«Иронический детектив» - так определила жанр Евгения Изюмова своей первой повести в трилогии «Смех и грех», которую написала в 1995 году, в 1998 - «Любовь - не картошка», а в 2002 году - «Помоги себе сам».

Евгения Изюмова

Смех и грех

(Смех и грех - 01)

«Иронический детектив» - так определила жанр Евгения Изюмова своей первой повести в трилогии «Смех и грех», которую написала в 1995 году, в 1998 - «Любовь - не картошка», а в 2002 году - «Помоги себе сам».

Характер у меня, как шутят друзья - спокойный нордический. Конечно, до Штирлица мне далеко, но характер у меня и впрямь уравновешенный, что, впрочем, не препятствует влипать в различные истории как мухе в мед. Но и человеком, в жилах которого холодная рыбья кровь, меня тоже не назовёшь. Словом, как ни странно, но во мне совершенно мирно уживаются «лёд и пламень».

А вот муж мой, с которым расстались мы не вполне мирно, и который относился к категории «лежачих камней» - вода под них не течёт, огонь их не берёт, а лёд разбивается в мелкие брызги, заявил, что главная моя черта - расчётливость, которая, кстати, ему отнюдь не мешала, поскольку семейный воз я тащила коренником. Но, думаю, что нашу семейную жизнь сгубило моё природное нетерпение - уж если что-то втемяшится в голову, то - вынь да положь. Так что, если мою расчётливость отнести к категории льда, то нетерпение имело огненную подоплёку.

Однако русская женщина все переживёт, не сломается. И чувство юмора у неё поразительное, и находчивость - на уровне. Мне одна приятельница рассказывала, как в своей женской самоуверенности, едва умея плавать, сиганула с лодки на середине реки. Выволокли её бравые ребята-спасатели на берег, начали откачивать, приводить в чувство. А меж собой переговариваются: «Пульс есть, жива… Женщина, скажите хоть слово». Та в ответ пробулькала: «Дайте зеркальце», - её взволновало, видите ли, как она выглядит перед этими мускулистыми загорелыми красавцами, а не то, что едва не стала рыбьим кормом. Мне, конечно, такую фразу произнести не пришлось, тем более что если тонешь в жизненном море, никакие спасатели не помогут, поэтому я лихо махнула рукой и сказала: «Живы будем, не помрём!»

И зажила я с двумя сыновьями, вертясь на двух работах, поскольку «голубь наш сизокрылый» своим просом не очень-то с нами делился. Жизнь моя и дальше текла бы размеренно, если бы…

Впрочем, тут я немного тень на плетень навела. Первые несколько лет своего «соломенного вдовства» я жила весьма активно, выбирая нового спутника жизни.

И вдруг в голову стукнуло - вот выбираю-выбираю, а если выберу опять не того? Известно, на горячем молоке человек обожжётся, а потом дует уже и на холодную воду. Но, справедливости ради, надо ещё добавить, что сыновья мои подросли и рьяно принялись оберегать материнскую честь от посягательств чужих мужчин, делая моим личным гостям мелкие пакости вроде завязывания шнурков на туфлях сложным морским узлом или обрезания (пардон, вы не поняли!) карманов. Так что вскоре мои друзья-мужчины стали обходить нашу квартиру за пять вёрст кругом. Тогда я остепенилась и начала жить размеренной жизнью. Но…

Помните, я говорила, что во мне уживаются мирно лёд и пламень? Так вот лёд мою забубенную голову остудил, а пламень из сердца не вытеснил. Ну а поскольку жар души моей потушить было некому, занялась я писательской деятельностью. Вот уж где сказался мой темперамент и буйная фантазия! За несколько лет степенной жизни, которые последовали за буйной, я умудрилась написать целое собрание сочинений - одно фантастичнее другого. Переплела все рукописи и поставила на полку. Получилось несколько солидных томов. И вроде опять успокоилась. Но, как оказалось, до поры до времени…

Уж не знаю, сколько бы длился следующий период моей жизни, который впору назвать застойным. Ни мужчины рядом, ни мыслей в голове - они мирно почивали на полке. Если бы…

Если бы не страсть моего старшенького, спокойного сына. Уж такой книгочей из него вырос, что дарил всем только книги, наверное, следуя анекдоту: «Я своему супругу на праздник подарила красивую женскую норковую шубу», - говорит одна приятельница другой. «А он тебе что?» - поинтересовалась та. И получила ответ: «Рыболовные снасти!»

Одним словом, подросший мой сын Вадим стремительно увеличил мою библиотеку вдвое (не забывая и себя), разумеется, за мои же деньги. Однажды он подарил мне великолепное издание польской писательницы Иоанны Хмелевской. Её сатирические детективы веселили меня до колик в животе - несмотря на мой серьезный характер, я люблю шутки, люблю весёлые книги. Вот всё и началось - с Иоанны Хмелевской и её детективов.

Я читала Хмелевскую, и в главной героине увидела себя - неисправимую оптимистку, которую жизнь щёлкает по макушке, а она эту самую жизнь воспринимает с весёлой улыбкой. Может, и плачет порой, тем не менее, слез своих людям не показывает. Зачем? На радость завистникам? Так мало чести! А друзья - плачь, не плачь - ход жизни не изменят. И судьбой невезучей мы были похожи, словно дочери одной матери. Даже имя мое - Жанна - было созвучно с её именем.

Короче говоря, взялась я писать детективы, причём, к моему величайшему удивлению, мне благополучно удавалось даже их издавать, и расходились они вполне бойко. Читали их, как я однажды убедилась, люди разных возрастов и, как говорится, разных социальных категорий. Шла как-то по улице, не спеша, никого не трогая, вдруг, чувствую, за рукав кто-то меня дергает. Я решила нахала «поставить» на место, но, гляжу, и ставить некого - на меня смотрела жалкая опухшая рожа какого-то пьяницы. Я брезгливо стряхнула, как таракана, его замызганную руку со своего локтя. Однако мужик упорно цеплялся за меня.

- Дамочка, - просипела «рожа», - купи книжку. Вот такая книжка, сам читал, - забулдыга выкинул вверх большой палец с почерневшим ногтем как знак наивысшей похвалы. - За три чирика отдам, дешево совсем за такую клёвую книжку, - и он показал мне… Ни за что не догадаетесь! Мой последний детектив!

Я сначала опешила, потом рассмеялась и купила книгу, которая в магазинах шла вдвое дешевле. Мой старший отрок, парень скептического и ехидного нрава, узнав эту забавную историю, поддел меня:

- Мамуль, лучшая реклама твоих детективов - их читают даже алкаши!

Правда, из под моего пера выходили не иронические детективы, видно, не дошла я ещё до такой точки самокритичности, когда даже собственные промахи кажутся женщине смешными. Но ведь жизнь идёт, всё течёт да изменяется, и, как любила Иоанна Хмелевская повторять - нельзя войти в одну реку дважды. Вот и я стала как-то изменяться характером. Утром, глядя в зеркало, подмигивала весело заспанной физиономии, которая таращилась на меня оттуда. Так и вступала в новый день с улыбкой. Но главное, что ни день - всё какие-то приключения да несуразицы со мной происходят, точь-в-точь, как с Иоанной.

Вот, к примеру, бегу к трамваю - всех, кто со мной бежал, возьмут, а перед моим носом дверь захлопнется. Или в магазин зайду, очередь займу за дефицитом, стою-стою, и как раз передо мной, согласно закону подлости, дефицит закончится. Ну, что ты сделаешь тут?!

Но человек привыкает ко всему. Привыкла и я к подобным несуразицам, воспринимала жизненные каверзы легко и весело, утешая себя: «Всё равно жизнь - как матрас, в полоску. Пройдёт ведь когда-нибудь чёрная полоса, и наступит белая».

Приближение очередной белой полосы я усмотрела в том, что беспрепятственно купила путёвки для себя и младшего сына в санаторий на время его зимних каникул. Но, как оказалось потом, жестоко просчиталась, потому что именно с санатория началась новая чёрная полоса без всякого пробела.

Санаторий, где я оказалась в результате своей нервозности, понравился - бежевое здание на берегу реки, закованной в лед, как и положено ей в зимнее время. За рекой - лес, чёрный и мрачный, красивый даже в своей мрачности. Мы каждое утро ходили туда на лыжах, и душа отдыхала в тишине. Днём бродили по берегу реки, вдыхая морозный воздух, кружили по саду, который, как и заречный лес, утопал в снегу. В сумерках отдыхающие собирались в холлах возле телевизоров или в бильярдной, а когда бывали танцы, стекались в большой красивый зал, где остро пахло паркетной мастикой, сияла люстра в центре потолка, а на стенах светились мягким светом бра.

Правда, через неделю отдыхающие разделились на две группы - тех, кто восседал в холлах, и тех, кто с нетерпением ожидал танцев. В первой группе были в основном пожилые, они дважды в день, не уставая, смотрели «Дикую Розу» и «Санта-Барбару». Один телесериал представлял южную часть Америки, а другой - северную. Но суть их была одинакова - задурить нецивилизованным русским голову, показать им красивую жизнь, чтобы они скопом бросились в сладкий капитализм, где едят одни «Сникерсы» и «Марсы», где шоколад - не то, что в России, он тает во рту, а не в руках. Но русских не возьмёшь за понюх табаку, русский дух крепок не только в сказках. И едва поднялся «железный занавес», русский дух тут же потёк во все стороны, да так одурманил Запад, что лучшая немецкая водка носила русскую фамилию - «Распутин», а самая крепкая водка - «Смирнов», и самый лучший турецкий шоколад назывался «Алёнка», а русская мафия - оказалась похлеще «Козы Ностры».

Во второй группе, которая вечерами торчала в танцевальном зале, естественно, были дамы-одиночки, пребывавшие в полном соку и теле, и овдовевшие, надо думать, на месяц мужчины. И сложилась у них очень даже тёплая компания.

Я же была сама по себе, отчасти потому, что не люблю досужих сплетен, отчасти потому, что в голове вертелся сюжет очередного детектива, и я в нём, как и в предыдущем, окончательно запуталась, не зная, как преступников вывести на чистую воду, потому решила оставить их на свободе не пойманными. Ну и, кроме того, со мной отдыхал самый главный блюститель моей женской чести - младший сын Тёмка, так что я чаще всего сидела в холле перед телевизором, между сериалами всё же пытаясь «присобачить» достойный конец своему новому детективу. И если бы я знала, что детективы мои привлекут внимание не только честных читателей, я бы никогда не взялась их писать, тем более обдумывать криминальные сюжеты на отдыхе. А между тем, сама того не подозревая, я уже попала в поле зрения местной шпаны, у которой наступил, как говорится, кризис жанра. И вот один из самых хитроумных, но надо полагать, самых ленивых - самому-то неохота мозгами шевелить - предложил провести операцию … ну никогда не догадаетесь… ах, всё же догадались? - по моему детективу. Смех, да и только! Но самое смешное было в том, что операция по «взятию» трёх сберкасс в течение одного часа, придуманная мною «с кондачка» и описанная в одном из детективов, была проведена успешно. Но милиции, сами понимаете, было не до смеха.

Так и протекали дни. Ни шатко, ни валко. И хотя не сплетничала я со старушками возле телевизора, но знала всё, что творится в санатории: сведениями снабжала меня шустрая, худенькая соседка по номеру, жившая во второй комнате - Люба, которую природа словно нарочно наделила раскосыми глазами, чтобы она успевала видеть вокруг себя буквально всё. Вот она-то и поведала мне, что среди танцующей половины верховодит некто Валентина, и она со всей страстью одинокой бабы активно «хомутает» кучерявого Николая не только во всех тёмных углах, но и прямо в коридоре, сгорая при том от ревности, поскольку предмет её любви не прочь обниматься со всеми женщинами санатория.

Николай был высок, в меру упитан. Лихо танцевал, с выкрутасами, хотя на вид ему было уже за пятьдесят. Однажды я заметила, что и на меня он бросил пламенный взор чёрных цыганских глаз, но это мне было без надобности. Взгляд у меня давно уж наметанный, с ходу определяла - будет продолжаться наше знакомство или завянет на корню. Если чувствовала в мужчине желание просто «поиграться», то пресекала это желание бесповоротно и жёстко, благо взгляд у меня весьма красноречив: спокойный и непроницаемый в обычной обстановке, гневный или презрительный - в аномальной. А знакомство двух человеческих особей разного пола именно такой и бывает - особой, когда мужчина «распускает» хвост как павлин, то бишь рассыпается мелким бесом, женщина при этом делает вид, что принимает всё за чистую монету и устраивает стрельбу глазами, которую можно сравнить или с пулянием из винтовки-мелкашки, если ухажер не по нраву, или с уханьем тяжелой гаубицы. Так что можно назвать такую обстановку ещё и боевой.

В отношении Николая у меня ни одна жилочка не ворохнулась, не говоря уж о пении душевных струн. И мне на него было наплевать, но задело, что Валентина вдруг стала безо всяких на то оснований коситься на меня, и всякий раз при встрече со мной вставала в позу кобры - раздувалась до красноты в лице, которое у неё и так было не бледное. Естественно, я сразу поняла, в чём дело, да и Люба сказала, что Валентина злится на всех, на кого любвеобильный Николай кидает страстные взоры.

