Эта книга – страницы стремительной и короткой жизни нашей с вами современницы Алены Полюшкиной, получившей от высших, как она считала, сил литературный дар, высокую мятущуюся душу и трагическую судьбу. Лена осталась в памяти знавших её людей разной: сумасбродной, по-детски беспечной, бесшабашно веселой и легкомысленной и серьезной, глубокой, задумчивой, грустной. Она была разной «в разные эпохи своего голоса». Но остались дневники, записи, стихи, отклики на события мира и искусства, в которых она такая, какой ее, наверное, никто не знал. Страничка Алены в Интернет http://vernitski.narod.ru/poliushk.htm О своих впечатлениях вы можете написать по e-mail: rozaal@mail ru

Елена Викторовна Полюшкина

Моя душа состоялась. Дневник Алены

ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ

Дневник Елены Полюшкиной не предназначался для посторонних глаз, тем не менее мы решили его издать, может быть выполняя неосознанное желание самой Алены. Она была прирожденным литератором, поэтом, прозаиком, эссеистом, и ее дневниковые записи – это по-современному спонтанный, готовый к печати текст: писать небрежно она себе не позволяла. Уже поэтому возникло решение придать гласности достаточно интимный дневник, не дать ему погибнуть.

А главное: текст чрезвычайно содержателен, чрезвычайно интересен. Перед нами автопортрет на редкость талантливой девушки из Казани, ищущей в Москве начала 90-х годов свое место. Это и в самом деле «исповедь дочери века», если считать, что новый век в России начался в 1991 или в 1992 году, то есть тогда, когда Алена окончила казанскую школу и поступила в РГГУ на историко-филологический факультет, на театроведческое отделение, только что возникшее, как и сам гуманитарный университет, самый прогрессивный университет в то время. Проучиться ей было суждено всего полтара года. О том, что случилось потом, она пишет сама на последних страницах дневника, пишет сдержанно, с мужеством и трезвостью, никогда ее не оставлявших. Я преподавал на этом отделении, в числе других преподавателей фигурирую – под инициалами – в тексте и могу засвидетельствовать: здесь все правда. Совсем молодая девушка, к тому же настроенная поэтически и влюбленная в Москву, Алена очень многое поняла раньше других, в очень многом разобралась глубже других, многое приняла, со многим не согласилась. Ее интеллектуальная жизнь складывалась достаточно драматично. Ее эмоциональная жизнь – еще более драматично, и это она описывает без прикрас, поражающе трезво.

Дважды я употребил это слово «трезво», употреблю в третий раз, на этот раз не по отношению к дневнику, а по отношению к стихам, которые она писала не переставая. Уже в больнице она успела подержать в руках книжечку своих стихотворений, вышедшую небольшим тиражом под названием «Возможность». Белые, печально непрочные как тающие снежинки, стихи о нереализованных возможностях творчества, о нереализованных возможностях жизни. В одном из стихотворений, написанных в восемнадцать лет, есть совсем уж пророческая строка: «Некстати мой рок». Между тем, сколько помню, это была прелестная, очень живая, очень веселая студентка, увлеченная театром, обожавшая танцы и лишенная тягостных предчувствий. Вот что такое подлинный поэт: стихи его прозорливее его самого, стихи его заранее знают.

Вадим Гаевский

ДНЕВНИК АЛЕНЫ

1988 год

13.08. Меня почему-то всегда волнуют поезда. Чем? Наверное, это невозможно объяснить. На меня накатывает грусть, глубокая грусть, именно глубокая. Такое чувство, как будто сейчас, в эту минуту, надо куда-то бежать, что-то делать, срочно, быстро. Сейчас, сейчас, сейчас… Если я этого сейчас не сделаю, я этого уже никогда не смогу сделать. Не произойдет что-то большое. От меня отрываются кусочки моей души и уносятся вместе с поездом в бесконечность. Я ничего не делаю и безвозвратно что-то теряю. Что-то уходит от меня, уходит… Я ничего не могу сделать! Я не могу двигаться, а что это за свет? Почему во мне все звенит от пустоты и какой-то лихой радости? Я никогда не смогу объяснить.

12.09. В церкви я чувствую, что возвышаюсь душой. Возвышаюсь над мелочностью и суетой дней. Церковь – это прикосновение к тайне. Это слишком грандиозно, чтобы вместиться в слова. Величие веков и тишины… Теперь я, кажется, действительно поняла значение церкви на протяжении стольких поколений. В церкви ощущаешь душевный покой, мысли соединяются с вечным. Не смирение, а глубина чувства. Не фанатичная вера, а верный помощник, не разрешающий потерять веру в себя и в свои силы. Бывают моменты, когда ты остаешься совсем один, наедине со своими горестями. Ты не знаешь, чем заглушить свою боль, советы причиняют еще большее страдание, друзья не в состоянии понять всей глубины. И ты совершенно один. И тут перед твоими глазами – образок божьей матери. И ее всепонимающие глаза. И тебе уже есть с кем разделить свою боль. Ты в церкви. Ты растворяешься во всей ее грандиозной величественности. Ты под ее покровом. И ты не одинок.

Чем-то напоминает религиозные бредни «шизеющего фанатика». Но я решила ничего не зачеркивать и писать так, как думаю, пусть и плохо. Потом интересно перечитывать.

25.09. Смерть – это как забытый сон. Проснулся – и ничего не помнишь, но осознаешь, что что-то было. У меня что-то странное, вязкое, нереальное. Оно уже замолкает, затихает. И когда ты окончательно просыпаешься – ничего. Абсолютно. Пустота. И как ни пытаешься вспомнить – бесполезно, ничего не получается. Но ведь что-то же все-таки было. Было. Оно жило в тебе во время сна. И ты жил в этом нечто. И это – сама жизнь. Это – живое, существующее самостоятельно. И ты живешь в нем, и оно живет в тебе. Оно живет. А пробуждение – это смерть, потому что все будет существовать так же, а этого больше не будет. И ничего не изменится. И ничего уже больше не вернуть. Никогда. Ведь жизнь – это однажды.

28.09. Читаю Лермонтова. Щемяще разливается неизбежность. Загораются звездочки В глубине той загадки… Наверное, она зовется – душой И мириады этих звездочек То вспыхнут, то гаснут надолго А жизнь на них чем-то похожа Такая же – неизвестность.

3.10. Немного рассуждений по поводу конкурса красоты (в частности, который недавно прошел в нашей школе).

Для кого-то я лучше всех, а для кого-то нет. Для меня участвовать в этом конкурсе – унизительно. Сам процесс выбора. Я не хочу, чтобы меня уравнивали, сравнивали с кем-то. Я не хочу занимать какое-то определенное, резко очертанное место. Это не мои правила. У каждого свой вкус и понятие о красоте. Поэтому выбрать самую, самую невозможно. Красота тоже бывает разная, она не подвластна анализу и разложению на части. Это что-то очень личное. И не только внешне. Ну, вот я тебе совсем не нравлюсь, а для другого лучше меня нет. И вы оба правы. Красоту нельзя выбрать, ее надо уметь видеть.

10.10.

Я люблю тех людей, что всегда рядом,
Тех, кто может согреть только взглядом.
Не нужны мне слова – только вера
На года, на любовь – и без меры.
Я же верю в нее и в разлуку,
Что звенит у виска в злую скуку.
Но терпенье и грех безграничны.
Вы не верите? Но… это личное.

5.11. Иногда так трудно разобраться в себе, так трудно жить. Чувствую в себе что-то непонятное, иногда мучительное, иногда тоскливое, иногда бешеное. Хочется куда-то идти, что-то делать, но не знаю, куда и что. Раньше была совсем другой – рисковой, отчаянной. Захотела стать такой и стала. Преодолела комплексы, не захотела дальше быть «марехой» и себя сама изменила. Получилось. Хотя было трудно. А теперь что? Уже неинтересно. Это же все равно было как маска. Как роль. Я играла роль крутой девчонки. Я и сейчас играю на людях. А когда одна, то совсем другая. Но какая я настоящая, понять не могу. И мне от этого тошно. Иногда просто слезы наворачиваются на глаза от непонятности, невнятности и невозможности что-то понять. И меня мучает, что я не могу многого сказать. У меня не хватает слов. Мне хочется уметь писать, уметь говорить так, чтобы людям тоже было интересно. Но главное, чтобы мне самой это нравилось. Тогда возникает такое хорошее состояние, что просто дух захватывает.

12.11. Я удивляюсь, что в стихах можно сказать больше, чем просто словами. Я балдею от стихов.

13.11.

Люди гибнут из-за пустяков Или нет?
Я хочу шагнуть в глубь веков
Где ответ?
Я хочу спросить тех людей
Далеко
Смысл жизни ведь искать
Нелегко
Смысл жизни… Это ведь…
Но года
Шепчут мне сквозь злой туман:
«Никогда!»

20.12. Поздравляю сама себя с пятнадцатилетием. Все меня уже поздравили. Какая-то полукруглая дата. Нет, наверное, лучше сказать треугольная. Какая-то вся неровная, углами – три раза по пять. Круглая – это когда кончается на ноль. У меня уже одна такая была. Я люблю свой день рождения, потому что с него начинаются для меня праздники. Католическое рождество, потом Новый год, каникулы, опять Рождество, потом еще наш Новый год. Мне дарят подарки, я дарю подарки, все всем дарят подарки. Весело!

1989 год

3.02. После чтения Игоря Северянина:

В душе цветут элегии
И пышные вокации
Чудесного мгновения
Крылатые варьяции
Опять в румянце зарева
Я буду слушать пение
Седеющего марева
В груди моей – томление.

15.02. Меня совсем не интересуют все математики, физики и прочие умные науки. Я знаю, что они мне никогда не пригодятся, и зачем тогда ими заниматься? Я ими и не занимаюсь. Мне хватит тройки по ним, раз уж они так нужны. Вот историю я люблю. Она мне интересна. Она – про людей и про жизнь. И она учит говорить. Литературу я тоже люблю, но учебник по литературе – нет уж, увольте. Я люблю сама думать или читать какие-нибудь необычные мысли каких-нибудь интересных людей. Обычно они и говорят интересно. А в учебнике такая скука, что соглашаться с какими-то там разборами не хочется. Но свое мнение мало кому интересно. И что там в школе остается? Только беситься и хохмить.

10.03. Экспромт.

Вот опять вы попросили
Написать стихотворенье.
Что хотите? Подражанья?
Или ждете вдохновенья?
Ну, а может, знать хотите
Как приходит откровенье?
Мне, простите, непонятны
Ваши тайные стремленья.
Что я вижу? Удивленье?
Но минуточку терпенья.
Если ждать вы захотите
Будет вам произведенье.

23.06.

О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней.
Сияй, сияй, прощальный свет
Зари вечерней, любви последней.

Весь день вертятся в голове эти строки, они чем-то меня притягивают, заманивают. Почему? В них звучит чудесная грусть, глубинное понимание души человеческой. В них чувство на уровне ощущений, их понимаешь не разумом, а клеточками сердца.

А если бы тебе сейчас предложили начать жизнь сначала, согласилась бы?

Нет, я в этом уверена очень хорошо. Не хочу терять людей, которые сейчас со мной рядом. Какие бы они ни были. Даже плохие. Таких же не будет. Будут похожие. Славные. Но таких же – нет. Не хочу терять сегодняшний день, вернее, не терять, а отказаться от него, забыть, как смерть. Не хочу. Я люблю время настоящее. Может быть, будут лучшие. Но это – неповторимое. Каждая секунда – это все. Небо, море неба, голоса, жизнь, я. Потом, может быть, все будет такое же. Но эти секунды будут только сейчас.

Нежность, светлая грусть. Именно, светлая, потому что не одиноко, а покойно…

10.09. За что я люблю Мандельштама? Это символ чего-то вечного. Символ милосердного мужества. Его необычайность и талант я хотела бы осмыслить для себя. И я буду счастлива, если осознаю, что смогла постигнуть всю глубину его поэзии и чувств и знать, что мое сердце бьется в унисон с его. Я говорю о нем в настоящем времени, потому что не хочу, не желаю думать, что его больше нет на Земле. Он слишком много для меня значит. В его стихах таится тонкая неповторимая музыка, которая струится бесконечно. Из поколения в поколение. Они наполнены такой неподдельной жаждой жизни, таким чувственным накалом, каким может говорить только сама жизнь. Я его безмерно люблю и уважаю. В его облике и привычках не было особой привлекательности и совершенства, для поэта его вид казался даже необычным. Внешность немного странная, пусть для кого-то смешная и нелепая. В чем-то он напоминал ребенка. Опять же, у одних вызывая насмешку, у других чувство покровительства, жалости. Я его принимаю таким, какой есть, не думая ни о трогательности его образа, ни о жалости. Нет, я не хочу его идеализировать, хотя сужу о нем тоже довольно пристрастно. Для меня главное, что этот человек (какая разница, как он выглядел!) писал и как он писал. Он писал и о том, о чем, казалось бы, в то время подумать было запрещено, страшно, о чем шептали на кухне только самым близким людям, а потом, страшась «кары», призывали к уничтожению тех, кто посмел высказать это публично. Он писал о вечных ценностях, которые никакие застенки не способны уничтожить, он писал о добре и милосердии, понимая, что люди, окружающие его, с каждым днем утрачивают эти чувства, и страдал. И пытался в стихах бросить вызов своему страшному времени. Это ис-

тинное мужество. И тут уже отходят на задний план и его внешность, и нелепые привычки. Настоящее, человечное – сущность его поэзии.

11.09. Мандельштам говорил: «Я – антицветаевец», подразумевая разницу стилей, восприятия мира, различие в оценке жизни. Цветаева пишет очень эмоционально, она вкладывает в стихи пламень своего сердца. Она пишет стихи душой. Она выкладывается вся, без остатка. По мнению Л. Чуковской, у Марины слишком уж все до конца выговорено. А она по-другому не может. В этом заключается она как поэт. Я думаю, такова ее суть. Это ее мир. Эмоциональный мир, натянутых до предела струн. В ее поэзии много горечи, усталости. Но я не согласна с теми, кто считает стихи Цветаевой мрачными. Нет, ясная, святая грусть. Трагичность, отточенная до боли, – стальной клинок. Страдание, переплетенное тонкой, но удивительно прочной паутинкой надежды. Надежда – это вечное.

Пожалуй, слишком эмоционально, бездоказательно и неглубоко. Но ладно, оставлю, как есть.

19.09. Борис Чичибабин. Новое имя. Новые стихи. Новое впечатление. Приятно узнавать и слышать что-то новое. И постепенно из многих разрозненных частиц складывать свое отношение к поэту и его стихам. Все в нем вызывает у меня симпатию. Сутулая высокая фигура. Старая привычка при ходьбе держать руки за спиной. Глаза, удивительно чутко отзывающиеся на каждую строчку стихов и вместе с тем словно застывшие, неподвижно замершие на чем-то, ведомом только поэту. В них глубокая грусть перекликается с такой непоколебимой и как ни странно тихой уверенностью, что мне хочется смотреть в них бесконечно. И главное. Главное – чтение. Когда читаешь эти стихи про себя, они не производят особого впечатления. А он читает так, что невозможно не слушать и понять только так, как хочет автор. Наверное, так и должно быть – поэт должен уметь читать свои стихи, чтобы их понимали, как он стремился. Я не думаю, что в стихах Б. Чичибабина все выговорено до капли, раскрыто так, что добавить нечего. Четкие, слаженные мысли. Равномерный, уверенный ритм. Он высказывает свою правду. Всю правду в его понимании, в его мыслях. Может быть, он говорит слишком много, но он не лжет. Он честен в своих стихах и говорит это в простых, без прикрас выражениях. Хочет быть понятным людям и говорит так, как может. «Я не считаю себя поэтом», – может быть, в этих его словах и заключается главная жизненная позиция Чичиба-бина. Он не как поэт, а как обычный человек говорит, только стихами. Он читает медленно, равномерно, даже монотонно, четко выговаривая каждое слово. И вот уже слова гремят, как набат, бьются в спокойном и все же раскаляющемся ритме. Чувствуешь каждую строчку.

Сам по себе он очень интересный человек. Интеллигент, в настоящем смысле слова. Удивительно, что мягкая, даже застенчивая улыбка соединяется с твердой уверенностью в себе и в своих словах. Эту уверенность как бы ощущаешь – в нем есть внутренний стержень, который не позволяет идти на компромиссы и отступать от своих идей. А все же, если еще раз вдуматься, то Чичибабин мне больше нравится именно как человек, как личность.

Не очень умно, мягко говоря. Ну что ж, хвалить все же умею, это не особенно трудно. А ругать?

7.10. В Ахматову я врубилась не сразу. Наверное, я ее воспринимала слишком поверхностно. Я не видела глубины в ее стихах. Большинство из них мне казались однотипными. Намного больше мне нравился Гумилев (мне и сейчас он очень нравится, но по-особенному). Я вообще поняла, что больших поэтов лучше не сравнивать. Нельзя брать все лучшее, что есть у каждого поэта, и сопоставлять друг с другом, потому что у каждого поэта лучшее – что-то очень личное, индивидуальное. Это не похоже ни на что, и поэтому не поддается сравнениям. Можно поэта любить или не любить, объяснять это своими пристрастиями, вкусом или схожестью мышления, но сопоставлять поэтов, больших поэтов, более того, поэтов различных образов – нельзя. Может, слишком категорично, но я так думаю. Так вот Ахматова. Очень интересная личность. Не поэт, а личность. Я люблю, в первую очередь, рассматривать всякого поэта как личность, в житейском понимании. Когда открываются разные стороны жизни поэта, по-особенному начинаешь понимать его стихи и больше того – открываешь в них что-то новое. Ахматова очень необычный человек. Очень оригинальное мышление по любому поводу. На все своеобразная, порой даже несправедливая точка зрения. Иногда очень однозначная и категоричная. Но, тем не менее, во всем чувствуется ум. Независимый ум. По-моему, это самое ценное в человеке. На все иметь свою точку зрения. Я сама стараюсь этого достигнуть. Независимый ум – основа любой личности. Я здесь беру в большом понимании. Когда наступил момент осмысления ее стихов, пожалуй, не вспомню. Конечно, не сразу. Я читала стихи все – одно за другим, ничего не пропуская. И чувствовала, как постепенно из стихотворения в стихотворение перекатывается эта волна чувства. Каждое в отдельности и все вместе рисуют мне неповторимую картину ее образа. Каждое выделяется чем-то своим. И в то же время их воспринимаешь обобщенно, как части целого. Я имею в виду все ее творчество под девизом страдания, любви и нежной грусти. Удивительное сочетание поэта и женщины. Но эта не значит, что стихи написаны для женщин и что в них только женское. Конечно, нет. Многие стихи по глубине превосходят стихи о любви ее современников. Поэтому для нее совершенно не подходит слово «поэтесса» (в нем какая-то ограниченность). Поэт, только поэт, которого я очень люблю. Не все стихотворения Ахматовой мне одинаково нравятся. В некоторых, преимущественно ранних, много поверхностного, даже банального. Например, «Дверь полуоткрыта…» («Вечер») или «Не в лесу мы…» («Белая стая»). Как заметил Коржавин, такие стихи – сочинительство. Они написаны с нарочито поверхностной красотой. Но это, как я уже говорила, «пролезает» больше в ранних стихах.

Мне бы хотелось больше заниматься теорией литературы и особенно рассматривать на примерах. Наверное, так легче запоминается.

Совершенно не могу устно рассуждать. Не хватает слов, вроде и сказать нечего – только какие-то обрывки мыслей. Но если мне предложат написать на эту тему – пожалуйста, накатаю столько, что сама удивляюсь. Плохо, что не могу устно рассуждать, а если что-то и получится, то меня не удовлетворяет. Не могу выражать всего, что хотелось бы. Получается бездоказательно и не умно. Пока, я надеюсь. Надо учиться говорить.

12.10. Когда читаешь стихи поэтов-символистов, становится до странности тихо, покойно, сладостно. По всем клеткам разливается волшебная нежная музыка, прозрачная, как горный ручеек, невесомая, как какие-то неземные благоухания. Их нельзя подвергать оценке разумом. Их понимаешь даже не сердцем, а как-то подсознательно. Интуитивно. Они очень близко стоят к истинно человеческому, глубоко внутреннему. Так близко, что когда их читаешь, уже начинает казаться, что это уже в тебе самом звенит и переливается эта волна чувства, что это живет в тебе самом. Они навевают какое-то сладкое забытье, опьяняют своей зыбкостью и туманностью. Да, они не вызывают никаких мыслей, не заставляют задумываться над перипетиями жизни, они дарят отдых и покой душе и телу. Они окунают тебя в «далекую беспредельность, свободную от всего» и приближают к нежной сказке. Ведь когда читаешь эти стихи, всегда верится, что она существует.

29.10. Итак, Глазков. Я думала, что, когда буду знать о нем все и прочитаю все его стихи, смогу дать оценку его творчеству. А сейчас поняла, что он такой человек, который не может быть раскрыт до конца. Про него нельзя дать исчерпывающую информацию. И потом, если есть что сказать – говори.

Итак, Глазков. Он как «цитатный поэт», так, если так можно выразиться и «цитатный человек». Его узнаешь по каким-то подчас незначительным эпизодам. Во всевозможных мелочах раскрываются основные черты его характера. Да и оцениваешь его характер именно по этим хорошо запомнившимся, неожиданно выхваченным из жизни эпизодам. Они, как и его стихи, легко запоминаются. Ненавязчиво, даже с удовольствием.

Поэты – это не профессия,

А нация грядущих лет.

Какая простота формы, и сколько вместе с тем сказано! И так во многих стихотворениях. За внешней простотой и часто насмешливостью столько глубины и смысла.

Бывает, что стихи имеют

Еще второй и третий смысл.

У него нет случайных строк, пространных рассуждений. Все выверено с математической точностью. «Краткость – единственная сестра таланта», – говорил Глазков. Лаконично, сжато… и гениально? Можно ли согласиться, что он был «великим поэтом современной эпохи»? Я не читала многих его стихов, но по запомнившемуся у меня сложилось достаточно четкое мнение. Он до такой степени неоднозначен и оригинален, что поначалу это просто не укладывается ни в какие объяснения и понятия, и отнюдь не у одних консервативных умов. И, может быть, именно с точки зрения его непохожести, непревзойденности, он – «гениальный поэт». У него не только обычными словами сказано много и ново, но и во всех стихах очень личное, «егойное» мировосприятие. Глазкова совершенно нельзя копировать, подражать ему. Бесполезно. Сразу ясно – вот это «глазковская» строка. Стихи проникнуты силой его личности. В каждом стихотворении столько его самого. Такая неразрывная связь между автором и произведением.

Ведь стихи не только отвлеченный результат творческого акта. Но и частичка личности автора.

7.11. Роман Фицджеральда «Ночь нежна» мне очень нравится. Он меня чарует, затягивает. В описании жизни всех людей, изображенных там, которые принадлежат к высшему обществу современного мира (вернее, 20–30 годов нашего столетия), нет ни снобизма, ни желания показать превосходство их жизни над массой. Никакой бы то ни было иронии и самодовольства. Роман написан просто, легко, крылато. В каждой фразе столько прозрачной легкости, воздушности, как музыка хрустальных колокольчиков, как полет бабочки над благоухающим цветком. Мягкие переходы из одного состояния в другое. Неожиданные сравнения. Крылатые и сладостные, как древняя легенда, как звуки первого весеннего ливня, как таинственная мистерия. И вместе с тем все очень реально и ни на миг не противоречит действительности. Уносясь в заоблачные выси, уверенно стоит на земле и, не останавливаясь ни на секунду, льется дальше плавно, чарующе. И становится так легко и свободно. Хочется подражать этим людям. Хочется любить весь мир. И стать такой, какой мечтаю стать.

2.12. Борис Балтер – «Самарканд». Я прочитала только отрывки из большой автобиографической повести, напечатанной в «Юности». Написано очень искренне и как-то по-своему, неожиданно. Для меня открывалось много нового о том времени, в котором жил автор. Конечно, трудное время 30–50-е. Но в то же время сквозь всю повесть автор сумел пронести добро.

1990 год

21.01. Он был от меня в двух шагах. Но он не был от меня никогда так далеко, как сейчас. Мы очень гордые и слишком разные. Но у нас есть что-то самое главное, в чем мы похожи. Ни он, ни я не сделаем первого шага друг к другу. Чудовищные гордецы. Он один такой. Я такая, какая есть. Независимые. Мы были задуманы друг для друга. Это было заложено в нас давно. Но творец слишком переусердствовал и вложил самолюбия больше, чем было необходимо. И вот смотрим друг на друга. А что-то все же не так. Что-то в глазах. Я ни черта не понимаю, а гордость бьет через край. Две независимые личности. И нас не понимают. И мы друг друга не понимаем. Лишь где-то глубоко, подсознательно: что-то не так. Не все так просто. Постоянно что-то мешает ясности в отношениях. И не понимаем, что это. И смеемся. Ведь не знаем, что могли быть вместе. В межпланетном пространстве. Звезды, звезды, как глазки маленьких котят. Уносится на белом коне. Его уже не видно. Но вдруг замер. Застывшая картинка. Где-то далеко, едва видно. А я не пойду туда. Я смотрю. И всегда его вижу и остаюсь на месте. Я знаю, что не сделаю и шага. А он на месте. Неужели так будет всегда? Всегда зрительно рядом, но до предела далеко. Чужие, как разные планеты. Если столкнемся, погибнем. В разных измерениях живем, создавая вокруг себя свой мир-вакуум. У каждого свое. И не откажемся от этого не из-за недостатка чувства, а от этой необъятной гордыни, которая целиком пожрала нас. Глаза. Мои глаза. Его глаза. Вселенная в глазах. И я читаю в его глазах все, что хочу сказать. Я это всегда знала. И так же хорошо я знаю, что через секунду в глазах не остается ничего, кроме стали, холодной и блестящей. Его глаза – это зеркало моих. Мы улыбнемся. И так будет всегда. Будет? Кто скажет: «Мне нужен твой взгляд!» Надо ломать себя, надо бежать по маленьким кошачьим глазкам и догнать белую лошадь, и погладить ее, и угостить ее сахаром. А дальше… Дальше мы снова улыбаемся друг другу. И уходим каждый к своему. В свои противоположности. В двух шагах.

Вечер. Туман плещется.
Он мне сказал: «Прощай».
А я молчу.
И вот уже туман бережно
Взял меня под руку
И мы не в ногу
Шествуем хмуро по переулкам –
Ищем дорогу.

А есть ли она, дорога та,
Что всегда верна И всегда одна?

22.03. Так не в кайф. Вообще я в порядке. Люблю? Да. Настроение – блеск. Всегда бы такое. Все хорошо. Глубокое удовлетворение. В Москву! В Москву!

Он все же трепло ужасное. За последние несколько дней рассказывал многое и разное. Где правда и где ложь? Вообще это утомляет. У меня есть одно предположение, но пока не буду говорить. Вообще, когда думаю о чем-нибудь, связанном с ним, не в силах все принимать на веру однозначно. Прокручиваю все возможные и невозможные варианты. А где правда? Невозможно угадать. Это бесит. Но я поняла, если хочешь быть с ним, надо просто закрывать глаза на все эти выпендрежи. Конечно, дико трудно. Но надо акцентироваться на другом, оставляя это второстепенным. Невозможно требовать от него правды. У него это в крови. Неизлечимо. Я заметила, в последнее время он стал хуже ко мне относиться. Стебает. Неприятно. Я всегда очень хорошо чувствую отношение ко мне каждого человека. В деталях. Интуитивно, подсознательно, через какие-то импульсы улавливаю душевное состояние. Так вот, чувствую – изменился. Хуже. Как когда-то. До конца не понимаю, но чувствую: отношения испортились. Опять его избегаю. Гадко, когда подкалывает, с отвратительной усмешкой. Да не только в этом. В нем какой-то настрой. Но я-то в порядке. Это главное. И ведь все равно люблю. Но как плохо относится. Ладно.

7.04. Великий человек, кудесник. Я изнемогаю от наслаждения, когда погружаюсь, растворяюсь, соединяюсь в единое целое с его сладкозвучными крылатыми фразами.

Как неправильно мы все живем. У нас просто нездоровая психика. Мы ушли от истинного, от сути. Мы разучились жить в природе. Природа – самое настоящее, исходное. Вечное. Мы не можем соединиться с нею. Быть ею. Для нас механический гул, бетонно-стеклянные коробки, все это каменное холодное чрево городов стало сущностью нашего существования. Живем, просто не думая, что можно по-другому. Привыкли. Стали холодными и неприступными, как сами города. Но человек не может без своего естества. Природа – это естество. Мы забыли про это. Мы не знаем этого. Господи, как неправильно. Исковерканные души…

«Любить красоту – творить дело божье».

К. Бальмонт.

31.07. Город увяз в дожде. В лужах отражения домов. Мрачные дома. Они устали от этого бремени – жить, существовать. Они устали от слез. Им холодно. Слезы. Дождь. Машина врезается в лужу. Тысячи слез. Слезы разбрызгались. Слезы земли. Холодно. Всему живому холодно. Угнетение духа. Небо давит на мозги. И кажется, ты уплотняешься, пригибаешься, чувствуя этот чудовищный пресс разбухшего неба.

Дождь. Голубь нахохлился. Глаза закрыл. Лапки красные. Может, он вспоминает ночь? Встрепенулся. Холодно. Небо залило слезами землю. Жалуется. А может, жалеет? Не в силах сдержать своего чувства льет и льет слезы. И тоска небесная переходит ко всему живущему. Деревья, машины, люди. Кошки. Кошкам холодно.

На небе ни просвета. Набухшие грязные тучи. И в таких же тяжелых инвалидах твоя душа. Темно. Безвыходность (безысходность) стихии. Нет освобождения. Ветер и дождь. Дождь. Дождь.

11.08. А как ощущаешь себя перед смертью? Как мне сейчас? Я знаю, что умру не завтра, не через месяц, а, возможно, через год или даже 10 лет. Но это, наверное, так. Я пала жертвой своей глупости. Умру. Как-то спокойно. Больше жалко маму и бабулю, чем себя. Такой удар для них. А меня уже нет, я уже умерла. Все чувства во мне умерли. У меня нет будущего. Я обречена. Обречена на смерть. На изгнание и презрение… себя ненавидеть уже нет сил. Меня больше нет, осталась одна оболочка, которой тоже скоро не станет. Вот так не повезло в жизни. В самом начале пути. И обрыв. Да, конечно, по статистике кто-то должен умирать молодым. Это я. Смерть, ты скоро придешь ко мне. Ты медленно будешь меня убивать. Мне плохо. Смерть. Скоро, совсем скоро я почувствую твое прикосновение. Я готова.

12.08. Я обречена. Господи, молю уже не о спасении, а о прощении. Прощении за все мои грехи. Никого не виню, виновата только я. Я одна. Скоро – смерть. Мучительная. Страшная. Я готова.

Обречена. Умру. Прощай, земля. Прощайте, родные лица. Все, все. Я и сейчас до конца не верю. Но это так. Никуда не деться. Это моя последняя запись. Сколько бы я еще ни прожила, больше писать сюда не буду. Прощай, девочка. Прощай, Аленка. И прости за загубленную жизнь. Я сама виновата. Вот расплата за глупость. Жалко маму. Но уже ничего не поправишь. Я прощаюсь. Все. Небытие.

Господи, прости!

Мамочка, я так виновата перед тобой!

Прощайте!

20.08. Не знаю, заболела я или нет, но больше не хочется об этом думать. Не хочется думать обо всем этом. Такой облом, такой обман, такой ужас. Как гадки бывают люди. А с другой стороны, эти женщины из метро, как они меня обогрели, как хорошо отнеслись. Не знаю, что было бы со мной без них. Это мне наказание за мою самоуверенность и лихость.

26.08. Читать книги – это замечательно. Но нельзя же этим заниматься всю жизнь. Это бессмысленно. Все время жить чужими мыслями. В жизни хотя бы одно единственное дело надо делать профессионально.

У меня разброд в голове. Мне хочется очень многое сказать. Вложить в стихи. Облечь в какую-то форму. Но все это так неопределенно. Не знаю, ни что сказать, ни как. Мучает эта безвыходность многого. Постоянный позыв выплеснуть всю эту «кашу», как следует разобраться во всем и красиво изложить. Но невозможно. Возьму ручку – и нечего говорить. Голова забита мыслями, но за какой кончик потянуть – не знаю. Мозги разбухают. Все это уходит в никуда. Испаряется. Как быть?

Озеро – это отражение звезды
Буква – это капля разума
Луна – это зеркало пустоты
Свеча – это счастье одиночества
Мы – это кусочки любви.

9.09. Хочу сказать, объяснить, что значит для меня Москва. Мои ощущения, эмоции, переживания. В общем, целиком все то, что связывает меня с этим любимым, единственно родным мне городом.

Когда нахожусь в Москве, меня охватывает «чувство полного глубокого удовлетворения». Хорошо, покойно. Это все мое, только мое. Истинно мое. И так должно быть всегда. Нелепая случайность, глупая ошибка судьбы отрывает меня от моей Родины, разлучает нас. Но я знаю – это неправильно. Неверно. Мне хорошо только у себя, в Москве. Я здесь дома. И по-другому быть не может. И я должна верить, что все равно все встанет на свои места. И я буду счастлива в городе моего сердца, городе любимом и постоянно волнующем. Москва не раскрывается для обычных приезжих, нет. В их понимании – это проходной двор, громадная свалка. Они едут не в Москву, а в магазины. Бегают, высунув языки, из магазина в магазин, стоят до потери сознания в очередях, возвращаются полностью выдохшимися и измотанными, проклиная всех и вся, – зажравшихся москвичей, те же очереди, дефицит, дикую толчею везде… В их памяти не остается ничего, кроме усталости и озлобления на эту усталость. Москва у них ассоциируется только с продуктами, магазинами и стремлением любым способом овладеть ими, и уж, коли ты прибыл в столицу, ехать, не отоварившись – просто бессмысленно потратить время. Только и всего. И я не буду осуждать этих людей. Просто не имею никакого на это права. Это люди своей страны, люди своей системы, которая исковеркала их психику, и нет в том их вины. Пожалей их, человек!

Тем не менее, Москва настоящая им недоступна. Москву не увидишь, шастая по магазинам. Москва в мелочах, в тихих, малолюдных переулках, в маленьких, едва распустившихся весной листочках на деревьях в Александровском саду, в солнечных бликах, играющих в воде Москвы-реки, в чириканьи маленького воробышка, в лицах, таких разных и, кажется, таких родных и одинаково любимых. Когда почувствуешь это неуловимое зыбкое очарование всей громадной столицы, когда поймешь, что уже между тобой и городом установилась тончайшая, едва уловимая, как легкий майский ветерок, связь, когда дыханье города станет твоим дыханием и вольешься каждой клеткой, растворишься во всей необъятности города, тогда окажется, что ты знал это всегда. Ты уже не можешь жить без всего этого, ты сам становишься частичкой города. У меня такое чувство, что я сливаюсь со всем городом в одно громадное, необъятное, чудесное, в то, чего нет, не может быть – одно великолепие, необоснованное чувство. Воздушное чувство радости и восторга. Я обнимаю всю мою Москву, всю, всю без остатка. Я сама – вся Москва. Мы не можем друг без друга. Один пульсирующий нерв. Бьющиеся в унисон сердца. Хотя я не права. Москва-то без меня сможет. Москва останется верна своим правилам и не поверит ничьим слезам. Да, черт побери, это неважно. Главное – я смогу достигнуть желанного. Раскрылась передо мной Москва во всем очаровании: летняя, душистая лунная ночь над Москвой-рекой, солнечный морозный денек в центре на Пушкинской, толпы, толпы людей, спешащих по делам. Как же я вас всех люблю, улочки, переулочки, древние, прошлого столетия дома, громадный фонарь на углу Пречистенки, Патриаршие, Неглинка… Боже, сколько еще всего необъятного, но насколько для меня родного. Москва для меня необъятный, неисчерпаемый источник любви и надежды. Она не верит слезам, но она же помогает и воздержаться от слез, шепчет: «Посмотри вокруг. Мир чудесен и великодушен. Столько солнца и счастья. Иди, они ждут тебя. Радуйся, упивайся своей жизнью. Ты живешь, значит, ты радуешься». Хочется любить весь мир, хочется дарить всем цветы и улыбки. Я обнимаю мою Москву и растворяюсь в ее многоголосии. Весна.

13.11. Бывает, в душе рождается что-то новое, необычное и очень, очень большое. Оно заполняет тебя каким-то громадным счастьем. Всю. Это замечательные минуты. Кажется, что ты – это очень многое и важное, в тебе заключена глобальная ценность. Появляется ощущение легкости и свободы. Независимо от твоего физического самочувствия душа дышит полной жизнью, цветет и ликует. Ты ощущаешь в себе удивительные запасы того, чем ты можешь поделиться с людьми, слово, которое ты можешь отдать другим. И самое замечательное – уверенность, что это сказанное значительно и важно, что ты не можешь сказать пустую и ненужную фразу. Самоценность себя и своих возможностей. Это порождает душевный покой и, как ни странно, работоспособность. Хочется очень многое успеть сделать, сказать, оставить после себя хоть какую-то, хоть незначительную частичку своей индивидуальности, своего «я». Стремишься к познанию неведомых еще вещей. Чувствуешь, что в силах вобрать в себя бесконечное количество информации и в конечном счете сказать свое суждение.

Наслаждаешься этим состоянием, душевным здоровьем и ищешь, ищешь, ищешь себя в этом мире. Поиск – что может быть прекрасней!

Ты лежишь и болеешь. Тебе плохо. Все ломит. А душа в это же время ликует и надрывается от счастья, распевает во все горло песни свободы и радости. Душа радуется, торжествует. И это несоответствие между физическим нездоровьем и душевным самочувствием так странно. Хочется выплескивать свои эмоции, а ты

спокойно лежишь и пишешь эти строки. Но пусть даже так. Чувство, что ты очищаешься от всего наносного и грубого. Смахиваешь налет с сердца. Хорошо и немножко страшно. Ведь теперь сердце беззащитно к ударам «быта», «грубой действительности». Как говорит мама, ощущаешь себя словно без кожи, и восприимчивость громадная. Любое состояние гипертрофированное. Если радуешься, то это восторг полный и абсолютный. Если горе, то ничего хуже и ужасней – страдания вселенские. Острота восприятия доведена до предела. Хорошо это? Плохо? Наверное, с уверенностью можно будет сказать только в будущем.

А сейчас за окном свирепый и лютый ветер. Холод, снег. А я чувствую солнце в душе. Оно озаряет меня изнутри. Легко и БЛАГОЛЕПИЕ.

14.11. У меня новое состояние, которое началось, наверное, тогда, когда я окончательно и полностью поняла свою связь с другим миром. С духами? Было ли это действительно снятием сглаза или моим самовнушением, аутотренингом. Не знаю. По крайней мере, я очень, очень хотела поверить. Но в принципе неважно. Главное, после этого «сеанса» я изменилась. И в том состоянии, в котором я нахожусь сейчас это новое. Может быть, в моей вере заключена большая сила, которая усилила мою энергию, мое биополе, которое смогло, наконец, разорвать черные чары. И теперь это общение с «духами». Мне все равно, в какой форме и сущности существует Бог и иные (я надеюсь, в будущем смогу разобраться), главное – они есть. Существует параллельный мир, несколько миров, множество измерений, о которых мы даже не догадываемся.

Бог сжалился надо мной и не оставил меня. Он послал мне духа, ангела-хранителя, находящегося постоянно со мной, во мне. Я осознаю, что не одна, что соприкасаюсь с иным, неведомым, но реальным, реальным в том смысле, что это не фантомы и мечтания, а действенное ощущение. Это присутствует в моем сознании. У меня уверенность, что, в конце концов, познаю эту тайну. Сейчас я чувствую только едва ощутимое соприкосновение, близость к какой-то мировой, вселенской тайне. Я чувствую ее масштаб и величие, и меня заполняет радость. Радость быть избранной. Меня выбрали для познания. Я причастна к чему-то. Пока это все на подсознательном уровне, но я верю, что теперь я избранная. Бог выбрал меня, Я счастлива. (Я все-таки напишу, что это может показаться каким-то бредом, глупостью. Пусть. У меня никаких сомнений ни на минуту. Я верю. Абсолютно и полностью. Это замечательно. Объяснять чувство, я думаю, нет смысла).

Я не одна. Меня ведут. И я веду. Веду сама себя. И намного больше жизненных сил, больше энергии. Биополе восстанавливается и крепнет. Я верю в свои силы, в свое сознание, в духа (как моего хранителя, так и во Вселенский дух).

Я общаюсь со своим Духом (со своим внутренним голосом), об этом я писала в другом месте. Раньше ощущение, что со мной не может быть ничего плохого, было не основано ни на чем, просто чувство самолюбия. Сейчас я это знаю. Нет, может случиться любое человеческое, но в каком-то грандиозном трагическом масштабе – нет.

Я чувствую прикрытие. Какую-то защищенность от неприятностей и бед. Ангел-хранитель хранит меня. Господи великодушный, благодарствую. Спасибо тебе, родной. Аллилуйя!

И я не могу не написать еще одну вещь. Мне вообще свойственны какие-то гипертрофические ощущения, чувства. Такая натура. И, наверное, я не совсем точно отразила свое состояние. Сейчас во мне так много всего, оно так переплелось и смешалось в одно целое. Одно чувство целостности, и в то же время, когда начинаю объяснять, путаюсь в этом многом.

Самое основное – я верю в себя. В свое сердце, в свой разум, в свои возможности. Верю в то, что из меня получится – что-то значительное. Я – особенная в этом мире. Моя душа – оригинальна и непохожа на другие. Самоценность себя. И появилась защита от сомнений, от моей постоянной неуверенности и комплексов. Вера в то, что я нужная и важная. Кому? Это еще не решено. Но обязательно будет личность. Это не самовлюбленность. А вера. Отчасти честолюбие. Если хочешь добиться определенных результатов, честолюбие просто необходимо. Я стремлюсь. Я хочу очень многое сказать и стараюсь говорить, ну, хотя бы сейчас, когда пишу эти строки, учусь оформлять свои мысли. Уверенность, что я просто обязана говорить, т. к. есть, что сказать, очень многое. И не боюсь, что сказанное будет плохим. Ведь это от сердца, искреннее. Разве искреннее может быть дурным? Люди всегда чувствуют истину. Истина – единственный бог. Для всех.

Все великое – от сердца.

Разум лишь укрепляет и увеличивает наши возможности. Но творит только духовное. И выдающееся заключено, в первую очередь, в состоянии души. В конце концов, в ее качестве и развитости.

Настоящий талант – это богатая душа.

Я думаю, теперь я более ясно стала объяснять свои мысли, и в данном случае они более приближены к земным делам, к человеку. Это главное. Но совсем не значит, что Космос и Вселенная меня занимают меньше. Нет. Просто немного другая величина восприятия. И писать только об одной из этих сторон было бы неправильно, исказило бы мою систему восприятия. А это все, соединенное в единое целое, более-менее показывает мои взгляды.

Замечательная мысль Бердяева: «Свобода порождает страдание». Это очень много значит.

15.11. Удивительная книга В. Розова. Казалось бы, говорит простые, даже банальные вещи. А читаешь легко и с удовольствием. Наверное, потому что искреннее, это его собственные мысли, выводы, к которым пришел самостоятельно. И еще, я думаю, все-таки богатый жизненный опыт, определенная житейская мудрость. И от этого такая простота и ясность изложения. Общее впечатление от книги – ощущение свободы и жизнерадостности.

17.11. Сегодня было хо-ро-шо. Очень хорошо. Почему – не знаю. Это удивительно счастливое состояние. Наверное, дух-хранитель оберегает меня. Счастье переполняет от осознания себя ЧЕЛОВЕКОМ. Таким не похожим ни на что в природе. И таким независимым от всех остальных. И в то же время счастье, что существует множество людей, тоже не зависимых от тебя. И все они, и я в их числе, – одно все-единое и всевеликое человечество. В каждом из нас частичка великого Всечеловеческого. Каждый из нас Единый Вселенский Дух, и мы маленькие составные части этого Большого. Понимать это – счастье. Я люблю людей. Разных. Всяких – хороших и плохих (может, это всего лишь потому, что жизнь меня не обламывала еще сильно). Люблю человека как цельную оригинальную индивидуальность. В первую очередь, я ценю целостность натуры. Со всеми положительными и отрицательными сторонами каждый человек уникален, независимо от его умственного уровня, даже если он никогда об этом не задумывался. Человечество, несмотря ни на что, органично. И в человеке все органично. Глубина связей между Духовным миром и материей. В любом, пусть ограниченном человеке, есть Духовный мир. Конечно, не такого «качества и количества», как у человека развитого умственно, но он существует. Он взаимосвязан с его делами, поступками в «реальной жизни». Человек – создание природы. Но он и как бы вне природы, отдельно от нее. Существует разительное отличие сущности человеческой и природы. Человек выделен, он уникален. В этом его высшее предназначение. В любом человеке большие запасы непознанного, неизвестного.

Человек не думает, что может воспользоваться этим потенциалом, а часто просто не может его реализовать. Это слишком сложно. Я продумаю эту тему полнее…

19.11. Перечитала все, связанное с «ним». Это занимает значительную часть, но что поделаешь, если меня это волнует так сильно. И вот сейчас его вспомнила. И вспомнила все чувства свои. Я люблю его. Да. По-прежнему глубоко и по-настоящему. Что делать? Наверное, у меня такой паршивый вкус. Я люблю его и понимаю всю бесполезность этого. Но не чувствую мучения. Это чувство мое отчасти безнадежное. Я люблю его. Я знаю, что у меня будут другие, и я кого-нибудь буду привлекать, и кто-то мне искренне будет нравиться, и я буду действительно счастлива. Но я всегда буду помнить его, это несомненно. Он останется во мне как первое настоящее чувство. И буду любить его. Я верю, он не может ко мне относиться равнодушно. Только он не хочет себе в этом признаться, загоняет вглубь. Но я так сильно в это верю. Этого не может не быть. Он когда-нибудь поймет это. Пусть будет поздно. Пусть судьбы наши разойдутся, и мы станем оба другими. Он поймет это. Он не сможет не понять. Будет горько и одновременно хорошо. Наступит облегчение. Я очень сильно его люблю. Я себя за это уважаю. Это действительно много значит. Без любви не может быть настоящей личности. Люблю. Помню. Возвращаюсь.

Бальмонт – поэт преувеличений. Он улетает в различные миры и приукрашает, воспевает свою мечту. Он певец возвышенного, идеальных образов. Но это не значит, что он не искренен. Его чувства очень настоящие. Он просто не может мыслить по-другому. В этом его индивидуальность. Я ему верю.

20.11. Сердце так заполнено любовью, что кажется, ничего больше не в силах вместить. Ни единого уголочка его не остается свободным. Любовь его целиком завоевала. Ощущаешь его совсем по-другому. Немножко больно, немножко сладко, немножко странно. И много цельности, полноты охвата, всеобъемлемости ощущения. И, наверное, это счастье.

Я вообще все чувствую очень цельно, как бы выпукло. Я вижу свое чувство с разных сторон. И понимаю разные его стороны, противоречия, высоты и глубины. У меня оформляется благодаря этому парадоксальное мышление.

С одной стороны, так чувствовать – хорошо. Это говорит об определенном уровне развития духовности. А с другой… столько сложного. У меня обостренное восприятие всего. Незначительное я могу преувеличить до немыслимых размеров. И все у меня почему-то проходит через страдание. И путь к хорошему жизнерадостному самочувствию тоже. Страдание захватывает меня целиком. Оно пожирает мое сердце. Оно иссушает меня изнутри, изводит, выматывает полностью. Оно всеобъемлюще. Оно гигантское. Оно жестоко и бессмысленно. Оно доводит меня до стресса и… отпускает, освобождает. У меня прекрасное самочувствие, я полна жизнерадостности и силы. В конечном итоге, я все равно, несмотря ни на что, оптимистка. Я могу побеждать в себе скорбь. Ведь все-таки главное – это ты сам. Все зависит от твоей активности, от непосредственного участия в своей судьбе.

Счастье – это не всегда радость. Это не обязательно восторг, удовлетворение, успех. Кто думает про счастье только в связи с этими чувствами, ограничен и чересчур приземлен. Это же так мало. Это не дает представления о целостном счастье. Неужели кому-то достаточно всего этого, чтобы чувствовать себя счастливым? Что ж, может быть. Не мне судить людей. Каждому свое. И я не могу навязывать свои мысли. Просто у меня все по-другому. Мне мало счастья, как такового, т е. таким, каким его принято считать. В обществе определение счастья включает в себя какую-то беззаботность, даже бездумность. Если есть материальные блага и уверенность, чего же еще желать. Конечно, это необходимо, но как обедняет душу, мысли только об этом. Опустошение. Мне для счастья нужны разные чувства. И отрицательные тоже. В конце концов, после плохого всегда бывает хорошее. Для полного ощущения жизни надо испытать все. Ведь в этом и ее особенность, что она подбрасывает на путь каждого не только хорошее. Это же замечательно. Как вы не понимаете, люди? Ведь если бы жизнь представляла сплошной поросячий восторг – было бы ужасно, это же скука смертная! Даже нет, это была бы не жизнь. А что-то другое, изменилась бы ее сущность. Жизнь – цельное, сложнейшее понятие. Она ценна своими разностями. В ней столько творчества. Какую еще радость подкинет, а надо, и заставит помучиться. Я согласна с Достоевским «свобода порождает страдание». Если воспринимать в данном случае как жизнь, то это так. И путь к свободе, к своей собственной внутренней свободе всегда сложен и мучителен.

Я люблю, что жизнь такая неодинаковая. Что я, если радуюсь, то это искренне и глубоко, если мне плохо, то это тоже искренне, и прошибает меня целиком. Всегда духовный мир наполнен до предела, то печальным, то восторженным. Это так интересно. Я тысячи раз говорила и еще раз скажу, что цельность очень много значит. Я ощущаю в себе цельность своей натуры, обогащающийся каждый раз новыми чувствами духовный мир (не все ли равно, какие они). Ведь главное – я живу полно, а значит, не зря. Скажите мне, что может дать осознание счастья, как не это? Разве это не главное?

Это просто моя точка зрения на сегодняшний день. Не претендую на истину и совсем не уверена, что не изменю своего мнения. Но только в данный момент – это для меня очень важно. Я живу этим и не могу по-другому. Пока не могу. Дальше…

22.11. Сейчас сидела, смотрела до одурения на его фотографию и молила Бога о том, чтобы увидеть его. Увидеть завтра. А сейчас подумала: ну, зачем? Кому нужно? К чему приведет? Мне же будет еще больнее. Это ровным счетом ни к чему не приведет. Сколько раз так было. Я всеми мыслями стремилась к встрече, наконец, встречались и…сплошной облом. Хуже ничего не могло быть. После этих встреч сплошные расстройства, истерики, упадок настроения. И я продолжаю его любить. Могу и не видя. Да нет, вот сейчас пишу, и только одно, только одно – его видеть. И пытаюсь себя обмануть. Бесполезно. Знаю, что бессмысленно, что будет хуже, и хочу, хочу, хочу… Осталась надежда? Что ответить, надеждой жив человек. Но я теперь не настолько наивна. В этом я пессимистичнее – слишком много ударов. Но продолжаю верить – он не может быть равнодушным. Ко мне вообще очень определенное отношение всегда. Или очень хорошее или очень плохое. Но не равнодушие. Почему? Наверное, и в этом моя особенность (шучу). Что ты обо мне думаешь, любимый? Хоть на секунду вспомнил меня? Прочувствуешь ли ты когда-нибудь все то, что скопилось в моем сердце в думах о тебе? Увижу ли? Что будет, когда увижу? Боюсь, мучаюсь и бесконечно желаю этого. Злюсь на себя, надеюсь, и только одна мысль стучит в висках, звенит навязчиво и неотступно: люблю, хочу видеть, надеюсь. Только это. Меня опять захватило. Это глупость. Это плохо кончится опять. Но что поделаешь с сумасшедшим сердцем. Властвуй, неразумное.

А вообще-то настроение ОК. просто вот вспомнила, и все последние дни под властью этих воспоминание. И что ты будешь делать – надежда эта так часто необоснованная, бесполезная. Но опять и опять загоняешь вглубь все всплески рационального, трезвого и надеешься, бесконечно надеешься, пусть на несбывающееся. Вдруг…

4.12. Не хочется быть, как многие, повторять перепевы чужих созвучий. Хочется быть слишком необыкновенным, таким необыкновенным, что уже пусто.

И оказывается – ничего. Слова разбежались. Безвыходность многого вылилась в многоглупости, пустозвонство.

Плохо? Пусто? Обидно!

Самолюбие страдает? Черт знает что. Чудовищно сложно и глухо.

Мне нечего сказать. Ну что здесь можно поделать. Все бесполезно – нет слов. Не хочу писать. Просто я люблю его.

10.12. Мама сегодня спросила: откуда у тебя такие образы? Не знаю – ответила я. А потом задумалась, чтобы понять. Я действительно не знаю, почему последнее время так много пишу и совсем по-другому, чем раньше. Слова соединяются иногда так необычно. И я не успеваю, так много всего во мне. Как будто у меня внутри что-то открылось. Как будто внутри у меня уже есть что-то. Это мне дали дар. За что? За страдание.

15.12. Очень многие современные поэты мне нравятся. Я даже предположить не могла, что в наше время существует так много оригинальных и независимых художников. Большое богатство эпитетов и метафор. На меня иногда накатывает ощущение такой никчемности и бесполезности своих стихов. Мне кажется, что я никогда не осилю глубины этих поэтов. И все мое по сравнению с ними – мелочь и ограниченность. Но опять и опять я пишу стихи, и в это время забываю обо всем. О том, что существуют какие-то другие поэты. О том, что вообще есть какая-то несостоятельность и несоответствие. Какой-то свой ритм возникает, и как-то слова зацепляют друг друга. Почему-то сейчас не нравятся гладкие стихи. Т.е как бы размеренные. Они как-то не соответствуют моему нынешнему настрою. Хотя, может быть, мои стихи и кажутся странными, но они – это я сейчас.

16.12. Прекрасный парнишка – Генри. Долго его не забуду. Хотя вот он уедет – и без продолжения. Вот что значит влюбляться в иностранца. Опасно. Втрескаешься, а потом сплошные обломы. Сейчас будет то же самое. Но все равно это был сильный всплеск эмоций. Яркое пятно в серой школьной жизни. Что ни говори, в тот день, когда мы познакомились, все было замечательно. Немного жжет сердце, что больше, видимо, ничего не будет, никакого продолжения. Но что делать? Я убедилась, что английский – великое дело и надо его учить как следует. У меня впереди – будущее, как он сказал. У меня многое еще будет. ОК, I think so too. Впечатление – великое наслаждение. Словила громаднейший кайф. Ожила. Все здорово. Помнить его буду долго – очень сильное впечатление. Good bay, Henry, baby. В конце концов, неужели все сводится к тому, что я любыми путями хочу попасть за границу? Неужели это правда? Я еще слишком не уверена в себе, особенно в общении с Робертом, боюсь быть такой, какая есть, боюсь показаться навязчивой. Может быть, слишком сильно перестраховываюсь. Самое главное, боюсь поверить, что у меня все должно быть и все будет хорошо. Последнего боюсь больше всего. Потрясающий страх. Это тоже определенные комплексы. Неверие в себя – моя отвратительная черта, из-за которой многие хорошие и перспективные начинания летели к черту. Даже подумать страшно, что все может быть так, как я хочу. А мои желания формируются где-то там, глубоко, на донышке сердца. Я боюсь вся раскрепоститься, открыться перед ними. Боюсь дать им волю. Откроешь свое сердце для жизни, оно ведь станет таким беззащитным. А потом окажется, что напрасно, что не стоило этого делать. Что все желания не только не осуществляются, а переходят в свои противоположности. Не всегда, конечно, такие сильные обломы. Но бывает. А вообще-то, может быть, и эти обломы случаются именно потому, что я страшусь доводить поставленную цель до конца, раньше времени сдаюсь обстоятельствам, поддаюсь мнительности. И как раз в тот момент, когда все зависит от меня, отхожу в сторону, предоставляя другим получать почти полностью сделанное мной, только самое вкусное – потому что результат. Именно поэтому такие обломы. Ведь чувствуешь свою вину перед самой собой, понимаешь нереализованность своих шансов.

И вот сейчас я боюсь, что именно потому, что пока все происходило именно так, как мне хотелось, больше это не продолжится. А может, я все преувеличиваю. Раздуваю из незначительных эпизодов громадные проблемы. Не надо сильно расстраиваться, судьбу не перехитришь, но, возможно, убедишь. Я постараюсь сделать все, от меня зависящее. А уж как получится – это уже не от меня зависит. Как бы ни получилось, это не такой эпизод, чтобы из-за него надрывать свое сердце. Были хуже.

Это – прелесть. Be happy, Alenka! Какие я на него имею права? Он англичанин-аристократ, из очень обеспеченной семьи, у него отличные манеры. Внешность и перспективная карьера. Наверняка родители позаботились о его будущем. У него есть девушка в Англии, родители наверняка подыщут ему подходящую невесту. А я один из незначительных эпизодов. Может быть, я ему и нравлюсь, и он будет помнить меня, но связывать свою судьбу со мной – не будет. Он слишком рационален и респектабелен. А я ведь всегда претендую на всеохватность. Или Я – главное или совсем ничего не должно быть.

20.12. Теперь уже действительно уехал.

Наверное, не с этого надо было начинать. Как никак день рождения. Но так уж получилось. Все мысли только о нем. Всей душой с ним. Прощание. Вряд ли теперь увижу когда-нибудь. Все мои мечты о том, чтобы показать ему Москву, бессмысленны и глупы. Что я для него? Даже сравнивать не стоит. Между нами пропасть. И не только земных километров. Но, что много важнее, нашего положения в обществе, психологии, языка, обычаев. Непреодолимая пропасть. Я понимаю, что бесполезно себя травить, но опять и опять передо мной его лицо, действительно, «негативом впечатавшееся в мою память». Обидно за себя, за близких, за страну. В конце концов, почему у нас нет того, что имеют они? Почему у нас исковерканная психология, психология униженного и одновременно унижающего? Чем мы по человеческим параметрам отличаемся от них? В чем мы хуже? Почему он, мой ровесник, побывал уже во многих странах Европы, Америки, Африки, видел мир, имеет возможность полноценно развиваться, а я нет? Меня что, приговорили заживо гнить в этой Казани? Кто взял на себя право распоряжаться моей судьбой? Почему я не могу выбрать что бы то ни было и где бы то ни было? Почему должна прятать и скрывать свою независимость, свое личное мнение?

Как я глупа, господи! Если бы я смогла все это сказать ему. Но с моим английским… У нас было столько недосказанности. Мы многое не успели понять друг в друге. Но сейчас уже слишком поздно сокрушаться. Уехал. Забудет. Не напишет. Почти полностью уверена в этом. Не произошло чего-то главного, что должно было закрепить наши отношения. И опять виной только я. Хотя бог – свидетель, я сделала все, что зависело от меня. А главная вина – незнание английского. Судьба предопределила меня. Спасибо ей. И все равно сердце плачет. «А как будто душа о желанном просила. И сделали ей незаслуженно больно. А сердце простило, но сердце застыло. И плачет, и плачет, и плачет невольно».

Замечательный парнишка.

После него не могу спокойно воспринимать казанских парней. Всех без исключения. Амбиции возросли еще больше.

И все-таки я благодарю судьбу за все. Без таких «встрясок» скучно было бы жить. Судьба пока на моей стороне. Она не дает мне смириться, стать равнодушной и обычной. Надо уметь это ценить. Что ни говори, хороший подарок ко дню рождения. Спасибо за все. Жизнь – это однажды. Это вдохновение. Это бесценно.

Я счастлива.

По большому счету счастлива.

А теперь пожелания ко дню рождения:

Этот год для тебя очень много значил. Он принес тебе и плохое, и хорошее. И в какой-то степени действительно стал переломным в твоей жизни. Я соглашусь, что вышла «на новый виток зодиакальной жизни». Ты изменилась, приходилось много обдумывать, переварить, пронести через душу и сердце. Ты начала формироваться как личность. Появились более твердые позиции, свои собственные взгляды на жизнь. Ты пишешь стихи. Многое по-другому оцениваешь. С уверенностью можешь сказать про себя, что ты необычный и самоценный человек. Ты уважаешь в себе свою душу. Это очень важно. Появилась уверенность в себе. Правда, ее следует еще больше укреплять. Пригодится как ничто. Ты во многом отличаешься от своих ровесников и по уровню развития, и по мировоззрению. Я уважаю в тебе твои чувства, твою любовь. Это много для тебя значит. Очень много. Постарайся сохранить свои чувства такими же цельными и искренними. Не считай, что это неуравновешенность. Это – богатый внутренний мир. Ты поймешь это немного позднее.

Вообще, знаешь, Аленка, я в тебя верю. Это по-настоящему. Есть в тебе что-то несокрушимое. Конечно, можешь улыбаться, но послушай – несмотря ни на что, очень важное и ценное. Тебе надо это главное беречь в себе и развивать. Честное слово, поверь мне, тебя ждет необычная и интересная судьба. Поверь хоть на минутку. Очень, очень захоти поверить в это, и ты уже не сможешь мыслить по-другому. Отбрось свою неуверенность и страхи. Ты выглядишь чистой, хрустальной. Никаких но…

Будь настоящей. Не надо сомневаться. Верь себе.

Да, это действительно неспроста – встреча с Джеймсом. Она заставила тебя во многом изменить свои взгляды, не так ли? Ты уже не можешь некоторые вещи воспринимать по-другому. Он перевернул твое сознание. Это важно. Ты совершенно правильно поняла это послание судьбы.

Будь настоящей. Верь в себя и силу своей мысли, слова. Поверь в себя, и другие поверят. Сомнения прочь. Страхи прочь. Тебя многое ждет.

Небо тебя не оставит.

Верь богу. Верь нам.

Судьба тебя хранит. Ей незачем пока гневаться на тебя. Звезды милостивы к тебе. Бог благосклонен. Действуй. В движении – жизнь. Не упускай этого счастливого времени. Не всегда тебе на пути будут встречаться такие. Сейчас очень многое зависит от тебя. Как ты сейчас начнешь жить, так и сложится в дальнейшем твоя судьба. Все шансы в твоих руках. Правь. Верь, солнце придет в сердце. Мы с тобой.

Счастье жизни – в неизвестном.

23.12. Да, мы – это кусочки любви. По крайней мере, в моем понимании. Любовь для меня – двигатель, источник всех моих радостей и болей. Благодаря ей мое сердце никогда не пустует. Оно постоянно заполнено множеством чувств, мыслей, оттенков, желаний. Мне любовь не на словах помогает в горькую минуту. Просто она является фоном, на котором вырисовываются все события моей жизни. Через нее преломляются мысли и поступки, и не только мои, но и всех окружающих. Она, как облако, – где-то не здесь и постоянно маячит на горизонте. Растет, разбухает, впитывает новые и новые капли, заполняет все небо, весь охват над головой. Она тонет в глубине глаз. И полностью выпивает их, завоевывает их своей необъятностью. Охватывает какой-то невесомый восторг от этого присутствия. Забываешься, пропадаешь в голубоглазых вздохах облака. Лезешь куда-то наверх, наверх, наверх… В один прекрасный момент облако разваливается на кусочки (кусочки сердца). Зальет, задождит, забудоражит. Но не надолго и не далеко. Вот уже маячит на горизонте свежестью утренней. Снова. Независимое и очень, очень юное. И не будет долгой горечи. Она растворится в прохладе ночи и унесется в далеко, в очень далеко. В пустоту. А облако, оно уже рядом. Оно согревает мое сердце. Оно бесконечно.

1991 год

14.01. Я никак не могу его забыть. Как ни пытаюсь себя заставить – бесполезно. Генри, я так хочу тебя видеть, так хочу, чтобы ты вспоминал меня. Вспомни меня, пойми, как мне здесь одиноко и гадко. Люби меня. Твоя память поможет мне выдержать эту невозможную жизнь. То, что у нас сейчас происходит – невыносимо, невозможно втиснуть ни в какие рамки. На грани понимания. А скорее, уже давно за гранью. Силы небесные, не оставьте нашу страну, терзаемую злополучия-ми. К черту политику.

Я хочу любить и быть любимой, хочу писать стихи, заниматься литературной деятельностью, и никакой политики.

Я хочу элементарного. Жить в нормальных условиях, хорошо питаться, иметь нормальные условия для работы и отдыха. Это так мало. Но я не хочу, чтобы с этими сторонами жизни возникали бы какие-то проблемы. Ко всем чертям все политики всех государств.

Сейчас пишу только стихи. Не исключаю, что в будущем пойдет проза – драмы, рассказы, статьи.

14.01. День святого Валентина. В этот день надо непременно сказать кому-то: я тебя люблю. А мне кому говорить? Некому? Ну почему? Очень даже есть кому. Сейчас так смешно. Люблю двоих. Хотя у меня такое уже бывало. Но сейчас, пожалуй, особенно остро, и я разрываюсь между ними и одновременно обогащаюсь своим чувством. И самое глупое: один – далеко, через многие километры и страны, расстояния не только земные. Не только не докричаться. Расстояние – пропасть. Другой – здесь, рядом, совсем под боком, в моем городе, стоит сесть на автобус – 20 минут – у его дома, еще 5 – дверь, мгновение – вижу его лицо. Но… который из них сейчас дальше от меня? Может даже, второй. Обоих люблю. И не делю свою любовь на половинки, а полностью – каждому. Глупо звучит? Ну что со мной сделать? Тем не менее, сказать: я тебя люблю – сегодня некому. И я смею верить, что все-таки все зависит от меня. Я в это верю. И жду случайности, как последняя дура. Жду той минуты, когда волею судьбы столкнусь с ним, и увидим в глазах друг друга все, что хотели, и никакие слова не нужны. Жду, когда, посмотрев в меня, поймет наконец-то: вот твое настоящее и навсегда. Не обманывай себя – это судьба. Это однажды. Да, он это все знает прекрасно. Только это пока на втором плане. Он это гонит от себя, даже избегает видеть меня и думать. Стоит увидеть – опять беспокой, и опять, пугаясь чего-то сильного и необъятного, отступает, бежит, ищет чего-то чужого, грубого, защиты, причиняя себе и мне много боли. Я не могу обижаться, я понимаю: просто не хватает силы открыться навстречу сердцу. Просто, в конечном итоге, в этом дуэте диктую я. Зависит от меня многое. Я веду игру в этом раскладе. И ты это подсознательно чувствуешь, но не можешь это осмыслить, и неприятно тебе от этих мыслей, и не любишь ты прихода их в свою душу, потому как в глубине ее все это ясно до элементарного. Зеркальце. И там ты готов с головой провалиться в это чувство. Но ты прячешь ото всех и, самое главное, от себя это свое самое ценное, главное. Твой рассудок протестует. Ты хочешь быть крутым, важным и донжу-анистым. Ты сам хочешь диктовать условия и быть главным. Но мы с тобою в самом нашем дорогом, в самой глубине, по сущности – бесконечно близки. Бешеные,

сумасшедшие, нервные и бесконечно нежные. Любовь – главное в структуре наших судеб. Любовью мы живем, дышим, это – образ жизни. Сколько хочешь беги от этого – бесполезно. И когда-нибудь ты это поймешь. Обязательно. Только не очень бы поздно было. Я хочу тебя сейчас. Всего. Хочу видеть твои глаза, жить ими. Открой глаза, пойми, я – твоя судьба. Она – единственная. Другой не будет никогда. Это случайность, счастье, восторг, что жизнь подарила такую возможность. Не все, предназначенные друг для друга, на нашей огромной планете встречаются. Не всем это дано. Нам подарили эту возможность. Торопись, любимый. Еще, возможно, считанные месяцы, и все будет невыносимо поздно. Я боюсь этого. Если я встречу человека, любящего меня, и который даст мне возможность выбраться из этого города, из этой страны – я не буду этим брезговать. Но понимаешь, любить я все равно буду только тебя. Так торопись же. Сделай обоих нас счастливыми, хотя бы на некоторое время. Потому что долго вместе быть мы не сможем, это я прекрасно понимаю. Но я люблю тебя. Это судьба. Это на целую жизнь. Ты пойми это.

Я здесь, и мне не все равно.

Жду.

26.01. Писать в «ч» тональности. Власть вечерних звуков и красок. Сумеречное забытье. Ускользание всех предметов, чувств и понятий. Ч – буква поздняя, буква сумеречная и зыбкая. Она провозглашает и звучность тоже, только не звенящую, как в дребезгах утра, а приглушенную мягким светом синих оттенков.

5.02.

И в этой грохочущей тишине
Я вдруг услышала Часы
Само время подбрасывало меня на ладони.
И я не могла не увидеть
Ваши лица,
Тонущие в неба глубоких глазах,
Таких ясных и величественных, что хотелось плакать
Плакать от этих звуков весенних,
Звенящих птичьими голосами.
И разваленными умирающим снегом.
Когда открываются новые границы
И новая эра каких-то нездешних
До дрожи волнующих цивилизаций
Кажется, врывается в мозг.
И лопаются непрочные покрытия смысла
И сжигает до бесконечного молчания
Это глубокоглазое Небо.
Когда уже ничего не хочется,
И твое Тело, ощущая прикосновения
Этой бездонной тишины
Стоит перед чем-то
Неведомым,
Страшным до изнеможения
И притягивающим, зовущим, требовательным.

Это все после «Искупления» Ф. Горенштейна. Я не ожидала, что впечатления выплеснутся таким образом. Немного неожиданно, ново и даже страшновато. У меня толпа новых ощущений, чувств, мыслей. Я сейчас в каком-то сомнамбулическом состоянии. Только небо так же волнует и выпивает. Оно всегда имеет надо мной власть. Только сейчас к этому чувству примешалась какая-то необычная, радостная новизна. Восторг до покалывания в сердце. Когда, кажется, твои пальцы покоятся на краешке облака, и медленное колыхание нежит все существо. Небо просто убивает меня своей невинностью. И где-то глубоко рыдания сотрясают, потому что эту беззащитность потеряли уже люди. А в этой беззащитности великая сила, власть большая, огромная, как само небо. И неустойчиво движущиеся облака закрывают от людей их забытые отражения.

8.02. Владимир Максимов. «Заглянуть в бездну». Когда читаешь эту вещь, нельзя не наслаждаться авторским слогом, литературными образами. Удивительно написано. Сколько еще существует таких произведений, таких авторов, которые были скрыты, запрещены нам и отторгнуты от нашей культуры. Жестоко и бессмысленно. Этот отрывок из романа для меня интересен, прежде всего, представлением нам образа Колчака, да и всего «белого движения». Это раскрывается по-новому, по-удивительному. После пресных описаний Красных Гвардий, большевиков и комсомольцев, после многочисленных перепевов затертых уже лозунгов и не трогающих сердце высокопарных призывов – этот язык, эта свежая обстановка романа невольно притягивает. Начинаешь совсем по-другому видеть и понимать этого человека. Не столько сочувствуешь его трагедии, сколько восхищаешься силой духа, этой удивительной интеллигентности, великодушием, с первого взгляды выглядевшими немного странными для новоявленного правителя России. Я не хочу сказать, что Колчак изображен «розовым героем». Вся притягательность его личности как раз в его непохожести. Неоднородности, многообразии его чувств. Он человек в чем-то очень противоречивый. И в этом сила его характера. Он вызывает уважение и симпатию.

9.02. Сегодня наступила Весна. И мир торжествует торжеством моего состояния.

15.02. Боже, за что? Почему всегда так поздно дают понять самое главное, когда уже основного изменить невозможно? За что? Я сейчас поняла: он меня всегда любил и даже не гнал от себя. Он тоже это понимал. Но опять и опять делал все себе и мне назло. Все, чтобы быть вместе, и одновременно нет. Чтобы все время видеть меня, и одновременно все время отталкивал. Я поняла, он любит, это настоящее, сильное чувство, меня никто не сможет в этом разубедить. Он даже смущался, стеснялся, это считал для себя смешным, глупым, пытался оттолкнуться. Но его все равно тянуло ко мне. Мы можем не видеться год и больше, не важно. Тяга – магнитная. Сейчас сижу и реву. А что мне еще остается? Вот так сидеть и по-бабьи выть. Ничего уже не изменишь. Сейчас нашло, как озарение. Что ты наделал любимый, тогда? Тогда, когда стал ходить с другой и каждый день приходить ко мне? Таким путем хотел быть ближе ко мне? Хотел что-то доказать? Что же ты доказал, кроме боли себе и мне? Я все сейчас поняла. Все мелочи, эпизоды. Что же ты наделал? Ну почему таким способом захотел сделать меня ближе? Назло мне ли только? Себе доказывал? Хотел показать мне, что ты главный, что все зависит только от тебя. Хотел «поиздеваться», а что получилось? Мы не видимся кусочек Вечности. Любим друг друга. Никогда не будем вместе. Как в таких случаях говорится – «просрочены все сроки» или «все мосты сожжены»? Что мы оба наделали? Почему я всего этого не поняла раньше? У меня бы тогда хватило сил выдержать, дождаться! Я тоже очень виновата. Дураки. Выбросили на помойку счастливый билетик судьбы. Поздно, слишком поздно. Я тебя очень люблю. Я всегда тебя буду любить.

Прощай!

Пусть банально, но на этой Земле для выражения самых главных чувств не существует множества слов. Весь смысл – в нескольких. Главное – их вовремя сказать.

6.03. Не писала – вечность. Совсем разленилась. Столько много всего сейчас во мне, а написать – не доходят руки. Сейчас такое успокоенное философское, больше с примесью грусти настроение. По типу оно ближе всего – к апофигею. И усталость, и мрачность, и черт знает что. Хотя сказать, что такое состояние давно – не могу. Несмотря ни на какие перепады чувств и событий, у меня всегда есть предохранитель во мне самой. Он не позволяет мне совсем разочароваться и скиснуть.

Я недавно думала: стихи – это то, чем я живу. Они составляют половину моего внутреннего мира (это все-таки достаточно много), и вдруг – это все бессмысленно, плохо, не нужно. Мне показалось, просто говоря, что они – гадки. Они мне перестали нравиться. Что это: переходный этап моего развития? Обычная апатия, время от времени настигающая любого? Или переоценка ценностей, новый виток моей космической судьбы? Я ничего не могу ответить. Лень даже в мыслях, это опасно. Отчасти, может быть, от недоедания. Я второй день почти ничего не ем. Зачем? Да просто так. Своеобразный эксперимент. Обостряет ли это мысль или наоборот? Ну, вот захотелось поголодать. Это ведь только моя инициатива.

Про стихи все сложнее. Я их и люблю, и ненавижу. Но не так, как раньше. Мне просто нравилось или не очень нравилось. Я слишком большие требования к ним предъявляю, слишком многого хочу от себя самой. Сердцем понимаю, что выхожу к чему-то новому, к другому пониманию вещей, а форма выражения остается еще старая, ее менять – это уже дольше и труднее. Я надеюсь, что моя вера меня не оставит. Надо до конца верить в себя, и тогда легче будет верить и во все остальное. А вообще, честно говоря, я – индивидуалистка. Главное – это то, что происходит во мне. Мое состояние – центр Вселенной. Мне главное – самой испытывать чувство, а не наслаждаться чувствами, которые испытывают другие ко мне. Конечно, это тоже имеет значение, но на заднем плане. Все преломляется через мое внутреннее состояние, через мое сердце и впрямую отражается в моих стихах. Это единственный дозиметр. В том смысле, пока мне есть что сказать (неважно, что), и если сердце заполнено любым чувством – это видно из стихов. Стихи – от полноты внутреннего. Когда уже не можешь не поделиться с другими, когда тебя уже слишком много, и различным «я» необходимо вырваться, рассыпаться в строчках, образах, жестах – освободиться. Стихи становятся тем мостиком, который связывает душевное со всем остальным миром, как своих собственных материй, так и всех окружающих людей. Если я просто не умею по-другому выплескивать свои мысли. Если я в них нуждаюсь, как в воздухе. Если даже мне они уже не будут нравиться, надо ведь очень много работать над собой, над стихом, приближая мастерство, отточенность формы (хотя это для меня как раз не главное), а вообще это ужасное состояние – мучительно, выжигает насквозь – когда пишешь – и не нравится. Это может извести. Но в любом случае надо писать. Надо. Даже силой себя заставляя брать в руку ручку и блокнот.

Наверное, это от голода голова кружится, мысли текут вяло, как-то раздробленно. Пора потихоньку с этим кончать.

Оказывается МИДИ очень престижный вуз, и туда всегда большой конкурс.

А я тут сижу, мечтаю.

Только иногда: на кой черт он мне сдался?

10.03. Елена Крюкова. Свои образы, можно увидеть многомерность пространства. Настроение морозного дня. И колко сердце, и кончики отмороженных пальцев.

В. Шадрин. «Слушая соловья».

Эд. Грачев. Листья облетают с деревьев, но не сгнивают от прикосновения с промозглой землей, а продолжают лежать такими же бодрыми, бледно-желтыми – твердыми, как бы на поверхности какой-то твердой стеклянистой дороги. Они красивы, неподвижны, но именно это лишает их возможности менять свой цвет, настроение, чутье. Они застыли.

Юрий Арабов. Глубина вокзального сердца. Обостренное, до ран, раскрытие своих чувств. Оригинальное не столько построение образов, а их интенсивность. И не иносказание, а чуткая сила мировидения.

Настроение: птицы – они иногда бывают похожи не только друг на друга, а деревьям надоело качаться. Небо, наверное, тоже выворачивается наизнанку, когда-нибудь, когда никто не видит. Может быть, ночью или в тумане. Собачий лай. В собачьем сердце преломляется птичий крик. Птицы не умеют в лад. В ряд. Птицы убиваются по какой-то глупой причине. Не объясняя. Не выглядывает солнце. Нет, иногда. Бледнолицее выражение. Не лица. А бледнолицее. Столько за мной человек. Очередь. Нет, лучше – сколько уже ушло. Уйдет. Мост. Лает. Ему-то зачем? Не хочется быть монументальным. Будь собой. Я только сейчас поняла, Москва пахнет всегда настроением, которое больше всего любишь. Разное – всякому времени года. Но когда знаешь – это Москва, это праздник. Это секунда. Когда за плечом мост – Нева. Почему? Львов жалко. Питер – город гордости. Я знаю. Но Москва – настроения. Львы его никогда не слышали. Они кудлатолобые. Балкон. Горшки с цветами. Тоже гордо. А жалко. Неподвижно же. Если только горшки перевезти поездом. Поставить на асфальте Москвы. Потом обратно. Пусть расскажут. Если не задохнутся от безобразия воздушных путей. Можно и тихо. Даже долго. Получится. Уже солнце. Опять Москва. Не в окне. Скоро. Ждать. Закрыть глаза. Увидела. Нет, не то – опять львы. Надо ехать куда-то дальше. В Лондон что ли? Там солнца мало – стереотипы. Нарисовать Кремль. Птицы на краю стены. Распоясались. Небо меня удушит. Так и знай. Кусочки мыслей. Мыслей меньше, чем у петербургских горшков с цветами. Я уеду. Скоро. А осень – жить. Навсегда. Я знаю. Потом еду – дальше. Еще Москва – выхода нет. Уткнусь носом. Мокрым. Собачий лай. Эхо. Иду пить кофе с бутербродами. А все-таки Весна, и мосты, и безобразие. Что, так не у всех? Разведут мосты. Не сейчас. Ну, когда-нибудь. И собака другая будет. Будто! Ну-ну. Мосты оседлают коней. Небо. Уезжает? Да, это я. Пока. Весной только и ездить. Птицы. Плеер в кармане. Купе СВ. Лондон.

Отражение на поверхности зеркала – губ.

29.03. Я думаю, надо написать сейчас, по свежим впечатлениям, когда все еще очень четко остается в памяти. Моя первая встреча с поэтом. Общепризнанным, известным. Хотя это понятие достаточно растяжимое. Но не в этом дело. Смысл в том, что в данный момент в данном обществе этот поэт (не буду разбирать его творчество) признан и печатается. Так сказать, «пожирает» лавры.

Когда мы только подходили к дому на Смоленской площади, я была в состоянии хуже некуда. Сердце сходило с ума. Руки тряслись. Бросало то в холод, то в жар. Трусила дико. Внешне выглядел примерно так, как я предполагала. Небольшого роста, довольно суровый на вид старикан, казался уже совсем старым – ходил с трудом. Но я потом посмотрела в энциклопедическом словаре – всего 66 лет. Выглядит старше. Проводил нас с Таней в свой кабинет. Квартира довольно большая. От холла, который является как бы центром, во все стороны расходятся многочисленные комнаты, я запуталась их пересчитывать, к тому же у меня кружилась голова. Кабинет именно такой, какой должен быть у представителя богемы. Достаточно большой. Вдоль одной стены стоят старые книжные шкафы. Множество книг, фотографий. Мне врезалась в память фотография Ахматовой. Вообще, вся мебель старинная. Вдоль противоположной стены – диван. Изогнутые ручки, старое крепкое дерево. Обивка под старину. Так же, как и у кресел. У окна массивный стол – настоящий слонище. На одной резной ноге. Впечатление величественности. На столе ко всему прочему лежала книга стихов Винокурова. Было ли это случайно? Не знаю. Может быть, и нет. Усадил нас в кресла. Взял папку с моими стихами. Я почему-то думала, что придется читать вслух. Первой была «Черная кошка». Мне кажется, в любом случае она была показательным оглавлением всей подборки. Сначала каждый лист читал очень медленно. Я была в состоянии, близком к обмороку. Стоило только взглянуть на его суровое сосредоточенное лицо, на всю обстановку этой комнаты, которая как-то действовала на меня. Угнетающе? Величественно? Я сейчас вспоминаю, и кажется, комната как комната – ничего особенного. Но чувство, которое я испытывала тогда, запомнилось. Потом начал быстрее переворачивать листы, под конец только перелистывал, до конца не дочитал. Мое сердце упало в пятки. И началось. Всего, что он говорил, не пересказать. Это долго и скучно. Знаменитый поэт уделил мне как-никак 50 минут. Сначала я была ужасно расстроена, но после нескольких фраз, после которых я убедилась, что такой уровень разговора не стоит моих нервов, – успокоилась. Нет, у меня еще был момент, когда мне хотелось пойти в словесную атаку, я стала дико злой. Но и это чувство прошло, осталась успокоенность оттого, что я пишу хорошо и мне никто не в силах помешать.

Главное – в моих стихах он не понял ничего. Он начал рассуждать на общие темы. Разбирал способы стихосложения, которые были во времена его молодости, и выражал недоумение по поводу «безалаберного отношения» к рифме и грамматике, Выдергивал строчки из «Кошки». Перевирал нещадно. Сказал, что не понимает даже 30% написанного. Вспоминал годы войны и говорил, что в моих стихах нет биографии. Короче, несносно. Этот «гигант» советского стиха уделил мне 50 минут, к концу беседы я поняла, что он не столько разбирает мои стихи, конкретно объясняет какие-то вещи, а скорее защищает свое старое. Свой мир, ту систему стихосложения и мысли, которые близки ему. Он не понимает моего мировоззрения, не может войти в мои стихи, и он защищает себя пред тем новым, которое выплеснулось в наши дни в литературу. Он не может не чувствовать внутренней враждебности моего образа мысли не столько по грамматическим новшествам, а по чувственной, смысловой интенсивности, накалу образов, чувств, по разнообразию и богатству внутреннего мира. Он – представитель отжившего поколения, в том, что он не понимает нового, его беда. Не дано. Но все же подсознательно чувствует – что-то все же в этих стихах есть, как он мне сказал.

30.03. Какие прекрасные бывают виды нашей природы из окна поезда! Небо уносится восторженным пением и зовет за собой. Притягивает. Нежит. На всем этом лазуритовом фоне тонкие веточки деревьев. Кусты растопырили лохматые руки, как чудовища, провалившиеся по пояс в сугробы. Овраги бесконечными пульсирующими волнами теряются к горизонту. А там небо белее, сливается со снежной равниной. Только там, где выступают ряды лесопосадок, врезается в их острые края. Контрастно. Вот несколько деревьев, каждое можно разглядеть подробно.

На фоне молочного неба резко и остро выступают. Каждая веточка, как замерзшая на ветру нитка. Черная твердая земля гигантскими каплями расплавляет снежную нетронутость полян. Во всей этой размягченной от солнца расслабленной покорности деревьев, снега, оврагов, неба как будто притаилось ожидание. Дыхание Весны в ветре и ветках. В каждом вздохе и движении.

«По имени и житие»

Имя рифмуется с жизнью.

Имя рифмует жизнь.

Человек, соответствующий своему имени в жизни, достоин высшего предназначения. Ему даруется понимание иных смыслов.

2.04. Прочитала стихи Винокурова и о нем. Он и не мог принять мои стихи. Мы очень разные. Мне большинство его стихов не понравилось, он не понимает мои.

Его упрек – в стихах нет биографии. А разве в стихах главное – факты? Он гордится своей биографией. Как будто это его заслуга. Да, он попал в такое время, много видел. Конечно, это интересно, хотя и драматично. Но ведь в любое время есть события души, мысли, чувства. А события пусть описывает история. Когда он пишет: за стеной вздохнула женщина – это событие или нет? И насколько оно важно? Нет, в этой его мысли есть что-то неправильное, но я не могу возразить ему связно, ясно и доказательно. У него часто за событиями нет чувства. Есть мысль, а чувства нет. Может, я неточно выражаюсь. Т.е. чувство какое-то общее, какое должно быть. И еще. Это у него часто просто зарифмованная мысль. Он думает, что я усложняю все, а я просто так вижу. Вот он слышит за стеной женщину, а мне это неинтересно, я слышу голоса разлуки, вечера, булыжников. Его стихи какие-то одномерные, они заканчиваются в соседней комнате. Многоточием в соседнюю комнату. А нужно – в вечность. Ну и вообще. Может быть, я и изменюсь. Сама. Но я не хочу, чтобы меня изменяли.

Еще о Винокурове. Он сказал мне замечательную вещь: «Слушайте меня, но не слушайтесь». И еще: «Я уверен, Вы будете учиться в Литературном институте». Хотелось бы верить. А то, что он не может взять меня в свой семинар, меня ничуть не расстраивает. Я бы и сама не хотела учиться у него. Чтобы все время выдергивать строки и делать недоуменное лицо? Спасибо. Я не знаю, нужна ли мне учеба в Литературном институте? Я думаю, может, это не обязательно. Нет, я не готовлюсь таким образом к непоступлению, просто хочется разобраться в своих чувствах. В конце концов, не поступить – это не смертельно. А если поступать – чтобы действительно получать наслаждение от учебы. И, конечно, с преподавателем, который интересен и уважаем и как поэт, и как человек. Я привыкла, чтобы все в жизни складывалось так – все обстоятельства зависели от меня. Я сама распоряжаюсь всем и всеми. Этот своеобразный диктат в характере. Но я не собираюсь давить на людей своими идеями, никого не хочу учить и воспитывать. Я хочу сама полностью распоряжаться своей судьбой. Только и всего.

А все-таки, сказали же мне покровители еще тогда, когда только-только началась моя дорога в поэзию, в открытие этого нового мира:

«Никогда не следует брать
взаймы у своего сердца.
Жестокая расплата ждет тебя».

Высокопарно и умно. И удивительно точно в применении к поэзии. Нельзя себе лгать. Ни единой строчкой. Пусть в ущерб самому написанию стихов. Один компромисс потянет за собой целую цепочку. А отвечать в любом случае когда-нибудь придется.

Еще информация от них. Была у Мастера. Было плохо. Он, как всегда, вытянул из меня всю гадость – вылечил. Умеет. Молиться на него надо. Такая сильная поддержка моему непокою и постоянному волнению. Он был в простой черной рясе. Седой, величественный. Какой-то торжественный и грустный. Я спросила: почему он в черном, ведь сегодня праздник? Сказал: «Почему ты думаешь, что черный цвет – плохой? Что это цвет скорби и печали? Черный испокон был цветом недосягаемости, тайны. В нем что-то от ночи, неба, космоса. Это торжественный цвет. Величественный. Он к чему-то обязывает. Посвящает. Так как черный использовали на похоронах, люди привыкли относиться к нему, как к цвету смерти. Это неправильно. Хороня человека, его бренное тело, черным цветом обозначают торжество его вечной жизни – души. Ее приобщение к силам космоса. Этот цвет и трагичен, и праздничен, но это не цвет смерти. В черном отразилась глубина пространства, непостижимости, манящей тайны, он стимулирует в тебе силы для познания, призывает к открытию нового, неизведанного в себе и небе. Располагает к философии и спокойствию.

Если говорить о смерти, то ей ближе белый. И не только из-за савана. Цвет чистоты и пустоты, он притягивает и отталкивает. Он безмолвствует.

Черный цвет очень важен и особенно в праздники. Черный – цвет духа».

Честное слово, все это я не сама придумала. Очень интересно было узнать. Действительно, заставляет подумать. Это глубоко и ново. Прекрасный старик. И как-то со своих современных позиций не очень-то верится, а с другой стороны, как не верить, когда перед глазами эта информация. Я ни о чем не думала, просто мне поступали эти сведения в виде цельного понятия, и я как будто сама додумывала их в готовых предложениях. И это есть.

Сказал, чтобы я не злоупотребляла посещениями их мира. Это небезопасно. Вообще-то правильно. Мне только разрешить – уйду в эти контакты с головой. А я живу в этой реальности, и никуда от нее не убежать.

Я спросила, хорошо ли, что Пасха совпадает с Благовещением. Сказал – для тебя хорошо. Теперь только и думаю, как бы к нему еще поскорее. За все мои контакты такая цельная интересная информация впервые. Теперь хочется еще чего-то нового. Но часто нельзя. Выход – думать самой. А то отругает за лентяйство. Он меня удивительно понимает. Всю мою сущность. Я это чувствую. И всегда может меня поставить на ноги, помочь. Сегодня перекрестил, дал поцеловать крест. Благодарствую, Мастер. И прошу Бога в этот праздничный день даровать мне на долгое время встречи с моим Мастером. А может, это и есть Бог?

Поэт не тот, кто пишет стихи, или, вернее, дело не ограничивается только стихами. Надо, в первую очередь, обладать поэтическим восприятием мира, цельным внутренним мировоззрением. В каждом событии и предмете видеть поэзию, свой образ, а не умение слагать рифмованные строчки. В конце концов, это не трудно, это самое простое. Вообще, что такое реалистическая литература? В какой реальности пишутся стихи, проза? Имеется в виду та реальная действительность, которая нас окружает в данный момент, в данном месте? Ну да, допустим, большинство людей больше тех предметов и явлений вокруг себя ничего не видит, только материальный мир, но даже в этом мире абсолютно каждый человек может выделить свое, понимаемое только им. Каждый понимает хоть чуть-чуть, да по-своему. Получается, мир делится на бесчисленное множество независимых взглядов, каждый из которых и есть сам реальный мир. Выходит, действительность у каждого своя, хоть чем-то отличная от других. Все это и составляет ее как цельное понятие. Реальностей множество, каждому дано право писать и говорить о своем личном. Не существует реалистической и какой-то другой литературы. Есть независимые суждения. Не абстракция, а попытка поделиться своим, сокровенным и непохожим. Это реальность конкретного человека. Он не выдумывает, он видит так. Мы все очень разные. Каждый интересен своим взглядом. Если человеку есть что сказать, если он живет своим внутренним миром, видит по-своему и умеет это выразить – это замечательно. Надо воспринимать реальность любого как реальность мира действительной жизни.

5.04. У каждого человека есть свой источник энергии. То начало, откуда пошли корни его души. Со дня рождения и до последних дней берутся оттуда его жизненные силы. Все люди разные, и, конечно, энергия, питающая их астральную оболочку, различна. Большей частью в основе энергетического источника лежит то или иное чувство. Чувство как цельное понятие, как некий микрокосм, как вакуум, сконцентрированный в одно ограниченное существо (понятие?), находится в невозможности, пределе измерений множества миров. Эти категории слишком сложны для человеческого понимания, лучше ограничиться уже сказанным. Воспринять как органически (астрально?) существующую данность. Душа каждого человека черпает свои силы из какого-либо чувства. Из какого – можно увидеть по человеку. Влияние видно и в лице, и в характере, и в поступках. Часто влияние бывает смешанное. Но в любом случае существует основной источник. Это тесно связано и с Зодиакальной системой, планетарным календарем. Я тебе открываю только частичку этого огромнейшего календаря Вселенной и менее всего известную. Тебя судьба одарила высшей честью. Любовь – первоисточник, первопричина возникновения жизни и появления всего человеческого, мысли во Вселенной. Ваш мир духовно очень богат, и замечателен своей духовностью. Огромный накал от него распространяется на далекие миры. Они чувствуют это влияние, к нему тянутся многие силы и другие формы существования, он интересен для познания. Здесь сосредоточены большие астральные силы разных напряжений, форм, обличий. Такой мир достоин продолжения, силы космоса заинтересованы в его существовании.

Основной твой источник – любовь. Если в любви ты реализуешься полностью – тебе нетрудно и во всем остальном (работе, хозяйстве, мат. запросах). Питает все твое существо. Ты этим живешь. Это большая судьба. Самое сильное чувство. Оно заслоняет все второстепенное, тебе не нужно дополнительного влияния. Оно всеобъемлюще. Беспокоиться не стоит. Она поможет тебе и творчестве, и в личной жизни (это разные вещи). Любовь не столько к мужчине (хотя у тебя она конкретизируется именно так), как любовь – способ существования организма. В тебе большие корни духовности, тесно связанные с нами. Именно поэтому ты так хорошо чувствуешь природу каждого предмета. Обостренное восприятие – это не эмоциональность.

Спрашиваешь про происхождение? У тебя крепка связь с Землей (в хорошем смысле, ты ведь не любишь «приземленности»), связь с душевной структурой земной сути, ее началом. Да нет, дело не в крестьянстве. Совсем нет. И не столько колдуны. От этого не зависит. В твоей родословной прослеживается данная еще в очень, очень давние времена космосом твоим предкам возможность (дар?) быть ближе к силам природы, а значит, т к. она часть Вселенной, и к ее тайнам. Это знание не зависит от происхождения. Скорее дело в сформированной некогда структуре внутри человека, напоминающей Вселенную же. Люди не столько похожи, как принято думать. И Дарвин – величайший изобретатель. Но это изобретение – самое глобальное заблуждение человечества.

Это сложно.

Формирование душевной структуры человека – дело большого количества разных сил. Чувство в этом смысле то же, что и гигантская ноосфера, «океан разума», только в меньших размерах. Взаимосвязь между чувством и людьми существует. Чувство же поглощает творческую энергию, вырабатываемую человеком. И это

служит дальнейшему его развитию, функционированию. Давая человеку как бы «сырец», энергию стихийности, оно в постоянной связи с вашим миром. Человек в зависимости от его способностей, желания, силы перерабатывает в свою очередь эту «дикую силу», использует на свои творческие познания. Но постоянно существует потенциал в самом человеке, запасник, где определенная доля энергетического уровня всегда должна находиться.

Ты спрашиваешь про биополе? Да, это непосредственно связано, но различие есть. Впрочем, ты уже слишком устала. Слишком сложные категории. Почитай для начала философские понятия, основы философии. Легче станет и тебе, и нам. Сейчас на твои «непричесанные» мозги очень трудно класть наше познание. Почему наше? Но мы – ты и космос – едины, так же как и все окружающие предметы и люди. Одна система. Замкнутая? Бесконечная. Очень сложно? Хорошо. До следующего контакта.

Вот так. И попробуй засомневаться. Но ведь все это – не я, я только послушно водила ручкой по бумаге. Значит, действительно дано? И они всегда со мной. Страшно и большая честь. И еще не знаю что.

Очень сложно и много для меня. Это поглощает все краски и звуки.

Загадала желание. Был очень глубокий контакт. И боль, и удовольствие. В конце прошел озноб, как бывает, когда знаешь, что все сбудется.

Только в юности можно так радоваться, вдыхать, наслаждаться жизнью. Главное – собой в этой жизни, когда все неприятности – всего лишь один неудачный день (хотя, может быть, я только сейчас так говорю, когда у меня такие сильные покровители – ведь раньше бывали очень значительные и глубокие депрессии). Просто смотришь в окно, и такая сила, уверенность, счастье переполняют все существо. Хочется скакать до пятого этажа. Делать милые пакости, улыбаться всем и особенно ему. Пусть его сейчас нет рядом. Еще вчера казалось – сердце разорвется от невыносимости, безысходности потери. Ведь мне не написать такого же сегодня. Сегодня – только радость. И музыка. И весна. И ожидание Москвы. И любовь ко всему и всем. И не найти никого, кто бы был в силах изменить меня. Настроение испортить можно. Еще как. Но изменить мою душу – нет. Я понимаю, что независимо от всех политических, экономических и других дел это время – самое лучшее. Не надо ожидать завтрашнего счастья. Каждый день предчувствие счастья, завтра, любви – и есть самое огромное счастье жизни. Всегда ждут чего-то большего в сравнении с сегодня и только потом осознают, что то время ни с чем не сравнить, что именно оно и было настоящей жизнью. Это ли и есть тайна Жизни, тайна Времени?

Так что»запрягай мечту в повозку дней» – и вперед!

Хотя меня и сильно беспокоят мои дела в школе, но ведь это такая ничтожность в сравнении, что я – есть, я – ни на кого не похожа. Я знаю – моя душа состоялась. У меня есть мой мир. И хоть в этой жизни не на кого надеяться, кроме как на себя, я не боюсь в нее вступать. (Но, наверное, это не совсем честно, я не могу так сказать, как же и без сомнений, тем более во мне ведь определенная частица от «homo soveticus»). Но ведь в самом главном – я себе верю. Один на один с жизнью. Это поединок или тот самый «контакт»? Это постоянное напряжение и оборона или взаимное сочувствие и понимание? Но если человек – сильный, ему не нужно обороняться от жизни, людей, так же как и атаковать. Просто он сумеет подчинить себе какую-то часть ее. Всеединство индивидуума, времени и места. Такого человека многие не в силах понять. Он слишком многогранен для большинства людей. Я совсем не провожу никаких параллелей. Это просто рассуждения. И все-таки с долей снобизма. Меня всегда к нему сносит. Ничего не могу поделать. Пока.

А может это правильно? Любое общество классифицировано очень жестко. От этого не уйти. И, естественно, существует интеллектуальное разделение.

Мне сейчас слишком хорошо, чтобы рассуждать на столь серьезные темы. Как я понимаю Пушкина, не любившего весну – «Весной я болен». Как же я понимаю эту «болезнь». Сила жизни из тебя фонтаном. Столько энергии, радости, самого обыкновенного человеческого счастья – солнце, небо, птицы. Миллионы улыбок рассыпаются во все стороны. Голова пуста пустотой переполненности в тебе всего этого. Этого восторженного апрельского, этого брожения «в крови» сумасшествия (от Маргариты) и проделок (от Бегемота). И вся свита Лукавого копошится вокруг. В ветре, деревьях, еще без листвы, в шагах, в молодежи, заполнившей, казалось, весь город. Вся свита искушает весенним теплом, разнеженностью и (вполне успешно) отвлекает от серьезных занятий, работы. И на все плюешь и уходишь с головой в Весну. Да здравствует Твое Величество! Покорена. Сдаюсь. Бегемот, побежали вперегонки по Земному Шару! Азазелло, голубчик, выброси кинжал подальше. Возьми меня за руку. Покажи мне глубину Ночи и ее прелесть. Мистер Воланд, простите мою смелость, позвольте обратиться – не покушайтесь на мою бессмертную душу, просто улыбнитесь со мной, улыбнитесь, где бы Вы сейчас ни находились. Взгляните. Хотя Вы везде. Вы сделаете пренебрежительный жест и расхохочетесь и пообещаете не мешать. И черный плащ, и шпага. И гроза. Пусть Природа смеется над моей наивностью, если только она соблаговолит меня заметить. Уже почки распухли. Совсем скоро, и Москва провалится в нежно-зеленое безумие, и я буду в нее влюблена. В мою весеннюю Москву. И она меня проглотит. И я увижу обратную сторону города и полюблю, наконец, навеки.

Солнце всегда не согласно с тем, что ты говоришь. Так уж оно устроено.

Такая интенсивность чувств, такая сила любви, что, когда все хорошо, этого уже мало. Поэтому большинство поэтов несчастливы в любви. Они не могут отдать всего себя предмету любви. Не могут целиком любимому. Большинство людей не могут «целиком». Им надо только на поверхности. Поэт (я имею в виду человека с обостренным поэтическим пониманием мира, не обязательно он должен писать стихи) выплескивает себя по мелочам, пустякам, вернее, ему так приходится. Дробится полнота восприятия, хорошо, если есть отдушина в творчестве. Но в жизни поэт обречен на несчастную любовь.

Май. 1991. Москва. И только я. Освобождение от всех причин. Жизнь превратилась в ожидание. И ничего в прозе. Только, закрыв глаза, ехать в метро и помнить. Помнить будущее. Помнить о бессмертии. Я знаю кое-что о своих будущих изменениях в жизни, очень хочу узнать о своих прошлых пришествиях. Я люблю общаться с космосом. Люблю состояние полной освобожденности и погружения в себя. Может, это медитация? Или что-то другое? Но это счастье. Это дар. Теперь опять о Т. Я была потрясена ее жадностью. Это страшно. Я решила – такой не буду никогда. И жить с ними невозможно. И подарки принимать. Я должна всего добиться сама. А если нет – выше судьбы не прыгнешь. Но я обещаю сделать все, все, все возможное, чтобы добиться в жизни всего того, о чем мечтаю и к чему стремлюсь. Я поняла: жизнь здесь всегда нравилась и привлекала, но она губит своей пустотой и никчемностью. Черствеет душа. И надо раз и навсегда сказать этому – нет. «И призраку телефонной весны скажу: „Прощай!“. Не надо бояться жить. Разве эта шмотка сделает меня счастливее? А независимость ни на что не купишь. Если И. жалеть нельзя, то Т. как раз можно. Судьба не ошибается. Всегда и только в десятку. Ее жизнь – это, конечно, не худшее. Но пожелать такое существование, иначе не назовешь, тоже никому нельзя. Я хочу построить свою жизнь сама.

Возможно, я максималистка и романтичная натура. Все такие в этом возрасте. И вообще, я – стрелец. А все стрельцы вечно уверены, что все наладится само собой. Но… я уверена, так и будет.

3.05. Сегодня видела его Величество Сатану. Собственной персоной. Разноглазый. Один глаз круглый, большой, другой – совсем щелка. Уставился на меня, изучает. Хотя он без очной встречи все про меня знает. Представлялся. Май – его месяц. Вроде, казалось бы, какая первая реакция? Страх? Ничего подобного. Меня просто душил смех. Я еле сдерживалась. Метро. Едем. Он на меня уставился. Страшный, Разноглазый. А я зажимаю губы, чтобы не расхохотаться. Такая сумасшедшая стала. Весело и все. Серый костюм. Хороший, естественно. Серые же ботинки. Волосы не совсем седые. Какие-то пегие. На вид дашь лет около 50. Среднего роста.

Я сразу догадалась, кто это. Мне хватило одного взгляда. Вдруг заметила, чувствую, кто-то смотрит. Сразу поднимаю глаза на него. И как ударом. Он! Но нет, не потрясение. Любопытство. Интерес. Удостоилась чести. Сама накликала на свою голову. Некого винить. Но в этот раз только на расстоянии. Боже упаси, я не хочу ни на что намекать. Но какое сумасшедшее любопытство.

С ним была женщина. Возраст? В таких случаях говорят, неопределенный. От 35 – до 40. На Маргариту явно не похожа. На ведьму? Тоже не скажешь. В сером плаще. На первый взгляд, обычная советская женщина. Но… что-то в глазах, в губах. Вроде сидит спокойно, а какая-то зыбкость в лице. Как улыбка Джоконды. Неуловимое, притягивающее и дьявольское. Странное зрелище – эта пара в сером. Ну внешне ничем не докажешь что-то особенное. И знаешь, что как будто все это – сейчас не здесь, не то. Я еду в метро, а как-будто нахожусь в другом месте. Растворяюсь в предметах. Ощущение раздробленности, раздваивания, распадения на части. Я тут, и меня нет. Очень странное состояние. Казалось бы, такая встреча должна глубоко запасть в память. Хотя у меня с самого утра было непонятное ощущение тревоги, непокоя. Что-то внутри зыбкое, туманное, неприятное. Не знаешь, что делать, что сказать. Потом поехала гулять по Москве. Вернее, ездить. Из окна наблюдать ее весеннее великолепие. Для меня ничего не может быть прелестней майской солнечной Москвы. Очарование. Поцелуй нежности. Обо всем забываешь, когда проваливаешься в зеленоглазое безумие дворов. Хорошо, легко. Но, тем не менее, тревожность, зыбкость сохранялась весь день. Вечером все заслонилось проводами дяди в Женеву. Шампанское, закуски, шоколад. Волнение и прощальные слова. Так что я даже не вспоминала об этой необычной встрече. Хотя, возможно, такое бывает лишь раз в жизни и то не у всех.

Может быть, это кощунственно, но мне повезло.

4.05. Сейчас сижу на кухне. Окно открыто. Солнце сквозь рябоватые облака – бабочкины крылья. Деревья в зелено-хрупких вуалях. Ветер колышет занавеску. Белая, прозрачная, задевает мои волосы. Целует ветром. Влюбленная в солнце и май. Опять какое-то неопределенное чувство. Как будто вместе с ветром залетают еще чьи-то невидимые воспоминания, неуловимые, но осязаемые всеми чувствами, которые в тебе есть после шестого. Сегодня настроение синего карандаша. Сегодня день поклонения весне. Ее апогей, ее великосветское безумие. Царит, смеется и хулиганит. И ветер – ее первый придворный – до обморока зацеловывает листья и траву.

Если я когда-нибудь и добьюсь успехов в жизни, то это будет не благодаря аттестату и знаниям по физике и химии.

Май. Как подумаю, что завтра возвращаться – пусто. Как-будто отнимают сердце.

Настроение: весенняя Москва. Москва. Наслаждение от звуков этого слова. Нежно-зеленое головокружение. Мелькание страниц. Быстро-быстро. Ветренная

гордость. Не легкомыслие, а гордость ветра. Ветер, провозгласивший начало мая. Ветром дождь читает алфавит листьев. Наизусть. Вслепую. Я хочу быть с тобой, Москва. Весной приказывают только облака и лужи. Май – не для раздраженных. Много лет, много стольких ветров и дождей. Я очень хочу быть частью моего города. Любимой и красивой частью. Тверская. Красные Ворота. Арбат. Памятник Го – голю. Преображенка. Все богатство звуковой тональности. Отпечаток ладони на мокром песке.

Когда приезжаю в Москву, я возвращаюсь. Здесь все мое. Принадлежит мне. Я здесь жила всегда. Все, что меня составляет – в этом городе. Удивительная легкость. Мне здесь радостно бывает, бывает и больно, но здесь – я у себя. Моя судьба и судьба города навеки. Во всех стихах, где есть слова «город мой», я имею в виду Москву. Никакой другой город на планете не сможет стать роднее для меня. Слова «дорогая моя столица, золотая моя Москва» совсем не пустой звук для меня. Я безоружна перед воздухом мая, суетой улиц, москвичами со всеми их пакостями и откровениями. Я проваливаюсь с головой в будоражащую, тревожную жизнь. Всегда что-то ненадежное и заманчивое в этой спешке. И никогда не возникает ощущения неестественности, дисгармонии себя и окружающего, как это всегда бывает в Казани. Я просто не задумываюсь о таких вещах. Я приезжаю – возвращаюсь из гостей, из разлуки, из временного. Мой дом, мое «я» – здесь. Любимый город. Откровение майской ночи. Штраус. Вальсирующие призраки в отражениях луж. Лужа, каждая лужа думает, что она единственная отражает луну, ее зеркало. Или того больше, она и есть настоящая луна, а та высоко, где-то, теряющаяся в тучах, только бледный двойник. Сатанинские балы тоже бывают в майскую ночь. Как часто повелитель тьмы удостаивает посещением мой город? Я опять про то же. Все мне не терпится. Лезу с расспросами. А не могу не думать. Теперь тем более. Москва просто заговаривает бредом одержимым, втягивает в свою головокружительную, очаровывающую весну. Весну – сказку. Весну, которая здесь по-настоящему осознает себя королевой. Балы. Боли в просторах Вселенной. Невозможность высказать переполняющего тебя неправдоподобного счастья. Ступает за тенью своей, нет, не весна, напоминание о хорошем. Память. Прошлое растворено в каждой клетке каждого дома, булыжника, небе, шумных улицах и робких переулках. Сумерки распахивают объятия, и глубоким обмороком уже до утра забылись крыши и ограды. Деревья, окна, асфальт готовы к ночной жизни. Как и у всех уважающих себя господ, у них есть фраки и бальные наряды. Но не каждому дано увидеть. Даже если пробродить всю ночь напролет с полевым биноклем по улочкам старой Москвы, ее потаенная, как и у луны, обратная сторона не откроется. Ее не увидишь глазами, и потрогать нельзя. Скажу так: когда в дело идут все чувства после шестого, скудные границы трех измерений малы. Ты влюбляешь себя в город, и так больно. Будто испытываешь притяжение нескольких звезд. Всей силой напряженности лунных дорожек влюбляешь город в себя. Тогда дорожки уже застенчивы. И мягкие улыбки ласковых губ. Прикосновение изящной руки в лайковой перчатке. Невооруженным взглядом видишь передвижки времени в падающих со всех сторон восклицаниях. Звезды? Переодетая свита Сатаны дурачит обывателей, подсовывая чудеса полтергейста. От нежности застывает самая неугомонная площадь. Фонарям приснилось: они – деревья, с особой судьбой. Высоко! Да, они тоже спят. Иногда. Боятся не спать. Лишиться замечательной сказки о таком аристократическом происхождении. Но деревья, деревья старых переулков – настоящие лорды. Гордые своей спокойной грустной жизнью. Если тебе разрешают плакать, ты уже чего-то стоишь. Ты заслужил право на судьбу. Мое почтение вам, деревья. Боюсь обидеть всех остальных. И вас. И вас. Всех люблю, объясняюсь на таком понятном языке. Потому что разговаривает сердце. Один на один. Это ответственно. Отдаешь себя, не часть, а всего, всю. Это же то же: «Мы с тобой одной крови, ты и я».

Перечитала Булгакова «Мастер и Маргарита». А если так: «Я и Мастер», «Маргарита и Москва» или проще: «Мастер». Освобожденное. Болезнь непокоя. Я – Мастер? Мастер во мне? И во мне вся Маргарита. И нести на себе все связывающее с любимыми сердцами. Тяжесть или свобода от переполненности до краев любовью и строчками? Размахнуться руками в темно-синюю пустоту. А звезд сегодня не видно. Капли только лениво отстукивают свое о карниз. Вдруг у Булгакова меня поразила одна деталь в описании Воланда, не потому что это – единственное совпадение внешности, а потрясение только теперь, что это действительно правда – я Его видела. Несколько минут была не в себе. На Воланде был «дорогой серый костюм…в цвет костюма туфли». Это действительно полностью совпадающая деталь. Во всем остальном заметные разночтения. Но было бы глупо думать, что во все времена он является одинаковым. Совсем наоборот. Его трудно узнать от постоянного смешения стилей и эпох. Каким бы он мне ни явился, я поняла бы – он. Дело в откровении свыше.

Настроение синего карандаша на исходе. Точнее, на исходе дня. Я сильно устала, завтра опять в вынужденную разлуку, к любимой моей маме. Мама и Москва – одно и то же, кого больше всех любишь. В обеих все мое настроение. Карандашей всех цветов радуги. Палитра. Да нет, в обеих вместе неделимо – Мастер и Маргарита. Вдохновение и Любовь.

Настроение тонких пальцев. Грустный рояль. Его любимое – «Лунная соната». Моя тоже. Это однажды случайная встреча. Один раз в судьбу. Благодаря тонким пальцам.

Небо в глубине своей всегда грустное. Это его суть. И невозможно это скрыть. Если действительно по-настоящему любишь – это грусть. От большого. От ценности своего чувства в жизни, в жизни неба. Сейчас еду в поезде. За окном дождь. На стекле со стороны сумерек – капли. Вот одна мед-лен-но стекает. Слеза. Дождь разжалобил стекло. Кажется, оно не выдержало и от тоски, одному ему ведомой, расплакалось. Хотя нет, я его понимаю. У меня тоже бывают такие минуты. Даже слишком часто.

Совсем ночь. Что-то утробное в ее истине и вместе с тем очень высокое. От Бога. Талант быть ночью? Полночь – россыпь таланта. Каждое время суток соответствует определенному дару. Каждый понимает по-своему. Больше и все-таки лучше лично мне пишется по утрам. Хорошее настроение бывает в любое время. Но главное понять суть: что ближе, что соответствует твоей судьбе, внутреннему больше. Единство себя и Времени. Я обожаю вечер, полночное небо и природу. Но все-таки мое – утро. Утро – мое обручальное кольцо с чем-то неведомым. Я его всегда ношу на мизинце. Утром и самый большой творческий потенциал. Некоторым пишется хорошо ночью. Так что это не объясняется только отдохнувшим организмом.

Потихоньку уходит шампанское опьянение. И вместе с ним я чувствую почти физически настроение Москвы. Та легкость, вдохновение, открытое сердце.

Я думаю, если бы сейчас мне дали возможность приехать в Москву и жить там с твердыми гарантиями и пропиской. Я, наверное, не знала бы этих исступлений? Но это ужасно. Я хочу всей силы вдохновения, прогорать. Я, по сути, космополитка, мне вечно надо ездить, набираться впечатлений. Из разлуки по-другому смотришь на многие вещи. Действительно, все проверяется разлукой. И вознаграждается.

Мы сегодня с Таней «искупались» в шампанском. Не рассчитали или шампанское такое было «заговоренное» – фонтаном из бутылки повсюду. Лицо, руки, волосы – в шампанском. Весело! Это все мое.

Новелла Матвеева. Хорошо, но не до конца. Бывают строчки – откровения, но иногда. Вдруг – обычное нравоучение. Красивая мысль в грубой упаковке. Хотя в целом слаженно и красиво. Не хватает ощущения, что действительно «поэзия есть область боли».

Как я люблю этого человека! Невыносимо, безнадежно, до болезненности. И знаю, уже обречена – любить его всегда, где бы я ни была, с кем бы он ни был. Судьбе было угодно устроить нам это испытание разлукой. Пошел второй год, не вижу, не смотрю в глаза. Без этой насмешливой улыбки, этих рук, этого невозможного ежедневного вранья – пусто. Пустынно. Одна.

Притяжение магнитное и понимание без слов. Главное – в глазах. Но мы сами каждый раз продлеваем разлуку. Оба знаем, что любим и…молчим, не встречаемся, даже избегаем. Непонятно? Но так и есть. Боимся, что все кончится слишком быстро? Прогореть? И еще черт знает, отчего. Просто мы не вместе. И сейчас это для меня – пытка.

10.05. Сейчас сижу, слушая Розенбаума, и опять вспоминаю его. Просто извожу себя воспоминаниями. Растревоживаю сердце, тереблю незаживающую ранку. И вряд ли она когда-нибудь заживет. Боль, конечно, приглохнет, притихнет, но будет постоянной. Разной интенсивности в разные периоды жизни. Я совершенно уверена, что мы две половинки единого целого, которому судьба предоставила счастливую возможность (случайность?) найти друг друга. Как когда-то в детстве сказала маме, говорю: так сильно люблю, что плакать хочется. И это не потому, что не вместе, а такая болезненная, обостренная, до исступления (до сжатых зубов) любовь, что действительно, только плакать от этого счастья. Странно? В чем счастье? В том, что мне выпало и испытать все это, мне дали такую силу – выразить себя в любви.

Мы встретились – судьбой так было задумано. Встретились двое, которые должны встретиться. Но не всегда (даже очень редко) это получается. Мало кому выпадает найти свою половинку. А мы – увидели, повстречались, поняли и… оттолкнули? Испугались? Который раз перебираю сердцем все эти вопросы. Я ни минуты не сомневаюсь, что мы созданы друг для друга. Это вечное. И я благодарна судьбе за это счастье. Но мы не вместе. Я его не вижу уже больше года. Не слышу, не дотрагиваюсь до руки, не смотрю в глаза, но чувствую каждой своей клеткой его постоянное присутствие во мне. Все его существо – чувствую, как свое. Может быть, отчасти благодаря ему я смогла все невзгоды пережить, найти в себе силы справиться, встать на ноги. И, наконец, благодаря ему я пишу. Мой дар от воссоединения двух половинок целого. Мы оба решили, что лучше не быть рядом. Хотя это было бы не совсем честно так говорить. Всегда во мне есть желание – увидеть, обнять, быть вместе, рядом, всю жизнь. Но, в конце концов, я понимаю, что это бы, наверное, обедняло и меня, и его. Мы никогда не говорили о своих чувствах. Но почему обязательно говорить, словами самого главного не скажешь. Я все понимала, когда видела его глаза. Он все понимал, когда чувствовал прикосновение моей руки. Очень тонкая, но крепкая стенка всегда была между нами. Ее поставили мы сами. Всегда было: вот чуть-чуть – и все. Слов никогда не надо было. Были бы счастливы. Всегда что-то происходило в последний момент, и все оставалось на своих местах. Мы никогда не думали о каких-то препятствиях, мы были так близки, что нам все равно было, с кем каждый в данный момент «ходит», «живет». Мы знали: это – мгновение, а вечность – я. Просто оставалось что-то на потом, на когда-то, просто не было никаких сомнений, что ничто, кроме нас самих, не помешает нам быть вместе. Все это я ощущаю теперь, через расстояния, время, лица. Тогда было сложнее, трагичнее, но это – действительно так. Мы немного просчитались, отбрасывая судьбу на задворки физической жизни. Может, я и не права? Нам по 17 лет. Что-то возможно впереди? Жизнь? Короткая связь? Вспышка страсти и такое же быстрое охлаждение? Все это возможное не существенно. Главное – постоянное ощущение любимого в себе и знание, что любим. Теперь я и в этом не сомневаюсь. Любит. Не знаю, насколько он так же во всех этих сложностях разобрался, но интуитивно чувствует. Конечно же. Может, он прав? Лучше оставить все несостоявшимся, искренним и невозможным, ни на дыхание не приблизить любовь издалека. Я ведь сама боюсь «кинуться в страсть» с головой. Моя вечная болезнь – боязнь окончания (возможно, плохого) на всякий случай. Я знаю, что это плохо. Но победить болезнь сможет какой-то человек, который не силой физической, силой духа, творческой своей личностью в состоянии будет удержать меня рядом. Конечно же, сильно любить. Очень сильно. Он это вряд ли сможет сделать. Все-таки в дуэте кому-то выпадает любить больше. Именно тот, кто любит сильнее, больше, диктует, оказывает большее влияние на отношения двоих. И в «этом дуэте – роли диктую я». Я его очень люблю. Но я не хочу диктата. Так что будем продолжать любовь на расстоянии. Я чувствую, возможно, совсем скоро, появление около себя человека, о котором я уже говорила. Господи, а не хочется как…Но это, как и все, неизбежно. Я не буду жертвовать своей жизнью (материальной). Я пожертвую любовью. Я его всегда буду любить. Я этой любви не предам. Я скорее жертвую кусочком своего сердца, а не цельностью натуры. Но… подождем. Все эти вопросы безжалостно уничтожает время, а только кажется, что они решаются сами собой.

6.05. На меня наезжает депрессия. Так и есть. В школе – хуже не бывает. Кошмар. Аттестат со сплошными тройками. Не думать об этом не могу – не совершенна. Я выдыхаюсь. Мне нужен воздух. Чистый, московский. Такие перепады настроения неприятны, но неизбежны. Сейчас я совершенно разбита. Усталость доводит до отупения. Но это плата за балдеж в Москве. Все поровну. Закон природы. Такое состояние, когда очень охотно и легко пишется. Но неужели и этим самым дорогим жертвовать? Приходится, черт возьми.

11.05. Живу только мыслями о Москве, о нем, о чем-то неведомом счастливом. Ожидание будущего счастья – так банально. Воздуха мало. Не хватает. Мало слов, чувства настоящего. И от этого больно. Знаю, сейчас нужно во что бы то ни стало кончать школу, получать аттестат, но, боги мои, до чего тошно! Пусто. Сижу и слушаю одну и ту же песню. Грустную, очень нежную и оставляющую ощущение близкого счастья. Еще одна ночь, одна дверь, одно последнее усилие и одна боль – и все равно, все у меня получится, сбудется. Боги! Не оставляйте мою душу в это невозможное, весеннее время. За окном – ветер, нежно-солнечно, деревья. Зеленое, бессмысленное, радостное настроение там. А у меня? Меняется по пять раз на дню. Безудержное веселье сменяется приступами слез, и меня всю раздирает от горечи, одиночества и непонятностей. А то – ощущение абсолютной твердой уверенности – я все могу, и все мне покорится, и судьба особенная и счастливая ждет. Но вдруг опять – вспоминаю единственно дорогого любимого человека и оттого, что не вижу его глаз, схожу с ума и болею. Не понимаю сама себя. Не понимаю – чего хочу, к чему стремлюсь, чего мне надо от жизни, есть ли цель и что вообще есть вокруг меня. И кто я здесь? Да зачем? Не понимаю ни секунды, ни единицы, ни пылинки, составляющих все то, что люди называют «жить». Что со мной станет? Мне все равно. Я не знаю. Я не понимаю. Сейчас Весна. Мне странно, непонятно. Это только сейчас. Что-то изменится, конечно, потом. Когда-нибудь. А я не могу когда-нибудь, я – сейчас. И мне плевать на все остальное. Путь в Москву – только через аттестат. Через эту чертову ненужную бумажку – пережиток совковой системы. По-другому нельзя. А я сижу целыми днями на диване, слушаю нежные красивые песни, читаю любимые книги, пишу стихи, думаю о нем и ничего больше не делаю. Все понимаю – ужасное легкомыслие и преступление по отношению к самой себе. Как будто спокойно наблюдаю за чьей-то жизнью, происходящей где-то, не здесь. Чужая жизнь. Не вмешиваясь. Я пропадаю. Мне не сдать экзаменов, хотя я на словах всех и, в первую очередь, себя убеждаю, что это пустяки, куда мне деваться, непременно сдам. Москва, расскажи, к чему приведет меня эта легкомысленная ничтожная жизнь. Не выдержу ее невозможности и прощусь. С «прости» начну или все попробую и стану настоящей. Пока я в себе такой силы не чувствую.

11.05. Удивительное сегодня небо. Потрясающие сумерки. Наверное, такие бывают раз в сколько-нибудь маев, разлук, лет, в конце концов. Из окна открывается замечательнейшая перспектива. Там, за рекой, закованной в бетон, за зданиями, кранами строек и трубами, изрыгающими клубы рваного дыма – это небо. Палитра – сказочная. От зданий широкой насыщенной лентой – оранжевая, густая, на ее фоне четко, контрастно вырисовываются мельчайшие детали зданий. Дальше – узкая, с перерывами, где-то широкая, а где отдельными, едва наметившимися штрихами – малиновая, грязно-розовая, иногда переходящая в персиковый или почти сливающаяся с оранжевым, жирафьим большой полосы. Сейчас увидела – в доме напротив – окна, цвет в некоторых такой же, как и на небе. Непривычная гармония. Над малиновым – светлее, цвета топленого молока. Слева – шире, глубже, с тонкими черточками туши. Будто тонким японским пером проводят линии. Справа – тонкая, сливающаяся с темно-голубым, которое постепенно захватывает все небо. Голубизна не густая, до прозрачности, а как бы подернутая едва различимыми розовато-серыми тенями. Вообще, ежеминутно цвета меняются. Убавляются одни, становятся интенсивными другие. Но в любом мгновении в памяти остается неповторимая картина красок, звучание красок, их гармоничного и единственного сочетания. На желтой великолепной чаше неба – черная ворона, размах ее крыл. Впечатан контур резко, болезненно. Перед домом – деревья, тополя. Каждый листик от ветра вытянут в изящном стремительном порыве. Каждый можно рассмотреть подробно. Но вся эта зеленая шевелюра на желтом фоне – черная. Вся эта шевелюра странно волнует и поражает чистотой линий, движений и плавностью. Ощущаешь, как никогда, единство себя и всего этого необъятного величественного мира звуков, прикосновений, чувств. Цельность вечного, непреходящего и такого мгновенного, едва уловимого «однажды». Того, что я вижу сейчас, больше никогда не будет. Это миг. Вздох. Это единственное, неповторимое, прекрасное чудо. Чудо жизни. Открываешь ее тайну, приоткрываешь полог и каждым взглядом ловишь, вчитываешься в ее глубинную грусть и нежность. Зажигают огни. Ветер беспокоит, тревожит. Небо удивленно синеет все больше и надрывнее. Весь фон – то невозможное для передачи обычными словами очарование, когда вот посмотришь – так, и уже через несколько секунд что-то безвозвратно потеряно, уже другое. Едва ощутимая, да, даже не ощутимая, а проникающая в тебя интуитивно, шестым чувством весть, на одну тональность не выше и не ниже, но в другое измерение, куда-то вглубь, внутрь боли, радости, того мира чувств и эмоций, который властен над нами и в то же время такой незащищенный, открытый сейчас. Еще темнее. Какая-то новая песня. Великолепие сумерек – в невозможности о нем рассказать всего. Объяснить их царственную аристократическую природу. У самого горизонта оранжевый буреет. Запекшаяся кровь. Все небо как бы стекает книзу. «Меняется в лице». Скоро, скоро все поглотит насыщенная синь. Нежно кошачьей лапкой отбросит следы жирафьей окраски и провозгласит свое могущество. И воцарится черная кошка ночи. Сумерки великодушно уступают и медленно (мгновенно?) стекают, улетучиваются в никуда, растворяются в предметах и стихах. Не прощаясь, по-английски. Но только не напрасно. Не в пустоту, в чье-нибудь сердце, память. Хоть в одной строчке, улыбке сохранятся. Не только во времени. Как всякая жизнь. В душе. В душе космической, одной на всех. Красивая короткая, как вспышка, жизнь. Прекрасный уход. Небытия нет, есть переправы в свою следующую неведомую оболочку, жизнь. Есть вечная смена лиц и состояний. Самое мудрое устройство – вечный двигатель самой природы, и бессмысленно искать его в технике вне ее. Этот двигатель основан на бесконечности перевоплощений всего, что составляет Вселенную. Не только люди и животные, все предметы, явления природы, настроения, пылинки воздуха имеют право на свое «я». Вот первая звезда. Еще одна. Как сквозь туман. Или это затуманился ее взгляд? На горизонте – белые тросточки скоро совсем исчезнут и… Да здравствует ночь! Новая жизнь! Новое «я»! Приветствую тебя и уважаю, как любое независимое во времени и Вселенной существующее. Кем бы ты ни был раньше, сейчас ты – ночное небо. Ты – есть. Рождение нового. Судьбы. Пусть короткой. Мудрой или бесмысленной? Божественной? Очеловеченной? Или что-то совсем новое, неизвестное, недосягаемое для скудного разума? Не знаю. Пока не знаю. Так здравствуй, Жизнь. Спасибо за то, что ты есть, и я могу говорить с тобой. Пусть в этом разговоре говорю одна я. Ты скоро ответишь. Я знаю.

Картина: все полотно – чернота ночи. Бархатный, насыщенный густо-черный, от края до края. Крошечные бледно-желтые точки: звезды, как в тумане. Вокруг каждой дымка, аура.

И все ощущение туманного взгляда изнутри картины, а не с нашей стороны (стороны зрителей).

12.05. Утро дарит меня своей свежестью, чистотой мыслей и ощущений. На все смотришь по-новому, по-радостному. И ветер опять сходит с ума. Ну и что! Ветер нетерпеливый, тревожный, легкомысленный. У него много характеров. Сейчас он – беспокойный и вселяет это беспокойство всем, кого касается.

Мне все больше и чаще думается о прозе. Я предполагала, что когда-нибудь буду писать прозу, но это терялось в далеких перспективах. Я не чувствовала в себе еще силы и мастерства, необходимого запаса знаний. И вот сейчас все больше и больше тянет именно к прозе. В голове еще не оформившиеся, но ощутимые планы, задумки постоянно напоминают. Еще не знаю, ни о чем писать, ни как, но уже уверенность – непременно буду. Так же – желание изобразить многое на холсте. Очень хочется писать красками. И знаю, если попробую – получится. Есть чем поделиться, сказать свое, непохожее.

Какое-то ослиное упрямство – не учу ничего и все. Гибель неизбежна. А в Литературный хочется. Хотя больше хочется непосредственно в Москву.

Теперь каждый день небо по вечерам преподносит сюрпризы. Сначала все оно нежно-голубое, а изнутри, из глуби его очей, чуть различаемое, как божественный свет, как нимб, розовое марево очень нежно и кротко. Потом розовость опять перетекла к горизонту, к домам, и загустела, вытянулась в полоску. Рваные клочья грязного дыма, выползающие из труб, на этом изящном розово-голубом фоне преображаются. Небольшими причудливыми кусочками медленно проплывают по очарованной небесной глади. Они уже синие. В них даже что-то романтическое, от сказки. Насыщенная голубизна зовет меня к себе. Небо всегда имеет власть надо мной. Непонятную, необъяснимую, меня всегда тянет к нему. Стоит посмотреть в его чистоту, открытость, и уже не можешь оторваться. Вытягивает из тебя всю любовь и боль. Над горизонтом еще широкая розовая полоса, она излучает свет, и от него голубизна над полоской светлее, ласковее. Сумерки уже бормочут что-то о предчувствиях, и топчутся на подступах наших измерений, и опять охватывает необъяснимая тревожность, волнение столь легкое и неуловимое, будто и нет его, и вот оно – где-то в воздухе, часах, шумах вечерней улицы. И рассказать не могу всего. И снова берусь за ручку, потому что не в силах оставить без внимания такого великолепного зрелища (одну из жемчужин Вселенной) и всех мыслей и ощущений, которые охватывают душу при виде прекрасной картины.

Коллекционировать небо. Так только что сказала мама, выслушав мой длинный монолог, – объяснение в любви моему непревзойденному небу. Очень хорошая мысль. Ну, что же, попробую начать эту коллекцию. Два образца уже есть, вернее, два дня. С богом!

15.05. Конечно, главное событие – день рождения Булгакова. Но, к своему стыду, сегодня я почти не вспоминала об этом. Но ведь можно помнить каждый день и любить не меньше. Днем было очень хорошее настроение, ходила с Лариской по Казани с цветами, плеером и смехом. Весна даже Казань преображает, хотя, когда на сердце легко, просто не обращаешь внимания на окружающее. Тем более, если чувствуешь, что хорошо выглядишь, и многие обращают на это внимание.

Вечернее небо – снова очарование. Такая нежная голубизна. Юность бирюзы. И тонкой кисточкой розовые разводы, хотя и неравномерно, но удивительная гармония. Все небо слилось в однажды. Подрумяненный ломтик закатного неба город, как на подносе, преподнес сегодня. Любуйтесь, радуйтесь ясными, глубинными глазами.

17.05. Сегодня мы разговаривали о современной литературе с мамой, и она мне напомнила мои слова «я не хочу быть интеллигенцией, я хочу быть народом». Смешно стало. Это я так думала в классе где-то седьмом, когда хотела быть крутой. А теперь, теперь я хочу быть с ними рядом, с людьми духа. Я себя с ними и чувствую рядом. Я хочу, чтобы меня признали равной.

25.05. Попытка автобиографии.

Не думаю, что моя биография какая-то особенная. И, наверное, она не займет много места, даже в подробном изложении. Мне не трудно описать события моей жизни, все они так или иначе отразились в стихах, и, наверное, я не смогу многого добавить к ним, даже излагая свободным стилем.

Год рождения – 1973, 20 декабря. Живу в Казани. Сейчас мне 17 лет. В этом году кончаю школу. Из предметов любимые: история, литература, английский. Большую часть времени стараюсь отдавать именно им.

Вот, пожалуй, этим пока и ограничиваются основные факты. Мой послужной список. Внешне все выглядит так.

Но здесь я хочу больше написать о том, что значат для меня стихи, и как они возникли в моем восприятии мира.

Первые стихи я начала писать лет в 8-9. Но это было несущественно. Они много не стоили.

Понимать, что для меня они – частички сердца я, наверное, начала не так давно. Может, в середине прошлого года.

Когда, уже просыпаясь, знаешь, что сегодня будешь писать, не обязательно твердо зная про что (хотя часто тема вынашивается и довольно долго), – это чувство необъяснимое. Когда в тебе уже так много всего, что невозможно не поделиться хоть с кем-то.

Я считаю, что большое влияние на меня оказали поэты Серебряного века. Я много читала Гумилева, Пастернака, Ахматову, Бальмонта и др. Я осмелюсь сказать, что сильнейшими поэтами этого периода для меня остаются Маяковский и Мандельштам.

Я не буду говорить, что кого-то из них напрямую считаю своим учителем. И это понятие достаточно условно. Мне видится – каждый во всем многообразии своих индивидуальных качеств. Масштабов, в первую очередь, личности. Цельность – не неоднозначность образа и поэтического дара и человеческого характера.

Я не хочу сказать, что когда ощущаешь во всей полноте силу личности, она невольно начинает довлеть (давить) над твоим собственным восприятием жизни и поэтическим слогом. Главное – вбирая в себя все новшества, образы и страстность поэта, уметь не опуститься до повторения и, как бы перерабатывая в себе их творчество, писать нечто совершенно другое. Под преломленным углом света замечать какую-то непохожесть.

Я совсем не хочу сказать, что ставлю себе целью, во что бы то ни стало писать необычно, прибегаю ко всяческим приемам, лишь бы не казаться на кого-то похожей.

Я пытаюсь объяснить, как, понимая и принимая совершенно различные поэтические индивидуальности, можно любоваться, восхищаться ими, но когда пишется, забыть, что существуют какие бы то ни было каноны, системы сложившихся образов, способы стихосложения, даже рифмы. Но, естественно, знание всех этих правил необходимо, без них невозможно было бы вообще писать. Главное – помня их, суметь в нужный момент забыть и писать, как мыслится мне в эту минуту.

Я не буду оправдываться, заранее предвосхищая обвинения в символизме.

Я никогда не выдумываю образы, они приходят сразу и очень красочно. Я всегда их вижу. Для меня большое значение имеют зрительные картины, цветовые пятна, и, кажется, событие выглядит как-то выпукло. Его уже видишь (событие, явление, предмет, чувство) с разных сторон.

У меня мало сюжетных стихов, не потому что в моей жизни мало запоминающихся ярких событий. А просто эти события в каждом из них, все, даже маленькие стихотворения, чисто образные (природные или чисто символические). Через них преломляются все мои чувства и поступки.

Я пробую описать не какое-то физическое явление, а более мое внутреннее состояние в этот момент. Я запоминаю не столько, что происходит в этот момент, а какими чувствами, эмоциями, переживаниями заполнено сердце сейчас. И когда вспоминаешь себя, тогда именно по чувству легче передать это через стихотворение.

Я не пытаюсь иносказанием ярче подчеркнуть образ (тут я больше внимания уделяю аллитерациям и разбивке строчек – для ритмической выразительности). Я вижу мир таким, каким он представляется в моих стихах. Я все это вижу и могу ответить за каждое слово и объяснить, почему использовано именно оно.

Конечно, я согласна с Н.Глазковым:

Бывает так, стихи имеют
Еще второй и третий смысл.

Нельзя воспринимать стихи в пространстве наших трехмерных измерений. Для их восприятия вообще необходимо многомерное восприятие жизни и Вселенной как составной их части, если можно так выразиться.

Я часто употребляю слова, казалось бы, совершенно неуместные в сочетании друг с другом. Но ведь сложные для быстрого восприятия. Надо только попробовать раздвинуть рамки привычных объяснений и заглянуть и за них и внутрь себя. Подумать чуть-чуть больше. За каждым образом не столько красочная, экзотическая метафора, но и целый маленький мир, со своими условностями. Его можно понять и привыкнуть.

Еще о рифме. Я не считаю ее необходимой в том качестве, в каком она существует по большей части – в конце строчки. Рифма, мне кажется, даже ограничивает как-то возможность высказывания, сдерживает в рамках окончания. Мне стали скучны только рифмованные строчки. И я порой сознательно избавляюсь от рифмы. Должны быть созвучны строки, слова в разных частях строк. Когда они так перекликаются, аукаются, то это интереснее. У каждого стихотворения существует своя тональность, музыка, ритм. Только это нужно услышать.

Но всегда для меня главное в стихах, без чего они не могут дышать – искренность перед самим собой. Искренность даже до болезненности. Без этого нельзя писать. Не поднимается рука.

Это постоянное напряжение мысли и легкость, когда стихотворение «идет». Чувствуешь просто радость, что вообще я такая есть, и у меня есть всегда что-то, о чем я могу сказать, себе, в первую очередь и другим. Удивительное чувство. И когда я в полной мере ощущаю себя под властью своего сердца – мне хорошо, счастливо.

Я смею надеяться, что мир моих стихов не останется только лишь моей собственностью. Кому-то, возможно, станет близким и привычным.

30.05. А. Пушкин – гениальный поэт, непревзойденный. Но до чего земной (в хорошем смысле, за него отвечает Земля, певец любви к ней). Он прекрасен, но весь здесь. Им восхищаешься, и это восхищение реальное, настоящее, земное. Опять же очень трудно объяснить. Лермонтов весь устремлен к Небу, к чужому и далекому прекрасному, но не земному. Его глаза не тут – за пределами. Ему дано видеть иное. Это судьба. То же есть и у Мандельштама. Смею предположить – могло бы быть у Маяковского и у меня (отчасти), но я серьезно.

Такими наглыми сравнениями я ничуть не хочу умалить гений и заслуги Пушкина, просто хочу понять разницу мировидений.

