Гамильтон Эдмонд

Ну, и как там

Эдмонд Гамильтон

НУ, И КАК ТАМ?

Перевод с англ. И. Невструева

Выходя из госпиталя, я не хотел надевать мундир, но другой одежды со мной не было. Кроме того, я был счастлив, что меня наконец выписали. Однако, поднявшись на борт самолета, летящего в Лос-Анджелес, я тут же пожалел об этом.

Люди смотрели на меня и перешептывались, а стюардесса одарила меня лучезарной улыбкой. Видимо, она сообщила и пилоту, потому что тот вышел ко мне, пожал руку и сказал:

- Для вас такой полет просто семечки.

В самолет вошел низенький человек в очках, огляделся и сел в соседнее кресло. Ему было лет пятьдесят-шестьдесят. Несколько минут он беспокойно вертелся, прежде чем устроился удобно. Тогда он взглянул на меня, заметил мундир и бронзовый значок с цифрой 2.

- Да ведь вы из Второй Экспедиции! - сказал он, а потом добавил: - Вы же были на Марсе!

- Да, - ответил я. - Был.

Он восхищенно уставился на меня. Это не доставило мне особого удовольствия, но его любопытство было таким дружелюбным, что я не смог дать ему должного отпора.

- Ну, и как там? - спросил он.

Самолет набирал высоту, и я смотрел на убегающую назад аризонскую пустыню.

- По-другому, - ответил я. - Совсем по-другому.

Казалось, такой ответ его полностью удовлетворил.

- Верно, - произнес он. - Вы летите домой, мистер...

- Хэддон. Сержант Френк Хэддон.

- Вы возвращаетесь домой, сержант?

- Я живу в Огайо, а сейчас лечу в Лос-Анджелес, навестить кое-кого.

- Вот и хорошо. Надеюсь, вы неплохо повеселитесь, сержант. Вы это заслужили. Вы, парни, провернули великое дело. Я читал в газетах, что, если ООН организует еще пару экспедиций, у нас будут там целые города, регулярное пассажирское сообщение и тому подобное.

- Послушайте, - сказал я, - все это вздор. С тем же успехом можно построить пару городов здесь, в пустыне Мохаве. Единственная причина полетов на Марс - это уран.

Я видел, что он мне не поверил.

- Да, да, - сказал он. - Я знаю, это тоже имеет значение; уран нужен нам для электростанций, но ведь дело не только в нем, правда?

- Еще очень долго дело будет именно в нем, - ответил я.

- Но сержант, я сам читал...

Все остальное время я молчал. Прежде чем он кончил пересказывать мне статью из газеты, мы приземлились в Лос-Анджелесе. Когда мы вышли из самолета, он долго жал мне руку.

- Желаю приятно провести время, сержант! Вы это заслужили! Говорят, многие из вас не вернулись.

- Да, - сказал я. - Именно.

Добравшись до города, я почувствовал себя расстроенным, поэтому зашел в бар и выпил двойное виски. Немного помогло. Выйдя из бара, я поймал такси и велел отвезти меня в Сан-Габриэль. Таксист был тучный, с апоплексическим лицом.

- Садись, братишка, - сказал он. - Ого, а вы случаем не из тех, что были на Марсе?

- Точно, - признался я.

- Ну и ну! - чмокнул он. - Ну, и как там?

- Просто тяжелая работа, - ответил я.

- Верю, - заметил он, включаясь в движение. - Двадцать лет назад, во время Второй мировой, я сам был в армии, и по большей части это тоже была тяжелая работа. Похоже, ничего не изменилось.

- Но это была не военная экспедиция, - объяснил я. - Ее организовала ООН, а не армия, хотя командовали у нас офицеры и действовал общевойсковой устав.

- Это одно и тоже, - сказал таксист. - Можешь не рассказывать, как это бывает, братишка. Помню, в сорок втором... или сорок четвертом... когда я был в армии...

Откинувшись на сиденье, я смотрел сквозь стекло на Бульвар Хантинггон. Солнце светило мне прямо в лицо и здорово пекло, воздух был густой и душный. В Аризоне это еще можно было выдержать, но здесь было совершенно невозможно.

Таксист спросил точный адрес в Сан-Габриэле. Я вынул из кармана пачку писем и нашел конверт с фамилией "Мартин Валинес" и адресом на обратной стороне. Прочтя его таксисту, я вновь сунул письма в карман.

Сейчас я жалел, что вообще ответил на них.

Но как можно было не ответить, когда родственники Джо Валинеса написали мне в больницу? То же самое было и с девушкой Джими и семьей Уолтера. Я должен был ответить им и, не успев и глазом моргнуть, уже пообещал, что приеду их навестить. И если бы я не сдержал сейчас слова и поехал бы прямо в Огайо, то чувствовал бы себя последним мерзавцем. Напрасно я не решился на это.

Дом оказался в южной части Сан-Габриэля, в районе, который до сих пор сохранял в себе что-то мексиканское. Мы подъехали к деревянному продуктовому магазинчику, что служил фасадом небольшого домика, окруженного забором из штакетника аккуратное, но удивительно скромное место среди калифорнийских мраморов.

Я вошел в магазинчик. Высокий темноволосый мужчина посмотрел на меня, хрипловатым голосом выкрикнул женское имя, а потом вышел из-за прилавка и взял меня под руку.

- Сержант Хэддон, - сказал он. - Мы надеялись, что вы приедете. Из задней комнаты прибежала его жена. Для матери Джо она выглядела старовато, ведь тот был совсем мальчишкой, но может, такой ее сделали не годы, а тяжелая жизнь.

- Подай ему стул, - велела она Валинесу. - Видишь, он устал? Человек только что из больницы.

Я сел, глядя на банки с паприкой, стоящие за их спинами, а они все спрашивали, как я себя чувствую, счастлив ли я, что возвращаюсь домой, и выражали надежду, что я застану свою семью в добром здравии.

