Соединив в себе блистательные таланты прозаика и футуролога, Филип Киндред Дик прославился на весь мир как фантаст - создатель столь же невероятных, сколь и достоверных миров. Книги, написанные им сорок с лишним лет назад, по-прежнему увлекательны и оригинальны, а это свойственно только тем произведениям, которые безусловно принадлежат к большой литературе.  В книгу вошли романы из среднего периода творчества писателя. Абсолютное оружие (роман, перевод В. Яковлевой), с. 5-254 Время, назад (роман, перевод М. Пчелинцева), с. 255-486 Захват Ганимеда (роман, перевод П. Киракозова), с. 487-682

Филип Дик

Время, назад

Абсолютное оружие

Система управления оружием 207 состоит из шестисот миниатюрных электронных компонентов. Оптимальный вариант внедрения — лакированная керамическая сова, которая для непосвященных является лишь украшением. Для информированных специалистов откидывающаяся голова совы открывает полость для хранения карандашей или сигарет.

Официальный доклад Правления ООН–3 ГБ Запад–Блока 5 октября 2003 года, представленный Сокомом А. (по причинам безопасности настоящее имя не указывается, см. Постановление Правления XV 4–5–6–7–8)

Глава 1

— Мистер Ларс, сэр!

— Боюсь, у меня не больше минуты для разговора с вашими зрителями.

Извините. — Он направился дальше, но автономный телерепортер с камерой в руке загородил ему дорогу. Сверкнула самоуверенная металлическая улыбка этого создания.

— Вы чувствуете, когда входите в транс, сэр? — с надеждой спросил автономный репортер, как будто такое могло произойти перед одной из многофокусных самонастраивающихся объективов его портативной камеры.

Ларс Паудердрай вздохнул. С того места, где он стоял на тротуаре, был виден его нью–йоркский офис. Виден, но в данный момент недостижим. Слишком много людей — простофиль — интересовались лично им, а не его работой.

Хотя, конечно, все дело было именно в работе.

Он устало сказал:

— Фактор времени. Неужели вы не понимаете? В мире оружейного дизайна…

— Да, говорят, вы получаете нечто действительно захватывающее! Автономный репортер подхватил нить разговора и начал свои излияния, даже не удостоив вниманием слова Ларса. — Четыре транса в неделю. И так почти все время. Правильно, мистер Ларс, сэр?

Не автомат, а придурок какой–то. Он терпеливо попытался все объяснить. Хотя какое ему дело до легионов простофиль, в основном, дам, которые смотрят утреннее шоу — «Вас приветствует Счастливый Бродяга» или как там оно называется. Бог свидетель, он понятия не имеет. Во время рабочего дня у него нет времени на такие глупости.

— Послушайте… — начал Ларс, на этот раз помягче, будто автономный репортер был живым существом, а не просто продуктом изощренной изобретательности западной технологии 2004 года. И на такое тратить усилия… хотя, по зрелом размышлении, разве его собственное направление не было еще большей мерзостью? Мыслишка не из приятных.

Он выбросил ее из головы и сказал:

— В дизайне оружия каждая единица должна возникать в определенный момент. Завтра, на следующей неделе или в следующем месяце может оказаться слишком поздно.

— Расскажите нам, как это происходит, — попросил репортер и замер в ожидании ответа, как алчная летучая мышь. Как можно даже мистеру Ларсу из Нью–Йорка и Парижа разочаровывать миллионы зрителей по всему Запад–Блоку, в десятках стран? Разочаровать их значило сыграть на руку интересам Нар–Востока. Репортер, видимо, рассчитывал на что–то в этом духе. Но ошибался.

Ларс сказал:

— Откровенно говоря, вас это не касается. — И прошел мимо небольшой кучки пешеходов, которые собрались поглазеть на него. Мимо яркого, слепящего света прожекторов. Прямо к эскалатору Корпорации Ларса одноэтажного здания, словно нарочно приютившегося среди высотных офисов, один размер которых говорил о значительности функций.

Физические размеры были ошибочным критерием, размышлял Ларс, входя во внешний общий вестибюль Корпорации. Даже автономный репортер это понимал: именно Ларса он хотел представить своей аудитории, а не падких на рекламу промышленников. А ведь многие из них были бы рады увидеть свой торгпроп торговую пропаганду — в лице громогласных экспертов, которым внимает вся аудитория.

Двери Корпорации Ларса захлопнулись с музыкой, соответствующей его настроению. Он был отторжен, спасен от глазеющей массы, чей интерес к нему неустанно подогревался профессионалами. Сами по себе простофили были бы вполне сносны в этом отношении — им–то все до лампочки!

— Мистер Ларс…

— Да, мисс Берри. — Он остановился. — Я — в курсе. Проектный отдел ни черта не понимает в эскизе 285. — Он уже смирился с этим. Увидев эскиз собственными глазами после транса в пятницу, он понял, насколько все в нем туманно.

— Мм… говорят… — Она заколебалась — такая юная, маленькая. Куда уж ей взваливать на свои хрупкие плечи заботы фирмы!

— Я поговорю с ними сам, — смилостивился Ларс. — Если честно, мне он напоминает самопрограммирующийся миксер на треугольных колесах.

«И что можно разрушить с помощью таком устройства?» — подумалось ему.

— Они, похоже, считают, что это хорошее оружие, — сказала мисс Берри.

Ее естественная, обогащенная гормонами грудь двигалась синхронно взгляду Ларса. — Мне кажется, они просто не могут разработать источник энергии. Вы знаете, это — эргструктура. Прежде чем вы перейдете к 286–ому…

— Они хотят, — продолжил за нее он, — чтобы я еще раз взглянул на 285–ый. Хорошо.

Ларса это не волновало. Настроение у него было благодушное — приятный апрельский день, и мисс Берри (мисс Бери, если хотите) достаточно привлекательна, чтобы восстановить жизнерадостность любом мужчины. Даже дизайнера — дизайнера оружия.

Даже лучшего и единственного оружейного дизайнера во всем Запад–Блоке, подумал он.

Чтобы достичь его уровня — хотя это было весьма сомнительно, в том, что касалось именно его, — нужно достичь другого полушария, Нар–Востока.

Китайско–советский блок обладал, или как–то использовал, по крайней мере имел в своем распоряжении, услуги подобного ему медиума.

Ларс ею часто интересовался. Ее звали мисс Топчева, как сообщило ему Всепланетное частное разведывательное агентство КАСН. У нее был только один офис — в Булганинграде, не в Нью–Москве.

Она казалась ему одинокой. Хотя КАСН и не распространялось о деталях личной жизни находящихся под его наблюдением объектов. Возможно, думал Ларс, мисс Топчева придумывала эскизы оружия… или делала их в состоянии транса. В форме, скажем, ярко раскрашенных керамических плиток. Во всяком случае, нечто художественное. Независимо от вкуса ее клиента — или, более точно, работодателя. Управляющего органа Нар–Востока БезКаба — этой мрачной, бесцветной, выхолощенной академии жуликов, против которой его полушарием вот уже на протяжении стольких десятилетий накапливается мощь.

И поэтому, конечно, дизайнер оружия требовал к себе большого внимания и уважения. В своей карьере сам Ларс сумел достичь такого положения.

По крайней мере, его нельзя было заставить войти в транс пять раз в неделю. И, наверное, Лилю Топчеву тоже.

Оставив мисс Берри, Ларс вошел в свой собственный отдел, снял куртку, шапку и туфли и спрятал в шкаф.

Его медики были уже начеку: доктор Тодт и сестра Эльвира Фант. Они поднялись и почтительно приблизились к нему. А с ними и его почти рабски преданный помощник Генри Моррис. Никто не знает, когда наступит транс, подумал Ларс, видя, как они насторожились. За спиной сестры Фант размеренно гудело устройство для внутривенных вливаний. А доктор Тодт, этот первоклассный продукт отличной западно–германской медицины, был готов применить самые изощренные приспособления для того, чтобы:

— во–первых, во время транса не произошло никаких остановок сердца, разрывов в легких или перенапряжения блуждающего нерва, что вызывает остановку дыхания и затем удушье;

— во–вторых — и без этого не было вообще никаком смысла все проделывать, — мыслительный процесс во время транса постоянно фиксировался, чтобы его показатели можно было потом использовать.

Так что доктор Тодт был очень значительным лицом в Корпорации Ларса.

В парижском офисе была всегда наготове такая же специально обученная команда. Потому что часто случалось так, что у Ларса Паудердрая были более сильные эманации именно там, а не в лихорадочном Нью–Йорке.

К тому же, там жила и работала его любовница Марен Фейн.

Любовь к женщине была слабостью, или, как Ларс предпочитал считать, силой дизайнеров оружия, по сравнению с их коллегами в мире одежды. Его предшественник Уэйд тоже был гетеросексуальным; он фактически погубил себя из–за маленьком колоратурного сопрано из Дрезденского фестивального ансамбля. Мистера Уэйда хватил спазм предсердия — в самое неподходящее время. В постели в собственной венской квартире девушки в два часа ночи, когда занавес «Свадьбы Фигаро» давно опустился, и Рита Гранди уже сняла шелковый пояс, блузу и т.д., и собиралась… Но напрасно — наркотические накачки сделали свое черное дело.

Вот так в возрасте 43 лет мистер Уэйд, предыдущий дизайнер оружия Запад–Блока, покинул сцену и оставил вакантным пост. Моментально нашлись готовые его заменить.

Может быть, это и подстегивало мистера Уэйда. Сама работа требовала очень большой отдачи, и медицина точно не знала ее предела и степени.

Ведь, размышлял Ларс Паудердрай, нет ничего более противного, чем осознание тот, что тебя могут вышвырнуть и тут же заменить кем–нибудь другим. Какой–то парадокс, который никому не нравился, за исключением ООН–3 ГБ, Правления Запад–Блока, наверняка непрерывно занимавшегося поисками замены.

Ларс знал, что и сейчас у них есть кто–то на примете.

Я им нравлюсь, думал он. Они хорошо относятся ко мне. А я к ним: все работает.

Но верховные власти, отвечающие за жизнь миллиардов простофиль, не рискуют. Они не переходят дорогу на красный свет в этой чертовой жизни.

И дело не в том, что простофили могли бы сместить их с занимаемых должностей… едва ли.

Такие решения могли исходить только от генерала Джорджа Мак–Фарлейна Нитца, Верховного Главнокомандующего в штате НацГБ. Нитц мог сместить кого угодно. А правда, если бы возникла необходимость (или даже просто возможность) сместить его самом — представляете удовольствие обезоружить эту персону, снести ему башку, это чертово устройство, что чует даже передвижения автономных охранников Фестанг–Вашингтона!

Откровенно говоря, учитывая полицейскую ауру генерала, его замашки Верховного Вождя с томагавком…

— Ваше кровяное давление, мистер Ларс. — Костлявый, похожий на священника, мрачный доктор Тодт подошел с прибором в руках. — Пожалуйста, Ларс.

За спинами доктора Тодта и Эльвиры Фант возник стройный, лысый, изжелта–бледный, с ухватками профессионала молодой человек в горохового цвета костюме. Под мышкой он держал папку. Ларс Паудердрай сразу же кивнул ему. Давление могло подождать. Это был парень из КАСН, и он что–то принес.

— Мы можем пройти в ваш личный кабинет, мистер Ларс?

Показывая дорогу, Ларс спросил:

— Фотографии?..

— Да, сэр. — Человек из КАСН осторожно прикрыл за собой дверь. — Ее эскизы… — он открыл папку и посмотрел на ксерокопированный документ,…от прошлой среды. Их код — АА–335. — Найдя свободное место на столе Ларса, он начал раскладывать стереокартинки. — Плюс один размазанный снимок модели большой лаборатории в Академии Востока… — Он снова посмотрел на свой листик. — Код БезКаба АА–330. — Он отошел в сторону, чтобы Ларс мог рассмотреть все сам.

Усевшись в кресле, Ларс зажег сигару «Куэста Рей Астория». И не стал разглядывать снимки. Он чувствовал, что его заклинило. И даже сигара не помогала. Ему не нравилось по–собачьи вынюхивать добытые с помощью шпионажа картинки чертежей его коллеги из Нар–Востока мисс Топчевой. Пусть ООН–3 ГБ проводит анализ! Он уже давно несколько раз порывался это сказать генералу Нитцу. Один раз даже во время встречи с Правлением. Это когда все присутствующие обычно просто таяли от генераловых высокопарных речей для прессы, его умопомрачительных фуражек, митр, сапог, перчаток… Может, у него и белье — паутиново–нежное, со зловещими призывами и указаниями, вышитыми разноцветными нитками?..

Тогда, в таком торжественном окружении (все сокомы, эти шестерки, дураки по приказу, облеклись в тяжелый атлас в честь очередной формальной сессии) Ларс мягко спросил — почему они, ради всего святого, не могут заняться анализом оружия противника?

Нет. И без всяких обсуждений. Потому что (слушайте внимательно, мистер Ларс) это — не оружие Нар–Востока. Это его планы по вопросам вооружений. Мы оценим их, когда они пройдут путь от модели до серийном производства, подчеркнул генерал Нитц. А что касается начальной стадии…

Он значительно посмотрел на Ларса.

Зажигая старомодную — и запрещенную — сигарету, бледный лысый молодой человек из КАСН пробормотал:

— Мистер Ларс, у нас есть кое–что еще. Может, это вам не интересно, но раз вы, похоже, ждете чем–то еще…

Он засунул руку в папку.

Ларс сказал:

— Я жду, потому что мне наплевать. А не потому, что я хочу увидеть еще что–нибудь. Боже сохрани.

— Мм… — Касновец достал еще один глянцевый (8х10) листок и отошел.

Это была стереокартинка, сделанная с большого расстояния, наверное, со спутника–шпиона, и затем грубо обработанная, — фотография Лили Топчевой.

Глава 2

— Ах, да, — быстро и осторожно сказал Ларс, — я просил это? Неофициально, конечно. Как одолжение КАСН ему лично, без каких–либо письменных предписаний, — раньше это называлось «рассчитанным риском».

— Из этого много не выжмешь, — подчеркнул агент.

— Ничего не могу сказать, — вздохнув, пробормотал Ларс.

С профессиональным равнодушием человек из КАСН пожал плечами и сказал:

— Мы попробуем еще раз. Видите ли, она никуда не ходит и ничего не делает. Ей не позволяют. Это, может быть, просто выдумки, на говорят, что в состояние транса она входит не по своей воле. И притом, в псевдоэпилептической модели. Возможно, это от наркотиков, но это только наше предположение, конечно. Они не хотят, чтобы она появлялась на людях еще какая–нибудь старая автомашина раздавит…

— Вы имеете в виду — они боятся, что она войдет в контакт с Запад–Блоком?

Касновец философски поморщился.

— Я прав? — спросил Ларс.

— Думаю, нет. Мисс Топчевой платят такую же зарплату, как и первому человеку в БезКабе, маршалу Папоновичу. У нее есть квартира на верхнем этаже высотного дома, горничная, дворецкий и «мерседес–бенц». Пока она работает…

— По этой картинке, — сказал Ларс, — я не могу сказать даже, сколько ей лет. Не говоря уже о внешности.

— Лиле Топчевой — 23 года.

Дверь кабинета открылась, и короткий, замшелый, непунктуальный, на грани–смещения–со–своей–должности, но при всем этом важный Генри Моррис вмешался в разговор:

— Что–нибудь для меня?

— Иди сюда, — сказал Ларс и показал на стерев Лили Топчевой.

Человек из КАСН быстро спрятал фотографию в свою папку.

— Это секретно, мистер Ларс! 20–20. Вы знаете, это только для ваших глаз.

— Мистер Моррис и есть мои глаза. — Похоже, парень был из твердолобых касновцев. — Как вас зовут? — спросил Ларс и приготовил ручку и блокнот.

После паузы агент отважился:

— Ipse dixit, но… делайте что хотите с этой фотографией, мистер Ларс. — Он вновь выложил ее на стол. Его бледное лицо было профессионально непроницаемым.

Генри Моррис подошел и склонился над снимком. Скосил глаза и нахмурился. Ем отвисшие щеки вздрагивали, когда он, пожевывая губами, пытался что–либо извлечь из субстанции размытой картинки.

Видеофон на столе Ларса металлически прозвенел, и секретарь Ларса мисс Гребхорн сказала:

— Звонок из парижского офиса. Мне кажется, это сама мисс Фейн. — В ее голосе послышалось мелкое неодобрение, крошечная холодность.

— Извините, — сказал Ларс, все еще держа ручку наготове. — Но давайте все–таки запишем ваше имя. Просто для памяти. На случай, если я захочу связаться с вами.

Человек из КАСН, как будто совершая предательство, безразлично сказал:

— Меня зовут Дон Паккард, мистер Ларс. — Он потер руками. Вопрос странно смутил его.

Записав, Ларс нажал на кнопку «ВКЛ», и лицо его любовницы, подсвеченное изнутри радостью, как темноволосый фонарь, появилось на экране:

— Ларс!

— Марен! — В его голосе слышалась привязанность, а не жесткость.

Марен Фейн всегда возбуждала в нем инстинкт защитника. И в то же время она раздражала его, как раздражают любимые дети. Марен никогда не знала, где и на чем остановиться.

— Ты прилетишь в Париж сегодня днем? Мы можем вместе пообедать, а потом — ты представляешь! — здесь этот кайфный голубой джаз комбо…

— Джаз не голубой. Он бледно–зеленый. — Ларс посмотрел на Генри Морриса. — Ведь джаз очень бледно–зеленый?

Генри кивнул.

Марен Фейн сердито сказала:

— Ты заставляешь меня…

— Я перезвоню тебе, дорогая, — Ларс выключил аппарат. — Я сейчас посмотрю эскизы, — сказал он человеку из КАСН.

Тем временем доктор Тодт и Эльвира Фант вошли в кабинет безо всякого разрешения. Рефлективно Ларс вытянул свою руку для первой дневной проверки давления. Дон Паккард стал раскладывать эскизы и указывать на детали, которые могут казаться очень важными только второразрядным специалистам по оружию из частного сыскного агентства.

Таким образом, работа в Корпорации началась. Не очень вдохновляющее начало, подумал Ларс. Он был разочарован ни на что не пригодной фотографией мисс Топчевой; возможно, это и вызвало в нем пессимистические настроения. Или еще что–то должно случиться?

На десять утра у него была назначена встреча с представителем генерала Нитца, полковником по имени — Боже, как же его зовут?.. В любом случае, к этому времени Ларс уже получит отзывы Правления о последней серии точных копий, сделанных по более ранним эскизам Корпорации Ларса Ассоциацией Ланфермана в Сан–Франциско.

— Хаскинс, — сказал Ларс.

— Простите?.. — встрепенулся касновец.

— Это полковник Хаскинс. Ты знаешь, — задумчиво сказал он Генри Моррису, — Нитц последнее время избегает всяких контактов со мной. Ты заметил этот незначительный факт?

Моррис кивнул:

— Я замечаю все, Ларс. Это уже есть на моем самоликвидирующемся файле.

Самоликвидирующемся… противопожарная защита от Третьей Мировой войны. Колоссальная, надежная защита, хорошо запрятанная в блоки памяти дискеты, которая должна детонировать в случае смерти Морриса. На себе он носил спусковой механизм, чувствительный к ем сердцебиению. Даже Ларс точно не знал, где сейчас эта дискета: может быть, в полой лакированной керамической сове, сделанной из системы наведения номера 207, которая стоит в ванной друга подруги Морриса. А она содержала оригиналы всех эскизов оружия, которые когда–либо появлялись в Корпорации Ларса.

— Что же это значит? — спросил Ларс.

Моррис, выпячивая вперед нижнюю челюсть и покачивая ею, словно ожидай, что она совсем отвалится, сказал:

— Это значит, что генерал Нитц презирает вас.

Ларс растерялся:

— Из–за того эскиза? Два — ноль, с чем–то, но этот термотропный «р» — вирус может выжить в мертвом пространстве в течение времени большего, чем…

— Да нет! — Моррис яростно покачал головой. — Потому что вы обманываете и себя, и его. Только он теперь все понимает. В отличие от вас.

— Каким образом?

— Мне бы не хотелось говорить об этом в присутствии всех этих людей, — сказал Моррис.

— Валяй, говори, — приказал Ларс, он почувствовал себя плохо. Я действительно боюсь Правления, подумал он. «Клиент» — этим ли они являются для меня? «Босс» — вот подходящее слово. ООН–3 ГБ обхаживала меня, нашла и растила столько лет, чтобы заменить мистера Уэйда. Я там был. Я был готов и с нетерпением ждал смерти Уэйда Соколариана. И осознание того, что кто–то ждет уже сейчас, до того дня, когда у меня случится остановка сердца или неправильное функционирование, потеря какого–нибудь жизненно важном органа, или до момента, когда я стану строптивым…

Но ведь я уже строптивый, подумалось ему.

— Паккард, — обратился он к агенту КАСН. — Вы — независимая организация, вы работаете повсюду в мире, и теоретически любой человек может вас нанять.

— Теоретически, — согласился Паккард. — Но это само КАСН, а не меня лично. Я уже нанят.

— Я думал, вы хотите услышать, почему генерал Нитц презирает вас, сказал Генри Моррис.

— Нет, — ответил Ларс. — Держи это при себе.

Я найму кого–нибудь в КАСН, настоящем профи, решил он, чтобы проверить ООН–3, весь аппарат, если необходимо, и выяснить, что у них есть на меня. И особенно, — уровень, к которому уже пришел их следующий оружейный медиум; для меня это очень важно иметь о нем точные сведения.

Интересно, что они бы сделали, если бы знали, как часто меня посещает мысль, что я всегда мог бы перебраться в Нар–Восток. Если они для обеспечения своей безопасности и утверждения своей абсолютной власти попытались бы заменить меня…

Ларс попробовал реально, как живого, представить себе того, кто последует за ним, ступая след в след по его отпечаткам. Ребенок или молодой человек, старая женщина или полный пожилой мужчина… Психиатры Запад–Блока, привязанные к государству как слуги, могут подключить псионический талант контактирования с Другим Миром, многомерной вселенной, в которую он каждый раз погружался во время транса. Как у Уэйда, как у Лили Топчевой, как у нем самом. Поэтому, без сомнения, его можно найти у кого угодно. И чем дольше он оставался на своем посту, тем дольше Правление должно было искать такого человека.

— Могу я сказать одну вещь? — почтительно попросил Моррис.

— Валяй. — Он ждал, успокаивая сам себя.

— Генерал Нитц понял, что что–то случилось, когда вы отвергли почетное звание полковника Вооруженных Сил Запад–Блока.

Уставившись на него, Ларс сказал:

— Но ведь это была шутка! Просто кусок бумаги.

— Нет, — возразил Моррис. — И вы это прекрасно знаете. Сейчас вы это понимаете. Бессознательно. На уровне интуиции. Ведь это сделало бы вас законным субъектом военной юриспруденции.

Ни к кому конкретно не обращаясь, касновец сказал:

— Это правда. Они назначили практически всех, кому бесплатно подбирали личный состав. Одели их в форму. — Его лицо вновь стало профессионально отстраненным.

— Черт! — Ларс почувствовал, что весь сжался. Это не было прихотью отказаться от почетного звания. Он дал глупый ответ на глупый документ. А сейчас, тщательно поразмыслив…

— Я прав? — спросил Генри Моррис, разглядывая его.

— Да, — сказал Ларс после паузы. — Я ведь знал это. — Он развел руками. — Ну и черт с ним!

Он вновь посмотрел на собранные КАСН эскизы оружия. Конечно, все было не так–то просто в его отношениях с ООН–3 ГБ. И гораздо глубже, чем какая–то мелочь — почетное звание, которое становится поводом для безусловного подчинения военным. Он отказался войти в область действия приказов. О чем даже и не задумывался.

Просматривая эскизы Топчевой, Ларс понял, что именно этот аспект так отравляет его работу — и жизнь всех, даже членов Правления.

Ага, вот. И не случайно. Это проходило через каждый проект. Он просмотрел все документы и бросил их обратно на стол.

Человеку из КАСН он сказал:

— Ну и оружие! Забирайте это в свой конверт.

Во всей подборке ничего похожего на оружие не было.

— Что касается сокомов… — начал Генри Моррис.

— А что такое «соком»? — спросил его Ларс.

Моррис, растерявшись, ответил:

— Как это: «что такое «соком»? Вы же знаете! Вы заседаете с ними дважды в месяц. — Он жестом показал свое раздражение. — Вы знаете больше о шести сокомах, чем кто–либо в Запад–Блоке. Давайте смотреть правде в глаза: все, что вы делаете, вы делаете для них…

— Я и смотрю, — спокойно сказал Ларс. Он скрестил руки и сел поудобнее. — Но представьте себе, что когда этот автономный телерепортер спросил меня там, на улице, получаю ли я действительно нечто захватывающее, я сказал ему правду.

Все замерли.

Затем человек из КАСН пошевелился и сказал:

— Вот поэтому им и хотелось бы видеть вас в форме. Тогда вы бы не встречались с телекамерами. И таким образом исключалась бы любая возможность сказать что–нибудь не то.

Он оставил эскизы там, где они лежали: на столе у Ларса.

— Может, уже что–то случилось, — сказал Моррис, продолжая пристально рассматривать своего босса.

— Нет, — ответил Ларс, — если бы что–то случилось, вы бы узнали.

Там, где сейчас стоит Корпорация Ларса, была бы просто дыра, подумал он. Аккуратная, ровная, не задевшая ни одного из прилегающих высотных зданий. И все случилось бы меньше чем за шесть секунд.

— Я думаю, вы чокнулись, — решил Моррис. — Вы сидите здесь за своим столом, день за днем рассматриваете эскизы Лили Топчевой и тихонько сходите с ума. Каждый раз, входя в транс, вы теряете чуточку себя. — Его тон был резким. — Это вам слишком дорого обходится. И в конце концов, в один прекрасный день телерепортер пристанет к вам: «Ну что там у вас варится, мистер Ларс?». И вы скажете нечто, чего не должны говорить никогда.

Доктор Тодт, и Эльвира Фант, и человек из КАСН — все они растерянно смотрели на него, но никто ничего не сделал и ничего не сказал. Сидя за столом, Ларс окаменело уставился на дальнюю стенку, где висел оригинал Утрилло, подарок Марен Фейн ему на Рождество 206З года.

— Давайте поговорим о чем–нибудь другом, не столь болезненном, предложил наконец Ларс. Он кивнул доктору Тодту, который сейчас казался еще костлявее и еще больше похожим на священника, чем когда–либо. Похоже, я психологически готов сейчас, доктор. Мы можем возбудить аутизм, если у вас с приборами все в порядке и состояние подходящее.

Аутизм, благородное слово, с достоинством…

— Сначала мне нужно снять электроэнцефалограмму, — сказал доктор Тодт. — Просто как гарант безопасности.

Он подкатил передвижной энцефалограф. Начались предварительные приготовления к дневному трансу, во время которого он терял контакт с койнос космос, данной всеобщей вселенной, и связывался с тем другим, мистическим миром, очевидно, и диос космос, совершенно личностным миром. Но таким, где существовало и айстесис койне, всеобщее Нечто.

Ну и способ зарабатывать на жизнь, подумал Ларс.

Глава 3

Поздравляем! — говорилось в письме, полученном по мгновенной почте.

Вас выбрали из миллионов ваших друзей и соседей.

Теперь вы — соком.

Невероятно, подумал Сэрли Г.Феббс, прочитав официальный бланк. Жалкая бумажка обычного формата с его ксерокопированным именем и номером. Она имела такой же важный вид, как и бумага из домоуправления с просьбой голосовать за увеличение налогов. И все же она была в его руках: формальное свидетельство, которое давало ему право, как это ни невероятно, доступа в Фестанг–Вашингтон и его подземный кремль, наиболее тщательно охраняемую территорию Запад–Блока.

И отнюдь не в качестве туриста.

«Они считают меня типичным», — решил Феббс. И сразу же почувствовал себя типичным. Он почувствовал себя больше, могущественнее, немного пьяным, и стоять ему стало тяжело. Ноги дрожали, он неуверенно прошел в свою гостиную и уселся на ионическую, покрытую мехом фнула (имитация) кушетку.

— Но я знаю, почему они выбрали меня, — сказал Феббс вслух. — Потому что я знаю об оружии все.

Авторитет — вот кем он стал, благодаря всем тем часам, проведенным в главном отделении публичной библиотеки Бойзе, Айдахо, шести или семи еженощно. Потому что его рабочая неделя, как, впрочем, и всех остальных, была сокращена недавно с 20 до 19 часов.

И не только авторитетом в области вооружений. Он с абсолютной ясностью мог вспомнить любой факт, о котором когда–либо узнавал — как, например, производство красного стекла во Франции в начале XIII века. Я знаю точно то место в Византийской империи, где сохранились римские мозаики, которые они растапливали, чтобы получить это красное стекло, сказал он себе и воспрял духом. Вот и настало то время, когда люди с такими универсальными знаниями, как у него; могут попасть в Правление ООН–3 ГБ вместо обычных дебилов, типичных простофиль, которые никогда ничего не читали. Кроме заголовков гомозет, и, конечно же, спортивных новостей. И подписей к комиксам. И, естественно, всех этих пошлостей о сексе. А еще отравляли свои пустые головы токсическим мусором, производимом в массовом количестве огромными корпорациями, которые, конечно же, заправляли всем (если вы понимаете подтекст), как, например, этот — «И.Г.Фарбен». Не говоря уже о гораздо более крупных электронных и ракетных трестах, которые появились позже. Как, например, «А.Г.Беймлер» из Бремена, который является фактическим владельцем «Дженерал Дайнэмикс» и «Ай–Би–Эм» и «Джи–И», если, конечно, смотреть в корень. Как он, Феббс.

Подождите, вот я сяду в Правлении, напротив Верховного Главнокомандующего генерала Нитца, сказал он сам себе.

Бьюсь об заклад, я могу рассказать ему кое–что новое о тяжелом вооружении, подумал он. Например, о гомеостатическом антиэнтропном фазоконверторе–осцилляторе синусоидных волн «Метро–гретель», который использует «Боинг» в своих сверхскоростных межпланетных ракетах ЛЛ–40.

Могу рассказать больше, чем все эти так называемые «эксперты» в Фестанг–Вашингтоне.

Я имею в виду, что не просто заменю сокома, чей срок в Правлении истек. Я достигну уровня хорошего сокома. Если бы я заставил послушаться меня эти жирные головы, я бы заменил все бюро.

Это, конечно, не то что отправлять письма в «Стар Таймс» в Бойзе или сенатору Эджвеллу, который даже не ответил формальным письмом, так как был, цитирую, «занят». Фактически это было большим, чем даже те далекие безмятежные дни семь лет назад, когда, благодаря унаследованным нескольким ООН–3 правительственным облигациям, Феббс опубликовал свое маленькое письмо в форме заявления в газете и отправил его по мгновенной почте совершенно случайным людям, подобранным по видеофонному справочнику. Плюс, конечно же, каждому официальному лицу в правительстве в Вашингтоне. Это бы изменило, или по крайней мере, могло изменить историю, если бы не было столько заплывших салом коммунистов и бюрократов у власти. Например, в области очистки привозимых протеиновых молекул, которые попадали на Землю на кораблях, возвращающихся с планет–колоний, которые и вызывали этот грипп, который он, Феббс, подхватил в 99–ом и так и не смог от него оправиться. Он так и сообщил представителю страховой медицинской компании на новом месте его работы, в «Новой эре кооперативных финансовых сбережений» и «Корпорации по ссудам» в Бойзе, где Феббс проверял заявления о ссудах и в то же время следил за мошенниками.

В способности поиска мошенников с ним никто не мог сравниться. Он мог взглянуть на подателя заявления, в особенности на негра, и меньше чем через секунду оценить его настоящую этническую психоструктуру.

Об этом в НЭКФС и КС знали все, включая мистера Рамфорда, руководителя отдела. Хотя он из–за своих эгоцентричных личных амбиций и саботировал официальные, повторяющиеся в течение 12 лет просьбы Феббса о более существенном повышении жалования. Теперь эта проблема была решена.

Как соком он будет получать огромную зарплату. Он вспомнил — и моментально почувствовал угрызения совести, что среди многих пунктов, на которые он жаловался в письмах сенатору Эджевеллу, почти всегда присутствовал пункт о слишком высоких зарплатах шести граждан, зачисленных в Правление в качестве сокомов.

Так, теперь — к видеофону, позвонить Рамфорду, который еще был в своих апартаментах в небоскребе и, наверное, завтракал, и рассказать ему обо всем.

Феббс набрал номер, и вскоре перед ним с экрана предстало лицо мистера Рамфорда, все еще одетого в шелковый халат, пр–ва Гонконг.

Глубоко вздохнув, Сэрли Г.Феббс произнес:

— Мистер Рамфорд, я хотел сказать вам…

Он в испуге замолчал. Старые привычки отмирают не сразу.

— Я получил извещение от ООН–3 ГБ из Вашингтона. — Он слышал, как произнес эти слова его тонкий и дрожащий голос. — Значит, гм…м, вы должны н…найти кого–нибудь д…другого для в…вашей г…грязной работы.

Если вас это интересует, то я шесть месяцев назад позволил себе выдать кредитную ссуду в десять тысяч одному мошеннику, и он вам ее никогда не выплатит обратно.

Затем он бросил трубку, весь покрывшись потом и ослабев от переполнявшей его внутренней радости.

Я не собираюсь говорить вам, кто этот мошенник, сказал он сам себе.

Вы можете проверить все записи в ваше свободное время или поручить это сделать моему преемнику. Вперед, мистер Рамфорд!

Войдя в крохотную кухню своей квартиры, он быстро разморозил пакетик сушеных абрикосов, свой обычный завтрак. Усевшись за раздвижной стол, который стоял прямо у стены, он ел и размышлял.

Подождем, пока Организация услышит об этом, раздумывал он. Он имел в виду Верховных Воинов Кавказского Происхождения Айдахо и Орегона.

Отделение 15. Особенно Римский Центурион Скитер В.Джонстоун, который совсем недавно дисциплинарным приказом АА–35 понизил Феббса из разряда Легионера Первого Класса до Илота Пятидесятого Класса.

Я получу что–нибудь из Штаб–Квартиры Организации в Претории, Чейенн, размышлял он. От самого Императора Солнца Клауса! Они захотят сделать меня своим Римским Центурионом — а этого Джонстоуна под зад ногой!

Есть еще много других, кто теперь получит по заслугам. Например, та тонкая библиотекарша главного отделения публичной библиотеки Бойзе, которая не допустила его к восьми запретным ящикам с микропленками всех порнографических романов ХХ века. Речь идет о вашей работе, сказал он себе, и представил выражение ее похожего на засохший прыщ лица, когда она получит новости от самого генерала Нитца.

Он ел свою курагу, его воображение рисовало огромный банк компьютеров в Фестанг–Вашингтоне, который вызывал миллионы и миллионы файлов, чтобы выяснить, кто является действительно типичным, а не только прикидывается таковым. Как, например, эти Страттоны в квартире напротив, которые вообще всегда пытались выглядеть типичными, но в действительно онтологическом смысле далеки от этого.

Я имею в виду, радостно думал Феббс, что я — Универсальный Человек Аристотеля, которого общество пыталось вывести генетическим путем на протяжении пяти тысяч лет! И Опрос–50 в Фестанге в конце концов признал это!

Когда составные части оружия наконец официально будут мне представлены, думал он с мрачной уверенностью, я уж буду знать, как себя вести. Они могут на меня рассчитывать. У меня будет дюжина способов, как воплотить их, и все — отличные, основанные на моем знании и способностях.

Странно только, что им все еще нужны остальные пять сокомов. Может, они поймут, что вместо того, чтобы давать мне 1/6 часть, мне можно доверить все компоненты. Вполне можно это сделать.

Это будет выглядеть так.

ГЕНЕРАЛ НИТЦ (обалдевший): Господи милосердный, Феббс! Вы совершенно правы. Эта часть Броуновском движения для ограничения поля индукционной решетки в портативной конструкции легко может быть применена в недорогом источнике охлаждения пива для экскурсий длительностью более семи часов.

Ха! Класс!

ФЕББС: Тем не менее мне кажется, что вы упустили один важный момент, генерал. Если вы внимательно прочитаете мое официальное заключение…

Зазвонил видеофон, прервав его мысли. Феббс встал из–за стола с завтраком и поспешил к нему.

На экране появилась пожилая бюрократка из ООН–3 ГБ:

— Мистер Сэрли Феббс из высотного здания 3000685?

— Да, — ответил он нервно.

— Во вторник вы получите извещение о вашем зачислении в Правление ООН–3 ГБ в качестве сокома.

— Да.

— Я звоню вам, мистер Феббс, чтобы напомнить, что ни при каких обстоятельствах вы не должны передавать, сообщать, декларировать, объявлять или иным способом информировать любое лицо, организацию, средства массовой информации или автономную станцию, способную принимать, записывать и/или передавать, связываться и/или обнародовать информацию в любой форме, что на очередном официальном процедурном заседании Правление ООН–3 ГБ вас официально назначило сокомом «А», как и указано в полученном вами письменном сообщении, которое вы обязаны прочитать и строго соблюдать перед лицом Закона.

У Сэрли Феббса все внутри оборвалось. Он совсем забыл прочитать записку! Конечно, личности всех шести сокомов в Правлении были строжайше засекречены! А он уже сказал мистеру Рамфорду! Или нет? Он отчаянно пытался вспомнить точно свои слова. Может, он сказал, что просто получил записку? О, Боже! Если они узнают…

— Спасибо, мистер Феббс, — сказало женское официальное лицо и отключилось. Феббс стоял в полной тишине, пытаясь постепенно прийти в себя.

Мне надо снова позвонить мистеру Рамфорду, понял он. Убедить его, что я ухожу по состоянию здоровья. Нужен какой–то предлог. Я потерял квартиру.

Мне нужно отсюда уехать. Что угодно!

Внезапно в его воображении возникла новая картинка.

ГЕНЕРАЛ НИТЦ (холодно, с угрозой): Значит, Феббс, вы сказали…

ФЕББС: Я нужен вам, генерал. Я действительно нужен вам! Я могу работать лучше, чем любой до меня. Опрос–50Р знает, что говорит. Ради Бога, сэр! Дайте мне шанс подтвердить мою ценнейшую репутацию…

ГЕНЕРАЛ НИТЦ (тронутый его словами): Ладно, ладно, Феббс. Я вижу, что вы совсем не похожи на других. Мы можем себе позволить обращаться с вами по–другому, потому что я за долгие годы работы с разными людьми никогда не встречал такого уникального человека, как вы. И для Свободного мира было бы величайшей потерей, если бы вы решили лишить нас своего опыта, знаний и таланта.

Вновь усевшись за стол с завтраком, Феббс механически возобновил процесс поглощения пищи, прерванный звонком.

ГЕНЕРАЛ НИТЦ: По правде, Феббс, я бы даже сказал…

Ох, да черт с ним, с этим всем, подумал Феббс с нарастающей, всепоглощающей мрачностью.

Глава 4

Ближе к полудню высокопоставленный инженер из Ассоциации Ланфермана в Сан–Франциско и Лос–Анджелесе, фирмы, производящей точные копии и прототипы и еще Бог знает что по эскизам Ларса Паудердрая, появился в нью–йоркском офисе Корпорации Ларса.

Пит Фрейд чувствовал себя здесь как дома после многих лет работы.

Ленивый, круглоплечий, немножко сутулящийся, но все же достаточно высокий для офиса Ларса. Он застал его, когда тот пил смесь меда и синтетических аминокислот, растворенных в 20% алкоголя — как противоядие после истощения всех жизненных органов в результате утреннего транса.

Пит сказал:

— Они знают, что ты много пьешь, а это является одной из десяти главных причин, вызывающих рак верхних дыхательных путей. Тебе лучше перестать этим заниматься.

— Я не могу бросить, — сказал Ларс. Его тело требовало какого–то возмещения, и Питер, в конце концов, шутил. — Что я должен бросить, так это… — начал он, но потом внезапно замолчал. Сегодня он и так много говорил, особенно перед этим человеком из КАСН, который, если был хорошим агентом, все запомнил, записал и вложил в постоянный файл.

Пит бродил по кабинету, склоняясь над всем с высоты своего роста, а также, как он устало повторял, из–за своей «плохой спины». Нельзя было толком понять, в чем заключалась эта «плохая спина». В некоторые дни это был соскользнувший диск. А в другие, как следовало из громыхающих монологов Пита, это был диск сношенный; различие между этими двумя вечными, сомнительными несчастьями он никогда не уставал подчеркивать. По средам, например, сегодня, это было из–за старого боевого ранения. И сейчас он об этом распространялся.

— Ну конечно, — сказал он Ларсу, держа руки в задних карманах своих рабочих штанов.

Пит проделал три тысячи миль от Западного побережья на реактивном самолете, будучи одетым в замасленную рабочую одежду, плюс, как бы в уступку человеческому обществу, на нем был скрученный сейчас черный, но, должно быть, раньше светлый галстук. Он свисал как какая–то свинцовая веревка на его расстегнутой, пропитанной потом рубахе, как будто раньше, во времена рабства, Пита периодически били этим галстуком. Естественно, Пит в своей жизни не бездельничал. Несмотря на свою громкую психомоторную деятельность, он был прирожденным тружеником. Все остальное — жена и трое детей, хобби, друзья — все это приходило в упадок, когда начиналась работа. И ее время наступало по утрам, в 6 или 6.30, когда он открывал глаза. Он, в отличие от того, что Ларс считал невралгически нормальным в человеке, быстро и легко просыпался по утрам. Это доходило до ненормальности. После бешеного ритма предыдущей ночи почти до закрытия бара, с пивом и пиццей, с или без Молли, его жены.

— Что ты имеешь в виду под этим «конечно»? — спросил Ларс, потягивая свой особый напиток. Он чувствовал себя ослабленным, сегодняшний транс выжал из него соков больше, чем мог восстановить этот химический эликсир.

— Ага, ты имеешь в виду: «Конечно, ты должен бросить свою работу». Я знаю, что ты мне можешь предложить. Честно говоря, я слышал это так много раз, что мог бы…

Возбужденно, хрипло и настойчиво Пит перебил его:

— А… а, черт, ты знаешь, что я имею в виду. Козел! Ты никогда не слушаешь. Единственное, что ты умеешь, так это возноситься в небеса и возвращаться обратно со словом Божьим. А мы должны прислушиваться и верить, как Евангелию, каждой глупости, которую ты пишешь, как какой–то…

— Он повел плечами под голубой хлопчатобумажной рубашкой, как будто у него был тик. — Подумай, какую услугу ты мог бы оказать человечеству, если бы не был таким ленивым!

— Какую услугу?

— Ты мог бы решить все наши проблемы! — бушевал Пит. — Если бы у них, наверху, были чертежи оружия… — Он показал большим пальцем куда–то вверх на потолок кабинета, словно Ларс во время транса действительно поднимался туда. — Наука должна тебя исследовать. Черт, тебе нужно быть в Калифорнийской Техлабе, а не колдовать здесь, как маг.

— Маг, — повторил Ларс.

— Ладно, может, ты и не маг. Ну и что с того? Мой зять — маг, и прекрасно себя чувствует. Парень может быть всем, чем захочет. — Голос Пита поднялся до крика, громыхал и отдавал эхом. — Пока он единое целое, он именно то, что есть на самом деле, а не то, что ему говорят. А ты! Его тон был уничтожающим. — Ты делаешь то, что тебе говорят. Они говорят: сделай нам серию первичных разработок проектов в форме 2–Д! И ты делаешь!

Он замолчал, хмыкнул, вытер испарину над верхней губой. Затем, усевшись, вытянул свои длинные руки к куче эскизов на столе Ларса.

— Это не те, — сказал Ларс, придерживая бумаги.

— Не те? Какие же, в таком случае? Они похожи на чертежи. — Пит склонился и, вытянув шею, всматривался в них.

Ларс сказал:

— Это из Нар–Востока, мисс Топчевой.

Такая же как у Пита, контора в Булганинграде или Нью–Москве (Советы имели в своем распоряжении две проектно–инженерные фирмы, и в монолитном обществе это было типичным наложением дубликатов) имела своей задачей передачу их на следующую стадию.

— Я могу их посмотреть?

Ларс передал документы Питу, который почти уткнулся носом в ровную глянцевую поверхность, как будто он внезапно стал близоруким. Он молчал какое–то время, просматривая их один за другим, затем зарычал, откинулся в кресле и швырнул фотографии обратно на стол. Или почти. Пачка упала на пол.

Пит поднял их, выпрямившись, осторожно расправил почти до ровного состояния, сложил одну за другой, аккуратно положил на стол, всем своим видом показывая, что не хотел отнестись к ним небрежно.

— Они ужасны, — сказал он.

— Нет, — возразил Ларс.

Вообще–то, не больше, чем его собственные. Преданность к нему Пита как человека заставляла того молоть чушь. Дружба заставляла ем язык двигаться, как хвост преданной собаки, и хотя Ларсу это импонировало, он предпочитал видеть вещи в истинном свете.

— Они могут идти в разработку. Она делает свое дело.

Но разумеется, эти эскизы не были показательными. У Советов была печально известная репутация обводить КАСН вокруг пальца. Межпланетное сыскное агентство было детской забавой для собственной секретной службы Советов, КВБ. Этот вопрос не обсуждался, когда Дон Паккард принес эскизы, но факт остается фактом: Советы, принимая во внимание присутствие при разработках моделей оружия агента КАСН, выставляли лишь то, что им было выгодно, а все остальное тщательно скрывали. Об этом всегда нужно было помнить.

По крайней мере, он сам всегда помнил об этом. Что делала со своей информацией, которая представлялась КАСН, ООН–3 ГБ, было другим вопросом: у него не было данных по этому поводу. Политика Правления могла колебаться от полного доверия (что было маловероятным) до явного цинизма. Сам он пытался стоять на средних позициях.

Пит сказал:

— Этот неразборчивый почерк — ее?

— Да. — Ларс показал ему на мутную блестящую поверхность снимка.

И снова Пит уткнул свой нес в тщательно изучаемый объект.

— Я ничего не могу разобрать, — наконец решил он. — И за это КАСН получает деньги! Я сделал бы все гораздо лучше, если бы вошел в Булганинградский научно–исследовательский институт Оборонных Внедрений с поляроидной стационарной камерой.

— Таком места уже не существует, — сказал Ларс.

Пит взглянул на него:

— Ты хочешь сказать, что они расформировали свое бюро? Но она все еще за своим столом.

— Теперь бюро под руководством другого, не Виктора Камова. Он исчез.

Из–за болезни легких. Теперь это называется… — Ларс повернулся, чтобы посмотреть название в блокноте, записанное со слов касновца. В Нар–Востоке такое происходило постоянно, он не придавал этому значения. — Архивы Мелких Притоцидов Отдела по Производству Зерна. В Булганинграде. Отделение Министерства Безопасных Стандартов Промежуточных Атоновых Инструментов.

Прикрытие для небактериологических военных исследовательских центров разного рода. Ну, ты знаешь. — Он столкнулся головой с Питом, пытаясь разобрать почерк Лили Топчевой, словно время могло помочь расшифровать эту неясную надпись.

— О чем ты все время думаешь? — спросил Пит.

Ларс пожал плечами:

— Ни о чем. Просто какое–то неудовлетворение свыше. — Он избегал ответа: инженер из Ассоциации Ланфермана был слишком хорошим наблюдателем, слишком умным.

— Нет… Я имею в виду… Но прежде…

Пит уверенно провел своими чувствительными грязными темными пальцами вдоль внутренней поверхности стола Ларса в поисках мониторного устройства.

Найдя его сразу же под рукой, он продолжил:

— Ты — пугливый человек. Ты все еще принимаешь снотворное?

— Нет.

— Врешь.

Ларс кивнул:

— Вру.

— Плохо спишь?

— Средне.

— Так что, эта лошадиная задница Нитц держит тебя за рога…

— Это не Нитц. Чтоб ответить тебе так же живописно, этот рогатый конь Нитц еще не схватил меня за задницу. Ну, ты доволен, сэр?

Пит сказал:

— Они могут выискивать тебе замену пятьдесят лет. Но так и не найти никого такого, как ты. Я знал Уэйда. С ним было все в порядке, но он был не совсем на том уровне. И нет никого на твоем уровне. И та дамочка из Булганинграда тоже.

— Как мило с твоей стороны… — начал Ларс, но Пит его грубо оборвал.

— Мило. Уу… черт! Хотя это и так.

— Да, — согласился Ларс, — это не так, и не обижай Лилю Топчеву.

Неуклюже пошарив в кармане рубашки, Пит вытащил дешевую аптечного виды сигару. Он зажег ее, выдохнул токсичные дымы, и кабинет растворился в них и наполнился серым туманом. Не обращая ни на что внимания и даже не бранясь, Пит в молчаливой задумчивости шумно вдыхал и выдыхал дым.

У него была эта добродетель–недостаток: любая загадка казалась ему разрешимой, если над ней долго поразмышлять. В любой области. Даже в такой, как человеческая психика. Механизм ее был не сложнее и не проще, чем биологические органы, созданные двумя миллиардами лет эволюции, казалось ему.

Ларс думал, что этот по–детски оптимистический взгляд на вещи взгляд человека XVIII столетия. Пит Фрейд, золотые руки, инженерный гений, был анахронизмом. У него были взгляды на жизнь как у умного семиклассника.

— У меня есть дети, — сказал Пит, пожевывая свою сигару и тем самым превращая ее из плохой в отвратительную. — И тебе нужна семья.

— Конечно, — согласился Ларс.

— Нет, я серьезно.

— Конечно, ты серьезно. Но это не значит, что ты прав. Я знаю, что меня беспокоит. Смотри.

Ларс дотронулся до закодированных защелок на закрытом выдвижном ящике его стола. В ответ на прикосновение его пальцев ящик сразу же открылся, как касса в магазине. Оттуда он достал свои новые эскизы — именно то, ради чего Пит проехал три тысячи миль. Он передал их ему и почувствовал всепоглощающую вину, которая всегда сопутствовала этому моменту. Его уши горели. Он не мог смотреть в глаза Питу. Вместо этом он стал перекладывать какие–то бумаги на столе, лишь бы отвлечь себя ото всяких мыслей в эту минуту.

Пит безо всякого выражения сказал:

— Вот это отлично. — Он аккуратно подписал инициалами каждый скетч, под официальным номером, проставленном, напечатанном и подписанном каким–то бюрократом из ООН–3 ГБ.

— Ты едешь обратно в Сан–Франциско — и должен сделать на скорую руку поли–какую–то медаль, затем начать делать рабочий прототип…

— Это будут делать мои ребят, — поправил Пит. — А я им только говорю, что делать. Ты думаешь, я буду марать свои руки? Каким–нибудь поли–чем–то?

Ларс сказал:

— Пит, как долго это может продолжаться?

— Всегда, — с готовностью ответил Пит. Сочетание наивного оптимизма и почти невыносимо нерушимой покорности семиклассника.

— Сегодня утром, прежде чем я успел войти в здание, один из этих автономных телерепортеров из «Счастливого Бродяги» буквально загнал меня в угол. Они действительно верят.

— Конечно, они верят. А что ты думал! — Пит театрально взмахнул своей дешевой сигарой. — Разве ты не понимаешь? Даже если бы ты посмотрел прямо, так сказать, в глаза этому телеобъективу и сказал что–нибудь вроде: «Вы думаете, я делаю оружие? Вы думаете, это то, что я приношу из гиперкосмоса? Этого хрупкого царства сверхреальности?..»

— Но они должны быть защищены, — сказал Ларс.

— От чего?

— От чего угодно. Они заслуживают защиты: они думают, мы делаем свое дело.

После паузы Пит сказал:

— В оружии нет никакой защиты. Больше никакой. Ты знаешь — с 1945–го.

Когда они стерли с лица земли тот японский город.

— Но простофили думают, что есть защита, — сказал Ларс. — Им кажется, что должна быть.

— Им кажется то, что они получают.

Ларс сказал:

— Я думаю, я болен. Я живу в каком–то призрачном мире. Я должен был быть простофилей. И без моего таланта медиума я бы им и был. Я бы не знал того, что знаю, и не был бы внутри всего происходящего. Я был бы одним из поклонников «Счастливого Бродяги» и его утреннего шоу–интервью, и внимал бы всему, что говорят, и был бы уверен, что это правда. Потому что я вижу это на большом экране, во всех этих стереокрасках, более ярких, чем в жизни. Мне по–настоящему хорошо, когда я нахожусь в коматозном состоянии, в этом чертовом трансе. Там я работаю на полную катушку и ни одна мысль из самих дальних уголков сознания не глумится надо мной.

— «Глумится»? Что ты имеешь в виду? — Пит с беспокойством посмотрел на него.

— А разве внутри себя ты ни над чем не насмехаешься? — Ларс был искренне удивлен.

— Черт! Нет! Только что–то внутри меня говорит: стоишь ты дороже, чем эти почтовые переводы, что получаешь. Вот что говорит мне мой внутренний голос, и это правда. Я собираюсь решить этот вопрос когда–нибудь с Джеком Ланферманом! — Пит аж зашелся от справедливого гнева.

— Я думал, ты чувствуешь то же, что и я, — сказал Ларс.

И подумав об этом, он представил их всех, даже генерала Джорджа Мак–Фарлейна Нитца, зависимыми от того, что они делали. Залитые позором, с неизбежным ощущением вины, которая не позволяет им смотреть прямо в глаза другим.

— Давай спустимся вниз и выпьем по чашке кофе, — сказал Пит.

— Да, пора передохнуть.

Глава 5

Ларс знал, что кофейный дом как заведение имел большую историю. Это изобретение расчистило паутину в умах английских интеллектуалов во времена Сэмюэла Джонсона, развеяло туман, доставшийся им в наследство от пабов XVII века. Коварные штуки — крепкий портвейн, испанские вина с Канарских островов и эль — выработали не мудрость, не блестящий ум, не поэзию или хотя бы политическую ясность, а грязное чувство обиды, обоюдное и всепроникающее, которое позже дегенерировало в религиозный фанатизм. Все это, а также сифилис, истребило великую нацию.

Кофе обратил поток вспять. История сделала новый решительный поворот… И все из–за нескольких замерзших в снегу зерен, которые нашли защитники Вены после того, как турки были отброшены от стен города.

И вот здесь, в кабинке, держа чашку в руке, сидела маленькая симпатичная мисс Берри. Ее грудь модно выступала сквозь серебристую ткань платья. Она замахала им рукой, как только он вошел.

— Мистер Ларс, садитесь со мной, хорошо?

— Хорошо. — Вместе с Питом они протиснулись в кабинку и уселись по обе стороны от девушки.

Разглядывая мисс Берри, Пит разжал пальцы и положил свои волосатые руки на стол кабинки. Он обратился к ней:

— Послушайте, как так получается, что вы не можете вышибить эту подругу, которую он держит в парижском офисе, эту Марен, как там бишь ее зовут?

— Мистер Фрейд, — ответила мисс Берри, — я никем не интересуюсь с сексуальной точки зрения.

Ухмыльнувшись, Пит взглянул на Ларса:

— Она это искренне.

Искренность в Корпорации Ларса, какая ирония! — подумал Ларс. Ерунда.

В таком случае мисс Берри не знала, что происходило вокруг. Она была чистой воды простофилей. Как будто эра перед Падением снова была восстановлена для приблизительно четырех миллиардов граждан Западного и Восточного блоков. Та ноша, которая когда–то принадлежала всем, сейчас легла на плечи только мелких сошек. Они облегчили свое проклятие…

Но я тоже мог бы быть искренним, если бы ничего не знал. По правде, не вижу в этом особой заслуги. Ведь даже средневековый шут — прошу прощения, мисс Берри, — имел свободу ляпать языком все что попало. Ну предположим, всего на одну минутку, что мы сидим, тесно прижавшись друг к другу, все трое: две мелкие сошки мужском рода и одна блестящая серебристая простофиля — девушка, и ее главное занятие состоит в непрерывной заботе о том, чтобы ее славненькие точеные груди были видны как можно больше… Предположим, что я мог бы так же весело и беззаботно, как вы, ходить туда–сюда и не быть постоянно обязанным проводить резкую грань между тем, что я знаю, и тем, что я говорю.

Эту рану можно залечить, решил он. Больше никаких таблеток. Никаких бессонных ночей из–за невозможности — или нежелания — уснуть.

— Мисс Берри, — заговорил он. — Я действительно люблю вас. Но не поймите меня превратно. Я говорю о духовной любви. Не о плотской.

— Хорошо, — сказала мисс Берри.

— Потому что я восхищаюсь вами.

— Ты настолько восхищаешься ею, — заворчал Пит, — что не можешь лечь с ней в постель? Какое ребячество! Тебе сколько лет, Ларс? Настоящая любовь значит постель, как в браке. Разве я не прав, мисс, как там вас зовут? Если бы Ларс действительно любил влас…

— Дай мне объяснить, — сказал Ларс.

— Твои объяснения никому не нужны, — ответил Пит.

— Дай, я попробую, — попросил Ларс. — Я восхищаюсь ее позицией.

— «Не так круто», — сказал Пит, цитируя великого композитора и поэта прошлого века Марка Блитцштейна.

Вспыхнув, мисс Берри сказала:

— Я слишком крута. Именно об этом я вам только что и сказала. И не только это…

Она замолчала, потому что в их кабинку внезапно вошел маленький пожилой человек с остатками белых волос, неровными прядями покрывавших его розовый, почти блестящий череп. На нем были старомодные очки с толстыми линзами, в руках он держал чемоданчик, и весь его вид был смесью застенчивости и решительности, словно теперь он не мог повернуть назад, хотя ему и очень хотелось.

— Продавец, — сказал Пит.

— Нет, — возразила мисс Берри. — Недостаточно хорошо одет.

— Судебный исполнитель, — сказал Ларс. Ему показалось, что этот невысокий пожилой человек имел официальный вид. — Я прав? — спросил он его.

Старичок сказал, запинаясь:

— Мистер Ларс?

— Это я, — ответил Ларс. Его догадка явно была правильной.

— Коллекционер автографов, — с триумфом сказала мисс Берри. — Ему нужен ваш автограф, мистер Ларс. Он вас узнал.

— Нет, он не бродяга, — задумчиво произнес Пит. — Посмотрите на эту булавку в галстуке. Это настоящий граненый камень. Кто же сегодня носит…

— Мистер Ларс, — сказал пожилой джентльмен и постарался осторожно усесться на краю скамейки. Он положил свой атташе–кейс перед собой и отодвинул сахар, соль и пустые кофейные чашки. — Простите, что я мс беспокою. Но есть небольшая проблема. — Его голос был низким и слабым. Он чем–то напоминал Санта–Клауса, хотя было видно, что он пришел по делу. В нем чувствовалась какая–то сила — никаких сантиментов. При нем не было эльфов, и он пришел не раздавать игрушки. Он знал свое дело: это было видно по тому, как он рылся в своем кейсе.

Вдруг Пит толкнул Ларса локтем. Ларс увидел, что в кабинке рядом с дверью сидят двое молодых людей с вялыми, как у трески, водяными лицами.

Они вошли вместе с этим странным стариком и теперь следили за всем происходящим.

Ларс тут же полез в карман плаща и вытащил из него документ, который постоянно носил с собой. Обратившись к мисс Берри, он сказал:

— Вызовите полицию.

Девушка заморгала глазами и привстала.

— Давай, давай, — грубо сказал ей Пит. Затем, повысив голос, он громко произнес:

— Кто–нибудь! Вызовите полицию.

— Пожалуйста, — умоляюще произнес пожилой джентльмен, но в то же время с оттенком раздражения. — Всего пару слов. Мы кое–что не понимаем здесь. — У него в руках были блестящие цветные фотографии, которые Ларс сразу же узнал. Это были копии, сделанные и собранные КАСН с его собственных недавних эскизов, с 260–го по 265–й, и снимки последних исправленных спектров, сделанных для передачи в Ассоциацию Ланфермана.

Разворачивая документ, Ларс обратился к пожилому джентльмену:

— Это предписание на ограничение. Вы знаете, что в нем говорится?

Мужчина кивнул с явной неохотой.

— «Любому и каждому официальному лицу Правительства Советского Союза, народов Китая, Кубы, Бразилии, Доминиканской Республики…» — начал читать Ларс.

— Да, да, — согласился, кивая, пожилой джентльмен.

— «…и всем прочим этническим и национальным единствам, составляющим политическую целостность Нар–Востока, строго предписывается в течение срока действия этом документа не беспокоить, не раздражать, не мешать, не угрожать и не оказывать давление на истца — то есть меня, Ларса Паудердрая — или каким–либо образом сталкиваться с ним или создавать такую ситуацию с целью…».

— Ну хорошо, — сказал джентльмен. — Я советское официальное лицо.

Согласно закону, я не могу разговаривать с вами, мистер Ларс, и мы знаем об этом. Но видите этот ваш эскиз № 265? — Он пододвинул к Ларсу глянцевый снимок, сделанный КАСН. Ларс проигнорировал его. — Кто–то из ваших подчиненных написал здесь, что это… — Сморщенный толстый палец провел по английским словам внизу эскиза. — Что это — Эволюционное Ружье. Правильно?

Пит громко сказал:

— Да, и берегитесь ем. А то оно превратит вашу спину в протоплазматическую слизь.

— Нет, это не эскиз транса, — сказало советское официальное лицо и хитро хихикнуло. — Должен быть прототип. Вы из Ассоциации Ланфермана? Вы делаете модели и проводите испытания? Да, я думаю, так и есть. Я — Аксель Каминский. — Он протянул руку Питу. — А вы?

Патрульная машина полиции Нью–Йорка мягко приземлилась на тротуар перед кофейным магазином. В дверь вбежали двое полицейских, держа руки на кобуре и осматривая всех и вся, способных помешать их действиям и особенно тех, кто мог каким–то образом извлечь собственное оружие.

— Сюда, — сказал напряженно Ларс. Ему все это не нравилось. Советские власти вели себя просто по–идиотски. Как они додумались подойти к нему вот так открыто, в общественном месте? Он встал и протянул предписание одному из полицейских.

— Этот человек, — сказал он и показал на пожилом представителя Нар–Востока, — оскорбил Третий департамент Высокого Суда Округа Куинз. Я хочу, чтобы его арестовали. Мой адвокат будет просить, чтобы издержки были сокращены. Это официальное заявление.

— Единственное, что я хотел бы спросить, — сказало советское официальное лицо. — Эта часть 76, к чему она относится?

Его увели. Два молчаливых, опрятных, модных молодых человека с глазами как у трески переступили порог заведения вместе с ним и не сделали никаких попыток вмешаться в действия городской полиции. Они были безучастны и безропотны.

— В конце концов, — сказал Пит, снова садясь, — все это было не слишком шумно. — Тем не менее его лицо исказила гримаса. Было ясно, что ему все это не понравилось. — Десять против двадцати, что он из посольства.

— Да, — согласился Ларс.

Без сомнения, он из посольства СССР, а не из БезКаба. Ему были даны инструкции, и он просто хотел их выполнить, чтобы удовлетворить свое начальство. Все они там, как белки в колесе. Эта встреча принесет и Советам немало неприятностей.

— Странно, что они так интересуются 265–ым, — сказал Пит. — У нас не было с ним особых проблем. Как ты думаешь, кто из твоих работает на КАСН?

Может, стоит, чтобы ФБР их проверило?

— Нет никакой надежды, — ответил Ларс, — что ФБР или ЦРУ или кто–нибудь еще вычислит человека из КАСН в нашем штате. И ты это знаешь. А как насчет кого–нибудь в Ассоциации Ланфермана? Я видел снимки ваших точных копий. — Конечно, он знал это. Ем волновало не подтверждение того, что КАСН имеет человека в Корпорации Ларса и что Нар–Восток знает о нем столько же, сколько он об эскизах Лили Топчевой, а этот странный интерес к 265–ому. Ему он нравился. Он с интересом наблюдал за его некоторыми стадиями. Прототип был испытан на этой неделе в почти бесконечных подземных лабораториях Ассоциации Ланфермана.

Пока было проведено только одно испытание.

Если бы Ларс позволил себе думать об этом слишком долю, ему пришлось бы оставить свою работу. Он не винил Джека Ланфермана, и конечно же, не винил Пита: ни тот, ни другой не создавали игру и не определяли правил.

Точно так же как и он, они были пассивны — потому что таков был закон жизни.

А в подземных лабиринтах, связывающих Ассоциацию Ланфермана в Сан–Франциско с ее «отделением» в Лос–Анджелесе, почти в южном конце огромной подземной системы организации, 265–ый, Эволюционное Ружье (наспех, небрежно нацарапанная часть заголовка, который потом не имел значения из–за добавленного термина «Рабочий»), это суперружье, которое медиумы от оружия нащупывали и вырывали из странного царства сверхреальности, смотрелось бы так, что простофили думали бы — дело делается.

Какой–то бедолага, козел отпущения, на которого падет подозрение в распространении информации, получит свое за этот 265–ый. И все это будет поймано объективами массовой информации, журналов, газет, книг, телевидения, все, кроме наполненных гелием звукопоглощающих боксов, дублирующих красные неоновые надписи.

Да, подумал Ларс, Запад–Блок может добавить их к арсеналу средств массовой информации, и простофили будут продолжать оставаться чистыми и наивными. Что–то светящееся должно медленно пролететь по ночному небу или, как в былые времена, бесконечно разбрызгиваться вокруг башенки небоскреба, чтобы довести публику до нужного состояния. Из–за высоко специализированной природы этого инфомедиума, он должен иметь простое название, конечно.

Звукопоглощающий бокс может начать свое путешествие вместе с тем, что может называться оптимистическим кусочком знания, подумалось Ларсу. То «действие», которое 265–ый вытворял сейчас под Калифорнией, был явно поддельным.

Его нельзя было оценить. Простофили были бы в ярости. Но только не ООН–3 ГБ, думал он. Они могли бы пережить такой прокол в своей работе.

Мошенники смогут пережить распространение и любых других данных, владение которыми определяет их как господствующую элиту. Нет, это простофили будут умерщвлены. И именно это возбуждало в нем бессильную ярость, которая день за днем разрушала чувство его собственной значимости и значимости его работы.

Вот здесь, в этом кофейном магазине «Джоз Сип и Саи», он понял, что мог бы подняться и завопить: «Да нет никакого оружия!». И увидеть лишь несколько бледных испуганных лиц. А затем простофили рассеются по всему радиусу и постараются убраться отсюда как можно скорее.

Я знаю об этом. Аксель Кандинский или Каминский, или как там он себя называет, этот простодушный официальный представитель советского посольства — он тоже знает. Пит знает. Генерал Нитц и ему подобные знают.

265–ый настолько же удачен, как и все, что я когда–либо делал или еще сделаю. То Эволюционное Ружье, которое может отбросить любую живую чувствительную форму жизни в радиусе пяти миль на два миллиарда лет назад, в самое дальнее прошлое. Членистые структуры станут чем–то напоминающим амебу, слизь без спины и плавников, чем–то одноклеточным той же структуры, что и профильтрованная молекула протеина. И аудитория простофиль все это непременно увидит в шестичасовых новостях телевидения, потому что это произойдет. В каком–то смысле.

Вот так, фальшивка на фальшивку — все будет представлено перед телекамерами. И простофили могут лечь в постель счастливыми, зная, что их жизни, как и жизни их детей, надежно защищает от Врага молоток Тора. То есть защищает от Нар–Востока, который так же яростно испытывает свое разрушительное слезоточивое оружие.

Бог будет удивлен, а может, доволен руинами 260–го, когда Ассоциация Ланфермана разработает и внедрит 280–ый. Это прегрешение древних греков хубрис, воплощение логоса мудрости в теле или, скорее, в чем–то полиметаллическом, крошечная система, необходимая в том случае, если какой–то мельчайший компонент откажет.

И даже Господь, редко оглядываясь назад и делая естественные чудеса, не превратил мироздание в миниатюрную систему дублирования. Он вложил всю основу жизни в плохо сделанную корзину: чувствительную расу, которая теперь умела снимать в трехмерной ультрастереофонической видеоматической глубине то, чем не существовало. Ларс подумал: не критикуй, пока не попробовал. Потому что получить четкие трехмерные ультрастереофонические видеоматической глубины кадры, снимки конструкции того, чего не существовало, не так–то уж легко. Это заняло у нас пятнадцать тысяч лет.

Вслух он произнес:

— Жрецы Древнего Египта. Вроде Геродота.

— Что, что? — спросил Пит.

Ларс сказал:

— Они использовали гидравлический пресс, чтобы открывать двери храмов на расстоянии. Пока все остальные поднимали руки и молились богам с головами животных.

— Я не понимаю, — сказал Пит.

— Ты не понимаешь? — спросил Ларс озадаченно. Это было так очевидно для нем. — Это монополия, Пит. Вот что мы получили — проклятую монополию.

Вот в чем дело.

— Ты свихнулся, — сказал Пит сварливо. Он теребил ручку своей пустой кофейной чашки. — Не позволяй этому проходимцу из Нар–Востока подходить вот так и выводить тебя из равновесия.

— Дело не в нем. — Ларс хотел объясниться, чувствовал настоятельную необходимость в этом. — Под Монтерреем, там, где никто не видит. Там, где вы делаете прототипы. Взорванные города, сбитые спутники… — Он остановился. Пит предупредительно кивнул головой в сторону серебристо–оконечной мисс Берри.

— Спутник — «еж», — осторожно сказал Ларс, думая о самом плохом.

Считалось, что эти спутники неуязвимы, а из более чем семисот спутников Земли, находящихся на орбите, по меньшей мере пятьдесят были таковыми.

— 221–ый, — снова начал он. — Ионизированная Рыба, которая распалась до молекулярном уровня и улетучилась, как газ…

— Заткнись, — хрипло сказал Пит.

Они молча допили кофе.

Глава 6

В этот вечер Ларс Паудердрай встретился со своей любовницей Марен Фейн в парижском отделении Корпорации, где Марен вела дела так же тщательно, как и…

Он попытался найти сравнение, но эстетические вкусы Марен не поддавались описанию. Засунув руки в карманы, он озирался вокруг, пока Марен готовилась для реального мира, закрывшись в уборной. Для нее жизнь начиналась тогда, когда заканчивался рабочий день. И так было несмотря на то, что она занимала значительный пост менеджера. По логике вещей, она должна была стремиться сделать карьеру и заниматься своей работой, как самый мрачный, самый закоренелый кальвинист.

Но все получалось совсем наоборот. Марен было двадцать девять. Она была довольно высока: метр семьдесят босиком. С блестящими рыжими волосами. Нет, не рыжими. Они были цвета краснот дерева, гладкие, но не как искусственные, пластиковые, будто сфотографированные, абсолютно натуральные. Она просыпалась вся сверкая: глаза яркие, как… вот черт, подумал он. Какая разница? Кому какое дело в полвосьмого утра? Красивая, настороженная, немножко слишком высокая женщина, яркая, грациозная, мускулистая в это время суток, она была воплощенным выражением обиды и отвращения к сексу, если у вас в голове возникали какие–либо крамольные мысли на этот счет. Но что же с ней можно поделать? По крайней мере, после первых нескольких недель. Едва ли можно продолжать дальше и дальше…

Когда Марен снова вошла в офис, накинув на плечи пальто, он сказал:

— Тебе действительно все равно, что здесь происходит.

— Ты имеешь в виду предприятие? Корпорацию? — Ее кошачьи глаза весело расширились. Она прошла вперед. — Послушай, ночью ты дурманишь мне голову, как сома, а потом я целый день о тебе думаю. Что тебе еще надо?

— Ненавижу образованность, — сказал Ларс. — Сома. Где ты такому научилась? — Он чувствовал, что голоден, раздражен, что нервы его сдают:

Из–за содомии современном времяисчисления он уже шестнадцать часов был на ногах.

— Ты меня ненавидишь, — сказала Марен тоном брачном консультанта. Я знаю твои настоящие мотивы, слышалось в этом тоне. А ты — не знаешь, добавлялось также.

Марен искоса посмотрела на него, совершенно не опасаясь того, что он может сказать или сделать. Ларс подумал, что просто технически мог бы ее днем уволить или вышвырнуть ночью из своей парижской квартиры, но, в действительности, на нее не было никакой управы. Значила ли для нее что–либо ее карьера или нет, хорошую работу она могла найти везде. В любое время. Она в нем не нуждалась. Если бы они расстались, она бы поскучала о нем недельку или около том, пустила бы слезу после третьей рюмки мартини.

Но и только.

А с другой стороны, если бы он ее потерял, эта рана никогда бы не затянулась.

— Хочешь пообедать? — спросил Ларс безо всякого энтузиазма.

Марен сказала:

— Нет. Я хочу помолиться.

Он уставился на нее:

— Ч… что?

Она спокойно ответила:

— Я хочу пойти в церковь, поставить свечку и помолиться. Что в этом странного? Я делаю это несколько раз в неделю, ты же знаешь. С тех пор, когда ты впервые… — Она деликатно закончила фразу:

— …узнал меня.

В Библейском смысле. Я тебе сказала об этом в первую же ночь.

— А свечка за что? — Зажигать свечи нужно было для чего–то определенного.

— Этой мой секрет, — ответила Марен.

Озадаченный, он произнес:

— Я иду спать. Для тебя это может быть шесть часов вечера, а для меня два часа ночи. Пошли к тебе домой, ты приготовишь мне чего–нибудь перекусить, а потом я посплю немножко, и ты можешь идти молиться. — Он направился к двери.

— Я слышала, что к тебе сегодня пыталось проникнуть советское официальное лицо, — сказала Марен.

Это его остановило:

— Где ты это слышала?

— Я получила предостережение. От Правления. Официальный выговор фирме, в котором говорится, чтобы остерегались невысоких пожилых людей.

— Что–то я сомневаюсь.

Марен пожала плечами:

— Парижский офис должен быть проинформирован. Ты не согласен? Ведь это произошло в общественном месте.

— Я не искал себе таких приключений! Это он подошел ко мне, я как раз пил кофе. — Ларс почувствовал себя неловко. Неужели Правление действительно передало официальный выговор? Если так, то он должен был знать об этом.

— Этот генерал, чье имя я всегда забываю, ну, этот жирный, которого ты так боишься… — Марен улыбнулась, уколов его таким образом. — Генерал Нитц связался с нами здесь в Париже по сверхзасекреченной кольцевой видеолинии и приказал нам быть осторожнее. Я сказала, что разговаривала с тобой. А он сказал…

— Ты все выдумываешь. — Но он видел, что она не врала.

Наверное, это все произошло сразу же после его встречи с Акселем Каминским. У Марен был целый день, чтобы передать ему предупреждение генерала Нитца. Это было в ее стиле — дождаться этом момента, когда сахар в крови на низком уровне, он чувствует себя слабым, и выложить ему все.

— Наверное, я позвоню ему, — сказал Ларс, словно обращаясь сам к себе.

— Он спит. Посмотри схему временных зон для Портленда, Орегон. Все равно я ему все объяснила. — Она вышла в холл, и он в задумчивости последовал за ней. Они вместе дождались лифта, который должен был доставить их на крышу, где стоял его хоппер — маленький самолет, собственность фирмы. Марен что–то весело напевала под нос и этим выводила его из себя.

— А как ты ему все объяснила?

— Я сказала, что ты долгое время думаешь, что если тебя перестанут здесь любить и ценить, ты скроешься.

— И каков был ответ? — спросил он ровным голосом.

— Генерал Нитц осознает, что ты всегда можешь уйти. Он хорошо понимает твою позицию. Вообще–то, военный совет Правления на своей специальной закрытой сессии в прошлую среду обсуждал это. И отдел кадров генерала Нитца доложил, что у них есть три дизайнера, которые ждут своей очереди. Три новых медиума, которых предложил психиатр клиники Воллингфорд в Сент–Джордже, Юта.

— Они на уровне?

— Вроде бы.

Он быстро подсчитал:

— В Орегоне сейчас не два часа ночи, а полдень. Ровно полдень. Повернулся и пошел назад в офис.

— Ты забываешь, что мы живем по экономическому времени Толивера, напомнила Марен.

— В Орегоне солнце сейчас в зените.

Марен терпеливо сказала:

— Но все равно, по Э.В.Т. сейчас там два ночи. Не звони, брось это.

Если бы он хотел поговорить с тобой, он бы позвонил в нью–йоркский офис, а не сюда. Он не любит тебя, вот в чем дело. А не в том, полдень сейчас или полночь. — Она мило улыбнулась.

— Ты сеешь семена возмущения.

— Я говорю правду, — возразила она. — Х.З.В.Ч.Т.Б.?

— Нет, — сказал он, — я не хочу знать, в чем моя беда.

— Твоя беда…

— Отстань.

Но Марен продолжала:

— Твоя беда в том, что ты чувствуешь себя не в своей тарелке, когда тебе приходится иметь дело с мифами, или, как ты говоришь, с ложью.

Поэтому целый день ты чувствуешь себя плохо. И когда кто–то начинает говорить тебе правду, ты покрываешься сыпью и становишься психоматическим больным с головы до пят.

— Гмм…

— Решение — по крайней мере для тех, кто имеет с тобой дело, темпераментным и переменчивым, — в том, чтобы говорить тебе те же мифы…

— Ох, заткнись! Нитц говорил о каких–нибудь деталях насчет этих новых медиумов? Что они раскопали?

— Конечно. Один маленький мальчик, жирный как сказочный герой, играет на скрипке, сосет леденец на палочке. Очень неприятный. Одна пожилая старая дева из Небраски. Один…

— Мифы говорят так, что они кажутся реальностью, — прервал ее Ларс.

Ларс пошел обратно по коридору в кабинет Марен. Через минуту он уже открывал ее видеоустановку и набирал Фестанг–Вашингтон, все станции Правления.

Но как только показалась картинка, он услышал щелчок. Мгновенно, но вполне видимо с близком расстояния, картинка исчезла. В ту же минуту загорелся красный предупредительный сигнал.

Видеоустановка прослушивалась. Не просто в одном месте, а вдоль всем передающем кабеля. Он сразу же выключил связь, встал и вновь пошел к Марен, которая пропустила один лифт и теперь спокойно ждала другого.

— Твой видеофон прослушивается.

— Я знаю, — сказала Марен.

— Почему же ты не вызвала ПТиТ, чтобы они убрали микрофон?

Марен деликатно, как будто разговаривала с человеком с весьма ограниченными умственными способностями, ответила:

— Послушай, они ведь все равно узнают. — Это был достаточно неясный намек: они. Незаинтересованное агентство КАСН, нанятое Нар–Востоком, или отделение самого Нар–Востока КВБ. Что ни говори, это не имело значения.

Они все равно все знают.

И все же его раздражала попытка выйти на его сотрудника через подключенное таким образом устройство. И не было сделано ни малейшем усилия, даже формальною, чтобы скрыть внедрение этого вражеском, самостоятельно действующем, совершенно чужого здесь электронном аппарата.

Марен задумчиво сказала:

— Его поставили когда–то на прошлой неделе.

Ларс ответил:

— Я ничем не имею против монополии на информацию для одного маленькою класса. Я не расстраиваюсь из–за том, что мошенников и простофиль сколько угодно. Каждое общество действительно управляется элитой.

— Так в чем же дело, дорогуша?

Когда подошел лифт и они с Марен вошли в него, Ларс продолжил:

— Меня волнует, что элита в данном случае не беспокоится о защите той информации, что и делает ее элитой. — Может быть, подумал он, существует бесплатно распространяемая ООН–3 ГБ анкета с приблизительно таким вопросом: «ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ О НАШЕМ ПРАВЛЕНИИ, РЕБЯТА, И ЧТО ВЫ СОБИРАЕТЕСЬ ДЕЛАТЬ ПО ЭТОМУ ПОВОДУ?».

— Но ты занимаешь руководящее положение, — напомнила ему Марен.

Ларс бросил на нее быстрый взгляд:

— А ты включила телепатическую умственную приставку. Нарушаешь Закон Бехрена.

Марен ответила:

— Чтобы заполучить ее, я потратила пятьдесят миллионов кредитов. Так что ты думаешь, я ее когда–нибудь отключу? Она вполне окупает затраты. Она говорит мне, правду ты говоришь, или в какой–нибудь квартире с…

— Тогда прочитай мое подсознание.

— Я читала. В любом случае, зачем это тебе? Кому интересно знать, где там всякая дрянь, о которой ты даже не хочешь вспоминать…

— Все равно прочитай! Прочитай прогнозирующие аспекты. Что я собираюсь делать? Потенциальные акты в зародышевом состоянии.

Марен покачала головой:

— Такие большие слова и такие мелкие идеи. — Она захихикала над его просьбой.

Аппарат на авто–авто уже набрал высоту и держал курс за город. Ларс рефлективно приказал ему покинуть Париж. Бог знает, почему.

— Я проанализирую тебя, дорогой утеночек, — сказал Марен. — Это действительно очень трогательно, что ты пытаешься думать и думать, хотя твой субстандартный мозг находится на самой нижней ступени. Субстандартный — если не считать той выпуклости на фронтальной лобовой доле, что и делает тебя медиумом.

Он ждал, что она выскажет всю правду.

Марен продолжала:

— Снова и снова этот тоненький внутренний голосок скрипит: почему простофили должны верить, что они простофили? Почему им нельзя сказать правду? И почему они не поверят в нее, даже если узнают? — Ее тон был теперь сочувствующим. Для нее это было довольно необычно. — Вы просто не можете признаться во всем даже себе самим. А уж им — тем более.

Глава 7

После обеда они пришли в парижскую квартиру Марен. Ларс мерял шагами гостиную, ожидая, пока Марен переоденется «во что–нибудь поудобнее», как однажды заметила Джин Харлоу в старой, но все еще веселой шутке.

И тут он обнаружил прибор на низеньком столике, выполненном под тарслевое дерево. Он был как–то странно знаком ему. Ларс взял его и с удивлением повертел в руках. Знакомый — и в то же время странный.

Дверь в спальню была приоткрыта.

— Что это? — крикнул Ларс. Он видел неясную, в нижнем белье фигурку, которая двигалась туда–сюда между постелью и шкафом. — Эта штука, похожая на человеческую голову. Только без черт лица. Размером с бейсбольный мяч.

— Это из 202–го, — весело отозвалась Марен.

— Мой эскиз? — Он уставился на прибор. Внедрение. Эта штука была пущена в розничную торговлю по решению одного из сокомов. — А что он делает?

— Развлекает.

— Как?

Марен вышла из комнаты совершенно голая.

— Скажи ему что–нибудь.

Глядя на нее, Ларс ответил:

— Мне гораздо интереснее смотреть на тебя. Ты поправилась на два килограмма.

— Задай Орвиллу вопрос. Старый Орвилл — это страсть. Люди уединяются с ним на много дней и ничего не делают, а только задают вопросы и получают ответы. Это заменяет религию.

— В этом нет никакой религии, — сказал он серьезно.

Его общение с неизмеримым миром лишило его всякой догматической, безоглядной веры. Если кто–нибудь из живых и может быть определен как знаток «потустороннем мира», то им может быть только он. Но в этом Ларс не видел никаких выдающихся заслуг.

Марен сказала:

— Тогда расскажи ему анекдот.

— А может, просто положить его на место?

— Тебе действительно все равно, как внедряют твои разработки?

— Да, это их дело. — Тем не менее, Ларс пытался придумать какую–то шутку. — У кого есть шесть глаз, — начал он, — склонность к энтропии, км носит шапочку для верховой езды…

— Неужели ты не можешь придумать что–нибудь серьезное? — спросила Марен. Она вернулась в спальню и снова стала одеваться. — Ларс, ты полиморфный извращенец.

— Хм, — ответил он.

— В плохом смысле. Инстинкт саморазрушения.

— Лучше уж это, — сказал он, — чем инстинкт убивать.

Может, спросить об этом у Орвилла?

Он обратился к твердой маленькой сфере, которую держал в руке:

— Я ошибаюсь, когда чувствую за собой вину? Веду борьбу с городским советом? Разговариваю с советским официальным представителем во время перерыва для кофе? — Он подождал, но ничем не произошло. — Когда верю, продолжил он, — что сейчас как раз то время, когда те, кто делают машины, чтобы убивать, калечить и выбрасывать все в отходы, должны быть людьми этически цельными? Чтобы действительно создавать машины, которые убивают, калечат и выбрасывают. Вместо тех, что создают верные предпосылки для всеобщего небытия, декадентских новых веяний — таких, как ты? Он снова подождал, но Старый Орвилл молчал.

— Он сломан, — крикнула Ларс Марен.

— Дай ему время. В нем 14000 взаимосвязанных частей. Они должны все сработать.

— Ты хочешь сказать, в нем полная схема системы управления 202–го?

Он с ужасом посмотрел на Старого Орвилла. Да, конечно! Эта сфера была такого же размера и формы, что и система управления 202–го. Он начал думать о возможностях Орвилла. Он мог отвечать на заданные ему устно вопросы даже лучше, чем железооксидная или перфорированная лента из 60–ти составляющих. Ничего удивительного, что ему требовалось время, чтобы ответить на вопрос. Он активизировал свои оценивающие способности.

Возможно, больше ни в каком эскизе Ларс этого не превзойдет. Ведь уже есть он, Старый Орвилл, новинка, заполнившая свободное время и умы мужчин и женщин, работа которых дегенерировала в такой уровень психомоторной деятельности, что даже тренированный голубь справился бы лучше. О Боже!

Сбылись его самые худшие ожидания!

Ларс П., подумал он, вспомнив рассказы и новеллы Кафки, проснется однажды утром и обнаружит, что каким–то образом за ночь превратился в гигантского — кого? Таракана?

— Кто я есть? — спросил он Старого Орвилла. — Забудь мои прежние вопросы, ответь только на этот. Кем я стал? — Он зло стиснул сферу.

Одетая в голубые хлопчатобумажные китайские штаны, Марен стояла на пороге спальни и наблюдала, как он боролся со Старым Орвиллом.

— Ларс П. проснется однажды утром, чтобы обнаружить, что каким–то образом за ночь он превратился в… — Она замолчала, потому что в углу гостиной пискнул и включился телевизор. Сейчас должны были передавать сводку новостей.

Забыв о Старом Орвилле, Ларс повернулся к телевизору. Он почувствовал, что его пульс участился. Сводки новостей всегда сообщали только о плохом.

На телеэкране появилась надпись: «Сводка Новостей». Голос диктора зазвучал профессионально спокойно: «НАСБА, космическое агентство Запад–Блока в Чейенне, Вайоминг, объявило сегодня, что новый спутник, запущенный, возможно, Народным Китаем или Свободной Кубой, находится на орбите в…»

Марен выключила телевизор:

— Ну и новости!

— Я жду дня, — сказал Ларс, — когда уже запущенный спутник сделает сам себе еще один, для компании.

— Они уже и сейчас это делают. Ты что, не читаешь газеты? Ты не читаешь «Сайентифик Америкэн»? Ты ничего не знаешь? — Ее насмешка была серьезно–ироничной. — Ты просто идиот–ученый, такой же, как и те кретины, что запоминают номера всех лицензий, или номера видеофонов в районе Лос–Анджелеса, или индексы всех населенных пунктов Северной Америки. — Она прошла в спальню за верхом от своей пижамы.

В руке Ларса пошевелился и заговорил забытый Старый Орвилл. Жуткая штука! Он заморгал и со скрежетом произнес телепатический словесный ответ на вопрос, о котором Ларс уже забыл.

— Мистер Ларс.

— Да, — ответил тот загипнотизированно.

Старый Орвилл, покряхтывая, стал медленно разворачивать свои так долго готовящиеся ответы. Хотя он и был игрушкой, но не простой. Слишком много содержащихся в нем компонентов делали его чрезвычайно словоохотливым.

— Мистер Ларс, вы задали онтологический вопрос. Индоевропейская лингвистическая структура не дает возможности провести четкий анализ. Не могли бы вы перефразировать свой вопрос?

После минутного раздумья Ларс ответил:

— Нет, не мог бы.

Старый Орвилл помолчал, потом заявил:

— Мистер Ларс, вы — вилкообразная редиска.

Всю свою жизнь Ларс никогда не знал точно, когда нужно смеяться.

— Это Шекспир, — сказала Ларс Марен, которая, уже благоразумно одетая, присоединилась к нему и тоже слушала. — Он цитирует. — Конечно. Он основывается на огромном банке данных. А ты ожидал совершенно новом сонета? Он может только пересказать то, чем ем напичкали. Он может выбирать, а не придумывать. — Марен была искренне удивлена. — Честно говоря, Ларс, у тебя действительно не технического склада ум, и, по правде, нет никакого интеллектуальном…

— Замолчи, — сказал он. Старый Орвилл собирался что–то произнести.

Протяжно, как заигранная пластинка, тот промычал:

— Ты спрашивал, кем ты стал? Ты стал изгоем. Бродягой. Бездомным.

Если перефразировать Вагнера…

— Ричарда Вагнера, композитора?

— А также драматурга и поэта, — напомнил ему Старый Орвилл, — и перефразировать Зигфрида, для того чтобы обрисовать твою ситуацию, то «Ich hab nicht Bruder, noch Schwester, meine Mutter… ken ich nicht. Mein Vater…», — добавил Орвилл, подумав.

Получив дополнительные данные после замечания Марен, интегрировав их, он поправился:

— Имя «Мистер Ларс» запутало меня. Я думал, это был Норс. Извините меня, мистер Ларс. Я хочу сказать, что вы, как и Парсифаль — Waffenlos, без оружия… в двух смыслах, буквальном и переносном. В действительности вы не производите оружия, ваша фирма только притворяется. Вы — Waffenlos в другом, более общем смысле. Вы невинны, как юный Зигфрид, до того как убьет дракона, выпьет ем кровь и поймет песню птицы, или как Парсифаль, до того как узнает свое имя от цветочных фей. И возможно, в этом нет ничего хорошего.

— Не совсем дурак, — сказала удовлетворенно Марен, кивая. — Я заплатила шестьдесят кредитов. Давай, валяй, болтай.

Она подошла к кофейному столику, чтобы взять из пачки сигарету.

Старый Орвилл пережевывал решение, как будто мог решать; а не выбирать из банка данных, как сказала Марен. Наконец он промолвил:

— Я знаю, чего ты хочешь. Ты столкнулся с дилеммой. Но ты никогда не формулировал ее для себя и никогда с ней раньше не сталкивался.

— И что же это такое? — озадаченно спросил Ларс.

Старый Орвилл сказал:

— Мистер Ларс, вы отчаянно боитесь, что в один прекрасный день придете в свой нью–йоркский офис, ляжете, войдете в транс, затем очнетесь и не сможете предъявить ни единого эскиза. Другими словами, потеряете свой талант.

В комнате было тихо, если не считать слабого астматического дыхания Марен, курящей свою «Гарсия–и–Вега».

— Боже, — сказал Ларс с облегчением. Он чувствовал себя маленьким–маленьким мальчиком, будто он никогда и не взрослел. Жуткое ощущение.

Потому что эта игрушка, маленькое новое приспособление, извращенный образ настоящего эскиза Корпорации Ларса, была, конечно, права. Его страх был похож на страх перед кастрацией. И не проходил.

Старый Орвилл продолжал тяжеловесно вещать:

— Ваше сознательное беспокойство из–за поддельности так называемых «эскизов оружия» — искусственное, фальшивое чувство. Оно затемняет психологическую реальность, на которой базируется. Вы прекрасно знаете впрочем, как и любой здравомыслящий человек, — что не существует никаких доказательств, что производится настоящее оружие. Ни в Запад–Блоке, ни в Нар–Востоке. Человечество была спасено от уничтожения, когда два гиганта встретились в обстановке строжайшей секретности в 1992 году в Ферфаксе, Исландия, и договорились о принципах «внедрения». А затем в 2002 году, уже открыто — для ратификации Протокола.

— Хватит, — сказал Ларс, глядя на прибор.

Старый Орвилл замолчал.

Подойдя к кофейному столику, Ларс трясущейся рукой положил сферу на место.

— И это развлечение для простофиль? — спросил он Марен.

Марен сказала:

— Они не задают глубоких вопросов. Они задают тупые, сумасшедшие вопросы. Так, так. — Она пристально посмотрела на него. — Значит, все это время — пустая болтовня, вздохи и ворчание, вроде: «Я обманщик. Я обманываю бедных простофиль». Не более чем пустая болтовня… — Она вспыхнула от гнева. — Не более чем сотрясение воздуха!..

— Да, это правда, — согласился Ларс, все еще дрожа. — Но я этого не знал. Я не ходил к психоаналитикам. Да и все они — зигмунды фрейды…

Он с надеждой подождал. Она не засмеялась.

— Страх кастрации, — сказала Марен. — Страх потерять половую потенцию. Ты боишься, что все твои эскизы после транса не будут служить материалом для настоящего оружия. Понимаешь, дорогой мой дурачок? Твой страх значит, что ты импотент.

Он избегал ее взгляда.

— Waffenlos — такой вежливый эвфемизм…

— Все эвфемизмы вежливы, именно для этом они существуют.

— Я импотент. Я не мужчина. — Он посмотрел на Марен.

— В постели ты — дюжина мужчин. Четырнадцать! Двадцать! Просто красота! — Она с надеждой посмотрела на нем — может, приободрится?..

— Спасибо, — сказал он, — но чувство поражения остается. Возможно, Старый Орвилл и не проник в суть проблемы, но все–таки Нар–Восток имеет к этому какое–то отношение.

— А ты спроси ем, — посоветовала Марен.

Снова взяв в руку кругляшку, Ларс сказал:

— А как насчет Нар–Востока, ведь он тоже замешан во все это, а, Орвилл?

Последовала пауза, во время которой потрескивала сложная электронная система прибора. Затем прозвучал ответ:

— Размазанная глянцевая фотография с большого расстояния. Слишком размазанная, чтобы сказать тебе то, что ты хочешь узнать.

Ларс сразу же догадался. Но постарался тут же выбросить эту мысль из головы. Потому что его любовница и сотрудник Марен Фейн стояла рядом и знала все его мысли, в нарушение западных законов. Поняла ли она, или он вовремя успел выбросить мысль из головы и захоронить в подсознании? Там, где ей и место.

— Так, так, — сказала задумчиво Марен. — Лиля Топчева.

— Да, — подтвердил он обреченно.

— Другими словами… — начала она. Сила ее ума, причина, по которой он и дал ей самую высокую должность в Корпорации, проявлялась во всей своей красе. К несчастью для меня, подумал он. — Другими словами, ты видишь решение проблемы стерильности психосексуальных характеристик оружия и половой зрелости как самый последний осел. Если бы тебе было девятнадцать лет…

— Я пойду к психиатру, — покорно сказал он.

— Ты хочешь получить отчетливую и ясную фотографию этой маленькой несчастной чертовой коммунистической змеи? — В голосе Марен смешались ненависть, обвинение, ярость — все вместе. Но в то же время все достаточно отчетливо донеслось к нему через комнату и попало в самое больное место.

— Да, — стоически сказал он.

— Я достану тебе эту фотографию. Ладно! Я сделаю это. Я не вру. Я даже сделаю лучше! Я просто и коротко объясню тебе — ведь по–другому ты не понимаешь, — как ты можешь ее заполучить. Потому что лично предпочла бы не вмешиваться в такое… — Она остановилась, подыскивая нужное слово хороший крепкий удар ниже пояса. — В такое дерьмо.

— Ну и как я могу это сделать?

— Во–первых, пойми одно: КАСН никогда в жизни не даст тебе ее. Если они подкинули тебе размазанную фотографию, то это было сделано по какой–то — скрытой причине. Они могли достать гораздо лучшую фотографию.

— Что–то я не пойму…

— КАСН, — продолжала Марен, будто разговаривая с ребенком, притом с таким, к которому совсем не чувствовала симпатии. КАСН — это то, что им нравится называть «незаинтересованной стороной». Откинь это никому не нужное благородство, и ты получишь чистую правду: КАСН служит двум хозяевам.

— О, да, — сказал он понимающе. — Нам и Нар–Востоку.

— Они должны ублажать всех и никого не обижать. Они — Фениксы современного мира. Ротшильды, Фуггеры. От КАСН можно получить контракт на услуги шпиона. Но в результате — размазанная фотография Лили Топчевой. Она вздохнула. Это было так просто — а ему надо лишний раз объяснять. Тебе это ничего не напоминает, Ларс? Подумай.

Наконец, он сказал:

— Та фотография у Акселя Каминского. 265–го эскиза. Она была не полной.

— О дорогой, ты понимаешь! Ты все понимаешь!

— Значит, твоя теория состоит в том, что это их политика, — сказал он, пытаясь сохранить спокойствие. — Они предоставляют сведения, которые покупают оба блока, но в тоже время стараются никого не обидеть.

— Правильно. Теперь слушай. — Марен села и сдула пепел с сигареты. Я люблю тебя, Ларс. Я хочу, чтобы ты остался моим, чтобы теребить и раздражать тебя. Я обожаю раздражать тебя, ведь ты такой. Но я не жадная.

Твоя физиологическая слабость, как сказал Старый Орвилл, — страх потерять свою мужскую силу. Это делает тебя похожим на любого мужчину после тридцати. Ты замедляешь на одну десятую доли. Это тебя пугает, ты осознаешь потерю жизненных сил. Ты хорош в постели, но не совсем так, как на прошлой неделе, или в прошлом месяце, или в прошлом году. Твоя кровь, твое сердце, твой… ну словом, твое тело это чувствует. Поэтому и ум твой это осознает. Я помогу тебе.

— Ну и помоги! Вместо того, чтобы читать наставления.

— Тебе надо связаться с этим Акселем Каминским.

Ларс взглянул на женщину. Судя по выражению лица, она говорила вполне серьезно.

Она лаконично кивнула.

— Ты скажешь: Иван. Зови его Иваном. Это их раздражает. Тогда он станет называть тебя Джо или «янки», но ты не обращай внимания. Иван, скажешь ты. Ты хочешь узнать детали о 265–ом? Не так ли, Иван? Ну, хорошо, товарищ с Востока, я дам тебе детали, а ты мне — фотографию этой леди, дизайнера по оружию, мисс Топчевой. Хорошую фотографию, цветную. Может быть, даже трехмерную. А может быть, даже фильмы с хорошей звуковой дорожкой, чтобы вечерами мне было чем заполнить свободное время. А может, у вас есть порнофильм со страстным танцем живота, в котором она?..

— Ты думаешь, он сделает это?

— Да.

Я возглавляю фирму, подумал Ларс. Я нанимаю эту женщину. Возможно, уже в следующем жду у меня возникнут психические проблемы… Но у меня же есть талант. Значит, я могу удержаться на вершине. Тем не менее, он почувствовал недостаток необходимой доблести для противоборства с этой женщиной, его любовницей. То, что Марен сейчас предложила сделку с Каминским в таких четких, завершенных фразах, было очевидным. Но в то же время невероятным. Он сам никогда бы не смог все это так сформулировать.

Невероятно!

Но, похоже, это ему поможет.

Глава 8

Все утро четверга он провел в Ассоциации Ланфермана, рассматривая точные копии, прототипы и просто поделки, приготовленные инженерами, а также художниками, чертежниками, поли–какими–то экспертами, гениями в области электроники и форменными сумасшедшими. То есть всей той толпой, которой Джек Ланферман платил деньги — всегда в несколько эксцентричной манере, не перестававшей удивлять Ларса.

Джек Ланферман никогда не перепроверял сделанную для него работу. Он считал, что за хорошее вознаграждение каждый талантливый человек будет делать все от него зависящее. И при этом без всяких подстегиваний, толчков, напоминаний или угроз об увольнении, без досье для внутреннего пользования, без ничего такого.

И, как ни странно, это происходило именно так. Поэтому Джеку Ланферману не приходилось тратить время на работу в офисе. Почти постоянно он жил в одном из своих дворцов удовольствий. И опускался на Землю, лишь когда нужно было увидеть законченный продукт перед его серийным производством.

В данном случае то, что вначале было эскизом № 278, уже прошло все стадии утверждения и было «апробировано». Среди всех действительно странных устройств эскиз был уникальным. Ларс Паудердрай, в свою очередь, не знал, плакать ему или смеяться, когда он внимательно изучал этот 278–ой, назначение которого было более чем зловещим — доставить удовольствие простофилям лишь своим названием. Чего было вполне достаточно: «Психический Консервирующий Луч».

Сидя в маленьком кинозале где–то под центральной частью Калифорнии между Питом Фрейдом и Джеком Ланферманом, Ларс просматривал кассету «Ампекс», на которой был запечатлен Психический Консервирующий Луч «в действии». Так как это было оружие для уничтожения людей, оно не могло быть размещено на каком–нибудь старом полусгнившем неповоротливом военном космическом корабле, удаленным от орбиты, который потом разрывался на мелкие кусочки, разлетавшиеся на одиннадцать миллионов миль. Целью этого оружия были люди. Как и всем остальным, это нравилось Ларсу меньше всего.

Было показано, как Психический Консервирующий Луч высушивает мозги кучке бездарных проходимцев, которых выследили при попытке захвата контроля над маленькой, изолированной (иными словами, практически беспомощной) колонией Запад–Блока на Ганимеде.

На экране несчастные просто застывали в ожидании слезоточивом газа инструмента запугивания. Это им полезно, подумал Ларс. Как драматический сюжет это было удовлетворительно: потому что до этого момента негодяи взбудоражили всю колонию. Как плакатные злодеи, словно сошедшие со старинных киноафиш у входов в захолустные кинозалы, эти проходимцы срывали одежду с молоденьких девушек, били стариков, превращая их тела в кровавое месиво, как пьяные разбушевавшиеся солдаты поджигали священные здания…

Словом, подумал Ларс, делали все, кроме разве что поджога библиотеки в Александрии; хранящей 16000 бесценных невозобновимых манускриптов, включая 4 безвозвратно утерянные трагедии Софокла.

— Джек, — сказал он Ланферману, — почему ты не мог закинуть их в древнюю эллинистическую Палестину? Ты ведь знаешь, насколько простофили сентиментальны по поводу этом периода.

— Знаю, — согласился Ланферман. — Это когда Сократа притворили к смерти?..

— Не совсем, — ответил Ларс. — Но ты уловил общую идею. Разве нельзя было показать, как эти твои человекоподобные автоматы рассекают лазером Сократа? Это была бы действительно величественная сцена! Хотя, конечно, пришлось бы сделать субтитры или продублировать на английском. Чтобы простофили могли услышать просьбы Сократа о помиловании.

Пит, внимательно смотревший на экран, пробормотал:

— Он не просил о пощаде. Он был стоик.

— Допустим, — сказал Ларс. — Но по крайней мере он мог иметь озабоченный вид.

Теперь ФБР, используя 278–ой, может впервые в истории произвести внезапное нападение. А фильм о событиях в это время спокойно комментировал сам Счастливый Бродяга. Тем временем мерзавцы приобрели серебристый оттенок, на ощупь отыскали свои лазерные пистолеты старом образца или что там у них было (возможно, пограничная модель «кольта–44», подумал кисло Ларс)… В любом случае, для них все было кончено.

Это могло бы тронуть (в данном случае и растопить) даже камень.

Это даже похуже падения дома Атреев, решил Ларс. Слепота, кровосмешение, дочери и сестры, которых рвут на части дикие животные… В конечном счете, что хуже можно придумать, чтобы свести на нет существование группы людей? Медленное истощение, как в нацистских концлагерях, сопровождающееся побоями, невероятно тяжелой работой, дополнительными унижениями и, в конце концов, «дешевыми ваннами», которые в действительности были газовыми камерами с применением газа циклон–Б цианид–водорода?..

И все же 278–ой внес свой вклад в технологическое развитие человечества. Приборы для нанесения увечий и деградации. Аристотель на четвереньках, с поводьями меж зубов, на котором едут как на ослике.

Простофили хотели именно этого. Таковым было их удовольствие. Или все это было ужасным, совершенно ошибочным предположением?

Запад–Блок и его правящая элита верили в то, что людей можно успокоить такого рода видеофильмами, показывая, как это ни невероятно, в обеденные часы или в форме стоп–кадра в утренней газете. Чтобы их можно было переваривать вместе с яйцом и гренком.

ПРОСТОФИЛИ ЛЮБЯТ ПРОЯВЛЕНИЯ ВЛАСТИ, ПОТОМУ ЧТО ЧУВСТВУЮТ СЕБЯ СОВЕРШЕННО БЕСПОМОЩНЫМИ. Их согревает, что можно увидеть, как 278–й рубит на куски банду хулиганов, перешедших все границы. 278–ой вырывался из ружей ФБР в форме термотропных пуль с высокой начальной скоростью, и всегда попадал в цель.

Ларс отвернулся.

— Автоматы, внешне напоминающие человека, — напомнил ему Питер.

Ларс процедил сквозь зубы:

— Мне они напоминают людей.

И снова продолжался этот ужасный для Ларса фильм. Теперь плохие парни, как шелуха, как обезвоженные кожи, как спущенные камеры, бродили вокруг, ничем не видя и не слыша. Вместо взорванного спутника или строения, или города, была взорвана куча человеческих мозгов. Сгоревшая свеча…

— Я хочу выйти, — сказал Ларс.

Джек Ланферман сочувственно взглянул на него.

— Откровенно говоря, я вообще не понимаю, чего ты сюда пришел. Пойди выпей кока–колы.

— Он должен смотреть, — сказал Пит Фрейд. — Он несет ответственность.

— Хорошо, — понимающе кивнул Джек и, наклонившись вперед, постучал Ларса по коленке, пытаясь привлечь его рассеянное внимание. — Послушай, друг. Совсем не обязательно, что 278–ой будет использоваться. Совсем не обязательно.

— Очень даже обязательно, — сказал Ларс, — и это совершенно точно.

Как будто вы сами не понимаете. У меня есть идея. Прокрутите пленку назад.

Джек и Питер посмотрели друг на друга, выжидающе, на него. В конце концов нет ничего, что нельзя сказать заранее. Даже больной человек может время от времени подкинуть хорошую идею. Человек, временно ставший больным.

— Сначала вы покажите людей, какими они есть сейчас, — сказал Ларс. Как безумных, лишенных мозгов, сведенных до уровня рефлекс–машин, только, может быть, с верхней частью спинного мозга. Вот так все начинается. Затем корабли ФБР возвращают им значительное количество человеческого облика.

Понятно? Я нашел выход?

Джек захихикал:

— Интересно. Тебе придется назвать его Психическим Восстанавливающим Лучом. Но так не пойдет.

— Почему же? — спросил Ларс. — Если бы я был простофилей, мне бы принесло значительное облегчение видеть, как человеческие качества возвращаются в лишенные мозгов развалины. Разве тебе не было бы приятно?

— Видишь ли, мой друг, — терпеливо разъяснил Джек, — результатом действия такого приспособления стало бы тогда возникновение группы громил.

Правда. Он совсем забыл об этом.

Здесь Питер стал на его сторону.

— Они не будут громилами, если пленку прокрутить обратно, потому что будут тушить занимающийся пожар в музее, разминировать больницы, закрывать одеждой обнаженные тела молоденьких девушек, восстанавливать разбитые лица стариков. В общем, возвращать мертвых к жизни, довольно ловко и умело.

Джек сказал:

— Если простаки будут смотреть такое, это испортит им аппетит за обедом. — Он говорил властно и категорично.

— Что их заставляет жить? — спросил его Ларс. Джек Ланферман должен знать. Это было его работой. Он жил за счет этого знания.

Без всяких колебаний Джек ответил:

— Любовь.

— Тогда при чем здесь это? — Ларс указал на экран. Теперь ребята из ФБР тащили этих окаменевших парней, попарно, как весла.

— Простофиля боится, что оружие подобного типа уже существует, сказал задумчиво Джек таким тоном, что Ларс понял — это не легковесный ответ, не какая–нибудь фривольность. — Этот страх прячется в самом дальнем уголке его сознания. Даже если мы не покажем оружия, простофиля будет верить в его существование. И будет бояться, что каким–то образом, по неизвестным для него причинам, его могут применить против него. Может быть, он вовремя не заплатил лицензию на свой джет–хоппер или скрыл свой подоходный налог, или, может… Может быть, он где–то в глубине души знает, что он такой, каким его первоначально создал Бог. Что почему–то он не совсем может постичь это. Он запутался.

— И он заслуживает, чтобы 278–ой направил его мысль в нужное русло, кивнул Пит.

— Нет, — возразил Ларс без особой надежды. — Он ничего не заслуживает. Вообще ничего. Даже отдаленно напоминающее 278–ой или 240–й, или 210–й. Да любой. Он не заслуживает. За что им? — Он указал на экран.

— Но 278–ой существует, — ответил Джек. — Простофиля знает об этом. И когда он видит, что это оружие применяется против более уродливой формы жизни, чем он сам, он думает: «Эх, может, пронесло? Может, эти ребята из Нар–Востока действительно такие плохие, эти ублюдки? И 278–ой не будет направлен на меня. Я смогу сойти в свою могилу чуть попозже, не в этом году, а лет через пятьдесят». И это значит — и в этом то и суть, Ларс, что ему не надо волноваться о своей смерти в данный момент. ОН МОЖЕТ ДЕЛАТЬ ВИД, ЧТО НИКОГДА НЕ УМРЕТ.

После паузы Пит мрачно сказал:

— Единственное, что действительно делает его защищенным, что заставляет его поверить, что он выживет, — это увидеть другого на своем месте. Что кто–то другой умрет за него, Ларс.

Ларс ничем не ответил. Что тут можно было сказать? Это звучало разумно; и Пит и Джек оба пришли к согласию, а они были профессионалами: они со знанием дела и глубоко занимались своей работой. А он сам, как правильно подчеркнула Марен, был просто идиотом–ученым. У него был талант, но он ничего, абсолютно ничего не знал. Если Пит и Джек так говорили, то единственное, что ему оставалось сделать, — кивнуть головой.

— Единственная ошибка, сделанная в этой области, — говорил Джек, — то есть в разработке оружия устрашения, была присущая середине ХХ века бессмысленность и безумие существования универсального оружия. Бомба, которая взрывала действительно всех. Это была настоящая ошибка. Это зашло слишком далеко, и нужно было повернуть все вспять. И вот мы получили тактическое оружие, специализировались все больше и больше, особенно по классу оружия устрашения. И пришли к тому, что теперь можно не только выбирать цель или мишень, но можно эмоционально воздействовать. Я за оружие устрашения, я понимаю эту идею. Локализация — вот в чем суть. Для пущего эффекта он прибавил свой этнический акцент. — К чему вам мишень, мистер Ларс, если у вас в руках «духовное ружье», которое может взорвать весь мир. И к тому же может наделать много еще самых всяких прелестных ужасов. Если у вас есть… — Он по–крестьянски мудро ухмыльнулся. — У вас есть молоток, которым вы сами бьете себя по голове.

Теперь акцент и юмористические потуги пропали, и он добавил:

— Водородная бомба была огромной, параноидальной ошибкой. Продуктом параноидального психоза.

— Таких психов теперь больше нет, — спокойно сказал Пит.

— По крайней мере среди тех, кого мы знаем, — добавил Джек.

Все трое переглянулись.

* * *

На другом конце континента Сэрли Г.Феббс говорил:

— Один билет в экспресс 1 класса, сиденье у окна, на противовзрывную ракету 66–ДЖИ до Фестанг–Вашингтона, и вот возьмите это, мисс. — Он аккуратно вытащил и положил на сверкающую поверхность перед окошечком клерка ТВА банкноту в 90 кредитов.

Глава 9

За Сэрли Г.Феббсом в очереди к окошечку за билетами, заказами и багажом дородный, хорошо одетый человек, напоминающий бизнесмена, говорил кому–то еще:

— Взгляните сюда! Посмотрите, что происходит над головой, за нашими спинами именно в эту минуту! Запущен новый спутник, на орбиту, и снова ими. Не нами! — Он тыкал в страницу своей утренней гомозеты, захваченной из дому.

— Черт возьми! — сказал стоящий позади него мужчина с подобающим чувством. Естественно, Сэрли Г.Феббс, ожидающий, пока ем билет в Фестанг–Вашингтон будет зарегистрирован, прислушался к этому разговору.

Вполне естественно.

— Интересно, это «ежик»? — спросил дородный, похожий на бизнесмена человек.

— Не…ет. — Личность позади нет отчаянно затрясла головой. — Мы бы возражали. Вы думаете, что человек склада генерала Джорджа Нитца позволил бы это? Мы бы зарегистрировали официальный правительственный протест так быстро…

Обернувшись, Сэрли Г.Феббс сказал:

— Протест? Вы шутите? Разве у нас лидеры такого сорта? Вы действительно верите в то, что нужны слова? Если бы Нар–Восток запустил этот спутник, без официальной регистрации спектров в СИНК–ПА заранее, мы бы… Он сделал неопределенный жест рукой. — Хм… хм. Он тут же был бы спущен на Землю.

Он получил билет и сдачу от клерка.

Позже, уже на перроне в ожидании экспресса и в купе первого класса, на месте у окна он очутился рядом с дородным, хорошо одетым человеком, похожим на бизнесмена. После нескольких секунд — а весь полет длился всем 15 минут — они возобновили свой серьезный разговор. Они уже пролетали Колорадо и Скалистые Горы, быстро мелькавшие внизу. Но благодаря важности своей дискуссии они не обратили внимания на эту величественную картину.

Пусть, им не до того. Разговор серьезный.

Феббс сказал:

— «Ежик» или нет, но каждый Восточный рак — он!

— А? — не понял дородный, похожий на бизнесмена мужчина.

— Каждая ракета из Нар–Востока — это опасность. Они все к чему–то стремятся. — К чему–то злому, подумал Феббс про себя и взглянул через плечо дородного мужчины в его газету. — Я такого никогда не видел. Черт его знает, что оно может содержать! Откровенно говоря, я считаю: мы должны сбросить на Нью–Москву Разрывное Мусорное Ведро.

— А это что еще такое?

Сжато, потому что полностью осознавал, что средний человек не мог проводить бесконечных исследований в публичной библиотеке, как это делал он, Феббс рассказал:

— Это ракета, которая разлетается на мелкие кусочки в атмосфере.

