Волей судьбы в руках рыцаря Роберта де Ленгли оказались дочери его врага, белокурая красавица и черноволосая, дерзкая смуглянка с колдовскими глазами. Встретив врага с кинжалом в руке, она покорила своей отвагой неустрашимого воина. Он давно мечтал о такой спутнице жизни — верной, отчаянной, смелой. Но по силам ли ему, легендарному Нормандскому Льву, полностью овладеть ее сердцем и душой?..

Элизабет Стюарт

Роза и лев

Событиям, описанным в романе, предшествовала трагическая случайность. Единственный законный сын короля Генриха Плантагенета утонул при кораблекрушении в ноябре 1120 года. Племянник короля — Стефан Блуа, — воспитывающийся при дворе, опоздал к отплытию «Белого Лебедя», отсыпаясь после ночной попойки. Принц и его блестящая свита, состоящая из молодых нормандских дворян, — все погибли, а пьяница Стефан остался жив.

После кончины Генриха Первого в декабре 1135 года дочь Генриха — Матильда — должна была унаследовать престол. Хью Бигот, самый могущественный и самый мятежный из феодалов того времени, объявил, что на смертном одре король изменил решение и вместо Матильды назначил преемником своего племянника Стефана.

С быстротой молнии Стефан Блуа прибыл в Лондон и, заручившись поддержкой архиепископа Кентерберийского, короновался в Вестминстере. Сторонники Матильды восстали и ввергли Англию и Нормандию в кровопролитную гражданскую войну.

Эту войну продолжил и сын Матильды — юный Генрих Анжу.

Преданный своими союзниками — Честером, Уорвиком, Лестером, потеряв при странных обстоятельствах старшего сына Юстаса, Стефан был вынужден признать Генри Анжу наследником престола.

Через год Стефан умер, и Генри стал королем.

Генрих Второй обладал властным характером и многими талантами, но в историю он вошел не как искусный политик, а благодаря своим сыновьям, которые прославили своего отца тем, что вели с ним бесконечные ожесточенные войны. Их имена помнят до сих пор — Ричард Львиное Сердце и проклинаемый всеми Иоанн Безземельный. В народе их прозвали «дьявольским отродьем».

1

Западная Англия. Ноябрь 1152 года

Ночь была черна, как душа ведьмы. Ветер хлестал в лицо колючими снежинками и гасил пламя факелов. Полдюжины тяжело груженных телег с натугой преодолевали смерзшиеся колдобины разъезженной за время осенних дождей дороги. Возницы проклинали несчастных лошадей.

Вооруженные рыцари плотной стеной загораживали обоз, готовые принять на себя вражескую стрелу, вылетевшую из темноты. Самые молодые и неопытные от волнения то и дело хватались за оружие или поправляли окоченевшими пальцами прикрывающие их щиты.

Он знал, что это путь без возврата. Отступления быть не может — иначе их всех ждет голодная смерть в пронизывающем до костей холоде нескончаемой ночи.

Стук копыт пробудил эхо, дремавшее в заледенелом лесу. Друг или враг? Рыцари обнажили мечи. Кто-то из возниц начал было произносить молитву, которую прервал простуженный кашель. Что ж — болезни тоже неизбежные спутники долгой войны. Неужели Господь немилостив к ним и их обнаружили? Боже, только не сейчас, когда они так близко к цели, путь к которой был так тяжел.

Одинокий всадник возник в тусклом отсвете факелов, подобно призраку. Он так резко осадил коня, что благородное животное протестующе заржало.

Возница передовой повозки чуть приподнялся на козлах. Он был одет, как простой солдат, только плащ, наброшенный на его плечи, казался хоть и потрепанным, но все же был добротнее, чем у остальных.

— Какие новости? — тихо спросил возница.

Всадник наклонился к его уху.

— Все люди расставлены по местам и готовы к сражению, милорд.

— Ты молодец, Джеффри. Твои слова ласкают слух. Я верю, что ты внушил им, как плохо нам всем придется, если они струсят. Обратной дороги нет.

Всадник оскалился в улыбке. Его крепкие белые зубы блеснули в темноте.

— Благодарю тебя, Джеффри, за все, что ты делаешь для меня, — добавил возница. Последние слова его прозвучали уже глухо из-под накинутого вновь на голову капюшона.

— Я стараюсь и ради себя, милорд. Мне тоже хочется получить свой кусок от пирога. Вас, милорд, ожидает большая доля, а я пока лишь ношу горсть английской земли в ладанке на груди. Если нам сегодня повезет и удача будет на нашей стороне…

— Удача? — не удержался от насмешливого возгласа возница. — Мы не можем полагаться на удачу, и даже на Божью помощь нам нечего рассчитывать. Если мы проиграем в этот раз, значит, всех нас ждет смерть. А если выиграем, то ты ухватишь не горсть, а жирный кусок английской земли. В эту ночь она перейдет из неправедных рук в достойные. Только побереги себя и останься в живых, Джеффри, чтобы насладиться добычей. Ты нужен мне, Джеффри. Я очень долго натаскивал тебя, как охотничьего сокола, и у меня нет времени, да и желания искать тебе замену.

— А я и не мечтал о другом господине, хотя многие расхваливали мои таланты и заманивали медовыми речами.

— Не влипни в сладкую паутину, малыш. Черт побери, она так крепко берет в плен, что вырваться из нее бывает очень трудно.

Возница внезапно разразился смехом, похожим на воронье карканье.

— А уж если все-таки влипнешь, то руби паутину мечом, сразу и без жалости. И еще один совет: более всего остерегайся удара сзади от закадычного дружка. Это мой тебе совет, может быть, последний, если я отойду этой ночью в мир иной!

Джеффри молча склонил голову.

— А теперь скачи назад и сообщи людям пароль.

— Какой, милорд?

— «Верность», малыш. «Верность»!

Всадник отсалютовал рукой в массивной боевой перчатке и растаял во тьме.

Обоз между тем продолжал свой путь. Каждая минута, приближающая их к цели, казалась часом и предводителю отряда, и его усталым оголодавшим воинам. И все же, когда лесная дорога вывела их на просторную пустошь, многих охватила робость.

Перед ними возвышались стены замка, каменная преграда высотой от земли до неба, одолеть которую можно лишь ценой щедро пролитой крови или хитростью.

«От предательства не спасут ни стены, ни крепкие запоры. Змея способна проползти там, где не пройдет рыцарское войско, и смертельно ужалить…», — подумал предводитель отряда.

Он высоко вскинул руку над головой, останавливая следующие за ним повозки. Его губы скривились в усмешке. «Теперь вновь придется ждать. Но что значат жалкие два-три часа, когда на ожидание потрачены многие годы?»

Джоселин пробудилась среди ночи и уже не могла вновь уснуть, даже завернувшись в теплое одеяло. Это была еще детская привычка — укрыться с головой и ощутить себя спрятанной в уютном гнездышке. Но шум во дворе замка проникал через толстые каменные стены и сквозь плотное одеяло, сколько бы она ни затыкала уши. Лаяли псы, захлебывались плачем разбуженные младенцы, мужчины отрывисто переговаривались хриплыми, простуженными голосами, а лошади стучали подковами о камни и встревожено ржали.

Вся эта какофония означала, что владелец замка собирается покинуть его надежные стены. Отъезд отца сулил ей несколько недель свободной жизни. После долгих и мучительных месяцев, когда ей приходилось страшиться собственного острого языка и укрощать свой бешеный нрав, она наконец сможет сбросить с себя тяжкие вериги и вздохнуть полной грудью.

Джоселин быстро оделась, покинула свою крохотную спальню и остановилась, чутко прислушиваясь, на темной лестнице. Наверху с шумом распахивались двери. Ее отец в сопровождении слуг с факелами спускался вниз по ступеням, грохоча сапогами со шпорами. Она вприпрыжку обогнала его и встретила у подножия лестницы. За отцом следовала Аделиза с показной робостью, но не без кокетливой грации, приподымая подол длинного платья и ощупывая ножкой крутые ступеньки, а Брайан, шедший позади, подшучивал над сестрицей и сам хохотал громко в ответ на ее слова.

Семейное сходство этой троицы — отца, дочери и сына — сразу бросалось в глаза. Красивая внешность в роде Монтегью будто передавалась по наследству из поколения в поколение. Высокорослые, с глазами цвета небесной голубизны и волосами, светлыми, как лунное сияние, — они походили на героев древних легенд. Сэр Уильям и его старшие дети предстали перед взором Джоселин, словно романтические персонажи, вытканные на гобелене.

Она была не такая, как они… другая, совсем не похожая на них. При приближении отца Джоселин отпрянула, будто желала спрятаться в каком-нибудь укромном уголке, и это вызвало недовольство сэра Уильяма. Он и так пребывал в раздраженном состоянии духа и теперь стремился сорвать на ком-нибудь свое дурное настроение.

— Ты, девчонка, не бегай от меня, а доложи отцу, все ли готово для путешествия. А то мне придется посылать гонцов с дороги в Оксфорд за какой-нибудь мелочью, которую ты упустила.

Джоселин склонила голову, как послушная ученица перед строгим учителем. Она затвердила в памяти урок покойной матери, внушавшей ей, что подчиняться силе — это не значит проявлять слабость.

— Ты можешь не тревожиться, отец. Запасы на дорогу упакованы тщательно, я за этим проследила. У вас всего будет в достатке на пути до Оксфорда, а там вы сможете что-то прикупить, если пожелаете.

Монтегью в ответ на ее тираду рассеянно кивнул.

— Мне жаль, что я забрал всю соль из дома для моей свиты, но скоро явится заказанный тобой обоз с солью и со специями из Шрусбери.

Он поглядел на распахнутые настежь двери холла, на замковый двор, освещенный пляшущими огнями факелов, на опущенный подъемный мост через ров. Далее пролегал путь во тьму кромешной ночи.

Холодок пробежал по его спине. Неужели он поддался недоброму предчувствию? Видения о смерти, подкравшейся из-за угла, мучили его каждую ночь. Но иначе и не могло быть в годы долгой-долгой междуусобной войны.

Он закашлялся продолжительным и мучительным кашлем. Прошлая зима, холодная и сырая, не пощадила ни простых людей, ни знатных господ. Отдышавшись, он заговорил снова:

— Клянусь Святым Распятием, нам нужна эта соль! Если обоз не появится завтра, пошли Седрика с людьми поджарить пятки этому жирному пройдохе-купцу. Ведь наступил «мясной» месяц, черт побери! Надо забивать скот, пока он не отощал, и солить мясо на зиму. Если бы король не позвал меня на этот дурацкий совет, я бы сам отправился в Шрусбери. Надо же было выбрать такое неподходящее время для совета. А тут еще управляющий не ко времени испустил дух. Мне еще придется искать посреди ночи лорда Борсвика, потому что проклятый дурень-посланец заблудился в лесу и не смог передать ему вызов от короля.

От ярости, одолевающей его, он начал бормотать неразборчиво, и Джоселин едва сдержала усмешку, которая могла бы вызвать новый взрыв его гнева.

— Сомневаюсь, что король Стефан думал о наших свиньях и о том, что мы будем есть зимой, когда решил созвать Государственный совет, — сочувственно произнесла она, подлаживаясь под дурное настроение отца. — Но в утешение могу сказать, что в лесу полным-полно желудей, и кабаны еще нагуляют жир к вашему приезду. Не беспокойся, отец, я проехала по всем дубовым рощам и все осмотрела.

Он снова равнодушно кивнул. Его мысли уже были заняты предстоящим опасным путешествием и тем, что его ждет при дворе короля.

Он вышел во двор, и тут же ему подвели коня.

— Запри все двери покрепче! — выкрикнул Монтегью прощальное напутствие. — Не думаю, что кто-то дерзнет напасть на Белавур, но в наше время ничего нельзя знать заранее.

Он натянул поводья, и конь поднялся на дыбы, а потом загарцевал на месте.

Джоселин слушала отца с видом робкой скромницы. Она будет поступать так, как ей подскажет собственный рассудок. Советы отца были, конечно, разумны, но у нее был и свой здравый смысл. Презрение, с которым он относился к дочери, рожденной ему второй женой, вызывало ответное презрение, но горячую кровь и темперамент, доставшиеся ей в наследство от матери, Джоселин по возможности скрывала.

Он, казалось, понял, о чем сейчас думает его дочь.

— Поступай, как я тебе велю, я не допущу ослушания. Мои люди еще не приняли тебя как члена нашего семейства, но от тебя самой многое зависит. Ты уже слишком взрослая, чтобы бегать босиком по травке, как когда-то в Уэльсе. Бери пример со своей сестры и тогда станешь настоящей леди, достойной фамилии Монтегью.

Аделиза появилась тут как тут.

— Мы с Джоселин не будем ссориться, папа. Я стану ей лучшей подругой. Хочешь ли ты что-то спросить у нас, у твоих дочек, прежде чем отправиться в путь?

— Что спросить? — Лорд Монтегью озадаченно наморщил лоб. — Я и так получил от тебя список того, что должен привезти из Оксфорда. И платья, и побрякушки. Если еще что-нибудь добавить, то лошадь не унесет такого груза.

Джоселин старалась изобразить на лице холодное равнодушие. Украшения и наряды ее тоже интересовали. С простодушной детской доверчивостью она когда-то ожидала подарков от отца, возвращающегося из поездок, но никогда их не получала.

— Мне ничего не надобно, отец. Я ни в чем не нуждаюсь. Не затрудняй себя…

Он не заметил нотку горечи в ее голосе и воспринял ее отказ равнодушно. Лишь выражение глаз Джоселин его слегка смутило. «Кошачьи глаза. Ведьмин взгляд». Монтегью поспешил отвернуться.

Джоселин словно угадала его мысли. Эти слова насчет кошачьих глаз он часто повторял при ней, когда она была маленькой. Но что она могла поделать? Никакие слезы и никакое колдовство не могли заменить их зеленый с золотыми искрами цвет на голубой, а темные жесткие волосы — на солнечно-яркие шелковистые локоны, которыми обладали и Брайан, и Аделиза.

— Пора прощаться, дочки!

Аделиза ухватилась за стремя.

— Береги себя, папа! Не забывай надевать меховой плащ, что я дала тебе в дорогу. И еще прошу…

Монтегью наклонился и погладил старшую дочку по щеке. Его громадная грубая рука способна была ласкать, но этой ласки никогда не доставалось Джоселин.

— Со мной будет все в порядке, дитя. Я опытный воин и знаю, как позаботиться о себе. — Он нежно убрал слезинки с ресниц Аделизы. — Да и Брайан будет постоянно возле меня. Не тревожься понапрасну…

Он улыбнулся, с любовью взглянул на единственного сына.

— Вот уж кто нас всех должен беспокоить, так это твой непутевый братец. Пусть он пообещает, что не ввяжется в какую-нибудь глупую передрягу. Он должен это сделать ради своей сестрички.

Брайан в этот момент о чем-то переговаривался со своими оруженосцами. Заслышав свое имя, он шагнул вперед, едва не задев Джоселин, и обнял Аделизу.

— Да хранит тебя Бог, красавица! — для сестры, такой похожей на него, он приберег самую ослепительную из своих улыбок. Какое-то слово, произнесенное им ей на ушко, вызвало взрыв звонкого смеха.

Довольный собой, Брайан крепко расцеловал сестру на прощание и вскочил в седло. Джоселин молча наблюдала за затянувшейся сценой расставания.

Наконец Монтегью громко отдал команду. Всадники один за другим вереницей потянулись к опущенному подъемному мосту. Гнедой жеребец лорда нетерпеливо перебирал копытами и возбужденно закусывал удила. Конь чуть не сбил Джоселин с ног, когда отец приблизился к ней вплотную.

— Джоселин! Приглядывай за сестрой. День-два пройдет, пока сэр Роджер и остальные наши люди не появятся здесь. Дo той поры я оставляю Аделизу и замок Белавур на твое попечение. Надеюсь, ты не доставишь мне огорчений.

Джоселин вскинула голову, пытаясь найти во взгляде отца то, что всегда безуспешно искала. Но не было в нем ни тепла, ни заботы.

— Я присмотрю и за сестрой, и за замком. Счастливого пути, — сухо произнесла она.

Коротко кивнув, сэр Уильям развернул коня и направил его рысью вслед удаляющемуся отряду. Джоселин увидела, как захлопнулись створки ворот, услышала завывание лебедок, опускающих крепостные решетки, и лязг цепей, подтягивающих наверх подъемный мост. Она напомнила себе, что теперь на несколько недель свободна и должна быть счастлива, но радости на сердце не было.

К ней давно пришло убеждение, что она лишь игрушка в руках Божьих.

— Джоселин!

Нежный голосок вывел ее из задумчивости. Она обернулась к сестре и заметила, что та плачет уже не притворно, а всерьез. Обычно Джоселин выводили из себя женщины, готовые пустить слезу по любому поводу. Для нее печаль была постоянной спутницей в жизни, и она предпочитала воевать со своей тоской и обидами молча и в одиночестве.

Но Аделиза была совсем иной, чем Джоселин. Ее мягкая натура сразу же отзывалась болью на любую боль, на страдания любого существа, будь то человек или животное. И собственные огорчения она не умела скрывать. За последние три года — с той поры, как Джоселин рассталась с уютным и родным для нее Уорфордом и поселилась в замке Монтегью, она постепенно прониклась искренней любовью к своей сводной сестре, которую, казалось бы, должна была ненавидеть. Неприязнь сменилась обожанием этого прекрасного, ангелоподобного создания.

Она тотчас обвила рукой стройный стан Аделизы, желая хоть как-то успокоить ее.

— Если мы поторопимся, то, поднявшись на стену, сможем увидеть наших людей, пока они еще не скрылись за холмами.

Девушки поспешно преодолели бесчисленные витки крутой лестницы внутри башни. Очутившись наверху, Аделиза упала грудью на парапет между зубцами с бойницами для лучников, вцепилась пальцами в холодные камни, высунулась вперед насколько возможно и ловила взглядом колыхающиеся огненные точечки факелов. Их вереница змеилась по пологому склону довольно долго. Наконец, тьма поглотила последний огонек.

Джоселин не смотрела в ту сторону. Она прислонилась спиной к стене, откинула голову и попыталась найти в небесах хоть одну звезду.

Над ней, гонимые ураганом, бушевавшим в вышине, мчались по небу клочья черных облаков. Время снегопада еще не наступило, но в воздухе уже ощущалось приближение вьюги. Резкий, налетающий порывами ветер протяжно выл, пробиваясь через бойницы. Он трепал ее волосы, проникал под одежду, словно холодным стальным лезвием проводил по обнаженному телу.

Джоселин поежилась, скрестила руки на груди, защищаясь от атак невидимого врага, готовая бросить ему вызов. Здесь, на ветру, она чувствовала прилив бодрости и новых сил. Яростное наступление могущественной природы не страшило ее. В мыслях она унеслась в прошлое, когда была еще ребенком, была свободна и беспечна среди диких скал, болот и зарослей Уэльса, а ее мать была жива и нежность, и материнская любовь согревали душу маленькой Джоселин.

— Я молю Бога, чтобы он был милостив к ним. Как ты думаешь, они вернутся невредимыми? — спросила наивная Аделиза.

— Конечно, — Джоселин не хотелось, чтобы сестра нарушала ее теперешнее состояние. Ночную бурю Джоселин вкушала, как сладостный опьяняющий напиток.

— Путь до Оксфорда долог, а дороги небезопасны. Оголодавшие грабители подстерегают путников… Хейвиз рассказывала мне об этих страшных кровожадных разбойниках.

Джоселин интересовали звезды на небе, а не причитания сестры. Она взяла себе на заметку, что надо серьезно поговорить с новой горничной Аделизы. Пусть служанка не пугает впечатлительную девушку глупыми россказнями.

— У отца большая свита — и рыцари в латах, и вооруженные слуги. Разбойники не решатся нападать на такой отряд. Да и не осталось никаких отчаянных голов ни в нашей округе, ни в графствах по дороге в Оксфорд. Для всех разбойников хватило виселиц.

Аделиза тотчас успокоилась. Она легко впадала в истерику, но так же легко утешалась. Она оперлась на руку Джоселин, когда девушки отошли от продуваемой ветром крепостной стены.

— Я счастлива, что ты со мной. А когда нам придется расстаться, ты всегда будешь желанной гостьей в моем доме, — нашептывала на ухо сводной сестре Аделиза.

— О чем ты говоришь?

— Возможно, состоится мое обручение, как только папа вернется.

«Вот и она покинет меня! Как жесток ко мне Бог! Он опять решил позабавиться, лишая меня единственной подруги».

— Кто он, твой жених? Кто лишился из-за тебя разума? Кто этот влюбленный безумец? — Джоселин шутила, но ее слова были полны горечи.

Аделиза, забыв про недавние страхи, улыбнулась. Она прижималась к сестре, ища в ней опору, но в то же время душа ее ликовала.

— О, Джоселин! Это Эдвард, лорд Пелем! Разве он не красив? Он мне снится каждую ночь. Нет женщины на свете счастливее меня!

Как быстро меняется настроение Аделизы — то слезы, то смех и восторженные речи.

Джоселин, прежде чем ответить, глубоко вдохнула ледяной воздух.

— Поздравляю, Аделиза! Ты будешь самой красивой невестой во всей Англии!

Девушка просияла, но никакие мечты о будущем счастье не могли согреть ее тело, обдуваемое осенними ветрами. Она продрогла и сейчас больше всего мечтала о тепле и покое.

— Я проболталась, а ведь это секрет. Папа меня предупредил, чтобы я не болтала об этом — все держится на такой тонкой ниточке, что может и сорваться. Но если что-то случится, я этого не переживу.

Джоселин не была расположена выслушивать ее болтовню.

— Если ты так и будешь торчать здесь, то простудишься насмерть и не доживешь до свадьбы, милая Аделиза.

— А ты не спустишься в мою спальню? Мы могли бы еще поговорить.

— Мне хочется побыть здесь еще немного. Я скоро приду к тебе. — Джоселин ободряюще улыбнулась сестре.

Осторожные шажки Аделизы на винтовой лестнице внутри башни стихли. Угасла в ночи и перекличка стражи. Только завывание ветра нарушало тишину. Джоселин все обшаривала взглядом небесный свод, но ни одна звезда не блеснула за тучами.

Конечно, свадьба Аделизы состоится, ведь она богатая наследница и к тому же хороша собой. Земли рода де Валенса завещаны ей в приданое ее покойной матерью, да и отец не поскупится отрезать от своих владений солидный кусок в дар любимой дочери.

Достигнув самого цветущего возраста — девятнадцати лет, Аделиза имела столько женихов, сколько мышей в амбарах с зерном. Ее красота и особенно ее золотые локоны влекли к себе мужчин, как огонь свечи притягивает ночных мотыльков. Но лорд Монтегью отказывал всем.

В годы гражданской войны за корону Англии сначала между Стефаном и его двоюродной сестрой Матильдой, а затем между Стефаном и сыном Матильды, Генрихом Анжуйским, хитрый лис Монтегью опасался связываться с кем-нибудь родственными узами, боясь прогадать. Все так быстро менялось в те дни, любая клятва и даже присяга на верность оборачивались пустыми словами. Никто никому не верил.

Сколько слишком доверчивых и неразумных людей исчезли бесследно в водовороте, подобном страшному Майстрему у норвежских скал, только потому, что положились на чье-то честное слово или поспешно женились на дочерях временно вознесенных наверх вождей, которые назавтра уже сложили голову на плахе.

Но Пелем? Ни один здравомыслящий отец не откажется от возможности заполучить его в родственники. Он был наследником графского титула Колвик и победоносным полководцем, которым все восхищались. Он пользовался уважением короля Стефана, а по материнской линии был в близком родстве с юным Генрихом Анжуйским. Оба враждующих лагеря готовы были принять его с распростертыми объятиями. К кому бы ни повернулась лицом фортуна, он все равно остался бы в выигрыше.

«Аделиза будет счастлива с ним», — мысленно повторяла Джоселин, не испытывая при этом никаких чувств. Ни радости за сестру, ни ревности к ней.

Свет единственной звезды мелькнул на мгновение среди туч, и тут же небо вновь заволоклось мглой. Джоселин была зла и на себя, и на весь мир. Холод все-таки победил ее, и она направилась к башне, где ждало ее благодатное тепло.

Глаза ее были сухими. Она презирала женщин, которые дают волю слезам.

Священник наконец закончил свое затянувшееся бормотание. Воины исповедались и получили отпущение грехов. Они вставали с колен, распрямлялись, подымались во весь рост — черные призрачные фигуры, еще более темные, чем окружающий их мрак. Помолившись и побывав в светлом потустороннем мире, они возвращались на грешную землю, разбредались по повозкам или вспрыгивали в седла застоявшихся нетерпеливых коней.

Роберт де Ленгли давно уже был в седле, покинув козлы и сбросив нищенский плащ возницы. Даже в темноте он узнавал каждого из своих людей по походке или по манере садиться на коня. Роберт дорожил своими людьми. Они шли за ним долгие годы по дорогам войны без всякой надежды на вознаграждение. Только из любви к своему вождю, из-за верности к когда-то данной ими присяге они оставили давным-давно родной дом и свои семьи. Все, что у них было, кануло в прошлое… Он посулил им будущее, и ему поверили.

Семь страшных, кровавых лет он вел свое немногочисленное войско через немыслимые преграды, от победы к поражению, и снова к победе, когда, казалось бы, одолеть врага невозможно. Они вместе прошли через паучью сеть измен. Сотни миль прошагали по выжженной пожарами, голодной земле, испытали на себе могущество и ледяное равнодушие морской стихии, переправляясь через Ла-Манш. Их бесконечный бег, неизвестно куда и от кого, закончится в эту ночь. Чем все обернется — могилой, наспех вырытой в промерзлой земле, или победным торжеством — все равно конец близок.

Холодный ветер покусывал его, и он пожалел, что слишком рано расстался с плащом простолюдина. Все-таки грубый войлок согревал его мышцы.

Какая гадалка-вещунья могла бы предсказать тот хаос, который обрушится на страну, называемую Англией, когда единственный законнорожденный сын короля Генриха утонул на своем злосчастном корабле в Проливе? Король Англии поторопился уговорить знатных вельмож назначить властолюбивую дочь свою Матильду наследницей престала, но после его кончины феодалы отказались от ранее принесенной клятвы и выгнали прочь и Матильду, и ненавистного всем ее мужа Джеффри Анжуйского. Это положило начало вражды между английским королевством, герцогством Нормандия и графством Анжу.

Но трон не мог пустовать. Воспользовавшись удобным случаем, племянник короля Генриха Стефан Блуа поспешил водрузить на свою голову корону. И тогда пожар междоусобной войны заполыхал по всей стране. Никто не сеял и не убирал урожай. Все воевали, проливали кровь, поджигали дома и разрушали замки еще недавно своих добрых соседей. Хотя Стефан и пользовался любовью в народе, но ему не хватало силы воли и решительности, а Англия в эти трудные времена нуждалась в сильной руке. Бароны бесчинствовали, страною правил не закон, а меч.

Трон под королем Стефаном зашатался. Нормандия — вотчина английской королевской династии — покорилась Джеффри Анжуйскому. Феодалы, владевшие там уделами, оказались перед выбором — или лишиться их, или, сменив цвета знамени, поддержать Джеффри и Матильду и их старшего сына Генриха Анжу, который теперь провозгласил себя герцогом Нормандским.

Роберт мрачно нахмурился, как всегда бывало, когда он вспоминал о молодом герцоге. Ибо не было на Божьем свете человека, более ненавистного ему, чем этот самонадеянный отпрыск Сатаны. Генрих Анжу мечтал завладеть Англией, и Роберт не сомневался, что негодяй в скором времени перейдет от слов к делу. И тогда они обязательно столкнутся вновь на поле сражения, а Роберт любыми путями и средствами, силой или хитростью, но должен одержать над ним верх.

Его мысли унеслись в прошлое, на год назад, когда даже лютой ненависти, клокотавшей в душе Роберта и сжигающей все на своем пути, было недостаточно, чтобы спасти его войско от постыдного разгрома, а ему самому пришлось бежать и прятаться, как трусливому зайцу, забиваться в вонючие норы, петлять, запутывая следы. Лучше было бы умереть, но Роберт остался жить только ради своих людей. Он не имел права оставить их на произвол судьбы на землях, кишевших врагами, растерянных, измученных, покинуть их в беде так, как он поступил с Адамом, опоздав к ложу умирающего сына и не проводив его в последний путь.

Было время, когда он желал смерти, но теперь отчаянно хотел жить. Ведь он дал клятву над маленьким могильным холмиком там, в Нормандии, что выживет и победит. А если погибнет, то будет погребен в родной земле, в поместье Белавур, и не доставит огорчений душе Адама, пребывающей на небесах.

Он натянул поводья и направил коня из укрытия лесной чащи на проезжую дорогу. Его люди безмолвно следовали за ним. Всадники продвигались медленно и почти бесшумно. Через несколько минут факелы, освещавшие им путь, заметят из замка караульные. Кости выпадут на игральный стол. Он намеревается сфальшивить в игре. Война спишет и этот грех. Им некуда было возвращаться. Генри Анжу стал Нормандским герцогом. Даже прежний союзник Роберта, король Людовик Французский, был вынужден с этим смириться. За спиной у Роберта была пустота — никакой опоры, ни единой пяди земли, на которой можно было бы закрепиться.

Отряд перевалил через гребень холма и начал спуск по пологому склону в лощину. За ней вновь была крутизна, увенчанная черной громадой замковых башен и стен.

Роберт дышал глубоко и ровно, но сердце его билось все чаще и кровь все быстрее неслась по жилам, как всегда бывало перед сражением.

Послышался окрик стражника с вершины башни. Началось!

— Эй, там, на башне! — крикнул Роберт, остановившись на краю земляного рва, окружавшего стены замка. — Мы следуем из Шрусбери от купца Уолтера Ройена, охраняя обоз с солью и специями. Нас ожидают здесь.

На крыше башни, возвышавшейся над крепостными воротами, разом, один от другого, зажглись несколько факелов. Раздраженный хриплый голос прокричал в ответ:

— Вас ждали еще неделю назад!

— Нам дьявольски не везло, — объяснил Роберт. — Сначала у одной повозки ось сломалась, затем у другой. И так на всем пути… и шайки разбойников не давали нам покоя. Мы не спали сутками, и чуть не половина моих людей обморожены. Ради Бога пусти нас!

— Не могу. Пока не рассветет, я не открою ворота. Устраивайтесь на ночлег снаружи.

Роберт разразился громкими проклятиями, какие только могла подсказать его богатая фантазия. На солдат они явно произвели впечатление. Стражник, видимо, заколебался, но властный голос коменданта одернул его.

— Молчи, дурень! Нечего с ними разговаривать. Уже давно за полночь, и мы никого не впустим. Эй, вы там, ищите себе место, где хотите! Слава Господу, на болотах свободной земли еще хватает.

— У нас ни крошки не было во рту со вчерашнего дня. Из-за этих чертовых задержек мы подъели все свои запасы.

— Ну, до рассвета вы с голоду не помрете.

— Нет, нет… Так не пойдет! — Роберт сменил рассерженный тон на заискивающий. — У нас с собой бочонок лучшего гасконского вина к столу милорда, а еще две бочки доброго чеширского эля для прочих домочадцев. Это все подарки мистера Уолтера Ройена хозяину Белавура. Жаль, что вы не попробуете этого эля! — С грубоватым смешком Роберт развернул коня и предупредил: — К восходу солнца эля в бочках не останется ни капли. Но я вам расскажу потом, каков он был на вкус.

— Обожди!

Пальцы Роберта мгновенно натянули поводья, сдержав коня. Сердце забилось так сильно, что готово было, казалось, выскочить из груди. Секунды тянулись бесконечно долго. Наверху стражники перешептывались между собой, потом подъемный мост стал опускаться, а тяжелые решетки, наоборот, поползли вверх. Скрип лебедок был для слуха Роберта прекраснее любой музыки.

Створки ворот раздвинулись, и Роберт де Ленгли смог заглянуть в темное нутро крепости Белавур. Стараясь не выдать своего волнения, он не торопясь проехал по мосту. Каждый удар конских копыт о деревянный настил повторяло многоголосое встревоженное эхо. Он миновал каменный свод крепостных ворот, стараясь не вспоминать о том давно ушедшем в далекое прошлое дне, когда он в последний раз проезжал здесь.

Шестнадцать лет миновало с тех пор. Тогда он был лишь своенравным одиннадцати летним мальчишкой, преисполненным юной отваги и наивной уверенности, что жизнь готовит ему только подарки, а не тяжкие испытания. И еще он верил в то, что ему все дозволено. Чуть ли не половину отпущенного ему Богом срока он прожил с этими надеждами, прежде чем растерзали их и засыпали пеплом события в Нормандии. А больше всего виноваты в его несчастьях королевская дочь Матильда и сын ее — порождение дьявольское — Генри Анжу…

Но душа Роберта сгорела еще раньше, чем появился на свет Божий, а потом так скоро покинул этот мир крошка Адам!

Мысль об умершем сыне подстегнула его нервы будто удар хлыстом, обострила зрение и слух. Он окинул цепким взглядом замковый двор и насчитал там дюжину солдат. Вероятно, столько же их караулили стены, а кто-то еще находился внутри дома и спал крепким сном.

Роберт заметил, как по лестнице, ведущей на сторожевую башню, поспешно крадется едва заметная во мраке фигура. Должно быть, это Рауль Лебен, его человек, выдававший себя за королевского гонца, который по глупости так и не отыскал лорда Борсвика. В задачу лазутчика входило проникнуть внутрь помещения, расправиться там с охранником и вывести из строя механизм подъемного моста.

Роберт спешился. Страдающий от жажды комендант был уже тут как тут, рядом, жарко дыша ему в лицо. По запаху изо рта можно было догадаться, что он уже выпил. Этот болван явно не годился в начальники гарнизона такой крепости, как Белавур.

Роберт пошарил у себя под плащом и извлек пачку перевязанных бечевой бумаг.

— Это письма от купца Уолтера его светлости лорду Монтегью.

— Отдашь их нашему писарю поутру. Лучше проверим поскорее, крепок ли ваш эль.

Головная повозка уже преодолела мост и въехала во двор. Комендант замка всем своим видом выражал нетерпение, а Роберт изобразил на лице высшую степень угодливости.

— Конечно, конечно, капитан! Бочки с элем находятся во второй повозке.

Когда комендант повернулся к Роберту спиной, тот быстро спрятал бумаги обратно под одежду и выхватил из ножен кинжал. Одним длинным прыжком он настиг капитана. Лезвие мгновенно поразило цель. Благодаря приобретенному в многочисленных схватках опыту Роберту не требовалось много времени, чтобы найти место, куда надо нанести точный и смертельный удар. Комендант расстался с жизнью мгновенно, не издав ни звука. Роберт подхватил оседающее тело и торопливо затолкнул труп под повозку. И все-таки он проделал это недостаточно быстро. Кто-то из солдат, видимо, наблюдал за ним, тревожный крик раздался во дворе и был подхвачен эхом. Стражники всполошились, сверкнули обнаженные мечи, и Роберт вынужден был вступить в схватку.

Его меч, словно сам собою, вылетел из хорошо отполированных ножен с легким свистом, ласкающим слух. Рукоять была удобна и давно подружилась с рукой хозяина. Волнение Роберта сразу же утихло, лишь только стоило ему окунуться в привычную стихию сражения. Мысль о том, что он стоит уже обеими ногами на родной почве Белавура, одушевляла его. Отсюда его уже не прогонит никакая сила.

Больше незачем было таиться. Воины Роберта появились из-под укрытия повозок, словно черная стая саранчи. Одну повозку нарочно развернули в воротах, мешая захлопнуть их. Другой возница поджег солому на повозке, как это было задумано Робертом. Огонь осветил весь двор, усиливая панику среди обороняющихся. В темное небо умчалась охваченная пламенем стрела, подавая сигнал Джеффри и его людям. Роберт успел бросить мимолетный взгляд через плечо. Слава Иисусу! Подъемный мост оставался опущенным. Через считанные секунды двор осветился багровым пламенем. Разлетающиеся по сторонам искры обжигали лица. Полуодетых стражников, первыми выбежавших из флигеля, настигла мгновенная смерть. Но уже тех, кто за ними последовал, одолеть было непросто.

Со стен и башен посыпались стрелы, поражая в толпе как чужих, так и своих. Роберт пробивал своим мечом бреши в рядах наседающих врагов. Он с его немногочисленным отрядом должен был удержать привратницкую башню и ворота до подхода Джеффри. Сколько бы воинов ни выставил против него замок Белавур, он все равно уже не сойдет с этой земли, принадлежащей ему по праву рождения. Он опрокинул солдата, преграждавшего ему путь, и тотчас, резко развернувшись, отразил удар сбоку. Отбив вражеский меч, Роберт, в свою очередь, атаковал и ощутил знакомую отдачу стального оружия, когда острие пронзило кожаные доспехи и глубоко вошло в человеческую плоть. Он тут же отступил на шаг, откинулся и выдернул лезвие из уже мертвого тела. Этим движением он придал своему мечу инерцию, его рука с мечом взлетела вверх и отразила занесенное над его головой оружие очередного противника. Скользящим ударом он рассек его доспехи, опрокинул наземь, а сам рванулся вперед. Роберт знал, что поступает неразумно, отрываясь от своего отряда, но он спешил захватить деревянную лестницу, ведущую к порталу главной цитадели.

«Слава Богу, что этим дурням еще не пришла в башку мысль поджечь ее! Поспеши, Джеффри, именем Божьим заклинаю тебя!»

Ему удалось достичь нижней ступени. Защитники Белавура сгрудились у подножия лестницы, словно рой разъяренных ос.

Наконец-то стук копыт по настилу моста и воинственные кличи возвестили о появлении подкрепления.

На какое-то краткое мгновение Роберт позволил себе вздохнуть с облегчением и мысленно поблагодарить Господа. Но тут же заметил на верхней ступени человека с бочонком в руках, поливающего лестницу темной жидкостью.

«Топленый жир! Все-таки они додумались запалить лестницу!» Если они сожгут ее, цитадель станет неприступной. Он и его отряд окажутся в ловушке, зажатые между каменных громад, где у каждой бойницы засели лучники. Да еще неизвестно, какие силы в скором времени подтянутся извне на выручку этому шакалу Монтегью.

Роберт задрал голову вверх к окутанным дымом небесам и испустил клич своих предков, столь же древний, как и род де Ленгли — клич, который всегда заставлял трепетать врагов, но уже целый год, с тех пор как прошел слух о смерти Роберта, никто не слышал его.

— Я Ленгли! Кто за Бога, тот за меня! Ко мне! — яростно выкрикивал он. Свиреп был его голос, в нем слышался и львиный рык, и волчий вой. Солдаты, преграждавшие ему дорогу, отступали в страхе, осеняя себя крестным знамением. Их оружие выпадало из рук, а дрожащие губы бормотали что-то невразумительное. Вокруг Роберта образовалось пустое пространство.

И тогда он разразился хохотом. Жутко звучал его внезапный смех в разгар кровавой схватки, в дыму и сполохах пламени. Но как ни расхохотаться, если эти недоумки приняли его за выходца с того света!

— Роберт! Держись! Мы здесь!

Он оглянулся. Джеффри сражался как бешеный, пробиваясь к нему. Он также понимал, что нельзя позволить защитникам цитадели поджечь лестницу. Но топленый жир уже растекся по ступеням. Роберт ухватился левой рукой за перила и ступил на ставшие скользкими дубовые доски. Опустошенный бочонок скатился ему под ноги, а сам поджигатель выхватил из ножен меч, встречая Роберта на середине лестницы. Он стоял выше Роберта на несколько ступеней, преимущество было на его стороне. Но что могло удержать в эти секунды отчаянный штурм де Ленгли?! Еще ни разу ставки в игре не были так высоки. Прежде Роберт рисковал лишь тем, что мог на поле боя окончить свое никчемное земное существование. Теперь же ему было что терять. И он жаждал победы и хотел остаться в живых, чтобы насладиться ею.

Противник не выдержал его натиска. Пятясь, он поскользнулся на ступенях, им же самим облитых жиром, и кубарем скатился вниз. В темном проеме появился другой солдат, размахивая пылающей головней. Роберт пытался добраться и до него, но скользкие от жира ступени делали этот путь столь же тяжелым, как дорога на Голгофу. Сзади недобитый им противник вцепился в ногу Роберта. Роберт с силой лягнул его в лицо подкованным сталью каблуком.

От горящего полена воспламенился жир. Все крепости, которые штурмовал Роберт, умели себя защитить. И все уловки обороняющихся были ему знакомы. Огонь мгновенно охватил всю лестницу, но сквозь пламя и черный чад Роберт разглядел внутренность огромного холла.

«О Боже, я так близко к цели! Еще шаг, и я окажусь там, в том доме, где был зачат и рожден на свет. Разве могут мне помешать эти ничтожные муравьи, эти пожиратели падали? Мне, потомку благородных воителей!»

То, что оставалось в нем от человека, от искры Божьей, зароненной в душу, все испарилось в один миг. Он обратился в зверя, которому неведом страх и чьими поступками руководит только желание настигнуть жертву и вцепиться ей в глотку.

Стражник, поджегший лестницу, напрягался вовсю, пытаясь задвинуть тяжелую дверь и отгородить цитадель от вражеского натиска. Какая-то маленькая фигурка вдруг возникла за пламенной завесой. Это был не кто иной, как кухонный мальчишка, самый ничтожный человек из прислуги замка. Он тащил за собой массивное обугленное бревно и подставил его, мешая двери закрыться. Стражник отбросил мальчугана в сторону легко, как перышко, но нападавшие выиграли несколько драгоценных мгновений. Опаленный огнем Роберт успел протиснуть свое могучее тело сквозь щель.

«Слава Господу! Я у себя в доме!»

2

Громадное пространство холла заволокло дымом. Царившая в нем тишина настораживала. В центре зала, в очаге, приподнятом на сложенных камнях, чадили багрово-красные поленья. Брызги попавшего на них жира с шипением догорали.

За спиной Роберта вздымались вверх огненные сполохи пожара. Тень от его фигуры приобрела гигантские размеры и накрыла весь пол до самых дальних уголков черным покровом.

Роберт задержался на пороге. Кроме противостоящего ему стражника, в холле, казалось, не было ни единой живой души. Воин прикрылся щитом, готовый к обороне. Но внезапно его лицо стало белее мела, а глаза округлились в ужасе.

Роберт занес меч, собираясь атаковать, но его противник попятился назад с громким воплем:

— Мертвец ожил! Нормандский Лев вышел из могилы!

В дыму и пламени Роберт несомненно выглядел выходцем из преисподней. Он и не думал разубеждать врага, подобное суеверие было ему на руку. Воспользовавшись растерянностью стражника, он замахнулся мечом, готовый разделаться с ним, но удар пришелся в пустоту. Воин обратился в бегство. Дробный стук сапог по ступенькам винтовой лестницы означал, что враг поспешил укрыться на втором этаже.

Роберт перевел дух. Он позволил себе даже на мгновение расслабиться. Но его зрение, а главное, слух были начеку. Холл не был пуст, как ему поначалу представлялось. Поблизости кто-то учащенно дышал. Может быть, это его собственная кровь стучит в висках? Схватка за Белавур длилась считанные минуты, но Роберт отдал ей все свои силы. Раньше было по-другому.

Когда-то во время боя силы в нем, наоборот, прибавлялись с каждым поверженным им наземь врагом. Он поступил глупо, что так вырвался вперед, лишившись надежного тыла. Сколько же их, невидимых врагов, может прятаться в задымленных темных углах? Правильнее будет, если он останется у входа в цитадель до поры, когда Джеффри с воинами не пробьются к нему.

Внезапно хриплый, еще мальчишеский, ломающийся голосок раздался совсем рядом:

— Милорд… Вы призрак или человек?

Один взмах меча Роберта мог разрубить его пополам, но, к счастью, мальчик избежал соприкосновения со смертоносной сталью. Острие чуть-чуть не задело его бледное, чумазое от сажи лицо.

Это был тот самый кухонный служка, который приволок бревно под дверь цитадели в самый решительный момент. Роберт с облегчением вздохнул.

— Думай как хочешь. Что тебе больше подходит?

Мальчишка был озадачен.

— Нам говорили, что вы, милорд, сгорели дотла. Люди, прибывшие из Нормандии, даже поклялись в этом на распятии.

— Как видишь, я все-таки сделан не из золы, а из мяса и костей.

— Простите, милорд, но я еще не сталкивался в жизни с чудесами, хотя, говорят, они случаются часто.

Кожаные доспехи Роберта были обрызганы еще не запекшейся кровью, брови были опалены — конечно, он был похож на исчадие ада. На шее его была кровоточащая рана. Он провел по ней рукой и показал окровавленные пальцы недоверчивому мальцу.

— Можешь сам убедиться, что из меня течет кровь. Если дьявол слепил меня из пепла, откуда бы ей тогда взяться?

Мальчик сделал робкий шажок поближе к Роберту. Они молча разглядывали друг друга. Сколько лет мальчугану? Вероятно, чуть больше двенадцати. Но он высок ростом, а длинные темные волосы уже ниспадают на плечи, как у взрослого юноши.

Роберт кивнул головой в сторону лестницы, ведущей наверх.

— Сколько их там?

— Вы спрашиваете про воинов? Там их нет… Может быть, только парочка-другая жалких трусов. В комнатах только слуги и женщины. Остальные стражники отсиживаются в башнях и на стенах.

Серьезность тона и осведомленность мальчика понравились Роберту.

— А ты смог бы назвать точное число всех воинов гарнизона? Ты умеешь считать?

— Их в два раза больше, чем пальцев на моих руках. Я говорю о тех, кто остался в живых. Некоторые сбежали, как только начался бой, но они скоро оголодают и вернутся. И сложат оружие к вашим ногам, милорд! — Громкий зов Джеффри отвлек Роберта. Огонь, пожиравший лестницу, был хоть и с трудом, но погашен. Джеффри со своими людьми карабкался по обугленным дымящимся ступеням.

— Двор замка и сторожевая башня у нас в руках, — поспешил доложить он. — Но остерегайтесь, милорд, сами идти вперед. Будет лучше, если я поведу людей наверх, а вы побережете себя.

Количество воинов Роберта в холле все возрастало. Размахивая факелами, они извлекали из-под скамей и из-за сундуков испуганных слуг и служанок, собирая их в одну, гудящую как потревоженный улей, толпу возле центрального очага.

Роберт, отдав необходимые распоряжения, вспомнил про мальчишку. Его взгляд отыскал мальца на том же самом месте, где они разговаривали с минуту назад. Мальчик прижимался спиной к стене, горделивый и неприступный, не позволяя победителям даже коснуться его и смешать с общим стадом пленников.

— Я не отблагодарил еще тебя как положено, — произнес Роберт. — Мы обсудим это позже. Я не забуду того, как ты помог мне.

Он обратился к Уолтеру де Форсу, с минуту назад назначенному им комендантом замка:

— Хорошенько запомни физиономию этого малыша! За его жизнь ты отвечаешь головой. Мы перед ним в вечном долгу. Без его помощи мы вряд ли бы топтали сапогами эти плиты.

Ветераны множества битв сомкнулись вокруг своего вождя тесным кольцом. Он обратился к ним с краткой речью:

— Я хочу полностью очистить свой дом от пакости, которая оскверняла его в годы моего отсутствия. Тот, кто добровольно сложит оружие, пусть живет. Ну, а с теми, кто вздумает сопротивляться… — Он сделал нарочитую паузу и добавил ледяным тоном: — Вы сами знаете, как с ними надо поступить.

Удушающий запах пожара проник в комнатку девушек. Снаружи все время доносились вопли и стоны. Видимо, пришельцы добрались до клетушек, где пряталась женская прислуга.

Джоселин заперлась на все засовы. Она с удивлением обнаружила, что руки ее даже не дрожат, что разум методично руководит всеми ее действиями. На этот раз она пожалела, что окошко ее спальни не выходило во двор. Тогда бы она уже давно знала, что происходит. Но когда-то она сама выбрала себе эту комнату с окном, выходящим на просторы полей, откуда хоть изредка в ясные дни могла разглядеть очертания далеких гор Уэльса, о которых так тосковала.

Теперь ей оставалось только гадать, кто напал на замок и каков исход сражения. Впрочем, кто вышел из схватки победителем, было уже ясно.

Она рассеянно смотрела на Аделизу, потому что мозг ее был занят решением задачи, решить которую было, к сожалению, невозможно.

— Боюсь, что все выходы уже перекрыты. Я ругаю себя, что улеглась спать так рано. Я бы проследила тогда за этим чертовым Эдгаром Тетбери. Впрочем, он уже не держался на ногах, когда пожелал мне спокойной ночи. Пьяный болван не смог защитить такую крепость!

Собственная беспомощность приводила ее в бешенство. Она произносила какие-то успокаивающие слова, убеждала Аделизу и горничную Хейвиз, что ищет пути к спасению, но эта роль плохо ей удавалась. Аделиза вот-вот впадет в истерику, да и служанка уже тихонько подвывала от страха. Скоро голоса обеих женщин сольются в одном отвратительном жалком хоре.

Где этот пьяница-комендант? Вероятно, он уже валяется во дворе со вспоротым брюхом. Им оставалось надеяться только на себя.

Джоселин швырнула Аделизе ворох одежды.

— Одевайся быстрее. Наши запоры долго их не удержат!

Скулеж сестры и служанки действовал ей на нервы гораздо больше, чем звуки сражения за стеной. Она попыталась заткнуть им рты суровым окриком:

— Тихо! Может, они подумают, что нас здесь нет. Ты, дура, — обратилась она к Хейвиз, — прекрати выть и помоги одеться госпоже. И повторяю — заткнитесь, а то я выкину вас обеих отсюда и пусть они с вами делают, что хотят!

Зажженный ею огарок свечи едва освещал комнату. Женщины поспешно одевались. Их тени, уродливо искаженные, метались по стенам. Джоселин распахнула дверцы своего платяного шкафа и выхватила первое, что попалось под руку. Она напялила поверх ночной сорочки длинную, до пят желтую тунику. И тут ей бросился в глаза спрятанный между стопками постельного белья кинжал.

Это оружие она брала с собой, когда совершала одинокие прогулки вне крепостных стен. Она знала, как им пользоваться. Ее воспитатели в Уэльсе позаботились о том, чтобы девочка не только пряла, вышивала и забавлялась куклами, во и приучила бы свои пальчики сжимать кинжальную рукоять.

Какие-то секунды она колебалась, потом схватила кинжал и несколько раз взмахнула им, пробуя, сможет ли эта отточенная сталь послужить ей.

Шум на лестнице и в коридорах все возрастал. Запертые двери вызывали у пришельцев ярость. В ход пошли топоры.

«Кто же тот смельчак, решившийся напасть на Белавур? Его сумасбродный поступок не останется безнаказанным. Отец, разумеется, отомстит. И отомстит жестоко».

Джоселин обернулась к Аделизе. Красавица сестра оделась в небесной голубизны платье, сидевшее на ней неуклюже, так что кружавчики ночной рубашки выглядывали в вырезе на груди и из-под слишком коротких рукавов. Но и в таком виде она все равно была невероятно красива, что было совсем не к месту и не ко времени. Слава Богу, хоть служанка перестала вопить и только щелкала от страха зубами.

Острые лезвия топоров вонзились в дверь спальни и принялись крошить ее в щепки. Ничто не могло противостоять их напору. Радостные возгласы нападавших возвестили о том, что крепкое дерево наконец-то поддалось их усилиям. В образовавшейся щели блеснула сталь.

Джоселин заслонила собой Аделизу.

«Неужели это явь, а не сон? Какой безумец покусится на дочерей могущественного лорда Монтегью? Нет у него таких врагов, кто бы не побоялся его жестокой мести».

Чей-то голос прозвучал в спальне мягко и успокаивающе. Джоселин не сразу поняла, что это говорит она сама, обращаясь к сестре:

— Все обойдется, Аделиза. Мы слишком ценная добыча, чтобы нас тронули даже пальцем. День-два пройдет, и нас выкупят! Так будет, поверь мне.

Разбойники между тем продолжали крушить дверь. Кто-то командным тоном подстегивал их старания. Аделиза задрожала так, что Джоселин едва могла удерживать ее. Хейвиз опять завопила, что было мочи.

В коридоре послышался радостный возглас:

— Нам и тут повезло! Тут целый гарем!

Затем последовал хохот.

Джоселин бессознательно считала про себя удары топора. Сколько еще секунд выдержат запоры? И кто они, эти негодяи? Какой они запросят выкуп? «Три… четыре…» Дверь разваливалась на куски у нее на глазах. «Пять… шесть… Святая Мария, Матерь Христова! Прости нам грехи наши!»

В отверстие, проделанное в двери, пролезали воины. Черти в аду, наверное, выглядели точно так же.

Джоселин спрятала руку с обнаженным кинжалом за спину. Сердце ее учащенно колотилось. Ею овладело яростное желание воткнуть кинжал в грудь или в горло первому из мужчин, что приблизится к ней.

Но враги, словно издеваясь над ней, вовсе не торопились. Их проникало в комнату все больше, а топоры все расширяли дыру в двери. Джоселин думала, что нападавшие будут облачены в цвета злейшего врага ее отца, лорда Честера. С тех пор, как Монтегью стал поддерживать короля Стефана, змеиный перевертыш Честер, в очередной раз нарушив присягу, перекинулся на сторону Генри Анжуйского. Честер был как раз и знаменит своим умением крутиться, как флюгер, улавливая, откуда дует ветер, и беззастенчиво меняя покровителей.

Но заполонившие тесную комнату люди не носили на одежде никаких гербов. Их платье и доспехи были потрепаны, как у лесных грабителей. Скорее всего, они были похожи на стаю одичавших собак, брошенных хозяином.

Жадные и сладострастные мужские взгляды, минуя Джоселин, похотливо ощупывали соблазнительные очертания фигуры Аделизы. Как бы ни заслоняла собой сестру Джоселин, золотые локоны сразу же привлекли их внимание.

Джоселин нашла в себе силы нарушить молчание первой, причем сама удивилась спокойствию и высокомерности своего собственного тона.

— Перед вами, господа, леди Аделиза Монтегью, а я — леди Джоселин, ее сводная сестра. Наш отец — лорд Уильям Монтегью вам щедро заплатит, если вы не причините нам вреда.

— Так, значит, вы отродье Монтегью?

Эти слова донеслись из темного коридора. Попирая подошвами опаленных пламенем подкованных сапог щепки, разбросанные по полу, в комнату шагнул их предводитель — черный от сажи и обрызганный кровью. Он был одет, быть может, даже беднее, чем любой из них, но каждый его жест, интонация голоса были исполнены властности, выдававшей его знатное происхождение.

Если его люди были лишь голодными волками, жаждущими поскорее насытить свою голодную утробу чем угодно, то ему требовалась пища поизысканнее. Она догадалась, что он из числа тех рыцарей «удачи», кто давно уже забыл, что существует дворянская честь, милосердие и уважение к женщине. Семнадцать лет междоусобной войны смогли испепелить все добрые чувства в душах мужчин.

Его воины расступились. Он шагнул к ней с опущенным вниз мечом, обагренным засохшей кровью. Взгляд его встретился со взглядом Джоселин словно в поединке. Огарок свечи таял, погружая комнату во мрак. Искры, вспыхнувшие на догорающем фитиле, отразились в его зрачках.

Повинуясь древнему как мир инстинкту, который заставляет огрызаться даже слабого зверька, пойманного в капкан, Джоселин замахнулась на него кинжалом.

Он замер. Его рука с обнаженным мечом не шевельнулась, хотя он мог бы легко отразить удар. Он защитился не оружием, а улыбкой.

— Будет лучше, моя леди, если вы отдадите мне это жалкое орудие, предназначенное для резки жаркого за столом, а не для того, чтобы убивать. Если я выбью его у вас из рук, то причиню вам боль. Вам все равно не удержать его в своих пальчиках.

За спиной у Джоселин вновь громко зарыдала Аделиза, ей начала вторить глупая Хейвиз. Но Джоселин откликнулась на его насмешливую тираду лишь тем, что еще крепче сжала в руке оружие. Его губы скривились в усмешке. Она понимала, что все ее попытки держать себя с достоинством в глазах победителя выглядят смехотворно.

Облизнув пересохшие губы, она произнесла:

— Каковы ваши условия? И можно ли вам верить?

— Какие могут быть выставлены условия победителю? Вы потерпели полное поражение. Так о каких условиях вы говорите?

— Что она там бормочет насчет условий, мой господин? — спросил кто-то из воинов.

Но ни предводитель отряда, ни Джоселин не отвлеклись на этот голос, так некстати прозвучавший. Их глаза не отрывались друг от друга.

— Она прямо-таки пышет желанием сразиться со мной. Неужто у всех Монтегью такие отчаянные головы? Или только их женщинам присуща безрассудная отвага? А мужчины не склонны лезть на рожон… Но я не разделяю ваш воинственный пыл, мадам, и не так кровожаден, как вы… Подержи-ка мой меч, Аймер, — обратился он к молодому воину, стоящему поблизости.

Внешне он вел себя с холодной вежливостью, но в его поступках и в каждом произнесенном им слове ощущался ядовитый сарказм.

— К вашему сведению, мадам, я уже завладел всей крепостью… За исключением этой комнаты, где вы так мужественно держите оборону. Вся ваша стража или полегла на поле боя, или сдалась в плен. Сопротивляясь мне, вы поступаете не только неразумно, но и нарушаете мои законные права. Разве может временный постоялец, да еще нежеланный, предъявлять какие-то требования к хозяину дома?

Он сделал паузу и добавил мягко, но с явной угрозой;

— К тому же я не тот человек, от которого можно что-то требовать. Никому не советую становиться мне поперек дороги.

— Вы сказали, что этот дом ваш? — вырвалось у Джоселин.

— Именно это я и сказал.

Подобное утверждение, весомое, будто каменная глыба, обрушившаяся с высоты, заставило ее похолодеть. Никогда раньше она в глаза не видела этого человека. Он покинул Англию еще в тот год, когда она училась ходить. Но почему-то образ его часто возникал перед ее мысленным взором и чей-то неведомый голос нашептывал пугающие предсказания, что он несет дому Монтегью разорение и смерть.

У нее был дар ясновидения, за который ее в семье Монтегью прозвали ведьмой. Что ж, она действительно оказалась пророчицей. Он явился точно такой, каким она его и представляла — с рыжевато-коричневой копной волос на голове и с желтыми, светящимися во мраке глазами хищника.

Все же, чтобы увериться до конца, она шепотом задала вопрос, на который заранее знала ответ:

— Кто вы?

— Я Роберт! Истинный хозяин Белавура.

Аделиза в ужасе вскрикнула, ноги ее подкосились. Она потеряла сознание и рухнула на пол. Хейвиз опустилась на колени рядом с бесчувственным телом госпожи, крестясь и невнятно бормоча молитвы, мешая французские и английские слова. Джоселин до крови закусила губу, чтобы не выдать охвативший ее суеверный страх.

Роберт де Ленгли, Нормандский Лев, неустрашимый воин короля Стефана, самый знаменитый рыцарь последнего столетия, тот, о ком слагались легенды, — вот он здесь, в этой комнате, восставший из могилы мертвец!

Отец Джоселин когда-то подло предал его, присвоил себе его земли и замки и с кощунственной радостью отпраздновал известие о его гибели. Уже год прошел, как были захоронены где-то в Нормандии его останки.

Внезапный порыв ветра ворвался в комнату, всколыхнул дверные драпировки, раздул пламя чадящих факелов в руках воинов. Смуглое лицо Роберта озарилось неверным колеблющимся светом. В это мгновение оно показалось Джоселин неживой бронзовой маской.

— Вы мертвы и давно похоронены, — с безумной решимостью заявила она.

— Не вы одна так думаете, — усмехнулся Роберт.

Она заслонилась от его взгляда лезвием кинжала, как будто сталь могла послужить ей защитой от выходца с того света.

— А что думаете вы?

3

Роберт медлил с ответом. Его удивляло, даже, пожалуй, забавляло поведение этого беспомощного существа, загнанного, но посмевшего огрызаться. В своей бурной и горестной жизни Роберт мало уделял внимания женщинам. Он давно убедился, что чем меньше они будут затрагивать его душу и сердце, тем легче будет с ними расставаться после коротких и тревожных ночей у походных костров, когда ему приходилось оставлять их, плачущих, несчастных, на растерзание врагам, упорно преследующим его малочисленное войско.

Но эта трепетная птичка с острым клювиком, взращенная в подлом гнезде Монтегью, пробудила в нем любопытство.

Он еще раз бесцеремонно окинул взглядом ее хрупкую фигурку. Сестрица этого злобного демона в женском обличье выглядит гораздо более аппетитно. Недаром ого воины смотрят на нее с таким вожделением. Они исстрадались по чисто вымытому женскому телу, да к тому же еще не тронутому мужской рукой. Красота невинной златокудрой Аделизы вызывала похоть и желание немедленно завладеть этой нежной податливой плотью.

Однако девушка, замахнувшаяся на него кинжалом, была ему более интересна, чем ее сестра, хоть она и не вышла ростом и была худа так, что в вырезе платья выпирали ключицы.

Темные растрепанные волосы, не прибранные, как обычно, под чепчик, клубились, как грозовые тучи, над ее головкой, а сзади, за спиной, ниспадали почти до талии. Бледный овал лица, белее меловых скал острова Уайт, выдавал ее возбуждение и внушаемый Робертом и его разбойничьей свитой страх. Но носик, гордо вздернутый вверх, и рот, широкий и способный, вероятно, на ласковую и добрую улыбку, были отменно хороши.

Исторгающая из себя яд и злобу, она была, о Боже, так искренна в своей ярости!

А ее брови — черные, густые! Как они строго сдвинуты к переносице. А ресницы, не допускающие света в глубину ее кошачьих глаз, ни от огарка свечи на столе, ни от факелов, запаленных воинами! А зрачки с золотистым ободком!

«Чур меня! Ведь это ведьмины очи».

Не было в ее личике соблазнительной пухлости, приличествующей особе женского пола. Лишь острые скулы, как у легендарных гуннов, наводивших когда-то страх на всю Европу, или как у еще более древних кельтских племен, населявших остров, названный римлянами Британией.

Он мог бы с легкостью опрокинуть ее на спину, ступить сапогом на ее распростертое на полу тело, отдать на забаву своим воинам или приказать сжечь ее, как ведьму, на костре. Но вместо этого он решил ее удивить.

Протянув руку, Роберт попросил ее так вежливо, как не говорил даже с самой королевой Франции и служителями церкви:

— Снизойдите к моей просьбе, мадам. Отдайте мне ваш кинжал. Он не послужит вам для защиты, но может поранить вас, если я выбью его из ваших ручек. С этого мгновения вы и ваша сестра находитесь под моим покровительством.

Она ответила ему пламенным взглядом, который, казалось, прожег насквозь его доспехи и рубаху под ними, и даже кожу, проникнув до самого сердца.

— Поклянись, рыцарь, на этом распятье! — потребовала она, словно не сдавалась ему в плен, а принимала присягу от покоренного вассала.

На рукояти кинжала было изображение распятого Христа. Ее дрожащие пальчики сжимали теперь остро отточенное лезвие, а рукоять с распятьем возникла перед лицом Роберта де Ленгли. Никто еще и никогда не оскорблял его недоверием произнесенному им слову. Но он смирился, поборов желание тут же вместо клятвы впиться поцелуем в эти алые губы.

Поведение вождя вызвало усмешку на лицах столпившихся у него за спиной воинов.

Выслушав от де Ленгли заверения, подкрепленные честным рыцарским словом, девушка на этом не успокоилась.

— А теперь скажите мне правду… Вы мужчина из плоти и крови или призрак?

Тут все соратники Роберта разразились хохотом.

— Слышите, мадам, как смеются эти черти? Вы здорово их повеселили. Может быть, и они кажутся вам бесплотными привидениями?

— Нет, не кажутся, — твердо произнесла Джоселин. — Стольких выходцев из ада в свое войско не смог бы собрать даже сам Люцифер. А теперь, раз вы согласились на мои условия, я вам сдаюсь.

Веселью, охватившему воинов Роберта, не было предела. Они чуть ли не валились от смеха.

— Но хотя бы позвольте мне самому назначить сумму выкупа за вас с сестрицей. Впрочем, ваш грешный папаша столько задолжал адской канцелярии, что никакие расходы и молитвы не спасут его от котла с кипящей смолой. Заверяю вас, что это дело не очень далекого будущего.

Еще несколько мгновений Роберт и девушка глядели друг другу в глаза, словно соревнуясь, кто дольше выдержит это состязание. Затем она опустила оружие вниз и горделивым жестом протянула его Роберту. Забирая кинжал из тонкой девичьей руки и засовывая его себе за пояс, Роберт ощутил некоторое разочарование. Ему хотелось почему-то, чтобы странная игра, затеянная ими, продолжилась.

— Поверьте, мадам, что я мужчина из плоти и крови — как вы изволили выразиться. Если вам нужны доказательства, то я легко могу их представить.

Если он желал ввергнуть Джоселин в смущение, то своей цели не добился. Она пропустила его остроту мимо ушей и все свое внимание обратила на красавицу, распростертую на полу.

Аделиза пришла в сознание и издала тихий стон.

— Могу ли я заняться своей сестрой? — спросила Джоселин.

— Безусловно, вам никто не мешает. Но сперва утихомирьте это глупое существо, — тут Роберт с презрительной гримасой указал на служанку, бьющуюся в истерике. — Иначе мне придется поступить с ней по своему усмотрению.

Джоселин опустилась на колени, погладила Хейвиз по щекам, прошептала на ухо несколько фраз, но, когда утешения не подействовали, она с размаху закатила служанке звонкую пощечину.

Истерика сразу прекратилась, и Джоселин смогла заняться сестрой. Она приподняла Аделизу, и обе девушки уставились на победителя, от которого воняло гарью, как и полагается выходцу из адского пекла.

Джоселин заговорила вновь за себя и за сестру:

— До того, как будут окончательно обговорены условия нашей сдачи, мы согласны отдать себя под ваше покровительство. Дверь в этой спальне и засовы должны быть немедленно починены, чтобы мы могли закрыться изнутри.

Если тон молодой женщины был холодным, то ответ Роберта на ее требования был уж совсем ледяным.

— Позвольте преподать вам урок дипломатии, мадам. Видимо, ваш просвещенный папаша допустил этот пробел в вашем образовании. Никогда не пытайтесь давить на партнера по переговорам и не предъявляйте чрезмерных требований.

Он сделал паузу, ощущая, что за его спиной воины смотрят на женщин словно голодные псы, которых дразнят, помахивая перед носом жирной костью.

— Надо трезво оценивать свои возможности, — продолжил Роберт, — и думать, как будут восприняты противником ваши условия. Вдруг он придет в ярость и вообще не захочет с вами разговаривать? Вы потерпели поражение, мадам. Все люди в поместье Белавур теперь мои подданные. И распоряжаться здесь буду я, а не кто-нибудь из семейства Монтегью. Что касается починки двери, то на подобную пустячную работу у нас нет времени. Бредовые опасения истеричных женщин нас не касаются. Данное мною честное слово убережет вас надежнее, чем дубовые доски и стальные засовы.

Он резко повернулся и направился к выходу. Каким огненным взглядом опалила она его! Ведьма… Истинная ведьма… Но ему ли бояться ведьм, когда он сам выходец из преисподней?

Роберт не смог побороть искушения вновь взглянуть на нее и резко развернулся на подкованных каблуках. Она жгла его взглядом, и этот жар он ощущал почти физически. Зачем он теряет время, которое очень дорого, на бессмысленные заигрывания с одной из дочек Монтегью? Их пленение входило в его планы, но сейчас на очереди были более важные дела.

— Милорд Гейс! — воскликнула девушка. И это произнесенное ею имя подействовало на него так, будто она хлестнула его кнутом.

Он мгновенно обернулся. Злоба, дотоле тлеющая в нем, но тщательно скрываемая, вдруг вырвалась наружу, как будто угли в очаге раздули кузнечными мехами, и они вспыхнули ярким пламенем.

— Не называйте меня так, мадам, потому что я больше не владею графством Гейс. Мои поместья в Нормандии конфискованы, а титул ликвидирован по воле победителя. Я сохранил права лишь на этот кусочек родной земли, на родовое гнездо, где уже успели обосноваться ваш папаша и его подручный Честер, пока я защищал достояние короля Стефана во Франции. Наш великодушный монарх и не подумал уберечь мои земли от грабителей во время моего слишком затянувшегося отсутствия. Такова благодарность королей!

Роберт почувствовал знакомую сухую горечь во рту. Когда он заговаривал о нанесенных ему обидах, то переставал владеть собой и этим унижал самого себя. Не пристало воину плакаться как дитя и жаловаться на то, что тебя обокрали. Но как же не выплеснуть накипевшую злобу при мысли о том, что Монтегью и его дети наслаждались теплом и добротной пищей в отнятом у него замке, в то время как он и его сынишка кочевали, преследуемые стаей охотников, подобно загнанным животным, по дорогам Нормандии и чуть ли не половины всего французского королевства.

И вот Адам мертв. Роберту хотелось немедленно, не откладывая возложить вину за его смерть на какого-то из семьи Монтегью, свершить расправу над отпрыском этого злодейского рода. Мудрый Промысел Божий отдал ему в руки дочерей главного мерзавца. Как же теперь распорядиться их судьбой, чтоб отец поджарился уже здесь, в мире живых, еще до того, как попадет в адское пекло, где ему давно уготовано место?

Он еще раз окинул взглядом девушку, только что угрожавшую ему кинжалом. Из ее уст он наслушался достаточно оскорблений, чтобы отплатить ей по праву сильного самым страшным унижением. Он смотрел на ее нежную шею, на бурно вздымающуюся под платьем высокую грудь. Где-то там, внутри ее тела, находилась душа, которая пылала ненавистью.

Можно очень быстро загасить этот полыхающий огонь, сдавить хрупкое горло, заставить непокорное женское тело трепетать под его тяжестью. А можно и поиграть с ней, как кот с мышью.

— Вы можете называть меня милорд, но для близких друзей я — Роберт. Наша вражда с вами продлится очень долго, если вы будете оставаться такой же крепкой, как кремень. Но ведь известно, что из кремня высекаются искры, потом от них занимается солома, а затем начинают полыхать и поленья в очаге. Когда б вы ни позвали меня, я откликнусь, будь то ночь или день, если понадобится разжечь огонек и обогреть друг друга.

Его намеки, сопровождаемые ехидной усмешкой, не вызывали сомнений, но девичьи щеки не покраснели от смущения. На его выпад она подготовила ответный удар.

— Вы подчинили всех, кто остался в живых в замке, но не меня! Вы можете надругаться надо мной или убить. Но это принесет вам меньше выгоды, «рыцарь удачи», чем та, на которую вы рассчитывали.

— О, мой Бог, как я могу пройти мимо своей выгоды? — иронически произнес он.

— Для вашей же пользы, рыцарь, я советую, — тут голос Джоселин обрел твердость, — выслушать меня. Учить вас я не собираюсь, но полезный совет никогда не помешает. Люди Белавура — ваши люди, мне это понятно. Они сохранили верность вам, несмотря на то, что считались смердами моего отца. Они вынуждены были исправно выполнять свою работу, кто бы ни был их господином. Откуда бедным людям знать, чья власть праведна, а чья — незаконна? Не наказывайте их за службу моему отцу. Когда им было плохо, они молились о справедливой власти, так воплотите собою чудо, сделайте так, чтобы молитвы их не остались безответными. В их глазах вы герой, так будьте милосердны и не роняйте себя.

Господи! За ним стоит дюжина вооруженных воинов с факелами в руках, готовых сжечь заживо эту ведьму, хотя это всего лишь девчонка с растрепанными черными волосами, едва различимая во тьме при свете гаснущего огарка свечи на столике. Но она еще и поучает его!

Почему же он и его люди выслушали, не прерывая, ее горделивую речь? Редко в своей жизни Роберт ощущал, что стоящий перед ним противник прав. И оспорить его правоту можно было, только вонзив ему меч в горло. Если он применит силу, то, конечно, унизит себя. Надо сохранить легенду о Роберте де Ленгли как о сверхчеловеке, не подверженном порочным страстям — мстительности, корысти, похоти. А может ли позволить себе сверхчеловек жалость? Ведь Роберт де Ленгли пожалел девушку, стоящую перед ним.

Его воины в нетерпении переминались с ноги на ногу, топча щепки, разбросанные по полу. Их похотливое желание возбуждал вид раскинутой за спиной у Джоселин постели, смятых простынь и одеял. Они посмеивались, покашливали, но пока не осмеливались высказать вслух свое раздражение. Несомненно, скоро последуют и нелицеприятные слова, если Роберт будет медлить с решением судьбы дочерей Монтегью.

Как нелегко быть героем мифов и легенд, как трудно отыскать тонкую нить Ариадны, выводящую из лабиринта запутанных противоречий!

— Вы преподали мне урок, и я его усвоил. Быть может, вам захочется и далее заниматься моим воспитанием?

Она промолчала, а Роберт, ободряюще улыбнувшись и тут же вновь посуровев, обратился к своей свите:

— Роджер, отыщи плотника для починки столь драгоценной двери. Ты, Эдмунд, и ты, Герард, будете охранять это гнездышко и не покинете поста без моего личного приказа. И не смейте переступить через порог и пялить глаза на молодых леди. Лучше вообще повернитесь к ним спиной. Эммер и Рольф, быстро соберите всю прислугу внизу и объясните им, что мы не людоеды, а я не упырь, пришедший сосать их кровь.

Отдав необходимые приказы, Роберт снова обратил свое внимание на пленниц. Огарок свечи уже почти утонул в расплавленном воске и мерцал совсем тускло. Лицо Джоселин, обрамленное черными растрепанными волосами, было бледнее алебастра, которым покрывают лики умерших, снимая с них посмертную маску. Ему захотелось вернуть румянец ее щекам горячим поцелуем, сжать ее в объятиях, сорвать с нее одежду и коснуться обнаженной плоти. Естественное желание мужчины, уже давно не обладавшего женщиной.

Он поборол в себе этот порыв, но Джоселин догадалась, что похоть одолевает его. Она смело посмотрела ему прямо в глаза. Он встретил ее взгляд и заговорил мягким, даже вкрадчивым тоном, не похожим на его прежние командные выкрики:

— После заключения мира нам незачем далее враждовать, мадам. Я поклялся, что низвергну в ад вашего папашу, но это мои личные счеты с ним, вы тут ни при чем. Еще хочу сказать вам, что вы очаровательны. Мне повезло заиметь такую заложницу.

С этими словами он растворился во тьме, но сказанное им тяжелым камнем упало на ее сердце.

«О Боже! Я должна его ненавидеть, но он ведь был справедлив и проявил ко мне уважение. А может быть, его поступками руководит только вожделение? Плохо ли это?»

Она не знала, как ответить на этот вопрос, ведь никто раньше не желал обладать ею, не интересовался ею как женщиной.

Джоселин яростно тряхнула головой, отгоняя греховные мысли. Ей надо было вновь заняться сестрой. Аделизу колотила нервная дрожь, но почему-то и сама Джоселин тоже вся дрожала. Неужели в этом повинен пришелец со своим огненным, проникающим в глубь души взглядом?

— Слава Богу, милая Аделиза, что мы живы. А все остальное пустяки, — нашептывала она на ухо сестрице.

Роберт де Ленгли споткнулся и едва не упал на темной лестнице, но его поддержал верный оруженосец Аймер. Как бы опозорился милорд де Ленгли, если бы скатился по ступенькам, словно шут, на потеху собранным внизу в холле пленникам. Аймер Брайвел чуть слышно чертыхнулся, когда Роберт тяжело навалился на него, а милорд в ответ тоже помянул Бога и черта, и они оба рассмеялись.

Между рыцарями и простыми солдатами в малочисленном войске Роберта не существовало сословных границ. Слишком много битв было ими совместно проиграно и немало одержано побед, слишком многих товарищей они похоронили, справляя вместе поминки у походных костров, и не было унизительного неравенства в воинской братии.

Роберт с молитвой преклонял колено на мерзлой земле рядом с дворянами и смердами, вымаливая у Бога удачу в бою, сражался с ними в одном строю, делил пищу и вино и одних и тех же шлюх. Нищие солдаты верили в его счастливую звезду, а он верил в их стойкость и мужество. И все они вместе знали, что когда-нибудь их невзгодам придет конец.

— Скажи мне, Аймер, почему я, выдержавший атаку лучших рыцарей проклятого Генри при Анжевине, чуть не грохнулся с лестницы после того, как обменялся парой слов с острой на язык, злобной сучкой? Ведь на рыцарях были стальные латы, а на этой… даме только легонькое платьице. Неужто она навела на меня порчу? Вообще-то я ясно видел, как черти пляшут в ее глазках.

Молодой оруженосец усмехнулся. Ему очень хотелось поднять настроение своего господина.

— Я разглядел ее во всех подробностях, сэр. Грудь у нее не так уж высока и упруга, как нравится нашим воинам, а волосы слишком уж растрепанны. Но я думаю, что совместными усилиями мы приведем ее в порядок и она сможет доставить вам удовольствие.

Юноша был умен и находчив, и Роберт ценил в нем эти качества. И сейчас его молодой соратник полностью подтвердил, что уже вполне повзрослел и способен рассуждать здраво на любые темы.

— Если вам, сэр, хочется, чтобы она уступила без насилия, то следует подождать до утра, а еще лучше продержать ее в тревоге целый завтрашний день. За это время, я вам ручаюсь, милорд, она влюбится в вас без памяти и охотно раздвинет пошире ножки. В этой девочке нет ничего необычного, кроме очень уж темных волос. Да, и конечно, у нее жуткие глазищи? Они прямо прожигают насквозь. Вы правильно распорядились, милорд, приказав запереть ее в спальне, а часовым не смотреть на нее. Она действительно может навести порчу на всех нас.

Роберт согласился с проницательным замечанием своего оруженосца.

— Ты прав. Вся отрава подлых змеенышей из семейства Монтегью скопилась на ее остреньком язычке. Она успеет ужалить и умертвить дюжину из нас, прежде чем мы догадаемся, откуда такая напасть.

Аймер рассмеялся.

— Ну уж дюжину! Вы преувеличиваете колдовскую силу этой ведьмы. Ее чары подействовали в основном на вас, а на меня, например, лишь самую малость.

Юноша еще добавил грубую солдатскую шутку, но Роберт, хоть это ему и не понравилось, не упрекнул молодого воина. Одержанная победа воодушевила его войско, и всем солдатам хотелось немедленно воспользоваться плодами первой удачи. Им мерещилась сытая жизнь, ну и, разумеется, обладание красивыми и непродажными женщинами.

Он давно понял, как ничтожный успех или, наоборот, ничего не значащее поражение меняет настроение армии. Эти молодые воины, пролившие столько крови и потерявшие стольких товарищей, на самом деле были как слепые щенки. Их жизнь только началась, но они столкнулись в ней лишь с жестокостью и торжеством грубой силы и ничего не знали о милосердии.

Он, их предводитель — Роберт де Ленгли, отвечал за спасение их душ, когда они предстанут перед Страшным судом. Поэтому он никогда не отдавал на разграбление взятые им замки и фермы и не позволял насиловать женщин, чьи братья, мужья или женихи пали в бою на стороне его противника. И, конечно, в Белавуре, его родовой вотчине, он не допустит, чтобы зло разгулялось на свободе.

Но как обуздать молодых сильных мужчин, промерзших и голодных, истосковавшихся по женщинам, не пахнущим потом и гарью походных костров?

«А сам ты разве не без греха?» — задавал себе вопрос Роберт. Только что он дал им повод посмеяться над своим военачальником. Одно может оправдать его — он прожил почти двенадцать месяцев как монах — с тех пор как он оправился от ожогов и вместе со своим войском пересек в зимние штормы бурный Пролив и вступил на неласковую, но родную английскую землю.

Как самое голодное отребье, Роберт со своим отрядом прятался в лесу, иногда воруя пищу даже у попрошаек.

Ему очень хотелось женской плоти — мягкой, розовой, податливой, — но почему-то красота разъяренной растрепанной девчонки, да к тому же урожденной Монтегью, возбуждала его гораздо больше. Его преследовало видение ее извивающегося тела, когда он навалится на нее всей тяжестью.

Дочка ядовитой гадины Монтегью! Долгие годы он обдумывал, как отомстить бесстыдному вору, укравшему у него и титул и достояние. Монтегью стал его неоплатным должником. Бесчестье дочери лишь возместит часть долга, остальное сэр Монтегью заплатит, попав на тот свет.

После разговора с оруженосцем Роберт немного успокоился. С лестничной площадки он окинул взглядом огромный холл, заметил прикрытое люком отверстие в полу. Хитрый лис Монтегью предусмотрительно пробил колодец в укромном уголке холла, чтобы черпать оттуда свежую воду из подземного источника в случае продолжительной осады. Что ж, теперь мы попьем вволю этой водицы.

С грустью он подумал, что холл не так велик, как казался ему в детстве, когда отец увозил его отсюда навсегда. За прошедшие годы Роберт повидал и королевские дворцы, и роскошные резиденции церковных владык. Белавур уступал им и по размеру, и по убранству, но каждый камень этих стен, закопченных после недавнего сражения, был ему дорог.

Здесь все принадлежало ему по праву наследования и напоминало о богатстве и славе нормандского рода де Ленгли, чья власть еще не так давно распространялась по обоим берегам Пролива.

Отец Роберта отыскал возвышенное место на крепком утесе и построил на этом незыблемом фундаменте Белавур. Он верил, что замок устоит от нападения врагов даже в его отсутствие, когда ему пришлось защищать другие свои владения на французской стороне Пролива, и надеялся, что сын его и сыновья его сына сохранят фамильную крепость в неприкосновенности.

Когда-то в просторном холле малолетним мальчишкой Роберт играл в войну и был рад, что Белавур завещан ему, а главный титул и обширные поместья в Нормандии, как майорат, перейдут к старшему брату.

Но Джордан де Ленгли внезапно умер, и ходили слухи, что какие-то злодеи отравили его. Вскоре нормандская земля запылала пожаром, когда стая хищников под предводительством Генри Анжу вздумала поживиться сочными яблоками Северной Франции, ее пышными красотками и нагулявшим жир скотом.

Роберт пересек Пролив и стоял по правую руку от отца в сражении при Анджевине. Чем оно кончилось? Гибелью отца, поражением, долгим бегством от вражьей стаи, взрослением, рождением сына Адама, его трагической смертью и вот теперь возвращением блудного сына под отчий кров.

Роберт потерял трех воинов при штурме замка, но самозванцу Монтегью понадобится уложить сотню трупов, чтобы вернуться в эти каменные покои.

Долгие годы уже длится война за английскую корону и за владения в Нормандии. За это время Роберт смог отомстить и за подлое убийство старшего брата Джордана, и за гибель отца и приобрести опыт полководца. Сам король Стефан назвал его Нормандским Львом, но не прислал ни пенни денег, ни одного корабля с припасами и ни одного полка для подкрепления, когда Генрих Анжу и его наемные дьяволы загнали Роберта с шестью оставшимися уцелевшими воинами в заброшенный монастырь на пустынных землях.

Празднуя удачу, они подожгли приют монахов. Как же они плясали от радости, видя, что Нормандский Лев сгорает живьем, а черный дым, в который обратилась его бренная оболочка, разносит по небу ветер.

Однако огонь не смог пожрать его. Укрывшись на верхушке окутанной дымом колокольни, когда языки пламени лизали его подошвы, а искры поджигали волосы, Роберт наблюдал сверху их дьявольскую радость и молился. Но не о своем спасении. Он просил Господа о возмездии.

В жутком зловонии пожарища он с наступлением темноты покинул это проклятое место. Обгоревший труп одного из своих воинов Роберт выдал за свое мертвое тело и тем обманул упившихся до бессознательного состояния врагов. Два его воина уцелели после того пожара — Джеффри и Аймер. Они и сопровождали его в дальнейших странствиях по занятым врагами землям — три обугленных скелета, от которых шарахались суеверные крестьяне.

Но вскоре его разбитое войско, разбежавшееся по лесам Франции, собралось вновь, будто волчья стая, почуявшая, что вожак жив и опять готов оскалить клыки.

То было плохое время. Может быть, самое трудное в его жизни. Жестокая простуда лишила жизни его сынишку Адама. Всего четыре года прожил малыш на свете.

Два дня беспамятства, и мальчика не стало.

Когда Роберт похоронил его и припал лицом к холмику холодной земли, в то время как его охранники встревожено озирались — не выскочит ли из леса свора анжуйских гончих, — в тот день все для него было кончено в Нормандии.

С остатком своего войска он пересек Пролив, повинуясь зову родины, прозвучавшему в его душе. Роберт не отрекся от клятвы рассчитаться с Генри Анжуйским, но теперь, захватив Белавур, он хотя бы обрел в войне с ним надежный тыл.

И по каким правилам будет вестись эта война — будет решать он сам, Роберт де Ленгли, владетель Белавура.

На какой-то момент Роберту показалось, что каменные стены ожили, что от них отражаются голоса его матери и отца, слуг и друзей детства.

Образ матери представлялся ему смутно. Она отошла в мир иной, когда он был слишком мал, чтобы горевать об этой потере. Ласка и забота нянюшек заменили ему материнскую любовь. Но в их бесхитростных рассказах она представала чуть ли не святой. Да и суровые, вооруженные до зубов мужчины, охранявшие Белавур, отзывались о ней с почтением. Как бы он хотел вернуть в родной дом то теплое дыхание, тот воздух, пронизанный добротой и уютом, который запомнился ему с детства! Как доброжелательно были настроены друг к другу все живущие в поместье — и слуги, и господа. Но много воды утекло под мостом, и рана, нанесенная безжалостным временем, вряд ли когда-нибудь заживет.

Пятилетнему малышу, каким он был тогда, Англия казалась райским садом. Внутри окружавших его замковых стен всегда было мирно и солнечно, а за пределами его детского мира царила тьма. Там лилась кровь и правили дьявольские силы, но они не смели переступить заветную черту. Ему тогда ничего не было известно о грязных сговорах, о сплошных предательствах, о том, что присяга сюзерену уже стоит меньше, чем подачка нищему у церковной паперти. Он сохранял эту наивную веру в людей до зрелого возраста и осознал, сколько подлых искушений подготавливает человеку Сатана, только когда сочетался браком с женщиной, которую полюбил со всей страстью, а потом так же страстно возненавидел.

Его прекрасная жена Маргарет!

При воспоминании о Маргарет у него всякий раз перехватывало дыхание от чувства ненависти к ней и презрения к самому себе. Но видение этого омерзительного существа постоянно возникало в его воображении. Маргарет отравляла ему жизнь прежде, а сейчас, по прошествии стольких лет, ее злобная сила еще воздействовала на него, лишала способности чему-либо радоваться.

Роберт решительно тряхнул головой, отгоняя призраки прошлого. Нет пути назад. А счастливые времена существовали только в детстве и безвозвратно канули в небытие. Мертвецы не оживают вопреки легендам, уже совершенное предательство так и останется предательством, его собственные ошибки уже никак не исправить.

Он благодарен Господу, что остался в живых, а Провидение даровало ему победу в ночной схватке. Поутру он отстоит мессу, а впоследствии, как только появится возможность, украсит замковую часовню еще одной статуей Пресвятой Девы. Хоть на короткое время он получил возможность заняться мирными делами. Хозяйским оком Роберт оглядел пространство обширного холла. Теперь это его владение, и он за него в ответе.

Пленные солдаты и слуги, согнанные в угол, напоминающие стадо овец, прижимались друг к другу и боязливо поглядывали по сторонам. Воины Роберта, убедившись в их трусливой покорности, не обращали на них особого внимания.

Когда Роберт вступил в полосу света от запаленных факелов, все взгляды обратились на него. Кто-то первый выкрикнул приветствие, и одинокий возглас сразу же был поддержан общим хором, усиленным эхом. Казалось, дрогнули стены и потолки замка. Кричали не только его воины, но и пленные, слуги, служанки и смерды.

«Господи, неужели они встретили меня как мессию, как избавителя? Как я должен ответить им?»

Людские голоса слились в общую звуковую волну, которая чуть не заставила его дрогнуть. Роберт де Ленгли слегка растерялся. Под забрызганными кровью кожаными доспехами по его заскорузлой, давно не мытой коже, приученной терпеть холод и жару, вдруг пробежала нервная дрожь. Он ощутил себя вождем. Но вправе ли он поверить в свое предназначение? Сколько раз он ошибался, когда завоевывал, а потом бесславно оставлял города и замки в Нормандии и Франции! Поражение от Генриха Анжу, устроившего за ним настоящую охоту, подорвало в нем веру в себя, но, однако, люди опять надеются на него.

Он медленно приподнял вверх сначала одну руку, затем другую, требуя, чтобы в его родовом замке воцарилась тишина. И тут же тишина настала. Как будто окружающая его толпа даже перестала дышать.

— Может быть, кто-то помнит, что я бегал здесь, по этому полу, по этим ступеням, будучи мальчишкой. И может быть, кто-то помнит, что это было счастливое время, и никто тогда не голодал, а сэр Роджер, мой отец, умело вел хозяйство. С тех пор многое изменилось. Сэр Монтегью неправедно завладел моим поместьем. Сегодня я вернул себе права на владение, и теперь вы свободны от присяги на верность этому нерадивому сеньору.

Он выхватил из ножен меч, на лезвии которого еще осталась запекшаяся кровь. Сталь сверкнула в свете факелов, и некоторые в толпе зажмурились. Голос де Ленгли гремел, сотрясая каменные стены:

— Истинный хозяин Белавура вернулся! Никто из Монтегью не имеет права отдавать вам какие-либо приказы. Клянусь кровью своих соратников, пролитой сегодня ночью, и кровью своих врагов, павших от моей руки и сражавшихся за неправедное дело, что я не уйду отсюда, и теперь вы все мои подданные, а я ваш сеньор! Ваша жизнь зависит от того, как верно вы будете служить мне.

Он положил меч на дубовые доски стола, где обычно складывали подать арендаторы, и огляделся вокруг. Лица… лица… Кто из них станет верным слугой, а кто попытается вонзить новому хозяину нож в спину? Разве можно угадать, кто из этих людей радуется, кто горюет, а у кого в душе клокочет ненависть? Только что они приветственно выкликали его имя, но разве это что-нибудь значит?

— Я честен перед вами, я обещаю вам заботиться о вас. Клянусь в этом памятью моего отца и моего сына Адама, безвременно усопшего.

Странным молчанием была встречена эта его клятва. Он обнажил перед ними душу, а они вряд ли его поняли. Но вдруг он среди тупых и настороженных лиц углядел в чьих-то глазах искру понимания. На него уставился тот самый юнец, который уберег от сожжения лестницу, ведущую в цитадель. Если б не он, судьба ночного сражения решилась бы по-другому. Роберт протянул к нему руку, и мальчик, повинуясь призывному жесту, протолкался из задних рядов и приблизился к господину. Опустившись на одно колено, он с почтением склонил голову. Роберт чуть не вздрогнул. Если бы Адам был жив, ему сейчас было бы столько же лет. Роберт задал подростку вопрос, первый из положенных по ритуалу награждения за заслуги.

