Высший свет Америки. Тусовка «богатых и знаменитых», в которую НЕВОЗМОЖНО ПОПАСТЬ «человеку извне». Однако бывший студент Принстона, принявший выгодное предложение стать репетитором двух тинейджеров с Пятой авеню, постепенно становится своим в доме Тейеров… В доме, где глава семейства вечно «отсутствует по делам», а его не желающая стареть супруга УПРЯМО СОПЕРНИЧАЕТ с собственной шестнадцатилетней дочерью, флиртуя напропалую… В доме, где юный безвольный лоботряс не в силах правильно написать ни одного предложения, а его хамоватая сестра-пустышка озабочена только нарядами и вечеринками. И вот с таким «материалом» придется работать!

Элиот Шрефер

Тусовка класса «Люкс»

1

Один час времени Ноя обойдется доктору Тейер в 395 долларов. Столько получают одни лишь высококлассные проститутки, и любой консьерж, стоило ему краешком глаза заметить, как Ной выходит из такси, мог не без основания предположить, что видит мальчика по вызову, которому повезло с покровителем. Его ярко-синяя рубашка, хотя ни от какого не дизайнера, была прекрасно отглажена, а загар, который можно было оценить лишь благодаря расстегнутому воротнику, явно был приобретен в Хэмптоне 1. В петлице болтались солнечные очки фирмы «Дизель». Брюки подобраны безукоризненно: темный лен в мелкую белую полосочку – специально, чтобы обозначить скрытую под внешней официальностью юношескую живость. На голове неброские, но дорогие наушники. Все продумано до мелочей.

У входа в здание на Парк-авеню Ной замедлил шаг. Можно было подумать, он поражен тем, что отыскалась столь идеальная для него среда обитания.

Но он не был ни вернувшимся из Хэмптона богатеньким сынком, ни мальчиком по вызову. Он был репетитором, специализировавшимся на подготовке абитуриентов к СЭТ 2, и 395 долларов в час ему платили за уверенность в том, что Тейер-младший непременно поступит в тот же университет – один из самых престижных в стране, – где в свое время благополучно отучились Тейеры-старшие. Ной старался ничем не отличаться от своих учеников, быть таким же ухоженным, самодовольным и непробиваемым, как они, и добивался от них безоговорочного подчинения – это было сделать легче, если находиться с ними на равной ноге. На два академических часа он – ничем не хуже их.

В те дни, когда Ной чувствовал себя усталым – а сегодня был именно такой вечер, – он все время повторял в уме: «Триста девяносто пять долларов». Не получая удовлетворения от работы, он утешался мыслью, что заработает на этих уроках максимум возможного. Доктор Тейер попросила его прийти на полчаса раньше: после занятия Дилан собирался к парикмахеру, – и обещала оплатить такси. Ной сидел в желтой машине, мчавшейся между серых кирпичных строений Гарлема, и в голове его, в унисон с подсчетом таксометра, шел собственный подсчет: двадцать пять минут на дорогу, плюс сто минут занятие, плюс сам проезд, итого с Тейеров причитается восемьсот тридцать пять долларов.

В тот момент как фигура Ноя появилась за матовым стеклом входной двери, консьержи насторожились, но, рассмотрев при лучшем освещении молодость вошедшего, его тридцатидолларовые сандалии и наушники, снова расслабились. Консьержи, конечно, белые, но не в полном смысле этого слова – в их речи всегда слышен ирландский или русский акцент, в утомленных ночным дежурством глазах характерное для жителя Бруклина отсутствующее выражение. Они вели себя с ним осторожно, словно допуская, что может возникнуть необходимость выставить его обратно за эту самую дверь. Ужасные снобы эти консьержи.

– Як Дилану Тейеру, – сказал Ной.

Консьерж нехотя кивнул и набрал номер. Конторка у него голубая с золотом, словно аналой. Все эти дома на Парк-авеню уродливые, безвкусные строения, все как один похожие на «Отель» в игре «Монополия», но интерьер – сплошные лилии и виньетки. Консьерж вопросительно глянул на визитера.

– Ной, – ответил тот.

– Ной уже поднимается, доктор Тейер… Добро пожаловать. – Он положил трубку и нажал кнопку. – Одиннадцать «эф».

Ной направился лифту с дверями из красного дерева. Он затылком почувствовал на себе взгляд консьержа и пожалел, что не надел мокасины – так он, пожалуй, мог бы сойти за местного. Но по крайней мере общение с консьержем принесло ему тридцать долларов. Теперь он должен восемьдесят одну тысячу. А после сегодняшнего занятия останется восемьдесят семьсот. Двери открылись.

Какую кнопку ни нажми, сработает только 11-Ф: это чтобы Ной случайно не потревожил покой какого-нибудь другого жильца. Лифт движется быстро, но все равно успевает набежать еще пять долларов.

«Ф» в «11-Ф» означало «Фасад»: двери открылись прямо в фойе квартиры. Из-за приоткрытой внутренней двери выскользнула женская фигура. Протянулась тонкая рука, звякнули золотые браслеты.

– Сюзанна Тейер, – сказала она.

Ной пожал протянутую тощую руку; снова послышалось звяканье.

– Очень приятно, доктор Тейер.

При первой встрече очень важно правильно сориентироваться. Если это мать и она не домохозяйка, «доктор» подойдет.

– Заходите. – Она открыла дверь и вплыла в зеркальный вестибюль.

Она походила на любую из матерей любого из учеников Ноя: хитроумно мелированные волосы запросто стянуты в хвост – словно и не сидела она каждую неделю у стилиста, чтобы соорудить эту пестроту. Большущие, как у кобылицы, карие глаза и темные брови контрастировали с выбеленными якобы солнцем волосами. На костлявых плечах перекатывалась нитка жемчуга, забираясь во впадину между ключицами.

Доктор Тейер мило улыбалась, между тем как ее глаза обшарили всего Ноя с ног до головы. По телефону она разговаривала крайне нелюбезно, понимала, что Ной собирается ее ободрать и заведомо негативно относится к ее сыну, которого он еще ни разу не видел. Сейчас же можно было подумать, что она еле удерживается от того, чтобы его обнять. Хозяйки апартаментов на Парк-авеню запрограммированы на радушие.

– Я решила, что должна быть дома, когда вы будете знакомиться с Диланом, иначе кто знает. Кто знает.

Она замахала руками и засмеялась; Ной тоже засмеялся – главным образом потому, что она стала похожа на мельницу. Он не мог решить, предостерегает она его или просто несет чепуху, и тут до него дошло, что ему следует сейчас находиться в школьной аудитории, как он всегда и планировал.

– Буду очень рад познакомиться с Диланом, – бодро сказал Ной. Он знал, что чрезмерно подгоняет этот вступительный ритуал. Надо бы еще немного подыграть восторгам матери, но мешала мысль о деньгах. Ной вырос в городке, где улицы назывались «Сельская» или «Дорога штата № 40», в городке, где не было ни Парк-, ни Мэдисон-, ни какой бы то ни было авеню. Если Тейерам ничего не стоило проболтать на лестнице двести долларов, то для него это было дико: слишком большая вырисовывалась сумма, неправдоподобно большая, словно какая-нибудь архейская эра в сравнении с человеческой жизнью.

Она указала наверх:

– Он у себя в спальне.

Ной направился к лестнице, взялся за тускло светящиеся, шикарные, но порядком потертые перила и проследовал на второй этаж. Его удивило, что доктор Тейер и не подумала пойти за ним.

– Ной, – услышал он снизу. Ной остановился и посмотрел на нее. В вырезе блузки он увидел ее груди и старательно уставился в перила, хотя мелькнувшая в голове мысль о нагой докторе Тейер его слегка позабавила.

– Послушайте-ка, у вас наверняка будут с ним проблемы, – говорила она, – он просто всего этого не учил. Я даже не знаю, как это получилось.

Это тоже было ему знакомо. Уход от ответственности: «Мой ребенок, может быть, и невежда, но я уж тут точно ни при чем».

– Тест вполне доступен для понимания, – объявил ей сверху Ной. Он не мог припомнить, говорил ли он ей это по телефону. – Все зависит от того, насколько учащийся к нему подготовлен. В каком-то смысле абитуриенты из самых престижных школ находятся в проигрышном положении, поскольку их приучали мыслить абстрактно, высказывать свое мнение и улавливать тончайшие нюансы. В какой-нибудь рядовой школе в Арканзасе детей всю жизнь только и учат, что делать тесты. Стандартизированные задания – это основной учебный метод в школах для детей из малоимущих семей и последний из применяемых в школах для детей обеспеченных.

При упоминании Арканзаса родители обычно утомленно кивают. Доктор Тейер посмотрела на него снизу вверх и заулыбалась так, словно они с ней были лучшими друзьями, которые только что воссоединились за чашечкой кофе. Хоть это и была неправда, Ной был очарован. На мгновение ему захотелось, чтоб они с доктором Тейер и впрямь оказались где-нибудь в кофейне.

– Все это очень любопытно, – сказала она, – но это не совсем то, с чем вам придется здесь иметь дело. Да вы сами увидите.

И с этим напутствием Ной направился к двери в комнату Дилана. Дверь была белая с серебром, словно дверь туалета в дорогом ресторане. Никаких самодельных плакатиков с надписями вроде «Не влезай – убьет!» не было. Ной постучал и тут же открыл дверь. Хороший репетитор не забывает о вежливости, но разрешения войти не спрашивает.

Спальня Дилана в действительности состояла из нескольких комнат. Ной прошел через просторный и, по всей видимости, неиспользуемый кабинет с античным глобусом и письменным столом с вращающейся столешницей, миновал отделанную мрамором ванную и оказался собственно в спальне. Два плотно занавешенных окна – каждое во всю стену. Дилан сидел за огромным письменным столом и щелкал по клавишам лэптопа, спиной к Ною.

– Здравствуй, – сказал Ной.

Он забыл, что Дилан – капитан команды по лакроссу 3, но когда Дилан не повернулся, он об этом вспомнил. Капитаны не считают нужным знакомиться с новичками, им и так приходится держать в голове чересчур много лиц и фамилий. В свое время Ною пришлось приложить немало усилий, чтобы стать классным парнем, сначала среди подростков, а потом среди двадцатипятилетних. И вот он здесь, пришел заниматься с юнцом, который, учись он с ним в одной школе, непременно набил бы ему морду.

– Ну и как дела? – спросил Ной. Интересно, классные парни отвечают «как дела?» на «как дела?»

– Как оно, – отозвался Дилан. Ной стоял в дверях. Потом решительно прошел в комнату. Если он хочет гарантировать себе «идеальную десятку» – десять учеников, – он должен с самого начала показать, что он классный парень. «Десятка» поможет ему встать на ноги. «Десятка» даст его брату возможность доучиться и поступить в университет. Если ему не удастся с самого начала вселить в сердце подростка обожание, на всем этом можно поставить крест.

Дилан повернулся. Белоснежная футболка – явно только что распакованная. Волосы – будто он минуту назад вышел из душа или его корова облизала. Глаза тусклые, широко расставленные. Один из тех семнадцатилеток, от которых без ума пожилые дамы.

Вступительная речь всегда крутится вокруг того, что дружба уже завязалась. Никогда не спрашивай: «Чем ты интересуешься?», лучше уж «Чем ты сегодня занимался? Вот как? Ну надо же! А чем еще? Водишь машину? Когда будешь получать права?» Когда двухсотдолларовые полчаса знакомства закончились, Ной знал, что в свободное время Дилан любит спать, что завтра у него тест по «Дому радости» Эдит Уортон, что в среду вечером он ходит чаще в клуб «Пангея», чем в «Лотос», что лакросс – это «ничего себе» и что учится он в Дуайте. Один из учеников Ноя как-то говорил про Дуайт, что это означает «Дебильные Ублюдки Абдолбались И Тащатся».

– А почему ты выбрал Дуайт?

– Меня перевели из Филдстона.

Дилан сходил в уборную, что обошлось его матери еще в тридцать пять долларов. Вернулся он, бормоча что-то себе под нос, и плюхнулся на кровать. Ной поинтересовался, почему его перевели из Филдстона.

– Какая разница, все равно в личное дело не заносили, – последовал дипломатичный ответ. Не то чтобы Дилан был особенно умен, – на пробной письменной контрольной он набрал четыреста двадцать баллов из восьмисот возможных. Доктор Тейер (не обворожительная радушная хозяйка Тейер, а монструозная телефонная Тейер) уведомила Ноя, что для того, чтобы вербовщик (в команду по лакроссу) из Университета штата Пенсильвания был удовлетворен, следует набрать по меньшей мере шестьсот пятьдесят. Шестьсот пятьдесят баллов сделают Дилана одним из способнейших учащихся нации. Или по крайней мере одним из способных учащихся.

Ной повернулся на кожаном сиденье и посмотрел на Дилана. Тот полулежал на кровати и массажировал ступню; Ной на другом конце комнаты чувствовал идущий от нее запах пота.

– Дилан, – проговорил он, изо всех сил стараясь, чтоб в его голосе не звучали учительские нотки, – до экзамена два месяца, старик. Это восемь занятий. Сегодня мы поговорим о сочинении, а потом сосредоточимся на грамматике. Каждую неделю ты будешь получать практическое задание. – При упоминании о практическом задании Дилан вдруг надулся, словно надменный султан. Ной продолжал: – Ну, как можно быстро развить эту тему: «Чем больше перемен, тем меньше изменений» ?

Дилан смерил его взглядом. Ной чувствовал, что в его голове происходит элементарный подсчет: стоит ли размениваться на этого парня? Выждав еще мгновение, Дилан засмеялся:

– Вы перепутали.

– Что ты имеешь в виду?

– Повторите-ка еще раз. Ной повторил.

Дилан фыркнул:

– Ну да, чушь полнейшая.

При таком развитии событий Ной, чтобы произвести впечатление, обычно приводил пословицу по-французски. Это не помогло.

– Ладно, – сказал он, – тогда давай разовьем тему на основе твоего несогласия.

Дилан посмотрел на него настороженно.

– Да пошло оно. Если что-то меняется, значит, становится другим.

– Верно, но, изменяясь, это «что-то», по сути, остается тем же самым, так? – не очень уверенно произнес Ной. Внезапно пословица потеряла смысл и для него тоже, а в памяти всплыло предупреждение доктора Тейер, что затруднение состоит не в привычке его ученика «мыслить абстрактно».

– Да черт с ним, – сказал Дилан, – плевать я на это хотел, мне бы только баллы набрать.

Ной покровительственно хмыкнул и притворился, что понял иронию своего ученика, которой у того и в помине не было. Как же обстояла ситуация с тем, чтобы «набрать баллы»? Судя по пробному тесту, перспективы были не очень радужные: он не признавал прописных букв и писал «введение» с одной «в».

Когда занятие окончилось, Ной воспользовался формулой «Пока, приятель» («Пока»: «Я спокоен, я не собираюсь тратить свою энергию на формальное прощание». «Приятель»: «Ты мне нравишься, но не вздумай понять это превратно») и спустился в холл. Было уже слишком поздно, и он не застал там никого из слуг. Но на пути к лестнице Ной миновал тусклую полосу света из приоткрытой двери в спальню доктора Тейер. Она уютно устроилась среди роскошного полумрака и, закутавшись в пышное пуховое покрывало, читала «Дом радости». Когда Ной проходил мимо ее двери, она скользнула по нему глазами и, подарив многозначительный взгляд из-под длинных ресниц, вернулась к своему занятию: он позволил себе уйти на шесть минут раньше, и это обойдется ему в сорок долларов.

Ной надеялся, что благодаря новой работе его благосостояние резко возрастет и он будет в некотором роде на равной ноге с исконными обитателями Парк-авеню. 395 долларов в час: настоящее богатство для парня, чьи школьные товарищи зарабатывают жалкие гроши и вынуждены приторговывать талонами на продовольствие для малоимущих. Выдержав собеседование, он ехал домой на метро и подсчитывал в уме, что, получая 395 долларов в час и работая по сорок часов в неделю, он за год может заработать восемьсот двадцать тысяч.

Он пропустил свою станцию, и ему пришлось полчаса идти до дома пешком.

Во время этой пешей прогулки он осознал, что реальные его доходы не будут столь высоки. Прежде всего из этих 395 долларов он лично получит лишь одну четвертую – остальное отойдет агентству. Во-вторых, учеников у него пока что только шесть, а это значительно меньше, чем сорок часов в неделю. В-третьих, придется платить налоги. Вернувшись домой, он набросал на обратной стороне квитанции примерный бюджет.

Месячный бюджет (соблюдать!)

Доходы:

заработок – $3354

(в случае если будет только шестеро учеников: звонить в агентство дважды в неделю, спрашивать, нет ли желающих)

процент от сбережений – $2.65

Всего: $3.356.65

Расходы:

федеральный налог – $412.50

муниципальный налог – $68.75

налог штата Нью-Йорк – $137.50

социальное страхование – $275

льготное медицинское страхование – $61.30

аренда – $760

коммунальные услуги – $55

проезд на метро – $70

страхование здоровья – $375

стоматологическая страховка – $10

мобильный телефон – $45

(требует агентство – подумать о групповом тарифе)

стаффордовский заем 4 – $355.61

(если выплачивать в течение 20 лет)

заем Перкинса" – $301.50

заем «Американ-банка» -$600.72

Всего расходов: $3527.88

Ежемесячные сбережения: $ 172.23

Подумать: к черту страховку по здоровью. Получается плюс двести в месяц. Ура! К черту стоматолога. Найти еще работу?

Добавить в расходы: еда.

Когда Ной подписывал в Принстоне заемные бумаги, сумма его долгов представлялась до смешного маленькой, чуть ли не крохами в сравнении с тем, что жертвовал на его образование университет, так что учеба здесь выглядела чуть ли не бесплатной. Теперь уже эти цифры не казались ему незначительной частичкой огромного джек-пота. Это были его цифры, его долги. Перкинс, Стаффорд, «Американ-банк» – 25, 16 и 40 тысяч соответственно. Это были цифры из мира Тейеров, не из его мира. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы компенсировать свое жалкое существование и пробить себе дорогу наверх.

Пятнадцатого числа каждого месяца с его банковского счета автоматически снимались деньги. Это было все равно как если бы у него завелся паразит, этакий глист, пожирающий все, что успел припасти Ной. Каждый месяц все, что он зарабатывал, бесследно исчезало. Решив прикупить что-нибудь из мебели, он поехал в «Икею». Там, в атмосфере светлого дерева, охлажденного воздуха и высоченных потолков (он примерно так представлял себе Швецию), Ной судорожно сжимал свою кредитную карточку, словно силясь защитить ее от еще одного паразита. Он все же решился пробить брешь в своем бюджете и сделал выбор между круглым красным чайником и обтекаемой формы алюминиевой моделью, но возле самой кассы улыбнулся, распрощался с чайником и ушел без покупок, сожалея, что шопинг в этой сказочной стране неизбежно заканчивается возвращением – и не в уединенный уголок где-нибудь в сказочном лесу, а на шестой этаж, где он снимал комнату. В Нью-Йорке все стоило денег. Отовсюду выглядывали ценники, и надо было платить и платить – или убираться прочь.

***

Ной мог себе представить, почему Дилану не понравилось в Филдстоне. Прежде всего, вероятно, потому, что, насколько он мог судить по своим ученикам, все учащиеся этой школы были сообразительны и артистичны. На следующий день у него было занятие со своей любимой ученицей из Филдстона, Кэмерон Лейнцлер. Кэмерон играла Одри в школьной постановке «Магазинчик ужасов», обожала поесть, обожала мальчиков и во время занятий то и дело смотрелась в зеркало. И хотя она на удивление хорошо сдала пробный экзамен, не было ничего странного в том, что ей взяли репетитора. Репетиторы были у большинства учеников из Верхнего Ист-Сайда и Вест-Сайда. Ной начал понимать, что для манхэттенских подростков репетитор был тем же, чем пони для десятилетних.

– Дилан?! – взвизгнула Кэмерон. – Вы учите Дилана Тейера?

Ной кивнул.

– Он классненький, но по-олный придурок. У меня все подруги были в него влюблены, но мне он не нравился.

– А почему он тебе не нравился?

– Ну, он со всеми перетрахался, и буквально, знаете, так, походя. Днем одну, вечером другую.

Тут они оставили опасный предмет и перешли к более невинному занятию – чтению. Посередине трактата Грегора Менделя Кэмерон вскинула голову.

– Знаете, он ведь сидит на наркотиках, – сказала она.

Ной и сам так подумал.

– Он такой, какими люди считают всех нас.

– То есть?

– С тараканами. Совершенно ненормальный.

– А почему ты его не любишь?

– Я же говорила.

– Ты говорила, почему его не любят твои подруги.

– Ну да. Дилан считает, что я зануда. Он всегда был груб со мной. Наверное, поэтому. Ну… потому что «можно предугадать, какие особенности будут унаследованы последующими поколениями».

– Молодец.

– Знаете, – сказала Кэмерон и улыбнулась, избегая смотреть Ною в глаза: она сплетничала про своего школьного товарища. И очень гордилась, что все ему выложила. Ной обратил внимание, что ее щеки зарделись от удовольствия. Может быть, она в него влюблена. – Его выгнали за то, что сочинение за него писала мамочка.

***

Чтобы добраться до дома, где жил Дилан, Ной ехал на метро от Гарлема до Семьдесят девятой улицы, а потом из помпезного Верхнего Вест-Сайда отправился на автобусе в предпочитающий не афишировать свою роскошь Верхний Ист-Сайд. Консьержи на этот раз встретили его с большей приязнью, тот, что открыл дверь, даже улыбнулся слегка. Возможно, теперь, когда Ной пришел во второй раз и снова не в качестве рассыльного из химчистки, он несколько прибавил в их глазах.

Доктор Тейер открыла ему дверь в одеянии, которое могло быть и вечерним платьем, и банным халатом. Придерживавшая декольте загорелая рука сверкала золотом и серебром.

– Здравствуйте, Ной, – вымолвила она, – ну, как первое занятие?

По голосу доктора Тейер Ной уловил, что она жаждет разговора по душам, и решил ей подыграть.

– Что ж, конечно, предстоит большая работа.

– У вас остался месяц, чтобы набрать шестьсот пятьдесят баллов! – Она сказала это чересчур громко, словно специально, чтобы он не подумал, что это она так шутит. Впрочем, она тут же засмеялась – так, что ее руки-палочки затряслись. Вне всякого сомнения, она понимала, что 650 – это несбыточная мечта. 500 баллов будут уже большим достижением.

– Постараемся! – многозначительно ответил Ной. Ха-ха, какая смешная шутка! И, добавив своей походке капельку развязности, стал подниматься наверх. Они с Диланом друзья, Ной так решил, и он станет для него классным репетитором – из тех, про кого детки шепчутся на вечеринках. Иерархия репетиторов как бы отражает иерархию школы – ранжир основывается на ученических предпочтениях, и чем привлекательнее и «круче» репетитор, тем больше он ценится. Может статься, они с Диланом думают об одном и том же: «Я крутой? », «Я классный? », «Я им нравлюсь? » Для Дилана, возможно, этим все и исчерпывалось, но для Ноя эти вопросы имели финансовую подоплеку.

Да, пока я не забыла, – окликнула его доктор Тейер. Он не заметил, что все это время она шла за ним. – Возьмите эту карточку. Это чтобы консьерж пустил вас сюда на случай, если Дилан не подойдет к телефону, а меня не окажется дома.

Ной взглянул на квадратик плотной бумаги. На нем было от руки написано его имя и стояло два значка: «гость» (изображение бокала мартини) и «обслуга» (изображение утюга). Он был помечен как «обслуга».

– Я не знала, что выбрать! – засмеялась доктор Тейер. Ной тоже засмеялся.

Доктор Тейер уплыла к себе в спальню, а Ной пошел в апартаменты Дилана. У двери в спальню он собрался и пригладил волосы.

– Как дела? – спросил он, зайдя в комнату.

Но Дилана там не оказалось.

В растерянности Ной сел на его кровать и оглядел комнату. Пуховое одеяло, постельное белье из грубого белого льна. На полу рюкзак Дилана, на него брошены смятые трусы. Ной посмотрел на книжную полку. Там подобралась разношерстная компания – от журнала «Максим» до первого тома «Гарри Поттера». Дверца встроенного шкафа была открыта, внутри все было заставлено раздувшимися пакетами из химчистки. Ной представил себе, как его соседка-доминиканка утюжит Дилану нижнее белье.

Тут он осознал, что, ничего не делая, заработал уже шестьдесят пять долларов. Надо было что-то делать. Но что?

В комнату впорхнула беспризорного вида девочка-подросток.

– Я Таскани, – шепнула она. – Вы из агентства?

Из агентства. Как если бы он был моделью, мальчиком по вызову или клоуном. Впрочем, работа репетитора совмещает в себе все три возможности. Ее длинные пальцы схватили одеяло.

– Дилан сейчас придет. Он сказал, чтоб я сказала вам, чтоб вы не говорили ей, что его здесь нет. Вообще, конечно, дело ваше.

Она смутно глянула на Ноя и исчезла.

Теперь Ною предстояло решить непростую задачу. Он не был уверен, что имеет право в такой ситуации покрывать проступок своего ученика. Он уставился в штору и попытался придумать хоть какое-то оправдание. Он надеялся, что его не уволят.

Затем внизу хлопнула дверь, послышался недовольный баритон Дилана, прерываемый тонкими взвизгами доктора Тейер. Топая как слон, Дилан взбежал по лестнице и повалился на кровать. От него пахло лакроссом.

– Я в глубоком дерьме, – сказал он.

– Я встретил твою девушку, – сказал Ной.

– Это моя сестра! Ей всего четырнадцать. Ты облажался. – Дилан восторженно хлопнул кулаком по подушке. Ной попытался, как полагалось в такой ситуации классному парню, пошутить, но ничего не вышло. Ноль-один.

– А что случилось? – спросил он.

– Да надо было сгонять в центр, купить кое-что у одного приятеля. Я и не думал, что на это столько времени уйдет.

– Могу представить, что ты там купил, – хмыкнул Ной. Он хотел сказать это, как свой в доску парень, но получилось досадное назидание сухаря-гувернера.

– Да какая разница, она сама такая же. – «Она» – это Таскани? Или доктор Тейер? А «такая же» – такая же наркоманка? Ной достал свои книги.

– Мы с Таскани раньше, бывало, залезали к мамаше в кабинет и в спальню и таскали ее дурь. – Дилан хитро улыбнулся. – У нее такая классная дурь.

Дилану было только семнадцать, Таскани и того меньше, и от этого «раньше, бывало» Ною стало не по себе.

– Она же типа психолог, – объяснил Дилан.

В том-то и дело. Дилана Тейера воспитал психотерапевт.

***

Ной возвращался домой, думая, что будет есть на ужин: консервированную чечевицу «Прогресс» или консервированный фасолевый суп «Кэмбелл». Под дверью он нашел рекламный листок: «Гарлем-Фитнес: качалка для своих парней», всего за пятнадцать долларов в месяц.

Никто из родителей его учеников не подозревал, что он живет в Гарлеме. Жизнь за пределами Девяносто шестой улицы, как карточный долг или отец-алкоголик, считалась чем-то постыдным, что следовало скрывать. Прежде он жил ближе к Парк-авеню: когда он только окончил учебу, поселился у своей девушки, на Первой, всего в нескольких кварталах от апартаментов Тейеров. Тогда он еще не работал репетитором, и пока она была на занятиях, примостившись на краешке ее кровати, писал наброски к диссертации. Табита приходила после целого дня в библиотеке, а он сидел в трусах перед телевизором и ел ее кукурузные хлопья. После нескольких недель такой жизни она его турнула, но предварительно устроила на работу в агентство, где сама нанимала репетитора, чтобы подготовиться к вступительным экзаменам. Они остались друзьями, и каждый раз, навещая ее, Ной убеждался, что единственным следствием его переезда было меньшее количество крошек возле тостера и сократившийся вдвое расход туалетной бумаги.

Вопрос был в том, куда переехать. Табита показала ему «чудную, полностью обустроенную квартирку» возле Грамерси-парка, которую нашел ей отец, агент по продаже недвижимости. Ною квартира очень понравилась, но он подсчитал, что, поскольку он должен отдавать кредит, платить за нее две тысячи в месяц будет просто не в состоянии. Тогда Ной решил воспользоваться объявлениями в газете «Виллидж войс». Большинство квартир из тех, что он мог себе позволить, находились в Бронксе, несколько в Гарлеме («особый шик этому району придает близость к Колумбийскому университету»), и еще предлагалась комната в плавучем доме в районе Хобокена, штат Нью-Джерси. В результате Ной переехал в Гарлем.

Это, конечно, был колоссальный минус: Ной понимал, что стать частью высшего мира, на который он работал, можно было лишь будучи человеком респектабельным. Но он не обладал ни состоянием, ни особой общительностью – ничем иным, что ценилось на Манхэттене.

Отец Ноя умер задолго до того, как Ной стал настолько взрослым, чтобы понять, что он за человек, и скромная пенсия подарила его матери возможность не работать, а ее сыновьям – необходимость существовать на полторы тысячи в месяц. Мать рассказывала Ною, что деньги дали ей ощущение свободы, возможность заделаться «джентри». Не обременяя себя практическими надобностями, она сосредоточилась на придуманном ею маленьком мирке. Ей, женщине, одержимой литературой девятнадцатого века («Я бы стала профессором, – говорила она, – если бы только окончила школу. Но это я как-то упустила»), ее положение казалось завидным – в собственных глазах она была героиней романа, может быть, Пипом у Диккенса или Изабеллой Арчер у Генри Джеймса. Для всего остального мира она была чуть ли не нищей, чем-то не намного большим, чем придорожный мусор. Она переехала в Виргинию, в городок, где была государственная школа, купила сборный домишко (она именовала его не иначе как «коттедж», хотя его привезли из Алабамы упакованным в полиэтилен, причем алюминиевые щиты противно звякали один об другой), и приобрела под него маленький участок земли возле местного водохранилища. Водохранилище было, словно ресницами, окаймлено рощицами, которые сделали детство Ноя по-настоящему волшебным.

Дальше мать Ноя занялась самосовершенствованием, что в ее понимании означало читать книги, плавать в водохранилище, сочинять пламенные письма в защиту окружающей среды и учить детей помогать ближнему и думать не только о себе.

Мальчишками Ной с Кентом радостно бегали за матерью по лесу. Ной мастерил поделки из трубок, остававшихся от рулонов бумажных полотенец, что стояли у них под раковиной; Кент пополнял свою коллекцию желудей. Вскоре Ной сам стал активно читать. Начал он с «Кролика Питера» и «Ветра в ивах», кульминацией же стали две недели, когда во втором классе у него была ветрянка и он прочел все четырнадцать книг про волшебника из страны Оз – по одной в день. В десять лет он решил, что теперь будет читать только «взрослые» книги, и, проникшись «Драмой одаренного ребенка» доктора Уорда, торжественно спросил мать, может ли быть так, что он толком не научится быть хорошим сыном и при этом не будет иметь собственных желаний.

И в самом деле, первый бунт состоялся, когда ему было шестнадцать – стычка за право постригаться у парикмахера, а не на заднем дворе, как обычно; в семнадцать он отстоял свое желание подрабатывать после школы в бакалейной лавке, и наконец, после успешно проведенной летом 1999 года кампании, осуществил прорыв к телевизору. Кент все это время оставался на заднем плане, пожиная плоды Ноевых баталий.

В средних классах у Ноя появилась тенденция начинать разговор с вопросов типа «А ты знаешь, что Аляска была куплена из расчета девятнадцать центов за квадратную милю?», и вскоре он обнаружил, что по выходным остается вовсе без слушателей. Однако к старшим классам ему это надоело, и он сумел придать собственной эксцентричности налет таинственности. Немалым подспорьем служили его высокий рост и фигура, в которой где надо было широко, а где надо – узко. Из школы он стал все чаще возвращаться с девушками, читал им стихи собственного сочинения про «истерзанные розы» или «несбыточные грезы». Потом он стал закатывать вечеринки, когда его мать уезжала на конференции защитников прав животных, и тем окончательно упрочил свою популярность. Поэзия сдала позиции, уступив место рок-н-роллу. Он стал (и сам это понимал, упиваясь собственной испорченностью) этаким пижонистым нахалом: терся среди девчонок, плевал на своего скучного братца и знать не хотел тех немногих ребят, с которыми прежде дружил. В университете его прежнее и последующее «я» переплавились, как ему нравилось думать, в классного парня, не забывшего, что такое борьба.

Как бы то ни было, напомнил он себе, он уже закончил учебу и теперь лишен счастливой возможности думать только о себе.

Двадцатичетырехлетние, если у них на плечах восемьдесят одна тысяча долга и при этом они стараются еще посылать деньги домой, не играют в самоусовершенствование. Они этим живут. Они выживают.

На Парк-авеню запахов никогда не бывало, даже ухоженные нарциссы выглядели ненатуральными, словно голограмма. В Гарлеме же в разгар лета запах асфальта напоминал запах кошачьего корма: смесь засохшей слюны и испарений от раздутых пакетов с мусором, приглушенная ароматами городского смога. Квартира, на которой в конце концов остановил свой выбор Ной, была грязной комнатенкой («Обустроенная! – напомнил он себе. – Грязь прилагается!») под самой крышей многоквартирного дома.

Парадный вход был почти что музейный: тяжелые обшарпанные деревянные двери, средневековый портик. Абрис соседних домов выглядел четким и изящным; все были с затейливо украшенными входами и неоштукатуренными кирпичными стенами. Портили впечатление неоновые вывески по всему зданию, набросанный на тротуарах мусор и маслянистые лужи.

Деревянные планки, которыми был выложен пол Ноевой квартиры, за годы долгой службы почернели, искривились и стали напоминать узловатые пальцы ведьм. Окантовка по периметру жестяного потолка цветом походила на тыкву, лишь кое-где пробивался язвами переливчатый голубой. Стены недавно выкрасили в глянцевито-белый цвет, и они лоснились, словно свежераспечатанная офисная бумага. Слой краски, впрочем, был очень тонким и ничуть не скрывал потеки воды под самым потолком. Казалось, комнату только недавно осушили, а до этого она представляла собой большой аквариум.

Летом крыша раскалялась, и в маленьком квадратном, почти вовсе не обставленном, помещении становилось примерно так же, как в микроволновке. Читая рекламку фитнес-клуба, Ной снял и отбросил рубашку. Она приземлилась туда, где намечалось поставить кровать, хотя воротник почти коснулся местоположения будущего стола, а рукав зацепил посеревшую керамическую ванну. Комната была чрезвычайно маленькой. Ной прочитал листок, сидя на краешке ванны.

В голове его забрезжила счастливая мысль: те дни, когда он не работает до четырех часов, он мог бы проводить в спортзале! Ной накачает мускулы, приобретет солидность. По утрам станет заниматься боксом, а после обеда поднимать тяжести вместе с местными ребятами, изящно скользить по бегущей дорожке, затем примет душ и отправится преподавать. Приблизившись к пропорциям любимых киногероев Дилана, он с еще большей легкостью завоюет расположение своих учеников. Это стоит денег, и он может себе это позволить, если перейдет на овсяные хлопья.

***

«Гарлем-Фитнес» отыскался за дюжиной растрескавшихся заплесневелых ступенек в подвале доминиканской пивнушки на углу Сто сорок пятой улицы и Бродвея. Покрытые резиной ступени словно таяли под жарким полуденным солнцем, и когда Ной пробирался по ним, его кроссовки издавали чавкающий звук. Когда дверь за ним захлопнулась, он по-прежнему мог слышать уличную перебранку на испанском и восторженные крики играющих в мяч детей. Ной проследовал сквозь насыщенный бактериями спертый воздух, в котором десятилетиями скапливались испарения. Открыв вторую дверь, он попал в комнату, где все бухало и скрипело, а так называемые качки, крякая, вскидывали над головой тяжеленные железяки.

Над столом склонился крупный темноглазый мужчина; он постукивал себя по бицепсам пластмассовой ручкой и забавлялся со стереосистемой. Музыка – сплошь Шер и ритмичное бульканье, что-то вроде того техно, что крутят в каком-нибудь гей-баре в Канзасе.

– Чего скажешь? – спросил мужик.

– Здравствуйте. Я просто хотел вступить, – сказал Ной.

– Да-а? Ну-ка, подойди поближе.

Мужчина уставился в глаза Ною. Ной глуповато улыбнулся и ни с того ни с сего занервничал. «Вступить?» Можно было обозначить это как-то попроще. Он вдруг пожалел, что надел футболку с шутливой надписью «Принстонский спортфак» и пару месяцев назад покрасил рыжими концы волос. Здесь все парни были в майках-«женобойках», а волосы, похоже, мазали кухонным жиром, а не дорогим гелем известной марки.

– Платить можно наличными или как хочешь.

– Кредитка годится?

– Да, чего там. – Мужик порылся под столом и вытащил пыльный допотопный кард-ридер. – Посмотри-ка на себя, – усмехнулся он, не сводя глаз со своей хитрой машинки и тыча пальцем в Ноя.

– Что? – переспросил Ной. Он вдруг со страхом осознал, что он единственный белый на всю округу.

Но тут мужчина поднял глаза. Лицо его расплылось в широченной ухмылке.

– Ты посмотри на себя! Волосы крашеные, улетный прикид, кроссовки пижонские, типа тут тебе гребаная Сорок вторая, что ли?

Несмотря на страх, Ной рассмеялся?

– Да уж, я и сам чувствую себя Белоснежкой.

Мужчина сжал руку Ноя в своей. В спортзале произошло какое-то движение воздуха, и в нос Ною ударил резкий запах пота.

– Я Федерико. Они называют меня Фед, но это не оттого, что я федеральный служащий.

– Я Ной. Но это не оттого, что такой есть в Библии.

Кожа у Федерико была загорелая, сухая, и когда он смеялся, она собиралась в морщинки. При этом говорил он как восемнадцатилетний. Ной решил, что ему, должно быть, лет тридцать. Массивная шея, казалось, с трудом удерживала огромную голову. Квадратный лоб и густо смазанные гелем волосы сияли от льющегося с потолка мощного света.

– Добро пожаловать в Гарлем, мистер Белый.

***

Во все три последующие недели Ной ни разу не видел Доктора Тейер. И похоже, то же самое можно было сказать и о Дилане.

– Она в Хэмптоне с моим папашей, – пояснил Дилан. Они сидели на его кровати, положив тетрадь на колени. По телевизору с выключенным звуком шел баскетбол. Ною до этого даже в голову не приходило, что у Дилана есть отец. – Звонит все время, раз в день уж точно. Прячет деньги черт-те куда, а когда у меня бабло кончается, я ей звоню, она мне говорит, где еще взять.

Он вытащил из кармана пачку банкнот. Сверху лежала купюра в пятьдесят долларов.

– Вот это было в ванной под раковиной. Она и не знает, что я их нашел, так что я, как мы с вами закончим, полечу в «Бунгало-восемь». Там сегодня Джастин Тимберлейк вечеринку закатывает. Супер.

Ной с Диланом смотрели по Эм-ти-ви церемонию вручения премии за лучшее музыкальное видео и во время перерывов на рекламу обсуждали неполные предложения и эллиптические конструкции. Дилан смотрел Эм-ти-ви скорее по необходимости, чем из любви к поп-музыке. У него был билет на церемонию, но он не пошел, потому что не хотел идти один. Ной же, хоть и притворялся безразличным, отдал бы что угодно за возможность сказать, что он был на этом мероприятии. В этом было их равенство, их нераздельная сила и слабость: Дилану не составляло никаких усилий быть крутым, а Ною – быть умным. И каждому из них чего-то недоставало.

Во время занятия Дилан то и дело отправлял эсэмэски и несколько раз звонил по мобильнику и говорил: «Я сейчас с репетитором, скоро подъеду», – и притом умудрялся кое-как отвечать на вопросы по грамматике, которые подбрасывал ему Ной.

Ноутбук звякнул.

– Посмотрите-ка, – сказал Дилан.

Он повернул ноутбук так, чтобы было видно Ною. Он пробежал глазами список возможных вопросов и ответов, который прислал Дилану его университетский репетитор (у него было семь репетиторов – по одному на каждую академическую дисциплину, и вот теперь еще Ной). Вопрос: «Какими тремя эпитетами вы бы воспользовались, чтобы описать самого себя? » Ответ: «Упорный – я успеваю в учебе, даже несмотря на то, что много занимаюсь спортом». И так на четыре страницы.

– У меня хорошая память, – сказал Дилан. – Вот взять сочинения. Он присылает мне, что надо писать, а я запомню и на экзамене выдам.

Дилан, судя по всему, был сегодня настроен на философский лад, и Ной почувствовал себя свободнее.

– Скажи-ка, – начал он, – если б это от тебя зависело, стал бы ты этим заниматься? Я имею в виду: стал бы ты заниматься с репетитором?

– Да! Это же здорово. А кому неохота? Не нужно ничего делать.

– Да, но ты же теперь вовсе не можешь работать без репетиторов. А что, если бы у тебя их совсем не было?

Ною показалось, что Дилан обиделся, но потом он с облегчением осознал, что тот просто думает, как ответить.

– Ну, сидел бы один. Это было бы скучно.

Дилан был прав. Он действительно остался бы один, и это было бы невесело. Родители его часто бывают в разъездах, так если приходится выбирать между репетиторами и одиночеством, почему бы не выбрать репетиторов. У Ноя немного отлегло от сердца, когда он подумал, что, находясь здесь, он совершает в некотором роде доброе дело.

– Ну а вы? – спросил Дилан. – Вы репетитор?

Ной заколебался, что ему ответить.

– Ну, то есть, – продолжал Дилан, – вы только этим занимаетесь?

– Нет. Это временно. Вообще-то я хочу защититься. По литературоведению.

– Ладно, ладно, здорово. Я просто подумал, что было б жаль, если б вы после Принстона так и остались репетитором.

Дилан переключил канал – шел повтор очередной серии «Секса в большом городе». Ной не знал, что ему ответить: да, он отучился в Принстоне и работает репетитором. Ему было уютнее там, возле местной школы, в баре с приятелями, которые теперь все стали механиками или полицейскими. Он вдруг и сам перестал понимать, почему взялся учительствовать на Манхэттене. Но время Принстона прошло, оставив ему большие надежды и большие долги. Дорога домой была для него закрыта.

Ной хотел было намекнуть Дилану, что в дальнейшем у него не будет репетиторов, что ему придется самому штудировать университетский курс и подыскивать себе работу. Но тут он осознал, что и в университете Дилану найдутся репетиторы, такие же, как Ной. Родители у него люди с большими связями, так что ему наверняка отыщется какая-нибудь гламурная синекура. Дилан богат, у него самого есть светский лоск и связи. Зачем ему Ной? Поступление в университет казалось чем-то ничтожным в сравнении с его беззаботностью и небрежной легкостью в общении; его социальное положение давало ему куда больше преимуществ, чем ученая степень.

Тут у Дилана снова зазвонил телефон, и по грубоватому тону Ной понял, что звонит кто-то из родителей. Дилан передал телефон ему:

– Она хочет с вами поговорить.

– Здравствуйте, Ной, – сказала монструозная телефонная Тейер. – У Дилана на столе лежит файл, эссе для поступления. Его нужно проработать – репетитор из колледжа и я, мы его уже посмотрели, но я не вполне спокойна. Ничего, если вы возьмете его на проверку? Я имею в виду, конечно, только грамматику.

***

Ной читал эссе Дилана в салоне автобуса по пути через Испанский Гарлем. Начиналось оно так:

Когда мне было четырнадцать – возраст надежд и разочарований, – моя учительница назвала меня тупоголовым. Больше, чем ее бестактность, меня задел имплицитный смысл ее слов, который я лишь недавно сумел осознать: для нее я не был индивидуальностью, но посторонним, вещью.

В автобусе было темновато, и Ною приходилось щуриться. Проезжая по Сто двадцать пятой улице мимо темной стальной эстакады, он посмотрел в окно. Сочинение Дилана было напичкано философскими экскурсами к вопросу о самоотчуждении. «Имплицитный смысл»? Да еще двоеточие! Такое сочинение не мог написать парень, считающий, что пословица «Чем больше перемен, тем меньше изменений» – это вздор. Ной задумался над тем, кто мог быть настоящим автором: такая академичность слога была, пожалуй, не по плечу даже доктору Тейер. Она не могла не понимать, что Ной догадается, что это сочинение писал не Дилан. Она словно специально дала ему в руки свидетельство собственного участия в обмане – с чего бы это? Ною вдруг стало нестерпимо стыдно. Он так старался удержаться в рамках законной помощи абитуриентам. Что она, дразнит его, что ли? Может, она узнала, чем он занимался прежде ? Как ему поделикатнее ей на это намекнуть?

Истинно, чем больше перемен, тем меньше изменений.

***

Ной принес спортивный костюм и по дороге домой зашел в «Гарлем-Фитнес». Федерико встретил его одновременно дружелюбно и с примесью враждебности. Это обескуражило Ноя – ну как в самом деле реагировать на добродушную улыбку уличного хулигана? В Федерико странным образом уживались «крутизна» и искренняя радость от того, что Ной – такой же, как он.

– Лопни мои глаза! – сказал он девушке в мини-шортиках с цепью на шее. – К нам пожаловал сам Ной!

– Добрый вечер, Фед, – сказал Ной. Он непринужденно оперся о стол, и на пол полетела кипа журналов «Бицепс через фитнес».

– И тебе добрый, старик, – ответил Федерико, – ты малость опоздал, парень, – он перегнулся через стол и смотрел, как Ной подбирает с ковролина журналы, – десяток первоклассных телок: на задках яичницу жарить можно…

– Да-а? – отозвался с пола Ной.

Федерико вышел из-за стойки и присел рядом с Ноем.

– Да, старик, я раньше жил в Лос-Анджелесе, работал парикмахером. Там таких первоклассных сучек пруд пруди. А сейчас я здесь, потому что мамаша с сестрой сюда переехали. Вроде так дешевле выходит. Я здесь в шоколаде, это-то моя вторая работа, а вообще я парикмахером в Ист-Сайде, так что деньгу зашибаю приличную. Зато в Лос-Анджелесе, старик, ох, сколько там классных сучек! Не то что здесь. Здесь все тощие, бледная немочь. Или черные пузатые тетки.

– Да-а? – повторил Ной. Журналы были старые и липкие, их было очень трудно согнать обратно в стопку. Федерико поднял один, словно желая помочь, но он так и остался в его огромной ручище.

– Да, здесь, конечно, тоже бывают аппетитные курочки, особенно те, что с Пуэрто-Рико, но ни в какое сравнение с Лос-Анджелесом не идут. Вот была жизнь. Уж я там оттянулся. Музычка охренительная, то, се… ох, извини, старик…

Ной взгромоздил журналы на стол, и они тут же полетели обратно на пол. Пришлось снова нагибаться. Федерико снова присел рядом.

– Ты как, часто гуляешь вечерком? – спросил он.

– Да, – солгал Ной.

– А хип-хоп ты любишь?

– Хм, в общем, да. – Ной лихорадочно припоминал имя хотя бы одного исполнителя хип-хопа, не сомневаясь, что вскоре это ему понадобится. Однако на ум приходили только певцы кантри.

– Я тут знаю такие крутые клубы. Я все время там зависаю. Можем как-нибудь сходить. Мотор у меня есть. Ты, по всему видать, любишь хорошо провести время. Я так скажу: пакость это, что местные своих же соседей чураются. Так что в загул пойдем основательно, – гордо закончил он.

Ной вернул журналы на стойку и отошел на безопасное расстояние.

– Да, как-нибудь сходим.

– Я сегодня собираюсь. Девки будут что надо. Мотор я тебе найду. Покатим с ветерком: впереди мы, парни, сзади – крутые девки.

Ной сдавленно хихикнул.

– Чего смеешься? – вдруг посмурнел Федерико.

– Да нет, ничего, просто очень круто звучит.

– Ты только не подумай, что я сутенер или кто там еще.

– Нет, конечно, это будет круто.

– Ну, так поехали сегодня!

– Я работаю.

– Работаешь? А какого черта ты делаешь? Мы ведь рванем уже ближе к полуночи.

– Да, но я завтра тоже работаю. Ты ведь сам понимаешь, как оно бывает.

– Ладно, ладно. В следующий раз. Зайдешь сюда, спросишь. Я загодя, конечно, ничего сказать не могу, но вдруг попадешь.

– Идет, спасибо. Там видно будет.

И Ной пошел на бегущую дорожку. Федерико явно им заинтересовался, зачем он только отказался? Никаких планов на сегодняшний вечер у него не было, и что ему делать в одиночестве? Он уже давно поставил себе целью знакомиться с как можно большим количеством людей. А Федерико явно отличался от его принстонских приятелей-интеллектуалов. Он просто испугался, что не совсем соответствовал. Друзьям Федерико он, наверное, понравится, почему нет? Но как бы они не заподозрили, что он слишком зажатый, чересчур высоколобый. Ной нажал на кнопку и побежал.

***

– Алло?

– Привет! Как дела? Это Ной.

– А, привет. Ну что, как ты? Ты-то что делаешь?

– Да ничего. Сижу на скамейке.

Ной представил себе, как его брат кружит по комнате, выискивая, что можно было бы вплести в разговор. По телефону голос у него всегда был какой-то подавленный. Может, он и в самом деле подавлен. Ной попытался продраться через молчание брата, чтобы вытащить его наружу. Но ему порядком осточертело всегда самому подыскивать тему для разговора. Сейчас он молчал и ждал, что скажет брат.

– Ну что, – сказал Кент, – что ты делаешь?

– Сижу на остановке, возвращаюсь с работы. Молчание.

– А мама дома? – спросил Ной.

– Нет, ее нет.

– Ладно, тогда перезвоню, когда она появится, идет?

– Хорошо.

Он повесил трубку, а Ной представил себе, каково это будет: вернуться в Виргинию и снова зажить в маленьком домике с матерью и младшим братом. Он возвращался из «Гарлем-Фитнеса», в одной руке у него была пластиковая сумка со спортивным костюмом. Он уставился на темное пыльное окно, и его вдруг охватил страх: он испугался, что теряет их: их жизнь, их заботы здесь, вдалеке от них, стали ему чуждыми; он испугался, что любовь к ним – сильнейшая привязанность в его жизни – здесь может просто увянуть, как увядает любая страсть. И, хотя он не мог представить себе жизни без них, сейчас ему нелегко было воспроизвести в памяти их лица.

Вот его брат: ему сейчас шестнадцать, он катается на скейте, таскает широченные штаны и проколол уши. У него обаятельная улыбка. В день своего отъезда в колледж Ной сидел за кухонным столом, смотрел, как мать достает блюдо из микроволновки. Кент стоял у раковины, рукава у него были закатаны до локтей, руки все в мыле. Запястья разрисованы шариковой ручкой. На спине – череп, языки пламени и английские булавки. В тот момент-Ной очень отчетливо его помнил, потому что именно тогда перестал быть для Кента братом и стал его отцом, – Кент почти переселился в его собственное тело, словно бы прятался в нем от невидимого врага, пробирающегося к нему сквозь мыльную пену.

Ной помнил, как, когда он учился в выпускном классе, а его брат – в шестом, ему по вечерам приходилось с ним заниматься. Он загонял Кента в угол, усаживался рядом с ним на диванчик и клал на колени учебник. Ной ненавидел эти ежевечерние занятия, ненавидел момент, когда мать говорила: «Пора помочь брату!» Ной, и сам порядком уставший за день от учебы, злился на своего непонятливого братца и стращал и натаскивал его, покуда тот не вызубривал все правильные ответы. С годами Ной стал терпимее, и порой его собственные надобности отступали на второй план, а часы, что мать вынуждала его тратить на занятия с братом, начинали приносить почти что удовлетворение. Но все же чаще эта негласная обязанность подтянуть «неуспевающего» тяготила его. Ной подчас ненавидел Кента, его обескураживала неблагодарность брата, его вялость, отсутствие интереса. Приезжая из колледжа, Ной пытался ему помочь, но в основном молча наблюдал, как его милый флегматичный братец становится апатичным и непробиваемо тупым субъектом. В довершение всего обнаружилось, что у Кента дислексия (это в десятом-то классе! почему никто не заподозрил этого раньше ?), и перспектива провала на выпускных экзаменах стала весьма реальной. Мать пыталась помогать ему делать домашние задания, но ей еще меньше, чем Ною, удавалось преодолеть его дремучесть. В свою очередь, Кент, едва выяснилось, что он не просто Отстающий, а Больной, утратил жалкие крохи имевшегося у него честолюбия, раз и навсегда приписал свои проблемы неким не зависящим от него обстоятельствам и вовсе перестал выполнять домашние задания.

Кент не хотел учиться в хорошем колледже. Сказать правду, он и вовсе не хотел поступать в колледж. А годы занятий с Ноем убедили его, что некоторые люди просто не созданы для колледжа и тяготятся одной мыслью о том, что это им предстоит. Но Кенту надо было хотя бы окончить школу, и по всему выходило, что самому ему сделать это не удастся. Ему нужен был помощник. Но у Ноя была своя жизнь, и он даже думать не желал о том, чтобы обречь себя на заточение в Виргинии. Он вырвался на свободу и никогда всерьез не думал о том, чтобы вернуться. А это значило, что Кенту придется либо идти в частную школу – что Ной ни при каких условиях не смог бы оплатить, – либо заниматься со специалистом. А это стоило двести долларов в неделю. Мать не говорила об этом прямо – и никогда бы не сказала, – но именно Ной был гордостью семьи, он сумел вырваться из Виргинии и уехал учиться в колледж. Если кто-то и может помочь Кенту, так это Ной. И если он может как-то заработать эти деньги, так только занимаясь репетиторством. И он репетиторствовал на Манхэттене для того, чтобы нанять другого репетитора, который сумеет помочь его брату. Если он справится, если сумеет сократить расходы и поднять планку доходов, то попутно сможет даже получить от этого удовольствие.

Все-таки ему повезло, что он учитель и делает то, чему учился. Есть масса занятий куда более неприятных, чем репетиторство. Живя скромно, он может выплачивать свои долги и отсылать немного домой, да и свободного времени у него навалом. В следующем году, ну в крайнем случае через года два, он получит ученую степень. И все-таки он задавался вопросом: не стоит ли ему, раз уж он выбрал профессию учителя, больше интересоваться успехами своего младшего брата? Он любил брата, но терпеть не мог эту скучную повинность. Автобус, взвизгнув шинами, остановился, и Ной шагнул на грязный гарлемский тротуар. Сжав на груди нейлоновую лямку, он представил себе тот день, когда сможет поселиться ближе к центру – и к Парк-авеню, где жили Тейеры.

***

На следующий день, к удивлению Ноя, дверь ему открыла сама доктор Тейер. Она вернулась из Хэмптона пораньше. В одной руке Ной держал эссе, написанное якобы Диланом. Доктор Тейер увлекла его на кухню.

Кухня отличалась простором и строгим шиком. Высокие шкафы, нержавеющая сталь приборов, нигде ни пылинки. Возле барной стойки сидела Таскани, ее одеяние напоминало мешок для картошки, но из тончайшей ткани. Она смотрела, как горничная выскребает из дыни мякоть, и когда они вошли, глаз не Подняла.

Доктор Тейер прислонилась к двери и заглянула Ною в глаза. Непохоже было, чтобы она нашла в Хэмптоне солнце или хотя бы выспалась.

– Вы прочли эссе? Что вы о нем думаете?

– Очень хорошо написано. Прекрасно выбрана тема.

Таскани недоверчиво подняла голову.

– Это вы про эссе Дилана говорите?

Доктор Тейер и Ной стояли в дверном проеме, прислонившись каждый к своему косяку, и когда она наклонилась, ему вдруг захотелось провести пальцем по розовым и коричневым морщинкам на ее лице, чтобы узнать, какова на ощупь ее бледная кожа.

– Ну так что же все-таки вы бы изменили? – спросила она.

– Есть кое-какие пунктуационные ошибки. В основном неправильная постановка двоеточий.

– М-м-м, – пробормотала она.

– Возможно, Дилану и не обязательно прибегать к двоеточиям, – рискнул Ной.

– Да это все его идиотка-преподавательница. Она буквально настаивала на том, чтобы он их использовал. Несносная женщина.

– Она черная, – ввернула Таскани.

– Ну так что же нам делать? – спросила доктор Тейер. – Мы должны будем это отправить уже в следующем месяце.

– Подожди-ка, мама, – встряла Таскани, рот у нее был набит дыней. – Это ты писала это сочинение?

– Нет, Таскани, – переполошилась доктор Тейер, – конечно же, нет.

Таскани вернулась к своему занятию. Ной тупо посмотрел на нее, забыв на мгновение, где находится. Она равнодушно ковыряла ложкой дыню. Очевидная ложь матери нисколько ее не тронула, и даже можно было подумать, что все это ей порядком прискучило.

– Разрешите мне поговорить об этом с Диланом, – помолчав, сказал Ной. – Посмотрим, не сумеем ли мы сделать что-нибудь более естественное.

Доктор Тейер дотронулась своей когтистой лапкой до руки Ноя.

– Спасибо, – тихонько сказала она.

***

– Ну, так что ты сам думаешь об этом эссе? – спросил Ной.

Дилан пожал плечами.

– Ты согласен с тем, что здесь написано?

– Не знаю. Я его не читал.

– Кто его написал?

– Мама. А может, репетиторша из колледжа. Она тупая. Есть в нем хоть какой-то толк?

– Написано очень хорошо, – ответил Ной, – но я не вполне уверен относительно некоторых мест. Вот, например, – он указал на вторую страницу, – «раздача ярлыков может быть такой же опасной, как любая форма терроризма; действительно, даже простое ассоциирование себя с какой-либо группой является первым и первейшим актом насилия».

– Бред какой-то, – сказал Дилан.

– Это твое эссе.

– Ну, я не знаю. Наверное, это типа по-умному написано.

– Я хочу, чтобы ты его просмотрел, а потом мы попробуем добавить туда твой собственный голос.

– Дохлый номер. Я не знаю, как это делать.

Он и вправду не знал. Единственной существенной опорой в подготовке к творческой части письменного задания стал доклад о Фредерике Дугласе, который Дилан еще прежде вызубрил наизусть. Беглый, а впоследствии выкупивший себя у хозяина раб-мулат стал их коронным достижением. «Важнейшее, на ваш взгляд, качество лидера» – «Непокорность, на примере Фредерика Дугласа». «Государственный праздник, который вы считаете нужным утвердить и почему» – «Национальный день Фредерика Дугласа». «Величайшее изобретение двадцатого века» – «Документальные фильмы, потому что из них мы узнаем о таких людях, как Фредерик Дуглас». Дилан разрабатывал тему Фредерика Дугласа с подлинной виртуозностью. В ней он чувствовал себя как рыба в воде, она была его величайшим даром. Но в его вступительном эссе Фредерику Дугласу не было места.

– Вот бы мне совсем не писать это дерьмо, – простонал Дилан. Вдруг он сел прямо, и в этой новой позе на мгновение показался Ною другим человеком. – Был у нас в школе один парень, – начал Дилан. Ной повернулся на стуле, чтобы лучше слышать. – Он сейчас в Йеле. Когда он в первый раз сдавал СЭТ, то получил 2340 баллов или около того. Но потом он сдавал его каждый месяц.

– Этого не может быть, – сказал Ной. – СЭТ сейчас состоит из трех частей, по каждой можно набрать максимум 800 баллов. 2340 – это почти высшая оценка.

– Подождите, вы не понимаете. Он сдавал за других.

– Как? – Ной усилием воли заставил свой голос звучать ровно.

– Проще простого. У него было удостоверение с его фоткой, а именем какого-нибудь другого парня, он сдавал тест, а потом этот парень тащил ему бабки.

– Сколько? – спросил Ной. Спросил чересчур быстро, чересчур заинтересованно, но Дилан вроде бы не обратил на это внимания.

– Не знаю. Много. В общем, его поймали, когда он сдавал тест в мае, а там была наша директриса, ну и она типа: «Эй, парень, ты же уже в Йеле, какого хрена ты снова сдаешь СЭТ? » Ну и он накрылся.

– С ума сойти.

– А самое-то обидное знаете что? Представляете – я должен был быть следующим. Мамаша уже выписала чек! Я мог бы вляпаться в тако-ое дерьмо!

Ной понимал, что ему следует изобразить негодование, но все, о чем он мог думать, – это о костлявых ключицах доктора Тейер и ее холодных пальцах на своей руке.

– Дико, правда? – спросил Дилан. – Даже чек ему выписала.

Тут в дверях появилась доктор Тейер. У Ноя перехватило дыхание; он не сразу вспомнил, где находится.

– Что за чек? – ровным голосом спросила она.

Дилан и Ной молчали. Ной усердно изучал шов на своих брюках.

– Ной, – сказала она, – мне нужно с вами поговорить до того, как вы уйдете. Зайдите, когда закончите.

– Выйди из комнаты, мама!

– Это не имеет к тебе отношения, Дилан. Невероятно, но это так.

– Господи! Да уйди ты отсюда!

– Не разговаривай со мной в таком тоне, – сказала доктор Тейер. Голос ее оставался безмятежным; сказывалось присутствие Ноя. Она вышла из комнаты.

– Дверь закрой! – крикнул Дилан. Дверь закрылась. Он швырнул в нее подушкой. – Ух, надоеда!

– Как ты собираешься завтра сдавать тест? Ты помнишь, что тебе нужно получить шестьсот пятьдесят баллов? – спросил совершенно ошалевший Ной. Четыре последних раза, когда Дилан писал проверочную работу, результат составил 500, 440, 460 и 440 баллов соответственно.

– Да ни хрена я не получу. Слишком рано эта бодяга начинается.

Впервые Ной по-настоящему обозлился на Дилана.

– В два часа. Настоящий СЭТ будет начинаться в половине девятого утра.

Дилан отмахнулся, не отрывая глаз от экрана компьютера:

– Какая разница?

Электронные часы показывали 9.40. Ной повесил на плечо сумку.

– Удачи, парень, – сказал он.

– Пока.

***

Доктор Тейер лежала на кровати в расслабленной, но вместе с тем напряженной позе, словно хворающая императрица. В тени возле плотно зашторенного окна маячила Таскани. Глаза у нее были огромные и влажные.

– Какие у него успехи? – спросила доктор Тейер, как только Ной показался в дверях.

– Мама! – всхлипнула Таскани.

– Мы поговорим об этом позже, – сказала доктор Тейер.

Таскани бросилась вон из комнаты. Она пробежала мимо Ноя, едва его не задев. Хлопнула дверь ванной.

– Надеюсь, серьезность происходящего его подстегнет, – ответил Ной, пытаясь укрепить свои позиции.

– Ему не удастся набрать 650 баллов за письменную часть, ведь так?

– Он может очень близко к этому подойти.

– Может статься, все это нам вообще не понадобится, – вздохнула доктор Тейер. – У нас есть свой человек в Тише [Школа искусств Тиш – одно из учебных подразделений частного Нью-Йоркского (городского) университета на Манхэттене.

– Он ни на что не способен без вас, репетиторов.], который ведает квотами для абитуриентов-спортсменов. Товарищ отца Дилана по колледжу – они с ним жили в одной комнате в общежитии – руководит их финансовой частью. Да и вообще я предпочла бы Нью-Йоркский городской. Дилан не хочет уезжать из города. Мне кажется, что в этом он прав. Откровенно говоря, мне сложно представить его в любом другом городе.

В холле погас свет; в углубившемся полумраке доктор Тейер казалась больной. Свет лампы на прикроватном столике заставил ее прищуриться.

– Мне приходится все это делать, – голос ее прервался, – у него совершенно отсутствует мотивация.

– С ним все будет в порядке, – сказал Ной. Это прозвучало не особенно убедительно, но он нервничал и к тому же сам не вполне был уверен в том, что говорит.

Ной переминался с ноги на ногу. Он подумал о своем брате, и на мгновение ему показалось невозможным, чтобы кто-то поступил в колледж без группы поддержки. На другом конце комнаты поблескивали глаза доктора Тейер. Она явно его ловила, на что-то провоцировала. Он не был уверен, ждет ли она, чтобы он ее поцеловал или предложил сдать тест за Дилана. Он не мог придумать, что сказать.

– Я просто не знаю, как можно заставить его работать, – докончила доктор Тейер.

Она клещами вытягивала из него жестокую правду, подтверждение того, что Дилан безнадежен. Однако Ной не мог дать такого подтверждения. Дилан был в разладе с самим собой и успешно деградировал, но он был свободен от горечи, в нем не было злости. Его жизнь могла уверенно скользить по накатанной дорожке, для этого не требовались усилия. Работа Ноя как раз и состояла в том, чтобы уберечь безнадежную развалину от падения.

– Думаю, мы будем продолжать работу, – сказал Ной.

Доктор Тейер нахмурилась и постучала по груди кончиками пальцев.

– Должен же быть какой-то другой способ решить эту проблему. Может, вы что-нибудь предложите?

– К тесту можно подготовиться, – твердо сказал Ной.

Доктор Тейер тряхнула головой, словно надеялась, что там прояснится. Она мягко улыбнулась своей простыне, и Ной увидел сияние на ее губах, обаяние, которым она, несомненно, обладала и которое теперь утонуло в глубокой депрессии. Она подняла глаза на Ноя, и у того язык прилип к гортани. На губах ее вертелся вопрос, какая-то ловушка. Взревели трубы: Таскани спустила в туалете воду.

– Я приду на следующей неделе? – спросил Ной.

Доктор Тейер кивнула и взялась за свою книгу.

Ной повернулся и медленно побрел по лестнице. Собиралась ли она попросить его сдать тест за Дилана? Сердце у него колотилось. Вопрос «сколько?», вертевшийся на кончике языка на протяжении всего разговора, так и остался незаданным.

2

Каждую среду Ной заказывал один и тот же набор продуктов: галлон молока, коробку хлопьев, овсяную крупу, семь банок супа, гроздь бананов и рулон туалетной бумаги, на что уходило от двадцати четырех с половиной долларов до двадцати четырех долларов семидесяти пяти центов – в зависимости от того, сколько бананов было в грозди. Но теперь, когда он собрался качать мышцы и вообще стать завсегдатаем спортзала, ему предстояло пересмотреть свое меню. Неподалеку от Сто тридцатой улицы, в одном из самых зловещих районов Гарлема, находился «Фэруэй» – знаменитый, похожий на крепость магазин для гурманов, куда родители его учеников на такси приезжали в полный опасностей сафари-тур. Совершались эти вылазки под знаком плаща и кинжала: желтые автомобили отважно подкатывали ко входу, пары в от-кутюрных шмотках совершали марш-бросок через десять футов гарлемского асфальта и, быстренько набив сумки покупками, покидали это святилище чревоугодия. Машина моментально исчезала. Ною же, чтобы добраться туда, пришлось совершить бодренькую прогулку вниз по Риверсайд-драйв. Он миновал памятник Ралфу Эллисону, вокруг которого толпились бездомные с осоловелыми глазами, и вышел на Бродвей, где на пересечении со Сто тридцать пятой улицей на поверхность выходили рельсы подземки. Мимо, гудя, прогрохотал по ржавым рельсам поезд; Ной пробирался между пустых, заброшенных складов, мимо разбитых окон, что были заклеены облезлыми афишами давно сошедших с экрана фильмов.

Вот на этой-то улочке Ной и встретил Федерико. Хотя стоял конец августа, на нем были джинсы и джинсовая куртка и он просто истекал потом. Было странно видеть на гарлемской улице чересчур тепло одетого человека, но Ной, который сам был в футболке и шортах цвета хаки, рядом с Федерико в его джинсовом прикиде почувствовал себя совсем уж незначительным. Он не был уверен, что ему стоит с ним заговаривать. Вдруг Федерико такой открытый и доброжелательный только на работе? Но как только Федерико заметил Ноя, он схватил его за руку, и ладонь Ноя буквально утонула в его лапище.

– Ной, старина, что ты здесь делаешь?

– Да ничего, так, за продуктами иду.

– Класс.

Они обменялись рукопожатием и стояли друг напротив друга, щурясь от солнца и не зная, что сказать, – за неимением общих интересов их ничего не связывало.

– А ты что здесь делаешь? – спросил наконец Ной.

– На работу иду. Ну, ты знаешь, как насчет сегодня, не хочешь прошвырнуться?

– Хочу.

После осторожного отказа на прошлой неделе Ноя не надо было уговаривать – это было все равно что броситься в холодное бездонное озеро.

– Круто. У меня есть тачка, но за парковку я платить не желаю, так что все время перегоняю ее с места на место, понимаешь? Вот теперь забыл, где ее оставил. Но можно же просто встретиться, когда я пойду с работы, скажем, в десять, на перекрестке Девяносто первой и Леке. А потом запилим в клубешник, какой тебе нравится.

– Идет.

– А какой тебе нравится? – тут же поинтересовался Федерико.

В восторге от того, что завязал знакомство, Ной решил упрочить свою репутацию «знатока». Вдохновил его на это Дилан.

– «Лотос». «Пангея» – тоже ничего себе.

– Ух ты. Ни фига себе. Да ты высоко летаешь, старик.

– Да? А я и не знал, – ответил Ной и добавил «старик» для верной тональности.

– Нет, серьезно, это круто. Я вот тоже подумывал сменить антураж, сечешь?

– Класс, – сказал Ной. Хитрость зашла слишком далеко, он начал нервничать, желудок неприятно сжался.

– Ну так до вечера! – Федерико отвел кулак, словно собирался ударить Ноя. Ной непроизвольно попятился, но Федерико всего лишь хотел провести его через замысловатый ритуал уличного приветствия. Ною ничего не оставалось, как совершить, подобно неопытному танцору, несколько па, но когда должна была состояться мощная финальная смычка, он таки промахнулся и не попал по смуглому кулаку Федерико.

***

Табита жила недалеко от той парикмахерской, в которой работал Федерико. Ее родители (благополучные ньюйоркцы, хотя и уэстчестерского розлива) поселили ее в Йорквилле, на самом краю денежного котла – Верхнего Ист-Сайда, – куда долетали всплески и клокотание миллиардов долларов, наводнивших Парк-авеню. Цена за аренду здесь была ниже, поскольку Йорквилл был удален от метро, и хотя жили здесь только белые и относительно процветающие, многим из них приходилось взбираться в свои квартиры по лестнице.

Однокомнатная квартирка Табиты была разделена надвое алюминиевой перегородкой и от этого напоминала кукольный домик. По одну сторону перегородки она спала, по другую – занималась. Прямо напротив находилась дверь, и вошедший Ной одновременно увидел завал из книг по юриспруденции (справа), металлический брус (прямо по центру) и неуверенно вылезающую из постели Табиту. Она нашла очки с толстыми стеклами; глаза от этого выглядели больше, и она становилась похожа на сову.

– Привет, малыш, – сказала она и почесала себе под футболкой. Она была такая знакомая, такая милая, что Ною вдруг стало очень жаль, что их отношения закончились. Ему так и хотелось присесть рядом с ней на смятые простыни, но после года вместе им было непросто плавно перевести свои отношения в Разряд дружбы, и он боялся все поломать. Она показала на очки: – Извини, увязла в деликтах. Даже линзы нет времени надеть. В душе уже сколько дней не была.

Ной окинул ее взглядом и улыбнулся.

– Ну что, – сказала Таб, – гадость, да? Противно тебе? Зря это я, да? Ну, как дела? Работу еще не бросил?

– Нет, – ответил Ной, тихонько ткнув ее в ребро пальцем. – Я – нет. А ты?

– Эй, не темни. Я всего-навсего простая студентка, девчонка-идеалистка. Это ты у нас сомнительными делишками занимаешься.

– Чего это? – Ной на мгновение задержал руку, полуобняв ее, потом отпустил. – Ничего себе. У самой был репетитор.

– Ну и что. Это ничего не доказывает. Я тоже занималась темными делишками. – И Таб прошла мимо узлов с грязным бельем на кухню.

– Зато деньги хорошие, – крикнул ей вслед Ной. – Можно пока поставить здесь сумку? – Он сел на пол, возле незастланной кровати Табиты. Рядом была навалена шаткая груда учебников, из которых торчали разноцветные маркеры. Он услышал, как открылся холодильник, и из кухни в него полетела банка пива. Он потянул за колечко и глотнул пену, Табита подошла и села рядом с ним.

– Ну ладно, начну с важного, – сказала она. – Я утром говорила с мамой, она сказала, что в этом году председатель аттестационной комиссии по истории в Городском ее старый приятель.

– Правда? – спросил Ной, наклоняясь к ней. При этом их колени соприкоснулись, и он, почувствовав, как пробежала между ним и Табитой та привычная искра, немного отодвинулся. – Ну надо же.

Мать Табиты всегда смотрела на Ноя как на антропологическое чудо: парень из сельской Виргинии, который умудрился поступить в Принстон. Она одобряла все, что бы он ни делал, если это каким-то боком касалось денег, – даже обычный поход в ресторан. Сама она была родом из аристократического, знаменитого своим многовековым укладом Скарсдейла, причем уже в третьем поколении.

– Вот только сроки уже прошли, – продолжала Табита, – она думает, что тебе надо было поучаствовать. Послать заявку. А то и следующий год просто так пройдет.

– Да чего она так беспокоится? Пошлю еще. Вот только долги отдам. Позабочусь о брате.

– Твой брат сам может о себе позаботиться. Ты думаешь, что помогаешь ему, а сам учишь его зависеть от других людей. Думай лучше о себе, а? Расслабься. Может, это все репетиторство виновато? Оно высасывает твою карму.

– Да оно, в общем, даже не отнимает у меня много времени. Вот только когда я вижу, как люди выбрасывают деньги на ветер, у меня крыша ехать начинает, не знаю…

– Это банкротство истинно научных ценностей.

Ной не сразу нашел что ответить. Табита была его неизменным антагонистом, и это подбавляло им сексуального драйва, но ему частенько приходилось сосредоточиваться на том, чтобы ее не обидеть. Он заторопился: он терпеть не мог, что ей удавалось заставить его усомниться в собственных убеждениях.

– Не знаю, как насчет банкротства, но, в общем, да. Эти ребята даже не собираются готовиться. А раз уж это все-таки самый главный экзамен в их жизни, их родители ищут другие способы. И находят. За год репетитор поможет этим ребятам добрать триста, четыреста баллов – это ничего. Кого примут в Принстон: парня из деревни, у которого 1800, или парня с Манхэттена, у которого 2200?

– Никого, – фыркнула Табита, – 2200. Помилосердствуйте. Шанс есть у всех – будь ты из Мичигана или из Джорджтауна. И совсем все не так плохо, как ты говоришь. Принстон примет, самое большее, сотню абитуриентов с Манхэттена. Придется твоим ученикам сражаться друг с другом.

– Но ведь без этого теперь никак, – сказал Ной. – Придется потягаться. А я всего-навсего прихожу к ним на два часа один раз в неделю и вдалбливаю им в головы кретинские правила, которые никогда в жизни им больше не пригодятся. У них нет времени на домашнюю работу, потому что все сто минут они зазубривают за мной возможные варианты ответов к главному тесту. Я всего лишь помогаю им набрать неестественно высокие для них баллы за отдельно взятый короткий отрезок времени. Я для них то же самое, что допинг для спортсмена.