«Атмосфера» — от санскритского «атмен» — значит «дыхание». Слово «санскрит» — от «самскрта» — означает «обработанный», что происходит от «Само», что означает «равный», плюс «ар», «делать», и «крт», «форма». В атмосфере, в любом случае над насцентром — населенным центром — на который ракета наведена. Мы ставим «Иуду Искариота 4–го» над Нью–Москвой, заводим разрушения в полмили, и на землю дождем сыплется мин — миниатюрный г/д гомеостатический… — Трудно было вести беседу с рядовым представителем масс. Тем не менее, Феббс сделал все от нем зависящее, чтобы найти термины, которые бы этому дородному ничтожеству, этому нулю, были бы понятны. — Они размером с обертку от жевательной резинки. Они плавают по всему городу, особенно поражая звонки квартир. Вы ведь знаете, что такое квартира, не так ли?

— Я живу в одной из таких квартир, — пролепетал дородный бизнесмен.

Феббс совершенно спокойно продолжил свои полезные объяснения.

— Они — хамы, то есть хамелеоны. Они смешиваются, становятся такого же цвета, как и то, во что попадают. И вы не можете их вычислить. И там они лежат, пока не стемнеет — скажем, до десяти вечера…

— Откуда они знают, что уже десять, — у них что, часы у каждого? Тон дородного бизнесмена был слегка язвительным, как будто он понимал, что Феббс его каким–то образом обманывает.

С солидной значительностью Феббс сказал:

— По убиванию тепла в атмосфере.

— О!

— Около десяти вечера — когда все спят… — Феббс аж задохнулся от мысли о стратегическом оружии в действии, о его совершенстве. Это оружие пролагало тонкую–тонкую дорожку, как во врата Спасения: с точки зрения эстетики, это было удовлетворительно. Можно было наслаждаться самим знанием о Разрывном Мусорном Ведре, даже не приводя его в действие.

— Ну, хорошо, — сказал дородный мужчина. — Итак, в десять вечера…

— Они начинают, — продолжил Феббс. — Каждый шарик, абсолютно невидимый, начинает издавать звук. — Он посмотрел на лицо толстяка.

Наверняка этот гражданин не утруждал себя чтением «ВЕРВЕКЕ», информационного журнала, посвященного исключительно фотографиям и статьям, освещающим в полном объеме все вооружения как Запад–Блока, так и Нар–Востока. Возможно, с помощью агентства по сбору информации, которое, как он краем уха слышал, называлось «КИСН», или «КУСН», или «КЕСН». У Феббса была полная десятигодичная подписка на «ВЕРВЕКЕ», от обложки до последней страницы. Такое не имело цены.

— Каком типа звук?

— Ужасный, издевательский звук. Жужжащий, как… ну, это самому надо услышать. Все дело в том, что он не дает вам уснуть. Я не имею в виду полудрему. Я имею в виду — совсем не дает. Как только звук Мусорного Ведра достигнет вас — к примеру, если шарик будет на крыше вашего многоквартирного дома, — вы никогда больше не уснете. А провести три–четыре дня без сна… — Он щелкнул пальцами. — До работы ли тут? От вас никому никакого проку. Включая вас самого.

— Фантастика!

И вполне вероятно, что шарики могут, приземлившись, моментально попасть в район вилл членов БезКаба. И это будет означать падение правительства!

— Но, — сказал толстяк с некоторым оттенком беспокойства, — разве у них нет такой же страшной установки? Я имею в виду…

— Нар–Восток, — сказал Феббс, — отплатит нам той же монетой.

Естественно! Возможно, они применят Изолятор Шип Дип.

— О, да, — кивая, согласился толстяк, — я читал об этом. Они использовали его, когда колония на Айо восстала в прошлом году.

— Мы, на Западе, — сказал Феббс, — никогда не нюхали разработанный ими раздражитель Изолятора Шип Дил. Говорят, это не поддается описанию!

— Я где–то читал, что это как сдохшая между стен крыса…

— Еще хуже. Должен признать, что у них там что–то есть. Это зависит от формы конденсации, со спутника «Апостат» типа 6 «Джулиан». Капли распространяются по площади, скажем, в 10 кв. миль. И там, где они попадают на почву, они проникают в… интермолекулярно… их нельзя извлечь из земли. Даже с помощью «Сапсолв–Икса», этого новом очищающего средства, которое имеется в нашем распоряжении. Ничего не помогает!

Он говорил спокойно, показывая, что он встречал это новое оружие устрашения лицом к лицу. Это был жизненный факт — как регулярное посещение зубного врача: Нар–Восток владел им, мог использовать его. Но даже против этом Изолятора Шип Дип у Запад–Блока могло найтись что–нибудь поэффективнее.

Но представить себе Изолятор Шип Дип в Бойзе, Айдахо… Эффект на миллионах жителей города. Они были бы уничтожены зловонием. И все было бы везде интермолекулярно — внутри строений, и в подземных, наземных и надземных транспортных средствах, и на автоматических заводах. И это зловоние вытеснило бы миллион человек из города. Бойзе, Айдахо, превратился бы в город призраков, населенный только лишь автономными механизмами, все еще жужжащими и не подвергнутыми проклятию, благодаря отсутствию у них носа и обоняния…

Тут есть над чем поразмыслить.

— Но они не используют его, — решил Феббс вслух, — потому что мы можем ответить им тем же, например…

Он мысленно пробежал фантастически обширную коллекцию данных, собранных в его голове. Он мог представить себе огромное количество оружия мщения, которое превратило бы Изолятор Шип Дип в какую–то картофельную ботву.

— Мы применим, — провозгласил Феббс решительно, будто это было в его компетенции, — Деформатор Гражданской Информации.

— Господи Боже, а это что такое?

— А окончательное решение, — сказал Феббс, — по–моему, в И–У оружии.

— Это обозначало эзотерический термин, используемый в таких кругах Запад–Блока, как Правление, к которому он теперь (да будет благословен Господь и мудрость его!) тоже принадлежал: Игольное Ушко. Направление Игольного Ушка было фундаментальным, и по нему вот уже в течение почти столетия развивалась технология вооружений. Оно просто подразумевало оружие с наиболее точным эффектом попадания. Теоретически было просто представить себе это оружие — еще не сделанное, но, может быть, уже придуманное в состоянии транса самим мистером Ларсом. Оружие, которое уничтожает данного индивидуума в определенное время в определенном секторе в данном городе в Нар–Востоке. Или в Запад–Блоке, если это имеет значение.

Нар–Восток, Запад–Блок: какая разница? Имело значение лишь существование самого оружия. Совершенного оружия.

Черт, как четко он мог все это уместить в собственном мозгу.

Кто–нибудь сядет — он сядет — в комнате. Перед ним на пульте управления номерные знаки и единственная кнопка. Он прочитает эти знаки, сделает отметки о расположении. Время, пространство, синхронность факторов будут стремиться к беспорядочному движению. А Гафн Ростов (это было собирательное имя среднего представителя вражеского лагеря) быстро пойдет по направлению вон к той точке, чтобы прибыть вовремя. Он, Феббс, нажмет на кнопку, и Гафн Ростов…

Гмм… исчезнет? Нет, это было слишком чуд. Слишком чудесно. Что не соответствует реальной ситуации. Гафн Ростов, мелкий бюрократ в каком–нибудь современном малобюджетном министерстве Советского Правительства, некто с печатью, письменным столом, обшарпанным офисом — он не просто исчезнет: он будет обращен.

Эта часть заставила Феббса задрожать от удовольствия. И он задрожал, вынудив тем самым дородного джентльмена отодвинуться от него и приподнять от удивления брови.

— Обращен, — сказал Феббс вслух, — в тряпку.

Дородный вытаращился на него.

— В тряпку, — раздраженно повторил Феббс. — Разве вы не понимаете?

Или иудейско–христианская традиция ослабила силу вашего воображения? Вы патриот?

— Я — патриот, — как бы оправдываясь, произнес дородный джентльмен.

— Со стеклянными глазами, — сказал Феббс. — Естественно симулирующий.

Конечно, если не иметь хороших зубов, ровных и белых, если бы не эти невидимые наполнители, и вы не могли бы снять желтый налет, это было бы просто картинкой. Ясно — что уж тут о голове говорить!

Бизнесмен стал несколько напряженно читать газету.

— Я дам вам сведения из официальных источников, — сказал Феббс, — по поводу Деформатора Гражданской Информации. Это И–У, а вовсе не террор. Не совсем. Я имею в виду, что он не убивает. Он входит в класс конф.

— Я знаю, что это значит, — быстро проговорил дородный джентльмен, не отрывая глаз от своей газеты. Было ясно, что он не собирался продолжать дискуссию. По причинам, которые ускользнули от Феббса. Феббс решил, что, наверное, этому мужчине просто стало стыдно за свое невежество в таком жизненно важном вопросе. Это означает смятение. Дезориентацию.

— Деформатор Гражданской Информации, — продолжил Феббс, — строит свою работу на том, что в современном обществе каждая — заполненная официальная бумага должна быть зарегистрирована на микрофильм, трижды, четырежды или пятикратно. Три, четыре или пять копий должны быть сделаны в каждой инстанции. Оружие действует сравнительно несложным способом. Все микрокопии, после того, как они были размножены на ксероксе, попадают в соосные линии в хранилищах данных, обычно подземных, вдалеке от населенных пунктов, на случай тотальной войны. Вы же знаете, они выживут. Записи должны выжить. Таким образом, Деформатор Гражданской Информации запускается с поверхности земли до другого места на поверхности, скажем, от Ньюфаундленда до Пекина. Я выбрал Пекин, потому что это сино–юго–азиатское скопление гражданского населения и учреждений Нар–Востока, то есть там находится часть всех их записей. Он наносит удар, разворачиваясь в течение микросекунды, вне поля зрения, на земле, и от него не остается никаких заметных следов. Одновременно он расширяет псевдоподию, которая ведет поиск под землей до тех пор, пока не натолкнется на ось, несущую данные в архив. Понимаете?

— У–гу, — сказал дородный бизнесмен почти искренне, пытаясь читать. Скажите, этот новый проект спутника предполагает…

— С этом момента Деформатор начинает свою работу таким образом, что даже слово «вдохновение» здесь не подходит. Он отстраняет единицы и измерения от всех прочих данных, фундаментальных ячеек информации таким образом, что они больше не согласуются. Иначе говоря, копия номер 2 начального документа не может быть полностью наложена на копию номер 1.

Копия номер 3 расходится с копией номер 2 еще в более высокой степени. В 4–ой существующей копии оно реформируется таким образом, что…

— Если вы так много знаете об оружии, — внезапно грубо перебил его солидный бизнесмен, — почему же вы в таком случае не в Фестанг–Вашингтоне?

Сэрли Г.Феббс с едва заметной улыбкой произнес:

— Я там и нахожусь, приятель. Подожди — и все поймешь. Ты еще услышишь обо мне. Запомни имя: Сэрли Г.Феббс. Запомнил? Сэрли Феббс. «Ф» как в слове «флюс».

Дородный произнес:

— Скажите мне одну только вещь. Только откровенно, мистер Феббс, «ф» как в «флюсе». Я не желаю больше ничего слышать, в меня просто больше уже не влазит. Вы сказали «тряпка» — что это было такое? Почему «тряпка»?

«Стеклянные глаза», сказали вы. И что–то насчет «естественно симулирующего». — Неловко, с видимым отвращением он добавил:

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, — сказал спокойно Феббс, — что что–то должно остаться как напоминание. Чтобы вы знали, кого увидели. — Он подыскивал подходящее слово, чтобы выразить свои намерения. — Как память.

Из громкоговорителя донеслось:

— Мы производим посадку в Аэропорту «Линкольн». Наземное путешествие в Фестанг–Вашингтон длиной в 35 миль к востоку можно произвести за небольшую дополнительную плату. Сохраните корешок от вашего билета, и цена будет самая низкая.

Первый раз за все путешествие Феббс выглянул из окна и увидел под собой свой новый приют, потрясающий своими размерами: необъятно разбросанный центр населения, который был столицей Запад–Блока. Источник, из которого исходила вся власть. Власть, к которой он теперь тоже принадлежал.

Ситуация в мире могла быстро измениться. И он мог; как показывал этот разговор, предвидеть ее, используя свои знания.

Подожди, вот я сяду на сверхсекретной закрытой сессии Правления в подземном кремле с генералом Нитцем и мистером Ларсом и всеми этими прочими приятелями, сказал он сам себе. Соотношение сил между Востоком и Западом будет радикально изменено. И, Боже, об этом узнают и в Нью–Москве, и в Пекине, и в Гаване!..

Корабль, освещая пространство пламенем реактивных двигателей, начал плавно опускаться.

Но как же наилучшим способом, спросил Феббс сам себя, я смогу служить моему блоку власти? Я не собираюсь получить этот кусочек в одну шестую, этот единственный компонент, который соком имеет право разрабатывать.

Этого недостаточно для меня. По крайней мере, после такого разговора.

Он заставил меня прямо посмотреть на вещи. Я — главный эксперт по оружию.

Хотя, конечно, у меня нет всех этих формальных степеней какого–нибудь университета или Военно–Воздушной Академии в Чейенне. Разработка? Разве это все, что я могу предложить из всего моем уникального знания и такого выдающегося таланта? Ведь нужно возвратиться к Римской империи или даже дальше вглубь веков, чтобы найти мне равных.

Конечно же, нет, подумал он. Внедрение — это дело средних людей. Да, я знаю только компьютерную грамоту, говоря статистическим языком. Но за всем этим — Сэрли Грант Феббс, как я только что сказал этому человеку рядом со мной. Средних людей очень много. В Правлении всегда сидит шесть человек, но существует всего лишь один Сэрли Феббс.

Мне нужно совершенное оружие.

И когда я попаду туда и на полном основании сяду рядом с ними, я на все наложу свою руку. Нравится им это или нет.

Глава 10

Когда Ларс Паудердрай и другие вышли из зала, где просматривали видеопленку с 278–ым, к ним приблизился некто праздношатающийся.

— Мистер Ланферман? — Прерывистое дыхание, глаза как вшитые пуговицы, круглые, как футбольный мяч. Плохо одетый, похожий на сломанный тростник человек тащил за собой огромный чемодан с образцами. Он остановился перед ними, перекрыв все пути к отступлению. — Мне нужна всего лишь одна минутка. Позвольте мне сказать вам кое–что, пожалуйста?

Это была одна из «головных болей» Джека Ланфермана. Встреча с оператором полей Винсентом Клагом. В сложившихся обстоятельствах трудно было сказать, кому можно было больше посочувствовать — Джеку Ланферману, который был крупным, влиятельным и дорогим, равно как и занятым, не имеющим лишнего времени. (Гедонист, чье время превращалось в физические наслаждения). Или Клагу.

Годами Винсент Клаг бродяжничал. Одному Богу было известно, как он добился доступа в подземную часть Ассоциации Ланфермана. Возможно, кто–то, занимающий самый незначительный пост, в порыве жалости приоткрыл шлюзы на мельчайшую долю миллиметра, понимая, что если не сделать этого, Клаг навсегда останется беззаботным вредителем, который никогда не перестанет досаждать. Но этот акт достаточно эгоистического сострадания, выраженный одним из мелких сотрудников Ланфермана, находящихся чуть выше поверхности, едва ли перевел проблему вредительства на одну ступень вниз — в буквальном смысле. Или вверх, если смотреть на это фигурально. Потому что теперь Клаг занимал такую позицию, что мог досаждать самому боссу.

Клаг был убежден, что весь мир нуждается в игрушках.

Таким был его ответ на любую загвоздку, с которой сталкивались серьезные члены общества: нищета, увеличение количества преступлений на сексуальной почве, одряхление, изменения в генофонде из–за сверхвоздействия радиации… Вы называете проблему, и Клаг открывает свой огромный чемодан с образцами и вытягивает оттуда решение. Ларсу пришлось слушать эти изливания игрушечника несколько раз: сама жизнь была не вечна, и, таким образом, ее надо было улучшать. Как вещь в себе, она не могла сама по себе существовать. Должен был быть какой–то выход из положения.

Умственная моральная и физическая гигиена требовала этого.

— Взгляните на это, — пропыхтел Клаг Джеку Ланферману, который с интересом остановился, по крайней мере, на мгновение. Клаг наклонился и поставил на пол прохода миниатюрную фигурку. Так быстро, что все его движения слились в одно, он выставил одну за другой еще несколько. Около десятка фигур стояли, связанные друг с другом, затем Клаг представил небольшому собранию цитадель.

Не было никакого сомнения — эта цитадель была крепостью. Не старинным — к примеру, средневековым — замком, но все же не совсем современным. Он был очень красив, и это заинтриговало Ларса.

— Это игра, — объяснил Клаг, — называется «Захват». Вот эти… — он показал на десяток фигурок, которые, как теперь разобрал Ларс, были странно одетыми солдатами. — Они хотят пробраться вовнутрь. А это… Клаг показал на цитадель. — Это хочет удержать их снаружи. Если кто–нибудь из них, хотя бы один, проникает вовнутрь, игра проиграна. Атакующие победили, но если Монитор…

— Кто? — спросил Ланферман.

— Вот. — Клаг любовно похлопал по строению. — Мне понадобилось шесть месяцев, чтобы собрать его. Если он уничтожит все двенадцать атакующих армий — значит, защитники победили. Теперь вот еще…

Из своего чемодана с образцами он извлек еще один предмет.

— Здесь пульт связи, с помощью которой осуществляется управление или атакующими, если играющий выбирает себе эту роль, или защитниками, если он решает играть за них.

Он протянул эти предметы Джеку, который, однако, не взял их.

— Ну что ж, — философски заметил Клаг, — это компьютеры, которые могут быть запрограммированы даже семилетним ребенком. В игру может играть до шести игроков. Игроки меняются ролями…

— Ну, хорошо, — терпеливо сказал Джек. — Ты создал прототип. Что ты хочешь от меня?

Клаг быстро произнес:

— Я хочу, чтобы это все было проанализировано. И узнать, во сколько обойдется автозаводское производство. В количестве пяти сотен. Для начала.

Я бы хотел, чтобы это производилось на ваших фабриках, потому что они лучшие в мире.

— Это мне известно, — сказал Ланферман.

— Так вы сделаете это?

Ланферман ответил:

— Ты не можешь позволить себе заплатить мне за анализ стоимости этого изобретения. А если бы даже ты и мог, ты не в состоянии даже заключить соглашения между адвокатом и клиентом. Если бы я даже и запустил свои фабрики на мощность пятидесяти, не говоря уже о пятистах единицах. И ты прекрасно знаешь это, Клаг.

Судорожно проглотив слюну и весь покрывшись потом, Клаг, помолчав, сказал:

— Так что, мои кредиты ни на что не годятся, Джек?

— Твои кредиты хороши. Любой кредит хорош. Но у тебя их нет. Ты даже не знаешь, что значит это слово. Кредит значит…

— Я знаю, — перебил его Клаг. — Это значит способность заплатить позднее за то, что куплено сейчас. Но если бы в моем распоряжении были эти пять сотен этой модели к осенним торгам…

— Разреши мне задать тебе вопрос.

— Конечно, Джек… Мистер Ланферман.

— Как своими странными мозгами ты представляешь себе рекламу этого?

Эта модель будет невероятно дорогой, особенно в розницу. Ты не сможешь продать ее ни одному покупателю ни в одном из самостоятельных универмагов.

Модель должна быть представлена в богатых семьях и выставлена в богатых магазинах. А это очень дорого.

— Хм, — сказал Клаг.

Тут вмешался Ларс.

— Клаг, можно и я спрошу тебя кое о чем?

— Мистер Ларс. — Клаг охотно протянул ему руку.

— Ты действительно считаешь, что военные игры являются подходящим, с точки зрения морали, продуктом для распространения среди детей? Ты можешь соотнести это со своей теорией «излечения пороков» современного…

— Ой, подождите! — взмолился Клаг, поднимая руку. — Подождите, мистер Ларс…

— Жду. — И он стал ждать.

— С помощью пленения ребенок осознает тщетность войны.

Ларс скептически взглянул на него. Да ни черта он не осознает, подумал он.

— Я действительно так считаю. — Голова Клага резко вскинулась вверх, затем опустилась, словно он сам себя убеждал в собственном утверждении. Послушайте, мистер Ларс, я знаю, в чем тут дело. В настоящий момент, я признаю это, моя фирма обанкротилась. Но у меня до сих пор есть кое–что в кубышке — в виде знаний. Я понимаю, и я вам сочувствую. Поверьте мне! Я действительно очень и очень сочувствую, но я просто не мог дольше мириться с тем, что вы делаете. Честно.

— А что я делаю?

— Я, в общем, имею в виду не совсем вас, мистер Ларс, хотя вы один из самых… — Клаг внезапно остановился, чтобы поточнее выразиться — теперь, когда он заполучил такую аудиторию. Для Клага, как заметил Ларс, аудитория состояла из количества людей больше нуля и старше двух лет от роду.

Богатого или простофилю Клаг мог одинаково уговаривать. Потому что то, что он делал, чего он хотел, было таким важным.

Пит Фрейд сказал:

— Сделай модель какой–нибудь простой игрушки, Клаг. — Он говорил очень мягко. — Что–нибудь, что самостоятельные универмаги могли бы реализовать за несколько монет. Может быть, с одной движущейся деталью. Ты бы сделал несколько тысяч для него, правда, Джек? Если бы он принес действительно простую модель?

Потом снова Клагу:

— Принеси мне разработки, и я построю тебе прототипы. И, может быть, добуду анализ затрат. — Обернувшись к Джеку, он быстро объяснил:

— В мое личное время, конечно же.

Вздохнув, Ланферман ответил:

— Можешь пользоваться нашими цехами. Но, пожалуйста, ради Бога, не гробь себя, пытаясь выручить этого парня. Клаг работал в игровом бизнесе и уже потерпел огромную неудачу, когда ты еще не закончил колледж. У него была куча возможностей, но он упустил все.

Клаг мрачно уставился в пол.

— Я один из самых–самых каких? — спросил его Ларс.

Не поднимая головы, Клаг ответил:

— Одна из самых живительных и конструктивных сил в нашем больном обществе. И вы, каких мало, никогда не должны страдать.

После приличествующей ситуации паузы Ларс, Пит Фрейд и Джек Ланферман зашлись от смеха.

— Ладно, — сказал Клаг. Как–то отрешенно, как побитая собака, безнадежно пожав плечами, он принялся собирать свои двенадцать крошечных солдатиков и цитадель–монитор. Он выглядел как никогда мрачным и потерянным. И было ясно, что он собирается уходить — что было для него весьма необычно. Такого еще никто не видывал и не слыхивал.

Ларс сказал:

— Пожалуйста, не пойми превратно нашу реакцию…

— Ее нельзя не понять, — произнес Клаг каким–то далеким голосом. Единственное, что вы все хотите услышать — что вы не потакаете больным наклонностям развращенного общества. Вам легче делать вид, что вы были куплены плохой системой.

— Никогда в жизни мне еще не приходилось слышать такой странной логики, — сказал искренне удивленный Джек Ланферман. — А тебе, Ларс?

Ларс сказал:

— По–моему, я знаю, что он имеет в виду, только он не может высказать это. Клаг хочет сказать, что раз мы вовлечены в мир разработки и внедрения оружия, то мы чувствуем, что должны относиться ко всему свысока… Это наш великий и необходимый долг, как говорится во Всеобщей книге молитв. Люди, которые разрабатывают и производят устройства, взрывающие других людей, должны быть циниками. А мы на самом деле любвеобильные.

— Да, — кивком подтвердил Клаг. — Именно так. Любовь является основой ваших жизней, всех вас троих. Вы все чувствуете ее, особенно вы, Ларс.

Сравните себя с этой ужасной полицией и военными агентствами, которые и являются настоящими и страшными действующими лицами власти. Сравните свою мотивацию, в частности, с КАСН, или ФБР, или КВБ, и ГБ. Их основа…

— Верхнее гастро–кишечное раздражение в основе моей жизни, — сказал Пит. — Особенно поздно вечером по субботам.

— А у меня колические неприятности, — сказал Джек.

— А у меня хроническое воспаление мочевого пузыря, — сказал Ларс. Бактерии постоянно продолжают формироваться, особенно когда я пью апельсиновый сок.

Клаг с грустью захлопнул свой чемодан с образцами.

— Ну что ж, мистер Ланферман… — сказал он, постепенно отходя и волоча за собой огромный груженый чемодан так, будто воздух медленно вытекал из него. — Я ценю ваше время.

Пит обратился к нему:

— Запомни, что я тебе сказал, Клаг. Предоставь мне что–нибудь с одной движущейся деталью, и я…

— Благодарю вас, — ответил Клаг и со смутным достоинством завернул за угол коридора. Он ушел.

— Совершенно сумасшедший, — помолчав, сказал Джек. — Погляди, что Пит предложил ему: свое время и умение. А я предложил ему использовать наши цеха. А он ушел. — Джек покачал головой. — Я этого не понимаю. Я действительно не понимаю, что заставляет этого парня двигаться. После всех этих лет.

— А мы действительно любвеобильны? — внезапно спросил Пит. — Я серьезно, мне надо знать. Ну, скажите же кто–нибудь.

Последнее, неопровержимое слово осталось за Ланферманом.

— А какая к черту разница? — сказал он.

Глава 11

И все–таки это имеет значение, думал Ларс, направляясь в сверхскоростном экспрессе из Сан–Франциско в Нью–Йорк, в свой офис.

История управляется двумя принципами: принципом власти и, как выразился Клаг, целительным принципом. Или, попросту говоря, любовью.

Рефлексивно он листал последний номер газеты, заботливо положенный перед ним стюардессой. Там был один хороший большой заголовок: «Новый Спутник». Не был запущен Нар–Востоком, сообщает ГБ. Всепланетные исследования по поводу его происхождения. ООН–3 ГБ просит рассмотреть эту проблему.

Те, кто просил произвести расследование, как выяснил Ларс, были загадочной организацией, расплывчато называемой «Сенат Соединенных Штатов». Спикер: прозрачная тень, именуемая Президент Натан Шварцкопф. Как и Лига Наций, подобные страны увековечивали сами себя, даже если прекращали быть густой похлебкой и шагающим вперед сообществом.

И в СССР подобная бесполезная общность, называемая Верховным Советом, сейчас нервно повизгивала, чтобы найти хоть кого–нибудь заинтересованного в без вести пропавшем новом спутнике, одном из более чем семи сотен подобных. И все же единственном в своем роде.

— Я могу позвонить? — обратился Ларс к стюардессе.

К его креслу поднесли и подключили видеофон. И вот он уже разговаривал с ярко освещенным экраном на контрольном пункте в Фестанг–Вашингтоне:

— Мне нужен генерал Нитц. — Он дал свой номер кода, все двадцать составляющих. Набрал их все, касаясь кнопок видеофона большим пальцем. Многие мили связанных между собой устройств проанализировали и передали его отпечатки в пульт управления подземного кремля, и автономная замкнутая линия послушно подключила его к живому функционеру, который был первым в долгой прогрессии, действующей как щит между генералом Нитцем и — ну, скажем, — действительностью.

Экспресс начал постепенное планирование и стал медленно снижаться к аэропорту «Уэйн Морз» в Нью–Йорке как раз в то время, когда Ларс, наконец, пробился к генералу Нитцу.

Материализовалось лицо, напоминающее морковку: широкое вверху и узкое к низу, с горизонтальными, грязноватыми, глубоко посаженными коническими глазками и седыми волосами, которые были похожи — они даже могли быть приклеены — на искусственные. А затем согнутый в области трахеи, красивый, полный знаков отличия, твердый, как черное железо, воротник обручем. Сами медали, внушительные на вид, нельзя было рассмотреть сразу. Они были вне поля видеокамеры.

— Генерал, — сказал Ларс. — Я полагаю, Правление уже собралось. Я должен приехать сразу?

Несколько сардонически — ибо такова была его манера общения — генерал Нитц промяукал:

— Зачем, мистер Ларс? Скажите мне, зачем? Вы собираетесь заставить их слушать, поднявшись до потолка этой второразрядной комнаты или забросав стол конференц–зала посланиями из сверхмира?

— Их? — в замешательстве спросил Ларс. — Что вы имеете в виду, генерал?

Генерал Нитц отключился.

Перед Ларсом был пустой экран, вакуум, эхом повторяющий голос Нитца.

Конечно, размышлял Ларс, по отношению к таким величинам он сам был ничтожеством. У генерала Нитца было полно других проблем, о которых надо было волноваться.

Потрясенный, Ларс откинулся в кресле и выдержал довольно резкую посадку корабля, торопливую посадку, как будто пилот хотел как можно скорее убраться с небес. Сейчас неподходящий момент для сведения счетов с Нар–Востоком, подумал Ларс. Наверное, они так же нервничали, как и ООН–3 ГБ, если не больше… Если только правда, что не они запустили спутник. А мы делаем вид, что верим им.

Они, в свою очередь, верят нам. Слава Богу, мы можем общаться хотя бы в такой форме. Без сомнения, оба блока проверили всю эту мелюзгу: Францию, Израиль, Египет и турок. Но это не они. Поэтому, это вообще никто… Quod erat demonstrantum «Что и требовалось доказать (лат.)» Пешком он пересек военное летное поле и вызвал автономный хоппер.

— Куда ехать, сэр или мадам? — спросил хоппер, когда Ларс сел в него.

Это был хороший вопрос. Ему не хотелось ехать в Корпорацию. Что бы там оно ни было — это, в небе, — оно до смешном уменьшило его коммерческую деятельность, и, без сомнения, свело на нет даже деятельность Правления.

Он, наверное, мог бы сказать машине, что его нужно доставить в Фестанг–Вашингтон — туда, куда ему действительно было необходимо попасть, несмотря на весь сарказм генерала Нитца. В конце концов, он был полноправным членом Правления, и когда оно собиралось на формальные сессии, имел право на них присутствовать. Но…

Я не нужен им, понял он. Это действительно было просто.

— Вы знаете где–нибудь хороший бар? — спросил он у хоппера.

— Да, сэр или мадам, — ответила автономная сеть–схема машины. — Но сейчас только одиннадцать утра. В это время, только горячительные напитки.

— Но я боюсь, — сказал Ларс.

— Почему, сэр или мадам?

— Потому, что боятся они, — ответил Ларс. Мой клиент, подумал он.

Работодатель, или кем оно там является. Это Правление. Их беспокойство пошло по цепи и достигло меня. Интересно, как чувствуют себя простофили в таком случае?

Может ли неосведомленность помочь при этом?

— Дай мне видеофон, — приказал он машине.

Потрескивая, вылез видеофон и застыл у него на коленях. Он набрал номер Марен в Париже.

— Ты слышала? — спросил он, когда ее лицо, как серая миниатюра, наконец появилось на экране. Это был даже не цветной видеофон — схема была просто древней!

Марен сказала:

— Я рада, что ты позвонил. Сейчас все что угодно можно увидеть. Это невероятно…

— А это не ошибка? — перебил ее Ларс. — Они не запускали этот новый спутник?

— Они клянутся. Они подтверждают это. Умоляют поверить им. Ради Бога, Матери, Русской земли. Назови как угодно! Но самое ненормальное — это то, что они — я говорю о самых высоких чиновниках, — все двадцать пять мужчин и женщин в БезКабе — они действительно заискивают перед нами. Никакого достоинства, никакой сдержанности. Может быть, они чувствуют за собой какую–то невероятную вину, не знаю. — Она выглядела уставшей, ее глаза потеряли блеск.

— Нет, — сказал он. — Это просто славянский темперамент. Это такая манера общения. Как и их ругательства. А что они такое предложили? Или это пошло сразу в Правление, а не через нас?

— Сразу в Фестанг. Все линии открыты. Те, которые так проржавели, что не могли даже передать сигнал. И все же они открыты. Сейчас их используют — может быть потому, что на другом конце провода все так громко орут, Ларс, как перед лицом Бога. Один из них даже плакал.

Ларс сказал:

— При таких обстоятельствах ясно, почему Нитц отключился.

— Ты разговаривал с ним? Ты правда дозвонился до него? Послушай… Ее голос был спокоен, хотя она говорила громко. — Уже была предпринята попытка направить оружие на неизвестный спутник.

— Неизвестный… — как эхо, изумленно повторил он.

— И роботизированные команды с вооружением исчезли. Они были по уши защищены, но их больше там нет.

— Наверное, они снова превратились в атомы водорода, — сказал Ларс.

— Тогда нам повезло, — ответила Марен. — Ларс?

— Да.

— Тот советский официальный представитель, заплаканный, был военным.

— Меня раздражает, что я в мгновение ока перестал быть нужным, как Винсент Клаг. Это действительно жуткое чувство.

— Ты должен что–то делать. Ты не можешь даже плакать.

Он кивнул.

— Ларс, — сказала Марен, — ты понимаешь, сейчас все открыты.

Правление БезКаба — они тоже открыты, сейчас никто не закрыт. И даже здесь. Вот почему возникло слово «неизвестный».

Это самое плохое слово из всех, что я слышала! У нас есть три планеты и семь лун, о которых мы думаем, как о «нас», и тут вдруг… — Она угрюмо сжала губы.

— Можно, я скажу тебе?

— Да, — кивнула Марен.

— Мой первый импульс был… Выпрыгнуть, — хрипло сказал он.

— Ты сейчас летишь? В хоппере?

Он кивнул, не в силах сказать ни слова.

— Хорошо, лети сюда, в Париж. Это стоит того. Давай! Приезжай сюда, и мы будем вместе.

— Я не могу этого сделать, — сказал Ларс… Я выпрыгну где–нибудь по дороге, подумал он. Он увидел, что и она поняла его мысль.

Ровно, с огромной женской, земной, материнской холодностью, этим сверхъестественным самообладанием, которое женщина может проявить, когда захочет, Марен сказала:

— Послушай–ка, Ларс. Слушай! Ты слышишь?

— Да.

— Приземлись.

— Хорошо.

— Кто твой врач? Кроме Тодта?

— У меня нет другого врача, кроме Тодта.

— А адвокат?

— Вилл Сойер. Ты его знаешь. Тот парень, с головой как сваренное вкрутую яйцо. Только свинцового цвета.

— Прекрасно, — сказала Марен. — Ты приземлишься рядом с его офисом. И заставишь его написать то, что называется предписанием нижестоящему органу.

— Я не понимаю. — Он чувствовал себя маленьким мальчиком, послушным, но смущенным. Столкнувшимся с фактами, стоящими за пределами его понимания.

— Предписание нижестоящему органу должно быть передано в Правление, сказала Марен. — В нем будет требование, что ты имеешь право заседать на сессии. Это твое законное право, черт возьми! Именно это я хочу сказать. У тебя есть законное, полученное от Бога право войти в этот конференц–зал в кремле, занять свое место и участвовать во всем, что там происходит.

— Но, — хрипло возразил он, — мне нечего им предложить. У меня ничего нет. Ничего!

— Все–таки ты должен там быть, — сказала Марен. — Меня не беспокоит этот навозовоз в небе. Я волнуюсь за тебя.

И к его великому изумлению она заплакала.

Глава 12

Спустя три часа — столько понадобилось его адвокату, чтобы найти члена Верховного Суда и чтобы тот подписал предписание — Ларс сел в прямой пневмопоезд и примчался из Нью–Йорка вдоль побережья в Фестанг–Вашингтон.

Все путешествие заняло восемьдесят секунд, включая время торможения.

Затем он очутился в колонне наземного транспорта в центре города на Пенсильвания–авеню, двигаясь по направлению к нарядному абстрактному скромному наземному зданию, который и был входом в основной подземный кремль Фестанг–Вашингтона.

В пять тридцать вечера он стоял с доктором Тодтом перед опрятным молодым офицером ВВС, держащим лазерное ружье. И молча протянул ему предписание.

Это заняло некоторое время. Предписание должно было быть прочитано, изучено, подтверждено, подписано целым рядом должностных лиц, оставшихся от администрации Хардинга. Но вот наконец они с доктором Тодтом уже спускались в бесшумном гидравлическом лифте под землю. В самое подземелье, на самый низкий уровень.

С ними в лифте был армейский капитан, бледный и напряженный.

— Как вам удалось сюда проникнуть? — спросил его капитан. Было ясно, что он был здесь курьером или исполнял какие–нибудь подобные глупые поручения. — Как вам удалось обмануть всю охрану?

— Я наврал им, — ответил Ларс.

Продолжения разговора не последовало.

Двери лифта распахнулись, они вышли. Ларс, вместе с доктором Тодтом, который молчал всю дорогу и во время процедуры представления предписания.

Они все шли и шли, пока не достигли последнего и самом изощренного поста охраны, который окружал Правление ООН–3 ГБ в его комнатах во время сессий.

Ларс с гордостью отметил про себя, что оружие, там и сям направленное прямо на него и доктора Тодта, изготовлено по проектам Корпорации Ларса. В тонюсенькую щель в прозрачной, но непробиваемой перегородке от пола до потолка он сунул все свои документы. На противоположной стороне гражданское лицо, с седыми волосами, с настороженным выражением лица, и даже, пожалуй, мудростью, написанной на его несколько хищных чертах, склонившись над документами, подтверждающими личность Ларса, и его предписанием. Он довольно долго разглядывал их… нет, все–таки не чересчур долго. Кто бы что ни сказал в подобной ситуации.

Через настенное переговорное устройство престарелый представительный мужчина произнес:

— Вы можете войти, мистер Паудердрай. Но сопровождающий вас — нет.

— Это мой доктор, — сказал Ларс.

Седовласый ответил:

— Да хоть бы и ваша мамаша!..

Перегородка раздвинулась ровно настолько, чтобы Ларс мог протиснуться внутрь. И в это же самое время зазвенел предупредительный колокольчик.

— Вы вооружены, — заметил старик спокойно и протянул руку:

— Давайте.

Ларс вытянул из своих карманов для досмотра все.

— Оружия нет, — сказал он. — Ключи, шариковая ручка, мелочь. Видите?

— Оставьте все здесь. — Он указал, где именно. Ларс увидел открытое в стене окошечко. Через него служащая с тяжелым взглядом протягивала проволочную корзинку.

Он опустил в корзинку все содержимое своих карманов, затем, по инструкции, свой пояс с тяжелой металлической пряжкой, и, наконец (как во сне, подумалось ему), свои туфли. В носках он подошел к большой комнате, уже без доктора Тодта, открыл дверь и вошел.

Сидящий за столом главный помощник генерала Нитца, Майк Доубровский, также в чине генерала, но с тремя звездами, взглянул на него. Без всякого выражения на лице он кивнул Ларсу в знак приветствия и безапелляционно указал ему на свободное место рядом. Ларс бесшумно обошел его и сел.

Дискуссия продолжалась без всякой паузы, без его представления как вновь прибывшего.

Говорил специалист по носителям — Джин Какой–то. Он стоял, тоже без ботинок, жестикулировал и говорил, почти срываясь на крик. Ларс постарался придать своему лицу выражение почтительного внимания. Но на самом деле он чувствовал себя невероятно уставшим. Он просто отдыхал, стараясь не показывать этого. Он проник сюда. Все, что теперь происходило с ним, было просто расслаблением.

— Вот, мистер Ларс, — внезапно прервал Джина Какого–то генерал Нитц, озадачив Ларса. Он сразу подтянулся в кресле, стараясь не шевелиться.

— Я постарался прийти сюда как можно скорее, — промямлил он.

— Мистер Ларс, мы сообщили русским — мы знаем, что они лгут, — сказал генерал Нитц. — Это они запустили ВХ–З, как мы называем этот новый спутник. Они нарушили пункт 10 Протоколов по внедрению 2002 года. Таким образом, если они в течение часа не признают, что запустили спутник, мы намерены выпустить боевую ракету и сбить его.

Последовала тишина. Казалось, генерал Нитц ждал, что Ларс скажет что–нибудь. И Ларс спросил:

— И что же ответило Советское правительство?

— Они ответили, — ответил за начальника генерал Майк Доубровский, что были бы счастливы направить свои собственные станции слежения за космическими объектами на спутник для того, чтобы наша ракета была направлена точно на него. И они уже сделали это. Фактически, они спонтанно предоставили дополнительный материал, касающийся скрученного поля, которое было зарегистрировано их приборами, а нашими нет. Искажение вокруг ВХ–З, которое несомненно поддерживается там с целью дезориентировать термотропную ракету.

— Я думал, вы уже направили туда команду роботов — перцептивных экстензоров оружия, — сказал Ларс.

Порче паузы генерал Нитц вновь заговорил:

— Если вы, Ларс, хотите дожить до ста лет, то всякому, кого встретите, включая меня, будете говорить, что никакая команда подобных роботов не была послана. И в таком случае, измышление о том, что эта «команда» испарилась, было не чем иным, как выдумкой этих вонючих репортеров из местных газет. А если и этого будет недостаточно, то, в таком случае, это преднамеренное выдуманное сообщение в поисках сенсаций со стороны этого ТВ–существа, как там его зовут?

— Счастливый Бродяга, — сказала Молли Ньюмэнн, одна из сокомов.

— Подобное этому Бродяге создание будет, естественно, мечтать о том, чтобы сохранить свою аудиторию, верящую в то, что у него есть доступ сюда, в Фестанг–Вашингтон. — Затем генерал добавил:

— А у него его нет. Нравится им это или нет.

Помолчав, Ларс спросил:

— А что теперь, генерал?

— Что теперь? — Генерал Нитц сложил руки на лежащей перед ним пачке принятых документов, микродокладов, сообщений, отдельных незначительных бумаг, занимавших часть его огромного стола. — Ну, Ларс…

Он взглянул вверх, на его уставшем, похожем на морковку лице возникло почти неуловимое, невероятно беспомощное удивление.

— Как это ни странно может звучать, Ларс, кое–кто в этой комнате, полноправный участник этого собрания, предложил (вы будете просто смеяться), чтобы мы попытались заставить вас войти в один из этих ваших актов с песнями и танцами, ну, с этими, банджо и негром–певцом, в ваши…

— Похожие на морковку черты лица искривились. — Трансы. Вы могли бы получить оружие из безмерного космоса, Ларс? Честно, сейчас? Вы могли бы достать нам что–нибудь, чтобы мы взяли этот ВХ–3? Только, Ларс, пожалуйста, не морочьте мне голову. Просто скажите «нет», и мы даже не будем голосовать за то, чтобы вы покинули нас, а просто продолжим совещание и попробуем придумать что–нибудь еще.

— Нет, не могу, — сказал Ларс.

На мгновенье глаза генерала Нитца заблестели. Это, возможно, было, хотя и вряд ли, сострадание.

Но что бы там ни было, это продолжалось всего лишь мгновение. Затем взгляд его снова стал ироническим.

— Во всяком случае, вы честны, а именно этого я и просил. Попросишь отрицательного ответа, получишь отрицательный ответ. — Его смех был похож на лай.

— Он мог бы попытаться, — произнесла странно высоким, типично дамским голосом одна из женщин.

— Да, — согласился Ларс, стараясь успеть высказаться до того, как генерал Нитц перехватит нить разговора и помчится вперед. — Разрешите, я объясню. Я…

— Не объясняйте, — медленно сказал генерал Нитц. — Пожалуйста, как личное одолжение мне, Ларс. Это миссис Доскер из БезКаба. Я не успел рассказать вам, но… — Он пожал плечами. — Имея это в виду, не надо бездумно пересказывать нам то, что вы можете сделать, а что нет. Мы здесь не полностью откровенны из–за присутствия миссис Доскер. — Обратившись к представителю генерал спросил:

— Ведь вы понимаете, не правда ли, Мин?

— И все же я думаю, — ответила миссис Доскер, — что ваш медиум по оружию мог бы попытаться. — Она раздраженно пошелестела своими микродокументами.

— А как насчет вашего? — резко спросил генерал Доубровский. — Эта ваша девушка, Топчева?

— Насколько мне известно, — сказала миссис Доскер, — она… — Она помедлила, ей, вероятно, тоже посоветовали не быть до конца откровенной.

— Умерла, — резко выпалил генерал Нитц.

— О, нет, — воскликнула миссис Доскер, испуганно взглянув на него так учитель баптистской воскресной школы бывает шокирован непристойным словом.

— Нагрузка, должно быть, убила ее, — лениво сказал Нитц.

— Нет, мисс Топчева всего лишь… всего лишь в шоке. Но тем не менее, она полностью понимает, что происходит. Она сейчас находится под воздействием транквилизаторов в Институте имени Павлова в Нью–Москве, и в настоящее время не может работать. Но она не умерла.

— Когда? — спросил ее один из сокомов, некая нулевая величина мужского пола. — Она скоро выйдет из состояния шока? Хоть приблизительно?

— В течение нескольких часов, мы надеемся, — с чувством произнесла миссис Доскер.

— Хорошо, — сказал генерал Нитц неожиданно живым голосом. Он потер руки, скривил лицо, показав свои желтые неровные зубы. Обращаясь к Ларсу, он произнес:

— Паудердрай, мистер Ларс, Ларс, или как там вас, — я очень рад, что вы пришли сюда, действительно. Я знал, что так и будет. Люди, подобные вам, не могут оставаться в подвешенном состоянии.

— Такого рода люди… — начал было Ларс, но генерал Бронштейн, сидевший на противоположном от Доубровского конце стола, бросил на него такой взгляд, что он немедленно замолк. И, Боже мой, — покраснел.

Генерал Нитц сказал:

— Когда вы в последний раз были в Фэрфаксе, Исландия?

— Шесть лет назад, — ответил Ларс.

— А до этого?

— Никогда.

— Вы бы хотели съездить туда?

— Я бы поехал куда угодно. Я бы поехал хоть к самому Богу. Да, я был бы рад поехать туда.

— Прекрасно, — кивнул генерал Нитц. — Она должна уже выйти из шока, скажем, к полуночи по вашингтонскому времени. Да, миссис Доскер?

— Именно, — ответила представитель БезКаба, несколько раз кивнув головой, похожей на огромную бесцветную тыкву на толстом стебле.

— Вы когда–нибудь пробовали работать с другим медиумом по оружию? Специалист по носителям — и это мог быть только спец по носителям обратился к нему.

— Нет. — К счастью, Ларсу удалось произнести это ровным голосом. — Я был бы рад соединить свои способности и многолетний опыт со способностями и опытом мисс Топчевой. Кстати… — Он помолчал немного, пытаясь найти политический подтекст, чтобы закончить свою фразу. — Я уже размышлял о том, что подобное объединение было бы высокоэффективным для обоих блоков.

Нарочито небрежно генерал Нитц сказал:

— У нас есть этот психиатр в Клинике Воллингфорд. Сейчас нам предложили трех новых медиумов по оружию — я правильно образовал множественное число? Нет, которые еще не совсем проверены, но которых мы могли бы привлечь. — С внезапной резкой прямолинейностью он обратился к Ларсу:

— Вам это не понравится, мистер Ларс, вам это все покажется ненужным. Поэтому мы пока обойдемся без вас. Временно.

Правая рука генерала Нитца сделала какое–то тикообразное движение. В дальнем конце комнаты молодой офицер–адъютант наклонился и щелкнул видеоприбором. Разговаривая в закрепленный на горле микрофон, офицер связался с людьми, не присутствующими в комнате, затем, выпрямившись, махнул рукой по направлению к видеоприбору, показывая, что сейчас все должно быть готово.

В видеоприборе показалось лицо, мистический источник сущности человека. Экран слегка подрагивал — сигнал был передан с довольно далекой точки с помощью спутника.

Указывая на Ларса, генерал Нитц спросил:

— Может наш парень поломать голову вместе с вашей девочкой?

На видеоэкране глаза находящегося на огромном расстоянии лица внимательно рассмотрели Ларса, в то время как стоящий у микрофона молодой офицер переводил.

— Нет, — сказало лицо с экрана.

— Почему нет, маршал? — спросил Нитц.

Это было лицо самого главного человека и властелина в Нар–Востоке, Председателя Центрального Комитета Коммунистической Партии и Секретаря БезКаба. Человек на экране, высказавшийся против такого соединения, был советский маршал Максим Папонович. И этот человек, власть которого была безгранична, произнес:

— Мы должны держать ее в стороне от средств массовой информации. Она, знаете ли, больна. Я сожалею. Жаль. — И похожий на кота Папонович со скрытым огнем в глазах наблюдал за реакцией Ларса, словно читая его давно расшифрованный и хорошо известный код.

Почтительно приподнявшись, Ларс сказал:

— Маршал Папонович, вы делаете чудовищную ошибку. Мисс Топчева и я могли бы найти какой–нибудь выход из положения. Разве Советский Союз не хочет найти какое–нибудь решение в создавшейся отвратительной ситуации?

Лицо, явно ненавидящее его, продолжало противостоять ему с экрана.

— Если мне не разрешено сотрудничать с мисс Топчевой, — сказал Ларс, — то я обеспечу безопасность Запад–Блока и затем распрощаюсь со всем этим.

Я прошу вас изменить свое решение ради защиты миллиардов людей в Нар–Востоке. И я готов публично осветить попытку соединения наших отдельно взятых талантов, независимо от того, каковы будут выводы этого формального Правления. У меня есть непосредственный выход на средства массовой информации — например, репортеры Счастливого Бродяги. И ваш отказ…

— Да, — оборвал его маршал Папонович. — Мисс Топчева будет в Фэрфаксе, Исландия, в течение следующих 24 часов.

А на его лице было написано: «Вы заставили нас сделать то, что мы, собственно, и собирались сделать. И вы взяли на себя всю ответственность. Таким образом, если последует провал, то в этом можно будет винить вас… Итак, мы выиграли. Спасибо».

— Благодарю вас, маршал, — сказал Ларс и снова сел. Ему было совершенно наплевать, был ли он игрушкой в чьих–нибудь руках или нет.

Главное для нею было то, что в течение следующих суток он наконец мог встретиться с Лилей Топчевой,

Глава 13

Из–за деликатной психической болезни мисс Топчевой Ларсу бессмысленно было прямо сразу ехать в Исландию. И, таким образом, у него было время, чтобы осуществить проект, предложенный Марен.

Лично, а не с помощью видеофона, он добрался до посольства Советского Союза в Нью–Йорке, вошел в арендованное за огромную сумму современное здание и у первой же девушки за столом спросил об Акселе Каминском.

Казалось, все посольство обезумело. Преобладало смятение, как будто весь штат возводил надолбы или дружно жег папки с документами, или, по крайней мере, перемешался за чайным столом на манер «Алисы в Стране Чудес». Кто–то получает чистую чашку, решил Ларс, наблюдая, как советские официальные лица, большие и маленькие, пробегали мимо, а кто–нибудь и грязную. Руководство, несомненно, получает первое из двух. Большинство, состоящее из простофиль, обнаружит себя замененным при таких неблагоприятных обстоятельствах.

— В чем дело? — спросил он неуклюжего прыщавого штатского, который сидел, быстро просматривая то, что вблизи оказалось снимками неизвестного происхождения, сделанными КАСН.

На штампованном английском молодой человек пропищал:

— Было заключено соглашение с ООН–3 ГБ об использовании офисов на первом этаже как места для обмена информацией. — В добавление к этому, радуясь, что можно прервать работу, не дающую никакого практического результата, он сказал:

— Естественно, настоящим местом встречи будет Исландия, а это все для обычных дел. — На его нечистом лице было выражено явное неудовольствие от этого половодья навалившихся на него новых забот. Не неизвестный спутник волновал этого мелкого клерка во вселенной официального. Однообразие работы, навязанное ему сложившейся ситуацией, ситуацией, размышлял Ларс, которая, возможно, затянет молодого человека на многие годы в свои мучительные неразрешимые проблемы.

Оба блока передавали друг другу неисчислимые горы научных, технических, культурных и политических статей, которые затем, подобно картам старых дев, становились всеобщим достоянием. Оба блока пришли к согласию по вопросу о том, что едва ли есть необходимость содержать огромную сеть профессиональных шпионов. Таких как КАСН или секретные национальные полицейские учреждения, которые выкрадывают копии абстрактных документов о выращивании молочных сортов соевых бобов в районах, занятых тундрой, на северо–востоке СССР. Количество всех нерассортированных бумаг по этой теме накапливалось ежедневно в таких объемах, что грозило затопить само море бюрократии.

— Мистер Ларс!

Ларс встал.

— Мистер Каминский! Как поживаете?

— Ужасно, — ответил Каминский. Он выглядел уставшим, переработавшим, как отличный механик на пенсии. На его щеках проступил лихорадочный румянец. — Эта чертова штука там, наверху. Кто они такие? Вы задавались этим вопросом, мистер Ларс?

— Да, мистер Каминский, — терпеливо ответил ему Ларс. — Да, я спрашивал себя об этом.

— Хотите чаю?

— Нет, спасибо.

— Знаете ли вы, — сказал Каминский, — что только что заявил ваш новый телемедиум? Я поймал его в своем офисе, он издал такой бренчащий звук, которым пользуется для привлечения внимания, а затем замолчал. — С посеревшим лицом он продолжал:

— Простите меня за то, мистер Ларс, что я приношу плохие новости, как тот спартанец о битве при Фермопилах. Но… теперь уже на орбите находится второй неизвестный спутник.

Ларс не смог придумать, что бы ответить ему.

— Давайте пойдем в мой офис, — сказал Каминский, проводя его сквозь суматоху и беспорядок к маленькой боковой комнатке. Он закрыл за собой дверь и повернулся лицом к Ларсу. Затем заговорил уже медленнее, почти без истеричных ноток старого уставшего человека:

— Чай?

— Нет, спасибо.

— Пока вы меня ждали, они запустили еще один. Таким образом, мы знаем, что они могут запустить все, что им захочется. Хоть сотню, если им заблагорассудится. Но это наше небо. Подумать только! Работать не где–нибудь вокруг Юпитера или Сатурна, в тех параметрах, где мы держим только патрульные корабли и спутники; а здесь! Они перешли все границы! Потом он добавил:

— Хотя им, наверное, это раз плюнуть. Эти два спутника несомненно были запущены с кораблей. Они «откладывали» их, как курица яйца, но не запустили на орбиту, а оставляли на корабле. Но ведь никто не видел никаких кораблей! Ни один монитор ничем не зафиксировал! Корабли незнакомой нам нематериальной интерсистемы. А мы всегда думали…

— Мы думали, — сказал Ларс, — что субэпидермальные грибковые формы с Титана, которые походили на предметы повседневного обихода, были великим неземным противником. Нечто, выглядевшее как ваза, когда вы отворачивались, просачивалось в вашу кожу и превращалось в сальник, который надо было извлекать хирургическим путем.

— Да, — согласился Каминский, — я их терпеть не мог. Я видел однажды такое, но не в форме псевдопредмета, а в форме кисты, как вы описываете.

Уже подготовленное для кобальтовой бомбардировки. — Он действительно выглядел очень больным. — Но, мистер Ларс, разве это нам ничего не говорит? Мы же знаем, какие могут быть возможности. Я хочу сказать, что мы скорее знаем, чего не знаем.

— Никакие самые мощные перцептивные экстензоры не подобрали ключа к происхождению этих… — Единственное слово, которое до сих пор Ларсу приходилось слышать, было «неизвестный». — Этих противников, — докончил он.

Каминский сказал:

— Извините, мистер Ларс. Мы с вами можем говорить часами о всякой ерунде. Что вы хотели, сэр? Наверное, не только услышать плохие новости. А что–то еще. — Он налил себе холодного черного чаю.

— Я должен встретиться в Фэрфаксе с Лилей Топчевой, как только позволит ее психическое состояние. Тогда, в том кофейном магазинчике, вы спрашивали меня о деталях к…

— Никакая сделка уже не нужна. Я забыл номер оружия. Мы сейчас не занимаемся внедрением, мистер Ларс. Мы никогда не будем заниматься внедрением.

Ларс промычал что–то нечленораздельное.

— Да, — продолжал Каминский. — Больше никогда. Вы и я — не личности.

Вы и я, как этнологические сообщества — Восток, Запад, — поднялись из дикости и растрат, и стали умными, и стали приятелями, заключали сделки, знаете ли, пожимали руки друг другу, наши подписи стояли на Протоколах 2002 года. Мы возвращаемся вспять к существованию, как там говорится в иудейско–христианской Библии? Без листьев?..

— Нагими, — сказал Ларс.

— А теперь по улицам ходит сплошная джинса, — сказал Каминский, — или как вы их называете? Наивный болван. Наивный болван читает в гомозете о двух новых «не–наших–вроде–бы спутниках» и, наверное, немного волнуясь, спрашивает себя: «Интересно, какое новое оружие лучше других справится с этим небесным телом. Это? Нет? Тогда это? Или то?» — Каминский жестом обрисовал несуществующее оружие, которое могло заполонить его маленький офис. Горечь в его голосе зазвучала как плач. — В четверг, первый Их–спутник. Пятница, второй Их–спутник. И вот в субботу…

— В субботу, — сказал Ларс, — мы используем оружие под номером 241 в каталоге — и война окончена.

— 241, — хмыкнул Каминский. — Звонит звонок, благодарю вас. Оно для использования исключительно против экзоскелетных форм жизни, растворяет ростковые субстанции и делает — яйцо–пашот, верно? Да, наивному болвану это понравится. Я припоминаю, как люди из КАСН добыли пиратским способом видеопленку с 241–ым в драматическом сюжете. Это хорошо, что вы можете отличить ростковую форму жизни на Каллисто от низкорастущих, иначе визуальная демонстрация не была бы такой впечатляющей. Даже я был тронут.

Там, внизу под Калифорнией, в катакомбах Ланферманз. Должно быть, захватывающе наблюдать процессы созидания на разных стадиях. Правильно?

— Правильно, — каменно ответил Ларс.

Каминский взял со своего стола ксерокопированный документ в одну страницу, для этого дня и времени это было весьма необычно.

— Это получено из достоверных источников, и нам сюда, в советское посольство, должны предоставить информацию для Запад–Блока.

Неофициальную, как вы понимаете. «Утечка информации».

Гомозеты и телерепортеры «слышат» обсуждение и получают общее представление о планах Нар–Востока и так далее. — Он швырнул документ Ларсу.

Быстро взглянув на него, Ларс тотчас же увидел стратегические намерения БезКаба.

Потрясающе, думал Ларс, читая одну страничку ксерокопированного документа Нар–Востока. Им ничего не стоит вести себя просто по–идиотски!

Просто они хотели обезопасить себя от того, что этот идиотизм будет навязан им. И прямо сейчас. Не после того, как будет прослежен путь этих чужаков, понял он, или мы уступим им, а в любом случае. Папонович, Нитц и прочие безымянные марионетки второразрядного значения что–то там царапают суетливо не для того, чтобы защитить четыре миллиарда живых существ от сверхугрозы, которая висит в буквальном смысле слова у них над головами. А чтобы снять самих себя с крючка! Чертовы ублюдки!

Тщеславие человека. Даже в самых высоких сферах.

Каминскому же он сказал:

— Я извлек из этого документа новую теорию о Боге и Мироздании.

Каминский кивнул и вежливо застыл, как восковая фигура, в ожидании продолжения.

— Я внезапно понял всю историю Падения Человека, — продолжал Ларс. Почему все пошло вкривь и вкось. Это все одна великая Белая Бумага.

— Вы очень мудры, — сказал Каминский с вялым одобрением. — Я согласен. Мы знаем, не так ли? Создатель все испортил. И вместо того, чтобы исправить ошибку, состряпал внешнюю историю, которая доказывала ответственность за все кого–то другого. Какой–то мистический безбожник захотел, чтобы все шло именно так.

— Итак, мелкая сошка при заключении контракта на Кавказе, — сказал Ларс, — может потерять свой правительственный контракт и предстать перед судом. Директор автоматического завода — я не могу назвать ни его имени, ни названия завода, раскроет для себя нечто, чего не знал.

— Сейчас он уже знает, — сказал Каминский. — А теперь скажите–ка.

Почему вы здесь, в посольстве?

— Мне нужна хорошая фотография, объемная и в цвете, возможно, даже пленка, если у вас такое имеется, мисс Топчевой.

— Конечно. Но разве вы не можете подождать всего день?

— Мне хотелось бы быть подготовленным заранее.

— Почему? — Каминский остро, с проницательностью старого человека взглянул на него.

Ларс сказал:

— Вы ничего не знаете о свадебных фотографиях.

— А! Сюжеты многих пьес, опер, героических легенд. До самой смерти, унесу с собой в могилу… Вы что, серьезно, мистер Ларс? В таком случае, у вас действительно проблемы. Как говорят здесь, ваши запад–блоковские проблемы.

— Я знаю.

— Мисс Топчева сморщенная, высушенная кожаная кошелка. Должна бы просто сидеть в стареньком домишке, не имей она таланта медиума.

Этот удар вконец расстроил нервы Ларса, и он почувствовал, что каменеет.

— Вы только что были убиты, мистер Ларс, — сказал Каминский. — Я прошу прощения. Психологический эксперимент в стиле Павлова. Я сожалею и прошу прощения. Но подумайте. Ведь вы едете в Фэрфакс, чтобы спасти четыре миллиарда. А не найти замещение своей любовнице Марен Фейн, вашей Liebenshfcht «любовнице (нем.)», сожительнице в настоящий момент. Которую вы нашли, чтобы заменить — как было ее имя? Бэтти? Ту, у которой, по сообщению КАСН, были премиленькие ножки…

— О Господи, — проговорил Ларс, — вечно это КАСН! Превращающее живые вещи в информацию, которую продают на сантиметры…

— Причем любому покупателю, — заметил Каминский. — Вашему врагу, вашему другу, жене, нанимателю или, что еще хуже, нанимателям. Агентство, на котором шантаж нарастает, как плесень. Но, как вы выяснили на той размазанной фотографии мисс Топчевой, кое–что всегда остается в тени.

Чтобы вы продолжали забавляться. Чтобы было ясно, что вам все еще что–то нужно. Послушайте, мистер Ларс, у меня есть семья: жена и трое детей в Советском Союзе. Эти два спутника в нашем небе — они могут их убить и так добраться до меня. Они могут попасть и в вас, если ваша любовница в Париже умрет как–нибудь ужасно — от эпидемии, радиации или…

— Ладно, хватит вам…

— Я просто хочу попросить вас, вот и все. Вы будете в Фэрфаксе и, пожалуйста, сделайте так, чтобы с вами ничего подобного не случилось. Я молю Господа, чтобы вы и Лиля Топчева выдумали какой–нибудь шедевр, который стал бы щитом: мы как дети, играющие под защитой отцовского оружия. Понимаете? И если вы забудете об этом…

Каминский вытащил ключ и открыл старомодный ящик своего стола.

— Это мое собственное. Здесь указана дата. — Это была разрывная автоматическая капсула, которую он поднял, аккуратно отводя от Ларса ствол. — Как официальный представитель организации, которая никогда не повернет вспять, но будет вынуждена быть сожженной, уничтоженной и прекратить свое существование, я могу предложить вам свеженькую новость.

Прежде чем вы отправитесь в Фэрфакс, вам скажут, что возвращение невозможно. Мы где–то сделали ошибку. Корабль–перехватчик или огромный орбитально–радиусный мониторный солнечный спутник подвели нас. Может быть, поэтому система переключений или перцептивный экстензор ничего не смогли сделать. — Он пожал плечами, положил автоматическое ручное оружие обратно в ящик стола и старательно запер его ключом. — Что–то я начал проповедовать.

Ларс сказал:

— Вам стоит повидать психиатра, пока вы все еще в Запад–Блоке. Развернувшись, он вышел из офиса Каминского. Распахнул дверь и очутился в суете заполненных деятельными людьми главных комнат.

Следовавший за ним Каминский остановился на пороге и произнес:

— Я бы и сам сделал это.

— Сделали бы что? — быстро обернувшись, спросил Ларс.

— С помощью том, что я показал вам запертым в столе.

— А, — кивнул Ларс. — Хорошо. Я запомню.

Затем он молча прошел мимо снующих туда–сюда мелких бюрократов посольства через парадную дверь на улицу, Они сошли с ума, подумал он. Они все еще верят, что в напряженной ситуации, когда действительно нужно, вопросы решаются именно таким путем.

Их эволюция за последние пятьдесят лет произошла только на поверхности.

Внутри они остались точно такими же. Таким образом, перед нами не только присутствие двух незнакомых спутников, кружащих над нашим миром, понял Ларс. Нам придется также выдержать и пережить в этих неподходящих для стресса обстоятельствах возврат к обнаженному мечу прошлого. Таким образом, все договоры, пакты и соглашения, — это все обман. Все мы — и Запад, и Восток — разделили это заблуждение. Это такая же наша вина, как и их, желание верить и выбирать ровную дорожку. Посмотрите на меня теперь. В таком состоянии я направился прямиком в советское посольство.

И вот что получилось. Старинное автоматическое ручное оружие, чтобы не случилось со мной ненароком чего–нибудь, было направлено в потолок вместо моей груди.

Но этот человек был прав. Каминский сказал мне правду, не поднимая громкого шума и не впадая в истерику. Если нам с Лилей ничего не удастся, мы будем уничтожены. Блоки обратятся еще к кому–нибудь за помощью.

Невероятная ноша свалится на Джека Ланфермана и его инженеров, особенно на Пита Фрейда. И да поможет им Бог, потому что если они тоже не смогут ничего сделать, они последуют за Лилей и мной в могилу.

Могила, подумал он. Тебя однажды спрашивали, в чем твоя бела. Я могу показать тебе. Это здесь. Это я.

Останавливая следовавший мимо хоппер, он вдруг понял одну вещь. Я даже не смог достать того, за чем я пришел в это здание, — я не выудил у них четкой фотографии Лили.

И в этом тоже Каминский был прав. Ларсу Паудердраю придется подождать до встречи в Фэрфаксе. Он не поедет туда подготовленным.

Глава 14

Позже этим же вечером, когда он уже спал в своей нью–йоркской квартире, пришли они.

— С ней уже все в порядке, мистер Ларс. Не хотите одеться? Все остальное мы сложим и отошлем вам попозже. Мы идем прямо на крышу. Наш хоппер там.

Люди из ЦРУ, или из ФБР, или Бог знает откуда, но в любом случае профессионалы, привыкшие выполнять свои обязанности в это время ночи, начали, к изумлению Ларса, шарить в ящиках его стола и шкафов и собирать все его вещи. Они молча и проворно; как заведенные машины, крутились вокруг него, и делали то, за чем их сюда направили. А он находился в сонном, каком–то животном, раздраженном и немом оцепенении.

Но наконец, под действием всего происходящего, Ларс окончательно проснулся и бросился в ванную.

Умывая лицо, он услышал, как один из полицейских обыденным голосом сказал ему:

— Сейчас летают уже три спутника.

— Три, — повторил Ларс, как слабоумный, разглядывая в зеркале свое заспанное помятое лицо. Волосы, как сухие водоросли, свешивались ему на лоб, и он машинально потянулся за расческой.

— Три спутника. Но третий отличается от предыдущих, как сообщают станции слежения.

— «Ежик»? — спросил Ларс.

— Нет, просто не такой. Это не мониторная установка. Не сборщик информации. Первые две занимались именно этим, теперь, наверное, они уже выполнили свою задачу.

— Они доказали, — произнес Ларс, — даже просто своим нахождением там, что мы не можем сбить их. — Никакое количество мудреного оборудования, запихнутого в эти спутники, не было необходимым, чтобы это доказать, они с таким же успехом могли быть полыми.

У полицейских были серые форменные пальто, бритые головы, и они напоминали чересчур аскетичных монахов. Они поднялись на крышу дома.

Стоящий справа от Ларса, краснолицый, сказал:

— Насколько нам известно, сегодня днем вы были в советском посольстве.

— Да, — подтвердил Ларс.

— Это письменное предписание, которое вы имеете…

— Оно просто запрещает им обращаться ко мне, — сказал он. — Я же могу разговаривать с ними. У них нет предписания.

— Ну, и вам повезло? — спросил его полицейский.

Это поставило его в тупик. Он задумался, не зная, что ответить.

Неужели этот любопытный хотел сказать, что люди из ФБР или ЦРУ знали, зачем он ходил к Каминскому? Наконец, когда они пересекали летное поле крыши, подходя к огромному правительственному кораблю знакомого класса истребителей с большим радиусом полета, Ларс сказал:

— Ну, он высказал свою точку зрения. Если это можно назвать «Повезло».

Хоппер поднялся. Нью–Йорк быстро остался позади, и теперь они летели над Атлантикой. Огоньки городов постепенно становились все меньше и меньше, пока не исчезли совсем. Ларс, оглядываясь назад, чувствовал волнующее, может, даже невротическое сожаление, он остро ощущал всепроникающую потерю. Потерю, которая ничем не сможет быть компенсирована, никогда.

— Что вы собираетесь предпринять? — спросил его полицейский, управлявший хоппером.

— Я произведу абсолютное, полное, всеобщее, утомительное, святошеское, безусловное впечатление, — сказал Ларс, — что я искренний, наивный, открытый, честный, правдивый, многословный, болтливый…

Один из полицейских бросил ему резко:

— Ты кретин — ведь наша жизнь поставлена на карту!

Ларс мрачно ответил ему:

— А ты — мошенник.

Полицейский, вернее, оба полицейских — кивнули.

— Так вот, вам должно быть известно, — сказал Ларс, — что я могу снабдить вас устройством, внедренным компонентом с системой управления в шестьдесят ступеней, которое будет зажигать ваши сигары и сочинять новые струнные квартеты Моцарта в переложении для фортепиано, в то время как другой внедренный компонент из какого–нибудь другого многосистемного комплекса будет подавать вам еду, даже разжевывать ее для вас, а при необходимости выплюнет все лишнее наружу, в устройство…

— Понятно, — протянул один из полицейских, обращаясь к другому, почему этих дизайнеров по оружию так сильно ненавидят. Они маги.

— Нет, — сказал Ларс, — вы ошибаетесь, это вовсе не то, что меня мучает. Хотите знать, что меня мучает? Сколько еще до Фэрфакса?

— Недолго, — одновременно ответили оба.

— Постараюсь успеть, — сказал Ларс. — Вот что меня гложет. Я неудачник в своей работе. И то, что она наносит ущерб человеку, просто пугает меня. Но мне платят, или по крайней мере платили до сих пор за то, что я был неудачником. Вот что было нужно!

— Вы думаете, Паудердрай, — сказал сидящий рядом с ним полицейский, что вам с Лилей Топчевой удастся сделать это? Прежде чем они… — он указал пальцем вверх, почти набожным жестом, как какой–нибудь древний землепашец, труды которого снова и снова сжигало небесное пламя,…сбросят, что у них там есть. То, что они устанавливают. Ведь спутники для каких–то расчетов. И когда они сбросят это, оно упадет непременно в том месте, куда им нужно? К примеру — это моя личная теория — они доведут Тихий океан до кипения и сварят нас, как мэнских омаров…

Ларс молчал.

— Он не собирается ничего говорить. — Полицейский за пультом управления говорил непонятным, странным тоном. В нем слышались и злость, и печаль. Как маленький мальчик, и Ларс невольно проникся симпатией к нему.

Должно быть, временами и ему случалось говорить вот так.

Ларс сказал:

— В советском посольстве мне сказали напрямую, что если Лиля и я вернемся ни с чем или только с каким–нибудь псевдооружием, то тем самым мы сократим наши жизни на несколько десятков лет. И они действительно сделают это. Если только вы их не опередите.

Ведущий хоппер полицейский спокойно согласился:

— Мы и будем первыми. Потому что мы ближе. Но не прямо сейчас, еще будет подходящий момент.

— Вам приказали? — с любопытством спросил Ларс. — Или это ваша личная идея?

Ответа не последовало.

— Вы оба не можете убить меня. — Ларс, без особого успеха, старался сказать это и убедительно, и беззаботно. Первое ему явно не удалось, а второе не понравилось слушателям. — А может, и можете. — Затем добавил: Святой Павел говорил, что человек может родиться снова. Он может умереть, а потом возвратиться к жизни. Таким образом, если человек может дважды родиться, то почему он не может быть дважды убит?..

— В вашем случае, — сказал полицейский рядом с ним, — это не будет убийством.

Он не стал расшифровывать, что же это будет в этом случае. Возможно, подумал Ларс, это нельзя высказать словами. Он ощущал тяжесть их ненависти, их страха, всего вместе, и в то же время их доверия. У них все еще была надежда, как и у Каминского. Они годами платили ему, чтобы он не производил гениального смертоносного прибора. И теперь все с той же абсолютной наивностью все же цеплялись за его рубашку, умоляя, как обычно, — и все же с плохо скрываемым подтекстом угрозы. Убийства — в случае, если его ждет провал.

Он внезапно многое понял об обществе мошенников. Многое из того, чего не понимал столько лет.

То, что они знали всю подноготную, все сенсационные новости, не сделало их жизнь более легкой. Так же, как и он, они все еще страдали. Они не надували паруса во всю мощь, Хубрисом, как кто–то сказал ему.

Узнав, что происходит на самом деле, они попали в неловкое положение, и по той же причине, по которой незнание позволяло всей массе, всем простофилям спокойно спать. Слишком большая ноша, полностью оформившаяся, полная ответственности, лежала на мошенниках… даже на этих двух ничтожествах, этих полицейских. Плюс всей их когорте, которая сейчас в его квартире распихивала все его плащи, рубашки, туфли, галстуки и нижнее белье по коробкам и чемоданам.

И вся эта тяжелая ноша заключалась в следующем.

Они, так же как и Ларс, знали, что их судьба находится в руках недоумков. Это было как дважды два. Недоумки на Западе и на Востоке такие как генерал Нитц и маршал Папонович… недоумки. Он отчетливо это осознал и почувствовал, как его заливает краска стыда. Правящий класс пугало, что правительство было так же смертно, как и все прочие. Последним сверхчеловеком, последним «железным человеком» был Иосиф Сталин. А с тех пор — лишь тщедушные смертные, работодатели, которые только и умели, что заключать сделки.

И все же, альтернатива была пугающе плохой — и все они, не исключая и простофиль, в какой–то мере ощущали это.

Теперь они четко видели этот выбор в своем небе — в форме трех неизвестных спутников.

Полицейский за пультом тягуче, как будто это не имело для него никакого значения, произнес:

— Вот и Исландия.

Под ним блестели огни Фэрфакса.

Глава 15

Огни сверкали, создавая светло–золотистый туннель, указывающий дорогу. Пронизывающий до костей ветер с северных ледников яростно набросился на него, заставляя ускорить шаг. Следом шли оба полицейских.

Они тоже дрожали. Втроем они быстро добрались до ближайшего здания.

Дверь плотно закрылась за ними, и тепло окружило со всех сторон. Они остановились, еле переводя дух. Лица полицейских покраснели и опухли, не столько из–за перемены климата, сколько от напряжения и страха, то их захватят снаружи.

Из ниоткуда появилось четыре члена КВБ, советской секретной полиции, одетых в старомодные, супернемодные шерстяные костюмы, обычно скрываемые под плащом, узкие полуботинки и вязаные галстуки. Казалось, что они буквально извлекли себя с помощью мудреной науки из стен приемной комнаты, в которой стояли тяжело дышащие Ларс и двое представителей американской полиции Запад–Блока.

Бесшумно, медленными, ритуальными движениями представители секретных служб Запад–Блока и Советов обменялась удостоверениями. Они, должно быть, подумал Ларс, принесли с собой по пять килограммов удостоверяющих личность материалов каждый. Обмен карточками, бумажниками, цефалическими звукоключами, казалось, будет длиться бесконечно.

Никто ничего не сказал. Никто из шести присутствующих не смотрел друг на друга. Все внимание было уделено проверке документов друг друга.

Ларс отошел в сторону, нашел машину, торгующую горячим шоколадом, бросил в нее двадцать пять центов и получил взамен стаканчик напитка. Он медленно тянул его, чувствуя себя бесконечно усталым, думая о том, что у него болит голова и что он не побрился. Он ясно почувствовал, какой у него нестандартный, неподходящий и просто отвратительный вид. В такое время.

При подобных обстоятельствах.

Когда, наконец, полиция Запад–Блока заключила, что обмен документами с их коллегами из Нар–Востока состоялся, Ларс язвительно произнес:

— Я чувствую себя как жертва гестапо. Грубо вытащенный из постели, небритый, в самой скверной одежде и еще вынужденный наблюдать…

— Вы не встретитесь с Reichsgericht, — сказал один из агентов Нар–Востока, услышав эти слова. Его английский был немножечко искусственным и напряженным, — выученным, наверное, с образовательной аудиокассеты. Ларс сразу же подумал о роботах, автоматах, напоминающих по форме человеческие фигуры, и о их механизмах. Это было не доброе предзнаменование. Такое ровное, неэмоциональное общение, подумалось ему, часто ассоциируется с определенными субформами умственных заболеваний фактически с общим поражением мозгов. Он беззвучно застонал. Теперь он понял, что имел в виду Т.С.Эллиот, говоря, что мир завершит свое существование не взрывом, но всхлипом. Оно завершится его непроизносимым стоном жалобы на механизмоподобие тех, кто держал его в плену. Такова была действительность, нравилось ему признавать это или нет.

Запад–Блок, по причинам, которые, разумеется, не будут предоставлены ему для осознания или оценки, разрешил встречу с Лилей Топчевой. Эта встреча должна состояться под контролем Советского Союза. Вероятно, это свидетельствовало о том, как мало надежды питали генерал Нитц и его окружение насчет возможных результатов встречи.

— Прошу прощения, — сказал Ларс, обращаясь к советскому агенту. — Я совсем не знаю немецком. Вам придется объяснить это выражение. — Или, что было бы еще лучше, разрешить этот вопрос со Старым Орвиллом. В том, другом, уже потерянном мире.

Один из агентов ответил:

— Вы, американцы, не владеете иностранными языками. Но у вас имеется отделение в Париже. Как же вы справляетесь?

— Мне это удается, — ответил Ларс, — потому что у меня есть любовница, говорящая на французском, а кроме того, на итальянском и русском, и она чертовски хороша в постели. И это все вы можете найти в моем доме. Она возглавляет мой парижский офис. — Он обернулся к двум полицейским Соединенных Штатов, которые привели его сюда. — Вы покидаете меня?

Без всякого чувства вины или заботы они ответили:

— Да, мистер Ларс.

Греческий хор отречения от человеческой моральной ответственности. Он ужаснулся. А что, если Советы решат не возвращать его? К кому Запад–Блок тогда обратится, чтобы найти дизайнеров по оружию? Предполагая, конечно, что осада земной атмосферы неизвестными спутниками осуществляется…

Но никто действительно не верил, что такое может произойти.

Именно так. Именно это и делало его возвращение невозможным.

— Пойдемте, мистер Ларс. — Его окружили четверо квбистов. И повели вверх по пандусу через вестибюль, где люди — нормальные, независимые индивидуумы, мужчины и женщины — сидели в ожидании отъезда или встречающих. Невероятно, подумал он — как во сне.

— Я могу купить журнал в киоске? — спросил он.

— Конечно. — Четверо квбистов подвели его к раскладке и, словно социологи, наблюдали, как он ищет что–нибудь поинтереснее. «Библия?» подумал он. Или может быть, попробовать другую крайность?

— Как насчет вот этом? — спросили квбисты, показывая на комиксы дешевой печати с размазанными красками. «Голубой Цефалопод с Титана». Судя по всему, на всей огромной раскладке ничего хуже не было. Ларс заплатил автоматическому клерку американской монеткой, и тот поблагодарил его своим автоматическим гнусным голосом.

Как только они впятером отошли, один из агентов спросил его:

— Вы всегда читаете такую чушь? Мистер Ларс? — Тон был вежливый.

Ларс сказал:

— У меня дома собрана целая пачка. С первого номера.

Реакции не последовало, только официальная улыбка.

— К сожалению, в последний год качество падает, — добавил Ларс. Он свернул книжку и сунул в карман.

Позднее, когда они уже летели над крышами домов Фэрфакса в советском правительственном военном хоппере, он развернул книжку и постарался рассмотреть ее в тусклом верхнем свете лампы.

Он, естественно, никогда в жизни не разворачивал подобную дешевку.

Это было интересно. Голубой Целофалопод, по давней и многоуважаемой традиции, взрывал здания, разоблачал негодяев, маскировался в начале и в конце каждой главы под Джейсона Сент–Джеймса, бесцветного оператора–программиста. И еще один стандарт, корни которого давно затерялись в туманной истории искусства комиксов — какая–то там подружка Джейсона Сент–Джеймса, Нина Уайткоттон, писавшая правительственные колонки для «Кроникл Таймс», мифической монровистской гомозеты, которая затем распространялась по всей Западной Африке.

Мисс Уайткоттон, что было чрезвычайно любопытно, была негритянкой.

Так же, как и все остальные живые существа в этой истории, включая и самого Голубого Цефалопода, который вошел в историю под именем Джейсона Сент–Джеймса. Действие каждой главы происходило в местности под названием «большая область метрополии где–то в Гаке».

Комиксы предназначались для афро–азиатской аудитории. Благодаря какому–то сбою в мировой автосистеме распространения она появилась здесь в Исландии.

Во второй главе Голубой Цефалопод был на время лишен своих сверхчеловеческих способностей присутствием метеора из зулариума, редкого металла из системы Бетельгейзе. И электронное устройство, с помощью которого приятель Голубого Цефалопода, Харри Норт, профессор физики в Леопольдвилле, восстановил эти потерянные способности как раз для того, чтобы выбить монстров с четвертой планеты Проксимы, Агаканы, поразительно напоминало его собственный оружейный эскиз под номером 204.

Странно! Ларс продолжал читать дальше.

В третьей главе, последнем разделе, другое устройство, невероятно знакомое ему, хотя он не мог точно припомнить, где он его встречал, было применено при коварном содействии всегда поспевавшего вовремя Харри Норта.

Голубой Цефалопод снова праздновал победу, на этот раз над пришельцами с шестой планеты Ориона. И это было превосходно, потому что эти пришельцы были просто отвратительными. Здесь художник превзошел самого себя.

— Вы находите это интересным? — спросил его один из квбистов.

Я нахожу интересным, подумалось Ларсу, как это писателю и/или художнику удалось использовать КАСН, чтобы выудить у них несколько моих, технологически самых интересных идей. Интересно, есть ли здесь основания для подачи гражданского иска?

Но разве сейчас до этого?

Хоппер приземлился на крышу, мотор сейчас же прекратил свои обороты, и тотчас открылась дверь.

— Это мотель, — сказал один из агентов с искусственно отчетливой речью. — Мисс Топчева занимает полностью все здание. Мы освободили его от всех посетителей и поставили охрану. Вас никто не будет беспокоить.

— Действительно? На уровне?

Агент поразмыслил над фразой, прокрутив ее в мозгу.

— Вы можете обратиться за помощью в любое время, — наконец произнес он. — И конечно, обслуживание: бутерброды, кофе, ликер.

— Наркотики?

Квбист повернулся к нему. Как мрачные совы, они вчетвером уставились на Ларса.

— Я сижу на наркотиках, — объяснил Ларс. — Я думал, КАСН сообщил вам об этом, о Господи! Я принимаю их каждый час.

— Какие наркотики? — Вопрос был задан очень осторожно, чтобы не сказать — подозрительно.

— Эскалатиум, — ответил Ларс.

Вот оно. Оцепенение.

— Но мистер Ларс! Эскалатиум токсичен для мозга! Вы бы не протянули и полугода.

— Я принимаю еще и конджоризин, — сказал Ларс. — Он уравновешивает метаболическую токсичность. Я смешиваю их, растираю в порошок, круглой чайной ложкой, делаю раствор такой же консистенции как вода, даю отстояться и принимаю ее как инъекции…

— Но сэр, вы же умрете! От моторно–васкулярных конвульсий. Через полчаса. — Четверо советских агентов выглядели совершенно озадаченными.

— Все, что со мной когда–либо случалось, было лишь побочным эффектом, — сказал Ларс. — Из носу текло…

Четверо посоветовались, и затем один из них обратился к Ларсу:

— Мы привезем сюда вашего врача из Запад–Блока, доктора Тодта. Он может наблюдать за вашими процедурами принятия инъекций. Сами мы не можем взять на себя такую ответственность. Эта комбинация стимуляторов необходима для того, чтобы наступило состояние транса?

— Да.

Они снова посоветовались.

— Спускайтесь вниз, — наконец приказали ему. — Вы присоединитесь к мисс Топчевой, которая, насколько мы знаем, не зависит от наркотиков.

Оставайтесь с ней, пока мы не заполучим доктора Тодта и оба ваших медикамента. — Смотрели на него сурово. — Вы должны были сказать нам или привезти свои наркотики и доктора Тодта с собой. Власти Запад–Блока не проинформировали нас. — Было ясно, что они искренне разозлились.

— Ладно, — сказал Ларс и стал спускаться вниз. Через минуту он уже стоял перед дверью в комнату Лили Топчевой в сопровождении одного из квбистов.

— Я боюсь, — вслух сказал он.

Агент постучал в дверь.

— Боитесь, мистер Ларс, противопоставить свой талант способностям нашего медиума? — Издевательские нотки явно преобладали в его голосе.

— Нет, не этого, — ответил Ларс.

Боюсь, подумал Ларс, что Лиля окажется именно такой, какой ее описал Каминский, черноватой, сморщенной, высушенной палкой из костей и хоти. Как старый, никому не нужный кошелек. Поглощенная, наверное, своими профессиональными запросами. Бог знает, что ее могли заставить предоставить своему «клиенту». Они, насколько он знал об этом полушарии народ суровый.

Теперь ему стало ясно, почему генерал Нитц хотел, чтобы совместная работа дизайнеров оружия происходила именно здесь, под руководством Нар–Востока, а не Запад–Блока. Нитц прекрасно понимал, что наибольшее давление оказывается именно здесь. Возможно, он думает, что под таким прессом я буду лучше работать.

Другими словами, подумал Ларс хмуро, все эти годы меня просто придерживали. Но здесь, под контролем КВБ, под неусыпным оком БезКаба все будет по–другому.

У генерала Нитца было больше уверенности, что из его людей выжмут здесь, что надо, чем в собственных учреждениях. Какой странный, необъяснимый и все–таки в чем–то правильный гаденький расчет. Я тоже верю в это, понял Ларс.

Потому что, возможно, именно тот случай.

Дверь отворилась. И на пороге стояла Лиля Топчева.

На ней был черный шерстяной свитер, брюки и сандалии, волосы завязаны сзади бантом. Она выглядела не больше чем на семнадцать или восемнадцать лет. У нее была подростковая фигура, только стремящаяся к зрелости. В одной руке сигарета, но держала она ее неправильно, очень неуклюже, явно пытаясь выглядеть старше и произвести впечатление на квбиста и на него.

Ларс хрипло произнес:

— Я Ларс Паудердрай.

Улыбаясь, Лиля протянула ему руку. Она была маленькая, гладкая, холодная, хрупкая. Он осторожно, с огромным почтением пожал ее. Ему казалось, что всего лишь одно неловкое пожатие может навеки все испортить.

— Привет, — сказала она.

Агент телом втолкнул Ларса в комнату. Дверь за ним захлопнулась, квбист остался снаружи.

Он был наедине с Лилей Топчевой. Мечта сбылась.

— Как насчет пива? — спросила она. Он заметил, что, когда она говорит, видны зубы, очень ровные, мелкие, красивые. Похожа на немку.

Нордический тип, не славянский.

— У вас чертовски хороший английский, — сказал Ларс. — Я еще думал как они собираются решить проблему языковом барьера? — Он ожидал проворного, самоуничтожающегося, но всегда присутствующего третьего лица, переводчика. — Где вы его выучили?

— В школе.

— Вы правду говорите? Вы никогда не были в Запад–Блоке?

— Я никогда не выезжала из Советского Союза, — ответила Лиля Топчева.

— Да и большая часть Нар–Востока, особенно регионы под китайским влиянием, не для меня.

Грациозно проходя на кухню, чтобы принести ему банку пива, девушка внезапно сделала рукой жест, который привлек его внимание. Она кивнула головой по направлению к дальней стене комнаты. Затем, повернувшись к нему, спиной к стене, она произнесла одними губами — «жучок».

Аудиовидеосистема напряженно записывала их. Естественно. А как же иначе? Вот и мясник, подумал Ларс, вспоминая величайшую, классическую вещь Оруэлла, «1984». Только мы не знаем, что находимся под наблюдением, по крайней мере теоретически, наших добрых друзей. Мы теперь все друзья. Если не считать того, что, как сказал Аксель Каминский (и это правда) — если мы не сможем перепрыгнуть через пылающий костер, Лиля и я, наши добрые друзья нас прикончат.

Но кто же может винить их? Оруэлл, к сожалению, пропустил этот момент. Они могут быть правы, а мы — нет.

Лиля принесла ему пива.

— За удачу, — сказала она улыбаясь.

Я уже влюбился в тебя, подумал он.

Интересно, они убьют нас за это? Помоги им Господь, если так. Потому что и они, и их объединенная цивилизация, Запад–Восток, ничто по сравнению с этой любовью.

— А что это насчет наркотиков? — спросила Лиля. — Я слышала, как вы разговаривали с этим агентом снаружи. Это правда, или вы просто, ну, понимаете, хотели затруднить их работу?

— Это правда, — ответил Ларс.

— Я не расслышала названия наркотиков. Несмотря на то, что дверь была открыта и я подслушивала.

— Эскалатиум.

— О, нет, нет!..

— Конджоризин. Я смешиваю их, растираю…

— Это я слышала. Вы вводите их как инъекционную смесь, вы действительно это делаете! Я думала, что вы просто сказали это для их же пользы.

Она разглядывала его горделиво и в то же время весело. Это не было ни неодобрением, ни шоком, ни моральным осуждением квбиста — узколобого по природе. У нее это граничило с восхищением.

— Вот так, я ничего не могу делать, пока не прибудет мой врач, сказал Ларс. — Все, что я могу… — он уселся на черный с отделкой железный стул, — это пить пиво и ждать. — И смотреть на тебя.

— У меня есть наркотики.

— А они сказали, что нет.

— Все, что они говорят — это попытка поймать червя в навозной куче. Она повернулась в сторону аудиовидеомонитора, на который только что Ларсу указала. — А это вам подходит, Гещенко!

— Это кто?

— Это майор из квбэшной охранки. Он потом просмотрит пленку, которую сейчас снимают о нас с вами. Да, майор? — спросила она скрытый монитор. Видите ли, — спокойно объяснила она Ларсу, — я — заключенная.

Он пораженно уставился на нее.

— Вы хотите сказать, что совершили преступление, что–то противозаконное, вас судили и…

— Судили и приговорили. Все как псевдо… я не знаю, как это назвать.

Механизм, да, механизм. Согласно которому я теперь, несмотря на все политические и гражданские гарантии в Конституции СССР — абсолютная невозвращенка. Мне не уйти от советском суда, никакой юрист не может вытащить меня отсюда. Я — не то, что вы. Я знаю о вас, Ларс — или мистер Ларс? Или мистер Паудердрай, — как вы хотите, чтобы вас называли? Я знаю, какое положение вы занимаете в Запад–Блоке. Как я завидовала все эти годы вашему положению, вашей свободе и независимости!

— Вы думаете, — спросил он, — что я могу в любой момент плюнуть им в рожу.

— Да. Я знаю это. КАСН сообщило мне, они представили мне эти данные, несмотря на всех обитателей навозных куч, как этот Гещенко.

— КАСН наврало вам, — сказал ей Ларс.

Глава 16

Она растеряно заморгала глазами. Потухшая сигарета и банка пива задрожали в ее руках.

— Они точно так же держат меня, как и вас, — сказал Ларс.

— Разве вы не добровольно приехали сюда в Фэрфакс?

— Конечно, да, — кивнул он. — Фактически я сам подкинул эту идею маршалу Папоновичу. Никто меня не заставлял ехать сюда, никто не приставлял к виску пистолет. Но он вытащил пистолет из ящика стола, показал — и я все понял.

— Фэбээровец? — Ее глаза расширились до предела, как у маленького ребенка, которому рассказывают страшную сказку:

— Да нет, в общем, не из ФБР. Друг ФБР, в этом дружелюбном мире сотрудничества, в котором мы живем. Но это не важно, мы не должны огорчать себя этими разговорами. За исключением том, что вы должны знать, что за иной могут прийти в любое время. И ставят меня в известность, если захотят.

— Значит, — задумчиво произнесла Лиля, — вы не били таким уж особенным. А я слышала, что вы просто «примадонна».

— Да, — сказал Ларс, — со мной трудно. Я ни на ком не полагаюсь. Но все равно они могут вытянуть из меня все, что им надо. А что по сравнению с этим все остальное?

— Я думаю, ничего, — покорно ответила она.

— Какие наркотики вы принимаете?

— Формофан.

— Это похоже на новую модель одностороннего зеркала. — Он никогда не слышал о таком. — Или на пластичную упаковку для молока, которая сама открывается и сама выливается на ваши хлопья, не проливая при этом ни капли.

Лиля неуклюже, как подросток, сделала несколько глотков из своей банки пива и сказала:

— Формофан очень редкий. У вас на Западе его нет. Он производится одной восточно–германской фирмой, происходящей еще от донацистского картеля. В действительности он делается… — Она помедлила. Она раздумывала, стоило ли продолжать. — Они делают его исключительно для меня, — сказала она наконец.

Лиля рассказала ему, как препарат производится:

— Павловский институт в Нью–Москве сделал шестимесячный анализ моего мозгового обмена, чтобы выяснить, что можно сделать, чтобы улучшить его. Они вычислили эту химическую формулу, она была ксерокопирована и передана «А.Г.Хеми». И «А.Г.Хеми» производит шестьдесят полуграновых таблеток формофана для меня каждый месяц.

— И что происходит?

— Я не знаю, — сказала осторожно Лиля.

Он испугался. За нее. За то, что они сделали — и могли бы сделать в любое время, когда захотят.

— Вы не замечаете никаких проявлений? — спросил он. — Вы не замечаете никаких проявлений? — спросил он. — Более глубокое проникновение в состояние транса? На более длительное время? Меньше побочных эффектов? Вы должны заметить хоть что–нибудь. Улучшение ваших эскизов. Должно быть, они дают вам ем, чтобы улучшить ваши эскизы.

— Или спасти меня от смерти, — сказала Лиля.

Его внутренний страх стал еще более острым.

— Почему от смерти? Объясните. — Он старался говорить тихо, чтобы не выказывать никаких чувств, чтобы голос звучал совершенно естественно. Даже если принять во внимание квазиэпилептоидную природу…

— Я очень больной человек, — перебила Лиля. — Психически. У меня, как они называют это, «депрессии». Но это не депрессии, и они это знают.

Вот почему я провожу, и всегда буду проводить много времени в Институте Павлова. Меня очень сложно держать в нормальном состоянии, Ларс. Все очень просто. Это продолжается каждый день, а формофан помогает. Я принимаю его.

Я с радостью принимаю его, потому что я не люблю «депрессии» или как там они называются. Вы знаете, что это? — Она быстро наклонилась к нему. Хотите знать?

— Конечно.

— Я однажды понаблюдала за своей рукой. Она высохла и отмерла, и стала словно рука трупа. Она сгнила и превратилась в пыль. Затем тоже самое произошло со всей мной. Я перестала жить. А потом — я снова стала живой. Но уже по–другому, как будто в следующей жизни. После том, как я умерла… Скажите же что–нибудь. — Она замолчала.

— Ну что ж, это должно заинтересовать уже существующие религиозные учреждения.

Это было все, что Ларс мог придумать в тот момент.

Лиля спросила:

— Как вы думаете, Ларс, мы вдвоем, можем сделать то, что они хотят?

Можем мы предложить им то, что они называют «духовным ружьем?» Ну, вы понимаете. Я не хочу называть это, настоящее оружие?

— Конечно.

— Но откуда?

— Из того места, которое мы посетим. Мы как будто примем псилоцибин.

Который напоминает, как вы знаете, адреналиновый гормон эпинефрина. Но мне всегда нравилось думать об этом, как будто мы принимаем теонанакатил.

— Что это такое?

— Это слово ацтеков. Оно значит «тело господне». — Он объяснил:

— Вам он известен под именем алкалоида мескалина.

— А мы с вами посетим одно и то же место?

— Вероятно.

— А где это, вы говорили? — Лиля откинула голову в ожидании, слушая и глядя. — Вы не сказали. Вы не знаете. А я знаю.

— Тогда скажите.

— Я скажу, если только вы примете формофан, — сказала она.

Лиля поднялась и исчезла в соседней комнате. Вернувшись, она протянула ему две белые таблетки.

По необъяснимым для него самого причинам — хотя, откровенно говоря, его это совершенно не интересовало, — он деловито, даже не возражая, выпил эти две таблетки со своим пивом. И они моментально застряли у нем в горле.

Казалось, что они просто прилипли к пищеводу, но были уже за той чертой, когда он, прокашлявшись, мог выплюнуть их. Наркотик теперь стал частью его. Из чем бы он не состоял, как бы он ни воздействовал на него — он принял его из–за доверия. И вот что получилось.

Вера не в наркотик, вдруг понял он, в Лилю Топчеву.

Лиля, к его вящему удивлению, сказала:

— Любой, кто сделал это — проигравший человек. — Она, казалось, была грустна, но не разочарована. Как будто его вера в нее вызвала к жизни какой–то глубокий инстинктивный пессимизм. Или это было чем–то большим?

Славянским фатализмом?

Ему бы засмеяться, ведь он карикатурно представлял ее себе. Хотя, по правде говоря, он еще ничего не знал о ней, и сейчас еще не мог разгадать ее.

— Сейчас вы умрете, — сказала Лиля. — Я давно хотела сделать это. Я боюсь вас. — Она улыбнулась. — Мне всегда говорили, что если я когда–нибудь подведу их, квбэшные головорезы, работающие в Запад–Блоке, выкрадут вас, доставят в Булганинград и будут использовать, а меня выбросят туда, что они называют «свалкой истории». В старомодном смысле.

Так, как делал Сталин.

— Я даже на секунду не верю, что то, что вы говорите мне, правда.

— Вы не верите, что проделали весь этот путь сюда, чтобы быть убитым мной?

Он кивнул.

После паузы Лиля со вздохом произнесла:

— Вы правы.

Он с облегчением бессильно расслабился, дыхание снова стало ровным.

— Я боюсь вас, — продолжала она. — Они угрожали мне, постоянно напоминали о вас. Дошло до того, что я просто возненавидела саму мысль о вас. И я думаю, что вы умрете. По–другому не бывает. Все до вас тоже умирали. Но не от того, что я сейчас дала вам. Это был мозговой метаболический стимулятор, напоминающий серотонин. Именно то, что я сказала. И я дала его вам, потому что мне смертельно хочется узнать, какое действие он произведет. Знаете, что я хочу сделать? Попробовать ваши два наркотика вместе с моими. Мы не только соединим наши таланты. Мы еще и смешаем наши метаболические стимуляторы — и посмотрим, что получится.

Потому что… — Лиля помедлила как ребенок, старающийся за внешним спокойствием скрыть возбуждение. — Нам должно повезти, Ларс. Обязательно.

Он убежденно ответил:

— Нам все удастся.

И тут, сидя со своим пивом в руке, лениво рассматривая банку (датское пиво, темное, очень хорошем сорта), Ларс почувствовал, как наркотик начинает действовать.

Внезапно, очень быстро, как занимающийся огонь, он захлестнул его.

И Ларс, шатаясь, вскочил на ноги прыжком — пивная банка выпала из его рук, откатилась, содержимое ее пролилось на ковер. Темное, уродливое, пенящееся, как будто здесь убили большое животное и из нем, теперь беспомощного, уходила жизнь. Словно, подумал он, я вступил на дорогу смерти, несмотря на все то, что она говорила. Господи Боже! Я дал себя убить просто из–за того, что покорен ей.

Чему же я подчиняюсь, подумал он. Смерть может замаскироваться. Она может найти укрытие в туманных словах, а ты будешь думать, что это нечто совершенно иное — высшая власть, какое–то чувственное и свободное качество, от котором ты в восторге. Это все, чем просишь — просто для себя. А вместо этого, ты — в ее власти. Не их, а в ее власти. Они бы хотели гораздо большего, но они не готовы просить даже смерти.

Но ты щедро отдал себя, одним выстрелом. Им это не понравится.

Тирания имеет свою скорость течения. Преждевременно побежишь навстречу смерти — и тебя никогда больше не оценят. Вот если бы ты старался уползти, зацепиться за что–нибудь, отойти в сторону, пытаться исчезнуть каким–то иным путем! Или хотя бы, не дай Боже, сражался в полный рост…

— Что случилось? — откуда–то словно издалека послышался голос Лили.

— Ваш серотонин, — с трудом проговорил Ларс, — начал действовать. Но неправильно. Алкоголь, пиво. Может быть. Можете ли вы… сказать мне… Он сделал один шаг, другой. — Ванная.

Она, напуганная, проводила его. Он ясно видел это — хлопающие крылья летучих мышей, ее застывшее в искреннем ужасе лицо, когда она вела его.

— Не волнуйтесь, — сказал он. — Я… — И провалился.

Мир исчез, он умер — и оказался в ярком, ужасном другом мире, неведомом ни одному человеку.

Глава 17

Человек, почти идол, с почти выгравированными, каменно отчетливыми чертами лица. Он склонился над Ларсом. На нем была с иголочки униформа, включая полный набор разноцветных медалей.

— Он уже пришел в себя, — сказал он.

Двое медицинских работников стояли в нерешительности. На них были простые белые, до пола халаты. Ларс увидел институтское, невероятно дорогое оборудование для экстренных случаев, огромные пыхтящие машины со шлангами и индикаторами и самообеспечивающие приборы, все в жутком действии. В воздухе пахло ионизацией — очень положительной — и химикатами.

Он увидел стол, на котором покоился инструментарий: один из инструментов он узнал. Ем использовали при проведении немедленных трахеостазий.

Но этим советским медикам не пришлось пользоваться им. Ларс вовремя пришел в себя.

Монитор, понял он. Спрятанный в стене, постоянно записывающий аудио— и видеоматериал. Наблюдавший за всем в своих зловещих скрытых целях. Он был свидетелем его обморока, и с его помощью была вызвана и вовремя подоспела помощь.

Добраться до ванны оказалось недостаточным.

Обратившись к широкоплечему, в униформе с накрахмаленным воротничком, увешанному медалями офицеру Красной Армии, он произнес:

— Майор Гещенко?

— Да, мистер Ларс. — Теперь, когда он почувствовал облегчение, лицо майора стало каким–то резиновым и бледным. — Ваш блуждающий нерв. Что–то со спинным мозгом и особенно пищеводом, я не совсем понимаю. До этого было рукой подать, минута–две, и… Конечно же, в самом крайнем случае вас заморозили бы — и на самолет. Но…

Он махнул рукой. Ларс согласился:

— Близко было. Я чувствовал.

Только теперь он заметил Лилю Топчеву. Она, сжавшись, стояла у самой дальней стены, не сводя с него глаз.

— Вы думаете, что я сделала это нарочно? — спросила она.

Ее голос звучал издалека и был едва слышен. Какое–то мгновение ему казалось, что это его воображение, но потом он понял, что она действительно задала ему этот вопрос. И понял ответ. Он знал правду. Но вслух, чтобы защитить ее, Ларс произнес:

— Случайность.

— Да, — почти теряя сознание, ответила Лиля.

— Я думаю, мы все понимаем это, — сказал майор Гещенко, и в его голосе почувствовалось раздражение. — Аллергическая реакция.

Ей верят? Ларс был удивлен. Человек такой профессии? Или тут что–то, чего я не должен знать?

Нет, сэр, подумал он, вас не обманешь. Вы профессионал. Даже я могу отличить случайность от преднамеренности. А это действительно случилось.

Она сделала попытку, а потом испугалась, потому что это могло стать и ее концом. Должно быть, она поняла, когда увидела реальное действие наркотика, всю силу соматической реакции. Она просто еще маленькая и не могла всего предвидеть, думал Ларс.

Но почему, спросил он себя? Страх, что я займу ее место? Или страх совершенно иного рода?

Гораздо более рациональный страх.

Обращаясь к Лиле, Ларс произнес:

— Это оружие…

— Да, — она яростно кивнула.

— Вы думали, что это придет, — сказал он. — С нашей помощью, как они и надеялись.

— Это было бы слишком, — ответила она.

Он понял.

— Раньше, езде до Протоколов… Когда еще не было сделки. Не было надувательств. Когда все было настоящим…

— Это возвращалось, — зашептала Лиля как в бреду. — Я почувствовала, как только увидела вас. Вместе мы сделаем это, и это будет, и никто не сможет это изменить. Мы в нашем расширенном сознании, куда нет им доступа, даже с помощью мескалино–псилоцибино–псилоцибо–мексикана–строфария кубенсис–д–лусергической кислоты диэтиламида. Всего вместе. Они не могут следить за нами. И они знают это.

Зло, громко, почти срываясь на крик, майор Гещенко сказал ей:

— Спутники! Три штуки! Ты слышишь меня? А будет еще четвертый, и пятый, и нам тогда конец!..

Лиля ответила спокойно, но с каким–то глубоким надрывом:

— Я слышу. Вы, конечно, правы.

Обращаясь к Ларсу, Гещенко сказал горько и гневно:

— Без сомнения. — Он внимательно посмотрел на Ларса, наблюдая его реакцию.

Ларс с трудом произнес:

— Вам никогда не придется волноваться обо мне или моем отношении к ней. С тонки зрения эмоций, она ошибается. Я ясно вижу — почему вы всегда держали ее под таким наблюдением. Я это прекрасно понимаю. А сейчас мне необходим доктор Тодт…

— Он будет здесь через несколько минут, — заверил его майор. — И он будет при вас постоянно, и таким образом у нее не будет больше возможностей для других психотических ударов, чтобы защитить себя от воображаемых атак. А если желаете, один из наших медиков может оказывать помощь…

— Тодта будет достаточно, — сказал Ларс и сел.

— Будем надеяться. — Голос Гещенко звучал так, словно он уже распорядился о погребении. — В любом случае, вам виднее. — Затем, обращаясь к Лиле:

— А ты можешь быть привлечена к суду.

Она ничего не ответила.

— Я хотел бы попытаться, — сказал Ларс. — Я бы хотел продолжать работать с ней. Ведь мы, по правде говоря, еще и не приступали. Мы начнем прямо сейчас. Я думаю, что это требование теперешней ситуации.

Дрожащими руками, не говоря ни слова, Лиля Топчева снова зажгла свою сигарету. Избегая его взгляда, уставившись на коробок спичек в руке, она выдохнула серый дым.

И тогда Ларс понял, что еще очень долго не сможет доверять ей. И даже не сможет понять ее.

— Скажите, — обратился он к майору. — У вас хватает полномочий запретить ей курить? Мне тяжело дышать.

Два одетых в простые плащи квбиста немедленно шагнули к Лиле.

Она вызывающе бросила сигарету на пол.

В комнате стало очень тихо. Все смотрели на нее.

— Она никогда не поднимет ее, — сказал Ларс, — вы можете ждать сколько угодно.

Один из квбистов наклонился, поднял сигарету и бросил ее в ближайшую мусорную урну.

— Но я буду работать с вами, — сказал Ларс. — Вы понимаете меня? — Он напряженно всматривался в лицо девушки, стараясь определить, о чем она думает и что чувствует. Но ничего не увидел. Даже профессионалы вокруг него, казалось, не видели никаких симптомов. Она ускользает от нас, подумал Ларс. Придется идти дальше, основываясь лишь на этом. И все наши жизни в ее детских руках.

О Боже, сказал он сам себе. Ну и каша!

Майор Гещенко помог ему подняться. Все в комнате старались быть полезными, мешая друг другу в молчаливой суете, что в другое время показалось бы Ларсу просто забавным. Майор отвел его в сторону на пару слов.

— Вы понимаете, почему мы смогли так быстро добраться до вас?

— Она показала мне, — сказал Ларс.

— И вы понимаете, почему они были установлены?..

— Мне все равно, почему они были установлены.

— Она будет работать, — заверил его Гещенко. — Мы знаем ее. По крайней мере, мы сделали все возможное, чтобы научиться предсказывать ее действия.

— Но этого вы все–таки не предусмотрели.

— Мы не считали, — сказал Гещенко, — что легкая подготовка к ее мозговому метаболизму будет токсичной для вас. И мы совершенно теряемся в догадках, откуда она знала об этом, если только просто не догадалась.

— Не думаю, что она просто угадала это.

— Проходят ваши медиумы предварительную подготовку?

— Может быть, — ответил Ларс. — Она все еще в клиническом состоянии?

— Вы имеете в виду, психически? Нет. Она безрассудна, она полна ненависти, она не любит нас и не хочет сотрудничать. Но она не больна.

— Попробуйте отпустить ее, — предложил Ларс.

— Отпустить? Куда?

— Куда угодно. Освободите ее. Уйдите от нее. Оставьте ее. Вы не понимаете, да? — Это было совершенно очевидно — Ларс просто даром терял время. Но он попробовал еще раз. Человек, к которому он обращался, не был ни идиотом, ни фанатиком. Гещенко просто прочно увяз в действительности. Вы знаете, что такое «фуга»?

— Да. Это значит — смыться..

— Дайте ей бежать, пока она не добежит. — Он замолчал.

Насмешливо, но с мудростью возраста, не ограниченной советской действительностью, Гещенко спросил:

— Куда, мистер Ларс?

Он ждал ответа.

Ларс упрямо сказал:

— Я хочу вместе с ней сесть и начать ту работу, которую мы должны сделать. Несмотря ни на что. Это не должно вызывать задержек, потому что они будут только пробуждать в ней тенденции к сведению на нет всех возможных попыток к сотрудничеству. Поэтому уберите всех и дайте мне поговорить с моим врачом.

Доктор Тодт сказал Ларсу:

— Я хочу сделать вам мультифазу, прямо сейчас.

Ларс положил руку на плечо Тодта:

— Нам с ней надо работать. Мы пройдем тестирование как–нибудь в другой раз. Когда я вернусь в Нью–Йорк.

— «De gustibis» — фанатично произнес высокий, мрачный, длинноносый доктор Тодт, — «non disputandum est» «О вкусах не спорят (лат.)». Я думаю, вы сумасшедший. Они скрывают формулу этого яда, и мы не можем проанализировать его. Только Господь Бог знает, что оно с вами сотворило.

— Оно не убило меня, и нам придется довольствоваться этим. Но все–таки ухо востро во время наших трансов. И если есть какие–нибудь измерительные приборы, чтобы навесить на меня…

— Конечно. Я постоянно буду держать наготове электроэнцефалограф и кардиограф. Но только для вас. Не для нее. Пусть они за нее отвечают. Она не мой пациент. — Невероятно ядовито Тодт добавил:

— Знаете, что я думаю?

— Что мне надо бы вернуться домой, — сказал Ларс.

— ФБР может забрать вас…

— У вас есть капсулы эскалатиума и конджоризина?

— Да, и слава Богу, что вы не собираетесь делать инъекции. Это первое разумное решение.

Тодт вручил ему два маленьких бугристых конвертика.

— Я не собираюсь делать инъекции. Они могут только усилить эту чертову отраву, что она дала мне.

Ларс решил, что достаточно предостерег себя. Он еще долго не будет принимать даже те наркотики, с действием которых знаком. Или считает, что знаком.

Подойдя к Лиле Топчевой, он остановился. Она спокойно ответила на его взгляд.

— Ну, — сказал он примирительно. — А вместо двух ты могла бы мне дать четыре. Было бы еще хуже.

— О, черт, — трагически воскликнула она. — Я сдаюсь. Нет никакого выхода из этого идиотского смешения наших умов, разве не так? Придется мне прекратить быть индивидуальностью, как бы мало они мне ее не оставили.

Были бы вы удивлены, мистер Ларс, если бы я запустила эти самые спутники?

С помощью парапсихологического таланта, о котором никто не знает? Пока? Она радостно улыбнулась. Эта мысль, кажется, понравилась ей, даже если это и было фантазией, едва ли правдивой. — Вас мои слова не пугают?

— Нет.

— Бьюсь об заклад, так я могу напугать кое–кого. Черт, если бы у меня был доступ к средствам массовой информации, как у вас! Может быть, вы смогли бы это сказать им, процитировать меня…

— Давай–ка начнем, — сказал Ларс.

— Если вы будете работать в унисон со мной, — тихо сказала Лиля, — я обещаю, что с вами что–то случится. Не надо продолжать. Пожалуйста.

— Нет. Доктор Тодт здесь.

— Доктор Мертвый.

— Что? — Ларс растерялся.

— Все верно, — раздался за его спиной голос Тодта. — Именно это значит мое имя по–немецки. Она абсолютно права.

— Я ее вижу, — сказала, чуть ли не напевая, будто бы про себя Лиля. Я вижу смерть. Если мы будем продолжать.

Доктор Тодт протянул Ларсу полную чашку воды:

— Для ваших медикаментов.

Почти ритуально, как перед каждым трансом, Ларс проглотил один эскалатиум и один конджоризин. Проглотил, а не ввел внутривенно. Метод отличался, но он надеялся, что результаты будут такими же.

Сузив глаза и следя за ним, доктор Тодт сказал:

— Если формофан, который необходим ей, токсичен для вас и действует подавляюще на вашу симптоматическую нервную систему, очевиден вопрос: чем отличается структура вашего парапсихологического таланта от ее? И весьма сильно.

— Вы думаете, что мы не сможем действовать вместе?

— Вероятно, нет, — тихо ответил доктор.

— Я думаю, мы скоро узнаем.

Лиля Топчева, оторвавшись от дальней стены, где она стояла, подошла к нему и сказала:

— Да, мы узнаем.

Ее глаза ярко блестели.

Глава 18

Сэрли Г.Феббс достиг Фестанг–Вашингтона и был совершенно поражен, когда обнаружил, что, несмотря на самую последнюю превосходную коллекцию удостоверений, он не мог проникнуть внутрь.

Из–за враждебных неизвестных спутников, парящих в небе, были введены новые меры предосторожности, формальности и процедуры. Те, кто уже находился внутри, там и оставались. Сэрли Г.Феббс, тем не менее, был снаружи.

И там он и остался.

Сидя в центральном парке в мрачном оцепенении и угрюмо наблюдая за стайкой играющих детей, он спрашивал себя: «Неужели я прибыл сюда только за этим? Да ведь это же афера!»

Записывают тебя как сокома, а потом, когда им показываешь свое удостоверение, они его просто игнорируют.

Это не укладывалось в его голове.

А эти спутники, да ведь это просто предлог! — вдруг понял он. Эти ублюдки просто хотят сохранить монополию на власть. Любой, кто долго занимался изучением человеческого ума и общества, как я, может сказать это с первого взгляда.

