Лондон Джек

Жена короля

Джек ЛОНДОН

ЖЕНА КОРОЛЯ

Рассказ

Перевод с английского Т. Литвиновой

I

В те дни, когда Северная Страна была еще молодой, кодекс ее личных и гражданских добродетелей не отличался ни многословием, ни сложностью. Когда бремя домашних забот становилось невыносимым и мечты о домашнем очаге превращались в непрерывный протест против унылого одиночества, искатель приключений из Южной Страны, за неимением лучшего, шел в индейский поселок, вносил установленную плату и брал себе в жены одну из дочерей племени. Для той, на кого падал его выбор, это было предвкушением райского блаженства, ибо надо признать, что белые мужья обходились с женами куда лучше и заботливей, чем индейцы. Белый мужчина оставался доволен сделкой, да, по правде сказать, и индейцам было не на что жаловаться. Продав дочь или сестру за несколько бумажных одеял и сильно подержанное ружье и обменяв теплые меховые шкурки на жиденький ситчик и скверное виски, сын земли бодрым шагом шел навстречу смерти, которая подстерегала его то в виде скоротечной чахотки, то какого-нибудь другого, столь же безошибочно действующего недуга, завезенного в страну среди прочих благ высшей цивилизации.

В эту-то эпоху аркадской простоты нравов Кел Галбрейт странствовал по Северной Стране; в дороге он заболел и был вынужден остановиться где-то в районе Нижней реки. Его появление внесло приятное разнообразие в жизнь добрых сестер Святого Креста, которые приютили больного у себя и принялись его лечить; они, конечно, и представить себе не могли, какой горячий эликсир пробегал по жилам больного от всех их ласковых забот, от каждого прикосновения их нежных рук. Странные мысли забродили в голове у Кела Галбрейта - мысли, которые требовали самого пристального внимания. И тут ему попалась на глаза воспитанница миссии Магдалина. Но он и вида не подал, решившись до поры до времени выжидать. С наступлением весны он немного окреп, и, когда солнце стало вновь чертить свои огненный круг на небесах и вся страна ожила в радостном трепете, Кел Галбрейт, собрав свои еще слабые силы, двинулся в путь.

Дело в том, что воспитанница миссии Магдалина была сирота. Ее белый отец, повстречавшись как-то раз на тропе с медведем, не проявил достаточного проворства, и это стоило ему жизни. А затем ее мать, индианка, оставшись без мужчины, который бы пополнял ее зимние припасы, пошла на рискованный эксперимент: дожидаться нереста лососей, имея всего лишь пятьдесят фунтов муки да фунтов двадцать пять бекона. Следствием этого опыта было то, что осиротевшую Чук-Ра отправили на воспитание к добрым сестрам, которые и окрестили ее Магдалиной.

У Магдалины все же оставалась кое-какая родня; из них самым близким по крови был дядя; это был беспутный человек, который не щадил своего здоровья ради напитка белых - виски. Он стремился общаться с богами каждый день своей жизни, иначе говоря - искал кратчайшей тропы к могиле. Быть трезвым представляло для него сущее мученье. Что такое совесть, он не знал. К этому-то старому бездельнику и явился Кел Галбрейт. Было сказано много слов, выкурено много табаку. Оба собеседника взяли на себя кой-какие обязательства, и дело кончилось тем, что старый язычник, сложив на дно своей лодки несколько фунтов вяленой лососины, поплыл по направлению к миссии Святого Креста.

Каких он надавал там обещаний, что он врал - обо всем этом миру не суждено узнать, ибо сестры никогда не сплетничают. Известно лишь, что когда он покинул миссию, на его смуглой груди красовался медный крест, а в лодке сидела его племянница Магдалина. В тот же вечер была сыграна великолепная свадьба, закончившаяся потлачом. После такого праздника индейцы, как водится, два дня не выходили на рыбную ловлю. Однако сама Магдалина на следующее же утро после свадьбы, отряхнув прах Нижней реки со своих мокасинов, вместе с мужем села в лодку, которой управляли с помощью багра, и отправилась на Верхнюю реку, в край, носивший название Низовых Откосов. Магдалина оказалась хорошей женой, безропотно разделяла с мужем все житейские невзгоды и готовила ему пищу. Она держала его в узде, пока он не научился прикапливать золотой песок и работать засучив рукава. В конце концов он напал на жилу и выстроил себе домик в Серкле; и, глядя на его счастливую семейную жизнь, люди испытывали невольную зависть и томление духа.