Небо в сути своей всегда грустное. Лермонтов – певец Неба. Он проживает свои дни вне жизни, там, где время движется намного быстрее. Он прогорает. За каждого поэта отвечают силы небесные или силы (духи) Земли. Одни других не хуже и не лучше. Они разные. Претензий быть не может. Небо помогает не многим, дает силы, любовь, но забирает, потихоньку вытягивает душу. Медленно, болезненно. Почему такие поэты часто уходят молодыми? Раньше из земной оболочки вырывается к чужому неведомому или истинно родному, близкому душа. Духовных сил, внутреннего уже не остается, чтобы жить дальше. Он все увидел на Земле, она ему мала, презренна. Жизнь прогорела, не успев вступить в полосу зрелости. А все равно, как хочется жить! Какая огромная пропасть между состарившейся душой и молодым здоровым телом! Из-за этого накала интенсивности страстей в сердце – усталость, опыт, боль, страдание и Боги, желание, желание жить, любить еще и еще! Но Небо сейчас беспощадно! Оно мягко, но настойчиво опять напоминает о себе. И в один прекрасный день, смотрясь в него зачарованными глазами, делает поэт ему навстречу шаг. Какая разница: дуэль, самоубийство или что-то другое. Дальше здесь – не хватит души. Не хватит сердца бить на куски, отдавая этой прекрасной, любимой, единственной Земле. «Поэты умирают в небесах».

31.05. Неважно, с какой строчки начинается стихотворение. Главное, чтобы все оно было – единая гармония смысла, звуков и души.

Но окончание очень важно. Оно вбирает в себя по капле, вздоху из всех предшествующих строчек. Окончание – не многоточие, а выход в новые пространства души.

21.06. Все. Школа позади. Уже с вчерашнего вечера прошел день, а мне нет освобождения. Так странно грустно и одиноко. Я ощущаю свою ненужность, чуждость миру и людям. Это, видимо, большей частью от самолюбия. Но сейчас мне от этого не легче. А что если я – пустоцвет? Ошибка судьбы? Все, о чем я мечтала, глупо и безосновательно? Да, есть определенные способности и склонности, ну и что?…

Я чувствую вину перед своим классом. Это никому не нужно и может показаться странным, но так и есть. Я чувствую ответственность перед ними. Они, поверили в мою особенность, они ждут от меня во всей моей жизни того, что хотели бы видеть в талантливой однокласснице. У меня сейчас – кризис. Я который раз ломаюсь. Но сейчас особенно больно, даже тошно, потому что я разбираю свою душу по крохам, заглядываю в самую глубь себя, извлекаю неприятные черты. Это самобичевание? Критический анализ себя со стороны? Это невыносимо тоскливо и душно.

Я ответственна перед ними. О себе уж не говорю. Я дала им повод (надежду) поверить в себя. Конечно же, многие из них так ясно не формулируют для себя все то, о чем я сейчас говорю. Это расплывчато, на уровне интуиции. Так-то им нет никакого дела до меня. Но где-то очень глубоко это ощущение, это отношение особое ко мне сохраняется и остается. В меня верят мама, учителя.

Я в себя не верю. Мне больно. Когда я наедине с собой, я вправе сама решать те или иные проблемы, касающиеся меня, но сейчас, когда к этому так или иначе, но причастны другие люди, я не могу, я пасую. Немного сложнее ситуация, и я уже сдаюсь. Это грустно. Я выворачиваю себя наизнанку и будоражу себя обвинениями и упреками, но эта тяжесть не проходит, и я не вижу выхода из этого состояния, которое длится с начала недели.

Мне кажется, я люблю всех моих одноклассников. Всех по-своему и всех вместе. Странное чувство вины, почему-то жалости и добросердечия. Всем, даже тем, кто все-таки меня не понимает (даже больше – не выносит), я благодарна за то, что они такие есть. Неповторимые, плохие и хорошие. А я все равно вне всех их. Я остаюсь снова одна. И я знаю: это – моя судьба. Быть одной. Это совсем не значит одинокой. Но это значит – быть вне всех.

26.06. Даже если эта страшная болезнь – во мне, и я обречена, когда кажется, Небо выбрасывается из окна и в моих глазах вязнет. Но откровенная строчка и вечный Вокзал, грусть старого трамвая мою душу сохранят, полюбят и спасут. И судьба отчается. Да, она не оставит моего голоса, хрупких рук и морских глаз, но она задумается и, печальная, возвратит меня и не один раз на эту любимую в своем одиночестве планету, и я вернусь, я обещаю.

Да, мне сейчас легче думать о смерти. Ведь, если обречена, бесполезно плакать и жаловаться. Это безобразно и отталкивающе – умереть от этой болезни, умереть молодой. Но каждому – своя судьба. Это дается свыше.

Я очень люблю жизнь, планету мою, людей, мне близких и любимых, очень хочу остаться, но если это невозможно, надо жить, до конца оставаясь человеком, уважающим себя, гордым и достойным.

Опять все болит, а я еще чувствую себя такой сильной, стройной, симпатичной, так хочу нравиться, быть любимой, блистать, работать, такое несоответствие духа и тела! Но я знаю – не дано. Я – больна. Ветер, занавеска от ветра такая одухотворенная, если бы я знала ее язык, я бы смогла (я уверена) услышать стихи, которые она шелестит. Небо, бесконечное мое, и облака-храмы и я так близко чувствую вашу боль и радость. Так вас люблю.

Я прошу прощения у людей и Земли за ту злость и невыдержанность, исходившие от меня, от несовершенства моей души, я знаю, я вернусь к вам и, надеюсь, смогу искупить свою вину. Мне больно и высоко. Мне очень грустно и странно. Гулкость и безмерность пространств поглощают меня. Мне кажется, у меня особенная судьба. Великолепная. Гордая. Хотя всего этого величия я в себе не чувствую, не нахожу, но я верю и ожидаю в себе эту новь и особенность. Так что, прощай, жизнь, или здравствуй, я принимаю тебя, как есть, и, сколько мне суждено, попробую прожить достойно.

28.06. Не пишу уже полтора месяца. Те наброски, которые время от времени проскальзывают – не в счет. Не работается. Не идет. И что еще хуже – не хочу работать. Терпения не хватает усидеть. Неужели все? Застой? Отписалась? Боже! Я ведь ничего другого не могу и не хочу. Я хочу, чтобы так же легко и по-моему писалось. В голове множество идей, планов, кажется, только возьмешься за ручку, и все само собой польется. Порыв есть, но опять, как раньше, оформить трудно. Я что, разучилась? Или уже не в состоянии? Раньше стоило подумать: хочется написать о Питере и одна строчка – «гениальный город», час работы – и стихотворение. Все, что сейчас происходит со мной, может, это «муки творчества»? Я понимаю, что, если поработать побольше, посидеть, то все пойдет, должно получиться, но полчаса бесконечного перебирания строчек, и я начинаю раздражаться, выходить из себя и, наконец, все заканчивается уговором отложить работу на следующий день, а завтра все сначала. Меня это беспокоит. Я верю в себя, но не могу не сомневаться, эти сомнения меня сейчас сожрали, я боюсь, неужели я уже не смогу писать? Что ответить? Что нужно работать, работать много и исступленно. Да, я знаю. Но лето и солнце, и небо, и вода… Это не оправдание. Но я – слаба и ленива. И с головой ухожу в отдых и ничего не делаю. Прости мне, Бог, мое непристойное поведение. Для кого-то это обычная жизнь. Но ко мне особенное требование. Я – избранная. Но как же я пренебрегаю моей особенностью. В конце концов, никакие духи-покровители не могут заставить меня писать. Это решаю я сама. И от того, что во мне победит, сумею ли я переломить свою лень или нет, зависит моя дальнейшая судьба.

Сложно. Много думать надо. Надо стать настоящей. А взрослой я никогда не хочу становиться.

О предназначении поэта

В особенно сложные моменты истории, в трудные для общества времена возникает идея необходимости места поэта (писателя) в социальной и политической жизни. Слышатся призывы к поэту как провозглашатаю каких-то лозунгов о занятии им места в общественной жизни, о том, чтобы все его творчество находилось во взаимосвязи с проблемами дня. В русской интеллигенции всегда было сильно чувство ответственности, вины перед народом, принято было ругать государство, обвинять его политические структуры в бедствиях народа, сам же народ выступал в роли обиженного и оскорбленного. В немалой степени так оно и было, но история не один раз опровергала такую однозначную, узкую точку зрения. Но сейчас, в который уже раз, звучат слова, что писатель должен к чему-то призывать, кого-то куда-то вести, вдохновлять на какие-то поступки и т. д. Но как можно творить, писать, с целью добиться своим произведением каких-то изменений в обществе? Когда об этом думаешь в процессе работы, не можешь быть искренним. Это опять же пресловутый заказ. Но если теперь не государственный заказ, то на злобу дня.

Искусство для общества, для народа только тогда истинное, когда оно «чистое». Как можно толковать о воспитании народа, о развитии его этими произведениями, когда они (произведения) подстроены под этот необходимый в данный момент уровень развития. Перспектив нет. Это развращает сознание.

Но когда поэт пишет, не думая о нуждах общества, не ставя перед собой каких-то конкретных целей, кроме своей обязательной – сказать то, о чем думаешь и сказать искренне, в этом и есть его предназначение. Сказать то, о чем не можешь молчать, и вложить в это свою душу. Тема не важна. Необходимы только дар свыше, труд и душа. И именно такими произведениями поднимается общий дух людей, пусть что-то сложно, но когда-нибудь все поймут, что это и есть настоящее.

С удовольствием приступаю к работе и с отвращением оканчиваю неполноценные и убогие строчки. Нет моей легкости, парадоксальности. Стихи тяжеловесны. Они не парят, а отдавливают ноги. Я не летаю, а тащусь по земле. Я – ничтожество. Приступаю с твердой уверенностью быстро и точно описать свои ощущения, но опять и опять терплю поражение. Не идет. Не выходит. Все, что пишу, настолько низменно по сравнению с прошлым, что меня всю охватывает такая невозможная тоска, такое необъятное презрение к себе! И желание убить саму себя, свои ничтожные язык, ум, руки за то, что они так низко пали и уродуют мысли и стремления. Сейчас я себя уничтожаю своим презрением, испытываю отвращение и омерзение к своей ничтожности и посредственности. Бездарь и обманщица.

4.07. Вроде потихоньку идет. Сейчас на шару взяла и попробовала написать, еще не зная, про что, и неожиданно что-то вышло. Не знаю, хорошо это или нет, но уже что-то есть. Процесс идет. Значит, я не застопорилась на одном месте.

Скоро еду в Москву. Любимый мой город. Сейчас мне легче, но у меня предчувствие, что полное освобождение будет именно в Москве. Я думаю, я верю, что так и будет.

6.07. Никак не могу успокоиться оттого, что никуда не поступаю. Отсюда волнение, неуверенность и нервозность. В Литературный не допустили, как и было предсказано, и не надо. На филологию не хочу. Сейчас в стране такое невозможное сумасшедшее неспокойство, нестабильность, не знаешь, что будет завтра, через неделю, месяц. Все это меня держит в постоянном напряжении, и нет освобождения. Не хочется жить на средства мамы и родственников, а добиваться чего-то самой, кажется, не хватит сил. Я злюсь на себя за эту неуверенность, за то, что я все понимаю и снова ничего не делаю. Как болото, меня засасывает в эту спокойную, равнодушную жизнь. Очень опасно. Твержу себе, что надо взять волю в кулак и на всех парах – вперед, в новую взрослую жизнь, но все остается, как было, и я топчусь на месте и не предпринимаю никаких шагов к осмыслению и изменению сложившегося положения. Вернее, я думаю и много, но все это так бесплодно. Творческий застой, застой в сердце, одиночество, вновь обостряющиеся комплексы и психозы. Я понимаю, за период счастья, плодотворной работы и удовольствий надо платить, и за удачами всегда следует спад, но главное – не зациклиться на этом, выдержать, пережить. И понять, и поставить точку, и искать новые пути. Эта жизнь – моя, это однажды, это судьба, навеки запечатленная в космическом календаре, это вера высшим силам – все это я, такая маленькая. Мгновение – и такая необъятная жизнь. Проявление жизни, этого гигантского Вселенского понятия, во мне. И если веришь в себя и Небу, если все сердце отдавать творчеству и любви, все у меня получится.

Вот ведь, кончила на такой мажорной ноте, а когда начинала, была такая безнадежность – в душе и теле. Что значит – думать с ручкой в руках и запечатлеть работу мысли как нечто независимо существующее, как бы со стороны наблюдать за записями.

Но полного освобождения и легкости пока нет. Жду Москвы как избавления, как очищения от этой стоячей, закисающей жизни, как свежего воздуха, как нового, пусть жесткого, не всегда приятного, но иного.

Я поймала себя на мысли, что постоянно откладываю работу, не хочу писать, что я просто боюсь взять в руки ручку. Боюсь новых неудач. Ничего не пишу два месяца. Это больно и опустошительно. Это оскорбляет и заставляет меня презирать саму себя за слабость.

Опять так странно себя ощущаю. Пустота. Непонятно что, такой непокой. Неужели я никогда не буду счастлива в любви? У меня такие громадные претензии! Это вредно и обломно. Отшиваю тысячи мужчин потому, что не нравится внешность, потому что вижу, что не интеллектуалы, потому что кажется, что слишком груб, потому что хочется только мажоров, в конце концов, потому что очень комплексую, не уверена в себе, не знаю, чего хочу, может быть, и не хочу отшивать, а язык сам говорит, губы сами кривятся в иронической усмешке, становлюсь гордой и высокомерной. Кому хочется с такой знакомиться? Виновата я сама. Многого хочу, а в результате – ничего. Не получается быть естественной. Надоело себя жалеть. Надоела эта жизнь затхлая, однообразная, незнание, чего же я хочу, и что из себя представляю. Я себя достала этими вопросами. Но и от этого копания в себе легче не становится.

7.07. Атмосфера старой тридцати-сороковой давности Москвы. Москва в моем сердце расцветает, всеми цветами и оттенками переливается, ширится, и нарастает чувство радости, то особенное «ощущение Москвы», которое из моих эмоций самое цельное и счастливое. Когда оно приходит, мне просто хорошо, легко и радостно. Я так назвала это чувство, потому что только поездки в Москву, понимание этого города подарили мне это ощущение счастья, эту цельность и воодушевление. Только там я начала понимать многие до этого казавшиеся сложными проблемы, только там были и большие радости, и большие ошибки. Она научила меня

быть самой собой и оставаться настоящей. Что бы ни случилось, Москва помогает не просто жить, а ощущать жизнь во всей ее полноте и радостности. Москва для меня символ жизни, и поэтому мне всегда бывает так невыносимо тоскливо и бездарно, когда я, как сейчас, достаточно долго не бываю там. Может быть, в какой-то момент мне и не хочется ехать, нет такого захлебывающегося восторга, но я еду, и мне хорошо там, и эти минуты ни с чем не сравнимы. И я благодарна моей Москве за все плохое и жестокое, за то, что самые жестокие обломы были все-таки там, за неисправимые ошибки и унижения, но без всего этого не было бы самой меня, я бы не смогла ощутить всю цельность и болезненную радость жизни. Я говорю спасибо моей Москве за все новое и замечательное, подаренное мне, за красоту, доброту и нежность, за самые счастливые минуты моей жизни, за глубину понимания, за всю откровенность и проникновение в мою кровь и душу ее души и судьбы.

Я теперь без преувеличения могу сказать: благодаря Москве я стала тем, чем я являюсь сейчас, и, может быть, мой портрет сейчас не образец для подражания и не без недостатков, я благодарна любимому городу за то, что он помог мне найти себя и не сдаться неприятностям и ошибкам.

13.07. Поэзия – это не только стихи. Процесс творчества – это состояние души, неравнодушной ко всякому проявлению прекрасного, это способ существования, это сама жизнь. Если ты это в себе чувствуешь, то невозможно, быть холодным и бесчувственным.

Москва захандрила тучами и холодным ветром, хмурится и грустит.

Настроение: Июль. Я. Тучи. Москва. Невозможность понять странность своего «я». До конца. Откровение простирается вширь и вглубь. Расплывчато. Бесконечно. Бреду по теням своего прошлого. Неизменного. Несостоявшаяся разлука слепит глаза. Упрек? Нет, все равно вечер закрыл ладонями лицо. Улыбается. Жизнь дана для утра и солнца. Но закатная боль невыносимо прекрасна. Я люблю Небо и Небо в себе. Себя в Небе – это еще слишком рано. Даже заблудиться не могу. Просто восхищаться и надрывать душу. Брошенная страница. Стихотворения меня прощают, но не прощают мои сердце и душа. Чистота помыслов и открытость, прямодушие и огромность любви.

Москва. Июль. Желание быть настоящей невысказанностью. Произнес фразу кто-то во мне: «Я открою – сегодня – в каждой строчке и вздохе пронеси свое прощение и весть на берег проверенных и прошлых и не оставайся с ними утро».

Иметь цель в жизни – значит, каждый конкретный день наполнять определенными целями. В этом счастье.

14.07. Я раньше легче писала и быстрее, потому что меньше думала о том, как пишу, и, как ни странно, достаточно хорошо получалось. Сейчас я вынашиваю тему много времени, продумываю, переживаю ее глубже, и идет медленнее, больше неудач. Может, я хочу вложить в стихотворение слишком много себя? Я хочу огромности, а этого не нужно. Еще одна беда – появляются повторы. Этого необходимо избегать.

18.07. Москва. Лето. Свобода. И ничего нового. Никакого освобождения.

19.07. Как будто все те же темы. Город. Небо. Улицы. Лужи. Облака. Зациклилась. Больше ничем не интересуюсь. Застой во мне внутри, а не извне, в дожде. Надо меняться, а не ждать откуда-то освобождения.

27.07. Утро разразилось таким искренним и добродушным смехом, что мне только и осталось – улыбнуться. Лето повернуло, развернулось лицом к августу, и немыслимо ждать подачек от солнца и Неба. Во мне какая-то пружинка сломалась, и я день за днем повторяю бесконечное множество движений и дышу московским пыльным воздухом, но не исправляю неполадок, а, пожалуй, создаю новые.

Сегодня был сон. Опять он. Я таю бесконечно, нежно, грустно от счастья, до слез, до истерики. Невыносимое счастье. Во сне всегда бывает близко и очень сложно все. Неоднозначно. Как будто отношения заполнены множеством смыслов и от этого хорошо. Я так люблю, что эта сила помогает мне не сломаться. Сердце изнывает, но живет. Я одна. Я все время одна. Это судьба, наверное. Делить свои радости и печали с городом, Небом, облаками. Я не давала себе никаких обетов, не думала о верности и любви до гроба. Просто так всегда получается, что я одна. Может, судьба меня хранит, а, может, я сама?

Встать и дальше жить?

Ветер так переволновался и забыл растрепать волосы и упал к ногам бессмысленным восклицанием. Я хочу его видеть сегодня, сейчас. А не изводить себя многочасовыми воспоминаниями. Невозможно на любящих отводить душу, но утро пренебрегает правилами и в меня кусками облаков кидается. Разулыбалось. И правильно. Грустное не в слезах, не в маете. Грусть – это небо в отражении глаз. Она – это высшее, под парусами, всегда с нами и в нас. Это суть, олицетворение Вечности. Человек, судьба в ее руках – Боги. И она просто на мизинцах солнечных зайчиков перебежки. Но слишком сложно. Радость от понимания, что грусть – предназначение Неба, и радость от смысла и бесконечного забываемого мотива и отчасти от горделивости.

31.07. Н. Рерих – это истина. Он постиг душу гор. Единая гармония красок, настроения, звуков. Это олицетворение божественного. Ему нет необходимости изображать реалистично. Он понял суть.

Дозвониться до молчания, до наших нерастраченных взглядов, до невыносимого желания быть рядом, рядом, рядом…

Полнолуние – полноночие,
Полнолуние – многоточие.
Одиночество не в отчаянии, это полнолуние.

4.08. Любовь – всегда боль. Это составная часть самого слова. Я так хочу его видеть, что страдаю почти физически. Становится душно и тускло. Мне одиноко. Я хочу стать музыкой от отчаяния, она невесомая. Я хочу Небо показать всем, всем, то, настоящее, надо только задумать и задуматься, и оно обязательно сбудется и раскроет свою душу. Остается плакать. Глупо, но я все поставила на любовь. Обреченность – не от отчаяния, это судьба. Но Небо меня не отпустит. Нет, оно не заберет меня рано. Я буду жить на этой планете и принимать в себе всю полноту чувств земных и небесных. Я уже ощущаю это предчувствие высоты страдания. Я не буду несчастлива, я познаю многие истины, мне даровано понимать, я не буду одинокой отшельницей, но я буду всегда одна, чуждая людям, не смогу разделить всю полноту переживаний с близкими. Я не стану другой. Я не изменюсь. Я, наконец, растворюсь в Небе. И это будет наградой, потому что Небо – моя вечная любовь. Все это, я знаю, будет именно так, я уверена. И я стану настоящей невысказаннос-тью, но покой мне не грозит. Мне даруют Волю и Высоту. Благодарю, святейшие, этого много… «Но это от странности глаз – ветер». Это только сейчас слезы, я все выдержу. Да, стоило.

Раз и навсегда невыразимой Печали плечи в закатное отражение Неба – грусть глаз. Гулко отстукивают месяцы по парапету молчаний. Я не смогу изменить мир. Я встану и выключу свет. И один раз сама смогу начать разговор по телефону и призраку телефонной Весны скажу «Прощай». Простите, ветры, я забыла вашу судьбу, но обязательно в следующую Вечность заглянет моя душа и отдаст ее. Но это от смущения – слезы. Это однажды потерянное сердце вдруг оказалось дверной ручкой, и я забыла поверить, что нет отчаяния. А только невыносимость одиночества, только пророчества полноночия.

Вашу душу развеять, развесить на каждой влюбленной звезде.

Гений места. Это наша планета. Вставки из сюиты в промежутках между звездными всхлипами. Полнозвучие – застывшие ветры в противоречиях лунных дорожек и мерцаний фонарей.

И в этой городской вещей суете все облака сбываются, все сомнения – далеки.

5.08. Завтра еду в «Юность». Конечно, жутко боюсь. Первая моя встреча или переговоры с редакцией, от которой зависит, напечатают или нет мои стихи. Вряд ли получится что-то толковое, скорее всего меня просто пожалели и решили пригласить, но уже решили не печатать. Скажут несколько общих мест, повыдергивают строчки, попробуют «пошвыряться в душе» (внешне это будет выражено в язвительных, подковыристых и не относящихся к делу вопросах). А в конце концов признают, что не без способностей, но это дело трудное, и нужно много работать, в первую очередь, самой для себя быть контролером. И не напечатают.

Вот один из вероятных прогнозов, плюс – минус. Обиднее всего, так и будет.

У меня нет напора, нет воодушевления и уверенности в себе. Сейчас. А это так необходимо, чтобы выглядеть достойно. Только бы не расплакаться. Только бы выдержать.

П.Филонов.

Я увидела всего лишь несколько репродукций, так что не могу провозглашать свое мнение окончательным и бесповоротным. Просто я начала читать статью В. Липатова о художнике и не смогла кончить. Здесь все так сложно, даже переизбыток оригинальной, целостной какой-то мысли. И мне захотелось сказать, что чувствую я, когда вижу эти картины. Просто цепь ассоциаций. Настроение. Импровизированная мелодия.

Но потом обязательно дочитаю.

«Формула весны». Все нежное от невысказанного. Очаровать кисточку может не смешение красок в одну неповторимую гармонию, а воодушевление взгляда и вести лунных дорожек. Весной, ну, конечно, весной. В стиле недораскрытого (попробуй, догадайся, что за следующим мигом). Вообще, картины – это Весной. Настроение Весны. Просто хрупкое предчувствие, как капель, как с каждым утром все больше высыхающая лужа, а дождя нет, дождя нет. Дождь не приходит. Безумство, восторг погоды. Надрывное переполняющее счастье. Вдруг захочется в эти квадраты спрыгнуть. Услышать их единение, суть. Стойте! Все глаза на одну единственную судьбу. Слушайте ее безнадежную, вечную, пульсирующую полночь. Это отчасти в каждой балконной двери. Попробуйте один раз выйти и сразу (обязательно сразу) посмотреть наверх, в небо, в грусть. Это от спокойствия – равнодушие. Но воля стынет нераспустившейся веткой и молчит.

7 августа 1991 г. Свободна. Все кончилось. Как пелена какая спала, как прозрение. Совсем другое ощущение. Пусть будет всякое, но СВОБОДНА!

9.08. Подойти и посмотреть в глазок (дверной) – Небо. Грусть улетучивается, поднимаясь с земли и трансформируясь в облака. Они бело-белые. Не бледность, а пышно и празднично. Это окна. Всего лишь подъезда. От глазка – вверх, по лестнице с разбегу вырвалась. Окно. А как будто только одно Небо. Без всех этих состав-

ных стихий вырвалась… до пустоты, до уничтожения самой себя. Ветки можно разбеспокоить. Разбросанные по стеклу, приклеенные к окну (к Небу?). Ветки гармоничны с Небом и облаками. Единичное. Один раз однажды. Но поздно. Скоро непокой. Но стихия вырвалась уже. До самовыражения, до самозабвенного пения. Один раз из однажды. Вздрогнули ветки – отпали. И только Небо из глаз – на до глубины души проникнуться. Из дверного ушка отзвуком прямо в сердце. В самую суть окна. Но нет двери, окна, подъезда. Только Небо. Самовыражение стихий. До последней строки. С последней точки в пустоту, в забытье, в невысказанность.

От последней строчки до последнего желания стать настоящей невысказанностью.

Подмосковная или по следам В. Ерофеева.

Невыразимая злоба комков накатывает откуда-то изнутри и поднимается, растет, хочет вырваться криком… Но стоп, слишком грязный воздух, чтобы лишний раз говорить, делать какое-то движение. Мужчины улыбаются чаще. Возможно, это необъективное наблюдение, но лица женщин, кажется, более подвержены необратимым изменениям в виде глубоких складок, тревожных глаз и напряженно сжатых губ (что может заставить их измениться, отбросить эту суровость?).

Набросок. Вагонное наблюдение.

11.08. Я буду жить в Москве. Я знаю даже, что не успокоюсь на этом. Так сильно хотела, что уже слишком всего мало, хочется за пределы, за какие-то ограничители. Все. Кончилась эта полоса, наваждение. Все отмерло, отошло в прошлое. Свобода в никуда, в удивление заново, в работу до головной боли, из Москвы ложной, из плена моего демона в мою Москву, моих вещей, в отвлеченность. Начинается новый период моей жизни, новое звездное пространство во мне и со мной. Что-то новое во мне, как очищение, еще остались осколки разбитой куклы, кокона, но это пройдет, исчезнет. Я знаю. Я послезавтра уезжаю в Казань и, наверное, впервые по-настоящему хочу уехать. Это не значит, что я сдаюсь и отказываюсь от борьбы, но находиться больше с этим человеком – невыносимо. Он опустошает, забирает все жизненные силы и энергию. Я превращаюсь в букашку под его взглядом. Я не в силах противостоять, значит, необходимо избавить себя от этой участи – находиться рядом с ним. Я должна решиться и отказаться от визитов сюда или только в его отсутствие. У меня удивительное чувство, что эта квартира мне близка, она – родная. Мне хорошо здесь, если не вспоминать про ее хозяина, начисто вымести его из памяти, а минуты такого покоя и удовлетворения бывают очень редко. Но я знаю – он уйдет из моей жизни, уйдет навсегда, и я получу избавление. Это будет как награда.

Я отказываюсь от сомнительного удовольствия – носить чужие вещи, жить в чужой квартире, наслаждаться чужими удовольствиями, заранее зная, что все это пройдет и останется лишь горький осадок от праздно потраченного и бесплодно проведенного времени. Прочь. Ухожу в незнакомое, но свободное. У меня куча черновиков, недописанные стихи, мысли, недоконченные идеи, наброски. Все это болтается между небом и землей и в моей голове и требует ответов, решений, систематизации какой-то. В планах – несколько циклов стихотворений и огромное количество идей, из каждой можно было бы сделать отдельное стихотворение. Но это лежит, а время идет. Но сейчас все поворачивается, и вместо раз от раза записываемых набросков и попыток что-то сделать я просто начинаю жить, как мне нравится, и быть собой, какой я всегда хотела. Женственной, хрупкой, немного насмешливой и в то же время независимой, крутой и рисковой. И плевать на все, все, все. И мир. Я всегда так любила. Уезжаю из тоски и отчаяния, возвращаюсь в себя настоящую.

Настроение: как-то стало хорошо от удивленно вздрогнувшего сердца. Копна волос. Ленивые. Мягкие. Нежно. Московская сказка. Сказка о майской встрече. Девушка и Небо. Ветер расшевелил облака, и они убрались и не мешают любоваться ослепительной голубизной небесной нетронутости. Цвет первозданного – это голубизна. Нет, не черный и не белый. Голубой. От боли, от Бога, от безумия всегда быть свободой. Настоящее не от спокойствия, это однажды раскрывшееся счастье, что ты – это огромно, это Бог твоим устам отдал свое слово. Ты – это ваза с облаками, с букетом звездных ослепительных фиалок. Во мне – Вечность. Я люблю наизусть – травы и запахи августа. Я не хотела уезжать, но мокрой лапой Москва напоминает о необходимости быть и «на равнодушие накладывает вето». Вроде бы все то же, тот же человек сковывает движения и мучает своим присутствием, но я оттаю, и он забудет об ожидаемой беде, и его заставят ответить, пусть не сейчас. Но ветер, ветер, ветер. Вдруг неожиданно так пойму. Господи – это город мой ранним утром. Я разделяю с ним всю боль, всю скудность моего земного мировоззрения. Маргарита меня благословила. Но я не Маргаритины глаза любила, не ее походку, ее слова любимому, ее страдание. Но она однажды. Не повторится. И я – ею не стану. Я растаю в голубизне и благословлю ее.

«В истории что было драмой, то может повториться фарсом». В прошлой жизни он, возможно, был несчастен, его жизнь была трагична, но сейчас все больше и больше я чувствую, его поведение бывает комичным до абсурда, до самоотрицания. Одинокий единорог. Он, в сущности, никому не нужен. Он не умеет привязать к себе людей. Отсутствует теплота, добро. Лежи в своей роскоши. Езди за границу, становись миллионером, катись ко всем чертям, ты никогда не будешь и доли таким счастливым, какой бываю я. У тебя атрофировалась душа. Безводная пустыня. Ты, наверное, слишком много грешил в прошлой жизни, раз судьба так жестоко тебя наказывает – жить, не чувствуя вкус жизни, жить, не ощущая, что ты живешь. Жалеть тебя не стоит. Бесполезно. Ты любым своим поступком, движением, словом уже вызываешь непреодолимое чувство неполноценности тебя же. Тебя можно презирать или ненавидеть и бояться, любить тебя нельзя. Да и ты не умеешь это делать. Ты обижен Небом и вымещаешь свою злобу и негодование по этому поводу на людях, волею судеб оказавшихся близкими. Ты один, и останешься один-одинешенек. Все от тебя отвернутся. И дети. И это будет наказанием за всю мерзость твоего поведения и высокомерия. Тебе не видеть Неба. Ты низок и ограничен. Аминь.

28.08. Большая духовность в дожде, причащенном солнцем и прощальным августовским предчувствием.

29.08. Никогда не жалей о прожитом, но помни, каждая минута приближает тебя к бессмертию.

Каждым мгновением познается Вселенная, за тобой наблюдают, о тебе помнят, тебя оценивают, самосовершенствуйся, в этом истина,

Твоя суть – женская. Ты всегда воплощалась в женщину. За множество пришествий твоя душа приобрела особенное тонкое начало, начало матриархальное. Это – особенная судьба. Твой талант – быть женщиной, быть нежной. Помни это и не отчаивайся никогда, что ты бываешь часто одинока. Это преходящее. Помни о своей бесконечной космической линии жизней и судеб. Все вознаграждается и окупается. Ты должна знать огромное, ты должна постигнуть многие понятия и начала, прежде чем тебе даруют постигнуть до конца и узнать, кем ты была, будешь, судьбы, линию своей судьбы, души.

Ты – не пророк и не ясновидец. Большее, что ты можешь знать – это основные вехи твоей жизни и незначительная общая информация о близких.

Познание Космоса – другое. Это высшее учение. Это предназначение каждого человека, но немногие об этом задумываются. В зависимости от твоего трудолюбия, желания и любви тебе даруют счастье быть, осознать себя частичкой неделимой и важной великого понятия – жизнь.

Все вознаграждается. Все молитвы и все грехи, все правильные поступки и дурные слова, все благостные мысли и праздные фантазии, вся искренность любви и корыстность. Любовь, боль и раскаяние. Все замечают и заносят в твой единственный космический календарь. Дурное и злое, доброе и искреннее. Наказание и награда по делам твоим. Совершенствуй душу, реализуйся. Помни о бессмертии.

1.09. Первый год, когда я никуда не собиралась, не злюсь на школу, не нервничала, что-то ушло из моей жизни. Навсегда. И непонятно, как это откликнется. Освобождение и щемящая грусть.

Человек, который живет прошлым, обречен.

3.09. Вспомнила Москву. И ее особенный обветренный, с горчинкой, сентябрьский привкус. Холодные пронизывающие ветры площадей, первую изморозь луж и радость увидеть непохожее ни на что – эхо московских осенних улиц.

Наступление нового века осени хотелось бы застать в Александровском саду. Манежная площадь в дымке сумеречного отчаяния. Развести тревогу руками, увидеть твои глаза и забыть, что существуют другие люди, города, предчувствия, судьбы.

Англия. Генри. Одиночество. Но уже мое. Москва помогает не одичать, не стать равнодушным. Но Москва же обостряет противоречия, подталкивает к каким-то конкретным решениям. Она ни на секунду не оставляет в покое, все время заставляет думать о себе, о судьбе, о перспективах.

В Москве чувствуешь себя выше и одновременно беззащитнее. Гордишься и сомневаешься. Москва. Как сложится моя жизнь там? Как я устроюсь? Останется ли таким же мое отношение к ней? Уверена – да. Да. Тысячу раз да. Все получится, все образуется, не знаю, как, но непременно сбудется. Любовью проверяется все, все ею испытывается и вознаграждается за искренность. Я люблю город, я готова отдать всю себя этой любви. У меня мало друзей, нет покровителей в Москве, я должна буду сама пробивать (иначе не скажешь) себе дорогу в жизнь. Благосклонна ли в будущем будет ко мне судьба? Неизвестность, но в этой неизвестности – все очарование, вся притягательность будущего.

Браслет с лазуритом – символ изящества и одиночества.

Англия. Мое безумие. Мой бред ежевечерний, недописанное стихотворение, несостоявшаяся судьба.

От одного желания НИКОГДА НИЧЕГО не менялось. Но Москва, Англия, собственная редакция, много работы и знакомств, деловые a la фуршеты, поездки деловые и для отдыха.

«Невыразимая печаль раскрыла два огромных глаза…». Точнее про мое теперешнее состояние не скажешь.

В моем роду были французы. Давно. Это какие-то незначительные признаки в облике, что-то неуловимое.

В каждой женщине спит черт. И звезда.

Была у Мастера. Как всегда, замечательно. Он всегда меня успокаивает и приводит в хорошее состояние. Только всегда забываю о чем-то спросить, как кажется, самом главном. И вообще, не хочется уходить. Там так хорошо, чудно. Единственный, кому я верю. Ни разу еще не обманул. Очень боюсь разочароваться, но я надеюсь, все будет OK.

Меня не пускают в прошлое, в будущее. Разрешают полетать только мельком в окологалактических пространствах, междумириях, каких-то невесомых пересечениях пространств, запредельно, не здесь, но все же не до конца там. В других мирах. Но там здорово. Умирать не страшно, но помнить надо о бессмертии.

Сон – связь со своей душой. Один на один. Откровение.

Улыбка дудочки
Любовь смычка
И бой часов
Как приступ откровенья
Все уместилось
В это сожаленье рассветное
А дирижирует моя рука

5.09. В стихотворении главное, что должно чувствоваться – настроение, ощущение человеческого мига. Не мысль – эмоция. Дотронуться душой до каждой строчки, проникнуться до глубины, постигнуть, даже интуитивно, а не логически, не разбирая с точки зрения разумного. Мысль – вторична, сначала было – чувство. В стихотворении говорят сердце, глаза, пальцы, но не язык и рассудок. Это фальшь. Стихотворение – существо первородное, стихийное, это «область боли». Стихи не столько читают, сколько вживаются в них.

А все-таки поэт оказался прав. Ожиданием и верой можно спасти. И потерять от безнадежности и отчаяния. Спасаешь в первую очередь свою душу, свое доброе отношение к миру.

– Почему ты такая отрешенная?
– Наверное, это – моя суть.
Сегодня я провозглашаю
Ночь
Единственным сожалением
О будущих потерях
Ветер наизусть выучил
Тревогу деревьев
Участь их –
Музыку своих душ
Доверять звездам
Пусть мгновение
Озвученное
Улыбкой прохожего
Сбудется
Почему такая отрешенность?
Город себе приснился
Страницей
С недописанными стихами

6.09. Глубина Неба – в проникновении в самую душу.

Дождь, просеянный солнечными лучами, удивительно нежный. Хрупкость хрустальных подвесок и непроницаемость стебля.

Стихи – не изящные находки и парадоксальные кусочки текста, это духовность, красота, возведенная в королевский сан, связующая с Солнцем.

Я уезжаю к городу любимому
Напрямик сказать дождю
О тревоге.
Эти боли
В просторах Вселенной
Головной болью
Маются
Я уезжаю к городу любимому
Наверное, опустившись
На чуткий асфальт
Услышать эхо осенних улиц
Шепот трамваев
Время, разведенное в лужах,
Озвучено улыбками
Я молчу
Город за руку
И прочь
Наугад
Дальше
По лунному лучу
Сентябрьское солнце – это оправдание Весны.

10.09. Почему я так люблю Москву? Скорее, я люблю мое представление о ней, но в то же время, как близки ее дома, площади, ее очаровательная внешность. Я люблю ее юность, она всегда – настроение, которое больше всего любишь, я про это уже как-то писала. Хотя сейчас много в ней гадкого, просто хамства и грязи, это не имеет для меня большого значения. Я знаю – это накипь, это преходящее, а ее настоящее лицо все так же молодо и изящно. Город мой любимый, останься навсегда для меня радостью и вдохновением.

Который раз объясняюсь в любви моему любимому, единственному городу. И буду еще и еще, это настоящее, это зов крови. Почему – не знаю, но именно так подумалось.

Во мне очень много мыслей, идей, целый сонм. Все так туманно, неосознанно до конца. Потянешь за один кончик, и получается интересная находка. Получается. Но я еще не разобралась во всех этих залежах, не разобралась в своих ощущениях.

Настроение: Москва стала новой и в который раз неповторимой. Изысканный город вынужден терпеть всякую шваль. Я так люблю твою непокорность, твое язычество и твою кротость. Я так люблю все церкви, которые в тебе есть, и те, которых, увы, мы больше не увидим. Наверное, ты однажды увидела в небе свое отражение и поняла свою истинную сущность. Московия моя, ты больше, чем город, столица родины моей, ты мое единственное жизненное начало, мое «я» в тебе, ты осознание себя Величеством. И ты сама Величество, город, причащенный Небом.

12.09. Отсрочка дождя. Синяя скамейка, как слеза, на фоне зеленого восторженного сентября.

30.09. Сны напоминают вазы, амфоры. Метят пустотой, метят в разлучники.

9.10. Едем, едем скоро в новые края, в неведомые – в Прибалтику.

17.10. Калининград. Родство. Связь поколений.

20.10. Калининград – город затаенных предчувствий, город тревожный и тонкий. Это город с могучей душой. Душой Трои или Древнего Рима. Но ему выпала судьба стать всего лишь провинциальным городком на окраине империи. К тому же стать городом с оборванной биографией, у него отняли истину, и он притаился, но он не может простить. Он не протестует, но смотрит исподлобья и молчит, вселяя в сердце грусть и беспокойство. Это город памяти, он, как органная музыка. Музыка бесконечно высокая, сильная и одновременно удивительно хрупкая, изысканная.

Этот город простил, но навечно отчаялся. Но это не исступленность, а затаенная грусть. Во всех чертах его благородного лика. Сначала мне трудно было его понять, он казался враждебным, но после концерта органной музыки в филармонии я вдруг поняла его, он открылся будто весь сразу: в глубину и в высоту и в само заплаканное и гордое сердце. Да, город очень гордый, он не умеет жаловаться. Он просто молчит. Он просто живет своей душой и памятью. Но он и надеется. Он ждет свою весну. Он верит, что судьба вернется, и связь поколений, и орган, и лица настоящего – все соединится в прекрасное и неделимое однажды, и он сам сможет сказать себе: «Свободен».

Высокое происхождение.

21.10. Зеленоград. Курорт. Приеду сюда летом или весной. Непременно. Море. Шторм. Ощущение западного настроя. Остальное напишу потом.

22.10. Вильнюс. Мы в университете. Здание филфака вычурно и величественно – от разноцветных витражей и картинок на окнах до старинных дверных ручек. Молодежь, как везде.

Площади. Массивные колонны. Готика. Широченные стены. Залы. Коридоры. Сумрачно. И мудро. Фонари. Везде скамейки, широчайшие, дубовые. Подоконники мраморные, теплые. И литовская речь.

Истфак. Узкие лестницы. Во всех залах диваны, по крайней мере, скамейки. Молодежь, как везде. Диваны удобные. Сижу, пишу за маленьким журнальным столиком.

Сводчатые потолки. Только литовская речь. Весь этот университетский ансамбль производит сильное впечатление. Особенно большая площадь. Булыжники в этом городе особенные. Строгие, со сдвинутыми насупившимися бровями. Чистенькие. До чего-то слишком хорошего. Они не умеют по-московски любить и страдать. Это триумф мысли, логики.

Вильнюс никогда не был столицей, высокопоставленным городом. Таким он остался и по сей день. Да. Это действительно так. При всей чистоте и ухоженности возникает ощущение чего-то чисто местного, чего-то только здесь. Отсутствует обобщающая, собирающая многое вокруг себя сила, сила единения. Может, я не права, но этот город замкнулся, слишком обособился. Да, гордый. Но еще и самомнение. И чуть-чуть высокомерия.

Преподаватели такие же, как во всех вузах нашей страны. И как литовцы ни кичатся своим отделением и свободой, в людях мало что изменилось. Я имею в виду быт, но не только предрассудки и комплексы. Необходимо, чтобы выздоровело сознание. И душа. Это долго.

Столовая, вернее, кафе. Такая типичная совдеповская кухня. Еле доела. Волос в компоте. Это тоже Вильнюс.

Заблудились в улочках. Они все неровные, несимметричные. Петляют, изгибаются. Еле нашли музей. Сейчас здесь фото скульптур. Я их не могу воспринимать. Если бы «живьем».

Город противоречивый. Я сначала не могла понять, что же вызывает ощущение дисгармонии. Это город и его жители. Город сам по себе очень приближен к западным образцам, но совковое выражение лиц и явный снобизм не в пользу горожан. Внешность заграничная, а внутри все то же – совок. Это неприятно. Постоянное напоминание, где ты находишься и что «заграница» эта – не всерьез.

Красивый город. Чуть-чуть тайны и немного лукавства. Это церковный хор, слаженный и величавый. Но долго слушать не сможешь.

Второй этаж. Картины. Скульптуры.

Чюрлёнис – волнующая болезненная сила. Буря. Страсти. Мосты. Но легкость и раскованность.

Шимонис. «Огни». Сумерки. Все оттенки вечерней вечности. Неуловимость. Призрак возможного. Весна. А может, только предчувствие.

Этот город изменяет вывески ветров и утром надевает на себя маску вечного. Но ему пойдет просто улыбнуться и чашечка кофе на ладони. Но он не улыбнется. Никогда. Не умеет. Просто смотрит и все думает.

Но вряд ли жалеет кого-то, тем более себя. Он – город, придумавший себя самого. Но он настоящий. Им можно любоваться и понять его суть, но вжиться в него, стать частичкой, отдать искренность своего сердца очень, очень трудно. Я не смогу. Просто я хочу его знать и ценить.

Голубое небо. Мокрая мостовая. Кафедральный собор. Книжный магазин.

Прощай, Вильнюс. Ты остался чужим.

Совершенно мерзкий вагон, в котором едем в С-Петербург. Не только грязно-белый, грязно-грязный. Все молчат и терпят. Никаких образов и поэтических сравнений. Глухо.

Скрипка для города, живущего Божеством летнего вечера. Дождь разуверился в объяснениях. Только фонарщик расцвечивал души и изрисовывали мои листы чьи-то чужие, неискренние губы.

24.10. Города: наверное, это чудо – услышать душу города, понять его затаенные мысли, проникнуться, вжиться в его судьбу, стать частичкой и дыханием. Каждый город неповторим, уникален. У них, как у людей, свои характеры, лица, образ жизни. Только не каждому откроют они свое «я». Искренность – это дар, нужно заслужить право быть понятым и понять другого. Но если ты почувствовал – тебе доверились, если ты знаешь тайну и слышишь душу каждого булыжника, дома, ступеньки, – это награда. Это одна из самых удивительных и прекрасных вещей в жизни – узнавание. Ты не одинок. Город растворил свое настроение в твоих глазах. Ты прочитываешь его судьбу в каждом движении листвы, лужах, лицах людей. Ты даже можешь догадаться, каким он был в прошлых пришествиях. Его бессмертную душу, эту единственную небесную Вечность вдруг осознаешь. Все это сразу окажется в твоем сердце. И каждый ждет своего часа, ждет понимания или хотя бы просто улыбки. Это так важно. Ведь это – всегда чудо, всегда загадка, а значит детство, и сказка, и теплые ладони лета, и самые лучшие сны. И мы станем немного мудрее, и уже не сможешь равнодушно смотреть в окно поезда, проезжая мимо еще одного маленького существа. Кто ты? Твое имя? Молчит. Но кто знает, что скрывает этот задумчивый взгляд? Какие бури и сомнения терзают твои тихие, кажущиеся сейчас совсем кроткими и застенчивыми улицы? Улицы-мысли, улицы-пульсирующие вены. Ты живешь и дышишь. Ты есть! Я понимаю, я люблю твою непокорность, я узнаю голос… Ты слышишь? Это больше, чем родство. Небо, звезды, талант видеть и познавать жизнь. Города – это созвездья, у каждого в ночном небе есть двойник. И они разговаривают в полнолуние и знают будущее и прошлое.

Город, погадай мне на ладони!

26.10. Возвращаемся в Москву.

Настроение: поздний вечер. Вагонные случайные лица. Я – это только предчувствие. Ожиданием разлуки застыло Небо. Нет, просто черная за окном мысль, просто мысль. Химера. И только дождь кружит, мелькающие картины, Дождь за окном перелистывает листы холода октябрьского. Каждый – вдруг и навсегда останется только мигом. Но я описываю музыку одинокого сердца. Ноты капают. А лужи грязные почему-то, будто не было чистоты помысла.

Осторожно. Леди, вы вступили в иную сложность – разговаривать, не тая боли, хрупкости тонких пальцев, а еще… но это, наверное, дождь опять промокашкой

окажется. Спрятанный на перечеркнутых всплесках тревог – город. Он тоже боится неистовства и осторожничает с тишиной. Город, но ты только присказка. И передышка в споре с войной. Ветки воюют с грузностью вечера, встали осунувшиеся тополи, и на меня посмотрели. Пустота их глазниц смотрела на меня глазами Вечности.

Полированная поверхность невыспавшегося утра. Ополоумели только ветки. Выбросились, вымостили нервное Небо отчуждением убитых ночей.

Другая память приснилась. Чуждое познание бытия.

14.11. Любимый снег – это март, утренняя разлука тишины и тревоги, на ветках иней.

Иностранец – ветер, в белой шляпе, с тросточкой. Столько отчужденности. Его пальцы тают и тоненькими веточками – последний вдох октябрьский – в вазу сада синего опадают.

Любимый снег – это помнить о каждом движении мая. Созвездия взглядов задумали навсегда остаться мечтой. А я улетала в память, я просто смотрела на Небо. И память гасили остывшей звезд шелухой.

15.11.

Свободный полет.
Буддийские мотивы.
Коллекция городов.
Осенняя рапсодия.
Небу посвящается.

Все это надо написать в этом году. Приблизительные наброски уже есть, но еще ничего конкретного. Еще проза. Здесь легче. Поток сознания. Интуитивное. Это счастье.

Скоро – Москва. Поговорила с Мерлином. Подарила ручку. Теперь сижу и страдаю, что плохо выглядела во время разговора и вообще не так себя вела, как нужно бы. Но ведь все в прошлом. Делать мне больше нечего что ли, как сидеть и перебирать реплики и жесты? Но думаю и чувствую, что была ужасно неестественной во всех отношениях. Хочется везде побывать, хочется всюду ездить. И у меня есть уверенность, что так и будет. Откуда эта уверенность, не знаю, но она есть.

16.11. С открыток: Калининград. Этот город заполнен каштанами, желтыми листьями и ожиданием будущей весны. Этот город – букет с облаками и еще – предвестник грозы.

Суббота – dance, France, история, корреспонденция.

Но розовую шерсть заката приласкай взглядом. Созвездия взглядов. Зеленоглазая отрешенность. Не сможешь забыть о будущем сне. Его зеленоглазая отрешенность – потерянные дороги Бога приснятся только тебе.

Данте. Ветер. Отрешенность. Господи, почему сейчас мне приснилось иносказанием Солнце – молитва тысячи огненных глаз. Даже осень не выдержала Вечности. Тихо закуталась в плащ из снов. Задула свечку прощальной зари вечера и вышла, вышла в пустоту небесной нетронутости. Тихо. Профиль первой звезды – чеканная поросль этого вечера. Выместила на фонаре злобу луна. Осмелилась стать больше, чем просто желание – освобождение от причин. Навсегда и только в стихах. Стихами. Провозглашенная сутолока глаз, отчаянных, глаз пустоты.

В каталогах этого неба столько потеряно одиноких. А я – это осколок чьего-то голоса. Поджигаю взглядов отчужденность.

Образы не в памяти, это вечер становится тобой. Однажды. И навсегда. Полнолуние – это отзвук страха за потерянные ключи в Вечность. За освобождение от причин. Ты задуй свечку утренней зари. Засыпай. Это жизнь. Возвратился смысл.

Люди, ополоумевшая луна сегодня вечером будет мною. Разбудить памятники, пусть знают. Небо сдается в плен моим стихам, рыдает.

Планеты разговаривают стихами, созвездиями перекликаются Судьбы.

19.11. Когда позавчера ехала в поезде в Москву, смотрела в окно, там были безликие снежные равнины, леса, деревни, погружающиеся в ночь все сильнее и сильнее, увязая в ней по самые брови. И хоть тогда все было совсем иначе, я вспомнила именно ту поездку. Со всей отчетливостью. Мне представился тот день, тот поезд, его слова, движения. Я знала его совсем мало, я понимаю, но щемящая боль и тоска начали заполнять все существо. С этим человеком я ехала в поезде, разговаривала, тусовалась на Гоголях, было только веселье и юность. И все. Все окончено. Занавес его жизни опустился. Да простят мне Боги некую вычурность образа. Ника больше нет. И сил моих не хватит, чтобы до конца поверить. Его нет, и его такого больше не будет, и никто не заменит его. И я смотрела в это ночное ослепшее окно спешащего поезда и грустила. Душа оплакивала его несостоявшуюся судьбу. И я, «глаза закрыв, каждую букву на порыв разбивала его имени». Но это свыше, Боги, это Вашим повелением случилось. Да успокоится его душа. Да будет радостным следующий ее приход в наш бренный мир.

20.11. Опять застой. Наезд неуверенности и вялости. К тому же не идут на контакт. А сейчас, как никогда, необходима энергия и напор. Я понимаю, что сейчас именно то время, от которого зависит дальнейшая жизнь и судьба.

Я очень хочу контактировать. Получилось. Сначала что-то отрицательное, какие-то искажения в пространстве вокруг меня и самой сущности метаморфозы сознания. Расплывчатые, то и дело меняющие облик и сущность тела. Ощущение, будто я отражаюсь в кривых зеркалах, которые проносятся мимо и окружают со всех сторон, ежесекундно меняются. Сознание мутнеет, тяжелеет и как бы цепенеет тягучими кляксами. В это время перед глазами нечто, действительно напоминающее кляксы. Чувство расслоения в пространстве, растекания по плоскостям. Будто во все стороны – только я. Тягучесть физического и духовного состояния. Когда астрал вышел в космос, возникло ощущение блокировки меня и моей души какой-то третьей чуждой субстанцией. Будто они разъединили меня с астралом. Я усилием воли вернулась. Вызвала помощь из космического содружества. Дали энергию, помогли.

Информация у них находится в своеобразных хранилищах. Это пространство, само по себе, огорожено по сути дела силой воли, в котором находится укомплектованная во времени и пространстве эта самая информация. Видимо, там они используют известные им законы о фиксации измерений для блокировки. Но главное, что в относительно небольшом пространстве находится собранная гигантская работа. Видимо, если необходимо использовать что-то из этого «архива», то просто восстанавливают реальные размеры какой-то точки времени и входят туда. Все это значительно сложней, и мой скудный дилетантский язык не может в полной мере выразить глубину и красоту понимания истины космоса. Но я делаю все, что в моих силах. Это мой дом.

21.11. Ты сегодня моей потери перестал набирать номер. Призраки телефонной Весны в блуждающих мирах. Сказала: «Прощай». Ясновидящий страх до обморока. Перекликаются звезды. А потерявшегося в обезличенных улицах этого города, уставшего от тревог, я молила его не трогать. Я слышала души дорог. Такие заботы снятся им всю ночь. Завидуйте, не видящие в городе лик Неба. Вам никогда не понять их боли, их веры.

25.11. Мы живем в высотке МГУ, мама здесь на стажировке, а я при ней. Мне здесь очень нравится. Атмосфера некоего замкнутого общества, какого-то своего микромира. Свои столовые, буфеты, залы, вестибюли, дворы… Старая, но уютная какая-то мебель. Рядом полячка Ада, учится в докторантуре. Очень милая. Еще один район любимой моей Москвы – Юго-запад. Мне все здесь нравится, но поступать в университет я не хочу. Засохшая наука филология со своими засушенными препаратами живых творений человеческого духа меня не привлекает. Куда – не знаю. Знаю только, что обязательно в Москве. Но пока просто живу и балдею от этой жизни.

28.11. Надо жить сегодняшним днем, не заботясь о будущем и не жалея о прошлом.

29.11. В прозе хочется простоты, цельности и созерцательного ощущения мига жизни. Смутные обрывки эмоций в древнегреческих произведениях. Прикосновение к Элладе, к высокой цивилизации. Проза проста и благородна, как греческий профиль. Классика ее фраз в искренности и стремлении приблизить себя к Небу.

Ваза с облаками.

5.12. От безденежья мы попытались даже заниматься коммерцией. Поняли, как это трудно. Но сколько людей сейчас вышли на улицы, чтобы хоть как-то продержаться на плаву. Кто чем торгует. Витя нам дал две пары туфель с какой-то базы, чтобы мы «реализовали» их. Мы пошли к магазину и очень быстро продали их – в магазинах-то мало обуви, и она дорогая. В результате мы отдали деньги за туфли, и у нас осталось 390 рублей чистой прибыли. И это всего лишь один день. Более того: 2 часа заняла наша коммерция. Конечно, успех продажи – это дело случая. И можно за 8 часов ничего не получить.

Бизнес как спорт. На определенном этапе деньги перестают быть для тебя самоцелью. Ты в азарте. От самой деятельности. Ты увлечен, заинтересован. Ты все больше увеличиваешь оборот. И уже главное – не останавливаться, а совершенствовать свое умение вести дело. Какое бы то ни было. Ты в бизнесе. И если ты начал, ты отравлен навсегда. Ты просто стал другим. Разве это плохо? Ведь ты нашел себя. Но все-таки неуютное ощущение – стоять у магазина.

Мы «прокрутили» еще несколько пар туфель, продали красивый пуловер, который связала мама. В результате купили и вещи для себя. Но… у нас вырос долг, и он продолжает расти. Согласна, что в период инфляции выгоднее жить в долг. Но лично меня это совершенно не успокаивает. Спокойнее пускать в оборот свои деньги. Но это пока не удается. Я думаю, в скором времени, в ближайшие две недели, сдать в «комок» часть товаров (для расплаты с долгами). Затем… ну, надо подумать. На одну зарплату сейчас просто невозможно жить, и каждый ищет какого-нибудь приработка.

18.12. Скучать мне придется редко. В первую очередь от самой себя: от своих «бзиков», непостоянств, изменчивости настроения. Идиллия получится вряд ли, зато будет внутренняя гармония. Конечно, буду писать. Без этого не мыслю будущего. Уверена, что наравне со стихами будет удаваться проза. Скорее всего, попробую несколько профессий, но среди них вряд ли большое место будет занимать физический труд. Жизнь сложится так, что мои изысканные тонкие руки останутся такими же нежными, как сейчас, и отманикюренные и ухоженные ногти так же будут доставлять эстетическое удовольствие.

Буду заниматься гуманитарными науками. Это удовольствие, хобби. Хорошо буду знать английский, но полиглотом вряд ли стану. Жизнь будет неровной: взлеты «ослепительного счастья» и успехов будут сменяться апатией и депрессиями.

Но в основе характера – оптимизм, и я выдержу и преодолею ошибки, неудачи и потери, которых будет достаточно. Научусь водить машину, и почему-то чувствую, что это меня спасет когда-нибудь.

В целом жизнь сложится так, как я хотела бы. Любовь? Будет, и большая. Выйду замуж по любви, но из-за меня что-то разладится, и – развод. Второй раз – сильнее и интенсивнее; будут дети, которые не будут моей гордостью. Но всегда в моей жизни будет большая любовь, любовь как цельное понятие, как образ жизни.

Человек, которого, кажется, так сильно люблю, что хочется плакать и становится больно, не станет моей судьбой. Наши пути еще будут пересекаться, и он тоже любит меня, но все же эти встречи трагичны, романтичны и безнадежны. Невысказанность.

Родные. Судьба накажет за жестокость. Как мне их будет не хватать!

За границу будет возможность ездить. И, если не так уж часто, но, тем не менее, каждая поездка будет наполнена незабываемыми впечатлениями, новыми знакомствами и творчеством.

Принимать активное участие в политической жизни никогда не буду.

Спорт. Время от времени. Теннис. Плавание. Спортивные танцы.

Вообще, я – оптимистка, лентяйка и мечтательница. Что выйдет с такими качествами?

Замечательный человек. Романтик и целеустремленная личность.

Сентябрь 92 – переворот в твоей жизни. Беспокоиться о будущем – нет смысла, судьба ведет тебя, твоя задача – совершенствовать свою душу и слушать внутренний голос.

Как сложится моя профессиональная деятельность? Что значит для меня карьера, преуспевание? В чем ожидает успех?

Я достаточно честолюбива. И надеюсь, это в разумных пределах является все же положительным качеством и сослужит мне в будущем помощь. С одной стороны – чудовищная, порой, лень, неумение планировать конкретно, даже, скорее, – нежелание, несобранность, и, с другой стороны, – самонадеянность до тщеславия. И что делать с этим набором противоречивых качеств? Я просто уверена, что любая черта характера – универсальна. На нее можно смотреть с разных сторон, что-то развить в себе или же подавить. И в зависимости от того, на чем ты делаешь акцент в жизни, ты культивируешь в себе одни качества и уделяешь меньше внимания другим. От тебя зависит выбор твоего пути. Главное – трезво оценить исходные данные и решить, что с этим набором качеств тебе может удаться. Найти свое место в жизни – это умение оставаться собой и профессиональное преуспевание.

Я начала заниматься коммерцией, я считаю, достаточно поздно, в 18 лет.

Моя мечта и цель одновременно открыть собственное дело – частное издательство, где я бы была организатором (менеджером) и литературным критиком. Чтобы от меня зависел отбор материалов и книг, которые бы публиковались. Чтобы я могла открывать юные дарования и на льготных условиях печатать их вещи. Я хочу иметь филиалы в разных странах, издательства на разных языках, чтобы с литературой, издаваемой моим издательством, могло ознакомиться как можно больше людей в разных частях нашей планеты.

Я буду в этом году заниматься личным бизнесом и одновременно теоретическую основу маркетинга и психологию практического управления постараюсь освоить. Я хотела бы изучать историю (это как хобби, я люблю историю) и экономику (управление), менеджмент (это для карьеры обязательное условие дальнейшей жизни), необходимо знать английский (это актуально в любом случае: для деловых контактов и для частного общения).

Сейчас для меня главное – иметь исходный капитал, который можно пустить в оборот, и я надеюсь летом поступить куда-нибудь. Высшее образование необходимо для карьеры.

(Я думаю, если Генри будет учиться в следующем году в Университете, а я – нет, это будет очень задевать мое самолюбие. Я должна идти наравне с ним, дабы избежать любых комплексов и чувства неполноценности.)

Карьера для меня – это высокая профессиональная подготовка и уверенность как в себе, так и в успехе своего предприятия. Это постоянное совершенствование своих навыков и умение никогда не останавливаться на достигнутом, стремиться к большему. Всегда есть какая-нибудь вершина, которую ты еще не покорил. Так вперед. Она будет твоя, если ты этого очень захочешь. Карьера – это одержимость, но не идеей, а делом, это помощь людям, это желание помочь. Ты ведь в деле, в котором наравне с тобой другие, и от эффективности твоих действий зависит и их участие в общем успехе. Карьера – это выражение твоего «я», это счастье от осознания себя в себе. Это аплодирующая твоей уверенности и стойкости судьба. Ведь это ты убедил ее стать именно такой, какой мечтал. На сегодня пока так.

1992 год

6.01. С Рождеством православным! Вот и выпорхнули в новый год. За плечами два месяца в Москве, в МГУ. Было по-разному: и очень плохо, и очень хорошо. Через неделю уезжать. Не знаю, что будет со мной дальше, но во мне живет тихая твердая уверенность, что я не пропаду. Что ее дает: вера в свое творчество или надежда на случай? Или обычная легкомысленность? А может, что-то большее – сама судьба? Моей судьбе доверяют звезды. Я серьезно. Все будет замечательно. Да? Ведь уже пора.

8.01. Меня всегда привлекали все особенные, знаменитые чем-нибудь люди. Как всегда, только я встречу человека, общение и любые отношения с которым затруднительны или совсем невозможны по разным причинам, большей частью из-за разницы соц. положения или популярности – это меня притягивает. Мне хочется во что бы то ни стало его покорить. Причем дальнейшее меня не волнует – важен сам факт признания меня таковой. Мне, естественно, позволительно отшивать. Вообще мое поведение не ограничено ничем. Вот такая я – зараза!

Хочется очень многого. Я разрываюсь между своими желаниями, часто довольно мелочными и глупыми. Чтобы достичь той атмосферы (богемы), необходимо, во-первых, поднимать свой собственный личный уровень, во-вторых, добиваться своего признания (печататься, быть особенной и заинтересовывать людей), в-третьих, опять же завязывать какие-то знакомства в этой богемной среде. Третье очень затруднительно без первых двух. Второе же, главное, трудно без третьего. А вырваться из этого круга необходимо, во что бы то ни стало. И как можно скорее. Скорее, счет идет не на годы, а на месяцы, даже на дни. Конечно, играет роль определенный процент удачи. Но без собственных усилий он еще менее вероятен.

15.01. Набрала целый список вузов и специальностей. Не слишком ли много? Не надорвусь? Другого выхода – нет. Если не поступлю – катастрофа. Даже не могу допустить мысли, что не поступлю.

Давно не ездила в плацкарте. Все основные места заняты школьниками. Смешные. Кажутся совсем маленькими, хотя вроде 10-й класс (т е. 9). Матерятся, зазнаются, хотят нравиться друг другу. Наивно и трогательно, как когда-то у всех было. Я – не исключение. Мой попутчик по «боковушке» – парень Айрат. Женат. Есть сын, которому недавно исполнился месяц. Уже второй раз крутит на магнитофоне В. Цоя: «Я сажаю алюминиевые огурцы» и еще что-то. Айрат с семьей уезжает в Финляндию. Он очень простой, даже, я бы сказала, незамысловатый, но в положительном значении этого слова. Почему-то вспомнила, как я была – Ellen. Большей свободы и раскрепощенности я не испытывала никогда. По крайней мере, по сравнению с теми комплексами и стремаками, которые сейчас сожрали меня. Я – Ellen – само совершенство. Неужели, в который раз спрашиваю себя, мне для легкости самочувствия и уверенности в себе необходима клевая одежда? Несчастные шмотки. Я понимаю всю ничтожность, всю мерзость этой зависимости, но снова и снова подпадаю под власть вещизма.

Снова в Москве. Целый день прошел, никуда не ходила (был дождь). Если теперь такая погода будет гадкая, все мои планы опять полетят, т к. у меня нет ни зонтика, ни сапог подходящих. Тепло, но уж очень мокро и грязно. Вся надежда на Бога!

С тем конкурсом, откуда прислали диплом, обломилось, я звонила Горбуновой, организатору. Она сказала, что их отказались финансировать, и все полетело к чертям. Насколько это правда, проверить трудно, возможно, просто надувательство, но, может, действительно так, хотя, я думаю, денег собрали они немало.

Звонила во ВГИК и ГИТИС. Больше чем уверена, что это бредовая затея, но чем черт не шутит, почему бы не узнать об этих вузах, хотя бы для общего развития. Факультет прозы в Лит. институте пролетел, т к. туда необходимо 35–50 страниц.

Совершенно не уверена в успехе коммерции. Сейчас в Москве больше предложения, чем спроса, а, с другой стороны, все еще многочисленные приезжие продолжают ежедневно приезжать сюда за покупками. Но совершенно не уверена.

Сейчас, как никогда, необходимо много денег. Для подготовительных курсов, для мамы, ей нужно купить себе вещи, мне самой на мелкие расходы.

Думаю, через 3–4 дня уеду в Казань, но не ручаюсь.

Когда же, наконец, начнут сбываться мои мечты? Тупая уверенность, что все наладиться само собой, не покидает. Глупо? Безусловно. Но по-другому не могу.

Вспомнила жизнь в МГУ. Боже, до чего там было замечательно! Свобода. Прелесть. Наслаждение. Радость от жизни.

Второй день. Сижу во дворе Таниного дома и жду ее. Очень хочется кушать, и пить, и отдыхать, и…иметь много денег. Вообще-то эту поездку я собиралась посвятить культурным мероприятиям: выставкам, галереям, институтам. Но вот не получается. Во второй же день снова за старое. Наверное, это меня раздражает, но нравится же.

Оказывается, устала. Но даже сейчас, когда все так неопределенно, безнадежно, беспробудно, мне хорошо, душевное самочувствие прекрасное оттого, что я в Москве, и еще тысяча причин, которых я не могу назвать, но которые, без сомнения, существуют.

30.01. Сердце заныло так. Стало щемяще. Я вспомнила свою юность. Может быть, звучит смешно. Я ворошила свое тогдашнее – наивное и восторженное счастье. Я узнавала себя – далекую – такую самоуверенную и верящую только в хорошее, я пыталась найти в себе это и не могла, не находила этого искристого, пьянящего восприятия и осязания жизни, всем телом, всей душой. Я так любила веселиться, ругаться, даже хамить, мне так нравилось рисковать, выпендриваться, совершать необдуманные и от этого вдвойне притягательные поступки. Я так все это лю-би-ла! Кап. Слеза с души соскользнула. Не с глаз. Уже слишком взрослая для этого и слишком серьезная. Увы! И быть такой, как тогда, уже не могу. Было всякое. И гадкое. Но это единственная, только моя юность, только моя жизнь. Я буду беречь ее в памяти, и душа

сохранит это тепло. Я люблю жизнь за то, что она разрешает помнить. Я люблю ее за невозвратимость, за потери и счастье, за то, что она не была, а есть и продолжается. И повторяется, но повтора этого мы не осознаем. Может быть, это к лучшему. Самое замечательное счастье, это когда не задумываешься о нем, а просто живешь, и тебе хорошо. Просто хорошо. И когда-нибудь потом, через времена и пространства и через свой возраст, ты увидишь себя ту и вдруг опомнишься и осознаешь, вот та и есть счастливая судьба, никто, ничто не сравнимо с той твоей жизнью. И так хочется вернуться. Но больно. Нет, невозможно. Но гордо. В тебе это было. И сложно, сложно, вмещаешь в себя эту огромность прожитых и ожидаемых дней, а сегодня становится тем самым счастьем, которое через какое-то время будешь вспоминать с благоговением и трепетом. И с улыбкой счастья (радости) и только чуть-чуть горечи.

2.02. Вдохновение на уровне инстинкта (тишины) – высшее? Тучка помчалась на Восток по первому зову (крови)? И если ты сейчас не со мной, то, может быть, это слезы?

7.02. Пора кончать душевно разлагаться. Вернее бездействовать. Я пишу, но абсолютно ничего не делаю, чтобы напечататься, популяризировать свои стихи, становиться известной. Не то, что я этого не хочу, просто не занимаюсь этим. Подборка стихов лежит в «Юности» с лета, в «Идели» с весны. Ничего не известно о московском конкурсе, откуда прислали диплом (будут ли издавать сборник). Дозвониться туда я не смогла.

Сейчас читала снова И. Одоевцеву, потом стихи Г. Иванова. Какие это удивительные стихи! Как понравилось. Я его раскрыла для себя. Го д назад не понимала, не ценила. Боже, замечательнейшие люди, мои любимые поэты и писатели Серебряного века!

У меня полная, абсолютная убежденность, что я буду, что меня признают. Я уверена, вся моя жизнь будет в неразрывной связи с литературой. Все остальное – вторично. И бизнес, который сейчас манит. И любовь, без которой не в силах дышать. Все, что я люблю и ценю, и уважаю. Но поэзия – это превыше. Это небесное. Я знаю, я поэт. Я не могу не чувствовать своей избранности. Не спорю, я самоуверенна, тщеславна и еще ни на пылинку не приблизила себя к осуществлению мечты о славе и признании. Но, боже мой, я-то знаю, будет. Все будет. Судьба исполнит предназначенное. Не знаю, какие преграды и неудачи еще будут подстерегать меня в жизни. Но я буду, кем предначертано. Я верю. Очень много сейчас черновиков. И большинство стихов последнего времени в единственном экземпляре. Я не все помню даже. Надо много печатать. Далее, снова отнесу свои работы в Литературный. На этот раз на два фака: поэзия и проза. Хотя, я думаю, что уже не особенно хочу там учиться. Не знаю еще, хочу попробовать послать отрывок «Алины» во ВГИК на сценарный. Это безумие, я знаю. Но ведь это ничего не стоит сделать. Почти не рассчитываю, чтобы что-то получилось.

Февраль. Я уже чувствую будущую весну. Хотя еще много снега, но в воздухе с каждым днем неуловимое присутствие других измерений, нового ощущения самой жизни. Через неделю – День святого Валентина. Го д назад в этот день я написала одно из моих любимых стихов. Я не знаю, как это удается. Иногда сидишь часами и не довольна итогами. А то вдруг возьмешь ручку, и почти с ходу – «шедевр». Я шучу. Впрочем, только наполовину, если честно. Уверенность в своей гениальности – удел графоманов и талантливых беспокойных сердец. Но настоящий поэт всегда чуть-чуть графоман. Но быть поэтом чуть-чуть невозможно.

21.02. Влюбляюсь в Пастернака. Это воздух. Чистейший. Огромность его пространства сводит с ума. Глубина образов и хрупкость форм. Надрыв и насмешка. Я

сегодня его ученица, поклонница. А если сестра? Слишком самоуверенно? «Но надо жить без самозванства» – из дальнего далека говорит он. Да, Господи, и только так. Но во мне такая беспричинная, даже тупая уверенность в себе, что я боюсь, как бы меня совсем не лишили моего дара. Я не хочу, не имею права сравнивать. Но абсолютно все стихи всех поэтов я читаю через призму своего поэтического восприятия. Наверное, это обедняет меня. Я могу растворяться в любимых мной стихах, но я, опустившись на землю с их прекрасных чарующих небес, понимаю, чувствую, живу своей поэзией, своим миром образов, эмоций и сопоставлений. «Но поражений от победы ты сам не должен отличать». Только время, став судьбой, поставит все точки над i. Только будущее ответит, чего я стою, и стоит ли этих самонадеянных слов моя жизнь и поэзия. «Сегодня мы исполним грусть его». Через пространства и годы встречусь с его душой, и на равных мы посмотрим в глаза друг другу. И будет только Жизнь.

Хочется что-то сказать Вам, Борис Леонидович, сказать Вам, все мои любимые и уважаемые люди, сказать Вам – Величество Жизнь. Мир, февраль за окном расщеплен на птичьи голоса, и голубеющая боль на глазах тает. Небо – моя судьба. И Ваша, Осип Эмильевич-сан. Во мне так много желания быть, желания расцеловать Небо, улыбкой осуществиться. Я не знаю, почему, но удивительно легко, и не знаю, чего хочется больше – радоваться или грустить. Это мое раздвоенное состояние не есть ли мировая гармония? Редкое мгновение, когда по-настоящему ловишь себя на мысли, что познаешь себя и через это – Вселенную, когда слышишь Время, его не размеренные совсем, а хаотичные и нервные движения и вздохи, когда кажется, что этот праздник души будет бесконечен, и вместе с тем понимаешь, что это невозможно. И страстно. Странно. И любимо все окружающее. Жизнь – это страсть и поэзия. Пусть только для меня.

27.03. Не знаю, как и начать. Просто сумасшедший день. Во-первых, удача в деньгах – мне удалось выручить 1300 рублей. Во-вторых, новые знакомства.

В обед я поехала в Литературный, сдала работы, поговорила с хиповатым человеком в приемной комиссии, которому лет под 30, пошла потом на Тверскую.

Потом с Пушкинской позвонила в ГИТИС. Договорилась приехать. Выхожу из телефонной будки, спрашиваю у рядом стоящего человека, как попасть в Собиновский. Он начинает объяснять, потом говорит, что может проводить. По дороге выясняется, что это директор на Мосфильме. Работает с Инной Чуриковой. У них там, якобы, готовится к съемке фильм, и он заинтересовался моими внешними данными и предлагает мне попробоваться на главную роль (иностранки). Меня все это заинтриговало, но все же показалось блефом. Он мне показал карточку. Я, правда, плохо помню, что именно на ней было. Российская. Какая-то «Лада». Его зовут Сергей Александрович. Фамилию забыла, что-то на Б.

Потом встреча со Славой. Про Славу после. Я второй день с ним общаюсь и не могу поверить в серьезность наших отношений. Сдуру предложила ему поехать в Питер. На день. Он согласился.

Сейчас Манеж. Сюр.

«Зеленый натюрморт» В. Казарина. Очень своеобразен. Ярко-зеленое на исступленной зелени. Изысканно и одновременно вычурно. Всплески восторга и испуга сплелись воедино.

«Натюрморт с гранатом». Опять бутылка, как на предыдущем.

«Зеленый петух» – само блаженство для тех, кто любит боль. Но это не мазохизм, а восторженность.

Корабль – великолепен. Мрак, вечер, свечение духа сквозь призму недосказанности и кротости.

В. Юрпалов. «Киторыба». Половина тела, возвышающаяся над водой – китья, другая же, подводная – рыбья. С плавниками желто-оранжево-пестрыми и изумительным внимательным глазом, а другой, верхний глаз – синий.

«Свинокрыл».

Лила П. «Вечер и дождь». Дождь, дождь… Думать. До тебя, до твоих…Покайся, бронза. Боли твои у Бога гостят. Опять ты. Карие глаза. В них пустота. Молчат.

«По ту сторону боли» – не нравится. Название глубже.

Блюз сквозь слезы.

Блинов О. Мне просто нравится его техника. Пастель.

«По ту сторону солнца».

Караван реинкарнации.

«Вечерний букет».

Малых А. «Хозяйка ночного города». Волосы – светящиеся. Ночные дома.

Казарин Дм. Ярко выраженный наисовременнейший сюр. Нравится.

«Олень косоглазый».

«Кошка, готовящаяся ко сну».

Пахнет краской и богемой, но последнее, скорее всего, после общения с Б. Забелили ночь. Вдруг, сразу из оцепенения апрель остался в стихах неразгаданным. Пусть это твоя слава.

Академия современного изобразительного искусства.

Черт возьми! С кем я связалась? Отъявленный Дон Жуан. Актер. Человек богемы, хотя он и отрицает это. По его словам, вредных привычек у него нет, единственное его увлечение, страсть, смысл жизни – женщины. Удивительно, что он мне все это говорил так запросто, рассказывал всякие истории про то, как ему предлагали путанок, в этих историях он ни с кем не спал, а сколько было других, когда только– sex, sex, sex… Его постоянные намеки про возможность наших сексуальных отношений меня одновременно возбуждают и отталкивают. А, может быть, он просто выпил лишнего, так же, как и я.

Эти два дня я надолго запомню. Мне было так шикарно себя чувствовать с ним. Я не могу сказать (сейчас), что я в него влюблена, ни о каком серьезном чувстве и с его, и с моей стороны говорить не приходится. Увлечение, страсть – да. Я боюсь этого, я не уверена в себе. И, да,…наверное, страх. Это ведь Овен. Он горит, лишь, когда нужно добиваться, преодолевать препятствия, когда цель достигнута, он становится равнодушен к предмету недавнего поклонения. Я очень не хочу становиться банальной однодневкой в цепи его бесконечных любовных увлечений. Я не хочу этого. Где ответ? Постоянное сопротивление? Но долго на этом не протянешь? Я боюсь, что начинаю привыкать к нему. Я быстро привыкаю к людям. Черт, я подумала, что он очень профессионально, даже классически дурит мне голову, «обрабатывает», доводит до кондиции. Может быть, мои слова чересчур циничны, и вообще, может быть, я вообще не права. Но любое прикосновение его рук, его губ доставляют мне такое блаженство, я просто улетаю, но боюсь откровенно показать ему это. Всегда чуть-чуть иронии. Вдруг он уже жалеет, что связался со мной? Я не могу отделаться от мысли, что мои отношения с ним настолько случайны, зыбки, поверхностны, что достаточно малейшего ветерка душевной, эмоциональной или какой-то другой неустроенности – и все порвется, развеется, как паутинка осеннего дня. Good-bye! Я ему звоню. Облом. Он был очень сух. В Питер, кажется, не едет. Ура! Я сейчас еду на вокзал и попробую купить ticket.

Если мы разбежимся сейчас, я не буду испытывать каких-то значительных неудобств, я не расстроюсь. Я ему очень благодарна за два великолепных дня вместе. Чао, darling!

30.03. Сегодня еду в Питер. Неопределенность отношений с Б. действует мне на нервы. Мы два раза говорили по телефону, и оба раза он был довольно сух и скучен. Но как меня это раздражает, как меня это унижает. Я в принципе понимаю, что для него я – очередное увлечение и интересую его, пока он меня не добился. Потом ему уже все равно, будет остывать.

Иногда, мне кажется, бывают такие моменты, что все это есть, но до его глубины, если она у него есть, все это не доходит. Конечно, я не могу всего его подчинить себе, стать для него всем, но меня все больше угнетает ощущение своей второсортности, я где-то на задворках его жизни, мне так кажется иногда. С другой стороны, он меня удивляет подчас, когда смотрит, говорит что-то, целует, так нежно, так искренне. Я не могу понять его. Где настоящее? Что поверхностно? Или банальная, разработанная до мелочей схема поведения Дон Жуана? Я очень не хочу так плохо думать о нем. Но я разучилась доверять людям, особенно мужикам. Да, кому же еще. Я, как любая, наверное, хотела бы и глубины, и страсти, и уважения. Но для него я пока – очередная непокоренная, пожалуй, и не вершина, а что-то более мелкое. Я боюсь признаться, что влюбляюсь в него. Я не хочу, но все-таки влюбляюсь. Я не знаю, что лучше: если он придет меня провожать или нет. Если не придет, с одной стороны, некоторое облегчение, освобождение от ответственности что ли? Но, безусловно, настроение свалится с пятого этажа и будет жалобно скулить в своей отверженности.

Я все-таки очень быстро привязываюсь к людям. Это, наверное, плохо. Потом больно терять самых лучших. Он меня привлекает своей незаурядностью, своей судьбой. 6 лет – разница для мужчины и женщины самая классическая. Он актер, у него такой шикарный круг общения. Богема, высшая аристократическая тусовка. Он сам – крутой, стильный, «не наш». Примерно такие причины заставляют меня бояться потерять его и тем самым потерять возможность хоть чуть-чуть прикасаться к этому миру, к которому тянусь всем сердцем. Конечно, я думаю не настолько примитивно. Но, если вытащить на поверхность свои чувства, действительно, окажется мне льстит его богемность. Я не настолько все же меркантильна. Если бы он мне и внешне, и как человек не нравился, я бы, конечно, не смогла быть с ним. Тут я в себе не сомневаюсь. Я знаю издержки и определенную гнилость любой богемы, но это, в лучших своих проявлениях, – цвет общества. Всегда так было. Это очень замкнутый мир, но там все по-другому. Я ненавижу обывательщину. Я не могу после общения с такими людьми, как Б., много проводить времени с какими-нибудь казанскими студентами мехмата. Да даже не в этом дело. Я неточно объясняю. Такой человек, как он, идеально подходит, в нем есть то, что я так люблю в Гр. Авантюризм, ненадежность, пусть даже некоторая испорченность, но одновременно детскость и ранимость. Он может быть опасен, но в глубине души такие люди часто не уверены в себе, комплексуют по пустякам. Я, как защиту, применяю иронию и немного подчеркнуто равнодушное отношение. Может быть, он тоже не уверен и просто не знает, как себя вести со мной. Немножко боится и сам себя, и наших отношений. Как только заметит, что его хотят взять под контроль, как-то ограничить его свободу, вырвется и уйдет в загул. Но очень любит, когда все подчиняется ему. Собственник, как сам он говорил. И я чувствую, что это мой человек. У нас есть много общего. По-настоящему.

Сейчас дождь. Погода гнусная. Если он все же соберется пойти меня провожать, то будет проклинать этот чертов дождь, вредную девчонку, заставившую его тащиться в такую гнусь, поздно, к черту на рога. Так поздно возвращаться домой. Я, наверное, уже жалею, что попросила его провожать меня. Черт возьми, что будет, то и будет. Были два чудных дня. Мне было приятно, мне было лестно. В конце концов, это прибавило мне уверенности в себе.

А все-таки он не придет, значит, судьба моя такая. Но мне-то, несмотря ни на что, все-таки хорошо? Да.

31.03. Б. не пришел, а прискакал, как взмыленная лошадь минуты за 3-4 до отхода поезда. Я стояла на перроне и старалась убедить свое паршивое настроение, что все не так уж и плохо, в глубине души надеясь, что он еще, может быть… Слышу, бежит кто-то. Поворачиваюсь. Черт возьми! Такая преданность! Несся на тачке через весь город. Заплатил «бешеные бабки», как он рассказывал. Но охамел вконец. Собирается приехать ко мне в Питер, а обратно взять «люкс». Поинтересовался насчет моей девственности. Вот гад. Спросил, был ли у меня кто-нибудь. Я ответила, что был только ужас. Слишком многозначительно, пожалуй.

Сейчас сижу в здании гор. касс на Грибоедовском. Взяла билет до Москвы на завтра. Удобный поезд. Утром заехала к тетке, попила чай. Она разрешила, если не уеду сегодня, переночевать у нее, что, впрочем, естественно. Но она ужасно чопорна.

Время – 11.16. Жизнь опять приобретает некий романтический привкус, интерес что ли вернулся. Езжу, живу, влюбляюсь, знакомлюсь. Комплексую немного меньше. Вообще наслоение разных событий меня будоражит и радует. Так надо жить. Даже еще интенсивней, еще неистовей.

Б., похоже, считает, что довел меня до кондиции, истратил положенную на меня сумму денег, ну, в общем, церемониться больше нечего – пора… Таковы его мысли, я думаю, и, может, ошибаюсь. Не хочу быть правой во всех вопросах, касающихся его. Потому что предполагаю я большей частью плохое.

На улице снег и сильный ветер. Холодно. Я бы с большим удовольствием побыла в Питере дольше. Но, видимо, нет возможности. Цены на билеты продолжают повышаться.

Сегодня успела уже познакомиться с парнем, зовут Вадим. Занимается бизнесом. Чушь. Но мне было нечего делать, я приехала очень рано, и пришлось сидеть в метро около часа и ждать, что еще случится со мной. Я уже ничему не удивлюсь. Когда общалась с Вадимом, а в воскресенье с Геной (вот, черт возьми, то ничего, а тут сплошь доставания), особенно остро почувствовала разницу уровней. Может быть, не столько интеллекта, образованности и воспитания, хотя и это, безусловно, есть, сколько уровня моего личного, того, что так нужно мне. Б. мне ближе, с ним можно общаться. Мы одинаково смотрим на жизнь. У нас уровень если не одинаковый, то очень близкий. Да и во всем остальном у нас много общего. Я со всеми одинаково легко общаюсь, но здесь другое, я его чувствую, какие-то нити между нами, невидимые, но очень важные, сказать, прочные, язык не поворачивается. Все. Отправляюсь в город.

Сейчас на центральном телеграфе. Звонила маме. Истратила много. Вообще трачу очень необдуманно.

Около часа просидела в моем любимом кофейнике недалеко от Исаакия. Так хорошо там. Пила кофе, ела пирожки, читала астрологические прогнозы про себя и Б. Все очень правильно. Зодиак нам покровительствует.

Все-таки люблю Питер. Стильный город. Обожаю вот так: быть независимой от всех и в то же время не одинокой. Общение с Б. очень укрепило мою уверенность в себе. Чувствую себя превосходно. Отсюда следует, что нужно ждать облома. Только бы не со стороны моей личной жизни!

ОК! Жизнь изысканна и великодушна.

Осталось 650 р. Иду по shops.

События сыплются на меня, сбивают с ног. Познакомилась с художником. Йорик Раппопорт, как он представился. На Невском он подошел ко мне и предложил нарисовать. Мы пошли гулять. Далеко не ушли. Сели в сквере напротив Русского музея и разговаривали. Потом замерзли и грелись в филармонии. Обещание свое он, кстати, не выполнил – меня не нарисовал. Небрежные наброски на клочке оберточной бумаги – не в счет. Он меня очаровал своей уникальностью. Самобытный человек, очень многогранен, как и большинство талантливых людей. Я, наверное, сейчас жалею, что была такой подозрительной и не согласилась пойти ни к знакомой его художнице, ни к нему в гости. Я ведь уже видела: этот человек действительно настоящий, ему можно верить. Но ничего не могла с собой поделать. Моя зацикленность – невыносима. Я потеряла редкую возможность общения с замечательным человеком. Скорее всего, он эмигрирует, но единственное, что его здесь держит, – двое детей от двух жен. С первых же минут установилась удивительная легкость общения. То редкое взаимопонимание, ради которого стоит жить. Раскрепощенность и искренность первой половины нашей встречи меня просто окрылили. Я так страдаю от нехватки интеллектуального общения, общения на уровне. И именно Йорик, как никто другой, символизирует русскую богему. Богемный человек. Одет – хуже некуда. Очень затрапезный вид. С моей страстью к роскоши и стилю это было диссонирующей ноткой. Все остальные неудобства складывались из моих комплексов. В нем больше не было ничего отталкивающего. Он гениальный. Духовно богатый и очень грустный. Наверное, это удел незаурядных людей, слишком часто задумываются они о вечных вопросах бытия. Это накладывает свои отметины.

Йорик не верил, что меня никто раньше не рисовал и не хотел рисовать, что я не общаюсь с богемой, что я не «их круга». Он не верил. Он, наверное, думал, что я кокетничаю. Но для меня самой все, что началось в прошлую пятницу… Столько странных совпадений, особенностей. Я просто теряюсь. И боюсь потерять этот настрой, эту атмосферу духа и радости, царящую во мне и вокруг меня. Я особенно не задумываюсь о событиях и не ожидаю ни от кого тех или иных поступков. Я живу и наслаждаюсь этим. Мне так хорошо наедине с собой. Так воздушно. Я привыкла не удивляться неожиданностям. И это искренне. Трудно поверить, что все началось лишь в пятницу. Мне кажется, я всегда такой была: легкой на подъем, со всеми одинаково приветливой, симпатичной, стильной. Я не знаю, как без этого. Наверное, так нужно всегда. Да, без этого – никак нельзя, если не хочу опуститься на обывательский уровень.

День вчера был особенный. Днем валил хлопьями снег, был сильный ветер. Вечером, когда я поехала в центр, погода была тихая, была умиротворенность во всем. Было так же холодно, но небо почти полностью очистилось от туч, и прощальные лучи мартовского неласкового солнца придавали окружающей картине особое очарование и притягательную силу. В скверике лежал снег. Все было так же зыбко и сказочно. И одновременно очень реально и трогательно. Я наслаждалась каждой клеточкой своего тела. Я была полностью раскрыта миру и всему лучшему. Спасибо судьбе за такие щедрые подарки.

1.04. Вчера меня удивило, нет, я вру, меня сейчас трудно чем-нибудь удивить. Просто оказалось, что нам с Йориком ехать до одной станции. Вот уж действительно – судьба.

Я без ума от Питера. В нем столько света. Внутреннего, духовного. Хотя моя сегодняшняя окрыленность закрывает мне глаза на многие и многие несуразности и откровенные пакости «позднего совка», я не обращаю на них внимания. Мне все равно. Сам Питер остался таким же величественным и респектабельным. Я никогда не забуду вчерашний день – чудо. Я его короную на царствование в моей душе.

Жизнь исчисляется не днями, а людьми, с которыми тебе хорошо.

Мне кажется, я живу так, как должна была бы жить всегда. Мне жалко потраченных попусту дней. Оказалось, что я имею успех, что я нравлюсь. Я не привыкла к такому вниманию, а тут каждый день на меня смотрят такими глазами (разные) и говорят примерно одно и то же, но в силу разницы уровня и воспитания каждый – свое, но приятное. Я могу зазнаться, но не зазнаюсь. Наверное, выросла. Я не считаю себя красавицей, я просто спокойнее теперь отношусь к жизни, я уверена в себе. Это много.

Питер, я пробродила по твоим улицам сегодня полдня. Я влюблена в солнечные блики, твоих луж брызги и ветки всех без исключения деревьев. Я поняла, что мне трудно без тебя жить, хотя ты не «мой» город и «никогда не станешь родным». Я благодарна тебе за твой талант быть настоящим вдохновением, мое сердце.

Вот сейчас сижу опять в маленьком уютном кофейнике. Пью кофе. Вдруг поймала себя на мысли, что все, что происходит со мной, нереально, даже странно. ВГИК, Бондарчук, Раппопорт, тетя Женя, я, Питер, 1 апреля, солнце, я в Питере… Неправдоподобность быстро сменяющих друг друга событий, жестов, взглядов. Я, наверное, просто, живя в Казани, совсем законсервировалась и теперь медленно отхожу, потому что интенсивная жизнь – мой обычный ритм.

Питер, очарование мое, сегодня в 22.45 мой поезд. Судьба унесет меня в Москву. А сейчас 4 часа. Я продолжаю наслаждаться своим состоянием и первым апрельским днем, воцарившимся в северной столице.

Звонить ли Б.? У меня еще есть 6 часов Питера. Такое богатство! Неужели это я? Будто смотрю со стороны на чью-то чужую жизнь. Все происходит с моей тенью. А я наблюдаю и, Господи, я тебя чувствую каждой секундой, каждым вздохом своей жизни.

Питер, Москва, Алена, Б. Вот темы, которые засели в моей голове. И последние несколько дней другие вещи меня мало интересуют.

У меня какой-то идиотский щенячий восторг, но у меня нет слов, не хватает умения выразить все то, что переполняет меня сейчас. Я не могу объяснить. Только чувство. Весна сводит меня с ума. Беспричинно хочется улыбаться и делать глупости. Поехали. Поток сознания. ОК.

Кофе. Горячие сосиски. А у Генри снова любовное увлечение сменилось отчуждением. Выпросить у неба немножко непутевого тепла, тоски по живому утробному существу. Но только голоса потерь. Вечеринки. Коктейли – когти ночей. Застолье в стиле а-ля Бондарчук. Венецианских дожей парады. Пустите меня в Лондон. Только я и ну, конечно, кто же еще – Генри. Господи, Весна!

Время 19.55. Все в черном цвете, свете. Я ужасно устала. Шаталась до потери пульса. Вконец ошизевшая Алена сидит на станции «Площадь Восстания» и постепенно теряет последние остатки мозгов.

Вокзал. С главного телеграфа позвонила Б., выстояв получасовую очередь. Чувствую себя сейчас немного бодрей. Наверное, потому что через полтора часа отбываю. В желудке, правда, катаклизмы, но настроение – ОК. Удивляюсь себе, как меняется настроение. И во всем как бы рисовка для себя самой. Я люблю играть. Мне моя теперешняя жизнь напоминает кино. Честно говоря, всегда так мечтала. Сценки на тему Ellen и другие.

Поиграем? Поживем?

2.04. Я снова в Москве. Безумная неделя на исходе. Сегодня уезжаю в Казань. Но, несмотря на это, настроение – чудное. Я знаю, теперь все будет по-другому. Не может не быть.

Толик – очаровательный парнишка. Я не стеснялась говорить ему комплименты. Я вообще стала естественней. Нравлюсь многим. Просто уверенность.

Вчера весь день пробродила по Питеру, ничего не происходило сколько-нибудь значимого. Но в глубине души продолжало что-то оставаться от странности последних дней. Так и получилось. В 21 приехала на вокзал, сидела, писала. Рядом приземлился парень. Симпатюнчик. Познакомились. Так легко все. Пошел меня провожать. Как я могла перепутать платформу и поезд, до сих пор не пойму. Я отдала билет проводнику, мы с Толиком стоим около вагона и болтаем. У меня мелькнула мысль, что слишком долго мы стоим, поезд уже должен трогаться. Выходит проводник, говорит: «Девушка, у вас другой поезд». А этот другой уже ушел. Начались наши с Толиком похождения по ночному вокзалу, по поездам, идущим в Москву в поисках места для меня. Глухо. Никто не берет. В кассе билетов нет. Ходим (при этом я взяла Толика под руку), умоляем проводников – не берут. Я немного удивляюсь себе – откуда такая испорченность? Первый раз вижу парня – а такая простота обхождения. Он, конечно, симпатичный, но банальный. Наконец, удача. Я не сомневалась, впрочем, что уеду. «Красная стрела». Около одного из вагонов – man. А мы с Толиком упрашиваем проводницу посадить меня. Man сказал, что, если человек, которого он ждет, не придет, то я могу ехать. Так и получилось. Толик лез обниматься, я не разрешала. Но на прощание – поцеловались, и я запрыгнула в поезд. Первый раз я ехала в «мягком». Попутчик оказался человеком незаурядным. Зовут Михаил Семенович. Я читала ему стихи. Если не врет, ему понравились. Даже прозу читала. Читала первому человеку после мамы. И что же? Он оказался ректором института. Мне даже стало смешно от множества совпадений. Мы очень мило пообщались. Утром в Москве нас встретил человек, вернее, он встретил Михаила Семеновича, мне же он вручил цветы, перепутав с неприехавшей попутчицей. Я извинилась, что я – не она. Но цветы, естественно, мне оставили. М.С. дал свой телефон. И вот я сейчас благополучно сижу в Москве и смотрю видик. «Молчание ягнят» – страшилка. Вечером уезжаю в Казань. Не думаю, что на этом кончатся мои приключения.

2.04. Еду в поезде. Напротив два пьяных татарина. Звонила перед отъездом Б. Он, оказывается, взял билеты в Питер и обратно. Такая прыть! Приспичило. Был «противный» из-за этого облома, но сам виноват. Не надо быть таким самоуверенным.

Устала сверх меры. Физические силы – на нуле. Но в душе – бодрость. Надолго ли хватит?

Настроение продолжает оставаться таким же, как было все эти безумные дни. Я говорю, безумные, но, наверное, я просто отвыкла от событий, живя в Казани, бездарно тратя свои дни. И только когда судьба дарит периоды такой насыщенной жизни, понимаешь: вот так, и только так – надо. Мне уже просто трудно по-другому. Я поэтому так тянусь к этим кругам, что там интенсивность событий значительно превышает среднестатистическую. По-моему, я поняла, что мне нужно, и не хочу потерять. Нужны, конечно, деньги, чтобы жить, не задумываясь о проблемах материальных. Безумная неделя получилась именно такой. Сейчас у меня осталось несколько рублей. Но я особенно не думаю об этом. Не хочу думать. Пусть это глупо, но Господи, как же мне хорошо!

Я ее слышу. Слышу и продолжаю молчать. И недоуменно погружаюсь в туман недосказанности, в безмысленную зыбкость моей души. Даже окружающие меня предметы, часы, жизни уже не здесь. Я оторвана от этого измерения улыбкой ее милости.

– Чья же власть сегодня?

– Это же так просто, леди.

– Ваша власть.

Когти ночей вцепились в хрупкие непрочные одеяния моих предчувствий. А я осталась один на один с ее глазами, с ее музыкой. Да, ее власть всесильна. Намного больше солнечного тепла в задремавшем на карнизе высотки голубе. Он вбирает солнечное причастие по пылинке, по вздоху, каждым мгновением свой недолгой воздушной жизни.

Я ее слышала. И пряди ее волос, аромат ее весеннего мира становились частью меня самой, моей памятью. Единение на уровне инстинкта. Вдохновленная своей радостью, я смотрела на нее, я смотрела на небо. Бездонная нежность ее очей превращалась в вечернюю прохладу, то ли это я сама тонула в невозможности ничем выразить свое состояние ее присутствия.

Я ее чувствовала. Она оставалась. Она…становилась мной. Солнце целует в лоб. Ее счастье. Навечно. Но я не люблю этого слова. Оно величественно и тяжеловесно. Она – легкая. Но она…сердце мое. Моей жизни не хватило бы, чтобы соткать крошечную частичку для ее вуали. Но она на меня смотрела и оставалась. И улыбки всех без исключения деревьев и розовых кустов были не в силах вместить ее умиротворенности и благородства.

Я знала, она рядом. Я ее помнила. В прошлом – фонари и быстро забывающиеся лица. Я оставалась. На моей ладони – судьба той странной девочки. Она, кажется, посвящает мне стихи и плачет от счастья.

В прошлом – мерцали фонари и быстро забывались лица потерь. Я шла по весенней растроганной Москве. Я несла гвоздики, я прощала ветру его фальшивые нотки моей любимой симфонии. Я оставалась. На моей ладони – надежды той странной девочки. Она, кажется, посвящала мне стихи. И плакала от счастья. Начиналась судьба.

Молчание лжет. Так же, как и слова. Искренни только наши души, а их язык – поцелуи весеннего ветра, аромат вечеров, когда ты один на один с судьбой, и открывается что-то важное, огромное, как сама жизнь. Ты слышишь, чувствуешь, понимаешь присутствие прошлого. И вот линии на ладонях путаются, меняются местами, бормочут и недоумевают. И не нужно судьбы. У тебя есть твоя память, и присутствие грядущих цивилизаций осмысливаешь мгновением. И память о будущем. Все встречи, тревоги, странности отражены в перевернутых, изменяющихся ежесекундно мирах. И гибель неизбежна. Неотвратима. Бесконечно прекрасна. Гибнуть от счастья – судьба. А может, награда? 

«Вместо лица – дырявая греческая маска».

«С крыш прозрачными потоками стекает желтое солнце».

А. Мар.

«Искусство – это мышление в образах».

Белинский.

10.04. Б-ку не звонила. Вернее, не дозвонилась. Если наши отношения столь несерьезны, что не выдержат испытания каких-нибудь двух недель (господи, ну разве это много?), то чего они стоят. Я начинаю отвыкать от него.

Настроение прекрасное. Написала Толику письмо. Интересно, дойдет ли без фамилии. Почти на деревню дедушке. Милый мальчик, хоть и старше меня на 5 лет. Не верится даже.

Надо печатать свою прозу и стихи. Носить по редакциям, конечно, в Москве. Как я хочу туда! Господи, как я хочу жить в отдельной квартире, быть по-настоящему самостоятельной и свободной! 

«Всякий человек имеет цель в жизни, но не всякий – главную цель».

Сковорода. 

«Смотреть – значит понимать, осознай то, что уже знаешь, и ты научишься летать». 

«Чтобы летать с быстротой мысли или, говоря иначе, летать, куда хочешь, нужно прежде всего понять, что ты уже прилетел». 

«Суть в том, чтобы понять: его истинное «я», совершенное, как ненаписанное число живет одновременно в любой точке пространства, в любой момент времени».

Р. Бах. 

«Тот, кто любил, всегда любил с первого взгляда».

Шекспир.

14.04. Завтра Б. день рождения. Вчера звонила и поздравила. Телефон был сумасшедший, нас 4 раза разъединяли. Как следует, не поговорили.

В Казани прокисаю – это точно. Все здесь размеренно, определенно раз и навсегда. Пробую импровизировать, но не ловлю от этого никакого кайфа. Только отвлекаюсь от скуки и однообразия.

Сегодня день, в который Владимир Владимирович 62 года назад решил, что больше ничто не связывает его с нашей глупой планетой. Глупой? Да, конечно. Но, Господи, какой же замечательной, талантливой, настоящей. Не верится, что прошло столько времени – целая человеческая жизнь. Я его чувствую близостью. Будто он живет где-то рядом со мной. Я почти уверена в его присутствии. Я чувствую его взгляд, улыбку, его слова. Я раньше слышала, любила разговаривать. Сейчас этого нет, но, тем не менее, ощущение его жизни сохранилось. Он со мной. Это не высокие слова и не наивность фанатички. Просто мы близки. Родство душ не подчиняется ограниченным законам трех измерений. Мы можем быть вместе, невзирая на времена, расстояния и предрассудки. Я так уважаю и люблю Вас, «красивый двадцатидвухлетний». Сегодня день, в который Вы придете ко мне. Я жду.

В такой день, как сегодня, обязательно случается важное. День рождения Г. Господи, я не видела его кусочек вечности. И так хочется. Бессмысленно. Знаю и продолжаю любить. В душе ворочается что-то странное, боящееся поверить в свою легкость и талант, но до глупости счастливое и тревожное одновременно. Вдруг, кажется, стоит взмахнуть условными, несуществующими крыльями и получится подняться. Вырваться из плена обычности. Впрочем, я уже давно вырвалась из него, но дело в том, что, убив его в себе, не достигла новых чарующих меня высот. Где-то между двумя началами брожу. Вот уже достаточно времени, чтобы подумать, решить все и сделать шаг. А кто собственно тебе сказал, что этот шаг будет удачным, что будут удачны все остальные? Не знаю, но я уверена в своей избранности. И в крыльях, которые придумала. Совсем-совсем близко. Я почти начинаю дышать этим новым воздухом, различать смутные силуэты нового окружения, видеть себя совсем другой. Непохожей. Глупо? Но в этом вся я. Будет что вспомнить через годы, мечты, замки воздушные, любовь, стихи. Стихи, стихи и снова стихи. Этим главным дышу, верую и плачу от радости. Сегодня будет что-то. Я знаю, судьба от меня не отстанет. А пока она болтается в нашем мире и постоянно напоминает о себе. Настроение продолжает оставаться хронически оптимистичным. Обожаю жизнь. Судьбу, Вашу милость, и уж тогда – себя. Мы неразлучны пока. Она мне шепчет, но я не люблю неопределенности. Сомнение – мой спутник. Я его боюсь и люблю. И не могу без него обойтись.

27.04. Снова в Москву. И снова одна. Прошел почти месяц, и какой! Один из самых расчудесных – апрель. Я его законсервировала в Казани, жалко. Ехать, как обычно после такого консервирования, не хочется.

2.05. Теперь уже точно еду. Сколько судьбе было угодно продержать меня здесь – продержала. Но сейчас сижу в купейном «Татарстане». По расписанию через 10 минут отбытие. Соседей – пока никого.

Мандраж перед поездкой был очень силен. Весь день не находила себе места. I feel strange. Буду жить в Подмосковье. Что поделаешь. Это лучше, чем терпеть приступы занудства и злобы И. Сейчас я спокойней, как бывает всегда при определенности. Удивляюсь, чего я так психовала?

Не представляю, как буду поступать. Никаких книг. Я думаю, что-нибудь можно придумать, например, мама, может быть, позже вышлет с проводником.

Настроение то резко, то планомерно поднимается вверх. Чувствую родную стихию. Переезды, поезда, случайные лица.

Москва – город моего сердца, не перестану повторять. Моя мечта на ближайшее будущее – иметь собственную квартиру, перевезти маму и хорошо бы ей устроиться в каком-нибудь вузе, только не школа. Еще, учиться в хорошем институте, в смысле, какой бы нравился. Какой-то из творческих – ВГИК, Литературный и т д.

Не знаю еще, как устроюсь с деньгами. Надо срочно что-то делать. Богородица, не оставь!

Я совершенно уверена в своей избранности, то, что я пишу – замечательно. Я знаю. Судьба неизменна.

Опять, словно играю какую-то роль. Только присутствую здесь, в оболочке своей, а сама где-то рядом, в непонятном пространстве и чувстве.

Странно из окна мчащегося поезда читать звезды. Они путаются.

4.05. Весь день у тети Нади. Хорошо здесь. Воздух чистый. Кормят на убой. И полная свобода.

«Вроде все до беспамятства просто. Я тебя забыла. Забыла? А спросят меня – в чем счастье? Глаза опущу, чтоб не выдать».

4.05. Ура! Получила за казанскую сумку деньги, 1500.

Б. не звонила, зато заезжала к Зое Николаевне на «Красные Ворота». Сидела у нее около часа. По-моему, она добрый человек, хотя и несколько консервативный.

Была в МГУ. Снова во мне ожило все замечательное, теплое к этому месту. Нахлынула такая нежность, будто встречаюсь с давно не виденным, но очень близким человеком. Выходила из здания в «наш» двор, невольно бросила взгляд на наше, вернее, бывшее когда-то нашим окно. Не могла удержаться и зашла в «наш» корпус. Все то же, родное и волнующее.

И комендантша та же, что и тогда. Господи, стало грустно и щемяще. Мне так хотелось вернуться, хоть на день, мне так больно в душе, что все это «благолепие» ушло. И вместе с тем я благодарна судьбе, что она подарила мне этот мир – МГУ.

Я такая странная. Во мне все так неопределенно, бессвязно, сумбурно. Эмоции меняются с невозмутимостью безнадежности и быстро, быстро. Вот, говорю как-то глупо, я – цельная личность, но до чего же нервная. Психологическое подсознательное во мне очень сильно. Я себя не понимаю и люблю, презираю и восхищаюсь. Хочу видеть Б. и боюсь нарваться на грубость с его стороны. Опять же, я чувствую уверенность порой и сомневаюсь беспричинно, и зазнаюсь некстати. И в каждом проявлении своей индивидуальности любуюсь своей жизнью (своей игрой?)

Москва – все та же во мне. Здесь действительно – все для меня. В который раз продолжаю убеждаться. Говорила про это сегодня Зое Николаевне.

6.05. Никому не дозвонилась. Лучше не паниковать, а держать все в голове. И быть уверенной по большому счету. Судьба – странная, я так часто о ней думаю как

о какой-то конкретной леди. Будто давно мы были знакомы, а сейчас неизвестно, где она. Но я знаю – я ей не равнодушна. И она меня помнит. Как я Вас уважаю, леди. И странно, какая-то роковая страсть. Она словно притягивает меня, как магнитом, только я не понимаю, куда именно. И вот меня носит из города в город, в бесконечные прогулки по Москве, постоянно внутренне будоражит, бросает из приступов гнуснейшей депрессии в восторги и радость жизни. Я люблю ее, пусть она будет разной. Я надеюсь, я верю в свою избранность. Бог мой, я так часто твержу об этом, что как бы не сглазить, зато кайфа от этого ловлю гораздо больше. Количество переходит в качество. А о прозе? Мне трудно говорить. Некоторые места книги мне очень нравятся, в основном же не отношусь к этому серьезно. Не очень-то хочется относить во ВГИК, все равно бессмысленно.

Я знаю, что значит чувствовать в себе себя. Чувствую еще что-то важное, очень большое и волнующее. По-хорошему волнующее. И я ощущаю это в себе всегда, даже когда долго не пишу. Даже когда отчаяние берет верх, я нахожу какие-то силы и будто смотрю со стороны и вижу, что все-таки я – сильная и все смогу и состоюсь. Только бы не остановиться. Только бы выдержать боль, которой во мне так много. Конечно, бывает, я сомневаюсь. Но и тогда в глубине души уверена – справлюсь.

Сегодня приснился Гр. Так хорошо там, во сне. Господи, как в раю. Он такой прекрасный был там, никогда так хорошо не выглядел. Я в этом сне выступала и в роли режиссера, оператора, и в роли исполнительницы главной роли. Т. е. я была самой собой, но в то же время был и некий мой же взгляд со стороны, и мизансцены очень удачны, и жесты, мимика. Все помню, будто сама на всем акцентировала внимание меня – зрителя и меня, там живущей. Когда я подняла голову и увидела его, так успокоилось во мне все, такая тихая радость, даже плакать хотелось. Такое только во снах? Или на том свете? Господи, я ведь только его по-настоящему и любила, и люблю. И сейчас ничуть не меньше, чем раньше. Время, которое с таким упрямством разделяет нас, все сильнее разжигает во мне эту любовь. Мне многие нравились и нравятся, но люблю-то его. Сколько лет это уже длится? 4 или 40? Или больше? Во мне это было заложено с рождения? Значит – это судьба. А к судьбе я привыкла относиться бережно и требовательно. Не хочу верить, что больше не увидимся. Господи, помилуй его и пошли ему удачи.

Надо дозвониться Б. и окончить наши недосказанности. Просто закончить все. Нас объединяет так много, а может, и не так. Тем не менее, и здесь – облом. Что поделаешь? Я решила, хотя, честно говоря, самолюбие ворчит, наверное, так лучше для нас обоих. Банальней фразы не придумаешь. Его можно оправдать. И лучше попроще и поискренней. А так можно только, не задумываясь заранее, а сразу, импровизированно.

Познакомилась наконец-то с Сержем К. Даже как бы по неизбежности. Я пошла встречать Инку, но ее не было. Мы долго смотрели друг на друга, сомневаясь и не узнавая. Потом оказались рядом в метро и поздоровались. Он сказал, что, действительно, не мог узнать меня, удивился, что я уже в Москве, т. к. совсем недавно видел меня в нашей школе. Он учится в Академии управления, что-то вроде менеджмента. Очень не любит Москву и любит Казань. Мы с ним поспорили на эту тему, каждый остался при своем. В январе собирается в Америку, у него там родственники. (Я подумала, что, когда человек освобождается от комплексов своей неполноценности и перестает подходить с меркантильной точки зрения к знакомствам, когда он так уверен в себе, что все для него только «коллеги по планете» и он искренен в любом своем порыве, он становится настоящим цивилизованным человеком. Это именно то, что начисто отсутствует у «совка». Кстати, «совки» живут не только на территории бывшей Союзной империи, они по всему свету. Возможно, это идеал, но это моя личная цель). Серж меня все же успокоил (а то я подумала было, что он отравлен Казанью), сказав, что он хочет пожить в Америке год и может остаться. Я сказала ему, что ищу квартиру. Он пообещал, что узнает. Но этот вариант мне вряд ли подойдет. Какие-то парни с пустующей двухкомнатной квартирой, где они время от времени устраивают вечеринки. Серж не помнил, как меня зовут. Смутился. Забавный такой. Когда-то он мне очень нравился. Знакомство такое ненавязчивое, но прогрессирующее от обычных формул вежливости к легкой заинтересованности и симпатии (с моей стороны). Впрочем, я всегда к нему относилась с симпатией. Про него ничего сказать не могу.

Мне так хочется учиться и не просто вообще, но в вузе. Мне важен не столько престиж, хотя и он тоже, конечно, и не только официальный повод жить в Москве. Боже, на кого, кроме себя можно надеяться, а я только лентяйствую. Но я жажду Москвы, учебы, света.

Звонить Б. можно только в легком спокойном самочувствии, будучи уверенной и стильной. Последнее всегда так важно для меня.

Вечером несколько раз звонила, но не могла дозвониться. Из-за этого приехала на поздней электричке. Неудобно. Видимо, потеряю его, и, видимо, так надо. Благодарна ему, что он помог мне почувствовать уверенность в себе, свою особенность.

Главное – заниматься. Но вокруг такой распрекрасный солнечный май, что очень трудно удержаться от глупостей.

8.05. Мало занимаюсь. А настроение – класс! Устаю дико, деньги летят со скоростью света, но все равно, я – в Москве, и значит, все ОК.

Откуда во мне находятся силы, чтобы быть уверенной в себе – не знаю, наверное, от глупости. Шансов с каждым днем меньше. Я не занимаюсь, т. е. погибаю.

Придумываю себе какие-то проблемы и играю, сама с собой, а может, с жизнью? Вокруг меня так много всего, порой не понимаю, где настоящее, а где мишура. А может, понимаю и сознательно погибаю.

Не могу дозвониться Б., и неопределенность эта меня раздражает. Пустота пугает. Отрицание стимулирует жизненные силы на сопротивление всему гадкому. Хорошее же позволяет вновь и вновь радоваться жизни.

Десятый час вечера. Я зажгла свет и, укутавшись в одеяло, сижу в уютном подмосковном доме, где меня никто не потревожит, кроме, пожалуй, моих комплексов. Но это единственный диссонанс. За окном светлое еще небо. В тучках сероватых, еще по-дневному видных. Все тонкие веточки с крохотными новыми листиками контрастно вырезаны на фоне серо-голубой зыби. Я опять вспоминаю Славкино лицо. И не покидает тревога за Гр. И страстно хочется получить письмо от Толика. И понравиться Сережке. Со стороны это все воспринимается, наверное, испорченностью. Но на самом-то деле с этими людьми меня связывают лишь непрочные нити моего воображения… Господи, как же я могла забыть? Еще и Генри. Я всегда боялась верить, что оставляю что-то в сердцах нравящихся мне. Про тех, к кому я равнодушна, молчу. Хотелось бы верить во взаимность симпатий, но пока все глухо. Надежда периодически оставляет меня, чтоб снова через некоторое время возвратиться новым увлечением или капризом.

История. Литература. Английский. Русский.

Это то главное, чему сейчас должна посвятить большую часть времени. Is it really? I don’t sure. Ребята, все это здорово…

Образцов умер. Пусть земля ему будет пухом. Царствие ему небесное. Аминь.

Так вот, все вы господа – замечательные, но люблю я Г. Этого сумасшедшего, этого лохматого, а иногда лысого черта, этого неисправимого вруна и авантюриста. И всю себя бы ему отдала. (Если это не затрагивает лично во мне – бери). Творчество и цели – оставь. Но я не видела его больше двух лет. Я понятия не имею, где он находится, что с ним. Неизвестность может свести с ума. Когда начинаю думать о нем, забываю все и ревную свою бессмысленную, как сейчас, кажется, жизнь без него ко всему мелкому и никчемному, которого было слишком много. Хочу его любить так же сильно всегда, даже зная, что безответно. 

Возможен ли взгляд его
через моих тревог череду?
Безбожного твоего счастья
жажду. В горячке?
Вижу тебя каждым мигом
своей души.
Думая о тебе,
распускаю клубок удачи,
Линий на ладони изучаю плаванье.
«Не думай о завтра, – навязывается май, —
Люби мои запахи».

9.05. «Презрения достойны те, кто его боится». Перечитать: Ларошфуко, Вовенарга.

Центр Москвы. Что может быть очаровательней, тоньше, изысканней. Я с ума схожу от счастья и от горя. От счастья – потому что я – здесь, хожу, не чувствуя никакой усталости, дышу запахами весенними, ощущаю ветер, самый ласковый на всем белом свете. Я изнемогаю от восхищения. Все здесь до чего прекрасно. От горя – потому что я – не здесь, не живу, не работаю, только гостья. Повосторгаюсь и уеду в свой Павлово-Посад или еще хуже, Kazan. Во мне все противится этому. После всех этих весенних великолепий Москвы снова в это сонное болото. Для меня каждая мелочь здесь – целый мир. Мне здесь сильнее чувствуется. Яркая бабочка на асфальте – и во мне все ликует. Не могу выразить словами всю огромность переполняющего меня чувства.

С другой стороны, я понимаю, что необходимо что-то конкретное делать, чтобы приблизиться к этому празднику жизни.

Во мне будто все раздваивается, расстраивается… Теряю ощущение времени. Подключаются все чувства после шестого. Я живу сейчас только душой, чем-то неведомым, но таким волнующим и прекрасным. И ничего больше не надо. Наслаждение от жизни, от себя в ней, от Москвы, которая и есть сама жизнь. Здесь воздух благороден, он пронизан великими мыслями и чувствами. Я это чувствую.

Я одна. Это счастье. И это боль. Большей свободы никогда не испытывала. И большего одиночества. Я получаю какое-то горькое наслаждение от своей бесприютности. Все эти улицы, цветущие деревья, все эти благородные дома и ма-жорские лица – я люблю. Я упиваюсь своей отчужденностью и одновременно чувствую себя частью всего этого, любимого мною. Словно я имею на это право, и никуда это не уйдет. Вместе с тем – сомнение и тоска. И все так тесно переплелось, что я с трудом улавливаю цельные эмоции и мысли. В основном же опять – подсознание, ассоциации. Цветовые, звуковые и душевные малейшие тона – все однажды и только сегодня. Это я.

Алину, мою любимую и единственную героиню, я слышу, даже больше, она теперь – это я. Мы одно.

В душе – рыданье и смех. Неразрывно сложное состояние. Чудное состояние. Любимое, как вдохновение.

В центре Москва состоит из парочек, людей, выгуливающих собак, и зелени деревьев, их здесь много. Я нашла самый лучший скверик. Сижу и балдею.

Я буду здесь жить. Мне больше ничего на земле не надо, кроме этого света и тиши, кроме тополей и цветущей вишни. Я опровергла всех взглядов покорность. Сегодня меня коронуют на вздорность. «Его величества все капризы чтоб были исполнены», – шепчет призрак чьей-то прошедшей судьбы невезучей. «Мое почтенье, – безумствует случай, – это же счастье. Вас здесь так ждали. Я Вам давно говорил о награде».

Скандал разразился в прошлую среду. Ветер сказал, что я – его нежность. И он сочиняет свои сюиты лишь для меня. Обиделся призрак чьей-то прошедшей судьбы невезучей. А я, как всегда, надеясь на случай, уже улыбалась. И все бульвары мне напевали мотив знакомый. Я их любила лечить от вздора. Когда июнь бередит все струны, и память отчаялась встретить…

Меня сегодня короновали. А я подумала: май нахальный мне волосы вздорными вскриками треплет, и пальцы его холодны от страха.

Волосы треплет ветер-насмешник.

Теплотою сюита очарована. Ей ветер предложил на бис, под аккомпанемент моего голоса, остаться сегодняшнего дня легкомыслием. Что может быть лучше весенних запахов на подносе растроганной Москвы. Фиалковая бледность. Веки вздрогнули. Эпиграфом – мои тревоги были.

Если сегодня не дозвонюсь, значит, это все. Красивых мужчин не много, но стильных – достаточно.

Никаких вариантов. Стану вдохновением этого дня. Он принадлежит мне. А я Москве.

Сегодня я обещала ветру
Стать вдохновеньем
Москвы.
Сквер очарован. Я его бережно
Положу в карман
до завтрашней игры. 

Завтра я провозглашу небо –
Единственной неприкосновенностью,
А тебе скажу:
Память была,
Но ее унес ветер.
И только тени
Остались. Я тоже.
Бледнею от его улыбки
Вкрадчивой.

Безумствует ветер: останься здесь. Я обожаю этих деревьев благородство. Но разбежимся до следующей игры, до нового стихотворения. А когда на «ты» с этим городом? С прошлого мая. Я и не заметила. Плачу снова. Вы же сегодня стали новой. Вам не говорили? – вы стали счастливой.

Скоро уходить. Будто прощаюсь с близким. Любовь с первого взгляда. Я буду Вам, сквер, писать записки, письма, стихи и сценарии, все для Вашей очаровательной милости.

10.05.

Бессонница майского города Во мне отзывается жалобой.

Снова застопорилось. Не пишу. Не получается. Не удается сказать. Вчера был такой великолепный день, он сам – произведение. А я не могу достойно сказать о нем. Господи, за что? Я все так хорошо помню. Этот день не может остаться обычным. Таким посвящают поэмы. А я – не могу и 20-ти строчек! За себя не боюсь, как боялась раньше, что отняли, когда вдруг не писалось. Почти. Раздражение накатывает. Нет, все-таки боюсь. Разрыв между желанием выразить многое и невозможностью оформить все это в гармоничные и искренние созвучия меня мучит.

Надо заниматься науками, а я только и делаю, что занимаюсь собой. Лентяйство и самовлюбленность. Гордыня и ирония. Жалость к себе и осознание своей значимости. Все это я, Алина, Эливия, …где конец? Вернее, где начало. Никаких конкретных удачных фраз, лишь перебираю давно или недавно появившееся, прошедшее во мне уже.

Денег мало. Нужны на оплату квартиры или курсов. Хотелось бы и то, и другое. Просить, чтоб прислала мама, совесть не позволяет.

Прочитала очень точное определение творческого самочувствия. Потрясающе. И тем обидней для меня невозможность выразить всего переполняющего меня, чем больше я понимаю, что вчера было одно из тех редких состояний отдохновения душой и работы душой. Что может быть сладостней? Я запомнила свое состояние. Это был неконтролируемый поток, бессвязное бормотание. Дай Бог, еще удастся выразить его в стихах.

Одно «но» у Белинского. Согласна, личность не должна заслонять действительность от нас, но она должна дополнять эту действительность. Воспринимать реальность отвлеченно от своего «я» невозможно. И есть ли она такая? Действительность и я, т е. действительность в моем понимании.

Действительность другая – в каждом взгляде. Нет одинаковой действительности, у каждого она своя.

Белинский. Как этот человек, будучи всю жизнь лишь критиком, лишь комментатором чужих произведений, мог так тонко и точно чувствовать природу творческого самочувствия, самую жизнь поэзии, ее душу? Он так сочно, глубинно, личност-но выражает важное. Очень просто и умно (в отличии от современных критиков, которых я просто не могу читать). Я не перестаю удивляться и восхищаться им, хотя и не могу со всем согласиться (к примеру, о превалировании общественного значения над личностным началом). По-моему, поэту нет дела до того, какой резонанс в обществе, в смысле политики, да в чем угодно, вызовет его произведение. Он пишет потому, что не может не писать. Потому что хочется писать. Это первично. Пишешь для кого-то? Нет, для себя. И сам себя поэт судит, потому что только он знает, соответствует ли написанное им его внутреннему состоянию. Но все равно я глубоко уважаю Белинского, за его страсть и дух, за силу выражения.

«Самое обстоятельство может только… подтолкнуть поэта на поэтическую идею и, будучи выражено им в стихотворении, является уже совсем другим, новым и небывалым, но могущим быть».

Белинский.

Какая глубокая талантливая натура! Он познал все муки и сомнения творчества, иначе, откуда в нем эта простота мысли и созерцательное величие? 

Напев нахлынул неожиданно
Но я – не повесть о потерях
Струны разлук исповедую своим сомнением
Небом напускное равнодушие разгадываю.

12.05.

«Бессмертной раною убит». Лермонтов.

Отвезла работу во ВГИК. Идиотизм. Но, тем не менее… Вообще-то не верю. Там такая специфическая богемная атмосфера, все такие «гордые», крутые, значительные. Может, большинство из них – ничего из себя не представляет, как чаще всего и бывает. Но в целом все это, конечно, производит впечатление. Люди выделяются. Конечно, блат крутейший, и у меня практически никаких шансов. Готовиться к этим экзаменам, конечно, не буду. Зачем? Только крошечная надежда в душе еще теплится. Глупо, понимаю и когда узнаю результат, увы, предполагаемый, хоть буду готова. А все-таки самолюбие кольнет, и будет не по кайфу. 

«Предмет насмешек, ада тень, Призрак, обманутый судьбой».

Лермонтов.

16.05. Неопределенность убивает. В то же время живу и наслаждаюсь этим. Трачу деньги на ерунду, расстраиваюсь и кайфую и в каждом миге своей жизни обожаю жизнь. Обожаю Москву, себя и всех вокруг. Или презираю. Но никак не равнодушна.

Понимаю – не поступлю. Но, господи, как жалко думать, что «напрасно была нам молодость дана, что изменяли ей всечасно», что уж кончается она. Да, всегда приходится выбирать: карьера или жизнь. У творческих натур, у незаурядных натур бывают совпадения. А я? Надо попробовать журналистику. И просто литературные этюды. 

Живущим сегодня
Предчувствиям – дорогу
К сердцам прохожих
И к моему сердцу. 

Перечитываю свои питерские записи. Действительно, тогда было какое-то особенное время. Все удавалось. Все так совпало: и мое настроение, и внешние обстоятельства, и люди, с которыми я знакомилась, – все настроилось на меня. И я была на высоте. Я была в высшей степени сама собой.

А сейчас будни души и тела. Если постоянно думать, как бы возвратить все это, ничего не получится. Повтор невозможен. Но возможен новый праздник с новыми героями и с новой мной. Конечно, настоящей.

17.05. С Б. расстались. Заочно, правда. Но, тем не менее, все уже слишком очевидно. Ловлю себя на мысли, что только для того хочу, чтобы меня допустили к экзаменам во ВГИК, чтобы был повод позвонить ему и попросить помочь подготовиться к экзаменам. Он все же театральную жизнь знает достаточно хорошо. Глупая надежда продолжает толкаться в голове. Но уже через несколько дней все окончательно выяснится.

Сегодня была у Мастера. Это лучшее, что есть в моей жизни. Такое ощущение, что там я окружена любовью и светом. Свет действительно есть. Он повсюду. А любят там так искренно и сильно! Будто там находится множество существ (людей и не только), и они так добры ко мне, и каждый желает мне счастья, и каждый для меня на все готов. И я там – своя, и, кажется, меня всегда, в любую минуту ждут, и там я – настоящая, сильная и счастливая. Господи, почему в реальности мы лишены этого блаженства? Не хочется оттуда уходить, но оставаться там – невозможно. Ведь это смерть. Даже просто оставаться там более-менее продолжительное время – опасно. Энергией накачали.

Глупо провожу время. Но куда поступать – не знаю. Куда хочу – не допустят, а еще куда? Погибаю. И ничего не делаю для изменения ситуации. Денег нет, квартиры нет. Катастрофа? Да, нет.

Но мне хорошо. Жизнь приносит радость и боль, но до чего же она во всем очаровательна. На что надеюсь, не пойму, но удивительная уверенность в себе. Опять. Беспричинная. 

Рыдают черемухи
Между строчек станций
Весну называет каждый –
Знакомой
На стрелках часов –
Было полнолуние. 

Ленком. «Тиль». Постановка М. Захарова.

Режиссура стильная. Есть интересные находки, оригинальные решения (пляска теней-духов).

18.05. И. Ефимов. Пума. Майолика.

Гибкость гордыни, грациозная лень. Расплывчато-изумрудная. Твое постоянство. Ты стала потерей в один из тех дней, когда луна разлуку приглашает на танцы. Ты стала отчуждением тонких рук. Клавиатура мая изменчива. Чуть коснешься, опадают цвета. Черемуха опадает между строчек грации. Испуганное пламя ночей и прощаний в твоих глазах отражается. Беспечности изумрудная кожа. Глаза грусти, Господи.

Грации твоей завидуют тени ушедших и ветки акаций опадают. Их ветер приласкает изменчивый.

Грация, грусть, нежно-зеленая гладкая кожа. Дотронешься – отчуждение ее поймешь. Она – олицетворение всех безумных поступков. Пространство перепутали с ее душой. Дико. Диковинно.

Врубель. Девушка в венке. Майолика.

Тонкие черты. Тишина. Строгость, может, профиля безукоризненные черты меня смутили. Сначала я думала – судьба очарованная неба ослушалась. Силуэт растроганный.

Васнецов. Гамаюн. Майолика.

Отчаяние тени, как странно изогнуты ее сомнения.

Пролог зимней спячки. Пролог декабря.

Небо с судьбой играет в прятки – тучи измучились пугать меня.

Врубель. Египтянка. Волхова. Садко.

Весна – Майолика. Лика абрис смешливого смутно напоминает тонкие черты моей разлуки с тобой прочитанное. Я прошла грозой. Растрепала листы.

Морской царь. Горельеф. Морская пена губы надула.

Репин. Богомолки – странницы.

Чистота линий, гармония теней, ощущение полной реальности. Камешек на дороге, рука, сжимающая корзинку, сумрачный взгляд из-под платка. Полдень жаркий и душный.

Коровин. На реке.

Гладь чиста и покойна. Тени лесных великанов отражают свое спокойствие на водных ладонях.

20.05. Грустно и тоскливо, одиноко и бесприютно. Ни одного просвета в тучах моей души. Перечитала «Алину» – вряд ли она понравится во ВГИКе, если даже я вижу несовершенство работы. Денег не остается. Жалко мамочку, она так всегда старается вязать. А продали только одну ее кофту. Денег только – 1000. А нужны – на комнату, на курсы – 3000. Понимаю – нельзя не заниматься. Самой не получается. Слабовольная пустышка. Жалко себя, а это худшее из чувств к себе. Даже если бы были деньги, надо жить в Москве, потому что там с 8-ми часов, а вставать каждый день в 6 часов я не в состоянии.

Какие-то подряд неудачи. Теряю всех. Мама далеко. И никому я здесь не нужна. Никому нет дела до моей судьбы. И судьба явно насмехается. А я берусь за учебник, и не могу прочитать и страницы, мысли уносятся далеко. Я изнемогаю от груза проблем и срываюсь в депрессию. Болею и плачу. Где выход? Но силы воли не хватает противостоять этому миру. Такая я непутевая, несносная. Отчуждение во мне без границ. Чужая всем и жизни. Судьба снова рядом. Она экспериментирует со мной. Я это хорошо чувствую и почему-то понимаю, что это к лучшему. Она ни слова не говорит, но я ощущаю ее присутствие, ее взгляд. Но хоть как-то показывать вид не в состоянии. Мне плохо. Какая уж есть. Пусть это умножится на два. Пусть станет еще хуже. Я на все готова. Я все стерплю. Куда же деваться. Больно.

Тело ломает. Душе неуютно в маленьком теле. Душа рвется куда-то. Меня всю изнутри выворачивает. Внутри вихри, катастрофы. Телу невыносимо. Душе больно. Мне всей – невозможно, не по-человечески. Мазохизм какой-то, но мне даже хочется, чтобы стало еще хуже, еще, еще хуже. Чтобы до последней грани, где нет выхода. И тогда уже силой отрицания, доведением до абсурда, я смогу превозмочь эти тягость и страдание.

Мастер, Всевышний, заклинаю, не оставьте, смилуйтесь

Судьба, Ваша милость. Вы моя надежда, мое утешение. Вы насмехаетесь. Правильно, другого я не заслужила.

Тетя Надя сейчас сказала: «Время летит». Господи, летит. Со скоростью судьбы. Вот она улыбнулась, а прошла целая жизнь. Сейчас подумала: неплохой образ для Алины. И сразу же – если так подумала, значит не все потеряно, не все гнусно. Я – это много. Судьба – Вы грация и такт, Вы – насмешка и ирония, Вы – страсть и нежность, Вы – отчуждения и потери, Вы для меня многое делаете и жестко спрашиваете, но и награждаете тоже. Вы меня не оставите. Спасибо, леди.

Пишу – и настроение становится лучше. Вопреки всему. Несмотря ни на что. Я еще надеюсь. Судьба соизволила сделать мне облегчение, разжала тиски безвыходности. Может, и не дала ответов, но самочувствие лучше.

21.05. Был хороший день (если снова не оштрафуют в электричке). Я так люблю Москву. Но так не хочу заниматься, мне трудно не тратить деньги на кофейники. Слабая воля. Москва меня губит, но и возвысить меня может только она. Полюса встречаются. Это неизменно. Неизбежно. Или погибну, или одержу победу над гадостями жизни. Третьего не дано. И я ставлю все и иду ва-банк.

22.05. Ничего не происходит. В театр сходили, в кино, по кофейникам. Но мне этого мало. Нет событий, нет знакомств. Мне нужно, чтобы мною восхищались, смотрели в глаза, говорили комплименты. Я хочу почувствовать себя нужной. Единственной. Клевой. Очаровательной. Та безумная прекрасная неделя – в моем сердце. Все было замечательно, воздушно, непосредственно. И я была ис-

кренней и уверенной в себе, и симпатичной, и легкомысленной, и умной. Все соединилось. Бывают такие периоды в жизни. Потом будни. Никогда не угадаешь, когда придет это светлое в жизнь. Нахлынет вдруг – и ты на пике блаженства. А потом худо. Депрессии, неудачи и срывы. Что бы ни начиналось – все впустую, все равно не получится. А если настаиваешь – обломаешься. Лучше притихнуть, переждать. А в другое время опять все само собой, все выходит, при минимальных усилиях. И самочувствие – высший класс. И все – как надо. Или может быть по-другому. Свыше. Надо уметь уловить эти периоды. Менять и преодолевать их – не получится. Но понять и приспособиться – конечно. Они не совпадают с внешним благополучием, но они (хорошие периоды) несут душе столько теплого, что никакие внешние кайфы не заменят их. В них чувствуешь благоволение судьбы. С другой стороны, в любом проявлении жизни ловишь, находишь эстетическое наслаждение. А плохие периоды, они такие и есть. Не рыпайся – окатит холодом и отчуждением. Последнее время я – как сомнамбула, не живу, а только присутствую. Торможу и хандрю. Яркие вспышки счастья, как угольки греющие. Вспыхнут на миг – и в небытие. Безумная неделя восхищала цельностью и безыскусностью.

Еду в Москву. Странная я, не поступлю никуда, но ничуть не беспокоюсь. Апо-фигей. Апофеоз бессмыслицы. Не знаю, что будет со мной. Живу, пока живу. В Москве.

Обывательский уровень убивает. Смотреть больно. Мне нужна, как воздух, атмосфера изыска и богемности, господа, мне нужен уровень. Диалогов, манер, одежды, общества. Мне так хочется осуществляться женственностью, томной, капризной и изящной. Умной, талантливой и насмешливой. А еду в электричке, и вокруг… Пусть это снобизм. Без него не обходилось ни одно общество. Я несовершенна, но я имею право мечтать. И все-таки я в Москве. Уже от этого радостно.

Танцуй, пока молодой.

Сейчас во всех отношениях плохой период. Самочувствие – хуже некуда. Но держусь, сопротивляюсь.

23.05. Гадости плохого периода продолжаются. До чего низок И. Плебей и лавочник. Кому бы уж говорить об интеллигентности. Он – ничтожество, и это хронически.

25.05. После посещения РГГУ ни о чем другом думать не хочу. МГУ, ВГИК – все это мелочи по сравнению с теми перспективами, которые открыли нам преподаватели, энтузиасты своего дела. Так хочется там учиться. Столько грандиозного.

Только там. Театроведение. Быстро загораюсь новым. Но на этот раз серьезно. Только там. Хорошо бы с Гаевским пообщаться. Он, как и все богемные люди, рассеян и невнимателен. Я должна там учиться. Я решила, что это именно то, что мне нужно.

Я сама сделаю себе карьеру – или меня не будет. Я должна состояться как личность. Состояние взбудораженное и нервное. Я знаю, чего хочу. Комплексы прочь. Вам нет места в завтрашней «гонке за лидером».

Период еще не кончился, но ощущаются вкрапления нового. Дождусь ли смены фигур и мастей?

29.05. Подлости продолжаются. Только почувствуешь что-то хорошее, оживешь, освободишься от комплексов – снова облом, круче всех предыдущих. С головой в холодный душ.

Все равно все у меня будет красиво, талантливо и счастливо. Это дар небес. Они меня испытывают на прочность. Я должна быть достойной их милости.

Меняю имя и суть. Аликс.

30.05. Период продолжается. Подлости, правда, идут на убыль. Но самой большой подлостью будет непоступление. Не занимаюсь почти. Но я должна учиться в РГГУ.

Судьба, это ты меня испытываешь. Я все выдержу и дождусь твоей улыбки.

Не думаю и люблю и думаю и обожаю. Прекрасный месяц, любимый месяц на исходе. Только полная раскрепощенность даст наслаждение жизнью. 

Я стою на пороге полночи
И прощаю ушедшим в прошлое
Все несбывшиеся раскаяния
И боли мои.

Когда-нибудь период кончится, не может же он длится вечно. Главное, почувствовать это время и не принять обычное минутное облегчение (как это уже было) за новое счастье.

31.05. Предчувствие меня не обманывает. Кажется, период решил сдаться. Были на открытии Мейерхольдовских дней. Писать ничего не хочется, хотя надо бы по свежим следам. Но как есть.

«М. Баттерфляй». Давид Хуан. Постановка Р. Виктюка.

1.06. Была на спектакле австрийской труппы: «Вышибала: ночь принадлежит нам». Прошли по приглашению. Я сидела, окруженная дамами и джентльменами из посольств. Крутые до невозможности. У меня был второй ряд, а Коле с Инкой не повезло, они сидели далеко.

Спектакль потрясающий. Но о нем подробней позже, надо писать развернутую рецензию. Куда ни придем последнее время, везде снимают на TV. И на открытии в Чайковском, и на рок-сейшне, и сегодня на спектакле. Интересно жить. Только заниматься некогда.

6.06. После Ласселя ни на какие мероприятия в рамках Мейерхольдовского фестиваля не ходила. Вообще многое изменилось во мне за эти несколько дней. Вот сейчас еду и просто балдею. Просто хорошо. Без причины. Смотрю в окно. «Как хороша природа в раскраске яркой лета». И не нужно ничего, кроме этого мгновения. И молчу, зачарованная, и наслаждаюсь тишиной своей души.

«Я его слышу каждым мгновеньем…». Это дар божий во мне. Он же и вдохновение. Составные меня: любовь, талант и интуиция. Этим живу, в этом черпаю силы и счастье. И горести в то же время. Заполненность многим.