Мы, женщины, иногда бываем на редкость стервозные. Я и то при своём незлобивом характере однажды обнаружила эту самую стервозность, правда, в совершенно критическом положении - в дни, когда мой муженёк плакался на моем плече ввиду великой любви к своей пассии, не забывая между тем и о том, что рядом находится женщина, ублажавшая его много лет. Но привычка - вторая натура, от меня, своей привычки, он так сразу не мог отказаться, и, естественно, что именно ко мне шёл за утешением в случае краха любовных отношений. А я сатанела, и язык мой выдавал чудные саркастические рулады, такие, что я сама себе диву давалась. От этих рулад муженёк исходил злобой и, скрежеща зубами, откатывался ни с чем на свою территорию за соседнюю стену нашей общей бывшей спальни. Потом он уехал, стервозность моя приутихла, и стала проявляться лишь изредка, в случаях, когда без неё совсем уж никак не обойтись.

И вдруг случай, который так и вытаскивал наружу эту самую стервозность или, выражаясь культурно, женское коварство. И не догадывалась я, чем это закончится. Просто мне захотелось повеселиться, и всё!

Я на вечер танцев явилась в окружении трёх женщин, с которыми чаще всего беспредметно болтала, в полном параде и с намерением позлить Валентину-собственницу. Одна она, что ли в санатории, другим тоже надо за мужскую руку подержаться?

Мои заговорщицы - я им сказала о своём злонамерении - одобрили мой план, тем более что Любе Николай нравился как мужчина, и подруги предвкушали посмотреть занимательный спектакль. Одна из моих спутниц заказала «белый танец», и я, не колеблясь, пока Валентина жеманничала и ломалась рядом с Николаем, набивая себе цену, пригласила его танцевать.

Николай с готовностью шагнул мне навстречу, аж каблуками щёлкнул. Я бросила ему руки на плечи, а он ухватил меня за талию, стараясь прижать к груди. Но сей фокус мне известен, и я тут же слегка упёрлась ладонями ему в грудь, оставив между нами зазор не менее сантиметра. Валентина этого, конечно, не знала, видела только, что Николай притиснул меня к себе. Её лицо побагровело, и она принялась испепелять меня взглядом. Но мне было не до неё: с одной стороны старалась соблюдать дистанцию между собой и Николаем, а с другой вела «прицельный» огонь глазами по его сердцу. Наверно, я попала, если он вдруг «неровно» задышал и начал сыпать комплиментами:

- У вас такая красивая шея…

- Угу, - поощрила я его.

- У вас такие красивые глаза…

- Знаю, - проворковала я и словно случайно провела по затылку партнера ладонью, будто кота погладила, и он не замедлил промурлыкать:

- У вас такие мягкие белые руки…

На сей раз я промолчала, ожидая, что Николай скажет далее, но его фантазии хватило лишь на то, чтобы прошептать мне прямо в ухо, касаясь его губами:

- У вас такие маленькие очаровательные ушки…

«Тьфу ты! - подумалось мне с раздражением. - Какая-то «красная шапочка» получается: «Бабушка, бабушка, а отчего у тебя такие большие руки, а почему такой большой нос?..» Однако вслух ответила:

- И это для меня не секрет, - против ушей я и впрямь ничего не имела, но руки мои с мозолями на кончиках пальцев от работы на пишущей машинке далеки от совершенства.

- И вообще вы такая… - мой кавалер усиленно напрягал воображение, как бы своим остроумием сразить меня наповал, а затем уложить прямо в его объятия, но тут закончился танец, и он вынужден был проводить меня к моим приятельницам.

Пока мои сообщницы восторженно излагали свои наблюдения за Валентиной, которая находилась в предынфарктном состоянии во время моего танца с Николаем, Валентина ухватила за руку своего возлюбленного, и обоих, словно ветром, отнесло на другой конец зала. Но напрасно Валентина надеялась этим маневром отвлечь меня от милого. При первых же нотах новой мелодии я тут же подскочила к нему, слегка загородив собой Валентину, и Николай шагнул мне навстречу с ещё большей готовностью, чем прежде, так что репутация моя не пострадала. Вышло, словно Николай сам пригласил меня на танец. Естественно, я не захотела показаться невежливой и пошла танцевать с ним, краем глаза увидев выпученные глаза и распахнутый рот Валентины - уж такой наглости она от меня не ожидала.

Вечер шёл своим чередом, я танцевала без передышки, не давая Валентине приблизиться к Николаю, пока не надоело собственное кривлянье - в самом деле, не такая уж я и дрянь, как думала Валентина, и Николай мне вовсе не нужен, просто невесть почему захотелось поиграть на чужих нервах. Однако, едва я села скромненько у стены, ко мне тут же подлетел Николай, лихо щёлкнул каблуками, окидывая меня горящим взором с ног до головы. Но я вежливо сослалась на усталость. Николай на миг задумался: сесть рядом со мной или же поступить как-то иначе, и к нему тут же подкатилась Валентина, увлекая его в круг. Я же тихонько покинула зал, думая, что на том мой одночасовой роман и закончился. Но не зря говорят: «Не скажи «гоп», пока не перескочишь».

На выходные многие отдыхающие уезжали домой «на побывку», поскольку процедурные кабинеты и бассейн не работали. Мы же с сынулей остались и никуда, кроме столовой, не выходили из номера, потому что соседи нам оставили свой прокатный телевизор, а программа в тот день была очень интересная. Мы смотрели какой-то захватывающий боевик, и вдруг услышали стук в окно.

Сам по себе такой стук - дело совсем не удивительное, но жили мы на втором этаже, а время, заметьте, было зимнее. Я откинула штору и увидела незнакомого парня на балконе.

- Чего тебе? - спросила недовольно я, нимало не удивившись весьма странному его появлению на балконе.

- Скажите, пожалуйста, где десятый номер? - донесся через форточку вежливый вопрос, и я махнула на стену, где был этот самый номер. Парень благодарственно кивнул и полез на соседний балкон. Я же преспокойно вернулась к телевизору. И тут…

«Стоп! - прокричало всё во мне. - Да ведь он постучал не в дверь, а в окно! А там - балкон, и холодно».

Я велела сыну бежать за швейцаром, а сама ринулась на балкон.

- Эй, стой! Ты кто? - заорала я парню, который миновал восьмой номер и заглядывал в окно десятого. - Стой, зараза! - и как была в одном спортивном костюме, полезла следом (и хоть бы на секунду забоялась!) за явно преступным элементом. Кем же он мог быть, шастая ночью по балконам санатория, где, между прочим, два дня назад непостижимым образом пропал из холла ковер?

Ну, как пропал - это было не так уж и непостижимо: через балконную дверь холла, куда вор «вышел» вместе с ковром, а потом спрыгнул на козырёк крыльца, а оттуда - в сугроб. Непонятным было, как удалось вору без шума открыть заколоченную дверь и удрать незамеченным с такой громоздкой ношей?

Вызванные оперативники-милиционеры поглазели на дверь, на снежную кучу, на глубокие следы на ней, походили, ухмыляясь, по зданию и то ли в шутку, то ли всерьёз высказали идею, что, дескать, кражу совершили работники санатория. Но те были так ошарашены пропажей, что трудно было заподозрить в ком-либо вора. Хотя смешная возникла ситуация: ковер спёрли под самым носом у швейцара, а он - ни сном, ни духом…

Все эти события были свежи в памяти, потому-то я так резво и бросилась за незнакомцем.

- Эй, - закричала я во всё горло. - Стой! Милицию позову, стой!

Упоминание о милиции явно не понравилось злоумышленнику, а может, он был не храброго десятка да и не ожидал, что какая-то бешеная тётка бросится за ним, улепётывал потому так шустро, что пока я перебиралась на балкон восьмого номера, парень достиг уже конца корпуса и метался на последнем балконе, не зная, куда деваться. А бешеная тётка, то есть я, переползла уже на «десятый» балкон, и нервы бедняги не выдержали: он сиганул вниз.

- Ох, ты… - застыла я, стоя на перилах балкона и вцепившись в перегородку, что разделяла смежные балконы. - Убьёшься ведь, дурак! - крикнула я запоздало.

Следом раздался мощный хор: «Ты что? Ноги переломаешь!» - обращенный неизвестно кому (злоумышленнику или мне, поскольку оба находились в рискованной ситуации) - это на балкон нашего номера влетела возбуждённая ватага персонала и отдыхающих.

Но парень уже барахтался внизу, выгребая из сугроба подальше от корпуса к дорожке. Зато ноги чуть не переломала я, потому что, чувствуя себя виноватой, ведь, если бы не бросилась за парнем вдогонку, он бы не спрыгнул вниз, я была готова ринуться вниз к нему на помощь, но вдруг подумала: «Если что, как дети?» - от мысли такой руки мои ослабли, я и в самом деле чуть не рухнула с перил.

Эта здравая мысль часто меня останавливала от многих безрассудных поступков, остановила и сейчас. Поэтому я не прыгнула вниз, но и не вошла нормально в десятый номер через балконную дверь, чтобы вернуться к себе. Ошалевшая от сих стремительных событий, я полезла обратно, вздрагивая от страха: сверзиться вниз с балконных перил можно запросто. На том, казалось бы, инцидент был исчерпан, правда, надо мной долго беззлобно посмеивались: «К тебе молодой кавалер лез, а ты перепугала парня насмерть».

А лицо злоумышленника я, как ни странно, запомнила - смуглое, чернобровое, но русское лицо: курносое, с толстыми губами. Однако я и предположить не могла, что и этот странный случай, и моё выкаблучивание на вечере танцев, выйдут мне боком, да ещё каким острым боком!..

Промелькнуло несколько месяцев, в течение которых я неоднократно влипала во всякие истории, на сей раз любовные. Одна была ничем не примечательна, а вот другая… О, стоит рассказать о ней, хотя до сих пор не знаю, как назвать себя: простофилей или высокоморальной дамой.

В порядке отступления хочу сказать, что, если Иоанна Хмелевская всю жизнь искала блондина своей мечты, то у меня не было болезненного пристрастия к какой либо определенной мужской масти - чёрной, рыжей, блондинистой или пегой. Каурые и чалые мне вообще не попадались. «Главное, - убеждала я всегда себя, - лишь бы человек был хороший».

Говорят, что только раз в душе сады цветут, имеется в виду, конечно, любовь. А я так думаю, что сады в душе могут закипеть белым пьянящим цветом и не раз, и не два - мой муженёк мне это наглядно доказал. Правда, ко мне такая мысль пришла уже после развода и впоследствии по мере приобретения определенного опыта окрепла. И пусть любовь приходит не один раз, пусть в душе всегда будет цветущий сад, а не убогая пустыня. И опять же: странные, необыкновенные и до чего же разные мы люди - женщины. У одной душа нараспашку, а у другой она таится, пугливая, за семью дверями, это всё, как говорится, зависит от натуры и воспитания. И пугливая робкая женская душа, если мужчина сумеет подобрать ключики ко всем дверям, может оказаться намного вернее своей любви, чем та, что готова впустить в свою «дверь» кого угодно.

Была у меня приятельница, вроде, по натуре добрая, а всё как-то с подковыркой у неё выходило, словно выставить на смех собеседника хотела. Может, и не хотела, а так у неё получалось. Она постоянно искала мужчину своей мечты, и вот судьба толкнула нас, разведёнок, навстречу друг другу, и, несмотря на различие характеров, мы подружились. Но даже мне она умудрилась однажды свинью подложить - не в год Свиньи будь сказано.

Сижу я как-то дома, вся в хандре и унынии - бывают же такие минутки у каждого. И вдруг - звонок в дверь. Ругнувшись, кого, мол, принесло, пошла открывать. И обомлела.

На пороге стояла моя подруга Алевтина с двумя офицерами под ручку. Естественно, я не могла перед её носом дверь захлопнуть, впустила, хоть радости особенной не ощутила от лицезрения двух подпитых мужиков. Подруженька мне пошептала:

- Понимаешь, у меня дома ни крошки, а у ребят - бутылка, вот я их к тебе и привела. Не ругайся.

Я и не стала, потому что Алевтина пьяницей не была, охотно верила, что и пожевать у нее дома тоже ничего нет, поскольку была несколько безалаберной дамой, бездетной, и могла всю зарплату потратить на новые сапоги, платье или ещё что-либо подобное, а потом сидеть дома голодной, однако счастливой, созерцая купленную вещь. Кроме того, я оценила её «заботу» обо мне - ведь и для меня хахаля привела, правда, ей прежде не грех было и спросить, нужен ли он мне на сей момент. Я приготовила закуску, накрыла на стол. Гости выставили бутылку. Я добавила ещё вина - терпеть водку не могу, и стала наблюдать, как развернутся события.