К этому времени Северная Страна вступила в полосу зрелости и приобщилась к радостям светской жизни. До сих пор Южная Страна посылала сюда своих сыновей; теперь же началось новое паломничество - паломничество дочерей Юга. Строго говоря, они не были ни сестрами, ни женами тех белых мужчин, которые приехали сюда раньше, но все же этим дамам удалось привить своим соотечественникам новые взгляды и по-своему поднять весь жизненный тон. Жены из индианок уже не появлялись более на балах, не носились по залу, исполняя добрые старые виргинские пляски или веселый танец "Дан Таккер". Со свойственным им стоицизмом, без жалоб и упреков, взирали они с домашнего порога на владычество своих белых сестер.

Но вот неисчерпаемый Юг прислал из-за гор новое пополнение. На этот раз пришли женщины, которым было суждено править страной. Их слово стало законом, а закон их был крепок, как сталь. Они косо смотрели на индейских жен, а белые женщины первого потока вдруг оробели и попритихли. Нашлись среди мужчин малодушные, которые устыдились своих давних союзов с дочерьми земли и стали с неудовольствием поглядывать на своих смуглых детей; но были и другие - настоящие мужчины - те с гордостью хранили верность данному обету. Когда вошло в моду разводиться с индейскими женами, Кел Галбрейт не потерял мужества, зато он тотчас и ощутил на себе тяжелую десницу женщин, которые пришли в страну позже всех, знали о ней меньше всех и тем не менее безраздельно в ней властвовали.

В один прекрасный день обнаружилось, что Верховые Откосы, расположенные значительно выше Серкла, богаты золотом. Собачьи упряжки доставили эту весть к Соленой Воде; суда, везущие золото, переправили соблазнительную новость через Тихий океан; телеграфные провода и подводный кабель гудели этим открытием. Так впервые услышал мир о реке Клондайк и Юконской территории.

Все эти годы Кел Галбрейт прожил тихо и мирно. Он был хорошим мужем своей Магдалине, и брак их не остался бесплодным. Но постепенно им овладело чувство неудовлетворенности: он стал испытывать неясную тоску по общению с себе подобными, по жизни, из которой был исключен; в нем стало расти смутное желание, появляющееся подчас у всякого мужчины, - желание сорваться с цепи, вкусить радостей жизни. А между тем его ушей достигли фантастические легенды об этом удивительном эльдорадо, заманчивые описания нового города палаток и хижин, невероятные рассказы о чечако, которые обрушились на этот край настоящей лавиной. Серкл опустел, жизнь в нем остановилась. Мир - обновленный и прекрасный - переместился вверх по течению.

Кела Галбрейта потянуло в гущу событий, он хотел увидеть все собственными глазами. Поэтому, как только закончились зимние промывочные работы, он положил сотню-другую фунтов золотого песку на большие весы Компании и взял чек на получение соответствующей суммы в Доусоне. Затем, поручив наблюдение за рудниками Тому Диксону, поцеловав Магдалину на прощанье и пообещав ей вернуться, когда появится первый лед, он сел на пароход и отправился вверх по течению.

Магдалина ждала. Она прождала его все три солнечных месяца. Она кормила собак, возилась с маленьким Келом, провожая короткое лето и глядя вслед уходящему солнцу, которое пустилось в свой долгий путь на юг. Кроме того, она много молилась - этому она выучилась еще у сестер Святого Креста. Наступила осень, на Юконе появился первый лед, короли Серкла возвращались на зимние работы, а Кела Галбрейта все не было. Очевидно, Том Диксон получил от него письмо, так как рабочие по его распоряжению привезли на нартах запас сухих сосновых дров на зиму. Компания, должно быть, также получила письмо, так как прислала несколько собачьих упряжек с провизией самого отличного качества, уведомив Магдалину, что она может у них пользоваться неограниченным кредитом.

Испокон века принято считать главным виновником всех женских горестей - мужчину; но тут мужчины-то как раз помалкивали, позволяя себе лишь время от времени отпускать крепкое словцо по адресу отсутствующего собрата, а женщины, вместо того чтобы следовать их примеру, поспешили довести до слуха Магдалины диковинные рассказы о делах и днях Кела Галбрейта; в этих рассказах фигурировала некая греческая танцовщица; говорили, что для нее мужчины служили такой же забавой, как для детей мыльные пузыри. Магдалина была индианка, и, кроме того, у нее не было подруги, к которой она могла бы пойти за мудрым советом. Целый день она молилась и размышляла, а к вечеру, будучи женщиной решительной и энергичной, она запрягла собак, привязала маленького Кела к нартам и двинулась в путь.