– Ну так что же ? Значит, ты не бодренькая училка в маленьком домике из красного кирпича, – сказала Табита, – и не профессор пока еще, а бизнесмен. Я же не имею ничего против моего банкира или друзей, которые занимаются консультированием, ну и что с того, что ты делаешь это ради денег? Оно себя оправдывает – вот и славно. Тебе платят кучу денег, да притом ты узнаешь уйму потрясных сплетен о людях, которых каждый рад ненавидеть. Супер.

– Господи, – сказал Ной, – это же очень грустно, Таб. Вот этот парень, Дилан, я для него в каком-то смысле как отец.

– Ты не отец, – ввернула Табита, – тебе восемнадцать можно дать. Кузен – куда ни шло.

– Не важно, – не согласился Ной, – я его друг. Я – все, что у него есть. И это большая ответственность.

– Он в восторге, что у него есть такой друг, – подмигнула Табита и пробежала рукой по его спине.

Ной решительно повернулся к ней; ему хотелось, чтобы Табита поняла глубину и серьезность его чувств. Он залпом допил пиво.

– Я жулик.

Табита скользнула рукой Ною под рубашку, погладила его поясницу.

– Ты не жулик, ты игрок. И это круто.

Рука Ноя забралась под резинку ее тренировочных штанов, он ощутил ложбинку между ее ягодицами.

– Таб… – нерешительно проговорил Ной. Слова потонули в пушистых волосах Табиты.

Она отвела волосы за спину, а он стал медленно двигать руку, пока пальцы не прижались к ее животу. И тут она сказала в основание его шеи:

– Вся беда в том, что ты там на положении слуги, оттого и сердишься. Жалость к Дилану – это дело десятое.

Ной смотрел на ее макушку, одной рукой он ощущал холодную пивную банку, а другой – забирался глубже в ее трусики. Он вдруг понял, почему порвал с ней. Она любила правду и не умела вовремя остановиться. Не стоило ему продолжать, но… он чувствовал себя одиноким, а от физического контакта трудно отказаться. Если она его хочет, что ж, он этим воспользуется…

– На самом деле, – сказал он, – не то чтобы я хочу, чтобы Дилан получил свои баллы. Если он поступит, это будет означать минус одно место для ребят с головой и желанием учиться.

– А значит, минус одно место для тебя, – сказала Табита. Ной развязал толстые завязки треников.

– Да, наверное, так. Я натаскиваю Дилана, что» бы он занял место в колледже такого, как я.

– Класс! – сказала Табита. – Учишь парня, которому втайне желаешь провала, да еще и завидуешь ему!

Ной замер, потом кивнул и улыбнулся. Табита стащила ему через голову рубашку. Во время секса они всегда теряли контроль над собой, переставали думать и лишь подчинялись требованиям друг друга. Пока они учились в колледже, желание уступать приводило их с Табитой в постель снова и снова: целеустремленные, честолюбивые дети, они снова и снова просовывали руки в трусы друг друга, чтобы получить заряд для движения вперед.

Табита сняла очки, опустила голову, обняла Ноя за пояс и, то и дело вскидывая лицо, зашептала в завитки волос у него на животе:

– Ной, адвокатам не надо хотеть, чтобы их клиенты выиграли. Пластическим хирургам не надо хотеть, чтобы их пациентки получили силиконовые буфера. Даже ученым не надо хотеть, чтобы их тезис о ядовитости мышьяка подтвердился. Они занимаются всем этим потому, что это их работа и они умеют это делать. Так и поступай: делай то, что умеешь. Только помни: не дай себя уволить, ты же знаешь, как важен для агентства твой имидж, если ты еще раз возьмешь левых учеников, ты пропал. Тебе не нравятся эти люди, верно? Я вижу, у тебя глаза засветились, но ты ведь не хотел бы вправду стать одним из них, так? Изучай их и учи, чему можешь. Только не забудь: ты должен вернуться обратно. -" И с этими словами Табита спустила ему штаны.

***

Ной дважды перепроверил адрес, который был у него записан. На пересечении Девяносто первой и дексингтон-авеню было только одно здание, которое можно было бы принять за ночной клуб, с подсвеченным по периметру входом. Пурпурная подсветка мигала в такт вырывающемуся из-за дверей электронному громыханию. Но неоновая вывеска гласила: «Улетные прически», и когда он открыл дверь, за ней обнаружился ряд мужчин-парикмахеров, колдующих над женскими головками. Мужчины были одеты как для крутой дискотеки – в туфлях на платформе и облегающих рубашках. Кое-кто в пальцах одной руки сжимал сигарету, а другой – орудовал ножницами. И все они галдели без перебоя. Грохотала музыка, по стенам метались яркие отсветы телевизионных экранов. Женщины все были хрупкие блондинки – пять разных версий доктора Тейер в юности. Крашеная девица с множеством кожаных фенечек оценивающе глянула на Ноя.

– Чем вам помочь?

– Я ищу Федерико.

– Фед! – позвала она. Голос ее растворился в рокотании техно. – Фед!

Ной отдавал себе отчет, что не выглядит «просто супер». На нем была та же самая одежда, что и утром, в которой он занимался с учениками. Пытаясь выглядеть круче, он закатал рукава. Один уже спустился.

Федерико повел Ноя к машине, припаркованной прямо перед гидрантом. Он бегал проверить машину чуть ли не каждые пять минут, но пожаров пока Что не было. Автомобиль – крошечный «датсун» – Когда-то, вероятно, был черным, но солнце выбелило ему бока, и он стал похож на престарелую железную зебру. Ной затруднялся определить, сколько ей может быть лет, но помнил, что «датсун» превратился в «ниссан» в начале восьмидесятых. Они забрались внутрь.

– Э… я, честно говоря, не знаю, как там в среду вечером. Может, лучше сгоняем туда, куда ездишь ты ?

– Ну, старик, а я-то надеялся, ты покажешь мне, где жизнь!

– А может, лучше твою жизнь посмотрим? – воспротивился Ной.

Он и сам не знал, что его удерживает: сорок долларов за вход или нежелание прикатить в один из клубов, где бывает Дилан, на «датсуне», да еще в компании с Федерико.

– Да у меня все как в Южном Лос-Анджелесе, для Нью-Йорка это мелковато. Собираемся в бывших пакгаузах, шпана всякая, типа рэпперы, только чуть постарше.

– А-а… – протянул Ной с видом знатока.

Когда они проехали по мосту и оказались в Куинсе, Федерико, не выпуская руль, пошарил свободной рукой под сиденьем и извлек початую бутылку джина. Он передал ее Ною, и тот послушно, напрягая при каждом глотке горло, чтобы сдержать рвотные позывы, отхлебнул этой теплой отравы. Он подумал о том, что было бы, если бы их жизни пошли по-другому – если бы он, Ной, вырос в Латинской Америке, а Федерико – в Виргинии, – могло ли быть, что это он тогда сидел бы за рулем дряхлого «датсуна» с бутылкой джина, а Федерико отпивал из этой бутылки по глоточку, словно вежливый иностранец. Он спросил себя: зачем ему вообще куда-то ехать с Федерико? Но вопрос этот был неуместен. Федерико представлял из себя нечто новое. Для парня, попавшего из сельской Виргинии прямиком в цитадель национальной науки, жизненный опыт был как нельзя кстати. Рядом был человек, какого он не встретил бы ни в Виргинии, ни в Принстоне. И что бы из всего этого ни вышло, он все равно останется в выигрыше, ибо приобретет опыт.

Они неслись по темным пустынным улицам. Федерико до тонкости изучил унылую географию Куинса. Он остановился перед пакгаузом в самом центре пустынного квартала. В здании грохотала музыка. Одно окно было разбито, к другому была подвешена баскетбольная корзина, переделанная из упаковочного ящика. Федерико забарабанил по решетке с надписью « Проезд не загораживать!». Она поднялась, и они ступили в пещерную тьму.

В голубом неоновом свете сотни тел извивались в такт музыке.

– Здорово тут сегодня! – прокричал Федерико. Ной скорее почувствовал его слова, чем услышал: музыка была просто оглушительная. Грохот наполнил его голову и многократно усилил действие джина: мир куда-то поплыл– он почувствовал, что пьян.

Федерико устремился к бару и принялся болтать с наряженной в винил девицей. Ной, нервно поводя плечами, словно выходя играть в вышибалы, присоединился к ним.

– Я Ной! – сказал он и сделал подобающее крутому парню танцевальное па, о чем тотчас же пожалел. – Ной. А тебя как зовут? – проорал он еще одной девушке.

Девица тряхнула головой. Она либо его не слышала, либо – как вдруг пришло ему в голову – не Понимала по-английски. Она так щедро облила себя Розовым глянцем, что губы у нее походили на две толстенькие жевательные резинки «бабл-гам» и расползались в разные стороны, она никак не могла с ними сладить. Она была красотка, но смотрела на Ноя с такой покорностью, что он усомнился, в своем ли она уме. Федерико повел свою девушку на танцпол – и они ввернулись в толпу, словно штопор, тела их были как единое целое, девушка подняла над головой руки и дергала ими из стороны в сторону, будто старалась удержать равновесие посреди бушующего моря.

Ной стоял рядом с розовой девицей и пил коктейль. Его обычная наколка – «Что вы делаете одна в большом городе? » – была здесь неуместна. С ней следовало говорить о пирсинге и музыкальных телехитах. Он сделал еще глоток. Синяя жидкость, похоже, решила, что уже плескавшийся у него в желудке джин – подходящая для нее компания, и они весело резвились и кувыркались вместе.

Бесшабашное веселье подхватило и понесло Ноя, и они с девицей вскоре уже изгибались на танцполе, мокрые от своего и чужого пота. Его затуманенный, отравленный рассудок утратил привычную систему координат; всё – и музыка, и Федерико, и танцующие вокруг девицы – обрело вдруг глубокий смысл, наполнилось новым значением. Он вдруг по уши втрескался в облегающий плечи девушки жалкий поношенный топ. Он положил руку ей на плечо, и комната вдруг медленно завертелась вокруг матерчатой бретельки, словно та была центром вселенной. Осмелев от выпитого, он трогал тонкую ткань, швы, которые прострочил какой-нибудь эквадорский портняжка, мягкие вставочки из джерси. Девушка пахла потом и солью, и щенячьим жиром. Он слегка потянул ее за волосы, и она откинула голову и посмотрела на него. Потом опустила взгляд на его грудь, и тут до него дошло, что она нервничает, стало ясно, что оба они стесняются и не знают, что делать дальше. Мир вокруг него продолжал крутиться, где-то уже забрезжило неясное ощущение того, что его, вероятно, скоро вырвет.

Ной кивнул и проследил, как исчезает в толпе широкий треугольник спины Федерико. Потом они с девушкой прижались спинами к рифленой алюминиевой стене и стали смотреть на танцующих и обжиматься. Она была такая гладенькая, такая податливая, он возбудился было, но тяжеленный груз на его голове давил все сильнее, ресницы слипались. Стоило ему мигнуть, – мир исчезал, свет затмевался – и медленно, медленно возвращался обратно, когда он разлеплял веки.

Он не знал, сколько прошло времени, но когда он сделал это в очередной раз, он сидел в машине Федерико, лицо его было прижато к полиэстровой обивке задней двери. В машине было невероятно много девушек, они хихикали и визжали. Они были повсюду, ему нравилось, как прижимаются к его ногам их ляжки. На коленях у него лежали разноцветные руки. Ему захотелось что-то сказать, но для этого требовалось как следует разлепить глаза, а это ему никак не удавалось. Потом дверца машины открылась, рядом оказалась одна из девушек, и они с Ноем потащились вверх по лестнице, к дожидающейся их постели.

***

На следующий день у них с Диланом было назначено на четыре, но даже к этому времени он едва сумел выбраться из постели. Проснулся он в одиночестве; на чердаке было душно, в кровать к нему лился солнечный свет. Стоял жаркий сентябрьский день, лицо у Ноя было красное, голова пылала, но испарины не было: таково свойство похмелья.

Он с трудом повертел во рту пересохшим языком. В мозгу плескалась какая-то жидкость, тут же перенявшая ритм его движений и заколыхавшаяся, будто водяной матрас. Ной выдул полтора литра воды, сконцентрировался на том, чтобы удержать ее в желудке, отправил туда же пригоршню аспирина и мультивитаминов, в последний момент догадался схватить проверенную контрольную Дилана и выбежал за дверь. Единственное, что указывало на то, что ночью у него была девушка, – это опущенное сиденье унитаза.

Тротуар был такой горячий, что начал плавиться и липнуть к ногам. С облегчением вдохнув бодрящий воздух автобусного салона, он достал и раскрыл проверочную работу. В этот раз, спустя два месяца с начала занятий, Дилан набрал 450 баллов из 800, иными словами, жалкими тридцатью баллами больше, чем до их начала, и по-прежнему на 70 баллов меньше нижней планки среднего общегосударственного балла. До поставленной же доктором Тейер задачи – 650 баллов – было далеко, как до неба. Поскольку Дилан уже оканчивал школу и ему необходимо было успеть поступить в колледж, решить эту проблему предстояло на следующей неделе. С заданием улучшить данное предложение Дилан справился: фразу «Музыканты-классики помещают на свои диски гламурные фотографии с тем, чтобы увеличить сбыт продукции как за счет мастерства, так и сексуальной обложки» он переделал на «Чтобы увеличить сбыт продукции не только за счет мастерства, но и за счет сексуальной обложки, на диски классики помещают гламурные фотографии музыкантов».

Ной прижался лбом к прохладной голубой панели и, глядя в окно, на проплывающие мимо питейные заведения, представил себе, что он дома, в Виргинии, на берегу водохранилища, в руках у него тетрадь, а рядом – девушка.

Было воскресенье, и доктора Тейер он, конечно, не застал. Консьержи позвонили, но ответа не дождались. Потом один из них сказал:

– Дилан наверняка дома, спит или телевизор смотрит. Просто вставать лень.

– Доктор Тейер велела мне позвонить ей, если он не будет отзываться. Я сейчас попробую.

Доктор Тейер на звонок не ответила, но голосовая почта искушенным и страстным голосом попросила Ноя оставить сообщение.

– Здравствуйте, доктор Тейер, это Ной. Мы с Диланом должны были начать заниматься в четыре часа, а сейчас уже четверть пятого. Я знаю, что вы в Хэмптоне, но если вы получите это сообщение и попробуете связаться с Диланом, это будет замечательно. Спасибо!

Ной присел на обитую кожей скамеечку и стал ждать. Погладив мраморную стену, он ощутил пульсирующими кончиками пальцев, какая она холодная и гладкая. А ведь он должен был еще вчера позвонить домой. Вот дерьмо. Он зевнул и открыл работу Дилана. Фразу: «Джазовый певец приобрел известность благодаря долгоиграющей популярности своего отца» он переделал на «Потому что его отец был популярен и долго играл, джазовый певец стал известным благодаря тому, что отец был такой же».

В сочинении на тему «Мечта предает реальность, выразите свое согласие или несогласие» Дилан выбрал Несогласие, но можно было понять и наоборот.

«Люди часто не придают мечтам реальность. Придавать мечтам реальность – значит давать людям надежду. Если не придавать, значит, надежды не будет. В своей речи „У меня есть мечта“ Фредерик Дуглас говорил о своем придавании реальности и что черные в Америке емансиопированы…»

Не забыть: повторить Мартина Лютера Кинга. Освежить в памяти значения глагола «предавать».

Ной снова зевнул. Зазвонил телефон. Консьерж взял трубку и кивнул Ною: «Поднимайтесь».

Дверь в квартиру была открыта. Ной степенно шагал по комнатам, заложив за спину руку, словно музейный смотритель. Дилан сидел на кровати, ел пиццу и смотрел бейсбол.

– Привет, – сказал Ной.

Дилан посмотрел на него укоризненно:

– Тут такой нагоняй получил.

– Чем ты занимался?

– Да ничем, сидел тут, понятия не имею, что стряслось. Позвонила мамаша: «Дилан! Иди, болван, дверь открой!» – Дилан обиженно поджал губы, но тут же ухмыльнулся: – Раскудахталась.

Ной поставил сумку на пол, и в голове снова застучало.

– Выглядите паршиво, – сказал Дилан.

– Спасибо.

– Я ничего плохого не хочу сказать, – Дилан приветливо глянул на Ноя, – а что вы вчера вечером делали?

Ной помолчал, не будучи уверен, стоит ли ему как учителю пускаться в такие разговоры.

– Ездил с соседом на дискотеку. Это в Куинсе, в каком-то пакгаузе. Свихнуться можно.

– Это какой сосед, из Гарлема?

– Да.

– Ух ты! Круто. А какая там диспозиция?

– Ну, ты знаешь, с баром, сидят вдоль стенки, пьют. Напитки там… – Ной не договорил. На какое-то время напитки стали единственным, о чем он мог думать. Хорошо бы еще вспомнить имя девицы, которая у него ночевала.

– А как народ? – спросил Дилан, протягивая Ною кусок пиццы.

– Всякий. Кто постарше, кто помоложе. В общем, отвязно. – Ной впился зубами в тягучий сыр.

– Отпад. А у меня все так, детские танцульки, надоело, знаете ли. Каждый день думаю: да на фига я туда поеду, а потом все равно еду, зеваю всю дорогу, хоть, наверное, там тоже ничего.

– Ты хочешь узнать результат этой недели?

– В каком смысле? Вам кто-то что-то рассказывал?

– Нет, я имею в виду твою контрольную.

– А. Ну, я примерно представляю.

– 450 из 800.

– А это хорошо?

– Не очень. Дилан засмеялся:

– Ну я же говорил, что ни хрена не получится.

– А ты не переживаешь из-за того, что через пару недель тебе сдавать экзамен?

Дилан задумался и начал писать эсэмэску.

– Вроде нет. А надо?

– Не знаю. Это зависит от твоих спортивных успехов.

– Если б я был кто другой, мне бы не понравилось, что меня берут в универ потому, что я умею играть в мячик.

– «Если б я был кем другим», – поправил Ной.

– М-м, – рассеянно промычал Дилан, дописывая свою эсэмэску. – Если бы вы были кем другим, вы бы что?

Ной не выдержал и улыбнулся своему маленькому успеху. Дилан не только употребил слово «диспозиция», но и попробовал использовать сослагательное наклонение и вообще поставить себя на чье-то место.

Снизу донесся девичий голос:

– Дилан? Эй, ты не видел деньги, которые мама оставила?

Дилан улыбнулся и посмотрел в ту сторону, откуда шел зов.

– Да, – крикнул он, – только я вчера типа подышать выходил. Баксов двести пятьдесят прогуляли, наверное.

Дверь отворилась, на пороге появилась Таскани.

– Ну ты козел! Это ж было мне, на чертову типографию.

– Это те, что в вазе для фруктов?

Таскани сдавленно зарычала, потом поправила от-кутюрную, с разрезами футболку.

– Да ладно, позвони ей. Наверняка где-то есть еще, – сказал Дилан.

– Это ты ей сейчас позвонишь, обормот несчастный. Это ты потратил все мои деньги на своих идиотов дружков.

– Я даже не помню, чтоб я что-нибудь тратил, они как-то испарились, что ли. – Он невозмутимо смотрел на Таскани, словно приглашал ее найти брешь в его аргументах.

Таскани схватила с факса телефонную трубку и швырнула в Дилана.

– Ну надо же, – прокомментировал он, – неужто твоих дружков колбасит, когда ты такая стервоза?

– Позвони ей. Звони, Дилан, я серьезно!

Дилан немного поиграл с кнопками, но под конец смиренно набрал номер. Таскани в бессильной ярости обвела глазами комнату и только тут заметила Ноя.

– А, привет, – сказала она.

– Мама! Да, это Дилан… нет, я не знаю, где папа… Тут у Таскани проблемка, только она боится тебе сказать. Ага, деньги у нее кончились.

– О! Я тебя ненавижу! – взвыла Таскани.

Дилан ухмыльнулся в трубку и пригладил свои темные волосы.

– В общем, она спрашивает, где взять еще… Понятия не имею, куда они подевались. – Он закрыл трубку рукой и посмотрел на Таскани. – Она хочет знать, куда они подевались, черт, – шепнул он и снова заговорил с матерью: – Ну, не знаю, может, я их случайно истратил. А ты бы лучше оставила отдельные пачки, какого черта ты этого никогда не делаешь? О черт! О черт! С ума сойти! – Он повернулся к Ною и Таскани, на лице сияла улыбка. – Нет, ребята, это надо слышать.

Он включил громкую связь.

– …не просто запрещено, это не может так больше продолжаться, я не знаю, почему ты думаешь, что тебе все сойдет с рук, и только просишь еще денег. Но это жестоко, Дилан, жестоко по отношению ко мне, жестоко по отношению к тебе самому, жестоко по отношению к Таски и было бы жестоко по отношению к твоему отцу, если бы только он знал, что происходит. Ты даже не понимаешь, какая это удача для тебя, что у нас достаточно денег, чтобы ты каждый вечер ездил во все эти места, как ты должен это ценить, как ты должен быть нам благодарен. Дай мне Таскани. Тусси, ты слушаешь? Я скажу это тебе, чтобы ты могла взять их раньше Дилана. Посмотри во второй спальне, в люстре, которая в коридоре.

– Ну надо же! – дурашливо закричал Дилан, скорчив скорбную мину, – я никогда, ну никогда бы не догадался!

– Спасибо, мама! – крикнула Таскани, игриво улыбнувшись Дилану. – Вот придурок! – И выбежала из комнаты.

Дилан прижал к губам палец и развернул ноутбук экраном к Ною. Там было написано: «Т. делт журнлчик для месных шлюх мамаша платит».

– Это нечестно, мам, – сказал Дилан в трубку.

– Что нечестно? – Пауза. – А почему я себя слышу? Ты включил громкую связь?

– Ага. Здесь Ной, охота было, чтобы он послушал.

– Господи, Дилан. – Доктор Тейер повесила трубку.

Дилан рассмеялся.

– Охренеть от нее можно, – сказал он тоном общежитского старожила, чей новый товарищ по комнате забрался в кусты, чтобы поблевать.

Ной пролистал записи. Дилан ковырял болячку на колене. Сегодня они должны были повторить трудные случаи определения подлежащих. Он не был уверен, что Дилан знает хотя бы, что такое подлежащее, не говоря уже о трудных случаях, но тем не менее взялся задело.

– На вечеринке Джейми заметила Джо, – попробовал он.

Дилан поскреб грудь.

– Ну и что?

– Где здесь подлежащее? – Ной написал фразу в тетради и передал ее Дилану.

– На… вечеринке… Джейми… заметила… Джо. Джейми. Или Джо. Что хочешь.

– Все же имеется некое предпочтительное обстоятельство для определения субъекта.

– А, подожди-ка. Я знаю. Джейми – это парень?

– Не обязательно.

– Ладно… Все дело в вечеринке. Это вечеринка Джейми, верно?

– Нет.

– Ага. Тогда, может, здесь надо добавить «она»: что-нибудь вроде «Она, Джейми, заметила Джо на вечеринке».

Все же надо отдать ему должное, Дилан – изобретательный малый.

– Нет, все дело в порядке слов, – сказал Ной. – Понимаешь, мы говорим о том, что предпочтительная позиция субъекта действия – перед объектом. В сложных случаях можно этим руководствоваться. Ну, так где здесь субъект?

– Кто круче: Эшли или Джессика?

– Дилан, старик, брось…

– Я знаю, знаю, кто, ты думаешь, круче. Эшли.

– Ну уж нет. Джессика.

– Ух ты! В точку. Бейонси или Ашанти?

– Очевидно, Бейонси. А теперь скажи: кто вероятный субъект в предложении «Сегодня на вечеринке Ашанти встретила Бейонси»?

– Вы упрямый.

– Это моя работа.

Дилан шлепнулся на постель лицом в одеяло. Голос его звучал глухо.

– Да зачем ты этим занимаешься? Ведь это, наверное, жутко скучно: с каждым твердить одну и ту же хрень.

– Ты прав, материал всегда один и тот же, но вы, ребята, все разные. А это уже интересно. Я собираюсь стать преподавателем. Помогать вам, ребятам, – вот все, чего я хочу.

Ной скинул туфли и положил ноги на кровать, надеясь этим скрыть неуверенность в собственных словах. В самом ли деле он хочет стать преподавателем ?

– Значит, ты типа ученый, который нас вроде как изучает. Это, выходит, твой кайф.

Не слишком приятно. Тем более что Табита сказала ему практически то же самое.

– Будь я на твоем месте, я бы этим не занимался, – сказал Дилан. – Должно же быть что-то поинтереснее.

– Вряд ли. Разве что начать заниматься бизнесом и работать по сто часов в неделю.

– Да, как мой папаша.

И в этот раз Ной забыл, что у Дилана есть отец. Отцы отсутствовали в большинстве семей, где он работал репетитором, – редкий миллионер оказывался примерным семьянином.

– Можно было бы пойти в аспирантуру, – предложил Дилан.

Дилан начал давать ему советы, как строить карьеру.

– Я собираюсь поступать в аспирантуру, – ответил Ной, – но у меня долги, старик.

Тут он прикусил язык. С Диланом ему было на удивление легко, он чуть было не рассказал ему о Кенте.

– Ну да, – сказал Дилан, – я и забыл.

Он взял кусок пиццы и бросил его обратно в коробку. Нашел в компьютере сайт доставки.

– Пицца должна быть свежей, – пояснил он.

***

Вернувшись домой, Ной обнаружил, что, уходя, не потушил свет. При мысли о том, что голая лампочка целый вечер светила в его пустой квартире, он почему-то особенно остро осознал свое одиночество. Он оперся на стол, посмотрел на грязные, в засохшей каше тарелки, вымыл одну и уронил ее обратно в раковину. Потом он лег на кушетку и уставился на коричневый с голубыми цветочками рисунок матраса. В этой комнате напрочь отсутствовала история. Всюду протянулась пустота. Ной достал телефон и набрал номер.

– Привет, Ной, а мамы сейчас нет.

– Ладно, а как дела?

– Да так. Сижу дома.

Кент по-прежнему не желал предложить Ною тему для беседы, и Ной знал, что дальнейшие его попытки разговорить брата обернутся против него самого. Он буквально слышал, как Кент жалуется своим приятелям, что его брат ведет себя с ним, «будто он мой папаша».

– А как в школе? – все же спросил Ной.

– Нормально.

Пауза. Ной слышал потрескивание на линии Виргиния – Нью-Йорк.

– Я в понедельник в первый раз встретился с этой женщиной-консультантом. Она классная.

– Да? И что тебе в ней понравилось?

– Она сказала, что я не виноват. Просто я учусь по-другому. Она сказала, что я как колодец, что все со мной нормально, а только не было подходящего ведра.

– Подходящего ведра?

– Так она сказала.

– Звучит здорово.

– Да, может, что и получится. – Кент говорил рассудительно, словно решал сам с собой, куда ему лучше приткнуть лучину.

– Поговорим позже, ладно? – сказал Ной.

Он закрыл мобильник и сел на незастеленную кровать. Простыни сбились, и обнажился угол матраса. Он был сердит на брата и не знал почему. Сейчас четыре пополудни, четверг. У всех его друзей есть нормальная работа, они сейчас все там. Он попробовал перечитать обоснование, но не смог сконцентрироваться. Изучение литературы казалось ему интеллектуальной игрой, и игрой несерьезной. Ною стоило немалого труда натянуть свои тренировочные брюки и выбраться за дверь.

На этот раз он решил посвятить полчаса на бегущей дорожке тому, чтобы как следует обдумать свою дальнейшую учительскую карьеру. Он смутно помнил, что в прошлом уже делал подробный расклад, но напрочь забыл, какие тогда определил стратегии для достижения успеха. Все его вступительные эссе теперь казались ему пустыми, беспредметными, обычным псевдоученым фиглярством. Прежде ему так хотелось снова преподавать; он взахлеб рассказывал своим друзьям, как ему не терпится снова стать кирпичиком в фундаменте храма науки. Была и еще одна, тайная, причина: профессора пользуются уважением, принадлежат к привилегированному миру. Для него, не ждущего ниоткуда наследства, не имеющего тяги к бизнесу, преподавание в университете было прекрасной возможностью пробиться в этот высший мир. Но сейчас вся его энергия направлена на то, чтобы править эссе Дилана, Кэмерон и других. Высший мир, сфера, куда он так рвался, принял его в гувернантки.

Глядя на свое отражение в зеркале напротив – лампасы калвин-клайновских треников двигались в такт его бегу, – Ной осознал, что занимается тем, что, как он думал, перерос еще в старших классах, – пытается казаться крутым парнем. Может быть, это оттого, что он все время общается с подростками. Он постоянно думал о касте имущих, прикидывал, кто имеет больше шансов к ней присоединиться. Когда Ной был подростком, желание быть крутым не имело далеко идущих намерений, тогда ему достаточно было стать популярным. Когда цель была достигнута, стало ясно, что этим все и исчерпывается, да и достижение было какое-то иллюзорное. Но здесь, на Манхэттене, в мире, населенном супермоделями и людьми, которые не хранили крупицы своего успеха в шкатулке, а строили из него замки, – здесь стремление к популярности было насущной необходимостью. Директора инвестиционных банков в прошлом были не книжными червями с перхотью на воротнике, а завсегдатаями светских вечеринок. Претендующие на популярность золотые мальчики не позволили бы себе появиться перед публикой своего круга растолстевшими или с облупившимися на солнце носами. Эти «крутые» ребята активно занимались благотворительностью, выпускали журналы и назначали свидания детям влиятельных друзей своих родителей. Они приобретали связи, обходительность и способность окружать себя людьми такими же, как они сами, и хорошо усвоили золотое правило Манхэттена: хочешь преуспеть – раскрепостись и будь в форме. Дилан владел этим мастерством, а Ной, несмотря на все свои познания и учебу в университете, – не вполне. Он завидовал Дилану. Да, признался он себе, отирая льющий со лба пот, он ему завидовал.

Ной разогнался до восьми с половиной миль в час, и тут вырубили электричество. Дорожка резко встала, он шлепнулся на пол вниз лицом и едва не потерял сознание. Стало темно, и он услышал стоны таких же спешенных тяжеловесов-латинос. Пошатываясь, они поднялись, в неверном свете, льющемся сквозь грязное стекло с Бродвея, кое-как нашли друг друга и побрели на улицу.

У выхода маячила внушительная фигура Федерико; он охотно, но малоэффективно помогал людям выбираться наружу.

– Ной, старик, вот здорово! Как дела-то? Ну и набрался же ты тогда! Просто удивительно, как в штаны не написал.

– Я подумал, может, здесь похмелье скорее пройдет Вообще-то не очень помогает. А что случилось?

– Да не знаю, электричество отрубилось. Видал ту сучку, с которой мы вчера зажигали? Ох, заводная стерва!

– Ну, так что мы будем делать?

– Я с ней собираюсь еще разок пересечься. А ты можешь со своей. Пустим хорьков побегать, а?

Солнце ударило Ною в глаза. «Пустим хорьков побегать» показалось ему фразой из учебника зоологии.

– Нет, я имел в виду, что делать с электричеством?

– Да ничего. Домой пойдем. Ты ведь возле Риверсайд-драйв живешь? Пошли вместе.

Они пошли по Бродвею. Ребятня с металлическими трубками и теннисными мячиками играла в стикбол 5, уличные торговцы продавали с тележек ломтики манго на палочках, пожилые мужчины сидели по четверо за фанерными столиками и играли в домино, владельцы винных погребков спешно распродавали подтаивающее мороженое. Оставшись без электричества, народ высыпал на улицы, словно перед началом большого празднества. Ной вдруг почувствовал симпатию к своим соседям, которые в самом рядовом событии успели найти повод для веселья. Возле дома, где жил Ной, они немного поговорили, потом Федерико сказал:

– Эй, а у тебя есть свечи? Скоро ведь стемнеет. Будешь сидеть в темноте.

Свечей у Ноя не было. Он уже заметил, какие темные прямоугольники окон по сравнению с постепенно убывающим светом, заметил начинавших собираться у входа группами молодых людей – некоторые из них не внушали доверия. По спине пробежали мурашки. Он представил, как карабкается по лестнице, нащупывая в кармане ключи, как забивается в угол своей комнаты и смотрит, как темнеет небо.

– А у тебя есть свечи ? – спросил он Федерико.

***

Федерико жил в ветхом двухэтажном строении из бурого кирпича, в нескольких кварталах от Ноя. Здания по обе стороны от него были обнесены фанерным забором, щедро разукрашенным граффити, и нависали над улицей как угрюмые горгульи. Федерико дернул дверную ручку и забарабанил в дверь:

– Мама!

Из-за массивной двери донеслось топанье: кто-то очень тяжелый спускался со второго этажа на первый. Дверь отворилась, на пороге стояла женщина; ее телеса загораживали дверной проем. Она была такая толстая, что ее одеяние чуть не трещало по швам. Словно для равновесия, она держалась за дверной косяк; похоже было, что она не привыкла к своей тучности: тело у нее раздулось, словно шар, а лицо осталось лицом очень худой женщины, с тонкими, заостренными чертами.

– Мам, это Ной. Мой друг.

– Но-ой, – нараспев повторила женщина. – Я Гера. Я мать Федерико.

Федерико сказал ей что-то быстро по-испански. Она ответила; тон у нее при этом был одновременно гневный и слащавый. Внезапно Гера отступила в сторону, и они втроем поднялись по лестнице, покрытой пылью и обертками из «Макдоналдса». Ной шел за ними молча, как младший брат. Федерико и Гера продолжали перебрасываться испанскими репликами. Гера распахнула еще одну дверь, уперлась в стену костяшками пальцев и пропустила сына и Ноя.

– Добро пожаловать. Заходите, – сказала она.

Ной поблагодарил, и они прошли в гостиную, обставленную обшарпанной мебелью, но очень опрятную. Федерико отправился в туалет, а Гера подвела Ноя к потертому грязно-розовому креслу. На ручке лежала пожелтевшая газета, заголовки были на каком-то восточноевропейском языке.

– Ой! – вырвалось у Ноя.

– Что такое? – спросила Гера.

Ной показал на газету.

– Я-то думал, вы южноамериканцы, – засмеялся он.

Гера, казалось, очень удивилась.

– Южноамериканцы? Я и Федерико?

– Ну да, ведь вы живете по соседству с латинос, и вообще… – Ной не мог придумать, почему допустил такую идиотскую ошибку.

– Но наши имена… Федерико. Разве южноамериканец может назвать ребенка Федерико? Или Гера?

Имя свое она произносила так, что и впрямь приходила на ум грозная богиня. Казалось, Гера готова прийти в ярость: щеки у нее вздымались, она выпрямилась в полный рост.

– У вас очень красивые имена.

– Я специально их выбирать. У этих имен есть корни. Это классика!

Федерико выглянул из ванной и воззрился на свою воинственную мать.

– Что случилось?

– Ничего, – отрезала Гера.

Ной неопределенно улыбнулся.

– Теперь я, – объявила Гера и пошла в ванную. Дверь захлопнулась.

– Мамаша у меня чокнутая. – Федерико вытер руки о перекинутое через дверь полотенце. – Ты не представляешь. Совершенно невменяемая. Олена с ней разговаривает, а я забил.

– Вы все вместе живете?

– Да, деньги экономим, чтоб сестра училась. Дешевле, знаешь ли, выходит. – Он смерил Ноя взглядом, кивнул каким-то своим мыслям и плюхнулся на Диванчик. – Она тебе понравится. Ее зовут Олена, хотя мамаша станет тебя убеждать, что Титания. Хочешь выпить или там закусить?

– Нет, спасибо, – ответил Ной, немедленно и без всякого удовольствия представив себе Федерико в юбке.

– Она никогда не выходит. То есть мамаша совершенно разучилась общаться. Сидит дома целыми днями и играет в карты с сестрой, когда она здесь появляется. То есть редко, потому что Олена весь день на работе.

– А чем она занимается ?

– Сестра-то? Не знаю, вроде как официанткой или что-то такое. Сейчас-то она, кажется, в химчистке работает.

Ной откинулся на спинку кресла. Федерико подробно излагал свои планы на ближайшие выходные, куда входило пообедать с девицей, которая оказалась настоящей стервой/задавакой (эпитет менялся во время рассказа), а потом сделать восковую эпиляцию всего тела («Не думай, старик, что я так трясусь над своей внешностью, но это для меня жизненно необходимо, я ж ведь волосатый, как животное. Я в субботу еду на пляж с такой шикарной сучкой»). Дверь ванной наконец открылась, и появилась Гера. В комнату хлынули волны парфюма. Она собрала волосы в хвост и так густо положила румяна и тени, что ее лицо стало напоминать палитру. Гера одарила Ноя сверхлюбезной улыбкой, словно пародируя изысканное радушие доктора Тейер.

– Ной, – воскликнула она, вытирая руки о свое безбрежное платье, – что вы будете пить?

Три попытки вежливого отказа были отвергнуты, и наконец Гера сунула-таки ему в руку стакан с полурастаявшим льдом, а Федерико до краев наполнил его каким-то хлебным алкоголем из керамического кувшина, который он вытащил из-под раковины. Ной сделал глоток. Его желудок, еще не пришедший в норму после вчерашнего, содрогнулся. Ной постарался держать стакан подальше от себя.

– Нравится? – широко раскрыв глаза, спросила Гера.

– Да, очень, – солгал Ной. – Откуда такое?

– Из Италии, – сказала Гера.

– Из Албании. – Голос Федерико перекрыл ответ матери. Он повернулся к Ною: – Мы из Албании. Приехали сюда через Италию.

– Ох, Федерико, – фыркнула Гера, – мы почти что итальянцы.

– Меня вообще-то зовут не Федерико… – продолжал Федерико, на его лице играла нахальная улыбка, он дразнил свою мать, задевая какое-то ее больное место.

– Почти что Федерико, – запротестовала Гера.

– …а ее – не Гера.

Последнее открытие не особенно удивило Ноя.

– Зачем ты причинять боль своей бедной матери? – вопросила Гера. – Здесь, в Америке, мы точно так же могли быть итальянцами.

На это Федерико просто отвернулся от матери и отхлебнул из стакана, пряча за ним лицо.

– Вы друг Федерико? – с надеждой спросила Гера. – Вы намного лучше, чем все эти темнокожие мужчины и обвешанные серьгами женщины, которых он обычно приводить.

Ной глянул на Федерико, но он, похоже, не возражал. Наоборот, едва заметно кивнул.

– Сколько раз я ему говорила… «Федерико, – говорила я ему, – почему ты не общаться с культурными людьми, людьми из приличного общества? » Здесь, в Нью-Йорке, все приличные люди белые. Это не мы так устроили, это на самом деле так. И вот, я все спрашивать его, почему он не заведет себе больше белых приятелей. – Она помолчала. – А вы очень славный. Чем вы заниматься?

– Я репетитор, готовлю ребят к поступлению в колледж, в Верхнем Ист-Сайде.

– Федерико тоже работать в Верхнем Ист-Сайде, – гордо сказала Гера.

– Я знаю. – Ной слегка кивнул, словно соглашаясь, что да, это очень престижно.

– Какая интересная у вас работа, – продолжала Гера, – у вас, верно, клиенты – богачи? Как они, успешные люди, при деньгах? Парк-авеню, Мэдисон-авеню – вот где настоящая жизнь, не то что… – она пренебрежительно махнула рукой в сторону окна, – здесь.

– Мои ученики из состоятельных семей, это так, – уклончиво ответил Ной.

– Да, – мечтательно сказала Гера. Она положила руку на мускулистую ногу своего сына. – Я уже потерять надежду, что мой Федерико когда-нибудь сделает нас состоятельными людьми. Но Титания – вам надо с ней знакомиться, такая умничка, такая красивая девочка. Брильянт. – Гера уставилась на Ноя блестящими глазами, во взгляде сконцентрировалась вся сила убеждения. – Она чудесная. Когда-нибудь вы с ней познакомиться и тогда увидеть.

Он сделал еще глоток и с удивлением увидел, что выпил весь стакан, и желудок не воспротивился. Гера налила ему следующий.

Перед самой полуночью дали электричество. Над головой засветилась лампа с бахромчатым абажуром, и они отпраздновали это событие как помолвку – чокаясь стаканами и крича.

Когда Ной вернулся домой, на оставленном им подзаряжаться мобильнике его ждало три сообщения.

«Ной, здравствуйте! Это доктор Тейер, мама Дилана. Позвоните мне, пожалуйста. Для вас есть срочное дело».

«Ной, это доктор Тейер, мама Дилана. Плохие новости. Позвоните мне, как только это получите».

«Ной, позвоните мне сейчас же. – Пауза. – Это доктор Тейер, мама Дилана».

Ной колебался: была почти что полночь. Но он вспомнил, что как бы поздно ни уходил он от Дилана, она еще не спала и читала; вспомнил темные круги у нее под глазами. Она еще не спит. Он раскрыл записную книжку и пробежал взглядом по телефонам Тейеров: офис, офисный факс, домашний факс, мобильный Дилана, мобильный Таскани, мобильный доктора Тейер. Домашний, линия Дилана, домашний, линия Таскани, домашний, линия доктора Тейер.

– Алло? – Голос у нее звучал одновременно резко и сипло, словно у заговорившего ворона.

– Доктор Тейер? Здравствуйте, это Ной. Надеюсь, я вас не побеспокоил?

– А, Ной. Я не была уверена, что вы возьмете на себя труд позвонить мне сегодня.

– Естественно, я не мог не позвонить. У вас был такой встревоженный голос. Что случилось?

– Не знаю, заметили ли вы, но у Дилана совершенно нет успехов в вашей с ним работе. Я только что нашла в его столе стопку его табелей – я уж не знаю, сам он решил прятать их от меня или вы вместе до этого додумались – но его баллы просто ужасны.

– Я каждую неделю знакомил вас с результатами оценочных тестов, я знаю, что они низкие, но…

Экзамен в субботу, Ной, не в следующем месяце, не в мае, а в субботу. Что вы скажете мне, если выяснится, что я потратила пятнадцать тысяч долларов на то, чтобы результаты оценки знаний моего сына оставались ничтожными? Все его будущее зависит от этого. Я знаю, что вы делаете все, что в ваших силах, я уверена, что вы делаете все, что в ваших силах, но вы молоды и не сталкивались со случаями, подобными случаю Дилана. Ему необходима мотивация.

– Ему действительно необходима мотивация, – сказал Ной, стараясь, чтоб его голос не звучал сухо.

– И что же? Это его вина? Не хотите ли вы сказать, что Дилан в принципе не поддается обучению?

– Нет, конечно, нет…

– Потому что вы были бы не первым. У многих, очень многих опускались руки. Иногда мне кажется, что эти люди были правы. – Она замолчала. Ной слышал в трубке ее дыхание. – Я надеюсь, вы не думаете, что я вас в чем-то обвиняю, Ной.

Ной лежал на не заправленной с утра постели, устало нежась на ветхих простынях. Он думал, что этот разговор мог быть совсем другим, если бы доктор Тейер увидела, где он сейчас находится, осознала огромную разницу между ее и его жилищем, ее и его постелью. Она, вероятно, на худой конец представляла его в какой-нибудь мансарде там же, на Манхэттене.

– Я искренне полагаю, что сделала все, что было в моих силах, но это не помогло, – говорила доктор Тейер. Очевидно, ее беспокойство просто переполнило чашу. На мгновение Ной разозлился на нее за то, что она не может вникнуть в жизнь собственных детей, но тут же сердце у него дрогнуло: он осознал, что никому в мире нет дела до забот и тревог этой женщины. Несмотря на все свои миллионы и армию служащих, она была обычной одинокой мамочкой, такой, как мать Ноя, одержимой тем, как бы помочь своим отпрыскам, и не знающей, с кем поделиться своими горестями. Она окружает детей заботой, но ее благие намерения улетучиваются, уходят в песок и никогда не вознаграждаются. Но чем же он может ей помочь? И что она от него хочет?

– Дилану будет нелегко справиться с этим заданием, но в любом случае придется постараться. Он получил всю возможную поддержку. – Ной поморщился: ему все-таки не удалось удержаться от иронии.

– Что ж, это возвращает меня к тому, что я вам намеревалась сказать. У Дилана до вас уже было два репетитора, которые брались подготовить его к СЭТу, и лишь вы один по крайней мере все еще продолжаете им заниматься. Я хочу, чтобы он знал, что я сделала для него все, что могла, поэтому я до сих пор считаю ваше присутствие целесообразным. Вы находитесь рядом с ним, вы даете ему почувствовать, что мы оба всегда готовы ему помочь. Я хочу, чтобы мои дети это чувствовали. Вот почему я хочу, чтобы вы занимались также и с Таскани.

– Таскани!

Ной боялся, что доктор Тейер сейчас пригласит его поужинать вместе или сдать экзамен за Дилана. А он не был готов воскресить в памяти это темное пятно своей биографии.

– Да. Она в этом году поступает в пансион, и ей нужно будет сдавать тест. Как он там называется? Эн-ШВЭ 6? Экзамен через три месяца, значит, сколько нам занятий в неделю потребуется? Три?

Три занятия в неделю. Неслыханная роскошь: он сможет оплачивать медицинскую страховку. Первое занятие в понедельник.

3

Шестнадцатилетняя Таскани Тейер училась в женской школе Мурпайк. Среди несовершеннолетних знакомых Ноя Мурпайк был известен как «Школа шлюх» 7. Когда Ной сказал, к кому пришел консьерж фыркнул:

– У нас приказ. Никаких молодых людей к мисс Тейер, если доктора Тейер нет дома.

– Я вообще-то репетитор также и Дилана, – недоверчиво сказал Ной.

– Ладно. Тогда поднимайтесь.

В лифте Ной проверил подмышки, осмотрел рубашку – нет ли морщинок. Федерико назначил на этот вечер двойное свидание.

Потом он выключил телефон, лифт остановился. Дверь открылась, за ней обнаружилась масса серого шелка. Доктор Тейер одной рукой ухватилась за торец, на ней было вечернее платье, губы слегка приоткрыты, будто фотограф только что крикнул ей: «А сейчас вы тигрица!»

– Здравствуйте, Ной, – промурлыкала она, – добро пожаловать.

У Ноя язык прилип к гортани; он осторожно пожал ее наманикюренную руку, похожую на сухой лист.

– Заходите, заходите, – торопливо заговорила доктор Тейер, словно приглашала в дом закоченевшего путника. – Бедняжка, – с досадой пробормотала она.

За те несколько дней, что Ной не был в их квартире, внутреннее убранство совершенно переменилось. В холле было темно, хоть глаз выколи, лишь от серебряных подсвечников и люстры исходил тусклый свет. Лоснился черно-белый паркет. В гостиной поселились гигантские оттоманки, затянутые в серый шелк того самого оттенка, что и одеяние доктора Тейер.

Ной заморгал.

– Как вы поживаете? – пробормотал он.

– Посмотрите-ка, что мы сделали! Это наш зимний наряд, – ответила доктор Тейер, оживленно жестикулируя.

– Как вы поживаете? – повторил Ной.

– Простите, что не сразу пригласила вас войти, – начала доктор Тейер.

Ной ждал. Доктор Тейер вежливо улыбнулась. Продолжения так и не последовало.

– Чудесно. Как прошел день?

У Ноя застучало в ушах: что-то здесь было не так. Обычно он разговаривал с родителями с Парк-авеню на жизненно важные для них темы – как правило, это были проблемы с налогами, – потом ловко переводил разговор на именитых авторов и философов, родители начинали зевать и отвязывались от Него. Но доктору Тейер хотелось поговорить.

– Ох, на славу! – весело засмеялась она, аккуратно поправляя прическу. Сегодня в ней было больше жизни, чем обычно. Увядшая и элегантная, она походила на Снежную королеву из сказки Андерсена, только эта королева любила принять загар и выкуривала по пачке в день. – Я сегодня решила не забивать себе голову проблемами. Отменила сегодняшние сеансы. Мы сегодня идем с мужем на бродвейский мюзикл «Любовь». Вы не были? Ной не был.

– О, это наверняка нечто, я до сих пор млею, когда вижу на сцене блестящих киноактеров. – Она сделала несколько танцевальных па, показных и жалких, и не слишком умелых. – Ах, как это меня заводит, даже спустя столько лет.

– А потом какие у вас планы? Вы уезжаете на весь вечер? – с усилием выговорил Ной.

– О да, мы сделали заказ на до и после. Два ужина. – Она показала руками, что непременно лопнет.

– А где Таскани?

Доктор Тейер вернулась с небес на землю.

– Таскани? Удачи вам с ней.

И, шурша шелками, доктор Тейер удалилась.

Он двинулся вперед, потом остановился и огляделся. С одной стороны была белоснежная, блиставшая серебром кухня. Горничная по имени Фуэн терла чистейшую, без пылинки стену. По выражению ее лица Ной уже давно заключил, что она либо не понимает по-английски, либо притворяется, что не понимает, чтобы гостям не пришло в голову о чем-либо ее попросить. С другой стороны находилась перегруженная оттоманками гостиная. Ной направился в гостиную, прошелся среди помещавшихся там громадин. Когда он проходил мимо, шелковая обивка шелестела.

Ной ступил в длинный полутемный коридор; ему было боязно, и тем не менее он был исполнен решимости: он в одиночку покорил неизведанную страну, и легко было представить, что в руке у него палица или меч. Идя по коридору, он подумал, что колебания консьержа, пускать ли его наверх, имеют основание: кто знает, зачем ему понадобилась Таскани и зачем сейчас этот худощавый верзила в прикиде, пожалуй что, дагерного вожатого пробирается к двери шестнадцатилетней красотки.

Ной услышал звонок мобильника и постучал костяшками пальцев в полуоткрытую дверь. Дверь открылась, за ней стояла Таскани.

– О, привет.

Она носила приспущенные на бедрах, облегающие ярко-красные брючки. Волосы были обильно начинены муссом и уложены в большую арку, обрамлявшую плечи, с которых сползла маечка. Она пригласила Ноя войти, и они остановились посреди комнаты. Таскани наматывала прядку волос на оранжевый, не по-зимнему загорелый палец.

Девушка восседала в роскошном антикварном кресле. Ною достался причудливо украшенный плетеный стульчик, на котором очень уютно бы разместился плюшевый мишка. Кое-как пристроившись, Ной улыбнулся и, доставая принесенные материалы, постарался найти тему для разговора. Однако его изобретательность иссякла, стоило ему заметить, что фотография новоявленного секс-символа Джоша Хартнетта над столом Таскани вставлена в золоченую, затейливо украшенную рамку восемнадцатого века.

– Значит, вы учитесь в школе Мурпайк? – спросил он наконец.

– Да. – Она собралась, но нервничала.

– А вам она нравится?

– Да, там классно. Мы чуть не каждый день гуляем; уходим пораньше.

– Жаль, что там нет мальчиков, верно?

Она изумленно уставилась на Ноя. Глаза у нее были широко распахнутые, ярко-синие. Ресницы накрашены черным. Губы расплылись в улыбке, во взгляде появилось что-то заговорщицкое.

– В школе для девочек со скуки подохнуть можно, – объявила она.

– Но это хорошие школы.

– Для лесбиянок.

Они принялись обсуждать, как лучше наполнить вокабуляр («этот чертов вокабуляр, ничего не могу с ним поделать»), и Ной показал ей, как «мухлевать с цифирью», – тактика, которая самый затейливый алгебраический арифмоид могла свести к заданию в рамках стандартного теста. Таскани была потрясена.

– Ну надо же, как легко, – объявила она. – Проще простого.

Он не ответил. Это было действительно проще простого и объясняло, почему ученики Ноя после занятий с ним добирали прежде недостающие двести пятьдесят баллов. Ему нравилось их учить, видеть, как растут их познания, и все же… успехи его учеников давали им преимущество, которого был лишен низший класс – и он сам. Он принимал участие в том, чтобы свести к минимуму шансы честолюбивой, но бедной молодежи получить высшее образование.

Ной обвел глазами комнату. Половину ее занимала громадная кровать с альковом. Полог ниспадал из-под самого потолка. Прямо-таки венценосная барка, благоуханная ладья Клеопатры. Вся постель была завалена подушками – из шелка-сырца, рубчатого плиса, вельвета, некоторые украшены вышивкой, на других надписи вроде «Шопинг навсегда». Тиковый письменный стол был отодвинут к противоположной стене. Огромный, изысканно-старинный, он мог бы украсить собой любую музейную коллекцию, стоило только убрать с него «Макинтош».

Таскани в упор смотрела на него. Ной почувствовал, что мысли у него путаются. «Работа репетитора невозможна без установления дружеских отношений, – вертелось у него в голове, – как минимум пятую часть времени разговаривайте с учеником о его жизни». Математическая точность этой установки всегда внушала ему отвращение, но сейчас он решил на нее опереться. Эти сто минут принадлежали не ему, а Таскани.

– Ты самая популярная девочка в классе, да? – спросил Ной. Он задавал этот вопрос доброй половине своих учеников. Немного поколебавшись, они обычно с ним соглашались.

– Нет, не самая, – великодушно ответила Таскани. – Мы с девочками из школы редко вместе тусуемся.

– Ас кем ты тусуешься?

Таскани лукаво улыбнулась;

– Ко мне никого не пускают. Совсем рехнулась старушка.

– А почему к тебе никого не пускают?

– Да ко мне сюда мальчики приходили, когда ее не было. Не понимаю я ее. Знает же, что я подросток. Знает, что мне охота потусоваться. И чего она, спрашивается, от меня хочет?

– Это потому консьержи не хотели меня пускать?

– Не хотели? – развеселилась Таскани. – Ну надо же. Наверное, приняли вас за моего парня, только мой одевается по-другому.

Ной кивнул и нервно заулыбался.

– Мой парень – да он вас куда как старше.

– А как вы думаете, сколько мне лет? – помолчав, спросил Ной.

– Ну, не знаю, может, двадцать.

– Двадцать четыре.

– А, ну, тогда вы не так намного его младше, -она вздохнула. – Мама думает, я должна встречаться с мальчиками своего возраста.

– В этом есть рациональное зерно, – сказал Ной.

– Нуда, конечно. Я же не дурочка. Но мальчики моего возраста все как один дубари.

– А на той тусовке что-нибудь случилось? Когда у вас были эти ребята?

– Я не поняла, о чем вы. Что вы хотите узнать?

Ной пожал плечами. И правда: что он хотел узнать? Он всего-навсего старался завязать разговор, хотя и не в кассу. Как исчислить объем куба…

– Я сделаю так, что консьерж кого угодно пропустит. – Таскани посмотрела на него многозначительно и, как ему показалось, оценивающе.

– Я в школе тоже не тусовался, – доверительно сообщил Ной, – я был жуткий зануда.

– Ох, да не надо, все равно не поверю. Наверняка вы были прикольным парнем.

Мобильник Таскани запел мотив «Весны» Вивальди. Она нажала кнопку.

– Извините.

– Приятная мелодия, – сказал Ной.

– Да, это что-то вроде с весной связано. Скачала откуда-то.

Мобильник снова зазвонил.

– Ух! Да вырубить его – и все.

Таскани порылась в ящике стола, вынула оттуда сигарету и вставила ее в рот.

– Не хотите сигаретку? – предложила она; ее собственная при этом чуть не выпрыгнула у нее ИЗО рта.

Ной покачал головой.

– А твоя мама разрешает тебе здесь курить?

– Шутите? Да она же знает, что если не даст мне курить, я буду наедаться.

Таскани выдвинула пепельницу с надписью «Оторва». Пепельница была украшена орнаментом из грубо прочерченных силуэтов невероятно стройных женщин, какие фигурируют на обложках романов из манхэттенской жизни. Она сидела ссутулившись, напоминая известное скульптурное изображение Сократа, держа в вытянутой руке сигарету. На фильтре виднелись следы розовой помады.

– Сегодня она наверняка отпустит меня в спортзал, я в последнее время объедаюсь как корова. Уж не знаю, чем она думает, откуда мне взять время на домашнюю работу.

Ной попросил Таскани вычислить средний рост игроков условной бейсбольной команды. Потом он попросил ее назвать число, обратное наименьшему простому числу. Она затруднилась с ответом, и он обвел глазами комнату. Прямо посреди кровати лежала большая подушка. С боков ее подпирали подушки поменьше, на них значилось: «Моя карта – Виза» и «Принцесса Всего». Средняя же, самая большая, подушка была скромной и вполне домашней. Таскани, запинаясь, выговорила какое-то число, но Ной не расслышал, какое именно. Надпись на центральной подушке гласила: «Мальчики любят девочек стройных – забей на калории и спи спокойно».

***

Ной сидел в кофейне, было самое начало вечера. Он обзванивал своих знакомых. За эту неделю подушка приобрела в их кругу широкую известность. Незатейливая рифма за короткий срок превратилась чуть ли не в цитату из греческой трагедии. Его друзья Тайсон и Джефф решили, что это пародия. Та-бита решила, что это здорово, и захотела заказать себе такую же. Его мать это опечалило, а Кента -позабавило. Гера сказала, что такую подушку нельзя держать дома, а Федерико предположил, что доктор Тейер специально ее купила.

Высказал он это предположение во время двойного свидания. Они сидели в самом темном углу пуэрто-риканского ресторанчика, который и так был освещен всего-навсего флюоресцентными лампами, Федерико пригласил ту самую девушку, с которой познакомился на дискотеке в одном из пакгаузов Куинса, и уговорил ее привести с собой подругу. Ту девушку, с которой они тогда вернулись с вечеринки, Ной пригласить не мог, потому что не мог вспомнить ее имя. Девушка Федерико то и дело хихикала, клала на стол пухленькие, в браслетах ручки, наклонялась вперед и хитренько улыбалась, глотая пиво, словно то была содовая вода. Отвечая Ною, она всякий раз смотрела на Федерико. Ее подруга тоже, судя по всему, была на том вечере, однако Ной никак не мог вспомнить ее лицо. На шее у нее расположилась татуированная бабочка.

– Бедненькая девчушка с подушкой, – выговорила Бабочка.

– Да ну ее на хрен, – сказала Девушка из пакгауза. В нос ее было продето колечко. – Богатенькая девчушка.

– Веселенькое дельце, – сказал Федерико, знаком показывая официантке, чтобы принесла еще жареных бананов. – Ну и работенка у Ноя. Я эту историю всем рассказываю.

Ной не смог удержаться от улыбки (не часто выпадало ему рассказать историю, которая вызывала всеобщий интерес и обсуждение; успех был головокружительный), но под горячей волной удовольствия он ощущал прохладную меланхолию. Ему было жаль Таскани, но теперь она превратилась в персонаж из анекдота. А к персонажу анекдота трудно испытывать сочувствие.

– Эти люди – они все идиоты, – сказала Девушка из пакгауза. – Прямо радоваться начинаешь, что ты не из таких.

– Ну, не знаю, – отозвалась Бабочка, не глядя на собеседников. На ней был мешковатый джемпер с надписью «Янки». – Она же просто девчонка. Вряд ли ей все это нравится. Даже говорить неохота. – Она отодвинулась далеко от стола, положила ногу на ногу; лицо у нее было не просто грустное, а безжизненное.

– Надо же такое придумать – хрень несусветная, – заявил Федерико. Он воздел над столом руки, словно желал обнять всех троих. Волосы у него были аккуратно смазаны гелем и зализаны назад, как у киношного мафиозо средней руки. Ной задумался о том, не слишком ли далеко зашло его любопытство и не стали ли они с Федерико – человеком, который даже не особенно ему нравился, – уже и друзьями.

Федерико провел пальцем по руке Девушки из пакгауза и принялся чертить вокруг локоточка маленькие кружки. Ной посмотрел на Бабочку, с которой у него вроде как было свидание: ее локти скрывали водолазка, свитер и ветровка.

Девушка из пакгауза многозначительно посмотрела на Федерико и ткнула вилкой в кусок цыпленка.

– А она, эта девчонка, – хорошенькая? – спросила она.

– Ну-у, в общем, да, – сказал Ной. Он успел подрастерять свое обаяние. – Думаю, она ждет, когда я начну ее кадрить.

– И как? Начнешь? Хочешь ее типа поучить? – заинтересовался Федерико.

Бабочка корябала этикетку своей бутылки с пивом. Взгляд у нее при этом был такой сосредоточенный, словно она надеялась, что сумеет, хорошенько сконцентрировавшись, заставить их всех исчезнуть.

– Вообще-то ее, похоже, стоит трахнуть. Дай ее мамашку тоже.

Бабочка встала и пошла в туалет. Она так и не сняла джемпер. Федерико и его девушка продолжали хихикать над казусом Таскани. Федерико наклонился вперед и, учтиво придерживая лоснящиеся волосы (чтобы не упали в рис), прошептал на ушко своей партнерше: «Вот подожди, повезу тебя домой, – шепот был как раз такой громкий, чтобы мог слышать Ной, – раздвину тебе ножки и попробую, какая ты вкусная».

Он с гордостью взглянул на Ноя: «Смотри-ка, чем я сегодня ночью буду заниматься», – и Ной, смущенный и сердитый, уставился в столешницу. Он был зол на Федерико за то, что тот такой грубый самец, зол на Девушку из пакгауза за то, что ей это, похоже, нравится. И зол – он понимал это – также и на то, что Бабочка совершенно им не заинтересовалась и так явно не желала иметь с ним никакого дела, потому что – ага, может, это и есть ключ? – он американец и образованный. Привычные для него темы были этим людям не нужны. Да, он развлекал публику и все его слушали, смотрели ему в рот. Но заинтересовала их Таскани, а не рассказчик. Он был всего лишь приемником, передатчиком, был способен узнать о жизни бестолковой и заметной семьи, которая дала ему работу. У него не было ни гарлемской непосредственности, ни изысканного лоска Парк-авеню.

Единственными, кто любил его таким, какой он есть, были его друзья из Принстона. Но он не хотел стать одним из тех, кто учился в Принстоне только для того, чтобы тереться среди его бывших питомцев. Он пришел в Принстон из глухой провинции и не променял бы свое «непривилегированное» детство на что угодно. И неспроста он (как часто наши чувства остаются неясными для нас самих, пока их не обнаружит уже свершившийся факт) решил переехать в Гарлем. Ему хотелось познать мир, который был бы чужд как четырем годам его ученичества, так и патриархальному виргинскому городку. Он всегда искал что-то новое.

Но интерес к Таскани иссяк, пиво в бутылках тоже, Федерико собрался отвезти свою подружку домой, «раздвинуть ей ноги и попробовать, какая она вкусная». Бабочка возвратилась, все четверо выбрались наружу, Бабочка упорхнула, Ной вскоре последовал ее примеру, кое-как доковылял по выщербленному тротуару Сто пятидесятой улицы до дома и бросился в холодную постель. Он мог бы пригласить ее зайти, она была довольно привлекательна. Но случайные связи успели ему разонравиться. Красота – это еще не все. Да и все прочее тоже.

***

Ной рассказывал историю с подушкой бессчетное количество раз – создал вокруг нее целую мифологию, и когда пришло время следующего занятия с Таскани, он нервничал так, будто кому-то из его учеников пришло время сдавать экзамен. Пообедал, не ощущая вкуса еды: суррогатная пища механически попадала изо рта в пищевод – и целый день после этого через силу сосал мятные леденцы.

Он перепутал условленное время и, приехав на час раньше, принялся бродить туда-сюда по Восемьдесят шестой улице. И тут он увидел ее.

Она переходила через улицу; на ней была легкая курточка и черная меховая шляпа. Она была с подружкой; они остановились у витрины салона «Тайна Виктории». Они стояли в странной позе: ноги совсем рядом, а тела разделены, словно половинки треснутой стены, – они, по всей видимости, не испытывали друг к другу симпатии. Они разглядывали розовую эротическую комбинашку на бледном, как воск, манекене, но говорили явно о другом. По жестикуляции ее затянутых в перчатки рук Ной заключил, что Таскани рассказывает о чем-то недавно с нею происшедшем и, возможно, имеющем отношение к какому-то мужчине или парню. Боясь, как бы Таскани не заметила его и не решила, что он за ней шпионит, Ной украдкой свернул на Лексингтон и провел остаток часа в кофейне, жуя резиновый пончик.

Когда он наконец пришел в квартиру Таскани, ему пришлось подниматься наверх под грохотание хип-хопа. Она зажигала с двумя угрюмыми на вид подружками. Вся троица буквально плавала в сигаретном дыму.

– А, привет, – кивнула Таскани. Она открыла окно и попыталась выгнать дым листом бумаги. – Выметайтесь, ребятки, – заявила Таскани, – ко мне препод пришел.

– «Препод» – это вольное сокращение от «преподаватель», – заметил Ной, когда девушки ушли. Ему хотелось немного ее поддразнить. Но Таскани зевнула, откинула волосы, и при взгляде на ее покачивающиеся бедра Ной почувствовал панику. Язык самовольно вытолкнул изо рта мятный леденец. Леденец с легким стуком упал на деревянный пол.

Они смотрели друг на друга сквозь дымную завесу.

– Ага! – весело сказал Ной. Это было все, что пришло ему в голову.

– Здрасьте, – хихикнула Таскани. Ей явно было не по себе, внезапно ей снова стало шестнадцать лет.

Ной опустил сумку, поднял леденец, посмотрел на него и положил в карман. Они снова помолчали.

– Меня опять никуда не пускают, – сказала Таскани.

– Да? Почему это?

– Из-за того человека, – ответила она. – Мама совсем свихнулась.

– Вот как?

Они прошлись по словам на букву «а» из словаря. Ной был разочарован: он не надеялся, что его ученики знают, как пишется «арбитр», но таки ждал правильного написания слова «аэрозоль».

– А тебе очень нравится этот парень? – спросил Ной.

– Он нормальный. Очень славный. И при деньгах. Но я даже не знаю… Иногда хочется чего-то… поглубже. Поинтеллектуальней, что ли? – Она уставилась на Ноя.

– А где ты хочешь учиться? – покровительственно улыбаясь, спросил Ной. Ему хотелось, чтобы разговор принял другой оборот.

– Мама хочет, чтобы я поехала в Хэмпширскую академию. Моя тетя там деканом, а дедуля выстроил библиотеку или что-то в этом роде. Но мне придется набрать семьдесят пять процентов…

– Ты можешь набрать семьдесят пять процентов.

– Да и вообще мне неохота туда ехать. Это будет глупость. Типа поезжай-ка ты туда, детка, там полегче – школа веселенькая, типа того.

Заурядный здравый смысл подсказывал Ною, что следует дать Таскани установку на поступление в Хэмпширскую академию, но он этого не сделал. Он не мог представить себе Таскани, катающуюся на санках в Нью-Хэмпшире. Равно как и занятую учебой.

Темой дня были аналогии. Ной начал с легкого: НАСЕСТ – КУРИЦА.

Она застонала, пробормотала несколько невнятных ругательств и наконец нашлась:

– Э… если на курицу насесть… она не станет нестись?

Вторая аналогия была: ПУЭБЛО – ИГЛУ.

– Что за черт? Я знаю, что такое «иглу», любой дурак знает, это что-то вроде канадского ледового дворца, но с какой стати я должна знать, что такое «пуэбло»? Что это за чепуха такая – пуэбло?

– Ты знаешь, вы это проходили в восьмом классе, возможно, когда разбирали коренных американцев…

– А, да! Всё. Это где жили черные.

– Нет! Не черные. Коренные американцы.

– А, да, да, извиняюсь.

Они еще несколько минут промучились над этой аналогией. Наконец она объявила:

– Ладно, я поняла. Иглу – это канадский ледовый дворец, а пуэбло – это где жили черные.

У Ноя не осталось сил возражать. Слишком многое было против него. Между индейцами и афро-американцами не было никакой разницы – по крайней мере не для Таскани. Она, наверное, думала, что в Гарлеме навалом пуэбло и на улицах пляшут индейские шаманы.

Он пошел в ванную и там зачарованно смотрел, как убегает вода в слив стеклянной, подсвеченной снизу раковины. Выходя, он наткнулся на доктора Тейер. Судя по ее одежде, она отправлялась работать, хотя она запросто могла нарядиться так на ленч с любой из своих подруг. Психотерапевтические сеансы доктора Тейер представляли собой совместный обед, кофе в какой-нибудь квартире на Мэдисон-авеню и рецепт в качестве десерта.

– Ной, – шепнула она, – ну, как она? Хотя бы лучше, чем Дилан?

Она сменила макияж и светилась бронзой.

– Она! Я все слышу, – крикнула из-за двери Таскани.

– Господь с тобой, – крикнула в ответ доктор Тейер, – как у тебя дела?

– Чудно! – отозвалась Таскани. Доктор Тейер повернулась к Ною:

– Неужели «чудно» ?

– Она очень рассудительная девушка, – ответил Ной.

– Главное, чтобы она показала лучший результат, чем на пробном экзамене.

– Я была с перепоя. Я же тебе говорила, – раздался голос из-за двери.

– Она так спокойно говорит «с перепоя», словно меня это совсем не должно волновать.

Ной не знал, что сказать; доктор Тейер и впрямь не казалась взволнованной.

– И как, ты думаешь, мы должны заниматься, если ты нам мешаешь?

Теперь они все трое были у Таскани в комнате.

– Сейчас моя очередь пообщаться с Ноем, солнышко. У тебя уже было сорок пять минут.

Ной сел рядом с Таскани. В пепельнице с надписью «Оторва» тлели окурки. Они посмотрели на мать, которая, казалось, прочно вросла в дверной проем. Внезапно на нее нахлынуло раздражение. Таскани и Ной – оба были для нее как непослушные дети.

– Фуэн! – позвала она. Явилась Фуэн с чайным подносом.

– Что ты делаешь, мама! – озлилась Таскани.

– Я подумала, что вам с Ноем не помешает освежиться. Чтобы сосредоточиться.

– Ты такая странная.

– Судя по всему, я очень странная, – покорно подтвердила доктор Тейер.

Ной взглянул на поставленный на антикварный стол поднос. Фарфор был тонкий, как бумага, расписан черными лебедями, а ручки такие маленькие, что их можно было ухватить только двумя пальцами. Посреди подноса застыли два унылых кекса.

– Ты бываешь невыносима, – сказала Таскани.

– Довольно, – слабо отозвалась доктор Тейер и, повернувшись к Ною, проинструктировала: – Главное, убедитесь, что она правильно понимает ваши вопросы.

– Мы как раз этим сейчас занимаемся, – ответил Ной.

А ты… – Доктор Тейер перевела взгляд на Таскани; помолчала. Похоже было, что она сейчас заплачет. – Ты должна ценить, что на свете есть и другие люди, кроме тебя. Ты ведь не думаешь обо мне, верно?

– Не думаю, – сказала Таскани. Голос ее звучал безжизненно.

– И над этим тоже поработайте, – скомандовала доктор Тейер.

Выдержка покинула Таскани. Глубоко, сердито затянувшись, она сказала:

– Я выучила все, что было задано по словарю. Ведь я выучила словарь, Ной?

– Она выучила весь словарь, – солгал Ной, – почти весь.

– Ну, ты довольна ? – спросила Таскани у матери. Доктор Тейер смерила дочь долгим взглядом, словно оскорбленная ее дерзостью.

– Я довольна.

И, как-то странно, вопросительно покачивая головой, она скрылась за дверью. С Таскани она вела себя не так, как с Диланом. Она держалась отчужденно, словно оборонялась – а может, сражалась? С собственной дочерью?

– Все надоело, – сказала Таскани.

– Она заботится о тебе, – сказал Ной, сам не зная, до какой степени он говорит правду.

– Чушь. Она просто боится, как она будет из-за меня выглядеть. Все ее клиенты – родители моих знакомых, «мир так тесен!» – и что бы я ни делала, это каким-то боком ее задевает. Так она говорит. Она, наверное, и заботится обо мне только из-за этого.

– Ух ты! Это серьезное обвинение. Ты уверена?

Таскани подняла глаза на Ноя. Ресницы у нее были как тюремные решетки. Казалось, она вот-вот скажет ему что-то жестокое и глубоко прочувствованное. Но, закурив, она растрепала волосы, и теперь ее больше занимала игра с белокурыми прядками.

– Да ладно. Давайте лучше математику делать.

Ной был удивлен и слегка озабочен: впервые кто-то из его учеников торопился заняться математикой, вместо того чтобы задвинуть ее куда подальше, даже когда экзамен был на носу.

Формула для вычисления площади поверхности куба 6s2. Если у человека три рубашки, пять пар брюк и два ремня, значит, у него тридцать возможных перемен одежды. Если за час Карлос доставил двадцать семь пицц, девять он доставит за двадцать минут.

– Мужа нашей горничной зовут Карлос, – заметила Таскани, – странно, она же филиппинка.

– Не припомню, чтобы я ее видел.

– Она нелегалка, – сообщила Таскании.

– А.

– Никогда не встречалась с небелыми, – продолжала Таскани.

– Вот как?

– Нет, я, наверное, я должна, то есть, я хочу сказать, все должны…

Ной набрал в легкие воздуха.

– Ну, я не думаю, что здесь следует говорить о долге, было бы немного странно, если бы ты считала это своей обязанностью.

– Ну да, конечно. Надо признать – мне просто нравятся белые парни. Такая уж я. Люблю белых парней в отглаженных рубашках. А еще иногда латинос в отглаженных рубашках.

В голосе Таскани было что-то чуть ли не извиняющееся. Ной посмотрел на свой свитер, под которым не было рубашки, и, стиснув зубы, решил, что непременно исправит это упущение. Похоже было, шестнадцатилетняя Таскани одной левой уложила своего двадцатичетырехлетнего преподавателя.

– Понимаю, – сказал Ной.

– Да, такой у меня тип.

– А где ты с ними знакомишься?

– Мало ли. Вот вы как знакомитесь с девушками? В баре, в клубе.

– Они покупают тебе выпить?

– Иногда. И вот странность, я вроде как не хочу, чтоб они мне покупали выпить, но потом все-таки соглашаюсь, и как-то так получается, что я теперь вроде связана с этим парнем, а он, может, чокнутый. Так что я стараюсь сама себе брать выпивку.

Бегун из Плезантвиля, пробегая по восемь миль в час, доберется до границы графства Вестчестер за полчаса. Сумма внутренних углов октаэдра равна 1080 градусам. Если из двадцати женщин на вечеринке четырнадцать блондинки и двенадцать надели туфли на высоком каблуке, значит, как минимум шесть из них – блондинки на высоких каблуках.

«Я хочу раздвинуть тебе ноги и попробовать, какая ты вкусная».

На следующей неделе Таскани собиралась к врачу и не могла заниматься в обычное время, поэтому они с Ноем договорились встретиться в один из промежутков, когда у нее будет свободное время, в библиотеке школы Мурпайк.

***

«Это место считается спокойным, но там занимаются и другие дети, и вы двое не сумеете сконцентрироваться, да и, кроме того, я думаю, что это просто недопустимо, так что почему бы вам просто не прийти попозже? Невзирая на время, просто приходите, и все» (голосовая почта от доктора Тейер).