А разворачивались они своеобразно. Альке с хахалем не терпелось до её хаты бежать, не брать же с собой третьего лишнего, они и так для него доброе дело сделали: к женщине доставили - знай только инициативу проявляй. Но я все шуры-муры «третьего лишнего» воспринимала довольно холодно. Конечно, Алька поняла, что совершила глупость, явившись ко мне, и очень расстроилась, предполагая, что я развредничаюсь окончательно и выставлю всех троих за дверь, что её явно не устраивало. А «третий лишний» между тем с горя упился: рассчитывал на горячий приём и тёплую постель, а встретил холодное отношение, и спать он будет вообще неизвестно где. Однако, как человек военный, надежды на победу не терял, и - вот болван! - начал, заплетаясь языком, рассказывать мне о своей жене. Вместо того чтобы наплести мне семь вёрст до небес что-нибудь про мои ясные очи или ещё какие-либо женские прелести, капитан (Алька была с майором), почти плача, изливал душу:

- Я свою одеваю во всё импорное, из Англии.

- Что, прямо оттуда? - поддела я.

- Ага! - с пьяной гордостью заверил незваныйёгость. - И деньги ей все отдаю.

- Мешками? - подковырнула я.

- А что? Почти мешками! Знаешь, как я зарабатываю? В отпуск иду - билет бесплатный хоть куда, за квартиру платим вдвое меньше, я здоров, как бык, а мне деньги на оздоровление ещё дают… А ей - мало. Гуляет! Это надо же?! Гуляет! Ну что, я плохой, да? - он попытался встать из-за стола и показаться во всей красе, но рухнул обратно на стул. - Мне ребята говорят: «И ты гуляй!» А я не могу, я её люблю, - и заплакал.

Я не заметила, как Алька со своим майором ушмыгнули из квартиры - ну совсем по-английски, не прощаясь, оставив мне пьяного дурака на попечение. Так и сидела с ним полночи, выслушивая его жалобы на жену, пока не надоело, и я уложила его спать. Не в свою постель, разумеется.

Утром, часов в пять, я разбудила своего незадачливого ухажёра. Надо было видеть физиономию бедолаги, когда продрал глаза и увидел себя не дома и даже не в казарме, а в чужой квартире на полу - он всё позабыл: и как попал ко мне, и что говорил, и на что надеялся, потому вытаращился на меня и пролепетал:

- Вы кто?

- Жанна, - усмехнулась я.

- Где я? - он краснел стремительно и неожиданно - в жизни не видывала, чтобы так мужики краснели.

- У меня.

- А что я тут делаю? - глаза его расширились до предела.

- Спишь, - рассмеялась я вполголоса.

Капитан натянул до самого подбородка одеяло, словно я собиралась лишить его невинности. В глазах его заплескался дикий ужас: и в самом деле, видимо, впервые по пьяной лавочке попал в такую ситуацию. Но ничего, у него хороший учитель - майор, он его быстренько всему научит. Однако трезвая стеснительность капитана мне понравилась.

- А я тут ничего не натворил? - прошептал он, глядя на меня сумасшедшими глазами.

- Нет, не натворил. Вставай, завтракай и уматывай отсюда. Дети скоро проснутся.

Мне очень не хотелось, чтобы дети плохо, и совершенно при том беспочвенно, думали обо мне. Достаточно того, что Тёмка, мой младшенький «блюститель», до полночи сверкал одним глазом из-за двери своей комнаты, дескать, кто это у матери в гостях. Представить невозможно, сколько ехидства было бы в этом глазу при виде странного взлохмаченного типа.

Капитан, обжигаясь, выпил кофе, бормоча извинения. Цвет его лица не становился бледнее, он по-прежнему пунцовел до самых корней волос. Словом, «умёлся» он быстро и впредь не появлялся на моем горизонте. А я до сих пор не пойму, кто я - простофиля или высокоморальная дуреха.

Алька же, расставшись с майором, влюбилась в очередной раз. И как обычно - серьезно и навсегда. Я, не зная того, имела неосторожность понравиться её визави.

Вообще-то, несмотря на свой серьёзный вид, я заводная, особенно в компании да после бокала шампанского - весело на душе, не весело, а настроение никому не порчу, в крайнем случае забьюсь в уголок и сижу себе, никому не мешая. А в тот день, когда я заглянула к Альке «на огонёк», и где обнаружила застолье, настроение у меня было прекрасное. Меня встретили радостно, я позволила уговорить себя остаться. И как-то сразу изо всех мужчин выделила Игоря - невысокого молодого мужчину, ну разве что чуть повыше меня, с яркими голубыми глазами и слегка лысоватого. Но ведь не лысина главное в мужчине. Не правда ли?

И он меня, видимо, сразу заприметил, потому что завыпендривались мы с ним друг перед другом одновременно: танцевали без передыха, горланили песни. Он играл неплохо на гитаре, имел мягкий приятный басок, и я подпевала ему знакомые и незнакомые мне песни с помощью международной ноты «ля». Короче говоря, была на седьмом небе, поскольку, не обращая внимания на масть, всю жизнь мечтала, чтобы кавалер у меня был поющий и на чем-либо играющий.

Да… Была на седьмом небе, пока не поймала, полный ненависти, Алькин взгляд, и тогда во мне зажёгся «стоп-сигнал». «Минуточку, - подумалось мне, - что означает сей свирепый взор?» Я быстренько проанализировала обстановку, сопоставила всякие мелочи, и поняла, что Игорь и Алька, скорее всего - любовники. И тут же позлорадствовала, дескать, не очень и страстные, если заухлёстывал Игорек за первой попавшейся «юбкой» - мы ведь с ним раньше не были знакомы. А может, я для него могла стать чем-то большим, чем первая встречная «юбка»? Но как бы там ни было, а своё выкаблучивание я прекратила и удалилась, выдумав какой-то предлог.

Шла домой и размышляла: ну что за невезуха такая? Только подвернётся мужичок уж если и не моей мечты, то близко к этому, так обязательно уже чей-то. Конечно, я могла начать операцию по «перетягиванию каната», то бишь этого мужичка, даже почему-то не сомневалась, что подобная «операция» прошла бы для меня успешно, и всё же царапать физиономию соперницы из-за мужчины (могло же ведь и такое случиться?) из-за я не желала и отступала в сторону. Что я - кошка мартовская, в самом деле? Так что, вздохнув, я решила отступиться и от Игоря.

Отступиться-то я отступилась, а вот у Альки с ним что-то разладилось. И вот однажды, вернувшись из бассейна (я в ту пору своему здоровью начала уделять максимум внимания) в одиннадцатом часу ночи, когда в городе многие уже видели десятый сон, я застала в своей квартире Альку. Была она какая-то поникшая и смирненькая.

- Не предложишь кофе? - робко попросила она, потому что кофе потребляла литрами по причине низкого давления.

- Не гнать же тебя в шею, - пожала я плечами, - конечно, напою.

Мы сумерничали за столом: Алька пила кофе, я - чай (кофе я не увлекаюсь), молча смотрела на подругу, а та всё вертелась вокруг да около нужной ей темы со всякими пустяковыми новостями (мы не виделись недели две), не зная как подступить к ней. Я-то давно догадалась, в чём дело, но из вредности не помогала ей ни единым словечком перейти к желанной теме.

- Тебе Игорь нравится? - неожиданно спросила Алька, оборвав рассказ про своё новое платье на полуслове, словно ухнула в глубокий омут - такие у неё стали перепуганные глаза.

Я, конечно, ожидала нечто подобное, однако такой лобовой вопрос меня возмутил: ну чего ей, в самом деле, надо? Я две недели старалась не попадаться ей на глаза, даже на курсы кройки и шитья, где мы, собственно, и познакомились с Алькой, перестала ходить. А она… И не стала её жалеть.

- Да, нравится! - выпалила я.

Алька опешила, наверное, ожидала услышать обратное. Искра неверия, однако, мелькнула в глазах, но я безжалостно её загасила:

- Нравится! И если бы захотела, то только ты бы его и видела! - Меня раздувало от гордости при её униженности, но это длилось несколько мгновений: всё же я по натуре не злая и уж совсем не стерва, потому устало завершила свою фразу: - Не бойся, не стану я этого делать.

Ну, думаю, поймёт, наконец, баба, что пора ей сменить разговорную пластинку или по-хорошему ретироваться, надо же и меня пожалеть, я такая же бедолага, как и она. Хотя почему бедолага? И квартира, и в ней всё есть. И дети, и дача с хлипким сараем в углу. Правда, земля мне щедро и самостоятельно дарит ягоды да фрукты, а уж из овощей - что изволю посадить. Алька же одна, как перст, в своей квартире.

В общем, я тут же перестала себя жалеть, а начала жалеть Альку: это надо же, как жизнь повернулась к женщине - муж ушёл, детей нет, дачи тоже нет, и любовник лыжи в сторону навострил. Я что же, последнюю радость отнимать у неё буду? И, пропустив мимо ушей излияния подруги о взаимной любви, попросила безо всякого ехидства:

- Алька, ну не нюнь, я же сказала, что мешать не буду, Игорька твоего не буду обольщать, - и гордо вскинула голову, любуясь сама собой, - я не кошка, чтобы драться из-за мужика.

Алька, видимо, ещё больше одурела от моего благородного заявления и снова заныла, словно больной зуб, как, мол, она его любит, а он - её. И если я не встану на их пути - ну ведь сама себе противоречит! - то сойдутся, дескать, давно решили, и уж лет десять точно проживут в мире и согласии, а терять она его не хочет, поскольку он - мужчина её мечты…

Я наконец рассердилась. Ну, сколько можно ей талдычить, что я отказываюсь от её Игоречка, он мне даже уже и разонравился, а она - не внемлет, твердит: «Не стой на пути». Но и отвязаться от неё я тоже не могла - время за полночь, не гнать же бедняжку на улицу. Как у меня, у Альки тоже машины нет, автобусы ходят ночью редко, а попрётся домой пешедралом, наткнётся на какого-нибудь негодяя - их в ту пору немало развелось в нашем городе - а я потом переживай за неё. Нет уж, надо поберечь нервы. И я оставила её ночевать. А поскольку постелила ей в своей комнате, то полночи Алька изливала мне свои светлые мечты о будущей совместной счастливой жизни с Игорем. Я же сквозь сон подумала: «Ой, хоть бы год ты своего Игоречка возле себя удержала», - Алька старше своего возлюбленного на десять с гаком лет, а гак относительно женского возраста может равняться приблизительно ещё десяти годам. Одно хорошо, что эта любовная зубная Алькина боль окончательно излечила меня от дум об Игоре.

А недели через три с удивлением обнаружила, что я оказывается, не только благородная натура, но ещё и провидица: утомлённый, видимо, безбрежной любовью женщины-разведёнки, Игорь смотался из города тайно в неизвестном направлении, благо не был обременён ни квартирой, ни обстановкой - жил в общежитии. Зажили мы вновь с Алькой мирно. Алька, правда, поначалу сдала сильно, переживая крах своих надежд. Но вскоре она оправилась от удара, встретив нового мужчину «своей мечты». А я исчезновение Игоря пережила вообще безболезненно, поскольку в памятную для нас обеих с Алькой ночь получила солидную дозу антилюбви к нему. А как отправилась в очередную командировку и вовсе думать о нём перестала.

Самолёт, на котором я должна лететь в Москву, стоял среди лётнего поля, не трогаясь с места. Мы, пассажиры, кое-как удерживали глаза от слипания: рейс - предрассветный. Я специально выбрала именно его, чтобы поспеть в Москву к открытию нужного мне учреждения, и в тот же день вернуться ночным рейсом обратно. Но время шло, а самолёт стоял.

- Уважаемые пассажиры, - проворковала наконец в динамике стюардесса, - просим извинения, но наш вылет задерживается на час по метеоусловиям Москвы.

- Кой чёрт Москвы? - взорвался сидевший впереди меня мужчина. - Я вчера оттуда прилетел, там - ни облачка!

Стюардесса, естественно, не слышала его реплику и потому не вступила в дискуссию. Зато в салоне тут же завязался оживленный спор о том, как непредсказуемы прогнозы метеорологов, сводки, как правило, составлены шиворот-навыворот.

- Да ладно вам - метеосводки, - заявил кто-то гулким басом, - лётчики пьяные, потому и не летим. Экипаж новый ищут.

Мы недоверчиво приняли эту версию - уж очень высок прежний авторитет «Аэрофлота», который хоть и развалился на множество авиакомпаний, а в памяти у всех до сих пор жив рекламный призыв: «Летайте самолётами «Аэрофлота»! Это выгодно и надёжно!» Но сон - коварная вещь, спорщики вскоре поутихли, салон засопел, засвистел и запохрапывал.

Я не принимала участия в споре, периодически открывала глаза, видела бетон взлётной полосы, зелёное поле за ней, и вновь засыпала. Через час появился экипаж, и я пришла к мнению, что не так уж басовитый пассажир не прав, говоря о пьяных лётчиках.

Стюардесса тут же попросила пристегнуться ремнями, что пассажиры сделали с большой радостью. Но рано мы обрадовались. По самолёту забегали лётчики, стюардессы. Засвистел противно и тонко какой-то сигнал. Сколько он свистел, и сколько времени была беготня, я не знаю - проспала. И другие, наверное, тоже. Потому, когда нас попросили покинуть самолёт, мы, осоловелые от сна, наивно полагали, что прилетели в Москву. И лишь оказавшись на знакомом поле, заспанная толпа возроптала: «Что случилось? Почему вернулись обратно?» В ответ на заполошные крики мы получили вежливый и равнодушный ответ - самолёт неисправен, и, быстренько усадив в аэродромный автобус, нас тут же спровадили к вокзалу.