Юкон еще не стал, но с каждым днем прибрежный лед все рос, превращая реку в узенький мутный ручеек. Только тот, кому когда-либо доводилось пройти сто миль по ледяной кромке, а потом еще двести по торосам уже замерзшей реки, в состоянии представить себе, что должна была вынести эта женщина, каких трудов и мучений ей стоил этот переход. Но Магдалина была индианка и поэтому как-то вынесла все. И вот ночной порой в дверь Мэйлмюта Кида кто-то постучал. Хозяин открыл дверь, накормил голодных собак, уложил в постель маленького крепыша и занялся женщиной, которая еле держалась на ногах от усталости. Пока она рассказывала ему свою историю, он стянул с нее обледенелые мокасины и принялся колоть ей ноги острием ножа, чтобы проверить, насколько они обморожены.

В мужественной душе Мэйлмюта Кида было что-то нежное, женственное, благодаря чему самые свирепые собаки испытывали к нему доверие и самые суровые сердца раскрывались перед ним. Не то чтобы он добивался чьих-либо излияний - сердца раскрывались навстречу ему так же естественно, как раскрываются цветы навстречу солнцу. Говорили, что сам отец Рубо, священник, исповедовался ему; а уж простые люди, мужчины и женщины Северной Страны, без конца толкались в его дверь - дверь, у которой щеколда никогда не закладывалась. Мэйлмют Кид в глазах Магдалины был человеком, который не мог ошибаться ни в словах, ни в поступках. Она знала его с самого детства, с того дня, когда стала жить в среде, к которой принадлежал ее отец; и ей, полудикарке, представлялось, что в Мэйлмюте Киде сосредоточена вся мудрость веков, что его взору дано проникать сквозь завесу будущего.

В стране царили ложные идеалы. Нынешняя общественная мораль Доусона не совпадала с прежней, и буйный рост Северной Страны вызвал к жизни много дурного. Все это Мэйлмют Кид понимал; он также знал, что собой представляет Кел Галбрейт. Он знал, что одно необдуманное слово, сказанное впопыхах, подчас наносит непоправимое зло. И в довершение всего ему хотелось хорошенько проучить этого человека, пристыдить его как следует. На другой день вечером он устроил небольшое совещание, пригласив к себе молодого горного инженера Стэнли Принса и Джека Харрингтона, по прозванию "Счастливый Джек", которого он просил прийти со своей скрипкой. И в ту же ночь Беттлз, которому Мэйлмют Кид в свое время оказал неоценимую услугу, запряг собак Кела Галбрейта, привязал к нартам Кела Галбрейта-младшего и исчез с ними в темноте, по направлению к реке Стюарт.

- Итак, раз, два, три; раз, два, три. Теперь обратно. Нет, не так! Сначала, Джек! Смотрите - вот так! - Принс исполнил нужное па с изяществом человека, который привык дирижировать котильоном.

- И-и-раз, два, три; раз, два, три. Обратно! Вот. Это уже лучше. Повторите. Да не смотрите же на ноги! Раз, два, три; раз, два, три. Короче шаг! Вы ведь не собак погоняете! Попробуем еще раз. Вот! Хорошо! Раз, два, три; раз, два, три...

Принс и Магдалина кружились в бесконечном вальсе. Стол и стулья были отодвинуты к стене, чтоб было просторней танцевать, Мэйлмют Кид сидел на койке, уткнув подбородок в колени, и с интересом смотрел на танцующих. Джек Харрингтон сидел рядом с ним и вовсю пиликал на своей скрипке, стараясь подлаживаться к танцорам.

Это была своеобразная, неслыханная затея - то, что задумали эти трое мужчин, желая помочь одной женщине. Пожалуй, самым трогательным во всем была та деловитость, с какой они занимались своим делом. Магдалину натаскивали со всей строгостью, с какой готовят спортсмена к состязанию или приучают собаку ходить в упряжке. Правда, Магдалина представляла собой благодарный материал, так как, в отличие от своих соплеменниц, ей не приходилось в детстве носить тяжести и прокладывать путь по снежной целине. К тому же она была хорошо сложена, подвижна, и в ней проглядывала какая-то робкая грация. Эту-то скрытую грацию они и пытались выявить и развить.

- Вся беда в том, что она с самого начала научилась танцевать неправильно, - говорил Принс зрителям, усадив свою запыхавшуюся ученицу на стол. - Она быстро схватывает, но мне было бы легче с ней, если б она совсем не умела танцевать. Кстати, Кид, я никак не пойму, откуда у нее это? - Принс повторил своеобразное движение плеч и шеи, свойственное Магдалине во время ходьбы.