— Как твое имя?

— Адам.

Мальчик смотрел на Роберта, как на бога, а милорд на мальчика, как на ожившее привидение. Подумав, что сеньор не расслышал его, мальчишка повторил:

— Меня зовут Адам… Адам Каррик.

4

Какой же неожиданный удар нанес Роберту дьявол, враг рода человеческого!

— Адам? Почему Адам? Кто подослал тебя? Кто этот злобный шутник?

Неужели адские силы вздумали поиздеваться над ним и вытащили из могилы труп его сына, повзрослевшего на десять лет!

Аймер Брайвел был как всегда рядом и настороже. Он обладал редким чутьем на опасность и сразу же сделал шаг вперед, но когда господин внезапно ласково опустил руку на плечо мальчишки и заговорил с ним, то верному охраннику ничего не оставалось, как только слушать их разговор, не вмешиваясь. Неужели милорд настолько обезумел, что вообразил, что его сын Адам воскрес? Нет, вроде бы он все же в своем уме.

— Адам, Адам, — с нежностью повторял Роберт. — Так звали моего сына. Но его нет в живых, и теперь он смотрит на нас с небес. Он так хотел вернуться сюда со мной, в Белавур. Но ему не повезло. Я похоронил его в Нормандии.

Странная боль внезапно пронзила Роберта, горло и губы пересохли. Он говорил с трудом.

— Мой сын Адам не смог попасть сюда, но я думаю, что молитвы его не остались без ответа. Господь Бог послал мне на помощь тебя! — Роберт вцепился в плечо мальчика, словно опасался, что это существо не из плоти и крови и исчезнет, растворится в воздухе как призрак. — Спасибо, Адам. Я многим тебе обязан, а свои долги я исправно плачу.

Мальчик решительно тряхнул головой.

— Вы ничего не должны мне, милорд. Ничего! Когда я услышал ваш боевой клич во дворе, то сразу понял, что обязан служить вам — только вам и никому больше, — будь вы хоть выходцем с того света. — Потом мальчик добавил торжественно: — Я ваш подданный, как и мой погибший отец!

На сердце у Роберта потеплело.

— А кто был твой родитель?

Мальчик гордо расправил плечи.

— Эдвард Каррик. Он был великий лучник, милорд. Он погиб в сражении при Сент-Клер. Тогда вы соизволили дать ему прозвище Уэльский Ястреб.

Роберт от этих слов даже пошатнулся и всей тяжестью оперся о худенькое плечо мальчишки.

— О Боже! Эдвард! Эдвард из Шрусбери! Значит, ты сын Эдварда Каррика?

Мальчик с достоинством кивнул.

— Но почему же… — Роберт вовремя прикусил язык. Напомнить мальчику, что он выглядит, как кухонный служка, было бы непростительным промахом. Парень был одет в тряпки, подобающие лишь людям самого низкого происхождения. Почему с ним так безжалостно обошлись? Хотя от сэра Монтегью можно было ожидать любой жестокости по отношению к сторонникам де Ленгли и даже к их детям. — Что ж, ты убедил меня, что унаследовал все лучшие качества своего родителя. Твой отец обладал сердцем льва и хладнокровием, которому я всегда завидовал, и он был истинный волшебник в обращении с луком. Беда нас постигла, когда его не стало. Беда для нас… и для всей Англии…

Мальчик опять молча кивнул и посмотрел на Роберта глазами, полными тоски и надежды, слишком серьезными для столь юного возраста. Чем-то он действительно напоминал Роберту Адама, и голос его был ломающийся, подростковый, мучительно трогательный.

— Я помню, что отец ждал вашего возвращения и приказал мне тоже вас ждать, чтобы вовремя прийти на помощь. Как видите, сэр, он оказался прав. Вряд ли я уж так помог вам, но я сделал все, что было в моих силах.

Роберт пальцем коснулся испачканного сажей подбородка мальчишки и слегка приподнял вверх его чумазое лицо. Если бы взрослые мужчины так свято, с такой самоотверженностью исполняли свой долг и так же были верны присяге и клятвам, то Нормандия не ушла бы из-под власти Англии.

— Я бы хотел вернуть тебе твоего отца, хотел бы воскресить и своего малыша Адама, но я не Господь Бог. Только на одно я надеюсь, что они смотрят на нас сейчас с небес и гордятся тобою… И твой отец, и твой тезка.

Роберт нагнулся, обнял мальчика, но тут же громкий крик заставил его встрепенуться.

Это был голос Джеффри. До этого он был занят во дворе, убирая тела погибших и уничтожая следы прошедшей битвы. На него также была возложена и охрана крепостных стен.

— Милорд! Уильям Джаррет прискакал с доброй вестью. Замок Мерлан и замок Херкли в наших руках, и никто не убит, лишь один наш солдат ранен при взятии Херкли.

Джеффри трепетал от радостного возбуждения.

— Три замка! Уже три замка подвластны вам, милорд де Ленгли!

Всеобщий радостный вопль вновь потряс стены холла. Роберт выслушал его, гордо расправив плечи. Настал момент его торжества.

Но как накормить и победителей, и побежденных? Перед его глазами мелькали их лица, широко разинутые рты выкликали славословия в его честь. А какие проклятия он услышит очень скоро, когда эта голодная толпа потребует от нового хозяина хлеба и мяса.

«Господь милостивый, избавь меня хоть на краткие часы от забот! Дай мне время насладиться праздником. Я увидел подобие своего умершего сына, и спасибо тебе за это, Боже! Мои солдаты овладели всеми крепостями в округе и причем малой кровью, и за это я Тебе благодарен. И Ты, Господь, отдал мне в руки дочерей злодея Монтегью. Ты даже слишком щедр, Господь мой».

Внезапная и совсем несвоевременная мысль заставила его нахмуриться. А каково этим девицам там наверху? Что они думают о своем победителе?

Глухой ропот толпы, доносившийся снизу из холла, постепенно стих. Чем теперь занялись разбойники, Джоселин не могла догадаться, хотя и навострила уши, как лиса, почуявшая стаю гончих. Но тишина успокаивала. Она укрылась с головой одеялом и прильнула к телу сестры, чтобы согреться. Аделиза, как и ее служанка Хейвиз, продолжала всхлипывать. Джоселин не без брезгливости позволила Хейвиз улечься с ними в общую постель в надежде на то, что она прекратит занудное хныканье. Трем женщинам вполне хватило места на широкой кровати. Пока не кончился кошмар всей этой ночи и на все вопросы не получен четкий ответ, Джоселин решила терпеть рядом с собой присутствие служанки.

К тому же ледяной холод проник в комнату. Угли в камине давно прогорели, но Джоселин не решилась обратиться к стражникам с просьбой принести еще дров. Хотя Роберт де Ленгли строго приказал молодым солдатам не трогать пленниц, но кто знает, как они будут исполнять распоряжение милорда. Джоселин помнила, что они с вожделением поглядывали на распростертую на полу Аделизу.

Ей хотелось вновь уснуть и тем самым скоротать мучительные часы ожидания рассвета, но сон не шел к ней. Едва она смеживала веки, как перед ее мысленным взором возникал жуткий образ Роберта де Ленгли, Нормандского Льва, и тогда озноб пробегал по ее телу, несмотря на плотное одеяло и тепло, исходящее от женщин, лежащих рядом с ней.

До сих пор все, что она знала о нем, казалось ей лишь вымыслом суеверных простолюдинов. Однако недавняя встреча заставила ее усомниться в собственном здравом смысле.

Распространялись слухи, что он заколдован, что в битве его сила равна десятку рыцарей, а хитростью он превосходит сказочного Дракона. Он вел за собой от сражения к сражению войска короля Стефана, побеждал или терпел поражения, но сам всегда оставался невредимым.

Так было раньше, но постепенно война в Нормандии надоела всем, вести о победах все чаще сменялись горькими известиями о потерях, и могущественные вельможи один за другим присягали на верность династии Анжу.

Те, у кого была собственность в Англии, поспешили вернуться обратно на остров, чтобы сохранить последнее свое достояние.

Только один Роберт де Ленгли продолжал воевать. Где бы ни вспыхивал огонь возмущения против новой власти Анжу, там появлялся де Ленгли со своим отрядом и раздувал пламя погорячее. Он сеял смуту по всей Северной Франции, вмешивался в любой династический спор и не только мечом, а лишь одним своим присутствием наводил страх на успокоившихся было баронов в новообретенных ими замках.

Джеффри Анжу, объявивший себя независимым герцогом Нормандским, едва успев насладиться возданными ему почестями, вскорости почил в бозе, но его сын Генри крепко вцепился хищными, только что отросшими когтями в богатые провинции Анжу и Турень и, не дождавшись конца срока положенного траура по усопшему отцу, сочетался браком с Элеонор, графиней Аквитанской, скандально известной красавицей, избавленной по разрешению Папы Римского от брачных уз с королем Франции.

Графы и герцоги делили земли и праздновали свадьбы, а Роберт де Ленгли продолжал воевать, сохраняя верность своему далекому и давно забывшему о нем сюзерену, английскому королю Стефану. Такая преданность и твердость в убеждениях в годы всеобщего предательства создавали вокруг него ореол мученика.

И когда весть о сожжении его заживо в монастырской церкви, окруженной сворой наемников Генри Анжу, докатилась до английского острова, то королю Стефану ничего не оставалось сделать, как, угодив простому народу, прилюдно пролить слезы и пожертвовать много серебряных пенни на свечи, зажженные в память Роберта де Ленгли. Богобоязненные люди осеняли себя кресным знамением и вздрагивали при мысли о том, какую мученическую смерть приняли Роберт и его соратники.

Но Джоселин хорошо помнила, что в те дни на стол в замке Белавур подавалось множество сытных кушаний, и винные погреба опустошались, чтобы отметить столь радостное событие. Отец ее был счастлив, что украденные им у де Ленгли владения теперь уже никогда не станут предметом притязаний пришельца из-за Пролива.

Для Джоселин все годы ее пребывания в замке Белавур были наполнены тревожным ожиданием неминуемого краха. Она догадывалась, что власть ее отца ненадежна и временна. Слуги молча и покорно исполняли свою работу, притворяясь, как она это чувствовала, тупыми рабами, а на самом деле таили в душе ненависть к своим господам. Недаром отец на ее памяти подверг не менее двадцати крепостных жестокому наказанию за лень и за грубые высказывания в адрес господ. Смерды и слуги ненавидели и ее, потому что в жилах Джоселин тоже текла кровь проклятых Монтегью.

Однажды она, томясь от бессонницы, заглянула ночью в часовню при замке. К ее изумлению, там было светло и жарко от множества свечей. Так слуги отмечали первую годовщину кончины Роберта де Ленгли, Нормандского Льва. Как только она приоткрыла дверь и услышала слова панихиды, то ощутила страх — не за себя, а за тот зыбкий мир, который ей удавалось с большим трудом сохранять на землях Белавура.

Тогда ночью в часовне безусый мальчуган, кухонный служка, посмел произнести при ней слова, за которые мог быть подвергнут казни, да и все присутствующие тоже заслуживали подобной участи. Но Джоселин сделала вид, что ничего не слышала, молча проследовала к аналою, отторгая от себя волну всеобщей ненависти, зажгла свечу и, преклонив колени, тихим голосом вознесла молитву Господу за упокой души Роберта де Ленгли. Никто не пошевелился в толпе, никто не помешал ей. Закончив молитву, Джоселин беспрепятственно проследовала к выходу. У самых дверей она задержала шаг, оглянулась и громко напомнила людям, что все свечи должны быть погашены к рассвету во избежание пожара и все следы ночного бдения в часовне убраны.

Уже поутру она заметила, как изменилось отношение к ней прислуги Белавура. Ее приказы исполнялись без промедления. Появление ее на кухне и прочих службах замка встречалось благожелательной улыбкой. Это не означало, что она стала всеобщей любимицей — никто, в ком течет кровь Монтегью, не удостоится народной любви, — но все-таки с тех пор ее пребывание в замке не было отравлено ядом ненависти, скрытым под глухой покорностью.

Воспоминание о той ночи в часовне слегка ободрило Джоселин. Может быть, кто-то из прислуги расскажет о давнем поступке молодой хозяйки этому разъяренному мужчине с не человеческими, а львиными очами.

Наверное, в сновидениях ее преследовал его взгляд, потому что, пробудившись, она с трудом поверила, что не спит, ибо эти глаза вновь возникли перед нею.

Белки были красноватыми, зрачки, окаймленные золотым ободком, были черны, словно бездонная пропасть. Этот взгляд впивался в нее цепко и требовательно.

Она сонно поморгала ресницами. Видение не исчезло.

— Весьма рад вашему пробуждению, мадам! Нам предстоит серьезный разговор.

Теперь она уже окончательно проснулась. Де Ленгли склонился над ее постелью и ножнами меча довольно бесцеремонно и болезненно ударял по одеялу там, где оно прикрывало ее бедро. Он не соизмерял силу своих ударов. Чтобы разбудить девушку, незачем колотить ее оружием.

Она мгновенно выпрямилась, оторвав голову от подушки, и убрала со лба пряди волос, мешающие ей разглядеть вторгшегося в девичью спальню пришельца.

— Ваши прежние хорошие манеры, видимо, сгорели на том же костре, что и ваше тело… там, в Нормандии. Вам бы следовало, сэр, сначала постучаться…

— Я растерял все свои хорошие манеры и остатки благородного воспитания на долгом пути к этому дому. А на кратких привалах никто не заботится об условностях. И не советую вам, мадам, отпускать на мой счет колкости. Если я рассержусь, то вся вина падет на вас.

Эта угроза не испугала Джоселин, и она не отвела от него осуждающего взгляда. С детства она выигрывала все сражения в «гляделки» со своими сверстниками.

Он сдался первым.

— Что-то есть в вас от уэльского вздорного характера. Мое чутье меня не обманывает?

Не дождавшись от нее ответа, Роберт отступил на несколько шагов и привалился к стене, нагло, по-хозяйски улыбаясь.

— Даю вам пять минут на то, чтобы собраться. Я подожду вас за дверью. И не слишком долго занимайтесь своим туалетом. Мне плевать, как вы будете выглядеть, потому что мое время мне дорого.

Его поведение окончательно убедило ее, что это не сон, а явь. Что перед ней воочию находится Нормандский Лев, захвативший прошедшей ночью дочерей Монтегью в заложницы.

Тут и Аделиза подала голос.

— О, Джоселин, — застонала она, — мне так плохо…

Джоселин оглянулась. Прозрачные слезы вновь заструились из прекрасных голубых глаз.

— Ночной горшок у тебя под кроватью. Облегчись, и тебе станет лучше, — резко заявила Джоселин, не желая тратить время на утешение этой плаксы.

Увидев, что де Ленгли удалился, она метнулась к двери и опустила оказавшийся таким ненадежным засов.

— В ближайшие пять минут здесь не будет никаких мужчин. Приведи себя в порядок, сестрица, и растолкай эту дуру Хейвиз.

Раньше, чем истекли положенные пять минут, Джоселин уже была готова. Она спала, не раздеваясь, в том же платье, в котором встретила разбойников, крушивших топорами дверь спальни несколько часов назад.

Процесс одевания не занял много времени, она лишь стянула шнуры на талии, чтобы не выглядела такой уж бесформенной и уродливой ее фигура. Волосы она собрала в пучок и перевязала первой попавшейся под руку лентой. Румянить щеки и сурьмить брови и ресницы она не стала. Зачем наводить на себя красоту — ведь это только может увеличить сумму выкупа, которую готов потребовать за нее хозяин Белавура.

Она не постеснялась позаимствовать у Аделизы недавно приобретенную ее отцом и вошедшую в моду только во Франции перевязь, закрывающую верхнюю половину лба. Раз он угадал ее уэльское происхождение, то пусть подумает, что в ней есть доля и цыганской крови. Чем больше она будет его дурачить, тем легче ей будет со своей сестрой оберегать свою честь, пока войско отца не придет им на выручку.

Она откинула засов и приоткрыла дверь. На дворе уже брезжил рассвет.

Роберт де Ленгли стоял спиной к Джоселин на фоне узкого светлого окна. Он показался ей еще более высоким и широкоплечим, чем при первой встрече. Ночью, при свете чадящих факелов, его густые волосы выглядели темными, а сейчас они, когда их коснулся отблеск утренней зари, отливали червонным золотом. У Джоселин мелькнула мысль, что любая женщина была бы готова отдать все свои наряды и побрякушки, чтобы только ее голову украсил подобный золотой убор.

Он был занят рассматриванием замысловатого рисунка на ткани оконной занавески.

— Вы рукодельничаете? — спросил он.

— Да. Но то, что вы видите — это работа моей сестры. У нее золотые руки. Вышивка прекрасна, ведь правда, сэр?

Он резко обернулся. В его глазах поблескивали искорки, несмотря на то, что Роберт стоял к свету спиной. Он не торопясь оглядел ее всю, начиная снизу, от подола платья и кончиков туфель, а потом вновь уставился ей в глаза.

— Вышивка очень хороша. Приятно узнать, что ваша сестра на что-то годна… На нечто иное, кроме того, на что обычно годна смазливая девушка.

Его слова разозлили Джоселин. Она жестко возразила:

— Моя сестра обладает многими талантами и многое умеет. Но ее не готовили к встрече с кровожадным Нормандским Львом в его логове.

— А, значит, вы согласны, что это мое логово?

— Поместья в Англии в наше время принадлежат тем, кто достаточно силен, чтобы их захватить и удержать.

Он удивился.

— Вы рассуждаете на редкость здраво. При дворе нашего монарха не хватает дипломатов вроде вас, мадам. Вы бы имели успех.

— Я так не думаю.

Он покинул свое место у окна и шагнул к ней.

— Мне сказали, что вы управляете всем хозяйством после смерти бейлифа. Ваша сестра на год старше вас… Почему же именно на ваши плечи возложены столь нелегкие заботы?

Роберт слегка приподнял брови и смотрел на нее с сарказмом.

— Или к таким обязанностям не готовили прекрасную старшую дочь Аделизу, как и ко встрече с превратностями жизни, вроде штурма замка?

Джоселин не сочла нужным отвечать на его язвительность. Она произнесла серьезно:

— Моя мать умерла, когда мне было всего десять лет. Отец редко навещал нас в замке Уорфорд, где я росла. Мне с детства пришлось учиться, как вести хозяйство. Иначе я бы не выжила. Сестра моя, наоборот, воспитывалась в семье, где была окружена теплом и лаской. Вот и вся разница между нами, разве это вам так трудно понять?

— Понять это нетрудно… И все же я несколько удивлен. Две дочери одного отца и такие разные.

Его ирония обидела Джоселин, но она не подала вида.

— Что вам надобно от меня? — спросила она.

— Я хочу, чтобы вы обошли со мною все владения и показали, что заготовлено на зиму. И еще я собираюсь посмотреть с вами все счетные книги. — Гут он сделал паузу и с любопытством посмотрел на нее. — Мне сообщили, что вы умеете читать и писать и даже самостоятельно ведете все расчеты. Я отказался поверить тому, что женщина на такое способна. Неужели это правда?

— Я говорю, читаю и пишу на четырех языках. А на скольких языках читаете и пишете вы?

— На тех, которыми мне приходится пользоваться от случая к случаю.

Роберт оставил без внимания ее иронический укол. Пропуская Джоселин вперед по коридору, он произнес с холодной учтивостью:

— Только после вас, мадам писарь.

Она не обратила внимания на его насмешливый тон.

— Нам предстоит, мадам, многое сделать за это утро. Надо готовиться к осаде.

Джоселин немного испугалась.

— К осаде?

— Конечно. Неужели вы думаете, что ваш папаша смирится с моим присутствием здесь! Дай Бог, если у нас есть в запасе два-три дня, чтобы подготовиться к встрече с ним. Очень скоро он обнаружит, что вызов короля на заседание совета от Борсвика был лишь приманкой. Тогда он примчится сюда, чтобы поглядеть, кто это обвел его вокруг пальца.

— Приманка? Значит, все было вами задумано заранее?

Он ответил ей улыбкой и промолчал.

— А что будет с нами, с Аделизой и со мною?

— Трудно сказать… Мы выясним, какую ценность вы представляете для вашего папаши. Но предупреждаю, что я намерен назначить за вас самую высокую цену.

— Догадываюсь.

— А я и не сомневался в вашей прозорливости, раз вы уж столь ученая женщина.

— А если отец не согласится с назначенной вами ценой? Что тогда?

Какими же ледяными вдруг стали его глаза!

— Подобно вам, мадам, я с юных лет осваивал науку выживания и знаю, как соблюсти свои интересы. Будем надеяться, что к нашему общему благу мне не придется применить мои знания на деле.

5

Джоселин перестала бояться этого мужчину. Господи, да он же обыкновенный человек и никакой не призрак, хоть и холоден, как ледяная глыба, извлеченная из погреба. Но с ним можно иметь дело.

Ему надо выжить. Ей — тоже.

Она вполне понимала его. Отец отдаст выкуп за одну дочь, но вряд ли за другую, нелюбимую. Пуще всего он трясется за свой денежный кошель. Дочь, рожденная от жены из дикого Уэльса, которая вместо приличного дохода принесла ему лишь лишние заботы о каких-то жалких клочках земли, которые ему еще надо охранять от набегов, — зачем ему такая дочь?

Ее надо выдавать замуж, выделять ей приданое — Джоселин понимала, что отцу она только в тягость. Но незачем знать об этом новому владельцу Белавура.

— Урожай в этом году был неплох, — начала она уже на ходу свой отчет. — Если пожелаете, то слуги могут взвесить все зерно в амбарах на ваших глазах… — Тут она усмехнулась. — …на ваших львиных глазах… Вы же не человек, а Лев Нормандский, так о вас говорят!

Ох, как ей было приятно подшутить над ним, над героем легенд. Простит ли он ей шутку или вопьется в нее своими львиными когтями? Или разрубит ее своим мечом? В любом случае, расправившись с беззащитной женщиной, он будет выглядеть в глазах окружающих дураком.

Ее спина была выпрямлена, позвоночник напряжен, как натянутая тетива лука, из которого вот-вот вылетит смертоносная стрела. Кто еще может осмелиться так независимо и насмешливо разговаривать с самим Нормандским Львом?

Они спустились в холл. Джоселин шла впереди, он следовал за ней по пятам. Слуги, под наблюдением вооруженных воинов, соскребали со стен копоть и засохшие брызги крови.

Сколько же людской крови было пролито в ночном сражении? И ради чего? Только для того, чтобы этот хищник несколько дней насладился уютом обжитого замка.

Джоселин обменялась приветственной улыбкой с пробегающей мимо служанкой. Тут внезапно де Ленгли грубо схватил Джоселин за локоть, будто ловя убегающую от него добычу.

— Ну-ка, попридержите свой резвый бег, молодая кобылка!

Он повернул ее так резко к себе, что ее лицо чуть не уткнулось ему в грудь. Она была удивлена, оскорбленная его вольностью. Никакой рыцарь не позволит себе обращаться с дорогостоящей пленницей как со шлюхой, выигранной им в кости у походного костра. Ее гневный взгляд заставил его опомниться. Роберт сразу сменил свой грубый тон на вежливый.

— Я попросил вас замедлить свой шаг, мадам, чтобы мы по пути смогли заглянуть на кухню, выпить разогретого эля и закусить сыром. Как тоскливо на голодный желудок осматривать амбары и погреба. Я бы также хотел захватить с собой в наше путешествие свежеиспеченных лепешек — ведь неизвестно, сколько оно продлится.

— Оно будет долгим, — пообещала Джоселин. — Я знаю, на сколько ярдов в длину и ширину простираются наши подвалы и каковы размеры всех амбаров.

— А вы еще ко всему прочему и математик? Его ирония разогрела в ней кровь больше, чем предложенное им крепкое пиво.

— Продолжим деловой разговор. Как вы думаете, мадам, сколько трупов придется хоронить после сражения за Белавур? Сколькими войнами пожертвует ваш папаша и скольких я потеряю своих, очень дорогих мне людей?

Роберт сжал ее руку, словно стальным кольцом, цепкими, сильными пальцами. Рука ее онемела. Разумеется, он мог сейчас сотворить с ней все, что пожелает. Сила на его стороне. Но, к счастью, пока он настроен только лишь на деловую беседу.

— Вся ваша прислуга еле шевелится, потому что ее плохо кормят. А у моих вояк, еще более изголодавшихся, рты разинуты чуть ли не до пояса, так они истосковались по свежему хлебу и мясу. Давайте подумаем вместе, как прокормить эту голодную ораву, а то лорд Монтегью возьмет нас измором. Есть много способов овладеть крепостью, но боюсь, что Монтегью выберет подлую скучную осаду, как паук, поджидающий бедную муху в паутине, а не пойдет на пролитие большой крови. Ни тот, ни другой способ взятия крепостей мне не по душе. Подумаем вместе, мадам, как нам одолеть врага?

— Почему вы считаете, Нормандский Лев, что я соглашусь помогать вам?

— Потому что в вашем черепе есть мозги, милая девушка. — Опять он позволил себе развязность. — Я расколол в боях немало голов, но, кроме вонючего дерьма, ничего там не было. Боже, упокой их души!

— Итак, с чего мы начнем? — спросила она, будто послушный клерк. — Что вас интересует?

— Кто из преданных мне людей был наказан за время моего отсутствия?

«Неужто он собирается мстить и проливать еще кровь?»

— Мне это неизвестно, милорд, — холодно ответила она.

— Лжете? — Это был неосмотрительный выпад с его стороны. Он сам себя унизил подобным возгласом, а она одержала хоть маленькую, но все же победу над ним.

Несколько оставшихся шагов до кухни они проделали в молчании, а там в просторном помещении, заполненном потными, разгоряченными, говорливыми служанками, она увидела, что весь привычный ей порядок теперь нарушен. Белый хлеб из пшеничной муки, обычно испекаемый лишь к столу хозяина, сейчас громоздился на кухонных столах, источая соблазнительный аромат. «Пир на весь мир» — вспомнилась ей поговорка. Прислуга гуляла вовсю.

Тут же ей и новому милорду поднесли на блюде розовые ломти ветчины, согретые на свежих горячих лепешках. В огромных кружках пенился душистый эль.

— Тот самый эль, которым я соблазнил вашего начальника охраны, — с улыбкой похвастался Роберт де Ленгли.

— Его доверчивость и склонность к выпивке дорого ему обошлись.

— Забудьте о нем. Все мертвецы уже похоронены. Я позаботился об этом сразу же, чтобы в замке не было заразы и дурного запаха. А эль истинно хорош… В моей лжи всегда есть частичка правды.

— И вы предлагаете мне, милорд, выискивать крупицы правды в вашей большой лжи, нырять за нею в глубину, как ловцу за жемчугом.

— Нет-нет. Я просто распустил перья перед вами, хвастаясь, насколько я хитроумен.

— И коварен…

Он побелел лицом, но промолчал.

— Мы ждали обоза с солью и специями от купца из Шрусбери. Мы хотели получить товар за деньги, честно уплаченные вперед. Мы надеялись пережить суровую зиму и никого не уморить с голоду. Вместо обоза с заказанным товаром явился разбойник… — тут у Джоселин перехватило дыхание, но все же она осмелилась продолжить, — … с грязной львиной гривой. Может, он хочет нажраться сырым мясом! Так пусть ест его!

Только разумные чувства хозяйки, ответственной за жизнь слуг и служанок, удержали ее от того, чтобы не выплеснуть кубок с элем в лицо де Ленгли. Ее порыв ярости закончился тем, что она, наоборот, поднесла кубок к губам и осушила его до дна.

И сразу же, как ни странно, беседа вернулась вновь в спокойное русло.

— Признайтесь, что моя придумка с обозом была неплоха. Иначе кто бы открыл мне ворота в крепость?

— А где соль? Соль, которую мы ждали.

— Мне нелегко было убедить настоящих торговцев и их охранников поменяться с нами ролями, хотя, конечно, у бедняг не оставалось выбора. Им пришлось поделиться с нами своим имуществом, за что я подарил им жизнь.

— Таким образом, вы проглотили наш замок так же легко, как этот кусок хлеба с окороком.

— Ну, уж не так легко… Я бы попросил вас хранить эту историю с солью в тайне, Не хотелось бы разрушать легенду о моем рыцарском мече, разрубающем самые крепкие стены.

— Я подозреваю, что легенда о вашей непобедимости и есть ваше главное оружие.

— Мне еще помогает человеческая глупость. Как звали покойного коменданта замка?

— Эдгард Тетбери.

— Мир его праху!

Служанка вновь наполнила элем кружки. Джоселин отпила еще большой глоток. Божественный эль. Как он придает храбрости!

Она подумала: «Сколько мужчин, погибших в эту ночь, нашли последний приют в наспех вырытых в промерзлой земле могилах. А скольким еще придется отправиться туда же, когда отец возвратится с войском отвоевывать свой замок? Я и Аделиза — стоим ли мы, глупые девчонки, таких жертв?»

Ее размышления были слишком серьезны и печальны для застолья, сопровождаемого крепким элем. Поэтому она изобразила на лице слабую улыбку и произнесла:

— Кончина любого божьего создания печалит меня. Об одних я скорблю больше, о других меньше. Сэра Эдгара Тетбери я, честно говоря, недолюбливала.

— Как такого глупца поставили на охрану замка?! Если уж для того, чтобы обезопасить своих дочерей, Монтегью не нашел лучшего военачальника, то мне нечего дрожать за свою шкуру.

Джоселин с охотой глотнула еще эля. Голова ее кружилась после крепкого напитка в придачу к бессонной ночи. Смутные мысли мелькали в ее голове.

«Сэр Роджер… Сэр Роджер Честер — вот кого ему надо бояться. В союзе с людьми Монтегью сэр Роджер одолеет Нормандского Льва. Как я могла забыть о сэре Роджере? Он может появиться здесь уже к вечеру, в крайнем случае, завтра утром. Отец предупредил меня об этом. Но как мне лучше воспользоваться этими сведениями?»

Она взяла со стола только что испеченный хлеб и предложила его сидящему напротив врагу. Он попросил разломить хлеб пополам для себя и для нее, и Джоселин с приветливой улыбкой выполнила эту просьбу. Они еще глотнули эля и закусили по-дружески разделенным хлебом. После этого Джоселин произнесла как бы невзначай:

— Большая часть отцовского отряда отправилась с ним в Оксфорд. Всем известно, что Белавур неприступен, поэтому отец и оставил здесь всего лишь малый гарнизон. Да и кто осмелится напасть на нас? Единственный враг моего отца — сэр Роберт де Ленгли — ведь давно уже мертв, — с усмешкой поглядела она на своего сотрапезника. — А после сговора с графом Честером мой отец приобрел такую силу, что никто не решится укусить его за задницу.

Де Ленгли расплылся в улыбке, по достоинству оценив грубую остроту своей собеседницы.

Джоселин продолжила, многозначительно подчеркивая каждое произнесенное ею слово:

— Тем более что лорд Честер обещал охранять Белавур в его отсутствие. Мне было велено гостеприимно встретить его сегодня или, быть может, завтра.

Де Ленгли и виду не показал, что Джоселин передала ему секретные сведения. Наоборот, он воспринял это всего лишь как болтовню девицы, находящейся под хмельком.

— Как приятно будет устроить ему сюрприз! Хотя бы только ради этого мне стоило возвратиться из царства мертвых.

Она смотрела, как он жадно поглощает пищу, как прихлебывает из кружки эль, и все больше убеждалась, что он никакой не выходец из ада, а вполне обычный грубый и голодный мужчина.

— Могу я спросить, милорд? — Глаза ее лукаво блеснули.

— Конечно, спрашивайте все, что вам угодно, — воскликнул он, смахивая пивную пену и хлебные крошки со щетины на подбородке. — Хватит церемониться, раз мы теперь в одной упряжке.

— Согласна, — кивнула Джоселин. — Так все же, как вам удалось выбраться из горящей церкви? Вы придумали какой-то трюк? Ведь вы подставили вместо себя чьи-то останки? Ходят слухи, что сам Генрих Анжу при свидетелях снял с вашего обугленного пальца кольцо и теперь носит его с гордостью на своей руке.

Вместо ответа Роберт де Ленгли внезапно вытянул руку и с силой хлопнул распростертой ладонью по дубовым доскам стола. Она увидела его расставленные пальцы. На них не было ни колец, ни перстней, что казалось необычным в те времена.

— Да, Генри Анжу не постеснялся ограбить мертвеца. У него страсть хватать то, что принадлежит мне. Все мои личные драгоценности и фамильные реликвии уже спрятаны у него в сундуках. Если я ознакомлю вас со списком украденного у меня достояния, то это будет долгое утомительное чтение.

Он на некоторое время погрузился в мрачное молчание, потом глухо сказал:

— Мне было жаль, конечно, потерять этот перстень. Он принадлежал моему деду, потом моему отцу. Вполне возможно, что перстень вернется ко мне, когда я сдерну его с пальца мертвого Генри Анжу, О, какой это будет прекрасный день!

С кривой безрадостной улыбкой Роберт резко поднялся из-за стола.

— Это длинная и грязная история, не предназначенная для таких хорошеньких ушек, как ваши. Незачем на нее тратить время, которого у нас и так немного. Если вы, мадам, насытились, займемся делами.

А дел действительно было невпроворот. Джоселин и лорд Белавур обходили все подсобные службы, заглядывали во все ниши, в самые потаенные углы кладовых, подвалов и погребов, осмотрели пивоварню, маслобойню, конюшни, кузницу и даже пустой свинарник. Роберт удивил Джоселин своим неуемным желанием вникнуть во все детали и все увидеть собственными глазами. К ее изумлению, он, войдя в хлебный амбар, тут же с молниеносной быстротой подсчитал в уме, сколько там хранится зерна, сколько ртов они могут прокормить и каков будет расход зерна в месяц.

Он, несомненно, был человеком, умеющим и способным распоряжаться, привыкшим брать на себя ответственность за благополучие своих подчиненных. Он мог бы стать хорошим хозяином, гораздо более рачительным, чем отец Джоселин.

Они завершили обход уже после полудня в конторе покойного бейлифа. Джоселин сняла с пояса связку ключей и отперла замки на окованном сталью сундуке, где были сложены все документы поместья Белавур.

Де Ленгли, не мешкая, выхватил верхний пергаментный свиток и внимательно пробежал глазами заполненную убористым почерком страницу. Значит, он все-таки грамотен! Впрочем, этот непредсказуемый человек, легко переходящий от варварской грубости к рыцарской куртуазности, от ярости к спокойной расчетливости, вряд ли мог ее еще чем-нибудь удивить.

Вначале он обманул ее, надев на себя личину разбойника с большой дороги, но теперь, после нескольких совместно проведенных часов, Джоселин поняла, что он совсем не таков, да еще к тому же хороший актер.

Роберт перехватил невольно мелькнувшую на ее лице улыбку и надменно спросил:

— Чем я вас рассмешил, мадам?

— Моя улыбка не имеет к вам никакого отношения. Я улыбнулась своим мыслям. Я подумала, что надо побывать в Нормандии, чтобы приобрести то, что в Англии является большой редкостью.

Он помолчал, озадаченный ее словами, потом догадался, что она имела в виду.

— Мое пребывание в Нормандии здесь ни при чем. Причина в том, что мой отец с уважением относился к образованию. Видимо, ваш родитель так же позаботился об обучении своих детей, хотя мне в это мало верится.

— Нет-нет, только не наш отец. — Джоселин даже удивилась этому предположению. — Сэр Монтегью свысока относится к грамоте и всем буквоедам. Это моя покойная мать настояла на том, чтобы я училась счету и чтению. И теперь я могу не полагаться на милость какого-нибудь бесчестного писаря или пройдохи-управляющего.

— Какая предусмотрительность! Подобные вам ученые женщины — такая же редкость в природе, как зубастые курицы.

Было ли это похвалой в его устах или очередным издевательством — она не поняла, но, почувствовав себя неловко, отвела взгляд. Тяга Джоселин к образованию служила предметом насмешек отца, а почти волшебная легкость, с которой она овладевала чуждыми языками, даже пугала его. Вполне возможно, что и Роберт де Ленгли так же отнесется к ее дару.

— Мне почему-то всегда легко давались иностранные языки, — объяснила Джоселин. — Когда мне исполнилось всего три года, я уже говорила не только по-французски, но научилась у слуг и нянюшек английскому и уэльскому. В шесть лет наш домашний капеллан принялся обучать меня латыни, хотя, должна заметить, он делал это неохотно и против своей воли.

— Вы хотите сказать, что угрожали ему кинжалом?

Напоминание о ее недавнем отчаянном поступке не могло не вызвать у Джоселин улыбки. Слава Богу, что и Роберт де Ленгли не лишен чувства юмора.

— Нет, тогда я, конечно, еще не носила кинжал. Но один из моих дядюшек вполне мог уколоть жирного патера острием. Мы, уэльсцы, народ безбожников. Всем известно, что у нас нет особого страха перед Святой Римской церковью. Может быть, в этом кроется причина несчастий моего народа.

Роберт расхохотался, и смех его был заразителен и добродушен. Куда-то испарилась прежняя его настороженность, и от озлобления за прошлые обиды не осталось и следа. С таким человеком можно поладить. Она уже больше не боялась его. Никогда раньше ей не было так легко вести беседу с мужчиной.

— Я бы с радостью свел знакомство с вашими уэльскими родичами, мадам, — сказал де Ленгли. — Уверен, что у меня найдется с ними много общего.

— Поживите здесь, на границе, подольше и обязательно с ними столкнетесь. У них в обычае навещать английские земли — чаще всего после наступления темноты. Тут особого везения не требуется. Хватай, что попадется под руку. Может, что ищешь, то и найдешь.

Де Ленгли еще громче рассмеялся. Но вдруг их взгляды встретились, и смех внезапно оборвался. Он смотрел на девушку с совсем иным выражением, чем раньше. Он как бы притягивал ее к себе — властно, требовательно. В его зрачках была пропасть, дна которой не было видно, и неизвестно, что таилось там, в глубине. У Джоселин закружилась голова и пересохло в горле. Каждый нерв ее, каждая жилка откликались на этот зовущий взгляд.

В воцарившейся тишине Джоселин слышала только собственное прерывистое дыхание и участившееся биение сердца. Вновь, как и прошедшей ночью, ощущение неведомой опасности сгустилось над ней, как будто кто-то лишил ее воли управлять своими движениями и жестами…

Но сам же де Ленгли, отведя глаза, разрушил это наваждение.

— Здесь, как я вижу, работы непочатый край. Но время уже позднее. Я не хочу вас утомлять. Мне лучше просмотреть все записи самому. Возвращайтесь к себе в комнату и отужинайте со своей милой сестрицей. Если вы мне еще понадобитесь, я пришлю за вами.

Джоселин покорно кивнула. Ей стало стыдно, что она до сих пор ни разу не подумала об Аделизе. Сестра, наверное, мучается в догадках, что происходит с Джоселин. Как же она, бедняжка, трепещет в страхе!

— Мы вернемся к нашим делам завтра или, может быть, через день. На сегодня у меня по горло других забот. Как вы верно заметили еще утром, у нас не заготовлено мясо на зиму. Причиной тому — недостаток извилин в мозгу покойного вашего бейлифа, но и то, конечно, что я задержал ваш обоз с солью. А ведь крепость без мяса в погребах — это уже не крепость, и долго ей не продержаться.

Роберт де Ленгли углубился в изучение пергамента, как бы давая ей понять, что больше не нуждается в ее присутствии.

Когда она подошла к двери, он небрежно бросил ей вслед:

— На рассвете я отправил часть моих людей и некоторых ваших слуг и свинопасов прочесать ближние леса у Белавура и поискать там свинок и боровов. К вечеру первая партия должна вернуться с добычей. Завтра мы закатим пир, и все наедятся до отвала.

Воображение тут же подсказало Джоселин неминуемый ход событий. Когда люди сэра Роджера Честера и Монтегью вернутся, то в лесу начнется побоище — жестокое и бессмысленное, ибо взять обратно замок они сразу же не смогут, тем более пока там в заложницах содержатся они с Аделизой. Гнев Монтегью падет на тех, кого он найдет вне крепостных стен. Будут истреблены смерды и юные мальчишки-свинопасы. А попутно и безвинные дети и женщины в деревенских хижинах. Так бывало каждый раз, когда сеньоры затевали между собой драку.

Джоселин замешкалась у двери. Она не могла так просто молча уйти, не попытавшись хоть что-то исправить.

— Сэр! Вы должны немедленно отозвать своих воинов и наших слуг!

Он посмотрел на нее с таким изумлением, будто у нее внезапно выросли две головы. Как посмела приказывать ему эта девица!

— Я уже намекала вам… — Она провела языком по пересохшим губам. — Скоро сюда прибудут рыцари Честера, а вероятно, и Монтегью. Я сомневаюсь, что вы одолеете эту армию так же легко, как тех людей, которых вы победили здесь прошлой ночью.

Он слегка растерялся.

— Зачем вы раскрываете мне военные тайны вашего отца и его сообщников? Вы — леди Джоселин Монтегью?

— Я знаю, в какую ярость впадают мужчины, когда сражаются, как они убивают всех подряд, не разбираясь, кто встает у них на пути. Вы послали в лес детей! Их убьют, сэр! Когда пыль рассеется и побоище завершится, вы по-прежнему будете удерживать Белавур, а солдаты моего отца останутся за воротами крепости. И никто — ни вы, ни мой отец — не задумается о бессмысленности того, что вы сделали, что оставите тела погибших смердов и юнцов на съедение волкам и воронам. Ведь вам обоим нет никакого дела до них.

Его плотно сжатый рот пугал ее своим безмолвием. На лице Роберта де Ленгли не дрогнул ни один мускул. Ни гнева, ни понимания того, что она сказала, не читалось в его холодном взгляде. К ее ужасу, ей даже показалось, что он снова готов расхохотаться.

— Признайтесь мне искренне, мадам. Вы когда-нибудь пробовали говорить со своим отцом в таком тоне, как сейчас со мной?

— Иногда, — заявила она.

— А я еще, несчастный, терпящий столько невзгод за морем, завидовал Монтегью, что он здесь нежится в кругу любящих дочерей, что его бытие в Белавуре — сущий рай. Оказывается, что это далеко не так. Иметь такую суровую дочь, с таким злым языком — поистине сущее наказание.

Джоселин встретила его насмешку с ледяным презрением.

— Можете издеваться надо мной, если вам так угодно, сэр, но все же прикажите вернуть людей из леса немедленно. Вам достаточно произнести только слово, и вы их спасете. Поверьте, что союзник моего отца хоть и не такой легендарный полководец, как вы, но воин умелый и, главное, быстрый. Уверяю вас.

— И конечно, не разбирает правых и виноватых… — иронически вставил он. — И охоч до пролития крови… Я ведь правильно вас понял? Что ж, придется, надеюсь, мне своим мечом отомстить за безвинные жертвы.

Джоселин похолодела. Раз Роберт де Ленгли шутит и насмешливо встретил ее предупреждение, значит, у него нет повода для тревоги. С дрожью в голосе она спросила:

— Я догадываюсь, что вы… вы уверены, что они не придут в ближайшее время… Значит, посланец моего отца вами перехвачен? Это так?

— Когда вы узнаете меня, мадам, то убедитесь, что я ничего не упускаю из виду и не оставляю врагам ни малейшей лазейки. Однако я благодарен вам за ваше предупреждение и… за добрые намерения.

Он шагнул к ней, и от того, что был так близко, Джоселин пришлось задрать подбородок, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Я сделала это не ради вас. И вы, и мой отец можете оба отправиться хоть в пекло, к дьяволу — вашему хозяину — вместе или по отдельности. Мне все равно. Но зачем погибать тем, кто живет и работает на этой земле?

Де Ленгли сжал в пальцах прядь ее волос и потянул на себя. Его рука тяжело опустилась на ее плечо.

— Как могло так получиться, что кто-то, носящий фамилию Монтегью, способен думать о каких-то смердах?

Джоселин словно околдовала близость этого человека. В нем было так сильно мужское начало. Суровость, хмурый взгляд отца, его грубые выходки не шли ни в какое сравнение с властной мужественностью сэра Роберта де Ленгли. Она отпрянула от него, но тут же была наказана болью за свою жалкую попытку сопротивляться. Он крепко держал ее за волосы и, казалось, не был намерен их отпустить. Она вся трепетала, но попробовала как-то отстоять свое достоинство.

— Вопреки вашему убеждению, милорд, характер не дается человеку вместе с именем. В одной и той же семье рождаются личности самые разные. Я являюсь тому примером. Как я уже вам говорила, меня огорчает смерть любого Божьего создания.

— Чья-то смерть в большей степени, а чья-то в меньшей, не так ли?

Роберт произнес это беззлобно, но сигнал тревоги в ее мозгу звучал все громче. Этот человек опасен, непредсказуем. Он, как вулкан, был готов проснуться и извергнуть огненную лаву. Она могла сколько угодно убеждать себя, что не боится его, но, когда он был так близко к ней, когда так смотрел на нее, вся ее храбрость улетучивалась.

— Хочу заранее принести вам свои извинения, мадам. К сожалению, прежде чем закончится вся эта заварушка, — причем, я уверен, в мою пользу, — мне придется принести вам еще немало огорчений.

Джоселин все труднее становилось выдерживать взгляд этих устремленных на нее глаз. Внезапно Роберт отпустил ее волосы и отшатнулся от девушки, как будто она была прокаженной.

— Джерард! — позвал он стражника и распахнул дверь настежь. — Вам лучше поскорее уйти, мадам, — добавил он уже вполголоса.

Со вздохом облегчения Джоселин выскользнула в коридор, где стоял на страже молодой воин.

— Джерард! Проводи леди в ее покои. Проследи, чтобы кушанья и лучшее вино были доставлены нашим дамам, ведь они дочери самого сэра Монтегью. Боюсь, что они принимают нас за варваров. Надо убедить их, что они ошибаются. — Он отвесил Джоселин низкий поклон. — Надеюсь, к следующей нашей встрече вы измените свое мнение о нас, мадам.

Когда Джоселин уже ступила на лестницу, что-то заставило ее украдкой оглянуться. Да, он был страшный человек, но в то же время и необычный. Какое-то предчувствие неожиданного поворота в ее судьбе вдруг заставило ее вздрогнуть.

Роберт перехватил ее взгляд. Никогда не встречались ему глаза такого цвета. Он даже до сих пор не разобрался, каковы они на самом деле. Сначала он посчитал, что они зеленые, когда она широко открыла их в затененной спальне на рассвете и уставилась на него с испуганным изумлением, потом они засветились и стали золотисто-желтыми в лучах осеннего солнца, в те минуты, когда они вместе проходили по двору замка.

И вот теперь он опять гадал, что произошло с ними. Почему сейчас ее глаза карие, коричневые, с проблесками зелени, как трава на лугах после первых морозов? Почему они все время меняют свет? Может быть, они отражают не только краски внешнего мира, но и настроение девушки, малейшие движения ее души? А как-то раз они показались ему совершенно прозрачными, словно талая весенняя вода, текущая по светлым гладким камням.

Проклятие! Как мог он потерять власть над собою, дергать ее за волосы и уставиться как безумец в ее глаза? Он настолько забылся, что почти был готов овладеть ею силой.

Роберт де Ленгли отвернулся и скрылся за дверью конторы бейлифа в надежде убрать из памяти образ девушки из ненавистной ему семьи Монтегью. Но как забыть ее взгляд и странную энергию, исходящую от прядей ее волос, когда он сжимал эти волосы в своих пальцах?

Ее волосы, как и глаза, таили в себе завораживающий обман. Они не были черными, как показалось ему ночью при их первой встрече, а скорее темно-каштановыми, густого сочного оттенка. Лишь только солнце озарило их своим сиянием, как чернота пропала, а вот только сейчас опять что-то новое появилось в их окраске, мелькнул какой-то рыжеватый отблеск, когда она слегка повернула голову.

Наваждение! Обман зрения! Ложь во всем ее облике, как в облике всех дочерей Евы. Он даже зарычал на самого себя, чтобы отогнать застилающее взор видение и вернуть мысли к предстоящим делам. Но забота, которая его сейчас занимала, не имела ничего общего с доставкой продовольствия в Белавур.

Уже давно Роберт перестал верить женщинам, и причиной тому была Маргарита — злодейка, ведьма, истинное порождение дьявола. И хотя в юности он еще допускал мысль о том, что женщина хотя бы предназначена доставлять удовольствие телу мужчины, теперь он уже и в этом стал сомневаться. Вредными, опасными, хоть и по неисповедимой Воле Господней, необходимыми игрушками — вот чем являлись, по его мнению, женщины, все без исключения.

Он хотел женщину и не мог сейчас подавить в себе это желание, хотя раньше ему это удавалось легко. Прежде он умел управлять своей страстной натурой. Да и не до утех ему было, не до забав с женщинами. Он предпринимал вылазки и засады, убегал от погони, скрывался в подземельях и лесах, но теперь долгие месяцы воздержания и вынужденной монашеской жизни давали о себе знать. Видения женской плоти стали преследовать его. Бессмысленно притворяться перед самим собой. Есть только один способ избавиться от искушения — это поддаться ему.

Роберт издал то ли приглушенный стон, то ли сдавленный смешок и… сдался. Незачем себя больше мучить. Целомудренный порядок, установленный им после штурма в Белавуре, все равно нарушался. Множество женщин готовы были предоставить услуги солдатам его войска. Уже в первые часы после сражения бесчисленные парочки разбрелись по каморкам, сеновалам или просто по темным углам замка. Почему бы и ему не подобрать себе подходящую «игрушку», облегчить тело, а заодно и очистить разум? А потом вернуться к работе. Неважно, с какой женщиной он позабавится, лишь бы она была молодой, не грязнулей и не ожидала от него ничего большего, как серебряного пенни в уплату за труды.

А если она будет стройна, худощава и темные волосы ее будут согревать его ладонь, как теплый на ощупь шелк? Если она распахнет пушистые ресницы и искоса поглядит на него глазами — зелеными, карими, золотистыми, черт знает какими еще — словно весь рай небесный и ад подземный спрятаны в их глубине? Что тогда? Для этой женщины не пришло еще время.

С усмешкой на губах Роберт распахнул дверь и целеустремленно зашагал по коридору к лестнице. Интересно, как повела бы себя женщина из рода Монтегью, если бы он сейчас появился в ее спальне и напрямую заявил, что ему не нужно ее деловое партнерство, зато надобно ее тело. Но то, что он успел узнать из их короткого общения о ее характере, делало эту цель, хотя бы в ближайшее время, недостижимой.

6

Вместе с ранними осенними сумерками комнату заполнил пронизывающий холод. Джоселин хмуро ворошила кочергой еле теплящиеся угли в камине. Вечер выдался до невероятности тягостным. Она немного поспала, а после каждый проходящий в бессмысленном прозябании час казался ей бесконечным.

Она принялась было за штопку белья, но на поверку оказалось, что штопать почти нечего, тем более что Хейвиз нуждалась в каком-нибудь занятии гораздо больше, чем она. Джоселин передала всю работу ей и теперь наблюдала, как молоденькая служанка старательно орудует иглой.

Аделиза с полчаса назад зажгла свечи и, очевидно, чтобы изгнать из памяти ужасы прошлой ночи, усердно занялась вышиванием. Но при малейшем шуме за дверью она вскакивала с места, словно испуганный олененок.

Нервно кусая губы, Джоселин прошлась по комнате. Бог, в своей великой «доброте», обрек ее на заключение в тесном пространстве с этими двумя беспомощными женщинами. Как ни любила она сестру, как ни старалась ее ободрить и уверить в счастливом будущем, но проведенные вместе вечерние часы истощили ее нервы до предела.

Она уже чувствовала себя виноватой перед Робертом де Ленгли, что затеяла с ним неприятный для него разговор и нарушила их так хорошо складывающееся сотрудничество. Своим язвительным высказыванием она задела его мужское самолюбие в самый неподходящий момент.

Но сезон забоя скота — это решающий период в жизни любого хозяйства, от которого зависит, как это хозяйство перезимует, сколько людей выживет, а сколько отдаст Богу душу.

Особенно важно было для самого де Ленгли и его людей не упустить время, потому что, если хлеб, овощи и фасоль составляли обычный рацион постоянных обитателей замка и окрестных деревень, то для поддержания боевого духа солдат требовалось мясо, причем в большом количестве. Для крепости, выдерживающей длительную осаду, еда, а в особенности мясо — это залог победы. Нехватка пищи означала поражение.

Она представила себе всю эту людскую массу — мужчин, женщин, детей — всех, кто надеется на защиту и приют за крепкими стенами Белавура. Нет сомнения, что многие из них так или иначе погибнут — одни от меча, другие от голода, — прежде чем схватка двух несгибаемых характеров — ее отца и Роберта де Ленгли не завершится, пока воля одного не одолеет волю другого.

— Джоселин! Скажи, как нам поступить?

Джоселин с удивлением взглянула на Аделизу, и тут только до ее сознания дошло, что кто-то вежливо, но настойчиво стучится в дверь.

— Как нам поступить? Конечно, отодвинуть засов. Или ты хочешь, чтобы нашу дверь опять разнесли в щепки?

Аделиза была не в силах шевельнуться, тогда Джоселин сама, без колебаний распахнула дверь настежь. Мужчину, стоявшего у порога, она видела впервые.

— Миледи, — обратился он к ней. — Я сэр Джеффри Талмонт. Милорд де Ленгли поручил мне передать его нижайшую просьбу спуститься вниз. Ваше присутствие необходимо, чтобы получить ответы на некоторые вопросы.

Она вспомнила, насколько властен и бесцеремонен был с ней Нормандский Лев.

— Я думаю, вы лукавите, сэр. Сомневаюсь, что ваш господин когда-либо просил нижайше кого-то и о чем-то. И уж, конечно, не обратился бы ко мне с нижайшей просьбой разделить его общество.

Сэр Джеффри немного растерялся.

— Скажем тогда так… Он желает говорить с вами.

Джоселин удовлетворенно кивнула.

— Вот в это я могу поверить.

Она собралась уже покинуть комнату, но мужчина задержал ее.

— Вам понадобится плащ, леди. Мы отправимся на свежий воздух, а на дворе изрядно похолодало.

— Прекрасно.

Джоселин вернулась за плащом, но стоило ей отвернуться, как посланец, перешагнув порог, ошеломленно уставился на Аделизу. Джоселин уже привыкла, что так же вели себя все мужчины, видевшие а ее сестру впервые.

— Я готова, сэр Джеффри.

Молодой человек с усилием оторвался от созерцания Аделизы. Вид у него был виноватый. Аделиза же смотрела на него с ужасом, словно перед ней предстал сам черт с рогами и копытами. Справившись со смущением, сэр Джеффри обратился к Джоселин с преувеличенной вежливостью.

— Раз уж я здесь, то хочу воспользоваться случаем и спросить — не могу ли я что-нибудь сделать для вас и для вашей сестры. Может быть, вам нужно еще дров, или одеяло потеплее, или что-нибудь из еды и питья? Скажите, и я лично прослежу, чтобы все было доставлено вам немедленно.

Джоселин едва сдержала усмешку. Хрупкость Аделизы, ее ангельская красота и обаяние невинности возбуждали в мужчинах не только похоть, но и не менее сильное желание опекать ее.

— Благодарю вас, сэр, но в настоящее время у нас есть все, что требуется.

Они шли по узким, продуваемым сквозняками коридорам замка. Факелы ярко горели, метущееся пламя отбрасывало на стены, сложенные из серого камня, золотисто-желтые блики. Тени то вырастали перед идущими по проходу Джоселин и Джеффри, то пропадали. К удивлению Джоселин, кроме одного стражника им никто не повстречался по пути. Белавур казался покинутым, опустевшим.

Быстрыми шагами они спустились по крутым ступеням винтовой лестницы, ведущей к казармам гарнизона и замковым службам. Сэр Джеффри ухватился рукой за железное кольцо и потянул на себя тяжелую дверь. Внезапный шум обрушился на Джоселин, от жуткого зловония она едва не задохнулась.

Она окинула взглядом двор замка. В сгустившейся тьме люди толпились возле огромных костров или сновали взад-вперед, тащили из кухни к огню чаны, котлы, горшки. Людской говор заглушался истошным визгом свиней. Запахи паленой щетины и горелой плоти густо пропитали холодный ночной воздух.

— Что ж, вижу, что они все-таки разыскали кабанов в лесу! — заметила Джоселин.

Затем она решительно шагнула в этот хаос, так внезапно открывшийся ее взгляду.

То, что творилось во дворе замка, любого могло привести в замешательство. Только что был заколот громадный боров. Мясник вытащил из тела длинное и острое орудие убийства, кровь хлестала из раны потоком, вся земля была залита ею.

Джоселин подобрала юбки и приблизилась к месту заклания.

— Гленнис! — позвала она резко и властно. — О чем ты задумалась? Ну-ка, подставь кувшин и собирай кровь, а то она у тебя пропадает впустую. Маргарет, Эйнор, Фелис! Бегом на кухню. Несите сюда ячмень и овсянку и кидайте в кипяток. Эдвайр, помогай им! И поторапливайтесь! Откуда у нас возьмется кровяная колбаса и черный пудинг, если вы будете спать на ходу?

— Вы появились как раз вовремя, мадам.

Джоселин обернулась. Роберт де Ленгли возник из темноты позади. Сэр Джеффри поежился и издал смешок.

— Я всегда считал, что война — самое кровавое дело, но то, что здесь творится, честно признаюсь, не по мне.

— Да, такое зрелище не для рыцарей, — согласился де Ленгли, затем обратился к Джоселин: — Я поручил нескольким своим парням обрубать копыта и опаливать туши. Кое-что из этой премудрости сохранилось у меня в памяти с детских лет, но я представления не имею, кого лучше поставить на ту или иную работу. Без бейлифа, который давал бы четкие задания, мы крутимся как белки в колесе, а все без толку и только теряем драгоценное время.

Впервые она увидела этого человека несколько растерянным. Было очевидно, что его раздражает собственная беспомощность.

— Вероятно, вы неплохо знаете здешний народ и укажете мне на того, кто смог бы руководить работами.

— Разумеется. — Джоселин оглядела толпу, напоминающую растревоженный пчелиный рой. — Дел тут невпроворот, и плохо, что все это вы затеяли, когда уже стемнело. Но если не жалеть дров и как следует разжечь костры, то мы справимся, я уверена. Я сама прослежу за работой, я кое-что понимаю в заготовке свинины.

В тоне де Ленгли почувствовался холодок.

— Вам незачем заниматься этим лично, я же знаю, что все, связанное с кровью и убийством, вам не по душе.

— Мольбы и плач голодных детей опечалят меня еще больше. Кто б ни остался в живых после того, как вы и мой отец наломаете друг другу бока, кому бы ни достались в конце концов смерды и их дети — все равно все должны быть накормлены. Не сомневаюсь, что в округе на много миль в любую сторону уже ничего не осталось хрюкающего и мычащего. Мы должны рассчитывать только на то, что вам удалось добыть сегодня. И сберечь каждый кусочек мяса и сала.

Некоторое время де Ленгли хранил молчание. Порыв ветра взметнул темную гриву Нормандского Льва, отбросил тяжелые густые волосы за спину. Его плащ также взвился и захлопал на ветру, отбрасывая на землю громадную, уродливую тень. Предсмертные вопли закалываемых свиней, треск поленьев в огне — от всех этих звуков становилось не по себе.

— Как вы практичны, мадам. Явно сказывается уэльская кровь.

Джоселин откинула голову с вызовом, уязвленная не смыслом его слов, а иронией, с которой они были сказаны.

— Уже в третий раз вы напоминаете мне о моем смешанном происхождении. Если вас так и подмывает оскорбить меня, то придумайте что-нибудь иное. Уэльская кровь, текущая в моих жилах, так часто становилась предметом острот, что их жало давно уже затупилось. Кроме того, даже в доме Монтегью, в окружении потомков нормандских завоевателей, я никогда не стыдилась того, что нахожусь в родстве с коренными жителями острова. Не сочтите меня заносчивой, сударь, но это истинная правда.

К ее удивлению, де Ленгли нисколько не рассердился.

— Я и не думал вас оскорбить. Наоборот, намеревался сделать вам комплимент. Как вы, может быть, заметили, я весьма скуп на них и не расточаю их попусту, общаясь с женщинами.

Джоселин отнеслась к его словам недоверчиво. Над ней столько раз подшучивали, что она приучила себя быть всегда настороже. Но он смотрел на нее доброжелательно, и в уголке его рта засветилась чуть заметная улыбка.

— Мадам, неужели вы согласитесь… Она не дала ему договорить.

— Милорд, я совершенно искренне хочу остаться здесь и заняться чем-то стоящим. Я не приучена сидеть сложа руки и не желаю снова запереть себя в девичьей спальне. Там я чувствую себя узницей!

— Иначе говоря, я вас обрадую тем, что позволю надрываться вместе с нами тут всю ночь напролет, дышать смрадом и месить ногами свиные потроха?

Джоселин с готовностью кивнула.

— Что ж, это замечательно, мадам, — продолжал де Ленгли. — Тогда, чтобы доставить вам удовольствие, я попрошу вас взять на себя бразды правления над всем этим великолепием.

Джоселин опять кивнула. Внезапно она ощутила радостное волнение мысли о том, что де Ленгли понял ее. Никто из знакомых ей мужчин, включая отца, не ценил по достоинству ее способности и навыки, а этот человек все подхватывал на лету. С ним даже вступать в словесный поединок доставляло удовольствие.

— Я согласна, милорд. Я беру все в свои руки и верну вам власть над вашим замком лишь поутру.

— Вы не оговорились, мадам? Вы сказали над моим замком?

От Джоселин не укрылось то, как он выделил слово «моим».

— Разумеется, милорд. Белавур всегда был вашим. Даже когда вы пребывали в царстве мертвых. — Она вспомнила эпизод в часовне Белавура. — Вас не было в живых, а все равно вы считались хозяином.

Сэр Джеффри рассмеялся, приняв ее слова за шутку, но де Ленгли был серьезен. В отблеске костра его золотистые глаза вдруг засверкали, как раскаленные угли.

— Не намекаете ли вы, мадам, что пребывать героем легенды выгоднее, чем быть реальным человеком? Ведь легенда приукрашивает действительность.

Джоселин вспомнила моменты, когда он действительно использовал в своих интересах слухи, распускаемые о нем суеверным людом.

— Если вы узнаете меня получше, милорд, то убедитесь, что я никогда не прибегаю к намекам. Я говорю правду или молчу.

— В таком случае мне остается только поблагодарить вас за прямоту.

Он слегка поклонился и отошел от нее. С чувством удовлетворения от одержанной ею маленькой победы Джоселин принялась наводить порядок в окружающем ее хаосе. Мужчины потрошили опаленные на огне туши, а женщины оттаскивали на кухни печень, почки и все прочие внутренности. Затем свинина была порублена, рассортирована, приготовлена к засолке, копчению окороков и особо ценного бекона. Кишки очищались, чтобы превратиться затем в оболочку для колбас, пузыри готовили для хранения обильного количества столь необходимого лярда, копыта отскабливались, и из них вываривался желатин. Длинный жесткий волос выдергивали и собирали в пучки, им сшивали потом выдубленные шкуры. Все шло в дело.

В этой суете Джоселин постоянно ощущала присутствие хозяина Белавура. Он то появлялся на глазах, то так же стремительно исчезал. Она видела, как он помогает нести тяжелую тушу или вместе с женщинами тащит на скрещенных жердях чан с кипятком. Один раз он ловко подхватил на руки ребенка, подошедшего слишком близко к ревущему пламени. Его люди работали вместе со смердами. Даже рыцари без ворчания занимались далеко не рыцарским делом, исполняя приказы Джоселин. Она не могла представить на их месте своего братца и кого-нибудь из его вышколенных воинов.

Джоселин задержалась у одного из костров, протянув к огню окоченевшие пальцы. Работа шла споро, но конца ей не было видно, а по слухам утром пастухи должны пригнать еще новых свиней. Часть слуг она уже отослала в помещение для кратковременного отдыха. Еще немного, и люди будут валиться с ног от усталости. Сама она, найдя копну чистой соломы, впервые за много часов присела, позволив себе передохнуть.

Рядом с ней, несмотря на адский шум, мирно посапывали, зарывшись в солому, несколько ребятишек. Джоселин не могла не улыбнуться, глядя на них, потом отыскала взглядом в толпе высокую фигуру владетеля Белавура. Он пребывал в непрестанном движении. Она совсем перестала бояться его. Конечно, он был не из тех, с кем можно было шутить. Темперамент его, как и воинская доблесть, вполне соответствовал образу человека из легенды. Но ей хотелось верить, что ему несвойственна беспричинная жестокость и он будет вести себя порядочно в отношении сестер Монтегью.

— Миледи!

Джоселин обернулась. Одна из служанок приблизилась к ней.

— Миледи, я порезала руку. Так уж мне не повезло!

Джоселин взглянула на протянутую к ней окровавленную руку. Капли крови из раны падали на солому.

— Ничего страшного, Маргарет. Отыщи Мауди, пусть она сделает тебе перевязку. А потом ляг и немного поспи. Я пошлю разбудить тебя, если мы не сможем обойтись без твоей помощи.

— Спасибо, миледи. Я и вправду устала. Когда Маргарет удалилась, Джоселин поискала взглядом, кто бы мог занять ее место. Она заметила Алис — дочку дубильщика кож. Хорошенькая девчонка только притворялась, что трудится, а на самом деле больше занималась флиртом с работающими рядом солдатами и молодыми рыцарями.

— Алис, ты мне нужна, — позвала Джоселин.

Девчонка сделала вид, что не слышит.

— Алис, ко мне!

Та раздраженно вскинула на Джоселин свои лукавые глазки, но не пошевелилась. Солдаты, смущенно переглядываясь, предусмотрительно отступили подальше.

— Алис, сюда, быстро! — требовательно выкрикнула Джоселин.

Наконец девчонка соизволила приблизиться на пару шагов. Ее полные губки скривились в пренебрежительной усмешке.

— Неужто вы все еще думаете, будто у вас есть право нами командовать? Тут нас много таких, кто не хочет больше плясать под дудку Монтегью. Я лучше подожду сперва, что мне скажет наш новый хозяин.

— Если я сказала пошевелись, тебе остается только выполнить приказ, а не обсуждать его, — холодно произнесла Джоселин. — Займи место Маргарет за разделочным столом. И спрячь подальше себе в рот свой наглый язык, пока я не отсекла его тебе.

Девчонка все шире расплывалась в высокомерной и всезнающей улыбке.

— Сомневаюсь, что милорд это одобрит… Мой язычок как раз очень пришелся ему по нраву, как я убедилась не так давно. Впрочем, леди вроде вас… — Алис хихикнула, — … вряд ли поймет, о чем я говорю.

Кое-кто по соседству прекратил работу, прислушиваясь к разговору.

Бессильная злоба клокотала в душе Джоселин, но она сохраняла на лице спокойствие, а тон ее был по-прежнему ледяной.

— Потаскушка на то и предназначена, чтобы забавляться с «соской» и служить мужчине подстилкой. Но и самая пухленькая потаскушка отощает без сытной пищи. Так что займись делом, а то зимой тебя не за что будет ущипнуть. Повторяю, встань на место Маргарет… Нет, подожди… Лучше замени Фелис.

Поймав на себе удивленный взгляд женщины, Джоселин объяснила:

— Тебе, Фелис, тоже надо передохнуть. Ты провела здесь всю ночь, а я знаю, что у тебя болит спина. Пусть Алис разделает и вычистит все эти внутренности. Без сомнения, она и в темноте отыщет то, что нужно. Для разнообразия ей невредно поработать и ручками для нашей общей пользы.

Смех прокатился по толпе. В адрес Алис было отпущено несколько смачных замечаний. Стало очевидно, что большинство собравшихся сочувствовали Джоселин.

Алис еще несколько мгновений колебалась, а потом покорно приняла у Фелис разделочный нож.

Джоселин направилась к соседнему костру. Знакомый голос, раздавшийся из темноты, заставил ее вздрогнуть.

— Сначала искусная защита, а потом фланговая атака. Мадам, ваша стратегия безупречна!

Роберт де Ленгли выступил из тени. Его лицо мгновенно осветилось сияющей улыбкой, будто к горючей жидкости поднесли зажженный фитиль. Но в этот момент Джоселин не склонна была воспринимать его комплименты. Он стал ей даже чем-то противен.

— Вам будет легче управлять вашей прислугой, — отрезала она, — если вы воздержитесь от раздачи своих милостей служанкам. Лучше потратить несколько монет на обыкновенных потаскух. Служанки должны заниматься одним делом, шлюхи — другим. Каждому — свое.

Улыбка на лице де Ленгли стала язвительной.

— Прошлой ночью вы приняли меня за насильника, сейчас обвинили в том, что я развращаю служанок. Что происходит? Почему вы никак не слезете с этого конька? И что вы имели в виду, советуя мне, как распоряжаться моими деньгами и кому их платить?

Чтобы как-то успокоить себя, Джоселин глубоко вдохнула смрадный воздух. Разговор получался непристойный и даже абсурдный.

— Я имела в виду только то, что вы слышали.

— А я еще хотел бы узнать, как вы вообще относитесь к этому делу?

— Каким делом вы занимались с Алис, знаете только вы да она. Мне известны лишь его неприятные последствия. Но вот что я вам скажу, сэр. Алис и без вашего поощрения достаточно неуправляемое существо. Она приписана к кухне, но бейлиф смотрел сквозь пальцы на то, что она отлынивает от работы, пока…

— Пока она согревала его старые кости, — закончил за нее фразу де Ленгли. — Я угадал?

— Вы правильно меня поняли, сэр. Очевидно, она надеется, что все останется как прежде.

— Заверяю вас, мадам, что больше с Алис не возникнет никаких проблем. Никаких послаблений она не дождется. Я не вмешался сейчас и не заткнул ей рот только потому, что вы отлично справились с ней и без меня. Дайте мне знать, если она снова проявит гонор. Думаю, что нахальства в ней поубавится, если я уложу ее нагишом на лавку и пройдусь по спине плетью. Пожалуй, лучше это сделать не откладывая, чтобы заранее внушить ей, что к чему.

— Не надо! — воскликнула Джоселин, ошеломленная столь неожиданной его бессердечностью. — Разве это будет справедливо, сэр? Вы сами дали девчонке повод думать, что у нее есть некие привилегии.

— Я не давал ей повода для подобных выводов. Я принял Алис за одну из шлюх, о существовании которых вы, как выяснилось, имеете некоторое представление, мадам. Не скрою, что я обнаружил в Алис талант, который позволит ей преуспеть в этом ремесле.

Он вел разговор с Джоселин с бесстыдной откровенностью, будто с приятелем. И от этого тона ее бросило в жар.

— Хотя вас это совсем не касается, мадам, но если вы уж так заинтересованы в деталях, то сообщу вам — Алис было уплачено за услуги, но никаких милостей и привилегий не обещано. Я никогда и ничего не обещаю женщинам, и все они для меня одинаковы.

Джоселин, неизвестно почему, еще больше разозлилась.

— А как ваша жена воспринимает подобные отношения — как проклятие или как благо?

Лишь только эти слова были произнесены, тотчас же поменялось выражение лица Роберта де Ленгли. Рот его сжался и отвердел, в глазах угасла жизнь. Он был страшен, каким показался ей при первой встрече.

— Моя жена мертва, мадам! — Сказав это, он резко отвернулся и удалился прочь.

7

Никогда Джоселин еще не ругала свой острый язык, как сейчас. Чем же она так уязвила Нормандского Льва? Или обидела? Или расстроила? Его странная реакция была для нее неожиданна. Должно быть, он сильно страдает по своей покойной супруге.

Джоселин морщила лоб и кусала губы. Почему-то поступки де Ленгли озадачивали ее. Ее пониманию был недоступен их скрытый смысл. Уже по его внешности можно было сделать вывод, что он к женщинам не только не равнодушен, но и сластолюбив. Это легко читалось во всем его облике, в чувственных жестах, в хрипловатом, проникающем в самую душу голосе, в оценивающих взглядах, которыми он окидывал даже такую скромную особу, как Джоселин.

И чему тут удивляться, что этот сластолюбец поспешно уложил в постель податливую Алис. Кроме влюбленности, о которой поется в балладах, а в жизни встречаемой очень редко, и желания заиметь наследника, у мужчин возникают естественные потребности, которые надо вовремя удовлетворять.

Джоселин многое узнала про мужчин, когда ей пришлось самостоятельно управлять Уорфордом. После кончины матери она взяла на себя опеку над служанками, спасая их сперва от невыносимо похотливого бейлифа, которого прислал ее отец, а после, когда от бейлифа ей удалось избавиться, от замковых охранников.

Долгий путь она прошла, прежде чем люди начали принимать ее всерьез. Месяцами она сражалась молча, упрямо не отвечая на вызывающую наглость, на подлые смешки за спиной, на сплетни, подрывающие ее авторитет. Она даже пропускала мимо ушей прямые угрозы физической расправы со стороны людей, посланных отцом управлять этим поместьем.

Она все претерпела. И, несмотря на свою юность и неопытность, победила. Она не отдала поместье в чужие жадные руки. Наоборот, в ее руках достояние приумножилось, и все, кто хоть что-нибудь понимал в хозяйстве, преисполнились уважения к молодой хозяйке. Все… кроме ее отца.

В конце концов, победил именно он. После четырнадцати лет безразличия, редких наездов в поместье, которые вместо радости приносили ей только боль и разочарование, он соизволил вспомнить, что у него, кроме Аделизы, есть еще и другая дочь, уже почти взрослая, выросшая в дикой пограничной местности Уэльса.

Отец явился неожиданно, назначил своего кастеляна управляющим Уорфордом, а Джоселин увез с собой в Монтегью. В этот день она ощутила себя такой же беспомощной, как и в детстве, когда рухнуло в одночасье все, что она любила. То был день кончины ее матери.

Джоселин по опыту знала, что время не лечит душевные раны. Уже восемь лет прошло с того времени, как умерла ее мать, а Джоселин все еще горевала о ней. Единственное, на что было способно время, это заставить смириться с потерей. Так надо! Таков закон. Жизнь должна течь по своему руслу!

Но то страдание, ту непреходящую тоску, что отразилась на лице Роберта де Ленгли, Джоселин восприняла так, что он со своей потерей не смирится никогда.

— Миледи, кажется, уже разрубили последнюю тушу. Я послал своих солдат отоспаться, пока они вам вновь не понадобятся.

Джоселин очнулась от размышлений, когда Джеффри обратился к ней. Очевидно, он был правой рукой де Ленгли.

— Да, ваши люди мне больше не нужны. Я имею в виду, конечно, лишь эту ночь.

— Я вас понял, — Джеффри устало улыбнулся. — Днем предстоит еще немало работы. Мои парни в полном распоряжении миледи.

Он хотел было удалиться, но Джоселин окликнула его.

— Как давно скончалась супруга милорда?

На лице Джеффри появилось странное выражение.

— Почему вы спросили меня об этом? Джоселин густо покраснела и была рада тому, что вокруг царил мрак.

— Я не собираюсь вторгаться в чужие тайны… — Она с трудом подыскивала слова. — Почему-то я разгневала вашего господина, когда спросила его о жене… Я, вероятно, поступила бестактно… Я не знала, что ее нет в живых. Поверьте, я не хотела сыпать соль на его рану. Пожалуйста, передайте милорду мои извинения.

Сэр Джеффри мрачно уставился на носки своих сапог.

— Я это сделаю… при случае. — Он вскинул голову и добавил: — А впредь, мадам… чем меньше будет разговоров о леди Маргарет, тем лучше. Она умерла три года тому назад.

Три года назад! И воспоминание о ее смерти приводит такого мужчину, как Роберт де Ленгли, в состояние, описать которое Джоселин не могла. Он был страшен, когда она упомянула ее имя.

— Я понимаю, — тихо произнесла она.

— Вам следует знать еще и о том, что у лорда был сын Адам. Он прожил на свете четыре года. Замечательный малыш…

Сэр Джеффри колебался, не зная, стоит ли продолжать свой рассказ.

— С тех пор, как мы похоронили его, у нашего милорда на сердце камень. Я бы просил вас не упоминать при нем о сыне.

— Сколько потерь он пережил! — воскликнула она сочувственно.

Молодой воин молча поклонился, оценив ее благородный порыв. Он был суров и сдержан, но в каждом его слове угадывалось желание в любых обстоятельствах уберечь своего господина. Как редка была в те времена подобная преданность!

— Не сердитесь на меня, сэр. Не надо смотреть на меня так сурово. Хоть я и ношу фамилию Монтегью, я не причиню вреда вашему господину.

Сэр Джеффри тут же смягчился.

— Простите, миледи, если я чем-то задел вас.

Джоселин склонила голову, как бы принимая его извинения.

— Уводите своих людей на отдых, сэр Джеффри. Через несколько часов работа возобновится, так что пусть немного поспят.

Добравшись до постели, Джоселин ощутила, что все ее тело налилось свинцовой усталостью и промерзло до костей. Она навалила на себя все одеяла, какие нашлись в комнате, и попыталась забыться сном. Но, как и в прошлую ночь, перед ее глазами возникал призрак Роберта де Ленгли.

Следующий день был опять наполнен трудами. Визг закалываемых свиней терзал слух, вид окровавленного мяса вызывал тошноту. В живых оставили немного скота на развод.

Роберт де Ленгли, облачившись в кольчугу и оседлав своего серой масти боевого коня, отправился в лес с группой вооруженных людей. Он намеревался провести там целый день, расставляя посты наблюдателей, на случай возвращения войска Монтегью, как ненароком узнала Джоселин из разговоров на кухне.

К полудню Джоселин уже вконец измоталась, а во двор все загоняли свиней, обреченных на забой. Мужчины заталкивали визжащих и хрюкающих животных во временные загоны, где вся эта масса, сдавленная в тесном пространстве, ожидала своей очереди идти под нож.

Внезапно часовой, занимавший пост на стене, что-то выкрикнул, и солдаты, разбрызгивая кровяные лужи, поспешили занять свои позиции в амбразурах.

Мост был мгновенно опущен, решетка ворот поднята. Роберт де Ленгли со свитой проскакал по мосту и ворвался во двор.

— Монтегью совсем близко!

Новость всколыхнула всех, словно пламя сухую солому.

Джоселин отложила разделочный нож, подошла к чану с водой и вымыла руки. Те самые люди, с которыми она еще минуту назад трудилась в поте лица, теперь как-то странно поглядывали на нее.

Сэр Джеффри обратился к Роберту:

— Там еще остались люди в лесу, милорд.

— Черт побери! Всем было приказано вернуться к полудню. Кто эти глупцы?

— Несколько мальчишек, среди них сынишка Каррика.

Роберт де Ленгли словно окаменел. Джоселин, издали наблюдавшая за ним, удивилась, как могло подействовать на него это сообщение.

— Опустите мост! Держите ворота открытыми до моего приказа! Они еще могут успеть… Лучники, на стены!

Двор крепости захлестнули потоки людей, поднятых по тревоге. Каждый спешил занять свое место. В этом хаосе был свой порядок. Оружие, скрытое дотоле от глаз, явилось на свет — луки, копья, мечи. Солдаты торопливо облачались в доспехи. Напряжение витало в воздухе, а лошади, зараженные им, ржали и били копытами в предчувствии битвы.

Джоселин крикнула слугам:

— Эйнор, Гленнис, Фелис! Убирайте мясо на кухню. Уилл и Эдвайр! Собирайте ножи, ведра и бадьи и прячьтесь в цитадели. Да загасите костры. Мауди! Где ты, Мауди?! Готовь лекарства и тряпки для перевязок. И запасите свежей воды!

— Опять будет сражение, миледи? — осторожно спросила у Джоселин одна из женщин.

— Молитесь, чтобы его не было!

Джоселин быстрым взглядом окинула крепостные стены и башни и увидела одинокую фигуру Роберта де Ленгли, возвышавшуюся на крыше главной цитадели. Силуэт его четко вырисовывался на светлом небе. Ей вдруг захотелось оказаться рядом с ним, взглянуть на Нормандского Льва, готового к битве.

Она направилась к лестнице, но на первых же ступенях ее задержал часовой.

— Миледи, мне приказано…

— Тебе приказано следить за мной, — оборвала она речь молодого солдата. — Ты ходил за мной по пятам весь день, можешь и дальше заниматься этим делом, но не мешай мне подняться наверх…

— Но, леди…

— Леди разрешает тебе следовать за мной.

У вершины лестницы холодный ветер, проникший за преграду крепостной стены, сдернул с ее плеч плащ и впился ледяными иглами в лицо.

Джоселин поправила на себе одежду и приблизилась к стоящему в одиночестве де Ленгли.

— Кто вам позволил прийти сюда? — не оборачиваясь к ней, потребовал он ответа.

— Никто, но и никто не запрещал. — Она встала рядом с ним.

Глаза ее слезились от ветра. Роберт де Ленгли был совсем близко, она ощущала исходящее от его тела тепло. Ей вдруг подумалось, что, может быть, и он чувствует тепло ее тела. Прищурившись, Джоселин вгляделась в расстилающееся перед ними пространство.

— Там какая-то дымка справа. Это они?

— Да, это они. У вас хорошее зрение, мадам. Но вам сейчас лучше было бы спуститься вниз. Мой солдат проводит вас в вашу комнату. За вами пошлют, если возникнет необходимость.

— Я предпочитаю оставаться здесь. Роберт раздраженно взглянул на нее.

— Отсылая вас, я забочусь только о вашем благе. То, что вы в ближайшее время увидите, может вас сильно расстроить.

— А я хочу знать, что произойдет. Даже если это будет очень печальное зрелище. Мне сдается, что мы с вами, милорд, одинаково заинтересованы в благополучном исходе. Пожалуйста, не обрекайте меня на мучительную неизвестность, — добавила она просительно. — И если вы уже решили, как будете поступать, то действуйте, как будто меня здесь нет.

Он, размышляя, некоторое время разглядывал ее.

— Хорошо. Можете остаться, но потом не жалуйтесь на то, что я вас не предупреждал.

Заметив воина, который поднялся вслед за Джоселин на крышу, Роберт де Ленгли сурово приказал ему:

— Если хоть одна стрела перелетит через стену, ты, Джеральд, схватишь миледи в охапку и утащишь ее вниз, как бы она ни кричала.

— Да, милорд. Я возьму ее в свои объятия и утащу. — Юный воин весело осклабился.

— Могу предположить, что вы, сеньор, беспокоитесь за сохранность заложниц. Мертвыми они уже вам не нужны, — не удержалась от колкости Джоселин. — Обещаю, что я не испорчу вам игру, позволив убить себя. Я уже и без того слишком часто вызываю ваше неудовольствие, милорд.

— Ценю вашу сообразительность, — произнес он сухо. — Предпочитаю, чтобы вы остались в живых… по ряду причин.

Они оба замолчали. Облако с восточной стороны на глазах увеличилось в размерах.

— Ваш отец скачет быстро.

— Вы в его положении тоже бы торопились. Кто-то из наблюдателей вскрикнул. Его сигнал был поддержан другими сторожевыми воинами. Джеральд, сбегав на другой край крыши, вернулся и доложил:

— Весь переполох из-за троих мальчишек и полдюжины свиней, милорд. Они только что показались из леса с западной стороны.

Де Ленгли слегка пожал плечами, но по-прежнему не отрывал взгляда от приближающегося войска. Уже стали различимы отдельные всадники.

— Что ж, случится самое худшее… — произнес он, едва шевеля губами, но Джоселин расслышала его слова и переспросила:

— Что?

— Они уже не попадут в крепость.

— Кто они?

— Мальчишки. Трое мальчишек, которые уже никогда не станут мужчинами.

Несколько секунд они наблюдали в молчании, как войско Монтегью приближается к крепости. Руки де Ленгли так сжимали острый гребень каменного парапета, что костяшки пальцев побелели. Потом он вдруг взвился, словно его подхватил невидимый смерч.

— По коням! — крикнул он в глубину крепостного двора, свесившись через парапет, и тут же метнулся к лестнице. — По коням! Мы выступаем!

Роберт преодолевал лестницу прыжками, сразу через две-три крутые ступени. Ударившись каблуками сапог о булыжники крепостного двора, он бросился к своему коню. Рыцари уже были в седлах. Боевой конь Роберта крутился и пятился, уши его стояли торчком от возбуждения, зубы скалились и щелкали над теменем бедного оруженосца, который с превеликим усилием сдерживал его прыть.

— Белизар, стой! — приказал де Ленгли, и хозяйский голос мгновенно утихомирил разбушевавшегося жеребца.

Роберт вскочил в седло, поправил кольчужный воротник, защищающий шею, затем выхватил из рук оруженосца тяжелый стальной шлем.

— Джеффри! Оставляю крепость на тебя. Держи ворота открытыми, пока не увидишь, что Монтегью одолел нас. Расставь лучников по башням, и пусть берегут стрелы. Прикажи — не больше двух стрел на одного противника. Лебент и де Брие! Скачите навстречу этим мальчишкам и доставьте в крепость, пока мы их прикрываем.

Роберт покрутил, примериваясь, шлем, насадил его низко на лоб и закрепил застежками. Пока он еще не опустил забрало, голос его звучал звонко.

— Люди Монтегью измотаны после форсированного марша. Они не поймут, кто мы такие. Мы отбросим их одним хорошим ударом, а потом отступим под прикрытие наших лучников.

Он направил Белизара к воротам. Жеребец выгнул дугой свою мощную шею, грызя удила и сражаясь с собственным нетерпеливым ожиданием ввязаться в битву. Роберт понимал, что существуют опасные пробелы в его плане, но ощущал зуд во всем теле и точно такой же страстный позыв мчаться вперед, как и у его боевого коня. Наконец-то настало время, когда он сможет сразиться с Монтегью. Для этого он и вернулся в отчий дом.

— Покажем им, как сражаются мужчины! Господь за нас! — Это был даже не боевой клич, а дикий вопль.

— Наше дело правое! Бог за нас! — вопили в ответ всадники.

Чуть ослабив поводья, Роберт направил Белизара в арку ворот. Жеребец откликнулся на милостивое разрешение хозяина ускорить свой бег мощным прыжком. Он пролетел над подъемным мостом, лишь один раз коснувшись копытами деревянного настила, и, напрягая свои могучие мышцы, устремился к подножию холма.

Рыцари потоком выливались через ворота с криками, разжигающими их боевой дух. Конники Монтегью, завидев встречную колонну, приостановились. В растерянности они сперва сбились в плотную кучу, но затем эта масса распалась, воины, поняв, что на них нападают, быстро выстроились в цепь и устремились навстречу противнику, также исторгая яростный рев.

Роберт на ходу поудобнее устроился в седле, ощущая успокаивающую тяжесть щита у левого бедра. Для этой жизни он был рожден, для ремесла, в котором он преуспел и даже достиг совершенства.

Он обнажил меч, выбрал себе цель и сосредоточился на ней. Его жертвой должен был пасть высокого роста рыцарь на поджаром гнедом жеребце.

— Бог за нас! Мы победим! — раздавались крики с обеих сторон.

Наконец две шеренги всадников встретились, столкнулись конские тела, сталь ударилась о сталь, крики смешались в одном свирепом оглушающем хоре.

Белизар врезался в бок гнедого жеребца, и огромный конь смел со своего пути более слабое животное. Гнедой жеребец не устоял на изящных своих ногах, покачнулся и рухнул. Беспомощно распластавшись на земле, его злополучный всадник попытался было взмахнуть мечом, но был тотчас растоптан обутыми в железо копытами Белизара.

Следующего противника Роберту не пришлось выбирать, тот сам набросился на него.

Де Ленгли отразил удар меча верхним углом щита, а затем, на протяжении нескольких секунд, обменивался ударами с вражеским рыцарем. Он маневрировал своим конем, управляя им коленями, бок о бок с противником, а потом изловчился, нанес сокрушающий удар тому в лицо и покончил с ним, рубанув мечом так, что воин даже и не увидел, откуда на него пала смерть.

Роберт слышал знакомое ему пыхтение сдерживаемых уздой кусающих и толкающих друг друга боевых коней, натужное дыхание мужчин, сражающихся за свою жизнь. Он прочертил мечом круг, сметая все, что шевелилось возле него. Упоительная волна ощущения собственной силы несла его на своем гребне.

Войско Монтегью превосходило его отряд числом, но люди де Ленгли дрались как дьяволы. Он чувствовал, что они способны победить.

Двое рыцарей напали на Роберта одновременно. Щитом и мечом он отбивался от них. Громадное стальное лезвие вздымалось вверх и опускалось, и в этом беспрестанном движении ощущался устрашающий ритм, заставивший вражеских воинов отступить.

Он не желал, чтобы они ушли от его разящего меча, и погнался за ними. Широченным крупом конь Роберта толкнул тонконогую лошадь одного из рыцарей. Животное споткнулось, но удержалось на ногах. Всадник поднял щит, оберегая себя справа… Роберт двинул коленом, без промедления его жеребец выполнил команду и подался влево. За рывком коня последовал удар меча, неотразимый и смертоносный. Роберт с удовлетворением услышал, как хрустнула, будто треснувшая скорлупа, разрубленная кольчуга, почувствовал проникновение закаленной стали в мягкую плоть.

Он вытащил свой меч из широкой раны и подготовился к встрече лицом к лицу со вторым рыцарем. Но тот уже был далеко.

На какое-то краткое мгновение Роберт оказался вне сражения. Воздух со свистом вырывался из-под стреловидного стального козырька, прикрывавшего нос. Роберт вскинул голову в тяжелом шлеме и огляделся, пытаясь оценить картину боя.

Лошади храпели и ржали, люди вопили, торжествуя, или кричали в предсмертной агонии. А над их головами раздавался звон стали, ударявшейся о сталь.

Он всматривался сквозь узкие глазные прорези в шлеме. Козырек перед носом и забрало, прикрывающее челюсти и подбородок, скрывали истинные лица воинов. Убивали друг друга на ратном поле люди, не знающие, с кем именно они сражаются. И все же было видно, что армия Монтегью постепенно откатывается назад.

Но Роберт еще не желал возвращаться в крепость. Кровь в нем кипела, и он жаждал встречи с самим Монтегью. Как бы в ответ на его мысленный зов мелькнула перед его взглядом эмблема с красным вепрем, которую обычно носил его главный враг. Роберт устремился туда. Вопль, исполненный ненависти, призывающий к поединку, разнесся над полем боя.

Разгоряченный атмосферой битвы, он уже забыл, какой план сражения составил раньше.

Джоселин ухватилась за край стены, не замечая, что грубые камни ранят ее ладони. Неоднократно она видела раньше, как мужчины практикуются в поединках, даже один раз присутствовала на весьма жестоком турнире, и ее сводный брат Брайан сказал, что этот турнир в точности похож на настоящую битву. Но то, что происходило сейчас, она и вообразить себе не могла.

Внизу на поле перед замком на ее глазах разгорелось сражение, о которых пели менестрели в балладах. Две шеренги закованных в сталь людей, как две встречных волны, столкнулись и рассыпались брызгами. Потом люди как бы исчезли из виду в непрестанном мелькании сверкающих стальных мечей, вздыбленных копыт и алых пятен, возникающих то тут, то там. Ветер доносил до нее крики и звон металла.