7.06. Сегодня я – Аликс. Пошли в новую жизнь, конечно, московско-богемную. I’m very pretty. I write poems and other unusual things. Сижу в кожаном кресле, слушаю pretty music, пью джин с кампари и балдею от жизни. Высший кайф – это эстетика быта. На сегодня заниматься не хочется. Стихи не пишу, ничего другого тоже.

Майского легкомыслия главная ослушница.

Мне хочется написать поэму. Жанру необходимо возрождение. Я должна попробовать. Нужно совместить классику стиля и новаторство образов, интенсивность чувств, передать не сюжет, а настроение. Импровизация. Что-то автобиографическое мне видится. Свободный полет души. Эмоции, сны, порывы. Люди, близкие мне, города обожаемые, каждое проявление прекрасного, запавшего в память, красота природы и духа человеческого, размышления о неотвратимости судьбы и уделе избранных – все это хотелось бы собрать воедино и гармонично оформить в благозвучие, лепоту. Чтобы лепнина словесного узора была безупречной, выполненной (шучу) в стиле античных дворцов и статуй. Так, как я понимаю и чувствую, конечно, и так, как только я могу. «Древней Греции древняя грусть, меня разбудили крики чаек…». И что-то подобное. Хочется быть новатором и про-должателем-возрождателем традиций. И просто хорошим поэтом. Без выпендрежа. «Все исчезает. Остается пространство, звезды и певец».

А. Ахматова. «Реквием». Громадная боль бросилась в стаю, взлететь не смогла – растаяла. И небо ее приняло, ведь маяться – его судьба… Душа рвется из маленького, слишком маленького тела. Сила и глубина страдания слишком необъятны, чтобы выдержать это страшное напряжение, не сорваться на крик, на безумие. Но терпеть надо. Нельзя иначе. И снова, и снова повторять вызубренные долгими бессонными ночами строчки.

Поэма проникнута единым настроением, я бы даже сказала порывом, импульсом. Здесь нет сюжета, хотя из отдельных строк ясно, что трагедия заключена для автора в разлуке с сыном, в его страдании. Пишу, наверное, слишком сухо. Произведение достойно иных слов. Изболевшаяся душа рыдает, каменно молчит, безумствует, пророчествует. В ней, с ней – тысячи таких же обреченных на муку, муку безмолвия, страшнейшую. От надежды к отчаянию, от безумия к спокойствию великих. Тишина сердца, уже не могущего неистовствовать. Все пережито, переболело и прощено. И истинная высота именно в умении преклонить голову перед страданием других, не озлобиться и не искать виновных в своем горе, а сочувствовать ближнему и посвящать ему свое сердце. Только оно искренно. Слова лгут.

А. Твардовский. «По праву памяти».

Трагедия человека, идущего на компромиссы со своей душой. Обманутого слабоволием и мучающегося от этого. Он уже не в состоянии – полностью отказаться от идеалов юности, это бы значило перечеркнуть собственную жизнь, но покаяться перед собой и своими детьми он считает долгом. Он растерян и оправдывается, но верит в несокрушимые идеалы общечеловеческого. А это, по большому счету, всегда самое главное.

К тому же автор считает своей обязанностью рассказать о том страшном времени, дать конкретные исторические зарисовки, передать настрой, дух тех дней, их эмоциональную напряженность и безнадегу. Это удалось.

10.06. Плохой период – это не количество подлостей на кубометр жизни, а ощущение безнадеги. Т. е. не в самих гадких событиях, а в отношении к ним. Для меня сейчас плохой период кончился. Опоздала на электричку, ждать 1,5 часа. Не волнует. Но я боюсь рассуждать на эту тему. Лучше просто балдеть от всего, что окружает.

11.06. Тетя Надя сейчас говорила о моей маме. Полностью с ней согласна. Но, господи, что же делать? Я ее так люблю. Я так виновата перед ней. Ничто не снимет этой вины. Горько и больно. Надо стремиться к лучшему, не оказаться пустоцветом, не разочаровать ее. Если я не могу из-за своей лени для себя что-то сделать, то хотя бы ради нее я должна добиваться высот. Она будет мной гордиться, она всегда так верила в меня, она дала мне такое воспитание, благодаря которому я смогла состояться как личность. Не Москва, не элита, а именно она. Это так много. Я жду ее. Господи, сколько раз я делала ей больно, чем я могу хоть чуть-чуть загладить свою вину – успехом своей жизни, это будет и ее успех. Материальными благами не откуплюсь, необходимо внутреннее единение. Я слабая, закомплексованная, безвольная – я должна стать сильной, уверенной, удачливой. Я хочу доставить мамочке радость, значит – состояться в профессиональной сфере.

12.06. Все, что меня здесь окружает, замечательно. Мне нравится моя теперешняя жизнь. Этот подмосковный дом чем-то напоминает бывший наш дом в деревне, его атмосферу. Бывают минуты, когда мне так тихо, светло, просто хорошо жить. Тем не менее, я всегда понимаю, что я не дома. «Родного очага», это пусть банальный, но такой трогательный образ, я не чувствую. Этого понятия просто нет в моей жизни сейчас. От этого в сердце тоска. Поступлю – не поступлю? Что дальше? Где жить? Нужно себя в чем-то другом пробовать. Не зависеть ни от кого, а быть самостоятельной. Я не хочу, чтобы меня выбирали, я хочу, достигнув высоты избранных этого мира, сама выбирать тех, кто мне интересен и кто нравится.

Но все это пока мечты. Пустота и глупость. Ничего не изменилось за последнее время. А может быть, я не права. Да, скорее всего. Я меняюсь каждый день. Метаморфозы моей души причудливы. Непостоянство. Слабая воля. Честолюбие. Я обожаю богемность: долго сидеть в кафе за чашкой кофе и коктейлями, наблюдать в окно суматошную легкомысленную Тверскую, вести умные разговоры о смысле жизни, читать стихи, блистать хорошим произношением английского и рисоваться. Все это пена, я знаю. Но это мне так нравится! Может быть, я пустышка? Но жить только внешним блеском я тоже не могу. Вот противоречие. Совсем не появляться в «свете» – и я зачахну, ничто не будет мило. Все во взаимосвязи. Мне не хватает света. Во всех смыслах. И как общества, и как душевно чистой атмосферы, и как тепла любимого человека, и как знания, институтского образования. А в первую очередь все же – как независимости своей, уверенности в себе.

Мне нужно многое. Я захожу в богатые «комки» (я люблю именно особо богатые), валютные магазины. Я в курсе цен на товары. Я слежу за репертуарами театров, кино, знаю о главных событиях культурной жизни Москвы. Ценю хорошую музыку, элегантные костюмы светских салонов, деликатесы и тонкие вина, умные книги и незаурядных людей. Мне нравится быть в центре внимания и не каких-нибудь обычных, а именно людей особенных, «оттуда». Мне нравится все. Но мои желания пока не совпадают с действительностью. Я бываю в театрах, в Доме композиторов, центровых кафе. Я умею одеться со вкусом и поддержать разговор на уровне. Я стройная, не красавица, но стильная (а это, по-моему, важнее), с изюминкой, с умными глазами и ухоженными волосами. Что еще? Я обожаю жизнь. Во всех ее прелестях и подлостях. Мне катастрофически не хватает денег, но я не в силах отказаться от кафе и вечеринок. Я невыносимо одинока в огромном насмешливом очаровательном городе. Городе, перед которым преклоняюсь, которому посвящаю стихи. 

Город забыл на мгновение
О Вечности
И оказался самим собой –
Стихотворением в моей тетради,
Последним откровением
Головной боли. 

Я так жажду истинно московской богемной жизни. В то же время понимаю, выход не в успехе в swelldom, и не успехе у мужчин, а в чем-то большем, что подчинено только мне, что никакое внешнее благополучие мне не даст. Меня хватит самое большее на месяц такой жизни. Потом снова конфликты душевные, разборки с самой собой. Понимаю и все-таки жажду этого обмана. Это моя натура, я могу преодолеть многое в себе, но когда встает pretty woman, я бессильна. Накипь сойдет, останется настоящее, в богеме настоящее тоже есть, только надо подождать, «перебеситься», и жизнь наладится, и люди вокруг будут (останутся) лучшие.

Я так рассуждаю, будто все это у меня уже есть (прекрасные друзья, приглашения, украшения, шмотки, тусовки). И теперь я только решаю, когда же мне вступить в эту новую жизнь. Завтра? Или подождать немного?

Судьбе было угодно свести и разлучить меня со Славой. «А счастье было так возможно, так робок первый интерес». Мне казалось, он будет первой ступенькой к моему новому имиджу, миру. Ну, ступенькой, пожалуй, чересчур цинично я обозвала его. Первым человеком «оттуда», и «того» круга. Мы сидели с ним в ЦДРИ, пили кофе и шампанское, он смотрел на меня так ласково. Я была счастлива, слегка кружилась голова от шампанского, жизнь казалась праздником, Слава смотрел влюбленно, гладил руку. Вокруг люди явно богемного вида, приходят, уходят, а он рассказывает о своих встречах, о загородных пикниках. Я только вступаю в эту жизнь, но обязательно стану своей в ней, ведь вся эта атмосфера близка мне. Красивые стильные девушки, немного небрежные, но талантливые и уверенные в себе мужчины, сорящие деньгами, флирт, легкость отношений, даже испорченность, и, Господи, творчество!. Несмотря ни на что, я думала, начинается новая жизнь. Все у меня будет по-новому, по-особенному. К тому же поездка в Питер, знакомства с новыми интересными людьми. Я казалась себе сильной, обаятельной, удачливой. Я была счастливо спокойна. Без экзальтации. Куда все ушло?

Месяц в Казани. Вот уже больше месяца я в Москве. Есть какие-то слабые попытки возродить то состояние. Но все тщетно. Тогда мне казалось, все само собой получится и не стоит тревожиться напрасно, я же из избранных. «Начиналась судьба». Неужели снова «прошла мимо», ничего не осталось? По контрасту сегодняшняя моя жизнь пуста и безвкусна. Она только притворяется настоящей (и я вместе с ней). Случайности не совпадают. «Умирают молодыми». Но это уже совсем дурной тон.

Я одна. «Ты будешь невинной, тонкой, прелестной и всем чужой». Так подходит.

Люблю читать, но больше одного дня в Павлово-Посаде не выдерживаю. Мчусь в Москву. Мало занимаюсь, но об этом сейчас вообще не хочется говорить. Вопрос не только в этом. Дело серьезней. Мне необходимо разобраться в самой себе, в своих чувствах. Определиться, как это ни скучно и банально звучит.

Ощущение своей особенности не покидает. Надо умело чувствовать, интуитивно находить ходы. Надо знать, к чему стремиться и что для меня по большому счету – высшее. Тогда, если и не поступлю, судьба не оставит. Хоть и время смутное, но мое. В этом своя прелесть.

Когда ставишь цель и очень сильно хочешь ее осуществления, она или покажет тебе язык и жестоко обломает, что бы ты ни предпринимал, как бы ни надрывался. Бесполезно. Просто она не твоя. Ты не понял свое предназначение. Или же все складывается как бы само собой. Ты можешь ее добиваться или результаты сами упадут тебе в руки, но ты победитель, «везунчик». Середины быть не может. Или пан, или пропал. Только так. Только так и нужно. Иначе, зачем рисковать. Рискуешь всем.

«На языке привкус безумия».

Но что по-настоящему мое? Сцена? Литература? Журналистика? Любовь? (Но можно ли ее назвать целью.) Жизнь – не средство, это самоцель. Совместить все, активно пытаться «выбиться в люди», вернее, «в человеки»? Сидеть, сложа руки, молча и безропотно ждать своей судьбы, своего часа?

Тогда я ничего не делала, все получалось само собой. Но такие моменты редки и непродолжительны. А жизнь идет. И требует ответов. Можно целыми днями думать, взвешивать, решать (раз и навсегда), сомневаться, становиться в собственной душе собственным же идеалом. Можно каждый вечер с удовольствием думать, вот завтра позвоню всем нужным людям, восстановлю контакты, возможно, выйду на перспективу. Но – рутина, лень, неуверенность, страх, иногда невозможность – и все, как было, до следующего вечера. Все повторяется. Все это я.

Вот и сейчас разоряюсь тут. Втайне любуясь собой, если быть честной до конца. Своей «особенностью». А эта особенность – чистый выпендреж девочки, наверное, не глупой и воспитанной, начитанной, в общем-то, деликатной и умеющей порассуждать.

Устала от себя. Скучаю по маме. Не хочу ничего обещать. Я не знаю, что буду делать завтра, через год, через час. Вообще в жизни. Главная цель? – тоже сказать не могу. Я не сдаюсь, не раскисаю. Просто надоело топтаться на месте. Не хочу обманывать себя новыми иллюзиями.

Как получится. Надо ведь, к сожалению, и просто работать для денег.

Бунт бессмыслен, но равнодушие смертельно. Хватит. Все.

16.06. Этот день запомню. Окончательно и бесповоротно поругались с И. Обжалованию не подлежит. Причина настолько незначительна, что ее и причиной-то назвать трудно, но для него она оказалась такой важной, что он меня на порог решил не пускать. Унизить меня он не может, показал лишь свою низость, выставляя меня. Это единственный неприятный момент. В целом же я рада, что так получилось. Я всегда его презирала. Но сегодня он превзошел себя. Не хватает слов, чтобы выразить всю степень моего презрения. Будто дотронулась до чего-то омерзительного.

Но все теперь в прошлом. Конечно, в какой-то степени я лишилась определенных удобств. Но зато свободна, свободна, свободна. От притворства, скрывающего гадость вымученных отношений, от условностей и зажатостей, от насилия над собой в этом доме, где нет искренности.

Кстати, во всей этой истории Т. была хуже всех. Он, по крайней мере, искренен в своем убожестве. Прости ее, Боже.

Теперь все будет иначе, не знаю, как, но по-другому. Все новое. Его иго спало и окончательно придавило своей тушей период. Надеюсь, мы никогда не встретимся.

27.06. Познакомилась с Г.М., режиссером. Предлагал поехать к нему, все открытым текстом. Ну, не прямо, но достаточно однозначно. Мне он годится даже не в отцы, а в дедушки. Все во мне сжимается от неприятия. Неужели я гожусь только в любовницы? Снова одна. Сама с собой «прелестной и всем чужой». Все эти… видят во мне только женщину, а что у меня в душе, кому какое дело. Стройные ножки, и Г.М. уже без ума. Козел плешивый. Я стану циником, я стану совсем другой, если свяжусь с ним. Я мечтаю об этом богемном мире, но неужели с помощью такого средства? Какая же пакость! Я стану совсем другой. Это же будет откровенной мерзостью, с моей стороны, по отношению к самой себе. Я уважать себя не смогу.

Вот я и стала взрослой.

Я поняла, больше всего мучает, что я сомневаюсь, что у меня могла возникнуть такая мысль. Пошлость и низость. Ненавижу себя.

Разволновались тополя.

Рифмую их с болью. 

Я слышу сны фонарей.
Силуэт растроганный
На вечера блюдце –
Мая музыка. Не понимающих
Голоса нежного – вокруг столько,
Что хочется, глаза закрыв,
Твердить наугад –
весну.

Меня называют беспечностью. Брежу потерями и посвящаю себя Лишнему дню февраля.

28.06. Меня продолжают искушать, и я продолжаю себя мучить. В душе я уже испорчена этим раздумьем. Первый шаг к опошлению сделан.

1.07. Наконец-то окончательно отшила Г.М. и горжусь этим. Настроение – блеск.

Считанные дни остались до экзаменов. Конкурс большой. Вряд ли пройду. Мама все откладывает приезд. Я начинаю впадать в депрессию. Денег тоже нет и достать нельзя, дядя Валера дать не сможет.

Познакомилась с Галей – чудная. А я, наверное, все же – бездарность и дерьмо. Я, а не стихи. Ей мои стихи понравились. Есенин писал пронзительные лирические стихи, находясь в мерзком беспробудном чаду алкоголя и депрессии. А я еще хуже – сама по себе. Надо думать, где работать, где жить. Беспросветно. Кроме веры в себя – ничего вокруг. И к Мастеру нельзя пока, не пускают.

Вокруг мрак. Не без лучей вообще-то. Но они мимолетны, а тьма сгущается, не оставляя ни малейшей надежды. Конечно, по своему обыкновению все преувеличиваю.

В первой половине дня я была сама уверенность и респектабельность. Но после звонка маме и известия об ее задерживающемся приезде и невозможности достать деньги, я превратилась в злобную плебейку. Виновата. Сейчас осознаю. Я же выдержу. И состоюсь. Через слезы и муть душевную твержу. И неба осколок солнечный подарит мне август. Но грусть в глазах – это приступ Вечности. Подкрадываются будни. Мне исполняет музыку осчастливленная тишина, удивленная безбож-ностью моей беспечности.

– Откуда уверенность?

– С того света.

Мрачный юмор? Но только отчасти. Я-то чувствую.

Я превращусь в забытые слова,
Которые мы так и не сказали
Друг другу.
Я превращусь в разбитое стекло
И стану болью.
Но наугад дождинка
Разразится беспокоем.
И снова ночь.

Тополей вельможных напевы надрывные Осторожные чары хрупких рук Ожерелье вечернего гула.

3.07. Обречена на провал. Трудно и бессмысленно пытаться. Но в голове звучат стихи «и на равнодушие накладывают вето».

Звонила Гале. Как она замечательно умеет меня поддерживать. Ей действительно нравится то, что я делаю. Это вселяет в меня гордость. Она второй посторонний человек, которому я читала стихи, и который принял их сразу и безоговорочно. Она сказала, что попробует опубликовать.

14.07. Сколько прошло, сколько изменилось! Позади собеседование и рецензия, которые сдала успешно (можно даже сказать, более чем). Впереди: сочинение, история и английский, о которых думаю с ужасом.

Вообще-то начинаю с исходной точки. За собеседование и рецензию оценок не ставили, это творческие экзамены. Может быть, и важные, но мне свойственно скорее преувеличить трудность, чем недооценить ее. Люди на отделении (мне все время хочется сказать «в студии», так и буду называть, пожалуй). Так вот, в студии люди подобрались особенные. Дело это новое, создается в противовес ВГИКу. Перспективное. И какое же замечательное! Я боюсь говорить об этом много. С ужасом думаю о предстоящем сочинении. Моя грамотность оставляет желать лучшего. Как мне говорят преподаватели-руководители отделения, главное – не провалить, только бы не двойка. Но почти не занимаюсь.

К тому же еще история. Даже если я не завалю ни одного экзамена, но получу тройки, то могу не пройти, т к. много таких, кто целый год занимался с репетитором и сдадут хорошо. Сдать так хорошо два творческих экзамена и провалить общеобязательные!? Обидно.

Хорошо в «Светлане». Тихо. Никто не мешает. Вот ведь подарок судьбы – вдруг две горящие путевки неведомо как. Но я опять не занимаюсь, а вспоминаю своих новых знакомых – Г., К., знакомство с Лановым, наши разговоры. Неужели я могу все это потерять?

18.07. Вот уже пятый день живем в санатории «Светлана». Станция «Лось». Смотрю вечером в окно, вроде бы совсем другой город. А это все та же Москва. Любимая, замечательная. Во мне так много всего вмещается, путается – огромность. Я не понимаю, предчувствую, боюсь, страдаю от предвкушения хорошего. И снова пугаюсь, загоняю вглубь эти чувства, это новое. После собеседования осталось два человека на место. О сочинении ничего не известно. История не лезет в голову. Crazy girl!

Трудно поверить, что все, что происходит сейчас, происходит со мной. Настолько диковинно. Настолько все устраивается и подстраивается под меня, а я сама ничего не делаю, только трясусь. Испытываю судьбу, издеваюсь над своим сердцем, веду себя недостойно – все понимаю и не в силах ничего изменить. Мучаюсь еще больше, «как всегда понадеясь на случай».

23.07. Ну вот, остался один экзамен. Четыре позади. Даже не верится, что это я сдала четыре экзамена. Конкурса уже нет, стольких завалили. Могут и меня на последнем. Совсем было бы обидно. Но языком я не занималась уже давно, а за оставшиеся три дня разве успеть повторить грамматику и выучить все темы?

24.07. Силы на исходе. Слабею, дурею, теряю последние остатки здравого смысла. Они все (мои любимые) во мне уже не сомневаются, а я ничего не делаю и не пытаюсь сделать, т. е. учить.

30.07. Так вот уже три дня прошло с момента, как я узнала, что поступила. И сразу пустота такая. Даже неудовлетворенность. 

Ночи напролет изводили музыкой
Тонкими пальцами перебирали струны
Я стояла на ладони мостовой
И смотрела в небо. Оно было рядом
И странности мои – чьи-то гости 
Когда я уходила, грустили бульвары
Я перечитывала их мемуары 
Сады львиногривые мая тешат
Мраморность
Бледные губы ступеней жалуются
Неба по капельке выпивают тревогу
Защемило сердце
Минутой промелькнувшей
Она смотрелась в зеркало
Ее слишком много?
Извечная циничность будней 

Столько впереди. Но радоваться не могу. Усталость и странность. Но я останусь в сне дождя. Но я останусь. Керамика, жесты, вчерашних разговоров скорлупки хрупкие. Все эти нелепости вечеров июльских, садов львиногривых тешат самолюбие.

Интервью с Гаевским, Никулиным и др. (с кем получится).

Тема: создание отделения театроведения на базе РГГУ. Перспектива. Причины. Методы работы. Пожелания. Замечания.

1. Как возникла идея создания отделения? Почему именно в РГГУ?

2. Отношения с администрацией, лично с Афанасьевым.

3. Это задумывалось как некий противовес отделению в ГИТИСе, как, может быть, противовес этой системе образования в театральных вузах или же, как создание новой школы, своеобразной студии с целью формирования нового типа интеллигенции?

4. Вообще, как Вам видится эта новая интеллигенция? Гуманитарная. Творческая. Что лично Вам хочется привнести в это дело? Как Вы представляете работу класса?

5. Программа сильно будет отличаться от традиционных предметов в ГИТИ-Се, Вы к уже данной добавите что-то свое или планируете создать нечто совершенно отличное от уже существующего? У Вас уже есть новая программа курса?

6. Каковы, на Ваш взгляд, перспективы, насколько это отделение будет особенным, самобытным, насколько у него есть шансы не превратиться в одну из копий уже существующих аналогичных отделений в театральных вузах.

Опять, как когда-то в марте, наслоение событий. Подарки судьбы – в виде этой замечательной путевки в санаторий. Только, пожалуй, нет той эмоциональной расслабленности и свободы. Я до сих пор немного не в себе. Может быть, взрослая слишком. Нет, чушь. Просто эти безумные 20 дней экзаменационной гонки здорово выбили меня из колеи и расшатали нервы. Я все время боюсь, что все хорошее кончится, что его было слишком много для короткого отрезка времени и надо ждать теперь чего-то плохого. Но я чувствую опять присутствие судьбы. У меня прекрасные покровители, и они пока не оставляют меня. Все идет так, как должно быть.

Хочется быть первой. Только высота, которая все время становится новой, только не останавливаться. Может быть, критика не совсем мое, значит, нужно что-то новое создать, только мое, в чем буду лучшей.

31.07. Что-то наивно-трогательное было во всей моей предыдущей жизни. Дет-ско-беспомощное и самовлюбленно-уверенное. Даже в то недавнее совсем время, когда я сдавала экзамены. А сейчас пусто, будто я потеряла частичку сердца, ушло что-то из моей жизни навсегда. Пусть в этом прошедшем было не только хорошее, разное было, было, но не возвратится уже, и от этого щемяще на сердце. Такое уже было со мной после окончания школы. Не могла найти себе места. Мучилась. Я знаю. Это временное, но тем грустнее и мудрее все происходящее. Я словно опять смотрю со стороны и даже с некоторого возвышения на события и чувства свои и знаю, это и есть счастье, со всеми срывами, раздумьями, сомнениями, с захватывающими дух подарками судьбы и ноющими предчувствиями, с разочарованиями и надеждами. Все это вместе – мое прошедшее. Как же я люблю его. И снова сомневаюсь

и тоскую, чтобы и об этом времени вспоминать потом с благоговением. «Печаль моя светла». Точнее не скажешь. Мути нет. Осталась неудовлетворенность, стремление не останавливаться на достигнутом, а добиваться каких-то новых вершин. Мой устный язык значительно уступает письменному. Над этим необходимо работать.

Счастливо-спокойна. Такой я была только в «безумную» мартовскую неделю. Это состояние не вернуть. Да и надо ли? В моей жизни было несколько чудесных дней (воистину произведений искусства), дней, наполненных счастьем, незабываемыми встречами и сильными чувствами, дней, очаровывающих своей непредсказуемостью и безыскусностью, умеющих оставаться праздниками. В каждом – подарок, что-то новое, заманчивое. Как редко бывает такое! Я знаю, многое зависит от меня. Нужно самой делать свою жизнь блистательным чудом. Я знаю, но и судьба тоже знает свою роль. Хорошо, если мы понимаем друг друга. Я так уважаю ее. Но не всегда, к сожалению, наши помыслы совпадают.

Именно в те чудесные дни я поняла, что такой образ и ритм жизни – мои, что эта богемная атмосфера, пусть даже и испорченная, но изысканная и насыщенная, подходит мне, как никакая другая, она мне необходима. Именно тогда я окончательно осознала, почувствовала самой жизнью, что все – мое, только мое. Без искусства не в силах жить и не буду никогда, что состоюсь и останусь, и впереди – огромность, и, Боже мой, «слышу его каждым мгновеньем», свою особенность, дар, музу (пусть и высокопарно), присутствие чего-то неведомого, но предчувствуемого каждой клеточкой. Я лишь чуть-чуть побывала в том состоянии. Как аванс – «Вот, посмотри на свое будущее. Сама этого хотела». Да, рвалась, жаждала. Москва, университет, творческая богема. Что еще? Я, кажется, получила это. Потенциально, по крайней мере. А как распорядиться этими подарками зависит от меня. Почему же мне бесконечно грустно? Я же добилась. Это было так трудно. Действительно, трудно. У меня есть свобода выбора. Я только так люблю. У меня есть официальный повод для жизни в Москве. Это не банальный филфак МГУ и не прогнивший факультет ГИТИСа. Это совершенно свежее. Неиспорченное, незамутненное. Это перспективы, встречи, творчество. Надо безумствовать от радости. Что же со мной? Откуда эта неудовлетворенность? Я еще по-настоящему не радовалась, может, это придет позже? Но сейчас – только пустота. В чем дело. Никак не могу понять. Случайности не совпадают. Тогда, в марте, мне было беспричинно радостно, счастливо даже, и приятности жизни сыпались одна за другой. Я не задумывалась о смыслах и планах. Мне было хорошо жить и быть собой. Сейчас, когда такой повод для радости – ничего не чувствую. Попадание в десятку – а ощущения победы нет.

Наверное, счастье, вернее, его ощущение, не зависит от объективных причин, оно существует само по себе, как кошка, гуляющая сама по себе. Ему нет дела до твоих проблем и побед, у него свои законы и своя логика. Как это ни парадоксально, быть счастливым – это не думать о жизни, а жить и каждым мгновеньем наслаждаться. Счастье невозможно позвать, оно приходит само и уходит, когда захочет. Легкомысленней существа вряд ли найдешь. Но это же величайший из талантов, быть знакомым с этим безалаберным, насмешливым счастьем, с этим непредсказуемым существом, заставляющим делать глупости и бросающим на произвол судьбы. Я так много писала про него, что мне уже кажется, я чувствую его приближение, его улыбку. А улыбка-то – Генри, так похоже. Что-то снова случится в моей жизни. Очередной виток. «Распускаю клубок удачи». Боже мой, где мои высоты? Я поняла свое призвание, но я не нахожу ответов на бесчисленное множество «почему». Я теряюсь в дебрях своих предчувствий и страхов. Меня пока слишком мало. У меня честолюбие и самовлюбленность сверх всякой меры, и столько же страха и лени. Я, ощущая величину грядущих событий, тушуюсь. Я, понимая огромность ожидающего меня, не в силах достойно принять этот дар, вечно сомневаюсь и подстраховываюсь. Я знаю свои многочисленные недостатки, которые совсем не яв-

ляются продолжением достоинств, все свое несовершенство, я боюсь, но и люблю болеть своей душой, я боюсь говорить о своей избранности, меня пугает и даже угнетает ее масштаб. Тут и суеверие – боюсь сглазить. Но и настоящий страх – меня слишком много. Даже сейчас. Что же будет дальше? Все равно не ответят. Мои покровители меня балуют. Я могу задать любой вопрос и почти всегда получаю ответы. Но я не люблю обо всем спрашивать. Это чудовищная неблагодарность по отношению к самой себе. Жизнь – это однажды. И каждый день – однажды. Я люблю непредсказуемость. Это лучшее, что есть в нашем мире.

Опять предчувствие? Но на этот раз больнее. Боже, невыносимо жутко. Бездонно. Я заблудилась в лабиринтах своих философствований и изнемогаю от невыносимости оставаться такой же, как раньше. Снова душевная ломка. Снова смена фигур. Я выдержу? Как будто есть варианты.

1.08. Почему-то страшно идти на встречу. В новом качестве встречаемся с нашими теперь уже преподавателями. Сегодня вечером многое изменится. Я узнаю что-то важное. И стану новой. Вообще по-настоящему становлюсь взрослой? Грустно. Студентка. На язык пробую это слово. Нет, об этом напишу после того, как получу студенческий билет.

Наугад раскрыты черновики судеб. А у голоса начиналась новая эра И небо, отказавшись от титула гения, Меня жалело. Оно помнит Дантовской музы рыдание и веру

Материала много, но… Опасно, когда появляются повторы. Что со мной? Нельзя кончаться. Штампы появились. Пока не ярко выраженные, но эта тенденция есть.

Запрягли нас сверх всякой меры. Полная программа филфак + театральное искусство. Радоваться рано. Будет бесконечно трудно. Я так не привыкла. К. все-таки как самодоволен и самовлюблен. Его способы нравиться не являют собой образец такта и аристократизма. Мелковато плавает.

Г., оказывается, нигде раньше не преподавал. Так что для него это тоже дебют. Мастер класса. Звучит. Мастер «экстракласса».

В беседе, когда нас (театралов) оставили отдельно, прозвучало слово «эксперимент». По сути, то, что затевается, только так назвать и можно. С этим новым историко-филологическим факом будут экспериментировать. Все мы – первопроходцы. Это приятно, конечно. Но и ответственно. И трудно. Но кто не рискует… Меня только беспокоит, будет ли у меня достаточно времени для стихов, для собственных размышлений, для своей жизни. Иначе жизнь потеряет смысл. Это мое, как ничто другое. И я не собираюсь жертвовать своим даром.

3.08. Боже мой! Судьба-то как сбывается! Стихи пророчат!

«Ты меня увидишь случайно…». Действительно, случайно, и где – на вокзале. В этой бесконечной толчее и давке – Б. Это невероятно, это как киношный трюк, но это так. И снова разлука – на 3 месяца минимум. Он уезжает в Шотландию с театром на гастроли, а потом останется подработать. Вчера больше 2 часов просидели в санаторном паре. Просто «африканские страсти». Такие порывы, что дух захватывало. Довели друг друга до изнеможения. Он хотел, чтобы я утром к нему приехала, но сегодня мы уезжаем. Я влюблена. У меня вчера крыша ехала, было трудно сдерживаться. Всегда боюсь привязываться так к людям. Потом очень больно бывает.

До сих пор не могу поверить, что так фантастически невероятно бывает в реальности. Дешевый киношный прием. Случайно на вокзале. Но сейчас я просто счастлива. Почему бы нет? Даже если больше ничего не будет, ничего не получится у нас, мне так хорошо, что были эти несколько встреч, ничем не испорченных, наоборот, исполненных радостного узнавания и предчувствия только хорошего.

Сейчас вернулась из бассейна. Довела себя до изнеможения, чтобы полностью снять то состояние. По-моему удалось.

«Откуда такая нежность?» Мне он так близок теперь. Я думала: сдать экзамены, поступить и дозвониться ему (если бы хватило смелости). Не хватило бы, думаю. А тут – никаких усилий с моей стороны, как в сказке. Все само собой, как когда-то. В общем-то, правильно. Плохой период длился довольно долго. Кончившись, он не сменился сразу хорошим, а всего лишь безумством экзаменационной гонки. Так что пора бы и хорошему прийти. Я, конечно, ожидала какого-то изменения в моей жизни, но чтобы так, в самую десятку…?! Это прибавило мне уверенности в себе. Хочется все комплименты ему подарить, все хорошее, всю себя. Только не жизнь. Я прекрасно помню, как кончается мое главное стихотворение, посвященное ему. Так и будет, но надеюсь, не скоро. А пока жизнь полна надежд. Влюбленностей и перспектив. Ожидание счастья – самое большое счастье. Я спокойна и уверена в себе. Мне так необходимо было поступить в универ, чтобы почувствовать независимость. Мне было необходимо увидеть Б., чтобы опять обрести это чувство влюбленности во все и вся и в конкретного человека. И чтобы нравиться тоже. Все так и получилось

Даже боюсь за свое счастье. Оно такое хрупкое. Но хороший период стучится в дверь. Счастью нет дела до моих комплексов. Оно удостоило меня своей монаршей милостью. Благодарю Вас.

Как бы ни сложились наши отношения, я буду помнить его и относиться с благодарностью. Я в него верю. Он талантлив. Только ему самому надо поверить в себя.

Мне опять странно. Не понимаю себя, своего самочувствия, в котором тревога и радость. Комплексы снова.

Он уезжает в страну моей мечты. По телефону он такой невнятный, и я снова не знаю, где в нем настоящее. Не хочу быть очередной. Не хочу быть мгновением, я хочу осознать себя настоящей ценностью.

В любом случае будет так, как я захочу.

Едем в Казань. Как много грубых, тупых лиц. Плебейство воцарилось в жизни.

5.08. Что для меня важное: самой определиться, что важнее в жизни, чем вообще жить и как оформить эту кашу мыслей и чувств в дневниковую или стихотворную форму. Учеба, карьера, личная жизнь, поэзия? Пока поэзия стоит совершенно особенно.

6.08. Моя жизнь полна судьбоносных случайностей. Я уже не удивляюсь. Но все-таки не могу не бояться.

Вот облом с вероятной квартирой. Ерунда. Я не сомневаюсь, что буду жить в Москве. И не в общаге. Может быть, будет что-то не так, не совсем по-моему, но по большому счету, все будет. Эта беспричинная глухая уверенность есть.

Не хочу ни от кого зависеть. План-минимум на сегодняшний день – поступление – выполнен. Следующая ступенька – все-таки квартира. Раньше я думала – работа, но учиться и работать одновременно я не потяну.

Все будет, как будет. 

Мне снятся страны,
Которыми промчусь
И неба осколок безумный
Мне подарит август
Но чьей-то ошибкой стать
Не позволит моя печаль.

8.08. Сл. уехал в Эдинбург. Я опять одна. Мне странно. Я сигаретой прижигаю звездные откровения. А луна освободилась от солнечных невзгод.

Буду жить своей жизнью. Не вспоминать его вряд ли получится. Пустота снова во мне. За радостью – грусть. Но это даже к лучшему, мне почему-то кажется. Мне вообще кажется, что будет ЧТО-ТО. Опять сонм предчувствий, порывов, мечтаний. Я опять ломаюсь, меняюсь, страдаю. Болею своей душой, ее бездонностью и жаждой. И я радуюсь. Странность во мне и вовне. Жажда огромности. Биография души и биография жизни. Не всегда они совпадают. Первая – важнее.

Я спокойна. Я отдыхаю. 

Ночь забудется
на донышке стакана
Фонарного.

19.08. Я навсегда запомню этот день. Я ненавижу политику, но как не думать об этом, когда наша страна опять подверглась чудовищным нападкам старых маразматиков. Я ненавижу политику, но я не могу спокойно наблюдать, как по любимому городу запросто разъезжают танки, идут войска и люди с отчаянными глазами строят баррикады и клянутся защитить свободу. И может пролиться кровь.

Господи, в какой опасности страна! Чудовищно! Полный произвол и беззаконие, а потом вспоминаешь, где ты живешь, и понимаешь, что здесь возможно все.

Я ревела, когда слышала эту безнадежную тупость указов, я стонала от бессилия, когда видела танки, войска, войска, войска, броневики на улицах Москвы, я истерично смеялась, когда видела этих образин, эти застывшие, бесконечно мерзкие физиономии, слышала угрозы и еще раз убеждалась, как все эти люди, претендующие на безраздельное и абсолютное управление нашей могучей страной, невыносимо, до безобразия, безнадежно тупы. Мне хотелось быть вместе с замечательными ребятами на баррикадах. Я ненавижу политику. Если я начну заниматься этим, что-то безвозвратно изменится, необратимо что-то произойдет и просто меня такой уже не будет. Но я так люблю Россию. Мне больно за нее и всех людей. Мне страшно, что как будто захлопнулась за спиной клетка. Никто и подумать не успел. Я болею от безнадежности. Возможность всего, что угодно, даже самого ужасного – гибели. Может, я преувеличиваю? Я кидаюсь от одной крайности к другой. Я просто боюсь за себя, за близких, за родину. Горби тоже жалко. Сейчас, как никогда понимаешь, как он был нужен, пусть не идеал.

Я люблю Россию!

Я ненавижу политику!

31.08. Вот я снова в городе моего сердца. Сегодня увезли меня на «скорой» в больницу с приступом аппендицита. Чуть на операцию не уговорили. Но, Господи, как не вовремя! Мне непременно хочется завтра быть у университета. Может быть, снова (в который раз?) пронесет? Дай Бог! Пока приехали в квартиру семьи внучки В.А., уехавшей в Америку. Завтра-послезавтра мама должна решить финанс. вопросы с дочерью В.А. насчет этой квартиры. Хотелось бы, конечно, здесь жить.

Интересно, какой из меня театральный критик? За это время начиталась театральных журналов. Мне, в общем-то, нравится атмосфера театральных новинок, ежедневных спектаклей, богемных разборок и скандалов и творчества. Главное – творчества, которую я там почувствовала. Все это близко мне, я думаю. И не толь-

ко внешне. Я обожаю осуществляться изяществом, изяществом мысли и жеста, строчек и взглядов, отточенностью как остроумия, так и манер. Я жажду этого. Но… – бесконечное множество «но». Хотя терпеть не могу жаловаться. Не мои правила.

8.09. Только что вернулась с вокзала. Провожала мамочку. Боже, до чего я небрежна бываю с ней. И понимаю это всегда, когда ее рядом нет. Тоска такая бездонная. Бесконечная. Одна. Независимая. А ей каково? Я понимаю, рано или поздно это должно было произойти. Самостоятельную жизнь начинать необходимо. У меня последнее время был довольно благополучный период. А сейчас сердце сжимается и поскуливает брошенным замерзшим щенком. До чего я мерзкая. Я всегда на ней срываю злобу. Ругаю себя, обещаю не делать так. И все равно пакостничаю. Она меня так любит. Она всю себя отдает. Я – просто дрянь. Она меня выше, чище. Вот и сейчас, сижу, расписываю тут, плачу. А чтобы просто неделю не конфликтовать и взять все по дому хозяйство, тут нет меня. Я презираю себя в такие моменты. Но жить приходится дальше. И нужно быть крутой и самостоятельной. Со стороны выглядело заманчиво: престижный вуз, своя квартира, независимость. А как же все сложнее, противоречивее. Как бесконечно неуютно в пустой квартире. А ей каково? У меня будущее. Я не хочу никого, я хочу с ней быть. Хоть понимаю, глупости говорю. Против судьбы не выступишь. Грустно. Но нужно выдержать. Мамочка, люблю тебя. Сколько мне можно быть гнусью. Я должна состояться. Единственное. Чтобы иметь многое, нужно выкладываться и добиваться. Чтобы была возможность жить вместе, нужно быть. Твержу себе. Заставляю поверить. Не хочу никого. Пусть одна. Как она. Я заслужила одиночество.

9.09. Убита своей тупостью и закомплексованностью. Люди у нас подобрались способные и более раскованные. Впрочем, обычность умеет притворяться и прихорашиваться. И может даже сойти за аристократку. А впрочем, может, действительно, они – особенные? А я – однодневка? Но почему же эта глухая уверенность не пропадает?

Сегодня было первое занятие с К. Он, как всегда, самоуверен и напыщен. Не понравилось. А объяснить толком не могу. Вроде и атмосфера (будто бы) раскрепощенная – говори, что хочешь, и он сам резюмирует здорово, выкладки теоретические неслабые, ловит на слове, удачно доказывает, вроде действительно учишься дискутировать, себя держать, узнаешь новое, интересное, и время быстро летит. А что-то не то. Не нравится. И где та ниточка, то главное, что вызывает неприятие и даже неприязнь? Его безапелляционный тон? Его нарочитые реплики-комментарии? Его позиция, когда он слушает, но не слышит? И не желает принять позицию другого, я чувствую. Хотя на словах, внешне призывает к дискуссии, но доказывает обратное. С другой стороны, любой преподаватель будет стремиться убедить своих учеников в своей правоте, в верности своей позиции. Это естественно. В чем же дело? Мои личные антипатии? Мои комплексы, когда я боюсь, что не смогу выразить свою мысль, внутренне зажимаюсь? Когда – есть многое, что хотелось бы сказать, а смелости и уверенности не хватает. В обществе взрослых умных людей я часто могу вести себя, держаться на равных, говорю, как умею, и иногда произвожу неплохое впечатление. Даже на собеседовании. Ведь понравилась же я им тогда. А сейчас? Комплексы. Страх.

Ну, К., ладно! Я не выношу в нем отсутствие истинной интеллигентности, его дешевую, по сути своей, натуру, его претензии быть значительным и влиятельным, и педагогом. Бог с ним! Но что будет на худ. критике Г-го и семинарах филологических? То же самое? Но это гибель моя. Я не продержусь долго в этом вузе. И не надо делать гордой мины. Надо искать ответы в себе, в своих недостатках. Но как же сломать себя и быть свободной? Полностью. По-настоящему. Не знаю. Интуитивно? На

ощупь искать выходы из душевных тупиков? Или разрабатывать некую систему, подобную Карнеги? В любом случае, если я ничего не изменю, я вылечу из РГГУ, а там из Москвы, т. к. пока никакими другими связями я с ней не соединена. А Москву потерять – это погибель моя. По крайней мере, сейчас. Судьба предоставила великолепный шанс. Упустить его было бы непростительным хамством и неблагодарностью. Тем более из-за каких-то своих выпендрежей самовлюбленных, боязни показаться не тем, чем хочется. Я никогда не стану собой до конца, если буду бояться излагать свои взгляды. Но еще один вопрос встает – умение их излагать просто, красиво и убедительно. Сегодня наши девочки неплохо справлялись с этой задачей. А я сказала несколько слов и замолкла. В спорах не участвовала, хотя свое мнение было, и желание говорить было. Но страх снова победил. Опять «оправдался страх».

Как выкручиваться из этих сетей, снова спрашиваю себя. Просто размышлять, сидя дома, вот в следующий раз соберусь и скажу? Ерунда. Никогда так нельзя. А как же по-другому? Все во мне. А я кто? Бездарность? Нет! Нет! И нет снова. А стихи? А душа? А «слышу его каждым мгновеньем»? Этого нет во мне? А что же тогда я? Имеет ли смысл дальше, с осознанием своей ничтожности? Неужели смирюсь с положением плетущейся в конце неудачницы? Неужели же действительно хуже, дурее других? А какого черта тогда поступала сюда? Выдержала все эти сложности.

Умению внятно и даже хорошо излагать свои мысли можно научиться, «набить руку», то бишь, язык, а умению хорошего вкуса, чутья, таланту быть во всем незаурядностью можно?

По меньшей мере, в глубине души я в себе уверена. Но как творческая личность. А как театровед? Понятия не имею. Но зачем-то я сюда поступала. Нужно все попробовать, а не получится, найду в себе силы уйти.

10.09. Познакомилась получше с Ю. Ал-й. Действительно, интересный она человек. Пересмотрела все спектакли театральной Москвы прошлого сезона, довела себя этим до отвращения к театру, и сейчас ей очень трудно. Вся она какая-то с надломом, болезная, что ли. Трудно это объяснить. Но когда с ней общаюсь, не покидает ощущение тревоги за ее судьбу. В ней есть что-то за рамками, словно над пропастью все время балансирует ее душа, не совсем здесь. Она мне нравится, в общем-то. Но и пугает. Я все-таки скажу это, хотя, может быть и грешно, я поняла, что в ней вызывает у меня настороженность, я думаю, она потенциальная самоубийца. Это страшно, конечно. Но что делать, если появилось такое ощущение. Она уже сейчас слишком многое в себя впустила, слишком сложная натура, и надломленность эта все увеличивается. Я буду рада, если ошибусь. Но я боюсь за нее, и это, наверное, будет держать меня на расстоянии. Вокруг нее существует какое-то тревожное поле, я почувствовала сегодня. Не злое, нет. Чего-то щемящего, мятущегося, нестабильного. Даже не так. Чего-то неестественного, сильного, может быть, творчески, но идущего именно против естества. Она просила принести ей мои стихи. А я почему-то боюсь. Странно, обычно не комплексую, тем более с людьми, которые нравятся. Посмотрим там.

Она меня привлекает, но опять же, что-то меня удерживает на расстоянии. Пока не понимаю. Ее «сверхъестественность» необычного свойства. Она плохо кончит в любом случае. Прости меня, Господи, но это несчастная судьба. Будто бы подписываю приговор. Себе. Но наши дороги вряд ли пересекутся в будущем. А такое чувство, что я в ответственности за нее. И если что-то хорошее придет ко мне, то у нее будет плохо. И наоборот. Словно двойники. Взаимосвязь, но всегда почему-то в одну сторону. Я будто бы всегда знала о ее присутствии, о ее существовании и только сейчас увидела воочию. Это словно я, какой могла бы быть одна из бесчисленных копий души. Как мои Эливия и Алина. Из разных измерений и форм существований. Но вот встретились. И, наверное, это чутье, это чувство, узнавание в ней себя, пугает меня. Она пишет стихи тоже, но сама не ставит их высоко. Мне страшно за нее. Я понимаю, в чем теперь дело. На ходу, рассуждая, раскрутила все эти противоречия, растревожила сердце. Я догадываюсь о нашем будущем. Об ее отдельно, и обо мне. Но судьба послала мне это испытание. Может быть, самое серьезное. Со стороны, все, что я написала, выглядит полнейшим бредом, и поделиться с кем-то этими мыслями было бы убийственно. Но я поверила. Я просто знаю, что это так. И не поддается законам физики и логики. Это запредельно, как души. И как что-то, что в ней так привлекает.

11.09. Рецензент из меня никуда не годный. Вчера была на «Собачьем вальсе» в театре им. Моссовета. Пришла и сразу села записывать впечатления. Пробовала оценить именно с профессионально-критической позиции – полная чушь. Стала записывать поток мыслей – это более интересно. Шиза…на тему. Мне всегда это было ближе. Но все равно уверена, критик из меня невозможен. Не люблю даже слова этого. Оно мертвое и низкое. Но как придумать что-то другое? Или просто писать все, что хочется? Записывать все те ощущения, возникающие как художественное впечатление после спектакля и во время его?

Завидую В. во всем. В умении быть раскрепощенной и свободной, в остроумии, в полном отсутствии «совка» в ней. Она меня не выносит, а, может, даже презирает. И не упускает случая показать это. Сегодня обозвала «гадкой и подлой». Я так и не поняла, за что. Но обидно было безумно, хотя я и не подала виду. Но унижения, видимо, будут продолжаться. А у меня не хватает душевных сил давать отпор. Мне так плохо сейчас. Осознаю себя бездарностью и трусихой, не смеющей за себя постоять, и даже не смеющей высказать свои взгляды. Учебы приятной не получится. Она раздавит меня. Хотя снова и от меня что-то зависит. Но я слаба. Вокруг – одни разочарования. Уничтожена ее словами, ее отношением. Она сильная личность, а я ее раздражаю. Просто, видимо, потому что другая. И при ней я чувствую себя тусклым и ничтожным существом.

В В. есть то, чего никогда не было у меня и к чему меня всегда влекло – умение быть душой общества и нравиться всем, за исключением таких вот убогих, как я. Я чувствую свою внутреннюю правоту. Но это ведь разные уровни. Спор невозможен и бессмыслен. Да и где моя уверенность и силы? Выдохлась. Сдалась?

13.09. Я сама не знаю, что будет со мной через мгновение, час, день. Я вся существую из противоречий, зыбкостей и предчувствий. Иногда кажусь себе чем-то аморфным, лишенным четких очертаний, как внешне, так и по душевному состоянию. Меня знобит мое одиночество, моя избранность, моя бездонная тоска. Но не в надломе дело, как у Юльки. Я – цельная. Но я чувствую – на меня смотрят миллионы разных, из разных миров. Я болею этой огромностью. Я не боюсь их, мне просто трудно выдерживать эту постоянную раздвоенность. Быть связанной с теми, другими, и жить в нашем мире. Я в чем-то очень земная: люблю вкусные изысканные блюда, хороший макияж и одежду, я люблю флиртовать и влюбляться. Но всегда есть что-то во мне над этим. Не обязательно в каждую минуту своего бытия я осознаю эту надсущность, просто есть во мне их присутствие. И ничего тут нельзя поделать. Мне бывает хорошо и плохо, и одно состояние неизбежно сменяется другим. И я справляюсь часто с гадостями дурных периодов, или плачу, хоть знаю, все временно. Я со стороны наблюдаю свой внутренний мир и знаю, что сама могу предсказать себе будущее. Но не делаю этого. Неинтересно, да и страшновато. И просто глупо. Иногда чувствую в себе такую глубинную мудрость, что становится тошно от своей абсолютности, от этой сверхгипертрофированной информации. Будто я сама становлюсь понятием.

Я разочарована сейчас. Поняла, что поступила, не куда хотела, что занимаю не свое место. Я не сумею писать рецензии, т. к. не ощущаю в себе потребности, желания этого делать. Без этого все мертво и бессмысленно. В любом случае любое – ведение – не творчество, не настоящее. Мне тошно от этой ошибки. Вы удивлены? Я живу в Москве, в отдельной квартире, учусь в одном из престижнейших вузов, имею возможность наслаждаться культурными прелестями столицы и общением с интереснейшими людьми. Что же еще надо? А я «стенаю» и страдаю. И самое мерзкое, что не могу выбраться из этого состояния, не могу четко сформулировать, чего я хочу, в чем найти отдушину. Все вокруг кажется безрадостным и скучным. В первую очередь я сама. Я еще потому не хочу сейчас встречать Б., что понимаю, он может меня вывести из этого мрака, но это будет не излечением, а забытьем. Я же хочу справиться сама, контролировать свои эмоции, а не зависеть от сиюминутных случайностей. Я не хочу в нем искать утешения, я хочу прийти к нему уверенной в себе и здоровой духовно.

Господи, зачем я здесь учусь? Прошло две недели, а мне уже все ясно и с этим вузом, и со мной. И от этой великой безнадеги слезы подступают к глазам и так тошно, что хочется превратиться в облако в этот серый тусклый день за окном. Хочется собрать в себе всю боль и страдание земли и стать всепоглощающим смыслом и просто унестись далеко, в небо, где нет воспоминаний, настоящего, будущего, где нет даже сознания, а только бесконечное обморочное молчание Вселенной. Я не думаю о самоубийстве. Это безнравственно и низко. Просто я терзаю себя размышлениями, силясь, пусть случайно, найти что-то новое, обнадеживающее в себе. Просто живу. А ничего во мне не осталось. Пустота. Присутствие здесь. А жизнь где-то за пределами домыслов. Но я вернусь. Разве могу не вернуться? Одна. Тоска и муть. Довожу себя. И не нахожу выходов. «Жизнь превращается в ожидание…»

16.09. Сегодня было второе занятие с К. Внутренне уже меньше зажималась. И даже «рвалась в бой». Многое хотела бы сказать и не сказала только потому, что он слишком увлечен своей персоной, сосредоточен на своих словах и часто просто не дает никому заикнуться или перебивает. Разыгрывается спектакль, одного актера – добавила Ирка. Он устраивает дискуссии, поощряет нас спорить, а в конце концов «гонит» свою (т. е. общепринятую, традиционную) концепцию о жанрах. И это является непререкаемой истиной. Спорить бесполезно. Он утрирует, преувеличивает. Интонационно давит на любого, кто осмелится возразить. В результате люди просто устают и отмахиваются: пусть будет, как хочешь, лишь бы закончить этот нудный и неравный спор. Его безапелляционный тон, его абсолютная самоуверенная позиция раздражают. Сегодня анализировали жанры: отличие трагедии от драмы, фарса от комедии. Во-первых, насчет трагедии и драмы я знала раньше. Я могла бы сказать это в самом начале, но в потоках речи, в основном его, иногда В., не было возможности, а, может быть, и моей смелости что-то вставить. Позже мне все же удалось высказать несколько предложений, но хотелось большего, отсюда чувство неудовлетворенности собой. У него академическая точка зрения на все (ГИТИС дает себя знать). Само по себе знание основ неплохо, необходимо даже. Но можно было дать нам вначале информацию саму по себе, а потом спрашивать наше мнение на этот счет, импровизировать. Он же решил идти «путем проб и ошибок». Он заставлял как бы копаться в себе, искать взаимосвязи и обобщения и требовал ясно сформулированных мнений. Мы же, в большинстве своем, смотрим на мир, на театр в частности, не так упрощенно. Нам скучно подводить все под некие схемы. Мы ищем. У нас свое. Новое. Но, почувствовав, что «раскручивается» что-то интересное, возникает личностное восприятие, наталкиваешься на преграду его «но». Ограничения убивают. Ему мало просто просветить нас по поводу жанров, например. Ему хочется, узнав наши непохожие, отличные от его взгляды, заставить нас отказаться от них, чтобы мы безоговорочно признали его правоту. Логика у него безупречна. Спорить поднатас-кался. К тому же этот не терпящий возражений тон, перед которым все пасуют.

Итак, каждый остался при своем (впрочем, могу быть уверена только за себя, еще за 2-3 человека, остальных он, может, и переубедил), но смолчал, внешне это выглядело как согласие с его позицией. Его безупречная логика торжествует. Мы под конец занятия уже не успевали разобрать ряд жанров (мелодраму, гротеск), как следует, не поговорили о комедии и водевиле, вернее, не договорили. Началась гонка, т. к. обязательно нужно было «закончить с жанрами» сегодня, чтобы в следующий раз перейти к мастерству актера. Конец был смазанным. Все говорили, ну, и так все ясно. Вот водевиль, он такой-то, а комедия такая-то. Вот их отличия, чего еще. К. снова при этом пытался провоцировать. Но конец был невнятным.

В целом-то занятие довольно интересное, но больше за счет того, что мимоходом он рассказывает занимательное из жизни актеров, вспоминает что-то интересное про себя. Но его тон, его манера держаться… Это олицетворение кича. Это рафинированный плебей. Не то, чтобы я к нему испытываю неприязнь, но ощущение чего-то не на уровне не покидает. Для меня так важен масштаб личности. Уровень манер, интеллекта, умения говорить, дискутировать. Это так сильно чувствуется в общении с Г. и Н. Здесь же… Он неисправим. Хроническая самовлюбленность. Самодостаточность ее. Уже не переубедить. Сложившийся взрослый характер, помноженный на популярность и достаточно видное положение в мире людей творческих. Бесполезно. Но может быть, мы сможем как-нибудь устроить «крестовый поход» все вместе? Про это сегодня И. говорила. Я только формулирую по-своему.

Теперь «Соборяне» в театре им. Вахтангова. Реж.: Р. Виктюк.

Аплодировать я не могла. Мне было обидно за замечательных артистов. Впечатления самые отрицательные.

Мизансцены, как всегда у Виктюка, завершенные, выразительные и очень точные, четкие. Они прекрасно передают стиль постановки, в них есть своя символика, образность, но, мне кажется, что это уже становится самоцелью, изыском. Без гармонического соединения с внутренней тканью спектакля, его энергетикой, они мертвы и теряют смысл. Торжествует форма. Может быть, здесь особенно ярко отразился пресловутый кэмп, о котором писала М. Туровская.

Длинные монологи на авансцене вызывали у меня чувство неловкости. Нарочитая многозначность, откровенные лобовые сопоставления эпох, намеки слишком очевидные, слишком прямолинейные на нашу действительность. Грубовато. Безвкусно даже. Кич элементарный. Вот сама как штампую. Но это мой дневник ведь. Никаких вторых планов я не почувствовала, все здесь «материально», до всего можно дотронуться. Символика православной веры не ощущается внутренним порывом. Это поверхность сознания, больше схожее с внешней атрибутикой, чем с Богом внутри каждого.

Рецензии в «М. Н.». Если бы я была редактором, то обязательно заказала бы статью на этот спектакль, невзирая на лица и авторитеты. Я считаю, что нельзя проходить мимо таких неудач, это развращает и зрителя, и режиссера. Но то, что имеется в журнале, меня не устраивает. Я бы не печатала у себя подобное. Может быть, со многими выводами я согласна, более того, я согласна в основном с главной идеей автора, что постановка нехороша. Но нельзя, мне кажется, огульно ругать не столько конкретно постановку, сколько режиссера как такового. Это не уровень спора. Не хватает доказательств. Эмоции с восклицательными знаками (самих знаков в тексте не так много, но их неповторимо передает тон статьи). Длительные рассуждения в начале статьи об интерпретации классических текстов патетичны и затянуты. Это не оправдано построением статьи. Она нудная по структуре. В ней нет нерва, живинки. Она выглядит невыигрышно. Чувствуется, что автор недолюбливает режиссера, хоть это не должно иметь особого значения. Он же отвлекается на мелкие уколы, не упуская случая показать его недостатки, даже ущербность.

К тому же автор отходит от темы, рассуждая об особенностях лесковского отношения к «соборянам». По-моему, это вторично и неубедительно, т. к. главное все же замысел режиссера. Я бы сделала акцент непосредственно на слабостях постановки, не обращая особого внимания на режиссерскую интерпретацию. Это разные темы разговора. Если это рецензия, нужно выбрать что-то одно, в данном случае практическую часть. (Ведь я редактор и вправе высказать свое мнение.)

Итак, минусы:

– негативное, подчеркнуто отрицательное отношение к режиссеру,

– акцент на изменении текста,

– упоминание авторского отношения к тексту (можно «надергать» разных цитат, это несерьезно),

– пространные рассуждения об интерпретациях текста (лишнее, слишком нравоучительно и сразу настраивает на восприятие статьи как отповеди).

Мне кажется, разгромная статья должна быть проникнута настоящим юмором, недостатки нужно проанализировать спокойно, с сочувствием даже, отметив положительное. В то же время не подкалывать.

Нужно отличать здоровый юмор от занудствующих поучений и злорадных подколов. Такая критическая статься не должна быть излишне серьезной, менторской.

Трудно избежать штампов. Но можно попытаться с юмором подойти. Я понимаю, что может быть больно и горько за неудачу театра, за искажение любимого произведения, но все же, если ты взялся писать, то берешь на себя ряд обязательств. Нужно сохранять уровень разговора, который не позволяет впадать в пошлость. И держаться достойно. Не скатываясь до сведения личных счетов и обнародования своих антипатий.

Я бы попросила автора переработать полностью статью, скорее даже написать новую, сохраняя главную идею, с учетом моих замечаний. Если бы я была редактором.

18.09. Снова все внутри измучилось, исстрадалось. А почему, не могу ясно ответить. Тоскливо и больно. Такое бесконечное одиночество и грусть, что слезы уже не являются освобождением. Слишком много всего. Мутного. Страшного. Бывают моменты забытья, но тяжесть душевная не излечивается. Это сильнее физической боли. Меня на части раздирают сомнения, размышления, бесчисленные вопросы, на которые не вижу ответов. Я занудствую и мучаюсь. Не в силах вырваться из этих тисков. Может, только одиночество виновато? Но знаю, не в этом дело. Сегодня не пошла на занятие Г. (боялась разбора рецензий). Да просто не хотела. На людях я держусь. А наедине с собой – накатывает. Не могу освободиться. Может, нужен внешний толчок, чтобы вывести меня из этой мерзости? Или все во мне самой? И от этого страшно. Потому что, когда начинаю копаться в своей душе, догадываюсь о таких бездонных пропастях, что на грани разума и смысла.

Нет пощады. И нет покоя. Да я его и не хочу. Но тяжесть хуже равнодушия, она пожирает все внутренние силы. Опускаюсь на дно сознания. Не хочу никому звонить, ни с кем разговаривать, видеть, слышать. Мне плохо…

20.09. Вчера были на выставке картин Куинджи. Замечательно. Тонкое чувствование и мастерство передачи настроения.

Сегодня снова в штопоре. Ругаю себя за то, что пропустила занятия. Это не выход. Снова сомнения и вопросы. Снова непробудное непонимание и ощущение своей ненужности. Не за что уцепиться, никак не могу найти точку опоры, необходимый настрой, который помогает быть настоящей и объясняет все поступки и порывы, благодаря своей внутренней логике. Где то главное, чего нет во мне сейчас? Сейчас – зыбкость состояния. Кажется, в любую минуту могу растаять, растворится в воздухе, разлететься множеством капелек-слез по Вселенной. И нет меня совсем. И не было. А дальше? И снова терзаю себя, и нет освобождения. Делаю все автоматически, даже читая и получая удовольствие от книги. Но чего-то главного, что так любила в себе всегда, нет. Я потеряла это. И больше никогда не почувствую? Но не может же жизнь моя кончиться. Я не хочу только присутствовать. Я хочу радоваться. Нет, не отдых и веселье. Не только это. Я хочу быть собой. Уверенной и счастливой и приносить уверенность и счастье другим. И быть для всех прелестной и умной, и для себя тоже. Когда жила в Москве прошлый учебный год, так все было неопределенно, неизвестно. Но я была по-настоящему счастлива. Жизнь в МГУ. Путешествия. Кенигсберг, Вильнюс, С. – Петербург. Март. Слава Б. «Безумная неделя». Жизнь исчисляется не временем, а счастьем и бедами. Вспоминаешь прошлое по каким-то ярко запомнившимся эпизодам. И только когда проходит, понимаешь – счастье было. Ценишь себя в прошлом. Но жить лишь воспоминаниями невозможно. И только мечтами тоже. Вот мечтаю встретить Гр. Я по-прежнему его люблю. Но время, время разделяет нас. Прошел кусочек Вечности. И я не знаю о нем ни-че-го. Безнадежно и бесконечно. Глупо звучит? Но обреченность эта во мне. И я не в силах с ней справиться.

За окном очаровательный солнечный сентябрь. Небо голубое и невинное. А я чувствую себя старше, опытнее и мудрее этого дня. Странно. Иногда кажусь себе еще маленькой девочкой, сознание мое не желает взрослости и обыденности. Но подчас такой «груз лет», такая грустная мудрость в душе, как у много пожившей и повидавшей старухи. И никогда равновесия. «Покой нам только снится». Нет, гармония бывает. Была, вернее. Когда-то. «В прошлую Вечность моего голоса». В декабре, марте, июле. Когда-то. Но сейчас все так же безвыходно. Без? Раскисла? Чувствую в себе все-таки что-то, не поддающееся до конца мерзости депрессии и неуверенности. Где-то на подступах к мыслям. Еще не оформившееся даже в предчувствие. Только блики, как тучки прозрачные, но во мне же. Но не произошло еще, не состоялось как независимо существующая реальность.

«Новое поколение моих песен…» Каким оно будет? Какой будет «следующая Вечность моего голоса»? Что зависит от меня, человека, и что – от Судьбы, ЕЯ Величества? Умом все понимаю, умом все могу изменить и даже настроить себя на определенный лад и получать удовольствие. И понимаю: «царство Божие внутри нас». И человек счастлив настолько, насколько хочет быть счастливым. Но что-то в мире моем, моей реальности, мире моих пространств и далей случилось. Это болезнь. От нее не отмахнешься. Но лекарства несовершенны и труднодоступны. Душевный комфорт, дружеское участие, откровенная расположенность и понимание. Этого так мало в жизни. Мне это сейчас необходимо, как никогда. Нужна «ударная доза». Чтобы воздух был напоен запахом роз и влюбленности, чтобы была атмосфера легкого флирта, остроумия и умных мыслей, чтобы люди улыбались, пели и смотрели друг на друга глазами детей, и забывались бы страхи и гадости. Пусть ненадолго, но ворвалось бы это чудо в мою жизнь, в жизнь мира.

«Пропуск в наше прошлое – взгляды, потерявшие свои пути к Богу».

26.09. Нужно развивать свою мысль. Нужно ее оттачивать и совершенствовать. Большую пользу приносят записи. Они помогают ясно и четко формулировать мысль и образ. Развивают определенные навыки. Пусть даже это простая наработка.

Я заметила, что, много читая и входя в мир авторов, сложный, многомерный и яркий, все же остаюсь собой. Я запоминаю, впитываю их культуру и неповторимость, но, садясь писать, не ощущаю ничьего влияния. Я – всегда я. Понимая многое, чего раньше не знала и о чем даже не задумывалась. Я не копирую и, надеюсь, не повторяюсь. Я говорю свое. Конечно же, обогащаюсь знанием и опытом, но, причащаясь к их культуре, стараюсь сохранить и развить свою собственную. Это очень приятное ощущение. Чувствуешь в себе многое, неделимое ощущение качества, образовавшегося из количества узнанного, и того, что чувствуешь в себе себя, свой мир и свой взгляд на мир, не задавленный грузом чужих мировоззрений и аксиом. Все это существует одновременно, нерасторжимо. И только здесь сейчас я разделила эти составные души и ума.

Я живу в Москве, учусь в университете на театроведении. Я читаю замечательные книги и занимаюсь у великолепных преподавателей. Но сама придумываю себе проблемы. И все во мне страдает от невыносимости. И одиночество – горечь и очарование одновременно.

Когда поступала сюда, думала: богема, творчество. «Это только начало», – говорил К., когда мы шли с ним после беседы с Лановым и Гаевским, в которой все эти известные люди меня, девчонку, наперебой развлекали. Неужели я потерялась в толпе? Прошел всего лишь месяц, а столько разочарований. Конечно, это слишком маленький срок, чтобы делать выводы, и я еще никаких усилий не приложила, чтобы достигнуть высот творческой интеллигенции, о которых мечтаю. Я мало занимаюсь науками, мне уже мало того, что есть, хочу выше, и интенсивнее, и ярче. Но что я делаю? Безумствую и мучаю свое сердце.

Хотелось уважения и равенства общения. Думала, все придет. И что же? Банальная студентка. Высоко себя ценю, а на деле боюсь это показать, стесняюсь своей независимости суждений. Я так люблю в себе страстность и глубину чувств (без кокетства и ложной скромности), а в жизни стараюсь скрыть эту импульсивность под маской простой и обычной жизни. Я все время умеряюсь, становлюсь не собой. Я боюсь в себе всего яркого и индивидуального, и становлюсь в позу непонятого таланта (но про себя). Я завидую свободе поведения и речи, хотя знаю, во мне это тоже есть. Я хочу быть своей среди людей, стремлюсь привлечь внимание на каких-то штампованных примерах, хотя в глубине души понимаю, что добиться мне этого можно и совсем другими, «моими» способами. В каждом проявлении я чувствую свою особенность, масштаб своей личности и тут же затыкаю себя словами о самолюбовании и неоправданности подобных чувств. Это тщеславие и гордыня, говорю себе, ты занеслась и не хочешь спускаться на землю. Чем ты лучше других? А если так, иди и докажи это. В ответ – пустота моего внутреннего мира, уставшего от этих противоречий, от ежедневных мук. Мой бог – судьба и творчество. Но я пропадаю сейчас и таю на глазах.

28.09. С.К.Н. До чего удивительный, очаровательный человек. Я просто влюбляюсь в него. Действительно, во внешности что-то от Станиславского. Но, Господи, не только это. Тонкие пальцы, благородная осанка и жесты, манера говорить – во всем чувствуется культура, интеллигентность, все в нем вызывает у меня восхищение. Я любуюсь его лицом, его мыслью. Его умением слушать и быть точным в своих оценках. Я стараюсь вникнуть в каждое его слово, любое его суждение вызывает у меня искренний интерес. Мне трудно писать сухо и рассудительно, столько любви и уважения во мне. (Не надо путать с пошлым обожанием.) Я восхищаюсь его интеллектом и аристократизмом. Аристократизмом духа, который в то же время становится и настоящим аристократизмом поведения и манер. Изысканность и простота. Тонкие и одновременно сильные пальцы. Руки человека вдохновенного и творческого.

Так трудно сдержать эмоции! Почему во мне столько стеснительности, зажа-тости? Почему боюсь быть собой до конца? Ведь мыслей много и силы чувствую.

Опять разболелась. Но на его занятия буду ходить. Единственное, что может помешать, – поездка в Питер. Но, по-моему, он сам оттуда. Значит, будет приятно побывать там, зная, что это его город.

Болею. И никому до меня дела нет. Просто так позвонить, узнать, как дела, никто не додумается. Всегда одна. Голова раскалывается. Температура. Печаль вселенская.

Хочется написать так много. Такой очаровательный янтарный сентябрь. Да и просто надо «нарабатывать технику», писать, чтобы быть в форме, как сказал сегодня С. К. Думаю о нем. Прекрасный человек, как я уважаю и люблю Вас.

Но я одна. И скоро ночь. И никто не скажет: «Дорогая, я согрею тебе молока и почитаю мифы древней Греции, а позже мы будем раскладывать пасьянс и мечтать о будущей поездке в Питер. И ты выздоровеешь. Потому что я здесь, и ты нужна мне. И я останусь с тобой, и никто нам больше не нужен. Пусть названивают. Нам нет дела до них». Никто не скажет. Никто не желает этого говорить. Как же так, что я не уродина, не идиотка, не коряга и не плебейка осталась одна. Невостребованная. Сама виновата. Не умею привлекать к себе людей и быть нужной. Куда деваться моей неприкаянной душе?

Чувствую в себе огромность, но что-то мешает мне расслабиться и жить нормально. Видимо, что-то во мне свыше. Пусть непутевое и непонятное, но живое. И страдаю по-настоящему. И одна. Друзья, знакомые, претенденты – все или в прошлом, или в другой реальности, где мне нет места. Только мой преданный Бамбук смотрит на меня преданно. Он один меня понимает, но не может ответить. «Какая разница, кем я проснусь: собой или телефонной трубкой?».

Цикл: сентябрьские города. Время. Мудрость. Осознание себя как Вечности. Город живой. Он слушает, улыбается, любит. Поиски себя. Безвыходность и страсть. Отчаяние. Ночь. Усмешка Солнца и новые пути к сердцу мира. Путешествие. Тихий голос, зовущий за собой, в дальнее и чудесное, где ждут любовь и отдых. Освобождение больной души. Минутками скатываются слезинки дождя. Но ночь уже не одинока. У меня есть Его сердце. Мы нужны друг другу. Янтарь нашей осени и печаль созерцательности бездонных глаз Бога. Больше всего боюсь в них растаять. Но строчки не отпускают. Остаюсь с ними. А в тех глазах нахожу покой и вдохновение. Снова нет тишины. Мелькание дней, событий, импульсов. Я на вершине. И пугаюсь своей значительности. И теряю его. И ничего не меняю уже. Снова новая. И грустная. Календарные вздохи. Простуженный шепот веток, укрытых тонкими жилками инея. Ночь уже не спорит со мной. Алмазный венец рассвета. Будто и не было никогда ни стихов, ни пьес. Все миги и мысли рождаются сейчас и становятся огромным смыслом… Сон? Вокруг пустота пережитого. Жду Рождества, как боли. Не хочу быть одна. Может, ты уже простил и тоже смотришь в ночь и зовешь меня? На краю памяти нашла прикосновение твоих рук и живу только этим. Хотя начинаю забывать твою улыбку. Так страшно. А всего лишь сентябрь. За окном ночь. Я догадываюсь о желтых кляксах разлук. Деревья сопротивляются и просят солнце повременить, побыть с ними еще. Я тоже прошу тебя – не забудь. Я состоюсь. Я стану другой. И буду твоим вдохновением. Я умею. Но мне плохо сейчас. Я привыкла сама справляться со своими муками. Подожди, осталось немного. Я надену алмазный венец сумерек. И ты меня не узнаешь. Так по-новому засверкает моя душа, так страстно и радостно будет мне диктовать Бог слова любви. Помни меня. И жди, если сможешь. Мне станет легче утром, и я пойму многое. И первая наберу твой номер. А сейчас – подумай о моем сердце.

29.09. Память живет в нас на уровне эмоций. Мы помним не столько события, какие-то действия, поступки, а те чувства, которые мы испытали, внутренний настрой, душевное самочувствие, возникающие в важнейшие моменты жизни. В нас жива память впечатлений и страданий, сомнений и восторгов. Без этой чувственной наполненности наши дни мертвы. И наши тела тоже. По крайней мере, для меня это так. Мне сейчас, может, и трудно вспомнить во всех деталях встречи и общение с единственно любимым человеком, но что я в те дни чувствовала, запечатлелось в моей душе, в моем сознании очень подробно и ярко. Я помню каждый порыв души, малейшие нюансы меняющегося ежедневно чувства, свои слезы, отчаяние, всю огромность захватившего меня чувства. Прошло уже больше двух лет, а я так отчетливо, так страстно помню каждое движение и вздох сердца (несколько вычурно, может, говорю), так сильно чувствую то состояние, словно это было вчера или час назад. Мне нетрудно вернуться в то эмоциональное состояние и заново пережить его. Но это больно. Время от времени нахлынет, и я живу только этими воспоминаниями. Но жизнь идет. И требует меня новую. И я меняюсь. Но все же всегда во мне живет память прошедших чувств. А когда они со мной, они уже не кажутся промелькнувшими и канувшими в лету. Я знаю, события не возвратить и не изменить жизнь, но сердцем зажить той, бывшей когда-то, настоящей, я умею. Это печаль. И счастье.

1.10. Жизнь переворачивается. Извивается время. Путаются понятия, и логике нет места в моей душе. После таких вспышек сознания и чувств просто жалеешь, почему я не кто-то другой, кто дает возможность это пережить. В данном случае, почему я не актриса. Но это мне кажется нелепым, стоит немножко подумать и поразмышлять о своей природе. Это не мое, скорее всего. Не стоит обольщаться. Но быть причастной к их миру, к их победам и стремлениям, общаться – моя мечта. Там – настоящее, там творчество. Эта жизнь – моя. Я уверена, что смогу перебороть в себе все комплексы неполноценности и застенчивости, и быть собой, и жить и дышать, не оборачиваясь, когда там «вздох на плацу», как у всех. Не хочу и не буду терпеть в себе эту зажатость, если это мне помешает быть с ними. Ее нужно уничтожить.

Взбудоражена и счастлива. Хорошо, что я есть.

3.10. Взаимосвязь строчек, красок, пластики и музыкальных созвучий. Все гармонично соединено в едином произведении искусства новой жизни, где все эти направления, стили звучат в унисон, воссоздают неповторимость данной минуты и человеческой индивидуальности.

Моя особая ранимость делает мучительной мою жизнь. Любое прикосновение к моему внутреннему, касающемуся творчества или любви, отдается во мне ознобом и болезненностью. Так неуютно сразу. И резко осознаешь свою беззащитность, невозможность отстраниться и дать отпор.

Я мечтаю о новом направлении в искусстве. Когда я пишу стихотворение, в моем сознании всегда звучит определенная ритмическая конструкция. Ритм рождает форму, и форма же вытекает из смысловой напряженности, психологического настроя стихотворения. Форма и содержание не идут одно за другим. Это приходит сразу или наплывами, как волны, постепенно, но они – нерасторжимы, цельны, и внутренняя логика их крепка. Одновременно со звучанием я ощущаю пластический рисунок ритма и мотивов. Движенья пальцев, рук, изгибы колец. Сложные ассоциации, гармонично движущиеся тела в такт им одной ведомой музыки. Музыка существует не только в нотах и звуках, музыка внутреннего мира не менее реальна. Но ее уловить труднее. Она не ярче и не слабее музыки «внешней». Она другая. Но они – одно неделимое целое. Как смысл и форма. Этот второй план любого произведения я хочу осознать независимо существующей реальностью. И не отделяя от уже созданного стихотворения, более глубинно и страстно, в масштабе, каждой клеточкой сердца и самочувствия ощутить это новое и важное.

Еще меня волнует ценность и быстротечность каждого мгновения, каждой минуты человеческой жизни. Каждую фразу этого мага-времени я хочу уловить и вникнуть в бездонность секунды. Забытье, увлечение делом, и теряется ощущение реального, и странно ложными кажутся взаимосвязь пространств и времени, расстояний и памяти. Неуловимо и диковинно. Не зафиксируешь ни движения этого небольшого промежутка времени. А в стихах – все по-особенному. В них время подвижно, а может даже, осязаемо. Оно живет в них по другим законам.

Все это осознанно более цельно и выразительно запечатлеть в произведении искусства – моя мечта. Что это? Композиция из движений, ритмов, мелодий, фраз? Это танец под поэтическую плавно льющуюся мелодию? Или картина, запечатленная в игре человеческой мысли, где каждая фраза дышит и поет? Мне слышится, видится, чувствуется это новое. Мое тело, мой мозг, мое подсознание жаждут этой новой гармонии, которая мерещится уже и дразнит своей близостью. И я душой дотрагиваюсь до струн ее арфы. Но пока не умею сыграть на ней. А театр с его условностью и выразительностью? Это также входит в мою задумку. В мой новый мир, страстный и вдохновенный, красочный и изысканный.

Но не только стиль, формальная стилистическая выразительность. Каждое проявление человеческой природы, высокой культуры, интуитивного проникновения в сущность поэзии жизни – мне близки. И я мечтаю о той минуте, когда пойму, что достигла высот вдохновения, и творчество мое – гармония моего сердца и мира.

Хотелось бы попробовать много и разного – стилевых направлений, этюдов. Также пластических этюдов, танцевальных движений и ритмической организации поэтического мира.

Погода по-ноябрьски кристально чистая и пронзительно холодная.

8.10. Отдала Г. рецензию на «Майскую ночь». Впопыхах, после лекции сунула работу. Ему явно не понравилось, что я это обособляю, не выношу на публику. Снова начинаю болеть предстоящим ужасом критики и разгрома. Г. сегодня говорил о вреде самовыражения, излишнего самопоказа себя в рецензии. Я же не умею по-другому. Стараясь высветить образ, настроение спектакля, я не скрываюсь за показной объективностью, я – везде я. Мне трудно анализировать, как принято, разбирать работу режиссера отдельно, отдельно актерские возможности, мизансцены, язык. То, что я говорю и пишу, не нравится Г. Мы – слишком разные, более того, мы – противоположные. Я – поэт. Он – критик. Это разные полюса. По разные стороны баррикад, как говорится. Будет провал. Я так уверена в себе и так раздавлена своей невозможностью угодить требуемому, Г., всем этим людям, которых уважаю. Я не в силах перестроиться и построиться. Я боюсь разборки, и я уверена в своей правоте.

Глупейшая самоуверенность. Все во мне есть, как есть. Я не хочу сказать, что не нужно развиваться. Но я развиваюсь по своему единственному пути. Других дорог быть не может.

12.10. Что-то случится в жизни. Снова тревога, ожидание, мельтешение предчувствий, страхов, недоговоренностей. Я отравлена театром, этой блистательной и фальшивой богемной жизнью, мишурой напускного и глубиной прозрений. Мне уже трудно ощутить себя вне театральной атмосферы. И новый бред: желание сниматься в кино. Данных у меня – почти ничего. Самоуверенности – сверх меры. Отсутствие, с другой стороны, фотогеничности, ужасная скованность, робость, зажатость. Мука моя! А я говорю об актерстве. Нонсенс. Но отделаться от вздорных иллюзий трудно.

Какое странное порхающее состояние. То мне кажется, я близка к истерике и срыву, то непонятная щемящая тоска и страх перед будущим, а то умиротворенность и тишина, граничащая с равнодушием.

Чувствую, что все легче получается писать, связно и легко излагать свои мысли. Конечно, до совершенства далеко, но прогресс есть. Остается в той же степени овладеть устным словом и умением убеждать.

О театре постоянно думаю. Перед глазами виденные спектакли, в душе – жажда приблизиться и стать своей среди всей театральной тусовки.

Масштаб в каждом миге бытия. Болею этой уничтожающей и возвышающей одновременно высотой. Ожидаю славу и боюсь ее. Говорю, что не в меру горда и высокомерна, и ломаюсь, безумствую, анализирую себя и приговариваю к отчаянию и тоске. Но что-то опять поворачивается внутри, словно щелкает замочек волшебный, и я – веселая, приятная, уверенная. Но до чего редки эти вспышки света. Особенно в последнее время. Увязла я в путанице своих порывов и самоограничений, устала от ожидания и невозможности сопротивляться судьбе. Хотя, честно говоря, несмотря ни на что, улавливаю приближение нового.

А если все кончится исключением из института. Банально и прозаично. Почему-то (наверное, от беспечности) про это не хочется думать. Знаю о глупости такого поведения, ведь науками совсем не занимаюсь, но слишком много в моей жизни сейчас выходящего за эти рамки. Москва. Долгожданная мечта. Я здесь. Но мне мало этого. Хочется покорить очаровательную и насмешливую красавицу, столицу моего вдохновения и таланта.

Трудно примириться с обыденностью повседневности. Хочется праздника и высоты. Высоты мысли, положения в обществе, известности. На чем основаны мои желания? Только лишь на внутреннем самочувствии и странно зыбком, но явственно существующем подсознании, где вся жизнь, как на ладошке, за которою тянусь душой и не могу постигнуть, но слабые отклики, вздохи, шепотки иногда долетают. Они разные. Сейчас – надежда.

Мои поэтические этюды-рецензии слишком самобытны? Тем хуже для них. Многие не поймут. Но не могу же я подстраиваться под массовое сознание, не хочу быть не собой, подчиняясь общепринятому. Люди незаурядные, надеюсь, оценят, банальные – рвать и метать. Но в любом случае, то, что написано, – уже осуществилось и живет.

Я осознаю некоторую недоработку, неполноту, может быть. Но я ведь только начинаю. Все же что-то очень важное, душа, настрой, вернее, чувствование, в моих работах есть. А что до совершенства… Я буду думать, и писать, и учиться. Все у меня получится.

13.10. Увлеклась обереутской эстетикой и философией. Предчувствую в этом свое второе поэтическое дыхание. Мне кажется, я начала останавливаться в своем развитии, штамповать. Без труда мысля образами, когда они постоянно будто наплывают сами, наговаривая их в форму, начинаю как бы костенеть, повторяться, постоянное воспроизводство исходного материала, нового не появляется уже давно, живу собой, прошедшей, прочувствовавшей, и только лишь вспоминаю то или иное свое состояние и передаю это в созвучиях. Но повторы, повторы. Не словесные, не композиционные и не смысловые, по самоощущению себя в пространстве, никакого движения извне. Все варится во мне, не получая новых, свежих источников, компонентов. Долго так продолжаться не может. Раздражает. А где найти не забитое, не зачуханное традиционностью и стереотипами новое самочувствие, понимание и восприятие бытия? Теперь знаю – у обереутов. Тема мало изученная, не заштампованная идеологическими выкладками и исследованиями, полностью открытая для любого, кто пожелает сделать шаг в этот курьезный мудрый мир. Тем более в театрах сейчас начинаются постановки пьес Хармса. В частности, тот прелестный спектакль «Елизавета Бам», который вызвал у меня столько переживаний и откликов.

Еще. Меня очень интересует новый театр, пока существующий при Щукинском училище, но, возможно (нет, просто обязательно), из него получится большое новое явление искусства. Непосредственность и глубина взгляда, талант и прекрасная техника – в этих ребятах так много разного, и они умеют ощутить и преподнести себя ценностью. Я бы очень хотела больше узнать их творчество (пока видела только две постановки). Хотя уже сейчас в голове куча мыслей и образов, намеков на будущую картину, но я бы все же хотела знать о них глубже и больше. Мечтаю познакомиться! Восхищаюсь их эстетикой и философской многогранностью. Они, может быть, сами не подозревают, что создают новое мировосприятие, новое искусство, образ чувствования и мышления на сцене. Их ждет красивое и перспективное будущее, но как бы я хотела узнать их до того, как произойдет их всеобщее признание, чтобы быть с ними не только в момент успеха, на высоте, но и в сомнениях и поисках, и ошибках. Я просто «загорелась» этой мыслью. Отравлена театром безнадежно.

Сегодня идет снег и не тает, мерзавец холод и колкая пустота. На меня обрушиваются размышления, приступы самоуверенности, ожидание дали и выси, и еще бесчисленное множество разных состояний, которые хаотично сменяют одно другое или мирно уживаются на краешке сознания, предоставляя разуму возможность выплеснуть, попробовать запечатлеть их в этих записках.

Вот сижу сейчас и, кажется, обращаюсь мысленно к будущему, которое почему-то стоит за спиной, к поколению новых песен и людей. Глубокая уверенность в своей особенности вселяет в меня иногда такую наглость, что я просто не сомневаюсь, что останусь в памяти, литературе и искусстве, что вся эта моя писанина не канет в лету, а будет кому-нибудь интересна, возможно. И в будущем кто-то (будущие поколения, потомки?) меня оценят и увлекутся моим мирочувствованием. И буду нужна по-настоящему. Боже мой, ну не гордыня ли? Может, и нет. Но необходимо настроиться на ожидание, почему-то все же, кажется, определенную долю признания получу при жизни. А состояться? Так уже состоялась. Собой, самоощущением себя, себя как таковой и себя в сравнении с окружающими.

Извожу бумагу. Тешусь самоупоением. А стихи, такие, как раньше, писать больше не буду. Спадает старая оболочка и образ, новое вот уже совсем рядом. Имидж свой изменять не буду, только добавлю желаемое и выдам за настоящее. Оно постепенно и станет им. И внешне я стану, какой хочу.

Вот перечитала только что мартовские дневниковые записи времен знакомства со Славой. (Странное совпадение, мелькнуло вдруг – слава). И почти что физически ощущала, как в меня входило то распрекрасное самочувствие, энергетика тех дней осталась на листочках тетради и теперь снова возвращается ко мне. Вспомнила Славку, Макдональдс, ЦДРИ, проводы в Питер и 4 месяца разлуки. Потом вспышка: случайная встреча на вокзале, безумные 3 часа, горение, порыв, любование друг другом и снова вынужденная разлука. Но вот я в Москве, он тоже, и вся нелепость в том, что я не могу дозвониться ему. И – молчание. Но мне не грустно. Странно. Возникли аналогии с тем состоянием в марте, когда начиналось с неблагополучия и неопределенности, но самочувствие победило, и такая удивительная легкость и удача.

Мне не грустно. У меня захватывает дух, мне боязно и пьяняще.

С тревогой думаю о пятнице и предстоящем чтении рецензии. Заранее не хочу ею заниматься, подкорректирую непосредственно перед пятницей. Надо, как в омут. Не поймут – черт с ним. Начнут грызть, пираньями растаскивать на кусочки – ерунда, их проблемы. У меня будет репутация странной? Но что же делать с моей неприкаянной душой? Такая я, и быть другой не могу и не желаю.

Никогда не думала, что проблемой для меня сейчас может стать общение. С 15 лет казалось, что добилась необходимой свободы и раскованности в своих внешних проявлениях. Видимо, нет. Что-то во мне дало сбой.

Рецензия должна сама по себе представлять ценность, как независимое самобытное явление. Она не должна давать оценку: это плохо, хорошо, противоречиво, глупо или умно. Нужно передать настрой, суть, которую ты почувствовал. У каждого главное – свое. Но хотелось бы не навязываться, а делиться ощущениями. Не расчленять, а соединять несопоставимое, на первый взгляд, субъективное видение и авторский взгляд, подсознательное и реальное, телесное. В умении тонко, трепетно передать невесомую душу спектакля – основной талант рецензента. Рецензии, ныне существующие, неизбежно уйдут в прошлое. Это вчерашний день. В большинстве своем, это поверхностный взгляд. Можно говорить серьезно, и умно, и глубоко о спектакле, передать образно его строй и фактуру, но современная театроведческая школа безнадежно отравлена атеистическими представлениями о жизни, самим восприятием ее. Даже не столь тут дело в неверии в Бога, можно верить и отрицать, я говорю о способе мышления, статичности исходных данных. Жизнь, как и театр, нужно воспринимать в движении, постоянно изменяющимися и изменяющими окружение.

Читатель, знакомясь с откликом на спектакль, не должен чувствовать свою ущербность от невидения постановки, но хорошо бы, если у него возникнет стойкое желание пойти и посмотреть. Читая статью, важнее наслаждаться ощущением эстетического понимания вещей, о которых там говорится. Это лишь эскиз на тему, созвучие на тему, пластически озвученная акварель. Нелепо? Возможно, для большинства. Но прекрасно и ново. И уверена, за этим – будущее.

Я знаю, что в моей власти писать легко и передавать настроение. У меня даже было занятие такое, записывала: настроение – и через двоеточие: поток сознания, цепь ассоциаций, весь бред, нелепость, алогичность, все, что в данный момент лезло в голову. Получалось сумбурно, безумно, но довольно точно. Не по смыслу, по напряженности переживания. Слов не искала, они сами подхватывали меня и несли в неведомое, но зовущее.

Чего хочу? Достигнуть виртуозной техники передачи на бумаге своих мыслей и чувств, сохранить умение смотреть на мир непосредственно и искренне, ощущать душу образа, движение его в пространстве и сознании, жить своим творчеством, не становясь холодной и равнодушной. Мое кредо – предельная искренность. И талант, конечно же. Это как само собой разумеющееся. Многие желают, но мало кому удается осуществиться личностью незаурядной и яркой.

14.10. У актеров и поэтов много общего. Их искренность и их фальшь одного свойства. Если они не настроены на определенный душевный лад, даже если снизошло вдохновение, талантливой игры (произведения) не получится, личность в плену штампов, уже наработанных, запомнившихся. Есть плохое актерское самочувствие вместо творческого (как их различал К.С.). Но и у поэтов – то же. Есть состояние графоманское, когда силишься выжать из себя нечто значительное, а от этого получаемое – пресно и фальшиво, но в редкие мгновения душевной гармонии можно истинно творить. Вопрос в том, что настоящий поэт тем отличается от графомана (в любом виде искусства), что он умеет вызвать в себе это состояние вдохновения, умеет уловить в себе, да и извне, то странное, не поддающееся пониманию разумом, что составляет сущность искусства. Не насиловать, а возвышать свою душу. Это сложно. Но как же прекрасно.

15.10. Иногда чувствуешь свою полную беззащитность перед судьбой. Не так, так иначе все перевернет, поставит с ног на голову и все сделает по-своему. Вчера, вернувшись с вокзала, не смогла открыть дверь, застревал замок, мучилась около получаса. Время примерно – полдесятого. Записной книжки с телефонами и адресами с собой нет. В Москве идти абсолютно некуда, ехать в Подмосковье в такое время – безумие, бессмысленная трата времени и сил. И тут – бредовая мысль. И все-таки я ее осуществила, хоть понимала абсурдность некоторую. Поехала в высотку МГУ, прямиком направилась в свой «родной» корпус Г (везде, кстати, меня беспрепятственно пропускали), поднялась на 6 (свой когда-то) этаж и уселась в кресло. Решила, что ночь проведу здесь. Пусть трудно и не очень удобно, зато не на улице, а в относительном тепле. Просидела часа полтора, и тут судьба послала свою вестницу. Девушка, хотя нет, ей 35, но выглядит замечательно. Сейчас там на каждом этаже сидит дежурный, и здесь сидел мужчина и читал, периодически уходил. В один из его уходов появилась она и спросила, где этот человек, Сережа, по-моему. Я ответила, что его позвали и он, должно быть, скоро вернется. Голос у меня гнусный, охрипший совсем, она спросила, что со мной. И потихоньку я рассказала, что вот такая я несчастная: болею, вынуждена провести в этом кресле ночь, приехала к подруге, а ее нет. Она сказала, что сидеть здесь – маразм, и надо что-то придумать. Минут 15 пропадала, спрашивала у дежурного о комнате. Наконец появилась с котом на руках и взяла меня с собой. Шли по коридору, чем дальше, тем сильнее меня охватывало чувство какой-то странной неизбежности, рока даже, неопределенное, зыбкое, но тревожащее. Так и есть. Она привела меня к блоку, где мы с мамой год назад жили 2 месяца. Меня охватил страх, восторг. Я поняла, что сопротивляться судьбе невозможно. Комната ее оказалась – бывшая Адина. На двери висел все тот же плакат-календарь с обезьяной в наполеоновской форме и треуголке. Дверь в «нашу» комнату была запечатана, но на внутренней ее стеклянной стороне я увидела все те же картинки, которые я когда-то вырезала из иностранных журналов и наклеивала туда. Странно. Все то же. Комната. Мелочи. Свет в туалете не работал, как когда-то. Уезжая, мы его оставили в таком же виде. Прошел год.

Оказалось, эту комнату снимает (2 тыс.) ее друг Гриша, художник и поэт. Сама она (Наташа) – певица, живет здесь, пока его нет. Но москвичка, не коренная, правда. Из ее слов я поняла, что несколько раз она была замужем, что личность – творческая, независимая и интересная. Хочет петь в Большом театре, и будет петь, не сомневаюсь. Дар свой обнаружила не сразу, теперь же не мыслит без пения жизни. Во многом сделала себя сама. Свободная, творческая личность. Богема, в лучшем смысле этого слова. Комната, кстати, оказалась невозможно запущенной, так же туалет и ванна, на всем следы запустения и небрежности. Но это не главное. Она постелила мне на раскладушке, вернее, матрас, подушка и два одеяла (хоть все равно, даже в одежде, под двумя одеялами утром замерзла). Мы пили чай, говорили о театре, музыке, живописи, литературе. Я читала ей стихи, она показала мне стихи своего Гриши (хорошие, самобытные, но мои лучше). Показывала картины, акварель, хотя по технике очень приближены к маслу. Густые насыщенные краски, наслоения, терпкий несколько колорит. Меня они восхитили. Не знаю, к какому течению отнести его работы, но мне кажется, ему удалось запечатлеть душу образа в движении, в порыве. Недовоплощенное, но живое, творчество в движении, не статичное, а дышащее и умеющее общаться со зрителем. Безумно понравилось, это очень близко тому, чем я сейчас увлеклась, над чем работаю. Мои стихи ей понравились, я думаю, но спокойно, без экзальтированности Гали, без, может быть, глубокого проникновения в суть. Но сделать это вдруг, на слух, конечно же, трудно. Наташа тонкая, начитанная, элитная, непосредственная и аристократичная и по манере держаться, и по внутреннему самочувствию. Надо же! Мы обменялись телефонами. Я выразила желание попасть к ней на концерт. Контральто, очень редко сейчас встречающийся тип. Она много работает, поет. Она глубокая, много знающая из настоящей культуры и литературы, мне до нее в этом отношении далеко, но ведь она почти в два раза меня старше, это надо учитывать. Мы не можем быть равноценны в вопросах образования. Проснулись около 10, я сразу рванула домой и сделала так: вставив верхний ключ в замок и повернув его, насколько было возможно (а «заедал» он всего на пол-оборота), одновременно повернула нижний – и открыла! Просто до гениальности. Если бы пошевелила мозгами вечером, обязательно бы додумалась. Но так нужно было, наверное. Чтоб я поехала «на шару» в МГУ, именно в это время, именно в этом месте пересеклись наши судьбы. Не люблю верить в фатальность. Но здесь я – пас. Столько закономерных случайностей, совпадений. Не умещается в голове эта странность. Даже если мы не встретимся больше (что невероятно), как же хорошо, что была эта милая ночь с разговорами об искусстве, чтением стихов, картинами. Мне так помогают подобные встряски. Я называю это: импровизационное самочувствие. Вылетаешь из привычной жизненной колеи и по-новому начинаешь смотреть на окружение свое и себя оценивать. И просто свежесть неожиданного привлекательна, свежее дыхание, хоть начинается часто с каких-то трудностей импровизация. Но здесь не только я выдумывала, высшие силы также замешаны. Мы вместе. От каждого зависит частичка в сотворении образа, души мира. Я улыбаюсь судьбе. Она снова рядом. Смотрит задумчиво. Молчит. Но не отстает, наступает на пятки. Мне непривычно в новом качестве себя. Хоть внешне и, вроде бы, внутри меня все осталось таким же, не изменилось. В чем же дело? «Меня стало больше…». Снова.

Думаю про свою рецензию на Штайна. Чего-то не хватает ей важного, каких-то штрихов, более точно и метко передающих настрой. Я говорю в конце, что жизнь кончена, но никто не заметил этого, мертвый опустошенный мир, но в спектакле нет ни капли декаданса. Он весь светится изнутри добротой. Мажорное звучание его мне очень близко, но почему же в моих рассуждениях это несоответствие? Я воспринимаю спектакль в светлых тонах, а пишу с мрачностью о конце жизни. И даже записывая, ощущаю легкость мелодии. Мне трудно со стороны воспринимать работу. Быть может, в ней куча несовершенств, которых не замечаю.

То, что я делаю, вряд ли найдет понимание и отклик завтра. Посыпятся обвинения в неконкретности, расплывчатости, неумении подходить объективно и четко формулировать свою мысль. А, может, все дело, действительно, во мне? Это я несовершенна? Конечно, несовершенна, но для всех нельзя стать эталоном.

Почувствовала ли я в спектакле главное, концепцию постановки, говоря академически? Не на уровне: нравится – не нравится. А обобщающее, связующее начало?

Нет, все правильно. Улавливаю. Где-то на уровне подсознания. И не декаданс вовсе, а неизбежность. Чехов жалеет уходящее, но он смиряется с невозвратимос-тью этой эпохи. У него хватает сил признать это, и у него хватает души пожалеть об этом не слезливо-сентиментально, а с высоты будущего, к которому рвется и к которому все равно не может относиться, как Петя с Аней. Кончается жизнь этой эпохи, ее духовного начала. Это не плохо и не хорошо, это совершается. Это неизбежность. Гаев и Раневская принадлежат промелькнувшему, уже умирающему. Они живут, чувствуют, осознают себя. Но здесь дело не только в конкретных людях. Смысл раскрывается на уровне понятия. И дело не в их четком разделении на они и мы. А в смене атмосферы, духовного самочувствия мира и общества, в частности. Они этого не чувствуют. Но это и не важно. А что такое новое, кто может ответить? Это станет ясно, когда и оно станет прошлым, и придет на смену другая реальность.

Фирс остался на стыке эпох. Ему нигде нет места. Страшно.

16.10. Все страхи остались ни с чем. Работу свою не читала. Сначала Г. рассказывал про Кугеля, потом предложил прочитать, что у кого есть. Я сижу, трясусь, молчу. Вышла Люда (кажется, с музееведения, но бывает на наших занятиях). Читала рецензию на спектакль-балет Панова «Три сестры». На меня ее рецензия произвела жалкое впечатление. Взгляд поверхностный, критикующий, затрагивающий лишь внешние моменты. Кроме того, что спектакль плохой и «разбора» нескольких комичных (на взгляд автора) моментов и изображения героев, ничего я отсюда не почерпнула. Мне показалась работа очень слабой, мелкой какой-то, без личностного участия. Разорванные заметки, связующим было негативное впечатление, но композиция не получилась (хоть в начале она сама сказала, что это не столько рецензия, сколько тезисы). Не понимаю, зачем читать непроработанную вещь. Самое противное началось потом. Большинству (мне показалось) наших понравилось. Г. похвалил за афористичность стиля, в целом ему понравилось (вот ужас!). Я решила, что пропала, если всем им нравится это, то меня с моей «музыкой сфер», как сказала сегодня А., пошлют подальше и обломают. Я дала ей, кстати, прочитать свою работу на Штайна. Отнеслась спокойно. Вытащить из нее что-то конкретное трудно. Она относится к этому, пожалуй, как к болезни роста. Это пройдет, она сама в 17 лет так писала, хотя признала, так скажем, что это выше среднего уровня. Она не против, но я ее почувствовала. В ней преобладает ремесленное начало – хорошо сработать. Это не плохо, но не особенно, не самобытно. Даже не так. Она, безусловно, личность, но не того масштаба, как новаторы, творческие люди, несущие что-то совершенно непривычное, свое, непохожее. Как, надеюсь, я. К ней не придерешься. В ее рассуждениях есть логика и цельность, но она – не художник. И это определяющее. Она, возможно, будет много печататься, писать, неплохо, интересно даже, а может, ничего и не выйдет, сойдет на нет. Но в любом случае, это – не явление. С ней мне все более-менее ясно.

Может быть, хоть сегодня Г. прочитает мою работу на спектакль в «Щуке». Жду разгрома. Уверена в себе, все равно. Правда, сегодня, в начале занятия, мне казалось, я умру от страха, у меня отсохнет язык, и отнимутся ноги. Я могу прочитать кому-то одному, ну, двоим. Г. даже. Но в аудитории, где больше 10 человек, я – мертвец, мне дурно и невыносимо. Я страдаю и не могу преодолеть свои комплексы.

И снова сомнения. Пока ни в чем нет подтверждения моей талантливости, кроме моего сознания и этих заметок. Становится тошно временами. Я так тонко чувствую отношения людские (мне кажется). И я так серьезно чувствую свою особость… Нет, черт возьми, критика – не мое! Разве что халтура, на заказ. Но карьера в этом – увольте.

Дорогая, сколько можно трястись? Пусть они не понимают и не видят твоей талантливости, не расстраивайся. Это слишком незначительный повод для слез. Репутация может быть самая разная, главное, что в тебе, и ты сама осознаешь себя ценностью. Готовься к обломам, не бойся их, тебя ждет большая судьба. Слушайся себя, в последнее время ты почти не ошибаешься в растолковании душевных порывов. Музыка сфер? Замечательно, что может быть лучше. Это ты, и другой быть тебе не позволим. Выполняй предназначенное, совершенствуй себя, развивай свой дар, это в твоей власти. Мастер.

Писать стихи сейчас не тянет. Что-то формируется во мне новое, снова какой-то другой уровень восприятия. Меня сейчас все больше, все интенсивнее раздирают противоречия. Меня – значительности, и меня – ничтожества. Мне не надо никаких промежуточных состояний. Или я – есть и я – это много, или смиряйся со своей обычностью и помалкивай, бездарность.

Верю в судьбу, Мастера, свое вдохновение, тысячи раз сомневаюсь в этих высотах. Мне сейчас очень нужна поддержка, признание, оценка человека значительного и уважаемого. Мне необходима независимость творчества, не личного, а коллективного. Может быть, чтобы я вошла в мир творческих людей на равных, была бы своей, работала бы, полностью отдавалась делу.

Жажду славы и признания. Откуда столько самомнения, самолюбия, самоупоения? Долго мое «подвешенное» состояние продолжаться не может. Разразится гроза. Не сомневаюсь. Во мне столько всего накопилось странного, разного абсурдного, что я уже просто не в силах жить с этим грузом прожитого и накопленных впечатлений. Что-то будет.

Только сейчас дошло. А. сказала самоуверенно: выше среднего уровня. Она мне так снисходительно. Какого черта я тушуюсь и принижаю себя постоянно? Сколько будет продолжаться это безобразие? А что такое она? Она унижает меня постоянно в мелочах. Какого черта я терплю? Меня все же почему-то интересует ее мнение. Но ей грозит опасность зазнаться.

17.10. Мне мало быть, мне нужно постоянно становиться новой. Не давать себе останавливаться, держать сознание постоянно готовым к творческому поиску.

Мечтаю о Питере. Я понимаю: вернуть, возродить то замечательное мартовское самочувствие не получится, но вдруг выйдет что-то новое? Мне надоели постоянные недоговорки моей жизни (хотела сказать, судьбы). Намекнет на возможность, подразнит, проникнет в душу – и нет ничего. Я снова одна. А все, что казалось успехом и счастливой случайностью, – всего лишь эпизод, мимолетность. Мимо, мимо. Я – разная и хочу очень многого, в разных сферах искусства. О своей несостоятельности говорить не хочу, хочу пробовать и на практике проверять свой талант или его отсутствие.

Парнишка, который предложил попробоваться в кино, пропал, скорее всего, у них ничего не вышло или они раздумали меня приглашать.

Ш. – замечательный. Добродушный такой, большой, мягкий, как мишка. После С. К. он – мой любимый преподаватель. Так и тянет влюбиться.

Сама не заметила, как втянулась в эту студенческую, полубогемную жизнь, намек на богемность, желание ее. Но замечательные преподаватели и все-таки творческий курс. Москва. Как само собой разумеющееся. Полтора месяца, а будто уже давно так. И квартира эта – родная. Как быстро привыкаю.

Бывают разочарования и победы, разлуки и безумство влюбленности, но во мне самое настоящее – творческое одиночество, не разрушающее личность, а создающее новые высоты сознания. Это важно. Но одиночество, ставшее нормой – страшно. Я боюсь его, я не хочу привыкать к нему. Мне нужны поклонники. Друзья, подруги. Мне нужен круг и уровень общения. Твержу, твержу об одном и том же, а что сделала? Тишина. Оставьте меня одну. Не разрешайте мне быть одной.

Настроение: газета вечернего самочувствия. Отрывки слез, мигов. Слоники, розовые с голубым, как рюшечки на детском сарафанчике. Ночь становится носом и убегает от своего хозяина. А я смотрела, смотрела за поворот. Никакой гордости. Вообще никого. Холодно. Только и хочется на Кипр. Куртизанство – в моде, пустите меня в Париж середины прошлого века. Нет, лучше – платаны шумят. Осенний ветер. Замшевые ботиночки. Листья золотистые и алые под ногами бесконечно. Зонтики черные мужские. Вместо тросточки. Коляски черные наивными кляксами. Это уже город королей, где каштаны, аккуратные немецкие домики, а если на электричке час проехать, окажешься у моря. Зелено-хмурого, но замечательно талантливого. Благородная осанка воли. Воля быть счастливой. Быть. Вроде меня. Наяву остаться такой, какой придумала в сне вчерашнем. Ночь кончается. Успеть загадать птицу. Как зовут, не помню. От чайки только звучание, а смысл от синей птицы. Между ними ничего нет. Разве что Джонатан Ливингстон. И его стая. Тает на глазах мелодия. Уже не помню. А воплощалась в жизнь. Бестелесное, странное, тонкое. Нет совсем. Одеколон-грубиян мешает наслаждаться французскими духами. Моя последняя любовь была легкомысленная и жаркая, как тропики. Хотелось остаться в повязке из банановых листьев и носиться по Берегу Слоновой Кости. Кокосовые орехи предчувствий разбились и оказались пустыми. А я думала, черви едят только лесные. На песочке у моря. Грустные глаза южных созвездий. Я их никогда не видела. Не смотрелась в них, как в зеркало. Но я их помню. Тигры, тропочки, по которым пробираются зверушки наших страстей. Тигры их лопают и становятся огромными воздушными шариками. Рыжими. Улетают в небо и зависают над головой, грозя лопнуть и обжечь нас тысячами раскаленных брызг испуга. Это повседневность. Бури зависят от нее, и мы зависим. Рыжие тигры, я вас сдую. Я уеду на белой лошади в летний сад и встречу благородного юношу. Он подарит мне песню и колье из звездных алмазов. Он будет носить меня на руках и любоваться моими нарядами и грацией. А я улечу от него в Англию, к тому, который забыл и уже давно не пишет. Вот так и кончится присказка. А дальше нельзя. Потому что сама не знаю, что там.

Только поверишь в себя, думаешь, что все повернулось светлой стороной, удачей, оказывается – не тут-то было. Только мираж. И тем больнее, что все время чувствуешь близость желаемого и невозможность сделать его своим, даже если пробуешь – все тщетно. Это состояние длится довольно долго. Но сейчас во мне нет отчаяния и тоски. Напротив, так спокойно и безмятежно. И, может быть, это страшнее. А может быть, лучше. Тигры, я вас сдую. Когда-нибудь, но непременно.

Что у меня? В жизни, внешне и во мне? Четко: облом в личной жизни, облом в карьере (кинопробы нет), облом в учебе (нет признания и уверенности, без этого что бы ни делала – не имеет значения, ведь ни до кого не доходит, что хочу сказать, комплексую), ненормальность самочувствия (неустойчивое состояние), денег не то что не хватает, я просто сейчас про это не думаю, трачу только на продукты, большего позволить нельзя, живу одна, в комфорте, бытовая обеспеченность полная, недовольна собой во всем, что касается внешних проявлений, постоянная скованность. Вот все это. И что же? Анализирую, зацикливаюсь. И не сдвигаюсь с мертвой точки. А может, наоборот, нахожусь в постоянном движении. Только, сдается, по кругу. Сейчас относительно неплохо. Это расслабление, нельзя же все время гореть – погибну. Но это временное забытье вопросы не уничтожит. Можно смириться и замолкнуть.

Можно смириться и обрести настоящее в себе.

Ночь.00.30. Ни одной звездочки. Смех на улице. Мокрые перила балкона. Дерево под балконом совсем продрогшее, ни одного листочка не осталось. Я и не заметила. Такое горе. Сыро и свежо. Шумит ветер, ше-по-том. Окна кое-где еще горят. «Огни большого города». Зачем мне эта странная пустота? Зачем мне мое бытование, бытие? Безумно спокойно вокруг. До совершенства. Город живет собой. Самодостаточен и изыскан. Машины редко, очень редко. Ветер. Хорошо быть чем-то не имеющим ни прошлого, ни будущего, только свое, возможное, но не конкретное. Я. Ночь. Строгие взгляды покровителей. Тучи, я не достучусь до пришельцев, а им не нужно прилагать никаких усилий. Они видят и слышат меня всегда.

Я не видела тебя миллионы мгновений, их так много, что можно посвятить жизнь этому событию, как произведению искусства, не созданному, но уже живущему во времени. У него, правда, лишь одно измерение. Потому, что моя любовь слишком много значит для мира, ее не пускают в повседневную реальность, оберегают от посторонних взглядов.

На грани смысла и возможности. Дальше сердце остановится. Ночь. Ностальгия. Брежу иными мирами и душами. Скучаю по себе прежней, времен легкомыслия и эпатажа. Времен Франции XVI века, когда казнили короля, и я родилась в Руане и была при дворе видной дамой. Гудки машин. Мышиная возня сомнений. Сейчас нет ничего, кроме ночи и меня, где-то сбоку город. Я растворяюсь в своем сознании. Сердце подкалывает холодок свежести. И никого. Ни рядом, ни в жизни. Самосовершенство. Самозабытье. Улетаю. Узурпирую власть судьбы. Ослушалась и осталась собой. Осталась все же. Не пропала в ночи и своей душе. Выкарабкиваюсь из пропасти. Старею потихоньку. Скоро 19. Ностальгия по славе и благородной грации. Недовоплощенная я. Полукровка. Не плебс, но и не род. Режьте на куски мое сердце, быть другой не умею! Сами захотели увидеть, что получится, смотрите. Я бледная, тоненькая, как веточка, гибкая. Грусть застилает глаза. Но ветерок. Знаю, мне суждено остаться. Я терплю. Любимых не оплакиваю. Привыкла к потерям. Себя испугать уже не способна. Стала взрослой. Но такая ночь терпкая, жестокая и сильная. Открытая дверь балкона. Доносится шум. Я стою и ощущаю, как по капельке ночь растворяется во мне, входит в мое бытие, и я вдыхаю ее густой аромат. Петербург померещился, край света и сияний. Пыль. Партитура жалости соревнуется с мизансценами буден. Но победит прибой. Пристанет мелодией навязчивой.

Самого главного никогда не получается сказать. Никогда. Что-то остается на донышке. Не дается смыслом. Но я его чувствую. Почти всегда. Сейчас особенно. Ночь такая. Такая глубокая пустота.

Графоманское неумение кончить записывать себя. Ночь назвалась монашкой и прошелестела черными одеждами мимо. Только белое лицо. Это я.

Кажется, моя жизнь осталась за окном, за закрытой балконной дверью. А я здесь. Вливаются силы. Границы разума становятся на свои места. Французская речь где-то в отдалении меня. Расторжение и мука единства. Слипшиеся леденцы пауз. Антракт.

19.10. Истончается моя душа. Утончается. Я подумала – знаю ведь очень мало к своим 19. Читала не бог весть сколько, произведений живописи и имен гениальных, но не общедоступных творцов тоже не так много. Когда вчера разговаривали с Геннадием, было неудобно. Он меня спрашивал: знаешь это, читала это? А я – нет, нет, нет. Конечно, я не могу знать всего, но не очень уютно, когда вынуждена давать эти однозначные «нет». Но вот что интересно. Такое во мне, может быть, есть важное странное несформировавшееся в рациональное знание? Мне не обязательно все это читать, я слышу и читаю из души, душой. Контакт межличностный, на уровне интуиции. Я, конечно, не оправдываю свое незнание, и мне предстоит еще со многим познакомиться. Но мне кажется, то, к чему другие приходят, освоив кипы книг, я уже испытала и продолжаю ощущать все больше. Интенсивная работа мысли и чувства, хочется верить, мой обычный ритм. Понимаю хрупкость своего внутреннего мира и его силу.

Постоянно, даже наедине с собой, играю. Это не артистический дар, скорее, наоборот, графоманское желание значительности в собственных глазах. И играю-то, ясно осознавая, что играю, не перевоплощаясь, а лишь рисуясь. С такими дурными замашками что из меня может выйти? Снижу патетичность жанра: с такими зубами, скованностью, «антифотогеничностью»? Идея безумная и чудесная. Так хочу сниматься! «Меня стало больше…». И хочу большего.

Отдала С. К. работу о Штайне. Он сегодня так замечательно говорил об этом спектакле и о постановках «Вишневого сада» другими известными режиссерами. Я растрогалась так. Хотелось в свои записи вместить еще кучу мыслей, которые возникли после его слов. Но невозможно рассказать обо всем. Моя работа – достаточно цельная. Хотя я довольно много вчера из нее вымарала. Может, стало хуже, может, нет, мне трудно оценивать сейчас. Просто нравится.

В дурацком капустнике, готовящемся ко дню рождения Белой, участвовать не хочется. Просто стыдно как-то. Вер. на меня «наехала», что я не остаюсь репетировать, но я не то что боюсь выступать, меня 1) не устраивает моя роль, 2) не устраивает весь этюд, 3) не устраивает весь капустник. Я просто не хочу делать то, к чему не испытываю тяги. Получится фальшиво. Вот я ужасно хочу писать хорошие рецензии, играть хорошие роли в хороших фильмах и стать известной как очень хороший поэт. Насколько это осуществится – не знаю, но страсть есть, есть порыв, это, как минимум, стимул к решению задач и достижению желаний. Иначе – не имеет смысла.

Самоощущение себя принимает дикие масштабы, от уничижения к безумию страсти. Всегда так со мной.

Меня искушают мечты.

Странно так. Ничего не могу делать. Не могу заставить себя читать, работать. Сижу, уставясь в одну точку, за окном, мысли где-то далеко. Странно тихо и больно. Я будто прислушиваюсь к зарождающимся событиям и разговорам. «Зациклилась» на кино. Но ведь…ничего нет во мне для их «шедевра». Или я вся – шедевр. Беспутное противоречие. Но мне уже легче. Насколько может быть легче мертвецу. Ведь мы условились, что меня больше нет. Отсюда спокойствие. Чудо? Как обереуты, надеюсь только на него.

«И как близко подходит чудесное…».

20.10. Взяла билет в Питер на завтрашнюю ночь, 01.50. А погода издевательская. Густые хлопья… Надо обязательно успокоиться и ощутить нужный настрой.

Вчера часа 4 прогуляли с Геной по вечерней Москве. Пожалуй, он действительно талантлив, но, не дай бог, решит за мной ухаживать. Тогда я пропала и пропала моя киношная карьера. Он замечательный, и я к нему чудесно отношусь, как к другу. Но как только почуяла, что отношения грозят перейти в какую-то новую стадию, насторожилась, и даже появилась неприязнь. Хотя, может быть, он просто очень интеллигентный человек и такое поведение его обычный способ общения с девушками. Придерживал меня за локоть, когда мы переходили дорогу, грел мои руки в своих, а на прощение (он меня проводил до подъезда) поцеловал ручку. Все это замечательно, но я боюсь симпатии не дружеской, а мужской. Он предложил мне сегодня поехать к нему домой, в гости. А у меня болезненная реакция на такие предложения, возможно, обычные слова, почему бы не у меня, на улице холодно. Но, наверное, это я такая, вижу во всем покушение на свою независимость. После такого интенсивного общения мне надо от человека отдохнуть.

Поняла. Надо даже наедине с собой считать, что все у меня замечательно. Никаких самоанализов и разборок. Все у меня ОК, и я думаю, что все у меня ОК. Это очевидно, и иначе быть не может.

Нет, нет, нет. Погибаю. Слишком слабая. Не сдать зачеты, не сдать экзамены, не прочитано ни одной книги ни по одному предмету. Прости, Господи, меня, грешную.

А что ты собственно изощряешься? Тебя же нет, ты мертвец. А мертвецы не чувствуют, не переживают, не мучаются. Молчи.

Я должна быть спокойной, уверенной в себе, легкой в общении, обаятельной и приветливой.

Я должна много читать, писать, думать, учиться.

Я должна преодолеть скованность.

Я должна быть только собой.

Я буду такой, какой желаю быть.

Была на концерте в клубе МВД. Но все, что там было, мне показалось чушью, по сравнению с голосом Наташи. Я влюбилась в ее талант. Я растворяюсь в ее голосе. Ей ужасно приятно слушать комплименты. С уверенностью в своих силах в ней уживаются безумная скованность и сомнения. Как и у меня. На концерте она не пела. Перетрусила. К тому же кто-то из организаторов стал наезжать, что хватит молодых. Но, конечно, если бы она захотела, то пела бы. Главным административным лицом был ее знакомый концертмейстер. Он аккомпанировал большинству исполнителей и делал это великолепно. О чем я ему и доложила. После концерта сказала, что лучшее, что было здесь – его игра. Льстила только отчасти. Действительно, у солистов Большого много штампов, и халтурят они прилично. Еще сильное впечатление произвел Лановой. Со своей несколько барственной манерой держаться и подавать себя говорил о Максаковой, которой был посвящен вечер, кризисе культуры. Из этих его слов больше импонировало не то, что он говорил о несовершенстве современного мира и развратном Арбате, а то, как он преподносит свое актерство, свое умение быть раскованным и импозантным. Великолепный мужчина. Очень лестно, что когда-то в июле, в буфете универа я с ним сидела за одним столиком, слушала его с К. побасенки и млела от всего этого.

Кусочек спектакля «Князь Серебряный» Малого удручает. Может, кое-где и есть правда, но цельность смазывается фальшивыми нотками, не дотягивают до прозрений или хотя бы гармонического звучания.

Но Наташа – прелесть! Я сказала ей, что обожаю ее. Теперь да. Голос уникальнейший. С ходу берет очень низкие ноты. Диапазон большу-у-щий! Она не вписывается в рамки привычных традиций, разграничений на определенные типы. Ее дар прорывает все условности. И просто это ни на что не похоже. Это явление!

Сегодня после концерта шли по Лубянке к метро. Впереди мы с Наташей под руку, за нами мужчины. Концертмейстер, Райков – солист Большого, еще какие-то музыкальные профессионалы. Приятно. Александров (конц.) сделал «реверанс», говорит: у Вас, наверное, тонкая душа. Люблю так. Наташу люблю и всю эту творческую элитную атмосферу. Хо-чу ту-да!

Я думаю, не могут же абсолютно все прикалываться надо мной. Кто-то искренен. А может, даже многие. По крайней мере, очень хочется верить, что ко мне действительно относятся серьезно. Но опять тут же сомнения – вдруг подшучивают? Но, по большому счету, – надеюсь, уверена просто. В конце концов, если как-то держаться особенно, все остальные тоже поверят, что я действительно такая. Изящная, тонкая, талантливая и приятная.

23.10. Санкт-Петербург. Я обожаю Вашу милость. Величество светлых очей. Вчера на колоннаде Исаакия в шляпке, пальто силуэта принцесса, изящная и хрупкая, стояла и удивленно смотрела на городскую панораму. Рамка северной столицы – от Невы до кромки хмурых туч. Тысячи дней, тысячи моих сомнений и восторгов проносились мимо хаотично. Я созерцала неведомое в городе и в себе.

Я была также на Марсовом поле. С севера начал дуть ветер, я шла и шелестела сухими листьями. Тоненькая тропиночка по берегу речки. Я смотрела на воду, на мостики, по правую и левую сторону от меня. Город такой изумленный, но такой же барственный. Ему были непривычны мои чувства. Конечно, он привык к восторгам и преклонению перед его гениальностью. Но я коснулась его ладони, я подула на его веки и улыбалась счастливо, потому что мне не нужны были его ответы. Я растворялась в холодном ветре, настроении созерцательности и красоты надвигающегося вечера. Я сидела на скамейке, смотрела на речку, за спиной стояла судьба и смотрела так же. И так невозмутимо, невозможно легко. И царственная осанка моей души захотела попасть в историю и становилась самочувствием идеала. Я думала: вот это то, чего искала, о чем страдала и пыталась вернуть в сердце искусственными методами. Вот мое настоящее, грустное, счастливое и самое главное. И ничего не было ложного во мне. И я была распахнута Питеру, как Господу. И его недоумение вполне объяснимо. Я шла по Марсову полю. Утки. Изумрудные перья есть и у самочек. Когда они встряхивают крыльями, появляются эти яркие вздохи. Но снова потом серая, невзрачная, тихонькая. Чайки запричитали. Чайки и вороны носились над рекой в немыслимо странных, одним им ведомых воздушных путях, они пересекались под разными углами. Чайка падала вниз, ворона вверх взмывала…

24.10. Невский, Фонтанная набережная, улица Кленовая. Скверик с замерзшими как-то по-особенному листьями. В киоске продаются пирожные с шоколадной глазурью. Соблазн купить был велик. Но у меня осталось 80 рублей. Не стала. Скамейки белые. Солнечно и морозно. Но это лучше, чем вчерашний ветрище. Проходила скверик у Русского музея, вспомнила Йорика. Я знаю, что надо записывать все, что приходит в голову в данный момент, все ассоциации и мелочи, все наблюдения и чувства. Это сейчас кажется мелочью, позже будет звучать картиной впечатлений и довольно точно отражать мой настрой сейчас.

Итальянская улица. Театр Комиссаржевской. Солнце бьет в лицо. В строгом переулке совсем спокойно. Ни дуновения. Я вспоминаю март, капает с крыш. По-весеннему – лужи. Но приближается ноябрь, и я осознаю, что забытье мое непродолжительно. Вспоминаю Москву и чувствую, как сильна моя любовь к ней. Но Питер дорог по-особенному. Затрагивает этот город во мне какие-то глубинные струны, заставляет звучать их так трогательно и мудро. И такой день язвительно колкий, ослепительно невинный и хрупкий, что хочется посвятить ему душу. Хочется хрустальное звучание замерзших луж и сухой смешок листьев одухотворить и остаться в этом мире их музой, их певцом.

Сейчас сижу и записываю все это в Русском музее. Массивный и одновременно элегантный диванчик, двухсторонний, обитый красным, истертым уже бархатом. Меня окружают античные и средневековые сюжеты. Сочные смелые краски. Самоуспокоение гигантов. Красота их не в реалистичности изображения, а в масштабности и величавости. В осознании себя величиной.

Во мне постоянно возникают новые чувства, новые образы, ассоциации. Часто трудно объяснить словами логически. В словах мысль и чувство разъединены. Через образ легче.

Наслаждение этим великолепным городом и самочувствие выздоравливающего человека. Питеротерапия. Ранки затягиваются, сердце уже не так тревожно, и мучительность моих сомнений уже не так остра, я все чаще забываю о них, им нет места в этом мире.

26.10. Мой несостоявшийся режиссер. Как ты обидел меня сегодня. По телефону сказал нелепость. Поняла, что так невыносимо трудно быть понятой. Что не понимает он меня совсем. Так грубо вдруг. Так больно на душе. И я написала стихотворение. Как всегда пророческое. Я сказала ему что все, что с нами происходит, наши отношения – пампукская хрюря. Он обиделся, наверное, воспринял, как пошлость. Но как далека любая вульгарность от моей наиошизительнейшей, наигениальнейшей образной системы. Да, собственно, он мне пока никто. Везде – несостоявшееся. Никогда не получается творческого общения. За мной начинают приударять – и все летит к чертям. Никаких перспектив не остается, потому что я всегда разделяю личное и профи. Чтобы испытывать к человеку и любовь, и чувство творческого уважения – такого еще не было. Нет, даже не так. Я могу уважать и обожать его работы, но сотрудничество уже невозможно. Меня начинают воспринимать как женщину. И в первую очередь, как желанную женщину. Это чудесно. Это приятно. Но это не то. Я уже отчаялась найти что-то, кого-то, чтобы не разделять эти понятия, а любить и быть коллегами – что может быть лучше? Я испытываю неловкость от несовпадения чувств. Сколько во мне странностей. Не встречала еще человека, который бы выдержал мои неожиданности и бзики. Я думала, Гена – особенный, независимая личность. Может, и независимая, и свободная, но, видимо, не моя. Так обидно его непонимание. Объясняться не хочется. Я ему нравлюсь, возможно, действительно, и сильно. Самое гадкое, что он и у меня вызывает определенные чувства. Даже и не влюбленность. Страсть, скорее. Не надо путать. Не все умеют различать и подменяют желание и нежность высокими словами о высоких отношениях. Это дурно. Зачем удивляться, что так много разочарований. …

Питер был чудом перевоплощения. Я летала. Лечилась. 3 дня тишины и души. Вспоминаю как одно из лучших самочувствий жизни. Такого удивительно цельного счастливо-глубокого проникновения в саму себя и свое лучшее давно не испытывала. Наслаждалась покоем и искренностью жизни. Величина дней не мнимая, а живая, осязаемая. Лицо мое сияло солнцем. Но одна, хоть и не одинока. Не – но, а пусть так и будет, потому что поняла, найти близкую кровную душу так трудно. Даже самые родные, чудесные, замечательные люди часто не чувствуют меня, как хотелось бы. Только сама себя утешаю, и согревает мысль об избранности, потому что верю в себя и свою звезду. Пусть ее порой закрывают тучи, и кажется, нет просвета и все кончено, но я же верю и знаю – я останусь. Хотя бы в строчке…

27.10. Безумно жалею, что не была вчера на Никулине. А. говорит: он был в ударе, очень хорошо говорил. Разбирал критические статьи на Штайна, еще какие-то интересные темы.

Капустник имел успех. Он даже повысил авторитет нашего отделения в глазах факультета. Оказывается, раньше нас всерьез не воспринимали: какие-то там театроведы на липовых правах. Странно. Теперь наши девушки готовят что-то на день рождения Г. Говорят, он мне звонил, искал меня по поводу моей работы. Какие-то претензии, наверное. Боюсь его. Наверное, острослов, если что не по нему. На прошлом занятии худ. критики принес торт, они устроили чаепитие. Очень мило получилось и весело. Тоже пожалела, что не попала. Хотя нельзя угнаться за всем, в это время я наслаждалась Питером. Питер, чужбина моя обожаемая.

Начинаю привыкать к Гене. К его звонкам. Но боюсь встречи. Отношения все глубже. Плохо. Совсем теряю голову. Ведь не нужен он мне. Ну, уважаю его. Но ведь мало этого. Если расслаблюсь, то или, очень быстро прогорев в страсти, отношения сойдут на нет, или попаду в зависимость и буду мучиться этим. Слабая. Не хватало еще, чтобы он серьезно мной увлекся. Но все идет, видимо, к этому. На возможности сняться в его фильме я уже поставила крест. Он, хоть и говорит, что я должна там быть, да еще со стихами, не выйдет ничего. Он смотрит на меня совсем другими глазами. Он уже не может отвлечься от меня – женщины, которую он хочет, и воспринимать меня как режиссер – актрису. Не может, черт возьми. И опять пролетела моя кинокарьера. Эти режиссеры несносны.

28.10. Неужели нет ничего, что можно было бы назвать настоящим в отношениях между мужчиной и женщиной? Я устала от потерь, от надежд и разочарований, от обожания и преклонения, которые на деле оказываются мимолетностью, пустотой. Я уже не знаю, чему верить, столько вокруг несостоявшегося. Кажется, вот, действительно, искреннее чувство, а выходит – банальность порыва, ослепление первого взгляда и горение крови. Не верю, не верю, тысячи раз не верю в мужские восторги и любование. Устала. С моим темпераментом трудно строить из себя недотрогу, но, видимо, это суждено. Пусть. Не то, чтобы плохо, разочарование в мужчинах как в независимо существующей разновидности. Каждый раз кажется – настоящее у него. Сколько можно фальшивить или не рассчитывать своих чувств. Конечно, от меня многое зависит. Я – эгоистична, высокомерна и тщеславна. Но, черт возьми, я же живая.

Интересно, что дальше с Геной. Он сегодня не позвонил, и вчера вечером тоже нет. Первоначальное деловое предложение о фильме, скорее всего, им забыто. Так всегда.

Но я же сильная, вновь и вновь говорю себе. Я-то талант и пребольшущий. Не так, так эдак, вырвусь, промчусь и останусь собой. Стану лучше. Стану мастером.

Слава – для меня. Хоть страшно так самоупоенно талдычить. Yes, Miss Ellen, you are pretty women and talented person. I very hope so.

Несмотря ни на что, хорошо и уютно. Вот уж не знаю, отчего. От апофигея до Апулея. Золотой осел сумерек восточных сжевал солнце. Ниточка звезд на шее. Шикарная, непревзойденная, абрикосом пахнет и тишиной ночь. Читаю, как сказку о влюбленных, теряющих и находящих друг друга в какие-то минуты. Только начинаешь привязываться к кому-то, как он непременно решит, что рассентиментальничал-ся и «закрутит гайки». Грусть, молчи. Молчите, попугаи тропиков, не выучивайте глупостей урбанистических, оставайтесь неграмотными чудаками. Капельки росы разминулись с памятью. Не знаю, чего ждать и кому верить. Так и выходит, кроме себя – никого рядом. И не с кем по душам. Да и ни к чему мне, наверное, откровения.

Я изумляюсь Мандельштаму. Его поздние стихи – чудо трагического миросозерцания, ностальгия по своей прошлой душе и постоянное желание чего-то запредельного и одновременно мажор живых чувств, желаний, страстей. Бездонность себя и радость от осознания себя. Он осязает вещный мир ритмом и глубиной понимания разного. Он, словно четки, перебирает самочувствия веков и одинаково легко держится с античностью, средневековьем и современностью, но он бесконечно не здесь, отсутствует во времени своего настоящего, становясь достоянием Вселенной.

29.10. Крылья вырастают. Такая одухотворенность. Хочется многого и верится во многое. О плохом думать не получается, кажется все доступным и выполнимым. Какой-то новый уровень жизни. Настраиваюсь на благополучие. Зачеты, экзамены – уже скоро, но, может, как-нибудь пронесет? Страшно все же. Но моя легкомысленность бесконечна. Я всегда так любила лиловые сумерки лиц. Зимние розы простуды. Дыхание разлинованной зари ресницы распушило.

Швейцария, Франция… Ливерпуль. Лиловый свет от моей истомы. Слава – огонечек в ночи. Ничегошеньки вокруг, только я и ты. Появится человек, для которого я буду много значить. Он украсит меня своими чувствами и красивыми вещами. Но это не будет сделкой. Все как-то само собой. Мне же этого так хочется. Пора бы. Простите, покровители, бестактность. Но я же догадываюсь о ваших планах, я так устала одиночество называть судьбой, и так хочется, чтобы носили на руках и хотели. Еще мне нужно появляться в обществе с замечательным человеком. Мне гулко от звени счастья.

Как тесно переплетаются во мне низменное и возвышенное, мелкое и масштаб личности. Я часто зацикливаюсь на каких-то мелочах бытовых. Вещный мир преследует ограничениями. Мужчинам легче быть гениями. Они могут не думать о внешности и все равно иметь успех. Им это прощается, а иногда и поощряется подобная небрежность. Совсем иначе с женщинами. Даже если ты выдающийся талант, обязана всегда держать внешнюю форму. Больше того, чем лучше, тем выразительней и эффектней ты должна выглядеть. Требуется внешность. Тут какие-то сформировавшиеся стандарты. Ничего не поделаешь!

Античная литература. Речи греков. Мои глаза цвета тучи. Тихо, тихо, тоже музыка. Напустите на людей запахи роз, пусть их преследуют повсюду. Дуновение веселое. Любовь к театру.

1.11. Вот уже шестой день не звонит Гена. Я тоже не хочу первой звонить. Может быть, глупо. Но пусть так. Эти проклятые мужчины. Как же мне надоело прогорать. Все бессмысленно. Только в стихах оправдание страстей.

Звонил Г. вчера. Сказал, что моя работа хорошая, мне нужно сохранить свою неповторимость и развиваться в этом условно лирическом направлении мысли. Из замечаний только – элемент критического, более, наверное, аналитического подхода. Не в смысле стилистики, а жанра. Он очень деликатен. Я несколько тушевалась в разговоре с ним, ляпнула ряд глупостей. Но, думаю, это не так безумно ужасно.

Посоветовал мне заниматься драматургией Блока и Цветаевой. Во втором семестре нужно будет сдавать театроведческое исследование, может быть, я действительно буду работать с драмами кого-нибудь из поэтов Серебряного века.

В конце разговора еще раз повторил, что работа моя ему понравилась и мне не надо стесняться. Мои постоянные сомнения мешают просто радоваться этому известию, возникают вопросы. И я снова думаю: когда же настоящее? Чего добиваюсь и к чему стремлюсь?

Насколько Г. искренен? Хотя я уверена в его чутье на хорошее, умении отличать перспективность, дар от банального следования традиции и внешней «правильности». Я знаю, что много значу и пишу хорошо. И рано или поздно это должно быть оценено. Я знаю. Но если бы не сомневалась, скорее всего, ничего бы у меня не получилось. Противоречия же стимулируют, подталкивают к поиску нового.

2.11. Наполняюсь все большей уверенностью в своих силах, самомнением: раздуваюсь, как воздушный шарик, сознанием собственной значимости, а устойчивый комплекс выступления перед публикой не семинарских занятиях преодолеть не могу. Но, что лучше, обретаю необходимую долю равнодушия к окружению. Это как бы защитная реакция. С людьми, симпатизирующими мне, чувствую себя раскованно, людей, которые вызывают у меня стеснение, стараюсь игнорировать. Может, не совсем правильная тактика.

Сегодня М. читала первую лекцию. Заметно смущалась и была очень взволнована. Про Ибсена. В целом – неплохо. Довольно средний уровень, а для первого раза даже отлично. Был Г., предложил прочитать работу, которая у него, но вначале стали говорить о других вещах и так проболтали все полтора часа. Чем дальше шло время, тем больше я чувствовала зажатость, просто чертовщина. Робела, мучилась и, в конце концов, решила, что читать не буду, но, слава богу, не хватило времени. Хотя позже я могла бы остаться и прочитать, занятий больше не было. Многие остались, но я сказала, что тороплюсь и Good bye! Никак не могу перехватить Г., чтобы поговорить наедине. Во-первых, я бы хотела с его помощью показать работу ребятам из Щуки, во-вторых, мне просто было бы интересно услышать более подробные отзывы и поговорить о разном, почувствовать себя раскрепощенной.

Прочитала вчера Цветаевское «Приключение». Не понравилось. Во втором действии есть ряд тонких пронзительных моментов. Хрупкая поэтическая ткань осязаема, и какие-то даже запредельные дали открываются порой в целом. Мне кажется, нет интенсивности душевного переживания, как всегда у нее, не хватает плавности переходов, мне показалось, не произошло цельного всеохватного импульса, действия в пространстве и во времени.

Где-то в подсознании намеки на будущую пьесу. Но что, где, когда – ничего не знаю и не задумываюсь пока. Сейчас так много вокруг меня драматического материала прошлого и совсем нет современности. Наглое желание возродить жанр, а если совсем безумно – искусство. Конечно, не одна. Хотелось бы видеть вокруг себя самобытных талантливых замечательных людей. Всех видов искусства. Хотелось бы того, что получилось в начале века в кругах творческой интеллигенции – века дарований. Алмазного века искусства. Художники, поэты, артисты, музыканты – все вместе и каждый – неповторимость. И эта атмосфера поиска, игры и души олицетворяла бы совсем новую эру жизни. Пусть утопично. Но «…поэты – это не профессия, а нация грядущих лет».

Боже, какое навязчивое желание заниматься театром, быть в театральной среде своей. Писать, общаться, учиться. Пережить бы зачетную сессию. Всегда есть какое-то препятствие, мешающее наслаждаться жизнью. У каждого в меру его развития. Я так люблю творчество, поэзию, музыку. Я так уважаю С. К. Мне нравится флиртовать, производить впечатление, покорять мужчин и их отталкивать. Мне хочется любви безумной, огромной и красивой. Мне чудесно от меня – таланта, от меня – перспективы. Мне надоело ждать судьбы. Я знаю, она меня не покинет. Мне стыдно упиваться своими лучшими качествами. Мне гордо оттого, что я – есть. Меня не погубят будни, я выдержу клевету и мрак. И стану первой. Только так.

3.11. Вот взяла и встретилась с Б. Я, наверное, чудовище. Я ни-че-го к нему не испытываю. Даже более того, есть чувство неприязни. Он мне не нужен. Какая я мерзкая. Но он озабочен сексом. Отталкивает это. На Тверской сегодня у нас взяли интервью для передачи «Тема», как мы относимся к свободной любви. Конечно, спокойно. Но Б. не дал мне сказать о моем одобрении free love, а понес какую-то бодягу о желательности совмещения любви и брака. Вот уж не ожидала. Но сказал, что «любовей» может быть сколько угодно (имеется в виду количество возлюбленных). Когда меня спросили, что такое свободная любовь, я несколько растерялась и сказала что-то типа: «это каждый понимает по-своему» и «это определенные отношения между людьми, которые им нравятся». Вроде бы получилось коряво и растянуто. Но когда спросили, сколько можно любить, я подумала, выдержала паузу, как говорится, вспомнила Гр. и сказала: «Наверное, однажды». Меня взяли крупным планом и Good bye. Интересно, как я выглядела? Покажут ли нас, а если покажут, кто увидит из моих близких и знакомых. Смешно так. Впервые встретились после трехмесячной разлуки и попали как парочка в камеру. Всегда со мной что-нибудь случается.