- Это что! Ее счастье, что она воспитывалась в миссии, - ответил Мэйлмют Кид. - Это от ношения тяжестей на спине, - пояснил он, - от ремешка, который затягивается на голове. У других индианок это еще сильней выражено. Ей же пришлось таскать на себе тяжести только после того, как она вышла замуж, да и то лишь на первых порах. Впрочем, они с мужем хлебнули горя - они ведь были на Сороковой во время голода.

- Как бы нам избавить ее от этой привычки?

- Сам не знаю. Разве что попробовать выгуливать с ней каждый день часа по два и следить за тем, как она держится при ходьбе? Хоть немножко да поможет. Верно, Магдалина?

Молодая женщина молча кивнула в ответ. Раз Мэйлмют Кид, который знает все на свете, так говорит, значит это так и есть. Вот и все.

Она подошла к ним - ей не терпелось продолжать прерванные занятия. Харрингтон внимательно разглядывал ее, по статям, как осматривают лошадь. Должно быть, он остался доволен осмотром, так как спросил с неожиданным воодушевлением:

- Так что же взял за вас этот старый оборванец, ваш дядька, а?

- Одно ружье, одно одеяло, двадцать бутылок виски. Ружье поломанное. - Последние слова она произнесла с презрением; видно, ее возмущало то, как низко оценили ее девичество.

Она неплохо говорила по-английски, переняв все особенности речи своего мужа, но все же не совсем без акцента, отличающего индейцев, с их характерным тяготением к причудливым гортанным звукам. Ее учителя занялись и этим и, кстати сказать, весьма успешно.

В следующий перерыв Принс обратил внимание своих товарищей еще на одно обстоятельство.

- Послушайте, Кид, - сказал он. - О чем мы с вами думали? Нельзя же в самом деле учиться танцевать в мокасинах! Обуйте ее в туфельки да выпустите на паркет - тогда она вам покажет!

Магдалина приподняла ногу и стала с удивлением разглядывать свой бесформенный мокасин. В прежние годы она танцевала точно в такой обуви и в Серкле и на Сороковой Миле, и тогда это никого не смущало. Теперь же... Ну, да Мэйлмют Кид знает, что годится, что нет.

Мэйлмют Кид, конечно, знал; кроме того, он обладал хорошим глазомером. Надев шапку и натянув рукавицы, он отправился с визитом к миссис Эппингуэлл. Муж ее, Клоув Эппингуэлл, крупный государственный чиновник, имел вес в обществе. Как-то на губернаторском балу Кид приметил изящную маленькую ножку миссис Эппингуэлл. Кид знал, что миссис Эппингуэлл не только хороша собой, но и умна. Поэтому он не постеснялся обратиться к ней за небольшой услугой.

Когда Кид вернулся, Магдалина на минутку удалилась в смежную комнату. Когда же она вышла, Принс чуть не подскочил от изумления.

- Черт возьми! - воскликнул он. - Кто бы мог подумать! Вот бесенок! Да у моей сестры...

- Ваша сестра англичанка, - перебил его Мэйлмют Кид, - и нога у нее английская. Род же, к которому принадлежит эта девушка, отличается маленькой ногой. Мокасины лишь сделали ее ступню чуть пошире; а так как ей не приходилось в детстве бегать за собачьей упряжкой, ноги ее не изуродованы.

Но такое объяснение ничуть не умалило восторга Принса. Харрингтон же, человек практический, глядя на изящную ступню с высоким подъемом, невольно вспоминал гнусный прейскурант: "одно ружье, одно одеяло, двадцать бутылок виски".

Магдалина была женой короля, у которого сокровищ хватило бы на двадцать красоток, разодетых по последней моде, однако она никогда не носила никакой обуви, кроме мокасин, сшитых из дубленой лосевой кожи. Она не без трепета посмотрела на свои ноги, обутые в белые атласные туфельки, но тут же прочла восторг, чисто мужское восхищение в глазах своих друзей. Лицо ее залилось горделивой краской. На миг ее опьянило это впервые испытанное чувство собственного обаяния, затем она пробормотала с еще большим презрением, чем прежде: "И одно ружье - поломанное".

Тренировка продолжалась. Каждый день Мэйлмют Кид совершал с молодой женщиной длительные прогулки, чтобы выправить ее осанку и приучить ее к короткому шагу. Риск, что ее узнают, был невелик, так как Кел Галбрейт и другие ветераны затерялись в многолюдной толпе новичков, нахлынувших на страну. К тому же изнеженные женщины Юга ввели обычай носить парусиновые маски, чтоб защищать свои щеки от острого жала северного мороза, от его жестоких ласк. Мать, повстречавшись на тропе с родной дочерью, закутанной в беличью парку, в маске, скрывающей лицо, прошла бы мимо, не узнав ее.