Они были деликатны и ни слова не упоминали о Джо, надеясь, что я расскажу о нем сам. А я не знал, о чем говорить, потому что почти не знал Джо: его включили в наше отделение недели за две до старта, а поскольку он стал нашей первой жертвой, я просто не успел узнать его поближе.

Однако нужно было как-то выходить из положения, и я сказал первое, что пришло мне в голову:

- Вам ведь написали, как погиб Джо, да?

Валинес печально покивал.

- Да. Нам написали, что он умер от шока через двадцать четыре часа после старта. Письмо было очень вежливым.

- Да, очень вежливым, - шепотом повторила его жена и, взглянув ни меня, кажется, поняла, что я не знаю, о чем говорить, потому что добавила: - Расскажите нам больше об этом... если вам не тяжело вспоминать.

Я мог рассказать им больше. О, я мог рассказать гораздо больше, если бы только захотел. Все это стояло у меня перед глазами, как фильм, который смотрел столько раз, что запомнил наизусть.

Я мог рассказать им о старте, который убил их сына. Длинные рады парней, спины в мундирах, исчезающие в ракете 04 и в остальных девятнадцати ракетах, яркие огни на плоскогорье, грохот двигателей, рев сирен и внутренность большой ракеты, где мы карабкались по трапам центральной шахты.

Весь этот фильм снова прокручивался перед моими глазами с необычайной отчетливостью - я опять был в Четырнадцатом Отсеке ракеты 04; уплывали минуты, отмеряемые тиканьем, стены дрожали каждый раз, когда взмывала вверх другая ракета, а мы, десять мужчин в гамаках, запертых в этой металлической коробке без окон, ждали своей очереди. Мы ждали, и вдруг гигантская рука вдавила нас в гамаки так, что перехватило дыхание, кровь прилила к голове, а желудок подскочил к горлу, несмотря на все таблетки, которыми нас напичкали. А потом послышался громовой смех невидимого гиганта: врр...врр...врр!!!

Бах, бах и снова бах, удар за ударом разрывают наши внутренности, лишая дыхания: кто-то блюет, кто-то плачет; врр...врр...врр!!! - грохочет убийственный смех, а потом великан перестает смеяться и колотить нас, чувства помалу возвращаются в избитое тело, и человек начинает думать, все ли у него на месте.

В гамаке подо мной Уолтер Миллис ругается на чем свет стоит, Брек Джерген, наш сержант, выдирается из ремней, чтобы осмотреть нас, и тут посреди шума тонкий, прерывающийся голос неуверенно говорит:

- Брек, я, кажется, ранен...

Да, это был именно их парень Джо, на губах у него выступила кровь, и мы сразу поняли, что он не жилец... достаточно было на него взглянуть, чтобы понять: ему коней. Бледный, как смерть, парень держал руку на животе и смотрел на нас.

Первая Экспедиция показала, что при старте часть экипажа получит внутренние повреждения; в нашем отсеке, в нашей камере без окон это случилось с Джо.

Если бы он хоть умер сразу! Не тут-то было: он просто лежал в своем гамаке все эти бесконечные часы. Пришли врачи, надели на него что-то вроде смирительной рубашки, дали лекарство и ушли, а нас так мучила тошнота, что мы даже не могли пожалеть его, по крайней мере, пока он не стал стонать и молить, чтобы с него сняли рубашку.

Под конец Уолтер Миллис готов был это сделать, но Брек ему не разрешил, и пока они ругались, а мы слушали, стоны вдруг прекратились: ничего больше не нужно было делать для Джо Валинеса - просто вызвать медиков, чтобы они пришли в нашу тесную железную тюрьму и забрали тело.

Конечно, я мог детально описать супругам Валинес, как умер их сын. Почему бы и нет?

- Пожалуйста, - прошептала миссис Валинес, а ее муж взглянул мне в глаза и молча кивнул.

И я рассказал.

- Вы знаете, что Джо умер в космическом пространстве, говорил я. - Он получил внутренние повреждения при старте и потерял сознание, так что ничего не чувствовал. Но перед самой смертью пришел в себя. Боли он не испытывал ни малейшей, а просто лежал и смотрел в иллюминатор на звезды. Звезды в Космосе прекрасны, как ангелы. Он смотрел на них, а потом что-то тихо прошептал, вытянулся и ушел от нас навсегда.

Миссис Валинес тихо заплакала.

- Умер в Космосе, глядя на звезды, прекрасные, как ангелы... - прошептала она.

Я встал, чтобы попрощаться, но она даже не подняла головы. Я вышел из магазинчика, Валинес вышел следом и пожал мне руку.

- Спасибо, сержант Хэддон. Большое спасибо.

- Не за что, - ответил я.

Забравшись в такси, я вынул из кармана письмо и порвал одно в клочки, от души жалея, что вообще получил его. И что остальные никуда не сгинули.

На следующее утро я полетел в Омаху. Было еще рано, поэтому я заснул в самолете, и, к сожалению, мною овладели сны.

- Садимся, - произнес кто-то.

И действительно, ракета 04 свалилась, а мы, запертые в камере и привязанные ремнями к гамакам, ждали, сжимаясь от ужаса и жалея, что нет окна, через которое можно было бы выглянуть; надеясь, что наша ракета не разобьется, что ни одна ракета не разобьется, а если все-таки, то не наша...

- Садимся...

Мы садились, и долгая серия импульсов вдавливает нас в гамаки, но не равномерно, как при старте, а раз за разом.

Откуда-то с другого конца камеры до меня доносится голос Брека, но я не слышу, что он говорит, из-за шума в ушах. Нет, это шумит не в ушах, этот рев идет из-за стены: мы входили в атмосферу.

Импульсы следуют один за другим: раз, два, три, четыре! На меня падают горы, значит, уже сейчас... Боже, пусть это будет не наша ракета, прошу тебя, Боже, пусть это будет не наша...