Что мне нужно, так это адвокат, подумал он. Самый крупный талант в области права, которого я бы мог нанять, когда захочу.

Единственное — не хотелось сейчас тратить деньги.

Тогда, может быть, обратиться в газеты? Но их страницы были полны кричащих, пугающих, сенсационных заголовков о спутниках. Никто из всей массы населения не обращал внимания ни на что другое, никто не думал об общечеловеческих ценностях и о том, что происходило с отдельными индивидуумами. Как всегда, ничего не знающий средний дуралей был полностью поглощен суматохой дня. Но только не Сэрли Г.Феббс. Но даже это не позволяло ему проникнуть внутрь кремля под Фестанг–Вашингтоном.

Древнее шатающееся привидение в чем–то, что оказалось при ближайшем рассмотрении латаной–перелатанной, выцветшей и застиранной, оборванной военной формой, приблизилось к нему. Оно медленно продвигалось к скамейке, на которой сидел Феббс, поколебалось, затем со скрипом опустилось рядом.

— Добрый день, — сказал старик ржавым скрипучим голосом. Он вздохнул, кашлянул, потер свои мокрые коричневатые губы тыльной стороной ладони.

Феббс хрюкнул. Ему не хотелось разговаривать, особенно с таким оборванным пугалом. Ему место в доме ветеранов, сказал он про себя. Там он может надоедать таким же ночным вазам — старым высохшим приятелям, которым давно пора уже успокоиться в могиле.

— Посмотрите на этих деток. — Древний ветеран войны указал рукой, и Феббс, сам того не желая, взглянул туда же. — «Олли, Олли, быки свободны».

Знаете, что все это значит? «Все, все, убивающая команда свободна». «Ночной горшок» хмыкнул. Феббс застонал. — Это было еще задолго до вашем рождения. Игры не меняются. Самая лучшая игра в мире — это монополия.

Играли когда–нибудь в нее?

— Мммммммм, — сказал Феббс.

— У меня есть доска для монополии, — продолжал старикан–ветеран. — Не с собой, конечно, но я знаю, где можно взять. В клубе. — Он снова указал пальцем, похожим на веточку дерева зимой. Хотите поиграть?

— Нет, — отчетливо произнес Феббс.

— Почему нет? Это взрослая игра. Я все время играю, иногда по восемь часов в день. Я всегда покупаю самую дорогую недвижимость под конец Парк, например.

— Я соком, — внезапно заявил Феббс.

— Это как?

— Высшее официальное лицо в Запад–Блоке.

— Вы военный человек?

— Едва ли. — Военный человек! Задница!

— Запад–Блоком, — сказал старикан, — командуют военные.

— Запад–Блок является экономическим и политическим образованием, огромная ответственность за эффективное функционирование которого лежит на плечах Правления, состоящего из…

— Теперь они играют в «снам», — сказал ветеран.

— Что?

— «Снам». Я помню это. Вы знаете, кем я был во время Великой Войны?

— Ну ладно. — Феббс решил, что пора уходить. В его теперешнем состоянии — когда ему отказали в его законном праве присутствовать на заседании Правления ООН–3 ГБ — он не был расположен слушать этот поток рассказов слабоумного, дрожащего представителя древних реликвий, одно время так называемых «героев».

— Я был главным в обслуге Б.Г.В., но форму носил. Мы были на самом рубеже. Видели когда–нибудь Б.Г.В. в действии? Одно из лучших тактических вооружений, но всегда доставляющее неприятности в отделе снабжения энергией. Один предохранительный резервуар и вся бронированная башенка выгорели дотла — вы, наверное, помните? Или это было еще до вас. Но нам надо было держать обратную связь подальше от…

— Хорошо, хорошо, — сказал Феббс, перекосившись от раздражения, поднялся и пошел прочь.

— Меня поразили рассыпные конусы, которые отскочили от системы мечевого клапана… — продолжал старый ветеран, когда Феббс уходил.

Великая Война, о Боже, подумал Феббс про себя. Какое–то незначительное восстание в какой–то колонии. Несколько шумных скандалов в день — и «Б.Г.В.»! Черт его знает, что это за жуткий сброс хлама, наверное, еще в ста первобытных сериях. Нужно сделать обязательной проверку операторов вместе с оружием. Это позор! Такой вот старый обрубок действительно расходует драгоценное людское время.

Так как его высидели из парка, он решил предпринять еще одну попытку проникнуть в кремль.

Теперь он говорил стоящему на посту охраннику:

— Это нарушение Конституции Запад–Блока. Да ведь там просто сборище кенгуру, если без меня! Ни одно их решение не будет иметь законной силы без моего голоса! Позовите вашего начальника, дежурного офицера! Говорю вам!

Часовой, как каменное изваяние, смотрел перед собой.

Внезапно над головой послышался звук огромного черного правительственного хоппера, собирающегося приземлиться на бетонном поле как раз за домиком часовых. В тот же момент часовой извлек видеоприемник–передатчик и стал отдавать приказы.

— Кто это? — спросил Феббс, снедаемый любопытством как целой армией муравьев.

Хоппер приземлился. И из него вышел… Генерал Нитц.

— Генерал! — завопил Феббс, его голос пронесся через охраняемый барьер, прямо к человеку в форме, который только что вышел из хоппера. — Я ваш товарищ! У меня есть бумаги, доказывающие, что я полномочный представитель Правления, соком, и я требую, чтобы вы использовали свой авторитет, чтобы меня пропустили, или я возбужу гражданское дело за постыдное нарушение и прочие чертовы вещи! Я еще не разговаривал с адвокатом, но я собираюсь сделать это, генерал! — Его голос замолк, а генерал Нитц удалялся, пока наконец не исчез в наземном сооружении, которое было лишь малой частью строений Фестанга.

Холодный ветер Вашингтона дул по ногам Феббса. Единственный звучащий голос принадлежал охраннику, отдававшему приказы в видеофон.

— Вот б…! — в отчаянии сказал Феббс.

Маленький ободранный прокатного типа хоппер подрулил к барьеру и остановился. Из него вышла женщина средних лет в старомодном, мрачных тонов матерчатом пальто. Подойдя к охраннику, она робко, но в то же время с определенной твердостью спросила:

— Молодой человек, как мне найти Правление ООН–3 ГБ? Меня зовут Марта Рейна, и я только что была избрана сокомом. — Она порылась в своей сумочке, чтобы предъявить доказательства своего заявления.

Охранник опустил видеофон и кратко сказал:

— Никто с АА–классом или пропуском высшей категории не может быть пропущен, мадам. Чрезвычайное собрание по вопросам необходимой защиты назначено на 6 утра временной зоны 1.30 сегодня утром. Прошу прощения, мадам. — И он снова обратился к своему видеофону.

Феббс в задумчивости приблизился к немолодой женщине.

— Мисс, я в таком же позорном положении, что и вы, — сообщил он ей. Нам отказали в наших законных прерогативах, и я всерьез обдумываю возможность грандиозной судебной тяжбы против ответственных за это партий.

— Это все из–за спутников? — тихо как мышь спросила Марта Рейнз. Но ее подозрения были почти такими же, как и его собственные. — Должно быть, это они. Все заняты только ими, и никто не думает о нас. Я проделала длиннейший путь из Портленда, Орегон, и это уже слишком для меня, я добровольно оставила свой магазинчик поздравительных открыток — передала его своей невестке, — чтобы исполнить свой патриотический долг. И вот полюбуйтесь! Они не собираются впускать нас — я это вижу! — Казалось, что она была больше озадачена, чем рассержена. — Это пятый вход, где я пытаюсь проникнуть, — объяснила она Феббсу, радуясь, что у нее нашлась сочувствующая аудитория. — Я уже была у ворот С, Д, потом даже у Е и Ф, а теперь здесь. И каждый раз они говорят одно и то же. Должно быть, они получили такие инструкции. — Она торжественно кивнула. Это было слишком ясно, как то не по–западблоковски ясно.

— Мы прорвемся, — сказал Феббс.

— Но если все эти…

— Мы найдем четырех других новоиспеченных сокомов, — решил Феббс. — И будем действовать сообща. Они не осмелятся отказать всем нам. Только разъединив нас, они смогут одержать верх. Я действительно сомневаюсь, что они пропустят всех шестерых, потому что тогда придется признать, что они проводят свои сессии по вопросам политики преднамеренно противозаконно. Я уверен, что если все мы вшестером отправились бы к этим автономным телерепортерам, вроде этого Счастливого Бродяги, и рассказали им все, они бы нашли время оторваться от этой болтовни по поводу этих спутников. И справедливость восторжествует!

Феббс уже видел несколько телерепортеров, с тех пор как появился здесь, у центральных ворот. Все информационные агентства были постоянно начеку и охотились за новостями о спутниках.

Все, что оставалось сделать, было найти остальных четырех сокомов.

Пока Феббс и Марта Рейнз стояли все так же, еще один гражданский наемный хоппер начал снижаться и внутри него сидел нервный, явно расстроенный молодой человек. Феббс интуитивно почувствовал, что это был очередной новоизбранный соком.

А когда мы все–таки проникнем вовнутрь, пообещал себе Феббс, мы их заставим побегать! Мы скажем этой заднице, генералу Нитцу, куда ему следует идти. Он уже ненавидел генерала… за то, что тот не обратил на него внимания. Нитц не знал, что все вот–вот изменится. Ему скоро придется услышать кое–что, как тогда, когда сенатор Джо Мак–Карти, великий американец прошлого века, заставил всех этих задниц слушать! В 1950–х отчитал их, и теперь Сэрли Феббс и пять других типичных сограждан; вооруженных абсолютными, даже дуракам понятными документами, подтверждающими их огромные полномочия как представителей двух миллиардов людей, собирались сделать то же самое!

Как только нервный молодой человек вышел из хоппера, Феббс целеустремленно кинулся к нему.

— Меня зовут Сэрли Феббс, — сказал он мрачно. — А эта леди — Марта Рейнз. Мы — только что избранные сокомы. Вы тоже?

— Ддда, — произнес молодой человек, с трудом проглотив слюну. — Я пытался пройти у ворот Е, и потом…

— Ничего, — сказал себе Феббс и почувствовал прилив энергии. Он заметил автономный телерепортер, который как раз направлялся к нему.

Полный благородного негодования, Феббс поспешил ему навстречу, за ним покорно потянулись новоиспеченные сокомы. Казалось, они радовались возможности спрятаться за его спину и предоставить говорить ему. Они нашли своего лидера.

И сам Феббс почувствовал, что переродился. Он уже не был человеком.

Он был Духовной Силой.

Он чувствовал себя вполне в своей тарелке.

Глава 19

Ларс почти ничего не видел, сидя наискосок от Лили и глядя на нее непрерывно. Доктор Тодт бродил вокруг и наблюдал за лентами, на которые записывалась информация приборов. ОБЕЩАНИЕ, КОТОРОЕ ДАЛА ЭТА ДЕВУШКА, БУДЕТ СДЕРЖАНО, подумал Ларс. Все–таки что–то роковое возникнет из этой ситуации. Я это чувствую, но ничего не могу поделать. У Запад–Блока уже есть трое, готовых заменить меня. А на Востоке, без сомнения, еще больше медиумов.

Но его врагом, его противником был не Нар–Восток и не его КВБ.

Советские власти уже подтвердили свое искреннее желание работать на его стороне. Они спасли ему жизнь. Его Немезида сидела напротив него восемнадцатилетняя девушка в черном шерстяном свитере, сандалиях и облегающих брюках, с волосами, зачесанными назад и перевязанными бантом.

Девушка, которая в ненависти и страхе, в качестве вступления, уже сделала первый разрушительный шаг.

Но, думал он, все же ты, физически и сексуально, так невероятно привлекательна.

Интересно, подумал он, какая ты без этом свитера и этих брюк, босоногая и даже без этого банта? Есть ли шанс нам встретиться при такой раскладке? Или видеомониторная система помешает этому? Лично мне, подумал он, все равно, пусть бы даже все офицеры Красной Армии пялились на экран.

Но ты бы возражала. Это заставило бы тебя ненавидеть еще больше, но не только их, а и меня тоже.

Медикаменты начинали действовать на него. Он скоро уйдет в себя, а потом, он знает, доктор Тодт будет воскрешать его. И потом будет — или не будет — эскиз. Производство его было автоматическим, оно или было, или его не было.

— У тебя есть любовник? — спросил он Лилю.

Ее брови зловеще сдвинулись.

— Кому какое дело?

— Это важно.

— Ларс, ваша энцефалограмма показывает, что… — заговорил Тодт.

— Я знаю, — ответил он, чувствуя, как тяжело ему говорить, его челюсть онемела. — Лиля, у меня есть любовница. Она возглавляет мой парижский офис. Знаешь что?

— Что? — Она продолжала подозрительно рассматривать его.

— Я бы расстался с Марен ради тебя, — сказал он.

Он видел, как ее лицо разгладилось. Довольный смех заполнил комнату:

— Прекрасно! Ты действительно так хочешь этого?

Он мог только кивнуть. Но Лиля видела его кивок, и сияние ее лица переросло в золотой нимб. Воплощенный триумф. Из настенной колонки деловитый голос произнес:

— Мисс Топчева, вы должны синхронизировать свой рисунок альфа–волны с фазами транса мистера Ларса. Вам прислать врача?

— Нет, — быстро ответила она. Нимб померк. — Не надо никого из Института Павлова. Я могу справится сама. — Она соскользнула со стула и встала на колени перед Ларсом. Она склонила голову ему на колени, и часть сияния восстановилась после касания. Он почувствовал тепло.

Доктор Тодт нервно обратился к ней:

— Еще двадцать пять секунд, и мистер Ларс будет в трансе. Вы сможете?

Ваш мозговой метаболический стимулятор?

— Я приняла его. — Она говорила раздраженно. — Неужели вы не можете уйти, чтобы мы остались вдвоем? А, нет. — Она вздохнула. — Ларс, — сказала она. — Мистер Паудердрай, ведь вы же не боялись, даже когда поняли, что умираете. Я видела вас, вы знали. Бедный Ларс. — Она неуклюже взлохматила его волосы. — А знаете? Я вам что–то скажу. Вы держите вашу любовницу в Париже, потому что она, наверное, любит вас. А я нет.

Давайте–ка посмотрим, какого рода оружие мы можем произвести. Наш ребеночек.

Доктор Тодт сказал ей:

— Он не может ответить вам, но он слышит.

— Какой ребенок может быть оставлен в залог двумя незнакомыми людьми?

— сказала Лиля. — Разве то, что я убивала вас, делает нас друзьями?

Хорошими друзьями? — Она прислонила его голову к кусачей черной шерсти своего свитера. И он почувствовал грудь. Это черное, мягкое покалывание, поднятие и падение при дыхании. Отделенный, подумал он, натуральным волокном и еще внутренним слоем синтетического белья. А потом, может быть, еще одним дополнительным слоем после этого, так что там было три слоя, отделявших его от того, что было внутри. И все же это всего лишь на расстоянии одного листа оберточной бумаги от моих губ.

Неужели всегда будет так?

— Может быть, — сказала мягко Лиля, — ты можешь умереть в таком положении, Ларс. Как мой ребенок. Ты вместо эскиза. Не наш ребенок, а мой.

— Затем доктору Тодту:

— Я тоже вхожу, не волнуйтесь. Он и я, мы будем вместе. Что мы будем делать в не–космическом и не–временном королевстве, куда вы не можете последовать? Можете догадаться? — Она засмеялась. И снова, но на этот раз не так небрежно, взлохматила его волосы.

— Бог его знает, — издалека донесся до Ларса голос Тодта.

А потом он пропал. И сразу же ушло мягкое черное покалывание. Это прежде всего и раньше всего.

Но он старался сохранить его, покалывание. Будто животное без когтей.

А теперь, вместо худенькой фигурки мисс Топчевой его пальцы нащупывали — ужасное разочарование! — шариковую ручку. На полу лежал нацарапанный эскиз. Он пришел в себя. Это казалось невозможным, непостигаемым и невероятным. Все, кроме чувства страха, и только оно делало его реальным.

Тодт, деловито глядя на эскиз, сказал:

— Интересно, Ларс. Кстати, он на один час опоздал. Вы вернулись с простейшим дизайном для… — он хмыкнул, как хмыкнул бы доктор Мертвец, парового двигателя дурацкого типа.

Неловко усевшись, Ларс поднял с пола эскиз. К своему невероятному изумлению, он увидел, что доктор не шутил. Простейший, древнейший паровой дурацкий двигатель. Слишком забавно, чтобы над этим можно было смеяться.

Но это было еще не асе.

Лиля Топчева сидела скрючившись — как совершенный, но по неизвестным причинам выброшенный робот, напоминающий фигурой человека, — и притом сброшенный со значительной высоты. В ее руке был зажат скомканный клочок бумаги. Это был еще один эскиз, но как он видел даже в своем полусознательном состоянии, это была не архаичная штуковина. Ему не удалось, а вот Лиле — да.

Он взял эскиз из ее онемевших пальцев. Она еще не пришла в себя.

— Боже, — вдруг отчетливо произнесла Лиля, — как же у меня болит голова! — Она не двигалась и не открывала глаз. — Какой результат? Да?

Нет? Что–нибудь для внедрения? — Она ждала, плотно зажмурив глаза. Пожалуйста, ответьте мне кто–нибудь!

Ларс увидел, что эскиз был не только ее. Он принадлежал и ему, по крайней мере, наполовину. Некоторые линии были не свойственны ему — он узнал их по тем материалам, которые КАСН показывало ему многие годы. Лиля сделала часть, а он все остальное: они в унисон водили ручкой. Неужели они работали одновременно? Доктор Тодт знает. Как и советские шишки, которые смотрели и прослушивали видео— и аудиозаписи. Потом об этом узнает и ФБР, когда все будет передано им… или, может, договорено, что оба разведывательных агентства получат результаты одновременно?..

— Лиля, вставай.

Она открыла глаза и подняла голову. Ее лицо было каким–то изможденным, диким, напоминающее чертами сокола.

— Ты ужасно выглядишь, — сказал он.

— Я действительно ужасна. Я преступник, разве я не говорила тебе? Она с трудом поднялась, споткнулась и чуть было не упала, но совершенно безучастно… Доктор Тодт подхватил ее. — Спасибо, доктор Мертвец, сказала она. — КАСН сообщило вам, что у меня после трансов плохо с животом? Доктор Мертвец, отведите меня в уборную. Скорее. И фенотиазин, у вас он есть? — Она поплелась туда. Доктор помогал ей. Ларс так и остался сидеть на полу с двумя эскизами. Одним — парового дурацкого двигателя.

Другим…

Он выглядел, подумал Ларс, как анатомическая, гомеостатическая термотропная мудреная крысоловка. Но только для крыс с коэффициентом интеллекта 230 или даже выше. Или таких, что должны жить тысячи лет крысы–мутанты, которые никогда не существовали. И если все будет идти хорошо, по обычной схеме, то никогда и не будут существовать.

Он знал и интуитивно и разумом, что устройство безнадежно.

И у основания шеи почувствовал ледяное дыхание смертельного ужаса.

Холод поражения пронзил его, когда он, качаясь из стороны в сторону, сидел на полу комнаты в мотеле, прислушиваясь к отдаленной возне. Было плохо девушке, в которую он влюбился.

Глава 20

Потом они пили кофе. Он, Лиля Топчева, доктор Тодт и офицер Красной Армии, который был их надзирателем и охранял от всяких нездоровых проявлений внутри них самих. Майор разведки Красной Армии Тибор Апостокаджян–Гещенко. Они вчетвером подняли тост за то, что было просто провалом, и Ларс это знал.

— Это поражение, — резко сказала Лиля.

— И какое, — кивнул Ларс, стараясь не встречаться с ней взглядом.

Славянским жестом, как священник, Гещенко повел в воздухе открытой рукой:

— Терпение. Кстати говоря. — Он кивнул, и к круглому столу подошел помощник с гомозетой, напечатанной кириллицей. По–русски. — Еще один неизвестный спутник в воздухе, — сказал Гещенко. — И сообщается, что какое–то неизвестное поле, электромагнетизм военного применения — я не понимаю этого, я не физик. Оно поразило ваш город — Новый Орлеан.

— Поразило каким образом?

Гещенко пожал плечами:

— Стерт с лица земли? Исчез, погребен? В любом случае коммуникации прерваны, а чувствительные измерительные приборы поблизости показывают снижение массы. И темный барьер скрывает происходящее. Поле, которое так или иначе связано с этим спутником. Разве это приблизительно не то, что мы предвидели?

— Он медленно отхлебнул кофе.

— Я не понимаю, — напряженно сказал Ларс. А внутри его просто трясло от страха.

— Порабощение, — сказал Гещенко. — Они не приземляются.

Я думаю, что они забирают население частями. Новый Орлеан первым. — Он снова пожал плечами. — Мы их выбьем, не волнуйтесь. В 1941–ом, когда немцы…

— С помощью идиотского парового двигателя? — Ларс обернулся к Лиле. Так это правда, именно поэтому ты попыталась убить меня, да? Чтобы мы никогда не дошли до теперешнего момента, не сидели здесь и не пили кофе, как сейчас!

Майор Гещенко с проницательностью психолога произнес:

— Вы подсказываете ей выход из положения, мистер Ларс. А это нехорошо, потому что она может снять с себя дальнейшую ответственность. Лиле он сказал:

— Это была не причина.

— Скажи, что была, — посоветовал Ларс.

— Почему?

— Потому что иначе я буду думать, что ты хотела лишить нас обоих даже знания об этом. Это была форма жалости.

— У бессознательного состояния свои законы, — возразила Лиля.

— Не бессознательного! — с чувством сказал майор, снова принимаясь за свою доктрину. — Это миф! Условная реакция, и вы знаете это, мисс Топчева!

Послушайте, мистер Ларс, нет никакого смысла в том, что вы пытаетесь сделать. Мисс Топчева подчиняется законам Советского Союза.

Ларс вздохнул, вынул из кармана свернутую в трубочку книгу комиксов, купленную им на раскладке космического терминала. Он передал ее Лиле:

«Голубой Цефалопод с Титана и его удивительные приключения среди жестоких протоплазм восьми мертвых лун». Она с интересом взяла книгу.

— Что это? — широко раскрыв глаза, спокойно спросила она.

— Мгновенный взгляд во внешний мир, — сказал Ларс. — Какой могла бы стать для тебя жизнь, если бы ты пошла со мной и оставила этого человека и Нар–Восток.

— Это продают в Запад–Блоке?

— В основном, в Западной Африке, — ответил Ларс.

Лиля полистала страницы, просмотрела размазанные и, действительно, топорно выполненные страшные рисунки. Майор Гещенко тем временем уставился в пространство, мрачно задумавшись. Его приятное чистое лицо явно выражало отчаяние, которого в его голосе слышно не было. Он, конечно, думал о новостях из Нового Орлеана… Как и любой другой нормальный человек на его месте. Он не будет смотреть комиксы, решил Ларс. Но Лиля и я — мы не совсем нормальные в этом отношении. И очень хорошо. Принимая во внимание масштабы нашем колоссальном провала.

— Ты замечаешь что–нибудь странное в этих комиксах? — спросил он Лилю.

— Да, — она яростно кивнула; — Они использовали некоторые мои эскизы.

— Твои! — Насколько он мог заметить, там были только его. — Дай–ка я снова взгляну.

Она показала ему одну страницу:

— Видишь? Это мой лоботомический газ. — Она указала на майора Гещенко. — Они проводили опыты на политзаключенных и показывали результаты по ТВ как комическую ленту. Это заставляет жертву бесконечно повторять последние инструкции, исходящие из поврежденной коры мозга. У художника есть близнецы — мозговые полушария ИО жертв. Он понял, как действует оружие ВВА–81Д, то есть он должен был видеть ТВ ленту, показанную на Урале. Но ее демонстрировали только на прошлой неделе.

— На прошлой неделе? — Изумленный Ларс снова взял книжку. Совершенно очевидно, что она была напечатана гораздо раньше. На ней был проставлен прошлый месяц, она пробыла на раскладке, наверное, месяца два… Внезапно он спросил майора Гещенко:

— Майор, я могу связаться с КАСН?

— Сейчас? Немедленно?

— Да, — сказал Ларс.

Майор Гещенко молча взял книгу из рук Ларса и просмотрел ее. Затем поднялся и взмахнул рукой. Появился помощник и они заговорили по–русски.

— Он вовсе не приказывает связаться с КАСН для тебя, — сказала Лиля.

— Он отдает распоряжение КВБ расследовать, что за фирма печатает эту книгу где–то в Гане. — Затем она по–русски обратилась к Гещенко.

Ларс с грустью почувствовал острое лингвистическое одиночество американца — Лиля была права. Провинциальная черта, сказал он сам себе.

Как бы он хотел знать, что они там говорили. Все трое ссылались на комиксы, и наконец майор Гещенко протянул книжку своему помощнику. Тот быстро вышел. Дверь захлопнулась с таким треском, будто он спятил.

— Она же моя… — начал было Ларс. Хотя не все ли равно?

— Кто–нибудь из КАСН придет, — сказала Лиля, — но не сейчас. Совсем не то, о чем ты просил. Они проведут сначала свое собственное расследование, а потом дадут возможность тебе.

Обращаясь к могущественному офицеру разведки Красной Армии, Ларс заявил:

— Я хочу, чтобы меня вернули под охрану ФБР. Сейчас же. Я настаиваю на этом.

— Допейте ваш кофе.

— Что–то здесь не так, — сказал Ларс. — Что–то из–за этой книги. Я сужу по вашей реакции. Вы обнаружили или подумали что–то. Что же? — Обернувшись к Лиле, он спросил:

— Ты знаешь?

— Они расстроены, — ответила она. — Они думают, что КАСН снабжало эту фирму снимками. Это раздражает их. Они не возражали, когда Запад–Блок имел доступ к материалам, но это уже слишком.

— Согласен, — сказал Ларс. Но я думаю, что здесь нечто большее, подумал он. Я знаю, что это так, слишком уж они забегали.

— Налицо фактор времени, — заговорил майор Гещенко. Он налил себе новую чашку, но кофе уже полностью остыл.

— Фирма комиксов слишком рано достала эскизы? — спросил Ларс.

— Да, — кивнул майор.

— Слишком рано даже для КАСН?

— Да.

— Я не верю, — сказала пораженная Лиля.

Гещенко коротко и холодно взглянул на нес.

— Не для них, — сказала Лиля. — Конечно, мы не могли бы…

— Последний эпизод в журнале, — перебил майор Гещенко. Голубой как там его и, придуманный как временный источник энергии, брошенный на голом астероиде паровой двигатель. Чтобы реактивировать мертвый передатчик полуразрушенного корабля, нормальный источник энергии был отключен из–за… — Он скривился. — Псевдономических цветов–пожирателей, мерзости с Ганимеда.

— В таком случае мы получим это от них, — сказал Ларс. — От художника этого журнала.

— Возможно, — размеренно кивая, согласился Гещенко, будто из глубокой вежливости, которую он желал проявить. Но и только.

— Тогда неудивительно…

— Неудивительно, — сказал майор Гещенко, потягивая холодный кофе, что вы не можете выполнять свои функции. Неудивительно, что когда нам нужно оружие, его нет. А мы должны иметь его. Но как это возможно из подобного источника?

Он поднял голову и осмотрел Ларса с каким–то горьким, обвиняющим высокомерием.

— Но ведь если мы просто анализируем выдумки какого–то художника комиксов, то что же может из этом получиться? — возразил Ларс.

— А, этот художник, — презрительно сказал майор. — У нем большой талант. Изобретательный ум. Не забывайте этом. Он долгое время заставлял нас двигаться вперед, нас обоих, друг мой. Восток и За лад.

— Вот так новость… — начал Ларс.

— Но зато интересная, — перебил Гещенко. Он перевел взгляд с Ларса на Лилю. — И прискорбная.

— Да, прискорбная, — с трудом произнесла Лиля.

Глава 21

После паузы Лиля решительно сказала:

— Вы понимаете, что это значит? Теперь они могут отправиться прямо к нему, кто бы там ни рисовал эти противные, тошнотворные комиксы. Они не нуждаются в нас, Ларс, мы им больше не нужны.

Майор Гещенко язвительно, но в то же время и вежливо промурлыкал:

— К нему — ради чего, мисс Топчева? Что, вы думаете, у нем есть? Вы думаете, у него что–нибудь там осталось?

— Ну, хватит, — сказал Ларс. — Человек занят делом, он пишет комиксы.

Все его изобретения были просто выдумками.

— Но тем не менее. — Майор сделал рукой урбанизированный мягкий жест, невероятно оскорбительный жест, очень подходящий к моменту, — Теперь это уже не так. Голубой Цефалопод не может летать сквозь космос, сбивая спутники инопланетян кулаком. Мы не в состоянии призвать его — он не возникнет. Самокритика и сатира дурачили нас многие годы. Художнику бы это понравилось. Совершенно очевидно, что он дегенерат. Эта вульгарная книжка — я заметил, что она на английском языке, официальном языке Запад–Блока, со всей очевидностью демонстрирует это.

— Не стоит обвинять его — ведь телепатически, каким–то чертовски дурацким способом мы подбирали его идеи, — возразил ему Ларс.

— Они не будут «обвинять» его, — сказала Лиля, — они просто от него избавятся. Найдут его, доставят в Советский Союз, в Институт Павлова, и будут пытать всеми доступными способами, пока не вытянут из него то, что они не вытянули из нас. На случай, если вдруг что–то да получится. — Потом добавила:

— Как я рада, что я — не он. — Казалось, это действительно принесло ей облегчение. Потому что она поняла ситуацию, давление с нее было снято. А для нее, еще незрелого человека, это было действительно важно.

— Если ты так рада, — сказал ей Ларс, — так не показывай этого, держи это при себе.

— Я начинаю думать — это именно то, чет они заслуживают. — Лиля хихикнула. — Это действительно смешно. Мне действительно жаль этого художника из южной Ганы. А разве тебе не смешно, Ларс?

— Нет.

— Тогда ты такой же сумасшедший, как и он. — Она презрительно махнула на Гещенко, с каким–то новым воодушевлением и превосходством.

— Я могу позвонить по видеофону? — спросил Ларс майора Гещенко.

— Пожалуй, да. — Гещенко снова обратился к помощнику, заговорив с ним на русском. Затем Ларса проводили вниз по коридору к будке общественном видеофона.

Он набрал номер Ассоциации Ланфермана в Сан–Франциско и попросил Пита Фрейда.

Пит выглядел переработавшим и был явно не в настроении отвечать на звонки. Увидев, кто звонит, он послал ему слабый приветственный жест.

— Ну как она?

— Она молодая, — сказал Ларс, — физически привлекательная и, я бы даже сказал, сексуальная.

— В таком случае твои проблемы решены.

— Нет, — ответил Ларс, — как это ни странно, но мои проблемы не решены. Есть работа, я хочу, чтобы ты сделал. Выпиши за нее мне счет. Если не сможешь сделать ее сам, или не будешь делать…

— Не произноси речей, просто скажи, в чем дело.

— Мне нужны все экземпляры «Голубого Цефалопода с Титана». Полная подборка от первом номера. — Ларс добавил:

— Это трехмерные комиксы. Ты знаешь, такая размазанная, которая плывет перед глазами, когда на нее смотришь. Я хочу сказать, там девушки виляют — грудью, бедрами, ну, всем чем можно. Слюновыделение монстров.

— Хорошо. — Пит нацарапал себе заметку. — «Голубой Цефалопод с Титана». Я видел ее, хотя это сделано и не для Северной Америки. Но мои детки, кажется, могут вцепиться во что угодно. Одна из худших, но не запрещенная, не прямолинейная порнография. Как ты говоришь, девушки виляют, но, по крайней мере, они не…

— Пройдись по каждому экземпляру, — сказал Ларс. — Со своими лучшими инженерами. Тщательно. Занеси в список каждое наименование оружия во всех сочетаниях. Проверь, какие из них наши, какие — Нар–Востока. Сделай как можно более чувствительные спектры, как можно лучше, на основе данных комиксов.

— Хорошо, — Пит кивнул, — давай дальше.

— Сделай третий список наименований оружия, которые не наши и не Нар–Востока. Другими словами, неизвестного нам. Может быть, там не будет таком, а может, и будет. Постарайся для них тоже сделать четкие спектры, если это возможно. Мне нужны копии и…

— У вас с Лилей что–нибудь вышло?

— Да.

— Хорошо.

— Это называется паровой двигатель. Совершенно идиотский.

Пит внимательно посмотрел на него:

— Серьезно?

— Серьезно.

— Да ведь они уничтожат вас!

— Я знаю.

— А ты можешь вырваться? Обратно в Запад–Блок?

— Могу попытаться бежать. Но сейчас есть дела поважнее. Теперь слушай. Работа номер два, которую в действительности ты сделаешь первой.

Свяжись с КАСН.

— Хорошо. — Чирк–чирк.

— Заставь их проверить всех ответственных за подготовку, рисунки, создание подделок, написание сценарных идей. Иными словами, внедрись в весь человеческий источник материала комиксов «Голубой Цефалопод с Титана».

— Сделаем. — Пит быстро записывал.

— Срочно!

— Срочно. — Пит записал и это. — Кому докладывать?

— Если я вернусь в Запад–Блок, то мне. Если нет, то самому себе.

Следующая работа.

— Черт, мистер Бог, сэр.

— Видеофон на аварийной линии СФ отделения ФБР. Передай им приказать своей команде здесь, на поле в Фэрфаксе, Исландия… — И он остановился, потому что экран опустел. Аппарат молчал.

Где–то на линии советская секретная полиция, которая записывала разговор, отключила контакты.

Поразительным было то, что они не сделали этого раньше. Ларс вышел из кабинки и остановился, задумавшись. Дальше по коридору ждали два квбиста.

Никаком выхода.

И все же в самом Фэрфаксе было и ФБР. Если бы ему удалось добраться до них, он мог бы…

Но у них был приказ сотрудничать с КВБ. Они могут просто вернуть его майору Гещенко.

Это все тот же прекрасный мир, где все сотрудничают друг с другом, подумал он, до тех пор пока ты не становишься единственным, кто отказывается сотрудничать и хочет выбраться наружу. А выхода больше нет все дороги ведут обратно.

Он мог бы так же, переступив через все промежуточные звенья, действовать напрямую с майором Гещенко.

И неохотно он снова повернул в комнату мотеля.

За столом все так же сидели Гещенко, доктор Тодт и Лиля Топчева, пили кофе и читали газету. На этот раз они говорили по–немецки.

Мультилингвистические подонки, подумал про себя Ларс, садясь.

— Wie gehts? — спросил его Тодт.

— Traurig, — сказала Лиля. — Kennen sie nicht sehen? Что случилось, Ларс? Ты звонил Генералу Нитцу и просил его забрать тебя домой? И он ответил: нет, и не беспокойте меня, потому что вы теперь под контролем КВБ, хотя и считается, что Исландия, предположительно, нейтральная страна. Nicht wahr?

Обращаясь к майору Гещенко, Ларс сказал:

— Майор, я официально прошу разрешения обсудить создавшуюся ситуацию наедине с представителем полицейском агентства Соединенных Штатов, ФБР. Вы можете позволить это?

— Запросто, — ответил Гещенко.

Но квбист, как вихрь ворвавшийся в комнату, удивил их всех. Майора в том числе. Он подошел к нему и вручил ему отпечатанный, а не ксерокопированный документ.

— Благодарю, — сказал Гещенко и молча прочитал документ. Потом он поднял голову и посмотрел прямо на Ларса.

— Я думаю, что ваша идея хороша — конфисковать все последние номера «Голубого Цефалопода с Титана» и заставить КАСН провести самый тщательный анализ создателей книги. Мы, естественно, уже делаем и то и другое сами, но почему бы вашим людям не продублировать нас? Тем не менее, чтобы сократить время (а время, я должен напомнить вам, в этом случае является главным), я прихожу к тому, что вы должны попросить ваших коллег в Сан–Франциско, с которыми вы только что имели телефонный разговор, поставить нас в известность о любом полезном материале, который они обнаружат.

— Если я могу переговорить с человеком из ФБР, то да. Если нет, то нет.

— Я уже сказал вам, что это легко устроить, — сказал Гещенко, и обратился к помощнику по–русски.

— Он приказывает ему выйти, не возвращаться пять минут, а затем войти и сказать по–английски, что местонахождение ФБР в Фэрфаксе невозможно установить, — произнесла Лиля.

Бросив на нее взгляд, майор Гещенко раздраженно сказал:

— В дополнение ко всему, вас еще можно привлечь к суду по советским законам за препятствование в работе службам безопасности. Это будет обвинение в измене, наказуемое смертью через расстрел. Почему же ты хоть раз в жизни не заткнешься? — Он действительно разозлился, он вышел из себя, и его лицо побагровело.

— Sie konnel Sowjetregiht und steck, — промурлыкала Лиля.

Перебив ее, доктор Тодт твердо сказал:

— Похоже, мой пациент, мистер Паудердрай, находится в стрессовом состоянии, особенно после последнем разговора. Вы не будете возражать, майор, если я дам ему транквилизатор?

— Валяйте, доктор, — брюзгливо сказал Гещенко. Он коротко взмахнул рукой, отпуская помощника, не дав ему других инструкций, как заметил Ларс.

Из своей черной медицинской сумки доктор Тодт извлек несколько бутылочек, плоскую жестянку, несколько упаковок бесплатных образцов вроде тех, что распространяются по всему миру в огромных количествах крупными фармацевтическими концернами, — новые лекарства, еще не прошедшие тестирование и не имеющиеся на рынке. У него всегда был какой–то болезненный интерес к последним достижениям в области лекарств. Что–то бормоча и делая про себя какие–то расчеты, Тодт порылся в сумке, совершенно погрузившись в свою идиосинкратическую вселенную.

Помощник снова принес Гещенко документ. Тот молча изучал его, затем сказал:

— У меня есть предварительная информация о художнике — создателе этой мерзости, Голубом Цефалопода. Хотите послушать?

— Конечно, — сказал Ларс.

— Мне абсолютно по фонарю, — сказала Лиля.

Доктор Тодт продолжал возиться в своей битком набитой черной медицинской сумке.

Читая документ, майор Гещенко обобщил для Ларса всю ту информацию, которая была собрана советским разведывательным аппаратом, закрученным на полную катушку.

— Художника зовут Орал Джакомини. Кавказец итальянского происхождения, эмигрировавший в Гану десять лет назад. Он время от времени попадает в институт по проблемам мозга в Калькутте — довольно посредственный. Без электрошока и таламических подавителей он был бы в полном аутическом шизофреническом отпаде.

— Класс, — сказал Ларс.

— Дальше, он — экс–изобретатель. К примеру, его Эволюционное Ружье.

Он действительно создал его примерно двенадцать лет назад, запатентовал в Италии. Возможно, для использования против Австро–Венгерской Империи. Гещенко положил документ на стол, кофе сразу же запачкал бумагу, но он, казалось, не обратил на это ни малейшего внимания. Ларс заметил, что майор был так же раздражен, как и он сам. — Идеи Орала Джакомини, как следует из анализа, проведенного второразрядными психиатрами в Калькутте, это дурацкие грандиозные шизофренические мечты о мировом господстве. И это полоумное ничтожество, чьи умственные способности вы… — он беспомощно погрозил кулаком Ларсу и Лиле, — использовали в качестве вдохновения для своего «оружия»!

— Ну что ж, — спокойно сказал Ларс, — это дело оружейных дизайнеров.

Доктор Тодт наконец закрыл свою медицинскую сумку и сел, глядя на него.

— Ты достал мой транквилизатор? — спросил Ларс. У доктора что–то лежало на коленях, что–то непонятное.

— Я достал лазерный пистолет, — сказал Тодт. И направил его на майора Гещенко. — Я знал, что он где–то в моей сумке, но он оказался под всем остальным. Вы арестованы, майор, за удержание в плену гражданина Запад–Блока.

Затем он поднял с колен второй предмет, миниатюрную систему аудиосвязи, в комнатке с микрофоном, наушниками и антенной. Резко включив ее, он заговорил в микрофон, размером с блоху.

— Мистер Коннерс? Дж.Ф.Коннерса, пожалуйста. — Затем Ларсу, Лиле и майору Гещенко он объяснил:

— Коннерс отвечает за операции ФБР здесь, в Фэрфаксе. Гм. Мистер Дж.Ф.Коннерс? Да. Мы в мотеле. Да, комната 6. Там, куда они сразу нас доставили. Они, очевидно, планируют переправить мистера Паудердрая в Советский Союз, когда туда же будет возвращаться мисс Топчева. И в данный момент ждут связи с транспортом. Здесь повсюду агенты КВБ, поэтому… а, хорошо. Спасибо. Да. И еще раз спасибо. — Он выключил систему связи и бросил ее обратно в сумку. Они сидели не двигаясь, ничего не говоря, пока за дверью комнаты не послышался неясный резкий короткий шум. Хлопанье, приглушенные сдерживаемые звуки, беззвучная кошачья свалка, продолжавшаяся несколько минут. Майор Гещенко выглядел как стоик, но несчастный. Лиля, напротив, казалось, остолбенела; она сидела неестественно прямо, с каменным лицом.

Дверь рывком распахнулась. Фэбээровец, один из тех, которые доставили Ларса в Исландию, заглянул в комнату, держа на прицеле всех в комнате.

Лазерные пистолеты могли взять на мушку всех сразу. Однако, он не стрелял, а просто вошел внутрь, за ним последовал еще один, который каким–то образом, во время того, что только что произошло, потерял свой галстук.

Майор Гещенко поднялся, расстегнул портупею, молю снял ее через плечо и отдал американцам.

— Мы возвращаемся в Нью–Йорк, — сказал первый фэбээровец Ларсу.

Майор Гещенко пожал плечами. Даже Марк Аврелий не смог бы продемонстрировать более стоического смирения.

Когда доктор Тодт и Ларс с двумя фэбээровцами направились к двери, Лиля внезапно заявила:

— Ларс! Я хочу с вами.

Агенты переглянулись. Затем один из них заговорил в микрофон на воротнике, неслышно посовещался с невидимым вышестоящим лицом и коротко бросил Лиле:

— Они дают добро.

— Тебе может не понравиться там, — сказал Ларс. — И запомни, дорогая, мы оба сейчас не в фаворе.

— И все–таки я хочу с вами.

— Ну ладно, — сказал Ларс и подумал о Марен.

Глава 22

В парке Фестанг–Вашингтона престарелый, дрожащий, одетый в обноски ветеран войны сидел, бормоча что–то себе под нос, и наблюдал за играющими детьми. Затем он вдруг заметил неторопливо идущих по широкой гравиевой дорожке двух младших лейтенантов из Военно–Воздушной Академии Запад–Блока, молодых людей лет по девятнадцати с чистыми, безбородыми, но привлекательными, необычайно умными лицами.

— Хороший денек, — сказал, кивая им, древняя развалина.

Они на минуточку остановились. Этого было достаточно.

— Я сражался во время Великой Войны, — с гордостью прокудахтал старикан. — Вы никогда не видели военных действий, а вот я видел, я был снабженцем фронтовой полосы Б.Г.В. Никогда не видели отступления Б.Г.В.?

Из–за перегрузки, когда выходит из строя линия подачи колесного тормоза, и индуктивные поля укорачиваются? К счастью, я был на расстоянии и уцелел.

Полевой госпиталь. Корабль, я хочу сказать. Красный Крест. Меня положили на несколько месяцев.

— Ого, — сказал один из бритоголовых, только из почтения.

— Это было во время восстания на Каллисто шесть лет назад? — спросил другой.

Древняя паукообразная фигура задрожала, обрадовавшись:

— Это было шестьдесят три года назад. Я потом держал небольшой магазинчик. До тех пор, пока мои раны не стали беспрерывно кровоточить. И мне пришлось бросить ем; и лишь иногда заниматься легкой работой.

Пригодные бытовые приборы. Я первоклассный сборщик свиблов — могу установить свибл, который иначе… — Он засопел, переводя дыхание.

— Но шестьдесят три года назад! — сказал первый бритоголовый. Он подсчитал. — Черт, да ведь это было во время Второй Мировой войны, в 1940–м! — И они оба уставились на ветерана.

Сгорбленная, похожая на корявую палку фигура прокаркала:

— Нет, это был 2005–й. Я помню, потому что так написано на моих медалях. — Дрожащей рукой он пощупал свой рваный плащ. Казалось, одежда расползлась от прикосновения еще больше, превращаясь просто в пыль. Старик показал им маленькую металлическую звезду, — приколотую к его выгоревшей рубашке.

Наклонившись, оба молодые офицера прочитали выпуклые цифры и буквы на металлической поверхности.

— Эй, Бен, тут действительно написано — 2005!

— Да. — Оба уставились на цифру.

— Но ведь это будущий год!

— Дайте–ка я вам расскажу, как мы их победили в великой Войне, засопел ветеран, довольный, мчи ему удалось собрать такую аудиторию. — Это была долгая война, мнем, казалось, она никогда не кончится! Но что вы можете поделать против Б.Г.К? Это как раз они и обнаружили. Как они удивились! — Он захихикал, потом вытер слюну, выступившую на обвисших губах. — Мы наконец создали его. Конечно, мы прошли сквозь многие неудачи.

— Он с отвращением откашлялся и сплюнул на дорожку. — Эти дизайнеры оружия ни черта не знают. Глупые ублюдки!

— А кто, — спросил Вен, — был врагом?

Довольно мною времени потребовалось, чтобы старый ветеран уразумел, о чем его спрашивают, но когда он, наконец, понял суть, его отвращение было столь велико, что почти переполнило чашу. Он приподнялся и с шелестом отодвинулся от двух молодых офицеров.

— Они. Работорговцы с Сириуса!

После паузы второй молодой лейтенант уселся с другой стороны от старика и задумчиво сказал Бену:

— Мне кажется… — Он показал пальцем на висок.

— Да, — ответил Вен. Затем, обращаясь к старику:

— Слушай, папаша. Мы спускаемся вниз.

— Вниз? — Старик съежился, растерявшись.

— В кремль, — сказал Бен. — Под землю. Где собирается Правление ООН–3 ГБ. Генерал Нитц. Ты знаешь, кто такой генерал Нитц?

Пожевывая губами, старик погрузился в глубины памяти, стараясь припомнить:

— Что ж, — сказал он наконец. — Он был там.

— Какой теперь год? — спросил Бен.

Старик радостно посмотрел на него:

— Вы не обманете меня? 2068. Или… — Блестящие глаза внезапно затуманились сомнением. — Нет, 2067, вы пытались поймать меня. Но вам не удалось, так ведь? Я прав? 2067? — Он подтолкнул локтем второго лейтенанта.

Бен сказал своему приятелю:

— Я тут останусь с ним. А ты вызови полицейскую машину, официально.

Мы не должны упустить его.

— Правильно. — Офицер поднялся и побежал по направлению к наземным сооружениям кремля. Но самым смешным было то, что он как одержимый все думал и думал, будто это имело какой–то смысл: «Что же это такое, черт возьми, — этот «свибл“?»

Глава 23

В одном из подземных зданий Ассоциации Ланфермана, почти под Сан–Хосе, городом в Средней Калифорнии, за своим огромным рабочим местом сидел Пит Фрейд. Все его машины и приборы были неподвижны и молчаливы выключены.

Перед ним лежал октябрьский номер 2003 года похабной книжонки с комиксом «Голубой Цефалопод с Титана». В этот момент он, шевеля губами, изучал привлекательное приключение, когда Голубой Цефалопод встречает Дьявольскую Грязнулю, которая пробурила поверхность Ио после двух миллиардов лет сна в глубинах! Он уже достиг той части, где Голубой Цефалопод, приведенный в сознание своими потусторонними неистовыми телепатическими усилиями, смог превратить радиационно–измерительную портативную Дж–систему в Катодно–Магнетимеский Ионизирующий Биполярный Излучатель.

С помощью этого излучателя Голубой Цефалопод пригрозил Дьявольской Грязнуле, когда та хотела похитить мисс Уайткоттон, молочную подругу Цефалопода. Ему удалось расстегнуть блузку мисс Уайткоттон так, что одна грудь, и только одна грудь была видна. Это было все, что было разрешено международным правом, сурово ограничивающим подбор материалов для детской литературы. Только одна грудь была выставлена под сверкающее небо Ио. Она тепло пульсировала и дрожала, когда Пит нажимал на специальную кнопочку.

Сосок расширялся, как крохотная розовая электрическая лампочка, становился объемным и трепетал… И так до тех пор, пока работала пятилетняя батарейка, спрятанная в последней странице обложки.

Как только Пит нажимал на звуковую кнопку, разговаривали противники героя. Он вздохнул. Он уже выписал шестнадцать наименований «оружия» с тех страниц, которые уже просмотрел. А пока что Новый Орлеан, затем Прово, а теперь, по сведениям, только что поступившим с телевидения, и Бойзе, штат Айдахо, уже не существовали. Исчезли за «серой завесой», как называли это телепередачи и гомозеты.

Серая завеса смерти.

На его столе зазвонил видеофон. Он подошел к нему и включил.

На экране возникло уставшее лицо Ларса.

— Ты вернулся? — спросил Пит.

— Да. Я в своем нью–йоркском офисе.

— Хорошо, — сказал Пит. — Скажи, какой работой ты теперь собираешься заниматься? Корпорация мистера Ларса в Нью–Йорке и Париже приказала долго жить?

— Разве это имеет значение? — спросил Ларс. — Через час я должен встретиться с Правлением внизу, в кремле. Они постоянно под землей, на случай, если эти чужаки направят что там у них есть на столицу. Я бы и тебе посоветовал оставаться под землей, я слышал, что их приборы туда не проникают.

Пит мрачно кивнул. Как и Ларс, он чувствовал себя физически больным.

— А как на все это смотрит Марен?

Ларс, после небольшой заминки, сказал:

— Я… я еще не разговаривал с Марен. Дело в том, что я вернулся с Лилей Топчевой. Она сейчас здесь.

— Дай ее.

— Зачем?

— Чтобы я мог взглянуть на нее, вот зачем.

На экране появилось солнечное, не отягощенное проблемами лицо молоденькой девушки, светлокожее, со странными, суровыми, внимательными глазами и напряженным поджатым ртом. Девушка выглядела испуганной и диковатой. Ннн–да, подумал Пит. И ты нарочно привез сюда этого ребенка? А ты сможешь справиться с ней? Думаю, мне бы это не удалось. Она выглядит крепким орешком.

Но все правильно, вспомнил Пит. Тебе ведь нравятся трудные женщины. И это тоже часть твоей ненормальности.

Когда на экране снова появился Ларс, Пит сказал:

— Марен тебя попотрошит, как ты, наверное, понимаешь. Никакие россказни не обманут Марен, будь она с телепатическим устройством, которое нелегально носит, или без него.

Ларс деревянно ответил:

— Я не собираюсь обманывать Марен. Но честно говоря, мне все равно. Я действительно думаю, Пит, что эти создания, кем бы они ни были и откуда бы не взялись, эти строители спутников, держат нас под колпаком.

Пит молчал. Он не считал нужным спорить, он был согласен.

— Когда я говорил с Нитцем по видеофону, — продолжал Ларс, — он сказал нечто странное. Что–то насчет какого–то ветерана войны, я не мог ничего понять. Но это, должно быть, связано с оружием. Он спросил меня, слышал ли я когда–нибудь об устройстве под названием «Б.Г.В.» Я сказал, что нет. А ты?

— Нет, — ответил Пит. — Такого оружия просто нет. Иначе КАСН сообщило бы.

— Наверное, — сказал Ларс. — Ну, пока. — Экран отключился.

Глава 24

Когда Ларс приземлился, он понял, что охрана была еще больше усилена.

Ему потребовался час, чтобы удостовериться в этом. В конце концов ему устроили личную проверку — кто он такой и зачем явился, хоть он и давнишний и проверенный сотрудник Правления. Затем он спустился вниз, чтобы присоединиться к тому, что вполне могло оказаться, понял он, последним созывом ООН–3 ГБ в его полном составе.

Сейчас принимались последние решения.

В середине своей речи генерал Нитц совершенно неожиданно прервался и выделил из числа всех присутствовавших именно Ларса, обратился непосредственно к нему:

— Вы очень много пропустили из–за своей поездки в Исландию. Но это не ваша вина. Но кое–что, о чем я говорил с вами по видеофону, уже произошло.

— Генерал Нитц кивнул младшему офицеру, который сразу же включил внутренний, запрограммированный на местные условия, аудивидеоаппарат с полутораметровым экраном, установленным в одном конце комнаты. Напротив стоял прибор, который связывал Правление, когда было нужно, с маршалом Папоновичем и БезКабом в Нью–Москве.

Прибор нагрелся.

На экране возник старикан. Он был очень худой, на нем болтались заплатанные обноски какой–то особенной военной формы. После некоторого колебания он сказал:

— А потом мы победили их. Они не ожидали этого, мы застали их врасплох. — Наклонившись после сигнала, поданного генералом Нитцем, младший офицер остановил видеопленку «Ампекс». Изображение застыло, звук замолк.

— Я хотел, чтобы вы посмотрели на него, — сказал Ларсу генерал Нитц.

— Это Рикардо Гастингс. Ветеран войны, которая происходила шестьдесят с чем–то лет назад, по крайней мере, в его собственной интерпретации событий. Все это время, месяцы, может годы, этот старик каждый день сидел на скамейке городского парка недалеко от наземных сооружений цитадели и пытался найти хоть кого–нибудь, кто бы выслушал его. Наконец ему это удалось. Вовремя? Может быть. А может, и нет. Посмотрим. Это зависит от того, что покажет его мозг. Наши исследования уже показали, что он страдает от старческого слабоумия, но все еще хранит воспоминания. В частности, об оружии, которое он обслуживал во время Великой Войны.

— Боевой Генератор Времени, — сказал Ларс.

— Здесь почти нет сомнений, — ответил генерал Нитц, складывая руки и откидываясь к стенке, на манер профессора, — что это было во время боевом применения, возможно, остаточного. Он был рядом с этим оружием, может быть, его несовершенной моделью. Но каким–то образом сохранил память. И для него война — в прошлом веке. Он чересчур немощен, он просто не понимает. Но едва ли это имеет значение. Та «Великая Война», которая для него происходила многие годы назад, когда он был молодым человеком, уже давно для нас стала реальностью, в которую мы вовлечены сейчас. Рикардо Гастингс уже рассказал нам о природе и происхождении нашего врага. От нем мы наконец–то узнали хоть что–то об этих чужаках.

— И вы надеетесь, что от него получите оружие, которое их достанет? спросил Ларс.

— Мы надеемся, — сказал Нитц, — что мы хоть что–нибудь получим.

— Отдайте его Питу Фрейду, — сказал Ларс.

Генерал Нитц, как бы спрашивая совета, потеребил мочку уха.

— Черт с ними, с разговорами, — сказал Ларс. — Привезите его в Ассоциацию Ланфермана, и пусть их инженеры приступают к работе.

— А что, если он умрет?

— А что, если нет? Сколько, вы думаете, потребуется времени для такого человека как Пит Фрейд, чтобы превратить приблизительную идею в спектры, с которых можно делать прототипы? Он же гений. Он может взять детский рисунок кошки и рассказать вам, что изображенный организм зарыл свои выделения или оставил их на виду. Сейчас Пит Фрейд перечитывает номера «Голубого Цефалопода с Титана». Давайте его остановим, и пусть он работает над Рикардо Гастингсом.

— Я говорил с Фрейдом, — сказал Нитц.

— Знаю, — ответил Ларс. — Но черт с ним, с вашим разговором!

Доставьте Гастингса в Калифорнию или, еще лучше, доставьте Пита сюда. Я вам не нужен, вам не нужен никто в этой комнате. Вам нужен он. Я ухожу. — Он поднялся. — Я выхожу из игры.

До тех пор, пока вы не задействуете Пита по делу Гастингса. — Сказав это, Ларс направился к двери.

— Возможно, — остановил его Нитц, — мы сначала попробуем вас на Гастингсе. А потом уже подключим Фрейда. Пока Фрейд будет добираться сюда…

— Это занимает 20 минут или даже меньше — чтобы доехать из Калифорнии в Фестанг–Вашингтон, — сказал Ларс.

— Но Ларс, я прошу прощения. Старик действительно не в себе. Вы в самом деле понимаете, что это значит? К нему почти невозможно протянуть словесный мост. Поэтому, пожалуйста, из остатков ем ума, до которого нельзя добраться никаким нормальным, обычным способом…

— Ну ладно, — перебил Ларс, решившись. — Но я хочу сначала поставить в известность Фрейда. Прямо сейчас. — Он указал на видеофон, стоящий на краю стола Нитца.

Нитц поднял трубку, отдал приказ, снова повесил трубку.

— И еще вот что, — сказал Ларс. — Я теперь не один.

Нитц воззрился на него.

— Со мной теперь Лиля Топчева, — сказал Ларс.

— Она будет работать? Она может делать свою работу вместе с нами?

— Почему же нет? Талант ведь при ней. Столько же, сколько и во мне.

— Хорошо, — решил Нитц. — Вас обоих отправят в госпиталь в Бетезде, где сейчас находится старик. Возьмите ее с собой. Вы можете оба войти в этот странный, выходящий за рамки моего понимания транс. А Фрейд пока доберется сюда.

— Хорошо, — удовлетворенно ответил Ларс.

Нитц попытался изобразить улыбку.

— Для примадонны вы довольно резко говорите.

— Я говорю резко вовсе не потому, что я примадонна, — сказал Ларс, а потому, что я боюсь больше ждать. Я очень боюсь, что они доберутся до нас, пока мы здесь миндальничаем.

Глава 25

Правительственный высокоскоростной хоппер, пилотируемый тяжеловесным профессионалом, сержантом Ирвингом Блофаром, отвез Ларса обратно в Нью–Йорк, в Корпорацию.

— Эта дамочка, — сказал сержант Блофар. — Это советский дизайнер оружия? Ну, знаете, эта?

— Да, — ответил Ларс.

— И она будет работать?

— Да.

— Класс! — Это произвело впечатление на сержанта Блофара.

Хоппер камнем падал на крышу Корпорации Ларса, маленького здания среди возвышающихся колоссов.

— Да, у вас здесь действительно маленькое местечко, сэр, сказал сержант Блофар. — А все остальное под землей?

— Да вроде нет, — стоически ответил Ларс.

— Ну, что ж, я думаю, вам не нужно так уж много боеприпасов.

Искусно управляемый хоппер приземлился на знакомое поле крыши. Ларс выпрыгнул из него, бросился к постоянно движущемуся пандусу и минуту спустя уже шел по коридору к своему кабинету. Когда он взялся за ручку двери, из обычно закрытого бокового выхода появился Генри Моррис.

— Марен в здании.

Ларс уставился на него, держа руку на ручке.

— Да, — кивнул Генри. — Не знаю, откуда, возможно, через КАСН, она узнала, что Топчева приехала с тобой из Исландии. Может быть, агенты КВБ в Париже из мести намекнули ей. Черт его знает.

— Она уже добралась до Лили?

— Нет. Мы перехватили ее во внешнем общем вестибюле.

— Кто к ней приставлен?

— Билл и Эд Мак–Интайр, из отдела чертежей. Она действительно вне себя. Ты не поверишь, что это та же девушка, Ларс. Честно. Ее невозможно узнать.

Ларс открыл дверь. В дальнем конце, у окна, совсем одна стояла Лиля и смотрела на Нью–Йорк.

— Ты готова? — спросил Ларс.

Лиля, не оборачиваясь, сказала:

— Я слышала, у меня превосходный слух. Здесь твоя любовница, да? Я знала, что это произойдет. Это то, что я предвидела.

На столе Ларса зазвенел звонок, и его секретарь, мисс Гребхорн, на этот раз уже в панике, а не со смаком, сказала:

— Мистер Ларс, Эд Мак–Интайр говорит, что мисс Фейн удрала от них с Биллом Манфретти, вышла из общественного вестибюля и направляется в ваш кабинет.

— Хорошо, — сказал Ларс. Он схватил Лилю за руку, вихрем вытащил ее из кабинета и потащил по коридору к ближайшему эскалатору наверх. Она была как тряпичная кукла — совершенно пассивна. У нем было чувство, будто он тащил легковесное подобие, лишенное жизни или движения. Странное, неприятное чувство. Неужели Лиле было все равно, или просто это было уже слишком для нее? Но времени на исследование психологических причин ее инертности не оставалось. Он дотащил ее до ската, затащил на него. Они оба поднялись на крышу, где было поле и ожидающий их правительственный хоппер.

Как только они с Лилей показались на крыше, сойдя с поднимающегося наверх пандуса, на выходе из дополнительного ската здания появилась фигура. Это была Марен Фейн.

Как и сказал Генри Моррис, ее трудно было узнать. На ней был моднейший венерианский меховой плащ длиной до лодыжек, туфли на высоком каблуке, маленькая шляпка с вуалью, огромные, ручной работы серьги и, что было странно, почти не было макияжа, даже губной помады. Лицо было матового, соломенного цвета. От нее веяло могильным холодом, как будто смерть перенеслась вместе с ней через Атлантику из Парижа прямо сюда, на крышу. Смерть спряталась в ее глазах, черных, неподвижных и коварных, как у хищной птицы.

— Привет, — сказал Ларс.

— Здравствуй, Ларс, — размеренно произнесла Марен. — Здравствуйте, мисс Топчева.

Мгновение все молчали. Он не мог припомнить другого момента, когда бы он так неловко чувствовал себя.

— Что скажешь, Марен? — спросил он.

— Они связались со мной прямо из Булганинграда, — сказала Марен. Кто–то из БезКаба или их сотрудников. Но я не поверила, пока не проверила у КАСН.

Она улыбнулась, потом полезла в свою сумку, похожую на мешочек, которая висела у нее на плече, на мерном кожаном ремне.

Пистолет, который извлекла Марен, был уж точно самым маленьким из всех виденных им.

Первое, что пришло ему в голову — что эта чертова штучка была игрушкой, подделкой, что она выиграла его в десятидолларовом автомате…

Он пристально посмотрел на нем, вспомнив, что он, в конце концов, эксперт по оружию. А затем понял, что пистолет настоящий. Итальянского производства, специально для дамских сумочек.

Стоящая рядом с ним Лиля спросила:

— Как вас зовут? — Ее слова, адресованные Марен, были произнесены вежливо, взвешенно, даже доброжелательно. Это поразило Ларса, и он обернулся посмотреть на девушку.

О людях всегда можно узнать много нового. Лиля совершенно потрясла его: в этот критический момент, когда им в лицо смотрела крохотная смерть, Лиля Топчева превратилась в зрелую даму, имеющую все необходимые манеры.

Как будто она вошла на вечеринку, где присутствовали самые модные мошенники. Она возвысилась и полностью соответствовала ситуации, и ему показалось, что это было доказательством качества, сущности и смысла самого рода человеческого. Никто не мог бы снова убедить Ларса, что человеческое существо — это просто прямоходящее животное, носящее с собой носовой платок и умеющее отличить четверг от пятницы, да берите любой критерий… Даже определение Старого Орвилла, украденное из Шекспира, получило свой истинный смысл как оскорбительное и циническое пустословие.

Какое чувство, подумал Ларс. Не только любить эту девушку, но и восхищаться ею!

— Я Марен Фейн, — спокойно ответила Марен, но на нее это не произвело никакого впечатления.

Лиля с надеждой протянула руку, очевидно, в знак дружбы.

— Я очень рада, — начала она, — и я думаю, что мы могли бы…

Подняв крохотный пистолет, Марен выстрелила.

Хорошо смазанный, но в то же время ослепительно блестящий пистолет выстрелил тем, что когда–то, на начальной стадии технического развития, было известно как разрывная пуля «дум–дум».

Но патрон эволюционировал с течением времени. Он и теперь обладал одним существенным свойством: взрыв при соприкосновении с целью. Но вдобавок он делал еще кос–что. Его кусочки продолжали детонировать, производя бесконечный поток осколков, который рассеивался вокруг тела жертвы и задевал все вокруг него.

Ларс упал, скорее всего инстинктивно, отвернулся и скорчился; животное в нем свернулось в позе эмбриона — колени подтянуты, голова завернута вовнутрь. Он обхватил себя руками, зная, что он ничем не может помочь Лиле. Все было кончено, кончено навсегда. Столетия могут проноситься как капли воды в реке Времени, бесконечно. Но Лиля Топчева никогда больше не появится в череде судеб людских. Ларс думал о себе как о какой–то логической машине, построенной для холодного расчета и анализа, невзирая на окружающие условия: я не придумывал это оружие. Оно появилось задолго до меня. Этот старинный, древний монстр. Это все наследственное зло, принесенное сюда из прошлого, доставленное к порогу моей жизни и направленное, брошенное на уничтожение всего, что я люблю, в чем я нуждаюсь и что хочу защитить. Все стерто всего лишь нажатием на металлический курок, который настолько мал, что его можно просто проглотить, уничтожить в попытке прекратить его существование из–за простой жадности — жадности жизни к жизни.

Но ничто не сможет уничтожить его сейчас.

Он закрыл глаза и остался на месте. Его совершенно не заботило, что Марен может снова выстрелить, на этот раз в него. Если он что–то и чувствовал, то лишь желание, жажду — чтобы Марен выстрелила в него.

Он открыл глаза.

Никакого вверх бегущего эскалатора. Никакой посадочной площадки на крыше. Никакой Марен Фейн, никакого крохотного итальянского пистолета. Не было рядом растерзанной только что — словно оружие было злобным животным плоти, останков, липких, расчлененных, еще содрогающихся. Он увидел себя но не мог понять, почему — на городской улице, и даже не нью–йоркской. Он почувствовал перемену температуры, состава воздуха. Здесь были отдаленные горы с покрытыми снегом вершинами. Он почувствовал холод и задрожал.

Огляделся. Услышал автомобильные гудки.

Его ноги, его стопы болели. Он чувствовал страшную жажду.

Впереди, около автономного аптечного киоска, он увидел таксофон. Все тело ныло, онемело и похрустывало от усталости и боли.

В таксофоне он взял справочник и посмотрел на обложку.

Сиэттл, штат Вашингтон.

А время, подумал он. Как давно это было? Час назад? Месяцы? Годы? Он надеялся, что это длилось как можно дольше. Фуга, продолжавшаяся бесконечно. И теперь он был старым, старым и разбитым, унесенным ветром, отброшенным в прошлое. Этот побег не должен никогда заканчиваться, даже сейчас. В его уме вдруг, непостижимо как, зазвучал голос доктора Тодта, с помощью какой–то парапсихологической власти, данной ему. Тот голос, который во время полета из Исландии бубнил, бормотал сам себе: слова были неразличимы. И все же их ужасающая музыка. Будто доктор Тодт напевал сам себе старую балладу поражения. «Und die Hunde schnurren an den alten Mann». И вдруг голос Тодта зазвучал по–английски. «И собаки рычат», сказал доктор Тодт в голове Ларса, — «на старого человека».

Опустив монетку в щель автомата, Ларс набрал номер Ассоциации Ланфермана в Сан–Франциско.

— Соедините меня с Питом Фрейдом.

— Мистер Фрейд, — радостно ответил оператор, — уехал в командировку.

С ним невозможно связаться, мистер Ларс.

— Могу ли я в таком случае переговорить с Джеком Ланферманом?

— Мистер Ланферман тоже. Я думаю, вам–то можно сказать, мистер Ларс.

Они оба в Фестанг–Вашингтоне. Уехали вчера. Возможно, вы сможете связаться с ними там.

— Ясно, — сказал Ларс. — Спасибо, теперь я знаю. — И повесил трубку.

Затем он позвонил генералу Нитцу. Шаг за шагом его звонки поднимались по иерархической лестнице, а потом, когда он уже решил прекратить все это и повесить трубку, он обнаружил, что смотрит на Главкома.

— КАСН не могло найти вас, — сказал Нитц. — Как и ФБР, и ЦРУ.

— Собаки рычали, — ответил Ларс. — На меня. Я слышал их. Я никогда раньше в жизни не слышал их, Нитц.

— Где вы?

— В Сиэттле.

— Почему?

— Я не знаю.

— Ларс, вы действительно ужасно выглядите. Вы понимаете, что вы говорите или делаете? Что это вы там плетете о «собаках»?

— Я не знаю, где они, — сказал Ларс. — Но я действительно их слышал.

— Она прожила еще шесть часов, — продолжал Нитц. — Но, естественно, не было никакой надежды. И в любом случае, все уже кончилось. Или, может быть, вы знаете об этом?

— Я ничем не знаю.

— Они провели похоронный обряд, надеясь, что вы придете, и мы пытались связаться с вами. Вы, конечно, понимаете, что с вами произошло.

— Я вошел в состояние транса.

— И вы только что вышли из него?

Ларс кивнул.

— Лиля с…

— Что? — перебил Ларс.

— Лиля в Бетезде. С Рикардо Гастингсом. Пытается произвести сколько–нибудь полезный эскиз, она уже сделала несколько, но…

— Лиля мертва, — возразил Ларс. — Марен убила ее из итальянского пистолета марки «Беретта–пелфраг» 12–го калибра. Я видел, как это произошло.

Напряженно глядя на него, генерал Нитц сказал:

— Марен Фейн выстрелила из пистолета «Беретта–пелфраг» 12–го калибра, который был у нее. Оружие у нас, остатки пули, ее отпечатки пальцев на пистолете. Но она убила себя, а не Лилю.

— Я не знал, — после паузы сказал Ларс.

— Когда стреляют из «беретты», кто–то должен умереть. Такие уж это пистолеты. Просто чудо, что не задело всех вас троих.

— Это было самоубийство. Преднамеренное. Я уверен в этом. — Ларс кивнул. — Она, наверное, не собиралась убивать Лилю, даже если и думала об этом. — Он испустил прерывистый вздох усталости и покорности. Покорности не философской, не стоической, а просто отказа от всего.

Ничего нельзя было поделать. Это все произошло во время его состояния транса, его фуги. Давным–давно. Марен была мертва; Лиля была в Бетезде; он же, после вневременного путешествия в никуда, в пустоту, пришел в себя в деловой части Сиэттла. Настолько далеко, насколько ему, очевидно, удалось убежать от Нью–Йорка и всего, что там случилось. Или что, ему показалось, произошло.

— Вы можете вернуться сюда? — спросил генерал. — Чтобы помочь Лиле?

Просто ничего не выходит, она принимает свой наркотик, этот восточно–германский наркотик в таблетках, входит в транс, старается подобраться как можно ближе к Рикардо Гастингсу. Всех остальных убрали, чтобы не отвлекать ее. И все же, когда она приходит в себя, у нее только…

— Те самые старые эскизы от Орала Джакомини.

— Нет.

— Вы уверены? — Больной, усталый ум Ларса внезапно проснулся.

— Эти эскизы полностью отличаются от всего, что она делала до сих пор. Мы дали просмотреть их Питу Фрейду, и он согласился с этим. Она тоже так думает. Они всегда одинаковые.

Ларс почувствовал ужас.

— Всегда что?

— Успокойтесь. Это совсем не оружие, даже отдаленно не напоминающее Боевой Генератор Времени. Они физиологической, неатомной, органической природы… — Генерал Нитц помедлил, колеблясь, говорить ли это по видеофону — может, КВБ записывает…

— Ну скажите же, — проскрежетал Ларс.

— Автомат, напоминающий по форме человеческую фигуру. Необычный тип, но все же именно такой автомат. Очень похоже на то, что Ассоциация Ланфермана использует его в своих подземных испытаниях. Вы понимаете, что я имею в виду. Совсем как человек.

— Я буду так скоро, как только смогу, — сказал Ларс.

Глава 26

На огромном посадочном поле крыши военного госпиталя его встретили трое бравых морских пехотинцев. Они проводили его, как будто он был важный сановник. Или нет, пожалуй, преступник, подумал Ларс. Или оба вместе.

Они сразу же спустились к усиленно охраняемому этажу, где происходило это.

Это. Такого слова, как они, не было. Ларс заметил попытку обесчеловечить ту деятельность, в которую собирался погрузиться. Обращаясь к одному из эскортирующих его офицеров, он заметил:

— Все же это лучше, чем попасть в руки этих неизвестных поработителей из отдаленной звездной системы, если они у них есть.

— А что «это», сэр?

— Да что угодно, — ответил Ларс.

Самый высокий морской офицер, он действительно был очень высоким, произнес:

— Там есть на что взглянуть, сэр.

Когда они миновали последний охранный пост, Ларс спросил высокого офицера:

— А вы сами видели этого старого ветерана войны, Рикардо Гастингса?

— Только мгновение.

— Сколько ему лет, как вы думаете?

— Может быть, девяносто. Или сто… Пожалуй, даже больше.

— Я никогда не видел его, — сказал Ларс.

Перед ними была последняя дверь, и в том, что она точно знала, сколько людей можно пропустить внутрь, был какой–то сверхсмысл. Дверь на мгновение распахнулась, он увидел одетых в белое людей.

— Я заключу с вами спор, — сказал он, когда чувствительная дверь щелкнула в ожидании, пока он пройдет. — По поводу возраста Рикардо Гастингса.

— Хорошо, сэр.

— Шесть месяцев, — сказал Ларс.

Трое морских офицеров уставились на него.

— Нет, — сказал Ларс. — Я передумал. Четыре.

И пошел вперед, оставив свой эскорт позади, потому что увидел Лилю Топчеву.

— Привет, — сказал он.

Она сразу же обернулась.

— Привет. — И слабо улыбнулась.

— Я думал, ты в домике Пятачка, — сказал он. — Навещаешь Ого.

— Нет, — ответила она. — Я в доме Пуха. В гостях у Пуха.

— Когда эта «беретта» выстрелила…

— О Боже, я думала, что это в меня, и ты тоже. Ты был в этом уверен и не мог даже посмотреть. Неужели это должна была быть я? Так или нет, но этого не случилось. И я бы поступила точно так же. Я бы не смотрела, если бы думала, что он направлен на тебя. Я так решила и думала, думала, думала, все время, пока… Я просто чертовски волновалась за тебя. Куда ты делся? Ты впал в транс и просто ушел куда–то. Знаешь, я подумала — она никогда раньше не стреляла из таких пистолетов. Она, должно быть, и понятия не имела, как он действует.

— А что теперь?

— Я работала. О Боже, как я работала! Пойдем в соседнюю комнату, посмотрим на него. — Лиля, помрачнев, пошла вперед. — Тебе сказали, что мне ничего не удалось?

— Могло бы быть и хуже, учитывая, что с нами происходит почти каждый час, — сказал Ларс.

Возвращаясь с Востока, он узнал, как чудовищно много людей исчезло с лица земли. Невероятно много. Такой катастрофы человечество еще не знало.

— Рикардо Гастингс говорит, что они с Сириуса, — сказала Лиля. — И они хотят нас поработить, как мы и подозревали. Они хитиновые и имеют физиологическую иерархию, которая насчитывает уже миллионы лет. На планетах их системы, которые находятся на расстоянии чуть больше девяти световых лет от нас, теплокровные формы жизни никогда не поднимались выше стадии лемура. Древесные, с лисьими мордами, большинство ведут ночной образ жизни, есть даже с гибкими подвижными хвостами. Поэтому мы для них просто разумные уродцы. Просто более высокоорганизованные, наподобие рабочих лошадей, организмы, умеющие работать. Они восхищаются нашим большим пальцем. Мы можем делать любую сложную работу, но они думают о нас, как мы — о крысах.

— Но ведь мы все время ставим эксперименты на крысах. Мы пытаемся научиться, используя их…

— Но, — возразила Лиля, — мы любопытны, как лемуры. Необычный звук и мы высунем головы из нор, чтобы посмотреть, в чем дело. А они — нет.

Кажется, что среди хитиновых форм, даже высокоорганизованных, большинство — рефлексные организмы. Поговори с Гастингсом об этом.

— Мне совсем неинтересно говорить с ним, — ответил Ларс.

Впереди, за раскрытой дверью, сидел похожий на одетую палку скелет.

Его расплывчатое, втянутое, похожее на высохшую тыкву маленькое лицо медленно поворачивалось, будто под действием мотора. Глаза не моргали.

Черты лица не изменялись чувствами. Организм превратился в простую воспринимающую машину. Органы чувств, беспрерывно двигаясь туда–сюда, воспринимали информацию. Но сколько ее достигало мозга, запоминалось и понималось, одному Богу было известно. Возможно, совсем ничего.

Появилась знакомая личность, держа в руке щипцы.

— Я знал, что вы обязательно объявитесь, — сказал Ларсу доктор Тодт.

Но на его лице было написано огромное облегчение. — Вы пешком?

— Должно быть, — ответил Ларс.

— Вы не помните?

— Ничего. Но я устал.

— Нормальная тенденция, — сказал доктор Тодт. — Даже сильнейшие психозы можно преодолеть, просто необходимо немного времени. Лечение переменой мест. Просто во многих случаях времени не хватает. А что касается вас, то времени вообще нет. — Затем он обернулся к Рикардо Гастингсу.

— Теперь о нем — что бы вы хотели попробовать прежде всего?

Ларс изучил сгорбленную старческую фигуру.

— Биопсию.

— Не понимаю.

— Я хочу взять пробу ткани. Мне все равно какой, из любой части тела.

— Зачем?

— В дополнение к микроскопическому анализу я хочу сделать проверку углеродом. Насколько точен новый тестирующий углерод–17–В?

— До месяцев.

— Я так и думал. До тех пор, пока не будет результатов углеродного тестирования, с моей стороны не будет никаких эскизов, трансов, никакой другой деятельности.

Тодт сделал неопределенный жест:

— Кто может знать намерения Бессмертных?

— Сколько потребуется времени?

— Результаты могут быть получены сегодня к трем часам дня.

— Хорошо, — сказал Ларс. — Я пойду приму душ, куплю новые туфли и, может быть, новое пальто. Чтобы подбодрить себя.

— Магазины закрыты. Людям рекомендовано оставаться под землей. Эти районы включают в себя…

— Не перечисляйте. Я слышал весь список по пути сюда.

— Вы серьезно не собираетесь входить в транс? — спросил Тодт.

— Нет. Нет никакого смысла. Ведь Лиля пыталась же.

— Хочешь посмотреть на мои эскизы, Ларс? — спросила Лиля.

— Посмотрю. — Он протянул руку, и ему подали целую кипу. Он быстро пролистал их и увидел то, что и ожидал — ни больше ни меньше. Он положил их на стол рядом.

— Они действительно тонкой конструкции, — заметил доктор Тодт.

— Автомат, напоминающий по форме человека, — с надеждой произнесла Лиля, неотрывно глядя на Ларса.

— Это он, — сказал Ларс. Он показал на древнюю сгорбленную фигуру, которая беспрерывно вращала, как орудийной башенкой, головой. — Или, вернее, оно. Ты не поняла, что у нет в голове. Ты только поняла анатомические составляющие, входящие в биохимическую основу. То, что делает его живым. То, что является искусственным механизмом. — Затем добавил:

— Я понимаю, что это андроид, напоминающий внешне человека, и знаю, что углеродное тестирование подтвердит это. Единственное, что я хочу узнать — это точный возраст.

После некоторой паузы Тодт хрипло спросил:

— Что?

— Сколько времени эти чужаки над нами? — спросил Ларс, не удостоив его ответом.

— Неделю.

— Не думаю, что такой совершенный автомат, как этот, мог быть собран за неделю.

— В таком случае, если ты прав, то его создатель знал… — сказала Лиля.

— О черт! — ответил Ларс. — Я прав. Посмотри на свои эскизы и ответь: разве в них не Рикардо Гастингс? Я действительно хочу это сказать. Давай, валяй!

Ларс подобрал эскизы, сунул их ей, Лиля машинально взяла их и молча, как будто не видя, просмотрела, каждый раз еле заметно кивая.

— Кто мог сконструировать такой удачный автомат? — спросил доктор, заглядывая через Лилино плечо. — У ком есть такие способности и возможности, не говоря уже о вдохновенном таланте?

— Ассоциация Ланфермана, — ответил Ларс.

— Кто–нибудь еще? — снова спросил Тодт.

— Я больше никого не знаю.

Благодаря КАСН у Ларса было довольно точное представление о возможностях Нар–Востока. У них не было ничего подобного. Ничто не могло сравниться с Ассоциацией Ланфермана, которая, в конце концов, простиралась от Сан–Франциско до Лос–Анджелеса: экономический, индустриальный организм длиной в пятьсот миль.

А производство андроидов, которые даже при ближайшем пристальном рассмотрении выглядели как подлинно живые существа, было одним из их главных производств.

Внезапно Рикардо Гастингс закаркал:

— Если бы не несчастный случай, когда волна энергии переполнила…

Подойдя к нему, Ларс перебил:

— Ты управляешься изнутри?

Старые затуманенные глаза взглянули на нем. Но ответа не последовало, слюнявый рот больше не двигался.

— Ну, давай же, — сказал Ларс. — Автоматически или дистанционно? Ты статический или ты принимаешь инструкции извне? Честно говоря, я думаю, что ты — полный автомат. Запрограммированный наперед. — Затем Лиле и доктору Тодту:

— Это объясняет то, что вы называете «маразмом». Повторение определенных смысловых кусков снова и снова.

Рикардо Гастингс пробормотал, пуская слюни:

— Парень, мы их разбили. Они не ожидали этого, думали, что смели нас.

Наши дизайнеры оружия — они не смогли ничего. Пришельцы думали, что они смогут просто так прийти на Землю и победить. Но мы им задали! Жаль, что вы этого не помните, это было еще до вас. — Он — или оно — хмыкнуло, невидящим взглядом уставившись в пол, искривив рот в гримасе восторга.

— Я все равно не приемлю идею оружия, путешествующего во времени, сказал Ларс после паузы.

— Мы сделали из них кашу, — бормотал Рикардо Гастингс. — Мы полностью отклонили их чертовы спутники из этого временного вектора, на миллиарды лет в будущее, и они до сих пор там. Хе–хе! — В его глазах промелькнула искорка жизни. — Они теперь кружатся над планетой, населенной только, наверное, пауками да одноклеточными. Жаль. Мы еще поймали их линейные корабли, с помощью Б.Г.В. Мы послали их в далекое прошлое, они были посланы завоевывать Землю приблизительно во времена трилобитов. Тут уже не проиграешь! Победить трилобитов и палками заставить их подчиниться! Старый ветеран триумфально фыркнул.

В два тридцать, после того ожидания, которое Ларс не повторил бы ни за какие деньги, сотрудник госпиталя принес данные, полученные углеродным анализом ткани, взятой из тела старика.

— Что там? — спросила Лиля, неловко поднявшись и не отрывая глаз от лица Ларса, пытаясь определить его реакцию.

— Прочитай это сама. — Он протянул ей одинарный листочек.

Почти теряя сознание, она попросила:

— Скажи мне сам.

— Микроскопический анализ показал, что это бесспорно человеческая, а не синтет… то есть, искусственная ткань. Анализы углеродом–17–В кусочка ткани показали, что это экземпляр возраста от 110 до 115 лет. И возможно, но не наверняка, еще старше.

— Ты ошибся, — сказала Лиля.

— Да. — Ларс кивнул.

Рикардо Гастингс хмыкнул.

Глава 27

Значит, я снова, сказал себе Ларс Паудердрай, так же основательно провалил все, как и тогда, когда действительно была необходимость в оружии. Ни разу не было ситуации, в которой бы я действительно пригодился им. Кроме, конечно, той, когда Нар–Восток и Запад–Блок охватила доброкачественная опухоль многолетней игры в Эру Внедрения. Во время которой мы одурачили огромное множество простофиль повсеместно, для их же собственной пользы, за счет их собственных склонностей.

Правда, я привез Лилю в Вашингтон, подумал он. Может быть, это можно отметить как достижение. Но за ним последовало ужасное самоубийство Марен Фейн, у которой было все, чтобы наслаждаться и дальше полнокровной и счастливой жизнью…

Доктору Тодту он сказал:

— Мой эскалатиум и конджоризин, пожалуйста. Двойную обычную дозу. Затем, обращаясь к Лиле:

— И этот продукт восточногерманской фирмы, на который у тебя монополия. Я хочу, чтобы в этот раз ты удвоила дозу. Это единственный способ, который я могу придумать для увеличения нашей чувствительности. И я хочу, чтобы мы были настолько восприимчивы, насколько наши организмы могут выдержать. Потому что больше одной удачной попытки нам сделать не удастся.

— Я согласна, — мрачно ответила Лиля.

Дверь за Тодтом и другими сотрудниками захлопнулась. Они с Лилей и Рикардо Гастингсом были блокированы.

— Это может, — сказал Ларс Лиле, — или убить нас обоих, или разлучить нас навсегда. Отравление печени или мозга…

— Заткнись, — оборвала его девушка и проглотила таблетки, запив их водой из чашки.

Он сделал то же самое.

Некоторое время они сидели, глядя друг на друга, не обращая внимания на бормочущем согбенном старика рядом.

— Ты когда–нибудь отойдешь, — спокойно спросила Лиля, — от ее смерти?

— Нет. Никогда.

— Ты винишь меня? Нет, ты винишь себя.

— Я виню ее, — сказал Ларс. — Во–первых, за то, что у нее была эта вшивая штука фирмы «Беретта». Никто не должен носить такое оружие или даже владеть им, ведь мы живем не в джунглях.

Он замолчал. Медикамент начал свое действие. Он парализовал его челюсти, как огромная передозировка фенотиазина, и Ларс закрыл глаза, ощущая невероятную боль. Доза, слишком большая, уносила ем, и он больше не мог видеть и ощущать присутствие Лили Топчевой. Плохо, подумал он. То, что он чувствовал, было сожалением, болью, а не страхом, как будто вокруг нем собралось облако, знакомое ощущение провала — или это был подъем? — теперь углубилось, увеличилось во всех своих мыслимых пропорциях, ведь доза была велика как никогда.

Надеюсь, подумал он, что она не будет испытывать том же. Надеюсь — ей будет легче. Если так, то и мне тоже будет легче от этого.

— Мы действительно сокрушили их. — Рикардо Гастингс бормотал, посмеивался, сопел, пускал слюни.

— Неужели? — удалось задать вопрос Ларсу.

— Да, мистер Ларс, — ответил Рикардо Гастингс. И обычно бубнящий, бормочущий голос его понемногу становился все яснее, отчетливее. — Но вовсе не с помощью так называемого Боевом Генератора Времени. — Старикан хмыкнул, но на этот раз хрипло. Как–то по–другому.

Ларс с невероятным напряжением произнес:

— Кто ты?

— Я самоходная игрушка, — ответил старик.

— Игрушка!

— Да, мистер Ларс. Первоначально — составной компонент военной игры, придуманной в «Клаг Энтерпрайзис». Сделайте мой эскиз, мистер Ларс. Ваша подружка, мисс Топчева, конечно, делает эскизы. Но просто дубликаты моем дизайна, не понимая, что это просто бессмысленное визуальное представление обо мне… И на это никто не обратил внимания, кроме вас. Она рисует меня. Вы абсолютно правы.

— Но ведь ты же старый!

— Мистеру Клагу представилось простое техническое решение. Он предвидел возможность — фактически, неизбежность, — применения новом тестирующем устройства с углеродом–17–В. Поэтому моими составляющими являются модификации органической материи образца чуть более чем столетней давности. Если только это определение не вызывает у вас отвращения…

— Это не вызывает во мне отвращения, — сказал (или подумал) Ларс. Он больше не мог точно сказать, действительно ли он говорил вслух. — Я этому попросту не верю.

— Тогда, — продолжал Гастингс, — подумайте над такой возможностью. Я действительно лишь андроид, как вы правильно подозревали, но сконструированный больше века назад.

— В 1898 году? — спросил Ларс с беспочвенным презрением. — Кишащим клопами концерном в Небраске? — Он засмеялся, или, по крайней мере, попытался. — Придумай что–нибудь получше. Какую–нибудь другую теорию, с фактами, известными нам обоим.

— Не хотите ли на этот раз узнать правду, мистер Ларс? Открыто услышать ее, ничего не утаивая? Вы чувствуете себя в состоянии? Честно? Вы уверены?

После паузы Ларс ответил:

— Да.

Мягкий, шепчущий голос, состоящий из ничего иного как мысли в состоянии глубокого транса, сообщил ему:

— Я — Винсент Клаг.

Глава 28

— Маленький оператор времени. Никчемный, с нулевым кредитом, вечно пинаемый всеми игрушка–человек собственной персоной, — сказал Ларс.

— Правильно. Не андроид, а такой же человек, как и вы, только старый, очень старый. На закате моих дней. Не такой, каким вы меня встретили там, под землей, в Ассоциации Ланфермана. — Голос был усталый, невыразительный.

— Я много прожил и много видел. Я видел Великую Войну, как и говорил. Как я говорил всем и каждому, кто бы только выслушал меня, когда сидел на скамейке в парке. Я знал, что когда–нибудь подойдет нужный человек, и так оно и случилось. Они доставили меня куда надо.

— Ты был снабженцем во время войны?

— Нет. Ни этого, ни другого оружия. Боевой Генератор Времени существует — будет существовать, — но он не сыграет никакой роли в Великой Войне против работорговцев с Сириуса. Я создал только эту модель. Через 64 года, в 2068, я использую ее для возвращения.

Вы просто не понимаете. Я могу вернуться сюда из 2068, я уже так делал. И вот я здесь. Но я не могу принести с собой ничего. Оружие, искусственные приборы, новости, идеи, самую ничтожную развлекательную новинку для простаков — ничего. — Голос его был суровый, горький. Не сдавайся! Посмотри меня с помощью телепатии, покопайся в моей памяти и знаниях о будущих шести десятилетиях. Получи спектры Боевого Генератора. И отдай их Питу Фрейду в Ассоциацию Ланфермана, срочно рассортируй их, немедленно сделай прототип и испробуй его на пришельцах. Давай! Знаешь, что произойдет? Это отключит меня, мистер Ларс. — Голос проник в него жестоко, оглушая. Пропитанный мстительностью и бесполезностью ситуации. А когда это выключит меня из игры, направив время по иному руслу, оружие нельзя будет применить. И временной контур, содержащий меня в себе, продлится до бесконечности.

Ларс молчал. Он не спорил — это казалось очевидным, он понял.

— Путешествие во времени, — сказал древний, развалившийся Клаг, находящийся на 64 года в будущем, — является одним из самых жестко ограниченных механизмов, к которым пришли с помощью определенных исследовательских систем. Хотите точно знать, насколько я ограничен, мистер Ларс, в настоящий момент времени, который для меня находится больше чем в шестидесяти годах в прошлом? Я могу видеть будущее, но не могу ничего рассказать — я не могу сообщить вам ничего, я не могу быть оракулом. Ничего! Все, что я могу сделать, и этот очень мало, хотя и этого может оказаться достаточно (и я, кстати, не знаю, будет ли этот достаточно). Я даже не могу рискнуть и сообщить вам это, привлечь ваше внимание к одному объекту, искусственному прибору или аспекту в вашем теперешнем окружении. Понимаете? Он должен уже существовать. Его существование ни в коей мере не должно зависеть от моем возврата сюда из вашем будущего.

— Гмм, — сказал Ларс.

— «Гммм», — усмехнулся Винсент Клаг, передразнивая его.

— Что ж, — сказал Ларс. — Что мне сказать? Уже все сказано, ты уже прошел все, ступень за ступенью.

— Спроси меня о чем–нибудь.

— Зачем?

— Просто спроси! Я вернулся не просто так, разве это не очевидно?

Черт, я связан по рукам этим проклятым принципом — он называется… — Клаг замолчал, задохнувшись от бессилия и ярости. — Я даже не могу назвать вам ограничивающий меня принцип, — сказал он с затихающей злобой. Битва за общение — но не за общение в границах узко определенном круга — очень быстро истощила его.

— Игра в угадайку, — сказал Ларс. — Впрочем, ты ведь любишь игры.

— Именно. — Новый взрыв энергии забился в сухом, каком–то пыльном голосе Клага. — Ты угадывай. Я или отвечу, или нет.

— Нечто существует теперь, в наше время, в 2004.

— Да. — Безумное, вибрирующее, клокочущее возбуждение, яростное собирание всех жизненных сил для ответа.

— Ты, в наше теперешнее время, не входишь в число мошенников–дизайнеров. И это факт. Ты пытался привлечь к изобретению внимание ООН–3 ГБ, но так как ты не мошенник, тебя никто не стал слушать.

— Да!

— Рабочий прототип?

— Да. Созданный Питом Фрейдом. В его собственное время. После том, как Джек Ланферман позволил ему использовать для работы цеха компании. Пит чертовски хорош, он может невероятно быстро конструировать.

— Где теперь это устройство?

Долгая тишина. Затем, с остановками, как будто в агонии:

— Я… боюсь… сказать… слишком… мною…

— Оно у Пита.

— Нннет…

— Ладно. — Ларс задумался. — Почему же ты не пытался связаться с Лилей? — наконец спросил он. — Она же вошла в транс и делала пробы твоем мозга?

— Потому что, — своим сухим шелестящим голосом слабо прошептал Клаг, — она из Нар–Востока.

— Но ведь прототип…

— Я смотрю вперед. Это оружие, мистер Ларс, только для Запад–Блока.

— Оружие сейчас и Фестанг–Вашингтоне? — спросил Ларс.

Угасая, словно поглощаемый каким–то уничтожающим прибором, голос древнем Винсента Клага ответствовал:

— Если бы оно было здесь, я бы с тобой не разговаривал. Я бы вернулся в свое время. Откровенно говоря, я могу многие потерять, находясь здесь.

Медицинская наука моей эры способна поддерживать во мне жизнь на нужном уровне долгое время. Но, к сожалению, об этом не может быть и речи в этом жду, 2004. — Его голос дрожал от смешанных усталости и презрения.

— Хорошо, это устройство, — сказал Ларс и вздохнул, — это оружие происходит из моем времени, а не из будущего. У тебя есть готовый прототип. Предположим, он работает. Таким образом, ты забрал его обратно на свою собственную крошечную фабрику или что там у тебя есть! — Он надолго замолчал, кратко резюмируя весь разговор в уме, снова и снова.

— Хорошо, — наконец заговорил он. — Мне больше не нужно спрашивать тебя, не нужно бить по больному. Ни к чему это. Ты согласен?

— Согласен, — ответил Клаг, — если ты считаешь, что можешь продолжать дальше самостоятельно — имея лишь то, что знаешь, и ничего больше.

— Я найду его.

А ведь если серьезно, Ларс немедленно должен был подойти к теперешнему Винсенту Клагу и вытянуть из него, что это за устройство. Но (и он уже это понял) Винсент Клаг 2004 года, придумавший прибор, не признает его как оружие. Так не узнать, какой объект необходим. Клаг может в своих типично фиглярских, полуинтуитивных исследованиях получить десяток–два конструкций на любой их стадии, от грубых эскизов, набросков до заключительных, сделанных в заводских условиях, изделий для розничной продажи.

Он слишком рано прервал контакт со стариком Клагом 2068 года.

— Клаг, — настойчиво заговорил Ларс. — Какого рода эта игрушка?

Намекни. Дай мне хоть какой–то ключ. Настольная игра? Военная? — Он прислушался. Своими собственными ушами, а не телепатическим восприятием мыслей, он услышал, как надтреснутый стариковский голос пробормотал:

— Да, мы действительно поколотили их, этих работорговцев, они и вправду не ожидали, что у нас что–то получится. — Старческое скрипучее восторженное хихиканье. — Наши дизайнеры по оружию! Дерьмо собачье. Так думали пришельцы.

Ларс, дрожа, открыл глаза. Голова нестерпимо болела. Глянув на верхний свет, он зажмурился от боли. Рядом он увидел Лилю Топчеву, сгорбившуюся, неподвижную, в ее пальцах была ручка… а напротив — чистый нетронутый лист белой бумаги.

Транс, телепатическая связь с затуманенным мозгом старого «ветерана войны» Винсента Крага закончилась.

Опустив глаза, Ларс увидел свою руку, сжимающую ручку, и свой листок бумаги.

На нем, естественно, не было эскиза. Но это его не удивило.

Лист не был пустым.

На нем была с трудом нацарапанная фраза, словно ручкой водили неумелые, неуклюжие детские пальцы.

Было написано:

…(короткое неразборчивое слово) в лабиринте

Что–то в лабиринте, подумал он. Медведь? Возможно. Ему показалось, что можно различить букву «в». Слово состояло из семи букв, вторая из которых — он теперь был полностью уверен, когда пристально разглядел, была «е».

Шатаясь, он поднялся, вышел из комнаты, прошел одну за другой несколько дверей, пока наконец не нашел какою–то санитара.

— Мне нужен видеофон, — сказал Ларс.

Наконец он уселся за стол, на котором был дополнительный телефон.

Дрожащими пальцами он набрал номер Генри Морриса в нью–йоркском офисе.

Генри возник на экране.

— Заполучи этом мастера по игрушкам Винсента Клага, — сказал Ларс. У нем есть детская игрушка, какой–то лабиринт. Это прошло через Ассоциацию Ланфермана и вышло наружу. Существует рабочая модель. Ее сделал Пит Фрейд.

— Хорошо, — кивнул Генри.

— В этой игрушке заключено оружие, — продолжал Ларс. — Его можно использовать против пришельцев — и победить. Не говори Клагу, зачем это тебе. Когда заполучишь игрушку, отправь ее ко мне в Фестанг–Вашингтон ускоренной почтой, чтобы не было временных накладок.

— Хорошо, — сказал Генри Моррис.

Отключившись, Ларс откинулся на стуле, снова взял лист бумаги и вгляделся в каракули. Что же это за слово, ради всем святого? Он уже почти расшифровал его…

— Как ты себя чувствуешь? — спросила появившаяся Лиля Топчева. Глаза ее были все еще затуманены, она потирала лоб и откидывала назад растрепанные волосы. — О Боже, как мне плохо! И снова у меня ничем не получилось. — Девушка плюхнулась на стул напротив него, обхватив руками голову. Потом со вздохом поднялась и посмотрела на лист бумаги, который Ларс все еще держал в руках.

— Ты получил это? Во время транса? — Она нахмурилась, пошевелила губами. — Что–то в лабиринте. Первое слово. — Какое–то время она молчала, потом произнесла:

— О, я поняла, что там написано.

— Поняла? — Он опустил лист и почему–то похолодел.

— Первое слово — человек, — сказала Лиля. — Человек в лабиринте, вот что ты написал во время транса. Интересно, что бы это значило?

Глава 29

Позднее, уже под землей, Ларс сидел в одной из больших тихих комнат во внутренней цитадели, кремле Вашингтона, столицы всего Запад–Блока с его населением в два миллиарда. (Меньше, чем два, сейчас, и на значительное количество. Но Ларс старался думать о чем угодно, только не об этом.) Он сидел, держа развернутый пакет скоростной почты от Генри Морриса.

Записка от Генри сообщала ему также, что этот предмет был единственной игрушкой с лабиринтом, разработанной Предприятием Клага и сделанной Ассоциацией Ланфермана за последние шесть лет.

Это был маленький квадратный предмет.

Прилагалась также отпечатанная брошюра с фабрики Клага. Ларс прочитал ее несколько раз.

Сам лабиринт был довольно прост, но для заключенного в нем жителя он представлял собой непреодолимый барьер. Потому что лабиринт неизменно оказывался на один шаг впереди своей жертвы. Обитатель лабиринта не мог выиграть, независимо от том, насколько быстро, или умно, или неистово он проносился, уклонялся, отступал и снова шел вперед, в поисках единственной правильной («Неужели там должна была быть лишь одна правильная?») комбинации. Он никогда не мог выбраться. Он никогда не мог обрести свободу. Потому что лабиринт, снабженный батарейкой на десять лет, постоянно видоизменялся.

Ну и игрушка, подумал Ларс. Ну и представление о развлечении.

Но это все было еще ничего. Это не объясняло того, что лежало перед ним здесь, на столе. Потому что это была психологически умная игрушка, как объясняла брошюра.

Та новизна, тот вдохновенный ингредиент, которым дизайнер игрушек Винсент Клаг хотел завоевать покупательский спрос, состоял в чувственном факторе.

Пит Фрейд, сидящий рядом с Ларсом, произнес:

— Черт, ведь я же сам собрал его. И я не вижу ничем такого, что делало бы его оружием. И Винсент Клаг тоже, потому что я обсуждал это с ним, и до и после того, как сделал прототип. Да, я точно знаю, что он и не задумывал ничего подобного.

— Ты совершенно прав, — сказал Ларс. Действительно, почему в этот период своей жизни мастер–игрушечник Клаг должен интересоваться оружием?

Но позже Винсент Клаг…

Он лучше знал.

— Что за человек этот Клаг? — спросил Ларс Пита.

Пит сделал неопределенный жест рукой:

— Черт, ну ты же видел его! Выглядит так, словно если его проткнуть булавкой, он издаст громкий звук и весь воздух из него выйдет.

— Я не имею в виду физическое обличье, — сказал Ларс. — Какой он внутри? Что за сила движет им?

— Странно ты как–то спрашиваешь.

— Почему? — Ларсу вдруг стало неудобно.

— Ну, это напоминает мне один из проектов, который он однажды, давным–давно, принес мне. Много лет назад. Нечто, с чем он бесконечно долго возился, но в итоге забросил. Чему я был невероятно рад.

— Андроиды, — сказал Ларс.

— Откуда ты знаешь?

— Что он собирался с ними делать?

Пит сердито почесал в затылке.

— Я так и не смог точно выяснить. Но мне это не нравилось. Я всякий раз говорил ему об этом.

— Ты хочешь сказать, — спросил Ларс, — что он хотел, чтобы ты их собрал? Он хотел, чтобы Ассоциация Ланфермана использовала своих экспертов в этом направлении, на этом его проекте, с подобными автоматами, но по какой–то необъяснимой причине он никогда…

— Он никогда четко не говорил. Однако он действительно хотел, чтобы они как две капли воды походили на людей. И у меня всегда было странное чувство по этому поводу. — Пит все еще сердился. — Ларс, я признаю, что сделал наброски чертежей для Клага. Я работал с ним, но даже не пытался показать, будто понимаю его. Узнал, что Клаг задумал такое — и все. Так или иначе, но он оставил его и обратился к, — он ткнул рукой в лабиринт, этому.

Так, подумал Ларс, это объясняет эскизы андроидов, которые делала Лиля.

Генерал Нитц, молчаливо сидевший наискось от них, произнес:

— Человек, управляющий этим лабиринтом, если я правильно понял, эмоционально идентифицирует себя с этим. — Он указал на крошечном жителя, неподвижного сейчас, потому что прибор был выключен. — На это создание что это за существо? — Он пристально всмотрелся в него, и Ларс первый раз заметил, что генерал немного близорук. — Похож на медведя. Или на какою–то венерианского уаба, ну, тех пушистых толстых зверюшек, которых так любят дети… Здесь, в Вашингтонском зоопарке, есть даже целая площадка таких.

Боже, дети никогда не устают следить за их колонией.

— Это потому, что у этих венерианцев определенные телепатические способности, — сказал Ларс.

— Ну да, — согласился генерал Нитц. — Так же, как и земного дельфина.

Наконец, это выяснили, уабы в этом плане не уникальны. Кстати, именно поэтому люди считают, что дельфины обладают интеллектом. Не зная толком, почему. Это было…

Ларс включил игрушку, и в лабиринте толстый, похожий на медвежонка, лохматый очаровательный зверек начал двигаться.

— Посмотрите, как он ходит, — пробормотал Ларс, словно про себя.

Пит хмыкнул, увидев, как толстое существо перепрыгнуло, как резиновый мячик, через барьер, неожиданно вставший у нем на пути.

— Забавно, — сказал Ларс.

— Что случилось? — спросил Пит, озадаченный его тоном и понявший что–то произошло.

— Черт, это действительно занимательно, — сказал Ларс. — Посмотрите, как он пытается выбраться. Нет, вы только взгляните! — Изучив брошюру, он провел руками по обеим сторонам лабиринта, пока не нашел рычажки. Контроль с левой стороны увеличивает трудность лабиринта. И, таким образом, замешательство его жертвы. Контроль с правой стороны уменьшает…

— Я сделал его, я знаю, — вмешался Пит.

— Ларс, — сказал генерал Нитц, — вы чувствительный человек. Именно поэтому мы называем вас «трудным». И именно это сделало вас медиумом–оружейником.

— Примадонной, — добавил Ларс. Он не отрывал глаз от толстого, похожем на медвежонка существа, ставшем жертвой чередующихся барьеров, составляющих систему безвыходного лабиринта.

— Пит, разве телепатический элемент не встроен в эту игрушку? спросил он. — С тем, чтобы взять на крючок игрока?

— Да, в какой–то степени. Не очень мощная сеть. Единственное, что она дает, это слабое чувство отождествления себя ребенком, управляющим лабиринтом, с пойманным зверьком. — Затем инженер объяснил генералу Нитцу:

— Видите ли, психическая теория такова, что игрушка учит ребенка заботиться о других живых организмах. Она вызывает к жизни сопереживание, заложенное в нем. Он хочет помочь этому существу, и рычажок справа как раз и позволяет сделать это.

— Тем не менее, — возразил Ларс, — существует еще и тумблер слева.

— Ну, это технически необходимо, — твердо сказал Пит, — потому что если бы был только рычажок уменьшения — существо бы выбралось наружу, и игра закончилась.

— Поэтому чем ближе к концу игры, — продолжил Ларс, — тем реже нужно нажимать на рычажок уменьшения. И все увеличивать сложность. А лабиринт отвечает тем, что выставляет очередную преграду перед пойманным зверьком.

И вместо того, чтобы развивать сочувствие в ребенке, это может развить лишь садистские наклонности.

— Нет, — сказал Пит уже резко.

— Почему же нет? — удивился Ларс.

— Из–за телепатической психической цепи. Неужели ты не понимаешь этот, дурья твоя башка? Ребенок, играющий в лабиринт, отождествляет себя с жертвой. Он есть жертва. Это он заключен в лабиринт, по законам психиатрии и ты прекрасно это знаешь. Черт возьми, не будет ребенок еще больше усложнять все для этого зверя, потому что иначе сам пропадет…

— Интересно, что произошло бы, если бы психическая телепатическая цепь была мощнее? — поинтересовался Ларс.

— Ребенок был бы еще крепче пойман, — сказал Пит. — Различие, на эмоциональном уровне, между ним и жертвой в лабиринте… — Он замолчал, облизывая губы.

— А представим себе, — продолжал Ларс, — что регулировка тоже будет изменена. Так, чтобы по–разному увеличивать те трудности, которые испытывает жертва лабиринта. И в разное время, постепенно. Это возможно сделать технически?

После некоторого размышления Пит ответил:

— Конечно.

— И выпустить это большим тиражом, сделав по заводским технологиям?

— Почему же нет?

— Это толстое венерианское создание, — задумчиво сказал Ларс. — Это ведь не земной, инопланетный организм по отношению к нам. И все же благодаря телепатическим способностям, которыми он обладает, создается психическое общение с нами. Цепь, подобная этой, заключенной в игрушке, может воздействовать на любую высокоорганизованную чувствительную форму жизни?..

— Это возможно, — кивнул Пит. — Почему же нет? Любая форма жизни, достаточно развитая, чтобы получать излучения, будет находиться под воздействием.

— Даже хитиновые полурефлекторные механические формы жизни? — спросил Ларс. — Возникшие от экзоскелетных прародителей? Не млекопитающие? Даже не теплокровные?

Пит уставился на генерала Нитца:

— Он хочет переделать устройство таким образом, — возбужденно сказал он, заикаясь от злости, — и перестроить ручное управление так, чтобы играющий был глубже пойман и не смог выбраться даже при желании. И не мог облегчить сложность барьеров, преграждающих путь этой чертовой жертве лабиринта — и в результате…

— Это может вызывать, — закончил Ларс, — быстрое полное разрушение мозга.

— И ты хочешь, чтобы Ассоциация Ланфермана реконструировала эту штуку и произвела ее в нужном количестве на своих заводских системах? И распределить ее среди них? — Пит указал большим пальцем наверх. — Ладно.

Но мы же не можем раздать ее пришельцам с Сириуса, или откуда они там происходят. Это выходит за рамки наших возможностей!..

— А мы можем, — внезапно сказал Нитц. — Есть один способ. Эти штуки могут оказаться в тех населенных пунктах, которые занимают пришельцы.

Поэтому, когда они захватят нас, они получат и их.

— Да, — согласился Пит.

Обращаясь к нему, генерал сказал:

— Надо этим заняться. Конструированием.

Пит хмуро уставился в пол, желваки на его лице заработали.

— Эта штука всегда будет бить по больному. Это, — он в ярости указал на игрушку–лабиринт, — не будет действовать на них по–другому. Кто бы ни выдумал эту штуковину, она ВОЗДЕЙСТВУЕТ НА ЖИВЫЕ ОРГАНИЗМЫ ЧЕРЕЗ ТО ПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ, что в них есть. И это как раз мне и не нравится в ней!

Глядя в инструкцию к игрушке, Нитц прочел:

— «Это очень мудрая с психологической точки зрения игрушка — она учит ребенка любить и уважать, лелеять другие живые существа не за то, что они могут сделать, а ради них самих». — Свернув брошюру, он отдал ее Ларсу и спросил Пита:

— Когда?

— Двенадцать–тринадцать дней.

— Давайте так — восемь.

— Хорошо, восемь. — Пит поразмыслил, лизнул свою запекшуюся нижнюю губу, проглотил слюну и сказал:

— Это как распятие в руках болвана.

— Ура! — Ларс, вращая один из рычажков уменьшал трудность славному толстому зверьку–жертве. Пока наконец не стало казаться, что жертва вот–вот достигнет выхода.

И в тот же самый момент Ларс дотронулся до рычажка слева. Цепь лабиринта незаметно изменилась — и последний и совершенно неожиданный барьер встал на пути жертвы, останавливая на пороге свободы.

Ларс, игрок, связанный слабым телепатическим сигналом, излучаемым игрушкой, почувствовал страдание — не очень острое, но достаточное, чтобы пожалеть о том, что нажал левосторонний рычажок. Но было уже поздно, жертва лабиринта была снова поймана в западню.

Никаких сомнений, подумал Ларс. Это действительно, как говорится в брошюре, учит состраданию и доброте.

Но теперь, подумал он, наша очередь поработать. Мы, мошенники, мы, кто правит этим обществом, мы, в буквальном смысле, несем ответственность за защиту нашей расы. Четыре миллиарда человек смотрят на нас. И мы — мы не делаем игрушек.

Глава 30

После того, как пришельцы–работорговцы с Сириуса убрали свои спутники — а под конец уже восемь спутников бороздили небо над Землей, — жизнь Ларса Паудердрая постепенно вошла в нормальную колею.

Он был рад этому.

Но при этом он очень устал, как он понял в одно прекрасное утро, медленно просыпаясь в своей кровати в нью–йоркской квартире. И увидел рядом с собой копну темных волос Лили Топчевой. И хотя ему было это приятно — она нравилась ему, он любил ее, — он вспомнил Марен.

И ему стало не так уж приятно.

Выскользнув из постели, Ларс прошел из спальни в кухню. Он налил себе чашку постоянно горячего и свежего кофе, сваренного маленьким устройством, вмонтированным в нормальную, во всех других отношениях, плиту.

Усевшись за стол, он в одиночестве стал пить кофе, глядя на высотные многоквартирные дома на севере. Было бы интересно узнать, размышлял он, что сказала бы Марен о нашем оружии в Великой Войне и о том способе, с помощью которого мы заставили их отступить. Мы сделали сами себя неоценимыми. Хотя хитиновые граждане планет Сириуса все еще продолжают работорговлю и посылают спутники в чужие небеса.

Но не сюда.

А ООН–3 ГБ, вкупе с мошенниками из Нар–Востока во всей их красе, все еще оценивает целесообразность внедрения оружия в саму систему Сириуса…

Я думаю; размышлял он, Марен была бы довольна.

Сонно и растерянно моргая глазами, на пороге кухонной двери появилась Лиля в розовой ночной рубашке.

— Для меня нет кофе?

— Конечно, есть, — сказал он, поднимаясь, чтобы достать ей чашку и блюдце. — Знаешь ли ты, откуда происходит английское «питать любовь»?

— Нет. — Лиля села за стол, неодобрительно посмотрела на пепельницу с куцыми окурками вчерашних брошенных сигар и поежилась.

— От латинского слова «каритас». Что значит любить или уважать.

— Хорошо.

— Святой Иероним, — сказал он, — использовал его как перевод греческом слова «агапе», что значит даже еще больше.

Лиля молча пила свой кофе.

— «Агапе», — продолжал Ларс, стоя у окна и глядя на дома Нью–Йорка, значит почитание жизни, что–то в этом роде. В английском языке нет таком слова. Но мы пока еще владеем качеством.

— Гмммм.

— Так же, как и пришельцы. И это было тем коньком, оседлав который, мы смогли уничтожить их.

— Приготовь яйцо.

— Хорошо. — Он нажал на кнопки на плите.

— Может ли яйцо, — спросила Лиля, отрываясь от своего кофе, — думать?

— Нет.

— Может ли оно чувствовать — как ты сказал? Агапе?

— Конечно, нет.

— Тогда, — сказала Лиля, беря теплое, сваренное, солнечное яйцо из плиты, уже прямо с тарелкой, — если бы на нас напали разумные яйца, мы бы проиграли.

— О, черт!

— Но ты любишь меня. То есть, я хочу сказать, ты ничего не имеешь против, в том смысле, что я могу быть той, кто я есть, ты не будешь одобрять, но позволишь мне существовать. Ветчины?..

Он нажал еще несколько кнопок, чтобы сделать ей ветчины, а себе гренок, яблочном соуса, томатном сока, джема и горячих хлопьев.

— Итак, — решила Лиля, когда плита выдала все меню, — ты не чувствуешь «агапе» по отношению ко мне. Если, как ты сказал, «агапе» означает «каритас», а «каритас» означает «испытывать любовь». Тебе, к примеру, было бы все равно, если бы я… — Она подумала. — Представь, что я решила бы вернуться в Нар Восток, вместо том, чтобы управлять твоим парижским офисом, как ты хочешь. На чем ты все время настаиваешь. Задумчиво она добавила:

— Чтобы я еще полнее заменила ее.

