Под крышей большого дома в своей комнате заходился в плаче ребенок. Рыдания его были слышны даже на первом этаже. Доктор Брэннон в смятении стоял у подножия лестницы, и в его глазах читалась растущая тревога. Происходившее было выше его понимания

Джонни не был болезненным мальчиком, которому не хватало любви и внимания. Это был абсолютно нормальный семилетний малыш, он любил играть и его любили друзья — уверенный в себе здоровый мальчишка, хотя иногда его улыбка была умной явно не по годам.

Поднимаясь по лестнице, доктор Брэннон с трудом пытался подавить в себе страх. Впервые за последние десять лет он почувствовал себя уставшим и стареющим человеком. А сегодня к тому же был окончательно сбит с толку. Он поймал себя на мысли, что мать Джонни еще молода и красива и как самоотверженно она пытается уберечь своего сына от одиночества и страхов, омрачивших ее собственное детство.

«Это гнетет уже третье поколение», — подумал доктор, и от горечи, внезапно охватившей его, на мгновение сжались губы, а глаза утратили природные мягкость и доброту. Почему ребенка, играющего с друзьями при свете яркого солнца, вдруг охватывают ужас и чувство незащищенности? Почему меркнет для него солнечный свет, и куда девается уверенность в собственных силах?

Доктор Брэннон нервно взглянул на часы. Как ни пытался он забыть, а картина эта все стояла у него перед глазами: час назад на смеющееся лицо здорового ребенка как будто нашло затмение, в его глазах вдруг появился ужас, а по щекам побежали потоки слез.

Психологи всегда твердили одно и то же — мол, все дети от рождения здоровы, веселы и приветливы, им неведомы болезни и страхи, а жизнь для них — словно начищенная до блеска монетка. Как слепы эти доктора! Они не в состоянии понять, что на самом деле дети во власти ночных страхов — огромных крылатых чудовищ, которые наносят жестокие раны и улетают обратно во тьму, хлопая крыльями и оставляя свои маленькие жертвы в мире, далеком от действительности...

Это всегда очень ответственный момент, когда пожилой врач должен завоевать доверие маленького пациента, да еще абсолютно неиспытанным методом. Доктор Брэннон все еще слышал, как он спрашивает мальчика:

— Что напугало тебя, Джонни? Ты говорил об этом с другими ребятами?

Еще очень некстати была одышка. Малыш вряд ли доверится раскрасневшемуся старикашке, который сопит и задыхается от ходьбы.

Дверь в комнату Джонни была приоткрыта. Доктор услышал, что мать мальчика еще более усложняет положение, разговаривая с сыном, как с трехлетним малюткой-упрямцем, который к тому же в дурном расположении духа.

С нетерпением на лице Брэннон вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

— Ну, Джонни, как ты себя чувствуешь? — спросил он. — Может быть, мы побеседуем с тобой еще разок — как мужчина с мужчиной?

Мать Джонни, поправлявшая подушки у изголовья сына, вдруг выпрямилась со вздохом, похожим на всхлип. В мягком свете ночника ее светлые волосы лучились.

— Я уверен, теперь мы сможем поговорить по-настоящему, — сказал доктор Брэннон, чувствуя слабое раздражение, которое вызывала у него эта женщина. А она была прекрасна даже спустя семь лет после смерти мужа.

В полном молчании доктор пододвинул к себе стул, уселся и взглянул на мальчика поверх очков. Лицо Джонни виделось ему туманным овалом, на котором сияли темные глаза.

Брэннон кашлянул и поправил очки. Теперь, видя лицо Джонни вполне отчетливо, он ощутил странную беспомощность, причину которой не мог определить. Ясно было, что выход найти можно: Джонни не болен физически, нет у него и температуры Мать, очевидно, зря уложила его в постель и задернула шторы, оставив на целый час в абсолютной темноте. Понятно, он теперь будет щуриться, нервничать и, может быть, даже обидится. Не исключено, что не так уж он и страдает, как это может показаться на первый взгляд. Доктор надеялся на удачу.

Он пододвинулся вместе со стулом ближе к кровати и улыбнулся степенно и дружелюбно.

— Если бы мы встретились с тобой в школе, я мог бы понять, что тебе не хочется говорить об этом, — сказал доктор. — Ведь посторонние вряд ли знают, что на самом деле ты смелый парень. Но я это знаю, Джонни. У себя дома ты, разумеется, можешь поговорить начистоту со своим старым другом.

На мгновение Джонни отшатнулся, как при внезапном приступе боли, вдруг резко наклонился вперед и сжал кулаки, а глаза его гневно засверкали.

— Это не мой дом! — воскликнул он, и это был уже голос не ребенка, а умудренного жизнью старика, голос, полный горечи и отчаяния.

Доктор Брэннон с недоверием смотрел в сердитые глаза мальчика. Затем его губы сжались, и он произнес горьким шепотом:

— Значит, малыш, ты сам обо всем догадался!..

Мать Джонни выпрямилась как ужаленная.

— Как он смог догадаться? — выдохнула она. — Никто из детей не знает об этом...