И вот вам ситуэйшен: жара (время-то летнее, за полдень), мы - голодные, почти помирающие от жажды, а главное - всем бы до мест общественного пользования добраться. Но строгая дежурная в будке у ворот преградила нам путь:

- Нельзя тут выходить! Идите в сектор посадки!

Сектор посадки оказался закрыт надёжно на замок, и просочиться через него в здание вокзала мы тоже не могли. Пассажиры заметались вприпрыжку возле всяких дверей и ворот: мы ж не дети, которых родители усадили в кустиках. И всё ж нашли лазейку в заборе из сетки-рабицы рядом с воротами, до которой сторожихе не было дела, ведь её объект - ворота, и ринулись к лазейке, где тут же установилась очередь: это вам не ворота, пролазить надо с величайшей осторожностью, если вы не хотите оставить на проволоке ошмётки одежды, а переодеться - негде.

Я тоже пристроилась к очереди, чтобы сбежать с лётного поля. И сбежала, сходила, куда надо, беспрепятственно, и вернулась благополучно в самом распрекрасном настроении, потому что успела купить ещё и пару пирожков. И тут же убедилась, что есть, оказывается, люди более невезучие, чем я.

Едва я прошмыгнула в пекло лётнего поля - от раскалённого асфальта жарища там стояла адова, а жалкая пара облысевших от зноя пирамидальных тополей не давала никакой тени, как сзади послышался начальственный бас:

- Гражданка! Минутку!

Я подскочила на месте от басовитого рёва и мысли, что вляпалась опять в историю.

А милиционеры, знаю уж по опыту прежних историй - большие зануды то ли от служебного рвения, то ли от безделья. Но относился окрик не ко мне, а к толстой тётке-челночнице, застрявшей со своими сумищами в самой дыре. Вернее, одна сумка была на территории поля, а другая - вне. Сама же тётка врастопырку торчала в лазейке, ногами тоже на территории и вне. Картинка, конечно, юморная, но тётке, пожалуй, было совсем не до смеха: она пыталась протиснуться - тыр-пыр - но ничего не получалось. Да ещё милиционер пристал.

- Гражданочка, вы куда? - пробасил он. - Сюда нельзя, - у меня тут же в ушах зазвенела смешная песенка перестроечного времени: «Сюда нельзя, туда нельзя…»

А тётку подпирали сзади: всем теперь не терпелось попасть обратно на лётное поле.

- Не видишь что ли? - огрызнулась челночница. - На самолёт опаздываю.

Милиционер обалдело разинул рот, потом заорал:

- Какой самолёт, какой самолёт? Вы куда прёте, гражданка, здесь вам не посадочная площадка! - он побагровел от злости.

- Ну, тогда веди нас туда! - удалось тётке протиснуться в дыру, и она теперь вытаскивала на свою сторону вторую сумку. - Чего нас бросили здесь? Ни самолёта, ни тени, ни сортира, прости Господи, мою душу! - завопила тётка базарным голосом на опешившего милиционера, теребя свою преогромнейшую сумку из дыры, и до того разошлась, что покрыла его цветистым изречением на русском матерном языке, видимо, была «полиглотом», и знала этот язык в совершенстве.

- Документы, гражданка! - пришёл в себя милиционер и приступил к должностным обязанностям. - На поле посторонним быть не положено!

Тётка, выдав заряд брани, молча, игнорируя милиционера, по-прежнему тащила к себе свою сумку. В дыру проскользнули ещё несколько пассажиров, но милиционер, занятый исключительно тёткой с сумками и раззадоренный её сопротивлением, не обратил внимания на просочившихся на поле. А та, протащив, наконец, свою собственность сквозь дыру, вновь обрела дар речи, мало того - пошла грудью в атаку на бравого, щеголеватого и широкоплечего представителя власти.

Её руки были заняты, а то, пожалуй, пустила бы их в ход вместе с языком:

- Ах ты, хам, ещё и пачпорт нужен? А где мой самолёт, почему я торчу ещё здеся, а? - спросила она таким тоном, словно речь шла о личном «крылатом лимузине». - Ты бы лучше пошёл да узнал, когда нам самолёт подадут. А то - документы ему! Шпиёнку нашёл, бомба у меня в сумке! Докажи, что я сюда пробралась, на-ка - выкуси, я уже здеся! - и она, выпустив сумку из правой руки, сложила громадную дулю из толстых пальцев и сунула милиционеру под нос.

Мы все деликатно отвернулись, чтобы не рассмеяться: милиционер из-за скандала с челночницей не заметил, как вся наша невезучая компания собралась снова по эту сторону забора. И даже начала подавать голос:

- А, в самом деле, давайте пойдём к начальнику аэропорта, где наш самолёт, почему не летим?

- Эй, гражданин начальник, и впрямь - сбегай, узнай! - подначил весело кто-то представителя власти.

Милиционер потряс головой, словно прогоняя наваждение от себя, что-то сообразил и неожиданно рысцой бросился к дежурной, сторожившей ворота. Та беспрепятственно пропустила представителя власти мимо себя, и милиционер припустил бегом к зданию вокзала.

Ну и не знаю: милиционер ли тут помог, или самолёт подготовили, но через полчаса мы были уже в воздухе.

Рядом со мной в кресле сидел симпатичный молодой мужчина, наверное, мой одногодок. Я со скуки разглядывала его искоса, представляя себя на свидании с ним. Всё очень четко складывалось в моём воображении, правда, я не знала имени соседа и не слышала его голоса. Такие мужики обычно нравятся женщинам: тонкий с резко вырезанными крыльями нос, волевой, с ямочкой, подбородок, и на щеке, когда он улыбнулся стюардессе, тоже появилась ямочка. «Стрелец», - определила я его знак Зодиака: именно Стрельцы - обладатели таких симпатичных ямочек. - Наверное, он ещё и стрелок по женским сердцам. Интересно, сколько же этих сердец ему удалось подстрелить?»

Мое воображение подкинуло ехидно другую картинку: сижу я одинокая и несчастная, может, даже заламывая руки, ожидая трепетно свидания с этим ловеласом, а он забавляется где-нибудь в ресторане с очередной доверчивой дурой. «Э, нет! - замигал перед глазами красным «стоп-сигналом» мой рассудок. - Не хочу подставлять своё сердце под стрелы лукавого амура».

Я так задумалась, что вздрогнула, когда приятный голос возле моего уха произнес:

- Не желаете позавтракать?

И он ещё спрашивает! Мой желудок тотчас откликнулся, и я встрепенулась от его мощного внутреннего толчка:

- Конечно, хочу, - сказала я, категоричным тоном отметая всякие сомнения об отсутствии аппетита.

Мужчина взял из рук стюардессы пластмассовый подносик и с очаровательной улыбкой поставил его передо мной, предварительно откинув столик, что был в спинке предыдущего кресла. Взял и себе такой же.

Мы позавтракали, впрочем, не знаю как точно: может быть, пообедали, а то и пополдничали. Сосед любезно забрал у меня подносик, вернул его стюардессе, а сам, извинившись, пошел покурить.

Пока незнакомец отсутствовал, моё воображение вновь заработало, причём с усиленной скоростью, потому что, несмотря на предупредительный сигнал рассудка, глаза мои всё-таки видели симпатичного мужчину, которого вполне можно было поставить рядом с собой. Так что, когда он вернулся, я была готова к знакомству.

Вообще-то я довольно-таки влюбчивая особа. С первого взгляда влюбляюсь так, что безоглядно готова шагнуть в пропасть за тем, в кого влюбилась. Но второй взгляд останавливает меня на краю пропасти, а третий заставляет отпрыгнуть назад. К несчастью для себя, а, может, к счастью для меня, мужчины в основном замечают мой третий влюблённый взгляд, за которым я обретаю способность здраво мыслить, и, как правило, сразу замечаю, что предмет моей любви весьма далёк от идеала надёжного мужчины, созданного в моём воображении. Но, может, как раз и дано именно моему судьбоносному избраннику поймать мой первый влюблённый взгляд, а другим - не дано, потому они обращают на меня внимание, когда влюблённость моя улетучивается.

Но в то же время не была я столь бестолкова, чтоб влюбляться направо и налево, поэтому, когда мой сосед вернулся, готова была лишь к знакомству, оно и состоялось.

- Анджей! - представился незнакомец и галантно приложился к ручке, и я чуть из привязных ремней не выскочила. Вот это да! Поляк, как Хмелевская!

Но Анджей оказался не поляком. Обыкновенный русский, просто в детстве парни всегда дурачатся, называя себя на иноземный лад, когда Женя-Жека превращается в Джека, Толик становится Анатолем, Паша - Пабло… Вот он в мальчишках и стал Анджеем. Правда, друзья со временем перешли на русские имена, и даже присоединили к ним отчество, а его имя так и осталось польским - мужик, видимо, всё ещё не вырос из юношеских джинсов. Он так привык к этому имени, что порой не откликается на официальное Андрей Петрович. Ну а я - Жанна Константиновна, но через пять минут мы перешли на «ты» и обходились без отчества. И весь оставшийся путь проболтали обо мне и моих творческих планах, ибо, как выяснилось, детективы мои Анджей читал, они ему очень нравились, что, естественно, понравилось мне, и я расчирикалась канарейкой перед своим почитателем.

- Интересно, - деликатно полюбопытствовал Анджей, - а ты, Жанна, случайно не следователем работаешь? - и он с опаской отодвинулся. Но я опаски тогда не заметила, даже удивляюсь, почему. И это при моей наблюдательности!

- Нет, - усмехнулась я. - Не работаю.

- А случайно, - он совсем сконфузился, - случайно, в тех местах, ну… этих… ну, которые зовутся не столь отдалёнными… а то жаргон там и прочее…

- Нет, не была, - прекратила я с улыбкой его мучения. - А вообще, говорят, от сумы да тюрьмы не зарекайся.

Анджей дико глянул на меня (и я опять не обратила внимания на эту странность!) и даже, кажется, тайком перекрестился.

Словом, полёт прошёл в приятной обстановке. На Анджея не бросила я ни третьего, ни второго, ни тем более первого влюблённого взгляда, видно Ангел мой хранитель всё же на этот раз предостерёг меня от влюбчивости. И оказался прав.

Командировка завершилась благополучно. Я вернулась домой без приключений. И забыла уже об Анджее. Но вспомнила неожиданно и в неожиданном месте.

Был у меня приятель-следователь. Работал в прокуратуре, в деле своем был асс, и я давала ему свои детективы на рецензию. Правда, Илья (так звали приятеля) читал мои рукописи как обычный читатель, забывая критиковать их, как специалист-криминалист. И вот зайдя к нему за очередной рукописью, я была удивлена встрёпанным его видом и более чем странным вопросом:

- Жанна, тебе никто не давал посмотреть последнее дело? - спросил он мрачно. - Скажи кто, и я оторву ему голову, - Илья чуть не скрежетал зубами. - Следствие не завершено, преступник не найден, а какой-то мерзавец языком болтает!

Я весьма удивилась, потому что никогда не пользовалась местными источниками для сюжетов своих повестей. Идеи я выхватывала из газет, из разговоров, подкидывала своему воображению - и пошло-поехало. Потому ответила Илье искренне и чистосердечно истинную правду:

- Нет, конечно, никто ничего не давал. Ты же знаешь мой метод работы.

- Знать-то знаю, да вот занимаюсь сейчас делом ограбления одного магазина, а оно всё до точки совпадает с этой рукописью. Вот я и подумал: мало ли что…

Я рассмеялась:

- Да ладно тебе! - и призналась. - Я даже не смогла придумать, как милиция вышла на преступников в этом случае, зашла в абсолютный тупик и написала так, что дело осталось нераскрытым. Ну и ладно - это я убийц вывожу обязательно на чистую воду, их следует наказывать, я и наказываю. А воры пусть себе воруют безнаказанно, - и беспечно махнула рукой.

- Ты понимаешь, о чём говоришь? - взвился Илья с места. В своё время он обратил на меня внимание лишь с третьего моего влюблённого взгляда, но не смог превратить его в первый, и мы остались просто друзьями. Потому Илья иногда позволял себе орать на меня: на любимых женщин, как правило, не орут. - Ты в своём уме? - потрясал кулаками Илья. - Как это: «Пусть воры воруют безнаказанно»?

- А мне что? - пожала я равнодушно плечами. - Воров, кто ворует безнаказанно - полным-полно, и многие даже тебе не по зубам. А у меня воровать нечего. Мне, кроме цепей, терять нечего, и тех, как ты знаешь, у меня нет, - это я намекнула на своё разведённое семейное положение. - Разве что идеи кто уворует, да и как это сделать смогут, если они у меня в голове? А у нас пока ещё не додумались пси-оружие выпускать, чтобы мозги наизнанку честным людям выворачивать. Так что ничего никому со мной не сделать, пока сама не скажу.

Илья застыл вдруг с открытым ртом, слушая мои разглагольствования. У меня так и зачесались руки поднести ему под нос карманное зеркальце: пусть полюбуется на свою глупую физиономию. Но, как видно, глупая мина - ещё не признак тупости ума, потому Илья спросил, строго нахмурясь:

- Слушай, а ты никому не рассказывала об этом своем новом детективе?