— Я вовсе не поэтому хочу, чтобы ты возглавила парижский офис.

— Ну… — Она ела, пила, размышляла, — Возможно, не сейчас, а когда я вошла, ты смотрел в окно и думал: «Что, если бы она была сейчас жива?» Да?

Он кивнул.

— Я только надеюсь, — сказала Лиля, — что ты не обвиняешь меня в том, что она это сделала.

— Я не виню тебя, — промямлил он с полным ртом горячих хлопьев. — Я просто не понимаю, куда уходит прошлое, когда оно уходит. Что случилось с Марен Фейн? Я не имею в виду, что случилось в тот день на эскалаторе, когда она убила себя из этой… — Он с трудом выдавил из себя слова, пришедшие ему на ум. — …этой «беретты». Я хочу сказать: «Где она? Куда она ушла?»

— Ты еще не совсем проснулся. Ты умылся — холодной водой?

— Я сделал все, что собирался. Я просто не пойму. Один день есть Марен Фейн, а на другой ее нет. А я прогуливался по Сиэттлу. И не видел, как все это произошло.

— Часть тебя видела это, — сказала Лиля. — Но даже если ты не видел этого — факт остается фактом, что Марен Фейн больше наст.

Он положил ложку.

— Что я люблю? Я люблю тебя! И я благодарю Господа — это просто невероятно, что ты не была убита из этом жутком пистолета, как я сначала подумал.

— Если бы она осталась жива, ты бы смог жить с нами обеими?

— Конечно, да!

— Нет. Невозможно. Как?

— Я бы что–нибудь придумал, — сказал Ларс.

— Ее днем, меня ночью? Или ее по понедельникам, средам, пятницам, меня по…

— Человеческий мозг, — сказал он, — не был бы сражен такой ситуацией, если бы ему представился шанс. Разумный шанс, без этой «беретты» и того, что она натворила. Знаешь, что показал мне этот старик, Винсент Клаг, когда вернулся ветераном войны, этим самым Рикардо Гастингсом? Что возвратиться невозможно. — Он кивнул в подтверждение своих слов.

— Сейчас — нет, — возразила Лиля. — Через пятьдесят лет — возможно.

— Мне все равно, — сказал он. — Я просто хочу ее видеть.

— А что потом? — спросила Лиля.

— Потом бы я вернулся в свое время.

— И ты собираешься разбазаривать свою жизнь пятьдесят лет или как долго это займет времени, чтобы изобрести этот Боевой Генератор Времени.

— Я бы заставил КАСН все узнать. Кто–то уже несомненно проводит фундаментальные исследования в этом направлении. Значит, теперь известно, что он может существовать. Это не займет много времени.

— Почему бы тебе не присоединиться к ней? — спросила Лиля.

Ларс озадаченно взглянул на нее.

— Я не шучу, — сказала Лиля. — Не жди пятьдесят лет…

— Похоже, около сорока, по моим подсчетам.

— Это слишком долго. О Боже, да тебе будет семьдесят лет!

— Ну да, — согласился он.

— Мой наркотик, — сказала Лиля тихо. — Ты помнишь, он смертелен для твоем мозгового обмена или какой–то другой чертовщины… но как бы там ни было, три его таблетки — и твой блуждающий нерв прекращает свою работу. И ты умрешь.

После паузы Ларс согласился:

— Ты абсолютно права.

— Я не стараюсь быть жестокой. Или мстительной. Но… я думаю, что будет умнее, здоровее, просто лучшим выбором сделать это. Принять три таблетки формофана, чем ждать сорок–пятьдесят лет и влачить жизнь, которая абсолютно ничем не значит…

— Дай мне обдумать это. Дай мне несколько дней.

— Видишь ли, — сказала она, — ты не только сразу присоединишься к ней, не ожидая гораздо больше лет, чем ты уже прожил, но и решишь все свои проблемы точно так же, как она решила свои. У тебя с нею будет еще и такая связь. — Она улыбнулась — мрачно, ненавидяще. — Я дам тебе три таблетки формофана прямо сейчас. — Она исчезла в соседней комнате.

Ларс сидел за кухонным столом, уставившись в свою миску с остывающими хлопьями, когда Лиля внезапно вернулась. Протягивая что–то ему.

Он протянул руку, взял у нее таблетки, положил их в карман своей пижамы.

— Хорошо, — сказала Лиля. — Решено. Теперь я могу одеться и приготовиться к рабочему дню. Поговорю, наверное, в советском посольстве.

Как зовут того человека? Керенский?

— Каминский. Он самая крупная шишка в посольстве.

— Я узнаю у него, могут ли они взять меня обратно. У них есть какие–то идиоты в Булганинграде, которых они используют как медиумов. Но они совсем никуда не годятся — по сведениям КАСН. — Она помолчала. — Но, конечно, это будет не так, как было. Старое уже не вернешь.

Глава 31

Он держал на ладони три таблетки формофана и разглядывал высокий стакан с холодным томатным соком на столе перед собой. Он пытался представить себе, как будто это было возможно, как это будет: принять эти таблетки здесь и сейчас. Пока она, девушка в спальне, независимо от того, как ее звали, одевается для предстоящего дня…

Пока она оденется, он умрет. Это просто для человека с его способностью воображать — представить себе такую сцену.

На пороге двери в спальню показалась Лиля, в серой шерстяной юбке и лифчике, босая. Она сказала:

— Если ты сделаешь это, я не буду горевать и болтаться без дела сорок лет, ожидая этого Б.Г.В., чтобы вернуться назад в то время, когда ты был жив. Я хочу, чтобы ты знал это наверняка, Ларс, прежде чем ты сделаешь это.

— Ясно.

Он не ожидал от нее такого. Значит, все равно. Это не имело значения.

Лиля, все еще стоявшая у двери и наблюдавшая за ним, снова заговорила:

— А может, и буду. — Ее тон, как ему показалось, был естественным.

Она искренне раздумывала, как будет чувствовать, на что это будет похоже.

— Я не знаю. Я думаю, это будет зависеть от того, возьмет ли меня обратно Нар–Восток. А если да, то какой будет моя жизнь там. Если будет, как тогда… — Лиля задумалась. — Я не смогу этом вынести и стану вспоминать, как это было с тобой. Наверное, буду, да, я думаю, я начну горевать о тебе, так же как и ты о ней. — Она настороженно взглянула на нем. Подумай об этом, прежде чем принять этот формофан.

Ларс кивнул в ответ. Об этом стоило подумать.

— Я действительно была счастлива здесь, — продолжала Лиля. — Это совсем не похоже на жизнь в Булганинграде. Та ужасная «классовая» квартира — ты никогда не видел ее, но она была жутко уродливая. Нар–Восток безвкусный мир.

Она направилась из спальни прямо к нему.

— Знаешь, что я тебе скажу? Я передумала. Если ты все еще хочешь, то я возглавлю парижский офис.

— Как это?

— А так, — спокойно сказала Лиля, — я сделаю именно то, что отказывалась делать. Я заменю ее. Не ради тебя, а ради себя, чтобы снова не очутиться в своей квартире в Булганинграде. — Она поколебалась, потом сказала:

— Чтобы не оказаться, как ты здесь, в пижаме с таблетками в руке, пытаясь решить, хочется ждать сорок лет или позаботиться об этом прямо сейчас. Понимаешь?

— Понимаю.

— Самосохранение.

— Да. — Он кивнул.

— У меня есть этот инстинкт. А у тебя? Где он в тебе?

— Пропал, — сказал Ларс.

Потянувшись за стаканом томатном сока одной рукой, он другой положил таблетки в рот, поднял стакан… зажмурил глаза, почувствовал холод, влажный край стакана у своих губ… и подумал о той твердой холодной банке пива, которую ему подала Лиля Топчева так давно, в первый момент их встречи в Фэрфаксе. Когда, подумал он, она пыталась убыть меня.

— Подожди, — сказала Лиля.

Он открыл глаза, удерживая таблетки, которые еще не рассосались, потому что были покрыты твердым слоем для более легкого проглатывания.

— У меня есть внедренное устройство из номера… впрочем, не имеет значения, которого именно. Ты уже пользовался им. Я его нашла здесь в квартире. Старый Орвилл.

— Конечно. — Он шепелявил из–за таблеток. — Я знаю, я помню Старого Орвилла. Как он теперь поживает?

— Спроси у него совета, прежде чем сделать это, — сказала Лиля.

Это казалось разумным. Он аккуратно выплюнул липкие нерастворившиеся таблетки и запихнул их в карман своей пижамы и стал ждать, пока Лиля принесет эту сложную электронную бывшую систему управления, превратившуюся теперь в домашнее развлечение, замысловатое божество. Старого Орвилла. Эта маленькая голова без черт лица, у которого он в последний раз консультировался (о чем не знала Лиля) в обществе Марен Фейн.

Она поставила Старом Орвилла перед ним на стол.

— Старый Орвилл, — обратился к нему Ларс. — Как ты теперь поживаешь?

— Ты, который когда–то был эскизом — дизайном оружия № 202, подумал он.

Впервые мне тебя показала Марен. Ты и твои 14 тысяч (или 16, или 18?) компонентов, ты несчастный внедренный уродец. Кастрированный системой, как и я.

— Я — хорошо, — телепатически отвечал Старый Орвилл.

— Ты тот же, точно тот же Старый Орвилл, — сказал Ларс, — которого Марен Фейн…

— Тот же самый, мистер Ларс.

— Ты снова собираешься цитировать мне Рихарда Вагнера на чистом немецком? — спросил Ларс. — Если да, то на этот раз этом будет недостаточно.

— Это правда. — Мысли Старом Орвилла хрустели в его мозгу. — Я понимаю. Мистер Ларс, не могли бы вы задать мне определенный вопрос?

— Ты понимаешь ситуацию, в которой я оказался?

— Да.

— Тогда скажи мне, что делать, — сказал Ларс.

Последовала долгая пауза, пока огромное число микроскопических компонентов первоначальной системы управления № 202 работали. Ларс ждал.

— Вы хотите, — спросил его спокойно Старый Орвилл, — получить полный, документально подтвержденный ответ со всеми прилагающимися цитатами, первоисточниками на греческом аттическом, средненижне–верхне–немецком и латинском и…

— Нет, — ответил Ларс. — Можешь все это опустить.

— Одним предложением?

— Если можно, даже меньше.

— Тогда — отведите эту девушку, Лилю Топчеву, в спальню и займитесь с ней там любовью, — ответил Старый Орвилл.

— Вместо…

— Вместо того, чтобы травить себя, — закончил Старый Орвилл. — А также вместо том, чтобы тратить сорок лет на ожидание чего–то, что уже решили покинуть — об этом вы забыли, мистер Ларс, — когда поехали в Фэрфакс, чтобы впервые встретиться с мисс Топчевой. Уже тогда вы перестали любить Марен Фейн.

Наступила тишина.

— Это правда, Ларс? — спросила Лиля.

Он кивнул.

— А Старый Орвилл не дурак, — заметила Лиля.

— Да, — согласился он. Он поднялся, отодвинул стул и направился к ней.

— Ты собираешься последовать его совету? — спросила Лиля. — Но я уже наполовину оделась, и нам надо быть на работе через сорок пять минут.

Обоим. Нет времени. — Она счастливо, с огромным облегчением засмеялась.

— О да, — сказал Ларс. Он подхватил ее на руки и направился в спальню. — Мы едва успеем. — Захлопнув за собой дверь спальни, он сказал:

— А раз мы едва успеем, мы все–таки успеем.

Глава 32

Глубоко под поверхностью Земли в грязноватом дешевом помещении 2А в самом неприятном здании широкого кольца построек ниже стандартном уровня, окружающих Фестанг–Вашингтон, у шаткого стола стоял Сэрли Г.Феббс, а за столом сидело пять странных личностей.

Пять совершенно разных, неизвестно откуда вывернутых людей, плюс он сам. Но они, тем не менее, были отобраны Универсальным Опросом–50Р, официальным правительственным компьютером, как способные действительно представлять всеобщую покупательскую тенденцию в Запад–Блоке.

Это тайное собрание шести новых сокомов было настолько нелегальным, что это даже не поддается описанию.

Постукивая по столу, Феббс пронзительно сказал:

— Я призываю собрание к порядку.

Он устрашающе смерил собравшихся взглядом, всем своим видом показывая, кто здесь главный. В конце концов именно он привел их, с максимально возможной осмотрительностью, совсемитайными предосторожностями, которые только могли быть придуманы гениальным, единственно мудрым человеческим умом (его), и собрал всех вместе в этой грязной комнате.

Все были очень внимательны, но нервничали. Потому что одному Богу было известно, не вломятся ли в дверь в любой момент ФБР или ЦРУ или КАСН, несмотря на все предосторожности их лидера, Сэрли Г.Феббса.

— Как вам всем известно… — провозгласил Феббс. Одна его рука была согнута в локте, ноги широко расставлены, чтобы убедительно продемонстрировать, что он прочно стоит здесь и никакими силами его не сдвинуть с места, даже при помощи наемных ползучих гадов из любой полицейской организации. — Мы, шестеро сокомов, по закону не должны даже знать имен друг друга. А посему мы начнем нашу дружескую беседу с того, что назовем наши имена. — Он указал на женщину, которая ближе всех сидела к нему.

Та произнесла скрипучим голосом:

— Марта Рейнз.

Феббс указал на следующего за ней по кругу.

— Джейсон Джилл.

— Гарри Маркисон.

— Дорин Стэплтон.

— Эд Л.Джоунз. — Последний мужчина на самом дальней краю говорил твердо. Дело было сделано. В нарушение законов Запад–Блока и его полицейских агентств, они знали имена друг друга.

Самым смешным было то, что как только «состояние непосредственной опасности» миновало, Правление ООН–3 ГБ теперь «разрешило» им войти в кремль и официально участвовать в его заседаниях. И это только потому, что каждый индивидуально, понял Феббс, оглядывая шаткий столик, каждый владеет ничем. Есть ничто. И Правление знает это. Но все шестеро вместе…

Вслух он командирским голосом произнес:

— Хорошо, давайте начнем. Каждый из вас, войдя в эту дверь, принес с собой компонент этого новом оружия, этого № 401, который называется Молекулярный Лучевой Ограничитель Обратного Фазопреобразования. Правильно?

Я видел у каждом под мышкой или бумажный кулек или обычный нейтральный пластиковый пакет. Правильно?

Каждый из пяти сокомов, глядевших на него, или пробормотали «да, мистер Феббс», или кивнули, или сделали и то и другое. Действительно, каждый положил свой пакет перед собой на стол, для всеобщего обозрения, как свидетельство собственного мужества.

Феббс резким голосом, дрожащим от переполнявших его чувств, скомандовал:

— Разверните их. Давайте посмотрим содержимое!

Дрожащими от благоговейном трепета пальцами бумажные кульки и пакеты были раскрыты. На столе появилось шесть компонентов. Если их собрать вместе (полагая, что кто–либо в этой комнате мог сделать это), то получился бы новый, наводящий ужас Молекулярный Лучевой Ограничитель Обратного Фазопреобразования.

Кассеты, где это оружие устрашения показывалось в действии на экспериментальных этажах огромного подземного здания Ассоциации Ланфермана, подтвердили, что никакой защиты от этого оружия не существует.

И все Правление ООН–3 ГБ, включая шестерых наконец–то допущенных сокомов, торжественно просмотрело эти кассеты.

— Наша задача, — провозгласил Феббс, — воссоздание из этих компонентов первоначального вида оружия, целиком ложится на меня. Я лично беру на себя всю ответственность. Как все вы знаете, следующее формальное заседание Правления состоится ровно через неделю. Поэтому в нашем распоряжении остается меньше семи дней, чтобы воссоздать Молекулярный Лучевой Ограничитель Обратном Фазообразования, номер 401.

— Вы хотите, чтобы мы оставались поблизости, пока вы будете собирать его, мистер Феббс? — пропищал Джейсон Джилл.

— Вы можете остаться, если пожелаете, — ответил Феббс.

— Можем ли мы вносить свои предложения? — спросил Эд Л.Джоунз. — Я спрашиваю потому, что, видите ли, в реальной жизни моя профессия… я хочу сказать, до того, как я стал командующим, я был помощником электрика в «Дженерал Электрик» в Детройте. Поэтому я немного разбираюсь в электронике.

— Вы можете вносить свои предложения, — решил Феббс, немного подумав.

— Я разрешаю. Но помните о нашей нерушимой клятве. Как политическая организация, мы должны позволить, чтобы наша политика решалась избранным лидером без всяких бюрократических, тормозящих процесс препятствий.

Правильно?

Все пробормотали «правильно».

Именно Феббс был этим безусловным, бюрократически неограничиваемым, избранным лидером. Их подпольной политической организации революционного типа, которая после долгих дебатов в конце концов угрожающе назвала себя БКСОНВПНЭМБВСЕБН (Благодетели Конституционных Свобод, Отрицаемых Нынешней Властью, Представленной Небольшой Элитой, Могущих Быть Восстановленными Силой, Если Будет Необходимо). Ячейка № 1.

Взяв свой компонент и тот, что был принесен Эдом Л.Джоунзом, Феббс уселся и полез в корзинку с новенькими инструментами, которыми организация за большие деньги снабдила себя. Он вытащил длинную, тонкую конусообразную немецкую отвертку с автоматическим вращением по и против часовой стрелки (в зависимости от того, как вы нажимали пластиковую кнопку) и начал свою работу.

Все остальные пять членов организации благоговейно наблюдали за ним.

Час спустя Сэрли Г.Феббс, весь покрытый испариной, хмыкнул, вытер платком вспотевший лоб, прервался, чтобы отдышаться, и сказал:

— На это потребуется время. Это не так–то просто. Но мы все–таки добьемся своего.

Марта Рейнз нервно произнесла:

— Надеюсь, что блуждающий неориентированный полицейский монитор не патрулирует как раз над нашей головой и не прочтет наши мысли.

Джоунз вежливо заметил:

— Гм, я думаю, что это приспособление вот здесь как раз подходит к этой опорной плите. Видите, здесь эти дырочки для шурупов.

— Возможно, да, — сказал Феббс. — Но я собираюсь заняться этим позднее. Но так как я все равно решил передохнуть немного, могу вам сообщить следующее. — Он оглядел всех, чтобы убедиться, что он завладел их вниманием, каждом в отдельности, а затем заговорил как можно внушительнее.

Для человека его способностей и знаний это действительно было очень внушительно.

— Я хочу, чтобы вы все, входящие в Ячейку № 1, еще раз уяснили себе тип социально–экономической, политической структуры общества, которую мы установим вместо недемократической тирании привилегированной элиты мошенников, которая сейчас удерживает власть.

— Скажите им, Феббс, — подбодрил его Джоунз.

— Да, — согласился Джейсон Джилл. — Давайте послушаем еще раз. Мне нравится та часть, где действие происходит после тот, как мы отстраним их от власти с помощью этом № 401.

С неподражаемым спокойствием Феббс продолжал:

— Разумеется, все Правление ООН–3 ГБ будет признано военными преступниками. Мы договорились об этом.

— Да!

— Это Статья А в нашей Конституции. Но вот что касается остальных мошенников, особенно этих коммунистических ублюдков в Нар–Востоке, с которыми в последнее время так заигрывает этот предатель генерал Нитц. Как этот маршал Папонович или как там его. Ну и, как я уже объяснял вам на нашем последнем секретном собрании здесь…

— Правильно, Феббс!

— …этим уж мы не спустим. Они все заварили. Но главное — и я требую полного подчинения по этому пункту, потому что это тактически важнейший момент, — мы сразу же должны захватить контроль над всеми подземными сооружениями Ассоциации Ланфермана в Калифориии, потому что, как всем нам известно, именно оттуда выходят все новейшие системы оружия. Как этот № 401, который они по глупости отдали нам для — ха–ха–ха! — «внедрения». Я хочу сказать, что нам больше не нужно, чтобы они продолжали конструировать такие вещи.

Марта Рейнз боязливо спросила:

— А что мы будем делать после том, как мы, ах, захватим Ассоциацию Ланфермана?

Феббс ответил ей:

— После этого мы арестуем их наемном актеришку, этого Ларса Паудердрая. А затем мы заставим его разрабатывать оружие для нас.

Тут подал голос Гарри Маркисон, средних лет бизнесмен с определенным количеством здравом смысла.

— Но ведь оружие, с помощью котором мы выиграли то, что теперь называют «Великой Войной»…

— Продолжайте, Маркисон.

— Оно, гм, не было разработано Корпорацией Ларса. Первоначально это было нечто вроде лабиринта, придуманною какой–то немошеннической группой производителей игрушек «Клаг Энтерпрайзис». Таким образом, не стоит ли нам опасаться, что этот Клаг…

— Послушайте, — спокойно прервал его Феббс. — Я вам как–нибудь расскажу всю эту историю. Но сейчас займемся делом.

Он снова взялся за маленькую немецкую отвертку часовщика и снова стал собирать № 401. Он совершенно не обращал внимания на остальных пятерых. На пустую болтовню больше не было времени, надо было делать дело, чтобы их блиц–переворот был успешным. И он должен был стать таковым.

Три часа спустя, когда большинство компонентов (фактически все, за исключением одного быстродвижущегося, похожего на голову на плоской гусиной шее) были собраны так, чтобы заработали все системы, когда Феббс стал мокрым от пота, а пятеро остальных сокомов или были вне себя от восторга, или умирали со скуки, или не находили себе места от волнения, в зависимости от своих характеров, послышался — повергнув всех в состояние шока — стук в дверь.

Феббс лаконично сказал:

— Я сам займусь этим.

Из ящика с инструментами он вытащил прекрасно сделанный хромированный швейцарский молоток и медленно пошел по диагонали, мимо пяти остальных, замерших, бледных коллег. Он отомкнул засовы, задвижки и защелки тройного замка, приоткрыл дверь на крохотную щелочку и выглянул в темный холл.

Там стоял автономный новенький, с иголочки, блестящий, как начищенный пятак, робот–почтальон ускоренной почты, ожидая, пока ему ответят.

— Да? — спросил Феббс.

Робот ускоренной почты прожужжал:

— Посылка для мистера Сэрли Гранта Феббса. С объявленной ценностью.

Подпишите здесь, если вы мистер Феббс или, если вы не мистер Феббс, то здесь, на линии 2. — Он выставил квитанцию, ручку и плоскую поверхность на самом себе, чтобы было удобно расписаться.

Положив молоток, Феббс быстро обернулся к остальным сокомам:

— Все в порядке. Мы, видимо, заказали еще инструментов. — Он подписал квитанцию, и автономный робот–разносчик ускоренной почты подал ему завернутый в коричневую бумагу сверток.

Феббс захлопнул за ним дверь, держа сверток в дрожащих руках, храбро и презрительно пожав плечами, шаткой походкой направился к своему месту.

— Да вы перепугались, Феббс, — провозгласил Эд Л.Джоунз, выражая общие чувства. — Я был уверен, что это Einsatzgruppe КАСН.

— А по–моему, — с явным облегчением сказал Гарри Маркисон, — он выглядел, как эта чертова советская секретная полиция, КВБ. У меня есть брат в Эстонии…

Они недостаточно умны, чтобы засечь наши собрания. История разберется с ними, и даст эволюционным путем дорогу высшим формам.

— Да уж, — согласился Джоунз. — Подумайте, сколько времени им потребовалось, чтобы найти оружие, способное поразить работорговцев–пришельцев с Сириуса!

— Откройте пакет, — посоветовал Маркисон.

— Всему свое время, — ответил Феббс. Он закрепил плоский оставшийся компонент на место и вытер свой мокрый, в испарине, лоб.

— Когда же мы начинаем действовать, Феббс? — спросил Джилл. Они все уселись, во все глаза глядя на Феббса, ожидая его решения. Почувствовав это, Феббс расслабился. У нем отлегло от сердца.

— Я думаю, — сказал он так, как только один и умел говорить. Это действительно было очень глубокое обдумывание. Протянув руку, он взял оружие, модель № 401, заботливо положил его на руку, держа палец на курке.

— Вы пятеро были мне необходимы, потому что надо было достать все компоненты, слагающие этот образец. Но теперь…

И нажав на курок, он демолекуляризировал, с помощью широкоугольной постановки фазового лучевого ограничителя, исходящего из ствола, своих товарищей–сокомов, сидевших вокруг шаткого стола.

Все произошло совершенно беззвучно. Быстро. Как он и ожидал.

Видеоаудиокассеты, продемонстрированные Правлению Ассоциацией Ланфермана, указали на эти отличительные свойства воздействия № 401–го на объект.

Теперь остался один Сэрли Г.Феббс. И при этом вооруженный самым последним, современным, передовым, бесшумным, быстрым оружием на Земле.

Против котором никому не было никакой защиты… даже Ларсу Паудердраю, чьей работой как раз и было вызывать заклинаниями такие вещи.

А вы, мистер Ларс, сказал про себя Феббс, следующий.

Он осторожно положил оружие и уже твердой рукой зажег сигарету. Ему было жаль, что в комнате больше никого не было, чтобы увидеть его взвешенные, точные движения — никого, кроме него, конечно.

А затем (у него явно было еще мною времени впереди) Феббс взял завернутый в коричневую бумагу пакет, принесенный ему роботом ускоренной почты, и положил его прямо перед собой. Он медленно, неторопливо развернул ем, прокручивая в своем безусловно изощренном уме картины недалекого будущего, которое ожидало его.

Он был искренне удивлен тем, что нашел внутри пакета. Это не были дополнительные инструменты. Это было совсем не то, что он или уже не существующая Ячейка № 1 БКСОНВПНЭМБВСЕБН когда–либо заказывали.

Это была просто игрушка.

Это был продукт лучшего производителя игрушек — Предприятия Клага, как он дополнительно выяснил, подняв крышку яркой, красочной, забавной коробки.

Детский лабиринт. Внезапно инстинктивно (ведь он, в конце концов, был необычным человечком) он почувствовал острый, отчетливый страх. Но не настолько острый и отчетливый, чтобы отбросить коробку в сторону. Просто появился какой–то импульс. Но Феббс не прислушался к нему, потому что он был любопытен.

Он сразу же увидел, что это был не обычный лабиринт. Он заинтриговал его уникальный, изощренный ум. Он так очаровал его, что Феббс продолжил смотреть на лабиринт, а затем прочитал инструкции на обратной стороне крышки.

— Вы самый главный главком в мире, — зазвучал в его голове телепатический голос, исходящий из самого лабиринта. — Вы Сэрли Грант Феббс. Да?

— Да, — ответил Феббс.

— Это вы принимаете главное решение о целесообразности введения каждого потребительском товара на рынок. Правильно? — продолжал голос.

Феббс, почувствовав холодный укус осторожности в сердце, тем не менее кивнул:

— Да, это так. Сначала приходят ко мне. Это моя работа в Правлении я нынешний соком А. Поэтому мне дают самые важные компоненты.

Телепатический голос произнес:

— Винсент Клаг из «Клаг Энтерпрайзис», небольшой фирмы, хотел бы, чтобы вы изучили новую игру «Человек в Лабиринте». Пожалуйста, решите, решите как эксперт, готова ли она к маркетингу. Здесь имеется документ, на котором вы можете изложить свои пожелания.

Феббс, запинаясь, спросил:

— Вы хотите сказать, что я должен поиграть в это?

— Это именно то, чем бы мы хотели. Пожалуйста, нажмите красную кнопку с правой стороны лабиринта.

Феббс нажал красную кнопку.

В лабиринте маленькое существо издало вопль ужаса.

Феббс от неожиданности подпрыгнул. Крохотное существо было толстым и выглядело просто очаровательно. Оно каким–то образом понравилось даже ему — хотя вообще он терпеть не мог животных, не говоря уже о людях. Существо как сумасшедшее забегало по лабиринту в поисках выхода.

Спокойный телепатический голос продолжал:

— Вы заметите, что этот продукт сделан для бытового потребления и вскоре должен сойти с конвейера. Если, конечно, успешно пройдет начальные испытания, результаты которых вы представите. Он невероятно похож на знаменитый Чувственно–Телепатический Псевдочеловеколабиринт, созданный Предприятием Клага и примененный недавно как боевое оружие. Правильно?

— Да. — Но все внимание Феббса уже было поглощено метаниями крохотного толстом существа. Ему было страшно тяжело, с каждой секундой оно все больше и больше запутывалось и терялось в мучительных двойных дорожках лабиринта.

Чем скорее оно пыталось выбраться, тем больше запутывалось. И это неправильно, подумал или, скорее, почувствовал Феббс. Он ощущал его мучения, и эти мучения были ужасны. Надо было что–то делать — и немедленно.

— Эй, — слабо произнес он. — Как мне вытащить это животное, кем бы оно ни было?

Телепатический голос проинформировал его:

— Слева на лабиринте вы найдете яркий голубой рычажок. Уменьшите сложность, мистер Феббс.

Тот сейчас же нетерпеливо нажал на рычажок.

Он сразу же почувствовал (или представил себе, что почувствовал, различие между этими двумя чувствами, казалось, исчезло) как уменьшился страх, охвативший пойманное животное.

Но ужас почти сразу же вернулся. На этот раз с обновленной, даже увеличившейся силой.

— Вы хотите, — сказал телепатический голос, — вытащить человека из лабиринта. Так ведь, мистер Феббс? Будьте честны. Давайте не обманывать себя. Разве нет?

— Все правильно, — прошептал, кивая, Феббс. — Но ведь это не человек, да? Ведь это просто жучок, или животное, или что–то в этом роде. Что это?

Ему необходимо было знать. Ответ был нужен ему немедленно. Может, я могу просто достать его оттуда. Или покричать ему. Как–то поговорить с ним, чтобы оно увидело, как ему выбраться, заметить, что я, сверху, пытаюсь спасти его.

— Эй, — крикнул он бегающему созданию, когда оно бросалось от одном барьера к другому в лабиринте, рисунок которого бесконечно менялся и менялся, и каждый раз обманывал существо. — Кто ты? Кто ты? У тебя есть имя?

— У меня есть имя, — отчаянно подумало пойманное животное в ответ, связывая себя и свои метания с ним. С радостью и отчаянием деля свою несчастную судьбу с Сэрли Г.Феббсом.

Он почувствовал себя в ловушке, глядящим не вниз, на лабиринт с высоты, а… увидел барьеры перед собой, неясно маячившие… Он был… Он был этим существом в лабиринте.

— Мое имя? — завопил он, взывая к огромной, не полностью различимой массе над ним, чье присутствие, чью поддержку он ощущал какое–то мгновение… но которая затем, похоже, исчезла. Он больше не мог найти ее.

Он снова был один, и вокруг, со всех сторон, постоянно меняющие очертания стены.

— Меня зовут, — вопил он, — Сэрли Г.Феббс. Я хочу выбраться отсюда!

Вы меня слышите, кто–нибудь? Вы можете сделать что–нибудь для меня?

Ответа не последовало. Ничего и никого не было над ним.

Он метался в одиночестве.

Глава 33

В пять тридцать утра за рабочим столом в своей собственной квартире Дон Паккард, глава 17–го подразделения КАСН Нью–Йорка, диктовал с микрофоном в руке меморандум, который должен был объединить необходимые документы для только начинающегося дня.

— Принимая во внимание секретность, связанную с шестью недавно допущенными в Правление ООН–3 ГБ… сокомами, — продиктовал он в микрофон и остановился, чтобы отхлебнуть кофе. — Заговорщицкая организация больше не существует. Ее пять членов были варварски уничтожены их главой, С.Г.Феббсом. Сам Феббс сейчас находится в состоянии стойкого психического помешательства.

Хотя это была информация, которой требовал клиент, генералу Джорджу Нитцу, этого, похоже, было недостаточно. Поэтому Дон Паккард расширил ее.

— Вчера, в 11 утра 12 мая 2004 года, как было выяснено несколькими мониторными устройствами КАСН, конспираторы встретились в подземной помещении 2А Фестанг–Вашингтона, дом 507969584. Это было их четвертым по счету собранием, но единственным, на которое каждый из сокомов принес его/ее компонент от оружия № 401.

Я не буду называть имен шести заговорщиков, поскольку они уже известны Правлению.

Воссоздание оружия № 401, которое было первым оружием нового, небиологического поколения, было начато С.Г.Феббсом с использованием инструментов значительной точности, приобретенных за огромные деньги.

При сборке оружия № 401 С.Г.Феббс обрисовал своим сообщникам политическую и экономическую базу радикально новой системы, которую он предложил создать на месте старой, при этом включая устранение хорошо известных общественных деятелей.

Снова сделав паузу, Дон Паккард отпил еще кофе. Затем возобновил диктовку, которая, после произнесения, автоматически трансформировалась в письменный документ стоящим рядом с ним аппаратом.

— В четыре часа дня обычный робот ускоренной почты доставил неброско завернутую посылку с объявленной ценностью в помещение 2А дома 507969584.

С.Г.Феббс принял посылку и, не распечатывая ее, вернулся к сборке оружия.

— Закончив сборку, С.Г.Феббс, как я уже указывал (см. выше), уничтожил пятерых заговорщиков, оставшись единственным владельцем теперь опробованной рабочей модели оружия № 401, единственной рабочей модели.

Дон Паккард снова прервался ради глотка кофе. Он устал, но его работа была почти завершена. Потом он отнесет копию этом, готовящегося сейчас под диктовку, документа генералу Нитцу. Это все было обычным делом.

Паккард сделал вывод:

— С.Г.Феббс пал жертвой Чувственного–Телепатического — или как там он называется — лабиринта, фактически в предельно короткое время, побив даже самые высокие рекорды, установленных добровольно заключенными из федеральной тюрьмы Запад–Блока на Каллисто.

— С.Г.Феббс, — это было заключение, — находится сейчас в Воллингфордской клинике, где останется на неопределенное время. Тем не менее…

Здесь он замолчал и задумчиво уставился на свою чашку. Так как генерал Нитц был его клиентом, то Дон Паккард решил завершить доклад своими личными наблюдениями.

— Может показаться, — начал он задумчиво, — что так как, из–за недавнем чрезвычайном положения, Винсент Клаг имеет сейчас постоянный законный доступ к уникальным огромным предприятиям сети Ассоциации Ланфермана в Калифорнии и может выпускать в количестве, которое ему заблагорассудится, эти чертовы лабиринты, отличающиеся от первоначального оружия, которое было весьма эффективно против пришельцев с Сириуса, то может быть вполне рационально заставить Винсента Клага работать над инструментом, который оказал такую неоценимую помощь Правлению в прошлом.

Почетное, но абсолютно законно связывающее руки поручение в Вооруженных Силах Запад–Блока. Таким образом, если когда–либо возникнет необходимость…

Агент снова остановился, на этот раз не по собственному желанию.

Невероятно громко затрещал звонок входной двери его дорогой, не в песенной в общие списки квартиры в высотном доме. Очень странно в неполные шесть утра.

Ну что, это, несомненно, посланец Правления, которое в нетерпении ожидает доклада о подпольной деятельности шести сокомов.

Но Паккард увидел вовсе не военном. В холле стоял новенький, с иголочки, блестящий как начищенный пятак робот–разносчик ускоренной почты, под мышкой у которого был завернутый в коричневую бумагу обычного вида пакет.

— Мистер Дон Паккард? У меня на ваше имя посылка с объявленной ценностью.

Что за черт, раздраженно спросил себя Дон Паккард. Как раз в тот момент, когда он собирался окончить ночную работу и немного отдохнуть.

— Подпишите здесь, — сказал робот ускоренной почты, — если вы Дон Паккард, или, если вы не Дон Паккард, то вот здесь, на линии 2. — Он подал квитанцию, ручку и указал на плоскую поверхность на себе, на которой было удобно расписаться.

С затуманенными глазами, совершенно ничего не соображающий после напряженной ночи, в течение которой столько всего успело произойти, Дон Паккард из частного полицейского агентства КАСН расписался, где ему было указано, и принял пакет. Наверное, еще какое–нибудь мониторное или записывающее устройство, сказал он сам себе. Они всегда «улучшают» эти раздражающие технологические штуковины, с которыми нам потом приходится мучиться.

Он раздраженно швырнул пакет на стол.

И развернул его.

Время, назад

Время действительно пошло назад. Мертвецы оживают, молодеют и возвращаются в утробы матерей. А задача одного из героев романа Гермеса – отыскать вновь оживших и вернуть их родственникам…

Глава первая

Не в пространстве: мы отходим от Тебя и приходим к Тебе не в пространстве.

Блаженный Августин

Поздно вечером, пролетая в патрульной машине мимо малюсенького, на отшибе лежащего кладбища, полицейский Джозеф Тинбейн, к величайшему своему сожалению, услышал знакомые звуки. Голос. Он тут же послал машину над железной оградой, приземлился в буйно разросшуюся траву и начал слушать.

– Меня звать Тилли М. Бентон, и я хочу выйти, – сказал еле слышный и словно задавленный голос. – Слышит меня кто–нибудь?

Джозеф Тинбейн включил фары. Все было как он и ожидал: голос явно шел снизу. Миссис Тилли М. Бентон была под землей.

Полицейский Тинбейн включил рацию и сказал:

– Я нахожусь на кладбище Форест–Ноллс – так оно вроде бы называется, и у меня здесь двенадцать ноль шесть. Пришлите мне «скорую» с копателями. Это, похоже, довольно срочно.

– Вас понял, – ответила рация. – Наша команда сейчас на вызове, но как только, так сразу. Вы не могли бы пробурить временный ствол для подачи воздуха? Наши будут там часов в девять–десять.

– Да постараюсь, – вздохнул Тинбейн.

Это значило проторчать здесь всю ночь. И все это время, пока он говорил по рации, слабый старческий голос умолял его поторопиться. Просил и просил, безостановочно. Эта неотъемлемая часть работы нравилась ему меньше всего. Крики мертвых о помощи; он ненавидел их, и он их наслушался. Мужчины и женщины, преимущественно старые, но иногда и не очень, попадались и дети. И ведь каждый раз одно и то же: копатели будут, но будут не скоро.

Тинбейн снова нажал кнопку связи и сказал:

– Я сыт по горло и хотел бы получить другое назначение. Я не шучу, можете считать это моим официальным заявлением.

– Пожалуйста, кто уж там есть, – молил беспомощный старческий голос, – я хочу выйти наружу. Вы меня слышите? Я знаю, что кто–то там есть, я слышала, как вы говорили.

Тинбейн открыл окошко машины, высунул голову и проорал:

– Леди, мы скоро вас вытащим. Вы только не волнуйтесь и поменьше двигайтесь.

– Какой сейчас год? – откликнулся старческий голос. – Сколько я так пробыла? Это все еще семьдесят четвертый? Скажите мне, сэр, мне обязательно нужно знать.

– Тысяча девятьсот девяносто восьмой! – крикнул Тинбейн.

– Ох, господи. – Ужас и недоверие. – Ну что ж, со временем я, наверно, привыкну.

– Да уж придется, – сказал Тинбейн. Он взял из пепельницы окурок, закурил его и задумался. А затем снова нажал кнопку рации. – Я хотел бы получить разрешение связаться с частным витарием.

– В разрешении отказано, – сказала рация. – Куда там, в такое позднее время.

– Но может, кто и окажется поблизости, – возразил Тинбейн. – Некоторые крупные заведения патрулируют всю ночь.

Он думал об одном конкретном витарии, маленьком и старомодном. Но зато пристойном в торговой политике.

– В такое время, по темноте, вряд ли уж кто–нибудь…

– Но тот, о ком я думаю, ухватится за любое дело. – Тинбейн взял с приборной доски видеофон. – Я хочу поговорить с мистером Себастьяном Гермесом, – сказал он оператору. – Поищите, я могу подождать. Для начала попробуйте место его работы, витарий «Флакон Гермеса». Там, наверное, есть круглосуточная связь с его домом. – Если этому бедолаге по карману такая роскошь, подумал Тинбейн. – Перезвоните мне, как только найдете.

Он положил трубку, подобрал окурок и начал вдувать в него дым.

Персонал витария «Флакон Гермеса» состоял из самого Себастьяна Гермеса и пятерых наемных работников. Никто сюда больше не нанимался, и никого не выгоняли. Что касается Себастьяна, эти люди были его семьей. Грузный, немолодой, он почти что не имел другой семьи. Другой, более ранний витарий выкопал его лет десять назад, и он до сих пор ощущал по ночам могильный холод. Возможно, именно это заставляло его сострадать участи старорожденных.

Его фирма арендовала небольшое деревянное здание, пережившее третью мировую войну и даже отдельные эпизоды четвертой. Этой ночью и в такое позднее время он спал, конечно же, дома вместе с Лоттой, своей женой. У нее были такие красивые руки, и почти всегда голые; Лотта была гораздо младше его – двадцать два года с прямым реверсом хобартовской фазы, ведь она не умерла и не оживала, как то пришлось сделать ему, куда как старшему.

Видеофон, стоявший у кровати, зазвонил. Он машинально протянул руку и принял вызов.

– Мистер Гермес, – звонко сказала телефонистка, – вас вызывает офицер Тинбейн.

– Да, – сказал он в темноте, глядя на тусклый серый экранчик.

На экране появилось молодое спокойное, хорошо знакомое ему лицо.

– Мистер Гермес, у меня тут на захолустном кладбище, называемом Форест–Ноллс, есть ожившая, и она просится наружу. Вы можете забрать ее незамедлительно, или мне самому бурить воздуховод? Инструменты у меня, конечно же, есть.

– Соберу свою команду, и поедем, – живо откликнулся Себастьян. – Ну, скажем, через полчаса. Столько–то она продержится? – Он включил ночник и стал шарить по тумбочке в поисках ручки, параллельно пытаясь вспомнить, слышал ли он когда–нибудь про это Форест–Ноллс. – Имя?

– Она представилась как миссис Тилли М. Бентон.

– О’кей, – сказал Себастьян и дал отбой.

Лежавшая рядом Лотта зашевелилась и сонно спросила:

– Работа?

– Да.

Он уже набирал номер Боба Линди, техника на все руки.

– Погреть тебе согум? – спросила Лотта.

Она уже встала и, не совсем еще проснувшись, плелась в направлении кухни.

– Конечно, – кивнул Себастьян, – спасибо. – На экране появилось мрачное, костлявое и морщинистое лицо их единственного техника. – Подлетай на кладбище Форест–Ноллс, я тоже там буду, – сказал, не здороваясь, Себастьян. – И поскорее. Тебе нужно будет забежать в контору за железяками или…

– Все оборудование при мне, – раздраженно буркнул Линди. – В машине. Конец связи.

Он кивнул и разъединился.

– Согум разогревается, – сказала вернувшаяся из кухни Лотта. – Можно, я тоже поеду?

Она взяла с подзеркальника щетку и принялась ловко расчесывать свои густые темно–каштановые, в тон глазам, волосы, свисавшие почти до пояса. – Мне очень нравится смотреть, как их выкапывают, это же такое чудо. Наверное, самое удивительное зрелище, какое я когда–либо видела; это же прямое исполнение слов апостола Павла из Библии насчет «Могила! Где твоя победа?»[1].

Она подождала реакцию мужа, а затем, покончив с волосами, принялась разыскивать в комоде свой любимый бело–синий свитер.

– Посмотрим, – сказал Себастьян. – Если не получится собрать всю команду, мы вообще не будем туда мешаться, пусть занимается полиция. А может, подождем до утра и будем надеяться, что попадем туда первыми.

– Квартира Сайна, – сонно сказал знакомый женский голос. – О, мистер Гермес. Опять, наверное, работа? А до утра она не может подождать?

– Будем ждать – скорее всего, потеряем, – объяснил Себастьян. – Жалко, конечно, вытаскивать его из постели, но дело не терпит.

Он задиктовал немолодой уже миссис Сайн название кладбища и имя старорожденной.

– Вот твой согум, – сказала Лотта, вторично возвращаясь с кухни, на этот раз – с керамическим контейнером и разноцветным питательным шлангом.

На ней прямо на пижаму был надет мохнатый лыжный свитер.

Оставалось позвонить их пастору, отцу Джереми Файну. Сидя на краешке кровати, Себастьян одной рукой набирал номер, а другой придерживал согум.

– Ладно, поехали, – сказал он в конце концов Лотте. – Присутствие женщины может помочь старушке – ведь, скорее всего, это старушка – обвыкнуться побыстрее.

Экран загорелся; пожилой, мелкокостый Файн смущенно моргал, словно застигнутый за каким–нибудь безобразием.

– Да, Себастьян, – сказал он без малейшей сонности в голосе; из пяти Себастьяновых сотрудников один лишь Файн был, похоже, постоянно готов к вызову. – Старорожденный? А какого вероисповедания?

– Коп вроде бы еще не знает, – пожал плечами Себастьян.

Для него самого это не имело значения, ведь пастор был готов откликнуться на нужды любой религии, в том числе иудаизма и юдизма, хотя сами юдиты были, пожалуй, несколько иного мнения. Как бы то ни было, они получали пастора Файна, нравилось им это или нет.

– Решено? – спросила Лотта. – Летим?

– Да, – кивнул Себастьян. – У нас уже собрались все, кто нужен.

Боб Линди, чтобы пробурить воздуховод и управлять землеройными инструментами. Доктор Сайн, чтобы обеспечить экстренное и жизненно необходимое медицинское внимание. Отец Файн, чтобы исполнить Таинство Чудесного Возрождения… а затем уже завтра, уже в рабочее время Черил Вейл, чтобы провести всю бумажную работу, и торговый агент Р. К. Бакли, чтобы оформить заказ и заняться поисками покупателя.

Влезая в балахонистый костюм, очень подходящий для таких вот холодных ночей, он размышлял, что не очень–то любит эту, торговую сторону дела, а вот Р. К., похоже, прямо для этого и рожден. Ведь у него есть даже специальная теория размещения товара, под каковым имелось в виду умение сбагрить кому–нибудь старорожденную личность. Бакли хвалился в рекламе, что он размещает старорожденных только в «особо благоприятных условиях в надежно проверенной обстановке», но в действительности он продавал кому угодно, если цена была достаточной, чтобы гарантировать ему пять процентов комиссионных.

Пока он доставал из шкафа пальто, Лотта говорила:

– Ты читал когда–нибудь Первое послание коринфянам в НАБ?[2] Я знаю, этот перевод немного подустарел, но мне он всегда нравился.

– Ты бы лучше поторопилась с одеванием, – сказал Себастьян, возвращая ее на землю.

– Хорошо, – послушно кивнула Лотта, направляясь к шкафу, чтобы достать свои рабочие брюки и нежно обожаемые высокие сапоги из мягчайшей кожи. – Я сейчас как раз учу его наизусть, ведь я же, в конце концов, твоя жена, и оно прямо относится к работе, которой мы – в смысле, ты – занимаемся. Говорю… это в смысле, так оно начинается, я уже цитирую. «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся – в друг, во мгновение ока, при последней трубе»[3].

– Труба, – задумчиво сказал Себастьян, терпеливо наблюдавший, как она одевается, – протрубившая однажды в июне восемьдесят шестого.

Ко всеобщему, думал он, изумлению – всеобщему, конечно же, если не считать Алекса Хобарта, который предсказал всю эту катавасию, за что эффект антивремени и получил его имя.

– Я готова, – гордо сказала Лотта.

На ней уже были сапоги, рабочие брюки, свитер и, как знал он, пижама подо всеми этими одежками; Себастьян улыбнулся, подумав об этом: она сделала так для сбережения времени, чтобы его не задерживать.

Они вышли из квартиры и поднялись скоростным лифтом на крышу к своей машине.

– Лично я, – сказал он, вытирая с машины ночную росу, – предпочитаю старую Библию короля Иакова[4].

– Никогда ее не читала, – с детским простосердечием призналась Лотта, словно говоря: но обязательно прочитаю.

– Сколько я помню, – продолжил Себастьян, – там этот пассаж выглядит следующим образом: «Внимайте! Я поведаю вам тайну. Все мы не уснем, но все изменимся…» – и так далее. Нечто в этом роде. Но я точно помню это «внимайте». Мне оно нравится больше, чем «говорю вам».

Он запустил двигатель и поднял машину в воздух.

– Наверное, ты прав, – согласилась Лотта, вечно готовая смотреть на него снизу вверх – ведь он же был гораздо старше ее, старше и авторитетнее.

Это ему всегда нравилось, да и ей вроде бы тоже. Сидя рядом с Лоттой, он ласково похлопал ее по коленке, и она, как всегда, тоже его похлопала: их взаимная любовь была вполне искренней, была свободным двусторонним потоком.

Молодой, очень серьезный полицейский Тинбейн встретил их за облупившейся железной оградой кладбища.

– Добрый вечер, сэр, – сказал он Себастьяну и отдал честь; для Тинбейна форма делала каждое его действие официальным и совершенно безличным. – Ваш техник прибыл пару минут назад и сейчас бурит временную воздушную скважину. Очень удачно, что я пролетал мимо. – Тут полицейский заметил Лотту и тоже отдал ей честь. – Добрый вечер, миссис Гермес. Жаль, что так холодно. Вы бы не хотели посидеть в патрульной машине? Там включен обогреватель.

– Да нет, мне вполне тепло, – отмахнулась Лотта, вытягивая шею, чтобы рассмотреть Боба Линди за работой. – Она все еще говорит?

– Болтает без умолку. – Включив фонарик, Тинбейн повел Лотту и Себастьяна к освещенному пятачку, на котором орудовал Боб Линди. – Сперва она вцепилась в меня, а теперь в вашего техника.

Стоя на коленях, Линди рассматривал показания приборов бурильной установки; он, конечно, слышал, как подошли Тинбейн, Лотта и Себастьян, но никак на это не отреагировал, для него работа всегда была на первом месте, а разговоры – на последнем.

– Говорит, у нее есть родственники, – сказал Тинбейн Себастьяну. – Я тут записал, что она говорит, их адреса и фамилии. В Пасадине. Но она совсем уже дряхлая и мало что понимает. А ваш доктор, – Тинбейн оглянулся, – он точно прибудет? Думаю, в нем возникнет необходимость. Миссис Бентон тут что–то говорила про воспаление почек, от него она, видимо, и померла. Так что, скорее всего, потребуется подключение искусственной почки.

Рядом зажгла посадочные огни и села машина, из которой вышел доктор Сайн, весь запакованный в элегантный пластиковый костюм – термосберегающий, по последнему слову моды и техники.

– Ожила, значит, – сказал он Тинбейну, опускаясь на колени рядом с могилой, несколько секунд прислушивался, а затем крикнул: – Миссис Бентон, вы меня слышите? Вам хватает воздуха?

Из–под земли донесся слабый дрожащий голос, и Линди тут же перестал бурить.

– Здесь так душно и так темно, и мне все время очень страшно. Я бы хотела поскорее выписаться домой. Вы собираетесь меня спасать?

– Миссис Бентон, мы как раз бурим скважину! – крикнул доктор Сайн, сложив руки рупором. – Немного потерпите и ничего не бойтесь. Воздух будет через пару минут. Ты что, – спросил он у Линди, – даже ничего ей не кричал?

– Мне работать нужно, – огрызнулся Линди, возобновляя бурение, – а не языком болтать. Поговорить, это и вы можете. Да еще отец Файн.

Бурение совсем подходило к концу, заметил Себастьян, отходя от могилы. Он брел по кладбищу, вслушиваясь в него и в мертвецов, лежавших под могильными плитами. Тленных, как называл их Павел, которые однажды, подобно миссис Бентон, станут нетленными. И эта смертная, думал он, станет бессмертной. И сказанное осуществится, смерть будет побеждена. О смерть, где твое жало? Могила, где твоя победа? И так далее. Он бродил по кладбищу, светя себе фонариком и стараясь не спотыкаться о могильные плиты. Он двигался медленно, очень медленно, и все время прислушивался – не буквально, не ушами, а чем–то таким, внутренним – к смутному шевелению под землей. Те, думал он, которые вскоре станут старорожденными, частицы их плоти уже сползаются, находя свое прежнее место; он ощущал непрестанный процесс, сложную, нескончаемую активность кладбища, и это преполняло его энтузиазмом, даже возбуждало. Разве возможно что–либо более оптимистичное, более мощное в своем стремлении к добру, чем это воссоздание тел, которые, по выражению Павла, истлели, а теперь, в хобартовской фазе, обратили тление вспять.

Единственное, думал он, в чем ошибся Павел, так в том, что ожидал этого еще при своей жизни.

Теперешние старорожденные были последними, кто умер, с этим было покончено в июне 1986–го. Но, согласно Алексу Хобарту, обращение времени будет двигаться все дальше и дальше, оживляя все более древних умерших, и через две тысячи лет Павел уже не будет больше «спать», как он это назвал.

Но к тому времени – задолго, задолго до того времени – Себастьян Гермес и все остальные ныне живущие спрячутся в ждущих их матках, и матери, чьи это матки, тоже уменьшатся в размерах и спрячутся, и так далее, и так далее – если, конечно же, Хобарт был прав. Если это обращение не краткосрочно, а представляет собой один из самых гигантских космических процессов, происходящих каждые несколько миллиардов лет.

На кладбище села еще одна машина, из нее вышел низенький, сухонький отец Файн со своим всегдашним портфелем религиозных книг.

– Очень удачно, – кивнул он Тинбейну, – что вы ее услышали. Но теперь, пожалуй, вам незачем тут мерзнуть. – Он успел уже заметить погруженного в работу Линди, доктора Сайна с его черным медицинским саквояжем и, конечно же, Себастьяна Гермеса. – Дальше мы можем взять ее на себя. Спасибо за беспокойство.

– Ну ладно, здравствуйте, отец, – сказал Тинбейн. – Здравствуйте, мистер и миссис Гермес, и вы, доктор.

Затем он оглянулся на кислого, молчаливого Линди и решил его не упоминать, а повернулся и пошел к своей машине, а затем взмыл в воздух и продолжил свой патруль.

– Я подал ей воздух, – сообщил Линди; он прекратил бурить, выключил портативную бурильную установку и занялся землеройным оборудованием. – Приготовься, Сайн. – Линди надел наушники, чтобы лучше слышать погребенную. – Она очень больна и к тому же с обострением.

Он включил автокопатель, из него тут же полетела земля.

Пока Себастьян, доктор Сайн и Боб Линди извлекали гроб, Файн читал по своему молитвеннику подходящий к случаю текст, читал ясно и четко, чтобы слышала бывшая покойница:

– «Воздал мне Господь по правде моей, по чистоте рук моих вознаградил меня; ибо я храню пути Господни и не был нечестивым пред Богом моим; ибо все заповеди Его предо мною, и от уставов Его я не отступал. Я был непорочен пред Ним и остерегался, чтобы не согрешить мне. И воздал мне Господь по правде моей, по чистоте рук моих пред очами Его. С милостивым Ты поступаешь милостиво…»[5]

Дальше и дальше читал отец Файн, а работа между тем продвигалась. Все они знали этот текст наизусть, даже Боб Линди; их священник любил этот псалом и всегда читал его в этих случаях, начиная, правда, иногда с псалма девятого, но непременно к нему возвращаясь.

Боб Линди быстро отвинтил крышку гроба; она была из дешевого искусственного дерева и легко снялась. Доктор Сайн тут же выдвинулся вперед и со стетоскопом склонился над старушкой, ни на секунду не переставая с ней разговаривать. Боб Линди запустил обогревающий вентилятор и направил его поток на миссис Тилли М. Бентон; это было крайне необходимо, старорожденные всегда очень мерзли, у них развивалась фобия к холоду, которая могла сохраниться – как, например, в случае Себастьяна – на многие годы.

Когда с этой частью работы было покончено, Себастьян снова отправился бродить по кладбищу, бродить и прислушиваться. На этот раз за ним увязалась и Лотта.

– Все–таки это великое таинство, – говорила она благоговейным девчоночьим голосом. – Мне хотелось бы это нарисовать, хотелось бы уловить выражение лица, когда снимается крышка гроба. Не радость, не облегчение, а что–то такое, трудно определимое, более глубокое и более…

– Прислушайся, – прервал ее Себастьян.

– К чему?

Лотта послушно прислушалась, не слыша, очевидно, ровно ничего. Не ощущая того, в чем у него самого не было ни малейших сомнений: что рядом кто–то незримо присутствует.

– Надо будет последить за этим странным маленьким кладбищем, – сказал Себастьян. – И я бы хотел получить полный – абсолютно полный – список тех, кто здесь похоронен. – Случалось, что, изучая список, он мог догадаться – кто; это было нечто вроде экстрасенсорной способности, странное умение предугадывать назревающее воскрешение. – Напомни мне, – сказал он Лотте, – связаться с властями, ответственными за это место, и узнать, кто здесь закопан.

Один из бесценных запасников жизни, мелькнуло у него в голове. Прежние кладбища стали резервуарами пробуждающихся душ. Одна из могил выделялась особо роскошным памятником; Себастьян посветил фонариком и прочитал надпись.

ТОМАС ПИК

1921–1971

Sic igitur magni quoque circum

moenia mundi expugnata dabunt

labem putresque ruinas[6]

Он знал латынь слишком приблизительно, чтобы перевести эпитафию, но кое–что все–таки понял. Некое такое утверждение, что все великое тоже тленно, обречено на разрушение. Что ж, думал Себастьян, теперь это уже не верно. Особенно в том, что касается великих душ. Сдается мне, что назревает возвращение именно этого Томаса Пика, а он, судя по размерам памятника и по качеству примененного камня, был какой–то заметной персоной. Да, нам следует следить за этим местом.

– Пик, – сказал он Лотте.

– А я про него читала, – загорелась Лотта. – В курсе восточной философии. Ты знаешь, кто он такой, ну, кем он был?

– Он не связан как–нибудь с Анархом, имевшим эту же фамилию?

– Юдиты, – кивнула Лотта.

– Что, этот самый культ, охвативший Свободную Негритянскую Муниципалию? Культ, которым руководит этот демагог Рэймонд Робертс? Юдиты? Так это что, этот самый Томас Пик?

Лотта прочитала даты, выбитые на памятнике, и кивнула.

– Только в те времена это не было жульничеством, так нам говорил преподаватель. И я верю, что мистический опыт юдитов действительно существует. Во всяком случае, в универ ситете нас именно так и учили. Всё едино и все едины, нет тебя и…

– Я знаю, что такое юдиты, – раздраженно отмахнулся Себастьян. – Господи, теперь я совсем не уверен, что хочу его оживлять.

– Но ведь если Анарх вернется, – заметила Лотта, – он снова возглавит юдитов, и они перестанут быть жульнической компанией.

– А ведь, пожалуй что, – заметил подошедший к ним Линди, – ты смог бы сделать себе состояние на том, что не вернул бы его в не желающий его мир. Ладно, моя часть работы закончена. Сайн вставляет ей эту подержанную электропочку, а на носилки вы ее как–нибудь без меня положите. – Он раскурил сигаретный окурок и, поеживаясь от холода, погрузился в мысли. – Так, значит, ты, Себастьян, и вправду считаешь, что это тот самый Пик и он вот–вот вернется?

– Да, – кивнул Себастьян. – Ты же знаешь мои предчувствия.

«Ведь только из–за них, – думал он, – наша фирма еще не вылетела в трубу. Именно они позволяют нам обгонять крупные заведения, позволяют получать какие ни на есть заказы… хоть что–то свыше тех крох, которые подкидывает нам полиция».

– Вот подожди, пока узнает Р. К. Бакли, – задумчиво сказал Линди. – Вот тут–то все и завертится. Уж по этому–то случаю он зашевелится; тебе бы, наверное, стоило сразу ему позвонить. Чем скорее он это узнает, тем скорее сможет сформулировать свою очередную рекламную кампанию. Да, – хохотнул Линди, – наш человек на кладбище.

– Поставлю–ка я на эту могилу жучка, – сказал, подумав, Себастьян. – Пусть слушает сердечную активность и, если что, пошлет нам сигнал.

– Ты так уверен? – нервно спросил Линди. – В смысле, ведь это же незаконно. Если лос–анджелесская полиция прознает, они могут отобрать у нас лицензию. – Его врожденная шведская осторожность мешалась со всегдашними сомнениями в экстрасенсорных предчувствиях Себастьяна. – Так что выкинь–ка лучше это из головы, ты становишься ничем не лучше Лотты. – Он дружелюбно хлопнул Лотту по спине. – Я всегда говорил себе, что не поддамся здешней унылой атмосфере. Мое дело чисто техническое: найти точное место, подать воздух, выкопать и чтобы при этом не распилить клиента пополам, поднять его на поверхность и передать доктору Сайну на починку. А ты, девочка, – повернулся он к Лотте, – ищешь в этом слишком уж глубокий смысл. Плюнь и забудь.

– Я замужем за человеком, который когда–то вот так же лежал под землей. – Голос Лотты приобрел неожиданную твердость. – Когда я родилась, Себастьян был мертв, и он оставался мертвым, пока мне не исполнилось двенадцать лет.

– Ну и что?

– Этот процесс, – сказала Лотта, – дал мне единственного в мире человека, которого я люблю, могу любить, а это – главное событие моей жизни.

Она обняла Себастьяна и тесно к нему прижалась.

– Пожалуйста, – сказал ей Себастьян, – загляни завтра во второй отдел Тематической публичной библиотеки. Нужно узнать как можно больше про Анарха Томаса Пика. Большая часть, наверное, уже уничтожена, но, возможно, у них еще остались самые ранние машинописные копии.

– А он что, – поинтересовался Линди, – и вправду имел такое значение?

– Да, – кивнула Лотта. – Но вот только… – Она смущенно замялась. – Боюсь я этой Библиотеки, очень боюсь. И ты, Себастьян, это прекрасно знаешь. Там настолько… да ладно, черт с ним, схожу.

– Вот уж в чем я с тобою согласен, – сказал Боб Линди. – Мне тоже не нравится это место, а я и был–то там всего один раз.

– Это все хобартовское обращение, – объяснил Себастьян. – Та же сила, что действует и здесь. Ты только, – повернулся он к Лотте, – постарайся не встречаться с главным библиотекарем, Мэвис Магайр. – Ему приходилось встречаться с этой женщиной в прошлом, и впечатления остались самые неприятные. Она показалась ему злой, стервозной и крайне недружелюбной. – Так что сразу иди во второй отдел.

«Не дай–то бог, – думал он, – что–нибудь у Лотты выйдет не так, и она наткнется на эту Магайр. Может, мне нужно бы самому… Да нет, – решил он, – найдет уж она как–нибудь дорогу. Ладно, риск не так уж и велик».

Глава вторая

А самое точное определение человека – это некая мысль, вечно пребывающая в божественном сознании.

Иоанн Скотт Эуригена[7]

Солнце залило комнату, и глубокий механический голос произнес:

– Ну хорошо, Эпплфорд. Время подняться и показать им, кто ты такой и на что ты способен. Большой человек Дуглас Эпплфорд, каждый это признает, я так и слышу их разговоры. Большой человек, большой талант, большая работа. Вызывающий восхищение у всех, с кем ни встретится. – Голос сделал паузу. – Ну как, проснулся?

– Да, – откликнулся Эпплфорд, еще лежа. А затем сел и прихлопнул голосистый будильник. – Доброе утро, – сказал он молчаливой квартире. – Я спал хорошо, надеюсь, и вы тоже.

Пока он недовольно вставал с кровати и брел, покачиваясь, к шкафу за умеренно грязной одеждой, в его не совсем еще проснувшемся мозгу копошилась куча проблем. Надо наконец разобраться, напомнил он сам себе, с этим Людвигом Энгом. Вчерашние завтрашние задачи стали худшими из сегодняшних. Объяснить Энгу, что из огромных тиражей его книги в мире остался всего один экземпляр. И время ему действовать, сделать то, что может сделать один лишь он. Ну и как этот Энг будет себя чувствовать? Ведь иногда изобретатели не хотят спокойно сесть и сделать свое дело. Ладно, решил он, пусть с этим разбирается Совет искоренителей. Это их проблема, а не его. Найдя измятую, с пятнами красную рубашку, он надел ее, скинув предварительно верхнюю часть пижамы. С брюками было сложнее, пришлось покопаться в корзине.

А теперь пакетик щетины.

Больше всего мне бы хотелось, думал Эпплфорд, шлепая босыми ногами к ванной, пересечь ЗСШ на трамвае. Вот бы здорово. Он умылся над раковиной, намылился клейкой пеной, открыл пакетик и уверенными движениями распределил щетину по подбородку, скулам и шее; она тут же пристала. Ну вот теперь, думал он, глядя на свое отражение, я вполне готов к этой поездке на трамвае – или буду готов, как только поглощу свою порцию согума.

Включив автоматическую согумную трубку – новейшей модели, – он принял солидную кучу и удовлетворенно вздохнул, все это время просматривая спортивные страницы «Лос–Анджелес таймс». Затем он пошел на кухню и начал наполнять испачканные тарелки; вскоре перед ним были тарелка супа, телячья отбивная, зеленый горошек, марсианский синий мох с яичным соусом и чашка горячего кофе. Все эти блюда он собрал, вытащил из–под них тарелки, проверив попутно, не видит ли кто в окно, быстро–быстро разложил всю еду по соответствующим упаковкам и попрятал их в шкаф и холодильник. На часах было восемь тридцать, до работы оставалось пятнадцать минут. Нет никакого смысла особенно торопиться, второй отдел Тематической публичной библиотеки никуда от него не убежит.

Чтобы добраться до второго отдела, ему потребовались долгие годы. И теперь в качестве награды ему приходилось ежедневно общаться с дичайшей россыпью мрачных, хамоватых изобретателей, которые тянули с предписанным им и – согласно решению искоров – обязательным конечным уничтожением единственной оставшейся машинописной копии тех работ, с которыми связывались их имена – связывались в результате процесса, не совсем понятного ни Эпплфорду, ни всем этим изобретателям. А вот Совет, видимо, понимал, почему этот конкретный изобретатель получал это конкретное задание, а не какое–нибудь совсем другое. Возьмем, к примеру, Энга и его «КАК Я ИЗГОТОВИЛ В СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ У СЕБЯ В ГАРАЖЕ ИЗ ПОДРУЧНЫХ МАТЕРИАЛОВ СВОЮ СОБСТВЕННУЮ ШВАББЛУ». Да, подумал Эпплфорд, досматривая газету, серьезная ответственность. После того как Энг завершит процесс, в мире не останется ни одной швабблы, если только эти жулики из СНМ не припрятали где–нибудь парочку. Хотя последний экземпляр Энговой книжки все еще где–то существовал, самому Эпплфорду как–то даже и не вспоминалось, на что похожа шваббла. Маленькая? Квадратная? А может, здоровенная и круглая? Хмм. Он отложил газету и потер ладонью лоб, пытаясь вызвать перед глазами изображение этого устройства, пока это все еще возможно. Потому что, как только Энг превратит последний машинописный экземпляр в новенькую шелковую чернильную ленту, толстую пачку писчей бумаги и тоненькую пачку новой копирки, исчезнут последние шансы для него или кого–нибудь другого вспомнить эту книгу и описанный в ней механизм, широко когда–то распространенный и очень полезный.

Но это будет еще не скоро, ведь Энгу придется стирать машинопись строчку за строчкой, букву за буквой, с ней нельзя обойтись так, как обходятся с грудами печатных экземпляров. Все это делается очень просто, пока дело не дойдет до последней машинописи, а уж тогда… ну что ж, Энгу заплатят за это огромный гонорар плюс…

Видеофон, стоявший на кухонном столике, соскочил с рычагов, и из него донесся резкий визгливый голос:

– До свидания, Дуг.

Голос женский и к тому же знакомый.

– До свидания, – сказал Эпплфорд, поднося трубку к уху.

– Я люблю тебя, Дуг, – констатировала Карис Макфадден, задыхаясь от избытка чувств. – А ты, ты меня любишь?

– Да, я тоже тебя люблю, – сказал Эпплфорд. – Когда я встречался с тобой последний раз? Надеюсь, это будет скоро. Ну скажи мне, что скоро.

– Скорее всего, сегодня, – сказала Карис. – После работы. Тут есть один человек, с которым я хотела бы тебя свести. Почти неизвестный ученый, который хочет обеспечить официальное искоренение своей работы на тему, представь себе, психогенных причин смерти от поражения метеоритом. Я сказала ему, что, раз ты работаешь во втором отделе…

– Скажи ему, пусть искореняет своими собственными силами и за свой собственный счет.

– Но это же не престижно. – Лицо Карис на экране стало умоляющим. – Ну правда, Дуг, такие теории разведены, что вообще ничего не поймешь. А этот самый осел, этот Ленс Арбутнот…

– Это что, так его звать?

Имя почти его убедило. Почти, но не совсем. За один рядовой рабочий день к ним поступала уйма подобных прошений, и каждое из них, без единственного исключения, – от социально опасного свихнутого изобретателя с совершенно невозможным именем. Эпплфорд занимал свое место во втором отделе слишком уж долго, чтобы легко попасться в силок. И все равно он должен был этим заняться, на этом настаивали вся его этика, вся его ответственность перед обществом. Он глубоко вздохнул.

– Я слышала, что ты как будто стонешь, – весело сообщила Карис.

– Ну ладно, – сдался Эпплфорд. – Если только он не из СНМ.

– Правду говоря, оттуда он и есть. – И голос, и лицо Карис стали виноватыми. – Думаю, они там просто выкинули его за дверь. Вот потому–то он здесь, в Лос–Анджелесе, а не там у себя.

– Здравствуй, Карис, – сухо сказал Эпплфорд, поднимаясь на ноги. – Мне уже пора идти на работу и не хотелось бы и дальше обсуждать эту ерунду.

Что касается его, это полностью закрывало тему.

Во всяком случае, он так надеялся.

Вернувшись в конце смены домой, полицейский Джо Тинбейн застал свою жену сидящей за кухонным столом. Он смущенно отвел глаза, а она его вдруг заметила и торопливо кончила наполнять чашку черным горячим кофе.

– Невежа ты, вот и все, – укоризненно сказала Бетель. – Мог бы хотя бы постучаться. – Высокомерно вздернув нос, она поставила бутылку апельсинового сока в холодильник и отнесла в шкаф почти полную коробку хлопьев. – Ладно, я скоро уйду и не буду тебе мешать. Мой питательный процесс почти уже закончен.

Однако не было видно, чтобы она слишком уж торопилась.

– Устал я, – сказал Тинбейн, тяжело садясь на стул.

Бетель расставила перед ним пустые тарелки, чашку и стакан.

– Ты знаешь, что пишут сегодня в газете? – спросила она, тактично удаляясь в гостиную, чтобы он мог без помех отрыгнуть. – Этот бандит, этот фанатик, этот самый Рэймонд Робертс хочет заявиться прямо сюда.

– Хмм, – неопределенно сказал Тинбейн, наслаждаясь горячим, очень горьким кофе, вытекавшим у него изо рта.

– По оценкам лос–анджелесской полиции, встречать его будут четыре миллиона человек. Он проведет таинство божественного единения прямо на стадионе Доджерс, и все это будет по телевизору, пока мы совсем не свихнемся. Весь день напролет, так написано в газете, ты не подумай, что я шучу.

– Четыре миллиона, – повторил Тинбейн, пытаясь прикинуть, сколько же это полиции потребуется, чтобы контролировать толпу такого размера. Все, кого можно здесь наскрести, включая воздушный патруль и особые подразделения. Да, работенка.

Он едва не застонал.

– Для этого их единения, – сказала Бетель, – принимают специальные наркотики, тут про это большая статья. Этот наркотик как–то там получается из ДНТ; вообще–то он здесь запрещен, но, если дело доходит до таинства, им можно – всем сразу – его использовать, потому что калифорнийский закон говорит…

– Я знаю, что он говорит, – прервал ее Тинбейн. – Он говорит, что в настоящем, безо всякого жульничества религиозном обряде можно использовать психоделики.

Господи, да начальство ему это уже сто раз вдалбливало.

– Я почти уже решила туда сходить, – сказала Бетель. – Сходить и поучаствовать. Это же единственный случай, если ты не вздумаешь лететь в эту самую СНМ. Чего, сказать по правде, мне как–то не очень хочется.

– Хочешь, так иди, – поддержал ее Тинбейн, с удовольствием отрыгивая овсянку, ломтики персиков и сладкое молоко.

– Хочешь тоже пойти? Это, наверно, будет потрясающе. Ты только представь себе: тысячи людей, объединившиеся в одно целое. Юди, так он это называет. Все сразу, и никто конкретно. Сущность, обладающая абсолютным знанием, потому что она не ограничена своей точкой зрения. – Она зажмурилась и подошла к кухонной двери. – Ну так что?

– Нет, спасибо, – смущенно пробубнил Тинбейн, рот у которого был полон. – И отвернись, а лучше выйди, ты же знаешь, мне очень не нравится двигать пищу, когда рядом кто–нибудь есть, даже если меня не видят. Не видят, так могут услышать, как я жую.

Он ощущал ее присутствие, ее обиду.

– Ты никуда меня не водишь, – пожаловалась Бетель.

– Да, – согласился Тинбейн, – я никуда тебя не вожу. А если бы повел, так всяко не туда, не на это сборище.

В нашем Лос–Анджелесе, думал он, полным–полно религиозных психов. Странно даже, почему этот Робертс так поздно собрался нас навестить. И почему бы именно сейчас?

– Так ты думаешь, – загорелась Бетель, – что он просто жулик? И что нет такого состояния, как Юди?

– ДНТ очень сильный наркотик, – пожал плечами Тинбейн.

Да кто его точно знает, может так, а может, и не так. Это, в общем–то, не имело значения, во всяком случае – для него.

– Снова неожиданное возрождение, – сообщил он жене. – И конечно, на каком–то там Форест–Ноллс. Они совсем не следят за мелкими кладбищами, знают, что нам придется все сделать – на городские средства.

Во всяком случае, Тилли М. Бентон благополучно доставлена в лос–анджелесскую больницу, Себ Гермес позаботился. Дней через пять она будет отрыгивать не хуже всех остальных.

– Кошмар, – сказала Бетель, так и стоявшая в дверном проеме.

– Да ты–то откуда знаешь. Ты же никогда этого не видела.

– Я про тебя и твою чертову работу, – пояснила Бетель. – Сам ее не терпишь и на меня все вываливаешь. Если это такой ужас – увольняйся. Или лови рыбу, или мотай удочки, как говорили древние римляне[8].

– С работой я как–никак справляюсь. Правду говоря, я уже подал заявление о переводе. – Трудности не с ней, трудности с тобой, подумал он. – Может, ты позволишь мне спокойно отрыгнуть? – спросил он со злостью. – Пойди почитай газету.

– А это на тебе не отразится? – спросила Бетель. – То, что к нам приезжает Рэй Робертс?

– Наверное, нет, – пожал плечами Тинбейн.

Да что тут может измениться, если за ним закреплен патрульный маршрут. Уж он–то всяко не изменится.

– А тебя не пошлют его защищать?

– Защищать? Да я бы его пристрелил.

– Фу ты ну ты, – насмешливо сказала Бетель, – какой у нас апломб. Пристрелить и этим войти в историю.

– Я и так уже попал в историю, – сказал Тинбейн.

– Каким образом? Что ты такого сделал? И что ты намерен делать в будущем? Так и будешь откапывать старушек на Форест–Ноллс? – Ее голос почти хлестал его. – Или ты думаешь войти в историю тем, что женился на мне?

– Да, – кивнул Тинбейн, – тем, что женился на тебе.

Тон Тинбейна был таким же издевательским; он научился этому у нее самой за долгие мертвые месяцы их так называемого брака.

Бетель повернулась и ушла в гостиную, дав ему наконец отрыгивать пищу в одиночестве. За это ей большое спасибо.

Как бы то ни было, миссис Тилли М. Бентон из Южной Пасадины ему, похоже, признательна.

Глава третья

Вечность есть своего рода мера, но свойство быть измеряемым не присуще Богу. Следовательно, Ему не присуще быть вечным.

Святой Фома Аквинский

Джо Тинбейн всегда затруднялся определить, какой в точности пост занимает Джордж Гор в лос–анджелесском полицейском департаменте; сегодня он был в обычном штатском пиджаке, щегольских итальянских полуботинках со вздернутыми носками и яркой модной рубашке, выглядевшей даже малость аляповато. Гор был высок и худощав, лет, по виду, за сорок. И он сразу перешел к делу.

– Так как вскоре приезжает Рэй Робертс, губернатор попросил нас обеспечить его личной охраной… что мы бы сделали и безо всяких просьб. Четыре или пять человек, тут мы с ним тоже согласились. Вы просили о переводе, а потому попали в это число. – Гор полистал какие–то бумаги; зрение позволило Тинбейну понять, что они относятся к нему. – О’кей?

– Да, если вы так решили, – сказал Тинбейн, ощущая гнетущую тоску и удивление. – Но ведь это не то, чтобы сдерживать толпу, это значит – все время, круглые сутки.

«И ни на шаг не отходить, – подумал он, – личная так уж личная».

– Вы будете, уж извините, есть в его обществе, спать в одной с ним комнате и так далее, – подтвердил Гор. – Вообще–то он ходит без охраны, но у нас тут есть уйма людей, имеющих зуб на юдитов. В СНМ такие тоже есть, – добавил он, – но это уж их проблема. Робертс ничего такого не просил, но мы не намерены с ним советоваться. Пока он находится на нашей территории, он все время будет под охраной.

В голосе Гора звучала бездушная чиновничья уверенность.

– А сменять нас будут?

– Ваша четверка организует себе скользящий график сна, но находиться при нем вы будете все время. Это же только сорок восемь часов или там семьдесят два, как решит Робертс. А он еще не решил. Но вы наверняка и сами это знаете, вы же читаете газеты.

– Он мне не нравится, – сказал Тинбейн.

– Неудачный факт вашей биографии, но сомневаюсь, что это так уж взволнует Робертса. У него тут в городе уйма последователей, да к тому же сбежится уйма зевак. Думаю, он обойдется без вашей нежной любви. Да и вообще, что вы про него знаете? Вы же никогда с ним не встречались.

– Он нравится моей жене.

– Даст бог, он и это переживет, – ухмыльнулся Гор. – Хотя я вас очень понимаю. По статистике, главная часть его последователей – женщины. Это, похоже, общее правило для подобных культов. У меня тут есть досье на Рэя Робертса. Думаю, вам для начала нужно бы его прочитать. Не торопясь. Вам наверняка будет интересно. Там есть очень странные вещи, вещи, которые он говорил и в которые верят юдиты. Вы же знаете, что мы им разрешили групповой прием наркотиков, хотя это, строго говоря, незаконно. Нужно смотреть правде в глаза: это будет наркотическая оргия, а ее религиозный аспект – витрина, чистейшая выдумка. Он совершенно неуправляемый, склонный к насилию человек – во всяком случае, по нашему мнению. Наверное, эти последователи думают о нем иначе. А может, думают так же, но им это нравится. Вы сами составите собственное мнение, когда прочитаете здесь, – Гор пододвинул к Тинбейну запертый зеленый железный ящичек, – обо всех санкционированных им преступлениях, которые лежат на совести этих его бандитов, Сынов Могущества. А потом зайдите в Тематическую публичную библиотеку, в первый или второй отдел, за дополнительным материалом.

– Только не забудьте дать мне ключ, – сказал Тинбейн, принимая ящик, – и я прочитаю – не торопясь.

– И еще, – сказал Гор, передавая ему ключ. – Во взгляде на Рэя Робертса не поддавайтесь газетным стереотипам. О нем много говорилось, многое правда, и все равно многое не было сказано… но все это здесь, и, когда вы прочитаете материалы, вы поймете, о чем я говорю. В частности, я имею в виду насилие. Послушайте, – он чуть наклонился вперед и впился в Тинбейна глазами, – я даю вам свободу выбора. Вот прочитайте материалы, а потом приходите и скажите мне свое решение. Вообще–то говоря, я думаю, что вы возьмете эту работу: официально это повышение, шажок в вашей карьере.

Тинбейн встал, сунул ключ в карман и взял ящик. Откажусь, решил он про себя, но вслух сказал совсем другое:

– Хорошо, мистер Гор. Сколько у меня есть времени?

– Подходите ко мне часов в пять, – сказал Гор.

И снова улыбнулся своей едкой понимающей улыбкой.

Офицер Джо Тинбейн стоял, осторожно оглядываясь по сторонам, во втором отделе Тематической публичной библиотеки в очереди к конторке заведующей. Что–то здесь его пугало, но он не мог понять что и почему.

Перед ним было еще несколько человек; он стоял, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, и думал, как обычно, о своем браке с Бетель и своей карьере в полиции, а потом почему–то стал думать о цели жизни, об ее смысле, если таковой вообще есть, и что испытывали эти старорожденные, когда лежали под землей в гробах, и как это будет, а ведь это будет обязательно, – уменьшиться, съежиться и исчезнуть в какой–нибудь матке.

За время этих размышлений рядом появилась знакомая – девушка в длинном плаще с роскошной копной темных волос, очень хорошенькая, но, увы, замужняя. Лотта Гермес.

– Пока, – сказал он, радуясь этой встрече.

– Мне все здесь не нравится, – еле слышно прошептала Лотта. – Но Себастьяну нужна кое–какая информация.

И правда, было видно, что ей здесь очень не по себе: лицо побелело, все тело застыло в неестественной позе, стало каким–то неуклюжим.

– Да плюнь ты на все, контора и контора, – сказал Тинбейн, удивленный ее очевидным страхом; взяв Лотту за руку, он вывел ее из огромного гулкого зала в относительно спокойный коридор.

– Господи, – пожаловалась она, – мне дико не хочется встречаться с этой женщиной, с этой жуткой Магайр. Себ посоветовал мне обратиться к кому–нибудь другому, но я же никого здесь не знаю. А когда я боюсь, у меня же все мысли куда–то пропадают.

Она жалко смотрела на Тинбейна, словно взывая о помощи.

– Здесь многим становится не по себе, – заметил Тинбейн, а потом приобнял ее за талию и повел на выход.

– Не могу же я взять вот так и уйти, – испугалась Лотта. – Себ велел мне узнать про Анарха Пика.

– Да? – удивился Тинбейн.

«И с чего бы это вдруг, – подумал он, – неужели Себастьян ожидает, что Анарх вскоре возродится?»

Если так, то приезд Рэя Робертса начинал вырисовываться в несколько ином свете, даже в совершенно ином свете: это сразу объясняло, почему сейчас и почему в Лос–Анджелес.

– Дуглас Эпплфорд, – решил Тинбейн. Он знал этого человека: скучноватый чиновник, не имевший, однако, привычки артачиться, и уж всяко не такой тяжелый в обращении, как Мэвис Магайр. – Я отведу тебя к нему и представлю, – пояснил он испуганной девушке. – Мне тоже вообще–то нужно провести кое–какие исследования. По Рэю Робертсу. Так что помощь его очень пригодится.

– Ты, кажется, весь город знаешь, – облегченно улыбнулась Лотта.

Девушку будто подменили: лицо порозовело, тело распрямилось, она вновь стала живой и симпатичной. Направляя Лотту по коридору к кабинету Дугласа Эпплфорда, Тинбейн украдкой на нее поглядывал.

Придя этим утром на работу, Дуглас Эпплфорд застал свою секретаршу мисс Томсен за тем, что она пыталась избавиться – а заодно избавить и его – от высокого, мешковато одетого негра средних лет, цепко державшего под мышкой портфель.

– Ах, мистер Эпплфорд! – воскликнул этот индивидуум сухим гулким голосом, надвигаясь на Эпплфорда с протянутой для пожатия рукой. – До чего же приятно с вами, сэр, познакомиться. Прощайте, прощайте, как научил нас говорить Алекс Хобарт.

Он сверкнул ослепительной улыбкой, которая тут же исчезла, поскольку Эпплфорд остался серьезным.

– В общем–то, я очень занятой человек, – сказал Эпплфорд, проходя мимо стола мисс Томсен к двери в свой личный кабинет. – Если вы желаете поговорить, нужно назначить мне встречу в общем порядке. Здравствуйте.

Он начал, не оборачиваясь, распахивать дверь.

– Это касается Анарха Пика, – сказал высокий негр. – Я имею причину подозревать, что вы и сами интересуетесь…

– С чего это вы так думаете? – раздраженно обернулся Эпплфорд. – Я не помню, чтобы когда–нибудь проявлял интерес к этому религиозному фанатику, благополучно погребенному лет двадцать назад. А может, – вдруг осенило и передернуло его, – этот ваш Пик находится на грани возрождения?

И снова высокий негр сверкнул своей механической улыбкой – воистину механической; Дуг Эпплфорд наконец заметил узкую, но очень яркую желтую полоску, вшитую в его рукав. Этот тип был роботом, о чем и свидетельствовал, согласно закону, этот отличительный знак. Раздражение Эпплфорда резко усилилось; он питал глубокую, иррациональную неприязнь ко всем разновидностям роби и никогда не мог, да и не хотел избавиться от этого предрассудка.

– Заходите, – кинул Эпплфорд, открывая дверь в свой безупречно аккуратный кабинет.

Роби представлял здесь какого–то человека, он не имел по закону права действовать самостоятельно. Интересно, кого бы это? Какого–нибудь крупного чиновника европейского синдиката? Возможно, вполне возможно. Во всяком случае, лучше сначала узнать, а уж потом попросить его удалиться. Он дошел до своего стола и, не садясь, повернулся.

– Вот моя карточка, – сказал роби, протягивая белый прямоугольник.

Эпплфорд, нахмурившись, прочитал:

Карл Гантрикс

Поверенный, ЗСШ

– Мой наниматель, – пояснил роби. – Так что теперь вы знаете мое имя. Можете называть меня просто Карл, этого вполне достаточно.

Теперь, когда дверь за ними закрылась и мисс Томсен ничего не слышала, голос роби зазвучал на удивление повелительно.

– Я бы предпочел, – заметил Эпплфорд, стараясь говорить как можно тверже, – называть вас Карлом–младшим. Если вам это не обидно. Знаете, я крайне редко контактирую с роботами. Прихоть, в некотором роде, но я не хочу с ней бороться.

– Ну что ж, прихоти прихотями, а дело делом, – заметил Карл–младший, забирая обратно визитную карточку и пряча ее в бумажник, скаредный роботский жест. Потом он сел и начал расстегивать портфель. – Возглавляя второй отдел Библиотеки, вы, несомненно, хорошо знакомы с хобартовским обращением. Во всяком случае, так думает мистер Гантрикс. И он не ошибается, сэр? – вскинул глаза робот.

– В общем–то, я постоянно имею с ним дело.

Эпплфорд говорил сухим корректным тоном, роботов следовало сразу же ставить на место. И никогда не позволять им забыть, кто в этом мире хозяева.

– Так мистер Гантрикс и думает. И по глубоком раздумии он предположил, что за долгие годы работы вы стали чем–то вроде авторитета, как в плюсах, так и в минусах хобартовского обращения, называемого иначе обратным, или антивременем. Так прав он или нет?

Эпплфорд ненадолго задумался.

– Пожалуй, что прав. Хотя знание мое по большей части практическое, не теоретическое. Но меня уже больше не удивляют странности обращенного времени. А странностей этих предостаточно, вы и сами наверняка знаете. Ну, скажем, мертвяки. Они мне активно не нравятся и, по моему частному мнению, представляют собой один из главнейших минусов. Все остальное еще можно как–то стерпеть.

– Да, конечно. – Роби Карл–младший утвердительно кивнул сделанной из термопластика, но вполне человеческой головой. – Очень хорошо, мистер Эпплфорд. А теперь перейдем к делу. Как вы, несомненно, успели прочитать в вашей утренней газете, Его Могущество Достопочтеннейший Рэй Робертс в ближайшее время намеревается прибыть сюда, в ЗСШ. Нет смысла и говорить, что это будет важнейшее событие. Его Могущество, контролирующий действия мистера Гантрикса, попросил меня прийти сюда во второй отдел вашей Библиотеки и, буде вы на то согласитесь, секвестировать все сохранившиеся рукописи, имеющие отношение к Анарху Пику. Так вы согласитесь? В благодарность мистер Гантрикс охотно внесет значительное пожертвование, которое, вне всяких сомнений, поможет процветанию вашей Библиотеки в грядущие годы.

– Это было бы весьма удачно, – признал Эпплфорд, – но, боюсь, мне нужно сперва разобраться, почему ваш патрон хочет секвестировать эти документы.

Он внутренне напрягся, что–то в этом роби вызывало глубокое недоверие.

Роби встал на металлические ноги, наклонился вперед и положил на Эпплфордов стол толстую пачку документов.

– Чтобы ответить на ваш вопрос, я со всем глубочайшим уважением прошу вас изучить вот это.

Карл Гантрикс посредством видеокамер, помещенных в роботе, неторопливо рассматривал Дугласа Эпплфорда, который тем временем пробивался сквозь изнурительную чащу намеренно темных псевдодокументов, принесенных ему роботом.

Бюрократ в Эпплфорде мгновенно заглотил наживку и, сосредоточив все внимание на бумагах, и думать не думал о действиях робота. А тот тем временем подвинул свой стул назад и налево, так что в пределах его досягаемости оказался внушительных размеров картотечный шкаф. Удлинив свою правую руку, робот умело залез пальцеобразными захватами в ближайшую картотеку, чего Эпплфорд, конечно же, не заметил, и робот продолжил выполнение задачи. Он поместил в картотеку микроскопическое гнездо зародышевых роботов, никак не больше по размеру булавочной головки, сунул за соседнюю карту подслушивающее устройство, а затем, в завершение, начал пристраивать мощное взрывное устройство, поставленное на трехсуточную задержку.

Гантрикс благодушно улыбнулся. Робот уже устанавливал в Библиотеке последние из находившихся при нем устройств.

– Фас, – сказал Эпплфорд, не поднимая глаз от документов.

Кодовый сигнал, полученный слуховой ячейкой шкафа, активировал аварийное устройство; картотечный шкаф мгновенно захлопнулся на манер испуганного моллюска и въехал в стену, одновременно он изверг устройства, подложенные роботом, и с электронной точностью бросил их к ногам Гантрикса–младшего.

– Господи! – воскликнул ошарашенный робот.

– Прошу вас сейчас же покинуть помещение, – холодно сказал Эпплфорд, отрывая наконец глаза от вороха бессмысленных бумажек. И добавил, когда робот нагнулся, чтобы собрать с пола свое хозяйство: – И оставьте эти предметы здесь, я хочу исследовать ваши закладки в лаборатории, чтобы определить их предназначение и место производства.

Его рука нырнула в верхний ящик стола и достала оружие.

– Так что же мне делать, сэр? – прожужжал в ушах Карла Гантрикса испуганный голос робота.

– Уходи, что же еще.

Гантрикс больше не улыбался, этот заскорузлый библиотекарь оказался вполне достойным противником. Контактировать с ним следовало прямо, безо всяких околичностей. Гантрикс с крайней неохотой поднял трубку ближайшего видеофона и набрал номер коммутатора Библиотеки.

Через несколько секунд он увидел глазами робота, как Дуглас Эпплфорд поднимает трубку.

– Перед нами и вами проблема, – сказал Гантрикс. – Причем одна и та же. Так почему бы нам не поработать вместе?

– Я не вижу никаких проблем. – Голос Эпплфорда звучал абсолютно спокойно; попытка робота подложить враждебные устройства ничуть его не взволновала. – Если вы хотите работать вместе, – добавил он, – то начали явно не с того.

– Согласен, – кивнул Гантрикс, – но у нас всегда возникают трудности с библиотекарями. – Слишком у вас высокое положение, подумал он, и к тому же защищенное искорами. Подумал, но не сказал. – При всем изобилии нашего матер иала, точного и не совсем, в нем недостает одного элемента, и нам необходимо его получить. В остальном… – Он немного замялся и решил рискнуть. – Я поясню вам, о чем говорю, и, возможно, вы сможете навести нас на соответствующие источники. Где похоронен Анарх Пик?

– А бог его знает.

– Но ведь где–нибудь в ваших книгах, статьях, религиозных брошюрах, муниципальных отчетах…

– Здесь, в Библиотеке, – оборвал его Эпплфорд, – мы не изучаем и не храним информацию, мы ее искореняем.

Последовало молчание.

– Ну что ж, – признал Гантрикс, – вы изложили свою позицию абсолютно недвусмысленно и кратко. Так что мы должны признать за факт: вся информация про местонахождение тела Анарха была уничтожена и более не существует.

– Вне всяких сомнений, – кивнул Эпплфорд, – она была стерта. Во всяком случае, это самое разумное предположение, иная ситуация шла бы вразрез с политикой Библиотеки.

– И вы не станете даже проверять, – горько сказал Гантрикс. – Вы не станете этим заниматься даже за весьма значительную сумму.

«Чертова бюрократия, – подумал он, – и ничем же их не прошибешь, прямо бред какой–то».

– Здравствуйте, мистер Гантрикс, – сказал библиотекарь и повесил трубку.

Некоторое время Карл Гантрикс сидел совершенно молча и неподвижно. Приводил в порядок свои эмоции.

В конце концов он снова поднял трубку видеофона, но на этот раз набрал код Свободной Негритянской Муниципалии.

– Мне нужно поговорить с Достопочтеннейшим Рэем Робертсом, – сказал он оператору, сидевшему где–то в Чикаго.

– Мы связываем с этим абонентом, только если…

– Я знаю код, – не дослушал Гантрикс и задиктовал несколько цифр.

Он чувствовал себя совершенно разбитым и боялся реакции Рэя Робертса.

«Но слишком уж рано, – думал он, – опускать руки. Мы с самого начала догадывались, что этот чинуша Эпплфорд не станет проводить для нас проверку; знали, что придется проникнуть в библиотеку и сделать все самостоятельно.

Ведь этот факт где–то там, в Библиотеке, – говорил он себе. – Скорее всего, Библиотека – единственное место, где он еще сохранился, единственный источник необходимой нам информации».

А времени, если верить мудреным подсчетам Рэя Робертса, остается совсем немного. Возрождение Анарха Пика должно произойти со дня на день. Положение становилось очень тревожным.

Глава четвертая

А потому, если бы Бог существовал, не было бы зла, но зло присутствует в мире. Следовательно, Бог не существует.

Святой Фома Аквинский

Как только дверь за роботом Карлом Гантриксом–младшим закрылась, Дуг Эпплфорд нажал кнопку интеркома, соединявшую его с начальницей, заведующей Библиотекой Мэвис Магайр.

– Вы знаете, что только что случилось? – спросил он. – Некий тип, представляющий здесь этих юдитов, подослал ко мне робота, и тот принялся устанавливать по всему моему кабинету разные враждебные устройства. Сейчас этот робот ушел, – добавил он. – Возможно, мне следовало вызвать полицию. Да я и сейчас могу это сделать. Мой сканер записывал происходящее, а потому у нас есть все доказательства, нужные для возбуждения дела.

Лицо Мэвис, как и обычно, почти ничего не выражало: мертвенное спокойствие, которое, как правило, предшествовало тираде. Особенно в это время – рано утром она была особенно раздражительна.

За долгие годы Эпплфорд научился, так сказать, сосуществовать с ней. Как администратор, она была просто великолепна. Мэвис кипела энергией, она была безукоризненно точна, ее мнение всегда, и заслуженно, было окончательной точкой в споре. И он никогда не видел, чтобы Мэвис оттолкнула хоть один поскред, который ей предлагался, – как сделал он сам в данном случае. Никогда, даже в самых фантастических снах, не мечтал он ее заменить, он реально сознавал, что не обладает такими талантами; его способностей вполне хватало, чтобы быть ее подчиненным и хорошо выполнять порученную работу – но и только. Он уважал ее и в то же время боялся – смертельная комбинация для любых его поползновений подняться в иерархии Библиотеки хоть на ступеньку выше. Мэвис Магайр была его начальницей, и это его устраивало, устраивало даже сейчас, и он готов был прямо ей в этом признаться.

– Юдиты, – поморщилась Мэвис. – Этот мерзопакостный культ. Да, я понимаю, что поглазеть на Рэя Робертса соберутся целые толпы. Я так и подозревала, что что–то здесь сильно нечисто. Вы, полагаю, избавились от этих враждебных устройств.

– Конечно, – заверил ее Эпплфорд.

Роботовы игрушки так и продолжали валяться на полу.

– А что конкретно, – спросила Мэвис своим глухим, близким к шепоту голосом, – хотели они узнать?

– Место могилы Анарха Пика.

– А у нас есть такая информация?

– Не знаю, – пожал плечами Эпплфорд. – Я еще, в общем–то, не узнавал.

– Я свяжусь с Советом искоренителей и узнаю, хотят ли они, чтобы такая информация была обнародована. И вообще ознакомлюсь с их политикой в отношении подобных дел. А в данный момент у меня есть другие заботы, вы уж извините.

Изображение на экране погасло.

И тут же из приемной позвонила мисс Томсен.

– Сэр, к вам пришли миссис Гермес и полицейский Тинбейн. Они договорились о встрече заранее.

– Тинбейн, – повторил Эпплфорд.

Ему нравился этот молодой полицейский. Человек, столь же искренне стремящийся делать свою работу безукоризненно, как и сам Эпплфорд; это их очень роднило. Что же касается мисс Гермес – ее он не знал. Возможно, кто–то не хотел сдать в Библиотеку какую–нибудь книгу; Тинбейн уже выявил несколько случаев подобной жадности.

– Впустите, – решил он.

Возможно, миссис Гермес была накопительницей – отказывалась сдать книгу, время которой пришло.

На пороге появился полицейский Тинбейн, в полной полицейской форме, и очень милая девушка на удивление с длинными темными волосами. Ей было явно не по себе, и она цеплялась за полицейского, как за спасательный круг.

– До свидания, – вежливо поздоровался Эпплфорд. – И садитесь, пожалуйста.

Он встал и подвинул девушке стул.

– Миссис Гермес, – объяснил Тинбейн, – ищет информацию про Анарха Пика. У вас не сохранилось чего–нибудь, что могло бы ей помочь?

– Возможно, – сказал Эпплфорд.

Похоже, подумал он, сегодня все только Пиком и интересуются. Но эти двое, в отличие от Карла Гантрикса, явно не были связаны с Робертсом, а потому заслуживали другого отношения.

– А что конкретно вас интересует? – мягко спросил он девушку; было заметно, что она почему–то очень боится.

– Мой муж просто попросил меня узнать все, что можно, – еле слышно ответила девушка.

– Я предлагаю вам, – сказал Эпплфорд, – прежде чем закапываться в книги и рукописи, проконсультироваться у нашего эксперта по новейшей истории религии. – У человека, между прочим, обожавшего привлекательных женщин – как и сам Эпплфорд. Подчеркивая важность того, что будет сказано дальше, он пару секунд повертел в руках авторучку. – В общем–то, я и сам знаю о покойном Анархе довольно много.

Эпплфорд откинулся в кресле, сцепил пальцы и начал рассматривать потолок.

– Не могли бы вы мне что–нибудь про него рассказать, если, конечно, у вас есть время, – смущенно попросила миссис Гермес.

Дуг Эпплфорд довольно улыбнулся и начал свое повествование; миссис Гермес и полицейский Тинбейн слушали с напряженным вниманием, и это ему тоже нравилось.

– На момент смерти Анарху было пятьдесят лет. Он прожил интересную и довольно необычную жизнь. В студенческие годы он блистал своими успехами в Кембридже, специализировался в классических языках: древнееврейском, древнегреческом, латинском и санскрите, а потом даже стал Родсовским стипендиатом[9]. В возрасте двадцати двух лет он неожиданно бросил научную карьеру, а заодно и свою страну – переехал в Соединенные Штаты, чтобы учиться играть джаз у великого Херби Манна[10]. Через какое–то время он организовал собственный джазовый ансамбль и играл в нем на флейте.

В связи со всем этим он жил теперь на Западном побережье, в Сан–Франциско. В это время, в конце шестидесятых, епископ калифорнийской епархии Джеймс Пайк организовывал в соборе Благодати джазовые мессы и однажды пригласил группу под управлением Пика. Тогда Пик попытал свои силы и в композиции: он сочинил длинную джазовую мессу, имевшую заметный успех. Пайков Пик, так окрестил его тогда местный газетчик Херб Кейн, это было в 1968–м. Епископ Пайк и сам был весьма интересной личностью. Бывший юрист, активист АЛГС[11], одна из наиболее ярких и радикальных церковных фигур своего времени, он был тесно связан с так называемыми «гражданскими действиями», бушевавшими тогда в Америке, и особенно с борьбой за права негров. Например, он был в Селме с доктором Мартином Лютером Кингом[12]. Томас Пик впитывал все это. Он тоже участвовал в злободневных делах, не привлекая, конечно, такого внимания, как епископ Пайк. По предложению Пайка он закончил семинарию и был рукоположен в священники. Подобно своему епископу Пайку, он проповедовал доктрины, весьма радикальные по тогдашним меркам и ставшие теперь более или менее общепринятыми. Один из многочисленных случаев, когда опережают время[13].

Затем Пик был привлечен к церковному суду по обвинению в ереси, изгнан из епископальной церкви и основал свою собственную. Когда же была создана Свободная Негритянская Муниципалия, он сразу направился туда и сделал ее столицу столицей своего культа.

Сходства между Пиковым новым культом и епископальной церковью почти что не осталось. Ощущение Юди или коллективного разума было главным, если не единственным, таинством юдитов, ради которого они и собирались. Это таинство не могло происходить без применения определенного галлюциногена, а потому, подобно популярному культу североамериканских индейцев, с которым его многое связывало, Пикова церковь полностью зависела от доступности и, само собой, законности этого наркотика. Так что отношения между этим культом и властями складывались весьма своеобразные.

Что же касается Юди, наиболее серьезные доклады, основанные на рапортах внедренных агентов, категорически утверждали, что слияние разумов действительно происходит.

– Более того… – увлеченно продолжал Эпплфорд, но тут миссис Гермес его остановила. Остановила застенчиво, но твердо.

– А как вы думаете, было бы выгодно для Рэя Робертса, если бы Анарх возродился?

Эпплфорд надолго задумался. Вопрос был серьезный и ясно показывал, что, при всей своей молчаливости и скромности, миссис Гермес прекрасно разбиралась в деле.

– В условиях хобартовского реверса, – сказал он наконец, – отлив истории работает на Анарха и против Рэя Робертса. Анарх скончался в далеко еще не преклонном возрасте, таким же он и возродится, а затем станет постепенно продвигаться в сторону все большей энергичности и креативности, и продолжаться это будет по меньшей мере лет тридцать. А вот Рэю Робертсу сейчас двадцать шесть, и хобартовский отлив неудержимо несет его в детство. Когда Пик достигнет самого расцвета, Робертс будет младенцем, ищущим подручную матку. Пику останется лишь немного подождать. Нет, – заключил он решительно, – это не будет к выгоде Робертса.

«Что и продемонстрировал Карл Гантрикс, – добавил Эпплфорд про себя, – своим страстным желанием выяснить, где похоронен Анарх».

– Мой муж, – сказала миссис Гермес тихим доверчивым голосом, – держит небольшой витарий.

Она покосилась на офицера Тинбейна, словно спрашивая, можно ли ей продолжить.

– Как я понимаю, – сказал Тинбейн, предварительно откашлявшись, – сотрудники витария «Флакон Гермеса» предвидят возрождение Пика, если не буквально завтра, то в самом ближайшем будущем. Более чем естественно, что любой витарий первым делом предложит его юдитам. Однако, как мы с вами можем заключить из вопроса миссис Гермес, остаются далеко не беспочвенные сомнения, будет ли это в интересах самого Анарха.

– Если я верно понимаю политику всех витариев, – заметил чиновник, – они составляют, как правило, список возможных приобретателей, и оживленного получает тот, кто предложит бо́льшую сумму.

Лотта молча кивнула.

– Я совсем не призываю вас или вашего мужа, – сказал Эпплфорд, – глубоко вникать в моральные проблемы. Вы занимаетесь бизнесом. Оживив мертвеца, вы продаете свой товар за наилучшую предлагаемую рынком цену. Как только вы начнете копаться в проблеме, кто морально является самым достойным клиентом…

– Р. К. Бакли, наш торговый агент, обязательно думает о морали, – горячо прервала его миссис Гермес.

– Или говорит, что думает, – вставил Тинбейн.

– Конечно же думает, – заверила Лотта полицейского. – Он проводит массу времени, изучая все обстоятельства клиентов.

Мужчины вежливо помолчали.

– Не желаете ли вы здесь узнать, – спросил Эпплфорд, – где похоронен Анарх? Мы ни в коем случае не имеем права…

– Да нет, это–то мы уже знаем, – поспешила успокоить его Лотта.

Тинбейн заметно вздрогнул, на лице его мелькнуло недовольство.

– Миссис Гермес, – мягко сказал Эпплфорд, – я думаю, вам не нужно никому про это говорить.

– О, – вспыхнула она, – конечно же, я не буду.

– Сюда буквально минуту назад заходил представитель юдитов, пытавшийся все это разузнать. И если вас вдруг станут расспрашивать, – он подался вперед и стал говорить с расстановкой, пытаясь довести до ее сознания, – ничего им не говорите. Не говорите даже и мне.

– И мне, – сказал Тинбейн.

Было видно, что миссис Гермес готова расплакаться.

– Простите, я опять все напортила. – Ее голос дрожал и прерывался. – У меня каждый раз так выходит.

– Вы никому, кроме нас, не говорили? – спросил Тинбейн.

Лотта молча помотала головой.

– О’кей, – кивнул Тинбейн и посмотрел на Эпплфорда. – Возможно, все еще и благополучно. Но они не оставят своих попыток узнать и станут прочесывать все витарии, так что лучше вы и Себастьян расскажите про это сотрудникам. Вы меня поняли, Лотта?

Лотта без слов кивнула, в ее глазах стояли слезы.

Глава пятая

Любовь – это тихая, окончательная остановка естественного движения всех способных двигаться вещей, за которой не продолжается никакое движение.

Иоанн Скотт Эуригена

В три пополудни полицейский Тинбейн явился к своему начальнику Джорджу Гору.

– Ну так как? – Гор откинулся в кресле и принялся ковырять в зубах, глядя на Тинбейна с большим сомнением. – Много вы узнали про Рэя Робертса?

– Ничего такого, что изменило бы мое мнение. Оголтелый фанатик, способный на все ради сохранения своей власти, не погнушается и убийством.

Он подумал о Пике, но промолчал, это было сугубо между ним и Лоттой Гермес – или так ему представлялось. Во всяком случае, проблема заковыристая, придется играть на слух.

– Современный Малкольм Икс[14], – сказал Гор. – Помните про такого? Он проповедовал насилие и получил в ответ насилие, все в точности по Библии. – Он продолжал рассматривать Тинбейна. – Хотите послушать мою теорию? Я выяснил дату, когда похоронили Анарха Пика, так вот он возродится уже со дня на день. Думаю, потому–то сюда и приезжает этот самый Рэй Робертс. Возрождение Пика поставит крест на его политической карьере. Я думаю, он с радостью прикончит Пика – если сумеет найти его вовремя. Если Робертс чуть подзамешкается, вся его жизнь пойдет прахом. Пик снова возглавит культ, и это будет надолго. Кстати, он и сам–то малый довольно шустрый, но без склонности к насилию. Критическим периодом станут неделя или там десять дней между тем, как Пика выкопают, и как он выйдет из больницы. Последние дни своей жизни Пик тяжело болел – токсемия, как я понимаю. Прежде чем взять юдитов в свои руки, ему придется полежать в больнице, чтобы она прошла.

– А будет ли выгодно для Пика, – спросил Тинбейн, – если его обнаружат не случайные люди, а полицейские?

– Да, конечно же да. Если мы сами его откопаем, то, конечно, сумеем защитить. Но если на него наложит лапы какой–нибудь из этих частных витариев, дело будет значительно хуже. Они не смогут защитить Пика от убийства, это просто не по их специальности. К примеру, они используют обычные больницы, в то время как у нас есть свои. Вы же, конечно, знаете, что это не первый случай, когда кто–то там хочет, чтобы старорожденный так и остался мертвым. Просто сейчас все много масштабнее.

– С другой стороны, – задумчиво сказал Тинбейн, – выставив Анарха Пика на продажу, витарий может крупно заработать. При умелой торговой политике, если правильно подобрать клиента, это же целое состояние.

А что может значить такая продажа для крошечного заведения вроде «Флакона Гермеса», даже говорить не стоило. Она обеспечит их финансово на долгие, долгие годы. Конфискация Пика полицией была бы для Гермеса тяжелым ударом, а ведь это, прямо скажем, первый удачный случай, какой ему подвернулся. Первый за всю его работу в этом вшивом заведении. «Ну и как же смогу я лишить его этой удачи?» – спросил у себя Тинбейн. Господи, да что же это будет за мерзость холодно воспользоваться случайным проговором Лотты в Эпплфордовом кабинете. Конечно же, тот и сам может продать информацию Рэю Робертсу, и за хорошие деньги. Но это вряд ли, не тот Эпплфорд человек.

С другой стороны, для собственного блага Анарха…

Но если полиция схватит Анарха, Себастьян поймет, что они всё знали, и сразу вспомнит о Лотте. И об этом никак нельзя забывать, если думать о каких–то с ней отношениях.

«Так кому же хочу я помочь? – спросил он себя. – Себастьяну? Или Лотте? Или – самому себе?»

Он поймал себя на мысли, что может теперь ее шантажировать, и пришел от этого в ужас. Но все же эта мысль как–то возникла. Просто сказать, когда увидимся с глазу на глаз, без посторонних, что перед ней стоит выбор. Она может либо стать…

«К акой кошмар, – оборвал свои мысли Тинбейн. – Шантажом принуждать к сожительству! Да кто же я после этого буду такой?»

Но с другой стороны, в конечном итоге совершенно неважно, что ты там думаешь, важно, что ты делаешь. Что нужно сделать, так поговорить об этом со священником. Кто–то ведь должен разбираться в сложных моральных проблемах.

«Отец Файн, – решил Тинбейн, – поговорю–ка я с ним».

Покинув кабинет Джорджа Гора, он тут же сел в свою патрульную машину, поднял ее в воздух и полетел во «Флакон Гермеса».

Это ветхое деревянное здание всегда его изумляло – совсем развалюха, но почему–то еще держится. За долгие десятилетия в его облупившихся помещениях перебывало множество различных предприятий. Прежде чем в этом здании разместился витарий, здесь был небольшой сырный заводик с персоналом из девяти женщин. А перед этим, как рассказывал Себастьян, здесь была мастерская, чинившая телевизоры.

Тинбейн посадил машину, соскочил на землю и вошел в дом. За столом с пишущей машинкой сидела Черил Вейл, секретарша и бухгалтер фирмы; она говорила по телефону, и Тинбейн, не останавливаясь, прошел дальше, во внутреннее помещение. Там он нашел их единственного торгового агента Р. К. Бакли, читавшего затрепанный «Плейбой», вечное его развлечение.

– Привет блюстителям порядка, – приветствовал его Р. К., блеснув белоснежной улыбкой. – Клеишь талоны за неверную парковку, как и всегда? – Он рассмеялся привычным смехом мелочного торговца.

– А где ваш священник? – спросил Тинбейн и оглянулся. Фейна вроде бы не было.

– На выезде вместе с остальными, – объяснил Р. К. – Они вышли на какого–то ожившего в Сан–Фернандо на кладбище «Кедровая балка». Скоро должны прилететь. Хочешь согума?

Он указал на почти полный бачок, к которому прикладывались все местные, когда делать больше было нечего.

– А вот как ты считаешь, – спросил Тинбейн, присаживаясь на верстак Боба Линди, что важнее, то, что ты делаешь, или что ты думаешь про себя? В смысле, что идеи, которые лезут в голову, но ты их потом не исполняешь, они что, тоже считаются?

– Что–то я тебя не понимаю, – сказал Р. К., откладывая журнал.

– Посмотри на это таким вот образом. – Говоря, Тинбейн помогал себе руками, пытаясь довести до собеседника смысл сказанного. Это было трудно, да и Р. К. был совсем не тот человек. Но уж лучше с ним говорить, чем вариться в собственном соку. – Ну, скажем, у тебя есть жена. Она же есть у тебя?

– Конечно есть, да ты и сам знаешь, – кивнул Р. К.

– Вот и у меня тоже есть. И теперь, предположим, ты ее любишь. Думаю, ты ее любишь, я вот свою люблю. И теперь, предположим, ты видел сон, и во сне ты совсем с другой женщиной.

– С какой другой женщиной?

– А с любой. С женщиной, и все. И ты с ней, с этой самой другой, в постели. В смысле, что во сне. Так это что, тоже грех?

– Это грех, – сказал Р. К., немного подумав, – если ты проснешься и вспомнишь сон, и тебе будет от этого приятно.

– Ну ладно, – продолжил Тинбейн. – Предположим, тебе пришла вдруг в голову идея, как кому–нибудь там навредить, обмануть его, но только ты этого не станешь делать, потому что он тебе друг. Понимаешь? Такого же не делают друзьям, так нас родители учили. Но нет ли греха в том, что мысль у тебя уже появилась, мысль, которую ты тут же отбросил?

– Не того ты выбрал собеседника, – сказал Р. К. – Вот дождешься отца Файна, у него и спрашивай.

– Да, но сейчас–то его здесь нет, а ты – вот он.

Проблема стояла ребром, она его буквально изводила, заставляла двигаться и говорить, заставляла следовать ее, этой проблемы, логике.

– У всех бывают иногда такие порывы, – сказал по раздумии Р. К. – Мне вот, скажем, Себастьяна так и хочется иногда шарахнуть, а Боба Линди так постоянно, этот Линди достанет кого угодно. И даже ведь иногда… – Он заговорил чуть не шепотом. – Вот эта Себастьянова Лотта, она же часто здесь вертится. Безо всяких особых причин, просто сидит и разговаривает. Вежливая такая, приятная, но иногда я смотрю на нее и бешусь. И ничего не могу с собою поделать.

– Она очень милая, – сказал Тинбейн.

– Милая, конечно, милая, милее не бывает, только что из этого? Милейшая девушка, о голову которой мне хочется что–нибудь такое разбить. – Р. К. возбудился и яростно жестикулировал. – Ни капли независимости, все время цепляется за Себастьяна. И он же старше ее хрен знает на сколько лет. А тут еще антивремя, этот самый хобартовский реверс, она становится все младше и младше, очень скоро она будет подростком, а затем младшеклассницей, а к тому времени, когда он уже будет в самом расцвете, ну, скажем, как я сейчас, она превратится в младенца. В младенца!