Когда же, наконец, встречу человека, с которым будет по-настоящему легко и свободно. Чувство и творческое сотрудничество. Раскрепощение и азарт. С Б. вела себя сегодня как-то тоскливо. Свое настроение определила как невнятное, ему понравилась эта фраза. Все больше понимаю банальность отношений. А может, снова подстраховываюсь, боюсь поверить? В декабре их театр уезжает в Китай. А в апреле он может на полгода уехать в Италию сниматься в фильме. Я тоже так хочу куда-нибудь съездить. Денег у него сейчас совсем мало, может быть, снимет квартиру, но это совсем далеко, где-то в районе Отрадного. Как мне не хочется его видеть, мне трудно теперь быть раскованной. Я в нем чувствую что-то, что мешает мне полностью расслабиться и быть искренней.

4.11. Позвонил Гена. Что-то у него настроение тоскливое, не работает над фильмом. Хотел меня пригласить куда-то по своим съемочным делам, но я отказалась, сегодня проводила маму. А что касается Б., то нам действительно лучше расстаться. Честнее. Вчерашняя встреча была – хуже некуда. Показалось – совсем чужие. Столько потратила страстей и огня. И все впустую. В никуда. За что я такая несносная? Ведь, когда я не знала, что с ним, мучилась, страдала, жаждала видеть, быть вместе. И ни-че-го! Абсолютно. Глухо. Но неплохо. Свободна. Невидима и свободна, кричала Маргарита, паря над городом в ослепительной наготе. Свободна. И одинока, значит? Но что делать, если не могу притворяться? Не знаю, не знаю, не знаю, что дальше может быть, еще такие виражи поджидают…

«Надо снова научиться жить». А разве есть варианты? Ведь «ты не станешь судьбою моей». И не пробуй. «А память уже – порыв, бессмысленное перебирание фраз…». Спокойствие, маленькая леди, только спокойствие. Не думай о любви, будь ею, воплощайся в нее, оставайся собой. И не бойся показать это. Тогда все само придет, и благородство твоей души станет символом для многих.

Ну, до чего упиваюсь просто жуть. Будто раздваиваюсь. Одна – тихоня и зануда закомплексованная, другая – яркая, страстная, сильная. И это все я. Диковинно.

5.11. В штопоре. Опять не занимаюсь. В 12 встречаюсь с Геной в метро «Охотный ряд», в 17.30 там же с Б. Как все надоело, честное слово. Когда одна, ненавижу свое одиночество, когда кто-то появляется, устаю от мыслей об этом и разговоров и встреч.

«Невыразимая печаль открыла два огромных глаза, цветочная проснулась ваза и выплеснула свой хрусталь».

Гена меня привлекает, в первую очередь, как творческая индивидуальность и, как ни странно, только через это как мужчина. Я держу себя с ним корректно. Очень раскрепощенно. Мне легко и свободно. Говорю, о чем хочу. Не зажимаюсь почти. С Б. так не умею.

Мне интересно с Геной. Он мне нужен. Его рассказы о фильмах, планах, поездках, его деликатное обожание (удачная фраза). Я понимаю, что очень нравлюсь ему, привлекаю его как женщина. И он молчит, смотрит так, что все ясно, и никак не показывает, не говорит, не навязывается. Это приятно.

Надо проще относиться к своим ухажерам, проще относиться к телесному. Ведь главным все равно останется творчество и моя возвышенная душа. С другой стороны, нельзя распускаться и идти на поводу страстей. Жесткий отбор и контроль. Только напряженности меньше.

Б. очень боится настоящих больших чувств. И постоянно подстраховывается. Предупреждает. Но тянется к ним и не может себя заставить быть совсем циничным. Он хочет любви и уничтожает в себе ее. Он сам – не раскрученный. И это меня забавляет. Привык покорять, считает себя профи, а в себе не разобрался и не понял своих слабых мест. Нет, пусть все остается, как есть. В моде – импровизация.

6.11. Такой безумный день. Ушла из дому в 8.40. вернулась около 00. Из универа сразу поехала в МГУ к Инке. Там была дискотека, в общем, студенческая вечеринка.

Иногда хочется вот так – потолкаться в толпе, раствориться в шуме, суматохе, множестве людей. А в МГУ – особая атмосфера, мне нравится этот настрой, небрежный и озорной, юный и легкомысленный. Всего намешано: и эстетов, и плебеев, и богемы, и алкашей. И эти нелепые сочетания создают неповторимую прелестную атмосферу. Мне очень классно там себя чувствовать, с малознакомыми людьми сидеть, танцевать в толпе, стрелять у стильных парней сигареты, наблюдать за непостоянством и пестротой этого мира. Просто незаменимый допинг для меня. Я оживаю. Воскресаю. Как далеко все это от университетской моей жизни, от творчества, но МГУ – это нечто особенное. В моем универе такого никогда не получится. Просто все там по-другому. И пусть так. Это по-своему хорошо. А МГУ обожаю за свои мгновенные влюбленности, (кстати, видела Влада, до чего странно, еще встретимся как-нибудь), за эпатаж, за возможность отключиться от обыденности, за празднество, не претендующее на высший класс, но умиляющее непосредственностью и свободой. Мне ужасно нравится окунаться в такую жизнь. Ведь это бывает так редко.

Сегодня, когда шла из универа, меня догнала Вер. Почему-то пошла со мной. Разговаривала странно как-то. Что-то неестественное. Хочет узнать меня? Пожалуйста. Сейчас уже отношусь к ней достаточно равнодушно. В универе держусь несколько холодно, отчужденно, может быть. Хоть со всеми общаюсь одинаково мило. Просто не раскрываюсь, не испытываю желания этого делать. Отсюда показное равнодушие. Это временное, скорее всего. Потихоньку оттаю. Смогу, возможно, быть другой. Чувствую свою женскую привлекательность.

Мне кажется, смотрят на меня немножко уже по-другому. Или мнительность моя? Хотелось бы верить Генке, что я действительно сильно выделяюсь из толпы, что выразительно выгляжу. Не красавица, но выразительно. Стильно. Тонко. ОК, устала уже, хоть здоровая взбудораженность. Люблю общение. Иногда, как целительный глоток.

Генке позвонила, а Славу не хочу слышать. Вообще мне все равно, что с ним. Я – нехорошая.

Только все равно другой такой расчудесной не найдете.

7.11. Рас-ста-вань-е. Рас-ста-вать-ся. 4 слога. За которыми пустота. Разрыв. С Б. поссорилась. Нет. Разорвала. Вдаваться в подробности не хочется. Его навязчивость невыносима. Мне обидно, больно. Вначале казалось, все правильно. Это единственный выход. Но сейчас – пустота. Плохо очень, я в нем разочарована. Но знаю, жизнь не кончена, и уверена: мы еще встретимся и даже, что у нас еще будут более близкие отношения. Но не скоро. Он тоже очень задет. Обиделся. Во всем винит мою детскость. Маленькая, говорит. Ну и пусть. Но учителя найду себе более тактичного. Очередная серия грядет. Я напророчила этот разрыв в стихах и эту мно-госерийность отношений. «Надо снова научиться жить».

Все, возможно, будет по-другому. И я справлюсь со своими болями. «И ты узнаешь меня случайно в жесте избалованной миром судьбы». И пусть лучше сразу я узнала о нем все плохое. Чем дальше, тем мутнее и безнадежнее. Но не легче от этого. «Я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро». И, в общем-то, мне есть что вспомнить хорошего. И я в чем-то благодарна ему. Но, увы, мне. Увы мне. Посыпаю голову лепестками роз и ухожу в себя.

Звонила Наташа. Она такая милая. У нее облом с концертмейстером. Он оказался таким банальным. Не понял ее индивидуальности, не захотел работать с ней. Притязания к тому же чисто мужские. Ей, конечно, тоже обидно. Боже мой, мужчины, мужчины. Ау, творчество, душа, Мастер – только в вас настоящее.

8.11. Тихо в доме. Я осознала сейчас тишину. Настоящее одиночество всегда целительно. Понимание истоков души. Я всегда воплощалась в женщину. Я еще устану от поклонений. Живу в Москве, в отдельной квартире, учусь в гуманитарном университете на отделении театроведения. Расплывчатые акварельные круги на холстинке бытия. Гуашь, масло, пастель. Тепло родной руки. Множество кисточек, тоненьких и широких. Я снова наедине с судьбой, с собой. Кто расскажет мне о моем голосе? Стихи, проза, пьесы, фильмы – суматошный круговорот жизни в творчестве. Богемные замашки, элита. Меня приглашают на танец планеты, цветы, птиц весенних напевы. Невинное желание растревожить сердца всех без исключения памятников. А оглянешься в мире людей – пустота. Теперь о декабре. Декабре – кусте розовом. Снежные лепестки моих лучших мгновений. Вылечивают от кашля, грусти. А ветер в голове останется ветром. Тихо в доме. Кружатся в памяти твоих присутствий строчки прощальные. «Ты меня увидишь случайно». Не отрекайся.

9.11. Вчера была на Наташином концерте. Замечательно. Пели многие, но я ожидала только ее голос. Чудный все-таки. Познакомила меня со своим Гришей. Внешность самолюбивого гения. Бледный, длинноволосый, с выпяченной нижней губой и полным апофигеем в одежде. Довольно некрасивый, но вспоминаю его картины и это (внешность) перестает иметь значение. После концерта поехала в театр на Юго-западе. Давали «Трактирщицу». Снова без декораций. Единственным украшением был всюду свисающий серпантин. Герои кидали яркие ленточки друг в друга, они путались под ногами, цеплялись за одежду. Эта выразительная деталь подчеркивала праздничность, беззаботность атмосферы. Все персонажи, за исключением Миранделины и ее возлюбленного, были в ярких, причудливых оттенков (зеленые, фиолетовые, оранжевые) париках под цвет их костюмов. Игра их выразительна, страстна, неостановимый поток слов и чувств, взглядов и движений. Укрупненность, подчеркнутая острота характеров и красок. И это не выглядело перебором, а воспринималось живой непосредственной импровизацией. Концентрация эмоционального, психологического и чисто внешнего, материального особой силы достигала в Гри-шечкине. Он просто упивался своим богатством, своей значимостью и высоким происхождением. Он всегда был собой, и он будто со стороны наблюдал за собой – замечательным богатым дворянином. Издевался и кокетничал, был галантным и нахальным и в каждом движении и фразе наслаждался от осознания себя таковым. Все артисты играют в определенной единой манере. Это гармонично звучит и воспринимается ритмом, композицией тонко и точно подобранных красок. Каждый, прибавляя что-то свое к единству картины, ярко выделяется, остается индивидуальностью. Голоса не сливаются, а перекликаются. Эта эпатирующая несколько, смелая и непринужденная манера игры, импровизационное самочувствие на сцене и заставляют, забыв обо всем, наслаждаться маскарадной, суетной, очаровательной жизнью, смеяться каждой находке и нелепости и вместе с героями, легкомысленными и все-таки до чего настоящими, праздновать жизнь, как самую настоящую радость.

Не понимаю, что со мной. Так странно. Я все-таки бросила его. Или это мне только кажется? Зачем я, что нужно моему беспокойному сердцу? Кто согласится терпеть мои капризы? Славка – не тот человек. Все правильно. Я поступила, как считала нужным. Но мне мое первенство не приносит покоя. Снова независима и свободна. Как ветер, как музыка, как стихия выси…

10.11. Саша, с которой я не так давно познакомилась в универе (она учится на платном отделении филфака), оказалась дочкой Довлатова, неожиданно узнала. Она показывала мне фотографии отца. Такой красивый мужчина. Она с матерью живет в Таллинне. А здесь – в общежитии. Такая милая аристократическая непосредственность и свобода. Она очень хорошо, искренне держится, совершенно не думая об этом. С ней приятно разговаривать и слушать ее. Хотелось бы подружиться. Она иногда пишет статьи, рисует, но не хочет признавать это всерьез. Несколько принижает свои дарования, но личность, безусловно, творческая. Иначе и быть не может, хотя бы потому, что мы познакомились. Вокруг меня концентрируется круг творческих людей.

Все наше театральное отделение начинает пропитываться просто богемными замашками, знакомствами, разговорами. Каждый по-своему. Но все без исключения. Создается своеобразная атмосфера творческого курса. С приколами, выпендрежами, публикациями, находками, театральной и киношной работой. Каждый находит свою дорожку в мир «светских сливок». Через печать, через кино, через режиссеров и артистов, знакомых и возлюбленных. Это витает в воздухе. Люди стали увереннее и свободнее. Первоначальные позы отмирают, все становятся собой, все становятся чем-то, о чем мечтают. Равенство возможностей, равенство условностей, но отсутствие всякого равенства случайностей. Здесь зависит от везения и еще черт знает от чего. Тем не менее, я – не хуже других. Немножко познакомилась, чуть-чуть расширить прослойку этих знакомств и начать формировать круг – друзей, коллег, поклонников и любимого. Хочется до грусти.

Гена в штопоре. Сейчас занимается озвучиванием фильма «Врата рая». В конце декабря какой-то кинофестиваль, и ему предложили выставить эту картину. И теперь ее срочно нужно дорабатывать. О будущем фильме думать не хочет. Сценарий меняет. Портит отношения со спонсорами. И уходит в себя. Даже завидую ему отчасти. Полная свобода действий. Вот сейчас хочет заняться музыкой и живописью, а кино откладывает на неопределенное время. Меня это не совсем устраивает, но, видимо, никак не получится повлиять на него. В конце концов, все зависит от его настроений. Пусть делает, что хочет.

11.11. Никто мне не нужен. Мужчины – просто мука. Все так банально. Бесконечно вторично. Все статично. Зачем мелочиться? Судьба – это однажды. А метод проб и ошибок, безусловно, имеет право, ну и пусть останется. А мне надоело разочаровываться. Или я чего-то сверхъестественного хочу? Просто не встречала своего человека. Даю себе торжественное слово, как минимум, в ближайшие два месяца не заводить романов, вообще не связываться с представителями противоположного пола. Пусть аскетизм. Но я просто отчаялась быть счастливой в личной жизни. Просто уже трудно верить. Сплошные обломы и боли. Лучше совсем отказаться от нее (в плане мужчин). Ведь еще столько прекрасного вокруг. Мне дурно. Ну, нужно снова себя ломать. Пусть монашка, пусть увяну, но сил моих нет терпеть неудачи и собственные мерзости. Умолкаю. Плохо.

«Отпусти мое сердце, назначь мне событие в следующую вечность моего голоса».

Надо примириться с мыслью, что нет мне счастья в любви. Судьба такая. Я же догадывалась. Это опять же временное, скорее всего. Но нужно настраиваться на другой ритм, к чертям флирты и кокетство. Свободная, независимая и неприступная. Даже когда кто-то понравится – сразу пресекать возможные ухаживания. Больно, но так лучше, если уж не могу изменить своего гадкого характера. Решено. На личной жизни – крест, мне не светит ничего хорошего. Теперь нужно настроиться. Так как все плохо, то нужно быть свободной, непринужденной и искренней. Оставаться собой, не выпендриваясь и не самоупиваясь. Так же держать внешнюю форму, но без концентрации только на своем внешнем облике. Сегодня К. вывел меня из себя своей манерой вести семинар и постоянно спрашивать, что думаю я. Я отвечала что-то невнятное, понимая, что не попадаю «в тон» и вообще плохо говорю. Чувствую себя идиотски неуютно. Но пусть плохо, так мне и надо. Наезжает тоска, но я ее просто обязана победить, иначе – нельзя.

Я выйду замуж, только когда пойму, что не могу жить без этого человека, что могу ему посвятить себя. Это максимализм, возможно. И мне никто пока не предлагал руку и сердце, но пусть. Я люблю Гр. Даже не знаю, что с ним, жив ли он, где он. В своих чувствах уверена. Они выдержат любые испытания, только ведь нет возможности испытывать их. Когда думаю о нем, мне легче жить и грустнее становится, но главное – есть в моей жизни эта любовь. И как же много это значит!

12. 11. Я снова на грани срыва. «То ли музыка, то ли вещая жалоба». А больно от гибели неосуществившихся надежд. Наверное, так и есть, я – гадкая, вздорная, стервозная и некрасивая. «Гадкая и подлая», как сказала когда-то Вер. А за что?

13.11. И все-таки, как мне быть с ощущением своей особенности? Хоть молчу даже в дружеских семинарских вечерних посиделках, зажимаюсь с окружающими, слушаю, но не принимаю участия в беседе, хоть не могу все это в себе преодолеть, но знаю, что все-таки придет еще мое время, еще скажу. Но, Боже мой, когда это будет?

Все-таки одной лучше. По крайней мере, сейчас. Пришла из универа. 20.30. Очень бурный день, но лучше бы всегда так, «чтоб был легендой день вчерашний, чтоб был безумьем каждый день».

Во время второй пары поехала на Тишку, заразившись настроением статьи в «Арт-фонаре». Чувствовала там себя леди из богемы, высматривала всякие чудные штучки. Купила кофту за 80 руб., как рубашка, самошив, пестренькая такая, серо-красная – полосочки, финтифлюшки, маленькие узоры. Высматривала также людей, похожих на богемную публику сюрных выставок и сейшнов, крутых групп. Мне показалось, таких увидела. Возникло ощущение какого-то родства. Так смешно. Будто мы представляем некую единую элитную прослойку общества. Где-то там, на верхах. Ну, может, я еще не могу назвать себя с полным правом «ихней» и претендовать на место в одной тусовке, но уже чувствую что-то, связывающее меня с их миром. Пусть сейчас лишь собственное самочувствие.

На смену апатии пришла энергия. Хочется куда-то бежать, что-то предпринимать. Кого-то теребить, будто опаздываю куда-то. Будто не успеваю за своей жизнью, еще чуть-чуть – и упущу важное, потеряю себя и смысл.

В голове темы носятся, сталкиваются, скачут с места на место. Сегодня смотрели «Дети Райка». Столько чувств он во мне вызвал, давно не испытывала ничего подобного. Наверное, у древних греков это называлось катарсисом. Но я не могу воспринимать отвлеченно, все входит в меня через призму собственной души, своих страстей и воспоминаний. Мне так понятно настоящее этого фильма. Я сама испытала безнадежность роковой любви. И так бесконечно высоко и грустно. Так счастливо и трепетно.

Г. после просмотра привел несколько оставшихся человек в нашу «театралку» и долго и довольно сумбурно говорил. Слушать его – наслаждение. Более-менее связно воспроизвести очаровательную импровизацию его речи вряд ли получится. Тут и свои наблюдения, встречи с великими, воспоминания впечатлений и впечатления настоящего, восторги, глупости, улыбки, чашки кофе, тортики. Снова шутки. М., М. А. Реформанская (В. М. сегодня представил ее, и она засиделась с нами допоздна с разговорами и кофе). Все это вместе – многочасовое общение с замечательными людьми, их внимание, осознание, что это – настоящее событие, это останется, и эти люди, и ты сама обречены на незабвение, сохранение в памяти. Странно и безумно притягательно это чувство.

Я комплексую все еще. Ужасная застенчивость. Что с ней делать? Так много хочется сказать. В голове разброд, слишком большой груз впечатлений. Не удается последовательно и подробно. Сейчас по свежим следам – самое лучшее. Я вкладываю в свои слова всю себя, свое настоящее самочувствие и азарт.

Вспомнила Славку. Где-то далеко он. На окраинах моей жизни и не хочу приближать его, пусть остается в этой глуши.

Возникают туманные, а может быть, слишком явные аналогии с книгой Одоев-цевой «На берегах Невы». Ее воспоминания о юности, восторженной, беспечной, кружащей голову величием предстоящего и успехом настоящих ее дней. Она вошла в литературный высший круг Петербурга, она стала там своей, она общалась с людьми, которые уже при жизни были обречены на вечную славу и преклонение. Она осознавала себя равной их миру, их кругу. И это было правдой. Она была. И она осталась. И проникновение огромного счастья в каждую минутку ее жизни, под кожу, окружающий воздух. И жизнь – свободная и легкокрылая. И все впереди. И так много там разного. И счастлива, счастлива до одури, до самозабвения, полностью, безгранично, безнадежно.

Я ее понимаю, чувствую, слышу. Я – не такая. Но мне так близки ее сомнения и восторги. Я, казалось, пережила уже это, и мне предстоит многое из того, о чем она пишет. Я должна преодолеть свою робость, только не ломая себя, а подстраиваясь под свою индивидуальность. Что поделать, если не в силах быть другой. В мечтах внешнее поведение В., но все-таки мне не подходит это, скорее всего. Не буду больше насильно заставлять себя принимать какой-то облик и вести себя в соответствии с определенными нормами имиджа. Иногда кажусь себе такой одинокой, не нужной никому. Не умею поставить себя, кажется, никто всерьез не воспринимает, вообще никак не воспринимает. Только – объект в пространстве, и всем мешаюсь, не могу ничего путного сказать, и, наверное, кажусь замкнутой, высокомерной и неумной. Опять преувеличиваю? И все-таки не сдаюсь. Потоп вселенский устроили мои сомнения, но гордый ум Ноевым ковчегом плывет себе, грозя скрыться из виду, а я пытаюсь догнать себя, теряя связь с собой и опять нащупывая в кромешной тьме связующие нас ниточки. Все боюсь потеряться, не успеть, все хочу многого. Сразу и всего! Как Цветаева когда-то говорила. Неистовство в крови и созерцательность – тоже. Намешано всякого. И что придумать? Просто жить.

Постоянно нахожусь в разбеспокоенном состоянии, все время что-то изводит или занимает, радует или печалит. То спорю с собой, то обожаю себя, то презираю и втаптываю в грязь, то улыбаюсь талантам и мечтам.

Общение с Г. очень много для меня значит. Потом придется подробнее вспоминать его слова, сейчас же больше занята собой.

Как же я рада за предоставленный судьбой шанс приблизиться к лучшему, что есть в современной культурных кругах. Но пока это остается только шансом. Еще никак не «зацепилась», не обосновалась понадежней, только взбираюсь еще по ступенькам. А от чего зависит? От меня? Да, конечно, но только отчасти. От каких-то неведомых сил, которые всегда рядом.

Запомню этот день. Такой цельный. Такой праздничный, длин-ню-ю-щий. Длящийся в пространстве моей души. Как я жалею тех, кому не удалось побывать на милой этой вечеринке с Г. Так очаровательно и умно. Мне хорошо на сердце. И ревность. Тщеславие и самообожание. Раздвоенность.

Наше отделение – преинтереснейшая штучка, со всеми пришлыми и временными людьми, это организм из сложнейшего переплетения индивидуальностей и характеров. Но как мало общего. И как не достает настоящей талантливости. Я с уважением отношусь ко всем, возможно, заношусь, но общий уровень довольно высокий по привычным меркам, хотя без прорывов. Только будущее может с уверенностью определить. Меня просто сжигают страсти и мечты. Мое всепоглощающее желание славы и успеха, творческого уважения и разнообразия предложений. Этот огонь ни на мгновение не гаснет. Он дает мне жизненные силы, он поддерживает меня в моменты слабости.

Я ведь умру, если не добьюсь, чего хочу. Я не выдержу. Я же все ставлю на это. Я же – есть, есть, есть.

Ловлю взгляды окружающих, пытаюсь их расшифровать, ищу смыслы в любой мимолетно брошенной фразе, любой реплике, болезненно отношусь к разговорам обо мне, бесконечно чутка к малейшим изменениям в интонациях и взглядах. Ко всему и ко всем подхожу с подозрением, в каждом вижу насмешника и обидчика, трясусь, когда спрашивают, боюсь сказать не то, молчу, улыбаюсь, напрягаюсь внутренне… А дома – свободная, шикарная, само совершенство в поведении, манерах. Остроумна сама с собой и воображаемыми собеседниками, изысканна, представляя себя такой в кругу университетских коллег и учителей. А назавтра – все то же. Замкнутый круг.

Конечно же, я утрирую. Не так мрачно все. Но в целом эта картина приближена к реальности. Лучше забыть. Лучше вспоминать только хорошее. Его ведь тоже немало.

Г. с уважением и, даже бы сказала, с преклонением говорил о Викторе Гвоздиц-ком. По его словам, это лучший актер современной Москвы. Рассказывал о его моноспектакле «Пушкин и Натали». Хотел бы пригласить его к нам на встречу. Вот чудно! Но он (Гвоздицкий) стеснителен и подозрителен, и В. М. сказал, что реализовать эту затею довольно сложно.

М. сказала, что в свое время из-за фильма «Дети Райка» бросила техникум. Перестала ходить на занятия, пошла в библиотеку, набрала там книг, которые можно было достать об этом фильме, его создателях, артистах, истории и судьбе. Потрясение было настолько сильным, что вернуться к привычной серенькой жизни было невозможно. Она была уже отравлена. И техникум полетел к чертям. Зато поступила в Литературный институт на отделение драматургии и, закончив его, сейчас с Г. преподает в РГГУ. И вообще-то своя в культурных творческих кругах, на том уровне, который ее устраивает. По-моему, неплохая история. Я ей сказала, что ради такого фильма можно бросить не только техникум. Мое потрясение было не меньшим. Я просто не в себе была. Потерялось ощущение себя во времени. А окружающее казалось мелким и смешным. Глубины этой картины не поддаются осмыслению, в ней, как во всяком истинном произведении искусства, нет рационального. Она вся из недомолвок и прикосновений, мгновенного, до боли, чувствования себя, узнавания себя и переживание за людей, которые стали близкими.

Полностью искренна и талантлива, только когда забываюсь, погружаюсь в себя, растворяюсь в переживаниях и памяти. Сегодня потому не получилось удачной записи, что мельтешила, беспокоилась, хотела сразу обо всем сказать, скок от одного к другому, хватаешь за кончик мысли, уже устремляясь к новой. Нелепица, спешка. Боялась что-то упустить и растратила главное – себя. Я в чем-то одном в данный момент. Я сосредотачиваюсь в глубину и в высоту в одной мысли, образе, самочувствии. Я не способна распадаться на составные. Меня много. И поэтому так важно сохранить единство. И даже не времени, места и действия, а единство откровенности с самой собой, единство внутреннего строя моей вселенной.

Все в Москве меня настраивает на мысль о творчестве и признании. Вроде хожу по тем же улицам, что и миллионы, прохожу мимо тех же домов. Но все играет особую роль, принимает новый облик. В каждой мелочи ищу соответствия и разгадки моим странным страхам и предчувствиям. Каждый день, каждый час. Каждый шаг дорог, долог…

Постоянно воспитывать и обострять свою мысль. Искать новые возможности и стилистику. Обновлять вчерашние накопления знаний свежим взглядом. Не загадывать по звездам и картам, а пробовать, искать, работать. Пусть звучит банально. Но пройдет время, и такая жизненная программа себя оправдает. Если бы еще так же обстояло дело с учебой (имею в виду филолог. специальность). После фильма совсем потеряла здравый смысл. Загублены моя голова, мое сердце, мои мысли театром. Великолепный страшный мир. Бездонный. Затягивающий в болото, в трясину, откуда не вырваться. Только посвятить жизнь неизбежности и ждать, любить, страдать. Театр – развращает сознание одного и выводит к высотам духа другого. Он опекает кротких и надламывает гордецов. Он дышит, существует сам по себе. С ним лучше не связываться. Роковая страсть. Роковая суета.

Вязальные спицы сиротливого ноябрьского утра. Над городом шерстяная варежка мучного цвета туч. Самый великий театр – небо. Импровизирует бесконечно. И никогда не повторяется.

14.11. Я никогда не пишу рецензий. Я пишу размышления на тему, лишь иногда возвращаясь к реалиям спектакля. Главное же в любой постановке – то, что остается вне сцены с ее внешней условностью, то, что создавало атмосферу во время действия и не исчезло, а живет самостоятельно. Попытаться передать эту хрупкую невидимую оболочку – моя задача. Надо настраивать всю себя: свой организм, душу, мысли на положительное восприятие, вслушиваться и всматриваться в каждую деталь, но отнюдь не как критик-анатом, препарирующий ткань спектакля и дающий всему обозначения. А как такая же невидимая душа подсознательно пробраться к лучшему и понять, но не оттолкнуть, даже если не понравилось, а рассказать, что именно вызвало протест. Не кондовым плебейским языком, а образно, находя достойные моменты и сожалея о неудаче и надеясь, что это случайность. Это не слабость, не желание всех примирить – это единственно возможный способ жизни в литературе, даже в жанре критики. Надо выводить его из пасынков к достойному месту в культурном истеблишменте. И только будучи тем, о чем я написала, «критика» (хорошо бы придумать другое слово) может стать искусством.

Я никак не могу «взяться за ум». Всегда что-то мешает: то мои комплексы, то возможность повеселиться, и я несусь развлекаться, то разговоры, то бесконечный перечень глупостей, которые не способна преодолеть. О том, чтобы много работать, тоже нет речи. Все острее ощущаю неудовлетворенность собой, раздражение на свою инертность, лентяйство. Столько есть таких минут, когда чувствую творческие силы, когда чувствую жизнь во всем ее объеме, гармонию, цельность – и все в никуда. А то, что пишу, идет в стол из-за моего же нежелания пошевелиться. Надо разобрать опять черновики, посидеть над рецензиями…

15.11. Хуже от спокойного отчаяния никогда не было. Я уничтожаю себя. По капелькам выпиваю собственную кровь. Прогораю и, как в бреду, цепляюсь за привычные маски, фразы, предубеждения. Судьба преподносит, как в калейдоскопе, быстро сменяющие друг друга картинки, яркие, выразительные и бессмысленные. Для меня все сейчас не имеет смысла. Днем держусь, умеряюсь, даже интересно бывает и весело. Когда же остаюсь наедине с собой, все чаще осознаю полную и безоговорочную пустоту. Жизнь моя кажется всего лишь имитацией, всего лишь видимостью заполненности многим. Как безумно долго это длится, я постепенно приближаюсь к собственной гибели. Меня измучил ворох чувств внутри, испепелил, израсходовал. Жизненных сил все меньше. В момент откровенности от осознания своей ненужности все мертво, и я лишь – объект действительности, труп иллюзий и надежд. Могильный холмик над собственной душой.

Даже сейчас как бы играю, т е. со стороны смотрю на себя же. Не могу избежать литературности. Кошачьей мягкой походкой отчаяние прокралось. Заполнило все пространство в моей вселенной, весь воздух вокруг. Его так много, что я – уже перестала иметь какое-то значение, меня – уже зачеркнули. Ядовитые укусы буден не страшны, я пропитана до дна ядом более страшным, пытка пустоты длится бессмысленно долго. Я сдалась, а продолжают звучать призывы к разуму, к логике, правде. Я хотела быть другой, и я осталась другой. Но просто меня больше нет. Так плохо, что уже не страшно. Такое отчаяние, что уже жизнь покидает это грешное тело. Выверенность в моей игре всех деталей – та плюшевая кобра, о которой говорит с улыбкой человек, который не любит меня, но делает вид, что любит. Он тоже играет. Иногда фальшивит, преувеличивает страстность, но в целом я довольна его ролью. Мои же всегда смертельны. Так как это пьеса, разыгрываемая под открытым небом моего сердца, никто на самом деле не погибает, театр сохраняет свою условность, но меня все меньше.

Я знаю текст наизусть. Моя плюшевая кобра – послушная девочка. Я даже люблю ее. Глажу по головке и нахожу сочувствие. Но она становится мной по ночам. Она улыбается моей улыбкой и так же двигается, так же хрустит яблоком и так же любит сладкое. Когда-нибудь я проснусь в своем собственном сне и задушу ее. Она так беззащитна. Сколько раз я репетировала? Семь? Двенадцать? Я готовилась к этому всю жизнь. Я освобожусь от ее оболочки, от ее кожуры-кожи. Я успокоюсь, засну. Но театр останется, и я, оказавшись в нем совсем одна, буду мучить себя сомнениями и раскаянием. Я, испытавшая огромное счастье, самоуничтожусь. Успокойтесь, господа, это же поза, позиция фигур на шахматной доске. Ничья. Как обычно. Так принято в нашем мире, и никому не обидно. Все довольны. В конце концов, утешаю себя, погибать от счастья лучше, чем глупеть. «Кто знает», – отвечает не любимый, но желаемый Пьеро. Или это городская судьба аплодирует виртуозности, с которой я исполняю танец век. Танец тонких пальцев. Зрелище для аристократов. В стиле декаданса. Судьба города не раз напевала мне про мою избранность. Странные у нас отношения. От обожания к испепелению бесстрастностью и цинизмом. Я похоронила плюшевую кобру в глубине памяти. Она кроткая, до слез. Я живу с этой бесконечной виной. Но нет. Не живу, испытываю жизнь. Она не подставит мне ножку. Она ждет, когда же я сама выпаду с какого-то там этажа собственных мучений и предчувствий. И я сделаю это. Я обещаю. Я читала все произведения рока. Не так уж много там разнообразия. Главное – не смешивать жанры. Пустите меня. Это чужая станция. Чужая судьба. И здесь не получилось по-настоящему, обернулось фарсом. Призрачно поманило и растаяло. Нет никого вокруг.

На днях я пошла на могилку. А там запахи весны и чистый лист бумаги. Кобра жива. Я ищу ее. Будьте так добры, если встретите мою маленькую плюшевую зверушку, передайте, что я жду ее, жду, там же, в будущем.

Вот этюд на тему смерти. Или надежды? Всегда боялась затрагивать эту тему. А сейчас – все равно. Снова придумываю. В этом – вся. Вот и все.

Простилась со Славой. Навсегда? На всю свою тишину. Я ничего не знаю. Ничего не хочу. Понимаю, что тешу и лелею свою тоску, но поделать не в состоянии ничего. Где выход из этой пытки, пародирующей жизнь. Как безумно растрачиваю драгоценные минуты. «Ливнем буден загублен порыв». Я снова все поставила, только теперь не на любовь, а на душу. Снова ва-банк. Он окажется последним? В любом случае от исхода поединка зависят судьбы многих мира сего. Мира сего?

От будущей судьбы в будущую вечность. От беды до головокружения метелей, мелюзги поднебесной, от потерь, от преследований в «прости», в исповедоваться.

Плюшевая кобра кусает не больно. Она искушает возможностью ничего не делать, не сопротивляться, не противиться.

Кто кого уничтожил? Это я уничтожаю всех вокруг. Всех, кто захочет почувствовать меня. Я умерла. Такая пустыня.

А жесть желала жалеть. И перестала называться жестью. Я мечтала жаждать. И убила свои страсти. Хотела цинизма. А вышла шуточная история о плюшевых безумствах. Хотела высокой трагедии. А закончилось все тусклой высокопарностью.

Мне было так плохо, что все окружающее перестало иметь значение. Я сама была огромней самой жизни. Я исчезала на собственных глазах. Я снова осталась такой же безумной и бессчастливой, без права на уход. Так и придется мучиться.

Все снова станет разноцветным, все останется на своих местах. А моя боль воплотится, ну, хоть во что-нибудь. Меня назовут повелительницей. Танец век на рассвете. Вызовут на бис. И судьба снова рядом. Испытывает. Я выдержу. Я все смогу. Не плачется. А жизнь такая вокруг разная. Надоело казаться куклой. Я вся – противоестественность, противоживучесть. Нагрузила душу кипами красот и в засохшей луже своей свободы тщетно пытаюсь спрятаться, уйти, укрыть голову под крыло, как страус. А жизнь жалеть не любит, и я не люблю.

Но это не все. Нет. Нет. Не было ответа. Девять тактов тишины. И новая серия. На этот раз мелодрама. Раз-лу-у-у-ка. Рас-ста-ва-ние. Прости. Прости. Прости. Кап-кап. До………(нужное вписать).

Я знала, чем все кончится. Я знала это с самого начала. И все-таки не притворялась. Просто обряд такой. Называется – жизнь поэта. Не завидую тем, кто попробовал. Потому что это тоже талант.

Все кончилось. Все осталось. Все прошло мимо.

Похоронила себя. А заклятие снимет кто-то. Он должен быть. Он идет ко мне. Когда-нибудь я буду счастлива. А сейчас – проклятие собственных несовершенств. Они придавили мое лучшее надгробным камнем. И воцарились. Но это временно. «Сказки не заканчиваются слезами. Они рассказывают себя сами».

16.11. Спектакль «32 мая. Город мышей». Сегодня показалось слабее, то ли потому, что нет уже новизны восприятия, то ли оттого, что сидела в первом ряду, а может, Арх. со своим скепсисом портила настрой. Но это уже не то. Но я помню свои чувства после первого показа. Ощущение праздника и счастья. И влюбляюсь в них все больше. Сразу во всех.

Н. отдал работу на Штайна. Сказал, что понравилась. Но ничего более определенного я от него не добилась. Говорил, что мне нужно писать еще, что сможет сказать конкретнее, когда познакомится с другими работами. Вроде как понимание моей стилистики, что ли? Что это, искренность или нежелание быть грубым? Его деликатность бесконечна. Когда занятие кончилось, он обратился ко мне сразу же: «Алена» и предложил поговорить о рецензии. Наши девчонки, наверное, обалдели. Мы вышли. Он мне хорошо говорил, а что на самом деле? Не скажет же, что никуда не годно. Хоть я уверена, ни про какую мою работу так сказать нельзя, но сомнения гложут. Вдруг говорит так, только чтоб отвязаться. Я так верю ему, безгранично уважаю.

Чувствую приближающуюся поступь судьбы. Она уже рядом. Рядом.

Самые лучшие и точные записи те, что по свежим следам. С «Макбетом» до сих пор не соберусь. Такая бешеная гонка жизни. Просто таю.

Арх. – дешевая мерзость, я – богемная штучка, из-за этого она меня не переваривает. Я отношусь к ней спокойно, несколько издалека, из заоблачных далей моих стремлений.

17.11. Я подумала сегодня: жизнь преподносит то, чего от нее добиваешься. Я ведь уже давно веду богемный образ жизни. Хотела жить в Москве, учась в престижном вузе, но не тратя времени на учебу. Так вот, пожалуйста. Хотела, чтобы мельтешение событий, лиц, впечатлений кружили в вихре быстро сменяющих друг друга дней. Так вот, так и есть сейчас. Еще, правда, хотела быть перспективной, умной и любимой. Это не за горами, уверена. Скучно. Всегда чего-то не хватает. Я выдыхаюсь в погоне за самой собой. Меня не хватает. Я не рассчитала сил? Но я хотела именно этого. Только этого. Другая жизнь у меня вызывала бы полное неприятие, «кошмар бытия». Изыск в крови. Откуда, спрашивается? В роду не было артистических людей. Из прошлой жизни, видимо. Из прошлой души. Т. е. из моей же. Единственная память о себе.

Итак, живу, как хотела бы жить. Лениво, но во внутренней горячке, бездумно, безвременно. Практически не учусь, но занимаюсь театром. Свобода во всех проявлениях, кроме университетских комплексов.

Надо себя снова ломать. Больно и жестко ломать. Сколько раз ломала себя и не отчаивалась, а обретала новую гармонию, цельность, смысл. Да, пусть сначала плохо. Потом все получится.

Отвращение к себе и ко всему, что делаю, пишу, говорю. И кажется все это тусклым и фальшивым. Но, как говорит Славка, стать обычной не хочу и не умею. Тогда умру. Мне непременно нужен толчок извне. Одобрение меня. Я без этого чахну. Признание меня именно как творческой личности. А то все – женщина странная, туманная, загадочная. Надоело. И хочется, конечно, любви. Очень хочется, но еще больше хочется творческой атмосферы вокруг, не богемной, а настоящей, искренней.

Ненавижу порой все свои произведения. Ревную, страдаю, трясусь за свою работу, за себя. Но опять какая-то глубинная непоколебимая уверенность, что все будет, как надо мне, так и будет. Так и будни сдадутся в плен. И я поеду в зимнюю Ялту. Не одна, с глупостью на сердце и блеском в глазах. Серпантин праздничных ночей. Это надолго. Тихо, тихо. На море – весна. Море не волнуется. Пишет длинную красивую повесть, повесть-шторм о любви, философии и прочих беспечнос-тях. Мне хорошо будет и странно. Мне предложат, и я сыграю. Мне аплодируют, а я к маю. Убегаю в туманы. Так и закончится эта сюита, плавно перейдя к следующей серии. А там сложнее. Голубые глаза стали цвета тучи, рассерженные на метели людских сомнений, людских просчетов. Ошибки, которые не стали снами, пишут записки и ругают жизнь. А для меня она – букет с облаками. Лена – Мастеру.

Забыла о названии пьесы после пяти минут просмотра. Заглянула в программку, чтобы удостоверится: действительно «Макбет». Все шокировало в этом спектакле: кровавые ведра, ванны, откровенная эротичность танцев, безумство стихий – душевной, пластической, эмоциональной. Все слилось в бешеный единый вихрь-клубок и закружило в странно волнующем, напряженном и яростном ритме.

Эстетика этого спектакля (она, безусловно, существует, только по общепринятым нормам выглядит как антиэстетика, но в любом случае цельность композиции и образного строя нельзя не увидеть), эстетика воспринималась на уровне понятий. Спектакль переполнен символами. Знаковый код его, все усложняющийся по мере развития действия, можно было разгадывать или недоумевать от непонимания. Но я попыталась войти в мир этого жесткого и болезненного представления с единственной целью: проникнуться его настроем, поверить в его искренность, пусть шокирующую. Спектакль на каждом шагу расставлял ловушки, которые часто оказывались обманками, смеялся в лицо, не пускал в свою душу, дурачился. Но временами так ярко, ритмически просто и сильно выявлял главное, открывался, как на ладони, его глубинный смысл. Подтекст, символы, странности рассыпались карточным домиком, я жила вместе с героями под страшную и одновременно страстную музыку, дышала каждым движением, и память о классике не оказалась нужной. На моих глазах – реальность, ничуть не приукрашенная, не очерненная. Просто иная. И настоящая. В нее входишь, как в омут. И убегаешь от нее. И она сама кривляется, притворяется вымыслом. Но уже расчувствовав ее, легче приноровиться к внезапностям и загадкам.

Следить за сюжетом было непросто. Но, видимо, Й. Кресник и не ставил перед собой задачу пересказывать сюжет. Многим непонятная образная система была лишь созвучием шекспировскому «Макбету». Пластические метаморфозы на тему…

Вот взяла и увлеклась рецензированием. Сама не заметила, как втянулась. Описываю свои впечатления и получаю огромное удовольствие от этого. Другое дело, что спустя определенное время, могу возненавидеть свою работу, но по, большому счету, мне нравится заниматься этим. Я уже влюбляюсь в это занятие. Так мало прошло, а все изменилось в моей оценке рецензента. Но здесь один существенный момент: я люблю хвалить спектакль, выявлять наиболее удачные и яркие моменты, говорить о положительном восприятии. Но что будет, когда придется, а придется непременно, что-то или кого-то ругать? Не знаю. Как бы ужасно это ни было, мне нравится. Я удачно поступила. Это все-таки то, что мне нужно. Только бы не завалить сессию, господи!

Настроение на седьмом небе! Написала, как мне кажется, лучшую свою рецензию. В какой бы жанр ни заглянула, увлекаюсь и развиваюсь. Очень быстро. Блеск! Так хорошо получилось. Мне нравятся все свои работы, но эта – прелесть. А вдруг… И снова сомнение. Это бесконечно. И это, как ничто другое, помогает. Все-таки я – это здорово.

Только бы сдать сессию. Тогда по-настоящему очнусь. Сейчас боюсь почувствовать в полной мере радость жизни, боюсь сглазить. Хотя все равно со всеми срывами, истериками и страхами моя жизнь замечательна. И мне нравится ее безумие и страстность. Но такая уж моя участь – вечно находить недостатки, создавать проблемы, а когда их нет, уже скучно. Говорю о серости буден, мне легче, когда сложнее, мне интересней, когда хуже и лучше и многообразнее. И чем противоречивее жизнь, тем больше она приносит творческих задумок, мыслей, сюжетов. Тем ярче и глубже я чувствую, а значит, пишу.

18.11. Рано утром позвонила Галя. Сказала, что вышла подборка. Наконец-то. Моя первая публикация. Правда, голос у нее был, мне показалось, расстроенный. Она сказала, что получилось не совсем так, как она хотела. Но, главное, свершилось. «Первый блин комом».

Это позже буду диктовать сама условия публикации. А сейчас просто рада, что напечатали. Беспокоит Галино настроение. Надо ей позвонить вечером.

Все-таки по телевизору я промелькнула во вчерашней передаче. Я не видела, но мне рассказала мама по телефону. Очень недолго, как раз тот момент, когда я говорю, что любить можно однажды. А Б., когда он говорил о free love.

Все ясно. И Г., и Н. не сказали ничего определенного о моих работах, потому что нечего было говорить. Потому что неудобно им говорить, что это никуда не годится. Очень деликатные люди. Увы мне! С чего это я взяла, что так классно пишу рецензии. Самообман. Если бы по-настоящему понравилось, то, конечно же, стали бы хвалить, предложили напечатать, а так – ничего определенного, кроме как: да, понравилось. И все? Наверное, Г. меня не любит, я навязываюсь, это плохо выглядит. А если Н. тоже считает, что я графоманка и посредственность? Боже мой, как пережить, неужели действительно так. Но поверить не можется, не в силах. Опять упадок, самобичевание и нагнетение духоты. Как узнать правду?

Мне кажется, неизбежен наезд на меня определенной части девчонок из группы. Я некоторых все больше раздражаю. И снова сомнение: думаю, завидуют: легкости написания, приоритету внешнему в общении. Но все это глупо, глупо. И пусто. Опять запуталась. Мечусь, пытаюсь за что-то уцепиться. А в душе – странное противоречие горечи и ожидаемого восторга.

Откуда, несмотря ни на что, это пьянящее ощущение радости. Странно до чего. Все так тревожно, зыбко, неприятно даже, и я все это тоже чувствую, но восторженное, какое-то глупое состояние поднимается из самых глубин души и расцвечивает серость окружения феерическими брызгами грядущего праздника.

У меня совершенно своя, отгороженная от универа, интересная и трудная жизнь, трудная в смысле скачков моего настроения. Я удивляюсь иногда своим мучениям. Чего же мне нужно еще? Но, наверное, просто боюсь спокойствия повседневности, рушу его, убегаю, придумываю кучу глупостей и сложностей. Просто я так живу и, видимо, не умею по-другому. Не получается.

Занозой на сердце С. К. Влюбляюсь в него все сильнее. Если это не будет взаимно, сойду с ума от горя. Но он должен меня оценить. И В. М. должен. Как же по-другому? Я же должна, должна, должна стать лучше, профессиональнее, развить свой талант. Я же чувствую в себе уверенность. Пусть сомнения, пусть слезы и срывы, я знаю, я должна, мне необходимо быть с ними.

Судьба, судьба, как ты умеешь со мной обходиться! Когда возвращалась из театра, ехала в метро, увидела такого замечательного мальчика. Он вошел в другом конце вагона, прошел, встал напротив. Мы смотрели друг на друга или не смотрели, но ощущали, что хочется смотреть. Если бы не глупые приличия и нормы поведения, я бы сама с ним заговорила. Мы вышли на «Академке». Я пошла вперед, он пошел за мной. Я все ожидала, что он догонит меня, заговорит, я так хотела этого. Вышла из метро, пошла по прямой, обернулась – его нет. Так жалко стало себя, его, наше несостоявшееся знакомство! Я грустно улыбалась, думая о странности рока и считая, что уже ради того, что я увидела эту прелесть, мне стоило уйти со второго действия из театра. Он, кстати, не красивый, но такой милый, лицо тонкое, одухотворенное. Мне показалось, когда ехали друг напротив друга, я чувствовала его интерес, какое-то единение. Покой, взаимное притяжение. Я думала, ну, почему я не знаю его, он мне так близок. По каким-то непонятным, неземным меркам он – мой человек, а мы не познакомились.

Шла так себе, думая о нем и грустя, а когда вышла к кинотеатру, увидела его впереди, переходящим на другую сторону. Он как раз обернулся, увидел меня, я непроизвольно ускорила шаг, потом опомнилась, пошла, как раньше, не сводя с

него глаз. Он довольно долго смотрел, оборачивался. Шел впереди, я за ним. У школы свернул, я пошла прямо, он снова обернулся, я тоже, остановилась на несколько секунд, он тоже, смотрели друг на друга, медленно пошли, свернув головы, потом уже действительно все. Разбежались, расставание… Какая дичь! Я шла, думая, ну, почему он меня не догонит, почему все так глупо, нескладно? Я так хотела познакомиться, и он хотел, не сомневаюсь. Столько странных совпадений и нелепостей, недоделка какая-то, недоговоренность, разошлись вот. Возможно, навсегда. А почему? Если чувствовали что-то общее, тянулись друг к другу, почему так обидно судьба разлучила наши души, не дав и шанса узнать получше, просто узнать?

Грустно так. Но я улыбалась и грустила одновременно. Такая вечерняя новелла, где возможны самые разные повороты событий. Кто знает, может, еще встретимся.

Такой замечательный мальчик. И не мой. Мне жалко, но, видимо, так и нужно мне же. И теперь я считаю, наша молчаливая встреча служит оправданием тому, что я, нарушив свои правила, впервые ушла из театра, не досмотрев до конца. Не буду бичевать. Просто это не мой театр. Чуждая мне стилистика. Все в спектакле казалось нарочитым, «сыгранным», разукрашенным, подчеркнуто преувеличенным. Конечно, это особая стилистика, водевильно-кабарешная, не претендующая на прозрения, легкая и живая. Но как раз живости, непосредственности я не уловила. Некоторая натянутость диалогов, как мне кажется, слишком длинные фрагменты, порой сюжет действительно увлекал, но в цельной композиции эти длинноты воспринимались неумением собраться, сконцентрироваться и более лаконично и броско выявить главное, гармонически совмещая маленькие истории в одну жизнь. Когда игра в игру становится образом жизни, труднее уловить ту грань, за которой кончается искренность и начинается ремесло. Дело не в тонкости и пошлости. Не только в них, а в манере держаться на сцене, преподносить себя, умении находить нужную тональность, разграничивать свое самочувствие на палитру оттенков, пусть немногочисленную, в пределах даже одной роли. Много смешных, увлекательных эпизодов не становились настоящей праздничной атмосферой. Мне было неловко за невыразительность актеров, скольжение их по поверхности. Театральная условность здесь не блистала карнавальными брызгами и очаровательными импровизациями, как на Юго-Западе, не трогала энергией и озорством ребят из «Щуки», она была выставлена напоказ, обнародована, из нее сделали макет, и она перестала быть настоящей, превратясь в довольно занудную стилизацию. Стилизацию штампов. Это неплохая идея. Но опасная. Театр, подчиняясь внешней легкости жанра, закашлялся. Может быть, еще не все потеряно, и можно найти лекарство? Я считаю, нужно еще раз сходить на этот спектакль и досмотреть его до конца. Может, это я чего-то недопоняла? Не люблю неопределенностей. Сегодня, кстати, были телевизионщики. Болтались перед театром, в фойе, записывали сам спектакль. Публика довольно рафинированная. Заметила несколько примелькавшихся лиц. Приятно, когда вокруг элегантные люди. Но все же остаться на второе действие не захотела. Устала от дешевой, ориентированной на мас-скультуру, невысокий уровень развития манеры говорить, держаться, играть. Я не понимала этих ребят. Я не ощущала, что им нравится делать то, что они делают. Не могу быть уверенной в правильности своей оценки, но это один из немногих спектаклей, который мне неприятен, чужд. Мне жалко было мальчика-гардеробщика, который грустно и долго смотрел на меня, потом сказал: «Девушка, зачем же вы уходите? Еще второе действие». Я ответила: «Знаю». Он спросил: «Вам не понравилось? Будет интересней». Я смущенно улыбнулась ему. Мне было неудобно делать ему больно. Я не могла сказать, что, по-моему, это – полная чушь. Не могла. При выходе бабушка, наверное, билетерша, тоже спросила, очень мягко: «Вам не понравилось?» Такая кроткая. Это было выше моих сил. Я сказала, что, к сожалению, не располагаю временем, но еще обязательно приду посмотреть этот спектакль, т. к. у меня пропуск. Плохо обманывать, но хамить еще хуже.

Ночь. Город утонул в молоке тумана. У меня странное чувство к Славке, недавно звонила ему. Как только он начинает отстраняться, он мне становится нужен. Я его все больше раздражаю. Все-таки прощание неизбежно. Мы измучили друг друга. Ему надоело возиться с моими комплексами. Мне – с его «опытностью».

Теперь уже все равно. Я устала от себя самой, своего наигрыша, выпендрежа, когда бываю с ним. Пусть накажет меня, если хватит духа.

19.11. Мама меня балует. Прислала с бабулей подарки. А я все сильнее беспокоюсь, просто прихожу в отчаяние от своего ничегонеделания.

С. К. – замечательный человек. Всегда вспоминаю о нем с теплотой. Но мучают сомнения в его хорошем отношении ко мне. Мне мало, чтобы он со мной был так же ровен и деликатен, как со всеми. Мне хочется явного предпочтения, особого отношения, выделения меня из массы. Пока этого не происходит. А мне иногда кажется, что я этого хотя бы отчасти добилась. Может, я ошибаюсь. Трудно разобраться в себе, а о других вообще лучше не говорить.

Занимаюсь чем угодно, кроме наук. Украшаю себя, любуюсь новыми нарядами и удачно сделанным макияжем, думаю, думаю, но не о вопросах фольклора, античной литературы и мифологии, а о своих отношениях с Б., с университетским окружением, о том, какое произвожу впечатление, я и мои работы, о смыслах, потерях, судьбе, отчаянии. Меня захватывают в плен самонадеянность и лень. Я не деградирую, я слишком самоуглубляюсь. Это не плохо, но этого мало. Необходим широкий уровень образованности, знание литературы и искусства профессионального. Меня же не хватает. И я погибаю, т. к. зачеты – это реальность. Вообще-то мои мысли и записи – тоже. Но чтобы последняя реальность не погибла, нужно спасать первую.

К. меня «съест». Вчера снова пропустила его занятие. И звонить не хотелось. Арх. (дрянь) пускает гнусные сплетни, что я очень похожа на жену К., такая же милая, хрупкая. С чего это вдруг? Наверняка уже циркулируют слухи, но не понимаю, почему и какого направления. Я, со своей стороны, не подала никакого повода. Если только он сам в мое отсутствие подчеркивает какое-то особое отношение. И откуда взялись эти слова о сходстве с его женой? Не на пустом же месте. Что-то гадкое. Надеюсь, это не отразится на моей репутации и на зачете. Хотя, кто может быть уверен.

19.11. В старой критической школе отсутствовало желание передать настрой спектакля, то, что остается за пределами рационального. Читая многие статьи, не могу отделаться от ощущения неловкости, неблагозвучия. Будто атрофировались все чувства после пятого, будто живем до слез банально, не желая разобраться в себе, в первую очередь, и, конечно же, в искусстве нашего настоящего.

Жан-Поль Тибода же в статье «Событие в доме Мольера», не акцентируя внимание на описании, не пересказывая, тонко передает атмосферу, ненавязчиво и мягко объясняет противоречия, выявляет то, что, по его мнению, наиболее удачно. В нем живет уважение к творческой личности. Любой. Позитивное мышление. Без истеричности от непонимания, «без погромов», без раздражения, без демонстрации своей образованности обилием терминов. Я ощущаю в нем высокий уровень интеллекта, тонкое профессиональное чутье и желание не быть понятым, а понять самому и поделиться своими мыслями. Мне так близка его позиция, его манеры изящно и бережно прикоснуться к незримой душе спектакля, раствориться в ней или хотя бы попытаться это сделать.

Легкость пера, непосредственность переходов, стильность. Он так чутко и уверенно ориентируется в искусстве, будто это стало его второй кожей. То т высокий уровень единения, когда, не напрягаясь, улавливаешь малейшее изменение в самочувствии, проживаешь каждый вздох и вздрагиваешь от фальшивой нотки, когда, не задумываясь, находишь аналогии, сравниваешь и сопоставляешь, перед глазами – мелькание воспоминаний, строчек, картин. Нетрудно писать легко – если это не самоцель, а жизненный стиль, не для спецэффектов, просто от свободы выбора в твоем сознании, от множественности и качественности прочитанного и прочувствованного материала, зафиксированных впечатлений прекрасного, сложных и разнообразных ассоциаций.

Это весь мир, естественный и огромный, в котором обитает душа художника. Именно художника, потому что здесь уже нет ни наук, ни должного быть сказанным к следующему утру приговора. Здесь творчество, независимое от социума и выгод. И от каждого зависит сделать его образом жизни или, сославшись на очередные трудности, оттолкнуть. В конечном итоге, дело все-таки не в обществе, не в парадоксах системы и невозможности быть искренним по каким-то причинам (неважно, каким), просто в масштабе личности, в таком обыкновенном чуде, как талант, о котором никогда не стыдно говорить, но который почему-то не считается обязательным в применении к критике. Если бы все понимали и находили в себе силы отойти, не покушаться на чужое, как гармонична была бы жизнь. Но, наверное, и скучно без графоманов. Миру не хватило бы необходимой изюминки, своеобразного оттенка, пусть с испорченностью даже. Но это и оттачивает вкус профессионалов, помогает держать нужный уровень. Хоть опять это не самоцель. Образ жизни.

В каждой, пусть самой алогичной, авангардной, шизоидной писанине должна чувствоваться цельность, разгадка всех ребусов внутри самого произведения. Не обязательно давать однозначные ответы, но важно, чтобы стилистика, внутренний мир, образность были гармонизированы, в них таились бы возможности понимания авторского замысла. Это касается как художественного произведения, так и любого рода статей. Произведение должно быть самодостаточным. Не обязательно это должно быть замкнутым пространством, самоуглубленным в свои красоты и парадоксы. Напротив, желательны связи с разными мирами, взаимопроникновение душевных зыбких структур. Многоточие, после которого не недоумение, а глубина проникновения в новое, возможно, странное, но и прекрасное по-своему. Если внутреннюю стройность, цельное прочувствованное автором мировосприятие видишь, если не объясняется, но будто телепатируется из неизвестных галактик иного сознания, и ты поверил, то приветствуй новое явление. Радуйся и помоги ему.

Я – оборотень. Я бормочу что-то странное. Наверное, страны, в которых я просыпалась. Заставы холстов, поэм и туманов. И голос мой, голос мой, боги на ноты распяли. Расставили смыслы, как солнца на памяти вздохов. Когда его много, когда его столько, что хочется плакать от счастья. И клясться. Была ли я настоящей?

Умирать не страшно весной. Я напеваю во сне для тебя, о тебе. Я нагнетаю разлуку, как озеро затопляет окрестные небеса, поляны, мысли. Я процветаю лилией в ней, пробегаю шепотком по близким мне стихам и картинам. Сверху смотрю на ошибки, твои и мои. На прописные разлуки и дали. Мы не умеем прощаться с настоящими своими воспоминаниями. Придумываем им сказочное исчезновение за горизонт, за разбуженное болью однажды. И небо-зонт стряхивает с него капли и сажу. И скажешь, скажешь, я знаю: умирать не страшно весной. Я в твоем сне просыпаюсь, я его наизусть знаю. И пугаю грозой. Иногда пугаю грозой или балую.

«Немного красного вина, немного солнечного мая, и тоненький бисквит, ломая, тончайших пальцев белизна». Венок сомнений на пиру моего отчаяния. Убегаю, убегаю, убегаю от себя. Забываю настоящее. И больно, когда вокруг стены действительности. И нужно это.

Гр. люблю. Сегодня опять плакала. Безумие. «Я тебя никогда не забуду». Как хочу просто узнать, где он сейчас, как живет. «На тебе сошелся клином белый свет». Лучше не искать встречи, не навязываться, но знать о нем хоть чуть-чуть я хочу, хоть самую малость. Я изнемогаю жить в неизвестности. Это не мимолетность, а однажды и навсегда. Я – однолюбка, как и он, и такая же увлекающаяся, но люблю только его, и он, смею надеяться, любит меня. Но если нас разлучила жизнь, что я могу сделать. Пыталась уже, но так неправдоподобно трудно сделать первый шаг. Я довольно точно писала об этом в одном из этюдов. Так, как люблю я, любить нельзя, невозможно, меня просто не остается, я вся растворяюсь в этой любви. Я так хорошо помню его взгляд, такой не может обмануть. Он навечно в моем сердце, да только за один такой взгляд стоит терпеть эту бесконечно тусклую, а иногда бесконечно стремительную жизнь. Сейчас кажется, когда я его окончательно потеряла (эта дата не совпадает с нашей последней встречей), закончилась одна моя жизнь. И началось что-то новое, другое, в которой «варюсь» до сих пор. Несмотря на кучу событий, переломов и прозрений, заполнивших мою жизнь за эти два с половиной года без него, я – все такая же брошенная, не любимая. Он никогда не был «моим парнем». Никогда. Хоть хотел этого, тянулся ко мне, но всегда не доводил до логического, как говорится, конца наши отношения. Словно подразнит меня и отвернется. Все-таки что-то демоническое в нем есть.

Нравилась я ему. Слышала это от других. От него практически никогда. Странные отношения. Часто ругались. Какая-то тяга почти магнитная, но избегали, боялись отдаться ей. Наверное, правильно. Все было бы мельче и скучней, если бы были вместе, мне кажется. А сейчас? Глубина, возвышенность моих чувств, проверенная временем. Уже жанр трагедии. Не осуществившейся. Судьба любви без взаимности. Нет взаимной любви, воплотившейся в любовь земную, осталось где-то далеко. Не оформившись даже в звук. Хотя есть мои стихи. Может быть, его стихи. Ничто не проходит бесследно. Легче даже, когда думаешь о какой-то несуществующей встрече, которую ждешь, в которую веришь, с оттенком сентиментальности, романтики. Представляешь ее как счастливый конец длинной сказки. Неужели он забыл. Не может быть. Если во мне столько силы и порыва, не должно это оставаться брошенным в пустоту. Не может он не чувствовать иногда чего-то в воздухе, в себе. Мы же две половинки, предназначенные судьбой… Нет, не рядом. Никогда?

С моей глубиной и духовностью Б. не может сравняться. Все действительно правильно. Надо верить интуиции. Ему же нет дела до моего творчества, он даже не хочет делать вид, что заинтересован, его житейская психология удручает меня своей ограниченностью и зацикленностью на мелочах. С моим масштабом не в его постель, говорю вполне цинично и иронично (хотя, конечно, это совсем разные вещи). Слишком разный уровень интеллекта. Я не считаю его дураком. Но он явно не дотягивает до моих представлений о культуре. Ему это скучно. Он прикрывается жизненным опытом, говорит, что все, занимающее меня, пережил, перепробовал и разочаровался. Но это самообман. Невозможно устать от самосовершенствования. Равнодушием можно лишь оправдать нежелание движения и неглубокость своей натуры. Ему неинтересна моя духовность, моя поэзия и мои теории. Пожалуйста, мы расстаемся. Это было предопределено. Увы, все-таки с ним были связаны многие надежды и иллюзии. Может быть, и глупо себя веду, так тщательно просеивая свое окружение. Грозит опасность остаться одной, но я не боюсь этого. Не могу притворяться перед собой. Если высокие требования к человеку, который претендует на важное место в моей жизни, зачем себя ломать. Еще успеет обломать меня жизнь. И пусть еще нет никого, кто бы выдержал груз моих претензий и выпендрежей, пусть так. Но вдруг еще не все? Вдруг он появится? А я верю, что он появится.

Это напоминает наивные мечты о принце на белом коне или о Грее на корабле с алыми парусами. Пусть так. Это моя жизнь. Я хочу сама придумывать ее. Может, ошибаюсь, может, нет, но не пробуйте изменить меня. Я – не маленькая. К сожалению. И все давно уже понимаю.

20.11. Совсем обнаглела. Проспала две пары. Будильник ставлю, просыпаюсь, выслушиваю его дребедень, и снова в сон. Ложусь поздно и встаю поздно. Безумная лень.

Прощай, моя сладкая комфортная жизнь! Если не начну заниматься… Прохлаждаюсь. Погибаю.

Сегодня Г. вновь настаивал на том, чтобы я прочитала работу. Еще раз повторил, что ему нравится, что он не случайно просит меня прочитать, хочет поговорить и дать совет. Я снова «заартачилась», отказалась. Он сказал, что все равно придется читать, это неизбежно. Отдал мне работу на Штайна. Снова сказал, что понравилось и надо поговорить отдельно. Мне этого мало. Что значит, понравилось? Ему все нравится. Я хочу быть уверенной, что это не просто слова утешения. Что это искреннее и глубокое. Сколько можно мне мучиться?

Репетировали капустник к дню рождения, вернее, по поводу дней рождения мэтров: Г. и М. В. действительно актриса, очень живая, непосредственная, легкая на выходки, выдумки, импровизации. По-хорошему завидую ей. Но во мне ведь тоже есть, только мучительно не может проявиться. Ну не буду опять. Буду просто жить. Судьба не отстает искушать, мучает, балует. Сейчас проверяет, оставив меня одну.

Действительно, придумываю себе море проблем. А ведь живу как удачно, все же вокруг расчудесное. А я окружаю жизнь странностями. Хотя без них тоже скучно. Ладно, все как есть. Да.

Была на эклект-концерте в ЦДК. Оригинальные музыкальные композиции, поэты, картины. Но важнее, наверное, обстановка этого места. Можно сказать, что я ходила на атмосферу. Музыканты, поэты, прочая околотворческая публика. Там есть постоянка. При желании могла бы познакомиться с двумя богемного вида молодыми людьми (сидели за одним столиком в кафе). Из их слов я поняла, что они связаны с ГИТИСом, элитной средой, а в Доме композиторов, как сказал один из них, живут. Периодически тусуются в местном буфете или ресторане. Любое подобное место обрастает такими людьми.

Музыка в целом понравилась. Вызывает противоречивые чувства, но найти свой подход, свою дорожку к ней можно. Из поэтов наиболее замечателен Друк. Чудеса остроумия. Но я считаю, это несерьезные стихи. Мне очень нравится их озорство и ирония. Но в значительной степени это словообразование, словотре-нирование etc. Ужасно хотела с ним познакомиться. Он в антракте собрался уходить, я подошла к нему в гардеробе и поинтересовалась, где можно купить недавно вышедшую книжку его стихов. Ответ: Герцена, 1, культ. центр МГУ. Он не выразил желания дальше продолжить разговор. Просто отвлекся на кого-то за моей спиной, продолжая одеваться. Я поблагодарила и отошла. Неудобно навязываться.

Выступал также основатель ордена куртуазных маньеристов Вадим Степанцев. Вся их поэзия, его – не исключение, меня шокирует, порой забавляет и все-таки больше отталкивает.

Очень ждала Д. А. Пригова. но, к сожалению, досточтимый мэтр не изволили явиться. А жаль.

Этот милый концерт вызвал у меня много откликов. В одной музыкально-хореографической композиции (Т. Михеева) участвовали три девушки, которые под фонограмму голоса, шумов волн, дождя, птиц, музыкальных, каких-то зыбких созвучий, исполнили странную пластическую вариацию. Это не танец и не спектакль, какое-то туманное сочетание разного в диковинных завораживающих звуках, движениях, «взлетах» и жестах. По-своему это было очень интересно. Но полное дилетантство в синхронности. Ладно. Даже лучше, когда каждая движется в соответствии с каким-то особым, индивидуальным ритмом, но несовершенство хореографии, не дотягивают до мастерства, не чувствуют самую суть, глубокость создаваемого жеста-фразы. Они сами не пластичны, пластична музыка и то, что чувствуется в авторской задумке. А если бы мне дали поработать с этой вещицей! У меня столько предложений. Она бы засверкала новыми красками. Это так созвучно тому, о чем я мечтаю. Пластически озвученная акварель. Новое искусство из цвета, звука, ритма, стиха. Все вместе и каждый жанр – самодостаточен. И эта композиция натолкнула меня на новые задумки, помогла лучше понять собственные, смутные пока желания. Двигаться в этом направлении – один из вариантов этого нового и перспективный.

Мне очень близка атмосфера Дома композиторов. Я просто купаюсь в окружении музыкантов, элегантных и творческих людей. Приятно осознавать причастность к их кругу. Я-то знаю – своя.

Купила книжку стихов Алек. Вайнштейна. Просмотрела мельком. По-моему, это настоящее. Буду читать подробнее.

Завтра мама приезжает. Единственный человек, с кем могу поделиться всеми своими противоречиями и мыслями. Почему мы не живем в Москве?

Совсем «расклеилась». Не вылезаю из болезни 3-й месяц подряд. Наверное, уже хроническое.

Где бы я еще могла так полнокровно жить, так безалаберно, безумно, разнообразно? Где масштаб событий и впечатлений наслаиваются друг на друга, проглатывают, кружат в бесконечном движении, не замирая ни на миг? Где еще столько чувств меня бы захватывали, мучили, заставляли изводить каждый день бумагу и ручки? Где так интенсивно живет душа, и страдает, и ликует, где как не в столице моей души, средоточия культур и искусств, хамства и элитарности, «высшего света» и грязи, меня – солнца и меня – тревоги? Москва. Москва. Москва. Мечтала о ней. Здесь. Не занимаюсь. Пропадаю. Не мыслю жизни без этого города, жить в другом не смогу. Господи, не оставь мою грешную душеньку? Господи, прости мои пакости, я стараюсь быть лучше, но почему-то остаюсь собой. Взращиваю в себе элитность, аристократизм, рафинированность. Это плохо, да? Но как приятно ощущать себя истинной леди из хорошего общества. Совершенство моих интонаций, изысканность острот и вкуса, безупречность в подборе костюма, чувство цвета и прекрасный макияж. О чем я думаю, боже мой? Кажется, откуда эта пустота? Но это тоже я, это неотделимо от моей натуры. Богема противная, ты Ellen. О, да. Я такая. Увы мне. Простите.

…А где-то на Марсе болеет искусство и шлет телеграммы на «фабрику грез»…

21.11. Вчера не поехала в универ. Вернулась с полдороги. Так гадко вдруг стало, показалось, что умираю. Болезнь сжигает меня изнутри. Трудно дышать. Вся грудная клетка обложена ватной ноющей противной болью. Голова гудит.

22.11. Вчера, несмотря на болезнь, поехала к 5 часам в Дом Ученых на представление нового театра, который образовался из нынешних выпускников «Щуки», всех тех замечательных ребят, которые очаровали меня в «Городе мышей». Встреча-знакомство с начинающим театром. Называется «Ученая обезьяна». У меня сразу возникли аналогии с рассказом М.О. Кнебель о Вахтангове и М. Чехове, которые играли такой этюд. Так и оказалось. Эти два человека много значат для руководителя (бывшего) курса и режиссера Автарова. К тому же этот год – год обезьяны, а помещение, которое им удалось получить для театра (на Смоленской площади), раньше принадлежало Академии наук, т. е. ученым. Вот такие совпадения снова доказывают, что нет ничего случайного в жизни.

В первой части вечера показывали отрывки из спектаклей «Белая гвардия» Булгакова, «Три сестры», какая-то итальянская комедия и «Ричард IV». Меня, честно говоря, этот показ немного расстроил. Я ожидала большей свежести и новизны. Но все-таки, несмотря на многие несовершенства и «пролеты», я чувствую в них силу, талант, перспективность. Они еще покажут себя, не сомневаюсь. Я, как всякий влюбленный человек, старалась отыскать в объекте моего обожания только лучшее. Каждая деталь воспринималась мной с точки зрения игры уже знакомых актеров. Я пришла «на актеров», запомнившихся, вызывающих симпатию. Кстати, об этом говорил Автаров. Он хочет вывести артистов из второстепенного, подчиненного режиссеру положения. Для него главное – театр личностей-актеров, ярких индивидуальностей, создающих свой мир, особую атмосферу театра. Он бы как раз хотел, чтобы в театр ходили посмотреть именно на актеров, чего уже давно не происходит. Я с ним согласна. Дело не в диктаторе-режиссере, а в особом подходе к сцене, к общению со зрителями. У каждого – своя программа. И любая концепция имеет право на жизнь. Это же такое достойное призвание. Я очень рада, что правильно поняла этот театр, и мне легче теперь ориентироваться в его замыслах и своих откликах.

Во второй части показывали небольшие сценки, этюды. Великолепно. Это действительно фейерверк озорства, молодого задора и мастерства. Чаще других и, наверное, более выразительно появлялся Эдик Радзюкевич. Пластика и характерность, чувство ритма и сценическое обаяние в этом человеке огромны. Он, кстати, поставил все тот же «32 мая – город мышей». Еще великолепное чувство юмора и вкус. Не жалко похвал для талантливого человека. Мне кажется, на нем держится все это юное театральное дело. Запомнились также Саша, Костя и Дима. Других просто не запомнила. Они все вызывают у меня восторг, я влюбилась в их театр как в новое, не испорченное штампами, перспективное и многообещающее дело.

Вчера позвонил Гена. Продолжает озвучивать «Врата рая». Настроение у него вернулось в нормальное состояние и про будущий фильм говорит спокойно и уверенно. Я снова принялась нахваливать этот театр и усиленно предлагала ему обратить внимание на отдельных ребят как кандидатов на главную роль. Особенно Костю. Его исполнение нищего в «Смерти Занда» меня потрясло. Это сильная артистическая натура со своей особенной манерой и ритмикой. Еще в «32 мае» он мне запомнился больше других. Хотя там никаких драматически выразительных моментов не было. Талантливый мальчик. Как же он мне нравится! Вчера в «Трех сестрах» играл Андрея. Опять же выразительно и оригинально, и чувствуется не только лишь новизна режиссерской трактовки образа, но в большей степени сила его игры, независимость актерского самочувствия на сцене. Писать об особенностях постановок пока не буду, трудно судить по отрывкам, где возможны недочеты и случайности. Когда посмотрю спектакли полностью, можно будет сказать более конкретно.

Идея-фикс – профессионально заниматься этим театром, перезнакомиться с ребятами и написать о них. Писать о театре пока не могу. Это слишком ответственно, и не будучи уверенной в своих чувствах, не смею браться. Только познакомившись поближе с ними и с их работами, начну что-то делать. Я очень серьезно отношусь к этому. Мне так надоела недоговоренность моей жизни. Пишу – не печатают. Это уже раздражает. Все вокруг говорят, что хорошо пишу. А дальше? Г. настаивает, чтобы я прочитала работу на «32 мая» на семинаре. Попросил даже М. провести со мной воспитательную работу. Она сказала, что В. М. очень понравилось и я должна прочитать. Без вариантов. Такое вот «воспитание». Мой отказ можно воспринять как каприз. Но я уверена, что тонкую стилистику и изящность моей работы не поймут, хотя бы потому, что некоторые ко мне относятся плохо. Я знаю, что своим эстетством у ряда девушек наших вызываю неприязнь. Это чисто классовое, даже кастовое. И не высокомерие в моих словах, а правда. Это всегда живет в людях. Мне, с одной стороны, смешно, с другой, – противно. Я просто не знаю, что мне делать со всеми своими «коллегами», когда мы тусуемся вместе, у меня нет слов, я не знаю, как себя вести, выгляжу неестественно и натянуто. Наверное, в кулуарах уже прозвучало слово: выпендривается. А это от робости. Ну и черт со всем. Честное слово, надоело мельтешение у своих ног. Но ведь, опять же, никуда от этого не уйти. Замкнутый круг.

По поводу моей работы нельзя задавать вопросы. Ее можно или принять, или оттолкнуть. Всю. Дробить, придираться, копаться в ней – смерть. Для нее. Неужели Г. не понимает? А может, именно потому, что понимает, настаивает на ее прочтении, хочет проверить курс этой самобытной и в высшей степени спорной вещицей?

Как он мне сказал уже, чтение – неизбежность. Да, я понимаю. Но от этого не легче. Столько вокруг нелепостей, откровенных идиотизмов. Приятней думать об «Ученой обезьяне».

23.11. Я разрываю жизненный ряд своих дней. Я проваливаюсь в пустеющую свою душу, и дышать все труднее и горче. С. К. не просто равнодушен, но и «отшивается». Сегодня было индивидуальное занятие, с каждым он говорил отдельно. Обсуждаемая тема – статьи критиков, которые он дал прочитать. Я сказала буквально несколько предложений. Довольно глупых, по-моему. И больше он не захотел меня слушать. Задал прочитать статью на «Кина». Спектакль мне не понравился, рецензия тоже. Зачем я согласилась с ней работать, не понимаю. Потом я сказала, что пишу стихи, чтобы он обратил внимание на особую образную стилистику (я отдала ему работу на «32 мая»). Но все это глупо, никому не нужно. Ему не нужно. Я поняла, что он отшивается. Интонацией, манерой держаться, явным отстранением. Я ведь всегда так тонко, до мельчайших нюансов чувствую отношение ко мне собеседника. Я была сегодня подавлена, убита, сошла с лица. Сразу после 1-й пары поехала домой. Физически ощущала болезнь. Заболела его немилостью.

Было бесконечно мучительно. Я себя изничтожила отсутствием вокруг хоть чего-нибудь хорошего. Было так мутно, что первоначальная причина расстройства начала забываться. Я ехала в метро, и казалось, меня нет, я растворяюсь в своей болезни. Ни единого напоминания о жизни. Все это продумано, пережито и забыто. Записывать это сейчас тоскливо.

Успокаивалась и снова проваливалась в омут грусти. Но постоянная печаль – стала частичкой меня. Жить с этим грузом – тяжело.

Он и не предполагает, как сделал мне больно своим (вольно или невольно?) подчеркнутым равнодушием. Но пусть. И не дай ему Бог узнать.

Наверное, легко любить, зная, что любовь эта обречена быть только платонической, невзаимной, неравной. Легко любить, не претендуя на ответ, благоговейно прислушиваясь к каждому слову, храня в памяти малейшую улыбку и мимолетный взгляд, будучи уверенной, что любовь эта никогда не воплотится в счастье двоих.

А как все до смешного банально: студентка и красивый старый преподаватель. Величественный, седовласый человек, с такой же красивой, как и он сам, судьбой. Я люблю Вас. Простите.

24. 11. Мама уехала в Казань. Так странно мы живем. Непонятно где. По самочувствию вроде все больше здесь, в Москве, все сильнее связь с этим городом. А по прописке – там, в провинциальном городке.

3 недели до сессии. Безмятежность обреченного человека. Просто паралич. Не в силах сдвинуть свои мозги с мертвой точки.

Получила письмо от Гали. Солнышко мое, как она меня понимает.

25.11. Тяжесть душевная от огромности свободного времени. Извожу его без счета не на «дела». А расплата приближается. За все грехи мои тяжкие. Пусто-то как, Господи! Бесконечно, «за предел тоски». И снова совсем одна. И хочу остаться одной. Это лучше для всех. Обречена. «Еще не все разрешено…». А где выход?

Впечатление от концерта камерной музыки в ЦДК перебил Джеф. Надо же было судьбе вывести меня из дома на этот концерт, чтобы так все неспроста (во-первых, концерт отличный, прекрасно провела время, купила книгу О. Ивинской о Пастернаке, влюбилась в чудесного режиссера Мишу Адамовича), (во-вторых, когда шла с концерта по Тверской, едва заметно улыбнулась засмотревшемуся на меня иностранцу, около «Интуриста» он меня догнал, познакомились). Ему около 40, из Австралии, в Москве по своим коммерческим делам на 3 недели, снимает квартиру недалеко от «Пекина». Наш диалог – просто очарование. Он – на плохом русском, я – на плохом английском. Но больше все же на английском. Пошли на Красную площадь. Потом долго думали, где можно посидеть и выпить, наконец, он меня повел в валютный бар в том здании, где гостиница «Москва». Взял по рислингу, и с полчаса мы там сидели. Своеобразная публика в этом баре. Жлобовские рожи парней и элегантные юные джентльмены новой формации. Иностранцев, мне показалось, не так уж много. С нами за одним столиком сидели мужчина и женщина, говорили попеременно на английском и французском, но он также неплохо по-русски умеет, хоть и с акцентом. Очень они мне понравились. Милые такие люди. Я веду себя осторожно, телефон не дала.

Ну, надо же. Ведь не хотела из дома сегодня выбираться. Но будто что-то толкало. Чистейшая импровизация. Так что с Джефом? Он, по-видимому, достаточно обеспечен. У него фирма в Сиднее. Небольшая, но, думается, не бедная. Одет хорошо, как все деловые иностранцы, впрочем. Что еще? Ах, деньги. Дал понять, что не обидит, если буду с ним встречаться. Вот такой расклад. Противно.

Боже мой, а ведь главным событием дня считала концерт, шла и думала, как много разного напишу, сколько впечатлений и настроений, и все пропало. Уже не могу настроиться на ту волну. До чего мелкая. Джеф «забил» настрой музыкально-созерцательный. К тому же я выпила бокал рислинга. Нет, не опьянела, но несколько оживилась. И умиротворенно-артистического состояния с оттенком грусти, и поэзии, и мудрости, и главное, – души, уже нет.

Устала. Да, не помешало бы нескольких сотен долларов. Но смешно, какая из меня путана, если даже со своим парнем не способна на что-то решиться.

Джеф как Джеф. Джеф им и останется. Уедет на Рождество в Сидней. Судьба мне снова напоминает, что мой английский – хуже некуда. Нужно исправляться. А то не получается свободы общения.

Концерт сегодняшний – последний в фестивале «Московская осень». 6 авторов. Каждый мне понравился по-своему. Или удивил, или заставил наслаждаться классикой интонаций (Меерович), лирически-трогательным и отчасти трагическим ритмом (Воронцов). Впрочем, у всех много новаций. Я, зациклившись на литературных жанрах, совсем не слежу за развитием музыки. И представить не могла, что столько можно еще придумать, так по-новому использовать уже знакомые инструменты и так безумно смело и парадоксально соединять их звучания, создавать новые мелодии, ритмы, аккомпанементы. Все строится на оригинальных, непривычных созвучиях. И не музыка даже, а какое-то странное тревожное асимметричное кружево нот, капель, мыльных пузырей (Гагнидзе). Я была просто в восторге. Такая шиза в таком консервативном виде искусства. Ему, кстати, хлопали больше всех. Настоящий успех. Его музыка шокировала, смешила, поднимала вверх, выматывала душу и жила, осуществлялась настроением тихой радости. Хоть музыкой в обычном понимании то, что делает Гагнидзе, назвать трудно. Но потрясение сильнейшее. И в конце музыканты, отложив инструменты, достали из карманов флакончики и давай пускать мыльные пузыри. Незабываемо. Я так рада была, что попала на этот концерт. Остальное – завтра.

26.11. Становлюсь другой, разочарованной и разуверившейся в жизни. Ничего не радует по-настоящему. И даже не странно уже. Со всего маху – в студень депрессии.

На что я годна? Согревает сердце воспоминание о вчерашнем концерте. Дирижер ансамбля солистов Моск. акад. симф. оркестра Миша Адамович – великолепен. Красавец-мужчина в безукоризненно сидящем фраке. Белизна воротничка и манжет оттеняет смуглую шоколадного отлива кожу. Также золото часов на красивой, холеной даже руке, когда он взмахивает ею, меня просто с ума сводит. Черные густые волосы, черные черносливовые глаза, приятнейшая из улыбок. Его человеческое обаяние неотделимо от творческой индивидуальности. Смотреть, как он дирижирует, – наслаждение. Прекрасный ансамбль. Я купалась в чистых хрустальных и одновременно мягких звуках «Элегии» Воронцова, полностью отключалась от действительности и плыла, плыла в какие-то неведомые дали, где нет искушений (в том числе и иностранцами), душевных мучений и недоброжелателей, где воцарилось творчество. И пусть это не будет идеальным миром, но как же хочется остаться там хоть ненадолго. Может быть, я не искушена в вопросах музыки, но мне бесконечно понравилась «Элегия». Больше остальных. И мне было странно видеть довольно вялый прием у публики этой композиции. Большим успехом пользовались сюрные выпадки Гагнидзе. Мне его «Музыка для всех № 3» тоже очень понравилась, очень. Я понимаю, что это не чисто внешние, эпатирующие, на первый взгляд, новации. Это настоящее новое. Прорыв в жанре. Свое, не зашторенное традиционностью видение музыки. Но меня удивляет, когда зрители желают новаций для новаций. Поразить может только новое. Может, профессионалы судят иначе, но мне так близка нежная тревожная музыка. Лиричная и трагическая одновременно. Начитавшись греческих трагедий, я слышала в чистом звучании струнных пение и рыдания Эринний, видела, как хороводят в воздухе их тени. Надвигаются, сгущаются сумерки душ, но легкая походка весны заглушает их зыбкие беспокойные голоса, торжествует. Я чувствовала эту музыку красками поэтических образов. Акварельные разводы майского утра, когда просыпаются птицы. И все сливается в моем сознании в единственно существующую картину жизни, где звуки, ритмы, краски и жесты неразделимы. То не представимое, но живущее в моих мечтах искусство, где все это соединено в одно огромное понятие и чувство. И мир может не только представить, но и увидеть, услышать, насладиться небывалой, прекраснейшей «музыкой сфер».

Если я буду себя успокаивать тем, что для моей особой судьбы не должно быть случайных людей и поступков, то все полетит к чертям. Проживу жизнь, ничего и никого не дождавшись, и буду жалеть о несостоявшемся, что сама же оттолкнула. Но если не хочу, что делать со своей тонко и остро чувствующей интуицией. Не хочу делать откровенно нежелаемых поступков не столько потому, что беспокоюсь за чистоту судьбы, а поскольку не хочу, просто отталкивает. Даже Славка, как это ни грустно. И дело не только в комплексах, а в нем самом тоже.

Ощущаю себя закрытой на множество замков в саму себя своими же нелепыми странностями. И вырваться не способна. Конечно, остается ждать чего-то, каких-то поворотов жизни, принца. А если все это лишь миражи? Если жду несуществующего, хочу невозможного и разговоры о предопределенности – удобная философия лентяйства и бездари? Меня мучают пустота и неглубина жизни. Меня терзают мои запросы, требования чего-то большего. Боже мой, как меня измучили эти противоречия.

Заниматься науками – разучилась, уйти с головой в личную жизнь тоже не способна, продвигаться в профессиональной сфере – не хватает смелости. И выходит, куда ни посмотри – нет меня. А эта невоплощенность, хоть во что-то, убивает, выматывает до остатка. Неудовлетворение собой сжигает внутренние силы. И будто живу вхолостую. Вроде живу, а где хоть на немножко состоялось? Да, пишу, но мне уже мало «вариться» в себе, этого никто не слышит. И от этого бесконечно больно. Не способна на решительные поступки. Слабая. Слабая. Трусиха и нытик. Теперь занимаюсь самоуничтожением. С такими настроениями меня надолго не хватит. Уже не первый месяц твержу о готовой в любой момент разразиться грозе. Я сама зову ее, подгоняю даже. Сколько раз казалось: вот начинается, первые живительные капли надежды. А всего лишь ложная тревога. С балкона предчувствий вылили грязную воду неисполненных начинаний. Последнее время мне все чаще тошно наедине с собой. С одной стороны, я даже хочу этого, пытаюсь что-то решить разобраться. Но бегу, бегу куда угодно: в уличную толпу, перестуки вагона метро, концерты, спектакли, туда, где можно раствориться хоть ненадолго в разном: музыке, разговорах, мыслях о своей внешности. Но все это проходит, и снова убийственная пустота и тоска по свету. Жить не хочется. Не думала никогда, что буду так разочаровываться. Так бездонно. До самоотрицания. Может быть, только дневники меня спасают. Копание в своих мерзостях. Во мне много всякого. Я умею оттолкнуть плохое и заняться собой (по мелочам). Но когда это плохое поселилось во мне, присутствует постоянно… Иногда засыпает, и создается видимость его ухода. Я на время оживаю. Но вот снова «очухалось», и все, как раньше.

Звонила Галочка, отсюда скачок настроения вверх. Как же она понимает меня, золотая моя. Чудесная. Ее шеф, не сказав ей, сократил мою подборку, т. к. считал, что это уже было издано книгой и всего лишь перепечатка. Как Галя сказала, он и предположить не мог, что это писала живая девочка и что в их газете возможен такой дебют. Приятно и прощаю ему за эти сокращения. Галя же написала хорошее предисловие к моим стихам.

27.11. Г. сказал, что я «раскололась» и буду читать работу. Еще на прошлом занятии, в понедельник, сказал, когда меня не было. Сегодня же я не принесла ее, просто не думала, что пойду на его занятие, не собиралась. Но так уж сложилось. А. читала рецензию на «Ромео и Джульетту» (театр на Юго-Западе). С первых же строчек я поняла, что все правильно, я не ошиблась в своих оценках ее. Все в этой работе есть: и легкость пера, и настроение, и отклик на игру актеров. Мастерство даже в подаче материала и лаконичность. Нет одного – личности автора. С общепринятых позиций восприятия эта вещь настолько совершенна, что просто нечего сказать, и поэтому начинаешь отыскивать какие-то претензии, чтобы откликнуться хоть как-то. Вот можно добавить о режиссерской позиции, об одном из актеров. Вот и в этом месте смягчить переход. Все это ничего не значащие мелочи. После прослушивания этой работы остается пустота. Она не несет в себе ничего, кроме того, что написано на этих листочках. Она не самоценна. Дело даже не в оценке спектакля, а во внутреннем достоинстве, самодостаточности мысли и чувства и их гармонии. А. умеет сформулировать свои мысли, но она не способна разглядеть в событии или явлении глубину, она «плавает» на поверхности смыслов, не в силах просто проникнуть за пределы действительности. Говорю – просто – но, конечно же, понимаю, что это не так. Как минимум нужен талант. Увы, это редкость. Всем нашим, и мэтрам в том числе, понравилось. Я не принимала участия в обсуждении, хотя, как мне показалось, Г. было бы интересно узнать мое мнение, но фальшивить не хотелось, критиковать тоже. В конце концов, это тоже творчество, а я уважаю любое его проявление. Другое дело, что опять же, нет ощущения масштаба. Действительно, хорошо, мастерски сколоченная работа. Мы об этом говорили с Ирой К., когда ехали из универа. Я рада, что она понимает так же. Странно, писать не умеет, а чувствует очень точно. Славная девочка.

Г. попросил А. перепечатать на машинке для него. Поможет где-нибудь напечатать? Мне так странно было себя чувствовать в окружении сыплющих похвалы этой штамповке. Да как же этот уровень называть единственно существующим!? Многим так понравилось, что меня вновь грызут сомнения: как решиться в эту грубую (судя по вкусам) толпу произнести мою хрупкую леди. Она же погибнет от ее неосторожных прикосновений.

Но как же, как же так? Г. сказал, что это настолько замечательно, что Аню уже ничему не нужно учить, она пишет безукоризненно. Правильно, а разве кого-то другого можно учить? Разве дару научишь? Он или есть, или нет. Все однозначно.

Меня пугает эта примитивность мышления, и я, по всей видимости, обречена на провал.

Сейчас перечитывала свои стихи. Как прекрасно все же. У меня есть целый мир. Это помогает.

Многое зависит от того, как С. К. отнесется к моей работе «32 мая»… Он может меня «зарезать», уничтожить малейшим оттенком неудовольствия. Я уже заранее готова разреветься в страхе от его слов по этому поводу. Мне так важно его мнение. И если ему не понравится (неужто такое возможно?), я могу надолго выйти из равновесия.

Меня томит моя замкнутость в избранничестве. Сколько можно недовопло-щаться, не самовыражаться полностью. Я будто в заточении. Так много уже написано, и лежит мертвым грузом. Нет, черт возьми, может, конечно, у меня мания величия, но не могу не написать, что чувствую в глубине души, почему-то улавливаю: Г. не в восторге от работы А., не так уж сильно она ему нравится, просто он знает конъюнктуру и в какой-то степени близость к своему стилю. Его же лучшие качества, чутье подсказывают, что это обычное, проходящее, а то, что делаю я, вызывает у него настороженность, с одной стороны, и интерес. Он не может не чувствовать моей силы. Относиться ко мне он может как угодно, но как человек незаурядный осознает, что что-то во мне есть, и это важно.

Явление… Сквозь слезы, душевные истерики шепчу: я останусь, останусь. Я обречена остаться. Не мимолетность, а жизнь, полная радости, которая будет сама по себе интересна. Ну что мне делать с этой бесконечной убежденностью в своей особенности? Это в крови. Я не способна отделаться от этого присутствия во мне, чем дольше, тем больше. Я не самоупиваюсь, я даже страдаю, т. к. не удовлетворена своим настоящим, отсутствием какого бы то ни было уровня окружающих меня. Меня оценить и дать отклик может только равный. Приятно поклонение толпы, но и ничтожно. Зачем оно мне? А беседа с человеком, понимающим самую сущность моей поэзии, так нужна мне. Я истосковалась от консервирования в себе своих мук и сомнений. Будто толку сама себя в ступе. Сколько это может продолжаться?

…Сердце рассыпалось на бубенцы…

Ритм диктуется самочувствием. Я обычно не знаю заранее о нем. Он приходит сам, подчиняясь мелодии чувства. Иногда (очень редко) я, напротив, слышу вначале ритмическую структуру будущего стихотворения, а слова и впечатления ложатся на уже готовую партитуру. В любом случае истинность и глубина настроения сохраняются. Просто это разного рода вдохновения. Но природа их – едина.

Гр., сколько может длиться эта пытка неизвестностью, эти дни и годы без дна, куда уносятся лучшие сны и стремления. Гр., некрасивый мой, прекраснейший, обаятельный, с чеширской улыбкой и бессонницей, с песнями и пьянками, откровениями и издевательствами, единственный человек, ради которого готова жить. Если бы ты знал, как дорог мне каждый миг памяти о тебе. Может быть, эти воспоминания – лучшее, что у меня есть. В последние дни ты все навязчивее и горче напоминаешь о себе, я не могу отделаться от тревоги за твою судьбу. Два с половиной года прошло, а все во мне так же остро и чувственно, как тогда, ничуть не утих этот сумасшедший пламень, все так же сжимает сердце и охватывает наитягчайшая из печалей. Обреченная, смирившаяся. Почему так нелепо не вовремя расстались, хотя разве расставания бывают вовремя?

Как же я страдаю. Это живет во мне на уровне души, когда невозможно сказать более-менее связно, но все существо переполняется такими вихрями, громадностью догадок и узнаваний, что можно, только закрыв глаза, слушать в себе эту хаотичную мудрую симфонию звезд и планет или улыбаться. Люблю тебя, какой ты был тогда, неровный, весь из резкостей, сам себе непонятный. И грустно тебе было часто, чаще всего от неразберихи в самом себе, в своих чувствах и привязанностей. Из-за меня тоже. Тоже. Но ты же сильный. И ты слабый. И еще мне тысячу раз все равно, какой ты. Я люблю тебя за то, что ты есть и именно такой, невнятный и испорченный. Время меняет людей. И как изменилась я с момента нашей последней встречи, а что с тобой, «моя лучшая из ошибок». Я обречена распутать клубок этих вопросов, как бы плохо ни было потом. Ты мне нужен, и ничего с собой поделать не желаю. Я просто люблю.

Мне ведь не надо многого. Просто знать, что ты живешь и тебе не совсем отвратительно жить. Просто знать. Так мало. Боги, подарите мне эту малость. Заверните в рождественский кулек вместе с успешной сдачей сессии и положите под елку. Праздники кончаются, но моя любовь остается. Я не избавлюсь от нее. Мне так нужно. Просто знать.

28.11. Сегодня снова Ш. был в ударе. Очень хорошо говорил про театр и критиков. Какое счастье учиться у таких людей. Он, кстати, преподает также в ГИТИ-Се. Так что опытный педагог. Чудесный, элегантный. Я зря не записываю за мэтрами слова, жалеть буду потом. Они останутся. А моих свидетельств мало.

Уже сейчас болею от страха за предстоящее чтение работы в понедельник. Муки мои! Мне кажется, что скорее планета прекратит свое существование и провалится в хаос, чем мое чтение будет успешным. Все, кто читал, уверяют, что хорошо. Но что мне до этого, если наше отделение безнадежно. Что все больше людей не выносят меня. Они просто начнут вгрызаться в это нежное создание и прекратят его существование своими нападками. Хотя, что я говорю, оно живет и будет жить. И останется. Просто не может быть иначе. Но от этой уверенности страх не становится меньше. Он парализует меня. Так трудно общаться с нашими бойкими. С некоторыми людьми могу быть полностью раскрепощенной. Человек 5-6 у нас. Остальные же – безнадега. Особенно Д. Просто не выношу ее органически, и она, видимо, тоже. Настроена так же. В ней я чувствую неистребимое плебейство натуры. Сейчас наши девушки вошли во вкус, все более явственно ощущают себя «театралками» как разновидностью творческой публики. Это даже не очень-то осознанно, по крайней мере, не у всех. Но для меня, это худшая из богемной публики, которая только может быть. Противоречие внутреннее нарастает. Или я сама нагнетаю его? С таким настроем я совсем изведу себя к понедельнику. Если я так отношусь к ним, чего же ожидать взамен?

29.11. Снова была на «32 мая. Город мышей». Мне по-новому открылось их творчество. Сегодня они были особенно выразительны. Добавили ряд деталей, более связующих эпизоды в единое целое. В душе звучит нежная трогательная музыка. От нее тепло. Все кажется таким мелочным по сравнению с этим праздничным хулиганством. Хотела проверить свои чувства и не только укрепилась в уверенности, что эти ребята – талантливы, но еще больше влюбилась в них. Как чудесно, что есть их театр. Я им пророчу большое будущее. Как же хочется познакомиться. Вот, вроде рядом, рукой дотянуться можно, а недоступно до боли. Не буду же я подходить и надоедать комплиментами. Меня должен представить человек уважаемый и приятный.

Давала Инке читать работу по этому спектаклю. Вроде ей понравилось. «Вроде» – потому что всех подряд подозреваю в неискренности.

Мне так плохо сейчас. Все внутри сжимается. От апофигея к безумию. Спектакль сегодняшний мне открыл такие глубины, о которых хочется написать особо. Добавить к уже существующему или написать новый этюд.

Завтра я могу разбиться о равнодушие и неприятие. О хорошем вообще не думается. Мне странно допустить такую мысль, что им может действительно понравиться.

Ах, все-таки должна про это написать. Сегодня был сон. Какой-то огромный зал. Столовая, скорее, что-то среднее между нею и рестораном. Очень высокие потолки, колонны. Такое ощущение, что мраморная отделка стен. Величественное здание. Будто дворец. Я с кем-то, не помню, возможно, Инка. Заходим, проходим к одному из столиков. Подойдя к столику уже, обернулась. В дверях стояли слева направо: Сашка, Гр., Рустик. Рустик в зимней шапке-ушанке, пальто. Такой странный, непривычный, очень изменившийся. Я его не сразу узнала, сначала даже приняла просто за какого-то незнакомого парня, т. к. все мысли были сосредоточены на Гр. Обожгло. Очень точно помню свои чувства. Один из наиреальнейших снов. Внутреннее состояние во сне было такое же, как у меня теперешней. Так же думала о нем. Но такое ощущение, что по времени это событие отстоит в будущее. Ребята очень повзрослевшие. Сашка возмужавший, похорошевший. Рустик сосредоточенный на чем-то своем, с умными печальными глазами, его лицо стало одухотвореннее, и даже что-то трагическое появилось. Очень изменился Гр. Мне он показался таким красивым. Черты лица несколько смягчились, и появилось что-то благородное во всем его облике.

Мы не разговаривали, не подходили друг к другу, просто хорошо было оттого, что, наконец, просто увиделись. У меня захватило дыхание от предстоящего счастья. Хотя довольно странно мы все себя вели. Во сне все было не так однозначно и определенно, как в моей записи, масса душевных оттенков, смысловых интонаций, легкость переходов в самочувствии и глубина, не подвластная нашей земной логике, вся эта огромность впечатлений, не объяснимая, но осуществившаяся во мне, оставила чистое сознание вещего сна. Не знаю, в чем именно это отразилось. Просто тихая и радостная уверенность: что-то будет. Гр. посылает свою весточку. Судьба смилостивилась. Ведь не хотела. Как не хотела! А сейчас, прислушиваясь к себе, нахожу что-то новое в изменившемся самочувствии и в самом мире. Раньше, когда думала о нем, этого не было. Даже и не надежда. Просто будто повернули на полоборота ключ, и открылась ранее безнадежно захлопнувшаяся дверь. И в щелочку (больше пока нельзя) ворвался свежий воздух. Мне так легко и приятно было, когда проснулась. Не сразу поняла, что это сон. Лежала и радовалась: наконец-то увиделись, пусть и не поговорили. Теперь все будет по-другому. И этот спектакль с его завораживающим ритмом и чуткой музыкой так близко. Будто тоже из сна. И вдогонку ему. И намек мне: не забывай, мы здесь, мы всегда рядом, твои двойники, сны судьбы. И помни о нас. Мы не оставим тебя. Такая поддержка так редко. Но я все поняла, это действительно напоминание. И его тоже.

Так остро вдруг почувствовала – что-то изменилось. Испытание кончилось. И не только любовью. Вообще отпустили на свободу сердца и мысли. А этот чертов страх? Да так, оставим. И правда, все во мне и вокруг меня другое. Я – другая. И такая же, вроде. Но зыбкие неуловимые изменения я чувствую все кожей. Это только начало. Я знаю. Боже мой, наконец-то. Теперь я не ошибаюсь и не боюсь об этом говорить. И по крайней мере, до марта мне обещано это другое. Дождалась все же. Не сломалась. И контакты с ними совсем другие теперь. Я общаюсь подсознанием, не диалог, а прикосновение пауз. Выдохнула меня печаль. Не смогла одолеть. Почему не боюсь об этом писать? События могут быть разные, не лучше и не хуже,

чем раньше, во внешнем мире все останется прежним, и ни на йоту не изменилось, только я – другая, и во мне появилось что-то, чему не могу дать названия. Неужели и правда? Да. Сердце замирает и сомневается. Но интуицию не обманешь. Наезжайте, ешьте, бейте меня, житейские бури, я – другая. И я осталась.

Шли вечером с Инкой по расцвеченной огнями Тверской. Такая нежность нахлынула к Москве, к судьбе за счастье жить здесь. Ну, конечно, боюсь завалить сессию. И что мне делать с моей ленью и легкомыслием? Надеяться на случай? Другого выхода, видимо, не предвидится. Сделаю все, что успею. Единственно возможный ответ.

Так странно чувствовать себя будто заново родившейся. Во мне продолжает звучать музыка. Это дорожка в мое будущее, еще одна открывшаяся даль, еще одна ступенька вверх. И, похоже, перешла какой-то важный предел. Я говорила как-то, что будто блуждаю между уже пройденным и предстоящим. И в этом невоплотив-шемся междумирном пространстве заблудилась, как в трех соснах, и не могу преодолеть его тяготения и подняться выше, к какой-то новой эпохе (в масштабе одной судьбы), но и спуститься, конечно же, не могу. Так и болтаюсь «между небом и землей». Так длилось долго, мне казалось, слишком долго. И вот, неужели конец? Неужели пустили? И сама выдержала груз испытаний? Боюсь ли завтра? Да, конечно. Но…все мои сомнения также останутся при мне. Но…я – другая. И я осталась.

Ночь. 1.20. Уже, собственно, 30 ноября. Последнее время ложусь постоянно после двух часов, а иногда и после трех. Безумие, конечно. Недосыпаю. Наверное, дурнею. Но слишком интенсивен ритм. Ах, не успею подготовиться, как следует, к сессии.

Жду, сама не зная, чего. Встречи? Известия, счастья?

Почему сейчас так много и так часто думаю о тебе? Очень много и очень часто. Странно, столько времени прошло. А сейчас снова это всплеск воспоминаний и надежд. Ты помнишь меня? Ты помог мне справиться с трудностями: благодаря этой весточке я ожила и стала новой. Спасибо тебе, листопад мой непутевый. Ветер вероятностей, подскажи мне, когда встреча. Вспоминай хоть мгновением, хоть намеком на воспоминание. Что бы тебе ни снилось, знай, это я возвращаюсь.

Выхожу из дома. В пустоту обреченности. С осознанием своей «гениальности», уверенностью, что ее не поймут, и с надеждой непонятно на что. С Богом!

3.12. Что мне делать? С моим чудесным настроением, с моим несносным легкомыслием и богемностью и с моей ленью? Я не учу совсем, сажусь читать, но надолго меня не хватает. До зачетов – 3 недели.

Работу свою, кстати, прочитала успешно. Судьба на этот раз выручила. Не было ни одного человека, при котором я тушуюсь. Приятно, когда нравишься.

Надо объяснить, что значит для меня Москва. Сейчас начинаешь понимать ценность явлений, когда есть опасность их потерять. Но я уверена, что моя судьба связана с Москвой. И ничего не могу с этой уверенностью поделать.

Настроение: сегодня теплее. Снег размяк. Коричневыми жалкими ошметками тревожит взгляды. Декабрь было забастовал. Но ворвались в мою душу и растопили окружающий город надежды. Всепоглощающая надежда на избавление от бу-ден. Да здравствует май и его свита. Но это лишь сон. Где снова мой единственный смотрит на меня так, что хочется разрыдаться от счастья, потеряв голову, выбежать на крышу, на тающий снег, взмахнуть руками и исчезнуть в ночном небе, где сахарные песчинки звезд едва проглядывают из-за световой блокады городских фонарей. Я еду в метро, иду, дыша разнеженным декабрьским воздухом, думаю о тебе, мой любимый, и о себе (моя прелесть!). Мне так много хочется сказать этому городу. Ему обязана своей легкомысленной, безалаберной и талантливой жизнью. Все, о чем мечтала, он подарил мне. В воздухе – пережитые печали и боли, сожженные временем грехи, и пламя моего сердца ни на миг не гаснет, не уменьшается. Я всегда любила Москву самозабвенно. До болезненности. Я так любила все те старинные великолепные дома в центре, цветущие вишни и каштаны весной, людей, о которых любила выдумывать всякое, породистых собак, которых эти люди выгуливали. Я наслаждалась ароматнейшей атмосферой центра, тихого, аристократичного, вечно юного. Я навсегда хотела остаться там, но это было невозможно, и когда наступало расставание, мне было бездонно, будто я прощалась с любимым человеком. Москва для меня была и вдохновением. Сколько лирических, пронзительных, крылатых стихотворений выпархивало на листы и начинало жить, благодаря ее величеству городскому очарованию. Я болезненно и ревниво относилась к ее отношениям с другими. Мне хотелось особого права – быть приближенной. И вот я – в Москве. Более того – живу в отдельной квартире одна. Свобода действий, мыслей. Учусь, отдыхаю, работаю (пишу). И чувства мои к городу стали глуше, нет, не потухли, не уменьшились, просто, будто заретушировала жизнь их, перевела на задний план. Слишком интенсивно и по-новому закружились события. Слишком погрузилась я в эту гремучую смесь театров, новых знакомств, стихов, рецензий. Но иногда вдруг наплывала такая радость, такая огромная благодарность. Мне становилось легче, и я говорила себе: «Боже мой, счастье-то какое. Живу здесь. Что еще?» Теперь, когда боюсь потерять, особенно дорог город. Обожание и слезы. Я люблю тебя, декабрьский кудесник. Уже скоро Рождество. Ты оденешься в иллюминацию, запахнет, хвоей, апельсинами, и незаметно все почувствуют предпраздничную взволнованность, и это всеобщее счастье будет носиться в воздухе. Кутерьма предпраздничных дней кончится. Наступит праздник. Наступит Новый год. Москва подарит его мне. Она расцветет именами событий, она разгадает мое имя. Она усмехнется и пошлет воздушный поцелуй. Обожаемая. Вечно юная и беспечная, восторженная и насмешливая повелительница. Моя искренность известна тебе. И все свое творчество я посвящаю и тебе, наравне с Небом, мамой и Вечностью.

Такая легкость. Когда страх уже забыт. Вернее, он присутствует, но не в силах завоевать меня. Просто маленький комочек на дне сердца. И с этой обворожительной легкостью выскользнуть из университета в ладони заснеженных улиц? Проститься с уважаемыми и любимыми мэтрами? Сколько уже раз буря проносилась мимо, и все было так зыбко, что же на этот раз? Только начала входить во вкус, разохотилась учиться, попала в нужную душевную и творческую стихию. Цепенею от одной мысли о предстоящих зачетах, уже оттого, что они начнутся так скоро.

4.12. И все-таки как бы ни ехидничал Г., все эти Арх-ны и прочая и прочая, я в себе уверена. Удивительно, Г. нравятся такие бездарные работы, как сегодня прочитанная Ленкина на два «Собачьих сердца». Мне это показалось невыносимо скучным и банальным. Разговоры о наличии самобытных мыслей, которые не выигрывают от затянутой нестройной композиции, мне кажутся смешными. Эта рецензия в духе журнала «Театр» – длиннющая, бестактная и бездарная при внешней наполненности намеками на глубину. Это блеф, по большому счету (а только и можно, по большому). Это грустно. И мне все было ясно. Вообще, критика тоже талант (вот не ожидала, что так заговорю). Да, чтобы писать, мало ума и даже легкости пера – это приходящее и преходящее. Нужен особый дар, чутье. Что же получается, из нас 13-14 человек каждый – критик? Каждый умеет критиковать и делает это самобытно и тонко? Но это же нонсенс. Дай бог, чтобы из нашего отделения вышел хоть один путный критик, не говорю уже о явлении. Г. же похвалил Ленкину работу. Что, снова неискренность? Я теряюсь.

Про мою говорил много разного. И хорошего, и не очень. В целом же я поняла, что, умея оценить мою особенность и талант, он не способен согласиться с моей стилистикой и эстетикой. Ему бы хотелось, чтобы я написала классическую рецензию, с разбором и анализом, отделавшись от поэтических грез. Дословно он этого не говорил, но было понятно. Его интересует, «потяну» ли я другой жанр. Мне странно, что он об этом заговорил. Хотя моя работа – вне критики, она слишком цельная, сказала М. Кстати, только благодаря ей разговор вновь зашел о моей работе. Она напомнила, что мы не договорили в прошлый раз. Спасибо ей. Мне показалось, она по-настоящему оценила.

В.М. сказал, что моя работа рассчитана на людей, посмотревших этот спектакль, однозначно. Мне было больно слышать это. К тому же, это спектакль, говорил он, очень мужской, в нем не хватает лирической тонкой организующей нотки, которую внесла я. Именно поэтому, как сказала Люда, моя работа как бы продолжение спектакля, звучит единым духом и стилем. Это само по себе приятно. Но то, что он увидел в работе чисто женское, обидно. Он сделал на этом акцент. И мне кажется в этом не то чтобы упрек, но принижение жанра. Вот мол, женщина – влюбленность, нежность. Эти слова звучали обидно. Таково его отношение. Начинаю укрепляться в мысли, что он меня недолюбливает или просто побаивается почему-то. С другими ему проще, во мне же он что-то чувствует. Сумел разглядеть, но согласиться с моей правотой уже не может. Это не его вина (Боже, какая наглость с моей стороны!). Просто это разные поколения. Я не высокомерна, и я очень уважаю его творчество, но я также уверена в своей внутренней правоте и в верности избранного мной пути.

Если я ему напишу «обычную» рецензию, он успокоится. А если я вся – вне обычного, если из каждой строчки выглядывает свое? И требует…

И при всем при этом полное неумение строить свою устную речь на занятиях. Только с людьми, с которыми легко.

И.См. прочитала работу на Феллини. Хорошо. Гаевский покритиковал. Слишком обязывающая тема. У него слишком много личных переживаний с ней связано. И. пишет легко, образно и логично. Не чета Ленке. Как небо и земля. Но все-таки это тоже не настоящее. Хотя лучшее из всего, что я слышала от наших.

У меня такое чувство, что Г. раздавил меня (интонацией, подтекстом, откровенным снижением жанра), хоть это, видимо, не соответствует истине. Я устала ему говорить, что хотела бы показать «Ученым обезьянкам». Забывает. Неудобно навязываться. Такой горький осадок после его слов. Много умных замечательных людей вокруг, и так бесприютно. В какой-то степени приятно осознавать свою особенность. Или это снова мнительность? Или я – настоящая?

В последнее время особенно остро чувствую свою связь с теми, иными. Они иногда около меня. Они мне помогают. Или испытывают.

Они рядом. Значит, что-то случится снова.

Случится мне остаться. Во всех смыслах.

Я искренне не понимаю, почему рецензии А. почитают за нечто безукоризненное, совершенное. Признаю легкость пера и своеобразие подхода и то лишь потому, что в неплохих с ней отношениях и смотрю другими глазами на ее работу. Но девчонки, Г., М.? Боже мой, как немного нужно миру. Г. говорил, что в таких работах, как моя, все строится на угадывании, на метком попадании в цель (в данном случае тон и стилистику спектакля). Или попадаешь – или нет. Он говорил так, что попадание это происходит, возможно, случайно. В его интонациях это было. Я угадала, ну и что, мало ли угадывают, работа, конечно, замечательная, но везет иногда, случается. Случайность. Я так хорошо почувствовала эту его мысль. Его небрежное отношение ко мне. Мы так редко говорим правду друг другу. Только и приходится расшифровывать неискренние речи, которые все равно не обманут.

Горько. Я, было, порадовалась, что оценили наконец-то. И тут такой «разнос» (только для меня), хотя, думаю, в большей или меньшей степени все почувствовали иронию. Только вряд ли поняли, к чему она. Ведь говорилось и хорошее. Но переплетение этих оценок, мыслей, «советов» для меня очевидны – ему чужда моя творческая манера. Но он пока сам в этом не признается. Попросил написать что-то о спектакле, к которому я бы относилась более равнодушно, отстраненный рациональный подход и анализ. Было сказано вполне конкретно. И так насмехался. Даже вспоминать не хочется. Больно. Но благодаря моему изменившемуся самочувствию, меня не прошибешь.

Еще. Начинается медленная травля. Больше всех старается Арх. Боюсь, не выдержу и сорвусь на нее.

5.12. Были с Инкой в Доме Актера. Ребята из «Ученой обезьяны» снова очаровательно и непосредственно чувствовали себя на сцене. Еще раз убедилась, что они талантливы и перспективны.

8.12. Любовь сжигает меня. Почему так больно и пламенно? Одиночество извело. Какой-то просто тупик. Заниматься, готовиться к сессии – не в состоянии. Тихая паника и осознание полнейшей безнадежности. Мама снова уехала в Казань, и я одна. Думаю о своем несостоявшемся, не понявшим или, наоборот, понявшим слишком много. Я придумала его? Конечно. Но я люблю его? Бесчисленное – да! Я хочу любви как таковой или я хочу его любви? Тело и душа исстрадались. Безумие неизвестности, невыговоренности подтачивает последние силы.

Так нельзя, понимаю. Любовь делает меня одержимой ленью и тоской, увы. Но все во мне посвящено теперь ей. Не могу понять, почему вдруг этот рывок в страсть, это всеохватное безудержное чувство?

Я задохнусь от горячки любви. Она меня испепелит.

10.12. Когда так хорошо, писать не хочется. А действительно судьба не оставляет. Она особенная до счастья. Если есть за спиной такая поддержка – ничего не страшно.

Ах, декабрь. Вильнюс угадан!

Коньяк занимается в голове самодурством! Отмечала свою нетронутость! 2 года страданий – на пустом месте!

Для кого меня хранят? Что бы ни случилось с универом, моим незнанием наук, безденежьем, все-таки я победила. Все по-другому. Дождалась. Наконец-то. Декабрь, январь, февраль. Дальше неважно. Но эти – мои. Скоро дадут гороскоп.

14.12. Возрождение! Галочка! Как она умеет меня поддерживать. Она – моя хранительница, ангел мой.

Видела Гр. Господи, пытка моя. 2 с половиной года – муки незнания. И тут – случайно, в толпе, около станции моего метро. Опять не укладывается в голове. Как когда-то с Б., только здесь до безумия безнадежно: увидеть, убедиться, что действительно он, – и не заговорить, не подойти. Выглядит замечательно. Будто такой же, каким его оставила эту чертову груду времени назад. Все последнее время почти каждый день думала о нем. Тот странный сон… Он сбылся. Видела и не подошла. В этой огромной суматошной Москве, в этой бездне секунд, на моей станции метро! Что происходит в этом мире? Судьба, спасибо тебе. Я так хотела просто знать, что он живой и ему не совсем плохо. И вот – я видела его, слышала его насмешливый, как

всегда, голос, комментирующий что-то. Я знала, знала – вот он рядом, хорошо выглядит. Мой некрасивый бог! Боюсь, что потеряю разум. Но нет, я в порядке. Понадобилось всего 2-3 часа. Галочка так меня понимает, будто дышит одной и той же душой.

Это так много – знать, что жив и свободен. Это уже жизнь. Я счастливая. Мне доверяют.

Спасибо, я видела его. Он – есть. Как это много.

Кто мне поверит? Столько совпадений, примитивных киношных приемов на мою небольшую непутевую, но и гениальную жизнь! Через отчаяние и тьму твержу себе: все будет, как захочу, и уверенность сама пробивается, заполняет душу. Я до конца не в силах осознать произошедшее. Будто все это во сне, не со мной. Я видела Гр. Он стоял у освещенного ларька и что-то оживленно говорил попутчику. Было уже совсем темно, и его профиль, резкий, неповторимый, отчетливо был виден. У меня мысли стали мутиться. Я механически прошла вперед, оборачиваясь, хотела обойти ларек с другой стороны, но ноги несли дальше. Я оборачивалась, наконец, увидела, что они тоже пошли, пошла вперед, не соображая, где я, что я. Только одна мысль: он. Подошла к другому ларьку, у метро, быстро посмотрела, вернее, делала вид, что смотрю. Пошла дальше. В сознании бешено мелькали клочки восклицаний и истеричных выкриков: Как? Здесь? Не может быть! Столько времени прошло! Сейчас сердце не выдержит! Неужели он? Фантастика… Опять судьба… Счастье… Ужас… Невозможно… Как люблю… Безнадежно.

Что-то в этом духе. Или еще сумбурнее, не оформившееся в понятие, но существующее бешеным биением сердца. Кутерьма души и боли. Кутерьма предпраздничных лет?

Живет он в Москве? Я думаю, один из наездов, как когда-то. Столько прошло, а в нем будто ничего не изменилось. Это хорошо? Для меня – да. И представляю его себе всегда таким же. Он не умеет быть нежным? Я так боюсь натолкнуться на отпор. До чего все нелепо: я прекрасно понимала, что если сейчас не заговорю, потеряю прекрасный шанс. Какой там шанс, теряю его на глазах и делаю это сознательно. Совсем недавно было еще плохо. Но сейчас все во мне успокоилось. Я сильная. И возрождение, и любовь, и творчество. Я так много значу для мира. И как же он много значит для меня.

ОК, если не нужна ему, буду любить молча и на расстоянии. Но как же он мне нужен! Что-то изменилось в наших душах и мирах с того сна или даже раньше. И вот первый вестник этих изменений. Судьба напоминает: не забыла. Все по-другому, как иначе объяснить этот случай. Да не надо ничего объяснять. Живи и люби его.

Люблю… Могу утонуть в этом слове. Оно расцветает фиалками и розами. Люблю. Пусть я приснюсь тебе. Даже, если забыл. Только приснюсь.

Таким мгновеньям посвящают жизни, поэмы и все без исключения гимны.

18.12. Мне было странно грустно. Мне было гулко от переполнявших меня предчувствий и предположений. Я сдала первый зачет, первый в сессии и первый в жизни. Был четверг. Мой день. К. сказал, что у меня литературные способности и кроме красоты еще масса достоинств, у меня «подвижный ум», и очень жалко, что я не ходила на его лекции. Я сказала, что болела, спросила – будет ли он еще появляться в универе, организовывать встречи со знаменитостями. Ответил: конечно. Мне было так необъяснимо странно. Он сказал, что мне обязательно надо писать, работать, учиться. Мне кажется, я хорошо улавливаю его отношение: он очень расположен ко мне. Смею предположить, больше, чем к другим. Но опять же: все зависит от меня. И он это понимает. Я всегда так любила. Я слышу свое будущее оно великолепно и трагично. Я получу все, чего добиваюсь, и буду страдать, как никто. К. в своих интонациях тоже подчеркивает свое особое отношение ко мне и говорит о моей особенности. Я предполагаю даже больше, но пока помолчу.

Сегодня сдала English. Нельзя расслабляться. Но откуда такой апофигей? Полное спокойствие. Безнадежное. Ведь впереди – самое сложное. Сегодня полтора часа просидела в ист. библиотеке. Прониклась идеологией зарождающегося самодержавия, читала про Ивана Грозного к зачету Кантора. Особенно напрягаться не имеет смысла. Сдам, не сдам – не смертельно. Его зачет – не обязателен, хотя на факультете больше всего из-за него трясутся.

С. К. больше не будет у нас преподавать. Бесконечно жалею. Он говорит, что у нас недостаточно подготовки. Просто ему не интересно. И некогда. Мне так больно. К. спросил, какие у меня отношения с С. К. и М. Е. Обратил внимание, что занятия С. К. мне особенно необходимы. Вот, не ценю его, а попал в самую точку. Он был грустный, когда смотрел на меня (до чего хорошо смотрел!). Я невыносимая кокетка. Мне нужно поклонение абсолютно всех? Наверняка К. общался с М. и Г. и знает от них о моей работе и ее достаточно высокой оценке. Смею заметить, на данный момент в отделении пока мои работы стоят особняком. Странно, грустно и счастливо. Я шла в четверг из универа по теплой не по-декабрьски Москве, во мне звучала нежная трогательная мелодия. Я не искала объяснений щемящему и завораживающему ритму моих догадок и чувств. Я просто шла, упиваясь своей свободой и легкостью. Просто шла по любимому городу. «Это только начало», – говорил К. летом. Продолжение следует.

Конечно, зачеты и экзамены – … и т. д. Но почему, почему так странно спокойно. Счастливо спокойно. Без экзальтации. Как когда-то.

Вечер. Вороново крыло. Вроде распутываю свои сомнения. За окном – ненаглядная смеется измена. Мне изменила печаль. Я изменила Вам, мера. Мода плыть по теченью судьбы. Мода просыпать первую лекцию. Нестись в водовороте мглы и отчаяния и гадать по звезде и замаливать грехи. Вот и наступила новая эра. Ночь на тарелке, пахнет какао. В стольких зеркалах умирала зима, а в моем расцвела именами и пела. Пела, пела о чем-то знакомом, но слов разобрать сама не сможет. Весна расфасовывает столицы в лужи, фиалковые заросли строчек непрошеных. Дождусь наконец-то отречения боли. Она снимет завесу и исчезнет в тумане. Туман рассеется. Ночь прошла. Утро испачкалось пыльцой Рождества.

20.12. Ничего конкретного тебе лучше не знать. Но следующий год для тебя – год твоего становления как профессионала. Ты войдешь в тот круг, к которому стремишься. Ты поймешь, что такое признание. Желаем тебе много творчества и счастья. Го д не то чтобы твой, ты сама диктуешь условия окружающему. Улыбнись. Ты и не ожидаешь всех тех подарков, которые тебе предназначены в ближайшие дни. Не упускай шанс – время благоприятствует тебе. Все получится. Мы в тебя верим. Помогут тебе твои таланты.

24.12. Ну вот, предпраздничная кутерьма кружит голову. Так легко и празднично. Два «но» – мало денег и одна. Но я умею справляться с такими мелочами. Главное – хорошо, по большому счету.

Рождество – любимейший мой праздник. Вкусный, мягкими еловыми лапами лелеет, лепит снежинками сказку-быль о моих озарениях. Бог, мне приснись. Пахнет мандаринами и шоколадом. Моды просматриваю, иду в кино, кидаюсь к празднику, как на обещание, что в будущем все будет светло.

Как же я рада, что есть этот день расчудесный. Не оставят меня печальной. Henry, are you remember me? Оставайся таким же очаровательным парнишкой чопорной страны. Мы же встретимся. Когда-нибудь. Дождь измучился и уступил солнечному лучу. Чудо солнечное на этих улицах. Я к тебе лечу.

С Рождеством, Элен! С рождением нового самочувствия! Ты выдержала испытания. Ты достойна награды. Дальше – будет большее счастье. Ты не можешь ощутить сейчас масштаб событий. Но это уже присутствует в атмосфере вокруг тебя. Следующий год посвяти учебе и работе – профессиональной деятельности, и будь уверена, попадешь в десятку. Это год успехов твоих.

Любовь? Разное. Проблем не будет. Появятся поклонники. Тебя это не сильно будет интересовать. Будет. Влюбляться будешь.

Го д нелегкий, интенсивный и стремительный. Главное – не упустить шанс, не опоздать, остро чувствовать время и делать вовремя все предназначенное. Март – переломный месяц, тебе будет сложно, но если выдержишь, все пойдет «в гору». Основное сама будешь чувствовать.

Укрепишься в своем имидже, станешь увереннее и изящнее. Ты – сама элегантность и благородство в недалеком будущем.

Нужное самочувствие – то, что сейчас. Ориентируйся по нему.

Пусть тебе снится воплотившийся Бог: в слово, в музыку, в красоту души и тела. Ты стала настоящей и можешь просить. Да, будет. И еще. Скоро узнаешь.

Счастья и разностей, кутерьмы предпраздничных дней. Лети, люби, совершенствуйся, оставайся. Мастер.

25.12. С Рождеством!

Темный день. Все мои предчувствия сбылись. Все догадки оправдались. М. выдала сегодня такого «трепака» (словесного), что трудно опомниться. Это было достаточно резко и зло. И я поняла: то, чего я так боялась в начале уч. года, свершилось. Они в нас «разочаровались», мы – не то. Ошибка вышла. Интерес пропал. Прохлада уже пробежала. И воздвигнута стена, точка. Я начала это чувствовать несколько недель назад. Хотя, если честно, я всегда где-то в подсознании подозревала о подобных последствиях. Мы – не умеем себя вести, мало знаем и мало хотим знать. Теперь нам дали список книг, и занятия будут проходить более организованно. Короче, нас поставили на свое место – учеников, и ни на йоту больше. Больно. Почувствовать свободу, и тут с размаху в холод отношений. Хотя, видимо, внешне все останется, как было, пропало что-то во мне, Варе, Ане. Мы очень долго разговаривали с Варей на эту тему. Для нее это большой удар. Она жила только нашими очаровательными импровизациями и семинарами. Мне легче, я могу обратиться к себе и в себе найти силы. Тем более для меня это – не неожиданность. Но «я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро». М. здорово обидела лично меня и, конечно, всех нас. Она хочет самоутвердиться, понимаю, почувствовать себя педагогом, но мелковато все это. И в оценке ее я не ошиблась.

Вообще, все это грустно. И в который раз понимаю: никому нет дела до твоего «я» и все придется пробивать самому. Снова появилась здоровая злость, азарт и стимул к достижению новых целей. Я никому ничего не хочу доказывать. Я хочу уважать себя и уверенно утверждать, что я сделала в карьере все, от меня зависящее.

Все-таки масштаб останется масштабом. М., при всей своей безусловной огромной начитанности и эрудиции, ограничена. Жалко ее.

Г. Интеллигентен, умен, очарователен, вдохновенен. Эрудиция безупречна, настоящий профи. Холоден, равнодушен, загораясь и увлекаясь, с течением времени остывает и теряет интерес к предмету недавних восторгов, не глубок. Боже, больно.

Еще. В следующем году будет еще набираться курс и опять к В. М. Мы будем заниматься все вместе. А через год снова, и все это – один курс, один семинар. Самая гнусная новость. Кто мог додуматься до такого? Это нонсенс. Нет, это бред. Они снова не рассчитают своих сил. Ошиблись с нами, хотят найти свеженьких. Как это вообще можно представить эти совместные занятия? Даже не хочу думать. До того нелепо.

У меня даже возникла мысль самой уйти. Но нет, фигу, если не вылечу из-за экзаменов, буду учиться. Мне нужно образование. И я добьюсь всего, чего хочу. Сдам экзамены и попробую пробиваться. Если бы еще с квартирой была гарантия. Но ладно, у меня хватит сил все это выдержать. И я еще растоплю холодное сердце, только тогда мне это уже не будет нужно.

Все-таки обидно за нас, за себя особенно. Но я же сильная. И уверенность осталась.

Мэтры не захотели стать большим, чем педагоги. А значит, так называть их больше не буду. Ну что же делать? Снижают жанр наших встреч. Не духовное родство, а учеба. А что такое учеба в том смысле, который нам навязывают? Маленький комочек смысла, а все остальное – талант, творчество, сила вне этих рамок, увы. Что ж, они выбрали. Это их право, обидно за них. Не разглядели, не поняли, не захотели понять. Уважаю их так же. Но личного чувства поубавилось. Хотя не сомневаюсь, все это у меня еще впереди, только, видимо, у них заканчивается. Простите мое самомнение. Я не оправдываюсь. Я только учусь быть равной и не терять достоинства, когда оскорбляют.

Пощечины слов, сдвинутых бровей, пощечины гадкой неуютной атмосферы, нагнетение взаимных упреков и обид. До чего мелко. Прощайте. Здравствуйте. Простите.

27.12. Д-ва – дрянь провинциальная. Мелкая шкурка богемной мишуры.

Все окружающее в иллюзорном свете от моих самочувствий, случайностей, ожиданий.

Предпраздничное время судьбы. Или праздник, длящийся бесконечно. Меня трудно сейчас сильно расстроить, всегда остается что-то важное, не поддающееся житейским и эмоциональным бурям.

Университет всегда будет на обочине моей жизни. Я не буду растворяться в нем, как Варя. Не умею.

Древней Греции древняя грусть. Что может быть проще и изысканней одновременно? Если бы моя жизнь, как эта чарующая строчка, была упоительна в своей благородной аристократической простоте. Тишина. Это взгляды загадали из фраз придумать себе мантии царские.

И чужого не жаль. А жаль сомнения. Между адом и раем. В пустоте безголосой пробуют поменяться лицами. А одна на всех строчка. Между адом и раем. С небывшей судьбой.

Память. С. К. испугался быть просто любимым преподавателем. Ему не нужно наше преклонение. Живет своими заботами издательскими, обожает работу. Ему спокойно и не хочется изменять свою жизнь, отгороженную от суеты улиц. Только на мгновение пустили нас к себе. Думала: мэтры, а это лиц холодный улей.

28.12. Звонил Б., поздравил с Рождеством и Новым годом. Называл меня на Вы. Так смешно. Все такой же. Мелковато и нелепо. Я все решила правильно.

Зачеты сдала. Даже не верится. Казалось кошмаром, а на деле – ерунда. Теперь самое трудное – три экзамена. Заниматься, конечно же, не способна. Снова валяю дурака и прохлаждаюсь.

«Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»

И странно ложна мне грусть моя. Нова и как вчера.

Мысли на этот момент: Гр., экзамены, наша встреча, предчувствие будущего, экзамены, праздник, восторженное ожидание подарков, судьбы, стихи, любовь, жизнь, любовь к жизни, любовь к любви, мой неповторимый хулиган и циник, экзамены, ужас – и в этом жизнь? Живу на перекрестке души и света. Встречаются, расходятся, балуют перевоплощением разбуженных смыслов. Меня зовут за океаны. Я изменяю голоса своих дней на ходу, случайно. Но нет, это свыше. Закружит в беспамятстве меня весна. И любимый простит мне мои капризы. И даже скажет: ты мне нужна.

31.12. День прошел мимо. Будущее – через дорогу звезд. Я люблю эту странную жизнь. Серьезную и хохочущую до слез.

Вчера была на дискотеке в ГЗ МГУ. Так несолидно. Но великолепно провела время. Пили шампанское, ели шоколад и торт с Инкой и Андреем и Володей – друзьями Антона. Прекрасная импровизация. Сама дискотека – полная отключка. Обожаю такое бешенство. Видела Влада, он танцевал с хорошенькой девушкой. Они были счастливы, целовались, танцевали чертовски классно. Полное раскрепощение и свобода. Она очень непосредственна. Красиво выглядели.

Такой денек, вернее, вечерок перед Новым годом!

Настроение тихой радости. Спокойная уверенность, что все, о чем мечтаю, сбудется. Состоюсь и как личность, и в творчестве, и будет и любовь. И ожидает впереди многое. Не только хорошее, противоречий будет немало. Но, несмотря на все это, радуюсь. И вроде страшно за предстоящие экзамены, но уверенность в себе непоколебимая остается. И не жалко, что нет рядом сейчас шумной дружеской компании и любимого человека. Не жалко. Ведь знаю, все это еще впереди. И следующий год будет именно таким, бурлящим, тревожащим праздником, заманивающим в сети ошибок и шлющим воздушные поцелуи и счастливые случайности.

Жизнь в Москве. Приемы. Премьеры. Показы. Съемки, записи, публикации. Разочарования, ошибки, потери. Любовь, счастье, одиночество. Учеба, работа, конфликты. Победы, поражения, уверенность. Ночи, полные нежности и очарования, и ночи, полные головной боли, тишины и прозрений. Дни, умиротворенные, отдых, горы, благополучие и дни бешеных темпов, напряженного труда, борьбы и энергии. Гнев, новости, узнавание. Я не хочу терять вас, но я уже другая и выдержу. Уважение, обретенное большой ценой, и творческое сотрудничество с равными по интеллекту и таланту. Стиль, изыск, салоны, машины, коктейли, поездки. Дикая усталость. Злость, бессмыслица. Лепит судьба сама себя. Легче, легче, легче. Я слушаю свой голос. Я сама его создаю. И вы узнаете обо мне. В ночь новогоднюю загадаю славу свою.

Поздравляю! Лелею! Радуюсь! Лейтесь струи рек с гор судеб. Любви тебе самой загадочной, работы тебе без берегов. Успеха тебе наитишайшего, не обижайся, о славе после. Живи и тихо радуйся, что есть ты у мира. Вспомни вечера безумные, и, когда смотришь на любимого, благодари свое сердце. Оно великое, и дано ему передать от нас огонечек золотого солнца. Пусть тешит его наше внимание. Посмотри в глаза мне. Это зеркало. Это судьба. Это ты. И слава придет, задумчивая, сядет, помолчит. И вдруг громко разразится аплодисментами любви. Ты слышишь? Любви. Запомни – любви. И твой успех у нее ищи. И не бойся жить. И не бойся быть смелой. Поддержит тебя твой талант и чудо. Мастер.

Вот и все. Снова в путь. Верь, надейся и пой. Любовь спасет. Но ты слишком самобытна и ценна для нас, мы многое простим и не будем мешать твоим снам. Не те. Новые.

1993 год 

15.01. Все. Экзамены позади. Позади безумства и испуги. Афродита мне помогает. Я счастлива. Такие высокие покровители!

Каникулы! Каникулы! Так счастлива. Все эти пакостные тревожные дни кончились. Не просто сдала сессию, а хорошо сдала: 5, 5, 4. Если еще учесть, как неровно я ходила на лекции в семестре и откровенно ничего не делала, заниматься начала только во второй половине декабря, то это просто великолепно. Покровители не оставляют. Тысячу раз спасибо им!

Погода омерзительная, но все это не имеет ко мне отношения. Я свободна. И могу приступить к выполнению всех клятв и обещаний, которые дала себе при условии, что не завалю сессию.

Во-первых, узнать о Гр. Сейчас пламень утих несколько, но желание узнать, что с ним так же сильно.

Во-вторых, взяться за дела.

В-третьих, театры, «Ученая обезьяна» etc. Тут все ясно. Г. не поможет напечататься, как и никто другой из преподавателей, нужно действовать самой.

Вообще, чувствую силу, энергию, много и планов, и мыслей.

И что я буду теперь делать всегда – отправлять культ моей покровительнице и заступнице. Я слушаю Вас.

Главное, в чем твоя обязанность – оставайся такой же искренней в своих чувствах и мыслях. Ты должна избавиться как от комплексов неполноценности, так и от излишней гордыни. Ты должна быть благородной, леди высшего света. Это очень, очень трудно. Ты не предполагаешь, какие еще испытания ждут тебя. Но пока ты на пути к своему идеалу. Если сдашься и закапризничаешь, может плохо кончиться для тебя. И мы тебя покинем. Ты должна обещать, что будешь всей душой стремиться к осуществлению мечты и вести себя во всех проявлениях достойно. Вперед, к новому. Лучшего времени не найти.

16.01. Мне иногда кажется, что все, что происходит со мной, это сон, я теряю ощущение себя и времени, размыкаются жизненный круг и пространства, и мне странно. Но тут же радостно и чудесно. Вот я сдала экзамены, остаюсь в Москве. И живу здесь, и учусь, и схожу с ума, и болею. Все вместе, неразрывно.

Какое счастье, что я все это могу испытать, все то, к чему стремилась. Жизнь в Москве, не зависимая ни от кого, полная самостоятельность. Учеба в замечательном вузе, о котором только мечтать можно было, а я вот поступила и успешно сдала первую сессию. Да еще не просто на обычном факультете, а на театроведении. Самые несбыточные грезы оказываются явью. Возможность общаться с прекрасными талантливыми людьми. Кто-то, возможно, воспринимает это как само собой разумеющееся. Да и я сама порой считаю. Как же иначе. Мне с моей особенной судьбой туда и дорога, в этот блестящий мир. Но, боже мой, как же я благодарна жизни и судьбе за это огромное счастье. Спасибо. Спасибо. Я кланяюсь, я горда оказанной мне честью.

Иногда думаешь о своей теперешней жизни, и трудно поверить, что не сплю и что вообще, это я. Наверное, это мешает добиваться большего, реально смотреть на вещи и пробовать себя в новых сферах. Я так рада, что теперь еще на 5 месяцев – я москвичка (хоть я всегда себя считала москвичкой). Неважно, что будет с этой квартирой. Уже то, что я живу здесь (в январе будет 5 месяцев), великолепно. Я все равно что-нибудь придумаю. Счастливо спокойна. Как когда-то.

Надо жить так, будто всех моих комплексов просто не существует. И при этом сохранять деликатность в общении, благородство и изысканную простоту манер. У меня просто нет другого выхода. Если хочу покорить столицу и даже больше. Но об этом пока рано.

22.01. Стихи Бродского кружат мне голову, заставляют забыть обо всем вокруг и плыть вместе с автором по течению любви, изысканности и вдохновения.