Занятие с Таскани приходилось перенести на действительно поздний час – сейчас его расписание было под завязку забито занятиями со старшими учащимися. Хотя СЭТ можно было сдавать несколько раз, на последнем году учебы он предлагался выпускникам примерно раз в месяц – не так много высших учебных заведений соглашались выдерживать крайние сроки. Занятия с младшими, у которых СЭТ должен был состояться только через год, не доставляли особенных хлопот. Он поехал в Верхний Вест-Сайд к Кэмерон (у нее был неудачный день; во время диктанта она не переставала жаловаться, что главная роль в школьной постановке «Цыгана» досталась скучной, глупой, бесцветной, бессмысленной Марибет Колберт), потом взял такси до Ист-Сайда, где у него была встреча с новым учеником, тоже учащимся Филдстона, Рафферти Зейглером. Миссис Зейглер согласилась позвать Ноя заниматься с Рафферти только под влиянием неоднократных рекомендаций родителей Кэмерон. Миссис Зейглер принадлежала к людям повышенного уровня тревожности, к племени хрупких, похожих на бабочек женщин с Пятой авеню, которые в своих апартаментах жили, как птицы в клетке. Рафферти оказался немногословным, как большинство парней его возраста, легко усваивал математику, но максимум, что в своей жизни прочел, – это руководство к игровой приставке. Случай совершенно заурядный, хотя Ной, имея дело с такими нервными матерями, всегда отдавал себе отчет, что им ничего не стоит начать выказывать недовольство. Когда Ной приехал на Парк-авеню, было уже около десяти часов. Когда он выходил из лифта, в дверях его встретила доктор Тейер.

– Уже поздно, – прошипела она.

– Простите, но вы же сами сказали, чтобы я пришел, когда смогу, – у меня есть и другие ученики.

– Входите, – скомандовала доктор Тейер. Она сменила серое одеяние на темно-красное. В ушах вместо обычного жемчуга были золотые кольца. Она, должно быть, только что вернулась из театра. – Садитесь, – велела она, и Ной, неожиданно для себя, взгромоздился на одну из оттоманок. Доктор Тейер сидела напротив него и улыбалась. На зубах у нее краснели пятна от вина. Она завела руку за спину, поймала большим пальцем шелковый шлейф и перекинула через свой плоский живот.

– Таскани, – подчеркнула она, – легла спать.

– Вот как?

В ярком электрическом свете глаза доктора Тейер казались большими и влажными, как у Таскани.

– Насколько я понимаю, согласно этикету назначенные встречи следует отменять за двадцать четыре часа?

– Боюсь, что так.

– Как у юристов. – Она улыбнулась, и Ной тоже улыбнулся. – Тогда надо чем-то занять время, – продолжала она, – послушайте, я очень беспокоюсь. Я не уверена, что Таскани справится. Мы очень хотим, чтобы она попала в Хэмпшир. Сумеет она попасть в Хэмпшир?

«Главное, я хочу учиться в веселенькой школе».

– У вас есть там знакомые, так ведь?

Доктор Тейер засмеялась. Судя по всему, Ной вел себя очень забавно.

– Да, у нас «есть там знакомые».

– Что ж, у нее неплохие шансы. Я сейчас делаю упор на математику. Думаю, здесь может быть хороший задел.

– Вы должны проверить, как она умеет умножать.

– Да, конечно. Должен.

Доктор Тейер поправила свои надоедливые волосы и улыбнулась Ною, словно извинялась за то, что пытается делать его работу.

– Вы знаете, мне не пришлось сдавать этот экзамен, который предстоит Таскани.

– Нет?

– Нет.

Доктор Тейер склонила набок голову и испытующе посмотрела на Ноя – так смотрят птицы и смышленые дети, так частенько делала Таскани. Судя по всему, в этот момент доктор Тейер пыталась угадать, что о ней думает Ной.

Агентство засчитывало занятия длительностью не меньше ста минут. Он здесь для этих ста минут.

«Тогда надо чем-то занять время».

– И почему же, – спросил Ной, – вы не сдавали этот экзамен?

Доктор Тейер наклонилась вперед. Лифчик у нее был телесного цвета.

– Я, – доверительно проговорила она, – училась не в частной школе.

– Да-а? – Ной сам поразился тому, как он скопировал ее интонацию. В конце концов, он ведь и сам учился не в частной школе. И наверняка намного более не-частной, чем та, где училась доктор Тейер.

Да, правда. Странно, не так ли? Я прихожу на светский раут, где хозяин берет у меня шубу и при этом спрашивает, где я училась, а я улыбаюсь и говорю: «На Лонг-Айленде, вряд ли вы слышали, мне можно остаться, или?..»

Они посмеялись.

– Могу я вам что-нибудь предложить?

«Мальчики любят девочек стройных – забей на калории и спи спокойно».

– Нет, спасибо. У меня есть планы на ужин.

– О, я вас задерживаю?

– Нет, конечно, нет.

Она и впрямь его не задерживала. У него не было планов на ужин. Он посмотрел на нее, полулежащую на старинном диване, улыбающуюся. Что удерживало его от того, чтобы остаться?

– Тогда, может быть, выпьете что-нибудь? – Она показала свои красные зубы.

Ной посмотрел на часы. Оставалось девяносто минут. Шестьсот долларов. За бокал вина с женщиной, как минимум очаровательной. Он согласился.

Доктор Тейер ушла, оставив его сидеть на бескрайней серой оттоманке. Ной порылся в памяти, стараясь найти среди случаев своей педагогической практики хотя бы один подобный. К тому времени как доктор Тейер вернулась с двумя большими бокалами вина, он так ни одного и не нашел.

– Это из запасов моего мужа, мы ему не скажем. Ной глотнул.

– Ну как?

– Очень хорошее вино.

– Чем вы занимаетесь в свободное от работы репетитором время?

– Я собираю материал для поступления в аспирантуру.

Ах вы душка! Я так и думала, что вы хотите стать настоящим преподавателем. Когда Таскани ходила в садик, как она любила играть в учителя. Всегда сама себя учила. Хорошо, что она потом это бросила.

Доктор Тейер смотрела на Ноя вопросительно, словно прикидывая, что стоит ее привлекательность в его глазах. Он колебался, не зная, стоит ли ему встать с оттоманки и сесть рядом с ней на диванчик, каково это ощущать ее всего в нескольких дюймах от себя, накрыть своей рукой ее руку. Она очаровывала его против его желания. На ее золотых серьгах вспыхивали отблески света. Он совсем потерял голову от игры этих теплых всполохов, когда подумал, что она, в сущности, может решить все его проблемы. Ему нужно всего лишь время от времени заменять ее вечно отсутствующего мужа, сопровождать иногда в театр. Она позаботится о Стаффорде, Перкинсе и «Американ-банке». Он никогда не встречался с женщиной старше себя – может быть, она сумеет удержать интерес к себе дольше, чем девушки его возраста. Он чувствовал, о чем она хочет его спросить. Он взглянул в карие, окаймленные светлыми ресницами глаза.

– Как же вам тут живется?

Доктор Тейер открыла рот, потом закрыла. Улыбнулась, потеряла улыбку и снова нашла. Непрозвучавший намек («кто-то должен о вас позаботиться») лишил ее дара речи. Ной подумал, что ему, возможно, стоит извиниться, хотя само по себе сказанное им было абсолютно невинно.

Их разделяли каких-нибудь тридцать сантиметров. Он хотел подняться и подсесть к ней, но передумал. Взял себя в руки, улыбнулся – и пролил вино на новенький ковер.

Он вскочил на ноги:

– Простите, пожалуйста. Где полотенце?

Доктор Тейер холодно посмотрела на него. В комнате вдруг стало очень темно. Не надо было ему вскакивать.

– Все в порядке, Ной, – раздраженно сказала она, – я позову Фуэн, она все сделает.

Ной не мог унять дрожь в коленях. Он то и дело бросал взгляды на доктора Тейер, в ее неподвижной позе были одновременно апатия и враждебность.

– Я и сам могу, – заговорил он, – не надо беспокоить Фуэн.

– Господи. Говорю же вам, Фуэн уберет. Забудьте.

– Простите.

Доктор Тейер попыталась улыбнуться, но ей это не удалось, она уронила руки на колени, лицо ее на миг исказилось. Потом она встала.

– Не стану вас больше задерживать.

Ной был счастлив добраться до своего пальто.

– Вам не придется платить за это занятие, – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно.

– Ной. Вы пришли, и вам заплатят. Иначе чем вы объясните это посещение?

– Что ж, тогда большое спасибо.

– Спокойной ночи. Жду вас в среду.

***

Со дня их двойного свидания Ной избегал Федерико. От станции подземки он шел по Риверсайд-драйв – улице живописной и не таящей неожиданностей: так у него было меньше шансов столкнуться с Федерико. Он вспоминал его брутальность и свою собственную неудачу. Та ночь и недавний конфуз в Доме доктора Тейер оставили Ною горький осадок и Неприятное осознание того, что большинство людей на Земле в той или иной степени хищники. Ему же хотелось простоты и ясности.

К несчастью, избегая Федерико, он тем самым избегал ходить в спортзал, и хотя за недели занятий у него оформились мускулы, он боялся, что за те дни, что прошли с последнего посещения, мускулы эти преобразовались в нечто значительно более мягкое. Лежа на диване, он тщательно исследовал живот, похлопывал по нему, поглаживал, будто полировал. До чего же дряблый. Даже смешно. Он перевернулся на живот и, уткнувшись носом в матрас, шумно вздохнул.

Послышался стук – что-то твердое ударилось о керамику: труба проржавела, и кусочки ржавчины и затвердевшей изоляции сыпались прямо в ванну. В этот раз обломок был большой, Ною пришлось сгребать мусор двумя руками и нести к мусорному баку в пригоршне.

Спустившись вниз, он остановился, чтобы подышать воздухом, или, точнее, он хотел было подышать воздухом, но вдохнул лишь зловоние, идущее от жирных полос, оставшихся на земле после утреннего объезда мусоровоза. Он огляделся вокруг. Все те же коробки из кирпича и бетона, тот же замусоренный тротуар.

Возвращаясь, он увидел почтальоншу, она рассовывала по ящикам конверты. Ной просмотрел свою почту: два предложения завести кредитную карту (эти он выбросил сразу же: слишком велико было искушение, глянцевые брошюры так и липли к рукам) и письмо из Принстонского банка. Большой серый лист бодро извещал его, что период отсрочки по причине окончания высшего учебного заведения истекает и наступает время платежа. Сумма была не особенно большая, но грозила пробить брешь в бюджете Ноя: отобрать у него недавно появившиеся тридцать долларов остатка и снова отбросить в глубокий минус. Стоя посреди своей убогой комнатенки, Ной прочел это извещение и нахмурился. Он вздохнул, и через мгновение еще раз, уже громче. Еще через мгновение у него задрожал подбородок.

Он ненавидел плакать, ненавидел эгоистическую слабость этого занятия. Вместо этого он лихорадочно искал способ выйти из нынешнего отчаянного положения. Он откинул крышку лэптопа, раскрыл свое эссе для поступления в аспирантуру и несколько минут смотрел на мигающий курсор.

Моя жизнь всегда состояла из противоречий, она – будто сбивчивый текст, в котором отдельные смысловые элементы с трудом поддаются пониманию.

Дерьмо. Полное дерьмо. Вчера он так гордился этим, а сегодня почувствовал, что это никуда не годится. Не хватало страсти. Он закрыл лэптоп и посмотрел на часы. Шесть вечера, а поскольку пятница у него выходной, учеников у него сегодня нет. Он позвонил своему другу Тайсону, и они договорились пойти в кино, но фильм начинался лишь в десять часов. Он сознавал, что звонит семье только когда дела у него не очень и что-то не ладится, но ему, конечно же, в любом случае надо было с ними созвониться, и еще – ему хотелось с кем-то поговорить, а они наверняка были дома. Он щелкнул на полученной от матери голосовой почте, послушал ее голос с гортанным южным акцентом, который наполнил его невольным стыдом – в этом голосе чувствовался запах костров, вареного арахиса и шоу Джерри Спрингера – всего, что на Манхэттене принято было высмеивать.

«Привет, ребята, это Ной. Просто хочу проведать. У меня все нормально. Перезвоните». Ной закрыл мобильник и уставился на него. Он всегда старался оставлять самые общие послания, не упоминал друзей из Принстона, спектакли, которые видел, не хотел, чтобы они чувствовали, что он отдалился от них, что считает себя выше их. Но он отдавал себе отчет, что гордится тем, что сумел вырваться из захудалого городка. А разве это не значит, что он считает, что преуспел больше, чем они? Телефон в его руке завибрировал.

– Алло?

– Привет, это Кент.

– Как дела? Я просто так позвонил.

– Знаю. Я выходил. Косил лужайку.

– Как там лужайка поживает?

– Шутишь?

– Просто спрашиваю, чтоб разговор поддержать. На другом конце провода воцарилась тишина.

– Как учеба? – предпринял Ной еще одну попытку.

– Учеба?

– Нуда.

– Я думал, мама тебе сказала. Я забил.

– Что за чушь?

– Я нашел работу. Хорошие деньги. Помогаю маме платить за дом.

– Тебе не надо платить за дом. Тебе надо учиться.

– Нет, не надо. Я забил, старик. Хватит.

Ной знал, что не стоит ему продолжать эту тему, Кент и так уже начал ершиться.

– Ну и как ты себя чувствуешь? – спросил Ной.

– Хорошо. Нет, правда.

Ной помолчал. Судя по голосу, его брат и впрямь чувствовал себя хорошо. Или по крайней мере чувствовал облегчение. Он явно стал больше доволен жизнью. Тем не менее Ной не сумел сдержаться.

– Ты сделал громадную глупость, – сказал Ной и подумал: если это и впрямь была глупость, почему он чувствует такое облегчение?

– Нет, – бесстрастно сказал Кент, – это не так.

Ной бросил телефон на кровать. Брат оборвал разговор. Ной был зол, но больше на себя, чем на брата. Как же так: собирается стать высококлассным педагогом и не может помочь собственному брату! Возможно, само понятие «хороший педагог» подразумевает, что некоторых ребят надо оставлять в покое, но его бесила эта глупая реальность – он легко контролировал себя, но решительно ничего не мог поделать со своим братом. Он терпеть не мог безудержную саморекламу банкиров и различного рода консультантов, но боялся, что не настолько способен к самоотречению, чтобы стать хорошим учителем.

Ной побрел в кухню. Он вспомнил, как поражена, ошеломлена была Гера, когда узнала, что у Ноя нет дома мамочки, которая готовила бы ему обед; ее Удивляло даже то, что Ной вообще как-то умудрялся сам себя кормить. Холодильник был пуст, а Ною хотелось есть. Он устал от баночного супа и мексиканского фастфуда – пожалуй, пришло время возобновить дружбу с Герой и Федерико.

Ной порылся на полках в поисках подарка хозяйке. Непочатой оказалась только банка шведского соуса для спагетти, который он ни с того ни с сего купил в «Икее», когда ездил туда за мебелью. Он бросил банку в пакет и устремился за дверь.

Он позвонил и услышал на лестнице тяжелую поступь Геры. Она очень обрадовалась Ною, а он был в восторге оттого, что кто-то так искренне радуется его приходу. Ее улыбка была полной противоположностью хозяйской улыбке доктора Тейер, чье гостеприимство было убедительно лишь для тех, кто сам желал быть в нем убежденным. Она поманила его наверх, и он пошел за ней, чувствуя, как разрежен воздух там, где она проходила. Она исчезла в своей спальне и через пару минут появилась снова, уже в другом, капельку более элегантном гавайском сарафане с серебристой оторочкой.

– Как вы поживаете, Ной? – Она, похоже, специально тренировалась: прононс и тягучие гласные были как у членов королевской семьи.

– Мои дела хорошо, спасибо, – сказал Ной.

– Вы кушали? – спросила Гера, продвигаясь к кухне.

– Я принес вот это, – сказал Ной, доставая из хрустящего пакета банку соуса. Он даже губу прикусил – так ему показалось невежливо, что он что-то притащил и доставил Гере дополнительные хлопоты. Но Гера, увидев приношение, захлопала в ладоши, святясь радостью и любопытством, словно Ной предъявил ей в корзинке спасенного Моисея.

– О, Ной! Спасибо. – И она с почтением понесла банку в кухню.

– Да не за что, – пробормотал Ной, разглядывая драную диванную обивку.

– М-м, – рассеянно промычала Гера. Из дверного проема высунулись голова и громадные груди. – А сколько вам платить ваше агентство, Ной? – Голова и грудь снова скрылись в кухне.

– О, очень хорошо платит. И будет платить больше, если найдет мне еще учеников.

– Моя чудная дочь Титания, – голова Геры задержалась в проеме ровно настолько, чтобы сделать ударение на слове «чудная», – она всегда была такая старательная. Ей в этом году исполняться двадцать. Я так мечтаю, чтобы она могла учиться, пойти в колледж. Как вы думаете, она там будет хорошо учиться?

– Да, я не сомневаюсь, что она…

– Ведь она умничка, не то что Федерико, он милый мальчик, но, знаете, тугодум. Я думаю, она бы справилась. – В ее голосе слышалась такая мольба, будто Ной был членом приемной комиссии.

– Вы так хорошо говорите о своей дочери, – сказал он.

– Она сокровище, Ной, она вам непременно понравится. – Это прозвучало как команда. Может, оттого, что она не всегда верно интонировала английские фразы. Ной переключил внимание на стакан вина, который дала ему Гера.

– Титания! – позвала Гера. – Идем! Ужинать пора!

Ной кашлянул и поднялся с дивана. В комнату, вытирая руки старым полотенцем, вошла девушка.

– Привет, – сказала она, в последний раз вытерла руку о полотенце, потом о брюки и наконец протянула Ною. – Меня зовут Олена. Мама будет говорить вам, что мое имя Титания, но на самом деле меня зовут Олена.

Она была высокая, стройная, у нее было красивое лицо, нежная кожа и яркие белые зубы. Ной взял ее влажную прохладную руку. Она походила на эль-Фа, от нее пахло лесом.

– Ной – репетитор, – сказала Гера. Она выговорила это преувеличенно отчетливо, словно пародировала свою собственную роль хозяйки.

– Я знаю, – откликнулась Олена. – Я об этом целыми днями слышу.

Она была такая высокая, что ей пришлось чуть-чуть нагнуться, чтобы встретиться с ним глазами. В ее речи слышался британский акцент.

– Вы очень хорошо говорите по-английски, – сказал Ной.

Олена кивнула. Многие иностранцы, хорошо говорящие по-английски, воспринимают этот комплимент как оскорбление, как лишнее напоминание о том, что для них этот язык чужой.

– Вы тоже хорошо говорите по-английски, – картинно подмигнув, ответила она.

Ной улыбнулся:

– Очко.

– Вот и прекрасно.

Она зевнула. Ее прекрасные волосы были собраны в простой конский хвост. У нее были крупные, резкие черты лица; на широких скулах, делавших ее сходство с Федерико несомненным, отражался свет электрической лампочки без плафона, висевшей над их головами.

Гера поставила на стол еще один чумазый стакан с вином и, одарив Ноя заговорщицкой улыбкой, вернулась на кухню.

Олена, извинившись, открыла холодильник, достала бутылку пива и одним верным ударом по столешнице снесла крышечку.

– Будете, Ной? – прокричала она из кухни.

– Чего орешь? – раздался из одной из спален хриплый голос Федерико. Олена разразилась пулеметной очередью на албанском.

Вернувшись к столу, она отодвинула бокал, который налила ей мать. И чокнулась бутылкой со стаканом Ноя.

– Ваше здоровье, – негромко сказала она. – Так вы с Федерико друзья?

– Мы иногда встречаемся, это правда, – сказал Ной.

– Не понимаю, и как это мы с ним родственники? Он какая-то совсем особенная ветка на древе, хороший пример того, как могут разниться наши гены. Понимаете, о чем я? То, что мы с ним из одинаковых яйцеклеток, – это же удивительно.

Она говорила, и ее губы кривила сардоническая усмешка, словно она досадовала на ограниченность языковых средств. Ной не сводил глаз с ее рта.

Они сделали еще по глотку.

– Вы заметили, – спросила она, – что здесь совсем нет книг? Словно мы тут, у вас в Америке, совсем опростились. Быть может, – она слегка улыбнулась, – это результат влияния вашей страны?

– А в Албании, вероятно, много интеллектуалов? – заговорщицки улыбнулся Ной, как будто имел хоть малейшее представление о том, сколько в Албании интеллектуалов.

– О да, их там полно, – сказала Олена, – сейчас, правда, меньше, раз я оттуда уехала.

– Что ж, мы рады, что вы к нам прибыли.

Олена кивнула. Ной вдруг заново увидел жесткую линию плеч под футболкой, худощавое, даже угловатое тело. Вся она была подтянутая, крепкая, уверенная в себе.

– Мама только о вас и говорит, – продолжала Олена, – принимать вас в нашем доме – все равно что иметь в племянниках наследного принца. Простите, я не уверена, имеет ли эта фраза смысл в английском варианте.

– Да, – ответил Ной, – имеет.

И почему ему стало так трудно подбирать слова?

Олена улыбнулась. Ноя снова очаровала мимолетность этой улыбки, ее пасмурный сарказм. Она подобрала под себя длинные ноги, усевшись на пятки.

– Так какие у вас сейчас планы? – спросил он.

– Ну, я собираюсь учиться. – На какое-то мгновение желчь исчезла из ее голоса; она устало потерла бровь. – Я пытаюсь скопить денег, но это не так просто. Минимальная зарплата на Манхэттене чертовски минимальна.

Она подняла голову, стальная решимость вернулась к ней.

– В Албании есть много чего хорошего, но что до университетов, должна признаться, в Штатах они лучше, чем где бы то ни было. Как я понимаю, вы учились в Принстоне. Вы, наверное, очень этим гордитесь.

– О да, очень.

– В конце концов, вы ведь наверняка от этого только поумнели. – Она насмешливо и в упор посмотрела на него.

Ной глотнул вина.

– Я немного старовата для начала учебы, – продолжала Олена, – но уж так тому и быть. Раньше у меня не было такой возможности. В Албании – да, у меня были какие-то деньги, но здесь, – она прищелкнула пальцами, – почти ничего. Несколько долларов. Но ведь ваша страна и знаменита тем, что здесь принято начинать с нуля, верно? Таково всеобщее правило, – засмеялась она.

Ною было интересно, куда собирается поступать Олена, но спроси он это – и будет запущена обычная утомительная круговерть, именно по этой дороге ему что ни день приходилось пробираться, он устал от разговоров про колледжи и экзамены.

– Когда я немного не в форме, – сказал он, – мне тоже кажется, что я начинаю с нуля.

– Но вы же здесь родились? – спросила она с суховатым смешком.

В ее словах постоянно сквозила ирония, желание высмеять – прежде всего саму себя.

Но по тому, как горячо наклонялась она вперед, было ясно, как она уязвлена тем, что, возможно, навсегда обречена принадлежать к классу, который не чувствует своим.

– Значит, вы начинаете не с нуля. Это определяющий фактор. У вас нет постоянной диареи. А руки не скрючены оттого, что вам приходилось возделывать землю мотыгой.

– Тогда нет, не с нуля, – засмеялся Ной. – Просто дело в том, что здесь, в Нью-Йорке, иногда кажется, что любой, у кого нет миллиона долларов, начинает с нуля.

– Значит, мы просто должны определиться, что для нас ноль. – Она помолчала, потом подмигнула: – Может статься, мне надо начать ходить в спортзал.

Гера поставила на видавший виды стол дымящуюся сковородку. Внутри обнаружилось несколько пирожков с мясом, облитых шведским соусом для спагетти и запеченных в микроволновке.

– что ты нам принесла, мама? – спросила Олена. – Что ты сделала со своими пирожками?

– Выглядят чудесно, – сказал Ной.

– Это наша любимая выпечка, – объяснила Гера. – Не сомневайтесь, что этот чудный соус сделать их еще вкуснее.

Гера положила еду на тарелки, и Ной откусил кусочек. Трудно сказать, стал ли мясной пирог лучше, так как под сладким томатным пюре его вкус совершенно не ощущался. Но по крайней мере это были не консервы. Ной откусил еще.

– У вас, должно быть, очень милая квартирка, раз вы столько зарабатывать, – сказала Гера.

– Мама чуточку чересчур подвинута на деньгах, – пояснила Олена, критически изучая пирожок.

– Вообще-то моя квартира – она вроде как рассыпается, – сказал Ной.

– О, – гордо проговорила Олена, – вы, должно быть, хотели сказать, что ваше жилище отличает смиренность обихода. Чудное осыпающееся строение.

– Не совсем, – сказал Ной, пытаясь прожевать мокрый прорезиненный ломтик томата, – вот на прошлой неделе: открываю дверь, а на лестнице мужик ширяется.

Олена прыснула. Гера добродушно кивнула. Ной нисколько не сомневался, что она его не поняла.

– Я случайно подслушал разговор двух женщин, моих соседок, – начал Ной и удивился, почувствовав, как у него сжалось в горле. Мир сегодня показался ему бесконечным, полным одиночества хаосом. Он вдруг странно, нутром, обрадовался, что не один. – Они говорили, что прошлой зимой трубы замерзли, и когда они позвали хозяина, он сказал: «Через два месяца будет весна. Будет весна – растает лед. Тогда и получите свою воду».

Олена весело рассмеялась, в устремленных на Ноя глазах заискрились озорные огоньки.

– Вам грустно? – спросила Гера.

– Мама! – сказала Олена.

– Грустно? – встревожился Ной. Он не думал об этом, но теперь, когда его спросили, ему и впрямь, пожалуй, стало грустно.

– У нас дома, – заговорила Гера, голос ее упал до шепота, – в Албании, не принято, когда кто-то живет одним. Но здесь все так делать. Зачем? Посмотрите-ка, никогда раньше так не было, чтобы все люди стараться жить сами по себе. Вот, например, где живет ваш отец?

– Он умер. А мама живет в Виргинии.

Ни Гера, ни Олена не выразили привычного соболезнования.

– А почему не жить с мамой ? – напирала Гера. – Ведь если вы будете с ней, пока не женитесь, значит, никогда не будете один, разве нет?

– Она живет в маленьком городке, меня ничто не связывает с Виргинией.

«Неправда», – мысленно поправил себя он. В Виргинии оставались его старые друзья. Его мама и брат. Но в то же самое время он не мог избавиться от чувства, что возвращение домой будет для него шагом назад.

Гера перегнулась через стол, налегла на него своей мощной грудью и взяла руку Ноя в свою.

– Вы много нести в себе. Честолюбие и силу… да– но еще к тому же вы казаться мне… неугомонным. Простите меня, я пришла из страны с открытой культурой, больше открытой, чем ваша. Мы с Титанией привыкли вот так разговаривать вечером, перед огнем. Я надеюсь, вы не подумаете, что я слишком много себе позволять.

– Чего вы хотите на самом деле? – спросила Олена, на мгновение тоже прикасаясь к его запястью, и ощущение прикосновения осталось после того, как она убрала руку. Но хотя ощущение это было приятным, он весь поджался – так он боялся банально оказаться еще одним остолопом, который сам не понимает, чего хочет. Он убрал руку.

– Я хочу стать учителем. Не таким, как сейчас. Школьным учителем.

Олена выглядела удивленной.

– А такие еще есть?

– А встретить свою любовь вы хотите ? – неумолимо наседала Гера.

– Мама!

– Конечно, это тоже было бы прекрасно, – смущенно улыбнулся Ной и проглотил полупережеванный кусок пирога.

Гера встала, чтоб принести им воды. И почему в мире так много людей забивают себе голову любовью?

– Она не собиралась выпытывать ваши секреты, – сказала Олена, когда Гера отошла. – Мы с ней и вправду любим разговаривать о разном – о большом. У меня в зубах навязла эта американская манера – все время обсуждать какие-то мелочи.

Ной кивнул. Он начал попадать под обаяние ее манеры вести беседу – похоже было, что она прочла тысячи книг, но редко говорила; ее речь была богатой, но беглой ее было не назвать. Федерико болтал без умолку, словно ребенок; Олена взвешивала слова, сообразно со своими знаниями и опытом.

Появилась Гера; она явно слышала все, что сказала дочь.

– Ас кем вы обсуждать ваши дела, Ной?

– Э… по-разному, с кем придется.

– М-м… хм… А вы не думали пожить с кем-то вместе?

Ной засмеялся:

– Было дело. Но с тех пор девушки меня больше не зовут.

– Вы можете жить здесь, – сказала Гера.

– Здесь?

– Федерико будет рад и Титания наверняка тоже. Вы хорошо на них влиять, я буду вам готовить еду, у вас станет меньше квартирная плата, дом у нас не осыпается, так почему нет?

Ной разом вспомнил про окончание отсрочки по принстонскому кредиту – пожирающий его деньги солитер подрос. Здесь комната обходилась бы ему дешевле. К тому же он был очарован Оленой, ее сардонической манерой изъясняться. И несмотря на шведский соус, пирожки были неплохие и заключали в себе живительное тепло, какого не найдешь в консервной банке. Здесь он не будет есть как домашнее животное – если не из банки, то из миски. И жизнь его пойдет веселее, и, может статься, он быстрее отдаст свои долги, если Гера будет его понукать. Воображение уже рисовало ему, как они с Оленой читают, сидя рядом на диванчике.

Но жить в одной комнате с Федерико, парнем веселым и энергичным, но имеющим привычку рассказывать своим девушкам, что он хочет им раздвинуть и что попробовать… Да и мать Ноя и так уже нервничала, когда он сообщил, что переехал в Гарлем, – что она скажет, если узнает, что он теперь живет с семьей албанских иммигрантов в многоквартирном доме, сдаваемом в аренду кому попало? Вот так предложение! – сказал Ной.

– Мы будем рады, если вы жить у нас, – настаивала Гера. Олена кивнула.

Ной сказал, что подумает, но по просквозившей в его тоне сдержанности стало ясно, что его ответ – нет.

***

– Вернувшись домой, он услышал журчание. Покоробившийся деревянный пол блестел от влаги, через всю комнату бежал маленький ручеек и впадал в лужу под кроватью. Ной схватил с кровати лэптоп, положил его на книжный шкаф и только потом открыл дверь в ванную. Там уже образовался пруд. Из проржавевших труб коричневая вода хлестала в ванну, которая была полна настолько, что сверкающая поверхность веером отбрасывала эту мутную воду на пол. В тяжелом, влажном, коричневато-зеленом воздухе витал запах разжиженных нечистот, похожий на запах прокисшей земли в цветочном горшке или концентрированного пота. Ему вдруг стало понятно происхождение разводов на стенах его комнаты.

Несколько мгновений он простоял в зловонной воде, изрыгая ругательства, потом побросал в чемодан пожитки и вынес его наружу. Попытался взять себя в руки – ив панике позвонил Федерико на мобильный. Они прибежали почти сразу и помогли Ною тащить его мебель несколько кварталов до его нового дома.

4

Ной пододвинул к столу ветхий стул и съел для утешения еще один пирожок. Федерико в это время втаскивал по лестнице его чемодан. Мельком Ной уже видел комнату, которую ему предстояло делить с Федерико: аккуратно застеленная мягким потертым покрывалом кушетка, в изножье – чемоданчик с ноутбуком. Олена пожертвовала свой ночной столик, на который поставила вазу из дымчатого стекла с осыпающимися, но яркими гвоздиками. Все вокруг так красноречиво свидетельствовало и об убожестве быта, и о великодушии, что Ной не мог понять, была ли причиной навернувшихся ему на глаза слез благодарность или крушение надежд.

Федерико прыгал на его матрасе.

– Осматривайся, старик! Вот наша берлога!

Ной зашел в комнату Федерико – свою новую Комнату – и поставил рядом с кушеткой сумку, с которой ходил на занятия. В качестве дополнительных удобств предлагались половина рассохшегося гардероба, вид на соседнюю стену, еле различимый за грязным стеклом, и рваный постер Анны Курниковой.

– Здорово, – сказал он.

Федерико принялся подтягиваться на дверной раме. Ной смотрел, как поднимаются и опускаются его ноги, и слушал, как тот говорил:

– Это будет офигенно. Всегда мечтал иметь маленького братика, чтоб жить вместе в одной комнате.

Табита, бывало, похрапывала всю ночь напролет и каждый раз ставила будильник на шесть утра, а когда он принимался трезвонить, переводила на девять. Ной испытывал некоторые сомнения в прелести жизни в одной комнате. Он потащился обратно в гостиную. Олена потерла ему кулачком предплечье, словно хотела согреть.

– Спасибо, – плаксиво проговорил он.

Олена засмеялась и перебросила руку через его плечо.

– Да не переживай ты, Ной, все будет хорошо. Весело будет.

Ной кивнул.

– А квартирный хозяин – идиот и ублюдок, – добавила она.

Ной не смог удержаться от улыбки.

***

Когда Ной вошел в квартиру Тейеров, до него донеслись слова Дилана: «…на придурка похож». Ной заглянул за угол. Дилан сидел на кожаном табурете посреди сдержанно поблескивавшего хромом кухонного убранства, по пояс запеленутый в роскошное белое полотенце. Смуглокожий мужчина, быстро щелкая ножницами, подстригал его густые волосы. После каждого щелчка Дилан, не обращая внимания на ножницы, поднимал руку и разглядывал свое отражение в зеркальной поверхности холодильника.

– Привет, Дилан, – сказал Ной. Мгновение Дилан смотрел на него, словно не узнавая. Потом улыбнулся:

– Привет.

– Как вчерашний экзамен? На этот раз все было до-настоящему.

– Очень хорошо.

– Очень хорошо?

– Ну, я не знаю, это всегда кажется чем-то таким невероятно трудным, и вчера было точно так же. Но не труднее, чем обычно. Поэтому я и говорю, что все очень хорошо.

– А какая была тема для сочинения?

– Тема… – На мгновение Дилан замер. Потом его глаза расширились.

Он так резко крутнул головой, что парикмахер еле успел отдернуть ножницы.

– Господи Боже! Сочинение!

– Что такое? – спросил Ной. На какое-то ужасное мгновение он решил, что Дилан просто забыл про сочинение.

Дилан похлопал себя по бедрам, на пол посыпались отстриженные прядки.

– Вы бы мной гордились, это точно.

– Почему?

– Было ужас как трудно приклепать это к Фредерику Дугласу.

– Так что же это была за тема?

Дилан выпрямился. Парикмахер сжался от страха: незаметно для Дилана он снял с его головы порядочный клок волос.

– Вот послушайте – имейте в виду, я вас не разыгрываю: «Говорят, что двадцатый век – век прогресса коммуникаций. Двадцать первый век станет веком – пропуск – впишите и объясните».

– И ты написал о Фредерике Дугласе?

Дилан гордо кивнул:

– Да! То есть сначала я разгадал их трюк. Двадцатый век – это те года, которые начинаются на один-девять, а не два-ноль. Они меня на этом чуть не поймали.

Ной показал Дилану большой палец.

– Ну вот, – продолжал Дилан, – а потом я и заполнил пропуск: двадцать первый век будет веком – зацените! – веком вспоминания Фредерика Дугласа!

– Вспоминания Фредерика Дугласа?

– Ну да. В общем, я написал, как с начала времен – тыры-пыры – мы всегда ждали момента повспоминать Фредерика Дугласа, который раскрепостил всех рабов…

– Ты хочешь сказать: повел рабов к свободе.

– Ну да, а вот теперь пришел момент – вообще-то я написал «грядет момент», так круче – наконец достигнуть извечной цели человечества и восхвалить Фредерика Дугласа как воинствующего вождя, каким он всегда пребудет.

Ной заморгал.

– Ну что, круто я?

– Да, звучит здорово.

– Остается ждать, сколько мы наберем!

Ной кивнул.

– Десять дней, Дилан, результаты будут через десять дней.

Он говорил так, словно эти десять дней были отсрочкой до приведения приговора в исполнение.

***

– Твой брат на кухне, подстригается, – сказал Ной, входя в комнату Таскани.

Он обнаружил, что один из наиболее легких способов завязать разговор с подростками – это сказать что-нибудь глупенькое и незначительное, чтобы они расслабились.

– Ничего себе, да? – спросила Таскани.

Она лежала, откинувшись на подушки, и выдергивала из своего шитого золотом покрывала растрепанные золотые нитки. На ней были джинсовые шорты – такие коротенькие, что белый хлопковый карман свисал до середины бедра. – Он такой лентяй, даже ленится сходить в салон. Маме приходится приглашать мастера на дом. И странно получается: Дилану вроде наплевать, что у него с волосами, но стоит этому парню к нам прийти, как все в квартире на цыпочках начинают ходить, словно Дилана в рыцари посвящают. – Таскани даже улыбнулась удивленно, так ей понравилось собственное сравнение.

– А тебя тоже этот мастер стрижет?

– Кристос? Да что вы. Ему бы пришлось тащить кучу всего.

– Как твоя домашняя работа?

Таскани сбросила с кровати свои худощавые ноги, пробежала по ним ладонями, полюбовавшись на мягкий загар, потом вспомнила, зачем она начала двигаться, и достала тетрадь.

– Да ничего, посмотрите сами.

Ной посмотрел. Таскани была прилежная ученица, особенно если сравнивать ее с братом: Ной не мог припомнить, чтобы ему приходилось видеть почерк Дилана. Таскани отлично справилась с упражнениями на проценты, и хотя она не поняла большую часть заданий, где было нужно абстрагироваться, у нее обнаружилась удивительная слабость к прямоугольным треугольникам. Потом Ной устроил ей диктант. При этом он пользовался не просто словарем, а самой настоящей шпаргалкой: агентство свело в таблицу по частотности все слова, неоднократно появлявшиеся в стандартизированных тестах за последние десять лет, а поскольку терминология и проблематика кочевали от одной приемной комиссии к другой, эти списки могли с большой долей вероятности предсказать, какие трудные слова появятся в следующий раз. Таскани знала слова «загвоздка», «поощрение» и «небытие», но забыла «пустословие», «лаконичный» и «местожительство».

– Местожительство, – повторил Ной.

– Э… подождите, – Таскани зажала руками уши и нахмурилась, – я же учила… Это вроде квартиры, да?

– Ну… да. – Заметив, что Таскани приуныла, он добавил: – Да, да, такого определения вполне достаточно.

Таскани откинулась на спинку стула и хлопнула ладонью о ладонь Ноя. Ее акриловые ногти скользнули по его огрубевшим, мозолистым пальцам.

– Круто!

– Да, неплохо. Пансион тебе обеспечен, нет проблем.

– Слава Богу. Не могу дождаться, когда отсюда выберусь.

А почему тебе так хочется уехать? – спросил Ной. Еще во время прошлого занятия он обратил внимание на такую странность: большинство девчонок ее возраста оклеивают зеркала снимками себя Л своих друзей, у Таскани же не было ни одной фотографии.

– Надоело здесь, – сказала Таскани, – хочется уже уехать куда-нибудь, понимаете?

– Может, тебе просто не с кем поговорить? Таскани была застигнута врасплох: ей, похоже, никогда еще не задавали подобного вопроса.

– Да, так и есть! Никому нет до меня дела, понимаете? Они все мне завидуют, а может, просто придираются.

Ною было до боли жаль видеть эту хрупкую, невесомую фигурку в ее не согреваемой дружеским присутствием спальне, сейчас, возможно, снова гадающую, когда она снова увидит своего мужчину, который намного ее старше.

Он смотрел на нее с таким сочувствием, какое только мог себе позволить без того, чтобы быть заподозренным в недостойном поведении. Ведь она, в конце концов, была очень сексуальной девчонкой в крошечных шортиках. В его обязанности входило смотреть на нее как можно меньше. Ему пришлось заплатить за этот урок дорогой ценой. Но несмотря на это, было не так легко заставить себя не смотреть.

– Мир не везде одинаков, – сказал он.

– В каком смысле? – не поняла Таскани.

Ной и сам не понимал, к чему хочет ее подвести. Ее рафинированный, привилегированный мир был ничуть не хуже остальной Америки – правда только, что и ничем не лучше.

– Есть и другие миры, совершенно не похожие на этот. Если здесь ты чувствуешь себя одиноко, это скорее всего результат того, где ты, а не того, какая ты.

Таскани уставилась в окно, постукивая кончиками пальцев по стеклу на столешнице. Рот у нее искривился. Она словно собиралась что-то сказать, но в конце концов просто вздохнула, пощупала свои бедра, чтобы удостовериться, что не успела потолстеть, и вытащила сигарету.

– А чем мы теперь займемся? – весело спросила она.

– Аналогий больше не будет, – объявил Ной.

– Ух ты! – Она улыбнулась так безмятежно и радостно, что Ной понял, что в ней привлекает ее вечно занятых приятелей-бизнесменов.

– Пришло время для познавательного чтения.

Она скорчила гримаску. Они стали по очереди читать отрывок, где сравнивалась кастовая система индейцев хопи с кастовой системой индейцев майя. На Таскани был крошечный розовый топ с надписью «Тигр-р-рица»; она накручивала на палец белокурую прядку. Ее сложные рассуждения поразили Ноя: он вообще не думал, что на Парк-авеню двадцать первого века существует разум, способный провести параллели между древними иерархиями. Закончив, Таскани откинулась на спинку стула и отодвинула брошюру, словно тарелку с недоеденной пищей.

– Ну как, ты поняла, о чем это?

– Это такая скукотища, но я поняла.

И она действительно поняла. Единственное, чего она не смогла, – это сравнить иерархические структуры и слои общества. Прочитав этот вопрос, она звонко расхохоталась.

– Чепуха какая-то. И что бы это значило?

Ной учил Таскани перефразировать сложные места, сосредоточивать внимание на первых четырех строчках параграфа. Таскани прерывала его рассуждения комментариями о том, что если до конца читать – со скуки подохнуть можно, и что у нее «голова пухнет». Она вежливо согласилась вернуться к статье, когда Ной ее об этом попросил, но посреди описания джунглей, в которых жили майя, задумчиво глянула на свои ногти и заметила, что если пить стаканами ледяную воду, можно избавиться от лишних калорий.

– Пора сделать перерыв, – сказал Ной, – хочешь побегать по комнате и покричать?

Таскани хихикнула.

– Нет.

– Да, – вспомнил Ной, – расскажи об этом журнале, который ты издаешь.

– Он называется «Это все – ты». Это глянцевый журнал, только он для девушек вроде меня. А то для нас ведь нет ничего подходящего.

– Нуда. «Гламур» и «Вог» – это для официанток из придорожной закусочной, – усмехнулся Ной.

– Что?

– А когда выйдет первый номер?

– Уже. Несколько месяцев назад! – заулыбалась Таскани. Она выдвинула ящик стола, полный глянцевых журналов, вытащила один и дала Ною. На обложке был гламурный снимок Таскани – не витринная фотография девушки в страусовом боа, а такой, что мог бы запросто появиться и на обложке «Вэнити Фэйр»: Таскани в желтом сарафане на лестнице музея «Метрополитен» – кожа нежного оттенка подрумяненного суфле, глаза светятся Ненатуральной лазурной голубизной. – Правда, Здорово? – спросила Таскани. – Посмотрите пока. Мне надо выйти.

Таскани ушла, а Ной принялся за стопятидесятидолларовое чтение журнала «Это все – ты». На второй странице Таскани – на этот раз в балетной пачке – изрыгала извивающуюся рекламную строчку: «Балетно-Улётный Супер-Мега-Стильный Кроссовер». В оглавлении было заявлено пять статей, все за подписью Таскани Тейер. Таскани обещала поведать читателю следующее:

1. Сексапильная Худышка о загаре – с. 3.

2. Забудь о претензиях, приглядись поближе: что знают о сексуальности темнокожие девушки – сб.

3. Хьюиттские шлюшки и найтингейтские нимфушки – манхэттенские школы легкого поведения – с. 8.

4. От 18,5 до 22,5: что расскажет о тебе твой процент содержания жира – с. 11.

И наконец, неизбежное (и, возможно, целиком выдранное из «Кухни Марты Стюарт»).

5. Пять летних суфле, чтобы завоевать его сердце– с. 13.

– Ну как? – спросила вернувшаяся Таскани, шлепаясь на кровать.

– Ты молодчина. Наверняка тебе пришлось много поработать.

– Да. Но это был труд в радость.

– И как ты ими распорядилась?

– Как я что?

– Кому достались экземпляры?

– Ну, кто хотел, тот и брал. У меня еще осталась целая куча. – Она указала на полдюжины нераспечатанных коробок у нее под столом. – Никому особенно не нужно. Можете взять один, если хотите.

– Спасибо. – Ной сунул журнал в портфель между списками слов и «Человеком-невидимкой».

В дверях появилась доктор Тейер.

– Ты сказала Ною то, о чем я тебя просила, Таскани?

– Нет, – простонала она.

– Ну так скажи сейчас.

– Да ты что? Ты же здесь! Вот сама и скажи. И почему ты вечно мешаешься?

Доктор Тейер смерила Таскани взглядом, который, возможно, был задуман как устрашающий, но выражал только замешательство.

– Ной, – жестко сказала Таскани, – моя мама хочет с вами поговорить.

– Спасибо. – Доктор Тейер резко повернулась на каблуках и вышла из комнаты.

– Ведьма, – процедила Таскани, когда дверь закрылась, – вечно ей надо свою власть показывать.

Ной не знал, что сказать. Доктор Тейер вела себя странно, но «показывать власть» означало «осуществлять контроль», а этим, в конце концов, занимаются все родители.

– Вы с ней не ладите? – было самым дипломатичным, что он сумел придумать.

– Что за идиотский вопрос! – Таскани ожесточенно закусила карандаш. – Как с ней можно ладить? Она чудовище.

До конца занятия оставалось десять минут, но Ной не мог представить, как заниматься после того, что произошло. Он решил, что в следующий раз останется на десять минут дольше, и собрал вещи.

***

Ной не имел понятия, где может находиться доктор Тейер. Хоть он приходил к Тейерам уже много недель, их резиденция оставалась для него лабиринтом, где было так же легко заблудиться, как в сказочном лесу. Он прошел мимо кухни и наконец нашел доктора Тейер. Одетая в строгий костюм, она сидела в большом старинном кресле в своей спальне. Жалюзи были опущены, и в комнате царил полумрак.

– Доктор Тейер? – негромко позвал Ной. Она не шевельнулась.

Он позвал еще раз. Она медленно, с трудом повернула голову, словно температура в комнате была ниже нуля.

– Заходите. Садитесь.

Ной внутренне подобрался и осторожно присел на продолговатое сиденье, обитое изумрудным шелком.

– Вспоминание Фредерика Дугласа, – ровно произнесла доктор Тейер.

Тишина заполнила комнату. Лишь мраморные часы на армуаре громко тикали.

– Да, – наконец печально ответил Ной. Это была его самая действенная защита против родительского неудовольствия, применяемая лишь в самых сложных ситуациях: он молчаливо сочувствовал рассерженному родителю, всячески показывая, что перед лицом атак враждебного мира они с ним образуют единый фронт.

– Это вы его этому научили? – спросила доктор Тейер. – И что это за слово – «вспоминание»?

Ной не мог понять, сердится ли она. Слова срывались с ее губ, видимо, под действием какого-то наркотика.

– Э… нет, он сам это придумал. Я действительно подал ему идею написать о Фредерике Дугласе, но имел в виду не совсем это.

По лицу доктора Тейер расплылась ничего не выражающая улыбка.

– С другой стороны, это даже забавно. За юмор могут добавить баллы?

– Возможно, иногда добавляют, но я бы не стал на это рассчитывать.

Доктор Тейер махнула рукой:

– Я уже столько всего передумала об этом экзамене, Ной. Но если у Дилана нет мотивации, все это не имеет смысла. Мы можем дать ему все – я даю ему все, – но он не осознает того, что имеет, что я сделала для него. Словно я вовсе не существую.

– Таскани делает успехи, – сказал Ной простодушным, как он надеялся, голосом.

– У Таскани все получится, – доктор Тейер зевнула, – я не сомневаюсь.

– Ее экзамен через две недели.

– Знаю. Тогда же придут результаты Дилана. Насколько вы лично заинтересованы в успехе?

– Ну, видите ли, мое агентство, решая вопрос о ставках и надбавках, разумеется, учитывает динамику оценок учеников, в какой-то мере…

– Потому что, должна признаться, когда я впервые вас увидела, я подумала: «Он слишком молод, он не справится». Я почти решила отослать вас и запросить другую кандидатуру. – Она значительно посмотрела на Ноя, словно предлагая оценить ее великодушие. – Но детям вы как будто понравились. Что, конечно, может означать, что с вами им не приходится особенно напрягаться… Но тем не менее…

Ной вежливо улыбнулся в окутывающий доктора Тейер полумрак.

– Но мои дети не знают, что есть и другой Ной, Не так ли? – напирала она.

Он заставил себя улыбнуться. Что именно известно ей о его прошлом?

– Что вы имеете в виду?

– Да-да, давайте сохраним приличия: «Ах, Ной, я такая глупая, сама не знаю, что имею в виду!»

Ной вглядывался в полумрак, страх сжал ему горло.

– Я думаю, в чем-то мне следует сказать вам «спасибо». – Доктор Тейер передвинула в кресле свое костлявое тело. – За то, что вы помогаете им. За то, что вы с виду так прекрасно к ним относитесь.

– Спасибо, – на мгновение у него закружилась голова, он словно глянул в бездонную пропасть, – это очень много для меня значит.

Доктор Тейер снисходительно улыбнулась, словно слушала лепет деревенского дурачка, и продолжила:

– Но это не значит, что я удовлетворена. Вот, например, собираетесь ли вы поставить меня в известность о том, что уходите, или просто надеетесь, что я не замечу?

Она не была раздражена, она просто играла. Голос Ноя дрогнул, лишь усилием воли он заставил себя отвечать не спеша.

– Безусловно. И должен сказать вам, доктор Тейер, что было немало занятий, когда я оставался на десять минут дольше положенного.

Она наклонила голову, изображая удивление.

– Но ведь я тогда не просила вас оставаться дольше положенного, не так ли?

– Конечно, нет… – Он не мог придумать, что еще сказать, поэтому просто повторил «конечно, нет», на этот раз более решительно.

Доктор Тейер резко выпрямилась в своем кресле.

– Вот-вот-вот, Ной, молодцом, так держать.

– Простите?

– В вас есть настоящая мужская изворотливость, которую вы пытаетесь от меня скрыть. Вам было не так-то легко добраться до Манхэттена. Проявите характер: забудьте о моих чувствах. Вежливость здесь совершенно излишня. А сейчас скажите мне – только откровенно, – каковы будут результаты Дилана?

Было похоже, что доктор Тейер хочет, чтобы он бросил ей вызов. Она отвела назад волосы, обнажив длинную белую шею, и вопросительно посмотрела на него.

– Так себе. Не слишком хорошие, – сказал Ной.

– Так. А теперь скажите мне: почему так получилось?

– Слишком много репетиторов. – Он старался смотреть ей прямо в глаза, но не мог. Несмотря на то что он чувствовал себя выше ее и сознавал свою правоту, она наполняла его первобытным страхом, словно горгона Медуза, наслаждающаяся своей властью.

Она еще больше склонила набок голову.

– Что это значит?

– У него было слишком много репетиторов, – пробормотал Ной в ковер.

– Так если отвлечься от того факта, что он нуждается во всех этих репетиторах, ответьте-ка мне вот на какой вопрос: ведь вы – один из них, нет?

– Да, конечно, но вы ведь не станете меня винить за…

По лицу доктора Тейер было видно, что она замыслила хитрый ход.

– Так, чудно, продолжайте!

– Я здесь по вашему требованию и вряд ли стану оспаривать необходимость услуг, которые вы от меня получаете.

– Но ведь вы же часть того, что сами называете деструктивным фактором! Я бы сказала: деструктивной ситуацией.

– Сейчас просто уже нет другого выхода. Без репетиторов Дилан был бы вовсе неподготовлен.

– Сейчас? У нас никогда не было другого выхода, Ной, – прошептала доктор Тейер. – Это началось еще в шестом классе – он никогда не любил работать. Всегда был пассивным, большой ребенок. Без репетиторов он не смог бы удержаться даже в Дуайте, не говоря уже о Филдстоне. Так что же было правильнее: пригласить к Дилану репетиторов или смотреть, как он катастрофически не успевает, в то время как я могла так много ему дать? Я понимаю ваше неодобрение, Ной, ведь я же психотерапевт, понимать чужие чувства – моя работа, но вы должны осознать, что я не стыжусь ни одного из принятых мной решений.

Ной кивнул, стараясь держать себя как сочувствующий друг, а не как допустивший оплошность слуга. Но, пришло ему в голову, если доктор Тейер не испытывает так-таки никакого сожаления, зачем она ему все это рассказывает?

– А что думает об учебе детей ваш муж?

– Мой муж!? – Она откинула голову – похоже, собиралась сказать что-то ядовитое, – но потом голова упала, словно доктора Тейер настиг наркотический сон. – Муж ничего не знает.

Она снова уставилась на Ноя. Он знал, что это всего лишь игра теней, но глаза у нее, казалось, мигали один за другим, как у ящерицы.

– А как насчет журнала Таскани? – суховато спросил Ной. – Это очень впечатляющая работа.

Доктор Тейер фыркнула:

– Вы его читали?

– Учитывая, сколько усилий было в него вложено, я считаю эту работу весьма значительной. Ни одна из других моих учениц ничего подобного не делала.

– Мелковат нынче ученик пошел, а?

Она перешла на просторечную лексику, не хватало еще в конце вместо «а» добавить «ась». Что она, смеется над его бедностью и легким акцентом южанина?

– Даже лучшие ученики никогда бы такого не сделали, – ответил Ной, – в порядке школьной отчетности – конечно, сколько угодно, но для собственного удовольствия – нет.

Наступило молчание. Доктор Тейер скорчила гримаску: вид у нее был недовольный.

– Таскани что, сделала что-нибудь не так? – спросил Ной. И почему она так мало ценит свою дочь?

Доктор Тейер бросила на него предостерегающий взгляд:

– Нет… и да. Она, похоже, питает пристрастие к некоторым вещам:

– Да, это здорово, – сказал Ной. Слова его прозвучали невыразительно. Само это «здорово» казалось чересчур робким, неуверенным. Обычная пустая условность привыкшего ко всему мира.

Доктор Тейер подалась вперед и с силой уперлась Руками в сиденье кресла. Похоже было, что она готовится к атаке.

– Полагаю, Дилан рассказал вам об этом инциденте на экзаменах в прошлом году в Дуайте. В газеты, естественно, ничего не попало. Кому нужен скандал!

Снова они ступили на опасную почву. Ной весь подобрался и буквально заставил себя расслабить мышцы.

– Случай, когда некто сдавал экзамен за других учащихся?

Доктор Тейер устало улыбнулась:

– Да, Ной, тот самый случай.

– А что сталось с этим человеком?

– По правде говоря, я об этом не задумывалась. Что меня интересует, так это то, что вы знаете всю подноготную этого процесса.

– Знаю всю подноготную? – засмеялся Ной. – Того, как сдавать экзамен за учеников Дуайта?

– Сами вы, я полагаю, имели отношение к Долтону.

– Я не понимаю, о чем вы.

– Интересная отговорка. Ничего не отрицая, правда? Расскажите мне, как это было. Сколько баллов в результате набрала та девушка? Или вы никогда не интересовались? Может быть, чек просто лежал на туалетном столике, а вы как раз проходили мимо?

– Кто вам об этом рассказал? – спросил Ной. Ему было, в общем, на это наплевать, но он не мог придумать другого вопроса, чтобы прикрыть свою вину.

– Я узнала об этом потому, что искала кого-то, кто мог бы «помочь» Дилану обходным путем. И тут выплыло ваше имя. Вот видите, Ной? Мы оба с вами не без склонности ко греху. А может быть, мы просто хотим помочь тем, о ком заботимся.

– К чему вы клоните?

Доктор Тейер откинулась на подушки.

– Я только хочу убедиться, что мы понимаем друг друга. Мы с вами ведь в чем-то похожи. Оттого я и выбрала вас.

От волнения и испуга, отчаявшись переменить тему разговора, Ной допустил ошибку – задал «детский вопрос»:

– У вас есть планы на вечер?

Доктор Тейер отложила книгу, посмотрела на постель и слегка улыбнулась Ною.

– У меня есть планы на вечер. Я работаю. Ау вас есть планы на вечер?

– Да, – тихо ответил Ной.

– Тогда спокойной ночи.

***

На остановке «Мэдисон-авеню» в автобус вместе с Ноем влезли молодые мужчины и женщины в деловых костюмах – будущие начальники, сейчас они соглашались работать по девяносто часов в неделю и возвращались домой в десять вечера. Ной стоял, со всех сторон зажатый их усталыми телами, слушал отрывистые и раздраженные разговоры по мобильнику. Половина из них звонила, по всей видимости, родителям, другая половина – друзьям или возлюбленным. Одни жаловались на высокую квартирную плату, другие – на то, что им жалуются друзья. Ной порадовался, что дома его, наверное, ждет Олена.

На Семьдесят девятой улице он пересел в метро; народу в вагоне было полно. Ной втиснулся между молодой женщиной, прижимавшей к груди полотняную сумку и читавшей «Пророка» Джебрана, и пожилым азиатом в наушниках, покачивавшим головой в такт музыке из ай-пода. Когда миновали Девяносто шестую, европейское население стало понемногу иссякать, и в вагон тонкой струйкой потекли меньшинства. Когда на Сто двадцать пятой улице поезд вынырнул на поверхность, там оставались лишь смугло– и темнокожие пассажиры, да еще Ной.

На Сто сорок пятой он вылез из подземки и побрел по Бродвею; портфель бил его по бедру. На тротуаре валялись остатки дневной жизнедеятельности: обертки – преимущественно картонки из «Макдоналдса», смятые вощеные пакеты из-под жареных цыплят, кое-где с примесью пластиковых лоточков из китайской закусочной. Все это, плюс битое стекло вдоль тротуара, походило на какую-то местную растительность. Какой-то нищий наблевал прямо посреди Бродвея, и когда Ной проходил мимо, нищий принялся показывать ему на оранжевое пятно и в знак приветствия поднял запрятанную в коричневый пакет бутылку. Местный супермаркет был закрыт, но какая-то женщина, прижимающая к груди ребенка, расстелила перед входом одеяло и пыталась сбыть прохожим пыльные консервные банки. На мгновение Ной возненавидел и Парк-авеню, и Гарлем за то, что они могут сосуществовать так близко друг к другу и при этом не столкнутся лбами и не утратят наконец всякое отличие.

***

На лестнице Ной остановился. Прислонился к стене из шлакоблоков и потер виски. Доктор Тейер знала про Монро.

Монро Эйхлер – его первая и лучшая ученица – самоуверенная, напористая, рыжие кудри, юбки в яркую клетку, заколотые английскими булавками. Сейчас она, наверное, в Амхерсте 8. Ной очень интересовался, где она сейчас, как у нее дела. Он хотел бы просто поговорить с ней, как они разговаривали прежде. Но миссис Эйхлер ясно дала ему понять, что он не должен искать с Монро никаких контактов.

Каждую среду вечером наступали три волшебных часа: сто минут – занятия с Монро, сто минус – ужин с миссис Эйхлер и Монро. Монро была президентом долтоновского политологического клуба «Мини-ООН» и увлеченно болтала о слабой позиции Аргентины в мировой политике. Она призналась, что просто влюблена в «последовательность Фибоначчи». Она читала русскую фантастику и посещала лекции по высшей математике в Колумбийском университете. Всего через полгода она уже набирала в проверочных работах по 2300 баллов.

И тут, когда до октябрьского СЭТа оставалась всего неделя, ее отец умер. Застойная сердечная недостаточность, как у его собственного отца. «Его сердце отказалось выкачивать венозную кровь», – отрывисто доложила по телефону Монро тем бесстрастным и ироничным тоном, каким отвечают урок хорошие ученики. Ей очень жаль, но она вынуждена отменить занятия на следующей неделе. Словно это была ее главная забота. Ной перенес Другие занятия, чтобы только иметь возможность помчаться туда и провести день с ее семьей, отвечать на звонки и заниматься другими незначительными делами, без которых никак нельзя было обойтись. Он провел там ночь с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье (он тогда как раз разъезжался с Табитой и был рад, что у него есть где остановиться) и разделил скорбь Монро и ее матери, их эмоции и переживания. Он разделял их горе и в то же самое время чувствовал себя таким довольным, как никогда в жизни. Он чувствовал себя частью их семьи, членом их ближайшего круга, как если бы он был женихом Монро.

Мать Монро, блестящий, красноречивый аналитик «Дойче банка», вернула Ноя к реальности. Она считала нужным посоветоваться, ведь Монро – такая умница, но притом чрезмерно впечатлительная. Она даже серебро забывает на место ставить, как же она будет сдавать экзамен? А этот октябрьский набор – ее последняя надежда попасть в Амхерст. Может быть, ей пойдут навстречу и дадут отсрочку? Нет? Что в таком случае Ной может им предложить?

Ной работал с Монро всю неделю. Но она была совершенно неспособна ни на чем концентрироваться. Она скатилась до 1800 баллов – их ни за что не хватит, чтобы поступить в Амхерст. Она хлюпала носом над ошибками в диктантах. Ее ставили в тупик вопросы, которые прежде она щелкала как орешки.

***

Воспоминания развеялись. Ной поднял голову. Из квартиры доносилась музыка. Он открыл дверь. Федерико и Олена танцевали. Маленький катушечный магнитофончик, который Гера держала на подоконнике, мурлыкал невнятный попсовый мотивчик – этакая полька в исполнении Шакиры. Гигант Федерико, одетый, как рок-звезда восьмидесятых, с курчавыми, несмотря на все попытки пригладить их гелем, спускающимися чуть ли не до плеч волосами, изящно кружил сестру, а она спокойно и с достоинством делала один грациозный пируэт за другим. Ноя они не замечали, и вся сцена выглядела настолько неожиданной, чудной и прекрасной, что Ной так и застыл в дверном проеме.

Заметив Ноя, Федерико остановился.

– Привет, как дела? – спросил он.

Олена язвительно улыбнулась:

– Возможно, в Америке не принято, чтобы братья танцевали с сестрами?

В ответ Ной пробормотал что-то невнятное. Ему не то чтобы было дико, что они танцуют – он находил, что это очень красиво, – у него просто никак не получалось убедить себя перестать быть ханжой-американцем.

К счастью, Федерико, обладавший даром вечно создавать вокруг кутерьму и переполох, принялся рыться у Ноя в портфеле. Первым делом он вытащил списки сложных слов и поскреб пальцем жесткие от геля волосы. В его взгляде читалась мучительная сосредоточенность человека, который рано поутру вытащил из шкафа коробку с овсяной крупой и пытается вчитаться в инструкцию по приготовлению.

– Я из этих ни одного не понимаю.

– Да, – сказал Ной, – это нелегко. Федерико передал лист сестре.

– А ты понимаешь тут хоть что-нибудь? Она взглянула на список.

– Да, понимаю. Но это оттого, что я много читала, Федерико. – Она повернулась к Ною и не без гордости сказала: – Когда в Албании правили коммунисты, наша семья имела там кое-какой вес. У нас был учитель-антличанин, который жил вместе с нами, совсем еще молодой человек, вот как вы. Но с коммунистами было покончено, и при новом, капиталистическом, режиме мы не можем позволить себе нанять учителей. В Албании стало трудно жить, Ной. Очень не-легко.

– А это что такое? – выкрикнул Федерико. Он достал словарные листы, «Человека-невидимку» и наткнулся на журнал Таскани. – «Это все – ты». Не понимаю. Что это такое? И зачем это тебе?

– Это моя ученица, – коротко ответил Ной и тут же пожалел, что не промолчал: ему совсем не понравилось, что толстые пальцы Федерико трогают полуодетую Таскани.

Федерико присвистнул, Олена задержала дыхание.

– Твоя ученица издает журнал! – выдохнула она.

– А это? – Федерико восторженно ткнул пальцем в обложку. – Это она?!

– Ух ты! – восхищенно сказала Олена.

– Ух ты! – сладострастно протянул Федерико.

– Ага, – сказал Ной, соображая, насколько трудно будет вырвать журнал из лап Федерико.

– Это ведь дорого, да? Издавать журнал? – спросила Олена.

– Ну, это не бог весть какая журналистика, – ответил Ной.

– Но это бог весть какая дорогая бумага. Бог ты мой! Вы только подумайте, на что можно было бы потратить эти деньги.

– Ну и классная же сучка, – вставил Федерико. – Нет, Ной, правда, ты просто обязан меня с ней познакомить.

– Нет, – сверкнул глазами Ной, – ни в коем случае.

– Ты кончай говниться, старик. Почему это нет, чудак ты человек?

– Она несовершеннолетняя. Выбрось это из головы.

Федерико принялся листать журнал, время от времени всхрапывая, как он это делал во время занятии на тренажерах. «Ухты», – сказал он снова, потом: «С ума сойти»,-и наконец несколько фраз, которые Ной опознал как албанские. Глаза Ноя метали молнии. Видя его раздражение, Олена забрала журнал у Федерико и протянула Ною.

Федерико нехорошо осклабился, скрестил на груди руки и еще раз пробормотал: «Классная сучка».

Ночью, оставшись в одиночестве в своей комнате, Ной думал о Таскани. Безответственность Федерико разъярила его. Именно ухаживания таких мужчин и побуждали Таскани больше заботиться о своем теле, чем о своем будущем. Он ударил кулаком по подушке. Его ярость имела сложную природу, он это понимал, но вот в чем он не мог разобраться – так это в своих чувствах к Таскани. Его тревожила эта странная искра. После случая с Монро он обещал себе, что никогда больше не позволит себе увлечься ученицей. Он затолкал «Это все – ты» под матрас.

Он думал, что выкинул Монро из головы, думал, что он исцелился, но теперь он снова ощущал вину и стыд. Глубина его чувства к ней была больше, чем было позволительно, и он это знал. Эта привязанность заставила его делать то, что делать не следовало, то, за что он до сих пор не мог себя простить. Он не доверял своим чувствам к Таскани, задаваясь вопросом: сумеет ли он не повторить прошлых ошибок, не дать этой привязанности затмить его чувство долга?

***

Прошла неделя, а Монро все недобирала положенных баллов. В пятницу вечером Ною позвонила Миссис Эйхлер. Она не знала, что делать. Если завтра Монро напишет работу так же, как делала все последние дни, она не попадет в Амхерст. «Не окажется ли так, – драматично восклицала миссис Эйхлер, – что все, за что Монро боролась и о чем мечтала, не дается ей лишь потому, что ее отец умер за неделю до экзамена?»

Ной предложил решение, которое миссис Эйхлер восприняла с такой готовностью, словно оно было известно ей заранее. Он сходил на Сент-Маркс-плейс и купил фальшивое удостоверение личности с его фотографией, но на имя Монро Эйхлер. Благодаря занятной склонности населения Парк-авеню давать своим отпрыскам в качестве имен фамилии президентов девятнадцатого века (это был целый заповедник разновозрастных Грантов, Гаррисонов, Джефферсонов, Мэдисонов, Монро, Пирсов, Тейлоров и Тайлеров) он мог сдавать экзамен за девушку, за Монро. Он представил себе, как в субботу утром пойдет сдавать этот экзамен, – он и не он, настолько измученный сознанием собственной вины, что обычный стандартизированный тест станет для него настоящим испытанием. Ной сознавал, что рационального объяснения для его поступка быть не может, – он поступал так из эмоциональных побуждений, не мог допустить, чтобы его Монро упустила свой шанс попасть в Амхерст. Он позаботится о том, чтобы ошибиться в ответе нате вопросы, где промахнулась бы сама Монро (сложные случаи при дополнении предложений), и не ошибиться в математике. Компьютеру нет дела до разницы между его каракулями и каракулями Монро, и сумма ее баллов, когда все будет подсчитано, окажется такой же, какой была бы, если бы ее отец не умер.

Ночью с пятницы на субботу ему позвонила миссис Эйхлер. У Монро был приступ угрызений совести, и она настаивала на том, чтобы сдавать экзамен самостоятельно. Ной спросил, можно ли ему с ней поговорить. Это оказалось невозможно. Миссис Эйхлер повесила трубку. Больше они не разговаривали.

Тремя днями позже по почте пришел конверт, внутри которого был чек от «Дойче банка» без имели отправителя, без вложенной записки, без простого короткого «спасибо» и смеющихся рожиц в уголках конверта. Чек был на пять тысяч долларов.

Была ли это плата за беспокойство, вне зависимости от того, сдавал ли он этот тест, или оплошность банковского клерка ? Это был чек на предъявителя-миссис Эйхлер никогда не узнает, обналичил он его или нет. Отвергать эти деньги не было смысла. Он обналичил чек. У него появилась кредитная карта и возможность нанять брату репетитора.

***

На следующий день Ной снова ехал из Гарлема в Верхний Ист-Сайд в вагоне, полном черных и латинос с хмурыми лицами и тусклыми глазами, пока не добрался до Парк-авеню и не оказался среди женщин европейской внешности в дорогущих костюмах, но с такими же пасмурными лицами и тусклыми глазами. Когда Ной подходил к дому Тейеров, начал накрапывать дождь.

Входя в лифт, Ной столкнулся с громадной тушей персонального тренера доктора Тейер. Доктор Тейер, прислонившись к стене вестибюля, старательно восстанавливала дыхание. На ней был стильный, облегающий спортивный костюм без следа пота.

– Ну, как результаты? – спросил Ной, даже не поздоровавшись – так ему не терпелось узнать ответ.

– Результаты? – выдохнула доктор Тейер, глянув на него так неодобрительно, словно он спрашивал ее об исходе вчерашнего футбольного матча.

– У Таскани и Дилана. Как они справились?

– Ах, результаты! Очень хорошо. То есть, вообще-то говоря, Дилан справился ужасно, но мы получили вот это.

Доктор Тейер протянула Ною адресованное Дилану письмо от директора спортивного департамента Нью-Йоркского университета. Вот что там было написано:

На протяжении последних нескольких недель мы с удовольствием следим за вашими спортивными успехами. Хотя спортивная дирекция не может непосредственно влиять на процесс зачисления, мы все же беремся выразить пожелание, что вы примете решение подать документы в Нью-Йоркский университет, и от всей души надеемся, что следующей осенью вы присоединитесь к нам для успешной и напряженной работы в новом сезоне.

– Значит, можно считать, что он поступил, – сказал Ной. Он испытывал двойственное чувство: ему было приятно видеть успех Дилана – он освободился от ответственности за его судьбу; с другой стороны, он испытывал разочарование от того, что все так сложилось.

– Похоже, да! – расплылась в улыбке доктор Тейер и положила руку Ною на плечо. Он через рубашку чувствовал ее, костлявые будто железные пальцы. – И я не сомневаюсь, Ной, что без вас он бы не справился.

Ной знал наверняка, что Дилан справился бы и без него. По правде говоря, баллов у него со времени последней проверочной работы не прибавилось.

– Спасибо, доктор Тейер.

– Разве я не просила вас называть меня Сюзан? Я думала, что говорила вам, чтобы вы называли меня Сюзан.

Она засмеялась и притворилась, будто собирается легонько его шлепнуть: ее просьба повисла в воздухе.

– А как дела у Таскани? – спросил Ной.

– О, прекрасно, я нисколько не сомневаюсь. С ней никогда не было таких проблем, как с Диланом.

Она положила руку рядом со стоящей у входа антикварной статуэткой; на ее тщательно накрашенном лице читалась крайняя усталость.

– А результаты ее вам прислали?

– Да, где-то здесь… – Доктор Тейер порылась в стопке бумаг на столике красного дерева. – А, вот оно.

Она протянула конверт Ною. Конверт был запечатан.

– Вы еще не посмотрели, – вырвалось у Ноя, в голосе его послышался упрек: «Вам все равно, какие у нее успехи».

– Ну, не успела. Ну давайте, посмотрите сами.

– Точно?

– Нуда, конечно, давайте!

Ной поддел пальцем печать. Бумага разорвалась на треугольники с неровными краями. Он достал белое с красным письмо.

Ему до сих пор не приходилось видеть протокол результатов независимого школьного вступительного экзамена – о результатах он всегда узнавал только от родителей, – и сейчас у него от цифр зарябило в глазах. Несколько мгновений он недоумевал, глядел на листок, пытаясь разобраться в этом хаосе. Понемногу картина стала вырисовываться, и вырисовывалась она очень удачно.

– Она прекрасно справилась, доктор Тейер! – радостно воскликнул он. – Успех колоссальный!

– Да? – Затянутая в черный спандекс доктор Тейер даже не пошевельнулась.

– Проценты по всем предметам зашкаливают за восемьдесят, а по математике она набрала целых девяносто два.

– Это хорошо? – с сомнением в голосе переспросила доктор Тейер.

– Достаточно хорошо, чтобы поступить в любое место, куда она пожелает. Не забывайте, что результаты даются в сравнении с показателями учащихся из других частных школ, а не по всем школам Америки. Эта категория считается элитной, а она справилась лучше, чем большинство других ребят.

– Что ж, тем лучше для нее, – неопределенно сказала доктор Тейер; Ной не мог понять, что это: тщательно скрываемый восторг или намеренно демонстрируемое безразличие.

– Значит, она еще не знает? – спросил Ной. Доктор Тейер покачала головой. – Вы, конечно, хотите ей об этом рассказать, – продолжал он. – Я подожду вас здесь.

Доктор Тейер махнула рукой и подмигнула:

– Нет, нет, идите вы. Я с ней потом поговорю.

***

– Так у меня хорошие результаты?! – Таскани расположилась на кровати, на ней были шорты с эмблемой «Мурпайк» через всю попу.

– Да, очень хорошие. Ты набрала на пятнадцать процентов больше нормы. Особенно математика. Девяносто два, очень хороший результат.

– Обалдеть! – взвизгнула она, листая протокол. – С ума сойти!

– Так куда ты собираешься поступать? Теперь ты можешь выбирать, можешь даже в Эндовер или Эксетер.

– Ну нет! Это уж чересчур.

– Ну, тогда можешь, конечно, в Хэмпширскую академию. А можешь съездить посмотреть на Чоут, тоже неплохой пансион. Думаю, тебе там понравится. Таскани постучала по зубкам серебристой авторучкой.

– Господи, я ведь об этом даже не думала.

– А что советует твоя мама?

– Да она ничего и не говорит. Это она специально, чтоб можно было потом говорить, что все не так. Если она сейчас промолчит, потом ей будет легче придираться, понимаете? – проговорила Таскани, водя по зубам обратным концом авторучки. – Надо звякнуть подружке.

Она достала телефон, посмотрела на него долгим взглядом и отбросила в сторону.

– Да ну, они наверняка плевать на это хотели. – Она посмотрела на Ноя: – Вы меня о чем-то спрашивали?

Ной кивнул.

– А почему ты хочешь отсюда уехать?

– Да ну, здесь все сплошь зануды. Хочу уехать, вот и все.

Таскани выпустила журнал, до которого никому не было дела (под столом до сих пор стояли четыре коробки), и, похоже, видеть не могла всех своих «подруг». Ною отчаянно хотелось, чтобы она Уехала из Нью-Йорка до того, как ее стремление к лучшему атрофируется.

– Ну что ж, пропуск ты уже получила, – сказал он. – Не сомневаюсь, в пансионе ты найдешь себе Достойное место.

– В каком смысле? – подозрительно спросила Таскани.

– Я имею в виду, что не все учащиеся готовы к жизни в пансионе. Но ты для этого достаточно независима.

– Да, спасибо. Это круто. – Она зажгла сигарету.

– Знаешь, многие школы производят набор в течение всего года – ты можешь подать документы сейчас и начать с весеннего семестра. Тогда ты окажешься там уже через пару месяцев.