Затаив дыхание, Джоселин следила за Робертом де Ленгли. Он проносился по равнине, словно ангел смерти. Его меч танцевал с грацией, которая была одновременно и прекрасна и страшна. Он не позволял себе излишних суетливых движений и поэтому был непобедим.

Пространство, на котором происходила схватка, постепенно сжималось, и наконец все сражение сосредоточилось, словно на арене ярмарочного цирка, на маленьком клочке истоптанной лошадиными копытами земли. Со всех сторон на Роберта наседали враги. Вдруг он исчез в общей свалке, и сердце Джоселин тотчас будто бы провалилось куда-то в пропасть. Казалось невозможным, что он вынырнет живым из этого водоворота, но, разглядев смутные очертания его громадного серого коня и всадника на нем, она убедилась, что он по-прежнему держится в седле, а значит, продолжает биться за свою жизнь.

В месиве людей и коней она углядела и каштанового жеребца, на котором часто выезжал ее брат. Но на Брайана она взглянула лишь мельком. Взгляд ее не отрывался от Роберта де Ленгли.

Роберт де Ленгли отдавал битве всю свою душу, потому что не только мстил за свое прошлое и сражался за свое будущее, но и за жизнь трех мальчиков, которые все же благодаря его заступничеству смогут вырасти и стать мужчинами.

Джоселин неосторожно перегнулась через парапет, забывая о собственной безопасности, будто это могло ее приблизить к Роберту де Ленгли. Взгляд ее не отпускал серого коня и легендарного рыцаря, который будто слился со своим жеребцом в единое существо, в мифического кентавра с разящим мечом в могучей руке.

— Смилуйся, Господь, — шептала она, не осознавая, что возносит к небесам кощунственную по отношению к отцу и брату молитву. — Пожалуйста, Господь, даруй ему победу.

Бой продолжался. Ей было уже невыносимо следить за перипетиями схватки, но и покинуть свой наблюдательный пост Джоселин тоже не могла. И вдруг, по причине ей непонятной, происходящее внизу действо прекратилось.

Де Ленгли вырвался на свободное пространство. Его люди, рассыпавшись по травяному склону холма, помчались назад к крепости, а сам Роберт с десятком своих воинов образовал заслон и, кружась на месте, ловко отражал атаки слишком храбрых, а вернее, слишком опрометчивых рыцарей Монтегью, подумавших, что войско де Ленгли в панике обратилось в бегство.

Войны де Ленгли преодолели подъемный мост, и, как только они оказались во дворе крепости, лучники, расположившиеся на стенах, пустили тучу стрел, которые, как почудилось Джоселин, со злобным шипением встретили преследующую армию Монтегью. Решетка ворот, опускаясь, лязгнула. Мост поднялся, вздыбившись над крепостным рвом.

Отряд де Ленгли был уже в безопасности, а Монтегью и его воины метались в бессильной ярости за стенами крепости. Крики, похожие на вопли мартовских котов, жалкие и унизительные, изредка прерывались предсмертными воплями, когда окованные сталью наконечники стрел поражали кого-то из преследователей.

Джоселин с удивлением обнаружила, что ноги ее больше не держат. Она вся заледенела на пронизывающем ветру и ощущала стыд, что все ее мысли были обращены к де Ленгли и что она ни на мгновение не встревожилась за судьбу отца и сводного брата, как будто они и не подвергались такому же риску.

Рыцари спешивались во дворе замка. С благоговением она смотрела на нового владельца Белавура. Он только что отстоял мечом свое право быть здесь хозяином. Ей не приходилось встречаться раньше с мужчиной, обладающим такой притягательной силой для любого, кто попадал под его влияние. Он и ее тянул к себе, как магнит железную иголку.

Вместе с несколькими воинами Роберт осторожно снимал с коня одного из своих рыцарей. Кровь запеклась на доспехах юноши, сквозь щели в латах просачивались капли крови и стекали вниз на булыжники двора. Джоселин жалела этого несчастного воина и жалела Роберта де Ленгли, ибо тот был явно расстроен и проявлял удивительную нежность к раненому. Воины бережно унесли товарища в цитадель. Джоселин с гордостью подумала, что предусмотрительно распорядилась подготовить там все необходимое для перевязки и лекарственные снадобья.

Роберт де Ленгли снял свой шлем, глаза его метали молнии. Даже на расстоянии она видела, что ярость в нем клокочет, что он зол как черт.

— Приведите мне этих шлюх, это отродье Монтегью! — бешено заорал он. — Когда настанет время поторговаться, я уж не продешевлю!

8

Когда Джоселин в сопровождении безмолвного соглядатая по имени Джеральд появилась в холле, Роберт де Ленгли уже ожидал ее.

На соломенных подстилках или просто на голом полу лежали порубленные, словно на бойне, тела раненых. Вокруг них суетились женщины из числа прислуги. В центре этого кровавого хаоса, за столом на возвышении, восседал сам милорд. В руке его было перо, перед ним поставили чернильницу. Он яростно черкал какие-то строки на листе пергамента.

Джоселин, не думая о том, как может быть воспринято всеми окружающими ее поведение, устремилась к де Ленгли, желая поздравить его с победой, но ее задержала Аделиза, которую по приказу милорда только что привели сюда из спальни.

— Там было сражение? — прошептала она едва слышно.

Джоселин кивнула.

— Да. Отец напал на замок, а де Ленгли со своими воинами встретили его.

Бледное личико Аделизы еще больше побелело.

— Боже милостивый! А с ними все в порядке?

О ком она печется? Об отце и брате, конечно. Джоселин успокоила сестру:

— Со всеми все в порядке. Это была лишь небольшая потасовка. — Она искоса взглянула на милорда.

Роберт де Ленгли в мрачном молчании наблюдал за встречей сестер.

— Подойдите поближе, мадам. И подведите ко мне это белокурое создание, — произнес он тоном, который не сулил ничего хорошего обеим девушкам.

Обняв Аделизу, Джоселин вместе с сестрой приблизилась к столу, за которым расположился милорд. Де Ленгли так резко отодвинулся от них, что стул, на котором он восседал, проехал некоторое расстояние по полу. Потом он встал и выпрямился во весь свой громадный рост.

Он еще не успел снять с себя обагренных кровью доспехов, и от него исходил жар только что закончившейся битвы. Он был озлоблен и утомлен до предела.

— Как вам, мадам, понравилось зрелище, которое вы наблюдали со стены?

— «Понравилось» — это слово вряд ли применимо к тому, что я увидела. Я сожалею, что была свидетелем того, как мужчины резали друг друга, словно свиней. Но все-таки это было мне интересно. Такой ответ вы хотели от меня услышать, сэр?

— Рад, что немного развлек вас, мадам… Значит, не зря мои люди проливали кровь.

— Люди сэра Монтегью, как я заметила, пролили больше крови, чем ваши.

— И поделом им. Но боюсь, что нам придется отпевать сегодня одного из самых наших доблестных воинов.

— Если вы потеряли убитым только одного, то Бог был на вашей стороне. Думаю, что у моего отца не хватит пальцев на руке, чтобы подсчитать его сегодняшние потери.

— Разные бывают потери. Горечь утраты зависит от того, кого ты потерял.

Его возбуждение не спало, он весь был еще в битве и нервно расхаживал взад-вперед.

— Ваш отец чудом спасся сегодня. Он был обречен пасть от моей руки, но дьявол помог ему уцелеть на этот раз.

Заслышав эти слова де Ленгли, Аделиза вскрикнула и начала оседать на пол. Джоселин успела подхватить ее. Сестра впала в бесчувствие и беспомощно повисла на ее руках.

Роберт, казалось, не обратил ни малейшего внимания на этот неприятный инцидент.

— Каждому человеку своя цена. Ваш отец покупает людей задешево, а я — за полновесную монету. Моя потеря стоит полдюжины потерянных им воинов.

— Вы одержали победу, милорд, так празднуйте, а не срывайте свое раздражение на беззащитных дочерях своего противника. Не мы, женщины, ранили вашего воина. Война не обходится без потерь, и не мы затеяли эту войну.

— Я злюсь, потому что не добился главного. Ваш отец должен был умереть сегодня, мадам. В этом все дело. Я жалею, что он остался жив.

— Ваши счеты с ним меня не касаются. Скажите мне, в чем я провинилась перед вами?

— В том, что вы его дочь!

Аделиза пришла в себя как раз в тот момент, когда были произнесены эти грозные слова. Ее хрупкое тело задергалось в рыданиях. Джоселин едва удерживала на ногах свою сестрицу. Какими унизительно слабыми они выглядели в глазах упоенного своим успехом вояки! Джоселин сжала пальцами тонкое запястье сестры, предостерегая, чтобы та не обронила ненароком неосторожное слово. Уж слишком хищный огонек тлел в глазах Нормандского Льва. Почему он так озлоблен? Как казалось Джоселин, наблюдавшей за сражением со стороны, он блестяще руководил всем ходом событий и должен был сейчас только радоваться.

— Вы уже проявляли к нам свою ненависть и раньше, сэр. И не стоит возвращаться к разговорам на подобную тему. Господь рассудит вас по справедливости с сэром Монтегью, я надеюсь. А что касается этого воина… — Джоселин взглянула на умирающего юношу, — … мы с сестрой достаточно знакомы с наукой врачевания. С вашего разрешения мы посмотрим, что можно для него сделать…

Аделиза издала протестующий возглас, и тотчас же темные с желтым горящим ободком зрачки Нормандского Льва словно вонзились в ее бледное личико.

— Что такое? Вы не имеете желания, леди, помочь раненому?

Не к месту и не ко времени проявив несвойственную ей заносчивость, Аделиза упрямо вздернула вверх подбородок.

— Нет! От меня вы не дождетесь никакой помощи. Вы убийца! Надеюсь, что ваш воин испустит дух и что вы все за ним последуете! Всем вам место в преисподней… Там, откуда вы и вышли…

— Прекрасно сказано!

Похвала де Ленгли, обращенная к Аделизе, привела Джоселин в трепет.

— Моя сестра не в себе, милорд. Она только что узнала о сражении. Можно понять ее чувства.

— Значит, я убийца? — прервал Джоселин де Ленгли и, сделав огромный шаг, приблизился вплотную к Аделизе. — Я и предполагал, что кто-то здесь считает меня таковым. Но даже в бою я не убиваю человека ударом в спину. Я хочу, чтоб мой враг видел, кто отсылает его в загробный мир. А там уж все подсчитают на костяшках… и, надеюсь, по-честному. Я удачлив лишь только потому, что не жду, когда на меня навалятся всей кучей, а расправляюсь с врагами по одному, в очном поединке. А уж рубящий удар мне всегда удается.

Джоселин следила за тем, как конвульсивно сжимались огромные кулаки де Ленгли, имитируя его движения во время битвы. Он как бы снова перенесся туда — из сумрачного холла — на поле боя. Он уже не управлял собой. Он был весь во власти воспоминаний о недавнем сражении.

— Но ваш родитель тоже ловок. Он нанес мне удар, за который я предъявлю ему счет и тем очень огорчу вас, леди Аделиза. Если мой Аймер умрет, то и сэру Монтегью не жить.

Он внезапно умолк, схватил Аделизу за руку, выдернув белокурую красавицу из объятии Джоселин. От его рывка она закрутилась на месте, будто марионетка в руках опытного кукольника. Серебряные волосы Аделизы взметнулись и закрыли ей лицо. Ослепшая, напуганная до смерти, она вертелась волчком, подчиняясь силе, исходившей от победителя.

Роберт резко остановил ее, сжав ручищей ее нежный подбородок, и запрокинул ее голову так, что Джоселин ужаснулась. Девичья шея, казалось, вот-вот могла переломиться.

Он склонился над Аделизой и произнес ей нечто на ухо шепотом, который, однако, прозвучал так громко, что пробудил эхо, дремавшее в углах огромного холла.

Джоселин разобрала его слова, повторенные многократно грозным эхом:

— Я хочу, чтобы ты молилась, белокурая сучка, о выздоровлении моего воина. Он стоит дороже, чем сотня, чем тысяча таких подстилок для мужчин, как ты! Если он умрет, ты расплатишься за его смерть. Ты! Именно ты! И уж я придумаю, каким способом ты будешь расплачиваться.

Джоселин не успела помешать де Ленгли вытащить из ножен кинжал. Острое лезвие коснулось лица Аделизы. Роберт явно был намерен оставить на нем порез, который впоследствии превратился бы в уродливый шрам.

— Милорд, остановитесь!

Его рука не дрогнула. Так было и в сражении, когда он поочередно убивал противостоящих ему рыцарей.

— Это недостойно вас, милорд!

— Если вы рассчитываете, мадам, что я откажу себе в удовольствии расквитаться с милашкой Монтегью, то плохо знаете мой характер.

— Сколько бы обид ни нанес вам мой отец, Аделиза здесь ни при чем. Отпустите ее! Вы уже и так напугали ее до полусмерти.

Де Ленгли пронзил Джоселин взглядом. На какие еще унижения ей пойти, чтобы спасти сестру?

— Пожалуйста… — попросила она. — Смилуйтесь…

Он грубо накрутил на палец прядь светлых волос Аделизы.

— Какой поразительный цвет… Как он возбуждает! Вот еще одно напоминание Монтегью о том, что у меня в руках его «серебряное» сокровище. А ваш папаша, как известно, охоч до серебра. Не правда ли, мадам? Он всегда опускает его в кубок с элем «на счастье» и, кстати, оберегая себя от отравления.

Де Ленгли вдруг обернулся и увидел, что люди в холле, которые вроде бы должны были заниматься делами, на самом деле, разинув рты, слушают его разглагольствования. Он опомнился.

— Неужели вы настолько глупы, леди Джоселин, что впрямь подумали, что я способен прикончить или изуродовать вашу сестрицу? Я лишь собираюсь отрезать клок столь дивных волос и послать эту безделицу вашему отцу. Как вы считаете, он признает, что это локоны его обожаемой дочурки? Если так, то подарок лишний раз напомнит ему, какую ценную добычу я ухватил по воле случая.

Аделиза взвизгнула и забилась в его руках.

— Потише, милая леди. Мне неприятна даже мысль, что я по неосторожности вдруг перережу это нежное горлышко. Если я кого-то убиваю, то делаю это с определенной целью. А вы слишком очаровательны, чтоб лишать вас жизни… Мертвая вы будете выглядеть гораздо менее привлекательно.

Аделиза закрыла глаза и закусила жемчужными зубками нижнюю губу. Из-под ее густых ресниц катились одна за другой крупные слезы, Джоселин больше не могла выносить это зрелище. Она шагнула вперед и властно вытянула руку.

— Отдайте мне кинжал! Если вы хотели чем-то раздразнить моего отца, то, по-моему, в этом уже преуспели. Моей сестре хватит сегодняшних переживаний вперед на долгие годы. И мне, кстати, тоже.

К ее удивлению, он согласно кивнул.

— Вероятно, вы правы. Призраки прошлого слишком назойливы. Настала пора дать им пинка под зад, чтобы они убрались вновь на тинистое дно, где им и место.

Когда Джоселин брала из его рук кинжал, небывалое чувство облегчения охватило ее. Разумеется, она не верила, что он убьет Аделизу. Ни один мужчина, будучи в своем уме, не поднимет руку на подобное воплощение красоты. Но все же, все же он был близок к совершению безумного поступка.

— Успокойся, Аделиза, — твердила она захлебывающейся в истерических рыданиях сестре.

Аделиза, задыхаясь, глотала слезы, но все же старалась гордо вскидывать головку, чтобы показать этому чудовищу, что она его не боится.

Джоселин натянула ее волосы и аккуратно срезала небольшую прядь. Серебряный локон поддался отточенной стали, словно мягкое, растопленное в тепле масло.

— Получите то, что вы хотели, сэр Роберт. Конечно, наш отец узнает волосы Аделизы. А теперь позвольте нам удалиться.

Де Ленгли разжал свою железную хватку, и Аделиза грудью упала на стол.

— Вы чудовище! Чудовище! — вырывались из ее уст дерзкие восклицания. Более сильных ругательств она не знала. Ее уши не воспринимали грубости, которые позволяли себе ее отец и брат. — Пусть не будет у вас потомства! Сгорите вы в адском пламени! — выкрикивала она.

— Зачем предсказывать то, что уже в прошлом? Я один как перст, а за моей спиной пепелище. То, что я пока еще существую, больше всего огорчает герцога Генри Анжу и его прихвостней. Да и родитель ваш расстроится, когда получит послание с сувениром от покойника.

Ему не надо было оглядываться, чтобы убедиться в присутствии верного сэра Джеффри. Поэтому он бросил через плечо:

— Отведи женщину в ее покои. Пусть посидит под замком и погадает, что еще может сотворить с ней ее тюремщик.

Джеффри с готовностью исполнил приказ хозяина и повел, вернее, понес обессилевшую Аделизу к лестнице.

— Крепитесь, леди! Шаг… еще один. Я принесу вам наверх вина для подкрепления. А служанка вас разденет и уложит в кровать.

Джоселин растерянным взглядом проводила удаляющуюся наверх сестру.

Де Ленгли явно ожидал, когда она обернется к нему, и наконец дождался…

Их глаза встретились в безмолвном поединке. Только сейчас до ее сознания дошло, что она по-прежнему держит в руке обнаженный кинжал. Вряд ли он опасается выпада с ее стороны. Они оба уже один раз убедились, что ее воинственность ни к чему не приведет.

Она возвратила ему оружие.

Вдруг ей вспомнилось, что он сейчас в горе из-за смертельной раны своего друга. Как сказал сэр Джеффри, милорд в своей жизни терял многое, а приобретал малое. Джоселин почувствовала к нему почти материнское сострадание. Она была готова все ему простить.

— Забудьте проклятие Аделизы, милорд. Она искренне любит отца. Вы ее слишком напугали, а даже кролик способен в страхе нападать на того, кто ему угрожает.

Де Ленгли молча принял от нее кинжал, но усмешка на его лице не позволила Джоселин увериться, что состоялось окончательное примирение.

— Я не думаю, что вы были способны ранить ее, сэр. Даже царапнуть женскую кожу кинжалом — это не в ваших правилах. Но только не играйте со мной и с нею, как кот с мышью. Когда вы в гневе, милорд, то становитесь отвратительным.

— Согласен. Многие мне это говорили. Ярость, которая накатывала на Роберта, вдруг стихла. Джоселин поняла, что он до предела измотан и недавним сражением, и многими предшествующими бессонными ночами.

— Когда вы за последние дни отдыхали, милорд? — сочувственно спросила она.

— За пять лет — ни разу, — искренне ответил он.

— Так лягте в постель. Солнце совершит свой путь по небу, закатится и взойдет снова, и ничто не изменится за эти часы. Моему отцу с его войском ничего не остается, как разбить лагерь на лужайке под стенами крепости и переночевать в холоде.

Де Ленгли сонно помахал головой.

— Нет, нет, мадам. Я должен присмотреть за тем, как ваши женщины ухаживают за ранеными. Аймер Брайвел! Он ведь держал ворота открытыми из последних сил, когда я брал штурмом ваш замок… пока не подоспел Джеффри… Я не могу оставить его умирать здесь.

— Вам очень дорог этот человек?

— Он был со мной, когда та церковь в Нормандии горела… и уши у нас поджаривались, как ломти бекона на сковороде… А потом… потом…

Он повертел в руках отданный ему Джоселин кинжал, как бы любуясь отблесками остро отточенного лезвия. Для женщины это было, конечно, оружие, но для мужчины лишь игрушка.

— Потом… мы прошли через ад, мадам. Он мог покинуть меня, предать и тогда был бы обеспечен до старости, но так не поступил. Это… связывает мужчину с мужчиной цепью, крепче, чем… Вы, женщины, не способны на подобную верность.

Столько страдания было в его голосе, что Джоселин захотелось как-то утешить его.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы ваш друг выжил…

Роберт засыпал на ее глазах.

— Простите меня, мадам, за грубость. Это дьявол повелевал мною… И передайте сестре, чтобы она меня тоже простила… Я пугал ее, был с нею жесток, чрезмерно жесток… Я раскаиваюсь. То был не я, а другой человек.

— Я понимаю, — мягко сказала Джоселин, не убежденная, что он тут же вновь не превратится в свирепого Нормандского Льва. Слишком часто с ним происходили подобные метаморфозы.

Она решила заняться раненым, как обещала. Но ее задержал его резкий окрик.

— Постойте!

Джоселин обернулась.

— Ваш отец умеет читать?

— Нет. Но мой брат Брайан обучен грамоте.

— Я подготовил вашему отцу послание, но кое-какие детали хотел бы уточнить.

Опять призрак издевательской улыбки мелькнул а на лице этого вроде бы смертельно усталого человека.

— Это касается волос его дочерей. Вложите и свою прядь в конверт.

—Что?!

— У Монтегью ведь две дочери. — Де Ленгли кончиком кинжала указал на ее волосы. — Приклоните вашу головку на этот стол. Я слишком утомлен, чтобы проделать с вами то же, что и с вашей сестрой, поэтому будьте более послушны.

Джоселин некоторое время колебалась, но мужчина, в ожидании взирающий на нее, был явно серьезен в своих намерениях.

Она опустила голову на широкую дубовую доску, освободив волосы от ленты, и раскинула по столу свое шелковистое богатство. Если бы она сейчас вдруг выпрямилась, то волосы ее упали бы тяжелой волной ниже талии.

Де Ленгли, приблизившись, потянул густую прядь и отсек ее кинжалом у самых корней. У Джоселин перехватило дыхание, когда его пальцы коснулись ее. Нежная кожа головы откликнулась на мучительное прикосновение ознобом. Она поспешно отстранилась, пальцы его показались ей раскаленными и словно обожгли ее. Каждый нерв в ней был натянут до предела, и ей казалось, что он также испытывает это напряжение. Они были словно две арфы, настроенные на один тон, и стоит лишь ударить по струнам, как польется совместный аккорд. Почему-то ей представилась в воображении голая Алис, распростертая на постели в сумраке замковых покоев, а потом еще и другие обнаженные тела женщин, которые безропотно ложились под него когда-то в Нормандии или где-то еще. Что это? Позорное желание отдаться ему? Да об этом Джоселин и подумать не посмела бы. Она окаменела, когда его руки мягко легли на ее волосы.

— Не бойтесь, мадам, я не перережу вам горло. Он погладил кончиками пальцев ее шею, нашел бешено бьющуюся жилку и задержался на этом месте, будто проверяя, какой у девушки пульс. Конечно, он теперь понял, что ее кровь взбунтовалась, и этот бунт означает не что иное, как ее похоть.

Напрягая всю свою волю, Джоселин удалось отодвинуться от него. Она, чтобы отвлечься, уставилась на засохшее кровяное пятно у него на груди. Чья это кровь? Раненого Аймера или убитых им врагов?

Он отпустил ее волосы и взглянул на свою ладонь, как будто кожа на ней еще пылала после соприкосновения с темным огнем ее волос. Потом он положил рядом две отрезанные пряди — серебряную, взятую им у Аделизы, и черную — с головы Джоселин.

— Странно. Как могли две такие разные дочери быть зачаты одним и тем же негодяем?

Долгие годы Джоселин задавалась этим же вопросом, сравнивая себя с Аделизой, и обычно не в свою пользу.

— Господь, вероятно, изволил пошутить, — сказала она.

— В вас нет ничего от отца. Народ в замке мне уже успел об этом донести.

Джоселин постепенно все дальше отодвигалась от него, и охватившая ее горячечная похоть понемногу угасала.

— Он женился на моей матери лишь для того, чтобы обезопасить границы своих владений от набегов из Уэльса. Он вовсе не желал моего появления на свет.

— Это делает вам честь, мадам.

— Но доставило мне и немало горестей. Многие наши знакомые, следуя примеру отца, пренебрегали мною.

— Вам не повезло со знакомствами… Но за последние дни ваша жизнь стала интереснее. Ведь правда? — Он помахал перед лицом Джоселин только что полученным от сестер сувениром. — Я собираюсь отослать эти драгоценные локоны вашему папаше Монтегью. Настало время убедить его, что я восстал из мертвых и начал охоту за ним. Наверное, вы торопитесь к своей сестрице. Конечно, она нуждается в вашем обществе, но я был бы благодарен вам, если бы все-таки взглянули на Аймера. Боюсь, что он плох, и вряд ли можно его спасти. Хотя говорят, что вы достигли совершенства в искусстве врачевания.

Джоселин нашла в себе мужество оборвать его насмешливые намеки.

— Я с готовностью осмотрю его, сэр.

Роберт де Ленгли молча кивнул и, пошатываясь, ушел в глубь холла.

Молодой рыцарь действительно едва цеплялся за жизнь. Возле умирающего Аймера столпилось с десяток воинов с печально опущенными головами. Он был раздет до пояса и прикрыт набухшей от крови простыней. Джоселин откинула ткань. Рана была ужасна. Широкий разрез открывал взгляду разрубленные кости и мышцы плеча. Лишь ничтожные доли дюйма отделяли смертоносное лезвие, обрушившееся на него во время схватки, от позвоночника. Кровь, вернее, ее последние капли сочились из разрезанных артерий и вен и засыхали в страшных сгустках, заполнявших рану. Как он мог, обескровленный, еще держаться в седле и добраться до спасительных крепостных ворот? Сам Господь Бог, видимо, помогал ему — иного ответа не было.

Джоселин подумала — не по этой ли причине Роберт Де Ленгли столь внезапно прекратил сражение, и не потому ли он так яростно набросился на дочерей Монтегью, как будто они были в чем-то виновны? Неужели он так ценит жизнь этого воина, что мог потерять разум и мстить за его возможную смерть беззащитным девушкам?

Тихим голосом она подозвала Мауди и с ее помощью наложила страдальцу чистые повязки. В особое чутье и в лекарское искусство этой женщины Джоселин давно уверовала. Сейчас она с трепетом наблюдала, как старая служанка очищает рану от кровяных сгустков и сыплет на нее порошки из высушенных чудодейственных трав.

Потом они совместно, слабыми женскими руками, приподняли отяжелевшее, безжизненное тело мужчины и, убрав пропитавшуюся кровью ткань, обернули его в свежее полотно.

— Ну что вы скажете, мадам? Нормандский Лев, появившись как всегда неожиданно, дышал ей в затылок.

— Он в руках Божьих. И все-таки поторопитесь послать за вашим капелланом.

— Я уже это сделал. Надеюсь, Аймер очнется хоть на пару минут. Этого хватит, чтобы исповедаться в его малых прегрешениях.

Тут же появился священник в мрачной сутане и встал на колени меж Робертом и Джоселин. Она слушала традиционные утешающие слова, сопровождающие душу смертного на тот свет, смотрела, как этот невежественный человек по праву, дарованному ему каким-то далеким Папой Римским, льет масло, называемое церковным елеем, на растерзанное тело юноши. Все мы — и мужчины, и женщины — когда-нибудь закончим свой жизненный путь, и как легко погасить искру Божью, зароненную в нас при рождении.

И все же Аймер еще жил.

В предрассветный час Джоселин сменила ему повязку, с брезгливостью отбросила пропитавшуюся гноем ткань, но подумала, что раз есть гной, значит, организм еще борется. Страшно было касаться этой искалеченной плоти, но она выдержала это испытание. Она полила рану медом и вновь посыпала лекарственным порошком. Когда она накладывала чистую повязку, Аймер издал едва слышимый стон. Это был неплохой признак — значит, оставалась какая-то надежда.

На протяжении ночи Роберт де Ленгли больше не подходил к ней, но все время находился где-то неподалеку. Он возникал внезапно то тут, то там, в пятнах света, отбрасываемых факелами, и опять удалялся в тень. Он был по горло занят обустройством жизни в замке, и ей казалось, что незримая ниточка общих забот связывает их. Вряд ли он заснул хоть на минуту. Конечно, отец ее не станет штурмовать замок в ночное время, тем более, что ему уже, наверное, доставлено грозное послание с вложенными туда прядями волос его дочерей. Но неизвестно, как долго будет сэр Монтегью размышлять, и выдержит ли Нормандский Лев им самим определенный срок. Не сорвется ли он снова в порыве ярости, обрушив свою ненависть на беспомощных сестер? Конечно, он дал честное слово, но можно ли рассчитывать на его соблюдение при таком взрывном, непредсказуемом характере лорда Белавура?

Джоселин не покидала ложа Аймера. Его боевые товарищи и слуги замка подходили и молча стояли неподалеку, и их взгляды излучали столько сочувственной энергии, что, казалось, могли поднять на ноги даже уже остывшего мертвеца.

Сэр Джеффри, вечно куда-то спешащий, подбегал к ней несколько раз справиться, как дела, и исчезал.

— По милости Господней, у него открытая рана и, кажется, нет опасности заражения, — объясняла она неоднократно.

— Черт побери! Будет жаль, если он отдаст концы! Хороший он парень!

— Будьте добры, — попросила она одного из воинов, — позовите служанку по имени Мауди, чтобы сменить меня, я ничего не ела со вчерашнего утра. И мне надо немного отдохнуть.

— А не хочешь ли отдохнуть со мной, милочка? — вздумал развязно пошутить какой-то грубиян и тут же был сбит с ног кулаком сэра Джеффри.

— Некоторые наши люди страдают от недостатка воспитания, мадам. Позвольте мне охранять вас от недостойных поползновений.

— Буду вам только благодарна.

Сэр Джеффри опустился на табурет рядом с ложем Аймера. Он с трудом держал открытыми слипающиеся от бессонницы веки. Джоселин уже успела понять, что этот вежливый рыцарь чем-то отличается от прочих воинов, похожих на орду оголодавших разбойников. Ее тянуло завести с ним беседу.

— И сэр Роберт, и вы, сэр Джеффри, кажется, высоко цените Аймера. По-видимому, он ваш большой друг. Или он совершил какие-то особые подвиги?

Обычно словоохотливый сэр Джеффри на этот раз хранил гробовое молчание.

— Я все время сталкиваюсь с какими-то препятствиями, когда начинаю разговор о прошлом сэра де Ленгли. Связано ли это с какими-то тайнами, которые, вы считаете, нужно скрывать?

Сэр Джеффри ничего не ответил.

Джоселин перевела взгляд со своего безмолвного соседа на раненого юношу. Каковы же были узы товарищества, скрепляющие войско Роберта де Ленгли, чтобы суровые мужчины так скорбели о единственном потерянном ими в битве соратнике? Ведь они должны были бы уже давно привыкнуть к ранам и смертям.

Ее отец был заносчив, горд, богат и этим привлекал к себе людей, избравших ратное ремесло. В жестокие времена междоусобной войны он не стеснялся брать то, что, по его мнению, плохо лежит, нарушать клятвы и присягу, уверенный, что победить может только наглый и сильный. А если кто погибнет, туда ему и дорога, тем больше достанется тем, кто смог остаться в живых.

Де Ленгли назвал его бесчестным негодяем. В глубине души Джоселин была с ним согласна. Когда-то ее отец обещал уважать права семьи де Ленгли и охранять их земли, а вместо этого присвоил себе чужое достояние.

Так же поступал и эрл Честер и прочие лорды в западных, пограничных с Уэльсом областях. Когда начинался дележ земель, тут уж о чести и совести напрочь забывалось: словно голодные одичавшие псы, благородные дворяне грызли друг другу глотки за лишний клочок политой кровью земли, а исконные их враги по ту сторону границы Уэльса со смехом следили за этой унизительной сварой. Для ее отца, эрла Честера и им подобных уже не было ничего святого ни на земле, ни на небесах. Джоселин не забыла, как равнодушно отнесся лорд Монтегью к смерти своей второй супруги — ее матери, как он кощунственно радовался известию о страшной кончине Роберта де Ленгли.

— Сегодня меня мучает совесть, сэр Джеффри, — сказала она. — Я стыжусь, что само понятие чести развеялось бесследно в нашей стране, что самые торжественные клятвы теперь не стоят ни гроша. Как мне хочется сделать какое-нибудь доброе дело! Если б я смогла вернуть вашему хозяину Аймера живым и здоровым, если бы я могла возвратить из царства мертвых его возлюбленную супругу и малолетнего сынишку, если б я была колдуньей, да простит меня Господь, я бы всю свою колдовскую силу употребила на то, чтобы осчастливить милорда! Если Джеффри и удивился ее внезапному страстному порыву, то не показал вида.

— К сожалению, мы бессильны. Я тоже желаю милорду счастья, как и вы, но я не колдун, а вы не ведьма, и не вы отвечаете перед Всевышним за жизнь Аймера. Господь соизволил так распорядиться, что он получил, боюсь, смертельную рану. Теперь для всех нас настали трудные времена, и опять же только Господь знает, как долго они продлятся и сколько еще честных и невинных душ раньше срока попадет на небеса. Может быть, мы все умрем еще до восхода солнца.

После паузы он добавил с неожиданной для закаленного в сражениях воина мягкостью:

— Вы как-то обронили словечко, мадам, и сами не заметили. Но я это слово запомнил. Вы сказали, что мы отличаемся от вас. Да, вы были правы, говоря это. Мы прошли через то, что вряд ли кому-либо из мужчин выпадало в жизни. Вы сказали, что наш милорд человек жесткий, а он и вправду такой, но стать таковым его заставили. И всех нас тоже. Я говорю это вам искренне, как на исповеди, и надеюсь, что вы мои слова запомните. Роберт де Ленгли твердо следует своим путем, и, если он что-то сказал, так и будет. Вот поэтому люди и тянутся к нему и идут за ним даже на смерть. Кому можно верить в наши времена? Ни Папе Римскому, ни королям, и уж менее всего владетельным сеньорам. Но у каждого рыцаря, у каждого простого воина и даже смерда теплится в душе надежда, что есть на свете вождь, который достоин доверия. По этой причине, даже когда сэр Роберт говорит то, во что поверить невозможно, мы ему верим. Назовите это магией, мадам, колдовством… Может быть, он действительно маг и волшебник. А вернее всего, мы, воины, следуем за ним, потому что не осталось на земле вождя, за кем можно было бы идти, не продав душу дьяволу…

Справившись со своей многословной речью, сэр Джеффри позволил себе улыбнуться. У Джоселин тоже на душе посветлело, она даже решила пошутить.

— Не удивлюсь, что ваша дружина добьется для милорда и английской короны.

Сэр Джеффри воспринял это ее высказывание вполне серьезно.

— Многие в Англии считают, что так было бы лучше для государства, но сэр Роберт присягнул на верность Стефану. А раз он признал Стефана королем, то будет служить только ему. Пусть разрежут его на кусочки, но под любой пыткой он не отречется от присяги. Но, по-моему, я уже чересчур долго воздавал перед вами хвалы моему господину. Я утомил вас.

Сэр Джеффри, когда улыбался, был очень привлекателен.

— Я должен вернуться к своим обязанностям, но вы обязательно пошлите за мной, если в состоянии Аймера наступит перемена.

Джоселин осмелилась обратиться к нему с просьбой:

— Вы сможете оказать мне услугу?

— Если это в моей власти…

— Пожалуйста, распорядитесь, чтобы моей сестре и ее служанке принесли хоть какую-нибудь еду. Они голодают уже с прошлого утра. И пусть ее предупредят, что я всю ночь пробуду здесь, в холле.

— С радостью выполню ваше поручение, мадам. Желание леди для меня закон.

— А я преисполнена благодарности к вам, сэр Джеффри.

Мать когда-то учила Джоселин рыцарскому и придворному этикету, но впервые она столкнулась с такой манерой обращения в доме, где обычно царили грубость и презрение к женскому полу со стороны самих Монтегью и их слуг.

— Счастлив буду оправдать вашу благодарность, — произнес сэр Джеффри при расставании.

Едва он удалился, как раздался зычный голос, заставивший ее вздрогнуть:

— Что с Аймером?

Роберт де Ленгли опять появился поблизости.

— Ему не хуже, но и не лучше.

— Что ж! Это тоже неплохая новость.

Он держал в руках две источающие горячий пар деревянные чаши. Роберт приблизился и уселся на полу, скрестив ноги по-восточному. Одну чашу он протянул ей.

— Вот ваш ужин, мадам!

Удивлению Джоселин не было предела, когда он предложил ей разделить с ним трапезу.

— Я не рассчитывала, что меня будет обслуживать сам милорд.

— Я тоже проголодался. А раз я все равно собирался навестить Аймера, то почему бы не прихватить с собой и ужин для его лекаря.

Ни отец Джоселин, ни ее брат не могли даже подумать о том, чтобы зайти на кухню, взять там блюдо и подать его женщине.

— Я заметила, что вы не чуждаетесь простолюдинов и часто совершаете поступки, не свойственные знатному лорду. Так же, как и ваши рыцари.

Он ничего не ответил и молча достал из-за пояса приобретенный у Джоселин в качестве трофея кинжал. Де Ленгли разрезал им пополам принесенный с собою свежеиспеченный хлеб и каждый кусок положил поверх дымящейся чаши.

— Если вас объявили преступником и на каждом шагу расставили на вас капканы, как на зверя, тут уж не до соблюдения условностей. Я много чему научился за свою долгую жизнь, и мои люди тоже. Военное ремесло — это лишь малая часть наших знаний. Прокормить себя — это целая наука. Хотите узнать, сколько есть способов добывания пищи там, где ее нет и быть, кажется, не может? Нелегко сохранять неприступный вид перед смердами, когда твой живот пуст. Лучше поскорее его набить каким угодно способом, отбросив всякую гордыню. К вашему сведению, мадам, голодный желудок иногда издает такие громкие стоны, что враги обнаружат тебя везде, где бы ты ни спрятался.

Джоселин украдкой посматривала, как жадно он ест.

Покончив с мясной поджаркой, они приняли из рук подошедшего слуги два полных кубка пенистого эля.

Джоселин давно обратила внимание, что в окружении де Ленгли нет мальчиков, а только взрослые молодые мужчины. Она этому удивлялась, потому что отец и брат ее всегда забирали себе в услужение подростков из подвластных им деревень. На ее вопрос де Ленгли ответил:

— Я гоню мальчишек, следующих за моим войском. Риск погибнуть слишком велик. Мне часто приходилось видеть, как гибнут дети на войне.

Джоселин вспомнила о его четырехлетнем сыне, похороненном в Нормандии, и о трех мальчиках, ради спасения которых он предпринял рискованную вылазку из крепости.

— Вы ведь хотели их спасти, да, сэр? Ведь войско моего отца превосходило вас числом.

Он мрачно усмехнулся.

— Хотел бы ответить вам «да», но не терплю лжи. Мальчики были лишь поводом… Я желал сразиться с Монтегью. Я не такой благородный герой, защитник слабых и угнетенных, как обо мне говорят. Я вспыльчив и тщеславен, поверьте, мадам.

— Но вам трудно заставить поверить в это мальчиков, спасенных вами, — возразила Джоселин.

— Этих юнцов мои воины здорово отхлестали за непослушание, да и я приложил руку и еще отругал их как следует. Может быть, они предпочли бы лучше остаться за воротами крепости, чем выслушивать то, что я им сказал.

Роберт опустошил кубок, вздохнул и с вожделением поглядел на разостланный неподалеку пустующий тюфяк.

— Я уже наполовину сплю, мадам. До рассвета осталось совсем немного, а весь следующий день мне придется провести на ногах. Неплохо было бы ухватить пару часов для отдыха. Могу ли я доверить вам Аймера?

Она кивнула.

Лицо его разгладилось и осветилось улыбкой. «Он решил подарить мне немного тепла в зимнюю стужу», — подумала дочь Монтегью.

— Могу ли я рассчитывать, что вы не прикончите меня во сне? — невесело пошутил де Ленгли. — Я ведь буду совершенно беззащитен.

Уж кого нельзя было представить себе беззащитным, так это Нормандского Льва — спал ли он или бодрствовал.

Джоселин пошутила в ответ:

— А вы засните, милорд, покрепче и проверьте, удержусь ли я от искушения.

Глаза его затуманила усталость, трудно было понять, как он отнесся к ее двусмысленной шутке. Отдав воинам несколько распоряжений, он растянулся на тюфяке, подложив под голову согнутую в локте руку вместо подушки.

— Разбудите меня, если будут какие-либо перемены с Аймером… к лучшему или худшему. Он хороший парень, не хочу, чтобы он умирал в одиночестве. Я должен проститься с ним, если это случится.

Глубоко вздохнув, он уснул. Джоселин выждала несколько минут, а потом осторожно укрыла одеялом спящего хозяина Белавура. Ей подумалось — в скольких битвах сражался Роберт де Ленгли и сколько раз провожал он в мир иной добрых своих друзей. Ей опять вспомнились те мгновения на крепостной стене, когда, вцепившись пальцами в шершавые камни, он шептал: «Трое мальчишек, всего лишь трое мальчишек, которые уже не успеют стать мужчинами».

А потом он ринулся в бой.

Худенькая фигурка появилась из темноты и остановилась в трех ярдах от ложа Аймера. Джоселин узнала кухонного служку, того самого подростка, который когда-то с такой горячностью преградил ей путь в часовню в памятную ночь панихиды по сожженному милорду.

Кажется, мальчика звали Адам. Это о нем шептались, что он не дал запереть дверь в цитадель и тем обеспечил успех дерзкой атаке де Ленгли на Белавур. И он был среди тех трех мальчишек, ради которых милорд вывел войско навстречу Монтегью.

В холле происходило что-то странное. Какие-то люди подходили ближе к тому месту, где спал Роберт, и окружали его ложе, словно живым кольцом. Может быть, они охраняли де Ленгли от нее — дочери его врага, но разве могла она поднять руку на владельца Белавура? Она сама готова была послужить ему щитом от всех будущих несчастий.

9

— Милорд, Монтегью прислал герольда. Что сказать ему?

Роберт де Ленгли неторопливо отхлебывал эль.

— Скажи ему то же, что и вчера, Рауль. Я сам назначу время для переговоров.

Рауль с ухмылкой отправился выполнять поручение.

— Как долго вы собираетесь водить Монтегью за нос? — поинтересовался сэр Джеффри, вновь наполняя свой кубок элем из кувшина.

— Пока он как следует не поломает себе голову, что же в конце концов происходит в замке. А для этого потребуется время. Он еще не верит, что я — это я. Может, он считает, что это Честер в очередной раз выкинул трюк и захватил в отсутствие своего дружка его самое лакомое владение. Представляю, как Монтегью бесится. Неужели я упущу такую возможность его помучить денек-другой.

— Если он здорово обозлится, то может наделать глупостей.

— Ну, до этого еще далеко. Он знает, что слишком многое поставлено на карту, и поэтому будет осторожен.

Роберт, попивая эль, смотрел в сторону Джоселин, которая в это время принялась менять повязки Аймеру. Юноша пережил ночь, что уже было чудом, но к утру жар усилился и кожа его стала на ощупь раскаленной.

Роберту было тяжко думать о том, что он может потерять Аймера. Такому воину не то что нелегко, а невозможно найти замену. Если он умрет, то смерть его Роберт припишет к длинному счету, который он собрался предъявить мерзавцу Монтегью.

От этих мыслей Роберт нахмурился, а Джоселин почувствовала на себе его гневный взгляд. Ей почудилось, что он вот-вот может опять обрушиться на нее с яростью, хотя, казалось бы, она не давала к этому никакого повода. Но она ошибалась. Роберт чувствовал к ней не ненависть, а нечто совсем иное. Ее женственность возбуждала его. Короткая связь с Алис принесла ему лишь минутное облегчение. Тело и душа его изнывали от желания обладать женщиной. Но не любой женщиной, а именно младшей дочерью Монтегью.

— Она не похожа на других, — негромко произнес сэр Джеффри.

— Что ты сказал? — Роберт вздрогнул.

— Я сказал, что она не похожа на других женщин. По мне, она чересчур дерзка и самоуверенна, но некоторым мужчинам это может понравиться. — Джеффри лукаво улыбнулся. — Жаль, что она дочка Монтегью и ее нельзя тронуть. Я уже давно не видел, чтобы вы, милорд, столько внимания уделяли какой-то девице.

— Не будь дураком, — отрезал Роберт, — ты все выдумываешь. Я не питаю к ней ни малейшего интереса.

Ухмылка Джеффри стала еще шире.

Бессмысленно было спорить с ним. Джеффри слишком хорошо знал своего хозяина, и глаз у него был острый. Одурачить его было невозможно. Поэтому Роберт перешел на шутливый тон.

— Ты, как всегда, попал в точку, друг мой. Пожалуй, стоит ее отвести наверх и запереться с ней на пару часов. Может быть, она кажется нам такой необычной из-за того, что мы все слишком долго жили как монахи.

— Вряд ли причина в этом, милорд. Что ж, вероятно, вы добьетесь того, что она вам уступит. Но неужели вы хотите взять ее силой? По-моему, это не входит в ваши планы.

Но как поступить Роберту, если Монтегью не захочет торговаться? Если он разгадает его блеф и откажется выкупить заложниц, возвратив замки истинному владельцу? Роберт держал в плену женщин, а когда человек имеет здорового сына и наследника, то дочери уже не в цене. Его размышления прервал подбежавший Рауль.

— Милорд! Сам Монтегью ждет у ворот и требует, чтобы его впустили.

— Сколько с ним людей?

— Никого… Он один.

Роберт и Джеффри переглянулись.

— Что ж, я никогда не называл Монтегью трусом! Подлецом и вором — да, но в храбрости ему не откажешь.

Де Ленгли допил до дна свой эль, со стуком поставил пустой кубок на стол и поднялся.

— Поведение сэра Монтегью заслуживает по меньшей мере хотя бы уважения с нашей стороны. Передай ему, Рауль, что я приму его, пусть только немного подождет. Откройте ему ворота и пообещайте от моего имени, что ему ничто не грозит.

— Дела, как мне кажется, принимают интересный оборот, — усмехнулся Джеффри.

— А когда было иначе?

— С тех пор, как я у вас на службе, сэр, интересно было всегда. Только иногда бывало чересчур горячо, — лукаво добавил Джеффри.

Роберт улыбнулся при этом напоминании о пожаре в нормандской церкви. Он, Джеффри и Аймер — их было трое, уцелевших и вышедших из огня. Хуже, чем в тот раз, не было никогда. Впрочем, нет, был еще злосчастный день, когда скончался малыш Адам.

Улыбка его сразу погасла. Угас вдруг и его воинственный пыл, и все в душе его как-то поблекло… Адам! Он был светловолосым и голубоглазым, подарком судьбы, ангелом, с глазами, широко раскрытыми навстречу жизни, с радостной любознательностью ко всему на свете, свойственной четырехлетнему ребенку.

У Роберта сдавило горло, а сердце прожгло болью. Он поборол приступ внезапной слабости и щемящей тоски.

— Роберт!

Сэр Джеффри, его верный соратник, встревожено глядел на него.

Возвращаясь в реальность, милорд де Ленгли глубоко вздохнул. Воздух в холле замка пропах копотью от чадящих факелов и людских испарений.

— Прости, Джеффри, я задумался. Я вдруг вспомнил об Адаме, а потом подумал и о нас всех. Мне жалко Аймера. В такое тяжкое время как мы еще сохранили способность кого-то жалеть?

— А вы подумайте, милорд, какой бы тусклой стала наша жизнь без этих тревог, — мягко произнес Джеффри. — Только потому, что мы тревожимся друг о друге, мы еще остались людьми с чистой совестью и душой.

— Да, ты прав. Хотя я удивляюсь, как такие наивные глупцы до сих пор живут на свете…

Роберт взял со стола свой тяжелый шлем, поколебавшись, примерил его и вновь снял, решив, что он ему не понадобится. Когда он вновь обратился к Джеффри, голос его звучал на удивление мягко:

— Прошу тебя, не подставляй себя под меч. Джеффри поклонился и произнес со всей серьезностью:

— Повинуюсь вашему приказу, милорд. Я знаю, что вам сейчас недосуг готовить мне на замену нового капитана.

Роберт не мог не улыбнуться в ответ. Они понимали друг друга с полуслова. По милости Божьей он еще сохранил Джеффри. А может, выкарабкается и Аймер?

— Что ж, пойдем, мой капитан! Узнаем, что нам приготовил в подарок сэр Монтегью.

Роберт не мог не сказать перед уходом несколько слов Джоселин, ухаживающей за раненым.

— Ваш отец явился сюда. Хотите что-нибудь передать ему через меня?

Джоселин отрицательно покачала головой. Как она могла признаться де Ленгли, что ее отцу глубоко безразлична судьба его младшей дочери. Что переданные от нее слова будут им просто не услышаны.

— Вряд ли вы позволите мне сопровождать вас.

— Да, ваше присутствие нежелательно. Однако предполагаю, что в скором времени вы с сестрицей будете лицезреть своего папашу. Приложу все усилия, чтобы переговоры завершились успешно.

Шаги воинов гулко раздавались в обширном пространстве холла.

Странное чувство охватило Джоселин. Она не знала, чего желать, о чем молиться. Ей вдруг не захотелось возвращаться под опеку отца. Ведь это не было подлинной свободой. Джоселин показалось, что свободна она именно сейчас.

Роберт забрался на крепостную стену и заглянул в бойницу.

Монтегью гарцевал на своем массивном, каштановой масти коне на расстоянии полета стрелы от стен Белавура. И был совсем один. Его воины сгрудились на опушке леса и оттуда наблюдали за тем, как развернутся события.

Роберт сощурился, когда яркое утреннее солнце вдруг брызнуло ему в глаза. Уж много недель не было такого безоблачного солнечного утра. День обещал быть чудесным, ясным и прозрачным. Даже пронизывающий осенний холод сменился ласковым теплом. В дальнем лесу некоторые деревья, еще не сбросившие листву, сияли золотом на фоне унылых серых ветвей.

Он набрал полные легкие ароматного осеннего воздуха. Хороший это был денек для тех, кто еще жив, у кого сердце стучит в груди и в жилах кипит горячая кровь! В такой день хочется и дальше жить и надеяться на лучшие времена.

— Уолт! Ричард! Опускайте мост, открывайте ворота.

Мост со скрипом опустился. Монтегью, помедлив, тронул коня шпорами, заставив его чуть приблизиться к мосту.

Роберт не мог не оценить мужество своего противника. Всадник подъехал к самому краю крепостного рва. В годы полнейшего бесчестья, когда клятвы даются легко, а нарушаются еще легче, только истинный храбрец или полный дурак приблизится в одиночестве к удерживаемой врагом крепости.

— Кто ты такой? — крикнул Монтегью. — Как ты посмел незаконно захватить мой замок?

Роберт свесился вниз и прокричал:

— Я законный владелец замка! Я Роберт де Ленгли из Белавура!

— He принимай меня за дурака! Тот человек уж год как мертв.

— Значит, я его призрак… Ты не боишься встречи с призраком, Монтегью?

— Я никого не боюсь! Ни живых, ни мертвых!

— Так заходи ко мне в гости!

— Нет, выходи ты!

Роберт отозвался нарочито ленивым тоном:

— Боюсь, что сейчас я не расположен к прогулкам. Ты хочешь поговорить со мной, так заходи. Отдаю должное твоей храбрости. Если б ты проявил хоть малую долю такого мужества семь лет назад в сражении при Кретьене. Тогда ты со своими людьми улепетнул, едва битва началась. Мой отец погиб в этом бою — тебе это известно. Но все могло сложиться иначе… если б ты держал рубеж, который тебе доверили защищать.

— Ничего б не изменилось, — огрызнулся Монтегью, — Англия все равно не смогла бы удержать в своей власти Нормандию. Я это понял задолго до битвы и поэтому решил отступить и вернуться домой. Все разумные люди поступили точно так же. И семье де Ленгли выпала бы лучшая доля, не будь они так упрямы.

К концу своей речи Монтегью немного охрип, надорвав горло от крика. Его конь пятился и в возбуждении гарцевал на месте, взрыхляя дерн копытами. Всаднику приходилось натягивать поводья и утихомиривать коня.

— Эй, ты! Хватит меня дурачить! Половина Англии знает про Кретьен и про то, что там случилось. Если ты надеешься россказнями про битву убедить меня в том, что ты де Ленгли, восставший из гроба, то зря стараешься. Придумай что-нибудь получше!

— Ну что поделаешь, коли это истинная правда, — откликнулся Роберт. — А если я действительно тот человек, за которого себя выдаю? Каково тебе узнать, что дочери твои в руках пришельца с того света, которого ты предал, оклеветал и ограбил?

Прозрачный осенний воздух осквернило грязное ругательство.

— Давай, давай, чертыхайся, Монтегью, — дразнил его Роберт. — Облегчи душу, а потом соберись с духом и въезжай в ворота, коль хочешь со мной поговорить. Я дал честное слово, что тебя не тронут, так что в любой момент ты сможешь убраться отсюда в целости и сохранности. Ну, а если не пожелаешь договориться, то вообрази, что я сотворю с твоими дочками.

Прозвучало еще одно громогласное проклятие, и всадник в ярости устремился через мост в арку ворот. Роберт надел шлем и сбежал по ступенькам вниз от бойницы.

Боевой конь Монтегью описал круг по двору, вздыбился и замер напротив лестницы, ведущей в цитадель.

Всадник обнажил меч и держал его наготове, прижав к бедру. Ясно было, что рыцарь нервничает, гадая, не попал ли он по собственному неразумению в приготовленную для него ловушку.

Роберт не торопился. Пусть Монтегью немного помучается, потерзает себя сомнениями, пусть оглянется на ворота и подумает, сможет ли он вернуться тем же путем, что попал сюда.

— Покажись же ты наконец, черт побери! — заорал Монтегью.

Роберт молча стоял на середине лестницы. Всаднику пришлось задрать голову, чтобы увидеть того, кто собирается вести с ним переговоры.

— Все еще не узнаешь меня?

— Сними этот чертов шлем!

— С превеликой радостью…

Роберт приподнял тяжелую стальную скорлупу над головой. Ветер тотчас взметнул его длинные волосы.

Секунды две прошли в напряженном молчании.

— Боже! Это ты… Роберт улыбнулся.

— Кто… — Монтегью осекся, с ужасом сглотнул, руки его ослабили поводья. — Именем Господа заклинаю, скажи, кто ты?

— Не кто иной, как сгоревший в Нормандии лорд Белавур. И незачем притворяться, что ты в этом сомневаешься.

Тяжкое молчание повисло над замковым двором. Лучи солнца отражались от доспехов Монтегью, сверкало обнаженное лезвие его меча. Роберт поймал себя на мысли, как он ненавидит этого человека, как он жаждет его смерти. Сейчас достаточно одного слова хозяина Белавура, чтобы этот враг стал его пленником. По выражению лица Монтегью можно было догадаться, что у того в голове возникла та же мысль.

— Не трусь, Монтегью! Я держу данное мной слово! Ты свободно выйдешь отсюда, когда пожелаешь.

— Чего ты добиваешься, де Ленгли?

— Того, что всем очевидно. Даже такому тупице, как ты.

— Так просвети меня.

— Лучше ты сам пошевели мозгами.

— Чтоб тебе сгореть в аду! — взорвался Монтегью.

— Я уже там побывал, — хладнокровно возразил Роберт. Он спустился пониже, теперь их разделяло лишь несколько ступеней.

Монтегью направил коня прямо к лестнице. Гнедой, ударив копытом о каменную ступень, попятился, но всадник заставил его взбираться наверх.

Роберт мгновенно отступил на три ступени и выхватил свой меч, оставшись вне досягаемости для Монтегью.

— Хватит дурачиться! — ревел тот. — Надоела мне твоя болтовня! Я знаю, что ты держишь в плену мою дочь. Но предупреждаю тебя, де Ленгли, если ты тронешь Аделизу, я переворошу весь ад, пока не буду уверен, что ни горстки праха твоего, ни косточки от тебя не осталось для воскрешения в день Страшного суда. Сам Иисус не отыщет их. — Монтегью кипел, с трудом сдерживая ярость. — Довольно болтать об адском пламени. Теперь я вижу, что ты из плоти и крови. Хотя как ты уцелел, одному дьяволу известно… Объясни мне, чего ты хочешь.

Роберт обхватил обеими руками крестообразный эфес меча, уперся острием о камень ступеней, а подбородком на рукоять.

— Хочу взять обратно мои земли. Все до последнего клочка. Каждый бугорок, каждую лужайку, каждое дерево и каждого смерда.

— Не валяй дурака… Я потратил сундук серебра, чтобы возвести стены вокруг твоих крепостей, нанимал кастелянов, которые бы не воровали, строил новые замки для охраны того, что приобрел за годы, пока ты вольготно разбойничал в Нормандии. Зря тешишь себя, что это так просто вернется в твои руки.

— Тогда нам не о чем разговаривать! А жаль. Мне не по душе убивать молодых женщин и жрать их по кусочкам.

Настал черед Монтегью расхохотаться.

— Этой угрозой ты меня не купишь. Ты так печешься о своей репутации, что не помыслишь даже убить жалкого заложника, а тем более женщину. Ты блефуешь, де Ленгли, и мы оба это знаем.

Лицо Роберта превратилось в ледяную маску.

— Зря ты принимаешь меня за того зеленого юнца, которого знал семь лет тому назад. С той поры я успел побывать в аду и вернуться обратно. Я убивал заложников и, не моргнув глазом, уничтожу еще столько, сколько пожелаю. И не верь слухам, что я не лишаю жизни женщин. Ты проиграл, Монтегью. Твои дочки на грани смерти. — Он зловеще подмигнул. — Кстати, их двое, а ты говорил об одной. Ты что, разучился считать?

— Заткнись! — завопил Монтегью, а конь его тут же взвился на дыбы. Всадник натянул поводья, обрушив на животное град ругательств. — Покажи мне моих дочерей. Я хочу убедиться, что ты их не тронул.

Роберт погрузился в долгое раздумье.

— Завтра… Завтра ты их увидишь. Я пришлю за тобой гонца.

— Нет, сейчас! — рявкнул Монтегью.

— Не торопись! Я сказал завтра. Соглашайся или убирайся ко всем чертям!

От Монтегью исходила такая злоба, что Роберт отшатнулся.

— Хорошо, — зловеще процедил Монтегью. — Завтра так завтра. Но ни твой союзник Люцифер, никто другой не спасет тебя, де Ленгли, если ты не представишь их мне в целости и сохранности.

— О, Монтегью! Искушение слишком велико, но, надеюсь, до завтра я продержусь.

Конь Монтегью попятился со ступенек, затем со ржанием развернулся на месте и умчал всадника за пределы крепостных стен. Роберту не так легко достался этот разговор, и теперь он с наслаждением потянулся, расправил плечи, перевел дух.

Монтегью оказался настолько глуп, что обнаружил свою истинную любовь к дочери, одной из двух.

Все равно это уже был выигрыш.

Заставь человека поломать голову над непростой задачей, как спасти любимое дитя, и он растечется, как масло на горячей сковороде. Роберт, когда-то потерявший сына, мог представить, через какие душевные терзания придется пройти его врагу.

Он почти жалел Монтегью… Но лишь «почти».

Джоселин смочила холодной водой пылающее лицо Аймера, затем отжала мокрую тряпицу над бадьей. Она пыталась сосредоточить все свое внимание на раненом, но думала о том, что где-то рядом Роберт де Ленгли и ее отец решают их с Аделизой судьбу.

Несчастный рыцарь метался в жару, горячка не давала ему покоя, он растрачивал на бессмысленные движения драгоценные силы, которых и так почти не оставалось. Только сейчас Аймер хоть немного успокоился. Она надеялась, что это забытье не есть предвестник перехода к вечному покою.

Оглянувшись в поисках кого-либо, чтобы снова послать к колодцу за водой, Джоселин опять заметила кухонного мальчишку. Он всю ночь маячил где-то в отдалении, но не решался подойти поближе.

— Эй! Как тебя зовут? Адам? Сбегай к колодцу.

Мальчик схватил бадью и умчался со скоростью пущенной из лука стрелы и с такой же быстротой вернулся назад с полной бадьей. Он опустил ее на пол, не расплескав ни капли, встал на колени рядом с Джоселин и тревожно уставился на Аймера.

— Ему хуже? Да?

У мальчика был дикий взгляд, в темных глазах полыхал огонь. Казалось, что он пытается взглядом вдохнуть жизнь в умирающего.

Джоселин растрогала его мальчишеская страстность.

— Ночью у него усилился жар, но при такой ране это естественно. А сейчас… боюсь, что он… совсем плох.

Отчаяние исказило лицо мальчика. Ей стало жаль этого юнца не меньше, чем страдальца, распростертого на смертном ложе. Джоселин потянулась к худенькому плечику мальчугана, желая его утешить, но тот отпрянул.

— Я виноват! — воскликнул он. — Это все из-за меня. Пусть все знают… если он умрет, то по моей вине.

Тощая грудь мальчишки бешено вздымалась и опадала от невысказанных проклятий, обращенных к самому себе.

— Это я должен был умереть… Это я вывел ребят из лесу, это я приказал… Но я не знал, что милорд будет сражаться из-за нас.

Джоселин нахмурилась. Если обычная порка наряду со словесной, о которой ей поведал Роберт де Ленгли, привела к такому нежданному результату, то надо немедленно исправлять ошибку милорда.

— Прекрати вопить! Если ты способен хоть на что-то полезное, то помоги мне перевернуть раненого, чтобы я смогла поменять повязки. Или хотя бы позови кого-нибудь, у кого глаза не на мокром месте.

Мальчишка закусил губу и попытался овладеть собой.

— Я все сделаю, леди… если вы доверяете мне.

— Тогда возьмемся за дело, хотя это нелегко. Мальчишка был хоть и худ, но жилист и оказался достаточно силен. Вдвоем они благополучно справились с перевязкой. При виде раны мальчик судорожно сглотнул, его личико стало белым.

— Пресвятая Матерь Божья! — прошептал он.

Джоселин, стиснув зубы, делала свою работу.

Вокруг швов, наложенных ею накануне на рану, кожа покраснела, вспухла и воспалилась, но так и должно было быть. Рана выглядела не так уж плохо, но никто не мог сказать, насколько опасно нагноение.

Сделав над собой усилие, она ободряюще улыбнулась мальчишке.

— Это не так страшно, как кажется. Рана заживет. Меня больше всего беспокоит горячка. Это самый опасный враг. И тут ты мне сможешь помочь, если захочешь.

Мальчик, по-прежнему нервно кусая губы, кивнул.

— Видишь, как Аймер мечется в жару? Если он так будет шевелиться, рана вновь откроется.

Она показала Адаму, как обтирать мокрой тряпицей разгоряченное тело раненого.

— И простая вода ему поможет? — Мальчик с сомнением поглядел на Джоселин.

— Кто знает? Нам остается только надеяться… Джоселин не знала, выживет ли Аймер Брайвел.

Ответ знал только Господь Бог. Все в его руках. А вот душа и разум страдающего от чувства собственной вины мальчишки были целиком в руках Джоселин.

Пока они трудились вместе, он отвлекался от горестных мыслей и потихоньку возвращался из мира безысходного отчаяния к реальности. Он начал отвечать на ее осторожные вопросы, рассказал о своих умерших родителях и то, что помнил о своем счастливом детстве, которое окончилось с приездом его в замок Монтегью.

Ей было стыдно и тяжело слушать бесхитростную исповедь мальчишки о том, как обращались с ним здесь, тем более что ей было известно немало подробностей, которые он утаил.

Неудивительно, что Адам Каррик отнесся к Роберту де Ленгли как к божеству, и вполне понятно, что теперь он потрясен тем, что допущенная им ошибка столь непростительна и что он навеки лишился благоволения господина, помогшего ему обрести достоинство.

У Джоселин защемило сердце. Она хорошо помнила те случаи, когда терялась в догадках, чем она провинилась перед отцом, что он даже и смотреть на нее не хочет. Она помнила свои жалкие попытки угодить отцу, понравиться человеку, для которого само появление ее на свет стало уже превеликим огорчением.

Она разглядывала нестриженые свалявшиеся волосы Адама, изношенную тунику, темную от въевшейся грязи кожу, сквозь которую выпирали кости. Никто бы не признал в этом неопрятном отощавшем подростке сына знатного рыцаря и знаменитого лучника. Но внешний вид хотя бы поддается изменению, его легко можно привести в соответствие с благородным происхождением мальчика, а вот шрамы в душе, нанесенные годами унижений, сгладить способно только время.

Она подозвала к себе Мауди и поручила ей тщательно следить за Аймером. Потом Джоселин обратилась к Адаму:

— Спасибо тебе за помощь. Скоро твои услуги опять понадобятся, а теперь мы займемся тобой.

— Мной?

Джоселин кивнула.

— Ты молодой человек благородной крови, но никто этого не подумает, глядя на тебя. Если б мы жили в мирное время, ты бы готовился уже стать оруженосцем какого-нибудь лорда. Что ж, мы наверстаем упущенное. Сейчас мы отправимся с тобой в кладовые. Ты должен выглядеть и вести себя так, как подобает сыну знатного родителя.

С улыбкой она потрогала спутанную шевелюру Адама.

— Первым делом мы укоротим твою дикую гриву. Служанки тем временем подыщут чистую одежду, а еще придется тебе избавиться от грязи.

Джоселин не стала слушать возражений Адама и повела за собой в служебный флигель, где быстро была приготовлена горячая ванна и свежее белье. Несколько женщин принялись купать непокорного, отчаянно отбивающегося мальчишку.

Это зрелище и увидел де Ленгли. Он, пораженный, замер в дверях. Огромный деревянный чан был придвинут к пылающему очагу. Вода выплескивалась на пол, юбки женщин насквозь промокли. А в чане бултыхалось, визжало и извивалось какое-то странное существо, сопротивлявшееся прикосновениям мыла, скребков и мочалок.

Роберт переглянулся с солдатом, стоящим на часах.

— Этот парнишка — сын Каррика. Леди Джоселин решила выяснить, что там скрывается под грязной коркой. Вы приказали мне, милорд, — продолжал солдат, — не отходить от леди ни на шаг, но я не настолько храбр, чтобы участвовать в этой битве. Ну и задал же он им перцу! Вот уж не думал, что он такой боец при столь малом росточке. И игрушка у него между ног — то что надо!

Беззастенчивое высказывание солдата достигло ушей леди Джоселин. Она оглянулась и увидела, что де Ленгли с ухмылкой смотрит на нее. В ответ она отыгралась па мальчишке, свирепо окунув его в очередной раз с головой в воду.

Роберт приблизился к месту сражения. Вид леди Джоселин, вымокшей до нитки, привлек его особое внимание. Он решил, что ему пора вмешаться.

— Прикуси свой мерзкий язык, парень, пока не выучился пристойно выражаться при дамах. Лучше заткнись, а то я засуну тебе в рот этот кусок мыла.

Все женщины разом обратили взгляды на милорда, а Адам погрузился с головой в воду, рискуя утопиться.

— Вижу, что кто-то лишил его роскошной гривы, — воскликнул Роберт. — Догадываюсь, что это ваша идея, миледи Джоселин?

— Да, моя. Я узнала его происхождение и решила позаботиться о мальчике. После того, что с ним случилось по вине моего отца, — добавила она со значением, — кто-то же должен заняться им.

Роберт посмотрел на съежившегося мальчишку, потом глянул на лужи воды на полу, на вспотевших служанок… Все это были следы сопротивления — отчаянного, но безнадежного. Почему-то ему стало немного грустно.

— Это занятие оказалось не таким простым, как я вижу.

— Он убежденный враг воды и мыла, — сухо произнесла Джоселин. — Может, вы повлияете на него, милорд?

Роберт обратился к мальчишке:

— Как ты надеешься нести службу у какого-нибудь уважаемого лорда, если по-прежнему будешь выглядеть, как свинопас? И ты уже достаточно вырос, чтобы тебя купали женщины. Помойся сам, парень. А заодно прополоскай свой рот. Слуги Монтегью могут чертыхаться сколько им влезет — все равно им уготовано место в аду, но никто из моих людей не позволяет себе мерзких слов. Если ты намерен остаться у меня на службе, то постарайся, чтобы впредь я не слышал от тебя ругательств.

Мальчик, запинаясь, пробормотал:

— Я… не думал, что я… останусь у вас после того… — Он собрался с духом и мужественно закончил фразу: — После вчерашнего… Ваш воин при смерти из-за меня… И все говорят… — Адам вновь запнулся, но требовательный взгляд милорда вынудил его продолжить. — …Все вокруг говорят, что Брайвел — ваш самый близкий друг. Я бы хотел умереть вместо него, милорд…

Роберт опустил голову. Наверное, в приступе гнева он слишком тяжело ранил душу мальчика.

— Аймер Брайвел пролил кровь, выполняя свой воинский долг, — сказал Роберт. — И если уж кто повинен в несчастье с Аймером, то это я, его лорд, а никак не ты! Я так увлекся битвой, что упустил момент, когда надо было отдать приказ об отступлении. Память об этой ошибке будет жечь меня, а не моих подчиненных. Я много совершил ошибок, и за каждую заплачено жизнями моих друзей… Я давно научился премудрости — не ворошить прошлое.

Роберт помолчал немного, погруженный в свои размышления.

— Что касается твоего будущего, юноша, оно, конечно, в руках Господних, но мне в ближайшее время понадобятся хорошие воины. Я уже переговорил с Раулем. Рауль де Бент близкий мне человек. Он согласился завтра показать тебе, как обращаться с мечом. Эдвард Каррик, твой отец, лучше всего стрелял из лука. Но когда доходило дело до рукопашной, он был тоже неплох. Посмотрю, что из его талантов передалось по наследству сыну. А теперь решай — если тебя прельщает служба у меня, то соскреби грязь, очистись от прежней скверны, а потом оденься, как тебе подобает.

Мальчик начал тереть себя мочалом с таким усердием, что Роберту подумалось, не сдерет ли он с себя всю кожу и не предстанет ли в глазах изумленных служанок святым мучеником.

Как легко обрадовать ребенка, как легко вселить в него надежду!

Он переглянулся с Джоселин. Ее лицо светилось улыбкой, необычайно красившей ее, и искорки вспыхивали в глазах, цвет которых продолжал оставаться для него загадочным. Неужели отец ее, при своем изворотливом уме, еще не догадался, что Роберт так легко не расстанется со своими заложницами. Как глуп Монтегью, рассчитывая на рыцарскую галантность Нормандского Льва.

Еще раз окинув сердитым взглядом залитую мыльной водой кухню, Роберт удалился. Причиной тому были воспоминания. Когда-то, в другое время, совсем в иной стране и в иной жизни, он поднял руку на женщину, и… она погибла. Он не раскаивается в содеянном.

Но пусть Монтегью верит легендам о великодушном благородном рыцаре!

10

Джоселин зашла в маленькую душную каморку, где хранились лекарственные снадобья. Бесчисленные полочки были уставлены разной формы стеклянными сосудами и глиняными кувшинами. Она искала средство от воспаления раны Аймера, которая по-прежнему сочилась гноем.

Эти качели между жизнью и смертью приводили ее в отчаяние. Она осунулась за последние часы, проведенные у постели раненого.

Роберт не сказал ей, о чем он договорился с отцом. Она поднялась в спальню, но вид Аделизы, бьющейся в истерике, и заплаканной Хейвиз вызвал в ней только раздражение. Джоселин не выдержала этой мрачной обстановки и поспешила вниз, в холл, где всегда для нее найдется какое-нибудь дело.

Конечно, она слишком сурово отнеслась к своей слабой сестре и ее глупой служанке, но какая-то незримая преграда вдруг возникла между ними. Джоселин почувствовала, что их пути с Аделизой расходятся, хотя будущее не сулило ничего доброго им обеим.

Занятая своими невеселыми мыслями, она медленно спускалась в темноте — потому что факелы уже отгорели, — нащупывая ногой ступени, но ее заставила встрепенуться бесцеремонная фраза, произнесенная посланцем де Ленгли и обращенная к ее верному стражнику Джеральду.

— А ну-ка поторопи эту дамочку. Что-то она там закопалась.

— А вдруг она вздумает проткнуть себя вязальной спицей или отравиться? Тогда милорд не даст мне спуску.

Джоселин заторопилась вниз, приподняв повыше подол платья, еще не просохшего после бурного мытья Адама.

— Неужто сэр Роберт так жаждет видеть меня? У него что, разве мало своих дел?

В ее присутствии солдат сменил пренебрежительный тон на почти придворную галантность.

— Милорд просит вас найти возможность побеседовать с ним.

— Отлично, — громко произнесла Джоселин. Хороших новостей у нее для милорда не было, но и плохих тоже. Аймер Брайвел по-прежнему пребывал в руках Господних, но то, что он еще не воспарил душой в небеса — было хорошим предзнаменованием.

Направляясь на встречу с заклятым врагом своего отца, Джоселин ощущала в душе некоторое удовлетворение. Излечив раненного им противника, она чем-то отомстила отцу за прошлые обиды. Может быть, де Ленгли сможет еще не раз пощекотать ему нервы.

К ее удивлению, рыцарь повел ее обходным путем. Они миновали по узким проходам главный холл, где лежал Аймер, женскую половину замка. Они вошли в покои, запретные для Джоселин. Там устраивались пирушки ее отцом и братом для избранных гостей.

Рыцарь, сопровождавший Джоселин, остановился перед закрытой дверью. У девушки тревожно забилось сердце. Что все это значит? Ей нечего делать в мужских покоях замка. Даже ступить за порог — означало нарушить приличие. И все же… у нее не было выбора.

Она взялась за бронзовую ручку двери и заглянула внутрь.

— Привет, девочка! А где твоя сестра? Джоселин похолодела и застыла в молчании.

Перед ней, в кресле в глубине комнаты, восседал ее отец. Таким разгневанным Джоселин еще не видела его за все прожитые совместно годы.

— Где моя вторая дочка? Я к тебе обращаюсь, тупая скотина!

Сопровождавший Джоселин рыцарь склонил голову, но промолчал.

— Где леди Аделиза?

Ответ посланца де Ленгли был полон достоинства, но и соответствующего уважения к гостю.

— Не имею понятия, милорд! Мне приказано доставить сюда леди Джоселин. Я выполнил поручение, теперь разрешите откланяться.

С этими словами он исчез, захлопнув дверь и оставив отца и дочь наедине.

Джоселин оправилась от потрясения и огляделась. В комнате присутствовал и сэр Джеффри Талмонт. За его спиной маячили три вооруженных рыцаря.

«Не так все просто… в этом свидании, — подумала Джоселин. — Но где Аделиза?»

Ее отец тоже был при оружии и облачен в латы. На его лице, весьма красивом и мужественном, читалась тревога.

— Где Аделиза? Она не больна?

— Мы недавно с ней расстались. — Джоселин смело встретила пронизывающий взгляд отца. — Она занималась рукоделием. Она здорова. Простите, отец, что я не сразу ответила на ваш вопрос.

Монтегью облегченно вздохнул. Впервые в жизни Джоселин заметила, что отец — это не только мрачный хозяин замка, от которого исходит холодное отчуждение, но и человек со своими страстями и слабостями. Если бы она посмела протянуть руку, коснуться морщин возле его рта и не опасаться, что он отшатнется с брезгливой гримасой. Но он был далек от нее, хотя их разделяло расстояние всего в несколько футов.

— Что ж… Это меня радует. — Монтегью уткнулся взглядом в пол, не желая даже смотреть на дочь.

Если отец сидел перед ней с опущенной головой, то Джоселин, наоборот, заносчиво вскинула свою головку. Отец явно пренебрегал ею, причем поступал так на глазах у посторонних — нет, не просто посторонних — у врагов, которые держат ее в заложницах. Это было постыдно для нее, но для отца тем более… Так открыто выражать свое равнодушие к дочери, чья честь, а может быть, и жизнь зависят от его решения.

Молчание длилось долго. Монтегью встал с кресла, походил по комнате, потом вдруг вновь уставился на Джоселин взглядом, в котором не было никакой теплоты.

— Как ты выглядишь, Джоселин? Почему вымокло твое платье? Ты вся в пыли, в волосах паутина… Неужто ты напрочь забыла о достоинстве нашей семьи? Не забывай, что ты — Монтегью!

Он потянулся, чтобы поправить ей прическу, но Джоселин отстранилась. Она всегда была неугодна ему, в любом виде, нарядная или чумазая, ласковая или огрызающаяся, как пойманный в ловушку зверек.

— Я только что пришла из кладовой, отец. Туда редко заглядывали в последнее время, и пауки там расплодились. Я бы переоделась к вашему приходу, если бы мне сказали заблаговременно. Но не думаю, что для вас была бы разница… будь я в хорошем платье или в рубище.

Монтегью стиснул зубы и посмотрел на Джоселин с ненавистью.

— Ты оставила сестру одну… среди врагов. Дьявол лишил тебя мозгов, девчонка! А если ее изнасилуют в твое отсутствие?

Джоселин промолчала. Отец впал в очередной приступ беспричинной ярости, к которым она уже привыкла. Она подумала, что именно этого и добивался лорд Белавур. Монтегью обрушил свой гнев на сэра Джеффри.

— Я требую, чтобы мне представили мою дочь, как это было обещано. Если это лишь трюк, чтобы заставить меня явиться сюда в одиночку, то вы просчитались. Мой сын стоит с войском у ворот и послал еще за подкреплением. Клянусь душой моей усопшей супруги, что Брайан разнесет этот замок по камешкам и доберется до вас, негодяев. Каждый, кто здесь укрылся, пожалеет, что родился на свет.

— Чьей душой ты клянешься? Первой жены или второй? — раздался в коридоре насмешливый голос. — С клятвами надо быть поосторожней, особенно нам, потому что мы имеем дело с человеком, для которого поклясться все равно что сплюнуть.

Джоселин, попятилась к двери, как бы ища покровительства у законного хозяина Белавура. Он появился в дверях, одетый, словно для охоты, в кожаную безрукавку и рубаху с открытым воротом. Меч и кинжал были пристегнуты к его поясу, но на нем не было панциря. А на лице блуждала улыбка, сияющая и опасная, так испугавшая ее при их первой встрече.

Монтегью, сдерживая свой гнев, чуть не задохнулся.

— Где моя дочь?

— Здесь. Обе твои дочери здесь.

Де Ленгли втолкнул в комнату Аделизу, дотоле скрытую за его широкой спиной.

Застывшее личико Аделизы напоминало гипсовую маску, зато все тело ее трепетало. Охвативший ее ужас был настолько очевиден, что Джоселин инстинктивно потянулась к сестре, желая своими объятиями утихомирить сотрясающую ее дрожь.

Крупные слезы покатились из глаз Аделизы.

— Папа… Папа… Ты пришел!

Де Ленгли ослабил свою железную хватку, и Аделиза качнулась вперед. Она бы упала, но Монтегью в два прыжка преодолел разделяющее их расстояние и принял на руки обессиленную дочь.

Джоселин наблюдала за этим проявлением родительских чувств и чувствовала себя пешкой в разыгрываемой мужчинами шахматной партии. И все, кто присутствовал сейчас в комнате, это знали.

— Достаточно трогательных сцен и рыданий, — провозгласил де Ленгли. — Ты, Монтегью, убедился, что твои дочки целехоньки. Их доброе здравие и невинность зависят только от тебя.

Монтегью, обнимающий рыдающую Аделизу, выглядел сейчас далеко не так воинственно, как прежде.

— Я желаю обговорить условия освобождения моих дочерей.

— Не тебе предъявлять условия! А мои условия таковы — убирайся со всей своей сворой с моей земли, подпиши обязательство больше не воевать со мной и с моими вассалами. А чтоб ты по привычке не нарушил обещания, я возьму в заложники шестерых старших сыновей твоих рыцарей. Пусть они побудут у меня в гостях некоторое время, а заодно, если ты им позволишь, почистят конюшни, которые ты загадил!

— Гореть тебе в аду, де Ленгли!

— Вполне возможно, что мне уготовано там тепленькое местечко, но я постараюсь до этого испортить жизнь тебе и твоей ненасытной своре. И не откажу себе в этом удовольствии, Монтегью!

Как тяжело дышал этот человек, которого Джоселин называла своим отцом! Наверное, так дышат вулканы перед извержением — правда, Джоселин не видела вулканов, а только однажды прочитала о Везувии в книге.

— Ты требуешь невозможного. Везде наступили трудные времена, и вассалов не удержишь в ежовых рукавицах. Тебе, выходцу с того света, это неизвестно, но если я объявлю моим людям твои условия, они взбунтуются.

— Сочувствую, — произнес де Ленгли. Он прошел в глубину комнаты и занял то самое кресло, на котором недавно восседал сэр Монтегью. — Тогда нам не о чем разговаривать. Ты выслушал мои требования, и теперь решение за тобой.

В комнате не было водяных или песочных часов, но в напряженной тишине чувствовалось, как проходит время.

— Хорошо, де Ленгли. Я возвращу тебе эти земли. И даже пообещаю больше не покушаться на них. Но никаких заложников ты не получишь. Принимай мои условия или откажись, если посмеешь.

— Посмею? А почему бы нет? Что толку в твоем обещании вернуть мои земли, если ты завтра же проскачешь по ним с огнем и мечом? Ты сам прекрасно знаешь, что мне потребуется время, чтобы укрепить замки, насадить там гарнизоны, найти верных мне кастелянов и привести к присяге вассалов. Я должен быть уверен, что впредь твоя конница не потопчет мои посевы. Я хочу иметь талисман, чтобы отпугивать тебя отсюда, как черта, чтоб ты не посмел переступить границу.

— Это невозможно! Тебе ли этого не знать?

— Если ты так уж робеешь перед своими вассалами, отдай мне своего сына. Брайан Монтегью стоит шести заложников.

— Никогда!

Лицо Роберта де Ленгли посуровело.

— Вот ты и раскрылся, Монтегью. Все твои слова лживы. Ты собирался вернуться обратно, в эти стены… ужалив меня во сне, как змея. Убирайся прочь, гадина, пока я не раздавил тебя сапогом!

— Подожди! Я не оставлю тебе Брайана заложником, но это не значит, что я собираюсь нарушить договор. Для того, чтобы ты мне поверил, я могу пожертвовать дочерью. Я кину ее в пасть Нормандскому Льву. Неужели ты сожрешь ее без законного венчания? Грязь на твоей белоснежной мантии вряд ли тебя украсит, рыцарь. А удовольствие от женского общества ты получишь. Если оно так уж тебе надобно.

К ужасу Джоселин, отец мерзко улыбнулся и даже подмигнул Роберту.

— Так что, по рукам, де Ленгли?

— Папа— нет! Нет… — вскрикнула Аделиза.

— Заткнись!

Де Ленгли, казалось, серьезно обдумывает это предложение.

Джоселин в волнении так сжала руки, что ногти глубоко впились в ладони. Лорд Белавур, Роберт де Ленгли, Нормандский Лев после продолжительного раздумья кивнул.

— Это меня устраивает. Но только выбор оставь за мной. — Де Ленгли плотоядно улыбнулся. — Мужчинам сидеть в осаде скучновато. Хорошенькие женщины — единственное для них развлечение. Тем более что осада, как я догадываюсь, будет долгой. Не правда ли, благородный рыцарь Монтегью?

— Нет! Нет! — вскрикивала Аделиза, хватаясь нежными пальчиками за каменное плечо человека, который назывался ее отцом.

— … в осаде многое может случиться, — продолжал де Ленгли.

— Ты не осмелишься! — рявкнул Монтегью. — Стефан снесет тебе голову, если ты тронешь женщину благородных кровей. Ты… и так приговорен к казни как государственный преступник, а второй приговор получишь как насильник. Нет большего позора для рыцаря…

Де Ленгли остался невозмутим.

— Пока я держу в руках меч и со мной мои ратники, мне нечего опасаться короля и его прихвостней. Мы оба знаем, что Стефан глядит сквозь пальцы на подобные проделки своих баронов, включая и тебя с Честером. А что касается наших соседей, то они скорее согласятся сражаться на моей стороне, чем на твоей, лорд Монтегью! — Он ухмыльнулся. — Зови их под свои знамена, и ты убедишься, что я прав.

Монтегью словно бы не услышал то, что сказал ему де Ленгли.

— Ты запятнаешь грязью все сословие рыцарей, и никто не сядет за стол с негодяем. Все узнают…

— О да! Пусть все узнают. Именно этого я и добиваюсь. Я хочу, чтоб все лорды знали, что дочь Монтегью употребляли как шлюху все месяцы осады… — Он помедлил, а потом лукаво взглянул на собеседника. — За тобой выбор — какую из двух дочерей ты подаришь для утехи гарнизона? Или, может быть, мне первому следует назвать имя той, кто мне больше понравился?

С яростным криком Монтегью выхватил меч. Де Ленгли тут же отпрыгнул, загородившись от наступающего противника опрокинутым столом. Два меча сверкнули в воздухе, скрестившись, но тут стражники сэра Роберта вступили в схватку, оттеснили Монтегью, прижав его к стене.

Вопль Аделизы был ужасен. Она испугалась собственного крика и закрыла рот руками. Джоселин почувствовала, что еще мгновение, и ее чувствительная сестра упадет в обморок.

— Вы забылись, сэр. Постарайтесь держать себя в руках, — произнес де Ленгли холодно, вдруг перейдя на официальный тон. — По-моему, все сказано. А теперь убирайтесь вон, пока я еще способен сохранять выдержку и не отвечать на ваши безумные выпады.

Монтегью, беспомощный, но переполненный гневом, держал свой меч наготове. Он мысленно измерил расстояние, отделяющее его от де Ленгли, понял, что не сможет нанести ему смертельный удар, и вложил меч в ножны.

— У тебя есть время подумать до завтра. — Де Ленгли как ни в чем не бывало вернулся к прежнему развязному тону. — От того, что ты решишь, зависят и мои дальнейшие поступки. Я готовился к мести долгие годы. И уж, конечно, не упущу возможности отыграться на твоих милых дочках. С какой начать — решать тебе.

Монтегью посмотрел на Аделизу, но обратился к Джоселин.

— Защити свою сестру, — мрачно произнес он.

— Хорошо, отец.

— Папа… сделай все, что сможешь… — бормотала Аделиза, безуспешно пытаясь выглядеть мужественной. — Я люблю Брайана… Я люблю тебя, папа. Подумай обо мне!

Монтегью кивнул и отвернулся от дочерей.

— Ты ответишь за все, де Ленгли! Гореть тебе в аду!

Он проследовал к двери под неусыпным вниманием настороженных воинов де Ленгли и покинул комнату, больше не оглянувшись.

Роберт де Ленгли распорядился:

— Уведи женщин наверх, Джеффри. И позаботься, чтобы у них было все, в чем они нуждаются, вплоть до ночных горшков. Опорожнять их придется нашему часовому.

Джеффри, обнаживший меч во время воинственного выпада Монтегью, спрятал его в ножны и вежливо распахнул перед девушками дверь. Шагнув за порог, Джоселин не удержалась от едкого замечания:

— Замечательно разыгранный спектакль, милорд. Если б вы выступали на ярмарке, то набрали бы полный кошель монет.

Роберт де Ленгли остался холоден и не откликнулся на ее иронию. Джоселин знала, что он по-прежнему блефует. Ни один человек чести не решится свершить то, чем он угрожал ее отцу. Можно нарушать все законы, предавать, убивать, грабить — но этот закон незыблем.

А если она тешит себя обманом?

Аделизу было невозможно успокоить. В истерике она дрожала и металась по широкой постели, ударяясь головой о стену и деревянные спинки кровати. Никакие ласковые слова Джоселин или резкие пощечины не помогали. Наконец вся эта борьба ей надоела. Она приказала хныкающей Хейвиз разжечь пожарче огонь в камине, потом выгнала девушку прочь и налила себе полную чашу крепкого вина из кувшина, заблаговременно доставленного услужливым сэром Джеффри.

Устроившись на стуле поближе к огню, она предалась удовольствию — выпить в покое вина и чуть-чуть забыться. Не так уж плохо обстояли дела. Ее отец получил моральную оплеуху, которую заслужил, а тюремщик сэр Джеффри оказался отменно вежливым.

Она, глядя в огонь, отхлебнула еще вина. Там, на раскаленных углях, плясали крохотные саламандры, порожденные огнем и столь близкие ей существа. Джоселин могла следить за их веселым времяпрепровождением до бесконечности. Она была им сродни, снопы искр и клубы дыма были и ее стихией. Если ее когда-нибудь сожгут на костре как ведьму, это не будет страданием, а, наоборот, возвращением в тот вожделенный мир, которого ее почему-то лишили. Ей не хотелось думать о насущных проблемах, но надоедливая сестра вновь напомнила о себе.

Ее голова свесилась с кровати вниз, и она едва не задыхалась от рыданий. Джоселин посадила ее прямо, поднесла к губам кружку с горячим напитком. Аделиза отпила, закашлялась, но пришла в себя.

— Теперь мне нечего и помышлять о замужестве с Эдвардом. Все рухнуло… Я осквернена… Как я ненавижу это… чудовище. Он не человек… Он хуже самого мерзкого паука…

Джоселин убрала с потного лба сестры слипшиеся пряди тонких золотистых волос, заправила их за нежные, словно жемчужные раковины, ушки. К чему готовилась Аделиза, к чему предстоит готовиться ей, Джоселин? Кого из них первой пожрет дракон, и выручит ли их Ланселот — блистательный лорд Честер, пропитанный ложью настолько, что сам стал похож на Змия? Или на помощь поспеет благородный красавчик граф Эдвард Пелен?

— Ты получишь своего Эдварда, — без всякого убеждения в искренности своих слов сказала Джоселин. — Они с отцом — верные союзники. Разве устоит перед их объединенными усилиями де Ленгли? Едва лишь наступит завтра, ты ускачешь отсюда, и твой жених встретит тебя.

Аделиза отчаянно потрясла головой, как будто избавляясь от страшных паразитов, вцепившихся в ее волосы.

— О Боже, сестра… Он поцеловал меня. Он был так мерзок… Ты не знаешь, что это за чувство… Его гадкие… омерзительные губы…

Аделиза смежила веки, но жуткое видение не оставляло ее. Она вновь затряслась от рыданий.

— Если б папа услышал, что он сказал. Он показал мне место, где собирается овладеть мною… В темном углу в коридоре… на тюфяке… Я убью себя, если папа не явится вовремя. Да простит меня Матерь Божья, я лишу себя жизни, если он еще раз дотронется до меня.

— Не богохульствуй! — приказала Джоселин. — Никто не вправе лишать себя жизни, потому что только Господь располагает ею. Ты совершаешь смертный грех, Аделиза, говоря про это. Одумайся.

— Я все время думаю, — прошептала Аделиза. — Как мне не думать? Если б ты знала, Джоселин, на кого он был похож, когда поцеловал меня… Если б ты знала… Я не думаю, что такое могло случиться, если б я поцеловалась с Эдвардом. Он ведь совсем другой… Ведь правда, сестра?

— Откуда мне знать? — с раздражением бросила Джоселин.

— Но теперь Эдвард не захочет смотреть на меня, — твердила Аделиза. — Я уже не чиста… Мне уже не отмыться от грязи…

Джоселин раздумывала, какие найти слова, чтобы утихомирить бьющуюся в истерике сестру. Таких слов она не находила. Разумеется, де Ленгли желает Аделизу. Любой мужчина тут же встрепенется при виде златокудрой красавицы с пышными женскими прелестями, да к тому же такой невинной. Но Аделиза всегда была окружена бдительным кордоном и никогда не встречалась с мужчиной наедине. Отец заботился о ней, словно обезумевшая курица над единственным вылупившимся из снесенных ею яиц цыпленком, но чем тщательнее он опекал ее, тем она становилась все более беззащитной.