Потом - удар и темнота; наконец я слышу, что кто-то хрипло кричит мне в ухо, и вижу склонившееся надо мной мертвенно-бледное лицо Брека Джергена.

- Расстегивай ремни и выходи, Френк! Все вон из гамаков! Мы выходим!

Мы были едва живы, а они еще хотели, чтобы мы немедленно, в ту же минуту бросились к выходу, а мы не могли двинуть ни рукой, ни ногой!

- Маски! - крикнул Брек. - Наденьте маски! Мы должны выходить!

- Боже, мы только что приземлились, как же тут двигаться!

- Вы должны! Несколько ракет разбилось, и мы должны спасти с них, кого еще можно! Надевайте маски! Торопитесь!

Мы не могли шевельнуться, но выполнили приказ. Недаром за спиной у нас остались долгие месяцы армейской муштры. Джим Клитер уже стоял, Уолтер подо мной выпутывался из ремней, вокруг слышались яростные свистки и хриплые крики.

Когда я спрыгнул на пол, у меня колени дрожали. Молодой Лассен, стоявший рядом, попытался что-то сказать, но вдруг согнулся пополам, Джим склонился над ним, но Брек орал уже от двери:

- Оставь его! Идем!

Свистки подгоняли нас, пока мы спускались по трапам; маска жала мне на нос, внизу офицер в потном мундире кричал, чтобы мы выходили и присоединялись к Пятому отделению, а трап раскачивался под нашими ногами.

Холод. Ледяной холод. Слабые лучи маленького солнца на медном небе и тянущаяся вдаль охристо-красная равнина; повсюду песок, уходящий из-под ног. Наш отряд марширует за капитаном Уоллом к разбитой ракете, лежащей в неглубокой долинке.

- Поторопитесь, люди! Быстрее! Быстрее!

Это было действительно словно из дурного сна - то, как мы шли, волоча ноги в ботинках на свинцовой подошве. Голоса наши через резонаторы масок звучали искаженно и глухо.

Сон перешел в кошмар, когда мы добрались до обломков и увидели, что случилось с ракетой 07: металлический корпус разорвался, словно бумажный, изнутри выползли несколько окровавленных мужчин, из разбитых баков, булькая, вытекало топливо, а вокруг звучали стоны и крики о помощи...

Но все это еще не случилось, мы все еще были в ракете 04, летящей к цели, мы еще не сели, но должны были сесть с минуты на минуту.

- Приготовиться к посадке.

Я не вынесу этого еще раз. Крича, я начал срывать с себя привязанные ремни и проснулся... Я сидел в самолете, надо мной склонилась испуганная стюардесса.

- Омаха, сержант. Мы садимся, - сказала она.

Все пассажиры пялились на меня. Вероятно, я кричал во сне; я был весь в поту, как в те ночи в больнице, когда просыпался снова и снова, едва приходил сон.

Я выпрямился в кресле, и все быстро отвернулись, делая вид, что вовсе на меня не смотрели.

Когда мы сели, был полдень, и горячее солнце Небраски приятно грело спину. Мне повезло: оказалось, что автобус до Куффингтона как раз стоит на остановке.

Рядом со мной сел какой-то фермер, крепкий парень. Он угостил меня сигаретой и сказал, что до Куффингтона всего несколько часов езды.

- Вы там живете? - спросил он.

- Нет, в Огайо, - ответил я. - Но там жил мой друг, его звали Климер.

Он не знал его, но помнил, что один из местных парней участвовал в экспедиции на Марс.

- Да, - сказал я. - Это был именно Джим.

Тут уж он не сдержался.

- Ну, и как там?

- Сухо, - ответил я. - Ужасно сухо.

- Верю, - сказал он. - Честно говоря, в этом году и здесь слишком сухо для пшеницы. Зато в прошлом году была хорошая погода. В прошлом году...

Куффингтон в Небраске - это просто широкая улица с магазинчиком: ее обрамляют обсаженные деревьями ряды старых домов, а вокруг, насколько хватает глаз, тянутся желтые поля пшеницы. Было довольно жарко, поэтому я с удовольствием задержался на автовокзале, чтобы заглянуть в тонкую телефонную книжку.

Тут были три семьи с фамилией Грэхем, но первый же номер, по которому я позвонил, оказался верным. Мисс Айла Грэхем говорила быстро и возбужденно, она сказала, что сейчас же за мной приедет, и я обещал подождать перед вокзалом.

Я стоял под козырьком, глядя на тихую улицу, и думал, что теперь понимаю, почему Климер всегда был таким тихим и медлительным: этот городок буквально излучал спокойствие, совсем как Джим.

Подъехал кабриолет, и мисс Грэхем открыла дверцу. Она не была особенно красива, но производила впечатление милой, по-настоящему милой девушки.

- Вы очень устали, - сказала она, - и меня мучает совесть, что я просила вас ненадолго заглянуть к нам.

- Со мной все в порядке, - ответил я, - и мне вовсе не трудно остановиться в паре мест по дороге в Огайо.

Когда мы ехали через город, я спросил, нет ли у Джима семьи.

- Его родители погибли в автокатастрофе, - ответила мисс Грэхем. - Он жил у дяди на ферме под Грендвью, но они не ладили, поэтому Джим приехал сюда и устроился на электростанцию.

Потом она добавила:

- Моя мать сдала ему комнату. Так мы познакомились. И... обручились.

- Вот оно что, - сказал я.

Дом был большой, солидный, с обширной верандой, окруженный деревьями. Я сел в плетеное кресло, а мисс Грэхем привела мать. Мать немного поговорила со мной о Джиме и о том, как сильно ей его не хватает и что она считала его своим сыном. Когда она вышла, мисс Грэхем показала мне пачку голубых конвертов.

- Это письма, которые я получила от Джима. Их не так уж и много, и они довольно коротки.

- Нам разрешали посылать всего тридцать слов раз в две недели. Нас было две тысячи парней, а передатчик всего один.

- Удивительно, но Джим умел вместить очень многое буквально в пару слов, - сказала она и подала мне несколько писем.