Что нравилось Ною в Таскани, так это ее умение оставаться собой. Она смогла не потеряться на фоне своего испорченного и обласканного всеобщим вниманием братца. Она взялась делать этот журнал, потому что ей хотелось, а не для того, чтобы ублажить свою мамочку. У нее было достаточно самостоятельности, чтобы осознать, что ей не нравится школа Мурпайк и что она сама пришлась там не ко двору. И, осознав это, она сама взялась подыскать себе новую школу.

– Да, я подумаю насчет весны. Так когда мне подавать документы, сейчас?

– Да, сейчас.

***

Поскольку Таскани уже сдала экзамен, необходимость в занятиях отпала. Ной обсудил с ней ее сильные и слабые места и вышел из комнаты.

Доктор Тейер стояла внизу, на самой нижней ступени лестницы, и напряженно смотрела вверх, ожидая его появления. Поза была кошачья, но, затянутая в угольно-черный спандекс, она напомнила Ною завязанную узлом цепь.

– Как она? – скорбно спросила доктор Тейер, словно у Таскани была скарлатина.

– Она очень рада. Думает о том, чтобы подать документы на весенний набор.

Глаза доктора Тейер сузились.

– Это вы ей посоветовали?

– Ну, в общем, да, я подумал, что если ей здесь плохо, лучше будет ей уехать. Очень многие учащиеся приезжают в пансион весной.

Доктор Тейер весело и заливисто рассмеялась:

– Что ж, она ведь ваша дочка!

– Простите?

– Я бы ни в коем случае не позволила себе вмешиваться в этот… процесс. Да и что я знаю о школах и поступлении? Я ведь всего лишь мама.

Это «Я ведь всего лишь мама» она произнесла с ноткой сладчайшего самоуничижения, как любая неудовлетворенная мамаша из предместья. Невозможно было предсказать, как она поступит: то она казалась вялой, то принималась угрожать.

– Не сомневаюсь, Таскани оценит вашу заботу, – сказал Ной.

Доктор Тейер посмотрела на него без всякого выражения:

– Ну да.

– Я оставил Таскани мой электронный адрес, вдруг она захочет обсудить со мной варианты поступления или тему вступительного эссе.

Доктор Тейер подняла тонкую бровь:

– Вы очень любезны.

Она отошла от перил и встала сбоку, показывая, что Ною пора откланяться. Он начал спускаться. Лестница заканчивалась у самой двери, но доктор Тейер все еще ее не открыла, так что они оказались сантиметрах в тридцати друг от друга. Для человека, который только что выполнял физические упражнения, она на удивление мало вспотела, точнее, потом от нее совершенно не пахло, скорее, какими-то духами. Ной впервые заметил, что она значительно ниже его ростом. Повисло неловкое молчание, он посмотрел на ее жесткие светлые волосы и заметил, что у самых корней они имеют серо-стальной оттенок. Она откинула голову, рот растянулся в неопределенную гримасу, морщинки вокруг губ стали заметнее. Мгновение подумав, она превратила гримасу в живую, очаровательную улыбку.

– Думаю, это все, – сказала она. – Я бы вас обняла, но я так вспотела.

Она сама засмеялась над нежностью своих слов, будто решившая притвориться смертной богиня.

– Было очень приятно работать у вас, – сказал Ной.

– Без вас мы бы не справились. – Доктор Тейер так часто повторяла эту расхожую фразу, что Ной совершенно уверился, что ее не стоит воспринимать всерьез. Он не мог понять, чего она ждет; у него было странное чувство, что она хочет, чтобы он заключил ее в объятия.

Ной взглянул в сторону апартаментов Дилана:

– Мне, наверное, надо попрощаться с Диланом.

Доктор Тейер повернула серебряную ручку.

– Ничего, я попрощаюсь за вас. Не беспокойтесь об этом.

Ной нехотя кивнул. Было жаль, что ему не дадут попрощаться, хотя он сам не понимал, в чем причина грусти. Дилану было наплевать на него, да и он не будет скучать по Дилану. Или будет?

– Ну ладно, – тихо ответил он.

– Он, наверное, смотрит телевизор или спит. А вы же знаете, какой он бывает, когда его зря беспокоишь, – весело сказала доктор Тейер.

– Знаю.

Доктор Тейер открыла дверь:

– Прощайте, Ной.

Тон у нее был одновременно представительный и извиняющийся, словно она давала отставку незадачливому любовнику. Когда он проходил мимо, она наклонилась вперед (пахнуло розовой водой) и поцеловала Ноя чуть ниже уха. Дверь мягко захлопнулась.

***

Из апартаментов Тейеров невозможно было определить, какая на улице погода: окна зашторены так плотно, что их могло бы и не быть вовсе. Выйдя из лифта, Ной увидел, что консьержи складывают черные зонты. Небо было ярким, светло-серым, а Парк-авеню погрузилась в шелковистую черноту.

– Ухты, льет как из ведра, верно ? – спросил Ной консьержей, подходя к двери.

– Да, – ответил один, – надо вам было посмотреть.

– Я сегодня в последний раз, ребята. Больше уже не приду.

Консьерж пожал плечами и открыл дверь.

Через двадцать минут у Ноя было занятие с Кэмерон. Пока он, поеживаясь, быстрым шагом шел через Сентрал-парк к резиденции Лейнцлеров, небо оставалось черным. Огромное серое здание расположилось напротив Музея естественной истории, его застывший силуэт четко выделялся на фоне грозового неба. Кэмерон спрятала копну черных волос под ядовито-розовую кепку с эмблемой «Янки»; надпись на толстовке с капюшоном гласила: «Мы, актеры, круче всех».

– Привет, Ной, что у вас стряслось? – спросила она, подводя его к письменному столу своего отца, где они обычно занимались. Стол привезли из Северной Африки, и его обтянутая черной кожей столешница была обширнее, чем у большинства обеденных.

– Ничего особенного. – Ной сел на марокканский стул и достал папку с заданиями Кэмерон.

– Вы сегодня такой мрачный!

Ной изобразил беззаботную улыбку:

– Да неужели?

Кэмерон придирчиво оглядела Ноя и покачала головой:

– А может, и нет.

– Ну как, готова к диктанту?

– В общем, да. Восьмой лист был очень трудный.

Кэмерон принялась писать слова. Ее мать была француженка, отец превосходно говорил по-немецки, а няня была родом из Латинской Америки. Это счастливая комбинация, и для ученицы-хорошистки у нее был прекрасный словарный запас. Ной смотрел, как она заполняет пропуски.

– Гурман, – она рефлекторно поднесла руку к животу, – это очень толстый человек, верно?

– Почти. Точнее, «человек, одержимый страстью к еде».

– Понятно.

– Я сегодня в последний раз занимался с сестрой Дилана. – Он никак не мог выбросить из головы Тейеров.

– Да? С Таскани? Она вреднющая, да?

– Да нет, она миленькая. Почему ты так решила?

Ну, не знаю. Она всегда казалась такой, – она ткнула в слово из списка, – надменной. Таскани Тейер надменная. И еще… – Кэмерон сделала многозначительную паузу и театрально округлила глаза, словно вот-вот должна была последовать развязка мелодрамы.

– И еще – что? – резко спросил Ной.

– Да нет, ничего, я не могу об этом говорить.

– О, если не хочешь, конечно, не говори…

– Ну ладно, знаете ее подружку, Монику? Высоченная такая, тощая, рыжая?

Ной кивнул. Вероятно, это была та девушка, с которой он видел Таскани возле магазина «Тайна Виктории», та самая, что одновременно казалась и лучшим другом, и смертельным врагом.

– Ну вот, сейчас они уже не дружат. – Кэмерон сделала еще паузу, словно собиралась на этом закончить, но продолжала: – У Моники есть такой красавчик консьерж. Немножко похож на Колина Фаррела. Ну вот, и один раз Таскани пришла к Монике, а консьерж позвонил сказать, что она пришла, а она не стала подниматься, а…

– Спасибо, я понял.

– Вы сами попросили.

– И совершенно напрасно.

– Ну и ладно. Я ничего не хочу сказать, наверняка она очень славная и все такое, но только все мои подружки говорят, что она шлюха.

– Они не должны так говорить.

Кэмерон передернула плечами:

– Как хотите. Подождите-ка, вы сказали, что больше не будете к ним ходить? А Дилану через месяц снова сдавать экзамен.

– Да нет же, у него все в порядке. У нас с Диланом все, – удивился Ной.

– Я слышала, его мать пыталась кому-то заплатить, чтобы СЭТ за него сдавал другой человек, но ничего не получилось. Так?

– Ничего не получилось, – осторожно подтвердил Ной.

– А моя подружка Исабель, – она показала на одну из шести взявшихся за руки белокурых девушек, чей снимок венчал ее зеркало, – на прошлой неделе гуляла с Диланом. Они с ним долго болтали, и он сказал, что готовится к СЭТу. Разве не вы с ним занимались?

– Только письменной частью. Математика и устная часть у него, вероятно, на уровне.

Ной лихорадочно соображал. С Диланом нужно заниматься только письмом, верно? Так сказала доктор Тейер.

– Да-а? – засмеялась Кэмерон. – Вам, конечно, виднее.

– Его семья мне ничего об этом не говорила. У них, вероятно, имеются на этот счет какие-то соображения.

В душе Ноя поднимался гнев, он чувствовал себя преданным – втихомолку, исподтишка. Могло быть только два варианта: либо доктор Тейер втайне от него наняла Дилану другого репетитора, либо она продолжала искать того, кто согласился бы сдать экзамен за Дилана. И та и другая возможность заставляла Ноя чувствовать себя неловко.

После занятий Ной бродил по Бродвею и глазел на витрины; ему не хотелось сразу возвращаться в узенькую комнатенку, которую они делили с Федерико. Выпил кофе в кафе «Старбакс», полюбовался через улицу на темные витрины уже закрывшейся «Банановой республики». Проверил мобильник: записка от Табиты с ободряющим текстом по поводу его писанины, но ничего от доктора Тейер. Ну еще бы.

***

Она позвонила шесть недель спустя, когда Ною уже удалось выкинуть Тейеров из головы. Он только что закончил занятие, включил телефон и сразу узнал ее характерный надтреснутый голос. Сообщение касалось не Дилана, а Таскани: она поступила в Чоут, начала ходить на занятия, а спустя три дня ее попросили покинуть школу по причинам, о которых доктор Тейер «предпочла бы умолчать». Она спрашивала, возьмется ли Ной с ней заниматься, пока они не подыщут другую школу.

5

Доктор Тейер требовала, чтобы Ной связался с ней, как только сможет. Он позвонил ей сразу же.

– Здравствуйте, доктор Тейер. Это Ной. – Он стоял в толпе, дожидаясь сигнала светофора, чтобы повернуть на Сентрал-парк-уэст. Ему пришлось прижать телефон к самому уху, чтобы разобрать ее дребезжащий настойчивый шепоток.

– Ох, слава Богу! Я уж думала, вы не позвоните.

– Вам удобно сейчас говорить?

– Да, все в порядке.

– Хорошо.

Пауза. Толпа хлынула через улицу, Ной остался стоять на углу. Он не знал, как ему завести разговор о том, что Таскани изгнали из школы.

– Ну так что? Расскажите мне про Таскани, – сказал он.

– Что ж, здесь произошли кое-какие перемены. Хотелось бы узнать, как у вас со временем. Вышло так, что с Чоутом у нас не сложилось, а Таскани хочет продолжать занятия, пока мы не подыщем другую школу.

Первое, что пришло Ною в голову, – спросить: «Да какого черта она там натворила? » – но вопрос, конечно, был неуместный, и он сдержался.

– Так, значит, по вторникам и четвергам у нее верховая езда, по средам – балетная школа, а по понедельникам – занятия по классу фортепьяно. Значит, после обеда не получается. Не могли бы вы приходить, скажем, с девяти до двух каждый день? Это будет пять часов. Что у нее там? По правде говоря, она лучше меня знает, какие ей сейчас нужны занятия, но мне кажется, это химия, и вроде бы история, и, Господи, французским ей тоже придется заниматься… подождите-ка минутку. Таскани! Тусси!

Ной слышал, как она кричит, потом послышалось тяжелое топанье.

– Ной! Слыхали, что у нас случилось! Ага! Нет, вы подумайте… – раздался голос Дилана.

Издалека донеслось:

– Вот урод!

Ной улыбнулся, услышав ее пронзительные крики: она явно вырывала телефон у своего братца.

– Алло?

– Здравствуй, Таскани, это Ной.

– Здравствуйте.

– Как дела?

– Чудно. В общем, мне надо химию, всемирную историю, французский четвертого уровня, геометрию и английский.

– А что ты читаешь из английской литературы?

Сомерсет там какой-то, черт его знает. Ну что, как вы думаете, получится у вас прийти? – В голосе ее звучала такая надежда, словно она была маленькой девочкой, зазывающей подружек на день рождения. Она и в самом деле его любила. Ной широко улыбнулся в телефонную трубку; он и вправду по ней соскучился.

– Думаю, да. Но мне нужно еще секундочку переговорить с твоей мамой.

Трубка перешла в другие руки. Он услышал треск статического электричества.

– Ну что, как вы, возьметесь? – скороговоркой спросила доктор Тейер: она явно куда-то спешила.

Все это походило на роман девятнадцатого века: юный скучающий джентльмен берет на себя ответственность за интеллектуальное воспитание способной, но строптивой девицы из знатного семейства. Ну и, конечно, дополнительные двадцать пять часов в неделю, которые помогут решить его финансовые проблемы. Он лихорадочно соображал.

– С удовольствием. Конечно, предварительно я буду должен задать вам достаточно много вопросов.

– Чудно. Задавайте. А сейчас я должна идти. Почему бы вам просто не прийти завтра в девять? Берите с собой учебники, какие сочтете нужным. Мы вас, конечно, заново оформим. В общем, поговорим завтра, приходите завтра, всего доброго!

Ной остался стоять на углу, слушая гудение в трубке и думая, как ему за сутки стать настоящим учителем. Два раза ему уже приходилось заниматься школьной программой, но то были занудные отличники, которые во что бы то ни стало хотели удержать пальму первенства. С Таскани, конечно, все будет по-другому. Как же здорово! Он будет ее интеллектуальным проводником. Он сможет делать с ней все, что пожелает: если ей понравится перемножать двучлены, они могут копнуть поглубже, заняться биномиальными математическими… дискретными… абстрактными… в общем, чем-нибудь. Господи, подумал он, тупо кружась на одном месте, сколько лет уже, как он сам закончил школу и не занимался ни историей, ни естественными науками.

У «Варне энд Ноубл» он остановился. В Гарлеме, насколько ему было известно, не было книжных магазинов, так что он направился в книжную лавку Колумбийского университета, что на Сто пятнадцатой улице. Секция «В помощь учащимся» была забита псевдоучебной макулатурой: целая стена всевозможных выжимок и кратких изложений, на какие только хватило фантазии у бесчисленного множества издателей. «Принстон ревью», «Каплан», «Спарк Ноутс», «Ар-и-эй», «Бэррон», «Питерсон»… У каждой серии свой кричаще безвкусный цвет, и вся стена полыхает такими вот вызывающими обложками, настоящий цирк учебных пособий. Он раскрыл одно и пролистал страницы, населенные мультяшными персонажами и «маленькими подсказками», – он не представлял, как по этому можно учиться. Это была какая-то аббревиатура знания, придуманная для того, чтобы заменить сложный организм научного труда схематичным чертежиком.

Он стоял на углу с пустыми руками, но переполненной мыслями головой, думал о том, как лучше расширить кругозор Таскани, как погрузить ее в мир, доселе ей незнакомый. Он вспомнил ее наивное непонимание разницы между афроамериканцами и коренными жителями Америки, незнание того, что такое пуэбло. Он представил семью индейцев в вигваме – они рисовали диаграммы и обсуждали характерные особенности собственной жизни.

Выйдя из метро, он получил голосовую почту от Федерико: не хочет ли он попить пивка? Да, Ной хочет пивка.

Федерико с Ноем припарковали «датсун» возле бара «У Чарли». Это было любимое место Федерико, единственный бар на Манхэттене, где царила уютная дружеская атмосфера типового пригородного ресторанчика. У официантов были таблички с именами. Федерико и Ной уселись в углу бара.

– В общем, мы с ней трахнулись, помнишь, тогда еще, когда мы вместе ужинали, ну вот, после того. О черт, это было супер, правда, она взяла меня вот тут… – Ной не стал смотреть, куда показывал Федерико, – а я ее – вот здесь, прямо где самое оно, у нее там словно такая маленькая норка, и она колотила ногами в стену, и мы с ней все были в поту и черт знает в чем еще.

Федерико выжидательно глянул на Ноя, на лице его сияла широченная улыбка.

– И тебе понравилось? – вынужден был спросить Ной.

– Ухты, еще как! Да и ей тоже. Им всем нравится, старик. Если есть что-то, что я умею как следует, так это заводить телок. Правда, в чем другом-то я ни хрена не петрю! – захохотал Федерико и скорбно потряс банку с пивом. – Ну, а ты? Как у тебя с любовью? – спросил он.

– Хм… сейчас вроде бы никак, – ответил Ной. – Я просто не так часто влюбляюсь. Когда это случается, чувство бывает сильным, но происходит это не каждый день.

– Но ты ведь, наверное, перетрахал много цыпочек. Что, дальше этого не пошло? Ты, наверное, – как это называется – очень разборчивый?

– Да, можно и так сказать.

Ной не любил слово «разборчивый». У него оно ассоциировалось с сопливой девчонкой-болелыцицей или старой девой в жемчужном ожерелье с собачонкой под мышкой.

– А как насчет той цыпочки с обложки, Таскани ?

– Она моя ученица, Фед. И ей всего шестнадцать. Это исключено.

– Да, но… – Федерико сделал непристойный жест, какой Ной в последний раз видел в фильмах для подростков восьмидесятых годов. Двое парней за противоположным концом стойки захихикали и закатили глаза.

– Ты даже не знаешь, как глубоко ты ошибаешься, – сказал Ной.

– А ты даже не знаешь, что ты по уши в шоколаде. Сиди себе жди, все само в руки придет.

Федерико пустился расписывать многочисленные возможности Ноя, как то: запустить руку Таскани в трусики и, если это не подействует, поцеловать, не дожидаясь разрешения. Против своей воли Ной не мог удержаться от смеха. Оттого-то он и любил компанию Федерико: все дело было в контрасте, Федерико был его полной противоположностью.

– Да, согласен, иногда я мог бы действовать более раскованно. Но не с моей ученицей.

– А ты хоть раз был в этих крутых клубах, куда ходят Дилан с Таскани ? Ты по крайней мере хоть раз с ними выбирался в город?

– Не думаю, что это соответствовало бы моей роли наставника.

Федерико шмякнул Ноя кулаком по макушке.

– Да, старик, с тобой еще работать и работать.

Ной допил пиво. Он вполне может встречаться с Друзьями, напомнил он себе. Ему нет нужды впускать в свою жизнь Таскани с Диланом.

– В общем, старина Ной, – сказал Федерико, – я хочу погонять цыпочек в каком-нибудь шикарном клубешнике. А ты устроишь так, что нас туда пустят.

Ной засмеялся. Но Федерико оставался серьезным. Странно было видеть его таким искренним и страждущим. Ной постучал по стойке картонным подстаканником, прижал к губам пустую бутылку, потом опустил. Вечер со знаменитостями в ультрамодном клубе. Это может быть здорово. А может быть ужасно. В любом случае это будет что-то из ряда вон выходящее.

– Ладно, – сказал он, – я все устрою.

Федерико встал, облапил Ноя, приподнял его над сиденьем, встряхнул и опустил обратно.

– Здорово! Ты молодчина, Ной. Вот теперь они узнают. – Он заказал еще по одной и, пока Ной расплачивался, объявил: – Среда в «Пангее». Охота на богатеньких цыпочек. Вот чего я хочу. У тебя есть два дня.

***

На следующее утро Ной приехал к Тейерам, держа под мышкой целую кипу учебников. Хотя он бывал здесь уже много раз, сегодня ему предстояло начать большую работу, и он нервничал так, будто это было его первое занятие. Он даже надел по этому случаю белую рубашку. Накануне он допоздна готовился к занятиям, и сейчас у него от недосыпания слипались глаза. С утра Федерико заперся в ванной, и Ною пришлось приводить волосы в порядок над кухонной раковиной. Он положил чересчур много геля, и он теперь собирался на голове в глянцевитые полосы. Он нервно пощелкал ручкой. Отутюженная белая сорочка и озабоченность заставили его чувствовать себя кем-то вроде коммивояжера или миссионера-мормона.

Фуэн открыла дверь.

– Здравствуйте, – сказал Ной, – доброе утро.

Фуэн развернулась и пошла обратно. Ной медленно побрел за ней. В вестибюле и примыкающих комнатах Фуэн не оказалось.

– О черт, черт, черт! – послышалось из кухни. Дилан. Волосы у него были взлохмачены (на этот раз явно независимо от желания их владельца; это не был обычный заботливо сооруженный художественный беспорядок), он вскочил на ноги, спеша выбраться из-за стола, бросив недоеденную тарелку хлопьев.

– Привет, Дилан, – сказал Ной, – опаздываешь на занятия?

– Вот хрень. Вы не видели, когда шли, нет там снаружи разъездных машин?

– Их там несколько. Не знаю, за кем они.

– Вот хрень.

Дилан сгреб со стола пригоршню пилюль и отхлебнул молока из недоеденной тарелки. К подбородку прилипли хлопья. Он выскочил за дверь.

Едва закрывшись, дверь открылась снова, появилась рука Дилана, схватила рюкзак и исчезла. Дверь осталась открытой. Ной закрыл ее. Раздался щелчок. Он медленно побрел вверх по лестнице к спальне Таскани. Эбеновые панели были только недавно заново отполированы, и блики утреннего солнца, пробивавшиеся сквозь плотно зашторенные окна, украсили их прозрачным, недолговечным узором.

– Ной? – послышался слабый голос из спальни доктора Тейер.

Он вошел в комнату. Доктор Тейер куталась в шелковые покрывала. Снаружи оставалась только ее голова, она притулилась между двумя черными шелковыми подушками и напоминала головку без тела, повисшую в пустоте. Единственным источником света была бледная тусклая лампа, театрально подсвечивавшая ее осунувшееся лицо и отбрасывавшая прихотливые тени, так что лицо казалось фотографией с музейной выставки. Она, должно быть, полдня провела в постели, ничего не делая и глотая таблетки.

Ной остановился у входа в спальню, нервно теребя пуговицы на рубашке. Он словно попал в покои забытой всеми вдовствующей королевы. Каждый раз, когда он входил в эту спальню, ему представлялось, что он балансирует на краю пропасти и один щелчок доктора Тейер может столкнуть его вниз.

– Который час? – простонала она.

– Примерно без десяти девять.

– Вы ведь должны были прийти в девять, не так ли?

В ее голосе сквозило какое-то блеклое, неуверенное обвинение, но Ною и в голову не приходило, что он причинил ей неудобство и что, явись он на десять минут позже, она была бы уже на ногах и встретила его.

– Я хотел быть уверен, что приеду вовремя. Не так-то просто просчитать дорогу.

Он хотел добавить «из Гарлема», но не стал. Он не знал, сочтет ли доктор Тейер такое соседство неприличным или решит, что оно придает ему особый шарм, и почел за благо не рисковать.

Не говоря ни слова, доктор Тейер приподнялась. Из-под атласного одеяла показались две белые кружевные бретели сорочки. Она водрузила на нос большие очки в золотой оправе.

– Слишком рано так же плохо, как слишком поздно, так, кажется, говорят. Я сожалею, что оказалась не готова к вашему приходу, но, полагаю, вы знаете, что делать, и в моей опеке не нуждаетесь. Ведь не так много времени прошло с тех пор, как вы сами изучали этот материал, не правда ли?

Ной замолчал, силясь уследить за скороговоркой доктора Тейер.

– Да, не так уж много. Несколько лет, но все-таки…

Она снова приподнялась, распрямилась, и из-под одеяла показалось еще немного белого кружева.

– Видите ли, есть кое-что, что я хотела бы с вами обсудить. Поскольку то, для чего вас сюда пригласили, это, строго говоря, не репетиторство, ведь мы не к экзамену готовимся, я думаю, будет только справедливо, если мы обо всем договоримся, не привлекая агентство.

Ной предвидел такой поворот – родители частенько возмущались высокими расценками и предлагали устроить дело как-нибудь в обход работодателя, однако он, поскольку уже попадался на нарушении правил и получал испытательный срок, прежде всегда отказывался. Но на этот раз он не был уверен, как поступить. Ведь сейчас ему предстоит стать не репетитором, а самым настоящим учителем, так? А это совсем другое дело. И насколько быстрее он сможет избавиться от восьмидесяти одной тысячи своего долга, если агентство не будет забирать две трети его заработка!

– Я был бы не против обсудить это, – сказал он, – возможно, частично мы уведомим агентство о наших занятиях, но не обо всех.

Доктор Тейер сощурилась и поджала губы:

– Прекрасно. Так сколько вы обычно получаете?

Ной быстренько подсчитал: доктор Тейер платила агентству триста девяносто пять долларов за час, но не имела понятия, какой процент от этой суммы получает Ной. Это значило, что цифра, которую он ей назовет, должна быть значительно ниже 395, которые она обязывалась платить агентству, но выше ста.

– Думаю, долларов двести двадцать пять в час. Это обычная расценка.

Обычная расценка! Двести двадцать пять в час! Его учителя, наверное, получали столько за неделю. А они все были уже немолодые, почтенные, в очочках. А он обычный парень из Принстона в адидасовских кроссовках, и ему платят за то, чтобы он заслужил расположение шестнадцатилетних молокососов.

– Двести двадцать пять? – переспросила доктор Тейер. Она подняла руку, отбросила за спину копну белокурых ломких волос, откинулась назад и прижала их к изголовью. – Ну что ж, пусть пока так. Я поспрашиваю своих друзей о том, сколько обычно платят в подобной ситуации, но поскольку я нуждаюсь в вас, думаю, я буду платить в любом случае.

Она издала сдавленный смешок. Тут только Ною стало ясно, что он мог бы запросить и тысячу двадцать пять долларов в час, если столько берут другие репетиторы, – доктора Тейер не заботило, сколько денег она тратит, она лишь боялась, как бы ее не надули.

– Не хотел бы показаться любопытным… – начал Ной.

– Я бы предпочла, чтобы вы не расспрашивали Таскани о том, что случилось, – перебила доктор Тейер, – мы до сих пор не можем оправиться. Достаточно сказать, что ей придется пробыть какое-то время дома, прежде чем мы подыщем ей другую школу.

– А она не может просто вернуться на прежнее место учебы?

Нет, – устало сказала доктор Тейер. – Я бы это устроила, но Таскани наотрез отказывается. Но я не хочу, чтобы она чувствовала, что выпала из колеи, так что все, что мне от вас нужно, – это чтобы вы занимались с ней, поддерживали в ней хорошее настроение и не создавали мне проблем.

– Вы не думали насчет Ротмана? Это школа в Ист-Сайде, у них развитая воспитательная система, и они специализируются на… – Ной чуть не сказал «на трудных случаях», – на таких, как Таскани.

Доктор Тейер посмотрела на него с подозрением.

– Мы узнавали про эту школу, – она скрестила руки на груди, словно сомневаясь, что Ной станет принимать участие в образовании Таскани еще до того, как ему заплачено, – но сейчас все зависит от вас.

– А Таскани проснулась? – спросил Ной. Ему бы не хотелось входить в комнату, где спит шестнадцатилетняя красотка.

– Агнесс ее разбудит. Вы знакомы с Агнесс? Нет, вряд ли, она работает только днем. Она ухаживает за ребятами. И она будет давать вам ваш чек в конце каждой недели.

– Прекрасно, – ответил Ной. Он подумал, не живет ли Агнесс где-нибудь в недрах этой квартиры и они с ней все время были где-то рядом, вот только пути до сих пор не пересекались. Он направился к двери.

– Да, и последнее, – сказала доктор Тейер.

Ной встал как вкопанный и весь внутренне подобрался. «Последнее» в исполнении доктора Тейер всегда отличалось особенным зловещим намеком. Он подозревал, что она заранее продумывает это «последнее», держит его в себе во все время разговора, а потом стреляет в спину.

– Я попросила Агнесс подготовить для вас столовую, чтобы вы там могли работать. Полагаю, спальня весьма неподходящее место, чтобы проводить там все время, не так ли?

Она бросила на Ноя укоряющий взгляд. Ной проглотил массу негодующих ответов, кивнул головой и вышел.

В этот момент он ненавидел ее лютой ненавистью и пытался увещевать себя, словно ребенка. Он и чувствовал себя ребенком, теряясь в ее присутствии. Ной стряхнул с себя оцепенение и пошел вниз. Столовые, рассудил он, редко бывают наверху. Медленно спустившись по слабоосвещеннои лестнице, он пошел по увешанному картинами широкому коридору. Две комнаты были похожи на офисы – все завалены какими-то бумагами и квитанциями. В следующей помещался большой деревянный стол с полированной столешницей, его украшала пара серебряных канделябров. Стены были увешаны портретами каких-то стариков, в одном углу – старинный и довольно массивный сервировочный столик. Комната вполне могла быть столовой, хотя Ной не представлял, как можно здесь обедать, как можно шмякнуть кастрюлю с картофельным пюре на эту лоснящуюся полировку. Для него эта комната была частью музейной экспозиции, он так и видел, как туристы вытягивают шеи из-за бархатной ленты ограждения и семенят дальше. Он присел на стул, сиденье и высокая спинка которого были затянуты в зеленую парчу.

По столу были разбросаны бумаги, судя по всему, перебравшиеся сюда из соседних офисов. Вынимая из портфеля книги, Ной разглядывал эти бумаги. Рядом лежала большая, скрепленная металлической скобой стопка. На верхнем листе, над белыми и серыми колонками значилось: «Приход и расход за декабрь 2004 года».

Приход:

Уэстфилдские ценные бумаги ден. рынка, сделка: $40 001,09

«Голубые фишки», сброс: $53 334,76

Дивиденды от «Блейкер-траст»: $3 905,50

Удорожание актива, Уилмингтон, Делавэр, оцен.: $24 000,00

Список тянулся на многие и многие страницы. Слыша звук приближающихся шагов, Ной робко приподнял уголок и пролистал страницы. Мелькали названия компаний, формы получения дохода, суммы перечисленных средств или просто неопределенные последовательности букв и цифр, пока наконец не возникло:

Итого доход: 01.12-31.12: $747 842,42.

Ной закрыл отчет и резко его отодвинул. Ему вдруг стало значительно менее совестно за свои 225 долларов в час. До него донеслись обрывки разговора.

– Где? – вопрошала Таскани.

– Ф сто-ло-вой. Столо-вай-я-а! – послышался женский голос, в котором явственно угадывался парижский акцент.

– Ух! Ничего не понимаю! Говорите яснее, – настаивала Таскани.

– Ф сто-ло-вой.

– Это где?

– Это за третья дверь по коридору за кухней.

– А! Это где большой стол?

– Таа! Эт-та комната!

– Ладно, ладно! Просто мы никогда не называли ее «столовой».

– А как вы называли?

– Ладно, не важно, Агнесс, – высокомерно ответила Таскани.

Имя она выговорила с вполне сносным французским прононсом.

Они показались в дверях. На Таскани была блузка с эмблемой в виде золотого бокала мартини; на шее поблескивало тоненькое ожерелье. Она вплыла в комнату и положила на стол весь свой учебный боезапас: сверкающую ручку. Затем откинулась на спинку стула, положила руки на колени, словно измученная недостаточной чуткостью к ней окружающего мира.

Агнесс осталась стоять в дверях. Она была пухленькая, с заплетенными в косу соломенными волосами и розовыми щечками – хорошенькая, но притом настороженная, как все героини европейских волшебных сказок. Она, вероятно, была ненамного старше Ноя.

– Добрый день, – запинаясь, проговорила она, – я Агнесс.

– Je m'appelle Noah, – сказал Ной, – Enchante 9.

Агнесс расплылась в улыбке:

– Vous parlez frangais, alors! Bien, je vous laisse ici. S: vous avez besoin dequellechose, n'hesitez pas am'appeler! 10

Когда Агнесс вышла, Таскани наклонилась к Ною и прошептала:

– Невероятная дурища. Даже говорить толком не умеет.

– Вообще-то, Таскани, по-французски она говорит прекрасно. А английский для нее неродной.

– Да уж, не слабо вы с ней повыделывались, верно?

Таскани поправила бретельку и ревниво воззрилась на него, словно только что уличила в том, что он путается с другими женщинами. Он не привык к такому поведению Таскани и не знал, что сказать. И, подумав, он должен был признать, что Таскани права – он и впрямь выделывался. Но ведь первая задача учителя – личным примером демонстрировать насущную необходимость его предмета, разве не так? «Перестань об этом думать, – упрекнул себя Ной, – ты демонстрируешь свою неуверенность. И перестань пялиться на тонкие пальцы, играющие с бретелькой лифчика, порхающие, словно бабочки, у нее на груди».

– Что же, тогда начнем с французского, – сказал Ной. В отношении этого предмета он чувствовал себя особенно слабо подготовленным и решил, что именно с него и следует начать.

– Идет. А что у вас здесь? – Таскани вытащила один из принесенных Ноем учебников и принялась его листать – губы полуоткрыты, пальцы играют прядкой волос, – словно пролистывала свежий номер журнала «Космополитен». – «Конфуцианская этика»? Что это такое?

– Это один из наших учебников.

– Это не похоже ни на один учебник из тех, что у меня были.

– Это книги из колледжа.

– Учебники из Принстона? Ух ты! Вот уж не думала. Это, должно быть, очень сложно.

Да нет, нет же. Ничего, с чем бы ты не смогла справиться. – Таскани зарделась. – Я хочу дать тебе возможность копнуть глубже, чем это привыкли делать в школе, привить навыки абстрактного мышления, не только зубрить даты, слова и правила, но и пытаться понять, почему произошло то или иное явление и что значит для человека знание.

Таскани, широко раскрыв глаза, вынула изо рта колпачок от ручки, который грызла, аккуратно положила его на стол и торжественно кивнула. Ной не мог понять, серьезно она настроена или просто заигрывает с ним. Она унаследовала от матери умение казаться то гиперсексуальной, то чуть ли не ханжой.

– Ты, наверное, устала от этих дурацких тестов ?

– Нет, почему же. Я готова, жду с нетерпением. Таскани положила на стол руки ладонями вверх, словно гуру.

– Начинаем занятие! Приступайте. Сделайте меня умной. Я готова.

Они проспрягали несколько глаголов. Ной сказал:

– Я в любом случае планировал сегодня заняться французским, еще до того, как узнал, что у тебя гувернантка-француженка.

– Личная помощница. Мама говорит, что гувернантки безнадежно устарели.

– С ней прекрасно можно заниматься французским языком, так что…

– Я же вам сказала, она идиотка…

– Я собираюсь переговорить с твоей мамой о том, чтобы ты выполняла домашние задания по французскому языку с Агнесс. Это поможет тебе выработать произношение. Elle parle comme une parisienne 11. У самого-то меня, помимо всего прочего, виргинский акцент.

– Но я же вам сказала! – закричала Таскани. – Она несносная. Я поклясться могу, что она и по-французски-то разговаривать не умеет. Вы меня не слушаете! Никто меня не слушает! Ух!

– Я слушаю тебя, Таскани. Что происходит? Почему ты все время противоречишь?

– О-о! – В голосе Таскани появилось странное подвывание, так она, возможно, пыталась сымитировать британский акцент. – Посмотрите-ка на меня! Я такой умный! Я учился в Принстоне. «Ты все время противоречишь, Тасскани!»

– Может, ты объяснишь мне, что происходит?

Ноя одновременно ужаснуло и позабавило, что здесь, на Парк-авеню, кто-то изображает его манерным задавакой.

– М-может, ты-ы… предложишь мне чашечку чая? – хихикнула Таскани.

Дверь в столовую отворилась. На пороге стояла Агнесс. Ее толстые косы были убраны назад и перевязаны косынкой, она вытирала руки о платье.

– Я забывать вам сказать, – произнесла она по-английски. – Доктор Тейер попросил меня давать вам еда во время дня: утром, в обед и перекус после обед. Я слушать ваши указания. Что вы пожелать?

Таскани заказала салат с сыром тофу и диетический лимонад из двух разных ресторанов. Ной прикусил губу. Иерархия наемных работников в доме Тейеров уже успела себя обозначить, и ему было неудобно, что Фуэн и Агнесс находятся у него как бы в услужении.

– Ничего не нужно. Я обойдусь так.

– Да о чем вы говорите! – сказала Таскани. – Поешьте.

Ной колебался. Бесплатная еда. И из настоящего ресторана!

– Можно мне сандвич с тунцом? И с овощами? – сказал он. – И еще напиток «Ви-восемь».

Агнесс исчезла за дверью.

– Ну вот, – улыбаясь, проговорила Таскани, – теперь вы сами видите, какая она дурища.

– Напрасно ты так. Представь, что если бы ты очутилась во Франции? Тебе бы нелегко пришлось, верно?

Таскани передернула плечами, потом вдруг лицо ее просветлело: она вспомнила кое-что интересное.

– Агнесс еще сама не привыкла, что такая толстая. Раньше-то она была почти что худышкой, а как перебралась в Америку – раздулась. Отрастила, понимаете, брюшко, так несколько месяцев назад мы с Диланом об этом разговаривали и придумали план: пошли к маме, и он подъехал, типа того: «Да, а ты знаешь, что у Агнесс дружок в Нижнем Ист-Виллидже?» А я: «Да, и она вроде как поправилась». Обрюхатили! Не смотрите на меня так, мы и в самом деле думали, что она того, – мы же не знали, что она сама по себе разжирела.

– А что сказала твоя мама ? – встревожился Ной. Агнесс трудно было назвать жирной – он представить не мог, что бы сказала Таскани о Гере.

– Ну, она позвала Агнесс к себе в комнату и спросила ее! Так прямо и спросила: «Вы что, беременны? » Мы с Диланом за дверью подслушивали. Ну и, конечно, Агнесс сказала «нет, конечно, нет», только у нее получилось «нэээт, конэшно, нээт!» – она ведь француженка, и мы с Диланом от смеху прямо по полу катались.

– Это ужасно.

– Это было так смешно. Просто нельзя было удержаться.

– Это очень дурно. Я не шучу.

– Это было очень смешно. Вы бы тоже смеялись, если бы там были. Жалко, что вас не было.

– Ты только подумай, как она должна была себя чувствовать.

Таскани почувствовала его недовольство.

– А что такого? Вы что, вдруг решили и морали меня учить? Это было смешно. Ухохочешься.

Брови у нее сошлись – такой Ной еще никогда ее не видел, – глаза смотрели отчужденно. Он мог потерять ее. Его ученики только тогда соглашались заниматься, когда хотели ему понравиться. Если он ничего не предпримет, Таскани перестанет хотеть ему нравиться и он утратит над ней контроль.

– Ты злостная интриганка, – сказал Ной. Он не смог отделаться от бодренькой нотки, и она, вполне возможно, восприняла этот упрек как комплимент.

– Да, – улыбнулась Таскани. – Может, теперь поделаем что-нибудь веселенькое?

Единственным предметом, для которого Ной нашел Таскани настоящий учебник, была история. Вытащив учебник из стопки и просмотрев его, он тут же почувствовал неприязнь к этой книге: материал был распределен не по странам и эпохам, а по тематике; в той главе, что была нужна Таскани, шла речь о торговых путях и об изменениях, что они претерпели с течением времени. Ной почувствовал искушение предаться воспоминаниям, насколько проще были учебники в дни его учебы, но подавил его. Не хватало ему еще выставлять себя занудой. Его ученики любили его за его молодость.

– Знаете, у нас ведь и до Агнесс было много всяких девушек, – сказала Таскани.

Ной посмотрел на часы – образовательный процесс допускал еще несколько минут болтовни, если это поможет его ученице прийти в хорошее расположение духа.

– Вот как, и какие же они были? – спросил он.

– Ну, сначала была Клод, я ее не помню, потому что была маленькая, но Дилан ее ненавидел, и она у нас и месяца не прожила. Потом была Брижит, она была славная и часто водила нас с Диланом в парк, где встречалась с женихом. Она была классная, все было здорово, но только один раз я на нее разозлилась, потому что она перепутала, что я хочу, – я ненавижу кофейное мороженое, – и сказала маме про жениха, и Брижит пришлось уйти. Но хуже всех была Паскаль. Она загоняла нас спать, как какая-нибудь надзирательница из концлагеря, а когда я купалась на ночь и за полчаса не успевала, она начинала ныть: «Я хочу домо-ой, Таскани, давай уже заканчивай скорее», – как будто так можно, ведь в конце же концов мама же ей платила, верно? Но она была прямо непробиваемая, и маме она нравилась, потому что была старше остальных и ее было не так-то просто запугать. Но мы с Диланом все-таки придумали, как ее достать: мы ей сыпали соль в сахарницу, когда она пекла всякие там лепешки, а один раз сунули ее губку в унитаз, ему тогда было, наверное, пятнадцать, это была ужас какая пакость. А потом один раз у мамы с папой была вроде как годовщина, и Паскаль повела нас куда-то ужинать. Она всегда была такая странная, у нее, наверное, нервы расшалились…

– Расшатались, – механически поправил Ной. Он был оглушен этой нескончаемой «литанией».

…и мы с Диланом над чем-то там смеялись, я уже не помню, над чем, и я стукнула. Я имею в виду, тихонечко стукнула ногами ей по ногам. А она вдруг встала и говорит: «Я больше не намерена это терпеть, вы оба монстры, счастливо оставаться» – и это посреди ресторана! – и мы с Диланом только посмотрели друг на друга, понять ничего не можем, что за хрень, а она ушла и больше не вернулась. А потом мама нашла Агнесс, про которую мы думали, что она беременна.

– Ух ты, – сказал Ной, – а теперь давай-ка поговорим о турецких завоеваниях. Да, о турецких завоеваниях.

– Нет, вы признайтесь, что никогда ничего подобного не слыхали.

Могло быть несколько объяснений такого поведения Таскани. Первое – это что она привыкла к нему и стала чувствовать себя более раскованно. С другой стороны, она, возможно, привыкла вести себя так в школе – так она себя подавала в этой своей академии Мурпайк (да и во время недолгого пребывания в Чоуте тоже): девушка в миниатюрных шортиках, которой наплевать на преподов, всюду, где только можно, стремящаяся привлечь к себе внимание.

– Никогда ничего подобного не слыхал, – признал Ной.

Таскани перекинула волосы на другое плечо и принялась играть прядками.

– Ладно, – сказала она, – я готова трудиться. Когда я ушла, мы проходили про торговые пути в средние века.

Ной сглотнули попытался вспомнить все, что знал о средневековых торговых путях.

– Ну и что ты можешь мне рассказать? – спросил он.

– Ну-у, я не знаю… – Она вытащила из заднего кармашка листок бумаги. Это заняло несколько секунд: джинсовая юбка прилегала, как вторая кожа.

Ной украдкой глянул на вопросник в конце главы.

– Ну, – намекнул он, – если нарисовать карту основных торговых путей четырнадцатого века и карту распространения эпидемий бубонной чумы. Будут ли они в основном совпадать и почему? Или не будут и почему?

– А Линдси Лохан вам нравится? – ответила Таскани. – Правда же она супер?

Тут, словно чувствуя, как желательно ее появление, прибыла Агнесс с завтраком и коробкой печенья «Petit ecolier» 12.

– Я взяла вам еще печенье. Вы его хотеть?

Ной и Таскани отказались. Смерив их еду многозначительным взглядом, Агнесс вышла вместе с коробкой. Таскани глянула на Ноя, одна бровь поползла вверх. «Печенье?» Ной не смог удержаться от смеха. Подростки жестоки, жестокость окутывает их как темная аура, и под ее действие попадают те, кто рядом.

Они закончили достаточно рано, чтобы Таскани успела добраться до дома в Коннектикуте, где у нее в четыре был урок верховой езды. Доктор Тейер вошла в столовую и велела Таскани идти в свою комнату. Таскани медлила, играя с изящной статуэткой грума, стоявшей на середине стола.

– Иди, Таскани. Машина ждет. Иди собери вещи.

Таскани изогнулась так, чтобы смотреть в промежуток, который образовывал согнутый материнский локоть, как если бы доктор Тейер была неодушевленной преградой между нею и ее репетитором.

– До свидания, Ной, – сказала она.

– До завтра, – сказал Ной.

– Да, до завтра.

Таскани прошмыгнула мимо матери и ушла. Доктор Тейер лизнула палец и потерла грязное пятнышко на полированной столешнице.

– Хм, – смущенно проговорила она, – и как она?

– Более-менее намерена заниматься. Поскольку мы не знаем, каков будет учебный план того заведения, в котором она в конце концов окажется, я стараюсь уделять внимание развитию основных познавательных способностей, способности рассуждать.

Доктор Тейер посмотрела на него, лицо ее сморщила слабая улыбка.

– Познавательные способности?

Что мог он сказать матери, которая так мало ценила свою дочь?

– Гм, нуда.

Доктор Тейер опустилась на стул, положила руки на стол и сомкнула пальцы. Пальцы были все в кольцах.

– Отнюдь не отсутствие у нее «познавательных способностей» стало причиной того, что ее отчислили из Чоута.

Помня, что доктор Тейер не желала, чтоб он расспрашивал о том, что случилось с Таскани, Ной, не говоря ни слова, подался вперед и выжидательно посмотрел на нее.

– Это была ужасная неделя, Ной, – проговорила доктор Тейер, – меня как минимум трижды вызывали в школу. Приходилось встречаться с дисциплинарными комиссиями, школьным руководством, попечителями, которые друзья наших друзей, – да с кем мы только не встречались. Во всей этой истории она просто оказалась крайней. Конечно, тут не обошлось без какого-то мальчика, но Таскани ведь новенькая, а он – нет, самое простое было обвинить во всем ее, сделать ее козлом отпущения без ущерба для репутации школы.

– Она может вернуться в следующем полугодии? – мягко спросил Ной.

– Ее исключили, Ной. Мы не станем пытаться отправить ее обратно.

Ной прикусил губу, но сдержаться не смог:

– Что случилось?

Доктор Тейер воздела руки к тускло светящей люстре из муранского стекла, словно молила укрепить ее силы.

– Она отправила по электронной почте свою фотографию одному мальчику, который ей нравился, она с ним познакомилась еще здесь, на Манхэттене. Фотографию, которую ей не следовало посылать, тем более через школьный компьютер. Потом ее комнату обыскали и нашли транквилизаторы. Я уверена, все дети там такими пользуются. Санакс, перкосет, кодеин.

Не марихуану, не кокаин, не то, что сбывают молодежи толкачи в подворотне. То, что можно купить по рецепту. Рецепту психиатра.

– Ее обвинили в том, что она продает их другим ребятам. Мне трудно в это поверить, а вам?

Ною было сложно представить Таскани барыжкой. Хотя, конечно, чего в жизни не бывает.

– Вы знаете, где она берет наркотики? – спросил Ной.

Доктор Тейер смерила его проницательным взглядом.

– Вероятно, дома; я знаю, вы намекаете, что Таскани берет их из моих запасов. Правильно ли я вас поняла: вы спрашиваете, не думаю ли я, что это мои транквилизаторы?

– Нет, я ни на что не намекаю.

– Вы понимаете, что если подобный скандал получит огласку, это уничтожит мою практику? Вы что, думаете, здесь нет сплетен?

Ной покачал головой. Доктор Тейер выглядела разочарованной тем, что он так быстро сдался.

– Я видела, какое презрение написано на их лицах: вот еще одна мамаша еще одной распутной девчонки с Манхэттена, дочка у нее извращенка и чокнутая и совращает наших чудных, наивных, милых деревенских детишек. Как будто я хоть как-то, хоть как-то могу влиять на то, что делает моя дочь. Все эти ночные клубы – туда пускают, даже не спрашивая возраста, и какая разница, есть машина или ее нет, если в городе полно такси. Если другим родителям приходится волноваться о том, что их дети уехали кататься не с тем одноклассником, то здесь у нас великое множество тридцатилетних, которые занимаются тем, что совращают подростков и делают это куда эффективнее, чем любой сверстник. Они ни на одну секунду, ни на одну секунду не могут представить себя на моем месте. Конечно, школьное руководство не собирается докладывать обо всем властям, но если бы они это сделали, – что ж, я, высококвалифицированный, известный в своей области специалист, могла бы сказать «прощай» своей практике. – Она сделала паузу. Ной был ошарашен, интонация доктора Тейер была такова, что смысл слов ускользал от него: временами ему казалось, что она соглашается с тем презрением, что прочитала на лицах школьного начальства. – Я только надеюсь, что сумею доучить ее еще два года, и пошлю в колледж до того, как разразится настоящий скандал, – закончила доктор Тейер.

– Она рано повзрослела, – согласился Ной. Доктор Тейер уставилась на него. Он чувствовал, что она хочет, чтобы он продолжал, хочет услышать его мнение. – Но теперь она уже знает, что такое настоящая взрослая жизнь. Ей уже не придется столкнуться ни с чем, что было бы для нее в новинку. Она достаточно уравновешенная, – «если учесть, какая у нее мать», – мысленно добавил Ной, – по крайней мере была до сих пор. Она создала для себя журнал, и иногда ей нравится учиться. У меня большие надежды на Таскани.

– Полагаю, что раз Дилан сумел окончить школу, значит, и Таскани как-нибудь справится, – вздохнула доктор Тейер.

– Это верно, – сказал Ной, хотя сравнение Дилана с Таскани показалось ему неудачным. С его точки зрения, здесь была большая разница: Дилан был безнадежен, из Таскани еще могло что-то получиться.

– Но Дилан – мальчик, – добавила она.

– Думаю, общественное мнение так же строго оценивает юношей, как и девушек, – сказал Ной, думая о гулянках Дилана, его пристрастии к стимуляторам и вздорных замашках.

– Но юноши не выбирают себе в подруги женщин в возрасте. Дилан не встречается с сорокалетней, – сказала доктор Тейер.

У Ноя сжался желудок. Он вспомнил рассказанную Кэмерон сплетню о Таскани и ее приятеле-консьерже.

– А Таскани встречается с сорокалетним?

Доктор Тейер устало вздохнула.

– Раньше встречалась. Сейчас – не думаю. Но я была так рада, что она уехала в Чоут, подальше от всего этого. И вот она вернулась. Начнется черт знает что. Тот, кто снабжал ее этими наркотиками, все еще здесь.

«Тот, кто снабжал ее этими наркотиками, возможно, вы и есть».

– А вы не можете просто держать ее дома? – спросил Ной.

Доктор Тейер фыркнула.

– Вы имеете в виду: запирать ее? – Она вложила в это слово такое презрение, словно Ной предлагал ей пойти на ближайшее пастбище и самолично подоить корову.

– Ну да, запирать.

Ной сам не был уверен в своих словах: не означало ли это насильно удерживать Таскани в этой полутемной квартире в обществе постоянно куда-то спешащей матери, дегенерата-братца и понапиханных во все щели и дыры наркотиков и транквилизаторов?

– Это не поможет. Всякий раз, как я пытаюсь настоять на своем, я лишь побуждаю ее еще сильнее мне противоречить. – Доктор Тейер уперлась кулачками в свои хрупкие бедра и принялась было подниматься, но опустилась обратно. – Нет, от этого будет только хуже, больше ничего.

– Я сделаю все, что в моих силах, – мягко сказал Ной.

Доктор Тейер резко повернулась к нему. Глаза ее сузились.

– Просто занимайтесь с ней, Ной. А воспитывать ее предоставьте мне.

– Все же, если я смогу быть вам чем-то полезен, Дайте мне знать, – настаивал он.

– Непременно, – эхом ответила доктор Тейер, – но в данный момент прошу вас сосредоточиться на том, чтобы иметь уверенность, что материал она усваивает. Вы – все, что у нее есть. Только вы.

Доктор Тейер зашла Ною за спину и положила ему на плечи холодные пальцы – и крепко их сжала.

– Я рассчитываю на вас. Вы можете это сделать!

В словах ее сквозил напускной энтузиазм, словно она была вражеским агентом, который прикидывается спортивным тренером и заводит лицемерный разговор о будущих успехах. Затем она выскользнула из комнаты и предоставила ему самому искать дорогу к выходу.

6

Занимаясь в утренние часы с Таскани, а после беда – с прочими своими учениками, Ной вскоре обнаружил, что у него вовсе не осталось свободного времени. Прежде он, отзанимавшись с Таскани, шел в бар с Табитой или другими друзьями, а иногда – просто спать. Но теперь за Таскани следовала Камерой, а потом еще три ученика.

Как бывает со многими репетиторами, Ной стал чем-то вроде школьного гуру. Кэмерон Лейнцлер порекомендовала его Рафферти Зейглеру, а Рафферти Зейглер – Элизе Липтон, и так далее, пока у Ноя не собрались чуть ли не все филдстонские классы с седьмого по девятый. Он взял даже восьмиклассницу Соному Левин, которая хотела начать пораньше, потому что «у всех есть репетиторы, и я тоже хочу». Репетитор – это что-то вроде домашней собачки или Дорогого украшения.

Филдстонские учащиеся все были двинуты на спорте или любительском театре, поэтому не могли заниматься после полудня и отнимали у Ноя вече-Ра. Он любил эти вечера, где не было места Тейерам, и можно было заниматься с учениками, которые не были ни Диланом, ни Таскани. Домой он возвращался за полночь. Хотя солнце давно село, улицы Гарлема были залиты светом. «Макдоналдс» на углу Сто сорок пятой и Бродвея излучал фиолетовое сияние, а уличные фонари лили желтый свет на поставленные прямо на тротуар картонные столики, за которыми играли в домино. Играющие приветствовали друг друга громкими возгласами и похлопываниями по плечу, однако Ной изо дня в день проходил мимо них, будто невидимка. Его прежние страхи, что в Гарлеме он будет привлекающим к себе внимание чужаком, оказались безосновательными: у него не было ни друзей, ни врагов. Его попросту игнорировали.

Он подумал об Олене. Две вещи в ней, словно сговорившись, делали ее человеком уникальным: едкая, сжатая оценка окружающего мира и плавный изгиб узкой спины – там, где начинались бедра. За день до того она стояла у окна и терпеливо ждала, когда установится связь с Интернетом, блузка у нее приподнялась, и показалась мягкая ложбинка и две ямочки. Ему захотелось прикоснуться к ней, подойти сзади и обнять, но, услышав его шаги, она повернулась, пошутила, и момент был окончательно упущен.

Федерико стоял у подъезда, окруженный доминиканскими парнями из местных. Ной с ними знаком не был.

Парни перестали переговариваться и уставились на него. Он остановился, и его рюкзачок съехал с бедра ему на живот и стал похож на дамскую сумку. Он завел его за спину и расправил плечи.

– Привет.

Он осознал, что смотрит только на Федерико, и сознательно постарался включить в поле зрения и других парней. Они молча смотрели на него. Ной был рад познакомиться с местными ребятами, но ему было немножко не по себе.

– Парни, это Ной, – сказал Федерико; у него вдруг откуда-то появился испанский акцент. Один из парней небрежно кивнул:

– Мы с Ноем завтра вечером кой-куда собираемся, верно, Ной?

Ной осторожно наклонил голову. Он забыл разузнать у Дилана про список приглашенных.

– Мы поедем в улетный клуб, – продолжал Федерико, – где знаменитости тусуются. Там даже унитазы из золота.

На его приятелей это не произвело совершенно никакого впечатления. Разговор на испанском возобновился.

– Добрый вечер, рад познакомиться, – сказал Ной. Они с Федерико обменялись замысловатым рукопожатием – на этот раз Ною удалось-таки вспомнить верное движение, – и он пошел наверх.

Через несколько минут пришел Федерико.

– Ну что, все в ажуре? – спросил он.

– Извини, старик, забыл разузнать. Завтра все выясню.

Федерико сразу сник.

– Ты же обещал устроить это для меня!

Ной кивнул. Он интуитивно чувствовал, что самый простой способ вернуть Федерико хорошее расположение духа – это изобразить полное спокойствие. «Конечно, старик, все будет как надо, тип-топ».

– Не переживай, Фед, у меня все под контролем, – сказал он.

– Здорово, – заулыбался Федерико. Если кто-то сказал, что беспокоиться не о чем, значит, не стоит зря нервы трепать, – закон мира крутых парней.

***

На следующий день Ной поехал к Тейерам пораньше: надо было застать Дилана до того, как он улизнет на занятия. Дилан шатался по квартире, натягивал рубашку и прихлебывал белковый коктейль в том странном состоянии отрешенной тревожности, которое было для него постоянным. Ноя он заметил еще в дверях и уставился на него мутными глазами.

– Привет, – сказал он и замолчал, словно силился вспомнить, как его зовут. – Ты что здесь делаешь?

– Учу твою сестру.

– А, да, учитель для порнозвезды-наркоманки. Вот умора. Моей младшей сестричке дали под зад. С ума сойти, честное слово. Ты не видал где-то тут типа шляпу? Мятая такая, с логотипом «Нике» спереди?

Ной покачал головой. Дилан шуровал в уставленном предметами искусства фойе. Он чуть не смахнул рюкзаком с пьедестала хрустальную рыбу и тут же повалил бронзовую гейшу. Ной поднял ее и поставил на место. Метавшийся в поисках шляпы Дилан повернулся и вопросительно посмотрел на него.

– Что ты делаешь?

– Ты уронил, – ответил Ной.

– А, – мотнул головой Дилан, потом в последний раз обвел глазами холл, процедил: «К черту», – провел рукой по волосам, понюхал руку и устремился в дверной проем.

Ной преградил ему дорогу. Дилан раздраженно глянул на него, но тут же сменил гнев на принужденную улыбку.

– Что такое?

– Хотел у тебя кое-что узнать, – сказал Ной, – ты не знаешь, как попадают в список приглашенных в «Пангею»?

Дилан поскреб под мышкой.

– В «Пангею»? А что?

– Я кое с кем туда собираюсь, и мы не знаем, как лучше попасть.

Дилан захохотал и принялся скрести живот.

– Ты?

– Ну да. – Ной невинно уставился на Дилана, словно говоря «нуда, сам себе удивляюсь, ведь я настолько выше этого».

– Так и быть, я устрою тебе местечко, – захлопал в ладоши Дилан. Недовольство его испарилось, он пришел в хорошее расположение духа. – Ну надо же! Мой репетитор ходит в «Пангею».

– Так ты включишь меня в список?

– Ну да, все равно в среду вечером пойти больше некуда. А с кем ты пойдешь?

– С Федерико.

– Это девушка?

– Нет, а что?

– С цыпочкой было бы намного легче. Ну ничего. – Он достал мобильник и задумчиво на него уставился. – Кто там у нас сегодня на входе? А, да, Малкольм.

Дилан принялся выстукивать сообщение большим пальцем.

– Вот здорово, приведешь с собой какую-нибудь итальяночку, – рассеянно проговорил он. Мобильник пикнул. – Ну все, ты в списке. Да, оденься как-нибудь покруче. Увидимся, может, – добавил он с ухмылкой, направляясь к двери, – сегодня вечером и увидимся!

Ной даже не думал о такой возможности. Ведь доктор Тейер не позволит Дилану идти в ночной клуб посередине недели? Однако, задавшись этим вопросом, Ной почувствовал, что позволит. Он пошел по коридору в столовую.

Задержавшись на пятнадцать минут, в комнату тихо вошла Таскани. На этот раз она оделась по-домашнему: на ней были фланелевые треники на шнурке и оранжевая рубашка-поло, которая была бы впору пятилетней.

– Доброе утро, – сказал Ной.

В ответ Таскани скорбно покачала головой.

– Вы сегодня идете в «Пангею».

Она смотрела на него, широко раскрыв глаза, ошеломленно, словно присутствие ее учителя в ночном клубе означало для нее крушение мира.

– Откуда ты знаешь?

– Дилан скинул эсэмэску. Он прямо в восторге. Чего это вы, зачем вам туда?

Ной рассмеялся, но на лице Таскани было написано неподдельное огорчение, она и вправду расстроилась.

– Просто хочу взглянуть, – сказал он. Таскани прижала руку к виску и покачала головой:

– Да нет же, вы не можете. Вы же другой. Вы не такой, как обычные люди.

– У репетиторов тоже иногда бывает свободное время.

– Да нет, я не про то. Это не оттого, что вы репетитор. У вас телевизора как будто нет, вы все время какие-то странные вещи говорите, словно вы из другого мира, философ какой-то или кто там. Вам там будет плохо.

Таскани уныло опустила глаза. Она и впрямь была опечалена и словно пыталась защитить Ноя от того, чтобы его жизнь стала похожей на ее собственную. Ему очень хотелось взять ее за руку и приласкать, обнять ее, но правила приличия удерживали его от этого.

– Ничего, Таскани, это же только один вечер.

– Я не понимаю, почему вам надо туда идти.

– Мне интересно.

– Я думала, что в вашем возрасте люди уже знают, что им нравится, а что – нет. А вы всегда и со всем согласны, будто еще не решили, что вам не нравится.

Она уселась в кресло из черного дерева и откинула голову на подушку.

– Вот это да, – сказал Ной.

Он был поражен: не то чтобы слова Таскани его задели – его изумило, что она вообще обо всем этом думает; он никак не ожидал услышать подобные суждения от девочки, которую нельзя было назвать «домашней». Он недооценивал ее, теперь он это понял.

– Очень справедливо. То, о чем ты говоришь, называется проницательностью. Это последнее, чему научаются люди, когда становятся взрослыми. А некоторые так никогда и не научаются. Нужно очень хорошо знать самого себя, чтобы понимать, что что-то тебе не подходит, а не терзаться страхами, что это ты для чего-то не подходишь.

– Проницательность? Это значит то, что «проникает» ?

– Нет. То есть корень, конечно, тот же. Это означает умение видеть суть вещей.

– Значит, вы говорите, что вы непроницательный?

Ной кашлянул.

– Ну, я немножко другое имел в виду, но вообще-то да. Я над этим работаю.

– Не надо над этим работать, – улыбнулась Таскани. – Это здорово. Это очень даже хорошо.

Жар ее улыбки заставил Ноя вспомнить полученное в агентстве указание: «Никогда не говорите о себе. Сосредоточьтесь на ученике».

– Как поживает твое домашнее задание? – спросил он.

– Я сделала карты, и оказалось, правда: эпидемия распространяется вдоль торговых путей. Это, наверное, потому, что люди переезжают с места на место? Здорово. Живя в маленьком городе, ничего бы и не было.

– Если б я жила в маленьком городе. Или: живи я в маленьком городе. Сослагательное наклонение.

– Сосла… что?

Ной помотал головой; он забыл, что это с Диланом они проходили сослагательное наклонение. И где его голова? Он чувствовал, что улыбается до ушей и теряет нить мыслей, он словно пришел на первое свидание.

– Мы еще это пройдем, не волнуйся. Просто запомни, что в подобных случаях употребляется конструкция с «если».

– Ну ладно, запомню.

Ной надавал Таскани заданий из учебника алгебры, и пока она писала, лихорадочно пролистал материал. Матрица. Что это еще за матрица? У него самого алгебра была на протяжении одного лета, когда он учился в старших классах. Но то было время, когда он встречался с девушками, ездил на мотоцикле по горам и к водохранилищу и каждый день после занятий они с друзьями шли пить пиво. Может, он пропустил тот день, когда они проходили матрицы.

Пришло время обеда. Они сделали заказ Агнесс: сандвич – бекон, салат, помидор – с хлебом «семь злаков» и домашние чипсы для Ноя, половинку жареной цыплячьей грудинки для Таскани. И миролюбиво принялись за еду, обсуждая новеллу Сомерсета Моэма.

После Таскани у Ноя сегодня не было других учеников, поэтому он побрел в Сентрал-парк. Сегодня в «Пангее» ему придется играть роль, и надо постараться заранее приготовить костюм.

***

Ухмыляющийся Федерико зашел в спальню и торжественно приступил к ритуалу превращения Ноя в крутого парня. Ной смирно сидел на кровати и смотрел, как Федерико вытаскивает из шкафа его одежду, бросая на кровать вороха хлопка и полиэстра. Ной послушно прикладывал к торсу рубашки одну за другой, а Федерико так же последовательно их забраковывал. Наконец была отвергнута последняя рубашка. Федерико хмыкнул и пожал плечами, словно говоря, что рубашка, в конце концов, и необязательна.

Они перешли к брюкам. Затем к туфлям, носкам и аксессуарам (с этим разобрались быстро, потому что у Ноя был один только кожаный браслет, который сплел для него брат на каких-то факультативных занятиях). Вскоре в шкафу ничего не осталось, но одобрение Федерико заслужили лишь легко расклешенные книзу черные слаксы из полиэстра, простые черные носки и бутсы. У них все еще не было рубашки. Тогда Ною пришла мысль просто надеть галстук-бабочку и прикинуться стриптизером. Неунывающий Федерико спросил, нет ли у него рубашки, которую он редко надевает, Ной указал на темно-серую рубашку, которую прислала ему мать после того, как несколько лет назад ей сделали скидку с налога. У рубашки были слишком длинные рукава. С разрешения Ноя Федерико обрезал их швейцарским армейским ножом. В результате бахрома из ниток оказалась на середине запястья. Ной не был уверен в том, что из этого выйдет что-нибудь путное, но Федерико не зря работал стилистом: поглядев в зеркало, Ной вынужден был признать, что рубашка смотрится великолепно. В неровной густой бахроме рукавов его руки были похожи на обелиски.

Федерико густо напомадил его волосы, преобразив их в массу жестких шипов, и велел ему втереть в сухую кожу возле крыльев носа арахисовое масло. Они поднялись, чтобы обозреть результат. Темные и блестящие от помады волосы эффектно оттеняли белую кожу Ноя, а темная одежда сделала его более гибким и изящным. Он походил на экспансивного и самовлюбленного поэта. Успех.

Федерико нарядился по-другому; его прикид, казалось, состоял в основном из голубого пластика. На ноги он надел белые кожаные туфли, а дополнили его облик огромные очки с овальными дымчатыми стеклами в металлической оправе. Он тоже выглядел экспансивным и самовлюбленным, но ничем не походил на поэта. Ной всегда с пренебрежением относился к позерам, которые носят солнечные очки вечером и в метро, тем самым вопя о своем тщеславии. Но для вечера в «Пангее» очки были превосходной фишкой.

Они вошли в гостиную. Увидев их, Олена разразилась смехом и, вытащив откуда-то фотоаппарат, заставила их позировать перед окном, словно ожидающих старшеклассников, которые собрались на школьный бал и гадают, как им подцепить себе девчонок. Федерико закатил глаза, выругался и притворился, что собирается ее шлепнуть, но Олена только еще больше развеселилась. Федерико вывалился из двери, а Ной обнял Олену, коснулся губами ее щеки, и вот уже они с Федерико катят на ржавом «датсуне» по Вест-Сайдскому хайвею.

Они решили, что будет лучше, если они припаркуют машину подальше от клуба и подойдут к нему пешком.

К «Пангее» они подъехали к половине одиннадцатого. На отрезке Лафайет позади клуба было темно; парадные входы других престижных увеселительных заведений по обе стороны улицы были закрыты. Ной решил, что половина одиннадцатого – хорошее время для приезда: не так рано, чтобы их приняли за новичков, но и не так поздно, чтобы поток желающих попасть внутрь вырос настолько, чтобы поднять градус бдительности вышибал.

Перед клубом не было ни души – один лишь прислонившийся к стене вышибала. Ной ошибся в расчетах: они подъехали слишком рано. Но теперь, когда они уже себя обнаружили, пути назад не было.

Они решили, что говорить будет Федерико: во время репетиции в машине голос Ноя на словах «Привет, мы в списке» предательски дрогнул.

– Ну, как оно? – спросил Федерико вышибалу.

Рослый детина, белый, в рубашке с крахмальным воротничком, выпрямился.

– Как оно – что ?

Федерико шлепнул себя по шее.

– Раненько мы сегодня, что верно, то верно, но внутри-то хоть кто-нибудь есть?

– Вы есть в списке?

– В списке? Само собой. Я Федерико. Это Ной. – Федерико скорчил усталую гримасу, давая понять, что в других-то клубах их имена давным-давно запомнили.

Вышибала молча уставился на них. Ной ответил ему твердым взглядом.

– Список еще не принесли, слишком рано. Поверю вам на слово, проходите.

Первая ошибка: приехали еще до того, как принесли список приглашенных.

Они подошли ко входу. Дверей оказалось две. Одна была стеклянной, в металлической раме и с плоской металлической ручкой, наподобие двери в универмагах Уолмарт. Вторая – жестяная, рельефная, без окошечек. Какая из двух? Первая выглядела недавно сделанной и чересчур обычной, вторая – видавшей виды и оригинальной. Ной выбрал вторую.

– Можно и в эту, – сказал вышибала, – если хотите вывезти мусор. Вообще-то вам в другую.

Федерико сурово посмотрел на Ноя. На лбу у него капельками выступил пот. Он толкнул стеклянную дверь. Дверь не поддавалась. Тогда Ной потянул ее на себя, и она открылась. Они с Федерико поспешили зайти внутрь.

Второй просчет: хотели войти в клуб через служебный вход.

Пангея – громадный древний материк – теперь была всего-навсего брендом ультрамодного ночного клуба. Более того, «Пангея» усохла до «Африки», Вдоль стен выстроились грубые деревянные щиты и копья, повсюду висели штурманские карты, звериные головы, там и сям виднелись образчики наскальной живописи и множество других диковин, которые декораторы, возможно, натащили сюда из запасников малобюджетного сериала «Сердце тьмы». Словно желая напомнить посетителям, что здесь все же не Африка, дизайнеры прикрепили к потолку изящные полосы красного шелка, которые, перекрещиваясь, парили над залом, словно паруса. Продолговатые диванчики скрывались под покрывалами, по периметру пола стояли канделябры. Откуда-то доносился мерный бой барабанов.

Ной почувствовал себя неловко. Его раздражало заложенное в этом интерьере утверждение, что Африка– современная репрезентация прошлого, а африканцы – ключик к доисторическому миру. И это все на Манхэттене! Смотрите – оказывается, можно найти себе экзотическое, дикое и прелестное местечко и при этом продолжать пить «Космополитен»!

– Супер, – выдохнул Федерико.

В клубе было прохладно – чтобы как-то компенсировать жар от людского потока, который вот-вот сюда хлынет. Сейчас всех посетителей было пять человек в деловых костюмах. Они уселись возле стойки, за которой скучали три бармена – двое парней в шелковых рубашках и дорогих брюках и девушка в топе на бретельках. Девушка болтала с бизнесменами.

Желая чем-то себя занять, Ной сказал:

– Я возьму нам выпить. Федерико кивнул:

– Водку с тоником.

Ной подошел к бару. Девушка оборвала разговор и подошла к нему. Она оглядела Ноя с ног до головы, задержала взгляд на его расстегнутой рубашке, обрезанных рукавах, блестящих от геля волосах. Она кивнула. По всей видимости, обитатели доисторического континента и должны были примерно так выглядеть; Ной прошел тест на крутость.

– Что вам угодно?

– Водку с тоником и «Стеллу», – сказал Ной. После той ночи в пакгаузе он зарекся употреблять крепкие напитки.

– Водка с тоником бесплатно, а вот за пиво придется заплатить.

Ной улыбнулся. Бесплатно? Вот это да!

– Ну, тогда две водки с тоником.

Она стала готовить напитки, и когда нагнулась за льдом, Ной подумал, что она такое сделала со своими грудями, чтобы заставить их, вопреки всем законам физики, не выскальзывать из декольте. Принеся напитки, она подмигнула:

– Прошу.

Ной попытался подмигнуть в ответ, но в последнее время он мало тренировался, и получилось скорее зажмуриться. Он дал ей пару долларов на чай и вернулся к Федерико, который, опершись на угол стойки, озирался по сторонам. Федерико взял бокал и сделал глоток.

– Не больно-то тут людно, а? – спросил он не для того, чтобы завязать разговор, а и вправду удивляясь. Ной подозревал, что ему, за его «авиаторами», вообще ничего не видно. – Нет, вообще-то подожди-ка, а это кто?

Из глубины зала выплыли три блондинки. Они шли легкой, танцующей походкой, словно три феи; на них были белые платья из газа – одновременно воздушные и приталенные. Подойдя к бару, они разделились, каждая избрала себе целью какого-нибудь из мужчин. Одна из девушек, высокая, с неожиданно правильными чертами женщины с обложки, уселась возле Ноя с Федерико и тут же накрыла ладонь Ноя своей. У него даже язык от неожиданности отнялся: фотомодель с ним флиртовала.

– Ну как, мальчики, настроение?

– Отличное. Тут сегодня будет жарко или как? Девушка разразилась смехом, словно Федерико ни с того ни с сего выдал афоризм, достойный Оскара Уайльда.

– Я надеюсь! – сказала она.

– Супер, – улыбаясь во весь рот, проговорил Федерико.

Все еще хихикая, девушка повернулась к Ною. Она так и не отпустила его ладонь. Может быть, подумал Ной, магнетизм Федерико не везде имеет одинаковое действие. Тогда у Ноя есть шансы. Он выпрямился.

– А что этот таинственный молодой человек? – спросила девушка. – Ты тоже думаешь, что сегодня будет жарко?

– По мне, и тепло сойдет, – сказал Ной и басовито засмеялся, пытаясь ее убедить, что в его словах содержится глубокий подтекст. В ответ она снова прыснула. Она все больше становилась похожей на механическую куклу, и внезапно Ной захотел оставить ее Федерико.

– Ты такой серьезный, – сказала она. Ее пальцы подбирались к его локтю. – Правда, он серьезный? – спросила она Федерико.

– Да, – мрачно согласился тот.

– Ты здесь часто бываешь? – спросила она, словно твердила заученное по учебнику.

– Нет, – ответил Ной, прихлебывая. Он непринужденно положил в рот кубик льда и попытался его проглотить. Кубик не проходил в глотку. Тогда он попробовал завязать разговор: – Это не совсем то, что я люблю.

Он постарался, чтобы в его интонации звучала загадка, и было ясно, что «любит» он Милан и Париж, а не сидеть целый день в кровати с книгами. Он легонько кашлянул. Кубик льда застрял где-то в основании глотки.

– Сказать правду, – начала девушка, на загорелом лице сияли большие глаза, и Ной еще раз подумал о том, какое у нее красивое тело, – мне тоже это место не очень нравится. Было модное, а теперь типа немного отстой.

Ее рука поползла вверх, потрогала его трицепс. Ной не был настолько наивен, чтобы решить, что она от него без ума. Красивой женщине нет нужды быть такой напористой. Ной подумал, что хозяева клуба, возможно, специально ее наняли, в качестве дополнительной приманки. А может, она из эскорт-сервиса. Интересно, сколько она за это получает? Обычно их нанимают попарно: мужчину и женщину, и оплата у них почасовая – им платят тысячи долларов только за то, чтобы они были тем, что они есть, и механически участвовали в процессе. И хотя Ной понимал, что с ним играют и игра эта была вымученной и ненатуральной, красота девушки не оставила его равнодушным. Напрасно он говорил себе, что она его нисколько не привлекает, – самый факт, что с ним разговаривает существо волшебной красоты, лишил его способности к сопротивлению, и он думал только о том, как бы ее удержать подле себя; ведь не станете же вы отказываться от танца с королевой… вы просто не сможете сказать «нет».