Ученье между тем шло быстрыми шагами. Вначале, правда, дело подвигалось туговато, но за последнее время были достигнуты значительные успехи. Перелом наступил в тот вечер, когда Магдалина, примерив белые атласные туфельки, вдруг обрела себя. Тогда же в ней проснулась - помимо того чувства собственного достоинства, которое было свойственно ей и прежде, - гордость дочери белого отца. До сих пор она смотрела на себя как на чужую здесь, как на женщину низшей расы, купленную своим господином из прихоти. Муж ей казался богом, которому почему-то вздумалось возвысить ее, недостойную, до своего божественного уровня. Но она всегда помнила - даже после того, как у них родился маленький Кел, - что она не принадлежит к роду мужа. Муж ее был бог, женщины его рода - богини. Она могла только сравнивать себя с ними, но никак не равнять. Говорят, что привычное становится обычным: потому ли, по другой ли какой причине, но в конце концов она раскусила этих белых искателей приключений и научилась оценивать их по достоинству.

Конечно, она до этого дошла не столько путем сознательного анализа, не доступного ее уму, сколько благодаря своей женской проницательности. В тот вечер, когда она впервые надела белые атласные туфельки, от нее не укрылся откровенный восторг ее трех друзей. Правда, дело шло всего лишь о форме ноги, но невольно напрашивались и другие сравнения. Ореол, которым она до сих пор окружала своих белых сестер, развеялся, как только она подошла к себе с той же меркой, с какой принято подходить к женщинам Юга. Оказалось, что они всего-навсего женщины, - так почему же ей не занять такое же положение, какое занимали они? Она увидала, чего ей не хватает, а с сознанием слабости пришла сила. Она работала над собой с таким упорством, что ее три наставника часто просиживали до поздней ночи, дивясь вечной загадке женщины.

Приближался День благодарения. Время от времени Беттлз присылал весточку с берегов Стюарта, сообщая о здоровье маленького Кела. Скоро можно было ждать их обратно. Не раз, заслышав звуки вальса и ритмический топот ног, какой-нибудь случайный гость заглядывал в жилище Мэйлмюта Кида. Но он видел лишь Харрингтона, пиликающего на скрипке, да двух друзей, отбивающих такт ногой или оживленно обсуждающих спорные па. Магдалину же не видал никто: она всегда успевала проскользнуть в смежную комнату.

Как-то вечером к ним завернул Кел Галбрейт. В тот день Магдалина получила приятную весточку с реки Стюарт и была в ударе: она превзошла себя не только в походке, манере держаться и грации, но и в чисто женском кокетстве. Мужчины изощрялись в остротах, а она блестяще парировала их; опьяненная успехом и чувством собственного могущества, она с необычайной ловкостью отступала и наступала, то помыкая своими кавалерами, то снисходя к ним. Совершенно инстинктивно все трое поддались обаянию, - не красоты, не ума и не остроумия, а того неопределенного свойства женщины, которому мужчины покоряются, не зная, как его назвать. Вся комната так и ходила ходуном от восторга, когда Магдалина и Принс кружились в заключительном танце. Харрингтон подпускал невероятные коленца на скрипке, а Мэйлмют Кид в каком-то неистовстве схватил метлу и выделывал с ней дикие антраша.

Вдруг наружная дверь дрогнула от сильных ударов, и в ту же минуту заговорщики увидели, как приподнялась щеколда. Они знали, как действовать в таких случаях. Харрингтон продолжал играть. Магдалина ринулась в открытую дверь смежной комнаты. Метла полетела под койку, и когда Кел Галбрейт и Луи Савой просунули свои головы в дверь, Мэйлмют Кид носился по комнате в обнимку с Принсом, откалывая неистовую шотландскую джигу.

Индейские женщины не имеют привычки лишаться чувств под влиянием сильных переживаний, но на этот раз Магдалина была весьма близка к обмороку. Скорчившись у двери, она целый час прислушивалась к глухому рокоту мужских голосов, похожему на отдаленный гром. Интонации ее мужа, все особенности его речи проникли ей в душу, как отзвук песни, слышанной в детстве; ее сердце билось все сильнее, она почувствовала слабость в коленях и, наконец, в полуобморочном состоянии упала тут же у двери. К счастью, она не могла ни видеть, ни слышать, как он прощался.

- Когда вы думаете вернуться в Серкл? - как бы между прочим спросил Мэйлмют Кид.

- Признаться, я об этом еще не думал, - отвечал тот. - Во всяком случае не раньше, чем вскроется река.

- А Магдалина?