В одном он писал: "Мне приходится щипать себя, чтобы поверить, что я один из первых землян, стоящих на чужой планете. Ночью я смотрю на зеленую звезду Земли, и мне трудно поверить, что я помог исполнению вековечной мечты человечества. До сих пор мы не нашли ни следа жизни, за исключением лишайников, о которых сообщила Первая Экспедиция, но все еще может измениться".

- Там действительно были только лишайники и ничего больше? - спросила мисс Грэхем.

- Да, и еще два вида каких-то растений, похожих на кактусы. А кроме того - только скалы и песок.

Прочитав еще несколько голубых листочков, я понял, что теперь, когда Джима уже нет, узнал его лучше, чем когда-либо до сих пор. Он таил в себе такое, чего я никак не подозревал - он был романтиком. Мы не имели понятия об этом - он всегда был таким спокойным и медлительным, - а теперь я понял: ко всему, что мы делали, он относился по-своему.

И не выдавал этого, его просто высмеяли бы. Мы прозвали Марс "клоакой" и не говорили о нем иначе. Сейчас я понял, что, боясь наших насмешек, Джим никогда не показывал нам, как романтично выглядел Марс в его глазах.

- Это последнее письмо, которое я получила, - сказала мисс Грэхем. Джим писал: "Завтра я отправляюсь на север с картографической экспедицией. Мы пересечем земли, на которые еще не ступала нога человека".

Я кивнул.

- Я тоже участвовал в этом походе. Мы с Джимом ехали в одном транспортере.

- Это было увлекательно, правда, сержант?

Если бы я знал. Я хорошо помнил ту экспедицию - это был сущий ад. Мы должны были провести предварительные топографические исследования и поиски счетчиками Гейгера возможных залежей урана.

Все было не так уж и плохо, пока не началась песчаная буря.

Песок на Марсе - не то, что песок на Земле. Миллиарды лет его кружило по пустыням и перетирало в порошок. Он набивался под маску, забивал легкие и глаза, проникал в двигатели машин, в продукты, воду и одежду. Три дня подряд только холод, ветер и песок.

Увлекательно? Раньше бы я со смеху полег от такого вопроса, но теперь уже и сам не знал. Может, для Джима это и было увлекательно. Он был невероятно терпелив, куда терпеливее меня. Может, это дьявольская экспедиция казалась ему поначалу чудесным приключением в неведомом мире.

- Конечно, для него это было увлекательно, - ответил я. Да и для нас всех. И для каждого.

Мисс Грэхем взяла у меня письма и спросила:

- У вас тоже была марсианская болезнь, правда?

- Да, - ответил я, - в легкой форме, но все равно сразу после возвращения мне пришлось полежать в госпитале.

Она ждала, что я скажу больше, и я знал, что мне не открутиться.

- До сих пор неизвестно - то ли это особый вирус, то ли Марс так влияет на организм человека. Заболели сорок процентов команды. Симптомы были слишком странными: в основном, горячка и вялость.

- У Джима был хороший уход, когда он заболел? - спросила она. Губы ее дрожали.

- Конечно. У него был самый лучший уход, - солгал я.

Лучший уход? Смех, да и только. За первыми больными, может, и ухаживали, но никто не ожидал, что заболеет столько народу. В нашем небольшом госпитале вскоре не стало мест, больным пришлось лежать в собственных койках в алюминиевых домах-времянках. Все врачи, кроме одного, тоже заболели, а двое умерли.

Мы провели на Марсе уже полгода, когда вспыхнула эпидемия, и одиночество начинало здорово досаждать нам. Все наши ракеты, кроме четырех, вернулись на Землю; мы были одни на этой мертвой планете под ненавистным медным небом, теснились в алюминиевых домишках, а сразу за ними уходили в бесконечность песок и скалы.

Достаточно поехать на Северный полюс и разбить там лагерь, чтобы убедиться, насколько одиноким может чувствовать себя человек. Наше одиночество было еще хуже, гораздо хуже. Первые эмоции давно прошли, мы устали и тосковали по дому, мечтали увидеть зеленую траву, настоящее солнце и женские лица, услышать шум ручья; но приходилось ждать, пока нас вызволит Третья Экспедиция. Ничего странного, что парни сходили с ума. А тут еще марсианская болезнь.

- Мы сделали для него все, что было в наших силах, - пробормотал я.

Конечно, сделали. Я до сих пор помнил ту холодную ночь, когда, оставив с ним Брека, потащился с Уолтером в госпиталь за врачом, но, к сожалению, безрезультатно. Помню, как на обратном пути Уолтер взглянул на небо и погрозил кулаком большой зеленой звезде - Земле.

- Люди там танцуют, сидят в театрах и просто в теплых комнатах за веселым разговором! Почему хорошие парни должны умирать здесь, чтобы найти им уран?

- Успокойся, - устало сказал я. - Джим не умрет. Многие парни уже выкарабкались из этого.

Самый лучший уход? Это просто курам на смех. Все, что мы могли сделать, это обмывать ему лицо, давать таблетки, оставленные врачом, и день за днем смотреть, как он угасает и наконец умирает.

- Для него сделали все, что в человеческих силах, - повторил я.

- Это хорошо, - сказала мисс Грэхем. - Что ж... видимо, так было суждено.

Когда я встал, чтобы попрощаться, она спросила, не хочу ли я увидеть комнату Джима. Там все осталось так, как было при нем. Я не хотел, но как это ей сказать? Мы пошли на второй этаж, я осмотрел комнату и сказал, что она красива. Девушка открыла большой шкаф, он был набит журналами.

- Это комплекты старых фантастических журналов, которые он читал в детстве. Никак не хотел их выбрасывать.

Я вынул один. На цветной обложке был изображен космический корабль, не похожий на наши ракеты, но с прекрасными плавными линиями, а за ним - кольца Сатурна.