Джоселин вспомнила, как четыре года назад впервые увидела Аделизу. Она вступила тогда в первый раз за стены могучего замка Монтегью, который показался ей тюрьмой. Отец и сводный брат отнеслись к ней как к досадной ошибке Божьего провидения, которую исправить нельзя, но хотя бы можно скрыть за стенами замка.

Аделиза первая сломала лед отчуждения, встретила Джоселин как сестру, заботилась и ласкала ее, когда пришелица из Уэльса заболела жестокой простудой. Она заслоняла Джоселин, когда пьяный отец в приступе беспричинной ярости замахивался на больную Джоселин. Сколько раз она спасала Джоселин от расправы потерявшего человеческий облик от хмельного эля и жгучей досады нетрезвого родителя.

Если бы не Аделиза, то жизнь Джоселин в замке в первые годы пребывания там была бы невыносимой. Аделиза смягчала, словно расплавленный воск, любое трение, любую стычку между коренной уроженкой острова и нормандскими завоевателями, которыми тщеславно считали себя даже последние попрошайки с обильного стола Монтегью. Джоселин считала себя должницей Аделизы.

— Скажи, сестра, ты не очень испугаешься, если я тебя на пару минут оставлю одну?

— Не уходи, Джоселин! — взмолилась Аделиза.

— Только на минуточку. — Джоселин заставила себя улыбнуться. — Тебе ничего не грозит, в очаге горит огонь, теплое вино у тебя под рукой, сэр Джеффри готов выполнить любую твою просьбу. Я вернусь, и мы выпьем за здоровье сэра де Ленгли, а также чтоб он сгинул…

— Я за это готова выпить хоть чашу яда…

— Разреши мне уйти, Аделиза. Я вернусь, и мы всласть поговорим. За мое благополучное возвращение! — Джоселин отхлебнула вино.

Аделиза последовала ее примеру.

— Будь осторожна и приходи скорее!

На просьбу Аделизы Джоселин ответила безмолвным кивком, так же молча, но властно она отстранила стражника, прилепившегося спиной к двери, и прошла по холодным коридорам к лестнице.

Она надеялась, что лорд де Ленгли, заимев козыри в игре, затеянной им, все-таки соизволит повидаться с нею.

Воин, не уверенный, что правильно выполняет приказ милорда, неуклюже топал вслед за нею. Достигнув подножия лестницы, он, робея, распахнул перед ней дверь в комнату для совещаний.

Джоселин подумала, что зря явилась сюда. Десяток вооруженных мужчин склонились над столом и рассматривали грубо набросанный чертеж замка.

Она подалась обратно, спрятавшись за каменный свод. Ее остановил возглас одного из соратников де Ленгли.

— Опять здесь эта ведьма. Милорд, неужели нет никаких засовов, чтоб от нее укрыться?

Де Ленгли отнесся спокойно к возгласу молодого соратника.

— Что вас привело сюда, Джоселин? — спросил он.

— Я хочу побеседовать с вами, сэр, наедине.

— Наедине? А как же мои товарищи по оружию? Если мы с вами начнем шептаться в стороне от них, то они подумают, что я задумал измену… Не рассчитывайте, что я слаб душой и телом. Нам не о чем разговаривать.

Его резкость не испугала Джоселин. Она переступила порог и шагнула в комнату, запретную для женщин.

— Я пришла сюда, чтобы высказать вам благодарность за вашу доброту. Вы вознаградили меня полной мерой за оказанные вам услуги. Сэр Аймер Брайвел остался жив, потому что я ухаживала за ним. И ваш замок обеспечен едой не в малой степени благодаря мне. Неужели такой хороший хозяин и благородный рыцарь откажется заплатить долг бедной просительнице?

Она жгла его презрением, и если не чувствовал этого он, то его воины были унижены.

— Я уважу вашу просьбу. Оставьте нас! Суровым движением бровей он заставил своих приближенных удалиться, и они покинули комнату. Последний из уходивших плотно затворил за собой дверь.

Джоселин приготовилась к встрече с чудовищем. Она была готова отдать свою девственность прямо здесь или там, где захочет милорд. Все равно она была обречена… неважно как и где… на позор и унижение. Ей нечего бояться своей участи. За ее грех ответит он.

— Ну так что, мадам?

Почему-то ее сердце бешено билось в груди, хотя ей казалось, что она готова ко всему.

— Я хотела… поговорить. Я стала предметом сделки…

— Конечно, — прервал он ее. — Сделки между вашим отцом и мною. Мне нужны земли, которые мне принадлежат по праву. Очень жаль, что две девушки оказались замешаны в эту недостойную свару. Вся вина лежит на вашем папаше, а отнюдь не на мне.

Она вся напряглась, но не опустила высоко поднятую голову и не отвела глаз.

— Я ненавижу вашего отца, леди Джоселин. — Эти тихие слова были произнесены со всей зловещей искренностью.

— Так возьмите меня и удовлетворите свое чувство мести, сэр де Ленгли. Только не трогайте Аделизу. Я готова заменить ее…

11

Роберт сумел сдержать себя и со стороны выглядел вполне спокойным и рассудительным, хотя все внутри его кипело от возмущения. Как несправедлива к нему жизнь! Ничего, кроме презрительной подачки, он не получил за победу на поле брани.

— Нет! — воскликнул он так резко, что девушка отшатнулась. Опомнившись, он произнес уже спокойно: — Вашему отцу предстоит сделать выбор…

Ее глаза своим изменчивым цветом напомнили ему витражи в соборе, где он побывал однажды, навестив французскую столицу. Там тоже все переливалось, искрилось и колдовски менялось, когда солнце заглядывало в окна сквозь бегущие по небу облака.

— Нет, — повторил он. — Не будем терять надежду, что ваш отец образумится…

— Не сомневаюсь, — подтвердила она. — Торгашу известна цена любого товара и то, сколько можно нажить прибыли, если продавать его поштучно. Но неужели вы, сэр, согласитесь купить залежалый товар?

— Сначала я удостоверюсь, что он не подпорчен.

— Однако я хочу быть уверена, что торг состоится. Иначе…

Де Ленгли прервал ее речь, будто взмахнув мечом, отсекая ей все пути назад.

— Вы, наверное, сошли с ума, мадам, что вздумали со мной торговаться. Вы и ваша милая сестра Аделиза находитесь в моих руках. Условия, которые я выдвинул вашему отцу, весьма обычны для наших суровых времен. Могу просветить вас насчет деталей подобного торга.

— Лучше не надо. Я предпочитаю получать уроки не выслушивая грубые слова, а на практике. Тем более что все, что вы можете предложить, мне известно.

Он вопросительно вскинул брови.

— Нечему тут удивляться, милорд. Я деревенская девушка и знаю, как самцы покрывают самок, когда им это требуется. У легендарного рыцаря детородный орган не длиннее, чем у хряка, что мы обрезаем на холодец. А вот бедненькой Аделизе пережить подобное унижение будет невмоготу. Она умрет, если это действо не будет освящено капелланом.

Его изумлению не было границ. Роберт бы тотчас же разразился хохотом, если б ее прямая, стройная фигурка не казалась бы копьем, направленным вражьими силами ему в сердце.

— Что вы себе позволяете, мадам, оскверняя уста подобными словами!

— А вы оскверняете себя подлыми действиями, милорд де Ленгли. Предлагаю вам сделку. Если ваш друг Аймер останется жив, вы сохраните невинность мою и Аделизы. Я ведь немало сделала, чтобы спасти его жизнь. Многие женщины ложились под вас как подстилки, не требуя платы за удовольствие. А я не продаюсь задешево — жизнь Аймера за невинность моей сестры и мою. Все-таки у женщин есть какая-то ценность, которую они могут выставить на торгах, где властвуют бессовестные мужчины.

Она бросила камень в лицо Роберта… конечно, только в воображении, но вкус теплой крови из расквашенного носа он ощущал будто наяву.

Роберт поспешил ей ответить:

— Ваша вполне справедливая речь не годится для наших жестоких времен, мадам. Какое дело вам до вашей хорошенькой сестрицы? Она предаст вас, как только окажется под крылышком у своего папаши.

Почему он так печется о ней?

Разве могла Джоселин рассказать ему о корыстном желании, побудившем рыцаря Монтегью, потомка нормандских варваров, взять в жены девушку с приданым в Уэльсе, в краю, куда еще не ступила нога завоевателя? Рыцари в стальных панцирях, пришедшие из-за Пролива, разгромили на поле боя рать короля саксов, но их сил не хватило, чтобы покорить еще кельтов Уэльса.

Почти сто лет минуло со дня битвы при Гастингсе, и норманны благополучно правили завоеванной ими частью благодатного острова, сохраняли «призрачный» мир с кельтами, терпели от них разбойничьи набеги, и все шло хорошо, пока Господь не наказал нормандскую знать за грехи, наслав на них бедствия междоусобной войны.

Но никакие испытания не могли сбить спесь с нормандских баронов, гордившихся своим происхождением от древних викингов и презирающих местных коренных жителей. Поэтому заданный им вопрос показался ей наивным до глупости.

— Чем ты в глазах отца хуже Аделизы?

Джоселин не стала одергивать его за то, что после чаши доброго вина он говорит с ней так фамильярно.

— А чем медное пенни хуже серебряного? — ответила она вопросом на вопрос, а так как он промолчал, продолжила: — За двенадцать медных монет дают одну серебряную. Хоть мешочек и тяжел, да стоит дешево. Только медь не подделывают, а на серебре тебя легко обманут фальшивомонетчики. Отец это понял, когда женился вторым браком на моей матери. Он пожелал обезопасить границу своих владений и расширить их — пусть не серебро, но надежная медь. Но кельтская кровь — пусть даже кровь принцев королевского дома Уэльса — почему-то стала ему противна. Он зачал меня. За это я его благодарю… и проклинаю… но…

Девушка опустила глаза и увидела, что на дне ее чаши остались лишь последние капли. Она не решилась попросить снова наполнить ее.

— Но зато он меня обучил хорошим манерам. Ведь мы, уэльсцы, дикари!

— Он дурак, твой отец, — заявил Роберт. — Полный идиот. Глупый, напыщенный петух.

— Хоть ваши слова и унижают достоинство моего родителя, но это истинная правда. — Раскрасневшаяся Джоселин сделала реверанс. — Благодарю за меткое словцо!

Его не очень трезвая похвала стоила не меньше, чем поцелуй, если б он посмел коснуться ее губ. А ему так этого хотелось. Но Роберт повел себя отменно вежливо. Он подлил себе и ей вина и поднял чашу в тосте.

— Пью за тех из семейства Монтегью, чьи зубы не ядовиты, а во рту не прячется змеиное жало.

Роберт смотрел, как она пьет, и сам настолько размягчился, что пожелал стать этим вином, чтобы только коснуться ее губ. Тепло от камина и вино согревали его, а тишина убаюкивала.

Господи! Какие-то жалкие пол-ярда отделяют его губы от ее губ. Почему бы ему не впиться в них поцелуем? Скольких женщин он целовал, ощущая податливую мягкость их губ? Сначала возбуждающий трепет, а потом пылающий жар, он не ждал иных ощущений, если овладеет Джоселин… А, может быть, они будут иными?

Ее густые темные волосы были такими же, как в ночь их первой встречи, но что-то в их цвете изменилось. И все время менялось, лишь только стоило ему обратить свой взгляд на ее головку — то упрямо вздернутую, то устало поникшую… Он представил себе, как ее чудная головка, увенчанная пышными волосами, упадет в бессилии на подушку…

— Незачем вам меня так разглядывать, сэр. Ее решительный голос вернул Роберта с небес на землю. Лорд де Ленгли чертыхнулся и плеснул себе в чашу вина.

Девушка тут же поспешила развеять миражи, сгустившиеся в темной комнате.

— Несмотря на все слухи, распространяемые обо мне, я не ведьма, и вам нечего меня бояться.

Он не расслышал, а потому переспросил:

— Кто вы? Я не понял…

— Не ведьма. Прочистите свои уши, чтобы я впредь не повторяла одно и то же дюжину раз. Если я и обладаю колдовской силой, то, поверьте, не премину ею воспользоваться по назначению. Кстати, ваша милость, я вылечила вашего возлюбленного Аймера. Как вы будете расплачиваться со мной?

Чтобы несколько прочистить мозги, Роберту потребовалось отхлебнуть еще добрый глоток вина.

— Мы вроде бы начали беседу о ведьмах?

— Да. И обо мне, в частности. Ваши люди болтают неизвестно что… будто я заставляю ленивых работать в полную силу и исцеляю раненых…

— Но ведь это правда! Неужто здесь нет изрядной доли колдовства? Почему на вас падают подозрения?

— Все из-за моих глаз и густых бровей. О Господи, если б мои глаза погасли, а брови поредели! Тогда, став обычной женщиной, я бы понравилась вам, милорд?

Джоселин попыталась склонить голову ему на колени, но он отстранился.

— Вот опять! Вы боитесь меня?

Роберт пьяно ухмыльнулся.

— Мне не страшны ведьмы. Побывав на костре, я очистился от всякой скверны.

— Но я не ведьма! — вскрикнула Джоселин.

Она вскочила и встала перед ним, а он, рыцарь, многократно встречавший смерть лицом к лицу, вдруг оробел.

— Не пугайтесь меня! Я не так страшна.

Бдительный ангел-хранитель, не оставивший Роберта в трудную минуту, подсказал ему, что пора протрезветь.

— Я вам верю, миледи. Вы — не ведьма.

— Но вы смотрите на меня так странно…

— А разве раньше мужчины не оглядывали вас подобными взглядами?

— Нет!

— Или вы, мадам, незрячи, или они слепцы. — Роберт полностью овладел собой и смог даже улыбнуться. — Могу вас заверить, мадам, что я настолько храбр, что могу дотронуться до вас…

— Попробуйте… если не боитесь, что ваш родовой замок тут же вспыхнет и обратится в дымящиеся развалины.

Он ничего не ответил и, обойдя стол, схватил ее за талию и впился поцелуем в ее пахнущие вином, приоткрытые навстречу ему, такие нежные, отзывчивые губы.

«Это всего лишь проба сил, — убеждал он сам себя, — репетиция балаганной пьесы, где сюжетом является овладение пленницей… И пусть сгорит этот чертов замок дотла, если она в самом деле способна вызвать пожар».

Джоселин так резко вырвалась из его объятий, что он с дурацким видом чмокнул губами, целуя пустой воздух. Самый искусный фехтовальщик не смог бы так ловко увернуться от его целенаправленного удара. Но то были схватки на мечах, а губы!.. Неужто он промахнулся?

С ее лицом творилось нечто странное, и это невероятно рассмешило его. Роберт просто давился от смеха. Одна половина ее лица улыбалась, вторая была ужас как серьезна. Словно перед ним предстала раздвоенная шутовская маска.

— Если вы надеетесь, сэр, напугать меня, как мою сестру, то глубоко заблуждаетесь. И зря тратите время — и мое и ваше, — произнесла серьезная половина лица.

Он тоже попытался разделить свое лицо пополам. С одной стороны непроницаемая суровость, с другой — веселый кавалер.

— Мне ваши колдовские чары нипочем! Хочу — сожгу вас на костре или прикажу забросать каменьями, а захочу — уложу в мягкую постельку.

— Ах, какой храбрец лорд Белавур! — Джоселин еще дальше отодвинулась от него.

Если бы он мог ощутить, как бешено колотится ее сердце, какой беспомощной она себя чувствует в его присутствии. Даже не как ягненок в пасти льва, а скорее как жалкий крольчонок, пожираемый лисицей.

Но подбородок ее гордо вскинулся вверх, а взгляд расширенных от выпитого вина глаз обжег его колдовским пламенем.

— Может быть, хватит нам беседовать обо мне? Поговорим лучше об Аделизе.

— Об Аделизе, хоть она и прекрасна, мне не хочется говорить…

Его глаза показались Джоселин невероятно большими. Она отражалась в них, как в двух темных зеркалах. Они манили ее, звали окунуться в это запредельное пространство. Когда Роберт протянул руку и обхватил ее стан, она уже больше не противилась. И мысль, что своей покорностью она платит за отцовские земли, ее не тревожила.

Джоселин приникла к сильной мужской груди, почувствовала, как его пальцы гладят ее спину, пробуждая в ее теле чувственный трепет. Ее рука, в последнем, бессознательно защитном жесте попыталась оттолкнуть его, но бессильно повисла… Сопротивляться ему было бесполезно.

Она ощутила, как его крепкие бедра касаются ее бедер, как его отвердевшая мужская плоть упирается настойчиво в ее живот. Жар его тела будто растапливал, расплавлял ее. Роберт казался ей громадным и всемогущим, его мужская сила лишила ее всякой воли к сопротивлению.

Никогда прежде Джоселин не чувствовала себя такой маленькой, слабой, податливой. Впервые ей пришла на ум мысль, что женское тело, будучи так непохоже на мужское, однако идеально соответствует ему, что тела созданы для того, чтобы слиться в объятии и заполнить щемящую пустоту, разделяющую их.

Рука де Ленгли вновь приподнялась, погладила ее щеку, подбородок, прошлась по изгибам ее губ. Его нежность была для нее неожиданной. Совсем иначе описывала его ласки плаксивая Аделиза.

Джоселин смотрела на него глазами, расширенными от удивления и томительного ожидания. Пальцы его легкими прикосновениями очертили контуры ее шеи, и в этом жесте была какая-то особая интимность. Рука его, большая, сильная, теплая, как будто уже знала давно, где ее место. Обнаженная кожа на шее Джоселин впитывала в себя это приятное тепло.

Затем Роберт откинул ее голову назад, собираясь поцеловать. То ужасное, что случилось с Аделизой, теперь произойдет и с ней…

Какое-то время он медлил. Огонек любопытства искрился в его глазах.

— Незачем так сверлить меня взглядом, мадам. Я не намерен искушать вас, да будет вам известно. По крайней мере, не сегодня.

Его добродушная открытая улыбка успокоила Джоселин.

— И вот о чем я еще хочу наперед сказать вам. При всей вашей учености, я подозреваю, что ваши познания в некоторых предметах весьма невелики. Все женщины устроены одинаково, и все ведут себя по-разному в ситуациях, подобных нашей. Тут проявляются очень интересные различия, существует множество вариантов, исследовать которые весьма увлекательно. Возможно, мы приступим к занятиям прямо сейчас. Вы искушаете меня гораздо больше, чем вам самой это представляется.

У Джоселин пересохло во рту. Мысли, самые разные, смерчем крутились в ее мозгу. То вспоминалась ей бойкая Алис, то плачущая Аделиза, то она прислушивалась к биению собственного сердца, то вдруг с испугом подумала: почему так болезненно напряжено внутри все ее тело — уж не отравлено ли выпитое ею вино? Она следила, как лицо Роберта все приближается к ее лицу, как Постепенно смыкаются на его глазах пушистые ресницы. Ни один мужчина не имеет права обладать такими ресницами! Она сама прикрыла глаза.

Рот его прижался к ее рту. Губы его были жесткие и шершавые, но за ними скрывалась восхитительная бархатистая нежность рта и языка. Прикосновение не было таким грубым, как она ожидала. Ни унижения, ни боли Джоселин не испытала. Наоборот, ее охватило ощущение тепла и удивительной легкости, чувство странного умиротворения, желания раствориться в другом существе, стать его частью, принадлежать ему…

Если это и есть то, что называется поцелуем, то это было не так уж плохо. Это чувство было почти… почти приятным.

Губы его завладели ее губами, соблазняя и принуждая раскрыться. Его язык скользнул по ее нижней пухлой губке, пробуя ее на вкус и проникая внутрь ее рта, что заставило Джоселин задрожать. И эта дрожь, пробегая по телу, все усиливалась.

Но тут же леденящий озноб сменился теплом, затопившим ее. Каждая клеточка ее тела отзывалась на его прикосновения, колени ее вдруг ослабли. Роберт держал ее на согнутой руке, уложив будто в колыбель, а она схватила его за плечи, удивляясь сама, какое удовольствие доставляет ей держаться за него, покоиться в его могучих руках.

Потом его язык властно проник в ее рот и затеял там то ли игру, то ли исследование, тщательное и бесстыдное. И это действо шокировало ее. Джоселин задохнулась и сделала попытку отвернуться, но Роберт не позволил ей сделать этого. Он придержал ее за подбородок и продлил поцелуй. Его язык словно обвился вокруг ее язычка, дразня и танцуя.

Вот об этом танце и говорила развратная Алис, вот что, должно быть, напугало Аделизу. Это была последняя четкая мысль, пришедшая ей на ум. Опять дрожь охватила ее, ритмичные движения его языка довели ее до исступления. Тело судорожно напряглось, боль где-то внизу становилась все ощутимее, требуя утоления.

Ей хотелось еще чего-то другого, чего-то большего, чем эта сладостная, но и издевательская пытка поцелуем. Желание становилось непреодолимым, противостоять ему было невозможно. Что еще, кроме поцелуя, он может дать ей? Чувствуя, как его напряженное мужское естество упирается ей в низ живота, она была готова принять от него любой подарок.

Откуда-то издалека до них донесся встревоженный голос, и де Ленгли издал недовольное рычание. Он резко приподнял голову, оборвав поцелуй как раз в тот момент, когда она больше всего на свете жаждала продолжения ласки.

— Джеффри! Черт его побери! Что там стряслось такого важного? Джеффри!

Джоселин мгновенно очнулась и вступила с де Ленгли в отчаянную борьбу, пытаясь оттолкнуть его. Еще мгновение он удерживал девушку в своих объятиях, затем разжал руки.

О чем она думает? Куда подевался ее разум? Что она себе позволила?

Джоселин увидела сэра Джеффри, стоящего в дверях. Конечно, он застал ее накануне грехопадения. Как долго он любовался открывшимся ему зрелищем?

— Простите меня, Роберт. Вы откликнулись на мой зов, и я посмел… Боюсь, что это очень важно… Большое войско приближается к замку.

Джеффри сделал паузу, потом осмелился продолжить:

— Я разглядел королевский штандарт… Это Стефан. Сам Стефан собственной персоной.

Де Ленгли стал похож на высеченную из камня статую.

— Он уже достиг лагеря Монтегью. Скоро вся компания будет здесь. — Джеффри осекся, с тревогой вглядываясь в лицо милорда. — Впускать их, сэр?

Затянувшееся молчание нарушил взрыв хохота. Подобного циничного смеха Джоселин еще не приходилось слышать.

— Впустить ли их? Конечно, мы их впустим! — Де Ленгли взлохматил пятерней свою густую темную гриву. — Разве я способен отречься от присяги, данной сюзерену? Неужели ты советуешь мне нарушить свой долг вассала?

Он схватил со стола опустевшую винную чашу, сжал в пальцах, словно хотел раздавить ее.

— Еще бы один день, — пробормотал он. — Клянусь ранами Христовыми, мне нужен всего лишь один день. О, Джеффри, еще один день, и у нас будет все!

Он швырнул чашу о стену, и она распалась при ударе о камень на мелкие осколки.

Джоселин по-прежнему оставалась там, где ее выпустил из объятий де Ленгли, словно прикованная к этому месту. Ее пошатывало, она с усилием пыталась удерживать равновесие. Поцелуй Роберта произвел на нее такое ошеломляющее действие, что до ее сознания с трудом доходило, о чем сейчас говорит милорд. Она лишь уловила, что речь шла о короле Англии. Но, вероятно, что-то она пропустила мимо ушей, потому что беседа, казалось, не имела смысла. Ведь Роберт де Ленгли был союзником Стефана, одним из его любимцев. Король, безусловно, должен был обрадоваться известию, что Роберт воскрес из мертвых.

Но такого взрыва отчаяния, такого приступа гнева, который извергал из себя милорд, она никак не ожидала. Чтобы привести человека в подобную ярость, нужны были весьма веские причины.

— Прости, Роберт, но я не считаю, что все потеряно. У тебя есть кое-что за душой, что можно выставить на торги, — взывал к нему сэр Джеффри.

— Но я не желаю торговаться! Как вы не поймете? Я устал от торгов, от переговоров, от уступок, от расшаркивания ножкой, от плясок на ярмарочном канате. Я занимался всем этим дерьмом столько лет и теперь сыт по горло. Мне надоело быть связанным клятвой и ходить на поводке у короля, когда все другие хватают все, что захотят. Мы ничего не получим теперь из того, что у меня украли. Ни сейчас, ни потом. Опять понадобятся месяцы или даже годы войны, опять потери, которые так осточертели. Через все это я прошел прежде, и, будь я проклят, если позволю, чтоб это случилось вновь! Его глаза вспыхнули.

— Я хочу победить, Джеффри! Клянусь Богом, никогда раньше не жаждал так победы! В первый раз за многие годы мы были так близки к ней.

— Я знаю.

С видимым усилием де Ленгли все-таки овладел собой.

— Что ж! Так и будет. Я слишком далеко зашел, чтобы повернуть назад.

Он огляделся, встретился взглядом с Джоселин и удивился, обнаружив ее на том же месте, где оставил ее.

— Возвращайтесь к себе, мадам. И приготовьтесь к встрече с королем. Не сомневаюсь, что он возьмет вас вместе с вашей сестрицей под свое покровительство. Вам известно, что всегда найдется местечко в благородном сердце Стефана и при его блистательном дворе для любой женщины, любого ребенка, для любого недовольного бунтовщика и для любой бешеной собаки. Вот жаль только, что он никак не может взять в толк, почему частенько ходит покусанным.

Джоселин поспешно направилась к выходу, желая как можно скорее скрыться с глаз долой. Постепенно ее разум начал проясняться. Роберт де Ленгли был прав. Все испытания очень скоро окажутся позади, во всяком случае для нее и Аделизы. Стефан был необычайно великодушен, когда дело касалось женщин. Отец постоянно твердил об этом, считая это проявлением глупости. Но можно было рассчитывать на то, что король не позволит никому обидеть беззащитных сестер.

Де Ленгли был прав и в другом. Теперь ему будет трудно заполучить свои земли обратно. Король нуждался в расположении ее отца, ибо Монтегью пользовался влиянием в пограничных с Уэльсом областях. Он поддерживал мир на границе и противостоял поползновениям эрла Честера захватить всю Западную Англию и отдать ее во власть герцога Генри и Анжуйской ветви Плантагенетов. Отец до сих пор ловко управлялся с хитроумным и бессовестным Честером.

Джеффри распахнул перед ней дверь. Его черные глаза не упустили ни малейшей детали в странном поведении девушки. Она стыдилась его внимательного, изучающего взгляда. Быть застигнутой в покоях милорда за жарким поцелуем — какой позор для нее!

И всякий воин из охраны подтвердит, что она пришла туда по доброй воле, без всякого принуждения. Отец взовьется от ярости, если до него дойдут слухи об этом, а репутация Джоселин будет безнадежно испорчена.

Она не посмела оглянуться, когда дверь с шумом захлопнулась за ней. Самым большим ее желанием было немедленно стереть из памяти недавнее событие, но видение того, как Роберт де Ленгли наклоняется к ней и целует, неотступно преследовало ее. А еще это проклятое ощущение тепла, исходящего от его рук, попеременного жара и озноба в ее теле. Память об этих новых испытанных ею чувствах никак не исчезала.

Аделиза пыталась заставить ее поверить, что мужчина несет в своем теле только боль и унижение для женщины. Впервые за три года их тесного общения у Джоселин мелькнула крамольная мысль, что Аделиза просто глупа и ничего не смыслит в жизни.

12

Звуки труб прорезали тишину прозрачного осеннего утра, многоголосым жизнерадостным эхом отражаясь от серых крепостных стен. Яркие флажки трепыхались на ветру, бубенчики на упряжных лошадях миролюбиво позванивали, когда король Англии с небольшой свитой проследовал через опущенный мост и распахнутые ворота в замок Белавур.

Роберт, стоя посреди крепостного двора, постарался изобразить на лице приветственную улыбку, как подобало при свидании с высшим сеньором, Стефаном Блуа, чтобы развеять всякие слухи, распространяемые Монтегью, что он лишь призрак, в чьих глазах не прячется колдовское пламя, исчезающее при первом крике петуха.

Стефан пришпорил своего великолепного иноходца, склонившись над лукой, обскакал вокруг застывшего в неподвижности вассала, не приближаясь к нему более чем на дюжину ярдов, а потом заставил коня сделать три изящных шажка. Теперь они были почти рядом — вассал, король и его конь.

— Роберт! Роберт де Ленгли! Да будет благословен Господь, спаситель наш! Я до сей поры не верил в твое воскрешение.

Роберт опустился на одно колено перед монархом на заляпанные конским навозом камни, но Стефан тотчас же поднял его, заключив в сдержанные, но искренние, поистине солдатские объятия. Слезы показались на глазах короля. Но это были слезы радости. Такого взрыва чувств не смог бы сыграть самый изощренный дипломат.

— Роберт! Я уже не надеялся встретиться с тобой в этом мире. Слава Господу! Он милостив к нам. Столько отняли у меня — и друзей, и земель, но ты возвратился, а это добрый знак. Я всегда думал о тебе как о сыне…

Охрана, готовая отразить покушение на короля, отпрянула в недоумении. В последние дни король не подходил ни к кому из своих вассалов ближе чем на семь ярдов, а тут вдруг такие тесные объятия. Роберт немного расслабился, и улыбка на его лице перестала быть всего лишь доброжелательной гримасой. По-видимому, Стефан был искренне рад встрече с верным ему рыцарем.

Но тут же король резким движением отстранил его от себя, вцепился пальцами в его плечи и погрузился в изучение лица Роберта.

— Ты или не ты? — спросил он встревожено и тут же разразился смехом. — А, может быть, это я нахожусь на том свете, а не Роберт де Ленгли. Это он живой, а я уже предстал перед ликом Господним и даю отчет за свои прегрешения.

Роберт ощутил, что у него полегчало на душе. Трудно было противиться обаянию короля Стефана Блуа, особенно если он твердо вознамерился испробовать на ком-то свои чары. А уж Роберту и совсем пришлось нелегко, ибо этот человек, обладавший короной, был близким другом его отца и когда-то, в далеком прошлом, возложил меч на плечо мальчика Роберта, посвящая его в рыцари. И с той поры, взрослея и накапливая в душе горечь после многократных предательств, Роберт де Ленгли верой и правдой служил королю. А кому еще служить? Какому знамени, если все знамена испачканы грязью?

— Вашему Величеству нечего опасаться. Ни вы, ни я не покинули еще пока этот грешный мир. Я жив и радуюсь встрече с вами. Входите же в замок и воспользуйтесь нашим гостеприимством! Мы счастливы принять такого гостя.

— Клянусь Богом, я войду! — Стефан оперся рукой на плечо Роберта и ощупывал его, словно еще не веря, что его давний друг не обратится в призрачный туман и не растает в воздухе. — Пусть легенды, которые сочиняют о тебе менестрели, оказались лишь поэтическим вымыслом — я рад, что это так! Хочу тебе представить, Роберт, спутника по моим горестным странствованиям по жизни.

Король поманил к себе джентльмена, скромно держащегося в стороне.

— Ричард де Люси! Роберт де Ленгли! Станьте друзьями! Сегодня у меня праздник! Я обрел вновь своего легендарного Нормандского Льва!

Средних лет, небольшого росточка человечек обнажил голову в знак уважения к Роберту. Его поредевшие волосы тронула седина, на макушке блестела лысина, но в глазах таился жадный огонек, как у молодого ненасытного зверька. Вместе с королем Стефаном, расточающим направо и налево обворожительные улыбки, они составляли вполне подходящую пару, которая даже на такого искушенного и пострадавшего от лжи и предательства человека, как Роберт, произвела впечатление.

Между тем королевский фаворит Ричард де Люси проявил и ум, и тактичность, и явное желание перейти от слов к делу.

— Счастлив познакомиться с вами, сэр Роберт де Ленгли. Вы столько радости доставили Его Величеству своим воскрешением из мертвых, что, пожалуй, нет и не будет за все годы его царствования дня, более насыщенного событиями… и столькими проблемами. Но все проблемы легко разрешимы, я надеюсь.

— Я тоже надеюсь. Но не я и мои поступки создали эти проблемы. Вряд ли меня можно винить за то, что я попытался вернуть себе свою собственность, — весьма учтиво ответил Роберт.

— Разве кто-то обвиняет вас в чем-то? Нет, нет… еще раз нет. Речь идет об Англии и о безопасности ее западной границы.

«Что ж! Де Люси, видимо, тот человек, с которым можно договориться. Слава Богу, Монтегью еще не успел запорошить пылью его зоркие очи», — подумал Роберт и по наивности начал было делиться с ним своими замыслами.

— Конечно, сэр. Мы не можем разделить каждый старый дуб пополам, но Желуди, упавшие с него, поддаются подсчету…

— Прекрасно сказано, — воскликнул лысый мудрец. — Чувствую, что мы говорим с вами, Роберт, на одном языке. Мы с сэром Лестером составили план…

— Хватит! — решительно вмешался король. — Мы поговорим о делах позднее. Сейчас я желаю отдохнуть в тиши и покое и побеседовать с моим дорогим другом Робертом де Ленгли.

— Конечно, Ваше Величество! — Де Люси тут же замолк.

Они направились к парадному входу в замок. Роберт приостановился, пропуская Стефана вперед, но, к его удивлению, де Люси мгновенно обогнал его и заботливо подхватил короля под руку, когда тот, цепляясь за перила, начал с трудом подниматься по ступеням.

Только сейчас Роберту бросилось в глаза, как безжалостно обошлось со Стефаном время. Высокая фигура его ссутулилась, широкие плечи поникли. Роберт, конечно, ожидал увидеть седину на голове и морщины на лице человека, который никогда не отказывал себе в житейских удовольствиях, но кто мог предугадать подобное превращение крепкого мужчины в согбенного старика. В представлении Роберта, король всегда был бодр телом и душой, неутомимым воителем, настоящим светловолосым богом войны, но они виделись последний раз шесть лет тому назад.

За эти годы Стефан прожил словно два десятилетия. Прежнее обаяние сохранилось — зажигательность речей и манер, легкость, с которой он завоевывал сердца подданных, были теми же, но от прежнего Стефана осталась лишь оболочка, изрядно попорченная временем.

Грустное зрелище натолкнуло Роберта на не менее печальные размышления о том, что почва под его ногами вновь стала ненадежной. Боже, спаси Англию, если только этот дряхлеющий король, человек с добрыми намерениями, но явно беспомощный, оберегает страну от алчного дракона по имени Генри Анжу.

И помоги Господь Роберту де Ленгли, который всю жизнь ставил только на короля Стефана!

Приглашение последовало уже в сумерках. Джоселин мучилась ожиданием весь день с момента, когда трубный глас возвестил о прибытии Его Величества короля в Белавур. С тоской она смотрела на Аделизу, примостившуюся на коврике у очага и занятую своим бесконечным рукоделием. Джоселин ничего не рассказала сестре о том, что произошло в покоях де Ленгли. Поцелуй Роберта перевернул ее душу, но она не хотела даже вспоминать о нем. Она надеялась, что и сэр Джеффри, и сам Роберт будут помалкивать об этом маленьком происшествии.

К счастью, раз здесь присутствует король, то у милорда найдутся более важные дела, чем переживания о поцелуе, сорванном с уст девушки, которая для него ровно ничего не значит. Наверное, он уже и забыл о поцелуе. Для него это лишь пустяк, внесший некоторое разнообразие в скучную беседу с малопривлекательной девицей.

Так она убеждала себя с горькой иронией.

И вот наконец в дверь постучали. Не это ли столь долгожданный зов? На пороге стоял юный паж в расшитой серебром голубой ливрее, означающей, что он служит королю Англии.

— Леди! Вас и вашу сестру убедительно просят предстать перед Его Величеством и отужинать с ним и с его лордами.

Джоселин согласно кивнула. Сердце ее тут же забилось в волнении. Как это ни было смешно, но все же она немного испугалась. Ей надо было собраться с духом, прежде чем ответить.

— Его Величество оказывает нам большую честь. Моя сестра и я будем рады последовать за вами.

Аделиза мгновенно вскочила и изъявила свою готовность спуститься вниз, встав за спиной у Джоселин. Она оставила непокрытыми свои чудесные локоны, а только скромно повязала их лентой. Золотой с жемчугами крестик на тончайшем шелковом шнурке украшал ее нежнейшую шейку. Она выглядела очаровательно в изысканном шерстяном платье цвета слоновой кости и наброшенной поверх него бархатной тунике, ярко-голубой, как и ее глаза.

Джоселин также выбрала свой наряд со всей тщательностью. Ее золотистая туника была, впрочем, не из такой хорошей ткани, как бы ей хотелось, но это было ее лучшее одеяние и цвет ей самой нравился.

Конечно, не имело никакого значения, во что она будет одета сегодня. Все мужские взгляды, разумеется, будут обращены на Аделизу. Так было раньше, так будет и сегодня вечером.

Они медленно спустились в озаренный многочисленными факелами холл. Такого буйства огня в холле замка Джоселин никогда не позволяла, когда оставалась в нем полновластной хозяйкой. Уже это зрелище ей было не по нраву. А тем более ее раздражила внезапно наступившая тишина, когда девушки предстали перед глазами разгоряченных от выпивки мужчин.

Как ей надо вести себя — пропустить вперед красавицу сестрицу, выставив ее всем напоказ, или идти с ней рядом рука об руку? Решив соблюдать положенный ритуал, Джоселин, как младшая сестра, чуть отступила, но Аделиза тотчас судорожно вцепилась в ее руку и спряталась за ней, скрывая свою роскошную фигуру от похотливых взглядов.

— Нет, нет, — бормотала она. — Джоселин, мы вместе должны выдержать эту пытку и встретим свой конец тоже вместе.

Преувеличенный страх Аделизы был, конечно, смешон, но она не показала виду. Словно двое близняшек, не способных оторваться друг от друга, они преодолели две последние ступени витой лестницы и проследовали мимо столов, где изрядно опьяневшие мужчины разглядывали их в упор и перешептывались.

Король занимал кресло в голове самого длинного стола. По правую руку от него сидел де Ленгли, по левую — их отец. Джоселин скользнула взглядом по лицам всей троицы — как они разнились! Отец был хмур, как дикий вепрь, король Стефан сиял от радости и расточал улыбки, а Роберт был словно неживой, как каменное изваяние. Нельзя было никак догадаться, чем закончились его переговоры и что он пережил за те часы с тех пор, как расстался с Джоселин.

Она присела в глубоком реверансе, ощущая, что ее щеки бесстыдно краснеют. Ей казалось, что все вокруг знают: она приветствует не короля Англии, а лорда Белавура! Все-таки какая же она дурочка! Ее тайного приветствия никто не распознал, даже тот человек, кому оно предназначалось. Отец тут же поднялся из-за стола, покачиваясь, проследовал над чередой склоненных над кушаньями спин, взял за руку Аделизу и подвел ее к королю. Джоселин, как глупой, но покорной овечке, пришлось следовать за ними.

— Я представляю вам, Ваше Величество, мою старшую дочь, леди Аделизу Монтегью, о которой вы, безусловно, наслышаны и, — тут он почему-то сделал паузу и откашлялся, — другую мою дочь… леди Джоселин Уорфорд с западной границы.

Все гости поднялись из-за стола, и Джоселин захотелось встать на цыпочки, чтобы не почувствовать себя такой маленькой среди этих огромных мужчин.

Справа и слева смотрели на нее лорды и придворные прихвостни, но ей хотелось первый раз в жизни взглянуть на лицо короля.

Стефану Блуа исполнилось пятьдесят. И он, к сожалению, выглядел именно на эти годы. Кончина королевы подломила его, и слухи о том, как эта потеря отразилась на его здоровье, имели все основания. Когда-то этот мужчина был красив и деятелен, но семнадцать лет правления страной, ввергнутой в гражданскую войну, явно истощили всю энергию, дарованную ему Господом при рождении. Только глаза его по-прежнему оставались молодыми и вспыхивали при лицезрении женской красоты.

Аделиза пробудила в нем жизненные силы. Он сам пошел навстречу сестрам, улыбнулся и заключил в ладони крохотную ручку Аделизы.

— О, мое дорогое дитя! Как я счастлив видеть вас! Отец отзывался о вас с гордостью, и теперь я понял, что он тысячекратно прав. Вы настоящее сокровище.

Аделиза в ответ пробормотала нечто непонятное, щечки ее окрасились румянцем, что сделало ее еще красивее. Ни одна роза, расцветшая в королевском саду весной, не могла сравниться с этим юным созданием. Так подумал стареющий, усталый от гражданских войн король Англии.

Будучи не в силах отвести взгляд от очаровательной девушки, Стефан небрежно бросил через плечо:

— Я понимаю тебя, Роберт де Ленгли. Искушение твое было велико. Как же хватило у тебя рыцарской чести устоять перед ним? По моему мнению, ты просто святой! А теперь прошу тебя, обними отца этих очаровательных девочек, чтобы заключить мир. Разве их будущая счастливая судьба не зависит от того, что мы простили друг другу все наши обиды.

Джоселин вдруг исполнилась презрением к человеку, который только недавно целовал ее. Какой же он рыцарь без страха и упрека? Он просто петух, попавший в курятник. Мужчина, вожделеющий женского тела.

Между тем Аделиза расцветала на глазах. Избавившись от заботы об Аделизе, Джоселин могла вздохнуть свободно, но присутствие в зале Роберта де Ленгли тревожило ее, несмотря на все данные ею себе самой обещания выбросить из головы всякие мысли об этом человеке.

Он сопровождал короля, но остановился поодаль. В каждом его жесте ощущалась ленивая грация хищника. Он почему-то показался ей выше ростом в этот вечер, выглядел более внушительно, а огненные глаза его и львиная грива еще более привлекательными.

Жилет из алого бархата плотно облегал его грудь. Одеяние было роскошным, но явно пришло в ветхость. Он не носил никаких драгоценностей, никаких золотых цепей, даже самого простенького кольца не было у него на пальцах. Джоселин вспомнила, что Генри Анжу носит на руке его фамильный перстень, и гнев обжег ее неизвестно по какой причине.

Роберт де Ленгли всю свою взрослую жизнь истратил на войну за интересы короля Стефана по ту сторону Пролива, а в результате сам потерял все, что имел — земли, богатство, семью, которую, очевидно, любил. Он вернулся в Англию, взял в свои руки то, что ему принадлежало по праву, пусть даже применив хитрость, но так поступали с ним и его враги. А теперь он должен забыть о душевных шрамах и радовать гостеприимством человека, который истребил его друзей и захватил его замки и поместья.

Ее кулачки инстинктивно сжались в приступе внезапно возникшей злобы. Вряд ли кто-то из присутствующих на этом пиршестве, тот, кто поедал мясо, заготовленное ею накануне, разделял ее чувства и горячо сопереживал нескончаемым утратам Роберта де Ленгли. Но почему он, одетый в пламенно-алый бархатный жилет, напоминающий о мстительном пламени, сжигающем его душу, — почему он ведет себя так хладнокровно? Неужели король Стефан смог подавить его волю? И как ей сдержать здесь, сейчас свой острый откровенный язык?

А де Ленгли еще посмел произнести, унижая себя:

— Я полностью отдаю себя под власть короля Англии. В любое мгновение я готов оседлать коня и сразиться за него здесь или за морем.

Если в этом высказывании заключалась горькая ирония, то никто из присутствующих не воспринял ее или притворился, что не понял скрытый смысл речи де Ленгли. Король, более чем все его придворные, был защищен от горьких намеков непроницаемой броней своего обаяния. Он окинул взором свою свиту и заставил опустить глаза тех, кто позволил себе ехидную усмешку.

— Я знаю, что ты, Роберт, верен мне, и твоя верность становится дороже с каждым днем.

Они были рядом — рыцарь и король. Факелы пажей, неотступно следовавших за королем, высвечивали их. Стефан по-прежнему не отпускал нежную ручку Аделизы. Эта троица выглядела так красиво. Джоселин вновь вспомнила французские гобелены, которыми так дорожил ее отец. Ей никогда не вписаться в эту волшебную картину.

Стефан, поглаживая руку Аделизы, произнес торжественно, как и подобало королю:

— Мое дорогое дитя! Я знаю, что тебя содержат здесь в заключении против твоей воли. Мне сообщили также, что этот человек, — Стефан кивнул в сторону де Ленгли, — не поскупился на угрозы в присутствии твоего отца. Однако Роберт де Ленгли из Белавура мне хорошо известен, и клянусь моей честью, что нет на свете более благородного рыцаря. У него и в мыслях не было привести эти угрозы в исполнение. Роберт поклялся на святом распятии, что не имеет ни малейшего намерения причинить тебе и твоей сестре какой-либо вред. Он обещал также поддерживать мир с твоим отцом, а твой отец, в свою очередь, дал такую же клятву.

Стефан выдержал многозначительную паузу, окинув взглядом все собрание.

— Мы добились в этот знаменательный день больше чем военной победы. Мы покончили раз и навсегда с враждой между домами де Ленгли и Монтегью. Мы отвели угрозу миру на земле Англии, миру, за который так долго сражались. В данный момент составляются договоры. Завтра они будут подписаны, и наступит конец столь затянувшемуся спору.

По толпе гостей пробежал ропот. Все зашумели, заговорили разом. Король возвысил голос:

— У нас есть повод для праздника, господа! Будем же смотреть только в будущее и не станем оглядываться назад. Два могущественных, славных семейства сольются в согласии и обеспечат покой и безопасность на западе Англии.

Он вложил пальчики Аделизы в руку Роберта де Ленгли.

— Счастлив известить вас, что наш друг де Ленгли и леди Аделиза Монтегью в скором времени соединятся в брачном союзе. Да снизойдет милость Божья на английское королевство и на вас обоих, дорогие мои!

Джоселин ощутила, что пол уходит из-под ее ног. Аделиза же была ни жива ни мертва. Ее и без того бледные щеки лишились последней краски. Все в зале тоже замерли.

С едва слышным вздохом Аделиза упала к ногам де Ленгли.

Ее падение не было грациозным девичьим обмороком. Она просто рухнула на пол и скорчилась в нелепой позе. Роберт де Ленгли спокойно наблюдал за этим зрелищем, не сделав попытки предотвратить ее падение. В ответ на испуганный взгляд Стефана он лишь слегка пожал плечами.

— Мою нареченную невесту, очевидно, чересчур взволновала новость о выпавшем на ее долю счастливом жребии. Не беспокойтесь, Ваше Величество, подобные обмороки случаются с леди Монтегью очень часто.

Все в зале пришло в движение. Джоселин кинулась к сестре и опустилась возле Аделизы на колени.

— Пожалуйста, лорды… Прошу вас, Ваше Величество, не тревожьтесь понапрасну. С моей сестрой такое происходит при сильном волнении. Нет причин для беспокойства.

Она усиленно растирала похолодевшие руки Аделизы, когда какой-то незнакомец очутился рядом и быстро прошептал ей на ухо:

— Склонна ли ваша сестрица к истерике? И не произнесет ли она что-либо неуместное, когда проснется?

— Боюсь, так может случиться. Мы же не были извещены заранее…

— Тогда ее надо немедленно убрать отсюда. Договоренности и так находятся под угрозой. Половина людей в этом зале только и ждут подходящего повода, чтобы устроить потасовку. Ваш отец и де Ленгли из их числа.

— Кто-то должен был принять это к сведению, прежде чем объявлять о помолвке во всеуслышание без всякой подготовки, — сердито бросила Джоселин.

— Мы старались предотвратить войну. У нас не было времени подумать о том, что глупая девочка окажется такой слабонервной.

— Так не вините девушку за ее чувствительность. Ее реакция вполне естественна. Из-за подобных неосторожностей чаще всего и вспыхивают войны.

Незнакомец с удивлением посмотрел на нее. Джоселин понятия не имела, кто он такой. Вероятно, все же важная персона, раз он, как она заметила раньше, сидел за главным столом. В данный момент, однако, ее не занимало то, что он, возможно, обижен ее весьма прозрачным намеком и тоном, каким он был произнесен. После объявления, сделанного королем, у нее самой не унималось головокружение и все плыло перед глазами.

Она огляделась. Ее отец прокладывал себе путь сквозь толпу воинов, выискивая какой-нибудь сосуд с водой. С другой стороны, через плотную стену охранников, пробивался ее брат Брайан. Повсюду вассалы, вскочив со своих мест, поглядывали вопросительно на сеньоров, а кое-кто уже успел обнажить меч.

Джоселин обратилась к незнакомцу:

— Помогите мне, сэр. В конце зала за занавеской есть ниша. Там можно открыть окно и впустить свежий воздух. Мы скроем ее там от посторонних глаз и приведем в чувство.

Мужчина подхватил Аделизу на руки как раз в тот момент, когда к ним приблизился Брайан. Джоселин заступила ему дорогу.

— С ней все будет в порядке, Брайан, поверь мне. Она просто слишком переволновалась и долгое время отказывалась от пищи. Ты же знаешь, что Аделиза склонна к обморокам.

Он попытался обойти ее, но Джоселин удержала его за руку.

— Будь добр, Брайан! Распорядись, чтобы прислали вина и еды в нишу. Этим ты лучше всего поможешь Аделизе. И прошу, хотя бы ради нее, утихомирь свой воинственный пыл!

Брайан впился ненавидящим взглядом в стоявшего рядом де Ленгли.

— Если этот ублюдок де Ленгли коснулся хоть пальцем Аделизы, да простит меня Бог, я убью его.

— Никто до нее не дотронулся, Брайан! — резко оборвала брата Джоселин. — Аделиза упала в обморок от волнения. Подумай, каково ей будет, когда она очнется и узнает, что произвела такой переполох.

Джоселин не отпускала руку Брайана и всматривалась в его окаменевшее от гнева лицо. Он был красивый мужчина, чертами лица чем-то похожий на свою очаровательную сестру, но скульптор, ваявший эту копию, орудовал более грубым резцом. Когда Брайан был в ярости, то упрямо сжатые челюсти, его напрягшиеся скулы и ледяные бездушные глаза — все это вместе наводило страх на Джоселин.

Однажды, когда ей исполнилось восемь, а Брайан уже был тринадцатилетним юнцом, много познавшим и весьма испорченным, он жестоко избил ее. Джоселин не могла забыть злобную радость, с какой он расправлялся с ней, беззащитной девочкой, и бессильное возмущение матери при виде окровавленной дочери, испугавшейся, что сводный брат сломал ей лицевые кости. Брайан был вполне способен сознательно изуродовать маленькую Джоселин и испытал бы при этом лишь удовлетворение от своего поступка.

— Пожалуйста, Брайан, хоть раз в жизни послушай меня — ради блага Аделизы. Не позволь своим людям устроить побоище. Ты же знаешь, как мгновенно распространяются слухи.

Брайан со злобой выдернул руку из ее цепких пальцев.

— Бог свидетель тому, что есть много поводов для сплетен в нашей доброй Англии. И на имя Аделизы тоже брошена тень.

Он оглянулся через плечо на уже собравшихся в кучку и готовых к схватке сторонников Монтегью и все же решил внять голосу разума.

— Я успокою моих людей и вернусь через несколько минут. Скажи об этом Аделизе, если она очнется.

Зайдя за тяжелую портьеру, Джоселин обнаружила, что незнакомец уже успел усадить Аделизу на стул и привести ее в чувство. Теперь девушка, обхватив руками златокудрую головку, безутешно рыдала. Незнакомец хмуро наблюдал за ней.

— Благодарю вас, милорд, — сказала Джоселин. — Если вы еще позаботитесь, чтобы нас оставили в покое на некоторое время, то это, возможно, и спасет договоренности, о которых вы так печетесь.

— Я сделаю все, что смогу, но вряд ли мне удастся продержаться достаточно долго.

Он удалился с поклоном.

— О, Джоселин! Я не могу… Я не могу выйти замуж за этого человека, — всхлипывала Аделиза. — За кого угодно, только не за него. Как мог отец согласиться на это?

— Аделиза, послушай меня. Между объявлением о помолвке и настоящей свадьбой многое может произойти. Вполне вероятно, что свадьбы и не будет. К тому же ты почти обручена с Пелемом.

Джоселин наклонилась и обняла сестру за плечи.

— Сейчас нас должно волновать другое… Многие люди только и ищут повода для кровопролития, и твой вспыльчивый братец среди них. Воины Монтегью и солдаты де Ленгли уже вынули кинжалы из ножен. Схватка может начаться из-за любого пустяка. Конечно, ты права, Аделиза, с тобой обошлись возмутительно. Я знаю, как тебя пугает де Ленгли, но мы обязаны взвешивать каждое слово, нами сказанное. Необузданный нрав Брайана тебе известен. Он уже угрожал де Ленгли. Если он еще что-нибудь себе позволит, то многие мужчины расстанутся с жизнью.

Аделиза тыльной стороной ладони утирала со щек обильно льющиеся слезы.

— О, Джоселин, я не хочу, чтобы из-за меня кто-то пострадал, особенно Брайан. Но если бы ты была на моем месте, разве тебе не стало бы страшно? Ты не представляешь, как ужасно он вел себя со мною. Даже подумать не могу, чтобы остаться с ним когда-нибудь наедине… Еще раз испытать такое…

Нет, нет!

Она прикусила губу чуть ли не до крови.

— Я не могу стать его женой… — Слезы вновь потекли у нее из глаз. — Я не могу…

Джоселин вспомнила, как улыбка смягчает жесткие черты лица де Ленгли, как он заразительно смеется. Лишь однажды ей довелось услышать его смех, но это врезалось в ее память. И еще то, как руки Роберта обнимали ее, как целовали ее его губы. Внезапно безнадежное отчаяние, чувство горькой потери и жалости к самой себе охватило Джоселин.

Она сердилась на собственную слабость, но не могла справиться с собой. Ее негодование обратилось на сестру, но тут же ей стало стыдно за подобное чувство. Она еще крепче прижала к себе Аделизу, загоняя подлую ревность в самый дальний уголок своего сознания, зная, конечно, что эта ревность никак не может быть оправдана. Ведь Аделиза была само совершенство. Она заслуживала счастья быть супругой такого мужчины, как Роберт де Ленгли. Может быть, она единственная женщина на свете, которая была достойна его.

— О, Аделиза! Я не отношусь к тому, что случилось, с легкой душой. Поверь, что мне тяжело видеть, как ты страдаешь. Если б я могла что-то изменить, то обязательно бы это сделала. Ради тебя я готова на все. Но ты должна верить в лучшее. Мы выберемся из этой беды.

13

Наступила полночь и миновала, а за ней потянулись глухие ночные часы. Долгое празднество внизу, распитие эля и вина и невнятный говор — все наконец стихло. Большинство обитателей Белавура погрузились в сон.

Джоселин переговорила напоследок с поваром, подбодрила улыбкой сонного кухонного служку, из последних сил вращающего вертела с огромными кусками свинины над единственным оставленным на ночь открытым огнем.

Она сняла с колышка, вбитого в стену, свой плащ и набросила его на плечи. Поутру Стефан и его наспех собранная армия — включая воинов де Ленгли и отцовское войско — отправятся на север помогать Ральфу де Туннеллю, барону, который имел несчастье быть соседом жадного до чужих владений эрла Честера.

Ненасытный Честер осадил замок барона без предупреждения в надежде захватить его прежде, чем кто-либо сможет выбраться из него. На этот раз Честеру не повезло. Де Туннелль успел послать гонца к королю, и весть о новом подлом поступке Честера просочилась сквозь плотное кольцо осады.

Именно это событие нарушило все планы де Ленгли. Если бы Стефану не пришлось вмешаться в свару между Честером и де Туннеллем, он бы не оказался со своим войском поблизости от Белавура и не повстречал бы по пути вестников Монтегью с тревожными известиями.

Этим объяснялся столь неожиданный визит короля в Белавур. Стефан отклонился от первоначального маршрута, желая оказать услугу одному из самых могущественных своих вассалов и тем покрепче привязать его к себе.

Откинув засов, Джоселин выскользнула из уютной теплой кухни во двор замка — темный и пустынный. Лишь пара смоляных факелов освещала лестницу, ведущую на крышу крепости. Ветер безжалостно пригибал их чадящее пламя. Эти два светлых пятнышка были похожи на крохотных младенцев-близнецов, оставленных в ночи на расправу холоду и мраку.

Джоселин нахмурилась, одолеваемая тяжкими мыслями. От неуемной жадности Честера пострадал не только де Ленгли, но и Аделиза, которая ни разу не обидела ни одной живой души. Думать о сестре ей было особенно тяжело, а находиться сейчас рядом с Аделизой, лежать в одной постели, слушать ее тоскливое нытье и рассуждать о ее предстоящем замужестве с Робертом де Ленгли — вообще было невыносимо. Джоселин легче было переживать собственные огорчения на холоде и ветру и… в одиночестве.

Волна ледяного воздуха захлестнула двор, принеся с собой запахи палой листвы и гнилого валежника, предчувствие грядущих перемен, новых потерь и суровых испытании близкой зимы, которая вот-вот готова обрушиться на пограничный край.

Глубоко вздохнув, Джоселин закинула голову вверх и вглядывалась в темноту неба, усыпанного бесчисленными звездами, до тех пор, пока у нее не заболела шея. Но эта боль была ничто по сравнению с болью, гнездившейся у нее в душе.

В эту ясную ночь все стало для Джоселин предельно ясным. Острые лучи далеких звезд кололи глаза, причиняя такую же боль, как и мысли.

Джоселин, вздрогнув, повела плечами, расправила их, сбрасывая с себя ношу нелепых, смехотворных надежд. Как она была глупа, что позволила им возникнуть и изменила своему прежнему практичному и трезвому взгляду на окружающий мир и на то, что творится в нем.

Сперва она проявила редкостную наивность, размечтавшись о какой-то близости с Эдвардом Пелемом лишь только потому, что он был с ней добр. Затем Роберт де Ленгли ворвался в ее жизнь огненным метеором. Ее увлек бурный поток чувств, где все смешалось — и удивление, и страх, и восхищение. И Джоселин не отдавала себе отчета, что уже попала в водоворот, пока не стало слишком поздно выбираться из него. Пока король не сделал своего неожиданного объявления.

Теперь ею овладели совсем иные чувства — гнев и ревность. Инстинкт самосохранения, хладнокровие и ирония, оберегавшие ее прежде, куда-то улетучились. Она лишилась брони, в которую была одета, и ее израненная душа оказалась открытой для любого оскорбления. Если бы можно было сейчас забиться в какую-нибудь щель и подобно дикому животному зализывать свои раны, но ее не оставляли в покое. Отец и Брайан подвергли ее унизительному допросу о том, как обращался Роберт де Ленгли с ней и Аделизой, когда сестры находились в его руках.

Было очевидно, что мужчины из семейства Монтегью против любых кровных уз с де Ленгли, но открыто возражать королевской воле они не смели. Кроме возврата всех замков и земель, Роберт требовал еще и возмещения за потерю своих доходов на протяжении многих лет. Эта плата составляла немыслимую сумму.

Аделиза и ее богатое приданое, по мнению короля и его советников, вполне могли послужить наградой человеку, многократно доказавшему свою преданность королевскому знамени. Это бы смирило и отца невесты. А чтобы гот мог не слишком тревожиться о судьбе дочери, отданной замуж за бывшего врага, и вовремя воспрепятствовать возможному плохому обращению с ней супруга, Стефан предложил ему прибыльный пост наместника в одном из близлежащих графств.

Через несколько недель или месяцев Аделиза станет женой человека, который внушает ей ужас, лишь только потому, что так приказал король. У нее не было выбора. Спрашивать ее согласия никто не собирался. Женщина по закону принадлежит до замужества отцу, а после — супругу. Боже, помоги той, кого отдали в жены холодному негодяю или жестокому извергу. Жизнь ее будет адом, из которого нет никакого выхода. Кроме смерти. Джоселин убедилась в этом на примере своей матери.

Вглядываясь в далекие мерцающие звезды, Джоселин размышляла о том, смогла ли душа ее матери обрести если не блаженство, то хотя бы покой на небесах. Или там так же холодно, темно и одиноко, как здесь, на грешной земле?

Не повторит ли она судьбу матери? Сколько пришлось выстрадать этой женщине, будучи выданной замуж за мужчину, который презирал ее и унижал постоянно! Она скрывала это от юной дочери, и Джоселин сейчас укоряла себя в том, что в детстве не проявляла к матери достаточно сочувствия.

Брак Аделизы, несомненно, будет складываться совершенно по-другому. Джоселин жалела сестру, когда та лила слезы, но была уверена, что все это долго не продлится. В Англии не найти мужчину, более привлекательного, чем Роберт де Ленгли, да и в целом мире тоже. Так сказал Стефан, и Джоселин ему верила. Аделиза скоро избавится от страха и обнаружит, что очень приятно быть его супругой, и будет жить в любви и богатстве.

Джоселин желала этого Аделизе. Она искренне хотела бы порадоваться счастью сестры. Но вернуться в комнату, которую она делила с сестрой, Джоселин не могла. Может быть, позже, но только не сейчас.

По правде говоря, Джоселин настолько потеряла голову, что готова была отдать все оставшиеся годы своей жизни за один год, чтобы прожить его в облике Аделизы. Один лишь год побыть красавицей, такой, чтобы все мужчины оборачивались ей вслед, а их сердца замирали. Стать на один год женой Роберта де Ленгли.

Скрестив руки на груди, Джоселин медленно проследовала вдоль крепостной стены, при свете звезд увидела ступени лестницы, и они увлекли ее наверх. В ночь, подобную этой, амбразуры пустовали. Лишь меж несколькими зубцами маячили окоченевшие часовые. Никто не окликнул Джоселин, не спросил пароля. Наверху ветер свирепствовал вовсю, завывал в бойницах, прорывался в пространство между каменными зубцами. Джоселин укрылась за одним из них.

Пусть здесь царят холод и тьма, но зато ей не надо ни от кого прятать охватившее ее отчаяние. Ее страстная натура, постоянно подавляемая, жаждала свободы, и только здесь она ее получала.

— Вам давно следует лежать в теплой постели, мадам.

Тень, еще чернее, чем окружающий мрак, отделилась от стены, как будто ожил камень.

— Очень неразумно бродить в одиночестве в такой поздний час.

Джоселин быстро оправилась от испуга.

— Вам тоже не следует рисковать, милорд де Ленгли. Слишком многих людей в этой крепости обрадует поутру известие, что вас прикончили ночью.

— Конечно, но у меня есть при себе меч и кинжал, и я умею с ними обращаться. А вот как вы можете оправдать совершаемую вами глупость? Что послужило тому причиной?

Джоселин отвернулась. Ее взгляд уперся в темноту, словно в стену. Он был причиной, но как она могла признаться ему в этом.

— У меня нет оправданий. А причина проста — мне не сидится взаперти.

— Так же, как и мне.

Роберт де Ленгли подошел поближе, оперся о каменный зубец и тоже стал вглядываться в темное пространство впереди себя. Он стоял так близко, и ей показалось, что она чувствует исходящее от его руки тепло.

Господи! Если б Роберт уже раз не держал ее в своих объятиях, как легко было бы у нее сейчас на душе. Зачем он дал ей тогда ощутить, хоть на краткий миг, что значит быть желанной? И как глупа она, что опять хочет повторения той же сцены и тех же ощущений.

— Как ваша сестра? Хотя зачем спрашивать. Я и так догадываюсь.

— Ей очень плохо, — искренне ответила Джоселин. — Обручение повергло ее в шок.

— Как и всех нас. — Де Ленгли издал короткий невеселый смешок. — Знайте, мадам, что я поклялся… торжественно поклялся никогда больше не связывать себя узами брака. Предшествующего опыта для меня достаточно.

Джоселин не могла разглядеть выражения его лица, но в голосе его было столько неподдельной горечи, что она удивилась.

— Как же тогда король решился настоять на обручении? — спросила она. — Всем известно, что он с уважением относится к подобным торжественным обетам.

— Освободить от обета очень легко. Его брат — епископ Винчестерский. К концу недели мы получим святое благословение. Сам Господь не поможет человеку, которому Стефан Блуа решил оказать милость.

Джоселин вздрогнула и поморщилась от произнесенного при ней богохульства. Но она не винила де Ленгли, во всем был виноват король. Ведь это он вынудил мужчину нарушить обет, хотя тот стремился сохранить верность умершей любимой женщине. Как же он любил свою жену и как же, наверное, горько ему сейчас! О, Святая Мария, Матерь Божья! Какое счастье быть любимой таким человеком.

— Я сожалею, что с вами так поступили!

— Я тоже сожалею. Сожалею, что меня силой принуждают жениться на невероятно красивой и до неприличия богатой девушке. Правитель Нормандии от имени Стефана, верховный судья, намекнул, что я на самом деле паяц, кукла, которую дергают за ниточки… Вы знаете, о ком я говорю?

Его внезапный вопрос озадачил Джоселин.

— Не имею ни малейшего представления.

— О, какая вы дипломатка!.. Ричард де Люси. Я знаю, что он уже успел вас обаять. Он считает, что я сошел с ума, что мое пребывание в царстве мертвых лишило меня разума. Так думает и мой старый друг Робин Лестер.

Роберт снова рассмеялся, но теперь уже злорадно.

— Может, они и правы. Когда сложат в один мешок все мои обиды, все трупы убитых вашим отцом моих родственников и друзей, а ваша сестрица завяжет его своими нежными пальчиками и утопит где-нибудь поблизости, то, конечно, я смолкну. Кляп будет уже у меня во рту. К тому же земли, лежащие по соседству, достанутся мне как приданое Аделизы. Я буду сам их охранять, лелеять и пестовать, пока я жив. А потом они разделят накопленное за год-два мирной жизни богатство. Меня обрекли на заклание… Им не придется тратить сил и энергии, чтобы уложить меня на жертвенный камень.

Он ухватил Джоселин за плечи, повернул к себе и заговорил, обжигая горячим дыханием ее лицо:

— Как бы она ни была красива и богата, я не хочу иметь жену, которая боится меня. Я бы предпочел вас, мадам! Ведь вы не будете падать мне под ноги в обмороке, лишь только я нахмурю брови.

Де Ленгли ждал от нее ответа.

«Таковы мужчины, — подумала она. — Их желание — закон для женщины, но, подчиняясь безропотно этому закону, женщина унижает себя в глазах мужчины».

— Ведь король, я так понимаю, желал вознаградить вас за страдания и за верную службу. Неизвестно, чем закончатся дела в Нормандии, но у нас в Англии в цене невесты с приданым, а если у девушки есть лишь сундук с застиранным бельем, то ей не на что рассчитывать.

— Мне не нужно приданое, орошенное слезами.

— Вы напугали мою сестру, но не сомневаюсь, что вы сможете очень быстро развеять этот испуг и доказать, что вы способны быть ласковым… Женщине и в мечтах не грезится такой достойный супруг, как вы, милорд де Ленгли.

Она подождала некоторое время, что он ответит. Но он молчал. Как ей еще помочь Аделизе? Джоселин решилась продолжить свою речь.

— Милорд! Аделиза выросла, как нежное растение, в домашнем кругу, где ее все любили. Если вы пообещаете мне, что станете для нее надежным щитом от бурь и бедствий, я буду счастлива. Она немного капризна, не буду скрывать. Но отец и брат всегда угождали ей. Они тому виной, а она — невинное создание. Они ее только портили, но в ней сохранились доброта и чувство справедливости. В наше жестокое время вы получите в жены ангела. Не презирайте ее за слабость и обмороки, милорд. Она встретит храбро лицом к лицу любую опасность и пожертвует собой, если это спасет любимого ею человека. Так заставьте ее полюбить себя. Я молюсь о том, чтобы это случилось. Своей добротой она не раз спасала меня от греха самоубийства, и я ей вечно благодарна.

— И подобные мысли выгнали вас на крепостную стену в эту холодную ночь? — поинтересовался Роберт.

— Да, милорд, — солгала она ему в первый раз. — Я люблю Аделизу и готова все сделать для нее.

— Стоит ли она такого самопожертвования? Я думаю, что нет.

— Вы сомневаетесь, потому что не знаете ее. Когда вы станете близки…

Джоселин не стала продолжать. Это было бы грубой бестактностью с ее стороны. Ведь он так любил свою покойную жену и так горевал о скончавшемся в малолетстве сыне. Джоселин лишь смогла обратиться к нему с пожеланием.

— Будьте нежны с Аделизой. Будьте терпеливы, и она раскроется перед вами… словно бутон розы навстречу вашей ласке.

Роберт расхохотался так громко, что, казалось, сотряслись стены замка, построенного на века.

— Достойна ли она вашего сочувствия, столь жертвенного, как мне кажется? Зачем вы убеждаете меня в том, во что сами не верите, и уста ваши оскверняют ложью кристальную чистоту этой ночи?

Да, так говорили рыцари из романов, но Роберт был живым человеком, а не персонажем из книги.

— Аделиза отдала свое сердце другому, — объяснила Джоселин. — Она хочет быть верна своим обещаниям, в отличие от вас.

— Что? Какого дьявола эта овечка не призналась, что ее уже трахнули?

Джоселин привыкла к грубым высказываниям мужчин, и поэтому вопрос де Ленгли она не сочла оскорбительным. У мужчин лишь одно на уме.

— Не подумайте плохо об Аделизе. Она чиста… но влюблена… и сговор с женихом уже состоялся. Король не знал об этом.

— А хитрец Монтегью умолчал, не так ли? — возмутился Роберт.

— Да, так, — подтвердила Джоселин. — Правда, вслух еще ничего не объявлялось и никаких соглашении не подписывалось.

Роберт де Ленгли тяжело вздохнул. Его дыхание мгновенно превратилось на морозном воздухе в облачко белого пара.

— Я так не думаю, мадам. Слишком многое поставлено на карту, чтобы от короля это не укрылось. Чувства вашей сестры, разумеется, не принимались в расчет, подлый сговор совершился за моей спиной и без ее ведома. Позвольте узнать, за кого ваша сестрица собиралась выйти замуж?

— Вам это знать необязательно. Чем менее вы будете осведомлены, тем лучше будет для всех.

— Наоборот, мадам. Я должен знать все. Вдруг я сочту этого человека другом, а он окажется моим соперником и в будущем злейшим врагом! А если еще хуже… на поле брани или на турнире я нанесу ему рану? Что тогда подумает обо мне ваша сестра? Если вы действительно заботитесь о том, чтобы Аделиза было счастлива в браке, лучше оградите ее от подобных неожиданностей.

Он наклонился ближе к Джоселин и сжал в железных пальцах ее запястье.

— Назовите мне его имя!

Джоселин не ощутила боли. Его хватка была менее болезненной, чем произнесенные им слова. В них была неподдельная тревога об Аделизе, и это было для Джоселин мучительнее любой пытки.

— Пелем. Эдвард Пелем.

— А! Пелем… Наипревосходнейший жених! Иуда — рыбак, наловчившийся ловить рыбу в мутной водице.

Де Ленгли разжал пальцы и резко отстранился от Джоселин.

— Вам следует вернуться к себе, пока вас не хватились и не перевернули весь замок вверх дном.

Он запахнул поплотнее накидку на ее груди, нащупал и накрепко застегнул застежку.

— Бог мой, вы прогуливаетесь чуть ли не в ночной сорочке при таком ветре. Уверен, что вы уже промерзли до костей.

Прежде чем Джоселин успела что-либо возразить, Роберт укутал ее своим плащом, хранившим его тепло, его запах — пота, вина и эля, выпитого им за ужином, — греховный запах, напомнивший ей о единственном поцелуе, которым он одарил ее.

Он взял ее за подбородок, слегка приподнял ее личико кверху… к мерцающим холодным звездам.

— Так будет лучше, не правда ли? Если уж любоваться красотами ночи, так надо тепло одеться. Смерть подстерегает нас везде — если не от меча, то от простуды.

По своей наивности Джоселин ждала, что за этими ласковыми словами последует поцелуй и она испытает еще раз наслаждение и муку… ту, что охватила ее вчера в его покоях.

Ее руки гладили его тело… Впервые в жизни она постепенно познавала шаг за шагом чудное творение Божье — тело мужчины. Как его строение не похоже на ее тело, и как они предназначены друг другу. Им суждено соединяться вместе по воле Господней. Она видела раздетых мужчин — и даже догола раздетых — и раньше. И знала, каким способом они роняют свое семя в лоно женщин и на свет Божий появляются дети.

Джоселин хотела видеть его обнаженным, хотела, чтобы он поцеловал ее и обнажил и ее тело, хотела, чтобы он накрыл своим огромным сильным телом ее — маленькую, беспомощную. Лишь один раз… Потом они расстанутся навеки, ибо де Ленгли станет мужем ее сестры. Но высшим счастьем для нее будет воспоминание о том, как они лежали рядом и он проникал в нее…

Со стоном, который, наверное, был ему непонятен, Джоселин оттолкнула его. «Боже, какой грех я совершаю! Я на грани кровосмешения, ведь он уже супруг сестры моей!»

— Я вас испугал? — мягко спросил он.

— Нет! — вскрикнула Джоселин и вжалась в ледяной камень крепостной стены, надеясь, что он поглотит ее вместе с ее постыдной похотью, что она тут же исчезнет, обратившись в камень.

— Я недостойно вел себя с вами накануне. Неудивительно, что вы боитесь меня. Такое больше не повторится.

Джоселин готова была провалиться сквозь землю. Он сожалеет о дарованном ей поцелуе, считая его недостойной шалостью. А на что она надеялась? Подобные поцелуи он раздавал многим женщинам — и Аделизе, и тем, кто повстречался ему в его долгих странствиях. Их были десятки, может быть, сотни, готовых раскрыть свои губы для его поцелуев.

— Я не боюсь вас, сэр. Но я и вправду устала… Я думаю, что у нас обоих назавтра очень много общих дел.

Почему она так поспешно произносит эти фразы, почему так дрожат ее губы? Ей хотелось отхлестать себя саму по щекам. А если он догадается? Как это развеселит его…

Джоселин скинула с плеч его плащ, аккуратно сложила и отдала ему в руки.

— Вам он пригодится, если вы предпочитаете еще некоторое время мерзнуть на ветру.

— Вам нравится все время возражать мне, мадам?

Он потянулся к ней, но Джоселин оттолкнула его руки.

— А вам нравится командовать мною, милорд? Роберт де Ленгли расхохотался. На этот раз смех его был не дьявольски злобным, а добродушным. Как же было ей приятно слушать этот смех. О, если б она могла так же весело рассмеяться вместе с ним! Он произнес насмешливо:

— Конечно, мне нравится командовать. Меня так воспитывали. Думаю, что и вашу сестрицу я смогу научить ходить по струнке.

Джоселин устремилась прочь… скорее, скорее… Но все-таки он успел коснуться теплыми губами ее виска. Это был не поцелуй, но все же… Ноги отказали ей, она задержалась, и Роберт поймал ее за руку.

— Отправимся вместе почивать. Нас ждут теплые постели.

Подобно обрученной паре, они спустились по ступеням вниз, уходя от света звезд в темноту. У подножия лестницы он пропустил ее вперед, Джоселин первой вошла в холл и услышала мужские голоса.

Это было пьяное бормотание… Мужчины едва держались на ногах, но, однако, преграждали ей путь. Один из них беззастенчиво мочился на стену, а другой, улегшийся на полу, испускал проклятия из-за того, что ему здесь так мокро.

Пройти мимо них незамеченной было невозможно. Джоселин приостановилась и тут же почувствовала, что за ее спиной Роберт де Ленгли насторожился, напрягся, готовый к возможной схватке.

Откуда вдруг явились эти пьянчуги? Ведь все лорды заперли свою необузданную свиту по комнатушкам замка, за исключением трезвой охраны.

Тот, кого оросили мочой, вскочил на ноги и взмахнул обнаженным мечом. Второй пьяница успел отразить удар, двигаясь слишком ловко для подвыпившего человека.

Сверкнувший, как молния, меч де Ленгли выбил оружие из рук обоих разъяренных пьянчуг. — Поторопитесь, мадам! Скорее наверх! Джоселин подхватила подол тяжелой юбки и устремилась вверх по ступеням. Сейчас было не до споров. Любая капля крови, пролитая в эту ночь, могла обратиться в кровавую реку.

Она услышала, как за ее спиной сталь ударилась о сталь, а подошвы сапог сражающихся затопали по каменному полу. Уж не так и пьяны были эти мужчины, раз с такой яростью и сноровкой отбили натиск де Ленгли. Вмиг их притворная ссора была забыта. Теперь они, объединившись, сражались с Робертом. Двое против одного.

Джоселин оглянулась и замерла на месте, как завороженная, наблюдая за схваткой. Как ловко он орудовал мечом! Неудивительно, что половина Нормандии, да и Англии мечтала встать под его начало и сражаться в его войске. Ей самой хотелось быть рядом с Нормандским Львом… Но лорд Белавур не нуждался в ее помощи. Он настолько превосходил своих противников в мастерстве владения мечом, что она удивлялась, почему они еще сопротивляются, а не обратились в бегство. На что надеются эти безмозглые шуты, устроившие такую неуклюжую ловушку. Если только…

Какой бы шум ни производили сражающиеся, от Джоселин не укрылся легкий шорох шагов во тьме. Резко обернувшись, она увидела, вернее, почувствовала, что кто-то тайком подкрадывается к месту схватки. Если б этот кто-то спешил на помощь де Ленгли, то он бы крикнул, позвал бы стражу. Нет, он был союзником этих типов, он явился, чтобы убить…

Джоселин, затаив дыхание, отстранилась, пропуская мимо себя убийцу.

Момент настал!

Сдернув с плеч плащ, она накинула его на голову незнакомца. Тот мгновенно ослеп, растерялся. Его рука с обнаженным мечом запуталась в складках плотной ткани. Не было времени окликать де Ленгли. Не было времени колебаться и предаваться страху. Джоселин обхватила закутанного в плащ врага, нащупала пальцами металлическую застежку с острым концом. Это станет ее оружием.

Всей тяжестью своего тела она надавила на это острие, как на нож, найдя в барахтающейся под плащом фигуре самое уязвимое место — горло. Застежка вонзилась в мягкую плоть легко, как будто таково и было ее предназначение.

Крик удивления незнакомца сменился криком боли. Джоселин налегала на свое странное оружие со всей силой, поворачивала его в образовавшейся ране с садистским удовольствием, слушая вопли своей жертвы. Незнакомец извивался, пытаясь отбросить ее. Меч выпал из его руки. Джоселин оттолкнула его ногой, и он, звеня, скользнул вниз по ступеням.

Мужская сила превозмогла женскую. Яростный толчок заставил ее попятиться куда-то в пустоту, а незнакомец, с закутанной головой, расставив руки, похожий на поднятого из зимней берлоги взбешенного медведя, двинулся на нее. Прошло еще мгновение, и он сдернул плащ с головы. Его озлобленные глаза светились во мраке. Он видел ее… видел.

Она не успеет произнести даже предсмертное «Прости, Господи!». Не останется ни секунды. Плащ свалился на пол, он попирал его ногами.

Джоселин нырнула под тянущиеся к ней руки, обхватила его мощные колени. Он ударил коленом ей в лицо, но тут же потерял равновесие, зашатался и с хриплым проклятием свалился на пол, скатившись по ступеням вслед за своим мечом.

Его тело сбило с ног одного из нападавших на де Ленгли. Роберт тотчас приставил острие меча к его горлу. Увидев, какой оборот приняло дело, третий сообщник мгновенно скрылся.

Оставив упавших лежать внизу, Роберт одним прыжком преодолел несколько ступеней и очутился рядом с Джоселин.

— Слава Богу, вы живы, мадам! — О» коснулся ее руки. — Джоселин…

— Да… Я в порядке… А вы?

— Разумеется! — Ему этот ее вопрос явно показался нелепым.

Несмотря на только что пережитый ужас, Джоселин рассмеялась. Как иначе смог бы Роберт де Ленгли поддерживать свою репутацию неуязвимого, сверхъестественного существа? Разве он согласится признать, что мгновение назад был на волосок от гибели.

— Мадам! — настаивал он. — Вы уверены, что…

— Уверена, — заявила она, не дав ему договорить.

Кровь бурлила в ее жилах. Значит, именно так чувствуют себя мужчины, сражаясь и… побеждая? Неудивительно, что война опьяняет их. Она сама опьянена… Где ее разум?

— Да, милорд! Я чувствую себя прекрасно. И все со мной в порядке, за исключением моей руки, которую вы, кажется, сломали, милорд. Вероятно, мы с вами попали бы в худшее положение, если бы не ваш плащ, который… вы так любезно мне одолжили и… острая застежка на нем… Мне пришлось воткнуть ее в этого мерзкого борова, который трусливо подкрадывался к вам.

Слова лились из нее непрерывным потоком. Она говорила и говорила, чтобы не упасть в обморок. Вместо того чтобы отстраниться от нее и взглянуть на поверженных врагов, Роберт еще крепче прижал к себе трепещущую фигурку Джоселин.

Он рассмеялся, и смех его звенел, как дождь из золотых монет.

— Я-то думал, что найду вас без чувств, хладной и недвижимой. А вы говорливы, как сорока. Как я мог так недооценить женщину?

Джоселин решила сомкнуть уста и больше никогда не открывать их. Зачем что-то говорить, когда можно слушать и наслаждаться его голосом и словами, которые он произносит.

— Вас могли убить, Джоселин! Ради Бога, прошу вас, никогда не поступайте так впредь. То, что сейчас произошло, — не игра, не забава. Эти люди не шутили, а были вполне серьезны.

Роберт не видел, что Джоселин улыбается, слушая его. Она была наверху блаженства, когда его губы произносили ее имя.

— Я тоже была вполне серьезна, когда втыкала вашу застежку в его свинячье горло, — не удержалась она от ответной реплики. — Такая булавка серьезное оружие. Надеюсь, у мерзавца на шее останется памятный шрам.

Тут они оба оглянулись и увидели, как два оживших мертвеца, крадучись, растворяются во тьме.

— Шакалы удрали, чтобы зализать раны. Но при дневном свете мы все равно узнаем, кто они.

Де Ленгли уперся подбородком ей в темя. Эта поза была такой интимной, все равно что поцелуй. Даже более — поцелуй был вспышкой страсти, а сейчас она ощущала его истинную ласку.

— Вы так великодушны, мадам, ведь мне нет прощения. Я позволил женщине ввязаться в схватку и защищать мой тыл. Это унизительно для рыцаря. Однако вы удачно справились с этим делом. Если б я не знал, кто вы, то принял бы вас за одного из моих опытных воинов.

— Что ж, поутру мы увидим, кого я насадила на вашу застежку. — Джоселин была исполнена гордости. — Пусть все узнают.

— Нет-нет, Джоселин, прошу вас. Не стоит говорить об этом… Вы должны молчать о том, что случилось этой ночью. Я сам разберусь во всем и все улажу исходя из своих интересов.

Ее словно обдали ушатом ледяной воды. Чудные мгновения истекли.

— Вы знаете этих людей?

— Этих? Нет. Кто их послал — да. Вернее, догадываюсь. Однако Стефан вряд ли поблагодарит меня, если я докажу их вину. Этим я поставлю его в затруднительное положение.

Роберт разжал объятия и отступил всего лишь на шаг. Но ей уже казалось, что между ними выросла непреодолимая стена. О ком он говорил сейчас? Речь могла идти только об ее отце. Но в голове Джоселин не укладывалось, что ее отец способен на злодейский удар исподтишка.

— У вас достаточно врагов и помимо семейства Монтегью, — попыталась она как-то сгладить возникшую неловкость.

— Может быть. Может, кто-то напоил и подкупил охранников Стефана. Такого бы не случилось, когда мои люди стояли на часах. Но их убрали, и вот… результат.

Он окинул взглядом безлюдный двор и хранящие безмолвие крепостные стены. Нигде не замечалось признаков тревоги. Будто и не было только что шумной драки, хрипа и стонов раненых людей.

— Я не думал, что мои враги начнут действовать так скоро… Но все к лучшему. Теперь меня не застанут врасплох. Нам следует вернуться в комнаты, пока они не прислали сюда новые силы.

Она покорно кивнула. Ей стало вдруг опять холодно и невыносимо одиноко, когда Роберт де Ленгли уже не держал ее в своих объятиях.

Они подняли с пола его плащ и отыскали в темноте спасительную застежку. Он проводил ее до покоя, где коротала ночь Аделиза.

Возбуждение Джоселин, вызванное схваткой с убийцами и лаской Роберта, покинуло ее. Этот незабываемый момент казался уже бесконечно далеким и почти нереальным. С наступлением утра Роберт де Ленгли отправится в поход. А в будущем она уже встретится с ним как с мужем Аделизы. Такова была реальность.

Джоселин попыталась надеть на себя привычную маску рассудительности и холодной любезности, под которой она всегда прятала свои душевные раны.

— Я желаю вам счастливого пути, милорд, но будьте осторожны, прошу вас, при любом столкновении с Честером. В подобных обстоятельствах все может случиться. Держите у себя в тылу достаточное количество верных людей.

— Заверяю вас, мадам, что я знаю, как оберечь свой тыл в сражении. Но спасибо за совет… и за вашу помощь в столь неприятном ночном происшествии. Я должен подумать, как мне отблагодарить вас…

Она совершила очередную ошибку, подняв голову и заглянув ему в лицо. Ей не следовало так поступать, потому что сердце ее вновь едва не остановилось.

Де Ленгли улыбался ей, и улыбка его была солнечной. Ей опять захотелось коснуться его, провести пальцами по мужественному подбородку и красиво очерченным губам, прижаться к нему всем телом. В который раз за эту ночь ей приходилось жестоко бороться с собой.

— Вам незачем выказывать мне какую-то особую благодарность. Ваше мягкое обращение с Аделизой послужит мне лучшим вознаграждением. Терпением и нежностью вы в скором времени завоюете ее любовь к вам.

— Я не отличаюсь терпением, мадам, но так как вы рисковали жизнью ради меня, то я не вправе отказать вам в вашей просьбе. Я буду обходителен с леди Аделизой. Я ценю ее искренность и силу ее чувства и потому постараюсь не слишком ранить ее нежное сердце.

Роберт внезапно положил руки на плечи Джоселин, приблизил ее к себе. Одним только легким прикосновением этот мужчина превращал ее в свою послушную рабыню.

— Клянусь, я буду ей хорошим мужем. — Его улыбка угасла, сменилась какой-то странной задумчивостью. — Ради вашего душевного спокойствия, мадам, и в благодарность за то, что вы сделали для меня этой ночью.

Джоселин едва дышала. Неужели она сейчас, подобно Аделизе, потеряет сознание и упадет к его ногам?

Роберт де Ленгли наклонился и коснулся губами ее рта.

— Отпразднуем поцелуем наступление мира, пусть недолгого, и наше избавление от опасности. Это лишь ничтожная малость того, что я вам должен. Я обрек вас на испытание, из которого вы вышли с честью, а теперь еще и бессовестно требую от вас такого драгоценного подарка, как поцелуй. Но прошу вас, будьте щедры и великодушны. По-моему, это в вашем характере. И да хранит вас Господь, и берегите себя… сестренка.

Прощальный поцелуй не был долгим. Роберт ушел не оглядываясь, и скоро его фигура скрылась во тьме коридора. Джоселин смотрела ему вслед, обессилено прислонившись к стене. Скатывающиеся по щекам слезы обжигали. «Его сестра!» Скоро она станет сестрой Роберта де Ленгли. Как ненавистна была ей эта мысль!

14

— Миледи! Петер уложил свежий камыш на полу в холле. Он просил известить вас, что запряжет тележку и отправиться на луг к трем ручьям. Поищет там еще сухих папоротников, чтобы устлать стойла.

Джоселин поправила тяжелое парчовое покрывало на громадной отцовской кровати, натянула, выровняла, разгладила складки. Через несколько дней здесь будет почивать сам король Англии.

Тряхнув головой, она откинула упавшие на глаза волосы.

— Спасибо, Элен. В этой спальне, кажется, тоже все готово. — Джоселин выпрямилась, потерла уставшую поясницу. — Попробуй отыскать Аделизу. Я шила всю ночь ее свадебное платье. Требуется еще одна, последняя, примерка, прежде чем я закончу.

Служанка нерешительно сообщила:

— Она все еще в часовне. Там с ней сейчас отец Мэтью.

— Опять! — Джоселин недовольно поморщилась. — Ладно, пока иди. Я сама поговорю с ней.

Женщина удалилась, а Джоселин прошла в оконную нишу. Она растворила ставни, и в комнату ворвался яркий солнечный свет вместе с потоком ледяного прозрачного воздуха. Он мгновенно освежил ее пылающие лоб и щеки.

Она перебрала в памяти события последней недели, путешествие из Белавура в замок Монтегью и невероятное количество дел, свалившихся на нее. Задача была не из легких — вывернуть весь ветхий дом наизнанку, вычистить снаружи и изнутри, обновить заплесневевшую мебель и драпировки и подготовить все к приему английского короля и к торжественному бракосочетанию Аделизы.

Даже при самых благоприятных обстоятельствах работа была под стать только Геркулесу, а при том, что Аделиза постоянно пребывала в смятении, а их отец и Брайан отсутствовали, сражаясь под знаменами Стефана, у Джоселин поначалу просто опускались руки. Времени было в обрез, слуги метались, как угорелые, поминутно вспыхивали ссоры между ними, а сама Джоселин часто путалась, забывая, что уже сделано, а что еще предстоит.

Но она была благодарна судьбе, что ей выдалась подобная непосильная задача. Это оберегало ее от горьких размышлений. Днем она занималась кухней, заготовкой провизии и уборкой, а по ночам, когда жизнь в замке замирала, шила свадебное облачение для сестры при свете полудюжины свечей, вставленных в массивные серебряные канделябры, отлитые, вероятно, еще в глубокой древности. Больше всего времени Джоселин уделяла тончайшей вышивке на шелковой накидке, которую готовила Аделизе в качестве своего личного подарка. Ее мысли текли по одному руслу — подготовить замок Монтегью к прибытию короля, а наряды к свадьбе сестры.

Она одергивала себя, когда ее мысль отвлекалась, уходила в какие-то темные глубины, где ее не ожидало ничего, кроме глухого отчаяния. Джоселин не позволяла себе тратить силы и время на глупые иллюзии и на воспоминания о том, что уже сейчас казалось ей смешным. В конце концов, теперь она знала, где ее место в этом мире. За восемнадцать лет, прожитых в тоске и унынии, она должна была обрести мудрость и броню от уколов самолюбия. А если все-таки что-то начинало терзать ее, Джоселин винила лишь саму себя за то, что приобрела еще недостаточно житейского опыта.

— Джоселин, поторопись! Где Аделиза? Джоселин резко обернулась. На пороге стоял ее сводный брат Брайан.

— Я поскакал вперед, чтобы предупредить Аделизу, но остальные тоже вот-вот прибудут. Пелем едет сюда. Он привел своих людей в лагерь Стефана, и никто не смог уговорить его не присутствовать на свадьбе.

— Пелем? О, нет! Вот уж кого Аделиза не должна увидеть.

Брайан беспомощно развел руками.

— Это еще не самое плохое. Он и де Ленгли крупно повздорили вчера. Они даже взялись за оружие, но Лестер и де Люси успели их разнять. Что, конечно, жаль. Господи Иисусе, что стоило тебе отправить де Ленгли на тот свет? Я бы отдал все доходы от Монтегью за пять лет тому, кто его прикончит. Если б только кто-то согласился избавить нас от него…

Он осекся, вспомнив, кому он обращает свою горячую и чересчур несдержанную речь.