- Да не помню я! Может, и рассказывала, - внешне я была спокойна, но внутри уже позвякивал тревожный сигнал: Анджей! Ему я рассказывала о новом детективе! Обычно я даже на авторских встречах подробно всё не рассказываю, дабы, увидев мою новую книгу, все покупали её, чтобы узнать, чего же это я там наворочала. Анджею я почему-то рассказала новый сюжет без утайки, видно, всё же очарование ямочек на его щеках оказало воздействие на меня. Да нет, такой положительный на вид мужчина, и - вор? Но дальнейший разговор с Ильёй разбил мои сомнения в пух и прах: преступление совершено, и точь-в-точь, как в моём детективе. А это значит, что милиции не суждено распутать всю путаницу, что я устроила там. Бедный Илья! Мне захотелось погладить его по голове, как маленького щеночка, но я того не сделала и тем более не сообщила о своей догадке, лишь оптимистично заявила:

- Илюша, ты такой талантливый следователь, - при этих словах Илья запунцовел. - Ты в два счёта раскроешь это преступление и найдёшь вора. Ну ладно, я побежала.

А сама подумала: «Фиг вам, уж если я что-то позапутаю в своей голове, да перенесу всё это на бумагу, то - фиг вам, ничего вам не распутать. Я и сама часто не знаю, как выпутаться».

Вот какое странное продолжение имело случайное знакомство в самолёте…

Рукопись свою я всё-таки забыла у Ильи. Не мудрено: вылетела из его кабинета, как ошпаренная. Потому через день отправилась к нему опять. Ильи не оказалось на месте, я ждать не захотела, вышла из прокуратуры и задумчиво направилась в сторону автобусной остановки. Спешить некуда - у меня начался отпуск, а сыновья уехали на каникулы к моей сестре.

Я так задумалась, что не заметила, как за мной крадётся «Вольво». Мимо пролетали всякие машины, а эта почему-то потихоньку катилась, никого не обгоняя, даже меня. В конце концов, у тех, кто сидел в «вольве» нервы, видимо, не выдержали - вот-вот дойду до остановки, сяду в автобус - и поминай, как звали. «Вольво» тормознула возле меня, и оттуда выглянул сияющий…

- Анджей! - воскликнула я изумлённо. - Долго жить будешь, как раз тебя вспоминала, - я не уточнила, как я его «вспоминала».

- Жанночка, радость моя! - просиял Анджей, выскакивая из машины. - Какая встреча, какие люди!.. - и он поцеловал меня в щеку.

- … и без охраны, - брякнула, не предполагая даже, что как раз охрана мне сейчас и не помешала бы, хотя бы в лице располневшего неуклюжего Ильи.

- Совершенно верно, без охраны, - радостно подтвердил Анджей и предложил. - Но если разрешишь, я буду твоей охраной.

Я разрешила. И даже, балда доверчивая, села в машину, видимо, шикарный её вид притупил во мне всякую бдительность, а ведь об Анджее я недавно очень нехорошо думала. Но женское сердце - воск, тает от одного восхищённого мужского взгляда, вот и моё растаяло да потекло. И я была жутко довольна, что утром зашла в парикмахерскую, сделала новую прическу. Вообще, надо признаться, что я временами начинаю любить себя со страшной силой, и тогда мчусь в парикмахерскую и провожу там часы, приводя в порядок голову, лицо, руки. Или же делаю рейд по магазинам (после получки, разумеется) и покупаю обновы. Как раз такой вот прилив любви к себе я ощутила именно сегодня утром и, плюнув на домашние дела, отправилась в парикмахерскую, и как вижу, была права.

Анджей услужливо раскрыл передо мной заднюю дверцу - какой великолепный джентльмен, и - в наше время. Мне даже стало немного стыдно из-за нехороших мыслей о нём. Глаза Анджея загадочно блеснули, он заботливо захлопнул дверцу за мной, и мы поехали.

Меня несколько удивило, что Анджей не спросил, куда меня доставить, однако мы ехали по направлению к моему дому, и я не встревожилась.

Великолепная машина мчалась, минуя светофоры под жёлтый свет, и у меня дух захватило: вот бы иметь такую «тачку»! Однако куда же мы едем? И почему Анджей, я уж не говорю про мрачного патлатого водителя, так неприлично молчит?

- Мальчики, мне надо к площади Труда, подбросьте меня туда, хорошо?

Молчание в ответ.

- Анджей, ты слышишь? - осведомилась сухо я.

- Слышу, слышу, - откликнулся тот, не оборачиваясь. - Но нам в другое место.

- Ну, так остановитесь, я выйду!

- А вот этого мы делать не будем,- ответил он, всё так же не глядя на меня.

- То есть как это - не будете останавливаться? - я увидела в салонном зеркальце своё обескураженное лицо.

- А так. Ты поедешь со мной, прелесть моя, - но по голосу его никак нельзя было судить, что я - его прелесть, уж больно суров голос Анджея.

Патлатый по-прежнему молчал. Впрочем, ему и некогда было говорить - он так усиленно жевал резинку-жвачку, что я удивилась: как это парень до сих пор челюсти не свернул.

А машина тем временем вырвалась на загородное шоссе.

- Эй, я так не хочу! - возмутилась я, дёргая какие-то ручки на дверце. - Выпустите меня, или я выпрыгну!

- Ха! - подал голос Патлатый, выплюнув на дорогу жвачку, он тут же засунул в рот новую подушечку «Дирола». - Прыгай, если хочешь, щас дверь разблокирую, - и я уловила в зеркальце ироничный взгляд водителя.

Но не дура же я вываливаться из машины на скорости сто «камэ». Как же потом без меня дети? И мне стало страшно: куда везут? А потом любопытно: куда всё-таки везут? Потом опять страшно: что собираются со мной сделать? И опять любопытно… Опять страшно: зачем похитили, с какой целью? Чёрт, ну что делать-то?

Я уже перестала бояться: раз везли без всякой конспирации - даже глаза не завязали - и не применяют никакого насилия, то, вероятно, ничего плохого мне сделать не хотят. И тем более любопытно - зачем же тогда меня умыкнули? В общем, я вполне спокойно обозревала окрестности, что промелькивали за окном «вольвы». Через полчаса лихой езды мы прибыли в незнакомый мне дачный массив.

Патлатый остановил машину перед железными, выкрашенными в зеленый цвет, воротами. Нажал на кнопку дистанционного пульта, ворота величаво уползли в правую сторону, и мы въехали на территорию усадьбы, раза в четыре превышающую мой собственный дачный участок. И дом виднелся в глубине сада - не чета моему сараю.

Анджей с прежней галантностью открыл дверцу машины, с полупоклоном предложил выйти.

- Прошу, пани, - произнёс он на польский манер: помнил, видимо, мерзавец, наш разговор об Иоанне Хмелевской.

Я не спеша выбралась из машины, спокойно огляделась и одобрила увиденное:

- А ничего домик, неплохо бы пожить в таком.

- Вот и поживешь, - и на этом галантность Анджея иссякла. - Топай к дому, тебя ждут.

- Ах, милый, - изумилась я притворно и даже потянулась к нему всем телом. - Разве ты похитил меня не для себя? Ах, ты меня разочаровал, - и при этом устремила взгляд на небо.

- Топай, топай, - мрачно глянул на меня Анджей. - Я себе могу найти и не такую драную козу, - и отвел взгляд в сторону, чтобы я не успела заметить в его глазах то, что называется - «кинул глаз».

Но я успела. Однако сделала вид, что не успела. Надо же было ещё и возмутиться его бестактным заявлением: женщину, посетившую два часа назад парикмахерскую, благоухающую лаком и блестевшую наманикюренными ногтями, никак нельзя назвать драной козой.

- Ах ты, паразит! Это я-то - драная коза? - непритворно задохнулась я от наглости Анджея. - Чего тогда пялился на меня в самолёте, зачем в ресторан приглашал? Я тогда не только драная коза была, но и сонная тетеря!

Анджей не обратил на меня своего взора и направился к дому, буркнув через плечо:

- Иди за мной. И не заставляй меня делать грубости.

Я вообще-то уже осознала, что, несмотря на скрытую симпатию ко мне, Анждей способен сделать грубость, правда, непонятно, почему. И я покорно (внешне!) пошла за ним, обдумывая, как сбежать. Патлатый тем временем завёл машину в гараж и стоял неподалеку от нас, ухмыляясь во весь рот, не переставая ритмично двигать челюстями, потому и ухмылка его была невыносимо противной. Я мысленно пообещала себе как-либо насолить патлатому водителю, правда, ещё не придумала - как.

Дача внутри стоила того, что было снаружи. Чисто и уютно. На полу - ковёр, который почему-то показался мне знакомым, журнальный столик, два кресла по сторонам изящного камина.

- Сиди здесь, - ткнул пальцем Анждей в сторону кресел, мрачно предупредив, - и не рыпайся.

А я и не хотела «рыпаться», как выразился этот бандит, правда, весьма симпатичный бандит. Впрочем, как посмотришь кино да телек, так сейчас все преступники на морду очень симпатичные, даже можно сказать - красавцы. Такие и усыпляют нашу бабью бдительность, из-за них влипаем мы в беду, как мухи в мёд.

Сидеть без движения мне было непривычно. Я встала и начала бродить по комнате. А что оставалось делать? На улицу не выйдешь - там слоняется под окнами патлатый хмурый тип. Ворота закрыты. А я, хоть и коза, если поверить Анждею, но не горная, чтобы прыгать через препятствия в виде заборов и ворот.

Походив по комнате, я вновь уселась в кресло и увидела на столике (как сразу не заметила?!)… мой последний детектив, где описаны людоедские наклонности одного избалованного папенькиного сыночка. «Батюшки-светы! - помертвела я. - Да уж не закусить ли мной собралась эта банда, потому, наверное, и телесных повреждений не нанесли, чтобы «филе» не испортить!» Ох, сюда бы моего выдуманного хитрого следователя Рыкова или хотя бы настоящего неповоротливого толстяка Илюшку, похожего на инженера Карасика из старого кинофильма… Как там название? Кажется, «Вратарь»… Но, увы, ни того, ни другого возле меня не было.

Не успела я впасть в уныние, как совсем офанарела, поскольку по лестнице спускался никто иной, как…

- Николай!.. - я не верила своим глазам. - Ты ли это?

Я обрадовалась: видимо, похищение всё же состоялось именно из-за любви, а не из-за каких-то там гнусных преступных намерений относительно моей особы, да и похититель не так уж и плох. А то, думаю, поджариваться на вертеле вместо свинячьего окорока было бы для меня чертовски неприятно.

- Я, я, - заулыбался давно забытый мною герой санаторного романа. Следом за ним топал… Кто? Как вы думаете? Я-то мгновенно вспомнила, кто: тот самый смуглый и курносый губошлёп, который спрашивал у меня десятый номер, и за кем я гналась с риском для жизни по балконам.

И тут у меня в голове встало всё на свои места: и парень этот, и почему ему нужен был десятый номер - там жил Николай, и ясно, почему ковёр показался знакомым. И я выпалила:

- Николай, так это ты слямзил ковёр в пансионате?

- Почему я? - обиделся герой моего одночасового романа. - Вот он, - и показал на губошлёпа.

- И как сразу не догадалась, что без наводчика там не обошлось, а? - обескураженно развела я руками. - Я-то грешила, что это свой кто-то проделал, из персонала.

- Ага, - удовлетворенно сообщил Николай, - и милиция так думала. Ну ладно, - он стал серьёзен. - Ты мне нужна.

Окончательно уверовав в догадку относительно похищения на почве любви, я размякла душевно:

- Ой, Коля, а я думала, что в настоящее время, чтобы признаться в любви не обязательно женщину похищать, можно это и по телефону сказать, - ласково улыбнувшись, я кокетливо подмигнула Николаю, дескать, принимаю игру, и продолжила свой несуразный (через секунду я поняла - почему несуразный) монолог. - Мог бы в этом признаться и в санатории.

- Не валяй дурочку! - оборвал меня невежливо Николай. - Ты мне в другом деле нужна, а вернее - твоя способность выдумывать самые нелепые и дикие детективы.

Так вот почему они везли меня без всякой опаски, даже глаза не завязали! Это, наверное, Николай обокрал магазин, следуя указаниям в моем детективе, ему понравилось, что милиция вора не поймала, и он решил сделать меня своей сообщницей, предложить или дальнейшее сотрудничество, или же просто заставить разрабатывать новые операции. Впрочем, сообщницей я и так стала, если магазин действительно «грабанул» Николай со своей шайкой. Я уже и так у них на крючке, да ещё и над милицией насмехаюсь в своём детективе, раз преступление оставила нераскрытым. Вот уж влипла, так влипла! Докажи потом, что я и не думала смеяться, а просто не знала, как раскрыть преступление, мной же выдуманное, и что во мне жило подспудное желание, чтобы преступник выкрутился из своих затруднений. Когда сочиняю повесть, ставлю себя на место того или иного героя, ну посудите сами, если окажусь в шкуре вора, разве я захочу, чтобы меня поймали? Что я и сделала, руководствуясь логикой событий и чувством самосохранения в детективе про ограбленный магазин.