Я вернул журнал, и мисс Грэхем старательно поставила его на место, словно вот-вот вернется тот, кто должен застать здесь все в полном порядке.

Она отвезла меня в Омаху, в аэропорт. Прощалась она со мной неохотно, вероятно, потому, что я был последней нитью, соединявшей ее с Джимом. После моего отъезда все оборвется навсегда.

Я задумался, смирится ли она когда-нибудь с его смертью, и пришел к выводу, что да. Люди рано или поздно смиряются с несчастьем. Вероятно, она выйдет замуж за другого парня. Интересно, что они тогда сделают с вещами Джима, со всеми этими старыми журналами, за которыми уже никто никогда не вернется.

Я никогда не остановился бы в Чикаго, будь у меня возможность избежать этого, потому что смерть Уолтера Миллиса была последней темой, на которую я хотел с кем-либо говорить. Слишком легко у меня могло вырваться такое, о чем никто не имел права знать.

Однако отец Уолтера дважды звонил ко мне в госпиталь, а в последний раз сказал, что пригласил родителей Брека приехать из Висконсина и тоже встретиться со мной. Осталось только пообещать навестить их. Меня это вовсе не восхищало, и я знал, что должен быть осторожен.

Мистер Миллис ждал меня в аэропорту. Она пожал мне руку, сказал, что очень мило с моей стороны приехать, хотя я наверняка жду-не дождусь, когда вернусь домой, к родителям.

- Ничего страшного, - сказал я. - Они навестили меня в госпитале сразу после возвращения.

Отец Уолтера был статным мужчиной, уверенным в себе, даже слегка надменным. Он вел себя вполне дружелюбно, но мне казалось, будто он смотрит на меня и думает, почему я вернулся, а Уолтер нет. Что ж, вполне естественно.

На стоянке нас ждала большая машина с шофером. Мы ехали через город, и мистер Миллис, чтобы поддержать разговор, показывал мне разные достопримечательности, и среди них большую атомную электростанцию.

- Это лишь одна из тысячи по всему миру, - сказал он. Они буквально перевернут нашу экономику. Марсианский уран великое дело, сержант.

Я ответил в том смысле, что да, наверняка.

Я потел, как мышь, ожидая его вопросов об Уолтере, и не знал, что ему сказать. Меня ждали крупные неприятности, если я начну болтать - этот эпизод Второй Экспедиции должен остаться тайной, и всем нам объяснили, почему мы должны держать языки за зубами.

Но он пока оставил меня в покое, развлекая разговором ни о чем. Я узнал, что его жена неважно себя чувствует, что Уолтер был единственным их сыном, узнал, что он сам - крупная фигура в промышленности и купается в деньгах.

Мне он не нравился. Уолтера я чертовски любил, но его старик со всей этой своей болтовней о бизнесе показался мне слишком уж напыщенным. Он хотел знать, когда мы начнем поставлять уран с Марса в промышленных количествах. Я ответил, что, по-моему, еще не скоро.

- Первая Экспедиция обнаружила залежи. Вторая всего лишь составила карты и заложила базу. Разумеется, дело движется: я слышал, Четвертую Экспедицию составят сто ракет. Но Марс крепкий орешек.

Мистер Миллис уверенно ответил, что я ошибаюсь, что миру нужны новые источники урана, что все пройдет гораздо быстрее, чем мне кажется. Потом он вдруг прервался, взглянул на меня и спросил:

- Кто был лучшим другом Уолтера?

Он задал этот вопрос, словно извиняясь. Хотя он был и напыщен, но в эту минуту моя неприязнь к нему исчезла.

- Брек Джерген, - ответил я. - Брек был сержантом и командовал нашим отделением; они с Уолтером сразу привязались друг к другу.

Мистер Миллис удивился, но дальше спрашивать не стал. Показав на озеро, он сказал, что мы почти дома.

Это был не просто дом, а настоящая резиденция. Мы вошли, и он представил меня жене, стройной бледной женщине, которая сказала, что ей приятно познакомиться с одним из друзей Уолтера. Мне показалось, что ее муж, несмотря на все свое позерство, переживает смерть Уолтера глубже, чем она.

Меня провели наверх, в комнату для гостей, сказав, что родители Брека приедут только к ужину, так что я могу немного отдохнуть. Я сидел, разглядывая роскошное убранство, и теперь, видя этот дом и живущих в нем людей, начинал понимать, почему Уолтер безумствовал там больше, чем мы. Он был неплохой парень, но порывистый и наверняка несколько избалованный. Ему труднее было выносить военную дисциплину.

С ужасом думал я о приближающемся ужине. Когда я взглянул в окно на бассейн и теннисный корт, мне пришло в голову, что, вероятно, никто ими не пользуется с тех пор, как не стало Уолтера. Странно, что парень из такого дома полетел на Марс и дал себя там убить.

"Командование Экспедиции с прискорбием сообщает, что ваш сын был застрелен, как собака..."

Разумеется, такой телеграммы они не получили. Но что же им написали? Жаль, что я не успел этого узнать.

Черт возьми, почему все эти люди не хотят оставить меня в покое? Из-за них все вновь предстало передо мной.

Психиатры велели мне не думать об этом, но как это сделать?

Может, самое лучшее - сказать им правду. В конце концов, не один Уолтер спятил. За последние тяжелые месяцы многие парни говорили такое.

ТРЕТЬЯ ЭКСПЕДИЦИЯ НЕ ПРИЛЕТИТ!

МЫ ЗАПЕРТЫ ЗДЕСЬ, А ИМ НА НАС НАПЛЕВАТЬ, И ОНИ ВОВСЕ НЕ СОБИРАЮТСЯ УВОЗИТЬ НАС ОТСЮДА!

К этому сводились все разговоры, это слышалось повсюду. Трудно винить парней: четверть из нас умерли от марсианской болезни, ряд надгробий все выше поднимался по склону долины, пайки становились все меньше, лекарства кончились, все кончилось. Мы непрестанно следили за небом, высматривая ракеты, а те все не прилетали.