— Как ты догадался, Джонни? — спросил доктор Брэннон.

Мальчик отрицательно замотал головой и вдруг опасливо оглянулся.

— Все в порядке, Джонни, не волнуйся, — успокоил его доктор Бэннон. — Если не хочешь, можешь не говорить.

Он повернулся к матери мальчика.

— От детей ничего не утаишь! — сказал он. — Это невозможно! Это так же глупо, как пытаться спрятать банку варенья на верхней полке. Не исключено, что другие дети тоже кое о чем догадывались, а ему оставалось только сложить два и два.

Доктор Брэннон снял очки и подышал на стекла.

— Детский ум изобретателен и изворотлив. Когда паренек вроде Джонни пытается сложить два и два, у него в итоге получается цифра, которая не укладывается ни в какие арифметические рамки. У него выходит не четыре, а число, которое ближе всего к истине.

Мать Джонни присела на край кровати, обняла сына и поцеловала.

— Джонни... — прошептала она.

В глазах доктора Брэннона вспыхнули одновременно сострадание и надежда.

— Твоя мама рядом с тобой, — сказал он, — и хотя бы поэтому разве это не твой дом?

— Нет.

— Ты просто испугался, парень, и в этом все дело. Впервые в жизни ты вдруг ощутил себя потерянным и одиноким — и тебе стало страшно. Разве не так?

Ответный взгляд Джонни был исполнен страдания.

«Отличный парень, — подумал доктор Брэннон. — Когда-нибудь, Джонни, ты будешь без страха отвечать на вопросы, заданные из лучших побуждений. Ведь только таким образом мы можем помогать друг другу в этом мире тьмы и одиночества».

Доктор Брэннон встал и отодвинул стул.

— Джонни, я хочу доказать, что у тебя есть дом, — сказал он, — тебе нужно кое на что взглянуть, и мы сделаем это вместе.

У двери он остановился и сказал матери мальчика:

— Подготовьте его. Я вернусь через двадцать минут.

Когда доктор Брэннон вернулся, Джонни был уже готов к выходу. Если и раньше доктор двигался тяжело, устало, то теперь ему казалось, что он несет на своих плечах целый мир.

— Все в порядке, парень, — сказал он. — Пойдем.

Брэннон взял Джонни за руку. Медленно и неловко стали они спускаться по лестнице большого умолкнувшего дома. Они миновали детскую, ярко освещенную солнцем, и пошли вниз по наклонному коридору с отполированными до блеска стенами. Двери при приближении расходились с негромким гудением и бесшумно закрывались за их спинами.

Они прошли сквозь пять дверей с мигающими над ними лампочками и попали в другой коридор, который был больше похож на туннель. Казалось: еще секунда — и порыв холодного ветра ударит им в лицо.

В конце коридора они остановились, и доктор Брэннон сказал:

— Ты здесь родился, Джонни, вся твоя жизнь прошла в этом доме. Это хороший дом, и им можно гордиться. Я родился не здесь, но солнечный свет в этом доме такой же яркий и теплый, как тот, который я знал в детстве.

— Это ненастоящий солнечный свет, — сказал Джонни.

— Нет, конечно же, нет, но он такой же полезный. Видишь ли, дружок, даже сейчас нам — тем, кто должен быть сильным и уверенным в себе, — даже нам иногда бывает страшно. Мы позволяем себе бояться — и это очень глупо...

Доктор сжал руку Джонни.

— Мы надеялись, что сможем защитить вас от холода и тьмы, уберечь от чувства потерянности и страха. Мы хотели продлить счастливые годы вашего детства хотя бы лет до восьми. У нас, людей старшего поколения, детство было куда менее безоблачным...

Доктор почесал в затылке.

— Боюсь, нам это не совсем удалось — вы оказались слишком смекалистыми! Дети в самом деле отлично умеют резать углы на пути к истине. И когда им это удается, — улыбнулся он, — тогда, парень, нам приходится расхлебывать кашу!

Брэннон еще крепче сжал руку мальчика.

— Итак, сейчас ты впервые увидишь, как на самом деле выглядит твой дом. Я расскажу тебе, как он стал твоим, и ты будешь гордиться, по-настоящему гордиться теми, кто положил свои жизни на то, чтобы построить его для тебя. И страхи твои навсегда уйдут.

Теперь слушай внимательно. Этот скафандр очень тяжелый, ходить в нем трудно и неудобно. Но когда мы выйдем за пределы станции и покинем зону с искусственной силой тяжести, ты станешь легким и проворным, как мышонок.

Брэннон нажал на кнопку. Послышалось протяжное гудение, и доктор сказал:

— Теперь, парень, надевай кислородный шлем... Вот так, правильно. Пусть он крепко сидит на плечах, как у твоего отца, когда он навсегда покинул Землю и впервые вышел из ракеты. Он был отважным, как и полагается настоящему первопроходцу...

Доктору Брэннону на секунду показалось, что он и сам стал выше ростом и шире в плечах. Затем дверь шлюзовой камеры распахнулась, и пожилой мужчина с маленьким мальчиком, держась за руки, ступили на холодную, темную поверхность Луны.