– Хотите выпить еще? – спросила она. Ной посмотрел на свой стакан и с удивлением обнаружил, что он пуст. Еще он краем глаза заметил, что Федерико ушел.

– Хотел бы, – Ной двинулся к бару, – а что взять вам?

– О нет, я сама, – настойчиво возразила девушка. Она взяла у Ноя стакан и пошла к бару. Ной огляделся. Не унывая от отсутствия интереса со стороны супермодели, Федерико завязал разговор с одной из вновь прибывших – на этот раз его избранницей оказалась юная дива в мини-юбке и сапогах из змеиной кожи на шпильках. Ной отыскал взглядом свою собеседницу, одетую в белое. Перегнувшись через барную стойку, она разговаривала с барменом. Она была на удивление хороша – вроде Таскани, только постарше. Дело было даже не в том, что в Виргинии с ним не заговаривали подобные девушки – он просто никогда их там не встречал. Все неординарные люди стекаются в Нью-Йорк. Ной был горд тем, что он в Нью-Йорке и что он в этом клубе. Он потряс головой: внезапно он понял, в чем суть, и хотя отнесся к этому не без иронии, прочувствовал глубоко: быть в клубе, таком как «Пангея», означало сделать шаг вперед, выделиться из толпы. Это было нечто иное, чем сдать с отличием выпускной экзамен и поехать в Принстон. Прийти в «Пангею» значило утвердить собственную особость. И почему бы этой женщине и впрямь не заинтересоваться им? Он хорошо одет, с подвешенным языком (хотя у нее, конечно, еще не было случая в этом убедиться!), и главное, он в «Пангее». Он не какой-нибудь там обычный парень с улицы.

Фея в белом платье вернулась и принесла Ною выпить. Себе она ничего не взяла.

– А вы не пьете ? – спросил Ной.

– Нет, – ответила девушка, – одна рюмка – и я под столом.

Говоря «под столом», она подмигнула и захихикала, словно показывая, что была бы не прочь оказаться «под столом» с Ноем. Сердце Ноя бешено заколотилось: он понял, что с ним заигрывают.

– Ну что, – девушка коснулась его ноги своей; колготок на ней не было, – как тебе водка?

Ной посмотрел на стакан в его руке, словно ожидая услышать ответ.

– Водка?

Девушка кивнула. Ной сделал глоток.

– Очень хорошая.

– Она называется «Вольсинка». Это польская водка, дистиллирована и бутилирована в замке.

– Да… Вот здорово.

– У нее трудное название. Как, сумеете его выговорить?

– Наверное, – сказал Ной; губы плохо его слушались.

– Давайте-ка попробуем. «Вольсинка». «Воль-син-ка». – Ее губы исполняли чувственный красный танец, обволакивая сном.

– «Вольсинка», – нехотя повторил Ной.

– Прекрасно! – Она засмеялась и размашистыми, мягкими движениями погладила его по спине. – В течение всей ночи мы предлагаем вам бесплатные алкогольные напитки. Мы хотим, чтобы вы сами оценили их превосходный вкус.

Ной натянуто улыбнулся и поднял стакан.

– «Вольсинка»!

Фея убрала руку с его спины и изобразила сдержанные аплодисменты.

– «Вольсинка»!

И она ушла.

Ее действительно наняли и платили ей энную сумму в час, но не совсем за те услуги, какие предполагал Ной. Днем она, возможно, работала фотомоделью, ночью рекламировала водку. В этом был смысл, Ной должен был это признать, таков был закон «просачивающегося благосостояния» 13: привлеките к вашей водке внимание влиятельной элиты, а они уже довершат работу – понесут продукт в массы. И где же еще это делать, как не в «Пангее»? Существует, конечно, опасность попасть не на того, но бизнес есть бизнес. Он знал это по собственному опыту: находя на мобильнике звонки от учеников, которые просто хотели поболтать, когда экзамен уже прошел, он не торопился перезванивать. Бизнес, конечно, многим напоминает дружбу, но только со штампом «употребить до…», или, иными словами, со сроком годности. Узнать друг друга получше, пофлиртовать – все это необходимые составляющие сделки, и в конечном итоге сделка совершается. Он вспомнил Таскани, ее неожиданное огорчение, когда она узнала, что он собирается в «Пангею». И почему он о ней вспомнил? Связь была какая-то неясная и все время от него ускользала.

Потихоньку потягивая водку, Ной оглядел клуб. Народ прибывал, разговоры стали слышнее; пришло уже несколько десятков человек. Он взглянул на часы: без четверти двенадцать. После общения с рекламирующей водку фотомоделью он почувствовал, что ему на этой вечеринке отведена роль антрополога: он решил, что безопаснее ему остаться наблюдателем. Он взял в рот кубик льда и ощутил, какой он холодный – даже зубы заломило. Федерико по-прежнему болтал с той же самой девушкой; она вяло кивала в ответ на его оживленную жестикуляцию. Ной попытался взглянуть на Федерико глазами этой девушки. В этом своем слишком полиэтиленовом прикиде он, должно быть, выглядел нелепо, да еще с такими очками – это в полумраке-то! Но он держался с таким апломбом, что производил впечатление эксцентричной личности, колесящего по миру оригинала. Эта девушка, наверное, видит его узкие белые туфли, мускулистую фигуру и экстравагантный облик и думает, что он продюсер или, может, высококлассный ди-джей. У самой нее фигура была округлая, жесткостью и одновременно смелостью очертаний напоминающая виолончель. Судя по глазам, она была немножко не в себе. Ной поймал себя на мысли, что Федерико мог бы найти подружку поинтереснее.

Откуда у него только берутся такие мысли? Осматриваясь, он вдруг понял, что подсознательно и безжалостно оценивает всех присутствующих в клубе. Тем же самым, должно быть, занимаются здесь и остальные: оценивают имидж друг друга – такое вот вечернее развлечение. В каком-то смысле эта тусовка ничуть не отличается от любой другой клубной тусовки. Нельзя сказать, что каждый здесь присутствующий – знаменитость, и далеко не все выглядят как фотомодели. Разница только в том, что в других клубах иногда встречаются люди, которые чем-то выделяются – какая-нибудь девушка в топе из шкуры медведя или парень с конским хвостом. Но в «Пангею» подобные нарушители дресс-кода не попадали: их отсекали на входе. Все, кому разрешалось войти, выглядели подобающе.

Ною было странно сознавать, что и он выглядел подобающе и вполне мог сойти за завсегдатая «Пангеи». Однако никто не смотрел на него с удивлением – напротив, он заметил восхищенные взгляды. «Пангея» сделала его кокетливым. Впрочем, то же самое она сделала и с другими парнями. И мужчины, и женщины дефилировали по клубу, явно вычисляя сумму доставшегося им внимания.

Сейчас, когда было уже за полночь, посетители повалили плотным потоком. Мужчинам было в основном под тридцать или под сорок, на всех были дорогие рубашки, две верхние пуговицы расстегнуты. Девушкам было немного за двадцать, а нередко и меньше; эти все сплошь носили топы на бретелях. На каждой девушке был такой топ, разнились лишь ткань и цвет, – этакий символ солидарности плюс подчеркивание индивидуальности. Парни окружили девушек, девушки окружили парней. Похоже было на школьный бал, только здесь каждый знал, что сказать. Здесь не было места неловкости, лишь тонкая игра в обходительность и откровенность.

Ной вернулся к бару и взял себе еще бесплатной водки. Подошел Федерико и, убедившись, что ни одна из его жертв на них не смотрит, продемонстрировал Ною номера телефонов, которые он только что закачал в свой мобильник. Ной одобрительно кивнул и пустился болтать с Федерико, не переставая зорко следить за происходящим. Барабаны стали слышнее, на помост вышла пара танцорок. Их бикини представляли собой странную смесь делового костюма с нижним бельем. Они дали всем насмотреться на их чудесные плоские животики и кольца в пупках, заблестевшие в свете свечей, когда они начали свой танец.

Ной с Федерико больше часа просидели в баре, болтая о «классных цыпочках». Федерико немного ошалел и все снова и снова говорил о том, какой девушке повезет первой и удастся ли ему раздобыть еще номера. Ной беспокоился, что Федерико будет испытывать здесь неловкость, но с ним было легко и приятно, он запросто подхватывал любую тему. Он сходил в туалет и, вернувшись, объявил, что писсуары все сплошь из металла и соединены один с другим; писаешь будто в ручей.

Затем приехал Дилан.

Он прибыл в окружении мужчин одного возраста с Ноем, целой стаи джинсов «Дизель» и мятых европейских рубашек, которые при желании можно было назвать удобными, а можно и неряшливыми. Каждый старался нарочно привлечь к себе внимание – не как человек, который только что выбрался из постели, но, в соответствии с платоновским идеалом беспорядка, стараясь продемонстрировать пренебрежение к своей внешности. Дилан двигался во главе компании, он по-хозяйски вошел в клуб, уверенно лавируя между столиков и диванов, ловко скользя между выставленными в проходы ногами, словно в древесной чаще, как исконный обитатель «Пангеи», каким он, впрочем, и был. Парни и девушки замолкали, оглядывались и снова заговаривали, но уже о Дилане. Молодые люди из его свиты слегка улыбались, как бы говоря: «Да, Дилан наш друг, и это, вне всякого сомнения, делает нас такими же молодцами, как он».

Ной отвернулся и уставился в свой стакан. Он предполагал, что такое может случиться, и собирался сказать Дилану «привет» и уйти. Но он сам себе нравился. Уходить ему не хотелось. Он слегка повернул голову и скосил глаза на Дилана.

Сейчас Дилан находился в центре зала. Он остановился, и свита обступила его защитным кольцом, двигаясь, словно живая аура. Дилан посмотрел на столики, на каждом из которых была табличка «Заказан», потом перевел взгляд на Ноя. Ной отвернулся и принялся пристально разглядывать деревянную стойку, ожидая, когда подойдет его ученик.

Внезапно Дилан оказался на соседнем табурете; он подозвал барменшу и, не поворачиваясь и не показывая, что знает Ноя, произнес:

– Привет.

– Как дела? – спросил Ной.

Дилан медленно повернул голову. Глаза у него были большие и темные.

– Ты пришел.

– Да, а ты думал, что я сдрейфлю?

Дилан улыбнулся, посмотрел на стойку, потом на барменшу.

– Вообще-то да.

– Ну уж нет, – сказал Ной, – такую тусовку грех пропускать.

Дилан посмотрел на него, но промолчал. Ной продолжал нести дружелюбную чепуху:

– Я хочу сказать, это не совсем то, к чему я привык, но, скажем прямо, мне здесь нравится. Да, кстати, я этого не видел – в смысле того, что ты, оказывается, пьешь.

Ной и вправду не особенно удивился, когда увидел, что Дилан пьет водку. Алкоголь, возможно, был наиболее слабым стимулятором из тех, к которым он привык. Дилан настолько отличался от обычных подростков, что Ной сомневался, можно ли применять к нему общепринятую систему оценки поведения.

Дилан закатил глаза:

– Да ладно, не видел, так не видел.

Он поднес стакан к губам.

– Ты всегда приходишь в это время? – спросил Ной.

Дилан подхватил три банки импортного пива и коктейль и бросил на стойку три двадцатки.

– Хочешь познакомиться со всей кодлой? – спросил он и оглянулся.

Ной тоже оглянулся. Рядом стояли трое молодых людей. Двое были длинноволосые красавцы с хитрыми и скучающими физиономиями; Ной опознал в них наихудших представителей двадцати-, тридцатилетней аристократии из Верхнего Ист-Сайда. Третьим был ровесник Дилана, паренек азиатской наружности, с колечками в бровях.

– Парни, это Ной, мой репетитор.

Парни кивнули и взяли по банке пива. Ной вынудил каждого пожать ему руку, каждый раз называя свое имя. В ответ все трое сказали «привет».

– Охренеть, – сказал азиатский паренек Дилану, – мой репетитор в клубняк никогда не ходил.

– Бог ты мой, – сказал один из аристократов, – а когда я сдавал СЭТ, репетиторы у нас были сорокапятилетние дядьки в жилетках, а не парнишки из «Пангеи».

– Точно, – подтвердил другой аристократ.

Они не назвали своих имен и говорили так, будто Ноя здесь не было. Он понял, что он для них – занятный экспонат, но никак не ровня… Возможность перехватить инициативу не заставила себя долго ждать: рядом сидел Федерико. Ной похлопал его по плечу.

– Да, кстати, ребята, – объявил он, – хочу вас познакомить со своим другом, Федерико.

Федерико оглянулся и оглядел четверку хозяев жизни.

– Привет, – сказал он, – эт-та кто такие?

Молодые люди с сомнением уставились на него.

Ной чувствовал, что они оценивают Федерико: его дешевый одеколон, отсутствие дизайнерских фишек на прикиде, растянутое «эт-та». Не для того, может быть даже, чтобы его унизить, а просто потому, что такая оценка и есть главная прелесть тусовки в «Пангее».

Федерико протянул парням руку. Ной понял, что это хитрость, уловка, чтобы заставить себя признать: не каждый, даже самый высокомерный человек решится проигнорировать сунутую ему под нос руку. Федерико был раза в полтора выше их, а рука, которую он им дружелюбно протянул, была очень мускулистая. Выбирать не приходилось, и они один за Другим сунули свои хилые ручонки в лапищу Федерико. Федерико победил. Протянув руку первым, он продемонстрировал уверенность в себе и – одновременно – физическое превосходство. Дилан и его приятели принялись подталкивать друг друга локтями, решая, как им завязать разговор с Федерико.

– Значит, ты знакомый Ноя? – спросил азиатский паренек.

– Да, – подхватил один из аристократов, – так откуда ты знаешь Ноя?

– Ноя? Да мы с ним соседи, в одном доме живем. Мы с ним как братья. – Федерико приобнял Ноя за плечи.

– Да, Ной живет в Гарлеме, – гордо объявил Дилан.

– Надо же, – пробормотали его приятели.

– Но вы же не черные, – вставил один из аристократов.

– И часто вы здесь бываете? – спросил другой.

– Да нет, старик, – ответил Федерико, – мы так заглянули, посмотреть. У нас в Гарлеме хватает всяких суперских заведений, заскучать там не дадут. Но мы тут подумали, черт, подумали мы, пора бы уже что-нибудь новенькое пощупать.

Ной оценил этот пассаж Федерико. Он знал, что в Гарлеме почти не было ночных заведений – по крайней мере таких, которые интересовали бы Федерико, – он не раз слышал его сетования по этому поводу. Но сейчас Федерико уловил скрытый в вопросе намек («А вы вообще, ребята, знаете, куда пришли?») и обернул его в свою пользу, дав понять этой четверке, что это они не имеют понятия о настоящей крутой тусовке.

– Да? – спросил азиатский парнишка. – Это где это?

– Там много всяких, – ответил Федерико, – надо залезть в них с головой, посравнивать, где лучше. Ну что, много тут сегодня всяких знаменитостей?

– Нет пока. Слишком рано. Тут до часу вообще делать нечего.

– Значит, мы тут всю дорогу ничего не делаем, – сказал Ной.

Федерико засмеялся, и за ним все остальные.

Мало-помалу, недоверчиво, восторженно, шестеро непохожих друг на друга молодых людей увлеклись беседой. Они говорили о том, кто как сюда добирался, и все согласились, что лучше, чем Вест-Сайдский хайвей, дороги не найти, и не важно, что Дилан с приятелями примчали в лимузинах с личными водителями, а Федерико с Ноем ехали тем же путем со скоростью 45 миль в час на своем раздолбанном «датсуне». Они в мельчайших деталях обсудили, с какими из присутствующих в клубе девиц стоит завязывать знакомство. Дилан облюбовал стайку негритянок в туфлях на шпильках; в руках у них были бокалы с ярко-зеленой жидкостью.

– Они какие-то особенные, – сказал он, – будто не черные, афроамериканки, но на самом деле черные, будто их папаша – какой-то африканский король.

Ной кашлянул.

Тут Дилан объявил, что на сегодня его задача – найти Ною девчонку.

– Как насчет той рыжеволосой, в ма-аханькой юбочке?

– Не пойдет, старина Дилан.

– Ну да, ну да, ты же у нас типа философ.

Федерико разразился хохотом и шлепнул Дилана ладонью о ладонь.

– Ну как, есть тут какие-нибудь философки с аппетитными задницами? – спросил он.

– Да, Ной, – поддержал азиатский парнишка, – признавайся, положил на кого-то глаз? – Он повернулся к Дилану: – Твой репетитор парень что надо. Мы ему железно найдем цыпочку.

Ной огляделся. Тут было несколько девушек, которые ему приглянулись: одна с длинными руками – она стояла возле туалета, ямка на ее шее влажно поблескивала; другая, стоя под красным полотнищем, выполняла плавные танцевальные движения. Но он не собирался посвящать своего ученика в собственные сексуальные предпочтения. Он подумал о том, что каким-то образом разрешение, которое он себе этой ночью дал, подразумевало, что он может пить с Диланом спиртное, но не обсуждать девушек.

– Ну не знаю, ребята, – сказал он, – да ни одна не нравится.

– Эй, Дилан, – сказал Федерико, – а где сейчас твоя сестра?

– Моя сестра? Вообще-то ей шестнадцать. Она дома.

– Да брось, Дилан, – сказал один аристократ, – ты же знаешь, она все время здесь толчется.

– Ну да, – подхватил второй, обращаясь к первому, – с тобой!

– Лучше бы этого не было, придурки, – помрачнел Дилан, – даже не говори мне, что ты ее трогал.

– Дилан, Дилан, – расшаркался аристократ, обдавая всех пивными парами, – разве ты не помнишь? Ты, наверное, тогда малость перебрал. Это она меня трогала.

Дилан нахмурился, но без особой злобы. Что бы ни произошло между аристократом и Таскани, это, похоже, было несколько месяцев назад, или, может, Дилан просто переусердствовал с транквилизаторами.

– Старик, – смеясь проговорил азиатский парнишка, – ей-богу, обрыдло это. Это ж у нас вроде как табу.

– Здорово, что ты защищаешь сестру, – сказал Федерико Дилану.

Смысл разговора все больше ускользал от Ноя. Он отвернулся и оглядел зал. Его слегка подташнивало; внезапно он возненавидел этот клуб. Повернувшись, он увидел, что диспозиция изменилась. Аристократы перебрались поближе к Федерико, а рядом с ним у барной стойки остался азиатский парнишка.

– Прямо надоело, – сказал паренек, – то, как они о Таскани.

– Да, я этого не перевариваю, – согласился Ной.

– Ты ведь ее учитель, да? Тебе, наверное, вообще дико слушать все это дерьмо.

Ной подумал. Это было бы вообще дико, решил он, если бы он перед этим не выпил полдюжины порции водки с тоником. Так что сейчас это просто раздражало – правда, больше, чем что бы то ни было еще.

– Ей правда нужна помощь, – продолжал азиатский парнишка, – видишь того мужика в деловом костюме? – Он указал на мужчину лет тридцати пяти, одну руку он держал на животе, а в другой сжимал незажженную сигарету. – Она с ним одно время встречалась. И ты, может, заметил, что она вроде как не ест? Проблема-то вся в том, что уж больно она хорошенькая.

– Что-что? – переспросил Ной, исподтишка выплевывая ледяной кубик обратно в водку.

Хорошенькая она очень. Если девчонка страшненькая – такой на Манхэттене легко живется. А классненькие, красоточки, они и до восемнадцати не Доживают – ломаются. Таскани ведь знает, как за ней все ухлестывают из-за того, что она красотка, вот и не ест. А когда приходит в такое вот место, тут все парни ей тащат водку и дурь, а все девки стервенеют и не хотят с ней разговаривать, оттого что она такая красотка, вот и приходится ей болтаться с такими мужиками. Все черт знает как перепуталось.

Ной кивнул. Он чувствовал, что он безответственная свинья, и потому, что сам несколько раз засматривался на Таскани, и потому, что так мало предпринял, чтобы ей помочь.

– А ты ее к чему готовишь? К СЭТу уже?

– Нет-нет, она просто хочет поменять школу.

– А, да, я забыл, из той ее поперли за то, что она послала какому-то парнишке свои фотки в голом виде, а потом у нее в комнате нашли что-то вроде сорока тысяч таблеток санакса. – Паренек уставился в стакан, пытаясь увидеть в стекле собственное отражение. Потом поднял руку и в порядке эксперимента покрутил продетый в бровь серебряный гвоздик.

Ной один здесь взрослый; только он и взрослый. Он посмотрел на приятелей Дилана: они смеялись и хлопали по спине Федерико. Вот такие, как они, и сбивают ее с толку. Манхэттен сбивает ее с толку. Мать не собирается ей помочь – придется это сделать Ною. Ной извинился и зашел в туалет – пописать в стальной ручей. С обеих сторон его толкали локтями хорошо одетые и ужасно спешащие парни. Он уставился в зеркало, проверил, в порядке ли волосы и одежда, но почти не видел себя. Все его мысли были о Таскани. У нее было богатство и роскошь, о которой остальной мир мог только мечтать, ей наверняка бы позавидовала любая американская школьница, и при всем при этом она едва держалась на плаву. У нее не было выхода. И какой выход мог предложить ей он? Он знал, что эгоистичен и что цель его – заработать побольше денег для себя и своей семьи. И что тут такого? Ему двадцать пять, его главная задача – продумать собственную жизнь. Но вот появилась Таскани, умная, сложная, исковерканная, желанная добыча для мужчин с миллионами долларов в кармане. Ему хотелось ей помочь, но он не доверял собственному импульсу. Все же он должен был что-то предпринять.

Ной встал и еще около часа перешучивался с парнями, но ушел рано. Он сказал Федерико, что возьмет такси и чтобы тот не беспокоился (не то чтобы он ожидал, что Федерико и впрямь будет беспокоиться). Он обошел девиц, толпящихся у барной стойки, вышел и, взяв такси, велел водителю ехать в Гарлем. Он сидел на скользком, обтянутом виниловой тканью сиденье, смотрел сквозь грязное стекло на размытые огни большого города, и в его затуманенном алкоголем мозгу постепенно вырисовывался план, как спасти Таскани.

7

Март в академии Мурпайк открывал весенний сезон путешествий, когда девочки из богатых семей под надежной опекой своих наставников разъезжали по земному шару, в кои-то веки раз пачкали в земле пальцы и, сразу же их вымыв, возвращались домой. Каждый год такие поездки оборачивались скандалом. Так, печально известной была поездка двухтысячного года, когда в Лос-Анджелесе Ариель Пернштеин заметила мужчину, который мастурбировал прямо перед ее окном, и профессор Ганц вынуждена была заслонить окно собственной спиной, дожидаясь, когда тот наконец кончит. В 2001 году в Вальпараисо Виктория Роберте отравилась текилой, но сумела убедить сеньору Мендес, что всего-навсего съела пучок салата, который купила у уличного торговца; в 2002 году Бриттани Лайон сломала ногу, и всю дорогу в горы ее нес на закорках местный проводник. В 2003 году, плавая в Красном море, Ариана Берне не уследила за своими волосами, они попали в маску, и Ариана врезалась в коралловый риф. От рифа при этом откололся кусок, а Ариане наложили двенадцать швов. И наконец, в 2004 году Талия Илич-Мэрфи курила в туалете летящего через Тихий океан самолета и так разнервничалась, что нажала педаль спуска еще до того, как встала, в результате чего она просидела на унитазе до самой посадки в Сеуле.

Таскани с удовольствием пересказывала Ною все эти истории, всякий раз делая акцент на том, как звали главное действующее лицо. Вероятно, это и было в ее историях самым главным. В то время как Талия Илич-Мэрфи устроила переполох на Корейских авиалиниях, сама она клевала носом в «отстойном» Музее авиации и космонавтики.

– Они ведь на следующей неделе снова куда-то собираются, так? – спросил Ной за полуденным перекусом, состоящим из импортных оливок. Точнее, оливки ел Ной, а Таскани сосала оливковую косточку.

– Так, – подтвердила Таскани.

– А ты не можешь поехать? – спросил Ной.

– Привет! Я же там сто лет как не учусь.

– Это понятно. Просто это хорошая возможность.

– Да нет, обычно ничего хорошего. Учителя думают, что зо всего можно извлечь болыпущий-пребольшущий урок, ну вроде: «а этот камень, девушки, называется туф, он вулканического происхождения» – и пошло-поехало. Скука смертная.

– Но если б ты могла, ты бы поехала? Таскани вынула изо рта мокрую шершавую косточку и внимательно ее осмотрела.

– Ну вообще да. В прошлом году было так весело! Мы пошли в этот самый музей, люди думали, а кто это такие, потому что мы топали как лошади. Назад мы вернулись, наверное, в четыре утра, а в половине восьмого нам нужно было ехать смотреть на индейцев в резервации. Мне вроде как спать хотелось, ну я и прокемарила все время, пока какой-то пожилой дядька с перьями в башке рассказывал нам о Покахонтас. Это было клево.

– А твоя мама сегодня дома?

– Без понятия.

***

Доктора Тейер он нашел в кухне; она стояла у раковины в шелковом халате и перебирала на фарфоровом блюде малину. Напевая негромкую песенку, она быстро выбирала лучшие ягоды, словно склевывала. Когда Ной вошел, она посмотрела на него. Она недавно в очередной раз покрасила волосы, и теперь казалось, будто у нее на макушке только что взошло солнце.

– Доброе утро, – сказала доктор Тейер.

– Добрый день, – ответил Ной. Было три пополудни.

– М-м, – она удивленно глянула на кухонные часы, явно пораженная этим новым парадоксом, – как Таскани?

– Таскани замечательно. Она была очень рада узнать, что ей не придется писать никаких тестов.

– Вы не станете ей давать проверочных работ?

– Нет, я и так узнаю, выучила она материал или нет. Тесты нужны только для классификации по группам.

– Да? Ну надо же. – Доктор Тейер раздавила ягоду и сбросила красную мякоть в раковину.

– Послушайте, доктор Тейер, у меня появилась идея.

Доктор Тейер выпрямилась, словно позируя невидимому скульптору, подняв блюдо высоко вверх, словно факел.

– Как вы, вероятно, помните, все девушки из Мурпайка весной путешествуют. Я подумал, что Таскани могла бы извлечь пользу из такой поездки. Учеба должна время от времени включать и наглядные занятия, не так ли? А Таскани почти все время проводит дома одна либо ходит по ночным клубам, и я подумал, что для нее полезнее, если она уедет отсюда и проведет какое-то время вдали от Манхэттена. Доктор Тейер глянула на Ноя словно из невесомости, возможно, она недавно приняла транквилизатор.

– Таскани больше не вернется в академию Мурпайк.

– Я понимаю. Но ведь нет никакой причины ей отказывать в весенних каникулах, она все равно может куда-нибудь поехать.

Доктор Тейер нахмурила брови, но лицо у нее осталось спокойным.

– Было бы неплохо, если бы она ненадолго отсюда уехала… Но что вы предлагаете – вам с ней сесть на самолет и улететь в неизвестном направлении?

Эти намеки доктора Тейер на то, что он всего лишь хочет остаться с Таскани один на один, порядком ему осточертели. Но, выражая недовольство, Таскани не поможешь. Он заставил себя широко улыбнуться:

– Нет, конечно, нет. Я и не предлагал самому ее увезти. Это можете сделать вы или какая-нибудь дама, компаньонка.

Доктор Тейер издала короткий смешок. Лицо ее отразилось в зеркальных стальных боках кухонной техники «Миле», и показалось, что вся кухня наполнилась ее смеющимися изможденными лицами.

– Весенние каникулы с Таскани и ее друзьями? Благодарю покорно за предложение!

Может быть, вам удастся кого-нибудь нанять, записать ее на какую-нибудь образовательную программу? Я всего лишь хочу сказать, что ей действительно не помешало бы на некоторое время уехать с Манхэттена.

– Она не ваша дочь, Ной. Я прекрасно знаю, чего можно от нее ожидать.

– Я всего-навсего подумал, что можно было организовать для нее поход – подальше от больших городов: природа, палатки, звездное небо.

Она в упор посмотрела на него, выражение ее лица стадо жестче.

– И вы думаете, Таскани это понравится?

По тому, как она это спросила, можно было заключить, что Таскани ни за что не согласится залезть в спальный мешок. Или писать сидя на корточках возле палатки. Все же Ной не отступал:

– Думаю, да. У нее не такой уж большой выбор.

– Верно. Либо поход, либо сидеть здесь. Она просто вынуждена будет поехать. – Она разразилась смехом, ей понравилась идея убрать Таскани недели на две с глаз долой. – И куда вы хотите ее отправить? Не в Сентрал-парк, я полагаю?

– Нет, я думаю, лучше будет поехать за границу. Мы изучаем французский, так что, возможно, Франция – это то, что нам нужно.

– Отправимся в поход по Лувру! Разобьем палатки в саду Тюильри!

– Франция славится своими лесами, доктор Тейер. За пределами Парижа множество парков и заповедных троп.

– Я знаю, Ной, слегка подсвеченных фонарями, я знаю.

Доктор Тейер пригладила волосы и встала перед сияющим полированной сталью холодильником. В одной руке она держала вазу с ягодами. Взгляд ее вдруг потеплел, она стала похожа на школьницу, которая ждет, чтоб ее пригласили потанцевать. Ее постоянно меняющееся настроение смущало его, сбивало с толку. Ной переступил с ноги на ногу. Наконец доктор Тейер покачала головой:

– Нет, прошу меня извинить, но я не могу послать ее путешествовать по лесу с человеком, которого даже не знаю. – Словно собираясь засмеяться, она открыла рот, но так и не засмеялась. – Я просто не могу. Она воспримет это как награду, а за что ее, собственно, награждать?

Его раздражала ее интонация. Она словно говорила: бросьте, девчонка этого не стоит.

– Хорошо, – сказал Ной. Он прикусил язык. Ему так хотелось, чтобы идея с путешествием сработала, – что еще он мог сделать для Таскани? Он был очень зол. – Дайте мне знать, если передумаете.

– Ах, Ной! – мягко проговорила доктор Тейер. – Вы и в самом деле так хотите посмотреть, что из этого выйдет?

Ной кивнул.

– Но я не настаиваю. Просто дайте мне знать.

На лице доктора Тейер возникло непонятное выражение, невыразимая смесь сочувствия и насмешки. Она вынула из запачканных красным зубов застрявшее в них семечко.

В пятницу Ною, как обычно, должны были выдать чек. Он нашел Агнесс в кабинете доктора Тейер, она пыталась разобраться в ворохе квитанций и финансовых отчетов.

– А, Ной, здравствуйте, – сказала она по-французски, увидев его, – вот, разбираю финансовые Документы, Боюсь, этот род занятий мне наименее близок.

– Не сомневаюсь, что вы прекрасно справитесь, – ответил Ной по-французски. Или, точнее, он надеялся, что сказал именно это, хотя, судя по тому, как заморгала Агнесс, вполне могло оказаться, что на самом деле он сказал: «Прекрасно справиться, что вы не сомневайтесь».

– Спасибо, – сказала она по-английски, – сколько на этой неделе?

– Хм… двадцать шесть часов по двести двадцать пять… сколько это выходит?

Агнесс присвистнула:

– Много. Давайте-ка поглядим… Пять тысяч восемьсот пятьдесят. Как пишется ваше имя?

Ной объяснил. Она отдала чек и посмотрела на Ноя:

– Вы, должно быть, очень много пользы приносите, раз вам столько платят.

Это и впрямь была громадная сумма. Если бы не его долги и не деньги, что он до сих пор был должен учителю, который работал с его братом, он был бы состоятельным человеком. И несмотря на это, на улице, думая о собственном заработке, он всегда прибавлял ход.

– Я надеюсь принести еще больше пользы, – сказал он. Ему нужно было с кем-то об этом поговорить. – Я хочу спасти Таскани.

Его слова повисли в воздухе, прозвучало это нелепо и было похоже на рисовку, словно он воображал себя генералом, спасающим уже погибший отряд.

– Спасти Таскани? – смущенно переспросила Агнесс.

Ной решил снова перейти на французский.

– Я хочу, чтоб она на какое-то время уехала с Манхэттена. Живя здесь, она медленно угасает, ей надо повидать мир.

Конечно, прозвучало это скорее как «Таскани должна с Манхэттена уехать. Здесь ей плохо, а в другом месте будет не так плохо».

– А, – сказала Агнесс, – это хорошая идея, отправить ее куда-нибудь.

Ной поблагодарил ее и пошел к выходу. Он был уже возле лифта, когда его осенило. Агнесс. Поездка во Францию. Поговорить с Агнесс или сразу с доктором Тейер?

Доктор Тейер все еще была в кухне; она равнодушно смотрела в окно.

– Идея, – сказал Ной. Его голос гулко отозвался в кухне. – Что, если Ангесс поедет с ней? Тогда Таскани сможет улучшить свой французский.

Доктор Тейер медленно повернулась. Транквилизаторы ли так подействовали или ее собственные размышления, но сейчас она выглядела более дружелюбной. Она кивнула и улыбнулась, словно что-то в поведении Ноя ее тронуло.

– Я подумаю. Мы поговорим об этом в понедельник.

***

Когда Ной пришел домой, Федерико был в гостиной – подтягивался на люстре.

– Эй, знаешь, с кем я сегодня ночью зажигаю? – спросил Федерико, медленно подтягиваясь и покряхтывая всякий раз, как его голова касалась скрипящей люстры. – С Зигги! Это с той среды. Он закатывает вечеринку в своей супер-пупер хате в Хэмптоне. Я ведь там никогда не был, старик, это будет что-то! Махнем снами?

Ноя покоробила эта издевка судьбы: и надо же было такому случиться, чтобы в Хэмптон приглашал его Федерико!

– Я сегодня вечером занят. Мы с друзьями идем на спектакль.

– Ладно, ладно, это тоже здорово. Смешно, я сказал Зигги, как сюда добраться, а он так пересрал, что придется ехать в Гарлем, говорит, я тебе позвоню, так что ты выйди и подожди возле дома. Парень, говорю я ему, это, конечно, Гарлем, но с чего ты взял, что тебя тут так сразу и чпокнут?

– Это какой Зигги? Зигги – это тот… – Ной заколебался, не найдя ни единого определения, кроме «богатенький» и «придурок».

– Ну, тот, который пил бурбон. Он заплатил за столик. А, да, ты же тогда уже ушел. Он классный, нет, серьезно классный.

– А Дилан там будет?

– Черт, я не знаю. Пускай лучше будет. Прикольный такой парнишка.

– Да, а ты не особенно над ним прикалывайся, понял? Он все-таки мой ученик.

Федерико шлепнулся на кровать и смерил Ноя взглядом:

– Ты что думаешь, я его прямо так испорчу, что ли?

– Нет, я просто чувствую свою ответственность.

– Да не волнуйся ты, старик. Он уже вроде как большой мальчик. И уже испорченный. Какого он дерьма наворотил, такого даже я не воротил. Это за меня надо волноваться.

***

В понедельник утром Ною повезло с пересадками, и когда он вышел из автобуса, было еще совсем рано. Он сошел на Пятой авеню и медленно побрел вдоль Сентрал-парка, наслаждаясь залившим широкую улицу ярким солнечным светом. Он свернул на Мэдисон, купил себе горячую булочку и кофе и уселся на веранде из коричневого камня. Тут к нему пристала общительная собака колли, и, отбиваясь от ее дружелюбных атак, он заметил идущую по улице Агнесс. Она на ходу ярко-красной помадой рисовала себе губы и через каждые несколько шагов останавливалась, чтобы обозреть результат в карманное зеркальце.

– Агнесс, – позвал Ной, когда она подошла поближе. Пес фыркнул и отбежал к своему хозяину.

– А, Ной, – ледяным тоном отозвалась она.

– Вы идете к Тейерам? – Ной постарался, чтобы это прозвучало как можно более доброжелательно, и тут же представил, как она будет рассказывать какой-нибудь подруге-француженке о том, как американцы любят играть в сочувствие.

– Да, – ответила она.

– Я тоже. Давайте пойдем вместе.

Ной поднялся, и они пошли мимо туристов и больших прямоугольных пакетов, с которыми женщины сновали из бутика в бутик.

– Ну что, – сощурившись, медленно проговорила Агнесс, – я так понимаю, что должна буду лазать по горам вместе с Таскани?

«Черт».

– Это доктор Тейер вам об этом сказала? Что вы поедете с ней?

– Да. Я никогда не лазала по горам, Ной. И никогда не ночевала в лесу. И я вовсе не уверена, что хочу ночевать в лесу.

– Я всего лишь предложил ей это как возможность. Я никак не думал, что она примет решение, не посоветовавшись с вами.

– Я ведь получаю от нее жалованье, Ной. И разве не это делают все хозяева? Принимают решения.

– Но ведь может так быть, что вам понравится поездка? Вам заплатят, у вас будет проводник, вы сможете попутешествовать…

– Прошу прощения, я всего лишь хочу сказать, что привыкла ночевать в гостиницах, – отрезала Агнесс, судя по выражению ее лица, не на шутку разгневанная. Через секунду, однако, улыбка Ноя растопила лед, и она рассмеялась.

– Ну да, может быть, и понравится, – согласилась она. – Но честно говоря, в пятницу я сказала, что это хорошая идея, потому что мне хотелось, чтобы кто-нибудь другой увез Таскани. Кто-нибудь другой, не я. Она груба со мной. Я никак не думаю, что мне придется спать с ней в одной палатке.

– Если она резка с вами, то, может быть, в лесу, в палатке, ей самое место.

Агнесс снова рассмеялась.

– Хороший довод. Но вы знаете, Ной, que се pourrait devenir un disastre 14.

– Я всего лишь хочу, чтоб она поняла, что на свете есть не только это. – Он обвел руками Мэдисон-авеню.

– Это за десять-то дней? Ну и задачки вы нам задаете!

Пока они шли, Агнесс продолжала вносить коррективы в свои губы.

– Вы очень о ней заботитесь, а?

– Я всего лишь считаю, что обязанности учителя подразумевают нечто большее, чем зубрить прописные истины, – сразу посуровел он.

Агнесс отступила в сторону, пропустив нянечку с коляской.

– И все же полагаю, что зубрить прописные истины спокойнее. Но чего сейчас говорить. Доктор Тейер сказала, что мне сегодня купят билет на самолет. Через две недели я вылетаю в Марсель.

***

– Я иду в поход? – воскликнула Таскани.

– Да, как ты на это смотришь?

– Наверное, положительно, – неуверенно проговорила Таскани, – а что это значит?

Ною пришлось припомнить свой походный опыт – в лесу возле их дома в Виргинии и вместе с членами клуба «Сьерра» 15, куда входила его мать. Он познакомил Таскани с такими жизненными реалиями, как матрасики из пенки, таблетки для обеззараживания воды и москиты.

– Это будет здорово, – решительно проговорила Таскани, – а что я надену?

Они отправились к Таскани в спальню и обозрели ее гардероб. У Таскани не было ни одной вещи из шерсти или хотя бы хлопка. У большинства ее блузок было только одно плечико, а под брюки надо было надевать танги. Несмотря на два больших забитых тряпками шкафа, было очевидно, что Таскани придется купить еще одежду.

Для Таскани это стало дополнительным доводом в пользу поездки.

– Вот здорово. Скажу маме, пусть одолжит мне одну из своих кредиток.

Урок французского Ной посвятил Марселю. Они разучили слова «Марсельезы», изучили историю города, разграбленного французскими королями и чужеземными армиями. Таскани нашла фотографию каланок – живописных фьордов, которые образовало Средиземное море к востоку от Марселя.

– Как красиво. Я обязательно туда поеду.

Путешествие начинало вырисовываться.

***

Вечером, после изнурительных занятий с близнецами – братом и сестрой, у которых была какая-то садистская страсть к учебе, Ной был не прочь выпить. Он позвонил Табите, и они, забравшись на крышу ее дома, распили бутылку вина и орали в ночное небо песни, покуда жившая напротив гей-парочка не открыла окна и не стала кричать, чтоб они убрались. Ной и Табита сначала порядком струхнули, а потом стали смеяться над собственным ребячеством. Вернувшись в квартиру, они откупорили еще одну бутылку, улеглись на пол и стали смотреть телевизор.

Через какое-то время Табита сказала:

– Гм.

– Гм? – Он повернулся и увидел, что она смотрит на него. – Что «гм»?

– Не знаю, старина, – заговорила она, в глазах ее играла улыбка, – но мне кажется, ты заплутал.

Ной резко сел; хорошее настроение как ветром сдуло.

– Хорошо, что я самоуверенный ублюдок, а то бы я обиделся. Как прикажешь понимать это «заплутал» ?

– Я думаю, ты утратил ориентиры. Вот объясни мне: знаешь ты, почему ты делаешь то, что делаешь?

– Почему делаешь то, что… Что за бред, прекрати сейчас же.

– Вот видишь? Это уже что-то. Я задела твое больное место.

Я буду делать то, что хочу. Я учитель, вот кто я, и им я хочу быть, хочу помогать людям учиться, а репетиторство – это, конечно, не совсем для меня, но ведь это только на год или два, пока я не расплачусь с долгами, понятно?

Табита шлепнула себя по ноге, передразнивая его возмущение.

– Нет, серьезно, Ной, – она потрепала его ступню, – меня этим не обманешь. Мотивы у тебя куда более эгоистические, чем ты сам себе соглашаешься признаться. Преподавателем ты хочешь стать потому, что можно будет не работать летом и на вечеринках все тебя слушают. Ты сама респектабельность. Но ведь ты будешь читать лекции ребятам, которые в это время хотят быть совсем в другом месте. Готов ты к этому? Вряд ли. Сейчас тебе все легко дается, имей это в виду.

– Ты права, – согласился Ной, – конечно, мне ужасно повезло. Но это не все. Дело здесь не только в моей собственной выгоде.

Табита потрясла головой и глотнула вина.

– У тебя голова черт знает чем забита. Да, учителя – это здорово. Конечно, я рада, что у меня были хорошие учителя. – Табита явно все больше увлекалась спором. Она выпрямилась. Глаза у нее заблестели. – Но ты не из таких, ты не из подвижников. Для тебя важен комфорт, престиж. И это совершенно нормально. Но твое желание быть учителем – я даже не знаю, ты, наверное, сам не знаешь, зачем тебе это надо.

– Так ты что, хочешь сказать, что я недостаточно о себе забочусь?

– О нет, ты не альтруист. Просто ты хочешь помогать другим людям, потому что не можешь разобраться со своими проблемами, со своими собственными заморочками.

Ной откинулся на спину. Он ненавидел ее, и в то же время ничто не могло так его завести. Ему хотелось броситься на нее, обдать своим жаром.

– А ты язва, мать, каких мало, – сказал Ной. Табита откинулась на подушку, продемонстрировав поджарый живот.

– Тебе это, наверное, не понравится, но тебе нужно об этом знать. Ведь именно по этой причине у тебя никогда не было серьезных отношений с девушками.

– Что ты хочешь сказать? Что я эгоцентрик?

– Да. И нет. В тебе, как во всех неординарных личностях, сочетаются эгоизм и полное его отсутствие. Ты одновременно над собой и в плену у собственных мыслей. Ничто из этого, – она широким жестом обвела комнату и, возможно, весь остальной Нью-Йорк, – не может сравниться с вопросами, которые пытаешься решить ты. Конечно, девушка, подруга, возлюбленная не поможет тебе разобраться в вопросах классового устройства или философии. Зато она может доставить тебе удовольствие и радость. Она может поддерживать тебя, и тебе будет хорошо оттого, что ты поддерживаешь ее. Я бы могла делать это все для тебя, если бы ты только позволил сам себе оценить меня по достоинству. Но ты не позволил.

Прежде, всякий раз как Табита загоняла его в угол, это заканчивалось сексом. Сейчас он не знал, что делать: жар, эмоции переполняли его, искали выхода. Но хотя вид ее тела возбуждал его, ему не хотелось к ней притрагиваться, и он чувствовал, что если это сделает, то каким-то образом предаст свою растущую страсть к Олене.

– Ты знаешь, Таб, ты умница, но давай пока оставим все как есть. Ты фактически заставляешь меня что-то решить, а я не хочу. Серьезные отношения, девушка… понимаешь, она должна будет понять, что мир. как я его ВИЖУ– вращается вокруг меня – или вокруг нее.

Табита легонько стукнула его по ноге, потянула за мягкие черные волоски у него на лодыжках.

– Ладно, ладно, успокойся.

Они еще немного поговорили, но под конец Табита начала клевать носом. Секс был упущен, и Ной чувствовал раздражение и тоску. Вскоре он ушел.

***

Когда на следующий день он проснулся, в квартире никого не было. Он подумал об Олене. Гера прямо-таки заставила ее пойти с ней по магазинам; он представил себе, как Олена уныло ждет возле магазина распродаж, пока ее мать лазает внутри. Она, должно быть, курит и разглядывает своих новых соотечественников, прогуливающихся мимо нее. Эта картинка заставила его улыбнуться. Гера оставила на столе хлеб и варенье из инжира, чтобы Ной мог позавтракать. Он взял себе ломоть темного крестьянского хлеба и пошел бродить из комнаты в комнату. На пороге спальни Олены он остановился и посмотрел на модернистский плакатик на стене. Потом вошел внутрь. Она оставила открытым верхний ящик тумбочки. Ной заглянул внутрь, старательно собирая в ладонь хлебные крошки. Из одежды там было только самое необходимое – поношенные футболки, несколько пар джинсов. В джинсах он заметил вяленую албанскую колбаску и дешевый кожаный ремень с блестящей желтой пряжкой. Сбоку лежали старые спортивные тапочки, несколько пластмассовых бритвенных станков и связка тампонов. Нижнюю часть тумбочки занимали книги. Сверху лежали романы Толкиена и Форстера – первый на французском языке. Ной осторожно отодвинул их босой ступней – в руках у него все еще был ломоть хлеба. Показались разномастные пожелтевшие книжки в твердой обложке, возможно, еще семидесятых – восьмидесятых годов: «Тесты по логике и интеллекту», «Английская грамматика для учащихся», «Проверьте свои знания: новые вступительные тесты по английскому языку. Стратегии и навыки». Эту последнюю книжку Ной поднял и пролистал. Это был обобщенный свод стандартизированных тестов, приводящий случаи изощренных текстовых и методологических закавык, куда более сложных, чем те, что входили в СЭТ, – например, там предлагалось вычислить объем наполняемой газом сферы. Кто-то, вероятно Олена, исписал всю книгу трехцветными аннотациями, то на английском, то на албанском языках: «Проверить: с постоянной ли скоростью разгоняется поезд? » или «Прошедшее время здесь указывает на то, что повествователь осознает сюжет лишенным актуальности». Подмечено в обоих случаях хорошо, но на СЭТе такое старание ей пользы не принесет: не стоило ей так абстрагироваться и так все усложнять. На самом деле все было проще: если сказано, что поезд движется из Стэнфорда в Айронвилл со скоростью 35 миль в час, учащимся полагается думать, что он движется с такой скоростью на протяжении всего пути, и что когда он только отходил от перрона, мгновенно набрал все положенные 35 миль. Олена, сочтя тест более сложным, чем он был на самом деле, пыталась использовать исходные цифры, чтобы вычислить темп ускорения поезда. Ной слышал о таких случаях от коллег-репетиторов, но сам прежде с ними не сталкивался: существовала категория «чересчур умных» учеников, которые слишком легко находили верный ответ и оттого считали его неправильным.

Под «Стратегиями и навыками» лежал настоящий СЭТ. Края брошюры были коричневые, как хлебная корка. Ной осторожно ее открыл и увидел дату: 1971 год. Каким-то образом тест добрался до Тираны, и Олена раскрывала его бесконечное множество раз. В тех местах, где должны были вписываться вычисления, бумага стала тонкой и мягкой. Каждую задачу она решала снова и снова, всякий раз аккуратно стирая ластиком предыдущее решение. Текстовые задания были усыпаны пометками, отсылками к прежде прочитанному. В разделе аналогий возле каждого слова было выписано: «Второе и третье словарные значения». Рядом с «радуга: цвет» она написала мелкими печатными буквами: «Возможно, речь идет о третьем значении слова „цвет“: „эмоциональный фон“, а не просто „оттенок“?»

Ключей к брошюре не было, и Олене приходилось постоянно бороться с сомнениями. Она писала ответы, потом стирала их, потом снова писала и снова стирала. Ной пробежал глазами одну страничку из математики и одну – из текстовых заданий. Все сложные задания она решила правильно, однако при решении задач средней сложности она сочла их более трудными, чем они были на самом деле, и оттого во многих допустила ошибки. Текстовые задания давались ей хуже: зная почти все слова, она умудрялась предложить в качестве ответа самые невероятные варианты. Писала она примерно следующее:

Преподаватель попросил учеников приложить больше стараний при подготовке к предстоящему тесту, поскольку результаты последней проверочной работы были крайне неудовлетворительными.

A. – прилежно

Б. – умеренно

B. – апатично

Г. – традиционно

Д. – равномерно

В качестве ответа она вписала «традиционно»: «Если результаты последней проверки были, как указано, низкими, значит, обычно результаты бывали выше и преподаватель хочет, чтоб его ученики показали то, на что они в принципе способны, – поэтому „традиционно“. Это лучше, чем заведомо неправильное „приемлемо“ – чересчур очевидно».

Ной оставил тумбочку в том виде, в каком ее нашел, и уселся на стол в гостиной. Он посмотрел в окно: было ясное утро, несколько ребятишек болтали о чем-то, прислонившись к стене заброшенного здания. Он думал об Олене, сначала о ее язвительной и такой сексуальной манере поведения, потом – об изгибе спины, потом о том, что бы он ей посоветовал, будь она его ученицей. СЭТ был честным и точным тестом: очень способные учащиеся выполняли его очень хорошо, менее способные – хуже. Были, однако, и исключения: те, кто имел тот же склад ума, что у Ноя, – напористый, быстрый, интуитивный, – сдавали СЭТ без проблем; те же, кто, как Олена, привык обдумывать все основательно, до деталей, приходить к правильному решению окольными путями и делать выбор с учетом специфики всего окружающего мира, эти глубокие мыслители, как правило, не умели сориентироваться. Они яростно строчили ответы и без конца стирали написанное, время проходило, а у них зачастую была готова лишь половина заданий.

Когда такие ученики были детьми людей состоятельных, а Ной только с такими и имел дело, проблема не была особенно острой. Они писали целую кучу психологических тестов, за которые их родители выкладывали кругленькую сумму, и получали справку о том, что им необходимо добавочное время. Так, примерно половина учеников Ноя это добавочное время имела. В масштабах всей страны их, должно быть, было процента два. С помощью добавочного времени и интенсивной подготовки таким учащимся удавалось выдать результат, который более-менее верно отражал их способности. Но те абстрактные мыслители, которые были лишены таких возможностей, выполняли тест за обычное время и едва успевали обдумать половину заданий. Талантливые ребята или в конечном итоге попадали в какой-нибудь непритязательный колледж – или не попадали в него вовсе. Судя по всему, Олена входила именно в эту категорию. Балл за математику у нее был довольно значительным – что-то около 610, и мог бы быть намного выше, если бы она перестала все усложнять, но балл за текстовые задания был, вероятно, не выше 450-460. О ее орфографии он мог только догадываться – она занималась со старым СЭТом, куда еще не входили ни грамматика, ни сочинение. Таким образом, у нее выходило около 1100, что было выше средненационального уровня, но не Давало ей шанса попасть в сколько-нибудь престижный вуз.

Ной доел хлеб, подобрал крошки и отправил их в Рот. Он принял душ и постарался не думать больше об Олене, а думать о тех учениках, которые давали ему возможность расплатиться с долгами. Выбравшись из ванны, он пригладил волосы, потом надел рубашку и единственную свою пару дорогих слаксов и поехал в Верхний Ист-Сайд. Однако мысли его оставались в Гарлеме.

***

Консьержи в доме 701 на Парк-авеню были отчего-то возбуждены. Обычно они и ухом не вели, когда приходил Ной, оказывали ему не больше знаков внимания, чем если б он был одним из них. Ноя только радовала их дружелюбная фамильярность, но сегодня они были чем-то встревожены и проводили Ноя наверх так официально, словно видели его в первый раз. Ной поблагодарил их, смущенный и немного уязвленный их чопорностью. В чем причина такого прохладного к нему отношения, он понял, едва вышел из лифта и постучал в массивную дверь Тейеров. Тот, кто стоял за нею, был предположительно сам мистер Тейер.

– Здравствуйте, – сказал он, загораживая проход, – чем могу?

Он был высокий, плотный, мускулистый – прямо масса сплетенных жил в элегантной рубашке и полосатых брюках. Он молча смотрел на Ноя поверх своего длинного носа.

– Вы, должно быть, мистер Тейер, – сказал Ной, протягивая руку.

Мистер Тейер не обратил на нее никакого внимания, продолжая свои попытки продеть во французский манжет серебряную запонку.

– Да, это я. Но вы до сих пор не представились.

Ной опустил руку.

– Прошу прощения. Ной. Я репетитор ваших детей.

– Вот как? И по какому же предмету?

Мистер Тейер откинул голову и с любопытством посмотрел на Ноя. На губах его играла легкая улыбка, словно он только что раскрыл «Тайме» и нашел там кое-что для себя интересное.

– Я готовил Дилана к письменной части, а Таскани – к Эн-ШВЭ, а сейчас занимаюсь с ней, чтоб она не отстала от школьной программы.

– Ах да! Ной.

Мистер Тейер прищурился, продел в манжету серебряную планочку и протянул руку. Взгляд его оставался все таким же бдительным; Ной был совершенно уверен, что он так и не выяснил для себя, кто такой этот репетитор. Ной подал руку и дал ее несколько раз энергично встряхнуть. Ладонь у мистера Тейера была сухая и жесткая, Ной ощутил все ее выпуклости.

– Простите, что не могу задержаться и поговорить с вами о Таскани и Дилане, но у меня через пару часов самолет. Все же было бы любопытно узнать, как их успехи.

– Ну, я не могу сказать…

– Не хотите ли апельсинового сока, или, может, печенье, или чего-нибудь еще? Фуэн, я полагаю, на кухне.

– Нет-нет, ничего не нужно. Я только хотел сказать, что уже не занимаюсь с Диланом. А Таскани делает большие успехи.

– Да, она справилась блестяще, когда поступала. Хорошая работа. Что касается Дилана, я очень надеюсь, что он перевалит за две двести. Если этого не случится, признаться, я буду огорчен. Если же вы справитесь – что ж, мои поздравления.

Говоря «мои поздравления», он показывает сжатый кулак, словно политик во время общения с избирателями.

Либо мистер Тейер был совершенно не в курсе дела, либо Дилана по-прежнему готовили к СЭТу, только уже без Ноя. Он вспомнил слова Кэмерон о том, что к Дилану по-прежнему ходит репетитор. Ной мысленно наметил себе найти способ выяснить подробности у Таскани. Он не мог позволить себе думать об этом, разговаривая с мистером Тейером.

– Я подготавливаю путешествие для Таскани. На следующей неделе, – сказал Ной.

– Прекрасно, – отозвался мистер Тейер. Он взял портфель и перекинул через локоть пиджак. – Я улетаю в Лондон. Компания, которую я запускаю, устраивает презентацию.

– Мои поздравления. – Ной отступил в сторону, давая пройти устремившемуся к двери доктору Тейеру.

– Пустяки, – ответил тот, – спустя какое-то время это уже надоедает. Побеседуем, когда я вернусь, хорошо?

Он говорил с ним как с ровней, как если бы Ной был не репетитором, а гендиректором или председателем или на худой конец членом совета директоров. Это «побеседуем», возможно, значило в коммуникационной системе мистера Тейера то же, что у других людей «до свидания». Ной кивнул, ему импонировало такое обращение. Дверь захлопнулась.

***

– Ну что, Таскани, я познакомился с твоим отцом, – объявил Ной посреди занятия. Таскани отодвинула стул и начала чистить ногти и ощупывать бедра – верный признак того, что пора сделать перерыв.

– С моим отцом! – скривилась Таскани. – Дейл был здесь?

– Похоже, что так. Я разговаривал с ним возле входной двери.

– А, – она снова занялась ногтями, – странно.

– Он собрался лететь в Лондон, на презентацию компании.

– Обычное дело.

– А чем он занимается?

Таскани раскрыла пачку «Парламента», ударив по коробке ребром ладони.

– Понятия не имею. У него куча журналов и еще всякие разные компании, которые ни черта не делают. Он все время покупает и продает всякое не пойми чего, что на самом деле вроде как не существует. Какие-то ценные бумаги, предметы быта, всякую хрень. Я этого не понимаю.

Снова заскучав, Таскани притащила сверху фирменную сумку из магазина одежды.

– Смотрите, что я купила для нашего путешествия!

Она вынула жакет – по всей видимости, плод совместного творчества «Коламбии» и «Тайны Виктории», с перекрещивающимися на груди лентами из овечьей шерсти. Ной подумал, что дизайнер, который это создал, по крайней мере предназначал свое творение для прогулок под открытым небом. Он показал большие пальцы.

– И вот еще!

Таскани достала полиэстровые брюки, широкие, влагоотталкивающие, преобразующиеся в шорты, – прекрасная идея для недельного путешествия. На этом, однако, создатели не остановились: от промежности диагональю тянулись две молнии – шорты преобразовывались в бикини.

– Здорово, да?

– С ума сойти, – сказал Ной.

– Короче, я готова! – Она затолкала последнее достижение дизайнерской мысли под стол. – Как ваши дела? У вас такое озабоченное лицо.

Ной никак не мог сообразить, как бы ему половчее задать вопрос, вертевшийся на кончике языка.

– Послушай, Таскани, – сказал он наконец, – а что, Дилана до сих пор готовят к СЭТу?

– Понятия не имею. Мне-то откуда знать? Мне никто ничего не говорит.

Вот и все.

***

Вечером, вернувшись домой, Ной сразу почуял запах подгоревшего оливкового масла. Сотейник шипел и фыркал, Гера даже не услышала, как Ной вошел и положил свою сумку. Но пристроившаяся на диванчике Олена сразу его заметила. Она закрыла книгу и улыбнулась ему.

– Ну что, как ваш поход по магазинам ? – поинтересовался он.

Олена глянула на мать, на Ноя и заговорщицки зашептала:

– Ужасно. Целых шесть часов, Ной, шесть часов выбирали шмотки. Это был ужас. Или надо говорить «ужасть» ? Нет, ужас.

Ной улыбнулся:

– Ужасть – это просторечие.

Олена кивнула:

– Спасибо. Нет, правда, я бы предпочла остаться дома и учить грамматику, или работать в химчистке, чем смотреть, как девицы гогочут и рвутся в примерочные. Две вошли в кабинку рядом со мной, и одна говорит другой: «Я даже натянуть их до конца не могу!» – а другая ей: «Ну и что ? Покупай, по крайней мере можешь сказать, что у тебя есть настоящие „дизеля“!» Это было так глупо!

– А какие у тебя планы на вечер ? – смеясь, спросил Ной.

– А какие у меня могут быть планы? Друзей у меня здесь нет, дождусь, пока мама окончательно спалит ужин, и буду читать. Выбор невелик.

– Я собираюсь поужинать со своими друзьями. Можешь присоединиться к нам.

Олена отложила книгу и насмешливо подняла брови:

– Федерико только сегодня жаловался мне, что ты не хочешь познакомить его со своими принстонскими друзьями. А я чем лучше, а?

– Мне просто кажется, что тебе они понравятся.

– О… Может быть. – Она бросила унылый взгляд в направлении своей комнаты. – Но, боюсь, мне придется остаться и готовиться к СЭТу. Осталось всего двое месяцев.

– Ты хочешь сказать: два месяца.

– А почему не «двое»? Это же значит то же самое, разве нет? Эх, ненавижу я этот предмет! И почему французский не стал языком всемирной торговли, вместо того что насадили страдающие отсутствием логики американцы?

Ной засмеялся.

– Ты уверена, что не хочешь пойти с нами? Мои друзья будут от тебя в восторге.

– Нет, – твердо ответила она. – Спасибо, но нет. Через два месяца я должна стать настоящей ученой дамой. И потом, у меня нет денег.

Ной только собрался запротестовать, как из кухни выплыла Гера:

– Ной! Ты дома? Поужинаешь с нами?

В руках у Геры была сковорода с почерневшими масляными штуковинками, слабо поблескивавшими в тусклом вечернем свете.

– Боюсь, у меня уже есть планы на вечер. Но я посижу с вами, если вас это не стеснит.

Гера повернулась к Олене и напустила на себя аристократический вид.

– Слышишь, как он разговаривает? «Я боюсь, у меня уже есть планы…» – это как в тех книжках, что мы читали с преподавателем английского, когда-то в лучшие времена. Чудесно. Ной не говорит, как эти темнокожие мальчишки на улицах, где только и слышишь: «ниггер», «дерьмо» и «заткнись»!

Гера поставила сковороду на стол, открыла морозильник и достала поднос с ледяными кубиками, потом извлекла из-под раковины кувшин с албанским алкоголем.

– Иди, Ной, – сказала она, указывая на место во главе стола, – иди посиди с нами, расскажи, каково жить там, на вершине мира.

Ной уселся за стол и, вдыхая тяжелые лакричные пары, идущие от его стакана со спиртным, поведал о своей надежде показать Таскани, что мир не ограничивается одним Манхэттеном.

– Само собой, Ной, – сказала Олена, – она уже знает, что существует и другой мир. Желая научить ее, как жить, не слишком ли ты много на себя берешь?

– Я ее учитель, – ответил Ной, – а значит, это моя обязанность.

Мне всегда казалось, что учителя не лучшие кандидаты, чтобы просить у них совета. В конечном итоге все сводится к жалобам на тяжелую работу и маленькую зарплату. Но что касается тебя, ты не слишком много работаешь и хорошо зарабатываешь, так что я уступаю. Возможно, ты и прав.

Едва отхлебнув из своего стакана, Олена метнулась к раковине и сплюнула.

– Мама! Даже албанцы больше этого не пьют!

– Титания! – укоризненно проговорила Гера. – Это не очень благовоспитанно.

При слове «благовоспитанно» Олена закатила глаза:

– Мамочка, откуда ты?

– Что? – переспросила Гера и, повернувшись к Ною, игриво добавила: – Титания завидует, как я хорошо говорю по-английски.

– Ха! – Олена снова уселась за стол и поддела вилкой обуглившийся кусочек. – Ну да, примерно.

– В общем, я думаю, вы делаете доброе дело. Может быть, вы познакомите Таскани с Титанией, как вы уже сделали для Дилана с Федерико.

– Ода, – сухо сказала Олена, – не сомневаюсь, мы с ней станем лучшими подругами. Прошу вас, Ной, сделайте милость!

– Думаю, Таскани могла бы много узнать от тебя, – обиженно сказала Гера.

– Верно, – согласилась Олена, – например, таблицу умножения.

Она весело и зло прищурилась и взяла в рот еще один обгорелый кусочек. Ной смотрел на ее губы, представлял, как прижимает к ним свои, и думал, как убедить ее пойти сегодня с ним.

– И что еще важнее, – продолжала настаивать Гера, – ты могла бы многому у нее научиться, Титания. Она вращается в хорошем обществе.

– Французы придумали для такого поведения особое название. Не правда ли, Ной? – сказала Олена. – Это arriviste 16. Но, видишь ли, мама, в Америке такой способ восхождения по социальной лестнице уже устарел. Здесь каждый рассчитывает только на собственные силы.

На лице и у Геры, и у Ноя было написано сомнение.

– Ной, – взмолилась Олена, – это же правда, то, что я сказала? Правда?

Она искренне жаждала услышать подтверждение, куда девались ее обычная ирония и сдержанность? Похоже, это убеждение очень много для нее значило. И, подумав о том, сколько времени она провела, таская подносы и чистя чужую одежду, Ной понял, что это и должно быть так. Причиной ее сдержанности, ее холодности была гнетущая боязнь навсегда остаться пленницей своего класса, В этом они с Ноем были похожи: они оба пытались преодолеть социальные барьеры, препятствующие их самореализации.

– Это правда, – медленно проговорил Ной, кладя руку на ладонь Олены. Ему хотелось почувствовать ее мягкость, успокоить, приободрить. – Сейчас намного больше возможностей для усердного и плодотворного труда, чем то было раньше.

– Очень осторожное утверждение. – Олена убрала руку, подняла свой стакан, мрачно посмотрела на прозрачную жидкость и поставила его на место. – Очень, очень осторожное.

– Олена пойдет в школу, и это будет чудесная школа, – сказала Гера, заключив изящную ручку дочери в свою широкую ладонь.

– И также правда, – продолжал Ной, – что, к лучшему это или нет, решающую роль будет играть то, как успешно она сдаст СЭТ. Скажу вам честно, я знал в Принстоне многих выходцев из стран бывшего Восточного блока и все они прежде учились где-нибудь в другом месте. Я не хочу сказать, что американская высшая школа при поступлении отнесется к тебе предвзято, но вполне может выйти так, что они не обратят внимания на твои документы об образовании. Они не имеют понятия об албанских школах. Они могут усомниться в качестве твоего аттестата.

– Но у меня прекрасные оценки. Я много работала, чтобы их получить, – запротестовала Олена.

– Мое мнение как специалиста, – продолжал Ной, – это что твоя оценка за СЭТ – единственное, что будет учтено при поступлении.

– Я уже сдала тест «Английский язык как иностранный», и сдала хорошо.

– Это прекрасно, но удивляться тут нечему, ты говоришь очень бегло. СЭТ – это совсем другое дело.

Олена сжала руками голову:

– Но это смешно. Как может один тест значить больше, чем четыре года работы? У меня есть два месяца на подготовку. Два месяца.

– Да, Ной, – заговорила Гера, – я хотела кое о чем с вами поговорить…

– Думаю, я знаю, о чем вы собираетесь спросить, – перебил ее Ной, – буду рад помочь.

– Ну, – Гера искоса посмотрела на Олену, – видите ли, у нас нет таких денег, которые вы…

Олена в упор глянула на Ноя:

– Это будет для тебя большой обузой, и мы ничего не можем тебе предложить.

Ной посмотрел на Геру – нежную, любящую мать, мечтающую о том, чтобы ее дочь получила самое лучшее, потом взглянул на Олену, казавшуюся совершенно равнодушной, даже враждебной, в любую минуту готовой к обороне.

– С Таскани мы начинаем заниматься в девять утра…

– Олена может учиться по выходным! – воскликнула Гера.

Ной покачал головой:

– Из этого ничего не выйдет. Ей нужны куда более интенсивные занятия. Если мы хотим добиться результата, мы должны усиленно работать. Каждый день.

Олена осторожно кивнула.

– Я как раз собирался сказать, что с Таскани мы начинаем в девять утра. После этого я еду к другим ученикам и редко возвращаюсь раньше десяти вечера. Это чересчур позднее время для того, чтобы нормально сконцентрироваться.

– Я справлюсь, – запротестовала Олена.

– Нет, мы будем заниматься по утрам. Я выхожу из дома в восемь, значит, это будет с половины седьмого до восьми.

– Я буду делать крепкий кофе, – предложила Гера, – и вы будете вдвое меньше платить за квартиру.

Олена пристально смотрела на Ноя и крутила на колене салфетку.

– Почему ты это для меня делаешь ? – тихо спросила она.

– Тебе подходит это время? – спросил Ной. Он надеялся, что Гера не станет возвращаться к вопросу о квартплате – конечно, он бы не дал ее уменьшить, но ему не хотелось смущать Геру.

– Конечно, подходит, – ответила Олена, – я и в три могу встать, если понадобится.

– Возможно, и понадобится. Я собираюсь каждый день давать тебе проверочную работу на три с половиной часа.

Олена кивнула.

Ной залез в свою сумку и вынул оттуда две тонкие книжицы – синяя печать на газетной бумаге.

– Это настоящие СЭТы, ими снабдило меня агентство, а у них свои источники информации. Сегодня ты должна сделать оба. Это семь часов. Постарайся уложиться в это время. Отметь все слова, которые не понимаешь. Пока пропусти три самых сложных упражнения на «дополнить предложение». Тебе нужно будет выиграть время для теста на эрудицию.

Ной встал.

– У меня встреча с друзьями, – сказал он, кладя брошюры перед Оленой. – А у тебя много работы.

8

Было без четверти семь, но Олене каким-то образом удавалось выглядеть свежей и отдохнувшей. Ной чувствовал себя не так хорошо. У него покалывало в глазах, всклокоченные волосы торчали в разные стороны. Он набрал полный рот кофе и медленно проглотил. Потом сообщил Олене результат теста. Она приняла эту новость стоически.

– 1620 из 2400. Ничего хорошего.

– Это выше среднего балла. Оценка за математику довольно высокая.

– Честно говоря, Ной, я хочу, чтоб меня считали очень умной. Я хочу учиться в самом лучшем вузе.

– Тогда нам действительно есть над чем поработать. – Он постарался, чтобы его голос звучал совершенно спокойно. Подогревать ее мотивацию проще всего, управляя ее желанием чего-то добиться в будущем.

– Сколько я должна набрать, чтобы попасть в Принстон? Или даже Гарвард?

Ной откусил кусочек тоста и, рассыпая крошки проговорил:

– В эти вузы попасть крайне сложно. Гарвард каждый год отказывает двум сотням учеников, у которых прекрасные оценки.

– Значит, мне понадобится получить больше 1700. Больше 1800 и 1900. Какой в среднем должен быть балл у абитуриента Гарварда?

– Я не знаю, – солгал Ной.

– Тогда скажи, сколько ты получил за СЭТ.

Этот вопрос рано или поздно задавали Ною почти все его ученики. Поначалу он отказывался отвечать, потому что не хотел, чтобы они начали сравнивать себя с ним. Но они воспринимали это либо как знак того, что он им не доверяет, либо решали, что сам он на СЭТе не преуспел. В конце концов он взял себе за правило отвечать быстро и просто. По крайней мере это убедит их в том, что он знает то, чему их учит.

– 1580 по старой системе подсчета. Сейчас это что-то около 2370.

– А! Значит, все-таки не высший балл! – Олена с энтузиазмом стукнула по своей кружке с кофе. – Я получу 2400.

Ной улыбнулся:

– Значит, право на ошибку отменяется, а?

– Ошибку? Отменяется. Довольно слов. Давай уже начинай учить.

Они повторили некоторые основные математические правила. Ной дал ей ряд упражнений с пропусками, чтобы вписать и дополнить, и список из четырехсот слов, которые необходимо было запомнить. Потом попрощался с ней и пошел к своей главной ученице, от которой больше всего зависело его благополучие.

– Всего пять дней! – говорила Таскани. – Пять Аней, и я уеду. Скорей бы уж, здесь стало совсем невыносимо.

Она сложила учебники на антикварный стул и поставила босые ноги на кипу, так что ее худые бедра обрамляли лицо как прутья решетки. Она сдула с ногтей невидимые пылинки.

Ной зевнул. Олена сейчас, должно быть, добралась до середины теста. Он представил, как она, в наушниках, подперев руками голову и массируя виски, пытается вникнуть в тест про образование туманностей.

– Вы ведь говорили, я могу пригласить друзей, так? Потому что Октавия не прочь поехать. Она живет за городом, в городе мы с ней почти не встречались, потому что она из Коннектикута. Я спросила у мамы, и она сказала: «Конечно, бери Октавию!» Агнесс уже купила билеты.

– Агнесс это одобрила? А та девочка может лазать по горам?

– Какая разница.

– Это пеший поход. По горам.

– Вы ведь не спрашивали меня, могу ли я лазать по горам. Не волнуйтесь, она делает пилатес 17.

***

Завтрак и обед Агнесс принесла, не говоря ни слова, словно угрюмый дворецкий. Хотя она не огрызалась, не повышала голос, Ной почувствовал, что она вот-вот взорвется. Закончив с Таскани, он отправился на ее поиски. Он нашел ее склонившейся над столом доктора Тейер, перед ней высились кипы бумаг, словно баррикада. Она сидела спиной ко входу.

– Здравствуйте, Агнесс, – осторожно позвал Ной, – как вы, подготовились?

– Вы насчет поездки? – проговорила она не поворачиваясь. – Да, я уже сделала необходимые приготовления. – Она помолчала и указала на груду бумаг: – Доктор Тейер желает, чтобы во время путешествия я занималась и этим тоже. Может, вы мне посоветуете, как тут быть? – Она сердито, выжидающе склонила набок голову.

– Я уверен, что доктор Тейер понимает, что вы неделю будете в отъезде и, следовательно, не сможете заниматься бумагами, верно?

Агнесс села вполоборота и устало посмотрела на Ноя:

– Ной. Ради Бога.

– Может быть, вы хотите, чтобы я с ней поговорил?

Повернутая к Ною щека застыла маской гнева.

– Нет. Все, чего я хочу, – это не участвовать в этой проклятущей поездке.

Ной переступил с ноги на ногу.

– Сожалею, что вовлек вас в это.

Агнесс резко повернулась к нему. Бледная, дрожащая, с ярко-красными губами, она напоминала сорванный дикий цветок. Ной застыл, пораженный ее гневом и красотой.

– Я тоже сожалею. Я думала, что это, возможно, будет по крайней мере забавно, но доктор Тейер не желает делать мне никакой скидки, понятия не имею, как мне прожить сегодняшний день без того, чтобы она на меня не наорала. Я не училась в Принстоне, Ной, со мной она так не церемонится – и у меня нет никакого желания провести пять ночей в палатке с… – ее голос упал до шепота, – Таскани и ее распутной подружкой Октавией!

Ной стоял в дверном проеме, скрестив руки на груди, не говоря ни слова. Казалось, Агнесс сейчас вскочит с места и бросится на него.

– Эти ребята и так достаточно трудные, – продолжала она. – Без того, чтобы нам еще валить их друг на друга. Напрасно вы это сделали. Почему вы не могли просто позволить мне делать свою работу, а сами заниматься своей? Я вообще-то и сейчас работаю, так что, может, вы пойдете и поищете себе другого идиота за двести долларов в час? Я получаю двенадцать.

– Однако, – тихо проговорил Ной, – поверьте, я desole.

Он вкладывал в это слово самый общий смысл, но тут же понял, что прозвучало это как сожаление по поводу ее низкого жалованья.

– Вы сожалеете. Ну надо же, как genereux 18! Благодарю вас, Ной, ваша жалость мне не нужна.

– Я не хотел вас обидеть. Может быть, это мой французский.

– Ной, у меня mauvaise humeur 19. Уходите. – И она снова склонилась над своими бумагами. Ной постоял немного, глядя на ее затылок, не зная, что сказать. Волосы у нее подрагивали.

Она отвернулась, но продолжала краешком глаза за ним следить.

– Уходите, Ной. Не сочтите это за грубость, возможно, это мой французский.

На следующий день Агнесс сказалась больной и не пришла. То же было и через день.

– Ангина, – насмешливо доложила Таскани. – Да, – продолжала она, упиваясь намеком на сплетню, появившуюся в ее монашеской жизни. – Может, на это раз она и впрямь забеременела. Что, если она прямо в поездке родит, а? Что тогда будет?

Глаза у нее горели диким огнем. До отлета в Марсель оставалось два дня.

***

– Не понимаю. – Олена держала листок с текстом, испещренным аннотациями трех разных цветов. – Если они спрашивают, какой вариант ответа, говоря их словами, «менее всего подтвержден» авторской аргументацией, какой вариант я должна выбрать: самоочевидный или наименее очевидный?