Перечитываю дневники, удивляюсь иногда глубине своих мыслей и умению их удачно выразить. Странная моя особенная жизнь. Сейчас очень трудно заставить себя писать в дневник, довольно спокойное внутренне состояние и не хочется копаться в своих грехах и мыслях.

Москва великолепно умеет быть кроткой и задумчивой. А то вдруг закружит в суматошном вихре снежинок. И хохочет, и подтрунивает. Я люблю эту непредсказуемую и насмешливую красавицу. Она умеет быть разной. Она всегда остается собой.

Москву люблю до слез. До обезоруживающей весь мир улыбки. Просто бродить по любимым районам, дышать теплым сырым воздухом и улыбаться непроизвольно, потому что столько благодарности к этому городу.

Вот подумала: когда хорошо, мне уже становится скучно. Нужно всегда, чтобы во мне что-нибудь происходило. Меня не поймут, наверное. Но постоянные изменения в душе стимулируют творческую мысль, подталкивают к поиску нового и делают судьбу, в конечном итоге. Я имею в виду перемены в эмоциях и мышлении, а не катаклизмы материального мира.

25.01. Я снова в Казани. И какая первая мысль? Нет, не то, что дома, давно не была, соскучилась. А о единственном человеке. Это город, где он живет. И я думаю о нем беспрестанно. Сердце ноет. На глазах то и дело слезы. Слушаю пластинки и думаю, думаю. Вспоминаю, мечтаю. Так хочется его видеть, что это становится смыслом жизни сейчас и никаких других целей нет. Все вторично, по сравнению с моим чувством. И именно то, что сейчас я так близка к нему, хотя, возможно, его и нет в Казани. Но неважно. Близко к городу, который нас связывает, который нас столкнул и разлучил. Все равно я ему благодарна. Вдруг еще не все потеряно. «И мы останемся жить в зеркалах»?

Однажды решила проверить чувства и обожглась, столкнулась с цинизмом и насмешкой. Но мне, видимо, этого мало. Я смогла найти кучу странностей в поведении, недоговоренностей, случайностей и убедила себя, что его отношение неопределенно, не то…на самом-то деле все иначе. Я заставила себя поверить в эту сложную и трогательную повесть о снах и предчувствиях. И это помогало мне жить. Я верила в нашу будущую встречу. Мне больно все это писать. Я не знаю, обманулась ли я или доля правды была во всех моих грезах. Не знаю, но мне хочется распутать клубок противоречий, каков бы ни был ответ, как бы ни печальна оказалась развязка у этой очаровательной и необратимой пьесы под открытым небом моего сердца.

3.02. Сегодня ездила к Нине Николаевне. 2 часа провела у нее, пили чай, разговаривали обо всем: наших ребятах, Москве, театрах, моей учебе. Что ответить Нине о личной жизни? Так себе. А вернее, хуже и придумать нельзя. Я все внутри исковеркала этой сумасшедшей безнадежной любовью. Господи, неужели ты не подаришь мне хоть немного взаимной любви? Что же поделать с моей беспокойной душой. Мало ей любви в самой себе. Так хочется видеть, чувствовать, радоваться.

Господи, тоска во мне слишком велика. Прости за любовь. Она сильнее меня.

4.02. Последнее время все происходящее со мной воспринимаю с позиций будущей судьбы. Состоявшейся поэтической судьбы. Все, что говорю, делаю, пишу, чувствую значимостью. Все это останется. Не могу отделаться от этих высокомерных замашек. Любая фраза, сказанная впопыхах, или оформленная в поэтическую сумбурность, или импровизированная в дружеской беседе, оставляет ощущение вечности. Трудно бороться с собой. Но ведь для меня это так и есть. Это вечность в пределах судьбы.

Сегодня была в редакции у Балашова. Беседовала с Кутуем. Он разбирал мои стихи. Такое бездонное непонимание смешит и пугает. Так же, как Винокуров, выдергивал строки. Называл их вычурностью, красивостью, излишней пышностью. Говорил, что надо избавляться от этого, идти к простоте образов и построений. Тем не менее договорились, что в мартовском номере «Казани» выйдет подборка стихов. Он отобрал «Кенигсберг», «Вильнюс», «И ты ушибся о мои испуги», «Вагоны и лица листая», «Тибетские мотивы». В этом отборе заметна тяга к сюжетным стихотворениям, с более четко обозначенной авторской позицией и отношением к изображаемому предмету.

У Балашова, видимо, нет своего мнения, и он вторит за Кутуем. Ему как читателю не хватает проницательности.

Кутуй в «Вильнюсе» заменил чашку кофе черным кофе. Банальность мышления, построенная на контрасте: черное – белое. Я не возразила тогда. А сейчас кажется этот образ явной бессмыслицей. И как сказала мама, именно это является искусственной красивостью.

Меня убивает их зацикленность на местном. Казань – центр всех задумок. Это замечательно, но, когда они опишут все памятники, музеи и известные личности, чем займутся? Обособленность, а не единый контекст разных культур. Мне кажется, у этого журнала нет будущего. Или ему грозит опасность стать дешевой провинциальной стряпней. Нет динамики, остроты, тонкости. Заказали мне статью о Казани и стихи про то же. Боже мой, как скучно-то! Я потеряла всякий интерес к этому изданию. Стихи на заданную тему… может быть, и выйдет что-нибудь, но, если нет внутренней потребности обращаться к этому, как же я напишу? Что может получиться, если чувства совсем не те, если нет искренности, любви и тепла? Я пишу так, как всегда пишу.

Неплохой допинг для будущих свершений. Меня надо иногда так «лупить». Но все-таки неравный разговор: во-первых, мне не давали сказать, перебивали, во-вторых, какой может быть спор, если человек абсолютно не понимает моей образности, совсем, обзывает любую, по моему мнению, простенькую метафору изыском. Это разные языки. Обидно, конечно, что пока так мало людей способно назвать своим то, что я делаю. Но я верю, что настанет это время. Возможно, я действительно изменюсь, стану писать по-другому. Кто знает. Я почти уверена, что придет большая легкость и светлость в мои стихи. Но и то, что пишу сейчас, достойно называться поэзией с большой буквы, а не снисходительного похлопывания по плечу. Когда я уходила из редакции, сказала: «Только время даст право называться судьбой». Только оно докажет или опровергнет мою значимость, мое ощущение огромности того, что во мне уже есть, что мне дано, огромности творческого потенциала.

Я меняю смыслы, меняю местами логические положения, обрываю мысль и часто без видимой связи с предыдущей строчкой говорю о совсем другом не от недостатка мастерства и воображения, не от неумения выразить, а от слишком многого в себе, от величины и важности переполняющих меня звуков и красок, предчувствий и отгадок. Не от скудости, а от щедрости. Логика не мысли, но взаимосвязанности чувств и ассоциаций. Пока все это не умещается, быть может, в гармоничность и понятий, и внешних форм (в основном для них, привыкших к классическим формам). Но я же живу, это приходит само.

Но в чем не могу себя упрекнуть, так это в фальши. Красиво? Да, конечно. Но это тоже жизнь. Пусть только моя. Она Вам чужая? Я не в силах ничего изменить. Это Ваши проблемы. Это вычурность? Для меня нет. Это мое видение, мои боль и счастье. Я красиво мыслю? Может быть, это пройдет или останется в чем-то – не знаю, но я – сформировавшаяся поэтическая индивидуальность. Можете не читать. Но за моей поэзией будущее, я знаю.

Простите, все Боги Вселенной, мою нескромность, даже откровенную наглость. Но Вы сами внушили мне эту глобальную уверенность. Я верю в Вас. Это помогает мне быть самой собой и уважать мое творчество, каким бы его ни считали другие.

Я устала от всего: от неудовлетворенности собой как профессионального поэта и театроведа, от бытовых неурядиц в личной жизни, от неопределенности извечной своей жизни, от отсутствия материального благополучия. Хотя последнее наименее значимо.

И все-таки я благодарна судьбе и богам за это счастье быть своей на земле и на небе. И в своем собственном сердце.

Не понимаю, отчего эта легкость страдания. Но бывает и ужасно. Я плачу, плачу, кажусь себе бесконечно одинокой.

Я должна сама придумать и воплотить в реальность свою судьбу. У меня не остается другого выхода. Только сама. С благословения Богов.

7.02. Вот и снова я в Москве. Вихри времени увлекают меня за собой. Две недели жизни в Казани выбили меня из московского ритма. Казалось – никуда я не уезжала. Всегда вот так текла жизнь, ненавязчиво, мягко. Хорошо даже было. Только постоянное напоминание о моей единственной любви мучило. Я ходила по улицам, смотрела на давно знакомые дома и не могла отделаться от ощущения, что чувствую его взгляд, что он тоже проходил здесь, что все вокруг принадлежит ему. И мне.

Неудачные попытки отыскать его след тоже здорово вывели меня из себя. Но в целом я довольна поездкой. Я встретилась с домом, мамой, родными, друзьями. Это очень много для меня.

Завтра в универ. Кажется, я совсем отдалилась от всех этих дел. Не хочется возвращаться и хочется в то же время. Наверное, это счастье. У меня есть своя жизнь.

Все переполняющее меня ежедневно и огромно, и ничтожно. Я с увлечением покупаю косметику, сумочки, смотрю глупые мыльные оперы – и я пишу стихи, езжу в редакции, страдаю и такую глубину ощущаю в себе, что страшно.

Я бесконечно благодарна городу моих солнечных дней, что он принял меня. Вот и сегодня утро ослепительно улыбнулось и поцеловало город в лоб. Москва встретила меня солнечным морозным очарованием. Моя вечная весна, «фиалковые заросли строчек непрошеных».

Много разного хочется. Очень много и в разных областях. В меня не умещается размах этих замыслов и надежд, и я не в силах писать связно.

Как-то ко мне относятся Боги сейчас?

И слышу тут же их голоса. Они рядом. Значит, можно оставаться в своем будоражащем и беспутном настроении.

И что, что, что случиться скоро или не очень? Я теряю всякое представление о смыслах и нормах. И в то же время уверенней и тверже моя жизнь. Какая необратимая странность!

Я должна добиться материального благополучия, чтобы в этом отношении не было препятствий. И тысячу раз понимаю, что не покорю его своим безупречным внешним видом, нужно что-то большее. Благословение Судьбы? Я, наверное, надоела ей своим бесконечным любовным лепетом. Но ломать себя – не получается. Живу творчеством, изнемогаю от безнадежности и необратимости любви. Сколько это протянется? Сколько угодно Богу.

Все снова то же? Я вроде как дома. Ловлю себя на мысли, что мне уже уютно и привычно здесь. Неужели может когда-нибудь кончится мой московский рай? Возможно, из этой квартиры я уеду, но будут же другие. Будут же.

Налаженная и сумбурная одновременно, взрослая и не по-взрослому легкомысленная жизнь.

Как теперь сложится она? Что ждет, и чего ждать? Повторы вряд ли возможны. Первая весна в Москве на законных правах. Господи, хоть какую-то весточку о предстоящих цветах радуги, хоть намек, хоть оттенок от будущей палитры дат и событий.

8.02. Первый поход в универ – и занятие по худ. критике. В. М. очень мил. И М. смягчилась. Будто не было этих ужасных обидных слов, никто никого не отчитывал, и все течет своим ходом.

Завтра начинается показ спектаклей Фоменковского курса. М. завела с В. М. разговор про меня, про работу на «Обезьянок». Опять сказала, что нужно показать. В. М. попросил принести в пятницу. Если снова начнется тянучка с обещаниями и забываниями, гадко. Я снова говорила о своей любви к театру, желании писать о нем и навязчивой идее познакомиться с ними, т. к. сама подойти, с улицы и сказать: вот она, я, – боюсь, не решаюсь. М. на это ответила, что с моей внешностью можно подходить к кому угодно. Но это слишком лестно, она преувеличивает. Но я благодарна ей за то, что она запомнила мою работу и поняла, почувствовала, что именно мне нужно.

Я ведь действительно не удовлетворена своим положением, как в группе, так и в профессии. Мне хочется осуществиться вниманием других. Мне непременно нужен отклик, желательно, приятный. Конечно, хочется нравиться.

«Сосулька» сегодня читала работу на фильм Бергмана «Земляничная поляна». Замахнулась. Работа слабенькая, описательная, рационалистическая, что заметили все. Откровенно не адекватно замыслу и силе этого фильма. Да что о ней говорить, мне всегда было ясно с ней.

A. устроилась на работу в «Учительскую газету» театральным рецензентом. Я почему-то так рада за нее. Она будет в специальном разделе давать небольшие комментарии к спектаклям, небольшие аннотации. Неплохая практика. Завтра будет газета с первой ее «писаниной». Принесет. Без экзальтации, без безумств. Сплошное без – (образие). Образы моих сомнений. Посмотрим, что будет дальше, «колесо истории пущено».

Я чувствую приближение судьбы. (Все это на пониженных тонах, значительно.) Мне не хватает, как всегда, терпения. Я хочу сразу и многого. Вот А. понемножку, а устроилась. Пусть это пока не так блистательно. Но уже что-то. Я совсем, впрочем, не завидую. Я снова спокойна за себя.

B. вернулась из Англии. Рассказывает о посещении театров. Все кажутся теми же, что и раньше. Только я себе кажусь совсем другой, новой. Несколько непривычно в изменившемся самочувствии. Но и приятно.

Перечитала рецензию на «Город мышей». Странное раздваивающееся состояние. Вроде все то же, а мне уже не хватает чего-то. Может, действительно, лучше не заниматься не своим делом? И тут же желание писать. Я снова сомневаюсь в себе, и уверена в себе. И не понимаю, что происходит. Неужели все-таки я ошиблась, спрашиваю себя на новом этапе, при новых восприятии и представлениях о нормах. Мне ведь не нужно: кое-как написала что-то – и сойдет. Мне необходимо: если писать, то знать, что это в самом деле достойно быть названным творчеством. Не меньше. Подражать кому-то тоже не способна. К чему? Высокий профессионализм заслуженных критиков убеждает. Надо тоньше разбираться в себе, что и пытаюсь делать.

У меня нет такой же твердой позиции, что в поэзии, потому что в отношении критики я не уверена на все 100 %. Нет еще стойкости, да и самих понятий о лучшем, о только моем и правоте выбранного мной пути.

Тем не менее, настроение бодренькое. Даже успокоившееся. И как всегда бывает в такие моменты, мысль ленива, и писать не хочется.

Мне кажется, вот уже совсем скоро начнут сбываться самые заветные мечты. Немножко страшно так писать, но молчать об этом тоже было бы несправедливым. В чем именно заключено мое лучшее, разгадка на многие и многие вопросы и смятения – пока не знаю. Но она где-то близко. Совсем близко.

9.02. Вчера позвонил Гена и сказал, что хочет снять эпизод со мной. Я оторопела. Начала что-то возражать. Говорить о неумении, о предварительных пробах. Но он уперся. Говорит: на следующей неделе. А я не имею представления ни о сценарии, ни о роли. Озвучивание первого фильма «Врата рая» остановилось. Все никак не починят технику. Я почти уверена, актерство – не для меня. С моей закомплексованностью куда уж! Но попробовать хочется ужасно! Будет что вспомнить. Неудачные попытки тоже в конечном итоге – часть судьбы.

Снова позвонил Гена. Совсем поздно, после 12. Немного поболтали. Он загорелся идеей меня снимать. Это будет, похоже, короткометражный фильмик, про любовь, конечно же. Гена говорит, что ни про что другое не снимает. Расхваливал мою внешность. Я робко пыталась ему возразить, что это, мягко говоря, преувеличение. Но он твердит, что не мог ошибиться, все правильно, у меня все получится. Очень сомневаюсь.

Желание славы, конечно же, «гложет». Особенно после таких чудных просмотров. Была в ГИТИСе на знаменитом, прогремевшем на всю Москву спектакле «Волки и овцы». Действительно, восхитительно. Из наших театроведов была только еще См. Этот спектакль не может не нравиться. Он завораживает тихой прелестью, провинциальностью обстановки, мягкой трепетной манерой игры молодых людей. Там нет никаких новаторств, и вместе с тем все ново: каждый образ, акцент, интонация, это новизна настроений, не столько трактовки пьесы, сколько чувствования ее лирических основ. Следование сюжету какое-то совершенно новое. Небывалое недоразгаданное житие. Поэзия жизней, игра, насмешка.

Мне почему-то трудно об этой откровенной победе писать вдохновенно. Снова не получается. Может, оттого, что написано о них уже Крымовой. Очень сильно и ярко играли, хочется быть равной их мастерству. А этого в себе пока не чувствую. А что же с другими спектаклями, о которых писала без труда? Значит, не в них дело, а снова во мне? Напишу, возможно. ОК?

Так вот, желание славы «гложет», но мои комплексы, антифотогеничность, безумное самомнение, рисовка? Куда все это денется? Не уверена, нет, в себе как в возможной актрисе. Зато рассказала Гене, что для казанского журнала нужна художественная цветная фотография, и было бы неплохо, если бы он мне с этим помог. Он согласился, сказал, что как раз думал перед съемками сделать ряд фотографий. Мне бы его уверенность. А жалко будет разочаровывать. Он так верит в меня – актрису. Нет, скорее всего, он все еще слегка влюблен в меня, и это закрывает на многое глаза.

Так хорошо хоть чуть-чуть быть приближенной к светской жизни столицы. Средоточие талантов. Так хочется поближе к этому. Это остается сейчас моей главной мечтой. Оно включает в себя многое: знакомства, общение с лучшими, собственные творчество и самоотдача, содружество в мастерстве с другими, неважно, что именно, главное – творчество и общение. Творчество и общение. Люблю Москву вечеринок и соблазнов. Люблю Москву задумчивой и томной. Люблю Москву, угадывающую желания. Люблю Москву творческую и деловую.

Я живу здесь. Где ответы на противоречия? Это счастье? О, да. И постоянное сопротивление самой себе? Снова, да. Иногда трудно сформулировать, чего хочу, просто плохо, или хорошо, или невнятно. Но событием является любое самочувствие.

10.02. Голубое кажется уже весенним небо. Горланят гадкие вороны. Мне удивительно осознавать себя. Я есть. Я сейчас здесь. В этой точке вселенских дорог, и будто на мне сосредоточены многие взгляды и мысли.

До сих пор не могу отделаться от сказочности происходящего. Я имею в виду – Москву. Хоть вот мне говорят: давно пора оставить это, все уже налажено. Тебе ведь и так ясно, что по-другому – никак. Да, я это чувствую. И все-таки иногда кажется моя жизнь – жизнью в сказке. Москва – волшебный город. Таинственный и откровенный. Живу, осознавая, что здесь же находятся многие из уважаемых, любимых, желаемых людей: артистов, клипмейкеров (нет, клипмейкера, единственного), режиссеров, журналистов, просто талантливых и умных, но еще не известных (как я). И все они здесь. И я – здесь. А как приблизиться? Понятия не имею. Но приближусь. Непременно что-нибудь еще произойдет. Просто должно. Как же иначе? Нельзя. Я люблю мою московскую тревожную, с извечными сомнениями и прозрениями, с болью и радостью, страхами и легкостью жизнь. Я ее придумываю? Только отчасти. Чаще кажется, это она придумывает меня.

Часто специально придумываю что-то невнятное, болезненные состояния. Только потому, что боюсь, как бы что-нибудь гадкое или ужасное в жизни реальной не случилось.

Сегодня было первое занятие по введению в театроведение. Уже не та муть, что у К. Преподаватель – Г. В. Макарова, читает также в ГИТИСе.

Странное зыбкое чувство тревоги. Непонятно. Знаю, что с родными ничего не должно вроде случиться. А странно, не по себе. Пошла было в театр, вернулась с полдороги. Что-то не давало покоя, удерживало. Мало того, что метель разыгралась сильнейшая, я была похожа на снеговик, но и внутреннее будоражащее состояние мешало, даже ступать. Ветер и предчувствие гнали назад. И я сдалась, и сразу же стало немного легче. А сейчас дома опять не по себе.

Представляя нас Макаровой. Г. каждой давал небольшую характеристику. Вовремя пришли втроем: А., В. и я. В. М. сказал, что это – лучшие. Кто-то пошутил: это потому, что пришли. Но В. М. стал говорить немного о каждой. Про А. – лучше всех поступила, правда, в эту сессию какие-то проблемы. Но ерунда, изучает японский, заинтересованный своим делом человек. В. – худ. руководитель группы, режиссер праздничных капустников. Душа всех наших дел, заводила. Тут пришла остальная тусовка. Он представил меня: Леночка. И замялся. Г. В. сказала: и это все, этим все сказано? Г. ответил: неудобно при всех говорить. Потом: Леночка – всеобщая симпатия, яркое литературное дарование. Скомкав, сразу перешел к Варе. Про остальных ничего особенного. Мне очень приятно было слышать такую оценку. Я единственная из присутствующих удостоилась профессиональной похвалы. Но видно было, что В. М. неудобно подчеркивать мое преимущество. Он не хотел бы кого бы то ни было резко выделять, поэтому замялся.

Г. В. – ничего так. По крайней мере, уверенность, что будет разработанный курс. Профессиональный.

Не знаю, не знаю, но не могут же меня оставить Всевышние. К Мастеру.

Стихи. С театральных высот, из-за кулис, сценическое пространство события и ощущения, обыгрывай любую мелочь. Репетируй, строй роли и мизансцены строчек. Подходи к стихам с позиции режиссера.

Театроведение. После ломки внутренних запретов и ограничений достигнешь глубины не только уже ощущений и переживаний, а эстетической основы души, техника придет со временем. Нужно поддерживать форму, работать над гармонией фраз. Не сразу. Но похвал дождешься. Тех, которые устраивают тебя.

Родные. Не все гладко, но уродств и смертей не будет. Ряд крупных неприятностей. Это больно, но переживете все.

Только бы кончилась эта ночь. Мне так тяжело. Непоправимо. Будто вместо меня погибает чья-то невинная душа. И хоть я здесь ни при чем, чувствую часть своей вины.

11.02. Утро. Проснулась новой. После многочисленных метаморфоз, произошедших со мной у Мастера, чувствую свежесть. Наверное, нужно было все это пройти, чтобы стать лучше, чище, сильнее.

Вдруг болею? Вдруг… Что же поделаешь. Судьба значит такая.

С Геной сидели в Киноцентре. Он забыл деньги, пришлось его угостить. Немного поговорили о разном. Он настаивает, чтобы я приехала к нему на «собеседование» по фильму. Планирует у себя же снимать. Через недельку примерно. Забавно. Трудно поверить, что получится что-нибудь у меня. Ну, ладно, время покажет.

В Киноцентре сейчас кинорынок. Туда приехал дядя Валера – закупать фильмы для казанского проката. Я его не увидела. Там много интересных фильмов, на которые стоит сходить.

Гена говорит про мою возможную роль в новом фильме, что это сцена, когда он приезжал перед моей поездкой в Питер. В этот вечер я чувствую себя «подставленной». Была так искренна, а оказалось, что он экспериментирует со мной. Хорошо хоть хватило мозгов не влюбиться в него. Кстати, он хочет сам играть главную роль. Не самая приятная новость. Далеко не самая приятная. Это будет короткометражка, в большей степени для спонсоров, которые ворчат на излишние траты. Это что-то типа набросков к будущей большой ленте. Гена хочет этим маленьким фильмом убедить спонсоров, что идея стоит того, чтобы, не скупясь, вкладывать деньги. Он мне говорил сегодня, что ему нет дела ни до чьих советов и рекомендаций, он порвал с иностранцами, ком. структурами, и будет делать фильмы, соотносясь только лишь со своими представлениями и нормами. Флаг в руки. Он прав, в принципе. Но во всей его позиции я подозреваю некую ущербность. Будто это оправдание на случай возможной неудачи. Мне кажется, я несколько шире смотрю на жизнь в этом вопросе.

Вчера вечером и ночью был какой-то кризис. Странные видения и приятный сон. Сон – неизбежность. Все на символах.

Мне очень понравилось в Киноцентре. Стильно и серьезно. Правда, Гена скучный был. Но это его проблемы. Часто с ним общаться трудно.

Настроение: ни одного вокруг огонька. А свет отовсюду. Все мы – нимфы. Может быть, солнечное забытье. Не спится призраку. Бродит. Болеет своей мольбой, называет огонь. Но рукописи не горят. Призраки. Нимфы. Ночь такая журчит у виска. Тихой мелодией с крыши стекает. Такая невозможная безбожная тоска, и клавиши пианино сникли. Тает на глазах зима. Сумятица. Притворялась ловкой и захандрила сразу же, как только отхлынул строчек прибой. Солнце ухмылялось, облака выглядывали из-за горизонта. Из-за моего предчувствия ночь становилась черной кошкой, и хулиганила, и ныла. Но ночь перебежала дорогу ее беспутности. Меня называли повелительницей голубей. Но соперничать с Венерой разве посмеешь? Мне бы только дождаться тот день, когда он посмотрит, и переменятся в судьбах дороги. Когда он узнает о моих тревогах и переболеет этой зимой, как ангиной снежного Бога. Черты смягчатся. Отчужденность уступит место своей сестричке, моей надежде. И он улыбнется, как когда-то, только для меня. И Москва-недотрога благословит лепет, любование и вечер, когда моя карьера-гордячка победила, я ее отчитаю за легкомыслие, но сила аплодисментов Вечность убедила.

Только бы остаться своею в городе, который продолжает ворожить, как язычник. Только бы угадать твою субботу и остаться для нее единственной. Продолжает во мне «сидеть» отвращение к рецензированию. И желание писать. Это противоречие? Кажется, совсем разучилась и не получится больше. Но вряд ли это так. Странное чувство, будто стоит только попробовать, и многое получится, открою в себе еще такие таланты, о которых не подозревала. Ведь как же я мечтала сниматься в кино. Только боялась себе и окружающим признаться в этом. И так трудно стать раскованной. И перед камерой наверняка тушеваться буду.

Мама звонила еще раз, советовала быть осторожной с квартирными съемками. Я сама чувствую что-то не то во всех этих делах и наших отношениях, что-то мне не нравится и вызывает протест.

12.02. Так устала после универа, что никуда не поехала, а направилась домой отсыпаться.

Вер. все-таки меня недолюбливает и подчеркивает это. Всегда я одинока. До бесконечности. Но все это скоро кончится. Жизнь пойдет по-другому. Надеюсь на это.

Я жду, жду появления нового. И вдруг понимаю, вспышкой – вот, изменилось, заскрипела дверь, поддалась. И снова какое-то непередаваемое состояние, смесь тревоги и счастья. Близость к отчаянию и уверенность в своем замечательном будущем.

Сейчас хочется увидеть так много спектаклей, фильмов, выставок. И конечно же, людей. Не знаю, за что ухватиться. Все вокруг так заманчиво, талантливо и перспективно. Только для меня, возможно. Я преувеличиваю. Но меня трудно переубедить. Я считаю современную московскую жизнь насыщенной и бурной.

13.02. Опять разболелась. Недолеченное осеннее воспаление снова дает о себе знать.

Уложат меня в больницу. Страшно и равнодушно.

И что же, все мечты, надежды и планы окажутся пылью? Так не хочется болеть и именно сейчас.

И все-таки, и все-таки вчера что-то перевернулось, переиначилось. И недолго осталось ждать. Судьба шлет свои позывные.

Господи, но если серьезно болею, страшно. Хоть об этом почему-то особенно думать не хочется.

14.02. День святого Валентина. День любви и влюбленных, а мне никто не скажет нежных слов. Тот, кому готова подарить все свои чувства, мечты, улыбки, сейчас не со мной. А где он? Весь день слушаю музыку. Незаменимо, как воздух. Хоть в этом облегчение.

Смутные желания, идеи, тревоги переполняют меня. Хочется решиться на что-то большое. Например, прозаическое произведение.

«Странность наших случайных разлук». Что-то томит сердце. Что-то поднимает к Богу. Скоро весна. Что-то оставляет на земле собой. Я болею. Москва жалеет меня. А больше никому нет дела до хрупкой замерзающей веточки.

Я должна победить. Иначе судьба не простит. Мне невнятно. Написать подробнее о своем состоянии не тянет. Но перемешиваются, подмигивают, кружатся чувства прошедшие и будущие события. Всегда ускользает суть. А все мои записи лишь очертания, наброски. Я торможу, не могу сдвинуть свою душу с мертвой вершины. Скалы. Местность пустынна. Я одна. Да, высоко. Но мне грозит остаться в этой жизни на гордом возвышении своих стремлений, не воплотившись в живое, теплое, искреннее. Я должна сделать шаг в пропасть, пусть. Если дано свыше, насмешливые духи подхватят. Скажут: «Непутевая». «Но та-лант-ли-ва – я», – возражу я. «Да, – согласятся. – Пойдем. – Пошли. – Куда-нибудь. Лучше в светлое будущее».

Жизнь разжаловала все, все комплексы. А мне куда? За кем? Продолжаю находиться в межеумочном состоянии. Не плохо. Даже больше к радости. Но недоговоренность томит. И сама не могу вырваться.

Что же у нас было случайностями: встречи или разлуки? Меня разрывает, уничтожает безнадежность ситуации.

Вспомнила ту нелепую и (великую) декабрьскую встречу. Иногда хочется уничтожить себя за глупость и страх. Видеть, находиться в двух шагах и «пройти мимо, будто не было этих лет». Это становится болезнью. Периодически бывают приступы. Или вся моя жизнь – приступ?

Франция – особенная страна в моей судьбе. Что-то с ней было связано в прошлом и в этой жизни.

17.02. Маме день рождения! Я в Казани. Приехала в 6 утра, такая рань, еще совсем темно было. Домой добралась на машине.

Ехала с двумя очаровательными молодыми литовцами из танкового училища. Вроде наметился флирт, но все заглохло на полуноте. Вчера с 4 до 11 болтали так интересно, было понимание. А сегодня мельком попрощались, не обменявшись адресами. Может быть, все правильно. Я военными никогда не интересовалась и не интересуюсь. Но все же было жалко, будто меня бросили. Глупо как-то, невразумительно. Но ничем не поможешь.

19.02. Вернулась сегодня утром в Москву.

Настроение – недоваренное яйцо. Ни то, ни се. Но как же хочется наконец-то счастья. Хотя это условность, конечно. Но я устала от своих страхов, болезней, комплексов. Нет легкости, магии, завораживающей жизни других, для которых я – особенная. Не умею становиться для других ценностью. Все отстраняются. Нет, нет, не хочу верить, что такая ненужная. Не хочу. Пусть что-то изменится во мне, и пусть я стану интересной для людей и любимой для единственного.

Почему такие тормоза? Никуда не хочется вылезать, видеть, вообще что-то предпринимать. Так нудит что-то внутри, смутное, недовоплотившееся даже в чувство, жажда быть кем-то и значить что-то. Но неизвестность вокруг, неприятная колючая пустота.

21.02. Была вчера на премьере «Нижинского» с О. Меньшиковым. В газете прочитала, что режиссер Э. Радзюкевич. А в программе о нем ни слова. Есть все – художник, грим, реквизит, есть помощник режиссера, но самого режиссера – нет. Что за идиотизм, понять не могу, хотя, что можно отметить, так это именно яркую режиссерскую работу. Конечно, Меньшиков великолепен. Я его обожаю и поэтому прощаю некоторый наигрыш. Он прекрасно знает свои лучшие «штучки» и умело пользуется ими. Особенно во втором действии. Несколько расслабился, разошелся, и стали «вылезать» знакомые интонации, жесты, манеры. Он большой актер. Это для меня несомненно, и даже в его привычных наигрышах так много истинного таланта. Я надеюсь, он справится с сопротивлением этой сложной роли, и сам поведет ее.

Вечером сегодня «рванула» в центр. Захотелось окунуться в шум и суету Тверской. Прошлась по дорогой этой улице. Грязно. Мутно. Счастливо. Все же какое счастье – я живу здесь. Бесчисленное множество раз благодарю судьбу за эту участь. Москва. Бесподобная. Бесконечно заповедная и трогательная. Ностальгическая и обжигающе современная. Неуловимая, как настроение. Я шла по Тверской, воспринимала надвигающуюся ночь, гам, шорох машин, огни, лица, голоса и грустила, снова грустила. Трудно объяснить, отчего огромность счастья воплощается в бездонность тоски. Они так тесно сплетаются, так необратимо, беспечно. Я желаю приблизиться к артистическому творческому кругу. Банальность стремлений не совпадает с торжественностью минуты. Конечно же, я хочу не только этого. Это лишь необходимый фон для настоящей, совсем другой жизни. Лишь пикантная приправа. Но талант, яркость, страстность окружающей молодой жизни зажигают меня. Глупости это – разговоры про культурный кризис. Талантливое сейчас время.

Вдруг стало страшно за что-то несостоявшееся, но грозящее быть, нависающее в пространстве. Надо сдуть эту мерзость. Очиститься внутренне. И может быть, мир и на этот раз останется невредим, талантлив и легкомыслен.

Трудно точно объяснить, как я отношусь ко вчерашнему спектаклю. Были явные недостатки, но атмосфера угадана. Радзюкевич – чудо, заочно уверена в его замечательном будущем, большом режиссерском, удачливом. Вот сейчас специально не жалею слов, чтобы потом, показав ему эти записи, говорить: «Видишь, еще тогда я верила в тебя, ценила, может быть, одна из первых разгадала твою особенность, твой дар».

Смирившись с тем, что я – некрасивая, надо просто не концентрироваться на своей внешности. Конечно же, быть в безупречной форме, насколько позволяют средства, но иллюзий – увы. Не стоит обольщаться. На провокации комплиментов поддаваться не буду.

Стильная, талантливая, изящная. ОК, baby. Вперед, к следующей серии.

«Жизнь измеряю мартами».

23.02. Вчера была разбита и уничтожена своей никчемностью. Тушуюсь при Д., См. и В. Понимаю, что глупо. Но ничего изменить не могу. Выглядела бледно и подавленно. Внутреннее состояние отразилось на внешности. К тому же я снова простыла.

В универе, куда ни взглянуть, – проблемы. На многих занятиях почти не была.

Гена не звонит. Звонить ему самой не хочется. В общем, когда не по кайфу, найдешь тысячи причин, почему так, а с хорошим самочувствием не надо объяснений. Просто радуешься жизни. Просто радуешься. Не знаю, что выбьет меня из этого штопора. Но я в который раз говорю себе: так дальше нельзя, Ellen. Пока.

3.30 Ночь наиглубочайшая. Спать не могу. Что все мои замыслы, тревоги, планы, если болею? Очень плохо, думала – хуже не бывает. А все хуже, хуже.

Время, когда остаешься совсем одна. Наедине с самым затаенным. Хоть что говорить, я всегда одна. Это стало нормой. Судьба опять испытывает на новом этапе. Не в силах больше писать. Когда очнусь, вернусь.

26.02. Снег валит весь день. Я предпочитаю сидеть дома и смотреть в окно на этот ворожащий день. Вчера безумно замерзла. Боялась, что совсем разболеюсь. Но Боги снова выручили.

Самочувствие возвращается. Вернее, я сама возвращаюсь в себя. Последний плохой период был разным и невыразительным. Невнятным. Вкраплениями. Ну его к лешему. В прошлом. Начнем потихоньку учиться ходить. Заново. В который раз.

Мой день – четверг.

Мое число – 8.

Мой символ – стрела.

Мой девиз – творчество, жизнь.

Моя надежда – душа.

Мое будущее – Вечность.

Мое настоящее – самопознание.

28.02. Вчера сорвалась во Дворец Молодежи на спектакль «Ученой обезьяны» – «Неаполь – город миллионеров» Эд. де Филиппо. Как я могла устоять. В пятом часу позвонила В. и сказала о спектакле, и хотя я чувствовала себя не лучшим образом и выглядела так же, все же через час я была при полном параде и выходила из дома.

Мне иногда жалко, что я многого не записываю о жизни, о себе, об окружающих. Не хватает терпения и усердия, но всегда будто чувствую ответственность перед кем-то (перед собой?) в будущем за сохранность моих впечатлений и воспоминаний.

Спектакль понравился. Но без экзальтации, без того всеохватывающего ощущения счастья, восторга, которое возникало на «32 мае». Я к каждому из артистов отношусь уже по-особенному. Я примерно представляю возможности каждого. Конечно, разница талантов, мастерства, темпераментов. И все равно продолжаю считать, что они – самое перспективное молодое предприятие современной Москвы. Может быть, это самоуверенно с моей стороны так говорить, ведь я во многих театрах вообще ни разу не была. Но тем приятней, практически с первого захода и попасть в такой театр.

Писать рецензию на этот спектакль вряд ли буду. Меня все же больше интересуют сложные, противоречивые вещи. А здесь нет простора для оттачивания мысли, для полета. Хотя я не совсем права. Но дело еще в том, что я считаю, что они способны на большее. Удержусь от преждевременных комплиментов, и наверняка будут у них еще настоящие победы. И я обязательно напишу о лучшем театре Москвы. ОК?

Сегодня день рождения Нижинского Я так мало, по сути, о нем знаю. А меня интересует все не отсюда. Он явно был причастен к тайнам Неба. Один из избранных.

Очень много во мне сейчас мыслей, чувств, но писать не хочется. Сегодня под утро снилось странное длинное стихотворение, от первого лица. Читала женщина, ехавшая в лодке. Там были еще 3 мужчины-конвоиры. Тропическая река. Лианы, пышная растительность, поднимаются испарения, душно и сладостно от пряного аромата цветов и трав. Она – преступница. Впереди и позади – ужас, кошмар бытия, а сейчас существует только эта лодка, ветви, плотно переплетенные над головой, почти закрывающие небо, тишина, она лежит на спине, и звучат стихи. Они прекрасны, бесконечны, в них вся ее жизнь. Но это не описание, а сама страсть, мука души, все пережитое, все осуществилось теперь. Так тихо. И только плеск воды от соприкосновения с веслами. И ощущение высоты и страха. Страха безумия от, кажется, приближения к самому заповедному. Стихи так прекрасны, что помнить их нельзя, их можно творить мгновением и проживать себя, и чем ближе к концу, тем больше чувствуешь приближение смерти. Познав этот пленительный

яд, жить дальше с людьми не получится. Безумие таланта и талант безумия в этих завораживающих и убивающих строчках. Это я? Было жутко. А стихи неудержимо лились, тягуче, их сущность я осязала. Я не совсем спала. Я помню их наитием. Но я не могу ответить, ни о чем они, ни прочитать. Только одна строчка держалась в голове. Предпоследняя. А последняя обрывалась многоточием. И я оставалась в том душном тропическом мире, среди бесконечной водной поверхности. Я совершила еще одно преступление: замыслила сбросить с лодки одного из конвоиров. Но сделала я это или нет – не помню. Было пусто, бессмысленно, стихи все звучали, звучали. Спины конвоиров были неподвижны, и я уже начала сомневаться, существовали ли они когда-нибудь. Я так же неподвижно лежала на склизкой доске. Понимала, что остаюсь навечно в этом царстве смерти. Все бывшие и несбывшиеся мои преступления, замыслы, ужасы я переживала еще раз в стихах. Сейчас. Но это не пугало уже. Где-то на дне сознания холодок предстоящего. Впереди бессмертие. А сейчас тишина. Вода. Жарко и вроде как не жарко. Это рай? Ад? Это там, не у нас, и никогда не с нами.

«Смертельно голову на плечи опустила. Одной рукой…» Дальше не нужно. Я знаю. Я убивала себя. И это последнее мое преступление.

Я знаю, эти стихи восхитительны. Я отождествляю себя с той, из сна. Но я смотрела на все со стороны. Та степень отстранения, когда ты в глубине собственного сердца становишься любым из этих окружающих, любым, кем захочешь. Мне все это так напоминает спектакль «Нижинский». Как писать об этом скудными земными словами? Только небесный язык доступен, равен масштабу происходящего там. А это стихи. И я еще расскажу миру о чуде и мифологии нашего сегодняшнего и завтрашнего неба.

1 марта. С праздником! Весна – твоя стихия. Покоряем московский Олимп? Пути открыты.

Что делать с Геной? Так не хочется ему звонить. Около двух недель прошло со времени нашего последнего разговора. Нет, больше упускать его из вида тоже не хочется. Но, если это неизбежность, все равно я буду сниматься. А если нет – то уже ничего не изменишь.

Почти две недели не была в универе. Отвыкла от всего, что там.

Набросала вот рецензию на «Нижинского», но не покидает горькое чувство. Мне кажется, все мои работы хороши, а то, что они лежат в столе, меня убивает. Я думаю, они достойны иной участи. И оттого, что этого не происходит, всякое желание писать, выкладываться пропадает. Это ведь не стихи. Отклик необходим. И, конечно, опять боюсь читать на семинаре. Опять же, в себе уверена, но страшно жутко. ОК, что-нибудь придумаю. Что за странная девчонка, просто невыносимо. Имела уже возможность убедиться, что не полная чума, а иногда совсем даже наоборот. Вчера на «N» перед спектаклем на меня все глазел Поповски. Может, помнит, как я в компании желающих прорваться на «Волки и овцы» в ГИТИСе просила его пропустить. Может, не помнит, но несколько раз ловила его несколько удивленный и немножко заинтересованный взгляд. Ну а после спектакля глазел Юрий Николаев. Мы с Варей тусовались внизу, у гардероба (было слишком много народу), а он с двумя дамами в возрасте стоял недалеко. Мне интересно было наблюдать его вблизи, я иногда посматривала и тоже ловила его взгляды. Но все это чушь собачья! Но до чего приятно находиться в такой элитной компании. Анастасия Вертинская, Никита Михалков, etc. Просто полный бомонд. Аншлаг полнейший. Может, потому, что вчера был день рождения Нижинскому. Странно, что Га-евского не пригласили на спектакль. Я бы очень хотела услышать его мнение, Вот посмотрела еще раз и поняла, что была права в своих догадках, и действительно, как заметила Варя, чем больше проходит время после просмотра, чем больше отстраняешься, тем больше возникает мыслей на тему, не отстает спектакль, держится в сознании, не отпускает. Это что-то значит. А для меня это является признаком безусловного таланта. Если вызывает спектакль так много разного, поднимает с глубин души особые чувства, значит, в нем было что-то важное, значит он с затаенными, не раскрываемыми сразу смыслами. Вроде все ясно, смотришь, все здесь как на ладони, а уходишь, и он преследует тебя неожиданно возникшими догадками, воспоминаниями, новыми непривычными впечатлениями. Врывается сумбурно и необъяснимо. Игровая стихия бушует, насмехается, плачет и танцует. И все это – «Нижинский». Все это очаровательный Меньшиков и не менее великолепный Феклистов. Все это – изысканность стиля и атмосфера богемная и чудесная.

Ах, как я люблю Москву! Лучшие люди ея Величества, мое место среди вас. Иначе я умру от сжигающих меня желаний.

2.03. Прекрасная лекция по кинематографу. Сегодня я снова болею. Сижу дома. Сердце ноет. Весна, весна, зову ее беспрестанно. Хочу выглядеть ярко, изящно, насколько могу себе позволить. Заходила сегодня на Тверской в магазин «Наташа». Он стал такой шикарный, ломится от одежды. Красивейшие женские костюмы из шелка, шерсти, кажется, самой нежности. Все безумно привлекательно, приятно на ощупь, и, конечно, дорогое. Это так мучает. Я извожу себя от бессилия приблизиться к миру этих чудесных вещей, но также и миру лучших людей творческого истеблишмента. Это желание уже стало навязчивым, манией, бесконечным укором моей лени и страха.

Сегодня А. дала прочитать статейку для ее газеты на «N». Очень компактная. Она меня поразила странным спокойно-равнодушным тоном, правильностью, «сделанностью» всех фраз и небрежным отношением к творчеству других. Не могу точно объяснить, в чем это – едких уколах автору пьесы, снобистскому взгляду свысока, когда она говорит о цитировании? Это и было, возможно, я тоже временами чувствовала вторичность выражений, но все это растворялось в темпераменте игры, стилистике. А. превосходно умеет уцепить самую суть, расписать все безупречно просто и лаконично, читается легко и приятно. И все же это та самая смерть, о которой говорили N и незнакомец, когда рифмовали критику со смертью. Она опять так хорошо все расписала, что нечего добавить. Но это и главный недостаток – рецензия ничего не оставляет после себя, она не заставляет думать. А чтобы, прочитав такую статью, люди рванули на спектакль, то очень сомневаюсь. Она не активизирует творческие силы души. Она прекрасно все написала, я ловила себя на мысли, что даже порой завидую той легкости, непосредственности пера, с которой она пишет буквально обо всем. Авторитетов нет, и это правильно. Но я имею в виду сейчас немножко другое. Она очень правильно поняла главное спектакля – тему гениального безумия. Но она написала об этом, отстраняясь, оценивая со стороны. Я, в отличие от нее, пытаюсь изнутри уже созданного образа раскрыть то, на чем основывается спектакль. Не результат, а движение, динамику творимого образа. Это несносно трудно, но, я надеюсь, иногда у меня что-то получается.

Когда читаешь ее рецензию, она захватывает, по-настоящему нравится, хоть и без экзальтации (хорошо сделанная), но стоит ее отложить – и все, пусто. Это важный симптом. Со спектаклем «N» как раз наоборот. Чем больше времени отделяет человека от него, тем больше он отлеживается в сознании, тем богаче и ярче видится, кажется, сам все выдумываешь, но нет же, было в спектакле все то, о чем не перестаешь думать спустя дни. Не могу говорить за всех (я все-таки натура увлекающаяся), но смею надеяться, с понятием о хорошем вкусе у меня все в порядке, элементарное чутье у меня есть. Сама пишу, творю и живу этим. И мне близка атмосфера судьбы и творчества, неважно, в каком проявлении: кино, живопись или спектакль. Вся гамма чувственного восприятия затронута, если произведение настоящее. И надо достойно об этом сказать. А написать так о спектакле, чтобы это не было смертью (как для него, так и для самой рецензии), можно лишь создав новое творение. Рецензия должна быть равной спектаклю (надо чувствовать уровень, я не умею писать разгромные), должна сама являться произведением, но, говоря о реалиях постановки, неразрывно связанная с ней, сохранять необходимую независимость. Быть самоценной в заданном жанре. Тематика ограничена, но не ограничены творческие силы писателя (фантазия, импровизация). Написать хорошо о спектакле могут очень малое количество людей. Все это выглядит нескромно, будто все свожу к себе. Но что сделаешь, если все эти силы в себе я чувствую постоянно, они не убывают, и даже когда подолгу не пишу, не покидает уверенность в своих возможностях. Меня до сих пор несколько шокирует звание критика и вся сопутствующая атрибутика: рецензия, театроведение, анализ спектакля. Даже вызывает глухое раздражение и протест. Я не говорю, что мое мнение единственно верное, может быть, я не права, но я – есть, и я пишу так, как пишу. По-другому не умею и не хочу.

Иногда, сталкиваясь с просто фатальным непониманием В. каких-то очевидных для меня вещей. И ведь так – большинство. В. – чудесная, искренняя, добрая, но дальше? Это жестоко, наверное. Но, пожалуй, большинство группы в целом примерно то же. Кто-то, безусловно, способнее, даже талантливее, но в них нет той человеческой теплоты, что так привлекает меня в Варе. И я предпочту ее общество многим интеллектуалам. Все у нас очень разные. И это меня очень радует. Еще бы побольше понимания, но невозможно добиться понимания со всеми. Так не бывает. Даже у самых лучших, добрейших, милейших всегда бывают недоброжелатели. А я, может, и лучшая, но с двумя другими качествами – проблемы.

Купила книжку про М. Булгакова. Она дорогая, но я не удержалась. С предвкушением жду чтения. А сейчас увлечена воспоминаниями Шаляпина.

11.03. Невозможность ничего изменить сводит меня с ума. Все в лапищах судьбы. Я одинока, одинока. Гр., грусть моя, моя непутевая, безвольная тоска. Забытье перил, лестниц, мостов. Я живу, кажется иногда, только для встречи. Но, конечно же, это не так. Трезво рассуждая, 19 лет – это огромность, если учитывать мое самолюбие. И чего я добилась? Живу в Москве, учусь, где хотела, рецензии, которые пишу, периодически начинаю ненавидеть, а иногда – обожаю. Полгода я в Москве – и нет мне покоя. Не могу сбросить каких-то шор с себя. Удерживают, а, может быть, хранят. Ничего не знаю. Невнятно мне. Глухо.

На семинарах до сих пор трясусь, с людьми, которых не люблю, держусь скованно и не лучшим образом. Злюсь на себя за это. Думала, время сгладит эти шероховатости моей натуры, а оно, похоже, делает их более резкими. Просто гимн безнадежности, которая превращается в мое настоящее состояние. И вроде не так уж все мерзко вокруг, а тяжесть эта давит, выводит из себя, безумствует, изводит.

Я одичала, похоже. Все в себе. Ничего извне. Зажимаюсь. Закрываюсь. И дело не только в поведении. В более глубоких, скорее всего, понятиях и чувствах. Нужна встряска, несколько встрясок. Я снова чахну духовно. Ах, март-пересмешник, картежник и плут. Я люблю тебя, ты похож на него. Издевайся, я не способна противиться, но я обрету прежнюю уверенность, нет, не прежнюю, новую, в которой не будет ничего от былых мучений и недоговоренностей. И ты будешь свидетелем, топящий снега, ты увидишь меня другой, драчун и подхалим, ты улыбнешься, быть может, мне, очаровательный импровизатор. Я очень надеюсь на это, стиляга и творец судеб.

А сейчас больно.

12.03. Последнее зимнее колдовство. Снежное безумство за окном. Ветер воюет сам с собой. Зима неистовствует. Напрасно. Март разрешил ей напоследок покуролесить, чтобы затем твердо ступить и расцвести кротостью голубого неба, ручьями и настроением тихой радости. Это все скоро. Дней через пять. А сейчас – холодно.

Так и есть, ветер додулся до того, что очистил небо. Еще летят снежинки, а уже синева. Но так же быстро он может задуть и этот осколок голубизны. Из тьмы к свету, из зимы к лету.

Сегодня вереница снов. Гр., университетская публика, какой-то спектакль, зрительный зал. Что-то богемное до тошноты, вязкое в своих бесчисленных повторах и нагромождениях. Только Гр. – радость. Я сама себе опротивела. Трясусь, скована, одержима. Говорю, что никто меня не любит, но ведь и сама не открыта. От меня все больше отворачиваются, и я сама в этом виновата. Сейчас вот занимаюсь самоуничтожением, пытаясь вырваться из клетки своих забот. Тщетно. Но где же выход? Как бы я ни старалась, если не сломаю изнутри каких-то преград – ничего не выйдет.

Отдала М. рецензию на «Макбета» и на «Город мышей». В. дала прочитать «Макбета», а А. и «Макбета», и «Город мышей». Приятно, когда хоть что-то положительное в жизни, например, слова о том, что я хорошо пишу.

В стране – жуть. Верховный Совет поднимает бучу. Только бы сохранить свободу в нашей злополучной стране. Это самое важное сейчас. Так страшно временами становится. Бездонно.

Все время боюсь поверить в себя до конца. Это и «подхлестывает» к дальнейшему творчеству. Что будет, то и будет, но я должна состояться. Должна. Нельзя иначе. И любовь у меня будет все-таки. Только бы демократия сохранилась и упрочилась. И это вполне серьезно. Без этого никакие мечты не осуществятся.

«Мы очень гордые. И слишком разные. Но в нас есть что-то самое главное, в чем мы схожи…». Сколько, ну, сколько это продлится? Судьба, я не смогу остыть. Я буду вымаливать у тебя эту встречу. Если тебя такая формулировка не устраивает, я заслужу. И творчество. Нужные новые впечатления. Я понимаю, для творчества необходимы горести и страдания, любые недо– (воплощения), недо– (говоренно-сти), но должна же жизнь состоять не только из этого. Что-то другое. Хотя бы для разнообразия, хотя бы в виде исключения. Мечусь от себя – психа, к себе – эстетке. А что за состояние на самом деле, определить не могу.

13.03. Вчера и сегодня – продовольственное пиршество, дома гостит дядя Валера. Чего здесь только нет. Не жизнь, а рай. Всегда бы так, когда хочешь – лучшая ветчина, колбасы, окорока, соусы, любые торты, пирожные, пингвинистые мороженая и заливная осетрина, а на десерт – французское шампанское «Помпадур». Живи и радуйся. Хотя бы в этом. Мне так нравится роскошная жизнь. Жить с шиком – это стиль. Это призвание. Это избранничество.

Никак зима не сдается, белая пыль с облаков все сыплется.

«Обезьянки», ау! Вас расхватали по киностудиям, по театрам, по всевозможным мероприятиям, но я верю, что мы еще встретимся на крутой тусовке нашей мечты. Я такая же «обезьянка», если подразумевать под этим живой ум, эмоциональную и физическую подвижность, умение быстро сняться с места и что-то резко изменить в жизни, веселый нрав и доброе отношение к окружающему. Все это, конечно, идеал.

Какая широкая натура – мой дядя. Если есть у него что-то – непременно поделится, не задумываясь и не напоминая постоянно об этом, как некоторые. Замечательный человек! Дядя уехал. Вызвали такси. Какое блаженство – ехать в машине по ночной Москве. Движение, огни, чувство полной свободы и расслабленности. Почему так не всегда? Нет, почему никогда так?

Снова что-то тревожное подступило к сердцу. Разбередило меня. Откуда ждать судьбу, из-за какого угла, с какой крыши или после какой встречи?

Вчера целый час проговорила с Геной. У него было видение очень страшное – про нашу страну. На меня его рассказ сильно подействовал. Когда пошла спать, было страшно. Казалось, всюду притаились кошмары и монстры, готовые растерзать меня. Детские фобии в темной комнате. А когда проснулась – горел свет, хотя я его точно выключила. Мистика просто. Все это, впрочем, можно объяснить чисто материальными причинами, но есть все же во всех событиях, происходящих со мной и вокруг меня, что-то свыше.

Недо– (состояние) продолжается. В целом все неплохо, но внутренне не свободна от самой себя. Это мешает наслаждаться жизнью.

Я живу предвкушением будущей судьбы. Я должна добиться желаемого или умереть. Выбора нет.

Судьба насмешливо смотрит. Не одобряет мой пафос. Простите, иногда заносит в дурной тон. Простите, Вы снова рядом, снова мучаете, испытываете, тревожная леди. Это я превратилась в тревогу и трепещу под порывами ветра.

Чем лечу хандру? Сплю, сплю, стараюсь отключить сознание, и сама потом злюсь на себя за эту слабость. Уходит драгоценное время, которое делает меня старше.

Настроение: нытье ветра. Ностальгическое. По славе, по ускользающей зиме и всевластию. Тихо проходят мимо мечты, как-то даже смущенно. Нет вокруг тепла, только ветер, холодная комната жизни, ограниченная стенами души и потолком возможностей. Но все это млечность, и нет ни потолка, ни предрасположенности. На свете существует теперь только ветер, превращающий в ничто меня с моими заботами и горестями. Я даже ему благодарна. Уничтожает сознание. Сонное забытье. Но это снова ненадолго. И я в ответственности за каждый свой день. И я же трачу без счета любимые мной мгновения – россыпи влажных алмазиков – богатство. Может быть, мнимое. Ведь время – неподвижно. Об этом я где-то уже писала. Пусть проходят мимо многие и многое: дома, люди, деревья. Все это останется только междометием в бездонности моего сознания. Кажусь себе переставшей быть, самим воздухом, понятием, заключенным в безграничное величие хаоса и заключающим в себе все границы всех отождествлений. Лень. Лень делать любое движение, вставать, притворяться, действовать. Тем ближе к воздуху. И тем горче. Жизнь капает с карниза, но некому подставить для нее вазу. Или хотя бы чашку. Или просто ладони, крепко прижатые друг к другу лодочкой. В траву, в песок, в бессмысленность капают дни, превращающиеся в годы. Репетирую себя. Ум актерствует и болеет. Уже ни с чем и ни с кем не спорит. Кривляние, лепет страниц. Когда быстро просматриваешь книгу, задерживаясь только на картинах. Импровизирую. Гибкая мысль в состоянии удержать любую вероятность, перевоплотиться и ожить. Талант стиля. Литературный дар, как говорит Г. Испытываю себя, сомневаюсь, просто боюсь. Каждый раз боюсь за творения свои. За самовыражение в малейшем проявлении, в ничтожнейшем. Поддерживаю сознание в постоянном неуспокоенном, горячечном ритме. Боюсь остыть. Но остываю. Остываю с неизбежностью, неотвратимостью песочных часов. Переизбыток пытливого, темпераментного, страстного разбивается о холод лени и страха. Я погибаю по осколкам, контуры которых явно наметились в моем пока что еще целом разуме. Я их чувствую кожей. Хрупкая до жути. Истончаются руки, волосы, жесты. Только мысль существует. Необъятная, как ветер. Я вся растворяюсь в ней. И уже не живу своим телом. Пока это бывает временами. Но рано или поздно я вся растворюсь в ней. Вся стану понятием. Понятием о собственной жизни. Что может быть нелепей. А меня нужно спасать. И быстро. Немедленно. Мгновенно. Я одна, одна. И присутствие лишь одного человека способно вылечить меня. Другие не владеют этим противоядием. Разрушительная мощь ветра за окном. Губительность моего извечного одиночества. И жизнь делает шаг в сторону и всматривается в свое осуществившееся бытие. И, вздохнув, возвращается обратно. А я? Понимаю реальность оков и надмир-ность всего, что во мне. И благодарна за это избранничество, и проклинаю его. Явление меня вступает в противоречие с уже явившейся физической сущностью, явление меня миру обособлено от меня – жизни. И достучаться до этих высот в себе не могу. Просто знаю, что они есть и это огромность. И лучше не покушаться на божественное в себе, а пережить и эту вспышку животной тоски, и эту болезнь бесконечности, когда не умещается во мне не только Вселенная, а одна единственная фраза вырастает до размеров тишины. И томит беззвучием, и держит в плену своей запредельной тайны. Никогда не переживала славы и думаю о ней, ругая себя за это. Любая радость блекнет в болоте сомнений, любое воодушевление быстро умирает от самоуничижения. Как много недостойного во мне! И все-таки я жду. Я знаю, что все пройдет, вернется жизнь действительная, а значит, счастливая. Ветер изменит направление и нагонит весну предчувствий. Что-то сбудется главное, после чего наступит новая хандра. Снова от переизбытка важного. А сейчас ведь только – 14 марта, и через месяц ему – 19. Я мечтаю его поздравить. И лучшим подарком будет наша встреча. А если она все-таки сбудется, значит, стоило все это пережить и остаться.

15.03. Не тревожься, сбудется самое заветное. И это будет так скоро, что ветер счастья уже раздувает твои волосы. Можешь не верить, но встреча уже существует в пространстве будущего.

Да, это будет не хуже самого спектакля.

Нет, рецензия хороша, можешь оставить и такой, как есть. И в таком виде она производит впечатление сама по себе. Она уже живая, и не пытайся отрицать это.

Да, ты уже другая. Это пройдет, как наваждение. А останется душа и прелесть, и этими качествами ты покоришь многих.

Свобода мысли и безукоризненность стиля важны, но делай ставку на интуитивные виды творчества, ты сама знаешь, какие.

Не концентрируйся на «вдруг не». Будь проще. В тебе много света и гордости, не теряй их. Не бойся, что неправильно поймут. Те, кто тебе нужен, поймут так, как надо.

И еще. Напоследок. Верь в себя. Все придет. Тебя любят, а поэтому так часто испытывают, но и помогают. И поэтому – снова все новое для тебя, и приятное, и притягательное. Как сама ты. Мастер.

16.03. Настоящая весна. И для меня тоже.

Настроение на завтра красного цвета – цвета тревоги, целеустремленности и энергии. Состояние примерно то же, что было перед экзаменом-собеседованием по театру. Что-то кипит во мне и выпадает в осадок чувств. В целом же, после многих и многих взлетов и падений, разочарований в себе и мире и депрессий состояние хорошее, более уравновешенное. Легкая взбудораженность. Пусть сейчас ни в моем внешнем облике, ни в поведении и образовании нет совершенства. Я иду к нему. Я создаю себя. Бывает безумно гадко, и кажется, все кончено. Но живу и пытаюсь эту жизнь сделать хоть чуть-чуть трогательней и ярче. Хоть что-то от меня все-таки зависит. Но все «в темных лапах судьбы». Боюсь сознаться себе, что уже научилась улавливать не только ее присутствие, но и движение ее мигов. И понимая, что слияние невозможно, любуюсь на ее грацию и изящество. Преклоняюсь, леди. И учусь быть не то чтобы похожей – новой. Под впечатлением вашего невидимого танца.

17.03. Набросала вопросы к беседе с Боголюбовой и Бурыкиным.

Извечная моя скованность. Я так устала от себя, что ничто не может меня обидеть больше, чем собственные сомнения. Даже думая, что провалюсь уже, не могу отказаться от самой идеи. Хитрый ум выдвигает одну причину за другой. Но, в конце концов, я просто хочу узнать побольше о спектакле из первых рук. Мне интересно. Хоть и страшно провалиться с непрофессиональными вопросами. Но я преодолею это в себе.

Вопросы к А. Б.

Когда Вы приступали к работе над пьесой, много ли Вы знали о его жизни и судьбе? Желание писать возникло вследствие Вашего интереса к этому человеку или Вы с самого начала понимали, что это только для двух артистов? Вы писали, соотносясь с их артистическими индивидуальностями?

Вы считаете пьесу как литературный текст самоценной или для Вас все оживает только в игре Олега и Саши? Возможно ли какое-то иное воплощение ее на сцене с другими актерами, художниками, воплощенной в конце концов в совершенно другой эстетической системе?

В какой мере артисты влияли на Ваше представление об образе Нижинского? Насколько сильно было художественное отождествление? Вы писали, представляя себе его игру, интонации, улыбку? Я хочу сказать, насколько сильным было артистическое и личное обаяние Олега?

Пьеса, может быть, существует на уровне замысла. Ее задача – не воплощение, а движение мига. Недоговоренность, недораскрытость, недопонимание – это лишь наброски ее жизни. Мне так хочется знать, насколько я правильно понимаю.

Природа такого произведения зыбка, призрачна, но ничуть не менее реальна, чем у любой другой пьесы. Сюжет вторичен, живут интонации, все, что зависает между звуков, слов, жестов и так глубоко проникает в сердце зрителя. И именно от этой недораскрытости реальность осознается более полно и более жизненно, чем следование всем логическим и бытовым линиям.

Он действительно болел. Но спектакль не о действительном, а об игре, светлом безумии игры – оборотной стороне любого творческого проявления.

Пьеса о Нижинском или об имени, которое делает судьбу? О жизни или понятии? Невозможность с определенностью ответить ни на один вопрос притягивает меня все сильнее к этой беспокойной вещи.

Пьеса о бессознательном. Даже понимая логику поступков, ее невозможно зафиксировать в сознании. Хотя здесь я, конечно, путаю впечатление от ее сценической передачи с непосредственно текстом.

Пьеса о неуловимых категориях, не поддающихся анализу. Вы писали ее хоть сколько-то близко к этому невнятному провидческому бреду (глупо сказала, как все, что здесь, глупо).

Вопросы об агентстве. В программе сказано о создании постоянно действующего театра. Это будет театр без постоянной труппы?

Спектакль с самого начала задумывался как чисто актерский, но, тем не менее, Вы привлекали к работе режиссеров.

В работе над спектаклем принимали участие несколько режиссеров. Как получилось, что в конечном итоге ни один не был назван в программе?

Сюжет вторичен. Важна идея гениального безумца. Противовес и отождествление понятий: творчество и сумасшествие.

Помещение. Пьеса написана с учетом этого помещения? Вы знали, в какой обстановке она будет играться?

Не снижение ли жанра, что пьеса написана на определенного актера?

Стихи. Давно ли Вы пишете стихи? Кто Вам близок из поэтов? Если это впервые, то что, это – непосредственный порыв, диктуемый всей эстетикой пьесы или чисто техническое, рациональное.

Почему стихи? Это особая речь? Оттуда, где Нижинский свободен, и не только от пут разума, но и от обыденности?

Каплевич (ух, страшно суровый, неприступный, но…). Вопросы к нему: Кто Вас пригласил? Вы были знакомы с А. Б.? Раньше интересовались Нижин-ским? Спектакль весь соткан из неуловимостей, трудно рационально подойти к нему, и от Вас требовалось к этим неопределяемым материям создать особый мир цвета и легкости. Легкость безумия, как судьба, как вдохновение.

У персонажа (Фекл.) нет имени. Каждый волен понимать это по-своему. Общаясь с людьми, видевшими спектакль, я поняла, что нет единого мнения на этот счет. Толкований множество. Вы рассчитывали на это? Сознательно шли? Или все же есть некий единственный образ, единственный ответ? Мне хочется услышать о Вашем понимании его.

Вы с самого начала знали, где будет играться пьеса? Это отразилось на ней?

Спектакль камерный. Большое сценическое пространство, мне кажется, погубит его очарование.

Об игре Олега. Огромность таланта, непередаваемое обаяние, живость, легкая рисовка, остроумность игры. Чуть-чуть грусти и очень много страсти, темперамента души. Выкладывается. Я жутко хочу делать интервью с ним, только вопросы нужно подготовить на уровне. И самой говорить поменьше (в сегодняшней беседе с Алешей говорила больше я).

Феклистов. Талант не такой ослепительный, взрывной, но не меньший. Трагичен и в то же время страстен как-то по-особенному, захватывающе горько, щемя-ще. Скрытая страсть, приглушенная. Духовно пластичен, легок в восприятии. Интервью тоже очень хочется. С ним, наверное, легче общаться, чем с Олегом.

Писать вторую рецензию? Но на меня давит первая.

Движение мига, где сюжет вторичен. Просыпаются недопонимаемые в повседневности возможности восприятия.

Мифотворчество и представление о мифе. Сюжет вторичен, но явственно ощутимо движение замысла в вихре мгновений и фраз, в которых просыпается не действительность бывшего, а лишь наброски возможностей и предчувствий. И именно от этой недораскрытости действительность осознается более полно и более жизненно, чем при соблюдении всех логических и бытовых линий.

Ну, вот 40 минут проболтали с Бурыкиным. Ему работа моя понравилась. Сказал, что поняла я точно. В десятку. Он вкладывал тот же смысл. Мы обменялись телефонами. Чтобы «не позвонить никогда»? С Меньшиковым он меня знакомить не захотел. Моя хроническая чувствительность не позволила мне заговорить с ним первой. У него были холодные равнодушные глаза, когда он смотрел. Конечно, я – чужая. Для других у него другой взгляд.

Невыносимо чувствовать себя чужой среди них. Но если судьбе угодно, она запросто сведет жизненные дороги. Хотя, видимо, поверхностное знакомство меня не устроило бы. Все время бы хотелось большего. Но это уже свойство натуры.

Алеша отказался меня познакомить с Олегом. У Олега замашки «звезды», даже не замашки, а отработанный жизнью и судьбой стиль поведения. Благороден, прост, обаятелен и, господи, до чего великолепен, красив. Но я никогда не буду уподобляться тупым фанаткам. Я слишком себя уважаю, при всем самоуничижении.

Алеша неплохо ко мне отнесся. Он очень милый. С ним легко. Но к стыду своему, в интервью (прослушав запись) обнаружила, что говорила больше, чем он. Но мне так нужно «выплеснуться». И вот такое общение на уровне, хоть изредка. И что же – это вспышка света в моей жизни и снова пустота? Но я не хочу! Мастер говорит: будь проще. Я знаю, не могу не верить ему. Но дурное сердце так трудно утихомирить.

Нет, я говорил о полной реализации твоих стремлений. И я повторяю это. Успокойся. Будь собой. Когда придет настоящая уверенность, сбудется все. Поверь мне.

Он пропустил тебя. Саша глубже. Про Алешу ничего не скажу. Успокойся. Я тебе верю. Я тебя чувствую. Это ты сама. Мастер.

Вроде действительно ему понравилось. Чего же мне нужно-то еще? Не понимаю. Когда начинают хвалить, мне сначала очень приятно, а потом невыносимо горько, потому что не печатаюсь. Для себя и ближайшего окружения – уже мало. Раньше и не задумывалась особенно о признании. Но чем больше живу в Москве, тем сильнее эта отрава.

С Алешей общаться было легко. Может, потому, что я все же решилась дать работу, и он согласился с ней. Она ему понравилась.

Меня сводит с ума этот спектакль, эти люди. Я влюбилась в них за это дело, за их талант.

Алеша из тех людей, у которых творчество подчинено интуиции. Я, надеюсь, принадлежу к их числу, и мне легче его понять. Пишешь, в полной мере не осознавая, что выходит, не можешь объяснить всего логическими построениями и схемами, просто творишь, а когда готов результат, сам удивляешься глубине и красоте образа. Когда пишешь, всего этого нет, сознательно столько не вкладываешь. А очнешься, начнешь читать – и потрясаешься. И такое же впечатление это производит на других, но т. к. ты чувствуешь некоторую неловкость, ведь, когда работалось, и в мыслях не было о многих возникших смыслах, не перестаешь сомневаться в себе и своем труде.

Мне кажется, когда он писал, это часто было интуитивно. Вроде недопонимает. А получается, что понял так много, что содержание распирают смыслы, и их столько, что даже пугаешься. Не задумываясь, возможно, о них, он чувствовал их, и это вошло в пьесу. Настрой, душа его картин и стихов. Хотелось бы почитать.

Вообще, хотелось бы как можно чаще общаться с такими людьми. Нет, только с такими и хотелось бы общаться. И нужно. Но когда же сбудется все это?

Все, что здесь было и не было – мимо. И переживать это одной невыносимо трудно. Трудно и страшно. В сердце боль невыносимая. Сегодня, видимо, я последний раз на критике. Г. – все то же. Две недели прошло, как он мне обещал позвонить. Устала. Он (да и все, с кем сталкиваюсь последнее время) усиленно сопротивляются моему приходу, не пускают. Круг замкнут. «Чтоб за предел выскочить – вот моя цель…». Но куда именно меня «выскочит»? Куда? В свободу безумия или свободу творчества?

Г. рекомендует прибегать к описаниям спектакля. Больше визуальности. Еще мы мало, якобы, обращаем внимания на драматургию.

Я могу возразить и на то, и на другое утверждение. У меня вообще на все есть свое мнение. Но это никому не интересно. Г. меня измучил неопределенностью. Се-

годня веселый удивительно! Про все свои обещания, видимо, забыл. Откроет меня не он. Это уже ясно. Если справлюсь и с этой вспышкой отчаяния, посмотрим.

Я думаю, все же, несмотря на множественность проблем, что-то должно получиться с «Сангвисом».

Отвратительное отношение с некоторыми на отделении. См., Д. и В. Друг друга в душе не выносим. Это прорывается порой. Но не хочу, чтобы они способны были испортить мне настроение.

Универ – тоска.

18.03. Нижинский. Перевоплощение в миф и творение его.

Он перевоплощается в миф, но и творит этот миф своей игрой. Он живет движением беспредельности. Зависает в воздухе в пленительном прыжке, и сон овладевает им. Это сон? Явь? Балансирование над пропастью разума? Это смертельная опасность игры, двойственность, развоплощение на жесты, взгляды, ноты. И это жизнь, которую светлое безумие игры выносит на театральные подмостки мира, которой рукоплещут и которой пугаются.

N – вечный юноша, вечная весна. Так и в творчестве. Играет порыв, грезу, видение и никогда – событие действительное, во всей полноте материальной плотской жизни.

Творец, а не исполнитель, потому что улавливает душу образа в движении, в стремительном вихре секунд. Он все время разный. Клоунские гримасы, остроумие, гнев, тревога. Я не знаю, о ком я сейчас пишу, о том Нижинском, которого играет Олег или о той реальной фигуре, существовавшей десятки лет назад, истинность которой так ярко передает Вадим Моисеевич в своей книге. Я так же, как Незнакомец, отравлена этой загадочной томительной судьбой, ощущением его гения. Это взрывается во мне, переворачивает, держит в плену его души, больной и бездонной.

Спектакль, назвав имя, сам стал им. Я болею легендой его души. А не жившего когда-то человека. С другой стороны, мне кажется, он так жизненно передал легенду о мираже, что миражей не стало. А одно огромное пространство страсти и тоски о несуществующем, жизни и смерти, жизни во сне, заполнило небосклон, переполнило меня. Я больна этой живой жизнью, она не оставляет меня, не отпускает, занимая мысли и сердце. Она так непосредственна, легкомысленна и красива, что я забываю обо всем, любуясь ею. Одно ее присутствие делает меня другой. Я хочу раствориться в ней, и я не умею этого. Притяжение – отталкивание. Я уже попала в силовое поле его судьбы, но быть послушным спутником, круг за кругом, день за днем, всегда рядом, но никогда – вместе, не могу. Природа сопротивляется. Природа, которая создала меня равной ему. И которая боится быть собой, прикрываясь маской боли.

Спектакль – память о боли. Первородной. Как в картинах Гойи. Отталкивающей. Плагиат стихов и снов. Вдохновляющей. Рушащееся на глазах божество радуги. Несуществующей. Самой живой и страшной, потому что к ней не обратишься и не уничтожишь ее. Она диктует правила игры, в написанной ею же пьесе. Что мучает? Незнание. Небытие. Нежизнь. Память о чем-то до. В спектакле не существует границ между этим до и сейчас. Он открыт всем далям и призракам. Иллюзия пустоты. Но нет, это иное понимание. Свобода полета. Мир раскрыт навстречу каждому. Мир спектакля светел и легок. Невещественен. Поэтому я и не могу писать о материальном в нем. Как выглядят актеры? Да распрекрасно. Только никакой внешности, лишь представление о ней, загадка промелькнувшей звезды. Я просто не знаю, как они выглядят. Потому что я вижу иной их облик, не материальный. Они про это. А не про нас и себя. Каждый поймет свое. Описывать зафикси-рованность поз и лиц я не имею права. Мир плавен. Спектакль прощается каждое мгновение, и каждое мгновение смотрит в глаза и ждет ответа. Он всегда со мной.

И он томит меня разлукой. Чтобы успокоиться и зажить снова, нужно стать им. А это невозможно. Он – имя. Я тоже. Не совпадаем, совпадая в мечтах. Так близко, что дальше некуда. Не существуем самостоятельно, отдаляет единство самочувствия. Как тело и душа – вместе, но это мнимо. Разные до бесконечности, потому что отказаться от своего не можем, а жизнь томит любовью навсегда. И болеет и им, и мной. «Высокая болезнь». Имя возможной встречи я пока не знаю. Догадываюсь. Оно прекрасно.

Жажда болезни. Желание болезни. И бегство от нее в свободу жизненных проявлений. У кого на что хватит сил. В свободу жизни желаемой или выдуманной. Это опасная игра. Это игра всерьез. И само название ИГРА двусмысленно. Ты вступаешь в партию с волей и диктуешь условия своих возможностей. В балансировании над бездной тишины всех порывов и начинаний ты проходишь год за годом. Соблазн отступиться так велик, шансы на победу так ничтожны. «Протри глаза, – шепчет здравый смысл, – куда тебя занесло твое честолюбие, давай руку, ты узнаешь радость молчания». Мнимые любезности, преувеличенные улыбки милых тебе когда-то уже позади. Ты борешься с ней. Болезнь высоты пришла на смену сомнениям. И надо успеть с ней заключить новую сделку. Теперь каждый твой шаг останется в биографии событием, независимо от того, вкладываешь ты в него понятие высшего порядка или все получается само собой. Он состоялся. Он остался. И ты тоже. Через какое-то время ты даже можешь устать от обреченности всегда и везде сознавать себя ценностью. Но это пройдет. Как и многое другое. Сначала нужно лишь заслужить право не оборачиваться. И быть первой. И быть повелителем своей бездны.

Это так нетрудно, в сущности. Просто необходимо понять, что ты на этой хлипкой досочке-мосте всегда один, только один, никого больше нет и быть не может. Если ты уже на нее ступил, значит, выбрал себя. И на тебя могут показывать пальцем, разглядывать, обсуждать. Но пойти за тобой никто не сможет. Не то чтобы не захотят, не найдут пути, начала его. Он известен только тебе. Вернуться, конечно, можно. Но оборачиваться, оборачиваться-то зачем? Все позади тебе так хорошо известно. Можно вспомнить, взгрустнуть, поплакать даже. Можно обернуться во времени к себе – прошедшему. Но зачем оборачиваться на оставленные события и пейзажи. А впереди – чертова куча новых впечатлений. Они пугают тебя? – откажись. Но не оборачивайся. И вот, когда ты сам поймешь, что за тобой – никого, а впереди – ну, это еще неизвестно, верно? – но когда ты в полной мере осознаешь уникальность этой дорожки и уникальность этой бездны, ты одержишь первую победу над болезнью.

19.03. Жуткий сон приснился. 20 минут прошло, как проснулась, а сердце болит все еще. А началось там, во сне.

Небольшая комната, накрытый стол, там вся тусовка из спектакля: Алеша, Меньшиков, Феклистов, Бог-ва. Олег стал говорить мне что-то едкое, обидное, всякий раз, как видел, так и говорил. Другие за меня заступались, в чем-то убеждали Олега. Он скользнул равнодушным взглядом. Стал уходить. Я хотела выяснить, за что он так со мной. Он снова говорил что-то едкое, не останавливался, спускался вниз по лестнице. Я не могла пробить стену его цинизма. Его слова хлестали меня, я теряла силы, опустилась на холодный пол. Он прекрасно все видел и уходил, продолжая издеваться. Я легла, свернувшись колобочком, уже совершенно выключаясь. Только слабая искорка надежды, что все это не всерьез, он вернется сейчас. Последнее, что помню, его удаляющиеся шаги и мое понимание, что все это правда, и я хочу умереть. Потом провал в небытие. Я проснулась.

Прошиб озноб. Сердце болело. Было холодно, будто я только что лежала на холодном полу. Хуже сна трудно представить, теперь возникнет комплекс по отношению к Олегу, да и к ним всем.

На меня Олег М. произвел в тот единственный раз, когда я его видела в жизни, такое тяжелое впечатление, что возник этот сон. Самолюбие, конечно же. Я думала, что болею, болезнь – Нижинский. Но к этому прибавилось осложнение – Меньшиков. Это значит, что я снова влюбилась? Только отчасти, я влюбилась в образ, в его очаровательный снобизм. Я не знаю, как разрубить этот узел. Я чувствую, что уже на срыве, на пределе своих возможностей. И сердце болит по-настоящему.

Беда не приходит одна. Макс умер. Любимая моя зверушка. Почему все коты, которых я так люблю, умирают раньше срока. Больно как. Я себя ненавижу за то, что я еще живу, двигаюсь, мыслю. Вчера еще посмотрела фильм «Дом под звездным небом». Нагромождение фатального, бездонного просто сводит с ума. Я на грани. Где-то должен быть выход. Надо успеть. Иначе действительно – конец.

Такая пустыня, живет только оболочка. Я хочу так многого, а нет даже малости. Я отравлена театром и кино. Сама этого добивалась. Я не обвиняю никого – погибаю.

Нет, не погибаешь. Пусть все останется так, как есть, я помню, жди. Опять. Болезни не проходят сразу. Готовь материал. Готовь, чтобы не опозориться непрофессионализмом.

Брось все чужое. Получится. Мы специально проводим тебя через тяжести этих испытаний, чтоб ты сама поняла, как гадко быть ненастоящей, чтоб ты увидела ненормальность своего самочувствия. Это, если хочешь, противоядие.

А вот это уже сама. Мастер.

Позвонил Алеша. Спросил, почему я не осталась на спектакль, спросил, приду ли я сегодня.

Читала сегодня рецензию на «N». Хвалили. Что еще можно с ней делать? Но мне невозможно. Я погибаю. Я в себе чувствую предел. Еще держусь. Но не на долго меня осталось. Не представляю, что могу себя лишить жизни. Слишком ответственно. Не страшно, нет. Просто не во власти. Не разрешат, не отпустят. И все-таки умираю.

Чтобы быть честной – не умерла. На сегодня, по крайней мере, вышибла клин клином, сходила на «Нижинского». Игра была побледнее. Пока я вытянула себя за волосы, можно сказать, из болота. Но что дальше?

20.03. Вчера было не лекарство для выздоровления, а обезболивающее. Оно действует и сейчас.

Почему так рано проснулись во мне эти требования, ведь никто из наших не помышляет особенно-то об этих высотах. По крайней мере, не страдают из-за этого.

Не фиксирую большую часть своих состояний. Они меняются постоянно. Скорость проживания жизни у всех разная. Я как-то слишком стремительно живу.

Вчера говорила Г. о своих жутях. Он говорит, что ему неудобно кого-то выделять. А я не могу ждать. И зачем тогда так хвалит?

С. Данилов. «Художественная литература как исторический источник».

Был очень застенчив, глотал слова, обрывал фразы, постоянно то снимал, то надевал очки. Речь сбивчива и сумбурна. Разрозненные факты, оговорки, и такое ощущение, что он знает слишком много, чтобы наш язык был в силах вместить в себя. Ему не хватает слов для выражения всей огромности информации. После занятия я подошла к нему. Разговор зашел о Нижинском (т к. я совсем свихнулась на эту тему, продолжаю всем надоедать). Сказала, что видела 6 раз, все наши в один голос воскликнули: «Сколько?» 6 – равнодушно повторила я и спросила, как он отнесся к спектаклю. Ему понравилось и даже очень. Он считает, что это спектакль для подготовленной профессиональной публики. Продолжили разговор внизу, в вестибюле. Человек он увлекающийся, начав разговор про одно, может быстро перескочить на отвлеченную тему, вроде бы иллюстрируя свою мысль подходящим примером, но вот уже и забыл первоначальный предмет разговора, а о своем. Извинялся все, что заморочил нам головы. Я же извинилась, что отняла у него время. Навязываюсь с Нижинским. Он сказал, что необходимо знание как минимум двух языков: англ., франц., чтобы профессионально заниматься Нижинским, в частности, и балетом вообще. Насколько ему известно, сейчас никто не занимается только Нижинским. Если работают, то над более широкими балетными темами, например, русские сезоны. А Нижинским – он долго думал – все же нет. Дорога открыта. Зеленый свет. Чувствую некоторую вину перед Варенькой. Тема как бы ее. Но ничего уже не могу с собой поделать. Увлеклась всерьез этой трагической возвышенной личностью, болезненностью судьбы и ее загадкой.

21.03. Я поняла, почему меня тянет к Олегу. В нем чувствуется настолько явно талант, талант судьбы в первую очередь, которую он творит сам, и которая выбрала его. И эту согласованность я вижу и заворожена их особыми отношениями. Вот с Алешей по-другому. Как это ни грустно, но в нем этого нет. Он может, впрочем, сделать прекрасную судьбу, прославиться, он талантлив в своем деле, но чего-то не хватает. Того высокого единения не получится. Никогда. Тут бесполезно что-то предпринимать. Если понял это, прими, как должное, и не пытайся сопротивляться, а если не способен смириться, то тоже выход есть. Но есть ли в подобной дуэли смысл, достойный цели?

Меня гипнотизирует все в нем, от внешности до игры. Игры в жизнь, в улыбку, неповторимую, Меньшиковскую. Я проклинаю тот день, когда увидела в газете объявление о спектакле, проклинаю тот день, когда, попав на премьеру, заболела им, тот день, когда решилась делать с Алешей интервью, сидела у него в гримерке и мучилась от невозможности заговорить с этим снобом. Я проклинаю всю жизнь, в которой не было его, которая шла совсем не так, как я бы сейчас хотела. И я благодарна всему этому насмешливому и циничному миру за то, что все было именно так, а не иначе и я столько испытала разного (хоть от этого не легче).

Я поняла, где мое место. Но я понятия не имею, как до него добраться. Только в одном твердо уверена: чем больше суеты, скованности, нытья, тем дальше я от него. Но, опять же, самой выбраться из замкнутого круга не могу. Все жду, кто придет, ворвется, перевернет мою жизнь, возьмет за руку – и туда, к предначертанному. Последнее время так часто об этом говорю, что боюсь надоесть судьбе, которая наблюдает за мной постоянно. Только то отойдет подальше, то приблизится почти вплотную. Выжидает. Испытывает? Учит? Наказывает или награждает? Я не знаю, как оценивать свое состояние. С одной стороны, жизнь была бы неполной без таких встрясок, вспышек и угасаний, с другой, понимая все это умом, все же нахожусь иногда на пределе душевных и духовных сил. И все кажется серьезней, чем очередная проверка на прочность. Жизнь-то проходит. А театральность жесточайшей отравой томит меня. Игра – в крови. Игра – в сердце. Во всех проявлениях. Это дурная богемность. Но я же всегда искренна. Всегда. Во всем.

Олег притягивает гениальной беспечностью судьбы. Мы в чем-то близки. Я чувствую природу свою, которая того же свойства, что и его, но ни в чем пока не нахожу поддержки. И, следовательно, сомневаюсь. Если бы не было намеков на эту высоту, насколько было бы легче. И только случай поставит все точки над i.

Я в плену у спектакля. Я влюблена в него, как в человека, я болею его истомой и предчувствием неизбежного (и уже скорого) конца. Все вместе слилось в однажды: герои, актеры, это здание на Пречистенке и раскованная, издевающаяся весна. И со мной творится небывалое, слезы подступают к сердцу. И ни на миг не забывается он, его тревожное и счастливое дыхание. Кружится, кружится вокруг меня его мир, завораживающий танец вне времени и судьбы, вне сознания. Совсем теряю голову и болею, болею. Когда спектакль прекратит свое существование, будет так больно и пусто, будто умер кто-то близкий. Кровное родство. Это омут бездонности. Я теряю себя, я становлюсь им. Но нельзя допустить этого единения. Иначе дальше – необратимость. У людей, причастных к нему, все по-другому. Они есть друг у друга. А я вне их круга. Меня нет ни у кого. А у меня есть только спектакль. Один на один. Я сроднилась через него с людьми, которые в нем и для него. Они меня не знают, а я без них уже не могу. Как «N» не может без Нижинско-го. А Нижинский видел видение розы и вслед за этим видением – в окно. В Вечность. Я так люблю их всех, всех в спектакле. А вне его…я тоже их люблю.

Спектакль уйдет. И спектакль останется. Во мне и в легенде. Я не хочу, чтобы между нами была стена. Я чую наше родство. Мы одной крови. Мы одной воли. Я еще не знаю, что, я не знаю, как изменить мир, я не знаю, кто я и где они. Но я знаю, что открою эту дверь и переступлю грань (если она все же есть) и увижу видение нашей встречи. Просто каждого – и всех вместе. Снова.

Настроение: на одной ветке – ворона, на соседней – мое настроение, закутавшееся в плащ из созвездий имен. Ворона каркает, и с неба в такт ее крикам слетает «пыль веков», а может быть, прах. Ворона превращается в мыльный пузырь. Розовый. Сначала поднимается в воздух, делая попытки каркнуть. Но тщетно. Шар лопается. Просто настроению так захотелось. Оно сидит неподвижно. Светит мартовское лукавое солнце. Настроение думает: «Если исчезнет плащ, останется ли что-нибудь, кроме него? Что под ним? И где же я? Нет плаща, нет и меня? Но я же думаю. Неужели я настолько ничтожно, что сойду на нет, стоит ветру сорвать эту условность из величины событий и их участников?» От этих мыслей настроению было не по себе. Неуютно и тоскливо. А день кружился вокруг беспечным танцем, солнечным и блаженным. И казалось, сам воздух ворковал и требовал: улыбайтесь. Настроение вяло отмахивалось. Оно смотрело на меня через окно, с улицы. И ждало чего-то. Я тоже смотрела на него. Но уже ничего не ждала. Настроение это поняло и спросило» «Можно?» «Ну, куда я денусь?» – вздохнула я. Быстро-быстро замелькали картины, где встречи, ошибки, обиды превращались в мыльные пузыри и лопались. Несносная какофония заполнила день. Я заткнула уши. Настроение пыталось дирижировать этими нестройными звуками. Последний шарик завис за окном. Я открыла балконную дверь, и он сел мне на ладонь. Настроение кричало: «Сдуй его!». Мне было жалко. Я вгляделась и увидела в центре маленькую фигурку. Я узнала. «Ты хочешь, чтобы я сдула ЕГО?» «Да, да, и немедленно», – неистовствовало настроение. Я не могла оторвать глаз от лица. Он шел ко мне и смотрел на меня. Я закрыла глаза и сбросила шарик с ладони. Он коснулся ветки и, всхлипнув, пропал. «Ну что, довольно?» – крикнула я. Настроение поплотнее завернулось в плащ и погрузилось в унылое созерцание соседней крыши. «Я ненавижу тебя, – кричала я, – уж лучше вороны, они живые, а ты, ты уже давно только снишься мне, тебя нет, нет и быть не может». Оно посмотрело на меня презрительно и каркнуло, взлетело с ветки и хлоп – я осталась одна. «Ну вот, – подумала, – стало еще хуже, совсем никого рядом. Конечно, настроение вело себя отвратительно, но хоть что-то». Телефонный звонок. «Привет! – произнес голос из последнего лопнувшего шарика. – Выйди на балкон». Я не пошла на балкон, я накинула плащ, надела шляпу и бросилась из дома. Успела выбежать на улицу, поймать маленький шар. «Неужели сбудется» – думала, проезжая мимо своих мечтаний. «Нет, только снится», – каркали вороны. Наступил апрель. У моря сердитые складки на лбу разгладились. Я стояла на берегу. Заходило солнце. Ветер заболел и отказался потанцевать со мной. Спектакль сегодня в 8 вечера. Еще куча времени. Я прогуляюсь. Одна.

Вот настроение снова шмякнулось с верхотуры на асфальт буден. Везде одна. Говорите, еще надоест внимание других? Так знаете, пусть начнет надоедать прямо сейчас. Я хочу в «люди», а не просто в толпу. Впрочем, точно можешь ответить только ты, Господи. Для осуществления каких жизненных целей ты меня создал? А муторность? Она пройдет, пройдет. Я надеюсь.

В плену у мифа о легендарной судьбе, о прославленных людях. В плену у своих грез. Только сделав имя, можно достойно войти в их круг. Только случай может сделать имя. Талант – это само собой, без него нечего и начинать разговоры. А имя, оно такое нездешнее, соперничает с тишиной. Имя мое будет любить занавешенные комнаты, где солнце живет, спустившись с неба. Имя мое будут любить многие, и улыбки сноба оно удостоится. Имени моему не завидуйте, я одна знаю, чего мне оно стоило.

22.03. Может и правда, не достойна я быть напечатанной? И все это миражи – моя уверенность, стихия игры и загадочности. Все мои театральные и литературные опусы ничего не стоят? Но это жизненный крах. И если я хочу выжить, я должна сопротивляться этой мысли. А что мне нужно, чтобы убедить свою беспокойную, мечущуюся, разросшуюся душу? Что мне нужно? Публикации? Признание авторитетов? Славу? Или что-то иное? Благословение судьбы.

Сомневаюсь в своих способностях театрального рецензента. Мне необходима поддержка. Я не смогу быть полностью уверенной в себе без одобрения людей знающих, уважаемых. Хотя вроде Г. нравится, но его слова так всегда неопределенны, туманны, их нужно расшифровывать. И к тому же, несмотря на высокую оценку, он не делает никакой попытки реально помочь. Пишет он божественно. Настоящий кудесник слова. И я безгранично уважаю его. Но… это несоответствие слов и поступков по отношению ко мне убивают желание писать. Я выдыхаюсь. Нет. Не творчески. Душевно. В никуда выкладываться больше нет желания. Во мне все кипит от невозможности достигнуть большего. Я слишком стремительно живу. У меня сумасшедший ритм. И если внешне сейчас это не проявляется, то внутренняя энергия сжигается с бешеной скоростью.

23.03. Надо бороться за себя и свое творчество. А я еще не начинала. Новая стадия отчаяния – безмятежность. Весенний мой апофигей. Великолепный и ненужный. Делаю что-то скорее из любопытства, чем для каких-то конкретных целей.

В кого же влюблена больше: Нижинского или Меньшикова? В Нижинского, который в Олеге, или в Олега, который Нижинский? Кого в ком? И кого для кого? Или только одну судьбу, одну игру, одно лицо? Или только воспоминание печали, когда «я хочу танцевать тебя»? 

Она бродила по городу в поисках судьбы.
Дубль пять: март замигал лужами
Эти глаза устали грустить
А чудо и не думало торопиться. 

Она бродила по городу в поисках судьбы. Она смотрела на лица, мелькающие мимо. Щурилась на солнце. День был такой теплый, легкий, как сама жизнь. А она мучила себя вопросами о смыслах и целях. Она не могла объяснить, что заставляет ее бесцельно бродить по центральным респектабельным улицам. Наверное, в весенней пестрой толпе ей хотелось забыться, приглушить воспоминания и сомнения, но они не покидали ее. Контраст солнечного улыбчивого дня и ее мечущегося

невнятного настроения здесь, в центре, ощущался особенно остро. Выглядела она прелестно, но это не доставляло ей никакого удовольствия. Шумный обольстительный город вокруг так ненавязчиво привлекал ее внимание к мелочам. Она знала, что отравлена его красотой. И было легко и больно. Она спрашивала себя: зачем я живу? и в одинокой этой бесконечной прогулке находила горькое очарование. Ей все время казалось: еще чуть-чуть – и она поймет что-то самое главное, и уйдут все миражи и неудачи. Изменится все для нее. Она станет новой. И настоящей, наконец. Она так давно об этом мечтала. Но в чем именно скрыто ее лучшее, она не знала. Она смотрела на солнце. В ее душе было непонятное. И единственность, чистоту этой минуты, когда она оставалась наедине с самой жизнью, не зная ничего про эту жизнь, она чувствовала. И бесконечно любила этот город, который так много подарил ей, но и так много отнимает, все, связанное с ним, спектакль, из-за которого потеряла покой и уверенность, людей, таких разных, таких равнодушных. Ей так хотелось, чтобы ее любили. Любили все: город, люди, дома, облака. Она готова была всем им признаться в любви. Но никому не было до нее дела.

И она бродила, бродила по городу в поисках судьбы. В поисках чего-то, о чем она могла только догадываться, но во что верила, как верят в Бога. Она ждала это будущее чудо. Она пыталась не раз сговориться с судьбой. Но та усмехалась и, подразнив, пропадала. Ей не хотелось оформлять в слова свои желания, да она и не могла ответить четко, кто и что ей нужны и в чем ее спасение. Она это чувствовала, она жила этим. Впрочем, был ряд универсальных вариантов… Но сейчас бесконечное кружение на месте. Она болела весной, собой, любовью к лучшему, она болела болью всей своей жизни. И уже не хотела, чтобы она проходила. Но именно сейчас она начала понимать, что боль уходит. А в этой боли была она, это часть ее души. И судьба кивала, стоя неподалеку. И так же не давалась в руки. И именно сейчас она начинала жить. Снова.

В мире ничего не изменилось. Вокруг циничный великолепный красавец-город, в сердце те же заботы и проблемы. А она смотрит на все другими глазами и объяснить, что случилось, не могла. Но случилось. Может, не в ней, не для нее? Но она вздохнула и только сейчас поняла, что наступила весна. Безвыходные ситуации, депрессии, лень, быт – она помнила о них. Но она дышала. Все оставалось. И все уходило. А она не переживала, она жила. Она не была незнакомцем, но только жизнью. И город это понимал. Она не знала, дождется ли, чего хочет. И есть ли чудо, предназначенное для нее. Спокойствие спускалось с вечереющих небес и окутывало ее невидимой дымкой. Ей казалось – это танец. И этот танец – для нее. Нет, она не почувствовала вдруг любовь или изменившееся к ней чье-либо отношение. Просто освободилась от себя. И кто-то плакал. В уже прошедшем мгновении.

Она была замерзшая и счастливая. Очень замерзшая и очень счастливая. Стре-маки остались, проблемы тоже. Но это уже не имело значения. Она ехала домой.

Продолжаю находиться в танце Нижинского. Вся там. Не отстает тема.

24.03. Алеше не может не нравиться, что я мимоходом цитирую его стихи. Дал мне сегодня черновые варианты пьесы. Когда читаю, слышу голоса Олега и Саши. Давит на меня их игра. Оценивать беспристрастно трудно.

Все-таки, если честно, уровень спектакля не соответствует уровню пьесы. Увы. Все те недостатки, на которые я закрывала глаза, находясь под гипнозом театрального зрелища, сейчас всплыли со всей очевидностью.

25.03. Мне нравится пьеса и мне просто нечего говорить Алеше, она хороша без комментариев и замечаний.

Были с Алешей в Доме актера, пили кофе, разговаривали о Нижинском. Там была интересная женщина, коротко знакомая со всеми знаменитостями. Она меня очаровала. Дала ей прочитать свою рецензию на «N». Она сказала «Это интересно. Надо показать ребятам». Кем я кажусь? Девочкой, решившей покорить «свет»? Что может вызывать подобная особа? А это – я. И действительно, подавить в себе этот огонь пока не могу, но готова уничтожить в себе эту мерзость. Это мелко и суетно. Это снижает жанр.

Алеше я нужна, пока интересуюсь его пьесой. Соглашаюсь консультировать, редактировать, встречаться, когда ему нужно. Ведь он сам просит об этом. Хотя моя безотказность несколько вредна. Но мы еще пригодимся друг другу, пусть остается в хороших знакомых. У него сейчас много планов. Ни пуха, ни пера тебе.

Мне все равно, как он ко мне относится. Все нюансы этих запутанных путей судьбы я расшифровать не возьмусь. Но главное, что разрешает N и судьба усмехается мнимо. И это следующее мгновение неповторимо. Главное во мне, и мне не трудно быть, трудно казаться. Я переписываю века, а меня смущает отношение окраины. Не трудно в такт словам, солнцам лететь уже потухшей звездой, а трудно жить в прошедших страницах, понимая, что их не откроет никто другой, кроме своего же твердого разума и нежной свирели души. Стихи продолжаются. Танцуют фавны. И меня приглашает на танец жизнь.

26.03. Как я отношусь к миру, так и мир принимает меня.

Легче, детка. Дегтя тоже достаточно, но не драматизируй все. Будь свободной на своем пути. Он только твой, и ты всегда должна помнить об этом. Ты есть, что тебе за дело до других? Ты снова изменилась. Тебе трудно жить спокойно, но сейчас ты выходишь на новый уровень общения (не вздыхай), ты выходишь. Ты уже нащупала новые штрихи своего имиджа, у тебя получится. Не все сразу Контрасты импрессионизма. Не думай, что кто-то в силах изменить что-то в тебе и около тебя. Как ты относишься к жизни, так и она почувствует тебя и ответит в том же стиле. Имидж жизни. Имидж игры. Имидж, не задумывающийся об имидже. Держи. Мастер.

27. 03. Годовщина моего звездного дня.

Неопределенность жизни, губительная и возвышенная. Она меня убивает и спасает каждый раз, когда я на краю пропасти. В прошлом году все происходило с большей непосредственностью. А сейчас все во мне и вокруг меня изменилось. В который раз. Но душа-то моя осталась той же. И сегодня в этот («праздничный?») день, я грущу и радуюсь. Тогда мне казалось, все изменилось, получилось, начинается судьба, и все теперь будет по-новому, по-необычному. Я не знаю, чего же мне нужно, как выглядит моя мечта, конкретных целей не было. Хотелось чего-то красивого, яркого, талантливого. Чего-то, что дремлет в тайниках разума и духа и не может проявиться в повседневности, но в важные моменты биографии поднимается и живет. И я – там только и умею быть настоящей.

Легче, легче. Если получится. «Солнцу все равно, где отражаться. Выбирает души».

Мои идеи подхватывают не задумываясь. Приятно, с одной стороны. Но для них выбиться – больше шансов, т к. необычности, яркой индивидуальности нет, а есть легкость пера, способности, умение приспособиться, стилизаторство.

Легче, легче. И все-таки как не благодарить судьбу за высоту шансов. Больно, страшно, но увлекательно. Я счастлива, только никому об этом не скажу.

Все-таки, все-таки, как бы ни издевалась жизнь, я у нее одна, и нужно пробовать много разного – вкусного и горького, пресного и изысканного. Иначе не имеет смысла. Я сама выбрала себя.

28.03. Вчера снова была на «N». В. попросила показать ее рецензию Алеше. Ему очень не понравилось. Говорил ужасные слова про бездарность и некомпетен-

тность. Мне пришлось придумывать что-то, смягчать оценку. Он – апофигист, каких поискать, но в этом есть что-то притягивающее. Я спокойно отношусь к его равнодушию, и мне это нравится. (Хоть равнодушие может быть мнимым. Это особа привередливая и театральная. Любит играть.) Я тоже люблю. Но больше – жить.

Воскресенье. Я дома. Весна накручивает обороты – просится в стихи и чувства. Требует любви. Нижинский – жизнь. Стена истончается. Временами кажется, что существует она лишь в моем воображении. Во мне. Я сама придумываю ее постоянно. Но стена есть. Хоть что-то с ней и происходит. Пластические метаморфозы. И метафора судьбы. С чем и с кем она меня только не рифмует. И пусть себе. Говорит, что я обнаглела, и поощряет на это. Я устала беспокоиться и психовать, и все снова отдаю в руки ее Величества. Хоть и всегда все находилось в ее руках. А сейчас – момент такой.

Горностаевый мех облаков.

Пусть сегодня так

Сбудется неизбежность.

Я так долго и много думаю как о самом Нижинском, так и о спектакле, связанном с его именем, что это уже стало частью меня. Я боюсь приступать к новым записям на эту тему, боюсь до нее дотрагиваться, будто прикасаюсь к заветному в себе, о чем нельзя говорить всуе, но жить с грузом накопившихся чувств и мыслей с каждым днем все труднее. И выплеснуться необходимо. Но как оформить разнородную неустойчивость всего, возникающего после спектакля и по поводу его? Вносить изменения в уже готовую рецензию не хочется. Но придется. Написать новую работу, затрагивающую более узкую тему? Раскрытие какого-либо образа? Игра? Пьеса как таковая? А для чего? Есть спектакль, гениальные артисты, художник, пьеса. Есть творчество. Есть настоящее. При чем же тут сторонний комментарий? Да, наверное, ни при чем. Просто они нужны мне. Я пишу для себя, во-первых, хочу разобраться в своих запутанных отношениях со многими предметами и людьми, хочу почувствовать главное, написать об этом, выразить хоть частичку своего настроя и настроения. Других целей нет. А если кому-то интересно будет знать мое мнение, пожалуйста. Если с публикацией все так глухо, «безвылазно», что я могу изменить? Только страстное желание не сдаваться и надежда, которой то больше, то меньше, но которая всегда рядом.

А Нижинский. Он действительно болен. Манией преследования. Преследования себя собой же. Предчувствие необратимости полета. Не то чтобы он догадывался о страшном своем заболевании, но ощущение губительности своего дара, «надмирности», которой с каждым годом становилось все больше, не оставляло. 

Чудовище полета – ночи шар
Где дар, где Бог, где тень
Необратимость моей игры
В твоих слезах Ранимая печаль
Прощальную прогнать
Мелодию осмелься
И ночи шар застынет над тобой.
Движение судьбы, насмешка воли
Где тень моей игры – покой. 

Хотя любовь – разбившаяся луна, на сотни слез, на ворох ужасов – незнанье, где и что сейчас с тобой. Творили лица Боги на века, границы мер и мужества и ночи. Но если ты забудешь, не захочешь перетревожить нашими путями, молитвы перечеркивая снами, переболей и эту тишину, где я – разбуженное ветром море и память о простуде на века. И том прощаний не дописан. Мы возьмем его на материк зимы.

29.03. Вместо того, чтобы вчера целый день работать, писать про Нижинско-го, я прохлаждалась. Слишком много чувств. Спектакль, пьеса, этот гений танца и души, все они преследуют, тянут и не пускают. И желают быть рядом, и притворяются равнодушными. Вся эта безумная смесь боли, радости и вдохновения вытягивает из меня по капельке кровь.

Ворожба моих литературных эссе-этюдов заманивает в сети зыбкостей и красоты. Но не на всех она действует. Но ведь так всегда. Например, «Нижинский». Я теряю голову и покой от спектакля, но есть люди, отрицающие какие бы то ни было достоинства и не удосуживающие даже похлопать.

Хочется писать об Олеге. А приступать страшно. Я глубоко вчувствовалась в его игру, в душу этой игры. И, кажется, поняла что-то про него – человека. Я люблю его легкость, легкость игры, легкость таланта. Как бы трудно ни было ему во время работы над ролью. Главное – в легкости восприятия, порой до конца неосознаваемой, где нет границ, где нет предметности, все на уровне чувства. Весь спектакль – на одном дыхании, он весь в том мгновении, когда, отрываясь от земли, останавливается в стремительном полете душа. Неизвестного, но волнующего и беззащитного существа. Без которого уже не можешь и не хочешь быть. Но от которого уносишься в несуществующие дали, где уже мерещится видение новой встречи.

30.03. А незнакомец? Он тоже остается один. Отняли судьбу в обмен на возможность прикоснуться к тайне. И стать ею. Но всего лишь эпизод легенды. Добровольный обмен.

Несусветная правда весны. Вихри полета колдуют над снами. Весна изменяет лица, и лиц все меньше. А лица-то лучшие. Ухожу от забытья в комнату этого мгновения, где полет весны и она сама пьют кофе и улыбаются дружески.

Я знаю, что встреча уже существует в пространстве будущего.

Я знаю уровень своих работ и знаю их место. Я чувствую свой уровень. Глубокая уверенность постоянно во мне.

Перечитала свою рецензию. Может, и несовершенная. Но свершившаяся. Нижинский разрешил.

31.03. Вот и все. Я осталась опустевшей, без спектакля.

Я таю, таю, та… Становлюсь горячечной болью, воспалением. Нервы расшатаны, сердце измучено, лицо страдает. Душа уста-а-ла.

Первое действие Олег играл на срыве, выкладываясь сверх всяких мер. Мне было страшно смотреть на его мокрое измученное лицо, бездонные глаза, взъерошенные волосы. Он всегда играл безумие. Сейчас он был им. Нервные движения и опустошенность. Он, конечно, устал после дневного спектакля и был простужен. Но неистовство врывалось, ужасало. Это не было гениально, это над любыми критериями и оценками нашего разума. Не вписывается ни в какие рамки понимания. Я была на грани. Я думала, меня разорвет на части от ужаса и боли, что все это кончится, ускользнет от меня навсегда. Как я ненавижу это слово. Это «навсегда» безумствовало во мне его игрой, игрой Саши. В самом воздухе зависала напряженность ожидания и беспечность неминуемой гибели. Там был Нижинский. Я чувствовала его. И я разговаривала с ним, когда мы ехали с мамой домой. Диалог пауз и стремлений, диалог душ. И мне в дождливейший мрачнейший из мартовских дней было душно. И было легко. И бесконечно невыносимо терпеть в себе все это величие и ничтожество мыслей, желаний, догадок.

Вот и все. Спектакль унесся. А я-то осталась.

Пронесся восторженным пламенем. Заворожил меня и скрылся из виду. Будут еще спектакли в моей жизни. Хорошие, талантливые. Но такого, как этот, – никогда. Что он будет для меня значить? Нерасторжимость порыва и боли. Я вся там. Это больше, чем привязанность.

В Нижинском так много близкого. Я его понимаю и чувствую. И это пришло очень быстро, стоило дотронуться до темы. Она раскрылась мне не многообразием биографических данных, а ощущением чуда, которое в человеке или есть или нет. В себе я это чувствую.

Я так одинока, что дальше некуда. Никому не нужна. Или нужна только, когда интересуюсь делами других. Алеша использует меня в качестве консультанта. Рецензия моя ему нравится. Но я – никто. И т. к. у него нет уверенности в себе, то он сомневается и в своей оценке меня. Я действительно – никто, и меня все сильнее это угнетает. Я очень быстро меняюсь, слишком быстро. Не успеваю за своими чувствами. Всегда могу объяснить все в себе. И оттого, что понимаю слишком много, даже то, что и не нужно бы, мне так часто бывает больно. Раскрытие всех первопричин и уничтожение этим себя. По-другому просто не могу. Такая невыносимая.

Я сейчас никого и ничего не жду, осознавая, что «снова мимо, снова прочь». Я снова смиряюсь со своим новым одиночеством после яркой вспышки надежды. Но все же каждый раз я делаю шаг туда, шаг в себе пусть пока. Трачу лучшую часть жизни на погоню за миражами. А если без этих вечных миражей погибаю? Перебрав, наконец, многое, вдруг найду свой оазис. Вдруг. Это заветное слово. Ключик к успеху и счастью.

Имидж независимой светской леди. В меру легкомысленной, в меру строгой. Но всегда очаровательно непосредственной. Как, она еще и талантлива?

Прошу встать, дамы и господа. Позвольте представить!

Вот и апрель пожаловал. Поздравление с апрелем! Может, он, в отличие от марта, отнесется ко мне помягче, подобрее.

1.04. Чувство бесконечного одиночества. Будто попала в ловушку, сама не заметив этого. И так продолжаю жить, находясь в клетке ограничений.

Я болею. Болит Нижинский. Я отравилась его гениальным безумием. Я постоянно думаю о нем, об этом спектакле, о Меньшикове. Триединство. Не знаю, что главное. Брежу Меньшиковым. К своей рецензии отношусь болезненно. Страшно за нее. За себя в ней. Я знаю, для Москвы я что-то значу, но без отклика, без общения с лучшими с каждым днем все труднее и труднее. Я становлюсь нервной и суматошной. Или апатичной. Жажда признания, общения, роскоши, шика меня испепеляет. Я опять на пределе, хоть внешне все замечательно и настроение хорошее, но где-то глубоко во мне – это глухое беспокойство, непонятное, но тягучее и немножко сладостное. Я кидаюсь от обожания своей работы к неприятию ее, от тепла к холоду равнодушия и презрения. Не могу укрепиться душой ни в одном состоянии, и это мучает. Со вчерашнего вечера изменились пути моих грез, изменились судьбы тревожных взгляды. Я не знаю, что именно, я не знаю, где, кто и как скоро. Писать обо всех этих сложностях не буду. Совсем. Так, как есть. Пусть само собой проявится.

Несоответствие между вторичностью выражений в пьесе и силой впечатления от игры актеров, работы художника, всего, вмещающего это действие.

Мир, Нижинский, нервность, фарс, боль, жизнь, жест, игра, Г., возможность, ночь, тишина, тревога, тень, потери, представление, день, дети, Видение розы.

2.04. Со слезами на глазах, как заклинание, повторяю: Нижинский, жизнь. И чувствую близость наших душ. Неужели и судеб тоже? Вспоминаю Олега, его слезы, его исступление, боль последнего спектакля. «Светлое безумие неигры». Это уже не искусство и не театр. Это больше, чем перевоплощение. Страшно и возвышенно. Рана, может быть, затянется новой кожей, но будет все же напоминать о себе. Это неизлечимо, надо признаться.

Вся беда в том, что я восприняла «N» уже не как спектакль. Я слишком много вложила себя и слишком далеко впустила его. В свое сердце, ум, чувства, и он превратился в символ. Почему так бесконечно волнует? Узнаю себя. И открываю заново со стороны. Смотрю на игру, а, оказывается, дышу, существую в том же ритме. Стремительном и чудесном.

И переплелось все так безнадежно. Гениальность Олега, потрясение от его игры, пьеса, втягивающая в омут болезни. Невозможность рассуждать. А хочется и делается это. Нижинский. Чувствую его каждой капелькой крови. Всею собой чувствую.

Я слишком… Не получается у меня просто заниматься темой. Если тема меня не очень-то интересует, я не зажигаюсь и не считаю себя вправе браться за нее. Если же я искренне там, то вживаюсь до головной боли. Меня не остается. Я прогораю мгновенно и сознательно на это иду. Так честнее.

Больнее всего от того, что я осталась. И мир остался. И снова все вспышкой мимолетности. И оборвалось вне прошлого и будущего. Замкнутый в себе эпизод. Романтический, трагический. Со стороны можно воспринять как угодно. А я снова подавила в себе весь ворох неразрешенных вопросов и мук, ничего, ну, абсолютно, не изменив. Жить с этим – как? Их накопилось столько за мою недолгую, но суматошную, легкомысленную жизнь.

Странно еще оттого, что, когда меня не станет, все, что я здесь навыписывала, мои мысли, тревоги, станет нужным. Неужели это все может уйти в никуда? Зачем тогда я? «Жизнь – не средство, это самоцель». Да, конечно. Но если я не умею без ответа. Не получается. А все пока несется в пустоту. И не оцененная по достоинству, не нужная никому, я душевно погибаю. А жизнь физическая – она продолжается. Пишу же вот я сейчас. Московское время – Весна. И расчудесно все это. Но «слезы текут в моем сердце». Сердце заревано. Мучаюсь, мучаюсь. Когда же настоящее освобождение?

Пока я – никто, к моим работам можно придираться, просить что-то добавить, дораскрыть. Воспринимать самобытность моей творческой манеры без замечаний Г. не хочет. И сейчас в «N» его не устраивает мое полное слияние со спектаклем, не хватает отстранения. Я не понимаю, что же в этом плохого. Но доказать мою правоту может только состоявшаяся судьба. Он относится ко мне как к маленькой, ну, пусть как к ученице, а признать, что я творчески уже сформировалась, не хочет. Я внимательно прислушиваюсь к его замечаниям, взвешиваю все для себя, отнюдь не отвергаю с ходу, слепо. И в чем-то соглашаясь с ним, в целом не поддерживаю его взгляда. Почему я должна идти проторенными путями и ограничивать свободу своих проявлений? А в том, что моя работа больше напоминает «литературный текст», разве есть беда? Я не могу понять, почему это плохо. Что, всего лишь чистота жанра? «Макбет» ему понравился. Там с точки зрения жанра, выверенности – все ОК. а в «N» ему мешает «литературность». Слишком личное.

Г., сам того не замечая, хочет приравнять меня к некоему шаблону правильно сделанной рецензии.

Все меня хотят «приземлить». Н. говорит о необходимой сухости, Г. – об отстранении. Теперь еще Ш. продолжит в понедельник пытку. Отстраненных рецензий – кучи. Так много ординарных критиков. Мне что, присоединиться к их числу? Я понимаю, что нужно, сохранив непосредственность, работать над техникой. Но ведь, «когда придет опыт, уйдет прыжок». Важен не скучный профессионализм вылизанности всех форм, а дар. А он или есть или нет. А если он есть, то интересен сам по себе, а не в подведении к некоему общему трафарету. Хотя Г. бы наверняка не согласился про трафареты. Стал бы говорить, что никто на Вашу индивидуальность не покушается. Но стена есть. И это томит. Или стена все же во мне?

Я готова прислушаться к замечаниям, лишь бы это не затрагивало принципиально моего литературного метода. Про самый выразительный кусок в работе Г. сказал, что там я – будто третий персонаж. Слияние настолько сильно, я настолько вся там, что… это ему мешает. Господи, да если он почувствовал это единство, я только рада, значит, удалось мне передать именно то, что я хотела. И поменьше, сказал Г., риторических вопросов, ищите другие выразительные средства.

В «М.Н.» напечататься никак не удастся, не только потому, что статья уже заказана, а главным образом из-за позиции редактора, которому спектакль не понравился и он, естественно, возьмет только «разгромку». А Алена Карась, судя по всему, с этим успешно справится. Нехорошо. Но я злюсь на эту неизвестную девицу. Как же она будет ехидничать над этой прелестью.

Я всегда себя ощущаю не среди критиков, не в их лагере, а с творческими людьми. По-настоящему творческими, которые создают современное искусство. Г. пишет гениально, но это ведь все по поводу того или иного события, исторической личности или творения. А непосредственно искусства здесь нет. Я знаю спорность моей точки зрения. Но все же остаюсь при ней. Меня всегда смущает вторичность высказывания в критике, и я бы хотела как можно ближе подвести к искусству этот жанр. Но, видимо, дело не в жанре, а в индивидуальности автора. Можно провозглашать какие угодно концепции, и кто-то даже будет следовать им. Но, увы. В талантах так редко бывают плеяды. Только лишь совпадение во времени, которое вдруг родит сразу несколько самородков. Я в себе уверена, и я в себе сомневаюсь. Но меня не печатают. И мне плохо.

И еще. Я должна писать для Нижинского. Он хочет. Про него и о нем. Не знаю, как скоро, но я возьмусь за драматургию. Не выйдет, сразу же оставлю. Пока не готова, но… «что день грядущий нам готовит»?

Стена, как ты там поживаешь?

Период жизни: Олег – Нижинский – продолжается. И этот сон о нем из той же области непредсказуемых необратимостей. Неожиданно, в общем-то. Переворачивает меня этот сон, как спектакль, как все, узнанное о Нижинском. Больше, чем сон-1. Там отчаяние, здесь всего лишь – лукавство придуманного и сыгранного флирта. Я понимала, что он временами перебирает, гротескничает. Было смешно и чудесно. Я не знаю, чем там у нас все кончилось, сделала ли я интервью с ним, но настроение ошарашенное. Взбаламученное. Неопределенное.

Меньшиков – я – Нижинский. Чувствую себя между двух огней, не враждующих впрочем, но интенсивных, страстных, оба испепеляют. Чувствую, что передо мной стоит дилемма, но рано или поздно эту дилемму разрешать придется. Пока они во мне достаточно мирно соседствуют, сосуществуют.

После этого сна страх перед ним пропал. Вспоминаю с улыбкой.

Когда Г. говорит о моей нерасторжимости со спектаклем, тем самым косвенно обвиняет в индивидуализме. Я ему возражаю. Мне кажется, человек, который отстраняется, больше выставляет себя, демонстрируя свою трезвую, рациональную оценку – способности ума. Он ведь вне. А значит, претензия на независимость во всем, т е. индивидуализм в чистом виде. Когда же я настолько растворяюсь в спектакле, что уже становлюсь как бы действующим лицом (то, что он это почувствовал, приятно), то здесь как раз меньше выпячивания себя. Я так чувствую спектакль, что меня уже как таковой нет, говорит только он, он диктует стилистику и образы. И то, что мне удается быть всей в нем, по-моему, замечательно. Правильно понять и написать об этом языком самого произведения – разве не в этом задача рецензента? Я должна быть узнаваема в глубоком проникновении в тему и раскрытии ее, а не в каких-то внешних оборотах и формулах. Когда же Г. поймет меня? Зачем ему надо меня подравнивать? Если бы он отталкивался от моей индивидуальности и «воспитывал» именно, учитывая то особенное, что есть во мне. Так ведь нет. Я же чувствую замечания вполне общие, любому можно такие высказать. Не работа со мной как с самодостаточным автором, а попытка ликвидировать все выбивающееся из привычных представлений о чистоте жанра. Но он меня уже не расстраивает. Привыкла. Не справитесь со мной. Никому это не удастся, очень надеюсь на это.

Позвонил Леша. В очень хорошем настроении. Может, завтра встретимся. Он отдал мне частичку своего настроения, к тому же он говорил с Люсей. Она сказала, что рецензия замечательная, но зачем такой молоденькой девочке печататься. Странная вообще-то логика. Если хорошо, то почему бы нет.

Леша собирается завтра повышать мне настроение. Я танцевала одна в комнате под песенку Ветлицкой. Люди любят людей, любящих их творчество. Люди любят искренность. Это такая редкость сейчас.

3.04. Настроение продолжает оставаться хронически идиотским. Лезут в голову мысли о пьесе. Независимо от того, позвонит Алеша или нет, пойду гулять по весенней Москве. Бедная одинокая девочка. Нет, уже не жалею себя, смеюсь. Что бы ни случилось, все теперь уже настолько необратимо, что можно только улыбаться.

Мне не хочется ехать в Питер с Инкой. Она будет гасить мои порывы своими комплексами, и Питер не будет полностью моим, его нужно будет делить с ней. Я это не люблю. Впрочем, нет, если бы я находилась там вместе с человеком, которого я люблю, с которым легко, то не воспринимала бы это так. Делить впечатление от обожаемого города было бы тогда радостно.

Смирение с тем, что публикации не будет, пришло, наконец. Смирение смирением, а на сердце осадок.

Алеша так и не позвонил. Все они такие, творческие люди. В течение дня звонили все, кто должен и не должен, но только не он. Очень мне неприятно, что он не позвонил. Но бог с ним, надо прощать друг другу маленькие пакости. Они ведь, действительно, маленькие.

Перед тем, как поехать на встречу с Геной (отвозить диктофон), набрала Алешин телефон. И что же? Он дома, оказывается. Вчера с полуночными гостями напился, и сегодня отсыпается. Богема дрянная. Несостоявшийся кавалер. Было неловко и ему, и мне.

А денек был – очарование. Я наслаждалась тихой прелестью центровых улочек. Вышла на Кропоткинской. Пошла по Пречистенке. К сердцу подступали щемящие нотки. Я по-новому смотрела на эту улицу. Старинные дома, о которых прочитала, почти каждый – древний памятник архитектуры. Когда дошла до дома 32, все внутри сжалось, душа комочком у сердца. Там афиша какого-то музыкального спектакля. Я зашла, медленно поднялась по лестнице. Дверь в зал была открыта. Там сидения многоярусные были убраны, а были обычные ряды кресел. Дорожка красная. На сцене – рояль. Я пошла вдоль рядов, поднялась на сцену. Что я испыты-

вала, трудно передать словами. Невосполнимая утрата, потеряла, не успев как следует узнать, но уже понимая, что это – настоящее. Как редко бывают такие грустные озарения. Встала между двух колонн, где в первом действии стоит Олег. Почувствовала его. Что-то оставалось в стенах. Они шли на контакт. Я перебирала в памяти отдельные эпизоды, реплики, ракурсы (вот то, что я сейчас все это пишу, называется самоистязанием). Было больно и трогательно. Я прошла по сцене. Подумала о будущем. Зал не хотел о будущем. Он еще дышал недавно отзвучавшим спектаклем и передавал мне свое состояние. Хотя я сама пришла туда, чтобы именно вспомнить. И попрощаться. Еще одна страница закончилась.

Потом бродила, бродила, бродила по улочкам весны, как когда-то, осваивая территории будущей жизни. Сейчас ситуация другая. Я живу здесь. Но на какое-то время ожило то далекое непосредственное чувство легкости, когда впитываешь в себя эту громаду неуловимостей, и пьяняще, тревожно и радостно. Я обошла много чудеснейших местечек. Воздух теплый, солнечный. Иногда жалела, что со мной нет Алеши, но подумала, если бы этот день застал нас вместе, флирт был бы неминуем. И тот или те, кого это не устраивает, отменили нашу встречу. Не влюбляться в такой день – просто грех. Выглядела я замечательно. Но меня упорно ограждали от знакомств. Я ощущала непробиваемость вакуума. Так нужно было. Во Дворце Молодежи попала на выставку живых цветов. Купила бесподобную розу. И поехала с ней кататься по Москве, снова гулять с моим чувством эстетства. Это было сделано на отлично. Я прекрасно осознавала, что выгляжу стильно. И это прелестное алое создание как нельзя лучше подходит к моему имиджу и настрою. Я видела себя будто со стороны и балдела. Другие тоже балдели, глядя на девушку с чудной розой, я понимала. Но со стороны. Меня упорно хранили от посягательств молодых людей. Но хотелось влюбляться, все равно в кого. Было желание быть нужной, производить впечатление и общаться в этот поцелуйный солнечный день. Но спорить с судьбой разве возможно? Так и ходила с розой и со стихами. И еще кучей неразрешимых противоречий. И еще преклонением перед прелестью снова новой Москвы.

Устала жутко, уехала на трол. 16 черт-те куда. Как всегда, решила поэкспериментировать, была уверена, что везут в центр. С паршивой окраины обратно в переполненном автобусе, храня розочку мою бедолажную.

Так приятно. Роза. Музыка. И одиночество. Ловлю момент. Во всей этой ароматнейшей горечи души что-то есть свыше, что-то такое важное. Необходимое мне. Я умею удерживаться, балансируя на тоненькой досочке своих талантов. Вокруг подстерегают сомнение, неведение, разлуки и психозы, но я пока еще удерживаюсь, и в этой опасности своего существования нахожу еще счастье. И благодарю жизнь именно за эту муку неустойчивости. «Чудо дремучее».

4.04. Воскресенье. Чертовщина снов продолжается. Приснился телефонный разговор с Алешей, мы говорили, как старые приятели, иронизировали над той ситуацией. Неловкости не было, было легко и непринужденно. Сон удивительно жизненный, и странно было осознавать, проснувшись, что это только сон.

В Питер хочется безумно. Хочется перемен к лучшему. Но рок… И я не умею с ним справиться.

Вчера в зале на Пречистенке все внутри и вокруг меня было так чисто. Чистота души, не замутненной житейскими мелочами. Первозданная чистота, где радость и грусть еще нерасторжимы и представляют единое целое. Которое, может быть, и называют счастьем. Но я знаю, есть и другое счастье, недолговечное, но до чего прелестное, желанное – счастье взаимной любви, счастье восторга, успеха, победы. Почему меня лишают всего этого? Разве можно уже так долго жить без малейшей доли всего этого глупого, наивного счастья? Подарили хотя бы нужное само-

чувствие, а то только я решу, что, наконец, все меняется к лучшему, смилостивились Боги, но нет же, снова заноза, мелкая гадость. Я отчаиваюсь. Я перестаю верить во что бы то ни было.

Верь хотя бы в солнце. Хоть во что-то. Успокойся. Живи. Радуйся мгновению. Я отпускаю тебя. Тебе действительно нужна свобода. Нет. Не значит, что лишишься покровительства, но связь не так явственно будет ощутима. С Нижинским договаривайся сама. Мастер.

Я могу решить для себя, что все мучения кончились, теперь все по-новому. Но что от моего состояния меняется – ничего.

Олег из тех людей, которых преображает улыбка. Когда он улыбается, весь его облик – это такое обаяние и свет. Когда же он хмурится или просто серьезен, лицо становится жестким, холодным, будто непроницаемая броня маски-равнодушия. Вся прелесть пропадает. Но я его люблю с любым лицом. Я люблю его талант.

5.04. Знакомство с Нечаевым. Терроризировала его своими разговорами и безумными взглядами. Предмет бреда все тот же – Нижинский.

Что со мной? Все силы души посвящаю легенде. Даже не современной, а фантому, миражу. Есть ли за ее красивым фасадом истинная разгадка, кто знает. Я имею в виду не его танцевальный дар, а тайну болезни души, если она есть. Вроде у Красовской так подробно все и основательно, кажется, не остается даже лазейки для новой гипотезы, но я чувствую какие-то глубины, до которых никто не дотрагивался. Все на поверхности, на первый взгляд: рецензии, воспоминания современников и близких, его собственные записи. Есть реальность прожитого. А меня манит область догадок, додумок, предчувствий. И не понимаю, что так тянет к этой мятежной и большой душе, почему так горько, щемяще становится на сердце, когда думаю о нем. И не отпускает меня воспоминание, которого быть не может, не должно. Какая же память, разделенная временем длиною в жизнь. Я родилась через 23 года после его смерти. Дата – 8 апреля 1950 г. 16 июня 53-го – перезахоронен в Париже. Буду в Париже (простите мне великие соотечественники и не менее великие иностранцы), первое – буду искать его могилу, чтобы положить на нее алую розу. Память о памяти, которой нет. Но она оживает во мне понятием. Словами передать чувство это пока не могу. Но вот сейчас пришла мысль, что помню, знаю о нем буквально все, живу им, спустя десятилетия. Не могу представить, как могло бы случиться, что мы бы не встретились. Это предназначение. Данность. Исток. Сердце замирает, так страшно и волнующе все время (последние дни) ощущаю присутствие, иногда разговариваю, называя его Ваца, спорю, иронизирую, плачу, но границу невидимого уже переступила. За ней начинается не только любовь, начинается новое знание и новые возможности души. Таланты? Но я не хочу зависимости. И он не хочет. А значит расставание неизбежно (как же не хочется это писать). Неизбежен полет и смерть. Но это ведь мнимо. Очередная млечность.

Иногда страшно за свой разум. Но он невредим. Он вещий. За это страшно. Я же вся – не отсюда. Случайная попутчица современников. Мимоходом с вами, сущность моя – иная. Но. Господи, до чего же я земная, теплая, настоящая. И хочу света, хочу любви. «Но, – просыпается та – любви равных тебе».

Что мне делать с неспокойной моей, жадной до новых впечатлений и встреч душой, мечтающей о славе, внешнем блеске и жаждущей внутренней гармонии и умиротворенности. Как совместить в себе эти несопоставимые понятия? Как же мне жить дальше среди обычных людей, ездить в метро, видеть жуть обывательщины? Как со всеми моими стремлениями, сжигающими меня, жить, быть, находиться в своем сознании, где искать силы, чтобы отстаивать свои позиции? И как «протаранить» стену, отделяющую меня от возможности свободно творить и иметь возможность быть услышанной?

Лекция Ш. Он при всех спросил, я ли дала ему рецензию, и сказал, что принесет в следующий раз. Наверняка будут те же замечания. Кто я для него с его преклонением перед авторитетами?

Варя рядом сидит. Страдает по Нижинскому. Какая отрава эта тема! И нужно иметь сильную поддержку Высших, и что-то больше, чем просто здоровую психику (я имею в виду талант). Чутье, желание, любовь. А это или есть или нет. Если нет, то вряд ли кто-то или что-то может помочь.

Все, о чем пишу, не выражает и сотой доли того, что во мне. Мука бытия засасывает. Я нашла себя в творчестве. Но меня не находят многие и многие, кому, быть может, я нужна, мое знание, чувства, вдохновение. Это меня терзает. Во мне не умещается вся огромность невостребованного творчества, энергии душевной. Я не могу «консервировать» в себе себя же. Я прогораю, перебарываю жизнь, пе-ребаливаю ее. Приступы отчаяния периодически накатывают, отступают, оставляя какие-то хвори. Все это накапливается во мне. Я взрываюсь. Но бунт бессмысленный. И все снова и снова.

Был очередной срыв. Плакала, бредила, молилась. Призывала спасение в виде телефонного звонка. Прогоняла разум. Хотела скрыться там же, где скрывался Нижинский. Хотела узнать разгадку, приобщившись к его миру. Пусть наш мир не узнает, что ему за дело. И мне нет дела до него. Не получается у нас диалога на равных. Голова разгоряченная. Сплошное воспаление. Безумие не приходит, хоть временами кажется, я близка к нему. Бог молчит. Слышит мою бурю и молчит. И трагедия оборачивается фарсом, заключенным в четыре стены обычной московской квартиры. Цветы завяли, и совсем завяла я. Испытания уничтожают меня. Запросы неимоверно возросли. Рядовой быть не хочу. Дальше подъезда в «их» жизнь не пускают. Иногда выглянет кто-нибудь из-за дверей, окинет равнодушным взглядом или даже выйдет на лестничную площадку приветливо поболтать, и снова к себе.

Мои слова банальны, их легко опровергнуть четкой логикой ума. Что от этого изменится? Я сама слишком хорошо понимаю все. Слишком многое понимаю. В этом и беда.

Чего от меня хотят? Новых свершений? Стихов? Прозы? Любви? Муки? Чтобы я стала другой, более возвышенной и сильной? Я понимаю, но отказываюсь всегда и во всем выполнять чужую волю. Закабаление адское. Пошевелить пальцем нельзя без высшей указки. Все это, естественно, в морально-душевной сфере. А тело страдает не меньше. И чуда нет для меня. Уперлись, и продолжается бесконечность безвыходности. Только-только появится надежда, тут же отнимут и растопчут. А я не сильная, нет. Куда же дальше? Ниже меня кто еще спускался по лестнице отчаяния? Кто так долго терпел? Все на том свете, а меня не пускают, хотя я рвусь из силков жизни. В свободу, свободу, безумие или небытие. У меня же не остается выбора. В свободу жизни желаемой меня не пускают. А осознавать себя неудачницей, недостойной, ненужной не разрешает самолюбие, элементарное уважение к себе, которое сохранилось еще на донышке сердца. Ничего не изменив, я окончательно погибну.

Что-то во мне мешает подписать приговор себе, поставить крест и сдаться. А сил к борьбе тоже нет. И смириться не могу. Сила внутри меня не дает.

6.04. Может, и не нужно стремиться в этот мир к старым самодовлеющим снобам? Может, выход – в общении с молодыми, еще неизвестными, но перспектив-

ными и талантливыми? Создание своего по пути с ними, а не погоня за отживающим свое. Это был прекрасный творческий век, но это уже прошлое.

Нет, это тоже не совсем то, лишь хочу себя успокоить. Хоть доля правды в этой мысли есть, но лишь частица.

И за что мне дано это тщеславие, зачем меня отравили тягой к высшему, но не небесному, а земному? Мне тесно с обычными в одном времени и месте суши. Так говорить – нахальство. Только время рассудит мой спор с самой собой.

Все, что у меня остается – только мечты. Полностью свободна только там.

7.04. Сегодня была у хозяев, и там завязались религиозно-философские споры с Тимуром. Вначале я еще держалась, слушала, возражала. Но его спокойная одержимость подавляет. Спокоен, как скала. Одержим, как фанатик любой идеи. Голова у него набита учениями восточных мудрецов. Все разложено по полочкам. Человек. Мир. Вселенная. Все так строго и законченно, без сучка и задоринки. Скучно-то как. В конце концов, я согласилась отправиться после смерти в ад (хоть не понимаю, за что, в общем-то), лишь бы в этой жизни мне дали свободно дышать и творить. Была рада, когда вышла от них.

Сегодня со мной разговаривал Ш. о моей рецензии. Конечно, похвалил литературные способности, легкость, умение владеть пером. А замечания все те же, только предельно конкретно и лаконично. Говорил, что сама по себе идея двойника не нова, нужно подчеркнуть особенность. (А что же я делаю все время?) Еще больше наглядности, вещности, о работе художника, внешнем виде актеров и интерьере. Я пробовала возразить, что стилистику диктует спектакль, что форма сама себя лепит, что я умею писать и «классические» рецензии. Но времени было мало, минут 5, не больше, и диалога не получилось. Говорил он. В целом, хоть я не согласна почти со всеми его позициями, разобрался он хорошо. В его замечаниях не было для меня ничего обидного. По крайней мере я воспринимала все его слова без обиды, прекрасно понимая, что пока нет судьбы, еще долго буду выслушивать подобные «расчеты». Пока не самоценна моя точка зрения для других. Я – первокурсница, что с меня возьмешь. Но я-то чувствую мощь энергии душевной. Неуемная она. Что с ней делать-то?

Сейчас по ящику показывали материал по спектаклю «N». Меньшиков, Саша Феклистов, Каплевич болтали в камеру всякие глупости. Но показывали также прекрасные фрагменты из спектакля. Какой же все-таки артист Олег, всегда надевает некую маску. В жизни тоже. Сейчас был сама простота и наивность. Даже невинность, почти детская. Такие глаза. Люблю. А ведь может быть совсем другим. Но талантлив всегда.

Последнее время я слишком бурно реагирую на упоминание его имени, малейшую новость. Но надеюсь, все же не скачусь к пошлым фанаткам. Зачем пришло ко мне это увлечение? Совершенно мучительное в своей нереальности. Кто он? Талантливейший артист нашего времени, бесконечно обаятельный и остроумный мужчина (в последнем не совсем уверена), притягательная личность. Талант судьбы. Кто я? Студентка I курса театроведения, доступа к сфере обитания артиста такого масштаба практически не имеющая. Хорошо пишу, но не печатаюсь, не на слуху. И, стало быть, пока я – никто. А он – звезда первой величины. Я иногда с надеждой смотрю в будущее, уповая на судьбу, на свою искренность, на благосклонность богов.

Сердце замирало, когда смотрела сейчас отрывки из интервью. Меня бы туда, я задала бы нужные вопросы. Нужные мне, возможно. Но я так прониклась спектаклем, что настраиваю организм на особый тонкий лад и дышу одним дыханием с ним, живу в одном ритме. И вопросы были бы такие, которые раскрывали бы душу спектакля, его тайну.

Куда меня несет? Всю себя несу на заклание на алтарь миражей искусства. Может, хоть один из них не окажется мнимым, т. е. оживет, станет настоящим.

Пусть я всегда одна, всеми забытая. В этом только моя вина. Со мной, наверное, неуютно. Хотя я всегда готова открыться миру и людям. Иногда бываю слишком откровенной. Может быть, не нужно этого. Если раскрываюсь, то легко, но горько потом. Не умею поставить себя. Чрезмерно деликатна и интеллигентна. В некоторых случаях эти качества работают против меня. Надо хоть иногда что-то в себе менять. Нельзя бесконечно комплексовать и консервировать свои таланты. Самочувствие важно. Пусть, пусть обломы и унижения. Они были и будут. Я все равно остаюсь. Правда, не всегда, а в последнее время очень редко, остаюсь довольна собой. Пусть жизнь движется. Уповаю на это движение. Вдаль. К чему-то, о чем еще не решаюсь говорить.

8.04. День смерти Вацлава. Отпусти меня на свободу, гордый. Ты знаешь прекрасно, расставание неизбежно, не спорь с судьбой.

Но слова запоздалые. Пишу лишь для того, чтобы знали – были разговоры. Он понимает все. И прощается.

Прав он, просто не надо ждать. Расставание безболезненное, безвольное, безбольное. Я обещала написать про него. И выполню свое обещание.

Новое свидание с Питером. Каким оно будет. Этот город так загадочно связан с моей судьбой. И именно он – решающий шаг или заглавная буква новой эпохи в моей жизни. Он, а не Москва. Москва родная, приветливая, а он возвышается, недоступный, но и ласковый неожиданно. Я так люблю его.

А Нижинский отпустил. Измучил и просит прощения. Прости и ты меня, гений танца. Ведь «мы с тобой одной крови» и нам доступен язык птиц. Мы понимаем друг друга, не успев и подумать, едва пробудится сознание и доносятся отголоски уже минувших событий и ожидаемых свершений. Спасибо за все эти испытания. Они помогли мне понять многое по-новому. А о каких-то вещах задуматься впервые. Ты отпустил в свободный полет мою душу. И эта свобода, может быть, по-настоящему первая. Я давно уже самостоятельна и в бытовых, и в личных вопросах. Но здесь другое. Не буду договаривать. Так лучше.

9.04. Вчера «n» впервые показали в Питере. Олег, так рада за тебя и так боюсь за тебя.