– Да уж, – согласился Тинбейн.

– Выходя за него замуж, она была, конечно же, старше. Более зрелая. Такой ты ее не знал, тогда ты патрулировал где–то в другом месте. Такая совсем уже взрослая, совсем настоящая женщина. Кой черт, да она и вправду была настоящей женщиной. А теперь… – Он безнадежно махнул рукой. – Можешь видеть своими глазами, что оно делает с людьми, это проклятое антивремя.

– А ты точно это знаешь? – усомнился Тинбейн. – Мне как–то все время казалось, что для того, чтобы молодеть, нужно сперва умереть и возродиться.

– Господи, – удивился Р. К., – да ты что, совсем не понимаешь антивремя? Послушай, я ее знал. Она была старше. Да что там она, я был старше, мы все были старше. Я думаю… знаешь, что я думаю? У тебя против этого что–то вроде защитного механизма, потому что ты уже молодой, слишком молодой, чтобы позволить себе становиться еще моложе. Ты же не сможешь тогда больше быть копом.

– Жратва это все собачья. – Тинбейн едва не задохнулся от злобы. – Может, антивремя и воздействует как–то, если ты не умирал, может, оно вроде как задерживает в развитии, но это же совсем не то, что с мертвяками, с такими, как был Себастьян. Он–то, конечно, становится младше, но никак не Лотта, я ее знаю… – он прикинул в уме, – почти уже год. И она повзрослела.

Прямо над их головами на крышу села машина; по ступенькам спустились цепочкой Боб Линди, Себастьян Гермес и чуть задержавшийся отец Файн.

– Хорошая работа, – сказал Себастьян, заметив Тинбейна. – Но теперь всё на докторе Сайне. Он и сейчас там с ним, с этим старорожденным, на станции скорой помощи. А я вот совсем как выжатый лимон. – Он тяжело опустился в плетеное кресло, подобрал в ближайшей пепельнице окурок, поднес к нему зажигалку и начал вдувать в него дым. – Ну что, Джо Тинбейн, что там нового в мире? Новое массовое оживление?

Все привычно рассмеялись.

– Я хотел поговорить с отцом Файном, – сказал Тинбейн, – по вопросам религиозного свойства. С глазу на глаз. Вы не могли бы, – повернулся он к Файну, – выйти ненадолго со мной, сядем, спокойно побеседуем в моей машине.

– Да, конечно же.

Файн последовал за Тинбейном в приемную, где Черил Вейл так и болтала по телефону, а затем на улицу к припаркованной рядом машине. Какое–то время они сидели молча. Затем отец Файн спросил:

– Это связано как–нибудь с прелюбодеянием?

Подобно Себастьяну, он явно был немного экстрасенсом.

– Да ничего подобного! – вспылил Тинбейн. – Это связано с мыслями, вдруг у меня появившимися, мыслями, не бывавшими у меня прежде. Видите ли, создалась ситуация, из которой я могу извлечь выгоду. Но только за счет других. Так вот, чье благо тут главнее? Если чужое, то почему? В конце концов, я тоже человек. Ничего я не понимаю. – Прежде чем продолжить, он надолго мрачно задумался. – Ну ладно, это и вправду касается женщины, но я хочу поговорить совсем не о прелюбодеянии, просто я боюсь причинить ей боль, этой девушке. Я приобрел над нею что–то вроде власти и теперь могу – наверное, могу, точно–то я ничего не знаю – склонить ее лечь со мною в постель.

Тинбейн вдруг подумал, не хватит ли умеренных телепатических способностей отца Файна, чтобы различить за всем этим туманом фигуру Лотты Гермес. Будем надеяться, что нет… и вообще пастор по должности должен молчать. Но все равно это было бы очень некстати.

– Вы ее любите? – спросил отец Файн.

Этот вопрос заставил Тинбейна задуматься. И надолго.

– Да, – кивнул он в конце концов.

И это было правдой, он ее любил. Он никогда еще не думал об этом, но дело обстояло именно так. Так, значит, вот какая муха его грызла, вот откуда все эти мысли.

– Она замужем?

– Нет, – соврал Тинбейн. Для пущей безопасности.

– И она вас не любит, – сказал отец Файн по некотором раздумии.

– Кой черт, да конечно же нет. Она любит своего мужа и… – Он мгновенно прикусил язык; теперь отец Файн легко догадается, почему он говорил, что она не замужем, и ему будет ясно, что это Лотта. – Он мой друг, и я не хотел бы причинять ему боль.

«Но я же действительно ее люблю, – думал он. – Потому мне и больно, оттого и все эти терзания. Если ты любишь девушку, тебе хочется быть с ней, это естественно, это биология».

– Только имен не называйте, – предупредил отец Файн. – Не знаю, много ли вы знаете об исповеди, но имен тут никогда не называют.

– Я перед вами совсем не исповедуюсь, – возмутился Тинбейн. – Я просто хочу узнать ваше профессиональное мнение.

А может, он и правда исповедовался – в грехе? В некотором смысле, да; он просил о помощи, но в то же самое время хотел получить прощение. Прощение за мысли, прощение за возможные действия, прощение за свою внутреннюю сущность, ведь это она стремилась к Лотте Гермес и была готова ради достижения цели одолеть любые преграды, как лосось, самозабвенно рвущийся против течения.

– Человек, – сказал отец Файн, – это тоже в чем–то животное, со всеми животными страстями. Мы в этом не виноваты, и вы тоже не виноваты в своих тайных позывах, преступающих Божий моральный закон.

– Это да, – горько сказал Тинбейн, – но есть же у меня и высшая сущность.

«Только она, – подумал он, – ведет себя крайне вяло, ни в какие дела не лезет. Правду говоря, ничто во мне особо не противится… Я нуждаюсь, – осознал он вдруг, – не в совете, что правильно и что неправильно, и даже не в отпущении грехов. Я нуждаюсь в четком плане, как мне все это провернуть!»

– Тут уж я ничем не могу вам помочь, – печально сказал отец Файн.

– Что? – вздрогнул Тинбейн. Теперь он почти не сомневался в телепатических способностях священника. – Ну точно, вы умеете понять, о чем человек думает.

Ему уже очень хотелось закончить эту беседу, но делать это самому было как–то неудобно, а пастор совсем не спешил его отпускать. За обращение за помощью приходилось расплачиваться.

– Вы не боитесь поступить плохо, – сказал отец Файн. – Вы боитесь, что ничего не получится и все об этом узнают. Вот эта девушка, про которую вы говорили, и ее муж – вы боитесь, что потерпите неудачу и они объединятся против вас, а вас самого оставят ни с чем. – Его голос звучал горько и укоризненно. – Ну, скажем, вы попытаетесь к чему–то там принудить эту девушку, а она испугается и бросится к мужу, что совершенно естественно, и где же вы будете тогда?

По полицейской рации дежурный пробубнил какое–то сообщение, относившееся к кому–то другому и к совсем другой части Лос–Анджелеса. Тинбейн, однако, воспользовался случаем и сказал:

– Это меня, нужно лететь. – Он открыл дверцу перед пастором, а когда тот вышел, сказал без особой искренности: – Огромное вам спасибо.

Дверца за пастором захлопнулась, и тот ушел обратно в дом.

Тинбейн взмыл в небо и погнал, не особо выбирая направление – лишь бы подальше от «Флакона Гермеса».

Когда на пороге появился отец Файн, Себастьян Гермес заметил на его лице явную обеспокоенность и сказал:

– Видно, у него серьезные проблемы.

– А у кого их нет? – откликнулся пастор, все еще погруженный в размышления.

– Давайте ближе к делу, – обратился Себастьян к нему и к Бобу Линди, уже приступившему к работе. – Я проверял жука, установленного на могиле Анарха Пика, и вроде бы расслышал удары пульса. Еле слышные, аритмичные, но что–то мне подсказывает, что возрождение уже близко.

– Он же стоит, небось, миллион поскредов, – заметил Линди.

– Лотта принесла из Библиотеки уйму информации, – сообщил Себастьян. – Отлично поработала. – Про себя он удивлялся, как это она сумела такое, при ее–то застенчивости. – Я узнал все подробности про Анарха Пика, это был действительно великий человек. Ничего похожего на Рэя Робертса, полная противоположность. Мы сослужим миру, а в особенности населению СНМ, огромную пользу. – Очень возбужденный, он яростно всасывал дым сигареты, и та становилась все длиннее и длиннее. – Беда только в том, что ей придется еще туда сходить, на этот раз меня интересует этот чокнутый Робертс.

– А он–то зачем? – удивился Боб Линди.

– Да ведь Робертс, – взмахнул рукой Себастьян, – является для нас одновременно и угрозой, и самым главным нашим покупателем. Ты согласен? – повернулся он к Бакли.

– Хорошо, что Лотта туда сходит, – сказал Р. К. по некотором размышлении. – Ведь масса того, что пишут в газетах про телезвезд, политиков и религиозных деятелей, абсолютно недостоверна. И все же я думаю, что ты прав. Анарх основал религию Юди, и вполне разумно считать, что он им очень нужен. Но с другой стороны, – закончил он, – нельзя исключать, что они его тут же и грохнут.

– А это нас сильно беспокоит? – спросил Боб Линди. – Как они с ним поступят, это не наша проблема, нам бы сдать его с рук на руки и получить свои деньги, а там хоть трава не расти.

– Как же можно так говорить! – возмутилась Черил Вейл, внимательно слушавшая беседу. – Ведь Анарх был такой хороший.

– Не говорите вы все сразу! – крикнул Себастьян. – Посмотрим, что Лотта добудет в Библиотеке. Может, Робертс не так уж и плох и с ним можно иметь абсолютно законный этический бизнес. – В том, что в руки к ним идет огромная добыча, он ни секунды не сомневался.

– А ведь Лотте не захочется еще раз идти в Библиотеку, – заметил священник.

– Ничего, – отмахнулся Себастьян, – как–нибудь не умрет.

И все же совесть его кольнула. Нужно было, пожалуй, сходить самому. Вот только… Его тоже мутило от этой Библиотеки. «Возможно, – мрачно подумал он, – потому–то я ее туда и послал, делать за меня тяжелую работу. И Лотта, наверное, это понимала – и все равно пошла».

Эта беспрекословность делала Лотту особенно трогательной – а заодно вводила его в соблазн свалить на нее неприятное или занудное дело. Соблазн, с которым следовало решительно бороться. Чаще всего эта борьба увенчивалась успехом, однако иногда, как в случае с этой Библиотекой, он уступал своим собственным страхам, щадил себя и посылал ее мучиться. А потом себя за это ненавидел – как, например, сейчас.

– И еще, Себастьян, одна вещь, – сказал священник, – которая, возможно, не пришла вам в голову. Возможно, Рэю Робертсу и не слишком понравится возрождение Анарха, но в его организации найдутся и такие, кто ждет появления нового вождя с радостью и нетерпением.

– Раскольническая фракция?

– Вполне возможно, что этот ваш дружок, полицейский Тинбейн, может как–нибудь с ними связаться. Да и вообще, – добавил Файн, посмотрев на Бакли, – это твоя работа, тебе за это деньги платят.

– Конечно, конечно, – закивал Р. К., а затем вынул из кармана блокнот и что–то в нем записал. – Я обязательно этим займусь.

– Послушайте, – воскликнул Линди, слушавший в наушники сигналы жучка, установленного Себастьяном на могиле Анарха, – ведь и правда! Я точно слышу, сердце действительно бьется, слабо и аритмично, как ты и говорил, но с каждой минутой все сильнее.

– Дай–ка мне послушать, – сказал Р. К. Бакли, нетерпеливо подскочив к верстаку; подобно Себастьяну, он тоже учуял добычу. – Так и есть, – кивнул он через минуту и передал наушники Файну.

– Чего там еще ждать, – решил Себастьян, – выкопаем, и дело с концом.

– Но ведь закон запрещает, – напомнил ему священник, – производить какие–либо работы до того, как будет услышан ясный и отчетливый голос.

– Законы, – брезгливо поморщился Р. К. – Ладно, отец, если вам так уж хочется цепляться за букву закона, свяжемся пока с Рэем Робертсом. Согласно тому же закону, мы имеем право продать тому, кто предложит больше всех. В нашем бизнесе это стандартная практика.

– Мистер Гермес, вас вызывают, – сказала Черил Вейл, сидевшая у видеофона. – Кто–то незнакомый, – добавила она, прикрыв ладонью трубку. – Я только знаю, что звонок из Италии.

– Италия? – удивился Себастьян. – Ты там взгляни по картотеке, – повернулся он к Бакли, – принадлежит ли нам кто–нибудь, связанный с Италией. – Подойдя к мисс Вейл, он взял у нее трубку. – Себастьян Гермес, а с кем я говорю?

И лицо ему на маленьком экране тоже было совершенно незнакомо. Европеец, с длинными черными чуть вьющимися волосами и пронзительным взглядом.

– Мистер Гермес, – сказал мужчина, – вы меня не знаете, и я тоже не имел прежде счастья беседовать с вами. – У него был легкий итальянский акцент и размеренная, излишне правильная речь. – Очень приятно с вами познакомиться.

– Я тоже рад этому знакомству, синьор…

– Тони, – подсказал брюнет. – Фамилию я называть не буду, в данный момент она не имеет ровно никакого значения. Насколько мы понимаем, вам, мистер Гермес, принадлежат права на покойного Анарха Пика. Вернее говоря, на Анарха Пика, бывшего недавно покойным. Это правда, мистер Гермес?

– Да, – кивнул Себастьян после секундной запинки. – Все права на упомянутую личность принадлежат моей фирме. Вы интересуетесь покупкой?

– Да, и чрезвычайно.

– А нельзя ли спросить, чьи интересы вы представляете?

– Интересы некой влиятельной особы, – без запинки ответил Тони. – Ровно никак не связанной с юдитами, что в данном случае очень важно. Вы же и сами понимаете, что Рэй Робертс – потенциальный убийца, и никак нельзя допустить, чтобы Пик попал в его руки. Вам известно, что в ваших Западных Соединенных Штатах, так же как здесь, в Италии, считается преступлением передавать права собственности на старорожденного кому бы то ни было, вызывающему законные подозрения, что он может причинить ему вред? Вы ясно это осознаете?

– Побеседуйте лучше с мистером Бакли, – сухо сказал уязвленный Себастьян; в этих делах он не слишком разбирался. – Это наш коммерческий представитель, подождите секунду.

Он передал трубку подскочившему Р. К.

– Говорит Р. К. Бакли, – пропел тот бархатным голосом. – Да, Тони, ваш источник ничуть не ошибся, мы действительно имеем в своем каталоге Анарха Пика. В данный момент он восстанавливает силы после возродильных мук в наилучшей больнице, какую мы только ему нашли… Нет, вы уж меня извините, я не могу вам дать ее адрес и название. – Он подмигнул Себастьяну. – Позвольте, сэр, поинтересоваться, откуда у вас эта информация? Мы же держали все в некотором секрете из–за конфликта интересов множества сторон, одной из которых и является упомянутый вами Рэй Робертс.

Он замолк, слушая трубку.

«Откуда он взялся? – подумал Себастьян. – Ведь знали только шестеро наших. И Лотта, она тоже знает. Неужели проболталась кому–нибудь? Конечно же, в итоге все обязательно выйдет на свет, ведь Анарха нужно будет продавать. Но чтобы так скоро, еще до того, как он реально попал к ним в руки… Вот теперь уж нужно его выкапывать, и как можно скорее, какие бы там ни были законы. Лотта. Зуб даю, это она, чтоб ее черти побрали».

Отведя Боба Линди чуть в сторону, он сказал:

– Теперь нам приходится действовать. Как только Р. К. закончит болтать, созвонись с доктором Сайном, а потом летите на кладбище Форест–Ноллс, я отправляюсь туда немедленно. – Он почти физически чувствовал, что время поджимает. – Там и встретимся. И давайте побыстрее, пусть Сайн тоже поторопится.

Себастьян хлопнул Линди по спине и зашагал через две ступеньки по лестнице, ведущей на крышу, где стояла его машина.

Через секунду он был уже в воздухе и летел к маленькому полузаброшенному кладбищу, на котором лежал Анарх Пик.

Глава шестая

Только в полном уходе от ничто может быть найдено существование во всей его непорочности.

Святой Бонавентура[15]

«Форест–Ноллс, – думал Себастьян. – Позаброшенное кладбище, тщательно выбранное, по–видимому, теми, кто хоронил Анарха». Наверняка они доверяли Алексу Хобарту и его теории, что время скоро обратится; они – те, кто любил Анарха, – наверняка предвидели именно такую ситуацию.

Интересно, насколько долго и насколько старательно выискивали эту могилу ударные отряды Рэя Робертса? Не так уж, наверное, долго и не так уж старательно.

Внизу промелькнуло то самое кладбище, маленький квадратик зеленого. Себастьян пролетел немного назад и спланировал на то, что было когда–то аккуратной, посыпанной гравием посадочной площадкой, но теперь, подобно окружающим могилам, буйно заросло сорняками. Даже и днем это место вряд ли выглядело привлекательно. Хотя под землей уже проклевывалась жизнь, которая скоро запросит о помощи. «Тогда откроются глаза слепых, – смутно вспомнилось почти забытое место из Библии. – И рты мертвых отверзутся»[16]. Очень красивый пассаж, ставший теперь фактом жизни. И кто бы ведь мог подумать? Долгие столетия интеллектуалы считали это просто утешительной сказкой, придуманной, чтобы люди легче смирились с судьбой. Понимание, что, в точном соответствии с предсказанным, все это однажды сбудется, что это отнюдь не миф…

Пробравшись между могильных камней не столь впечатляющих, он подошел наконец к пышному гранитному надгробью Томаса Пика, 1921–1971.

Могила, слава богу, оставалась в прежнем виде. Никем не тронутой. И никого поблизости, ни одного свидетеля его незаконных действий.

Для полной уверенности он встал рядом с могилой на колени, включил мегафон и сказал:

– Сэр, вы меня слышите? Если да, то скажите что–нибудь.

Его голос гулко разносился по кладбищу, оставалось только надеяться, что поблизости нет никого. Достав из чемоданчика наушники, он надел их, прижал к земле акустическую чашечку и прислушался.

Ни звука из–под земли. Холодный ветер треплет пучки травы, маленькое запущенное захолустное кладбище… Напрягая уши, он начал двигать акустическую чашечку по могиле туда и сюда в надежде услышать ответ. Нет, ровно ни звука. И вдруг откуда–то сбоку, из совершенно другой могилы, донесся слабый, срывающийся голос:

– Да, я слышу вас, я жив, но тут тесно и совсем темно. Где это я?

В голосе еле скрываемый ужас. Себастьян тяжело вздохнул – он разбудил своим мегафоном какого–то другого мертвяка. Ну что ж, о нем тоже следует позаботиться, нельзя же оставлять беспомощного старорожденного задыхаться в своем гробу. Подойдя к активизированной могиле, Себастьян встал на колени, приложил к земле акустическую чашечку, хотя в этом и не было никакой необходимости, и сказал в мегафон:

– Успокойтесь, сэр, я здесь и прекрасно понимаю всю тяжесть вашего положения. Мы скоро вас оттуда достанем.

– Но… – Голос дрожал, замирал и срывался. – Куда это я попал? Что это все такое?

– Вас похоронили, – объяснил Себастьян.

И ведь каждый раз получается одно и то же, каждый раз проходит какое–то время между тем, как мертвяк пробудится, и тем, как его достанут, – и все равно ведь к этому не привыкнуть.

– Вы умерли, – продолжал он объяснять, – и вас похоронили, а теперь время обратилось и вы снова живете.

– Время? – повторил голос. – Простите, но я не понимаю, про какое вы время? А нельзя ли мне отсюда выбраться? Мне здесь очень не нравится, я хочу назад, на свою постель, в свою палату.

Последнее воспоминание. О госпитализации, которая стала последней.

– Послушайте, сэр, – сказал Себастьян в мегафон, – в ближайшие минуты подъедут люди с оборудованием, и мы вас достанем, пока же старайтесь дышать поменьше, а то ведь воздух быстро кончится. Вы можете заставить себя расслабиться? Попробуйте, это нетрудно.

– Меня звать, – отозвался дрожащий голос, – Гарольд Ньюком, и я – ветеран войны. Мне гарантированы привилегии. Ну разве же можно так обращаться с ветераном войны?

– Вы уж поверьте, – сказал Себастьян, – что я тут ни в чем не виноват.

«Мне ведь тоже, – подумал он со вздохом, – пришлось через это пройти. Пробуждение в темноте, в Тесном Месте. И ведь некоторые кричат, не получая ответа… А всё эти проклятые бюрократические законы, издаваемые в Сакраменто, безнадежно устаревшие законы, которые ставят нам палки в колеса, мешают свободно действовать».

Себастьян кое–как распрямил одеревеневшие ноги – он был не так уж и юн – и вернулся к могиле Анарха.

– Тут есть еще один оживший, и нужно им срочно заняться, – сказал Себастьян, когда из прилетевшей машины вышли Боб Линди, доктор Сайн и священник.

Он показал им могилу, и Боб Линди сразу же вгрызся буром в плотно слежавшийся грунт. Так что начало было положено, все остальное будет рутиной.

– Повезло нам, – иронично заметил доктор Сайн. – Теперь, если нагрянут вдруг копы, у тебя есть прекрасное оправдание. Во время обычного обхода кладбищ ты вдруг услышал голос… верно я излагаю? – Тем временем Линди запустил автокопатель, в воздух полетели клочья земли. – Думаю, – придвинулся он к Себастьяну, пытаясь перекричать шум механизма, – что с медицинской точки зрения ты делаешь большую ошибку, откапывая Пика так рано, когда он фактически еще мертвый. Это очень рискованно – вмешиваться в естественный процесс воссоздания биохимической сущности из далекого прошлого. Нам же всё про это говорили. Труп, откопанный преждевременно, перестает сам себя восстанавливать. Ему надо лежать там, под землей, в темноте и холоде.

– Ну прямо как йогурт, – заметил Боб Линди.

– А к тому же, – продолжил доктор Сайн, – это плохая примета.

– Ну вот, – ухмыльнулся Себастьян, – уже о приметах заговорили.

– А ведь и правда, – снова вмешался Боб Линди. – Вроде бы, если откопать мертвяка, когда не подошло еще время, на волю вырываются силы смерти. Они начинают метаться по миру, где им быть не должно, и тут же выбирают себе определенную жертву.

– Кого? – спросил Себастьян.

Знакомое суеверие, он слышал его и прежде. Проклятие должно было пасть именно на того, кто потревожил мертвеца.

– Тебя, кого же еще, – широко ухмыльнулся Боб Линди.

– Ну так закопаем его снова, – сказал Себастьян; автокопатель уже замолк, Линди свесился над неглубокой ямой и осторожно подергивал крышку гроба. – Прямо в подвале. Под нашим любимым витарием.

Он замолк и стал вместе с доктором Сайном и отцом Файном помогать Бобу Линди вытаскивать наружу влажный, покрытый плесенью гроб.

– С точки зрения религии, – сказал отец Файн, глядя, как они снимают крышку гроба, – это нарушение предписанного Богом закона. Возрождение должно наступить, когда время для него приспеет. Уж ты–то должен бы это знать по личному опыту. – Он полистал молитвенник, подыскивая текст для мистера Гарольда Ньюкома. – Мое сегодняшнее чтение, – объявил наконец священник, – будет из Екклесиаста. «Отпускай хлеб свой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его»[17].

Он метнул на Себастьяна суровый взгляд и продолжил дальше.

Оставив сотрудников заниматься каждого своим делом, Себастьян, как и обычно, отправился бродить по кладбищу, ловя, словно чуткая антенна, подземные шорохи и шевеления, но вскоре ноги вновь принесли его к тому единственному месту, значившему больше всех остальных. К гранитному надгробию Анарха Томаса Пика.

«А ведь оба они правы, – проплыло у него в мозгу. – И доктор Сайн, и отец Файн, оба они правы – это огромный медицинский риск и прямое нарушение закона, не только божеского закона, но и гражданского кодекса. И я же знал это и без них, безо всяких их рассказов. Ну вот, дожили, – подумал он мрачно, – собственные сотрудники и те не хотят меня поддерживать. Лотта, – подумал он. – Вот уж ее поддержка всегда обеспечена. Она поймет, что слишком уж это большой риск – не выкопать сейчас Анарха. Оставить его здесь – все равно что послать этим Робертсовым Сынам Могущества приглашение: идите и убивайте. Да, – подумал он, – прекрасное выходит оправдание. Получается, я делаю все это ради безопасности Анарха… А так ли он опасен, этот самый Рэй Робертс? Ведь мы до сих пор знаем о нем исключительно то, что пишут в газетах».

Вернувшись к припаркованной машине, он позвонил домой.

– Да? – сказала Лотта своим чуть испуганным, совсем как у маленькой девочки голосом, а затем увидела его и улыбнулась. – Снова работа? – Видимо, она разглядела за спиной мужа кладбище. – Будем надеяться, что на этот раз какая–нибудь очень доходная.

– Послушай, милая, – сказал Себастьян, – мне очень жалко тебя нагружать, но сейчас у меня просто нет времени, чтобы сделать все самому. Мы тут заняты срочной работой, а после этого… – Он на мгновение замялся. – Потом на подходе другая.

Пока было лучше не говорить, кто это будет.

– А что нужно сделать? – спросила Лотта.

– Еще один запрос в Библиотеку.

– О. – Она сумела, почти сумела скрыть от него свой ужас. – Хорошо, я с радостью.

– На этот раз я хочу узнать всю подноготную Рэя Робертса.

– Хорошо, – кивнула Лотта. – Я все сделаю, если только смогу.

– Это в каком же смысле, если сможешь?

– Со мной уже там едва припадок со страху не случился.

– Я знаю, – сказал Себастьян и вдруг ощутил всю тяжесть своей перед нею вины.

– Но за один–то еще разок ничего со мной не случится.

– Ты только держись как можно дальше от этой жуткой Мэвис Магайр.

«Если позволят обстоятельства», – добавил он про себя.

И вдруг лицо Лотты просветлело.

– Так ведь Джо Тинбейн только что делал запрос про Робертса. Может, я все у него и узнаю. – В ее голосе звучало ликование. – И мне не придется туда идти.

– Хорошо, – кивнул Себастьян.

А почему бы и нет? Все совершенно естественно. Робертс скоро появится на территории, относящейся к юрисдикции лос–анджелесской полиции, и те исследуют его биографию.

Скорее всего, Тинбейн узнал там все, что только можно было узнать.

«Да простит меня Лотта, – подумал Себастьян, когда экранчик погас, – но можно быть уверенным, что он управился в Библиотеке куда лучше, чем сможет она. Будем надеяться, что она сумеет связаться с Джо. Только, честно говоря, сомневаюсь: полиция наверняка забегала, и Тинбейн, скорее всего, очень занят».

У него шевелилось предчувствие, что Лотте не повезет, очень скоро и очень сильно. Но делать нечего, можно лишь только сочувствовать.

И ощущение вины навалилось на него с новой силой.

– Давайте с ним быстро кончать, – сказал Себастьян сотрудникам, суетившимся у разрытой могилы, – чтобы сразу заняться другим, который важнее.

Он уже определенно решил выкопать Анарха незамедлительно, в этот же раз.

И надеялся, что потом не придется об этом жалеть. Хотя имел глубокое сосущее чувство, что жалеть ему все же придется.

И все же, казалось ему, лучшего не придумать.

Глава седьмая

Ты и я, если мы спорим, превращаемся друг в друга. Потому что, если я понимаю то, что понимаешь ты, я становлюсь твоим пониманием и, неким несказа́нным образом, становлюсь тобой.

Иоанн Скотт Эуригена

Полицейскому Джозефу Тинбейну, привычно облетавшему свой участок на патрульной машине, позвонили из диспетчерской.

– Миссис Лотта Гермес просит вас с нею связаться. Это служебное дело?

– Да, – соврал он без зазрения совести. А что тут другое скажешь? – Хорошо, я ей позвоню. Спасибо, ее номер у меня есть.

В четыре часа, когда кончилась смена, он переоделся в гражданское и позвонил ей из уличной будки.

– Ой, как хорошо, что ты позвонил, – обрадовалась Лотта. – Знаешь, зачем я тебя искала? Нам нужно все, что только можно найти про этого Рэя Робертса, который главный у юдитов. А ты как раз был в Библиотеке, что–то там узнавал про него, и я сразу подумала попробовать узнать у тебя, а не ходить опять в Библиотеку. Я уже была там сегодня, – добавила она виновато, – и ну никак не могу идти туда снова: там же так страшно, и все на тебя смотрят, и нужно вести себя тихо.

– Давай–ка встретимся за порцией согума, – предложил Тинбейн. – В «Сэмовом дворце» – знаешь, где это?

– И там ты мне расскажешь про Робертса? А то ведь уже очень поздно, Библиотека скоро закрывается, и тогда я просто не смогу…

– Я расскажу тебе все, что нужно, – не дослушал Тинбейн.

И много чего еще, добавил он про себя.

Он дал отбой и тут же помчался в «Сэмов дворец винного согума». Пока Лотта еще не пришла, он занял столик в глубине зала в таком месте, откуда было видно дверь. Вскоре появилась и она, в слишком просторном теплом пальто, с глазами, потемневшими от озабоченности. Оглядываясь вокруг, Лотта медленно шла по залу, не замечала Тинбейна и явно боялась, что его здесь нет. Тогда он встал и помахал ей рукой.

– Я тут захватила ручку и бумагу, чтобы все записать.

Чуть задыхаясь, она села напротив с лицом, выражавшим безмерную радость, словно это было некое чудо, нежданный дар судьбы, что им случилось оказаться в одном и том же месте почти одновременно.

– А ты знаешь, почему я захотел с тобою встретиться? – спросил Тинбейн. – Потому что я тебя люблю.

– О господи, – испугалась Лотта. – Значит, мне все–таки придется идти в Библиотеку. – Вскочив на ноги, она стала собирать со столика свои сумочку, ручку и блокнот.

– Но это совсем не значит, – заверил ее Тинбейн, – что у меня нет информации про Рэя Робертса или что я ее не дам. Садись и успокойся, всё как договаривались. Я просто решил сказать тебе.

– Но как ты можешь меня любить? – спросила Лотта, садясь. – Я же такая ужасная. И вообще я замужем.

– Да совсем ты и не ужасная, – успокоил ее Тинбейн. – А браки заключаются и разрываются. Это же такие гражданские контракты, вроде партнерства. Да и я ведь тоже женат.

– Я знаю, – кивнула Лотта. – Ты же всегда рассказываешь, до чего она злая. Но я–то Себа люблю, в нем вся моя жизнь. И он такой надежный, ответственный. Слушай, – она всмотрелась в его лицо, – а ты и правда в меня влюбился? Честно, без вранья? А ведь мне это вроде как лестно. – Поверив, что он говорит серьезно, Лотта немного успокоилась. – Расскажи мне все, что только знаешь, об этом Рэе Робертсе. Он что, и правда такое чудовище, как пишут в газетах? Ты знаешь, зачем Себастьяну захотелось про него узнать? Думаю, не будет ничего страшного, если я тебе расскажу, единственную вещь, которую нельзя рассказывать, ты от меня уже знаешь. Ему потребовалась эта информация, потому что…

– Я знаю почему, – сказал Тинбейн и коснулся ее руки; Лотта мгновенно отдернула руку и спрятала за спину. – В смысле, мы же все хотим предугадать, как среагирует Робертс на возрождение Пика. Но лучше оставить это дело полиции: ведь как только Пик возродится, на нас падет обязанность его защищать. Знай мои начальники, что вы там обнаружили могилу Пика, они послали бы свою бригаду и тут же бы его и выкопали. Если бы так получилось, – добавил Тинбейн, сделав небольшую паузу, – твой муж понес бы большие убытки. Я Гору ничего не говорил, а ведь он мой начальник. Может быть, нужно было сказать.

Он замолк и стал ее разглядывать.

– Огромное тебе спасибо, – сказала Лотта, – за то, что не сказал мистеру Гору.

– Но может, мне придется еще сказать, – остерег ее Тинбейн.

– Там, в Библиотеке, ты вел себя так, словно я ничего и не говорила. Ты же сказал тогда «не говори даже мне», так что официально, как полицейский, ты ничего от меня не слышал. Если ты скажешь мистеру Гору… – Лотта испуганно заморгала. – Ведь Себастьян тут же догадается, откуда ты узнал. Он же знает, какая я дура, и я всегда была дурой, я всегда умудряюсь куда–нибудь вляпаться.

– Не надо так говорить, ты просто совершенно не умеешь обманывать. Что ты думаешь, то и говоришь, это нормально и естественно. Ты просто прелесть и очень красивая, и я восхищаюсь твоей честностью. Но только говорил я вполне серьезно. Твой муж буквально на стенку полезет.

– Пожалуй, он со мной разведется. И тогда ты сможешь на мне жениться, только придется тебе сперва развестись.

Шутит она, что ли? Да кто ее знает. В Лотте Гермес смутно угадывались непостижимые глубины.

– Случались вещи и неожиданней, – заметил он осторожно.

– Неожиданней чего?

– Того, что ты сейчас сказала. Что мы в конечном счете поженимся.

– Но ведь с другой стороны, – возразила Лотта, – если ты не скажешь мистеру Гору, нам и не надо будет жениться.

– Ведь и верно, – согласился Тинбейн, окончательно сбитый с толку.

В каком–то смысле это было логично.

– Ну пожалуйста, не надо ему говорить. – В голосе Лотты мольба мешалась с малой долей раздражения; в конце концов, ведь он ей так прямо и сказал, что вроде бы как полицейский ничего от нее не слышал. – Мне кажется, – продолжила она, – что мы друг другу не подходим. Мне нужен кто–нибудь значительно старше, чтобы можно было надежно опереться. Я очень нуждаюсь в опоре. Я же теперь больше не взрослею, а день ото дня становлюсь все младше. И все этот проклятый Хобарт. – Она открыла ручку и бездумно чирикала в блокноте. – Какой это ужас, когда впереди угрожает детство. Опять стать младенцем, совершенно беспомощным, чтобы за тобою ухаживали. День ото дня я все пытаюсь повзрослеть, все время борюсь со временем – ну, примерно так, как прежние женщины боролись со старостью, с морщинами и жиром. Уж это–то мне всяко не грозит. А вот Себастьян, он останется взрослым даже тогда, когда я уже буду совсем ребенком, и это очень хорошо: он будет защищать меня, как отец. Но ты–то одного со мной возраста, мы вместе станем детьми, и много ли в этом хорошего?

– Да не слишком, – согласился Тинбейн. – Но послушай меня внимательно, я предлагаю тебе соглашение. Я даю тебе информацию по Рэю Робертсу и не сообщаю Гору, что ваш витарий обнаружил тело Анарха Пика. Тогда Себастьян не узнает, что ты мне сказала.

– Вам обоим, – поправила Лотта. – Ведь там еще был этот библиотекарь.

– Так насчет соглашения, – продолжил Тинбейн. – Хочешь узнать его условия?

– Да.

Лотта сложила руки на столе и стала покорно слушать.

– А не могла бы ты отвести часть своей любви в моем направлении? – сказал Тинбейн, словно бросаясь в воду.

Лотта расхохоталась, весело и беззлобно. И это уж совсем поставило его в тупик. Теперь он не имел ни малейшего представления, чего – если вообще чего–нибудь – добился он этими словами. У него буквально опускались руки: при всех своих девчоночьих повадках, при всей своей неопытности, она каким–то образом брала верх.

– Это–то что должно означать? – спросила Лотта, когда отсмеялась.

«Это должно означать, – подумал Тинбейн, – что ты будешь ложиться со мною в постель». Но вслух он сказал:

– Мы могли бы иногда встречаться, видеться чаще, чем теперь. Ходить куда–нибудь днем. Я постараюсь взять другую смену.

– Ты имеешь в виду, когда Себастьян на работе.

– Да, – кивнул Тинбейн.

К его полному изумлению, Лотта заплакала; слезы катились по ее щекам, и она даже не пыталась задержать их. Она плакала, как ребенок.

– Да ты что? – Тинбейн торопливо достал из кармана платок и начал промокать ее глаза.

– А то, – сказала между всхлипами Лотта, – что так оно и есть. Мне придется все–таки идти в Библиотеку. Еда сплошная. – Она встала, собрала со стола свои вещи и медленно, как лунатик, побрела прочь. – Ты даже не понимаешь, – повернулась она, сделав первый шаг, – ты даже не понимаешь, что ты со мною делаешь. Ты и Себ тоже. Вынуждаете меня снова туда идти. И я заранее знаю, что получится. Уж теперь–то я непременно встречусь с этой самой миссис Магайр. Мне бы и в тот раз пришлось с нею встретиться, не помоги ты мне с мистером Эпплфордом.

– Но ты же можешь найти его снова, ты уже знаешь его кабинет, вот прямо туда и иди.

– Нет, – помотала головою Лотта, – ничего из этого не получится. У него там или день уже кончился, или он куда–нибудь надолго вышел.

Тинбейн смотрел ей вслед, не в силах что–нибудь придумать, не в силах что–нибудь сказать, ощущая свою полную беспомощность. «А ведь я, – думал он, – так и сделал, послал ее на эту встречу. На встречу с чем–то или кем–то таким, что ей невозможно вынести. Это сделали мы с ним на пару, Себастьян и я. Он ведь мог сходить туда сам, а я мог снабдить ее информацией. Но он не пошел, а я захотел получить вознаграждение. Господи, да что же я такое наделал?.. А ведь еще говорил, что люблю ее. И Себастьян туда же. Он ее тоже «любит»».

Он подождал, пока она исчезнет из вида, а затем прошел на другую сторону согумной к видеофонной будке, полистал секунду справочник и набрал номер Библиотеки.

– Тематическая публичная библиотека.

– Дайте мне, пожалуйста, Дуга Эпплфорда.

– Извините, – сказала девушка на коммутаторе, – но мистер Эпплфорд уже ушел. Может быть, дать вам миссис Магайр?

Тинбейн положил трубку.

Вскинув глаза от очередной проверяемой рукописи, Мэвис Магайр увидела перед своим столом испуганного вида девушку с очень длинными темными волосами.

– Да? – спросила она, раздраженная, что ей мешают работать. – Что вы хотите?

– Я хочу получить информацию про мистера Рэя Робертса.

Лицо девицы было бледное, как воск; говорила она как–то заторможенно.

– Информацию про мистера Рэя Робертса, – издевательски повторила миссис Магайр. – Понятно. Сейчас… – она взглянула на часы, – полшестого. Полчаса до закрытия. И вы, дорогая, хотите, чтобы я за это время подобрала для вас все источники. А потом вручила их вам, и вам бы только и оставалось, что сесть и их прочитать.

– Да, – прошептала девушка, еле шевеля губами.

– Мисс, – сказала миссис Магайр, – отгадайте, кто я такая и в чем состоит моя работа? Я заведующая Библиотекой, у меня свыше сотни подчиненных, любой из которых мог бы вас обслужить, приди вы сюда пораньше.

– Мне посоветовали обратиться к вам, – прошептала девушка. – Ну, те, у главной конторки. Я думала спросить у мистера Эпплфорда, но он уже ушел. Он такой услужливый.

– Вы от муниципалов? От какой–нибудь гражданской организации?

– Нет. Я от витария «Флакон Гермеса».

– А что, мистер Робертс успел умереть? – поинтересовалась миссис Магайр.

– Нет, я не думаю. Наверно, мне лучше уйти. – Девушка отвернулась от стола и как–то сразу ссутулилась, стала похожа на больную искалеченную птицу. – Извините, пожалуйста… – Ее голос прервался.

– Подождите, – резко окликнула Мэвис Магайр. – Повернитесь и смотрите сюда, на меня. Вас послали, ваш витарий вас послал. По закону вы имеете право использовать Библиотеку как источник информации. Вы абсолютно вправе провести здесь поиск. Идите за мной, я вас проведу. – Не оглядываясь на Лотту, она миновала два зала, вошла в свой собственный кабинет, ткнула пальцем одну из бесчисленных кнопок интеркома и сказала: – Я была бы очень благодарна, если бы кто–нибудь из искоров зашел на пару минут. Спасибо.

И лишь после этого Мэвис Магайр повернулась и взглянула на девушку. «Она у меня отсюда не выйдет, – сказала она себе, – пока я не выясню, зачем это их витарию потребовались данные про Рэя Робертса. Не смогу выяснить сама, так выяснят искоры».

Глава восьмая

Подобным образом и сама материя (не считая форм, ею принимаемых) невидима и даже неопределима.

Иоанн Скотт Эуригена

Во внутреннем помещении витария «Флакон Гермеса» доктор Сайн напряженно слушал стетоскопом довольно заурядное темное тело Анарха Томаса Пика.

– Ну как? – спросил Себастьян, чьи нервы были уже на пределе.

– Пульса нет. Но на этой стадии так обычно и бывает, то появится, то исчезнет; это же самый критический период. Все компоненты вернулись на прежнее место и готовы снова функционировать, но… – Сайн махнул рукой, призывая всех к тишине. – Подождите. Вроде бы я что–то слышу.

Он взглянул на приборы, отмечавшие пульс, дыхание и активность мозга. По всем экранчикам бежали прямые, без единого изгиба линии.

– Да что с него спросишь, с трупа? – безразлично заметил Боб Линди, всем лицом, всей своей фигурой выражавший сомнение в этом предприятии. – Мертвяк он и есть мертвяк, без различия, Анарх он там или бродяга подзаборный, и пять минут ему осталось до возрождения или пять столетий.

– Sic igitur magni quoque circum moenia mundi expugnata dabunt labem putresque ruinas , – прочитал Себастьян по бумажке. – Последние слова тут ключевые: putresque ruinas .

– Откуда это? – спросил доктор Сайн.

– С того самого памятника. Вот такую эпитафию придумали ему. – Он мотнул головой в сторону трупа.

– Я почти не знаю латыни за пределами медицинской терминологии, – сказал доктор Сайн, – но все же могу понять слова «putresque» и «ruinas»[18]. К нему они вроде как не относятся.

Какое–то время он, Линди и Себастьян молча смотрели на тело. Оно выглядело совершенно законченным, готовым к новой жизни. «Да что же его задерживает?» – думал Себастьян.

– И справедливо должны погибать, таким образом, вещи,

Коль разложились они и от внешних ударов зачахли,

Так как в преклонных годах им уже не хватает питанья,

Да и снаружи тела, продолжая толчки беспрестанно,

Вещи изводят вконец и ударами их добивают, —

прочитал отец Файн.

– Что это? – удивился Себастьян; библейские стихи, написанные гекзаметром, – это было для него что–то новое.

– Перевод предыдущих строк поэмы, откуда взята Анархова эпитафия. Тит Лукреций Кар, «О природе вещей». Ты что, Себастьян, не узнал?

– Нет.

– А может, прочитать это задом наперед, и он как раз и вернется к жизни, – ядовито заметил Линди. – А может, это намек такой. Я совсем не в восторге, – он резко повернулся к Себастьяну, – от всей этой попытки вдохнуть жизнь в окоченевший труп. Это совсем не то, как услышать живого человека, запертого в тесном ящике, и вытащить его наружу.

– Разница тут только во времени, – примирительно сказал Себастьян. – Там сразу, а тут какие–нибудь дни или даже минуты. Тебе просто не нравится об этом думать.

– Ну а сам–то ты, Себ, – жестко заметил Линди, – сам–то ты часто вспоминаешь то время, когда был еще трупом? Ты любишь об этом думать?

– А там и думать не о чем, – пожал плечами Себастьян. – За время смерти я не помню ничего, только и помню, что очнулся в гробу. Вот это–то я помню, и очень хорошо. И часто об этом думаю.

И с тех пор, добавил он про себя, у меня так и осталась клаустрофобия. Психическое расстройство, очень распространенное среди старорожденных.

– Мне кажется, – заметила Черил Вейл, – что это опровергает существование Бога и потусторонней жизни. Весь этот твой, Себастьян, рассказ о том, что после смерти ты себя не осознавал.

– Опровергает ничуть не больше, – возразил Себастьян, – чем отсутствие доматочных воспоминаний опровергает буддизм.

– Ну да, – вступил Р. К. Бакли. – Если старорожденные не могут ничего вспомнить, это еще не значит, что ничего и не было. Я вот утром, бывает, помню, что мне очень много снилось, а что снилось – не помню, ну хоть убей.

– Иногда, – заметил Себастьян, – у меня бывают сны.

– О чем? – спросил Боб Линди.

– Ну, вроде как лес.

– И это все?

– И еще один сон. – Он замялся, потом неуверенно продолжил: – Я чувствовал рядом что–то огромное, темное, бьющееся, словно сердце. Бьющееся громко и отчетливо, то вздуваясь, то опадая. И очень сердитое. Оно выжигало меня изнутри и очень не одобряло – ну, большую часть меня.

– Dies Irae, – объяснил отец Файн. – День гнева.

Он ничуть не удивился, Себастьян говорил с ним об этом и прежде.

– И ощущение, что оно живет, – продолжил Себастьян. – Живет абсолютно. В сравнении с этим мы – лишь искорка жизни в неживом комке. И лишь эта искорка двигается, говорит и действует. А вот оно ощущало полностью, не ушами или глазами, а ощущало вообще.

– Паранойя, – пробормотал доктор Сайн. – Чувство, будто за тобой наблюдают.

– А на что оно сердилось? – спросила Черил.

Себастьян на минуту задумался, а затем ответил:

– Я был недостаточно мал.

– Недостаточно мал, – с отвращением повторил Боб Линди. – Жратва собачья.

– И оно было право, – горячо сказал Себастьян. – В действительности я был несравненно меньше, чем мне думалось. Или чем я готов был признать. Я привык видеть себя гораздо бо́льшим, с бо́льшим размахом.

«Ну да, размах, – кисло подумал он. – Вроде как стырить тело Анарха и загнать за большие бабки. Великолепный пример, просто идеальный. Так я ничему и не научился».

– Но почему, – не отставала Черил, – оно хотело, чтобы ты был маленьким?

– Потому что я и был маленьким. Такой вот несомненный факт. И я был вынужден взглянуть этому факту в лицо.

– Почему? – спросил Боб Линди.

– Типичный Судный день, – философски заметил Бакли. – Это день, когда тебе приходится взглянуть в лицо всей реальности, которую ты прежде старался не замечать. Я в том смысле, что все мы врем самим себе гораздо больше, чем окружающим.

– Да, – согласился Себастьян, это точно выражало его мысли. – Только тут всего и не объяснишь. – Вот удастся, подумал он, оживить Анарха Пика, интересно бы с ним побеседовать, уж он–то, небось, много про это знает. – Он – Бог – не сможет тебе помочь, пока ты сам не осознаешь, что во всем зависишь от него.

– Религиозная жратва, – презрительно бросил Линди.

– Но ты вот только подумай, – продолжил Себастьян, – вот я поднимаю руку. – Он поднял руку. – Я вполне уверен, что я это делаю, что я могу это сделать. Но в действительности это делает сложная совокупность биохимических процессов, которую я унаследовал, которую я не придумал, а получил готовой. А вдруг сгусток крови в полушарии моего мо зга, сгусток размером с маленькую карандашную резинку, – и я не смогу двинуть ни рукой, ни ногой, на стороне, противоположной этому полушарию, до конца своей жизни.

– И потому ты трепещешь пред Его величием? – спросил Боб Линди.

– Но Он может помочь тебе, – сказал Себастьян, – только если сам ты готов принять Его помощь. А принять ее очень трудно. Потому что, когда ты это делаешь, ты перестаешь существовать, почти. Ты съеживаешься почти до нуля.

Почти, но не совсем – нечто реальное остается.

– Бог, всякий день строго взыскивающий[19], – процитировал отец Файн.

– Да что с меня особенно и взыскивать, – возразил Себастьян, – просто невежественный мужик. И мне было необходимо взглянуть этой правде в глаза. Таким образом… – Он немного замялся. – Таким образом я мог вернуться к Нему. Где и было мое место. И осознать, что девять десятых всего, что я сделал в жизни, сделал в действительности Он, а я был вроде как сторонний наблюдатель.

– Всего хорошего? – спросил Линди.

– Всего. И хорошего, и плохого.

– Ересь, – сурово заметил священник.

– Да? И что из этого? Главное, что это правда. Не забывайте, отче, я там был. Я отнюдь не пропагандирую какие–то там взгляды, а говорю все как есть.

– Теперь я слышу фибрилляцию сердца, – сказал доктор Сайн. – Сильная аритмия. Аурикулярная фибрилляция; от нее он, наверное, и умер. А теперь вернулся к этой стадии. Если и дальше все будет хорошо, нормальный ритм постепенно восстановится.

– И все равно я не понимаю, почему Бог хочет, чтобы мы себя чувствовали какой–то мелочью. Разве Он нас не любит? – спросила Черил, желавшая продолжить богословский спор.

– Да тише вы, – раздраженно бросил доктор Сайн.

– Мы должны быть маленькими, – вполголоса сказал Себастьян, – чтобы нас могло быть так много. Чтобы жили, не мешая друг другу, бессчетные миллиарды раздельных существ. Если бы один из нас был большим, величиною с Бога, сколько бы нас поместилось? Я смотрю на это как на единственный способ, которым каждая потенциальная душа может…

– Он живет, – сказал доктор Сайн и сразу как–то осел, словно из него выпустили воздух. – Нам сильно повезло, что это его не убило. – Он взглянул на Себастьяна и слабо улыбнулся. – Твоя игра удалась: у нас есть еще один оживший, и этот оживший – Анарх Томас Пик.

– Ну и что же теперь? – спросил Линди.

– Теперь, – вступил, ликуя, Р. К. Бакли, – теперь мы богаты. В нашем каталоге появится товар, за который можно запросить любую цену. – Его блестящие глаза опытного торговца метались из стороны в сторону. – Хорошо. Вот с чего я, пожалуй, начну. Этот звонок из Италии; пока что он только один, но они готовы торговаться. И как только начнется торговля, буду гнать цену все выше и выше.

– Обалдеть, – сказала Черил. – Нужно отметить это дело трубочкой согума.

Вот это уж ей было понятно; всякие там теологии ставили ее в тупик, но никак не денежные вопросы. Подобно Р. К. она могла похвастаться великолепным здравым смыслом.

– Доставайте согум, – сказал Себастьян. – Сейчас для него самое время.

– Значит, теперь он в твоих руках, – сказал Линди. – Только и остается, что верно решить, кому бы его загнать.

– А может, – сказал Себастьян, – мы спросим его самого?

О таком они раньше как–то не думали: пока Анарх был трупом, он казался не более чем предметом, товаром. Но теперь, появившись среди них как живой человек, он, хоть и остался юридически собственностью витария, перестал быть бездушной коммерческой единицей.

– Он очень умный человек, – продолжил Себастьян, – и наверняка знает про Рэя Робертса больше, чем вся Библиотека.

Лотта так еще и не вернулась; он заметил это далеко не сейчас и уже начинал волноваться. «Да что же там с ней? – думал он. – Будем надеяться, что ничего…» Эти мысли неотвязно крутились в его голове, несмотря на все проблемы с Анархом.

– Мы собираемся сдавать его в больницу? – спросил Р. К.

– Нет, – отрезал Себастьян.

Это было слишком рискованно; придется уж доктору Сайну самому здесь о нем позаботиться.

– Скоро он придет в сознание, – сказал доктор Сайн. – Процесс оживления проходит необычно быстро. Судя по этому, и смерть его была быстрой.

Себастьян склонился над Анархом и пристально разглядывал темное маленькое морщинистое лицо. Это лицо было явно живым. За немногие минуты оно разительно изменилось. Видеть, как бездушная материя начинает жить… «Ведь это же чудо, – сказал он сам себе, – величайшее из всех чудес. Воскрешение».

Глаза открылись. Анарх смотрел на Себастьяна, его грудь то вздымалась, то опадала, лицо было на редкость спокойным, из чего Себастьян заключил, что умер он очень тихо. В полном соответствии со своим призванием Анарх скончался, как Сократ: никого не ненавидя и ничего не боясь. Такое Себастьян видел впервые, даже несмотря на весь свой опыт; как правило, момент возвращения к жизни наступал еще под землей, в жутком могильном одиночестве.

– Может, он выскажет сейчас что–нибудь глубокое, – предположил давно молчавший Линди.

Зрачки еле заметно шевельнулись. Все еще лежавший без движения человек видел всех, кто собрался вокруг него. Глаза блуждали, но выражение лица оставалось все тем же, спокойным. «Как будто, – думал Себастьян, – мы оживили некий наблюдающий механизм. Интересно, много ли он помнит? Больше меня? Надеюсь, что да, и это было бы вполне логично. В силу своего призвания он должен и больше замечать, и больше запоминать».

Темные пересохшие губы зашевелились.

– Я видел Бога. Вы мне смеете не верить? – Голос Анарха был еле слышен, как шелестение ветра.

Комната на мгновение погрузилась в тишину, а затем, ко всеобщему удивлению, Р. К. Бакли сказал:

– Моим словам вы смеете не верить?

– Я видел Всемогущего, – прошептал Анарх.

– Рука, – сказал Бакли, – Его лежала на горе.

Он смолк, стараясь вспомнить; все бывшие в комнате молча на него смотрели. Анарх тоже на него смотрел, явно ожидая продолжения.

– И Он, – вспомнил наконец Бакли, – взирал на мир и все Его дела.

– Его я видел так, как вы меня сейчас, – продолжил Анарх. – И даже лучше, вы должны мне верить.

– Что это такое? – спросил Боб Линди.

– Старые ирландские стихи, – повернулся к нему Р. К. Бакли. – Я же ирландец, если кто не знал. А это поэма Джеймса Стивенса[20] вроде бы. Впрочем, автора я мог и перепутать.

– Взирал на мир и был им недоволен, – сказал Анарх заметно окрепшим голосом. – Я видел, что Он очень недоволен. – Он замолчал и закрыл глаза; доктор Сайн снова склонился над ним со стетоскопом, время от времени посматривая на стрелки приборов. – Он занес над миром длань, – неразборчиво пробормотал Анарх, будто снова опрокидываясь в смерть. – Здесь я, сказал Ему я. И мне никак отсюда не уйти.

– Сказал Он, – сказал Р. К. Бакли, – милое дитя, я уж боялся, что ты мертв. И удержал карающую длань.

– Да, – сказал Анарх и еле заметно кивнул; его лицо светилось миром и спокойствием. – Этого я никогда не забуду. Он удержал Свою длань. Ради меня.

– Вы были чем–то особенным? – спросил Боб Линди.

– Нет, – сказал Анарх. – Я был чем–то предельно ничтожным.

– Ничтожным, – кивнул Себастьян.

Ничтожная, жалчайшая точка в безмерно огромном мире. Теперь ему вспомнилось и остальное. Недовольный вид, воздетая длань… Сказанное Анархом и Бакли оживило эти воспоминания. Эту ужасающую, гневную воздетую длань.

– Он сказал, – сказал Анарх, – что Он боялся, что я умер.

– Так оно, в общем–то, и было, – заметил Линди. – Иначе как бы вы сюда попали? – Он скептически взглянул на Себастьяна и тут же уперся глазами в Бакли. – А про тебя, Р. К., я что–то плохо понимаю. Ты что, тоже там был? Откуда ты столько знаешь?

– Стихи! – запальчиво воскликнул Бакли. – Я помню их с самого детства. Да отстань ты от меня ради бога. – Чувствовалось, что ему неловко за все, что он тут говорил. – В детстве они произвели на меня огромное впечатление. Сейчас я их толком не помню, но когда он… – Бакли кивнул на Анарха, – начал тут говорить, все сразу и вспомнилось.

– Именно так это и было, – сказал Себастьян, обращаясь к Анарху. – Теперь я это вспомнил. – Он вспомнил и это, и много больше. Чтобы разобраться в воспоминаниях, нужно было долгое, долгое время. – Вы сможете обеспечить ему весь надлежащий уход? – спросил он у доктора Сайна. – Можно будет обойтись без больницы?

– Да, попробуем, – туманно заметил Сайн, продолжая глядеть на приборы и щупать пульс. Было заметно, что именно пульс его особенно беспокоит. – Адреналин, – скомандовал он себе и запустил руку в раскрытый саквояж.

– Так, значит, Р. К. Бакли, наш очень крутой торговец, оказался еще и поэтом, – презрительно бросил Боб Линди.

– Да отвяжись ты от человека, – окоротила его Черил Вейл.

Себастьян опять склонился к Анарху и спросил:

– Вы знаете, сэр, где вы находитесь?

– В каком–то медицинском заведении, – еле слышно ответил Анарх. – Похоже, что не в больнице. – Глаза его блуждали по комнате с детским бесхитростным любопытством. Вопрошая. Без сопротивления принимая все, что ни увидят. – Вы мои друзья?

– Да, – кивнул Себастьян.

Боб Линди имел привычку говорить со старорожденными напрямую, безо всяких околичностей; так же поступил он и сейчас.

– Вы были мертвым, – сказал он Анарху. – Вы умерли лет двадцать назад. Пока вы были мертвым, что–то такое случилось со временем, и оно повернулось вспять. Поэтому вы ожили. Ну и как вам это нравится? – Он подался вперед и говорил с расстановкой, словно обращаясь к иностранцу. – Как вы относитесь к перспективе прожить всю свою жизнь наново, только в другую сторону – к юности, к детству, к младенчеству и в конечном итоге в утробу. – И добавил, словно утешая: – Это касается и всех остальных, умирали мы или нет. Вот этот, скажем, мужик, – он указал на Себастьяна, – он ведь тоже уже раз умирал. В точности как и вы.

– Значит, Алекс Хобарт был прав, – сказал Анарх. – У меня было несколько знакомых, так и думавших, они ожидали, что я вернусь. – Его губы изогнулись в детской восхищенной улыбке. – Я считал, что с их стороны это просто здорово. Интересно, а как они сами, живы ли еще?

– Конечно, – кивнул Линди. – Или будут скоро живы опять. Вы что, так ничего и не поняли? Если вы думаете, что ваше возвращение что–то там означает, то сильно ошибаетесь, в смысле, у него же нет религиозного значения, теперь всегда так бывает.

– Даже и так, – сказал Анарх, – они будут очень рады. Вы уже с ними связывались? Я могу сказать вам их фамилии.

Он снова закрыл глаза и какое–то время пытался отдышаться.

– Когда вы немного окрепнете, – пообещал доктор Сайн.

– Мы обязаны позволить ему связаться с родными и знакомыми, – заметил отец Файн.

– Само собой, – отмахнулся Себастьян, как от надоедливой мухи. – Это стандартная практика, мы всегда так делаем, и вам ли этого не знать.

Но тут был особый случай. И все они это прекрасно знали, не знал один лишь Анарх. Он тихо ликовал, что вернулся к жизни, и уже думал о своих прежних близких, о тех, кто ему помогал, и о тех, кто искал его помощи. «Радость воссоединения, – подумал Себастьян. – И не в будущей жизни, а прямо здесь. Даже смешно: место встречи душ – витарий «Флакон Гермеса», Большой Лос–Анджелес, Калифорния».

Тем временем отец Файн беседовал с Анархом, двое братьев по сутане, занятые своими вопросами.

– Я насчет эпитафии на вашем надгробном камне, – говорил отец Файн. – Я знаю эту поэму, и она меня интересует своим, наверное, полным отрицанием всего, на чем стоит христианство, – нетленной души, загробной жизни, искупления грехов. Вы сами ее подобрали?

– Нет, это они, – пробормотал Анарх. – Мои друзья. Наверное, потому, что я был склонен согласиться с Лукрецием.

– И эта склонность у вас осталась? – спросил отец Файн. – Теперь, после того, как вы испытали смерть, загробную жизнь и возрождение?

Он напряженно ждал ответа.

– «Если как следует ты это понял, природа свободной / Сразу тебе предстает, лишенной хозяев надменных, / Собственной волею все, без участья богов создающей», – прошептал Анарх. Глядя в потолок, он кивнул сам себе. – Я все еще в это верю. И всегда буду верить.

– Но с другой стороны, – сказал отец Файн, – «иначе как же тогда у самого смерти порога к жизни вернуться скорей и к сознанию было бы можно…»

– «Чем удалиться навек, предначертанной цели достигнув?»[21] – закончил Анарх; его голос был почти не слышен. – Не знаю. Мне надо подумать… все слишком быстро.

– Не тревожьте его, – сказал доктор Сайн, – пусть отдохнет.

– Да, – согласился Боб Линди, – оставьте его в покое. И ведь каждый раз, отец, одно и то же. Каждый раз, как мы откапываем новенького, вы надеетесь, что он принесет ответы на ваши богословские вопросы. И ничего они вам не приносят, и никогда не принесут. Все они вроде Себастьяна, если и помнят, то что–то смутное.

– Он – не обычный человек, – возразил отец Файн. – Анарх был крупным религиозным деятелем и весьма значительной личностью. Был и будет.

«А еще он очень дорогая личность, – сказал про себя Себастьян. – Как раз по изложенным причинам. И об этом нельзя забывать, а все эти поэзии–теологии дело десятое. По сравнению с тем, что стоит на кону».

По окончании рабочего дня, уже сидя у себя в квартире, Дуглас Эпплфорд позвонил в Италию, в Рим.

– Соедините, пожалуйста, с синьором Джакометти, – попросил он оператора.

Через несколько секунд на экране появился жгучий брюнет с буйной шевелюрой и пронзительным взглядом, одетый в домашний халат.

– Ну и что у вас там вышло? – спросил Эпплфорд. – С этим самым витарием?

– Послушайте, а вы уверены, что он действительно у них? – спросил Джакометти. – Точно уверены? А то они что–то слишком крутили. Будь он у них действительно в наличии, они назвали бы, наверное, хоть какую–то цену.

– Да есть он у них, есть, – заверил Эпплфорд собеседника; эта дурочка из витария ничего не умела скрывать, он видел ее насквозь. – Они боятся юдитов и сразу испугались, что вы представляете Рэя Робертса, и потому–то толком ничего не сказали. Вы главное не снимайте заявку, дергайте их почаще, и все получится.

– Хорошо, мистер Эпплфорд, – хмуро кивнул Джакометти. – Я понадеюсь на ваше слово. Вы успешно помогали нам в прошлом, мы на вас полагаемся.

– И я вас не подведу. Если поступит новая информация, я тут же ее вам передам, за обычное вознаграждение. Она не говорила, что он уже ожил и они его откопали, а только сказала, что знают, где он похоронен. Может, потому они и виляют – закон запрещает им какие–либо действия, пока он не ожил… Я позвоню ей, – добавил Эпплфорд, – и постараюсь узнать, что там нового. Она ведь из этих, кто ничего не умеет скрывать.

С кислой миной на лице Джакометти повесил трубку.

Едва Эпплфорд положил трубку, как видеофон опять зазвонил. Он ожидал, что это Джакометти, что–то вдруг припомнивший, однако неожиданно увидел на экране лицо своей начальницы, Мэвис Магайр.

– Тут опять вопросы про Рэя Робертса и про этих его юдитов. – Мэвис почти выплюнула эту фразу. – Некая девица, которая представилась как миссис Лотта Гермес, примчалась под закрытие, желая узнать, что у нас есть по Робертсу. Я провела ее в свой кабинет и попросила прислать мне искора. Скоро, наверное, подойдет.

– А вы связывались с Советом искоренителей насчет могилы Анарха Пика? – спросил Эпплфорд.

– Связывалась. У нас нет никакой информации. – В глазах Мэвис блеснуло подозрение. – Эта самая миссис Гермес говорит, что успела сегодня с вами познакомиться. И она узнавала что–то про Анарха.

– Да, – подтвердил Эпплфорд. – Сразу как я побеседовал с вами, пришла она в сопровождении полицейского офицера. Они – витарий ее мужа – узнали, где похоронен Анарх. Так что, если вас это еще интересует, вы почти без труда у нее узнаете.

– Ну я так и чувствовала, что знает! – Мэвис хлопнула ладонью по столу. – Она же буквально боялась касаться темы Анарха – не верила, небось, что сможет держать язык за зубами. А в каком там состоянии работа с Пиковой apologia pro sua vita[22], с этой самой книгой «Бог из ящика»? У вас есть еще машинопись, или вы успели ее передать Совету искоренителей? Через меня она точно не проходила, уж я бы повосхищалась этими тошнотворными пошлостями, которые он вечно метал перед свиньями.

– У меня еще осталось четыре печатных экземпляра, – сказал Эпплфорд, чуть поднапрягши память. – Так что стадии машинописи она еще не достигла. И один из сотрудников говорил мне, что в обращении – вероятно, в каких–то личных библиотеках – есть еще несколько экземпляров.

– Так что до какой–то степени эта книга еще в обращении. И, теоретически, вполне возможно, что кто–то там на нее наткнется.

– Да, если ему сильно повезет. Четыре экземпляра не так уж и много, особенно если учесть, что изначально в обращении было пятьдесят тысяч экземпляров в твердом переплете и триста тысяч в бумажной обложке.

– А вы сами ее читали? – спросила Мэвис.

– Да не то чтобы, но полистал. Сильная, думаю, книга. И весьма оригинальная. А насчет тошнотворных пошлостей, позвольте с вами не согласиться.

– Возродившись, – сказала Мэвис, – Анарх наверняка снова возьмется за религию. Если его раньше не угробят. И у меня есть ощущение, что он порядочный ловкач: в его книге заметна здоровая житейская подкладка, он не просто витает в облаках. И его преимуществом станет загробный опыт. Я думаю, он вспомнит больше большинства старорожденных и уж, во всяком случае, скажет, что вспомнил. – В ее голосе звучал ядовитый цинизм. – Совет совсем не в восторге, что Анарх снова начнет втюхивать людям эту свою религию, которую сами искоры ни в грош не ставят. И вот – только мы сумели с превеликим трудом искоренить последние экземпляры этого «Бога из ящика», как появляется этот красавец, горя желанием написать новые книги, и что–то мне подсказывает: его будущие работы будут еще хуже, станут более радикальными и деструктивными.

– Да, понимаю, – задумчиво сказал Эпплфорд. – Побывав уже мертвым, он сможет претендовать на доскональное знание мира иного. Говорить, что беседовал с Богом, видел Судный день. Стандартный треп старорожденных, но этот–то будет иметь авторитет, и люди станут его слушать. – И тут у Эпплфорда вспыхнула новая мысль. – Я знаю, – сказал он, – что вы и Совет не переносите Робертса, но если вас так беспокоит учение, которое принесет Анарх…

– Ваша логика понятна, – оборвала его Мэвис Магайр и на секунду задумалась. – Хорошо, мы будем работать с этой девицей, пока не получим название кладбища, а если сможем получить, так сразу же сообщим его Робертсу. Во всяком случае, я дам рекомендацию Совету, а уж решать они будут сами. А если тело уже взято с кладбища, мы сосредоточимся на витарии ее мужа.

– Все можно сделать, не преступая законов, – сказал Эпплфорд; он всегда предпочитал умеренность. – Анарха можно купить у витария вполне открыто, в порядке аукциона.

Он не стал, конечно, упоминать о своей связи с Джакометти, Библиотеки это не касалось. «Придется Тони поторопиться», – ухмыльнулся он собственным мыслям. Как только вступит в игру Совет искоренителей, события сразу пришпорят. Только сможет ли начальство Джакометти переторговать Библиотеку – да и даст ли себе труда? Забавная ситуация – схлестнутся интересы искоров и самой мощной в Европе религиозной организации.

Мэвис Магайр положила трубку, Эпплфорд взялся за вечернюю газету, но там не было практически ничего, кроме приезда Рэя Робертса. Усилия полиции, меры безопасности и прочая мура; ему стало скучно, и он пошел на кухню засосать немного согума.

Тем временем видеофон снова зазвонил. Он со вздохом оставил согум и пошлепал назад к аппарату.

Это была все та же Мэвис Магайр.

– Пришедший искор забрал с собой эту миссис Гермес, – сказала Мэвис. – Они сумеют ее допросить, это уж будьте спокойны. Они считают, что витарий решил рискнуть и выкопал Анарха, а то ведь вдруг кто–нибудь уведет из–под носа такую большую ценность. А потому они предлагают не тратить время на поиски кладбища, а зайти со стороны витария. Совет посылает туда своего человека; они хотят начать игру прямо сегодня, до того, как витарий закроется на ночь. – Чуть помедлив, она добавила: – Они посылают мою дочь.

– Энн? – удивился Эпплфорд. – А почему не кого–нибудь из искоров?

– У Энни прекрасно получается с мужчинами, – объяснила Мэвис, – а тут этот мистер Себастьян Гермес. Старорожденный сорока лет с хвостиком. Мы думаем, такой подход более перспективен, чем обычный налет; вполне возможно, что они привезли Анарха в витарий, оживили его, а затем перевезли в другое место, в какую–нибудь частную лечебницу, которую запаришься искать.

– Понятно, – кивнул Эпплфорд, впечатленный глубиной рассуждений.

И то, что задействуют Энн Магайр, тоже его впечатляло, он уже не раз и не два видел, как она работает. Как правило, с мужчинами, что и отметила ее матушка. Она была весьма эффективна, когда дело касалось секса.

В нем вечно жила мазохистская мечта, что однажды Мэвис и Совет дадут Энн задание обработать его.

А в данном случае с женатым Себастьяном Гермесом Энн могла оказаться особенно мощным орудием. Ее специальность была – встраиваться третьей в отношения между мужчиной и женщиной, вытесняя в конечном итоге жену – или там любовницу, тут уж разницы нету – и оставляя, таким образом, лишь двоих игроков: себя и мужчину.

«Да уж, мистер Гермес, – подумал он с кривой улыбкой, – повезло вам, так повезло». А затем мысль о том, что прямо вот сейчас, в эту минуту робкую миссис Гермес допрашивают искоры, заставила его зябко поежиться. После этого допроса Лотта Гермес сильно изменится. Тут, правда, были два варианта: в лучшую или худшую сторону. Допрос либо закалит ее, либо сломает, могло получиться и так, и так.

Эпплфорд надеялся на первый вариант, ему нравилась эта девушка. Но руки его были связаны.

Глава девятая

Не Бог знает вещи, потому что они существуют: они существуют, потому что Он их знает, и Его их знание есть их основная сущность.

Иоанн Скотт Эуригена

«Ну вот, дораспускал язык, – думал офицер полиции Джо Тинбейн. – Отношения с Гермесами безнадежно испорчены, я буквально заставил ее идти снова в эту Библиотеку. Теперь на мне тяжкое моральное бремя: что бы там с ней ни случилось, эта вина пребудет со мною до самого рождения… Очень часто, – думал он, – когда человек испытывает фобию к какому–нибудь месту или ситуации, на то имеется серьезная причина. Он словно что–то заранее чувствует. Если Лотта боится туда идти, то, наверно, не без оснований. И эти искоры, кто они такие? Лично я этого не знаю. Да что там я, даже лос–анджелесское управление полиции, даже оно не знает».

Он сидел дома в компании Бетель. И она, как и обычно, трепала ему нервы.

– Ты совсем забыл про свой согум, – ядовито бросила Бетель.

– Схожу–ка я отрыгну, – парировал Джо, – чтобы хоть минуту спокойно подумать.

– О? Я мешаю вашим мыслям? И о ком же мы это думаем?

– Хорошо, – сказал Тинбейн, уязвленный ее тоном. – Если тебе так хочется знать – ради бога, скажу.

– О другой женщине.

– Верно, – кивнул Тинбейн. – О той, которую я люблю.

– Ты мне вроде бы говорил, что никогда никого не полюбишь так, как любишь меня, что любые другие отношения…

– Это было давно и быльем поросло.

Слишком уж много лет прошло, и никакие разговоры не оживят их унылый брак. Ну почему надо быть женатым – оставаться женатым – на особе, которой не нравишься и которая тебя нисколько не уважает? Ужас всех этих лет, эти нападки, попытки уязвить…

– Может случиться, я даже ее убил, – сказал Тинбейн, отрываясь от согумной трубки и решительно вставая. – И должен нести за это ответственность.

«Нужно срочно вытаскивать Лотту из этой Библиотеки», – сказал он сам себе.

– Ты настропалился бежать на свидание, – перевела на нормальный язык Бетель. – И даже не даешь себе труда скрывать свои амуры от меня, твоей законной жены. Я воспринимала наш брачный обет вполне серьезно, а ты даже не пытался этого делать. Если все у нас всегда шло не так, как надо, так это потому, что у тебя нет ни на грош ответственности. А теперь ты нагло, в открытую, бежишь к своей бабе. Ну и вали отсюда.

– Здрасьте, – сказал он, захлопнув за собой дверь квартиры, и пошел по коридору к лифту.

«Может, стоит переодеться? – мелькнуло у него в голове. – В форме–то будет как–то посолиднее». Он развернулся, добежал до двери своей квартиры и начал звонить.

– И не пытайся вернуться, – сказала Бетель, – я подаю на развод. – Даже сквозь толстую пенопластовую дверь ее голос звучал ясно и отчетливо. – Считай, что ты тут уже не живешь.

– Мне нужна, – прорычал Тинбейн, – моя служебная форма.

Ни звука в ответ. Дверь осталась закрытой.

В патрульной машине, припаркованной на крыше, где–то валялся запасной ключ от двери. Тинбейн снова побежал к лифту. «У нее нет никакого права лишать меня моей формы, – подбадривал он себя перед грядущим противостоянием. – Это противозаконно». В бардачке машины ключа не оказалось. Ну да и хрен с ним, полетит в чем есть. Он захлопнул за собою дверцу и запустил двигатель. Главное, что ствол при нем. Достав из плечевой кобуры револьвер, он откинул барабан и проверил, что все двенадцать гнезд заряжены – за исключением, конечно же, того, в которое должен упираться полувзведенный боек, – и бросил машину в вечернее лос–анджелесское небо.

Через пять минут Тинбейн уже садился на опустевшую – вернее, почти опустевшую – парковочную крышу Тематической публичной библиотеки. Посветив фонариком поочередно на каждую из стоявших здесь машин, он выяснил, что все они принадлежат искорам, кроме одной, зарегистрированной на Мэвис Магайр. Теперь было ясно, кого, кроме Лотты Гермес, можно ждать сейчас в библиотеке: банду по меньшей мере из трех искоров и саму заведующую.

Верхний вход в Библиотеку оказался закрытым. Ну что ж, в такое время так и полагается. Но она же точно там, хотя на крыше и нет ее машины, могла прилететь и на такси. Возможно, она просто боится водить.

Тинбейн открыл багажник своей машины, вытащил за кожаную ручку видавший виды анализатор замков и вернулся с ним к двери Библиотеки. По щелчку тумблера на анализаторе загорелась тусклая красная лампочка; какое–то время анализатор ощупывал замок, слушал и снова ощупывал, а затем разработал нужную схему подъема язычков, и дверь распахнулась, без малейшей царапинки, без никаких доказательств, что кто–то ее вскрывал.

Тинбейн вернул анализатор в багажник и на секунду замер над кучей оборудования, которое он постоянно таскал с собой, – ну что еще может пригодиться? Парализующий газ? О его применении непременно доложат начальству, и будут большие неприятности. В конце концов он остановился на детекторе цефалических волн, этот прибор покажет, сколько людей находится поблизости, как они размещены и куда передвигаются. Так можно избежать всяких неожиданностей, никто не нападет из–за угла. Он взял цефалодетектор, включил его и поставил на минимальный радиус; на экране тут же вспыхнули пять пятнышек – на расстоянии каких–то ярдов от него, на одном из верхних этажей активно работали пять человеческих мозгов. Затем он перевел детектор на максимальный радиус, теперь на экране уже было семь пятнышек, так что за все про все в здании было шестеро сотрудников Библиотеки и, разумеется, Лотта Гермес. Он не позволял себе сомневаться, что она все еще жива и все еще находится в Библиотеке. И все же, прежде чем войти в Библиотеку, он снова сел в свою машину, взял трубку видеофона и набрал по памяти номер витария «Флакон Гермеса».

– Витарий «Флакон Гермеса», – сказало крошечное изображение Р. К. Бакли, появившееся на экране.

– Я бы хотел поговорить с Лоттой, – сказал Тинбейн.

– Сейчас посмотрю. – Бакли исчез с экрана и вскоре вернулся. – Себ говорит, она еще не вернулась. Он послал ее в Библиотеку посмотреть кой–какие материалы… секундочку, да вот и он.

Теперь на экране появилось серьезное, озабоченное лицо Себастьяна Гермеса.

– Нет, она так и не вернулась, и меня это уже беспокоит. Я начинаю уже раскаиваться, что не пошел туда сам, а погнал ее. Наверное, нужно позвонить в библиотеку и узнать, ушла ли она.

– Это будет напрасной тратой времени, – сказал Тинбейн. – Я у входа в Библиотеку, в машине, припаркованной на крыше. И я точно знаю, что Лотта еще тут. Библиотека закрылась, но это не препятствие: у меня при себе есть аппаратура, и я уже вскрыл замок. Я просто думаю, не дать ли им шанс отпустить ее самостоятельно.

– Отпустить, – повторил Себастьян и заметно побледнел. – Похоже, ты думаешь, они удерживают ее силой.

– Я знаю, – сказал Тинбейн, – что Библиотека уже закрылась, и они не указали ей на дверь. – У него была отличная интуиция, почти экстрасенсорная, которая и сделала его прекрасным полицейским офицером. – Она все еще тут и никак не по собственной воле.

– И все–таки я позвоню.

– Ну и что ты им скажешь?

– Потребую, чтобы ее отпустили!

– Давай, – сказал Тинбейн, – требуй. А потом перезвони мне прямо сюда.

Он дал Себастьяну номер видеофона своей патрульной машины, ни на секунду не переставая внимательно наблюдать за экраном цефалодетектора; пятнышек, как и прежде, было семь, и они все время перемещались. «Они тебе скажут, – думал он, – что она была здесь, но уже ушла. Или вообще не приходила. И уж всяко они ничего не знают. Noli me tangere, так Библиотека говорит про себя. Предупреждение: не вертись здесь. Не прикасайся ко мне[23]. Долбаные мерзавцы».

Минут через пять на его видеофоне замигала красная лампочка, он взял трубку.

– Я дозвонился только до сторожа, – убито сказал Себастьян.

– И что же он тебе сообщил?

– Он сказал, что в здании никого нет: и посетители, и персонал – все давно ушли.

– А на самом деле тут, прямо подо мною, копошатся семеро человек. О’кей, я сейчас спущусь и гляну. А как только что–нибудь узнаю, снова тебе позвоню.

– Может, позвонить в полицию? – спросил Себастьян.

– Я сам полиция, – сказал Тинбейн и положил трубку.

Он установил сигнализатор цефалодетектора на расстояние пять футов, а затем, с детектором в левой руке и револьвером в правой, толкнул ногою вскрытую ранее дверь и вошел в Библиотеку.

Лестница, ведущая вниз; Тинбейн за какую–то пару секунд спустился на верхний этаж.

Закрытые двери. Мрак и тишина. Он достал из кармана инфракрасный фонарик, включил и начал светить себе под ноги. Семь пятнышек на экране так и остались внизу, и до них по вертикали было свыше пяти футов – предупреждающий сигнал не горел. Наверное, предпоследний этаж. Спускаясь по ступенькам, он попытался вспомнить, на каком этаже у Мэвис Магайр ее кабинет. На третьем вроде бы.

Предупреждающий сигнал истерично заморгал своей вертикальной половинкой. Этаж тот, теперь все расстояние по горизонтали. Шестой, получается, этаж. Тот, на котором, по слухам, угнездился Совет искоренителей. И потолочные плафоны тут горели; впереди тянулся длинный коридор с закрытыми дверьми по обеим сторонам.

Теперь Тинбейн шел медленно, попеременно смотря то вперед, то на экран. Семь пятнышек приближались, и все они рядом друг с другом; или одно и то же помещение, или пара соседних.

«Очень интересно, как оно все выйдет, – пронеслось в голове у Тинбейна. – Библиотека может добиться, чтобы меня уволили с работы, у них сильные связи в правительстве города. Ну и хрен с ней, с этой работой, тоже мне работа называется. А если доказать, что искоры удерживали Лотту Гермес насильно, против них, возможно, удастся слепить что–то вроде дела – если она, конечно, его поддержит. Но только это вряд ли, ведь тогда Лотте потребуется явиться в суд или хотя бы расписаться под жалобой, а она наверняка побоится, это ей будет так же страшно, как идти в Библиотеку». Да ладно, поздно об этом думать, теперь можно только надеяться, что Лотта при всей своей робости сможет хоть что–нибудь сказать в оправдание его действий, совершенных пусть и в гражданской одежде, но с помощью служебного снаряжения.

Горизонтальная часть сигнала тоже загорелась – он менее чем в пяти футах от ближайшего человека. Перед лицом закрытая дверь, он ощущал за дверью людей, даже вроде бы всех семерых, но, слушая, не слышал ничего. Затаились, гады.

Непрерывно бормоча себе под нос проклятия и стараясь потише топотать, он бегом вернулся к своей машине, взял из багажника наблюдательный модуль, повесил его на плечо и снова пошел на шестой этаж, к закрытой двери.

Тут, работая с привычной скоростью и ловкостью, он запрограммировал модуль и запустил его в действие; пластиковый модуль уплощился до такой толщины, что сумел просочиться под дверь, а там, на той ее стороне, раскинул рецепторы, приняв, надо думать, максимально незаметную форму.

Приемник изображения Тинбейн держал в руке, в левое ухо вставил наушник.

В наушнике звучал мужской голос. Кто–нибудь из искоров. На экране размером с почтовую марку светилось тусклое размытое изображение. Техника не была еще сфокусирована и сканировала что попало.

– …К тому же, – пищал тошнотворно серьезный нравоучительный голос, – мы весьма озабочены общественной безопасностью. Для этой Библиотеки является аксиомой, что общественная безопасность превыше всего прочего; проводимое нами искоренение опасных, способных вызвать общественное беспокойство печатных материалов… – Он вещал и вещал.

Тинбейн всмотрелся в экранчик. Мужчина и две женщины; он повернул ручку управления объективом по часовой стрелке, и лицо одной из женщин выросло, заполнив весь экран. Вроде бы Лотта Гермес, но картинка настолько плохая, что уверенности нет никакой. Затем он перевел глаз прибора на лицо второй женщины. Уж это–то точно была Мэвис Магайр. И как раз в это время в наушниках зазвучал ее голос.

– Неужели вы сами не видите, насколько опасен этот человек? – заливалась Мэвис. – Что своей популистской демагогией, а без нее уж никак не обойдется, он непременно вызовет новые мятежи, новые вспышки гражданского неповиновения, и не только в Свободной Негритянской Муниципалии, но и здесь, на Западном побережье, как среди негров, так и среди части белых, настроенных пронегритянски. Вспомните Уоттс, Окленд и Детройт, вспомните, что учили вы в школе.

– При таком повороте событий, – вмешался скрипучий голос искора, – мы даже можем стать каким–нибудь придатком Свободной Негритянской Муниципалии.

– Мы практически закончили искоренение трактата «Бог из ящика», – продолжала Мэвис Магайр. – Его главный труд, или как там уж назвать эту книжонку, практически исчез с лица земли. Навсегда. А ведь тридцать лет тому назад, задолго до того, как вы родились, именно этот «Бог из ящика» вызвал кризис общественных настроений, приведший со временем к созданию СНМ. И Анарх был лично за это ответствен; не произноси он речей и проповедей, не пиши он статей и книг, СНМ бы никак не могла появиться, и Соединенные Штаты до сих пор оставались бы целыми, наша страна не раскололась бы на три части. На четыре, если учесть Гавайи и Аляску, которые тоже стали теперь отдельными государствами.

Вторая женщина, по–видимому Лотта, тихонько всхлипывала, прижав ладонь к лицу, – съежившаяся фигурка, над которой нависали Мэвис Магайр и искор. А где–то тут рядом, возможно в соседнем помещении, отирались еще четыре искора, ожидая своей очереди заняться Лоттой. Следователи сменяют друг друга, у них в департаменте работали по точно такой же схеме.

– Теперь что касается Рэя Робертса, – сказал искор. – Возможно, он знает об Анархе больше любого другого живущего. Ну и как же, вы думаете, он относится к возрождению Анарха? Не кажется ли вам, что Робертс глубоко обеспокоен? Или вы скажете, что он вне себя от радости?

– Будьте добры ответить членам Совета, – приказала миссис Магайр съежившейся девушке. – Он задал вам весьма разумный вопрос. Вы прекрасно понимаете, что Робертс приезжает сюда, на Западное побережье, потому что он обеспокоен. Он не хочет, чтобы это случилось. А ведь Робертс негр. И он из СНМ. И он возглавляет Юди.

– Вам не кажется, – вступил искор, – что это говорит нам, чего можно ждать от Анарха? Если уж Робертс, такой же негр и глава юдитов…

Тинбейн вынул наушник из уха, положил на пол зрительное устройство и вообще освободился от всего оснащения, оставив только револьвер. «Интересно бы знать, – подумал он, – носят ли эти искоры при себе оружие». В желтом свете потолочных плафонов он внимательно выставил программу револьвера, учтя расстояние, количество противников и максимально обезопасив Лотту. И как в конечном итоге, когда вся суматоха закончится, повернее добраться вместе с Лоттой на крышу, к своей машине, – тоже учел.

Смущало лишь то, что шансов очень мало, не больше одного из десяти. Скорее всего, и он, и Лотта исчезнут в Библиотеке, и никто их никогда больше не увидит.

«Ну а вдруг получится, – думал он. – Я обязан сделать попытку».

Он еще подрегулировал револьвер. Чтобы только никого не убить, уж это–то никак не сойдет ему с рук – даже если им с Лоттой удастся отсюда выбраться, за ними будут охотиться до самого конца их жизни, и единственным надежным убежищем будет матка. «И что–то сомнительно, – думал он, – чтобы они стали кого–то из нас убивать, во всяком случае – сейчас, до обсуждения на Совете. Насколько я знаю, должно быть принято формальное решение».

Ну, поехали, сказал он себе, а затем открыл ногою дверь и произнес:

– Миссис Гермес? Вы идете к себе домой.

Все трое присутствовавшие в комнате – Лотта, Мэвис Магайр и высокий, тощий, как тростинка, искор с удлиненным, на редкость уродливым лицом – взирали на него без звука и без движения. Дверь в дальнем конце помещения была полуоткрыта, и оттуда таращились еще четыре искора. Все буквально застыло. Он парализовал их всех одним уже своим появлением – и своим оружием, тускло–серым гигантским служебным револьвером. Он был для них не офицером полиции, а просто человеком с оружием, но он знал, как нужно говорить, когда в руке у тебя револьвер, как использовать его, не используя.

Он повелительно махнул съежившейся от испуга Лотте Гермес и сказал:

– Идите сюда.

Она смотрела на него с немым непониманием.

– Идите сюда, – повторил он в точности тем же тоном. – Подойдите и встаньте рядом со мной.

Он ждал, и наконец она поднялась со стула, пересекла помещение и встала рядом с ним. Никто ей не мешал, никто не произнес ни слова.

Сознание, что тебя застали за незаконным действием, застукали на месте преступления, оказывает на большинство людей парализующее действие. И это касается даже искоров. «Будем надеяться, – думал он. – Вот лишь бы мне подольше сохранять архетип авторитетности».

– Я вас уже видела, – сказала Мэвис Магайр. – Вы офицер полиции.

– Нет, – отчеканил Тинбейн. – Вы меня никогда не видели. – Взяв Лотту за локоть, он сказал ей: – Идите на крышу и ждите меня в моей машине. Не ошибитесь машиной, она припаркована слева от выхода. – И добавил уже ей вслед: – Потрогайте капот, там мотор еще теплый, так не ошибетесь.

Один из тех искоров, что в соседней комнате, выстрелил в него из популярного незаконного оружия – крошечного пистолетика, заряженного разрывными пулями.

Пуля попала ему в ногу, так и не разорвавшись. Патроны, наверное, долго лежали, да и сам пистолет, скорее всего, использовался впервые, а этот искор, его хозяин, вряд ли умел содержать оружие в надлежащем порядке, вот курок и не попал в капсюль внутреннего заряда.

Тинбейн мгновенно отреагировал девятью выстрелами почти наугад по этой комнате и соседней, пока воздух не помутнел от рикошетирующих дробинок, летевших с такой скоростью, что они не могли убить, а только нанести средней тяжести повреждение, выстрелил напоследок еще раз, выскочил за дверь и заковылял по коридору, еле чувствуя раненую ногу, проклиная боль и свою неповоротливость. «И надо же, – думал он, – чтоб угодило именно в ногу», – а сзади уже слышалось какое–то движение. Едва успела лестничная дверь захлопнуться за его спиной, как в коридоре разорвалась пуля; стекло двери брызнуло осколками, которые полоснули его по шее, рукам и спине. Но он все так же ковылял по ступенькам. Перед тем как выйти на крышу, он выпустил последний заряд куда–то вниз, наполнив лестничный проем стучащей по стенам дробью, в количестве достаточном, чтобы задержать кого угодно, если, конечно, он не желает лишиться глаза, а затем потащил свою раненую ногу к машине.

Лотта Гермес не сидела в машине, а стояла рядом; она смотрела на Тинбейна испуганными глазами, а он распахнул дверцу машины и пропустил ее внутрь.

– Запри там дверцу, – сказал он, а затем обошел, хромая, машину, сел боком на водительское место, втащил раненую ногу и тоже запер за собою дверцу.

На крышу уже высыпала куча искоров, но они не спешили к машине – кто–то, видимо, хотел хорошенько прицелиться и начать пальбу, кто–то предлагал рассесться по машинам и устроить погоню, а были, наверное, и такие, кто предлагал бросить это дело.

Тинбейн взлетел и в считаные секунды набрал всю скорость, какую можно было выжать из форсированного двигателя патрульной машины, а затем взял микрофон и сказал диспетчеру своего полицейского участка:

– Я направляюсь к Пералта–Дженерал, и хорошо бы, чтобы на парковке меня на всякий случай ждала другая машина.

– Четыреста третий, вас понял, – сказал диспетчер и тут же приказал кому–то другому: – Триста первый, встречайте четыреста третьего на Пералта–Дженерал. Ведь вы же вроде бы сейчас не дежурите, а гуляете? – спросил он напоследок у Тинбейна.

– По пути домой я нарвался на мелкие неприятности, – туманно соврал Тинбейн.

Его ступня пульсировала болью, и он ощущал оглушительную усталость, как после долгой тяжелой работы. «Слягу не меньше чем на неделю, – сказал он себе, наклоняясь, чтобы негнущимися пальцами расшнуровать ботинок на правой, раненой, ноге. – Вот и конец этой истории с телохранительством при Рэе Робертсе».

– Тебя ранили? – тревожно спросила Лотта, увидев, как он возится с ботинком.

– Это нам еще повезло, – сказал, разгибаясь, Тинбейн. – Оказалось, что эти типы все–таки носят при себе оружие. Только они совсем не привыкли к прямому выяснению отношений. А сейчас, – добавил он, передавая ей трубку видеофона, – позвони Себастьяну в витарий. Я обещал ему сообщить, когда вырву тебя оттуда.

– Нет, – мотнула головою Лотта.

– Почему?

– Это он послал меня туда.

– Тоже ведь верно, – пожал плечами Тинбейн. Спорить было как–то глупо, да и с чем же тут было спорить? – Но я мог дать тебе эту информацию, так что на мне лежит вина не меньше, чем на нем.

– Но потом ты меня вытащил.

И с этим было тоже не поспорить.

Подняв нерешительно руку, Лотта потрогала его лоб, его ухо; она изучала лицо его пальцами, словно слепая.

– Что это значит? – удивился Тинбейн.

– Я тебе очень благодарна. И всегда буду очень благодарна. Не думаю, чтобы они когда–нибудь меня отпустили. Мне казалось, что это доставляет им какое–то удовольствие, что Анарх и его могила для них всего лишь предлог.

– Весьма вероятно, – согласился Тинбейн.

– Я люблю тебя, – сказала Лотта.

Он удивленно повернулся; на лице девушки было явное облегчение, словно она решила для себя некую важную проблему.

И он понимал, что это за проблема, и его счастье не знало границ, он в жизни еще не был так счастлив.

Всю дальнейшую дорогу к Пералта–Дженерал Лотта поглаживала его лицо и, похоже, не собиралась прекращать это занятие. В конце концов Тинбейн крепко сжал ее руку и сказал:

– Выше нос. Ты туда больше никогда не пойдешь.

– Может, и пойду, – помрачнела Лотта. – Может, Себастьян мне так скажет.

– А ты ему скажи, чтобы шел на хрен, – сказал Тинбейн.

– Только я бы лучше хотела, чтобы ты за меня ему это сказал. Я и вообще бы хотела, чтобы ты за меня говорил. Ты ведь так говорил с миссис Магайр и этими искорами, что они делали всё, как ты им приказывал. За меня же в жизни никто не заступался, никто и никогда. И уж, во всяком случае, так, как это сделал ты.

Тинбейн слегка, осторожно обнял девушку правой рукой. На лице ее было безмерное счастье. И облегчение. «Господи, – думал он, – да ведь то, что сейчас она сделала, куда больше того, что сделал я. Она перестала зависеть от Себастьяна Гермеса, чтобы теперь зависеть от меня. Из–за одного–единственного случая… Да я же ее увел, – вдруг осознал он. – Увел от него, и вчистую. Получилось, а ведь кто бы мог знать!»

Глава десятая

Таким образом Бог, рассматриваемый не Сам по Себе, но как причина всех вещей, имеет три аспекта: Он есть, Он мудр и Он живет.

Иоанн Скотт Эуригена

В витарии «Флакон Гермеса» раздался видеофонный звонок; ожидая, что это звонит Тинбейн, Себастьян торопливо взял трубку.

Но на экране появилась Лотта.

– Ну как у тебя дела? – спросила она тусклым безжизненным голосом.

– Прекрасно, – сказал Себастьян, еле сдерживая нахлынувшую радость. – Но это все ерунда, ты–то как? Тебе удалось уйти из этой Библиотеки? Видимо, удалось. Они что, и вправду хотели тебя задержать?

– Хотели, – сказала Лотта все тем же безжизненным голосом. – А как там Анарх? Он уже ожил?

Себастьян совсем уже собрался сказать: «Мы его откопали. Мы его оживили», однако осекся, вспомнив звонок из Италии.

– А кому ты рассказывала про Анарха? – спросил он. – Перечисли, пожалуйста, всех.

– Мне очень жаль, что ты на меня злишься. – Лотта говорила спокойно и равнодушно, словно читая слова по бумаге. – Я говорила Джо Тинбейну и мистеру Эпплфорду из Библиотеки, и всё. А звоню я сказать, что со мною все в порядке; я выбралась из Библиотеки… вернее, Джо Тинбейн меня вывел. Сейчас мы в больнице, из его ноги достают пулю. Ничего особо серьезного, но Джо говорит, что больно. И он теперь сляжет на несколько недель. Себастьян?

– Да? – Он думал, а вдруг и Лотту тоже ранили, его сердце колотилось от возбуждения, и особенно его смущала какая–то странная, незнакомая нотка в ее голосе. – Да скажи же ты, наконец!

– Себастьян, ты не пришел и не вывел меня отсюда. Даже когда я, против наших планов, не появилась в витарии. Ты, наверное, был очень занят, у тебя на руках был Анарх.

И вдруг ее глаза наполнились слезами; как и всегда, она не стала их вытирать, она плакала беззвучно, как ребенок. И не прятала лица.

– Да какого черта ты ревешь! – воскликнул Себастьян. – В чем дело?

– Я не могу, – всхлипнула Лотта.

– Не можешь? Чего ты не можешь? Да скажи ты хоть что–нибудь толком! Я сейчас же приеду в больницу, какая это больница? Лотта, где ты находишься? Кой черт, да кончай ты лить слезы и хоть что–нибудь мне скажи!

– Ты меня любишь?

– Да!

– Я тоже люблю тебя, Себастьян. Но мне придется от тебя уйти. Хотя бы на какое–то время. Пока я не оправлюсь, не приду в себя.

– И куда же ты пойдешь?

Лотта уже не плакала, ее мокрые от слез глаза смотрели со странным для такой тихони вызовом.

– Я тебе этого не скажу. Напишу когда–нибудь попозже. Вот придумаю, в каких словах все это выразить, и напишу. Я не могу тут больше говорить по видеофону, мне кажется, что все на меня смотрят. Здравствуй.

– Господи, да что ж это такое, – растерянно сказал Себастьян.

– Здравствуй, Себастьян, – повторила Лотта, и экран потух.

И в этот самый момент рядом с Себастьяном появился Бакли.

– Прости, что приходится тебя беспокоить в такое позднее время, – сказал он виноватым голосом, – но тут тебя спрашивает одна девица.

– У нас закрыто! – рявкнул Себастьян.

– Она хочет кого–то купить. Ты же сам говорил никогда не отказывать клиентам, хоть даже самой глубокой ночью. Это же твой главный принцип.

– Если она клиентка, так ты ею и займись, ведь ты наш торговый агент.

– Она спросила именно тебя и не хочет говорить больше ни с кем.

– А вот мне так хочется удавиться. Там, в Библиотеке, случилось что–то ужасное, и я, наверное, так никогда и не узнаю, что именно: она не сумеет рассказать.

«Лотта всегда очень плохо управлялась со словами, – подумал он. – То слишком много, то слишком мало, то не те, то не тому человеку, но непременно что–нибудь не так».

– Вот будь у меня пистолет, я бы с радостью застрелился. – Себастьян достал носовой платок и тщательно высморкался. – Ты же слышал, что сказала мне Лотта. Я ее очень подвел, и она от меня уходит. Так что там еще за клиентка?

– Она представилась как… – Бакли заглянул в свой блокнот. – Мисс Энн Фишер. Знаешь такую?

– Нет.

Себастьян встал и прошел из заднего, рабочего, помещения фирмы в приемную, оснащенную умеренно современной мебелью, ковром и пачками журналов. В одном из кресел сидела молодая, хорошо одетая женщина с модной короткой стрижкой иссиня–черных волос. Он остановился, давая мгновенно оценку. У девушки были красивые стройные ноги, этого нельзя было не заметить. «Высший класс», – подумал он. Класс ощущался буквально во всем, даже в ее серьгах и в очень легком применении косметики; почти незаметная подкраска губ, бровей и ресниц лишь подчеркивала дарованную природою яркость. И синие глаза, что редкость для брюнетки.

– Гуд бай, – сказала девушка и широко, приветливо улыбнулась; ее лицо оказалось удивительно подвижным, при улыбке в глазах ее плясали огоньки, а ее идеальные, ослепительно белые зубы буквально его заворожили.

– Я Себастьян Гермес, – представился Себастьян.

– У вас тут в каталоге есть некая миссис Тилли М. Бентон, – сказала мисс Фишер, вставая и откладывая журнал. – В самой последней вкладке.

Она достала из маленькой изящной сумочки сложенное пополам дополнение к каталогу, размещенное витарием «Флакон Гермеса» в сегодняшних вечерних газетах. Похоже, эта юная особа не любила много рассусоливать и шла прямо к цели, разительно тем отличаясь от той же самой Лотты, чья всегдашняя неуверенность стала для Себастьяна уже привычной.

– Вообще–то, – сказал он, – у нас уже кончился рабочий день. Миссис Бентон у нас, но, конечно, не здесь, мы сразу поместили ее в больницу. Мы с радостью отведем вас туда, но только завтра. Вы ее родственница?

– Это моя двоюродная бабушка, – сказала Энн Фишер с чем–то вроде философской отрешенности, словно уже устала от оживающих друг за дружкой престарелых родственниц. – О, я жутко рада, что вы ее услышали. Мы регулярно посещаем это кладбище, надеясь услышать ее голос. – Она недовольно покривилась. – Но это же всегда, буквально всегда происходит в самое неподходящее время.

– Святая истина, – согласился Себастьян; это и вправду было большой проблемой.

Он украдкой взглянул на часы, было самое время для согума; ему давно полагалось быть дома, рядом с Лоттой. Но Лотты сейчас там не было, да и вообще в эти первые, критические для жизни Анарха часы ему не хотелось слишком удаляться от витария.

– Впрочем, я могу подбросить вас в больницу и сегодня… – начал Себастьян, но мисс Фишер оборвала его на полуфразе:

– О, нет, спасибо, не надо. Я с ног валюсь от усталости. Целый день горбатилась, да и вы, наверное, тоже. – К крайнему изумлению Себастьяна, она похлопала его по руке, сияя лучезарной, понимающей улыбкой, словно старая добрая знакомая. – Я просто хотела увериться, что она не попала в руки штата Калифорния и ее не поместили в какой–нибудь из этих жутких приютов для старорожденных. Мы с братом Джимом непременно ее заберем, у нас хватит на это денег. – Мисс Фишер посмотрела на наручные часы, и Себастьян заметил на ее запястье упоительную россыпь веснушек, еще один яркий штрих. – Если я сейчас же не приму дозу согума, то брякнусь в обморок, вот и возитесь потом со мной. Есть здесь где–нибудь приличная согумная?

– Да тут совсем рядом, на этой же улице.

И снова Себастьян подумал о Лотте, о гулкой пустоте в дому, о том, с кем она сейчас. С Тинбейном, видимо. Джо Тинбейн ее спас и… да, наверное, это Тинбейн. В некотором роде он даже на это надеялся. Все–таки Тинбейн – отличный парень. Думая о Лотте и Тинбейне, очень молодых и даже близких по возрасту, он испытывал отцовские чувства; неким извращенным образом он желал ей всяческой удачи, но в первую очередь очень хотел, чтобы она вернулась.

– Идемте со мной, а платить буду я, – предложила мисс Фишер. – Мне только сегодня выдали получку, и, если не потратить деньги сегодня же, до завтра инфляция сожрет их наполовину. Да и вид у вас какой–то усталый.

Она изучала его лицо, изучала иначе, чем Лотта; если Лотта всегда старалась понять, доволен он ею или злится, любит или не любит, то мисс Фишер, похоже, интересовалась, что он сейчас ощущает. Словно, мелькнуло у Себастьяна, она обладала правом – или хотя бы возможностью – определять, мужик он или нет. Или только притворяется мужиком.

– О’кей, – сказал он, изумив себя самого, – но сперва мне нужно закрыть тут все на ночь. Посидите, я сейчас вернусь.

– И мы подробно побеседуем о миссис Тилли М. Бентон, – сказала мисс Фишер, сверкнув одобрительной улыбкой.

Себастьян вернулся в рабочее помещение, тщательно прикрыв за собою дверь, чтобы мисс Фишер ничего не увидела; притащив сюда Анарха, они все поневоле быстро к этому привыкли.

– Ну как он там? – спросил он у доктора Сайна.

В углу помещения поставили импровизированную кровать, и на ней лежал маленький сухонький Анарх. Он весь был в серых и черных тонах, его глаза смотрели в никуда, лицо выражало мир и спокойствие. Мирным было и лицо доктора Сайна.

– Здоровеет буквально на глазах, – сказал доктор Сайн, отведя Себастьяна чуть в сторону, подальше от Анарховых ушей. – Попросил газету, и я ему дал, вечернюю, где наша вкладка. Он стал читать про Рэя Робертса.

– Ну и что он думает про Робертса? – спросил Себастьян, пожевав губу. – Он его боится? Или Робертс – как раз один из этих «друзей», о которых он говорил?

– Анарх даже имени такого не слышал. А ведь, согласно рассказам Робертса, он лично выбрал его своим преемником. Получается, что это не так. Вот если только… – Его голос упал до шепота. – Ты понимаешь, возможно, повреждение мозга. Хотя вот я снимаю энцефалограмму, и все как будто в порядке. Однако… назовем это просто амнезией. От шока при оживлении. Во всяком случае, Юди приводит его в недоумение; не то, что такая церковь есть – он помнит, как ее основывал, – а то, во что она теперь превратилась.

– Что вам рассказать? – спросил Себастьян, подойдя к кровати. – Что бы вы хотели узнать?

Темно–карие глаза, в которых угадывалось так много мудрости, так много опыта, перестали смотреть в пространство и остановились на нем.

– Я вижу, что, подобно всем прочим религиям, моя тоже превратилась в священную институцию. Вам это нравится?

– Я… – запнулся Себастьян, – я не считаю себя вправе судить. Но у нее есть масса последователей. Ее жизнестойкости можно лишь позавидовать.

– А мистер Робертс? О нем что скажете?

– Мнения разнятся, – пожал плечами Себастьян.

– Он полагает, что религия Юди предназначена как для цветных, так и для белых?

– Он… он склонен ограничивать ее одними цветными.

Анарх нахмурился, он промолчал, но не выглядел уже столь спокойным.

– Боюсь, что некоторые из моих дальнейших вопросов могут поставить вас в нелегкое положение, – начал Анарх, – и все равно, не могли бы вы отвечать прямо? Сколь бы неприятными ни оказались ответы?

– Хорошо, – кивнул Себастьян, внутренне напрягаясь.

– Правильно ли я понимаю, что Юди превратилось в своего рода цирк?

– Многие именно так и считают.

– Мистер Робертс пытался меня обнаружить?

– Возможно.

Эта тема была взрывоопасной, и отвечать приходилось осторожно.

– Вы уже уведомили его о моем… вторичном рождении?

– Нет, – покачал головой Себастьян и добавил после секундной паузы: – Как правило, старорожденный лежит какое–то время в больнице, а витарий принимает на него аукционные заявки от родственников, друзей и любых заинтересованных лиц. Если же его личность имеет общественное значение…

– А если не осталось ни друзей, ни родственников, – прервал его Анарх, – и его личность не имеет общественного значения, тогда его что, снова умерщвляют?

– Его отдают под опеку государству. Но что касается вас, вы самым очевидным образом…

– Я бы хотел, чтобы вы пригласили сюда мистера Робертса. – Голос Анарха звучал хрипловато, словно горло его пересохло. – Так как он все равно будет в Калифорнии, это не слишком его отяготит.

Себастьян надолго задумался. А затем покачал головой.

– Я бы предпочел, чтобы вы позволили нам самим провести эту сделку. Не обижайтесь, Ваше Могущество, но мы же эксперты. Мы ничем другим и не занимаемся. А что касается Рэя Робертса, я не хотел бы приводить его сюда, да и вообще давать ему какую–нибудь информацию относительно вас. В данный момент мы думаем о совсем другом покупателе.

– Но почему? Неужели юдиты пожалеют расстаться с деньгами?

– Дело совсем не в этом, – расплывчато начал Себастьян и махнул потихоньку доктору Сайну, который тут же вмешался.

– Извините, Анарх, – сказал доктор Сайн, – но я думаю, вам нужно отдохнуть.

– Ладно, поговорим потом, – сказал Себастьян, обращаясь к Анарху. – Я выйду засосать немного согума, но скоро вернусь.

Открывая дверь в приемную, он продуманно расположился так, чтобы оттуда не было ничего видно, однако предосторожность оказалась излишней: мисс Фишер сидела, углубившись в чтение.

– Ради бога простите, что заставил вас ждать.

Себастьян изо всех сил старался говорить покаянным голосом.

Мисс Фишер вскинула глаза, улыбнулась и грациозным движением поднялась. Она была довольно высокая, очень стройная, почти безгрудая – ни дать ни взять девочка подросток. Но лицо ее было зрелым, резко очерченным и волевым. И снова он обратил внимание, как хорошо она одета. А ведь прежде одежда была для него чем–то совсем неинтересным.

Засосав по порции согума, они отправились гулять по ночному городу, останавливаясь у освещенных витрин, почти не разговаривая и время от времени кидая друг на друга осторожные взгляды. Себастьяна Гермеса мучила проблема. Он все еще хотел вернуться в витарий и завершить беседу с Анархом, но было как–то неловко взять так и бросить мисс Фишер.

А вот та, похоже, никуда не спешила, хотя им давно бы полагалось поздороваться и разойтись. Себастьяна это удивляло, и с каждой минутой удивляло все больше.

Когда они стояли у огромной витрины с мебелью, сделанной из марсианского воба, мисс Фишер неожиданно спросила:

– А какое сегодня число? Восьмое?

– Девятое, – сказал Себастьян.

– А вы женаты?

Себастьян на мгновение задумался, этот вопрос был довольно скользким.

– На настоящий момент мы с Лоттой не живем вместе.

И это было чистой правдой. На настоящий момент.

– Я донимаю вас вопросами, – сказала мисс Фишер, отходя от витрины, – потому что столкнулась с некой проблемой.

Она печально вздохнула.

Все понемногу прояснялось. Так вот почему мисс Фишер буквально в него вцепилась. Он искоса взглянул на нее, вновь отметив ее привлекательность и мимолетно удивившись, как же быстро они стали друг друга понимать. И сказал:

– Да вы скажите мне, не мучайтесь. Может, я смогу вам помочь.

– Понимаете ли, дело тут в том, что примерно девять месяцев назад был этот прелестный младенец по имени Арнольд Окснард Форд, вы понимаете, при чем тут это?

– Да, – кивнул Себастьян.

– Это был такой пупсик. – Ее лицо осветилось материнской любовью. – И он был в больнице, и уже искал себе матку, а я как волонтер занималась в Сан–Бернардино всякой социальной работой, и меня уже от этого тошнило, и я вдруг подумала, а ведь классно было бы иметь в животе такого прелестного малютку, как Арнольд Окснард Форд. – Она похлопала себя по впалому животу. – Тогда я пошла к старшей сестре и спросила: «А можно мне подать заявку на Арнольда Окснарда Форда?» «Да, – сказала она, – вы выглядите вполне здорово». А я сказала: «Да я и есть здоровая», а она сказала: «Ему уже самое время найти себе матку, мы его даже поместили в инкубатор», и я подписала все нужные бумаги и… – Она весело улыбнулась. – И я его получила. Девять месяцев ощущать, как он все больше и больше становится частью тебя… вы и представить себе не можете, насколько это чудесно, что это такое, когда другое существо, любимое тобой существо смешивает свои молекулы с твоими молекулами. Каждый месяц я проходила рентгеновское обследование, и все шло великолепно. Теперь же, конечно, процесс почти завершился.

– Мне бы и в голову не пришло, – согласился Себастьян, взглянув на ее живот.

– Так что теперь, – элегически вздохнула мисс Фишер, – Арнольд Окснард Форд стал моей частью и пребудет ею до той самой минуты, когда я сама сойду в матку. Мне нравится думать – так думают многие матери, – что душа ребенка все еще здесь. – Она постучала себя по лбу. – Мне кажется, что так оно и есть, что душа его вселилась в меня. Вот только… – На лице ее снова появилась грусть. – Вы понимаете, о чем я?

– Понимаю, – кивнул Себастьян.

– И правильно понимаете. К одиннадцатому числу – доктор говорит, что никак не позже, – я должна отдать его последнюю материальную каплю. Какому–нибудь мужчине. – Она улыбнулась насмешливой, но никак не враждебной улыбкой. – Нравится мне это или нет, я должна лечь в постель с каким–нибудь мужчиной, так требует медицина. Иначе процесс не получит естественного завершения, и я никогда уже не смогу принять в свою матку ребенка. И – странно сказать, но последние две недели я испытываю настоятельный физиологический позыв переспать с каким–нибудь мужчиной, с любым мужчиной. – Она бросила на него вопросительный взгляд. – Или это вас как–то оскорбляет? Если так, то извините.

– И тогда, – подытожил Себастьян, – Арнольд Окснард Форд станет не только вашей, но и моей частью.

– Неужели вам это не нравится? У меня были его снимки, но искоры, конечно же, все их забрали. В идеальном случае и вы, и я насмотрелись бы на него – будь мы женаты. Но мне говорили надежные люди, что я хороша в постели, так что по этой части можете не сомневаться, неужели вам этого мало?

Себастьян задумался. Тут снова требовался тщательный расчет. Как отнеслась бы к этому Лотта, если бы она узнала? Узнает ли она в конечном итоге? Нужно ли, чтобы она узнала? И еще одно странное обстоятельство: что мисс Фишер выбрала именно его, практически наугад. Но с другой стороны, она говорила здесь чистую правду; матери, принявшие в матку ребенка, месяцев через девять начинают испытывать настоятельное желание. Так велит биология, зигота должна расщепиться на яйцеклетку и сперматозоид.

– А куда мы можем пойти? – спросил Себастьян.

– Можно ко мне, – предложила мисс Фишер. – Там уютно, и вы можете остаться на всю ночь. Никто вас потом не вышвырнет.

Он снова задумался. Вернуться в витарий вроде бы нужно, но в такой момент это было большой удачей. Он нуждался в психологической встряске; одна женщина его оставила, и вполне справедливо, но буквально сразу же другая остановила на нем свое внимание. И это льстило, не могло не льстить.

– О’кей, – кивнул он.

Энн Фишер остановила такси, и уже через какие–то секунды они летели к ее дому.

Вся обстановка квартиры свидетельствовала о прекрасном вкусе; Себастьян ходил по гостиной, разглядывая вазы, книги, большой гобелен, нефритовую фигурку Ли Бо. Правда, он остался тут в одиночестве; мисс Фишер удалилась в соседнюю комнату, чтобы, извините, срыгнуть.

Вскоре она вернулась, буквально заливая его светом своей улыбки.

– У меня еще остался прекрасный импортный сиддоновский согум десятилетней выдержки, – сказала мисс Фишер, показывая фляжку. – Хочешь?

– Да, пожалуй, нет.

Себастьян взял со стеллажа альбом долгоиграющих пластинок бетховенских виолончельных сонат. И только подумать, что через несколько веков их начисто искоренят. Венская Библиотека затребует и получит исчирканные поправками нотные листы, с огромным трудом переписанные Бетховеном с последнего издания партитуры. Да и сам Бетховен, он ведь тоже оживет; из его могилы раздастся испуганный голос. Но для чего он оживет? Чтобы искоренить массу прекрасной музыки. Кошмарная, если подумать, судьба.

– Хочешь, поставлю? – спросила Энн Фишер.

– Хочу, – кивнул Себастьян.

– Вот эта мне особенно нравится.

Она поставила самую раннюю пластинку, сочинение номер пять; и сперва они слушали молча, но буквально через пару минут Энн Фишер стала проявлять нетерпение, видимо, сидеть и внимательно слушать было не в ее духе.

– А как ты думаешь, – спросила она, встав с места и расхаживая по гостиной, – эта самая инверсия, она навсегда? Или потом вернется нормальное время?