Такой вопрос можно было ожидать от детей, чьи родители преподавали литературу в Колумбийском университете, – с куда меньшей степенью вероятности от албанских иммигрантов. Ной задумался, как это лучше объяснить. Но его голова была занята мыслями о Таскани и о том, что значило отсутствие Агнесс для их марсельского путешествия. Похоже было, что он обречен во время занятий с Таскани думать об Олене, а во время занятий с Оленой – о Таскани. Если б у него хотя бы было больше времени на адаптацию. А так он сломя голову мчался из Гарлема, чтобы успеть в Верхний Ист-Сайд, и рассудок его просто не успевал переключиться на другого человека.

– Ты сегодня невнимателен, – упрекнула его Олена, легонько постучав по руке.

– Да, извини, – отозвался Ной, наливая себе еще одну чашку кофе. – Дай мне подумать. Так, поглядим. Скажи, о чем этот отрывок?

– Об иерархических различиях между определенными средствами для…

– Перестань выпендриваться. Говорю тебе: задание на понимание текстов не требует блестящей эрудиции. Представь, что ты обычный прилежный читатель без излишних интеллектуальных замашек. Не анализируй, просто выдели суть. В двух словах: о чем этот текст?

– О садовых цветах и их видах.

– Хорошо. Теперь скажи: какой вариант ответа не имеет ничего общего с садовыми цветами, не важно, самоочевидно это или наименее очевидно.

– Ладно, ладно. Хорошо, мистер Умница-американец. Теперь я поняла. Вариант с геологией – мне кажется, это оно и есть.

– Хорошо.

Сегодня Олена выучила весь заданный словарь – от «наркотический» до «разоблачать». Испытывая к СЭТу искреннее отвращение, она тем не менее была заинтригована идеей поединка, словно весь СЭТ был, в сущности, огромным тридцатипятистраничным паззлом.

– Вообще вся текстовая часть отражает своеобразие американцев как нации, – заметила она, – большинство отрывков повествуют либо о коренном индейском населении, либо о гарлемском ренессансе. Попадаются и тексты научного содержания – чаще всего о женском образовании. Еще заметна занятная страсть к мемуарам китайских иммигрантов.

Ной кивнул.

– Похоже, что текстовая часть составлялась ребятами вроде тебя – умными белыми парнями, которых терзает чувство вины. Но математика! Что за тупицы ею занимались! Взять, например, такой вопрос: «Карлос доставляет пиццу. Если за час он доставляет девять пицц, сколько он успевает доставить в течение сорока минут?» Да, Карлос доставляет пиццу, но буквально несколькими строчками ниже Ингрид ездит верхом на уроки тенниса и обратно, и вдруг задумывается о том, какова средняя скорость ее лошади. Так кто все-таки катается на лошади, а кто доставляет пиццу? Я думаю, что это очень по-американски. Все очевидные детали тщательно выверены, все неочевидные убеждают, что в очевидных ничего не понятно.

Ной был целиком с ней согласен. Но было чересчур рано для глубокомысленного комментария. Он уставился на ложбинку меж грудей у Олены, виднеющуюся из старенькой маечки. Потом резко перевел взгляд на чашку с кофе.

– Может быть, я слишком неясно выражаюсь по-английски, – подколола его Олена.

– Нет-нет, ты прекрасно выражаешься. Просто я не выспался.

– СЭТ – дерьмо. Вот и все, что я хочу сказать.

– Ничего не поделаешь, – встрепенулся Ной, – тест очень важен. Если не считать СЭТа, то только обучение в престижной школе дает абитуриенту возможность попасть в хороший колледж. Гарвард не в состоянии оценить паренька из Оклахомы. Школа там настолько отличается от какого-нибудь Эксетера, что они просто не могут проверить, насколько объективны его оценки. СЭТ изменил эту ситуацию. Не будь его, я бы не смог попасть в Принстон.

– Думаю, тебе он нравится потому, что ты в нем преуспел. Набери ты 1620 из 2400, ты бы не был в таком восторге.

«Туше».

– Да, может быть.

– Вряд ли у меня что-то получится.

– Мы можем работать более интенсивно, когда Таскани уедет. Мы справимся.

Из спальни Ноя донесся грохот. В гостиную, шлепая босыми ногами по полу и скребя под трусами, вошел Федерико.

– Что за черт! – сказал он. – Что-то вы, ребята, больно уж рано.

– Это мое будущее, Фед, – яростно выпалила Олена.

Федерико издал насмешливое сюсюканье и, подойдя к Олене, крепко ее обнял.

– Разве не умница девчонка, а, Ной?

– Да, – ответил тот, – твоя сестра большая умница.

– Мальчики, мальчики. – Олена притворилась, что хочет стряхнуть обвившую ее руку Федерико, но тут же сдалась: – Ладно, ладно. Думаю, что вы правы. Я и впрямь чертовски умна, – она ткнула пальцем в бицепс брата, – по крайней мере настолько, что не шляюсь с богатенькими придурками, которые обращаются со мной как с обезьяной из зоопарка.

Федерико сделал каменное лицо, отпустил ее и резко выпрямился.

– Да ладно. Мы с Диланом и с его приятелями прошлой ночью классно провели время. Было здорово. А вы тут можете сидеть и надуваться от ума, пока не лопнете.

– Он играет под дурака, – сказала Олена Ною, – но я нисколько не сомневаюсь, что у него есть не только запах пота под мышками, но и самый настоящий мастер-план.

Ной тоже не сомневался, что у Федерико, как и у самой Олены, есть «мастер-план». Ной заметил, что, войдя в круг приятелей Дилана, Федерико перестал его приглашать провести вместе время. Федерико уже сделал заявку на членство в дилановской шайке, так же как Олена надеялась найти достойное ее общество в каком-нибудь из колледжей Лиги плюща 20. Федерико с Оленой использовали разные дорожки – один социальную, другая учебную, чтобы приобщиться к одному и тому же классу. Ной не был уверен, кто из детей Геры преуспеет больше.

***

Придя на следующий день к Тейерам, Ной узнал, что Агнесс по-прежнему уклоняется от выполнения своих обязанностей. Захваченная нарастающей интригой, Таскани взбудоражено шептала:

– Что будем делать, а, Ной? Ведь ехать уже завтра! Завтра! А Агнесс в постели валяется, будто помирать собралась. А может, она просто с женихом своим в Хэмптон умотала, вот и все дела. Как думаете, может, так оно и есть? Наверняка она никакая не больная.

Начав проводить все дни дома, Таскани стала покорной и нервной, словно запертая в клетку птица. Она сидела на огромном столе посреди нагромождения своих учебников и оглаживала руками ноги.

– Понятия не имею, – сказал Ной, – не знаю, что происходит.

– Но ведь я поеду, правда? Ничего не отменяется?

– Я надеюсь, что не отменяется. Но мне надо поговорить с твоей мамой. Она дома?

– Она вроде бы к пациентам ушла. Вы бы ей позвонили, – глубокомысленно предложила Таскани.

***

Ной отправил доктору Тейер послание; ответ пришел лишь когда уже начинался вечер. Он шел в спортзал, и в этот момент экранчик засветился Замигал проворно учтивый значок конверта, словно доктор Тейер послала всего-навсего запечатанное письмецо. Идя вверх по Риверсайд, он набрал пароль.

Первое послание оказалось от Тейера – мистера Тейера. Ной даже остановился от неожиданности.

– Добрый день, это Ной? У вас нет сигнала. Тем не менее это Дейл Тейер, мы встречались на прошлой неделе. Послушайте, я хочу с вами кое о чем поговорить, есть деловое предложение. Я только что узнал, какие грабительские проценты дерет ваше агентство, и думаю, я бы мог бы поставить это дело лучше. Хотелось бы обсудить с вами детали. Знаю, что вы завтра летите во Францию, по приезде прошу позвонить.

Мистер Тейер собирается открыть собственное агентство? У Ноя не было времени подумать; пошла вторая запись:

– Ной, здравствуйте, это доктор Тейер. Я получила ваше сообщение касательно Агнесс, и я действительно немало этим озабочена. Я сегодня несколько раз звонила ей, но она не ответила и не перезвонила. Боюсь, поездку придется отложить. У нас нет выбора. Потрудитесь мне перезвонить.

Ной помчался к своему дому, потом бросился обратно. Это нужно было как следует обдумать. Он поклялся, что не сойдет с тренажера, пока что-нибудь не придумает.

***

– Олена, – задыхаясь, выговорил он, едва войдя в квартиру. Пот тек градом и капал с его футболки. – Как у тебя французский?

– Parfait, courant. Et pourquoi? 21

***

Ной сказал доктору Тейер, что у него есть знакомая из Европы, которая прекрасно говорит по-французски. Доктор Тейер решила, что это знакомая по Принстону, и он не стал ее разубеждать: доктор Тейер так и ухватилась за эту возможность; она так привыкла к мысли, что десять дней Таскани не будет дома и она не будет создавать ей проблем, что вполне охотно согласилась обсудить варианты.

– Но, Ной, – сказала она, – не сомневаюсь, что это очень милая девушка, но я с ней не знакома. И кто поручится, что Таскани действительно будет заниматься французским языком?

– Она очень серьезная девушка, доктор Тейер.

– Не сомневаюсь. Но я хочу, чтобы и вы поехали тоже.

– Я?!

– Именно вы.

«В Европу с Таскани и Оленой ? » – пронеслось у Ноя в голове. Олена будет в восторге от того, что можно поехать за границу и получить за это деньги. С другой стороны, ей будет жаль отложить учебу. А так они могут заниматься всякий раз, как выдастся свободная минутка. С одной стороны, это совершенно не то, чем он должен заниматься, с другой – какие тут могут быть возражения.

– Думаю, я могу как-то пересмотреть свой график. Хорошо. Почему бы и нет?

Внезапно доктор Тейер расхохоталась.

– Что такое? – спросил Ной.

– Забавно, ведь вы же даже не учитель. Вы молодой человек, ненамного старше Таскани. Я даже представить не могу, во что это все выльется. Да тут еще и ее подружка. Таскани – девочка не простая, довольно колоритная.

Ее интонация не понравилась Ною. В конце концов, ведь это она сама попросила его поехать.

– Думаю, мы поладим.

Ной позвонил в «Эр-Франса и попросил заменить имя Агнесс в заказе на свое.

Двумя днями позже вся четверка была в Марселе.

***

Путешествие… что ж, путешествие.

Самолет направлялся в Штаты. Ной прижимался к задремавшей Олене. Они с Оленой сидели на диванчике, Таскани и Октавия хихикали и сибаритствовали в первом классе, и Ной был очень этому рад, рад тому, что бархатная занавеска избавляет его от ответственности за то, чем они сейчас могут заниматься.

Если вспомнить, как нелегко им пришлось в последние несколько дней, то, пожалуй, самым правильным будет предположить, что они просто спят.

Не без основания полагая, что ее роль в поездке весьма неопределенна, Олена возложила на себя обязанность летописца. Она объявила, что будет фотографировать девочек для семейного альбома Тейеров – какового, Ной не сомневался, не существовало в природе.

Ной поцеловал Олену в макушку, достал фотоаппарат и принялся смотреть фотографии на экранчике «цифры».

1. Тасканы и Октавия, взявшись за руки, стоят на тротуаре у дверей зала вылета аэропорта Кеннеди. Водитель такси с головой занят сложным процессом выгрузки багажа Октавии.

Расплывшееся нечто слева – это Ной, открывший дверь черного «мерседеса»-внедорожника и собирающийся забраться внутрь, чтобы поискать в расписании альтернативные рейсы: в аэропорт они прибыли с опозданием в два часа. Произошло это в основном из-за того, что Октавия засиделась у стилиста-парикмахера. Надо признать, прическа ее выглядела великолепно. Они с Таскани походили на спустившихся на тротуар международного аэропорта богинь.

2. Таскани и Октавия стоят у огромного окна в зоне вылета «Эр-Франс». Поза такая же, как и на предыдущей фотографии, – возможно, отрепетированная за день до отъезда. Снимок явно задумывался с тем, чтобы запечатлеть девочек на фоне самолета, но Октавия немного отклонилась в сторону, и неимоверная копна волос загородила обзор.

Октавия Каротенуто, родом из Милана, живет в Гринвиче, штат Коннектикут. Падчерица влиятельного, хоть и бесконечно осмеиваемого итальянского политика. Они с Таскани друг друга дополняют: Таскани – изящная кофейная чашечка, Октавия – круглое блюдце. У нее была плотная комплекция игрока в регби, которая, по мнению Ноя, соответствовала определенному типу лесбиянок, но крепышка Октавия была настолько проникнута чувственной уверенностью в собственной сексуальности, что ее рельефные мускулы и плосковатая грудь казались намеренно созданным образом, последним писком нового сезона.

3. В самолете. Девочки висят на спинках кресел, ухмыляясь во весь рот, и отчаянно топорщат большие пальцы. В соседнем кресле закрывший глаза французский бизнесмен всем своим видом показывает, что ни за что их не откроет.

Фотография, кажется, передает доносящееся из плейеров ритмическое громыхание и взрывы смеха, сопровождающие все новые открытия юных путешественниц. Сидящие поблизости пассажиры заваливаются набок – подальше от девочек. Не забыть при печати обрезать маленькую бутылочку вина на столике у кресла Таскани.

4. Марсельский аэропорт; получение багажа. Октавия лежит на груде своих чемоданов и преспокойно спит, позабыв о приличиях. Ее тело выглядит так, будто упало с потолка. На заднем плане Таскани, по-прежнему в наушниках, сидит выпрямившись, поджав ноги, словно русалка на скале среди водяных брызг. Из-за угла пялятся несколько молодых французов.

Рюкзак Ноя проделал свой путь в Марсель через Милан. До его прибытия остается четыре часа. За кадром: Ной и Олена готовятся к СЭТу, сидя на ковре в вестибюле для вновь прибывших.

5. Прощальный ужин перед началом шестидневного пешего перехода. Ресторан «Ле Руа де Куско» в Марселе: сбоку видна рука Ноя, энергично несущая то рту ложку с тушеным мясом и цветной капустой. Таскани и Октавия мрачно смотрят в тарелки.

Девочки так и не смогли привыкнуть к тому, что во Франции еда похожа на то, чем (или кем) она была до готовки. Свинья так до конца и не становится свининой, корова – говядиной. Из тарелки выглядывают кости и бледные хрящи. Октавия в отчаянии заказала суп из цыпленка. В бульоне и впрямь плавал умерщвленный цыпленок – разделанный и сложенный в тарелку по частям. Несколько позже Октавия согласилась-таки принять пищу из «Макдоналдса» – поп-корн и жареного цыпленка. Таскани, судя по всему, снизошла только до диетической колы. В тот вечер Олена специально ходила к девочкам в номер, чтобы поговорить с ними о еде (в основном, как она едко изложила Ною, о том, что ее следует есть). Ушла она от них рассерженной и обескураженной. С того вечера она стала их называть «Которая-Не-Ест» и «Итальянская Принцесса».

6. Завтрак в гостинице. Эту фотографию сделал Ной. Олена, Которая-Не-Ест и Итальянская Принцесса сидят вокруг стола в красивом, освещенном солнцем зале. Олена улыбается, но улыбка не может скрыть выражение легкого ужаса, не сходившего с ее лица на протяжении всего путешествия.

Ной вдохновляет девочек на то, чтобы они съели все до конца, поскольку это последняя еда, которую им не придется нести самим. Вдохновленная его речью, Таскани взяла круассан, разрезала его, разложила ломтики в форме звезды и потом съела половину.

7. Покупка продовольствия. Ной в супермаркете толкает громадную тележку. Таскани и Октавии нигде не видно.

Они появились, когда он уже подошел к кассе. Наверху обнаружился магазин одежды, по их словам, «дешевка, похуже, чем „Гэп“» 22.

8. Утро, тропинка, уводящая вверх, холмы в окрестностях Марселя. Таскани держит рюкзак как вечернюю сумочку, усилием воли скрывая ее вес, словно позирует на фотосессии. Рядом под весом собственного рюкзака изнывает потная и красная от натуги Октавия.

9. Проводник Бену поправляет Таскани ремешок. Картинная поза: одна мускулистая рука опирается о большой валун, другая обнимает Таскани за талию. Загорелые пальцы почти отсвечивают розовым. Стоящие поодаль Олена и Октавия внимательно за ними наблюдают.

Таскани и Октавия (как Ной подозревал, и Олена) прониклись к Бену пылкой страстью. Ною приходилось напоминать себе, что, может быть, все дело в том, что тот француз и их проводник. Еще он отец двоих детей. Может, они чувствуют себя защищенными. Какая разница.

10. Бену во главе отряда ведет их к вершине первой на их пути горы. Он – сама целеустремленность, немного похож на собаку породы бордер-колли.

От Олены Ной слышал, что Бену в восторге оттого, что его наняла англоговорящая группа. Хотя он покорил большинство мировых вершин, ему не выпадало случая попрактиковаться в английском с тех пор, как он учился в лицее. Помня об этом, он нашел смешные английские тексты и выучил несколько фраз. К несчастью, со времен лицея Бену позабыл все, что знал по-английски, так что продвинутые слова и выражения были единственными словами, которыми он владел в рамках английского языка. Три или четыре раза в день он их останавливал, начинал: «Было бы лучше, если бы…» – и не знал, как закончить фразу.

11. Время обеда. Которая-Не-Ест и Итальянская Принцесса поснимали шерстяные свитеры и разлеглись на скале в бикини. Далеко внизу синеет Средиземное море. Бену и Ной режут колбасу. Бену выглядит подавленным.

Ной только что сообщил Бену, что смысл поездки в том, чтобы научить девочек говорить по-французски, так что его английский не понадобится.

12. Ной и Бену на гребне холма вглядываются в горизонт.

Хотя со стороны кажется, что они – сама галантность, словно рейнджеры, решающие, по какой тропке лучше отправить женскую часть отряда, Бену и Ной так и не смогли найти общего языка. Бену робел от безукоризненной речи Олены и согласился говорить с девочками только по-французски, однако, не желая мириться с тем, что английский ему впрок не пошел, он решил приберечь свой бессвязный и изощренный монолог для Ноя. Ной, изнывая от жаркого солнца и тяжелого груза, передразнивал Бену, переводя его фразы типа «было бы лучше, если бы не было хуже» на такой же ломаный французский.

13. Лагерь, первая ночевка: Которая-Не-Ест и Итальянская Принцесса сидят на коленях, уставившись на маленький костерок, всем своим видом выражая протест против действий Бену, всьтающего в котелок с йодированной водой полпачки сухого супа.

14. Мастерский снимок ночного неба, сделанный Оленой. Силуэт палатки Ноя и Бену вырезает на звездном занавесе треугольник мрака.

Ной разделил палатку с Бену; днем он то и дело напоминал о своем присутствии и раздражал Ноя, ночью он не давал забыть о своем присутствии и раздражал Ноя несказанно. У него был удивительный, вероятно, годами тренировок отработанный храп. В начале ночи это был быстрый, ритмический посвист, напоминавший дыхательные упражнения дзэнского монаха Лемазе. Затем постепенно Бену вошел в раж, и его кашляющие всхлипы звучали с нарастающей и затем ниспадающей мощью на манер сирены, демонстрирующей пример доплеровского эффекта. Проворочавшись без толку несколько часов, Ной решил попробовать перевести Бену в состояние более легкого сна. Сначала он потряс палатку. Потом самого Бену. Наконец прибегнул к помощи звуков. «Тихо»,-громко шепнул он. Потом заорал: «Тихо!» Под конец его осенило: перевести на французский. «Силянс!» Он постарался прибавить еще и парижский акцент. Бену притих, и Ною в конце концов удалось заснуть.

15-48. Несколько дюжин фотографий колонок – марсельских фьордов в обрамлении буйной зелени.

искрящейся голубой воды, первобытных деревьев, вонзивших корни в песчаные дюны, словно корявые великаны, и т.д. и т.п.

49. Еще один панорамный снимок. На горизонте видны Олена и Бену, они с энтузиазмом взбираются наверх. Октавия отстала на несколько сотен футов. Сильно замешкавшаяся Таскани загородила полфотографии.

Бену посоветовал Ною занять позицию «замыкающего», а поскольку Таскани через каждые несколько шагов останавливалась и жаловалась, «замыкающий» «замыкал» колоссальное пространство. На все жалобы Ной отвечал однообразно: «Нет, мы не можем вернуться… нет, здесь нет другой дороги». Они шли к побережью через горы, огибая глубокие ущелья, наполненные водой из Средиземного моря. К концу дня жалобы Таскани иссякли, видимо, она скрепя сердце пришла к заключению, что из этой чертовой западни можно выбраться, только двигаясь вперед, во что бы то ни стало. Между тем Ной с завистью наблюдал за Оленой и Бену. Он сам хотел идти во главе отряда, чтобы иметь возможность разделить с Оленой впечатление от каждого нового открывающегося перед ними вида. Он мучился ревностью, как если бы ему пришлось держать в кулаке раскаленный камушек, и чувство это было в новинку для парня, который всегда сам бросал своих подружек. Олена была так недосягаема, что он и думать ни о чем другом не мог, как только о том, чтобы убежать вместе с ней в прибрежные горы.

50. Таскани взбирается на скалу. Взбирается на скалу! Ной стоит внизу, всем своим видом выражая готовность в любой момент поймать копну белокурых волос и стройные ножки, в случае если Тасканы упадет.

Поскольку Таскани возвращается целой и невредимой, этот снимок Ной увеличит и подарит доктору Тейер. Таскани взбирается на скалу. Скала покоряется Таскани. И, весьма кстати, Ной тут как тут, чтобы ее подстраховать. Хорошая реклама.

51. Лагерь, ночь. Олена сделала этот снимок, чтобы запечатлеть трогательный момент: Таскани и Октавия едят из пригоршень сухое молоко. Они хихикают и притворяются, что бросают друг в друга порошком. Ной и Бену стоят возле костра, скрестив на груди руки, и напряженно о чем-то дискутируют.

Запасы пищи подошли к концу.

52. Утро. Ной и Олена надевают пустые рюкзаки и прощаются с Таскани, Октавией и Бену. Их бодренькие улыбки – слабое прикрытие подспудного чувства вины и озабоченности. По мнению Ноя, вот такие же лица были у дровосека и его жены, когда они бросили в лесу Ганса и Гретель.

До каланок никак нельзя было добраться на машине, что и впрямь прибавляло им величия, но вместе с тем значило, что пеший путник мог без помех представлять себя единственным человеком во вселенной. Было решено отрядить Ноя и Олену за продовольствием. Или, точнее, найти дорогу и город с магазином. Бену должен был остаться с девочками. Официально это называлось «день на отдых». Ной и Олена оставили их с несколькими горстями сухого молока и половиной литра воды.

53. Лесистая местность, типичный французский пейзаж. Простор, зеленые холмы, никаких признаков цивилизации.

54. То же самое.

55. То же самое.

56. Изумрудно-зеленые холмы Прованса. Невесть откуда взявшаяся крепость. Олена поднимает руку в приветственном жесте.

Крепость оказалась единственной во Франции тюрьмой строгого режима. К стенам, поверх которых была натянута колючая проволока, подходили очень медленно и всячески показывая, что у них нет дурных намерений, – вдруг примут за мародеров или сбежавших заключенных и пристрелят – кто их знает, как у них, в Провансе, принято поступать с беглыми арестантами.

57. Стоя перед входной дверью, Ной чешет в затылке.

Нигде не видно звонка.

58. Несколько часов спустя: Олена, радостно улыбаясь, карабкается на холм. На поясе у нее болтается несколько тяжелых черных пакетов.

К ним в конце концов вышел охранник и никак не мог поверить, что его не разыгрывают, – даже после того, как Олена досконально описала, что с ними произошло: настолько его поразило, что кому-то вздумалось прийти в тюрьму за пропитанием. Он все же провел их в пищеблок, и там они поговорили с поваром. Добрую минуту или две он хохотал над тем, что албанка и американец явились в тюрьму за продуктами, но все же снабдил их водой и порошковым картофельным пюре, которое они и сложили в черные пакеты для мусора.

59. Ной на месте последней стоянки. Висящие на поясе сумки с продовольствием напоминают доспехи. В руке у него клочок бумаги.

На бумаге написано:

Cher Noah et Olena 23,

Благодарение Богу как долго вас уйти, экспедиция по каньонинг пересечь нам путь! Узнав наше несчастье, присоединиться к ним (во благо девочек). Ваша дорога вдоль над воды. Было бы лучше, если встретиться в Hotel Alize а Марсель (да?)

Avec salutations, Benooе 24.

60. Олена сидит возле палатки и смотрит на Средиземное море. Солнце садится. Глядя на горизонт, она ест картофельное пюре. В уголке снимка: рука Ноя на ее руке.

Это был самый непростой момент: Таскани и Октавия, одни и без продовольствия, растворились где-то среди холмов Прованса. Однако Ной доверял Бену, его непомерное чувство долга, прежде раздражавшее Ноя, теперь приносило облегчение. Да к тому же остаться наедине с Оленой! Всю эту неделю совсем рядом с ним, не скованная ни работой, ни семьей, и притом все время в сотне ярдов впереди, – он чуть с ума не сошел. И вот теперь они наконец сидят близко-близко, и он никак не может заставить себя сделать какое-нибудь движение из тех, что он обычно делал, чтобы расшевелить понравившуюся девушку. Соблазнить или обольстить ее было бы косвенным унижением ее достоинства, ухаживание превращалось в сложный поединок, в котором он собирался преуспеть. Он не мог вести себя с ней, как с другими девушками. Она не оставила камня на камне от его обычной самоуверенности, заставила его мучиться страхом, что он неосторожно сделает что-нибудь, что ей не понравится. Он хотел узнать ее всю, до конца, и в ту ночь, в палатке в сотнях футов над пустынным и прекрасным Средиземным морем, он узнал о ней много, узнал, просто говоря с ней. Потом он поцеловал ее и пожелал спокойной ночи. Проснулись они в одном спальном мешке.

61. Марсель, Hotel Mize (вид изнутри). Ной и Олена сидят в противоположных концах темноватого вестибюля и смотрят каждый в свое окно, как два опоздавших пассажира в пустом зале ожидания.

Олена сообщила Ною, что каньонинг подразумевает карабканье на гору и бросание с вершины в реку, проносясь среди скал, ныряя в ревущую стремнину с каменистым дном и причиняя себе различные телесные повреждения всяческими иными способами. Мысль о том, что Таскани могла проделать нечто подобное, наполняла Ноя тревогой и чем-то похожим на удовольствие. Как ни крути, каньонинг – это тебе не ночная тусовка в «Пангее».

62. Hotel Alize (вид снаружи). Ной и Олена выбежали на улицу, чтобы встретить Таскани и Октавию (снимок сделан под невероятным углом). На Таскани и Октавии снаряжение для каньонинга – резиновые костюмы и красные пластмассовые шлемы.

Девочки напоминают манекенов для авто-краш-тестов или участников суперавангардной рок-группы.

Первой подошла Октавия, топая по тротуару, словно разобиженный ребенок; она прошла мимо Ноя и Олены, не говоря ни слова. Следом за ней по замусоренному асфальту бодро шагала Таскани. Она сбросила шлем и заговорила, захлебываясь от восторга: «С ума сойти, вот это было супер, а Ной когда-нибудь пробовал каньонинг? » Она прыгнула с высокой-превысокой скалы, – сначала так страшно трусила, но потом все-таки прыгнула, и все смотрели, а Октавия чуть в обморок не упала. А что, Ной специально придумал, будто у них кончилась еда? Потому что это было супер, и весь поход просто супер, прямо чистый адреналин. «А это вы видели? » Она спустила с плеча гидрокостюм и продемонстрировала жуткий синяк, багровый, с желто-зелеными краями. А сейчас ей надо быстренько это снять, они обещали вернуть костюмы.

63. Снято по настоянию Таскани. Синяк крупным планом. Огромный разноцветный кровоподтек с запекшейся сукровицей, похоже на нарисованную сепией старинную карту, протянувшуюся от мочки уха до ключицы. Перебитые сосуды напоминают озера и реки, желтые, голубые и пурпурные пятна – горные цепи и неизведанные земли. На губах играет гордая улыбка.

Таскани страстно желала запечатлеть себя с этим сувениром, этим доказательством того, что она пережила приключение, соприкоснулась с мощной и незнакомой силой, и эта сила ударила ее и оставила след на ее горле.

Ной же, глядя на этот снимок, думал только о докторе Тейер и альтернативных путях заработка.

9

Ной. Правильно ли я поняла, что вы заставляли Таскани прыгать в речку и бросаться в водопад? Позвоните мне, как только получите это сообщение. Это доктор Тейер.

Получил он это еще прежде, чем добрался домой из аэропорта. Сев за кухонный стол, он еще раз взвесил, какой документацией обладает. Наготове были путеводители и расписания полетов, гостиничные квитанции, инструкции бюро путешествий, выполненные Таскани контрольные, его контракт, учебные пособия. Олена предложила ему услуги секунданта, вызвавшись подавать ему то или иное оружие, которое могло ему потребоваться в ходе телефонной битвы, однако в целях достижения наибольшей естественности было решено, что Ной позвонит, пока Олена будет в душевой. Звук хлещущей на линолеум воды – тонкие стены не заглушали его, а только Рождали гулкое эхо – успокаивал его; а может, то было осознание, что Олена рядом.

Доктор Тейер сразу же сняла трубку.

– Здравствуйте, Ной, – сказала она сердито, но с проскользнувшей в голосе веселой ноткой.

– Здравствуйте, доктор Тейер, – ответил Ной. -Полагаю, вы слышали о том, что случилось. Невероятно, правда?

Он решил прибегнуть к привычному «удивлению» («что за необычное стечение обстоятельств!»), сочтя этот тон лучшей своей защитой.

– Да. Я слышала об этом, – в трубке послышалось потрескивание, – и что вы об этом думаете?

– Что я думаю? – пробормотал он, пытаясь понять, шутит она или сердится. – Я думаю… поездка прошла очень удачно.

– Очень удачно? Что вы имеете в виду?

Психотерапевт перешла в наступление.

– Ну, Таскани очень довольна собой. Первоначально она была не в восторге от путешествия, но потом все происходящее захлестнуло ее.

– Захлестнуло. Уточните, что вы хотите этим сказать.

Она считала его своим пациентом, вновь прибывшим постояльцем палаты для душевнобольных. В бессильной ярости он уставился в столешницу.

– Как дела у Таскани? – спросил он наконец.

– Про Таскани могу сказать, что она, по всей видимости, врезалась в скалу на скорости сорок пять миль в час.

– Да, возможно.

– Октавия была в ужасе. Она сказала, что Таскани закружилась над водопадом, ударилась о скалу и перевалилась через уступ, едва не переломав при этом руки и ноги.

– Я не сомневаюсь, что во впадине было много воды.

– Думаю, все, что мне хочется знать: где были в это время вы?

– Видите ли, я был с Оленой…

– С Оленой?

– Девушка, которая нас сопровождала.

– Ах да. Таскани не называла ее имя. Прошу вас, продолжайте.

– Мы с Оленой были в отлучке… в горах… мы пошли… Таскани уже рассказывала вам об этом?

– Вероятно.

– Тогда я думаю, вы знаете, что у нас закончилось продовольствие. Мы с Оленой отправились на поиски.

– Да-да, дайте-ка я сама доскажу остальное. – Голос у нее прервался, и она зарыдала. Или нет, засмеялась. Смех напоминал сухой затяжной кашель. – Ох, не могу, простите. – Смех затихал, возобновлялся, снова затихал. – Вы и эта девушка бродили по лесу в надежде – хо-хо! – подстрелить кролика или кого там, а может, встретить добрую фею – ха-ха! – а вместо этого нашли французскую тюрьму строгого режима, а там только вас и дожидались, и вы тут как тут, подошли и стучитесь в ворота, а тем временем ваш проводник Бен-как-там-его думает, что вы сгинули или заблудились…

– Мы действительно некоторое время отсутствовали…

– И когда он встретил ораву людей, которые сплавлялись по рекам, он решил: «Почему бы и нет?! Мы с Таскани и Октавией тоже будем сплавляться по рекам как бревна!» – Доктор Тейер разразилась неудержимым смехом. Эта странная веселость смягчила настороженность Ноя, и скоро он уже смеялся вместе с ней.

– Уверяю вас, – говорила доктор Тейер, – в Хэмптоне вы ни с чем подобным не столкнетесь. Может, и мне стоило с вами поехать.

– Я боялся, что вы рассердитесь, – сказал Ной. Доктор Тейер перестала смеяться.

– А кто вам сказал, что я не сержусь? В смехе Ноя появились нервные нотки.

– В самом деле, Ной, я могу подать на вас в суд.

– В суд!

– Ох, да успокойтесь вы, Ной, я шучу. Не принимайте это так близко к сердцу. – Доктор Тейер снова засмеялась, но на этот раз смех прозвучал деланно, как его небрежная, откровенно фальшивая имитация. – Нет, правда, Таскани хорошо провела время. Уж не знаю, какие там успехи она сделала во французском, но время она провела хорошо. Полагаю, это самое главное. Октавия немного напутана, но это уже проблемы семейства Каротенуто.

– Рад слышать, что Таскани довольна.

– Однако, видите ли, имеются и более серьезные последствия. Боюсь, Агнесс покинула нас.

– Ох, – сказал Ной, – вот как? – Он говорил медленно, не зная, какой тон выбрать – траурный или бодрый. Говорить с доктором Тейер значило постоянно обдумывать, что ему следует чувствовать, – вместо того, чтобы чувствовать по-настоящему, – и если бы он начал раскрывать свои истинные ощущения, он бы перешел на крик и не смог остановиться.

– Это назревало давно, – продолжала доктор Тейер, – я не собираюсь винить во всем вас. Хотя эта идея с путешествием, конечно, сделала свое дело. Она перестала отвечать на мои звонки. И если даже она вдруг решит позвонить, сейчас уже поздно. Разумеется. Я освободила ее от ее обязанностей.

– Мне очень жаль.

«Траурный, самое то».

– Да! – Доктор Тейер вдруг снова разразилась смехом. Ной съежился, словно от страха. – Не сомневаюсь, у нее есть что сказать вам. Но я же говори, это не только ваша вина. Просто я не уверена, как следует поступить.

– Найти ей замену в такой короткий срок будет, наверное, непросто?

– О, для этого есть агентство, волноваться не о чем, но спасибо за притворное сочувствие. – Она снова засмеялась, будто ворон закаркал. – Но я подумываю о другом. Мне нужно все обдумать, а потом я сообщу вам.

– Э… что ж, ладно, – произнес заинтригованный Ной.

– Доброй ночи, Ной. Увидимся в понедельник.

Ной выключил мобильник и перевел дух. Если не считать эксцентричного злого смеха доктора Тейер, разговор прошел хорошо. Ему было жаль Агнесс, и он хотел позвонить ей, но не знал ни ее номера, ни фамилии. Вся прислуга в доме Тейеров имела только имя, и выяснить, кто кем был в реальной жизни, не представлялось возможным.

Он набрал номер мистера Тейера. Ответила молоденькая секретарша.

– Добрый вечер, – заговорил Ной, – я думал, что попаду на автоответчик.

Было уже девять часов.

– Нет-нет, мы работаем круглосуточно. Чем могу помочь?

– Если можно, мистера Тейера, пожалуйста.

– Он на деловой встрече. Как вас представить?

– Ной.

– Одну минуточку.

Ной ждал. В трубке раздался мужской голос:

– Вечер добрый, Ной. Это Дейл Тейер. Чем могу быть полезен?

– Вы просили, чтобы я вам позвонил.

– Просил? Ах да! Я собирался обсудить с вами одно предложение. Сможете вы подойти в понедельник после полудня?

Ной подумал о своем долге, все еще составлявшем около пятидесяти тысяч долларов. Предложение от мультимиллионера – звучало многообещающе.

– Да, конечно. В какое время вам удобно?

– Скажем, в два.

– Куда я должен прийти?

– Хм… – В трубке послышалось приглушенное шуршание, издалека донесся голос мистера Тейера: «Дарлин, в каком офисе я буду в понедельник?» – потом громко, в трубку: – Пятая авеню, 521, двадцать шестой этаж. В два часа. Захватите ваши учебные материалы.

***

В понедельник Таскани и Ной встретились в ее спальне.

– Мама собирается поменять все в столовой, – сообщила она, – у нас намечается колоссальная пирушка, это как-то связано с папиным бизнесом, и она хочет переделать стены. Это, конечно, не на два месяца, но все-таки.

Таскани сидела на кровати, и это означало, что Ною предназначалось вращающееся кресло вместо обычного нарядного трона для медвежонка. На Таскани была блузка горчичного цвета с одним плечиком; и цвет, и покрой призваны были оттенить кровоподтек, который теперь по краям стал цвета хаки. Он украшал ее горло, словно цветок. Тема занятия – межатомные связи молекулы водорода, но поговорить о недавнем путешествии гораздо интереснее.

– А та девушка, Олена, – сказала Таскани, – где только вы ее откопали? Она такая чудачка, такая вся серьезная.

– Я думаю, она замечательная девушка, – вступился Ной.

– Ну-ну, – лукаво отозвалась Таскани, – я уже вижу.

Ной кашлянул. Таскани засмеялась.

– Ладно вам, – сказала она, – вам она нравится. Что тут такого. Она ведь вашего возраста и все такое, – она насмешливо фыркнула, – с такими волосами, как у нее, ей надо радоваться, что она вас подцепила. – Несколько секунд она энергично жевала жвачку и смотрела на рисунок молекулы в учебнике, потом достала из-под подушки с советом «Забить на калории» коробку и весело запрыгала по комнате. – Я хотела подождать, пока занятие окончится, но не могу. Так что смотрите-ка.

Это была жесткая картонная коробка из магазина «Faconnier». Ной открыл ее и осторожно убрал шелковистую оберточную бумагу. Внутри, сложенная так, что она казалась такой же жесткой, как коробка, лежала рубашка.

Розовая рубашка из хлопка «Оксфорд». Ткань толстая, как парусина, может быть, парусина и есть. Во время коктейля на лужайке или созерцания регаты, Рукава можно закатывать. Вот и у Ноя есть такая.

– Померьте! Померьте! – выкрикивала Таскани.

– Как это любезно, – сказал Ной, аккуратно укладывая рубашку обратно в коробку. Он не был любителем розовых рубашек.

– Наденьте! Это будет так красиво. – Она сжала руки, рот у нее приоткрылся, глаза сияли. Надев эту рубашку, он и впрямь доставит ей удовольствие. Держа коробку, точно щит, Ной отправился в сиявшую матовым стеклом ванную.

В ванной Таскани зеркало было во всю стену, и, сняв рубашку, Ной растерялся: ему еще не случалось находиться в доме Тейеров раздетым. Его загар не гармонировал с затянутыми парчовым флер-де-лисом стенами, а мускулы плеча, ставшие за время тренировок более рельефными, казались брутальными рядом с коллекцией провансальского мыла и вышитым ковриком на крышке унитаза. Он надел рубашку. Ткань царапала кожу, казалось, каждый шов заявлял о своем существовании. Не застегивая рубашку, он снова пристально посмотрел в зеркало. Видеть себя в этой ванной полуодетым показалось еще более странным. В голове вертелись крамольные мысли, он поежился, думая, что бы чувствовал, расстегни ему рубашку доктор Тейер, и ощущал гнусненькое блаженство, представив, что собирается принять ванну после ночи с Таскани. Дрожащими пальцами он, как мог, быстро застегнул рубашку и вернулся в комнату Таскани, даже не взглянув в зеркало.

– Нет, Ной, – сказала Таскани, – это носят не так.

Она спрыгнула с кровати и подошла к нему. Он так и застыл у двери, парализованный борющимся в нем желанием и страхом. Она взяла его руку. Он смотрел, как ее маленькие пальцы справляются с пуговицами рукава. Расстегнув их, она закатала ткань один раз, потом второй, пока на середине предплечья не образовался плотный валик. Затем проделала то же самое со второй рукой. Откинув белокурые волосы, она расстегнула пуговицу, губы у нее при этом слегка раздвинулись. Раз, два – и вот уже второй манжет на одном уровне с первым. Она отступила на шаг и, упершись одной рукой в бедра, а другую подняв к багровевшему на плече синяку, оценила Ноя. Покачала годовой, опустила длинные ресницы.

– Нет, не то. Ну-ка сядьте.

Она указала на свою кровать. Ной повиновался и сел, положив ладони на колени.

В зеркале на стене он видел, как Таскани встала на колени у него за спиной и принялась покрывать его волосы муссом, массируя кожу и вытягивая пряди, так что они падали ему на лоб беспорядочной и лоснящейся массой. Сейчас он был похож на приготовишку в летнем лагере. Она погляделась вместе с ним в зеркало и расплылась в профессиональной улыбке, словно стилист из салона красоты: «Вот так-то лучше».

Она стояла перед Ноем, и он точно знал, что на ней нет лифчика. «Да, еще кое-что». – Она нагнулась к нему. Губы ее оказались совсем рядом с губами Ноя, он ощутил запах фруктов, что она ела на завтрак: папайю или манго. Она смотрела на его шею, ее пальцы взялись за верхнюю пуговку, скользнули по плечам. Пуговица была расстегнута. Таскани на мгновение задержала руки на его плечах, словно проверяя, ожидая, что он станет делать. От ее волос шел легкий, свежий запах. Ною страстно захотелось ее обнять. Это было бы так легко – прижать ее к себе, удержать ее. Он положил руки на колени и теперь уже почти ее обнимал. Он почти осязал изящные линии ее талии, теплую, худенькую поясницу. Но он тут же убрал руки. Что ей меньше всего нужно – так это объятия еще одного взрослого мужчины. Ною даже плохо стало – так он ее хотел. Таскани выпрямилась. Лицо ее ничего не выражало.

– Поднимайтесь, – скомандовала она.

Ной поднялся, и они вместе поглядели в зеркало. Преображение было полным. Ной выглядел так, как мог бы выглядеть любой из друзей Дилана – или сам Дилан. Рубашка аккуратно облегала плечи, подчеркивая их ширину и узость талии. Из рукавов выглядывали загоревшие под солнцем Южной Франции запястья. Рубашка доходила ему до бедер и заканчивалась аккуратной кромкой. Тяжелая материя шуршала, когда он двигался.

– Ух ты, – сказал Ной, – хороший выбор.

– Спасибо. Мы с мамой хотели отблагодарить вас за поездку. Ну, выбирала, конечно, я, и все такое, но она тоже участвовала. Вам здорово идет.

Ной посмотрел на Таскани. В последний раз такая симпатия к ученице закончилась тем, что он вызвался сдавать экзамен за Монро. Он не мог допустить, чтобы симпатия переросла в нечто большее. Это чувство было лишь бледным и мимолетным подобием того, что он испытывал к Олене. Его никогда не будет тянуть к Таскани по-настоящему. Он не Федерико: он способен оценить возможные последствия и обуздать свои чувства. Таскани в ответ посмотрела на него, потянулась за сигаретой и принялась искать глазами зажигалку. Ной сказал ей, что сегодня они будут заниматься в кухне, – предлогом послужило то, что они сегодня должны были строить модели молекул, а на столе у Таскани «было слишком мало места». Таскани подняла брови, мгновенно распознав обман, но когда они спустились в более безопасную кухню, заметно повеселела.

***

Ной был рад, когда часы наконец пробили половину первого. Он затолкал свою прежнюю рубашку в портфель, быстро попрощался с Таскани и нырнул в подземку. В киоске на углу он купил хот-дог (Агнесс утке больше не приносила ему обед, а беспокоить Фуэн ему не хотелось) и поспешил в лифт здания, где находился офис мистера Тейера. Его почтительно провели по отделанному хромированным металлом и оклеенному шелковыми обоями коридору до самой двери. На нем все еще была розовая рубашка.

Мистер Тейер разговаривал по телефону, водрузив на стол ноги. Он улыбнулся Ною, закатил глаза – последнее относилось к его собеседнику, кем бы он ни был, – и знаком предложил гостю сесть. Ной сел на стул и, глядя на зеркальные окна здания напротив, принялся слушать «мужской разговор» мистера Тейера: в каждой фразе звучали слова «система» и «товар ». Наконец мистер Тейер повесил трубку и протянул Ною руку:

– Спасибо, что пришли, Ной.

– Я не мог не прийти. – Ной чуть не прибавил слово «сэр», но вовремя его проглотил.

– Послушайте, я намерен обсудить с вами кое-какие дела. И не беспокойтесь, ни одно из них не имеет касательства к Дилану или Таскани! – захохотал мистер Тейер. Типичный смех бизнесмена за Деловым обедом. Ной был готов к тому, что он сейчас предложит ему сигару. – Вы, вероятно, заметили. Ной, я имею обыкновение идти прямо к сути. А суть дела состоит в том, что… – Он сделал паузу. Похоже было, что ему самому еще предстоит решить, в чем же состоит суть. – В свое время я основал не одну компанию. Одни лопнули как мыльный пузырь, другие – преуспели. Вся штука в том, что если мыльный пузырь обойдется вам в миллион долларов, успех может принести миллиарды. Так что, имея на тысячу мыльных пузырей один успех, вы все же останетесь при деньгах. Взять хотя бы меня: на каждые «Северные авиалинии» и журнал «Девушки и авто» найдется Дом моды Кальви и журнал «Девушки и рыбки». – Мистер Тейер откинулся на спинку стула и проверил, какой эффект произвела его речь на Ноя. Это была, вероятно, жемчужина его собиравшейся годами коллекции деловых советов, пикантная подробность, которую он подбрасывал в разговор, когда не мог решить, что в действительности хочет сказать.

К несчастью, эти названия Ною ровным счетом ничего не говорили.

– Да, мыльные пузыри – это, конечно, здорово, – промямлил Ной.

Он чувствовал себя полным идиотом. Возможно, этого и хотел добиться мистер Тейер.

– Да. Я начинал с газет, потом запустил авиакомпанию, а сейчас у меня дисконтные центры. Барахло, конечно, но приносит хороший доход. Хотя если учесть нынешнюю ситуацию на рынке труда, кто знает, чем все закончится. Короче говоря, пару месяцев назад я просматривал расходные ведомости моего семейства… думаю, это был август – вы уже работали у нас в августе?

– С конца августа.

– Тогда, скажем, сентябрь. И я обнаружил, что ваше агентство берет триста девяносто пять долларов за одно занятие.

– За час.

– Точно! В том-то все и дело, сколько, получается, набегает за занятие?

– Шестьсот шестьдесят.

О черт! Цифра сорвалась с языка чересчур быстро.

– А поскольку вы уже знаете этот материал, вам даже нет необходимости готовиться к занятиям!

– Это правда, – подтвердил Ной. Его вдруг обуяла угрюмая гордость. Это и впрямь походило на идеальную синекуру.

– Но вы, конечно, получаете только часть этой суммы?

– Верно.

Мистер Тейер взял со стола гуттаперчевый мячик, потискал его и откинулся на спинку стула, устремив взгляд в пространство.

– А почему бы вам не оставить агентство и не начать работать только на себя?

– Ну, дело в том, что агентство меня некоторым образом подготовило и у меня есть перед ним определенные обязательства. К тому же он и находит мне учеников, а значит, я могу не беспокоиться, что останусь без работы. И потом… видите ли… э… в моем контракте есть пункт, который прямо запрещает мне действовать в обход агентства.

Мистер Тейер проницательно глянул на него:

– Вот как?

Ной кивнул.

– Не будете ли вы так любезны оказать мне услугу, Ной? Вышлите мне сегодня по факсу копию вашего контракта.

– Я… э…

Подождите, Ной, я еще ни о чем вас не прошу, я еще не сделал вам свое предложение. Вот оно. Я собираюсь узнать, каков ваш годичный заработок, и утроить его. Или нет, я не стану узнавать сумму вашего годичного заработка, не будем пускаться в крайности, сделаем так: я предлагаю вам 150 тысяч за год, в течение которого вы будете моим консультантом. Вы умный парень, и вы достаточно хорошо разбираетесь в этом деле, если даже мои дети сделали такие успехи. Я собираюсь учредить агентство, которое составит конкуренцию вашему. Вся загвоздка в том, что я не репетитор. Вы будете заниматься содержательной стороной, а я – бизнесом.

– Вот это да, – только и нашелся что сказать Ной. Он был так ошеломлен, словно мистер Тейер у него на глазах только что выполнил тройное сальто.

– Теперь насчет того, как это согласуется с вашим контрактом. Я понимаю, вам всего лишь запрещено заниматься учительской деятельностью в течение некоторого времени после того, как вы работали на них, и там наверняка ничего не говорится о деловом консультировании. И даже если говорится – поскольку моя жена платит вашему агентству такие деньги, я не буду удивлен, если они включили и этот пункт, – я не думаю, что вам будет грозить уголовное преследование. Пришлите контракт. Я покажу его моему юристу.

– Хорошо, – сказал Ной. В конце концов, он всего лишь посылает контракт. Это не значит, что он согласился. 150 000. Он мог бы купить маме новую машину. Он мог бы смотаться куда-нибудь на лето с Парк-авеню. Он мог бы убедить брата поступить в специализированную школу. Он мог бы закатить мега-вечеринку.

Мистер Тейер расплылся в улыбке:

– Пришлите его сегодня, хорошо, Ной? Я позвоню вам, когда получу ответ.

***

Рафферти Зейглер. Если не считать тех ста минут в неделю, что Ной проводил непосредственно с ним, Ной старался о нем не думать. Угрюмый, забывчивый Рафферти и его нервная мамаша. Ной не любил к ним ходить – успехи Рафферти были более чем скромными. Воскресенье превращалось в пытку. Идя к дому Рафферти, Ной открыл записную книжку на странице, где значились ученики из Филдстона.

…………………………..Первая…………..Последняя

Контрольная…………….контрольная

Кэмерон Лейнцлер:…..М600.У610, П620……М710, У710, П680

Рафферти Зейглер:…..М680, У520, П540…..М620, У520, П550

Гаррет Флэннери:…..М700, У520, П490…..М750, У650, П600

ЭлизаЛиптон:…..М580, У580, П710…..М730, У720, П750

Сонома Левин:…..М480, У590, П540

Десятый класс,

тест еще не делали

Для человека постороннего это была лишь беспорядочная и бессмысленная последовательность цифр, однако Ной сразу заметил признаки приближающейся грозы, ту единственную последовательность, которая заставляла его бояться приближающихся четырех часов. Спустя пять месяцев занятий Рафферти так и не улучшил свои показатели. По правде говоря, он их ухудшил. Зейглеры заплатили 17 000 долларов за то, чтобы общая оценка Рафферти уменьшилась на пятьдесят баллов. Они жили на Йорк-авеню и, должно быть, зарабатывали меньше 400 тысяч в год, по стандартам Верхнего Ист-Сайда – «детишкам на молочишко», – 17 000 для них были значительной суммой. Миссис Зейглер будет вне себя, Ной в этом не сомневался. В Филдстоне очень силен дух соперничества, и все ребята сплетничали об оценках друг друга. «Это так плохо для его самооценки» – вот что она скажет И будет права: Рафферти, по натуре сдержанный, от раза к разу все больше мрачнел и терял свой и так уже ничтожный энтузиазм. Во время утренних занятий Ной мечтал, чтобы у него не было учеников и чтобы ему не надо было идти к Зейглерам и встречаться с удрученным Рафферти и его матерью-истеричкой.

– Это так плохо для его самооценки, – сказала миссис Зейглер. Она подстерегла Ноя в коридоре, затаившись в полумраке дверного проема. Стены были частично поломаны в попытке ликвидировать ущерб, нанесенный в результате разрыва водяной магистрали, и в результате коридор превратился в римский грот с затхлым сырым воздухом и растрескавшейся штукатуркой.

– Многие учащиеся занимаются более-менее ровно, – отбивался Ной, – сначала они показывают стабильный результат, а потом начинают набирать баллы.

– Да, но Рафферти не показывает стабильный результат, не так ли? Он даже хуже. – Она нервическим движением взбила прическу.

– Между тестами всегда есть существенные отличия. А иногда результаты за первичный тест бывают искусственно завышены. Этот случай самый сложный.

Миссис Зейглер обхватила себя руками, словно ей было холодно.

– Эти дети так нацелены на соперничество, – уныло проговорила она, – вечно они говорят о своих оценках. Не могли бы вы, к примеру… сказать ему. что потеряли его работу? Он всю неделю проходил без настроения, а завтра ему сдавать научный проект. Я бы не хотела, чтобы он еще больше расстроился.

Ной перевесил сумку на другое плечо. Он видел, как пульсирует жилка на шее у миссис Зейглер, как дрожит легкий шелк блузки от биения ее сердца. Глаза ее лихорадочно блестели.

– Вряд ли нам стоит это делать. Мы проработаем все, что вызвало затруднения, не волнуйтесь.

Миссис Зейглер поднесла ко рту дрожащую руку, кивнула и неуверенным жестом предложила ему пройти в квартиру. Со стороны можно было подумать, что она дает Ною разрешение перекрыть Рафферти кислород.

Рафферти сидел на кровати и играл в компьютерный футбол на вмонтированном в стену телемониторе. Когда Ной вошел, он скользнул по нему глазами и снова уставился в экран.

– Здравствуйте, Ной, – он указал на вазочку с чипсами, – хотите?

– Нет, спасибо.

Ной сел на свое место. Рафферти остановил игру и уселся за стол.

– Ну что, как ты себя чувствовал, когда писал тест в эти выходные?

Он всегда спрашивал об этом, когда результаты оказывались неудовлетворительными. Ученики обычно говорили: «Ужасно», – потому что они всегда чувствовали себя ужасно, ведь это же СЭТ, и начинало казаться, что низкий балл всего лишь подтверждал, что это и впрямь трудный тест. Ноя удивляло, что его ученики до сих пор не поняли, что это такой психологический прием.

Рафферти хмыкнул, потом сказал:

– Не хочу об этом говорить, – и выключил монитор.

– Не буду тебя обманывать, результаты далеко не блестящие, – продолжал Ной, – но ты сам увидишь, что проблемы у тебя лишь с некоторыми заданиями. Письменная часть очень неплохая.

– Что это значит: «проблемы лишь с некоторыми заданиями»? Сколько я набрал?

– Ну… – Ной достал результаты тестов, – тысячу шестьсот девяносто.

– Значит, стало меньшее.

– Я уже сказал твоей маме, это могла быть случайность. Очень многие ребята сперва ухудшают показатели, а потом…

Рафферти закрыл глаза рукой:

– Ох, Господи! Ох, Господи!

– Все нормально, Рафферти, это всего лишь один пробный тест. Ты уже столько их написал. Давай ориентироваться на более объективную картину.

– Вы ведь не расскажете филдстонским, сколько я набрал?

– Нет, конечно, нет.

Рафферти опустил руку с глаз на рот. Возможно, причиной было то, что Рафферти слегка надавил на глаза, но они покраснели; казалось, он готов заплакать. Этот жест – поднесенная ко рту рука – сделал его похожим на мать, какой она была в коридоре.

– Ненавижу это! Ненавижу! – Он резко оттолкнул стул от стола и сердито развернулся. – Почему я вообще должен делать этот идиотский тест? Я даже не хочу в колледж. И очень хорошо, потому что я все равно туда не попаду. Ну и хрен с ним!

– Серьезно, парень, – сказал Ной, – тебе еще рано начинать паниковать. Я серьезно. У нас еще есть время. Не заморочивайся.

Рафферти сжал кулаки и ударил себя по бедрам:

– Вот дерьмо! У всех, у всех набирается больше двух тысяч. А я не смогу попасть даже в какой-нибудь засранный Ниагарский филиал 25! – Он взглянул на свои покрасневшие кулаки, и тут в голову ему закралась новая мысль. Он повернулся к Ною: – «Не заморочивайся» ? Да кто вы такой, чтобы мне это говорить? Это вы облажались по полной.

– Послушай, – сказал Ной, – нет нужды кого бы то ни было обвинять, потому что ничего еще не произошло. У нас достаточно времени.

– Да, да, вешайте мне лапшу на уши. Шесть недель. Тоже мне «достаточно».

– И майский СЭТ – это не последний шанс. Всегда можно пересдать в октябре или ноябре.

Рафферти уставился в потухший экран.

– А какие результаты у Кэмерон? Элиза и Гаррет сказали мне, сколько у них, а она никогда не говорит.

– Ты же знаешь, я не могу тебе ответить на этот вопрос.

– Она тоже облажалась? Вы, типа того, ни хрена не сумели сделать?

Разговор принял деликатный оборот. На мгновение Ною захотелось сказать Рафферти правду – что У Кэмерон все хорошо, – лишь бы только тот от него отвязался. Но тогда Рафферти будет казаться, что только он один не успевает. И Ной принял решение, о котором тут же пожалел: он промолчал.

– Ага! – закричал Рафферти. – Я угадал! У Кэмерон тоже ни хрена не выходит!

– Брось, – резко сказал Ной, – немедленно перестань.

Дверь открылась. В проеме стояла мать Рафферти, в руках у нее была еще одна вазочка с чипсами.

– Я подумала, может, вы хотите чипсов, – сказала она, голос у нее дрогнул. В комнату она не заходила, а так и осталась стоять на пороге, прижимая к груди вазочку. – О чем вы тут говорили? Почему ты так разволновался, Рафферти?

– «Почему ты так разволновался, Рафферти? Почему ты так разволнова-а-ался? » Да потому, что я не поступлю ни в какой колледж, мама.

– Конечно, ты поступишь в колледж. – Миссис Зейглер поднесла руку к горлу. На лице ее читалась неуверенность. Она взглянула на Ноя, ища подтверждения.

– Конечно, – сказал Ной, – как я и говорил, это…

Но Рафферти успел заметить колебание матери.

– Вот видишь, даже ты не веришь, что я поступлю!

– Ну, солнышко, – миссис Зейглер потерла горло, – я же ничего в этом не понимаю. Мы должны довериться Ною.

– Да, – проговорил Рафферти, шлепаясь на стул, – я должен довериться Ною.

Ной переводил взгляд с Рафферти на его мать. И как она внушила своему сыну мысль, что он может не попасть в колледж?

– Хватит, Рафферти, – сказал он. – Конечно, ты поступишь в колледж. Ты же умный парень. Зачем волноваться раньше времени. Теперь вот что. Сегодня мы займемся пропорциями. Нужно, чтобы ты как следует сконцентрировался.

– Да, сконцентрируйся на пропорциях, солнышко, – сказала миссис Зейглер и затем великодушно ушла, унеся с собой чипсы.

Рафферти и впрямь удалось сконцентрироваться на соотношении коров и свиней на ферме мистера Коуэлла, но отвечал он Ною с такой ненавистью, будто камнями швырял. Эти сто минут показались Ною чуть ли не самыми долгими в его жизни.

***

Когда без четверти шесть в понедельник утром прозвенел будильник, Ной еле сумел выбраться из постели. С занятий он вернулся только в одиннадцать, спать лег в час и чуть не всю ночь проворочался, вспоминая, каким дрожащим, озабоченным голосом прощалась с ним миссис Зейглер в напоминающем грот коридоре. Проснувшись, он долго не вставал, лежал, уставившись в простыню и считая вылезшие из наволочки нитки. Лишь обеспокоенный голос Олены заставил его подняться. Он быстро принял душ и выпил три чашки кофе, помогая Олене разобраться в алгебраических премудростях. Его порадовали ее решимость и энтузиазм, прощаясь, он лишь слегка чмокнул ее в щечку (в конце концов, она все-таки его ученица) и, немного приободрившись, поехал к Таскани. Мобильник он, однако, не стал включать, опасаясь истеричного сообщения, которое, конечно же, не преминула оставить миссис Зейглер.

Войдя в вестибюль, Ной услышал доносящийся из недр квартиры голос звавшей его доктора Тейер. Он нашел ее в кабинете, точнее, в той его части, что была переоборудована в мини-спортзал. Она стояла на беговой дорожке, ее узкие ступни словно вбивали в движущуюся ленту гвозди Лиф гимнастического костюма был не совсем ей впору и с каждым движением из него выглядывал краешек соска. Ной перевел взгляд на книжную полку у нее за спиной.

– Доброе утро, доктор Тейер, – сказал он.

– Доброе утро, Ной, – тяжело дыша, отозвалась она, – ну как, не покалечили сегодня еще какую-нибудь юную особу?

Ной подумал, сколько она еще будет вспоминать эту историю.

– Нет, нет. – Он изобразил смешок.

– Вот и прекрасно, – засмеялась она. Тренажер переключился на большую скорость. Она схватилась за бока и принялась хватать ртом воздух, не поспевая за собственными ногами.

– Ну что же… – начал Ной. Зачем она его сюда позвала? – Как вы поживаете?

– Я, – выдохнула доктор Тейер, – чудно, благодарю. Сейчас… закончу. – Она несколько раз нажала на кнопку и перешла на ходьбу. – Вот так лучше. Короче говоря, Ной, как я понимаю, вам звонил мой муж. – Она подмигнула, словно говоря «этот пройдоха».

– Да, – подтвердил Ной, – как я понял, ему нужен был совет по поводу агентства репетиторов, которое он собирается открыть.

– Вот именно, – сказала доктор Тейер, – оно самое. Подумайте как следует. И не чувствуйте себя обязанным ему помогать.

– Хорошо, – согласился Ной, не сводя глаз с книжной полки. Она намекала, что ему не стоит соглашаться на предложение ее мужа, – что он мог тут сказать?

– А как Таскани? – спросила доктор Тейер.

– Очень хорошо. Она молодец.

– Похоже, что мы подыскали ей школу. Подумываем о «Маунт-Оук».

– Прекрасно. Ей там понравится.

Доктор Тейер переключила тренажер на еще меньшую скорость, так что дорожка еле ползла, потом повернулась и зашагала спиной вперед.

– Но есть кое-что более важное, о чем я хочу с вами переговорить. Дилан. Я совершила ошибку. Вчера его приняли в Нью-Йоркский университет.

– Очень хорошо, – проговорил сбитый с толку Ной.

– Его взяли в спортивную команду. Но НАСС 26 требует, чтобы у каждого члена сборной был определенный средний школьный балл и сумма баллов за СЭТ. Средний школьный был, как вы, наверное, помните, у Дилана невысок. Так что на СЭТе ему нужно набрать как минимум 1580 баллов. Но до сих пор он набирал лишь 1540.

– Это результат прошлой весны.

– Ну, – проговорила доктор Тейер, улыбаясь так любезно, как будто Ной был президентом партнерской компании, – вообще-то это результат прошлого месяца.

Ной давно это подозревал, но, чтобы посмотреть, как она будет выкручиваться, решил изобразить удивление.

– Дилан сдавал тест без репетитора?

– Да… Ну, можно считать, что это было то же самое.

– Простите, я не понимаю, о чем вы говорите. – Он посмотрел на нее в упор, не обращая внимания на выглядывавшую ареолу.

Улыбка доктора Тейер увяла; не переставая идти затылком вперед, она проницательно глянула на Ноя:

– Думаю, вы понимаете, Ной.

Ной решительно покачал головой:

– Нет, не понимаю.

Доктор Тейер вздохнула, словно отчаиваясь расшевелить неповоротливые мозги Ноя.

– Я наняла другого репетитора. У Дилана был еще один репетитор, кроме вас, этакий принстонский гуру. О нем писали в «Нью-Йорк тайме мэгэзин».

– Вы были вольны принять такое решение, – сказал Ной самым своим, как он надеялся, великодушным тоном.

Доктор Тейер слегка улыбнулась; должно быть, решила, что Ной хорошо сыграл удивление.

– Короче говоря, правда в том, что это было ужасно. Я, конечно, не сразу это поняла. Мне казалось, я заполучила чудо-специалиста-доктор наук, защитившийся в Калтехе 27 по прикладной математике, стипендиат Родса 28 и все такое прочее. Но он не был настоящим учителем. Он не пытался подружиться с Диланом, он просто заставлял его. Я не знаю, видели ли вы, что бывает, когда Дилана заставляют, но уверяю вас, зрелище не из приятных.

– Значит, Дилан ничего не сделал? – спросил Ной.

– Сделал. И, как я поняла, он бы просто провалил СЭТ, специально чтобы досадить этому учителю.

– Провалил бы? Почему «провалил бы»? – Ной постарался, чтобы вопрос прозвучал как можно более легко и непринужденно, словно они обсуждали какую-то не имеющую отношения к реальной жизни проблему.

Доктор Тейер снова тонко улыбнулась:

– Думается, вы и на этот раз понимаете, к чему я клоню. Ведь, наверное, вы не новичок на этой кухне я имеете представление, как оно все работает.

У Ноя забрезжило подозрение, но на этот раз его недоумение было более искренним.

– Нет, вам придется мне объяснить.

Доктор Тейер несколько мгновений посчитала пульс, потом заговорила:

– Не у всех репетиторов такие твердые принципы, как у вас. Этот гуру из Принстона, увидев, сколько он уже получил денег и какие ужасные у Дилана результаты, предложил нам альтернативу. Он, если так можно выразиться, взял на себя роль брокера. Он нашел для нас молодого человека, который – вы ведь хотите, чтобы я это сказала, не так ли, Ной? – согласился сдать тест за Дилана. Это можно сделать просто по фальшивому водительскому удостоверению.

– И вы поддержали эту идею?

Доктор Тейер снова пошла затылком вперед.

– Может, вы подскажете мне, какой у меня был выбор? Дилан не сумел бы сдать СЭТ самостоятельно. Его согласились принять в Нью-Йоркский университет, и все, что было нужно, – это улучшить показатели. И некий предприимчивый молодой человек, вчерашний выпускник, во многом похожий на вас, был не прочь подзаработать денег, чтобы продолжить заниматься каким-то своим искусством или Купить машину, или чего он там еще хотел. Я мать Дилана. У меня есть возможность отправить сына в колледж или предпочесть туманные моральные установки и погубить его будущее. Ведь это никому не могло принести вреда, Ной.

– И что же случилось?

– Идея была следующая: 2400 Дилан набрать никоим образом не может. Это было бы неправдоподобно. И молодой человек, который вызвался сдавать тест, изучил слабые места Дилана. Вы, конечно, знаете, что СЭТ все время меняется, так что нельзя знать, какие именно задания попадутся. Он намеренно допустил много ошибок, но, – тут доктор Тейер побежала, по-прежнему спиной вперед, руки и ноги беспорядочно задвигались, – возможно, он сделал больше ошибок, чем рассчитывал, к ним прибавились еще его собственные ошибки – возможно, он просто не имел твердого понятия о том, что такое СЭТ. Не то что вы. Короче говоря, Дилан получил 1560 баллов вместо необходимых 1580. А без этих 1580 баллов его не примут в Нью-Йоркский городской.

– А возможность пересдачи у него только одна – в мае.

– Вот именно.

– И что вы будете делать?

Доктор Тейер ступила на пол и, хотя пота не было видно, вытерлась дорогим белым полотенцем.

– Думаю, сейчас вы должны решить, что будете делать.

– Прошу прощения?

Доктор Тейер неторопливо подошла к Ною. Живот у нее был совершенно лишен жировых отложений, но кожа немного отвисла. Она остановилась в нескольких дюймах от Ноя. Он ощущал ее дыхание – как и у Таскани, в нем чувствовался аромат дыни, но под ним проскальзывал стойкий жестковатый запах табака.

– Таскани рассказывала, что вы живете в Гарлеме. А Дилан, как я понимаю, познакомился с вашим товарищем по комнате, иностранцем. Он рассказал Дилану о ваших профессорских амбициях. Прекрасный выбор, вы можете преуспеть. Однако несмотря на то, как вы одеваетесь, Ной, очевидно, что вы здесь все-таки чужой. Вас стоит похвалить, вы далеко продвинулись. Но это также означает, что у вас есть долги, не так ли? Принстон обходится недешево. Что, если у вас не будет этих долгов? Вы сможете поселиться в отдельной квартире на Юнион-сквер или в Гринвич-Виллидже. И все, что от вас требуется, – это сделать то, чем вы постоянно занимаетесь.

– Вы хотите, чтобы я сдал СЭТ за Дилана?

Не было нужды спрашивать, он просто не смог придумать, чем бы еще прервать жутковатую тишину.

– Только оставьте этот тон праведника. Желаете вы сейчас вспомнить или нет ту историю с Монро Эйхлер, вы уже… однажды… ступали на эту скользкую дорожку. Я предлагаю вам плату за услугу. И услуга эта в том, чтобы помочь Дилану набрать больше баллов в экзаменационной работе. Разве вы не этим занимаетесь? Вам платят за добавочные баллы. Вы помогаете тем, кто в состоянии за это платить. То, что я предлагаю, может показаться безнравственным, и для кого-то, возможно, это так и есть. Но в вашем случае это исключено – вы сами репетитор. Очевидно, что вам нет дела до моральной подоплеки этого занятия. И все, о чем я вас прошу, – это пренебречь некоторыми условностями.

– Я не могу этого сделать. Я буду рад заниматься с Диланом, но этого я сделать не могу. Может быть, вам стоит обратиться к кому-нибудь другому?

Выпускники Принстона все как один сдавали СЭТ с астрономическими результатами, и добрых самаритян среди них не так уж много. Первый оказался никуда не годным. Вам же я доверяю. Вы умеете это делать. Вы точно знаете, сколько можно допустить ошибок.

Чувство спокойного превосходства мгновенно покинуло Ноя. Значит, он «добрый самаритянин»? Что она хочет этим сказать? Да что бы ни хотела – он не желал, чтобы она оказалась права.

– Нет, – сказал он твердо.

– Проблема в сумме?

– Нет.

– Не забывайте, Ной, что расчет за уроки, которые вы даете Таскани, проводился против установленных правил. Вашему агентству будет не слишком приятно узнать об этом, как и еще кое о чем. В прошлом году у меня было несколько сеансов с миссис Эйхлер – смерть мистера Эйхлера стала тяжким ударом для нее. И, как я поняла, и для Монро тоже.

Разговор начал принимать неприятный оборот. Хотя он и не сдавал тест за Монро, тот чек, который он обналичил, конечно, не мог сгинуть без следа. Доктор Тейер знала достаточно, чтобы, при желании, поставить его в затруднительное положение.

– Да, – осторожно согласился Ной, – не слишком приятно.

Доктор Тейер пожала плечами и вновь расплылась в любезной улыбке:

– Есть над чем подумать.

Он ненавидел ее. Ему хотелось вцепиться в ее обнаженный живот.

– Прошу прощения, доктор Тейер, но думать мне не о чем. Мой ответ – нет.

И еще ему захотелось сказать: «А что подумает дирекция школ, где учатся ваши дети, если им станет известно о ваших планах? А ваши клиенты?»

Но доктор Тейер не купилась бы на это – она знала, что он не станет разрушать будущее Дилана и Таскани только для того, чтобы отомстить ей.

Доктор Тейер цепко взяла Ноя за руку и одобрительно улыбнулась, словно всецело поддерживая его принципиальность. Но от него не укрылась вспышка гнева, мелькнувшая в ее глазах.

– Я приму ваше решение, Ной, хотя не думаю, что пару месяцев назад ваш ответ был бы тем же. Но вы стали таким… добряком. – Комплимент прозвучал необычайно язвительно, как если бы она назвала дурнушку хорошенькой. – Может быть, вы беспокоитесь, что об этом узнают. Напрасно, никто бы не узнал. – Она вздохнула. – Возможно, вы все же не против снова взяться за Дилана. Посмотрите, может быть, вам удастся натаскать его так, что он добьется результата самостоятельно.

Радуясь, что сказал «нет», Ной почувствовал необычайное возбуждение оттого, что ему предоставляется возможность наставить Дилана на путь истинный, показать Тейерам, что можно обойтись и без того, чтобы нарушать правила.

– Я буду очень рад заниматься с Диланом.

– Ему потребуется все ваше свободное время, – пропела доктор Тейер. Голос у нее был слащавый и как будто бы извиняющийся. – Не могли бы вы заниматься с Таскани по утрам, а после обеда переключаться на Дилана?

– Думаю, что-то подобное можно устроить, – сказал Ной.

– И расплачиваться мы с вами будем по той же схеме, что и с Таскани?

Сейчас, после того как доктор Тейер пыталась его Шантажировать, пришло время расставить все точки над i.

– Нет, думаю, поскольку здесь мы имеем дело с подготовкой к экзамену, лучше производить оплату через агентство.

Доктор Тейер пожала плечами:

– Как угодно. В конце концов, это ведь ваши деньги. – Ее жесткие голубые глаза смотрели на Ноя в упор.

– Полагаю, Таскани уже ждет меня? – спросил Ной.

На помятом лице доктора Тейер обозначилась улыбка.

– И Дилан тоже.

***

Таскани опоздала. Ной воспользовался этим временем, чтобы ответить на послание мистера Тейера, сообщавшего, что его контракт с агентством стоил «меньше, чем бумага, на которой он напечатан».

Мистер Тейер в Чикаго. Желает ли Ной оставить сообщение? Он желал.

Здравствуйте, мистер Тейер, это Ной. Был рад получить ваше сообщение, хотя должен сказать, что все обдумал и, к сожалению, не могу принять ваше предложение. Мое агентство прекрасно ко мне относится, и я не думаю, что мне следует этим пренебречь. Спасибо, и свяжитесь со мной, если смогу быть вам чем-то еще полезен.

Вот так.

Пора вновь обрести твердую почву под ногами.

Наконец, с опозданием в четверть часа, пришла Таскани. Тушь у нее сегодня была, похоже, в два слоя, Ной едва мог разглядеть ее глаза. Он подумал, уж не для него ли она так накрасилась, и внезапно понял, что так оно и есть – она никуда не выходит, а в квартире только мать да Фуэн. Она была весела, горела желанием работать и с энтузиазмом выслушала разъяснения Ноя по поводу картонной модели молекулы кофеина.

– Я слышал, ты едешь в «Маунт-Оук», – сказал Ной, когда они собирали книги.

– Да, – уныло ответила она, – наверняка там паршиво.

– Ну, не знаю, – сказал Ной, но не сразу: судя по тому, что он слышал, там и впрямь было «паршиво».

Таскани сразу уловила его колебания.

– А вы, наверное, считаете, что я заслуживаю большего, а?

Ной помолчал.

– У тебя сохранились документы от прежнего поступления?

Таскани торжественно кивнула. Они были в спальне. Она поднялась наверх и подождала, пока Ной пойдет за ней. Он спросил, почему бы ей просто не принести их вниз.

***

С тех пор как Ной перестал заниматься с Диланом, он постоянно слышал о нем от Федерико. Дилан танцевал в клубе в Хэмптоне с какой-то перезрелой дамой, которая не переставая щупала его за задницу и покупала всем и каждому выпивку. Дилан остановил лимузин и помочился на виду у всех за стеклянной будкой у шлагбаума на въезде в Джерси-Сити. Дилан купил двум своим девушкам одинаковые кольца, а потом они случайно встретились в «Бунгало-8». Так что когда Ной вошел в комнату Дилана, ему показалось, будто он был здесь только вчера– Дилан, однако, явно не без труда вспомнил, кто такой Ной. Не вставая с кровати, он подозрительно уставился на него.

– Чем там мы с вами занимались? Письмом?

– Да. Письменной частью, готовились к СЭТу.

– Я облажался.

– Знаю.