На Земле возникли какие-то трудности, объяснил нам полковник Николе, принявший командование после смерти генерала Райена. Произошла некоторая задержка, но уже скоро ракеты отправятся в путь и привезут нам смену. Нам нужно лишь потерпеть немного.

Мы изо всех сил терпели - ив этих стараниях проходило время. По ночам мы сидели во времянках, слушали Лассена, уже давно лежавшего на нарах, а вокруг нашего маленького лагеря хохотали и завывали демоны ветра и холода.

- Черт возьми, раз они не прилетают, почему нам самим не отправиться на Землю? - сказал Уолтер. - У нас есть еще четыре ракеты, все в них поместятся.

Всегда серьезное лицо Брека стало совсем мрачным.

- Слушай, Уолтер, и без тебя слишком много этой болтовни. Замолчи.

- Тебя это удивляет? Мы не герои из детских сказок, и если на Земле о нас забыли, почему мы должны сидеть со сложенными руками и ждать неизвестно чего?

- Мы должны ждать. Третья Экспедиция наверняка прилетит.

Я всегда считал, что ничего не случилось бы, не будь той ложной тревоги, которая перевернула весь лагерь вверх дном. Отовсюду неслись крики:

- Прилетела Третья! Ракеты сели на западной стороне Скального Ребра!

Но, добежав туда, они обнаружили, что это были не садящиеся ракеты, а метеоритный дождь.

Думаю, во всем виновато разочарование, хотя наверняка не знаю, поскольку в тот день меня свалила с ног марсианская болезнь. Пол подскочил и ударил меня по голове: в себя я пришел на нарах, кто-то делал мне укол, голова у меня раздулась, словно шар. Я не терял сознания, поскольку болезнь протекала в легкой форме, но все равно видел все словно в тумане и ничего не знал о готовящемся бунте, пока однажды не увидел над собой Брека с пистолетом на поясе и с повязкой жандарма.

Когда я спросил его, что случилось, он ответил, что в последнее время идет столько разговоров о захвате четырех ракет и возвращении на Землю, что силы жандармерии удвоены, а Николс сделал всем серьезное предупреждение.

- Уолтер? - спросил я, и Брек кивнул.

- Он главарь, и его ждет трибунал. Чертов идиот!

- Ничего не понимаю, ведь Уолтер храбр и умен, ты же сам знаешь, - сказал я.

- Да, но он плохо переносит дисциплину. Он всегда плохоее переносил, а сейчас, когда стало тяжело, и вовсе спятил. До свидания, Френк.

Я увидел его еще раз, но при совершенно неожиданных обстоятельствах. Это было в тот день, когда мы услышали далекие звуки выстрелов, потом завыла сирена, началась суматоха, сорвались кудато транспортеры. Когда я сполз с нар и вышел наружу, все бежали в сторону ракет, и какой-то капрал крикнул мне с джипа:

- Началось! Эти чертовы идиоты украли оружие и пытались занять ракеты, хотели заставить экипажи увезти их на Землю!

Я до сих пор помню чудовищные скачки джипа, который вез нас туда, группу мужчин, крутившихся на фоне ракет среди чего-то, лежащего на земле, и майора Вейлера, хриплым голосом выкрикивающего приказы.

Как оказалось, на земле лежали семь или восемь мужчин - в большинстве мертвых. Уолтер получил пулю прямо в сердце. Позднее я узнал, что он шел впереди и был убит первым.

Один из жандармов тоже погиб, а второй лежал, согнувшись пополам, с красным пятном на мундире - это был Брек.

- Да ведь это Джерген, - сказал капрал, - командир вашего отделения!

- Да, это он, - ответил я. Странно, как вязнут в горле слова, когда обрушивается удар, можно выдавить лишь что-то вроде "да, это он".

Брек умер ночью, не приходя в сознание. Из всего Четырнадцатого отделения нас осталось пятеро, в том числе больной я и умирающий Лассен.

Ясно, почему Верховное Командование держало все это в глубокой тайне. То-то была бы реклама будущим экспедициям на Марс, если бы стало известно, что члены Второй Экспедиции сломались и дошли до такого. Естественно, что нам приказали держать язык за зубами. Да мы и сами не имели ни малейшего желания говорить об этом.

Однако теперь это ставило меня в глупое положение, чертовски глупое. Вот-вот предстояло встретиться с родителями Брека и Уолтера, которые наверняка начнут выпытывать, как погибли их сыновья. Мог ли я сказать им "Ваши сыновья, вероятно, убили друг друга"? А если не это, то что же? Я знал, что Верховное Командование назвало эти жертвы "случайными смертями", и теперь мне нужно было выдумать этот случай.

Смеркалось, и мне пришлось спуститься вниз, где уже ждали родители Брека. Мистер Джерген, высокий костлявый мужчина с сосредоточенными голубыми глазами, как у Брека, был по профессии столяр. Он говорил мало, но его жена, невысокая хрупкая женщина, говорила за них обоих.

Она сказала, что я выгляжу совсем как на фотографиях, которые Брек послал домой с тренировочной базы. Сказала, что у них есть еще три дочери, две замужем, одна живет в Милуоки, а другая на побережье. Сказала, что дала Бреку имя в честь героя Роберта Льюиса Стивенсона*, а я ответил, что знаю эту книжку, читал ее в школе.

* Алан Брек Стюарт - персонаж романов Стивенсона "Похищенный" и "Катриона" (прим. переводчика).

- Это красивое имя, - добавил я.

Она взглянула на меня прояснившимся взглядом и признала:

- Да, красивое.

Ужин был роскошный. На стол подавала горничная. Они подумали обо всем, чего я мог захотеть, и все было лучшего качества, но я не чувствовал вкуса еды.

А потом все перешли в большой салон, и я понял, что теперь моя очередь. Я спросил, знают ли они какие-либо подробности происшествия, и мистер Миллис ответил, что им сообщили только, будто то была "случайная смерть".