— Разумеется, я сам не стану убивать его из-за угла, но от честного поединка с ним я бы не отказался.

Его неосторожные слова сказали Джоселин многое. Ночная засада в Белавуре никак не напоминала честный поединок. Джоселин была уверена, что Брайан участвовал в ней, а, вернее, руководил из-за кулис.

— Ты не можешь с ним сразиться, Брайан. Скоро он станет твоим кровным родственником.

— Черт побери, я это знаю! Можешь не тыкать мне в лицо этим кровным родством. О Боже! Если б Пелем так не мешкал, Аделиза уже давно была бы сговорена… и Стефану пришлось бы искать другую богатую невесту для своего любимца, а мы не сидели бы по уши в дерьме, как сейчас.

Джоселин холодно смотрела на разгневанного брата. Ей хотелось крикнуть ему, что их двое — дочерей, наследниц Монтегью. Почему никто не вспоминает об этом? Но вместо крика, полного обиды за себя, она спокойно сообщила:

— Аделиза, наверное, еще в часовне. Там она проводит обычно целые дни, пытаясь найти в молитвах утешение и примирить себя со своей будущей участью.

Миновав его, Джоселин вышла в коридор.

— Нам лучше заранее подготовить ее. Боюсь, что это будет для нее еще одним потрясением.

Они быстро спустились по винтовой лестнице и вышли на залитый солнцем замковый двор. Ворота были открыты, и Джоселин увидела, как по склону холма скачет, приближаясь к замку, свита Стефана.

В часовне Аделизы не оказалось. Поиски продолжились в ее покоях и на женской половине, но окончились безрезультатно. К тому времени гости уже заполнили холл. Джоселин задержалась на площадке лестницы, разглядывая вновь прибывших. Она увидела короля, беседующего с Брайаном, и стала, повинуясь безотчетному порыву, выискивать взглядом де Ленгли.

Он пересек холл решительной походкой, легко разрезая толпу. Созерцание его рослой, мощной фигуры доставило ей удовольствие, греховное по сути, сродни вкушению запретного плода.

Джоселин никогда не забудет их самой первой встречи, когда он, овладев Белавуром, шагнул в ее полутемную спальню. А то, что случилось позднее, через несколько дней, уже в его покоях, как бы непристойно ни выглядело со стороны их не очень трезвое поведение — станет наверняка самым бесценным сокровищем в тайниках ее памяти. Тогда она позволила ему впервые поцеловать себя, и поцелуй этот все перевернул в ее душе.

Будто ощутив на себе ее пристальный взгляд, де Ленгли поднял глаза. Мгновенно какая-то невидимая нить протянулась между ними и соединила их. Жар в крови, который почувствовала она, наверное, передался ему. Лицо его осветилось улыбкой. Он направился прямо к ней.

Джоселин не была к этому готова и внезапно почувствовала, что силы оставили ее. Ей пришлось ухватиться за перила. Никогда раньше Джоселин не ощущала себя такой беспомощной, потерявшей всякий контроль над собой. Как глупо она ведет себя, какой дурочкой выглядит в его глазах! У нее столько забот, столько обязанностей и незавершенных дел, а она стоит, вперив взгляд в одного из гостей, и не в силах сдвинуться с места.

Де Ленгли подошел и стал в двух шагах от нее, излучая дружелюбие и радость.

— Как видите, мадам, я прибыл сюда целым и невредимым, хотя рядом со мной не было вас, чтобы защищать мои тылы.

Какой жалкой была ее попытка улыбнуться ему в ответ.

— Да, я вижу. Нам уже сообщили, что Честер снял осаду и королю не пришлось атаковать его.

— Да, все обошлось удачно и без кровопролития. Мы едва смогли разглядеть спины врагов, когда они пустились от нас наутек. Я предсказывал такой исход заранее и говорил Стефану, что Честер никогда не вступает в бой, если сомневается в своей победе.

Джоселин не отрывала взгляда от его столь обольстительных, лучистых глаз. Она даже осмелилась спуститься на одну ступеньку, чтобы быть ближе к нему. Она что-то говорила, причем вполне разумное, но ее губы шевелились как бы сами по себе.

— Но я думала, что Стефан будет преследовать его. Не получится ли так, что Честер опять примется за свое, когда королевское войско уйдет?

— Что я слышу из уст младенца? Какая житейская мудрость! — произнес де Ленгли довольно сухо. — Вы буквально повторили слова, сказанные мною на военном совете. Да и другие мужи говорили то же самое. Но Стефан нас не послушал, а ваш отец, вовсе не жаждущий сражаться, его поддержал.

В результате эта карусель будет крутиться бесконечно. Вероятно, я кончу тем, что займусь охраной только собственных владений. А так как полагаться на будущего тестя не стоит, мне придется воевать в одиночку.

Джоселин помрачнела. Ей была не по душе мысль о том, что он вновь собирается воевать. Всю неделю она и так провела в тревоге за него, хотя дел у нее было невпроворот.

— Может быть, до этого не дойдет. Может быть, Честер…

— Де Ленгли! Где Роберт де Ленгли? — высокий блондин пробивался к ним сквозь толпу. — Я хочу перемолвиться с вами парой слов, сэр.

Де Ленгли обернулся. Эдвард Пелем был уже тут как тут. Его голубые глаза метали молнии.

— Нам надо поговорить, сэр! С глазу на глаз… но… в присутствии короля.

— После нашего первого разговора, Пелем, я понял, что всякие слова бесполезны. Мне уже нечего вам сказать, да и вы не станете ничего слушать. Вероятно, король прикажет нам держаться подальше друг от друга. Я готов подчиниться его приказу. Он опасается, что я убью вас, если вы нападете на меня, как в прошлый раз. Кстати, я на это способен, — ледяным тоном закончил свою тираду де Ленгли.

Пелем возвысил голос:

— Прекрасно! Если вы не желаете беседы в узком кругу, тогда поговорим прилюдно. Я только что узнал, что вы убили свою первую жену. Что вы на это скажете, доблестный Нормандский Лев?

Де Ленгли побледнел, а глаза его, наоборот, зажглись огнем.

— Скажу лишь то, что у вас есть, видимо, большие связи в Нормандии. Не исключено, что даже при дворе самого Генри Анжу. Многим это покажется весьма интересным. Стефан, я уверен, огорчится, узнав, что вы поддерживаете контакты с его заклятым врагом. Иначе как бы до вас дошли подобные слухи.

— Не увиливайте от ответа. Я хочу услышать от вас правду о том, как вы расправились с женой. Члены семейства Монтегью желают этого. В особенности леди Аделиза.

Сквозь почтительно расступившуюся толпу Стефан приблизился к ним.

— Как вы посмели, Пелем? Как вы посмели появиться здесь и устраивать весь этот шум? Я был достаточно терпелив, но теперь я сыт вами по горло.

Пелем даже не обернулся к королю. Он впился глазами в де Ленгли.

— Я имею право задать вопрос. Леди собиралась обручиться со мной. Я не из тех, кто оскорбляет женщин, а потом их убивает.

— Хорошо, мы разберемся в этом деле без посторонних, — отрезал Стефан. — Вы оба! Ступайте за мной.

— И все же, рискуя вызвать неудовольствие Вашего Величества, я откажусь, — заявил де Ленгли. — Я был обвинен публично. И я имею право так же публично и ответить.

Он спокойно выдержал взгляд взбешенного Пелема.

— Моя жена умерла от лихорадки. Те, кто присутствовал при ее кончине, могут это подтвердить под присягой.

— Там было еще кое-что помимо лихорадки. Что-то странное… Вы заложили дверной засов и никого к больной не впускали. Так мне рассказали. — Пелем для пущего эффекта сделал паузу. — Даже ее исповедника!

— Да, там было еще кое-что, но ничего зловещего, такого, на что вы пытаетесь намекнуть. — Де Ленгли как бы собирался с силами, чтобы продолжить свой горький рассказ. — Моя супруга была беременна. Ей угрожала опасность потерять ребенка. Это было тяжким испытанием для нас обоих, согласитесь. У нас были причины для разговора наедине, даже присутствие священника было нежелательным. Впрочем, позже я сделал все, как полагается, и перед кончиной она получила отпущение грехов.

Лицо его не выражало никаких чувств, и голос был ледяным.

— В то время, когда я полностью был лишен возможности защитить себя, мои враги распустили эти нелепые слухи о совершенном мною убийстве. Никто не воспринял их всерьез. Даже анжуйцы.

Он укоризненно покачал головой, глядя на своего обвинителя с пренебрежением, словно тот был слабоумным или кем-то еще похуже.

— Ради Бога, Пелем, пораскиньте мозгами. Вся эта история не может содержать и крупицы правды по той простой причине, что анжуйцы не ухватились за нее. Будь у них хоть малейшее доказательство, Генри кричал бы об этом на всех углах.

— Свидетельств нет, потому что вы позаботились замести следы, — не унимался Пелем. — Даже ваши люди удивлялись, а кое-кто из них говорит…

Он вдруг замолк, увидев, как напрягся де Ленгли, как его пальцы вцепились в рукоять меча.

Королевский верховный судья Ричард де Люси тотчас встал между двумя мужчинами. Он положил руку на меч де Ленгли и, обратившись к королю, провозгласил:

— Мы уже достаточно слышали, Ваше Величество. Эти нелепые обвинения основаны на вздорных слухах и болтовне пьяных солдат у походных костров. Подобные нелепицы нередко выуживают болтуны со дна своих кубков. Лорд де Ленгли проявил терпение и дал удовлетворительный ответ, а теперь, как вы и сказали, Ваше Величество, — «довольно»!

Стефан поддержал своего фаворита:

— Да, я сказал «довольно». Ни слова больше! Вы превысили меру нашего терпения, Пелем. Я приказываю вам вернуться на свой пост. Я обязал вас охранять ворота замка. Если я увижу, что вы опять проникли в крепость, то, клянусь именем Господним, закую вас в кандалы. Мне будет очень жаль, сэр, но я это сделаю.

Пелем посмотрел на короля с грустью, смешанной с презрением.

— Мне кажется, что вы не способны заглянуть в будущее. Вы слепы и глухи, Ваше Величество. Кто вам скажет правду, как не ваш верный вассал?

— Хватит! — в гневе вскричал король и тут же опомнился, стремясь сохранить достоинство. — Докажите мне вашу верность послушанием. Мы побеседуем позднее, а сейчас я не желаю вас видеть.

Пелем был готов уже признать свое поражение и удалиться, но де Ленгли ухватил его за плечо:

— Во мне достаточно ненависти, чтобы прикончить тебя, Пелем, тут же, на месте, и ты, по-моему, этого добиваешься. Но я хочу сказать тебе — нет женщины на свете, ради которой стоит лишить жизни мужчину. И ради женщины не стоит идти на смерть! Запомни мои слова, Пелем. Запомни и возблагодари Господа и всю его ангельскую свиту за то, что они вовремя вступились за тебя. Я бы не простил твое шутовство, если б Господь не внушил мне — будь милосердным к дураку!

Джоселин затаила дыхание, ожидая чего-то страшного. Нет конца этому противостоянию. Никогда не ослабнет натянутая струна, если ее не разрубит меч.

Шепот, словно зловещий ветерок, пробежал по холлу. Любопытные или ненавидящие взгляды были обращены на Нормандского Льва и на его противника.

Ричард де Люси, словно щитом, загородил собой обоих рыцарей.

— Ваше Величество, не считаете ли вы нужным свершить брачную церемонию безотлагательно? Иначе невеста сразу станет вдовой.

Стефан устало кивнул.

— Назначим свадьбу на завтра. Найди Монтегью и передай ему мою волю. И покончим с этим делом… Надеюсь, астролог сочтет завтрашний день подходящим.

Остаток дня прошел в хлопотах. Джоселин благодарила небеса, что заботы по хозяйству не оставляли ей времени для размышлений о себе. Когда она разыскала Аделизу и сообщила ей о назначенной на завтра свадьбе, сестрица вновь ударилась в слезы, а потом начались ее обычные приступы мигрени.

Джоселин уложила сестру в постель и хлопотала вокруг, утешала и успокаивала, пока та не заснула. В кухне творился хаос. Испуганные служанки не знали, как справиться с огромным количеством снеди, которую подвыпившие в честь предстоящего праздника слуги вытащили из кладовых. И никто не мог подсчитать количество гостей за свадебным столом.

«Одна надежда, что кто-то кому-то перережет горло ночью, и их станет поменьше» — такая жуткая мысль не покидала Джоселин.

Она возвратилась в свою комнату, чтобы переодеться к ужину. Отец приказал им с Аделизой обязательно присутствовать на застолье. Как заставить сестру встать с кровати, утереть слезы и вообще привести себя в порядок, она не представляла.

Сама Джоселин, быстро освежив тело из кувшина с теплой водой, надела свое лучшее золотисто-желтое платье, а наряд Аделизы из бледно-розовой тонкой шерсти она швырнула сестре на кровать.

— Моя драгоценная Аделиза! Не пора ли перестать разыгрывать из себя страдалицу?

Она присела на краешек кровати и принялась уже в который раз смачивать холодной водой горячий лоб Аделизы.

— Все твои страхи напрасны, сестрица. Лорд де Ленгли будет тебе прекрасным мужем. Он поклялся мне, что не обидит тебя.

Аделиза чуть приоткрыла слипшиеся от долгого плача ресницы. В ее взгляде была такая тоска — сродни той печали, что угнетала и Джоселин.

— Как ты не понимаешь, сестра, что сердце мое разрывается на кусочки, как только я подумаю о завтрашней свадьбе, — прошептала Аделиза. — Ведь я стану под венец с Робертом де Ленгли. Моим женихом будет этот страшный человек, а не Эдвард.

Джоселин добавила в воду уксуса и продолжила смачивать виски Аделизы. Это домашнее средство безотказно действовало на девиц, склонных к истерике.

— К сожалению, Аделиза, я не могу разделить с тобой твои страхи. Может быть, на тебя повлияли дурные сны? Неужели ты вообразила, что тебя отправят к чужим жестоким людям и оставят без опеки? Да наш отец на голову встанет, если де Ленгли не позволит ему с тобой видеться и пожаловаться на плохое обращение.

— Опять ты меня не поняла, Джоселин. — Аделиза горестно покачала головой. — Речь идет не об этом. Я жила в семье, где меня любили, а сейчас отдают в руки чудовищу, который убил свою супругу.

— Это всего лишь злобная клевета. Жена де Ленгли скончалась от лихорадки.

— Но Эдвард так не думает.

Джоселин с подозрением взглянула на сестру.

— Откуда ты знаешь об этом? Ты говорила с Пелемом?

— Нет! — выкрикнула Аделиза, выдав этим возгласом, что в ней еще заключен некий запас энергии. — Если б я имела возможность свидеться с ним! Хейвиз мне все рассказала. Она подслушала, как Эдвард потребовал от де Ленгли прямого ответа, а тот уклонился… и призвал себе на подмогу короля. Он подло обманул Его Величество, пользуясь своими былыми заслугами… Об этом все говорят.

Джоселин уронила тряпку обратно в таз. Ей было невмоготу выслушивать дальше унизительную клевету, распространяемую словоохотливой прислугой.

— Ради Бога, Аделиза, прекрати повторять то, что болтает глупая служанка. Пелем повторил нелепую сплетню, пытаясь очернить соперника, и это не прибавило ему чести. Я не думала, что он способен так поступить… к тому же не имея никаких доказательств для обвинения.

Аделиза хлопала ресницами, изумленная, простодушная, доверчивая, похожая на красивую куклу, только созданную не руками искусного мастера, а самой природой. Джоселин сделала над собой усилие, пытаясь сдержать клокотавшую в ней злобу, и заговорила с сестрой ласково:

— Я знаю, Аделиза, что тебе тяжело. Но жизнь такова, что в ней часто появляются неожиданные повороты. И люди порой оборачиваются совсем неожиданной стороной. Дай жениху, выбранному для тебя королем, возможность проявить себя в лучшем свете… малейший шанс стать не таким суровым, каким он тебе показался. И, клянусь, позже ты станешь самой счастливой женщиной в Англии.

Аделиза отвергла ее утешения.

— Мы с тобой такие разные… Ты так храбра, что могла бы встретиться с драконом. А я не могу. Я не переживу того, что произойдет завтра. Я предчувствую, что умру.

— Заткнись! — мужской голос потряс стены девичьей спальни.

На пороге стоял Брайан. Джоселин было любопытно, как долго он подслушивал их разговор.

— Оставь нас! — приказал он. — Живо! Я хочу поговорить с сестрой наедине.

Джоселин была уязвлена, но ей не впервой было глотать оскорбления от отпрысков Монтегью. Однако она сочла, что Брайан появился весьма кстати. Брат и сестра — родственные души, может быть, ему удастся справиться с припадком отчаяния Аделизы.

— Я приготовила теплое вино с имбирем… Может, оно поможет. И еще вода с розмарином. Если уж ты хочешь ухаживать за ней… то все кувшины вот здесь, у изголовья.

— Нечего перечислять свои ведьмины снадобья. Они не понадобятся моей сестре. Сейчас она предстанет перед гостями.

— О, Брайан! Только не сегодня. Я не могу спуститься вниз. Я не хочу никого видеть… Прошу тебя, Брайан, — взмолилась Аделиза.

Брайан наполнил кубок теплым вином.

— Конечно, ты встанешь и явишься перед гостями. Не забывай, что ты носишь имя Монтегью! Наш род не из трусливых!

Он занял место Джоселин на краешке кровати, поднес к губам сестры кубок с вином, от которого исходил пар и благовонный аромат.

— Пей! Тебе нечего бояться. Я не позволю де Ленгли тронуть хоть волосок на твоей головке, сестрица. Этот наглый ублюдок никогда не коснется тебя.

— Брайан! — вскричала Джоселин, предупреждая его, чтобы он не раздавал пустых и очень опасных обещаний, но было уже поздно.

Аделиза поверила брату и припала к его груди, видя в нем своего спасителя.

Брайан презрительно бросил Джоселин через плечо:

— Я сказал — оставь нас одних! Повторять больше не буду. Твое место — на кухне. Отец оторвет тебе голову, если там будет что-то не так.

Джоселин захотелось ужалить его, но она предпочла проглотить свой ядовитый язычок. Зато хлопнула дверью так, что даже камни древних стен отозвались стоном.

Однако пиршество прошло без каких-либо недоразумений, вредных для желудков гостей. Аделиза собралась, как могла, и спустилась вниз. Она ела очень мало, а говорила еще меньше, но хотя бы держала себя в руках. Она явно примирилась с предстоящей свадьбой.

Джоселин на какое-то время почувствовала облегчение, но ненадолго. Кто-то с кем-то опять схлестнулся из-за какого-то пустяка. Вспышка ссоры за столом была мгновенно погашена, воины де Ленгли и Монтегью опустили свои зады на стулья и вновь стали поглощать жирное мясо и опустошать кружки с элем, но тут король Стефан допустил ошибку.

Он провозгласил тост за здравие и благополучие… тут он сделал паузу, а воины из двух враждующих лагерей напряглись в ожидании, кого король назовет первым. Стефан решился на дипломатическую уловку и произнес:

— За наших обрученных!

И де Ленгли, и Монтегью восприняли это как унижение их достоинства. Де Ленгли был женихом, Монтегью — хозяином застолья и отцом невесты, кому отдать предпочтение — неизвестно. Стефану стоило бы промолчать на этот раз, ибо и тот и другой сочли себя оскорбленными. Монтегью, напустив на себя важный вид, отставил кубок и начал сквозь шум что-то выговаривать королю, а Брайан, занимавший место пониже за столом, мрачно усмехнулся. Его обрадовал возникший казус.

После этого досадного происшествия никто не решался произнести тост. Пили и ели в молчании, пока жареные кабаны не были обглоданы до костей. И тогда, к удивлению всех, поднялся за столом де Ленгли, холодный, как камень, покрытый льдом, оставшимся от древнего, проползшего по Британии ледника. Его ничуть не разогрели обильная выпивка и горячее жаркое.

— Я предлагаю поднять чаши за леди Аделизу, за то счастье, которого она заслуживает!

Аделиза ухватилась за свой кубок обеими руками, потянулась к своему нареченному и произнесла, на удивление всех присутствующих, довольно внятно:

— А я пью за вас, милорд де Ленгли! За исполнение ваших желаний!

Они переглянулись, словно заговорщики.

— Нам следует осушить наши кубки до дна, миледи! — громко провозгласил он. — Тост стоит того. — Роберт поднял кубок вверх. — За завтрашний день, счастливый и для нас обоих, и для Англии!

Крики одобрения чуть не обрушили на пиршественный стол потолок, а Джоселин в этот момент больше всего хотелось стать маленькой, незаметной и исчезнуть меж ногами гостей, как мышка.

У нее возникло ощущение, что какая-то струна, давно натянутая, вдруг бессильно повисла. Может быть, она переусердствовала, занимаясь хозяйством. Она устала, но никто не поймет… как она устала!

Все обернулось так, как она и ожидала — Роберт де Ленгли скоро поймет, овладев Аделизой, какое сокровище досталось ему.

А ей, Джоселин, сводной сестре Аделизы, сейчас надо забиться в нору, где ее никто не отыщет, не увидит.

Но она должна была соблюдать ритуал. Две молодые леди, приложившись к протянутой для поцелуя руке короля Англии, отправились наверх.

По сравнению с жарой от факелов, горячих кушаний и потных мужских тел в нижнем холле девичья спальня была холодна, как ледник. Джоселин тотчас же кинула несколько поленьев в камин и раздула едва тлеющие угли. Обласканные королевским вниманием, разряженные молодые девушки чувствовали упадок сил. Праздники, подобные этому, предназначались для мужчин, слабые женщины с трудом держались в разнузданной атмосфере пиршества.

Джоселин откинула покрывала на постели, скользнула на отсыревшие простыни. В эту ночь ей хотелось бы спать одной.

Хейвиз, глупая, нерасторопная служанка, бормоча что-то себе под нос, расчесывала великолепные волосы Аделизы. Джоселин смежила веки, стараясь прогнать прочь коварные думы о том, где проведет следующую ночь ее сестра.

— Ты можешь удалиться, Хейвиз, — сказала Аделиза. — Везде по коридорам расстелен сухой тростник для ночлега слуг, и ты найдешь там себе местечко. Это последняя ночь, которую мы проведем с Джоселин вместе. И нам есть о чем поговорить.

Джоселин удивило самообладание Аделизы. Куда подевалась ее прежняя плаксивость? Девушка была спокойна и тверда. Джоселин ожидала от нее новых приступов рыданий и готовилась к исполнению обременительной и порядком надоевшей ей обязанности — утешать сестрицу.

Хейвиз забрала свое одеяло и без возражений покинула спальню. В комнате стало тихо, лишь потрескивали дрова в камине.

— Я буду тосковать по тебе, — произнесла наконец Аделиза. — Боюсь, что все будет теперь не так, как прежде.

— Мне жаль с тобой расставаться. Ты даже не представляешь, как я опечалена нашей разлукой. Одно меня радует — что ты, Аделиза, будешь счастлива. Я в этом уверена.

— Надеюсь. Видит Бог, я так на это надеюсь, — после долгой паузы со вздохом произнесла Аделиза. — Но мне становится страшно при мысли, что с завтрашнего дня жизнь так изменится — для нас обоих.

Джоселин обняла сестру.

— Так и должно быть. Все в жизни меняется — таков закон, — но совсем не обязательно к худшему. Что бы ты сейчас ни думала, вскоре у тебя будет замечательный муж. И кроме того, мы все равно останемся сестрами. Этого ничто изменить не может.

Она заставила себя улыбнуться.

— Когда я была маленькой, я так страстно желала всяческих перемен, а сейчас понимаю, какой же глупышкой я была. Почему я не полюбила тебя с самого начала, вместо того, чтобы пачкать грязью твою чудесную алую накидку, которую надела на тебя наша няня?

Аделиза тоже усмехнулась, вспомнив это происшествие из детства. Как хорошо было говорить о прошлом — о приятном или неприятном — все равно это было их общее прошлое.

Некоторое время сестры предавались воспоминаниям о маленьких радостях, об огорчениях и ссорах, неизменно кончающихся примирениями и жаркими объятиями. Но постепенно темы для беседы иссякли. Вместе с догорающим пламенем в камине в комнате сгущались мрак и тишина.

Джоселин смежила веки и представила себе свою дальнейшую жизнь без Аделизы.

— Джоселин… — тихонько позвала ее сестра.

— Да?

— Я всегда хотела быть такой умной и сильной, как ты, быть во всем похожей на тебя. Все считают меня глупенькой, а я и есть такая на самом деле.

— Аделиза, не надо.

— Нет, послушай, Джоселин. Это правда, но сейчас это уже неважно… Я только хотела сказать, что очень люблю тебя. Мне очень страшно, Джоселин, но одно меня утешает, что мы будем видеться. Поклянись, что ты навестишь меня, когда… когда… — Аделиза была не в силах найти подходящие слова.

Джоселин представила себе, какие чувства охватят ее, когда она посетит Белавур, где совьют семейное гнездышко де Ленгли и Аделиза.

— Конечно, я приеду к тебе. Не терзай себя понапрасну. Никто и ничто не может разлучить нас навсегда.

— И я хочу, чтоб ты знала, — продолжила Аделиза, — что мой дом будет и твоим домом. Я знаю, что ты не очень ладишь с папой. Если тебе понадобится, чтобы кто-то заступился за тебя перед ним, то достаточно только попросить, и я приду на помощь. Если, конечно, он захочет вообще разговаривать со мной после свадьбы.

Джоселин ощутила легкие угрызения совести. В своем горе Аделиза все же могла думать и тревожиться о сестре. В то время, как сама Джоселин думала только о будущем супруге Аделизы и больше ни о ком.

— Не глупи, Аделиза. Неприязнь отца к де Ленгли никак не скажется на его отношении к тебе.

— Есть еще одна вещь… — Аделиза заколебалась. — Я не знаю, как попросить тебя об этом. Может быть, ты знаешь… Мне всегда казалось, что ты знаешь обо всем на свете. — У девушки перехватило дыхание, и она замолчала, с трудом подбирая нужные слова: — Как это все происходит… в супружеской постели? Я кое о чем догадываюсь сама, но боюсь, что буду чувствовать себя так глупо, когда наступит завтрашняя ночь. Мне хотя бы что-нибудь узнать про то, что меня ожидает… Про это самое…

Джоселин была готова разразиться хохотом, полным горького сарказма, но она боялась напугать сестру.

Спокойно и со всей осторожностью Джоселин поведала сестре то, что неоднократно будоражило ее воображение, о том, как повела бы она себя с де Ленгли, оказавшись с ним в одной постели.

15

Джоселин пробудилась во тьме и холоде от шума дождя, барабанившего по крыше, и от странного чувства, что что-то случилось.

Она перекатилась к середине широкой кровати в бессознательном желании быть поближе к сестре. Но ощутила там, где должна была лежать Аделиза, лишь выстуженную пустоту.

Со вздохом Джоселин поплотнее укуталась в одеяло и несколько минут лежала, стараясь отогнать мысли о сегодняшнем событии и постараться вновь уснуть. Но в памяти ее всплыл трогательный голосок сестры: «Джоселин, я так боюсь…»

Она приподнялась на постели, потянулась за ночным капотом и накинула его на плечи. Дрожа от холода, Джоселин отыскала в темноте огарок свечи, запалила его и поспешно оделась. Аделиза, по-видимому, решила продолжить свое бдение в часовне, и Джоселин мучительна была мысль о том, что она там одна.

Но в часовне Монтегью было пусто и черно, как в могиле. Шаги Джоселин гулко отдавались в тишине. Высоко держа над головой зажженную свечу, она прошла к алтарю, обследовала все темные углубления по обе стороны нефа.

Ей бросился в глаза пергаментный свиток, аккуратно перевязанный лентой — лентой Аделизы! Она уставилась на него, ужас наполнил все ее существо. Аделиза неоднократно повторяла, что хочет умереть. Неужели она решилась на это?

— О Боже! — прошептала Джоселин. — Господи помилуй, нет!

Она протянула руку за свитком, дрожащими пальцами развязала ленту, пробежала глазами неразборчивые строки. Почерк выдавал волнение, слова налезали друг на друга, и все же Джоселин поняла смысл послания и с облегчением перевела дух. Того, чего она боялась, не произошло. Аделиза не совершила непростительный смертный грех.

Но то, что она сделала, было почти так же греховно. Она сбежала с Эдвардом Пелемом.

У Джоселин подогнулись колени, и она опустилась на ледяной каменный пол. Строчки прыгали у нее перед глазами, когда она вторично перечитывала письмо, потрясенная до глубины души невероятным поступком сестры. Последствия этого деяния будут ужасны. Их трудно даже себе представить.

Роберт де Ленгли будет жестоко унижен в присутствии самых значительных персон английского королевства. Он уже угрожал убить Пелема. Теперь, несомненно, он выполнит свою угрозу. А Аделиза…

Джоселин невольно вздрогнула, вспоминая, каков был де Ленгли в ярости. Если он и не убьет Аделизу сразу же, то превратит ее дальнейшую жизнь в кромешный ад. А Стефан… Боже мой! Какой гнев обрушит король на Пелема, а также на всех Монтегью. Ее отец и Брайан окажутся в положении, которому не позавидуешь.

— О, Аделиза! — Джоселин еще не могла до конца поверить в то, что ее сестра так неразумно поступила. — Как глупо! Глупо и страшно!

Она поднялась с колен, лихорадочно соображая, как действовать ей. Она должна поспешить к отцу. Послание было адресовано ему. И ему придется открыть ужасную истину де Ленгли.

Но когда Джоселин представила себе эту сцену, то поняла, что это наихудший из всех возможных вариантов… Роберт де Ленгли заслуживает того, чтобы узнать все первым, услышать печальную новость из дружеских уст. Ему надо дать возможность и время взять себя в руки до того, как языки примутся болтать, а вся страна покатится с хохоту над гордым Нормандским Львом, которого бросила у самого алтаря напуганная невеста.

Джоселин побрела прочь из часовни. Ее полуослепшие от слез глаза скользили по окошкам покоев Монтегью. Только нескольким самым высокородным лордам досталась роскошь пользоваться спальнями, и то их разместили там по двое и даже по трое. Остальные устроились на скамьях или кушетках в нишах главного холла или просто ночевали на дворе вместе со своими солдатами.

В качестве жениха Роберт де Ленгли был удостоен особой привилегии. Джоселин вместе с отцовским управляющим позаботилась обставить его покои с максимальным комфортом. Но в самых своих безумных мечтах она и представить себе не могла, что ей придется явиться в предрассветной мгле в спальню мужчины в утро его свадьбы с сообщением о том, что его невеста исчезла.

Она приблизилась к двери, ведущей в покои де Ленгли, еще не успев подготовиться к разговору, и поторопилась постучать, чтобы не передумать и не броситься наутек. Сонный голос изнутри откликнулся на ее стук.

— Кто там?

— Откройте, — прошептала она. — У меня послание к лорду де Ленгли. Это очень срочно.

Она услышала звук отодвигаемых засовов, и дверь чуть-чуть приотворилась. Заспанный мальчишка через щель подозрительно уставился на Джоселин. Этот молодой телохранитель де Ленгли был незнаком.

— Впусти меня! — попросила Джоселин, но мальчик не пошевелился. — Ты видишь, я безоружна, и наверняка знаешь, кто я. Мне необходимо сообщить милорду очень важную весть.

Оруженосец потратил много времени на раздумье, но наконец дверь приотворилась пошире. Джоселин смогла войти, переступив через двоих завернувшихся в одеяла стражников, спавших у самого порога. Еще с полдюжины рыцарей лежали вповалку на полу и храпели так, что сотрясались стены прихожей покоев милорда.

Один из мужчин проснулся и сразу же схватился за меч, но мальчик остановил его:

— Это всего лишь прекрасная леди. Сомневаюсь, что наш милорд поблагодарит тебя за то, что ты защитил его от подобного нападения.

Мальчишка ухмыльнулся, а воин вытаращил глаза, с минуту поводил безумным взором по женской фигуре, возникшей перед ним, потом, выронив оружие, стукнулся головой об пол и снова погрузился в сон.

Джоселин прошла через комнату, как через поле сражения, полное трупов. У закрытой двери в покои милорда мальчик задержался.

Она отстранила его руку, заметив нерешительность юноши, и постучалась сама.

— Господи! Какого черта, Гарри! Что тебе надо? Что там произошло?

Джоселин не могла не узнать этот голос, какой бы он ни был — пьяный или сонный.

Юноша что-то торопливо зашептал, приложившись губами к двери, на что получил решительный ответ:

— Господи! Так впусти ее скорей! Оруженосец тут же посторонился. Джоселин шагнула в спальню и тут же осознала, что выглядит весьма странно. В руке она держала свечу, взятую в часовне, и прикрывала ладонью ее слабенький колеблющийся огонек, а в вырез ее платья на груди был заткнут пергаментный свиток.

В комнате было тепло, но этот уют не согрел и не успокоил ее. Она заледенела и еле двигалась.

Комната слегка осветилась свечой, принесенной ею, и зрелище, представшее ее взору, могло ошеломить любую благородную девушку. Широкая постель была прямо перед ней, а он спал в ней голый — голый, без ничего, как Адам в раю. Угли в жаровнях, установленных вокруг кровати, уже почти погасли, но свечи, поднятой вверх рукою Джоселин, было достаточно, чтобы осветить тело мужчины и главный предмет, которым одарил его Господь.

— И что, мадам?

Джоселин содрогнулась от своих греховных мыслей и опустила взгляд. Она не знала, как начать. Ровный шум дождя, который они оба услышали в воцарившейся тишине, никак не мог помочь ей.

— Вам уж очень хотелось проникнуть ко мне, как мне доложил слуга. Так объясните, мадам, что послужило поводом для вашего вторжения?

Он был явно рассержен, хотя и улыбался.

— Какая уж такая новость могла поднять с постели вас… и меня?

— Есть такая новость.

— Говорите.

— Аделиза… Она уже далеко… с Эдвардом Пелемом.

Невероятно, но ей доставило удовольствие от сознания того, что она нанесла ему такой удар. Не все же ей мучиться, пусть помучается и он.

Легкие, скрытые под ребрами его мускулистой, волосатой груди, расширились, как кузнечные мехи, когда он издал нечеловеческий вопль. Его кулак начал бешено бить по мягкому матрасу, который был ни в чем перед ним не виноват.

— Верни ее обратно! — вскричал он невнятно, словно в удушье.

Джоселин кинула ему на грудь пергаментный свиток.

— Читайте, сэр, если вы грамотный.

Она поднесла к нему поближе свечу, как бы заключая в золотой кружок света его бесстыдную наготу. Он этого не замечал. Прочтя письмо, де Ленгли сдвинул свои густые брови так, что Джоселин его лицо показалось совсем незнакомым.

— Это письмо адресовано не мне, а вашему отцу, мадам. И подписано оно не Аделизой, а Пелемом.

— Какая разница! Я нашла его в часовне после того, как моя сестра исчезла.

— Если Пелем так дрожит, как его почерк на этой дрянной записке, то он трусливый заяц, а не рыцарь. Я не собираюсь иметь с ним дела. Я пошлю оруженосца разбудить мой лагерь, поднять солдат, и скоро мир и порядок восстановятся.

— Какой ценой? — спросила Джоселин.

— Неважно.

— Он дурак, но вы-то нет…

Произнесенная ею фраза подействовала на него так, будто она обожгла Роберта пламенем. Он вскочил, как ужаленный, мускулистые ноги мелькнули перед ее взором, едва не выбив из ее руки догорающую свечку. Они показались ей невероятно длинными. Он задрал их, надевая полотняные панталоны, но у нее было достаточно времени, чтобы налюбоваться их красотой. Пока Джоселин переживала свои впечатления, де Ленгли уже надел штаны и начал натягивать сапоги.

Удар, который она ему нанесла, не вверг его в отчаяние. Он взял бразды правления в свои руки и явно не желал делиться с нею властью над ситуацией.

А тут еще кто-то вежливым, но настойчивым жестом отодвинул ее в сторону. Джоселин оглянулась и увидела человека, ей не представленного, но который недавно помог ей ухаживать за упавшей в обморок Аделизой. Верховный судья, ближайший советник короля Англии.

— Мне все известно, — сказал весьма сухо этот вездесущий господин. — Надо подумать, как вылезти из этой помойной ямы.

— Спасибо, Ричард, но мне придется улаживать это дело самому. И я знаю, как…

— Неужели? Тогда ты просто гений. Ты не можешь пуститься в погоню за Пелемом, хоть у тебя есть все законные права, чтобы отрубить ему голову. Если ты его прикончишь, папаша Пелема в покое тебя не оставит. Стефан, конечно, защитит тебя, но до поры до времени… Какого черта ему нужно иметь за спиной такого врага, как эрл Колвик? Он и так напрочь повязан с анжуйскими шпионами. Дела нашего королевства таковы, что мы уже много лет качаемся на аптекарских весах, и лишняя щепотка порошка опустит чашу вниз.

Роберт де Ленгли не стеснялся своей обнаженной волосатой груди ни перед придворным короля, ни уж тем более перед Джоселин. Он в раздумье почесал ее.

— Оказывается, Пелем не такой дурачок, каким я считал его раньше. Как жаль, что мы его недооценили. — Он не удержался от сарказма. — Мы все втроем — ни я, ни вы — верховный судья, ни обожаемый нами король Англии.

Ричарду де Люси было не впервой вести трудные переговоры, но с партнерами одетыми, при всех регалиях. Сейчас он имел некоторое преимущество перед де Ленгли, потому что тот был полуодет.

Но оскорбленный, униженный, поднятый врасплох с постели жених, как оказалось, трезво оценивал ситуацию. Де Ленгли вновь скатал пергаментный свиток и, постукивая им себя по груди, принялся рассуждать:

— Пелем надеется на покровительство Анжу. А что, если мы подложим ему свинью… и заодно Его Величеству Стефану?

Де Люси строго взглянул на него.

— Если Колвик перейдет в стан Генри, то на востоке вспыхнет мятеж. На побережье Пролива многие только и ждут высадки анжуйских войск. Не говори мне, что ты желаешь разжечь гражданскую войну из-за истеричной девицы, на которую скорее всего подействовала плохая погода — унылый дождь за окном. Какой-то выход из положения нами будет найден, но только какой?

Внезапно де Люси обернулся, и глаза его, словно два раскаленных вертела, пронзили Джоселин.

— А что, как вы думаете, мадам, скажет ваш папаша по поводу этого казуса?

Джоселин бросило в жар.

— Пока он в неведении.

— Пока! — нахмурился де Люси.

— Я сочла нужным известить сначала лорда де Ленгли. — Джоселин старалась держаться храбро под взглядом всемогущего фаворита короля. — Я подумала, что, если мессир де Ленгли даст мне эскорт, я догоню леди Аделизу и смогу убедить ее вернуться. Тогда все происшедшее останется между нами.

План ее выглядел весьма наивно, но это было единственное, что пришло ей в голову.

— Мудрая мысль, мадам, но вряд ли она осуществима. Пелем имеет фору в несколько часов, а уж если каким-то чудом вы их настигнете, он просто пошлет вас к черту. Благодарю вас за совет, мадам, но мы им не воспользуемся.

Джоселин молча кивнула. Что бы она ни предложила, все равно будет только хуже. Слова, произнесенные де Ленгли, не растопили лед, который сковал ее сердце.

— Я ценю, леди Джоселин, ваши добрые намерения, — сказал он. — Вы всегда будете в списке моих друзей, а их уж не так и много. Я ваш должник…

— Тогда умоляю, простите мою сестру! Аделиза не заслуживает милосердия, я знаю, но она совершила свой поступок не со зла. Она боится вас настолько, что готова была лишить себя жизни… Я опасалась, что такое случится в эту предсвадебную ночь.

Де Ленгли с иронией вскинул брови.

— Неужели смерть и чистилище не страшнее нескольких ночей, проведенных со мной в брачной постели?

— Конечно, нет! — в панике вскричала Джоселин. — Вы, милорд, заслуживаете самого высокого уважения. Но моя сестра… она… всегда…

Где это проклятое слово, коварно ускользающее от Джоселин?

— Чувства правят ею, — произнесла она наконец.

К ее удивлению, Роберт де Ленгли расхохотался.

Она смотрела на него и чувствовала облегчение. Она ожидала от него припадка бешеной ярости, немедленного порыва пролить кровь ее отца, брата, может быть, даже ее смерти, как гонца с плохими вестями. А он лишь смеялся.

— Чувства! Как хорошо вы мне все объяснили, мадам. Я вспомнил, что говорил вам однажды — будь вы дипломатом, вам был бы обеспечен успех при дворе.

Он быстро, энергично и, казалось, с легкой душой завершил процедуру облачения в одежду и доспехи, попутно отдавая ей распоряжения:

— Поторопитесь, мадам! Скоро рассветет, а ваше присутствие в моей спальне вызовет толки. Представьте это послание сэру Монтегью — пусть он продерет очи — и скажите, что он первый, кто узнал о бегстве своей дочки. Клянусь, мои люди не проболтаются, что вы прежде побывали у меня.

Джоселин поспешила к выходу, но он схватил ее за запястье.

— He опасайтесь за участь своей сестрицы. Что бы обо мне ни говорили, я своих жен не убиваю!

Прикосновение его руки заставило ее замереть. О, если бы оно длилось вечно! Но Роберт поторопил ее:

— Бегите! Надеюсь, ваши ножки легки…

У двери возник оруженосец, преградивший ей путь.

— Проводи миледи! И постарайся, чтобы вас никто не видел, — распорядился Роберт. — Спешите, мадам, — произнес он ей на прощание.

Переступая порог, Джоселин оглянулась.

— Простите нашу семью за все горести, причиненные вам. — С этими словами она исчезла, убегая от темных с золотым ободком глаз хищника.

Де Ленгли расслышал ее невнятно произнесенную фразу. Ее порыв весьма его озадачил. Он спросил у де Люси:

— А как ты считаешь, Джоселин Монтегью способна на какие-нибудь чувства? Или ею правит только разум? Она хитра, как змея, и рассудительна, как мудрец.

Королевский фаворит ответил ему правдиво:

— В чувствах я не разбираюсь. Когда каждый день разбираешься в спорах о владении землей, то любое слово, каждый взгляд и все прочее выглядит фальшивым. Слушай, какого черта ты спрашиваешь всякие глупости? Сейчас не время!

Меньше чем через час весь замок Монтегью забурлил от разлившихся, как весенний паводок, слухов.

Стефан метался в ярости, безуспешно решая задачу, которая решения не имела. Поймать и наказать Пелема означало лишь то, что король восстановит против себя лордов восточного побережья. А бездействовать и тупо смотреть в потолок было еще хуже. Самый верный его рыцарь — Роберт де Ленгли, доказавший мечом и талантом полководца, что способен отстоять королевские интересы, теперь проникнется к нему, королю Англии Стефану, презрением.

Он созвал совет. Властные бароны, не совсем еще отошедшие от похмелья, не слишком притворялись, что озабочены проблемами своего монарха. В ожидании выхода короля они поправляли свое здоровье.

Джоселин замешалась в толпу служанок, обносивших знатных гостей элем, и выслушала немало грубых оскорблений в адрес своей сестры. С пустым бочонком она зашла на кухню за новой порцией эля. Она терпеливо ждала, когда струя из наклоненной бочки заполнит его до краев, и тут ее отец ухватил дочь за шею жесткими, словно костяными, пальцами.

Джоселин ударила его по руке, отчаянно сопротивляясь, как загнанный лисицей заяц, и, освободившись от унижающей ее хватки, спросила:

— Что тебе понадобилось, отец? Или свадебный пир недостаточно хорош и ты не утолил свой аппетит?

— Идем со мной, девчонка. Нам надо серьезно поговорить…

Прикосновение его руки было ей отвратительно — совсем недавно точно так же он сдавливал ей горло и хлестал по щекам, когда она принесла ему весть о бегстве Аделизы. Утренняя сцена была свежа в ее памяти. Если дела на королевском совете пойдут совсем плохо, то лучше ей держаться от отца подальше.

Но сейчас он выглядел поспокойней и даже безропотно воспринял ее порыв.

— Поднимись наверх и умойся как следует, а то тебя можно принять за неряху.

Во всяком случае, как с удовлетворением отметила Джоселин, отец уже не бесновался, а говорил с нею как с родным человеком, готовым разделить с ним тяжесть свалившейся на семейство беды.

— Я приведу себя в порядок и переоденусь, когда наступит время, — заявила она. — Сейчас здесь дел невпроворот, и я не хочу пачкать свое единственное приличное платье.

— Переоденься немедленно! — зарычал он на нее. — Надень свой желтый балахон и что-то сделай с волосами. — Аделиза носила сетку. — Найди ее дуреху-служанку, и пусть она, если не бьется, как обычно, в истерике, займется твоей прической и отыщет сетку Аделизы.

— А по какой причине, отец, я должна наряжаться?

— Король хочет видеть тебя… до того, как соберется совет.

Джоселин взглянула на отца с недоверием.

— Я уже сказала ему, что понятия не имела о намерениях Аделизы. Какого черта я снова понадобилась Стефану?

— Потому что де Ленгли согласился взять тебя в жены вместо твоей сестры… Он еще требует половину моих западных земель в придачу. Я бы пожелал ему прямиком отправиться в пекло, если б не знал, что за проделку Аделизы мне все равно придется расплачиваться.

Джоселин словно бы одеревенела. Она задала вопрос безжизненным голосом:

— И что вы ему ответили, отец?

— Пусть забирает тебя к чертовой матери взамен твоей сестрички. Пусть венчается с тобой сегодня в полдень. Де Ленгли нужны мои земли, а не женщины. Он получит твой замок Уорфорд в Уэльсе и соединит с поместьем Белавур. У него загребущая пасть. Он уже сожрал меня наполовину. — Монтегью злобно оскалился. — Он станет, благодаря твоему приданому, самым богатым сеньором на Западе и сможет угрожать самому Честеру. Король сделал на него ставку, и он обскакал меня по всем статьям. Дуреха Аделиза подвела нашу семью.

Он горестно склонил подернутую ранней сединой косматую голову.

— За что Господь наградил меня этими двумя камнями на шею? Когда-нибудь Аделиза приползет ко мне на коленях просить прощения… а тебе, дочь, ничего не останется, как расплачиваться вместе с де Ленгли за его грехи.

Долгие излияния отца и его проклятия прошли мимо ушей Джоселин. Она поняла только одно — ее выдают замуж за де Ленгли.

— Когда свадьба? Сегодня?

— А я о чем тебе твержу много раз! — взъярился отец. — Неужели ты, в наказание мне, еще и оглохла?

Язык едва шевелился в пересохшем рту Джоселин.

— А если я ему нежеланна?

— Ему желанны земли! — воскликнул ее отец. — Вот об этом и было заключено соглашение поутру. Он теперь стал, черт побери, хозяином всей западной границы с Уэльсом.

Джоселин едва смогла уразуметь сообщенную ей отцом новость, как перед ее взором возник Брайан с язвительной гримасой на лице.

— Тебе нечего бояться, сестричка. Вы — отличная пара. Две гадины соединятся в браке, и расплодится потомство змеенышей.

Он собрал в горсть ее растрепанные волосы и вдруг сменил суровый тон на ласковый.

— Мне жаль приносить тебя, сестра, в жертву этому чудовищу, но иного выхода нет.

Монтегью был явно недоволен несвоевременным вмешательством Брайана.

— Уходи отсюда! Тебе было велено сидеть тихо и держать рот на замке. Ты уже достаточно наговорил, чтобы король Стефан мог обвинить тебя в измене и оскорблении Его Величества.

— Прости, отец, но я не могу равнодушно смотреть, как половина моего наследства уплывает в руки разбойника. Но, конечно, ты прав. Сейчас мы не в силах что-то изменить. Впрочем…

Тут Брайан расплылся в злорадной усмешке.

— Кое-что все же может и измениться. Гонец прискакал к королю Стефану с юга. Младший сын Стефана подхватил какую-то болезнь. Король вне себя от горя и спешит занять место у постели умирающего. Все суетятся, вопят и собирают пожитки. Я счел нужным поскорее сообщить тебе эту новость. Уже отдан приказ войску сворачивать лагерь.

Монтегью не выказал особой радости.

— Ты подразумеваешь, что после всего этого выкручивания рук и гнусной торговли не будет даже свадьбы?

— Я как раз думаю, что свадьба состоится, причем через пару минут. Ричард де Люси уже послал за священником. Стефан ерзает, как на иголках, стремясь скорей увидеть церемонию перед своим отбытием.

— Сейчас?! Через минуту? О Боже! Твоя сестра хотя бы имеет право подготовиться к венчанию. Я настаиваю, чтобы церемонию отложили. Такого унижения семья Монтегью не потерпит…

— Однако ты согласишься, иначе Стефан снесет мне голову, как обещал, за мой зловредный язык. — Брайан обратил взгляд на сестру и одарил ее издевательской улыбкой. — Я заверил Его Величество, что де Ленгли на этот раз не получит пинок под зад и невеста прибудет к алтарю точно вовремя.

Джоселин встретила насмешливый взгляд сводного брата ответным, полным жгучей ненависти, взглядом. Ее выдают замуж, торгуясь за какие-то земли, за заключение какого-то мира, точно так же, как выдавали замуж ее мать. Об этом так бестактно напомнил ей отец.

Но Роберт де Ленгли не похож на алчного Монтегью. И дело не в том, что не ее он выбрал, и даже не в том, желанна она ему или нет. Он для нее самый желанный на свете супруг. Она должна была бы пасть на колени и возблагодарить Господа за оказанную ей милость.

Но не на таких условиях, не в результате торга!

— Что с тобой, Джоселин? Ты спятила от этих новостей? Поверь, милая, что мы все тоже разом проглотили языки, когда Роберт де Ленгли вылез с этой бредовой идеей. Черт побери, мы все подумали, что это всего лишь скверная шутка.

— Хватит, Брайан! Не мучай Джоселин, ведь она все же сестра тебе. Не изливай свою желчь на нее…

— А на кого, отец? Скажи? На Стефана? Или на де Ленгли? Захватить земли в открытом бою или получить их в награду за брачные утехи с нелюбимой женушкой — тут есть разница, и причем немалая. Возможно, кто-то обязан напомнить сэру Роберту об этом.

— Возьми себя в руки, молокосос! — воскликнул старший Монтегью. — Из-за тебя мы уже и так хлебнули забот.

— Милорд! Милорд Монтегью! — позвал из-за двери паж. — Его Величество король Англии вызывает вас.

Монтегью тотчас же обратился к Джоселин:

— Что ж, моя девочка! Похоже, что у нас уже нет времени…

Джоселин ответила ему вымученной улыбкой.

— Не тревожься, отец. Я вмиг буду готова. Как ты знаешь, у меня невелик выбор нарядов.

Но когда Джоселин в сопровождении отца явилась в холл, вся напускная бодрость едва не покинула ее. Мужчины надевали латы, одновременно выкрикивая приказания и извергая грубую ругань, оруженосцы и слуги метались по залу с сундуками и тюками. Все были заняты своим суетным делом и далеко не сразу обратили на нее внимание.

Джоселин замедлила шаг настолько, что, казалось, почти не двигалась с места. В простом шерстяном платье с застарелыми пятнами жира на нем, она выглядела скорее как служанка, а не как дочь владельца дома и тем более не как женщина, достойная сочетаться браком с де Ленгли, знатнейшим из знатнейших рыцарей Англии.

Ей захотелось тут же ускользнуть на кухню — благо, дверь туда была распахнута настежь, — но разве это спасло бы ее от предстоящей церемонии? К тому же ей не хотелось уподобиться бедной глупенькой Аделизе.

— Монтегью! Ваш сын должен был сообщить вам печальную новость. — Стефан раздвинул толпу окруживших его вельмож и рыцарей и шагнул навстречу отцу невесты. — Я сожалею, что все происходит в такой спешке, но мой сын Уильям в горячке, и я обязан быть рядом с ним. Мой придворный капеллан ожидает нас в церкви. Лорд де Ленгли, эрлы Лестер и Йорк также в полной готовности.

Монтегью склонил голову и сдержанно произнес слова сочувствия, потом взмахом руки указал на Джоселин.

— Как видите, Ваше Величество, моя дочь выразила согласие.

Стефан окинул девушку взглядом с головы до ног. Джоселин догадалась, что король едва удержался от смеха.

— Поздравляю, леди. У вас будет прекрасный супруг, и причем незамедлительно.

Джоселин присела в реверансе.

— Я это знаю, Ваше Величество. Но теперь я осмелюсь высказать и свою просьбу. По причине горестных событий в вашей семье в доме все пошло вверх дном… Я бы хотела попросить у вас одну минуту, чтобы привести в порядок прическу и надеть подходящее для церемонии платье.

— У нас нет этой минуты, — резко оборвал ее Стефан. — К тому же все знают, что положение, в котором мы все находимся, несколько необычно. Нам важно ваше присутствие на церемонии, а не ваш наряд, мадам.

Король произнес эти слова так громко, что эхо неоднократно повторило их, отражаясь от каменных стен.

В этом жутковатом звуковом сопровождении король Стефан жестом приказал ей следовать за ним и сам направился к выходу из холла. Джоселин постаралась выглядеть равнодушной, когда шла за королем.

Это был день ее свадьбы. Самый унизительный, самый постыдный и горький день в ее жизни. Она его запомнит навсегда.

16

Дождь, ливший с утра, прекратился, но день по-прежнему был серым, а небо заволокли тучи, пришедшие с севера. Озноб сотрясал Джоселин, когда она пересекала пронизанное сквозняком пространство меж крепостных стен. Отец вел ее, как жертву на заклание, а толпа впереди все множилась, жаждая увидеть невесту, обмененную после бегства сестры на добавочный жирный кусок приданого.

Обычно свадебные обряды совершались вне тесной церкви, чтобы весь народ — смерды, слуги и войско — могли развлечься зрелищем, которое выдавалось им весьма редко. Джоселин почла за милость Господню, что дождь уже не капал с неба, и она не промокнет до нитки, и испытание, которому она подвергла себя, не будет еще более тяжким.

Дверь распахнулась, и из церкви вышел де Ленгли, сопровождаемый капелланом. Он был похож на того Нормандского Льва, который недавно ворвался с шайкой разбойников в ее девичью спальню в Белавуре. Его глаза вновь стали желтыми от гнева, когда он обратил свой взгляд на короля.

Сердце Джоселин замерло. Он был так величествен! «Король достоин лишь лизать носки его сапог», — подумалось ей. А одеяние на нем было поистине королевским. Нарядный плащ ниспадал с его плеч, а под ним виднелся бархатный коричневый кафтан. Высокие кожаные сапоги обтягивали его сильные мускулистые ноги.

Несомненно, Роберт де Ленгли сильно потратился, чтобы так парадно одеться к свадьбе. Но все деньги и усилия были затрачены впустую. Ведь он должен был венчаться с красавицей Аделизой Монтегью, а не с девушкой из Уэльса, похожей на посудомойку, с колдовскими глазами и острым язычком, предназначенной для развлечения на день-два, а не для долгих лет супружества.

Джоселин понимала, какой комичной, нелепой кажется всем зрителям эта свадьба. Сколько же уплачено этому мужчине, чтобы он согласился взять ее в жены? Как же мало в нем рыцарского и мужского достоинства и как много обыкновенной плебейской жадности.

Но де Ленгли хотя бы не старается выглядеть счастливым женихом. Он не скрывает того, что рассержен.

А на что она надеялась? Или что было бы ей больше по нраву? Чтоб он расплывался в довольной счастливой улыбке?

Ее подвели к Роберту де Ленгли. Время перестало для нее существовать. Может быть, прошли минуты, а может быть, это были лишь считанные мгновения.

Ясным, ровным, хорошо слышимым всеми присутствующими голосом кто-то зачитал список земель, отходящих во владение де Ленгли в качестве приданого будущей супруги. Каждое слово падало, словно капля расплавленного свинца в ледяную воду. Список был длинен. Что-нибудь понять в этом брачном договоре Джоселин не могла, но надеялась, что Роберт не унизит себя излишним корыстолюбием.

Затем священник начал брачную церемонию. Как будто издалека до Джоселин донеслись, обещания, данные де Ленгли, потом ее собственные, кончающиеся словами: «Пока смерть не разлучит нас!»

Святой пастырь благословил обручальные кольца, и церемония уже почти подошла к концу. Роберт взял Джоселин за руку, и тут впервые она осмелилась взглянуть ему в лицо.

Он был мрачен и, как никогда, напоминал того самого дракона, которому трусливые горожане ради собственного спасения приносят в жертву невинную девушку. Стыд за совершенный ею поступок бросил ее в жар. Над ней в очередной раз надсмеялись. И он — он тоже решил над ней подшутить, ведь так думают все, кто глазеет на эту шутовскую свадьбу.

Де Ленгли принял обручальное кольцо из рук священника и начал примеривать его, как бы шутя, на все пальцы ее руки. Ее рука дрожала, а его была тверда. Наконец кольцо нашло свое место на ее среднем пальце. «Сэр де Ленгли обязуется взять под свою опеку…» — гнусавил священник, но наконец он замолк.

— Этим кольцом я объявляю тебя связанной со мной навеки, — промолвил милорд де Ленгли, поднес ее руку с кольцом к губам и поцеловал, а вернее, лишь изобразил поцелуй, на мгновение коснувшись ее пальцев.

Его жест был галантен и грациозен и соответствовал рыцарскому ритуалу. Но слезы хлынули из глаз Джоселин — не счастливые, а, наоборот, горькие слезы униженной невесты. Она моргала ресницами, стряхивая их.

Ведь она теперь отдана замуж тому самому Роберту де Ленгли, мужчине, который должен был стать супругом ее сестры. Мужчине, который один раз наградил ее жарким поцелуем, но не пожелал повторить его.

Священник распахнул церковные двери, чтобы те из присутствующих на церемонии, кто стоял поближе, смогли проникнуть внутрь и выслушать торжественную мессу. Но де Ленгли крепко сжал руку Джоселин и не допустил, чтобы толпа повлекла ее за собой.

— Что с вами случилось, мадам? То вы были так смелы, что замахнулись на меня кинжалом в присутствии всей моей свиты, а то вы расплакались, когда я надел на ваш пальчик золотой ободок.

Джоселин вздернула вверх подбородок, выказывая свою гордость, которая, казалось, давно ее уже покинула.

— Я не плачу. Это ветер. Он режет мне глаза.

— Да, разумеется, во всем виноват ветер. А еще и многое другое… У нас не было времени поговорить. Я сожалею…

— И я сожалею… Последние неприятные события, конечно, вас огорчили.

— Огорчили? — Удивление на его лице было неподдельным. — Почему я должен быть огорчен? И чем? Наоборот, мадам, я доволен всем, что произошло. Только нам с вами, мадам, надо побыстрее договориться, как извлечь из всего этого переполоха выгоду для нас обоих.

Роберт отстегнул застежку, стягивающую роскошный плащ, и этот плащ, сохранивший тепло его тела, окутал плечи Джоселин.

— Отовсюду веет холодом, даже из церкви, сколько бы свечей там ни зажгли. Вам надо согреться.

— Я не замерзла… нет…

Но он уже застегнул на ее шее плащ той самой острой бронзовой застежкой, которая послужила Джоселин оружием в ночной схватке с наемными убийцами в Белавуре.

— Я возвращаю вам это смертельное жало, — пошутил Роберт. — Может быть, это лучший свадебный подарок для моей супруги.

Король раздраженно звал их из глубины часовни.

— Поторопитесь, де Ленгли и его леди! Толпа расступилась, когда они проследовали к алтарю. Пламя свечей металось от сквозняков, растопленный воск капал на серебряные подсвечники, как слезы неисчислимых вдов, потерявших мужей в многолетней войне. Никогда и ничей свадебный обряд не совершался с такой поспешностью и равнодушием, никогда еще не было так холодно невесте.

Он — ее муж, она — жена ему!

Сейчас де Ленгли был облачен в парадные одежды и выглядел недоступным красавцем, а пару часов назад она видела, как он натягивает на вздернутые вверх ноги исподнее белье. Он был тогда смешон, как смешны все смертные, если их застигнут раздетыми.

Это происходило в его спальне, там, где она проведет с ним ближайшую ночь. И еще много-много ночей будет проводить с ним.

Джоселин поплотнее закуталась в плащ. Тяжелая ткань создавала ощущение уюта, дома, отделенного от внешнего сурового мира, безопасного убежища, о котором она грезила с детства, а бронзовая булавка, стягивающая плащ под горлом, была словно талисманом, знаком зародившейся в ту ночь их дружбы. Дружбы… или любви?

Роберт де Ленгли ничем не выказал своего неудовольствия сменой невесты. Наоборот, он был ласков с Джоселин. Будучи разумной девушкой, она должна быть тоже довольна. Став его женой, она возвратила ему земли, которых он так жаждал. Вряд ли он проявит неблагодарность и будет жестоко обращаться с нею. Хотя он и подвержен вспышкам гнева, как она успела заметить, все же в нем есть и совесть, и честь, и способность проявить милосердие. А на что большее могла надеяться женщина в те времена? Муж, совестливый и способный пожалеть, — истинное благословение для супруги.

Месса закончилась, и обвенчанная пара прошла из часовни через большой холл замка Монтегью. Музыканты заиграли, встречая процессию. Столы, придвинутые к стенам, были заставлены бочонками крепкого эля и вина. Слуги суетились, наполняя кубки и чаши и протягивая их гостям.

Стефан торопливо, но все же соблюдая меру приличия, испробовал и те и другие напитки, потом вручил молодоженам свои королевские подарки — Роберту искусно гравированную серебряную чашу для вина с бриллиантовым ободком, а Джоселин — четки из кораллов и жемчужин. Столь щедрый дар означал особое благоволение монарха, и Джоселин постаралась как можно приветливее улыбнуться, принимая из рук короля подарок, и даже нашла в себе силы вслух произнести обещание быть достойной монаршей милости. Роберт повторил те же самые слова. Но это как будто далось ему легко. Он с радостным и, казалось, беспечным смехом показывал драгоценную чашу гостям, попросив тотчас же наполнить ее вином.

Стефан отдал приказ седлать лошадей и провозгласил последний, заключающий всю церемонию, тост за новобрачных.

Все присутствующие обязаны были присоединиться, и возгласы гостей — искренние или нет, разобраться было невозможно — чуть не обрушили потолок большого холла. Роберт поворачивался во все стороны с чашей, поднятой в руке, и раздавал во все стороны обаятельные улыбки.

Король со свитой удалился. Только небольшое число приглашенных на свадьбу осталось в холле. Почти все из них были союзниками Монтегью. Тут уж было не до улыбок. Ясно было всем, что праздник кончился.

Роберт де Ленгли до этого долго спорил с де Люси, убеждал его, но даже этот хитрый лис не смог заставить короля изменить свои планы. Стефан Блуа не был человеком своего времени. Он был слишком совестлив и благороден. Когда корона возлагается на голову честного рыцаря, доброго и справедливого монарха, то жди беды… И для страны, и для самого короля, и для каждого подданного в отдельности.

Стефан поверил в честное слово, данное Монтегью, проникся сочувствием к вдовцу, самому воспитавшему сына и дочерей. Король даже прослезился, ибо их судьбы в чем-то совпадали. Все же де Люси удалось уговорить Стефана оставить отряды Лестера и Йорка поблизости от замка Монтегью. Это была хоть и слабая, но все-таки гарантия безопасности молодоженов, прикрытие от непредсказуемого приступа ярости лишенного жирного куска феодала.

Тишина, внезапно воцарившаяся в холле, тягостно действовала на всех. Роберт глотнул еще вина из подаренной чаши, притворяясь беспечным, и украдкой огляделся, высчитывая, какие козыри он может выложить в предстоящей опасной игре.

Конечно, он был благодарен де Люси, что эрлы Лестер и Йорк покинули королевский эскорт и сторожат теперь подступы к замку. Оба эти графа были друзьями его отца, и Роберта обрадовало, что в змеином гнезде, в которое превратился весь королевский двор, остались люди с понятием чести и долга. Жаль, что они вынуждены держать своих солдат на холодном ветру в походном лагере. Парни даже не смогут напиться вволю хорошего эля в честь бракосочетания де Ленгли.

— Миледи… простите меня… но вас зовут на кухню. — Служанка почему-то выглядела очень испуганной.

— Что с тобой, Элейн?

— Не знаю. Какой-то человек весьма грозным голосом приказал мне позвать вас.

Джоселин извинилась перед эрлом Лестером, который развлекал ее изысканной беседой, и, сославшись на неотложные дела, поспешила на кухню. Она даже возблагодарила Господа за то, что служанка прервала светскую беседу. Для нее было тяжкой обязанностью обмениваться любезностями с доброжелательно настроенным, но явно нетрезвым рыцарем.

Из жаркого, насыщенного испарениями мужских тел и мясных кушаний воздуха в холле она внезапно попала в леденящий холод коридора, подземного хода, ведущего на кухню.

Для нее это было облегчением — не видеть злобных глаз брата Брайана и грозно насупленных бровей отца. После скоропалительного отбытия короля Стефана ее супруг, став как бы распорядителем празднества, покинул свою невесту и, шествуя вдоль столов, пил со всеми — друзьями и недругами — хохотал, шутил, чертыхался и всех одаривал улыбкой.

Она же, оставшись в одиночестве, безуспешно старалась заняться чем-нибудь, изредка отвечая на небрежные поздравления тех, кто, уже валясь с ног, плелся мимо нее по пути в темный уголок холла облегчиться.

На полпути к кухне Джоселин вдруг услышала, как лязгнул стальной засов, распахнулась боковая дверца. Она увидела черное небо и колючее мерцание звезд меж зубцами крепостных стен. Взгляд ее был устремлен вверх, она не могла видеть то, что творилось внизу, но услышала сквозь дробный топот множества конских копыт голос де Ленгли, созывающего своих солдат.

Она устремилась вслед за выскочившей во двор служанкой и замерла в проеме узкой дверцы. «Он бросает меня, он бежит от брачной постели, от любви… от назначенной ему Господом супруги…»

Никто и никогда не смеет так пренебрежительно отнестись к ней, к женщине, в конце концов, будь то хоть трижды проклятый Нормандский Лев! Джоселин выскочила из подземного хода и побежала по темному двору, уворачиваясь от солдат и мятущихся коней, чтобы увидеть, сможет ли он взглянуть прямо ей в глаза.

Ратники, завидев ее, оттаскивали своих коней под уздцы, освобождая путь супруге милорда.

— Вы покидаете меня, сэр? Что же вы пожелаете, чтобы я сказала от вашего имени моему отцу и всем гостям?

Она сама удивилась, насколько ясно звучало каждое произнесенное ею слово, как будто и не было бешеного ее бега между копыт разъяренных, готовых к скачке боевых коней.

— Вы можете сказать им все, что вам вздумается, мадам, но только позже, когда будете в безопасности за стенами крепости Белавур. Оттуда вы сможете, как пророк, метать на них громы и молнии. А теперь в путь, мадам!

Он протянул ей руку, явно приглашая ее сесть позади него в седло.

— Куда?

Ее вопрос показался ему глупым.

— После отъезда Стефана враги превосходят нас втрое своей численностью. При вашей учености, мадам, вы должны были бы соображать быстрее. Мои люди не так пьяны, какими кажутся, и держат ворота поднятыми. Но это не продлится долго… Или на коня, мадам, или я посажу вас в седло силой — что вам больше по нраву?

Ее испугало выражение его лица. Сейчас он не походил на рыцаря, на фаворита короля Стефана, на владетельного милорда и ее венчанного супруга. Он снова стал разбойником вне закона, как при первой их встрече.

— Мне не по нраву, что наша свадьба заканчивается трусливым бегством.

— Что ж, перед вами две дороги, мадам. И обе открыты. Одна ведет в тупик — вы знаете куда, а другая… со мной… в неизвестность.

Джоселин оперлась на его протянутую руку и позволила ему усадить ее впереди себя на коня. Зачем тратить время на излишние слова, когда надо действовать? Жена должна следовать за мужем.

Его грудь вплотную прижималась к ее спине, могучие руки поддерживали ее стан. Никогда ей не приходилось раньше ощущать столь крепких объятий.

Де Ленгли пустил коня в галоп, и они молнией промчались под поднятой решеткой ворот. Еще пару минут назад она была в укрытии надежной крепости, не предугадывая, что ее ждет бешеная скачка по опустевшим полям.

— Как удачно совпало, что я направлялась на кухню. Ведь вы могли уехать без меня.

— Совпадение тут ни при чем. Это я вызвал вас, мадам. У меня не было другой возможности сохранить наш отъезд в тайне.

Они мчались без остановки весь остаток дня и часть ночи. Полыхающие на ветру факелы не могли рассеять густую тьму, укутавшую землю. Где-то неподалеку прозвучал жуткий протяжный вой, полный злобной тоски. Это волчья стая вышла на ночную охоту.

Джоселин поежилась и нырнула глубже в потертую, подбитую мехом накидку, которую супруг раздобыл для нее. Она никогда не страшилась ни темноты, ни странствований по безлюдным диким краям и все же сейчас с беспокойством оглянулась через плечо назад. Она не видела мужа уже долгое время. После первых нескольких часов отчаянной спешки Роберт поместил ее в окружение самых доверенных воинов поближе к голове отряда, а сам занял место в арьергарде. «На случай погони», — как он ей объяснил.

Смутная фигура всадника, закутанного в капюшон, маячила во главе группы всадников, догоняющих ее. Джоселин с волнением вглядывалась, напрягая зрение, в светлый мятущийся кружок посреди мрака, отбрасываемый факелом в руке оруженосца. Она увидела не того, кого ожидала увидеть, возбуждение ее улеглось, и вновь ей стало холодно.

Всадник поравнялся с нею.

— Моя миледи… Теперь я с полным правом могу обращаться к вам. — Его приветливая улыбка была неизменна. — Позвольте принести вам мои поздравления. Наконец-то моему милорду засветила удача. Я уверен, что прошедший день — самый счастливый в его жизни.

— Сэр Джеффри! — Джоселин удивилась, как сразу же согрело ее присутствие этого, в сущности, малознакомого ей человека. Но слова, произнесенные им, могли развеять любую тревогу. — Благодарю вас! Разумеется, как вы знаете, утро выдалось беспокойным. Боюсь, что ваш милорд несколько растерялся, когда одна невеста исчезла и тут же появилась другая. Не знаю, насколько он доволен подменой. Но все равно я рада вас видеть. Мне казалось, что милорд оставил вас охранять Чеширские пустоши.

— Совсем нет. Я скрывался в походном лагере у стен Монтегью и удерживал наших ребят от излишнего злоупотребления элем. Поверьте, это было нелегко, но таков был секретный приказ милорда. Парни бесились, слыша, как за высокими стенами пируют, а они мерзнут и мокнут на голой земле. Быть на положении отверженных для них унизительно и непривычно. Пусть даже в замке находится их полководец и в придачу сам король с придворной свитой.

Джоселин нечего было сказать в ответ. Эти люди не доверяли ее отцу и брату. Поэтому они были вынуждены провести долгие часы под открытым небом. И все же она осмелилась задать Джеффри вопрос, который, как ей казалось, был бы для ее супруга болезненно оскорбительным.

— Сэр Джеффри, скажите мне правду, если, конечно, пожелаете ответить. Ваш милорд близок королю. Он высоко вознесен Его Величеством, и место его по правую руку, почти рядом с троном Стефана. Мой отец расцеловался с ним в знак мира. Какая же угроза вынудила его на побег и на долгий путь даже глухой ночью? Скажите правду. Я не буду чувствовать себя оскорбленной, как бы она ни была горька. Говорите! — повторила она настойчиво.

— Хорошо, мадам. Как вам будет известно, Роберт последний из его рода. Если что с ним случится — не дай Бог, конечно, — вы станете его единственной наследницей. Теперь у него есть вы, а то он был один, как перст. Если вами не будет зачат ребенок, то все, что вернул ему король, возвратится в собственность вашей прежней семьи. Простите меня, мадам, но ради такого заманчивого куска можно и поступиться родственным поцелуем.

Ей было холодно и прежде, а теперь она почувствовала, что насквозь промерзла.

— Мне это не пришло в голову раньше… к сожалению.

— Ваш отец, может быть, и желает сохранить мир, но ведь есть и другие, — безжалостно продолжал сэр Джеффри, словно ободренный ее молчанием. — Те, что подготовились заранее и залегли в засаде на нашем пути. Те, кто предал Стефана и тайно служит Анжу. Как им было вольготно распоряжаться всем западом Англии до возвращения Роберта из Нормандии, и как им хочется повернуть время вспять.

— Я понимаю, — замерзшие губы Джоселин едва шевелились. — Вот зачем такая спешка!

— Роберт чует опасность и принимает решения быстро. Иначе он давно был бы уже мертв.

— Спасибо, Джеффри. И незачем извиняться передо мной за сказанную вами правду. Правда для меня всегда дороже любой прекрасной лжи.

— Это ваше качество оценит наш милорд, — улыбнулся Джеффри. — Роберт всегда предпочитает прямой разговор.

Они продолжали дальнейший путь бок о бок, но в молчании, пока вдруг за деревьями не увидели отблеск далекого костра. Мысли о возможной засаде не оставляли Джоселин. Она вздрогнула.

— Что это?

— Должно быть, наш привал. Роберт послал людей вперед, чтобы подготовить место для вашего отдыха. Им приказано разогреть еду и поставить шатер. Ночь будет холодна, мадам.

Тут Джеффри не удержался от ухмылки.

— Не обижайтесь, но кое-кто из наших воинов побился об заклад, сколько часов вы продержитесь в седле без привала и теплого шатра и не взмолитесь об отдыхе.

Джоселин не знала, как поступить — рассердиться или рассмеяться.

— И кто выиграл пари? Я награжу его.

— Я выиграл. Я сказал, что вы проскачете весь путь до конца и ни разу не пожалуетесь на боль в пояснице или… другом более интересном месте. Вы сделали меня богачом за несколько часов, мадам.

Впервые за долгие месяцы и даже, может быть, годы, проведенные в глухой тоске, Джоселин искренне расхохоталась. Этот звонкий беспечный смех был достойным завершением тревожного, полного непредсказуемых событий дня. Джеффри охотно разделил ее веселое настроение, и так, хохоча, они, заразив своим смехом всю кавалькаду, въехали в наспех разбитый походный лагерь.

Никак не ожидал сэр Роберт, что его миледи предстанет перед ним после трудного пути веселой, бодрой и даже смеющейся. Он, улыбаясь, спешился с Белизара, 'отдав поводья оруженосцу, и поспешил к теплу костра. Ему бы и не пригрезилось, что Джоселин станет центром веселья в компании усталых голодных солдат. Воистину Джоселин Монтегью — необычная женщина.

Роберт схватил промерзшими пальцами горячий кусок мяса и отправил его в рот. Ничего нет дороже для воина, чем когда на привале царят мир и покой, а его любимая женщина… она рядом.

Джеффри был умен и скор на распоряжения. Роберту нечего было делать — лагерь подготовили к ночлегу и без его участия. Он мог бы и отдохнуть, но ведь это, черт побери, его первая брачная ночь. Скрытый за стволами деревьев, тускло освещенных огнем костра, их ждал походный шатер. Роберт хотел обладать этой девчонкой с первой их встречи в Белавуре, когда она замахнулась на него кинжалом.

Но нежность, которую он испытывал к ней, превозмогала его похоть. Джоселин, должно быть, устала от долгой скачки, и к тому же она достойна лишиться девственности на чистой, постели, а не на конской попоне, брошенной на холодную землю. Он не простит себе, что ее первый опыт в супружеской любви внушит ей отвращение к тому, что творится в тишине спальни между мужем и женой.

Де Ленгли в раздумье поднял к губам кубок с вином и медленно, словно смакуя, осушил его до дна. Раньше он никогда не задумывался о том, что чувствуют женщины, которыми он овладевал — за деньги или просто в качестве победителя. В конце концов, они отдавались ему с удовольствием. От него не так уж дурно пахло, и он был более молод и привлекателен, чем большинство его боевых соратников.

Роберт считал себя независимым от женских чар до той поры, пока Маргарет не затащила его к себе в постель. Она изнасиловала его, а не он ее. Он был несмышленым дурнем, зеленым юнцом, и раскрытые для поцелуя губы женщины казались ему вратами в рай.

Затем она обучила его постельным бесстыдным утехам. Она похитила его целомудренность, его святое чувство любви и сожгла все это на углях в камине, в комнате, где они предавались необузданным ласкам.

Джоселин отличалась от Маргарет, как свет от тени. Как он может ранить девственницу, пролив из ее лона первую кровь на грубую подстилку, зная, что окружающие шатер мужчины ждут этого момента и разразятся приветственными воплями, услышав стон новобрачной.

Нет! Джоселин не заслуживает участи солдатской подружки, лишаясь невинности в походном шатре. Девушка полностью находится в его власти. Он знал свои права, но и обязанности свои тоже. Он не насильник, а муж, давший Богу обет оберегать ее и заботиться о ней. Пусть не ждут пьяные солдаты любовных стонов из его шатра. Джоселин достойна прекрасной брачной постели, где сможет зачать ему наследника.

Он улегся рядом с ней в темноте, завернувшись в одеяло, прикрыл веки и представил себя прежним зеленым юнцом, который впервые задумался о тайнах женского тела.

Многими женщинами он овладевал, или они овладевали им, подзадоривая его ласками, но Джоселин Монтегью, а теперь Джоселин де Ленгли была женщиной, чьей благосклонности и любви стоило терпеливо подождать.

Спал он или не спал — Роберт сам не мог отдать себе в этом отчета, — но при первых проблесках рассвета покинул свое неуютное ложе, запалив свечу и при свете трепещущего пламени коснувшись губами нежной кожи лица спящей супруги.

Она проснулась позже, когда свеча превратилась в крошечный огарок. В шатре было холодно и неуютно.

Роберта рядом с нею не было.

Джоселин отбросила тяжелую попону, которой на сон грядущий укрыл ее заботливый и вездесущий сэр Джеффри, откинула со лба пряди спутавшихся волос.

На ней было то же самое, забрызганное грязью дорожное платье и пропитанное потом нижнее белье.

Она выглянула из шатра, оглядела окутанную туманом поляну. Лагерь сворачивался. А где же он — ее супруг?

Незнакомый ей человек принес в шатер две чаши — одну с едой, другую — с подогретым вином. Джоселин постеснялась спросить у него, где ее муж. Можно было догадаться о причине, по которой он не тронул ее в эту ночь и покинул до рассвета — вероятнее всего, ему желанна Аделиза, а не она, уэльское ведьмино отродье.

На ее глаза навернулись слезы.

В полдень они прибыли в Белавур. Роберт соскочил с коня, чтобы помочь спешиться своей супруге. Приветствия и поздравления слуг, собравшихся во дворе, смолкли, едва успев начаться. Люди недоумевали и смущенно переглядывались, пораженные тем, что их господин привез в дом не ту невесту.

Роберт было усмехнулся, но, заметив, каких усилий стоит Джоселин сохранять каменное выражение лица, тотчас понял, что ее положение не представляется ей забавным.

Он подхватил ее на руки и понес к парадной лестнице. Она сделала попытку освободиться и встать на ноги, но Роберт не отпустил ее.

Обернувшись к толпе, де Ленгли открыто встретил любопытствующие и насмешливые взгляды, устремленные на него, и произнес с обезоруживающей откровенностью, которая всегда озадачивала его противников:

— Вы думаете, я ошибся и перепутал сестричек? Нет, это вы ошибаетесь!

Тут он весело оскалился, и добавил, возвысив голос:

— Уж в девушках я разбираюсь! Спросите любого из моих солдат. Каждый подтвердит это с охотой.

Взрыв хохота последовал за его громогласным заявлением. Некоторые осмелились даже выкрикнуть по этому поводу весьма вольные остроты.

Роберт дождался, когда общий шум немного поутихнет. Его воины добродушно улыбались, приготовившись выслушивать дальнейшие объяснения милорда.

— Клятвенно заверяю вас, что я доставил в Белавур истинную свою супругу — выбранную мною самим, а не королем. Леди Джоселин Уорфорд именно та женщина, которая мне нужна. Она и будет теперь вашей новой госпожой. Выказывайте ей почтение и верно служите. Во всех делах, за исключением военных, ее слово равносильно моему, а тот, /Кто посмеет оскорбить ее, пусть знает, что этим он нанес смертельное оскорбление мне.

Джоселин с недоверием слушала речь мужа, удивленная тем, какой властью он наделял ее и как ловко представил он в выгодном для нее свете ситуацию с их скоропалительной Женитьбой.

Домочадцы Белавура теперь уже смотрели на нее приветливо. Ее раздражала легкость, с которой Роберт де Ленгли управлял настроением толпы. Отец ее никакими угрозами и понуканиями не мог добиться подобного отношения к себе.

— Мы с миледи приглашаем всех завтра на праздничный пир. Мы покинули замок Монтегью в некоторой спешке. Признаюсь вам, что мне там не сиделось, и я почувствовал потребность сменить то место и тамошнее общество на более приятное.

В ответ прозвучал еще более громкий и доброжелательный смех.

А затем Роберт вскинул ее еще повыше, сжал так крепко, что она не могла пошевелиться, и приник устами к ее устам.

Сердце Джоселин стучало в унисон накатывающим, как волны, здравицам в честь молодоженов.

17

— Мадам, все готово для купания.

Джоселин подняла руки, давая возможность служанке развязать шнуры на боках ее дорожного платья.

— Я вычищу ваше платье, как смогу. Грязь легко убрать, но пятна все равно останутся.

— Спасибо, Алисон. Сделай, что сможешь.

Девушка унесла одежду, а Джоселин, поеживаясь, направилась к чану с горячей водой. Повинуясь инстинкту, она заняла комнату, которую делила с Аделизой в то время, пока они находились во власти де Ленгли. Она почему-то не решалась переступить за порог хозяйских покоев.

В отсутствие Джоселин спальня выстудилась и отсырела, изморозь проступила на стенах, но не понадобилось много времени, чтобы в камине вновь запылал огонь, постель была накрыта сухими простынями, и на стены вернулись разноцветные, радующие глаз драпировки.

От чана исходил манящий пар. Джоселин попробовала — не горяча ли — и погрузилась в воду, мгновенно ощутив блаженное тепло. Слава Богу, горячая вода и возможность заказать ее прислуге в любое время ей теперь доступны. Впервые за двое последних суток она по-настоящему согрелась.

Нет, неправда. Ей было горячо и там, во дворе крепости, когда супруг целовал ее на глазах толпы. Разумеется, это был скорый, даже, можно сказать, небрежный поцелуй, демонстрирующий зрителям, как любит сеньор свою только что обвенчанную с ним жену. Она стыдилась своей роли в этом спектакле, разыгрываемом на потеху публике, но не смела противиться. Ей стало ясно, как будет трудна ее жизнь с Робертом де Ленгли, как нелегко ей будет отстаивать в общении с ним свою собственную гордость.

Мягкой тканью Джоселин начала обмывать свое тело. Никогда раньше она не рассматривала себя и не ощупывала с такой придирчивостью и с таким повышенным интересом. Что будет ощущать супруг, когда решится наконец лечь с ней в брачную постель? Ее кожа была белоснежной и упругой, талия — стройна, но бедра и груди выделялись уж очень вызывающе, что никак не соответствовало эталону красоты.

Опустив подбородок, Джоселин хмуро глядела на два выпуклых холма с темно-розовыми сосками на вершинах и вспоминала, как истинные леди затягивают и убирают их, чтобы сохранить истинно грациозный силуэт, и смеются над теми, у кого вымя, как у коровы.

Ей было не смешно. Если б она могла уничтожить эти груди, она бы сделала это немедленно. Но никто, даже Божья мать, не поможет ей их скрыть, когда Роберт де Ленгли разденет ее догола.

Но лорд Белавур не очень-то поторапливался воспользоваться доставшимся ему после свадьбы сокровищем. За это Джоселин была ему благодарна. Ей было дано время подготовить себя, чтобы предстать перед ним достойной его могущества, богатства и силы.

Только что он обидел ее, когда на глазах своих людей и челяди, оборвав поцелуй, опустил ее на ослабевшие от волнения ноги на каменные ступеньки и занялся заботами по хозяйству. На его месте она поступила бы точно так же. Она заботилась о Белавуре и ради себя, и ради отца, и ради всех слуг — рыцарей и смердов, кормящихся от него. И все-таки это был первый день их супружества. Какой-то шрам на ее сердце от подобного унижения вряд ли зарубцуется со временем.

Она закончила купание, вытерла волосы и, завернувшись в широкое полотенце, встала у камина. Даже такой щедрый огонь не мог до конца прогреть комнату, покинутую на многие дни.

Джоселин расчесывала волосы жесткой щеткой. Ей пришлось покинуть замок Монтегью лишь в том, в чем она была одета в тот момент. Ее супруг послал гонца с требованием доставить обратно в Белавур ее наряды, но это — она была уверена — произойдет не скоро. Отец взорвется такой яростью, что, вполне о возможно, иссечет мечом все ее платья в клочки. Ей придется вновь напялить на себя наряд с пятнами от дорожной грязи, как бы тщательно ни очищала его старательная служанка.

Джоселин прикрыла свой наготу дорожным плащом и прилегла на кровать. Жалеть себя не было смысла, так же, как и возлагать вину за свои несчастья на других — Джоселин давно это поняла. Ей, наоборот, надо бы сейчас благодарить всех святых за то, что она выбралась из цепких когтей Монтегью и, неожиданно для всех и для себя самой, превратилась в полновластную хозяйку Белавура.

«Более всего, в чем я нуждаюсь, это во сне», — убеждала себя Джоселин. После нескольких часов отдыха все вокруг нее засияет. И ей нечего делать, никуда не надо спешить, пока Алисой не принесет ей очищенное от грязи платье. С этой мыслью она смежила веки и уснула.

— Вы проспали, мадам, аж до полудня!

Джоселин вскочила, озираясь по сторонам. За окошком был белый день, а на ней не было ничего надето. Плащ, в который она закуталась, спал с нее и обнажил ее наготу. Щеки ее запылали, когда она увидела, что Роберт де Ленгли склонился над ней.

Судорожно Джоселин нащупала полы плаща и поспешно прикрылась им.

— Простите, милорд. Наверное, я что-то упустила и не выполнила своих обязанностей.

Он явно наслаждался ее растерянностью. Его появление в спальне было вызвано самым невинным поводом — проверить, здорова ли его жена после долгого пути, но сейчас, раз она проснулась, ему не хотелось покидать ее ни с чем.

Ее растерянность возбуждала в нем желание. После скоротечной забавы со служанкой Алис прошло уже достаточно времени, чтобы мужская его природа не стала настойчиво требовать воздать ей должное.

Пухлый рот Джоселин, предназначенный не только для произнесения язвительных замечаний, но и для поцелуев, манил его к себе. Днем, когда Роберт целовал ее при всех, то и тогда с трудом оторвался от него — таким показался он ему сладким, соблазнительным.

— У вас есть какие-нибудь пожелания, милорд?

— Да, Джоселин. Мы уже женаты два дня, и я прошу называть меня по имени. С первой минуты, как я увидел тебя, я мечтал об этом. В этой самой комнатке… я помню. А ты помнишь?

— Разумеется, помню. — Она покраснела при воспоминании. — Но мой язык до сих пор не повинуется мне, и я не могу назвать вас Роберт.

— Он скоро будет слушаться тебя. Только надо чаще практиковаться.

Де Ленгли подошел к полке, где громоздились кубки и фляги с вином. Казалось, вечность прошла с той поры, как он имел дело с девственницей. Женщины учили его науке любви, а не он их. Они прекрасно знали, что могут предложить мужчине и что надо им от него требовать. Ему было приятно сознавать, что жена его несведуща в любовной игре. Иметь ученицу робкую, но жаждущую получить уроки и к тому же, как он был уверен, не испытывающую отвращения к своему учителю — разве это не огромное удовольствие?

Роберт наполнил чашу, поднес ее к губам, отхлебнул, потом приблизился к кровати, протягивая ей чашу с напитком.

— Выпейте, мадам, и ободритесь. Мне кажется, что вы еще до сих пор в полусне.

Джоселин приподнялась, стараясь по мере возможности скрыть свою наготу. Это было нелегко проделать под пристальным изучающим взглядом супруга. Она чувствовала, что дрожит, трепещет каждая клеточка ее тела, но стыдно, невозможно было признаться в этом.

Прикрывшись кое-как плащом, она протянула руку за чашей. Конечно, Джоселин имела право попросить его удалиться, пока она оденется, но она не знала, может ли высказать такое пожелание своему супругу, к тому же ее мучила жажда. Вино было приятно на вкус и придавало смелости.

— Прошу извинения… Роберт. Я собиралась вздремнуть только часок, а так получилось… Неужели я проспала весь день?

— Чуть меньше. Но ты заслужила эти часы спокойного сна.

А затем, к ее ужасу, он, отставив чашу с вином, улегся рядом с ней на кровать. Глаза его и его руки были в такой опасной близости от ее тела, что она полыхнула от одолевающей ее страсти постыдным для девственности огнем. «Как же мне вести себя, когда он закончит дразнить меня и пожелает овладеть мною?»

Ее охватил испуг, как однажды, при купании в пруду, когда дно неожиданно ушло из-под ног, вода сомкнулась над нею, солнечный свет погас и она не знала, куда метнуться. В тот момент ей казалось, что наступил конец. А сейчас?

Кровать легонько скрипнула, когда он, отставив чашу, ближе придвинулся к ней.

— Нам надо поговорить, Джоселин. Все то, что случилось, произошло не по нашей, а только по Божьей воле. Я сожалею, что ты лишилась радости свадебного торжества — громких поздравлений и роскошного наряда, что для женщины, конечно, очень ценно, потому что этот день остается в памяти на всю жизнь. Но я возмещу тебе эту всю мишуру сторицей. Если Монтегью откажется отдать тебе твои платья, ты получишь от меня столько серебра, что купишь наряды и получше. А твои вещи я у него выкуплю.

Джоселин засомневалась. Ее супруг владел теперь обширными поместьями, но не имел ни гроша в кармане, а ему еще надо было платить жалованье воинам.

— В моем гардеробе нет ничего ценного. Разве только несколько платьев, оставшихся мне от матери. Мне они дороги как память о ней.

Она набралась храбрости заглянуть ему в глаза.

— По правде, я не жалею, что мы провели время после брачной церемонии не за едой и выпивкой, а в скачке и в походном шатре. Мне лишь стыдно, что я предстала перед вашими друзьями в нищенском рубище им на потеху.

И тут ею овладел страх, потому что лицо его вновь стало жестким.

— Боже мой, мадам! Откуда у вас подобные мысли?

— Мой брат сказал, что идея нашей свадьбы принадлежит Ричарду де Люси и все восприняли ее как шутку. Мой отец считает, что вас принудили к заключению нашего брака и одновременно выставили дураком.

Ободренная его молчанием, Джоселин гордо вскинула подбородок.