– Но вы все равно лучше того придурка, которого мамаша откопала в «Принстон ревью». Он был такой, знаете, – Дилан швырнул поролоновый мячик в висевшее за дверью кольцо и заурчал басом: – «Дилан, ты не делаешь домашние задания. Как ты собираешься добиться успеха, если ты не делаешь домашнее задание? Тест уже в следующем месяце», – а я ему: «Господи, да отвали ты, знаешь, мужик, ты ж не учитель, не строй из себя начальника. Какая домашняя работа? Что я тут, оценки, что ли, зарабатываю? »

Гордый своим красноречием, Дилан победоносно огляделся и ухмыльнулся. Ною хотелось его одернуть, но он все равно был рад, что его признали лучшим репетитором, путь даже причина была в том, что он вовсе не принуждал Дилана работать.

Дилан откинулся на кровать. Рядом стояло полдюжины стаканов с остатками шоколадного коктейля. Еле сдерживая бьющую через край энергию, он покачал ногой, и с нее слетела повязка. Ной увидел, что на лодыжку наложена шина.

– Что случилось? – спросил Ной, указывая на нее.

Дилан лукаво глянул на Ноя:

– Мама думает, что это я на баскетболе схлопотал. Вот умора.

– А на самом деле где?

Ох, Боже мой, что за ночка была! Несколько дней назад, я плохо помню. Вечеринка для своих, в клубе. Я пошел, со мной парочка друзей, Зигги и парень один, Федерико.

– Я его знаю. – Ноя даже смех разобрал. Ведь это же он их, в конце концов, познакомил. На мгновение ему стало обидно, что Федерико так успешно вошел в круг ближайших друзей Дилана, в то время как он, Ной, остается наемным работником.

– Ну вот. Короче, Федерико, он вроде как итальянец, и он разговорился с одним чуваком в таких громадных очках и в полиэстровом прикиде, словно он только что в кино снимался. Короче, у этого парня оказалась квартира в Эм-Пи-Ди 29. Квартира была – полный улет. Мы туда после завалились. У него было четыре плазменных телика вместе составлено. Мы сидим, смотрим баскет. Нам с Зигги в четыре утра баскет по ТиВо 30 смотреть – самое то, а Фед не захотел, он по квартире ходил. Я думаю, может, это из-за дури, которая у него была. Я-то коксом балуюсь, а Федерико – у него какие-то светленькие зеленые таблетки, мне все было по барабану, а Федерико, он вроде как малость окосел. Ну вот, он ушел, а тот мужик был как раз в той комнате, куда он пошел.

Дилан замолчал и сделал еще один бросок по кольцу. Промах. Мячик подкатился к ногам Ноя, и он протянул его Дилану. Тот попробовал еще раз и на этот раз попал.

– М-м… – Дилан поскреб грудь.

– Тот мужчина был в другой комнате?

– Вот-вот. М-м… – Он продолжал скрести грудь.

– С Федерико?

– Нуда, с ним. В общем, они с Федерико были в другой комнате, и вдруг дверь как откроется, и там Федерико, рожа перекошена, будто его электрошоком ударили. «Ну, парни, – говорит, – типа, мотаем». А Федерико, он такой громила, а тут весь трясется, я даже обалдел. Ну, мы с Зигги хотели ему сказать: «Ты чего, чувак? Здесь круто», – но уж больно сильно его перекорежило. А тут у него из-за спины выходит тот мужик в охренительном своем пиджачке, а охренительная рубашка вся расстегнута. Такой загорелый, обходительный, как тот тип из рекламы джина «Танкерей» – видал? Говорит: «Да ладно тебе, чувак, остынь, ну чего ты ? » Тут Федерико к двери побежал, а тот мужик стоит себе улыбается, будто Фед – полный придурок. Фед подергал – не открывается. Дверь, знаешь, такая тяжелая, как у меня в спальне, ее без ключа не откроешь, как ни бейся. А ключ, наверное, был у того мужика. Ну вот, стоим мы с Федом и Зигги у двери как идиоты, а тот мужик в комнате. Баскет по телику идет, слышно же все. «Никсы» играли, я поэтому краем уха слушал, десять минут всего осталось, хоть я знал уже, что «Никсы» выиграли, потому что «Клипперсы» в этом году облажались. Тут Федерико бросился как угорелый в комнату и окошко распахнул. Мы с Зигги переглянулись: «Ты чего, чувак, охренел? Мы же на шестнадцатом этаже».

Дилан взял один из стаканов из-под коктейля, уставился на него, потом поднес ко рту, опрокинул, но стакан был пуст.

– Мам! – заорал он. – Я пить хочу! – Он повернулся к Ною: – В общем, идиотизм полный. Надо поскорей, а то мамаша придет, ей это все знать совсем даже ни к чему. Короче, открыл он окно, и тут мужик этот совсем охренел, подбегает к Федерикo, хвать его за руку. Тут-то все и завертелось, – Дилан с энтузиазмом подался вперед, – Федерико развернулся и как врежет этому мужику. Он ведь мощный, Федерико, и на вид такой прикольный, точь-в-точь как тот бонус из пулялки «Душа Калибра». Тот хмырь полиэстровый аж взлетел и об столик журнальный грохнулся, прямо об угол башкой. Кровь у него пошла – немного, правда, – помереть не помер, но все равно паршиво ему было. Отрубился. Федерико к нему подошел, и мы все трое к этому мужику подошли. У Зигги тут крыша поехала, развеселился, стал что-то лопотать, короче, толку с него не было никакого. Зато Федерико был весь такой серьезный, говорит: «Надо ключ найти». Я говорю: «Он, наверное, в кармане», – а Фед: «Ну нет, я этого гомика трогать не стану». Тут до меня дошло, что в той комнате было. Ну ладно, все равно сматываться надо, так что я ему в карманы залез. Даже задние проверил, правда, мужик был в отключке, так что можно было не волноваться, что он меня недо… недо… неправильно поймет. Но ключа все равно нигде не было.

Дверь открылась. На пороге стояла доктор Тейер в купальном халате. Лицо у нее лоснилось от крема, в руках была бутылка пепси и стакан.

– А, Ной, я и забыла, что вы здесь. Я бы принесла вам стакан. Как проходит занятие?

– Занятие, – осторожно сказал Ной, – проходит хорошо.

Дилан фыркнул. Доктор Тейер смиренно переводила взгляд с одного на другого, потом вдруг преобразилась в воплощение материнской любви. Лицо ее осветилось доброжелательностью и заботой, она взъерошила Дилану волосы и пригладила, словно у ангелочка.

– Вы оба понимаете, как это важно, не так ли?

Ной с Диланом кивнули. У Ноя даже челюсть отвисла: такой замысловатый маневр происходил на его глазах. Он уже достаточно долго знал доктора Тейер, чтобы уметь распознавать ее стратегию – сейчас она решила сыграть мать, всецело поглощенную заботой о своем дитяте. Она пыталась расположить к себе Дилана, показать ему, что он самый главный мужчина в ее жизни. Она взяла в ладони его лицо и расплылась в обожающей, полной неподдельного восхищения улыбке, с какой молодая мать увещевает малыша, что выталкивает изо рта не понравившуюся пищу. На лице Дилана застыло неопределенное выражение; на мгновение показалось, что он вот-вот ответит на любовь, которую она так отчаянно ему предлагала.

Затем Дилан разразился хохотом.

– Надо же, как смешно. – Доктор Тейер поставила стакан и повернулась к двери. – Господи! Только мне одной здесь не на все наплевать! – со злобой произнесла она.

– Точно! – Дилан наставил на мать указательный палец, словно дуло пистолета. Дверь закрылась.

Ной улыбнулся, но улыбка его не многим отличалась от гримасы. Он понимал, что должен больше заботиться об успехах Дилана, о работе, но не мог себя перебороть. Дилан никогда не будет получать удовольствия от учебы, а Ною – положа руку на сердце – было безразлично, поступит он в колледж или нет. Проведет ли Дилан следующие четыре года просто в бесконечных гулянках или в бесконечных гулянках в то время, как ему будет положено находиться на занятиях, представлялось ему не слишком важным.

– И что было потом? – спросил Ной.

– Я рассказывал про то, как залез тому мужику в карман, так?

– Да…

– Короче, ключа нигде не было! И тут Зигги давай верещать: «Мы попались! мы попались!» – а Федерико так на него посмотрел, будто сейчас врежет. Но бить он его не стал, а пошел к окошку, и я тоже с ним, а Зигги у телевизоров болтался. На улице холодина, хоть и апрель, а наверху – ветер гуляет – до костей продрало. А снаружи за окном пожарная лестница. Федерико, чтоб проверить, наступил, что-то там хряснуло, но она его выдержала, так что я знал, что уж меня-то она выдержит точно. А потом Фед просто полез вниз. Я ору: «Не дури!» До земли же несколько сотен футов было, весь «Челси-Пирз» 31 под ногами, а ступеньки такие сопливые. Но он не слушает, лезет, и все тут. Смотрю – Зигги на меня пялится. Я ему: «Пошли!» – он кивать кивает, а сам ни с места. Я подумал, что он типа обкурился или, может, тоже нажрался тех зеленых таблеток. Короче, я тоже полез. Вылез из окна, а уж потом это нетрудно было. Все смотрел, нет ли копов или людей на балконах, но вроде никого не было. В Челси народ слабачки, дрыхли небось уже все. Ну вот, а потом оказалось, что лестница-то до земли недостает, и я, значит, повис. Болтаюсь над улицей, а Федерико внизу меня ловит. Ну я и отцепился. Только как дурак зачем-то прыгнул в сторону, то есть вильнул, и Фед меня не поймал. Нога вдребезги. Короче, мы залезли в такси, я разбудил маму, и мы вместе с ней поехали в больницу – это здесь, рядом, в нескольких кварталах.

Довольный собой, Дилан откинулся на подушки.

– И ты сказал маме, что разбил лодыжку, когда в четыре часа утра играл в баскетбол?

– Да! Она бывает тупая, как не знаю что.

По мере того как Ной слушал рассказ Дилана, в груди у него закипало раздражение. С чего бы это? Из-за упоминания о кокаине? Он, конечно, должен был заниматься с Диланом, а не слушать его россказни… но и не из-за этого тоже. Может, он завидует, что его там не было? Может ли быть так, чтобы он завидовал? Он не мог сказать точно. Но тут до него вдруг дошло, чего недоставало в этой истории, и раздражение переросло в гнев.

– А как же Зигги?

– Зигги? Зигги – тряпка. Я с ним с того времени и не разговаривал. Это две ночи назад было.

– Нет, но он спустился по пожарной лестнице?

Дилан передернул плечами:

– Откуда я знаю. У меня лодыжка вся посинела, мы с Федерико залезли в такси – и домой.

– И Федерико его не подождал? И ты не позвонил узнать, как у него дела?

– Нет. А Федерико он по-любому не нравится. Я же говорю – Зигги – балбес, каких поискать.

– Так вы просто смотались и бросили его в той квартире? Господи Боже, Дилан!

– Зигги уже большой мальчик. А тот мужик был в полном отрубе. Да наверняка Зигги просто слез по той лестнице, и все.

Но почему ты ему не позвонил? – настаивал Ной. Его охватил ужас: Дилан без малейшего сожаления бросил в беде своего друга. Ной так долго привыкал к Дилану, внушал себе, что тот всего лишь забавная игра природы, карикатура. Но сейчас, глядя, как тот улыбается, Ной никак не мог выбросить из головы внезапно явившуюся мысль: Дилан – чудовище. И таким же чудовищем, судя по всему, был Федерико.

– Послушай, ты, тебе бы только в полиции нравов работать. Это Зигги, Зигги облажался, и я ему звонить не собираюсь.

– Но…

– Эй, мужик, брось. Что ты заладил?

– С ума сойти. – Ной все не мог успокоиться. – Но это же ужасно. Ты же не знаешь, что это был за тип. С Зигги могло случиться все, что угодно.

– Нет, Ной. Это было весело. Зигги скулил как девчонка. Если бы ты был там, ты бы понял. Это прямо до чертиков весело.

У Ноя затряслись руки. Будь он кем угодно, кроме наемного работника, он поднялся бы и ушел. Но подняться и уйти значило потерять работу. Ему платят за то, чтобы он здесь находился. Он должен смириться. Как проститутка, которой не по душе больная фантазия клиента. Он достал лист с простейшими математическими заданиями и уставился на него. Он сотни раз решал эти задачки, но сейчас ему не Удавалось прочесть хотя бы одну. Цифры прыгали по странице, сливались в неразборчивое пятно. Он сделал глубокий вдох.

– Ладно, – сказал он, – номер первый…

– Да брось, – сказал Дилан, – какие еще номера? Не заводи волынку, как тот мужик, которого нанимала мамаша.

Ему захотелось дожать Дилана, заставить его признать собственную неправоту. Но по опыту занятий с младшим братом он знал, что дожимать надо как можно реже и аккуратнее. Придется ему оставить все как есть. Голос Ноя дрогнул. Он был слишком расстроен, чтобы следить, правильно ли он выговаривает.

– Номер первый. Если Джуна нарисует прямоугольник, а затем уменьшит его ширину на десять процентов и увеличит длину на пять процентов, на сколько процентов изменится общая площадь прямоугольника?

Он поднял глаза на Дилана. Тот сидел, откинувшись на изголовье кровати и немного наклонив голову. Он почесал под повязкой и окинул Ноя холодным взглядом.

– Ну что, с чего начнешь? – спросил Ной.

– Какого хрена ты это делаешь? – спросил Дилан. Он испугался за Зигги. В глазах его появился страх: он боялся, что поступил неправильно. – Расслабься.

– Попробуй нарисовать прямоугольник. Представь, что ты Джуна.

– Не собираюсь я представлять, что я какой-то идиотский Джуна. Брось. – И Ной услышал, как он прибавил – почти что выдохнул: – Вот придурок.

– Что ты сказал? – спросил Ной, отчетливо выговаривая каждое слово, хоть слова и были бессильны в мире, где жил Дилан. Крутые детки на пафос плевать хотели. Ной не сводил глаз со своего кулака.

– Ничего, – пробормотал Дилан. – Знаешь, что-то я сегодня не в настроении.

– А мне плевать, – сказал Ной, – сейчас ты подумаешь и решишь эту задачу.

– Ни хрена я не буду делать, – сказал Дилан. Голос его звучал холодно и вяло, в нем не было злости.

– Ты хочешь поступить в Нью-Йоркский университет?

– Не знаю. Мне плевать.

– Да оставь себе хоть один хренов шанс! – закричал Ной. – Тебе придется работать как следует, если ты хочешь произвести хорошее впечатление на комиссию. У нас есть три недели. Ты можешь упростить себе задачу, а можешь ее усложнить.

– «Хренов». Тоже мне словцо. Ты звучишь, как долбаный лагерный вожатый.

– Я и есть долбаный лагерный вожатый, – сказал Ной. Гневные слова сорвались с языка и нелепо повисли в воздухе. Он посмотрел в холодные глаза Дилана, и тут вдруг Дилан расхохотался. За ним засмеялся и Ной.

– Эй, парень, – сказал Дилан, – почему ты на меня не забьешь? Шел бы ты домой, а?

– Давай рисуй этот хренов прямоугольник. У нас две недели. – Ной сунул Дилану лист бумаги.

И медленно, неохотно, небрежно Дилан принялся за чертеж.

10

В тот день они с Диланом продвинулись ненамного. Они разбирали проблему, Дилан, казалось, начинал что-то понимать, но когда Ной просил его описать, что они только что сделали, он отказывался и снова брался за мячик. Виной всему было его глубоко укоренившееся неверие в собственные силы. Он помнил, что когда в последний раз пробовал что-то сделать сам (вероятно, это было несколько лет назад), то потерпел неудачу; он просто не станет пытаться. Заставлять его думать было все равно что тащить в воду упирающееся животное: затащить можно, но ничто не заставит его сделать это по своей воле.

К тому времени как их с Диланом занятие закончилось, Ной уже раздраженно зевал. Он был рад, что сейчас уйдет из квартиры Тейеров, роскошного и сумрачного, словно грот, дворца, и отправится на Первый пирс в Вест-Сайде, в более уютные апартаменты Кэмерон Лейнцлер. В лифте он постарался взбодриться. Далеко не все его ученики такие, как Дилан, напомнил он себе. Они уважают его и рады заниматься с ним.

Но визит к Кэмерон не улучшил его настроение: она казалась такой же раздраженной, как и Ной, и встретила его жалобами на то, как много им задают. А когда спустя какое-то время он поправил ее в определении глагола «претворяться», она пробормотала то, что боится услышать каждый репетитор: «А вы точно знаете? » Сама идея репетиторства основывается на «точно». СЭТ – это странное, непонятное чудище, которого как огня боятся старшеклассники. Если они не будут на сто процентов доверять своему наставнику, игру можно считать проигранной.

– Ну конечно, точно, – засмеялся Ной.

– А мне кажется, это значит «прикидываться», – сказала Кэмерон, толкнув словарный лист карандашом.

– Напрасно, – желчно сказал Ной. Кэмерон посмотрела на него удивленно. Свет в столовой был приглушен, и глаза Кэмерон казались черными. – Это значит «становиться сущим».

Кэмерон опустила глаза и несколько мгновений разглядывала листочек со словами.

– Вы употребили архаизм. А я разговаривала со своим парнем – я сегодня разговаривала с Рафферти.

– Да? – живо поинтересовался Ной. – И как у него дела?

– Он страшно боится. Все время твердит: «Никаких результатов, никаких результатов».

– Результат будет. Не стоит ему так волноваться.

Глаза Кэмерон сузились.

– Но вы ведь не знаете этого точно, так? Значит, вы не можете быть в этом уверены.

– Репетиторство – загадочная штука, – сказал Ной, – но действенная. Можешь на меня положиться.

– Но и я тоже не так уж много прибавила.

– 270 баллов. Это замечательный результат.

– Да, но это все равно каких-то две тысячи. Не 2200, например.

– У тебя было 1730. Помни об этом. 2200 – громадный скачок.

– А, – проговорила Кэмерон, открывая тетрадь, – вы уже не такой уверенный, как были. Похоже, все может пойти не так, как надо.

– Что ты хочешь этим сказать? – сдавленно, проглотив нарастающее негодование, спросил Ной.

– Ну, Элиза молчит, но у Гаррета тоже проблемы. Мы ведь ходили в очень престижную школу, Ной. Мы должны попасть в хороший колледж. А у него хромает чтение.

«Это потому, что он ничего не читает», – хотел сказать Ной. Он сделал над собой усилие, чтобы только не начать спорить. Он не должен оправдываться – так будет только хуже. Настоящий репетитор должен быть предан своим ученикам, но не должен зависеть от их мнения. Преданный, но независимый.

– Да брось, Кам. Тебя кто-нибудь когда-нибудь называл Кам? Как «спам», только «Кам»? – нервно засмеялся Ной.

Кэмерон презрительно глянула на него:

– Давайте лучше займемся делом. – Она наугад открыла учебник и уткнулась в него.

***

Ной спустился в подземку и, вместе с другими трудягами, в угрюмом молчании проделал весь путь до Гарлема. К тому времени как он ступил на тротуар замусоренной и подсвеченной неоновыми вывесками улицы, было уже одиннадцать. Он надеялся, что Олена дома и он сможет пересказать ей свой день, поделиться своими бедами. Он нуждался в ее едком юморе, в ее умении представить его огорчения серенькими и малозначительными. Но она ушла готовиться к СЭТу в кофейню возле Сити-колледжа. Гера обычно сопровождала ее – читала газету и оберегала свою дочь от каких бы то ни было посягательств со стороны представителей мужского пола. Кого Ной встретил по возвращении домой – так это Федерико.

Он только что вышел из душа; одной рукой он приглаживал волосы, а в другой держал холодную сосиску.

– Ной! – закричал он, когда тот, понурый, показался на пороге. – Что случилось? Que pasa?

Ной посмотрел на него без всякого выражения. Он устал и отупел от навалившихся забот с Таскани, Диланом, Кэмерон, Гарретом и Рафферти. Или, скорее, от стараний сохранить работу, от денежных проблем его матери и брата, от своих студенческих долгов. Он не мог вспомнить, как относится к Федерико. Может, он зол на него. Или немного завидует.

– Да ничего, – сказал он, садясь за стол.

– Нуда, – сказал Федерико, щедро поливая грудь одеколоном, – ты выглядишь так, будто тебя кирпичом по башке ударили. Что не так, приятель?

В чем Ной был уверен, так это в том, что ему не хочется обсуждать свои неприятности с Федерико.

– Да ничего. Просто работы много.

– Я же слышу, старик. Слышу, – рассеянно проговорил Федерико. Он стоял на пороге ванной и, прищурившись, убирал бритвой несколько волос-Ков возле соска.

– Куда сегодня? – спросил Ной.

– Вечеринка, как обычно.

– А кто устраивает?

– Парень такой, Зигги. Знаешь его? – Федерико подул на бритву, и волоски слетели на пол.

– Да. Мы познакомились в «Пангее». – Ной помолчал. – Значит, он, как я понимаю, жив?

Федерико разглядывал грудь в поиске еще каких-нибудь волосков.

– Жив ? А, да ты, наверное, слышал про то, как мы завалились к тому типу. Там такое было – охренеть.

– Почему ты не проверил, все ли с ним в порядке ?

– Думаешь, мне до того было? Назавтра я пересрался, а тогда только и думал, что про Диланову ногу. Он так орал и вообще. А этот Зигги выкрутился нормально. Ключ был в каком-то кувшине рядом с дверью.

– А как тот мужчина? – еле сдерживаясь, спросил Ной.

– Тот мужик? Зигги сказал, когда он уходил, у того кровь засохла и что он дышал и все такое. Гомик поганый. Да кому до него дело?

– Федерико, – медленно начал Ной. Услышав жесткие нотки в его голосе, Федерико натянул старую футболку и подошел к столу, где он сидел. – Дилан Тейер – мой ученик.

– Знаю, старик, и знал еще до того, как мы с ним познакомились, так, командир?

– Ты не имеешь права приводить его к какому-то незнакомому человеку, который дал тебе кокаин и другие наркотики – ты даже не знаешь какие, – а потом избивать этого человека и удирать по пожарной лестнице.

– Ной, старик, полегче. Ты ведь сам пил с Диланом, тогда, в клубе.

– Это совершенно разные вещи. В этом случае ваши жизни оказались в опасности.

– Нет, – равнодушно проговорил Федерико, скрестив на груди руки, – не были.

– У него могла быть передозировка. Он мог упасть с той лестницы.

– Ты всего лишь репетитор. Нечего за него переживать. А мне он нравится. Я собирался ему показать, что такое кайф.

– Так это был кайф?

– Нам было весело. Ты, может, этого не понимаешь, но мы с Диланом – мы вроде как друзья. И мы классно проводим время. Он уже большой мальчик. Нечего за него волноваться! Вот дерьмо!

– Он вовсе не «большой». Ему только семнадцать.

– Ты не знаешь его, старик. Какие там семнадцать. Его удивить ничем нельзя.

Ной не нашелся что сказать. Слов было слишком много, и в них запутался язык.

– Ты ведь был крутым парнем, Ной, – продолжал Федерико, – особо не заморочивался, плевал на все, а сейчас маешься, словно сам себя в клетку посадил.

Ной скривился:

– Катись на свою вечеринку, старик. Без тебя им будет скучно, а с тобой – весело. Так что дуй туда и не подкачай.

Федерико кивнул и, сжав губы, направился к Двери.

Это было одно из тех редких озарений, когда вдруг Представление Ноя о человеке выкристаллизовывалось, когда все факты, внешне друг другу противоречащие, вдруг выстраивались в стройную последовательность, как если бы на мгновение перед глазами Мелькнула вся картинка. Подчеркнутая, почти наигранная мужественность Федерико, то, как быстро он сошелся с Ноем, а потом и с Диланом, – скорее запал, чем подружился – дружба требует времени…

– Фед, – мягко проговорил Ной, – тот парень ведь не случайно к тебе тогда подвалил?

Федерико стоял в дверях, отвернувшись от Ноя.

– Вы с ним уже были знакомы?

Федерико пожал плечами. Ной помолчал. Он не хотел давить на Федерико, но видел, как страстно тому хочется с кем-нибудь поговорить. Иначе он не стал бы дрожать, стоя в дверном проеме и тараща глаза. И с кем еще он мог бы об этом поговорить? Не с Диланом и не с Зигги.

– Тебе нравятся мужчины ?

Федерико не сводил глаз со своих икр. Потом очень тихо сказал-.

– Ни хрена подобного.

Ной видел его только в профиль.

– Все нормально, понимаешь? Все совершенно нормально. Тебе нечего стесняться, тем более здесь. Никто не собирается тебя осуждать.

Боясь, как бы Федерико не подумал, что он теперь его презирает, Ной встал и подошел к нему.

– Мы тогда с Гэвином поссорились, – заговорил Федерико, – это тот парень из квартиры. Он меня случайно увидел, когда я был с Диланом и Зигги, и мы притворились, будто бы друг друга не знаем. Короче, он посадил Дилана и Зигги перед теликами, а мы, в общем, пошли в другую комнату, понимаешь?

Ной кивнул.

– В общем, мы болтали, а потом уже не болтали, короче, ты понял. А потом он сказал, чтоб я перестал, ну я и перестал, а он поворачивается, и я вижу – улыбается, доволен до чертиков, что Дилан в другой комнате сидит. В общем, я разозлился, он хотел, чтоб мы все подключились и устроили типа групповуху. Короче, мы разругались, я хотел уйти, но вышло так, что я его завалил.

– Значит, ты не запал на Дилана? – спросил Ной.

В глазах Федерико мелькнула ярость.

– Господи, да кого ты из себя строишь – гомофоба?

Ной покачал головой:

– Ничего не поделаешь, старик, я бы и девушку об этом спросил, если б она начала встречаться с кем-то из моих учеников. Я просто хочу убедиться.

– Нет, не запал. – Молчание. – Он ничего не знает, и ты не говори.

Ной кивнул.

– А если б даже запал? – вдруг снова рассердился Федерико. – Ты бы ничего не смог мне сделать.

Ной прищурился:

– Нет, не смог бы. Просто не надо, ладно? Не давай ему наркотики. Не втягивай его в опасные ситуации. Оставь его в покое, ладно?

Федерико с вызовом подбоченился, словно револьвер в кармане демонстрировал.

– А сейчас я пойду на вечеринку, идет?

– Послушай-ка… Федерико резко повернулся:

– Нечего учить меня, что делать!

– Если ты втянешь этого парня в неприятности!.. – закричал Ной. Дверь захлопнулась. Ной пошел в свою комнату и тупо уставился на постер Анны Курниковой с оторванным углом. Снова и снова принимался он разглядывать этот уголок, пока не услышал, как захлопнулась дверь: Федерико ушел. Тогда он сел на свою кушетку и тупо оглядел комнату. В углу аккуратно были сложены его пожитки. Остальная комната принадлежала Федерико, всюду валялась его пропотевшая синтетическая одежда и витал едкий запах дешевого лосьона. Ной лег и закрыл глаза. Он решил, что вздремнет и встанет, когда вернется Олена. Они могут прогуляться по Гарлему, если отважатся, или просто посидеть в гостиной и поболтать. Он представил, как она смотрит на него, огонь в ее глазах. Сквозь смеженные ресницы пробивался фосфоресцирующий свет лампы; Ной смотрел на это яркое пятно и думал о ней, призывая ее поскорее вернуться домой.

***

Когда он открыл глаза, в окно светило солнце. За ночь он смял и перекрутил выходную рубашку, ноги в выходных брюках, которые он забыл снять накануне, вспотели. Он встал и посмотрел на часы: без десяти восемь. Полчаса на то, чтобы добраться к Тейерам. Он распахнул дверь.

Умытая и одетая, Олена сидела на обтянутой потертым твидом кушетке и работала над СЭТом. Вокруг были разложены ручки и фломастеры. От одного из них на ее тонком запястье осталось розовое пятнышко. Увидев Ноя, она оживилась, улыбнулась.

– Ной! А я уже стала беспокоиться. Ты не появился на занятии. – Она засмеялась. – Я уж испугалась, не сгинул ли ты.

– Прости, пожалуйста, – щурясь от света, сказал Ной и потер лицо. – Я думал, что просто вздремну. Мне так хотелось с тобой поговорить, узнать, как у тебя дела.

– Прекрасно, спасибо. А вот у тебя, кажется, так себе.

Ной положил руку ей на плечо.

– Верно. И я проспал наше занятие. Завтра наверстаем, идет?

– Хорошо, Ной. Правда, ты уже сейчас можешь исправиться, если дашь определение слову «элегический».

Ной так и сделал и бросился в ванную. Когда он выбегал за дверь, Олена вручила ему большой ломоть поджаренного хлеба.

Желтые такси редко заезжали в Гарлем, так что Ной поймал частника. Они сошлись на двадцати долларах и припустили по Риверсайд. Откинувшись на виниловое сиденье, Ной смотрел на голубые блики Гудзона и пытался вспомнить, чему он сегодня собирался учить Таскани. Он смутно помнил, что задавал ей французский перевод; можно было начать с него.

Включив мобильник, он обнаружил два новых сообщения. Он ненавидел утренние сообщения – как правило, от родителей его учеников, которые за ночь умудрялись изобрести себе новый повод для беспокойства. Он угадал: первое сообщение было от матери Кэмерон Лейнцлер.

Алло, Ной? Это миссис Лейнцлер, мама Кэмерон. Я надеюсь, у вас все в порядке. У меня возникли кое-какие затруднения, по поводу которых я хотела с вами переговорить. Я вчера разговаривала с Кэм, она очень беспокоится насчет результатов пробных тестов. Я решила связаться с вами, но мобильник у вас был выключен, и я рассудила, что мне нужно с кем-то поговорить, и чем раньше, тем лучше. В общем, я позвонила в агентство. Я разговаривала с очень милым молодым человеком, кажется Робертом, и он постарался меня разубедить. Но когда я повесила трубку, до меня дошло, что для вас не очень хорошо, что я им позвонила. Прошу прощения. Я всего лишь хотела вас предупредить, на случай если они вам позвонят. Тем не менее я хотела вас поблагодарить за работу. Мы с Робертом постараемся что-нибудь придумать и, возможно, он свяжется с вами. Простите за длинное сообщение! Удачи вам!

НОЙ даже не успел хорошенько обдумать, что бы все это могло значить, как началось второе сообщение. Оно было от Роберта. Ной прислонился головой к стеклу.

Привет, Ной. Это Роберт. Послушай-ка, у нас тут небольшая загвоздка. Мне только что позвонила миссис Лейнцлер. Это ведь мать Кэмерон? Она была очень расстроена. Похоже, Кэмерон не устраивает, как проходят ее занятия, и мать за нее переживает. Я сравнил баллы и постарался ее убедить, что прогресс очевиден, но она все равно беспокоится. Похоже, Кэмерон хочет другого репетитора. Сейчас это часто бывает, клиенты требуют, чтоб им поменяли репетитора, но насчет тебя были и другие звонки, и… пожалуйста, позвони мне, как только сможешь. Идет? Не переживай, просто позвони мне, как только получишь сообщение.

Ной закрыл телефон, сжал его в кулаке и снова стал смотреть на реку. Он теряет работу. Он теряет работу. А в банке у него 900 долларов. На днях придет ежемесячное уведомление об изъятии долга. В течение недели ему будет неоткуда взять деньги. Он открыл телефон и позвонил в агентство, пытаясь улыбаться в трубку. Все операторы агентства предпочитали общаться посредством голосовой почты, нежели разговоров. Он оставил Роберту сообщение; ответ пришел, когда они проезжали по тоннелю.

Привет, Ной, доброе утро. Получил мое сообщение? В общем, миссис Лейнцлер порядком разволновалась. Я постарался ее убедить, что все нормально, и, кажется, она со мной согласилась. Но она таки настояла на том, чтобы просмотреть другие кандидатуры. Я сказал ей, что сейчас это уже поздно, но так тому и быть. Постарался ее переубедить. Если бы я был на твоем месте, я бы не заморочивался – при обычных обстоятельствах. Но мы получили также звонки от миссис Зейглер и мистера Липтона. У Рафферти дела не так хорошо, как хотелось бы, верно? А у Элизы все в порядке, но она психует, потому что слышала от Кэмерон и Рафферти, что у них не все в порядке. Похоже, какой-то один недовольный родитель обзвонил всех и настроил так, что они теперь с ума сходят. Короче, твой случай нестандартный. Ты хорошо продвинулся с этими ребятами, если не считать Рафферти, а то, что один ученик не выдает результат на-гора, это нормально, но уж больно много жалоб, пришлось позвонить Конне. А она решила, что мы тебя временно приостановим, проведем расследование. Она станет звонить всем родителям, спрашивать, все ли в порядке. Но до тех пор, как она закончит, мы вынуждены тебя попридержать. Мы только что нашли новых репетиторов, передадим твоих ребят им. Не переживай: они обо всем позаботятся.

Такси остановилось у дома Тейеров. Все еще принимая телефон подбородком к плечу, Ной молча расплатился с водителем и вышел из машины. Он стоял под козырьком подъезда дома 701 по Парк-авеню, смотрел на поддерживающие его позолоченные колонны и ничего не видел. Сообщение продолжалось:

…в общем, Ной, постарайся не волноваться. Сейчас ты ничего не можешь сделать. Просто сиди спокойно и получай удовольствие от свободного времени.

Ной захлопнул телефон. Консьержи молча смотрели на него. Ной кивнул, выдавил из себя улыбку, вошел в вестибюль и нажал кнопку лифта.

***

В лифте ему казалось, что он плавает в воздухе, словно рыба в аквариуме. Впустила его Фуэн, он прошмыгнул мимо. Но на середине лестницы остановился. Он был совершенно подавлен, ничто сейчас не имело смысла, кроме нависшей над ним угрозы. Полированные перила расплывались под рукой, девственно чистые стены казались искусственно обесцвеченными, словно выбеленными. Он не помнил, где они с Таскани должны были заниматься. Закончена ли отделка столовой. Да и вообще, с Таскани он сегодня занимается или с Диланом? Дилан в школе; значит, наверное, с Таскани. Наверху. Он поднялся еще на одну ступеньку. Рядом с лестницей была спальня доктора Тейер. Ной увидел ее хрупкую фигурку: кутаясь в зеленый шелк, она вышла из темной спальни и повернула за угол – в ванную. Посеребренная дверь закрылась. Он чувствовал, что стал таким же, как она, – воплощением безжизненности. Ему всегда казалось, что она находится под действием какого-то наркотика, но, возможно, она всего лишь хронически страдала тем же, чем он сейчас, – рефлексией. Возможно, все дело было в чрезмерной активности ее мозга. Каждый разговор с Ноем или членами ее семьи сопровождался хаотичным движением мысли, беспрестанным принятием решений. Всегда оставалось что-то, о чем она не успела побеспокоиться, возникали новые сложное™, требующие немедленного обдумывания, и для ее близких у нее оставалась лишь небольшая часть сознания. Ной подумал о том, каковы ее главные переживания. Или все же могло быть так, что ее вечная озабоченность – результат передозировки валиума. Ва-ли-ум. Славная, должно быть штучка.

Ной сидел на лестнице, обняв колени. А он-то думал, что его филдстонские ученики его любят. Но они сами ударились в эту массовую истерию, на какую способны одни лишь привыкшие к соперничеству и сплетням подростки. Если бы только Рафферти доверился ему, вместо того чтобы целый год притворяться, что все нормально, а под конец закатить злобную истерику. Кэмерон могла присоединиться к всеобщему сумасшествию только ради того, чтобы насладиться драматизмом происходящего, чтобы хоть в чем-то посостязаться с сумасшедшими Тейерами – Ною вообще не следовало с ней о них говорить. Что до Элизы, она, вероятно, послушав, как те двое обсуждают на большой перемене, что Ной, похоже, что-то не то делает, не захотела одна заниматься с никудышным репетитором. И все они позвонили в агентство: теперь его уволят. Он ничего не может с этим поделать.

Дверь комнаты Таскани отворилась. Ной вздрогнул, захотел подняться, но не смог. Одетая во флюоресцирующую маечку и пижамные штаны, с наушниками на голове, она, пританцовывая, прошла по коридору, миновала балкон как раз над тем местом, где, ссутулившись, сидел Ной, и скрылась в своей собственной ванной. Его она не заметила, и он снова остался один на лестнице.

Надо подняться. Надо идти заниматься с Таскани. Она в ванной, у него есть время, чтобы приготовиться. Он прислонился головой к поддерживающей перила псевдогреческой колонне. Он не может просить денег у матери, у нее их нет. Так же как у Геры или Олены. Хотя ему уже не нужно было оплачивать учебу брата, он еще не выплатил все долги за его консультирование – на счете у него не было почти ни гроша. Ему придется позвонить в банк, чтобы они увеличили срок выплаты его кредита. Он подумал о том, как долго агентство собирается держать его в неведении. Но он знал, что это уже не важно. Если возникла видимость того, что он не справляется со своими обязанностями, иного исхода быть не может. Его уже уволили. Его учеников отдадут другим репетиторам, назад он их не получит. А новых ему, памятуя о том, сколько было на него жалоб, будут давать неохотно. Ему повезет, если в следующем году он получит хотя бы одного.

Из ванной вышла Таскани. Она шла, беззвучно подпевая музыке, один раз повернулась и сексуально подняла руки, словно танцевала на дискотеке. Потом она увидела Ноя.

– Ох, – выдохнула она, спуская наушники на шею, – вы сидите на лестнице!

Ной посмотрел в пространство между спальнями Дилана и Таскани. Теперь у него остались только эти ребята, они его единственная работа; так надо думать об этом. Он поднялся на ноги.

– Да, – сказал он, – я слышал, как ты прошла в ванную, и подумал, что лучше подожду здесь, пока ты выйдешь.

– Ох! – смутилась Таскани. Она махнула в сторону ванной: – Ну вот, я вышла.

– Здорово! – заставил себя сказать Ной и кое-как поднялся по лестнице. – Ну что, как перевод? – бодренько спросил он.

– Нормально. – Они прошли в комнату и сели каждый на свое место. – Все хорошо, Ной?

– Да, а что?

– Да ничего, просто вы какой-то нервный.

Не хватало еще, чтобы и Таскани перестала ему доверять. Он не должен этого допустить.

– Нет, все в порядке. Слишком мало кофе. Или, может, слишком много. – Он засмеялся.

– Ну ладно, – с сомнением произнесла она.

Она не закончила перевод. Ной дал ей на это час.

Он сидел на кровати, уставившись в книгу и служа словарем всякий раз, как Таскани обращалась к нему за помощью, что случалось примерно каждые десять секунд. Час пассивной деятельности дал Ною возможность прийти в себя. В голове у него созрело решение.

– Послушай, а когда твой отец устраивает прием ? – спросил он.

– В следующий вторник. Мама хотела, чтобы это была суббота, но я сказала: «Мама, все же уедут в Хэмптон», – и мы перенесли на вторник, потому что в другие дни папы все равно не будет. Кстати, вы обязательно должны прийти. Наденьте ту рубашку, которую я вам подарила.

Мистер Тейер. 150 тысяч в год. Ной не мог думать ни о чем другом, кроме мистера Тейера. Без всякой особенной цели он расспросил ее об отце: что он любит, какую одежду носит, куда ездит, чем интересуется. Таскани знала не много. Она смутно припомнила, что он учился в Принстоне, но, призналась она, может быть, она просто путает его с Ноем. Она знала, что какое-то время он работал в сфере развлечений и что у него была степень по юриспруденции. Еще у него, может быть, были зеленые глаза. Этим все ограничивалось – больше Таскани ничего припомнить не могла.

Между Таскани и Диланом у Ноя был час свободного времени, и он провел пятьдесят пять минут, прохаживаясь по Мэдисон-авеню и собираясь с духом; еще пять ушло на то, чтобы оставить мистеру Тейеру длинное послание, заканчивавшееся словами: «Ну вот и все. Надеюсь, вы все еще заинтересованы».

Сегодня Дилан был в лучшем расположении духа: занимался пассивно, но открытого сопротивления не выказывал. Пока Ной разъяснял важнейшие математические формулы, он увлеченно обменивался с кем-то электронными посланиями, а когда Ной предложил выключить компьютер, безучастно поднял глаза и тут же снова устремил взгляд в экран. Ной знал, что ему либо придется удовлетвориться таким половинчатым участием в учебном процессе, либо остаться вовсе без него. И он продолжил разъяснять формулы. Когда он спросил Дилана, что же он усвоил, все сегодняшние достижения свелись к двум магическим постулатам «рг2» и «а2 + b2 = с2», и ни к чему больше.

В лифте, включив телефон, Ной обнаружил послание от секретарши мистера Тейера. Сможет ли Ной подъехать в шесть часов в четверг? Помня, что шесть часов в четверг были прежде временем Кэмерон, Ной послал подтверждение, что он непременно будет в назначенный час.

На крыльце Ной остановился: было четыре часа, у него есть перспективное предложение сотрудничества, и ему некуда торопиться. Вот странность: он вот-вот потеряет работу и тем не менее несказанно рад тому, что у него освободятся вечера. Он точно знал, с кем хотел бы сейчас встретиться. Горя нетерпением, он набрал номер; трубку взяла Гера.

– Ной, здравствуй! А я только что говорила Олене, что мы с тобой совсем не видеть друг друга. Мне очень жаль, что не видеть тебя, разве только когда готовить утренний кофе для учебы!

– Мы скоро станем чаще видеться, не волнуйтесь. А Олена там?

В трубке послышался легкий треск: подошла Олена. Она что-то сердито сказала матери по-албански, выдохнула в трубку, мгновение помолчала, собираясь с мыслями, и сказала:

– Привет. Мы говорим по телефону. Это необыкновенно для нас, не правда ли?

– Правда. – Он отошел на тротуар и застенчиво опустил глаза. Губы сами собой расплывались в счастливой улыбке. «Необыкновенно» – ну какая же она все-таки славная! – Как домашняя работа?

– Я решила разложить свои задачки на углу и продать. Ты найдешь меня рядом с милой старушкой из Доминиканы, которая продает манго.

– Что, не вполне удачно?

– Мне не удается показать себя такой умной, какой я должна быть.

– Хочешь, попьем кофе? И наложим мораторий на все разговоры про СЭТ.

Я не поняла слово, которое ты сказал. Но Кофе – это здорово. Et en plus, comme qa je peux enchapper a ma mere 32. Скажи, куда мне подъехать?

Они встретились в переполненной кофейне Ист-Виллиджа. Для Олены это был первый в Америке кофе не в кофейне «Старбакс».

– Честно говоря, – сказала она, когда они сели, – я не знала, что есть еще другие.

Ной надорвал пакетик с сахаром и улыбнулся.

– Мне здесь нравится, – объявила Олена, – хотя они и подают капуччино в картонках.

– А в Албании как подают кофе?

– Как подают кофе в Албании? Тебе что, правда интересно? Никакой интересной информации из моего ответа ты не почерпнешь. Спроси что-нибудь другое.

Ной засмеялся. Олена посмотрела на него и осторожно поднесла стаканчик к губам, легко, будто принцесса, поднимающая первый бокал шампанского. Ее чудные темные волосы рассыпались по груди и по рукам. Она пригубила кофе и обожгла губы. Вскрикнув, прижала ко рту салфетку, убрала ее и засмеялась над самой собой. На салфетке не осталось следа – Олена не накрасила губы, – но от горячего кофе губы у нее порозовели. Она осторожно провела по ним языком. Новые ощущения ей явно пришлись по душе.

Ной нагнулся и поцеловал ее.

Она ответила на его поцелуй.

– Возможно, мы начинаем подпадать под определенную категорию, – насмешливо и озабоченно сказала она, когда они перестали целоваться. – Ученица и учитель влюбляются друг в друга. Это происходит сплошь и рядом, верно ?

Ной покачал головой.

Олена снова прошлась по губам кончиком языка. Лицо у нее было насмешливое, любопытное и вдумчивое, словно она пыталась дать себе отчет в своих чувствах. Ной снова поцеловал ее.

– Если мы снова станем целоваться, – сказала Олена, – полагаю, мы будем это делать регулярно. А если мы будем это делать регулярно, то, может быть, не создадим наши судьбы.

Олену часто было нелегко понять – Ной любил разгадывать загаданные ею загадки. Но с этой он не справился.

– Не создадим наши судьбы? – спросил он.

– Как бы это объяснить? Будущее, которое, может быть, наступит, если мы оба решим снова поцеловаться, может быть, не наше будущее. Моя мама всегда этого хотела. Задолго до того, как ты к нам переехал.

– Она тебе это говорила?

– Говорила? Нет. Но каждое ее слово говорит именно это, нет? В том, что я говорю, есть смысл?

Ной кивнул. Он бережно держал ее стаканчик. Ему хотелось прикоснуться к ней. Улыбнувшись своим мыслям, он взял под столом ее за руку.

– Ну хорошо, – она лукаво улыбнулась, – теперь вот что: я знаю, у тебя есть что-то на уме, что никак со мной не связано. Поведай мне об этом, чтобы ты мог снова полностью сконцентрироваться на мне.

Ной рассказал ей обо всем, что произошло за день. Он был так рад держать Олену за руку, ощущать движение ее изящных пальцев и так боялся перспективы Потерять работу, что в речи его ужас сталкивался с восторгом, он был оживлен и подавлен, придавал значение каждой мелочи.

– Ной, – сказала Олена, растирая кончики его пальцев, – у тебя сейчас трудное время. Я не хочу, чтоб ты так переживал. Свою работу ты либо потерял, либо сохранил. Ты никак не можешь на это повлиять. Так что перестань ломать голову. Просто делай максимум того, что реально можешь.

Ной кивнул.

– Ну вот! – засмеялась Олена и поставила стаканчик, словно они только что приняли какое-то решение. – А теперь идем ко мне. Я, в конце концов, реальна.

***

Когда они пришли, Гера была дома. Она тут же назвала их «вы двое» и проявила повышенный интерес к тому, как они провели вечер, словно все время была там, с ними, прячась в укромном уголке, пока они целовались. Или, может, подумал Ной, это ее обычная стратегия: обращаться с ними как с парочкой, пока они не сдадутся и не станут парочкой по-настоящему. Ужинали они втроем, и Гера искренне переживала из-за отсутствия Федерико.

– Никогда его нет дома, вечно он куда-то уходить – ищет приключений на свою голову! – сказала она.

Но Олена ее не поддержала.

– Ты же знаешь, мама, с кем он проводит время. Это ведь как раз то, чего ты для него хотела, нет? Это большое достижение.

– Титания, голубушка, – лицо Геры выразило глубочайшее страдание, – ты подозревать меня в таких темных мотивах. Все, что я думаю, – это о вашем счастье. Может быть, – проговорила она, обращая взгляд на Ноя, – он счастлив сейчас. Может быть, я зря волную себя. Счастлив Федерико ?

Ной вспомнил о дикой выходке, закончившейся бегством по пожарной лестнице и больницей.

– Думаю, он доволен тем, как живет.

Гера откинулась на спинку стула.

– Ну вот, значит я рада. Видишь, Олена? Если вы оба счастливы, это самое лучшее.

Олена закатила глаза. Когда ужин закончился, они с Ноем вместе почистили зубы в ванной и незаметно прошмыгнули в спальню. Когда Ной закрыл дверь, она была уже в постели, стягивая маечку.

***

Утром Олена снова сидела за столом. Перед ней лежало четыре брошюры с заданиями к СЭТу, облепленных желтыми наклейками. Рядом были аккуратно уложены ручки. Была половина седьмого утра. Ной нетвердой рукой налил себе кофе. Под рубашкой у него была надета футболка Олены, и ему было приятно постоянно ощущать ее запах. Но мысли его были далеки от романтики.

Ной просматривал недавно выполненные Оленой тесты и проставлял баллы. С нетерпением ожидая результата, Олена встала у него за спиной и принялась массировать ему плечи.

– Как второй раздел, ничего? Я не уверена, что у меня там все получилось. Там много примеров на координатные плоскости, а ты же знаешь, как у меня с этим. Если второй раздел так себе, я не особо расстроюсь. Но вот насчет третьего – там мне показалось, что я таки въехала в этот отрывок про Амелию Эрхарт 33. Когда будешь оценивать пятый, помни, что я еще не выучила тот лист, где есть слово «огнеупорный». Но теперь я его знаю.

Ной закончил проверку и посмотрел на Олену.

– Ну что? – спросила она. Олена села и оперлась лицом на руки, но тут же нервно уронила одну, разбросала аккуратно уложенные письменные принадлежности и тут же принялась собирать. – Ну как, насколько хорошо я справилась? Настолько, чтобы поехать в Суортмор? Или в Корнелл? А может, всего-навсего в Бостонский колледж?

Ной покачал головой:

– Я не могу разрешить тебе сдавать тест в эту субботу.

– О нет. Так плохо?

– Не плохо. Ты прибавила сто баллов. Но ты даже не приблизилась к тому, что можешь на самом деле. Тебе нужно больше времени.

– У меня нет больше времени. До субботы несколько дней, – безмятежно сказала она.

– Тебе придется забыть о том, чтобы сдавать СЭТ в мае.

В глазах Олены блеснули слезы.

– Я не привыкла к таким обломам. Я всегда так старалась. Я так много… – она кашлянула, – так много времени к этому готовилась. Наверное, лучше бы было, если этого не делать.

Она так разволновалась, что даже стала путаться в английских фразах. Ной не мог понять, жалеет ли она о том, что вообще приехала в Америку, или о том, что решила заниматься с ним. Спрашивать он не хотел. Ой хотел только, чтобы она была счастлива. Он встал у нее за спиной и обнял ее. Она всхлипнула в изгиб его руки и тут же ее оттолкнула. Посидела, ссутулившись, глядя невидящими глазами на синий шрифт буклетов, потом вытерла нос и сказала:

– Прости, пожалуйста, я, кажется, высморкалась тебе на рубашку.

– Ничего, – сказал Ной.

– Ох-хо-хо, – проговорила она, – я раскисла. А у нас на это нет времени. Надо работать. Все будет хорошо.

Ной взял стул и сел рядом с ней.

– Нет уж, скажи мне лучше, что ты думаешь. Она непроницаемо глянула на него и изобразила, будто плюет на стол.

– Тьфу! Больше ты от меня ничего не добьешься, психоаналитик доморощенный!

Так что вместо разговора по душам Ною пришлось показывать ей, как исчислять квадратные уравнения.

***

Надеясь переговорить с доктором Тейер, Ной приехал к ним на десять минут раньше. Он увидел ее, как только вышел из лифта. Взобравшись на стремянку, она, в отчаянной попытке сохранить равновесие, размахивала над головой электрической лампочкой.

– Доктор Тейер! – позвал Ной. – Могу я вам чем-нибудь помочь?

Она посмотрела вниз и, едва не упав, вцепилась в металлическую перекладину.

– Только подумайте, – произнесла она, с видом обличителя потрясая лампочкой, – как раз в тот день, когда Фуэн повела своего ребенка к доктору, в вестибюле перегорела лампочка. А у меня через час собрание книжного клуба.

– Не сомневаюсь, что вам мог бы помочь один из консьержей, – сказал Ной.

– Иногда, – отрезала доктор Тейер, – человеку хочется сделать что-то самому.

– Хотите, – предложил Ной, – я помогу?

– Вы? – немедленно смягчилась доктор Тейер. – Как мило с вашей стороны.

Слезала она с преувеличенно подчеркнутой грацией, будто имитирующий спуск с лестницы мим. Купальный халат распахнулся и обнажил ее тощий торс до самого пупка, словно платье для церемонии вручения премии «Оскар».

– Гм… доктор Тейер, – проговорил Ной.

– Что? О! – Она заметила распахнувшийся халат и стянула его пояском. – Прошу прощения. И кто бы мог подумать, что вы такой ханжа? – Она засмеялась и протянула ему лампочку. Он взял ее. Когда она подняла руку, легкий шелковый поясок снова соскользнул, халат на груди разошелся, обнажив рельефные ребра. Она не приложила никаких усилий для того, чтобы его поправить.

Ной полез на стремянку. Доктор Тейер стояла внизу и смотрела. Ной заставил себя сосредоточиться на лампочке, хотя его подзуживало жутковатое любопытство – взглянуть, насколько все-таки у нее распахнулся халат. Он вывернул перегоревшую лампочку.

– Бросьте ее вниз, – сказала доктор Тейер.

Ной медлил. Он не мог просто бросить лампочку. Он глянул вниз и увидел всю доктора Тейер, вид спереди, от ключиц до колен. Сползший поясок этому совершенно не препятствовал. Он бросил лампочку. Она ее поймала.

Ной переключил внимание на патрон. Его было очень трудно достать, вкручивание лампочки займет некоторое время.

– Доктор Тейер, – проговорил он, – я вас хотел кое о чем спросить.

– Правда? – промурлыкала доктор Тейер. – Спрашивайте.

– Я подумал о том, что оплату за обучение Дилана можно оформить между нами, минуя агентство. Я подумал, что напрасно отказался. Как вы считаете, можем мы договориться?

– Вы просто… передумали? – спросила она.

Ной не мог понять ее интонацию. Это было бы сделать легко, увидь он выражение ее лица, но он не отваживался посмотреть вниз. Халат ее мог еще больше раскрыться, когда она ловила лампочку.

– Да, – ответил Ной. – Предложение все еще в силе?

– Видите ли, сейчас, с уходом Агнесс, вести бухгалтерию стало затруднительно. Я все еще не подыскала ей замену. Но мы можем что-нибудь придумать. Речь по-прежнему идет о 225 долларах?

– Да, это меня устроит.

– Не сомневаюсь. – Она издала дребезжащий смешок.

Ной продолжал вворачивать лампочку. Она входила в патрон с металлическим скрежетом.

– Однако, Ной, не может быть, чтобы вы просто взяли и передумали.

Ной посмотрел вниз и тут же об этом пожалел. Заметив отразившийся на его лице шок, доктор Тейер ошибочно приписала это чему-то иному, нежели ее выставленным напоказ прелестям.

– А, – сказала она, – поняли, что я знаю, почему вы об этом просите?

– Что ? – переспросил Ной, возвращаясь к лампочке.

– Мне позвонили из вашего агентства. По-видимому, хотели убедиться, что я довольна тем, как вы исполняете свои обязанности. Это не совсем обычно.,, и почему бы мне быть недовольной ? Нетрудно понять, что что-то не так.

– Да, – медленно проговорил Ной, – в настоящий момент дела с агентством хуже, чем хотелось бы.

– Мне очень жаль это слышать. Возможно, им стало известно о той девушке из Долтона, которой вы помогли. Если я могу быть вам чем-то полезной, дайте мне знать.

– Нет, думаю, это само утрясется. Это всего лишь проверка. Обычное дело.

– У вас, должно быть, плохо с деньгами. Он почти закончил с лампочкой.

– Все нормально, не беспокойтесь.

– Я знаю, что в противном случае вы бы не стали просить меня о неофициальном расчете.

Ной устал от ее намеков, ее скрупулезного анализа. Он раздраженно глянул вниз.

– К чему вы это? – сердито спросил он.

Глаза доктора Тейер расширились, она улыбнулась.

– Я всего лишь хочу знать, не передумали ли вы по поводу моей просьбы принять более деятельное участие в судьбе Дилана.

Ной всей грудью налег на лестницу.

– Нет, не передумал.

– О, – вздохнула доктор Тейер, наблюдая, как он спускается, – в таком случае я не уверена, что мы еще нуждаемся в ваших услугах.

Ной шагнул на пол. Она не отодвинулась ни на дюйм, ему пришлось встать совсем рядом с ней.

– Что вы говорите? – спросил он.

Доктор Тейер засмеялась.

– Я говорю всего лишь, что мы оба осознаем, что Дилану не удастся повысить свои шансы на успех посредством репетиторства. Ему нужно, чтобы вы сдали этот тест за него. Его будущее всецело зависит от этого.

– Доктор Тейер, – начал Ной; ему выкручивали руки, это стало последней каплей, голос его звучал устало и надорванно, – я не могу. Я не стану этого делать.

– Мне очень жаль, что я так расстроила вас, Ной, – снисходительно произнесла она, – притворимся, будто я вас ни о чем не просила. Но вы же сами должны понимать, что все приходит к логическому завершению. Сейчас уже практически лето, так что Таскани учитель не нужен, а Дилан безнадежен, или по крайней мере так вы это представили.

– Я никогда ничем не давал понять, что Дилан безнадежен.

– Как бы то ни было, Таскани вы больше не нужны. Мне просто жаль оставить вас без средств к существованию.

– Ничего, – твердо ответил он, – не волнуйтесь обо мне. – Однако перспектива остаться вовсе без денег ужасала его. Прочтя этот страх на его лице, доктор Тейер шагнула вперед, практически насев на него.

Однако моим детям необходимо ваше присутствие. Дилану вы сейчас нужны, как никто другой, Но если вы не хотите помочь ему тем, что действительно может помочь, по крайней мере занимайтесь с ним до самой субботы. Что до Таскани, учитель ей сейчас не нужен, но кто ей нужен – так это Агнесс. Без нее я как без рук. Я не в состоянии уследить за расписанием Таскани; вполне возможно, что вместо верховой езды и танцев она занята совсем другими делами.

Сквозь тонкий шелк Ной ощущал жар ее тела.

– Что же вы предлагаете? – спросил он.

– Мне нужен личный помощник на несколько недель. Мне понадобится все ваше время. У нас есть свободная спальня, вы даже можете там ночевать, если боитесь по ночам ездить в Гарлем.

– Я не боюсь, – сказал он.

Доктор Тейер молча смотрела на него. Она так и не ответила на его вопрос.

– Значит, либо это, либо ничего? – спросил Ной.

Она пожала плечами:

– Нам нужен личный помощник. Не репетитор. Соглашайтесь или забудьте об этом. Я должна приготовиться к собранию.

– Всего на несколько недель?

– Несколько недель, да.

– Прекрасно, – сказал Ной.

– Замечательно, – сказала она. – Точное время мы обсудим позже. Просто держите мобильник включенным. Если придется оставаться на ночь, Фуэн будет приносить вам постельное белье.

Пристально глядя в глаза Ною, она запахнула полы своего шелкового халата.

– И я надеюсь, что после всего того, что эта семья для вас сделала, вы все же подумаете о том, чтобы помочь Дилану.

Ной просто смотрел на нее, не в силах сформулировать ответ. Она повернулась и пошла вверх по лестнице. Ной поднял вывернутую лампочку и пошел искать мусорную корзину, а потом заниматься с Таскани.

***

Очевидно, мистеру Тейеру и доктору Тейер не часто выпадало общаться между собой: когда Ной вошел в его кабинет, первым вопросом мистера Тейера было жизнерадостное: «Ну что, как занимается Дилан?».

– Хорошо, мистер Тейер. Он считает тест трудным, но занимается хорошо.

– А Таскани?

– Тоже хорошо. Она большая умница.

Затем они с той же грубоватой вежливостью и стремительностью деловых людей перешли к обсуждению деталей работы репетиторского агентства. Ной подробно описал процесс найма, стажировки будущих репетиторов, рабочие материалы, расписания тестов, шкалы расценок, способы управления родительскими запросами. Мистер Тейер записывал все это на диктофон, кивая и жестом прося Ноя продолжать всякий раз, как он заканчивал излагать тот или иной пункт. Спустя примерно час он протянул руку и выключил диктофон.

– Очень хорошо, Ной, очень хорошо. Дело в том, что меня не увлекает создать еще одно «Принстон ревью» или «Каплан». Я хочу взобраться на самый верх, хочу основать элитное агентство, такое, как ваше. Теперь хочу вас спросить вот о чем: поскольку мы с вами теперь партнеры, не могли бы вы передать мне свои материалы? Учебники, СЭТы, разработки и прочее?

Э… пожалуй, да, – ответил Ной. Они лежали У него в портфеле, в ближайшее время они ему вряд ли понадобятся. И конечно, ему полагается уступить суждению миллионера. В конце концов, это он здесь начальник, верно?

– Прекрасно. Мне необходимо ознакомиться с ними, чтобы разработать бизнес-план. Мы можем встретиться через несколько недель и обсудить, с чего нам начинать. Далее, что касается вашего вознаграждения. Полагаю, сто пятьдесят тысяч – это приблизительная цифра, которую я уже ранее называл, – вас устроит?

Ной кивнул. 150 000 были в самый раз. Мистер Тейер встал и протянул руку.

– Тогда до встречи. Будем держать связь.

– Ты не заключил контракт? – спросила Олена. Ной покачал головой. Он вдруг показался себе самым большим идиотом на свете.

– Ох, Ной, – сказала Олена, – я не знаю, как принято вести дела у вас тут, в Америке, но могу предположить, что с тобой должны были заключить контракт. Можешь ты ему об этом сказать?

Ной позвонил этим же вечером. Мистер Тейер был «на совещании». Ной оставил ему сообщение. Ответа он не получил.

11

На следующее утро Ной проснулся рано и, щурясь от света, прямо в трусах прибрел в гостиную. Олена встала уже давно: она сидела за столом умытая, аккуратно одетая. Под столом валялись крошки хлеба, со всех маркеров были сняты колпачки. Она подняла от тетрадей свежее лицо.

– Вот это да, – сказал он.

Олена засмеялась:

– Заспанный, в широких трусах. Вот мужская привлекательность по-американски.

Ной машинально кивнул и пошел в душ. Олена раздвинула занавески и без стеснения уставилась на него.

– Я залезла в Интернет, – сказала она, – и нашла, что в июне тоже есть СЭТ. Как думаешь, могу я сдавать тест в июне?

Ной только что намылил лицо и, прежде чем ответить, подождал, пока смоется пена.

– Думаю, в июне у тебя будут куда более серьезные шансы, чем в мае.

– Хоть ты и привлекательный, но не слишком хороший вдохновитель.

Ной хихикнул:

– Зато я честный.

– Я буду готова к июню. Запомни это.

– Слушаюсь, мой капитан. Может, дашь мне полотенце?

Она протянула ему полотенце. Принимая его, он коснулся ее руки своей, мокрой.

Если б сейчас не было всего лишь семь утра, он бы попытался затащить ее в ванну. Он вытерся, обернул полотенце вокруг талии и прижал к себе Олену. Она весело засмеялась, ощутив его влажную кожу.

– Привет, – сказала она.

– Привет.

Мгновение они смотрели друг на друга, и тут зазвонил его телефон. Прошлой ночью Олена играла с ним и шутя поставила его на максимальную громкость в случае звонков доктора Тейер. От одного этого звука сердце Ноя сжалось.

– Что за хрень? – послышалось из спальни ворчание Федерико. – Выключи эту хреновину.

Федерико заявился домой поздно, и голос у него был недовольный. Ной схватил мобильник и выключил звук. На экранчике значилось: «Тейер, домашний». На линолеум капала вода, в окно лился солнечный свет. Секунду Ной колебался, отвечать или нет. Но доктор Тейер теперь была его единственным работодателем: ему придется ответить. Он открыл телефон.

– Алло? – сказал Ной.

– Р-р-р! – зарычал Федерико, заглушив ответ доктора Тейер. Ной закрыл дверь ванной.

– …едете?

– Э… нет, а что, должен?

Олена положила голову ему на грудь. Он чувствовал ее дыхание. Он случайно задел ее длинную шею и забыл убрать руку.

– Я думала, что сказала вам. Я просто уверена, что сказала. Мне необходимо уйти в половине восьмого, а в восемь принесут медикаменты. Я хочу, чтобы вы их взяли, а потом вы должны будете вовремя разбудить Таскани, чтобы она успела приготовиться к занятию.

– Вы ничего не говорили.

– А кто, вы полагаете, должен взять медикаменты? Дилан? Говорила я или нет, вы нужны мне. Возьмите такси. Я надеюсь, вы хотя бы уже вышли из душа?

– Да, – сказал Ной, отчего-то гордясь этой маленькой победой.

Доктор Тейер повесила трубку.

Значит, вот какова была жизнь Агнесс. Неудивительно, что она сбежала. Ной присел на край ванны и сидел, пока полотенце не промокло насквозь. Олена села рядом с ним, взяла его руку в свои и вздохнула.

– Что она хотела?

Ной чувствовал себя ужасно. Он был нужен Олене, она специально встала пораньше, чтобы заниматься с ним, а вместо этого ему придется сломя голову нестись на Парк-авеню и ждать какие-то там медикаменты.

– Она хочет, чтоб я немедленно приехал, – сказал он.

– А, – сказала Олена. Она попыталась скрыть свое раздражение, но ее тонкие темные брови нахмурились. – На целый день?

– Думаю, да.

– И это теперь всегда так будет?

– Не знаю. Прости, пожалуйста.

Олена встала и открыла дверь ванной.

– Не извиняйся, это же твоя работа, ты не можешь не поехать. Я знаю, что не могу тебе заплатить.

– Перестань, деньги тут ни при чем, ты же знаешь. Я был бы счастлив остаться здесь, с тобой.

– Тогда я сегодня сделаю еще один тест. Какой мне взять?

– Возьми С ЭТ-2001.

Олена кивнула и села перед разложенными на столе тетрадями и брошюрами. Когда Ной уходил, она не посмотрела в его сторону.

Под роскошным бархатным навесом у подъезда дома на Парк-авеню Ной чуть не столкнулся с доктором Тейер. Впервые он видел ее на улице, в солнечном свете, и это поразило его. Она выглядела моложе и казалась почти красавицей.

– Здравствуйте, доктор Тейер, – сказал Ной.

Консьержи посмотрели на них. Она ответила еле заметным формальным кивком и скользнула в дожидавшееся ее такси.

Ной прошел в квартиру Тейеров. Дверь, как обычно, была не заперта. Ранним утром воздух в квартире казался безжизненным, стоялым и темным. Какое-то время Ной походил по вестибюлю, разглядывая стоящие вдоль стены статуэтки. Ему было дико находиться в этой квартире одному – все равно что рассматривать внутреннее устройство закрытой музыкальной шкатулки. Из спален Дилана и Таскани не доносилось ни звука; они, должно быть, спали. Дилан, наверное, вернулся домой тогда же, когда и Федерико, – всего несколько часов назад.

Ной присел на твердую, обитую кожей скамеечку у двери, вынул тетради и позвонил Олене. Он успел разъяснить ей две задачи, прежде чем раздался звонок домофона и голос одного из консьержей сказал: «Посылка для доктора».

Ной закрыл телефон, принял медикаменты и отнес черную, на молнии сумку в кухню. Там, поддавшись любопытству, он открыл ее и заглянул внутрь. Десятки флаконов – санакс, кодеин, валиум, ритолин, – каждый в индивидуальной полиэтиленовой упаковке. Ной закрыл сумку и поставил ее в холодильник между упаковкой импортной моцареллы и пакетом апельсинового сока.

Он закрыл огромный холодильник, послышался чмокающий звук, словно захлопнулась дверца роскошного внедорожника. Он вернулся в вестибюль и еще раз позвонил Олене. Они снова попытались включиться в работу, но им обоим мешало, что Ной не может видеть, в каких местах Олена допустила ошибки. В конце концов Олена сама раздраженно попросила его оборвать звонок. Ной остался один на один с безукоризненно роскошным убранством апартаментов Тейеров. Он провел рукой по стальной поверхности кухонных шкафов, прошелся по холлу и потрогал статуи. Он рассматривал корешки книг, выстроившихся на единственной книжной полке: дорогие издания в безупречных кожаных переплетах расставлены в безупречном хронологическом порядке. Жить здесь – все равно что существовать внутри безукоризненной и лишенной всякого намека на индивидуальность журнальной картинки. Как, подумалось ему, обставил бы он эту квартиру, если бы деньги Тейеров были его?

Он раздумывал о том, чтобы позвонить матери и брату, но понял, что это плохая идея – они наверняка почувствуют молчаливое великолепие, которое его окружает, и это лишь усугубит нереальность происходящего.

Таскани может спать еще час. Ной прошелся мимо кабинетов доктора Тейер и мистера Тейера. Бумаги были убраны, письменные столы вынесены. На их месте расположились полированные березовые, по форме напоминающие яхты; они были покрыты кружевными скатертями и уставлены фужерами для шампанского. Напротив каждого места лежали ножи и вилки, массивными ручками напоминающие мечи. Лепнина на потолке была заново покрыта морилкой и лаком, стены были цвета персика. В целом обстановка казалась вычурной и странной, словно на Парк-авеню перенесли вывернутый наизнанку провансальский замок.

Ной дошел до столовой. Из-под двери торчал полиэтилен, приклеенный к полу упаковочной лентой. Когда Ной ступил в столовую, полиэтилен пошел морщинами. Портреты были убраны, стены выкрашены темной охрой. От окна протянулась нарисованная линия горизонта: голубой, подсвеченный солнечным желтым. У мистера Тейера, по всей видимости, была тематическая вечеринка: что-то вроде «Яхты на Ривьере».

На покрытии снова появились морщинки. Ной повернулся и увидел двоих латинос в малярских робах, с виноватым видом стоявших у входа. Малярские фуражки они держали у пояса, словно пришли отдать последнюю дань памяти покойного.

– Мистер Тейер ? – спросил один из них. – Здравствуйте, мистер Тейер.

Второй отчаянно закивал.

Первым побуждением Ноя было сказать: «Я не мистер Тейер», – но он понимал, что кто он все-таки такой, объяснить будет нелегко. К тому же он был вовсе не прочь на мгновение представить себя Тейером. Он пригладил волосы.

– Все в порядке. Я просто смотрю. Все великолепно.

С лиц маляров не сходил ужас.

– Я сейчас уйду, – прибавил Ной. Он прошел по расходящемуся морщинами полиэтилену и вышел из столовой.

Некоторое время он молча ждал в вестибюле. Ему разонравилось ходить по квартире: не хотелось, чтобы те двое рабочих видели, как в нем борются презрение и восторг. Но находиться здесь одному, без хозяев, было невыносимо страшно, он ощущал, что есть в этом нечто запретное и порочное, словно его заперли на ночь в музее, позволив ходить туда, куда в дневное время вход воспрещен. Он должен был с кем-то поделиться этим чувством – хотя бы для того, чтобы нарушить ложную торжественность этой квартиры. Может быть, Таскани уже встала. Ной поднялся по лестнице. Из-за дверей спален не доносилось ни звука, но под дверью Таскани лежал листок тонкой бумаги. Ной наклонился, чтобы прочесть:

Ной, спасибо, что приняли посылку (это, разумеется, означает, что вы пришли вовремя). Т. нужно будет покормить. Прошу, проследите за этим. Сегодня Вы должны остаться у нас на ночь. Я не могу заниматься детьми. Кроме того, я надеюсь, что Вы будете здесь завтра вечером и позаботитесь о Д. и Т. вовремя банкета. Можете привести любого, кому будет интересно пообщаться с нашими гостями (и наоборот, конечно!). Не забудьте разбудить Д., чтобы он не опоздал в школу.

Доктор Тейер (Сюзан).

Ной поднял записку, небрежно сложил и сунул в карман брюк. Заспанная и растрепанная Таскани вышла из ванной и увидела Ноя перед дверью своей спальни.

– Эй, – медленно проговорила она, – что это выделаете?

– Только что получил записку от твоей мамы.

– Она иногда ужасная стерва, верно? – сказала Таскани. Она прошмыгнула мимо Ноя и спустилась по лестнице.

Ной хотел сделать ей замечание, но не стал. В конце концов, то, что она сказала, было чистой правдой.

– Эй, – сказала вернувшаяся Таскани, – там, в столовой, какие-то парни.

– Да, они приводят дом в порядок к банкету твоего отца.

– Здорово, – Таскани зашла в спальню, – ну, заходите же.

Ной вошел. Она сидела на неубранной постели, на ней была поношенная маечка и пижамные штаны. Она откинулась на подушки и раскинула руки.

– Знаете, – проговорила она, закрывая глаза, – Агнесс всегда заставляла меня первым делом убрать постель, – она хихикнула, – компаньонка из вас ни к черту.

– Тогда тебе лучше сначала убрать постель.

– Нет уж, спасибо. – Она потянулась и, открыв глаза, посмотрела на Ноя. Одна бретель маечки упала, она выдохнула в обнаженное плечико и глянула ему прямо в глаза. Она флиртовала с ним, соблазняла его; он чувствовал, как у него участился пульс. – Ну, чем сегодня займемся? – спросила она.

– Сегодня ты напишешь проверочную работу по химии, – наугад сказал Ной.

Она надула губы:

– Я думала, вы говорили, что я не буду писать проверочные.

Ной скрестил на груди руки и повернулся к двери:

– Что ж, сегодня ты ее напишешь. Давай одевайся и пошли вниз. Я буду в кухне.

Таскани села на кровати:

– Какого черта?

– Я не шучу. Я буду ждать.

Он вышел из комнаты и, закрыв дверь, на мгновение прислонился к ней затылком, чувствуя, как пульсирует кровь в кончиках пальцев. Из-за двери послышалось шуршание простыней: она застилала кровать. Он спустился в кухню.

Через пятнадцать минут появилась Таскани, в мешковатой рубашке, молчаливая и смущенная. Ной велел ей сделать тест из учебника. В конце занятия они проверили наброски к ее следующему сочинению. В обед Таскани объявила, что хочет томаты с моцареллой. Ной достал моцареллу из холодильника, и Таскани язвительно засмеялась:

– Вы что, поставили туда транквилизаторы?

– Да. Они должны храниться в холодильнике.

– В мамином холодильнике. Он наверху, в ее спальне. Там есть шифр. 54-16.

Ной поднял брови. «Откуда ты знаешь шифр? » – хотелось ему сказать. Но заводить разговор на эту тему было ни к чему, да и прошли те времена, когда его могли шокировать порядки в доме Тейеров.

– Отнесу после еды. А сейчас помоги-ка мне, порежь томат.

Просьба явно застала Таскани врасплох, но, помедлив, она кивнула. Она положила томат на стол, Достав большой разделочный нож, неуверенно занесла над красным плодом, словно намеревалась его гильотинировать.

Ной отобрал у нее большой нож и дал маленький. Он показал ей, как нарезать помидор. Таскани так понравилось это новое развлечение, что она весь обед оживленно болтала. Потом она ушла: на очереди был урок верховой езды.

Занятие с Диланом проходило не так приятно, хотя бы потому, что Дилан и не думал показываться. Все послеобеденное время Ной просидел у него в комнате. Несколько раз он звонил ему на мобильник. Ответа не было. С час он посмотрел телевизор, потом позвонил доктору Тейер. У нее, вероятно, был сеанс: Ной попал на автоответчик. Ну что же, что он мог, то сделал. Целый час он праздно смотрел «Шоу Опры», заработав на этом 225 долларов, а когда пошла реклама, позвонил Олене. Ее настроение нельзя было назвать жизнерадостным.

– Что, Ной?

Ной убрал звук у телевизора.

– Ух ты, что не так?

– Ты не должен звонить мне на несколько минут, когда тебе нечего делать.

– У меня сейчас полно времени. Дилан не показывается. Я всего лишь хотел тебе помочь.

– По телефону это не получается, – она помолчала, – я опять набрала 1780.

– Ох, мне очень жаль! Как думаешь, в чем проблема?

– Я не смогу ничего сообразить, пока ты мне не покажешь.

– Послушай, у меня плохие новости. Мне придется остаться здесь на ночь.

– Ох!

– Все хорошо?

– Да, конечно. – По ее тону, Ной понял, что все совсем наоборот.