Тем лучше, это облегчало мне задачу. Я сидел напротив четверых смотревших на меня людей и на ходу выдумывал.

- Это был один из тех случаев, - начал я, - которые случаются раз в миллионы лет. Понимаете, господа, на Марс падает гораздо больше метеоритов, чем сюда, а поскольку воздух там более разрежен, они не успевают сгореть. Один из таких метеоритов ударил в бок топливного бункера и взорвал несколько малых емкостей. Я тогда лежал больной и сам ничего не видел, но мне потом все рассказали.

Они сидели почти не дыша, а я продолжал свою историю.

- Взрыв оглушил двух парней, и они сгорели бы, не помоги им другие с пенными огнетушителями. Удалось отсечь огонь от больших емкостей, но взорвалась еще одна из малых, и Брек с Уолтером, бывшие в группе спасателей, погибли на месте.

Когда я закончил, мне показалось, что сказочка получилась слишком наивной и они мне не поверят, но никто ничего не сказал, только через некоторое время мистер Миллис вздохнул и произнес:

- Так вот, как все было. Ну что ж... если так было суждено, надеюсь, что хотя бы все кончилось быстро.

Я ответил, что да, мол, очень быстро.

- Не понимаю только, почему нам ничего не сообщили. Это... непорядочно.

- Они держат это в секрете, чтобы люди не узнали об опасности, которую несут метеориты. Вот и вся причина.

Миссис Миллис встала и сказала, что плохо себя чувствует, и не обижусь ли я, если она пойдет к себе; мы увидимся завтра утром. Остальные тоже не были склонны к разговорам, и никто не запротестовал, когда чуть позже и я отправился к себе в комнату.

Я уже собирался лечь, когда в дверь постучали. Это оказался отец Брека. Он вошел и посмотрел мне прямо в глаза.

- Это все вранье, да? - спросил он.

- Да, это все вранье, - признался я.

Взгляд его пронзил меня насквозь.

- У вас наверняка есть причина молчать. Скажите только одно: что бы ни случилось, Брск вел себя, как подобает?

- Он вел себя как настоящий мужчина, от начала и до конца. Никто из нас не мог равняться с ним.

Он не спускал с меня глаз, и, видимо, что-то заставило его поверить. Пожав мне руку, он сказал:

- Хорошо, сынок. Не будем больше об этом.

С меня было достаточно. Я не хотел, встречаться с ними всеми еще раз утром, поэтому написал письмо с извинениями, тихонько спустился вниз и выскользнул из дома.

Было уже поздно, но меня подбросил какой-то грузовик; водитель сказал, что едет в район аэропорта и спросил, как оно там, на Марсе. Я ответил, что очень одиноко. В аэропорту я провел ночь в кресле и почувствовал себя лучше, потому что завтра должен был явиться домой и оставить все позади.

Во всяком случае, я так думал.

Близился вечера когда мы подъезжали к нашему городку: родители не знали, что я прилечу ранним самолетом, и пришлось ждать их в аэропорту в Кливленде. Когда мы въехали на Маркет-стрит, я увидел большой транспарант поперек улицы: ХАРМОНВИЛЬ ПРИВЕТСТВУЕТ СВОЕГО АСТРОНАВТА!

Астронавт - это вроде бы я. Газеты называли нас так, поскольку слово подходило для заголовков, и теперь все нас так называли. Мы отсидели свое в тесной летающей тюремной камере, но зато теперь стали "астронавтами".

Под транспарантом стояла группа юношей в ярких мундирах, и я понял, что это школьный оркестр. Я ничего не сказал, но отец уловил мое настроение.

- Слушай, Френк, я знаю, что ты очень устал, но все эти люди - твои друзья и хотят достойно тебя приветствовать.

Отяично... Вот только приятная расслабленность, охватившая меня по дороге из Кливленда, исчезла бесследно. Это были мои родные места, старый добрый Огайо: маленькие аккуратные городки и плодородные земли. Здесь было хорошо в июне, очень хорошо, и я чувствовал себя все лучше до того момента, когда понял, что опять придется говорить о Марсе.

Отец остановился под транспарантом, школьный оркестр заиграл, а мистер Робинсон, дилер "шевроле" и бургомистр Хармонвиля, сел к нам в машину.

Он пожал мне руку и сказал:

- Добро пожаловать домой, Френк! Как там было на Марсе?

- Холодно, мистер Робинсон, - ответил я. - Очень холодно.

- Жаль, что тебя не было здесь в феврале! - сказал он. Восемнадцать градусов ниже нуля, почти рекорд.

Он высунулся и сделал знак. Отец поехал по улице, оркестр шел впереди и играл. Ехать нам было недалеко, только вдоль всей Маркет-стрит, под старыми кленами, радом с церковью и светлыми домиками, до белого квадрата Гранд-Холла.

Когда мы подъехали, толпа, стоявшая перед выходом, крикнула что-то вроде приветствия, правда, довольно робко. Я вышел и начал пожимать руки людям, лиц которых ни разу не видел, а потом мистер Робинсон взял меня за руку и ввел внутрь.

Все сидения были заняты, люди стояли даже вдоль стен; над небольшой сценой в конце зала висел шар из красных роз с надписью: "Марс", - радом - шар из белых роз с надписью: "Земля", а между ними виднелась маленькая ракета, тоже целиком из цветов.

- Это дело Кружка Любителей Роз, - сказал Робинсон. Почти все жители Хармонвиля давали им цветы.

- Очень красиво, - сказал я.

Мистер Робинсон взял меня под руку и потянул на сцену, все зааплодировали. Здесь были люди, которых я знал: фермеры, жившие по соседству, мои школьные учителя и тому подобное.

Я сел на стул, а мистер Робинсон произнес небольшую речь о том, что парни из Хармонвиля всегда участвовали во всех важных событиях: в войне 1812 года, в гражданской войне, в обеих мировых войнах, а теперь один из них принял участие в экспедиции на Марс.