Я тупо смотрела на Николая, безуспешно стараясь понять, как меня угораздило начать писать детективные истории вместо детских сказок. Потом я начала ругать себя всякими нехорошими словами - и книжными, и некнижными, и своими собственными, что умудрилась ещё и опубликовать несколько детективов, и совсем уму непостижимо, как мог читателям нравиться мой бред.

- Ну, поняла, чего я от тебя добиваюсь? - пробились, наконец, сквозь мои мысленные завихрения слова придурковатого Николая. Хотя, если честно, то какой он придурковатый, если и ковёр сумел спереть без последствий для себя, и придумал гениальный ход с привлечением в свои дела писательницы детективов. Это скорее я - придурковатая, дубина стоеросовая, нет, чтобы переплести все свои детективные выдумки в один том, да на полку поставить, так нет же - понадобилось печатать их, да ещё трубить о них на всех теле-радио-перекрестках.

- Конечно, поняла, не тупая! - огрызнулась я на его настойчивые приставания, слегка разочарованная, что приняли они не то направление. - А что будет, если я не соглашусь? И потом, ведь меня будут искать.

- Кто? - презрительно расхохотался мне в лицо Николай, явно изображая Мефистофеля. - Ты без мужика живёшь, дети уехали.

Будь это в связи с любовными поползновениями, я бы, пожалуй, была польщена его словами, но в данной ситуации возмутилась: «Вот нахалы! Выходит, следили за мной!»

- … к тому же ты в отпуске, - продолжал ехидничать стервец-Николай, - так что уж не блажи, никто тебя искать не станет, - и опять «ха-ха-ха», ни дать, ни взять - Фантомас доморощенный.

«И это, мерзавцы, знают», - опять возмутилась я, но уже с оттенком какого-то уважения к своей особе: выходит, сильно я им понадобилась, если устроили за мной грандиозную слежку. Но, пожалуй, как ни печально, Николай прав: меня и впрямь в течение месяца искать некому, если телепень Илюшка не забеспокоится, почему я не пришла за рукописью, которую забыла у него в кабинете. Правда, может пройти дня два или три, а то и неделя, пока он спохватится и начнет разыскивать меня, но уж это время как-нибудь продержусь. Правда, у меня была причина попасть домой непременно к вечеру, но о причине той мои похитители не ведали, и как оказалось, хорошо, что не ведали. Уж потом я посмеялась, когда узнала, что из этого вышло!

- Ну ладно, - сжалился надо мной Николай. - Отправляйся спать, ночью подумай, а утром скажешь о своём решении. Как говорится - утро вечера мудренее. Вася, - обратился он к губошлёпу, - отведи даму в её апартаменты, да смотри: не балуй!

Этот окрик я приняла за вспыхнувшую в Николае ревность и решила сыграть на ней, потому тут же засюсюкала:

- Ой, какой хорошенький губошлёпик, молоденький, глазки-то голубенькие, чубчик вьется, губки толстенькие, небось, целуется хорошо! И он будет сторожить меня? Вот и ладненько. Пошли, миленький! - и я подцепила парня, вспыхнувшего алым маком, под руку.

- Но-но! - цыкнул на меня Николай, приняв мое кривляние за непристойные намерения. - Ты мне парня не совращай, он - жених моей дочери.

- Так ты, оказывается, не вдовец? - воскликнула я, изображая старательно гнев на лице. - А такую лапшу на уши вешал в санатории, что я чуть было в тебя не влюбилась! Обманщик и притворщик! - и сделала такой финт бедрами, так прошлась мимо Николая, что задела, словно невзначай, его плечом. Я почуяла, что моя стервозность вновь вылазит наружу.

Утром мы позавтракали честь по чести. Уж не знаю, кто из виденной мною четвёрки бандитов был поваром-умельцем, но, пожалуй, приготовлено всё было лучше, если бы я сама взялась за стряпню. И отбивные из печени, и поджаристая картошечка, и крепкий запашистый чай…

Я пила чай и размышляла: если они знают даже о том, что я чай предпочитаю кофе - плохо дело, выходит, известная до мелочей, я и придумать ничего не смогу, чтобы сбежать - они всё разгадают. У меня отлегло от сердца, когда узнала, что Николай и сам не любит кофе.

- Ну? - требовательно спросил Николай, когда «прислуга», то есть Вася-губошлёп и незнакомый парень, убрала всё со стола. - Согласна?

- Коленька, ну дай же подумать, - заканючила я, пытаясь не столько время потянуть, сколько выяснить степень враждебности ко мне этих новоявленных бандитов.

Но чего я панически боялась, так того, чтобы не мелькнуло в голове никакого сюжета. То, что меня за моё упрямство могут избить, в голову как-то не приходило, да и при насилии я всегда свирепею, и упрямство моё становится тогда неуправляемым. А вот если начнётся «литературный запой», тогда уж ничто не сможет оторвать меня от хобби - ему я посвящала всё свободное время, которого даже на мужиков не хватало, а то, пожалуй, при своей природной влюбчивости давно бы замуж выскочила не раз, и не два успела бы развестись. Сыновья терпеливо сносили мои «лит-запои», переходя в такие дни на самообслуживание, но этого, конечно, не смог бы вытерпеть новый муж, потому что у мужчин любовь хранится в желудке.

- Ладно, - смилостивился Коленька. - Думай до завтрашнего утра. Время терпит. Можешь во дворе гулять, но к забору ближе одного метра подходить не советую.

Я фыркнула, но вскоре поняла, почему Николай советовал не подходить к забору ближе метра. Потому, что во дворе свободно разгуливал страшенного вида пес-«кавказец», вроде, мирный, на всех смотрел дружелюбно, а на меня почему-то - свирепо. И едва с ним пыталась заговаривать (с собаками я всегда запросто нахожу общий язык), «кавказец» показывал клыки и угрожающе ворчал. Ну не иначе - женоненавистник. И к забору ближе метра меня и впрямь не подпускал. И при том, как мне казалось, злорадно скалился.

Утром следующего дня после неспешного завтрака: ни дать, ни взять - степенное благородное семейство, если глянуть со стороны, я решила, что пора прекратить испытывать терпение похитителей, и потому заявила:

- Доставайте машинку. Без неё не могу работать. И бумага нужна. Белая писчая, - добавила из вредности, зная, что в магазинах сейчас никакой нет. - И ручка. Вот так.

Меня оставили в покое ещё на полтора дня. Ручки и машинку доставили сразу - хорошую, импортную электронную «Оливетти», даже лучше той, что имелась у меня дома. Чудо - не машинка, пальцы так и просились в путь по клавишам. Но нельзя садиться за работу! Даже думать нельзя!!

Потом привезли и бумагу. Белую писчую. Как просила. Целых десять пачек. Вот стервецы! Я никак не могла достать хотя бы пачечку для первого экземпляра, а они достали. Вот что значит - иметь свободные большие деньги.

При виде машинки, а тем паче - белоснежной бумаги, руки у меня вообще зачесались - хоть привязывай, тем более что возник уже и сюжет: незамысловатый, но вполне запутанный. Но мне становилось плохо при одной мысли, что мой детектив хотят использовать в своих интересах преступные элементы.

Тут Николай куда-то уехал, я обрадовалась, что никто ко мне приставать не будет, однако его приспешники самостоятельно решили «раскрутить» меня и заставить работать. Конечно, я могла сделать это и без их «раскрутки». Новый детективный сюжет так и пёр из меня, зудел в пальцах. И какой сюжет! Об ограблении банка, и опять запутанный до такой степени, даже больше, чем с магазином, я пока даже не знала, как выберусь из дебрей своей неуёмной фантазии.

Обычно я пишу так: выдумываю начало, то есть завязку, потом то, к чему следует прийти, а внутри, как вафлю кремом, напичкиваю всем, чем голова и воображение подскажут. И сейчас видела чётко начало и конец детектива, в голове вертелась эффектная фраза для концовки, а середина пока ещё висела в пространстве. Но знала: стоит мне взяться за ручку, как слова хлынут на бумагу подобно весеннему ручью - безудержно и радостно: таким у меня всегда бывало настроение, когда начинала писать. Но как раз этого я и не хотела!

Зато хотели подручные Николая.

Так вот, Николай уехал, и власть почему-то передал патлатому шоферу, а не Анджею. Впрочем, догадываюсь, почему: женщина сразу чувствует - нравится она мужчине или нет. Анджею я нравилась, он запсиховал, и мог потому ослабить контроль за мной и даже позволить сбежать. Я беспрестанно шлялась по территории дачи, выискивая брешь в заборе. Бедный «кавказец», вероятно, устал до чёртиков, таскаясь за мной с высунутым языком. Бог мой, как, наверное, лохматый шпион меня ненавидел за то, что ему не удается полежать в тенёчке. Мои тюремщики, скрипя зубами, ходили следом, как и «кавказец», изнывая от жары - лето выдалось необыкновенно жарким. Я так, видимо, вымотала им нервы, что Патлатый решил действовать, и взялся за дело круто.

Главарь стражей явился ко мне в спальню, где я развалилась в очень вольной позе на диване и читала затрёпанный детектив Рэкса Стаута. О том, чтобы мне самой сесть за стол и начать писать, и речи не могло быть: я изнемогала в борьбе с собой, но слово своё держала всегда крепко. А тут дала слово самой себе не браться за ручку и бумагу ни при каких обстоятельствах.

Патлатый сумрачно глянул на меня из-под нечёсаных чёрных косм и заявил:

- Или начнёшь работать, или я из тебя сделаю шашлык.

Я удивилась его наглости: вошёл без стука, и разозлилась на его грубый тон, но лишь ехидно осведомилась:

- Интересно, как я смогу начать работать, если нет вдохновения? Тебе о чем-нибудь говорит такое слово - вдох-но-ве-ние? - выговорила я по слогам.

Патлатый, может быть, был и глуповат, но не законченный дебил, чтобы не уловить насмешку в моём тоне. Он помрачнел: вероятно, не понравился намёк на его тупость, и заорал, выкатив на меня злые глаза:

- А я говорю, ты начнёшь работать, и немедленно!

К тому времени я уже встала и благоразумно села за стол, подумав, что если он начнёт размахивать руками, то смогу и я чем-нибудь, что лежит на столе, запустить в него. Патлатый и впрямь сжал кулаки, шагнул вперёд и рявкнул:

- Нет, будешь работать!

- Тогда садись и пиши сам! - заорала и я, оттолкнув от себя пишущую машинку, но не рассчитала толчок, и машинка приземлилась прямо на одну ногу Патлатого.

Тот взвыл и злобно шарахнул по ней другой ногой. Но мне жаль было не его, а машинку: вдруг испортится. А такая классная машинка: литеры расположены «ромашкой», имеет и белую корректировочную ленту для исправления ошибок. Кроме того, я очень не люблю, когда кто-то намеренно портит нечто, изготовленное руками человека, тем более принадлежащее мне, а машинку я считала почти своей, намереваясь после своего освобождения «выцыганить» её у Николая. А ещё не люблю, когда на меня орут всякие хмыри. Ладно - Николай, с ним почти «отношения» на почве танцев. А Патлатый мне кто? Да плевала я на него! И произнесла коронную «фурмановскую» фразу из полузабытого кинофильма «Чапаев», естественно, на свой лад:

- Александр Македонский тоже был великий полководец, но зачем же машинки пинать?

«И.о. Николая», окончательно выведенный из терпения моим упрямством, обозлённый, что я спихнула ему машинку на ногу (он был уверен - спихнула нарочно), размахнулся и смазал меня кулаком по левой скуле. Не в полную силу, конечно, однако стул опрокинулся, и я очень лихо впечаталась затылком в стену. В голове загудело. От боли и ярости я чуть не завопила диким голосом. Но, оказывается, шмякнуться головой о стену иногда бывает и полезно. Умственные мои способности не притупились, наоборот, приобрели не свойственную мне черту - хитрить. И потому сдержала свой вопль, хотя внутри все клокотало от злости: меня родной муж никогда не бил, а тут какая-то морда протокольная осмелилась ударить! Ох, не надо было ему со мной так поступать!

Я застыла без признаков жизни с задранными вверх ногами, тихо радуясь, что в джинсах, а то к ярости примешалось бы чувство неловкости, и я, пожалуй, не выдержала бы своей роли. А так лежала и злорадно наблюдала сквозь ресницы за бандитом: как он поступит, не будет же пинать меня ногами, небось, понимает, что я им нужна с ясной головой. А откуда быть ясности в голове при побитом теле? Он и не стал меня пинать. На лице у него появился такой испуг, что я внутренне ухмыльнулась - выходит, правильно догадалась: им не велено «повреждать» меня.

- Эй, - тихо спросил Патлатый, перегнувшись через стол, - ты что?

Я не ответила.

Он подошёл ко мне и легонько похлопал по щеке, что я, конечно, выдержала через силу, потому что готова была вцепиться в его мерзкую харю, как разъярённая кошка.

- Эй, - повторил парень, хватая мою безвольную руку и щупая пульс. Лицо его выражало неподдельное отчаяние. - Ты чего молчишь? Не молчи, а? - в его голосе послышались плаксивые нотки, он наклонился ещё ниже, вот тут я и вцепилась обеими руками в патлатую голову. Причём молча.