– Я очень на это надеюсь, – сказал Себастьян.

– Но ведь сам–то ты выиграл. Ты же был мертвым, верно?

– Неужели это заметно? – ощетинился Себастьян.

– Не обижайся, пожалуйста, но тебе же под пятьдесят, и отсюда все следует. Так что жизнь твоя удлинилась, превратилась фактически в две полноценные жизни. Ну и как тебе нравится эта? Больше, чем первая?

– Все хорошо, но только с женою проблемы, – откровенно признался Себастьян.

– Она у тебя что, совсем молодая?

Не отвечая, Себастьян снял с полки томик английской поэзии семнадцатого века в переплете из меха венерианского сноффи.

– А ты любишь Генри Воэна? – поднял он глаза на Энн.

– Это он написал стихотворение про то, как видел вечность? «Однажды в полночь вечность видел я»[24].

Полистав немного томик, Себастьян сказал:

– Эндрю Марвелл, «К стыдливой возлюбленной». «Но за моей спиной я слышу, мчится крылатая мгновений колесница; а перед нами – мрак небытия, пустынные, печальные края»[25]. – Он порывисто захлопнул томик. – Я видел эти края, вне пространства и времени; я видел вещи столь огромные…

Он замолк, находя бессмысленным обсуждать свою загробную жизнь.

– Я думаю, ты просто хочешь поскорее затащить меня в постель, – сказала Энн Фишер. – Заголовок стихотворения – я, как говорится, поняла намек.

– «И девственность, столь дорогая вам, достанется бесчувственным червям», – процитировал Себастьян и с улыбкой взглянул на Энн; возможно, она и была права.

Но эти стихи не оставляли места для предвкушения. Он знал, и знал прекрасно, и их, и опыт, в них изображенный.

– «В могиле не опасен суд молвы, – полувыкрикнул он, ощутив все снова – и запах могилы, и пронизывающий холод, и тесный кошмарный мрак. – Но там не обнимаются, увы!»

– А если так, то пошли в постель, – конструктивно предложила мисс Фишер и первой прошла в спальню.

А потом они лежали обнаженными, прикрытые одной лишь простыней; Энн Фишер молча курила, красный огонек то вспыхивал, то пригасал. Себастьяну было мирно и спокойно, мрачное напряжение куда–то исчезло.

– Но для тебя это не было вечностью, – сказала Энн Фишер, словно выплывая из глубины своих размышлений. – Ты был мертвым лишь конечное время. Сколько там, пятнадцать лет?

– Да при чем тут это! – вспылил Себастьян. – Сколько ни пытайся людям втолковать, никто ничего не понимает, ну, кроме тех, кто испытал все на собственной шкуре. Когда ты находишься вне основных категорий восприятия, вне пространства и времени, это продолжается бесконечно; никакое время не проходит, сколько бы ты ни ждал. И это может быть и бесконечным блаженством, и бесконечной мукой, в зависимости от твоих с Ним отношений.

– С Ним? С Богом?

– Анарх Пик, когда ожил, называл эту сущность Богом, – задумчиво сказал Себастьян.

И застыл от ужаса, осознав, что же он такое ляпнул.

– Я его помню, – сказала Энн Фишер после длительной паузы. – Это было очень давно. Он основал Юди, этот культ группового разума. Вот уж не знала, что он уже ожил.

Ну что тут можно было сказать? Никак ведь и не вывернешься. Из его слов однозначно следовало, что Пик возродился и что он, Себастьян Гермес, лично при этом присутствовал. А значит, Анарх был или находится в витарии «Флакон Гермеса». В каковом случае можно было дальше не темнить.

– Мы как раз сегодня его оживили, – сказал Себастьян, отчаянно стараясь угадать, что значат для Энн эти сведения.

Ведь он ее, собственно, совсем не знал, и ей это могло быть совершенно безразлично, а могло представлять богословский интерес, либо быть поводом для пустой болтовни, либо, что самое страшное… но тут уж приходилось рискнуть. Вероятность того, что Энн Фишер так или иначе связана с кем–либо, весьма заинтересованным в Анархе, была мизерно мала, а значит, мал был и риск.

– Он сейчас у нас в витарии, – добавил Себастьян, – потому–то я и не могу остаться здесь на ночь – я обещал ему вернуться и поговорить.

– А можно мне с тобой? – спросила Энн. – Я ни разу не видела старорожденных в первые часы по возвращении… Говорят, у них какое–то особое, отстраненное выражение на лице. От того, что они перед этим видели. Они все еще видят что–то другое, что–то огромное. Иногда они говорят загадочную бессмыслицу, вроде «я – это ты». А может, это не бессмыслица, а дзенские коаны, понятные для них самих, но вот для нас… – В полумраке спальни было видно, что она села в постели и бурно жестикулирует, вопрос не оставил ее равнодушной. – Мы их слушаем и не можем понять… да, я с тобою согласна, наверное, нужно через это пройти.

Она соскочила с кровати, бросилась, не обуваясь, к гардеробу, достала трусики и лифчик и стала торопливо одеваться.

А минуты через две и Себастьян, вновь ощутивший себя усталым и старым, тоже начал искать свои трусы.

«Я сделал, – думал он, – кошмарную ошибку. Теперь ведь она никогда не отстанет, ее настойчивость похожа на волчью хватку. Если бы можно было реверсировать один лишь кусочек жизни, когда у меня с языка сорвалось…» Понаблюдав, как она надевает ангорский свитер и узкие, в обтяжку, брюки, он продолжил свое одевание. «Она умна, она привлекательна, и она уже понимает, что здесь что–то не совсем обычное. Каким–то таким не вербальным образом я ухитрился известить ее, что это нечто необычное».

И одному лишь Богу известно, как далеко она может пойти, утоляя свое любопытство.

Глава одиннадцатая

О Боге нельзя сказать ничего буквального или утвердительного. В буквальном смысле Бога «нет», поскольку Он превосходит существование.

Иоанн Скотт Эуригена

Поймав такси, они летели через Бербанк к витарию «Флакон Гермеса».

Снаружи заведение выглядело пустым, ни в одном окне не горел свет, словно все сотрудники давно разошлись по домам. Даже Себастьяну почти не верилось, что там, внутри, на импровизированной кровати лежит Анарх Пик, и уж доктор–то Сайн за ним присматривает.

– Просто потрясающе, – сказала Энн Фишер, прижимаясь к Себастьяну всем своим гибким телом. – Холодно, прямо дрожь пробирает, скорее бы попасть в помещение. Мне не терпится его увидеть; ты и представить себе не можешь, как я тебе благодарна, что ты меня взял.

– Только мы совсем ненадолго, – предупредил Себастьян, берясь за ручку двери.

Дверь распахнулась, и в них уперся ствол пистолета. Пистолет был в руке Боба Линди, по–совиному моргавшего на свет и бдительного уж всяко не меньше совы.

– Это я, – сказал Себастьян; хотя он на мгновение и испугался, но был рад, что его сотрудники несут постоянную стражу. – И одна знакомая.

Войдя следом за Энн, он закрыл за собою и запер дверь.

– Я очень боюсь всяких пистолетов, – нервно сказала Энн Фишер.

– Да убери ты эту штуку, Боб, – сказал Себастьян, – все равно ею никого не остановишь.

– А может, и остановишь, – возразил Боб Линди, направляясь в дальний угол приемной. Из распахнутой двери служебного помещения хлынул поток света. – Он заметно окреп и принялся диктовать свои воспоминания, Черил едва успевает записывать. А это кто?

Он окинул Энн Фишер критическим взглядом.

– Покупательница на миссис Тилли М. Бентон, – объяснил Себастьян, направляясь к кровати; Энн Фишер шла следом, едва не на цыпочках. – Ваше Могущество, – поклонился он. – Говорят, вам значительно лучше.

– Я столько всего хочу записать, – сказал Анарх заметно окрепшим голосом. – Ну почему у вас нет магнитофона? В любом случае я глубоко благодарен мисс Вейл за то, что она любезно согласилась за мною записывать. Как и за все ваше гостеприимство и за то внимание, которым я здесь окружен.

– А вы правда Анарх Пик? – спросила Энн Фишер дрожащим от волнения голосом. – Это сколько же минуло времени… вы ощущали, как оно течет?

– Я только знаю, – сказал Анарх, будто снова уходя в воспоминания, – что мне представилась бесценная возможность. Бог позволил мне – и многим другим – увидеть значительно больше того, что видел Павел. Я обязательно должен все это записать. Мистер Гермес, – взглянул он на Себастьяна, – вы не могли бы достать мне магнитофон? Я уже начинаю забывать… все словно растворяется, неудержимо уходит.

Он судорожно сжал кулаки.

– У нас же был магнитофон, – повернулся Себастьян к Бобу Линди. – Куда он вдруг подевался?

– Протяжка стала заедать. – В голосе Линди слышалось что–то вроде вины. – Вот и отнесли его в гарантийку.

– Это было полгода назад, – резко бросила Черил Вейл.

– Да как–то все было не съездить, – объяснил Боб Линди. – Завтра прямо с утра и заберем.

– Но ведь все уходит, испаряется, – почти простонал Анарх. – Неужели так ничего и не сделать?

– У меня есть дома магнитофон, – вмешалась Энн Фишер. – Только не слишком хороший.

– Для записи речи, – сказал Себастьян, – качество не так уж и важно. А нельзя ли тебя попросить, – повернулся он к Энн, – слетать домой и привезти его сюда?

– И не забудьте прихватить побольше пленки, – вступил Линди. – Этак с дюжину семидюймовых бобин.

– Вы даже себе не представляете, какая это мне радость. – Глаза Энн Фишер расширились от возбуждения. – Помочь в таком потрясающем… – Она порывисто сжала руку Себастьяна и метнулась к двери. – Я вернусь буквально через секунду, ты, главное, впусти, когда я постучу.

– Нам это будет очень кстати, – сказал Боб Линди и повернулся к Себастьяну. – Старикан чешет с такой скоростью, что Черил за ним не поспевает. Совсем не похоже на прежних, – добавил он недоуменно. – Обычно они позаикаются немного и тут же бросают это дело.

– Он хочет, чтобы до нас дошло, – сказал Себастьян.

«Ведь это он хочет, – подумал он, – сделать то, что хотел сделать я, и что для меня, как и для всех остальных, оказалось непосильным делом. И он от нас просто не отстанет, пока мы что–нибудь не придумаем». На Себастьяна это произвело большое впечатление. Судя по блеску в глазах Энн Фишер, когда он открывал ей дверь, увиденное во «Флаконе Гермеса» произвело впечатление и на нее.

– Вернусь через полчаса, – пообещала она.

Шпильки Энн зацокали по мостовой; Себастьян увидел, как она машет рукой пролетавшему мимо такси, а затем захлопнул и запер дверь.

– Не могу понять, с какой такой радости ты притащил сюда эту девицу, – сказал доктор Сайн, присевший на минуту отдохнуть.

– Девять месяцев назад, – объяснил Себастьян, – эта девушка инкорпорировала младенца, а сегодня затащила меня в постель. Она принесет нам магнитофон, тут же уйдет, и мы вряд ли когда–нибудь снова ее увидим.

Раздался звонок видеофона.

Рука Себастьяна рванулась к трубке. Возможно, это звонила Лотта.

– Гуд бай, – сказал он с надеждой в голосе.

На экране нарисовалось незнакомое мужское лицо.

– Мистер Гермес? – Незнакомый субъект говорил спокойно и предельно отчетливо. – Я не стану представляться, потому что это не является необходимым. Мы с другом сидим в укрытии прямо напротив вашего витария – и наблюдаем.

– Да? – удивился Себастьян, стараясь говорить по возможности беспечно. – Ну и?

– Когда вы входили в дверь с этой девушкой, мы успели ее сфотографировать, – продолжил незнакомец. – С той, которая только что отбыла на такси. Мы передали снимок в Рим и проверили по нашим архивам. И вот мне пришел ответ. – Он взял со стола лист бумаги и пробежал его глазами. – Это Энн Магайр, дочь Мэвис Магайр, заведующей Тематической публичной библиотекой. Искоры время от времени прибегают к ее услугам.

– Понятно, – пробубнил Себастьян, его язык вдруг стал толстым и неповоротливым.

– Так что они до вас добрались, – закончил незнакомец. – Нужно сейчас же переправить Анарха в какое–нибудь надежное место, пока в вашем витарии не появились они. Я имею в виду искоров. Вы согласны со мною, мистер Гермес?

– Согласен, – кивнул Себастьян и положил трубку.

Несколько секунд все молчали.

– Может, ко мне, – предложил доктор Сайн; в его голосе звучало сомнение.

– А может, все это совсем безнадежно, – сказал Себастьян.

– Тащим скорей старика в машину, у нас их на крыше целых три штуки, – сказал Боб Линди, напряженно слушавший разговор Себастьяна с незнакомцем. – Все равно куда, лишь бы отсюда. Да не сидите вы как неживые! – Его голос сорвался на крик.

– Да вези куда хочешь, – сказал Себастьян пустым механическим голосом.

Доктор Сайн и Боб Линди исчезли в служебном помещении; безвольно стоявший Себастьян слышал, как они поднимают Анарха с кровати, как протестует при этом Анарх – он не хотел прекращать диктовку, – как открыли они дверь на лестницу и как потащили его на крышу.

Звук запущенного двигателя. И снова тишина.

В приемной появилась Черил Вейл.

– Улетели. И его с собой взяли. Как ты думаешь…

– Я думаю, – сказал Себастьян, – что я трепло и подонок.

– И ты ведь женатый, – добавила Черил. – И Лотта такая прелестная девочка.

– Этот итальянский покупатель, – сказал Себастьян, словно ее не слыша. – Джакометти. Думаю, мы остановим наш выбор на нем.

– Да, ты в долгу перед ними.

«А ведь она была со мною в постели, – подумал Себастьян, – какой–то час тому назад. Ну как же такое можно? Так использовать свое тело?»

– Теперь сама видишь, – сказал он, – почему Лотта ушла от меня.

Он чувствовал себя полным ничтожеством. И потерпевшим разгромное поражение. Не поражение в обычном смысле слова, а какое–то интимное, личное, уходившее вглубь; он был разгромлен как мужчина и как человек.

«Я когда–нибудь встречусь с ней снова, – сказал он себе. – И что–нибудь с ней сделаю, чтобы поквитаться».

– Иди домой, – сказал он Черил.

– Я так и собиралась.

Она взяла свой плащ и сумочку, открыла дверь и растворилась в ночной темноте. Себастьян остался один.

«В один и тот же день, – подумал он, – эти сволочи добрались до нас обоих, сперва до Лотты, а потом и до меня».

Он покопался в углах и ящиках, нашел забытый Линди пистолет и сел за секретарский стол, откуда было видно входную дверь. Время текло удивительно медленно. «Так вот для чего я вернулся из смерти, – мелькнуло у него в голове. – Чтобы причинить конечному миру бесконечный вред».

Двадцать минут спустя в дверь осторожно постучали. Себастьян встал, сунул пистолет в карман плаща и пошел открывать.

– Пока, – сказала запыхавшаяся Энн Фишер и протиснулась в приемную с руками, занятыми магнитофоном и коробкой бобин. – Отнести это внутрь? – спросила она.

– Неси, – сказал Себастьян и сел обратно за стол.

Энн Фишер прошла мимо него, волоча свой груз, но он не стал ей помогать, даже не шелохнулся. Просто сидел и ждал, как делал это прежде.

Через пару секунд она вернулась и молча встала за его плечом, высокая и гибкая. Он остро, буквально кожей ощущал, что она там стоит.

– Его увезли, – сказала Энн после долгой, томительной паузы.

– Его никогда здесь и не было. Все это был спектакль. Для твоего удовольствия.

Себастьяну приходилось импровизировать. Странно, но он ощущал страх. Страх и полное бессилие.

– Не понимаю, – сказала Энн.

– Нам тут позвонили, – сказал Себастьян. – И много про тебя рассказали.

– О? – Ее голос кардинально изменился, стал резким и настойчивым. – И что же ваши информаторы имели про меня сказать? – Себастьян молчал. – Я была бы глубоко благодарна, если бы ты ответил. Анонимная информация – имею же я право знать. – Себастьян опять ничего не ответил. – Ну что ж, – сказала она наконец, – ты, похоже, не нуждаешься в моем магнитофоне. Как и во мне. Ты мне совсем не доверяешь.

– Что твоя мать сделала с ней сегодня в Библиотеке? – спросил он, не поворачиваясь и не поднимая головы.

– Да ничего особенного, – пожала плечами Энн.

Она обошла стол, села в одно из клиентских кресел, положила ногу на ногу, достала пачку сигаретных окурков, закурила и стала втягивать дым.

– Этого хватило, – сказал Себастьян, – чтобы она от меня ушла.

– О, они очень перепугались, и она, и этот коп, ее дружок. Только ушла она от тебя совсем не из–за чего–то, что сделала с ней моя мать; этот коп уже много месяцев пытался затащить ее в постель. Мы прекрасно знаем, где они спрятались. В одном мотеле в районе Сан–Фернандо.

– Вроде как мы с тобой, – сказал Себастьян. – И совсем ведь недавно.

Это Энн не стала комментировать; она продолжала курить, и сигарета быстро удлинялась.

– Ну и что же теперь? – спросила Энн, когда сигарета догорела и потухла. – Ты его спрятал, мы его найдем. Есть лишь конечное количество мест, куда его могли увезти. И мы следили за этой машиной, которая отсюда взлетела; думаю на ней его и увезли.

– И не было никакого Арнольда Окснарда Форда, – сказал Себастьян. – Или ты скажешь, что был?

– В каком–то смысле, да. Так звали моего первого мужа. Он бросил меня год назад.

Энн говорила легко и свободно, словно все, что тут происходит, не имело особого значения. Да пожалуй, она была и права. Себастьян встал из–за стола и подошел к ней.

– Ну и что теперь? – вскинула глаза Энн.

– Выметайся отсюда.

– Послушай, – сказала Энн, – будь ты разумным человеком. Мы являемся серьезным покупателем. Мы хотим получить возможность искоренить все, что он наговорит, ничего другого нам не надо… мы отнюдь не собираемся причинять ему боль или вред. Нам это совсем не нужно, это ваш дружок–коп размахивает всюду пистолетом, и этот ваш техник. Кстати, а где его пистолет?

– У меня в кармане, – сказал Себастьян. – А теперь выметайся.

Он распахнул наружную дверь и начал молча ждать.

– Все–таки трудно с тобой говорить, – вздохнула Энн. – Я не вижу, чтобы что–то препятствовало нашим с тобой отношениям. Лотта пилится с другим, ты остался в одиночестве. Я тоже одинока. Так в чем же проблема? Мы не сделали ничего незаконного, твоя жена фобический ребенок, боящийся всего вокруг; ты делаешь большую ошибку, воспринимая ее невротические страхи со всей серьезностью, ты должен бы сказать ей: «Разбирайся во всем сама, выплывешь или утонешь». Лично я так бы и сделала. – Она закурила новый окурок. – Тебе бы следовало заняться этим копом, этим Джо Тинбейном. Неужели тебе не обидно, что он спит с твоей женой? Вот бы о чем тебе сейчас подумать, а не злиться тут на меня.

Она его обвиняла, но совершенно холодно, без малейшей ярости и страсти. Просто нейтральная констатация фактов. «Ужас, – подумал Себастьян. – Я долго этого не выдержу. Это совсем не та женщина, с которой я спал, никто не может так измениться».

– Думаю, – сказала Энн, – нам с тобой нужно забыть про эту ссору. Ничего же в ней хорошего ни для тебя, ни для меня. Ну а затем… – Она пожала плечами. – Начать с того самого места, на котором мы остановились. У нас были с тобой прекрасные, весьма здоровые отношения. Даже несмотря на твой возраст.

Он безжалостно, изо всех сил ударил ее ладонью по губам.

Энн не вскочила, не закричала, а просто нагнулась, чтобы поднять упавшую сигарету; руки ее, однако, тряслись.

– С твоим браком, – продолжила она, – покончено навсегда, уж нравится это тебе или нет. Твоя прежняя жизнь закончилась, а новая…

– С тобой?

– Вполне возможно. Я нахожу тебя привлекательным, в некотором роде. Если только нам удастся разрешить эту проблему с Анархом… – Она развела руками. – Я не вижу, что тогда будет мешать полезным и весьма удачным отношениям между тобою и мной. Если не считать этой единственной проблемы, проблемы Анарха, которая вызвала в тебе столько враждебности и недоверия, у нас все же было хорошее начало. Хотя ты меня и ударил. Я могу об этом забыть, ведь это совсем на тебя не похоже, ты же совсем не такой.

Зазвонил видеофон.

– Ты что, не собираешься брать трубку? – спросила Энн.

– Нет.

Энн пожала плечами и взяла трубку.

– Витарий «Флакон Гермеса», – сказала она с секретарской ноткой в голосе. – У нас уже закрыто, вы не могли бы позвонить завтра утром?

Из трубки забормотал какой–то мужской голос, совершенно Себастьяну незнакомый. Себастьян слышал лишь интонации, но не слова. Он сидел, придавленный своим отчаянием, мысли его разбегались.

«Не Лотта, – думал он. – А главное, эта стерва права, с моим браком покончено – потому что, если ей захочется его поломать, это для нее раз плюнуть. Всего–то и надо, что найти Лотту и все ей рассказать. И ведь она еще сумеет, как сумела минуту назад, разрисовать это как начало неких прочных отношений.

За один вечер эта девица, считай что, разрушила и мой бизнес, и всю мою жизнь. Еще вчера я бы в это не поверил».

– Это мистер Карл Гантрикс, – повернулась к нему Энн Фишер.

– Я таких не знаю, – отрезал Себастьян.

Энн прикрыла трубку рукой и стала торопливо шептать:

– Он знает, что вы здесь откопали Анарха Пика, потому и звонит. Думаю, он намерен стать вашим клиентом. Вполне перспективный клиент.

Она протянула Себастьяну трубку. Выбора не было. Он встал, подошел и взял трубку.

– Гуд бай. – Голос Себастьяна звучал совершенно равнодушно.

– Мистер Гермес, – сказал Гантрикс, – очень приятно с вами познакомиться.

– Аналогично.

– Я звоню вам официально, – сказал Гантрикс, – по поручению Его Могущества Рэя Робертса, который в данный момент, как я счастлив вам сообщить, совершает паломничество в ЗСШ; его самолет должен приземлиться в Лос–Анджелесе через десять минут.

Себастьян ничего не ответил. Он только слушал.

– Мистер Гермес, – сказал Гантрикс, – я звоню в такой неурочный час на случай, если вдруг вы еще не покинули помещение фирмы. Правду говоря, я склонен предположить, что вы очень заняты работой по оживлению Анарха и уходу за ним; я не ошибаюсь в этом отношении?

– А кто сказал вам, что Анарх у нас?

– Пусть это останется временно тайной. – Лицо Гантрикса приобрело хитрое выражение.

– Ваш информатор ошибся, – сказал Себастьян.

– Нет, я думаю, он не ошибся. – И опять это дразнящее лукавство, словно Гантрикс играл с ним в какую–то простую игру. Словно Гантрикс заранее знал все карты. – Лично я, – продолжил Гантрикс, – уже нахожусь на территории ЗСШ, а точнее в Лос–Анджелесе, и должен в ближайшее время встретиться с прилетающим мистером Робертсом. У меня еще есть, однако, время обсудить с вами некую деловую проблему. Его Могущество мистер Робертс поручил мне провести с вами переговоры относительно покупки Анарха, что я и делаю. Какова его цена по вашему каталогу?

– Сорок миллиардов поскредов.

– Это довольно дорого.

– А если учесть комиссионные коммерческого агента, то для круглого счета сорок пять.

– Ты сделал ошибку, назвав им цену, – прошептала ему на ухо Энн Фишер.

– Да это не цена, а чушь собачья, – отмахнулся от нее Себастьян. – Никто нам столько не заплатит. Даже юдиты.

– Не такая уж это и чушь, – сказала Энн. – Уж для них–то – во всяком случае, если учесть, что они за эту цену получат.

– Я подъеду к вам в самое ближайшее время, – сказал Гантрикс, – и возможно, нам удастся сговориться на несколько меньшей цене. – В его голосе не слышалось никакого удивления. Так что Энн была права. – Так что хелло, мистер Гермес, и надеюсь, что ненадолго.

– Хелло, – сказал Себастьян и положил трубку.

– В тебе обостренное чувство вины, – сказала Энн. – Ты ударил меня по лицу и теперь себя за это наказываешь тем, что сразу сдаешься.

– Может, и так, – пожал плечами Себастьян. Но эта цена, ему до сих пор не верилось, что она может устроить юдитов. – Когда этот Гантрикс приедет сюда, я постараюсь вздуть цену.

– Да не сделаешь ты ничего подобного, – отмахнулась Энн. – Ты сразу капитулируешь. И вообще, ты же знать не знаешь, где сейчас Анарх и в чьих он руках. Думаю, тебе лучше поручить переговоры с Гантриксом мне, сам ты уже не в форме.

– Ты решила взять все в свои руки.

– А почему бы нет? Я достаточно умна и образованна, имею обширный опыт в деловых процедурах. А ты совершенно выдохся. Иди и немного поспи, я разбужу тебя, когда прибудет Гантрикс, и ты будешь при мне вроде советника. Тебе сейчас нужен кто–то со свежей головой. Никак не думаю, чтобы Лотте это было бы под силу. Вот потому она тебя и потеряла.

Себастьян встал, вышел в ночную темноту и начал высматривать, где там эти наблюдатели. Некоторое время он стоял, размахивая руками, а затем из дома на другой стороне улицы появился мужчина – тот самый, что звонил ему насчет Энн.

– Мне нужна помощь, – сказал Себастьян.

– Какая? – спросил похожий на итальянца брюнет. – Разобраться с этой девицей?

– Вы, наверное, видели, как недавно с нашей крыши стартовала машина.

– Да, – кивнул человек. – И мы видели, как за ней увязалась машина побольше, Библиотечная.

– Я не знаю, – сказал Себастьян, – по–прежнему ли Анарх в наших руках.

– Нам тоже не терпится это узнать, – сказал итальянец. – Судя по тому, что мы видели, ваша машина имела заметную фору, да и двигалась очень лихо. У вас, наверное, очень опытный водитель.

«Это Боб Линди, – подумал Себастьян. – Он водит как бешеный».

– Откуда вы узнаёте обстановку? – спросил он итальянца. – Мне тоже нужно ее знать, потому что сюда летит покупатель, представляющий Рэя Робертса.

– Гантрикс, – кивнул итальянец. – Мы перехватили его звонок и поэтому знаем. Ну и цену же вы заломили, это что, всерьез? Или просто для завязки разговора?

– Я просто не думал, – сказал Себастьян, – что юдиты поднимут такую сумму.

– А они и не поднимут. Во всяком случае, в поскредах ЗСШ. Гантрикс попытается всучить вам облигации СНМ, которые, как всем известно, считай, ничего не стоят. Нужно вам было быть поконкретнее.

– Если Анарх уже не у нас, это не имеет значения.

– Как только я что–либо узнаю, тут же вам сообщу. Мы послали за машиной Библиотеки одну из своих и ждем теперь вестей. Продержите Гантрикса, пока я вам не позвоню.

– Хорошо, – кивнул Себастьян и смущенно добавил: – Я очень благодарен за вашу помощь.

– Вам нужно вышвырнуть эту девицу, – сказал итальянец. – Вы что, не можете с ней справиться? Она, конечно, профи, она крутая, но вы–то и больше, и сильнее.

– Ну и что толку, если я ее вышвырну? – Это казалось Себастьяну абсолютно бессмысленным делом. – Ведь она уже донесла своим обо всем, что сумела увидеть, так какой же еще от нее вред?

– Какой?! – вспылил итальянец. – Она будет склонять вас в пользу Гантрикса. Она возьмет переговоры в свои руки, и вы не успеете опомниться, как Анарх будет продан и всей этой истории придет конец.

Из того же здания вышел второй мужчина; два агента римского синдиката немного посовещались.

– Она звонит с вашего видеофона в Библиотеку, – негромко сказал Себастьяну первый. – Докладывает Совету искоренителей про звонок Гантрикса. И про то, что вы встретитесь с ним в вашем витарии.

– И еще говорит, что заложила где–то бомбу, принесенную в липовом магнитофоне, – сказал второй итальянец, на голове которого были большие наушники. – И может в любой момент взорвать ее дистанционно.

– Зачем? – удивился первый агент. – Кого она хочет взорвать? Себя?

– Она не сказала. Но искор, принимавший ее звонок, похоже, все понимал. Подождите. – Агент постучал пальцем по наушнику. – Она снова звонит. Теперь своему мужу, – пояснил он, немного помолчав.

– Своему мужу, – повторил Себастьян.

Так, значит, и это было враньем. Он и раньше ее ненавидел, но теперь это чувство стало яростным, всепоглощающим.

– Все это очень интересно, – сказал через какое–то время человек в наушниках. – Она прямо кипит различными планами. Во–первых, требует, чтобы миссис Гермес нашли и поставили под наблюдение. Мистер Гермес, а вы знаете, где сейчас ваша жена?

– Нет, – сказал Себастьян.

– Во–вторых, – продолжил агент, – она требует, чтобы убили некоего Джо Тинбейна. И наконец – чтобы искоры перехватили вашу жену, если та решит к вам вернуться. Энни Магайр намерена не отходить от вас, пока Анарх не попадет в руки Библиотеки, а затем… – Он вскинул глаза на Себастьяна. – Она говорит, что убьет вас. За то, что вы сделали. Что вы с ней сделали, мистер Гермес?

– Дал ей пощечину.

– Надо было сильнее, – жестко кинул итальянец в наушниках.

Считая, что беседа закончена, Себастьян вернулся в витарий. Энн уже не говорила по видеофону и даже сидела далеко от него.

– Где ж это ты был, – улыбнулась она. – Я выглядывала наружу, но там темно и ничего не видно.

– Я гулял и думал.

– И что же надумал?

– Все вот пытаюсь решить…

– Да нечего тут и решать.

– Очень даже есть, – возразил Себастьян. – Что мне с тобою делать. Вот это я и решаю.

– Я же только стараюсь тебе помочь, – сказала Энн примиряющим голосом. – Ляг и отдохни, а как придет Гантрикс, я тебя разбужу. А самое главное… – Она встала и похлопала его по руке. – Ты пойми, беспокоиться ровно не о чем. Если Анарх уже не у тебя, то он у Библиотеки, а это не так и плохо, они знают, что нужно с ним делать. А если он все еще у тебя… – Она чуть помедлила, в ярко–синих глазах появился блеск. – Я проведу их наилучшим образом. Переговоры с Карлом Гантриксом.

Себастьян прошел в заднее помещение и лег на то место, где недавно лежал Анарх. Он смотрел в потолок и думал. «Вся моя фирма, – думал он. – Она может уничтожить и фирму, и меня, всё, подчистую. Нет ничего, меня касающегося, чем она не может распорядиться. Ну почему я не могу с этим покончить? Ведь у меня есть пистолет, я мог бы ее убить».

Но он был обучен возвращать людям жизнь, а никак не убивать их. Все его привычки, все, во что он верил, было связано с дарованием жизни. Дарованием без разбора, кому угодно; в витарии не интересовались родословными старорожденных, никогда не задавались вопросом, достойны ли они новой жизни.

«Убить человека, – думал он, – совсем не просто». Так не полагается делать. Это не может быть единственным выходом. Эта пощечина совсем на ней не сказалась. Ну разве что поставила его на первое место в списке тех, кого ей нужно уничтожить. «И нет, – решил Себастьян, – мне никак от нее не избавиться. Если она точно решила торчать здесь. Словами ее не проймешь, как и угрозой ее физической безопасности. А где заложена эта бомба? Прямо здесь, в этой комнате? Господи, я должен что–то делать, нельзя же так просто лежать и ждать. Я должен действовать».

Из приемной донесся звонок видеофона.

Себастьян спрыгнул на пол с одной лишь мыслью: кто бы ни звонил, не ее это дело. Он бросился в приемную и выхватил у Энн трубку.

– Они все равно не хотят со мной говорить, – философски заметила Энн. – Они, уж кто бы это ни был, сказали, что будут говорить исключительно с тобой. Мне не нравится их тон, – добавила она. – Странные какие–то у тебя друзья, если это друзья.

У аппарата был Боб Линди.

– Ей меня слышно? – спросил он для начала.

– Нет. – Себастьян отнес аппарат в дальний угол, сколько позволил провод. – Давай рассказывай.

– Ты не можешь от нее избавиться? – спросил Линди.

– Да хрен с ней, ты просто рассказывай.

– Мы сбросили их с хвоста, – сказал Линди. – Машину, которая за нами увязалась. Это был настоящий воздушный бой, как Первая мировая. Я крутил виражи и петли, и они тоже крутили; пару раз я сделал иммельман… в конечном итоге вышло, что они летят на север, а я – на юг. Пока они успели развернуться, я уже был далеко, и они меня потеряли. Мы только что сели, он еще в машине.

– Не говори мне, где вы, – торопливо сказал Себастьян.

– Еще бы, когда у тебя там трется эта чертова дамочка. Она же ничуть тебя не боится. Бабы, они никогда не боятся мужиков, с которыми были в постели. А вот меня она боится, я видел это по ее глазам, когда ткнул в нее пистолетом. Хочешь, я прилечу? Я оставлю Анарха на Сайна и буду в витарии минут через сорок.

– Спасибо, – сказал Себастьян, – но я должен разобраться сам. Перезвони мне через два часа. Привет.

Он положил трубку.

Энн стояла у окна, скрестив на груди руки.

– Значит, Анарх все так же у тебя, – сказала она. – Прекрасно, прекрасно.

– Откуда ты знаешь?

– Когда ты сказал «не говори мне, где вы», трудно было не понять. – Она повернулась к нему всем телом. – И с чем же это таким ты должен сам разобраться?

– С тобой, – сказал Себастьян.

Глава двенадцатая

Мы не знаем, что такое Бог… потому что он бесконечен и, как следствие, принципиально непознаваем. Бог и сам не знает, что Он такое, потому что Он не является ничем.

Иоанн Скотт Эуригена

Они смотрели друг другу в глаза.

– Я заложила здесь бомбу, – сказала Энн. – Так что не пытайся угрожать мне пистолетом. И даже если ты меня выгонишь, я все равно смогу взорвать эту бомбу. Я убью тебя и Карла Гантрикса, и если я это сделаю, юдиты займутся твоей женой. Они возложат всю вину на тебя и будут жаждать отмщения.

– Пока ты здесь, – задумчиво сказал Себастьян, – ничего ты взрывать не будешь, потому что так ты убьешь и себя, а ты слишком активная, слишком деятельная, чтобы сознательно умереть.

– Благодарю. – Энн слегка поклонилась и сверкнула ослепительной улыбкой. – Это мне льстит.

В наружную дверь постучали.

– Это мистер Гантрикс, – сказала Энн и направилась к двери. – Пустить его? – спросила она и тут же ответила на свой вопрос: – Да, присутствие третьей стороны сразу разрядит атмосферу. Тогда ты не сможешь угрожать мне насилием.

Она начала открывать дверь.

– Подожди, – остановил ее Себастьян.

Энн вопросительно обернулась.

– Оставьте Лотту в покое, – торопливо сказал Себастьян, – и я отдам вам Анарха.

Ее глаза сверкнули бешеным торжеством.

– Но сперва я должен ее получить. Я получу ее назад, в свое распоряжение, и лишь потом отдам вам Анарха. Никаким обещаниям я не поверю.

Для нее, для Энн, обещание не значило ровно ничего.

В полуоткрытую дверь протиснулся мешковато одетый высокий и тощий негр.

– Мистер Гермес? – спросил он неуверенно. – Себастьян Гермес? – Щурясь от яркого света, негр окинул приемную взглядом. – Очень приятно, сэр, наконец–то встретиться с вами. До свидания, мистер Гермес.

Он направился к Себастьяну, вытянув руку для пожатия.

– Секундочку, мистер Гантрикс, – сказал Себастьян и повернулся к Энн. – Ты понимаешь условия соглашения?

Он уперся в Энн глазами, пытаясь прочитать ее мысли, но это было невозможной задачей – он не мог ни угадать ее ответа, ни оценить его будущую искренность.

– Похоже, я мешаю вашей беседе, – галантно сказал Гантрикс. – Я тут присяду… – он направился к одному из кресел, – и немного почитаю, а вы не обращайте на меня внимания. Но вот только… – Он взглянул на свои часы. – Я обязан прибыть к Его Могуществу Рэю Робертсу не позже чем через час.

– Ни один человек, – сказала Энн, – не может иметь «в своем распоряжении» другого свободного человека.

– Слова, – презрительно скривился Себастьян. – Ты играешь ими как садистка. И не притворяйся, будто тебе непонятно, что я имел в виду. Я просто хочу получить ее назад, чтобы Лотта была не где–то там, в каком–то мотеле или в вашей Библиотеке, а здесь, в этом витарии.

– А Анарх Пик, он здесь? – заговорил Гантрикс. – Можно я тихонько схожу и взгляну на него хоть вполглаза, а вы тем временем продолжите вашу беседу?

– Его здесь нет, – сказал Себастьян. – Мы были вынуждены увезти его в другое место. В целях безопасности.

– Но он действительно находится на вашем реальном и законном попечении? – забеспокоился Гантрикс.

– Да, – кивнул Себастьян, – я вам это гарантирую.

– А почему ты думаешь, – спросила Энн, – что я способна вернуть тебе Лотту? Она ушла от тебя по своей собственной воле. Я и представления не имею, где она сейчас. Ну, только что вроде в районе Сан…

– Но ты найдешь ее мотель, – сказал Себастьян. – Рано или поздно. Ты звонила в Библиотеку и сказала искорам, чтобы из кожи вон вылезли, но нашли ее.

Энн побледнела.

– Я знаю, о чем ты говорила, – сказал Себастьян. – И с Библиотекой, и с мужем.

– Но эти разговоры были сугубо приватными! – возмутилась Энн.

За ее возмущением явно ощущался страх. Впервые за все это время она утратила самообладание, теперь она его боялась. И не напрасно. Узнав ее действительные намерения, Себастьян резко изменился; он и сам ощущал это изменение, и Энн, очевидно, тоже.

– Я просто очень разозлилась, – сказала она. – Этот твой Джо Тинбейн, никто не собирается его убивать, это все чистый треп. Ты и представить себе не можешь, как я тогда кипела, ведь за всю мою жизнь ни один человек и пальцем меня не тронул. А что касается наших с тобой личных отношений… – Теперь она говорила с предельной осторожностью, Себастьян чуть ли не физически ощущал, как она подбирает слова. – Честно говоря, ты мне понравился, и мне хотелось бы остаться с тобой. Но должна же я дать своему мужу хоть какое–то объяснение, я должна была сказать ему хоть что–то.

– Отдай мне бомбу, – сказал Себастьян.

– Хмм, – задумчиво протянула Энн и снова скрестила руки. – Даже и не знаю, стоит ли мне это делать.

Она уже заметно оправилась от испуга.

– Бомба? – забеспокоился Карл Гантрикс. – Какая бомба?

От нервного возбуждения он даже встал.

– Передай Анарха нам, – сказала Энн, – и я обезврежу бомбу.

Пат.

– Я принесла в витарий бомбу, – объяснила Гантриксу Энн, – считая, что Анарх еще здесь. Чтобы его убить.

– Но зачем? П–почему? – Глаза Гантрикса расширились от ужаса.

– Я из Библиотеки, – сказала Энн. – Разве Рэй Робертс не хочет, чтобы Анарх был убит? – добавила она, удивленная реакцией Гантрикса.

– Господи! – воскликнул Гантрикс. – Да конечно же нет! – В его голосе ужас мешался с возмущением.

И Себастьян, и Энн Фишер глядели на него в немом изумлении.

– Мы почитаем Анарха, – сказал Гантрикс, задыхаясь от гнева и возмущения. – Он наш святой, наш единственный святой. Долгие годы мы ждали его возвращения; Анарх принесет нам всю высшую истину о потусторонней жизни. В этом же и есть единственная цель приезда сюда Рэя Робертса: это – священное паломничество, чтобы воссесть у ног Анарха и услышать благую весть. – Сжав кулаки, он начал надвигаться на Энн; та испуганно дернулась в сторону. – Благую весть, – повторил Гантрикс. – Славную весть о слиянии в вечности всех наших душ. Ничто, кроме этой вести, не имеет никакого значения.

– Но Библиотека… – еле слышно начала Энн Фишер.

– Вы, искоры, – прервал ее Гантрикс, буквально выплевывая слова, – безжалостные тираны. Мелкие правители мира сего. Что вы задумали на этот раз? Хотите искоренить благую весть, принесенную им из–за гроба. Так вы говорите, – повернулся он к Себастьяну, – что Анарх находится в безопасности?

– Да, – кивнул Себастьян. – Они пытались его захватить и даже почти в этом преуспели.

Неужели он ошибался в отношении Робертса? Неужели все это правда? Все окружающее приобрело странный привкус нереальности, словно и Карл Гантрикс, и вся его возмущенная речь, и его очевидная ненависть к Библиотеке – все это было сном. Но это было правдой, а значит, с этими людьми можно иметь дело, можно отдать им Анарха, ни о чем не беспокоясь. Все сразу изменилось.

– А как инициируется эта бомба? – спросил Гантрикс у Себастьяна. – По сигналу от устройства, которое при ней?

– Это может сделать и Библиотека, – хрипло сказала Энн.

– Нет, – покачал головой Себастьян, – оно у нее при себе. Ты же так и сказала, – повернулся он к Энн, – когда говорила с Библиотекой.

– А как вы считаете, – спросил Гантрикс, – она может убить и себя?

– Нет, – не задумываясь, сказал Себастьян, – и я в этом вполне уверен. Она думала уйти отсюда, не дожидаясь взрыва.

– Тогда нам нужно поступить следующим образом, – деловито сказал Гантрикс. – Я подержу ее за руки, а вы постарайтесь найти устройство.

Он схватил девушку за запястья жесткой железной хваткой. Слишком жесткой, подметил Себастьян, слишком железной. И тогда он отчасти понял чувство нереальности, создаваемое Гантриксом: это был робот, и даже не автономный, а управляемый дистанционно.

Мало удивительного, что «Гантрикс» не слишком боялся бомбы, ведь он – а вернее его оператор – теперь уже знал, что Анарх находится в безопасном месте. И при взрыве, подумал Себастьян, погибну только я – я и Энн Фишер Магайр.

– Я предлагаю, – продолжил роби, – чтобы вы поскорее ее обыскали.

Его голос звучал твердо и властно.

– Энни, – сказал Себастьян, – только ничего не взрывай. Уж хотя бы ради самой себя. Этим ты ровно ничего не добьешься, ведь это не человек, а робот. Уничтожение робота не подвигнет юдитов на кровную месть.

– Это верно? – спросила Энн у «Гантрикса».

– Да, – кивнул тот. – Я Карл Гантрикс–младший. Пожалуйста, мистер Гермес, заберите у нее спусковое устройство. Нам еще нужно поговорить о делах, а времени у меня меньше часа.

Устройство обнаружилось в ее сумочке. После пятнадцатиминутных поисков. Спасибо железной хватке робота, у Энн не было ни малейших шансов до него дотянуться, так что опасность им не угрожала.

– Ну вот, – сказала Энн с преувеличенным хладнокровием, – ты его и получил. Только все мои инструкции Библиотеке остаются в силе. В частности те, что касаются Тинбейна и твоей жены.

Теперь, когда робот ее отпустил, она смотрела с наглым вызовом.

– И про меня, значит, тоже? – спросил Себастьян. – Не отходить от меня, пока…

– Да, да, да, – прервала его Энн, массируя запястья. Она откинула волосы со лба, слегка их пригладила и резко встряхнула головой. – Я думаю, что он, – ее палец метнулся в сторону Карла–младшего, – все тут наврал. Если ты передашь им Анарха, то не получишь ничего, кроме облигаций СНМ, не стоящих и бумаги, на которой они напечатаны. Через пару недель они объявят про тяжелую болезнь Анарха, а затем он и вовсе исчезнет. Его попросту убьют. Тут, перед самым приходом этого, ты предлагал мне обмен. Теперь я его принимаю. Ты получишь свою Лотту назад, живую и невредимую, прямо с рук на руки. Ну а затем мы получим Анарха.

Она смотрела на него и ждала ответа.

– А если он достанется юдитам…

– О, вполне возможно, что ты так и так увидишь Лотту. Я совсем тебе не угрожаю. Я просто предлагаю полную гарантию. – Энн снова была на коне, она снова держала себя в руках. – Мы приложим все усилия Библиотеки, чтобы убедить ее оставить Джо Тинбейна и вернуться к тебе, и это не будет принуждением, мы просто расскажем, как горячо ты о ней беспокоился. От чего ты отказался ради нее. Ты ведь мог получить сорок пять миллиардов поскредов… а некоторые искоры умеют просто объяснять самые запутанные проблемы.

– Я отведу вас в другое место, – сказал Себастьян роботу Карлу–младшему, – чтобы мы могли бы спокойно обговорить условия нашей сделки.

Он взял Энн Фишер повыше локтя и вывел ее наружу, на тротуар. Следом за ними вышел и Карл–младший.

– Ты глупый едок, – сказала Энн, глядя, как он запирает витарий. – Глупый, тупой, как пробка, едок.

Ее резкий голос отдавался в ушах Себастьяна, взбиравшегося вместе с Карлом–младшим по скрипучей лестнице, которая вела на крышу к его машине.

– Мы всегда боролись с Библиотекой, – сказал роби, осторожно поднимавшийся по затертым деревянным ступенькам. – Теперь они хотят искоренить новое учение Анарха; они хотят уничтожить малейшие следы принесенной им оттуда высшей мудрости. Я считаю само собою разумеющимся, что он ее нам принес. Я не ошибаюсь, мистер Гермес? Дает ли то, что он говорит, основания думать о широчайшем и глубочайшем религиозном опыте?

– Уж что да, то да, – подтвердил Себастьян. – С того самого момента, как мы его оживили, он говорит без остановки, лишь бы кто–нибудь слушал. Наша секретарша пытается за ним записывать, но никак не может поспеть.

А вот и припаркованная машина; Себастьян открыл дверцу и пропустил перед собою робота.

– Насколько ваша жена зависит от Библиотеки? – спросил Карл–младший, когда машина устремилась в ночь. – Неужели так сильно, как можно заключить из слов этой женщины?

– Ничего я не знаю, – признался Себастьян.

Как там они с Джо Тинбейном? Как он сможет защитить Лотту, пока та при нем? Наверное, хорошо, ведь сумел же он вытащить ее оттуда, так что разумно предположить, что схватить ее снова он не позволит. Да и будут ли эти, из Библиотеки, так уж особенно стараться? Для них же это дело десятое, личная вендетта Энн Фишер, а не фундаментальный аспект политики Библиотеки.

А политику эту определяет Совет искоренителей, уж никак не какая–то Энн.

– Угрозы, – сказал он вслух роботу. – Наглый шантаж. Склонная к насилию женщина всегда намекает на возможность насилия – если ты не согласишься на ее условия.

И до чего же это не похоже на Лотту, которой и в голову бы не пришло, что можно кого–то там шантажировать, дабы получить то, что хочешь.

«Счастливчик я, – подумал Себастьян, – что у меня такая жена. Или был счастливчиком, как уж там оно выйдет. Всё в руках Божьих».

– Если Библиотека повредит вашей жене, – сказал задумчиво робот, – вы, скорее всего, будете мстить. И не кому–нибудь, а этой женщине. Вы согласны с таким утверждением?

– Да, – хмуро согласился Себастьян. – Конечно же буду.

– Это понимаю я, а значит, не могла не понять и эта женщина. Возможно, это ее остановит.

– Возможно, – согласился Себастьян; скорее всего, Энн Фишер блефует, она не может не понимать, что́ он с ней тогда сделает. – Поговорим на другие темы, – сказал он роботу, боясь думать дальше в этом направлении. – Я везу вас в свою квартиру. Анарха там нет, но мы сможем спокойно обсудить цену и способ передачи прав собственности. У нас есть для этого стандартная процедура, она пригодна и в данном случае.

– Мы полностью вам доверяем. – Голос робота звучал почти нежно. – Но конечно, мы заплатим лишь после того, как увидим Анарха. Надо же убедиться, что он действительно находится у вас и действительно жив. И мы бы хотели с ним немного поговорить.

– Нет, – твердо сказал Себастьян. – Увидеть его вы увидите, но говорить с ним не будете.

– Но почему? – удивился робот.

– То, что имеет сказать Анарх, никак не является объектом продажи. В бизнесе витария никогда не присутствует этот фактор.

– Так, значит, – сказал после паузы робот, – мы должны поверить вам на слово, что Анарх принес нам нечто действительно ценное.

– Совершенно верно, – подтвердил Себастьян.

– Но при поставленной вами цене…

– Она остается прежней.

Себастьян понимал, что деваться им просто некуда, а потому и не думал сбавлять ни поскреда.

– Плата будет осуществляться в нашей валюте, – сменил тему робот. – Банкнотами Свободной Негритянской Муниципалии.

«Энн Фишер меня предупреждала, – подумал Себастьян, ощутив холодок в позвоночнике. – И данном случае – не врала. Да и эти, из Рима, они меня тоже предупреждали».

– Банкнотами ЗСШ, – сказал Себастьян.

– Мы покупаем лишь на нашу собственную валюту. – Слова робота звучали почти как приговор. – Я не имею полномочий вести переговоры на какой–либо иной основе. Если вы думаете настаивать на валюте ЗСШ, тогда лучше высадите меня у ближайшего перекрестка. Мне придется доложить Его Могуществу мистеру Робертсу, что нам не удалось прийти к соглашению.

– Тогда он поступит в собственность Тематической публичной библиотеки, – сказал Себастьян.

«А я, – добавил он про себя, – получу назад свою жену».

– Анарх с этим не согласится, – сказал Карл–младший.

И ведь верно, подумал Себастьян. Однако вслух он сказал:

– Решать будем мы, в подобных случаях мы обладаем всеми законными правами.

– В истории человечества, – возразил робот, – еще не было подобного случая. Ну разве что однажды, – торопливо поправился он, – но это случилось очень давно.

– Вы можете помочь мне вернуть мою жену? – спросил Себастьян. – Ведь у вас же вроде бы есть специальные команды для проведения подобных операций.

– Сыны существуют исключительно для отмщения, – бесстрастно заметил робот. – Да и вообще в ЗСШ у нас нет значительных сил. Дома все было бы иначе.

«Лотта, – подумал Себастьян. – Неужели я тебя потерял? Отдал Библиотеке?»

А затем он странным образом стал вспоминать отнюдь не жену, а Энн Фишер. Как они ходили по ночному городу и разглядывали витрины. Как накинулись друг на друга, оказавшись в кровати. Не нужно этого вспоминать, укорил он себя. Все это была фальшивка, она просто выполняла порученную работу. Но тогда–то было здорово. До того как между ними началась борьба и ее мягкая шикарная оболочка распалась, обнаружив холодную сталь.

– А привлекательная она девушка, эта агентесса Библиотеки, – заметил робот, словно подслушав его мысли.

– Внешность обманчива, – буркнул Себастьян.

– Как и всегда, – философически заметил робот. – Ты покупаешь обертку, фантик, и правда всегда удивляет. Лично я нахожу ее типичной для агента Библиотеки, и в смысле привлекательности, и во всех других. Ну так как, мы с вами расстанемся или вы примете валюту СНМ?

– Приму, – неохотно сказал Себастьян.

Ему это было почти безразлично; весь деловой ритуал, многие годы его увлекавший, сейчас не значил ровно ничего.

Может, подумал он, удастся связаться с Тинбейном через полицию. Предупредить его, подать сигнал. Этого будет вполне достаточно. Если Джо будет знать, что Библиотека за ним охотится, он сам предпримет все возможное… ради себя и ради Лотты. А разве не это главное? А вернется она или нет, это уж дело десятое.

Себастьян поднял трубку видеофона и набрал номер участка, где служил Джо Тинбейн.

– Я хочу связаться с офицером Тинбейном, – сказал он девушке на коммутаторе. – Я знаю, что сейчас он не на службе, но тут возникли чрезвычайные обстоятельства, его безопасность под угрозой.

– Ваша фамилия, сэр? – спросила телефонистка.

«Вот еда–то, – подумал Себастьян. – Джо непременно решит, будто я пытаюсь найти его, чтобы вернуть Лотту, и не даст согласия на связь. Так что мне никак с ним не связаться. И уж во всяком случае через полицию».

– Передайте ему, – сказал он телефонистке, – что за ним охотятся люди Библиотеки. Он сам все поймет.

И повесил трубку в мрачных размышлениях, дойдет ли его послание до цели.

– Это любовник вашей жены? – заинтересовался робот.

Себастьян молча кивнул.

– Вы беспокоитесь о нем в высшей степени по–христиански, – констатировал робот. – Вам за это должно воздастся.

– Это второй мой рискованный поступок за двое последних суток, – ответил Себастьян.

Откопать Анарха раньше времени было делом весьма рискованным, теперь же он ставил еще и на то, что лапы искоров не дотянутся до беглых Тинбейна и Лотты. От всех этих рисков его мутило, он в жизни не играл в азартные игры.

– Джо сделал бы для меня то же самое, – добавил он.

– А нет ли у него жены? – спросил робот. – Если да, то нельзя ли сделать ее вашей любовницей, пока миссис Гермес находится при нем?

– Мне не нужен никто другой. Только Лотта.

– Вы находили эту девушку из Библиотеки более чем привлекательной. Несмотря даже на то, что она вам угрожала. – В голосе робота звучала глубокая умудренность. – Мы хотим получить Анарха, прежде чем вы с нею встретитесь. Пользуясь своими возможностями, я побеседовал по телефону с Его Могуществом Рэем Робертсом и получил инструкции оформить передачу прав собственности сегодня же. Вместо встречи с Его Могуществом я должен остаться при вас.

– Вы считаете меня такой уж легкой добычей для Энн Фишер? – спросил Себастьян.

– Это мнение Его Могущества.

«И ведь вполне возможно, – с тоской подумал Себастьян, – что Его Могущество прав».

Вернувшись домой, Себастьян первым делом переключил видеофон, чтобы звонок Боба Линди в витарий был автоматически передан сюда. Оставалось только терпеливо ждать. Тем временем он достал из сокровенных запасов дозу наилучшего, первосортнейшего согума и засосал ее, стремясь взбодрить себя как физически, так и морально.

– Очень странный обычай, – заметил робот. – Раньше, до хобартовского реверса, вы ни за что не поступили бы так в присутствии другого человека.

– Вы не человек, а робот.

– Но все, воспринимаемое моими органами чувств, передается оператору. Человеку.

Зазвонил видеофон. «Так быстро?» – подумал Себастьян, взглянув на часы.

– Гуд бай, – нетерпеливо сказал он в трубку.

На экране появился человек, но это был не Боб Линди, а Тони Джакометти, представитель Рима.

– Мы сопровождали вас до самого дома, – сказал Джакометти. – Мистер Гермес, вы перед нами в глубочайшем долгу; если бы не наше наблюдение, мисс Фишер взорвала бы Анарха, а заодно с ним и вас.

– Я понимаю, – сказал Себастьян.

– Кроме того, – продолжал Джакометти, – если бы не мы, вы бы не узнали о двух видеофонных звонках, сделанных в ваше отсутствие. Передав вам их содержание, мы, возможно, спасли и вашу жену, и вас самих.

– Понимаю, – повторил Себастьян; римский покупатель загнал его в угол. – Так что же, по–вашему, должен я делать?

– Мы хотим получить Анарха. Мы знаем, что он с вашим техником, с Бобом Линди. Как только Линди вам позвонил, мы проследили звонок и знаем теперь, где находится Анарх. Захоти мы забрать Анарха силой, для нас бы это не представило ни малейших трудностей. Но мы противники подобных методов. Покупка нами прав собственности должна проводиться в открытую с соблюдением всех моральных законов; Рим – не Тематическая публичная библиотека и уж тем более не юдиты. Мы ни при каких обстоятельствах не действуем так, как они. Вы хорошо меня поняли?

– Да, – кивнул Себастьян.

– А потому вы морально обязаны, – сказал Джакометти, – продать его нам, а не Карлу Гантриксу. Можем мы послать к вам своего представителя, чтобы он договорился о покупке? Он будет у вас через десять минут.

– Вы действуете, – признал Себастьян, – весьма эффективно. – А как он мог не признать? Ведь Джакометти был кругом прав. – Ну ладно, присылайте покупателя.

И он, не прощаясь, положил трубку.

Робот Карл–младший наблюдал за разговором и слышал все, что говорил Себастьян. Но это, странным образом, его ничуть не взволновало.

– Ваш Анарх, – сказал ему Себастьян, – был бы уже снова мертв, если б не они.

– Вы все время забываете, что главную роль здесь играет собственное мнение Анарха. – Робот говорил как терпеливый взрослый, доводящий очевидные истины до ума наивного ребенка. – Это непременная основа, и решение здесь очень простое: отложите переговоры до звонка вашего техника, потом спросите Анарха, кому он хочет быть проданным, и он, конечно же, выберет нас.

– Джакометти может не согласиться, – осторожно заметил Себастьян.

– А не ему решать, – напирал робот. – Рим поставил все на этическую основу, ну и хорошо, мы в полном восторге. Только наша этика, – улыбнулся он, – гораздо выше той, что у них.

«Религия, – устало подумал Себастьян. – Крючки и закорючки почище любой коммерции». Даже думать обо всем этом не хотелось.

– Вот придет покупатель от Джакометти, сами с ним и объясняйтесь, – сказал он роботу и дополнительно, для подкрепления, засосал десять унций согума.

– У римлян, – сказал робот, – на многие века больше опыта, чем у нас. Их покупатель будет весьма умен. Я попрошу вас, постарайтесь избегать различных ловушек, которые он вам расставит.

– Говорите с ним сами, – отмахнулся Себастьян. – Вот как придет, так и говорите. Прямо объясните ему все, что вы мне тут рассказывали.

– С удовольствием.

– Вы надеетесь его переспорить?

– Бог на нашей стороне, – пожал плечами робот.

– И вы что, так ему и скажете?

Робот задумался. А потом тяжело вздохнул.

– Скорее всего, он будет ссылаться на апостольскую передачу благодати. Нашим лучшим доводом будет свободная воля. Гражданское законодательство рассматривает старорожденного как законную собственность витария, который его оживил. Однако это противоречит теологическому соображению, что ни одно человеческое существо не может никому принадлежать, так как оно обладает душой. А потому я сперва установлю тот факт, что Анарх обладает душой, с чем римский покупатель вынужден будет согласиться, а затем сделаю вывод, что распоряжаться его судьбой может один лишь он сам. Что нам и требуется.

Робот снова задумался. Надолго.

– Его Могущество мистер Робертс, – сказал он наконец, – согласен с такой аргументацией. Я нахожусь в постоянной с ним связи. Если римский покупатель найдет серьезные возражения – что весьма маловероятно, – тогда Карл–младший превратится в Рэя–младшего, ибо вместо меня, Карла Гантрикса, им будет управлять сам мистер Робертс. Вы видите, насколько хорошо мы подготовились к такому повороту событий. Его Могущество мистер Робертс не зря приехал на Запад. Он не вернется в СНМ с пустыми руками.

– Знать бы только, что там делает Энн Фишер, – мрачно заметил Себастьян.

– Библиотека не имеет больше серьезного значения. Конкуренция свелась к двум основным покупателям: нам и Риму.

– Она так просто не сдастся.

Для нее это просто невозможно. Себастьян подошел к окну гостиной и стал глядеть на темную улицу. Он и Лотта часто так делали; каждый уголок этой квартиры, каждый предмет напоминали ему о ней.

Во входную дверь постучали.

– Впустите его, – сказал Себастьян роботу.

Сам он сел в кресло, выбрал из пепельницы окурок, закурил его и приготовился быть свидетелем неминуемого спора.

– До свидания, мистер Гермес, – сказал Джакометти; надо думать, он пришел сам из–за серьезности дела. – До свидания, Гантрикс, – кисло бросил он роботу.

– Мистер Гермес, – объявил робот, – просил меня изложить вам занимаемую им позицию. Он очень устал и полон беспокойства относительно судьбы своей жены, а потому не склонен вдаваться во все подробности самостоятельно.

– Что это значит? – спросил Джакометти у Себастьяна, полностью игнорируя робота. – Мы же говорили по телефону и вроде обо всем договорились.

– С того времени, – вмешался робот, – я успел его проинформировать, что один лишь Анарх может тут что–нибудь обещать.

– Скотт против Тайлера, – сказал Джакометти. – Два года тому назад, высший суд графства Контра–Коста под председательством судьи Уинслоу. Право распоряжаться старорожденным принадлежит оживившему его витарию, а не коммерческому агенту, не самому старорожденному, не…

– Однако, – прервал его робот, – тут мы имеем дело с проблемой духовной, а никак не юридической. Гражданские законы относительно старорожденных устарели лет на двести. Рим – то есть вы – признает старорожденных имеющими душу; это доказывается тем, что над старорожденными, получившими значительные травмы, проводится ритуал соборования…

– Витарий не продает душу; он продает вместилище души: ее тело.

– Не согласен, – возразил робот. – Мертвец, в которого не вернулась душа, не может быть выкопан витарием. Когда он является просто телом, просто плотью, витарий не может ни продать его, ни…

– Анарх, – прервал его Джакометти, – был незаконно выкопан еще до возвращения к жизни. Витарий «Флакон Гермеса» совершил преступление. Согласно гражданскому законодательству, Анарх фактически не принадлежит витарию «Флакон Гермеса». Джонсон против Скраггса, Верховный суд Калифорнии, прошлый год.

– Тогда кому же принадлежит Анарх? – спросил озадаченный робот.

– Вы заявляли, – сказал Джакометти, и в глазах его вспыхнуло торжество, – что это проблема не юридическая, но духовная.

– Конечно же юридическая! Прежде чем кто–либо из нас сможет его купить, нужно установить теперешнего собственника.

– В таком случае вы соглашаетесь, – спокойно сказал Джакометти, – что прецедентом для данной сделки является Скотт против Тайлера.

Робот умолк. Когда же он снова заговорил, его голос не слишком заметно, но разительно изменился. Стал звучать как–то мощнее. Теперь, решил Себастьян, им управлял Его Могущество мистер Робертс; Карл Гантрикс не выдержал спора с представителем Рима и удалился в сторону.

– Если витарий «Флакон Гермеса», – заявил робот, – не обладает правами на старорожденного Анарха Пика, тогда по закону Анарх является бесхозным и обладает тем же легальным статусом, что и любой старорожденный, который, как иногда случается, лично открыл свой гроб и эксгумировал себя без посторонней помощи. В таком случае он считается собственником себя самого, и его личное мнение становится единственным фактором, определяющим его судьбу. Поэтому мы, юдиты, продолжаем утверждать, что бесхозный старорожденный Анарх, и только он один, может законно продать себя, и теперь мы ждем его решения.

– А вы вполне уверены, что выкопали Анарха раньше времени? – осторожно спросил Себастьяна Джакометти. – Вы действительно утверждаете, что нарушили закон? Ведь это повлечет значительный штраф. Я посоветовал бы вам отрицать этот факт. Если вы будете стоять на своем, мы передадим это дело в прокуратуру графства Лос–Анджелес.

– Я… – скованным голосом начал Себастьян, – я отрицаю, что мы выкопали Анарха преждевременно. И нет никаких доказательств, что мы это сделали.

В этом он был вполне уверен: в операции участвовали одни лишь сотрудники витария, а они подтвердят его слова.

– Эта проблема, – сказал робот, – является в основном духовной; мы должны прийти к согласию относительно точного момента, когда в тело, еще лежащее в земле, вдувается душа. Тот ли это момент, когда извлекают на поверхность? Или тот, когда впервые слышится голос, взывающий о помощи? Или когда начинает биться сердце? Или когда окончательно формируются все мозговые ткани? По представлениям нашей религии, душа входит в тело сразу же после полной регенерации мозга, каковая немного предшествует первым ударам пульса. Сэр, – повернулся он к Себастьяну, – вы слышали работу сердца до того, как начали его выкапывать?

– Да, – кивнул Себастьян. – Аритмично, с перебоями, но все же оно билось.

– Из чего получается, – возликовал робот, – что, когда Анарха откопали, он был уже личностью, имеющей душу, а потому…

Зазвонил видеофон.

– Гуд бай, – сказал Себастьян в торопливо поднятую трубку.

На экране показалось мрачное лицо Боба Линди.

– Они его сцапали. – Рука, которой техник пригладил свои волосы, заметно тряслась. – Агенты Библиотеки. Такие дела.

– Так что можете закончить свой богословский спор, – сказал Себастьян Джакометти и роботу.

Его совет был излишним, спор уже кончился.

В гостиной его квартиры впервые за долгое время воцарилось молчание.

Глава тринадцатая

Человек есть животное, это его род, вида «разумное», это его отличительный признак, способное смеяться, это его собственный признак.

Боэций[26]

Полицейский Джо Тинбейн расположился в маленьком гостиничном номере таким образом, чтобы иметь хороший обзор наружу. На случай, если кто–нибудь появится. Его жена Бетель, Себастьян Гермес, боевики Библиотеки – он готов был встретить кого угодно, ни одно сочетание не застало бы его врасплох.

Тем временем он читал последний выпуск самой желтой газеты Северной Америки – чикагской «Манди геральд».

ПЬЯНЫЙ ПАПАША СЪЕЛ СВОЕГО РЕБЕНКА

– Вот уж никогда не знаешь, каким боком повернется жизнь, – сказал он Лотте. – Уж там новорожденный ты или старорожденный; зуб даю, этот парень уж никак не ожидал, что кончит таким образом – аршинным заголовком в «Манди геральд».

– Не понимаю, как ты можешь все это читать, – нервно сказала Лотта; она сидела в дальнем конце номера и расчесывала волосы.

– Как полицейский, я видел всякое. Хотя такие кошмары, когда папаша ест своего ребенка, бывают довольно редко.

Он перевернул страницу и увидел новый заголовок:

КАЛИФОРНИЙСКАЯ БИБЛИОТЕКА

УБИВАЕТ И ПОХИЩАЕТ:

НИКАКИХ ЗАКОНОВ, КРОМЕ СВОИХ,

ПОЛНАЯ БЕЗНАКАЗАННОСТЬ

– Господи, – сказал Тинбейн. – Это же считай что про нас и Тематическую публичную библиотеку. Про то, что они сделали с тобой, – незаконно задержали.

Заинтересовавшись, он начал читать:

Сколько граждан Лос–Анджелеса исчезло за серыми стенами этого мрачного здания? Чиновники не дают официальных ответов, но в частном порядке высказывают предположение, что это число может достигать трех необъяснимых исчезновений в месяц. Мотивы, двигающие Библиотекой, не очень понятны и, по всей видимости, довольно сложны. Стремясь заранее искоренить все сочинения, которые…

– Я в это просто не верю, – сказал Тинбейн. – Такие вещи не могут сходить им с рук. Возьми, к примеру, мой случай. Если бы со мной что–нибудь случилось, мой начальник Джордж Гор сумел бы меня вытащить. А уж если бы меня убили, он бы им за это отплатил. – Заговорив о Горе, он вспомнил, что Рэй Робертс прибудет с минуты на минуту; Гор, наверное, обыскался своего подчиненного, назначенного в телохранители. – Надо бы мне позвонить им, – сказал он Лотте. – А то я тут за суетой забыл.

Подойдя к аппарату, установленному в номере, он позвонил Гору.

– Тут для вас сообщение, – сказала телефонистка, когда он представился. – Анонимное. Что вас ищут агенты Библиотеки. Вам это что–нибудь говорит?

– Еще как говорит, – сказал Тинбейн. – Нас уже ищет Библиотека, – сказал он Лотте, прикрыв ладонью трубку, и заключил, обращаясь к телефонистке: – Соедините меня с мистером Гором.

– Мистер Гор сейчас в аэропорту, проверяет, все ли готово для охраны мистера Робертса, – сказала телефонистка.

– Скажите мистеру Гору, когда он вернется, что если со мною что–нибудь произойдет, так это дело рук Библиотеки, а если я вдруг исчезну, то искать меня нужно там, в Библиотеке. И уж особенно если меня убьют, это они меня убили.

Он повесил трубку в куда худшем настроении, чем ее поднимал.

– Ты думаешь, они нас найдут? – спросила Лотта.

– Нет.

Тинбейн ненадолго задумался, а потом начал шарить по ящикам шкафа, пока не извлек видеофонную книгу. Немного ее полистав, он нашел домашний номер Дугласа Эпплфорда, по которому ему уже случалось в прошлом звонить.

Позвонил он и теперь.

– Гуд бай, – сказал Эпплфорд, появляясь на экране.

– Простите, что беспокою вас в нерабочее время, – сказал Тинбейн, – но мне нужна ваша личная помощь. Можете вы связаться с вашей начальницей миссис Магайр?

– Возможно, – сказал Эпплфорд. – В чрезвычайных случаях.

– Я считаю этот случай чрезвычайным. – Тинбейн, как мог, объяснил ситуацию. – Видите? – спросил он в заключение. – Я нахожусь в очень трудном положении. У них есть основания меня ненавидеть. Я от них прячусь, и, если они здесь появятся, кто–нибудь будет убит, возможно – они. Я нахожусь в контакте с лос–анджелесским департаментом полиции и в случае чего быстро получу подкрепление. Мой начальник Гор знаком с ситуацией, и он мне сочувствует. Здесь, в ближайших окрестностях, постоянно патрулирует машина, по крайней мере одна. Я просто не хочу никаких неприятностей; при мне тут леди, и мне не хотелось бы, чтобы она наблюдала стрельбу и разборки, – сам–то я не такой уж чувствительный, работа приучила.

– Где вы в точности находитесь? – спросил Эпплфорд.

– Ну уж нет, – сказал Тинбейн, – я был бы последним идиотом, если бы вам сказал.

– Пожалуй, что да, – сказал Эпплфорд и на пару секунд задумался; его лицо не выражало ровно ничего. – Знаете, Джо, что касается Библиотеки, не так уж много я и могу. Не я определяю их политику, этим занимаются искоры. Вот завтра я встречусь с миссис Магайр и замолвлю за вас словечко.

– Завтра, – сказал Тинбейн, – будет уже слишком поздно. По моему профессиональному мнению, все случится прямо сегодня.

Вся полиция Лос–Анджелеса готова к встрече Рэя Робертса, самое время для Библиотеки предпринять решительный шаг. И уж конечно, не было здесь рядом никаких патрульных машин – не было и не будет, во всяком случае, пока он не свяжется с Гором.

– Я могу передать им, – предложил Эпплфорд, – что вы их ожидаете и что, конечно, вы с оружием.

– Нет, они просто пришлют бо́льшие силы. Посоветуйте им бросить это дело; мне жаль, что я был вынужден так поступить – ворваться туда с пистолетом и вывести миссис Гермес, – но выбора просто не было, они ее не выпускали.

– Так искоры ее захватили? – спросил Эпплфорд, явно смутившись. – И они все еще…

– Скажите им, – прервал его Тинбейн, – что я забежал в полицейский арсенал и прихватил ствол, стреляющий гранатами размером с детский кулак. И он к тому же скорострельный, одно из этих «шкодовских» кошмарных устройств. И мне можно пользоваться им открыто, потому что я полицейский и имею на это право. А им придется действовать тайком, у них сильно связаны руки, и я это знаю. Скажите им, что я жду их с большим интересом, наша встреча обещает быть забавной. Привет.

Он повесил трубку.

– У тебя что, и вправду есть такая пушка? – спросила Лотта, продолжавшая расчесывать волосы.

– Нет, – сказал Тинбейн, – но у меня есть пистолет. – Он похлопал себя по кобуре. – А в машине лежит штатная винтовка. Может, стоит за ней сходить.

– Как ты думаешь, – спросила Лотта, – что за аноним тебе звонил?

– Твой муж.

Он, прихрамывая, вышел из номера и достал из машины винтовку.

Ночь была темная и холодная, без малейших признаков жизни, ничто вокруг не шевелилось – и какое–то огромное чувство беззащитности. «Все сейчас в аэропорту, – подумал Тинбейн. – Где должен быть и я. Вот уж получу я за это от Гора. За то, что не явился охранять Рэя Робертса. Но сейчас неприятности по службе как–то не очень меня волнуют».

Он вернулся в номер и тщательно запер дверь.

– Видел кого–нибудь? – негромко спросила Лотта.

– Никого, так что можешь расслабиться.

Он проверил винтовку, убедился, что в ней полная обойма.

– Может, тебе следует позвонить Себастьяну?

– Зачем? – раздраженно спросил Тинбейн. – Он все мне передал, я принял меры. Нет, сейчас мне совсем не хочется беседовать с ним напрямую. Из–за тебя, из–за наших с тобой отношений.

Ему было сильно не по себе, с ним еще в жизни не случалось такого, чтобы прятаться в мотеле с чужой женой. Несмотря на остроту момента, он сосредоточился на собственных переживаниях.

– Тебе неудобно? – спросила Лотта.

– Да просто… – Тинбейн пожал плечами. – Слишком уж все необычно. Я бы не знал, что ему и сказать. А ты, если хочешь, позвони ему, я буду слушать.

– Я… Пожалуй, я лучше ему напишу.

Она уже начала сочинять письмо; уже написала, лежа на кровати, целых полтора абзаца и отложила на время ручку. Видимо, эта задача была непомерно трудна.

– Пиши, – согласился Тинбейн. – Твое письмо дойдет через неделю.

Лотта взглянула на него несчастными глазами.

– У тебя есть в машине что–нибудь почитать? – спросила она.

– Почитай вот это.

Он бросил ей «Манди геральд»

– Только не это, – отшатнулась Лотта. – В жизни не буду это читать.

– Тебе со мной уже скучно? – спросил Тинбейн, чье раздражение никак не унималось.

– Перед сном, примерно в такое время, я почти обязательно читаю. – Она побродила по номеру и вскоре обнаружила на столике Библию. – Ну вот, я задам вопрос и открою ее наугад, по Библии можно гадать. Я часто так делаю. – Лотта прикрыла глаза и сосредоточилась. – Я спрошу ее, – решила она наконец, – доберется ли до нас Библиотека. – Открыв Библию, она все еще с закрытыми глазами ткнула палец в левую страницу. – «Куда пошел возлюбленный твой, прекраснейшая из женщин? – прочитала она вслух. – Куда обратился возлюбленный твой?»[27] – Она вскинула серьезные, печальные глаза. – Ты знаешь, что это значит? Тебя у меня отберут.

– А может, это про Себастьяна? – шутливо спросил Тинбейн.

– Нет, – мотнула головою Лотта. – Ведь это ты мой возлюбленный. – Вновь закрыв глаза, Лотта спросила: – Здесь, в мотеле, мы находимся в безопасности? Или нам лучше перепрятаться? – Она снова открыла книгу наугад и ткнула пальцем в страницу. – Псалом девяносто первый. «Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится». Наверное… – она задумалась, – это место находится под кровом Всевышнего не меньше любого другого. Так что здесь мы не в меньшей безопасности, чем в любом другом месте… но они все равно до нас доберутся. И ничего нам с этим не поделать.

– А может, отобьемся, – предположил Тинбейн.

– Если верить книге, то нет. Это безнадежно.

– Если бы я так ко всему относился, меня бы давно убили.

– Это – не мое отношение к жизни, это…

– Ну конечно же, это твое отношение к жизни. Ты заставляешь ее соответствовать твоим неосознанным желаниям. Я же считаю, что любой человек, любой мужчина управляет своей судьбой. Не знаю, возможно, к женщинам это и не относится.

– Думаю, в том, что касается Библиотеки, это не имеет никакого значения, – печально заметила Лотта.

– Мужчины и женщины думают совершенно по–разному, – провозгласил Тинбейн. – Более того, разные типы женщин тоже думают совершенно по–разному. Возьми, к примеру, себя и Бетель, мою жену. Ты никогда ее не видела, но поверь уж на слово, что вы просто несопоставимы. Ну вот, скажем, как и кому вы отдаете любовь. Ты делаешь это беззаветно, очертя голову, – мужчина, я в конкретном случае, совсем не должен что–нибудь там делать или чем–нибудь там быть. В случае Бетель, я должен непременно соответствовать определенным критериям. В том, как я, к примеру, одеваюсь. Или как часто я вывожу ее в город – ну, к примеру, в согумную трижды в неделю. Или насколько я…

– Я слышу что–то на крыше, – сказала со страхом Лотта.

– Да птицы бегают, – отмахнулся Тинбейн.

– Нет, это не птицы, там что–то крупное.

Тинбейн прислушался и тоже услышал. Легкий топот по крыше, кто–то или что–то скребется. Дети.

– Это дети, – сказал он вслух.

– Откуда? – спросила Лотта, напряженно смотревшая в окно. – Они пытаются сюда заглянуть.

Тинбейн быстро повернулся и увидел личико с расплющенным носом, плотно прижавшееся к стеклу.

– Это из Библиотеки, – хрипло выдавил он. – Из их детского отдела. – Достав пистолет, он подошел на цыпочках к двери и взялся за ручку. – Сейчас я их сделаю.

Тинбейн рывком распахнул дверь и, не глядя, выстрелил. Но пуля, предназначенная взрослому, прошла над головой крошечного ребенка, стоявшего у порога. «Опытные агенты, помолодевшие и сжавшиеся, – подумал он, опуская ствол. – Смогу ли я убить ребенка? Но ему все равно скоро уже в матку, время его сочтено». Он начал стрелять по четверым детям, короткими перебежками приближавшимся к мотелю.

Лотта пронзительно взвизгнула в каком–то пародийном страхе, что опять разозлило Тинбейна.

– На пол! – крикнул он ей.

Один из детей направлял на него толстую трубку, и он узнал, что это за оружие – старый, военного времени лазер, совсем не предназначенный для внутреннего использования; применять его не разрешалось даже полиции.

– Бросай эту штуку, – скомандовал он, прицеливаясь в ребенка. – Ты арестован. Ты не имеешь права иметь такое оружие.

Тинбейн гадал, знает ли ребенок, как вообще с этой штукой обращаться; он гадал…

От лазера протянулся яркий рубиновый луч.

И Тинбейн умер.

Прячась за большой двуспальной кроватью, Лотта видела, как лазерный луч убил Джо Тинбейна; она видела, как в комнату входили дети, больше десятка детей, входили молча, со злорадными улыбками. «Вот гады», – мелькнуло у нее в голове.

– Я сдаюсь, сдаюсь, – сказала она чужим, прерывающимся голосом. – Хорошо? – А затем поднялась, запнулась за ножку кровати и чуть не упала. – Я вернусь в Библиотеку.

Сказала и стала ждать. И лазерный луч больше не вспыхивал, дети были вроде бы довольны: теперь они говорили по интеркому со своими начальниками. Рассказывали им, как все было, получали инструкции. «Господи, – думала Лотта, глядя на Джо Тинбейна, распластавшегося на полу. – Я знала, что они это сделают; он был слишком в себе уверен, а это всегда конец. Вот тут–то тебя и убивают».

– Миссис Гермес? – пропищал один из детишек.

– Да, – подтвердила Лотта.

Ну какой тут смысл притворяться? Они прекрасно знают, кто она такая. Они знали, кто такой был Джо Тинбейн – человек, напавший на искоров и вытащивший Лотту из Библиотеки.

Среди детей появился взрослый. Это был сотрудник мотеля, сдавший им номер, – и наверняка, как она теперь догадалась, стукач все той же Библиотеки. Поговорив немного с детьми, он повернулся к Лотте и поманил ее пальцем.

– Ну как же вы могли его застрелить? – спросила она в потрясенном недоумении, а затем осторожно прошла мимо Тинбейна; возможно, ей стоило здесь остаться, чтобы уж и ее застрелили, застрелили, как Джо. Возможно, так было бы лучше, чем возвращаться в Библиотеку.

– Он напал на нас, – сказал портье. – Сперва в Библиотеке, а потом и здесь. Он хвастался мистеру Эпплфорду, что сделает нас одной левой. Так прямо и заявлял. Пройдите сюда, миссис Гермес. – Портье кивнул на стоявший у входа аэробус — «фольксваген».

На борту машины было написано большими яркими буквами: «ТЕМАТИЧЕСКАЯ ПУБЛИЧНАЯ БИБЛИОТЕКА». Вполне официальная машина. Путаясь в собственных ногах, Лотта залезла внутрь; потные, возбужденные дети хлынули следом за ней. С ней они не говорили, а только перебрасывались негромкими ликующими фразами. Они буквально лучились радостью. Радостью, что даже в таком усохшем и сморщенном состоянии они нужны своей Библиотеке. Лотта их ненавидела.

Глава четырнадцатая

Ибо оно, не достигнув еще завтрашнего, уже утратило вчерашнее. Ваша нынешняя жизнь не больше, чем текущее и преходящее мгновение.

Боэций. «Утешение философией»[28]

Телевизионный ведущий говорил:

– Могло показаться, что весь Лос–Анджелес сбежался сюда приветствовать главу религии Юди Его Могущество Рэя Робертса, чей самолет приземлился в лос–анджелесском аэропорту сегодня вечером незадолго до семи часов. Высокого гостя встречали мэр Лос–Анджелеса Сэм Спаркс и, в качестве специального представителя губернатора нашего штата, Джудд Асман.

На экране была огромная, густая толпа; многие из людей кричали и махали руками, другие несли транспаранты с написанными от руки призывами всевозможного содержания, от «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ» до «УБИРАЙСЯ ДОМОЙ». В общем настроение людей казалось вполне добродушным.

«Ну как же, – кисло подумал Себастьян, – такое огромное событие в их тусклой, бесцветной повседневности».

– Его Могущество, – продолжал ведущий, – будет доставлен автомобильным кортежем на стадион Доджерс, где он при свете прожекторов обратится с речью к толпе собравшихся, среди которых большую часть составляют его последователи, но есть немало и просто любопытных, просто интересующихся. Это первый за десятилетия случай, когда крупный религиозный лидер посещает Лос–Анджелес. И сразу приходят на ум воспоминания о добрых старых временах, когда Лос–Анджелес был одной из религиозных столиц нашей планеты. Тебе не кажется, Чик, – повернулся он к соведущему, – что радостная ликующая атмосфера стадиона Доджерс напоминает сегодня восьмидесятые годы, время Фестуса Крамба и Гарольда Эйджи?

– Конечно, Дон, – согласился Чик, – именно так мне и кажется. С одним существенным отличием. Толпа, встречавшая Фестуса Крамба и, до некоторой степени, Гарольда Эйджи, была заметно более воинственной. Четыре миллиона людей, собравшихся в аэропорту и здесь, на стадионе Доджерс, хотят просто повидать знаменитую личность, которая произнесет перед ними драматичную пламенную речь. Они уже видели его по телевизору, но увидеть живьем – это совсем другое дело.

Автомобильный кортеж выехал из аэропорта и направился к стадиону; на всем пути его приветствовали люди.

«Вот же придурки, – думал Себастьян. – Глазеть на этого жулика, когда среди нас вновь появился действительно масштабный религиозный деятель. Даже если его захватила Библиотека».

– Само собой, – сказал ведущий Чик, – глядя на Рэя Робертса, нельзя не вспомнить его предшественника, Анарха Пика.

– А ты слышал, Чик, все эти слухи о предстоящем возвращении Анарха к жизни? – спросил у Чика Дон. – И о том, что Рэй Робертс приехал сюда главным образом, чтобы встретиться с недавно старорожденным Анархом и по возможности убедить его вернуться в Свободную Негритя нскую Муниципалию?

– Такие разговоры ходят, – согласился Чик. – А кроме того, есть большие сомнения, будет ли в интересах Юди, или, вернее, сочтет ли Рэй Робертс, что это в интересах Юди, чтобы Анарх вдруг сейчас появился. Некоторые думают, что Робертс может попытаться задержать возвращение Анарха, если оно действительно будет, как о том думают многие.

Ведущие задумчиво помолчали; на экране ехал кортеж.

Затем ведущий вновь заговорил:

– Пока Рэй Робертс едет к стадиону Доджерс, послушайте краткую сводку местных новостей. Офицер лос–анджелесской полиции Джозеф Тинбейн был найден убитым в Сан–Фернандо, в мотеле «Хэппи холидей». Полиция подозревает, что это дело рук религиозных фанатиков. Другие постояльцы мотеля рассказывают, что сегодня же вечером, но несколько ранее видели офицера Тинбейна в одной из ближайших согумных в компании некой женщины, однако в таком случае она бесследно исчезла. Дальнейшие подробности этого дела, включая и интервью с владельцем мотеля, вы услышите в одиннадцатичасовом выпуске новостей. Наводнение в северных…

Себастьян выключил телевизор.

– Боже, – сказал он роботу, снова ставшему Карлом–младшим. – Они захватили Лотту и убили Тинбейна.

Его предупреждение оказалось тщетным, не достигло цели. «Все безнадежно, – думал он, подыскивая место, куда бы присесть, а затем скрючился, сжав голову руками, и тупо уставился в пол. – Я не могу ровно ничего. Если уж такой профи, как Джо, не сумел с ними справиться, я для них и совсем не противник».

– Проникнуть в Библиотеку, – сказал робот, – кажется почти невозможным. Наша попытка пристроить во второй отдел гнездо миниатюрных роботов провалилась самым жалким образом. Мы не знаем, что теперь и делать. Если бы нам удалось переманить на свою сторону кого–нибудь из работников Библиотеки… – Робот немного задумался. – Мы надеялись на сотрудничество Дугласа Эпплфорда; он казался нам самым разумным из этих библиотекарей. Но тут мы были крайне разочарованы: именно он засек наше гнездо. Включите, пожалуйста, телевизор, мне хотелось бы посмотреть на кортеж.

– Включайте, – вяло махнул рукою Себастьян, у него уже не было сил даже на это.

Робот включил телевизор, и Чик с Доном снова затараторили.

– …а также много и белых, – говорил Дон. – Так что это действительно превратилось, как Его Могущество то и обещал, в междурасовое событие, хотя, как мы уже отмечали, негры превосходят белых по численности раз приблизительно в пять. А вот ты, Чик, какую бы ты дал оценку?

– Мне кажется, Дон, что ты прав. Да, пятеро цветных на каждого…

– Мы должны найти какую–то поддержку внутри Библиотеки, – сказал Джакометти, – из числа ее сотрудников. – Он нахмурился и покусал свою нижнюю губу. – Иначе Анарх пропадет навсегда.

– И Лотта, – сказал Себастьян.

И Лотта тоже.

– Это имеет существенно меньшее значение, – осторожно заметил робот. – Хотя в вашем, мистер Гермес, представлении пропорции, конечно же, другие. А не может ли Рим, – спросил он у Джакометти, – подделать какие–нибудь документы, способные обеспечить кому–нибудь из нас доступ в Библиотеку? Насколько я слышал, вы большие мастера этого дела.

– Увы, – саркастически бросил Джакометти, – это незаслуженная репутация.

– За какое–то время, – думал вслух Карл–младший, – мы могли бы построить андроида, в точности повторяющего, к примеру, мисс Энн Фишер. Но на это потребуются многие недели. Возможно, мистер Джакометти, что, объединив наши усилия, мы сможем прорваться в Библиотеку самым простым, грубым образом.

– Мой патрон никогда так не действует, – сказал Джакометти, как припечатал.

– Спросите у Рэя Робертса, что я могу сделать, – обратился Себастьян к роботу. – Как мне попасть в Библиотеку?

– В настоящий момент Его Могущество…

– Спросите!

– Хорошо, – кивнул робот и на несколько минут затих; Себастьян и Джакометти ждали. Когда робот наконец заговорил, его голос заметно окреп. – Вам нужно пойти в Библиотеку во второй отдел и там спросить мистера Дугласа Эпплфорда. Он вас знает, мистер Гермес?

– Нет.

– Вы должны ему сказать, что пришли от мисс Карис Макфадден. Ваше имя будет Ленс Арбутнот, вы написали совершенно безумную работу о психогенных причинах смерти от поражения метеоритом. Вы тихий маньяк родом из СНМ, выгнанный изо всех тамошних учреждений из–за ваших весьма своеобразных взглядов. Мистер Эпплфорд уже ждет вас; Карис Макфадден успела рассказать ему и про вас, и про ваше безумное сочинение. Ваш визит отнюдь его не обрадует, но деваться ему будет некуда, такая у него работа.

– Не понимаю, какой мне от этого толк, – сказал Себастьян.

– Это даст вам прикрытие, – объяснил робот, – и благовидный предлог. Ваше присутствие в Библиотеке, ваши хождения там будут вполне объяснимы. Все безумные изобретатели только и делают, что осаждают второй отдел, Эпплфорд к ним привык. Мистер Джакометти, – повернулся он к итальянцу, – согласны ли вы помочь Юди приготовить для мистера Гермеса комплект средств жизнеобеспечения для использования в Библиотеке? Нужно сплотить наши силы.

Джакометти ненадолго задумался и в конце концов кивнул.

– Думаю, мы можем оказать определенную помощь. Но исключительно при условии, что любая угроза человеческим жизням будет исключена.

– А ничего другого и не надо, – согласился робот. – Не будет никакой агрессии. Библиотека – серьезная организация, никто не может справиться с ней в одиночку.

– А что, если вдруг появится этот Ленс Арбутнот?

– Никакого Ленса Арбутнота не существует, – коротко бросил робот. – Мисс Макфадден исповедует религию Юди; ее звонок Эпплфорду был тактической уловкой. Вызревшей, я могу вам об этом сказать, в щедром на идеи мозгу самого Рэя Робертса. Мы даже написали бредовую монографию по психосоматическим факторам смерти от поражения метеоритом. Завтра, буквально с восходом солнца, она будет доставлена к дверям вашей квартиры. Специальным курьером Юди.

Робот расплылся в довольной улыбке.

– …по меньшей мере, – говорил на экране Дон. – Количество людей, собравшихся на стадионе Доджерс, превосходит все ожидания, особенно если учесть погоду. Насколько мы понимаем, Его Могущество Рэй Робертс появится с минуты на минуту. – (Шум толпы, прежде приглушенный, возрос до оглушительного рева.) – И вот мистер Робертс наконец выходит.

В динамиках был слышен голос Дона, говорившего:

– Давайте скорее крупный план; думаю, камера его достанет.

Изображение на экране стало расти, и вскоре остались лишь четыре фигуры, шедшие по стадиону к импровизированной трибуне.

– Я требую абсолютной тишины, – сказал робот. – Сейчас мистер Робертс будет говорить.

– Тебе видно, Дон, что он делает сейчас? – спросил Чик.

– Похоже, он благословляет столпившихся вокруг трибуны, – торопливо ответил Дон. – Он машет рукой в их направлении, словно кропя их святою водой. Да, он их благословляет; они опускаются на колени.

Толпа продолжала реветь.

– Получается, что сегодня мы ничего не сможем сделать, – сказал Себастьян, обращаясь к роботу. – Насчет попасть в Библиотеку.

– Да, – подтвердил робот. – Нам придется подождать до завтра, пока она откроется.

И приложил палец к губам, призывая всех к молчанию.

Стоявший у стойки с микрофоном Рэй Робертс молча изучал толпу.

Его Могущество был весьма хрупкого телосложения. Узкокостный, с цыплячьей грудью, тонкими руками и необычно большими ладонями. Сейчас, когда он разглядывал толпу, его глаза словно излучали жгучий пронзительный свет. Робертс был в простой черной мантии и ермолке, на правой руке тускло блестело кольцо.

«И одно – Властелину на черном престоле, – подумал Себастьян, вспомнив Толкина. – Чтобы всех отыскать, воедино созвать… как там дальше? – и единою черною волей сковать. В Мордоре, где вековечная тьма»[29].

Кольцо всевластья. Вроде того, что было сделано из золота Рейна. И несло проклятие любому, кто его надевал.

«Может быть, – подумал Себастьян, – действие этого проклятья отражено в обзоре Библиотеки по Анарху».

– Sum tu[30], – сказал Рэй Робертс, вскинув руки. – Я это ты, и ты это я. Граница между нами иллюзорна. «И штоп это значило?», как спросил черный дворник в старом анекдоте. Это значит, что… – Его слова гулко метались по стадиону, его в згляд был устремлен куда–то вверх, в непостижимые дали. – Нельзя считать, что негр ниже белого из–за того, что он негр. Когда в прежние времена белый человек совершал насилие над негром, он убивал сам себя. Сегодня, если гражданин Свободной Негритянской Муниципалии калечит и уродует белого, он тоже калечит и уродует сам себя. Говорю вам: не отсекайте ухо римскому стражнику[31]. Оно отвалится само, словно сухой лист.

Толпа взорвалась ликующими криками.

Пройдя на кухню, Себастьян закурил сигарный окурок и начал быстро, со злобой вдувать в него дым. Окурок удлинялся прямо на глазах. «Может быть, – думал Себастьян, – Боб Линди как–нибудь поможет мне попасть в Библиотеку прямо сегодня. Линди очень изобретателен; по части механики и электричества он может все. Или Р. К. Бакли; этот проныра может пролезть куда угодно, в любое время. Мне нужно полагаться на своих сотрудников, а не на этих юдитов. Даже если у юдитов и есть заранее приготовленный план».

– Тут я не могу не вспомнить, – доносился из гостиной голос Робертса, – одну милую старушку, испытавшую недавно возрождение, очень озабоченную, была ли она прилично одета, когда ее извлекали из могилы. – (Стадион захихикал.) – Но невротические страхи, – продолжил Робертс, сменив шутливый тон на серьезный, – могут погубить и человека, и даже целый народ. Невротические страхи нацистской Германии перед войной на два фронта…

Он бубнил и бубнил; Себастьян перестал его слушать. «А может быть, – сказал он себе, – согласиться с роботом и отложить это дело до завтра? Джо Тинбейн с боем пробился внутрь, с боем ее вывел – и какой же от этого в итоге толк? Тинбейн убит, Лотта снова в Библиотеке, ничего не достигнуто… К Библиотеке нужен тонкий подход, дело для них обычное и привычное. Юдиты абсолютно правы: Библиотека должна принять меня добровольно.

Вот только как, – спросил он себя, – смогу я не взбеситься, когда туда попаду? Когда я увижу их лицом к лицу… напряжение будет огромное. Чудовищное. А я должен буду сидеть там с Эпплфордом и обсуждать бредовую псевдомонографию».

Себастьян вернулся в гостиную.

– Я не могу, не могу! – крикнул он, стараясь перекрыть трепотню Рэя Робертса.

Робот, оскорбленный в своих лучших чувствах, приставил ладонь лодочкой к уху.

– Я иду в Библиотеку прямо сегодня! – кричал Себастьян, но робот его словно не слышал, он буквально упивался звуками, вылетавшими из телевизора.

Джакометти встал, взял Себастьяна под локоть и вывел на кухню.

– В данном случае юдиты абсолютно правы. Нужно все делать постепенно; мы – и особенно вы – должны быть предельно осторожны. Иначе вас просто убьют, как того полицейского. Все это должно быть, – он сделал рукой плавный жест, – мягко, без нажима. Даже тактично. Понимаете?

Он смотрел в лицо Себастьяну.

– Сегодня, – сказал Себастьян. – Я иду туда. Прямо сейчас.

– Пойти–то вы пойдете, но вряд ли вернетесь.

– Привет, – сказал Себастьян и бросил в пепельницу целую сигару. – Еще увидимся, а сейчас я спешу.

– И не пытайтесь подходить к Библиотеке! Ни в коем случае…

Слова Джакометти мешались с ревом телевизора, а затем Себастьян оставил их позади, захлопнул за собой дверь квартиры и оказался на лестничной площадке, в блаженной тишине.

Время тянулось неестественно долго; сунув руки глубоко в карманы, Себастьян бродил по темным улицам, проходя мимо магазинов, проходя мимо домов, в которых гасли и гасли окна, пока очередной многоквартирный дом не оказался совершенно темным. И никто уже не шел навстречу, он был на тротуаре совершенно один.

И вдруг перед ним оказались трое юдитов, двое мужчин и девушка. У всех у них были значки «Sum tu»; девушка приколола свой значок на правую острую грудь, он напоминал огромный сосок.

– Vale, amucus! [32] – крикнули они хором. – И что ты думаешь о речи Его Могущества?

– Великолепно, – сказал Себастьян; он попробовал вспомнить речь, но в мозгу осталась одна только фраза. – Мне очень понравилась фраза насчет уха римского стражника. Это сильно меня зацепило.

– У нас есть при себе спиртовой согум, – сообщил тот из юдитов, что был повыше. – Хочешь к нам присоединиться? Хоть ты и не из нашего братства, но праздник же общий.

От такого предложения было невозможно отказаться.

– С превеликим, – сказал Себастьян.

Он уже много лет не касался спиртового согума, напоминавшего по своему воздействию алкогольные напитки, продававшиеся когда–то в магазинах и барах, и мгновенно вспомнил далекое прошлое, времена до хобартовского реверса.

Все они втиснулись в припаркованную машину и стали передавать друг другу фляжку с длинной гибкой трубкой. Атмосфера становилась все более непринужденной.

– Что ты тут делал в такую позднятину? – спросила юдитка. – Бабу искал?

– Да, – подтвердил Себастьян.

Проспиртованный согум развязал ему язык, он чувствовал себя среди друзей. А пожалуй что, и был среди друзей.

– Ну, если тебе этого надо, мы можем отправиться…

– Нет, – прервал ее Себастьян. – Это совсем не то, что ты думаешь. Я ищу свою жену. И я знаю, где она находится, только не могу ее вытащить.

– А вот вместе мы ее вытащим, – радостно объявил тот из юдитов, что был пониже. – А где она?

– В Тематической публичной библиотеке, – сказал Себастьян.

– Жра–а–тва, – хором пропели юдиты. – Ну ладно, поехали.

Один из них сел за руль и запустил двигатель.

– Только сейчас там закрыто, – заметил Себастьян.

Это малость приглушило их энтузиазм. Троица посоветовалась, и в конце концов один из них представил Себастьяну на рассмотрение новую идею:

– В Библиотеке есть щель, куда забрасывают книги, время искоренения которых давно истекло. Бросил, и никто тебя не спросит, откуда у тебя эта книга, которой не должно быть. Ты не мог бы протиснуться в эту щель?

– Слишком узкая, – сказал Себастьян.

Их энтузиазм, вспыхнувший было вновь, окончательно угас.

– Придется тебе подождать до завтра, – развела руками девушка. – Если только ты не хочешь звонить в полицию. Только у них, насколько я понимаю, в отношении Библиотеки политика полного невмешательства. Мы тебя не трогаем, и ты нас не трогай.

– Насчет «не трогать», – сказал Себастьян, – так эта Библиотека убила сегодня в Лос–Анджелесе патрульного полицейского.

Хотя он не мог бы доказать, что это была Библиотека; телевизор возложил всю вину на «религиозных фанатиков».

– Может, ты сможешь попросить Рэя Робертса помянуть свою жену в молитве, – предложила юдитка. С последней искрой надежды.

– Я все еще думаю, – сказал высокий, – что нам четверым нужно куда–нибудь поехать и устроить грандиозный гудеж.

Себастьян поблагодарил их, вылез из машины и пошел прочь.

Но машина тут же направилась вслед за ним. Когда она его догнала, один из юдитов опустил окошко, высунул голову и крикнул:

– Если хочешь туда вломиться, мы тебе поможем. Мы не боимся Тематической публичной библиотеки.

– Ни хрена мы ее не боимся, – поддержала его юдитка.

– Нет, – твердо сказал Себастьян.

Это нужно было делать в одиночку; трое юдитов при всей своей пылкости ничем не могли ему помочь.

– Тогда иди–ка ты, парень, домой, – предложил юдит. – Сегодня ты уже ничего не сделаешь, так попробуй завтра.

Они были совершенно правы, и Себастьян кивнул.

– О’кей, – сказал он, – так и сделаю.

Теперь, когда он смирился, на него обрушилась страшная усталость: вслед за мозгом, решившим ничего уже не делать, тело тоже позволило себе слабость. Он крикнул им «salve»[33] и побрел вперед, к освещенному перекрестку, чтобы поймать такси.

Он чувствовал себя буквально раздавленным.

Глава пятнадцатая

Знание Его, превосходя движение времени, пребывает в простоте Его настоящего.

Боэций. «Утешение философией»[34]

Получасом позже, вернувшись в свою квартиру, он, по счастью, нашел ее пустой; Джакометти и Карл–младший в конце концов все–таки ушли. Все пепельницы были битком набиты целыми сигаретами; Себастьян было начал собирать их в пачки, но потом в тупом оцепенении бросил это занятие и лег в постель. Во всяком случае, воздух в комнате был чистый и свежий; раскуривание стольких сигарет не могло его не очистить.

А потом кто–то тихо поскребся в дверь. Ничего не соображавший Себастьян кое–как встал с кровати, заметил с удивлением, что спал, не раздеваясь, и пошел, пошатываясь, к двери. Там никого уже не было, слишком долго он собирался. Но прямо на пороге лежал ярко–синий аккуратно завернутый пакет. Эта самая якобы монография якобы Ленса Арбутнота.

– Господи, – простонал Себастьян; его голова буквально раскалывалась, все тело мучительно ныло.

Стрелки часов, висевших на кухне, стояли на восьми. Восемь утра. Библиотека уже открыта.

Он прошел в гостиную, сел и неверными пальцами развязал сверток. Сотни страниц машинописи с массой поправок чернилами, все весьма убедительно… эта работа безвестных юдистских умельцев выглядела просто блестяще. С какого места ни читай, все вроде бы имело смысл; у нее была своя сумасшедшая логика – именно то, что и требовалось. Она явно не вызовет в Библиотеке ни малейших подозрений.

Даже не приняв обычную утреннюю дозу согума, не нашлепав на щеки щетины, он позвонил в Библиотеку и попросил Дугласа Эпплфорда.

На экране появился тусклый надутый мелкий чиновник.

– Мистер Эпплфорд слушает, – сказал он и уставился на Себастьяна рыбьими глазами.

– Меня звать, – сказал Себастьян, – Ленс Арбутнот. Мисс Макфадден должна была с вами про меня поговорить.

– Да, конечно, – неприязненно кивнул Эпплфорд. – Я ждал вашего звонка. Это насчет метеоритов.

Держа перед собой пачку машинописи, Себастьян спросил:

– Могу я принести вам свою работу прямо сегодня утром?

– Я сумею вас втиснуть – очень ненадолго – где–нибудь около десяти.

– Непременно приду, – сказал Себастьян и положил трубку.

«Теперь, – подумал он, – я имею доступ ко всем помещениям, за исключением верхнего этажа, где расположен первый отдел. Все–таки юдиты большие ловкачи, и очень полезно иметь их на своей стороне».

Видеофон тут же зазвонил; на экране появился собственной персоной Его Могущество Рэй Робертс.

– До свидания, мистер Гермес, – сказал Робертс несколько напыщенным тоном. – Имея в виду крайнюю важность ваших отношений с Библиотекой, я предпочел побеседовать с вами прямо, безо всяких посредников. Во избежание ошибок. Вы получили машинопись монографии Арбутнота.

– Да, – подтвердил Себастьян. – И все вроде бы очень хорошо.

– Теоретически вы должны пробыть в Библиотеке какие–то недолгие минуты; Дуглас Эпплфорд получит текст, скажет вам спасибо и отложит его в сторону. Минут приблизительно десять на все про все. Этого, конечно же, недостаточно. Вы непременно должны затеряться в их лабиринте среди пачек рукописей на большую часть дня. Для этого вам нужен предлог.

– Я могу сказать им… – начал Себастьян, но Его Могущество тут же его перебил:

– Послушайте, мистер Гермес, ваш предлог был тщательно подготовлен задолго до сегодняшнего дня. Ведь это был план с весьма далекой перспективой. Сидя в кабинете мистера Эпплфорда, но не успев еще сдать ему вашу работу, вы случайно обратите внимание на страницу сто семьдесят третью. Там вы заметите вопиющую ошибку и попросите Эпплфорда разрешить вам воспользоваться одной из читален, чтобы внести рукописные поправки. Обещайте ему, что как только их внесете, отдадите машинопись ему. Вы оцените время, нужное для внесения поправок, как что–нибудь от пятнадцати до сорока пяти минут.

– Понятно, – кивнул Себастьян.

– Хотя эти читальни, – продолжил Рэй Робертс, – и расположены в помещениях с ограниченным доступом, их никто не охраняет, потому что там нет ничего, кроме длинных столов. Так что никто не заметит, как вы оттуда уйдете. Если вас все же случайно остановят, вы скажете, что заблудились на обратном пути в кабинет мистера Эпплфорда. Главное, угадать, хотя бы приблизительно, где они держат Анарха. Согласно нашим прикидкам, это верхний этаж, и уж во всяком случае один из двух верхних. Так что именно эти этажи вам нужно обыскать – и туда, конечно же, труднее всего попасть. Сотрудники Библиотеки носят на этих этажах нарукавные повязки, пропитанные специальным составом, который дает специфические сигналы на радарных следящих устройствах. Повязки эти ярко–синие – чтобы охранник издалека видел, у кого повязка есть, а у кого нет. Так вот, бумага, в которую завернута рукопись, изготовлена из этого самого синего материала. Вы разрежете эту бумагу по пунктирным линиям и получите нарукавную повязку; затем пронесете ее в кармане, а покинув кабинет Эпплфорда, наденете себе на левую руку.

– На левую, – повторил Себастьян.

Он с трудом сейчас что–нибудь соображал; ему был нужен согум, а также холодный душ и умеренно грязная одежда.

– И еще, – сказал Рэй Робертс. – Заглянув в свой холодильник для отрыгнутой пищи, вы найдете там комплект жизнеобеспечения, совместно приготовленный роботом Карлом–младшим и мистером Джакометти. Этот комплект весьма для вас существен. И еще, мистер Гермес. – Рэй Робертс помедлил. – Вы любите вашу жену, и она для вас бесценна, но в исторической перспективе она значит не так уж и много – в отличие от Анарха. Постарайтесь постичь это различие, конечность ваших личных желаний и почти бесконечную ценность Анарха Пика. Инстинкт прикажет вам искать свою жену, но вы должны взять себя в руки, сдержать этот порыв.

– Я хочу, – скрипнул зубами Себастьян, – найти свою Лотту.

– Возможно, вы ее и найдете. Но это не главная ваша цель в Библиотеке, не для этого мы все подготовили. По моему личному мнению… – Рэй Робертс наклонился вперед так, что глаза его заполнили половину экрана; Себастьян сидел молча и неподвижно, словно прикованный этим взглядом. – Мне кажется, как только мы вернем себе Анарха, они отпустят вашу жену, не причинив ей ни малейшего вреда, у них же нет к ней никакого интереса.

– Есть, – возразил Себастьян, – да еще какой. Месть за то, что случилось между мной и Энн Фишер. – Он не очень понимал рассуждения Рэя Робертса, а вернее, он им не верил. Он чувствовал, что они – всего лишь маскировка. – Вы никогда с ней не встречались. Злоба, ненависть и злопамятство – три кита, на которых…

– Я встречался с ней несколько раз, – перебил его Рэй Робертс. – Совет искоренителей посылал ее в Канзас–Сити послом по особым поручениям при нашем федеральном правительстве. Она периодически возвышается в библиотечном совете, но быстро теряет влияние, если берет на себя слишком много. Вполне возможно, что она и сейчас взяла на себя многовато, с Тинбейном; мы уже сообщили полицейскому управлению Лос–Анджелеса, что Тинбейна убили агенты Библиотеки, а отнюдь не «религиозные фанатики». – Его брови гневно сошлись. – Нас, юдитов, всегда обвиняют в насилии, так делают и полиция, и журналисты.

– Как вы думаете, – спросил Себастьян, – Лотта тоже находится где–нибудь на этих этажах?

– Скорее всего. – Его Могущество всмотрелся в лицо Себастьяна. – Я вижу, что, несмотря на мои убеждения, вы потратите большую часть вашего весьма недолгого времени, разыскивая ее. – Он обреченно развел руками; это был жест скорее понимания, чем осуждения. – Хорошо, Гермес, изучите этот ваш набор и отправляйтесь в Библиотеку на назначенную встречу. Было приятно с вами побеседовать. Думаю, мы побеседуем с вами еще, возможно, уже сегодня. Здравствуйте.

– Здравствуйте, сэр, – сказал Себастьян и положил трубку.

В холодильнике, набитом различной едой, готовой к отправке в супермаркет, он нашел маленькую белую коробку, подложенную Джакометти и роботом. К его большому разочарованию, там было всего три предмета: граната, выделяющая при взрыве пары ЛСД, пластиковая капсула с антидотом против ЛСД – скорее всего, фенотиазином, – чтобы держать во рту во время похода в Библиотеку, и нечто третье. Ему потребовалось несколько минут, чтобы понять, что это такое. Устройство для внутривенной инъекции, содержащее несколько капель бледной, мутноватой жидкости; к нему была приложена инструкция, которую он и прочел.

Сделав себе этот укол, он на время выйдет из–под воздействия хобартовского реверса. Более того, он словно застынет во времени, не двигаясь ни вперед, ни назад. С его, внутренней, точки зрения, это будет продолжаться часами, но по внешнему счету пройдет не более шести минут. Этот последний предмет был предоставлен Римом; в прошлом, как ему помнилось по газетным статьям, его применяли – с довольно ограниченным успехом – для долгих духовных медитаций. В настоящее время это вещество было запрещено и снято с производства. И вот же, пожалуйста, полюбуйтесь.

Высокие покровители Джакометти не могли бездушно выкинуть средство, помогавшее им в постоянном стремлении к духовным вершинам.

Прекрасное сочетание средств: ЛСД отключит охранников, после инъекции он будет двигаться, а они словно застынут, все предельно просто. И в соответствии с желанием Джакометти никто не будет убит.

Довольно долго, от часа, может быть до трех, он будет свободен делать в Библиотеке все, что ему угодно. При всей своей простоте это был великолепно продуманный набор жизнеобеспечения.

Себастьян наскоро помылся, оделся в пристойно испачканную рубашку и слегка помятый костюм, нашлепал на лицо клочки щетины, засосал порцию согума, отрыгнул в расставленные тарелки несколько порций пищи, а затем с пакетом бумаг под мышкой покинул свою опустевшую квартиру и вышел на улицу к оставленной там машине. От страха и нервного напряжения у него сжималось горло. «Ведь это же, – думал он, – мой единственный шанс. Мой последний шанс. Вытащить Лотту оттуда. А заодно, если получится, и Анарха. В случае неудачи она бесследно исчезнет. Исчезнет навсегда».

Секунду спустя он бросил машину в яркое утреннее небо.

Глава шестнадцатая

Такие мысли думал и передумывал я в несчастном сердце своем, которое тяготил и страх смерти и сознание, что истина не найдена.

Блаженный Августин. «Исповедь»

– Сэр, – сказал из интеркома голос секретарши, – к вам пришел мистер Арбутнот.

Дуг Эпплфорд застонал как от зубной боли. Черт бы побрал эту вечно восторженную Карис Макфадден.

– Пускай заходит, – сказал он секретарше, а затем откинулся в кресле в ожидании неизбежного.

На пороге кабинета появился крупный, представительный, щеголевато одетый мужчина лет примерно пятидесяти.

– Я Ленс Арбутнот, – неразборчиво пробормотал он; его глаза метались по сторонам, как у животного, попавшего в ловушку.

– Давайте, покажите, – сказал Эпплфорд безо всяких прелиминарий.

– Конечно, конечно. – Арбутнот присел на краешек стула, стоявшего перед столом Эпплфорда, и вручил тому толстую, сильно потрепанную пачку машинописи. – Труд всей моей жизни, – пробормотал он и сделал попытку улыбнуться.

– Так вы утверждаете, – сказал Эпплфорд, немного полистав машинопись, – что человека может убить метеоритом из–за того, что он ненавидел свою бабушку. Своеобразная теория. Во всяком случае, вы достаточно прагматичны, чтобы желать ее искоренения.

Он еще раз брезгливо полистал машинопись, останавливая взгляд то на той, то на этой фразе. Пустые слова, псевдонаучный жаргон, совершенно дикие предположения… все это было довольно знакомо. В Библиотеку приносили такого хлама по десять пачек на дню. Это было постоянное занятие второго отдела, его постоянная головная боль.

– А можно мне ее на секунду? – хрипло спросил Арбутнот. – Взглянуть по последнему разу, прежде чем расстанусь с ней окончательно.

Эпплфорд закрыл толстую папку и уронил ее на стол. Ленс Арбутнот жадно схватил ее и начал быстро листать. Через какое–то время он перестал листать и вчитался в какое–то место, шевеля при этом губами.

– В чем там дело? – нетерпеливо спросил Эпплфорд.

– Я… я тут вроде бы очень напутал в самом важном месте, на странице сто семьдесят три, – дрожащим голосом сказал Арбутнот. – Искоренять в таком виде просто никак невозможно, нужно сперва исправить.

Эпплфорд нажал кнопку интеркома и сказал прибежавшей секретарше:

– Мисс Томсен, проводите, пожалуйста, мистера Арбутнота в читальню ограниченного доступа, где он сможет работать без помех. А когда вы ее мне вернете? – повернулся он к Арбутноту.

– Минут через пятнадцать – двадцать. И уж никак не позже, чем через час. – Арбутнот встал, прижимая к груди драгоценную папку. – Так вы сделаете так, чтоб ее приняли на искоренение?

– Сделаю, сделаю. Вы там исправляйте, и еще увидимся.

Эпплфорд тоже встал, Арбутнот суетливо замешкался, а затем неуверенными шагами вышел из кабинета. Эпплфорд вернулся к своим делам, мгновенно забыв этого психа Ленса Арбутнота.

Оставшись в читальне один, Себастьян Гермес дрожащими руками достал из кармана повязку и натянул ее на рукав. А затем порылся в кармане, выудил капсулу с антидотом и осторожно, чтобы не прикусить, взял ее в рот. Гранату он неловко взял в левую руку, непрерывно себе говоря: это, конечно, не я. Я даже не знаю, как это делать. А вот Тинбейн знал. Его специально учили.