— Вы рассчитывали заиметь в жены богатую и красивую девушку, милорд, а в конце концов получили дурнушку в одежде служанки. Какие бы слова ни были вами произнесены при венчании, я знаю, что вы недовольны подменой. Сочувствую вам…

— Неправда! Все, что сказали ваши родные, ложь — мерзостная и ядовитая! Да, признаю, был разговор о приданом вашем и вашей сестры. У вашей матери не было ничего за душой, кроме Уорфорда и земель вокруг него, населенных разбойниками, а у матери Аделизы, урожденной де Валенса, — жирный куш. Не хочу лгать вам, мадам, я торговался долго и упорно. Поступок вашей сестры помог мне в торге…

Роберт слегка умерил свой гнев.

— Но я не выставлял вас на торг, Джоселин. — Он пальцем осторожно коснулся ее щеки. — Меня никто не вынуждал жениться на вас, мадам. Называйте меня как угодно, но я выторговал себе самое драгоценное сокровище.

Она отстранилась. От его прикосновений путались мысли, а ей так необходима была сейчас ясная голова. Их отношения должны строиться если не на любви, то хотя бы на честной дружбе.

— Вам не следует говорить подобное… Сэр Джеффри неоднократно отзывался о вас как о порядочном человеке. Я предпочла бы услышать из ваших уст правду, а не лесть или утешение.

Удастся ли ей внушить Роберту, кто она и кто он? Ей очень хотелось добиться пусть горестной, но истины.

— Я не желаю, чтобы меня водили за нос, как дурочку. Доверьтесь мне, Роберт, и я ваше доверие оправдаю. Покончите с комплиментами, с фальшивой любезностью, и я тогда стану вам верным другом… уважающим вас и покорным… вернейшим из ваших друзей. В этом случае я буду уважать и вас, и себя.

Он сухо ответил ей:

— В этом случае я должен приобрести новое зеркало, в котором мы будем рассматривать нас обоих, оно единственное скажет нам правду. Поверьте, ни капли лживой лести не было в моих словах, обращенных к вам.

— Мне незачем смотреть на себя в зеркало. Я достаточно насмотрелась на свою сестрицу, чтобы понять, кто из нас первый в гонке за счастьем.

Слова, произнесенные Джоселин, словно оттолкнули Роберта. Он выпрямился, уселся на краю кровати и уставился на девушку с удивлением.

Каким порывом — ревности или гордости — вызвано это самообвинение?

Она была прекрасна, и прекрасна вдвойне, потому что не осознавала свою красоту.

С пятнадцати лет Роберт чувствовал на себе похотливые женские взгляды. Женские тела были доступны ему, потому что он был красив, богат или одерживал победы и забирал их, как добычу. Бывшая жена его слыла первой красавицей Нормандии. Он во всем был первым.

Маргарет манила его, как золото манит жадного ростовщика. Она была уверена в себе, знала, что он поддастся ее чарам и запутается в паутине ее сладостных ласк, подобно всем мужчинам, кто повстречался с ней на свою беду.

С Джоселин надо было вести себя совсем иначе, не петь ей соловьиные песни о любви, которой на свете нет, а есть лишь похоть, сопровождаемая корыстным расчетом.

— Я совсем не унижен женитьбой на вас, мадам, заверяю вас. Мысль о браке с вами осенила меня и сэра Ричарда де Люси одновременно, как только стало известно о бегстве вашей сестрицы, и я не только не возражал, а, наоборот, был доволен. Я был готов даже поступиться землями, за которые так хватается ваш папаша — ради вас, мадам. Да, разумеется, Аделиза хороша. Сначала красота ее застилает глаза всем — и уж, конечно, в первую очередь нам, мужчинам. Но мне вы желаннее, чем ваша сестра. Вы — тот темный омут, в который я хочу заглянуть. Я до сих пор держался от вас на безопасном расстоянии, но всегда хотел коснуться вас, мадам.

Де Ленгли говорил все это, а сам сжимал ее подбородок сильными пальцами и пожирал глазами ее губы, ее широкий, сейчас сурово сжатый рот.

— Ты прекрасна, как бутон розы, готовый раскрыться на заре. Тьма, как темный бархат, окружает тебя, ты наслаждаешься этой темнотой, но и жаждешь рассвета — не правда ли, дорогая? Не вздергивай так гордо свой носик, Джоселин, и разреши мне познать, как ты хороша.

Он собрал ее непослушные волосы в свою широкую ладонь и отвел их в сторону, открыв своему взгляду ее личико, лоб и виски.

— Как великолепны твои волосы… — бормотал он, — но сейчас они мешают целовать тебя. Они возбуждают греховные помыслы, но губы твои еще греховнее.

— Мой брат сказал как-то, что мои волосы жестки, как конский хвост, — прошептала Джоселин.

— Я б пожелал твоему братцу иметь коня с таким черным хвостом! Он бы унес его прямиком в ад. А еще я б с удовольствием привязал его к конскому хвосту и протащил как следует по земле.

О Боже! Он угрожает расправой ее брату, а она улыбается, слушая его. Разве всемилостивая Богоматерь простит ее? А может, простит?

— Да, конечно, твоя сестрица красива, но именно тебя я желал, Джоселин, как только увидел. И не кинжал, которым ты замахнулась на меня, был тому причиной, и не груди твои, и не грива твоя — черная и густая, — и не глаза твои колдовские и изменчивые — нет… Я понял сразу, что тебе предназначено быть моей женщиной, как бы глупо я ни вел себя до сих пор.

За окном был ясный день, а Джоселин казалось, что на небе мерцают звезды.

Она позволила Роберту поцеловать себя в губы, а потом он покрыл поцелуями ее щеки, подбородок. Приподняв ее повыше, он стал ласкать губами ее нежную шею.

— Скажите, мадам, — прошептал он, — так ли вы страшно прогневаетесь, — если у нас будет свадебный полдень вместо брачной ночи?

У Джоселин захватило дух от его прикосновений, от слов, слов нежных и страстных, таких неожиданных в его устах. В голове у нее царил полный хаос.

— Милорд, я давно убедилась в вашей приверженности правде, но, к сожалению, ваши красивые слова вызывают у меня сомнения. У меня от них голова не закружится, ибо я знаю, какова я на самом деле.

Роберт насторожился.

— Никто прежде не сравнивал меня с розой, — медленно проговорила Джоселин, собираясь с мыслями. — С чертополохом, может быть, но никак не с розой. И даже если это был лишь комплимент, все равно более прекрасных слов я в жизни не слыхала. Только вы будете, боюсь, разочарованы. Я не уверена, что смогу предстать перед вами такой же прекрасной, как роза. Я не знаю, как стать розой, когда я привыкла быть чертополохом.

Глубокая нежность охватила Роберта. Он слушал ее признания, разглядывал свою молодую жену, и сердце его таяло. В облике Джоселин присутствовало обезоруживающее сочетание дерзости и трепетной ранимости, мужества и беззащитности.

— Доверься своим чувствам, и ты не собьешься с пути, — сказал он.

Он снова приник к ее рту, дразня и лаская ее губы языком, побуждая их раздвинуться. Джоселин покорилась, и тепло ее дыхания еще сильнее раззадорило его. Их языки встретились, сначала неуверенно узнавали друг друга, а потом затеяли любовную игру в тесном, нежном пространстве ее рта.

Подчиняясь его желанию, Джоселин ответила ему трепетным движением губ, впуская в себя завораживающую энергию его поцелуя. Неожиданно она почувствовала, что тает, как расплавленный воск, теряя волю, ощущение реальности, свою силу.

Но зачем ей сила, когда не надо сопротивляться, когда тело твое невесомо и способно взлететь к потолку, если б тяжелое тело Роберта не прижимало ее к кровати.

Руки ее вцепились в его плечи. Какие эти плечи могучие, мускулистые, наполненные силой. Джоселин осмелилась продолжить исследование его тела. Вот пальцы ее нащупали его мощную шею, коснулись кадыка, подбородка, потом легли на затылок и зарылись в его львиную гриву. Она ждала, что тут же ударит молния. Ведь раньше ей казалось, что в волосах его копится энергия, словно в грозовой туче. Но этого не произошло. Волосы его были мягкими, как шелк. Она бы хотела вечно гладить их, запускать в них пальцы.

Роберт отстранился от нее, и Джоселин испугалась, что сделала что-то не так.

— О, моя возлюбленная, ты и в этом талантлива. Какие же еще тайны мне предстоит открыть в тебе?

Она еще разгадывала смысл его неожиданных слов, а он уже расстегнул застежку, стягивающую у горла плащ, и сбросил его с себя.

Зачем столько похвал воздает он ей и изображает такую страсть? Несомненно, Роберт познал в своей жизни множество красавиц. Разве не признался он ей сам, что изучал разные типы женщин, а их было немало.

Джоселин вспомнила, что лежит под ним обнаженной, и это сразу же охладило ее. Только гордость не позволяла ей сбросить его с себя, выскочить из постели и схватиться за свою одежду. Она предпочла остаться неподвижной, внешне спокойной и следить, как он пальцем гладит и обрисовывает выпуклости её грудей.

— Ты само совершенство, Джоселин. Ты этого не знаешь? Неужели ты не почувствовала, что я все время любовался тобой, предвкушая мгновение, когда получу право коснуться тебя?

Она поспешно приподняла голову и приблизила губы к его рту, опасаясь, что потеряет сознание от его завораживающих речей.

— Лучше поцелуй меня, Роберт, — шепнула она. — Мне это нравится, но каждый раз я забываю, к несчастью, как мне было хорошо, и хочется, чтобы поцелуй повторился.

Роберт чуть не расхохотался, но его смех вдруг вылился в глубокий вздох.

— Ты не перестаешь удивлять меня, сладость моя! Конечно, я поцелую тебя с превеликим удовольствием.

Поцелуи возобновились, и Джоселин с радостью отметила, что, получая удовольствие сама, она может дарить наслаждение мужчине.

Он все более возбуждался, его ласки становились все более страстными и смелыми… Она, чтобы ему было удобнее ласкать ее, даже выгнулась вперед. Как хорошо было им обоим!

Джоселин не испытывала ни страха, ни стыда, даже когда Роберт желал изучить ее тело в мельчайших подробностях, даже самых потаенных и сокровенных.

Она ощутила, как между ног выступила горячая влага. Что он с ней делает? Как предательски ведет себя ее тело!

А улыбка его просто сводила ее с ума, как и, наверное, всех других женщин, с которыми он ложился в постель.

— Вот так, моя леди, все и начинается, — успокоил ее Роберт.

Джоселин потребовалось время, чтобы отдышаться, прежде чем она смогла выговорить:

— Хорошо, что мы поженились, а то я бы не узнала, как это бывает…

Он промолчал, но Джоселин догадалась, что ее слова польстили ему.

Роберт откинул простыню, последнюю преграду, защищавшую ее наготу, покрыл поцелуями все ее тело — начав с пальчиков на ногах и, поднявшись к ее лону, пропутешествовал по ее животу и груди, вновь вернулся к губам.

— Ты еще не знаешь, моя Джоселин, как это бывает, когда женщина любит мужчину, а мужчина отвечает ей тем же. Господь Бог определил для нас с тобой место на земле… и вот оно — эта постель.

Что она могла ему возразить? И разве могла она притвориться, что не любит Роберта де Ленгли? Это было бы кощунством.

Его руки и губы совершали над ней колдовские, а вернее, святые действа, ибо Бог руководил их телами, мудрый и всемогущий. Господь, знающий все про мужчину и женщину, прощающий настойчивое и непреодолимое стремление мужчины овладеть женщиной и пронзительную боль, несущую в то же время облегчение, которой женщине не избежать.

Роберт раздевался перед ее затуманенным взором. Это был еще один подарок Господа, и ни стыда, ни отвращения она не испытала, когда увидела в волосах внизу его живота нечто могучее, притягательное, восставшее в порыве страстного желания…

Джоселин приготовилась к боли, к погружению этого странного предмета в ее лоно, но вдруг Роберт отвернулся от нее.

— Прости, я слишком долго желал тебя…

«О, Боже, неужели этот непобедимый рыцарь унижен и просит у меня прощения?»

Джоселин потянулась к нему. Казалось, что ласковое тепло, исходящее от нее, могло растопить даже ледник в сказочной Гренландии.

Она прильнула к нему, заключила его в объятия, увлекла его тело на себя.

Джоселин была уверена, что он откликнется на ее ласку. Так и произошло. Как же яростны были его прикосновения, как находчивы его пальцы, какое неземное блаженство доставляли они ей!

Роберт проник в ее лоно, когда она уже изнемогала от страсти…

Супруг избавил ее от тяжести своего тела и перекатился на край кровати. Она сгорала от стыда за то, что совершила.

«Боже, молю тебя, пусть Роберт скажет мне ласковое слово после того, как я так… опозорилась!»

Роберт перевел дыхание и произнес:

— Что ж, моя сладость, мы в долгу перед Эдвардом Пелемом больше, чем я рассчитывал.

18

— Что это значит? — на удивление спокойно спросила Джоселин.

Роберт рассмеялся.

— Тебе лучше знать.

— He понимаю… Разве вы мною недовольны?

— Черт побери! Я доволен сполна. Я едва дышу.

Подперев голову, Роберт уставился на свою супругу. Как могло это невинное существо совсем недавно проявить столь сильную страсть и навыки в любовном искусстве, а мгновение спустя выглядеть такой робкой и растерянной после учиненной ею же самой бури на постели? Он был озадачен.

Маргарет когда-то дразнила его до полного изнеможения, заставляя гасить свою неуемную похоть. А после того, как ее телесные чары перестали воздействовать на него, она, чтобы вернуть супруга в свою постель, использовала сына, как приманку.

Зачем он сейчас вспомнил про Маргарет в этой брачной, орошенной его семенем постели?

— Вы мне доставили удовольствие, которое нельзя выразить словами.

— Некоторые слова вы мне уже сказали…

— Прости, что я вспомнил о Пелеме в такую минуту. Мужчина не способен отрешиться даже в любви от насущных дел.

— И что? — Она вскинула на него взгляд. Нет, Джоселин не была уютным прибежищем для усталого мужчины. Она воплощала, наоборот, все его заботы — шаткий трон Стефана и дикую уэльскую границу… и отнятые у Монтегью поместья, и черт побери, сколько еще их, этих забот!

— Я доволен вами, как никакой другой женщиной. Скажу вам честно, я был счастлив. А теперь хочу послушать, что думает обо мне как о любовнике моя жена?

— Так хорошо… бывает всегда? — спросила я она, уставившись на него своим колдовским взглядом.

— Обычно мужчине хорошо всегда, — рассудительно объяснил он ей, — а женщине бывает больно и неприятно первый раз. Она может даже возненавидеть мужчину, лишившего ее девственности, если его не любит.

— Но я вас люблю. И мне было совсем не больно. Что мог он ей ответить — только снова поцеловать.

Слабым, но решительным жестом она отстранила его.

— Вы должны давать мне уроки, но пусть это будет не сразу, дайте мне время к вам привыкнуть.

— Как ты умна, моя возлюбленная!

— Прежде чем опять предаваться любви, мне надо наладить порядок в доме.

— О, Боже!

— Иначе голодные мужчины сожрут нас с потрохами. Мужчины зависят от женщин — всюду и везде, не только в постели.

Роберт протяжно застонал и попытался привлечь ее к себе.

— В пятнадцать лет я познал первую женщину, но такую глупышку… и такую рассудительную…

— Вы не встречали, милорд, в своей богатой приключениями жизни, — закончила за него фразу Джоселин и замолчала, потому что его тело, пышущее жаркой страстью, притягивало ее и ей вновь захотелось разделить с ним эту страсть.

— Бог мой! Когда ты закончишь говорить и поцелуешь меня? — простонал он.

— Я еще хотела бы добавить, что люблю вас, сэр Роберт.

— Замолчи же наконец! Если нам было так хорошо в первый раз, то что будет после нескольких ночей практики? Я и представить себе не могу.

К его радости, Джоселин оценила шутку и рассмеялась. Как же легко стало у нее на душе, хоть и тело его, настойчиво опрокидывающее ее навзничь, было тяжелым. Но так Господь уж устроил — женщина легка, мужчина тяжел.

И второе их занятие любовью началось со смеха, с улыбки на устах, и это было предвестником счастья.

Ей пришлось долго приходить в себя, возвращаясь к действительности. Она была одна. Джоселин перебирала в памяти то, что случилось накануне ее продолжительного сна, и пришла к выводу, что ей это не пригрезилось во сне. Роберт дважды овладевал ею, доказательством чему была окровавленная простыня, пропитанная и еще чем-то, а также две недопитые чаши с вином, оставленные на полу.

Джоселин вдруг вспомнила об Аделизе — так ли счастлива ее сестра?

Она прислушалась и услышала какую-то возню, шепоток за дверью, и … вошел Роберт.

Она лежала голая в постели со следами любовных игрищ и не смела высунуться из-под натянутой до самого подбородка простыни.

— Рад, что ты уже не спишь, — сказал он. — У меня есть кое-что тебе показать.

Слыша его голос, она успокоилась и снова начала проваливаться куда-то в бездонную пропасть.

— Вы мне многое уже показали, Роберт, — сказала Джоселин, даже не пытаясь бороться с охватившим ее приятным оцепенением.

Он вернул ее к реальности ласковым поцелуем.

— Мир сюрпризов для вас, мадам, неисчерпаем. Я, как фокусник, могу достать множество вещей из-под плаща. А тот, кто ждет от меня чудес, тот их и получит.

Де Ленгли сделал знак, и тотчас же в приоткрытую дверь проникли говорливые женщины и торжественно кланяющиеся мужчины со свертками заморской ткани и чудесным сукном — таким мягким на вид, что Джоселин мгновенно захотелось его потрогать.

Неожиданные гости бесконечной процессией проходили мимо нее, возлежавшей на кровати, складывали дары в изножье огромной кровати, поздравляли новобрачную и удалялись с поклонами, уступая место другим.

Внезапно она стала обладательницей богатства, которого бы хватило на десять самых знатных невест королевства Англии.

Выпроводив подобострастную и вдохновленную добротным элем из господских погребов делегацию смердов, де Ленгли уселся на краешек кровати и, смахнув капельки слез с ее ресниц — так она была растрогана дарами, — произнес с ласковой насмешкой:

— Это лишь придача к той соли, мадам, той, что я позаимствовал у купца из Шрусбери в памятную вам ночь. Соль со временем исчезнет в наших желудках, а ткани превратятся в ваши наряды.

Ее руки еще купались в нежной шерсти, из которой, как она размечталась, скоро сошьет себе прекрасное платье. На его шутливые слова Джоселин нашла подходящий, по ее разумению, ответ:

— А вы не исчезнете, как призрак? Или я стану супругой бесплотного привидения?

Роберт обвил ее могучими руками, стянул с нее простыни, перевернул, бесстыдно выставив ее округлые ягодицы. Она уткнулась лицом в подушку, ожидая, что вот-вот начнется какое-то унизительное для нее действо.

И оно последовало, но не то, которого она боялась. Он пробежал пальцами по ее покрытому мурашками телу, подсчитал что-то в уме и громко позвал кого-то из слуг, скрывшихся за дверью.

— Мы сняли мерку с госпожи, зайди и выбери для нее подходящий отрез ткани.

Джоселин завертелась волчком, перевернулась и прикрыла себя куском зеленого бархата, выхваченного из сваленной возле кровати груды.

— У госпожи отменный вкус! — весело воскликнул Роберт, записывая мелком на подставленной ему грифельной доске цифры, полученные им в результате измерения Джоселин. — К завтрашнему утру ты скроишь ей наряд из этого куска. Забери с собой остальные тряпки и подумай, какие наряды ты сошьешь госпоже из них. Я намерен засадить тебя за работу на долгое время.

Человечек, довольный оказанным ему вниманием милорда, пятясь, удалился.

— Теперь я хочу признаться вам, Джоселин, что недоволен вами…

Она похолодела.

— … вы заставили меня провести самые приятные минуты в этой тесной и неудобной спальне; откуда, кстати, ваши не очень приличные выкрики, мадам, были слышны прислуге.

— О Боже!

— Спальня хозяина замка более подходящее место для любовных утех. К тому же мне давно не приходилось спать на мягкой постели бок о бок с любимой женщиной. Я нуждаюсь в обществе. Вдруг я проснусь среди ночи, а мне не с кем будет побеседовать.

— Вы не очень-то беседовали со мной прошлой ночью.

— Да? А я думал, что исчерпал весь запас красивых слов из своей памяти. Теперь придется сочинять новые.

— Вам что-то пришло в голову, сэр? — спросила Джоселин и тотчас прикусила язык.

— Я захватил Белавур, но в сердце цитадели я обнаружил еще одну крепость, которую не так уж легко взять, — торжественно произнес де Ленгли.

— Вы подшучиваете надо мной, Роберт!

— Конечно… Рядом с тобой так легко быть несерьезным. Другие женщины с криком кидаются на шею, а потом стонут, а после требуют чего-то, а ты щедро одаряешь меня и своей любовью, и улыбкой.

— Потому что я люблю вас, Роберт.

— Тебя, — настаивал он.

— Да, тебя… Я тебя люблю, Роберт, — повторила она послушно, как говорящая птица на ярмарке в Шрусбери.

Он рассмеялся и потянулся к ней, но ухватил только воздух… Джоселин босиком, словно паря над холодным полом, пробежала по комнате и укуталась в накидку, сброшенную им, когда он посетил ее в полдень.

Роберт поймал край плаща, но она ударила его по руке.

— Ты посмела бить своего супруга? — грозно сдвинул он брови.

— О Боже! Какой грех я совершила!

— Великий грех! И ты за него расплатишься…

— Как страшно…

Джоселин побежала от него к двери, распахнула её, выскочила в холодный коридор. Де Ленгли настиг ее.

— Выбирай одно из двух, дорогая. Или мы явимся в таком виде в главный холл на глаза всей дворне, или ты согласишься вернуться в постель…

— Чтобы продолжить то же самое?

— Что, моя сладость?

— То, что вы вытворяли надо мной?

Он нахмурился.

— Разве это было пыткой?

— Нет, но это действие очень быстро кончилось. Вы слишком много потеряли сил на битвы с мужчинами, а я, милорд, хочу ощутить себя рядом с вами женщиной. Мне все еще кажется, что это сон, и только в ваших силах сделать так, чтобы он продлился.

19

— Милорд! Вы твердо решили не задерживаться на ночь? Ветер усиливается, и скоро совсем стемнеет. И холод уж больно кусает… Роберт поднялся из-за стола.

— Тронут тем, что ты так печешься обо мне, Уолтер, но люди Белавура ждут меня.

Стоящий по правую руку от милорда оправившийся от ран Аймер Брайвел негромко уточнил:

— Милорд подразумевает, что леди Белавур ожидает его светлость. Они женаты уже две недели, но всем нам кажется по поведению милорда, что свадьба состоялась только вчера.

Аймер и Уолтер де Форс, недавно назначенный кастелян Стедфорда, весело перемигнулись.

— Среди моих знакомых не было еще столь ретивого супруга. Пусть Бог меня простит, но, по-моему, милорда околдовали, — продолжал шутить Аймер.

Роберт присоединился к их дружному хохоту. Он не собирался отрицать очевидное. Они были, черт побери, правы, он торопился домой, чтобы оказаться рядом с Джоселин.

Он пробыл в разлуке с ней целую неделю, осматривая свои поместья и назначая повсеместно кастелянов из числа своих рыцарей. С уходом войско Монтегью де Ленгли приобрел множество вассалов, которыми кто-то должен был управлять.

Роберт разделил свою дружину, отправив одну треть под началом Джеффри на юг с такой же миссией и на запад к границе Уэльса, а сам с частью людей проехал по северным землям. Оставшиеся были в резерве, расположившись походным лагерем в центре его владений. Он не мог накрыть защитным крылом замок и каждую свою крепость, хотя Господь знает, как это было нужно в эти суровые времена. Уход Монтегью не только лишил поместья скота и хлебных запасов, но, главное, оставил людей открытыми любому набегу отчаявшихся разбойников и таких же разбойников феодалов-соседей.

Особенно Роберта беспокоило соседство Роджера Честера. Хотя воинственный эрл притворялся, что спит, он украдкой приподнимал веки, как кот, залегший в засаде у мышиной норы, и — в этом Роберт не сомневался — в выгодный для себя момент без колебаний нарушит заключенный лишь недавно мир. Да и сам Роберт не прочь был его нарушить. С приходом весны он постарается отвоевать остаток родовых земель де Ленгли, попавших под власть Честера.

Но сейчас ему не хотелось думать об этом. Он наслаждался предвкушением встречи с Джоселин.

Пусть она колдунья, как назвал ее Аймер, но никакая женщина ранее не доставляла ему столько удовольствия. С ней можно было и поговорить на умные темы, и вдруг, прервав разговор, повалить на постель и получить в ответ такую же плотскую страсть, которую он испытывал к ней сам. А в довершение ко всему, она обучила его необыкновенно увлекательной игре в шахматы.

Ради такой женщины, как Джоселин, де Ленгли был готов проскакать десятки миль в темноте и холоде. Если бы она уже не была его законной супругой, он обязательно взял бы ее в любовницы.

Свита его уже была на конях — негромко чертыхаясь от прохватывающего сквозь доспехи мороза. Роберт вспрыгнул в седло и теперь с сочувствием наблюдал, как Аймер, оберегая еще не зарубцевавшиеся швы, осторожно взбирается на коня. Боль, которую ощущал при этом его боевой друг, была и болью Роберта.

Он окинул взглядом воинов. Им всем предстоял нелегкий марш сквозь пронизанную ледяным холодом ночь — и все из-за того, что он спешит улечься под теплый бочок своей супруги. Может быть, разумнее было все-таки заночевать в Стедфорде, как советовал тамошний комендант сэр Уолтер.

Но Роберт тут же подумал о Джоселин, о ее бархатной коже, то прохладной, то обжигающей, о ее распущенных черных волосах, о ласковом огне в камине, который она разожжет, узнав о его прибытии.

«Не так уж долго мы живем на свете, чтобы пренебрегать радостями, милостиво даруемыми нам Господом! А может быть, и Люцифером… Но как и прекрасно пользоваться благами жизни!»

— Каждому будет выдано по шиллингу, а вдобавок еще по кружке эля к ужину, если мы доберемся в Белавур до того, как поднимут мост! — крикнул Роберт.

Свита откликнулась радостным воплем. Аймер склонился к новому кастеляну Стедфорда и шепнул ему на ухо:

— Что, друг, ты убедился, что я был прав? Наш милорд околдован.

— Миледи, кухарка спрашивает, сколько еще держать тушеное мясо на огне.

— Плесните воды на угли и держите жаркое на малом огне. Милорд обещал быть… — Джоселин взглянула на песочные часы, у которых верхняя чаша уже почти опустела. — … Милорд будет скоро. Ты можешь накрывать на стол, Маргарет.

Озадаченная служанка удалилась. Джоселин прошлась по столовой, еще темной и не натопленной. Ее не покидало предчувствие, что господин вот-вот явится.

— Вы правы, госпожа, милорд уже близко…

Джоселин вздрогнула.

В столовую незаметно и неслышно прокрался Адам.

— Мы с вами чувствуем одинаково, миледи. Я всегда ощущаю его приближение.

Джоселин побледнела. Сколько бы ни ходило слухов о ее колдовских чарах, она сама пугалась примет и суеверий.

— Могу ли я налить вам вина, миледи?

Мальчик был так услужлив, так мил. Где-то он раздобыл полный кувшин и два кубка.

— Да, пожалуйста.

Вино, выпитое ею, ослабило в ней натянутую до предела струну, и она была благодарна этому юному пажу, обслуживающему ее, словно королевскую особу. Как быстро он усвоил благородные манеры. Его происхождение сказалось и преодолело ту грязь и грубость, в которую его ввергли в детстве.

Заметив однажды, что Роберт дает на досуге Адаму уроки владения оружием, она сама, не без чувства ревности, принялась учить его, но не искусству смертоубийства, а чтению и письму. Адам охотно воспринимал любую науку.

Азбуку он освоил так же быстро, как и отражающие удары и выпады при фехтовании. Однако на уроках, даваемых милордом, он старался больше и работал в поте лица, потому что боготворил своего учителя.

«В этом я ничем не отличаюсь от мальчишки Адама, — подумала Джоселин. — Я тоже его боготворю». И ей была приятна эта мысль.

Поток леденящего воздуха ворвался в столовую, когда дверь распахнулась настежь. Слуга доложил:

— Миледи! Часовые завидели всадников.

Как забилось сердце Джоселин при этих словах!

— Мы с тобой не ошиблись, Адам.

Джоселин выбежала на крепостной двор и даже не ощутила, как тут же вцепился в нее холодный ветер.

Сэр Эдмунд Нервей, отвечающий за охрану замка, приблизился к госпоже с докладом. Когда он произнес, казалось бы, простые слова, она вдруг почувствовала, что закоченела.

— Ваш брат, Брайан Монтегью, требует, чтобы его пропустили в замок — его и его свиту. Он привез кое-какие вещи от вашего отца. По его словам — вам необходимые… С ним лишь пять воинов, миледи, — пояснил комендант успокоительно. — Нам нечего их опасаться, миледи.

— Сколько у нас вооруженных людей в крепости?

Сэр Эдвард заверил ее:

— В случае схватки нас будет трое против одного.

— Тогда впустите их, но будьте наготове.

Как ей вести себя с Брайаном? Встречать брата с приветливым лицом, поверив в то, что отец наконец-то расщедрился и вернул ей то, что и так по праву принадлежало ей? Или напустить на себя суровый вид в отместку за все прошлые обиды?

Брайан спешился и, с трудом разминая ноги, приблизился к ней.

— Спасибо, сестрица, что не заморозила нас. Я уж собирался отдать Богу душу.

— Извините, но мы сегодня не ожидали гостей, а уж тебя, Брайан, в особенности. Твое посещение для меня большой сюрприз. Сэр Эдвард, проследите, чтобы лошади наших гостей были хорошо накормлены и подготовлены отправиться в обратный путь. Брайан не мог скрыть своей растерянности.

— А где де Ленгли?

— Он вернется с минуты на минуту.

— Вот как? А я надеялся застать его около молодой жены. Спасибо, что ты нас впустила. Когда-нибудь я отплачу тебе сторицей и ты забудешь, как нехорошо я вел себя в день вашей свадьбы с де Ленгли. Предлагаю мир… если ты этого пожелаешь. Кстати, я виделся и с Аделизой… Она просила меня передать тебе ее послание… Прочти, если разберешь ее каракули.

На какое-то мгновение у Джоселин потеплело на сердце, она даже была рада приезду брата.

— Как чувствует себя Аделиза? Она счастлива?

— По горло счастлива и по уши влюблена. Они наконец-то обвенчались. Наш папаша простил ее и согласился принять в замке Монтегью эту парочку голубков.

— Я рада за нее. Надеюсь, мы все вскоре соберемся вместе и поговорим по-родственному.

Они прошли в холл, где не так дуло и было хоть немного теплее.

— Я успел заметить, что и тебе замужество пошло на пользу, — сказал Брайан. — Ты расцвела и даже… слегка пополнела. И наряд твой тебе к лицу. Ты уже, сестрица, не выглядишь замарашкой.

Джоселин и сама уже поняла, какое удовольствие доставляет ей носить наряды из бархата, украденного Робертом из обоза купца из Шрусбери. Несмотря на некоторые угрызения совести, ей было очень приятно осознавать, что у нее теперь столько прекрасных нарядов.

— Я счастлива в браке, — заявила она, предупреждая его дальнейшие расспросы.

— Речь пойдет не о твоем браке с де Ленгли — Бог с ним! Мы поговорим именно о нарядах. У нас в замке женского тряпья достаточно. Его накопили еще старые викинги, ограбив Нормандию, потом их потомки обчистили и Саксонское королевство в Англии. Представь себе, сколько барахла, надобного только женщинам, осталось после этих войн. Добрую половину этих сундуков я тебе доставил. В награду поцелуй меня в щеку, сестрица.

— А разве их стоимость не входит в брачный контракт? — холодно поинтересовалась Джоселин.

Младший Монтегью не успел ей ответить, как в крепостном дворе послышался лай сторожевых псов. Покинув брата, Джоселин поспешила наружу и, расталкивая толпу слуг и разгоряченных скачкой коней, кинулась к своему супругу, который раскрыл ей навстречу свои объятия. Губы их слились в поцелуе, а тела, хоть и разделенные одеждой и доспехами, ощущали близость друг друга.

— Роберт, у нас нежданные гости.

— Я уже знаю, моя сладость. Я приму гостя, хотя обмениваться поцелуями с твоим братцем не намерен. Пусть он подождет, если уж так жаждет говорить со мной. Я чуть не загнал своих лошадей и почти заморозил моих воинов, лишь бы поскорее увидеться с тобой, любимая. Поэтому Брайан будет нам помехой.

Брайан слышал весь этот разговор. Он возник за спиной у сестры и изобразил на лице благодушную ухмылку.

— Мне посчастливилось быть почтальоном между двумя парочками молодоженов. Спешу сообщить, что Аделиза с супругом вскоре будет принята в замке Монтегью.

Вмешательство Брайана было нарочно бестактным, но Роберт сделал вид, что издевка его не задела.

— Значит, Пелем все же обвенчался с Аделизой? Разумеется, было бы глупостью с его стороны, если бы он поступил иначе. В приданое Аделизе отрезали больше земель, чем отдали за мою супругу. Пелем не прогадал.

Брайан явно разозлился, но пока сдерживался.

— Аделизу взяли в жены не из-за ее богатого приданого. Согласись, сестра, что это так? Ее участь счастливее твоей.

— Кто знает, что движет поступками человека — любовь или корысть. Только годы и суд Божий откроют когда-нибудь истину, — произнесла она спокойно.

Роберт склонился и поцеловал жену в лоб, отдавая дань ее примиряющей всех мудрости. Скинув дорожный плащ и стремясь поскорее ощутить домашний уют, он спешил отделаться от назойливости Брайана.

— Мне доложили, что вы привезли в Белавур вещи, принадлежащие моей супруге по завещанию ее матери. Благодарю за такую заботливость. Вещи эти дороги моей жене, равно как и ваше внимание.

Джоселин и служанки поторопились поставить на стол блюда с кушаньями перед мужчинами и наполнить их кубки подогретым вином.

Следуя обычаю, женщины на время удалились, но Джоселин осталась, по праву хозяйки, подслушивать под дверью. У нее полегчало на душе, когда Роберт разразился смехом в ответ на какую-то шутку Брайана и пригласил его сесть с ним рядом за одним столом. Как бы она ни презирала своего подлого брата, меньше всего ей хотелось, чтобы он и Роберт вдруг схватились за мечи.

Когда рыцари из свиты обоих сеньоров сочли приличным, выждав положенное время, попросить еды и питья, Джоселин впустила их в столовую и рассадила за нижним столом. Заметив среди прибывших воинов Аймера, она грозно нахмурилась.

— Я велела вам не садиться на лошадь еще месяц.

— О госпожа! Боюсь, что я тогда разжирею, как хряк, и сгожусь только на убой.

Джоселин не могла не рассмеяться. Оживший Аймер был не только самым обаятельным юношей в свите де Ленгли, но и как бы свадебным подарком супругу. Ведь она вернула его из царства мертвых.

— Если швы ваши разойдутся, девушки уже не осмелятся дотронуться до вашего тела, а оно настолько соблазнительно!

Воины громовым хохотом приветствовали ее шутку, но Аймер вдруг под шумок произнес серьезно:

— Ради того, чтобы вы еще коснулись меня, госпожа, я согласен разорвать все швы, наложенные вами.

Трапеза в столовой замка подошла к концу, и Роберт поднялся из-за стола, заявив, что ему необходимо переговорить с комендантом гарнизона. Джоселин проводила брата наверх в отведенные ему покои. Она приготовила ему ту самую комнату, которую он всегда предпочитал занимать в замке. Но, заметив, что он, оглядевшись, состроил недовольную гримасу, Джоселин поняла свою ошибку.

— Почему я должен спать в гостевой комнате в доме, где я вырос? — злобно спросил Брайан.

— Белавур никогда не принадлежал Монтегью. Де Ленгли его построили и были здесь хозяевами. Ты до сих пор этого не понял?

— Извини, Джоселин! — Брайан криво улыбнулся. — Не принимай мои слова близко к сердцу.

Он стал рыться в седельных сумках, уже заблаговременно доставленных сюда оруженосцем, и извлек оттуда послание Аделизы. Но прежде чем отдать его Джоселин, Брайан произнес многозначительно:

— Нам есть о чем поговорить, сестра. Необязательно сегодня, хотя нам выпал удобный случай остаться наедине.

— Выкладывай, что у тебя на уме, — мрачно отозвалась Джоселин.

Он медлил, вертя пергамент меж пальцев.

— Мы с тобой никогда не были близки. Ни для кого не секрет, что я частенько был груб с тобой и вел себя неподобающе. Но давай об этом не вспоминать. Мы одной крови, сестра, мы выросли в семье Монтегью. Мне нестерпимо думать, что тебя бросили одну на произвол судьбы и некому тебе помочь.

— У меня есть муж. Я не чувствую себя беззащитной.

— Муж, который прикончил свою жену!

— Это ложь!

— Почему ты так в этом убеждена? Потому что де Ленгли назвал выдвинутые против Него обвинения ложью?

Брайан разъярился, но его голубые глаза викинга оставались ледяными.

— Я частенько беседовал с Пелемом… а он многое знает об отвратительных деяниях твоего супруга. Причем из первых уст… от самых доверенных его людей. Аделиза чуть с ума не сошла, когда услышала обо всем этом. Она раскаивается в том, что сбежала тайком, вынудив тебя выйти замуж за это чудовище.

Джоселин смотрела на своего брата, гадая, так ли он наивен, как старается выглядеть. В конце концов, это неважно. Она надежно защищена теперь от всех обид и уколов прежней ее семьи покрывалом любви, которое накинул на нее супруг.

— Аделиза боялась, что Роберт силой овладеет ею. Поэтому и несет неизвестно что…

— Не груби.

— Я говорю в тон тебе. Ты оскорбляешь де Ленгли, благороднейшего из рыцарей…

— Он тебя запугал и по-прежнему держит в заложницах.

— А ты и отец… я была… у вас рабыней. Брайан предпочел не услышать произнесенное ею обвинение.

— Пока, конечно, тебе не грозит расправа, если ты удовлетворяешь его похоть. Но скоро ты ему наскучишь, он заведет себе любовниц…

Джоселин гордо вскинула голову.

— Я супруга ему…

— Маргарет де Грансон тоже была ему супругой. Она была первой красавицей по ту сторону Пролива, но не смогла обуздать это похотливое животное. Их ссоры вызвали пересуды по всей Нормандии, и хоть ты, Джоселин, отказываешься верить в ее насильственную смерть, но то, что ее полгода держали в заключении перед смертью, — это известно всем.

— Замолчи, Брайан! Ты уже достаточно вылил желчи, чтоб отравить мне весь вечер. Если ты привез письмо, то отдай его мне, и на этом закончим.

— Твой гнев понятен, сестрица. Перед Богом клянусь, что был бы рад убедиться, что права ты, а не я. Но знай, что, если тебе понадобится помощь, мы все — Монтегью — встанем на твою защиту.

— Но я уже теперь не Монтегью, а де Ленгли, — холодно ответила Джоселин.

Она выхватила у него из рук послание Аделизы и захлопнула дверь перед носом у брата, который был готов продолжать разговор. Однако ядовитые семена клеветы, посеянные Брайаном, запали в ее душу и смутили покой. Разве мог он или Пелем так беззастенчиво лгать? Слухи не вырастают на пустом месте. Для их появления всегда есть основания.

Джоселин уже не дрожала при мысли о Нормандском Льве. Он стал ее возлюбленным супругом, но неукротимый нрав его тоже стал ей известен. Он проявлялся всегда и всюду, в том числе и в их отношениях. Он то внезапно вспыхивал яростным желанием, то был равнодушен к ней, как лед, будто она не женщина, а он не мужчина.

Иногда она ощущала себя ничтожным червяком, на которого он способен наступить сапогом и не заметить, что погубил создание Божье.

Джоселин открыла дверь спальни и отпрянула, услышав его голос.

— Я уже собирался объявить тревогу и отправить стражу на поиски вас, мадам. Что-то случилось?

— Нет, все в порядке. Я рада твоему возвращению, Роберт.

Он кинул на нее оценивающий взгляд. Он мог бы обладать сейчас любой женщиной из прислуги или заморской красавицей из захваченного обоза купцов из Шрусбери. Но жена его была истинным сокровищем. Никакой монетой, даже полновесным серебряным пенни старой чеканки, не вознаградить ее за каждый поцелуй.

Взглянув на письмо в ее руке, он, нахмурившись, произнес:

— Даю тебе несколько минут на то, чтобы прочитать письмо. А потом попрошу погасить огонь, который так разгорелся, что от нас с тобой останется только пепел, если ты промедлишь, и ни к чему будут тогда твои роскошные наряды, доставленные Брайаном. Я сгорю, и в моих рыцарских доспехах застучат лишь обугленные кости.

Джоселин аккуратно разгладила смятый рукой Брайана пергамент и положила его на столик у изголовья кровати.

— Пусть новости от Аделизы подождут до утра. Я хочу быть с тобой.

— Если б все твои пожелания так легко можно было исполнить.

Он начал быстро раздеваться, но Джоселин медлила. Она задумчиво глядела на бушующий в камине огонь.

— Что с тобой, любимая? Неужели братец успел чем-то отравить тебя?

Она прижалась щекой к его обнаженному плечу.

— То, о чем он говорил, незачем пересказывать.

— Однако он посмел тебя встревожить…

Роберт обнял ее своими сильными руками. Без этих объятий Джоселин уже не мыслила своей жизни. Но он так же обнимал когда-то незнакомую ей женщину Маргарет. Любил ли он ее? А когда он охладел к ней, то что с ней стало? Сгорела ли она в адском пламени ревности? И что будет с нею, с нею, с Джоселин, когда она наскучит ему?

Роберт гладил ее волосы, пропускал меж пальцев пряди, что было всегда прелюдией к их любовным ласкам.

— Ты любил ее… свою первую жену?

Джоселин тотчас пожалела, что эти слова были произнесены. Как они могли вырваться у нее? Она не хотела знать правду и жаждала ее узнать. Одно чувство противоречило другому. Он ответил после паузы:

— Да… тогда, в то время, я не знал, что на свете есть ты.

— А ты женился на ней по любви? — замирая сердцем, допрашивала Джоселин.

— Скорее из-за похоти. Я был восемнадцатилетним юнцом, а она вдовой двадцати двух лет, знающая, как получать наслаждение и как дарить его… Она учила меня, а я хотел учиться. Можно сказать, что мы оба были влюблены. Наверное, так и было.

В комнате надолго повисла тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в камине.

— У нее было все — красота, наряды, опыт в любви. Но у нее не было сердца. Принято говорить, что женщины — слабый пол. О нет! Она была железной, несгибаемой. За эти качества мои враги Анжу смогли бы добиться у святейшего Папы Римского возведения ее в ранг святых. А наш совместный рай скоро обратился в ад. Мы, как дикие звери, терзали друг друга, рвали на куски. И эта схватка длилась годами.

Джоселин попыталась обнять его в утешение, но де Ленгли отстранился. Он налил себе полную чашу подогретого вина и залпом осушил ее.

— Слава Богу, мы оба поняли, что нашу войну пора кончать. Кто-то из нас должен был провалиться в ад, а кто-то остаться в живых. Жребий быть живым выпал мне — не знаю, удачен ли он. Маргарет жарится в пекле, но не я ее туда отправил, хотя и радуюсь, что она там. Я ее не убивал, все это клевета.

Он заглянул на дно пустой чаши.

— Я не единожды и не дважды подумал, прежде чем исповедоваться перед тобой, Джоселин. Скажу тебе правду — я не горюю о ее смерти и не оплакиваю ее. И не ревнуй меня к теням прошлого. Что тебе наплел лживый Брайан?

— Только то, что она была первой красавицей Франции, не такая, как я…

— Они бы составили отличную пару — твой братец и Маргарет. У обоих змеиный язык.

— Его язык болтал еще и о кровных узах Монтегью.

— Все узы сводятся к владениям. К земле, на которой выращивают ячмень и пшеницу и выгуливают скот.

Огонь в камине догорал. Джоселин скользнула в постель и свернулась калачиком под одеялом. Конечно, Брайан лжец, но все-таки ей хотелось узнать…

— А правда ли, что ты держал ее под замком? Он не захотел, чтобы у жены его оставалась в душе хоть тень сомнения.

—Да.

— Почему?

— Чтобы не унизить до конца ваш женский пол, дорогая моя. Чтобы она не превратила замок Гейс в пристанище анжуйских дьяволов!

От его крика Джоселин стало не по себе. Что с ним? Почему он смотрит на свою молодую жену с такой ненавистью? «Может быть, он сейчас убьет меня?»

— Но у нас с тобой все по-другому? — с надеждой спросила она.

— Не знаю.

— Знаешь, — настаивала Джоселин, пытаясь утихомирить бурю.

— Прости, — произнес Роберт, сдаваясь. — Но не надо вызывать из прошлого демонов. Если она воскреснет в моей памяти, то мне придется убить себя, а это смертный грех. И тогда, любимая, мы не встретимся на том свете. Радуйся тому, что мы с тобой самые богатые люди на свете.

— В чем же наше богатство? — затаив дыхание, спросила она.

— В любви… в страсти… в уважении… Бог мой! Какой трубадур сможет воспеть чувства, которые я к тебе испытываю! Ты во всем равна мне, ты моя половина, без тебя — нет и меня.

Он лег с ней рядом, он грел ее жаром своего тела, он только что сказал ей самые высокие слова о своей любви, но что же тогда гнетет его? Несколько недель тому назад Джоселин готова была расстаться с жизнью за один только его поцелуй — теперь она их получает сполна, но почему-то ей этого мало.

20

Джоселин разбудил треск поленьев, разгорающихся в камине, и приятный запах дымка. Комната еще не успела прогреться. Роберт торопливо одевался в пронизывающем холоде. Джоселин, опершись на локоть, некоторое время наблюдала за ним, потом предложила свою помощь. Он отказался.

— Не вставай, дорогая. Я уже почти готов. Полежи, пока в комнате не станет тепло.

Она с благодарностью вновь нырнула под меховое покрывало, гревшее их ночью. Никто никогда не был так ласков с ней, как ее суровый супруг.

Брайан провел в Белавуре четыре дня, словно выжидая какого-то несчастья, чтобы тут же вмешаться. Он, слава Богу, отправился вчера домой, расточая на прощание фальшивые улыбки и заверения в своей братской любви к Джоселин. С его отъездом все вздохнули с облегчением, она особенно. Брайан, словно камень на шее утопающего, тянул ее в прошлое, которое она хотела забыть.

Роберт с пониманием относился к ее чувствам, и страстными своими объятиями по ночам пытался растопить лед тоски, накопившейся у нее в душе за день. Он внушал ей, что она обожаема и желанна.

Последняя ночь накануне отъезда Брайана была самой сладострастной. Наверное, на такие любовные игры способны только цари зверей — львы и львицы. Они царапались, кусались и ласкались, залечивая поцелуями полученные в пылу страсти царапины. Если Брайан предсказывал, что влечение Роберта к Джоселин утихомирится через пару ночей и она ему надоест, то он оказался никудышным пророком.

Роберт прошествовал по комнате в поисках сапог, обнаружил их в самом дальнем углу, вернулся к кровати, присел на краешек, обуваясь, и сообщил:

— Я съезжу вместе с Джеффри в Лейворс-Кастл на полдня. Там соберутся парни, которых я намерен взять на службу в гарнизон Белавура. А заодно хочу проверить, надежны ли там крепостные стены. Если они осыпаются, придется как следует заняться этим замком и поистратиться. К весне я намерен окружить себя надежной защитой со всех сторон. А чем займешься ты, любимая, пока я буду отсутствовать?

— Всего лишь три дня остаются до Рождества. По-моему, вам незачем и спрашивать, милорд, чем я займусь.

— Праздник так важен для тебя?

— Конечно. Это первое Рождество с тех пор, как я обрела новую жизнь, став вашей супругой, милорд.

Она улыбнулась, вызывая его на ответную улыбку.

— Уверяю вас, муж мой, что вы не догадаетесь, какие подарки вас ждут под Рождество.

Роберт охотно включился в игру.

— Попробую угадать. Новый боевой жеребец?

Джоселин покачала головой.

— Разве я так богата, что могу раскошелиться на семьдесят полновесных фунтов? А ведь ваш несравненный Белизар стоит и того больше. Мне не по средствам подыскать ему замену.

— Семьдесят фунтов? — Роберт даже присвистнул. — Неужели моя жена хочет потратить столько монет на подарок мне? За эти деньги можно купить отличную лошадку, но стоит ли кидать серебро на ветер? Мои кони всегда обходились мне дешевле.

Он лукаво подмигнул ей.

— Белизара, например, я украл, вернее, увел. Если Генри Анжу носит на пальце мой перстень, то я езжу верхом на его жеребце. При всех его недостатках и отвратительном характере, ему нельзя не отдать должное — в лошадях он разбирается.

Безоблачное настроение Джоселин вмиг улетучилось, как только ее супруг вновь вспомнил о своем злейшем враге. Она не испытывала ни малейшего интереса к рассказам о бесконечных войнах, которые омрачили ее детство. А теперь вообще она увидела всю картину этих бессмысленных побоищ совсем в новом свете. Здесь не было героизма, а лишь тоска и грязь.

И вот грозовые тучи вновь сгустились. Генри Анжу затеял войну с французским королем и со своим младшим братом, и если его выгонят с материка, он вполне может заявиться на остров, желая завладеть английской короной, а тут уж Роберт обязательно схлестнется с ним.

Генри Анжу, или Генрих Плантагенет, — как он предпочитал, чтобы его называли, был бит дважды в крупных сражениях, но тогда он был еще юнцом, а теперь возмужал и признан своими вассалами как герцог Нормандский и Аквитанский, граф Анжу, Мейн и прочее.

Он добился и санкций Святого престола в Риме на право сжечь живьем Роберта де Ленгли с его соратниками как неисправимых еретиков.

Вспомнив об этом, Джоселин вздрогнула, ощутив могильный холод.

— Разреши мне согреть тебя, — ласково попросил Роберт.

Его сильные руки коснулись ее тела, но дрожь не отпускала Джоселин.

— Я, конечно, знаю способ, как сделать теплой самую заледеневшую спальню, но, к сожалению, мои кони уже оседланы…

— А вы бы не могли задержаться хотя бы на несколько минут или отложить поездку совсем? Мы еще не переговорили о рождественских подарках.

Он запустил пальцы в ее густые волосы и, будучи не в силах противостоять искушению, прилег с ней рядом.

— Ты чертовски соблазнительная ведьма! Наверное, самая красивая из всех тех, кто скачет на помеле по ночам за окнами замка и совращает моих рыцарей.

— Давайте вернемся к разговору о рождественских подарках, муж мой!

— О чьих? О твоих или моих?

— О лорд мой, мой супруг и хозяин! Не будет ли правильнее сделать нам двоим один общий подарок?

Роберт молча улыбался, глядя на ее возбужденное, раскрасневшееся лицо.

— Милорд, не прикажете ли повернуть назад? Роберт, сгибаясь и оберегая лицо от напора вьюги, только по движению губ понял, что спрашивает у него Джеффри. Ветер был так силен, что не позволял даже выдохнуть уже набранный в легкие воздух. Тропы в лесу превратились в скользкие ледяные дорожки. Копыта коней разъезжались, и кони нелепо оседали на брюхо с испуганным ржанием, стряхивая с себя всадников.

— Распорядись, чтобы отряд остановился. Пусть каждый укроется где может. Эта чертовщина долго не продлится.

Джеффри с превеликими усилиями проскакал вдоль колонны, передавая команду милорда. Он сам пару раз едва не шлепнулся оземь на глазах у воинов. Все они промерзли до костей, несмотря на набросанное поверх доспехов тряпье.

«Осень и зима выдались суровыми, но, слава Богу, у меня есть домашний очаг и супруга, ожидающая меня в теплой постели, — подумал владетель Белавура. — О, если б Адам ожил и был вместе с нами! Он бы подрос еще на год, и можно было бы начать обучение малыша рыцарскому делу. И как бы он радовался подаркам к Рождеству!»

Роберту не всегда удавалось увидеться с сыном в этот праздник, но подарки мальчику от отца доставлялись непременно. Все игрушки, купленные им или захваченные в качестве добычи во вражеских замках, он похоронил в той же могиле, что и крохотный гробик сына.

Каждый день, каждый час, когда идет такая всеобщая война, отцы теряют своих сыновей и не очень-то об этом горюют. Почему же боль от этой потери по-прежнему терзает его сердце? Может быть, потому, что мать Адама — Маргарет — с того света мстит ему.

Чтобы избавиться от ее мрачных чар, ему, казалось бы, надо лишь возвратиться к домашнему очагу в Белавуре, заглянуть в глаза влюбленной в него жены, погладить ладонями ее нежное тело.

— Эй, парни! Давайте вернемся! И пусть эта проклятая вьюга будет дуть нам в спину.

Приказ милорда был встречен окоченевшими воинами с радостью, хотя бы теми, кто был поблизости и мог его услышать.

— Только полные дурни да бесы шатаются по лесам в такую погоду. А мы не те и не другие!

Его шутка была встречена хохотом.

Когда Роберт вывел Белизара из-под укрытия леса, то сразу ощутил на себе всю свирепость ночной бури.

«Скорее обратно в дом! Скорее к теплу, скорее к жене моей!»

Но Джоселин не вышла встречать кавалькаду возвратившихся всадников, как он того ожидал.

— Миледи еще в полдень уехала в Харкли проверять, как идет подготовка к Рождеству. Она обещала вернуться еще до сумерек… — доложила Роберту обеспокоенная служанка.

Роберт чертыхнулся в адрес Эдмунда Нервея, кастеляна, который не смог удержать его супругу от чересчур ревностного исполнения обязанностей хозяйки поместья. Но благородный рыцарь ни в чем не провинился. Он объяснил милорду, что не смог противиться настойчивости Джоселин.

— Леди отбыла сразу же после обеда и взяла с собой шесть человек охраны.

— И ты отпустил ее с такой малой свитой? — возмутился де Ленгли.

— Она отправилась всего лишь в Харкли, а это ведь совсем рядом. — Сэр Эдмунд с достоинством выдержал тяжелый взгляд хозяина. — Леса вокруг вполне безопасны, да и кроме того, с ней сэр Аймер. А он…

Не дослушав, Роберт тут же крикнул, чтобы седлали свежих коней, не очень веря, что поступает правильно.

Селение Харкли действительно находилось поблизости, и местность за последние месяцы была очищена от всяческого сброда, но все же он ощущал, как беспричинный страх одолевает в нем здравый смысл. Мороз крепчает, а тьма все сгущается. Неизвестно, что может случиться с женщиной, охраняемой всего шестью воинами, тем более, что у супруга ее врагов предостаточно.

Он ускакал за ворота, даже не оглядываясь, следуют ли за ним его люди.

Конечно, с ней не могло случиться ничего плохого. Вероятно, она уже на пути обратно в Белавур. Глупо с его стороны так тревожиться за нее.

Но он потерял уже Адама. Если он потеряет Джоселин, то как ему жить на свете дальше?

— Вы именно это и хотели увидеть, миледи?

Джоселин была самой желанной и почетной гостьей в мастерской Эдвина — вольного ремесленника, имеющего в собственности маленький клочок земли рядом с поместьем Харкли. Он славился своим искусством создавать чеканные узоры из серебра на кожаных изделиях. Кое-какие из его творений украшали даже главный собор в Шрусбери.

Она коснулась кончиками пальцев изумительного пояса для меча и ножен. Это было произведение великого мастера. Оно было достойно того куска бархата, который она взамен предложила ему за труды. И мастер, и заказчица были довольны друг другом.

— Ты сотворил волшебство. Даже у короля нет ничего подобного.

— Я рад, что угодил вам, миледи. Я работал днем и ночью и, по-моему, достиг совершенства, хотя не в моих правилах хвалить себя. Но я оставил вот здесь пустые места для изображения тех золотых львов, о которых вы упоминали, мадам.

Он указал на незаполненное пространство на внешней стороне ножен. Джоселин кивнула. Она сама еще не знала, как воплотить свой замысел. Изображение грозных львов попались ей на глаза в старинном, богато украшенном манускрипте. Ей хотелось запечатлеть их как заклинание на той вещи, которую Роберт де Ленгли будет постоянно носить с собой. Всяческие талисманы, гравированные на оружии или вышитые на одежде, вошли в моду в последние годы у знатных сеньоров, не без причины опасающихся за свою жизнь. Она уже вышила подобный знак золотыми нитями на кафтане из алого бархата, который приготовила Роберту как один из подарков к Рождеству.

Отец ее требовал рисовать дикого вепря на своем щите и доспехах, а Брайану расшили даже нижнее белье изображениями его животного-покровителя. Разумеется, это была дань язычеству, но христианские священники смотрели на это богохульство сквозь пальцы, когда жизнь стала тревожной и каждый уберегался любыми способами от преждевременной кончины.

— Я извиняюсь, что так медлила с эскизом, но мой лорд не покидал замок в последние дни, а я же готовила ему сюрприз. Сможешь ли ты изготовить этих золотых львов к кануну Нового года?

— Завтра они будут готовы, и я сам привезу их вам, мадам. Для меня большая честь изготовить подарок для милорда. Но, быть может, сам сэр Роберт согласится взглянуть, как будет выглядеть изделие, и внесет поправки? Или вы полностью доверяете мне?

Джоселин в поисках совета взглянула на Аймера, который застыл в дверях.

— Как ты думаешь, Аймер? Стоит ли раскрыть милорду наш секрет?

— Я думаю, что ему понравится все, что вы выбрали, мадам.

—Кто знает? Может, он, наоборот, рассвирепеет! — Джоселин рассмеялась легко и беспечно, радуясь тому, какой сюрприз она поднесет любимому человеку.

Верный Аймер поддержал ее смех, но тут же оборвал его, потому что занавес, отделяющий мастерскую Эдвина от прихожей и жилых покоев, вдруг был сорван.

Джоселин увидела своего супруга, с пылающим от морозного ветра лицом, с глазами пустыми, как у мертвеца, и с обнаженным мечом в руке.

— Роберт!

Аймер отшатнулся и с грохотом опрокинул скамью, на которую пытался было опереться. Язык едва повиновался ему.

— Боже мой, Роберт! Почему вы…

— А что вы здесь делаете?! — вскричал Роберт. — Мы обыскали всю округу, разыскивая ваши мертвые тела, а вы, оказывается, живехоньки и греете друг друга. Так ты опекаешь мою жену, Брайвел? Ты даже осмелился оставить весь ее жалкий эскорт в Харкли, чтобы уединиться здесь с нею? Если вас еще не прикончили до сих пор мои недруги, то я с удовольствием сделаю за них эту работу.

— Я могу объяснить, Роберт…

— И не старайся! — Он орал так, что сотрясались стены маленького дома ремесленника. Он был смешон самому себе, но уже не мог остановиться.

— Послушай, Роберт, — вмешалась Джоселин, но это было бесполезно.

— Мы с вами, мадам, поговорим позже. Не испытывайте мое терпение, иначе пожалеете.

— Роберт! Это лишь подарок тебе! Я попросила сэра Аймера сопровождать меня к мастеру. Разве мы не в безопасности здесь?

У Роберта сперло дыхание. Он разразился жутким кашлем. Налитыми кровью глазами он уставился на драгоценный пояс и ножны, разложенные на столе.

Все так невинно, все так просто. Что стоит ему скинуть с души тяжесть и простить… вернее, покаяться?

Он глянул на Аймера. Юноша, недавно оправившийся от смертельной раны, угрюмо опустил взгляд. Он понимал, как унизил себя глупой ревностью дотоле обожаемый им милорд.

В такую постыдную ловушку Роберт де Ленгли никогда не попадал, причем он загнал в нее себя сам. От вскипевшей злобы в нем, казалось, вот-вот лопнут все жилы. Он решил обратить ярость на невиновных.

— Что ж, Аймер Брайвел, проводи леди до дома, как ты и проводил ее сюда.

Де Ленгли резко развернулся на каблуках и направился к выходу.

— Подожди, Роберт! — вскрикнула Джоселин.

Аймер тронул ее за рукав.

— Дайте ему остыть. Он сейчас не в себе.

— Но почему он так зол?

— Из-за того, что он очень любит вас, мадам.

Улыбка сочувствующего ей ремесленника Эдвина лишь больше озадачила ее. Неужели она стала женой безумца?

Путь до Белавура, несмотря на обильно выпавший снег, показался ей коротким.

Джоселин, спешившись, ворвалась в холл. Снежинки таяли на ее волосах и плаще. Слуги приветствовали ее с почтением, но притворялись, что очень заняты приготовлением ужина для свиты сеньора. Роберта нигде не было видно. Она безуспешно искала, в какой из комнат замка он прячется и где изливает свою ярость.

Джеффри преградил ей путь в одном из переходов.

— Лучше вам выждать немного, мадам.

— Это же смешно! Я ему все объясню.

— Я лишь знаю одно — что-то послужило поводом для вашей ссоры. Поверьте мне, я знаю Роберта много лет. Пусть он остынет.

— Он остывал под снегом на всем обратном пути из Харкли. Куда уж ему больше стынуть? Я желаю кое-что ему сказать, если у него уже совсем не заложило уши.

Джеффри молча уступил ей дорогу, то же самое сделали с мрачными ухмылками верные слуги де Ленгли. Джоселин прошествовала мимо них с высоко вскинутой головой.

Он спрятался в каморке под самой крышей и грелся у дымящегося очага. Мокрая одежда была разбросана по всей комнате, темная грива его еще не просохла.

— Вы все еще сердитесь, — начала она без предисловий. — Вот я перед вами.

— А вы на меня сердитесь, мадам?

— Да! За то, что вы возревновали меня к сэру Аймеру. Это недостойно вас.

Он явно не ожидал такой атаки.

— Это Аймер вам напел?

— Нет, он молча снес ваше оскорбительное поведение…

— А что я должен был подумать?

— В любом случае не то, что вы подумали. Неужели я нарушу клятву, данную Господу, ради слуги моего господина?

Роберт вновь отвернулся к огню. Джоселин видела только его широкую спину, застилающую свет от очага.

— Мне бы лучше действительно подыскать вам, милорд, в подарок очередного жеребца, не теша себя излишней выдумкой. Правда, ради этого мне пришлось бы общаться с барышниками и другими сомнительными личностями, с которыми, по вашему убеждению, я мечтаю улечься на сеновале.

— Вы уже достаточно наговорили мне приятных слов, мадам.

«Как быть? Ударить его еще больнее или отступить?»

— Я мечтаю лечь с вами где придется, под дождем и под снегом, мой супруг.

Не дождавшись от него ответа, она уже переступила порог.

Роберт метнулся вслед за ней так быстро, что успел задержать своим телом захлопнувшуюся уже было дверь.

— Джоселин, прости! Ты не заслужила то, что тебе пришлось вытерпеть сегодня… Она попыталась оттолкнуть его.

— Мой отец был со мной жесток, но вы еще хуже.

— Я привык ссориться с женщинами. Мы с Маргарет…

— Я не ваша Маргарет.

— Но я подумал…

— Что вы подумали?

«Что я не переживу, если потеряю тебя. Но как это объяснить ей?»

— Я представил тебя мертвой в заледенелом лесу. Вокруг враги, одни враги. Эрл Честер рыщет по дорогам…

— Значит, всему виной эрл Честер? — Джоселин посмотрела на мужа с сомнением.

— Я не хочу лишиться тебя, как лишился Адама.

Она позволила ему поцеловать себя в лоб.

— Это не первая наша стычка, Роберт. Ты ведешь достаточно войн. Зачем тебе еще и война со мною?

Его поцелуи становились все жарче. Джоселин закрыла глаза, и он целовал ее опущенные веки.

— Я принесу тебе что-нибудь поесть, мой господин. Но ты объяви слугам, что я выдержала испытание и между нами заключен мир.

— Я не голоден. Может, чуть позднее, а до этого я бы хотел насытиться тобою.

Джоселин, раскрыв губы, ответила на его поцелуй, но в ней не ощущалось прежней страсти. Она лишь позволяла ему ласкать себя. Черт побери, чем она отличается от Маргарет?

— Я уже попросил у тебя прощения, Джоселин. Так ответь мне тем же.

— Я отвечаю, как могу.

У них была длинная ночь любви, а после, когда Джоселин, простившая мужа, уснула, Роберт де Ленгли долго лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок и размышлял. Он мечтал о такой спутнице жизни — верной, пылкой, храброй, — и он получил ее, вот она, лежит в его объятиях. Но по силам ли ему, легендарному Нормандскому Льву, полностью завладеть ею? Не упустил ли он свой счастливый шанс, позволив сбежать из-под венца ее белокурой слабовольной сестрице?

21

— Вы и правда отправляетесь в Лейворте завтра?

— Да.

Джоселин нахмурилась. Супруг ее меж тем раздевался у камина, подставляя бока жаркому огню. Свой новый драгоценный пояс, подаренный ею, он аккуратно поместил на отдельный столик.

— До Крещения осталось всего два дня. Не стоит ли отложить поездку?

— Я уже прослушал мессу с моим кастеляном и воинами и очистился душой.

— И как долго вы намереваетесь отсутствовать?

— Не знаю. Все зависит от погоды и от того, насколько там готовы крепостные стены. Неделя… две. Я пришлю гонца, когда соберусь возвращаться.

Де Ленгли аккуратно сложил в дорожный сундук расшитую Джоселин бархатную накидку, на которой были золотой нитью вышиты львы, которые, по всем местным суевериям, должны были оградить его от опасностей.

Его рождественский подарок Джоселин был тоже выбран тщательно и с любовью — массивный золотой перстень с тонким чеканным узором. Только древние кельты могли придумать такой узор и поместить там, где положено было печатке, темный янтарь.

Оба они были довольны подарками и ночами любви, но житейские заботы разделяли их. Он все чаще уезжал, озабоченный положением в крепостях, а она управляла замком.

— Я как-то не так веду себя? — решилась спросить его Джоселин.

Роберт вздрогнул.

— Откуда такие мысли?

— Ты всех подозреваешь в измене… меня… и даже Аймера.

— Забудь о том досадном случае. Если бы я в чем-то подозревал его, он был бы уже мертв.

— Почему же ты обращаешься со мною так, будто я в чем-то согрешила?

— Мне так не кажется.

— Это видно по твоим глазам, когда ты смотришь на меня. И твои руки тоже выдают тебя, когда ты меня обнимаешь.

Джоселин нелегко было выразить одолевавшую ее тоску словами, понятными ему.

— Мне кажется, что, когда мы бываем вместе, все равно тебя нет рядом, словно ты отгорожен от меня стеной или находишься далеко-далеко…

Роберт попытался изобразить на лице улыбку.

— Теперь я вижу, как ты пала духом. Неудивительно, что ты утомилась, столько сил отдавая ведению хозяйства. Ты не хочешь опереться на мою руку…

Джоселин замотала головой.

— Нет-нет… речь идет не об этом. Я всей душой тянусь к тебе, но ты не подпускаешь меня к себе близко. Даже когда мы в постели, я это ощущаю. Вот почему ты так часто стал оставлять меня? Я не права?.. — У нее перехватило дыхание. С трудом она произнесла: — Ты уже тяготишься мною?

Роберт не выдержал ее напряженного, требовательного взгляда, устремленного на него. Он надеялся, что перемена в его отношении к жене не будет так заметна, но Джоселин, казалось, улавливала все и все видела насквозь. Это для него было мучительно, потому что он по-прежнему испытывал к ней нежность и не желал ее ранить. Но, слишком дорожа ею, он опасался отдать себя полностью этому чувству, помня горестные ошибки прошлого.

— Джоселин, любимая! Ни один мужчина не ложится в супружескую постель с такой радостью и не выполняет свой долг с таким усердием, как я каждую ночь. Как же ты могла подумать, что наскучила мне?

Тут он усмехнулся.

— Твое тело притягивает меня, с первой нашей встречи я испытываю к тебе вожделение. Слава Богу, что наш брак освящен церковью, а то бы я все равно взял бы тебя силой и грешил бы так до бесконечности.

Она глядела в его распахнутые ей навстречу зеленые с золотым ободком хищные глаза и знала, что никогда не познает всех тайн его души.

— Не убеждай меня, Роберт, что ничего не изменилось за последнюю неделю. Я хочу знать правду, как бы ни была она горька. Ты дал мне то, о чем я и не смела мечтать. Но если ты хочешь забрать свой дар обратно, то я имею право узнать об этом.

Что Роберт мог ей ответить? Что их медовый месяц не был таким безоблачным, как он надеялся? Что годовщина смерти Адама наполнила его душу воспоминаниями и страхом за грядущие потери? Что суеверные предчувствия заставляют его держаться поодаль от женщины, в которую он влюбляется все сильнее с каждым проведенным вместе днем, с каждой ночью в их постели?

Он ответил ей со всей возможной осторожностью, зная, что лжет, и не рассчитывая, что она до конца ему поверит.

— Я стал другим из-за того, что меня одолевают заботы…

— Я тому виной?

— Нет, мы отличная пара.

Роберт помешал кочергой угли в камине, выдержав паузу, чтобы как следует собраться с мыслями.

— Год прошел со дня кончины моего сына. Ты можешь сказать, и это будет справедливо, что я уж слишком скорблю о нем. Но так получилось, что он стал моим единственным приобретением в жизни, тем более горька его утрата из-за, мерзкого поведения его матери Маргарет. Я проводил с ним больше времени, чем обычно полагается отцам. Его маленькие радости были и моими радостями. Как он радовался приближению Рождества! Как он хотел увидеть Белавур, о котором я ему столько рассказывал.

Блики огня озаряли красивое мужественное лицо ее супруга. Сейчас она любила его, угнетенного горем, больше, чем в миг его побед.

— Будет неправильно, если я скажу, что одинаково с вами скорблю об Адаме. Я не теряла детей — у меня их не было. Но когда умерла мать, мне показалось, что и мне незачем жить на свете. Многие месяцы я все слышала ее ласковый голос и смех в комнатах и бежала туда, где я надеялась ее увидеть. Я злилась на Господа за то, что он забрал ее к себе и оставил меня одну в Уорфорде влачить жалкое сиротское существование.

Джоселин помолчала, потом продолжила:

— Вы горюете год, а я горевала долгие годы, пока вы не явились в Белавур. И теперь я радуюсь, что моя жизнь продолжилась и мне выпало счастье встретить вас.

Роберт уставился на жену с восторженным изумлением. Это было уже не просто признание в любви, в ее словах содержалась истина, словно выбитая на камне в заповедях Моисея. И за ее осторожность в словах он тоже был благодарен.

— Спасибо, что ты не намекнула насчет наших будущих детей. Другие женщины не преминули бы это сделать.

— Господь, может быть, дарует нам детей, но никто не заменит вам Адама, как и мне мою мать. Мы другие, чем они, и другими будут наши дети. И так будет продолжаться долго, до Страшного суда, а пока, до наступления судного дня, мы должны ступать по земле с достоинством.

Роберт присел на край постели, приподнял ее легкое тело сильными руками и заключил в объятия.

— Я счастлив, что ты не умерла в детстве и сохранила себя, чтобы стать моей.

Для Джоселин искреннее признание мужа, его прикосновения стали лучшим подарком судьбы. Она простила ему и холодность последних дней, и завтрашний отъезд. Роберт когда-нибудь полностью доверится ей, и тени прошлого перестанут его тревожить.

Ее блаженное спокойствие нарушили в последующий за отъездом супруга полдень грозные вести с юга. Гонец, полузамерзший, на издыхающем от бешеной скачки загнанном коне, явился по ту сторону крепостного рва.

Он показал личные королевские знаки, и перед ним опустили мост и открыли ворота.

Если б сэр Эдмунд не подхватил его на руки, он бы тут же вывалился из седла и ударился головой о каменные ступени.

Гонец обвел окруживших его людей обезумевшими глазами и обратился к Джоселин:

— Леди! У меня срочное послание от короля к Роберту де Ленгли.

— Мой супруг отсутствует, но я тотчас же пошлю за ним.

— Нет! — Гонец решительно тряхнул головой. — Я должен доставить письмо ему лично. Нельзя терять времени. Генри Анжу высадился в Сочельник в гавани Вейрхем с тридцатью кораблями, полными вооруженных людей. Он уже на подступах к Дувру. Милорд обязан немедленно выступить.

Джоселин поначалу отнеслась к этой вести с сомнением.

— Генри? Он ведь занят войной с французским королем.

Гонец попытался вновь забраться в седло.

— Кто знает, как этот чертов сын управился с делами во Франции? Но теперь он здесь, в Англии. Говорят, что демоны перенесли его на себе через Пролив, потому что там уже десять дней бушует небывалая буря.

Джоселин старалась сохранять спокойствие.

— Ваша лошадь загнана, сэр. Вы не проскачете на ней и двух лиг. Если я отправлюсь немедленно к мужу, то буду у него до наступления темноты, и мы вместе вернемся поутру. Вам надо согреться, поесть, а тем временем мои люди подыщут вам свежего коня. Лучше продолжите ваш путь на запад с тревожным посланием, а мы здесь, на юге, уже будем наготове.

Гонец внял ее разумным речам и отдал ей конверт с печатью короля Стефана.

— Вы правы, леди. Я уже сегодня никуда не доеду на этой кобыле. Она и на ногах не стоит.

За четверть часа Джоселин успела одеться потеплее в шерстяную одежду и, закутавшись в меховой плащ, подаренный ей Робертом, возглавила колонну из двух дюжин вооруженных всадников.

Сэр Эдмунд безуспешно отговаривал ее от опрометчивой поездки. То же самое говорил и Аймер Брайвел, но ее воля была непреклонна. Ждать и тревожиться она была не в состоянии. Ей хотелось встретить мужа, прежде чем он отправится на юг сражаться со своим извечным врагом. Ужас охватывал ее при мысли, что Генри Анжу попирает ногой землю Англии. Всем было известно, что он по уши завяз в интригах и битвах на континенте. И это давало надежду хотя бы на несколько лет относительного мира. И вот теперь ее хрупкая надежда разрушена.

По пути Джоселин не оставляли мысли о предстоящей войне — сколько одежды, оружия и еды потребуется супругу, чтобы снабдить свое войско всем необходимым.

С каждой пройденной ею и эскортом милей назойливая мысль все больше беспокоила ее.

«Если Генри Анжу станет королем Англии, то кого он обезглавит? Не будет ли ее супруг Роберт де Ленгли первым в этой печальной очереди?»

С большим трудом кавалькада достигла замка Лейворс, но густая грязь и потоки воды от дождя и растаявших снегов не позволили им даже приблизиться к нему. Они пробирались по лесу под дождем и мокрым снегом, которым всегда приветствовал путников зловредный британский январь. Замерзшие руки Джоселин едва удерживали поводья, ноги онемели, плащ, казалось, пропитался влагой.

— Миледи! — Сэр Аймер поравнялся с ней. Он мужественно возглавлял колонну на всем многочасовом пути, но теперь отступил. Его разгоряченный конь терся боком о круп ее лошади.

— Миледи, — повторил он почтительное обращение. — У нас по дороге будет маленький дом, сразу же за гребнем холма. Там очень тесно, и все же это кров для вас и людей, в конюшне хватит места и сена для лошадей.

Как могла Джоселин отказаться, хотя и горьким было ее разочарование. Провести ночь под теплым одеялом — не искушение ли это для слабой женщины, тем более, что мужчины и их кони выдохлись?

Но из-за этого она лишится, быть может, последней ночи с Робертом.

Она молча кивнула Аймеру, и тот поскакал вперед, чтобы завернуть колонну к ближайшему жилью.

Зачем такие мрачные предчувствия одолевают ее? Неужели любовь может приносить и такие страдания?

Наутро, когда еще ночные призраки не отступили, Аймер разбудил всех и отряд отправился в дальнейший путь. Грязь подмерзла, ручьи превратились в ледяные дорожки. Кони скользили и били лед копытами. Они добрались наконец до обиталища Роберта в Лейворсе. Джоселин, подобно вспугнутой птице, соскочила с коня и, минуя пролеты лестницы, устремилась в хозяйскую спальню.

Слуги в замке еще не проснулись. Они лежали вповалку в холле у центрального, еле теплящегося очага. А кто-то заснул прямо за столом возле кружки недопитого эля, и куски хлеба, такого драгоценного, валялись прямо на грязной скатерти.

Джоселин узнала среди пьяниц некоторых людей из Белавура.

— Где милорд? Ей не ответили.

Один, правда, очнулся и пробормотал:

— Леди… ради Христа, вам незачем здесь появляться. — И тут же уронил голову на стол.

Джоселин промчалась молнией по винтовой лестнице и распахнула дверь спальни.

— Роберт! Где Роберт?

Шорох одежд в темноте, шлепанье босых ног по полу насторожили ее. Она знала, что спальня сообщается дверью с соседними покоями. «О Боже, какой стыд! Нормандский Лев убегает от меня, как жалкий зайчишка!»

Как слепая, она пробралась в глубь неосвещенной спальни к кровати, вытянула вперед руку и наткнулась на мягкое женское тело.

Злобным рывком Джоселин сдернула занавеску с окошка. Слабый рассветный луч упал на бледное пухлое личико блондинки, закрывавшейся от Джоселин пуховой периной, как щитом. Голубоглазая светловолосая дурочка — бесполезно ее спрашивать, что она здесь делает.

Постель рядом с девчонкой хранила еще следы пребывания рядом с ней тяжелого тела мужчины.

— Как ты посмела? — тут Джоселин задохнулась.

Девица натянула перину до подбородка. Джоселин огляделась и тут же заметила брошенный небрежно на стул оружейный пояс Роберта, недавно подаренный ею супругу. Она выхватила кинжал из ножен и повертела стальным острым концом перед глазами девицы.

— Говори! Или я выколю тебе глаза! Как ты здесь оказалась?

— Хозяин позвал меня… Смилуйтесь, миледи. Разве я могла отказаться?

За дверью прозвучал вежливый, но настойчивый голос Аймера Брайвела:

— Не убивайте ее, миледи. Я надеюсь, что вы на это не способны.

— Я сделаю с ней все, что захочу, — отозвалась Джоселин, чувствуя в себе ту самую необузданную ярость, которая так часто овладевала ее супругом.

— Поймите, мадам, мы явились так неожиданно… А это всегда приводит к плохим последствиям.

— Убирайтесь, Аймер. Я сама решу, как расправиться с нею. Распорядитесь вновь седлать коней.

— Будьте благоразумны, мадам.

Джоселин показалось, что Аймер покинул свой унизительный пост у двери.

— Зачем мне убивать тебя, дурочка, или ослеплять тебя? Как твое имя?

Девчонка, казалось, от страха забыла его. Ей понадобилось время, чтобы вспомнить.

— Эдит.

— Эдит, а куда ты спрятала моего мужа? У себя между ног?

— Он, наверное, в соседнем покое.

— Ты с ним ложилась в постель и прежде?

— Нет, госпожа, только впервые. Он быстро меня покинул… я еще спала.

— Ты, наверное, давно положила на него глаз?

— Клянусь, нет. Смилуйтесь, госпожа… Джоселин откинула перину и осмотрела девичье тело, которым только что наслаждался ее муж. У девчонки не было никаких достоинств, которыми не обладала бы она сама, только светлые волосы, как у Аделизы. Кинжал еще был в ее руке. Джоселин собрала в горсти пряди золотых волос хныкающей девчонки и острым лезвием срезала их. Этим богатством она засыпала всю постель. Он, Роберт, прячущийся в соседнем покое, ее лживый муж, не вступился за свою любовницу. Что ж, поделом ему и ей!

Джоселин глядела на несчастное существо, в страхе скорчившееся перед нею. Она только что отняла у девушки частицу ее красоты, унизила ее, а на самом деле разделила с ней свое унижение. Стыд за свое поведение обжег ее. Никогда раньше она не пользовалась властью, данной ей происхождением, не обижала тех, кто стоит ниже ее и не смеет ответить на оскорбление. Разве могла девушка что-либо возразить, если Роберт возжелал ее?

Джоселин сняла с пальца драгоценный перстень, недавно подаренный ей мужем. Это было первое настоящее украшение из тех, чем женщины гордятся и передают по наследству дочерям.

Она бросила перстень на смятые простыни.

— Это тебе в возмещение убытков за твои срезанные волосы.

Девушка тронула пальчиками перстень, потом поднесла его к глазам, которые в изумлении расширились так, что стали похожи на два голубых блюдца.

— Это мне? Я могу его взять?

— Да.

Джоселин поспешила к двери, чтобы не видеть больше девчонку, но на лестнице и в холле ее уже встречала толпа. Пробудившиеся слуги таращили на нее глаза, а Аймер доложил:

— Милорда нет в доме. Он только что ускакал с Джеффри.

Джоселин нашарила рукой спрятанное под одеждой от непогоды письмо короля Стефана.

— Найди милорда и вручи это ему. Оставляю тебе половину свиты. Я же возвращаюсь в Белавур. У меня много забот — надо готовиться к войне!

— Я не отпущу вас с такой маленькой охраной. Милорд снесет мне голову, если что-то случится с вами по дороге. Любой из рыцарей сможет доставить послание, я же обязан сопровождать вас.

Джоселин бросила на него такой взгляд, что тот сразу все понял. Нельзя давать Роберту ни малейшего повода для нелепой ревности. Он, Роберт де Ленгли, кругом виноват, но жена — чиста перед ним.

— Вы отдадите ему письмо лично в руки, Аймер! Ищите его или ждите здесь сколько угодно долго, пока он соизволит быть в бегах.

Она вышла во двор, благодарная Господу, что он наслал на землю Англии такую бурю. Вьюга охладила ее пылающие щеки, загасила пламень в глазах. Слезы смешались с тающим снегом на ресницах. Никто не увидит, что она плачет.

Грум держал под уздцы ее коня, Аймер подставил ей стремя.

— Может быть, вы задержитесь хоть ненадолго, миледи? Хозяин вот-вот вернется.

— Нет! — Ей было тяжело находиться среди людей, чувствовать, как их любопытствующие взгляды обшаривают ее. Лучше остаться наедине с вьюгой.

— Миледи, что передать от вас Роберту, кроме королевского послания?

— Ничего!

С опущенной головой Джоселин подъехала к стенам Белавура. Ночная скачка по морозу не остудила ее ярости. Она упорно отгоняла мысли о том, что милорд имеет право заводить столько любовниц в своих поместьях, сколько захочет.

Солнце, растопившее снега и согревавшее ее продрогшую свиту, не радовало ее.

— Миледи! Какой-то незнакомец встречает нас у моста, — предупредил ее оруженосец. — Прикажете отступить?

— Куда? Зачем? — спросила она рассеянно.

И пары минут не прошло, как их маленькую кавалькаду окружили солдаты с суровыми, незнакомыми ей лицами.

Но начальника их она узнала — вернее, коня, на котором он обычно выезжал.

— Нам нечего бояться, — обратилась она к своей свите. — Это мой брат Брайан.

22

— Что я могу ей сказать? А что может сказать мужчина, если он кругом не прав?

Роберт произнес это вслух, не заботясь о том, что его слышит едущий рядом Джеффри.

Они взбирались на холм, где чернели башни Белавура. Впервые Роберт возвращался домой с такой тяжестью на сердце.

— А что, Аймер все еще не в духе? — не удержался Роберт.

— Он не захотел говорить даже со мной, — кивнул Джеффри. — Я уверен, что позже он очнется и станет извиняться за свой неумеренный гнев.

Джеффри помолчал, а потом не без колебаний произнес, осторожно выбирая слова:

— Ваши люди, да будет вам известно, Роберт, любят вашу супругу. Между собой они прозвали ее Львицей.

Роберт неловко заерзал в седле и уставился на друга с изумлением.

— Как?

— Львицей. В знак особого уважения и восхищения ею.

Несмотря на все мрачные события прошедшего дня и дурное настроение, Роберт невольно рассмеялся.

— Это ей подходит. Клянусь Святой Мессой, очень подходит! Лишь бы она только поверила мне, когда я расскажу ей об этом.

Но он сомневался, что Джоселин поверит ему, что бы он ей ни сказал. Он глубоко ранил ее — и все из-за пустяка. Из-за нелепой ребяческой попытки что-то доказать самому себе. Причем женщина, которой он приказал лечь с ним в постель, даже не могла возбудить его, пока он не вообразил, что обнимает не ее, а Джоселин. Но самое худшее было то, что Генри Анжу вторгся в Англию, и у Роберта было слишком мало времени и возможностей, чтобы как-то загладить свою вину перед супругой.

Он подумал о своем грозном неприятеле, об опасностях, с которыми неминуемо столкнется лицом к лицу в самые ближайшие дни. Это будет их личная война с Генри. Анжуйцы годами стремились стереть его с лица земли. Роберт не верил, что это им удастся, но ему не хотелось идти в сражение, оставив в памяти любимой жены свой безобразный поступок в Лейворсе.

— Надейтесь на то, сэр, что она подпустит вас достаточно близко к себе, чтобы вы могли сказать ей хоть что-нибудь. Хотя, честно признаюсь, надежды на это очень мало. Аймер серьезно опасался, что она растерзает вашу бедную девчонку у него на глазах. Только Нормандский Лев может как-то справиться со своей Львицей. Я бы, например, не захотел вызвать на себя ее гнев.

Они приблизились к внешним воротам крепости. Мост был уже опущен в ожидании господина, но ворота оставались запертыми. Один из воинов Роберта громким криком принялся вызывать охрану из сторожевой башни. Де Ленгли тем временем окинул взглядом угрюмые массивные стены.

— Хорошим уроком мне будет, если она запрется в замке и проморозит нас здесь до костей.

Но решетка поднялась, и ворота распахнулись. Роберт направил своего жеребца на мост. Больше, чем злодей Анжу, его мысли занимала весь день предстоящая встреча с супругой, что еще раз доказывало, как он дорожит ею.

Конечно, Генри Анжу совершил поступок, которого никто не мог предугадать. В разгар зимы, увязший по горло в одной войне, он затеял и другую, причем за морем. Это был блестящий ход умелого, хоть и азартного шахматного игрока, но Роберту де Ленгли, изучившему своего врага досконально, следовало бы ожидать подобной выходки. А он, вопреки своему опыту и установленным для себя правилам, оказался не готов к отпору. Теперь предстояла тяжелейшая зимняя кампания, причем на лишь недавно возвращенных ему землях.

Когда разнесся слух о том, что де Ленгли вновь утвердился в Белавуре, люди потянулись к нему, предлагая свои услуги. Он на это и рассчитывал, надеясь пополнить поредевшие ряды ветеранов, и щедро тратил монеты, добытые в последних набегах за Пролив, на покупку наемных солдат.

И все же он не успел набрать столько воинов, сколько ему было надобно. И, несмотря на усердие и неутомимость верного Джеффри, люди не были еще достаточно обучены.

Нахмурившись, Роберт въехал во двор крепости. Недоброе предчувствие сразу же охватило его. Что-то нехорошее витало в воздухе, ощущалось в напряженной тишине, царившей во дворе, где было непривычно темно. Только несколько факелов горели возле привратницкой. Он почувствовал грозное предупреждение. Нюх на опасность, выработавшийся с годами, никогда не обманывал его.

— Берегись, Джеффри, — промолвил он тихо, поворачивая Белизара обратно к воротам, через которые еще тянулась колонна его воинов.

Солдат у ворот спрятал лицо от света факела. Это было странно. Так не полагалось делать при встрече хозяина. Прежде при его появлении люди толпились во дворе, желая, чтобы он заметил их и одарил улыбкой и приветливым словом.

— Привет, Пирс! Как коротаешь ночь? — обратился он к солдату.

Тот закашлялся и произнес невнятно:

— Все в порядке, милорд.

«Да, вроде бы все в порядке, но… только это не Пирс!»

Ударив шпорами в бока Белизара, Роберт направил коня на солдата и опрокинул самозванца наземь.

— Засада! Берегись! Удерживайте ворота!

Одного мгновения хватило, чтобы тишина взорвалась и все пришло в движение. Заледеневшие руки схватились за мечи и вскинули щиты. Воины Роберта смогли отбить первую атаку врагов, дотоле прятавшихся в густой тени под крепостными стенами.

Роберт ворвался на коне в самую гущу схватки, уверенный, что его люди отстоят ворота. Это был единственный путь к спасению, хотя отступить сейчас означало потерять Белавур и оставить Джоселин без помощи во вражеском плену.

Сражение кипело вокруг него. Мечи со звоном скрещивались, ударялись о латы и о сплетенные из стальных колец кольчуги. Люди вопили, а кони ржали от ярости и боли.

Роберт резко потянул поводья Белизара, стремясь уберечь его от меча, направленного в конское брюхо.

Трудно было что-либо понять в этом кровопролитном беспорядочном сражении в темноте, но внезапно ему все стало ясно…

О Боже! Они убивают лошадей, вспарывают им животы, рубят ноги. Они намерены спешить конных рыцарей, а потом на земле одолеть их числом. Рыцари не имели пространства для маневра, а его малочисленная пехота вконец измотана долгим маршем по холоду и грязи.

На мгновение де Ленгли глянул вверх, на черную громаду крепости. Где-то там томится Джоселин, но сейчас он со своим войском не в силах прорваться к ней.

Белизар жутко заржал, почти заревел и заметался, когда острие одного меча вонзилось ему в бок, а лезвие другого рассекло шкуру у основания шеи. Роберт вцепился в поводья, прикрыл жеребца щитом, а ногой, обутой в кованый сапог, нанес коварно подкравшемуся врагу мощный удар в лицо. Тот с воплем покатился по земле, вмиг залившись кровью.

Совсем рядом конь с перерубленными ногами осел, издавая истошное ржание. Роберт стал пробиваться на выручку всаднику.

— Отступай! — крикнул он, подхватил своего рыцаря за ворот кольчуги и начал вместе с ним пятиться к воротам. Там горстка его воинов отчаянно отбивалась от наседавших врагов. Если они не выдержат, путь к отступлению будет отрезан.

— Я де Ленгли! — издал он боевой клич. — Все за мной к воротам!

Те, кто мог, прорвались к нему и образовали вокруг Роберта ощетинившееся мечами железное полукольцо. Отход к воротам им удался. И, наконец, они вырвались из свалки, но бой стал еще более яростным в суженном пространстве ворот. Теперь уже по одному, перестроившись в цепочку, они пробивались на свободу.

Роберт соскочил с седла, хлестнув раненого жеребца, и отправил его галопом сквозь арку ворот к мосту. Сам он занял место там, где разгорелась наиболее жаркая схватка. Здесь сражался кто-то из его спешившихся рыцарей — не человек, а демон — рубящий, колющий… Роберт едва узнал в нем своего верного помощника.

— Роберт, уходи! — кричал ему Джеффри. — Это тебя они хотят… Уходи сейчас, пока тебя не свалили с ног!

Роберт отразил щитом направленный на него удар и схватился сразу с тремя противниками. Джеффри прав. Их слишком много, и все их усилия обращены против него. Лишь он им нужен.

Постепенно горстка уцелевших воинов во главе с Робертом выкарабкалась из смертоносной ловушки. Только самые стойкие, самые умелые и яростные бойцы смогли отстоять себя и пересечь мост.