Парень отпрянул, приподняв меня с пола и выпутав из стула. А я молча висела на его волосах и тащилась следом. Молча потому, что с одной стороны это было частью моего мгновенного плана, а с другой - просто никогда не могла заставить себя кричать. Умей я визжать, стены бы одним голосом обрушила, но, увы, что не дано, то - не дано. Зато заорал Патлатый - от боли и неожиданности:

- Ты, стерва! Отстань!

Но это совсем не входило в мои планы: я висела, как бульдог, и молчала.

Парень совсем ошалел и только мотал головой, пытаясь меня отцепить, не догадываясь применить при том руки. Он орал так истошно, что в комнату ввалились еще двое бандюганов во главе с Анджеем, правда, сначала застряли в дверях, одновременно ринувшись в комнату. Потом заржали в три глотки, словно стоялые жеребцы: и в самом деле, наверное, очень было забавно смотреть, как высоченный громила трясёт головой, а я мотаюсь за ним туда-сюда, подобно тряпке. Но через несколько мгновений поняли, что приятелю совсем не до смеха, и бросились отдирать меня от него. Да я и сама рада была отцепиться, но пальцы свело, так что когда меня оторвали от головы несчастного, в моих руках были зажаты два пука чёрных волос.

Ощутив себя свободным, парень сначала затряс головой, словно проверяя, целы ли волосы, даже рукой по макушке цапнул, а потом ринулся на меня. Но приятели его заслонили меня буквально грудью. Вернее, Анджей заслонил, а двое повисли на вздёрнутых к потолку руках.

- Убью! - ревел Патлатый, а я спряталась за Анджеем, как за баррикадой, лихорадочно ища глазами, чем бы вооружиться и шарахнуть этого придурка по макушке, если всё же прорвет заслон и набросится на меня. А в голове мелькнуло совсем некстати - это всё моё воображение проклятое - что парень похож на взбесившегося коня-ломовика, на котором повисли извозчики. Но как бы ни был силен «ломовик», его всё же свалили на пол, правда, потому, что Анджей схватил стул и грохнул его по башке раньше меня. Тот осел на пол, однако совсем не вырубился - здоров бугай все-таки! - помотал головой. Я даже пожалела его: мало того, что чуть скальп не сняла дурная баба-притворщица, да ещё и огромную шишку на голове заработал. И я тихо спросила:

- Эй, больно, да?

Тот никак не прореагировал на мое соболезнование, видимо, принял за подвох, но когда один из приятелей сочувственно сказал:

- Ну, извини, надо же было как-то тебя успокоить, - Патлатый… заплакал!

Нет, вы видели когда-нибудь плачущего бандита? Мы увидели и опешили.

- Да, знаете, как больно, - пожаловался парень и всхлипнул, мазнув при этом кулаком по носу, обалделый от моего бульдожьего броска и от удара по голове увесистым стулом.

Патлатого заботливо вывели за пределы моей спальни, в дверях щёлкнул замок, что значило: никаких прогулок, и сидеть мне в замкнутом пространстве настоящей арестанткой.

Не знаю, чего уж Николаю наговорили, когда он вернулся, но явился он в мою комнату весьма раздражённый:

- Ты чего тут вытворяешь? - рыкнул с порога, буравя меня злым взглядом.

- Ничего такого, что могло бы тебя поразить, - ответила я в таком же тоне. - Я никому не позволю себя бить!

От моей заносчивости Николай задохнулся в бешенстве: баба целиком в его власти, а чего-то ещё и вякает. Он даже заикаться начал:

- Да я… Да я… я, - пока, наконец, не выговорил. - Я тебя мордоворотам своим на ночь отдам, утром не так запоёшь!

Побоев я не боялась. От них я зверела, что и доказала недавно на Патлатом. Но угроза Николая - совсем другое дело, и я внутренне содрогнулась, однако упрямо заявила, старательно скрывая страх:

- Неужели тебе не приходило в голову, что насилие такого рода ещё более разрушает психику женщины и её умственные способности? Отдавай! Тогда ты вообще ничего не добьёшься от меня, - и решительно шагнула к двери.

- Дура малохольная! - Николай вылетел из комнаты, с треском захлопнув дверь, решив, наверное, что я сейчас и впрямь кинусь совращать его дуболомов. Дверь на ключ, однако, Николай не закрыл. И я, посидев с полчаса в полном одиночестве, решилась выйти на прогулку, прихватив с собой ножку стула, который сломался при столкновении с башкой Патлатого.

Я опасливо выглянула за двери, готовая к отпору. Но во дворе никого не было, кроме лохматого филера, который тут же поплёлся за мной, как надоедливый нелюбимый поклонник. Я шествовала демонстративно вдоль всего забора, но во дворе ни единой души не объявилось.

Когда вернулась в свою комнату, ужин уже стоял на столе. И правильно. Видеть отвратные рожи похитителей я не желала. Они, видимо, тоже.

Утром Николай, ставший чернее грозовой тучи, зашёл ко мне.

- Ну, - спросил, играя желваками, однако вполне спокойно, - долго будешь дурочку валять? Я же сказал: возьму тебя в долю. И ты получишь, как все, после операции.

- Срок, да? - сощурилась я ехидно.

- Типун тебе на язык! - он сплюнул суеверно через левое плечо.

- Не верю твоим обещаниям, - гнула я своё. - Напишу детектив, операцию вам разработаю, а вы потом стукнете меня по голове и увезете, бросите где-нибудь в канаве.

- Дура! - свирепо крикнул Николай, вышедший всё же из терпения: надо же, какой нервный… - Мы и так можем пристукнуть тебя: много знаешь, но давай лучше договоримся по-хорошему. Мне выгоднее, если ты начнёшь с нами сотрудничать. А то доведёшь ты меня!.. - он сверкнул глазами, грозя кулаком. - И, правда, пришью, стервозная ты баба, - и ударил меня ниже пояса. Не кулаком, конечно, может, не догадываясь даже, что угодил в самое уязвимое место. - О детях, бестолковая ты баба, подумай, ведь без матери могут остаться, - и вышел, опять с грохотом захлопнув дверь.

Тут я не выдержала и побежала следом, крича:

- Коля, Коль, не сердись, я согласна!

Он оглянулся недоверчиво, но приготовился слушать, а я брякнула:

- Мне гитару надо, я, когда играю на гитаре, лучше соображаю, - и зачем попросила гитару? Бес, видно, попутал. Я ведь просто так бренчала под настроение, ни о какой игре и речи нет.

Николай хмуро глянул на меня и, ничего не ответив, спустился в холл на первом этаже, но мне показалось, что и эта блажь будет выполнена. И не ошиблась.

К вечеру мне доставили прекрасную шестиструнную гитару с перламутровыми бляшками на ладах, пахнущую лаком, гордо белеющую колками - только-только, наверное, из магазина. Принёс эту красавицу Анджей. Молча подал гитару, и я пожалела, что не заикнулась о компьютере, наверняка, и его бы мне достали. Ну, когда же меня искать начнут? Сил никаких и фантазии больше нет время тянуть!

Я приняла инструмент, легонько тронула струны. Звук - чудо, это даже я поняла. Анджей с надеждой уставился на меня, решив, что угодил. Но, погладив гитару по корпусу, я отложила её с сожалением в сторону. Дело в том, что шестиструнная гитара для меня ничего не значила, и тут же оповестила об этом Анджея:

- Не нужна мне шестиструнка!

Анджей вытаращился на меня:

- Не, в натуре, а зачем тогда требовала, ну ты хитромудрая, каких поискать, - он бы и покрепче выразился, но, считая себя джентльменом, не мог того позволить при даме.

- Я… владею семистрункой. Не ясно, да? - сильно было сказано - «владею» - я сама поразилась своей безрассудной наглости, да отступать не желала, кроме того, капризничать перед Анджеем не опасалась, чувствуя, что меня он и пальцем не тронет.

- Не, в натуре, не один чёрт - шесть струн или семь? - удивленно захлопал Анджей великолепными пушистыми ресницами, которые мне очень нравились: ему приказали достать гитару, он и достал. А я, понимаете ли, ещё и фордыбачу.

Но я стояла на своём. Ничего иного и не оставалось: и в самом деле никогда в руках не держала шестиструнную гитару. И потому начала объяснять непонятливому Анджею:

- Я же ска-за-ла: не у-ме-ю на ше-сти-струн-ной ги-та-ре играть. Ты что - тупой? Там же строй иной, там расстояние между струнами больше. Мне нужна семиструнка, и больше ничего. Ясно?

Анджей взъярился:

- Где я тебе её возьму? Древность какая-то!

- Зато оригинально, - гордо заявила я. - Все на шестиструнной гитаре брякают, а я - на семи. - Вот уж точно выразилась: не играю, а брякаю.

- Где я тебе возьму такую? - забубнил вновь Анджей, но по тону его чувствовалось: пошёл на попятный.

- А где хочешь! - отрезала я.

- Ну, чего выпендриваешься? - уже жалобно спросил Анджей. - Вот довыпендриваешься, вздрючат, забудешь про свои фокусы, - и принялся уговаривать. - Кончай придуриваться, ну придумай ты им чего-нибудь… - ого! Анджей уже отделил себя от всей шайки, это - хорошо. - Слово чести, я сам отвезу потом тебя домой, да и Колька - не сволочь же какая, он тебе зла не желает. Он вообще-то мужик неплохой, да и шайку мы сколотили не от хорошей жизни: полгода без работы сидим. А Кольке надо свадьбу дочке сыграть, да я со своей бабой развёлся, алименты платить надо…

- Молодец твоя жена, что развелась с тобой, - уколола я.

Но Анджей не отреагировал на этот выпад, продолжая рассказывать про свои беды:

- … мне надо же как-то жить. Колька, между прочим, и правда - вдовец, у него жена пять лет назад умерла.

- Ага, бедненький совсем, а дача - вон какая! - рассмеялась я ехидно. - Расскажи сказочку своей бабушке, а не мне.

- Да это и не Колькина дача вовсе, а друга его, - оправдывал Анджей Николая. - Он за кордон по контракту на три года уехал. А «вольва» - другого другана, он в загранку ходит, это его машина.

- Ух, какие вы честные-благородные, и все-то вам своё имущество доверяют, - насмехалась я.

- Конечно, мы же не бандюги, мы - честные люди, - подтвердил Анджей, чуть не стукнув себя по груди, да вовремя спохватился, - видишь же, что даже с разработкой операций у нас не клеится, были бы мошенники, сами бы сообразили. А вообще решили, что пошухерим года два, и всё - завяжем. Я, между прочим, в бюро по трудоустройству на учёте стою, - заявил он гордо. - Я же не виноват, что работы по специальности нет, я все же классный электронщик, а не дворник.

- Ага, а пока тебе Николай предложил временную работу по твоему вкусу и способностям - женщин охмурять, - прицепилась я опять. И задела за «живое», Анджей «завёлся», презрительно прищурился, окинул меня взглядом с головы до ног и самодовольно заявил:

- А чего вас, баб, не охмурять, если вы, дуры, сами липнете, как мухи?

Этот его гнусный выпад мне очень не понравился, выходит, я - дура, если в самолёте с ним разговаривала. И потому сурово прервала такой содержательный и душещипательный разговор:

- Ну ладно, ты мне зубы не заговаривай, а лучше гитару ищи.

Анджей сплюнул в сердцах и удалился. Однако на пороге оглянулся на меня, и в глазах его я прочла насмешку.

Анджею пришла в голову мысль залезть ко мне в квартиру: он логично предположил, что если уж я так упираюсь и требую семиструнную гитару, то такая наверняка есть у меня дома, где, как он знал, сейчас никого - сыновья уехали: Анджей сам видел, как я провожала мальчишек на поезд. Но ведь никто из шайки-лейки Николая не знал, что дома осталась Джина.

Джина - это наша девочка-овчарка, молодая, игривая и очень хитрая бестия, не зря мы её назвали в честь самой стервозной, однако и обаятельной героини «Санта-Барбары», тягучего многолетнего американского телесериала, в созерцание которого нас втянули отечественные телеумники. Сериал проклинало полстраны, смеялось над ним, однако каждый вечер семьи устраивались перед телевизорами и сопереживали с миллионерами в их нелегкой жизни, это уж позднее появились подобные отечественные сериалы, где плакали уже российские богатые подобно своим бразильским коллегам.

Наша собачка Джина была молчаливая, как и я: никогда зря не гавкнет, про то было известно всему нашему многоквартирному муравейнику. Так же молча цапала и кобелей куда попало, если начнут приставать не ко времени. Короче говоря, хозяйка, думаю, стоила собаки, а собака - хозяйки. Обе своенравные и себе на уме. Не зря же говорят, каковы хозяева, таковы и животные. Или наоборот?

Джина, конечно, молчаливая собачка, но ведь и ей иногда требовалось бывать на улице по самым простым потребностям, для чего у людей туалеты существуют. Джина терпела день, пошёл другой, она сначала робко, а потом взлаяла во всю мощь звонкого собачьего горла: она же давно вышла из щенячьего возраста и не могла себе позволить напустить лужу возле дверей. Тогда-то соседи и поняли, что в нашей квартире никого нет, иначе Джина бы так себя громогласно не вела.