- Людей всегда интересовало, - говорил он, - как там на Марсе, и теперь один из наших вернулся оттуда и все нам расскажет.

Он дал знак, люди еще немного похлопали, а я начал соображать, что бы им сказать.

И тут я вдруг понял, что нашел ответ на вопрос, мучивший нас на Марсе. Мы терялись в догадках, почему парни из Первой Экспедиции не дали нам понять, что нас ждет. Сейчас я это понял. Они не хотели, чтобы мы решили, будто они жалуются. По той же причине я тоже никому не мог сказать правду.

Я взглянул на улыбающиеся лица, любопытные лица людей, которых знал всю жизнь, и понял, что правда не принесла бы никому добра. Все они читали в газетах великолепные истории об "экзотической красной планете" и "героических астронавтах", и если бы кто-то попытался дать им другой образ, они сочли бы себя обманутыми.

- Это было долгое путешествие... - начал я. - Но межпланетный полет - чудесная штука; подняться с Земли до самых звезд... это ни с чем не сравнишь.

"Межпланетный полет", так я это назвал. Звучало хорошо и многообещающе. Откуда им знать, что весь этот "межпланетный полет" мы провели, привязанные ремнями в темной коробке, слушая, как умирает Джо Валинес, и с жаром молясь, чтобы не наша ракета погибла при посадке?

- Это великолепное чувство: выйти из ракеты и стоять на совершенно новой планете, смотреть на слишком маленькое солнце, на незнакомый горизонт...

Да, это было великолепное чувство. Особенно для парней из ракет 07 и 09, которых раздавило, как мух, и которые лежали на песке, моля о помощи. Конечно, они чувствовали "себя великолепно, как и мы, пытавшиеся им помочь.

- Нужно было преодолеть много трудностей, но мы знали, что перед нами стоит важная задача...

Еще одно милое словечко: "трудности". Не такое приятное, как хрип людей, умирающих рядом от марсианской болезни. Милое и невинное слово "трудности".

- ...и знали, что там, далеко от Земли, это задание можно выполнить лишь совместными усилиями.

Что ж, в этом была доля правды, там зачем портить впечатление рассказом о том, как погибли Уолтер и Брек?

- Дело движется вперед: Третья Экспедиция строит там сейчас большую базу, и уже вскоре стартует Четвертая Экспедиция. Это значит, что у нас будет уран, будет дешевая атомная энергия для Земли.

Я сказал все это и замолчал, хотя мне хотелось добавить: "А всетаки не стоило! Не стоило жертвовать столькими жизнями, не стоило проходить сквозь этот ад только ради дешевой атомной энергии, чтобы вы могли купить побольше телевизоров, моек и духов!"

Но как я мог сказать это людям, которых знал, людям, которые меня любили? И вообще, кто я такой, чтобы выносить приговоры? Может, я вообще не прав. Разве множество вещей не были в прошлом оплачены трудом и кровью мужественных пионеров?

Откуда мне знать?

Так или иначе, говорить было больше нечего, и, когда я сел и услышал бурные аплодисменты, понял, что сделал хорошо: сказал им то, что они хотели услышать, и теперь все довольны.

Люди вставали с мест и подходили ко мне, я пожал еще два десятка рук, и, когда вышел, были уже сумерки, мягкие летние сумерки, которых я не видел так давно. Отец сказал, что пора уже ехать домой, чтобы я мог отдохнуть.

- Вы езжайте, а я еще прогуляюсь, - ответил я. - Пойду напрямую, через город.

Наша ферма лежала милях в двух от города, а напрямик, через ферму Хеллеров, как всегда я ходил в детстве, была всего миля. Отец сомневался, стоит ли мне идти так далеко, но понял, что мне это нужно, оставил меня и уехал.

Я пошел по Маркет-стрит, клены и вязы темнели надо мной, а цветы на газонах пахли, как и прежде, но все было не так, как когдато... я думал, что все будет по-прежнему, нет, не было.

За Клубом Холостяков я встретил Хоба Эванса, механика, он был слегка под мухой и что-то напевал, как и обычно в субботний вечер.

- Привет, Френк, я слышал, что ты вернулся, - сказал он.

Я ждал, что он задаст тот же вопрос, что и все, но он не задал. Вместо того он заметил:

- Что-то ты плохо выглядишь. Хочешь выпить?

Он подал мне бутылку, я глотнул, потом он приложился сам, попрощался и, напевая, пошел своей дорогой. У него было слишком хорошее настроение, чтобы думать о том, где я был.

Я шел в темноте через пастбища Хеллера и дальше, вдоль ручья, под большими старыми вербами. Здесь я остановился, как всегда в детстве, послушать кваканье жаб - и действительно, они по-прежнему квакали; все звуки и запахи июньской ночи ничуть не изменились.

А потом я сделал такое, чего не делал уже давно. Взглянув на звездное небо, я нашел там маленькую красную точку, в которую всматривался, когда был мальчиком, начитавшимся космических приключений, ту самую красную точку, на которую мы с Бреком, Уолтером и Джимом смотрели в тренировочном зале лагеря, гадая, действительно ли попадем туда когда-нибудь.

И попали, но они уже никогда не вернутся, зато с ними там останутся другие, и их будет все больше и больше.

Однако сейчас, глядя на красную точку, я подумал о тех, кого знал. Я хотел как-то объяснить, оправдаться, почему не сказал правду, всю-всю правду.

- Я вовсе не собирался лгать, - начал я, - просто был вынужден. Во всяком случае, мне казалось, что вынужден...

На этом я сдался. Просто безумие говорить с людьми, которые уже умерли и к тому же похоронены за сорок миллионов миль. Они умерли, и точка. Я отвел глаза от красной звездочки и двинулся к дому.

Но я понял, что и для меня кое-что кончилось раз и навсегда... моя молодость. Я не чувствовал себя стариком, но не чувствовал больше и молодым, и знал, что беззаботная молодость минула безвозвратно.