— Роберт! Хвала Господу, ты здесь! — Аймер был первым, кто обнял его, когда он очутился по ту сторону моста.

Потом к нему стянулись и другие, сбились в кучу, молча трогая его, как бы желая убедиться, что он жив и даже невредим и что легенда о его неуязвимости не опровергнута.

Так они и стояли все вместе, тесно прижавшись друг к другу в темноте и глядели угрюмо на башни и стены Белавура, отделенные от них рвом.

— Роберт! Она не стала бы… — неуверенно начал Аймер. — По правде, леди Джоселин была очень разгневана… но я готов поклясться, Что она никогда…

— Да! — оборвал Роберт защитную речь, казавшуюся ему совсем ненужной и даже неуместной. — Она не стала бы…

Они разбили лагерь в промерзшем лесу, не зажигая костров, по возможности перевязали раны, а наиболее пострадавших отправили на телеге в Харкли. Роберт ненадолго уснул, но с первым проблеском рассвета поднялся, вышел на опушку, встал неподвижно и в глухой тоске и злобе глядел на еще смутный силуэт Белавура. Ужас, вызванный недавними событиями, уступил место горьким размышлениям о том, что он абсолютно не в силах что-либо предпринять.

Джеффри принес ему чашу разбавленного вина и ломоть хлеба.

— Вы имеете хоть какое-то представление, кто там засел?

— Догадаться можно, — вздохнул Роберт. — Те подлецы, что поддерживают Генри. Любой из них. Может быть, это Честер. Он настолько подл, что способен прикончить меня в темноте, но если б я бился об заклад, то поставил бы денежки на то, что все устроили мои драгоценные родственнички со стороны супруги.

Джеффри не поддержал эту мысль. Опустошив чашу, Роберт продолжил:

— Готов молиться хоть Богу, хоть дьяволу, чтобы это был Монтегью. В таком случае я бы не опасался за жизнь Джоселин. Помимо того, что она все-таки его плоть и кровь, она более ценна ему живая, чем мертвая. Ему остается только дождаться моей гибели, чтобы вернуть все, что он потерял, и прихватить еще кусок в придачу.

— Дождаться вашей гибели, сэр, или подстроить ее, — резонно заметил Джеффри.

Роберт вспомнил об отчаянном послании Стефана, переданном ему через Аймера. Не могло ли оно быть поддельным? Ведь подобный трюк он сам проделал с Монтегью в ночь захвата Белавура.

— Возможно, — сказал он мрачно.

— Милорд, они открывают ворота!

У Роберта будто камень свалился с души, когда на мосту появился верхом Брайан Монтегью.

Роберт чуть ли не бегом устремился ему навстречу.

— Что ж, милый братец, — орал он на ходу, — так ты соблюдаешь договор?

— Тот договор больше не действителен, — крикнул Брайан в ответ. — Твой сюзерен и мой отныне находятся в состоянии войны.

Итак, Монтегью — отец и сын — переметнулись на сторону Анжу. Роберт этому не удивился.

— Ты предал своего законного короля и поддержал анжуйцев! Но недолго тебе радоваться. Ты не доживешь до коронации Генри, обещаю тебе!

— Я-то доживу. А вот тебе, де Ленгли, возможно, и не придется дожить.

— Все в руках Божьих, конечно, — Роберт не мог устоять перед искушением поддразнить Брайана, — однако твоя попытка покончить со мной провалилась. Какой стыд, позор! И как обидно! Ты упустил возможность оказать услугу Анжуйскому Даму и заслужить их благодарность.

— Но я думаю, что Генри и так будет мне благодарен за то, что я поднес ему Белавур на блюдечке, — Брайан расхохотался. — А все из-за того, что ты никак не можешь разобраться со своими женщинами. Про это уже шутят на всех солдатских бивуаках. Ключ ко всей Западной Англии отдан твоему противнику разъяренной и ревнивой женушкой. Важнейшая крепость потеряна из-за того, что Роберт де Ленгли никак не удержит своего бойцового петушка между ног.

Джеффри окаменел, но Роберт не отреагировал на оскорбительный выпад.

— А где же твой папаша? Неужели Монтегью оставил мальчишку одного защищать Белавур?

— Скоро ты убедишься, мальчишка я или мужчина. А если тебя интересует мой отец, то я скажу, где он. Он вместе с Честером, Херефордом, Корнуэллом, а также с Колвиком и Пелемом отправился на подмогу к Генри.

Новость была не из приятных. Все могущественные лорды поддержали анжуйца.

— Стефан пока еще король, Брайан. Генри будет разбит, как уже дважды случалось. А если после всей этой кутерьмы я обнаружу, что ты плохо обходился с моей женой, то тебе не спрятаться нигде на Божьем свете от моей мести.

Брайан опять рассмеялся и повернул коня обратно к воротам.

— Позаботься лучше о себе, де Ленгли! Это тебе придется прятаться, а не мне.

Роберт, сжав кулаки, проследил, как самодовольный молокосос скрылся внутри Белавура.

— Он лжет! — воскликнул внезапно появившийся рядом Аймер. — Не верьте ни единому его слову.

— Я знаю свою жену, Аймер, и, конечно, не верю ему. Кому в голову взбредет поверить, что моя жена добровольно сдала Белавур из-за ненависти ко мне? Если бы дело обстояло так, она бы выплеснула мне это сама в лицо, а не пряталась бы за крепостными стенами. А еще вернее, проткнула бы меня кинжалом вчера, а не заключала бы сделки за моей спиной.

Он снова поглядел на неприступный Белавур.

— Хуже всего, что я никак не могу помочь ей. Мы туда не проникнем силой, будь нас даже в тысячу раз больше. А на наши хитрости Монтегью не поддастся.

— И что же нам делать? — хмуро поинтересовался Джеффри.

— Снимемся с лагеря, соберем людей, прихватим какие сможем припасы и отправимся на юг, на соединение с войском Стефана, а там будем сражаться, чтобы спасти свои шкуры.

Аймер посмотрел на него недоверчиво.

— Это значит, что мы, задрав хвосты, удерем отсюда?

Роберт решительно покачал головой.

— Нет! Я отправлюсь на юг, выполняя приказ своего короля. Ты, Аймер, останешься здесь. Ты и дюжина людей, которых мы сейчас подберем. Ты будешь следить за замком и пришлешь весточку, если наметятся какие-либо перемены, если ты вдруг увидишься каким-нибудь образом с Джоселин. Только ни в коем случае не связывайся с Монтегью. Драться с ним бессмысленно и смертельно опасно, когда у тебя так мало людей.

Аймер покорно кивнул.

Роберт бросил прощальный взгляд на крепостные стены.

— Мой зловредный братец прав только в одном. Генри будет плясать от радости, когда узнает, что не прошло и недели со дня высадки его в Англии, как он уже выставил меня из собственного дома. Это удается ему уже не в первый раз.

Слуга поспешно пересек освещенный факелами главный холл Белавура и приблизился к хозяйскому столу.

— Милорд, Алис послала меня передать вам, что сестрица ваша проснулась. Как ей теперь поступить?

Брайан Монтегью, занятый ужином, даже не поднял головы от тарелки. Предыдущий день выдался для него на редкость удачным. Благодаря своей смекалке и решительности — и не без некоторых жертв, разумеется, он овладел самой сильной крепостью на всем Западе. Жаль только, что он не покончил с де Ленгли. И все же его новый сюзерен, несомненно, будет им доволен.

А вот к общению с Джоселин он не готов. Ситуация была скользкой, и надо было как следует обдумать линию своего поведения.

— Дайте ей еще вина с тем же снадобьем. — Он прожевал кусок, задумался, потом добавил: — И так каждый раз, когда миледи будет просыпаться. Но смотрите, не перестарайтесь! Всего по паре глотков, не больше. Я не хочу, чтобы она умерла.

Слуга удалился, а Брайан вернулся к трапезе, довольный собой. Он размышлял о том уважении, каким вскоре будет пользоваться, о землях, которые в скором времени попадут ему в руки. Когда-нибудь имя его окажется в том же списке, что Корнуэллы и Глостеры, и может, его упомянут в одном ряду с самим Роджером Честером.

Он улыбнулся своим грандиозным мечтам, но ведь они были, как никогда, близки к реальности. Различными способами его отец удвоил первоначальный родовой удел Монтегью. Брайан рассчитывал еще раз его удвоить.

Нет! Он не желал смерти Джоселин. Она нужна ему живой и здоровой. До поры до времени, разумеется.

23

Такой слабой она еще не ощущала себя никогда. Что с ней?

Джоселин разглядывала потолок, на котором, словно в насмешку, возникали живые картины из ее недавнего прошлого — девка, переспавшая с ее мужем… ее золотистые волосы, разбросанные по постели… потом ловушка, в которую ее заманил братец Брайан…

Ей не хотелось просыпаться. Во сне она была по-прежнему леди Белавур, супругой Нормандского Льва, а действительность была другой… страшной… чернее самой темной ночи!

— Эй, она еще не протрезвела?

Это был грубый голос Брайана.

— Не перестарайся, девка!

Джоселин догадалась, что он обращается к Алис.

— Тебе, бесплодная сука, конечно, хочется ее отправить на тот свет. Но она — моя сестра. Если ты ее умертвишь раньше времени, то сгоришь на костре за колдовство.

— Я исполняю только то, что вы приказали. Пять капель на глоток вина. Когда она просыпается, то всегда просит пить. У нее во рту сухо.

— Давай ей не больше одного глотка.

Знакомые голоса — беспутная Алис, дочь кожевника, и Брайан. Какая между ними связь?

— Усыпи ее вновь до утра… — Брайан говорил как-то неуверенно, то ли был пьян, то ли колебался, что ему предпринять. — Утром мы ее растормошим вместе. Три дня она уже ничего не ест.

— Не беспокойтесь, хозяин. Уж как-нибудь я засуну ей кусок в глотку, — утешила своего нового покровителя Алис.

«Три дня! О Боже! Три дня я в беспамятстве. Что со мной? И где Роберт?»

Джоселин было невмоготу вспомнить что-либо. Голову ее терзали болью адские клещи.

И все же… Было Рождество, был неожиданный отъезд Роберта куда-то… в Лейворс. Затем… Господи, помилуй! Высадка Генри Анжу в Англии… ее безумная скачка с письмом короля… и эта бесстыдная голая девка в постели Роберта… Но что после? После ей уже было все равно, кому довериться, кому преклонить голову на плечо, только не неверному супругу.

Братец Брайан встретил ее у стен Белавура. Он сказал, что прибыл сюда по призыву короля Стефана сражаться с армией Анжу. Бок о бок они подъехали к воротам. Она еще, ей помнилось, сердилась, что комендант медлит, хмурится и отказывается поднять решетку. Она потребовала от него выполнить приказ — от своего имени и от имени супруга… Сэр Эдмунд не мог не подчиниться.

Потом… началась резня… быстрая, мгновенная, как вспышка молнии… Пали верные люди де Ленгли…

«А что случилось со мной? Почему Алис — самая ненавидящая меня из всех моих служанок ухаживает за мной?»

— Опять ты что-то хочешь? — Алис явно нравилась порученная ей не очень уж трудная работа.

— Пить…

— Пей, госпожа… Нет, нет, хватит! Господин приказал только один глоток.

Господи, как пересохло во рту у Джоселин. Какая пытка — жажда. Трудно даже произнести слово.

— Напои меня, Алис… прошу…

— Напьешься вволю, так тут же взорвет твое брюхо, и ты сдохнешь! — вполне разумно заметила Алис.

Хотя бы в этом уроки Джоселин пошли ей на пользу. Она всегда твердила служанкам и слугам, что поить вволю истосковавшуюся по воде скотину вредно.

Она вновь впала в забытье. Ей пригрезились львы, вышитые ее руками золотой нитью на рубашке, и могучие плечи, которые эта рубашка облегала…

В полдень Брайан навестил сестру. Джоселин, проспавшая неизвестно сколько часов, наконец-то пробудилась и позволила Алис умыть ей лицо и хоть как-то расчесать волосы.

— Ты так меня напугала, сестра. Я уж думал, ты никогда не проснешься.

— Прости, что я встревожила тебя, брат. Меня ведь раньше никогда не травили ядом…

— Бог мой! О чем ты говоришь?

— Лишь о твоем увлечении колдовскими снадобьями. Если это вскроется, под твоей задницей разожгут костер.

— А еще раньше за клевету отсекут твой зло-вредный язык! Лучше придержи его и выслушай, что я скажу. Тебе, может, это и не понравится, но ты должна согласиться с тем, что я сделал.

— А что ж такого важного ты сделал, братец?

— Не смейся, дура! Мы с отцом встали на сторону Генри… и Честер, и Корнуэлл, и Пелем. Что молчишь, дура? Тебе это о чем-нибудь говорит? То, что половина Англии за Анжу? За передвижениями де Ленгли следят мои люди. Он запутался в паутине и все ближе к пауку.

Джоселин притворилась, что еще не совсем очнулась.

— Зачем ты обманул меня, Брайан? Ты просил крова и еды у коменданта Белавура, чтобы отправиться на помощь Стефану. Ты сделал меня и сэра Эдмунда изменниками… Я впустила тебя в крепость…

— Сэр Эдмунд и остатки его гарнизона мерзнут теперь в погребе под замком. Ты открыла нам ворота, и все пленники и Роберт знают об этом. И нечего горевать — твой поступок оправдан ревностью. Все, что ни делается, к лучшему. А о безнравственности де Ленгли знают уже во всех солдатских лагерях и смеются над тем, как ловко отомстила ему его женушка, забрав у него Белавур.

— Ты не посмеешь, Брайан! — воскликнула Джоселин.

— Уже посмел. — Брайан усмехнулся. — Де Ленгли недостоин быть причисленным к благородному семейству Монтегью, если не способен удержать петушка в штанах. Ты была вынуждена силой обвенчаться с ним. Мы виноваты, признаю, что подчинились силе короля Стефана. Но молодой правитель Нормандии и будущий английский король перевернет любой камень во всех замках Англии, чтобы только добраться до де Ленгли и уничтожить его. Ему некуда скрыться, а тебе… уготована лишь одна участь…

— …спрятаться под твое крылышко, — съязвила Джоселин.

— Стать его вдовой, получить в управление его земли, — серьезно продолжил Брайан. — Если ты еще не забеременела от него и не родишь ублюдка, то станешь самой богатой женщиной в Англии.

Джоселин медленно, постепенно вернула себе способность рассуждать и даже спорить со своим тюремщиком.

— А если Стефан возьмет верх?

— Он еще силен, наш бывший король Стефан. Но он слишком великодушен… Ему в конце концов несдобровать.

— Ты, Брайан, все поставил на Анжу? — холодно спросила Джоселин.

И тут почему-то Брайан вздохнул, хотя чувствовал себя полновластным хозяином положения. Он долго искал, но, наконец, нашел ответ:

— Тебе не о чем беспокоиться. Так или иначе, ты скоро станешь вдовой.

— Не так скоро, как ты рассчитываешь.

— Люблю твой острый язычок! Хоть у меня и мало солдат, но стены Белавура крепки, и ты отсюда не выберешься никогда.

— Что стены Белавура крепки, я с тобой согласна, брат Брайан.

Он посмотрел на нее озадаченно, потом решил проявить свою волю к власти.

— Я ведь могу превратить твою жизнь в ад, сестрица!

— Не сомневаюсь. Ты такой мастер на выдумки.

Брайан был готов вцепиться ей в горло и задушить, но слуга, принесший поднос с едой, к счастью, помешал ему. Порыв его угас.

— Здесь бульон для леди, хлеб и слабый эль, — послышался из-за двери ломкий мальчишеский голосок. — Наша знахарка Мауди сказала, что это миледи необходимо.

Джоселин вздрогнула, узнав голос Адама.

— Я чувствую себя в силах немного поесть. Раз Мауди так сказала, значит, мне это нужно.

Брайан крикнул стражнику, чтобы впустили слугу. Громадного роста мужчина с уродливым шрамом на лице распахнул дверь, пропуская мальчишку с подносом.

Она не могла не догадаться, кем и когда была нанесена эта рана стражнику — ею самой бронзовой булавкой в ночь покушения на Роберта де Ленгли. Шрам от уха через всю щеку! И этот коварный убийца носит одежду с гербом Монтегью!

— Мауди особенно настаивала, чтобы вы выпили этот бульон, миледи, — сказал Адам. — Он очень хорош.

Мальчик с поклоном поставил перед ней поднос.

Джоселин с трудом узнала его. Он явно нарочно засалил свои волосы и вновь обрядился в рваное платье, стараясь выглядеть обычным кухонным служкой.

— Поблагодари ее от моего имени и скажи, что я съем все, что она мне пришлет.

— Убирайся! — прикрикнул на Адама Брайан. Мальчик с поклоном удалился. Прощальный многозначительный взгляд он бросил на чашу с бульоном. Джоселин уловила поданный ей знак.

Она выпила густую, аппетитно пахнущую жидкость одним глотком и уставилась на брата, как будто собралась играть с ним в гляделки.

— Не таращь на меня свои ведьмины очи, сестра! — ухмыльнулся Брайан. — Меня ты не зачаруешь… и никого другого тоже. На тебе теперь клеймо ревнивой жены, сдавшей крепость врагу в отместку за неверность супруга. У тебя нет выбора, Джоселин. Держись за меня. На ту сторону тебя уже не впустят.

— Военное счастье переменчиво, братец! Де Ленгли знает, что ты сотворил со мной?

Брайан заколебался, прежде чем ответить. Но на уж слишком подлую ложь он не был способен.

— Нет.

— Спасибо. Теперь я ожила.

Брайан сплюнул в сердцах, нарочито громко протопал сапогами к выходу и захлопнул за собой дверь.

Убедившись, что он удалился, Джоселин повертела в руках чашу с бульоном. Ко дну ее был приклеен кусочек мягкой белой кожи. Она оторвала его и с трудом разобрала коряво начертанные слова:

«Роберт жив. Мы с вами, леди. Не бойтесь, мы с вами».

Она скатала послание в крошечный комочек и спрятала его в перине.

Алис вернулась в комнату. Алис! Ненавистная ей Алис, к которой она когда-то ревновала Роберта. Это еще одна унизительная пытка, придуманная братом.

Дни сливались в недели, недели в месяцы. Через шестьдесят дней ничего не изменилось. Брайан где-то там, на юге, сражался за английскую корону для Генри Анжу, а де Ленгли, если он еще был жив, — ему противоборствовал.

Ее кормили, ее умывали и причесывали. Она оставалась вроде бы хозяйкой Белавура, но без права выходить из своих покоев. Отсутствие деятельности, движения больше всего томило Джоселин.

Человек со шрамом и угрюмо ухмыляющаяся Алис обслуживали ее. Изредка появлялся Адам — кухонный служка с подносом. Она накорябала на клочке мягкой кожи пару слов и хотела вручить ему послание, но не решилась сделать это под бдительным наблюдением своих тюремщиков.

Все планы бегства, обдумываемые ею, были не осуществимы. Дни, проведенные в бездеятельности, были мучительны, а бессонные ночи ужасны.

Каким-то образом до нее дошли вести о большой битве. Генри захватил город Малмесбюри, но король Стефан удержал за собой укрепленный замок. Тысячи мужчин, встретившись лицом к лицу в сражении, пролили кровь в тихую реку Эйвон.

Жуткие морозные ветры, последующие за дождем, превратили всю поверхность английской земли в гололед. Ни конница, ни пехота не могли передвигаться, а если и пытались, то вызывали смех у простолюдинов. И вот так, буквально ползя на брюхе, Брайан с отрядом возвратился в Белавур.

— Леди! Ваш брат велел вам одеться потеплее. Солнце уже зашло, и мороз крепчает. Вам предстоит прогулка верхом.

На недоуменный взгляд Джоселин Алис лишь пожала плечами.

— Как мне приказали, так я и передаю. Джоселин поспешно одевалась. Пусть это будет прогулка с Брайаном или хоть с самим дьяволом, лишь бы вдохнуть свежего воздуха.

Брайан встретил ее странной улыбкой. Они спустились в крепостной двор, где их уже ждали оседланные лошади. Брат и сестра вскочили в седла, Брайан махнул рукой, решетка ворот поднялась, мост через ров опустился, вооруженные всадники охраны выстроились сзади, и кавалькада отправилась в путь. Около часа они скакали в молчании. У незамерзшего ручья, где разгоряченным лошадям позволили утолить жажду, настало время для разговора между братом и сестрой. Они спешились, свита остановилась чуть поодаль, чтобы не слышать их беседы. Журчание ручья, нежное и равномерное, скрадывало обрывистую грубость произносимых Брайаном слов.

— Ты наконец одумалась?

— Да. У меня было достаточно времени на размышления.

— Война оказалась более долгой, чем я рассчитывал.

— А Стефан более силен, чем ты ожидал! — усмешка сестры привела Брайана в ярость.

— Но твоя история про сдачу мне Белавура в отместку за неверность де Ленгли по-прежнему ходит как анекдот по Англии!

— Что ж, значит, все знают, что у его петушка между ног еще стоит хохолок, — парировала Джоселин.

— Раньше ты не осмеливалась так выражаться, сестра.

— Может, это ты испортил меня колдовским снадобьем?

— Не надейся, что де Ленгли примет тебя обратно.

— А тебя не примет Стефан! Или тебе отрубят голову, как изменнику, или ты сложишь ее на полях Нормандии, в чужих краях. Все равно тебе не жить!

— Но пока этого не случилось, давай заключим договор, сестра.

Первые лучи весеннего солнца ободряли ее. Она наслаждалась прогулкой после многих дней заточения. Древняя поговорка уэльсцев вспомнилась ей: «Солгать врагу не грех».

— Я готова на все, лишь бы выбраться на свободу. Что я должна сделать?

Брайан не ожидал такой покорности с ее стороны.

— Многое, Джоселин. — Он не сразу решился раскрыть ей свои планы. — Герцог Нормандский хотел бы увидеться с тобой. Он просил даже… чтобы я привез тебя в его ставку в Глостер.

Джоселин поначалу была озадачена, потом ей показалось, что все, сказанное братом, вполне разумно. Генри ненавидит де Ленгли. Заполучить в качестве гостьи его жену, предавшую Роберта и вручившую ключи от его сильнейшей крепости врагам, — разве это не равноценно выигранному сражению?

Она не могла согласиться на это, но притворилась, что колеблется.

— Нет-нет, Брайан. Ты только подумай! Если я попаду в руки Генри, он уже так просто меня не выпустит. Он будет распоряжаться моей судьбой и моими землями. Он и во сне грезит ими завладеть. Если что случится с Робертом, он выдаст меня за кого-нибудь из своих прихвостней, а ты, Брайан, и наш отец так и не вернете себе прежние владения.

— Не считай меня за глупца, сестрица. Генри дал слово…

— И ты ему поверил? — Джоселин издевательски воздела руки к небесам.

— Да! — воскликнул Брайан. — Ты не встречалась с ним и не знаешь его. Он не похож на всех нас, он честнее и благороднее. Будущий король не может обмануть тех, кто кровью и потом добыл для него корону. И он не жаден, как некоторые другие. Генри пожелал тебя увидеть, и он увидит тебя согласно своей воле. Завтра утром мы отправимся к нему.

Брайан в ярости сломал ветку ивы, склоненной над ручьем, и начал гнуть и скручивать в пальцах не поддающийся его усилиям упругий хлыст.

— Тебе надобно знать еще кое-что, сестричка. Я рассчитывал сказать об этом попозже, ну да ладно… Перед лицом герцога Генри ты обязана подтверждать все мои слова, какие бы я ни произнес. Или ты согласишься, или потеряешь все, что имеешь и… станешь бродяжкой без имени.

Ухмыляясь, он посмотрел ей в лицо.

— За дурочку я тебя никогда не принимал, неужто тебе не ясно, на что я намекаю?

— О чем ты говоришь, Брайан?

Он выпрямился, расправил плечи и возвысился над нею, как бы давя на нее всей своей мощью.

— У нас с тобой нет никакого родства, Джоселин. Мой отец женился на твоей матери, когда она уже была беременна тобой. Она зачала тебя от любовника. Впрочем, их было немало, если верить слухам.

— Ложь! Как ты посмел даже произнести это?! По твоему лицу видно, что ты лжешь.

— Правда глаза колет, Джоселин? После многих лет лжи настанет момент, когда надо открыть истину. Ты не Монтегью, ты ублюдок, зачатый кем-то из разбойников, промышляющих на уэльских границах. Мне удалось даже выяснить имена тех, кто навещал Уорфорд и постель твоей мамаши. Последним в списке был некий Рхис.

Имя, названное Брайаном, пробудило в ней детские воспоминания. Темные волосы и насмешливые глаза, сверкающие, как драгоценные камни. Его посещения замка всегда были праздником для матери и малолетней дочери. Гвендолин радостно смеялась его шуткам, а дочке нравилось, что он обучает ее игре в шахматы и езде на пони. И даже обращению с кинжалом.

— Не лги мне. Наш отец не взял бы Гвендолин в жены, зная, что она не девственница.

— А может быть, он предпочел закрыть на это глаза? — опять усмехнулся Брайан. — Тебе не приходило раньше в голову, почему он так по-разному относится к своим детям — ко мне и Аделизе и к тебе — ублюдку с уэльской пустоши?

Джоселин захотелось сейчас выцарапать ногтями его насмешливые голубые глаза, столь похожие на глаза Аделизы. Но Аделиза была добра, а Брайан воплощал собой зло.

— Незаконная дочь не наследует после отца, — вкрадчиво говорил Брайан, словно дьявольский змий, напевая ей в ухо. — Если старая история всплывет, твое замужество будет объявлено недействительным. Без владений, без приданого, без семьи, оказывающей тебе поддержку, куда ты денешься? У тебя нет ничего, кроме заляпанного грязью платьишка, Джоселин, и нижней юбки, чтоб задрать ее перед любым солдатом за котелок похлебки.

Джоселин постаралась взять себя в руки.

— Монтегью невыгоден такой скандал. Наш отец не настолько глуп, чтобы признаться в ошибке и в том, что он кормил и поил чужого ублюдка почти двадцать лет.

— Я же говорил, что ты не глупа. Ты попала в больное место. Поэтому все сказанное здесь пока останется между нами…

— Что ты добиваешься от меня?

— Послушания. Ты без возражений отправишься со мною в Глостер и не будешь пытаться связываться с де Ленгли. Это ни к чему хорошему не приведет. Он уже обречен.

— Если я соглашусь? Что тогда?

— Ты останешься моей сестрицей… ну и богатой вдовой почившего в бозе де Ленгли. Я отвезу тебя в Уорфорд и прослежу, чтобы ты там ни в чем не нуждалась. В своем милом твоему сердцу уэльском поместье ты станешь полновластной хозяйкой, и, как я знаю, это будет тебе по нраву, командовать свиньями и свинопасами.

«Не намекал ли он на несчастного Адама? Не поплатился ли несчастный мальчишка за свою преданность де Ленгли? И можно ли теперь назвать циничное чудовище, разглагольствующее сейчас здесь перед ней на берегу лесного ручья, своим братом, братом Аделизы… Мир рухнул окончательно!»

— И никто ничего не узнает? — спросила она, якобы покорившись.

— Никто.

Брайан торжествовал. Он одержал победу над сестрой, он загнал ее в тупик. Но даже зайчишка, преследуемый гончими, отбивается от них задними лапами…

С быстротой молнии Джоселин выхватила из ножен, прикрепленных к поясу Брайана, кинжал и приставила лезвие к его горлу. Воинская выучка спасла его от внезапного нападения — взмахом правой руки он отбил атаку, но перехватить оружие из цепких пальцев Джоселин не смог.

Она понимала, что если ей не удастся поразить цель, то конец ее неминуем. Расплата за совершенный поступок будет страшной и мучительной.

Она полоснула кинжалом по его лицу, разворотив щеку почти до глаз. Кровь хлестнула из разреза, заливая одежду. Он тупо заморгал и пробормотал:

— Ведьма! Уэльская ведьма!

«О Боже! Я сделала его уродом на всю жизнь!» Угроза, последовавшая за этим восклицанием, заставила ее похолодеть.

— Ты мне заплатишь… Мучениями, которых свет еще не знает.

Это произносил не человек, а кровавая маска, в которую превратилось лицо Брайана.

— Да сгори ты в аду!

Джоселин подобрала юбки и устремилась в глубь леса. Никогда еще в жизни ей не приходилось бежать так быстро. Но от проворности ее ног зависело теперь все.

В погоню устремились слуги Брайана — кто на лошадях, кто пешком. Копыта и кованые сапоги дробно стучали по оледеневшей земле.

Страшное видение окровавленного лица Брайана красным занавесом застилало взгляд Джоселин. Она бежала почти вслепую, но, наткнувшись на низко нависшие ветви, поняла, что спасена. В такой чаще конники беспомощны, а от пеших слуг она, быстроногая, сможет убежать.

Джоселин забралась в самую гущу и умоляла свое сердце не биться так громко, чтобы гнавшаяся за ней свора разъяренных мужчин не заслышала этот громкий стук. На всякий случай она изготовилась и приподняла руку с кинжалом над грудью, чтобы в последний момент пронзить себя.

Один всадник, затем другой проскакали мимо по тропе, не обнаружив ее. Пешие солдаты продирались сквозь лес, перекрикивались, но они были далеко.

Как долго она может скрываться в своем убежище? В конце концов ее все равно найдут. До нее доносились истошные вопли Брайана. Поцарапанные во время погони по лесу лошади раздраженно ржали. Шум вокруг стоял такой, как не бывало даже в дни праздничной охоты на лис, устраиваемой Монтегью для почетных гостей.

Никакая самая густая хвоя не укроет ее! Вдруг чьи-то сильные руки обхватили Джоселин сзади.

— Тише, леди! Мы ваши друзья.

Ее приподняли и понесли, беспомощную и обессиленную, в глубь леса, но она была счастлива, что у нее не отобрали по-прежнему зажатый в руке окровавленный кинжал. В укромном месте к стволу ели был привязан конь. Ее бережно подсадили в седло.

— Аймер! — Она склонила голову на плечо молодого рыцаря. — А где Роберт?

— Он не с нами, но будем надеяться, что скоро увидим его. — Аймер смущенно опустил глаза.

— Я тебе обязана спасением…

— Не мне, а мальчишке Адаму, сыну лучника Каррика. Он следил за вами неотступно и докладывал мне. Нам надо поспешить, леди, если вы в силах.

— Не сомневайтесь во мне, сэр Аймер, — твердо заявила Джоселин. — Я готова ко всему!

24

— Скажите мне, где мой сюзерен? Роберт де Ленгли из Белавура?

Стражник изобразил на лице недоумение.

— Не знаю. Я только что заступил на пост. Знатные господа болтаются тут взад-вперед — всех и не упомнишь.

Аймер предпринял новое наступление, пустив вперед, как авангард, серебряное пенни.

— К нему прибыла его супруга. Ей срочно надо увидеть его светлость.

Солдат посмотрел на Джоселин.

— Так это она! — вдруг завопил он и потянулся, чтобы схватить ее за платье. — Та самая ревнивица, сдавшая Белавур…

Аймер выхватил из ножен меч.

— Не распускай свои грязные руки, наемник! Я научу тебя, как надо обращаться с леди.

Джоселин едва успела остановить рыцаря. Несдержанность могла стоить Аймеру головы.

Аймер с трудом овладел собой. Преодолев почти половину Англии, он, наконец, доставил ее, пройдя через охваченные мятежом земли, ко двору короля Стефана. И после всех испытаний тошно было видеть ухмыляющуюся физиономию наглого охранника… И выслушивать подлую сплетню, распространяемую врагами. Гадкий слушок обогнал их, и это приводило его в отчаяние. Еще тяжелее Аймеру было наблюдать, как болезненно ранят душу Джоселин эти коварные уколы.

— Мы сами найдем Роберта, госпожа! Не бойтесь, сэр Роберт — не иголка в стогу сена.

— Разве я этого боюсь, Аймер? — печально произнесла Джоселин.

— Я готов поклясться, что Роберт не поверил вашему брагу, мадам. Он послал Монтегью к черту вместе с его клеветой и поручил мне караулить возле замка, чтобы помочь вам при первой возможности.

Джоселин лишь молча покачала головой в ответ на его утешения.

В угрюмом настроении они направились обратно к биваку на краю шумного королевского стана, где ожидала их горстка грязных, усталых, заросших многодневной щетиной воинов.

Аймер безусловно верил в невиновность Джоселин, и его люди тоже. Но сразу же стало ясно, что гнусная клевета успела стать притчей во языцех в обоих противоборствующих лагерях — и Стефана, и Генри, и кто знает, не изменил ли Роберт свое мнение о Джоселин.

С помощью Аймера она взобралась в седло. Ей уже не хотелось никуда спешить, прежняя целеустремленность напрочь покинула ее. Недавно еще Джоселин казалось, что с появлением Аймера и воинов ее супруга всем злоключениям пришел конец. Но на самом деле это было лишь начало. Дважды женщины из рода Монтегью ставили Роберта в дурацкое положение. Сперва от него сбежала Аделиза, а затем Джоселин лишила его самой сильной крепости, оплота обороны всей Западной Англии. И вдобавок она еще должна сообщить ему, что он, вполне возможно, женился на незаконнорожденной, не имеющей права на владение землями, отданными ей в приданое.

По пути Аймер несколько раз останавливался, расспрашивая встречных. Джоселин же, тщательно прикрывая лицо, чтобы ее не узнали, молча проезжала вперед.

К концу дня они отыскали походные палатки де Ленгли. Лагерь Роберта располагался на почетном месте возле лазурного с серебряным шитьем королевского шатра.

У Джоселин пересохло в горле от волнения, когда она завидела знакомые вымпелы со львами на багряном фоне, реющие над палатками лорда. И штандарт с вышитыми ею собственноручно львами он сохранил и поместил перед самым входом в шатер. Это был добрый знак.

Аймер обменялся приветствиями с друзьями, коротко посовещался с капитаном охраны и вышел из шатра с просветлевшим лицом.

— Милорд охотится вместе с Его Величеством на серых цапель. Я съезжу за ним, а вы пока отдохните здесь, миледи.

Джоселин отрицательно покачала головой. Она постаралась улыбнуться своему многострадальному и верному покровителю в ответ на его любезное предложение.

— Нет, я поеду с вами, Аймер! Неожиданное появление на поле боя — важный элемент воинской тактики. Я хочу прочитать в его глазах то, что он на самом деле обо мне думает.

Они оставили свиту в лагере и поскакали вдвоем по берегу реки. Здесь, на открытом пространстве у воды, уже кое-где зеленела нежная весенняя трава, а на ивах появились почки. Низкое солнце покрыло поверхность воды нестерпимо яркими для глаз бликами. Дневное тепло сменилось вечерней прохладой, но Джоселин все же сбросила капюшон и откинула плащ за спину, чтобы Роберт смог узнать ее издали.

— Я вижу их, мадам! — воскликнул Аймер, натянув поводья и приподнявшись на стременах. — Вон король! Я различил его цвета… А вот и милорд!

Джоселин напряглась. Она тоже увидела Роберта. Он показался ей необычно высоким и властным, даже рядом с самим королем Англии.

Она пустила коня рысью. Горло ее сдавило, глаза наполнились слезами. Все-таки он жив, и это главное. Пусть он не поверит ей, прогонит ее прочь, но она готова возблагодарить Господа за то, что Он сохранил и уберег ее супруга от стрелы и меча.

Королевская стража заметила их. Видимо, и внимание Роберта привлекли двое всадников, так как он отделился от всей группы и помчался по широкому лугу им навстречу.

Джоселин ударила коня шпорами. Расстояние между ней и Робертом сокращалось. Все заготовленные заранее речи сразу же вылетели у нее из головы. Слезы жгли ее щеки, туманили взгляд. Как позорно, что она совсем потеряла самообладание в тот момент, когда так нужно держать себя с достоинством.

Джоселин на всем скаку резко осадила коня, выпрыгнула из седла и пробежала разделяющие их несколько шагов… Она не могла разглядеть его глаз, но видела, что рот Роберта был угрюмо сжат. Лицо его показалось ей мертвенно-бледным.

Она опустилась на колени. Сердце ее бешено колотилось, разрывая грудь.

— Брайан лжет! — крикнула она изо всей мочи. — Клянусь душой моей матери, он подлый лжец! Я никогда и ни за что не отдала бы ему Белавур! Он солгал, чтобы унизить вас, Роберт… и погубить меня! Клянусь! Клянусь…

Де Ленгли молчал и смотрел на нее так, будто не верил своим глазам.

— Роберт! — продолжала она выкрикивать. — Ты можешь прогнать меня, но только скажи на прощание, что поверил мне. После всех долгих недель, что я провела в аду, мне это так нужно.

— Помните ли вы, мадам, что было вами сказано наутро после бегства Аделизы? — неожиданно спросил он. — После того, как я заявил, что не в моих обычаях убивать своих жен?

Она отчаянно затрясла головой. Она не помнила того разговора. Почему он сейчас об этом вспомнил?

— Вы сказали, что никогда не поверили бы, что я способен на такое убийство. — Он замолк, и молчание это было тягостным.

Джоселин сначала слышала только биение своего сердца, но потом проступили и иные звуки — шорох ветра в ивах у реки, стук копыт и позвякивание конской сбруи приблизившихся к ним всадников из королевской охраны.

Она поднялась с колен, утерла рукавом слезы и замерла растерянная, не знающая, что ей ждать.

Роберт освободил ногу из стремени, наклонился и протянул ей руку.

— Садитесь со мной на коня, любовь моя! Я должен коснуться вас, чтобы убедиться, что вы не видение, что вы здесь, рядом со мною…

Двигаясь, как слепая, она нащупала его руку, оперлась ногой о стремя и позволила вознести себя вверх, в седло его знаменитого серого жеребца Белизара.

Объятия Роберта сомкнулись, она сжалась в комочек, прильнула к нему, захлебываясь в рыданиях.

— Простите, Роберт! Если уж я начала плакать, то… не смогу остановиться.

Его губы коснулись ее растрепанных ветром волос.

— Плачьте сколько хотите, любимая! Обливайте слезами мою кольчугу. Она не заржавеет. Ведь я специально держу оруженосца, который протрет ее и надраит мелом.

Джоселин задохнулась в приступе смеха и прикрыла лицо краем его плаща. Она гладила ладонью плотную ткань одежды Роберта, кольчугу, стальные наплечники.

— О Роберт, как я боялась, что больше не увижу вас.

— Я бы обязательно пришел за вами, любимая.

— Меня спас сэр Аймер! — Она вздрогнула при страшном воспоминании. — Брайан уже готов был убить меня.

— Вы все мне расскажете, любимая, все… все…

Она спряталась под его плащом, и оба они представляли, вероятно, любопытное зрелище для королевских солдат, когда въезжали в лагерь.

А люди де Ленгли выстроились для приветствия. При виде их Роберт ссадил Джоселин с коня, бережно опустив жену на землю. Джеффри выступил вперед и, широко улыбаясь, преклонил перед ней колено.

— Какое счастье вновь видеть вас, миледи. Наши люди облазили все речные берега, чтобы собрать для вас… вот это!

До сих пор он прятал одну руку за спиной. Теперь Джеффри с галантным поклоном протянул Джоселин букет первых весенних фиалок.

— Их не так много, как нам хотелось, миледи, но они подарены вам от всего сердца.

Джоселин чуть не до крови закусила губу, чтобы вновь не расплакаться. Нелегко ей было заставить себя ответить достаточно внятно и без дрожи в голосе на такое гостеприимство.

— Сегодня один грубый стражник оскорбил меня, узнав мое имя. Но все оскорбления, обиды и горести затмили ваша доброта и ваш подарок!

Она прижала фиалки к сердцу и окинула взглядом знакомые ей доброжелательные лица.

— Благодарю всех вас.

Джеффри выпрямился. Улыбка на его лице несколько потускнела.

— Сегодня у нас радостный день, и не будем портить его. Но завтра вы, миледи, должны указать нам этого человека. Мы укоротим его длинный язык.

— Аймер уже достаточно навел на него страху, забудем о нем.

— Как пожелаете, мадам.

Джоселин вдохнула тонкий аромат фиалок. Думала ли она еще недавно, что встретит новую весну. Ведь зима была такой бурной событиями и нескончаемой.

Джеффри услужливо приподнял полог шатра, а Роберт под руку ввел ее внутрь. Полог закрылся, создавая атмосферу уюта и покоя.

Джоселин огляделась. На маленьком столике поместился кувшин с вином, два серебряных кубка, блюдо со свежим хлебом и кусками овечьего сыра. И везде, во всех углах, в горшочках и плошках с водой были букеты фиалок.

Слезы чуть снова не полились у нее из глаз.

— Они это сделали ради вас, Роберт!

Он ласково обнял Джоселин, заглянул ей в лицо.

— Нет, мадам. Они постарались так из-за любви к своей госпоже.

С минуту они молчали, наслаждаясь зрелищем друг друга, словно вкушали волшебный напиток.

— Я боюсь дотрагиваться до тебя. Вдруг ты исчезнешь, растаешь как дым, и я схвачусь за пустоту. Или окажется, что я спал, и ты мне пригрезилась во сне.

— О, Роберт! Я так тосковала по тебе. Мне казалось, что я уже больше не живу на свете.

После ее признания он все-таки решился и поцеловал ее — страстно, жадно. Он прижал ее так крепко, что она словно стала частью его самого, слилась с ним сквозь одежду, доспехи, кольчугу. Со вздохом вожделения он поднял ее на руки и унес в задернутый занавесом угол, где располагалось ложе.

Джоселин сбросила плащ — он тоже, — потом сдернула шерстяной жилет. Роберт наклонился, и она помогла ему избавиться от лат, наплечников, нарукавников и кольчуги. Все это стальной грудой свалилось на покрытый ковром пол и осталось лежать там, мерцая.

Они раздевались без слов. Руки подчинялись желанию, которое обуревало их. Роберт приподнял подол ее платья и продел ее голову через вырез и отбросил платье в сторону. На ней осталась только нижняя сорочка. Он трогал пальцами ее тело сквозь тонкую ткань, осыпал бешеными поцелуями, будто все еще убеждая себя, что она существо из плоти и крови, а не призрак. Затем и эта последняя одежда спала с нее, и он обнял Джоселин уже совсем обнаженную, заставляя ее трепетать, стонать от тянущей боли в груди и в низу живота, от напряженного предвкушения их полного слияния.

Никогда прежде Джоселин так не жаждала стать частью его, слиться с ним воедино. Она распутала завязки на его панталонах и с облегчением обнаружила, что он готов к любви так же, как и она.

Снова и снова он целовал ее, прижал к кровати, навалившись на нее тяжелым своим телом, руки его торопливо ласкали ее.

Джоселин раскинула ноги, согнула колени. Будучи не в силах терпеть, он, не мешкая, вошел в нее, заполнив собой мучившую ее пустоту самым простым, но и самым естественным и совершенным способом.

Она выгнулась под ним, содрогаясь от наслаждения. Роберт погрузился лицом в ее волосы, схватил за плечи и продолжил бешеную скачку на ней, опустошая себя в ее лоно.

Наконец они затихли. Только их тяжелое дыхание нарушало тишину. Сердца их бились совсем рядом и словно касались друг друга.

Роберт первым нарушил молчание:

— Почему все на этом свете кажется мне неважным, когда я с тобой?

Джоселин прикрыла глаза, глубоко вздохнула. Его слова были не менее приятны, чем его ласка.

— Потому что так оно и есть. Ничего нет ценнее этих мгновений. — Она обвила руками его голову. — Но пусть они еще продлятся… Хоть еще немного.

Он со стоном, похожим на рычание, упал на спину рядом с ней, а ее вздернул вверх и положил на себя.

— Когда я увидел тебя сегодня, то решил, что сошел с ума. Ты так часто являлась по ночам в моих снах, а тут это случилось при свете дня. Я все время проклинал и себя — за свое неразумие, — и судьбу, разлучившую нас. Но я не опасался за твою жизнь, зная, что ты с братом. Что ты имела в виду, Джоселин, когда сказала, что Аймер спас тебя от смерти?

Излить душу Роберту, рассказать ему о том, как Брайан держал ее взаперти и травил сонными порошками — какое это было облегчение. Тем более что теперь все горести ее позади! Впрочем, не все. Она умолчала о мерзких высказываниях Брайана. Будь проклята эта история с Рхисом, запятнавшая ее мать. Она должна поведать Роберту и об этом, но не сейчас. У нее не хватило мужества испортить эти сладостные мгновения.

Он слушал ее внимательно, лишь изредка ободряя ее, и еще крепче сжимал объятия. Но когда Джоселин закончила свою исповедь, он нахмурился, громко чертыхнулся, отпустил ее, сел на постель, склонился, подперев голову рукой.

— Как стыдно, что мужчина, рыцарь, супруг не выручил свою жену! Хотя мерзавец Брайан правильно все рассчитал. Ведь у меня нет крыльев, чтобы перелететь через стены Белавура.

Джоселин печально вздохнула.

— А мое доверие к нему стоило вам потери крепости. Простите меня, Роберт! Из-за моей глупости вы подвергались насмешкам.

Он поднес ее руку к губам и поцеловал.

— Потерю Белавура нелегко пережить, но мы его вернем. А насчет насмешек — то я выше этого. Мой отец говорил всегда, что у человека есть лишь два господина — Бог и он сам. И если ты можешь предстать перед этими двумя господами, двумя строгими судьями, с чистым сердцем и душой, то все остальное в жизни — мелочи, недостойные внимания. Я стараюсь жить по правилам, которые внушил мне отец, и до сих пор мне это удавалось. — Роберт усмехнулся и добавил: — Пусть люди смеются за моей спиной, но не в лицо. Такого еще не бывало ни разу, уверяю тебя. Люди знают, что против любых насмешек есть проверенное средство — закаленный стальной клинок в твердой руке.

Она преклонила голову ему на бедро, с наслаждением ощущая исходящий от его кожи жар. Какое счастье, что он не винит ее, что никогда не сомневался в ее преданности.

— Джоселин, есть одна вещь, о которой мы должны поговорить немедленно.

Тон его был так серьезен, что она тут же встрепенулась.

Он нервно мял руку, глаза его были опущены.

— Черт побери, мадам! Я даже не помню ее имени. Той женщины в Лейворсе! Я сожалею, что вам пришлось…

— Роберт! — раздался снаружи чей-то громкий голос.

Джоселин не сразу распознала голос Джеффри.

— Милорд, мне не хотелось вас беспокоить, но король требует вас к себе. Он уже дважды посылал за вами.

— Проклятие! — выругался снова Роберт, но все же потянулся немедля за штанами. — Чертов Стефан! Не мог выбрать другого времени…

Джоселин подобрала с полу свою скомканную рубашку и продела ее через голову. Процедура одевания супругов повторила их раздевание, только в обратном порядке и так же проходила в молчании. Говорить второпях, на ходу, им не хотелось, а им многое надо было сказать друг яругу.

— Так уж ли вам необходимо являться к королю, Роберт? Не могли бы вы передать ему, что вы придете позже?

Роберт торопливо рылся в ворохе своей одежды и доспехов.

— Нет, дорогая, мне не следует так поступать. После битвы при Малмесбюри Стефан уже не тот, что был раньше. Он стал подозрительным, подвержен странным припадкам, и ему часто мерещится невесть что. Он легко впадает в гнев и еще легче предается отчаянию. Отступничество Лестера разбило его сердце.

Джоселин ахнула. Роберт резко повернулся к ней.

— Вы про это не знали, мадам?

Джоселин покачала головой. Тогда Роберт угрюмо поведал ей:

— Лестер перешел на сторону Генри с месяц назад, а это значит, что мы лишились тридцати крепких замков, большого количества вооруженных людей и припасов, не говоря уже о том, что мои старый друг Робин — один из самых влиятельных вельмож в государстве. За ним многие, возможно, последуют.

— Но… ведь он давнишний друг Стефана! Роберт кивнул, подошел к столику, наполнил кубки вином. Один из них он протянул Джоселин, другой выпил сам жадно, до дна.

— Да, их связывала давняя дружба, и союз Стефана с ним казался нерушимым. Но он устал от войны, или — как он старался оправдаться передо мной в письме — ему страшно за судьбу Англии. Его беспокоит то, что произойдет, когда Юстас, наследник Стефана, взойдет на трон.

Роберт разломил хлеб и вмиг сжевал его вместе с куском сыра.

— Я поведаю вам правду, мадам, предназначенную только для ваших ушей, больше ничьих. Старший сын Стефана — лучший помощник Генри Анжу. Юстас злобен и невоздержан. Храбр, да, но совершенно не годится в короли. Один Стефан был способен накинуть на него узду, но это время прошло, а уж когда Стефана не станет, все законопослушные подданные схватятся за голову и проклянут день и час своего рождения.

Роберт с грустью посмотрел на жену, потом крепко поцеловал ее в губы.

— Не вешайте нос, мадам. Все обойдется!

И ушел.

Взгляд Джоселин скользнул по ложу, похожему на поле сражения после того, как любовная страсть соединила на нем ее и Роберта. Фиалки, заполнившие шатер, тоже напоминали о любви — но о любви и преклонении перед ней друзей Роберта, его верных солдат. И вот внезапно этот мир, полный любви, в котором она побыла лишь краткие минуты, распался, стал опасным и ненадежным.

Уже было совсем темно, когда Роберт возвратился из королевского шатра.

Джоселин, отыскав иглу и нитки, при свете масляной лампы занималась починкой его рубашек. Она встретила мужа улыбкой. Ей все еще не верилось, что они снова вместе.

— Вы не голодны?

— Я поел с королем.

Она отложила шитье, приблизилась к мужу, улыбаясь и скрывая свою тревогу, даже попробовала пошутить.

— Что же сказал король? Не приказал ли он повесить меня, как изменницу?

— Нет. Ричард де Люси всегда был на нашей стороне, намекая Стефану, что все на самом деле не так, как кажется Его Величеству. Сейчас он клянется всем и каждому, что король знал правду давно. Стефан, конечно, и сам в это почти поверил. Верховный королевский судья — человек умный и могущественный, и нам очень повезло, что он за, а не против нас. — Тут Роберт усмехнулся. — Помогло и то, что весь вечер Аймер с воинами пели дифирамбы в вашу честь, мадам. По лагерю уже ходит история, как вы одним кинжалом защитились от целой своры вооруженных слуг вашего братца, а самого Брайана изрезали чуть ли не на куски.

— Но это ложь, Роберт! — возмущенно воскликнула Джоселин. — Я только раз полоснула его по лицу и тотчас же бросилась удирать, как заяц.

Усмешка Роберта стала еще шире.

— Вот так и создаются легенды. Думаете, что все истории, которые рассказывают про меня, правдивы?

— Конечно! — ответила она с такой убежденностью, что Роберт расхохотался и заключил ее в объятия.

— Они все теперь называют тебя Львицей. Ты знаешь об этом? Они говорят, что именно поэтому я ношу на знамени двух львов вместо одного — льва и львицу. Они еще говорят, моя леди, что львы и львицы в браке счастливы и спариваются отлично! — Опять усмехнувшись, он покрепче прижал ее к себе. — С этим утверждением, мадам, я полностью согласен.

Джоселин не оставалось ничего другого, как сцепить кольцо своих рук вокруг его шеи.

— Если вы довольны мною, муж мой, то мне больше ничего не надо от жизни. А король и лорды его, и все прочие… пусть их хоть на виселицу отправят — мне все безразлично.

Роберт поцеловал ее в губы, потом обласкал своими губами ее прикрытые глаза и снова впился в ее нежный рот.

— Я чувствую сильное желание подтвердить еще раз то, что говорили о нас мои славные воины. Нельзя, чтобы вы подумали, мадам, что я не скучал по вас, когда мы были в разлуке.

Они раздели друг друга, сейчас не так порывисто, как накануне, и занялись любовью не сразу, а после продолжительной взаимной ласки.

И когда вновь иссяк их порыв и она лежала, неподвижно обессиленная, в объятиях супруга, настал момент полной искренности.

Джоселин решила, что если она не скажет ему всю правду сейчас, то после ей уже не хватит мужества разомкнуть уста.

— Я люблю вас, Роберт, и любила с первого мгновения, как вы появились в Белавуре. Может быть, моя любовь взвалила на вас излишнюю ношу, но я ничего не могу с собой поделать. Вам не надо притворяться, что вы любите меня так же сильно. Я ведь не забыла, что было сказано вами об отношении вашем к женщинам.

— Джоселин!

— Подождите! — Она коснулась пальцами его губ, требуя, чтобы он замолк и слушал ее не прерывая. — Мне есть что рассказать вам. И не только о моей схватке с Брайаном. То, что я скажу, страшнее, чем пролитая родственная кровь. Я не Монтегью… — начала она исповедь, ощущая, что вступила на скользкую опасную тропу. — Может быть, я зачата уэльским дворянином, который часто навещал Уорфорд вместе с моими дядьями. Рхис был добр к моей матери и… любил ее по-плотски, как утверждает Брайан. Я ответила ему ударом кинжала, но теперь… я растеряна… Если лорды наверху докажут, что Рхис мой отец, вы потеряете все земли. Брайан угрожал мне разоблачением, и он готов на все.

— Я люблю тебя, Джоселин!

Такого ответа она от Нормандского Льва не ждала, хотя очень надеялась услышать эти слова.

— Вы должны знать…

— Я люблю вас, мадам. Будь вы дочь Монтегью или трубочиста, я все равно любил бы вас. Для меня главное, что вы моя жена. Я слишком много упустил времени, прежде чем сказать вам об этом, леди Джоселин.

Она готова была залиться слезами радости, но горькая мысль ранила ее. «Почему только сейчас? Господь милосердный, что ему стоило сказать это раньше?»

— Вы, Роберт, вправе жениться снова, ибо я незаконнорожденная и лишаюсь приданого. Я не буду возражать. Я буду просить вас оставить меня при себе как любовницу, кормить меня и иногда одаривать любовью. У вас было много таких женщин. Почему я не могу стать одной из них? Только прошу вас, не показывайте мне своих наложниц. Я их загрызу, я ведь очень ревнива.

С ласковой улыбкой смотрел на нее Роберт.

— Ни одна женщина не осмелится приблизиться ко мне после того, что вы сотворили с той бедняжкой в Лейворсе.

Джоселин поморгала, стряхивая скопившиеся на ресницах слезы. Он опять удивил ее, как это часто бывало.

— Но ведь ваша дьявольская улыбка, милорд, так и заманивает их в вашу постель.

— Тогда я обязуюсь улыбаться только вам, миледи. Для остальных я стану мрачным рыцарем.

— Как будут страдать все женщины на нашей грешной земле!

— Хватит шуток! — воскликнул Роберт, нахмурившись, и она осеклась. — Нет женщины подобной тебе на свете.

Что могла ответить женщина, услышав подобное признание из уст мужа?

— Я хочу тебе исповедаться. Мне не нужна была эта девчонка из Лейворса. Я воображал, что обладаю тобой. Я мщу себе, за что, сам не знаю, употребляя это несчастное тело для своей естественной надобности.

— У женщин есть та же естественная надобность…

— О Боже! Что же за едкое жало!

— Брайан часто грозился его укоротить.

— Пусть оно жалит. В нем ведь нет яда?

— Для вас — нет, — прошептала Джоселин.

— Пусть эта ночь будет ночью признаний…

— И вы расскажете мне о Маргарет?

— Она была воплощением зла. Она обманывала всех — меня, своих любовников…

— Она родила вам сына…

— Адам жизнью расплатился за ее грехи.

— Я не такая, как Маргарет.

— Господь смилостивился и подарил мне тебя.

25

Всю весну Джоселин следовала за войском Стефана, наблюдая, как крепости сдаются или, наоборот, посылают Его Величество ко всем чертям. Ее свиту составляли женщины, такие же истосковавшиеся по мужьям жены, как и она сама.

Когда Роберт был с нею, краски всего окружающего мира менялись от серых до ярких, слепящих глаза. Но страшна была черная пелена, застилающая глаза женщин, когда выносили с поля боя тела убитых, разрубленных мечом или пораженных точно попавшей в цель стрелой. Ей пришлось утешать многих вдов и с трепетом выслушивать вместе с остальными женщинами хриплые выкрики герольда, зачитывающего список тех, кого уже нельзя излечить.

Круг союзников Стефана сужался с каждым днем, и все большая тяжесть давила на плечи Роберта де Ленгли, верного воина своего неудачливого короля.

Ужас, поселившийся в ее душе, Джоселин тщательно таила от мужа. В его присутствии она была неизменно бодра.

Обе враждебные армии кочевали по опустошенной Англии, но главные их силы, захватывая замки, съедая запасы и обрекая на голод смердов, как бы дразня друг друга, не вступали в главное сражение. Войско Анжу уступало силам короля, но было злее. Прошел слух, что король трусит. Истина была в том, что многие бароны, якобы верные ему, перешептывались между собой и посылали гонцов к Генри Анжу, ведя с ним тайные переговоры. Шпионы сновали по враждующим лагерям, и каждый воин был на подозрении.

Стефан гневался и все грозил противнику ответным ударом за позорное поражение при Малмесбюри, но его силы таяли, как снег под весенним солнцем.

А Джоселин, так любящей весну, приходилось терпеть всю эту муку.

— Мадам! Леди Джоселин!

Толпа женщин собралась у ее шатра в этот солнечный весенний день. Все леди и их служанки что-то хотели от нее. Может быть, до них дошли еще новые злостные сплетни?

— Что им надо?

Аймер был тут как тут. Он охранял ее шатер постоянно в отсутствие милорда.

— Они хотят знать, как долго продлится война?

— Что я могу сказать им на это? — удивилась Джоселин.

— На него может ответить ваш супруг.

— Разве он здесь?

— Он вернулся и сейчас разговаривает со Стефаном. Он просит вас прибыть в королевский шатер. Дела плохи, госпожа. Курьер привез неприятную новость. Графиня Гундрет Уорвик обещала открыть ворота всех своих крепостей воинам Генри Анжу.

— О Боже!

— Эрл Роджер, ваш друг, мадам, при этом известии тут же впал в беспамятство. Его до сих пор не могут привести в чувство. Милорд Роберт старается успокоить Его Величество, но это бесполезно, если вы, мадам, не убедите графиню Уорвик отказаться от своих слов.

Джоселин когда-то нравился муж Гундрет, владетельный граф Уорвик. Он был тогда парализован, не мог даже сесть на лошадь, но был желанным гостем в замке Монтегью и остроумным собеседником Джоселин. Его властная жена управляла им, но не до такой же степени, чтобы предать королевство. Ведь он клялся быть верным Стефану по гроб жизни.

Джоселин подбежала к шатру короля как раз вовремя. Он вышел и обратился к собравшимся не то с молитвой, не то с речью.

— Все покидают меня! Ты, Господь, превратил моих рыцарей в трусливых предательниц-женщин. Будет ли королевство управляться лживыми женщинами, ответь мне, Господь! В какой страшный тупик мы зашли? Нет больше ни чести, ни верности. Кругом лишь обман и предательство!

Джоселин огляделась, охваченная сомнениями. Стоит ли ей находиться здесь, в толпе, наблюдая зрелище, унизительное для каждого верноподданного? Но Роберт, заметив ее, приблизился и произнес с заметным облегчением:

— Слава Богу, вы пришли, мадам! Я уже собрался послать за вами герольда. Лорд Роджер ждет нас…

Де Ленгли взял ее за руку и провел в шатер, где за шелковым занавесом мучился на смертном ложе лорд Уорвик.

Джоселин опустилась на колени у постели умирающего. Его лицо было бледно как мел, пальцы скрючивались, а дыхание, хриплое, как у загнанного коня, сотрясало тонкие стены шатра.

— Я видела такое и раньше, — сказала Джоселин. — Иногда кто-то выживал, но чаще люди отдавали Богу душу. А если кто и выздоравливал, то лишался дара речи и был парализован. Я ничем не могу вам помочь, сэр.

Роберт стоял на коленях у постели больного бок о бок со своей женой, но при последних ее словах он вскочил.

— Что ж, они убили его наконец! Гундрет и Лестер. Это дело их рук. Молодой Робин радуется теперь, но я заткну ему в глотку эту радость! Сделайте что возможно, мадам. Прошу вас! Стефан вне себя, и я должен оградить его от дальнейшего безумства.

Джоселин провела несколько часов рядом с ложем эрла, но он так и не пришел в сознание. Его слуги осторожно перенесли тело хозяина в ближний шатер, и она последовала за ними.

Роберт, словно дежурный солдат, встретил ее у выхода из шатра, с вином и блюдом нарезанного на тонкие куски бекона. Он накрыл стол прямо на ветру.

— Ты голодна, моя милая.

— Спасибо. Но я боюсь, что не оправдаю ваших ожиданий, милорд.

— Он плох? Скажи мне правду, моя врачевательница.

— Его жизнь на волоске… В руках Господних.

— Как и наша с вами, мадам.

— Стефан по-прежнему в ярости? — спросила Джоселин.

— Нет. Теперь он в полном упадке. Я предпочитаю говорить с ним, когда он зол, а не плачет, как неразумное дитя. Он стал бормотать что-то о покойной королеве и о том, что церковь не признает Юстаса его наследным принцем. Тяжело выслушивать все это. Тут уж никакая армия не поможет.

А Джоселин не помогло и вино, которое она выпила.

— Неужели дела так плохи? Откройте мне правду, милорд.

— У нас больше войск, чем у анжуйцев. Мы удерживаем большую часть страны, и больше владетельных лордов пока поддерживают нас. Но солдаты желают, чтобы им платили, а денег у Стефана — ни гроша. Для наемников самый лучший полководец тот, кто богат. Но тебе нечего бояться, любимая.

— Но я чувствую тревогу в твоем голосе. Не скрывай от меня истину. Твою ношу я хочу разделить с тобой.

Он сжал в пальцах ее руку, потом отпустил ее.

— Из многих дорог нам с вами, мадам, надо выбрать одну… Земля шатается под Стефаном, и пока весна не растопила болотную трясину, все стараются выбраться на сухое место. Никто не знает, кто такой Генри Анжу. Они думают, что раз ему всего двадцать лет с небольшим, он еще невинный младенец. А я видел, как он правил в Анжуйском графстве и в Нормандии — не только железной, но и раскаленной на огне рукавицей.

— Но почему тогда многие переходят в его лагерь? Даже такой умудренный муж, как Лестер?

— Потому что страна, разорванная на клочья, устала от войны. Стефан постарел и не уверен, что за наследным принцем Юстасом народ потянется воевать и дальше. Церковники, прищурившись и пряча глаза от стыда, как им и подобает, смотрят на Генри как на законного наследника.

— А Лестер? Почему он изменил? — робко спросила Джоселин.

— Все потому же! Разве может дурень Юстас спасти страну, когда молодой голодный волк Генри Анжу тычется мордой в дверь дома и разгрызает доски клыками?

— А при чем здесь эрл Роджер Уорвик? Как связана измена Лестера с Уорвиком?

— Гундрет — кузина Лестера. Не сомневаюсь, что он ее уговорил переметнуться к Генри. Уорвик уже в возрасте, и детей у него от Гундрет нет. Генри во всеуслышание объявил, что он сохранит владения и привилегии всем тем, кто сейчас придет к нему по доброй воле. Таким образом, Гундрет схватит после смерти Уорвика жирный кусок пирога. Отцы выступают с оружием против сыновей. Сыновья и дочери — против отцов. Теперь я уж готов благодарить небеса, что у меня нет наследника.

Джоселин отрезала в этот момент кусок сыра. Вздрогнув, она выронила нож.

— Что будет, Роберт, если случится самое худшее? Если Генри возьмет верх? — С трепетной надеждой в голосе она продолжила: — …Может ли он, оценив ваше ратное искусство, предложить вам…

— Нет, мадам, он так не поступит. Слишком многое пролегло между нами, а Генри Анжу ничего не забывает.

Джоселин заледенела при этих словах. Ни есть, ни пить она больше не могла. Роберт нагнулся, положил свои сильные руки ей на плечи. Ее удрученный вид неожиданно вызвал в нем новый приступ плотского желания. Может быть, любовная страсть избавит ее от дурных предчувствий?

— Я напугал тебя, милая. На самом деле все не так плохо. Наша армия превосходит тот сброд, что собрал Генри, а за нашей спиной все еще большая часть королевской…

Джоселин часто моргала, стряхивая с ресниц слезинки. «О, если б Генри Анжу умер! Если б он сдох, проклятый!»

— Ляжем в постель и забудем о Генри и Лестере. В постели мы обойдемся без них, не так ли, моя дорогая?

Эрл Уорвик метался между жизнью и смертью долгую неделю. Весь лагерь пребывал в мрачном настроении, ожидая его неминуемой кончины. Даже те, кому удавалось раздобыть эль и напиться, потом бродили среди шатров в молчании без пьяных выкриков и песен.

Джоселин присутствовала при последнем вздохе Уорвика.

Стефан явился тотчас же после кончины своего друга, извещенный герольдом. Много дурного говорилось о Стефане Блуа, но тех, кого он любил, он никогда не предавал. Она понимала, почему Роберт хранит верность этому королю и почему такие подлецы, как ее отец и Честер, ненавидят его.

Джоселин, стараясь быть незамеченной, выскользнула из шатра. Ей было так одиноко. Роберт отправился с конным отрядом по окрестным землям пополнить королевские закрома, а если запасы подданных истощились, то перехватить обозы, следующие к анжуйскому войску из Гилбюри.

Она шла, спотыкаясь, через темный воинский лагерь и молилась, чтобы муж ее вернулся живым. Погибнуть в схватке за окорок и мешок муки — разве это достойно Нормандского Льва?

Подойдя к палаткам де Ленгли, она увидела возбужденную толпу. Алое знамя со львами развевал ветер над головами собравшихся мужчин. Неужели он вернулся?

Но тут же ее сердце словно провалилось в бездонную мрачную пропасть. Даже на расстоянии можно было понять, что люди не радуются, а горюют. Они заметили, что госпожа приближается, и расступились, и в этом проходе, в глубине его, стоял, едва держась на ногах, окровавленный, покрытый коростой засохшей грязи, воин. Это был человек, которого Джоселин отказывалась узнавать, так страшно он выглядел.

— Джеффри…

Ее рот мгновенно пересох. Она так сжала кулаки, что ее ногти пронзили кожу ладоней до крови. Джоселин прошла меж двух безмолвных шеренг солдат и увидела вблизи темные от горя глаза Джеффри. Высокий стройный рыцарь словно превратился в согбенного старика. Он упал перед ней на колени и, склонив голову, словно рассматривая истоптанную грязную землю под собой, произнес сначала невнятно, а потом повышая голос:

— Это была западня, мадам. Обоз послужил приманкой. Нас ждали в засаде вдесятеро больше воинов, чем было у нас… — Он отдышался, а потом продолжил мучительную для него исповедь. — Они окружили нас, как волчья стая, а Честер был у них вожаком. Я видел его — глаза его светились в темноте, и он скалил свои клыки. Он охотился за милордом… не за нами. Когда Роберт упал… тут упал и я… Стало совсем темно, хотя уже была ночь… А потом…

Джеффри вновь вынужден был замолкнуть, чтобы перевести дух.

— …когда я очнулся, то увидел, что они грабят мертвых. Они подбирались и ко мне, но я прокрался в кусты и затаился…

— Жив милорд или нет? — вскричала Джоселин.

— Не знаю. Мертвым я его не видел.

— Так, значит, он жив! — крикнула Джоселин, обращаясь к воинам. — Нет никаких доказательств, что он мертв, — ни тела милорда, ни похвальбы наших врагов! Так зачем вешать нос? Выкуп — вот что они хотят! Так мы еще поторгуемся!

Невнятный говор толпы не остудил ее решимости.

— Позаботьтесь о вашем раненом товарище… или вы уже не люди? И проверьте, отточены ли ваши мечи! Выкупать милорда нам придется не серебром, а сталью!

Один из юных воинов, услыхав ее слова, упал на колени прямо в лужу весенней грязи.

— Миледи! Я готов идти с вами до конца! — воскликнул он.

Джоселин обернулась. Мрачные воины преклоняли колено, один за другим, не опасаясь, что мутная жижа испортит их штаны.

Аймер подхватил Джеффри и повел его в шатер, шепча на ухо:

— Им, корыстным глупцам, боязно умертвить курицу, несущую золотые яйца.

— Моли Господа, чтобы ты был прав, — простонал Джеффри.

26

Каким-то чудом Джоселин удалось сохранить самообладание, заняться ранами Джеффри и даже выведать у него некоторые подробности об анжуйцах, с которыми ее супруг вел нескончаемую войну. Роберт отказывался говорить с ней на эту тему, и она поняла, что здесь присутствует не только политическая, но и личная вражда. Джеффри, печально кивнув, признал, что дело обстоит именно так.

Ричард де Люси навестил ее и заверил, что сделает все возможное для освобождения де Ленгли из плена… если он жив, разумеется. Затем прибыл посланец Роджера Честера и затеял деликатную беседу о размере выкупа.

Джоселин воспряла духом, однако это были для нее нелегкие дни и часы, ничуть не менее тяжелые, чем время, проведенное в Белавуре в плену у собственного братца. Она с помощью служанки перестирала все белье Роберта, заштопала все его рубашки и носки и при каждом стежке, продевая сквозь ткань иглу, молила всех святых на небесах, чтобы они позаботились о сохранении жизни ее супруга.

Опять явился гонец от Честера. Роберт де Ленгли жив, но о выкупе не может идти и речи. Он останется пленником своих врагов навечно, во всяком случае, до конца дней своих.

Джоселин обрадовалась известию, что Роберт будет жить, но какова цена такому существованию — беспомощный узник, служащий потехой для тюремщиков. Более сладостного способа умертвить де Ленгли для его врагов не было. Им хотелось продлить наслаждение до момента, когда он не выдержит этой пытки и совершит грех самоубийства.

Ее навестил де Люси с постоянной улыбкой на лице, которая служила ему профессиональной маской. Он заронил в ее сердце надежду.

— Робин Лестер всего лишь забавляется, набивая себе цену. Но свинье, как бы она ни веселилась, недолго гулять — ее все равно забьют на мясо. Мы взяли Тетбюри, и вся милая компания изменников укрылась в Уорвике. Мы пошлем туда парламентера.

Гонцы скакали туда-сюда, привозя послания.

Через неделю де Люси явился вновь. Его улыбка потускнела. Он протянул Джоселин пергаментный свиток, печать на нем была ей незнакома, и это повергло ее в трепет.

— Это лично для вас, мадам, от Генри Анжу. Это и есть его дьявольская печать!

Она в бессилии опустилась на походный стул возле столика, где когда-то, в кажущемся ей далеким времени, разделяла трапезу с Робертом. Взломав печать и развернув пергамент, Джоселин прочла:

«Миледи де Ленгли! Нет нужды представляться вам, вы меня знаете».

Строчки, твердые и ровные, изгибались в ее глазах, как змеи.

«Уведомляю, что супруг ваш был тяжело ранен, и я повелел забрать его из-под опеки Честера. Теперь он находится под моим покровительством. Мой личный врач заботится о нем. Сейчас он на пути к выздоровлению. Что за характер у вашего супруга, вы осведомлены не хуже, чем я. Он не передал вам никаких просьб, поэтому к вам обращаюсь я, мадам. Пришлите ему свежее белье и свое послание — я прослежу, чтобы их не увидели досужие или враждебные глаза.

К моему великому сожалению, сообщаю вам, что милорд Роберт останется моим пленником до поры, когда многострадальная, разорванная на части Англия не воссоединится под моим скипетром. Вы можете сказать Стефану, который все еще продолжает называть себя королем, что единственный выкуп за Роберта де Ленгли — это корона Англии».

Прочитав письмо, Джоселин вдруг ощутила, что глаза ее сухи. Время для слез прошло.

— Он пишет, что не отпустит Роберта никогда.

Де Люси выхватил у нее письмо и с жадным любопытством погрузился в чтение. Джоселин наполнила чашу вином и тут же осушила ее до дна.

Генри Анжу держит у себя ее мужа. Тот самый Генри Анжу, который приказал сжечь живьем Роберта и полдюжины его верных соратников. И не может быть речи о выкупе…

Она приняла решение. Она отправит чистые рубашки для Роберта завтра поутру вместе с анжуйским герольдом, но…

— Я поеду вслед за ним… Герцог Анжу не прогонит меня…

— Не очень-то мудрая мысль, мадам, — нахмурился де Люси. — Предсказать, как поступит анжуец, нелегко. Вполне возможно, что из ненависти к вашему супругу он кинет вас в каменный колодец и будет хохотать, наблюдая ваши мучения.

— Он не посмеет. Я отправлюсь с белым флагом. Церковь и любой благородный дворянин отступятся от него, если он жестоко обойдется со мной.

— Сомневаюсь, остались ли в Англии благородные дворяне.

Де Люси горестно покачал головой.

Для путешествия в Уорвик Джоселин отрядила лишь малую свиту — Джеффри и еще трех рыцарей. Она раздумывала, взять ли с собой служанку, но отказалась от этой мысли. Что их ждет впереди — невозможно было предугадать, а иметь рядом склонную к слезам девчонку, да еще заботиться, чтобы ее не изнасиловали вражеские солдаты, — такую роскошь Джоселин не могла себе позволить.

Она провела весь вечер до полуночи за сочинением писем, в которых каждое слово было пронизано гневом, бушевавшим в ее душе. Де Люси, обещавший утром забрать их, наверное, почувствует, как раскалены ее послания. Она хотела поведать всем, чем вызвано ее путешествие в стан врага, и обвиняла бывших друзей в равнодушии.

Первое письмо было адресовано Аделизе. Она умоляла сестру как-то воздействовать на Пелема, чтобы тот повидался с де Ленгли и уговорил его склонить голову перед Анжу.

Для Джоселин это было самое легкое послание. Другим написать было уже сложнее. Она обратилась к отцам церкви, требуя, чтобы они вмешались в судьбу женщины, лишенной мужа из-за гражданской войны.

Настала очередь и членов королевской семьи, и лордов, о которых Роберт ненароком отзывался с уважением. Джоселин даже решилась начеркать пару строк самому Лестеру, тщательно избегая грубых слов, а только взывая к его совести и льстиво подыгрывая его тщеславию.

Последним было письмо к отцу — она все же воспринимала его как родного отца, несмотря на желчное высказывание Брайана.

Она никогда не добивалась от Уильяма Монтегью отцовской любви, не требовала от него побрякушек в подарок. Сейчас Джоселин просила, умоляла, чтобы он сделал все, что в его силах, ради спасения Роберта и своей дочери, верно служившей ему долгие годы.

Закончив эту тяжкую работу, она стала перебирать вещи Роберта, выискивая то, что ему могло понадобиться в заключении. На дне сундука она обнаружила то, что никогда не ожидала увидеть — кольцо, брошенное ею той шлюхе в Лейворсе в припадке ревности. «Он отобрал кольцо у той девчонки, он помнил о нем, он посчитал его святым».

Она поцеловала золотой ободок и вернула его обратно на свой палец, туда, где и было ему место.

— Я смешаю землю и небо, я уничтожу всех Анжу, но я верну тебя, Роберт!

Гонец с поклажей, предназначенной для де Ленгли, ускакал ночью, но его наглый паж, одетый по моде, недавно принятой за Проливом, и щеголяющий своим французским акцентом, гарцевал перед Джоселин на коне, показывая свое могущество. Ей было трудно удерживаться от смеха, весьма для нее опасного.

— Я не ручаюсь за вас и за себя, если отправлюсь с вами в путь, мадам! Ваша слишком малочисленная свита не удержит меня от соблазна.

Джоселин поблагодарила Господа, что Джеффри с воинами держались поодаль и не слышали наглых разглагольствований юнца. Неужели подобная развязность в манерах господствует при дворе анжуйцев? Если эта зараза затронет Англию, то женщин в этой стране ждут не лучшие времена.

Месяц июнь — самый роскошный месяц для цветов и трав, как бы благословлял их путь к замку Уорвик. Но Джоселин пришла в ужас, увидев, что луга вокруг серых замковых стен усеяны воинскими палатками.

Спокойная и кристально чистая, как ей прежде казалось, река Эйвон теперь взбухла от конского навоза и дурно пахнущих нечистот, сбрасываемых туда многочисленным войском.

Прекрасен был город и замок, возвышающийся над ним, но Джоселин не могла не подумать, что позорное пятно предательства его владельца осквернило эту красоту. Их небольшой кортеж пробирался меж солдатских палаток. Юный посланец Генри водил их по лабиринту лагеря, сам не зная, где находится его господин.

В конце концов, уставшая Джоселин приказала своей свите спешиться. Вокруг них собрались любопытные. Один солдат притащил табурет и предложил миледи сесть, за что она была ему благодарна. Кольцо вокруг нее и ее охраны сжималось все теснее, но на лицах солдат не было заметно враждебности.

— Наш принц Генри где-то охотится на цапель. Вот истинно королевская охота, но вряд ли он подстрелит хоть одну птицу. Мы их всех распугали.

Миролюбие этих крестьян, превращенных волей господ в солдат, почти успокоило Джоселин. Ее вывел из задумчивости голос Брайана. Заслышав его, она взвилась, словно подхваченная вихрем.

— Рад снова встретиться с тобой, сестричка. Нам ведь есть о чем побеседовать?

— Нет! Нет! — Она заслонилась от него ладонью, не желая ни видеть его, ни слышать того, что он говорит со злобной усмешкой.

Спутники Джоселин вмиг обнажили мечи, защищая госпожу. Воины Брайана тоже ощетинились оружием. Но Брайан взмахом руки остановил их. Ему доставляло удовольствие показать сестре, что здесь, в лагере Анжу, он всевластен.

Но воля его не распространялась на Джоселин. Она бросила ему под ноги табурет, он споткнулся и повалился наземь. Пользуясь всеобщим замешательством, Джоселин обратилась в бегство. Кого ей искать во вражеском лагере? Кто может помочь ей? Лишь тот самый зловещий Анжу, тюремщик ее супруга и его извечный враг.

Бег ее меж палаток, полных пьяных солдат и не менее пьяных девок, хватающих ее за одежды, под весенней луной, которая всем обещала ночь любви, а ей лишь ночь тревоги, продолжался недолго.

Поскользнувшись, она упала и услышала, как разъяренный Брайан шлет ей вслед проклятия. Удары стали о сталь означали то, что ее малочисленная свита вступила в сражение. Она взмолилась, чтобы кровь Джеффри и воинов не пролилась зря, но остановить вспыхнувшую схватку ей бы все равно не удалось. Грубые солдатские руки помогли ей встать на ноги.

— Где Лестер? Где его лагерь? — твердила она как заклинание, считая, что это имя может послужить ей паролем.

Солдат произнес с сомнением:

— Эрл Лестер далеко. — Он махнул в сторону, где в темноте светились костры. — Лагерь его там, за болотом. Ты промочишь ноги, красотка. Не лучше ли тебе заночевать со мной?

Свора, посланная Брайаном в погоню за ней, шлепая по грязи, приближалась. Они растянулись полукольцом, осматривая все укромные места между палатками. Для них это была увлекательная охота, а для нее любой враг, будь то сам Генри Анжу, был менее опасен, чем братец Брайан.

Утопая в жидкой трясине, Джоселин устремилась к шатру, возле которого в свете костров завидела знамя с гербом Лестера.

Ей все выше приходилось поднимать юбку, колени ее уже погружались в холодную топь, она с усилием выдергивала ноги из болота и шла… медленно, но шла навстречу неизвестности.

Позади нее раздался вопль Брайана:

— Лови ведьму! Лови шпионку Стефана!

Как же подл Брайан, как могло ему прийти на ум выкрикивать подобную омерзительную ложь?

Теряя последние силы, Джоселин выкарабкалась на сухое место, и тут на фоне костра появились черные силуэты воинов. Охранники Лестера преградили ей дорогу. Люди в железных кольчугах наступали, теснили ее, кто-то из них схватил ее за платье.

— Отпустите ее, дурни! Разве не видите, что это леди?

Ее освободили, причем так поспешно, что она опять едва не упала. Небольшого росточка мужчина стоял возле шатра, окруженный свитой роскошно одетых людей, которые были на голову выше его. Джоселин разглядела странный, чересчур короткий плащ, накинутый на его плечи, — такие плащи не носили в Англии, — короткую стрижку, огненно-рыжую бородку. В облике его и в манере держаться ощущалась привычка повелевать, и не просто отдельными людьми, а целыми народами.

Дрожь пробежала у нее по спине. Она не сомневалась, кто перед нею, словно ей шепнули на ухо имя незнакомца.

— Вы Анжу, — произнесла она с придыханием и тут же присела на траву в глубоком почтительном реверансе. — Я прошу у вас защиты, милорд.

Герцог улыбнулся и потрепал бородку. Джоселин не решалась оглянуться, не осмеливалась даже на минуту отвести взгляда от его лица.

— А вы… — заговорил он наконец. В тоне его проявилась неожиданная мягкость. — Вы, должно быть, леди де Ленгли. Несмотря на странные обстоятельства нашей встречи, я говорю совершенно искренне — добро пожаловать в наш лагерь.

Джоселин с ужасом подумала, в каком же виде она предстала перед принцем. Ее платье порвано, подол его покрыт грязью, по лицу струится пот, а волосы темной массой разметались по плечам.

Генри, рассматривая ее, казалось, наслаждался подобным зрелищем, и от этого внутри у нее все похолодело. А ведь ей так необходимо было произвести самое благоприятное впечатление на человека, от которого зависела судьба Роберта.

— Надеюсь, все присутствующие слышали, что сказала леди де Ленгли? Она просит у меня защиты и покровительства. Может ли истинный рыцарь отказать в подобной просьбе очаровательной женщине, да к тому же явно попавшей в беду? Покровительство вам будет оказано, — провозгласил Генри. — Поднимитесь, пожалуйста.

Джоселин колебалась, ее била дрожь, и она опасалась, что, выпрямившись, не устоит и постыдно свалится на траву.

— Боюсь, что ноги не повинуются мне, милорд, — честно призналась она. — Я с рассвета в седле, пытаясь угнаться за вашим курьером. А тут, в лагере, за мной устроили настоящую охоту, и я бежала, как испуганная лань. Если я поднимусь, как вы велели, милорд, мои колени могут подогнуться.

Генри, откинув голову, расхохотался. Затем он приблизился к ней и протянул руку.

— Как могла такая маленькая женщина произвести в военном лагере подобный переполох? Встаньте, леди, и обопритесь на мою руку.

Он поднял ее таким мощным рывком, что она содрогнулась. Только сейчас она увидела вблизи его глаза — серые, будто выточенные из кремня — бездушные, но властные. Глаза человека, который без колебаний посылает людей на смерть.

Герцог, очевидно, вздумал позабавиться по каким-то только ему ведомым причинам, но на его искреннюю помощь вряд ли можно было рассчитывать.

— Я охотно помогу вам. Ваши злоключения вызывают во мне сочувствие. С братьями трудно ладить — мне это хорошо известно. Мой собственный брат пошел на меня войной, и мне придется рано или поздно упрятать его в железную клетку. Несомненно, вы бы со своим братом охотно так поступили.

При столь очевидном намеке Джоселин не могла не оглянуться. Брайан стоял всего в нескольких ярдах и, конечно, слышал все, что сказал герцог. Шрам его мгновенно налился кровью и стал выглядеть, как свежая рана на бледном — белее мела — лице.

— Да! — громко произнесла Джоселин. — Я бы этого очень хотела.

Анжуец оскалился в ухмылке, что придало ему задорный мальчишеский вид. Джоселин вспомнила, что он всего лишь года на два старше ее.

— О, кровные узы! Мы должны за это выпить!

Он приказал, чтобы подали вина, и этот, на секунду проглянувший в принце мальчишка, вдруг, как по волшебству, исчез, а перед взором Джоселин появился суровый повелитель, ибо шестеро взрослых, мощного сложения мужчин кинулись сразу же, сталкиваясь и мешая друг другу, выполнять его распоряжение.

Глаза Генри скользнули по ее фигуре и там, где взгляд его останавливался, мурашки проступали на коже. Точно такой же взгляд был и у Роберта. Генри смотрел на нее с откровенным вожделением.

— Пройдемте в шатер, леди. Вы ведь разыскивали Лестера? Но его сейчас здесь нет. Я отослал его с поручением. Всё же, думаю, он не рассердится, если мы воспользуемся его шатром.

Каким-то образом он угадал, о чем она подумала.

— Как вы проницательны, мадам. — Он одарил ее двусмысленной улыбкой. — Но знайте, что я дал себе зарок» не связываться с замужними женщинами!

Он стремительно увлек ее за собой в шатер, и у Джоселин появилось ощущение, что она подхвачена ураганом и напрочь лишена собственной воли.

Пажи и слуги суетились вокруг них, накрывая на стол. Мгновенно были поданы закуски, вода и полотенце, чтобы смыть дорожную грязь, принесен был и стул для гостьи.

— А вот и наше вино! — воскликнул герцог при виде человека с кувшином. — Оно из Аквитании, из самых лучших виноградников моей супруги. Я привез его оттуда специально для себя и для близких друзей. Надеюсь, оно вам понравится.

Генри опять оглядел ее с ног до головы, и чувство опасности вновь прокралось в душу Джоселин. Она торопливо умылась и утерлась полотенцем. Ей еще хотелось как-то поправить свое платье и причесаться, но герцог уже протянул ей золотой кубок, собственноручно наполнив его.

— Я наслышан о вас, — произнес он резко.

— А я о вас, — ответила она, как бы отбивая его выпад.

Он усмехнулся и выпил. Выпила и Джоселин. Молчание ее тяготило, и она взяла на себя смелость продолжить разговор.

— Меня сопровождали четверо верных слуг. На них напали ваши люди, и меня волнует, есть ли среди моей свиты убитые и раненые. Мы прибыли сюда под белым флагом, — добавила она многозначительно.

Генри тут же распорядился узнать о судьбе людей де Ленгли. Джоселин отпивала по глоточку вино и в молчании ожидала возвращения посыльного. Конечно, она жаждала задать вопросы и о Роберте, ради чего, собственно, и преодолела столько миль по бездорожью. Но что-то в этом человеке, ей непонятное, мешало Джоселин сделать это, хотя он был с ней так любезен.

Генри расхаживал перед ней, словно не находя себе места. Он вел себя как хищное животное, чующее неведомую опасность. Он постоянно брал в руки и тут же отбрасывал различные предметы. Нервничал ли он, или это была его привычка, Джоселин не знала.

— Вы не спрашиваете меня о де Ленгли, — внезапно произнес он и уставился на нее пристальным взглядом.

— Я посчитала, что вам известна цель моего приезда.

— О цели я догадываюсь… Вы будете умолять меня выпустить его. Но не думайте, что я настолько глуп.

Несмотря на тревогу, Джоселин заставила себя улыбнуться.

— Я не считаю вас глупцом, милорд. Все, что я слышала о вас, убеждает в том, что вы умнейший человек на свете. Я приехала лишь для того, чтобы увидеть Роберта. — Она поколебалась. — Ну и, конечно, просить вас сохранить ему жизнь.

— Я не угрожаю его жизни, мадам, — тотчас возразил он.

Джоселин для храбрости глотнула еще вина. Она вспомнила о подожженном аббатстве в Нормандии. Ведь это Генри развел для Роберта погребальный костер. А что сейчас означают его слова? Может быть, он намекает, что Роберту уже ничто не грозит? Что его нет в живых? Генри внезапно рассмеялся.

— А у вас удивительнейшие глаза, мадам. По этим глазам я узнал вас сразу, еще до того, как разглядел вашего брата. Бедняга ловил вас за подол, но ему разве по силам одолеть такую сестрицу? Лестер как-то упомянул, что вы отлично играете в шахматы. Я бы очень хотел поиграть с вами. — Он лукаво приподнял одну бровь. — … Поиграть в шахматы, я имел в виду.

Джоселин даже не моргнула. Пока ей удавалось держать себя в руках.

— Я так и поняла вас, милорд.

— Ах вот как?

К ее удивлению, Генри тут же извлек из какого-то сундука шахматную доску и расчистил место на столе.

— Вы намерены начать прямо сейчас?

— Конечно, зачем откладывать? Впрочем, вы, наверное, голодны. Так перекусите, я подожду.

У Джоселин мелькнуло подозрение, что этот человек явно безумен.

— Да, я голодна… но прежде всего я тревожусь за моих людей… После мы можем и сыграть, если вы желаете.

Генри нетерпеливо взмахнул рукой.

— О них позаботятся. Я пошлю им своего медика.

— Вы очень добры, милорд, но я хочу сама убедиться, что с ними все в порядке.

В глазах Генри появился холодок.

— Я желаю начать партию немедленно. — Тон герцога был мягок, но настойчив.

Джоселин заметила, как побледнели присутствующие при разговоре слуги и люди из его свиты. Если она покорится сейчас, то Генри на этом не остановится и будет гнуть, подавлять ее волю и дальше, и все кончится катастрофой.

— Как я могу заняться с вами игрой, когда не знаю о судьбе моих верных слуг? Они, рискуя жизнью, вступились за меня. Я должна хотя бы знать, живы ли они. Если они пали в бою, я должна отдать им последние почести. — Говоря это, Джоселин горделиво вздернула подбородок. — За мной не стоит могучая армия. За мной нет ничего, кроме чувства долга перед людьми, защищавшими мою честь. Я думаю, вы поймете меня. Ведь люди верят в вас и служат вам…

— Скоро вы их будете лицезреть. В живом или в мертвом виде.

— Я также хотела бы увидеть своего супруга.

— И это произойдет… со временем. А теперь посмотрим на ваших слуг.

Он молниеносно прошагал к выходу из шатра и откинул полог. Сразу же потянуло холодом.

— А вы совсем не похожи на Маргарет. Прежняя жена Роберта вела бы себя иначе.

Его усмешку Джоселин уже не могла разглядеть, он делал такие широкие шаги, так мчался вперед, что ни его свита, ни она не поспевали за ним.

27

— Ваш ход, мадам! Уже час продолжалась игра, и Джоселин чувствовала, что силы ее на исходе. Бесчисленные слуги, сквайры, рыцари хороводом кружились вокруг играющих, но воздерживались от советов и замечаний. Если кто-то пытался произнести хоть слово, Генри одной лишь своей улыбкой заталкивал ему это слово обратно в горло.

Она двинула вперед слона, Он нахмурился, она нахмурилась тоже, он двинул пешку навстречу, Генри и в шахматной игре атаковал, как и в жизни, везде и всегда.

— Да будет вам известно, мадам, что брат ваш требует, чтобы вас спалили на костре как ведьму, — как бы невзначай пробормотал он после очередного хода.

Джоселин даже не подняла глаз от доски. Она убедилась, что Генри Анжу обожает наводить страх на всех, кто ему противостоит — везде и всюду, — будь то война или игра.

— Ваш брат многого требует, но не все получает.

— От вас, милорд, зависит, разожжет ли он этот костер.

— По всей вероятности, я ему откажу! Ведь у нас с вами во многом родственные души. Моя анжуйская бабка, как всем известно, была зачата от сатаны. И дьявольская кровь течет в моих жилах. Ведьм я не боюсь и даже сочувствую им.

— Я не ведьма, сир! А то, что я разрезала личико своему братцу, то это произошло в честном бою.