Ужасно фамильярна и самонадеянна… Олег, …вы только подумайте, к кому она так обращается?! Может, мне и грозит попасть в ад после смерти, но напряжение в жизни нужно снимать. А то от меня временами брызжет искрами. Высоковольтная девица. Высоконравственная? Тоже мне, нашла достоинство. Нет, может, действительно – плюс, но ведь жить под током искусственных принципов – губительно. А они искусственны, выдуманы от страха перед жизнью истинной. Убегаю от нее в ограничения и фантазии. Мир фантазии пышен, многолик и ничтожен. В нем нет места творчеству. Погоня за честолюбием, которое требует все больше и больше пищи и ухода. Как бы нам с ним поладить, найти выход.

Настроение цвета майской юной травки. Смеющаяся зелень. А на улицах дождь. Противоречие. Портрет эпохи. Настроение улыбается, а день плачет. Поменялись местами. Апрель говорит, что творчество – не его стихия, он умеет, подобно Амуру, легкомысленно носиться над душами, любить и любоваться красотой. Он – чувство и никогда – рассуждение. Он – жизнь. А март – ирония и тревога, загадка и насмешка, он более сложен и более важен. Апрель легкокрыл и эфемерен. И почти не обращает на меня внимание. Он слишком занят собой.

Полетели над Москвой лунного света и поцелуев, над Москвой влюбленных и обнадеженных. Не у всех сбудется, но сбудется все. Просто не надо ждать.

10.04. Я так много не записываю из того, что творится в моей жизни и душе. Не могу порой себя заставить. Начнешь писать, все покажется проще и определенней. А полет чувств ничем не ограничен.

Вчера гуляли с Алешей. Действительно, у него есть судьба. Причем он не делал никаких особых усилий, чтобы пробиться, все приходило само собой, врываясь счастливыми случайностями и оставаясь событиями в биографии. Все его рассказы меня веселят (и одновременно служат поводом комплексов на свой счет). Думаю: а моя-то судьба по сравнению с его – мачеха. Читал мне вчера стихи. Хорошие, как все, что он делает. Ему жить легко, все выходит. Моя жизнь же меня терзает постоянно, и я завидую невольно таким, как он, и стремлюсь к ним. И в который раз терплю поражение. Но снова и снова думаю, надеюсь, брежу, устаю. И возрождаюсь.

Алеша так просто, легко относится к жизни. Почему я так не могу? Или я так закрылась в себе со всеми своими комплексами, что любую попытку проникнуть со стороны в мой мир воспринимаю покушением на независимость? Но я помню, что была другой до того страшного дня давнего 1990, уничтожившего мое достоинство, но, как выяснилось не так давно, оставившего невредимой мою физическую сущность. Столько времени прошло с тех пор, а трещина в сердце осталась. Столько раз казалось: я, наконец, свободна, но это освобождение из одних силков и переход каждый раз в более тесную клетку.

Вчера вечером поехала в центр. Забыла зонтик и мокла под подленьким мелким дождем, промокшая и счастливая в одно и то же время, бродила по вечереющим предуикэндовским пустым переулкам любимого мною центра. Девочка дождя – перефразирую песню. Опьянение постепенно проходило, оставалась грусть по потраченному попусту времени в прошлом и грусть от невозможности со всей определенностью назвать, где же мое место в жизни.

Я постоянно пытаюсь жить просто и легко. Пытаюсь не пытаться, а сразу в эту легкость с головой. Но, видимо, это тоже искусственно. И все идет прахом. Устала от себя. Принимаю данный момент как неизбежность. И как неизбежность – прошедшую и дальнейшую жизнь. И ждать не буду ничего. Сами найдут, если захотят. Где было это самочувствие раньше? Ладно, хоть апрель не загублен.

Снился Олег. В каких-то пластических метаморфозах и этюдах на темы Леши-ных рассказов.

Видела «Лестницу» А. Сахарова с Олегом в главной роли. Меня перевернуло. Эта картина прошлась по самому нутру, озноб и жар внутри одновременно. Руки дрожали, и хотелось куда-то бежать и срочно что-то предпринимать для спасения… себя. Как напишешь про такой фильм? Никакие слова не подберешь. Мне кажется, все там про меня. Настолько смысл попадает в ситуацию меня сегодняшней. Будто кричит мое сердце все эти слова. Бесконечность лестницы обрывается в пустоту. Фильм настолько глубок, что мне стыдно писать про него – все слова кажутся жалкими. Все это не имеет смысла. Дело во мне. Выход может быть только один. И только мой. Никто не выведет. Лестница – моя. И я который раз кружу по ней, понимая уже бессмысленность всех своих поступков, но двигаясь скорее по инерции. Останавливаюсь иногда задуматься. Но придумать ответ не умею. Возвращаюсь в квартиру судьбы. И терзаюсь. Снова срываюсь, бегу, жажду, болею. Снова заколдованный круг. Нет покоя и освобождения. Это не аллегория, а истина.

Персонажи твоей игры – это я.

11.04. Мокрый снег. Лестница, спускаюсь, поднимаюсь, стою на месте. Все вторично. Когда видела Олега, сидящего в темной уютной комнате на постели у прелестного белокурого ребенка и рассказывающего ему перед сном что-то занятное, так тревожно чувствовала что-то, не поддающееся осмыслению. Аля заглядывала в дверь, наблюдая эту картинку, а я находилась там всегда, присутствовала персонажем-невидимкой. Так трогает этот фильм. Все там – из меня, попадание прямое. Поэтому так взбудоражена и разбеспокоена.

Понимаю, нельзя воспринимать так, идентифицироваться. Но все его персонажи – это я. И не гибель это, а спасение. Не несчастная любовь, а желанная. Простите, многие и многие почитательницы его таланта и прелестной мордашки, все, что испытываете вы – не любовь, не вдохновение, чувство не истинное, искушение и самообман. А во мне – свет и легкость. Не я для него, не поклонение и обожание, а рядом, вместе и обожание творчества и чудо. Я, конечно, увлекающаяся, восторженная. Но настоящая. И ошибаться могу, конечно. Но в мелочах, а не в главном. А судьбы равных – какая же это мелочь?

Писать про «Лестницу» хочется, но страшно приступать. Прокатной судьбы у него нет. Ведь сняли фильм еще в 1990 г. Фильм великолепный. Я проклинаю себя за то, что забыла диктофон, во-первых, и не поговорила с режиссером Алексеем Сахаровым, во-вторых, я была так взбудоражена и голодна, что накинулась на пиццу и сок в то время, как он в зале был свободен. Ну, не совсем свободен, конечно. Всегда кто-нибудь рядом с ним находился и разговаривал, но, если бы я была там, то уж непременно бы добралась до него. А вопросы были.

Я не задумываюсь, какими пользуюсь средствами для осуществления своей цели, правильными, неправильными. Действует мое сердце. Я подчиняюсь порывам. И часто страдаю понапрасну. Ведь люди видят меня внешне и не догадываются, что творится в душе. А мне порой кажется, все накопившееся прорывается во внешних действиях, хотя это и не так.

Беспокойное желание писать, даже иногда понятия не имея, о чем. Что-то смутно колышется, бродит, борется со скованностью. Что-то постоянно присутствует во мне и хочет прорваться вовне и не оставляет в покое.

Подумала, судьба очень рано начинает проявляться. Ей и помогать-то особенно не нужно. Сама все расставляет на свои места.

Разновидностей судьбы несколько. Первая – безоговорочная и скорая. Слава, признание всеми и достаточно ровная творческая жизнь. Другая – почет и высокая оценка среди избранных, но непонимание массами и невозможность пробиться к широким кругам потенциальных слушателей, зрителей и читателей. Еще одна: при жизни – неизвестность и пустота, полное отсутствие отклика, и лишь спустя годы, уже после смерти настоящая слава, самая ценная и дорогая. Между этими категориями много градаций. Мало кто принадлежит к какой-то из этих групп в чистом виде. Все перемешивается и постоянно меняется местами. Настоящий талант в меру самоуверен и всегда самобытен во всех своих проявлениях. В реальной жизни тоже. Хотя талант в одной или нескольких областях искусства и талант судьбы – разные вещи. Талантливость судьбы – особый дар. Притягательность, изюминка, особость, называть можно как угодно, но она заразительна, она привлекает многих и разных к себе, как к центру некоей человеческой Вселенной. Вселенной чувств, идей, увлечений. И люди мотыльками летят на свет непривычной, заманивающей своими странностями души, обжигаясь и благословляя этот ожог, как память о причастности к избранным. Если есть эта особая сила личного обаяния, если есть истинная, глубинная оценка своих возможностей и если есть, в конце концов, зеленый свет судьбы, ее расположенность, перед вами, возможно, величина вашего времени. Мастер. Творец.

А жизнь идет и идет себе. И так лениво переставляет фигуры на доске буден, что хочется отменить партию и начать все заново. Но мы не властны. И действительно, как подумаешь, что пройдет сколько-то лет, и ничего не изменится, становится невыносимо. И отменить хочется уже не партию, а саму игру.

Совершенно случайно включила ящик и попала на передачу «Вокзал мечты». Я увидела физиономию Олега и оставила передачу. Вел Юрий Башмет. Они болтали о разном, пили пиво, закусывали. Играл Башмет и его ансамбль, играла его дочь. Кстати, о детях, дочерях, в частности. Две ботанического вида юные особы тусовались в этой компании артистов и режиссеров. Одна – дочь, другая тоже довольно примелькавшегося известного режиссера, который был тут же. Так вот, она упорно выказывала желание стать актрисой и с довольно глупым видом спросила, куда же это ей лучше, во ВГИК или в ГИТИС. А то, что она там будет, в этом она не сомневалась. Папаша начал раздраженно отвечать, что главное – талант, и надежнее и полезнее – музыка. Девица тоже играет на чем-то. Потом она еще более глупо стала рассуждать о роли музыки в жизни каждого. Всем было неудобно. Папаша сказал: «Вот и правильно, дитя мое, поступай в консерваторию». На что та пробурчала, надув губки, что-то типа: «ну, нет уж». Довольно твердо, впрочем. Зациклился ребенок на славе, это понятно. И естественно, в общем-то. Ежедневно общаясь с людьми такого масштаба и признания, имея хоть немного честолюбия, невольно начнешь видеть себя среди них. Но для нее шансов значительно больше. Несмотря на свое «высокое происхождение», она закомплексована, держится скованно, неестественно. Но ее, даже такую невразумительную и довольно неумную, все же воспринимают иначе, чем любую другую, может, и более одаренную, но не их круга. Она своя, и в душе понимая неосновательность ее претензий, все будут внешне относиться к ней мило, с участием. Отношения, смягченные личным длительным общением, дают другой уровень восприятия. Дети всех этих известных людей в той же ситуации. Вот тебе и стартовая позиция судьбы. Но истинная преемственность встречается так редко. Вот пример – Федя Бондарчук. Талантлив, независим, самобытен. В этой же девице я чувствую неистребимое плебейство манер, не только внешних, но и внутреннего самочувствия и отсутствие истинного творческого заряда. Откровенная банальность тщится стать значимостью. Это не зависть с моей стороны, отнюдь, я даже рада, что сама не в такой ситуации. Но это обычная несправедливость жизни, потому что она займет чье-то, не свое место.

Кстати, буду честной. Который раз слушаю разговоры, нет, пусть отдельные реплики Олега и понимаю, что его интеллектуальные способности – не высший класс, мягко говоря. Но на это многие, и я в том числе, закрывают глаза и любую ахинею (лишь бы что-то сказал) воспринимают с интересом. Потому что уже состоялся как творческая личность. В конце концов, зачем артисту интеллект. Важны интуиция и чувство. А их у него – громада. Может быть, я теперь не удивлюсь, если узнаю, что он в жизни даже закомплексован, но подавляет свои комплексы напускной самоуверенностью и холодом. Отголоски детской неуверенности. Сейчас еще наложилось бремя славы. И все это – очаровательный Меньшиков, которого я так люблю, что готова вновь куда-то срываться «на произвол веков» и менять направление жизненных путей.

Не знаю еще, где остановлюсь в Питере, но еду. Решено.

Звонил Алеша. Дала ему два питерских телефона. Он не в меру веселый. Судя по оживленным голосам и бряцанию стекла, у него снова наклевывается попойка. А в Питер он едет завтра утром и вечером, видимо, будет уже на спектакле. Достал он меня с моими стихами. Хочет, чтобы я ему их читала. Все время напоминает. А я все тяну. К чему? Не надо бояться себя, себя – любой. Только случайности, в конечном итоге создают судьбу. Не надо бояться непонимания и недоумения. Я сама для себя что-то значу.

12.04. Про Олега. Мне не нужно его тело. И мне не нужна его душа. Мне нужно его присутствие в моей жизни.

Интересно, когда откажут от квартиры, куда я денусь? Что-нибудь да придумаю, наверное.

Черт возьми, такое хорошее лежит интервью с Алешей и пропадает. Я уж не говорю о рецензии.

Сейчас охватило необъяснимое чувство: радость от чьей-то ожившей любви и опасение от чьих-то колкостей. Эти чувства связаны с различными людьми, хотя сказать определенно с кем именно, не решусь. Ощущения эти еще не оформившиеся в нечто, зреют. И я с надеждой смотрю в будущее.

Я такая, какой меня создал Бог. Надо с этим считаться.

Я становлюсь такой, какой мечтаю стать. И добиваться привыкла своего. Но в любви все перепутанней и в то же время проще. Я же воспринимаю только первое. Усложняю элементарное и создаю проблемы из ничего. Лучше быть. Легче быть. Я уже такая.

13.04. «Покровские ворота». Любимейший фильм, который смотрю, наверное, пятый раз. Томит невнятное. Так оживляет меня фильм своей обезоруживающей здеш-ностью. Жизнь непритязательная, легкая и удачливая, со своими взлетами, падениями и сложностями. Но всегда искренняя и живая. А я же – мумия, футляр, панцирь, подобие. А где-то загнанное вглубь сердце. Настоящее. Но кто об этом знает?

15.04. Петербург, здравствуй! Какой ты город особенный, любимчик. Встретил меня девственно чистым апрельским небом, без единого облачка. Я вышла на вокзальную площадь и улыбнулась тебе, Петербург, не могла сдержаться. Потому что имеешь ты влияние на мою судьбу. И глупо сопротивляться. И не хочется сопротивляться. Позавтракала сегодня у тети Жени. Отдала ей коробку «Птичьего молока». Привела себя в порядок. Макияж, укладка, прикид. Сижу – жду Лешиного звонка, если он будет, конечно. Но еще чуть-чуть посижу дома и отправлюсь на «дежурную» прогулку, первую в этом году. Нижинский, я любуюсь вашим городом, и то, что здесь жили Вы, обернется для меня новой ценностью.

Сижу и сияю, как солнышко. Вспоминаю Олега и всю сопутствующую тусовку, нахального Лешу, который доставал меня с чтением моих стихов, а сейчас не звонит. В Питере всегда охватывает непередаваемое чувство легкости.

Не терпится пойти погулять. Явить Питеру себя – красотулечку. И получить отклик. Люблю Питер бесконечно. И верю в него больше, чем в себя. Странно звучит.

С. – Петербург, Ваша милость. Лестница моей судьбы.

Была на дневном спектакле «Нижинский» в особняке Белосельских-Белозерс-ких на Невском. Очень неудобный зал, ряды без подъема. Я сидела в 16 и почти ничего не видела. Хорошо, что наизусть знаю все, ловила интонации. Мне показалось, спектакль глохнет в большом этом холодновато-голубом зале. Удачно – большие зеркала с одной стороны зала, напротив – ряд окон. Когда совсем не видела происходящего на сцене, косилась в зеркала, в этом особая прелесть. Нельзя входить в одно состояние дважды. Я простилась. И этот просмотр скользнул мимо моей боли. Мне показалось, играли вполсилы, снижен темп, и динамика пауз не так резко ощутима. А может, я слишком уж хорошо знаю каждую мелочь в спектакле и придираюсь. К тому же отстранение Бог-й расстроило меня. Нет, она не должна приходить в восторг от лицезрения меня, но если читала рецензию, то я надеялась, хоть что-то новенькое в отношениях. Для нее я – пустое место, как и для остальных. Алеши не было. Не позвонил он. Возможно, и это испортило мне настроение. И мне даже хотелось уехать из Питера как можно быстрее. Я думала – целых два дня еще!

Вечером же поехала к Вячикам. Развеялась немножко. Понимаю, как много для меня значит общение. Очень много. Общение просто с приятными мне людьми огромное удовольствие доставляет. А если с теми обожаемыми, к которым тянусь, – бесконечно прекрасно.

День был солнечный. Но опять мы временами менялись с погодой местами. Я – пасмурная, день – чистый. Или наоборот. Хоть не зацикливаюсь теперь на отрицательных своих ощущениях, а то бы – капут. Шутливо-добродушный тон посиделки у Вячиков меня взбодрил. Дальше… сколько-то тактов тишины и… звук лопнувшей струны? Или снова лестница?

Куда мог пропасть Алеша? Лежу сейчас в постели уставшая, но не безнадежная.

16.04. Невыносимо длинная лестница Исаакиевского собора. Поднимаешься, поднимаешься, кружишься в бесчисленных повторах извивающейся спирали и вдруг ловишь себя на чувстве бессмысленности всего живущего. Лестница без конца и начала. Ты идешь, идешь, и теряется всякий смысл. Существует только она. И в замкнутом пространстве узкой чопорной башни пугаешься собственной души, которая кричит о своей ценности, но лестница поглощает все звуки. И крик боли превращается в шепот отчаяния. Лестница вечная. А выходов – множество, у каждого свой, единственный.

Мне лучше забыть «Нижинского», не тревожить незажившую ранку несбывшихся стремлений. Вчера на спектакле во мне было такое опустошение. Слышала знакомые реплики, малейшие нюансы любимого голоса, а все это уже не волновало так. Потухший вулкан. Пепелище. И снова – Каплевич, Бог-ва, около Нижинс-кого тусовка, известные мне лица и новые, но тоже причастные к таинству спектакля. Все они вместе, знают друг друга, а я – вне.

Не хочется ни о чем писать. Живу. Болею жизнью. Вечная простуда судьбы.

18.04. Москва, я снова с тобой. Пишу пером, купленным в пушкинском музее на Мойке. Оно на вид – не блеск, потрепанное несколько. Но гению не пристало быть аккуратным. Так даже лучше. Важен не факт, а отношение к нему.

«Это легкое имя – Пушкин», – говорил Блок. Эта легкость жизненных проявлений, о которых мечтаю. Надоело находиться на задворках жизни. Захотелось в дамки? А может, судьбе нужно было именно такое, ясно осознаваемое желание. Ощущение, а не искусственные потуги? Реальность чувства, а не игра эфемерных форм? Жизнь удивится и покажет, на что способна.

19.04. Читаю книгу о Мэрилин Монро. И нахожу общее в наших судьбах. Не внешнее, а души. Невыносимость одиночества, бегство от него «в люди», постоянно преследующие депрессии и разочарования, невозможность, в конце концов, жить с легкостью, непосредственностью, не сомневаясь.

Если бы просто – плохо мне жить. Нет, это было бы слишком легким ответом. Мне всегда сложно. В себе для других. Меня так много, что я путаюсь в своих проявлениях, ролях, масках, отражениях. Меня много всегда. И во всем. К любому событию или человеку я испытываю гамму чувств, таких разнообразных, противоречивых. Все усложнено моей интеллектуальностью. Легкости простоты не получается. Не простая я, ни во внешних проявлениях (обожаю стилизовать), ни в своих мыслях и писаниях. К тому же разрастающееся самомнение мешает терпеть жизнь как таковую. Чем больше проходит времени, тем большего хочется добиться от судьбы. У каждого свои критерии успеха. Я изнемогаю от мысли, что не получу признания, не буду печататься, сотрудничать с известными людьми, что я могу оставаться никем. Что может быть страшнее? С моим честолюбием – это смерть. Потому раздражаюсь, плачу, схожу с ума, пропадаю. И возрождаюсь. Потому что пока надежда не оставила меня. Но у нее тоже есть предел терпения, она – не совершенство. Я ведь хочу не чисто внешнего успеха, но и не умствования. Во мне слишком сильно женское начало. «Я жажду сразу всех дорог». Любви, славы, умиротворенности. Слишком много, наверное. А почему нет? Почему? Это разве нереально? Я хочу жить, а не терпеть жизнь. Я хочу быть настоящей, но все время играю. Ну, хорошо, если такова моя природа, пусть играю, но с легкостью настоящей жизни.

Погода сумрачная. Сильнейший ветер и дождь. А со мной происходит беспробудная тоска. Вымучила меня до дна. Болею.

Хочется «выдернуть шнур из розетки дня». Хочется «упасть в небы-, незна-, нежи-». Миражей уже не хочется. Болей тоже. Игры тоже. И в то же время где-то глубоко внутри есть невнятное желание всего этого, восстановления всех жизненных пространств.

Отрава – жизнь, отрава – жить и жалеть об этом. Отпустите меня, разрешите не быть, хотя бы на день остановите часы и дали. Отпустите же, наконец, на свободу мое сердце. Я задыхаюсь в темноте рутины. Я не живу ей, но и ничего другого мне не предлагается. Я постоянно себя ощущаю между – между небом и землей. Между жизнью и небытием. Между светом и пропастью, безумием и возвышенностью. Я – ничья. Силы на исходе. Я могу чувствовать что угодно, но сил-то никаких.

Я довожу любое свое проявление до предела. Пора перестать плакаться и побольше самовыражаться. Хоть какая-то отдушина, хотя бы только для себя. Самовыражение – девиз дня. И, видимо, уже пришло время браться за учебу.

Видимо, состояние упадка постепенно уходит. Я же несколько дней назад уже почувствовала перемены. Продолжение следует? Да хоть бы что-нибудь более определяющее.

20.04. Прикатила сегодня в Казань. До чего странно чувствовать себя дома, будто всегда вот так здесь сижу в зеленой гостиной, пью чай, смотрю телевизор, и нет ничего вторичного и ложного. Но не то все это, моя стихия и судьба – моя Москва. Даже старые подруги меня не устраивают уже. Не дотягивают до моего уровня. Люди же из других «высших сфер» еще пугают меня, хотя я и чувствую близость. Мое место – среди них. Елена Пол. жаждет вырваться из обыденности и войти на равных в круг избранных, заинтересовав самобытностью мысли и стиля.

23.04. Москва. Университет. 3-я пара. Опоздала на 20 минут, делая прическу. Давненько я здесь не была. Почти две недели снова. Что будет в сессию, она в несколько раз сложнее, чем первая.

Тема театра в лирике Мандельштама. Интересно. Надо подумать. Театральность в нетеатральных видах творчества.

Погода бесподобная. Солнце. Цветет все.

Вряд ли в ближайшее время много буду писать в дневник. Так много всего, что не хочется жертвовать хоть чем-то, говоря о частностях.

Хочется на актерский. «Танец, благодаря тебе…, танец, благодарю тебя!». Танец – моя весна, мое стремление. Танец жизни, чарующий многих, судьба, смотрящая свысока на мои тревоги и неудачи. Она-то знает все мои роли, несыгранных страхов шепот седой. Не свадьба, не памятник чьим-то слезам, судьба идет в решающий бой. Партию не отменить. Мертвы дороги.

Отвращение к жизни, потеря к ней вкуса – неизлечимая болезнь. Каких только способов не испробовала – тщетно. Я постоянно порываюсь куда-то, но остаюсь на месте. Ну, не остаюсь, хожу по замкнутым кругам. И даже если бы добилась всего, вряд ли бы уничтожила в себе все это месиво мерзостей. Я же еще ничего не добилась. И парадоксально, но именно это меня спасает. Невыносимо было бы ощутить себя пустоцветом, но еще невыносимее пресытиться всеми возможными благами.

Мысли скачут. Путаница. Мелькают строчки из «N», свои собственные. «Но длилась пытка счастьем» – Ахматова. Привязалось. Но длилась пытка жизнью. Недовоплощенной.

Деньги – ерунда, говорю, может, с легкостью человека, не работающего. Хотя я уверена: такая моя натура, независимо от того, много их – мало. Всегда трачу с размахом и отношусь легко. Сегодня все же перебрала. Называется: выбросить на ветер.

Ночь, полтретьего. Дочитала недавно роман о Мэрилин Монро. На последних страницах горько плакала. Болит сердце. Чудится непредставимое. Горюю над судьбой слишком много познавшей звезды и над своей собственной, еще не распустившейся. Всегда остаюсь фасадом красивой оболочки, за которой пустыня протяженностью в мое бескрайнее одиночество. Болею им который месяц. Москва любит сильных. Я – разная. Могу быть всякой. Но суть не меняется. И не меняется жизнь.

25.04. Референдум. Сходила проголосовать.

Я наивно думала, что плохое в моей жизни – всего лишь период. А это как болезнь. Я надеялась, что все пройдет мимо и сменится удачей, потому что в основе натуры – оптимизм и уверенность. Но не судьба подстраивает каверзу за каверзой, а сама жизнь такая.

А весна распрекрасная. Нега. Птицы разволновались. Первая весна в Москве на законных правах. Не проходит, не проходит мука моя. Вчера ночью и сегодня ночью записала стихотворение замечательное, где попыталась передать свое теперешнее состояние. Оно автобиографично.

Пепелище. Ничего живого не осталось. Только Москва еще радует. Любуюсь на ее юность. Талант судьбы. Во мне все погасло. И не сейчас. Как я не заметила, не смогла предотвратить эту медленно надвигающуюся пытку? Предупреждали.

Ни любимого, ни друзей, ни уверенности, что права и знаю свое место в жизни. Что это? Итог всех порывов? Разум-то остался невредим. Честолюбивая марионетка в руках рока. Я лелеяла свое избранничество, так верила, а это в нужный момент дергались ниточки, и я выполняла чужие прихоти, считая капризами собственных ролей. Со мной вытворяют, что хотят. Живу в последнее время в мареве. Сегодня ночью долго не могла заснуть. Вереницы снов зыбких сменяли друг друга. То ли я спала, то ли грезила наяву.

Снова осталась одна. Хотя одна я была всегда. Только иногда видимость стремительной жизни. Додумываю за себя и других. Создаю сказки, такие же недолговечные, как мыльные пузыри. Вот уже ни одной рядом. Пусто.

26.04. Посмотрела «Дюба-Дюба». Талантливый фильм. Влюблена еще больше.

Этот фильм не оставляет загадок. События реальной жизни – его содержание и стиль. Современность со всеми ее парадоксами, выдуманными и живыми – мир этой необычной, шокирующей на чей-то взгляд картины. Весь этот фильм – загадка, пугающая откровенностью интонаций и притягивающая невозможностью прикоснуться к пространству тайны. Возникает смутное желание куда-то срочно бежать и предпринимать что-то важное. Для спасения себя? Мира? Холодок неприятия постепенно сменяется странной ноющей тревогой. Она становится постоянной. И необходимость разобраться в своих и чужих болях заставляет вновь и вновь возвращаться к реалиям фильма.

Желание сформулировалось. Я не могу быть критиком с несостоявшейся актерской судьбой. Этот комплекс будет давить.

Решили сегодня с Варей попробовать поступать на актерский, она тоже не может терпеть такую ситуацию, какая сложилась у нас на отделении.

«Дюба-Дюба» реж. А. Хван.

Этот фильм не оставляет загадок, реальность происходящих событий не вызывает сомнений. Расставлены все акценты. Жизнь действительно грубая.

Написала я рецензию. Отмучилась. Хоть непосредственно, когда я писала работу, никакой сложности не было. Писалось легко и довольно быстро. Но мне, как всегда кажется после написания, все плохо, скучно и не нужно никому. Уж тем более Козлову. Все написали о классике. А моя «Дюба» не вписывается в привычную манеру наших семинарских занятий и рецензий. Говорить о них не хочется. «Не думай о них, их больше нет для тебя». Хоть это неправильно. Но заставлять себя подстраиваться, фальшивить – тоже нечестно. Я написала так, как умею. И мне, как ни страшно это говорить, нравится то, что я сделала. Он жесток, консервативен.

27.04. Жизнь хороша! В который раз! «Танец, благодаря тебе… Танец, благодарю тебя!»

А может, и не она хороша, а хороша я.

Варя взбудоражена и темпераментна. На подъеме. Гротескничает. Утрирует. Выраженная характерная актриска. А насколько талантлива, не мне судить. У меня же внешне – никаких эмоций, все тщательно загоняется внутрь.

Все такие милые у нас. Мне грустно будет с ними расставаться. Но придется. Я недовольна собой. И надо продолжить поиск, пока еще не поздно. Я решила, что учиться здесь не смогу.

Я – как опустевшая Вселенная. Ничего не хочется. Дело не во времени и не в месте действия. А во мне. Я была бы такой в любых обстоятельствах. Но наложилась горечь момента, и я чувствую в себе все противоречия трагической нашей эпохи.

Мне всегда будет трудно с собой. Но я талантливая личность. Талант не может быть однобоким. Поэтому я считаю, что могу состояться и в другой сфере. Слишком много продумала и прочувствовала. Нужен выплеск. Литературы уже мало.

Выдохлась. Пытка. Тюрьма. Конечно, все познается в сравнении, но я на данный момент кончилась. Даст Бог, переживу этот тягостный год становления. Я-то уже, было, думала, что сформировалась как личность, все важнейшие вопросы для себя решила и разобралась со своим призванием. Нет, еще и еще нагромождение невыно-симостей. И вроде бы неоткуда им браться. Благополучно все, но их так много. Я заплутала, и обратной дороги уже нет. Снова все ставлю на карту. Только ставки во много раз возросли. Думала раньше: московский вуз – вот все, что мне нужно, главное – быть в Москве, в тонкости не вникала. Сейчас же запросы переросли мои мысли и чувства. И изводят тщеславием и гордыней. Но тут же страх и сомнения примостились сбоку. И вся эта разношерстная компания улюлюкает, кривляется, не отстает, где бы я ни была, они тут как тут. Неразлучная чертова свора. Очень медленно, но уходят жизненные силы, и я затухаю. Огонек в глазах погас, задор в речах, внутренний пламень ослаб. Тлеют уголечки. Бесконечная усталость сковала члены. Она не физическая. Это душа сбрасывает бремя внешних условностей. Задыхаюсь. Все весеннее великолепие Москвы не для меня. Я настолько отравлена ненужной бездарной мутью и тоской, что мне кажется, представляю опасность для общества, от меня исходит это катастрофическое осознание никчемности всего живущего…

Нет, почему же, я держусь, улыбаюсь, разговариваю, думаю, поддерживаю жизненные функции организма – вот как это называется.

Отпустите меня на свободу. Но ведь никто меня и не держит, кроме собственных комплексов. Никто?

28.04. Москва. Апрель. Солнце. Мой любимый центральный скверик. Съела шоколадку. Вокруг шумы дневной столицы. Лопнули почки, и уже проклюнулись крошечные листики. Ветер слегка обдувает. Растворяюсь в моменте. Жизнь продолжается? Куда же ей деваться. Искусственно возродить былые впечатления и самочувствие невозможно. А нового ничего не возникает. Осознаю причастность к московскому бытию. Я здесь своя. Чего же мне еще надо? Не быть одинокой? Уверена, этого мало.

Славы? Тоже. Вечно мучаю себя. Зачем? Боюсь смирения, боюсь, что предполагаемый масштаб не соответствует действительности. И что даже будучи полностью уверенной в себе, не получу поддержки современников, их отклика.

Не бойся, все придет.

Иногда кажется – участвую в уже написанной пьесе. Разыгрываю жизнь. Постановка предопределена, высвечены основные коллизии, расставлены акценты, персонажи заранее известны и их взаимоотношения тоже. Идет театральное действо, где я – главное действующее лицо. И я принимаю правила игры, предугадывая ходы. И конец, как в сказке. Переболев, переборов многие и многие трудности, героиня добивается поставленных целей. И все получается. Это данность. И от меня ничего не зависит. Все раз и навсегда решено. И иногда так ясно, так жизненно я понимаю это. Движется жизнь в необратимость. У меня все должно получиться.

29.04. Вчера, просматривая репертуары театров, обнаружила, что будет «Лысый брюнет», и рванула в центр. Администратор входной билет не выписывал, но меня выручил какой-то полубогемно-полупопсово выглядевший человек. Нет, скорее ближе к рокерам. Он провел меня через служебный вход, и я спокойно сидела в 12 ряду и смотрела спектакль. Публика была своеобразная. Поклонники Мамонова, околотеатральная пошловатая публика, молодые особы в коротких юбках и с самомнением, жаждущие приобщиться к «блестящему» миру элиты, не имеющие вообще-то отношения к театру и искусству, но уверенные в безупречности своих ножек и мордашек Забавно и поучительно было наблюдать эту разномастную смесь большей частью кичевых замашек и претензий. Сам спектакль целиком держится на Мамонове, все вертится вокруг него: декор пьесы, атмосфера. Он – центр представления. И притягивающий. За ним интересно следить. Пьеса, пожалуй, слабовата, вторична. Не выразительна, но с претензией на новизну мышления. Но нарочитый ее авангардизм вымучен и тяжеловат. Как литературный текст она вряд ли самоценна. Хотя временами встречались потрясающие по силе фразы, реплики. Говорить о целостности произведения, когда дело касается сюрной вещи, бессмысленно. Фрагментарность – стиль этого спектакля. Яркие зафиксированные позы. Неестественные, нездешние гримасы, сменяющие друг друга быстро мелькающие кадры. Впечатляет и оставляет равнодушным. Это увлекает на миг. Прелесть этого спектакля в постоянном движении мига и осознании этого движения. Маска оживает. Маска молчит. Миг осязаем, вещественен. Он оживает в игре и из единицы времени превращается в субъект действительности. И невольно подпадаешь под гипноз его движений. Ритм пауз, динамика пауз. Лицо Медузы, неуловимость происходящих метаморфоз. То ли это показалось. Уловить, остановить этот танец мимических линий трудно. И от этого ощущение неподвижности времени в спектакле. Оно так стремительно порывается за пределы сцены и зала, что утрачивает свою будничную сущность и воспринимается мгновением неподвижности, уместившимся в полтора часа театрального действа.

М. талантлива. Вчера давала читать свой рассказик. Даже не рассказик. Это вне жанра, близко к тому, что делаю я, наброски самочувствий, оформленные в выдуманные события. Через действия, происходящие с кем-то, передать собственный душевный склад и мысли. Но то, что я делаю – нечто совсем иное по своей природе. Интенсивность чувства другая. Потенциал творческой энергии. Но до чего я ленива. Мы вчера втроем с М. и В. часа полтора проболтали в нашей «театралке». О смысле творчества, смерти и жизни, бесконечности, сомнениях и внутренней уверенности. Казалось, коснулись всех важных вопросов, говорю это полушутя. Вот за такое общение я люблю универ. Но к театрально-кинематографическому миру хочу быть много ближе. Хочу по ту сторону баррикад. Критики же всегда по эту сторону рампы.

Пресловутое отстранение, о котором твердит Г., для них – все. А живое творчество – удел немногих, которые умеют делать его частью души. Я должна быть среди них. Мое место там, я чувствую свои силы.

Вот-вот мне должно что-то открыться. Такое чувство, что все уже предрешено и всем вокруг известна разгадка. Одна я в неведении. И загадки-то собственно нет, все это выдает мое больное сознание. И близка, близка развязка этой пьесы. Ответ прост до смеха. Но пока я не знаю его. Интуиция подсказывает крах комплексов, а сердце боится.

У М. имидж благополучной, уверенной в своих силах девушки. И жизнь у нее такая и будет. Диктует она. Могут быть и дурные периоды, о которых она вчера говорила, но в целом жизненная магистраль ровна.

По большому счету я в себе уверена. Но я хрупкая и быть все время сильной устаю. Я должна доказать свое право на свое место. И я не должна ничего никому доказывать, потому что судьбу не доказывают, она приходит сама и распоряжается. С ней надо уметь не поссориться, поладить, перевести отношения в ранг приятельски-легких. Это самое сложное в жизни. Совпадать.

30.04. Чем лучше выгляжу, тем хуже на душе. Не учусь. Состояние безнадежности. Отвращение ко всему, связанному с критикой. Хоть люблю всех наших, привыкла, но все равно уйду.

Жизнь перестала быть ожиданием и стала жизнью.

Во внутренней жизни перемен множество, а во внешней все то же. И это невыносимо.

А Москву люблю так же страстно. Обожаю. Город рассыпавшихся жемчужин. Никто их не может собрать. И в этой тайне – вся прелесть.

6.05. Вчера впервые была в Большом театре на «Раймонде».

Вчера же после первой пары ушли и отправились в ГИТИС. Сами на прослушивание не пошли, сидели, смотрели и слушали. Публика поступающая меня несколько разочаровала. Я ожидала богемствующих эстетов-театралов. А были вчера – зеленые школьники или профессиональные короткоюбочницы с непрофессиональным гримом. Из четырех девушек первой пятерки – три ужасны, что-то глубоко провинциальное, плебейское, но с апломбом и самомнением. Выбрали на следующий тур самую приличную с какими-то проблесками мысли на лице и одетую с большим умением. Большая часть – вот такие девицы, наивные и глуповатые, стремящиеся стать звездами. Были и нормальные люди. Но в целом – грустное зрелище.

Одна и та же эта тусовка ходит из вуза в вуз, где уж повезет. Создается впечатление, что там много желающих, а это одни и те же лица. Слышала через закрытую дверь громогласное декламирование стихов и басен. Рассмешило. Нелепо до чего. Я вряд ли смогу так утрировать, я не умею читать громко, у меня тихий голос, задушевность, камерность, интонационный стиль, возможно, кому-то и подойдет. Но нужно, чтобы этот кто-то подошел мне.

Видела Бородина, набирающего курс. Старый, невысокого роста, седой человек. В ГИТИСе вообще-то учиться не хочу. Но во ВГИКе… Что-то нужно менять в жизни. Я с каждым днем гасну. На своих собственных глазах. Наблюдать за этим смертельно. Я не могу допустить своей гибели, пока не выполнила предназначенное.

Не боюсь. Болезнь схлынула, оставив корку нарыва. Боюсь, страх это поселился внутри. Он – постоянное сомнение в себе и во всем, что делаю. Самочувствия королевы нет. Но если бы это было судьбой. А природа моя свободная. И оттого, что никогда не бываю собой, плохо.

Много мыслей, соображений. Не даю им воплотиться в жизнь. Ограничиваю творческую стихию сознательно. Ни о театре, ни о душе. Боюсь последующей боли.

Мои претензии необоснованны в принципе. Что это значит: не напечатают «N», ничего больше не напишу. Нелепица. Уперлась. А вот боль осталась. Приглушенная, но живая.

На что мне «все царства мира и слава их», если нет освобождения маленькому царству моей души? Все настолько переплелось, перекрутилось, что распутать вряд ли возможно, надо рубить. Честнее сжечь все мосты, уйти в непознанное пространство жизни, бросить тяготу, недовоплощенность отношений в универе. Хотя все и всех жалко.

13.05. Нежно-восторженный май. Скоро зачеты, а я опять не готова, но про это не думается. Инертность и страх всегда убивали во мне живую жизнь. Это дыхание рутины коснулось меня, а мне ближе – истинно творческое, живое, меняющееся. Легкая жизнь мне не дана. Пусть же она будет вдохновенной и стремительной.

14.05. В.М. меня почему-то обижает постоянно, вольно или невольно. Обижает жизнь. «Акварельное пламя удачи» осталось в прошлом лете? Я не хочу так думать. Но не могу побороть судьбу.

17.05. В пустоте хандры теряешь себя, разрушается личность. А может, наоборот становится крепче, пройдя испытания?

Я не знаю, что со мной. Что вообще происходит в жизни. Откуда все взялось? Что со мной? Где я? Почему так? Все на месте, земля вертится, войны нет, я живу, где хотела. В чем же дело? Что-то происходит со мной непонятное и невнятное.

18.05. Вер. Потрясающий сценарий. Фантазии на тему канувшего в Лету Камерного театра. Я в восторге. Это то, что надо сейчас. Она – молодчина, да помогут ей время и Бог. Я восхищаюсь ее смелостью.

Перебежала дорогу черная кошка. По английским поверьям это к счастью. Черный кот и горе – это банально. Судьбе (моей особенно, я думаю) не пристало идти проторенными путями. Может, что-то пооригинальней?

И что за характер? Как экстремальные обстоятельства, так я оживаю. Устала от себя. Зато снова немножко полюбила замарашечку неприкаянную, Золушку золотоносную. Куда-то меня в золотоносные жилы потянуло. Раскопать бы хоть литературные прииски и угодить Ес-ву и К-ву. Второму после В-ной прелести будет сложнее.

Иногда кажется, я глупее всех. Люди постоянно что-то пишут, тренируют мозги. Я же – думаю, думаю. Гоняю на холостом ходу машину интеллекта. Какая ядовитая смесь во мне величия и мелочности, обожания к себе и презрения! Разорваны все границы. Миражи ли? Или живая жизнь?

20.05. Уже столько времени мне никто не звонит, не интересуется мной. Меня оживляет любое внимание. Нет не любое. Но внимание. Я расцветаю просто.

Вот Алеша. Свела жизнь, подарив знакомство. Рассчитывала – останемся хорошими приятелями. Но, как я и подозревала, общался он со мной, когда это было ему нужно. Мне казалось, я его интересую, он прислушивается к моему мнению. И для него что-то значат мои слова. Но нет, сама по себе я не значу для него. Может, я вела себя с ним как-то не так. Но хоть на какую-то индивидуальность и независимость я имею право? Зачем пригибаться, подчиняясь представлениям человека, встреченного на жизненном пути? Это унижает. Оставаясь, по философии Пер Гюнта, довольным собой, самим собой не остаешься, растрачиваясь в тревогах о своем имидже. Поэтому я и презираю себя, когда не свободна от мнения других. И не вообще всех, а каждого. И количество масок все растет, выявляя одну, все прирастающую. «Нежной» поэтической натуры, хрупкой беззащитной женщины, достаточно умной, легкой, но

чересчур скованной и самолюбивой. Это забавляет, раздражает слегка и в конечном итоге заставляет не принимать всерьез. Я позволяю относиться к себе небрежно. Вот мое самое большое горе. Все знакомства обрываются в ничто.

Вот Гена. Романтическое увлечение. Причем взаимное. Реальная возможность сниматься. В чем дело? Опять во мне. Забыта. Обладая дарованием и интуицией, я не умею убедить своим поведением и главное внутренним самочувствием в своей ценности, в том, что я им всем нужна. Не хватает силы воли и духа, самообладания и решимости быть собой до конца. Обрываю часто в самых решительных местах, уходит из рук важное, потому что сама постоянно сомневаюсь в своем праве на него.

Я сжимаюсь в клубок нервов, дрожи. Все, что делаю, вызывает у меня опасение в своей нужности, красоте, таланте. Сомнения, не плодотворные, не помогающие в борьбе с трудностями, а испепеляющие на корню все порывы и радости, стойко стоят на страже. Охраняют меня от жизни. Что бы я ни говорила, среди других это не пользуется настоящим вниманием. Все выслушивается из вежливости, потому что неважно, искренне я говорю или неискренне, я внутренне готова к неуспеху. Я думаю, как я выгляжу, какое произведет впечатление сказанное мной. И вообще, лучше помолчать, а то вот уже кто-то смотрит явно презрительно. И я совсем тушуюсь и сникаю. И все привыкают, что я – молчунья и тихоня. Высокомерная недотрога и эстетка. Это повод для насмешек и небрежности. Я сама его все время подаю.

Тоскую, когда у кого-то получается удачливее, быстрее. И судьба, как в насмешку, делает явными, наглядными сопоставления. Я сталкиваюсь с очевидностью сравнения себя и других. И все время, т. к. готова к этому (так и оказывается), не в мою пользу сравнение это. И другие привыкают к этому. И всем нет дела до меня. Вот опять все привела к себе. Любимой. А как же не любить себя? Как? Если в этом спасение. Но любить себя, не делая из этого предмета бреда. Бреда чем угодно, только не собой. Как будто написав все это, я смогу что-то изменить.

Да, я уже изменила, вытащив все это месиво на свежий воздух. Я уже изменила, не оставив уголка в сердце не потревоженным. Но измениться может только время. И оно наступило.

Прощавшаяся,
с одышкой,
Весна не хотела ранить.
Перчатки надев,
вышла,
сдерживая рыданья.

31.05. Я люблю тебя, Москва. Я хочу танцевать и петь тебя. Только бы судьба состоялась. А так оно и будет, этого хочет небо.

Утро. Настроение: весенние прохожие. Проходят сюжеты. Миражи чьей-то скуки и моего прошлого. Воспоминание – сплошная боль. Страшно дотронуться даже улыбкой. Падежи прошлого. Несбывшаяся ошибка. Музыки скомканный жест. Повтор. Слезы радуги, погубленной солнцем. Радуги божество в ладонях судьбы. Май бубнит про себя падежи. И с улыбкой победной уходит в «былое».

Линии судьбу выпрямляют строчкой. А она не хочет славословить лето. Музыки скомканный жест. Повтор. И с улыбкой победной уходит в «былое» Наш неоконченный спор.

Жалоба липы остыла. Грустная
Бродила вокруг и в стихи проникла
Случайностью вещей.
Ты бубнишь падежи разлук
И не догадываешься о встрече
С летом московским.
Такая беспечность.
Вчера на рассвете унеслось в дикари
Носиться по свету
Растроганным гением
И судьбам мира
Признаваться в любви.

2.06. Вешняя томность сменилась июньским томлением. Завтра экзамен. И опять я совсем не занимаюсь. Это сильнее меня.

Объявился Слава. Полгода прошло. И вот опять звонит, как ни в чем не бывало. Мне начинает нравиться эта настойчивость. Тактика у него классная. Прошло достаточно, чтобы я уже не злилась, все – в прошлом, и он делает новую попытку как бы опять с нуля, но качество, безусловно, другое. Качество возможных отношений.

Через неделю в «ТД» С. Шолохова о «Дюба-Дюба». Интервью с Хваном и Олегом. Вчера была передача о Каннах.

Почему я так долго одна. Я понимаю – судьба. Я ее снова чувствую, хоть она и молчит. Дышит в висок. Нагоняет тучи. До грозы, правда, не доходит. Но погромыхивает иногда совсем рядом.

Слава немного знаком с Олегом. Они встречались в Англии и пили целую ночь. По его словам, Олег здорово поддает, так же как и Хван.

Я безумствую. Вчера была в киноцентре. Смотрела фильм из жизни сумасшедших. Очень даже уютненький дурдом в «Улыбке». Слишком часто, правда, показывали голых мужиков, хоть смотреть-то там, в общем, было не на что, но забавно, увлекательно и сюрно. В духе времени.

Вспоминаю шикарную вечеринку в Доме Актера. Тот день остался праздником. Подъехала на машине, уехала на машине. Выглядела, даже с учетом моей самокритики, на 5. Чудесный вечер с угощением всех мороженым, светским обществом, хорошими сигаретами и шампанским. Я была очарована этой атмосферой, легкостью. Были Меньшиков с Хваном, Боголюбова, еще несколько теток. Именно теток. Девушек с ними (как ни странно) не было. Они тусовались рядом в буфете. Олег чудесно выглядит, как всегда, впрочем. Загорелый, стильный. Когда они с Боголюбовой шли по сцене при вручении премии спектаклю, был несколько напряженным. Что и понятно, если слышишь такую речь. Вручал Львов-Анохин, который принялся разоряться, что хотя в спектакле нет ни драматургии, ни режиссера, все-таки он – неплох. Прославлял прекрасную технику артистов, что само по себе уже оскорбительно. Предполагается отсутствие всего остального: таланта, вдохновения, чувства. Ну, нет там сюжета. Нет. И как трудно мастодонтам от театра, пусть талантливым, освободить свои мозги от догм и закостенелых идеалов. Они невольно закрывают перед собой дверь в будущее театра, делая все, ими созданное, достоянием уже прошедшего времени и загромождая себе доступ к свежему воздуху живой театральной жизни. Львов-Анохин – режиссер маститый, признанный всеми, но из всего, что он наговорил, я поняла – безнадежно устаревший в современном стремительном мире. Говорил он долго и обидно. Олег с Г.Б. переглядывались с усмешкой. Но это все было нелепо. После многочисленных панегириков, «Нижинскому» достался холодный душ непонимания и недостойных слов.

Черт возьми, если спектаклю присудили приз, значит, здесь он его заслужил. Критики могут писать все, что им вздумается, но при награждении говорить о недостатках гнусно.

Никто не понял «Нижинского» так, как я его поняла, и мне так хочется, чтобы об этом узнали другие. Кому-то, уверена, это поможет что-то понять глубже. Для людей, оценивших спектакль, это будет еще одним подарком.

Звонила Алеше, он сказал, что играть в Москве они не будут больше. Повезут в Питер и Прибалтику. Может, удастся приехать в это время в Питер. Я была бы счастлива. О Прибалтике даже не мечтаю. Нет, мечтаю, но осторожненько. Слишком горячо желание быть там и снова встретиться с «Нижинским».

У Алеши, судя по всему, гадкое настроение. Нет денег и уверенности. Оказывается, в апреле в Питере он мне звонил и не дозвонился. Странно, почему так. Путаница с телефоном? Но это лучше, чем если бы забыл.

Настроение: весны причуды. Присказки листвы. Ожидание ночи, когда ты рядом. Но только в мечтах сбываются сны. И взгляды. Олег красивый, талантливый, удачливый. Я любуюсь его судьбой. Избранный из толпы лучших, ступивший на Парнас так безмятежно, так легко. Пришел по праву, ему принадлежащему. Не думая о счастье, об удаче. Просто так было нужно Богу. Очень жаль, что в Каннах «Дюба-Дюба» ничего не получил. Может, сокращенный вариант слабее? Но уже то, что это единственный из наших фильмов, представленный на конкурсе, радует. У него безупречный вкус. Аристократ творчества. Аристократ судьбы. Люблю именно это в нем. Остальное вторично. В «МН» Соколянский напечатал статью о нем. Пишет, как всегда, легко, непринужденно, изящно местами. Олега он, можно сказать, понял, разобрался с его «ментальностью» актерской, попотрошил натуру и роли, что стало уже общим местом – прошелся по «N». И получилась статья. Там была ясная картина, гармоничная, живая, там был ум автора и здравый смысл, точные акценты и легкая ирония, умение и желание, там было все, что нужно для состоявшейся статьи, кроме Олега. Его самого там не было. Он прошел мимо, насмешливо усмехаясь. Не со всеми оценками я могу согласиться, больше того, вся концепция Соколянского мне не нравится. Но убедительно. И это я ценю в нем. Так вот разбирал, разбирал и упустил главное – живую жизнь. Мертвые формы его фраз совершенны, но пусты изнутри. Олег там и не ночевал. Нельзя подходить к артисту с прибором для измерения градуса артистизма, меры искренности, компасом: техничен – не техничен. Никто не заслуживает наказания определенностью, тем более личность творческая. Он ускользнул от выверенных однозначно-стей, хоть Соколянский и говорит о сложности подхода и умении выдержать стиль «между». Между штампами. В ту или иную сторону. Но чего-то важного не хватает. Наверное, настоящей глубины. Оценить такого человека может только равный ему. Пусть все остальные тянутся, ему не помешает эта суета. Я молюсь, чтобы не помешала.

Иногда мне кажется, что я не человек. Смотрю на других людей, чувствую их и осознаю отличность своей природы. «Ты не умеешь быть вдохновением», – сказала я Славе. Вся я – его зыбкость. Не могу в самой себе найти основ человеческой жизни. Слишком много души. Иногда же кажется, это от одиночества, побудь столько одна и не такое придет в голову. Тебе бы толпы приятелей, тебе бы настоящего мужчину – и ты в порядке. Здоровая женщина. Может, это так и есть. Или все-таки я неземная и натура моя из сна? Или я выдумываю полеты и просыпаюсь, дойдя до окна? Одно я знаю точно – иные есть, и они имеют влияние на нашу жизнь. Есть божественное в человеке. И, если захотят высшие, если это нужно для жизни мира, это божественное проснется. И человек победит физическую ограниченность своих мыслей.

Но сейчас я понимаю в себе только «инакость». Все остальное ушло на задний план. Мне страшно от себя. Внечеловеческая моя душа делает меня нечувствительной ко многим радостям бытия, делает для меня невозможным – просто жить, терзает противоречиями высшего порядка, губительными вопросами, ответить на которые не под силу никому из живущих. Мой несколько «приподнятый» стиль характеризует это свойство натуры. В рецензиях, стихах, даже дневниках. Нет, я не сбиваюсь на патетичность. Но эта «приподнятость» интонаций, жестов именно то, чем я пытаюсь поделиться с другими, передать свою нездешность этой осо-бинкой. А как еще? Иначе мне место в психушке. Мое творчество – то единственное, что поддерживает во мне жизнь. Отними это – и я задохнусь. Творчество, вдохновение, желание его – и я способна притворяться человеком. Но все равно, как русалочке, ходящей по земле, как по разбитому стеклу, и не умеющей передать о своей боли человеческим языком, мне мучительно жить и выглядеть человеком. Она нечеловечески много хотела от своего принца. Я слишком многого хочу от жизни. И как можно быстрее. Боль все сильней. Я молча плачу. Сказать об этом иногда удается. Но сил моих все меньше и меньше. И только постоянное движение вперед сохраняет видимость живой жизни. Я иду по разбитому стеклу своих разочарований и восхваляю города, любимых мужчин и свое измученное сердце. Я говорю об этом красиво. Иногда слишком красиво. В этом тоже болезненность. Я из страдания выращиваю розу и упиваюсь ее ароматом, на мгновение забывая, что и она не настоящая, не человечья. Я пишу. Я красиво пишу. В опровержение всем болям мира. Я иду куда-то, может быть, по кругу? Замкнутый психоз лестницы. Меня называют женственной, томной. Меня называют поэтической натурой. И я теперь поняла, почему это меня обижает. Внешность хрупкой незнакомки, а все во мне насмешка над женщиной. Я – не она. И уж конечно, не он. Я – вне возможности живых проявлений, самовыражений. Нет, все это, конечно, есть. И все это тысячу раз нет. Притворство. Кривляние. Сущность не меняется, даже если из рыбьего хвоста сделать две чудесные ножки. Я не знаю, как называется то, что во мне, но я – не человек. Может быть, это различие только духовное? Неспособность воспринимать жизнь, как все. Неспособность быть ею, влиться в ее поток естественно и легко. Не умею. Дело не в комплексах. Все зашло значительно глубже. Противоречие меня и жизни, по которой ступаю, которой касаюсь окровавленным сознанием. Каждое прикосновение к ней – рана. Незаживающая. Я терплю. Жизнь-принц относится ко мне с любовью, но не станет из-за меня жертвовать своей аристократической судьбой. С другой стороны, кто знает. Выбор за ней. Я уже его сделала.

3.06. Ничего глупее не могла вчера придумать, как встретиться со Славкой. Была гроза. Мы гуляли по центру. Спрятались от дождя в крошечный кофейник недалеко от Тишинки. Там нас угостили водкой. Потом пошли, пошли и дошли до Дома Кино. Зашли в кафе напротив. Он взял себе покушать, а я пила Амаретто. Ах да, до этого мы были в зоопарке. Бедные звери в невыносимо маленьких клетках. Там развели какое-то строительство, ползоопарка перегорожено.

Я для него, видите ли, загадочная. Олицетворение нежности. Все, как раньше. Я не знаю, что меня держит. Почему я так усиленно сопротивляюсь? И смогу ли и буду ли я это делать дальше? Я, наверное, обречена остаться старой девой. Сказала, и смешно стало. Сама форма выражения смешная. А с моей нездешностью это вполне логично. Все меня хотят убедить, что жизнь-то, она не сахар, обломает еще. Снизь скорость, поубавь запросы. Все равно не получится всего. Все, мол, начинали так, сейчас довольствуются немногим. Привыкли. Я не смогу. Не дай бог мне смочь.

Пропала совсем. Не читала ничего к экзамену. А Есаулову моя эссеистическая писанина вряд ли понравится. Прижмет бездной вопросов.

Сдала теорию на 4

Сл. просто «завелся» на меня. Так хотелось бы думать, что я его на самом деле интересую. Что это не банальное мужское упрямство. Так хочется надежности. Не трахнулись и разбежались. А правды.

7.06. Мои стихи – горькие корни разлуки, приходят всегда вдруг. Я болею самыми лучшими подолгу.

Забытое так мучительно. Память о нем обречена на проклятие. Не пережить заново себя. Не впустить в прощание это неведомое тепло. Забытое – всегда тепло. Невоплотившееся. А если это гениально? Никто не узнает теперь.

Критика – это мертвые формы претензий. Претензий на значительность, поза.

До экзамена по латыни осталось 3 дня. Изумляю себя и мир своей беспечностью. Грозный голос судьбы. Но не по этому поводу. А в связи с моими «загибами». Сегодня захотелось пройти по Арбату. Во что бы то ни стало. Дождь кончился. Солнце вымученно улыбалось из-за вечерних худых туч. Торговцев почти не было. Дождь разогнал всех. Я шла по мокрому, такому своему, близкому и гостеприимному Арбату. И было хорошо. И в который раз грустно. От тоски за свое несвершив-шееся, но предчувствуемое всей жизнью души. Такой был сильный импульс. И пронеслось в пустоту моцартовской безумно-вдохновенной улыбкой. Улыбкой тени, которой не разрешают выполнить свой долг. Бродит, неприкаянная, рядом, забрав у меня все лучшее. А я смотрю и даже завидую ей. Кажется иногда, она – настоящая, это я – мимо. Не мое место – человек. Не во мне.

Я люблю живое творчество. И судьбы тоже. Критика изначально предполагает смерть. Смерть от удушья условностей и контекстов. Она замкнута в себе. С миром не соприкасается, вернее, соприкасается, но лишь внешне. А жизни в ней – пшик!

Арбат бормотал мокрые созвучия вечера. Я зашла в Дом Актера. Поднялась на второй этаж, в холл для приемов. Заглянула в буфет. Делала вид, что кого-то ищу. Никого не нашла.

Кто же эта девушка, которая все бродит и бродит по Москве в поисках неведомого чуда? Всматривается в лица прохожих и манекенов, не видя разницы. Она ищет чудо. А чудо для нее человек, в которого всматриваться нет смысла, слишком хорошо ей знакомо его лицо. В него не надо всматриваться, его можно видеть и любить. Каждую минуту, каждое мгновение. Кто же, кто же эта странная, «существо из сказки», «не от мира сего», хрупкая и молчаливая, тревожная и прелестная? Кто она? Зачем она идет, улыбаясь, по этой сумеречной липовой аллее, смущая Москву гениальными догадками и пронзительными стихами любви? Где она была раньше, и что связывает ее с жизнью живущих ныне? Она так редко умеет быть похожей, соответствовать их правилам. И страдает от этого. И находит в этом волю и счастье. Ей легко писать разное. О городе, чуде и любви. Она так много поняла за эти бездонные прогулки. Она пойдет снова. Она шла здесь вчера. Булыжники сохранили симфонию ее шагов. Слипаются веки деревьев, но и они перед сном произнесут ее имя. Она одна не знает его. Другие давно догадались. Или ошиблись. Или забыли. А она бродит по Москве и ищет. Может, его? Может быть, того, кто точно знает? И не обманет. И скажет человеческим теплым земным языком. Я люблю тебя, Печаль. Я люблю тебя… Жажда прошелестеть, пробормотать, пережить эти слова делает ее одержимой. Одержимой любовью. К самой любви. Ей так долго было некому сказать это, что сейчас она готова вглаживать эти слова в кору деревьев легкой ладошкой. Или только взглядом, хотя бы одним-единственным, произнести их, обращаясь к небу. Прохожие, ей, ау, любимые! Манекены, патрули, призраки! Я люблю, хочется ей кричать. И она идет, идет. Машины, машины, забор синий, как слеза лета, ладони, губы. Плачет, опять плачет. Иногда во сне. Но чаще всерьез. «Но слезы текут в моей душе». Да, гений танца, в моей тоже. Трагично. Нелепо. И чисто. Звучат слова и музыка, не сливаясь, а лишь болея мыслью о близости. Тело и душа, жизнь и дуэль с нею. Она будет идти по этой улице бесконечно. Она уже дала слово, что чудо для нее – он. Его имя она знает. И надеется, что его именем сможет найти свое, наконец. И станет легче. Вдруг это правда? Тогда я разревусь от счастья. Я так хочу, чтобы она была счастлива. Пусть идет. Я благословляю ее.

10.06. Как день за окном болеет дождливостью и хандрой, так я изнемогаю от мути страхов и усталости. Завтра – экзамен по латыни. Я периодически пробую заниматься, но начинает болеть голова, я быстро теряю терпение и силы. И снова – мимо.

Кроме этого последнего экзамена, что-то еще. Неправдоподобно непонятное. Чужое. Глыба душевной усталости. Чего хочу? Я не сумею ответить определенно. Если бы могла, было бы еще хуже. Тут хоть какая-то тайна, а значит стремление к пониманию, а значит смысл. Но

Есть ли в подобной дуэли смысл,

Достойный цели?

Вечный вопрос моих дней. Жду Нижинского с каким-то странным томлением. Жду себя. И ничего уже давно не жду. Привыкла быть. Привыкла казаться. Запуталась в лучах своей и чужой видимости.

Снюсь кому-то. Не знаю. Но чувствую. Интересно, про что сон? И в главной ли я роли? «Роли распределены на ночь». Нет. Пока нет. И слава богу. Успеем еще.

Нижинский умел танцевать утро. Танцевал день. Но ночь не давалась. Потому что так много в ней мудрости вещих. А его талант – беспечное солнечное море жизни. Безмысленное. Категории: умный – глупый – здесь неприемлемы. Утро – его стихия. Поиск. Рассвет. Душа. Все то, что заключено во фразе: начиналась судьба. У него она состоялась. Но про это уже другие.

Вот театральный сезон помахал рукой, прощаясь. Сегодня последний спектакль у «Обезьян». Я не поехала. Го д – и где мои великолепные знакомства? Что мешало общению, например, с этими же ребятами? Что мешало быть смелее и тверже? Боже праведный, не оставляй меня. Страшно мне. Боюсь перспективы. Все изменится. Вдаль. Вширь. В самом сердце. Но я останусь такой же неуютной застенчивой девочкой, влюбленной в жизнь до потери сознания.

Понеслась на первой попавшейся машине, а это оказалась «Скорая помощь». Во Дворец Молодежи на последний спектакль «Обезьянок». Опоздала всего на 5 минут. Прием был сегодня грандиозный. Публика по большей части своя. Сам Ав-таров сидел в зале. Натали Щукина все-таки, видимо, сделала свой выбор и ушла в Ленком. Ее в «Мышах» заменили Ульянкиной. Не понимаю, почему все так с ней носятся. Может, просто, милая она, человек приятный. Но играла, по-моему, не ахти. Зажималась заметно. В этом спектакле ее «осторожная» манера не смотрелась. В «Елизавете» нужно было именно это. Там показала, а здесь… Я от нее лично не в восторге. Может, потому что чувствую похожесть, некоторые параллели: внешность, хрупкость, светлость.

Замечательные мои мужчины, с кем столкнула жизнь, я благодарна вам за общение. Разное. Просто за то, что вы были. И я была с вами собой, тоже разной.

Пишу тут, тешась мыслью о важности этих записей. А ведь ничего особенного. Это вообще-то как посмотреть. С позиций прожитого, свершившегося иначе принимаешь себя – другую. Если получится у меня все, о чем мечтаю, то это будет выглядеть важным, нет – мимо.

Нет, все же не мимо. Все же интересно само по себе. Как опыт души и жизни. Я верю.

12.06. Первый свободный день. Вчера был последний экзамен. Сегодня, что стало уже дурной традицией, пили, ездили на машинах и богемствовали. Лица мелькают, а тоска моя неизменна. Лекарство от души невозможно найти. Ведь все рождаются с разной душой. Для кого-то судьба, для кого-то болезнь. Изначально. У меня и то, и другое. Исключительный случай.

Была в Киноцентре. Два фильма Фосбиндера – «Замужество Марии Браун» и «Тоска Вероники Фосс». Второй ближе. Про жизнь, желающую слишком многого, не умеющую понять, что же именно и страдающую от этого. «Актриса в образе женщины, желающей любви».

– У Вас есть странности?

– Да. Люблю совращать беззащитных мужчин. Ведь Вы беззащитны?

Вы беззащитны, моя душа. Вам не справиться с бытовой неразберихой. Вам больно даже от мысли о себе. Вы не созданы для счастья, потому что Вы – его олицетворение. Всегда в ком-то и никогда для себя.

Первый по-настоящему свободный день. Динь-динь. Успокаивала Варю, лечила от хандры. А меня кто вылечит? Нет такого лекарства. «Ведь я себе снюсь, только отблеск прощального па».

Неотвратимо несусь к своему концу. Я из породы «невозвращенцев», если вступила на эту дорожку, уже не вернусь. А дорожка-то гибельная. Хоть и красивая.

Помню Нижинского, Олега. До Алеши не могу дозвониться и рада этому. Боюсь, что скажет: спектакля не будет. Моего спектакля. Влюбленного в высь. И меня. Да, да, в меня. Проехало мимо. Мимо. Простите, мэтры. Простите, жизнь. Рефлексия прогрессирует. Но я еще не все сделала. Неужели не успею? Где правда? Так запутанно все. Кто-то, откликнитесь! Лучше не привязываться к людям. Я же не сумею потом побороть боль потерь. Они меня замуруют в ночь. Ночь влюблена в день. День никогда ее не видел. Он стремится поцеловать вечернюю зарю. А заря кокетничает с небом, шаля, и болеет от одиночества. Любить не умеет. Так же у меня все по кругу движется. По замкнутому кругу. Никогда не догоню свои стремления, а сбывшиеся радости никак не поспеют за мной. Кто водит? То самое беззащитное слово – вдруг. Вдруг – чудо мое неразгаданное. Есть ли ты на самом деле? Или мираж в который раз? Призрак вдали?

Москва. Моя любимая. Вещая. Безбрежная. Ночная в праздничных огнях. Солнечная июльская. Лето Москвы на площадях россыпями воробьев и судеб.

13.06. Мандельштам – самое ценное в русской поэзии XX-го века. Его обезоруживающая самобытность разрушает всякие понятия о нормах и долженствующем быть. Самобытность падающей звезды. Никто уже не разгадает. Но запомнят все. Влечет легкость грусти, чистота чувства, любого. И вместе с тем сложность, но не путающая, не пугающая, а возвышенная. Слишком высоко порыв. Не догнать. И не надо пытаться. Уникальность судьбы и голоса. И уникальность его поэтического одиночества. Из ниоткуда в никуда. Но сразу – на вершине. И всю свою недолгую жизнь – там. А она одна, только его. Явление.

Нижинский преследует. Преследует даже своим молчанием. Полубезумным взглядом заблудившегося в своем времени гения. Как вывести его из лабиринта невозможностей?

Как Ахматовой не давала покоя поэма. Ее лучшая. Чудеснейшая. Живая. Приходила. Стучалась. Или входила без стука. Умоляла. Или требовала. Но всегда присутствовала в жизни. Напоминала о себе любой мелочью. Так меня измучили приходы гениальнейшего из танцовщиков. Он является со свитой всех своих тайн, безумств, вдохновений. И смотрит на меня, будто зовет. Или хочет получить ему по праву принадлежащее. Я должна ему многое. О нем. Про него, для него. Он приходит. И не отстанет, я знаю. Я еще не готова. Я уже готова. А мне будет знак. Я начну сразу же.

Еще. Прикосновение к Ахматовской «Поэме без героя» меня странно волнует. Страшно сознаться себе в зарождающихся замыслах о ее театральном двойнике. Жутко даже. Мне нужно подтверждение равности масштабов. Иначе я не имею права браться за эту величину. Как помыслилось такое?

14.06. Как же так? Дядю Сашу похоронили. Что же делается на земле? – так просто, буднично. Долго отказывалась верить. Сын родился. А он ушел. Больно и пусто.

15.06. Всегда меня притягивает Судьба. Вот именно – с большой буквы. Все в состоявшейся творческой биографии. Но смешно скрупулезно разбираться в событиях бывших и мнимых. Я не собираюсь быть историком. Знание это дает мне нужное самочувствие. Некий импульс. Не обязательно это прямой толчок к собственному творчеству, но сохраняется ощущение человека в его судьбе. У каждого – своя. Атмосфера неповторимости влечет и ворожит.

Я влюблена в «Поэму без героя», перечитываю раз седьмой. Действительно, музыка. Что-то балетное. Крылатое. И томительное вместе с тем. Томительное не от боли. А от сладкой жути разгадки вдруг.

16.06. Разговаривали в нашей «театралке» около двух часов. В.М. пошутил: «Лена, зачем вам так много таланта. Поделитесь. Продайте. Давайте заключим сделку. Заверим у нотариуса. Продадите?». Я: «Ни капельки». Он: «Талант может уничтожить человека, когда его слишком много. Особо талантливые долго не живут. Зачем Вам это? Я, может быть, и живу столько, что не талантлив по-настоящему. Не достает. Талант может действительно погубить. Человек не выдерживает его величины. Соглашайтесь». Я: «Я бы не хотела подвергать Вас этой опасности. Останусь при своем. Значит, судьба». Он: «Надо думать о себе. Сэкономить хотя бы несколько лет. Я-то за себя уже не боюсь, а Вам жить». И что-то в этом духе. Разговор шутливый и очень серьезный. Я еще не в полной мере его осознала. В.М. что-то волнует сейчас. Он будто в прострации временами. Говорили о церковных обрядах. Я вчера спьяну сказала, что через полгода тоже выйду замуж. Он меня сегодня по этому поводу пытал. Я спросила: «Неужели я так громко про это кричала?» он: «Кто надо, услышал». Я, как могла, отшилась. Надо же было «сморозить» вчера такую глупость. Сказала, что хотела бы венчаться. Его почему-то эта тема сильно задела. Довольно резко сказал, что венчаться – это всерьез, раз и навсегда, нельзя, как в загсе: расписался – развелся. Я сказала, что вполне это осознаю. Это настоящее. Поэтому и привлекает. Но он меня уже плохо слушал, скользя по волне своих рассуждений. Потом вообще о церковных обрядах: православных и других религий. О ветхости, патриархальности нашей церкви. Что это меняет?

Читала пьеску Мариши. Довольно смелые выкладки о взаимоотношениях женщины и мужчины. В.М. потом добивался ответа на вопрос: что же хочет женщина (эта) от (этого) мужчины. Никто ответить не мог. Он настаивал. Я не совсем понимала, чего он хочет. Позже Варя предположила, что это обобщенный характер: что вообще нужно от мужчины женщине. В жизни. В любви. Всегда. Отвечать надо метко. Или совсем не отвечать. Я согласна. Для него это было крайне важно.

Пьеска (один акт) для меня распадается на отдельные красивости. Искусно сделанные, не содержащие никакой глубины, единства даже не мысли, атмосферы. Эстетически тонко, красочно. Запоминается, но пусто. М. так хочется выразить, но что, она не знает пока. Она перспективна, безусловно. Но не самобытна. Для меня ясно.

Вечером поехали в Киноцентр на «Лестницу». Была жуткая очередь. Мы с огромным трудом все же попали на фильм. Минут 40 «уламывали» администраторов. Плели о брони, о договоренности, о театроведении и просто необходимости первостепенной посмотреть этот фильм именно сегодня. Лед тронулся. Нас пропустили. Я снова в очаровании этой картиной, талантом Олега и своей любви. Жизнь, но масштабнее. Так хочется писать про это. И все же боюсь еще. Фильм сложен. К тому же про Олега «зреет» материал. Это – надежда и утешение. Но и боль и опасность. Опасность за себя и за реальность того, что еще не написано.

Не ожидала, что «Лестница» вызовет такой ажиотаж. Конечно, много фанаток Олега, но все же не ожидала увидеть Киноцентр в таком тесном кольце «стреляющих» лишний билетик, желающих прорваться. Приятно за фильм и за нас, которые все же попали на явление его миру сегодня.

17.06. Множество снов сегодня. Разных. Живу под дурманом «их» (снов) жизни. Так перепутано все там. Хорошо. Логика умирает. Бред гениальный, страшный иногда, но чаще провидческий.

Я не хочу давать В.М. стихи, потому что не верю в искренность его оценки. Если не понравится, он, как принято у него уже, не покажет этого. Найдет выход, и все равно не скажет всего, что думает. Стихи для меня слишком всерьез, чтобы подвергать их боли фальши, тем более такого уважаемого мной человека. Пусть уж лучше ругают, чем обманывают. Вообще литература для меня – всерьез, и это не сейчас, не вдруг определилось. Но как губительно манит кино. Как магнит. С этой тягой трудно справиться. К театру – охлаждение. Но вспоминаю «Обезьянок», и тепло. Люблю бесконечно.

Многие мои ранние стихи громоздки, перегружены образами, наслоениями чувств и ассоциаций. И все же они всегда искренни. Не совершенны по форме, но живучи духовно. Мощь чувств, не умещающихся в скорлупки данностей. Отсюда иногда – эпатаж и «грузность». Но никогда – фальшь.

18.06. Г. говорит про меня, что я из декаданса. Утонченная. Еще, множество раз, что я поэтическая натура, что я романтическая натура. Это уже стало общим местом. Приклеился ярлык образа. Я не против. Каждый имеет право на свое видение. Но любое утрирование меня раздражает. Я больше суммы представлений обо мне. Как и всякий другой человек. Я так понимаю персонаж Олега в «Дюба». Невозможно довольствоваться навязанной тебе ролью, если сам прекрасно осознаешь рамки этого надуманного имиджа. Надуманного самим же или другими. Но зажившего и забирающего жизненные силы у настоящей природы человека, для которой никаких рамок не существует. Желание пробиться к своему естеству, соединиться с ним, толкает кого в творчество, кого в преступление. Хван прав. Бог проявляется в самовыражении. Но он отрекается от забывших его. Всегда существует роль или несколько ролей. Надо довольствоваться одной (кому-то хватает) или менять их так часто, как выдержит сердце. Постоянное движение вырабатывает некий обобщенный надмирный образ, отделенный от человека. Но присутствующий в нем представлением об идеале. Такой человек может многое совершить и жить долго.

В студию не пойду. Вряд ли эта женщина будет для меня учителем и авторитетом. В ней есть что-то, вызывающее у меня настороженность, даже неприятие. Ее неженский напор, безапелляционная убежденность в правоте, некоторая жесткость пугают. Я побаиваюсь ее оценок. Это не лучшая почва для занятий. Не получится, думаю, душевного контакта, теплоты и легкости, которые сразу возникли с В.М. Время вступительных экзаменов и нашего общения – одно из приятнейших моих воспоминаний. Сейчас все сгладилось и «замусорилось» бытовыми штрихами и официозностью университетской жизни. Тогда было свежее и искреннее общение, очарование друг другом. Возможность желаемой жизни. Так близко прошла. Но это не обреченность. Все пока в пределах досягаемости. Но мой учитель еще не встретился на пути.

18.06. Встретились с Варей в метро. У «гениальной головы» Пушкина. Выбегая на улицу, решали на ходу: куда бы нам сейчас? Театральные наши души шептали однозначный ответ. Ближайший театр – Ленком. Туда! Что там сегодня, мы не знали. У подваливших тут же спекулянтов выясняем: «Школа для эмигрантов» с Абдуловым и Янковским. Чудно! Спекулянтов – к черту. Не тратим мы деньги на билеты даже по своей цене. У администратора – закрыто. Спекулянты за нами. Цены уже значительно снижены.

– Может, у них денег нет?

Оглядев нас с ног до головы:

– Ну, нет, не похоже.

Билеты отвергаем с упорством истинных профессиональных театралов. Достаем студенческие. И прямо в театр. К тетушке-билетерше. Объясняем ситуацию, мечту (заветную) посмотреть этот спектакль. Глаза умоляющие и упрямые. Первая удача – нас не выталкивают за дверь, что в этом театре нормально, а внимательно выслушивают и вежливо говорят, что это не в их полномочиях. Тут же:

– Сергей Викторович!…

Сергей Викторович, оказывается, непозволительно молодой человек (для администратора). Он спускается с лестницы и подходит к нам. И, о чудо! Так же внимательно нас выслушивает и вслух рассуждает, как бы нам помочь. Спектакль идет уже 20 минут, а там ведь два персонажа, действие на диалогах. Если будем пробираться на служебные места, помешаем. Берет наши студенческие, тщательно их изучает. Так тщательно, что страшно за подлинность своей фотографии. Перемалывает глазами. Фотография – лицо. Лицо – фотография. Брр! Входные? Но ведь они – стоячие. Таким тоном, будто предположить, что мы в театре можем смотреть спектакль стоя, никак не позволительно. Я впала в транс от всех этих красноречивых великолепий и кивала: да, да, входные не нужны. Варя удивленно на меня косится, но молчит. Сергей Викторович предлагает нам свой телефон.

– Да, да, конечно.

– Посмотрите, когда спектакль в следующий раз, позвоните заранее, я вам помогу.

Вот так. И это надменный Ленком. Возможно, все же, всего лишь верный хитроумный способ, отправить в данный момент. А потом – никаких обязательств. Но все-таки, все-таки. Сергей Викторович, Вы очаровали меня своей отстраненной светскостью и тактом, ни на пылинку не переступив официального тона.

Обалдевшие, на улице.

– Куда сейчас?

– Пиццу есть.

Через Пушкинскую площадь в подземный переход.

На метро не поедем.

Всегда шумная пестрая толпа у Макдональдса. Праздник московской жизни. Шикарные машины и девушки. Молодым людям позволительно не быть шикарными, но не иметь денег не позволительно. Впрочем, там много разного… Мимо.

Тверской бульвар.

– Вот бы на машине.

Рядом тормозит синенькая иномарка.

– Не туда. Мы не уместимся. Слишком много.

По правую руку – Литературный институт. Смотрю со смешанным чувством досады и покоя. Не мое. И не жалею, а…могло бы… Но весь ворох этих чувств мгновенно уносится прочь. Мы у театра им. Пушкина. И что же сегодня? Премьера «Бабье поле». Несколько секунд изучаем афиши. И дальше.

– Все-таки на машинке бы.

– Хорошо. Я буду идти и периодически голосовать. Вдруг подвезут.

– Но денег у нас нет.

– Еще бы. Только бесплатно.

Черная опухшая физиономия в черной «Волге».

– Арбат? Сколько дадите?

– А так?

Презрительно мотает головой. Ну и катись.

Красный жигуленок.

– Не подбросите? Но денег нет.

Интеллигентный седовласый дядя. Умница! Только поехали, по радио песенка – «Девочка моя Алена» и что-то романтически-тривиальное про солнечное детство и пшеничные косы. Я еле сдерживаю улыбку. Варя на заднем сидении давится смехом. Девочка Алена катается по центру на машине и строит из себя аристократку.

Высаживаемся у памятника Гоголю. И на Арбат.

Пицца и напиток куплены. Топаем по Арбату, выбирая «место для пикника». Перед витриной одного из магазинов на каменном бордюрчике. Пицца – наслаждение. День тоже. Рядом фотографы. Один разгуливает с толстенным удавом на шее. Никакого понятия об искусстве! Мы в двух шагах всего так живописно сидим. Две хрупкие модели для монмартровских художников. А арбатские корыстолюбцы и бровью не поведут. Народ на нас внимание обращает. Смотрят плотоядно то на пиццу, то на нас. Я улыбаюсь ВСЕМ! Арбат – стихия моя! Бурлит, торжествует, насмешничает. Варя выкуривает сигарету, и мы снова идем за пиццей.

Пьяная продавщица предупреждает: кофе горячий, берите за край стаканчика. И желает приятного аппетита. О, все так добры к нам сегодня! Садимся туда же. Рядом симпатичный мальчик играет на балалайке. Небольшая толпа умилительно слушает. Три старушки-иностранки с жаром о чем-то, обращаются к мальчику. Он с ними на английском. Играет снова ту же мелодию. Наконец, раскошеливаются. Доллары он быстренько прибирает в карман. Правильно! Играет дальше.

Два молодых человека (вроде мы друг другу улыбались, когда шли навстречу друг другу). Один приветственно поднимает руку, расплываясь в улыбке. Я, сияя, провожаю его взглядом. Встретимся еще раз, так же улыбнемся.

У фотографов – ажиотаж. Собралась толпа желающих, мужчины один за другим вешают на шею удава и позируют. Толпа наблюдает с интересом. На нас обращают внимание. Все, кроме фотографов. Так и быть, мы снимаемся с места. Надо же, пьяная пицца! Сок и кофе с трудом можно отнести к категории напитков. Значит, дело в пицце.

– Мы поедем в Дом Актера?

– Обязательно.

У серого величественного здания, напротив Вахтанговского театра, довольно много машин. Несмотря на позднее время.

Мимо вахтера, уверенно: «Здравствуйте!».

В помещении темно. Поднимаемся на второй этаж. Буфет закрыт. Зал тоже. Полумрак и тишина.

В редакцию.

Поднимаемся на третий. Очень удачное время. Примерно полдевятого.

– Вышел ли пятый номер «МН»?

– Нет, будет в конце месяца.

– Спасибо. До свидания.

Отправляемся обследовать этаж. Коридоры, коридоры. Двери. Лабиринты. Поворот за поворотом. Здание – монстр просто. Какой-то узенький и скучный коридорчик. На окне стопка книг. «Скупой рыцарь», репринтное издание.

– Нам необходимы они.

– Тебе, мне.

– Нет, всем. Отделению. Шесть, десять, одиннадцать. А это – В. М. и М. С приветом от министерства культуры.

Шум, откуда мы пришли. Прячемся за сейфом, умирая от смеха, мелкие воришки. Вроде тихо. Напускаем на себя независимый вид, идем. В подсобке возится бабушка-уборщица. Мимо. У лифта несколько стульев. Удобно располагаемся. Варя курит. Читаем вслух Хармса. Очень вовремя! Сюр правит миром.

Теперь на второй этаж. Так же путаные коридоры. Темные. Светлые. Домино. Выходим на одну из лестниц. Ею редко пользуются. Наверное, подъезд закрыт. И вообще, есть лифт. Сразу же вспоминается другая «Лестница». Заколдованная. Без конца и начала. Потому что конец и начало – это человек. А лестница у каждого своя. Наваждение. Вверх и вниз – пролеты, перила.

– Нам нужно подняться наверх.

– Да.

Идем, не чувствуя усталости. А вдруг… Нет, вот почти дошли. Седьмой этаж. Всего лишь. Созерцаем колодец.

– Вот здесь уж наверняка.

– Выход на крышу где-то должен быть.

Пробираемся по коридорам. Поднимаемся еще по одной тесной и неудобной лестнице. Так и есть, железная грязная дверь. На ней табличка «Выход на крышу». Увы! Замок.

Ну, не все же сразу.

Попыток не оставляем. Ключ свободно входит в замок. Но дальше: ни вправо, ни влево. Но ладно, достаточно того, что он вошел. Через отверстие в двери смотрим на самую настоящую крышу. Мечта жизни! Сплошной Бюнуэль! «Выход на крышу». В узком грязноватом окошке – кусочек Москвы. Горят на заходящем солнце маковки одной из красивейших церквей. Залюбовались. И дальше, изучать этажи.

Шестой. Вот так раз. Кабинет Н. И. Губенко. Рядом зеркало большое, в полный рост. Кресло и столик, под которым стопками толстые журналы: старые «Дон», «Урал», «Новый мир», еще что-то – 55 – 88 годов. Сажусь на пол и рассеянно перебираю их. Варя в кресле. Здесь уютно. Красная ковровая дорожка, обитая красной же кожей дверь в этот закуток с зеркалом, креслом и кабинетом Губенко.

– А здесь можно заночевать, если совсем негде.

– Надо иметь в виду.

И дальше.

И этот безалаберный пьянящий вечер, и ощущение свободы и легкости и сумасбродства.

19.06. Вчера была просто пьяная от Москвы. После чтения книги о Булгакове? После бескрайней моей сони? После поедания пиццы на Арбате? Не знаю. Но опьянение от города моего любимого не хотело ничего слышать о причинах и хулиганило. Мы с Варей болтались по центру, делали глупости и восхищались очаровательными случайностями судьбы. Все встреченные нами были очень добры, вежливы и милы. Подвозили бесплатно на машине, желали приятного аппетита, дарили газету «Культура», и еще происходила куча всего такого замечательного, что дух захватывало. Чудесный день! Такие остаются и в памяти, и в событиях жизни, независимо от отношения к ним. Их дарит судьба.

20.06. Продолжаю тему безумия тему моего нескончаемого бреда. Месяц, два, три, четвертый месяц живу в мареве необъяснимой мути после «Нижинского». Спектакль оказался последней каплей. Наверное, я внутренне давно была близка к

этому состоянию, и нужен был лишь повод. Хотя говорить, что «Нижинский» повод, оскорбительно и для него и для меня. Скорее – новый жизненный этап, событие, перевернувшее жизнь. Я думаю, что смею так сказать. И конечно, Олег, при мысли о котором щемит сердце, а в глазах встают слезы. Тоскливо. Сентиментальный, презираемый мною стиль здесь торжествует победу надо мной. Алеша, который пропал из поля зрения. Больше месяца как не звонит. Я могла бы позвонить сама, но почему-то медлю. Не понимаю себя. Но «Нижинский» – легкокрылый бог моего сердца. Но Меньшиков – гений судьбы, сводящий меня с ума своим появлением на сцене или экране. Каждый фильм с его участием – радость. Он везде узнаваем, но от этого не однообразен. Он умеет быть самим собой, живя чужой судьбой. Он самодовлеет в предлагаемых обстоятельствах. Его замашки, ужимки, гримасы составляют не только особенности актерской натуры, но и особый художественный мир, где его игра – мера всех событий, отношений, мыслей.

Я его вижу в роли Гамлета, в роли Фигаро. Слышу его интонации. Актер огромного дарования.

Все было просто гениально. Я так разыграла срыв, что сама в него поверила. Это было неистовство бури, сметающей условности смыслов. Это была настоящая болезнь. И я поняла, что обречена. На бессмертие.

Гадкая все же статья на «Нижинского» в «МН». Юлия Гирба. Она пишет о спектакле так, как можно было бы написать о любом другом. Неглубина взгляда, высокомерность интонаций и, самое главное, – нежелание разобраться. Попытки «интеллектуально» воссоздать образ спектакля, осмыслить его дали даются сухим кондовым языком совковых рапорточков. Здесь и разжевывание сюжета с неуместной, необъяснимой иронией по поводу чисто внешних аспектов («стены бального зала окрашены масляной краской»). Вначале – методичное описание начала спектакля. Но не иллюстрация, а занудное перечисление событий. Оно не органично вписывается в стиль статьи. Если здесь можно говорить о стиле. Ничего похожего на композицию. Реплики разбросаны. То автор кинется в историю и объясняет, что занавес – стандартный, французский, шапка Петрушки – из балета Фокина-Бенуа etc. + снисходительная похвала за вкус в подборе реквизита и даже признание за постановщиками воспитанности. При всем этом обилие деталей, демонстрирующих образованность автора и причастность к театральным кругам (про режиссеров сказано – «как утверждает театральная Москва», т. е. информация-то проверенная, но говорится об этом нарочито не всерьез). Так вот при множестве деталей автор, тем не менее, может себе позволить фразу, не объясняя, что это значит. Если автор рассчитывает на искушенного читателя, многое в предшествующих абзацах следовало бы убрать за ненадобностью – слишком очевидно. Если же цель просвещение, читатель не осведомлен в тонкостях театральной истории, то подобная небрежность интонаций делает статью нагромождением случайных бессвязных реплик, где критика автора пьесы, описание артистов, их игры, высказывания о персонажах вскользь – коктейль несуразностей. Не могу отделаться от ощущения, что автору важно, в первую очередь, во что бы то ни стало рассказать, как спектакль ему не понравился, но все же, несмотря на явные недостатки, он достаточно объективен и видит плюсы, целых два – художник и два артиста. Но и здесь она смеет ставить себя не наравне с этими людьми, а над, с высоты своего самомнения расклеивая этикетки несвежих сентенций. Тон мэтра, меньше всего уместный в отклике на любое произведение искусства, здесь царствует. Автор самодовлеет. Попутно делится с читателем информацией о предыдущих работах Поповски, Фоменко, Меньшикова, и тут не преминув проштамповать готовой формулой (Поповски – холодная красота, пластики выверенный ритм, Меньшиков в фильме «Дюба-Дюба» – современный герой-супермен-неврастеник). За этими безликими, хотя и хлесткими фразами – ничего нет. Они создают фон, на котором разворачивается представление, с главным действующим лицом – авторским самомнением. Легко ощутить, автор подходит к спектаклю не как к некоей художественной данности, а с уже предвзятым мнением насчет как каждого отдельно взятого участника, так и самой идеи в целом. Конечно, память обо всем этом необходима, но нагромождать статью пространными отступлениями, не имеющими непосредственно к сюжету никакого отношения, нелепо. Обилие этого мусора распыляет то немногое, что есть по поводу спектакля. Но только по поводу, а не о нем. Автор боится дотрагиваться до содержательных планов, объяснений смыслов явлений и фраз, концепции спектакля, ограничиваясь бледными рассуждениями (совсем чуть-чуть) о взаимоотношениях персонажей и вовремя спохватываясь – это лишь предположение. Берется наилегчайшая категория веса – пьеса вторична, драматургия и режиссура невнятны, стало быть – стоит ли вообще про это. Так и быть, поговорим, но забыть читателям, что это явно недостойно высоких слов, да и элементарно серьезного отношения, автор не дает на протяжении всей статьи.

Здесь все на вторых ролях – артисты, драматург, сам спектакль. Призрак Ни-жинского, его судьба автора не занимают также. Он видит закрытое окно там, где распахнуты души, тьму там, где свет не нужен, т к. светло от осознания его. Это категории эфемерные, не материальные. Автор же крепко стоит на полу и въедается в каждый жест и взгляд, понимает – не понимает, рассуждает об этом. Спектакль ему не нравится. Он об этом пишет. Имеет право. Только смысл? Спектаклю от этого плохо не будет. Людям, любящим его, это тоже не причинит сильной боли. Рецензия, пытаясь встать над-, безнадежно вне пространства творчества. Это язык искусственный, неживой. Его нельзя причислить к наукообразным, но и ни по каким меркам он не дотягивает до рубежей художественности.

Зачем нужны такие статьи? Что они могут вызвать, кроме эффекта отсутствия? Неудовлетворенность, потому что понять автора трудно. Статья не помогает, не заставляет, не наводит на мысли. Она глухая. Кричит о себе, обреченная не узнать своего отражения. Ведь его быть не может.

21.06. Читала стихотворения в прозе Тургенева. И такой неизбывной невыно-симейшей печалью повеяло от этих хрупких прекрасных строк, что меня охватил безумный ужас. Сердце бешено задергалось. Если может человек впустить в него на миг мысль о смерти, то удержаться эта мысль не в состоянии ни на минуту. Я металась по комнате, стонала, выбегала на балкон. Я гнала этот всепоглощающий ужас. Нет, на это не хватало сил. Я ничего не могла сделать. Все существо мое болело устрашающим этим чувством. Было невыносимо. Только ополоснув несколько раз лицо холодной водой, немного очухалась. Убрала том Тургенева. Не скоро к нему вернусь.

Сердце сейчас болит. Эта жуть ни с чем не сравнима, потому что ее нельзя объяснить. Я себя совершенно не контролировала. Приступ безбожной безбрежной тоски. Сейчас легче. Но «память о памяти, которой нет» живет на подсознательном уровне. Что все наши мелочные условности? Горько мне.

22.06. Снились Боголюбова и Ленком. Оригинальное сочетание. Она была так мила со мной. Говорила, что не может дозвониться. Вот так происходит в другом мире.

Вчера написала такое чудесное стихотворение. Про тот же танец, ведущий по жизни лучших. Но я отношусь к нему просто. Он у меня даже идет следом, «догоняет век». Но суть от этого не меняется. Талант судьбы – это свыше.

Недовольство собой все больше и больше. Недовольство неподвижностью жизни, зависимостью от внешних условностей (от непрописки, например).

Г. все больше отстраняется от меня. Холодок. Уже даже не равнодушие, неприязнь какая-то. Он позволяет со мной резкий тон. Сама во всем, во всем виновата.

Я в себе не уверена. Сил уйти из универа в неизвестность нет, по крайней мере, сейчас. Я уже давно превратилась в подобие свободной жизни. Вообще живого. Только стихи настоящие. Алеша как-то спросил: «Ведь твои стихи – живая жизнь?» Да, да, бесчисленное да. Возникнув, они получают собственное бытие. И хорошо, что они обособлены от меня. Я не оскверню их своей дурью и слабоволием.

Отношение ко мне других такое, какого я заслуживаю. Оно убивает меня. Меня никто не любит. И правильно, наверное. Не обращают внимания. Меня нет в чувствах других. Даже задержавшись ненадолго в них, я быстро разочаровываю самых терпеливых и доброжелательных.

Но как же я люблю творчество, свои стихи, эту стихию. Преклоняюсь. Манию величия не гоню. Но подтверждения ее миражей тоже не добиваюсь. Чего я стою во всем противоречии моих крайностей? Почему я такая и быть другой не умею? Не в силах выбраться из навязанного образа, из клетки привычного имиджа.

Может быть, когда-нибудь я буду благословлять это время. Светлое небо расцветающей судьбы. Где твое лето?

Во мне борются грусть и свет. Музыка аккомпанирует моей тревоге. Монстр из «Дюбы-Дюбы». «Белые лапы черных сомнений».

23.06. По мелочам извожу себя. Осознаю со всей полнотой, что нищая. Нет, одеваюсь «на уровне», на машинах даже езжу. Но постоянно возникает безденежье. Не хочу, чтобы эти гнусности меня беспокоили. Но загвоздка в том, что даже этого малого количества денег я не заработала. Вообще ничего своего. Живу на деньги мамы и родственников. Тунеядка по жизни. Это мучает.

25.06. Вчера были с Варей в Большом на бенефисе Аскольда Макарова. В целом – не понравилось. Без души.

Варя познакомила со случайно встреченным старым знакомым. Судя по всему – пройдоха и авантюрист. Натура широкая и безалаберная. Чем-то напоминает Гр. Наверное, легкостью в общении, свободной манерой держаться в любой компании и подчинить эту компанию обаянию своей личности. Понравился. Я всегда любила таких людей. И никогда со мной рядом не было именно такого.

1.07. Я переоценила свои силы, уехав из Казани. Болею сильно. Ни во что не верится. Дышать трудно. Воспаление? Вариантов нет, плохо.

Мама нервничает. Я накручиваю необратимость за необратимостью, уже совершенно не умея ничего изменить в своей судьбе. Поехала в Казань – в дороге заболела. И как! – еле говорила, еле двигалась. Чуть-чуть оклемалась – и рванула обратно в Москву, думая, пройдет само. Не тут-то было. Давно подозревала, что у меня воспаление. Бок болел с осени. К врачу здесь очень трудно попасть. Прописки нет. И терплю, терплю. А сейчас прижало всерьез. Мне трудно представить, насколько сильна опасность. Целый год – ни врачей, ни анализов. Надежда надеждой, но хуже и хуже ведь.

Жить мне – нет? Страшно задавать такой вопрос. На протяжении нескольких месяцев я могла позволить себе такую непозволительную роскошь, как депрессия. Прогневила бога? Если он не хочет меня оставить, так тому и быть. Никто не сможет помешать. Но в такие моменты особенно остро понимаешь, как хочется жить. И как дорога эта непутевая грешная жизнь.

Красивый фасад судьбы – это еще полдела. Главное – совпадать со своей сутью. А это сложно.

Мама уехала в Питер на конференцию. Я сижу и со страхом жду врача. Устала от себя в болезни, болезни души и тела. Они накладываются друг на друга, и от этого совсем уж невыносимо.

Еще неожиданная новость о повышении платы за квартиру. Вернее, ждать-то этого ждали. Но слишком резкий скачок. Это оглоушило. Особенно маму. Настроение испортилось. Хотя все совершенно правильно: есть возможность получать большие деньги, почему нет. В.А. теперь точно не приедет, и они решили не заниматься больше благотворительностью. А может, они решили выжить меня, резко взвинтив цену. Ведь прекрасно понимают, что таких денег у нас нет. Но деваться некуда, нужно выкручиваться.

Погода такая милая, а я безобразно так разболелась. Бледная, осунувшаяся и грустная.

«Год прошел, как сон пустой». Или все же нет? Написала чудесные стихи, рецензии, я изменилась, узнала больше Москву и ее театры. Да, не в полной мере воспользовалась возможностями: квартира, телефон, связи, но что же поделать. «В общем, сегодня так».

Была врачиха. Нет, это не врач, а анекдот. Убогонькая. В прямом смысле. Нервный тик. И лица, и тела. Как только узнала, что мне не нужно справки, настолько ускорила темпы, что я едва успевала следить за ее движениями. Раз-два. Ткнула раза три трубкой в спину: все нормально, горло красновато, таблеток никаких не пить, полоскать, поливитамины и аскорбинка. До свидания. Такую откровенную наглость я парировать не могу. Ошарашенно на нее смотрела. Начала было о болях в спине: приходите на флюорографию. Унеслась. Я вышла даже на балкон, еще раз взглянуть на эту странную дамочку с полубезумными глазами, большим брюхом и нервными движениями. Но появилась она на улице только минут через пять. Шиза. Стиль сюр.

Боже, сегодня открытие московского кинофестиваля. И я не там. В который раз НЕ. А все во мне. Страхи меня погубят. Не излишняя интеллигентность, не избыток талантов, не болезни, а страх перед жизнью. И собой в ней. А от этого страха и многие мои болезни. Даже, наверное, все последние. Привязалась бесконечная вереница хворей. Кочую от одной к другой.

Сейчас в «России» тусовка (торжественная) по поводу открытия Мос. межд. кинофестиваля. Ах, мечта моя позолоченная! Я же сижу в расхлябанном виде, слушаю М-радио и тешу себя чудесными мечтами.

Вот уж не ожидала, что так неожиданно поднимется настроение. Чувствую, скоро в моих руках окажется «акварельное пламя удачи».

2.07. Л.Ф. не звонит, но я и была уверена, что вряд ли у нас возможно сотрудничество. Тот уровень «для шестого отряда», который практикуется в этом журнале, никак не подходит мне. Я никому не завидую. А. устроена на данный момент, М. тоже светит как-то пробиться. У одной меня неопределенность за неопределенностью. Я не отчаиваюсь. Просто знаю, что мне нужно другое. И оно придет.

4.07. Мама в Питере на конференции. Я в Москве просто так. Как обычно.

Решила категорически: меняюсь. И сейчас это не пустые слова. Слишком сильно желание судьбы. Это погубит меня, но и возвысит. Прорвемся.

Какое блаженство, придти домой. Хоть дом этот мнимый. Но, по крайней мере, знать, что сегодня я вернусь к себе, и никто мне не помешает. Это очень много. Спасибо всем, от кого это зависит. Не знаю, как сложится дальше, но жить мне хочется только здесь. Не мыслю себя вне Москвы. Своя собственная квартира – план-минимум на будущее. Может быть, ждет много всякого, но жить я буду здесь. Сейчас, когда так резко изменились обстоятельства в виде отношений хозяев, я особенно сильно чувствую все преимущества своей независимости, свободы, ла-

комство такой пусть одинокой, но спокойной и комфортной жизни. Даст Бог, прорвусь к тому, о чем мечтаю. Так хочу этого. Так жажду. Господи, не оставь! Я искренна в своих стремлениях, вся открыта лучшему в себе и в мире. Мои желания чисты по-настоящему. Бог не может не знать этого.

Сегодня смотрела ошизительнейший из когда-либо виденных фильмов – «Конструктор красного цвета». Сейчас сложно сформулировать свое отношение. Но все же больше со знаком +. Как бы это ни шокировало, отталкивало, издевалось над зрительским сознанием, перспектива какая-то есть. Не пустое это «формотворчество», важная особинка ощущается. В чем дело, еще не разобралась. Но мой основной критерий оценки – фильм остается, значит, он настоящий. Остается визуальный ряд, мысли по поводу, атмосфера, наконец. И я преклоняюсь перед смелостью режиссера, сумевшего сделать это, прекрасно осознавая возможную реакцию большинства – смех, издевательство, ругань, короче – полное непонимание. Притом агрессивное. Но он сделал это. И продолжает работу. Фильм первый в трилогии. Снят в этом году. Это не художественный в привычном смысле этого слова фильм. Дело не в хронике, составляющей большую часть картины, а в атмосфере, создаваемой автором. Она настолько нова и самобытна, что сейчас я не решусь разбираться в ворохе своих впечатлений. Подожду, подумаю.

Андрей и его фильм очень меня заинтересовали. Несмотря на свою несколько грубоватую внешность, он, по-видимому, тонко чувствующий режиссер, умеющий к тому же довольно четко объяснить свои взгляды. Развернутая система представлений в связи с этим фильмом.

Долго думала, просить ли об интервью. Но протормозила снова. Ладно, если суждено, встретимся все равно.

Я рада, что попала сегодня в «Москву», новоявленный Дом Ханжонкова. Изменилась, видимо, только цена за билеты (500 р.), в остальном все то же.

Доходит 2 ночи. Только что звонил Алеша. У него через несколько дней будет отпечатана пьеса, и он мне сообщает об этом. Спектакля не будет уже точно. Когда разговор зашел о Меньшикове, в тоне Алеши мне послышались нотки недовольства: у него – съемки, он такой занятой. И теперь какой-то новый проект с одним Феклистовым. Мне кажется, с Олегом у них не очень-то сложились отношения. Я когда-то писала о разности их творческой природы и о своей, той же, что и у Олега. Но я – огонь, стрелец, я пластичнее по духовной структуре. К тому же женщина. И поэтому мне легче поддерживать более мягкие отношения с очень разными людьми.

Алеша снова просил стихи. Я согласилась. Что мне стоит. Чет – нечет. Я решила меняться. Во всем больше свободы и легкости. Постепенно добьюсь, чего хочу.

До этого звонил Б. Снова все то же. Как утомительно, право. Но забавно – оттачиваю на нем свое остроумие.

Привлекает все новое. Я опасна в этом отношении. Когда человек раскрыт, я меняюсь с ним. А может, просто не была настоящей?

Меньшиков, Нижинский. Два пламени моих неугасимых. Спектакля не предвидится. Но я почему-то не теряю надежды. Слишком огромно люблю. Страшит мысль о пустоте. Тянет, тянет к дому на Пречистенке. С этой тягой справиться не могу, и еду, как полоумная, и брожу вокруг него, и плачу и тоскую в душе. Олег, легкий, талантливый, надменный – разный. Нижинский – гений души и тела, вдохновенный, мучимый страстями и болезнью. Люблю вас, люди мои замечательные. Два главных человека в судьбе этого времени. Период? Болезнь? Биография. В которой все крайности и противоречия так необратимо перемешались, что не стоит и пытаться однозначно определить и объяснить что-то сейчас. Просто знаю, что мы еще встретимся. Снова.

5.07. Уверенность в себе по большому счету – это, наверное, тоже дар. Сомнения помогают, но сомнения творческие, а не личностные. Вопрос не стоит: талантлив – не талантлив, а только: почему конкретная эта деталь не получается у меня, насколько быстро я развиваюсь в своем деле. Только так надо.

6.07. У меня нет случайных рифм, тем более фальшивых. Я не ищу их. Это они преследуют меня, а я отбиваюсь. Я не ищу знакомства с ними. Но они догоняют, проникают в строчки. Бог же мой – ритм. Всегда пытаюсь поддерживать с ним дружбу.

7.07. Что чувствует птица, кружа над городом в пасмурный недовольный день? Ветер изо всех сил пытается раздеть по листику деревья. Тучи бесконечной вереницей грусти плывут в дальнее. А птицы носятся по сумрачному, неправдоподобно тяжелому небу лучшего летнего месяца. И им нет дела до мелких забот и тревог наших жизней. Что они чувствуют там, в вышине, точки для нас, земных, кем они предстают для небесных очей, и что они видят сами, устремляясь навстречу ветру?

Красота моих фраз (не красивость) грустна, печальна по своей сути. Я сознательно «приподнимаю» стиль над обыденной речью. Для меня – литературное произведение не равно реальности. Так же, как и кино, театр, живопись. Это особый мир, существующий по своим законам. Защита от реальности? Скорее осознание самоценности его и проведение границ между разными мирами. Равными или нет, выяснится потом. Сначала просто оформление того самобытного, что чувствуешь в себе, в систему ценностей и свобод. Только твоих. Выявление главного и развитие его. И для этого, как минимум, нужно, чтобы не мешали. Просто я пишу так, как пишу. Как велит Бог. Индивидуальность моя складывается сама по себе, неведомыми мне путями иду я к осуществлению себя. Это правда. Многое получается бессознательно. Я пишу именно так, потому что нужно миру сейчас именно это. И понимание этого сильнее меня.

В последнем стихотворении нет слова «танец», но для меня оно там незримо присутствует. Я его чувствую.

8.07. Была у Боголюбовой. Ездила за фотографиями к спектаклю. Поднимаюсь на второй этаж Ерм-го, захожу в открытую дверь кабинета. И вижу Меньшикова, удобно расположившегося на диванчике с сигаретой. Там была Исаева и несколько незнакомых мне людей. Могу тысячи раз репетировать встречи с Олегом, но когда вижу его лицо в лицо, накатывает столбняк. Нет, держусь я более-менее сносно, улыбаюсь, поддерживаю разговор…

Но внутренняя оторопь сковывает. Олег загорелый, в белой ослепительной рубашке и синенькой изящной жилетке. Курил. Разорялась больше всех Исаева. Мы тихонько с Г.Б. разговаривали про фото, рецензии и т. д. Я отобрала фотографии. Тут Исаева спрашивает, где будет публикация. Отвечаю. Она начинает прикалываться по поводу «С. и Ш.». Потом, впрочем, добавляет, что «хороший журнал», ей нравится. Олег в этих разговорах не участвовал. Я объяснила Г.Б., что в «МН» не получилось, объяснила почему, а «С. и Ш.» – это случайно. Она сказала, что вообще не любит все эти «МН» и тому подобное. Особенно после отвратительной статьи Гирбы. Я согласилась. Она предложила посидеть с ними, пока дождь, но мой столбняк забормотал: «Нет, нет, я пойду». И я, забрав 3 фотографии и попрощавшись, тронулась в путь. На ходу встретилась глазами с Олегом, и несколько секунд мы смотрели друг на друга. Я шла к выходу, умоляя свои губы не сдаваться и не произносить предательского «до свидания». Справились. «До свидания» сказала всем, кроме него: Г.Б., в пространство, окружающим, ему – нет. «В неравной борьбе молчаний». В неравной. И все-таки я уверена в себе. И найду настоящего.

Все повторяется. Все совмещается. Совпадает не все, но лучшее – непременно.

Я не фанатка. Я – судьба. Меня много. Болею. Меня мало. Плачу. Я всегда есть, и это что-то значит. Сомневаюсь. Но «Нижинский» – лучшее из всего, что я пока написала.

Олег красив. Бог игры. Артист. Судьба. Призрак. Явь. Ночь и день одновременно. Танец – это Олег. Легкость и вдохновение. Люблю его высоту. Которая и моя тоже. Стихия единая. Алеша, прости, но здесь нам не по пути. Разные. Похожие. Не прохожие. А с Олегом прохожими только кажемся, а похожее в нас – свыше. Прохожие мнимые, похожие на чью-то мнимость. Люблю небо, искусство и тебя, мое черноглазое солнце.

А вечером – передача о «Нижинском». Очередная необратимость.

Нижинский для меня неизбежность. Я уже выбрала. И не обернусь. Рецензия моя так много значит. Я как будто слилась со спектаклем.

Сегодняшняя передача поразила бессильем и полным непониманием сути спектакля. Вопросы блеклые и глуповатые. Спектакль остался по ту сторону. В который раз! Недопонятый. Вечные «недо». Катя Уфимцева – милая очень, славная, но сегодня не получилось у нее удачной передачи. Пересказ о жизни гения танца из книги Красовской с почти дословно приводимыми цитатами из статьи В.М., куски спектакля и бездарные вопросы интервью. Все это тяжело на меня подействовало. И я подумала: как все-таки верно я угадала в своей работе. И как важно, чтобы ее напечатали.

Я не верю, не могу поверить, что меня могут напечатать «С. и Ш.». Именно там. «Кино для шестого отряда» – и вдруг мое. Не сочетается. Значит, какая-то накладка. Но…

Не пытайся исправить то, что уже состоялось. Не покушайся на осуществимое. Будь собой, и все придет к тебе. Мастер.

Да разве я покушаюсь? Ничего подобного. Отвезу завтра фотографии. Передам все снова в лапы судьбы и случая и буду отдыхать. По крайней мере, постараюсь последнее выполнить. Хотя отдых для меня – такая условность.

Олег – настоящий. И не персонаж вовсе. А боль. Живая жизнь. Хоть я всегда это знала. Режиссура для него – это еще впереди. «В каждой поэме распахнуты двери, и ему рады в любой из них».

9.07. Была в универе. Сегодня там экзамен-рецензия. Видела В. М., все последнее время после общения с ним так неуютно, о чем бы ни говорили, скована я или нет. Говорила с Варей о многом. Об уходе.

Ездила в редакцию. Л.Ф. не застала, оставила фотографии.

Ах, вот еще Надя. Придя на рецензию, обнаружила ее среди пишущих. Оказывается, мои слова запали в ее сердце, и она в последний день успела съездить и привезти документы. На собеседовании очень понравилась В.М. Он ее отмечал. Да, конечно, ей здесь место. Я всегда говорила. Как тесен мир!

В.М. милый, чудесный. Но у нас теперь с ним все не так. Я обвиняю себя в который раз и не могу справиться с собой.

Снова ни во что не верю. Невразумительно. Снова дотронулась и раскровави-ла рану Нижинского. И все вернулось в меня, о чем в последнее время старалась не вспоминать. Боюсь, закрутит снова вихрь неизлечимой болезни: слов, взглядов, додумок. Закружит голову, завоюет разум.

И снова – пропащая моя Золушка, ты измучаешь себя и окружающее пространство своей горячкой. Бредом наилегчайшим и завораживающим. Это принесет тебе новое знание. И это сожжет тебя снова. Но если ты любишь, веточка моя хрупкок-рылая, ты справишься и с этой непридуманной болью. И ты сумеешь для него жить. И мир оценит, и поймет, и узнает, и расстроится за все годы без тебя, одинокая моя лучинка. Нега твоя и истома – это судьба тоже. Судьба, которая поможет состояться другой. Ты только не сдавайся. Вся твоя жизнь – полет от тревоги к тревоге. И это судьба. Будь достойна ее. Мастер.

Страшно и высоко. Высоко от перспективы возможного. Страшно поверить – не оборвется ли? Нет. Главное – не оборачиваться. Прохожий, настоящий прохожий – всегда тот, кто идет навстречу тебе. И остановиться вам нужно одновременно. Условие это обязательное. Но только не оборачиваться.

10.07. «Нижинский» вытянул всю кровь. Обезлюдела душа моя. И площади моих страстей пусты. Лето, такое легкомысленное и стильное, сжигает за ним и мной в память мосты.

Что ты сделал со мной, танец? Во всех ликах ты прекрасен для меня. Снова болею.

В историю с публикацией не верю. Если все же получится что-то, очень удивлюсь. Но, конечно же, буду рада. Но это нескоро.

Спина болит, душа болит, Нижинский болит.

Каждый раз, когда нужно уезжать из Москвы, даже ненадолго, возникает чувство, будто теряю важное что-то. Упускаю. Пропускаю. Вот меня нет дома. А мне, может, звонят, чтобы перевернуть судьбу. Я что-то не услышу, не узнаю, не сделаю. Это нечто пройдет мимо, и все из-за того, что я в нужный момент не была на месте. Понимаю, довольно глупые мысли. Но цепляюсь за Москву, за свое присутствие в ней, как за последнюю соломину. Когда ничего нет, живешь истомой, миражом. Но Москва слухам не верит. Она верит судьбе. Я люблю ее за это. Она не мираж, а живая загадка и освобождение, мука и легкость одновременно, в каждом новом мгновении единая. Волшебница, балерина, Золушка, лучик мой, воспетый безмятежностью. Ночка заветная, переливающаяся цветами радужных созвучий Бога. Москва, молчание королей и восторги голубиной весны на карнизах. Нежность к тебе и о тебе. Небо, восходящее на глазах, изумрудное перед бурей, позолоченное перед счастьем, розовощекое после поцелуя. Легкость, полет, услада. Москва, моя песня невидимая и живая, журчащая живой песнью прощения и побед, разлук и очарований. Москва, ты мое зеркальце рассветное. Смотрюсь в тебя. Не жду ответа, но всегда слышу его.

Проблем вокруг – бездна! Но… «ожидание счастья разве ошибка?» И я верю в себя, несмотря ни на что.

11.07. Читаю про кино. Думаю о кино. Только об этом. Желание быть причастной к этому завораживающему миру грез и чуда пугает своей силой, бредовой настойчивостью. Новая страсть, сжигающая, смертельная. Любая страсть моя смертельна, потому что всерьез. Я не играю, а бросаюсь к каждому чувству как к возможной судьбе, не мнимой. И я не знаю, что из того, уже бывшего, осталось чем-то, а что сгинуло в неизвестность. Литература по большому счету, кино по большому счету. Любовь тоже. По-другому не могу. Все через серьезность желания, а не легкостью вдохновенного самочувствия. Не легкость, а боль, страх, сомнения. Пора привыкнуть бы, а я все сопротивляюсь, ищу иных выходов и путей. Это не плохо, впрочем. Больше впечатлений. Богаче натура. Но насколько меня такую хватит.

Пришла совершенно дикая фраза: спектакль-массаж. Под впечатлением сверхбогемной атмосферы Дома кино, дурного фильма «У времени в плену» и прочих несуразностей этого дня.

Паша из «К. – daily». С ним не просто, но не безнадежно. В отличие от его друга. Такой попрыгунчик-озорник, очкастая обезьянка. Дело не во внешности, а в стиле поведения. Острослов и ерник. Мотылек и, вероятно, откровенная дрянь. Третьего не помню, как зовут. Симпатичный и невыразительный.

Обменялись с Пашей телефонами. Возможно – пьеса «Лысый брюнет».

Гадкий очкастый банкир испортил настроение. Я устала от всех. Никого значительного в жизни. Так, однодневки-однокрылки шныряют.

Я никому ничего не хочу доказывать про себя. Я устала играть. Мне никто не нужен, кроме родных. Оставьте меня, все равно кроме боли ничего не способны дать. Я не верю в вашу искренность. Я устала от ехидства и фальши. Вы все или льстите, или колете. Я не хочу быть объектом этих изысков. И я не могу быть в стороне. Потому что принадлежу тому же обществу, что и вы. Я так устала от бесконечных этих противоречий, ограничений и условностей. Мне плохо от этого. Мне слишком часто плохо. Я не умею быть одна, но я не нуждаюсь в вас. Всегда около публика всех направлений. В чем мне найти силы? Где? Как? Как мне справиться с этим отвращением? Устала.

12.07. Иногда кажется: я так близка к безумию. Вся устремлена в неизбежное, но отвлечет какой-то пустяк, и снова вся громада житейских блеклых проблем наваливается и занимает мысли и тело. «А счастье было так возможно…». Нет, это страшно. Грозно. Больно.

Нижинский. Любое воспоминание – приятность и терзание. Легче без движения. Легче во сне. Ничто не тревожит. Понимаю теперь наркоманов. Все не здесь и не по-здешнему. Но «Лестница» в этом случае все равно остается.

Олег. Да не нужен мне его пафос. Я хочу понять природу этого таланта. Нет, убедиться, что я поняла ее правильно.

Длиться моя лихорадка долго не может. Хотя я говорю об этом не первый месяц. Когда в который раз выскальзывает из рук обещанное, почти свершившееся, и ни разу за последнее время не ставшее, отчаяние усмехается. Обнимает, усыпляет или делает из меня бурю. Но все это во мне, характер мой, невменяемо рефлектирующий. Всегда. При любой погоде самочувствия. Печальная моя, пропащая. Настолько жизненно чувствую клетку, ее прутья, пространство вынужденного пребывания невелико. Не-ве-ли-ко. И надеюсь, и верю все же в себя, но после всего написанного, наверное, слова эти звучат нелепо. Двойственность томит и спасает. Нет, снова ничего не осталось. Свежего воздуха судьбы не ощущаю. Отступилась? Нет, спряталась где-то совсем рядом, чуть ли не за спиной. Или притворилась моей тенью. Или перебирает волосы ветром. Или… Нет, не посмею. Но, но, но… рефлексия. Синеглазка. Солнышко. Июль. Кино. Чудо. Пустота.

Уверена. Пишу против воли, интуитивно зная, что права. А в видимой жизни – изменений ни на полшага.

Пишу одно. Живу другим. Или наоборот. Но в каждой моей жизни, той и этой, выбираю себя ту же. Разное – границы свободы самовыражения. В мужестве – постоянно сомневаться в себе и своем деле.

Звонила Алеше. Он уже, конечно, знает, что публикация готовится в «СиШ». Ужас! Мне так неуютно говорить про это. Но к черту все эти комплексы. Я еще и не верю, что действительно там напечатают. Важнее вот, что мы говорили о возможном спектакле, осенью, например. Я спросила: от кого зависит, состоится ли он. Алеша: от всех нас. Но в большей степени от Олега, конечно. Я: он что, занят, времени мало? Алеша: да, и это тоже. И он боится снова тоже. Он не хочет рушить легенду. Вот! Вот они слова заветные, о которых догадывалась. Спектакль уже стал легендой, хотят этого его недруги или нет. Он состоялся. И остался. А Олег боится вмешиваться в это пространство легенды о нем. Промелькнул. Вылетел в окно. И нет его рядом. Мимолетно, но и это мнимо. Настоящее. Собираю по капелькам, взглядам, фразам легенду о лучшем из танцев игры. Москва разрешила. А он – ее любимчик.

13.07. Стихи, которые заканчиваются многоточием не в Вечность, а в соседнюю комнату, не имеют права на имя. Большей частью это вообще не стихи.

Рецензии типа А-х легко воспринимаются. И так же легко выветриваются из памяти, не задерживаясь в ней глубиной догадки и ощущением чуда. Рецензии типа «Два лика Нижинского», не покушаясь на чистоту жанра, остаются очарованием мотива, душевностью чувства и настоящей легкостью вдохновения. То, что пишет она – стекло, сквозь которое спектакль не более чем картинка. То, что пробую делать я, – зеркало, каждый находит в нем заветное этого спектакля и только свое.

14.07. Вот и все. Кончилась ошибка. Сейчас звонила Л.Ф. – сокращать нужно в два раза. Это более чем чудовищно. Жалкий обрубок надежд. К тому же снова слова о расплывчатости и прочее и прочее. Она совершенно не чувствует стилистики. Она приводит в пример рецензии в «Столице», компактные и пустые. Она может сравнивать…

Сожгла мосты: забрала материал и отказалась от публикации. На жест это не потянуло. Но событие им и останется – эту рецензию «резать» не могу. Все или ничего. Было сложно решиться. Но сейчас не жалею.

16.07. Розенбаум. Сила интонаций. Чуткость понимания разного в одной судьбе. Живинка.

Второй день в Казани. Стоит посмотреть на фотографии из спектакля, так томительно и непонятно. А может, наоборот, все слишком понятно, и от этого так тяжело. Отказалась от публикации практически без вариантов, без перспектив. Но все же не жалею. Чувствую, что права. Меня жутко коробило, что первая публикация, любимая моя работа, будет напечатана в «СиШ». Несоответствие уровней. Противоестественность даже. Что-то не совпадало. И вот выяснилось. Забрав материал, я испытала такое облегчение! Странно, наверное. Но пусть ничего, чем жалкие ошметки. Пусть простит мне Великий танец, простит это упорство. Я так люблю его и не могу позволить купюры. Думаю, он оценит. Так лучше для всех, любимых и любящих. Надеюсь, будущее все поставит на свои места.

Я не записываю большую часть из всего пережитого и перечувствованного. Если я в себя не поверю, кто тогда сделает это? Я должна смочь добиться того, чего хочу. Дело даже не в этой сумасшедшей бредовой страсти, скорее болезни, чем порыву (все это в одном слове – танец, тот самый – чарующий). Так вот, главное – не это. А моя беспокойная душа, натура человека, вечно ищущего и не умеющего быть довольным собой. Только в людях, в работе творческой я как-то глушу постоянную боль от жизни. Я уже писала не раз. Больно не от конкретных причин, а просто потому, что больно. Всегда. От самой жизни. От себя в ней. Выбираю именно творческую сферу, т. к. ничего больше не умею, не смогу, задохнусь, измучаюсь и погибну. Пусть все эти слова, видимо, высокопарны – это мой болезненный же стиль жизнепостижения. Я так рано устала. Слишком от многого. Меня раздражает моя меланхолия. Я ненавижу себя вялую, апатичную, мелкую. Я умела быть другой, я помню. Неужели характер необратим? Куда я качусь в клубке своих недостатков. Устала от бесконечности этих вопросов. От пытки себя собою. Почему никогда у меня – легко, непринужденно, танцующе? А может… Нет, про самобытность не стоит. Самое простое – приписывать ей все слабости.

Я действительно рада, что не буду печататься в «СиШ». Л.Ф. несколько раз повторила при последней встрече в редакции: «Алена, но это ужасно глупо». Я, кротко и, возможно вправду, глупо улыбаясь, отвечала: «И все-таки я возьму и фотографии. Мне так легче». Она: «Я не понимаю, но глупо».

Я не могла ей сказать, что легче мне, когда все зависит только от меня. И окончательное решение принимаю всегда я. Только так. Сказать это мне казалось бестактностью, но думала я именно так.

Я не могла рисковать этой работой, дорогой мне. К тому же я чувствовала явное непонимание ею как моей стилистики, так и вообще меня – писателя. Отношение преждевременно несерьезное и даже небрежное. Я сознаю, что пока – никто, для них, для окружающих, пусть их много. Очень много. Но вмешиваться в дорогое мне, да, пока несовершенное, может, пусть и «расплывчатое», но настоящее, уже свершившееся, и зажившее я никому не позволю. Называть можно мою позицию как угодно: дешевое самомнение, поза, дурь. Пусть. Но я верю в себя. И то новое, что есть во мне уже. Главное – не останавливаться и не оборачиваться.

Отказывалась от многого, на первый взгляд, перспективного. Может, ошибалась, может, интуитивно чувствовала чуждость, может, догадывалась об особом пути. Мне трудно разобраться в своих всегда противоречивых эмоциях. Но я не жалею ни о чем. Какую меня выбрали, и какую себя выбрала я, уже не изменить. Игра началась. В ней не будет победителей и побежденных. В ней все – люди.

Одно я знаю точно: я должна состояться. Забираюсь в дебри самомнения и бахвальства от страха перед жизнью, от страха за себя – неуверенность. Быть обычной я не смогу. Я дышу небом, болью и звездой, имя которой еще не знаю. Она – моя. Или меня уже нет.

18.07. Если я не буду себя ценить и уважать, то кто сделает это? Я справлюсь со всем. О будущем не думается. Слишком много там сложного, невразумительного.

Томительно и пусто

Не жить ради искусства.

Может, я слишком прислушиваюсь к чужому мнению? И от этого труднее разобраться в себе. Отказаться от всех оценок и решить, что по-настоящему – чудо. И есть ли оно во мне.

Маме благодарна буду всегда. Если бы не она, кто знает, возможно, по-другому бы сложилось все. В какую сторону, неизвестно. Но пусть так. Справимся? Надеюсь и верю. Что еще остается?

«Работаешь ради жизни, а не наоборот» – К. Гинкас.

22.07. Такая несусветная бешеная озорная хохмачка и модница, какой предстаешь ты перед ежедневным своим окружением. В мечтах своих ты – загадка, артистка и чудо! Скованная, напряженная и подозрительная с другими. Ах, какая же ты легкокрылая и воздушная наяву, ведь явь эта – только твоя. Ты вся – восторг проснувшейся жизни, проснувшейся для весны и цветущих улыбок столиц. Лето твое – синева океанов и всех «фабрик грез». Грезишь, грезишь и не прогоняешь зыбкость эту. Ты – любимица судьбы и неба… Боже мой, где золото твоего настоящего, где лучшее из того, что ты предлагаешь миру? Потенциал звезды, внешность эпизода, душа солнечной боли, брось жить миражами, как ты не поймешь, что кончилось, кончилось ожидание и может быть поздно, если не решишься на рывок в вере своей. А ты живешь мечтами, надеждами, не выходя из квартиры «сегодня», придумываешь признание, славу, любовь. Все самое необычное, светлое, великое. Ведь ты думаешь, такая особенность в тебе – беспредельная. И не может, не может, не может случиться, чтобы другие не поняли этого. Другие – многие, другие – все, и не меньше. Ты живешь предвкушением повальной этой горячки. Когда-нибудь я еще напишу обо всех безнадежных глупостях твоей светлой головки. Я так люблю тебя, я боюсь за тебя, но как же я верю в твою звезду, имя которой еще не названо. Это сильнее меня. Так верят только в чудо, и в Бога, и в души бессмертных. Только справься с наваждением, справься с болезнью воли, не показывай, как плохо тебе, даже если хочется рыдать и проклинать весь мир. А он не заметит и, значит, не запомнит. Ты явилась, ты не пройдешь мимо, и солнце славы не пройдет мимо тебя. Ты испытаешь столько разного, что перестанешь бояться смерти. Ты сгоришь от переизбытка человечески возможного. Но гибель эта с улыбкой в небе.

«Оставаясь индивидом, человек становится незнакомцем», – сказал неизвестный мне, но талантливый философствующий скульптор. Передача о нем сейчас по TV. В его работах от человека остается одна душа, более того, ее оболочка, материальность отсутствует. Они невесомы.

Как в стихах Пастернака – большое воздушное пространство. Когда я читаю его, будто вдыхаю огромность свежего воздуха. Я вдыхаю их, и мне просторней.

30.07. Который день я в Казани. Опять погрузилась в отсутствующее состояние. Отсутствующее от Москвы.

Недовольство собой. Моменты просветления редки и непродолжительны. Не желаю выслушивать ничьих комментариев. Грублю. Достается маме. Выплескиваюсь на ней. Презираю себя за это. Я не свободна. Мне бы полет бабочки над цветком радости.

Ночь убегала цитатой охрипшею.

Каждому хотелось закрыть глаза

И любить молчание такое близкое,

Только когда с ним быть рядом Нельзя.

Ночь такая далекая. Не моя. Конец июля. Начало дня. Чего я добиваюсь своей слабой копией Гедды Габлер? Изломы, сломы, заумь… Муть и муляжи механических штампов

Вот поругала себя, и стало легче, но это ненадолго. «Все, что требуется сейчас, только верить…». Только.

«Мер нет в том мире

Этот – повтор».

Лето летело над далью разлуки. Бесконечно глупо сидеть и ждать своего часа, конечно, звездного, гордо отвергая банальные напевы позывных взрослой жизни. Мечтаю о несбыточном, хочу огромности. Пишу редко. Виновата, виновата. Говорю – отдых, а это – безделье. Привычное словцо, чтобы оправдать лень. Лесть прогоняю, обмана пугаюсь. Прохожу мимо или они проходят. Остаюсь на перепутье души и света. И только ветер домой проводит. А на рассвете, а в глубине ночи, а в три пополудни меня тревожит его лицо, ее заботы, его интерес, ее болезни, и эта фальшивка, и эта проверка, и эта конфетка, и перечница тоже. Я как-то выдохлась. Обернуться хотела. Но кто? Наверное, Бог, приказал – не надо. И снова – дороги, города, гости. И снова песнопения. И ты, бедняжка, меня никогда до конца не поймешь. Я сама знаю, со мной тяжко. Постоянные мигрени, непредвиденные затраты, глупые капризы, вздорные сомнения. Мне надоело казаться счастливой, мне надоело играть в наваждение. Я не люблю, и я обожаю всю себя: волосы, грудь, ресницы…

Дед Мороз посмотрит на меня, прищурясь. И возвратится. Но только в колыбельной. Прекратить не в силах – то спад, то окрыленье, то вспышка, то безвыходность. Но всегда вдруг. Для меня главное – ощутить мгновенье. И его остаться, не только наяву.

31.07. Антониони. Человек и кинематограф.

Иногда кажусь себе персонажем чьим-то, чем-то отделенным от себя. Повадки, манеры, психология выписаны умелой рукой, продуманы гениальным замыслом. И любое мое движение укладывается в систему представлений о типе, любая мысль, жест, взгляд подтверждают логику последовательностей. Как бы я ни «рыпалась», все это выдумано уже, просчитано и зафиксировано в неведомом сценарии. Непробиваемая броня вероятностей. Это так раздражает.

Персонаж чьей-то скуки.

Вспоминаю «Дюбу». Как пронзительно звучит там мотив одиночества, красивого одиночества. Гордого и порочного. Но стиль игры выдержан. Две вероятности. Две судьбы. Две смерти. Каждая реальна, но реальность эта не земная. Надмир-ное пространство кино поглощает все и позволяет все. Кино не равно реальности. Оно создает ее.

3.08. Такая непонятная тревога. За жизнь, за все ее проявления.

Сегодня золотая свадьба у бабули с дедом. Были с мамой у них. Потом у дяди Валеры. Как он изменился! Страшно за него. До чего может довести себя человек!

Прорвемся. Трудно говорить сейчас с оптимизмом, ни на минуту не забывая о бренности всего живущего. Плакать хочется от отчаяния. Мысли о смерти стучатся в голову, Сашиным лицом мучают, тревогой за родных, за все близкое. Жутко. Боюсь, содрогаюсь. Меня тошнит и мутит. Бороться с этим невозможно. Нужное самочувствие приходит само.

5.08. Стенник прислал маме письмо. Прислал отредактированную сокращенную рецензию на «N». Очень деликатен, но достаточно строг. Если бы хоть раз В.М так меня воспитывал, как я была бы счастлива. Но, увы! Незнакомый далекий человек понял меня лучше, чем мастер-профессионал, имевший возможность узнать меня за год.

Этот спектакль ворвался в московское театральное бытие воспоминанием о легенде.

«N» – моя фантомная боль. Орган, бывший когда-то частью моей души. И я по инерции продолжаю жить, не веря, что его нет, чувствуя его рядом. Болезнь

Я не знаю, почему спектакль стал легендой. Я просто это чувствую. Дело не в новизне интерпретации, а в масштабе осознаваемого события, осознаваемого как настоящий полет в настоящую Вечность.

7.08. «Звезды среди звезд дают мало света и еще меньше тепла», – сказал Чарли Чаплин. И я осознала, наконец, правду этих слов и этого общества, куда я стремлюсь. Но снежный ком катится, обрастая на ходу новыми привязанностями и увлечениями, новыми и часто сумасбродными выходками и мечтами. Судьба необратима. Несется на полной скорости к своему триумфу или поражению. Но я уже выбрала единственно возможную дорогу.

Снилась музыка оркестрованная. Будто создаваемая вместе с фильмом. Я сочиняю фильм и музыку. И это так прекрасно!

11.08. Живу до тошноты занудной жизнью, погружаясь в себя, умные книги или сон. Мне скоро 20 лет, а никаких серьезных достижений. Были моменты в жизни, когда всю себя я ощущала как порыв, стремительный ритм, соответствующий современной столичной, именно столичной, где бы я ни находилась, жизни.

Слишком мало настоящей работы. Глупо гоняться за вдохновением. Но преступно не пытаться звать его. Снова хочу в Питер. В какой-то степени Питер для меня всегда вдохновение. Сознательно настраиваюсь на ритм творческих открытий и радости. И город с готовностью принимает меня в свои гениальные строчки-улицы.

Я часто слишком пронзительно чувствую жизнь. Это мешает мне. Я растворяюсь в хрупкости мига и теряю себя, становясь душой эмоции. Разве это порок? Скорее, болезнь, от которой и убегаю в забытье сна или лени. Я боюсь за свое физическое здоровье. Накал всегда слишком велик. Я распаляюсь, распаляюсь и вспыхиваю. Тонко и призывно. А если потом сразу в холод разочарования? Боже мой, как часто я испытывала такую резкую смену температур, поэтому боюсь теперь загораться новыми идеями. Но беда в том, что когда нет стимула-горячки, я неизменно начинаю чахнуть, увядать. А это для меня уже даже не болезненно – смертельно. Так и верчусь во всем противоречии поэтическо-романтических страстей, героиня мелодрамы, занесенная ветром времени в трагедию древних. Хотя нет, трагедия современности не менее выразительна и самобытна, только вот персонажей, соответствующих масштабу этой гениальной картины, все меньше. Чувствую себя одинокой, не ко времени и не к месту прописанной героиней чужой повести…

Нет, это все красивости. На самом деле все окружающее меня теперь обожаю. Искренне и глубоко. А страдания мои от внутреннего раскола в себе, такой несносной. И замечательной? Что из меня выйдет? Звезда? Прелесть? Легенда? Откуда столько самомнения? Наверное, от неопытности и малолетства. Как уверен Б., это детская дурь, и рано или поздно пройдет. А если нет?

Я презираю все мелочные чувства в себе: ревность, неуверенность – и пытаюсь бороться с ними. Иногда безрезультатно. Я не была такой. Откуда это, отравляющее все лучшее во мне? Честолюбие, возможно. Тщеславие. Но где тогда энергия честолюбца, сметающая все преграды и миражи? Где уверенность в правоте и самоирония, укрепляющая душу? Все замерло. И я. Сколько можно ждать событий извне, надеясь, что они все перевернут и принесут желаемое облегчение измученному сердцу? Почему кто-то должен тревожиться и болеть за меня, если в моей власти элементарно попытаться, только попытаться что-то изменить?

«Пусть приснится тебе мираж».

Пусть он станет жизнью.

Дом Актера – такое милое местечко. Сегодня обедали там. Новый знакомый Laris работает поваром и угостил нас. Она стала вульгарна, заметно погрубела в манерах. «Процесс идет» и вряд ли что-то остановит его. Круг общения соответствующий. Мне так неуютно с ними. Улыбаюсь, киваю. И скучаю. Увы! После всего этого Б. покажется идеалом.

Не идет стихотворение. Потому что нет установки ни эмоциональной, ни смысловой. Цель должна быть четкой. (Не идея, нет.) Я же расплываюсь в вероятностях. Если не пойму, что хочу сказать, то будет банальная красивость? Это нечестно. Не стыкуется образная система. Нет цельности чувства. Порода слова размыта. Крупинки ценны, но это разносортица. Лепет намеков. Я же всегда хочу ясности интонаций.

13.08. Не умею работать за письменным столом. Работать, а не «гениальничать». Скоро – Москва. Конечно, рада. Но и больно – все вернется. Надеюсь, не только плохое. Москва, моя бесподобная, солнышко среди туч ошибок и сомнений. Я хочу быть с тобой.

14.08. Солнце. Жара. Чаплин. Прочитала 10 его сценариев. Голова кругом идет. А вчера смотрела «Золотую лихорадку».

Если еще был какой-то слабый шанс – сотрудничать с «СиШ», то сейчас и его лишилась. Сокращенный вариант не послала. Время упущено, возможности тоже. Но если у меня что-то получится, то получится в любом случае. I hope, against hope.

С кино – наваждение. Любая передача киношная – и замирает сердце, потом начинает усиленно стучать. А я погружаюсь в дурман никому не понятной болезни. Не понятной, в первую очередь, себе же. И столбняк. И горячка. И сумасшедшинка. И апатия. Когда сбудется? Мне все равно, кем я там буду, но слова: съемочная площадка, камера репетиция, прокат – действуют на меня магически. Как кобра, проглатывает меня зыбкий плен «фабрики грез».

Может, для актрисы я – слишком рассуждающая? Хоть это, наверное, в конечном итоге не имеет значения. Важнее, чтобы игра была частью твоей человеческой природы, а не дешевым скольжением по поверхности желаемого в обществе образа. Но я не претендую на актерство. Кино меня привлекает своими возможностями, иными по природе своей, чем в литературе.

Уже скучаю по Москве. По каким-то отдельным любимым местам. По той атмосфере (как ни странно), которая отравляла мою жизнь неласковых весенних месяцев. Потому что это часть моей настоящей жизни. Как можно от нее отказаться? Относиться к событиям я могу как угодно, но такая уж натура – запоминается по большей части – хорошее. Я готова додумать хорошее, даже там, где его быть не должно. Вместе с тем буду и сомневаться, и страдать. Но ореол святости над прошлым сохранится.

16.08. Кальверо – трагический клоун. «Огни рампы» никогда не погаснут для него.

Я искренне плакала, дочитывая сценарий. Сентиментально несколько, но от души. Какая пронзительная добрая правда. Как много его слова для меня значат. Будто он сам мне их говорит, грустно улыбаясь. Грустно улыбаясь… Но его лето, его лето…собиралось в путь, надевало пальто. Теперь быть рядом – наваждение. Но утешать, как он, не сможет никто.

Мы странно встретились. И странность эта – вечная. И если есть в жизни счастье, я отдам его Вам, гениальный клоун, чтобы Вы больше никогда не плакали. Но вылечить Вас от печали, разве это возможно? Кальверо, я не посягаю на место Терри, но я люблю Вас так же сильно. Тысячи звезд над головой. Грусть. Настоящая. Вещая. Несусь к тебе. Крылья лета. Нищая осень. Мглистое застенчивое чудо. Кальверо, идите с миром. Я люблю Вас.

И Вас, современная живая легенда. Всегда помню. Всегда с Вами, каким бы Вы ни были. Трагичный. Смешной. Мужественный. Беспечный. Циник. Плут. В Вас я слышу Вечность. «В неравной борьбе молчаний». Имела ли я права так говорить? Пока я ничего не значу для его Величества случая. Но я еще не погибла. Я еще с вами, паруса желания судьбы, впустите меня в ваш мир. И поверьте, я стану лучше. И даже ничуть не зазнаюсь. Просто встречусь и пойму Вас, единственный мой актер.

Все, что пишу сейчас, кажется бездарным. Последнее время не умею хорошо выразить себя через четкость и красоту образов. В общем, сегодня так. Надеюсь, не навсегда.