Кел Галбрейт потупился и покраснел. Если бы Мэйлмют Кид не так хорошо знал человеческую породу, он бы почувствовал презренье к этому человеку. Но у Мэйлмюта Кида только сжалось горло от негодования против тех белых женщин, которые пришли в страну и, не довольствуясь тем, что вытеснили ее коренных жительниц, внушили мужчинам нечистые мысли и постыдные поступки.

- А что ей делается? - произнес король Серкла скороговоркой, как бы извиняясь. - Там, знаете, Том Диксон присматривает за моими делами, так он и о ней заботится.

Мэйлмют Кид вдруг остановил его, прикоснувшись рукой к его плечу. Они вышли на улицу. Волшебные огни северного сияния сверкали и переливались над их головами; внизу, у подножья холма, разлегся спящий город. Откуда-то совсем снизу раздался одинокий лай собаки. Король открыл было рот, чтобы заговорить, но Кид сжал его руку, снова призывая к молчанию. Лай повторился. Собаки, одна за другой, подхватили песню, и вскоре ночная тишина огласилась многоголосым хором.

Тому, кто слышит эту жуткую песню впервые, открывается главная и самая великая тайна Севера; а тому, кто слышал ее не раз, чудится в ней погребальный звон по несбывшимся надеждам. Это вопль мятущихся душ, ибо все наследие Севера, страдания многих поколений вобрала в себя эта песня; всем тем, кто отбился от человеческого стада, она - и предостережение и реквием.

Наконец, всхлипнув еще несколько раз, песня замерла. Легкая судорога прошла по всему телу Кела Галбрейта. Кид без труда читал его мысли; вместе с ним он переживал вновь томительные дни голода и недугов; вместе с ним он видел терпеливую Магдалину, без жалоб и сомнений разделявшую все опасности, все невзгоды. Картины, суровые и четкие, одна за другой проходили перед духовным взором Кела Галбрейта, и прошлое цепкими своими пальцами сдавило его сердце. Момент был острый. Мэйлмют Кид испытывал большое искушение тут же открыть свой главный козырь и разом выиграть игру. Но он готовил Галбрейту более суровый урок и устоял перед искушением. Они пожали друг другу руки; снег застонал под украшенными бисером мокасинами: король спускался с холма.

Магдалина была разбита и растеряна; не осталось и следа от веселого бесенка, чей смех был так заразителен и чей румянец и сверкающий взгляд всего лишь час назад заставили ее руководителей позабыть все на свете. Вялая, безучастная, она сидела на стуле в той же позе, в какой ее оставили Принс и Харрингтон. Мэйлмют Кид нахмурил брови. Это никуда не годилось. В предстоящей встрече с мужем ей надлежало держаться с величественным высокомерием. Нужно было, чтобы она провела всю сцену, как настоящая белая женщина, иначе ее победа не будет победой. Он поговорил с ней строго, без обиняков, посвятив ее в тонкости мужской психологии, и она, наконец, поняла, какие все-таки простаки мужчины и отчего слово женщины для них закон.

За несколько дней до праздника Мэйлмют Кид еще раз посетил миссис Эппингуэлл. Она произвела быструю ревизию своему гардеробу и нанесла продолжительный визит в мануфактурный склад Тихоокеанской компании, после чего отправилась вместе с Кидом в его жилище - знакомиться с Магдалиной. Тут пошло такое, о чем и не снилось никогда в этом доме: шили, кроили, примеряли, подрубали, приметывали - словом, проделывали тысячи непонятных и удивительных операций, во время которых мужчинам нельзя было присутствовать и их изгоняли из дома: они были вынуждены искать пристанища за двойными дверьми "Оперы". Они так часто шушукались за столом, их тосты были так загадочны, что завсегдатаям ресторана стала мерещиться за всем этим вновь открытая россыпь, сулившая неслыханные богатства; говорят, что несколько новичков, а среди них даже один ветеран, держали наготове под стойкой бара свои походные мешки, с тем чтобы ринуться в путь при первом сигнале.

У миссис Эппингуэлл были поистине золотые руки, и Магдалина предстала накануне праздника перед своими наставниками настолько преображенной, что те даже оробели. Принс укутал ее в канадское одеяло с притворной почтительностью, в которой, впрочем, сквозило больше почтительности, чем притворства; Мэйлмют Кид подал ей руку и почувствовал, что рискует забыть принятую на себя роль ментора. Харрингтон, который все не мог выбросить из головы прейскурант, где фигурировало поломанное ружье, замыкал шествие и за все время, что они спускались с холма в город, ни разу не раскрыл рта. Подойдя к зданию "Оперы" с черного хода, они сняли с Магдалины одеяло и расстелили его на снегу. Легко высвободив ноги из мокасин Принса, она ступила на одеяло новыми атласными туфельками. Маскарад был в разгаре. Магдалина было замялась, но ее друзья раскрыли дверь и втолкнули ее. Сами же, обежав вокруг дома, вошли с парадного подъезда.