С трудом заставляя свои руки работать, он сделал себе укол. И сразу все вокруг застыло. И останется малоподвижным на долгие минуты и часы – с его точки зрения.

Приоткрыв дверь читальни, он выглянул в коридор. Никого. Он пошел по коридору, увидел табличку «ЛЕСТНИЦА» и свернул к ней. Подняться по лестнице оказалось нетрудно, никого на ней не было. Но когда Себастьян открыл дверь вроде бы на предпоследний этаж, он лицом к лицу столкнулся с охранником. Охранник начал медленно, как в кино, снятом рапидом, двигаться в его направлении. Себастьян без труда обогнул охранника и прошел в коридор. Из ближайшей двери выходила Энн Фишер с целой охапкой бумаг; она двигалась так же замедленно, как и охранник. Заметив Себастьяна, она стала поворачиваться к нему, ее челюсть постепенно опускалась в крайнем изумлении.

– Ч–т–о–т–ы–з–д–е–с–ь… – загудела она низким басом.

Но Себастьян не стал дожидаться окончания фразы, проклянул свое невезение – это надо же было на Энн наткнуться, – обогнул ее буквально в сантиметре и побежал по коридору, запоздало думая, что огибал охранника слишком медленно, и при всех этих разницах в темпах времени она успела его узнать. «Мне было нужно, – думал он, – непрерывно двигаться. Непрерывно, очень быстро двигаться. Но жалеть уже как–то поздно. Скоро зазвонят тревожные сигналы. Это будет не сразу, но неизбежно будет».

Впереди у одной из дверей замерли два охранника. Себастьян со всех ног бросился к ним. Охранники вроде бы его почуяли, их головы стали медленно поворачиваться, как на заржавевших шарнирах, но Себастьян уже проскользнул мимо них и схватился за ручку двери.

Зазвучали глухие размеренные удары. Бух–бух–бух, тот самый тревожный звонок. Словно записанный на магнитофон и поставленный с малой скоростью. Себастьян рывком распахнул дверь.

В креслах сидели четыре искора – он узнал их по их неотогам. А в самой середине кабинета сидел на стуле Анарх Пик.

– Вы мне совершенно не нужны, – сказал Себастьян, мгновенно оценив обстановку. – Мне нужна моя жена, где у вас Лотта?

Никто из них ничего не понял; для них его слова были всего лишь всплеском звука. Он бросился наружу, оставив в кабинете сухого, сморщенного Анарха, вновь пробежал мимо двух охранников, которые успели схватиться за оружие и приблизились к двери, пришлось протискиваться между ними, и бросился к следующей двери.

В кабинете никого. Письменный стол, картотечные шкафы.

Себастьян сунулся в третий кабинет. Кто–то – совершенно незнакомый – говорит по видеофону; он поспешил дальше.

В четвертой комнате сложены какие–то пакеты. Холодные и мертвые.

Не тот этаж, сказал он себе и, заметив впереди табличку «ЛЕСТНИЦА», рванулся к ней.

На последнем этаже в коридоре было много людей, у всех у них, как и у него, была на руке яркая синяя повязка. Себастьян проскочил между ними и открыл наудачу какую–то дверь.

Сзади раздался густой щелчок, похожий на звук взводимого оружия; Себастьян резко обернулся и увидел поднимающийся ствол винтовки. Неловким жестом он швырнул гранату с ЛСД и одновременно прикусил капсулу антидота.

Ствол перестал подниматься. Винтовка медленно, как во сне, упала из рук охранника, а сам охранник грузно осел на пол, медленно двигая руками, словно от кого–то отбиваясь. Галлюцинации.

Пары ЛСД, подобно дыму, быстро заполнили весь коридор. Себастьян шел сквозь эту дымку среди людей, совсем его не замечавших, а медленно, бессмысленно копошившихся, и открывал дверь за дверью. В большинстве кабинетов какие–то люди что–то делали; раз за разом он видел знаки различия Совета искоренителей – все, что угодно, кроме Лотты.

Новый кабинет. Там сидит субтильная старушка, чьи знаки различия явно говорят о ее высоком положении в иерархии искоров. Себастьян остановился. Старушка его заметила, ее глаза стали расширяться.

– Где, – спросил Себастьян, стараясь говорить как можно медленнее, – находится – миссис – Гермес? На – каком – этаже?

Он стал угрожающе на нее надвигаться.

Но пары ЛСД из распахнутой двери уже успели ее достигнуть; старушка бессильно обвисла в кресле, ее лицо выражало благоговейный ужас. Себастьян наклонился, грубо схватил ее за плечо и повторил свой вопрос.

– В – самом – низу. В – полуподвале, – мучительно медленно проговорила старушка и окончательно ушла в свой собственный мир ярких цветных видений.

Себастьян ее выпустил и бросился к двери.

В коридоре все те же люди со все теми же синими повязками. Но каждый из этих людей находился в своей персональной вселенной. Они не видели друг друга и, уж конечно, не видели Себастьяна. Поэтому он без помех добежал до лифта и нажал кнопку вызова. После нестерпимо долгой задержки двери лифта стали раскрываться.

В лифте были охранники. С оружием. Много. И все они были в противогазах. Они удивленно глазели, как он нереально быстро – нереально при их временном темпе – отскочил в сторону. Один из них, немного помешкав, выстрелил из пистолета. Выстрелил и не попал. Но, в общем–то, они уже были способны стрелять в его направлении. А ЛСД и вообще не была для них помехой.

«Лотту мне не найти, – осознал Себастьян. – Мне не попасть в лифт, там же полно охранников. Рэй Робертс был совершенно прав: нужно было вытащить оттуда Анарха и не думать о Лотте. «Мертвец пребудет, – подумал он саркастически, – а живой умрет. И музыка сокрушит небосвод»[35]. Вот и я сокрушен, – сказал он себе. – Они меня сделали. Я никого отсюда не вывел, в отличие от Джона Тинбейна. Хотя бы на время. Все могло бы повернуться иначе, не нарвись я на эту Энн Фишер».

От вколотого препарата его, хотя и не сразу, охватило странное чувство безвременья. Почти ощущение бессмертия. Но только без мощи, без божественной силы; он ощущал себя слабым, усталым и не имел уже никаких надежд. «Так что, – думал он, – эта Энн Фишер получит все, что она хотела. Все ее предсказания сбудутся, одно за другим; я – их самая последняя часть – и тоже последую за Джо Тинбейном, за Анархом и Лоттой.

Я все испоганил, – думал он. – В какие–то минуты. Будь тут сейчас Джо Тинбейн, все получилось бы иначе; я знаю, все было бы иначе».

Себастьян не мог об этом не думать; сознание собственной никчемности буквально его ошеломляло. Он и Джо. Все его неумение и ловкость Джо.

«И ведь все равно, – подумал он, теряя всякую надежду, – они его убили. Джо убит! То же самое будет и со мной. Чуть раньше или чуть попозже.

Может, – думал он, – у нас бы что и получилось, если бы вдвоем, Джо и я. Ведь и он, и я ее любим. А так, поодиночке, мы неизбежно гибнем. Так просто ничего не может получиться. Послушай он мое предупреждение, позвони мне тогда из мотеля…

Я старый и бессильный, – думалось ему с отчаяния. – Нужно было просто оставить меня в могиле. Они выкопали полное ничтожество. Даже хуже, чем пустое место: во мне навсегда останется смертельный холод могилы; мне не отмыться от гробовой плесени, она портит все, что бы я ни делал. Мне кажется, я снова умираю. А вернее, так и остался мертвым.

Убьют меня – не убьют, совершенно не важно, ведь это меня ровно никак не изменит. А вот Лотта – она другая, и Тинбейн был другой. Но может, если я даже не смогу отсюда выбраться, не смогу никого спасти, в том числе самого себя, – может, я все же убью Энн Фишер. И это будет уже кое–что. В расплату за Джо Тинбейна».

Глава семнадцатая

А как можем мы измерять настоящее, когда оно не имеет длительности? Оно измеряется, следовательно, пока проходит; когда оно прошло, его не измерить: не будет того, что можно измерить.

Блаженный Августин. «Исповедь»

Выхватив винтовку у одного из замедленных охранников, Себастьян Гермес побежал к лестнице. Достигнув лестничной площадки, он услышал снизу громкие голоса. «Может, это не с ближайшего этажа, а откуда–то ниже», – подумал он с надеждой и быстро сбежал до следующей площадки. Здесь коридор тоже кишел медленно шевелящимися вооруженными людьми. И, с какой–то кристальной чистотой, он увидел далеко вдали Энн Фишер, стоявшую отдельно ото всех. Он бросился к ней, без труда огибая тех, кто пытался, едва шевелясь, его перехватить, – и не успел еще добежать, как она его заметила, узнала и побледнела.

– Я – не – могу – отсюда – выйти, – сказал он по возможности медленно, примеряясь к ее темпу времени. – Поэтому – я – тебя – застрелю.

И вскинул винтовку.

– Подожди, – сказала Энн Фишер. – Я – заключу – с – тобой – сделку – и – прямо – сейчас. – Она таращилась на его лицо, пытаясь увидеть поотчетливей, но ничего у нее не получалось. – Ты – меня – отпускаешь – и – можешь – взамен – взять – свою – Лотту.

Она это что, серьезно? Ему как–то сильно не верилось.

– Ты – что – имеешь – право – отдать – такой – приказ? – спросил Себастьян.

– Да, – сказала она и медленно кивнула.

– Но я прихвачу с собой и тебя, – сказал Себастьян. – Пока мы с ней не окажемся в безопасности.

– Извини? – Энн напряглась в попытке понять слова, летевшие как пули из пулемета. – О’кей, – сказала она через какое–то время, разобрав, очевидно, сказанное.

Казалось, она смирилась с неизбежным – факт удивительный при ее характере.

– Ты боишься, – сказал Себастьян.

– Конечно же боюсь. – Теперь, как ни странно, ее речь не казалась замедленной; скорее всего, действие инъекции подходило к концу. – Вломился, бегаешь как бешеный, швыряешься гранатами, всем угрожаешь. Я хочу убрать тебя из Библиотеки, и мне все равно, какими средствами. Посадите Лотту Гермес в стоящую на крыше машину, – сказала она в прикрепленный к лацкану микрофон. – Я туда сейчас подойду.

– У тебя такая большая власть? – спросил Себастьян с изумлением.

– Сейчас мой отец исполняет обязанности председателя Совета искоренителей. А с матерью ты уже встречался. Так что, пойдем на крышу? – Она уже заметно успокоилась, взяла себя в руки. – Мне не хочется быть убитой психом, – сказала Энн нетерпеливым голосом. – Не забывай, что я же тебя знаю. И ведь знала я, знала заранее, что ты на такое способен. Если по–хорошему, то нужно было мне вообще не приходить в Библиотеку, но в создавшейся теперь ситуации…

– Пошли на крышу, – оборвал ее Себастьян. – Иди ты первая.

Он подтолкнул ее винтовкой к ближайшему лифту.

– Да ты успокойся, – укоризненно нахмурилась Энн. – Все будет так, как мы договорились. Лотта будет ждать нас на крыше. Если ты сдуру выстрелишь, ее могут убить, а ты же этого не хочешь.

– Не хочу, – согласился Себастьян.

«Она совершенно права, – подумал он, – пора уже взять себя в руки». Подъехал лифт, и Энн Фишер жестом приказала охранникам очистить кабину.

– Мотайте отсюда, – бросила она им, нерешительно застывшим; лифт пошел вверх. – Все эти ружья, – Энн презрительно поморщилась, – и люди, любящие ими размахивать. Компенсация внутренней слабости. Вот взгляни на себя и на эту штуку; ты вдруг стал удивительно бесстрашным, потому что можешь кого угодно заставить сделать все, что тебе угодно. Vox dei, так называют винтовку юдистские боевики. Глас Божий. – Она на мгновение задумалась. – Пожалуй, не надо было снова захватывать твою жену, мы малость перегнули палку.

– Убить Джо Тинбейна, – сказал Себастьян, – было кошмарной, ничем не оправданной жестокостью. Что он вам такого сделал?

– То же самое, что и ты. Ворвался сюда с оружием и устроил пальбу по совершенно безвредным старым искорам – безоружным искорам.

– И вот отмщение, – горько сказал Себастьян. – Сколько я понимаю, теперь вы и за мной устроите охоту за то, что я сделал сегодня. Пока и меня не убьете.

– Это еще нужно посмотреть, – пожала плечами Энн Фишер. – Вот соберется Совет и поставит вопрос на голосование. Возможно, они проголосуют, чтобы решала я сама, по обстановке.

– Библиотека, – сказал Себастьян, – весьма уважает насилие.

– Да, конечно же. Честно говоря, мы очень боимся насилия, ведь мы знаем, чего им можно достичь. Мы используем насилие и сами, безо всякой радости, но понимая его эффективность. Вот посмотри, что ты сам сумел сегодня сделать. – (Лифт поднялся до самого верха и остановился, его двери беззвучно раздвинулись.) – А где ты взял эту винтовку? – спросила вдруг Энн. – В точности такая, как наши.

– Это и есть ваша, – сказал Себастьян. – Я пришел сюда безоружным.

– Ну что ж, – пожала плечами Энн, – винтовка не знает хозяина, это тебе не собаки. – Они с Себастьяном вышли на крышу, вернее, на взлетную полосу Библиотеки. – А вот и она, – пригляделась Энн. – Они как раз ее посадили и отходят в сторону. Пошли.

На своих длинных ногах Энн шагала настолько быстро, что Себастьян едва за нею поспевал. Завидев их, охранники, доставившие Лотту на крышу, бросились врассыпную и мгновенно исчезли; Себастьян не обращал на них внимания – в данный момент его интересовали только жена и Энн Фишер.

Как только Себастьян подошел к машине, Лотта спросила:

– Себастьян, а Анарха ты вывел? Я слышала их разговоры, он ведь тоже у них.

– Про это мы не договаривались, – резко вмешалась Энн Фишер.

Себастьян усадил ее на правое переднее сиденье и сел за руль.

– Держи мисс Фишер под прицелом, – сказал он Лотте, передавая ей винтовку.

– Я… – нерешительно начала Лотта.

– От этого зависит твоя жизнь, а заодно и моя. Помнишь, что они сделали с Джо Тинбейном? Как раз ведь по ее приказу. Так что, будешь держать ее под прицелом?

– Да, – прошептала Лотта; ствол винтовки поднялся и уперся Энн в спину, напоминание о Джо Тинбейне оказалось весьма убедительным. – А как же насчет Анарха? – спросила она.

– Я не смогу его вытащить, – хрипло сказал Себастьян. – Все–таки я не чудотворец. Даже и то, что мы с тобой оттуда выбрались, уже невероятная удача. Так что, может, ты это оставишь?

Лотта молча, послушно кивнула.

Себастьян включил мотор, и уже через секунду они влились в густой поток воздушного движения.

Себастьян Гермес высадил Энн Фишер на крышу одного из зданий в центре города, содрав предварительно с ее лацкана микрофон, и тут же снова взлетел. Несколько минут они с Лоттой молчали, а затем Лотта сказала:

– Спасибо, что пришел за мной.

– Мне крупно повезло, – коротко сообщил Себастьян. Он не стал говорить Лотте, что опустил уже руки, что просто хотел убить Энн Фишер. Что спас ее практически случайно. И что эта случайность очень его радует. – Про гибель Джо сообщили по телевизору, тогда мы и узнали. А еще они сказали, что он был с какой–то женщиной, но после его смерти она исчезла.

– Я никогда не забуду, как он умер, – тихо сказала Лотта.

– Никто и не ждет, чтобы ты забыла. Это останется с тобою надолго.

– Они убили его у меня на глазах, – сказала Лотта. – В двух шагах от меня, я все это видела. Я все это видела, видела своими глазами. Дети, из Библиотеки… это был просто кошмар, как дурной сон. Джо Тинбейн в них выстрелил, но он привык стрелять выше, во взрослых, и пули прошли над их головами.

Она снова умолкла.

– Как бы там ни было, ты оттуда выбралась, – грубовато сказал Себастьян в надежде сбить ее плохое настроение. – Теперь уже навсегда.

– А юдиты не будут на тебя злиться? – спросила Лотта. – За то, что ты не вытащил Анарха. Ведь действительно очень жалко… он такая значительная личность, в отличие от меня; это вроде как даже нечестно.

– А для меня значительна ты, – возразил Себастьян.

– А откуда все эти штуки, которыми ты там пользовался? Что–то такое, что тебя ускоряло, и эта дымовая граната с ЛСД – я слышала, они говорили, это застало их врасплох. Ведь обычно у тебя не бывает ни ЛСД, ни…

– Все это дали мне юдиты, – прервал ее Себастьян. – Они все для меня устроили. В том числе и предлог прийти в Библиотеку, а затем попасть во второй отдел.

– Уж тогда–то они точно будут злиться, – сказала Лотта. – Ведь они наверняка ожидали, что ты выведешь и Анарха, правда ведь?

Себастьян не ответил; он сосредоточился на том, что вел машину, а заодно следил, не летит ли кто следом.

– Можешь не говорить, – сказала Лотта, – я и так понимаю. Вроде бы у юдитов есть эти самые Сыны Могущества, их боевики, которые всех убивают. Я где–то про них читала… так они что, и вправду существуют?

– Видимо, существуют, – пожал плечами Себастьян. – В каком–то там смысле. Мне так кажется.

– А разве мистер Робертс, – задумчиво сказала Лотта, – не мог послать в Библиотеку их? Не для тебя эта работа – вытаскивать Анарха, ведь ты же не боевик.

– Я сам захотел пойти, – сказал Себастьян.

– Из–за меня? – Лотта внимательно в него всмотрелась, он почти чувствовал пристальность ее взгляда. – Из–за того, что ты не вытащил меня в первый раз? И теперь ты покрыл этот грех?

– Я пытался, – сказал Себастьян; примерно так он и думал.

– Ты меня любишь? – спросила Лотта.

– Да.

Очень. Больше, чем когда–либо прежде. Он осознал это только сейчас, сидя рядом с нею в машине. Она и он, и больше никого.

– Ты очень сердишься? За то, что я приехала к Джо Тинбейну?

– Ты это про мотель? – спросил Себастьян. – Нет. – В конце концов, он сам виноват; а потом была эта поездка к Энн Фишер. – Мне только жаль, что его в результате убили.

– Этого я никогда не забуду, – сказала Лотта, словно давая зарок.

– А что они делали с тобой в Библиотеке? – спросил Себастьян и приготовился услышать худшее.

– Да, собственно, ничего. Записали меня в очередь к их психиатру, он должен был что–то сделать с моим мозгом. А еще эта женщина, эта мисс или миссис Фишер, она зашла и немного со мной поговорила.

– О чем?

– О тебе. Она говорит, – продолжила Лотта своим характерным голосом маленькой девочки, – что у вас с ней была интимная близость. Что вы с ней вместе легли в постель. И много прочего в этом роде. Но я ее, – добавила Лотта, – конечно же, не слушала.

– И молодец, что не слушала, – похвалил Себастьян, чувствуя, что безнадежно вязнет в трясине собственного вранья.

«Сперва врал Лотте, а скоро придется врать Рэю Робертсу, ведь для юдитов нужно будет что–нибудь придумать. Всем нужно что–нибудь соврать, и как можно убедительней, таков отныне стиль моей жизни. Хуже, чем Р. К. Бакли, у того это выходит хотя бы естественно. А для меня это нечто чужеродное. И все равно – вот вам, пожалуйста».

– Меня бы ничуть не обидело, – сказала Лотта, – даже если бы все, что она говорила, оказалось бы вдруг правдой. Ведь посмотри, что я сама–то сделала… в смысле, про этот мотель. Я бы совсем на тебя не злилась, я бы просто не могла.

– Но главное, это неправда, – сказал Себастьян.

– Она же очень симпатичная, эти абсолютно черные волосы и ярко–голубые глаза. Гораздо симпатичнее меня.

– Я ее ненавижу, – сказал Себастьян.

– Из–за Джо?

– И по этой причине, и по всяким другим.

Себастьян не стал уточнять.

– А куда мы сейчас? – спросила Лотта.

– Домой, в нашу квартиру.

– Ты думаешь позвонить юдитам? И сказать им, что…

– Они позвонят мне сами, – обреченно сказал Себастьян.

Глава восемнадцатая

Итак, пропускаю и эту силу в природе моей; постепенно поднимаясь к Тому, Кто создал меня, прихожу к равнинам и обширным дворцам моей памяти.

Блаженный Августин

Из своей квартиры Себастьян позвонил в витарий, убедиться, что бизнес еще на ходу.

– «Флакон Гермеса», – раздался из трубки веселенький голос Черил Вейл.

– Сегодня я уже не приеду, – сказал Себастьян. – А как там остальные, все уже на месте?

– Все, кроме вас, – подтвердила Черил. – Да, мистер Гермес, Боб Линди давно уже хочет с вами поговорить, он хочет подробно вам рассказать, как Библиотека отобрала у него Анарха. Если у вас есть минута времени…

– Я поговорю с ним позднее, – сказал Себастьян. – Это дело как–нибудь подождет. Привет.

Он повесил трубку с жутким ощущением вины.

– Я вот думаю, – начала Лотта, садясь на кушетку напротив, ее лицо светилось возбуждением. – Если уж эти, из Библиотеки, ничего не спустили Джо и даже его убили, так почему они не мстят тебе?

– Я об этом тоже думаю, – сказал Себастьян.

– И еще эти Сыны Могущества. Я боюсь, что…

– Да, – оборвал ее Себастьян.

«Все они, – думал он, – буквально все. Итальянцы, Библиотека, юдиты. Своими действиями я сумел восстановить их всех против себя, всех до единого. Даже полицейских Лос–Анджелеса, они могут подумать, что Джо Тинбейна убил я за то, что он увез мою жену в мотель, вполне очевидный мотив».

– К кому же ты можешь обратиться? – спросила Лотта.

– Ни к кому, – сказал Себастьян; это было жуткое, кошмарное ощущение полной незащищенности. – Ни к кому, кроме тебя, – тут же поправился он.

Ведь Лотту он все–таки вернул. И это большое облегчение.

Большое, но отнюдь не достаточное.

– Может, – говорила Лотта, – нам с тобой нужно спрятаться, ты и я, и никого больше. Уехать в другое место. То, что они сделали с Джо, так и стоит у меня в глазах, этого я никогда не забуду. Я помню их беготню по крыше, а затем лицо с носом, прижатым к оконному стеклу. И ведь у Джо были пистолет и винтовка, и он знал, что они идут, и все бесполезно. Думаю, нам нужно уехать из Лос–Анджелеса, а может, и вообще из Западных Соединенных Штатов. Может быть, даже с Земли.

– Податься на Марс?

– Юдиты там совершенно бессильны, – сказала Лотта. – Там вся власть принадлежит ООН, и поселенческие купола не жалуются. Все и всегда находится под контролем. И они постоянно зазывают добровольцев, по телевизору их рекламу крутят каждый вечер.

– Но оттуда нельзя вернуться, – предупредил Себастьян. – Иммигрировал – и с концами. Тебя об этом предупреждают перед тем, как дать на подпись бумаги. Это билет в один конец.

– Я знаю, но, по крайней мере, так мы останемся живыми. Мы не услышим как–нибудь ночью шорох на крыше или за дверью. Думаю, Себастьян, тебе нужно было все–таки вытащить оттуда Анарха, тогда бы тебе помогали хотя бы юдиты. А теперь…

– Я пытался, – обреченно сказал Себастьян. – Ты же слышала Энн Фишер; про него я не смог договориться. Я взял то, что смог, – взял тебя – и убрался оттуда на хрен. Рэю Робертсу придется это проглотить, иного выхода просто не было.

Но где–то внутри он прекрасно знал, что даже толком и не пытался освободить Анарха. Он думал только о Лотте. Как верно сказал Рэй Робертс, это был почти биологический порыв. Порыв, которого Робертс опасался и который в конце концов, как Робертс и предвидел, заслонил все прочее. Как только Себастьян вошел в Библиотеку, все эти разговоры о «непреходящей исторической ценности» развеялись как пар, как дым от гранаты с ЛСД.

– Я бы правда с радостью отправилась на Марс, – сказала Лотта. – Помнишь, мы с тобой это обсуждали? Говорят, это просто потрясающе… такое странное ощущение огромности космоса, благоговейное осознание того, как это здорово – человек на другой планете. Говорят, головой этого не поймешь, надо самому пережить.

– Единственное, что я могу делать, это искать и вынюхивать.

– Находить мертвецов, которые вот–вот вернутся к жизни?

– Ты же знаешь, что это мой единственный талант, – безнадежно махнул рукой Себастьян. – А что от него толку на Марсе? На Марсе все проверки по эффекту Хобарта дают нулевой результат.

Он не хотел на Марс и по этой, и по другой, родственной, причине. Там он снова начнет стареть, и для него это скоро кончится летальным исходом: в этом направлении его неизбежно ждали болезни и смерть.

«Для Лотты все, конечно, по–другому, – думал он. – У нее будут впереди десятки лет нормальной жизни, значительно больше, чем на Земле. А нужно ли мне так уж бояться, что я вскоре постарею и умру? Я проходил через это однажды, и было не так уж и плохо. В некотором роде это меня могло бы даже обрадовать – великий, бесконечный покой. Никаких тебе тягот, никакого бремени».

– А ведь и правда, – согласилась Лотта. – На Марсе мертвецы не воскресают, я как–то совсем забыла.

– Я мог бы заняться физическим трудом или стать каким–нибудь там клерком, – предложил Себастьян.

– Нет, там же наверняка оценят твои управленческие способности, твой талант организатора. Они наверняка будут тестировать твои профессиональные склонности, так же везде заведено. И тогда они узнают про все твои разнообразные достоинства, понимаешь?

– Ты полна молодого оптимизма, – сказал Себастьян. А я, добавил он про себя, старческого отчаяния. – И вообще подождем что–нибудь решать, пока я не побеседую с Рэем Робертсом. Может, я буду настолько убедителен, что он мне даже поверит. В смысле, – поправился Себастьян, – что заставлю его понять всю безнадежность положения, в котором я находился. И может быть, эти боевики, про которых ты там говорила, может, они сумеют спасти Анарха. В общем–то, задача и вправду скорее для них. Я и об этом напомню.

– Пусть бы тебе повезло, – печально сказала Лотта.

Рэй Робертс позвонил менее чем через час.

– Вижу, вы вернулись. – Он смотрел на Себастьяна с ожиданием, пристально и довольно критически. – Ну и как дела?

– Да не слишком, – осторожно сказал Себастьян; в этой беседе нельзя было сделать ни единой ошибки.

– Так, значит, Анарх, – продолжил Роберте, – так и остался в Библиотеке?

– Я до него добрался, – сказал Себастьян, – но только не смог…

– А как там ваша жена?

От этого голоса на Себастьяна дохнуло могильным холодом.

– Мне удалось ее получить, – сказал он, едва ли не извиняясь. – Они – начальство Библиотеки – решили ее освободить. Я не просил их об этом, идея была полностью их.

– Детант[36], – сказал Рэй Роберте. – Вы получили Лотту в обмен на то, что покинули Библиотеку, все произошло в довольно дружеской манере.

– Нет.

– А ведь весьма на то похоже. – Роберте продолжал разглядывать Себастьяна; его темное худое лицо ровно ничего не выражало. – Они вас купили. Более того… – Его голос зазвучал резко и агрессивно. – Они бы не стали этого делать, не будь у вас реального шанса вывести оттуда Анарха.

– Это решала Энн Фишер, – возразил Себастьян. – Я хотел ее убить, даже прицелился, и она вот так откупилась. Я взял ее для страховки с собой, я даже…

– Авам не приходило в голову, – спросил Рэй Роберте, – что это и есть единственная причина, почему они забрали вашу жену в Библиотеку? Чтобы она была заложницей. Чтобы обезвредить вас.

– У меня был выбор, – неуверенно сказал Себастьян, – между…

– Они видели вас насквозь, – сказал Рэй Роберте испепеляющим голосом. – У них есть там психологи, и они заранее знали, на какую сделку вы пойдете. Энн Фишер не боится смерти. Все это было чистым притворством, она не покупала себе свободу, а уводила вас от Анарха. Если бы Энн Фишер действительно вас боялась, ее бы там и в помине не было.

– Возможно, вы и правы, – неохотно сказал Себастьян.

– Вам удалось увидеть Анарха? Он точно жив?

– Да, – кивнул Себастьян.

На нем словно собиралась вся влага из атмосферы; она катилась по его спине, подмышки взмокли. Он буквально чувствовал, как поры его кожи пытаются – и никак не могут – вобрать ее в себя. Слишком уж ее было много.

– И над ним работали искоры?

– Рядом с ним… рядом с ним действительно были искоры. Да.

– Понимаете, – сказал Рэй Робертс, – вы же изменили историю человечества. Или, точнее говоря, вы ее не изменили. У вас был прекрасный шанс, но вы им не воспользовались. Вас могли бы навсегда запомнить как владельца витария, который оживил, а затем и спас Анарха; вас никогда бы не забыли ни юдиты, ни вся страна и планета. Под религиозные верования была бы подведена принципиально новая основа. Веру сменила бы полная уверенность, появилось бы новое Писание.

В голосе Рэя Робертса не было ни малейших признаков гнева; он говорил совершенно спокойно, просто излагал очевидные факты. Факты, которые Себастьян никак не мог оспорить.

– Скажи ему, – сказала Себастьяну стоявшая сзади Лотта, дергая его за рукав, – что ты попробуешь еще раз.

Ее рука ободряюще погладила его по плечу.

– Я могу сходить туда еще раз, – предложил Себастьян.

– Мы послали вас, – сказал Робертс, – в порядке компромисса с Джакометти; он хотел избежать насилия. Теперь, когда это соглашение не дало результатов, мы вправе послать туда наших зилотов. Но только… – Он на секунду смолк. – Скорее всего, им достанется труп. Библиотека тут же заметит, что в дело вступили Сыны, стоит им войти в здание. На это указал мне прошлой ночью Джакометти. Но у нас просто нет иного выхода. Вести с Библиотекой переговоры попросту невозможно; мы не сможем ни дать, ни обещать ничего такого, что подвигнет их освободить Анарха. Здесь ситуация совсем не та, как с миссис Гермес.

– Ну что ж, – вздохнул Себастьян, – было очень приятно с вами побеседовать. Я рад, что вы описали мне, как выглядит ситуация. Спасибо за…

Экран померк. Рэй Робертс положил трубку. Даже не поздоровавшись.

Какое–то время Себастьян сидел с трубкой в руке, а потом аккуратно, осторожно положил ее на рычаг. За время беседы он словно постарел на пятьдесят лет – и устал не меньше, чем за сто лет непрерывной работы.

Так прошло несколько минут.

– Знаешь, – повернулся он к Лотте, – первое, что чувствуешь, очнувшись в гробу, это странную усталость. Голова у тебя пустая, тело ничего не делает. Затем появляется мысль, желание; что–то хочется сказать, что–то хочется сделать. Ты хочешь бороться, выбраться наружу. Но твое тело все еще тебе не подчиняется; ты не можешь говорить, не можешь двигаться. И так продолжается… – он секунду подумал, – примерно двое суток.

– Это было очень страшно?

– Это худшее, что я когда–либо пережил. Много хуже, чем умирание.

«И примерно то же самое, – подумал он, – чувствую я и сейчас».

– Может, принести тебе что–нибудь? – спросила Лотта. – Подогреть согума?

– Нет, – покачал головой Себастьян. – Спасибо.

Он встал и подошел к окну, выходившему на улицу. «Робертс прав, – говорил он себе. – Я мог изменить историю человечества. Но я поставил выше свою личную жизнь – в непоправимый ущерб всем остальным и особенно юдитам. Я не дал образоваться новому базису мировой теологии. Рэй Робертс абсолютно прав!»

– Могу я чем–нибудь тебе помочь? – тихо спросила Лотта.

– Со мною все будет нормально, – сказал Себастьян, глядя в окно на улицу, на людей и на рыбоподобные наземные машины. – Когда лежишь вот так в гробу, самое плохое, что мозг уже ожил, а тело – нет. Ты ощущаешь эту двойственность. Мертвым ты ничего подобного не чувствуешь; у тебя все равно что нет тела. Но вот это… – Он вспомнил, как тогда было, и весь содрогнулся. – Живой, активный мозг, привязанный к трупу. Помещенный в труп. И нет никакой надежды, что тело когда–нибудь оживет. Ожидание кажется вечным.

– Ты же знаешь, – сказала Лотта, – что этого больше с тобой не случится. С этим навсегда покончено.

– Но я это помню, – возразил Себастьян. – Этот опыт так и остался частью меня. Он всегда у меня здесь. – И безжалостно стукнул себя по лбу.

«И это то, о чем я думаю, – сказал он себе, – когда мне действительно очень страшно; оно сразу же выплывает и встает перед глазами. Мой личный симптом ужаса».

– Я пойду и все устрою, – сказала Лотта, прочитав, очевидно, его мысли. – Насчет нашей иммиграции на Марс. Ты иди в спальню, ложись и отдохни, а я буду названивать.

– Ты же всегда ненавидела звонить по видеофону, – сказал Себастьян. – Ты его прямо боишься.

– Для такого случая как–нибудь позвоню.

Положив Себастьяну руки на плечи, она подтолкнула его в спальню.

Глава девятнадцатая

А в этом мире негде отдохнуть, потому что все в нем безостановочно убегает: как угнаться за этим плотскому чувству?

Блаженный Августин. «Исповедь»

Себастьяну Гермесу снилась могила; он снова лежал в гробу из пластмассы, в Тесном Месте в кромешном мраке. Он снова и снова кричал: «Меня звать Себастьян Гермес, и я хочу отсюда выйти! Есть тут кто–нибудь, кто меня слышит?» И, во сне, прислушался. И откуда–то очень издалека второй раз в жизни услышал тяжелые шаги. «Выпустите меня наружу!» – кричал он срывающимся голосом, кричал снова и снова, и все звуки уходили в тот же самый пластик. Он бился, как попавшее в ловушку насекомое. Безнадежно. Теперь кто–то начал копать, он слышал скрежет лопаты. «Дайте мне воздуха!» – попытался он крикнуть, но воздуха не было, и он задыхался. «Поспешите!» – крикнул он, но воздуха не было, и крик получился беззвучный. Он лежал, придавленный сокрушительным вакуумом, давление нарастало, пока его ребра не стали беззвучно лопаться. Он чувствовал и это тоже, как его ребра ломаются, одно за другим.

– Если вы меня выпустите, – пытался он сказать, хотел сказать, – я вернусь в Библиотеку и найду Анарха. Договорились?

Он снова прислушался. Копать продолжали: тупые ритмичные удары и скрежет.

– Честное слово, – сказал он. – Договорились?

Лезвие лопаты проскребло по крышке гроба.

«Ведь так оно и было, – думал он. – Я мог его вывести, но предпочел вместо этого искать свою жену. Эти ведь меня не остановили, я остановился сам. Но снова такого не будет, я обещаю». Он прислушался. Теперь работали отверткой, снимали крышку гроба, последнюю преграду между ним и воздухом. «В следующий раз все будет по–другому, – обещал он. – Договорились?»

Крышка со скрипом отъехала в сторону. По глазам ударил свет. Он посмотрел вверх и увидел лицо человека, глядевшего прямо на него.

Темное, иссохшее старое лицо. Лицо Анарха.

– Я услышал, как вы кричите, – сказал Анарх. – Поэтому бросил, чем уж я там занимался, и поспешил вам на помощь. Что я могу для вас сделать? Вы хотите знать, какой сейчас год? Четвертый до Рождества Христова.

– Почему? – тупо спросил Себастьян. – Что это значит?

Он чувствовал, что это значит что–то огромное; в нем просыпалось благоговение.

– Вы спаситель человечества, – сказал Анарх, – искупите его грехи. Вы самая значительная личность, когда–либо явившаяся на свет.

– А что я должен сделать, – спросил Себастьян, – чтобы спасти человечество?

– Вы должны снова умереть, – ответил Анарх, но дальше сон задрожал и поплыл, и Себастьян начал просыпаться; он снова ощущал себя в своей квартире, в кровати, рядом с Лоттой. Он чувствовал, что видел сейчас сон, но сон от него исчез, оставив странный осадок.

«Ничего себе ответик», – подумал он, переворачиваясь на бок, а затем сел, откинул покрывало и неуверенно встал, все еще погруженный в мысли. Стараясь припомнить сон как можно отчетливее.

«Я должен – что? Что там хотел сказать мне Анарх? Умереть?» Сон не говорил ему ровно ничего, только то, что он чувствовал себя связанным и бессильным, что ощущал вину, бескрайнюю вину за то, что оставил Анарха в Библиотеке, – все это он знал и так. «Разберешь тут что–нибудь», – подумал он мрачно.

Он вышел, пошатываясь, на кухню – и там вокруг стола сидели трое мужчин, затянутых в черные шелковистые трико. Три Сына Могущества. У всех троих был усталый раздраженный вид. На столе перед ними лежала пачка мятых рукописных листов.

– Это тот самый человек, – сказал один из них, очевидно – главный, указывая на Себастьяна, – который оставил Анарха в Библиотеке. В то время как мог его вывести.

Все трое Сынов Могущества глядели на Себастьяна устало и враждебно.

– Сегодня мы выступим против Библиотеки, – объяснил Себастьяну главный Сын. – Ничего особо тонкого: просто подтащим пушку и будем садить ядерными снарядами, пока чертово здание не разлетится на куски. Анарха мы, может, и не получим, но уж с ними расплатимся.

В его голосе мешались гнев и презрение.

– Вы совсем не надеетесь проникнуть внутрь и вывести его с собой? – спросил Себастьян.

Его поражала примитивная грубость их планов. Полный нигилизм. Не спасти Анарха, а просто разрушить Библиотеку; они совершенно забыли про главное.

– Шанс, конечно же, есть, хоть и крошечный, – признал главный Сын. – Потому–то мы и зашли по пути с тобою поговорить – нам нужно знать, в каком точно месте нашел ты Анарха и как его охраняют… сколько человек, какое оружие. Конечно, когда мы подойдем, все это изменится – а возможно, и уже изменилось, – но лучше что–нибудь, чем ничего.

Он смотрел на Себастьяна и ждал.

На пороге появилась заспанная Лотта.

– Они пришли нас убить? – спросила она, беря его под руку.

– Видимо, нет, – сказал Себастьян и похлопал Лотту по руке, стараясь ее успокоить. – Все, что я помню, – ответил он Сыну, – это охранники с оружием. Я не помню, в каком он был кабинете, кроме того, что это на предпоследнем этаже. Самый обычный кабинет, такой же, как остальные; скорее всего, его выбрали случайно.

– А во сне вам потом Анарх не являлся? – Неожиданный вопрос привел Себастьяна в полное замешательство. – А то, говорят, в предыдущей жизни Анарх иногда общался со своими сторонниками, являясь им во сне.

– Да, – осторожно признался Себастьян. – Я видел его во сне, и он мне что–то сказал насчет меня самого. Что я должен что–то сделать. Что год сейчас четвертый до Рождества Христова и что я спасу человечество. Тем, что я это сделаю.

– Не слишком понятно, – прокомментировал главный Сын.

– Но в каком–то смысле верно, – вступил другой. – Выведи он тогда Анарха, он бы и вправду стал спасителем человечества. Вот этого Анарх от него и хотел, тут можно понять безо всяких снов.

Нахмурившись, он что–то черкнул на бумажке.

– Да, Гермес, – сказал главный Сын, – упустил ты свой шанс. Главный шанс твоей жизни.

– Я знаю, – деревянно кивнул Себастьян.

– А может, нам его убить? – предложил третий Сын. – Убить их обоих. Теперь, а не после Библиотеки.

У Себастьяна остановилось сердце; его тело словно съежилось, готовясь к смерти. Все как тогда, в Тесном Месте. Но он ничего не сказал, а только крепче прижал к себе Лотту.

– Нет смысла, пока он может оказать хоть какую–то помощь. – Голос главного Сына звучал ровно и безразлично. И он внимательно разглядывал Себастьяна. – Ты видел там что–нибудь более мощное, чем лазеры, винтовки и автоматы?

– Нет, – покачал головой Себастьян.

– Получается, нет силового поля, нет ничего такого современного, защищающего хотя бы верхние, самые важные этажи.

– Только ручное оружие.

– Как поднимают по тревоге охранников? По радио?

– Да, – кивнул Себастьян.

– Они не пытались остановить тебя нервным газом?

– Газ применял только я, – сказал Себастьян. – Предоставленный мне Его Могуществом и его римскими партнерами.

– Да, мы знаем, чем тебя снабдили. – Главный из Сыновей поиграл со своей ручкой, облизнул угол рта и задумался. – У них были противогазы?

– У некоторых.

– Значит, у них есть под рукою и какой–нибудь газ. На случай большого вторжения. И когда по зданию ударит наш первый снаряд, оттуда может появиться что–нибудь мощнее, чем ручное оружие. – Он задумчиво смотрел на Себастьяна. – Я в это ни на грош не верю. В смысле, я верю тебе, но уверен, что они защищены гораздо лучше. Они просто не пытались тебя остановить; будь на твоем месте команда, вы легко бы вывели Анарха. – Он повернулся к своим товарищам и дальше говорил, обращаясь к ним. – За последние сорок восемь часов два различных человека дважды заходили туда и вытаскивали Лотту Гермес. И все же там сидит Анарх, будто бы в полной доступности. Будто бы очень просто осуществить налет. Мне кажется, Анарх уже мертв, а то, что видел Гермес, это его точная копия, специально приготовленный робот.

– Но Гермесов сон, – напомнил один из его товарищей. – Из него однозначно следует, что Его Могущество еще жив. Хотя неизвестно, где он находится. Может быть, не в Библиотеке.

Лотта отошла от Себастьяна и села за кухонный стол напротив Сынов Могущества.

– Неужели юдиты никогда не могли… – Не в силах подобрать нужное слово, она помахала рукой в воздухе. – Внедрить одного из ваших – ну, вы понимаете. В число сотрудников. Чтобы шпионил.

– При проверке подающих заявление, – сказал главный Сын, – применяют квазителепатические зонды. Мы уже пытались, и не раз. И всегда с одним и тем же успехом: посылали живого человека, а получали обратно труп.

– Ну разве нельзя было притвориться, что он написал какую–нибудь книгу? – спросил Себастьян.

– Этот вариант отдали тебе, – резко бросил главный. – Гамбит, который мы готовили несколько месяцев. А потом из–за вмешательства итальянцев его отдали тебе. И это отнюдь нас не обрадовало – нас, Сынов. Знаешь, Гермес, возможно, твоя неудача и обескуражила Рэя Робертса, но нас она отнюдь не обескуражила. Мы питаем огромное уважение к возможностям и хитроумности Библиотеки; по указанию Робертса мы убьем кого угодно, чтобы отомстить за Анарха, но, по нашему, сугубо частному мнению, ты не имел ни малейших шансов.

– Я даже и не пытался, – хрипло сказал Себастьян.

– Да какая там разница – если то, что ты заметил, это был и вправду симулякр. Или у них было под рукой более хитрое оружие, готовое к применению, как только у тебя появится хоть тень надежды на успех. Насколько охотно они согласились на детант? Мол, ты уходишь живым, забираешь с собою жену, но оставляешь Анарха?

– Они мне это и предложили, – сказал Себастьян.

– Типичная ловушка, – покачал головою Сын. – Чтобы заманить нас, чтобы мы пошли в самоубийственную атаку. Все сразу, вся наша команда. А Анарха они тем временем куда–нибудь там увезли – ну, скажем, в один из своих филиалов на побережье, в Орегоне. Или в любой из других филиалов, разбросанных по ЗСШ, а их ведь больше восьми десятков. – Он снова задумался. – А может, в какой–нибудь частный дом какого–нибудь искора. Или гостиницу. Гермес, а ты знаешь кого–нибудь из иерархии Библиотеки? Ну, там искора? Библиотекаря? В смысле, что лично знаком.

– Я знаю Энн Фишер, – сказал Себастьян.

– Да, – кивнул Сын. – Дочь заведующей Библиотекой и исполняющего обязанности председателя Совета. А насколько близко ты ее знаешь? Будь максимально точен, от этого может зависеть многое.

– Забудь на время про свою жену, – вступил другой Сын. – Это гораздо важнее.

– Я был с ней в постели, – сказал Себастьян.

– О, – задохнулась Лотта. – Значит, она мне говорила правду.

– А вот мне так нет, – сказал Себастьян.

– Наверное, – убитым голосом сказала Лотта; она зарылась лицом в рукав, потерла лоб пальцами, а затем вскинула голову и взглянула на Себастьяна в упор. – Можешь ты мне хотя бы сказать, почему…

– Для выяснения этих вопросов у вас есть весь остаток вашей жизни, – оборвал ее главный Сын. – Ты сможешь выманить Энн Фишер из Библиотеки? – спросил он у Себастьяна. – Под каким–нибудь там предлогом. Чтобы мы могли ее прощупать телепатическими зондами, у нас они тоже есть.

– Смогу, – сказал Себастьян.

– И что ты ей скажешь? – спросила Лотта. – Что хочешь снова лечь с нею в постель?

– Скажу, что Сынам Могущества поручено нас убить и что я прошу для нас с тобой убежища в Библиотеке.

– Звони ей сейчас же, – сказал главный Сын и указал пальцем на дверь в гостиную, где стоял видеофон.

Себастьян послушно пошел в гостиную.

– У нее есть квартира, – повернулся он, не дойдя до двери. – Рядом с Библиотекой. Вот туда она меня и приводила. Думаю, это место она мне и сейчас предложит.

– Да какое угодно, – махнул рукою Сын. – Лишь бы могли ее сцапать и прикрепить наш зонд.

Подвинув к себе видеофон, Себастьян набрал номер Библиотеки.

– Тематическая публичная библиотека, – сказал безразличный голос телефонистки.

Себастьян повернул аппарат так, чтобы в поле зрения камеры не попал никто из четверых, сидевших у него на кухне.

– Я хочу поговорить с мисс Энн Фишер.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Скажите ей, что ее спрашивает мистер Гермес.

Экран потух и через несколько секунд снова зажегся. Теперь на нем было лицо Энн Фишер.

– Привет, Себастьян, – сказала она без малейшей тени эмоций.

– Меня собираются убить.

– Сыны Могущества?

– Да.

– Ну что ж, Себастьян, – пожала плечами Энн, – ты сам же во всем и виноват. Не смог разобраться с приоритетами. Ты пришел в Библиотеку, ворвался на наш этаж, а затем, вместо того чтобы попытаться вывести Анарха – а ведь юдиты дали тебе экипировку, мы ее быстро опознали, – вместо этого ты…

– Послушай, – резко оборвал ее Себастьян, – я хочу с тобой встретиться.

– Ничем не могу тебе помочь. – Голос Энн звучал безразлично, ей совершенно не хотелось входить в его положение. – После того, что ты натворил в…

– Мы хотим получить убежище, – сказал Себастьян. – В Библиотеке. Я и Лотта.

– Да? – Энн картинно вскинула брови. – Ну что ж, я могу запросить Совет, такое иногда бывает. Но только не питай больших надежд. Я очень сомневаюсь в положительном ответе, ты его ничем не заслужил.

Лотта вошла в поле зрения камеры, взяла из руки Себастьяна трубку и сказала:

– Мисс Фишер, мой муж хороший организатор. Я уверена, что он бы мог вам пригодиться. Мы с ним собирались обратиться в ООН, чтобы иммигрировать на Марс, но Сыны Могущества уже здесь, мы будем убиты, даже не успев получить паспорта и медицинские справки.

– А что, – заинтересовалась Энн, – Сыны Могущества уже как–нибудь на вас выходили?

– Да, – сказал Себастьян, забирая обратно трубку.

– А ты, случаем, не знаешь, – спросила Энн жестким, холодным голосом, – нет ли у них каких планов относительно Анарха?

– Они рассказали мне одну вещь, – осторожно сказал Себастьян.

– Да? И что же это за вещь?

– Я скажу, – твердо сказал Себастьян, – когда мы с тобою встретимся. Либо здесь, у меня, либо в твоей квартире.

Энн Фишер немного помедлила, прикинула что–то в уме и в конечном итоге решила:

– Через два часа я буду готова тебя принять. У меня. Ты запомнил адрес?

– Нет, – сказал Себастьян и вытянул руку; один из Сынов быстро вложил в нее блокнот и карандаш.

Энн задиктовала свой адрес и повесила трубку. Себастьян секунду посидел и встал, с трудом распрямив одеревеневшие ноги. Сыны смотрели на него и молчали.

– Устроено, – сказал Себастьян. «И это, – добавил он про себя, – даст мне хоть какое–то удовлетворение. Без различия, как там все получится, спасут они Анарха или нет». – Вот. – Он передал главному Сыну листок с адресом Энн. – И что я должен теперь делать? Я как, пойду туда с оружием?

– Скорее всего, ее дверь оборудована стандартным сканером, – сказал главный Сын, читая адрес. – Так что оружие не пронесешь, сразу же поднимется трезвон. Нет, ты просто иди туда и о чем–нибудь там разговаривай. Мы закинем в окно газовую гранату или там что еще… да ты на этот счет не беспокойся, мы сами как–нибудь справимся. – Он замолчал, размышляя. – Ну, может, дротики с тепловым наведением. Подстрелим вас обоих, но не насмерть, потом откачаем.

– А если мой муж для вас все это сделает, вы нас не станете убивать? – спросила Лотта.

– Если Гермес предоставит нам возможность освободить Анарха, – сказал главный Сын, – мы отменим смертный приговор, вынесенный Рэем Робертсом.

– Так это был официальный приговор? – спросил Себастьян, чувствуя, как по спине сбегают холодные струйки пота.

– Да, – кивнул главный Сын, – вынесенный специальным собранием Старейшин Юди. Его Могущество даже отвлекся на время от своего паломничества, чтобы принять участие в обсуждении.

– Ты думаешь, – спросила Лотта у Себастьяна, – тебе действительно удастся выманить мисс Фишер из Библиотеки?

– Она придет, – заверил ее Себастьян.

А вот удастся ли Сынам что–нибудь с ней сделать – дело совсем другое. Себастьян глубоко уважал Энн за ум и изворотливость; скорее всего, она приготовится к чему–нибудь в этом роде. Что она – дурочка, или не знает, как он теперь к ней относится. «Им не удастся ее допросить, – осознал Себастьян. – Каким–то там образом, который ни я, ни они и представить себе не можем, она их всех убьет. А заодно, возможно, и меня. Но умрет при этом и сама». Из всего, что виделось впереди, лишь это его и утешало. «Сам–то я не смог бы ее убить, – сказал он себе. – Это свыше моих сил, я не так устроен. Другое дело – Сыновья, и Тинбейн был таким же; убивать – это их призвание».

Он чувствовал себя неизмеримо лучше. Он навел юдистских киллеров на Энн Фишер, огромное достижение.

Навел на Энн и отвел от себя и от Лотты!

Глава двадцатая

Родившись и стремясь быть, прекрасное чем скорее растет, утверждая свое бытие, тем скорее торопится в небытие.

Блаженный Августин. «Исповедь»

Двумя часами позднее он сидел в своей машине, припаркованной на крыше дома Энн Фишер, перебирая в голове события своей жизни. Закрыв глаза, он представлял Анарха. Старался оживить в памяти недавно виденный сон. «Ты должен», – сказал ему Анарх. Должен? Что именно должен? Он пытался и не мог заставить себя проникнуть в сон дальше этого момента. Он словно воочию видел сухое сморщенное лицо, темные глаза и мудрый – и в земном, и в духовном смысле – рот. Ты должен снова умереть; так, что ли? Или жить? Сон ни в какую не хотел продолжаться, и в конце концов Себастьян оставил все попытки. Взглянув на часы, он открыл дверцу машины.

Рядом с машиной стоял Анарх в балахоне из легкой белой ткани. Стоял и ждал, пока он выйдет.

– Господи, – выдохнул Себастьян.

– Я крайне сожалею, – улыбнулся Анарх, – что наша предыдущая беседа была неожиданно прервана. Теперь мы можем ее продолжить.

– Вы… вы смогли от них выбраться?

– Они все еще держат меня в плену, – объяснил Анарх. – То, что вы здесь видите, не более чем галлюцинация. Капсула антидота против ЛСД, которую вы тогда прикусили, не до конца выполнила свою задачу; вот я и есть это самое «не до конца». – Его улыбка стала еще шире. – Вы мне не верите?

– Конечно, этот газ мог на меня подействовать, – сказал Себастьян. – Немножко.

Анарх же выглядел вполне материальным. Себастьян поднял руку и осторожно его потрогал…

Его рука прошла сквозь тело Анарха, не встретив никакого сопротивления.

– Вот видите? – сказал Анарх. – Я могу уходить оттуда духовно; могу являться людям в их снах и в наркотических видениях. Но физически я все еще там, и они могут убить меня в любой момент.

– Они что, хотят это сделать? – хрипло спросил Себастьян.

– Да, – кивнул Анарх. – Потому что я не хочу отбросить свои взгляды, свое знание, свою уверенность; я не могу забыть то, что узнал за время смерти. Не могу забыть точно так же, как вы не можете забыть ужас пробуждения в гробу. Есть вещи, которые не забываются.

– А что могу сделать я? – спросил Себастьян.

– Очень мало, – улыбнулся Анарх. – Сыны Могущества верно говорили, что у вас не было ни малейших шансов вывести меня из Библиотеки; на мне закрепили взрывное устройство, и я превратился в ловушку. Попробуй вы хотя бы поставить меня на ноги, мина взорвалась бы и убила нас обоих.

– А не говорите ли вы так, – усомнился Себастьян, – только чтобы мне было легче?

– Я говорю вам правду, – серьезно сказал Анарх.

– Ну и что же теперь? – спросил Себастьян. – Я сделаю все, что вы ни пожелаете. Все, что только смогу.

– Вы встречаетесь с мисс Фишер?

– Да, – кивнул Себастьян. – Сыны ждут этой встречи. Я вроде вас, я превратился в ловушку. Для нее.

– Оставьте ее в покое, – сказал Анарх.

– Почему?

– Она имеет право жить. – Анарх был совершенно спокоен, он даже снова улыбнулся. – Меня все равно не спасти. Сыны могут взорвать Библиотеку, но все, чего они этим добьются…

– Но, – возразил Себастьян, – зато мы убьем и ее.

– Возможно, они ее и убьют, взрывая Библиотеку, – сказал Анарх, – но это ничего не меняет.

– Возможно, они ее и убьют, – сказал Себастьян. – Но так в каком–то смысле ее убью и я.

– Ведь в вас же нет ненависти к Энн Фишер, – сказал Анарх. – В действительности все как раз наоборот: вы страстно ее любите. Потому–то вам так и хочется, чтобы ее уничтожили: Энн Фишер отвлекает на себя огромную долю ваших эмоций, их большую часть. Ее уничтожение ничуть не приблизит вас к Лотте. Вам следует встретить Энн Фишер, когда она здесь приземлится, и предупредить, чтобы она не шла в квартиру. Вы меня поняли?

– Нет, – сказал Себастьян.

– Более того, вы должны предупредить ее не возвращаться в Библиотеку; расскажите ей о намеченной атаке. Пусть она организует эвакуацию из Библиотеки всего персонала. Атака начнется сегодня в шесть вечера; во всяком случае, Сыны назначили ее на это время. И можно почти ручаться, что планы свои они выполнят; как вы тут успели подумать, убивать – это их призвание.

Себастьяна неприятно поразило, что мысли его читаются, он почувствовал себя словно голым, открытым со всех сторон.

– Я не думаю, – сказал он, запинаясь, – что судьба Энн Фишер имеет тут серьезное значение, гораздо важнее вы, вы и ваша безопасность. Юдиты абсолютно правы: есть смысл раскатать Библиотеку по камешку, если это даст хоть малейший шанс…

– Но шансов–то нет, ровно никаких шансов.

– И значит, все ваше учение, все ваше знание высшей реальности, ожидающей нас за гробом, все это бесследно исчезнет. Искорененное искорами.

Он снова остро ощутил усталость и бессилие.

– Я же являюсь в видениях мистеру Робертсу, – мирно сказал Анарх. – Я с ним активно общаюсь. До какой–то степени я его вдохновляю, а потому значительная часть моего нового понимания достигнет мира при его посредстве. А в распоряжении вашей секретарши мисс Вейл – масса материала, который я успел надиктовать.

Анарх ничуть не выглядел взволнованным; он был похож на святого, радостно принимающего любую судьбу.

– Я действительно люблю Энн Фишер? – спросил Себастьян.

Анарх не ответил.

– Ваше Могущество, – начал Себастьян уже более настойчиво.

Анарх вскинул руку к небу, и в тот же самый момент сквозь него стали видны пролетающие мимо машины; он задрожал, начал быстро бледнеть и вскоре совсем исчез.

А над крышей уже скользила машина, отыскивая место для посадки.

«А вот и она, – подумал Себастьян. – Кто же еще?»

Ничуть не сомневаясь в своей догадке, Себастьян направился к севшей на крышу машине. Подойдя, он увидел Энн Фишер, ожесточенно старавшуюся освободиться от ремня безопасности.

– Пока, – сказал Себастьян.

– Пока, – раздраженно сказала Энн. – Черт бы побрал эту пряжку, вечно она клинит. – Освободившись наконец от ремня, она вскинула на Себастьяна пристальный взгляд синих, словно небо, глаз. – У тебя какой–то странный вид. Словно ты хочешь что–то сказать, но только не можешь.

– Давай поговорим прямо здесь, – предложил Себастьян.

– Здесь? – нахмурилась Энн. – Почему? Объясни мне, пожалуйста.

– Мне было видение, – сказал Себастьян. – Я видел Анарха.

– Да уж, конечно. Ты обещал рассказать мне, что там задумали Сыны, так что перестань увиливать! – Ее глаза нетерпеливо блеснули. – Нет, с тобой что–то явно не так. Он что, действительно тебе являлся? Это дикое суеверие. Анарх сидит в Библиотеке, окруженный полудюжиной искоров. Это что же с тобой сделали юдиты? Это же они считают, что он может им являться по первому своему желанию.

– Отпустите его, – сказал Себастьян.

– Чтобы этот псих и дальше подрывал устои? Бабуин восстал из мертвых и пошел изрыгать Священное Писание. Ты бы только послушал, что он там несет.

– И что же он говорит?

– Я пришла не для того, чтобы обсуждать с тобой всю эту дичь; ты говорил мне, что знаешь, что там делают эти юдистские фанатики.

Садясь в машину рядом с Энн, Себастьян сказал:

– Мне кажется, что Анарх – мыслитель уровня Ганди.

– Ну хорошо, – вздохнула Энн. – Он говорит, что смерти нет, что это всего лишь иллюзия. И время тоже иллюзия. Каждое возникающее мгновение никогда никуда не уходит. Более того, по его словам, оно даже не возникает, оно всегда присутствует. Вселенная состоит из концентрических колец реальности; чем больше кольцо, тем больше в ней от абсолютной реальности. В конце концов эти кольца приводят к Богу; Он – источник всех сущих вещей, и они тем реальнее, чем ближе к нему. Сколько я понимаю, это называется принцип эманации. Зло – это просто меньшая реальность, кольцо от Него удаленное. Это нехватка абсолютной реальности, а отнюдь не присутствие злого божества. А потому нет никакого дуализма, никакого зла, никакого дьявола. Зло – это иллюзия, подобно распаду. И он все время сыпал фразами из этих средневековых философов вроде блаженного Августина, Эуригены, Боэция и святого Фомы Аквинского – говорит, что впервые начал их понимать. Ну как, достаточно?

– Я с интересом послушаю все, что ты вспомнишь.

– С какой такой радости я стану излагать тебе его учение? Наша задача искоренить его, а никак не пропагандировать. – Энн подобрала в пепельнице окурок, закурила и стала быстро вдувать в него дым. – Попробую вспомнить. – Она прикрыла глаза. – Эйдос – это форма. Подобно платоновским категориям – абсолютная реальность. Он существует, Платон был прав. Эйдос оттиснут на пассивной материи. Материя не греховна, а просто инертна, подобно глине. Есть еще антиэйдос, форморазрушающий фактор. Это то, что люди воспринимают как зло, распад формы. Но антиэйдос – это эйдолон, заблуждение; единожды оттиснутая форма становится вечной, она просто претерпевает постоянные изменения, и потому мы ее больше не видим. Вот как ребенок исчезает в мужчине, или, как у нас теперь, мужчина съеживается в ребенка. Выглядит так, словно мужчина исчезает, но в действительности универсалия, категория, форма – это все остается. Проблема лишь в восприятии; наше восприятие ограничено, потому что мы всё и всегда видим лишь отчасти. Вроде лейбницевской монадологии. Примерно ясно?

– Да, – кивнул Себастьян.

– Ничего нового, просто все та же жвачка из Плотина, Платона, Канта, Лейбница и Спинозы.

– А мы и не ждали, что это непременно будет нечто совершенно новое, – сказал Себастьян. – Мы и вообще не знали заранее, на что это будет похоже.

– Вот ты же тоже умирал; ты испытывал нечто подобное?

– Это вроде как когда живешь. Каждый человек испытывает различные…

– Да, все те же Лейбницевы монады. – Энн засунула цельную сигарету в бумажную пачку, где лежали другие такие же. – Ну как, тебе достаточно? Ты доволен?

– И вот это учение вы хотите искоренить.

– Дело в том, – сказала Энн, – что, если учение верно, мы не можем его искоренить. Так что нет здесь особой причины поднимать шум и вой.

– Сыны Могущества приготовили для тебя ловушку, – сказал Себастьян, – и не где–нибудь, а в твоей квартире.

– Так ты за этим меня вызвал?

– Да, – кивнул Себастьян.

– А потом передумал?

Он снова кивнул.

Энн протянула руку и порывисто сжала его колено:

– Весьма благодарна. Хорошо, я снова спрячусь в Библиотеку.

– Эвакуируйте оттуда весь персонал. Весь, до последнего человека. Чтобы к шести никого там не было.

– Они обстреляют ее из тяжелого оружия, полученного от СНМ?

– У них есть атомная пушка. Ядерные снаряды. И они знают, что им не выручить Анарха. Так что они готовы удовлетвориться тем, что сровняют Библиотеку с землей.

– Месть, – сказала Энн. – Это то, что всегда ими движет. Еще со времен Малькольма Икс.

Себастьян опять кивнул.

– И что же ты можешь сказать об этом лично?

– Я в эти игры больше не играю.

– Вот уж взбесятся эти ребята, что ты меня остановил, – сказала Энн. – Уж если раньше они тебя ненавидели…

– Я знаю.

Он уже думал об этом. Еще тогда, когда беседовал с Анархом. И потом такие мысли не оставляли его ни на секунду.

– Вы можете куда–нибудь уехать? Ты и Лотта.

– Может, на Марс, – пожал плечами Себастьян.

Энн снова сжала его колено.

– Я очень благодарна, что ты мне все это сказал. Удачи. А теперь вылезай; я уже начинаю дергаться и хочу улететь, пока еще есть такая возможность.

Себастьян вышел из машины и захлопнул дверцу; в тот же самый момент Энн запустила двигатель, машина взлетела и мгновенно влилась в плотный поток воздушного движения. Себастьян стоял и смотрел ей вслед, пока было еще что–то видно. Из лифта торопливо вышли двое в черных трико, с пистолетами наготове.

– В чем дело? – спросил один из Сыновей. – Почему вы с ней не спустились в квартиру?

Не знаю, хотел сказать Себастьян, но вместо этого сказал:

– Я ее предупредил.

Один из Сыновей вскинул пистолет и направил его на Себастьяна.

– Потом, – осадил его другой. – Может, мы ее еще догоним.

Он побежал к их машине, стоявшей неподалеку; второй немного поколебался, оставил Себастьяна и бросился следом за первым. Секундой позднее они уже были в воздухе; Себастьян проводил их глазами и медленно пошел к своей машине. Он долго сидел там просто так, ничего не делая и ничего не думая, с головой пустой, как воздушный шарик.

А потом взял трубку видеофона и набрал свой собственный номер.

– Гуд бай, – сказала задыхающаяся от волнения Лотта; потом она узнала мужа, и глаза ее расширились. – Все кончилось, все в порядке?

– Я ее предупредил.

– Почему?!

– Я ее люблю, – сказал Себастьян. – Видимо. И то, что я сделал, это подтверждает.

– А Сыны, они очень разозлились?

– Да, – сказал Себастьян, не вдаваясь в подробности.

– Ты правда ее любишь? Настолько сильно?

– Я сделал так, как сказал мне Анарх. Он явился мне в видении.

– Глупость какая–то. – Как и всегда, Лотта заплакала; по ее щекам покатились слезы. – Я тебе не верю. В наше время видений больше не бывает.

– Ты почему плачешь? – спросил Себастьян. – Потому, что я люблю Энн Фишер, или потому, что юдиты обязательно нами займутся?

– Я… я не знаю.

Лотта продолжала плакать. Жалко и беспомощно.

– Сейчас я лечу домой, – сказал Себастьян. – Это не значит, что я тебя не люблю; я люблю тебя, только иначе. Я просто на ней зациклился – мне бы не надо, но так уж вышло. Со временем это пройдет. Это же просто невроз, навязчивая идея. Переболею, и все кончится.

– Подонок, – сказала Лотта, захлебываясь слезами.

– О’кей, – вяло согласился Себастьян. – Ты совершенно права. Но все равно Анарх мне так сказал, сказал, какие чувства я испытываю к ней, если разобраться. Так можно мне вернуться домой? Или я должен…

– Возвращайся домой, – сказала Лотта, размазывая слезы кулачками. – Тут мы решим, что делать. Привет.

Она осторожно положила трубку.

Себастьян запустил мотор и кинул машину в небо.

Лотта встретила его на крыше.

– Я тут подумала, – сказала она, когда Себастьян вышел из машины, – и поняла, что не имею права ни в чем тебя обвинять, ведь и ты мог обидеться за Джо Тинбейна. – Она нерешительно шагнула вперед, и Себастьян ее обнял. – И ты, наверное, прав, говоря, что все это какая–то болезнь, – бормотала Лотта, уткнувшись ему в плечо. – Именно так мы к этому и должны относиться. И у тебя это скоро пройдет. Как и я оправлюсь после смерти Джо.

Взявшись за руки, они направились к лифту.

– Поговорив с тобой, – продолжила Лотта, – я позвонила здешним, лос–анджелесским, представителям ООН и спросила их, как нам с тобой иммигрировать на Марс. Они сказали, что вышлют все нужные бумаги и бланки прямо сегодня.

– Прекрасно.

– Потрясающее будет путешествие, – сказала Лотта. – Если мы и вправду полетим. Как ты думаешь, полетим?

– Я не могу себе представить никакого другого выхода, – пожал плечами Себастьян.

Войдя в свою квартиру, они остановились, не совсем уверенные, что делать дальше.

– Я очень устал, – сказал Себастьян, массируя заболевшие вдруг глаза.

– Во всяком случае, теперь нам не нужно бояться агентов Библиотеки, так ведь? Они же тебе, наверно, благодарны, ведь ты же, считай, их спас.

– Библиотека нам больше ничего не сделает, – кивнул Себастьян.

– Ты находишь меня очень скучной?

– Да что ты говоришь, ничего подобного.

– Эта самая Фишер, она же такая активная. Прямо агрессивно активная.

– Теперь для нас главное – это надежно спрятаться, пока все бумаги не будут готовы и мы не сядем на космический корабль, – сказал Себастьян. – Можешь предложить какое–нибудь место?

В данный момент сам он был не в силах что–нибудь придумать. Было даже не ясно, сколько у них есть времени. Возможно, совсем немного. Сыны могли вернуться с минуты на минуту.

– А может, в витарии? – загорелась надеждой Лотта.

– Нет ни малейшего смысла. Сперва они заглянут сюда, а потом в витарий.

– В гостиницу. Первую попавшуюся.

– Возможно, – сказал Себастьян и стал думать над этим.

– Анарх и правда явился тебе в видении?

– Да вроде бы да. А возможно – он сам мне так сказал, – я просто надышался этой ЛСД. И то, что со мной говорило, было частью моего же собственного мозга.

Возможно, он этого так никогда и не узнает. Да и какая, собственно, разница?

– Мне бы тоже такого хотелось, – сказала Лотта. – Иметь религиозное видение. Но мне всегда казалось, что в видениях являются только мертвые, а он ведь живой.

– Они могли его и убить, – сказал Себастьян.

Так что он, наверное, мертвый. Так что все по закону. Sum tu, как говорил Рэй Робертс. Я это ты, и если ты умер, я тоже умер. А пока я живу, ты тоже живешь. Во мне. Во всех нас.

Глава двадцать первая

Ты позвал, крикнул и прорвал глухоту мою; Ты сверкнул, засиял и прорвал слепоту мою… Ты коснулся меня, и я загорелся о мире Твоем.

Блаженный Августин. «Исповедь»

Вечером они с Лоттой сидели у телевизора.

– Весь день, – возбужденно кричал репортер, – сюда стекались толпы юдитов, верных последователей Его Могущества Рэя Робертса. Они вели себя очень беспокойно и, похоже, еле сдерживали гнев. Полиция, следившая за поведением толпы, не пытаясь, однако, вмешиваться, выразила недавно, незадолго до пяти часов, серьезные опасения, что в самое ближайшее время Библиотеке угрожает опасность. Мы обратились к нескольким из пришедших сюда людей с вопросом, что привело их сюда и что они намерены делать дальше.

На экране замелькали кадры бурлящей толпы. Множество людей, преимущественно мужчин, кричат и размахивают руками.

– Мы побеседовали с мистером Леопольдом Хаскинсом и спросили его, почему он пришел сюда, к Библиотеке. И вот что он нам ответил.

На экране появился дюжий, мрачного вида негр лет сорока без малого.

– А как же еще? – прохрипел он. – Они же там держат Анарха.

– Сэр, – переспросил репортер, – вы считаете, что Анарх Томас Пик находится в Библиотеке?

– Да, они его там держат, – сказал Леопольд Хаскинс. – Сегодня утром часов в десять мы прослышали, что они не только схватили Анарха, но еще и задумали его кончить.

– То есть, сэр, убить?

– Так точно, именно так.

– Если предположить, что это действительно так, что вы тогда намерены делать?

– Ну, мы планируем туда зайти. Вот так мы, значит, планируем. – Хаскинс, непривычный к репортерам и микрофонам, смущенно отвел глаза. – Нам сказали, что будем его вытаскивать, что сделаем все, что только возможно, потому я сюда и пришел. Я здесь, чтобы не дать Библиотеке сделать с ним эту ужасную вещь, какую они там задумали.

– А полиция вам будет в этом препятствовать, как вы думаете?

– Да нет, – сказал Леопольд Хаскинс и глубоко, хрипло вздохнул. – Полиция Эл–Эй, она же ту Библиотеку прямо ненавидит – не меньше, наверно, чем мы.

– И в чем же причина этой ненависти?

– Они же прекрасно знают, что это Библиотека замочила вчера этого копа, этого офицера Тинбейна.

– Но нам же тогда сообщили…

– Я знаю, что там вам сообщили, – возбужденно перебил репортера Хаскинс, его голос странным образом срывался на фальцет, – но никакие религиозные фанатики совершенно тут ни при чем, что бы они там ни говорили. Они знают, кто это сделал, и мы тоже знаем, кто это сделал.

В кадре показался смущенный, очень худой негр в белой рубашке и темных брюках.

– Сэр, – сказал репортер, повернув к нему микрофон, – вы не откажетесь назвать нам ваше имя?

– Иона Л. Сойер, – скрипучим голосом сказал тощий негр.

– Почему вы пришли сюда сегодня?

– Причина того, что я здесь, – сказал Сойер, – состоит исключительно в том, что Библиотека не желает слушать никаких доводов и не хочет отпустить Анарха.

– Значит, вы здесь собрались с целью его освободить.

– Именно так, сэр, именно так, – закивал головою Сойер. – Мы пришли, чтобы его освободить.

– И как же конкретно вы намерены это сделать? – спросил репортер. – Есть у юдитов какие–нибудь планы?

– Дело в том, что у нас есть элитная организация, называемая Сыны Могущества, и вот они–то всем и командуют; именно они призвали нас прийти сюда сегодня. Я не знаю, конечно же, всех их планов, но…

– Но вы думаете, они с этим справятся.

– Да, – кивнул Сойер, – я думаю, все у них выйдет.

– Огромное спасибо, мистер Сойер, – сказал репортер и тут же принял другую свою ипостась. Он уже сидел в прямом эфире за своим столом, листая толстую пачку новостных бюллетеней. – К шести часам, – продолжил он, – толпа числом в несколько тысяч, собравшаяся у Тематической публичной библиотеки, возбудилась уже до предела, словно предчувствуя, что что–то сейчас случится. И дальнейшее развитие событий подтвердило их ожидания. Словно ниоткуда появилась пушка и начала беспорядочную стрельбу, швыряя снаряд за снарядом в большое серое здание Тематической публичной библиотеки. В этот момент толпа словно взбесилась. – Камера показала «взбесившуюся толпу» – восторженные лица, кричащие рты. – Несколько раньше мне удалось побеседовать с шефом лос–анджелесской полиции Майклом Харрингтоном, и я задал ему вопрос, обращалась ли Библиотека в полицию за помощью. И вот что ответил мне шеф Харрингтон.

Теперь на экране был белый – с толстой, как у быка, шеей, рябым лицом и рыбьими глазами, одетый в полицейскую форму и хитро поглядывавший по сторонам.

– Тематическая публичная библиотека, – начал он зычным уверенным голосом, – не обращалась к нам ни с какими просьбами. Мы много раз пытались с ними связаться, однако, как я понимаю, сегодня, примерно к четырем тридцати, весь персонал Библиотеки покинул здание, каковое сейчас совершенно пусто ввиду крайней подозрительности этой беспорядочной, противозаконной толпы и ее дальнейших намерений. – Он на пару секунд замолк. – У меня также есть информация – достаточно надежная, хотя и не имеющая официального подтверждения, – что боевая фракция юдитов планирует использовать против Библиотеки атомные снаряды с целью пробить в нее вход, чтобы ворвавшаяся толпа могла освободить их бывшего вождя Анарха Томаса Пика, который, по их мнению, находится именно там.

– А как вы считаете, шеф Харрингтон, он и вправду находится там? – спросил телевизионщик.

– Это вполне возможно, – сказал шеф лос–анджелесской полиции. – Ничто из того, что мы знаем, этому не противоречит, но все же мы не уверены. – Он говорил уже как–то неотчетливо, словно думая о чем–то другом, и все время искоса поглядывал на что–то или на кого–то. – Нет, мы ни в чем тут толком не уверены.

– Но если, – снова начал ведущий, – Анарх действительно там, во что, по всей видимости, верят юдиты, будет ли это достаточным основанием для попытки грубого взлома, которую, по всей видимости, они намерены предпринять? Или вы склонны считать…

– По нашему мнению, эта толпа представляет собой незаконное сборище, – твердо сказал Харрингтон, – и мы уже произвели несколько арестов. В настоящее время мы пытаемся убедить их разойтись.

И снова на экране появился стол с сидящим за ним диктором.

– Однако, – сказал он, – толпа не вняла убеждениям шефа Харрингтона и даже не подумала разойтись. Согласно сообщениям, поступающим с места событий, атомная пушка, упомянутая им ранее, действительно появилась и, насколько мы понимаем, в настоящее время наносит зданию Библиотеки значительный ущерб. Следите за нашей программой. Мы будем прерывать свои обычные передачи, чтобы постоянно вас информировать о ходе этого сражения, разразившегося между сторонниками культа Юди, представленными здесь этой крикливой озлобленной толпой, и…

Себастьян выключил телевизор.

– А ведь это хорошо, – сказала Лотта, – что Библиотеки не будет. Я рада, что она исчезнет.

– Никуда она не исчезнет. Разрушат, так отстроят наново. Весь персонал из нее выведен, тем более – все искоры. Ты же слышала, что сказали по телевизору. Так что и не надейся.

Он встал с диванчика и стал расхаживать по гостиной.

– Зато мы, – заметила Лотта, – можем какое–то время не слишком бояться. Сыны там очень заняты, штурмуют Библиотеку, а о нас, наверное, временно позабыли.

– Ничего, еще вспомнят, – хмуро сказал Себастьян. – Как только покончат с Библиотекой.

«А вот бы свершилось чудо, – подумал он, – добрались бы они до Анарха, прежде чем того убьют. Ведь, вообще говоря, это возможно».

Однако он и сам прекрасно понимал, что ничего такого не будет. Что Анарха никто уже не увидит живым; и он это знал, и Анарх это знал, и юдиты это знали. Рэй Робертс и юдиты – эти уж точно знали.

– Включи, послушаем новости, – попросила Лотта.

Себастьян включил телевизор.

И увидел большое, во весь экран, лицо Мэвис Магайр.

– Миссис Магайр, – говорил ведущий, – об этом нападении на вашу Библиотеку… пытались ли вы разъяснить толпе, что не держите в заточении их духовного лидера? Или вам кажется, что такое, вполне откровенное обращение не возымело бы желаемого эффекта, отнюдь бы их не успокоило?

– Сегодня утром, – бесстрастно начала миссис Магайр, – мы созвали представителей масс–медиа и зачитали им подготовленное нами заявление. Если желаете, я его снова зачитаю, а если это сделает кто–нибудь другой – спасибо. – Получив из чьих–то рук лист бумаги, она начала его читать своим резким деловым голосом, свойственным сотрудникам Библиотеки. – Приезд мистера Рэя Робертса в Лос–Анджелес раздул постоянно тлевшие угли слепого фанатизма в буйное пламя насилия. Нас ничуть не удивляет, что Тематическая публичная библиотека стала едва ли не главной целью планируемого насилия, так как Библиотека бдительно стоит на страже общественных и духовных институтов современного общества – подорвать и разрушить которые издавна мечтают так называемые юдиты. Что же касается обращения за помощью в полицию, мы с радостью примем любую поддержку, какую сможет оказать нам шеф Харрингтон, однако инциденты этого рода, начиная с Уоттского мятежа шестидесятых, и их регулярное повторение…

– Господи, – застонала Лотта и закрыла уши ладонями, глядя на Себастьяна с выражением полного ужаса. – Этот голос, этот кошмарный голос, который талдычил мне и талдычил…

Она передернулась всем телом.

– Мы побеседовали также с мисс Энн Фишер, дочерью заведующей Библиотекой Мэвис Магайр. И вот что она нам сказала.

Теперь на экране была Энн, сидевшая за столом своей квартиры, хорошенькая и невозмутимая, словно все происходящее очень мало ее касалось.

– …признаков, что это планировалось уже давно, – сказала Энн. – Я думаю, что идея стереть Библиотеку с лица земли возникла не один месяц тому назад, именно ею объясняется визит Рэя Робертса на Западное побережье.

– Значит, вы думаете, – сказал ведущий, – что нападение на вашу библиотеку…

– …было и остается главной целью, намеченной юдитами на этот год, – продолжила Энн. – Все очень просто, намеченный момент наступил.

– Значит, это нападение не было спонтанным.

– Нет, нет и еще раз нет. Все признаки говорят, что оно было тщательно спланировано, и задолго. Одним из доказательств является наличие у них пушки.

– Пыталась ли Библиотека связаться с Его Могуществом Рэем Робертсом напрямую? Дабы уверить его, что вы не удерживаете Анарха?

– В настоящее время с Рэем Робертсом невозможно связаться, – сказала Энн ровным голосом. – Причем он сам, своими силами, создал такую ситуацию.

– Так что все ваши усилия…

– Не привели ни к какому результату. И не могли привести.

– Значит, вам кажется, что юдиты преуспеют в разрушении Библиотеки?

– Полиция даже не пытается их как–нибудь остановить, – пожала плечами Энн. – Обычная история. А у нас нет оружия.

– А как вы думаете, мисс Фишер, почему полиция не хочет присмирить юдитов?

– Полицейские боятся. Они боятся со времени Уоттского мятежа, разразившегося в шестьдесят пятом году. Вопящий и воющий сброд контролировал Лос–Анджелес, да и вообще большую часть ЗСШ, не день, не два, а несколько недель. Можно только удивляться, что это не случилось много раньше.

– Но вы же отстроите Библиотеку? Потом, когда все закончится.

– Мы построим вместо старой Библиотеки здание куда побольше и посовременнее. Чертежи уже полностью готовы; мы привлекли к исполнению заказа одну из лучших строительных фирм. Работа начнется прямо на той неделе.

– На той неделе? – изумился ведущий. – Похоже, Библиотека давно ожидала эту вспышку насилия.

– Как я уже говорила, удивительно, что этого не случилось раньше.

– Мисс Фишер, а вы не боитесь юдитских фанатиков, так называемых Сынов Могущества?

– Нет, не боюсь. Ну разве что самую чуточку. – Энн улыбнулась, блеснув белоснежными изумительными зубками.

– Благодарю вас, мисс Фишер.

И снова ведущий сидел за своим столом; он глядел прямо в камеру, на лице его была нарисована подобающая озабоченность.

– Разнузданная, бушующая толпа, проклятие, незримо нависавшее над нашим Лос–Анджелесом со времени, как верно сказала мисс Фишер, Уоттского мятежа. Древнее здание, памятник старины, прямо сейчас, в эту секунду разносится по кирпичику, и все же загадка местопребывания Анарха Пика – если, конечно же, он действительно ожил – остается неразрешенной. – Ведущий поперекладывал новостные бюллетени и снова вскинул глаза на зрителей. – Так что же, – вопросил он риторически, – Анарх действительно находится в Тематической публичной библиотеке? Или он…

– Я не хочу больше слушать, – сказала Лотта и выключила телевизор.

– Им бы нужно поговорить с тобой, – сказал Себастьян. – Ты бы рассказала зрителям, какими достойными методами действует Библиотека.

– Я и думать не могу оказаться перед камерой, – испугалась Лотта. – Я бы не сумела сказать ни слова.

– Шучу, – успокоил ее Себастьян.

– А почему бы тебе самому не позвать корреспондентов газет и телевидения? – спросила Лотта. – Ты же видел там Анарха своими глазами, ты мог бы оправдать юдитов.

Себастьян задумался, переваривая эту мысль.

– Может, я так и сделаю, – сказал он наконец. – Через день или два. Какое–то время новость останется горячей. – «Я непременно это сделаю, – подумал он, – если меня не угробят раньше». – А заодно я могу рассказать кое–что про Сынов Могущества. Вот только боюсь, что эти откровения погасят одно другое.

«И я, – подумал он, – восстановлю против себя обе стороны. Так что лучше, наверное, в это дело не лезть».

– Уйдем отсюда, – сказала Лотта, – нельзя нам здесь больше оставаться. Я… я больше так не могу, сидеть и просто ждать.

– Хочешь в гостиницу? – резко спросил Себастьян. – А Джо Тинбейн, много он от этого выиграл?

– Может Сыны Могущества и не такие ушлые, как агенты Библиотеки.

– Они друг друга стоят.

– Ты меня любишь? – робко спросила Лотта. – Все еще любишь?

– Да, – сказал Себастьян.

– Я думала, любовь побеждает все, – сказала Лотта. – Наверное, это неправда.

Она побродила немного по комнате и направилась к кухонной двери.

И отчаянно закричала.

В тот же момент Себастьян схватил из камина перемазанный сажей совок, вскинул его над головой и оттолкнул Лотту от двери.

В дальнем конце кухни стоял старый, тщедушный высохший Анарх Пик, стоял и придерживал полы своего балахона. Вокруг него, как аура, висела скорбь, скорбь словно делала его еще миниатюрнее, но отнюдь не лишила его сил: он приподнял в приветствии правую руку.

«Они его убили», – подумал Себастьян, и его захлестнула жалость. Конечно же убили, и потому он ничего не говорит.

– Ты его видишь? – прошептала Лотта.

– Да, – кивнул Себастьян и опустил совок.

Значит, видение на крыше у Энн Фишер – оно было не от ЛСД, оно было настоящее.

– Вы можете с нами говорить? – спросил он у Анарха. – Хорошо бы, если б могли.

– Один из Сынов Могущества покинул Рэя Робертса, с которым до того совещался, и сейчас направляется сюда, – прошелестел Анарх, как сухой одинокий осенний лист. – Этот человек их лучший киллер.

Наступило молчание, а затем Лотта, как всегда, стала плакать, сперва тихонько, а потом навзрыд.

– Так что же нам делать, Ваше Могущество? – беспомощно спросил Себастьян.

– Трое Сыновей, приходившие раньше, разместили на вас, мистер Гермес, следящее устройство, которое постоянно информирует их о вашем местоположении, – сказал Анарх. – Его невозможно удалить, оно срослось с вашей кожей.

– А мы–то хотели улететь на Марс, – только и смогла сказать Лотта.

– Еще улетите, – успокоил ее Анарх. – Когда придет Сын, я буду еще здесь. Если смогу. Я очень ослаб. – Анарх повернулся к Себастьяну. – Это так трудно… просто не знаю.

Его лицо исказилось – как от страшной, невыносимой боли.

– Они вас убили, – сказал Себастьян.

– Они ввели мне токсин, органический, почти не выявимый на фоне моего общего болезненного состояния. Но он подействует не сразу, через несколько минут… медленно.

«Ублюдки», – подумал Себастьян.

– Я лежу на кровати, – сказал Анарх. – В темной узкой комнате. В одном из филиалов Библиотеки, я не знаю в каком. Теперь со мной никого нет. Они ввели мне токсин и ушли.

– Смотреть не хотели, – сказал Себастьян.

– Я чувствую ужасную усталость, – сказал Анарх. – Никогда еще не был таким усталым, за всю свою жизнь. Когда я очнулся в гробу и не мог пошевелиться, это меня испугало, но тут много хуже. Ладно, несколько минут, и все закончится.

– Если учесть ваше состояние, вы поступили очень благородно, подумав, что будет с нами.

– Вы меня оживили, – еле слышно сказал Анарх. – Этого я никогда не забуду. И вы много со мной беседовали, и вы, и ваш персонал. Я это тоже помню, мне было очень приятно. И даже ваш торговец, я его тоже помню.

– А не можем ли мы что–нибудь сделать для вас? – спросил Себастьян.

– Продолжайте со мной разговаривать, – сказал Анарх. – Я не хочу засыпать. «Все то, что сейчас живет, умрет потом непременно». – Он на секунду смолк, словно о чем–то думая. А затем сказал: – «Плева за плевою он к душе прирастает, как лепесток к лепестку бутон становится розой. Плева за плевою в конце отгнивает и исчезает, как радужный блеск пузыря, который лопнул»[37].

– Вы еще в это верите? – спросил Себастьян.

Ответа не было. Тщедушный Анарх задрожал и плотнее завернулся в балахон.

– Он ум–мер, – заикаясь, выдавила Лотта.

«Пусть бы нет, – подумал Себастьян. – Ну еще две минуты. Одну минуту».

Анарх заколебался и стал расплываться. И совсем исчез.

– Да, они его убили, – сказал Себастьян.

«Покинул нас, покинул, – подумал он, – и на этот раз не вернется, это полный конец. Это был самый последний раз».

– Он уже не сможет нам помочь, – прошептала Лотта, глядя на Себастьяна расширенными глазами.

– Может, это и не имеет значения, – сказал Себастьян.

«Живые умирают, – подумал он. – Они это должны, в том числе и мы. И он. Даже киллер, который сюда подходит, даже он в конце концов исчезнет – медленно, постепенно, в течение долгих лет, или мгновенно, сразу».

В наружную дверь постучали.

Прихватив по дороге тяжелый совок, Себастьян открыл дверь.

На пороге стоял человек в черном трико и с холодными глазами; он не стал входить, а забросил в гостиную что–то маленькое. Себастьян уронил совок, схватил Сына за шею и втащил его в помещение.

Гостиная взорвалась.

Себастьяна, а вместе с ним и Сына оторвало от пола и швырнуло в дальнюю стену, убийца извивался у него в руках. Всю комнату затянуло дымом. Когда дым немного рассеялся, оба они лежали у разбитой двери. Из спины убийцы торчали крупные щепки. Он уже не шевелился. Умер.

– Лотта, – пробормотал Себастьян, высвобождаясь из–под чужого, неожиданно тяжелого тела; в гостиной разгорался огонь, лизавший стены, поглощавший мебель и занавески. Даже пол и тот горел. – Лотта, – повторил он и начал ее искать.

Она так и была на кухне. Даже ее не трогая, не поднимая с пола, он понял, что она убита. Осколки бомбы буквально изрешетили ее голову и тело. Видимо, смерть наступила сразу.

Огонь трещал все громче, все увереннее; воздух снова стал мутным от дыма. Себастьян поднял тело жены, вынес его из квартиры на площадку. Туда уже повыскакивали люди. Они наперебой галдели и хватали его, но он отталкивал их руки и нес Лотту дальше. Вдруг оказалось, что по лицу его стекают струйки крови. Как слезы. Он не стал вытирать лицо, а прямо направился к лифту. Какой–то сосед или какие–то соседи вызвали ему лифт; он вдруг обнаружил себя в кабине.

– Мы отвезем ее в больницу, – предлагали какие–то голоса, совершенно незнакомые, и все время его дергали чьи–то руки. – Да и вы тоже сильно поранены, взгляните на свое плечо.

Левой рукой – правая его не слушалась – Себастьян нащупал кнопки лифта и нажал верхнюю.

Потом он бродил по крыше, не в силах найти свою машину. Найдя, положил Лотту на заднее сиденье, захлопнул дверцу, немного постоял рядом с машиной, снова открыл дверцу и сел за руль.

А затем машина летела сквозь вечерний сумрак. «Куда?» – удивлялся Себастьян. Он не знал, а просто вел машину дальше. Он летел и летел, небо темнело и темнело. Он буквально ощущал, как и его, и всю землю проглатывает ночь. Ночь, которая продлится вечно.

С фонариком в руке он бродил между деревьями; он видел могильные плиты и увядшие цветы и понимал, что пришел на кладбище, только не знал на какое. Какое–то старое, маленькое. Почему? Из–за Лотты? Он огляделся по сторонам, но машина и Лотта исчезли: он отошел от них слишком далеко. Впрочем, это не имело значения. Себастьян пошел дальше.

В конце концов узкий желтый луч уперся в железную ограду, дальше хода не было. Тогда Себастьян повернул назад, следуя за лучом, как за чем–то живым и вполне самостоятельным.

Разрытая могила. Себастьян остановился. Когда–то здесь лежала миссис Тилли М. Бентон. А где–то тут рядом шикарное надгробие, под которым когда–то покоился Анарх Пик. Да это же кладбище Форест–Ноллс. Себастьян сел на влажную траву и начал думать, что привело его сюда; он чувствовал холод ночи и еще один холод, внутренний, гораздо более холодный. Холодный, как могила.

Посветив тусклым лучиком на надгробие Анарха, он начал читать эпитафию. «Sic igitur magni quoque circum moenia mundi expugnata dabudt lamem putresque ruinas», – прочитал он, ничего не понимая. Что же это такое значило? Он не помнил. Да и значило ли хоть что–нибудь? Возможно, и нет. Себастьян отвел луч фонарика в сторону.

А потом он долго сидел и слушал. Он ничего не думал, думать было не о чем. Он ничего не делал, делать тоже было нечего. В конце концов батарейка в фонарике села, его луч словно съежился, а затем и совсем исчез. Себастьян положил безжизненную трубку из металла и стекла на траву, потрогал израненное плечо, почувствовал боль и вяло удивился, что бы это такое значило. Как и латинская надпись, это вроде бы не значило ровно ничего.

Тишина.

А затем он стал слышать голоса. Они доносились из многих могил, свидетельствуя о прорастании в жизнь тех, кто был погребен. Чей–то голос звучал очень отчетливо, а чей–то едва–едва. Но все они двигались к жизни. Он слышал, как они приближаются, их голоса становились все громче.

«Прямо подо мной, – подумал Себастьян. – И очень близко». Он почти разбирал слова.

– Меня звать Эрл Б. Квинн, – проговорил голос. – Я здесь, внизу, наглухо запертый, и я хочу отсюда выбраться.

Себастьян даже не шелохнулся.

– Есть там кто–нибудь, кто меня слышит? – озабоченно спросил Эрл Б. Квинн. – Пожалуйста, кто–нибудь, услышьте меня. Я хочу отсюда выйти, мне не хватает воздуха.

– Я не смогу вас оттуда достать, – решительно сказал Себастьян.

– М–можно же выкопать. – От возбуждения голос даже стал заикаться. – Тут же совсем неглубоко, я слышу вас очень ясно. Пожалуйста, начните копать или попросите кого–нибудь другого; у меня много родственников, они меня с радостью выкопают. Ну пожалуйста!

Себастьян пошел прочь, прочь от этой могилы. От этого навязчивого голоса. В сплошную болтовню многих других.

А потом, через много времени, его осветили фары воздушной машины. С утихающим ревом мотора машина опустилась на парковочную площадку кладбища. А потом звук шагов и яркий луч большого переносного фонаря. Луч размеренно раскачивался из стороны в сторону. Как огромный бесплотный маятник. Себастьян сидел не шевелясь, но в конце концов приблизившийся свет его коснулся.

– Я так и думал, что ты здесь, – сказал Боб Линди.

– Лотта… – начал Себастьян.

– Я нашел твою машину. Я знаю. – Линди присел на корточки и ощупал его ярким белым лучом фонаря. – А ты серьезно ранен – вон же, весь в кровище. Вставай, я отвезу тебя в больницу.

– Нет, – сказал Себастьян. – Нет, я никуда не поеду.

– Да почему? Даже если она умерла, ты все равно обязан…

– Они хотят выйти наружу, – сказал Себастьян. – Они, их много.

– Мертвяки? – Линди обхватил его за талию и рывком поставил на ноги. – Это потом. Идти–то ты можешь? Ты тут, похоже, ходил, ботинки сплошь в глине. И одежда порвана, но это мог сделать взрыв.

– Выпустите Эрла Квинна, – сказал Себастьян. – Он совсем близко к поверхности, ему не хватает воздуха. Он лежит вон там, – добавил он и указал на могильный камень.

– Ты сам тут умрешь, – сказал Линди, – если я не отвезу тебя в больницу. Кой черт, да ковыляй ты, и побыстрее, а я буду тебя поддерживать. Моя машина совсем рядом.

– Позвони в полицию, – сказал Себастьян, – и скажи им, пусть тот коп, что патрулирует этот участок, пробурит экстренную скважину. Чтобы было чем дышать, пока мы вернемся и начнем копать по–настоящему.

– О’кей, Себастьян, я так все и сделаю.

Они подошли к машине; Боб Линди распахнул дверцу и затащил Себастьяна внутрь, крякая от натуги и обливаясь потом.

– Им нужна помощь, – сказал Себастьян, когда машина взмыла в воздух и Боб Линди включил передние фары. – Он же там не один, их много, и я всех их слышал.

Он никогда еще не слышал ничего подобного. Никогда. Чтобы так много сразу, и все вдруг вместе.

– Всему свое время, – сказал Боб Линди. – Сперва мы выкопаем Квинна; ну, я звоню в полицию.

Он, почти не глядя, взял трубку видеофона.

Машина бесшумно скользила в сторону центральной городской больницы.

Захват Ганимеда

Кирстен и Нэнси посвящается

1

В три часа утра на тумбочке Рудольфа Балкани, главы Бюро психоделических исследований, зазвонил видофон. Прибору пришлось потрудиться, прежде чем трубку сняли, хотя — как частенько случалось в последнее время — хозяин дома мучался бессонницей.

— Да, Балкани слушает!

— Мне нужна кое–какая информация, — сообщил встревоженный голос на другом конце линии. Балкани узнал голос председателя Совета безопасности Организации Объединенных Наций. — Думаю, мы могли бы это обсудить…

— Короче, — отозвался Балкани. — Я старый больной человек.

— Вы слышали передачу?

— Какую передачу? — он почесал бороду.

— Насчет ультиматума пришельцев. И по телевизору, и по радио только об этом и говорят…

— Вот еще не хватало тратить время на всякие глупости, — возмутился Балкани. — И что же они предлагают?

— «Мы несем вам мир. Мы несем вам единство», — заявляют они.

— Вот только пропаганды не надо! Насколько я понимаю, они требуют от Земли безоговорочной капитуляции.

— Верно. Но, насколько я помню, в последнее время вы, доктор, разрабатывали какую–то новую штукенцию, не так ли? Может, хоть она их остановит?

— Не исключено, — с ноткой иронии в голосе отозвался Балкани. — Огорчает только, что она заодно остановит и нас самих. Более того, она остановит на этой планете и вокруг нее все, что обладает хоть мало–мальски разумом.

— Насколько я понял, вы упоминали, будто некоторые люди не подвержены воздействию этой штуки. В том числе и крупные политические лидеры.

— Не совсем так. Единственной защитой может являться только радикальная психотерапия. Я как раз сейчас над этим работаю. Дайте мне еще немного времени и достаточное количество… как бы поточнее выразиться?.. «Добровольцев» для опытов!

— Она необходима нам немедленно! — рявкнул председатель Совета безопасности. Он с заметным усилием взял себя в руки, и его лицо на экране приняло нарочито безмятежный вид. — И что же вы посоветуете?

— Ничего не посоветую, — ответил Балкани. — В этом нашем племени я всего–навсего шаман, а отнюдь не вождь. Само собой, я умею делать куколок из воска, но втыкать в них булавки или нет, решать только вам. Однако хотелось бы попросить вас кое о чем.

— Интересно, о чем же?

— Если вы все же решитесь воспользоваться моим изобретением, пожалуйста, не извещайте меня об этом. — Сказав это, Балкани повесил трубку, повернулся на бок и попытался уснуть.

— Слишком неспециализированное, — пробормотал Меккис, с отвращением разглядывая захваченное человеческое существо. — Впрочем, небольшая селекция и…

Хранитель Времени прошелестел мимо уха Меккиса, негромко заметив:

— Лучше бы начать подготовку к встрече с Большим Советом.

— Да–да, конечно, — отозвался Меккис. Его длинный гибкий язык метнулся вперед и коснулся кнопки рядом с койкой. Тотчас же вокруг засуетились его сущики–камердинеры, возбужденно переговариваясь между собой. Чтобы облегчить им задачу, Меккис сел прямо.

Он, как и остальные представители господствующего на Ганимеде вида, не имел ни ног, ни рук и напоминал большого розового червяка. Эти конечности ему попросту не были нужны. Руками и ногами ему служили сущики, только это и оправдывало их существование. Только ради этого они и появились на свет, исключительно для таких целей их и готовили.

Сейчас сущики поспешно облачали его в лучший парадный красно–оранжевый чехол. В этот день, который вполне мог оказаться самым знаменательным днем в его карьере правительственного чиновника, уместно только самое лучшее. Чесальщики уже суетились вокруг его головы, приводя в порядок длинные ресницы, а умывальщики длинными языками наводили лоск на его щеки. Он же тем временем еще раз бросил взгляд на пленника–землянина. «Бедняги, — подумал он. — Лучше бы вам никогда не привлекать нашего внимания к себе».

Меккис всегда высказался против войны. Но… теперь это вопрос решенный.

— Поздно проливать слезы, — пробормотал он вслух. — К тому же, сущиком быть совсем неплохо. Не так ли, друзья мои?

— Да, да, это просто замечательно, — зачирикала разношерстная толпа окружающих его узкоспециализированных существ, готовивших чиновника к выходу.

— Сначала победи, потом захвати, потом поглоти. Вот как это делается. Мы уже без особых усилий осуществили две первые фазы… И, если я не ошибаюсь коренным образом, сегодня мы переходим к третьей.

«И, — подумал он, — именно в этот момент на сцене появляюсь я».

Для пущей уверенности, он вызвал своего Оракула.

Вскоре появился змееподобный Оракул.

— Что скажешь по поводу будущего? — спросил Меккис.

— На сегодня? — спросил тот. Меккис с неудовольствием отметил, что сущик явно не в настроении пророчествовать.

— Да, и не тяни!

— Вокруг вас сбираются силы тьмы. Сегодня день ваших недругов!

Меккис облизнул губы и осведомился:

— Ладно, а что потом?

— Еще больше тьмы, и, наконец, о, мой добрый повелитель, тьма для всех нас!

Меккис спокойно обдумывал услышанное. Оракул не советовал вторгаться на Землю, что и заставило Меккиса влиться в ряды оппозиции. Однако вторжение оказалось успешным. Кое–кто вообще сомневался в возможностях Оракулов. «Возможно, — предположил он, — будущее неизвестно никому. Ведь нет ничего проще, чем бормотать невнятные и пугающие слова, которых на самом деле никто не понимает, и только для того, чтобы потом заявить: вот видите, я же говорил!»

— Слушай, ты говоришь о силах тьмы, — спросил Меккис, — я могу сделать что–нибудь, чтобы избежать их?

— Сегодня? Ничего. Но позже… небольшой шанс имеется. Если ты сумеешь раскрыть загадку Девушки Ниоткуда.

— Какой еще девушки ниоткуда? — Меккису с большим трудом удалось сохранить спокойствие.

— Мои возможности ограниченны, а видение слабеет. Но я вижу нечто, приближающееся из будущего, и для его описания мне не хватает слов. Оно напоминает воронку, готовую засосать всех нас! Оно уже и сейчас настолько могущественно, что влияет на ход времени. И чем ближе оказываешься к нему, тем труднее избежать встречи. О, хозяин, мне страшно! Я, который доселе никогда и ничего не боялся, буквально охвачен ужасом.

Меккис подумал: «Я вряд ли хоть как–то смогу избежать сегодняшних неприятностей. Поэтому, наверное, самым разумным будет встретить их лицом к лицу, а не уклоняться или трястись от страха. Я не могу управлять своими противниками, зато могу контролировать собственные реакции».

Взмахом языка он подозвал носильщиков и отправился в зал заседаний Большого Совета.

На стене зала заседаний висели огромные часы. Все, кто принадлежал к так называемой Прогрессивной фракции, сидели по ту сторону зала, где находился механизм отсчета времени. Именно эта «часовая» фракция и настояла на войне против Земли. Тех же, кто сидел по другую сторону, вдалеке от часов, можно было бы назвать Консерваторами. Они безуспешно пытались предотвратить нападение. Меккис принадлежал именно ко второй фракции.

Когда он с приличествующей помпой появился на заседании, то не заметил никого, кто расположился бы в секторе противников войны. Все, кто присутствовал, сгрудились возле лидеров «часовиков». Когда носильщики опустили хозяина на толстый ковер, Меккис признался себе, что буквально ошеломлен увиденным.

Но он уже дал себе моральную клятву. С трудом, но решительно он прополз к своей обычной нише в форме зуба на противоположной от часов стороне зала. Оказавшись там, он принял официальную изогнутую позу и принялся разглядывать престарелых идиотов в президиуме. А тем временем вспомнил, что подкарауливающая его тьма находится буквально на расстоянии вытянутого языка.

«Они выиграли войну, — подумал он, — и это дает им право ожидать от слабоумных Выборщиков поддержки любых будущих авантюр. Однако я ни за что не сдамся. Но… мне уже никогда не суждено отдавать приказы. Только выполнять приказы других».

Заметив, что он наконец занял свое место, Выборщики открыли это крайне важное заседание.

— В твое отсутствие, — донеслась до него мысль Мозговой Группы, — мы инициировали распределение руководящих постов на Терре. Само собой, тебе тоже достался один из районов, мы не стали тебя игнорировать.

В ответной мысли Меккиса присутствовала изрядная доля иронии.

— И какая же территория мне досталась? — Через единое сознание Группового Мозга он ощутил злорадство Палаты. Наверняка, это полный хлам, ему предложат какой–нибудь из самых завалящих участков. Они упивались его отчаянием и бессилием. — Назови ее, — сказал Меккис, приготовившись стерпеть очередное унижение.

— Территория, — объявил с едва скрываемым ликованием Старший Выборщик, — передаваемая под твое управление, это территория Теннесси.

— Я позволю себе навести справки, — заявил Меккис и телепатически связался с библиотекарем в своей резиденции. Мгновение спустя перед его мысленным взором возникло подробное описание территории, а следом карта с полной оценкой.

Меккис тут же лишился чувств.

Очнувшись, он понял, что лежит в главном зале резиденции майора–кардинала Зенси. Чтобы привести в чувство, его отправили в дом лучшего друга.

— Мы пытались подготовить тебя, — заботливо сказал Зенси, свернувшийся в кольцо по соседству с приятелем. — Может быть, глоток бригвотера с лаутом? Это сразу прояснит тебе мозги.

— Пнагдрулы проклятые, — выругался Меккис.

— Послушай, тебе еще жить, да жить. А между тем…

— Работа длиною в жизнь, — он попытался выпрямить верхнюю часть тела и удержать ее в вертикальном положении. — Я откажусь. Оставлю гражданскую службу.

— Но в таком случае ты никогда больше не сможешь…

— А я и не желаю никогда больше возвращаться в Палату. Проживу остаток жизни на спутнике. В одиночестве. — Более паршиво он себя еще никогда не чувствовал. Будто на него наступило одно из этих огромных неуклюжих низших двуногих существ. — Слушай, дай мне, пожалуйста, чего–нибудь полакать.

Вскоре услужливый сущик–дворецкий поставил перед ним богато инкрустированное блюдо. Меккис медленно вылакал содержимое, а Зенси сочувственно наблюдал за ним.

— Там, на этой территории, еще остались, — наконец произнес он, — неусмиренные негры. А кроме того, в горах засели орды индейцев чипуа и чаукта. Это самая опасная из всех завоеванных территорий. И им это известно! Именно поэтому ее и отдали мне. Так и было задумано! — и он гневно зашипел, но это был гнев бессилия. — Еще бригвотера! — Меккис сделал знак прислуживающему им жалкому сущику. Тот приблизился.

— Возможно, — тактично заметил майор–кардинал Зенси, — это знак признания твоих деловых качеств. Единственная территория, требующая настоящей работы… Единственный район, который наши войска так и не смогли усмирить. Теперь они попросту сдались, и передали его тебе. Никто другой не хочет связываться — слишком уж там неспокойно.

После этих слов Меккис зашевелился. Идея хотя и здорово попахивала стремлением как–то утешить друга, но немного приободрила. Придумай он такое сам, то, по здравому размышлению, по чисто этическим соображениям отбросил бы подобную мысль. Но Зенси, которого он очень уважал, высказался первым, поэтому никаких угрызений совести Меккис не испытывал. Но даже и теперь назначение ему страшно не нравилось. Если уж военные не смогли справиться, то сможет ли он добиться успеха? Меккис смутно припоминал сообщения о нигах–партизанах в горах Теннесси, об их фанатичном и опытном лидере Перси Х, которому удалось избежать смертоносных гомотропных видов оружия, запрограммированных специально на главаря. Он вполне мог представить себе противостояние с Перси Х, не говоря уже о требовании Совета, чтобы, как и на всех прочих территориях, администратор осуществил обычную программу: уничтожить местные органы власти и назначить местного марионеточного правителя.

— Сообщите им, — наконец сказал он майору–кардиналу, — что я болен. Что я, мол, проглотил слишком крупное яйцо горка, и оно застряло где–то в пищеварительном тракте. Счастье мое, если я не лопну. Небось, помните, как это было в прошлом году со Спогрбом, когда он проглотил… Что же это было? Ах да! Четыре яйца горка в один присест. Вот это было зрелище: его разметало по всей столовой. — Воспоминание ненадолго утешило его. Меккис почти с удовольствием припомнил то собрание Общего разума: слияние, целью которого было всеобщее веселье и удовольствие без необходимости вести деловые разговоры. Такие развлечения обычно инициировались ядром коллективного сознания, Выборщиками и наиболее авторитетными представителями часовой стороны.

— Попытайся взглянуть на это с другой стороны, — увещевал майор–кардинал. — Если ты преуспеешь, то на этом фоне твои предшественники–военные будут выглядеть дураками. Более того, вся военная фракция станет выглядеть куда как глупо.

— Это верно, — медленно ответил Меккис. План уже начал формироваться у него в голове. В настоящее время Теннесси являлся настоящей мешаниной более или менее автономных феодальных образований, и главами большинства выступали владельцы плантации или местные крупные торгаши. Такая ситуация сложилась в результате коллапса центрального земного правительства. А задача Меккиса — выбрать одного из этих маленьких тиранов и возвысить до руководства всей территорией, поставить его выше остальных соперников. В общем–то, достаточно нелегкая задача, ведь, независимо от того, на кого падет выбор, со стороны остальных наверняка последует недовольство, даже ненависть. А что, если избрать Перси Х? Кто еще будет более благодарен за дарованную власть и поэтому станет наиболее послушной марионеткой? Естественно, крупные торговцы обязательно примутся отчаянно брыкаться, но этого следует ожидать в любом случае, кого бы он ни выбрал. Зато, возможно, удастся усмирить нигов и индейцев. И одним махом решить вопрос о власти.

— Да, это верно, — повторил Меккис, и на этот раз в его голосе проскользнули нотки надежды. Причин идти на попятную он больше не видел.

Похоже, его штатный предсказатель был прав: сегодня торжествовали недруги Меккиса. Тем не менее, он предпочел броситься в омут головой. Впрочем, как обычно.

И, как обычно, он нашел решение — к своей выгоде.

2

Комната второразрядного отеля, грязная и обшарпанная, помимо прочих недостатков, обладала, оказывается, еще и способностью кряхтеть старческим, но удивительно пронзительным голосом:

— Уважаемый гость, убедительно прошу не выезжать, не оплатив счета на стойке регистрации внизу.

«Во всяком случае, — подумала Джоан Хайаси, — ее хотя бы не наделили этим искусственным южным акцентом. Даже несмотря на то, что плантация Свенесгарда в Теннеси — это самая глубинка».

— Я, — заявила она, возмущенно тряхнув головой, — просто смотрю в окно. Кстати, убираться в номере можно было бы и получше.

— За ту, более чем скромную плату, которую…

Да, это справедливо. К тому же в отеле до сих пор принимали старые ооновские банкноты, которые на всей остальной планете оккупационные власти старались изымать. Но, очевидно, известие о принудительном обмене денег еще не достигло территории Теннесси. И это очень кстати, поскольку у нее только до боли знакомые, мятые–перемятые и засаленные ооновские купюры да плюс еще целая пачка довоенных кредитных карточек, неизвестно на что пригодная в этих местах.

Джоан находилась в совершенно незнакомом, заброшенном районе страны. И, ко всем прочим неприятностям, у нее страшно болела голова. Свежий воздух из окна ничуть не помогал, поскольку представлял собой лишь вялый и едва заметный ветерок. Более того, от него становилось только хуже. До сих пор еще Хайаси не доводилось бывать на территории Теннесси, но она знала, что во время войны эта территория отделилась от остальных, превратившись в самодостаточное, крошечное и захолустное государство, непостижимое как для северян, так и для нее самой. И все же дела вынудили ее посетить Теннесси.

Она спросила автоматическую говорящую систему комнаты, довольно убогую, явно какой–то примитивной довоенной модели:

— Что ты мне можешь рассказать о местных исполнителях народных песен?

— А что это такое, мистер уважаемый гость?

Джоан собралась поправить, что она женщина, а не мужчина, но сообразила: скорее всего, устройство запрограммировано только на одну форму обращения. Тогда она твердо заявила:

— В этих краях, которые обычно называются Югом, за полтора столетия появились лучшие во всей стране джазовые музыканты и певцы. Так, например, Буэлл Кэйзи родом из находящегося неподалеку отсюда местечка Гриндерз–Свитч. Баском Ламар Лансдорф, самый великий из этой плеяды, родом из Саут–Турки–Крик, что в Северной Каролине. Дядюшка Дэйв Мэйкон…

— Десять центов.

— Что?

— Если вы собираетесь задавать вопросы или разговаривать со мной продолжительное время, просто опустите ооновскую монету достоинством в десять центов в соответствующую щель, удобно расположенную на уровне вашего лица.

Джоан Хайаси спросила:

— Значит, ты не знаешь ни одного из этих имен, да?

Убогая обшарпанная комната неохотно призналась:

— Нет, не знаю.

— Одна из первых подлинных джазовых пластинок, — сказала Джоан, присаживаясь на продавленную узкую кровать и открывая сумочку, — была выпущена компанией Брансвик в 1927 году. Преподобный Эдвард Клэберн исполнил вещь под названием «Истинная вера». — Она вытащила из сумочки пачку сигарет «Нирвана» с марихуаной и закурила. Сигареты были не самые лучшие, но поскольку их производила компания, с которой она сотрудничала, доставались бесплатно. — Мне известно, — продолжала она, сделав затяжку и на некоторое время задержав дым в легких, — что здесь, в этой захолустной, отрезанной от остального мира дыре до сих пор имеются активные исполнители произведений этого жанра. Я рассчитываю отыскать их и записать на видеопленку для моего телевизионного шоу.

Комната ответила:

— Получается, я имею дело с известной личностью?

— Можно сказать и так. У меня аудитория примерно в двадцать миллионов человек. И Бюро культурного контроля удостоило меня премии за лучшую музыкальную программу года.

— В таком случае, — разумно рассудила комната, — вы вполне в состоянии позволить себе потратить десять центов.

Она скормила ненасытной комнате десять центов.

— Между прочим, — бодро начал номер, явно приободренный денежным вливанием, — как–то раз я и сама сочинила балладу. Обычно я исполняю ее в стиле Дока Боггза. Баллада называется…

— Комнаты в отелях, — заметила Джоан, — даже самых захудалых, не могут иметь расовой принадлежности.

Она могла бы поклясться, что слышала, как говорящая система издала тяжелый вздох. Казалось бы, довольно странно для механизма, но на самом деле все эти машины состарились и износились, а посему и совершали ошибки. Именно поэтому они и начинали казаться страшно человечными. Хайаси раздраженно ткнула кнопку, отключая комнату, и словоохотливая конструкция тут же затихла. Теперь можно обдумать свой следующий шаг.

Теннессийские горы под контролем жестоких и несговорчивых отрядов ниг–партов. Если они не соглашаются иметь дело с бургерами и плантациями, равно как и с ганимедскими оккупационными властями, как же она сумеет найти с ними общий язык? Воспользоваться своим громким именем? Ведь даже слабоумная древняя комната в отеле — скорее всего, постройки 99 года — была готова вписаться в шоу–бизнес. В таком случае резонно предположить, что Перси Х тоже не прочь получить более широкую аудиторию. Бесспорно, любой человек обладает своим эго.