Не обязательно что-то изображать. Если не чувствуешь, не пытайся продемонстрировать некое долженствующее быть. Сыплю штампами, пусть своими. Неистовствую. Рифмую. Зачем? Разве перепишешь время, проклинаемое сейчас, которое потом вдруг окажется: «лучшие годы»? Нелепо.

18.08. Не идет стихотворение, и все тут. Только мучит своей невнятностью. Необходимы впечатления, перепады эмоций. Сейчас же все на нуле. Вдруг – все?

Боже, опять так страшно! Как в поэтическом детстве – вдруг отняли навсегда, вдруг разучилась? Боюсь и верю, верю и боюсь.

22.08. Что-то опять внутри ширится, накипает, грозится перевернуться и сделать меня другой. Опять. Что-то накапливается? Знание, чувство, печаль, желание, гордость, силы? Все переворачивается, тревожит, жжет, жестикулирует, безмолвно лавирует между тенями, ноет, трогательно гладит теплой ладошкой. Что ждет, и чего жду?

Опять не знаю. Может, в этом спасение?

Как бы ни эстетствовал Пастернак, он – величина. Люблю его «красивость» – все равно настоящее искусство. Другим нужно «из кожи вылезти», а он обмолвился – и гениально, неповторимо, чарующе. Образы, картины его, видения, яркие, тревожные, наполненные обожанием жизни и страстью, остаются. Я млею от его стихов, утопаю в них, как в весенних благоухающих садах.

31.08. Москва, как всегда, встретила меня солнышком. До чего приятно идти и чувствовать, что возвращаешься домой. Не имеет значения, что дом этот пока не мой, что все так относительно и нестабильно. Но, Господи, я в Москве, а значит, жизнь продолжается.

Москва танцует и хохмит. Москва щурится на меня и грозит пальцем. Но как бы ни было: ведь сейчас – денег нет, уверенности в завтрашнем дне (материально) тоже, с комплексами не покончено, хотя завтра в университет, с мерзостями характера (целой кучей) тоже – все-таки «все будет в кайф». Куда денемся-то? Везу за собой всю свиту недостатков. Где бы ни была – они тут как тут. В универе – все вернется. Лица, представления. Еще вот новый курс. Ах, как все сложно! Но как нужно все это. Новая борьба. Новый рывок. Я добьюсь, чего бы мне это ни стоило. Я буду по-настоящему работать. И стану такой, какой мечтаю. Приближение к желаемому. Не идеал, а единственно возможный, только мой жизненный стиль. И как можно меньше сосредоточенности на себе. Это отталкивает. Не то, что я буду подстраиваться под других, просто больше простоты и естественности.

3.09. Не могу отделаться от ощущения, что наш 1 курс весь (хоть это нечестно, т к. большинства я не видела) не соответствует желаемому В.М. уровню. Они в чем-то ущербнее нас. Здесь есть и чувство ревности, понимаю. И еще подсознательно сопротивление их приходу. Жили маленьким уютным миром. 11 человек – более чем достаточно. И так-то все разные, но интеллигентность и такт помогали сохранить дружескую атмосферу. С прибавлением еще 19-ти (!) боюсь, что это шаткое благополучие может рухнуть. Сознательно никто этого делать, конечно, не будет. И мы сначала даже вряд ли будем их близко подпускать. Но есть в них какой-то изъян, и через некоторое время он, несомненно, проявится.

Вчера Киноцентр. Трюффо «400 ударов». Новое откровение. В фильме через мельчайшие детали раскрывается глубина понятий. Язык ясен и в то же время очень тонок. Жажда свободы особенно болезненна, когда теряешь ее. Ты теряешь ее каждое мгновение жизни, ведя за собой, как на поводке (а это еще вопрос, кто кого ведет), свиту случайностей, ошибок и недостатков. Какие у этого мальчика глаза в каждом кадре! Он увидел свое море. И кажется, ему уже ничего в нашем мире не надо. Ведь свободы у него нет. И это надолго.

1 сентября на Пушке, загорая на солнышке с Варей и Надей, после пьяных откровений, нескольких мелких проделок и поедания пиццы. Диалог с Надей.

Она: Ты мне напоминаешь эскиз. Все в тебе… Да, именно эскиз.

Я: Ты имеешь в виду только живописную сторону или больше?

Она: Больше.

Я: Но ведь эскиз – это всегда что-то незавершенное, а значит, несовершенное, несостоявшееся, недовоплотившееся… Можно продолжить.

Она: Нет… Я это воспринимаю как основу чего-то. Четкий контур возможного.

Я: Интересно. Надо подумать.

Меня поразило это замечание. Как точно. И действительно, от человека зависит, сделает он свой жизненный контур-эскиз полноценной картиной или так и останется наброском, не значащим ничего в существовании ни мира, ни хотя бы современного общества.

Постоянное желание свободы – это болезнь. Ее уже столько, что не справляешься, а жажду эту не побороть. Она сожжет. Тут не отрегулируешь, не отмахнешься, нужна такая огромная сила духа, о которой слагают легенды. А где она в повседневной нашей мелочности?

Трудно мне второй год повторять себя прежнюю. Очень трудно. Все у нас остались такими же. Даже обидно. Хотя что там прошло-то – всего лишь полтора месяца, чего же я требую. Но утомительно мне без новых впечатлений. Только кино.

У Мариши еще летом напечатали статью о Виктюке. Заплатили 1800 р. Когда же она взглянула на свою статью, то пришла в ужас. Мало того, что были купюры, больше – были совершенно идиотские непрофессиональные вставки. Я благодарю Бога, что настояла на своем, не пошла на уступки и забрала статью. Я могу понять Маришу. Ладно еще, это заказная статья, а не дорогая, любимая, выношенная, хотя и это условно. Творчество в любом проявлении им и останется. А когда грубо вторгаются и ломают хрупкий его мир – это настоящее убийство.

Что было бы со мной, случись такое с «Нижинским»? Уверена, я бы не смогла себя контролировать. Содрогаюсь при мысли об этом. Спасибо, силы небесные, что удержали меня от компромиссов.

Почему же до сих пор так невразумительно? Пора бы «перестать беспокоиться и начать жить». И кто же, наконец, сможет вывести меня из горечи моей – растекшейся желчи души, отравляющей любое мое присутствие, любую мысль, саму жизнь. Кажется иногда, я уже на подступах к этому знанию. Еще чуть-чуть, и все старое останется позади и будет новая жизнь. Когда же?

В.М. сегодня подписывал планы на учебный год. Первый семестр посвящен актерскому мастерству. И соответственно работы должны быть – портреты актеров. А рецензии, пожалуйста, по желанию. Как после «N» писать что-то? Справлюсь ли? Вот и еще одна проверка.

8.09. Вчера пол-лекции проговорила с В.М. обо всем понемногу. Я больше чем на полчаса опаздывала и пошла посидеть в театралку. И там – он. До чего все-таки противоречивый человек. Хамелеон. Но это не в обиду ему. Просто он чрезмерно деликатен и даже пуглив. Причинить какое-то неудобство человеку для него недопустимо, и вот подстраивается под каждого, и каждому говорит именно то, что тот от него хотел бы услышать. Это не порок, но про это нельзя забывать, чтобы не попасть впросак. Впервые за долгое время после разговора с ним у меня осталось хорошее настроение, вернее, стало хорошим. Может быть, потому, что мы были одни, и он обходился без своих привычных хохмочек. Скорее всего, за этим скрывается скованность определенная. Ирония. Язвительность как защитная реакция. Рассказала ему историю с «СиШ». Сказал, что я все правильно сделала. Говорили о проблемах, моих и чужих. О театрах, конечно же. Сказал, что слышал о возобновлении «N». Для меня это не новость. Могут не раз повторить: спектакля не будет, а я буду все равно верить в его жизнь. Будет он, будет, если я так сильно в это верю. Сказал, что рецензию не на премьеру «пробить» гораздо легче, чем пре-

мьерную. Все соревнуются в оценке, в скорости тоже. Возникает ажиотаж. Но «N» не репертуарный. Возникнет – пропадет. Видение. Но я верю в свою работу. Говорил о недовольстве по поводу набранного нового курса. Много вульгарных, случайных людей. Уже появилось у них нездоровое стремление к лидерству. У нас этого не было. Мы более дружные, более самобытные и интересные. Исключение делает только для Нади. Очень ее ценит. Хотел бы видеть ее на нашем курсе. Я говорила, что счастлива, что учусь у него. Повезло. Удача. Казалось, был искренне удивлен и обрадован. Я спросила: «Разве это новость? Любой из нас так же ответит». Но, видимо, это действительно для него важно. Во всех его противоречиях – он весь, странный, трудно объяснимый человек с успокаивающей улыбкой.

И все-таки я, скорее всего, ушла бы, будь у меня какие-то другие возможности. Если сейчас боль несколько затихла, это не значит, что я поправилась. Недовольство своим положением в жизни сохраняется. Еще какое!

Все равно я останусь. Трудно верить, но я верю. Господи, дай мне силы!

11.09. Когда никто не звонит – пусто. Конечно, нетрудно самой набрать телефон и узнать, как дела. Выжидаю. Неправильная тактика, но нахожусь в плену у своих недостатков. Мало кому я нужна и интересна, но ведь и меня по-настоящему немногие интересуют. Везде – видимость.

У увлеченного человека увлечение всегда одно. А я все-таки увлекающаяся. Но любовь у меня одна – поэзия.

Все время кажется, что со мной людям неуютно. Я чувствую себя глупо, скованно. Хочу укрыться в тень, спрятаться. Говорю вежливости, улыбаюсь. И тоскую, понимая, что это фальшь. И вырваться из ежедневных этих условностей никак не могу. И только когда пишу, дышу свободнее.

«Мелькающее отраженье потерянного навсегда» – так у Гумилева.

Не отраженье, «только отблеск прощального па» – так у меня.

Мои проблемы, если взглянуть на них трезво, рассыпаются, превращаются в пыль. Их нет. И они есть, есть, есть. Смешные и неповоротливые, как гиппопотамы, открывают огромные пасти и лениво зевают, втягивая меня в болото своей неподвижности.

Растрачиваюсь по мелочам. Талант больше моей личности. Это несомненно. Как мы с ним устроимся дальше жить, не представляю. Противоречие нарастает. Его все больше (нет, я не зазнаюсь), меня все меньше. Не угнаться. Но какая-то энергия еще осталась, и я полыхаю на весеннем ветру медным пламенем ранней чаровницы-осени.

13.09. Солнце мое черноглазое, где ты сегодня?

Вчера была с Володей из ГИТИСа в Маяковке на спектакле «Розенкранц и Гиль-денстерн мертвы». Если бы я посмотрела его в прошлом сезоне, то он наравне с «Городом мышей» и «N» занял бы место лучших в моем списке избранных. Талантливо и легко. Удовольствие от прекрасной игры и изящной режиссуры. Малый зал, длинный узкий помост, делящий его пополам, на котором и происходят все события. Боюсь писать про него. Это ответственно и серьезно, но впечатление – радость!

14.09. Вчера звонила Паше. Он, оказывается, уже брал для меня пьесу у Гинка-са, но т к. я не объявилась в конце августа, отдал обратно. Я попросила снова взять, ответил, что попробует. Опять просил почитать что-то из моих рецензий. Наверное, дам «Нижинского». Мне кажется, он довольно колкий человек. Мне бывает трудно с ним разговаривать, а он не всегда адекватно реагирует на мои слова. Но такое общение даже интересней. Постоянное внутреннее сопротивление, несог-

ласие – стимул к дальнейшим отношениям. Пожалуй, он из «мажорных мальчиков». Живет в доме престижного местоположения, телефон на даче. И по разговору, по каким-то незначительным деталям я делаю такие выводы. К тому же доля снобизма и некоторая капризность интонаций. ОК, поживем – увидим.

Сегодня – хмурое безрадостное утро. В универ не пошла. Время летит. Сценарии, кино, съемки. Без них не представляю будущей жизни. Но, конечно, само собой, стихи, стихи, стихи. Литература во всех проявлениях + кино. Должна как-то совместить, разгадать противоречие мое, противоречие несоответствий и страхов.

Володя предложил написать сценарий (или пьесу) про Мандельштама. В идеале – вообще про то балагурящее время начала века. Я не совсем поняла, что же конкретно он хочет: спектакль или фильм. Меня бы больше устроило второе. Конечно, не документальный фильм. Идея великолепная. Неожиданно и ново. Но браться за ее осуществление? Нужно совпадение масштабов. Реальное понимание того самочувствия. Дело даже не в прекрасном знании предмета, а в улавливании междустро-чий и междуточий. Еще Нижинский. Все сложно. Хотя сама идея заманчива.

Весь день было сумеречно, а сейчас голубые блюдца с белоснежными сливками. А иногда и не блюдца совсем, а хитрые щелки. Кто подглядывает за городом сверху? Да, небо – великий режиссер.

Неужели Олег опять свалит в Лондон, и спектаклю – каюк? Неужели не удастся им всем собраться и ка-а-к дать «Нижинским» по затхлым умам столичных околотеатралов?

С Володей все разворачивается по банальной схеме. Жалко. Снова отношения обречены на пустоту, потому что он для меня не больше, чем режиссер, друг, коллега. Не больше. Влюбляюсь я в других. Увы, которым и нравятся другие. Замкнулось. Может, и изменю когда-нибудь своим вкусам. Сейчас – одни неурядицы.

15.09. Варя передала слова В.М.: «Алена изменила „Мышкам“ с „Нижинским“. Забавно. Были с ней на фильме Трюффо „Две англичанки и континент“. Изумительно! На последних кадрах меня трясло, как в ознобе, но это не от начинающейся простуды, а от силы фильма. Одно из сильнейших впечатлений в жизни. Сказала Варе, что после таких фильмов хочется взорвать, перевернуть себя и окружающее, не потому даже, что оно не годится, а просто желание переворота. Оставаться в своих прежних рамках невозможно. Какие-то границы рушатся, и оказываешься один на один с лучшим, что в тебе есть. Пусть это длится недолго. Но было. И я не могу оставаться прежней. Не получится.

Ну, как писать о таких гениальных фильмах? Жан Пьер Лео чем-то напоминает Меньшикова. Пока разобраться не могу. Но чую интересный образ.

16.09. Снова простудилась.

Интересно, что сейчас с Алешей. Топит воск ранней осени? Лепит стихи или льстит чьей-то красе? Когда едет крыша, несусветности – везде.

Нижинский – Меньшиков, снова Меньшиков – Нижинский. Опять. Но без прежнего надрыва. Но с прежней одержимостью. Без внешних взбрыков. С бездонностью недовоплощенного.

До чего плохо болеть. В аудиториях с открытыми окнами можно превратиться в ледышку. Дома чуть-чуть получше, но тоже мерзко. Нет конца моим простудам. Полмесяца только продержалась.

Вся я – больная. Надолго ли меня хватит в жизни? Да еще с моей манией значительности. А если действительно, не выдержу внешнего давления жизни и зачахну, не успев воплотиться во многое и многих? И все, что во мне таится и ждет выхода, так и погибнет? Когда болеешь, особенно страшно думать о смерти.

17.09. Под утро снился Гр. Сюжет довольно криминальный. Во сне все хорошо. Открываю глаза – холодная квартира, лежу в постели. Закрываю глаза – снова ласковый плен. До чего восхитительно!

Сегодня «двойная доза» Г. Первая лекция – наша, на вторую, 1 курса, ходили с Варей. В.М. совершенно неотразим, когда забывает о времени и несется в свободной импровизации. Все же более раскован с первокурсниками. Это объяснимо, он – человек, падкий на все новое, жажда очаровывать в нем огромна. Он «заводится». Когда же человек узнан получше, новизна восприятия исчезает. Мало кому удается пробиться в его «круги», стать своим. М., например, он почти не замечает. Она сидит и молчит. Настолько близка, что как бы растворяется в его поле и перестает существовать как независимая личность. Все правильно – «близкое знакомство порождает презрение». Можно не так резко, но все же очень редко оно закрепляет чувство, а не отталкивает от человека.

С Дуб. отношения такие же. С Вер. – не лучше. Разные. Слишком. В данных случаях это не является стимулом к воодушевлению. Я хочу сказать, что иногда различие поощряет к каким-то открытиям. Человека непохожего хочется понять и если не согласиться с ним, то хотя бы разобраться в его и своих, кстати, странностях.

Наше занятие отвратительно. Снова вспомнил под конец лекции про Пушкина. Спросил меня, читала ли. Да, говорю (куда я денусь?). Ну, как? – спрашивает. Я – понравилось. Смех. Я сказала так специально. Каков вопрос, таков ответ. Он же полументорски-полушутливо стал объяснять, почему нельзя говорить безликое слово – понравилось. Ладно, пролетели. Зацепил, конечно, слегка. Но я привыкла к его иронии. Я восхищаюсь им, когда он, отстраненный, витает в своих воспоминаниях и восторгах, рассказывает, показывает, забывается. Это деликатнейший человек. Чуткий. Осторожный. И он – очень холодный, настороженный. Варя очень мучается от его противоречий. Я сейчас уже научилась смотреть сквозь пальцы на них. Я бесконечно ему благодарна. Но он – не мой учитель.

Так вот я отвлеклась. Занятие было гадким не из-за мелочной этой выходки, а потому что вели себя отвратительно. Шептались, хихикали, елозили. Вер., См. и Дуб. Они сильны, когда вместе. Влияют друг на друга, и результат: хохмачество, полупошлое-полубогемное. То, что меня больше всего раздражает. Не легкомыслие – легкоумие. И это во всем. Они могут какие угодно глубокие работы писать (предположим), суть не меняется. Это особый тип людей.

По крайней мере, я не строю иллюзий. Ни от кого помощи не жду. Чуда разве что. От Бога?

В моем сознании роль и настоящий Нижинский настолько слились, что возникло какое-то совершенно безумное сочетание – Олег Нижинский. Они всегда – одно. Лицо, судьба, любовь. Отгоняю от себя это наваждение. Отгоняю.

Вырвалась на хореографический театр Пины Бауш. Две постановки: «Кафе Мюллер» и «Весна священная». Если честно – не мое. Недостаточную эстетику на сцене мне заменяла эстетика кулуаров в антракте. Был полный бомонд. Большей частью – молодые. Почти вся известная критическая тусовка Москвы, Фоменки, артисты, одна из Кутеповых, кстати, была с артистом Моссовета Яценко. Очень он ее обхаживает, профессиональный Дон-Жуан. Оказывается, уже седеет. Она – сама свежесть, милая, прелестная, видно, что познакомились недавно, и он хочет произвести впечатление. Смотрит на нее глазами, полными тихого обожания (так знакомо!). Сплетничать нехорошо, но не могу отказать себе в этом удовольствии.

Фланировали с Варей по этажам. Я попивала ликер. Рюмку «уперли» для театралки. Бяки! Надо видеть разное, даже отталкивающее. Размах «Весны священной» я оценила. Но все же главное – музыка. Сама хореография, признаю, своеобразна, выразительна, но вся она – антиэстетика, обезэстетичивание женского тела. Волосатые ноги и подмышки, вспотевшие тела меня шокировали. Я не могла воспринимать сюжет в отрыве от этого внешнего пусть но, как мне кажется, не менее важного аспекта. Приятней все же было «вращаться в обществе». Такая я богемная дрянь. Каюсь.

Есть в этом театре все же свой стиль. Свой «голос»: неумолимый, надрывный, беспомощный. Женская природа образа, скажу не в обиду хореографу, фиксирую как данность. Мужчина все же больше бы уделил внимания именно красоте женского тела. Это даже на подсознательном уровне работает. У Кресника, например, холодно, пронзительно, жестко, но притягательно и как-то наважденчески трагично в своем антиэстетизме. Это только мое мнение, конечно. У Пины иная стихия. Есть претензия сделать ее первобытной, утробной, слепой в своем роковом накале. Но все эти слова я поберегу для кого-нибудь другого, от творчества которого почувствую пламя искренней любви и обожания.

До чего хорошо, все-таки я не пошла на компромисс и не оставила рецензию в редакции «СиШ». Они бы убили ее, а я бы после этого не смогла жить. Жить в ладу с миром. Содрогаюсь при мысли об этом. И бесконечно благодарна небу за правильность сделанного мною шага.

Про Олега хочется писать страстно. Но я подумала, что, в сущности, видела мало его ролей. И в кино, и в театре. Несерьезно? Но если угадать? Для меня это жуткая ответственность.

Меньшиков – это каламбур. Игры и вдохновения. Мнимая легкость от каламбурящей стихии.

«Нижинский» не сразу разбудил меня. Магия этого слова. И я легкое тепло его осознала. Не сразу поняла высоту, открывающуюся будто понарошку, нахлынувшую ритмом живительных строчек и ворожбой голоса, их произносящего. Нет, голос заворожил сразу, заколдовал меня вязью причудливых зимних узоров. И я растапливала стекло мимолетной этой красоты, чтобы взглянуть на первозданное дыхание, их творящее.

18.09. Смотрели с Володей «Семейный очаг». Потом долго разговаривали, съездили в ЦДХ. Домой я попала только вечером, а он поехал в театр на Пину. Интересна будет его реакция.

Как я очарована Трюффо! Любовь сезона. Опять говорили про Мандельштама и идею сценария. Все-таки он хочет делать фильм. Наброски мыслей, но ничего конкретного я не уловила. Меня пока не воодушевляют его планы. Все расплывается. Желание чего-то. Но все невразумительно.

К постановке в ГИТИСе готовит «Феерию» на тему «Балаганчика». Коллаж персонажей, мировых сюжетов, импровизация. Короче, стихия. Из его сумбурных монологов я мало что понимаю, но режиссеру и не нужно, в общем-то, уметь четко объяснять идею. Главное – результат. Постановка. Фильм. Спектакль. С актерами же совершенно особый язык нужен, не столько разъяснений, сколько убеждений показами, а это часто без помощи логики слов. Нужна внутренняя энергия горения. Он – очень рефлексирующий скорпион, как ни странно. Но, пожалуй, именно скорпионы отличаются особой скрытностью и упертостью на своем. Есть исключения, но в большинстве своем это сильные люди. Это не всегда заметно внешне, но… Олег – самый яркий пример.

Две большие сильные «любови» – литература и кино. Все измеряется и оценивается ими.

Пора, наверное, признать свою полную кинематографическую непригодность. Ой, ну как не хочется. Надо реально смотреть на реальный мир. Но если бы я реально смотрела, я бы даже пробовать не стала поступать на театроведение и писать что-то.

До чего я легкомысленная, при всей своей серьезности и рефлексии.

Все-таки театр Пины – не мой. Сейчас расхваливали в вечерних новостях. А я остаюсь при своем. Это антиэстетика профессиональная. Почему в «МН» разгромили Кресника? Он не менее профи. Но, пожалуй, все-таки больше – новатор. От его спектакля у меня впечатление – вспышка нестерпимых каких-то жгучих цветов и пластических фраз, от которых подчас больно сознанию, но которые – жизнь. От театра Пины – и не шок, и не воодушевление, спокойная реакция оценки по заслугам. Бледные телесно-коричневатые пятна, поверхность эмоции размыта. Слепки неожиданных, но не темпераментных, а скорее усталых истерик, движений, бросков. Надрыв, перенесенный в себя? Чтобы поверить в это, нужно усилие. Чтобы не думать об этом – тоже. Театр бледных линий, четких, логичных, оригинальных. Но опять же, мысль, не одушевленная красотой. Чувства, не причащенные живым теплом, оставляют спокойными, не поднимают душу до высот переживания. В конце концов, просто присутствуют, самодовлеют в предлагаемых обстоятельствах. И не требуют большего. Жизнь? Конечно. Пусть продолжается.

19.09. Выживу ли я? Останусь ли невредимой? Все болит. Хочет ли Бог взять меня к себе или наказывает за неправильную мою жизнь? Хотя бы до 30 дотянуть. Мне и этого будет мало, знаю. Любую жизнь, несмотря ни на что. Такая слабая и такая нервная.

Кажется все таким мелким, недостойным в сравнении с возможностью болезни. Клянусь в себе быть достойной лучшего в себе, только бы боль ушла. Я не все сделала. Разве можно всерьез о смерти? Постоянно испытываем судьбу, дрянные людишки, а когда прижмет, умоляем простить. И раз за разом – то же. Но я последний раз обещала. Больше не разрешат. Страшно. Мысли сосредоточены только на боли. Боже, Боже, взываю к тебе, помоги!

20.09. Человек, который вечером, ложась в постель, думает: «Смогу ли я заснуть?» – спрашивает о смерти, который думает: «Смогу ли я проснуться?» – о бессмертии.

Мне всегда легче признать красоту женщины, чем ее талант в искусстве.

«История Адель Г.». Я одновременно испытываю к этой женщине чувство восхищения и презрения. Погубить свое достоинство и возвыситься до таких высот любви. Любовь эта все же порочна. Она забрала душу и разум. И она прекрасна, возвратив отнятое Богу. Обреченная Адель не безвольна. Как в ней совместилось полное отсутствие гордости, самоуважения и горячка порыва, одержимость, сила чувства. Все же сила, но сила эта не человеческая, не женская. Ни один мужчина не выдержал бы постоянного полыхания этой страсти. Она сжигает, как болезнь, ее и все окружающее. Надмирная любовь, обреченная на невоплощение, но не на забвение. Дело не в записях, дневниках, реальности истории, а в той легенде, для которой нет временных и пространственных рамок, и которая возвращается, оживая в новых и новых произведениях искусства.

Разве «Нижинский» не о том же? Любовь слишком огромная, слишком не отсюда. Любовь к балету, к жизни. Кто знает, в чем тут еще дело. Но для нее было мало маленького человеческого сознания. Она вырвалась на свободу. В безумие? Которое выбирает лучших? Это как обряд посвящения. Нечеловеческие страсти и нечеловеческая судьба. Судьба для себя. Они находят, наконец, друг друга и уже никогда не расстанутся. За это надо платить молчанием. Слишком запредельна тайна эта, не осилить пониманием живущих. Миру еще не пришло время сойти с ума. Или вернуться к себе. Но нас оберегают от этого знания.

Адель убивает свою любовь, убивая свой разум. И становится его, переставая быть человеком. Сознания не существует. Все растворилось в чувстве и поглотилось им.

Просто удивительно, в моих старых дневниках (предпоследнем, особенно) безнадежность за безнадежностью, но настойчивым и постоянным рефреном: и все-таки добьюсь, и все-таки талант, и все, все плохое – суета и мимолетности. Плачу и твержу о хорошем, отчаиваюсь, и улыбка тут же умудряется проскользнуть. Самоирония порой. Даже самообладание. Когда писала, казалось, совсем силы духа во мне не осталось, вообще ничего живого. А читаешь сейчас – надо же, бойкая, как удавалось удержаться в себе, не представляю. Но что-то, значит, есть неподдающееся. Несмотря ни на что.

Потрясающее чувство непотопляемости. Вроде, ну куда хуже, а держусь и «смеюсь в лицо прохожим». Со стороны всегда виднее, хоть обзывать могу себя как угодно, жизнь-то остается собой. А натура – безалаберная и неуловимая.

Вся наша мнимая богемность – только видимость живой жизни. Зарекалась я с И. ходить куда-нибудь, а все-таки пошла на нем. хор. театр. Там встретили кучу знакомых. Околотеатральная болтовня меня раздражает. Приземленные разговоры, хохмачество тоже. Мечусь между тем и этим. Едет крыша. С И. – неуютно. Колет по мелочам. Надя все хотела со мной о важном поговорить, но нам постоянно мешали. Она жутко грустная. По проблемам чем-то напоминает меня год назад. Хотела посоветоваться, а нас разъединяли. Жалко ее. По-моему, действительно страдает. Я научилась не концентрироваться на всем этом мусоре перекрученных отношений. Мне по-настоящему надоело все в универе. И не в первый раз говорю, что ушла бы, скорее всего, даже уйду. Подлечусь, как следует (морально). То, что я все оставляю на произвол судьбы, не решаю проблем, сказывается через время, стукает меня больно, напоминает. Дразнит. Это тупик. Так что обещаю себе разгрести эту свалку.

Звонила сейчас Алеше. Голос у него озабоченный. Значит, не такой уж он благополучный, как казалось раньше. Вообще-то правильно. Я с ним познакомилась в период его «звездного часа» на поприще драматурга. А сейчас – будни. Вот, не хочу приступать, оттягиваю главное. Он сказал весьма категорично: спектакля не будет. А у меня от этой новости душа слабеет. Так живо вспомнила свои неистовства весенние. Недавно перечитывала дневники того времени, удивляясь несокрушимости оптимизма – это само по себе. А я готова расплакаться. Пьесу он мне, скорее всего, даст. И все.

Спектакля не будет. Это убийственно. Всего лишь спектакль, эфемерность. А я горюю, будто похоронила близкого. Но так это и есть. Ближе по самочувствию было ли что-то в современном искусстве? Я который месяц прощаюсь с любовью, прощаюсь и не могу проститься. Все же понять Адель могу. Любовь делает из кротости неистовство, из достоинства – пламя порыва.

21.09. Никогда не сидела на Патриарших Прудах. Сейчас солнце. Только что съела шоколадку. Ветер сильный, но теплый. Солнечная рябь на воде. Мальчики, в лодке плавают, смелые.

Была наконец-то на занятии Макаровой. Очень мило. По теме мало, больше театральных сплетен и шуток. За ними так быстро летит время. На занятии Козлова каждый говорил о своих планах. Я сказала, что, видимо, буду писать о Трюффо, посмотрела почти все его фильмы и хочу сделать обобщающую работу. Про желание писать о Ж. – П. Лео не сказала. Не люблю заранее о важном.

Мальчишка уже на середине пруда. Присел на дно лодки, смотрит по сторонам. Рядом утки плавают.

До чего здесь уютно. Тихо. Снуют машины за спиной, их не так уж и много. Солнце капает невразумительными пятнами, пробиваясь сквозь пока еще пышную зелень. Молодые мамаши гуляют с детьми. Мальчишка на лодке уже подплывает к берегу. Мне на рукав села божья коровка. Я не гоню ее. Исследует рукав. Посадила ее на палец, отпустила на скамейку. Мне всегда хотелось написать об этом моем ощущении Москвы. И писала, в общем-то. Но что-то более пронзительное, ласковое, цельное. Конкретных планов не было. В стихах такая Москва уже зажила, а проза к ней только подступает. Многое хочется посвятить прекраснейшему из городов. Как можно здесь не жить? Никогда раньше здесь не сидела. Какое наслаждение! Проходила довольно часто. Это мой любимый маршрут.

А трамвай здесь никогда не ходил. И несчастный Берлиоз попал под его призрак… Снова призрак. Желаемого. Чудесного. Болею, кашляю, хандрю меньше. От этого не легче. Странно, да? Но мне хорошо, по-настоящему хорошо.

Мысль ленива и напряжена одновременно. Мысль лихорадит, как и тело. А тела листьев (немногие) у ног, а сколько еще жизни в их зеленых собратьях. Разве я не могу быть собой? Я бываю собой наедине с собой, с искусством и городом. Молча. Все остальное – подобия. Видимо, по-другому не получится – табу. Ну, что ж, хотя бы это выяснили. Уже легче. Ветер высвистел: «Останься здесь. Не сейчас. Но душой». Я понимаю тебя. Я остаюсь. Я всегда буду здесь, с тобой. Ты живешь здесь? Да. Ты любишь меня? Да. Нельзя не любить звезду. Я звезда? Из лучших. Ты шутишь? Не раз обойдут часы год. И ты состоишься, станешь, кем мечтаешь. Спасибо, когда не во что верить, начинаешь слушать невидимое и дружить с ветром на Патриарших Прудах. Как хорошо, что мы познакомились. У меня друг в любимых моих местечках. Как можно было столько раз проходить мимо и не замечать такого приятного джентльмена. Теперь мы знаем друг друга. Есть куда возвращаться. Это так много.

Незнакомка, «когда человек остается индивидом, он становится незнакомцем». Вечная незнакомка Судьбы. Не молчи хоть иногда.

«Бушующее обожание». Это к Москве. Это к жизни. Это к искусству и любви. Не молчи, не снись мне, не утешай. Я – настоящая. Не мираж, не поэзия. Жест, боль, испуг, вдохновение – это во мне. Но я…звезда? Тот, которого зовут ветер, плавает с мальчишками на лодке, машет мне. Я говорю ему: до свиданья. До новой Вечности.

Болею. Но радость. Удивительное самочувствие было сегодня. Уютное. Так болеть и так балдеть? Умею как-то полностью отключаться в никуда. Во многое. Хорошо было. Мелкие гадости не сметут общего настроя.

Я самая настоящая, чистая, прелестная, когда не мечтаю. Не воображаю глупости всякие, а фантазирую, полностью растворяясь в творчестве. Растворяюсь в обожании Москвы, жизни, литературы, кино. Творчество – лучшее, на что я способна. Опять заношусь. Само как-то получается. И если это самочувствие-обожание сохранится во мне, я сама сохраню его, то – победа.

Человек в букинистическом магазине прав, книга кинокритика, которую я там купила – ничего не стоит. Совсем. Только разве что два-три неплохих образа и знание, как писать о кино не надо и нельзя. Документ эпохи в некоторой степени, как пластинки с речами Сталина и Брежнева. Но нужно ли мне забивать таким хламом небольшую, да еще и не мою квартиру? Конечно, нет. Купилась я на рецензии «Дети Райка» и «8 с половиной». Но ничего особенного. Уверена, что и остальные таковы. Увы, иногда приходится признавать свои ошибки.

22.09. Вчера было ТАКИМ! Москва меня лечит. Я улетаю в нее, как в межпланетное пространство, открытое всем ветрам всех надежд. Свободное, бескрайнее. Сегодня – теплее. Солнце. Небо. Осень решила повременить. Последний осколок лета.

В театрально-киношном мире главным становится не само творчество, а отношение к человеку, его имидж. Все друг друга знают лично, у всех закрепились какие-то свои симпатии, антипатии. Чисто человеческие, не профессиональные. И творчество часто уходит на задний план, заменяясь субъективностью взгляда. Вульф в «Культуре» напечатал «жалостную» статью о Дорониной. Согласна, она этого не стоит. Гадкая женщина, потерявшая талант. Но, черт возьми, статья-то хорошая, убедительная. Я не согласна, но я ценю творчество. Что же мы узнаем от Мак.? Что этот человек – педик. И последнее время у него мания – писать о несчастных женских судьбах актрис. Некий фрейдистский комплекс некоей условной вины. Вообще-то, все эти сплетни – гадость. Но до чего мы все отравлены. Я бы не хотела в полной мере соответствовать какому-то образу. Это убого. Но как жить в этом мире со своими законами? Не подчиняться им? Или искать другое? Критика все же – мерзкое занятие. Уйти, хочу уйти. Только бы найти настоящее для себя.

Моя первая рецензия, та, на «Город мышей», – какое-то программное просто заявление. Манифест новым людям и искусствам. Пусть пока только в масштабе моей лишь судьбы. Я знаю, много нового придет, и мы вместе будем творить это новое.

Как дальше писать? Смогу ли так же паряще? Это в жизни у меня все сложно. А писания мои всегда над-… – легкие.

Я никого не неволю, ни с кого ничего не требую. Несчастья в личной жизни – от свободы, которую предполагаю для себя и которой не хочу лишать других. Слишком независимая. Как сказал Паша, это для женщины плохо. Но я просто никогда не покажу своего настоящего чувства, поэтому, принимая страдания Адели, все же больше нахожу близкое в англичанках. Черты каждой во мне. И каждая – в моей душе. Сочетание не представимое. Поэтому лучше не объяснять.

Полпятого ездила на Трюффо «Зеленая комната». Как все, что он делает, – великолепно. Первый фильм (из виденных), где играет сам. На первом этаже у зеркала задержалась поправить прическу и посмотреть книги. Смотрю: Володя спускается. Тоже книги пошел смотреть. Я секунды две колебалась: подойти или незаметно смыться. Уже само то, что возник такой вопрос – плохой знак. Все же подошла. Не скажу, что обрадовался. Спокойно. Оказывается, смотрел фильм в том же зале. Прошли немного вместе по улице. Я пошла в театр, он к метро. В театре Пины был вчера. С субботы не звонит. Позавчера обменялись парой фраз в театре. Тоже случайно встретились. Я рада, что он не пытается стать моим «кавалером». Но если совсем пропадет, тоже ничего хорошего. Впрочем, я никого не привязываю и не обязываю. Человек сам решает, с кем ему лучше. Если со мной так мало людей находит общий язык, то это только мои проблемы. И это я. Ну что теперь. Скоро 20 лет. Поздно новый характер требовать от богов. Такая уж. Вдруг еще не совсем пропащая. Время все объяснит и покажет, кто есть кто. Если Володе нужна моя творческая помощь, сотрудничество, пусть предлагает, подумаю, а заинтересует – попробую.

В театре сидела в партере с В.М. Он плохо себя чувствует. Только сегодня вырвался. У нас с ним мнения насчет Пины совпадают. Он может все точно объяснить, объяснить то, что я чувствую, но не могу сформулировать. Эмансипированность, женщины нарочито некрасивы, дефективны. Мужчины же симпатяги, здоровяки. Это как бы все, что у них есть. А женщине красота и ни к чему даже. Она как бы выше, глубже. Больше всяких тем, условностей, ограничений. Боже, как убого! Ушла в антракте. С Варей и В.М. болтали в вестибюле, потом дошли до метро. Он может относиться ко мне как угодно, я его всегда люблю и уважаю. И ничего не требую. Даже вежливости. Которой у него слишком много. На всех вокруг хватает. Бывает – слишком.

Спектакль (для меня) совершенно невыносим. Как говорит В.М. – другой тип сознания. ОК, но скучно-то как!

Никакой динамики внутри этой (так и быть, пусть эстетической) системы. Повторы, намеки, есть яркое, самобытное, но в общей этой бормотке и нарочитом утрированном несовершенстве, мягко говоря, эти находки блекнут. Мне активно неприятен спектакль. Ради Бога, изощряйтесь, но захватывая зрителя в плен ваших изысков и чудачеств, а не строя гордую позу элиты. И хватит об этом.

Видела Лешу Бур. По-моему, он с друзьями. Поздоровались через стекло, он в театре, а мы стояли в вестибюле. Такой же невразумительно-апофигейный. На прикид плюет. Меня занимает этот тип людей. Холодный оптимист. Равнодушный. Подумала: приятно было его видеть.

23.09. Трюффо обожаю. Новая страсть. Сегодня – первый фильм, не вызвавший восторга, а скорее очаровавший, – «Ускользающая любовь». Последний из цикла о Дуанеле. Жалко наблюдать за постепенной гибелью персонажа. Еще в «Ан-туан и Колет» была жива эстетика «400 ударов». В «Украденном поцелуе» появились новые нотки, но они скорее дополняли, чем разрушали сложившуюся образную систему. «Семейный очаг», сказал Володя, – гибель персонажа. Теперь, посмотрев «Любовь – беглянку», соглашаюсь. Дуанель кончился. Грустно. Трюффо не кончится никогда. Кино продолжается!

Жутко смириться со своей обычностью. Невыносима мысль. Убийственна. Она сливается для меня с мыслью о смерти: если нет во мне таланта, значит, и жизни нет. Если не особенная, то и не настоящая. Если окажется, что мысли об избранности – ничто, то я уже умерла. Нет, не преувеличиваю. Я так чувствую и еще я все равно чувствую силу жизни, а значит, надежду, а значит, особость. Именно в таком порядке. Сомневаюсь бесчисленное множество раз и, выпутываясь из этой трясины неурядиц, болею солнцем, его душой. И будто возрождаюсь для новой жизни.

24.09. Очень мощная на меня сегодня кинематографическая нагрузка. Сначала Трюффо «Последнее метро», потом премьера «Окно в Париж» Мамина, только что по телевизору «Раба любви». Не люблю мешать ощущения, но хочется так многого. Я сейчас даже немного не в себе. Кино – наркотик. Разве смогу уже без него? Но наркотик этот не крушащий, а созидающий.

Е. Соловей – «изломанные» линии ее речей, движений, безумств. Безумства кукольной головки, которая поверила вдруг, что она настоящая. И раз поверив, не смогла больше улыбаться чужой улыбкой. Все вышло из тумана и ушло в него. Только дорожные столбы в молочном его молчании, будто перевернутые тире. В небо. Но никакой многозначительности. Наоборот, все слишком ясно. И очевидность неведомого уже не через тире. А бегущая строчка дороги уже растворилась в тумане. В который раз.

Суета съемочной площадки сквозь дымку чудесного солнечного леса, дорожной пыли, пронзительной музыки приобретает тоже какой-то надмирный поэтический облик. Некие представления о богемных, капризных, талантливых шалопаях от кино. Они всегда в этом мире. Такими и останутся. У них нет выбора. У них нет даже желания прильнуть к окну действительности, чтобы увидеть реальную жизнь. Ни к чему. Они все – образ, не навязанный, а возникший. Просто влюбленный в окружающее пространство образ, который, существуя вне него, не может без него. Увязнуть в обожании жизни, как в тумане раннего утра. И пропасть, погибнуть там, захлебываясь от восторга и жути.

А жизнь, действительная, она продолжается. Только какое им до нее дело? А мне? А всем? Разве есть выбор?

И музыка …почти молчала, мечтала о тишине, унося в неповоротливом вагоне всю тоску и печаль, разбуженные любовью. Музыка сливалась с туманом. И поглощала его. Все вышло из тумана. И все пропало в нем. И все осталось в нем. Но разве настоящая музыка не бывает вещей? Она вещая, когда молит о молчании, не умея побороть свою природу, соперничая с туманом и болея им. Каждый раз забываешь главное. И радуешься этому. Нельзя пролистать судьбу, как журнал иллюстраций. Это она сама листает нас всех, но уже скорее как справочники. Всех не вспомнить. А ей нужны новые впечатления для новых ролей. А я-то кем останусь для нее?

25.09. Я многое могу простить человеку, оправдать его грубость, цинизм, равнодушие, только бы он не был мелочным. Мелочность особенно ненавистна мне в мужчинах. В себе я постоянно борюсь с ней и того же требую от других. Суетный человек мне неприятен. Широта натуры притягивает непреодолимо. Я не замечаю разные гадости характера, не хочу замечать, лишь бы простор проявлений, лишь бы по-настоящему свободен для себя и других. Мелочность – женская черта, когда она встречается в мужчинах – вдвойне порочна.

«Раба любви» – фильм старый. Но как свежа эстетика, как не забрызгана штампами и условностями его палитра. Паряще, едва притрагиваясь к действительности, фильм продолжается. Во времени и в душе. Никого не преследует, ничего не ищет. Это его можно найти и открыть для себя, как чудо, как солнечный осколок лета в октябрьскую бездарную хмарь. Летит. «Господа, опомнитесь, вас не поймут». Целует воздух восторженно-капризными интонациями, всплескивает руками. Лепесток, унесенный в дальнее.

Фильм пронизан солнцем, музыкой, дорожной пылью. Это день, это дневной уютный летний воздух. Только предчувствие осени: говорят об октябре, октябре средней полосы, и утопают в свете, духоте южных широт.

Москва уже не своя, не прежняя. Москва за гранью сознания, за границей, проведенной душой. Не вернутся. Будут жаждать этого, и отталкивать все возможности. Будут в ностальгии, будут больны тоской. И не вернутся. Не простят.

Стол – это святое. На нем должен быть беспорядок.

Последняя в гастролях немцев программа сегодня. Приехала в театр. Видела Володю, но только поздоровались. Потом увидела В.М. и Варю и говорила с ними. В.М. достал нам пригласительные. Оба спектакля понравились. Первый – звучанием цвета, второй – ритма.

26.09. Бешеная гонка. Нет, привычная. Это Варя вот в день по 3 фильма и спектакля смотрит. А я всего по два или фильм и спектакль.

Куча впечатлений. Куда все? Кому это нужно, возникает вопрос. И стоит ли приниматься за обреченную на забвение работу, т к. уверена, что ее не напечатают. Для себя? Конечно же. Конечно, нужно для себя. А все эти вопросы неуместны, просто слабость. Я справлюсь с ней. Так же, как и с ленью.

Володя? Вычеркиваем. Не люблю бороться с чужими комплексами.

Хочется до бесконечности писать обо всем, что нравится. Фильмах Трюффо, «Рабе любви», «Сангвисе». Хочется сразу обо всем. Меня не хватает. Растворяюсь в искусстве, пока больше в чужом. Но своего тоже много.

Мечтаю о кино. Ничего, кроме кино. Конечно же, и кроме литературы. Два божества, язычница. Вечная язычница. Непостоянная и непоседливая. Охота к перемене мест – это болезнь. А в личной жизни одни «оба – на – угол – шоу», где главное – углы и разочарования. Нет, так – углы разочарований.

«Сангвис» занимает. Почему у меня такой странный вкус? Я не считаю его идеальным, но все же и ужасного ничего нет.

Из привезенных в Москву гастрольных спектаклей в рамках фестиваля «Танец из Северной Рейн-Вестфалии» «Сангвис» – самый молодой. Поставленный в 1991 г. Урсом Дитрихом, он совместил традиции легендарной студии выразительного танца «Фолкванг» и взгляд на пластическое искусство нового поколения немецких хореографов. Современность предстает в неожиданных парадоксальных образах, сотканных из ритма и жеста. Ее персонажи не нуждаются в сюжете, каждый из них сам себе сюжет. Отсюда – смещение понятий. Не связанные друг с другом сценические «я» обитают по своим законам, играют только свою партию. Но их много, и столкновения неизбежны.

Хаос и гармония нерасторжимы. В спектакле Дитриха сцена усыпана песком. Шум плещущейся воды, звуки шагов. Звучит чуткая музыка Баха, будто прислушивающаяся к происходящему. В какой-то момент наступает тишина, но спектакль продолжается, продолжается под заданный вначале ритм. Вскоре музыка оживает вновь. Но никакого дискомфорта от смены звуковой палитры, подчас резкой, – не происходит.

Мужчины и женщины приходят, общаются, равнодушно соприкасаясь движениями и взглядами. Движениями, как взглядами. Подчеркнуто условно. Им нет дела друг до друга. Но друг без друга они не могут и не хотят. Это болезненное ощущение отторгнутости от самих себя и от окружающих становится обыденно-привычным. Как в осколках разбитого зеркала, находят друг в друге, воссоздают потерянный облик. Но осколки эти не собрать, не склеить. Никто и не пытается.

Это карнавал теней, где все до отчаяния одинаковы. Невразумительно-невнятны. Но в каждом таится непреодолимое желание властвовать. Стремясь подчинить себе чужую жизнь, они попадают в необъяснимую зависимость от нее. Путаясь, меняются ролями. Они одновременно хотят подчинять и подчиняться, не умея ни того, ни другого. Каждый автоматически воспроизводит себя, выявляясь собственным ритмом, порывая с другими и неизменно возвращаясь, втягиваясь в общий ритм нервных движений. Нервных только на первый взгляд. Потом возникает ощущение странной гармонии, странного единства.

Кутерьма человеческих тел, взрывы песка… Песок здесь играет свою роль, как бы запечатлевая образ каждого, кто проходит по нему. Музыка же объединяет. Она будто переживает за всех сразу, и толпа мечущихся, тянущихся друг к другу и тут же отталкивающих друг друга людей обретает новую видимость. Пусть единство их мнимо, они не откажутся от него.

В пластических этюдах персонажи раскрывают себя. Стычка двух женщин, обменивающихся репликами-жестами, будто спор на высоких тонах. Репризная сценка-диалог между двумя мужчинами, которые вручают друг другу визитки из вежливости и тут же строят мелкие пакости из одного только желания доставить себе удовольствие. Разные персонажи сменяются в калейдоскопе движений и поз. Меняются лица. Мимолетное сходство, пугающее различие – как моментальные снимки. Их не запоминаешь. Не меняется в одночасье мир. Люди бьются в его клетке. И ритм этих беспорядочных движений, этот выдуманный ими же ритм длится и длится. Ритм воображаемых потерь и побед. Он собирает их вокруг горящей свечи в темноте, чтобы задуть ее и начать новую игру, игру в жизнь, с вряд ли понимаемым хоть кем-то смыслом.

В «Сангвисе» Дитриха цитаты из признанных мастеров немецкого хореографического экспрессионизма умело совмещены с новизной, свежестью интонаций поэтических, то, что, может быть, не присуще балету Пины Бауш с его нарочитой прозаичностью. Заимствования не оставляют ощущения вторичности. «Сан-гвис» – это мир несовершенный, но самобытный. Это сочетание нового и уходящего, узнаваемого и странного. Это продолжение.

3.10. Отдала В.М. рецензию на «Сангвис». Не могла не написать. Спектакль тянул кровь, стучал в виски. В.М на последнем занятии несколько «взвинченный» был. Я снова ни слова не говорила, хотя было что. Но…, пусто.

Наконец-то увидела «Нечаянные радости». То, что от них осталось. Была потрясена и окончательно поняла, что моя киномания неизлечима. На следующий же день снова смотрела «Рабу любви». Как там звучит мотив Хамдамова! Солнечное расслабленное южное пространство. Замысел Хамдамова гениален, воплощение Михалкова – безупречно. Не знаю, что бы получилось из «Нечаянных радостей», дай режиссеру закончить работу, но масштаб я ощущаю громадностью, высотой. Утонченность, изысканность его стиля – уже новая эпоха, не декаданса, а возрождения.

В Москве сейчас расцвет искусств. Театр, кино, живопись. Фонтанирует жизнь творческая. А в политике – катастрофы, одна за другой. В центре любимейшего моего города подлые плебеи собираются на митинги, жгут костры, нападают на омоновцев. Есть раненые, есть страх. У них одержимые злобой лица, если можно назвать лицами отвратительность эту. Я не хочу обо всем этом думать, но это врывается в жизнь. И пугает.

«Где же ты мечта? Где же ты моя мечта?» Новый свих по поводу «Нечаянных радостей» и «Рабы любви». В голове сумбур и восхитительная жуть нахлынувших вдруг истом.

Так много слишком разного происходит во мне последнее время. Я не в состоянии фиксировать каждую свою внезапность. Я лелею в себе грусть. И это разрушает.

В конце концов, намешано плохого и хорошего в одну судьбу – столько! Каждый день – смена мигов самочувствия стремительнейшая. Только и лопаются шарики надежд, только и появляются новые.

Солнечная легкость забытья приходит на смену агрессивности и тоске, чтобы уступить место вскоре равнодушию. И снова – «солнце ушло из сердца». Солнце опять вернулось. Обожаю Москву, не устаю ходить по ней и восхищаться ею. Божественная.

9.10. Сонность невыносимая. Беспокойство непонятное.

После всех недавних кровавых событий – плохо. Это как-то давит на меня. Что-то в воздухе воздействует, тревожит. Столько смертей жутких в любимой моей столице. Настоящая двухдневная война. Не верилось. Ходила по Москве, местами совершенно спокойной, где, казалось, ни единого намека на бушующие военные страсти, и не могла осмыслить происходящее. То, что показывали по телевизору и передавали по радио, ощущалось как нечто отвлеченное, абстрактное, неотсюда. Я не могла объединить в сознании Москву, такую мирную, где воцарилась золотая солнечная осень, и Москву стрельбы и убийств. Это было невозможно. Но это было правдой. И так жутко понимать это.

Лекция заезжей парижанки. Русской молодой женщины 28 лет, которая была некогда филологом, потом все бросила, уехала в Париж и сделала там карьеру модельера. Читает лекции на французском в Париже. Теперь у нас и во ВГИКе.

Богемная, картавящая на французский манер дамочка с жутким самолюбием. Она настолько в дурном стиле богемна, с ужимками, жестами, закатыванием глазок, что я теряюсь. Это уровень Наташки, не выше. Лекцию растянула на 2 часа. Увлеклась. Я томилась. Несколько человек рядом тоже. Мне казалось, все, что она говорит о моде – общие места, банальнейшая банальность. Ее манера переспрашивать, понятно ли, «ах, я не знаю, как я по-русски», «вы знаете, что это такое»? – бесила. Потому что предметы вопросов были элементарны. Не знает этого только младенец. Ее рисовка меня раздражала и забавляла. Но потом я просто устала и мечтала только об одном: как бы доехать поскорее домой. Стала спрашивать других. Шок – понравилось. И не одному. Непостижимо. Их может привлечь эта расфуфыренная пустышка, которая кичится своей «французскостью». Кому-то, возможно, лестно находиться рядом с этой «куклой». Мне хотелось бы никогда ее больше не видеть.

Я так устала, что уже с трудом пишу. Очень расстроена из-за многих мелких гадостей. Но я – дома, и надеюсь, все будет, как надо.

Во-первых, почувствовала неприязнь со стороны Ш. Причем агрессивную. Не понимаю. Только догадки: я его раздражаю своей внешностью и своей русскостью? Это прискорбно. Он выбрал именно меня объектом своей антипатии, может быть, случайно, но я понимаю, что отношения у нас с ним не сложатся.

Будто совершенно выдохлась. В странном невменяемо-столбнячном состоянии сейчас. Будто внутри на душу действуют наркозом. Заморозили и проделывают операции. А я ничего не чувствую.

Как надоело быть мягкой, податливой. Как надоело молчать и соглашаться. Глупо что-то кому-то доказывать, но, надеюсь, докажет моя работа и мой стиль. Все-таки жизнеутверждающий.

11.10. На этот раз все должно получиться. Не концентрируюсь на теме, спокойно отношусь к любой вероятности.

12.10. Все мои знакомства с мужчинами обречены. Все портит флирт, легкая влюбленность. Никогда – на равных, всегда через боль отказов. Просто я еще не встречала моего, с которым не думаешь об условностях, а теряешь голову в любовной горячке. Их привлекает моя независимость, мой ум, моя богемно-элитная внешность. Меня в них привлекает, как правило, возможность общаться «на уровне» и вероятность творческого общения, сотрудничества или поддержки. Никто не выдерживает. Но я не отчаиваюсь. Есть еще во мне какие-то комплексы, мешающие взглянуть на все более легко и непринужденно. Но я и с ними справлюсь.

13.10. Или я в жизни ничего не понимаю, или жизнь постоянно обижается на меня. Все мои начинания летят в абсурдность, и все надежды оказываются ошибками.

«Из человеческих недостатков трусость – самый худший». Слова главного героя фильма «На последнем дыхании». Странно переплелись с булгаковским произведением. То же вещал Воланд.

И трудно верить во что-то серьезное. И до истерики доведет судьба своими слишком демонстративными колкостями. И так томительно… И так прекрасно смотреть на солнечный московский день и улыбаться мудрой и хрупкой золотой осени. Сквозь слезы, сквозь слезы, сквозь слезы.

Странный сон сегодня. Полуразрушенное, все в трещинах, выбоинах громадных размеров высотное здание. Они и так-то большие. Но это потрясало совершенно гипертрофированными размерами. Я увидела его вдруг с заросшего травой пригорка. По ощущению это была Москва, но от конкретной Москвы ничего. Только понимание: выхожу из метро «Киевская», смотрю на жуткое зрелище это. За зданием, тем, что от него осталось, – Москва-река. Есть разные степени страха. Такого, как сегодня во сне, еще не испытывала. Здание давило, убивало, оно могло в любой миг развалиться. Повреждения были ужасающие. Повреждения – слабо сказано. Это был громадный труп. Махина. Я помню, что подкосились ноги, я в ужасе упала на траву, подступили рыдания, я еле могла выговорить: «Что, почему, как все это»» какие-то бессвязные бормотания. Сильнейший шок. Спустилась к дому. Помню, кто-то гово-

рил: «Был божественный глас. Предупреждение. Теперь вот наказание. Там, внутри, находились худшие люди, которых можно было собрать. Так получилось, что в момент разрушения они все были собраны там». Примерно так. По крайней мере, смысл такой. А я иду в цепочке людей под нависшей тушей поверженного великана и думаю: «Принадлежу я к худшим или нет? Вот испытание – если обрушится, значит, – да, нет – какая-то надежда, не пропащая тогда». Было до неправдоподобия жутко. Смертельно. Я проснулась с этим чувством. Вся моя жизнь – готовая в любую минуту рухнуть постройка, рухнуть и замуровать меня навсегда. Но если она (о, как это ни странно, при такой зыбкости) до сих пор стоит, может, это что-то значит. Не забирают, оставляют делать на земле предназначенное мне дело. Никогда бы не хотела повторения ночного кошмара. Это не под силу выдержать никому из людей. Меня спас сон, никому не желаю в нем проснуться.

14.10. Я знаю, что добьюсь высот творчества, а значит, признания. Трудно верить. Но я не верю, я знаю.

Но я ни во что не верю, и я верю во все, что со мной происходит.

Утомленно, устало: когда? Когда?

Не надо спрашивать, надо отвечать самой.

Твоя ошибка – в тревоге. Ты ошибаешься, думая, что не можешь справиться с ней. Ты постоянно настраиваешься на поражение, понимаешь это и все-таки поддаешься тлетворному воздействию хандры.

М.

Сижу до глубокой ночи, терзаю «Сангвис». Я все равно уверена, что «чуткая музыка Баха» – точно сказано. А именно к этому придирался Д.К., а ему вторил В.М. Но, тем не менее, я, педантично следуя всем его замечаниям, вношу изменения. Мне даже интересна такого рода работа. Хотя и прилично раздражает. Подстругиваю, подстраиваю свое под чужой вкус. Что получится – неизвестно. Но получится – непременно.

Новый наш фильм «Русский регтайм» совершенно взвинтил меня. Я пропадала от тоски за уходящее светлое молодое время и понимала с маниакальной обреченностью, что все же кино меня доконало. И я люблю его так же страстно, как Адель своего лейтенанта. «И другой мне дороги нету». В кинодурдом или в настоящий? Просто нет выхода. Все двери передо мной. Выбор пока свободный. Но выхода уже нет.

Я совершенно уверена, что мое определение музыки Баха – то самое, верное. Вот увидите, вы еще об этом вспомните.

16.10. Боже праведный! Как безнадежна жизнь, пропадает прекраснейший человек, один из лучших, встреченных мною. Было абсолютно невыносимо смотреть на банальность окружающего. Типичное среднерусское семейство, т е. народ. (Боже, сколько снобизма! Но это вторично.) Единственное, что меня по-настоящему волнует – это сам Б. Всего 35 лет. Для мужчины – это расцвет, а он ставит на себе крест этой женитьбой. Я до последнего не верила в реальность этого брака. До последнего. А он – гордый бесконечно и бесконечно – настоящий мужчина. Я готова просто раствориться в таком, закрывая глаза на многие и многие недостатки, но которые для него вырастают в громады комплексов. Я уверена – он достоин значительно большего. И не понимать этого он не может, но относится он ко всему просто. Просто. Сегодня я была на регистрации его брака. Он для меня интересен. Он – самодостаточен до кончиков волос, и это убедительно само по себе. Такой потенциал, не столько даже профессиональный, а человеческий, личностный. Он – индивидуальность. Я напилась от чувства отчаяния за него. Пропадает. Я понимаю женщин, влюбляющихся в него.

Каждая думает, что она-то уж сможет справиться с этим крепким орешком, остановит его падение, спасет. Это огромная ошибка. Спасти его нельзя, исправить тоже. Он – такой, и этим все сказано. Многие бы отдали (сколько!) для осознания себя такой личностью. А он пропадает. Среди кого!

Все пройдет, все смирятся, все останутся прежними. Время пойдет своей чередой. Когда еще мы встретимся, Боже праведный! И я болею за него в душе. Я не жалею его, он менее всего нуждается в этом чувстве. Я его бесконечно уважаю. (Может, и что-то большее? Может.)

Я похожа на него. О, как похожа в гордыни своей! И я бы ни за что не согласилась выйти за него. Да он бы и не предложил. Опять же – гордость.

Одна мысль билась в моей голове: что ты делаешь со своей жизнью, ты с ума сошел, замечательный человек!

Только время и только возможное чудо что-то изменит. Ничему другому он не поверит. А мне больно за него. Я никогда не хотела его спасать. Он нравился мне таким, каким был.

Ни капельки не жалею, что поехала на свадьбу. Я поняла его больше. И как ни странно (это мне самой кажется абсурдным), я не разочарована, я считаю, он – сможет выбраться из этой трясины. Должен вырваться. Я люблю в нем свою надежду. Впрочем, это уже неважно.

Я буду думать о нем. Я не влюблена. Я заворожена его игрой с жизнью. Рискованной, каждый раз – ва-банк.

Он спивается. Он пропадает. И не первый год.

Я устала. Уже отрезвела. Как ты ошибся!

А если нет? Я рада за тебя. Но вряд ли ты когда-нибудь будешь доволен собой. Ты – русский интеллектуал с душой трагического Пьеро. Полуарлекин: слишком рефлексирующий для Арлекина. Ты всегда иронизируешь по поводу – по любому поводу: ты, мир, люди…

Черт возьми, я ничего не могу изменить ни для него, ни для себя. Я только надеюсь. Я только хочу этого. Мне приятно произносить твое имя, понимая, что я не люблю тебя…

Пьяные повторы. Зацикленность. Бред. Сама-то пропащая, а сужу о других. Но ты…ты…

17.10. Сердце продолжает ныть. Набросала стихотворение. Посвященное Саше.

Я болею простудой черной твоих волос.

Образ, по-моему, замечательный. Неужели снова в никуда? Мне обидно за его невразумительную жизнь. Пьяную, балагурящую, с непроявленной судьбой. Осталась где-то в черновиках души. Невостребованная. На каком переезде, на какой переправе они разминуться посмели? Где она, его единственная и неповторимая незнакомка? Судьба-незнакомка «прошла мимо, не взглянув в глаза». Милая, солнечная, оживи его, не убивай, дай ему шанс, чудо заветное или вложи в мои руки силу, способную это чудо открыть для него. Я бы не спасала его, я бы возвращала ему по праву принадлежащее. Я в него верю. «Я болею простудой черной его волос».

18.10. Опять тоска по свету. Нижинский. Перечитываю свои рецензии. Ненавижу свою скованность, которая мешает запросто звонить нужным людям и добиваться желаемого, делая его действительным. Люди мелькают все мимо меня, все исчезает с горизонта. Я понимаю, что если сама не люблю их, кто же полюбит меня.

Вчера была в студ. театре МГУ кабаре «Синие ночи». Очаровательные хохмачи из «Несчастного случая» валяли на сцене дурака. Стихи, музыка, шутки под привычно-одобрительную реакцию зала – было очень мило. Публика «ласкала взор». Видела, например, Сашу Жигалкина из «Обезьян». Молодежь непосредственная и безалаберная. Такие вечера меня смущают и будят от сна жизни. Но день промелькнул, как многие, и где я снова? Невыносимо терзаться который месяц. До свидания, солнечная девочка. Не покидай меня надолго. Я так устала быть одна.

Мама снова уехала в Казань. Так тоскливо одной. Привыкаю – отвыкаю. И круг за кругом. Как пони в зоопарке.

Все равно я благодарна жизни. Бесконечно благодарна.

Петербург. Нижинский. Фавны, которые грустят на нежных свирелях душ. Нахлынувший мотив Растрелли. Столица моей печали. И моей беспечности и вдохновения. Осень золотая, пока. Листопадят сумерки. Скоро холод. Скоро новая встреча с зарей. А белые ночи простились надолго. Особняк у Аничкова моста, красный, как топазы листьев в парке. Мы встретились там, танец. Мы простились там. Ты всегда одинок? Ты всегда – имя. Его нельзя делить ни с кем. Тебе нельзя. И мне нельзя. Исаакий. Площадь. Нева. Обожание твоей гениальности, город-аристократ. Почему так возвышенно? Словно случилось солнцу спуститься мне на ладонь. И я ощущала его прикосновение и не отличалась. Солнечное сердечко. Солнечная девочка. Солнечный город за окном. Другой. Любимый, родной. Столица, но уже не печали и вдохновения. А обожания самой жизни, всякой – солнечной, пасмурной, насмешливой, кроткой. Столица вблизи, а тот – всегда вдалеке, на поцелуйном расстоянии. Москва – поцелуй в лоб, теплый, заботливый – в щеку, любящий, смущенный – в губы, венчальный, майский. А Петербург – поцелуй воздушный, улетающий в небо и в душу. Какие там дали!

19.10. Мне интересно общаться только с мужчинами. Когда их нет в моей жизни, я неизменно потухаю, теряюсь, сливаюсь с окружающим, потеряв некий смысл. Смысл во мне – женская душа, и творчество на этом построено. Не хотелось бы так себя ограничивать, но нужно понимать себя не только в лучшем. И потом: вообще искусство бывает бесполым? И его истоки, первопричины важны сами по себе? И не есть ли влечение, влюбленность, любовь – высшее проявление жизни?

С мужчинами пьяняще восхитительно и трудно. Я непременно напялю одну из своих привычных масок и, развиваясь в этом образе, в конце концов заведу его в тупик и испорчу отношения. Я не хочу, чтобы меня поняли как меня. Я не хочу раскрываться, и игра, такая вначале легкая, остроумная и живая, не подпитываясь вдохновенным самочувствием, обрастает набором штампов и обязательно сорвется в фальшь. Вдохновения же я не могу постоянно испытывать, потому что в какой-то момент начинаю думать только о том, как бы не выйти из нужного образа, соответствовать заданному комплексу черт. Импровизации возможны в период творения этого имиджа – первые две-три встречи. Я еще точно не знаю, какой предстану на этот раз, и импровизирую. И это получается по-настоящему хорошо. Потом, заключив себя в броню сложившегося чужого характера, отхожу в сторону. И все мои последующие внезапности самочувствия – мертворожденные слова, поступки, стили. Мне самой противно. Но еще ни разу я не была собой. Может, и не надо этого. Но я чувствую свою ущербность и тоску. 

Гордые губы смеются
Ты провожаешь меня
На допрос мечты.
Гордые губы встречаются так редко.
Гордые души еще реже. 

Как мне избавиться от мелкого в себе? Я физически ощущаю эту ограниченность. Она, как болезнь, съедает меня, и, я, как больной, лечу ее традиционными лекарствами, способными только усыпить боль, но не уничтожить ее. А как уничтожить, если она – это я? Но я ведь – и многие, многие другие «я». Их действительно много. Удивительно, как они уживаются. «Персонажи твоей игры – это я», это вдруг, это всплеск солнца в воде, свет звезды восторженной. А та, неуютная, корявая колдунья?

Расстанься с нею. Промолчи.

Да, обижать ее безумие – недостойно. Но где ключи от прошлого, которые бы надо спрятать. Я сама не могу найти их.

Детский врожденный страх перед мужчинами сосуществует с непреодолимой головокружительной тягой к ним. Меня раздирают эти две крайности. И я едва удерживаюсь между огнем безумств и холодом равнодушия. И вся моя жизнь – постоянное преодоление себя и борьба с собой. Неизлечимая. Бесконечная.

Круг замкнулся. Он всегда был замкнут. Но мне иногда казалось – я нашла лазейку и смогу выбраться. Нет, я совершенно безнадежна. Дело не в окружении, с которым не могу найти общий язык. Куда бы ни попала, видимо, везде будет то же. Не умею выгодно преподнести, что есть во мне хорошего. К тому же все хуже себя чувствую физически.

Ни в чем – нет меня. Везде – полумеры, полурешения, полуответы. Я не могу себя терпеть. Наверное, и у людей я все меньше вызываю понимание. Ну что ж, так лучше. Должно когда-нибудь кончиться мое полусуществование.

20.10. «Король Лир».

«Что наша жизнь, как не обитель тьмы, где, словно странники, блуждаем мы».

Можно рассуждать о высоких материях, до бесконечности, пока, наконец, в яви не столкнешься с истинной трагедией.

«Прорва».

Ночная, отстраненная вечно Москва. И все-таки до того во всем – «прорва». Т.е. пропасть. Еле-еле надежда теплится. Только бы продержаться.

«Отелло».

23.10. Полное отсутствие всего от всего. Внешне все то же, но ничего не осталось внутри. Даже жаловаться не могу. Печаль осталась. Печаль стала мною.

Хожу в Киноцентр. Делаю все, как раньше. Только в универе почти не появляюсь. Совсем забросила. Бамбук смотрит грустно и понимающе. Столько снов и грез, я в них погрузилась. В болото их. И уже ничто не спасет, потому что ничего во мне и никого, кто мог бы и хотел бы что-то изменить для меня.

Я всегда страдала от одиночества. И думала: ну, куда хуже-то. Но такого, как сейчас, всепоглощающего, не помню. В сравнении, все в сравнении. Когда теряешь немногочисленных знакомых, когда они теряются сами, что можно поделать. Потухла совсем свеча моего настоящего. От былой самоуверенности и гонора – угольки.

Все равно, пока не умерла, буду жить знанием о своей избранности. Пусть меня ломают, гнут в бараний рог судьбы, разочарования, предательства, я плачу, я смеюсь, я живу.

24.10. Сейчас – снежная истерика. Намело сугробики кукольные. У меня внутри – истерика безмолвная, такая же, как снег сегодняшний. Но настоящая. Боже, спаси от напастей и болезней. Не хочу пропадать и хочу. Не хочу томиться жизнью и томлюсь.

Я – больше своей жизни, талант – больше меня самой.

Москва. Вспоминаю когда, где же я на самом деле, хоть немного теплее. Город, возлюбленный и влюбленный в судьбы гениев. Город-грусть, город-восторг, город-тайна для каждого и солнце жизни для меня.

Моя уверенность в своей неотразимости – самообман? Самочувствия не достает нужного. А без него все на свете – ничто.

Сколько можно звать судьбу, не зная ее имени? Сколько можно болеть физически и духовно и идти на поводу у этой болезни? Нижинский – жизнь. Я – ее подобие. Стилизую каждую из эпох в масштабе моего крохотного мира – Вечности. Стилизую каждого из встреченных, стилизую жизнь, увлечения, искренность. Я во всем – лишь удачная копия. Не живая. А стихи мои – они всегда вне. Для меня порой странно, как можно совместить меня и эти прелестные создания фантазии, причуд и таланта. Они – вне меня, слава Богу. Какая-то очередная накладка. Хотя я в себе чувствую Бога, но сил нечестивых так много, что они разрушают то немногое высшее, еще способное жить небом истинным.

Снилась железнодорожная катастрофа. Мы с мамой и бабушкой остались целы, но вагоны расшибло в лепешку. А я ходила сама не своя, не осознавая случившееся, в шоке.

Снилась любовь. Настоящая. Но разве у меня может быть такая?

Снилось так много разного и так правдоподобно, что мне уже кажется – жизнь раздваивается. И обе жизни одинаково реальны. Это уже где-то было, не так ли?

Меня могут потрясти великие произведения литературы, меня может перевернуть гениальный фильм, я сама могу испытать ни с чем не сравнимое блаженство от состояния собственного творчества, но жизнь – это клиническое состояние, Ионеско прав.

25.10. Оторвалась от универа, давно там не была. И не хочется. Меня обвиняют в равнодушии. Да, согласна. Мне нет дела ни до кого. На самом деле почти всем наплевать друг на друга и на всех. Только разница в том, что я не скрываю этого, может быть, иногда демонстративно. Это, по крайней мере, честно. Многим, только внешне заботливым, тепла на всех не хватит. И в трудной ситуации мало кто придет на помощь. Хотя не спорю, есть люди по-настоящему душевные и добрые. Я преклоняюсь перед ними. Но если этого нет, притворяться – по-моему, это вдвойне порочно. Так лучше быть одной. Я совсем не мизантроп. Мне интересно с другими, вне привычного окружения. Но мне неуютно с нашими девчонками, особенно с некоторыми. Я не чувствую с их стороны интереса. Если же не получилось заявить о себе сразу, то бесполезно что-то пытаться изменить. Рассуждения слабенькие, понимаю их неубедительность. Вообще-то я напрасно пытаюсь подогнать свое недовольство под какие-то логические построения. Просто плохо себя чувствую с некоторыми людьми, а с некоторыми не очень плохо. Вот и все. И никаких объяснений.

В универ так и не попала. 6 часов проболталась в центре. Потусовалась в Доме кино. Снова была в доме на Пречистенке. Я в дом влюблена, как в человека. Когда я на него смотрю, тем более, когда в нем нахожусь, испытываю настоящую радость.

26.10. Безумно долго проговорила с Галей. Придет огромный счет. Сейчас хватает здравого смысла рассуждать об этом. А вчера – гуляй, прелестная. Никто не помешает.

Интересно, я очень шокировала Алешу вчера своей болтовней? Он сказал, что как раз сегодня хотел мне звонить. Из вежливости, конечно, сказал. Опять он попросил стихи мои почитать. Сейчас он готовит с Сашей Феклистовым моноспектакль «Шинель». Олег, как я понимаю, в стороне.

Боже, ну до чего невозможно жить на этой земле, в этом теле с этой душой. Неужели придется уходить?

Я, конечно, не обольщалась особенно по поводу публикации в «МН». Но скандала не ожидала. В.М. мельком Варе по телефону сказал, что с моей статьей проблемы. Просил мне передать, чтобы завтра я туда пришла. У меня от этой новости просто ноги подкосились. Но нельзя было показывать вида. Прошлась даже с ними по Тверской. Шутила, смеялась, как ни в чем не бывало, моля небо, чтобы поскорее остаться одной. И вот я – одна. И я просто мертвая. Слишком уж плохо. Ну, как вырваться из этого круга обломов? Все, все начинания погибают в младенческом состоянии. Внешне я выгляжу спокойно. Но внутри что творится! Я на взводе. Истерика сотрясает. Нервов не осталось. Вся я – нерв. Рыдающий в душе.

Я, конечно, к этой своей рецензии отношусь не так трепетно, как к «N». Но позволить каким-то кухаркам от театра вгрызаться и мучить мою маленькую работу не разрешу.

Восхитительный концерт в Доме Композиторов. Квартет из Парижа. Бетховен – нега моя, Моцарт (о, солнце), Брамс (походка повелителя лесов и полей). Четверо прекрасных мужчин-музыкантов. Удовольствие от музыки и исполнителей. Что я больше делала: слушала музыку или разглядывала их? Легкомысленная чудачка.

27.10. Выводит из себя не проблема как таковая, а их бесконечность, множественность. Все накладывается, и в результате – просто ухудшение.

Столько сейчас жалоб на душе, недовольств и неудобств…, но лучше промолчу. Найду в себе силы и в этот раз на пощечину судьбы ослепительно улыбнуться и промолчать. Она имеет право. Значит, я тоже.

Вот я совсем одна. И ладно. Значит, лучше так. Убедили. «Будем петь, будем пить радость жизни терпкую». Сколько прекрасных людей, не осуществившихся. Все бы хорошо – смирилась бы. Да судьба, которая создана невыносимой гордячкой-леди, не дает покоя. Противоречит сама себе, меня «занижает» дальше некуда. А сама-то все выше и выше в своих запросах. Делает вид, что ей до меня нет никакого дела. Как же, поверю я! Не получится.

Вдруг неожиданно почувствовала Мастера в это мгновение.

Девочка моя солнечная, крепись. Еще ожидают тебя потери. Переломный момент не для тебя, но для нас. Имя твое уже прозвучало. Имя твоей звезды найдено. Душа твоя спасена. Все, что я сказал о потерях – предосторожность, может быть, излишняя, чтобы ты не уносилась в счастье с головой.

Счастье, нужное тебе.

Да. Просто да.

Не смей не верить.

Самочувствие ведет за собой успех, а не наоборот. Помни это. Мастер.

Несмотря на кошмар бытия, у меня ощущение уверенности. Не просто уверенность, а уже нечто, граничащее с наглостью.

А вообще – трудно, конечно, притворяться и петлять. И везде всегда быть нежеланным гостем. По ощущению. А его разве в одночасье переделаешь?

Днем поехала в Дом Актера посмотреть фильм про Гротовского. Попала на какое-то обсуждение. Вечером же предварительно пробродив по возлюбленному центру, снова попала на Пречистенку, дом 32. Там был виолончельный концерт местного значения. Выпускница этой музыкальной школы, которая теперь учится в консерватории. Я выдержала только одну вещь Брамса. Но ведь концерт был всего лишь поводом. Мне никакого дела нет до всего этого. Главное – дом. Я, как лунатик, когда нахожусь там, теряю всякое представление о реальности. Время замирает. Пространство исчезает совсем. Вся Вселенная – этот дом. И зал – ее центр.

Погружаюсь в сомнамбулическое состояние и грежу наяву образами легендарного спектакля. Легенда притаилась всюду: у потолка, за колоннами, возле окна. В такт моим шагам меряет эхом жизнь. Жизнь моя – там. А все вне этого – мертво. И сейчас я – сама не своя. Захватывает дух и не отпускает призрак. Легенда. Нижинский.

Сидела с дневником того времени и изводила себя воспоминаниями. Все так живо предстает. А посчитала – уже 7 месяцев пролетело с того благословенного и мучительного марта. Но будто вчера, звучат голоса. Перед глазами наполненный оживленный зал. Весело. Богемно. Стою над лестницей, провожая глазами улыбающихся людей. Снова зал набит битком. Поклонницами и фоторепортерами облеплены подоконники. Широкая спина Никиты Михалкова в первом ряду. Задорно поглядывает Поповски. Тусовка с очаровательной Танечкой Каплевич. Галина Борисовна привычно шикарна. Алеша курит, смотрит на лестницу. Я уношусь туда. Но это не рай памяти. Это ее пытка. И вот снова спектакль. Помню не только мизансцены и реплики. Помню малейшую улыбку, движение бровей, поворот головы, взгляд. Меня окружают лики, фразы, жесты. Я сижу в холодном чужом зале, слушаю невразумительное исполнение Брамса и живу только тем, что было здесь больше полугода назад. Я хочу целовать стены, колонны, обнимать занавески и перила. Я хочу слиться со всем этим, остаться здесь. Но я молча, одна, стою над лестницей, ее резными прелестными и таинственными переплетениями, и вокруг меня шумит великосветская тусовка «Ни-жинского». Я спускаюсь на пролет, поднимаю голову. Там, откуда я только что ушла, стоит Алеша с компанией, смотрит. Я тоже. Кто-то поднимается. Я ухожу. Как мне было идти после этого по холодным вечерним пустым улицам, кто может понять? До метро. До дома. Сейчас тоскую. Лунатическое состояние сохраняется. И все же я немного свихнулась и стала похожей на Нижинского. Дай, Господи, силы и благословения!

Что я с собой делаю?! Ведь действительно, воскресло все, ожило. А говорят, не бывает. Еще как бывает. Я – та, вчерашняя, сжимающая крепко губы на последних минутах последнего спектакля, чтобы не закричать от боли. «Вопль вспоротого нутра». Все настолько по-настоящему, все мои чувства, все мои муки. Кровоточит рана. Все вернулось. Один в один. И Олег – тот же, холодный, равнодушный, танцующий, с цветущей улыбкой объявляет о дне рождения Каплевича. И страшный, циничный из первого сна. Балагур и ловелас из второго. И просто море, нежность в каком там…, не помню. Нет, мгновения глаз в Доме Актера и у Галины Борисовны в кабинете. И фильмы. И беспросветные мои терзания. Я вся из марта-апреля. Но сейчас хуже, потому что тогда было только это, вдруг, внове, а теперь, пережив все и не переболев всем, терплю душевную боль отсутствия. Сердце ноет и плачет.

Я понимаю несуразность своих терзаний. Спектакль прошел. Его нет больше. О чем я? Причина? Нет ее. Чистой, единственной, логичной. Есть бездна мелких проблемок и одна огромная – моя судьба, с которой последнее время совсем расклеились отношения. Я люблю ее, но порой мне кажется, она любит смотреть, как мне плохо. Нет, она возразила тут же. Говорит, что я всего не знаю: все так сложно, так сложно. Так что объяснять бесполезно. Все равно будет неубедительно.

28.10. Если болею, то ничего не нужно. А боль, хочешь-не хочешь, напоминает о себе. Дождусь ли когда-нибудь настоящего счастья? Будет ли оно для меня?

С болезнью трудно мечтать и надеяться. И даже сомнения не имеют смысла.

Неужели я никому не нужна? У меня голова болит от этой мысли.

Как я не хочу умирать? Но как смириться с болью, настоящей болью, физической и душевной? Жизнь испытывает меня на прочность? Бога гневить не хочу. Случайные мальчики и мужчины, которым нет дела до меня, – это еще не озлобленное на меня человечество. Необязательность и испорченность их – это еще не повод для разочарований в своих способностях. Неудачи в личной жизни – еще не конец жизни вечной.

Надо быть достойной своего дара.

Звонил Паша. Как все банально с ним. Ново, но снова не то. Чуть-чуть пошлит. Заигрывает полушутя. Поддерживаю этот тон. Надоело-то как. И не могу отказаться от этого и проклинаю.

Всем надо залезть в душу. Разобрать твое «я». Так, из любопытства. Одно из «приключений».

«Забудешь и Генриетту».

Все мы друг друга забудем. Кроме…судеб равных.

Очень занимает меня Алеша. Потому что я не занимаю его ничуть. Мне нравится его равнодушие. Его апофигизм. Что во мне может его тронуть? Далеко не внешность. Наверняка насмотрелся всякого в киношно-театральной своей судьбе. Успех? Творчество? Интерес, проявленный ко мне другими? Да, последнее, скорее всего. Он человек, поддающийся влияниям. Тщательно это скрывает. Но, по-моему, так и есть.

29.10. Встретила свою судьбу, но пока не поняла, кто она. Я – пустая сейчас, но это временно.

Пока ты устало меняешь маску,
Пока я играю в бездарность воли,
Память задумчиво день вчерашний
Переписывает для новой роли. 

И все-таки именно теперь она вернулась за мной. И я не хочу больше отставать.

Была в гостях у Паши. Элитный дом. Шикарная квартира.

Лень комментировать. Могу пошло: пили, курили, слушали музыку.

Не могу оклематься. «Нижинский» подорвал мою душу. А судьба? О, да, мы встретились. Мне страшно? Нет. Я замерла. Уже не здесь.

Путь не устлан розами. А только разбитым стеклом. И холодно. От разочарований.

«Я не озвучиваю миражи».

Ну, что сказать тебе печаль? Есть люди, которые не могут быть учениками, а есть, не умеющие быть учителями. И у тех, и у других предполагается, разумеется, талант. Прочие не интересуют. Так вот, человек, совмещающий в себе то и другое, истинно трагичен. И велик.

30.10. Вчера, вот уж неожиданность, в студтеатре встретила Володю. Он уже оделся и шел к выходу, так что случайно успела все же поговорить с ним. Почему так много из встреченных мною мужчин так невразумительны, не мужественны, а утонченны? Это не плохо, Боже упаси. Но почти нет вариантов. Или вот Б. И не утончен совсем (другая крайность), зато уж слишком приземлен. В них во всех нет широты натуры, размаха что ли. Может, я мечтаю об идеале? Но по-настоящему легко ни с кем не было.

Паша – такой явный мажор. Чистый тип. Избалованный, эгоистичный, несмотря на это, а, может, как раз ввиду этого, закомплесованный. Все же довольно непосредственный. Свободный в общении (хорошее воспитание), но несколько холодноват и мелочен. В результате довольно неплохой парень, с которым может быть интересно провести время. Только бы его выразительные взгляды, нет, даже поедание меня глазами не привело к поеданию меня руками и всеми остальными частями тела. Я ему нравлюсь? Наверное. Только бы не влюбился всерьез. Тогда я влипла снова. Будет неприятно. Но это стало привычным, к моему тихому обреченному ужасу.

Я поняла про себя, что быть счастливой в личной жизни не могу. Боюсь, никогда. Я слишком всерьез ко всему отношусь. Но веду себя как раз не всерьез. Шучу, острю, отстраняюсь. Всегда сохраняя определенную дистанцию, никого не пускаю в свое сердце. Вернее, ни за что не покажу этого в открытую. Может быть, намекну слегка. Я стала невыносимо скучной. Взрослость? Нет, пожалуй, что-то другое. Угасание? Об этом твержу неправдоподобно долго.

Самое странное: жизнь вернулась. А меня уже нет. Моя жизнь вернулась ко мне и застала пустую комнату души.

Прогорела. Думала, это поэтическая условность. А живу, как мертвая. Никто пока этого не замечает. Хорошая маскировка. Актерская практика. Удачный дебют на подмостках лучшего из городов. Я играю. Получается. Дальше пропадать некуда. Оставьте меня. Никто и не думает приставать.

Мир сошел с меня, как вылинявшая краска. Кончилась весна. Одни холода.

И сейчас, как сказал когда-то Алеша, – «страстная такая депрессия». Только у него был его «Нижинский». А у меня не осталось даже надежды.

1.11. Но вот пишу, пытаясь уцепиться за жизнь, видимость превратить в реальность. Лихорадит и ум тоже. Боже! Везде все у меня совпало со своей необратимостью, захлопнулось. На нулях. Не вижу выхода. Есть он. Но, как погасшая лампочка, – внешне та же, а уже не загореться. Человек, т е. я – такая лампочка. С Надей об этом.

Никогда не стоит пытаться стать для кого-то своим, не надо форсировать. Все произойдет естественно. Или ничего не произойдет. Что стоит делать, так это быть собой. Всегда.

2.11. И все-таки я в себе уверена. Как никогда.

«А в личном? Ну, вот только в личном».

В конце концов… «и не ее вина, что она всегда с кем-то и всегда одна».

«Всегда с кем-то и всегда одна».

3.11. Облекаю свои страсти, воспоминания, любовную лихорадку в форму лирических этюдов. И не рассказы и не так называемые стихотворения в прозе, а нечто совершенно иное по духу изложения и по чувству изложения.

Цинизм художественного вымысла проникает в пространство меня живущей. И отравляет это пространство «высокой болезнью», жаждой быть разной и быть настоящей в любом взгляде и любой эпохе. Цинизм художественного вымысла… на каких перекрестках каких веков столкнет нас случай? Я описываю себя, любимые настроения, несостоявшиеся причуды. Я не знаю, где я, что со мной происходит. Я смотрю на свою жизнь глазами прохожих и люблю ее такую обворожительно несносную и капризную глазами задумчивых фонарей. Бормочущие что-то сумерки лечат меня от бессмертия. Я так не хочу вспоминать о нем, но оно преследует меня глазами памятников. Оно несется по пяткам. Живу Москвой, собой, беспечностью. Событие, явление, внезапность. Я знаю о каждом вашем штрихе, полунамеке, испуге. Кружу вокруг любви. Любуюсь ею. И говорю, говорю, шепчу, вымаливаю. Это мой талисман. И моя награда. Приношу счастье другим. А себя морожу в беззвучности замершей строчки. Но все растает рано или поздно. Все вернутся к своим изменам. Все раздумают быть ими. И посмотрят на меня и мои безалаберные записки.

Я простужена своей печалью. Безмерная простуда судьбы. Все во мне – необратимо. Но когда совпадут наши вымыслы и не захотят больше расставаться, я увижу в твоих глазах все написанное мною. А дальше… Не знаю. Просто Москва уже спит. Я прикасаюсь к ее ночным растрепанным звуком легким мотивом.

4.11. Новая захватила идея – Хамдамов. Мало о нем знаю, только предчувствия.

Настроение: смущая музыкой зеркала, иду по жизни незнакомкой вечной. Незнакомка-судьба навстречу, под руку с вечером. Ворвалась, легкая, танцующая, очаровала город циничный. Ее послушать, так она – лучшая, на нее посмотришь – беспечность. Имя ее звезды названо. Его звезда вовсю пылает. Их судьбы – равные? Да, да. А он про это не знает. Великосветское безумие в каждом жесте. Гордячка милая. А он про нее слышал мельком. И тут же забыл. Но она простила. Странная, до чего странная жизнь, от цветка к грусти, от побед к боли. Она жизнь свою не неволит, но та любит смотреть на ее симфонии. Симфония истерики № 5. Интермедия счастья. Аплодирует случай. Она – лучшая? Опять? Она станет одной из лучших.

Нет ничего более трогательного, чем недоступность.

Сказать, что роман с Пашей – неожиданность, не могу. Но все-таки скажу. До определенного момента действительно с моей стороны никаких намеков на увлечение не было. Только в последние дни. Даже только сегодня что-то обозначилось. Простенько, но со вкусом, можно сказать. Но, увы, сейчас, когда ехали с ним из Киноцентра, я снова понимала, что ошибочка вышла. Не мой. Может быть, я никогда и не находила его моим человеком. Но, думая о нас последние два дня, мне казалось, что будет легко и, наконец, преодолею с ним, именно с ним страх. Пишу вот, и такое отвращение охватывает. Возникло будто грязное что-то. Нет, само по себе все ОК, но так разделить свои ощущения на составные – неуютно. Я поняла, что все-таки не хочу его и не настолько увлечена, и он, кстати, не настолько, чтобы не замечать недостатки.

Мне было восхитительно свободно, от понимания, как легко я ко всему отношусь, понимая, что ничего еще точно не знаю о нас и даже предположить лень. И что сейчас в себе чувствую силу творчества, и это главное. Понимая, что, черт возьми, я ничего не понимаю в себе, в нем, в жизни, и мне это бешено нравится.

Уже 5 ноября. Ночь.

Я вдруг подумала, как было бы замечательно, если бы мы оба сейчас отказались от намека на чувство. Не так уж нас и тянет друг к другу страстно, бороться не с чем вроде. Только решить это надо одновременно, а то возможны нестыковки.

Мне он, безусловно, нравится. Мне с ним приятно и легко. Легкость не от того, что похожи, а, наоборот, от различий. Иногда кажется: ну ничего общего, и это сближает. Это нравится. С ним интересно говорить о разном. Но он не самобытен, не яркий. Способный, но без прозрений. Свободен в суждениях, но не освобождает эти суждения, попадая в некоторую зависимость от определенных концепций. Умен, интеллигентен и неожиданно умеет быть слегка Дон-Жуаном. Думаю, проблем с женщинами у него нет. Из хорошей семьи, со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами. Но в целом это мне импонирует. Скорее всего, он может действительно увлечься мною, но… он очень себя держит, контроль жесточайший. И, пожалуй, именно это еще способно вызвать у меня какое-то ответное чувство. Не теряет голову, не полностью мой, а значит – творчество. Идите, сэр, пить чай домой.

«Макаров» очаровал. Маковецкий заколдовал. Метлицкая изумила. Режиссер великолепен. Я не говорю, что это – шедевр. Но нечто, претендующее на звание имени.

Инка звонила. Будем вести светские сплетни благородных дам.

Вот Паша. Вот Петербург. Вот я. Не хочу мешать. Каждое – ценно.

Опять охватила большая такая грусть. Не из-за чего-то. А грусть как природа самочувствия. Не разбавленная причинами и смыслами. Но все же хорошо, горько пьяняще, с предчувствием нового.

Грустно от ощущения времени. Проходит одна часть жизни. Несмотря ни на что – прекрасная. Наступает что-то другое. Снова понимаю: грядут перемены.

Не умею в полной мере расслабиться и устно выстроить свою речь. Я человек «письменный». Но ничего, я верю, что все у меня получится. Если не умру, то жить буду.

6.11.

Молчания исповедь

Вслед летит.

Даже если отринута,

Прощай. Прости.

В прошлом затерянный

Голос мой

От тебя устремляется

В небо. Домой.

Буду всеми силами бороться с наваждениями неудач. Они – не более, чем призрак. Только так. Силы сейчас в себе чувствую. «Новая вечность…» и не только в зеркале, но и в сердце.

«Макаров» устроился поудобнее в сознании, в ближайшее время «сваливать» не собирается.

7.11. Красный день календаря. Еще какой красный – воскресенье.

Настроение: мигрень мучает. Всегда вдруг приходит и смотрит на меня страстно. Я говорю ей: «Прекратим спор». Отвечает: «Согласна». Снова полет, снова простор. Ожидание кончилось. Ушло в память в плаще черном. Жизнь рассматривает в упор непрощенных. Это во сне, на расстрел вели. Убили других. Я скрывалась. Там меня не нашли. Но как же я здесь оказалась? Проснулась. Было страшно. И долго, долго чувствовала себя в игре. А это – обычный случай, рассыпался жемчугом по судьбе. Томно от ощущения простуды, которая началась не всерьез. Вы с ней знакомы, ноябрьские бури? Вы не ее ли вели на допрос? Уже не жду. Благодать какая! Уже не пью отчаяний вино. Просто знаю: следующий год меня обручит с кино.

9.11. Я в Пашу совсем не влюблена. Какая жалость, честное слово! Но с ним хорошо. Просто хорошо. И я еще ничего не решила про нас с ним. Несмотря на все мои восторги последних дней, невзирая на счастье, я обречена… Обречена остаться лучшей?

10.11. Солнечный день в столице. Мороз, холодно. А солнце захлебывается от свободы. Целое небо принадлежит солнечному богу.

17.11. Снова потянуло за ручку взяться. Так всегда, когда в жизни очередная трудность. Слишком тяжело снова решать все одной, обрывать, обижать… Но мне больно слишком из-за многого. Мы слишком разные. Мне это до сих пор нравится. Я ценю его. Ценю наши отношения. Недавно первый раз слегка поссорились. На следующий же день он просил прощения за свой срыв. Сегодня встретились после 4-дневного перерыва. Оба соскучились.

Неужели я только для забавы?

Который раз спрашиваю. В неимоверных количествах поедаю шоколад и прочие сладости… И – забава, всегда забава, не больше. Особо ценная. Ведь интеллект и внешность редко дружат между собой. «Ничего так блондиночка», к тому же и «умничка», все понимает с полувзгляда, умеет отвечать даже на молчание. Независимая, остроумная, легкая. И появиться в обществе с ней, и вести интеллигентные разговоры на высокие темы, и…ну, конечно, почему бы и не… И всегда – некий образ меня. Дело не в том, что я не раскрываюсь, дело в том, что никому это и не нужно. Я не чувствовала еще ни разу нужного самочувствия с человеком, настоящего таланта и настоящей глубины в нем. Ко мне относятся мило, я нравлюсь. Но я – для забавы? Оттачивайте на мне свое остроумие, я неплохо парирую! Тешьте со мной свое самолюбие, я умею быть великосветской! Но я не создана для счастья, я – его воплощение. Так устала быть только подобием легкости, улыбки, нежности. Я обожаю жизнь, очень ценю, благословляю наше время прекрасное, но не могу удержаться на вершине своих запросов. Устала. Ничего не жду. Пусто было уже столько раз. Отчаяние приходит все чаще и все настойчивее требует с меня дань. А я в уже не стремительной, а, наверное, условной больше, мнимой гонке за миражами. Одна. Одна. Вечер. Холодно. Болезнь. Тишина.

Господа, никогда не заводите романы от нечего делать! Никогда. Только из-за того что: а почему бы и нет? Лень отказывать. Не дай Бог, привыкнешь, а чувства-то настоящего все равно нет. Вот и маются: от скуки или от страсти. Какая разница мертвецу?

Когда спишь – блаженство. Там нахожу истинную жизнь. Но это же ужасно! Но все изменится. Все исправится. Все будет, как я хочу.

18.11. Мама опять уехала. Сколько будет продолжаться эта полукочевая-полуоседлая жизнь? Наша жизнь?

Опять одна в пустоте квартиры и тоски. Я запуталась во всем отчаянно. Одно ясно: кроме родных, меня никто не любит. Сейчас я вдали от всех. И нет конца этому мраку.

Настроение: и только море счастья. И всерьез. Головокружительный полет в полночь. Захлебываясь от обожания и слез, звезды садятся на мои ладони. Сплю, плачу, молюсь на свет. День, ночь – никаких гармоний, всегда – грусть. А «мы вместе» – в память тропинка. В память о памяти, которая вдруг проснулась. И гениально рифмует меня и мир. Я бы так научилась!

19.11. Сегодня я играю ва-банк. Или да, или нет. Жизнь или смерть. Творчество или пустота. Русская рулетка.

Было несколько минут сегодняшней ночью, когда я ощущала счастье. Счастье как таковое. Просто счастье. Ради этого стоит жить, как бы плохо ни было.

22.11. Сегодня закончилась моя маленькая эпоха уютной тиши и воздушных безумств. Скажем так, у нее перекур.

Последние два дня забыла, что такое метро. Денег не было или они были, но это неважно. Я ездила на машинах. Я была восхитительна, непосредственна. Я была. И мне было хорошо быть собой. Я и сейчас в себе это состояние чувствую. А сегодняшний инцидент с южным типом в машине – драматургия, та же игра, тот же ва-банк. С настоящим риском. Я думаю, на четверочку мы с Варей наиграли. Люди разные, и относятся они ко всему по-разному. Вчера меня 5 (!) раз подвозили на очень приличное расстояние по Москве. И я ни копейки не платила. И все были бесконечно милы со мной. Что ж, обижаться на судьбу – настоящее безумие. Не теряй бдительности, baby! Я все равно в себе чувствую главное. Живую жизнь. Живое творчество. Ничего не поделаешь, что мне всегда легче одной. Это ужас и счастье. Это, черт возьми, не окончательный ответ. И уж, конечно, не выход. Просто «в общем, сегодня так».

Уже чуть-чуть 23-го ноября. Я поняла вдруг, что и Паша понял про нас. Одновременно. Легко от этого. Так лучше, наверное. Мне хорошо с ним в любом случае. Но мы не можем быть вместе. Разве что убедить судьбу в обратном? Но хватит ли таланта? Таланта быть незаменимыми и единственными.

Оставляю и ту, и эту возможность, т к. ни в чем не уверена окончательно. И это лучший ответ на сегодняшнюю ночь.

Как нетрудно, в сущности, повысить настроение человеку. Какие-то милые мелочи, но возрождают.

26.11. Иногда даже нравится быть вульгарной. Играть. Но натура – другая. Солнечная. И чья вина, «что она всегда с кем-то и всегда одна»? Привычно флиртую со всеми подряд. Так спокойнее. Меня угощают сигаретами, шоколадом, жвачкой. Меня хотят. Меня всегда хотят, не больше.

С Пашей я было, уже думала – настоящее. Нет, не любовь. Достойное меня отношение. Мой уровень. Высокий. Я ценила в нем это соответствие, при всей непохожести наших душ. Но…так резко, бесцеремонно? Да или нет. Немедленно. Или я тебя имею, или прощай. Сегодня ночью я странно спокойно ко всему этому мерзкому по сути базару отнеслась. Защитная реакция срабатывает – я уже готовилась к этому. Болевой порог переступлен.

Он не захотел ждать. Я мучаю его? Я сама мучаюсь из-за этого. Но потихоньку преодолеваю в себе страхи. Это сложно. (Что же делать, если у меня так получилось в жизни – прямо классический случай по учебнику психологии.) Я совсем не хочу сваливать на него одного вину. Наш «развод» осуществлен совместными усилиями. Я просто к тому, как несерьезно можно относиться к словам. Люблю. Любимая. И каждый день? А потом? Отдавайся мне или ты меня не увидишь никогда. Какая же это любовь? Какая же это духовная зрелость? Я прекрасно понимаю, что секс – это очень важно. Я не ханжа. Но…все так, как есть. И, наверное, так нужно. Что с ним сейчас? Почему я так бездарно спокойна? Потому что уверена, игра была нечестной. На звание живой жизни то, что происходило с нами, не потянуло. Я не обманывала его. По крайней мере, на словах. У меня не получилось – сразу. Ждать для него – невозможно. Говорит – перегорим. Ну, какая же это любовь, даже не роман. Влечение, которое, стоило ветру подуть сильнее, тут же потухло под его порывами. Я абсолютно спокойна. Фригидная кукла, фу! Нет, неправда. Я чувствую. Я настоящая. Но меня всегда хотят. Только хотят. Это постепенно развращает. Развращает тело. Но не душу. Вот и с Пашкой. Какой-то слабый намек на Вечность. Да нет, как он любил повторять за «Несчастным случаем» – «пародия на вечность». Я ему еще несколько дней назад сказала: все будет так, как ты решишь. И еще: надо бороться за свою любовь. Он спросил: с кем? Я: с миром. А то ведь ему нет до нас дела. И нужно убедить его, что мы – это правда. И это единственный выход. А он не хотел никому ничего доказывать, никого ни в чем убеждать. Он хотел меня. И он любил во мне свое представление о счастье, которого нет, потому что в игре все понарошку. А я не играла, я поверила неожиданно. И счастье, такое беспутное, насмешливое и легкокрылое, поцеловало меня в лоб. И коснулось даже его. Слегка. В ответ на пародию. С приветом от Вечности.

А он уходит в ночь, напевая любимую песенку. А я остаюсь и напеваю тоже. И нам хорошо, потому что мы «не озвучиваем миражи» и вечности у нас не будет.

Уже 27. 11. Ночь

Вот какого черта я все время о нем думаю. Иногда улыбаюсь, иногда подступает печаль, но я думаю о нем. И где он там, смертельно обиженный мной мальчишка? Вспомнил ли обо мне сегодня? Или раз – и нет никакой любви. И раз – вдруг пойму что-то новое. И в который раз поменяемся ролями. Но

Так разыграем

судьбы избранных

В 2-тысяча беспутном году.

Посвятила этому замечательному Пашке стихотворение. Что за характер?! Он ко мне хуже и хуже, а я тянусь. Хотя это – общеженское, а может, общечеловеческое?

«Хорош же я буду, если буду любить тебя вечно и посвящу тебе всю жизнь».

Ну, что ж, будь хорошим. Ты мне нравишься, когда ты хороший. И не посвящаешь жизнь такой смертельной забаве, как я.

Жалею ли я, что мы разошлись? Да, однозначно да. Я не хотела его терять. Но если он уже решил, то пусть все так и будет. Я не хочу быть хроническим его заболеванием.

И все-таки мысль, что я могу его никогда больше не увидеть и не услышать, ужасает. Но внешне все у меня замечательно.

Так получается, что людям, с которыми мне очень хорошо, я делаю больно. За что? За что мне такое счастье и такая пытка? И такая судьба, в которой всякий человек – это событие?

Как все, что происходит с нами, – высоко. «Высокая болезнь». Неизлечимая и чарующая.

28.11. Вчера говорили с Пашкой по телефону, как ни в чем не бывало. Только несколько оживленнее, постоянно нервно смеялись и сыпали колкостями. Все кончилось? Все начинается заново? Но я не люблю его. А он только болел мной. Как простудой. Но никогда – как судьбой. Захотел вылечиться – вылечился.

Неужели я никогда больше не увижу Москву из его окна? Вот это жалко. Но не смертельно. Какая-то вязкая ленивая ностальгия по чему-то, о чем мечталось и в реальности быть не могло. Или могло, но не случилось. И как забытый сон, будет возвращаться призраком еще одной вероятности. И смотреть на меня глазами его окна. Глазами его печали. Но ничто во мне не откликнется на эту камерную трагедию, не сумевшую сделать имя, но оставшуюся событием в биографии двух разных и все-таки неплохих людей.

Мы будем иногда встречаться в «мире наших грез». Ты не против?

Видела в ГИТИСе «Шум и ярость». До чего талантливые ребята! Безупречная игра. Мастерская постановка. Но писать про них вряд ли соберусь. При всем восхищении, преклонении – нет, не мое. Остаюсь верна «Обезьянам». С их «новой эпохой» майских безобразий.

Пашка не звонил. Теперь уже меньше задевает. Не то, чтобы все равно, но уже легче.

Я – только для забавы? – спрашивала Мэрилин. А я – только?

Ты прекрасно сама знаешь ответ. На фоне твоих благополучных «светских» приключений зарождается новый срыв. Не скоро. Не трясись раньше времени. Он будет последним.

А сейчас – лети. И налетайся вдоволь.

Лучший. Ты в нем королева. И заключи сделку с судьбой. А срыв? Да. Но пользуйся моментом.

Да, много. Но ты сохранишь себя. Ты поймешь, наконец, себя. Не только в личном. Свое место в жизни. И что – для тебя. Не сейчас.

Останься. Не пожалеешь.

Помолчу. Не загадывай. Не тревожься. Все произойдет, как произойдет. Вы уже не в силах изменить ничего. Ты так хорошо все понимаешь.

Да, но не лезь с риторическими вопросами. Тебя помнят. Слышат. И уже ценят. Не только у нас. Мастер.

Еще.

Ты не должна опускать голову. Личная жизнь только откровение. Ты понимать будешь больше. Нет, не грех, но недостойно. Нужно иметь силы. Нет. Не отразится. Все образуется само собой, даже без нашего вмешательства.

Все изменится настолько, что ты и представить себе не можешь. Будет новое, не только у вас и связанное с вами.

Сейчас. Слушай. Ты должна понять большее. Ты должна запомнить и выполнять свое призвание. Писать стихи и прозу. Политика – не твое, не прикасайся – погибнешь.

Ты сама должна осмыслить.

29.11. Ночь.

Какой из них судьба? А на самом деле я все уже знаю. Сказать не могу. Даже подумать не могу. Но знаю. И это – возлюбленные отношения с жизнью. Они продолжаются в искусстве веков. Напевают воздушные ритмы мая. Навевают легкое вдохновение побед. Опьяняют мимоходом. Целуются со всеми подряд. И обожают меня. Всегда. В любой эпохе и в любом творении.

Ситуация с сессией абсолютно клиническая. Погибаю и благословляю гибель эту. Солнечная цыганка шагает по жизни с розами в волосах, джокондовской улыбкой и мотивом глупого непостоянного счастливого дня. И безумием ее любовных побед и отказов. И намеков. И, конечно, роковых и единственных в своей обреченности судеб мира. С которыми у нее всегда – серьезно. Всегда – с первого взгляда. И вовремя. Потому что – лучшие. И каждый – имя. А она – легенда. Красота и смерть. Полет и мука. Цыганка воздуха: проходит по дорогам Вселенной и сводит с ума эти дороги и всех без исключения странников. И мы встретимся, поняв, наконец, что иначе – гибель. Ее лето и мое солнце найдут друг друга. И будет это, когда гений танца ответит на вопрос о любимом времени года:

– Зима в Европе.

Конечно, именно тогда.

Можешь любить меня. Можешь не любить. Но мы встретились. И я ценю в этой встрече наши слишком разные души, сумевшие хоть ненадолго поверить в неповторимость их «вместе». Мы уже не вместе. Но я чувствую тебя. Минутой, движением, всей своей судьбой. И что бы ты ни говорил про меня, что бы ты ни делал, я знаю, что я есть в тебе. И ты уже не сможешь без моего присутствия. Я не сумела быть миражом, твоей грезой. Я слишком земная? Или слишком небесная? Какая разница? Ведь если честно, тебе не было до этого дела. Но я не растаяла в ответ на твое прикосновение. И не разлетелась сотканная из воздуха моя плоть, когда ты не верил в мою земную сущность. Иногда ты отталкивал меня, надеясь, что сможешь забыть. Не получалось. Но ты так хотел вылечиться от моей ласковой простуды, так хотел вылечиться.

Вот и вылечился. Поздравляю.

Мы равные только в остротах. И в отношении друг к другу. Но я не хочу перечислять наши разности. Мне ничего не кажется. Просто мы не вместе. И нам не плохо от этого. Мы можем быть – не вместе. И мир пока не свихнулся от горя по этому поводу. И даже не заплакал ни один из его огромных глаз.

Разве что окно в твоей квартире, которому вдруг безнадежно и страстно захотелось меня видеть. И смотреть, смотреть на меня Москвой моей судьбы и Москвой моих стихов, которые ты так и не прочитал.

30.11. С Олегом не до тонкостей. Он бешено хочет добиться меня. Это и самолюбие, и каприз, и зоология. И в первую очередь желание новизны. Со мной ему сложно и непривычно.

Друзья у него неплохие. Я действительно никак себя не проявила с ними, и они могут относиться ко мне как угодно.

Черт возьми, мы проболтали и проболтались с ним вместе с половины четвертого дня до половины девятого утра. В худших традициях богемы я утром приехала домой и завалилась спать. Проснулась в четвертом дня. И теперь нужно собираться опять в центр. Мы опять встречаемся. Я не могла отказаться.

Характер у него отвратительный. Хуже трудно представить. Взбалмошный, неровный, нервный. Но именно ощущение опасности в нем так привлекает. Водит машину первоклассно. И первоклассно понимает меня и умело управляет. Играет на слабостях или на достоинствах. Но ведет партию. Признаю, хозяин положения – он. (И я позволяю ему это.) Чего от него ждать в следующее мгновение – неизвестно. Сам он этого часто не знает, тем более, когда накачивается мартини. Но меня непреодолимо тянет к нему, как бабочку на свет, только не ночника, а луны. Такой далекий недоступный свет. Только чудо соединило бы нас.

Он умный. И он грубый. Жестокий иногда. Чаще – непонятный. Редко – легкий в общении. Всегда оценивающий ситуацию. Всегда умеющий найти выход. С определенной долей цинизма. Огромная самоуверенность – на толпу хватит. Сумасшедшие глаза. Яркая выразительная внешность. Он, как уран или радий, самоценен. Полезное ископаемое, но для окружающих – отрава. Облучает, забирает силу, убивает. У него шикарный пистолет – я люблю его держать или просто смотреть на него. У него знакомые среди мафии всех национальностей, среди бизнесменов, немного в артистическом мире. Сегодня в театре наши подумали, что он с актерского факультета. Спрашивали, с какого: ГИТИС или ВГИК.

Я живу в каком-то мареве. Во вневременном дурмане, сладком и тревожном, провожу дни и ночи.

Ну вот: воскресенье. С утречка (а оно начинается часов в 12) собираюсь на вокзал за билетом. Выхожу, беру машину. Денег, естественно, ни чуть-чуть. Подвозят до Октябрьской. Ловлю снова. Тормознула 9-ка. Оттуда милая мордашка – привет. На сидении великолепная коробка конфет, цветы. Едем. Ему только до Таганки, опаздывает на день рождения дочери, но выясняется, что я тоже опаздываю, и он решает подвезти до самого вокзала. У него бывшая жена – актриса. Это он в ответ на то, что я – театровед. «Намучился с вашим братом», – говорит. ОК, стало быть, больше не захочется связываться. Мы мило прощаемся. Я взяла билет и иду к Большому Садовому. Жигуль. Ах, так и быть, последнюю, оставшуюся случайно «штуку» отдаю, чтобы довезли до Октябрьской. Иду по Ленинскому. Голосую. К машине, припаркованной недалеко, направляется парень. Очень красивый. Картинка. Куда? ОК, по дороге. С красивых девушек денег не берем. Он судится, видите ли, с РГГУ, т к. те подвели его клиента. Выходя из машины, я пожелала ему выиграть дело. У него девушка окончила ГИТИС по отделению театроведения. Они бывают, конечно же, в театрах. Последний раз – Ленком «Поминальная молитва». Так же, как и я. Он едет к ней. С театроведом к театроведу. Забавно.

В 4-м часу подъезжает Варвара на бренди и Amaretto. Пьем. Курим. Едем в ГИ-ТИС на фоменок. На «штуку» из казенных денег. От точки до точки. Нелепая цена. В ГИТИСе встречаем некоторых наших. Вижу Поповски. Неужели он меня помнит? Просто примелькавшееся лицо? По крайней мере, задержал взгляд. Первое действие сидим на полу перед первым рядом на подушках от кресел. О нас постоянно спотыкаются актеры, которые вынуждены в очень сложных мизансценах постоянно меняться. Всего действий 4. Уже во втором перебираемся с Варей на нормальные места. Спектакль замечательный. Идет 5 часов. А смотрится на одном дыхании. Мы молоды, веселы и полны жизни. Уговариваю Варю по окончании поехать ко мне. Купилась она, конечно, на возможность еще раз прошвырнуться на машине. До Октябрьской за «штуку». Сделали глупость – взяли такси. Потом уже так до дома. Пить больше не стали. Good night!

Понедельник. Собрались к 3 паре. К полдесятому я сходила к проспекту. У меня была договоренность с неким Мишей, что подбросит по дороге в институт. Я иду сказать, что не поеду, но все-таки упускать лишнюю тачку не хочу. Опоздала на 10 минут. То ли не дождался, то ли передумал. Или не получилось в это время. Он меня любезно подвез как-то от Пушки до дома и угостил шоколадкой.

Еще вчера вечером возвращались из театра по снеговой дорожке – по рублевой дорожке, в прямом смысле. Один, другой, третий… Через несколько сантиметров, гуськом. Как минимум полтинник. С утра я шла там же – ни одного.

В 3 захода на 3 машинах доезжаем до института, опаздывая на полчаса. Прособирались. Встречаем Марину. Идем в театралку курить. Потом в буфет.

В 2 я должна звонить Олегу. Мы договариваемся встретиться через час на Пушке. Я опоздала всего на 5 минут. А он уже недоволен. На машине с парнем. Представляет: Саша – брат. Как потом выясняется, хороший друг. Едем в офис к его друзьям. Олег Витальевич бесподобно водит машину. И все в нем – бесподобно. Он живет с этим самочувствием. И оно убеждает. Офис за Таганкой, в районе Щелковской. Впрочем, точно не скажу. 3 небольшие комнаты, недавно отремонтированные. Все очень мило. Там Юля, замечательная деловая девушка. Директор. Миша, Витя, кто-то из них двоюродный брат Олега, Надя. Тусуемся. Немного перекусываем. Выпиваем. У них свое устоявшееся общение. Мне трудно вписаться. Я теряюсь и смущаюсь. К тому же Олег вздумал вспоминать, где он мог меня видеть раньше. Взбрело в голову, что в «Арлекино». Переубедить его невозможно. Как всегда, как обычно, как потом выяснится. Юля говорит, что, конечно, то была не я. А я похожа на героиню одного фильма. Тургеневская девушка.

В 6 собираемся, выезжаем. В театр. В Ленком на «Фигаро». Олег пьяный, но машину ведет сумасшедше хорошо. Все в нем сумасшедше. Хорошо, что я ни капельки не влюблена. Даже намека нет. Я нахожусь при нем, и меня это устраивает. Берут билеты у барыг за баксы на всю тусовку. 1 ряд. «Новые русские» пожаловали в театр. В антракте распили бутылку шампанского. Где-то в служебных помещениях. Постоянно туда-сюда болтались артисты. Курят. Все, кроме меня. Я, пожалуй, нравлюсь Саше. Но уже меньше Юле. Наверное, так: ей нет до меня никакого дела. Второе действие сидим в обнимку с Олегом, наблюдая за сценой. После остаемся вчетвером. Мы с Олегом и Юля с подругой. Надю с Сашей отправляют на метро. Едем в «Пекин». Все проголодались. Скоро одиннадцать. Все закрывается. Олега знает весь персонал, со всеми – приятная улыбка, приветствия. Певец поет для нас Преснякова. Но кормить все же отказываются. Перебираемся в бар, захватив с собой певца. Олег берет мартини, крабы, шашлыки, шоколад. Сидим. Неплохо.

Через часик Юля с Леной уходят, певец с ними. У него день рождения на следующий день – 34. Я поздравляю его. Остаемся с Олегом. Сидим еще полчаса. Расслабленные и апофигейные. Пьем вторую бутылку. Выходим. Садимся в машину. Но от «Пекина» мы уедем часа через два с половиной. Будем целоваться, балдеть, болтать под музыку. Он периодически прикладывается к бутылке. Поехали ко мне. Не доехали.

Все. Надоело. Зарисовка готова. Все было странно, страшно и необычно. Первый раз я рискнула и позвонила. Второй – встретилась с ним вчера. Третий – встретилась сегодня и оставила телефон.

27 лет. Выглядит на 22-23. В ноябре прошлого года женился на прелестной девушке из МГИМО. Мажорка. Вроде любил. Через два месяца бросил ее. Теща достала. И вообще не любит ничего постоянного. Но не разведен. У него фирма, занимающаяся покупкой-продажей автомобилей. У него друзья, и машины, и девушки. И всего этого – очень много. Нет проблем. У него – красота, и мужество, и стиль. У него – свободный полет по жизни. Когда у него все есть: деньги, квартира, иномарки, море роскоши и женщин – ему чего-то не хватает. Ему не в кайф. Еще одно доказательство, что не глупый. Конечно, не глупый. Напротив, слишком хорошо все понимает. Но совсем не рефлектирует.

Не верит, что у меня не было мужчины. Он любит играть на моих слабостях. И подкалывать меня. Но не очень-то он меня хочет. Я, если подумать, совсем не нужна ему. Но он почему-то держит пока меня при себе. Все в его руках. Я всегда тянулась к таким мужчинам. Но с ним рискованно. Может бросить меня прямо сейчас. Может избить. Может убить. Может возненавидеть или влюбиться. У него столько было в жизни разного, что его ничто всерьез не трогает. Он остыл. Он холодный в душе. Но какой же он уверенный! Эта уверенность покоряет.

С ним невозможно спорить. Он не из тех, кто отказывается от своих намерений. Принцип? – не только. Стиль жизни. Непобедимый.

Я устала. Я ничего не чувствую. Ах, нет, чувство риска, когда я с ним. Я его боюсь. Ему нравится. Я к нему тянусь. Тоже не возражает. В общем-то, мне все равно. И ему. И нас обоих это устраивает.

Я ничего не могу объяснить в наших отношениях. Отношениях сумасшедших, как его глаза и моя печаль.

Я не знаю, что он решает, если решает. Если думает об этом. Будет, как будет. Мне снова странно. Он классный. Он шикарный. Но зачем мне это? И зачем ему я? Я ничего не знаю. Просто он появился в моей жизни. И мне это нравится. Пока. Если с Пашкой – высоко, то с Олегом – абсолютно невыразимо. Необратимо.

Риск – это единственный выход.

1.12. Он – не творческая личность. Тяги к искусству у него нет. Но его талант – творчество жизненных проявлений. Он убедил жизнь. И она расцеловала его в ответ. Жестоко и нежно.

Если он бросит меня сейчас, я не расстроюсь. День за окном ослепительно чист. Я – роковая. Я несу рок в себе как дар и как наказание. Я несу рок для других, рок для себя. Я прохожу по судьбам, маленькая незнакомка. Я оставляю в них память о запахе моих волос и о странности моих испугов. Я остаюсь в себе легкомысленной и трагичной русалкой, жаждущей жизни людей, но не умеющей быть живой с ними.

Во мне мало жизни? Но она уходит от меня, уходит. И что мне делать с этим? Он не привык, чтобы с ним играли. Он сам играет со всеми. Меня он может наказать за непослушание. Я не лучшим образом веду себя с его друзьями и братьями. Но я привыкла все делать по-своему. В этом мы похожи, но разве это хорошо? Совпадать в гордыни и в независимости – вот уж судьба столкнула.

Ты слишком независимая для женщины – говорил Паша.

А мне до чего хорошо-то. Давно так не было. И мне с высоты своей независимости и своего рока-судьбы больно и счастливо смотреть на свою жизнь. Которая уходит от меня, уходит.

«Великосветское безумие в каждом жесте».

Иду по жизни незнакомкой вечной. Мне слишком многое нравится. Иногда болезненно нравится, через печаль, через страх. Когда-то в детстве еще в три года я сказала об этом так, как потом, возможно, уже не смогла бы, сказала маме: «Я тебя так люблю, что мне плакать хочется». И потом так было всегда. Но моя жизнь – особа гениальная, к тому же из благополучной семьи.

Сердце замирает, захватывает, болит, не выдерживает этого бешеного накала чувств. И совершенно необъяснимо в этом кромешном забытьи и тревожной горячке я нахожу счастье.

Олег Витальевич – мужчина видный, состоятельный, благополучный.

Елена Викторовна – девушка хрупкая, утонченная, богемная.

Мы хорошо смотримся? Мы хорошо разыграли день и ночь. Нам аплодировали эстеты и чернь. Мы тронули сердца всех, всех без исключения. Вот именно к этому я стремилась. К этому самочувствию. И в этом самочувствии, и играя, все же настоящая. Неповторимая.

Все, пора прекращать гулянки и попробовать заниматься. Но если все предрешено, то разве я смогу что-то изменить.

Так странно чувствовать себя пропащей и счастливой одновременно. Меня всегда придумывают. Я сама себя придумываю.

4.12. Туда-обратно. Только что приехала. С кем бы я теперь ни встретилась, кто бы меня ни захотел перевоспитывать, все как будто предопределено и все настолько перемешалось, закрутилось необратимо, что уже не страшно.

Я приехала в Казань шалая и хмельная. На следующий день и того, и другого поубавилось. Но отчаянное ощущение необратимости осталось.

Полночи проговорили с Виталием в поезде. Я, видимо, с этим своим ощущением бесшабашности и безалаберности вызвала у него покровительственное отношение. Мне он сразу понравился как мужчина: видный, сильный, красивый. Воин, одним словом. Но наши мистически-провидческие разговоры – нечто. Он меня очень быстро раскусил и неплохо играл. Все твердил о неправильном образе жизни, и что меня нужно спасать. Красивая и сильная личность. Все в нем ярко. Но снова: я только для забавы. Поиграли в понимание. Я могла играть или не играть, он прекрасно понимал любое мое внутренне движение и понимал, что он мне нравится. И я нервничала из-за того, что он это понимает. А на самом-то деле ни черта он не понял. Мы просто встретились. Это судьба. И мне так нужен сильный и уверенный человек рядом. Пусть ненадолго. Независимая? Так решила судьба. Он не может думать обо мне плохо и вмешиваться в «мои пироги» он не будет. Ведь я – забава? Только не для него. Именно поэтому мы расстались, не попрощавшись.

Прекрасно отснятый эпизод, в котором я только разыгрывала, солировал – он.

Почему мне это нравится? Я не понимаю всех этих сумасшедших отношений с мужчинами, они меня тоже с ума сводят. А мне это нравится.

Мне нравится не само событие, не жесты, не успех, мне нравится безумие судьбы, для которой я – не эпизод.

Необратимость – девиз этого времени. И еще один девиз – ва-банк. И чувство опасности. В чувстве ритма. Бешеный и нежный ритм моей жизни.

Меня раздирают безумства. Страстная такая жизнь. Сладкая такая мука. Глоток нового, ворожащего, кружащего в бешенстве дней и ночей.

Что со мной творится. Не любовь. Вдохновение? Порыв? Лихорадка?

Ночь – 00.00. Вот оно – нулевое, единственное, истинное. Итак, мы расстались? Неистовство от этой мысли. Но я не люблю его. И не могу понять. Но мне хорошо. А он – это он. Меня тревожат мысли о его присутствии. Дело не в разности среды обитания и круга общения. А во мне и в нем. Мы вечно придумываем себе миражи среди реальных людей, а только появляется возможность сделать этот мираж реальной частью своей жизни, в испуге отталкиваем его, бежим. И тянемся. И снова отказываем ему в праве быть живым. И верим в его жизнь. Но всегда – издалека. Так легче. И больнее. Но легче – отказывающему. А больно – миражу, которому тоже иногда хочется обычного человеческого тепла и простоты. Не звездной, там ее нет, а настоящей. Ему надоело быть всегда миражом, быть всегда на расстоянии. Он становится циничнее и печальнее. Но все же он – это счастье. Но редко для самого себя.

Часто живешь на автопилоте.

5.12. Даже если я не нужна тебе. Жаркий день в преддверии чудес. Даже если ты делаешь больно моей судьбе, я тобой любуюсь, гордец красивый и страшный, красивый внешне, в душе опасный. Ты не со мной. И я не бью стекло и не говорю: жизнь прошла. Я боюсь чужого звонка и запаха полночной беды. Я не с тобой. И тебе не так уж наплевать на это. Но ты жестокий, а я – печаль. У нас не может быть вечного лета. У нас будет весна, когда остынет боль. Жестокий, я не с тобой. Но даже когда так: ты не мой, и я не твоя, почему мы злимся? И где причина? Ты желаешь мне зла, я тебе – муки, мы посланы как наказание за прошлые отказы и прошлые беспечности. У нас не может быть вечной разлуки. А мне страшно и высоко. Но что тебе за дело до моих потерь. Ведь ты – победа. Ты ведешь партию. Она – твоя. Но даже если я соглашусь не быть собой, и свора твоих псов уничтожит меня, я скажу: «Я не с тобой. И ты все равно не мой».

6.12. Так напугана этими жуткими непонятными звонками, этой грубостью в телефонной трубке, что тошно. Сейчас ехала в машине по дневной запруженной машинами Москве, под беззаботную музыку «Европы+» и думала о таком снотворном, которое наверняка. Всерьез. Думала, если они меня достанут, то умру. Потому что… Но даже сейчас, когда так невыносимо безнадежно, такого отчаянно опасного положения никогда не было, даже сейчас – хорошо. И все так перемешалось – погибаю, смеюсь, плачу… Вулкан. Угасание. Творчество. Любовь. А вот любви нет и не будет для меня. Не будет. Безлюбый мир.

Только для забавы. Всегда.

Я умру от этого.

7.12. Знакомая Паши Таня, с которой вместе мы должны «»вписаться в «новое радио», – из женщин, полностью противоположных мне. В аспирантуре искусствоведения МГК. Сухая, рационалистического склада девушка соответствующей наружности. Прикид – наплевать: джинсы и свитер. (Нет, у меня тоже бывает, но наши плевки – не чета.) Прямые, не очень чистые волосы до плеч, темные, на пробор. Ни грамма косметики на не очень чистом лице. При удачном макияже мог бы быть хоть какой-то эффект, но вряд ли очень… Подозреваю – это для нее вторично. Засыпала меня вопросами-допросами про РГГУ, учебу, с уже привычными для меня в таких случаях мелкими уколами. Некоторые меня сражают наповал: как у вас (поколения? компании?) принято?! относиться к Годару? Я теряюсь – за кого отвечать? Какое кино принято?! считать перспективным? Это идиотизм, по-моему. У нас ничего общего. С такими людьми я сразу чувствую себя напряженно и обычно не могу найти точек соприкосновения. Она тоже со своей стороны и не будет пытаться что-то изменить. Я Паше так и сказала: «С ней работать я не смогу». Идея, увы, скорее всего, провалится. Во-первых, команда не получится. Во-вторых, с Пашей сейчас сложные отношения.

9.12. Дома. Мелкий-мелкий снег на улице. Противно. И мигрень. Но все равно я не расстроена. Скорее, взволнована и увлечена жизненным спектаклем.

Забыть уже не могу. Впечаталось в память. И понимаю, что он совершенно прав, решив прекратить все отношения. И понимаю, что разные и не нужны друг другу. Могу без и не страдаю. Но память! Не буду больше ничего знать о нем, о его судьбе? Странно…

Когда я говорила Паше, что все у нас будет хорошо, я не обманывала и не фальшивила. Я и сейчас так думаю. У меня все будет так, как нужно мне. И у него – как захочет сам. Мы наверняка еще пересечемся в жизни профессиональной и деловой. Но в личной… Не осталось ничего, что могло бы возвратить нам, разочаровавшимся, нас, влюбленных. Да нет, я не разочарована. Была готова.

Я никогда не буду такой, какой вы меня придумываете, господа.

Разве что совпадут наши выдумки и не захотят больше расставаться.

Когда мы последний раз говорили, я поняла – bye-bye, baby!

Я всегда это знала. Но по инерции как-то играла. Не хочу больше о нем, пройденный этап. Не такой уж плохой. Я запомнила о нас больше хорошее.

С Олегом – чертовски опасно, но замечательно. С ним риск и кайф, все – люкс. И мне бешено нравится жить такой. И жить Москвой. Разной. Сумасшедшей и трогательной. Прелестной, улыбчивой и грустной. Но все-таки обворожительно счастливой и завораживающей этим счастьем лучших. Спасибо, королева.

Какое странное захватывающее, восторженное чувство от Олега. От его присутствия. Вообще. Не во мне. В пространстве.

Описываю свою жизнь через мельтешение событий, лиц, своих и чужих чувств.

К Паше – через иронию, спокойствие и понимание, что мы – не.

К Олегу – с восхищением от его отношений с жизнью, с непреодолимостью, неодолимостью тяги к нему. Я не знаю, что со мной. И мне это нравится.

Описываю себя и других. Я знаю, понимаю, что не писать не смогу. Это сильнее меня. Мне сейчас нет дела до того, кто и как отнесется к этим писаниям. Просто они уже есть. И что-то значат для меня. И не только для меня.

Я рада, что заколдована. Нет, расколдована от сна жизни. Я никогда не скажу, что он – случайность. И он не скажет. Напротив, слишком много в нас судьбы. Судьбы быть разными. Судьбы быть не вместе. Это тоже сила. Но магия эта не опасна. А чувство опасности? Ну да, в ритме, совпадающем, как и стрелки часов в полдень и в полночь. В нас так же мало общего, как в этих полюсах времени. И мы так же необратимы, как то мгновение, когда они замирают в одной точке.

13.12. Новый год подарит тебе праздник. Ты поймешь себя. Будет и горе. Но справишься.

Крепись, будут потери. Я не скажу. Но крепись. Декабрь твой, летай, это очень редко случается, чтобы так благоприятствовали звезды. Не все, но всё.

Я пропаду? Нет, останешься. И имя у тебя будет.

Мое пробуждение временно? Нет, это единственно возможный путь. Ты сама выбрала. И поняла. Не бойся не бояться. Бойся не быть собой. Сейчас главное – победить скверну, и тогда сама увидишь, как по-новому все обернутся на тебя. И оценят. Ты уже на пути исправления. Но постарайся быть терпимой. И еще раз терпимой.

Твое беспокойство небезосновательно. Но не томись. Декабрь благословит. И рассудит всех. И всем – по делам их. Мастер.

14.12. Наконец-то дома. Приняла ванну и успокоилась. На каком краю оказалась я по своей вине! Не хотела ведь садиться в машину, увидев эту морду. Но села. Как удалось выпутаться, что меня спасло – сама не пойму. Спасибо, Господи, что спас. Спасибо, что не хуже, но и то, что случилось, – до чего мерзость. Может, у меня нервный шок, и я не могу опомниться, но странно спокойна. Ни слез, ни отчаяния. Унижение понимаю. И жить с этим дальше придется. И я уже после этого стала другая. И прежней быть не сумею. Но спасибо, говорю себе. И это единственная мысль. Спасибо, что не хуже.

«А завтра она снова выйдет из дома, и снова будет ловить попутку». Циничный город усмехнется, скажет: «Неугомонная». Я не спорю с тобой, столица, и ничего не доказываю. Я просто явилась такая, какая есть, и ты ничего не в силах сделать с этим. Женщине нужно многое испытать. Когда все слишком благополучно, жди опасности. Неважно какой. Она придет. И уведет за собой покой. Не обязательно в личной жизни. Но где-то да порвется. Закон равновесия. Закон жизни.

16.12. Что за странное легкомысленное отчаянное состояние? Я буду вылетать из вуза и буду улыбаться. Потом осознаю, возможно. Но, боже мой, ничего ведь не изменилось: я веду себя так же, и всё и все со мной как раньше. И нет, все странным образом перевернулось, изменилось, стало по-другому. В чем дело, не пойму. И не в каких-то конкретных людях, хотя многим благодарна, что были милы со мной. И не в приступе самоуверенности. Не только в них. Не надо искать ответов, не надо их придумывать. Я не знаю, что со мной. И все равно мне это нравится.

Вот только окно и сумасшедшие глаза, которые не видела две недели. И мое отчаянное веселье. И что, что мне со всем этим делать?

Отчаяние грозит перейти в истерику. Меня занесло на такую ликующую высоту самочувствия, что отказали все тормоза и системы управления. Возможно, я лечу уже по инерции. И срыв неизбежен. Это вопрос времени. А сейчас – смутные позывные судьбы. Я ее ощущаю сейчас близостью. И то самое чувство необратимости. Оно продолжается. Иногда кажется: все они отвернулись от меня. Но что-то растет в душе сильное и несокрушимое. И они смотрят на меня глазами прохожих. И остаются со мной. И оставляют меня. А что дальше? Необратимость. Довольно гадкого. Я про-консервировалась долго во внутренних тех годовалой давности депрессиях. И отчаянно кинулась во вновь открывшуюся жизнь. Меня предупредили: осторожней. Мимо. Предупредили еще раз. Но я уже неслась на полном ходу в расставленную собой же ловушку. Она прищемила мне душу, но я вырвалась, зареванная и ошалевшая. Добал-делась Могло быть хуже. Опять пожалели и предупредили. В последний раз.

Слушаюсь и повинуюсь. Но они-то знают все. И я, пропащая и счастливая, уже с именем. Прозвучавшим. И подарком будет. Не скажут. Но подумают. И я догадаюсь. Но тоже не скажу.

Она любила деревья мая. Она любила сниться тебе. Но когда опаздывают трамваи К полнолунию, ее судьбе Задают вопросы О наваждениях. Она-то знает,

Как с ними справиться.
Ей предлагают угощенья
Из всех окон кричат
«Красавица»
Но она пойдет одна
По Москве, Москве сомнений
И страсть свою
Ни одному из живущих ныне
Она не откроет.
Но это печаль?
Она не ответит. Молчит улыбка.
Ее позвали? Назвали имя?
Королева мая, к Рождеству
Вы встретитесь с памятью.
Но молчит.
И вас увидят те…
Кому уже не докажешь
Печаль и страх.
Но Вас позвали.
В моих руках
Ключи от самых страшных табу. 

Она любила лица зимы
И уносила их в свое лето.
Но когда трамвай, наконец, пришел,
Она посмотрела ему в глаза
И сказала: «Прости, я уже не здесь»
Имя ее унеслось в века.

19.12. Еще раз про себя. Любимую и не очень.

Власть светских глаз. Ветер в голове. И рифмы, рифмы. Меня и ночи, меня и счастья, меня и безумия. Меня рифмуют с потерями, а я только улыбаюсь. Пропадать буду в печали и продолжать улыбаться. Улыбкой, не умеющей объяснять, назвавшей каждого из вас по имени. Ведь каждому из вас показалось, что она – ваша. Но она ничья. Даже не моя. Она приходит, непутевая. Нет, она врывается, забаламутив форточки, балконные двери и занавески. Она обрушивается наваждением. И я улыбаюсь вам, замечательные мои мужчины. И я ухожу от вас навсегда. Как же ненавистно мне это слово. Я смею только писать его, но не пускаю в речь, в свет, в жизнь. Оно не стоит их. А я? Любимая и не очень. Это «не очень» делает меня бурей, делает меня маской. Не совпадаем на самых крутых виражах. Не совпадаем в печали, в радости, в странностях. Ветер в голове и тот разный.

И тогда неистовствует молитва: «Не место мое – человек. Чужая я здесь. Отпустите»

Молчат. Болеют. Тревожатся. Не отвечают. Рифмуют меня с тишиной. Я иду мимо тишины. В праздник, карнавальное сумасшествие огней и цветов. Праздничная лихорадит жизнь. Страстная такая, беспечная.

Какой предстаю я взглядам, взглядам разных и чужих? Иногда мне все равно. Чаще, нет. Я обожаю быть в центре внимания, я обожаю быть недоступной. Но вы все думаете, что поняли меня, вы все говорите: «Почему мне так хорошо с тобой?» Я начинаю думать, что это – общемужское, современная традиция. Пароль. Но вы все мелькаете, таете. И нет вас. И где моя печаль?

Снежная простыня городской ночи колдует над моими стихами. Я давно не жду. Флиртую привычно. Это становится образом жизни. Даже сама с собой флиртую постоянно. С воображаемой судьбой и представлениями о счастье. Когда же сброшу условности и разбегусь и полечу в свободе настоящей?

Почему, ну почему мне так непутево пусто и счастливо, грустно и восхитительно? Почему я пьяна от жизни и болею жизнью? Я научилась читать подсказки телефонных звонков и телефонных молчаний. Я пронизана этими молчаниями насквозь. Набираю номер. Меня набирают, набирают и сдают в камеру хранения зимы, лета, весны, осени. Листопадит жизнь, лихорадит, надеется. А где я? Нет меня.

Ночь не оборачивается. Засыпает на подушке шумных огней. Город баламутит талантливо. Я не изменяю ему с рассветом. Я люблю его даже в отчаяньи, даже циничный. Но когда его огромные глаза плачут осенними лужами, я кричу об этом строчками бесшабашными и мудрыми. Я пишу про себя, про него. Я пишу для него. Когда летом он задыхается в астматической горячке асфальта, я сижу у его изголовья и дую на закрытые веки его площадей. И иду по бульварам его пустым. Нет никого. А я? Почему телефон умер?

И вдруг я поняла, что задохнусь от отчаяния. Меня замуровали, и нечем дышать. Слышу музыку. Чувствую сердце, себя в сердце. Все там. Ничего из декабря. Какое время года? Март? Тот самый, умирающий на ладонях площадей пьяными лужами.

Вдруг я поняла – даже плакать не получается. Не муторно, не пусто. Изнурительно, не по-моему. Великосветское безумие выдернуло меня из зимы и закружило в вихре лиц. Лиц и машин. С этой машиной я сегодня поссорилась. А той не могу дозвониться который день. Ну, а любимая машина в отпуске, и у нее нет моего телефона.

А где-то сумасшедшие глаза, делающие мне больно, даже когда им нет дела до меня. Даже когда меня нет для них. И все так некстати. Новый год некстати. Приторно до бездарности. Приступ трагической… Вины? Мечты? Перемены?

25.12. С Рождеством, мнимая католичка! Загул прошел, безумие осталось

Безумие необдуманных поступков, гонора и судьбы. Ничто не способно разрушить этот симбиоз. Когда все соединилось… А когда? Когда закружил роман с Пашкой? Когда нахлынул приступ автомобильной болезни? Или стоило заглянуть в сумасшедшие глаза Олега и сойти с ума мира, уносясь в безумства дней и ночей? И балдея, балдея, балдея, жить взахлеб, безвременно и бездумно. И почему, ну почему, мне все это так бешено нравится? Почему я ничего не могу поделать с собой?

Даже когда неизбежные накладки, мелкие и не очень мелкие пакости пытаются смести с меня пыльцу этого непонятного, бормочущего от счастья блаженства, я улыбаюсь и уношусь «в Москву булыжников влажных». И я безнадежна в этой стремительности и в этом водовороте жизни. Жизни жаркой, как горячка, и обжигающе холодной, как предательство. Я неисправима, неизлечима. И не хочу исправляться и излечиваться.

Когда есть кто-то, то возникает множество знакомств. Мужчины, как пчелы, слетаются ко мне. Я уверена и неповторима. Я – прелесть. Но… Прелесть я и в другое время, когда рядом никого нет. И с каждым разом, когда я в очередной раз остаюсь одна, я все легче к этому отношусь и держусь все более уверенно. Я переживаю жизненные поражения и остаюсь жить дальше. Становлюсь тверже, немного циничнее и, наверное, все же лучше. Мне легче жить в разных самочувствиях. Я привыкаю. Выдерживаю. Мои знакомства меня забавляют, мучают или сводят с ума. Но я владею собой теперь уже почти всегда. Я учусь на собственных ошибках. И даже это мне почему-то нравится. Я – свободна. Что может быть лучше? Безумие чарующего танца, которое рано или поздно сделает нас равными с Олегом. И мы будем свободны. В своем безумии и в своей любви.