– Здесь завтра будет банкет. Хочешь приехать? Перед началом мы сможем немного поработать.

– Банкет на Парк-авеню? Звучит ужасно. Нет уж, спасибо. Мне надо работать.

– Я был бы очень рад, если бы ты приехала. Я так хочу тебя увидеть.

– Я подумаю.

Она отключила телефон.

***

Ной провел в комнате Дилана, ничего не делая, три часа. Можно сказать, он сам стал Диланом: валялся на кровати, чесался, смотрел телевизор и слонялся в Интернете. Три часа одиночества среди роскоши были одновременно приятными и мертвящими, отупляющими. Сначала он думал об Олене, но потом уже ни о чем не думал. Движения становились все более вялыми, комната словно наполнилась неизвестным плотным газом. Когда дверь наконец открылась, Ной еле сумел повернуть голову, чтобы посмотреть на вошедшего.

– Какого хрена? – широко ухмыляясь, спросил Дилан.

– Привет, – сказал Ной. Он посмотрел в телевизор, потом снова на Дилана. – Мы ведь должны были сегодня заниматься. Осталась всего неделя.

– Да-а? – Дилан бросил на пол рюкзак. – Подвинься.

Ной подвинулся. Дилан сел рядом с ним и прибавил громкость. Несколько секунд он смотрел на экран, потом сказал:

– Не думай, что я вообще собираюсь это делать. Это все так, в порядке бреда, чтобы мамаша не возникала.

– Всего 1580, Дилан. Если ты постараешься, у тебя получится.

– Ни хрена подобного. Я облажаюсь. Ты и сам знаешь.

– Нет, не знаю. Хватит уже себе напридумывать. Дилан тупо посмотрел на Ноя, потом снова уставился в телевизор.

– Ладно, чего там. Что на ужин-то?

– Не знаю. Придумаем что-нибудь. Дилан засмеялся.

– Я закажу пиццу.

***

Перед тем как уйти, Фуэн отвела Ноя в его комнату. Комната была маленькая, со вкусом обставленная и безупречно чистая, в ней витали запахи душистого мыла и кислородной косметики. Отутюженные хрустящие простыни пахли лавандой и заплесневелыми цветочными лепестками. Он немного почитал, потом выключил лампу. С Парк-авеню лился бледный чистый свет, серебривший углы полированной мебели. Ной не знал, сколько пролежал, думая о деньгах, своей работе, мистере Тейере, докторе Тейер, Таскани, Дилане, Олене. Спал он чутко, но когда проснулся, в окно уже било яркое солнце. Он сел на постели, среди жестких надушенных простыней, не в силах сообразить, где находится. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что он в квартире Тейеров, а не в гостинице.

***

Таскани ушла на занятие по верховой езде задолго до того, как должен был вернуться из школы Дилан, и это дало ему возможность сгонять домой, переодеться и вернуться на Парк-авеню. Он надеялся застать Олену, но ее не было дома.

Ной вбежал в спальню и распахнул дверцу платяного шкафа. Он наденет брюки в полоску, свою репетиторскую чуть ли не униформу, и… розовая оксфордская рубашка тускло светилась в углу гардероба. Единственная его чистая рубашка. Он схватил толстую ткань.

Ной уже был на пороге, когда его заметила Гера.

– Ной! – вскричала она. – Ты не можешь явить в высшее общество вот так. – Она подошла к нему и потянула за рубашку.

Ной снял рубашку и стоял по пояс голый у стола, пока Гера ее гладила.

– Ну вот, – сказала она, – так-то лучше.

Ной натянул горячую рубашку и выскочил за дверь. Он надеялся, что галстук ему не понадобится.

***

Чтобы добраться до Тейеров, Ной взял такси и у самого здания попал в мини-пробку: у подъезда выстроились целых три грузовика с провизией. Ему пришлось выйти на Семидесятой улице и пройти пешком. Конечно, было бы куда приятнее подкатить прямо к дому на Парк-авеню, поставить ноги на сверкающий чистотой тротуар и под роскошным балдахином вразвалочку пойти к парадной двери. Получалось, что он с таким же успехом мог приехать и на метро, и сейчас шел как бы на работу. Если бы не розовая рубашка, его вполне можно было бы принять за еще одного идущего к ученику репетитора.

На докторе Тейер было вечернее платье. Она была сильно накрашена, тяжелое бархатное платье висело на ее узких плечах, как на вешалке. Бледная, с растрепавшимися волосами, она походила на дорогую сувенирную куклу.

– Ной! – воскликнула она. – Я так рада, что вы пришли.

Она жестом пригласила его войти и обвела холл рукой, словно Ной никогда не был здесь прежде. В соседней комнате слышались приглушенные голоса гостей. Спектакль, что разыграла доктор Тейер, возможно, предназначался для них: он не просто репетитор – он еще и друг.

– Все выглядит очень мило, – сказал Ной, потому что именно этого ждала от него доктор Тейер. Все выглядело совершенно так же, как и всегда.

– Благодарю вас! – весело засмеялась доктор Тейер. – Я бы взяла у вас пальто, но на вас нет пальто!

Ной вместе с ней посмеялся над непредсказуемостью мира. Он протянул ей завернутую в бумагу бутылку вина. Стоило оно всего восемь долларов, но этикетка, как ему казалось, производила впечатление дорогого. Нахмурившись и изобразив, что не одобряет его поступок, доктор Тейер приняла приношение и, забыв о том, что ей как хозяйке положено провести его к гостям, пошла в кухню.

На пороге столовой-яхты Ной остановился. Звучал регтайм. Несколько мужчин и женщин в деловых костюмах, собравшись вокруг рояля, обсуждали, что послужило причиной их столь раннего прихода. «Серьезно? – услышал Ной голос одной из женщин. – Я пришла потому, что Лондонская фондовая биржа уже закрылась!» Все с готовностью захохотали. Не зная, стоит ли ему к ним присоединиться, Ной постоял на пороге, зашел, потом вышел, словно прыгающий на поверхности воды поплавок. Он ничего не знал о Лондонской фондовой бирже. Он даже не знал, что там такая есть. Может быть, нужно помочь Таскани. Он направился к лестнице.

Откуда-то возникла доктор Тейер и схватила его за руку:

– Вы ведь еще не уходите? Они не слишком вас утомили? Недостаточно интеллигентны для вас? А ведь кто-то из них наверняка тоже учился в Принстоне, знаете…

– Нет, я просто подумал… я хотел проверить…

– Перестаньте беспокоиться о Таскани! Люди могут превратно это истолковать. Не сомневаюсь, моим гостям будет очень интересно пообщаться с вами. Я так рада, что вы пришли! Я хочу, чтобы они с вами познакомились. Пойдемте, я вас представлю.

Доктор Тейер потащила Ноя к комнате-яхте. Он попытался придумать, что ему сказать бизнесменам.

– Ной! – послышалось сверху. Ной с благодарностью обернулся.

Она стояла на балконе в позе сказочной принцессы, что собирается выйти к гостям и только и ждет, чтобы они отметили ее красоту. На ней было красное шелковое платье, спереди по лифу крест-накрест шла темно-красная лента и бантом завязывалась на пояснице. Волосы у нее были скромно собраны в хвост. Она уже не походила на девчонку-старлетку, но скорее на молодую прекрасную женщину. Она радостно захлопала в ладоши и снова превратилась в подростка.

– Ной! В моей рубашке!

Ной взглянул вниз, на рубашку.

– Да.

Доктор Тейер обвила рукой согнутый локоть Ноя. Рука была невероятно гибкая и сильная, как виноградная лоза.

– Это я купила рубашку, – сказала она и тут же засмеялась, чтобы смягчить категоричность своих слов.

Рука держала локоть, словно захлопнувшийся капкан. Доктор Тейер цеплялась за него, буквально повисла на нем, словно утопающая.

– Да, мама, – сказала, спускаясь по лестнице, Таскани. – Это ты ее купила. О Боже!

Доктор Тейер прошептала Ною в самое ухо:

– Мне нужно будет с вами поговорить, позже, когда ее не будет. Найдите меня.

– Что ты ему сказ-зала? – резко произнесла, почти крикнула Таскани.

– Тебя это никак не касается, – ответила ей мать.

Таскани задержалась на лестнице, посмотрела на мать, явно сделала над собой усилие, чтобы взять себя в руки, и, вновь обретя спокойствие и уравновешенность, преодолела последние несколько ступенек. Подойдя к Ною, она взяла его за другую руку.

– Вы так здорово выглядите, – сказала она. – Правда, мама?

– Да, – угрюмо подтвердила та, – он выглядит очень респектабельно.

Ной начинал нервничать. Они разговаривали не как мать и дочь, а как соперницы. И он почувствовал, что, несмотря на все номинальные попытки доктора Тейер утвердить свой родительский авторитет, они всегда были соперницами. Доктор Тейер не случайно так беспокоилась о Дилане и почти не замечала Таскани: Дилан, похоже, мог преуспеть в тех областях, которые не имели к доктору Тейер никакого отношения. Но Таскани… там, где появлялась она – красивая, юная, одухотворенная, – все взгляды обращались к ней и доктор Тейер обречена была поблекнуть. Ей было невыносимо увидеть дочь на балконе такой цветущей и безмятежной, в то время как она сама чувствовала себя измученной и больной. Она видела в Таскани одушевленность, которую утратила, жизненную силу, которую мечтала вернуть, призрак себя самой.

– Кто пришел? – спросила Таскани, поворачиваясь к гостиной. Это движение заставило всю троицу развернуться, и доктор Тейер оказалась прижата к перилам лестницы. Она отпустила локоть Ноя.

– Оставляю вас вдвоем, – проговорила она.

– А папа когда придет? – спросила Таскани, надув жевательную резинку и лопнув пузырь.

– Кто знает, кто знает. – Доктор Тейер неуверенно побрела прочь.

– Ух ты, – сказала Таскани, – вот накачалась. И что она, интересно, приняла?

– Хочешь поесть? – весело сказал Ной. – Я, по-моему, видел в кухне подносы.

Таскани прижала руку к своему плоскому животу:

– Куда мне, я уже так наелась. Но я могу пойти с вами.

Таскани постояла на кухне, пока Ной съел несколько бриошей. В конце концов ее увел в столовую какой-то словоохотливый дядюшка, и Ной остался наедине с закусками. Спустя непродолжительное время в кухне появилась доктор Тейер. Она открыла дверцу холодильника и только потом увидела Ноя.

– Ной! – громко произнесла она, – Что это вы тут снова делаете?

У Ноя рот был забит оливковой пастой, он пожал плечами и махнул рукой в направлении столовой, словно это все объясняло.

– Рада, что поймала вас, – сказала доктор Тейер. Она подошла поближе, и Ной ощутил, как от нее пахнет вермутом. – Дилан плохо выполнил проверочную работу. Мы очень за него волнуемся. Вы уверены, что не хотите попробовать себя в настоящем деле?

– Если, – начал Ной, – вы снова клоните к тому, чтобы я сдал СЭТ за Дилана, то я не хочу «пробовать себя в настоящем деле».

– Попытка не пытка! – засмеялась доктор Тейер. Она захлопнула холодильник, прислонилась к нему спиной, скрестила на груди руки и испытующе воззрилась на Ноя. На лице ее застыла ледяная улыбка. – Как насчет вина? Хотите, я попрошу официанта принести вам вина? Есть белое, розовое, красное…

– Белое, будьте любезны.

Доктор Тейер щелкнула пальцами. Улыбка превратилась в гримасу, словно она только что велела кого-то обезглавить. Она вышла из кухни.

Ной слизнул с пальца оливковую пасту и уставился в окно. Доктор Тейер не возвращалась. Вино так и не принесли.

Он высмотрел Таскани во главе стола из мореной древесины; она разговаривала с мужчинами в деловых костюмах, восхищенно толпящимися вокруг нее. Поймав взгляд Ноя, она помахала ему рукой. Люди в деловых костюмах повернули головы и почтительно закивали. Он поддернул полы рубашки и нырнул в толпу гостей.

Он узнал имена всех мужчин в деловых костюмах и тут же их позабыл. Имена такого сорта то и дело появлялись в газетах или в субтитрах телеканала Си-СПЭН 34; Ной всегда пропускал их мимо ушей. Соломон X, Лидден III, Пауэлл X, Питер X Стоктон и полдюжины Эндрю. Спустя несколько минут беседы с каждым из них разговор загадочным образом соскакивал на альма-матер. При слове «Принстон» собеседник неизменно кивали проникался к говорящему теплым чувством; иными путями такого взаимопонимания можно было бы достигнуть как минимум после трех месяцев знакомства. Уже через двадцать минут Ной почувствовал, что у него появилось множество новых друзей.

Разговор зашел о политике: каждый терпеливо дожидался своей очереди, чтобы поимпровизировать на заданную тему, и делал восхищенное лицо, слушая монолог соседа. В таком легком разговоре поиски истины, глубинной сущности всегда считаются дурным тоном. Шутки там произносятся с непроницаемыми лицами, и каждый философ умеет быть клоуном. У каждого было много что сказать, внести свою лепту в разговор, – у каждого, кроме Таскани: она взяла на себя роль рецептора, воспринимающего чужую, склонную прощать свои грешки мудрость. Она смеялась, ловила восхищенные взгляды и уходила от ответа, когда просили высказать ее мнение. Ной хотел, чтобы она раскрылась, перестала зацикливаться на том, как она выглядит, но он не знал, как этого добиться. Может статься, семена уже посеяны и через несколько лет у нее будет достаточно уверенности в себе, чтобы отстаивать себя, а не свою внешность. Но это время еще не пришло.

Народ прибывал. Принесли съестное, и Ной был очень рад, что внимание гостей то и дело отвлекали вино и закуски. Приехала Октавия; Таскани завизжала и рванула к двери, чтобы ее поприветствовать.

На Октавии было коротенькое платьице; она сразила гостей ярко накрашенными, сложенными в эротический бантик губками.

Они с Таскани рука об руку набросились на двух не ожидавших нападения тридцатилетних холостяков, хихикая и толкая смутившихся мужчин. Доктора Тейер нигде не было видно.

Потом Ной все-таки ее увидел. Она, пошатываясь, стояла на балконе, возле двери в свою спальню. Она шумно вздыхала. Ной подумал, что она плачет, но в глазах ее читались оживление и веселость. Он понял, что она приняла какое-то сильнодействующее средство. Она обвела глазами комнату, сделала еще несколько глубоких вздохов, спустилась по лестнице и исчезла в толпе гостей.

Дверь отворилась, и пружинистой легкой походкой в комнату вошел мистер Тейер. Те из гостей, кто это заметил, встретили его приветственными возгласами. Он сразу же врезался в толпу и принялся лавировать между гостями. Ной стоял на другом конце вестибюля, полускрытый статуей гейши; он взял еще один бокал вина у проходившего мимо официанта. И тут он увидел, кто вошел в дверь вслед за мистером Тейером. Олена. Чтобы лучше ее видеть, он вышел из-за бронзовой статуи.

Волосы у нее были заплетены в аккуратную французскую косу. Голубовато-серого цвета платье простыми линиями спадало с узких плеч. Среди буйства золота и дорогих ароматов она выглядела простой и милой. Она вежливо стояла у входа, держа в руках бутылку вина, и всматривалась в толпу, ища взглядом хозяйку. Ной двинулся к ней, но толпа не пускала его. Сохраняя ту же милую, осторожную улыбку Олена медленно пошла в кухню. На горлышке бутылки пылал ярко-оранжевый ценник гарлемского супермаркета.

Оживившиеся, полупьяные гости, казалось, прилагали все усилия, чтобы помешать Ною добраться до кухни. Пожилая дама с торчащими ключицами оперлась на стол и загородила проход. Стоило Ною найти друзей, как пухленький человечек в жокейской куртке принялся энергично жестикулировать, блокировав и этот путь. Его хохочущая аудитория создала еще один барьер. К тому времени как Ной добрался до кухни, Олена уже исчезла. Ной взял себе еще один бокал вина и прихватил начиненное крабовым мясом сухое печенье.

Наконец он нашел Олену. Она была занята разговором с привлекательным мужчиной в льняной сорочке. Волосы на его темени вздымались внушительной темной волной, а на висках отливали серебром. Он о чем-то спросил Олену, она застенчиво что-то ответила. Каков бы ни был ответ, мужчина явно был очарован.

Ноя захлестнула горячая ревность. У собеседника Олены был такой представительный и аристократический вид, словно он только что сошел с рекламного плаката авто «астон-мартин». Ной склонен был думать, что такие типы ничем, кроме себя, не интересуются. Но этот буквально забросал Олену вопросами. И ведь наверняка ему и сказать-то нечего, но Олена, похоже, была от него в восторге – заканчивала за него фразы, а один раз даже приподняла бокал, словно желая выпить за высказанную им мысль.

Внезапно до Ноя дошло, что, стоя на пороге кухни, много толку не добьешься. Он хотел быть активным участником, а не сторонним наблюдателем. Таскани и Октавия стояли неподалеку, болтали с двумя молодыми людьми. К ним и направился Ной. Таскани встретила его радостными воплями, Октавия же притворилась, что вовсе его не знает, стояла, скрестив на груди руки. Ной немного постоял возле них, краем уха слушая – но не слыша – их разговор и неотступно думая об Олене. Он посмотрел туда, где она стояла. Ее уже не было, не было и того мужчины.

Ной отвернулся, стараясь скрыть панику и убедить самого себя, что его поведение неразумно. Ну где она все-таки? Тут он почувствовал, как его тронули за плечо. Он повернулся: Олена.

– Ты пришла, – сказал он.

– Ну конечно, я пришла. Подумала: вот удивлю тебя. Вот это квартира! – Она покачала головой.

– А я даже начал думать, что ты не подойдешь, не поздороваешься. – Голос его звучал одновременно жалобно и язвительно. И что это с ним такое?

– Видел, с кем я разговаривала? Тот мужчина в умопомрачительной сорочке с кружевами?

– Видел, – мрачно подтвердил Ной.

– Он очень занятный…

– Я заметил.

– Прекрати, Ной. Не глупи. Он учитель танцев. Он руководит юношеским отделением Гарлемского театра танца! Я ему рассказала все про то, чем ты занимаешься. Ты знаешь, что по программе «Шанс для каждого» ассигнования в школах для детей с задержкой развития – несколько тысяч долларов на каждого ребенка. Я рассказала ему, как ты здорово знаешь СЭТ, и он очень заинтересовался. Он отошел выпить вина, но скоро вернется. Он знает кое-кого, кто… стоп, сменили тему, быстро.

Импозантный мужчина подошел к ним и широко улыбнулся Ною:

– Значит, вы и есть тот самый блестящий репетитор.

– Не знаю, что нарассказывала вам Олена, – засмеялся Ной.

– Она очень высокого мнения о вас. Расскажите, чем вы занимаетесь.

В его голосе слышалась жесткость, отработанная выдержка. Он больше не выглядел снобом: Ной вполне мог представить, как он приходит на занятия в танцкласс в футболке и купленных на распродаже брюках. Он чувствовал, что дорогая рубашка для него, как и для Ноя, всего лишь маскировка. И Ной принялся рассказывать о том, чем он занимается.

Его собеседника все это живо интересовало. Большинство его ребят в конце концов оказывались в консерватории, но те, кто туда не попадет, должны были поступать на хореографические отделения крупнейших университетов, а поскольку они не получили нормального школьного образования, успешно сдать СЭТ им бывало нелегко. Если он сумеет выбить из федеральных властей финансирование, согласится ли Ной вести частные занятия?

Олена радостно слушала их беседу, но внезапно сжала руку Ноя. Следуя за ее взглядом, он повернулся: приехал Дилан, и вместе с ним Федерико. Рядом с ним Дилан казался юным попсовым кумиром, которому расчищает дорогу верный телохранитель. Парочка поднялась по лестнице и скрылась из глаз. Извинившись, Олена пошла за ними.

Ной попытался вновь сосредоточиться на том, чтобы уследить за быстрой мыслью своего собеседника. Новые федеральные программы позволяли оплачивать репетиторов для детей из бедных семейств, либо они могли обратиться в некоммерческие организации вроде «Подготовка абитуриентов». Он искал для своих ребят учителей-репетиторов, но не подумал о том, что хорошо бы найти репетитора, сведущего в подготовке к СЭТу. Не согласится ли Ной позвонить ему, чтобы продолжить этот разговор? Ной попросил визитку. Мужчина пожал Ною руку и исчез в толпе.

Ной посмотрел на карточку – плод его сотрудничества с Тейерами. Бурые чернила на темной бумаге, выпитое вино мешает как следует разобрать цифры. Но это было что-то, начало чего-то. Он представил, каково это – любить свою работу, получать за нее деньги и быть довольным тем, что ее делаешь. Это казалось блаженством, почти синекурой. Он захотел поделиться радостью с Оленой, отблагодарить ее. Но ее нигде не было видно.

Попивая вино, Ной разглядывал гостей. Они были уже повсюду, собирались в группки по углам, толпились в дверных проемах. Несмотря на все богатство Тейеров, это был Манхэттен, и вечера с большим количеством приглашенных неизменно заканчивались кучкованием и теснотой. Гости либо застывали как статуи, будто им было так приказано, либо передвигались окольными путями со строго заданной целью, словно шахматные фигуры.

Дилан и Федерико были наверху. Олена наверняка с ними. Надо было пойти поздороваться.

Проход через кабинет доктора Тейер был блокирован темным кольцом правоверных евреек в элегантных платьях. Ной решил пройти через кухню. Войдя туда, он увидел на другом конце человека, встречи с которым больше всего хотел избежать. Мистер Тейер корчился, пытаясь открыть зажатую между колен бутылку шампанского. Похоже, отвалилась самая важная проволочка, и теперь ему приходилось прилагать недюжинные усилия, чтобы извлечь пробку. Шелковые брюки дрожали от напряжения. Горлышко бутылки смотрело прямо на Ноя. Он отпрянул в сторону и ударился об открытую дверцу буфета. Она с треском захлопнулась. Мистер Тейер испуганно вскинул глаза, словно бутылка была проституткой, делающей ему минет. Он увидел Ноя, и некоторое время они молча смотрели друг на друга. Никого, кроме них, на кухне не было, поле битвы принадлежало сейчас только им двоим. Сердце Ноя заколотилось быстрее.

– Принес один друг, – неуверенно проговорил мистер Тейер, поднимая злополучную бутылку.

Оба они были людьми искушенными в красноречии, и одному из них предстояло как-то начать разговор. Но вместо этого между ними повисло тягостное молчание. В глазах мистера Тейера не было и намека на извинение, и все же Ной невольно ему посочувствовал: он явно не знал, что сказать, и чувствовал себя в высшей степени неуютно; Ной не хотел бы сейчас оказаться на месте мистера Тейера. Ему вдруг захотелось извиниться и уйти. Но он знал, как бы яростно сражалась за него Олена, будь она сейчас рядом с ним, и как он сам будет потом злиться на себя, если упустит возможность сразиться с мистером Тейером.

Мистер Тейер поставил бутылку на стол и смял в пальцах фольгу. Похоже, он решил, что бутылка – более миролюбивый собеседник.

– Как же мне тебя открыть…

Первым побуждением Ноя было предложить свою помощь. Вместо этого он облокотился на стол.

– Похоже, у вас какие-то проблемы.

– Да-да-да, – зачастил мистер Тейер и, видимо, почувствовав, что его собственная поза и преувеличенная озабоченность бутылкой свидетельствуют о слабости, выпрямился и поставил бутылку на стол. – Я рад за вас, Ной.

– Правда?

– Конечно. – Он помолчал и испытующе заглянул Ною в глаза: – Ведь Минди вам позвонила?

– Это ваша помощница? Нет.

– Ох, – проговорил мистер Тейер, – а должна была позвонить.

Ной выпрямился в полный рост и вдруг увидел, что он немного выше, чем мистер Тейер.

– Что же вы поручили ей мне передать?

– О! Я действительно хотел, чтобы она с вами связалась. Вы бы сейчас уже были в курсе. Я в данный момент наблюдаю за рынком и не уверен, чего можно ожидать. И даже если все сложится удачно, не думаю, что мне следует сейчас предпринимать какие-то конкретные шаги. Впрочем, когда я на это решусь, я буду иметь вас в виду, у меня есть ваш номер.

– Как насчет материалов моего агентства? Вы нашли их полезными?

– Я не уверен, что понимаю, к чему вы клоните.

– Все, к чему я клоню, – это что вы меня одурачили. Вы использовали меня, чтобы добыть конфиденциальную информацию, а потом просто меня кинули!

– В бизнесе, Ной, все немного сложнее.

– Чушь собачья.

В глазах мистера Тейера вспыхнул огонек.

– Чушь собачья? Я не хотел вам говорить, Ной, но поскольку вы так стремитесь быть честным, я все-таки это скажу. Ваши конфиденциальные материалы – дерьмо. Ваш «учебный процесс» – дерьмо. Ваши учебники – пустышки. Все, чем вы занимаетесь, – это вдалбливаете в головы одиннадцатиклассникам задачки за седьмой класс. Я хотел найти магическую формулу, неожиданное и гениальное решение, которое помогло бы раскусить этот орешек. Но вам платят только за то, что вы дружили с моими детьми и показывали им листочки из словаря. Это порочная индустрия, создающая видимость необходимости там, где ее нет. Ода, конечно, это бизнес, хорошее вложение денег. Но мне не нужна ваша помощь в организации процесса обучения, потому что там нет никакого обучения. Я могу без чьей-либо помощи набрать группу вундеркиндов, псевдознатоков человеческих душ. Если люди готовы платить за привилегию пригласить юнца из престижного колледжа в свой дом, чтобы только было о чем болтать на вечеринке, я готов это уважать. Я только не вижу, чем бы вы могли мне помочь в организации этого предприятия.

Несмотря ни на что, честность мистера Тейера поразила Ноя. Его слова были безжалостными, но искренними. Он явно был очень умен и самонадеян и не отказывал себе в удовольствии высказаться, если тема была ему интересна. Он не просил о сочувствии.

– То, чем я занимаюсь… – начал Ной; голос его дрогнул, и пришлось заговорить снова. Пробка выскочила. Победоносно улыбаясь, мистер Тейер принялся наполнять фужеры. – То, чем я занимаюсь, – это и есть обучение, мистер Тейер. Мне не было бы нужды заниматься этим, если бы существовали какие-то магические формулы и тайные стратегии. Моя задача состоит не в том, чтобы научить, как обвести комиссию вокруг пальца и как максимально быстро попасть в колледж. Я беру вашего ребенка, который учится в одной из лучших школ в стране, имеет все, что только можно пожелать, и при этом не прочел ни единой книги и моментально забыл алгебру. Я тот, кто восполняет эти пробелы. Я показываю им, как правильно складывать дроби и извлекать корень из уравнения. Все, о чем я хочу спросить вас, сэр, – это почему дети гениальных родителей, дети, обучающиеся в лучших школах, во время тестирования вдруг выдают средненькие результаты. Средненькие. Или, если взять Дилана, – даже ниже среднего. Вы никогда не задумывались почему? Это просто. Когда он был маленьким, ему не читали книжек, никогда не поощряли, когда он брался разрешить какую-либо трудность, ему никогда не приходилось самому о себе позаботиться. Как же это талантливые, успешные родители воспитывают детей со средненькими способностями? Они думают только о себе, о своих собственных целях, не замечая того, что было бы лучше для их ребенка, они растят детей с той единственной мыслью, что в конечном итоге в мире останется хоть один человек, которому в обязанность будет вменено ими восхищаться.

Мистер Тейер наполнил фужеры.

– Вот, принес кто-то в подарок шампанское, – весело проговорил он, – думаю, правильным будет сразу же его и подать. – Он взял с подноса один фужер и поставил его на стол. – Может, и вы не откажетесь.

«Ну-ну, – словно говорил он, – не принимайте так близко к сердцу».

Затем он поднял поднос, кивнул Ною и вышел из комнаты.

Ной остался стоять, сжимая в руке бокал шампанского. Его вручили ему как утешительный приз за то, что так беззастенчиво использовали. Он сжимал бокал в руке, думая, что будет, если стекло лопнет и осколки врежутся ему в ладонь. Ему было жаль, что мистер Тейер уже ушел. Он хотел рассказать ему о Кэмерон, Сономе, всех тех учениках, которые сознавали свои преимущества, умели извлекать из них пользу и прилагали усилия, чтобы с честью выдержать грядущее испытание. А вместо этого он говорил о таких, как Дилан, «золотых детках». «Другие родители справились, – хотелось ему сказать, – отчего же вы совсем забросили своего сына? »

Ему нужна была Олена, ее рассудительность, ее доброта. Ему хотелось, чтобы она объяснила ему этот причудливый мир, символом которого был бокал шампанского, что насмешливо сунули ему в руки. Он решительно поставил бокал на стол и устремился в вестибюль. Уголком глаза он заметил, как мистер Тейер что-то ожесточенно втолковывает доктору Тейер. Она скрестила на груди худые руки. Он понял, что у него осталось не так много времени до того, как его попросят уйти.

Перепрыгивая через две ступеньки, он взбежал по лестнице и постучал в дверь Дилана.

– Проваливайте, – раздался голос Дилана. Ной услышал, как засмеялся Федерико. Он открыл дверь.

Дилан стоял на коленях возле стола, рядом на полу валялся костыль, с толстых губ в подставленное жестяное ведро для мусора капала слюна. Федерико сидел на кровати и листал «Максим».

– Что за черт? – спросил Ной. – Что тут такое творится?

Ной заметил, как на лицо Федерико набежала тень, словно его разозлила щепетильность Ноя, но он тут же заставил себя изобразить дружелюбие.

– Эй, Ной, да не волнуйся ты, старик. У меня все под контролем.

– Что под контролем?

Дилан поднял голову. Глаза у него были налиты кровью; Ной едва мог их разглядеть за спутанной массой влажных волос.

– Я в порядке, – прохрипел он.

Ной встал на колени рядом с Диланом, придержал его голову, пощупал лоб. Кожа у Дилана была гладкая, он не вспотел; Ной не знал, был ли это добрый знак.

– Что ты ему дал? – спросил Ной.

Федерико передернул плечами:

– Пустяки, браток. Санакс, что же еще. Он, наверное, перед этим ширнулся или нанюхался. С ним уже такое бывало, он тогда быстро оклемался, а, Дилан?

Дилан утвердительно застонал. Дверь отворилась. Вошла Олена, она несла стакан воды и мокрое полотенце.

– Ной! – сказала она. – Видал, что мой идиот братец сделал с Диланом?

– Я ничего не делал. Он все сам, – огрызнулся Федерико.

Олена передала стакан Ною. Он поднес его к губам Дилана. Дилан коснулся губами края стакана. Губы у него были бледные и шлепали по стакану, словно копошащиеся личинки.

– Ему плохо, – сказал Ной.

Дилану удалось сделать глоток. Ной придержал его, и Олена прижала ему ко лбу полотенце.

– Ты красивый мальчик, – сказала она с бесконечной добротой в голосе. Он улыбнулся и коротко хохотнул. – Думаю, с ним все будет хорошо, – сказала Олена.

Ной повернулся к Федерико:

– Тебе лучше уйти, приятель. Ты уже посадил семнадцатилетнего подростка по уши в самое дерьмо. Значит, ты такой храбрый, что не побоялся прийти в его дом на вечеринку? Оставь его, пусть живет как может, ладно?

Федерико отложил журнал и заговорил тоном оскорбленного мафиозо:

– Что, кто-то вроде бы велит мне выметаться? Послушай-ка, не тебе мне указывать, понял?

Олена что-то резко сказала ему по-албански. Федерико встал и вышел из комнаты. Ной слышал, как скрипнула дверь, но захлопнуться ей не дали. Ной повернулся. В дверном проеме стояла доктор Тейер. Она увидела стоящего на коленях Дилана, Олену с полотенцем и Ноя со стаканом воды в одной руке и бокалом шампанского в другой.

– Что с Диланом? Что вы с ним сделали? – тихо спросила она.

– Он что-то принял, – ответил Ной, – думаю, с ним все будет хорошо.

– Какого черта? – захрипел Дилан. – Что эта здесь делает? Проваливай! О Господи!

– Ты хочешь, чтобы я ушла? – В спокойном голосе доктора Тейер послышалась дрожь. Она прикрыла за собой дверь.

– Да!

– Перестань, – сказал Ной, – дай ей тебе помочь.

Дилан сбросил со лба полотенце, попытался сесть, но не смог. Олена отступила в угол.

– Какого черта! Мне не нужно, чтоб она мне помогала. Брось, парень.

– Значит, на этот раз ты и в самом деле нашел себе неприятности? – с внезапной желчью сказала доктор Тейер: она, по всей видимости, испугалась.

– Пусть она уйдет! – закричал Дилан. – Ну пожалуйста. Я просто хочу спать.

– Оставим его одного, – сказала доктор Тейер, – я буду за ним присматривать.

Она открыла дверь. Ною и Олене ничего не оставалось, как только выйти. Дверь закрылась. Все трое стояли в коридоре. Ной думал, что доктор Тейер рассержена или озабочена и хочет потихоньку переговорить с ними о Дилане, но она вела себя так, как подобало любезной хозяйке.

– Вы, должно быть, Олена, – сказала она, – я узнала вас по фотографиям.

– Приятно познакомиться, – пробормотала Олена.

– Спасибо, что пришли, – сказала доктор Тейер, – какое милое платье.

– Благодарю.

Доктор Тейер уставилась на ее ноги. Прочитав во взгляде доктора Тейер то, что та не особенно старалась скрыть, – что она здесь лишняя, – Олена объявила, что ей нужно в ванную. Доктор Тейер и Ной остались в коридоре одни.

Она приставила к груди Ноя палец. Она улыбалась, но костлявый палец был словно кинжал, Ною и впрямь стало больно, он невольно отшатнулся.

– Вы, – сказала она, – поставили мой пакет с медикаментами в кухонный холодильник.

– Что?

– В конце концов он, конечно, оказался у меня в спальне, но оттуда пропала вся партия санакса, – она недобро засмеялась, – а что бывает, когда санакс мешают с алкоголем, я знаю. Господи! – Она будто рассказывала забавный анекдот. – Что же будет с Диланом? Что вы собираетесь делать? Это может быть что-то более серьезное, чем алкоголь, я не знаю…

Доктор Тейер посмотрела Ною в глаза. Взгляд ее завораживал, в нем явились остатки былой силы, это был взгляд опытной и когда-то успешной обольстительницы. Взгляд ее покорял, но лишь потому, что в нем читалось былое величие, то загадочное и наводящее ужас, что таится в руинах древнего замка.

– Мой муж, – проговорила она, – очень недоволен, что я вас пригласила.

Она вложила в эти слова столько бескомпромиссной страсти, словно они с Ноем были любовниками на пике обреченной и порочной страсти.

– Правду сказать, – нерешительно начал Ной, – я зол на вашего мужа.

– Я предупреждала вас, чтобы вы подумали дважды, прежде чем с ним связываться. Он не знает жалости. Все наши друзья ощутили это на себе. Сильные остались, слабые ушли. Но я рада, что я вас пригласила, – быстро добавила она. – Ему нужно было, чтобы ему открыли глаза на то, что он сделал. И похоже, вы преподали ему урок. Думаю, вы смогли до него достучаться. Похоже, он задумался. – Доктор Тейер легонько похлопала себя по лбу.

Ной кивнул и уставился на крашеные золотистые волосы доктора Тейер, под которыми проглядывали стальные корни.

– Он очень недоволен, – повторила доктор Тейер в каком-то странном экстазе. Похоже, что она не может припомнить ничего более приятного.

Ной снова кивнул. Его явно подталкивали к тому, чтобы он совершил какое-нибудь недостойное действие – сексуального характера или, может быть, словесное оскорбление, и сейчас, когда мозг у него был затуманен вином, он не мог придумать, как бы ему из этого выпутаться.

– И знаете, Ной, – выдохнула доктор Тейер, – он имеет полное право быть недовольным.

– Не думаю.

– Я видела, как ушел этот ваш рослый приятель – ваш сосед, Фед, кажется. Если мне не изменяет память, это он только что был с моим наглотавшимся санакса сыночком. Я не думаю, что репетитор моего сына должен был знакомить его с подобным человеком, а вы?

– Я их не знакомил, по крайней мере не имел такого намерения, а причина того, что они…

– Дайте мне досказать. Мы платим вам, Ной, платим немало, а вы так и не справились с вашей задачей, не так ли? Все, что Таскани может продемонстрировать за весенний семестр, – это большой пожелтевший синяк, который и не думает пропадать. Вам удалось сделать так, что от нее ушла компаньонка, и вы не составили ей достойную замену. А что же Дилан! Он ни на дюйм не продвинулся в своих успехах в письменной части, и непохоже, чтобы и другие задания давались ему проще. Так за что же вы все-таки получили эти сорок тысяч долларов? О да, конечно, вы были хорошим другом нашим детям, мы оба не знаем, как вас за это благодарить.

Она была одновременно такой слабой и такой жестокой – Ной подумал о том, что бы он почувствовал, если бы ударил ее или придушил.

– Однако, Ной, – она потерла себе грудную клетку, – мы заплатили вам деньги и мы желаем иметь результат.

– Я знаю, к чему вы клоните. Забудьте об этом.

– Мы можем выдвинуть против вас весьма серьезные обвинения. Первое: вы приучили моего сына к… недостойной жизни. Второе: вы пытались заключить с моим мужем незаконное соглашение. Третье: вы должны были получать деньги за Дилана и Таскани через агентство, а сами получали оплату в частном порядке. Не думаю, что вашему агентству это понравится. И ведь они даже не знают о Монро Эйхлер, не так ли? И были так огорчены вашим провалом с ребятами из Филдстона.

Значит, она, чтобы только заставить Ноя принять ее предложение, звонила родителям его учеников из Филдстона. Его разобрал страх. Слишком во многом он мог ее обвинить; он выпалил:

– Это вы предложили оплачивать занятия в частном порядке. Я даже не…

– Это не я вот-вот потеряю работу. И какое вашему агентству до меня дело?

– Это вы им сказали – вы меня предали. А что я приучил Дилана к «недостойному образу жизни» – это чушь собачья! Он уже сколько лет таскает у вас из холодильника наркотики! Вы разрушили его амбиции, что ему еще оставалось делать! Вы незаконно нанимали репетиторов, обманывали, ловчили – Да что скажут ваши знакомые, если об этом узнают? А что будет с вашей репутацией, вашей психиатрией? Вы куда более уязвимы, чем сами думаете!

Доктор Тейер побледнела, потом вспыхнула. Ею овладели восторг и ужас одновременно: ее обычно мертвенное лицо оживилось, засияло. Она взглянула вниз, на ничего не подозревавших гостей, схватила Ноя за локоть и потащила его к своей спальне. Ничего не понимая, он позволил ввести себя в эту святая святых и только тут отпрянул и встал на пороге, скрестив на груди руки. Доктор Тейер потянулась, чтобы закрыть дверь, но сдалась, когда он не двинулся с места. Их разделяло всего несколько дюймов, они ощущали дыхание друг друга.

– Вы же знаете, что я бы ни за что не разрешила своим детям брать мои медикаменты. С какой стати? – быстро прошептала она в расстегнутый ворот Ноевой рубашки.

Ной замялся. Причина была очевидной, но и слишком сложной для того, чтобы он, в своем возбуждении, сумел ее сформулировать.

– Вы и сами ему их прописывали. Давали риталин – вчетверо больше обычной дозы и каждую ночь лошадиную дозу юнисома, чтобы он смог заснуть. Ему и воровать не надо было, чтобы забалдеть.

– И вы еще смеете обвинять меня – ив чем? Мой сын не умеет концентрироваться, так я ему помогала. Он не способен засыпать самостоятельно – я помогаю ему засыпать. Я не понимаю, какие у вас могут быть претензии.

– Забудьте, – сказал Ной, – это не мое дело.

Доктор Тейер схватила его за запястье. Пальцы были холодные, словно щипцы.

– Хотела бы я знать, что у вас на уме. Я все время чувствовала идущее от вас пренебрежение, с самого момента, как вы у нас появились. Казалось, вы своим глазам не верите. Скажите мне. Что же вы видите? Что бы вы сделали по-другому?

Слова и эмоции переполняли Ноя, раздражение и гнев душили его. Но он так долго подавлял свои чувства, так привык мириться со всем, чтобы только не потерять работу, что сейчас он просто не мог высказать ей все в лицо. Наконец он выдавил из себя:

– Вы… его погубили.

– Я его погубила!? И как же это я его погубила? – Возбуждение ее нарастало. Она еще более энергично потерла ладонью ребра.

– У него не осталось никаких желаний. Он так привык, что ему помогают репетиторы, транквилизаторы, что разучился делать что-либо самостоятельно. Вы не позволяли ему пробовать свои силы, учиться на своих ошибках. Ведь люди только тогда и бывают счастливы, когда им удается чего-то достигнуть, разве не так? А ему не к чему стремиться. Вы предупреждали все его желания, и сейчас он ни на что не способен, ведь его репетиторы любую работу сделают лучше его. А это тупик. Он ничего не способен сделать самостоятельно. – «Он, – подумал Ной, – никчемный и гадкий принц».

– Так что же мне делать? Как положить этому конец?

– Нет, – сказал Ной, – слишком поздно. Доктор Тейер все еще держала его за руку, и теперь ее рука медленно поползла от запястья к плечу.

– Зачем же вы тогда мне все это говорите? Просто от досады?

Ной почувствовал, что у него нет сил ей сопротивляться. Хотелось оттолкнугь ее, повалить на кровать.

– Я и сам не знаю, – ответил он. Он и сам не знал. И потом, что в этом такого уж плохого ? У этого семейства достаточно денег, чтобы обеспечить Дилана помощниками на всю жизнь. Он может хоть всю жизнь оставаться ребенком. Его всегда будут окружать более способные, чем он, люди, – он будет королем, а они – его министрами.

– Я так и думаю, что у вас всегда это было на уме, – проговорила доктор Тейер, – работали, зная, что ситуация безнадежна, получали за это деньги, успокаивали меня, говорили, что все хорошо, – все для того, чтобы выкачать из нас побольше денег. Вы использовали нас ради собственной выгоды, Ной. И теперь, когда уже нечего больше взять, вы раскрыли свою истинную гадкую сущность. – Она отступила на шаг и, широко раскрыв глаза, уставилась на Ноя, ожидая увидеть, какой эффект произвели ее слова. Она хотела увидеть хоть что-нибудь – гнев или страсть, – ей, в ее омертвелом состоянии, было бы приятно любое проявление чувств. Ной мог дать ей с размаху пощечину, и она, улыбаясь, подняла бы окровавленное лицо.

– Вы платили мне за работу, – сказал Ной, – и я сделал все, что было в моих силах. Ни один хозяин не станет винить за это своего работника.

Ну так закончите работу, – выдохнула доктор Тейер. – Ведь вам же платили за то, чтобы мой сын стал успешнее заниматься. Он не стал успешнее заниматься, а значит, вы не выполнили свое обязательство. Но вы еще можете это сделать. Вы один можете помочь этому мальчику попасть в колледж. Как вы можете так запросто от этого отказываться? Вы получите деньги, Дилан получит образование, уедет из этого ада, как вы, вероятно, это себе представляете. И все, что от вас требуется, это сделать то, что вы уже делали прежде. Какая разница: помочь ученику выполнить тест за неделю до экзамена или во время самого экзамена?

– Это дело совести… – начал Ной.

– Вот именно, – нервно засмеялась доктор Тейер, – вы живете в Америке, Ной. Деньги – это единственное, чем измеряется совесть.

Для затуманенного алкоголем рассудка в словах доктора Тейер было определенное очарование: разве многим отличается идея сдать тест за Дилана от всего того, что он уже для него сделал? Так или иначе, он уже три года занимается тем, что помогает привилегированному сословию застолбить себе места в элитных колледжах, пусть и не прибегая к открытому мошенничеству, но с тем же эффектом. Это из-за Ноя Гарвард и Йель по-прежнему собирают под своей крышей сынков толстосумов, подобные же династические клубы существуют и в Кембридже, и в Нью-Хейвене, и в Бостоне, и в Нью-Йорке. И это из-за Ноя десятки таких, как он, абитуриентов не поступят в этом году в Принстон.

Доктор Тейер шагнула внутрь спальни и поманила за собой Ноя. Он не двинулся с места. Она наклонилась к своему ночному столику и, схватив с него банковский чек, протянула его Ною.

– Что это? – спросил Ной.

Она стояла посреди комнаты, еле удерживая чек кончиками пальцев. Ной протянул руку, взял чек и, едва глянув, прижал к своей рубашке. Его кредитные карточки были просрочены. Ему не на что было даже купить еду.

– Вы шутите, – сказал он.

– Восемьдесят тысяч, – сказала доктор Тейер. Ной протянул ей чек:

– Возьмите, возьмите обратно, а то я его порву.

Доктор Тейер пожала плечами, улыбнулась, ее рука поглаживала затянутое в шелк бедро.

– Ну так порвите.

Ной сжал плотную бумагу, потом снова развернул чек и пригляделся к нему. Он был голубоватый, на нем стоял номер: 19563 – и название компании мистера Тейера. Можно считать, что мистер Тейер все-таки заплатил ему за консультацию. Он сможет купить маме настоящий дом или внести первый взнос за квартиру на Юнион-сквер. Или – при этой мысли он слегка погладил чек большим пальцем – он может расплатиться с долгами, а остаток потратить на обучение. Или учить ребят из Театра танца и купить себе яхту. И, в самом крайнем случае, он может обзавестись сбережениями. Никто из его семьи никогда не имел сбережений.

– Вы призадумались, – сказала доктор Тейер. Голос ее прозвучал совсем рядом. Он поднял глаза: она стояла прямо перед ним. От нее пахло, как от всей квартиры, – лавандой и старой тканью.

– Призадумаешься тут, – чуть не плача проговорил Ной, – это больше, чем получает моя семья за три года.

– Ваша матушка будет счастлива, – выдохнула доктор Тейер. – Этой девушке, Олене, эти деньги тоже могут принести пользу… – Она не договорила. Внезапно она схватила Ноя за ворот – он чуть не содрогнулся от отвращения, – верхняя пуговица отскочила, и она положила голову на его оголившуюся грудь. Он с ужасом смотрел на ее голову: кожа была местами серая, местами проступал полученный в Хэмптоне загар. – Возьмите его, Ной, – шептала она, – я хочу, чтобы вы его взяли, я не хочу его назад.

Она повисла на его плечах; не вполне соображая от выпитого вина, что происходит, он не протестовал. Она тянула его вниз. Они были уже возле кровати; почти теряя равновесие, Ной отрешенно уставился в пол, на роскошный темный ковер. Доктор Тейер повисла у него на шее, глаза у нее были как два черных колодца. Он посмотрел на ее пальцы, выбор был небольшой: сбросить ее на пол либо рухнуть вместе с ней и на нее. Губы ее раздвинулись, казалось, она вот-вот упадет в обморок. Она закрыла глаза и словно бы не могла их открыть. Она висела у него на шее, а он почти не ощущал ее веса, словно держал уснувшего ребенка. Она была почти что в обмороке, и Ной, шатаясь, подошел к кровати, попытался разжать ее пальцы, но ему это никак не удавалось. От отчаяния он впился в них ногтями, но они казались такими же невосприимчивыми к боли, как цепи. С губ доктора Тейер сорвался блаженный стон – любое прикосновение Ноя, пусть даже продиктованное отчаянной попыткой от нее освободиться, приводило ее в восторг.

– Какого черта? – Ему показалось, что это сказала маленькая девочка, но голос перешел в крик, и Ной узнал, кому он принадлежит, – Таскани. Он услышал шуршание ткани и ощутил толчки в позвоночник: это Таскани колотила свою мать по пальцам. Она вскрикивала, словно птичка, бьющаяся о прутья клетки. Потом пальцы разжались, и доктор Тейер осталась навзничь лежать на кровати. Ее бездонные глаза уставились на дочь. В полумраке Ной видел, как они то исчезают, то появляются – в такт миганию. Рядом стояла Таскани, волосы у нее были растрепаны.

– Какого черта, мама? – всхлипнула она. – Ну какого черта? Оставь ты его в покое.

– Это ты оставь нас в покое, – ответила доктор Тейер. – Тебе здесь не место. – Но слова ее звучали тускло и бессильно. Она свернулась калачиком, словно младенец в утробе матери.

– Ты свихнутая стерва! Ну почему ты такая? Ведь он же мой репетитор.

Таскани тряслась от ярости. Она снова едва не зарыдала.

Гнев дочери парализовал доктора Тейер.

– Прошу прощения, – сонно проговорила она, – я хочу спать, вот и все.

– Ты свихнутая стерва, – уже более спокойно повторила Таскани. В голосе ее появились новые, взрослые нотки, в нем слышалась глухая враждебность. – Ты думаешь только о себе.

Ной не хотел слушать, как Таскани его защищает, равно как не хотел смотреть, как корчится и стонет доктор Тейер. Вся эта ситуация была до крайности дикой и нелепой; он был на грани нервного срыва, голова кружилась. Кое-как поднявшись на ноги, он посмотрел в коридор.

– Где Олена? – спросил он Таскани. Она посмотрела на него затуманенными глазами, взглянула на дверь Дилана и пожала плечами.

Ной рывком открыл дверь спальни. Дилан лежал на полу, лицо у него было пепельно-серое, Олена держала на коленях его голову. Она тревожно глянула на Ноя.

– Ему плохо, – сказала она.

Ной опустился на колени. Дилан дышал, но едва заметно. Глаза у него были закрыты, с губ текла слюна. По штанине побежала струйка мочи.

– Его надо в больницу! – закричал Ной.

Он ожидал, что Федерико будет протестовать, но когда поднял глаза, увидел только Олену. Она сурово кивнула.

– Где Федерико? – спросил Ной.

– Испарился, – вздохнула Олена. Она подвинула колени, чтобы приподнять Дилана, и он, почувствовав это, поднял голову.

– Что? – сонно спросил он. В уголке его губ пузырилась слюна.

– Куда мы его отвезем? – спросила Олена.

– В Леннокс-Хилл. Это в паре кварталов отсюда.

Дилан приподнялся и тут же опять повалился на пол.

– Пойдем, приятель, – уговаривал Ной, поднимая его за плечи, – давай, пошли со мной.

Олена с Ноем вывели Дилана из спальни на балкон.

– А что его родители? – проворчала Олена, с трудом удерживая тяжелую руку.

– Его мать в отключке, – сказал Ной. – А отец… Даже не знаю, попробуем его найти.

Они потащили Дилана к выходу. Ной оглядел комнату – мистера Тейера нигде не было видно, но тут из спальни доктора Тейер вышла Таскани.

– Везете его в больницу? – встревоженно закричала она. – Я тоже поеду.

– Найди своего отца, – отозвался Ной.

– Зачем? Вы лучше его позаботитесь о Дилане.

– Сейчас же найди его, – строго сказал Ной.

Таскани исчезла. Ной с Оленой молча стояли возле двери, придерживая почти потерявшего сознание Дилана. В комнате было столько народу, что на них никто не обращал внимания.

И тут из-за угла показался мистер Тейер со стаканом в руке. Рукава рубашки у него были закатаны, на лице сияла широкая улыбка, но в глазах таилась холодная ярость.

– Что вы сделали с моим сыном? – Пальцы, сжимавшие стакан, побелели.

– Ваш сын накачался транквилизаторами вашей жены, – ответил Ной.

Мистер Тейер взглянул в побелевшее лицо Дилана, потом перевел взгляд на Ноя и Олену.

– Вы его куда-то хотите везти?

– Вам надо сейчас же отвезти его в больницу, – сказал Ной, чувствуя промокшую штанину Дилана.

– Мне надо? – засмеялся мистер Тейер.

Ной наклонился вперед и высвободил руки. Мокрый от мочи, Дилан повалился на руки своего отца. Мистер Тейер держал сына одной рукой так же равнодушно, как клюшку для гольфа. В другой у него по-прежнему был стакан.

Ной открыл рот и тут же закрыл. Он был не в силах выразить переполнявший его гнев и в то же самое время не сомневался, что мистер Тейер доставит Дилана в больницу. Олена взяла Ноя за руку.

– Спокойной ночи, мистер Тейер, – сказала она.

Олена открыла входную дверь и повела Ноя из квартиры. Он в последний раз обвел блуждающим взглядом апартаменты и поймал взгляд стоявшей на балконе Таскани. Она кивнула: она позаботится о том, чтобы Дилана отвезли в больницу.

Ной и Олена прошли несколько кварталов по залитой лунным светом Парк-авеню, прежде чем взяли такси. Ной сидел откинувшись на спинку сиденья, гладил Оленины волосы и смотрел в окно. В кармане рубашки лежал жесткий прямоугольник – чек. Уголки его царапали грудь. Этот кусочек картона был теперь единственным его оружием против них. В своей ненависти он хотел, чтобы они заплатили за все – за равнодушие к собственным детям, за свое богатство, за то, что они считали себя выше его. Он депонировал чек в ближайшем банкомате, прежде чем вернуться домой. После он решит, как поступить с этими деньгами.

12

– Я не могу это сделать, старик, ну не могу я. – Дилан прижался к дверце машины.

Сжимавшие руль пальцы Ноя побелели. Он сочувственно посмотрел на Дилана, в то же самое время зорко, напряженно поглядывая на зеленые лужайки школы Горацио Манна. Несмотря на уверенность, что поступает правильно, он не мог избавиться от ощущения, что совершает ошибку.

– Конечно, можешь. Тебе нужно набрать всего на двадцать баллов больше. Это плюс два-три верных ответа, не больше.

Дилан уставился на крышку бардачка, потом глянул на зеленевшие в лучах утреннего солнца газоны школы Горацио Манна.

– Вот дерьмо-то. Ты по уши в дерьме, помяни мое слово.

Когда прошлой ночью Ной посадил его к себе в машину, Дилана обуяла ярость. Но снотворное сделало свое дело, и утром он проснулся в квартире Ноя бодрым и отдохнувшим.

– Это твой последний шанс сдать экзамен, Дилан. Я его сдавать за тебя не собираюсь, и твоя мать уже не успеет никого нанять. А я и так уже по уши в дерьме, так что меня пугать не надо. Иди и сдай свой чертов экзамен.

– Зачем ты это со мной делаешь? – спросил Дилан.

– Ты должен сдать его сам. Если ты не сделаешь это сам, то вся твоя будущая учеба – это лажа. Ты должен начать ее правильно.

– Отвези меня домой. Ты меня уже достал. Я уже просек твой идиотский план. И я не хочу ни в какой колледж, потому что ты этого хочешь. Так что отвези меня домой, черт бы тебя побрал. – Дилан щелкал замочком бардачка.

– Послушай, тебе нужно только сосредоточиться. Ты сегодня хорошо выспался, мы все это повторяли…

– Что? Да я ни хрена не петрю! У меня ж ни одного шанса!

– Да от тебя же не много требуется! Каких-то 1580 баллов! И вот как ты их заработаешь: каждая математическая секция содержит двадцать задач. Забей на пять самых трудных и правильно реши пятнадцать легких. Из предложений тебе достаточно правильно дополнить всего лишь половину. На чтении сосредоточься, используй сэкономленное время. Попытайся. У тебя получится. Правда.

Дилан рванул ремень безопасности:

– Ты придурок.

– У тебя получится. Да у тебя и нет выбора. Мы уже приехали, и ты есть в списке. Отступать некуда. И на этот раз у тебя все получится.

Дилан ударил кулаком по дверце.

– Ты придурок! – прорыдал он.

– Брось. Просто иди и сдай экзамен. Тоже мне великое дело. Два миллиона ребят, кроме тебя, как-то же с этим справляются.

– Это типа шантаж, или как там это называется…

– Значит, я шантажирую тебя, чтобы ты сдал свой собственный СЭТ? Ладно, пусть это будет шантаж.

Дилан открыл дверцу, поставил ноги на тротуар. Ной включил зажигание. Дилан повернулся к нему. Дверца ударила по его забинтованной лодыжке.

– Подожди. Нет, правда, может, ты все-таки сдашь? Мы даже уже сделали тебе липовое удостоверение.

– Нет. Иди на экзамен.

Дилан ударил себя по здоровой ноге и посмотрел на школу. Тут его узнала проходившая мимо девушка. Дилан вяло махнул в ответ. Он сноба повернулся к Ною:

– По крайней мере подождешь меня? Чтобы я знал, что ты где-то здесь?

Ной выключил зажигание и медленно вынул ключ.

– Да, – спокойно ответил он, – я подожду тебя, если ты хочешь.

– Ладно.

Теперь, когда он понял, что уломать Ноя не получится, Дилан, казалось, ощутил прилив энергии. Он сделал глубокий вдох и выбрался из машины. Поскольку на больной ноге у него все еще была шина, ему было не так-то легко выбраться на тротуар со всеми своими калькуляторами и карандашами. Ной достал ему с заднего сиденья костыли. Дилан неуверенно улыбнулся. Ной хотел помахать в ответ, но Дилан уже отвернулся. Прижимая к ручке костыля регистрационный билет, Дилан заковылял к зданию школы. Та девушка, что ему помахала, дожидалась у входа; она помогла Дилану войти. Они вместе скрылись за дверью.

Ной отстегнул ремень и откинулся на спинку сиденья. Вот уже несколько лет, как он бросил курить, но сейчас он бы не отказался от сигареты.

Молодой человек в потрепанном «датсуне» на школьной парковке (сигарета была бы последним штрихом) – разве не чудесная иллюстрация преемственности поколений?

Он смотрел, как прибывают манновские вундеркинды. Они доставали пропуска, двое спорили о более точном определении слова «дремота». На всех были самые обычные легкие тренировочные брюки и футболки, но уж очень они выглядели подтянутыми, уж больно нарочито были растрепаны у них волосы. Каждый из них сделает все, что сможет, и ни один не признается, что сделал все, что мог. Они специально прошли неблизкий путь пешком, чтобы выглядеть как можно более непринужденно.

Когда мимо перестали проходить ученики, Ной открыл дверцу и вышел на идиллический пришкольный газон. Он слушал, как шелестит листва под его ногами, как жужжит вдалеке газонокосилка. У него было три с половиной часа и никаких дел, кроме того, чтобы бродить по кампусу и думать.

Прошлой ночью он почти не спал и слишком много выпил. Федерико было трудно уломать, потребовалось шесть банок пива, чтобы он согласился. Без его помощи Ной обойтись никак не мог: консьержи знали Федерико как друга Дилана и впустили его в дом в десять вечера, не спрашивая разрешения у Тейеров-старших. А Дилан не раздумывая проглотил все снадобья, что принес Федерико, тем более что это были снотворные пилюли и бета-блокаторы. А потом они увезли Дилана в Гарлем, чтобы он как следует выспался перед экзаменом. Другого выбора у них не было: доктор Тейер не верила в своего сына, она никогда не даст ему сдать экзамен самостоятельно – просто наймет кого-нибудь другого. Значит, оставалось согласиться с ее планом – и действовать по собственному усмотрению. Но все же это было только отговоркой, и Ной содрогался всякий раз, как на него накатывалось осознание значительности того, что он совершил.

Ной сел под дерево. Мысли текли по одному и тому же кругу: страх перед тем, что ему придется нести ответственность за содеянное, гордость за то, что он выбрал нравственный путь, сомнение в том, что этот путь такой уж нравственный, страх перед ответственностью, гордость… Он прилег на влажную мягкую траву и моментально уснул.

Его разбудило жужжание – косилыцик работал уже в нескольких метрах от него. Он вскочил на ноги: на землю упали увядший лист и пара гнилых желудей. Он взглянул на часы: СЭТ вот уже час как закончился. Дилан уехал без него. Он немного постоял, пошатываясь, прошмыгнул мимо садовника-латиноса и пошел к своему «датсуну».

***

Узнать, как справился Дилан, было нелегко. Он не отвечал на звонки ни Ноя, ни Федерико. Звонить доктору Тейер отпадало само собой. И от других своих учеников он тоже не мог ничего узнать, потому что у него больше не было других учеников. В понедельник ему позвонил Роберт и сказал, что поступил анонимный звонок от кого-то из родителей с извещением, что Ной требовал оплачивать уроки в частном порядке и хотел открыть собственное агентство. Ною больше не будут давать учеников. Прощальный залп доктора Тейер, и как раз в ее стиле. За этим сообщением следовало другое:

Ной? Это Кэмерон. Здравствуйте, здравствуйте. Помните меня? Вы еще готовили меня к СЭТу. В общем, мы получили совершенно дикое письмо от Вашего агентства, что Вы вроде бы заболели, и я хочу узнать, всели в порядке. И они прислали мне другого репетитора, старуху, и у нее изо рта пахнет. И вообще она зануда, просто мука какая-то. У меня в июне выпускной по математике, может, Вы поможете мне подготовиться, хотя Ваше агентство говорит, что Вы чуть ли не умерли. Позвоните мне, ладно? Увидимся.

В тот же день Ной встретился с Кэмерон. 80 тысяч доктора Тейер по-прежнему лежали на его счете, только вот воспользоваться ими он никак не решался, счета у него были просрочены, а живые деньги он мог получать только от занятий. К тому же ему хотелось увидеть Кэмерон. Узнав, что он и не думал болеть, она удивилась.

– Вот, посмотрите. – Она протянула ему полученное от агентства письмо:

К сожалению, по причинам, от нас не зависящим, Ной больше не сможет исполнять свои обязанности репетитора. На период его отсутствия мы с радостью подберем для вас другую кандидатуру.

Период отсутствия? Что за бред? Словно он лейкемией заболел.

– Похоже, они считают, что увольнение репетитора не слишком благоприятствует имиджу агентства.

– Но почему они это сделали? Ведь вы такой классный репетитор!

Кэмерон всегда отличалась переменчивым настроением и не стеснялась экспансивно выражать свои чувства – как и полагалось звезде школьного театра. Сегодня она была искренняя и присмиревшая.

– Вы, ребята, распсиховались, один другого растравили, – проговорил Ной, – вот так оно и получилось. Да и скрытые мотивы этого дела были мне не вполне ясны.

– Мотивы. Да, побудительные причины, я помню. Простите, что я тоже распсиховалась. Мы все из-за этой фигни на ушах ходим. А тут еще мама Дилана позвонила, интересовалась, как нам с вами заниматься – нравится? Короче, мы задергались. Похоже, мы на вас всех собак навесили.

– Вам звонила доктор Тейер?

Кэмерон кивнула:

– – Да, моей маме. И если вы хотите, я напишу письмо и скажу, что все мои друзья считают, что вы классный репетитор, и нам плевать, что вы на самом деле думаете, что репетиторство – это дерьмо, потому что на самом деле мы тоже так думаем. Как думаете, поможет? Определенно нет. И я не думаю, что хочу эту работу, ну ее. Так мне лучше живется.

– Значит, я вроде как ваша последняя ученица?

– Вот именно.

Кэмерон откинулась на спинку стула.

– Ух ты! Здорово. Постараюсь, чтобы вы были мной довольны.

Ной пожал плечами:

– Главное, будь сама собой довольна. Я и так доволен. Ты умница.

Кэмерон застенчиво улыбнулась, уставившись на разбросанные по полированной столешнице хлебные крошки.

– Кстати, – сказал Ной, – ты слышала что-нибудь о детях Тейеров.

– О Дилане Тейере? Нет, я о нем понятия не имею. Он вроде как исчез с экрана радара, с ребятами из школы больше не общается.

– А что Таскани?

– Эта его злючка сестра? Нет, я о ней не слыхала. Тоже куда-то провалилась.

Они повторили субъектно-глагольное согласование и синтаксический параллелизм. Кэмерон ждали на занятиях в хоре а капелла, так что закончили они рано. Когда Кэмерон открыла свою огромную сумку, Ной заметил, как внутри сверкнула глянцевая бумага. Ему показалось, что он узнал журнал.

– Эй, – сказал он, – это у тебя что ?

– Это? – Кэмерон вынула журнал. – Журнальчик, распространяют у нас в школе. Неплохой. Все берут. Похоже, что делает кто-то из наших.

– Можно взглянуть?

На обложке журнала «Это все – ты» был любительский снимок: одно из деревьев Сентрал-парка на фоне абриса зданий Пятой авеню. Ной раскрыл оглавление. На этот раз только две статьи были подписаны именем Таскани Тейер.

1. Бурные реки и буйные головы: спорт вне спортзала: получай удовольствие – с. 5.

2. Поступление: выбираем школу – с. 24.

Ной раскрыл вторую статью. Там была фотография Таскани: в облегающей маечке и очках в оправе со стразами она сидела в библиотеке, склонившись над книгой, которую, вполне возможно, держала вверх ногами. Внизу была пометка: со следующей осени автор статьи будет учиться в Хэмпширской академии.

Она это сделала. Она поступила.

***

Директор Гарлемского театра танца назначил Ною встречу в офисе благотворительного фонда в центре города. Ной повернул за угол и замедлил шаг: он уже был здесь прежде. Окинув взглядом улицу, он приметил витой бархатный канат. Офис находился в одном квартале от «Пангеи».

Возле двери «Пангеи» Ной замедлил шаг. Он вспомнил волнующую суету той ночи, когда он приезжал сюда. Сейчас в руках у него был блокнот, а на гладко причесанных волосах – мягкая шляпа. И, как когда-то в начальной школе, Ной ощутил себя не умеющим ладить со сверстниками не по годам начитанным мальчиком. Он улыбнулся, увидев две ведущие в клуб двери. И снова, как и тогда, в детстве, он ощутил свою правоту; породили ее увещевания матери и восторги учителей, уверявших, что только наука помогает сделать жизнь чем-то большим, нежели обычное существование.

Но не каждый простофиля – он это знал – имеет скрытый потенциал. Искушенные ребята с Манхэттена, такие как дети Тейеров, знают это и предпочитают не рисковать – утвердиться в кругу сверстников, а потом всеми силами удерживать завоеванную популярность. Ведь, если как следует рассудить, умение нравиться важнее, чем умение анализировать сонеты или руководить общественно важным проектом. Но может статься, подумал Ной, он, человек науки, и Дилан, вечный «крутой мальчик», сумеют сосуществовать.

До него вдруг дошло, что сегодня среда, – среда, когда зажигает золотая молодежь. Может быть, Дилан сегодня приедет в «Пангею». Ной поплотнее нахлобучил шляпу и вошел в офисное здание.

***

Пришло время июньского СЭТа. Ной и Олена занимались каждое утро, а после обеда, пока Ной учил ребят из Гарлема, как сдавать СЭТ, она делала проверочную работу, и мало-помалу они подготовились. Ной отвез Олену на экзамен вместе с шестью своими учениками в фургончике театра танца и смотрел, как она входит в здание школы Горацио Манна, окруженная толпой чернокожих и латинос. Они были инородным телом, посланцами в высшие сферы, ликующие и озабоченные ожившие персонажи популярных на СЭТе текстов для чтения. Затем Ной три с половиной часа бродил вокруг школы Горацио Манна. Наконец Олена шлепнулась на сиденье фургона, немного помолчала и с опаской задала Ною несколько вопросов, касающихся трудных мест СЭТа, и победная улыбка озарила ее лицо: похоже, она с ним справилась. Всю обратную дорогу ученики Ноя обсуждали с ней трудные места. Через десять дней ей по электронной почте прислали результат: 2120.

– Может быть, – в восторге сказала Олена, – может быть, я смогу поехать в Дартмут 35!

– Будешь рядом с Таскани, – заметил Ной, – можешь стать ее репетитором.

Поступление откладывалось целый год. Только тогда она наконец занялась подготовкой документов. Хотя она до сих пор работала в химчистке, Ной зарабатывал достаточно, чтобы вносить арендную плату и выплачивать свои ученические долги. Его собственные приготовления для поступления в аспирантуру остались побоку. Он больше ими не интересовался и был слишком занят своей работой.

Проходило лето, но ни Ной, ни Федерико по-прежнему не могли связаться с Диланом.

Когда началась пора осенних СЭТов, Ной прибавил к своим ученикам из Гарлема ребят из Верхнего Ист-Сайда – тех друзей Кэмерон, кто не был удовлетворен результатами весеннего экзамена. Он работал сразу с шестерыми: они занимались в просторной гостиной, усевшись кружком на восточный ковер, в нескольких кварталах от дома Тейеров. Ной приезжал на Парк-авеню на автобусе и раз в неделю проходил мимо зеленого балдахина. Он смотрел на окна: они по-прежнему были наглухо закрыты, чтоб невозможно было увидеть ничего из того, что происходит внутри. Каждый раз, как он проходил мимо этого дома, воспоминания слабели, становились менее болезненными. Он уже не приходил в смятение и мог миновать это место без того, чтобы у него случился приступ депрессии. К октябрю он уже вовсе перестал о них думать. Вместо этого он думал о том, что стоит заручиться поддержкой спонсоров, расширить свою некоммерческую практику и, может быть, даже нанять еще одного учителя. Он думал о том, что воздух свежий, об Олене и обо всем забавном и праздном, что стало теперь посещать его освободившийся разум. Но однажды, поздней осенью, он увидел доктора Тейер. Он только что ступил в ее квартал, был в двух подъездах от нее. Она стояла на углу, сжимая в руках сумку, прямая, как палка, ее силуэт четко вырисовывался на фоне ночного неба – как и почтовый ящик, рядом с которым она стояла. Она ждала, пока консьерж вызовет ей такси, ее пальцы нетерпеливо барабанили по сумке.

Заметив Ноя, она инстинктивно повернулась к нему, и стало похоже, будто она подзывает его, а не такси. Она подняла и опустила руку.

Ной прибавил шаг. Она покорно, терпеливо ждала его.

Они стояли лицом к лицу. Как и Олена, она понимала его без слов. Он знал, что она хочет ему что-то сказать, и притом была бы счастлива оказаться в любом другом месте – только не здесь.

Увидев, как они смотрят друг на друга, консьерж, не тревожа их, прошел мимо и вышел на мостовую. Прищурившись, он смотрел куда-то вдаль, лицо его, полускрытое козырьком фуражки, было непроницаемым.

– Как вы поживаете? – спросил Ной.

Она кивнула – вежливо, но давая понять, что прибегни она к словам – Ною бы не поздоровилось.

– Я слышал, Таскани поступила в Хэмпширскую академию, – сказал Ной, – пожалуйста, поздравьте ее от меня.

Ему было неловко разговаривать с доктором Тейер в такой официальной манере. Увидеть ее было все равно что увидеть любовницу спустя месяцы после разрыва – это было то, с чем смириться невозможно и что нельзя высказать.

– Она в восторге, – хрипло произнесла доктор Тейер. И затем, с усилием: – Спасибо.

– Она сделала это сама, она заслуживает всяческих похвал. – Его охватила бессильная ярость. Слова, слова, пустые фразы.

– Не сомневаюсь, что они ей достанутся, не стоит волноваться, – сказала доктор Тейер. Слабая улыбка осветила ее осунувшееся лицо.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, с вежливыми и ничего не выражающими улыбками на лицах.

– А как Дилан? – спросил Ной.

– Дилан, – ее лицо сразу помрачнело, будто облачко набежало, на самом же деле потух едва загоревшийся внутренний свет, – Дилан не попадет в колледж этой осенью.

Ной взялся разом вспотевшей ладонью за ремешок своей сумки.

– Нет?

– Нет! – воскликнула доктор Тейер с невесть откуда взявшейся и ужаснувшей его беспечностью. – Ваш хитроумный план провалился. Ну надо же, и как я не догадалась! О да, он сдал экзамен сам! И провалился сам, Ной. И вы единственный, кого мы должны за это благодарить. И непохоже, чтобы мы могли отсудить у вас наши 80 тысяч, вы, маленький интриган!

Доктор Тейер так и застыла с раскрытым ртом. Она готова была продолжать, но вместо этого захлопнула рот и натянула свою фальшивую улыбку. Из уголка рта показалась слюна, и она изящно вытерла ее краем рукава своего элегантного костюма.

– Мне очень жаль, – сказал Ной, – но он должен был сделать это сам.

– Кем вы себя возомнили? – спросила доктор Тейер. В голосе ее звучала ярость, улыбка исчезла. – Вы наемный работник, Ной, не член семьи, не друг – вы работник. И не надо было корчить из себя бога. Как я могла, не понимаю… – Она снова оборвала себя на полуслове.

– И где он сейчас? – мягко спросил Ной. Он видел, что консьерж уже подозвал такси, и теперь водитель ждал, когда движение рассосется, чтобы подъехать к дому.

– О, он благодарен вам, я не сомневаюсь! Мы купили ему квартиру в центре. У него есть год на то, чтобы «отдохнуть». Я умываю руки.

Доктор Тейер в упор глянула на него. Ной ответил ей спокойным взглядом. В сердце у него смешались вина и гнев, прохладное спокойствие и пламя.

– Ваше такси, – сказал он.

Она отступила к тротуару.

– Благодарю вас, – сказала она так едко, будто говорила с консьержем.

– Всего доброго, – сказал Ной.

Доктор Тейер скользнула в такси и захлопнула дверцу. Горел красный свет, и машина не двинулась с места. Ной пошел к автобусной остановке. У следующего дома такси обогнало его, Ной почувствовал, как его обдало горячим дымом, и подумал о том, куда бы могла направляться доктор Тейер. Но теперь он уже никогда этого не узнает: он вне ее жизни.

Итак, Дилан теперь живет один, обманул родительские ожидания и официально стал тем, кем был всегда – лоботрясом. Не счастлив, но и не грустен, свободен от амбиций и жизненных неурядиц. Привлекателен и лишен каких бы то ни было поступков. В душе Ноя зрело зернышко раскаяния, но он знал, что страдал бы несравненно больше, если бы и в самом деле сдал экзамен за Дилана. Он сделал правильный выбор. Тяжкий, не принесший ни удовлетворения, ни радости правильный выбор.

На углу Ной задержался, обернулся. Он был еще совсем рядом с домом Тейеров. Он вошел в дом, мельком показал карточку с надписью «Обслуга», которую доктор Тейер вручила ему во время одной из их первых встреч, и вошел в лифт. Лифт, как всегда, открылся прямо в вестибюль. Дверь в квартиру – он в этом не сомневался – была, как обычно, не заперта, но он задержался перед ней, словно перед крепостной стеной. Он не мог заставить себя повернуть массивную серебряную дверную ручку и увидеть знакомый роскошный холл и лестницу, ведущую к комнатам Дилана и Таскани. Он скользнул рукой по белой гладкой двери, коснулся старинной серебряной ручки.

Он открыл портфель и достал оттуда плотный конверт. Он не задержал его в руках – не отважился, а сразу сунул под дверь. Внутри его был банковский чек на 80 тысяч на имя Сюзан Тейер, подписанный именем Ноя. Деньги, которые несколько месяцев жгли ему руки, вернулись к своим хозяевам.

Он еще немного постоял в узком фойе, вдыхая многократно пропущенный через кондиционеры воздух, долгие годы циркулирующий в квартирах дома 701 по Парк-авеню. Затем, сделав над собой усилие, он повернулся к двери спиной и вызвал лифт.

Он спустился в роскошный вестибюль, прошел мимо сонных консьержей и, выйдя на сумрачный простор Парк-авеню, зашагал к автобусной остановке. Он приедет домой, в Гарлем, и будет учить тамошних ребят. Его мама всегда хотела, чтобы он этим занимался.

acking District – ультрамодный район эксклюзивного Шопинга на Манхэттене.