— Знаю, мадам. У меня на голове всего два уха, но зато еще имеется множество ушей по всей Англии. Мне рассказали, что Брайан удерживал вас силой, кормил колдовским зельем, а сам тем временем правил Белавуром. Я не ошибся? Так оно и было?

— Да.

Генри вдруг откинулся на кресло, как будто очень устал и потерял всю энергию, которая только что переполняла его.

— Как же все мне надоело! Хотите, открою вам секрет? Я недолюбливаю вашего брата. Мне не по душе лжецы и трусы.

— У нас действительно с вами много общего, милорд.

— Больше, чем вам даже кажется, мадам. Генри не переставал ее удивлять.

Все четверо слуг Джоселин, получившие в схватке легкие царапины, были осмотрены личным медиком герцога и отпущены на свободу. После этого ей ничего не оставалось, как согласиться сыграть с ним партию.

Она коснулась ладьи, но мгновенно передумала и вновь двинула слона. Пешек на доске осталось совсем мало. Игра подходила к концу. Ее ходы были не очень расчетливыми, но, о Боже, она никак не желала поддаваться ему. Герцог окружил и, наконец торжествуя, «съел» ее королеву. Джоселин показалось, что судьба ее и Роберта решается сейчас, в этой странной игре. Пешка ее была близка к заветной клетке, где могла стать новой королевой. Готов ли Генри согласиться на ничью, или он жаждет только выигрыша? И как он, интересно, переживет проигрыш?

Ее противник был непредсказуем, а ведь от исхода партии может зависеть все. А может быть, все это ее глупые домыслы и он уже давно решил участь Роберта? Все-таки она решила, что перед ней противник, который проигрывать не любит, но и явного поддавка не допустит. Джоселин осмелилась двинуть пешку и успела превратить ее в королеву, но он следующим ходом объявил ее королю мат.

— Вы проиграли, мадам! Проиграли! Теперь я подумаю, чем вы будете расплачиваться.

— Мы не договаривались, что играем на ставки.

— Ерунда! Я всегда играю на что-либо. Иначе зачем тратить драгоценное время на игру?

Он снова стал похож на задорного мальчишку, только что отколотившего своего ровесника.

— Эй, все! Прочь отсюда!

Шатер мгновенно опустел. Они остались вдвоем. Их разделял лишь столик с шахматной доской.

— Ваш брат был настолько глуп, что позволил вам, мадам, приблизиться и ударить его кинжалом. Я же буду держаться от вас на расстоянии и соблазнять лишь словами.

— Никакие ваши слова меня не соблазнят. Его серые глаза окунулись в темную пропасть ее глаз.

— Что ж, я приложил немалые усилия, чтобы сломить вашу волю, но их оказалось недостаточно. В шахматы я вас победил, но в другом сражении вы одержали верх. Вот вам ваш трофей.

Слуги неожиданно втолкнули в шатер Роберта. Он чуть не упал лицом на столик с шахматами, но тут же выпрямился и, оглянувшись, уставился на герцога.

— Что это значит? Почему моя жена здесь?

Генри явно наслаждался весьма драматической ситуацией.

— Она вам все и объяснит. Предупреждаю, гвардейцы мои будут на страже. Это на тот случай, если она попробует напасть на вас, де Ленгли, с кинжалом. Мне кажется, у нее это удачно получается.

Герцог оставил их наедине в шатре Лестера.

— Наверное, я вижу сон…

— И я тоже.

Роберт обнял ее и тут же отстранился.

— Они убили Белизара. Распороли коню брюхо. Представляете, мадам, какая подлость! Честер, этот негодяй, посмел убить моего коня! Этого я не прощу ему никогда. Он умрет от моей руки, также с распоротым брюхом. Другой смерти он не заслуживает. А меня они уложили на землю, даже не ранив, а просто накинув на меня сеть. — Роберт вдруг замолк, губы его отвердели, скулы его напряглись.

— А мне сообщили, милорд, что вы чуть ли не при смерти.

— Значит, на эту наживку и поймал вас Генри?

Обман, всюду обман…

— Я ему не нужна. Ценность представляете вы, милорд.

— Но он заставил вас плясать под свою дудку, не так ли?

Джоселин произнесла жестко:

— Не думаю. А как бы вы поступили на моем месте?

Роберт вдруг ощутил, что она разгневана и подобна туче, которая может метнуть в него молнию.

— Да, он держит меня в плену. Да, он лишил меня оружия и коня. Да, он отказывается взять за меня выкуп. Но плясать под свою дудку он меня не заставит. — Он осекся и добавил уже менее решительно: — Пока еще он не смог меня сломить.

— А если сможет? — бесстрашно спросила Джоселин. — Уговорит предать Стефана. Он сохраняет вам жизнь, потому что мертвый вы для него вдвое опасней, чем живой. О вас будут слагать новые легенды как о верном рыцаре, не предавшем своего короля.

— Тогда пусть он казнит меня, — попытался прервать ее Роберт.

— Тогда вы потеряете не только свою жизнь, милорд. Вы потеряете и меня.

Говоря это, она вспомнила плотоядную улыбку Генри. Она посмотрела на Роберта и ощутила безумную жалость к нему.

— Простите меня, Роберт! Бог наказал вас тем, что дал вам в жены такую дурочку, как я. Мне бы надо отрезать свой язык.

Роберт заключил ее в объятия.

— Нет, Джоселин, не надо укорять себя. Ты имела право так сказать. Но не надо отчаиваться. Пусть будет хмурым рассвет, но эта ночь сулит нам счастье.

Она наслаждалась поцелуями Роберта и его ласковыми нежными прикосновениями. Свечи догорали в подсвечниках, и скоро в шатре наступит полная тьма, и в этой тьме Роберт де Ленгли овладеет ею, и пусть это будет в последний раз, но ради этих мгновений, или минут, или часов ей стоило родиться на свет Божий, чтобы ощутить себя женою возлюбленного супруга.

Утолив свою страсть, они уснули наконец, застигнутые приливом нежности.

Ее пробудил какой-то неясный шум, чьи-то слова, шаги, хихиканье…

— Не тревожься, дорогая, — шепнул ей Роберт, — это происходит смена караула.

Она уткнулась подбородком в его плечо, и ей опять стало уютно.

— Я привык к этим звукам за время заключения.

— Вас всегда так усиленно сторожат?

— Не спускают с меня глаз. Причем в охране не англичане, а личная гвардия Генри — сплошные анжуйцы. — Роберт тихонько рассмеялся. Его дыхание щекотало ей ухо. — Генри Анжу переполошился, узнав, что английские полки приветствовали Нормандского Льва, когда Честер тащил меня на веревочной петле по дороге из Тетбюри. Одно хорошо, что здесь собрались вместе и Честер, и Робин Лестер, и сам Анжу. Все хотят наложить лапу на мои наследные земли, все грызутся за право прикончить меня, и поэтому я до сих пор жив. Каждый из них хочет, чтобы гибель выглядела как не дело их рук, а как несчастный случай. Вот и сейчас — не желает ли отравить меня дружище Генри? Видишь, он прислал нам пищу и вино!

В сумраке Джоселин разглядела накрытый невидимыми слугами стол.

— Нам ничего не остается, как вкусить этих явств. Впрочем, в компании с тобою мне отравление не грозит. Генри не упустит возможности затеять игру с женщиной, которая ему приглянулась, и не будет торопиться отправить ее на тот свет.

— Ваши намеки оскорбительны, Роберт.

— К сожалению, это не намеки, а печальная правда. Нет-нет, умоляю, только чтобы это произошло у вас не с Генри! — воскликнул он с искренней болью.

— А если, заманив его в ловушку, я смогла бы спасти вас?

— Нет, только не такой ценой!

«Вероятно, между ним и Генри стоит мрачная тень умершей Маргарет», — догадалась Джоселин.

В припадке безумной ревности она внезапно осмелилась сказать, даже не задавая вопрос, а утверждая:

— Ваша Маргарет отдавалась ему.

Она решилась нанести удар человеку, который всегда отвечал ударом на удар. Но именно этим она его и обезоружила. Роберт понял, что настало время исповедоваться перед своей супругой.

— Это произошло в Манте, — начал он едва слышно свой рассказ. — Аббат Клер де Вуа устроил нашу встречу — анжуйцев со мной и моими союзниками, надеясь положить конец нашей бесконечной драке. Генри было тогда всего шестнадцать лет, но он выглядел даже получше, чем сейчас, и уже знал, как управлять страной и людьми и как держать себя с князьями церкви, со знатными рыцарями и… с женщинами. Уверен, что вы успели убедиться, мадам, как ему трудно отказать в повиновении.

Джоселин промолчала, и Роберт продолжил свою исповедь:

— Я был так глуп, что согласился на просьбы Маргарет взять ее с собой на переговоры. Может быть, у нее в душе уже зрел замысел… К тому времени я успел возненавидеть ее… Но чем больше ненавидел, тем сильнее желал обладать ею. Как мне объяснить вам, Джоселин, это чувство? Ненависть и любовь — две колдовские субстанции, которые кипят в одном дьявольском котле.

— А разве так не было вначале между нами? — осторожно поинтересовалась Джоселин.

— Нет, никогда… У нас было все по-другому. Моя страсть к Маргарет была порочна, греховна. И в этом была ее сладость. Греша, я осознавал, что грешу. Вот так люди обычно обрекают себя на вечные муки…

Он замолчал надолго, и Джоселин уже подумала, что разговор окончен и между ними возникла преграда, которую она сама соорудила, заставив Роберта погрузиться в воспоминания. Но как ей было необходимо узнать всю истину! Может быть, так ей удастся освободить Роберта от душевного гнета, довлеющего над ним.

— И что случилось, когда вы увидели их вместе? Как вы поступили?

— А как я, по-вашему, должен был поступить? — Он рассмеялся, но смех его был горек. — Я выкинул Генри нагишом из моей постели и отлупил, как щенка… Я бы забил его до смерти, но со мной был Джеффри. Он оттащил меня, крича, что я не имею права убивать безоружного шестнадцатилетнего юнца, который к тому же прибыл в Мант на мирные переговоры под эгидой святой церкви.

«Значит, и Джеффри посвящен в эту жгучую постыдную тайну! И у Генри Анжу с ним тоже особые счеты».

— Но не его вмешательство меня остановило! В тот момент мне было на все наплевать — на призывы к милосердию, на все обычаи и законы, Божьи и человеческие. Мальчишку спасла Маргарет. Она восседала голая на развороченной постели и… хохотала. Пока мы трое — я, Генри и Джеффри — катались по полу, вопили, махали кулаками, эта дьяволица смеялась, как будто ей показывали дурацкий фарс в ярмарочном балагане. Ей было очень смешно, и я понял, что она это все и подстроила, чтобы унизить… и уничтожить меня.

Роберт застыл с открытым ртом, словно ему не хватало воздуха. Но, начав исповедь, он уже не мог не довести ее до конца.

— Итак, я позволил Генри схватить свои одежонки и удрать. А Маргарет все хохотала. Она уже захлебывалась от смеха, но не могла остановиться. Так, смеясь, она поведала мне, что Генри лишь один из многих, что я никудышный муж, и ей приходится приглашать к себе любовников, которых перебывало у нее уже целый легион. Она называла мне их имена, десятки имен… И это были мои близкие друзья! Я не хотел больше слушать, я закричал, что мне безразлично, с кем она совокупляется. Пусть хоть с самим дьяволом! Я крикнул, что между нами все кончено. Я ускакал, я покинул Мант, я благодарил небеса за то, что у меня уже есть сын и мне не надо больше прикасаться к этой ведьме.

Джоселин, слушая его, прикрыла глаза. Ее ладони гладили его тело и ощущали, как под влажной от испарины кожей кровь стремительными потоками проносится по сосудам.

— И вы с Генри еще больше возненавидели друг друга?

— Конечно! Анжуйцы накинулись на меня всей сворой, а я отбивался, увертывался и жалил. Они были сильнее, я хитрее, а ненависти у нас было поровну. Самое удивительное, что об этом происшествии никто ничего не узнал. Можно было ожидать, что Генри станет хвастаться своим «подвигом» в моей спальне, но он был нем, как рыба. Наверное, мы оба стыдились того, что произошло в ту ночь.

Он склонил голову на грудь Джоселин, словно мальчик, жаждущий материнского утешения.

— Вы говорили, мадам, что любите меня. Надеюсь, вашей любви хватит на то, чтобы выслушать всю печальную историю до конца, потому что конец был еще хуже ее начала.

Маргарет, брошенная мною, вскоре захотела вновь вернуть супруга. И выбрала для этого дьявольский способ. Только ее злодейский ум мог такое изобрести. Она предложила анжуйцам сдать им мой нормандский замок Гейс. Мне вовремя донесли о заговоре. Я спешно вернулся, и мне ничего не оставалось, как заточить ее в башне и выставить охрану. Она пришла в ярость, когда поняла, что утеряла всякую власть надо мной. Но за то, что я совершил там, в Гейсе, и мне нет прощения. За свой грех я расплачиваюсь до сих пор. Зная, как она ненавидит меня и как я ненавижу ее, все же я позволил ей возбудить во мне похоть. Я накинулся на нее и изнасиловал… Мы насиловали друг друга многократно, потому что она отвечала мне тем же, такой же похотью, и так продолжалось весь день, пока силы наши не истощились.

Потом я вновь бросил ее, сел на коня и ускакал, а она, взбешенная, вопила мне вслед, что я непременно вернусь к ней.

И я… я вернулся… но только через четыре месяца. Мне сообщили, что Маргарет при смерти. Я не поверил, я подумал, что это опять ее злобные козни.

Но все же приехал и застал ее в жару… в лихорадке… У нее было страшное воспаление, и она умирала в мучениях.

Джоселин почувствовала странный солоноватый привкус во рту. Это ее зубы так прикусили губу, что потекла кровь. Она уже догадывалась, о чем еще он собирается поведать ей.

— Маргарет зачала от меня ребенка — невинное дитя, плод нашей кощунственной похоти и взаимной ненависти. Она попыталась избавиться от него обычным способом, как постоянно делала это раньше… Так она мне объявила. Она умерщвляла зачатых мною детей из ненависти и презрения ко мне. Всех, кроме нашего первенца Адама. Мне не верилось, что это злобное существо, эту фурию я когда-то любил, был привязан к ней всей душой. Даже на смертном одре ее не покинуло желание мстить мне неизвестно за что.

Она притворилась, что раскаивается, и призналась, что единственный наш ребенок — Адам — родился не от меня. Что зачал его конюшенный служка в минуту страстных объятий на копне сена у лошадиного стойла. И поэтому у меня даже нет законного наследника…

Я был уверен, что этим признанием она добивается только одной цели — чтобы я задушил ее собственными руками и тем взял грех на душу и мучился бы потом вечно рядом с нею в аду. Хитра она была, очень хитра! Но перехитрила на этот раз саму себя. Убивая очередного младенца в своем чреве, она погубила себя…

Но даже свою смерть Маргарет хотела использовать как орудие мести. Но и тут у нее ничего не вышло. Я не поддался на ее уловку. Я удалил с этажа всю прислугу, а на лестнице выставил верную мне стражу. Потом я вернулся к ней, сел у ее изголовья и провел многие дни в этой зловонной темнице, наблюдая, как гниль от заражения вспухает у нее внутри и прорывается наружу. Боль терзала Маргарет. В бреду и в редкие мгновения просветления она все равно оскорбляла меня. Я слушал ее вопли молча, ничего не отвечая ей, пока она наконец не испустила дух.

Капеллан, служанки и даже мои люди сочли, что я обезумел. Но я никого не подпускал к ее ложу, чтобы она не смогла успеть до своей кончины очернить Адама, объявить его незаконнорожденным.

Только после того, как она окончательно впала в беспамятство, я разрешил священнику войти. Mapгарет уже не могла вылить свой яд, осквернить ложью меня и моего сына, а в аду, где мы, наверное, встретимся, ее клевета вреда уже не принесет.

Так она умерла без отпущения грехов, со злобным проклятием на застывших устах.

Но это был еще не конец исповеди Роберта, как втайне надеялась Джоселин.

— Потом я разыскал и вытряхнул душу из той мерзавки, которая убивала моих детей в чреве Маргарет — одного за другим. Старуха, прижившаяся в замке Гейс, давно занималась этим запрещенным ремеслом. Мне она раньше казалась безобидной, но в день кончины своей жены я решил расправиться с ней и сделал это без малейших колебаний. Моему исповеднику я тут же признался в совершенном мною убийстве. На меня было возложено суровое церковное наказание, но я не раскаялся в своем поступке, мадам, и не раскаиваюсь до сих пор.

Было странно, что, несмотря на тепло от жаровни внутри шатра и на жар, исходящий от их обнаженных тел, оба они — и Роберт и Джоселин — дрожали в ознобе. Только слезы, обильно пролившиеся из ее глаз, обжигали лицо Джоселин.

— Теперь вы можете представить себе, мадам, что значил для меня уход из жизни моего единственного сына… Я смотрел, как он умирает, и мне казалось, что вот-вот разомкнётся последнее звено в цепи, связывающей меня с этим грешным миром. За моей спиной была выжженная пустыня, впереди — непроглядный мрак. Когда я вгляделся в его застывшее личико, я понял, что Маргарет лгала. Он был мой… Он родился от моего семени. Но почему-то Бог решил забрать его к себе, а я не в силах был сразиться с Богом.

С тех пор мои руки ослабли, меч затупился, мой боевой конь стал спотыкаться. А эта ведьма в аду хохотала… Она и оттуда впивалась в меня своими острыми когтями. В самые страшные минуты я вдруг начинал сомневаться и думать, что и вправду Адам не сын мне, что я прошел по жизни, не оставив ни следа, кроме горы трупов, разоренных деревень и закопченных пожарами замков. Так оно почти и есть. И вот под конец жизни я к тому же еще посажен в клетку.

Сглотнув слезы, Джоселин попыталась ободрить его.

— Разве надо мучить себя вопросом, от кого был зачат Адам? Вы, милорд, пять лет лелеяли его, учили жизни, дарили ему отцовскую любовь. Он был истинным вашим сыном. Я готова присоединиться к вашим упрекам Господу за то, что он так рано забрал его к себе на небеса. Но ведь грешница, кипящая в аду, никогда не дотянется теперь до него, потому что малыш пребывает в раю. И он оттуда смотрит на вас. Он гордится вашими подвигами и горюет по поводу ваших неудач.

Роберт в ответ сжал Джоселин в объятиях так сильно, что ее ребра едва не хрустнули. Но этого не произошло. И не могло случиться, потому что так не бывает, когда мужчина обнимает любимую женщину. Бог охраняет их обоих, стоит на страже их любви.

— Но Господь возместил мне все потери, подарив мне тебя…

— А вы знаете, Роберт, что, когда мне было десять лет, я не хотела больше жить, потому что потеряла мать.

— А я теперь благодарю Господа за то, что ты не умерла в десять лет и дождалась меня.

28

— Проснись, любимая! У нас, кажется, гость!

Она сонно заморгала ресницами. Гостем мог быть только один человек — сам герцог Нормандский. Никого другого стража бы не пропустила.

— Вам придется прервать ваше в высшей степени приятное занятие, — бодро произнес герцог. — Лестер вернулся, и нам надо придумать какое-то объяснение, почему мы использовали его шатер для разнообразных развлечений.

Генри бесцеремонно откинул шелковый занавес, отделяющий ложе от остального пространства шатра, и уставился на обнаженные тела супругов. Роберт поспешно прикрыл покрывалом наготу своей жены.

Взгляд Генри пропутешествовал с давно не бритой щетины на подбородке своего узника до раскрасневшихся щек Джоселин.

— О, что я вижу! У меня была мысль бросить вашу супругу на растерзание льва, но вы, Нормандский Лев, уже, по-моему, мою идею осуществили. Я бы не потревожил вас, если бы Лестер не сучил ножками у входа и не жаждал отдохнуть в уже согретой постели.

Генри отвернулся, и супруги стали поспешно одеваться.

— Я люблю тебя, — произнес де Ленгли, натягивая штаны.

— И я люблю тебя, — ответила Джоселин, продевая голову в ворот платья.

Генри слушал этот разговор с интересом, но ограничился лишь коротким замечанием:

— Обычно эти слова произносят влюбленные при раздевании, а у вас все происходит наоборот. Впрочем, осмелюсь напомнить, что Лестер уже, вероятно, промерз до костей.

Они вышли на холод. Лестер, восседавший на походном стуле, тут же поднялся им навстречу и поцеловал руку Джоселин.

— Я в отчаянии, что отсутствовал, когда вы появились в моем лагере.

— Его высочество принц Генри покровительствовал мне, и я от всей души ему благодарна.

Генри явно был весьма доволен этим заявлением Джоселин.

— По воле провидения мы встретились. Каждый раз Господь дает нам уроки мудрости. Сейчас он напоминает мне о том, что нам всем надо поесть. Мой желудок, например, пуст.

После такого намека пажи мгновенно всполошились. Был тотчас накрыт стол. Свежеиспеченный хлеб источал тепло, сыр светился соблазнительной слезой, а крепкий эль пенился в кувшинах с широким горлом.

Джоселин испробовала напиток — он был хорош. Герцог не унижает своего достоинства и не ест и не пьет то, что предназначено для простонародья. Он знает себе цену и, вероятно, пойдет далеко. Так подумала Джоселин.

— Лорд Лестер возвратился из Бедфорда глубокой ночью, — произнес Генри с уже набитым ртом. — Представьте, как он удивился, когда мои гвардейцы не впустили его в собственный шатер.

Джоселин захотелось извиниться перед вельможей.

— Мы причинили вам много неудобств, милорд. Но у нас с Робертом не было выбора…

Роберт же встрепенулся, когда Генри упомянул Бедфорд.

— Скажи, чем ты занимался в Бедфорде, Робин?

Лестер выдержал его взгляд, но предпочел промолчать. За него ответил Генри:

— Лорд Лестер ездил туда по моему поручению проверить, насколько верен наш новый союзник.

— Кто же он?

— Эрл Дерби. Он отказался служить Стефану и перешел на мою сторону. Со своим войском он принимает участие в осаде Бедфорда. Мы уже взяли Тетбюри, а падение Бедфорда осталось ждать не долго.

— И как ведет себя эрл Дерби в новом качестве? — не мог не полюбопытствовать Роберт.

— Выше всяческих похвал, как мне доложили, — отпарировал Генри.

Лестер, опустив глаза, усиленно занялся едой.

Роберт снова обратился к Генри:

— И вы цените, сир, услуги подобных людей? Чья честь стоит не дороже плевка на ветру?

Лестер густо покраснел, а Генри спокойно возразил:

— Я не дурак, де Ленгли. Я оцениваю каждого из них ровно в то количество пенни, которое они стоят. И поверьте, никогда не переплачиваю. И цену вам я тоже знаю.

— Но я не присягну вам, Генри. Меня ваша оценка не интересует.

Все вокруг замерли, будто в ожидании вспышки молнии и удара грома. Но ничего подобного не случилось. Генри, правда, сначала гневно сощурился, но тут же расплылся в улыбке.

— Что ж, поживем — увидим! У нас еще будет время поговорить, де Ленгли. Вы, надеюсь, еще долго будете пользоваться моим гостеприимством.

Внезапно он сосредоточил свое внимание на Джоселин.

— Я вижу, миледи смертельно бледна и выглядит усталой. Впрочем, это неудивительно после вчерашнего бурного дня и… не менее бурной ночи. Рассказала ли она вам, Роберт, что ее братец гонялся за ней по всему лагерю и требовал, чтобы ее сожгли на костре?

Роберт вскинул на Генри грозный взгляд.

— Если вы, сир, причините вред моей супруге в отместку за давние свои обиды, то обещаю вам нелегкую жизнь не только на этом свете, но и за порогом смерти. Живой или мертвый, на земле, на небесах и даже в преисподней, я буду вечно и всюду преследовать вас!

Хрупкий ледок вежливости мгновенно исчез, и обнажилась черная бурлящая полынья ненависти. Но Генри широко взмахнул рукой, как бы отметая прочь тени прошлого.

— Старая вражда похоронена! Сколько же мне толковать об этом? Хватит нам тузить друг друга и отправлять на тот свет хороших парней, и все из-за ерунды, которая, простите, мадам, и мочи конской не стоит. Я всегда побеждал, Роберт, и буду побеждать. Я обязательно стану королем Англии, на то Божья воля, и даже ты не сможешь мне помешать. А если ты впредь встанешь у меня на пути, я тебя уничтожу!

— Не угрожайте мне, сир. Я вас не боюсь. Даже вас, хотя вы опаснейший из врагов.

— Знаю, знаю… Незачем это повторять. Я давно это усвоил, — закричал герцог.

Лицо Генри налилось кровью. Все вокруг замерли, а Джоселин, стиснув пальцами винную чашу, вознесла безмолвную молитву небесам. И все же Генри первым взял себя в руки и произнес на удивление спокойно:

— Ты опять взываешь к вражде. Но зачем мне разграбленное и сожженное дотла королевство? Я хочу, чтобы участь этой земли была иной. Страна катится в пропасть, и ты, де Ленгли, если захочешь, сможешь помочь мне остановить это роковое падение. Мы прервем резню, загасим пожар, пока еще вся Англия не полыхнула одним общим погребальным костром. Стефан стар и тяжко болен, а Юстас, как король, никому не нужен. Все знают, что я взойду вместо него на трон, даже те, кто еще хранит на словах верность Стефану и его сыну. Если я назову тебе имена лордов, которые ведут со мной секретные переговоры, лижут мне руку, то клянусь, волосы станут дыбом у тебя на голове.

— Не надо оглашать никаких имен, — печально сказал Роберт, — я и так их знаю.

— Тогда какого черта ты медлишь? Присоединяйся к нам! — Генри подался вперед и заговорил торопливо: — Я приму тебя со всеми почестями, закреплю за тобой все твои земли, да еще отрежу кусок. Со мной уже и Лестер, и Корнуэлл, и Честер, и Херефорд, Солсбери, Глостер, Дерби — знатнейшие фамилии королевства стали под мои знамена. Ты сражался доблестно — все могут это подтвердить. Никто тебя не упрекнет, и слава твоя не уменьшится, если ты сейчас присягнешь мне.

— Я так не думаю, — сказал Роберт.

— О Боже, что за упрямец! — Генри глубоко вздохнул и опустился в пододвинутое слугой кресло.

Всем показалось, что разговор окончен, но Роберт его продолжил, причем говорил он на удивление спокойным, доброжелательным тоном.

— Да, Стефан стареет… Да, он хворает… Но это еще не причина, чтобы изменять своему королю, даже если он стар и болен. Освободит ли меня Господь от клятв, данных на святых реликвиях, только потому, что они стали мне обременительны? Когда-нибудь вы, милорд, если вам, конечно, повезет, доживете до старости. С благим ли сердцем вы будете взирать на покидающих вас друзей и вассалов? Простите ли вы им то, что они, раболепствуя и виляя хвостом, поползли лизать руку более молодого и сильного претендента?

Двое мужчин глядели друг на друга так, как будто они были совершенно одни.

— И все-таки ты сейчас подтвердил, что я буду королем, — произнес Генри так тихо, что Джоселин пришлось напрячься, чтобы расслышать эти слова.

Роберт ответил так же тихо:

— Я допускаю такую возможность.

Улыбка вновь, правда не сразу, заиграла на губах Генри.

— Заканчивайте ваш завтрак, милорд де Ленгли! Скоро я выезжаю отсюда и хочу, чтобы вы меня сопровождали.

— А если я откажусь?

— Тогда вместо вас я заберу вашу жену. Думаю, она окажется более покладистой. Во всяком случае, она будет более приятным компаньоном, чем вы, милорд.

— Моя жена останется здесь, — отрезал Роберт. — С вами поеду я.

Генри посмотрел на Джоселин. Лицо его по-прежнему светилось улыбкой.

— Не тревожьтесь, мадам. Я верну его вам живым. Супруг ваш, может, и стремится к мученическому венцу, но я не позволю ему его обрести. Один раз он уже побывал в мучениках и, будучи мертвым, доставил мне больше хлопот, чем когда был жив.

Он встал из-за стола.

— Я готов, господа. По коням!

Роберт тоже поднялся с чашей эля в одной руке и ломтем хлеба в другой.

— У меня нет коня, сир. Мерзавец Честер погубил лучшего жеребца из всех, на каких мне приходилось ездить.

— Да-да. Тот самый серый конь-великан. Надеюсь, вы помните, де Ленгли, что когда-то он был моим. Я намекнул лорду Честеру, что он допустил непростительную ошибку, уничтожив мою собственность. Честер пообещал возместить мне ущерб. Вот пусть и выполнит обещание, предоставив вам скакуна из своей конюшни.

Роберт, прожевывая хлеб и запивая его элем, произнес сухо:

— Сир, я не ожидал этого от вас. Посадить меня на лошадь, принадлежащую Честеру, — худшего наказания никто не смог бы придумать. Если хозяин так труслив, то как пугливы должны быть его лошадки?

Герцог разразился хохотом, а Роберт обратился к Лестеру:

— Робин, ради вашей дружбы с моим покойным отцом, охраняй, прошу тебя, мою супругу.

— Конечно, Роберт.

— Со мной все будет в порядке, — заверила мужа Джоселин.

Тут и Генри вмешался в разговор:

— Разумеется, так и будет! Пока она находится под моим покровительством, никто, даже ее неразумный братец, не посмеет дотронуться до нее.

Чем больше веселился Генри, чем чаще он проявлял свою доброжелательность, тем мрачнее становилось на душе у де Ленгли. Ему до сих пор не были ясны до конца намерения герцога.

Когда они удалились, Джоселин устало прикрыла ладонью глаза.

Лестер подлил ей в чашу эля.

— Роберту ничто не грозит, по крайней мере в ближайшее время. Уверяю вас, герцогу нужен живой де Ленгли, а не мертвый.

— Но Роберт никогда не склонится перед ним. Никогда! — произнесла Джоселин в отчаянии. — А Генри не из терпеливых. Он не будет ждать бесконечно. Герцог должен или согнуть Роберта, или сломать, в конце концов. Разве я не права?

Она жадно осушила чашу до дна, потому что горло ее мучительно пересохло.

Робин Лестер смотрел на нее с сочувствием.

— Я не знаю, что было между Генри Анжу и де Ленгли в прошлом, мадам, и не хочу знать. Но я могу кое-что сказать вам. Надеюсь, это останется между нами. Понять до конца такого юношу, как Генри Плантагенет, невозможно, но я, пожалуй, смог изучить его характер более тщательно, чем многие другие из его окружения. Я перешел в его лагерь не за подачкой, а потому, что он единственный, кто может остановить резню. И так как Генри знает, что мне от него ничего не нужно, он меня ценит и даже, наверное, доверяет, насколько он вообще может кому-нибудь доверять.

Лестер помедлил, сделал пару глотков из своей чаши.

— Если вы согласитесь заранее простить мне грубое сравнение, то я вот что скажу вам ради вашего успокоения. Генри из тех мужчин, кто не любит женщин, охотно задирающих перед ним юбки. Ту, кто ему отказывает, он и больше ценит. За такой женщиной он ходит по пятам, распаляется страстью и в конце концов добивается своего. Но, получив желаемое, сам потом удивляется, ради чего он так старался.

Генри привлек к себе множество вассалов Стефана, взял с них клятву и за это одарил землями. Но втайне — я в этом не сомневаюсь — он им не верит, презирает их, в том числе, может, в какой-то степени и меня.

— И вы испытываете любовь к подобному человеку? — потребовала от него ответа Джоселин.

— О любви тут и речи не идет, — холодно сказал Лестер. — Вот Стефана я действительно любил. Но Стефан стал слаб. Он не в силах удержать бешеных волков вроде Честера и ему подобных от грызни, губящей страну. У Генри же есть железная воля и не менее твердая рука. Он наведет порядок, восстановит власть закона, а это нашей многострадальной земле как раз и требуется.

— Но что будет с Робертом? Ведь он себя не переломит. Даже ради меня… хотя на это, очевидно, надеется Генри.

— Не терзайте себя, мадам. Ваш супруг ведет очень умную игру, причем по правилам, выгодным именно для него. Чем чаще он посылает герцога к черту, тем больше Генри Анжу его вожделеет. Вспомните мой грубый пример с женщинами.

— Но мой супруг не играет в игру, а честно рискует жизнью! — воскликнула Джоселин. — Он не лукавит, каждое слово, им сказанное, правдиво.

— Знаю. И тем игра для Генри становится еще увлекательнее.

Лестер загадочно улыбнулся и осторожно погладил Джоселин по руке.

— Генри Анжу страстно любит завоевывать не только города и страны, но и человеческие сердца. И в этом спасение вашего супруга.

29

На следующий день Роберту позволили увидеться со своими людьми, даже с теми, кого Генри взял в плен при Тетбюри. Затем сэр Джеффри и три рыцаря, сопровождавшие Джоселин, были отправлены обратно в лагерь Стефана под охраной, выделенной самим герцогом. Роберт настаивал, чтобы его супруга уехала с ними, но Генри твердо отказал, заявив, что раз она попросила у него защиты сама, по собственной воле, то ее место здесь, в лагере Анжу.

— Ведь я обещал ей свое покровительство и теперь должен беречь ее как зеницу ока, — заявил он.

Роберту ничего не оставалось делать, как только склониться в благодарственном поклоне.

Он не страшился ни смерти, ни заключения в темницу, ни пыток и издевательств. Он давно очистил свою совесть перед Господом и был готов предстать перед ним. Лишь тревога за судьбу Джоселин заставляла его просыпаться в поту от страшных видений по ночам. Каким бы щедрым ни был герцог Анжу на обещания, Роберт знал им цену.

Прохладная весна сменилась жарким летом. Грязь высохла и превратилась в пыль. От пыли задыхались обе противоборствующие армии. Анжуйцы осаждали сохранившие верность королю замки с упорством, которое Джоселин не могла не оценить. Осажденные не менее упорно сопротивлялись. Казалось, ничего особого не происходит, но Джоселин раздражало то, что Генри всюду возит с собой Роберта де Ленгли, показывая его войскам как самый дорогой трофей.

Несомненно, это и была задуманная им изощренная месть — дразнить самолюбие Роберта, унижать его, ждать, когда тот вспыхнет гневом и сгорит уже не в погребальном костре в нормандской церкви, а в огне, сжигающем его мозг и душу.

Армия наконец снялась с места и направилась отбивать Уоллингфорд. Город, уже давно присягнувший на верность Анжу, был осажден войсками Стефана. Король даже распорядился выстроить из бревен осадную башню, которую медленно пододвигали к городским стенам. Небольшая речка Кроумарш мешала продвижению, осада затягивалась, и гарнизон крепости и осаждающие отощали от голода. После того как Бедфорд пал и был разграблен и сожжен, герцог уже управлял всей Южной и большей частью Западной Англии. Его приближенные склонялись к мысли, что битва за Уоллингфорд станет решающей. В ней примет участие сам Стефан, и если он там потерпит поражение, то утратит и корону.

— Значит, мы направляемся в Уоллингфорд? — поинтересовался Роберт. Он скучал, наблюдая, как Генри разыгрывает шахматную партию с его супругой.

Генри неохотно прервал обдумывание очередного хода.

— А разве вы желаете присоединиться к походу? — спросил он.

— Нет, не желаю. Но меня интересует мое будущее. Мне проще узнать его от вас, сир, чем от астрологов.

Генри вновь устремил свое внимание на доску. Казалось, шахматные фигуры, наступающие на его ряды, занимали его больше, чем разговоры о военных действиях.

— Напрягите мозги, де Ленгли, и помогите мне найти решение. Что бы вы сделали на моем месте?

— Собрал бы все силы в кулак, прорвал осаду Уоллингфорда и вывел оттуда гарнизон.

— Я не об этом вас спрашиваю, — добродушно усмехнулся Генри. — Я надеялся, что вы подскажете, как мне сыграть. Мадам вот-вот разобьет меня в пух и прах.

Роберт пожал плечами и вышел из палатки. Ему захотелось подышать свежим воздухом. Долгие недели он или просиживал в шатре, наблюдая за шахматными баталиями Джоселин и Анжу, или ожидал возвращения герцога из кратковременных походов и слушал, как его шумно поздравляют с очередной одержанной победой раболепствующие перед ним лорды. Но сопровождать Генри Анжу в этих походах было для него еще мучительнее.

Если б не Джоселин, он уже давно бы, наверное, свихнулся и тем порадовал Генри. Только жена и спасала Роберта. В любой миг, будь то ночь или день, она была готова охладить его кипящий мозг или согреть его тело.

Де Ленгли вернулся в шатер и уставился на шахматную доску, с которой постепенно исчезали «съедаемые» фигуры и пешки.

«Кто я — фигура или пешка? И какой неожиданный ход задумал Генри, чтобы убрать с доски меня? У него на уме много хитроумных ходов и много чего припрятано в рукаве, как у ярмарочного фокусника».

— Сир, у вас просит аудиенции сэр Монтегью.

Генри поморщился.

— Как мне надоел этот Брайан.

— Его зовут Уильям Монтегью.

Генри демонстративно долго теребил свою бородку.

— Хорошо, пусть войдет.

Джоселин охотно превратилась бы в мышку и исчезла бы где-нибудь в земляной норе. Она не ожидала, что на ее послание отец откликнется приездом.

— Я благодарен за то, что вы приняли меня, мессир! — провозгласил Монтегью с апломбом, который Джоселин запомнила еще с детства. — Рад, что вы еще не забыли о том, что наше семейство верно служит вам.

И тут он заметил Джоселин, восседающую напротив герцога за шахматной доской. Для него это была неожиданность. Вот уж не думал он, что дочка его в милости у Генри Плантагенета.

— О Господи! Ты здесь, Джоселин?! — не удержался он от восклицания. — Как тебя сюда занесло?

Генри гневно посмотрел на него, и старик тут же испугался. Он опустился на одно колено с большим усилием, поскольку ему мешал выпирающий живот.

— Простите, сир, за мое неосторожное восклицание. Я не ожидал увидеть мою дочь в вашем шатре. Я только что прискакал из Бедфорда, выполнив ваше поручение разобрать его стены.

Генри равнодушно кивнул.

— Подымайтесь с колен, Монтегью. Когда вы на ногах, то вы еще можете мне послужить, а когда а стоите на коленях, то от вас никакой пользы. А что и сюда вас привело? Надеюсь, не простое любопытство?

— Мне с большим опозданием доставили письмо от дочери. Она просила заступиться за нее. Поэтому я здесь.

Генри подал знак пажу, чтобы Монтегью поднесли вина.

— Освежитесь с дороги, сэр, вам это не помешает. — Он обернулся к Джоселин и подмигнул ей. — Ваша дочь, по всей вероятности, одержима страстью писать письма. Вы не первый, кто явился просить за нее. Леди де Ленгли своим острым пером разворошила осиное гнездо. У нее, несомненно, писательский дар. Все вокруг жужжат и прямо-таки осаждают меня. Как ни странно, эрл Колвик и сын его — Пелем — тоже вступились за нее. Ее перо смогло пробить даже броню сурового Лестера. И он уже ринулся на ее защиту. Князья церкви осмелились намекнуть, что мне грозит отлучение, если я поступлю — как это они выразились? — «опрометчиво»… — вот какое слово они употребили, насколько память мне не изменяет.

Джоселин взглянула на герцога с обострившимся интересом. Впервые при ней заговорили о ее письмах.

— …разумеется, я не из тех, кто склонен совершать опрометчивые поступки. У меня нет причины бояться церковного отлучения, — пожал плечами герцог. — И я, конечно, буду рад выслушать, что скажет такой верный вассал и уважаемый человек, как сэр Монтегью, потрудившийся прибыть сюда на защиту своей любимой дочери.

Однако сейчас я в несколько ином настроении и явно засиделся. По тому, как взволнован и не находит себе места ваш зять, я догадываюсь, что он испытывает те же чувства, что и я. Милорд де Ленгли! По-моему, вы не брали меч в руки уже очень давно. Вы не будете против, если я предложу вам немного поупражняться. Ведь в этом искусстве вам не было равных. Я бы с удовольствием полюбовался тем, как вы управляетесь с мечом.

Монтегью, несмотря на тучность, стремительно повернулся, вытянул шею и устремил взгляд в дальний угол шатра. Он не поверил глазам своим, когда увидел там Роберта.

Глаза де Ленгли горели, как раскаленные угли, но голос его был спокоен.

— Я, конечно, не возражаю, ваша светлость, но нельзя ли отложить этот маленький турнир? Сейчас, я думаю, нам всем следует побыть здесь.

— Вздор! Нам следует удалиться. Ваша супруга и ее отец должны побеседовать с глазу на глаз.

Генри поднес руку Джоселин к губам и запечатлел учтивый поцелуй.

— Миледи, мои слуги будут ждать у входа ваших приказаний. Требуйте все, что захотите, от моего имени, но в пределах разумного, конечно. Ведь не все ваши желания исполнимы, как я убедился, — добавил он как бы в шутку.

«Как же герцог обожает эти игры — ошеломить щедростью и великодушием, и тут же выпустить когти и напугать до смерти!» — подумала Джоселин, а вслух произнесла холодно:

— Спасибо, милорд. Когда вы возвратитесь, я в благодарность разгромлю вас в шахматы.

Генри усмехнулся.

— Вы можете попытаться это сделать, мадам, но победы никогда не добьетесь. — Он выпустил ее руку. — Пойдемте, лорд Белазур. Я подыщу вам достойного партнера для поединка.

Роберт вышел из тени на свет и, пересекая шатер, шепнул на ходу жене:

— Будь осторожна, любимая. — Потом он обратился к Генри: — Я рад возможности размять руку. Не будет ли слишком самонадеянно с моей стороны предположить, что вы определили мне в соперники милорда Честера?

Генри заразительно захохотал.

— Нет! Только не в этот раз! Роджер Честер мне еще понадобится в ближайшее время. Я догадываюсь, что он послужил бы для вас отличной мишенью и что вы сейчас разочарованы, но все же надеюсь, что вы не откажетесь от поединка.

— Раз я уже дал согласие, сир, то от своих слов не отступлю.

— Отлично!

Задержавшись у выхода, Роберт небрежно кивнул Монтегью.

— Мы еще увидимся… вероятно.

— Вероятно, да, — неуверенно произнес Монтегью и поклонился.

Оставшись вдвоем, отец и дочь некоторое время молча глядели друг на друга. Она сидела, он стоял. Их разделяло расстояние в несколько футов. Монтегью не сделал попытки взять стул и присесть. Он был запылен и грязен, весь вид его говорил о том, что он проделал долгий путь без остановок для отдыха.

— Христос, милостивый! — наконец разомкнул он уста. — Неужто ты его любовница?

— Нет, я его супруга. Надеюсь, вы не забыли тот день, когда отдали меня ему в жены.

— Ты знаешь, о ком я говорю… — В тоне Монтегью была обреченность, неожиданная для Джоселин. — Ты любовница Генри Анжу?

— А вы думаете, отец, что Роберт смирился бы, если б так было? Он бы или убил герцога, или бы его самого убили, как только он поднял бы руку на принца…

— Ты права, — тут же согласился Монтегью. — Но поверь, мне было странно застать тебя в шатре принца. И мне показалось, что вы так близки… так друг к другу расположены… — Он помедлил, явно не зная, как теперь обращаться к дочери. — Могу я сесть?

Она кивнула и, встав, подлила ему в кубок вина.

— Ты выглядишь неплохо, — переведя дух, произнес он. — Мы ведь не виделись со дня твоей свадьбы.

— Зато я виделась с вашим сыном.

— Я слышал, что произошло… Брайан мне рассказал…

— Значит, до ваших ушей дошла только ложь.

— Я выслушал не только его одного. И… не во всем ему поверил. Брайан бросил тень на нашу семью. Все знают, что он в немилости у герцога. — Монтегью нахмурился. — Вероятно, я тоже теперь в немилости из-за него.

— Из-за него ли?

Монтегью опустил взгляд и припал к кубку.

— Из твоего письма мне стало ясно, как ты относишься ко мне. Ты считаешь, что я был плохим отцом. Думай обо мне что хочешь, но я никогда не подниму руку на свое дитя.

Джоселин постаралась, чтобы ее вопрос прозвучал без дрожи в голосе.

— А разве я ваше дитя? Разве я ваша плоть и кровь? А не рождена от семени другого мужчины?

Монтегью чуть не выронил чашу.

— Кто влил тебе в уши эту мерзость?

— Ваш сын. Он заявил, что мы не состоим в родстве. Может, поэтому он дважды покушался на моего мужа и дважды замышлял убить меня. Он и сейчас добивается, чтобы меня как ведьму сожгли на костре.

Монтегью чертыхнулся.

— Парень сошел с ума!

— Так ли это? А, может, он просто проболтался? И по неразумению открыл мне правду, которую вы так долго скрывали?

— Мне нечего скрывать.

— А почему вы пренебрегали мною всегда, почему вы смотрели на меня с отвращением с первого дня, как я появилась на свет?

Монтегью покраснел, отвел взгляд, но все же возразил:

— Это ложь! Ты моя — плоть от плоти моей! Твоя мать не познала мужчину до меня.

Джоселин растерялась. Теперь она не знала, печалиться ли ей или вздохнуть с облегчением.

— Брайан сказал, что у матери был любовник — Рхис из Полвиса.

— Да, это правда. Гвендолин любила его до нашей свадьбы. Она призналась мне в этом в первый же день, как мы встретились. Ни она, ни я не желали идти под венец. Я только что похоронил мать Брайана и Аделизы, и сердце свое закопал в ту же могилу, где покоилась моя Маделин. Но дед твой — отец Гвендолин — хотел мира, и мне мир был нужен как воздух. Уэльсцы теснили нас с запада, а клика Матильды собирала грозную силу на востоке… К тому же я хотел иметь еще одного сына.

И вот по этой причине я позволил связать себя с нелюбимой женщиной, которая сама не скрывала, что тоже не любит меня. И сына мне она не принесла… Неудивительно, что после твоего рождения мы жили с ней раздельно. Я знал о Рхисе, но ревности не испытывал. У меня было достаточно любовниц, а темноволосые, щуплые женщины, как твоя мать, мне вообще никогда не нравились.

— Я рада, что у матери все же был Рхис. Он был чудесный человек, — твердо сказала Джоселин.

Монтегью позволил себе усмехнуться.

— Тебе надо было родиться мальчишкой. В тебе живет душа мужчины. Ты всегда была смелой и резкой, что так необычно для девчонки. Откуда в тебе такой характер?

В первый раз в разговоре с отцом Джоселин улыбнулась.

— Может быть, потому, что вы очень хотели сына.

— Может быть… — вздохнул Монтегью.

Джоселин никогда его не любила, и он ее не любил, но все же это был ее отец, и он откликнулся на ее письмо и признал в ней свою плоть и кровь, и за это она уже была ему благодарна.

— А ты преуспела, дочь! Ходят слухи, что гордый Нормандский Лев цепляется за твою юбку, — решился пошутить Монтегью. — И ты на равных говоришь с человеком, который скоро станет нашим королем. Может, замолвишь за меня перед ним словечко?

Для поднятия духа он осушил кубок до дна.

— Непременно, если будет удобный случай.

— Мы с твоим супругом давно не в ладах, но клянусь спасением души, я в покушениях на него участия не принимал. Его женитьба на тебе связала нас кровными узами, а эти узы я никогда не оскверню предательством. Я ехал сюда, чтобы поговорить с ним о том, о чем ты просила в письме, но, видимо, такой разговор не понадобится. Он уже присягнул Генри Плантагенету?

— Нет. И не собирается.

— Как?! — У Монтегью глаза полезли на лоб. — Ведь они ведут себя, как друзья. Мне показалось, что их водой не разольешь.

— Да, с нами обходятся хорошо, но топор занесен у Роберта над головой, и никто не знает, когда он упадет. Пока мы соглашаемся плясать под дудку Генри, он доволен. Он играет с нами, как кот с мышью. А по ночам я не сплю и представляю, как Роберта поволокут на эшафот, а меня — на костер, если Генри склонится выполнить просьбу Брайана.

— Но тут я тебя выручу, дочь. — Монтегью обрел решимость и сам подлил себе вина. — Брайан слишком много на себя берет в последнее время. Ему кажется, что он уже взрослый и может не слушать отцовских советов. Я проучу его как следует.

— Знаете, отец, — вдруг созналась Джоселин, — я поначалу даже обрадовалась, что я не ваша дочь… Я почти поверила, что мой отец — Рхис, добрый, ласковый, хороший человек. Но сейчас я уже думаю по-другому. Я благодарна вам, что вы приехали и готовы помочь нам с Робертом де Ленгли.

— А я горжусь тобой, Джоселин. И жалею, что не могу сказать того же про моего сына.

Джоселин вдруг захотелось прикоснуться к отцу, погладить его поседевшие, но все еще пышные кудри. Подобное желание она иногда испытывала в раннем детстве. Она уже было протянула руку, но увидела, что он засыпает у нее на глазах. Возраст, тяжелая дорога, трудный разговор с дочерью, да и выпитое вино — все это сказалось…

Он упал головой на стол, из раскрытого рта вырвался храп. Он выглядел таким беззащитным — ее отец, некогда могущественный, знатный рыцарь сэр и Уильям Монтегью.

30

Роберт опять кипел гневом.

— Завтра на рассвете мы выезжаем. Возле Уоллингфорда произойдет решающая битва. А что я там буду делать, связанный по рукам и ногам?! Смотреть, как сражаются и погибают мои друзья?

Джоселин вздохнула облегченно. Слава Богу, ее муж не примет участия в битве. Она прильнула к нему, попыталась заключить его потную, разгоряченную шею в нежное кольцо своих рук, но он отстранился.

— А сейчас Генри требует, чтобы я сопровождал его на сегодняшней охоте… якобы для развлечения. Мне не нужны эти развлечения!

— Раз он попросил, вы должны согласиться, — мягко настояла Джоселин. — Его просьба — это почти приказ, а пленник вынужден подчиняться приказам. Вы в его власти, выкуп за вас еще не назначен.

— Я готов отдать все, что имею… Все, кроме вас, любимая моя, но этот негодяй никак не хочет назвать размер выкупа. Нам приказано ехать в Уоллингфорд, так что собирайтесь, мадам!

Роберт удалился, такой же разгневанный, как и пришел.

Собрать вещи было несложно. Джоселин упрятала в пару сундуков нехитрые его и свои одежды, конскую упряжь, оставшуюся от ныне покойного жеребца Белизара, и книги, в том числе драгоценное сочинение Абеляра, позаимствованное на время Робертом у принца Генри. Роберт успел осилить лишь первую страницу, а она — половину тома. Книгу она завернула бережно в полотно.

Генри постоянно удивлял Джоселин — и поступками, и своей образованностью. Он говорил на множестве языков, даже на древнееврейском, а книги проглатывал мгновенно. Если бы он не был врагом Роберта, то она бы могла…

Джоселин поспешно отогнала возникшую в голове крамольную, постыдную мысль.

Даже такая, весьма несложная, работа утомила ее. Она прилегла, прикрыла глаза. Что-то с ней происходит, ее подташнивало по утрам. Джоселин столько приходилось выслушивать горестных исповедей от беременных служанок, что с самого начала ей было ясно, какой хворью она заболела.

Но как открыть это Роберту, когда он так взбешен, когда его жизнь висит на волоске? Может быть, он решит, что она обманывает его, склоняя на измену Стефану.

— К вам, миледи, прибыл мальчик на подмогу! — доложил стражник.

Она не нуждалась ни в чьей помощи, но все же ей было любопытно, кого прислал шпионить за ней вездесущий Генри Анжу.

Мальчик явился. Что-то в лице молодого сквайра было ей знакомо.

— Я сын управляющего покойного эрла Уорвика, — представился он. — Меня зовут Томас Абинье.

«Я же видела его на похоронах», — вспомнила Джоселин.

— Я стыжусь, что мой отец присягнул на верность Анжу! — заявил мальчик.

— Тише! Говори тише. — Она прижала палец к губам. — Мы с тобой во вражеском лагере. Делай вид, что помогаешь мне перевязывать сундуки. И тебе нечего стыдиться отца — многие вельможи присягнули Генри. Почти вся Англия покорилась ему.

— Нет, не вся! Белавур снова ваш, миледи!

— Что?

— Ваши люди изгнали оттуда сэра Брайана. Теперь принцу Генри не хватит ни стрел, ни копий, чтобы отвоевать замок обратно. Ради этой вести я и добирался сюда к вам.

— А принц уже знает об этом? — затаив дыхание, спросила Джоселин.

— Он все узнает мгновенно. У него уши по всей стране. Но сэр Роберт еще не знает.

— О чем это не знает сэр Роберт? — громко спросил де Ленгли, входя в шатер.

«Как не вовремя он появился!» — подумала Джоселин. Она так надеялась, что Роберт утихомирится, а теперь, когда Белавур вновь перешел к нему, надежда эта безвозвратно угасла. У Роберта появился стимул продолжать войну.

Путешествие, начатое на рассвете и закончившееся глубокой ночью, далось Джоселин особенно тяжело. И поутру, когда она увидела голубую ленту Темзы, омывающей изумрудно-зеленые берега, a вдали, на той стороне, белокаменный, выстроенный из известняка город Уоллингфорд, красота природы не доставила ей радости. Наоборот, ей стало еще тревожнее на душе.

Темза за первый летний месяц обмелела. Хорошему коню не составляло труда переплыть глубокое место, а всаднику — добраться до лагеря короля Стефана.

Роберт украдкой поглядывал, как его боевые друзья на том берегу разжигают костры и подкрепляются своими скудными запасами. Если б он крикнул, позвал кого-то из них, они бы откликнулись, но его зов услышала бы и охрана, и тотчас это дошло бы до принца Анжу.

Молодой сквайр Томас, как бы прогуливаясь, ненароком приблизился к де Ленгли. Джоселин услышала взволнованный шепот. Томас и Роберт переговаривались, явно что-то замышляя. Она сделала незаметный шажок… еще один. До ее обостренного слуха донеслось:

— Я вызвался искупать в реке лошадей вашей охраны… У воды растет колючий кустарник. Если я подсуну занозы под седла…

— …то когда на них взгромоздятся всадники, — подхватил Роберт, — воображаю, как лошади взбрыкнут и взбесятся и какой будет переполох. У тебя светлая голова, Том. Только не жди, когда это произойдет. Ведь они могут догадаться, и твоей умной голове не поздоровится. Переправляйся на ту сторону сразу же и разыщи там эрла Йорка или де Люси. Любой из них примет тебя из уважения ко мне.

Мальчик кивнул и беспечной походкой удалился.

От Джоселин не укрылось, как изменилось настроение Роберта, как преобразилось его лицо.

— Не можете устоять перед искушением, милорд? — спросила она, притворно улыбнувшись.

— Да, мадам!

— Что ж, я готова последовать за вами.

Де Ленгли с сомнением посмотрел на жену. Она была бледна, на шее ее вздрагивала жилка.

— У нас не будет времени на раздумья, любимая. Мы должны бежать сразу же, как только помчится по лагерю табун. Справитесь ли вы с тем, что нам предстоит? Едва мы сделаем первый шаг, как пути назад уже не будет.

— Вам незачем мне это объяснять и незачем выяснять, по силам ли мне следовать за вами. Где вы — там буду и я!

Роберт нахмурился, терзаясь сомнениями. Все зависело от того, насколько они будут расторопны и решительны в первые минуты после возникновения в лагере паники. Дальнейшие их действия спланировать было невозможно, оставалось полагаться лишь на милость Божью.

— Я не думаю, что они станут осыпать нас стрелами, — пробормотал Роберт неуверенно. — Ведь Генри не раз заявлял, что печется о моем здравии. Однако, если со мной что случится, ты не останавливайся, прошу тебя, Джоселин. Не возвращайся обратно. Я хочу, чтобы ты перебралась за реку, подальше от Генри Анжу и Брайана. Обещай мне! Если меня не будет, Джеффри и Аймер оградят тебя от всех опасностей. Ты поняла меня, любимая?

Она кивнула, устремив на мужа взгляд широко раскрытых, горящих преданностью глаз. Никогда еще он не испытывал такого страстного желания расцеловать ее, заключить в объятия, признаться в том, как она дорога ему.

— А если… — Он с трудом проглотил комок, застрявший в горле. — А если они тебя догонят и схватят, я все равно не остановлюсь. Я пойду до конца. Только так я смогу выручить тебя потом. Генри не захочет, чтобы я принял участие в сражении. Уверен, что мне удастся уговорить его на обмен, согласившись вновь стать пленником.

Джоселин сжала его руку.

— Не надо думать о худшем.

Все же Роберт поцеловал ее на глазах у всех. Это мог быть последний в их земной жизни поцелуй. Он любил ее в этот момент так, что ему казалось, будто Джоселин вынула сердце из его груди и держит в своей трепетной руке.

Он вскинул голову и произнес по возможности убедительно:

— Да! Будем надеяться и верить.

Полчаса прошло в ожидании. Для Джоселин это были, может быть, самые худшие минуты в ее жизни. Она страшилась и подумать о том, как с ними поступит Генри, если их предприятие не удастся и они вновь попадут в его руки.

Но вот стражники подвели к ним освеженных купанием и заново оседланных лошадей.

Роберт подсадил ее на коня и шепнул:

— Ради своего спасения скачи во весь опор, любимая. И знай, что ты сделала меня счастливейшим человеком на свете.

Он тут же поспешно сам вскочил в седло жеребца, принадлежащего лорду Честеру. Охранники, чуть запоздав, тоже взгромоздились на лошадей.

Хотя Джоселин и ожидала увидеть нечто подобное, но от зрелища, которое развернулось перед ее глазами, у нее перехватило дыхание и сердце чуть не остановилось. Как по сигналу, лошади охраны все разом обезумели, когда сотни фунтов мяса, костей и железных доспехов всей тяжестью надавили на заботливо размещенные Томом под седлами колючки терновника. Животные оглашали пространство бешеным ржанием, взбрыкивали, лягались, метались из стороны в сторону, сталкивались, крутились на месте, разрывая копытами землю, подымая тучи пыли и стряхивая с себя всадников. Все, кто был рядом, в страхе разбегались. На пленников никто не обращал внимания. Про них забыли.

Роберт вонзил шпоры в своего скакуна, опрокинув наземь ударом кулака ближайшего охранника, преграждавшего ему путь. Они с Джоселин пустились галопом через взбаламученный лагерь.

Джоселин низко пригнулась к холке коня, понукая его и пытаясь не отставать от летящей впереди фигуры де Ленгли. Люди разбегались при их приближении, что-то крича. Людские вопли вместе с лошадиным ржанием слились в общий режущий слух, но невнятный рев.

Река была уже близко, холодная, чуть подернутая рябью от набегавшего ветерка. На быстринах она ослепительно сверкала. Травянистый берег круто обрывался к воде.

Конь Роберта напрягся, уперся задними ногами, вбирая в себя дополнительную силу, вытянулся для прыжка и, пролетев по воздуху несколько ярдов, упал на воду, взметнув по бокам могучие фонтаны брызг.

Теперь настала очередь Джоселин. Она почувствовала, что конь ее колеблется. Уже приготовившись к прыжку, он вдруг передумал, попытался остановиться, хотя было уже слишком поздно. Эта остановка сыграла роковую роль. Джоселин рвануло вперед, перекатило через лошадиную шею. Проклиная неразумное растерянное животное, она хваталась за все возможное — узду, гриву, — чтобы избежать падения.

Но тут мягкая рыхлая почва на краю берега осыпалась, и оба — и Джоселин, и конь — вниз головой окунулись в реку.

Джоселин ударилась о воду, погрузилась и тотчас устремилась подальше от смертельно опасных копыт обезумевшего коня. Скакун отчаянно бился в воде, грозя задеть ее, ослепляя и не давая возможности набрать в легкие воздуха. Наконец конь как-то пришел в себя и поплыл. Джоселин тут же потянулась за поводьями, но опоздала. Течение уже унесло их за пределы досягаемости.

Роберт развернул своего жеребца, уже достигшего середины реки, и направился обратно к Джоселин. Наверху, на обрыве, раздавались истошные крики. Два воина верхом спрыгнули с берега за спиной у Джоселин.

— Роберт! Нет! — умоляла она. — Не возвращайся!

Она нащупала ногами дно и ринулась навстречу ему, но едва могла противиться силе течения. Река тут же подхватила ее, понесла вниз.

— Не возвращайся, Роберт! — вновь крикнула она.

Но Роберт не повернул. Он миновал Джоселин и устремился, как безумный, навстречу преследователям, отрезая путь двум конным воинам, загораживая ее собою от них. Когда они сблизились, один из анжуйцев замахнулся мечом, но Роберту удалось увернуться и схватить воина за руку. Оба яростно боролись за обладание оружием, а их кони теснили и кусали друг друга в закрученном ими водовороте.

Все это длилось считанные секунды. Каким-то чудом Роберт овладел мечом и вытолкнул тяжеловесного рыцаря из седла в реку. Затем он развернулся, чтобы напасть на второго противника, но тот уклонился от схватки. Его больше волновала участь сброшенного в воду товарища. Несчастный взывал о помощи. Ведь рыцарь в доспехах, лишенный лошади и попавший на глубокое место, мог считаться уже смертником.

Роберт использовал выигранные им драгоценные мгновения, чтобы снова развернуть коня и последовать вниз по течению за Джоселин. Он догнал ее. Когда он поравнялся с ней, она уцепилась за его рукав, прижалась к боку плывущего коня. Роберт вытянул ее из воды и посадил впереди себя. Конь, раздувая легкие и отфыркиваясь, плыл достаточно быстро. Течение помогало ему.

Но тут в воду начали вонзаться стрелы.

— О Боже! Нет! — простонал Роберт, наклонился и закрыл своим телом Джоселин. Этого он опасался больше всего. Против лучников и их стрел он был бессилен.

Внезапно откуда-то сверху донесся знакомый голос разгневанного герцога:

— Прекратите, дурни! Я выколю глаза тому меткому стрелку, кто попадет в них.

Роберт рискнул приподнять голову и оглянуться через плечо. Ливень стрел мгновенно иссяк. С полдюжины лучников, одетых в цвета эрла Честера, рассыпались по берегу, но пребывали в неподвижности. За их спинами Генри Анжу, восседая на своем великолепном скакуне, яростно препирался о чем-то с самим лордом Честером.

Роберт вздохнул с облегчением и направил коня поперек реки. Воины Стефана уже заметили их, главное, узнали его. Они скакали вдоль берега, выкрикивая приветствия и имя де Ленгли.

Через минуту конь Роберта нащупал ногами дно и вскарабкался на низкий, тинистый берег. Роберт, сжимая Джоселин в объятьях, ликовал.

— Мы свершили это! — торжествовал он. — По милости Божьей мы спасены!

Джоселин справедливо напомнила:

— По милости Божьей и Генри Анжу.

Роберт улыбнулся. Конечно, Джоселин права.

Честер не преминул бы их прикончить, если бы его не остановили. Он взглянул на противоположный берег. Раздосадованный эрл и его лучники брели обратно к своим лошадям.

Одинокий всадник, оставшийся у реки, был похож на конную статую.

Река была не так широка, и все же Роберт и Генри Анжу не могли разглядеть выражение лица друг друга. Роберт приветственно поднял вверх меч в знак признательности. Выждав короткую паузу, герцог в ответ слегка приподнял руку.

Через несколько дней Генри Анжу после стремительного марша забрал в свои руки замок Кроумарш, а затем с главными силами пришел на выручку многострадального гарнизона и населения Уоллингфорда.

Король, не готовый к сражению с превосходящим его по числу противником, ограничился лишь тем, что выделил триста всадников охранять Оксфорд и совершать набеги на тылы армии Генри. И все же Стефану, когда он собрал достаточные силы, пришлось выйти навстречу герцогу.

После долгого ожидания многие тысячи солдат наконец-то встретились лицом к лицу, разделенные лишь рекой, как уже было раньше при Малмесбюри, и так же, как при Малмесбюри, битва все откладывалась.

В сумерках Роберт возвратился с совещания у короля. Джоселин поспешно поднялась из-за стола, на котором было раскинуто ее шитье.

— Так, значит, завтра? — спросила она в нетерпении.

Роберт ничего не ответил, и его молчание испугало ее.

— Ради Бога, не скрывайте от меня ничего. Скажите, сражение состоится завтра?

— Нет, Джоселин! — Он яростно тряхнул головой, словно стараясь избавиться от каких-то смутных мыслей. — Все так странно. Сражения не будет. Во всяком случае, в ближайший месяц.

— Как?

— Объявлено перемирие на четыре недели. Но де Люси по секрету сказал мне, что оно может быть и продлено в случае необходимости. Архиепископ Теобальд и епископ Винчестерский, брат короля, объединили свои усилия, чтобы заставить Стефана и Генри начать переговоры. Все это задумали и осуществили Лестер и другие знатные лорды из обоих лагерей. Они отказались дальше воевать, решив, что пора кончать взаимное истребление. Стефан и герцог должны прийти к какому-то соглашению. Ходят слухи, что король и Генри возражали, но раз и у того, и у другого нет войска, то какая может быть война.

Джоселин не хотела верить своим ушам. Лишь осознав, что Роберт говорит серьезно, она испустила радостный крик и припала к его груди. Да благословит Господь Лестера и всех тех, у кого сохранилась в голове хоть капля разума, кто решился прекратить этот разгул безумия, пока Темза не набухла от крови.

— Знал ли Генри раньше об этом заговоре, трудно судить. Но если во главе его стоял Лестер, то подозреваю, что Генри был осведомлен. Это объясняет и его великодушное поведение в тот день на реке.

— Какая разница, почему он так поступил, — проговорила Джоселин.

Ей действительно было все равно. Прижимаясь щекой к груди мужа, она ощущала, как бьется его сердце, и замирала от радости при мысли, что оно уже не остановится по какой-либо нелепой случайности завтра и в ближайшие дни и что супруг ее не сложит голову в бессмысленной битве.

— Я буду благодарна Генри до конца жизни, — тихо произнесла она.

Роберт кивнул.

— Я по-прежнему не доверяю ему и, наверное, никогда не буду доверять, но ненависть моя к нему угасла. Он сам потушил этот костер. По всей вероятности, он станет моим королем. Черт побери, какой это будет крутой поворот в моей судьбе! Все шепчутся, что Генри объявят наследником престола, а Юстас будет обойден. Конечно, так просто Юстас не смирится с этим, но за ним никто не пойдет, а в одиночку Англию он не отвоюет.

Все это уже мало интересовало Джоселин. Невыносимая тяжесть спала с ее души. Теперь она могла полностью отдаться своему счастью и в довершение открыть мужу тайну, тщательно скрываемую ею до той поры. Она не хотела отягчать его в ожидании грядущего сражения излишними заботами и беспокойством за свою жену. Сейчас она получила право на признание.

С таинственной улыбкой она произнесла:

— Я слышала, что супруга герцога ждет первенца. Что вот-вот из Анжу придет весть…

Роберт подтвердил:

— Генри надеется, что родится мальчик.

— Значит, между нашими детьми разница в возрасте будет небольшая.

Он весь напрягся, застыл.

— Ты хочешь сказать, — медленно сказал он, — что носишь мое дитя?

— Разумеется, твое, а чье же оно еще может быть?

— О, Христос! Прости, что я не так выразился… Я совсем не думал оскорбить тебя.

Джоселин рассмеялась, счастливая от того, что смогла подарить радость любимому человеку, что он принял этот дар и сам переполнен счастьем.

— Я знаю… я знаю, что ты так не думал… Это я виновата, что известие свое облекла в неподходящую форму. Я совсем потеряла голову от радости… не знала, что говорю… Скажи, Роберт, ты доволен, что у нас будет ребенок?

— Да, Джоселин, да!

— Повтори еще раз!

— Да! — Он глянул на нее озабоченно. — А когда это произойдет?

— Вероятно, в феврале.

— Голодное время, — пробормотал он. — Я часто слышал, что это плохой месяц и для матери, и для ребенка.

Джоселин улыбнулась. Ей ли было не знать, какие проблемы сразу же стали волновать его.

— В Белавуре достаточно припасено еды. Не бойся, я не отощаю и младенца вскормлю сама.

— Вы, мадам, не будете голодать! Даже если мне придется подчистить закрома по всей Западной Англии…

Джоселин заключила его массивную голову с львиной гривой в свои узкие ладони. Как мог такой храбрый мужчина столь бояться самой простейшей, самой обычной вещи на Божьем свете?

— Выслушайте меня, Роберт! Сейчас, чтобы избавить себя от беспокойства в последующие месяцы. Я не из хрупких и хилых придворных дам, которые падают в обморок, как только чихнут. Я сильна и здорова и способна рожать вам сыновей. Мой отец всегда горевал, что во мне мало утонченности, присущей леди.

Роберт прижал ее ладонь к своим губам, покрыл поцелуями.

— Я знаю, что ты мужественна и сильна, и все же я никогда не оставлю тебя без присмотра. Я буду всегда с тобой, даже если Стефан и Генри снова разъярятся и начнут рвать друг друга в клочья.

Он посмотрел на нее, и неожиданная робкая улыбка появилась на его лице.

— Иногда подобная тревога становится проклятием. До того, как я встретил и полюбил тебя, мне не было страшно. И вот теперь, когда я, казалось бы, обрел мир и покой, удовлетворение во всем, я стал бояться, что потеряю это. То, что дала мне ты, Джоселин. У меня появилось то, что жалко терять. Я теперь буду шарахаться от любой подозрительной тени в коридорах замка, вздрагивать при каждом появлении гонца, думая, что он привез дурную весть.

— И все же ты доволен, Роберт, да? — Она провела пальцами по его щеке.

— Я уже ответил тебе и еще раз отвечу — да! Может быть, страх за тебя, за ребенка и тяжкая ноша, но такую ношу несут на плечах все мужчины на свете. Почему же я должен отличаться от них?

Джоселин закрыла глаза, когда он поцеловал ее.

31

Лондон, 1154 год, декабрь

Огромный зал в Вестминстере был набит битком. Разгоряченные тела прижимались плотно друг к другу, и оттого, что все были облачены в тяжелый бархат, усыпанный драгоценными каменьями, и меха, жар и духота становились все более нестерпимыми. Мужчины и женщины нарядились в самые роскошные свои одеяния, желая быть замеченными и вызвать зависть у таких же лордов и леди, приглашенных на первую представительную ассамблею, устраиваемую новым королем Англии.

Джоселин стояла возле эрла Лестера и жалела, что ее роста недостаточно, чтобы видеть действо, происходящее в дальнем конце зала. Оттуда доносился до нее лишь вздымающийся и опадающий волнами ропот мужских голосов, когда очередной лорд или барон, один знатнее другого, вызывались поодиночке для принесения повторной присяги на верность Генри.

Только Роберт до сих пор не преклонил колени перед Анжу и не произнес слов клятвы. После того, как в Вестминстере был подписан мирный договор, и на Рождество, когда все дворянство съехалось, чтобы засвидетельствовать почтение Генри как будущему королю. Но Роберт в Оксфорд не поехал. С разрешения Стефана он послал туда сэра Джеффри присягнуть за него по доверенности.

Хотя Джоселин настаивала, он наотрез отказался от поездки и остался с нею ждать рождения сына. Событие это случилось, как и рассчитывала Джоселин, в феврале и стало самым важным в жизни обитателей Белавура.

Затем, уже в октябре, Стефан жестоко простудился, что в его ослабленном состоянии было равносильно смертельному приговору. На этот раз Роберт отправился в путь немедленно так как король пребывал в глубоком горе и в полном одиночестве. Его сын Юстас скоропостижно скончался еще в августе, через несколько дней после того, как узнал о перемирии, заключенном в Уоллингфорде. Верующие люди сочли это карой Господней, так как Юстас вел разгульный образ жизни, имел множество пороков и опустошил обитель святого Эдмунда, прогнав оттуда монахов.

Более циничные умы склонялись к версии отравления. Таинственная смерть старшего сына побудила потрясенного, утерявшего способность к сопротивлению Стефана поспешно согласиться с главным условием договора и объявить Генри Анжу следующим королем Англии.

И вот теперь и года не прошло со дня подписания договора, а Стефан уже лежит в гробу.

Джоселин приподнялась на цыпочки, заглядывая поверх голов стоящих впереди мужчин. Все знатные люди прошли церемонию присяги. Осталось только несколько незначительных вассалов. Она нервно обратилась к Лестеру:

— Он пропустил в списке де Ленгли! Король все еще не вызвал Роберта!

Лестер угрюмо кивнул.

У Джоселин перехватило дыхание. Неужели страх и неуверенность в будущем никогда не покинут ее?

Церемония завершилась. Людской ропот утих и сменился гнетущим молчанием. Все поглядывали украдкой и не без злорадства на Нормандского Льва, который стоял в полном одиночестве. Вокруг него как-то сама собой образовалась пустота.

Генри поднялся с трона и огляделся по сторонам.

— Я благодарю вас, милорды, за то, что вы изъявили волю прийти сюда. Я даже вижу, что Роберт из Белавура сегодня почтил нас своим присутствием. Я польщен, сэр, что наконец вы нашли вpeмя и для нас!

— Все мое время теперь принадлежит вам, Ваше Величество! — холодно возразил Роберт. — Как прежде оно принадлежало Стефану Блуа, пока он был жив.

Присутствующие зашевелились, зашептались. Джоселин подалась вперед. О, если бы ей удалось пробиться к Роберту. Но перед ней была непроницаемая стена из человеческих спин.

Роберт стоял неподвижно. Он выглядел не менее значительно, чем король, в алой бархатной тунике с золотыми львами, вышитыми на плече. Он был красив и бесстрашен. Только голова его, в отличие от короля, была непокрыта. Два гордых человека противостояли друг другу, как уже неоднократно бывало в прошлом.

— Подойдите ближе, милорд, — сказал Генри. — Я желаю видеть вас коленопреклоненным.

Роберт двинулся вперед. Эхо гулко отражало каждый сделанный им по каменному полу шаг.

— Однажды вы сказали, что никогда не присягнете мне, — громко произнес Генри. — Вы по-прежнему отказываетесь от присяги?

— Я не присягал вам, потому что принес присягу раньше законному королю Англии. Но после Уоллингфорда я признал себя вашим вассалом. Я уже считаю, что служу вам с той поры, Ваше Величество, — напомнил Роберт.

— Я, однако, так не считаю. Вы должны были прибыть лично. Никакая доверенность не действительна в делах такого рода.

Роберт подошел совсем близко и с достоинством объяснил:

— Моя супруга ожидала рождения нашего первенца. С позволения Стефана Блуа я через доверенное лицо передал вам мои заверения, что я буду поддерживать вас, когда вы станете королем. — Уголки рта Роберта поднялись в саркастической усмешке. — Ведь мы так давно знаем друг друга и так долго воевали между собой, что я надеюсь, вы поняли, о чем я сейчас говорю?

Генри был упрям не менее чем Роберт.

— А сейчас вы опуститесь на колено и присягнете мне?

— Конечно, если пожелаете, хотя от этого я не стану более верным вашим слугой, чем был до сих пор. Не количество произнесенных клятв связывает сеньора и вассала, а одна-единственная, первая и последняя. Я уже почти год — ваш вассал и останусь им до конца жизни — моей или вашей, несмотря на обременительность подобных уз или опасности, которые могут возникнуть из-за булавочных уколов мелких, но очень назойливых князьков, претендующих на корону.

Глаза Генри полыхнули таким огнем после этих слов, что ногти Джоселин до крови впились в кожу ладоней.

— Вот что вы думаете обо мне, милорд! По-вашему, я мелкий назойливый князек?

— Нет. Так думал покойный Стефан. Я же считал, что вы самый опасный его противник!

— И вы оказались правы! — Генри вдруг усмехнулся. — Все же преклоните колени, милорд де Ленгли. Я желаю выслушать вашу присягу, хоть вы и думаете, что в ней нет необходимости.

И когда Роберт повиновался, Генри воскликнул в радостном изумлении:

— Мне бы собрать из таких людей, как вы, хотя бы малый отряд. Вы способны довести меня до белого каления, но, по крайней мере, я могу всегда на вас положиться.

Джоселин, наконец, вздохнула свободно. Ее сын не лишится отца хотя бы в ближайшем будущем.

— Юдит, передай мальчика мне.

Нянька протянула Джоселин плачущего малыша, и тот сразу успокоился.

— Он хорошо поел и не капризничал, пока не услышал ваш голос. Я думаю, что он захотел повидаться с вами перед сном.

Мальчик положил головку на плечо матери и, с усердием посасывая крохотный пальчик, смежил веки. Джоселин любовалась малышом. От отца он унаследовал цвет волос — только чуть более светлых, а от матери — зеленые глаза. Лишь темперамент, которым отличались оба родителя, вроде бы не передался ему по наследству. Малыш был на удивление спокойным, может быть, до поры до времени.

Роберт задержался при дворе короля, а она, сразу же после произнесенной им присяги, заторопилась к сыну — в дом, который они сняли в городе.

Она перенесла мальчика в свою спальню, тихонько напевая, и вдруг замерла, прислушиваясь. Громкие голоса и тяжелые шаги донеслись из-за двери.

Джоселин была уверена, что это возвратился Роберт. Ей не терпелось узнать, чем закончились его разговоры с королем. Но она сразу поняла, что обманулась в своих ожиданиях.

Это был не Роберт. Впрочем, голос разгневанного пришельца был ей слишком хорошо знаком.

— Прочь с дороги, болваны! Не знаете, кто в Англии король?

Без стука король распахнул дверь и ворвался в комнату. Сэр Аймер следовал за ним, возмущенный и униженный.

— Мадам! — обратился к Джоселин Генри. — Этот парень заслуживает наказания. Он пытался напасть на меня, нарушая тем самым присягу, данную вашим супругом.

Джоселин, озадаченная и немного испуганная, переводила взгляд с короля на Аймера.

— Я… Я очень сожалею, миледи! — оправдывался Аймер. — Я сказал, что милорда нет дома, но не смог удержать его!

— Конечно, не смог! — прорычал Генри. — Я король и вправе входить туда, куда я захочу, даже в спальню твоей госпожи. Неужто ты боишься, что я изнасилую женщину на глазах ее сына?

Аймер залился пунцовой краской.

— Разумеется, нет, Ваше Величество, но входить сюда без позволения вы не имеете права.

— Все в порядке, Аймер! — поспешила прервать молодого воина Джоселин ради его же спасения. Чтобы не расплыться в улыбке, она до боли закусила губу. — Я доверяю королю и польщена тем, что он навестил нас. Ты можешь подождать за дверью, Аймер.

Аймер поклонился и нехотя покинул спальню.

Генри усмехнулся.

— Еще бы немного, и я убил бы этого вашего слугу!

— Слуги моего супруга весьма преданы ему, как вы имели возможность не раз убедиться в этом. Кроме того, сэр Аймер один из тех, кто был в той самой церкви в Нормандии.

Генри поежился и оглянулся на дверь с некоторой опаской. Он прекрасно помнил ту сожженную церковь.

Джоселин с гордостью показала ему малыша.

— Мы назвали его Роджером в память об отце милорда. Проснись, маленький! Настало время приветствовать своего короля.

Роджер сердито глянул на Генри. Король ответил ему не менее сердитым взглядом.

— Не слишком ли он маленький, мадам?

— Совсем нет! Он младше вашего Уильяма на шесть месяцев и потому кажется вам маленьким. Он здоровый мальчик и растет очень быстро.

— Мой сын родился в день, когда умер Юстас. Бывают же такие совпадения! Кстати, я особенно рад, что у меня первым родился мальчик. Элеонор рожала королю Франции только дочерей. Не означает ли это особую милость Господа к нашему браку с Элеонор, мадам, как вы думаете?

Джоселин улыбнулась. Генри был воистину упоен своими удачами, дьявол ли ему помогал в этом или Господь, неважно.

— Да, это хороший знак, Ваше Величество! Так говорят в народе.

— Приятно услышать это подтверждение от вас, мадам. Всем известно, что вы разбираетесь в приметах и суевериях.

— Не будем ворошить неприятное прошлое, сир.

— Да! Не будем! Тем более будущее наше так светло и прекрасно. Итак, ваш супруг еще не вернулся? — Генри внимательно оглядел спальню.

— Он остался побеседовать с Ричардом де Люси.

— Ах, де Люси! Хороший человек, хотя и служил Стефану. Но он достоин доверия, и я решил оставить его при себе в качестве советника.

Король принялся расхаживать по комнате, такой же полный энергии и непоседливый, каким он запомнился Джоселин по прошлым встречам. Она усадила маленького Роджера в креслице на колесиках, сооруженное Робертом для сына.

— Он и вправду признал меня? — неожиданно поинтересовался Генри.

У Джоселин возникла странная мысль, что он имеет в виду маленького Роджера. Несколько мгновений она пребывала в растерянности.

— Простите, сир, я не очень вас поняла. Генри насупил брови.

— Он действительно отмел прошлые обиды? Может ли он признать меня королем? Мы сражались долго и отчаянно и причинили друг другу много горя.

— Вы говорите о Роберте? — Джоселин вздохнула с облегчением. — Но он же дал клятву…

— Не слишком ли это просто? — Генри с сомнением покачал головой. — Всего лишь пара слов… и он уже мой слуга… Я скоро уезжаю в Нормандию и хотел бы иметь здесь человека, которому можно верить. Таковых в моем окружении почти нет.

— Вы слышали, что он сказал сегодня. Его слова не расходятся с делом.

— Да, таково общее мнение о нем… — Генри помолчал, словно раздумывая о чем-то. — Кстати, я решил возвратить ему кое-какие вещи… Его меч я передал одному из слуг, а вот этот предмет я хотел бы вручить самолично. Согласитесь ли вы принять его от меня?

Не дожидаясь ответа, Генри засунул руку под тунику и извлек оттуда нечто, завернутое в голубой шелк. Джоселин положила крошечный сверток себе на ладонь и ощутила его тяжесть.

Это был массивный золотой перстень с ониксом.

Когда Генри заговорил, голос его почему-то стал хриплым.

— Я слышал, что он принадлежал его отцу, сэру Роджеру де Ленгли. Ваш супруг не прочь получить его назад. Чтобы передать потом своему сыну, я так надеюсь.

У Джоселин мурашки пробежали по спине. Это был перстень, снятый Генри с пальца обгоревшего трупа — с руки мертвеца, которого Генри принял за де Ленгли.

— Да, сир. Мой муж обрадуется возвращению фамильного перстня.

— Как я уже сказал, мадам, мы с де Ленгли много причинили друг другу зла.

Джоселин трудно было поверить, что такой человек, как Генри Плантагенет, в чем-то раскаивается. Только бы он не пожалел о своем раскаянии позже.

— Я благодарна вам за перстень и за то, что вы сделали для нас после Тетбюри, а затем и в Уоллингфорде… Отец моего сына обязан вам жизнью.

Генри лукаво улыбнулся.

— До этого, мадам, я столько раз пытался его убить, и все неудачно. Кроме сожженной церкви — тут уж, простите, взыграл мой бешеный нрав, я слишком погорячился, — кроме этого досадного эпизода, нас связывают и другие малоприятные воспоминания. Я бы не хотел ими делиться с вами.

Дверь спальни распахнулась настежь, и на пороге появился де Ленгли. Все трое застыли в полной неподвижности. Только сердца их колотились учащенно.

И вдруг король расхохотался.

— Подобную сцену мы уже разыгрывали с вами, милорд. Правда, в несколько иных обстоятельствах, как я помню. Прошу вас, не надо так грозно смотреть на меня. Вашу жену я не соблазнял, и она меня также.

Роберт вздрогнул при этом намеке. Джоселин поспешила встать между мужчинами.

— Король прибыл, — объяснила она, — чтобы посмотреть на нашего сына и кое-что вернуть вам. Взгляните! Это ваш фамильный перстень.

Джоселин протянула ему драгоценную реликвию. Роберт покрутил перстень в пальцах.

— Я надеялся снять его с вашей мертвой руки, сир!

— А меня убеждали, что я снял его с пальца мертвого де Ленгли… Я рад, что ошибся, — добавил Генри мягко.

— Меня не так-то легко убить. Впрочем, как и вас, сир.

Роберт надел перстень на палец.

— Я бы предпочел, чтобы впредь вы сражались на моей стороне, — сказал король и внезапно обратился к Джоселин: — Мадам, вам никогда не приходило в голову, что вы могли бы стать графиней?

Джоселин посмотрела на него в изумлении. Генри продолжал:

— Мне думается, что на Западе Англии необходимо создать новое графство, где верный мне эрл — а вы, мадам, утверждаете, что де Ленгли будет верен мне — защитит границу и укоротит руки некоторым строптивым и жадным до чужого добра вельможам.

Он обернулся и увидел, с каким неподдельным удивлением смотрит на него Роберт.

— Пока я еще до конца не все обдумал, но завтра мы можем детально все обсудить. Первым и главным вашим вассалом станет, конечно, сэр Уильям Монтегью, отец весьма буйного и тщеславного сынка. Что вы скажете на это, граф Роберт? Сможете ли вы накинуть узду на молодого Монтегью? Роберт встретился взглядом с Джоселин, увидел, что она улыбается робко, умоляюще, и тогда сам улыбнулся.

— Рассчитывайте на меня, сир. Справиться с этим мальчишкой — это не самая трудная задача из тех, что предстоит мне решать.

— Согласен, эрл Роберт, полностью согласен. И раз мы пришли к согласию, то я с легкой душой покидаю вас. Мы расстаемся до завтра.

Генри вновь обратил свой взгляд на мальчика.

— Чудесный малыш. Скоро он научится ходить, потом и говорить, а потом… потом все будет зависеть от воспитания. Надеюсь, что вы внушите ему, мадам, те понятия о долге и верности, которыми руководствуется его благородный отец. На старости лет мне не хотелось бы столкнуться с молодым львом.

Джоселин не успела еще придумать подходящий ответ, как король вновь заговорил с Робертом:

— Со вторым браком вам повезло больше, чем с первым, милорд. Вы проявили мудрость при выборе супруги. От души вас поздравляю. По милости Господней, все что ни делается — к лучшему. В памяти моей вдруг всплыли такие имена, как Маргарет… Юстас… Разве не проявил Господь свою волю в том, что они ушли из жизни молодыми? Без них легче стало дышать…

Сделав это загадочное заявление, король удалился. Роберт последовал за ним, чтобы проводить Его Величество, как подобает настоящему хозяину.

От беспрерывного хождения Генри по комнате, от его странных намеков и расточаемых им милостей у Джоселин кружилась голова.

— Что все это значит, милый? — спросила она у сына. — Могла ли я когда-нибудь мечтать, что ты станешь наследником графского титула?

Маленький Роджер в ответ только моргал глазками да сосал большой палец. Она взяла малыша на руки и, вконец обессиленная, погрузилась в забытье.

Возвратившийся Роберт не решился ее будить, но она сквозь дремоту ощутила, что он здесь, рядом с ней. Она произнесла, не открывая глаз:

— Как я люблю тебя, Роберт! Я любила тебя всегда — и когда ты был вне закона, и когда ты был пленником… И теперь, когда ты — граф, я уже не могу любить тебя сильнее, чем раньше. Ты прости меня…

— За что же? Я знаю, что ты уже давно отдала мне всю себя. Всю свою любовь до капли.

— Но ведь Генри ошибался, когда похвалил тебя за мудрый выбор. Ты же вначале выбрал Аделизу… И все могло быть по-другому.

Роберт бережно принял у нее из рук спящего сына и заговорил шепотом:

— Я хочу, чтоб ты знала, Джоселин. Я с самого начала не собирался жениться на Аделизе. Клянусь Богом, с меня достаточно было одной неудачной женитьбы. Никто на свете не заставил бы меня согласиться на подобное вторично. Даже сам король! Неужели ты не догадывалась, в чем был мой расчет? — продолжил он с озорной улыбкой. — Нет?

Джоселин покачала головой.

— Но ведь при тебе же Пелем обвинял меня, что я бросил в темницу, а возможно, и умертвил свою супругу. И рассказал ему об этом кто-то из моих слуг. Но представь, дорогая, кто из моего окружения мог распускать такие слухи? Ты же знаешь, как люди преданы мне.

— Роберт! Неужели ты… Ты сам?! Роберт довольно ухмыльнулся.

— Разумеется, не я, а Джеффри по моей просьбе. Я подслушивал, как он расписывал жуткую картину, и у меня самого мороз пробегал по коже. А уж потом… в свою очередь, и Пелем напугал Аделизу до смерти.

— И ты знал, что они собираются бежать?

— Можно сказать, что я сам их и вытолкнул из замка Монтегью.

— И с самого начала ты хотел меня? — не поверила Джоселин.

— Разве я об этом не сказал вам в день нашей свадьбы, мадам? Или у вас было плохо со слухом, что вы меня не услышали?

— Но… но почему же вы просто не признались отцу, что хотите меня в жены?

— Тогда я не получил бы за тобой в приданое то, что было обещано Аделизе. А я хотел прибрать к рукам все. И тебя, и замок, и поместье в придачу.

— Я начинаю верить, что Лестер во всем был прав. Ты искусный игрок.

— Главный мой выигрыш — это ты! Пожалуйста, поцелуй меня, дорогая. Я хочу проверить — может, графини целуются иначе, чем нетитулованные особы.

Поцелуй Джоселин был долгим — сначала нежным, а потом страстным. У Роберта потемнело в глазах.

— Вы проделали это весьма впечатляюще, графиня. А на что еще вы способны, ваша светлость?

Сказав это, он простер вперед руки, схватил Джоселин, прижал ее к себе и тут же был остановлен истошным сердитым ревом.

— Боже, я и забыл про него!

Он подкинул на руках громко протестующего сына.

Джоселин перевела взгляд с умиленного лица родителя на обиженную мордашку его отпрыска.

— Наш сын, как и все де Ленгли, не позволяет, чтобы о нем забывали.

Несмотря на плач малыша, Роберт все же дотянулся до Джоселин и крепко расцеловал ее в щеки и губы. Потом они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Я обожаю моего сына, мадам, — сказал Роберт, — но согласен с одним тонким замечанием нашего молодого короля. Он как-то сказал, что в некоторых обстоятельствах третий бывает лишним.

Джоселин взяла у него ребенка.

— Я разыщу Юдит. Его давно пора уложить спать.

Де Ленгли улыбнулся. Это была та самая улыбка соблазнителя, которая на протяжении двух лет — с первого дня их знакомства — будоражила в ней кровь.

— Пора ложиться спать и нашим слугам. В первую очередь Аймеру, который, бедняга, все караулит в коридоре.

— О, Боже! Он все еще там?

— Вы же не отдали ему приказа покинуть свой пост, графиня. А в нашем доме вы обладаете такой же властью, как и я, если не большей, — шутливо добавил он.

Джоселин осторожно взяла малыша на руки и вышла из комнаты. Роберт остался ждать ее. Скоро она вернется к нему в супружескую постель.

Счастье переполняло Джоселин. Судьба дала ей все, что может желать женщина, — у нее был любящий муж, прекрасный сын, верные слуги, замок, земли и теперь даже графский титул. И в стране наконец наступил мир.

Она подумала о матери. Испытала ли Гвендолин в жизни хоть малую частицу той радости, которая выпала на долю ее дочери?

Может быть, мать смотрит на нее сейчас с небес и радуется? Если бы это было так, душа Джоселин полностью бы успокоилась.