Что дети уехали - всем известно, а вот где же я? Соседи забеспокоились: случилось что-то неожиданное, а может даже и страшное, если не оставила ключи и никому не поручила за собачкой приглядеть, как делала всегда. Бросились к моей подруге Анне, на работу позвонили, но никто не мог внятно сказать, где я, поскольку числилась в отпуске. Хорошо, у Анны был ключ от моей квартиры, и Джину выпустили из заточения.

А про меня заявили в милицию, но там сначала посмеялись - знаете же, какая у нас милиция смешливая - дескать, пишет «Агата Кристи» ваша новый детектив где-нибудь в уединении, однако розыск начали: не шутка - пропал человек серьезный, не склонный к розыгрышам.

Джина между тем жила одна в квартире, вела себя тихо и спокойно, чем радовала соседей: раз собака не воет, то это хороший знак - хозяйка жива и когда-нибудь найдётся. И в недобрый час Анджею пришла в голову мысль посетить мою квартиру…

Анджей был и так спец: замки любые открывал в два счёта, а тут не надо и отмычки - воспользовался моим ключом. Час выбрал самый «сериальный», когда никого не оторвёшь от телевизора, потому незамеченным вошёл в мою квартиру.

Войти-то вошёл. И гитару нашёл. Впрочем, ее искать и не пришлось - лежала на моей тахте, поскольку перед похищением у меня был очередной приступ меланхолии: каждый вечер брала гитару в руки, терзала струны и тихонько скулила душераздирающие песни собственного сочинения.

Анджей, прежде чем взять гитару да уйти, пошнырял по шкафам и серванту. Да что у меня взять? Книги? Сломанный телевизор? Золото, которое у меня имеется в количестве шести граммов - четыре на пальце в форме обручального кольца и два на шее в виде цепочки и крестика?

Впрочем, красть Анджей ничего не собирался, просто полюбопытствовал на всякий случай, богато ли живёт женщина, которая в свободное время от работы, детей и мужчин пишет детективы. Любопытство не принесло удовлетворения - бедновато живет писательница: пишущая машинка - классная, импортная (на компьютер, видимо, денег нет), а остальное - отечественное, требующее замены либо ремонта.

Анджей направился к двери, намереваясь покинуть моё пристанище, и тут остолбенел: на пороге сидела овчарка и с интересом смотрела на незнакомца.

- Эй, собачка, - изумился незваный гость, - ты откуда взялась?

«Ниоткуда, - наверное, подумала Джина, - я всё время следила за тобой, а ты, лопух, не заметил», - и зевнула во всю зубастую белоснежно-розовую пасть, мол, скучно мне с лопухами разговаривать, и легла, перегородив выход из комнаты.

- Ну-ка, дай пройти, - потребовал Анджей тоном, не терпящим возражений.

Джина молчала. Даже глаза прикрыла, игнорируя просьбу незнакомца, тем более что высказана она была довольно грубо.

- Пошла вон! - гаркнул Анджей и шагнул вперед.

Джина издала легкий предупреждающий рык: она была очень воспитанной и вежливой собакой. «Спокойствие, только спокойствие», - сказала Джина, но визитёр ни собачьего языка не знал, ни мультик про Карлсона, видимо, не смотрел, поэтому ничего не понял и вознамерился пнуть нелепую собаку, чтобы знала своё место и не тявкала. И…

Реакция Джины была великолепной: она вздыбилась, рыча, щёлкнула зубами перед носом грубияна-пришельца и толкнула в грудь передними лапами, показавшись ему, вероятно, ростом с быка, но вообще-то Джина была среднего собачьего роста. Её потому и на выставки не брали, что рост - ни то, ни сё: ни нормы, что полагалась её породе, ни сверх нормы, на которую можно было бы обратить внимание. А мне и мальчишкам было всё равно, что в Джине обнаружены изъяны породы, главное, она - сообразительная и предана нам до безумия. Короче - настоящий друг человека.

Джина не собиралась загрызть незнакомца, как ему показалось, она просто призвала его к «порядку» и вновь улеглась на пороге комнаты, рыком информируя, где он может быть, а где - нет. «Покружить по комнате, посидеть в кресле - пожалуйста, отдохни, миляга, можешь даже на тахту прилечь и успокоить свои взвинченные нервы, а вот у окна торчать, извини, разрешить не могу», - и потому Джина чуть штаны с бедняги не спустила, когда тот попробовал вылезть в окно, решив, что третий этаж - пустяк, спрыгнуть можно.

- Ах ты, тварь! - взъярился Анджей: штаны то на барахолке за полсотни баксов купил, а тут какая-то собака порвать их собирается!

Он взмахнул рукой и вновь последовал прыжок Джины. Незваный гость такого вынести не мог, потому оказался гораздо проворнее собаки, взлетев на книжный шкаф. Не знаю, как это Анджею удалось, потому что книги были не только в шкафу, но и на нем. И не будь шкаф на платформе, наверное, рухнул бы на пол. Но книги он, зараза такая, все же рассыпал и стекло дверцы выбил. Правда, узнала я об этом позднее, а то, если бы сиганул на шкаф при мне, я бы на него накинулась не хуже Джины. Ну, а собачка моя, видимо, только рассмеялась, увидев акробатический трюк бедолаги, быстро поняла для себя выгоду в положении, невыгодном для него, и «приказала» сидеть на шкафу. Едва пришелец пытался спуститься (неудобно же!), как Джинка, стерва собачья, скалилась и рычала. Так Анджей и сидел на шкафу до следующего утра, поскольку соседка выгуливала и кормила Джину только по утрам.

Рано утром звякнул звонок, соседка вошла в квартиру. Джина тут же откликнулась из глубины квартиры восторженным и, пожалуй, даже насмешливым лаем. Соседка, удивившись, пошла искать собаку, ведь обычно Джина встречала её у дверей, она и звонила именно потому, что хотела известить Джину о своем приходе. И едва соседка вошла в мою комнату, как весь подъезд повскакивал с постелей от пронзительного визга: она увидела вора. В квартиру ворвались полуодетые мужчины-соседи, грабитель их появлению очень обрадовался: посиди-ка, скорчившись, на шкафу целую ночь, тем более что зловредная Джинка от скуки, не иначе, форменным образом издевалась над парнем: едва шевельнётся - с рычанием бросалась к шкафу, как бы говоря: «Сиди спокойно, а то вот как на шкаф прыгну, вот обязательно тогда штаны порву!»

Перепуганный «грабитель» и сидел, не шевелясь, так закостенел, что Джина даже сбегала на кухню и перекусила немного, а ему и в голову не пришло в тот момент сбежать. Наверное, у него и мозги закостенели.

Между тем весть, что я пропала, дошла до Ильи, и он задумался: пропасть ни с того ни с сего мне совершенно несвойственно - я не пьяница-забулдыга, не гулящая ханыга, да и не могла бросить на произвол судьбы Джину, она для меня - словно третий ребенок. А тут по милиции прокатился смешок, что в моей квартире задержали скрюченного грабителя, который ничего не украл, более того - сам пострадал: Джина выхватила-таки клок штанов сзади. Мой друг-следователь тотчас помчался в милицию, чтобы поговорить с неизвестным грабителем. Впрочем, он для Ильи был и не такой уж неизвестный - средних лет «альфонс», которого раньше подозревали в охмурении одиноких женщин, ну да ведь это дело самих женщин - поддаваться на его чары или нет, сигналов, что замешан в воровстве, не было. А тут на тебе - домушником заделался.

Анджей в кабинете Ильи много словоблудил, но то, что в чужой квартире оказался - факт бесспорный. Причём в квартире человека, на которого розыск объявлен. Правда, ничего не украл, и срок ему «светил» небольшой, тем более что признал попытку ограбления совершенно чистосердечно, и рассмешил всех тем, что намеревался украсть: ну ладно - видеотехнику, золото, а то - обшарпанную гитару собирался утащить. А вот знакомство со мной Анджей не признал, про ключи от квартиры сказал, что просто нашёл их в подъезде: увидел, что какая-то женщина их обронила, а он, естественно, не сообщил ей об этом. Ничего тут Илья поделать не мог, впрочем, он даже рад был такому признанию: почему-то Илье страсть как не хотелось узнать про какие-либо наши отношения с Анджеем.

Мы с Ильей в то время нервничали одинаково. Илья потому, что поиски меня зашли в тупик, а я была похожа на просыпавшийся вулкан, из которого, ещё немного, и хлынет лава, я даже во сне видела то, что собиралась написать, но помочь шайке Николая не желала.

Илью не зря считали хорошим следователем. Телепень он, конечно, но мозги у него варили неплохо. И он нашёл-таки, как можно зацепить Анджея.

Альфонская натура сыграла с Анджеем скверную шутку: он вздумал заигрывать со жгучей брюнеткой-продавщицей, увешанной золотом - в ушах, на пальцах, на шее у неё что-то сверкало, переливалось, как на витрине ювелирного магазина. И даже договорился с ней о свидании, на которое так и не явился, чем, естественно, очень обидел женщину, которая считала себя неотразимой и роковой. Впрочем, для Анджея эта обидчивая дама и впрямь оказалась роковой, задумавшись (она, оказывается, еще и думать умела!), что неспроста красавец-мужчина вертелся возле неё, поняла: не на прелести её загляделся, а что-то вынюхивал. И это обидело женщину ещё больше. Так что в очередной визит Ильи в магазин - он до сих пор вёл это дело - мстительная брюнетка высказала свои предположения, подробно описав приметы лицемерного соблазнителя.

И приятель мой Илья всерьёз взялся за другого приятеля - Анджея. Сначала он предъявил его личность разобиженной не состоявшейся любовнице, и она его узнала. Потом сделал чисто психологический ход: проинформировал Анджея о повторном осмотре магазина. Перепуганный ловелас, поразмыслив над своим положением, решил «расколоться»: чувствовал, что настырный следователь всё равно раскопает факты его участия в ограблении, например, отпечатки пальцев найдёт, а против фактов, как говорится, не попрёшь.

Словом, Анджей вспомнил, что своевременно сделанное чистосердечное признание и раскаяние смягчает вину, ведь лишь в пословице говорят: «Семь бед - один ответ» - в жизни на каждую беду - свой ответ. А похищение меня - не Анджеева беда, не его инициатива, вот мной Анджей и решил откупиться от Ильи, чтобы тот не так рьяно рыл копытом вокруг его, Анджеевой, особы. Анджей понял шестым либо ещё каким чувством, что я небезразлична Илье, и сделал ставку именно на это небезразличие. Кстати сказать, не ошибся, мерзавец: Илья в поисках меня готов был весь земной шар перелопатить.

Освободили меня на двадцатый день заточения. Жаль, не было ни стрельбы, ни штурма - даже обидно как-то немного стало, что всё прошло буднично и просто. Перекрыли все выезды из дачного массива. Илья встал перед воротами с мегафоном и проорал условия моего освобождения, кои были приняты быстро и безоговорочно. И не успела я опомниться, как меня вытолкали за ворота, сдали с рук на руки разъярённому Илье, и сами сдались. Справедливости ради надо сказать, что, увидев меня живой и даже вполне цветущей, Илья немного успокоился, и злость его поубавилась, потому он и пальцем не тронул выходящих следом за мной Николая и его приятелей.

Ну а завершилось дело так. Шайке Николая инкриминировали только ограбление магазина. Почти всё награбленное находилось на даче, где содержали меня: хотели переждать месяц-другой и потом продать подороже - хоть и жулики, а имели понятие об инфляции, да и безопаснее было провести реализацию украденного позднее, когда дело об ограблении закрылось бы. Я говорю «почти все» потому, что Николай мне из своей добычи подарил джинсы, пару футболок и платье очень милой расцветки: не могла же я постоянно ходить в одном и том же платье, в котором меня похитили. Учитывая то, что и награбленное было возвращено, и то, что не было ранее судимостей у горе-грабителей, срок наказания определили им небольшой.

О моём похищении на суде и речи не было, ведь мне никакого вреда не нанесли, кроме морального: у меня пропал отпуск. Но Николай, усаживаясь в зарешеченный милицейский «бобик», оглянулся на меня и с улыбкой пообещал, что когда вернётся, то свозит меня к морю, куда я по его милости не попала. Искренне пообещал. И я подумала, что, пожалуй, он сдержит свое слово, и мы прекрасно отдохнем, потому что всю жизнь мечтала, чтобы мой ухажер мог играть на чем-либо (кроме моих нервов, разумеется) и петь при том. Николай, конечно, не мужчина моей мечты, но на даче вечерами развлекал меня игрой на гармошке и пением задушевных песен, сидя под окном моей спальни.

Что касается меня, то писать детективы я не прекратила, «заболевание», как говорится, оказалось серьезным. Правда, каждый детектив теперь мы обсуждаем вдвоём с Ильей, чтобы заканчивалось моё творение обязательно победой нашей доблестной милиции, а то ведь, знаете, похитители не все такие галантные, как шайка Николая, которые и преступниками-то стали скорее по воле обстоятельств, чем по велению души.