II

- Где Фреда? - спрашивали ветераны, в то время как новички, или, как их называли, чечако, с неменьшим жаром вопрошали, кто такая Фреда.

Зал так и гудел этим именем. Оно было у всех на устах. В ответ на расспросы чистеньких и аккуратненьких новичков, золотоискатели, поседевшие на приисках и гордые своим званием "стариков", либо вдохновенно врали - на это они были мастера! - либо, возмущенные невежеством желторотых, свирепо отмалчивались. Сюда съехалось чуть ли не сорок королей с Верховых и Низовых Откосов. Каждый из них был уверен, что ему удалось напасть на горячий след, и каждый был готов поручиться за верность своих догадок желтым песком своего королевства. Вскоре пришлось выделить человека в помощь весовщику, на чью долю выпала обязанность взвешивать мешочки с золотом; а рядом кучка игроков, из тех, кто изучил во всех тонкостях законы, управляющие случаем, принялась записывать ставки и намечать фаворитов.

Которая же Фреда? Сколько раз казалось, что греческая танцовщица обнаружена, сколько раз новое открытие порождало панику среди игроков, и букмекеры заносили в свои книжечки новые заклады: люди страховались на всякий случай. Мэйлмют Кид тоже проявил интерес; его появление было встречено шумным восторгом. Мэйлмюта Кида знали все. Он обладал острым глазом, схватывающим особенности походки, и тонким ухом, которое улавливало тембр голоса. Его выбор остановился на замаскированной красавице, изображавшей собой "Северное сияние". Но греческая танцовщица оказалась неуловимой даже для его проницательного взора. Общественное мнение склонялось в пользу "Русской княжны" - она была самой изящной маской на балу, а следовательно, она и была Фредой Молуф.

Во время кадрили поднялся радостный гул: Фреда нашлась! На прошлых балах во время  г р а н-р о н  Фреда исполняла неподражаемое па собственного изобретения. И на этот раз, когда дошли до этой фигуры, "Русская княжна" вышла на середину, и все увидели те же своеобразные ритмические колебания стана, те же движения рук и ног. Только отгремел ликующий хор ("Вот видишь!", "Я говорил!"), от которого задрожали стены, как вдруг оказалось, что "Северное сияние" и другая маска, "Полярный дух", с неменьшим искусством исполняли те же па. Когда же их примеру последовали две одинаковые маски, изображавшие "Солнечных зайчиков", и третья, "Снежная королева", к весовщику пришлось приставить еще одного помощника.

В самый разгар веселья в зал морозным вихрем ворвался Беттлз, только что вернувшийся с тропы. Когда он закружился в танце, его заиндевевшие брови превратились в настоящий водопад, его усы, все еще не оттаявшие, были, казалось, усеяны брильянтами и радужно поблескивали, а ноги так и скользили на льдинках, которые со звоном отлетали от его мокасин. В Северной Стране привыкли веселиться без церемоний - люди приисков и тропы уже давно позабыли свою былую щепетильность; только в высших чиновных кругах еще придерживались кое-каких условностей. Здесь же кастовые различия не имели никакого значения. Миллионеры и нищие, погонщики собак и полисмены, схватившись за руку с дамами, неслись по кругу, выкидывая самые диковинные коленца. Невзыскательные в своем веселье, буйные и неотесанные, они, однако, не были грубыми - напротив, их несколько неуклюжая галантность была под стать самой рафинированной любезности.

В поисках греческой танцовщицы Келу Галбрейту удалось занять место в той кадрили, в которой танцевала "Русская княжна"; подозрение публики больше всего падало на нее. После первого же танца с ней Кел Галбрейт был готов прозакладывать все свои миллионы, что это не Фреда, и больше того что его рука когда-то уже обнимала эту талию. Он не мог вспомнить, где и когда это было, но чувство чего-то мучительно знакомого до такой степени завладело им, что он уже был поглощен распутыванием этой новой тайны. Мэйлмют Кид, вместо того чтобы помочь ему, только и делал, что уводил "княжну" и, танцуя с ней, с жаром шептал ей что-то на ухо. Усерднее же всех за "Русской княжной" ухаживал Джек Харрингтон. Он даже отвел Кела Галбрейта в сторону и, закидав его самыми фантастическими предположениями насчет личности незнакомки, поделился с ним своим намерением завоевать ее сердце. Король из Серкла был задет за живое: мужчина по своей природе не однолюб, и Кел Галбрейт позабыл и Магдалину и Фреду в своем новом увлечении.