И даже сейчас, когда одни белые пятна в судьбе, когда ничего толком не ясно про сессию, про окружение, про любовь, когда подступает что-то вязко-болотное, я улыбаюсь. Мне искренне хорошо. И муть уходит, уходит, уходит. А небо сегодня такое голубое и близкое. Пусть меня обвиняют в сентиментальности, я не откажусь от своего безумия. Потому что оно само выбрало меня. И я благодарна каждому, кто появился в моей судьбе, независимо от того, как он ко мне относился и относится.

Мир рифмует не тебя, а с тобой.

26.12. Все равно как бы и что бы ни произошло теперь, все неподвластно старому ходу времени, нет возврата ко мне прежней. Где-то произошел сбой, в результате которого я, наконец, проснулась, и все привычное течение жизни разрушилось. Пашка взбаламутил пространство вокруг, автомобильная лихорадка переродила мою природу, Олег, циничный, ворвался, разбил сердце, перевернул, уничтожил, чтобы дать начало новому стилю, новой эпохе. Все это было во мне всегда, но сейчас, все последнее время, я живу этой жизнью. Сдвиг произошел не сразу, не вдруг, но он произошел и продолжается. Это необратимо, это слово висит Семирамидиными садами над невнятностью моей жизни, пугает, притягивает и знобит. И я, полоумная, то пытаюсь заниматься, то думаю об Олеге, то поедаю лакомства, запивая их шампанским. Лакомства жизни под шампанское судьбы. Легко от беззаботности и от знания, что никто не поменяет. Любви нет? Ну и что? Будет. Чарующий танец в ритм наших строчек-тостов жизни.

Я ничего не знаю о будущем. Ничего не знаю про институт, Олега, здоровье. Но что поделаешь. Но почему я так восхитительно пьяна от моей сумбурной жизни? Где произошел взрыв, какое землетрясение опустило в пучины вод монолити-ну моей тоски? И кто же, кто тот человек, который расколдовал меня от горячки мути и депрессий, вывел на чистый воздух солнечной долины и заколдовал заново своей легкостью, щедростью и благородством судьбы, восторгом искреннего обожания жизни? Заколдовал и оставил одну нежиться на солнце новой эпохи. Это колдовство блаженное, не колдовство вовсе, а самое настоящее пробуждение и возвращение. А человека этого я чувствую уже не близостью эфемерного дыхания судьбы, не высшей сущностью, а теплом живого тепла, мужского и доброго, любящего жизнь и, может быть, полюбящего когда-нибудь меня.

28.12. Знакомства тают на глазах снежинками. И старое самочувствие властно стучится в дверь. Что я делаю? Распахиваю дверь, встречаюсь с ним глазами и спускаю с лестницы. Никаких поблажек и никаких оговорок.

Осталось 2 зачета из 7 и 4 экзамена.

Почему я так неисправимо упрямо верю в свою особенность? Потому что она есть.

29.12. До Нового года – два дня. Какая, в сущности, это условность. Но не можем без нее и благословляем ее.

Какая благодать, что вот уже полтора года живу здесь. Настоящее счастье. Мечтаю о своей квартире. И страстно – о судьбе. О творческой судьбе и о судьбе любви.

Так что там вокруг? Бзик прошел, прошел год. Достойное завершение. Продолжение следует?

Продолжения не будет. Потому что я настолько разлетелась, что уже на полном ходу проскочила нужный поворот. И в непутевых хитросплетениях московских автотрасс еще довольно проплутаю, прежде чем найду выезд на нужную мне улицу.

31.12. Совсем не праздничное настроение. Нет ощущения праздника. Непонятно как-то. Но и не плохо. С прошлым 31 декабря – по контрасту. Вот бы и год так же!

Прошедший год – это сводящие с ума депрессии и безумства желаемой любви, творческое совершенствование, и рост, и невозможность поделиться этим с другими. Это невнятное бормотание и комплексы. Это восторги, нахлынувшие вдруг. Это потери, ноющие постоянно. Прошлый год – это замечательные знакомства и непонимание. Это и да, и нет. И никогда – не, наконец-то, и получилось. Это издевки судьбы. Это ее ласки. Это проверка на прочность. Это одиночество.

В ноябре началась новая эпоха. Она переносит меня на своих крыльях в новый год. Она воплотилась в меня, поверила в меня. Это радостно. Я ее чувствую. И ничего с ощущением этим, совершенно некомфортным, поделать не могу. Оно тревожит меня. Мне странно счастливо от этого. Она не обещает подарков. Ну и что? Она не признает легкости. Ну и пожалуйста. Она смотрит на меня сумасшедшими глазами, и я вижу в зеркале отражение. Я вижу события пугающие, чарующие и громадные. Мне странно, мне высоко, мне прекрасно. И я ни на какие богатства не променяю это чувство, я останусь верна своей вере, как бы она меня ни испытывала.

И я вижу в зеркале дни нового года, года-легенды, года-судьбы. Не только для меня. Но для меня не в последнюю очередь.

Не обещаем сплошных успехов, будут горести. Но в целом – да. В этом году будет много именно того, чего тебе не хватало в прошедшем. Но по закону твоего необузданного характера тебе будет желаться совсем другое. Март снова сложнейший. Снова сорвешься. И сама должна будешь справиться.

Работай над формой. В творческом отношении это год не развития, а укрепления уже найденного и накопленного. И оформления в конкретные вещи. Писать будешь больше и совершенней.

Но как ни грустно, тебя занесет несколько в сторону от этого. Ты «закатишь» светскую жизнь. А она может закатить тебе истерику. Поосторожней с ней. И с ним. Мастер.

1994 год 

3.01.94. О! 94! Да нет, цифры уже несущественны. Страшит мелкое, а годы, века – мимолетность.

Почему так болит сердце? Сладко болит. Почему я пропадаю так легко и восторженно? Я в жути от этих истом и страхов.

Где мои дни? Где мои ночи? Я умираю от легкого света вокруг и внутри, я улетаю туда и болею им.

Сказочная снежная Москва. Снежная прелестная сказка. Деревья расцвели именами моих погибелей. Неужели уже ночь? Неужели я еще чувствую свое сердце? А часы – живые. И никого со мной. Ветра нет. Нет меня. Сказка, чудо, лестница, ведущая в безумие распахнувшего двери года. Безумие борьбы и любви. Любви и любви. Твоей и моей. И чья за окном маска – снежной Москвы или снежной печали? Нам никогда не повторить ее. И никогда не стать ею.

Ноябрь подхватил меня и на крыльях своих капризов вынес в следующий год. Так странно чувствовать себя пропащей и счастливой одновременно. Где мои дни? Где мои вечера? Я потеряла счет лицам и ролям. В твоих глазах обожание и испуг. Все во мне – необратимо. Го д окружил именами моих погибелей, именами моих похитителей. Восторг проснувшейся жизни.

Кто разбудил ее? Кто придумывает ее снова и снова. Закружила, улыбнулась, исчезла. Расцветающая судьба бросилась в объятия всеобщего преклонения. Не смотри на меня так насмешливо. Меня всегда придумывают. Я сама всегда себя придумываю. Только легенда смотрится в зеркало своей неотразимости. И не боится быть страстной. Или равнодушной. Легенда всегда права.

Ни для кого – привычка. Всегда – сама. Всегда – самая. Ни про кого – горько. Ни про кого – низко. Всегда – легкая, непобедимая. А по ночам – плакать. Или любить. Но никогда не верить, что мимо. И не быть чужой им. А быть чудесной всем. Не про себя. Но для себя в вас

5.01. Завтра – экзамен. Состояние необратимости продолжается. Не знаю, в какую сторону, но я его чувствую.

Ролики, клипы,… а завтра… Не надо о завтра, которое уже сегодня, которое отделено от меня, теперешней, кубометром сна, кубожизнью случая, ритмом судьбы.

6.01. Наконец-то Ш. убрался, заполучив порцию моих нервов (впрочем, не слишком большую) и мнение, что «все здесь – дуры и идиоты». Он меня жутко «подавил» и меня «застолбило». Это состояние абсолютной пустоты, безмысленное и бесчувственное. Трояк так трояк, только бы разделаться с сессией.

Никак не могу расстроиться. Почему мне так все равно?

7.01. Погуляли у Вити. Рождество и день рождения тети Тони.

С Витей сегодня «улетали» под КТИД. Музыка изумительная и лечит от хандры. Я плакала. Я пила чудесное вино, вспоминала Гр., когда мы в этой же маленькой Витиной комнате сидели вдвоем. И молчали, молчали, молчали. Музыка и мы. И понимание, что это – лучшее, никогда больше не повторится, что так и нужно – молчать. И быть собой. И понимать, что друг для друга молчим, созданы, не совпали. И это – пытка, счастье и…вечер кончился. Он уехал. Я осталась плакать и безумствовать. Прошла бездарная и великолепная кутерьма лет. Я сижу в этой комнате, слушаю ту же музыку. Лица, мелькающие вдалеке. Иногда – Олег. Вдруг – Пашка. Но ты, мое солнце зимнее, не со мной. Я помню о тебе. Ты – главное. Я верна своей памяти. Все мои знакомства, мнимые и живые, пусть они остаются. Пусть будут другие. Я живу этой любовью. И лечусь. Мне помогает это жить. Она как оберег, как талисман.

Ночь, влажная и растроганная, теплая не по-зимнему, по-московски – суровая и легкомысленная одновременно. Я дышу Москвой. И молчу Москвой. Иду улицами, потерями и удачами. Столицу превозношу в гимнах. Столицей прощаюсь, столицей безумствую, столицей хмельной и цветущей, восторженной и испуганной. Она замерла на пороге ночи испуганной зайкой и восхитилась грацией раннего утра. О, моя Москва – со своей невинной мудрой улыбкой и запахами роз на всех перекрестках своей гениальной судьбы.

8.01. Вчера вечером позвонил Паша. Мы разговаривали спокойно. Обо всем понемногу, т. е. ни о чем. Но второй серии быть не должно. И не будет. Мы не перегорели, не разочаровались, не возненавидели. Нас до сих пор тянет друг к другу. Но…проехали. Мы никогда не вернемся в то хмельное благословенное время, когда любили или желали любви, но были счастливы вместе. Я так сильно изменилась с тех пор. Не смогу снова стать той. И всегда, всегда меня придумывают. Пусть развивает свое воображение. И мое тоже. Что-то непоправимо сдвинулось, поменялось местами. Я рада, что это так. Жила я неправильно. А сейчас все возвращается в состояние меня – настоящей. Паша – в прошлом. Ждет новое, стремительное, необычное. Я люблю свое прошлое. Обожаю настоящее.

И улетаю в будущее. На крыльях судьбы. Настроение? Любовь. К кому? К чему? Откуда? Не знаю. Не спрашивайте. Просто – любовь. Сама по себе. Сама для себя.

И тоска. Она всегда рядом с любовью. Вся я переполнена странной непонятной истомой. Так больно. А тут сиди и учи русскую историю. Боже мой, как невыносимо быть чужой! Как непривычно!

Мы встретились. Мы расстались. Мы встретились! Любовь – мой талисман. Грозный и нежный. Тени наших гордынь. Вехи наших молчаний. Мы – всегда ночь. Единственная. И навсегда. Что бы ни случилось с миром, мы встретились. Мы живы. Боль расстреливает в упор. Нежность растравляет собак дня. Память вынашивает призраки дали. Посмотри на меня. Разве можно замолчать обожание? Ночь, изменчивая кокетка, столица судьбы моей, набрасывает на нас сетку звезд. Мы утонем в бескрайности ветра. Мы раздумаем умирать. Только легенда всегда права. А карты врут. Мы не будем гадать

Страх, что ночь без конца, вечная. Страсть, что делать друг с другом хочется. Ты посмотри на меня, беспечную. Я – легенда, а не пророчица.

Даже если любовь распутная не пройдет мимо нас, останется, все равно ведь мы – лучшие. Скоро встретимся. И не раскаемся.

Почему-то хочется в мажорных тонах. О том же. Об истоме и муке последних дней. Кто из вас судьба? Остальные закройте дверь.

Исписываю листочки, выписываю рулады ему. А всего-то награда – не погибнуть в очередном бою. Бою экзаменов и нервных срывов. Ты меня помнишь? Странный вопрос. Тебя выдумывают даже не боги, а запахи роз и молитвы грез.

– К чему эти колкости и эти изящества?

– К чему эти странности и чудачества?

– Если мы необратимы, что ты пытаешься здесь узнать?

– Я люблю в тебе свою дурь.

– Но мы не будем на картах гадать?

– Мы не будем плыть по течению. 

Мы изменим друг другу скоро.
Но лакомство подобного развлечения
За завтраком в спорах
И в наших судеб просторах
Таких разных. 

И почему я такая хмельная и такая счастливая?

– И кстати, несноснейшая гордячка 

День, ночь, никаких иллюзий.
Ночь, день о тебе пою.
Напишу такую прелюдию,
Где ты циничней и строже
И страстью не маешься.
Перестань болтать, зайка, справимся. 

И когда я, наконец, опомнилась, то увидела, что зря. Во всех зеркалах отражения завтрашнего моего дня.

Зачем же тогда стремиться выйти из безумия в пустоту? Если судьба загадала, что моя печаль, что исправит тревога эта? Я прощаюсь со своими гадостями. Мне даже их жалко. Но я никогда не общаюсь с бездарностями.

9.01. Я была пьяна и легка. Легка той легкостью, с которой совершают великие поступки и великие грехи. Но меня подхватил очередной приступ сумасбродства, и я поехала в центр на машине. Пробродила по развратной сейчас Тверской, пробродила по тихим и пустынным переулкам Арбата. Конечно, возлюбленная Пречистенка не осталась в стороне. Я была больна этой теплой январской мутью. Ветер продувал меня насквозь. А я шла, шла по темноте обожаемой Москвы и снова понимала, что попала в точку. Нужно все это было увидеть, понять, осуществить в себе. Что это неповторимо и чарующе. И что Москва – моя любовь, судьба.

Так необъяснимо связана со всеми любимыми, встреченными и еще не встреченными.

Ехала домой в крохотном запорожце, жарко натопленном и ужасно уютном. Водитель был замечательный. Просто такой хороший московский человек. И мне было так классно болтать с ним, ехать домой, зная, что я буду здесь одна, свободная и пьяная. Я люблю все, происходящее со мной. Все мои бзики и все мои бяки. Мы ехали по Загородному шоссе. Впервые после Олега мне было так хорошо ехать здесь. И вспоминать его. Я была спокойна. И легка той легкостью, о которой мечтала. Которая спонтанно обрушивается хмельным гонором и остается привкусом праздной, бесподобной, изумительной Москвы.

Я ехала по Загородному шоссе. Легкая и свободная. Умудряюсь ездить по весенним ценам. Ну и что? Сил заниматься тоже нет. Ну и что? Погибаю, ау, лучшие мои, вы всегда вне моих проблем. Я люблю вас.

Я ехала по Загородному шоссе. Было неповторимо. Вот за это и люблю Москву. Разве это может повториться? Разве могу повториться я, такая сумасбродная и безалаберная?

Что-то сегодня открылось сердцу. Сказать об этом не могу. Понимаю это все сильнее последнее время. И странно заворожена этим необъяснимым, неразъяснимым чувством.

11.01. Первый час ночи. Я в безнадежной усталости. Ничего не болит, но все страдает. В голове сумбур и муть. Пролечу по истории?

Обидно, конечно, по предмету, который всегда знала отлично, получать трояк. Но какого черта, я совсем не расстроена. Только бы не пролететь в настроении. А то после экзаменов у меня всегда опустошение.

Событие дня? Доехала на такси с Ленинского проспекта до своего дома за 100 р. Улет! Прекрасный дядечка. Бывают же еще хорошие люди.

Олег листает меня каждый день от начала до конца. Я сижу в прострации и вспоминаю его. «Мы встретились, мы расстались». Вспышка. И НИ-ЧЕ-ГО! Незавершенность. Всех это притягивает. Паша объявился снова. Но с ним у нас будущего нет. А вот имя колдовское и воинское. На древневаряжском Олег (Хельга) не имя даже, а профессиональное звание, соединяющее в своем значении: воинский чин и колдун. Сейчас это имя мне кажется самым красивым. Если будет у меня сын, ему достанется это гордое древнее имя-символ.

Почему-то снова невнятно и легко. А что вам, леди, собственно нужно? И то, и другое.

Откуда такая изумительная наглость, соединяющая беспечность и страдание в одной маленькой капризной проснувшейся богемке? Проснулась и, едва протерев глаза, принялась твердить о своей избранности. И тут же скромничать: что вы, что вы! И снова, снова… «почему я такая?»

Нельзя откладывать жизнь на «после сессии», на после этого-того. Это бездарно. Это бессмысленно. Это расточительно. Меня тянут за собой собственные чудачества. И я абсолютно ничего не могу изменить.

А, пусть. Удача к удачам. Не везет в экзаменах, повезет в профессии. Не в карты, так в чувствах.

Из-за каких-то мимолетных случайностей возникает судьба. Это действительно неизбежно.

Настроение: Олег легкий. Душа моя. Ветер плачет который день. Научи меня водить машину. А я тебя – приручать тень. Сколько, сколько проклятий и лиц нас разделяет. Твоя усмешка. Научи меня быть такой же, как ты – несусветной.

Но я судьбу в зеркале своем увижу. Она на тебя смотрит. Какая вьюга каких широт благословит это соседство?

Вы согласны, гордая леди, за ним? Она пожимает плечами, гордая. Она говорит: «Он будет твой. Но я не понимаю, зачем тебе море страхов, простуд, головной боли». Я отвечаю: «Наверно, люблю». А она: «Брось, не волю, а безумие тебе подарю. Обещай, что это беспутное слово ты не скажешь без моего кивка». Я ей: «Конечно. Зачем мне чужая тоска».

Вы встретились. Вы странные. Вы беспечны. Вы любите жизнь и себя в ней. Но почему ты так рада грусти? Наверное, это тоже дар.

Мне шлют телеграммы с того света А я пугаю ими печаль свою. Какого – южного, восточного? – ветра Глаза глядят в стужу эту.

Сегодня вдруг почувствовала – весна. Середина января, скажете? А пусть. Весна. Впервые. Похолодало? Ну и что, я ничего не могу поделать с чувством весны, взглянувшим на меня с чистого голубеющего неба. Мелкое недовольство собой не сможет справиться с большим чувством весны, которая смотрит на меня, слушает меня, безумствует для меня.

Ты будешь мною любима, Я буду любима тобой.

12.01. Предчувствие чего-то неожиданно прелестного. Так бывает у меня иногда. Редко, впрочем. Ликующее, пугающее, завораживающее. Бр-р-р, безумие захватило. Беспрекословно подчиняюсь.

Я хочу, чтобы безумие сумасбродства из кратковременного приступа превратилось в бесконечную эпопею, лица и события, невнятности и прозрения. Всегда – вышина. И всегда – тайна. Олег – это безумие, обреченное на быструю гибель. Я не хотела бы его терять. Нет, я не хотела бы терять тот стиль жизни, для которого он – символ. Я не хочу терять состояние извечной опасности и восторга. Когда я была с ним, то понимала, что он – все сейчас для меня. И именно в этом опасность. Я не могу растворяться в человеке. Не должна. Но я не сумею уже без него, без ощущения его присутствия во всем, без магии его имени. Без этого сумасбродного и своевольного ритма. Мне пропадать? Правда, слишком много в нас судьбы. Это проклятие и тяга. Проклятая тяга. Преступная. Призрак лета. В стихи его и про него не хочу. Только в сердце. Которое он так изумил, которое он разлучил со мной. Я благодарна ему. И почему я так очарована этой сумасшедшинкой в его глазах, не пойму? И почему я таю, как мартовский снег, стоит вспомнить и изумиться в который раз? Я ничего не понимаю в себе впервые. Вернее, понимаю не то, не то, что нужно. Раньше могла разложить по полочкам происходящее, объяснить мотивы, причины, вывести логичный ответ-конец. Сейчас все это зыбко, неуловимо, неправдоподобно. Не верю ни в одну из версий. Пытаюсь разобраться спокойно и не могу спокойно. Любая догадка разлетается в пыль от малейшего дуновения сердечной невнятицы. Она разрушает стройное здание моей серьезности, моей нелюбви. Я теряюсь. Я уже погублена этим бредом. Не могу зацепить ни одну трезвую мысль, выбраться из плена обворожительного этого знакомства. Памяти о нас – вместе.

Такое, правда, впервые. Много разного встречалось. Но парализующий дурман этот не столбняк, а полыхание, не остановка, а порыв безудержный в безумие, которое рано или поздно зацелует меня до неприличия. До счастья.

Если счастье для тебя – потеря независимости, то, пожалуйста.

А если счастье для меня хоть раз в жизни «потерять голову»? Даже не в любви, а страсти? А если это судьба?

Кто уверенно скажет – нет? Молчите?

13.01. Старый Новый год. Нелепо звучит. Только у нас существует такая традиция.

Олег – лучшее, на что я способна? Нет, нет. Конечно, нет. Тогда почему…?

Нельзя расслабляться. Еще два экзамена и зачет. Я же думаю о чем угодно, кроме этого. Музыка, все время музыка.

4-месячные курсы сценарного факультета во ВГИКе стоят 160 тысяч. Не буду думать, что это недоступно. Буду думать, что буду там учиться. Должна.

Разобрала меня ностальгуха и поехала я в центр. На 119-м до конца, до Киевского вокзала, мимо вожделенного «Мосфильма» в раздумьях о смысле жизни. Потом на метро до «Краснопресненской». Наконец-то открыли выход с кольцевой. Зашла в Киноцентр. Посмотрела, что там хорошего. Хорошее все. Иногда все же удивляюсь выкрутасам судьбы. Все так подгонит минутка к минутке, шаг к шагу, что слов нет. Молчу и удивляюсь. От зоопарка доехала на попутке до Тверской. Пошла в мой (бывший) любимый (бывший) кофейник (еще стоит). Взяла кофе с пирожным. Думаю чуть-чуть оттянусь в одиночестве и покое. Как же, не тут-то было. Жлобина гадкая объявилась и ну достала, сил нет. Последнее время нервы расшатаны дальше некуда. Меня снова прорвало. Разревелась. Как я устала от этих рож, от этих хамских приставаний. Хочу в отстраненном, недоступном этим гадам мире жить. Я не могу сопротивляться ублюдским этим «ухаживаниям». Я не умею. Кофейник потерян навсегда. Потому что сегодняшняя рожа с компанией тусуются там, видимо, довольно часто. Мне кажется, я видела уже ее. Я в слезах, в истерике вышла из кафе после мини-лекции, как нельзя себя вести, чтобы не нарваться. Очень благодарю! Как же вы мне все надоели, плебеи! Почему вы чувствуете себя хозяевами жизни?

Я свернула на Васильевскую, шла в полной прострации, ноги подкашивались. У Дома кино поймала машину. Заглядываю, говорю: «До Октябрьской, денег нет». Уже понимаю, что что-то знакомое. Man, который как-то подвозил меня в конце декабря в центр и не взял денег. Конечно, довез до подъезда. Ехала восхитительно долго. Снова мимо Мосфильма, мимо Киевского вокзала. Не могла ошибиться. Надо же в толчее машин, улиц, лиц, времен года, суток так встретиться. ОК, судьба, не дремлет, играет. И в плохом, и в хорошем. Дает знать о себе.

До сих пор (дома уже около часа) лихорадит. Я в ужасе от таких хамов. Я смертельно боюсь. Но в терем себя посадить тоже не могу. Не очень-то весело.

14.01. Настроение: заколдуй меня от сна жизни. Забаламуть безумие лет. Имена событий смотрятся в зеркала. Нет ничего, никого рядом, кто мог бы помочь. Ответьте, взгляды, перед выходом в ночь. Мое пробуждение так беззащитно. Такая хрупкая жизни сказка. Кто ее выдумывает, чтобы не было страшно за эти крас-

ки. Бесшабашные и восторженные. Мое пробуждение – так случайно. Сделай его праздником. Но это давно праздник. Шум, события, имена. Я одна лишь в страсти вольна. Я придумываю себя. Свет изумляется, повторяет лепет. Я придумываю тебе весь полет от безвременья в вечность. Слишком много вокруг тишины. Жизнь, разлученная с дорогой. На произвол случаю. Глаза восхищенного Бога.

Я понимаю, что все пройдет. Я понимаю, что жизни плен сладок. И нельзя просчитать вперед шаги, а лучше – вдруг, наугад: поражение или награда. Все наши крайности так близки. Наши безумия и те млечны. Но мы – неужели никогда? Неужели навсегда? И это – беспечность?

15.01. Понимаю, что непроходимо глупо веду себя, не занимаясь, а утопая в истоме воспоминаний и беспечности. Учить философию – невыносимо скучно. Но и расслабиться спокойно тоже не могу.

Ворожба твоих слов продолжается. Они обладают силой, неподвластной времени. Они меня гипнотизируют.

Я уже не маленькая, не наивная. Не теряю голову от чего-то необычного, нового, пусть перспективного. Как когда-то было с Б. Потрясти меня теперь не так-то просто. Почему же ты так много значишь для меня? Почему не в силах признать, что лучше – врозь, не вместе? Почему мысль, что мы больше не увидимся, причиняет мне боль?

И все-таки хорошо. Несмотря ни на что – хорошо. Этот ритм – он во мне. И он сопротивляется старому внешнему течению дней. Лихорадка внутри – и внешнее спокойствие. Вот какая странность.

16.01. И чувство опасности в чувстве ритма. Ритма бешеного и нежного. Ритма моей жизни, диктующего не только события и настроения, но даже случайности. Неужели ты – это только случайность? Разве я посмела бы когда-нибудь сказать тебе это в лицо. Ты несешься по жизни в машине, окруженный победами и грехами. У тебя всегда много денег, дела и женщин. У тебя всегда много тебя. Твои сумасшедшие глаза гипнотизируют меня. Но мне нелегко с тобой. Ты ведешь партию, ведешь игру. У тебя самочувствие победителя, убедившего жизнь стать именно такой. Единственно возможной и достойной тебя. Тебе надоедает кутерьма лиц и тел. Ты на бешеной скорости ведешь машину пьяный и пьяный невыносимо. Никогда не зная, что ты выдумаешь в следующее мгновение, играешь с женскими тревожными сердцами. Но они не нужны тебе. Так же как и свое собственное. Иногда мне кажется, ты нарываешься на опасность сознательно, приближаешь гибель, даешь ей больше шансов жить.

Но, бесподобный мой игрок, почему я ни секунды не понимаю в наших сумасшедших стремительных отношениях? Сумасшедших, как твои глаза и моя печаль.

Тебя выбрала судьба и зацеловала. И прокляла. И бросила. И бросается на шею. Каждый новый твой роман – обречен. Она не отпустит тебя. Но посмотри ей в глаза. Она не любит. Ей просто нравится быть при тебе. И не быть тобой.

То, что происходит с нами – необратимость. Мы – наваждение и наказание друг для друга. И еще – чувство опасности. Если риск для меня – единственный выход, почему я так неправдоподобно долго не прикасалась к твоему лицу и не ехала в твоей машине. На бешеной скорости. На бешеной высоте.

Ты хватал меня за руку и срывался в пропасть ночи, в пропасть пьяных гулянок и светских раутов. Я любовалась твоей грацией, гордый барс. Дитя гор и солнца. Ночью тебя охватывает невыносимая мутная тоска. Ты меняешь постели, женщин и кабаки. Ты меняешь развлечения и проблемы. Но она сильнее тебя. И она – единственное, с кем ты никогда не сыграешь в открытую. А значит – не выиграешь. Ее так много во мне. Но я не люблю говорить об этом. Когда ты догадался… А когда ты догадался?

Нас потянуло друг к другу в неотвратимость часовых стрелок, встречающихся в полночь. Время рока и время пустоты, отрицающее самое себя. И мы отрицаем себя друг в друге. И смотрим на это несуществующее лицо. Но стрелки встречаются и в полдень. И мы целуем воспоминания, существующие в наших лицах.

«Бывшие до тебя», что они знают обо мне? Заколдованное место на Октябрьской площади лежит в снегу и живет памятью о нашем знакомстве. Мы встретились. Мы расстались. Мы встретились. Мы придумали себя. И нам не было страшно за наши маски, которые вдруг взбунтовались, ожили и ужалили в сердце. И убежали, держась за руки, в снежную равнодушную Москву. Мы посмотрели им вслед. Мы посмотрели друг на друга. Нам не было страшно. Нам не было легко. Мы посмотрели друг на друга.

И чувство опасности. Оно всегда со мной. Ведь это ты. Ты переворошил мою жизнь. Ты смял ее конфетной оберткой. Это была чужая жизнь. И конфета была невкусная.

А мы, мы хорошо смотримся? Мы хорошо разыграли день и ночь. Нам аплодировали эстеты и чернь. Мы тронули сердца всех, всех без исключения.

Но мне не нужны ни твои грехи, ни твои победы. Ни твои деньги. А тебе не нужна моя печаль. Тебе не нужна Вечность. А когда я улыбаюсь, то похожа на нее чуть-чуть. Вместе? Навсегда? Это нонсенс. И что мне делать с нашим оригинальным знакомством?

Так вот, мы посмотрели друг на друга. И нам стало все равно. И еще – чувство опасности. В чувстве ритма. Мы посмотрели друг на друга. И посмотрели друг на друга еще раз. И даже сейчас. Ритм. Тот самый. И мне все равно. Но он неистребим. И не навязывается. Я сама выбрала этот цвет. Если риск – единственный выход, почему ты не позвонил мне и не соскучился по запаху моих волос? А если я не нужна тебе, то все БДТ поздравят себя. Ты не болел мной. А я могла болеть только небом. И чувством опасности. В чувстве ритма.

Мы не умеем быть нежностью? Мы будем цинизмом. Но мы будем, слышишь?

Он – это открытие целой эпохи во мне. Я изменилась. И что бы ни происходило со мной теперь, надо всем голос и жест необратимости. Его голос. Его замашки. И его выкрутасы. И где конец этому безумию? Я была знакома с печалью жизни, с ее высотой и болью, с ее лаской и насмешкой. Теперь мне открылось ее безумие. Я поняла, что эти линии на наших ладонях совпадают. И менять что-то слишком поздно. И не хочется менять.

Мир сошел с меня, как вылинявшая краска. Я лечу над его миражами, легкая. И люблю его миражи. Они никогда больше не будут моими. Я выросла.

Вы действительно в это поверили? Я разыгрываю каждую из эпох и каждое из имен. Я разыгрываю все свои страхи. Но меня позвали. Это твой голос. Ты позвал меня. И вышел за дверь, за мир, за его безумие. А я увидела все его камерное забытье. Но где твои сумасшедшие глаза? Неужели я могу соскучиться по ним?

Нет уж, оставьте. Никто и не обращается.

Почему мне всегда легче и понятнее все, когда выльется все в слова и примет определенную форму. И все диктует ритм, и слова, и форму. Олег – кратковременное знакомство, удивившее нас обоих нашим полным несходством, даже полярностью. Я для него непонятная, возможно даже нечто кунсткамерное. Он для меня тоже из другого мира. И все же, все же… Что-то запредельно притягательное.

18.01. И их осталось двое. Экзамен и зачет. Около часа проговорили с мамой. Она снова – ты так беспечна, когда ты опомнишься, возьмешься за ум.

Зачем? Зачем за него браться? Я не удостаиваю быть умной? Я к этому и не стремлюсь. Умная – Коткина.

У Нижинского спросили:

– Любите ли Вы поэзию?

Он ответил:

– Я сам поэзия.

Ум – нечто отвлеченное. И в то же время конкретное. Я могу временами быть весьма остроумной. А могу быть полной тупицей. Но в каждом миге я ощущаю себя целостностью. Я чувствую себя миром мига и мигом мира. Я ценю это состояние. Оно ни с чем не сравнимо. Если его нет, то ничего нельзя поделать. Это талант. Ум – тоже талант, но иной природы. Не надо их сравнивать. Это несопоставимо. Это дано. Нельзя рушить свою природу. Нельзя изменять ей. Мне не нужен ум. Мне нужно знание. Мне не нужна наука. Я создана для искусства. Я осуществляюсь только в нем. Это абсолютно фатально.

Научная карьера? Действительно, гадость.

Бизнес? Ну, это еще куда ни шло. Я ведь смогу вкладывать деньги в искусство. И сам бизнес строить на одной из его областей.

Творчество? О да! Только. Обожаемое. Поэзия. Живая жизнь. Я. Театр. Кино. Москва. Любовь. Безумие и гонор. Творчество.

Это слово – магия для меня. Это понятие счастья для меня. Зачем же мне ум? Творчество – не ум, а дар. А умною быть я умею, когда нужно. Но в том-то и дело, что не нужно. Вот так.

«Нижинский». Сейчас, перелистывая свой ежедневник, встретила памятку на 20 февраля – 18.30 «N». Меньшиков. Я помню. Помню, как постепенно он становился мне судьбой, знаком судьбы. Помню себя в том времени, и то время во мне сейчас оживает. Было и сладко (ведь отчасти вошла в их круг, хоть чуть-чуть прикоснулась к этому плену), и безнадежно плохо (ведь спектакль прошел, «прошли» они, а я осталась без). Но я знаю, что судьба мимо не проходит. Хотят или не хотят этого мир, я, она сама, не проходят мимо равные. Равные в даре и равные в молчании, равные в безумии. «Нижинский» – эпоха для меня, это стало событием. И она продолжается.

Перечитываю записи этой осени. Как мне удается иногда так удачно сказать, выразить? Как ей удается? Невольно отстраняюсь от себя, утопая в неповторимом этом стиле и неповторимости этой жизни.

И скажите, ну зачем мне ум? Все, что здесь понаписано, ценнее и трагичнее. И, наверное, каждому свое. И печаль, и радость. И даже бред.

20.01. Был изумительный день. Природа, небо изумительны и неповторимы. Изумительно по чистоте жанра. Судьба баловала. Вальяжно и страстно погружаюсь в машинную эпопею. Хороши машины. Их водители тоже иногда.

Но так неустойчив мой «автомобильный статус» случайной попутчицы. А я устала быть случайной, уже не умея быть прежней, не случайной в старом привычном ритме прошлой жизни. Метро – что-то далекое и почти чужое. Меня воротит от него. Надземный транспорт еще терплю. Но, боюсь, уже с трудом. Хотя, если честно, довольно спокойно отношусь ко всему. Снова рисуюсь? Играю? Но и это правда. Вечная неизлечимая раздвоенность. Периодически надоедает все: случайные попутчики, неслучайные приятности, лица, светофоры, лужи, голоса. Я обожаю в городе именно это. Но раздражаю сама себя в этих городских сюжетах-притчах. Неопределенность моего положения. Хочу независимости и для этого богатства, чтобы не было этих вечных проблем: есть, пить, ездить на машинах. Бездарные мечты? Но я – это я. Увы и ах! Несчастная и счастливая богемка Алена!

21.01. Не могу я с головой погрузиться в учебу, в профессию. Устала флиртовать. Перебор. Во всем. И вроде конкретно ничего нет. А ощущение приторности. От жизни. От себя в ней.

Но это неправда же. Я так люблю все, что со мной. И значительно спокойней уже отношусь к разному, сложному. Спокойней и терпимей. Но и такая, я иногда задыхаюсь от безудержности жизни. Она безудержна во всех своих страстях, порочных и ласковых, в счастье и в горести, в безумствах и в безумии. Одновременно изумление, восторг и жуть. И ветер в голове… ветер в голове.

Непреодолимая тяга к творческим людям. Лунатическая. Я «болею» каждым творческим человеком. Я болею его творчеством. Никакой корысти, теряю голову, погружаясь в интересы другого. Мне не нужно каких-то иных «тесных» отношений. Просто контакт. Творчество.

Кому, кому это нужно? Я же не тупица, со всеми могу общаться, могу быть интересной и нужной. Увлекаю. Увлекаюсь. Но по большому счету – где все знакомства и предполагаемые сотрудничества? Исчезают. И я опять остаюсь одна.

26.01. Почему все, с кем выпало встретиться за последнее время, так циничны? Или это те именно, кто встретился мне? Я устала от невразумительных отношений с мужчинами. Те, кто мне нравится, неисправимо циничны. Те, кому (возможно!) нравлюсь я, не привлекают меня, потому что в них нет чего-то, что есть в первых. Вычисляя это нечто, прихожу к грустному выводу, что тот самый цинизм – не основа ли всего этого безобразия под названием – Алена влюбилась?

Меня тянет к авантюристам, гордецам, самоуверенным циникам. Я обожаю мужскую неприступность и холодность. Но стоит хоть чуть-чуть растопить, я в панике отталкиваю распалившегося гордеца. Он тут же приходит в себя и…идет своей дорогой. Не оборачиваясь. Я остаюсь, шальная, заразившаяся его самоуверенностью. Я презрительно (или восторженно) смотрю ему вслед. И…иду своей дорогой. Но скоро, как правило, очень скоро, теряю покой, вспоминаю, извожу себя загадками, брежу, возвращаюсь на место нашего прощания. Возвращаюсь мысленно, возвращаюсь наяву. Я одна. Я теряюсь. Мне никто не нужен. А я не нужна ему, потому что я выбираю такого, которому я не нужна. Но все проходит. Мы действительно уходим, каждый в свою сторону. И все замолкает, притихает, покрывается пылью времени. До нового «прорыва», до нового безумия, до следующего циника. И закрутилось, понеслось. Может уместиться в один день, в два дня. Даже чаще всего так и бывает. Но по интенсивности внутреннего ритма проживаю месяцы.

Я устала от себя такой. Я устала от себя, моя условная любовь. И от вас, ее случайные (или вещие) путники. Мне нужно вырваться из круга этих мутных проблем. Это и не проблемы, в общем-то.

Но мне не нужны романы от нечего делать. Я не хочу быть ни для кого случайной. Но я не могу не думать о вас, замечательные мои попутчики, путники по жизни.

Город цинично и восхитительно рифмует меня с беспечностью. Я надрываюсь от слез, изнемогаю от веселья. Я так огромно обожаю жизнь, что во мне ее не остается совсем. Поэтому я не…звоню, не встречаюсь, не обольщаю. И да, да, да, все время делаю это и отталкиваю это. Вот снова схема. Но я живая, и схема эта мучает меня. Я ее ломаю. Неизбежно возникает новая.

28.01. Возврати меня мне.

Но если я сама не хочу возвращаться. Если Бог захочет забрать меня, то я бы хотела сразу, вся. Неискалеченная. Но пока он не думает об этом. Я знаю. Но если…, то пусть.

А сейчас – нога болит. И болит орган, названный Нижинским. Сейчас болезнь новая – Олег. Болезнь новая. Печаль старая. Я не хочу погружаться в обыденность. Я хочу «безумия» судьбы. Легенды в себе и в мире.

Мне неуютно в привычном окружении. Твоя компания тоже чужая мне, но это твоя компания, и я тянусь к ней. У тебя всегда – успех. Это заражает. Я уже не в

состоянии забыть атмосферу гонора, риска, не в состоянии забыть сумасшедших глаз не влюбленного в меня циника. Нас привлекала друг в друге невозможность понять, объяснить, даже прикоснуться к нашим таким разным мирам мы не умели. И мы прикасались к нашим лицам, думая, что сможем вспомнить все, что было в нас до нас. Но мы прикасались к лицам, и наши лица становились привычно нежными, привычно страстными. Ни твои сумасшедшие глаза, ни мои печальные уже не были единственными и необъяснимыми. Мы пропадали друг в друге. И этим теряли друг друга. Мы странно совпадали в нашем отношении к жизни. Нас привлекает только непредсказуемость, новое захватывает и пленяет. А когда перестает быть новым, отталкивает. Мы не могли быть привычными, мы не могли быть узнанными, мы не хотели объяснять. Это мудро и безрассудно. Это восхитительно и больно. Ведь мы так ценили наше соло. Мы остались каждый при своем. И не стали привычкой, не стали даже эпизодом. Мы не омрачили наши судьбы ни мимолетным счастьем, ни неизбежно следующим за ним разочарованием. Мы только прикоснулись друг к другу и ушли. Одновременно. Желая или не желая этого, но подчиняясь внутреннему ритму, который всегда совпадал, несмотря ни на что.

29.01. Ритм, рожденный из тишины. Еще не уверенный в себе, незнакомый с иными звуками. Ритм, отказывающийся быть ритмом, но не умеющий побороть свою природу.

Ритм, рожденный из темноты. Он не знает о существовании красок. Он прозрачен.

Немногое, на чем печать Моих пугливых вдохновений И трепетных прикосновений, Привыкших только отмечать.

2.02. Ночь. 00.30. Вечером премьера «Башмачкина». Крошечный зал малого Гоголя примет «великолепную тусовку». Я вне их круга. Я люблю их. И еще я что-то чувствую снова.

Весь день было плохое настроение. Непрожевываемое состояние пустоты и недо– томило меня.

Все, что я чувствую, – наезжающую болезнь. У меня жар, мне тяжело двигаться. Мне невразумительно ощущать себя.

Это очень живой спектакль. Дышащий полной грудью, но вдыхающий не только пыль кулис, но и сдувающий своим дыханием пыль времен. И осознающий свою ценность или еще не осознающий ее, но уже, зажмурившись от восторга, кружит в вихре легких перьев-наград, перьев-похвал. Я предчувствую, предсказываю ему признание.

«N» открыл эпоху нового актерского самочувствия. В «Башмачкине» пространство игры сужается. Это моноспектакль, но он удивительно растет вглубь, вширь. Феклистов виртуозно ведет сразу несколько партий. И все с самим собой. И все обречены на выигрыш. Выигрыш для зрителей. Потому что здесь не одно лишь мастерство, техника, профессионализм, а легкость живой актерской сценической жизни, гонор, страх, наслаждение.

Новая сценическая версия и сценическая жизнь неповторимо совпали, состоялись, остаются. И в неповторимости их совпадения нечто совершенно новое по стилю изложения и по чувству игры. И по ее ритму, рожденному будто из тишины. Из тишины, из которой появился Башмачкин, в которой находит редкие минуты покоя и в которую уходит. Этот ритм будто еще не знает о существовании красок. Он прозрачен. Первобытен. Наивен, как Башмачкин, колдующий над легкими перышками.

Этот спектакль рождался из вороха легких перьев, из вороха невнятно-завораживающих интонаций, из холода петербургской зимы, из тишины, которая ощущалась почти физическим страданием затихшего человека. Странное, нелепое существо, первобытное в своей бушующей, обезоруживающей наивной радости, гонит маленькое белое перо, дует на него, зажмуривается от восторга, глядя на его полет, улыбается. И уже целый фейерверк белых небесных невесомых пушинок взрывает тишину. В снежном круговороте перьев восторг проснувшейся жизни. И опять тишина. И остается существо – Башмачкин Акакий Акакиевич. И дальше, уже почти совсем как у Гоголя. И совсем не так. По-своему.

Феклистов играет на одном дыхании, пронзительно и беззащитно И так же смотришь спектакль.

Сонное непроговариваемое пространство просыпалось в башмачкинской зас-панности и недоговоренности. Они соседствовали и осуществлялись друг в друге, мир Башмачкина и он сам. Мир Башмачкина, его замкнутое убогое пространство его жизни, смешило и пугало своей утрированностью, искусностью нищеты. Крошечные ящички, дверки подчинялись Акакию Акакиевичу. Стоило притопнуть ногой в нужном месте – и нужная дверка открывалась. Большой сундук и маленький сундучок, конторка, свечи… В этой привычной, уже автоматической повторяемости замыкался Башмачкинский мир. И замыкал его самого. Вещи, окружавшие его, обжитые, родные и уютные, враждебно или равнодушно притихали, когда их отчаявшемуся хозяину, необходима была помощь. Хотя молчали они всегда. Это Башмачкин вдыхал в них какое-то подобие жизни своим невразумительным нескладным бормотанием. Он разговаривал с ними, наговаривал про них, проговаривал и их, и себя. Баш-мачкин бормочет, будто молится. Но обращается не к богу, а к вещам, к именам их.

Вот он сидит на работе, горбясь над очередной бумагой, и вдруг перышко. Он дует на него, радостно улыбаясь, точно приветствуя старого знакомого. Его жизнь улыбается ему в эти минуты. Большую же часть жизни Башмачкин в полубормот-ном-полубобморочном состоянии отсутствия себя от себя. Да, он работает, переписывает бумаги, общается, переживает. И словно пелена наброшена на размеренно дремотное течение его дней. Словно вот-вот взорвется, вырвется, решится. Нет, снова комната-сундук, где он засыпает за ночной перепиской. Снова рабочее место-шкаф. Где сгорбленный в неудобной позе он влачит свои бесконечные дни. Невнятное, глухое, непередаваемое животное житие, пустота, беспробудность. И одиночество, одиночество, одиночество.

Но все это привычное убожество вдруг мгновением открылось ему, смутило его, оттолкнуло. В его дом вошла… Нет, … явилась шинель, мантия, барыня. Легкая, белая, неотсюда. И как дул Башмачкин на перья, следя, счастливый, за их полетом, так же кружило и это белое перо шинели, подхватив Башмачкина, кружа его в неповторимо счастливом ритме его сбывшейся мечты. И все восхищало и пугало своей отчаянной удалью. Обреченностью, его заносило на такую ликующую высоту вдохновения, что жизни, живой жизни, не оставалось. Срыв был неизбежен.

Проснувшаяся жизнь зло подшутила. Пробуждение проколобродило манящим беспечным гонором, закружило и заморозило холодом одиночества.

Отодвигалась черная занавеска, словно наконец-то выпуская Башмачкина из душного пространства его ежедневных обязанностей и привычек. Огромные серые глыбы шинелей, одна, другая, третья… И Башмачкин уже, как равный, в белоснежной своей красавице. Его гордость, гонор, боль, почти истерика оставляли бесстрастным этот зазанавесочный мир. И сразу чувствовалось, что и шинель-то чужая им, и не место ей здесь, и не быть ей здесь. Игра цветовых и эмоциональных контрастов. Острая несочетаемость и фатальная расторжимость миров.

А в опустевшей Башмачкинской комнате, где он, будто проклятый собственной судьбой, замерзший, невнятный, устало, как-то отрешенно безумствует. Безумствует своей тишиной. И от безумия его тишины содрогаешься больше, чем от исступленных выкриков и рыданий. Непроговариваемость, непроявленность пространства заполнили чистые звуки детского голоса, речитатив звонкий, чужой и родной: аз – буки – веди – глаголь.

5.02. Опять начала с нуля. И личное, и все остальное.

И за что мне такая судьба, которая делает меня недоступной для меня самой?

Все в состоянии совершаемости, прямо здесь, сейчас, на глазах. Что-то будет? Решается, колеблется, осознается пространство моей жизни, наших встреч и невстреч.

Он остается болеть в моем сердце и будить меня от болезни тишины. Он остается в любом случае. Но никогда не будет – в прошедшем. Потому что он – ритм, живой и страстный, и пока я живу, он мой.

Я прекрасно осознаю свой уровень, внешние данные не ниже твоего, солнце мое. Зависит все от самочувствия, победительного взгляда. Но ты – бешено хорош. А я просто – стильная девочка. Я – маленькая богемка, а ты – большой денди. Но все равно…

Мы нелепо расстались. Но ведь настоящего «вместе» у нас быть не могло. И ты, солнце мое, лети. И я полечу. Московское небо такое огромное.

6.02. Снилось множество снов. Со знакомыми и малознакомыми персонажами.

Легенда не была бы легендой, если бы мы на нее походили.

«А я могу болеть только небом и чувством опасности…». Говорю цитатами, большей частью своими. Что за дурная голова, страдающая и влюбленная в это страдание? Что за нелепая всеохватная тишина и свет?

Мне все равно хорошо. И это необратимо. Как когда-то депрессия. Так сейчас – полет.

7.02. Бездарно трачу время. Утром было прелестное настроение. Сейчас – помойная яма. Никак не могу пересилить себя и выбраться из пут ада этого. И знаю, что это не депрессия, но тянется «за предел тоски» мое одиночество.

Скучаю по Олегу, по этому бешеному ритму. Пропадаю в ворохе невнятных и сумасшедших чувств. Ничего не могу с этим поделать и ничего не могу объяснить. Я не влюблена. Я заворожена, заколдована, отравлена. Есть такие люди в судьбе. Душа в обмороке то и дело от осознания потери. Я выдержу. Я гордая.

– Никогда не пиши рецензий, «как надо». – Но их не будут печатать. – Их будут любить.

10.02. Премьера у фоменок, которые, наконец, официально провозгласили о создании театра «Мастерская П. Фоменко». Спектакль – «Как важно быть серьезным». О. Уайльда играли в Доме моды Зайцева. Прямо на подиуме. Минимум реквизита. Очаровательнейшие костюмы. Костюмы здесь в главных ролях.

Наконец сдала экзамен Макаровой. Она промолчала мою статью. Т. е. почти ничего не сказала о ней. Только, что какие-то места (какие?) похожи? на ее статью, когда-то напечатанную в «Театре жизни». Немножко отмечали, «обмывали» мою первую публикацию. Отношения нейтральные, с привкусом некоего отчуждения. Они совпали с Вер. А я больше с М.?

На премьере сегодня наблюдалось необычное скопление критической массы – журналистской, гитисовской.

Мы уселись в 1-й ряд, никто не выгнал, будто так и надо.

Был Поповски, который на этот раз не обратил на меня внимания. Обратили (слегка) другие, но это ерунда все.

12.02. Сделала огромнейшую глупость – пригласила вчера Володю домой. Окончание у этой истории не новее предыдущих подобных. Только практически без объяснений, без разборок. И почему это они, такие разные в разном, одинаковые в одном.

Что я к нему испытываю? Благодарность, неловкость за свои выкрутасы, симпатию чисто человеческую, не женскую. И все, наверное. Но он тоже не влюблен. Это очевидно. Но когда девушка приглашает в гости, что можно подумать? Он и подумал. Все свелось к ультиматуму и разрыву.

Володя делает вид (хотя ему неловко, как и мне), что ничего не произошло. Рассчитывает, что мы будем общаться творчески. Но он переоценивает себя. (Или-…это уже будет поинтересней.) Я ставлю крест на отношениях. И на своей тоске. Жирный такой безрадостный крест.

Я что, дала обет безбрачия? Я что, обречена всегда и везде быть одна?

С Володей, конечно, не получится уже никакого общения. Сама все испортила. И все же обрубать себе один из «выходов в свет» непростительно глупо. Вчера была такая отчаянная, понимала, что гублю отношения, и с каким-то азартом только подливала масла в огонь. И неслось все к летальному исходу. Но, честное слово, когда вчера неожиданно увидела его в Киноцентре, очень обрадовалась и была искренней. Какая-то грустная нежность, притяжение чисто человеческое. Хотя и предчувствовала, что порыв этот ведет в тупик.

Последние несколько дней мне иногда становится невыносимо дома вечером одной. С моей стороны было нечестно использовать его как «отдушину». Хотя меня и тянет все же к нему что-то, но вот перед глазами всегда Олег и… И что мне делать с «присутствием»?

Холод действует на мое чувство риска угнетающе. И замораживает чувство опасности. Холод хозяйничает. Сковывает меня.

13.02. Из меня почти совсем ушло состояние необратимости. Меня покидают случайности и безумства. Хотя нет, последняя их связка – встреча с Володей.

Безумство случая и безумство традиции и их, говоря по-балетному «выверну-тость», где вы? Я не умею и не желаю без вас. И не буду без вас.

Забавы тоже бывают легендарными. Живая легенда забавы возрождает и окрыляет многие и разные начинания. Она будит Бога. Она влюбляется в безумия и заигрывает с тенью. Живая жизнь ее стихов и танцев кружит голову своей непосредственностью и чистотой. Талант ее дней, полет ее дней – жажда любви и сама любовь, благословляющая ее, когда она уносится в безумие. Уже навсегда.

Если искренне, по-настоящему складывались отношения, но не получилось, как хотелось бы, зачем обманывать себя и других, делать вид, что все в порядке, обещать звонить? Это нечистоплотно. Лучше грубо оборвать. Не ожидала именно от Володи. Привыкла к подобному. Это статистика. Это жизнь такая. Он, к сожалению, оказался, как все. Не то, чтобы жалко, обидно. Констатирую, но уже не трогает. Научилась быть невосприимчивой к этому.

Ты, Олег, честнее их всех, мажоров и интеллектуалов. Ты не делал вид, видимость, мнимость. Лучше цинизм, чем изощренность ловкой маски. Лучше черный крест, чем бледные линии малодушия. Лучше боль отчаяния и разлуки, чем презрение и мелочные счеты.

Интеллектуальные отношения с вами, мои хорошие, действуют мне на нервы. Не интеллектуальные сами по себе, а отношения, которые перерастают в самые банальнейшие романы (будь они прокляты). Вы интеллектуально тянетесь ко мне, интеллектуально хотите секса, интеллектуально бросаете, когда не получаете его. Вам интеллектуально (т е. принципиально) ничего больше от меня не надо. Так получается в действительности. Можно заявлять об этом, можно отмолчаться. Но ведь суть от этого не меняется. Так все и останется, как было, думать можно, как угодно, но ведете вы себя до скуки одинаково.

Олег не обманывал. Мог издеваться, быть циником, грубияном, наказанием, сумасшествием, но не бездарностью и мелочностью. Личность, талантливая по жизни. Противоречивая, ищущая, безнадежно испорченная худшим, что в ней было, но широкая. Обожаю вашу самоуверенность, Олег Витальич. Прощаюсь с потерей, сохраняя ритм. Новый, мой.

15.02. Пропадаю и воскресаю и люблю жизнь. И восхищаюсь ею снова и снова.

16.02. Пусть проходят мимо многие и многие, чужие и нелюбимые, отчаявшиеся и обнадеженные. Я останусь только междометием в судьбе городской печали. И страницей в судьбе городского марта.

19.02. Я тянусь к людям, когда мне плохо, когда мне хорошо, получается, я использую их. А по-настоящему никто мне не нужен. И они сами это понимают. А я не нужна тем, кто меня интересует. Так вот. Всегда так.

Была пьяная без вина. Пьяная моя голова творила глупости. И я не понимала, что за хмель такой. А это подступала горячка простуды.

Слушала Бетховена, и было страшно. Упала в музыку, но не эфемерным ветерком, а тяжелым камнем в воду.

Последнее время лихорадит моя жизнь. Я брежу мигами, прогораю, сгораю дотла.

Я в такой глубокой внутренней коме, что внешняя жизнь начинает заболевать. Рваная рана моей души болит.

21.02. Почему всегда и всем нужно объяснять, что я – настоящая?

Интервью «полетело», т е. полетело мое присутствие там. Еще бы 15-20 минут, и я бы вышла из дома. Настроение было прекрасное и чувство ритма. Не тут-то было. Звонит Яша: планы изменились. Предчувствия меня не обманули. Плакала в отчаянии и сетовала на судьбу, лишающую меня даже такой малости.

Не верьте в меня, любите меня.

В меня верят, от меня балдеют, меня не воспринимают. Но я всегда одна, влюбленная в собственное безумие. Падчерица печали, с судьбой могла бы на «ты». И почему так гордится она своим происхождением и отворачивается от меня. Я устала от этих выкрутасов.

26.02. Ночь.

Событие у меня – «Обезьяны» разочаровали. Спектакль, восхитивший наивностью, напором молодости и, вместе с тем, профессионализмом, сегодня прозвучал скучновато и бледненько. Увы, из него ушло дыхание живой жизни.

Есть актерские удачи, режиссерские находки, но не совпадает его ритм с его полетом. Нет никакого полета. Не в том дело, что есть изменения в постановочной сфере, а в отсутствии легкости и гонора и чистоты звучания, которые были год назад. Опреснение и обмельчение. Может, еще и наберут темп, разыграются, но изначально допущена какая-то неточность, она будет расходиться все больше, трещина эта погубит. Конечно же, я надеюсь, что не так все мрачно, и талант, молодость и азарт победят.

«Быки Химены» пасутся в дебрях моих раздумий и безумств. На лугах моей печали нашли приют и покой. Вот и заботься о них, пиши для них, корми их вкусностями своей фантазии. «Быки Химены» – изумительный спектакль, он заполнил меня. Музыка его, образы его, страсти – все цепляется бездной догадок и откровений, не отпускает и остается пока невнятицей и сумбурностью предчувствий. Потом, я надеюсь, причудой искреннего восхищения. На равных.

«Быки Химены» – фантазия на тему Корнелевского «Сида», где сосуществуют, то сталкиваясь, то обособляясь, два мира: темпераментной горячей Испании и элегантной театральной Франции. Строки из «Сида», звучащие на сцене, сменяются буйством пластических строк. Музыкальные темы наплывают друг на друга, сменяют друг друга в заданном ритме, возвращаются ностальгически и одержимо, внося в причудливый музыкальный узор легкий хаос и тревогу. Танцовщики движутся то в такт ведущей музыкальной фразе, то, попадая будто под власть врывающейся в нее новой мелодии, сбиваются, меняя ритм. И вот уже сумбурные, по-детски неловкие их жесты легки и гармоничны. Страсть уступает место утонченной светской лести. Та, в свою очередь, безумию ревности.

Ветер музыки носит по сцене обрывки сюжета. Возвращается к нему, забывает о нем, становится его эхом и дразнит невозможностью распознать его голос в грозных и ворожащих своих звуках. Сюжет здесь – не повествование, не последовательность событий, а последовательность мигов танца, его повторы, его развоп-лощения на единицы жеста, на их сотые доли и мозаичное слияние их всех в одной страстной и возвышенной интонации.

Заколдованный обряд театрального действа превращает и испанскую корриду с разгоряченными быками, и бархатную роскошь кресел французского театра в сон. Где подобия и отражения, сливаясь с реалиями действительности, творят свой собственный обряд. Где во вневременном пространстве своих иллюзий можно стать персонажем любой эпохи и любой великой судьбы. Или самой судьбой, миражом и историей. Полет, освобожденный от привязанностей памяти души и от обязанностей привычек тела, снится каждому из них, населяющих сцену созданий. И они, поверив в этот сон, разыгрывают свои и чужие имена, впечатления, грезы. Танец отражается в зеркале музыки, двоится, линии его не по-здешнему прелестны и тонки, линии его – невидимые пути, на которых встречаются, расходятся, соперничают и любят люди. В затверженных повторах поз, жестких, почти механических жестах предстают не куклы, не фантомы, а живая жизнь стихов, картин, танца, только по ту сторону сна.

Снова будто усталость навалилась. Парализован ум. Ничего не пишется, не делается. Такое созерцательное равнодушие. Убийственно.

Вспомнила, что после нашей последней встречи с Олегом в течение нескольких дней ощущала запах его одеколона, дорогого и аристократического. Я ходила в ореоле этого аромата и балдела. Вся пропиталась его ритмом, его запахом, его великолепием.

В универе – тошно. Отдушина – театр. В личной жизни – сумерки. Кружится голова от них.

28.02. Окончательно свихнулась. Но не расстраиваюсь. Не поехала на зачет по английскому. Могу вылететь, но продолжаю прохлаждаться. Сегодня весь день спала – снов было море. До чего хорошо! Делаю себе хуже, и хоть бы совесть помучила что ли. Вот еще – 4-й день сижу без денег. Даже хлеба не на что, как говорится. В долги уже влезла. И все равно эта сонная муть дней и праздничная горячка вечерних премьер заводит меня… В гибель? В безумие? В вечность? Кто знает. А если и знают – промолчат.

Опять, многое переполняет, но не тянет писать, делиться с бумагой этой огромностью души и страстями тела.

Сегодня – день рождения Нижинского. Я надеюсь, он придет ко мне, хоть на мгновение.

4.03.

Что там с личной жизнью?

Я никогда не буду довольна ею.

Что тебе нужно, душа моя?

Чувство опасности в чувстве ритма.

Если ты получишь, что ты отдашь взамен?

Свою печаль, которой слишком много

и которой никогда не хватало миру. Что для тебя жизнь? Творческие грезы наяву. Ты считаешь себя богемной?

Я – маленькая богемка в большой судьбе города. Что для тебя Москва?

Изумление, восторг и жуть. И ветер в голове. И ветер в голове. Что для тебя март? Скорее кто. Все мои мужчины. Ты любишь меня? Ты у меня одна. Я люблю тебя.

6.03. Как я не хочу умирать, Боже! Как хочется остаться!

Я всегда была благодарна жизни и томилась ею. Эти два чувства боролись во мне, и отнимали гармонию, и рождали творчество.

Никто не знает про боль. А боль не отпускает меня уже полгода. Я не была у врача. Я боюсь приговора.

7.03. Кажется, я влюбилась. С первого взгляда. С первого мига. А для него я просто красивая девочка. Он так часто повторял это, и мне с каждым разом становилось все хуже. Для всех я лишь забава, внешность, светскость. Вчера была такая печаль, уже даже плакать не могла. Он такой замечательно далекий от всех моих проблем. Свободный, талантливый и молодой. А мое лицо – сплошная грусть, и все, что я хотела в этот вечер, – остаться одна в пустом холле Дома Кино, пить свой кофе, есть свои орешки, наблюдать за толпой и как можно меньше думать о боли. Вообще лучше ни о чем не думать, а растворяться в моменте, где тебя никто не потревожит. Но он появился, и после слабых попыток гордыни отстоять свое одиночество мы познакомились. Я только кукла. Мне было неловко почему-то, неестественно. Он – насмешник. Но мне всегда это нравилось, и я всегда, как правило, могла парировать не хуже. Я люблю дуэли колкостей, но вчера был не мой день, хандра победила. Развлечь меня не смог бы никто.

Завтра – 8 Марта. Где вы все, восхищающиеся мной, сворачивающие шеи на меня? Где вы все, с вашими красивыми словами, улыбающиеся мне, говорящие мне светскости? Где? Я одна. Болею. И грусть убивает мою счастливую душу. А сердце, разлученное со мной еще в декабре, тихо плачет где-то далеко. Я устала. Москва. Март. Пустыня.

Заглушила вспышку истерики двухчасовым сном. Сейчас проснулась: солнце восхитительное, день голубущий, и все возвращается.

Засыпала – безрадостная хмурь.

Проснулась – солнце целует меня опять. Как подарок.

8.03. Неужели всерьез влюбилась? Чувствую, что попадаю в плен мыслям о нем. И не знаю, как объяснить мои истерики и восторги. Но не буду объяснять. Я влюбилась.

Еще одно чувство – страха, что и для него я только забава. И все не всерьез. И он такой же, как все. Мне очень не хочется так думать.

9.03. Почему эта нагрянувшая неожиданно любовь причиняет мне столько боли? Я не знаю, как он ко мне относится на самом деле. Но то, что со мною творится – это всерьез, я понимаю.

Солнечная моя жизнь испытывает меня этой любовью.

10.03. Казань.

На 12 марта у меня билет в Москву. Как прожить мне эту бездну дней, когда каждую секунду вспоминаю его и хочу видеть.

Слишком захвачена этим чувством. Огонь жесточайший. А он? Вот в чем мука.

У меня – настоящее. Март.

И если бы все и всё меня оставили. Но испытания… да я и сама не смогла бы без всех этих безумств. Несмотря ни на что. Рыдаю и благодарю небо за эти рыдания. Нахожусь в самом глухом отчаянии (ничуть не играя) и все равно будто слегка свысока, издалека оцениваю. Нет, не то слово. Я не имею права кощунствовать. Но как же я влюбилась! И мне страшно. Но я не буду его мучить. Что за бред я говорю. Но для него я – очередная или кто-то? Я боюсь за это. За себя для него. Я безумно горда и глупа от этого. Веду себя неправильно, фальшиво. Всех раздражает? Значит, не было настоящих. А я так его люблю, что мне искренне плевать на все недостатки. Я не восприимчива даже к самым его язвительным подколкам. А он только и делает, что подкалывает. Ему нравится. Это его способ существования. Я не хочу копаться во всем этом. Я устала быть сильной. И должна. Мне на самом деле кажется, что если сейчас – пустота, то я умру. И знаю, что это не так. И умираю прямо сейчас, сию минуту от этого знания. В общем, живу в состоянии обреченности. Полной и безоговорочной.

13.03. Москва. Солнце. Я опять в Москве. Я люблю тебя. И тебя! Вас всех, искусства и народы!

Что с тобой, что я для тебя? Я все равно влюблена в тебя. И у меня кружится голова, непонятно от грусти или от надежды.

Почему я так сильно хочу его видеть, почему делаю вид, что у меня, ну, совсем мало времени? И сегодня – нет. А завтра – возможно. Я невыносима. Выгляжу прелестно. Сжигает внутренний жар.

14.03. Третий раз встретились. И поехало. Замечательный мальчишка. И кажется, я действительно без ума от него.

Глупо что-то планировать и загадывать. Меня снова несет. Правда, пока занесло только лишь в болезнь. Но если я нужна тебе, все болезни пройдут мимо. А я нужна тебе. И мне хорошо от этого.

Почему я так уверена? Ну, откуда я знаю? Потому что у него гадкий характер, потому что все между нами странно и мудрено, потому что я снова ничего не понимаю, и мне это нравится. В общем, – март.

15.03. Полусонное–полубредовое состояние этой ночи погружало меня в какие-то странные грезы. Шел текст. Повторился. Я повторяла его. Не помню почти. Но было это каким-то любовным томлением.

И говорили, шептали, заглядывались. И все про нас, все на нас. А мы – беспечная пара московской богемности, творили хулиганство за хулиганством. Особенно в кино. Где же еще?

Какое там кино. С его иронией и моей грустью. Никто не подумает, что возможно. Сейчас не подумают. А потом, когда-нибудь, вспомнят, что могли бы подумать.

Настроение: цвета седьмого неба. Могу так смело утверждать это, потому что никогда его не видела.

С ним нелегко, но всегда по-новому. Ежесекундные перемены.

Позвонил Яша: пойдемте сегодня на тусовку.

Позвонил Вовка: когда мы встретимся?

Все не всерьез. Какой, к черту, выбор. Илья есть. Я люблю его. Кино есть. Театр. Но это есть всегда. Заносит обоих. Мне все равно это нравится. А что я для него? Где? Увлечение? Порыв? Импровизация?

Я знаю, что все серьезно. И закроем тему.

16.03. Снился отвратительный разговор по телефону с Ильей. И отвратительным же он и вышел в действительности. Смыслы не совпадали, а интонации один в один. Видимо, дело все-таки во мне, а не в окружающих. Не понимаю, как же так я себя веду, что все кончается до отчаяния банально. Я веду себя… Куда я себя веду? Живу в состоянии перед концом света. Больно. Я вся пустая. Как еще сил хватает двигаться. Как еще сердца хватает любить. А я люблю его. А как он со мной…неб-режно. Я опять забава.

17.03. Мои бесконечные ежедневные знакомства раздражают и оживляют. На душе сквозняк и «безвременье». Но я люблю тебя. Значит, все будет прекрасно.

Чего во мне больше сейчас – счастья или тоски? Странно говорить о счастье в моей ситуации. Но счастье уже то, что я встретила Илью.

Год любви. Го д судьбы. Год чудес?

Я так не верю по-настоящему ни во что. Как заведенная кукла, когда кончается завод, снова ворвется человек или событие, повернет ключик, и я оживаю…. Но жизнь желала жаждать. А нас у нее не оставалось. Вот и заснули все. И пропустили друг друга.

Но год этот не пропустит меня.

Я это знаю. Просто да.

Более-менее все выяснилось. Опять банально.

Я для него не представляю ничего необычного. Так, очередная девочка. Непривычно для него, пожалуй, что в его тусовке все отношения до предела упрощены и откровенно ясны – трахаются с первого-второго раза (встречи т е.). А тут какие-то сложности.

Все выяснилось, и стало легче. Нет вчерашнего отчаяния. Вообще ничего нет. Может быть, от вернувшейся болезни. Болезнь неспроста вернулась. Любви нет. Хоть это и звучит высокопарно.

18.03. Снежный день. И черный день. Я прощаюсь со своей любовью. И заболеваю хронически своей печалью.

Не могу без любви. Нахожусь, как говорится, в перманентном состоянии влюбленности.

Для Ильи я просто – новое увлечение, интересую, пока не добился. Он заведен на меня. Поэтому звонки, когда мы встретимся… А когда встречаемся – море иронии, убийственной. Не насмехается только, когда целует. Мне не нравится ни то, ни другое. Колет слишком больно, целует слишком страстно. Хотя здесь категории – слишком – не работают… Для Ильи, наверное, я – дилетантка etc.

Все. Я расстаюсь с Ильей. Мне очень больно. Но я для него ничего не значу. Значит, мы не можем быть вместе. Ведь он для меня значит слишком много.

Кто мог предположить, что так все безнадежно кончится. К этому я привыкла. Но я люблю его. И что с этим поделать, не знаю. Забывать нужно. Пропадать в вине и отчаянии. Как сейчас.

19.03. Состояние тихой невменяемости. И отсутствия на этой земле.

Голова полна глупостей, ничего не значащих обещаний. И «прости, прости», – шепчут губы. Я останусь лишь междометием в судьбе городской печали. Я останусь?

Время вырывает из моих рук призраки снов, цветов, впечатлений. Даже не сами эти существующие в душе и в аромате состояния, а их нежизнь, память о них.

Я уже забыла, что такое состояние цветов. Тебе дарят цветы. Ты пахнешь их запахом, их чувством, чувством «мы вместе».

Если меня еще не покинули случайности и безумства, то это простенькое – «любовь» – никогда не приближалось даже на расстояние выстрела. Я не видела ее лица, не знаю о ее голосе. Это отвратительно банально, но меня заносит в такие непроходимые дебри печали, что становлюсь нечувствительной к видимостям. Банальность же – обратная сторона традиции. А традиция безумна во мне. Она легенда для меня. Безумие ее легендарно. Так что и банальности мои – уникальны по своей природе. Не от мира сего. Но именно для этого мира и возникают.

Влюбляться с первого взгляда – это более чем банально. Все этим только и занимаются.

Я лелеяла свою хандру за чашкой кофе. А ты смотрел на меня, и тебе нравилось смотреть на меня. Ты попробовал поссорить меня с моей грустью, которая подло делала вид, что уходит, но стоило мне отвести взгляд от тебя, тут же возвращалась.

В тебе живет эстет, утонченный и (прости меня) профессиональный. Я – всего лишь красивая девочка, на которую смотрится. Мне было неловко, и скованность моя увеличивалась, когда я узнавала о тебе и рассказывала о себе. Мы – свободные, молодые и талантливые. Мы оба это чувствуем в себе и отчасти друг в друге. Я знаю, что мы похожи, хотя мы слишком мало общались, чтобы делать такие выводы. Но я это знаю.

Мои бесконечные знакомства улетучиваются неправдоподобно быстро. Стоит мне отвернуться – и нет никого рядом. И снова рядом другие, восхищенные и не очень. Но мимолетные, мимолетные все. Это грусть. Она делает мне больно, делает меня чужой для меня самой. Знакомства каждый день – я тянусь к ним, боюсь их, ненавижу их. Надо лечить хандру. Я слегка забываюсь в пьянках и разговорах, но возвращается все с завидным упрямством, и я, подпадая под власть мутных истерик, нахожу более совершенное лекарство – сон. Я убиваю свою жизнь. Я сплю, сплю, утопаю в снах, в именах их, пронзительной чуткости их. Жизнь уходит туда. Она вся там. Я счастлива. И мертва. Или снова, испугавшись, кидаюсь в толпу, кривляюсь в толпе, обращая на себя ее внимание. И остаюсь одна.

Потому что мы не нужны друг другу.

20.03. Я неправильно себя веду? Я устала быть разной, устала быть правильной или неправильной. Устала быть с вами, устала быть без вас.

Тело, как пустая лодка, качается на волнах. Неприкаянная и легкая.

Тоска стала мною.

Вместо любви – помойная яма издевок.

Вместо жизни – грусть.

Утопить себя в вине и мути. Это навсегда?

Вы шутите, сэр?

Вы мне отказываете, леди?

Да.

Значит, не шучу.

И губят, губят меня наваждения и видимости. Иллюзий нет давно. А без любви – не могу. Он будет смеяться надо мной, я знаю, когда выяснится, что – нетронутая. Я помню природу этой иронии. Я встречала ее. Только ее я и встречала.

Я достаточно сделала вчера, чтобы его разочаровать.

В голове сумбурные толпы фраз и желаний, реплики, произносимые влюбленными и равнодушными, заполнили пустоту извечной разлуки. Состояние длящейся во времени и в душе разлуки, которая снова и снова возникает, как феникс. Звучат обиды, молчат разочарования, уносятся галопом в мартовское половодье и губят, губят меня исступления и приступы отчаяния. Сердце уже не летает, засыхает опавшим лепестком. Романтизм снова в моде? В моде моя внешность, но не моя природа русалочья, не мои стихи чуткие и не моя жизнь.

Быть живой мне не к лицу?

Жизнь отворачивается от меня. Но не уходит. Я для нее чужая. Но я у нее одна. Вот так и бывает. Всегда – привычка. Без намека на правду.

Надо прекращать этот «голубой роман», эту детскую оперетку, этот мертворожденный стиль. Надо прекращать себя в судьбе печали, надо превращать все в лепет весны и прощаться. Весна сама умеет хулиганить. Особенно беспечнейший из ее грехов – март. Он рискует мной, ставит на меня. В этой игре с судьбой дня все счастливы.

Но мне так муторно. Пылаю. И мне так стремительно не здесь, не с вами.

Я пропитана запахами ветра и переполнена недописанными стихами.

«Прощание – удел Бога, Прощание – причастие его».

Все. Разлетелись. Разбежались. Не сумели. Я люблю его. Но сумею и в этот раз умереть, оставшись для живых видимой.

Я никому не верю, Я ничего не вижу, Если тебя нет.

Я все решила? Да. И ни черта не ясно. Но главное – одно усилие. Больно – но одно. И все закончится. Перебороть себя и обрубить.

Как странно (и смешно?), что я стесняюсь себя такой, «нетронутой». Стеснение именно перед ним. Вообще во мне появляется неестественность, когда мы вместе. Он «давит», я не могу быть равной его тону, потому что тон уничтожающий. И мне это не нужно. Я устаю от постоянных хохм. Поэтому и в институте утомляют посиделки. Это такой образ жизни, понимаю. Но я чужая для него.

Тихо выведу его из себя телефонными разборками и телефонными молчаниями. Он уже сам понимает, что все кончено. Умный. Оценивает ситуацию и себя в ней. Все равно люблю его. И брежу этим. Все равно нужно расставаться. И болеть от этого. Для него я забава, забава.

Сегодня было так страшно. До головокружения. Казалось, смерть действительно уже близко. Все из-за этой проклятой любви. Нет, чтобы просто встречаться и быть довольными друг другом. Он так привык. Я не умею. Хотелось бы, не получается. Я, видимо, проклята навек. А любить продолжаю.

Актриса в образе женщины, жаждущей любви.

А я в образе самой любви. Влюбленная забава. Непослушная кукла. Тревожно и смешно. И совсем не трагично. Но смертельно. «Смерть от избытка чувств».

21.03. Наверное, он действительно все понял и решил прекратить общение.

Как мне плохо. Из пропасти в пропасть. Такое огромное пространство отчаяния. Опять это состояние, что могу умереть в любое мгновение. Я просто тупею от этого. Я ни о чем не думаю, ничего кроме боли и грусти не чувствую. Я так поглощена этой жутью, что трудно двигаться и дышать.

Вот сейчас решусь, скажу и все, не буду возвращаться. Трудно, не хочется смертельно, но надо. Ведь я тоже причиняю ему боль. Я мучаю его своими сложностями, своей грустью. Мы должны расстаться. Мы не будем больше встречаться.

Я для всех – сложная, строгая, неприступная, грустная. Я сама для себя такая. Мне нельзя жить с людьми и причинять и им, и себе муки. У меня ничего не осталось, связывающего с жизнью. Но я ее люблю и ненавижу себя со своей тоской.

Я для всех – снежная, безмятежная. А сколько жизненного огня сжигается внутри, кто догадывается?

22.03. Познакомилась с «Обезьянами», но в ситуации для меня совершенно невыигрышной. Безнадежно.

Настроение: девочка легкая встала. Ах, не хочется умирать. Ей обещали бал, на котором она Офелией. Ей показали ночь, хищницу приключений. Девочка легкостью стала на всех перекрестках печали. Судьба смотрела, смотрела и, вздохнув, принялась выполнять обещания. Но было уже поздно? Нет, пока нет. Девочка легкой походкой к солнцу. Ей букет розовых гладиолусов. Ей по жизни летать чужой. Это роль. Ей листать черновики столетий. Ей вслед кричат, поют, танцуют. Но ей не нравятся эти сети. Она умеет иметь успех, но что с ним делать, она не знает. Она устает от оговорок. Она считает их наговорами. И только когда кончается март, она танцует с величием в паре. Она с судьбой умирает каждый день, и они оживляют друг друга. Это тоже роль. Но уже не нашего круга.

Внутри легкая жуть предчувствий со вчерашнего дня. Около 3 часов стукнуло сердце. Искра отскочила в голову, и ее закружило на миг. Я вздрогнула. И все вернулось на свои места.

Илья, прощай, дрянной мальчишка. Если начались телефонные динамо – пиши пропало. Все разворачивается по банальной схеме. Мы не виделись с субботы. И живы. Даже замечательно живы. Не скучаем. Т. е. со мной-то творятся безобразия, а у него, видимо, все ОК. Уже несколько раз твердо обещал позвонить – не звонил. В начале нашего знакомства это было недопустимым. Все летит к чертовой матери. И как я и напророчила, март уходит, оставив пустыню в душе и холод в сердце.

23.03. Все закончилось. Моя кожа еще помнит его поцелуи. Дня через три и этих следов не останется. Вчера с особо изощренным цинизмом он мучил меня вопросами о моих сексуальных впечатлениях и предпочтениях, обзывал ханжой. «Зачем ты со мной встречаешься, если не хочешь?» Вот, прозвучало наконец-то. Я не виновата, что ему понадобились одни одноразовые, а у меня мозги устроены так, что я не умею так цинично и одноразово. Очень циничный мальчик, испорченный своей фамилией. Привык, что она безотказно работает. И это заменяет многие усилия. Говорит, что не любит светскую жизнь. А сам «купается» в ней, ловит кайф от этого. Кокетничает, что надоела реакция на его фамилию, а сам к месту и не к месту выставляет ее напоказ. Мне все равно и это в нем нравится. Закроем тему.

Универ запущен безнадежно. Я вообще туда не хожу. Уже давно.

Никогда еще я не выбивалась из жизненного ритма так отчаянно. Ни одна из влюбленностей не уводила меня в такие дебри безумия. Мы были знакомы дня 3-4, а меня уже мучили страшнейшие истерики. Я уж не говорю о чудовищном срыве, случившемся в Казани. Рыдания меня измотали. А ведь тогда это было самое начало. То ли предчувствия какие-то, то ли действительно такая роковая любовь, то ли блажь, то ли болезнь. Но я впервые в такой коме.

24.03. Илья звонит всякий раз из ВГИКа, почему-то постоянно отпросившись с мастерства. Упрек мне в моей бездеятельности.

Глубочайшая ночь. Последнее время плохой сон. Преследуют бессонницы. А день сегодня был такой светский.

Я до того мертвая, что в этой «мертвости» уже нахожу какие-то приятности. Надо обустраиваться в новом качестве.

26.03. Опять ночь. Только что вернулась. Пропадаю и делаю глупости. Рискую и остаюсь целой. Хотя все до времени. Но уже все равно.

Ситуация на сегодня примерно такая: одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю, а четвертая мерещится.

В этом марте идут самые безмозглые записи моего дневника. Сплошное опошление.

27.03. Сейчас надо выходить из дома и ехать на встречу с Ильей. Я дурею и болею от мысли, что мы должны расстаться. Сколько можно тянуть? Сколько можно мучить пространство своей невнятной жизнью? Мне так невыносимо сейчас. Я держусь. Ежедневно кое-как провожу жизнь, провожу свое сердце через нее на поводке. Бывает хорошо, славно. Бывает усталость. Успех. Даже довольна я бываю. Даже! Но гибель грустит уже у дверей. Ведь мы расстаемся. Пора. Между зануднейшей хандрой и всепоглощающей надеждой мечусь. А кино – мой бог, неужели смотрит на меня? Неужели слышит меня?

Почему я не умерла маленькой?

Мы расстались ]

Траурная рамка для моей надежды и любви. Мы расстались.

Мы расстались навсегда.

Боже, как я люблю его!

Его цинизм, издевки, его глаза, его сумасшедшие губы. Его. Все кончено.

Почему я не умираю? Почему я живу?

Я себе даю слово, что выдержу и не позвоню ему. Не позвоню ему.

Неужели я это переживу? Я тогда – чудовище. После смерти души не живут. У меня нет будущего. Я мертвая. Я не могу без него. Я буду без него.

Он меня, ну, ни капельки не любит. Ему просто нравится, что красивая девочка с ним. Я все убила между нами. Все пропало. Боже, как я люблю его.

Он гордый, самолюбивый и циничный. В таких только и влюбляюсь.

Никогда ничего не просить.

Почему я чужая жизни?

Почему я не умею быть счастливой с мужчинами?

Почему я боюсь их?

Так страшно. Навсегда разойтись. Это смертельное слово – навсегда. Никогда больше не созваниваться, не встречаться, разве что случайно.

Мы расстались.

Почему я не умираю немедленно?

Почему меня не любят любимые?

Почему я не седая до сих пор?

Почему я не хочу жить?

Почему я все воспринимаю слишком всерьез, слишком болезненно, всегда слишком? И жизнь меня мучает неосуществимостью любви?

Нет, нет простора, нет ничего для меня. Я пустая, как гроб без покойника. И я в то же время покойник без гроба.

Не хочу умирать.

Но и жить в этом мраке не могу.

29.03. Я так люблю его. И не боюсь повторять это. Он не любит меня. Он меня хочет. И злится, что не получает. Я не знаю, нужна ли я ему, но я не могу без него.

Говорили опять по телефону. Лучше бы не говорили. Он язвителен и колок, невыносимо обижает и просит прощения. И тут же обижает снова. Сегодня не увиделись, завтра не увидимся. Я мучаю себя бесконечно. Все же нам нужно расстаться. Я не могу жить в состоянии постоянной забавы, жить с ощущением, что я утомляю своей любовью. Все время сомневаться в своей нужности, в своей ценности невозможно. Я вымучила себя. Чувства другие атрофировались. Я люблю его. А он только и делает, что издевается. Где моя гордость? Я не могу так жить.

31.03. Последний день первого месяца весны.

Я устала от всего, что со мной. Но маниакально продолжаю твердить о любви. Нет ее для меня. Я у нее одна, видимо. Так же, как у судьбы и у печали. У судьбы печали.

Он меня не любит. У нас нет будущего.

У вас есть твоя любовь. Это немало.

Все должно уплыть вниз по течению надежды. Все должно вернуться изменившим свои очертания и взгляды.

Привычней общаться с взрослыми мужчинами, которые старше меня на 6-7 лет. Меня раздражает, что разница в возрасте мешает нам спокойнее друг к другу относиться. Это все условности. Но это мешает нам, просто сидит напоминанием. И он действительно мальчик, а я действительно девочка, но мы оба видим себя взрослыми.

Лучше думать о чем угодно, кроме него, но ни о чем другом не думается. Свих продолжается. Что может быть абсурдней того, что мы, возможно, расстанемся.

Сонная истома забрала меня к себе. Строгие взгляды небесных богов уже не пугают погрузившуюся в сон забаву.

Только легенда имеет право на великие ошибки. Только легенда ошибается, будто грезит наяву, ошибается, будто творит. Да, все ее проявления – творение судьбы. Творение образа, ожидаемого и неожиданного, одинокого и прекрасного.

Он не хочет больше знать обо мне? Он разочарован в себе, ставшим сентиментальным со мной? Ему не нужны те легкость и свет, когда я смотрю на него? Он хочет отмучить меня разлукой, думая, что она убьет любовь?

Его нет рядом. Мне уже не отчаянно. А просто пусто. Дальше некуда. Просто пусто. Ничего не болит. Но ничего не осталось. Я не осознаю себя. Я – сама пустота, воздух, нежизнь. Это граничит с вечностью. Границы двух измерений. Одно – души, другое – тела. Мы не умеем быть живыми вне этой замкнутости. Я и не живу. Я стала гранью. Но я и не умерла. Я смотрю на небытие. Я молчу им. Меня нет там. Меня нет с вами. Я не чувствую. Я люблю.

Этот вечер мой. И пуст. Этот вечер мне не сможет Наизусть весь век простуд Рассказать. Улыбкой прожит Каждый вздох его. Игра. Это тоже города, улетающие В «пусть когда-нибудь ты тоже…» Ты полюбишь вечность дня И сюжет моих тревожных Песен-притч. Тебя не я Обижала этой ложью. И не я рвала слова На пощечины рассвета. Это тоже города, Улетающие в лето. Мы листали листопад Непрощенных изменений. И измена с дрожью в ряд Мается в весны твореньях Я простила всем богам, Даже тем, кто проклят болью, Городов немых стада, Разоренные любовью. Этот вечер мне никто. Он убил твое лицо В отраженье моего. Он устал смотреть в окно. Мы расстались. Вечность дня, Не разгадывай меня.

Пощечины тишины – самые болезненные. Телефон умер. Нет, он не разучился говорить. Но в нем умер твой голос. А для меня это настоящая смерть. Тишина влюбилась в мое одиночество. И лелеет ошибки, и томима вечностью. Она пытается вернуть меня к жизни. Телефон разговаривает голосами знакомых, но чужих теперь. Призраками из другой реальности, из живой жизни. Мне холодно с ними, они не ощущают моего тепла. Они не видят моего отражения в зеркале. Для них я – призрак, забава. Они злятся, что не умеют дотронуться до меня. Я прозрачна и легка. Я не чувствительна к человеческому теплу. Я долго, так долго жаждала его. Но эта жажда, не превратясь в состояние души, стала отсутствием тела. Имитация и страсти, и страдания. Нулевое время судьбы. Каждое мгновение – нулевое.

7.04. Март убрался восвояси. Тонкобровый ломака-апрель грезит моей любовью.

События и лица мелькают. С кем попало встречаюсь. С кем попало общаюсь. С кем попало пью. И хамлю жизни. И обожаю Москву, уничтожающую меня припадком этого марта. Веду светскую жизнь Светские разговоры и светские улыбки в театрах и на тусовках заменяют мне меня. А ежедневная теперь выпивка замещает весь мир одной хмельной отчаянной интонацией. Мне плохо без тебя. Я привыкаю без тебя. Я снова привыкаю к пустоте. Но на этот раз «средь шумного бала» светских безумств.

8.04. Ну что ж, порешим. Вы бросили меня, сэр? Ради Бога, «кровавую часть разрыва» вручаю Вам.

Илья не звонит 4-й день. Мы не разговаривали с ним целых 5. Плакать уже не могу. Могу отлеживаться в ванне в облаках пены, есть взбитые сливки, кататься бесплатно на машинах. Решила перепробовать все сорта полусладкого шампанского. Успешно продвигаюсь в этом направлении.

Сразу чувствуется – апрель. С первого мгновения заявил о себе. Ритм другой, самочувствие другое. В апреле я его еще не видела. Скоро будет две недели, как не видела. Это возможно объяснить? В одном городе. Потерялись.

Я так люблю тебя. Я люблю тебя, циничный город. Люблю циников с нежными душами. Люблю апрельское утро под небом надежды. Люблю запахи и ароматы солнечных вихрей. Ты не любишь меня. Ты хочешь забыть меня. Почему я в это не верю? Я сказала месяц назад, что если и эта встреча обречена на пустоту несостоявшегося, то я умираю, то я больше не выдержу, не смогу по-старому. Это последняя капля. Последний порыв, и срыв последний. Весь этот март оказался срывом.

Апрель – лукавый распутный легкокрыл. Солнечно щурится, сладко так позевывает, и тут же от сонности не остается и следа. Он, сорвавшись с места, мчится, брызгаясь лужами и душами. Половодье заплаканных душ соперничает с половодьем Москвы. Они не могут убедить небо, что вот мы-то останемся в истории. Апрель несется по улочкам моего сердца и томительно смотрит, пока только смотрит на ту, что зовут любовью.

Час назад по телефону мне была прочитана отповедь. Смысл такой: я весь в работе, мне некогда тобой заниматься. Очень жаль, что между работой и тобой я выбираю первое. Но я это делаю. Но, конечно же, мы можем порой встречаться…

Это и банально, и трогательно. Я предполагала, что мы обречены, потому и сумасшедшие срывы и напряженность, и обожание, тревожное и всепоглощающее. Ловила каждую минуту.

– Я надеюсь, ты разлюбила меня?

– Увы!

– Но ты это сделай.

– Я не могу

– Что, вообще?!

– Нет, ну, когда-нибудь. Но ты не должен беспокоиться. Все будет в порядке.

Он отказался от меня. Меня нет больше, хоть я и функционирую. Этот срыв, действительно, последний. Дальше – другая жизнь, за пределами этой. Кончившейся.

12.04. Чудовище одиночества приходит за мной каждый день. А ты толкаешь меня к нему в пасть своим телефонным молчанием. Я уже не требую большего. Но телефон умер для твоего голоса. Который день умирает и воскресает, потому что я продолжаю ждать.

Но ожидание кончилось. Ты меня оставил. И мертвая моя душа листает иллюстрации моего тела: косметика, прическа, изящество костюма. У меня такое чувство, что чем дальше ты от меня, тем моя внешность стремительней хорошеет. А я только и думаю: ты этого не видишь, любимый.

Я летаю по жизни чужой. С чужими и ненужными провожу время. Улыбаюсь привычно, заученно острю, флиртую автоматически. Тебя нет со мной. И обезумевшая моя голова творит ошибки и глупости. Мелькающие лица и машины не ле-

чат меня от моей любви, но я забываюсь. А дома, когда одна и темно, я включаю музыку, я слушаю музыку и плачу ее. Я не знаю ни про одну из своих будущих ролей. Но я чувствую их.

Тебя нет со мной. Тебя нет для меня. Твоя безупречная вежливость разрушительна. Но я так люблю тебя, что Москва не может не поверить. Апрель раскричался птичьими голосами о надеждах и разочарованиях. Я которую неделю в столбняке. Пишу, думаю, живу вроде. Тебя нет со мной.

Состояние забавы укачивает в теплой дреме, в сонной пене ванны, в шампанских ночных разгулах. Забавы нужны. Обращайте на них внимание. На них нельзя не обратить. Их никто не любит. Их все хотят.

Тебе не нужна моя любовь. Ты не любишь. Больше всего я боялась, что и для тебя я – забава. Так и оказалось. Тратить на меня драгоценное деликатесное время своей гордой, великой, надеюсь, судьбы ты не собираешься. Работа и я несовместимы. Банально-то как. Я благодарна тебе за честность. Искренность всегда вызывает у меня уважение.

Ты выговорил мне все, о чем думал. И сбился со стиля, сказав, что мы, конечно же, встретимся, мы будем общаться. Может быть, и будем. Но меня-то уже не будет. Общайся с забавой, прогнав любовь. Я совсем на тебя не сержусь. Я не могу обижаться на мальчишку, полного честолюбивых планов и родового пафоса. Я ценю эту устремленность к лучшему, что можно открыть в себе. Но я так тебя люблю, что заболеваю физически, когда думаю, когда вспоминаю. У меня мало слез. У меня много печали. Думать, что они дружат, – ошибка. Они ненавидят друг друга. Тебя нет со мной.

Я не знаю, талантлив ли ты. Ты не знаешь, как я чувствую и умею это передать. Мы очень ошиблись, не раскрыв друг другу себя. Но это прошлое. Ты говорил: очень жаль менять тебя даже не на кого-то, а на что-то, т е. дела, работа, учеба. А я говорила: я люблю тебя, но тебя это не должно беспокоить и отвлекать от свершений. Ты, наверное, облегченно вздохнул, сказав все. Я умерла раньше. Эти слова уже не могли ничего изменить. Ожидание кончилось. Ожидание длится. Я не могу впустить в сердце надолго мысль, что тебя нет со мной. Мертвее меня нет. Но смерть продолжается. Длящееся состояние умирания. Тебя нет со мной.

Я не умела быть страстной. Я не умела быть собой. Я играла нелепую роль влюбленной дурочки. Миражи рассеялись. И осталось страдающее красивое лицо двадцатилетней печали.

20.04. В понедельник было ровно 3 недели, как я не видела Илью. С тех пор как он прочитал мне отповедь по телефону, он больше не звонил. Гордость не позволяет мне позвонить самой. Хотя несколько раз я набирала его номер, но телефон упрямо отказывается соединять нас. Я продолжаю любить его. Время не отдаляет меня от этой любви. А любовь просто становится пронзительно горькой. И ощущение Вечности от длящегося в душе ее простенького мотива.

21.04. Смотрела вчера «Орландо».

22.04. Господи, я же чувствую себя величиной времени, величиной времени как такового. Я же не могу ошибаться. Хотя, нет, я-то могу, не могут мои стихи, которые – живая жизнь, которые дышат, которые чувствуют пространство, отделяясь от меня. Они настоящие.

Я люблю тебя. Продолжаю прогорать бешено и необратимо. Тебя нет со мной бездарную вереницу дней. Ты работаешь, ты учишься. А я люблю. И это составляет смысл и содержание моей жизни. И больше ничего. И никого. Я люблю тебя.

24.04. Я очень тебя люблю. А завтра вот уже месяц, как ты раздумал быть моим сердцем. Ты им остался. Но ты оставил меня один на один с этой изматывающей равнодушной пустотой. Ты оставил меня с болезнью, гордостью, и немым ужасом одиночества. Ты не звонил, не узнавал, что со мной. Ты неужели сразу же выбросил меня из головы после последнего нашего телефонного разговора? Мне трудно в это поверить. Но тебя нет со мной. И это мучительно.

Я снова никому не нужна. Мужчины мелькают. Я катаюсь на их машинах, ужинаю с ними при свечах, пью что-то изысканное, рассуждаю о чем-то глубокомысленном – и все время вспоминаю тебя. Мои знакомства одноразовые и неравноценные. Почти всегда бросаю я, но иногда и взаимно. Иногда – отчаяние. Вино – каждый день.

Меня не спасет уже никакое знакомство, даже самое желанное и престижное.

Никогда еще любовь не брала меня в такой плен. Безнадежный. Я настолько погружаюсь в свои переживания, что не осознаю своего тела, своей души, растворяюсь будто в весне этой огромной жестокой и трогательной любви.

«Будь самому себе хозяином».

26.04. Продолжаю безумства. Вместо института попала в «Пекин». Кухня там неплохая, а обслуживание – высший класс. Приехав, уже после 5, никого там не застала. А т к. испорченность моя перешла все границы, то поехала от института в Киноцентр за штуку. Зачем? Там, просидев в вестибюле на первом этаже около часа (зачем?) и выслушав пару заезженных комплиментов, вышла, поймала такси и в Дом Кино. Ну, зачем? Там джазовый концерт в белом зале. Но туда я не дошла, застряв в баре с композитором Ромой Загороднюком. От гремевшего из раскрытых дверей джаза разболелась голова, и мы очень скоро ушли, каждый в свою сторону. Обожаю импровизации.

Но все это от отчаяния ведь.

27.04. Наконец-то попала на английский. Никаких особых эмоций. У меня давно нет эмоций по поводу учебы. Впечатление дня – два фильма: «Над темной водой» и «Два капитана – 2». Опять прошла в Киноцентр бесплатно через бар.

Месяц, как мы расстались. А я так люблю тебя, люблю.

С этой любовью запустила совсем здоровье. Снова не могу спать. Лучше умереть, чем постоянно терпеть такую боль. Лучше любить и быть любимой, и все пройдет само собой. Я верю в это. Но нет этого для меня.

Будь самому себе солнцем.

Одиночество, болезнь и тоска объединились против меня. А я одна такая ослабшая. Мне нечего и некого противопоставить им. Они одолевают меня. Москва одолевает. Давит смертоносная ее весна. Ни жалости, ни логики. Я чувствую, что не справляюсь с собственной жизнью, что проигрываю, отступаю в поединке с мигами и случайностями. Эта нелепая, никому не нужная война сжигает мои силы и оживляет Москву, которая «на погибель мою расцветает беспечной роскошью вишен и страсти». Я чувствую, что наваливается груз дней и ночей, пьяных и сумасбродных, что мне тяжко от них и от себя, что пустота высосала кровь и отсутствие мое уже заметно, слишком заметно.

Я продала душу этому марту, марту моей любви. Я сожгла полмира души за один единственный взгляд, искренний, но короткий. Я никого не обвиняю в своей гибели, просто я воплотилась в любовь, отказавшись от жизни вечной. А может быть, наоборот, я повернулась к Вечности лицом, угадывая ее голос, но, не слыша собственный.

Сейчас из Киноцентра до дома меня подвез такой замечательный парнишка. И даже не попытался познакомиться. Жалко. Как хороший человек с честным лицом, так мимо. А авантюристы всякие и циники – пожалуйста, выбор богатый.

В Киноцентре сильно подвернула ногу. Боль пронзила безумная. Поняла, что своим ходом не доеду. Позвонила Игорю. Он, оказывается, загнал машину в гараж. Я, расстроившись, сказала, чтобы не беспокоился, я доеду сама, ни у какого метро перехватывать меня не нужно, пусть перезвонит через час. Выхожу, ловлю машину, и лапочка эта. Даже не спросил, как зовут. Деловой, симпатичный и благородный.

Только что говорила с Игорем. Отказалась к нему прийти. Он разобиделся.

В Киноцентре же смотрела «Замок» по Кафке. Реж. – Алексей Балабанов. В общем, понравилось. Добротно сделанная фильма. Профессионально и вместе с тем индивидуально. Может быть, возникло бы больше мыслей, но жуть с ногой заслонила все. Единственное впечатление – боль. И жалость, что мы не познакомились. Третий такой случай, когда мне жаль, очень жаль.

28.04. Опять слова из песни Макаревича, прочитанные когда-то мне Пашкой:

И не ее вина, что она всегда с кем-то,

И всегда – одна.

У меня сейчас постоянно есть какой-нибудь «вариант», так скажем, на большее никто не претендует. Но у меня нет меня – здоровья, осознания себя целой и невредимой, как было всегда. Я не раз чувствовала себя мертвой, но даже в этом состоянии удавалось сохранить цельность, натуру, природу свою понимать и жить этим или умирать с этим. Но быть в себе самочувствием единства. Сейчас же распадается на осколки Вселенная «великого поэта и роскошной женщины». Во-первых, конечно же, болезнь и убиенная любовь, убивающая меня тоже.

Вспомнила свою импровизационную речь в ресторане «Пекин», где мы обедали с Данилом. Я говорила, что человек должен выбирать в жизни то дело, где он не чувствует для себя потолка возможностей, где предполагается бесконечность роста, где границы условны и существуют как исключение, временное и часто ненужное.

Если человек понимает, осознает свой «потолок», он ошибся, взялся не за свое. Нужно искать сферу применения своим силам, своим грезам и безумствам в искусстве. И не останавливаться. Ни в коем случае. Возможность полета «в неведомое», безграничное притягательна. Идеи эти не новы. Но для себя я впервые так четко все определила. Нет «потолка» в деле, к которому ты призван. В сознании, которое ты воспитываешь ежесекундно. В сердце, влюбленном во все твои свершения и даже ошибки. В памяти, для которой «потолок» – только ты сам со своими амбициями и снами. Но есть еще «прапамять», оживающая в душе и оживляющая мертвую твою жизнь, не умеющую самостоятельно справиться с непогодой чувств. Нет «потолка» возможностей, есть предел разума, за которым пропасть свободы, простор, который называют безумием. Вот туда нельзя.

30.04. Все последние дни было жарко. Москва стянула с себя одежды холодных сердиток и расположилась на собственных крышах, нежась на насмешливо-влюбленном солнышке апреля. И только сегодня – дождь. И свежо. Но восхитительная зелень, зажмурившись от счастья, сыплет каламбурами и французскими вздорностями. Она легкомысленная и светская. Как я. Она юная и трагическая. Почти как я. Она живая и шалая. Этого во мне уже не осталось. Я верю в свою жизнь. Жизнь лупит меня болезнями и хандрой. Я ценю нежность, нет, я просто растворяюсь в ней, нежности апрельского ветра, нежности весенней чудесной любви, которая обрушилась на меня сонмом проблем, истерик и сумасбродств, но которая, несмотря ни на что – нежность, которая, несмотря ни на что – солнечная. И будет, будет еще и для нее чистое небо судьбы.

Не хочется ни про кого и ни про что из жизни дней. Хочется для души, выздоравливающей от мартовской жестокой лихорадки, хочется против печали, ставшей моей тенью. А значит, хочется – стихами и строчками сердца. И жизнью сердца, которая…неужели вернулась?

4.05. Май, ласковый бог Перун, здравствуй! Тебе идет легкая сумеречность холодных дождей поначалу. Ведь ты все равно лучший и по-настоящему солнечный и настоящая жизнь. Радость моя, убивай меня любовью, я скажу лишь – спасибо, я скажу лишь – вечерняя прохлада улиц. Я уношусь к тебе, в свою вотчину, я произношу твое имя и погибаю, шепча его, и рада этому, узнавая отражения любимых в зрачках века. Века стремительного и невинного, не умеющего посвятить себя любви, но обожающего любовь. Он дарит мне чудо, в которое я уже не верю, потому что отчаялась. Меньше всего подозревала, что поможет он, а он молчит, не улыбаясь, и целуют меня розы весны, впервые за мою трагивосхитительную жизнь.

Вся моя жизнь – полет от печали к печали. Угасаю неправдоподобно долго. По отношению к институту настолько затонула, что страшно дотронуться мыслью, чувством до этой кромешности.

Я в тупике. Труп в тупике. А так хочется жить и быть любимой тобой, моя любовь.

Илюха, ветер мой легкомысленный, режиссер уникальный, простуда неизлечимая, судьба ненаглядная, я люблю тебя, люблю тебя.

5.05. Вечер болеет грозой. Но она не торопится снизойти на его разгоряченный лоб неистовством чувственности и ливневой стихии.

Я болею отсутствием тебя в моей жизни и через это хворями настоящими и гадкими всерьез. Ты не собираешься возвращаться в мою жизнь. В качестве кого? Ни в каком качестве. Ни один из нас не нуждается в искусственных наваждениях.

Вечер горит неестественным светом разлихорадоченного неба. Бредит солнце за грустью предгрозовых хронически хандрящих туч.

10.05. Нет, не могу поверить в окончательность диагноза. Это неправда. Неужели все, что было обещано – впустую? Или я не так все понимала? Но и сейчас… но если … Пусть меня запомнят молодой и легкой. Я буду живой до конца. Но инвалидом я отказываюсь быть.

20.05. Киев встретил нас зеленым кружевом своих улиц и надеждой. Я влюблена в светлый грех твоего лица, лучезарный город.

28.05. Без пяти минут семь вечера я вдруг почувствовала, что смерть повернулась ко мне спиной и ушла. Была тут и ушла.

1.07. Перечитываю дневник «моей печали». Осень – весна этого сезона. Жизнь измеряю театральными сезонами, а более мелкая единица – март.

Мне то хуже, то лучше. Мне то тьма, то свет. Имя мне – жизнь. Других ответов у мира нет.

7.07. Когда-то я написала:

«Желание сниматься в кино стало мною. Надо сделать все, чтобы оно стало жизнью».

А сейчас:

Надо сделать все, чтобы жизнь стала жизнью.

22.07. Как жаль, что со мной уйдет все, что во мне есть. Больше уже никто не напишет то, что я могла бы написать. Если мне дали еще хотя бы два года. Но как до этого все у меня получалось, так со времени болезни все стало против меня.

28.07. После стольких «умираний» и истерик, и срывов, и наигрубейших отчаяний, я снова чувствую жизнь. В который раз? Последний, который окажется единственным шансом заполучить, ее, это чувство жизни и ее саму. И уже не отпускать, не отдавать, не лишаться ее.

Когда в бесчисленных своих дневниковых терзаниях я писала о гибели, то никогда не имела в виду настоящую смерть. Гибель была глубинная, эмоциональная, психологическая. Ломались рамки еще одного «периода» во мне. И это всегда сопровождалось душевной болью и бурями срывов. Но когда смерть настоящая, мертвая, приблизилась ко мне на расстояние вздоха, я поняла, как люблю, как обожаю, как безумно восхитительна жизнь, Ее Величество. Но и это я всегда знала. И в моих дневниках наряду с мраком и хаосом неустойчивости и смятений сосуществовала эта жажда жизни-любви.

30.07. Почему все или почти все меня бросили сейчас? Почему мне суждено одной справляться с мучительнейшей из мук – смертельной болезнью?

Со мной боятся общаться, т е. боятся расстроить. Меня боятся лечить. И что остается? Молиться? И «быть, как сталь»? И быть жизнью. До конца.

Я должна быть целой. Я должна жить. Назло всем сквернам, тупикам и злобно-стям. Даже если никого рядом, даже если никто не верит в меня, даже если ты…да-же. Но я люблю тебя и жизнь. И я люблю вас огромно.

1.08. Ну, вот и новый месяц начали. Болезнь не сдается. Я тоже. Совершенно по-свински довожу маму. А жизнь сама довела меня «до ручки». На сколько меня хватит? На какую бездну мук еще?

Ноженька моя горемычная, ошалевшая от боли и порчи, взывает ко мне из последних сил: «Не отдавай меня. Пощади. Не отдавай. Я хочу жить». Она сильнее меня. Я не могу ее отдать. Предать. Убить. Я терплю. Она терпит. Болезнь наступает. Я не отступаю (в мыслях). Такое чудовищное тяжелое противостояние. И никакой поддержки извне. От врачей отказываюсь сама, от меня отказываются целители. Только в себе что-то искать. Так всегда было. Но здесь борьба с самой смертью. Настоящей. И никого рядом. Кроме мамы.

Ноженька моя, девочка, я не отдам тебя. Я буду бороться за тебя. Мы вместе. Мы будем вместе в любой пытке. Я так люблю и сочувствую тебе, милая. Терпеть весь огнедышащий ад этой боли – безумие. Я едва удерживаюсь в собственном разуме. Я плачу. Я взываю к Богу. Я люблю тебя, моя болезная. 20 лет мы с тобой неплохо прожили вместе. Мы занимались спортом, танцами, носили короткие юбки, смущая мальчишек. Мы были смелые, шальные, мы привлекали взгляды и мысли, мы рисковали, проигрывали и выигрывали, мы летели по далям фантазии и бежали на зов любви, мнимой и настоящей, мы любили жизнь, любили друг друга, не задумываясь особенно об этом и не тратя на это пустышки слов, мы жили по-живому, жили, страдая, и обожая, и жаждая, и предвкушая новые безумия и новые легенды. И вот смерть хочет отнять тебя, мой стройный ангел. Ты подурнела, опухла, ты бредишь от боли, ты мучительно, уже теряя сознание, рвешься из пут смертельной болезни, а она укутывает тебя в еще более прочные путы. Ты так же огромно хочешь жить. Так как же я могу предать тебя?! Я не откажусь от тебя. Мы неразделимы. Мы будем вместе.

28.08. Кажется, я больше не могу любить тебя. Кажется, я не разлюбила тебя ни на мгновение. И, кажется, у меня даже больше сил оттого, что ты не умеешь ни быть нужным, ни быть чужим.

Я вдруг поняла, что ты слабый человек. Что у тебя нет ни сил, ни желания откликаться, по-живому откликаться на мое горе. И на собственную жизнь ты смотришь с опасением человека, не уверенного в ее неповторимости, в ее уникальности, но полного амбиций и желаний.

Я вдруг поняла, что не смогу уважать тебя. Любить тебя я продолжаю, а быть вечностью с тобой отказываюсь. Ты забрал у меня миллиарды мигов сердца, нет, я сама их отдала, и не тебе совсем, а тому хулиганскому месяцу-вихрю, который притворяется романтиком и растаптывает души поверивших в это. Март невинно моргал и цинично губил меня смертельной болезнью. А я и сейчас продолжаю восхищаться им. У него есть сила отвергнутых и отчаяние несдающихся. У него есть гонор и жало. И он всегда отвечает за свои слова.

Ты не любил меня. Тебе нравилось, что я рядом. Но ты отказался от меня, как только понял, что я могу жить тобой и что готова верить в тебя бесконечно. Тебе не нужно было всего этого. Для того, кто сомневается в самих основах своего пути, в тягость быть предметом обожания. Ведь душа все же не испорчена пока. Короткий скомканный разговор, конечно, не мог перевернуть все во мне. Это подступало исподволь. Это зародилось в самый день нашего знакомства.

Моя проблема – в выборе, вечном выборе. Желание найти соответствие собственному масштабу и собственным силам толкало меня в глупейшие авантюры и сумасбродства.

Я не могла найти равного. Я не могла быть равной слабости. Но я полюбила тебя, и мир растаял на глазах, все его ложные и гениальнейшие теоремы стали никому не нужны, все его краски помудрели, вся его музыка обрела зрение, и мы, не умеющие ценить это чудо, глухие и равнодушные к восторгам весны, потеряли друг друга. Остались наедине с собственной неизбежностью. У тебя – привычное течение богемных дней, у меня – болезнь, коварная и живая. Но я тоже живая, и наши жизни сплелись в клубок боли, страха, силы и отчаяния и ведут смертельный бой.

Кажется, это случилось давно, и твой голос, возникающий иногда в телефонной трубке, уже звучал, т е. отзвучал, и ни одна нота, ни одно слово не оживут. Все произнесено. Мир превознесен музыкой и трепетными жестами влюбленных в него стихов. Мир снова погружен в колыбель царств своих и спит на подушке неба и видит нас в сне своем. А я молюсь за свою жизнь, потому что хочу, чтобы он снова вдохнул музыку и услышал собственные краски.

2.10. Один из верующих, мне сказал, что поэзия – это не от Бога. Что это от гордыни.

Где граница между гордыней и достоинством?

Талант. Что ему позволено сравнительно с другими?

Искусство. Оно невозможно без взаимодействия божественного и дьявольского. Искусство, имеющее основой только добродетель, мертворожденное. Одержимость искусством необходима. Но человек не может быть одержим добродетелью, только бесом. А без истинной одержимости нет гения. Бес проявляется иногда в человеке через отрицание его и преодоление этого отрицания, но не в пользу самого Бога, а в сторону мирскую, человекосущую.

Одержимость искусством, стало быть, привязанность к земному, «зацеплен-ность» на своем деле, на самом себе и на том, что ты создаешь.

Но искусство существует в пространстве света, и никто не сможет меня в этом разубедить. Искусство – это полет и возвышение, и, если это можно назвать привязанностью к земному, то я готова спуститься в ад моего искусства и пылать на его кострах и смотреть на его недоступные звезды, которые для меня всегда будут истиной божьей.

8.11. Как я еще выдерживаю, сама удивляюсь. Но я выдерживаю и пока дышу, буду выдерживать.

10.12. «Жизнь превратилась в ожидание…». Куда девалась моя пьянящая легкость?

Перебираю возможные варианты своей возможной жизни. Если бы она была, если бы она продолжалась. Никто больше не выскажет то, что есть во мне. И эту уходящую Вселенную я в себе ощущаю. Как беспечно я жила, думая, что еще успею, что стану лучше, чувствуя, что во мне вызревает что-то и для этого придет время. И вот – все погибает. Погибает? Я до сих пор не могу до конца в это поверить. Я все равно надеюсь, несмотря ни на что.

1995 год 

2.1. Как надоело умирать. Болит круглые сутки. Я похожа на мумию. Иссохла и потускнела.

Хоть бы один врач реально помог. Все только губили.

Неправдоподобно долго умираю. Сердце сильное и тянет меня из дня-пытки в ночь-пытку и наоборот.

Мне надоело умирать. И я не хочу этого делать.

– Почему, собственно, ты полагаешь, что такая особенная и должна выжить тогда, когда все уходят?

– А почему, собственно, всю мою сознательную жизнь последних лет, оттуда так упорно и глубоко поддерживали веру в мою особенность? Почему приучали претендовать на большее, почему баловали судьбоносными совпадениями и случайностями, словно доказывали снова и снова исключительность мою? Или пригрезилось мне все это? Или мучили меня?

10.01. Мои стихи мне и это предсказали: «Вечность ничто по сравненью с отчаянием, ирония запятой среди болей творца».

Меня испытывают надеждой, меня испытывают отчаянием, меня испытывают болью и одиночеством. Бездна страшных дней, в которых спрессованы годы.

21.01. Настоящее страдание и настоявшее безумие – у Офелии, а не у Гамлета. У него все мнимое. Все – игра. У нее – истинное. Потому что ее по-настоящему предали. Предали ее любовь, предала сама любовь. В погоне за миражами справедливости он сам предает и вершит настоящую несправедливость.

12.02. Последний предел. Сердце мое бедолажное сдает. Отрезать будут ноженьку мою.

Ногу отнимут. У меня сухой безмолвный ужас. Навсегда. Тупик. Поначалу слишком спокойна я была сегодня, когда сказали. Сейчас же представила: я – калека на всю жизнь! Впрочем, и о жизни-то мечтать не приходится особенно. Ведь так мало шансов, что выживу во время и после операции.

19.02. Завтра кладут в больницу. Уже совсем скоро, буквально через несколько дней сделают операцию. И если все пройдет успешно, я стану калекой. А потом еще ужасы и ужасы лечения, возможные рецидивы. И еще – полная, полнейшая зависимость от тех, кто за мной будет ухаживать. Конечно, мама. А как я мечтала раньше, что добьюсь всего и скажу ей – все это благодаря тебе.

Состояние обузы нестерпимо. Абсолютная беспомощность. Но выбора уже нет.

(Почерк у меня такой из-за большой дозы наркотика).

Ампутация. Это чудовищное слово. Чудовищная операция. Все выискивала полного спасения, а предлагали сохранную (даже от нее была в ужасе). А сейчас обкромсают по максимуму. И буду ли я жить? Страшно до чего! Страшно и пусто. Я? Калека. Если и не умру сразу, на сколько меня хватит? Месяц, другой? Неделя? Год? Господи, почему ты оставил меня? Почему вы все оставили меня? Что важное я пропустила?

Прощай, светская жизнь, театрально-кино-богемная тусовка, амбиции, планы и начинания. Прощайте. Не поминайте лихом. Я жила вами, я была с вами. И я была вашей. Но я согласна хотя бы лицезреть любимую мою жизнь, если и не жить ею. 

Ночь – раскосая незнакомка Муза
бывает решительной И молчит Когда вокруг
Поэзии путы Когда голос мой
в голос вершин Хочет.
Но такая вокруг Ночь
Что ни вершин, ни про жизнь, ни про май
Произвол непутевой судьбы. 

Только бы ночь прожить.

РЕЦЕНЗИИ 

«МАКБЕТ»

Хореографический театр Йохана Кресника.

Забыла о названии пьесы после пяти минут просмотра. Заглянула в программку, чтобы удостовериться: действительно «Макбет». Все шокировало в этом спектакле: кровавые ведра, ванны, откровенная эротичность танцев, безумство стихий – душевной, пластической, эмоциональной. Все слилось в бешеный единый вихрь-клубок и закружило в странно волнующем, напряженном и яростном ритме.

Эстетика этого спектакля (она, безусловно, существует, только по общепринятым нормам выглядит как антиэстетика, но в любом случае цельность композиции и образного строя нельзя не увидеть), эстетика воспринималась на уровне понятий. Спектакль переполнен символами. Знаковый код его, все усложняющийся по мере развития действия, можно было разгадывать или недоумевать от непонимания. Но я попыталась войти в мир этого жесткого и болезненного представления с единственной целью: проникнуться его настроем, поверить в его искренность, пусть шокирующую. Спектакль на каждом шагу расставлял ловушки, которые часто оказывались обманками, смеялся в лицо, не пускал в свою душу, дурачился. Но временами так ярко, ритмически просто и сильно выявлял главное, открывался, как на ладони, его глубинный смысл. Подтекст, символы, странности рассыпались карточным домиком, я жила вместе с героями под страшную и одновременно страстную музыку, дышала каждым движением, и память о классике не оказалась нужной. На моих глазах – реальность, ничуть не приукрашенная, не очерненная. Просто иная. И настоящая. В нее входишь, как в омут. И убегаешь от нее. И она сама кривляется, притворяется вымыслом. Но уже расчувствовав ее, легче приноровиться к внезапностям и загадкам.

Следить за сюжетом было непросто. Но, видимо, Й. Кресник и не ставил перед собой задачу пересказывать сюжет. Многим непонятная образная система была лишь созвучием шекспировскому «Макбету». Пластические метаморфозы на тему… Я не хочу этим обидеть постановку, напротив, вижу в подобном подходе новое, оригинальное мировосприятие, своеобразное чувствование сцены.

Тон во многом задавали три ведьмы. Они создавали атмосферу кощунственную, магическую, недобрую. Они будто прикасались к каждому жесту, каждому поступку других героев, и все окрашивалось в кровавый цвет их наитий.

Черно-красно-белое оформление сцены и костюмов дешифровалось легко. Вместе с пониманием изначальной гибельности идеи, предчувствием самоуничтожения тирана эта цветовая гамма фиксировала напряженность, обостряла зрение и слух зрителя. В белой комнате все звучит особенно гулко, и пустота осознавалась не чисто внешним отсутствием интерьера, а пустотой внутри человека, пустотой от отсутствия души.

Сочетание ирреальности происходящего с четко обозначенными фрагментами-этюдами, завершенностью каждого танцевального характера, конкретика и лирическая строгость – все это безумство парадоксов и эпатаж выделяют спектакль, заставляют говорить о нем как о непривычном, спорном, но интересном явлении.

Хореография Кресника – чувственная и острая – давала характеристику каждому герою. Каждому была свойственна особая поступь, набор жестов, каждый заключал в себе и создавал вокруг себя свой мир движений. Говорила любая мелочь. Макбет (Йоахим Зиска) вздрогнул, а от него пошла волна страха, и пространство от этого будто сжалось, как его сердце. Массовые сцены решены смело и выразительно. И четкость линий и в то же время их импульсивность, «горячечность» (как в бреду) создавали атмосферу бесконечных преступлений и боли. Игрался фон – жестокость и одержимость или равнодушие – но всегда единство этого пугающего организма: толпы людей, наблюдающих за убийствами, принимающих в них участие или только замышляющих их.

Отдельно хочется сказать о леди Макбет (Сузанна Ибаньец). Эта страстная темпераментная женщина в ярко-красном платье со смертельно бледным лицом и гривой всклокоченных волос временами казалась безумной, чудовищной насмешкой над природой женщины, а то вдруг охватывали жалость и сострадание к ее исковерканной самоупоением и самолюбием душе. Она так тонко, трепетно чувствовала малейшие изменения своего состояния, что в каждой пластической фразе, даже в ее молчаливо застывшей фигуре жила жажда жизни, славы и тут же страх, муки совести. Она прожила на сцене все свое сердце, до дна. Торопливо и несколько деловито надевает красные до локтей перчатки и мучительно, в ярости от собственного бессилия пытается их потом снять. Ее кружило по сцене, судьба насмехалась над ее ужасом. А она, сейчас маленькая испуганная женщина, обреченная, не сумела стать чудовищем. Не получилось. Наступив на окровавленную поверхность, испачкав ноги, осторожно ступает, пытается стереть кровь, избавиться от наваждений. Кровь теперь мерещится ей повсюду. Ее танец-походка – балансирование над пропастью собственного разума. Позже появится с ногами, обмотанными белыми тряпками, сквозь которые снова проступает кровь. Она уже сломлена. И не осталось ни следа от ее первоначальных исступления и гордыни. Змеи собственных мучений, поселившиеся в ее сердце, задушили ее. Изобразительно это показано очень ярко. Натянуты на руки, опять же по локоть, зеленые рукавицы со змеиными глазками. Эти две извивающиеся твари долго приноравливались, они исполняли танец смерти – покачивались, нападали – словно глумились над отрешенной уже, измученной женщиной. Змеи-руки существовали совершенно обособленно от леди Макбет. Она убегала. Пыталась скрыться, отмахнуться, но в каждом движении, гримасе страха уже жила неизбежность, и она сама это понимала.

Ощущение гибели нависало, сгущалось в течение всего спектакля. Переизбыток жуткого, бездонного, гадкого хотелось выплеснуть, как ведро с окровавленными тряпками, в какую-нибудь несуществующую пропасть, которая бесследно поглощает все сомнения и безумства. Убийство, ставшее самоцелью, превращается в навязчивое видение Макбета, и логический конец здесь предопределен, как любая идея, доведенная до абсурда, самоуничтожается.

В спектакле были и моменты, звучащие невнятно, некоторая перегруженность символами мешала. К тому же многоплановость разворачиваемого действия порой не позволяла сосредоточиться. В каждой части что-то происходит, внимание разбрасывается, и невозможность уловить все сразу раздражает. Но спектакль – состоялся. Можно его не принять, не понять, невзлюбить или расхвалить, но только не равнодушие. Он остается. Относиться к нему можно по-разному, но не признавать его художественную реальность вряд ли возможно.

Ноябрь 1992 г.

ВИДЕНИЕ НЕСОСТОЯВШЕГОСЯ ТАНЦА 

Небольшое сценическое пространство не ограничивало стихию игры. Напротив, камерность обстановки подчеркивалась: колонны, лепнина потолков, занавешенные окна, белый цвет, который был повсюду, – в костюмах актеров, на сцене, в оформлении зрительного зала (сидения были обиты белой материей). В этом уют-

ном светлом мирке чистота линий, звуков, малейших душевных оттенков ощущалась особенно остро. Даже болезненно. Белый цвет – цвет отсутствующий, будто недо-воплощенные в событие тишина, пустота, любое другое нечто. Так и этот спектакль, живущий уже, осуществившийся в словах, движениях, смыслах, но ничего не объясняющий. Вроде весь здесь, а думаешь, думаешь о странностях этого непривычного действа и не находишь противоядия от его зыбких и насмешливых интонаций.

Пьеса А. Бурыкина, написанная специально для двух артистов, на заказ, по контракту, не бесспорна. Она не является исторической справкой, биографической точности в ней нет. Это скорее фантазии на тему легендарной судьбы. Мифотворчество и представление о мифе. Взгляд со стороны на то, как, теряя разум, обретается новое осознание себя. Но доступное только избранным. И взгляд изнутри, из себя, на мир и разговор с ним. Сюжет вторичен, но явственно ощутимо движение замысла в вихре мгновений и фраз, в которых просыпается не действительность бывшего, а лишь наброски возможностей и предчувствий. И именно от этой недораскрытости действительность осознается более полно и более жизненно, чем при соблюдении всех логических и бытовых линий. Спектакль-дуэт построен на диалогах-спорах между Нижинским (О. Меньшиков) и незнакомцем (А.Феклистов), имя которого так и остается загадкой до конца.

Нижинский живет играя. Нервно, на грани срыва, с той легкостью безумия, на которую отваживаются только лучшие. Безумие – как вдохновение, им одержимы настоящие творцы. И не сомневаешься в искренности каждого порыва, но не покидает ощущение, что на твоих глазах творится миф. Миф о собственной судьбе. Передать смысл его беспокойного бреда нельзя. Здесь нужна не логика, а нечто иное. Всего этого человека со всеми срывами, противоречиями, прозрениями можно осознать мгновением, мимолетной вспышкой.

Споря в первом действии с незнакомцем, который пытается доказать фантастичность, абсурдность его мыслей и слов, Нижинский спорит сам с собой, постоянно сомневаясь, и обретает все большую уверенность в своей правоте. Хотя он об этом не задумывается. Он все время где-то не здесь. Танцует, бродит, бредит. Смотрит, но не видит окружающее. Слушает, но не слышит вопросы и ответы. Мир замыкается на нем, и он осознает себя миром, жизнью. Видения из прошлого, будущего, несостоявшегося окружают его. И стихотворная речь звучит оттуда как единственно возможная, как нечто заповедное, магическое, только для снов и зеркал.

Незнакомец появляется как здравомыслящий человек из реальности, появляется, чтобы вылечить Нижинского, вернуть его в себя. Но, заглянув в неустойчивую и светлую одновременно реальность Нижинского, он навсегда лишается и здравого смысла, и покоя, потому что, поняв исключительность, притягательность мира такой личности, он не в силах приблизиться к его высотам, соответствовать страстному и импульсивному ритму жизни и души.

Незнакомец приходит ниоткуда, имя его неизвестно. Да это и неважно. Какие-то дремлющие в душе фантазии и догадки, до которых трудно добраться. Они неуловимы, невидимы, как обратная сторона луны. Но вот появляется такой незнакомец, реальный человек – а будто вспомнилось что-то. Из будущего.

И Нижинский для Незнакомца такое же узнавание, радостное и страшное. Они оппоненты, двойники, отражения друг друга. И где граница, за которой кончается подражание, и за которой кончаются различия? Все так перемешалось для этого человека. Он отравлен «светлым» безумием Нижинского, вернуться в себя прежнего уже не может. В конце первого действия этот запутавшийся в собственных прозрениях и предчувствиях незнакомец мучается от невозможности осознать что-то самое главное, открытое только Нижинскому. Он чувствует близость этого знания, но безнадежно пытается быть своим в прекрасном и губительном мире творчества. Он в бессильном бешенстве мечется по площадке и крушит «мраморные» колонны, которые с легкостью поддаются, оказываясь хрупкими, даже беззащитными перед человеческим отчаянием. И он ломает себя, перечеркивая соб-

ственную жизнь и заглядывая в тот мир, но только заглядывая. Потом будет проще и горче. И высокий язык стихов станет доступным. И Нижинский – великолепный, улыбающийся и тревожный – будет рядом с ним. И их жизни, их рассуждения, даже, кажется, внешности так похожи теперь. И, кажется, нет преград между болью и смертью. И только талант проводит свою черту между ними. И надо стреляться. Зачем? А дальше так нельзя – надо стреляться. Хотя знают уже, что не будет ни выстрела, ни смирения. И поздравить с днем рождения друг друга. Ведь оно в один день. И Нижинскому не терпится расспросить о своих похоронах, последних. Все ли в трауре и кто плакал. Лишь иногда вспомнят об именах, городах, в которых жили, живут и будут жить, о людях, с которыми бывают рядом. А сейчас изменяющаяся, не понимаемая самими до конца жизнь. Или представление о ней? Стихия импровизации, Судьбы и тайны. За пределами разума, логики, тишины. Где может появиться любой предмет и исчезнуть в никуда, где не обязательно отвечать на вопрос, а сделаешь шаг – и окажешься в соседней реальности. Звучат стихи, и маленькие создания в костюмах его лучших балетных героев двигаются, скользят мимо, молчат. И Нижинский свободен только там, с ними. В светлом безумии игры. Между светом и тенью. Болезнью и счастьем.

Нижинский творит жизнь, подшучивая над обыденностью мира. Насмешливо присматривается: поверили? И вновь и вновь забывает обо всем. Вне времени и вне судьбы. Он знает о них слишком много. Безумие несостоявшегося танца в нем: в сердце, в каждой интонации и взгляде. Оно загнано внутрь. Но не уничтожено. И его игра с жизнью – последний выход. Игра пленительная, губительная и возвышающая, длящаяся в пространстве души. Легкая, непринужденная, дающая жизнь новым фантазиям и тревогам.

В Нижинском легкость таланта и безумие таланта – на сцене, где он всегда один. Проклинающий свое одиночество и умоляющий оставить его одного. Завораживает жизни многих и болеет своей «нездешностью». И всегда оставаясь собой, живет реальным осуществившимся вымыслом, от которого скрывается и который вновь ищет. И на произвол судьбы выбрасывается из окна любовь, которая не хочет больше ни подчинять, ни подчиняться.

Невозможно укрепиться мыслью, описать то или иное движение, жест, разговор. Непредсказуемость, недораскрытость их судеб играют сами по себе. Игра в загадку, в жизнь, в Нижинского, который рифмуется с жизнью. Его слезы – одновременно и часть игры, и такая горькая пронзительная нота в финале этого необычного представления.

Спектакль не оставляет ясного определенного чувства. Шаткую грань между ним и миром переходить не хочется. Потому что, перейдя ее, можешь не обнаружить самого спектакля. Разъяснения разрушают его невесомую сущность. Жизнь в мифе? Или бесконечный прекрасный танец? Возникает ощущение двойственности игры, когда каждый играет самого себя: Меньшиков, Феклистов, Нижинский, Незнакомец, кукла в человеческий рост – копия Нижинского, которая вдруг оживала, играли свет с тенью, музыка, дети – каждый сам по себе, и все вместе сливалось в игру, временами озорную, временами провидческую, но всегда необратимую. Классическая ясность интонаций в сочетании с неожиданными клоунскими деталями в оформлении П. Каплевича подчеркивали игровую природу действия.

Спектакль все время пытается приоткрыть завесу некоей тайны и одновременно не хочет притрагиваться к ней. Но, не осознавая того, живет в пространстве творимой сейчас легенды. Весь его запредельный мир – перевоплощение мига, когда, отрываясь от земли, замирает в стремительности полета душа. Неизвестного, но волнующего и беззащитного существа. Без которого уже не можешь и не хочешь быть. Но от которого уносишься в несуществующие дали, где уже мерещится видение новой встречи.

Март 1993 г.

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

Всем тем поэтам,

Которых я люблю. 

Вот опять на меня смотрите
Из глубины лет.
И опять что-то томное –
Жар? Бред?
Да я знаю, не светлые вы,
Но в вашу боль,
Я вникаю,
Ощущаю всею млечностью моего сна,
Понимаю эти горящие письмена.
И я знаю, что мы встретимся
Далеко – на границе осмысления.
Нелегко вжиться в ваши горячие
Сплетения жил
И найти дорогу общую – так жить.

1988

Когда приходит печаль
И тишина наполняет душу,
Мне кажется, я свеча
Потухшая, и потушен
Весь свет на нашей земле.
Ни в одном уголке планеты
Не найти осветленного места.
Лишь в далеком монастыре
Тихо молится божья невеста.

1989

И опять будут песни надежде слагать,
Призывать, ожидать, стремленьем гореть.
Вновь и вновь принимая туманную весть,
В ослеплении – лгать, в озарении – петь.

1989

Строптивые звуки
Глушат
Мои запевы.
Подневольные руки
Крошат
Провесененных почек
Одежки.
Почему апрель
Не задумчив?
Не присядет
У наших болей?
Он смешливый
И вечно пьяный
Своей волей.
С тропинок уходят
В лето
Занывшие ветров
Души.
Заболеют яблочной пеной
Шорохи сада.
Ты подвинешь
Свои ладони
К дождей разбивкам.
Я поймаю
Ваши молитвы
И улыбнусь июню.

1990

Трогая переболевшие миром камушки,
Перехожу от гор горечи к морю.
Выползет нищенствующий полдень,
Ветер выкрещивая,
Выскользнет стая –
Я выхода жду.
Щекой прислоняясь к переплетам вечера,
Разворочу в памяти… Кто спросит?
Перемножу дней метки,
Отниму август,
И склоня голову,
Выплеснусь в осень.

02.91

Когда ты устал от моей грусти —
Весна не напомнит ни сном, ни вздохом —
Я за руку с ветром гулять уходила.
Я увлекалась тогда дорогой.
Немощные улицы любимого города,
Как печальная улыбка родного лица.
Вечность – ничто по сравненью с отчаянием,
Ирония запятой среди болей Творца.
Простить и желать прощений,
Вслепую жить в повтореньях души.
Если весь мир – мольба о прощенье,
Что ему наши мольбы?
Древним гаданьем гвоздику озвучивать,
Пряди созвездий на палец мотать,
Плакать и рваться обратно к людям
Из бесконечных тревог и утрат.
Задолжала скворешня у прошлого мая
Песен и горсти взлетов птичьих.
Разбился на взгляды солнечный день,
Эхо своего голоса вдруг узнаю.
Неба огромность безумная
Бледность ли?
Окажется головокружением судьбы.
Если она научилась плакать,
Что все мои жалобы?

02.92

Танец, чарующий жизни многих,
Выбери меня из буден племени.
Судьба свысока
На мои тревоги взглянула
И вдруг забыла о времени.

Несыгранных страхов
Шепот седой…
Обворожительны Ваши «некстати».
Сердце, обмороженное славы пургой,
Весну предчувствий Обвинит в плагиате.

Дикая поросль тишины
В погоне за миражами мечты.
Карнизы привиделись.
Мимо, вниз.
В холодной комнате этой минуты
Танцует жизнь с одиночества смутой.

И в сумраке душ
Отраженья зеркал лелеют легенду
О совершенстве.
Но поздно.
Танцует судьба.
На цыпочках, не дыша,
Под ритмы блаженных пропаж.
Ведь я себе снюсь – только отблеск Прощального па.

04.93

Свет лунный сошел с ума.
И площади моих страстей
Пусты.
Ополоумевшая мечта
На призадумавшиеся мосты
Ступила.

Пусть проходят мимо любви
Многие и многие города,
Страстные и строгие
Патрули
Ветра и беспечности
В никуда.

И сиамские близнецы дней
В полыханье апрельское
«Не с тобой».
Где бесстрашие,
Как болезнь.
Где насмешка,
Как постовой.

И свет лунный
Ополоумел.
Мой Бог лунный
Уже не здесь.
Печаль стала моею тенью
На площадях,
Не имеющих тень.

 04.94

Если у одиночества есть душа,
То я ее слышу.
Мы не умеем эти мгновенья
Прощать
И болеем снова.

Если у одиночества голос мой,
И оно дышит,
В нем укрыться можно,
Как в лете,
А пройдут годы.

Шепот нежности шалой —
Наемный убийца.
Слова становятся облаками
И печальны дождем.

Если риск – единственный выход,
Мы неизбежны.
А белые пятна судеб
Проявит гром.

 02.94

Жестикулирует отчаянно жизнь:
Безумие Гамлета уже в пути.
А мне осталось одно из двух —
Разбить свое сердце или уйти.

Разбиться о пламень лет?
Стать пламенем неухода?
Ночь – это тоже свет
Для тех, кого ждет свобода.

Просторы ее безмерны.
В Офелии платье черном
Проходит мимо измена
На собственные похороны.

Безумие Гамлета льется
На веки мои несмело.
И прежнее сумасбродство
В лицо мне смеется снова.

Поверить, что голос птичий
Был когда-то простужен,
Смогу я, если март встретит
Мое безумье не стужей.

01.95

ПОСЛЕСЛОВИЕ СОСТАВИТЕЛЯ.

ОДИНОЧЕСТВО 

Каждый из нас одинок перед лицом смерти. Люди могут сообща жить, сообща радоваться, сообща петь, но в горькие для всего живущего минуты, дни перед смертью – все одиноки. Одинок тот, кто уходит, одинок тот, кто теряет. Это разные одиночества, и даже близкие люди до конца не в состоянии разрушить его границы. У каждого своя тоска – тоска уходящего и тоска остающегося. Каждый находится в одиночной камере своего одиночества.

Болезнь на ходу сбросила нас с поезда жизни и помчалась мимо, мимо, погромыхивая на стыках, шумя обрывками разговоров, мелькая освещенными окнами и людьми в них. Мы смотрели на нее, не в силах на ходу вскочить на подножку, впрыгнуть в нее. «Я уже не принадлежу этой жизни», – с грустью констатировала Лена. А она так любила нервный, напряженный ритм этой жизни, насыщенность событиями, переменами, лицами. Иногда заходили подруги, все реже. У них была своя жизнь, несовместимая с тем, что происходило здесь. Они робко молчали, не зная, о чем говорить, как начать разговор, боясь выдать свой страх и неловкость.

Я жила оглушенная, раздавленная свалившимся несчастьем. Лена не разрешала мне плакать, жестко говорила: «Плакать уходи в коридор». Это заставляло меня держаться при ней, держаться из последних сил. Она силой воли пыталась победить болезнь, не поддаться ей. Отказывалась от анальгетиков, старалась не думать о болезни. Я и не подозревала в ней такую силу. Позднее, когда болезнь уже не будет выпускать ее из дома, она скажет: «Ты думаешь, мне легко было тащить себя и тебя?».

Жизнь резко разделилась на до и после. Жизнь донеслась быстро, шумно, ярко, она стремилась вперед, порой забывая о настоящем. Теперь же была жизнь другая. Время остановилось. День казался месяцем, а неделя годом. Эту жизнь хотелось остановить, продлить. Каждый миг, который оставлял мне Лену, я благодарила. Это была другая жизнь, но это была жизнь. Жизнь с ней.

В Лене рано появилось это чувство – чувство одиночества. Но тогда это было от переполненности души, от понимания несоответствия масштабности чувств и камерности окружения, от невозможности получения отклика. Оно мучило, но было и плодотворным. Душа созревает не в толпе. Она нуждается в уединении. Но сейчас одиночество было вынужденным, навязанным болезнью, условиями, страхом, а порой и предательством людей. И оно тоже убивало.

Последние дни. Она почти не говорила. Почти всегда молчала. В предпоследний день утром попросила меня поставить Лунную сонату Бетховена. Прослушала, попросила еще раз. Подряд слушала несколько раз. Я не знаю и никогда уже не узнаю, о чем она думала в эти минуты. Только потом поняла – она прощалась. На следующий день утром я, как всегда, помогла ей пересесть с кровати на кресло. Она сказала: «Сегодня я умру». Через два часа попросила меня сделать укол. Я пошла в соседнюю комнату набирать шприц. Когда вернулась, она сидела, откинувшись на спинку кресла. Лицо спокойное, тихое. Я не сразу поняла, что она уже ушла…

Я уехала работать в другую страну. Мне было трудно жить там, где ее больше нет, ходить по тем же улицам, видеть то, что видели ее глаза. Здесь очень много людей, но здесь я ощущаю свое одиночество более полно. Шумит вокруг другая жизнь, звучит чужая речь. Здесь мало кто знает о моей трагедии. Я уехала, но боль свою увезла с собой. Я научилась с ней жить. Я полюбила тишину своего одиночества, в нем я ближе к своей Алене.

Р. Полюшкина