Скоро уже всюду заговорили, что "Русская княжна" вовсе не Фреда Молуф. Общий интерес к маске возрос. Предлагалась новая загадка: все знали Фреду, но не могли ее найти, а тут вдруг нашли кого-то, но не знали, кто это. Женщины - и те не могли определить, кто такая "Русская княжна", а уж они-то знали всех в городке, кто хорошо танцевал. Многие пришли к заключению, что это дама из высших чиновных кругов, которой вздумалось подурачиться. Кое-кто утверждал, что она скроется до того, как начнут срывать маски. Другие с неменьшим жаром настаивали, что эта женщина репортер канзасской газеты "Стар", прибывшая сюда со специальным заданием описать их всех (по девяносто долларов за столбец!). Весовщикам еще прибавилось работы.

Ровно в час все пары вышли на середину зала. Среди всеобщего восторга и смеха, беспечного, как у детей, началась церемония срывания масок. Маски слетали одна за другой, вызывая бесконечные возгласы удивления. Сверкающее "Северное сияние" оказалось дюжей негритянкой, которая зарабатывала до пятисот долларов в месяц, стирая на местных жителей. У "Солнечных зайчиков" обнаружились усы, и все узнали в них двух братьев - королей Эльдорадо. Наибольший интерес в публике вызывала кадриль, в которой Кел Галбрейт танцевал с "Полярным духом", а Джек Харрингтон с "Русской княжной". Они медлили срывать маски. Кроме них, все уже открылись, а греческой танцовщицы так и не нашли. Все глаза были устремлены на эту четверку. Поощряемый криками толпы, Кел Галбрейт снял маску со своей визави. Показалось прелестное лицо, и сверкнули блестящие глаза Фреды. Поднявшийся было гул тут же затих: все ожидали разрешения последней загадки - тайны "Русской княжны". Лицо ее еще было скрыто, Джек Харрингтон никак не мог снять с нее маску. Гости были вне себя от нетерпения. Харрингтону пришлось измять хорошенькое платьице незнакомки, и, наконец, маска слетела. В зале произошел настоящий взрыв. Оказалось, что они всю ночь протанцевали с индианкой, а это уже было против правил!

Однако те, кто знал, в чем дело, - а их было не так уж мало, - тотчас замолчали, и наступила полная тишина. Взбешенный Кел Галбрейт крупными шагами пересек зал и подошел к ней. Он заговорил с ней на чинукском наречии. Она же, сохраняя полнейшую невозмутимость, точно и не замечая, что является центром всеобщего внимания, отвечала ему по-английски. Она не выказала ни страха, ни раздражения, и ее великосветская выдержка вызвала невольную усмешку у Мэйлмюта Кида. Король был озадачен и растерян: его жена, простая индианка, перещеголяла его в умении владеть собой.

- Пошли! - сказал он наконец. - Пошли домой.

- Прошу прощения, - ответила она, - но я обещала мистеру Харрингтону поужинать с ним. К тому же у меня столько еще приглашений...

Харрингтон подал ей руку, чтобы увести, ничуть не заботясь о том, что ему при этом пришлось повернуться спиной к противнику, - правда, Мэйлмют Кид на всякий случай протиснулся поближе к ним. Король из Серкла был ошеломлен. Дважды его рука хваталась за пояс, и дважды Мэйлмют Кид весь подбирался, готовясь к прыжку. Но удаляющаяся пара благополучно проследовала в столовую, где их ждали консервированные устрицы (по пять долларов порция). Толпа шумно вздохнула и потянулась за ними. Фреда, надувши губки, вошла с Келом Галбрейтом; но у нее было доброе сердце и злой язычок, и она не преминула отравить ему удовольствие от устриц. Что именно она говорила ему, неважно, а важно то, что его лицо попеременно краснело и бледнело и что он не один раз крепко выругался по собственному адресу.

Пирующие шумели вовсю, но как только Кел Галбрейт перешел к столику, за которым сидела его жена, все умолкли. После того как маски были сорваны, золото так и посыпалось на весы: на этот раз спорили о том, чем кончится вся история. Все следили за главными героями, затаив дыхание. Голубые глаза Харрингтона были спокойны, но под свисавшей со стола скатертью он держал на колене смит-и-вессон. Магдалина подняла на мужа скучающий и равнодушный взор.

- Раз... разрешите пригласить вас на мазурку? - спросил король, слегка заикаясь.

Жена короля взглянула на свою карточку и наклонила голову в знак согласия.

1899 г.