«Жаль только, — подумала Джоан, — что она не может выкраситься в кофейный цвет, выдать себя за нига и на время присоединиться к ним для осуществления своих целей — не в качестве любопытной и, возможно, враждебно настроенной белой визитерши, а в качестве нового добровольца».

Она критически осмотрела себя в потрескавшемся мутноватом зеркале.

К сожалению, японская кровь в ней здорово разбавлена. В результате природа наградила ее жесткими иссиня–черными волосами, такого же цвета глазами и хрупким изящным телом… А больше, практически, и ничем. Возможно, она еще смогла бы сойти за индианку. Среди ниг–партов было некоторое количество индейцев, она слышала об этом. «Но нет, — с горечью подумала она, — нет смысла таким способом сводить счеты с жизнью: я все равно белая. А белая для этих последователей культа Черных Мусульман, есть белая. Нет, придется действовать по обстоятельствам», — решила она.

Она вытащила из сумки обтягивающий, но теплый светло–голубой нейлоновый комбинезон. Довольно сексуальный, но не вызывающий, сшитый по последней моде. Она уже успела понять, какого рода одежду носят женщины в этих Богом забытых местах, но даже ради маскировки не смогла бы заставить себя носить подобные музейные экспонаты. Создавалось впечатление, что мода на одинаковую для мужчин и женщин одежду, воцарившаяся во всем остальном мире еще лет пятьдесят назад, до Теннесси не добралась и по сию пору. Пожалуй, это единственное место на планете, где женская одежда до сих пор отличается от мужской.

Она набрала на аудофоне, болтающемся на стене на трех оставшихся винтах, номер местной службы такси. После этого Джоан уселась, уложив рядом свою записывающую аппаратуру, и стала ждать прибытия такси–ионокрафта.

«Я все еще способен думать, — сказал себе в это утро Пол Риверз. После этого он с тяжелым вздохом перевернулся, чтобы грудь и живот обзавелись таким же загаром, который успела заполучить его многострадальная спина. — Вот лежу я, окруженный безмолвной плотью своих собратьев–людей, сказал он себе с некоторой долей горечи, а мои мысли продолжают крутиться так, будто я по–прежнему читаю балбесам–студентам лекцию в университете. Тело мое здесь, зато мысли… возможно, господа студенты… главной проблемой человека является то, что он никогда не там, где он есть, а всегда там, куда собирается, или там, откуда он родом. Таким образом, когда я в одиночестве, на самом деле я вовсе не один. А когда я с кем–нибудь, на самом деле я вовсе не с ним».

«Как же, — едва ли не с гневом спросил он себя, — мне заставить свой разум заткнуть свой большой энергичный рот?»

Лежа лицом кверху, Пол Риверз не открывал глаз. Солнце было слишком ярким, и он видел лишь ярко–розовую пелену, но даже и она раздражала своей яркостью. Теперь же, отвернувшись, он почувствовал, что может спокойно открыть глаза.

Первое, что предстало его взору, оказалось полузасыпанной песком бутылочкой из–под транквилизатора. Кроме того, воздух был наполнен солоноватым морским запахом, к которому примешивались освежающие нотки запаха гниющих водорослей и тухлой рыбы. Прислушайся: шорох набегающих волн, бесконечное рождение, развитие и смерть, не имеющие никакого смысла. Отдаленные крики и смех предположительно просвещенных и невинных, но на самом деле одурманенных спиртным и наркотиками людей — плоды трудов оккупационных властей. «Ощущай, пока можешь, — велел он себе, — этот здоровый вкус песка на губах, старайся почувствовать, как он хрустит на зубах. Запоминай то, как песчаные блохи скачут по твоей поджаренной спине. Вот это, — сурово сказал он себе, — и есть настоящая жизнь».

Однако он не смог заставить себя не прочитать ярлычок на бутылочке. «Да, — подумал он при этом, я — пожалуй, самый мой безнадежный случай».

На натюрморт из бутылочки и песка вдруг упала чья–то тень, и Пол Риверз поднял голову. Медленно. Лица этой женщины он не узнал, зато соски оказались знакомыми. Это была мисс Холли Как–бишь–ее–там, вице–президент местного отделения Общества сексуальной свободы. Возможно для того, чтобы не казаться совершенно голой, она носила солнцезащитные очки в роговой оправе и с очень толстыми стеклами. «Наверное, ей лет двадцать или около того, — мелькнула у него смутная мысль. — Для меня, конечно, молодовата, хотя…»

Высокая и смуглая, с каштановыми, свободно спадающими на плечи волосами, мисс Холи стояла над ним с мягкой улыбкой на пухлых неподкрашенных губах и внимательно смотрела на него полуприкрытыми бесстыжими глазами. Да, пожалуй, мисс Холли, решил он, единственный найденный им довод в пользу принципов Общества сексуальной свободы. Хотя она, будучи такой, какая есть, — категоричная девица, умеющая убеждать. Не говоря ни слова, она опустилась на колени и чмокнула его в щеку.

После этого знака приветствия она облизнула губы и сказала:

— Доктор Риверз, вас вызывают по видофону.

Тут он в первый раз заметил, что в руке она держит переносной видофон размером с пачку сигарет. «Что случилось? — подумал он. — Никто, кроме моего начальства, не знает, где я, а они не стали бы беспокоить меня во время отпуска». Озадаченный, он взял видофон и уставился на крошечный экран. Оказалось, что его действительно вызывают из центрального офиса — он узнал своего непосредственного начальника, доктора Мартина Чоита. Изображение было трехмерным и цветным, поэтому доктор Чоит выглядел, словно какой–то подземный гном, высунувшийся из шкатулки, куда его посадили.

— Привет, гном! — сказал Пол Риверз.

— Чего–чего? — переспросил немного удивленный доктор Чоит. — Ладно, Риверз. Вы же знаете, что я не стал бы беспокоить вас по пустякам.

— Слушаю вас, — терпеливо отозвался Пол Риверз тем подбадривающим тоном, который выработался у него за долгие годы общения с неразговорчивыми больными.

— У меня есть для вас пациент, — сказал доктор Чоит и снова запнулся, подыскивая слова.

— И кто же это?

Доктор Чоит откашлялся, слабо улыбнулся и сказал:

— Человечество.

Пыльное такси–ионокрафт с облупившейся краской, когда–то зеленое, а теперь грязновато–серое, опустилось на посадочную раму за окном номера Джоан Хайаси.

— Постарайтесь побыстрее, — грозно заявила машина, как будто в этой глуши, на территории захолустной плантации, когда–то являвшейся частью великой державы, у нее имелась куча других срочных дел. — Счетчик, — добавило такси, — уже включен. — Железяка явно пыталась ее запугать, хотя и совершенно негодным способом. И Джоан это не понравилось.

— Помоги загрузить багаж, — велела она.

Такси тут же, причем — на удивление быстро, просунуло в открытое окно манипулятор, ухватило записывающую аппаратуру, перенесло ее в багажное отделение, и только после этого Джоан Хайаси забралась в кабину.

Когда она усаживалась в машину, дверь номера открылась. Появился грузный мужчина средних лет с толстой шеей, во рту его дымилась желтоватая сигара. Он сказал:

— Меня зовут Гас Свенесгард. Я хозяин плантации, владелец этого отеля и комнаты, которая утверждает, будто вы пытаетесь съехать, не заплатив. — Говорил он довольно равнодушным тоном, как будто это не сердило и не удивляло его.

— Могли бы обратить внимание, — устало заметила Джоан, что я оставляю в номере всю свою одежду, за исключением той, что надета на мне. Я прибыла сюда по делам. Через день или два вернусь обратно. — Ее удивило, что бургер, феодальный владыка всего района плантации, включающего и этот городок, проявляет личный интерес к такому незначительному делу.

Как будто прочитав ее мысли — а, может, так оно и было: вдруг Гас Свенесгард был одним из телепатов, обученных в Бюро психоделических исследований? — потный, коротконогий бургер сказал:

— Я тут за всем приглядываю, мисс Хайаси. То есть, можно сказать, вы тут у нас в «Олимпусе» единственная важная и знаменитая гостья за много месяцев, и не хотелось бы, чтобы вы вот так просто уползли… — он помахал сигарой в воздухе, — как червяк. На брюхе, не в обиду будь сказано.

— Да, небольшая у вас плантация, — заметила Джоан, — если вы можете позволить себе следить за каждой мелочью. — Она вытащила ворох ооновских купюр. — Если вас это так нервирует, то я заплачу вперед. За шесть дней. Странно, что меня не попросили заплатить, когда я заселялась.

— Да нет, — заметил Гас, беря у нее деньги и пересчитывая их, — просто мы вам доверяем.

— Это заметно.

Ей пора было отправляться в путь. Интересно, что у этого старого идиота на уме?

— Будет вам, мисс. Мы же знаем, что вы поклонница этих нигов. — Мужчина потянулся и фамильярно погладил ее по голове. — Мы ж тут все время смотрим ваши шоу — и я, и мои домашние. У вас в передачах вечно полно этих самых нигов, верно ведь? Даже мой младшенький, Эдди, ему всего–то шестой годик, говорит: «Эта леди любит нигов». Зуб даю, что вы намылились в горы погостить у Перси Х. Или я не прав, мисс?

После недолгой паузы Джоан призналась:

— Да.

— Вот что я вам скажу, мисс, — Гас Свенесгард запихал деньги в задний карман никогда не глаженых брюк, который тут же изрядно оттопырился. Брюкам на вид было, по меньшей мере, лет десять от роду: теперь никто уже не шил брюки с карманами. — Может, вы и любите негров, да только это вовсе не значит, что и они испытывают к вам те же чувства. Ведь эти парты, они же сущие безумцы. Навроде африканских дикарей. Они изуродуют вас. — В подтверждение своих слов он кивнул своей почти лысой головой. — Вы там, на Севере, просто не понимаете этого. Все ваши ниги — перемешки.

— Перемешки? — она не поняла этого слова. Очевидно, это жаргон чисто местного происхождения.

— Полукровки. Ну, сами знаете, они смешивают свою кровь с кровью вас, белых, так что у всех кровь смешанная. Но здесь у нас дела обстоят совершенно иначе, мы знаем, как обращаться с нашими Томами, а они знают свое место.

— Для своего же блага, — иронически заметила Джоан.

— Они счастливы. Они в безопасности. Им не нужно беспокоиться о том, что их отправят в ганийские трудовые лагеря.

Джоан смущенно заметила:

— А я и не слышала, что у завоевателей есть трудовые лагеря.

— Не стали бы они захватывать эту планету ни за что, ни про что, мисс. Просто они еще не начали набирать рабочие команды. Но обязательно начнут. Они отправят их на Ганимед и превратят в то, что называют «сущиками». Я просто уверен, так тому и быть. Но мы намерены защищать своих Томов, они славно поработали для нас, и мы у них в долгу. — Последнюю фразу Гас Свенесгард произнес решительно и твердо.

— Это бессмысленно, мистер Свенесгард, — донесся откуда–то сзади негромкий голос человека, явно привыкшего командовать. Удивленный Гас резко обернулся, чтобы посмотреть, кто это. Обернулась и Джоан.

— Какого… — начал было Гас.

— Она уже приняла решение, — тихо продолжал незнакомец. — Если вы действительно заботитесь о благополучии мисс Хайаси, то, с моей точки зрения, единственное, что вы можете сделать, так это отправиться вместе с ней и оберегать.

— Не знаю, кто вы такой, и что вы о себе возомнили, — возмущенно воскликнул Гас, — но вы, мистер, явно не в своем уме!

— Меня зовут Пол Риверз, — мужчина протянул руку, и Гас неохотно пожал ее. — Чувствую, вы боитесь, сэр.

— Да уж, небось, любой человек, у которого есть хоть капля мозгов, тоже бы боялся, — огрызнулся Гас. — Эти самые ниги…

— Древние греки, предаваясь философствованиям, — заметил Пол Риверз, — говаривали, что большее благословение, чем короткая жизнь, это вообще никогда не родиться. Всю мудрость этого высказывания начинаешь понимать только в такие времена, как наши.

— Если вы такой завзятый философ, — сердито заметил Гас, — так сами с ней и летите.

Повернувшись к Джоан, Пол Риверз сказал:

— Если вы позволите.

Джоан взглянула на него, и в душу ее закрались подозрения. Худощавый, лет тридцати с чем–то, с проблесками седины в коротко подстриженных темных волосах, он казался таким спокойным, уверенным в себе. В принципе, он говорил как будто искренне, но ей казалось просто невероятным, что кто–то готов рискнуть жизнью просто так, каким бы там философом он ни был. И все же…

— Хорошо, — наконец решила Джоан. — Если вы достаточно безумны, чтобы сопровождать меня, я достаточно безумна, чтобы позволить вам это. «Нет смысла расспрашивать его, — подумала она. — Он может наврать с три короба, а я об этом и не догадаюсь».

— В таком случае подождите минуточку, — сказал Пол Риверз, направляясь к выходу. — Схожу к себе в номер, возьму игольный пистолет. — С этими словами он вышел.

Но в тот самый миг, когда он прикрыл дверь, она передумала — совершенно внезапно. Чувство уверенности в себе, буквально излучаемое Риверзом, могло иметь только один источник. Очевидно, он вовсе не рассчитывал зайти так далеко, где ему может угрожать реальная опасность. Она подумала: «Скорее всего, Риверза кто–то нанял для того, чтобы он помешал мне встретиться с Перси. А может, чтобы убить меня».

— Я могу лететь прямо сейчас? — спросила она Гаса. — А то мое такси говорит, что счетчик уже включен. — Не дожидаясь ответа, она шагнула в открытое окно и уселась в ионокрафт.

— Этот Перси Х, — крикнул ей вслед Гас Свенесгард, — сущий психопат, отродье психопатов, вплоть до первого колена Черных Мусульман. Думаете, вам удастся показаться ему милашкой Джоан Хайаси, очаровашкой с телевидения? Нет, вы для него в любом случае будете… — тут дверца такси захлопнулась, и он подошел к самому окну, возбужденно размахивая сигарой, — …одной из тех белых, которые линчевали участников демонстраций за гражданские права еще в 66 году. Вы тогда даже еще и на свет–то не родились, но какое это имеет значение для такого фанатика, как Перси Х? Я вас спрашиваю: что это значит для него, и сколько, по–вашему? Ярда видеопленки вы не успеете отснять, прежде чем…

Когда дверца такси захлопнулась, Джоан крикнула:

— Мы с Перси Х вместе учились на факультете сравнительной религии в Тихоокеанской школе религии в Беркли. В Калифорнии. Мы собирались стать священниками, мистер Свенесгард. С ума сойти!

Она нажатием педали дала команду кэбу, и тот оторвался от окна.

Джоан не слышала, что в ответ прокричал Гас. Гул быстро набирающего высоту ионокрафта заглушил ответ. «Странно, — подумала она, что нам с Перси предстоит встретиться снова при столь изменившихся обстоятельствах. Я изучала буддизм, а он — религию Мохаммеда, но каким–то образом мы, несмотря ни на что, здорово удалились от того, к чему стремились поначалу».

— Он не хотел, чтобы вы улетали, — негромко заметил кэб. — Но мне все равно. Если он отзовет мою лицензию, я просто переберусь на другую плантацию. Например, к Чаку Пепитону. Вот у кого плантация, так плантация! Держу пари, там я смогу зашибать раз в шесть больше.

— Да, бизнес есть бизнес, — сказала Джоан и откинулась на спинку кресла, обтянутого искусственным мехом под выдру.

— Вот что я могу о нем сказать, — продолжал кэб. — Он интересуется всем, что происходит вокруг. Большинство бургеров слишком важничает, им бы только попивать бурбон да скакать на лошадях. А вот Гас — другое дело. Он постоянно достает мне запчасти. Причем — самые дефицитные. Сами понимаете, я уже порядком устарел, и запчасти для меня достать нелегко. А я чувствую, что всегда был ему симпатичен.

— Я ему тоже симпатична, — сказала Джоан, — только в особой, фамильярной манере. Но я все равно не собираюсь поворачивать назад только для того, чтобы доставить ему удовольствие. «И тому второму типу тоже, — добавила она про себя. — Этому Полу Риверзу».

Оказавшись в своей комнате, Пол Риверз поспешно заговорил в свой защищенный от подслушивания карманный видофон:

— Я вошел в контакт с Джоан Хайаси, и она согласилась взять меня с собой в горы в качестве сопровождающего.

— Прекрасно, — сказал доктор Чоит. — Как вы знаете, ее аналитик в Нью–Йорке сообщил мне, что она сотрудничает с врагом, и ее цель — добыть для ганийцев информацию, с помощью которой те смогут захватить Перси в плен. Как я уже объяснял вам на инструктаже, этого мы, Всемирная психиатрическая ассоциация, допустить не можем. Сейчас Перси является символом для всего человечества, важнейшей фигурой для человеческой самоидентификации. До тех пор, пока он продолжает сопротивляться, будет сопротивляться и массовое эго всего человечества. И жизненно важно, чтобы он продолжал борьбу или хотя бы поддерживал видимость, что продолжает ее.

— А если все–таки он ее прекратит? — спросил Пол Риверз.

— Последние психокомпьютерные исследования показывают, что это приведет к массовому росту случаев шизофрении и психоза по всему миру, которые невозможно будет контролировать. Впрочем, есть способ избежать таких последствий.

— Как? — спросил Пол Риверз. Не прерывая разговора, он быстро и умело проверил свой игольный пистолет.

— Жертва. Если ему суждено умереть, то он должен пасть смертью храбрых. И червякам это известно не хуже нас. Наши врачи, работающие при штабе военного администратора Коли, сообщают, что тот собирается захватить Перси живым и снять с него кожу. Если с Перси сдерут кожу, как с какого–то животного, чтобы повесить ее на стену, это будет унижением, травматическим инцидентом для всей человеческой расы, последствия которого трудно переоценить. Подобного исхода мы допустить никак не можем.

— Хм–м, — пробурчал Пол Риверз, засовывая пистолет в карман.

— Все зависит от вас, Риверз, — сказал Чоит и отключился. Крошечный экран погас и превратился в темное пятнышко.

Снова выйдя в гостиничный коридор, Пол добрался до комнаты Джоан Хайаси. Он открыл дверь и вошел.

В комнате оказался только Гас. Он стоял у окна и улыбался. Уже одна только улыбка сказала Полу Риверзу о многом.

— Мистер Свенесгард, — негромким и ровным голосом спросил он, — вы ведь и в самом деле, хотели, чтобы она отправилась туда. Разве не так?

Улыбка на лунообразном лице толстяка стала еще шире.

— Советую быть повежливей, — ответил Гас. — И кстати, — с явным удовлетворением добавил он, — думаю, нет смысла гнаться за ней. Этот старый дряхлый ионокрафт, в котором она упорхнула — единственный.

3

Линкольн Шоу сидел, прислонившись спиной к дереву и подставив тело палящим солнечным лучам. Он уже в десятый раз пытался починить роговую оправу своих очков. Он был худощавым, хрупким мулатом, выглядящим в этой горной местности неуместно образованным и культурным.

— Привет, Линкольн! — послышался возглас с другой стороны поляны.

— Так кто там, говоришь, освободил рабов?

— Я, — машинально отозвался Линкольн. Это была привычная шутка, которой они обменивались с Перси, и Линкольн уже давно перестал сердиться на друга.

— Нет, — проревел Перси. — Это моих рук дело!

— Да рабов вообще никто не освобождал, — вполголоса пробормотал Линкольн, глядя на приближающегося Перси, нагруженного вынутыми из силков кроликами.

— Слышал, слышал. — Перси плюхнулся на траву. — И нас сей раз ты совершенно прав. Никто не может дать свободу другому — человек сам должен освободить себя, верно?

— Тебя послушать, так нет ничего проще, — заметил Линкольн, отгоняя одну из назойливых вездесущих мух.

— Конечно, это проще простого. Любой человек может завоевать себе свободу, если не боится за нее умереть.

— Ты, наверное, имел в виду убить за нее, — рассеянно поправил его Линкольн.

— И снова в точку, — ткнул его в бок Перси.

— Черт возьми, полегче, приятель. Неужели никак не обойтись без этого фиглярства?

— А что, собственно, тебе не нравится?

— Тебе не помешала бы капелька достоинства. Ведь ты лидер крупного политического движения. Как же можно ожидать, что кто–то будет уважать тебя или твое дело, если ты всегда ведешь себя как самый настоящий распроклятый клоун?

— Может, по–твоему, мне еще и церемониальную шпагу нацепить? — весело спросил Перси.

— Боюсь, как бы она в задницу тебе не воткнулась, — Линкольн поднял голову, бросил короткий взгляд на приятеля, близоруко моргнул и снова занялся своими очками. — Но одно могу сказать тебе наверняка, — наконец добавил он. — Если будешь вести себя, как дерьмо, люди и станут обращаться с тобой как с дерьмом.

Рука Перси метнулась вперед и мертвой хваткой вцепилась в запястье Линкольна.

— А теперь послушай–ка, что я тебе скажу, дружок! Видишь, какого цвета у меня кожа? Она цвета дерьма. Да, и я дерьмо, и ты тоже, и все остальные, кто входит в это хваленое «политическое движение». И если бы ты был фермером, а не яйцеголовым интеллектуалом с Севера, ты бы знал, что дерьмо — самое лучшее удобрение для земли. Получается, что мы с тобой дерьмо, но ничего плохого в этом лично я не вижу.

— Да, масс, слушаюсь, босс, — отозвался Линкольн, изменив свой превосходный английский на плаксивую пародию: этакий черный Дядя Том. Перси рассмеялся и выпустил его руку.

— Да, ты, пожалуй, и сам клоун. И почище меня, — усмехнулся Перси, но Линкольн лишь пожал плечами.

В своем кабинете червемаршал Коли предавался мечтам о том, как захватит в плен Перси Х. Еще одна, последняя операция перед возвращением на Ганимед и передачей своего нынешнего поста преемнику. На сей раз — удачная.

Забавно было, что здесь, на Терре, существа с темным цветом кожи составляли низшие касты общества. Любому ганийцу ясно, что естественный порядок вещей вывернут наизнанку. Кроме всего прочего, ниги не только производили довольно приятное впечатление внешностью, но и обладали, причем — в полной мере, естественной и хорошо сбалансированной жизненной философией. Они отличались умеренностью и тонким чувством юмора. Белые же, напротив, как правило, отчаянно цеплялись за раздвоенные рога честолюбия и страха. Боязнь неудачи и слепое стремление к успеху — дурная смесь, свидетельствующая о неустойчивости характера.

Тем не менее, поскольку терранцы пока достигли лишь шестого уровня эволюции и до сих пор обладали как нижними, так и верхними конечностями — причем не рудиментарными, а вполне функциональными — рассматривать их иначе как животных было невозможно. Посему маршал Коли рассматривал предстоящее пленение Перси Х без малейших угрызений совести. Чернокожего предводителя милосердно умертвят, а снятая с него шкура будет специальным образом обработана вместе с головой, вместо глаз вставят стекляшки, а зубы — если они окажутся в хорошем состоянии — сохранят. Какой замечательный охотничий трофей, и как здорово он будет смотреться на стене кабинета! А если шкура окажется достаточно волосистой, то какой из нее получится чудесный ковер, как приятно будет по нему ползать!

На вилле маршала на Ганимеде уже имелось несколько замечательно выделанных шкур, которые украшали стены гостиной и кабинета, производя соответствующее впечатление и на гостей, и на деловых посетителей. Маршал с умом воспользовался своим пребыванием на Терре во время войны. Трофеи представляли собой главный символ победы, а вовсе не были забавой или предметами искусства. Они олицетворяли то, что уже достигнуто, а кожа Перси Х на стене явится самым значимым приобретением.

…если только он успеет заполучить ее до того, как вынужден будет оставить свой нынешний пост!

Он зубами достал из досье Перси Х объемное цветное фото нига и еще раз вгляделся. Какой прекрасный лоб! И подбородок! Волевое лицо, исполненное внутренней силы и даже красоты. Неудивительно, что это существо сумело стать харизматическим лидером всех оставшихся в живых нигов, обитающих в горах.

Как только мисс Хайаси связалась с Перси Х, она тут же с помощью миниатюрного передатчика, вмонтированного в чашечку бюстгальтера, доложила в штаб маршала Коли. С этого момента ей предстояло периодически докладывать о местонахождении и деятельности Перси Х, пока Коли, наконец, не решит, что настал подходящий момент, и не захлопнет ловушку, поставленную на ниговского лидера. После этого все будут просто счастливы. Мисс Хайаси получит записи религиозной музыки исчезающего культа, а Коли — желанный трофей. Он буквально восхищался девушкой. Именно ее отвага в сочетании с коварством и завоевали для нее не только высокое положение, которое она занимала в мире шоу–бизнеса, но заодно и одобрение Ганимедского Бюро культурного контроля.

Щелкнув клавишей интеркома, он произнес:

— Есть ли какие–нибудь новости из дома? Большой Совет все еще заседает или уже нет?

Порой Общему Разуму, чтобы вынести какое–нибудь решение, требовались недели заседаний и препирательств.

Его связной сущик тут же отозвался:

— Пока никаких известий. Маршал, как только от наших представителей в Совете поступит какая–либо информация, я немедленно вас извещу.

Кораблю с Ганимеда с новой гражданской администрацией на борту понадобится терранская неделя, чтобы добраться сюда, в Теннесси. К этому сроку следует добавить время на всегдашние бюрократические проволочки, не говоря уже о зловредном влиянии самой здешней местности. Кроме того, его преемник может начать спор, отказываясь от должности, а рассмотрение практически любого вопроса в Совете могло тянуться долгие месяцы.

В общем, как любят выражаться терране, все было О.К.

В этот момент в кабинете появился заместитель маршала Коли, полковник Мавой, которого принесли его сущики. Телепатически связавшись с шефом, Мавой сказал:

— Сэр, не будет ли мне позволено высказать кое–какие незначительные соображения, прежде чем вы окончательно решите, как поступить с Перси Х?

— Говорите! — раздраженно вслух произнес маршал Коли.

— Как вам должно быть известно, в последнее время я участвовал в работе над его досье. Там имеется раздел, который вы, возможно, обремененный столь важными делами…

— Что еще за раздел?

Даже не пытаясь скрыть волнения, полковник Мавой сказал:

— Этот ниг, сэр, оказывается, телепат. Окончил школу при Бюро психоделических исследований. Таким образом, за ним практически невозможно вести слежку, находясь рядом. Особенно жалко будет потерять ценного работника, кого–либо вроде мисс Хайаси. Ведь он тут же узнает, в чем заключается ее задание и, насколько я понимаю, не позволит сообщить нам какую бы то ни было информацию о себе. Более того, скорее всего, он немедленно расправится с Джоан.

Маршал Коли с явным раздражением отозвался:

— Немедленно свяжитесь с ней по радио. Предупредите ее, отзовите. Мы не можем попусту разбрасываться такими ценными агентами.

Полковник бросился выполнять приказ. Маршал Коли мрачно вздохнул.

— А ведь какая могла бы быть шкура! — наконец пробурчал он. Его слова слышал только он сам да суетящиеся вокруг сущики.

Гас Свенесгард насухо вытер потную лысину одним энергичным движением руки с зажатым в ней шейным платком и еще раз взглянул на карту. В верхнем углу красовался зловещий штамп: «Совершенно секретно. Только для военного персонала с допуском класса А». Разумеется, это его ничуть не беспокоило. Один из его Томов обнаружил карту в развалинах лабораторий Окриджской атомной станции, и теперь Гас мог делать с ней что угодно.

— Ага, значит вот оно, это место, — пробормотал он, глядя в глубоченную яму, которая с каждой минутой становилась все глубже и глубже. У Гаса в распоряжении оборудование для рытья. Впрочем, особого значения это не имело, поскольку кроме неплохой буровой установки у него полным–полно трудолюбивых Томов. А самое важное — масса времени.

— Да будет тебе, Гас, — прокричал мастер Джек Холер, перекрывая шум работающей буровой. — Все прекрасно знают, что ты ищешь никакую не библиотеку. То есть, я хочу сказать, что ты абсолютно никого не проведешь, так что кончай. — Он многозначительно взглянул на своего работодателя.

— А на карте значится «Библиотека», — Гас помахал изрядно поистертым и измятым документом над головой. Так оно и было, хотя Гасу не верилось, что перед войной ооновские служаки зарыли такую вещь здесь, на его плантации. Это явно было кодовым обозначением… чего–то другого.

Цель находилась так близко, что он словно ощущал ее вкус на языке. Ему так хотелось добраться до спрятанного под землей, аж все тело ломило.

— Это ведь военная карта, да? — продолжал настаивать Холер. — А сам знаешь, выкапывать что–либо, принадлежащее воякам, по оккупационным законам строго воспрещено. Вот ты, похоже, и продолжаешь бубнить про эту самую библиотеку.

Гас улыбнулся и ответил:

— Ну конечно, здесь запрятаны пятьдесят тысяч ооновских солдат с автоматами. Сидят и ждут–не дождутся, когда можно будет отбить эту треклятую планету обратно.

— И ты собираешься их выдать? — ошеломленно уставился на него Джек Холер. — Взять и загубить такое дело? — На лице у него теперь читалась неприкрытая ярость. — А где же твой патриотизм?

— Я просто пошутил.

— Тогда что же там?

— Девочки. Пятьдесят тысяч девственниц, — подмигнул ему Гас.

Мастер разочарованно отвернулся и продолжил наблюдение за работой Томов и буровой установки.

Гас едва слышно, чтобы не мог услышать ни Холер, ни кто–либо другой, пробормотал себе под нос:

— Я тебе сказал, а ты не поверил. Ну и не верь, на здоровье.

Потому что он говорил правду.

В последние дни войны ООН с помощью компьютера отобрала значительное количество лучших — с генетической точки зрения — представительниц прекрасной половины всех рас рода человеческого и поместила в гомеостатическое подземное убежище, изолированное от окружающего мира. А потом занялась бесконечной процедурой уничтожения всех материалов, касающихся существования и местоположения самоподдерживающегося убежища. Все это на случай, если вторгнувшиеся на землю пришельцы, а ныне оккупанты, будучи мерзкими скользкими червяками, вознамерятся изничтожить человеческую расу. Однако у пришельцев с Ганимеда подобных намерений не оказалось. Более того, они оккупировали захваченную Землю вполне осмотрительным и гуманным образом. По крайней мере, если судить по их политике до настоящего времени. Поэтому, рассудил Гас Свенесгард, эта колония первоклассных дамочек утратила свое значение, а также, поскольку жизнь под землей была явно не сахар, то, освободив их из заточения, он совершит вполне благородный поступок. Они будут ему только благодарны. Дамы проникнутся почтением к своему избавителю. В общем, так или иначе, все должно было сложиться наилучшим образом.

У него сложились вполне определенные планы. Сколько именно женщин там находится, Гас точно не знал: может, сотня, а может, и две, — но за освобождение хотел, как выразился бы его юрист Айк Блитзен, получить соответствующее вознаграждение.

Некоторые из бургеров, действительно крупных владельцев плантаций, вроде Чака Пепитона, чтобы далеко не ходить за примерами, или Джизуса Флореса, имели гаремы как белых, так и цветных, хотя цветные по законам Теннесси могли считаться только сожительницами, а не законными супругами. Более того, именно в этом и заключался весь смысл бургерства, именно гаремы и считались окончательным критерием принадлежности к классу. Гасу это было известно, как и всем прочим, поскольку женщины стали крайне дорогим товаром. На рынках Юга они ценились куда выше, чем Томы. Хорошего коричневого Тома, скажем, можно приобрести за пятьдесят ооновских долларов, а вот женщина обошлась бы раз в шесть дороже. Разумеется, в исправном состоянии.

Именно этим он и собирался завладеть — большим гаремом девушек, которые представляли собой настоящее состояние . Потому что старые довоенные ооновские деньги быстро обесценивались, по мере того как ганийские оккупационные власти изымали их из оборота и уничтожали. Но что они печатали взамен? Да таких бумажек человек в здравом уме не должен даже касаться, настолько нелепо они выглядели. Например, чьи изображения поместили гани? Президента Джонсона? Сталина? Нет, гани решили выпендриться, покопались в истории и вытащили оттуда портреты всяких уродов вроде Канта, Сократа, Юма и им подобных. Например, взять десятидолларовую купюру с генералом Дугласом Макартуром — через месяц они совсем исчезнут. А вместо генерала появится некто по имени Ли Бо, какой–то древний китайский поэт. Даже при одной мысли о такой замене кого хочешь передернет.

Оккупационная валюта стала самым настоящим средством грабежа, с помощью которого гани пытались лишить терранцев их привычных ценностей и заменить бесполезным хламом. И все это прекрасно понимали, даже на Севере, где всем заправляют эти несчастные червелизы или, как их стали называть короче, чизы … Причем, заправляют по указке ганийского военного командования. Впрочем, чего еще ждать от чизов?

Да, возможно его плантация и является самой маленькой во всем Теннесси, что ж с того? Это не имеет никакого значения, во всяком случае, перестанет иметь после того, как бур проникнет в надежно изолированное подземное убежище, рассчитанное на сотни лет обитания и битком набитое цветущими непорочными девами. До них не удалось добраться ганийским червякам или змеям, это уж как вам нравится или как вам больше всего не нравится. Змеи обычно извиваются, и у них острые ядовитые зубы. Червяки же… Ну, червяки обычно слепые. Но это не самое плохое. В свое время он разводил овец и видывал глистов… Доводилось видеть и опарышей. Поэтому, с его точки зрения, гани больше напоминали не змей, а червей, что куда хуже.

— Бур дошел до чего–то твердого, — внезапно послышался голос Холера. — Похоже на металл. Причем, не просто металл, а что–то вроде твердой хромостали.

— На какой глубине? — спросил Гас.

— Точно как вы и предсказывали — семьсот футов.

— О’кей, — кивнул он. — Установите бур большого диаметра. Тот, внутри которого помещается человек. Хочу спуститься вниз. Причем, я спущусь первым, а потом скажу, когда можно будет следовать за мной.

Вскоре облаченного в специальную сбрую Гаса, обмазанного жирной пластиковой смазкой, чтобы не застрял по дороге, начали осторожно опускать следом за фонарем, освещавшим внутренности трубы. За Гасом, просто на всякий случай, спускали Тома с игольным пистолетом. В левой руке Гас сжимал автоматический пистолет с фосфорными пулями, а в правой — пачку документов, удостоверяющих, что он — законный бургер Пятнадцатой Плантации Теннесси… Бумаги должны убедить женщин, что он не какой–нибудь там ганийский чиз. Кроме того, при нем находились вырезки из газет со дня Капитуляции, говоривших, в основном, о крайне гуманной политике ганийцев в отношении продолжения рода человеческого, материалы опровергали заполонившие Землю слухи о неминуемой поголовной стерилизации и тому подобных ужасах.

Он чувствовал себя совершенно уверенным, настроение было приподнятым. Спускаясь вниз, Гас даже принялся напевать себе под нос какую–то бодрую мелодию. Потом вдруг задумался: откуда она вдруг выскочила? Ах, ну да, конечно! Должно быть, он подцепил ее у этой дамочки Джоан Хайаси, с которой встречался сегодня утром у себя в отеле «Олимпус». Интересно, удалось ли ей пробраться в неусмиренные горные районы, а если и удалось, то жаждущие крови приверженцы Перси Х пришили ее тут же или немного погодя? Плохо, коли так: у него имелись в отношении женщины кое–какие планы.

На глубине семи тысяч футов его фонарь, наконец, высветил огромную пещеру. Определить ее размеры на глаз было невозможно. Пока он, раскачиваясь из стороны в сторону, старался как можно скорее достичь дна, он вдруг увидел…

Электронное оборудование, причем более чем странное — с таким ему никогда раньше сталкиваться не приходилось. Здесь были собраны тонны всякой электроники, проводов и печатных плат, гелиевых аккумуляторов, транзисторов и непонятных кристаллических объектов неизвестного назначения, поблескивающих в свете фонаря.

Оказавшись наконец на полу пещеры, он подумал:

«Так значит, вся эта история насчет девочек была придумана лишь затем, чтобы заставить нас досюда докопаться. На случай, если мы одичаем так, что нам станет наплевать на всякую науку. Эти чертовы ооновские психологи обвели нас вокруг пальца. Они…»

Тут его что–то ужалило в шею. Противопехотная гомотропная игла. Ноги тут же подкосились, и он медленно опустился на колени. Почувствовав, как сознание медленно покидает его, Гас начал молиться, чтобы это оказался всего–навсего парализатор, а не метаболический токсин, вызывающий остановку сердца. Он с усилием повернул голову и увидел Тома, который спускался следом за ним. Почему этот Том бездействует? И тут его осенило! В него выстрелил именно этот Том. «Должно быть, — подумал Гас, — он работает на Перси Х!»

В наушниках Гаса послышался голос Холера, едва не срывающийся на визг:

— Эй, Гас, почему–то включился твой индикатор жизнедеятельности. Что случилось?

«Он включился, — мелькнула смутная мысль, — потому, что я мертв».

Мгновение спустя Холер, крутясь и раскачиваясь, принялся с громкими криками спускаться вниз.

4

Когда ионокрафт достиг северной границы плантации, включилось разговорное устройство:

— Дальше лететь не могу, нет лицензии. Мне придется либо изменить курс, либо высадить вас здесь, мисс. Прошу принять решение.

— Я бы хотела, — ответила Джоан Хайаси, — чтобы ты доставил меня вон к тем горам, — и указала пальцем вперед.

— К сожалению, это невозможно, — отозвалось такси и развернулось, следуя периметру плантации. Горы стали удаляться.

— О’кей, — устало произнесла Джоан. — Высади меня здесь.

Ионокрафт приземлился в пустынной болотистой местности, в нескольких милях от гор. Джоан вышла и несколько мгновений мрачно наблюдала за тем, как воздушный кэб выгружает ее записывающую аппаратуру. Впрочем, в какой–то мере она была готова к такому обороту событий и надела высокие ботинки.

— Удачи вам, мисс, — попрощалось такси, дверь закрылась, и ионокрафт взмыл в небо. Она следила за ним до тех пор, пока машина не скрылась из вида, потом, тяжело вздохнув, стала прикидывать, как быть дальше.

Возможно, она и сможет добраться до гор, где скрывается Перси, но вот аппаратуру ей не донести. Значит, придется оставить ее здесь. Но тогда какой вообще смысл тащиться в горы?

Тут послышался голос:

— Мисс Хайаси!

Она удивленно обернулась и только тут сообразила, что голос доносится из правой чашечки ее лифчика.

— Да, — ответила она. — В чем дело?

— Небольшая ошибка, — отозвался голос, который, как она, наконец, поняла, принадлежал маршалу Коли. — В ходе подготовки я забыл предупредить, что ваш приятель, Перси Х, со времени вашей последней встречи прошел интенсивное обучение в школе при Бюро психоделических исследований.

— Ну и что с того? — Ей почему–то не понравился тон ганийца: тот явно сообщил ей какую–то неприятную новость, стараясь при этом подсластить горькую пилюлю.

— Мисс Хайаси, он — телепат.

Буквально рухнув на штабель аппаратуры, она лихорадочно пыталась осмыслить услышанное. Наконец Джоан спросила:

— И что же мне теперь делать? Сидеть и ждать, когда он меня убьет? Да ведь он, вполне возможно, в эту самую минуту уже засек меня.

— Спокойно, мисс Хайаси, — произнес червяк, и сам явно встревоженный. — Если вы переключите свой передатчик в лифчике на непрерывную передачу, мы сможем запеленговать вас и вскоре заберем оттуда.

— Заберете меня? — раздраженно спросила она. — Или то, что от меня к тому времени останется? — Она рывком расстегнула молнию своего нейлонового комбинезона, сорвала лифчик, положила его правой чашечкой на камень и уже подняла ногу в тяжелом ботинке, когда голос из приемника послышался снова:

— Мисс Хайаси, — пропищал он. — Предупреждаю, если вы…

Она с силой опустила каблук и с удовлетворением отметила хруст раздавленного микроскопического устройства. Фраза оборвалась. Теперь лифчик лежал у ее ног — мертвый. Она вдруг испытала чувство непривычной свободы. В одно мгновение, одним импульсивным движением она перечеркнула все годы служения ганийцам в качестве верного чиза. Возможно, через какое–то время она и вернется к своим хозяевам. Но… сейчас она не могла себе позволить думать об этом: возможно, Перси уже читает ее мысли.

Послышался гул двигателя. Она подняла голову и в ужасе замерла.

Над верхушками деревьев показался еще один ионокрафт, даже еще более дряхлый, чем первый. Наконец он неуклюже приземлился в нескольких ярдах от нее. Дверца со скрипом приоткрылась, тут ее, похоже, заело, и только сильный толчок изнутри помог завершить начатое движение. Ее глазам предстала обшарпанная кабина аппарата, выпущенного, по–видимому, еще до войны.

— Тебя прислал Перси Х? — с замиранием сердца спросила она.

— Я сам по себе, — металлическим голосом отозвался кэб. — Не часть флота, как у вас на Севере. Делаю, что хочу. За двадцать ооновских долларов могу доставить вас в ниговские земли. Я следовал за вами, мисс. Знал, что этот чизовский урод выкинет вас здесь.

— А на тебе летать не опасно? — с сомнением поинтересовалась она.

— Ничуть. У меня отличный Том–механик. Я купил его на скопленные деньги, — ответствовал кэб и поспешно добавил: — По закону гомеостатическим механизмам первого класса разрешено иметь Тома — во всяком случае, было разрешено после войны. Просто, в основном, машины слишком глупы, чтобы тратить денежки на такое. Залезайте, мисс.

Она забралась в кабину. Кэб, отчаянно скрипя и дребезжа, загрузил оборудование в багажное отсек. Джоан застегнула комбинезон и занялась макияжем в предвкушении встречи с предводителем последних на планете сил сопротивления.

— Можете не беспокоиться, — снова заговорил кэб. — Я все время вожу людей в горы. У меня монополия — больше никто туда не летает. Этим я и зарабатываю на жизнь. На обычных маршрутах мне с другими не тягаться, то есть, я хочу сказать, здесь попахивает. Ну да сами, небось, чувствуете. Один парень, которого я как–то вез, заявил, что меня будто кошки обоссали. Как вам кажется, правду он говорил или просто хотел меня унизить?

— По–моему, — лицемерно ответила Джоан, — он хотел подорвать твое чувство самоуважения. Должно быть, у него просто с головой не все в порядке.

— Обычно я перевожу нигов, которые хотят присоединиться к Перси Х. Они стекаются сюда со всей Северной Америки. Да, впрочем, и со всего мира. Но вы–то белая, то есть, я хочу сказать, никак не цветная. Больше всего советую остерегаться телохранителей Перси, в особенности, человека по имени Линкольн. Как бы он не пристрелил вас, прежде чем успеете рот открыть. Я смотрю, у вас с собой записывающая аппаратура, да?

— Хочу попробовать записать кое–что из ниговской музыки.

— Так вы, стало быть, в музыкальном бизнесе? Слушайте, может, споете мне какую–нибудь песенку повеселее. Просто чтобы время скоротать.

— Я не пою, — ответила Джоан.

— А вот эту, «Далеко ли до Луны», знаете?

Она утвердительно угукнула.

— Моя любимая, — продолжал кэб. — Помните, как Джун Кристи исполняла ее еще в 1950–м? — И такси, уже подлетая к горам, которые становились все выше, замурлыкало бодрый мотивчик. Через некоторое время они уже летели над вершинами. Тут кэб, наконец, прекратил напевать и сказал: — Давайте–ка рассчитаемся прямо сейчас, пока вас не убили. С вас двадцать ооновских долларов. — Его слова прозвучали неожиданно резко.

Когда купюры исчезли в специальной щели, кэб начал снижение по головокружительной, вызывающей тошноту спирали.

— Посадочные системы совсем разрегулированы, — пожаловалась машина, когда шасси коснулось земли. Кэб подпрыгнул и замер. — Даже готов вернуть вам доллар, если считаете…

— Не стоит, — сказала Джоан, вручную открыла дверцу, выбралась из кабины и оказалась лицом к лицу с двумя молодыми и очень крутыми с виду нигами в форме цвета хаки, армейских ботинках и с лазерными автоматами. Кэб, поспешно выгрузив записывающую аппаратуру, взмыл в воздух и лег на обратный курс.

— Нет, ты только глянь, — бросил один из нигов другому. — Какая беляночка, а?

— Прямо милашка, — плотоядно глядя на Джоан, отозвался тот.

— Как насчет поразвлечься, крошка? — спросил первый.

Его напарник бросил на него презрительный взгляд и ткнул локтем в бок.

— Слушай, брось! Еще подцепишь от нее какую–нибудь белую заразу.

— Можете провести меня к Перси Х? — спросила Джоан.

Но ниги продолжали переговариваться между собой, будто она ничего не говорила.

— Да и вообще, что с нее проку, с этой белой чизки?

— Похоже, она привезла нам гостинцев. Ты только посмотри, какая у нее бешеная техника. — Оба наклонились и принялись разглядывать аппаратуру. — Да, с ней все что угодно сделать можно.

— Зато с девкой ничего не поделаешь. — Теперь парень обращался к Джоан. — Ты уж извини, крошка, но не будет тебе ни последнего желания, ни повязки на глаза, вообще ничего. Некогда нам всякими глупостями заниматься.

Джоан, потерявшая от ужаса дар речи смотрела, как он вскидывает к плечу автомат и нацеливает прямо ей в лоб, в то время как второй насмешливо напевает: «То–то, крошка, вот и все».

Когда к Гасу Свенесгарду вернулось сознание, первое, что материализовалось перед его туманным взором, оказалось рылом и холодными змеиными глазами на лице червяка–ганийца. Он сразу узнал маршала Коли. «Должно быть, это просто кошмарный сон», — мелькнула смутная мысль. Гас потер лоб и поморщился от боли.

Но это оказалось не сном.

Оглядевшись, Гас обнаружил, что лежит возле дыры, проделанной им и командой его вероломных Томов. Стояла ночь, серпик луны давал света как раз достаточно, чтобы кишащие вокруг Коли сущики усилили ощущение кошмара. «Интересно, как им удалось вытащить меня наверх? Впрочем, похоже, им что угодно по плечу, — мрачно подумал он. — Потому–то они и победили, потому–то они и здесь».

— Мне вас нисколько не жаль, мистер Свенесгард, — холодно прошипел Коли. — Знаете что, сэр? Вы — человек конченый. Лучше бы вам умереть в этой пещере, как умер ваш мастер. Совершенно очевидно, вы прекрасно знали, что делаете. Пытаясь отыскать тайное хранилище оружия ваших разгромленных ооновских войск, вы действовали в прямом противоречии с законами, введенными оккупационными властями.

— Нет, — с трудом выдавил Гас, — я искал вовсе не оружие. Оружие мне ни к чему. — Он с трудом сел.

— Тогда что же? — Резкий вопрос буквально ввинтился в него.

На какое–то мгновение он заколебался, а не выложить ли червяку все, как есть. Но решил, что тот, скорее всего, просто не поверит.

— Неважно, — печально отозвался он. — Но, клянусь честью матери, я никогда не стал бы использовать оружие против вас.

— Что бы ни было у вас на уме, — рявкнул маршал Коли, — оружие уже в руках мятежных нигов! И если до этого они всего лишь досаждали нам, теперь станут серьезной угрозой. И вы, и эта Джоан Хайаси — вы оба мятежники. Поэтому мы убьем вас обоих. И, разумеется, немедленно. — С этими словами маршал Коли языком подал знак, и огромный, явно безмозглый сущик тут же стиснул Гаса в железных объятиях и грубо потащил к стоящему неподалеку ганийскому кораблю.

Мгновение спустя, уже внутри корабля, Гаса бесцеремонно швырнули в терранское кресло, видимо, где–то позаимствованное ганийцами.

Его прошиб пот. Но он все еще не сдавался: вытащил свой обширный платок и трясущейся рукой промокнул взмокший лоб.

— Ты просто не понимаешь, Коли. Я не хотел говорить тебе, но я собираюсь — или, теперь уже, похоже, собирался — начать военную кампанию против нигов. Завладев всей этой аппаратурой, я собирался использовать ее против Перси Х. Это истинная правда, клянусь честью матери. Более того, я собирался покончить с Перси лично ради тебя, раз и навсегда. Просто вы понятия не имеете, кто ваши истинные друзья.

— Я всегда считал, — едко заметил Коли, — что мисс Джоан Хайаси тоже наш истинный друг. Но она прервала связь с нами и сейчас, практически наверняка, примкнула к мятежникам–нигам. Причем, прихватила с собой ценнейшую информацию о наших будущих операциях в этих краях.

— Так значит, эта японская девица, эта Хайаси, работала на вас? — Он ненадолго смолк, пытаясь придумать, что говорить дальше. В голове бешено крутились мысли. Уголком глаза он видел, как сущики налаживают какое–то устройство. У него тут же возникло подозрение — причем сильное и сразу — что он знает, каково назначение этого механизма. Ему доводилось видеть изображения подобных устройств. Червяки использовали их для снятия с человека кожи заживо, причем медленно, чтобы не попортить ее. Он снова отер лысину и подумал: «Скоро они привяжут мне руки, и я не смогу даже вытереть пот со лба. А еще через некоторое время превращусь в кусок кожи — шкуру, как они ее называют — в знаменитой коллекции Коли». — Я вам не нужен, — громко сказал он, когда сущики подкатили машину к его креслу. — Я слишком мелкая сошка. Ведь тебе нужен Перси, верно? Он — ниг, и на самом деле именно он доставляет тебе главные неприятности.

— Раз уж я не могу заполучить его, — холодно заметил Коли, — то придется удовольствоваться тобой. — Он языком подал сущикам знак привязать Гаса.

— Подожди, — хрипло заговорил Гас. — Тебе вовсе не нужно удовлетворяться мной. Ты можешь заполучить Перси Х собственной персоной. — Он поколебался и продолжал: — Я могу привести вас прямо к нему.

Ганийский генерал снова подал сущикам знак, и те отпустили Гаса. По крайней мере, на какое–то время.

— И как же, интересно, ты намерен сделать это?

— Когда эта японская девица была в отеле, я имел смелость погладить ее по хорошенькой головке.

— Меня нисколько не интересуют ваши сексуальные пристрастия, мистер Свенесгард.

— Да вы дослушайте, — сказал Гас. — Я закрепил в ее волосах славненький микроминиатюрный передатчик, вот что я сделал!

Коли помолчал, перед его мысленным взором вновь возникла чудесная шкурка Перси Х, он снова представил себе, как замечательно она смотрелась бы на стене его ганимедской виллы.

— Ладно, — велел он своим сущикам. — Отпустите этого идиота.

Сидя на незаправленной постели в номере далеко не роскошного отеля для туристов Гаса Свенесгарда, доктор Пол Риверз буквально обливался потом. Теоретически, после захода солнца должно бы становиться прохладнее, тем более, осенью. Однако практически духота стала просто невыносимой.

Поднявшись, он подошел к окну и мрачно уставился на далекие горы. Где–то там скрывался Перси Х, последний символ величия человеческой расы. А с ним вместе и чизовская шпионка Джоан Хайаси. «Если бы только я мог предупредить его, — размышлял он. — Если бы только существовал способ добраться до него». Он взялся за ручку и открыл окно, как будто это могло облегчить его страдания. Но единственный результат, стрекот неутомимых сверчков, стал просто оглушительным. Да еще в ноздри ударил влажный затхлый запах, которым был буквально пропитан этот маленький южный городишко. «Ну, конечно, — дошло до него, — снаружи так же жарко и душно, как и внутри».

Откуда–то издалека, то ли из радиоприемника, то ли из телевизора доносилась музыка.

Эти звуки неожиданно вызвали новые мысли. Является ли Перси Х телепатом? Да, согласно документам, которые Пол видел во время инструктажа, Перси Х с отличием закончил одну из школ Бюро психоделических исследований. А это, в свою очередь, означало, что с ним можно связаться, где бы он ни находился… Но, к сожалению, исключительно с помощью другого телепата. А сам Пол Риверз такой способностью не обладал.

С другой стороны…

Он поспешно набрал на видофоне номер офиса своих нанимателей, Всемирной психиатрической ассоциации. Вскоре его соединили с доктором Эдом Ньюкомом, одним из крупнейших в мире специалистов по связи.

— Это крайне важно, Эд, — начал Пол. — Я хотел бы на недельку–другую позаимствовать у тебя мыслеусилитель. — Иногда, при удачном стечении обстоятельств, прибор, изобретенный Ньюкомом, мог выступать в роли искусственного телепатического усилителя. По крайней мере, на небольшом расстоянии. — Только я не могу приехать и взять его. Придется тебе прислать аппарат сюда. — Он кратко объяснил Ньюкому, где его найти.

— Коммерческим транспортным системам я не доверяю, — сказал Эд Ньюком, а затем, поколебавшись, добавил: — Знаешь, я, пожалуй, сам привезу тебе эту штуку. При хорошем раскладе я появлюсь завтра утром.

— Спасибо, Эд. — Пол почувствовал облегчение. — Ассоциация наверняка возместит все расходы.

— Это мой долг, — серьезно ответил Эд Ньюком. — С тех самых пор, как прочитал твою работу по распространению массовых психозов, я мечтал посмотреть, как ты работаешь. Так что будем считать, я еду к тебе для самообразования.

Закончив разговор, Пол Риверз снова уселся на постель, только на сей раз с чувством удовлетворения. «Я не могу уйти отсюда, — мрачно сказал он себе, — но, если повезет, то это удастся моим мыслям!»

Меккис бросил взгляд в окно главного пассажирского салона корабля на планету, которая с каждой минутой увеличивалась в размерах. «Вон там, на Земле, — выдохнул он, — находится моя территория — Теннесси».

На самом деле своей территории он не видел, поскольку земная поверхность была затянута облачными массами. Но воображение дополняло то, чего не мог рассмотреть взгляд.

Он заказал еще один бокал и, перед тем как выпить, сказал своим сущикам:

— Хочу произнести тост, как говорят на Земле. Тост за нового императора Теннесси, Перси Х.

— Тост, тост! — эхом отозвались сущики. Но выпил один только Меккис.

5

Джоан Хайаси сидела, прислонившись спиной к стене пещеры и внимательно изучая черты лица грузного чернокожего, который неподалеку жарил рыбу на маленькой электрической плитке.

— Перси? — негромко спросила она.

— Так точно, — не поворачивая головы, отозвался предводитель негров. Все внимание он сосредоточил на том, что держал в руке.

— Почему ты не дал своему человеку убить меня?

— На то имелась тысяча разных причин, и в то же время — ни одной, — проворчал Перси. — Мы с тобой вместе изучали буддизм. Будда учил нас не причинять вреда ничему живому. Христос говорил то же самое. Ублюдки–пацифисты тоже настаивали на этом. Кто я такой, чтобы спорить со всем кагалом?

Нотки жесткой иронии в его голосе… Джоан не слышала их с тех пор, как они учились на священников, каждый в своей собственной вере. Он изменился. Само собой. И она тоже.

— Я знаю, сейчас все стало не так просто, — продолжал Перси, переворачивая жарящуюся на вертеле рыбу. — Мы живем во вселенной, где царит убийство. И невозможно быть в стороне от этого, оставаться нейтральным, ожидать своего воплощения в ином мире. Они попросту не дадут этого сделать, крошка.

— Представляю, через что тебе пришлось пройти, — начало было она.

Но Перси резко перебил:

— Да неужели? Ты не знаешь обо мне ни хрена! Зато я о тебе знаю все. Я знаю всех червяков, которым ты лизала задницы, и ту лапшу, которую ты вешала всем на уши. Более того, мне известно, когда ты впервые решила намылиться сюда, чтобы поймать меня и передать ганийскому генерал–губернатору. Твое сознание для меня все равно что прозрачный горный ручей. И это — мое сущее проклятие, детка. Я всех вижу насквозь. Никто не может мне соврать.

— Но, если тебе все известно, — осторожно начала она, — то ты должен знать и то, почему я сделала то, что сделала. Тебе должно быть известно, что я была вынуждена сделать это. Значит, ты можешь простить меня.

— Ну, разумеется, я прощаю тебя. За все. Правда, кроме одного. Вот этого я простить никак не могу.

— Чего?

— Того, что ты все еще жива, детка, — сказал он, по–прежнему не глядя на нее.

Поев, они занялись любовью на устилающем дно пещеры мягком песке. После этого тяжело дышащая Джоан подумала: «Как это замечательно — заниматься любовью с человеком, который ни перед кем не пресмыкается». А ведь она уже и думать забыла, что такое возможно.

— А вдруг я подсознательно явилась сюда именно для этого? — спросила она Перси, ласково перебирающего ее жесткие, как проволока, волосы.

— Не знаю. Я могу читать твои мысли, но не могу придумывать для тебя оправдания.

Она резко отстранилась, оскорбленная и озадаченная.

— В чем дело, милая? — проворчал он. — Неужели ты не знаешь, что должна любить своих врагов?

— Хватит парить мне мозги своей религией! — Сейчас она думала о том, как здорово смотрелся бы Перси по телевизору, какое изумительное шоу она могла бы с ним сделать… Конечно, если бы сумела снова втереться в доверие ганийского Бюро Контроля. Потом она вдруг осознала, что Перси проникает в ее мозг и читает мысли, и на мгновение ее охватила паника. Разве можно ни о чем не думать вообще? Да ведь сама попытка приведет только к тому, что ты еще сильнее начнешь думать о запретном!

— Чиз однажды — чиз навсегда, верно? — заметил он, пристально глядя на нее.

— Вовсе нет, это неправда.

— Не лги мне! — Он вскочил и теперь возвышался над ней, огромный, черный и опасный, как бык на арене. Потом он принялся расхаживать взад и вперед, на ходу продолжая что–то говорить, то и дело останавливаясь, чтобы погрозить кому–то невидимому пальцем или потрясти кулаком. — Кстати, как, по–твоему, девушка, что означает слово «ниг»? Имеется в виду расовая или религиозная принадлежность?

— По–моему, расовая.

— А вот и нет, религия. Это все равно, что евреи. Да и быть белым, в общем–то, тоже религия. И могу одним словом объяснить тебе, в чем заключается эта белая религия.

— В чем же? — осторожно осведомилась Джоан.

— В лицемерии. — Повисло долгое молчание. Перси ждал, пока смысл его слов дойдет до девушки. А может, ожидал какого–то ответа. Но она продолжала молчать. — В чем дело? — наконец поинтересовался он. — Что, говорить разучилась? Неужели ты вот так и будешь сидеть и делать вид, будто это не тебя только что обозвали лицемеркой? — Он нагнулся. Поднял с пола игольный пистолет и направил его на Джоан.

— Неужели ты и впрямь убьешь меня?

— Я уже спас тебе жизнь, и теперь она принадлежит мне. Значит, я волен распоряжаться ей, как мне заблагорассудится.

— Я явилась сюда вовсе не за тем, чтобы причинить тебе хоть какой–то вред. Я просто хотела записать кое–какие песни…

— Я не знаю никаких песен, — холодно ответил Перси.

— А может, если бы я прокрутила в своем шоу кое–что из вашей музыки, это пошло бы на пользу движению?

— Я ведь уже сказал, я не знаю никаких песен! — Как бы подчеркивая сказанное, он помахал пистолетом. — А твое шоу я видел, и знаешь, что я о нем думаю? — Он молча плюнул себе под ноги. — У тебя там играют белый джаз, а это полная бессмыслица. Бессмысленный шум, полная чепуха. Да ведь ты и сама не веришь в то, что говоришь там, верно? Ты и сама презираешь людей, которым нравится твое шоу, да и себя презираешь за то, что там происходит.

— Я просто стараюсь заработать на жизнь, — выдавила она.

— Сам не знаю, почему я сразу не пристрелил тебя. Ведь я бы просто оказал тебе услугу. Господи, да я бы лучше умер, чем жил такой медузой, как ты. — Но он так и не выстрелил, и она знала — почему. Похоже, ему нравилось мучить ее, с помощью своих телепатических возможностей исследуя самые потаенные закоулки ее сознания, куда она и сама–то не решалась заглядывать. — Думаю, это нечто вроде благодарности, да, именно. Я искренне благодарен тебе за все, что ты сделала для моего народа — за долгие века. Вы старались не допустить моих братьев в свой мир, не дать им возможности стать такими же, как вы. Так что спасибо тебе, белая чизка, спасибо. Благодарю…

— Может, хватит, а? — наконец рассердившись, огрызнулась она.

— Показываешь зубки, да? Значит, ты еще не конченый человек. Может быть, даже в тебе течет капелька ниговской крови, белая чизовская девушка. Хочу оказать тебе услугу и позволить присоединиться ко мне. Я хочу дать тебе шанс — перестать лгать, подняться с колен и стать настоящим человеческим существом. Что ты на это скажешь?

— Даже не знаю, — ответила она.

— Вот именно — не знаю. Но я хочу преподать тебе урок, потратить толику своего драгоценного времени и терпения в слабой надежде, что в той белой каше, которую ты называешь своей «личностью», возможно, обнаружатся хоть какие–то признаки настоящего цвета. Послушай, мне известно, какое ты получила воспитание. Думаешь, я не знаю, что твои однокровки сделали с тобой? Я знаю, как тебя дрессировали — вроде собаки и кошки Я знаю, как тебя учили говорить «спасибо», когда кто–нибудь, битком набитый оккупационными бумажками или ооновскими долларами, наступал тебе на лицо. Я знаю, как мерзко у тебя на душе. Ты чувствуешь себя опустошенной, бессильной и беспомощной. Неудивительно, что после этого тебе, чтобы завоевать хотя бы видимость расположения других людей требуется столько денег. Неудивительно, что вся эта известность нужна тебе затем, чтобы доказать самой себе, что ты действительно существуешь. Послушай, я собираюсь вложить в твои руки оружие и дать шанс поквитаться с теми белыми ублюдками, которые все это с тобой проделали. — С этими словами он вдруг протянул ей свой пистолет рукоятью вперед, а когда она неуверенно взяла его, отступил назад и улыбнулся.

— А вдруг, — наконец сказала Джоан, — вместо этого я пристрелю тебя?

— Нет. Смелости не хватит. — Но очевидно, он все же увидел что–то в ее сознании, нечто практически неуловимое, то, чего даже она сама не осознавала. Внезапно он так же резко, как и отдавал пистолет, забрал его обратно. — Линкольн! — позвал он, и тут же появился его заместитель. Должно быть, сообразила Джоан, он все это время подглядывал и подслушивал. — Убери с глаз моих долой эту белую чизку. А то если я увижу ее еще раз, могу не сдержаться и просто раздавлю ее каблуком.

Когда они с Линкольном вышли, Джоан, потрясенная и недоумевающая, спросила его:

— Что с ним такое? С чего это он так взбесился?

Линкольн рассмеялся.

— И где же твоя женская интуиция, детка? Перси много лет таскал в бумажнике твое фото — во всяком случае, все те годы, что мы с ним знакомы. Ты его единственная любимая, давно потерянная мечта… И, оказывается, чизка. Причем, чизка совершенно безнадежная . И если ты считаешь, что это не смешно, то, значит, у тебя вообще нет чувства юмора.

Маршал Коли, Военный Администратор оккупированной территории Теннесси, вслух сказал офицерам своего штаба:

— Как вам известно, мы уже несколько месяцев разрабатываем операцию, целью которой является поимка ниговского лидера, Перси Х. В результате нам до некоторой степени удалось установить, где и в какое время он бывает. — Маршал языком указал на огромную настенную карту провинции. Цветом были выделены районы, где до сих пор скрывались остатки индейских племен и непокоренные ниги.

К карте прикрепили светящуюся фишку, приблизительно обозначавшую нынешнее местонахождение Перси Х.

— Наша операция, — продолжал маршал Коли, — как вам известно, называется «Операция «Дерьмо Кошачье»». Это терранское выражение, связанное с крайне неприятной субстанцией. Дело и нам предстоит крайне неприятное, поскольку затянулось на неоправданно долгий срок. — При этих словах он вытянулся почти вертикально, балансируя на кончике хвоста, чтобы подчеркнуть важность того, что собирается поведать подчиненным. — «Операция «Дерьмо Кошачье»», — возвестил он, — войдет в свою решающую фазу в 23.00 по теннессийскому времени. Наши штурмовые бригады бесшумно высадятся в указанном месте, достигнув его с помощью индивидуальных летательных трубок, и окружат пункт, где скрывается преступник. — Он помолчал, затем продолжил: — Это момент, к которому я готовился на протяжении своего пребывания в должности Военного Администратора данной территории. В одиннадцать ноль–ноль начнется осуществление всех наших заранее подготовленных тактических операций. После этого… — тут он в возбуждении защелкал языком, — …либо мы захватим Перси Х, либо нет. В любом случае, другой возможности у нас не будет. — И поспешно добавил: — Я имею в виду, в рамках военной юрисдикции данной территории. Как поведет себя прибывающий мне на смену гражданский администратор, мне неизвестно. «Но, — подумал он, — через наших чизов, внедрившихся в ряды нигов, я хорошо узнал Перси. Узнал многое, хотя благодаря телепатическим способностям Перси ни одному из наших агентов не удалось подобраться настолько близко к нему, чтобы попытаться убить его и даже получить информацию об операциях, которые он разрабатывает со своим штабом».

Коснувшись кончиком языка соленоидного выключателя, он привел в действие стоящий на столе вспомогательный проектор. На противоположной стене появилось цветное трехмерное фото Перси Х, сделанное с помощью телеобъектива. На снимке Перси развалился в кресле, беседуя со своими младшими командирами.

— Конечно, все терранцы, как правило, очень похожи друг на друга, — заметил маршал. — Но обратите внимание на волевой подбородок, широкую улыбку сознающего свою силу человека. Он не обычный терранец. — «И, скорее всего, — вдруг пришло ему на ум, — сдастся последним. Когда столько узнаешь о человеке, это становится совершенно очевидным». — И, чтобы обеспечить успех операции «Дерьмо Кошачье», — продолжал он, — я в первый и последний раз за успешное завершение дела, потребовавшего стольких трудов и тщательнейшего планирования, предлагаю вознаграждение.

При этих словах все присутствующие уставились на него.

— С присущей мне неизмеримой щедростью я предлагаю вознаграждение в сумме десяти тысяч тулебов тому сущику, который сумеет выполнить поставленную перед штурмовиками задачу. Налогами указанная сумма, естественно, не облагается. — Он с удовлетворением отметил, как лица офицеров озаряются желанием услужить, твердым намерением получить награду, решимостью стать тем, кто ее получит… И понял, что в этот критический час после стольких фальстартов сделал, наконец, правильный ход. Он вычитал в терранских книгах по психологии, как мотивировать личность. — Известите своих подчиненных, — начал он, — что если эта столь тщательно подготовленная операция провалится, все они будут смунгированы. А вы, вы, привыкшие нежиться в своих выстеленных мягким войлоком нишах, представляете себе, что значит быть смунгированным? — Тут он зловеще уставился на них, пристально изучая перепуганные лица офицеров.

Все черви, как один, дружно закивали. Каждый ганимедский военнослужащий слышал о внесудебной квазиюридической процедуре, обычно заканчивающейся колоссальным штрафом и двумя столетиями ссылки на какой–нибудь лишенный атмосферы булыжник в поясе астероидов.

Кроме того, здесь пахло деньгами. «Посади их задницей на атомный реактор, близкий к взрыву, — сказал себе Коли, — и одновременно дай им вызывающий привыкание наркотик или «капусту“ (это тоже терранский термин, означающий деньги) и они клюнут. И…»

«Да ведь иначе я поступить и не мог, — вдруг осознал он. — Особенно теперь, когда стало ясно, что наш так называемый агент, эта самая Джоан Хайаси, с самого начала вела двойную игру. Вдруг бы выяснилось, что несмотря на его собственные телепатические способности, маршала обвела вокруг пальца (еще одно терранское выражение) самая обычная терранка?» Он все еще не мог понять, как ей это удалось. Было совершенно ясно, что одно дело — читать мысли, и совсем другое — понимать их, особенно, если речь шла о мыслях представителей совершенно иной расы.

«Но теперь благодаря варварскому таланту этого льстивого лизоблюда Гаса Свенесгарда, она, сама того не сознавая, все же привела меня к нему. Если же нет, то окажется, что это она меня использовала… а не я ее».

— Операция, — заявил он, — будет развиваться по обычной схеме, которая до сих пор оказывалась столь эффективной в других районах этой планеты. Сначала со спутника, проходящего над указанным районом, будут выпущены беспилотные гомотропные снаряды–дротики. Они не будут убивать, а лишь парализуют нигов. Затем, когда территория противника будет сочтена безопасной … — Он бубнил и бубнил. — И в заключение, — наконец стал закругляться маршал, — позвольте вас предупредить: шкура Перси Х ни в коем случае не должна быть повреждена. Никаких ожогов, отверстий, разрывов и пятен, в общем, не должно быть никаких дефектов. Всем понятно? Это вопрос высочайшего эстетического значения, а не просто обычная политическая или военная операция. Нет, во–первых и прежде всего — это охота за ценнейшим художественным сокровищем.

Становилось холодно. Холодно, сыро, к тому же спустился туман, почти скрывший из виду леса, покрывающие горные склоны. Однако ниги не могли рисковать, разводя костры. У гани имелись чувствительные детекторы тепла, которые мгновенно засекли бы огонь костра даже сквозь затягивающие небо тучи. Чтобы согреться, ниги сбились в кучки, накрылись одеялами и ветхими спальными мешками, сохраняя максимум драгоценного тепла своих тел.

Некоторые негромко переговаривались между собой, другие спали, хотя у большинства давно выработалась совершенно необходимая привычка спать днем и бодрствовать по ночам.

Джоан Хайаси и Перси Х лежали среди груды человеческих тел, укрывшись старой шинелью.

Обнимающий девушку Перси сказал:

— Заставить мужчин касаться друг друга не только трудно, но и очень опасно. Зато когда они, наконец, решаются, это оказывается очень приятным ощущением, возможно даже, самым приятным на свете. Но мы, люди, всегда боялись друг друга. Нам хотелось думать о себе, как о бесплотных духах или разумах, покоривших материю, а вовсе не как о стаде животных, сбивающихся в кучу, чтобы согреться. Я очень благодарен гани за…

— Боже, до чего же холодно! — стуча зубами, заметила Джоан.

— Скажи спасибо, что еще можешь хоть холод ощущать. По крайней мере, ощущаешь хоть что–то.

Рядом с ними кто–то принялся напевать себе под нос.

— А не смогут детекторы ганийцев засечь этот звук? — спросила Джоан.

— Всегда шумит ветер, — ответил Перси, — поют птицы, рычат или воют хищники, поэтому гани довольно трудно определить источник отдельного звука.

К поющему присоединился еще один голос, потом еще один и еще. Ничего подобного ей еще слышать не приходилось. Долгие прерывистые стоны струились без перерыва, становясь то тише, то громче, накладывались на ритм, который скорее подразумевался, он напоминал биение какого–то огромного общего сердца. Никакой устойчивой мелодии вроде бы не было, и каждый из поющих вступал и смолкал, когда вздумается.

К хору присоединялось все больше голосов. Темп возрастал. Кое–кто начал отстукивать ритм ладонями по телу. У Джоан красота этой музыки отдавалась щемящей болью в груди. Ее сознание отчаянно сопротивлялось, металось, как тонущий человек, но музыка подчинила ее эмоции, захватила их и швырнула вниз, как тростинку в водопад.

— Давай, — мягко предложил Перси, — записывай. Очевидно, ему было известно, что на руке у нее микроминиатюрный магнитофон, замаскированный под наручные часы. — Прихватишь с собой на обратном пути. В конце концов, какая разница! — Он, по–видимому, тоже был до глубины души тронут пением. — Если этим червякам все же удастся покончить с нами, то останется хоть наша песня, чтобы вам, чизам, было стыдно, чтобы вы знали, как поют настоящие мужчины.

Он ласково погладил ее по голове и вдруг замер. Под рукой он ощутил что–то крошечное, круглое и явно металлическое, нечто, застрявшее у нее в волосах.

— Ой! — вскрикнула она, когда Перси резким рывком выдернул непонятный предмет из волос. Чиркнув спичкой, он в ее неверном свете быстро и умело осмотрел его.

— Радио, — пробормотал он, а затем зашвырнул куда–то в темноту. Вскочив, он крикнул своим людям: — Быстрее! Вставайте! Нужно рассеяться! На этой чертовой девчонке–чизке оказался жучок! Возможно, в эту самую минуту они уже окружают нас!

Не колеблясь ни секунды, все разбежались в разные стороны с оружием наизготовку. Джоан тоже метнулась прочь, стараясь не выпускать из виду широкую спину Перси.

— Не оставляй меня, зануда, — крикнула она, задыхаясь, споткнулась и едва не грохнулась на землю, покрытую туманом.

В небе появился огонек, похожий на падающую звезду, хотя и был явно ближе к земле, чем падающая звезда.

— Перси, берегись! — закричала Джоан. Это был миниатюрный заостренный автономный дротик, несущийся вниз на головокружительной скорости и старающийся отыскать одного конкретного человека — Перси Х.

Линкольн вскинул лазерное ружье и первым же выстрелом почти автоматически сжег несущийся вниз дротик.

— Еще один! — рявкнул Перси. — Вон там, справа. — В голосе его не чувствовалось испуга, вот только выкрикнул он это чересчур поспешно и пронзительно. — Третий. Близко, слишком близко. Все их нам не сбить. — Последние слова прозвучали совершенно равнодушно, просто как констатация факта, без каких–либо эмоций. В его голосе не чувствовалось даже отчаяния. Перси Х выстрелил практически одновременно с Линкольном. Оба нига стреляли и стреляли, и, тем не менее, смертоносная туча гомотропных дротиков продолжала спускаться все ниже и ниже. Ганийское оружие, сообразила Джоан. Еще времен войны его прозвали Гарпуном. С его помощью тогда одного за другим уничтожили многих выдающихся терранских ученых и военных деятелей.

Припав на одно колено, Перси поспешно отстегнул закрепленный на лодыжке пакет. Сильно чиркнув им о твердую землю, он воспламенил устройство, оно щелкнуло, и густой дым начал затягивать воздух.

Самим «гарпунам» дым, конечно, не вредил, зато в условиях нулевой видимости они попросту теряли из виду цель и теперь били по земле наугад. Разве что один или несколько из них уже успели намертво ухватить цель.

Но Линкольну было уже все равно. Джоан слышала, как он вскрикнул и упал. Затем вскрикнул и Перси, повалившись на жесткую траву. На мозговые излучения самой Джоан ни один из дротиков настроен не был, поэтому она пока оставалась цела и невредима. Хотя и в нее мог угодить какой–нибудь из дротиков, сбитых с толку дымом. С трудом пробираясь в искусственных сумерках, она поспешно двинулась туда, откуда донесся вскрик Перси. «Это моя вина», — мрачно твердила она себе.

Однако сейчас ей было просто не до размышлений. Сама не понимая, откуда взялись силы, она ухитрилась, тяжело дыша, полуоттащить–полуотнести Перси на несколько ярдов в сторону. Ноги ее дрожали, она с трудом, часто спотыкаясь и поскальзываясь на камнях, тащила нига через невидимый лес вниз по склону, все дальше и дальше, совершенно не представляя, куда направляется. Она знала лишь одно: нужно действовать быстро. Вслепую, ни на что не надеясь, Джоан продиралась, оступалась, падала, но все же тащила за собой безжизненное, но не мертвое тело. Это она знала точно, поскольку количество токсина в дротиках обычно незначительно. Тащила в какое–то другое, неизвестное ей место.

Впереди она заметила какой–то силуэт. «Ниги», — подумала она с облегчением, и с трудом выдавила:

— В Перси угодил «гарпун». Я пытаюсь утащить его как можно дальше от места боя. — Она буквально задыхалась от напряжения.

Высокая, облаченная в металлические доспехи фигура, похожая на какое–то искусственное насекомое, произнесла:

— Дальше ты его не унесешь, — и вскинула руку, направив оружие на Джоан. — Это не парализует, — сказал незнакомец на безупречном английском, разве что излишне отчетливо выговаривая слова. — Ты — моя пленница, терранка. И он тоже. — Существо указало на неподвижную фигуру у ног Джоан. — Особенно он.

Глаза–щелочки вдруг вспыхнули, освещая все вокруг, чтобы изображение можно было передать в Главный штаб ганийцев. Изображение уже передавалось — она слышала характерное жужжание, аппаратуры.

Нагнувшись, она выхватила из–за пояса Перси пистолет. Она знала, что внутри металлического панциря скрывается сущик, и была полна решимости либо прикончить его либо погибнуть самой. Она выстрелила в упор.

Но пуля со звоном отскочила от блестящей брони сущика, не причинив тому ни малейшего вреда. Казалось, он вообще не обратил на выстрел ни малейшего внимания, а продолжал транслировать изображение Перси.

Джоан Хайаси без малейшего успеха разрядила в высящуюся перед ней фигуру всю обойму, а затем швырнула в сущика и пистолет. И после этого, совершенно беспомощная, неподвижно замерла возле по–прежнему неподвижного тела Перси Х, лежащего у ее ног, подобно сломанной кукле.

6

Личный секретарь маршала Коли подполз к шефу, поднялся на кончике хвоста и передал маршалу конфиденциальное сообщение.

— Сэр, к вам некто Меккис, ганимедец, утверждающий, что он гражданский администратор, которому поручено сменить вас.

Очевидно, время его вышло. Причем, гораздо раньше, чем он предполагал. Но, возможно, искусно затягивая время, ему удастся выиграть несколько лишних часов… Ровно столько, сколько необходимо для завершения операции «Дерьмо Кошачье». Коли скользнул на противоположный конец офиса, при помощи низко расположенной ручки, которая реагировала исключительно на прикосновение его языка, распахнул дверь в приемную и окинул взглядом своего сменщика.

Тот оказался серым соотечественником мрачного вида. Явно терпеливый и неглупый, а кроме того — гораздо более пожилой, чем сам маршал. Он ждал совершенно спокойно, с большим достоинством и как будто даже не заметил в приемной развлекательных лент для посетителей. Так же не обращал он внимания и на нескольких привлекательных и хорошо ухоженных секретарш. Рядом с ним лежал толстый портфель с длинным ремнем. А снаружи в ярко освещенном дворе дожидалась целая стая летунов, медленно поднимавших и опускавших крылья.

«Неплохо обучены, — подумал Коли. — У них хороший хозяин — они не порхают туда–сюда, создавая ненужную суету. Явно очень породистые, и обошлись владельцу в целое состояние». Выходило, что это и впрямь был преемник Коли, гражданский администратор.

— Мистер Меккис? — спросил маршал Коли.

Голова гостя откинулась назад, изо рта метнулся язык, полыхнули широко расставленные глаза, в которых отражались уныние и какая–то растерянность, как будто Меккис смотрел не совсем на него, а скорее — сквозь него. Впечатление такое, решил маршал, будто его преемник обладает способностью видеть весь жизненный путь человека, предугадывать его судьбу. Возможно, это каким–то образом связано с возрастом. «Мудрость, — решил он. — Да, скорее всего, именно мудрость, а не просто знание, как информация, записанная в компьютере, лежит за этими зелеными фасеточными глазами». Он вдруг почувствовал себя как–то неуютно.

— Хотите вступить в должность прямо сейчас? — поинтересовался Коли. Он снова представил себе роскошную, толстую и покрытую пушком шкуру Перси Х. Сейчас она постепенно превращалась в далекую несбыточную мечту.

— Честно говоря, — отозвался Меккис, — я бы действительно предпочел принять дела немедленно, а потом отдохнуть. На корабле мне что–то не спалось.

— Тогда прошу в мой офис, — пригласил Коли. Когда они оказались в кабинете, он велел: — Две чаши настоящего испанского шерри. — Пока один из его сущиков наполнял чаши, он пояснил: — Это из Испании, из самого Пуэрто–Санта–Мария. Так называемое «нинья» — светло–золотистое и умеренно сухое. — Сделав несколько глотков, маршал добавил: — Я предпочитаю употреблять его при комнатной температуре, но можно пить и…

— Ваше гостеприимство, — заметил Меккис, вежливо пригубив из чаши, — просто исключительно. Но, может быть, все же перейдем к передаче дел?

— Да, вот, например, истребители.

Удивленный Меккис заметил:

— Но мне ничего не сообщали ни о каких истребителях.

— Ну, разумеется, это же не настоящие истребители — это просто модели, сами видите. Времен Первой мировой войны.

— Что еще за Первая мировая война? — поинтересовался Меккис.

Подползая к длинному низкому столу из полированного дерева, маршал Коли пояснил:

— Эти модели из редкого ныне пластика двадцатого столетия, причем, повторено все до мельчайших деталей. Несравненная работа. — Он знаком велел помощнику принести модель и сказал: — К сожалению, секрет изготовления такого пластика давно утрачен. Эти модели позволяют мне изучать историю развития истребительной авиации в период Первой мировой войны. — Он щелкнул языком в сторону модели, которую помощник демонстрировал Меккису. — Это был первый настоящий истребитель «фоккер–айндеккер». Видите, у него одинарное крыло. — Он указал на плоскость, поддерживаемую подкосами.

— Хм–м, — без всякого выражения промычал Меккис — сейчас он пытался телепатически просканировать маршала, но тот успешно блокировал все его попытки. Можно было различить только смутные образы самолетов. «Возможно, — подумал Меккис, — это и не сознательная блокировка, а действительно то, чем занято его сознание».

— До декабря 1915 года Антанта не располагала ничем, что могло бы сравниться с «фоккер–айндеккерами» I, II и III.

— Кстати, — спросил Меккис, — а как они ведут свое летосчисление?

— От даты рождения Иисуса Христа, единственного Сына Божьего.

— Вы обо всем говорите так, — сухо заметил Меккис, — будто уже превратились в аборигена. Неужели вы верите во всю эту божественную чушь?

Маршал Коли наполовину выпрямился, пару раз с достоинством качнулся из стороны в сторону и сказал:

— Сэр, на протяжении последних лет я здесь, на Терре, являлся англокатоликом и ежемесячно причащался.

Меккис поспешно перевел разговор на сравнительно безопасную тему моделей аэропланов. Ведь новообращенные в местные религиозные культы порой становились крайне фанатичными.

— А это что за самолет? — спросил он, смыкая челюсти на хвостовой части биплана.

Маршал Коли прикрыл глаза и ответил:

— Не позволите ли демонстрировать экспонаты этой редкой, можно сказать, уникальной коллекции моему опытному помощнику, сэр? А то я страшно беспокоюсь за их сохранность.

— Тысяча извинений, разумеется. — Меккис осторожно поставил биплан на место. На фюзеляже не осталось ни единой царапинки от зубов.

Маршал снова пустился в объяснения по поводу авиации времен Первой мировой, и лишь через полчаса Меккису все же удалось вернуться к вопросу о передаче дел.

— Ну что ж, маршал, думаю, достаточно о войне. Я все же хотел бы вступить в права руководителя этой территории…

— Погодите, — Коли коснулся кнопки, и секция стены откатилась в сторону, открывая бесконечные ряды масштабных моделей самолетов. — Эта часть моей коллекции посвящена знаменитым самолетам периода между Первой и Второй мировыми войнами. Для начала познакомимся с моделью «форд–три–мотор».

Помощник, демонстрируя Меккису «форд–три–мотор», с благоговением заметил:

— У него есть еще и коллекция моделей самолетов Второй мировой войны.

— Я… я просто потрясен, — с трудом выдавил Меккис.

Но Коли, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Само собой, я не смогу перевезти эту совершенно бесценную коллекцию моделей на Ганимед, поскольку во время перелета им будет причинен непоправимый вред, сами знаете, как летают эти наши беспилотные гомеостатичные грузовые корабли. — Он взглянул на Меккиса. — Поэтому я оставляю свою коллекцию моделей, все до единой, даже модели истребителей времен Второй мировой, вам.

— Но, — запротестовал Меккис, — вдруг я разобью один из экспонатов?

— Не разобьете, — тихо сказал маршал. Тем дело и кончилось.

В этот момент Меккис телепатически заметил снаружи какую–то суматоху.

— Сущики взяли кого–то в плен, — сказал он. — Думаю, лучше распорядиться привести его сюда.

Коли побледнел. Великолепная шкура была так близка, но в то же время так недоступна.

— А, по–моему, лучше подождать, пока…

— Если вы всегда ведете дела таким образом, то, наверное, мне лучше приступить к своим обязанностям немедленно. Официально я принимаю всю полноту ответственности с момента прибытия. — Он чувствовал, что Коли страшно не хочется, чтобы он узнал о причине суматохи. И именно поэтому настаивал на своем.

— Хорошо, — наконец буркнул Коли.

Меккис как раз рассматривал модель биплана 1911 года с толкающим винтом, когда маршал Коли, тяжело дыша, вернулся в кабинет. За ним ввели терранца с очень темной, почти черной кожей. Ниг.

— Администратор, — с порога начал Коли, — в ходе операции, начатой мной еще до того, как вы прибыли сменить меня на посту верховного правителя территории Теннесси, я добился полного успеха, нанеся последний и решительный удар. Результат граничит буквально с чудом. Вам известно, кто этот терранец?

Меккис попытался оторваться от масштабных моделей древних аэропланов. И понял, что не может. Один из экспонатов представлял собой даже не модель, а примитивную черно–белую фотографию. На ней был заснят хрупкий древний самолет, приземляющийся на палубу корабля. Он прочитал подпись под снимком, и узнал, что 18 января 1911 года совершена первая посадка…

Едва ли не колесом прокатившись к дальней стене кабинета, маршал Коли принялся нажимать кнопку за кнопкой. Открывались все новые и новые стенные шкафы, о существовании которых Меккис даже не подозревал, и уж тем более, еще не осматривал.

— Старинные автомобили, — резко бросил Коли. — Начиная с «Пежо» 1898 года и далее. Их осмотр займет часы, а то и дни, а когда вы закончите с ними, можете приступить к изучению моей коллекции паровозов в офисе 4–а. — С этими словами он резко развернулся и скользнул обратно. Меккису еще не доводилось встречать соотечественника–червя, который настолько стал бы рабом своей страсти к коллекционированию. — Я настаиваю на том, чтобы вы официально известили руководство об осуществленном под моим руководством захвате лидера мятежных нигов Перси Х, а также подтвердили, что именно я, таким образом, являюсь единственным и безусловным владельцем этого наделенного четырьмя конечностями терранца, с которым могу поступать, как мне заблагорассудится.

В тщательно заблокированных мыслях маршала Меккис все же уловил мысль, которая отдаленно попахивала изменой: Коли хотел бы знать, кому в случае конфликта решат подчиниться войска — Меккису или все же ему? Вслух он сказал:

— Поверьте, маршал, я ничуть не против. Мне совершенно ясно, что вы из тех, кого называют коллекционерами… Совершенно определенный подтип личности. Даже то, что вы обратились в эту более чем странную террранскую религию, может быть сочтено проявлением инстинкта коллекционера… Позвольте, сэр, я попытаюсь догадаться… Вам хочется заполучить шкуру Перси Х, чтобы повесить ее на стену. Пожалуй, это действительно стало бы замечательным трофеем — эти зубы и все остальное. Не так ли, маршал? Ведь тела многих половозрелых аборигенов–мужчин имеют рудиментарный волосяной покров, особенно на груди… Как, впрочем, и в других местах.

Все присутствующие в кабинете смолкли и уставились на него. Перси Х расхохотался. В его сочном, веселом смехе не ощущалось ни малейших следов язвительности или злобы. И веселый его взгляд был неотрывно устремлен на Меккиса. Улыбка предназначалась именно Меккису, только ему, и было совершенно ясно, что подобный взгляд может бросать лишь одно разумное существо на другое.

Меккис даже представить себе не мог причины столь веселого расположения плененного мятежника. Он был одновременно озадачен и поражен подобной реакцией — неожиданной и загадочной. Он попытался разобраться в мыслях этого человека, но обнаружил, что мысли того идеально заблокированы. Это могло означать лишь одно: Перси Х — один из крайне редко встречающихся представителей терранских телепатов.

— Так я могу считать, что он мой? — сдавленно спросил Коли.

— Нет.

— И почему же?

— У меня другие планы в отношении этого двуногого, маршал — отозвался Меккис. — Причем, я уверен, знай вы об этих планах, вы были бы решительно против. — Обращаясь к охране, он продолжал: — Поместите этого пленного терранца с максимально возможными удобствами там, где можно было бы провести надлежащий допрос. Завтра, когда я, наконец, как следует отдохну, я намерен обсудить с ним целый ряд неотложных вопросов.

Когда Перси Х увели, сущик, захвативший его в плен, сказал:

— Господин администратор, вместе с ним мы пленили еще одного аборигена. Это женщина, причем белого типа, то есть, я хочу сказать, из той их разновидности, что враждебно относится к нигам. Предварительные данные говорят о том, что она — известная телеведущая…

— После, после, — ответил Меккис и только тут понял, насколько устал.

— Расстрелять ее! — проскрежетал маршал Коли.

— Нет, — оборвал его Меккис. — Передайте ее в… — Он никак не мог вспомнить название контрразведки, действующей на этой колонизированной планете. — Короче говоря, в соответствующие органы, — наконец закончил он.

— Но она — предательница, — настаивал маршал. — И должна быть расстреляна.

— Коли, — сказал Меккис, — успокойтесь. Мне вспоминается одна старинная земная поговорка. «Предавший однажды, предаст и дважды». Или что–то вроде этого. Бескровное завоевание врага как раз и предполагает умелое использование предателей, а я вовсе не поклонник излишнего насилия. — Ему вспомнилось то, что ему рассказывали о терранской психологии. Если ему не изменяет память, на этой планете существует место, которое оккупационные силы в шутку прозвали «Школой чизов». Руководит там терранский психолог по имени Балкани. Девушку можно отправить прямо туда, что же касается Перси… Он сначала побеседует с ним, попытается прочитать мысли и разобраться, что тот из себя представляет.

Меккис всегда считал себя азартным игроком. Но и карты порой подтасовать не мешало.

Чуть позже, отдохнув, администратор Меккис распорядился привести к нему в кабинет терранца. Теперь они оказались наедине, наконец–то избавленные от действующего на нервы маршала Коли.

— Ну, и чего вы от меня хотите? — не присаживаясь, спросил Перси.

— Понимания, — ответил Меккис. — Вы телепат. Если кто–нибудь и может перекинуть мост через пропасть непонимания, разделяющую наши расы, то это как раз телепаты.

— Нет, я задал совершенно конкретный вопрос, — настаивал Перси. — Чего именно вы от меня добиваетесь?

Червь сделал движение, отдаленно напоминающее пожатие плечами, потом сказал:

— Переходите на нашу сторону.

В этот момент Перси смог уловить в сознании администратора смутную картинку: он, преследуемый ганийцами и глубоко ненавистный им ниг, становится императором всей территории Теннесси. Он правит всеми белыми и даже частью ганийцев из нижних каст.

Трудно было предложить Перси что–то такое, что больше бы отвечало его амбициям.

— Вижу, вы меня поняли, — заметил Меккис с едва заметной ноткой удовлетворения в голосе. — Так каков же будет ваш ответ? И помните, в принципе, вас никто не торопит, можете обдумывать мое предложение хоть несколько дней. Если потребуется, то хоть несколько недель. Лично у меня времени хоть отбавляй. Но пока вы думаете, нашим войскам придется продолжать операцию против ваших людей там, в горах. Каждый лишний день будет означать новые неизбежные жертвы, плюс…

В этот момент Перси бросился на него.

Меккис попытался уклониться, но тщетно. Огромный чернокожий терранец всем телом обрушился на него, едва не оглушив. Меккис почувствовал сильные пальцы, сжимающиеся у него на горле, он начал задыхаться… За мгновение до того, как потерять сознание, он успел заметить толпу сущиков, накинувшихся на терранца.

— Убить его! Убить! — истерично вопили сущики, но Меккису с трудом удалось выдавить:

— Нет, просто держите его. Все в порядке. Просто он немного перевозбужден, вот и все.

Хотя Меккис и был довольно сильно помят, он все же сумел сохранить спокойствие и скользнул обратно в свою нишу за столом.

— Очень жаль, что приходится идти на это, — сказал Меккис Перси чуть дрожащим голосом, — но, боюсь, прежде чем мы вернемся к этому разговору, вам придется пройти курс психотерапии, которая поможет избавиться от склонности к насилию. Однако думаю, вам приятно будет узнать, что лечением займется человек, которого и терранцы, и ганийцы считают виднейшим психоаналитиком нашего времени. Я говорю о докторе Рудольфе Балкани.

На мгновение мысленная защита Перси Х исчезла, и Меккис ощутил мелькнувший в сознании нига приступ страха.

«Какой приятный сюрприз, — с удовлетворением отметил Меккис. — А то мне уже начало казаться, что эта скотина вообще ничего не боится».

В тишине убогого номера Пола Риверза доктор Ньюком медленно и осторожно снял с головы Пола мыслеусилитель.

— Ну, как? — спросил Ньюком. — Удалось связаться с Перси Х?

— Да, — кивнул Пол Риверз. — Но я только слушал. Связаться даже не пытался. Ситуация непростая, похоже, сущики все же захватили его в плен и доставили к властям.

— Это плохо, — заметил Ньюком. — Надо было пытаться пробиться к нему раньше.

— Эта ваша штуковина все еще чересчур избирательна и узконаправленна, — пожаловался Пол. — Сам не понимаю, с чего это я решил, будто удастся пробиться к нему с первой попытки. «И вот результат, — продумал он. — Если кто–то и может сломить человека, то это именно Балкани. Рудольф Балкани принадлежит к школе терапии, к которой я бы и близко не подошел. Правда, следует отдать ему должное — результатов он добиваться умеет. Всегда гораздо легче ломать, а не строить или хотя бы поддерживать состояние вещей. Человеку требуется значительное время, чтобы вырасти и повзрослеть, но убить его можно за какие–то мгновения».

«К тому же, — подумал он, — если Перси станет чизом, то это, скорее всего, будет для него даже хуже, чем если бы с него сняли кожу. Когда потенциальный спаситель рода человеческого вдруг переходит на другую сторону…»

— Невозможно получить сразу все, — заметил Ньюком. Он выдернул шнур усилителя из сети и собирался уходить.

— Я еще не закончил, — ответил Пол.

— Но ведь они уже захватили Перси.

— А хотите отправиться со мной в Норвегию? — спросил Пол. И, не дожидаясь ответа, стал поспешно укладывать свой чемодан.

7

Войдя с яркого солнечного света в полутемный холл, Джоан Хайаси поняла, что почти ничего не видит.

Охранник сказал:

— Сюда, мисс Хайаси, — и распахнул какую–то дверь. В комнате, где она оказалась, было, пожалуй, даже еще темнее, чем в холле, но она все же сумела разглядеть бородатого, довольно тучного человека и начинающего лысеть человека, который подошел к ней, протягивая руку.

— Мисс Хайаси, меня зовут Балкани, — тут же по–деловому начал он. — Доктор Рудольф Балкани. Специалист по глубокому психоанализу. — Они обменялись рукопожатием, и Балкани пригласил ее садиться. Она оказалась в кресле психоаналитика с откидной спинкой, но ложиться не стала, а присела и подозрительно уставилась на смутные очертания фигуры психиатра.

— К какой религии вы принадлежите, мисс Хайаси? — спросил он, неторопливо набивая трубку.

— Ниг–партовскую, — с вызовом отозвалась она. — Не будь я ниг–партом, я бы здесь не оказалась.

— Но вы же во всех анкетах, которые заполняли до сих пор, указывали, что исповедуете буддизм. Значит, с буддизмом покончено?

— Во времена Будды на Земле еще не было никаких ганийцев, — ответила Джоан. — В наше же время человек или ниг–парт, или вообще никто.

— Вообще–то я придерживаюсь иных взглядов, мисс Хайаси. — Он помолчал, раскуривая трубку. — Я вообще не считаю ниг–партизм религией. С моей точки зрения, это, скорее, душевное заболевание, этакая разновидность психического мазохизма.

— И, насколько я понимаю, вы намерены излечить меня от него, да?

— Если вы готовы сотрудничать.

— Мне очень жаль, — сказала Джоан, — но сотрудничество, это именно то, чего вы от меня не дождетесь.

Балкани удивленно поднял брови.

— Почему вы так враждебно настроены, мисс Хайаси. Вам совершенно нечего бояться, ведь, кроме всего прочего, я врач. — Он выпустил тонкую струйку ароматного дыма. — Может быть, вы испытываете чувство вины, мисс Хайаси?

— Нет, — ответила она. — Пожалуй, нет. А вы?

— Да, — кивнул он. — За то, что живу. Все мы, обитатели этой планеты — мужчины, женщины и дети — по идее, должны бы умереть. Нам следовало бы отдать наши жизни, все до единой, но не сдаваться ганийцам. А вы разве так не считаете, мисс Хайаси?

Она не ожидала услышать нечего подобного от психиатра–чиза. На мгновение ей показалось, что этот человек может оказаться другом, тем, кому она может доверять.

— Мы оказались недостойными, мисс Хайаси, — продолжал Балкани. — И, естественно, заслуживали наказания. Мы заслужили это наказание, оно нам необходимо. Более того, мы просто не могли бы жить без него. Верно ведь, мисс Хайаси? Именно поэтому мы и приходим к столь бесполезному делу, как ниг–партизм, и это удовлетворяет таящуюся в наших душах глубокую и фундаментальную потребность в наказании. Но, кроме того, мы испытываем еще более глубокую нужду кое в чем ином. В уходе в небытие. Понимаете, мисс Хайаси, все мои пациенты, правда, каждый по–своему, хотят лишь одного — перестать быть. Всем хочется потерять себя.

А теперь подумайте, мисс Хайаси, как осуществить такое? Вариант лишь один, и это — смерть. Причем, это бесконечно удаляющаяся от человека цель. И именно поэтому она вызывает привыкание. Тот, кто ищет небытия, пытается найти его в наркотиках, в алкоголе, в безумии, в игре, одним словом, в исполнении своей мечты о небытии… Вот только мечта эта никогда не исполняется. Большинству доступно ощутить лишь призрачный привкус небытия — ровно настолько, чтобы возбудить аппетит к большему. Участие в заведомо обреченном на неудачу деле вроде движения ниг–партов, оно представляет собой еще одну, возможно, чуть более тонкую форму всеобщего стремления к небытию.

К концу своего монолога доктор Балкани тяжело дышал, на лбу выступил пот, а лицо неестественно покраснело.

— Если вы и впрямь верите в свои слова, — сказала Джоан, — то могли бы не говорить так громко и не возбуждаться так сильно. — Тем не менее, ему удалось заронить в ее душу страх. А то, что он добавил, напугало ее еще сильнее.

— Кстати, не хотите ли узнать, что собой представляет моя новая терапия, с помощью которой я намереваюсь излечить всех этих несчастных, которые стремятся лишь к небытию? — продолжал Балкани. — Совершенно новое лечение, на совершенствование которого я убил многие годы, и которое, наконец, готов испытать?

— Нет, — ответила она. Фанатичный блеск в глазах доктора наполнил ее душу тревогой.

— Я собираюсь дать им, — уже негромко продолжал он, — именно то, чего они ищут, и то, чего заслуживают. Я намерен подарить им небытие. — С этими словами, он нажал кнопку на столе. В комнате появилось два робота на колесном ходу. В манипуляторах один из них держал смирительную рубашку. Она вскрикнула и начала отбиваться. Но роботы были слишком сильны, слишком массивны, поэтому даже самые отчаянные ее попытки не привели к успеху.

Балкани наблюдал за ее бесполезной борьбой, тяжело дыша, а его руки, когда он набивал трубку, слегка дрожали.

Большинство замков в тюремном отделении психоделических исследований имело секрет, хотя администрация позаботилась, чтобы в дверь помещения, где содержался Перси Х, был вставлен обычный, отпирающийся ключом. К концу первой недели своего пребывания в заключении Перси уже успел прочитать в мыслях своих тюремщиков и запомнить все комбинации замков соседних камер. Некоторое время ему мешало одно: все охранники думали по–норвежски, но потом он догадался, что можно попросту наблюдать их глазами за тем, какие комбинации они набирают.

Но даже для телепата побег был связан со множеством проблем. Хотя эти проблемы, решил он, в принципе, разрешимы. Наверное, придется попытаться вытащить отсюда и Джоан Хайаси… Перси считал, что хотя бы теоретически существует способ добиться любой цели.

Однажды, когда он дремал на койке, в его мозгу раздался голос.

— Вы — Перси Х? — спросил он.

— Да.

Перси насторожился, подозревая ловушку, хотя его интуиция, на которую он чаще всего мог положиться, подсказывала, что говорящий, скорее, друг, а не враг.

— А вы кто? — в свою очередь задал он вопрос.

— Человек, который хочет вытащить вас отсюда. Но если это не удастся, то лучше вам не знать моего имени. Вдруг они найдут способ выудить его из вас?

Мимо камеры прошел часовой. Перси сосредоточился на его мыслях, пытаясь выяснить, обладает тот телепатическими способностями или нет. Оказалось — нет.

— Вы знаете точно, где именно находитесь? — продолжал голос в его мозгу. — Вы в Норвегии, на острове Ульвойя, в нескольких милях от Осло. Мы же находимся в самом Осло, совсем недалеко от вас. Пытаясь нащупать ваше сознание, я получил довольно неприятную информацию. Планируется использовать против вас Джоан Хайаси.

— И каким же образом? — напряженно спросил он.

— Над ней собираются провести психиатрический эксперимент. Во всяком случае, так это называется.

— А вы… — растерянно спросил Перси, — …в состоянии как–то ему помешать?

Ответ Пола Риверза был мягким, и, в то же время, неизбежно жестоким.

— Мы еще не готовы действовать. Так что на данный момент бессильны.

Как раз в этот момент в небольшом гадальном салоне Пола прозвенел звонок. Он сорвал с головы мыслеусилитель и негромко сказал сидящему за приборами Эду Ньюкому:

— Срочно свяжитесь с Центром в Нью–Йорке по защищенному от подслушивания видофону и попросите их поспешить с отправкой аппаратуры, которую я заказывал перед отъездом из Штатов. Если они не вышлют ее немедленно, то могут проститься с заказом. Будет слишком поздно.

Эд выскользнул в соседнюю комнату, а Пол, прежде чем открыть дверь, еще раз удостоверился, что индийская музыка в салоне грохочет достаточно громко, чтобы заглушить звуки, производимые партнером. Затем он отправился в прихожую и приготовился приветствовать посетителя так называемого предприятия, служащего прикрытием на то время, что они работают здесь, пытаясь вызволить вожака ниг–партов и Джоан Хайаси.

Меккис еще раз просмотрел лежащие перед ним выцветшие и покрытые пятнами военные документы. Ничего хорошего он не вычитал.

— Обнаруженное Гасом Свенесгардом оружие, — наконец сообщил он своему сущику–провидцу, — описано в самых общих словах, но, похоже, каким–то образом может воздействовать на мозг. Возможно, именно с ним каким–то образом связаны те странные рапорты от частей, занятых в операции против ниг–партов, в которых сообщается, что партизаны, несмотря на потерю предводителя, продолжают сопротивление.

— Невидимки, — пробормотал пров. — Люди, превращающиеся в животных. Неожиданно возникающие и исчезающие странные чудовища, которых не показывает радар. Все это часть одного и того же — наступающей темноты. О, сэр, у вас почти не остается времени. Девушка Ниоткуда проявит себя на этой планете в ближайшие дни. И она станет первой предвестницей конца.

— А ты уже можешь сказать, кто она? — резко спросил Меккис, на мгновение утративший контроль над собой. — Или где она?

— Нет, этого я сказать не могу, но когда–то она жила на этой территории. Сейчас я ее близости не ощущаю.

— Должно быть, она скрылась в горах, — буркнул Меккис и вновь вернулся к лежащим перед ним документам. Как мог Гас Свенесгард, спросил он себя, быть настолько глуп, чтобы позволить столь опасным устройствам попасть в руки ниг–партов? Возможно, это даже не просто глупость, а глупость, за которой скрывается долгая практика и упорная тренировка.

И в то же время этот человек сыграл важнейшую роль в пленении Перси Х.

— Я должен встретиться с Гасом Свенесгардом, — наконец вслух сказал Меккис. Он уже давно надеялся получить какие–нибудь сведения о Перси Х из психоделических исследований. Чем они там занимаются у себя в Норвегии? Если терранец по имени Балкани не сможет представить ему дееспособного и тихого Перси Х, причем, очень скоро, то операция против ниг–партов может затянуться на долгие годы. Или вообще внезапно обернуться против ганийских оккупационных сил. Это оружие…

А все этот Балкани. Похоже, именно он и разработал принципы, на которых основано действие приборов, воздействующих на сознание. И он же разработал методику развития телепатических способностей у некоторых особо одаренных терранцев, что позволило им стать вровень с опытными ганимедянами.

И это ему, как правило, отсылали чересчур упрямых землян с целью превращения их в полезных чизов.

— Да, и Балкани, — вслух произнес Меккис. — С ним я тоже должен встретиться.

С этими словами он языком надавил кнопку интеркома и отдал приказ разыскать в близлежащих библиотеках труды знаменитого психиатра. Сдавалось, что он обнаружит в них немало интересного.

— Вы хотели видеть Гаса Свенесгарда? — спросил оракул, прерывая его размышления. — Он уже на пути сюда и вскоре будет у вас.

И действительно, десять минут спустя Гас уже сидел в приемной, ожидая аудиенции. Услышав приказ войти, он как будто не удивился. Лихо отдав честь, Гас предстал перед Меккисом, являя собой картину довольного собой верного служаки.

— Могли бы и не отдавать честь, мистер Свенесгард, — вместо приветствия ядовито заметил Меккис. — Военная оккупация этой территории уже завершилась.

— Так точно, сэр, — энергично подтвердил Гас. — Я прибыл к вам для того… — тут он нервно кашлянул, — у меня имеется кое–какая информация, мистер администратор, сэр.

Быстрое сканирование мозга этого человека дало довольно интересные результаты: Меккис обнаружил, что Гас весьма проницательный и очень хитрый тип, то есть обладает качествами, о которых, глядя на него, трудно заподозрить. Если с Перси Х ничего не получится, то, возможно, получится с этим.

— Понимаете, среди ниг–партов у меня есть осведомители, — сказал Гас, проведя по носу тыльной стороной ладони. — И они сообщают мне, что в горах творится множество забавных вещей. А эти штуки, которые они забрали из пещеры, я вам доложу, действительно кое–что!

— Что значит «кое–что»? — обеспокоено спросил Меккис.

— Видите ли, мистер администратор, сэр, они довольно забавно влияют на человеческие мозги. Заставляют людей видеть то, чего нет, и не видеть того, что на происходит на самом деле. Ну, вы, конечно, понимаете, что я имею в виду. И они развлекаются с приборами, как хотят. Например, один из этих черных дьяволов невидимкой прокрался ко мне в комнату и прямо у меня под носом намалевал на стене черный крест. Ну, думаю, хлебнул я лишку, сэр, но на следующее утро крест по–прежнему тут как тут. Значит, решил я, крест–то настоящий.

— А что означает черный крест?

— А то, что они грозят прикончить меня, если я не стану поступать так, как они скажут. Вот что он означает! — Гас был явно расстроен.

— Я предоставлю вам защиту, — бросил Меккис.

— Я всегда считал, что лучшая защита — нападение. Почему бы вам ни обеспечить меня какими–никакими тактическими силами. — Гнусавый сельский выговор исчез как по волшебству. Теперь посетитель говорил четко и ясно. — Несколько ионокрафтов–бомбардировщиков, автономные дротики, и я сам отправлюсь в гору за этими шельмецами.

— У нас в горах и так действует несколько подразделений. Что вы можете сделать такого, что не могут они?

— Я могу победить, — негромко отозвался Гас. — В то время как вашим ребятам, не в обиду будь сказано, придется плутать по этим горам до морковкина заговенья. Я знаю эти горы, у меня есть свои шпионы. Мне известно, как рассуждают ниги. Я могу найти место, где они прячут новое оружие, эти самые мозготрахи.

Меккис машинально заглянул в мысли человека… и даже вздрогнул от того, что там обнаружил. Самый явный обман: да, Гас действительно желал найти оружие, это верно. Только собирался оставить его себе.

Меккис несколько мгновений размышлял. Конечно же, на Гаса можно навесить жучок или подсунуть ему какое–либо мгновенно убивающее устройство с дистанционным управлением. Даже пускай его намерения нечистоплотные, возможно, он все же сумеет отыскать оружие и одолеть нигов. Сделать то, чего не сумели оккупационные силы ганийцев. А в тот момент, когда Гас уже решит, что сумел всех обвести вокруг пальца, устройство–убийца, спрятанное на теле, уничтожит его, оставив оружие и победу Меккису.

— Ладно, — сказал он Гасу. — В ваше распоряжение поступит отряд из двадцати пяти полностью экипированных сущиков. Только постарайтесь использовать их разумно.

Когда Гас, удивленный собственным успехом, повернулся, собравшись уходить, Меккис окликнул его:

— И вот еще что. Если наткнетесь на кого–либо по имени Девушка из Ниоткуда, уничтожьте его или ее во что бы то ни стало.

— Слушаюсь, сэр, — сказал Гас и отдал честь.

— В чем дело? — с тревогой в голосе спросил Эд Ньюком.

Пол Риверз, лежащий на кушетке в гостиной гадального салона с мыслеусилителем на голове, резко напрягся.

— Боже мой! — воскликнул он. Пол был настолько сосредоточен на мыслях Перси Х, что и голос его походил на голос предводителя нигов. — Она кричит!

— Что они с ней делают? — спросил Эд.

Последовало долгое молчание. День клонился к вечеру. То и дело слышались гудки проносящихся мимо ионокрафтов. Колокола соседней церкви прозвонили пять, легкий ветерок чуть колыхнул занавески на окнах.

— Она в смирительной рубашке, — наконец сказал Пол, причем снова голосом Перси Х. — Она лежит на столе, катящемся по длинному темному коридору. — Он ненадолго смолк, потом снова заговорил, на сей раз испуганным голосом Джоан Хайаси: — Черт возьми, Балкани, но это же просто абсурдно! Отпустите меня!

Эд подался вперед, нервно облизывая губы.

— Так что же происходит?

— Она в комнате со стенами, обитыми чем–то мягким, — ответил Пол, опять голосом Перси Х. Через некоторое время он заговорил снова. Только теперь голосом Рудольфа Балкани. — Роботы, первый и второй… извлекают ее из смирительной рубашки. — Затем снова голосом Джоан: — Перестаньте. Нет! Не выйдет! — И опять Балкани: — Перестаньте сопротивляться, мисс Хайаси, эти роботы по крайней мере вдесятеро сильнее вас, поверьте. Сами понимаете, куда лучше — сотрудничать с ними. Я вовсе не собираюсь причинять вам вреда. Ведь, кроме всего прочего, я врач, мисс Хайаси. И, уж поверьте, вы не первая обнаженная женщина, которую мне приходилось видеть. А теперь, будьте добры, наденьте вот это… Нет, ни за что! — Голоса то затихали, то становились громче, заглушали друг друга, как будто говорящие пытались одержать друг над другом верх.

Эд Ньюком внезапно испытал глубокое отвращение к происходящему. Ему едва верилось в то, что он видит и слышит. Личность Пола Риверза исчезла окончательно.

Доктор Рудольф Балкани протянул Джоан Хайаси то, что на первый взгляд показалось ей просторным скафандром из черного пластика. Она одела его, и один из роботов застегнул молнию на спине. Теперь лишь ее голова оставалась непокрытой. Внутренняя подкладка скафандра была такой нежной, что Джоан почти не чувствовала его.

— Мисс Хайаси, вы наверняка знакомы, — сказал Балкани, — с приемами некоторых религиозных отшельников. Конкретно, я имею в виду методы ухода от действительности. Благодаря современной науке мы располагаем модернизированной версией пещеры отшельника. Это называется камерой сенсорной изоляции. — Он нажал кнопку, панель на полу скользнула в сторону, и Джоан увидела бассейн с темной неподвижной водой. Балкани взял в руки закрытый шлем.

— Самым эффективным способом сенсорной изоляции является бассейн, в котором человек плавает в воде, подогретой до температуры крови, в полной темноте и тишине. Когда вы наденете этот шлем и погрузитесь в бассейн, то не будете ничего слышать, видеть, осязать или обонять и, благодаря препарату, который мы вам ввели, перестанете ощущать даже собственное тело. Ни боли, ни движений, ни изменения физического состояния. Ничего. Надевайте шлем, мисс Хайаси.

Она сопротивлялась, но роботы все равно одолели ее.

По–видимому, наконец успокоившись, Джоан сказала Балкани:

— А вы сами хоть раз побывали в этом бассейне?

— Пока нет, — ответил Балкани. По его приказу два робота опустили ее в воду, аккуратно расправив воздушный шланг, подключенный к шлему. Балкани, наблюдая за происходящим, раскурил трубку и задумчиво сделал несколько затяжек. — Добро пожаловать в небытие, мисс Хайаси, — негромко сказал он.

В дверь постучали. Рудольф Балкани оторвался от блокнота, нахмурился и приказал одному из роботов открыть дверь. В кабинет вошел его начальник, майор Рингдаль, и подозрительно уставился на врача.

— Она все еще в бассейне? — спросил майор.

Балкани молча указал на темную воду. Майор разглядел верхушку шлема Джоан Хайаси, торчащую над водой, а потом и ее неподвижное тело в скафандре, окруженное пузырьками выдыхаемого воздуха.

— Только говорите потише! — прошептал Балкани.

— Сколько времени она там плавает?

Балкани взглянул на часы.

— Около пяти с половиной часов.

— Но она подозрительно неподвижна. Может, она просто спит, а, доктор?

— Нет, — Балкани снял с головы наушники, отсоединил один и протянул его майору Рингдалю.

— Похоже, она разговаривает во сне, — немного послушав, заметил Рингдаль. — Хотя разобрать ничего невозможно.

— Она не спит, — повторил Балкани и указал на вращающийся цилиндр самописца. Крошечные перья вычерчивали на бумаге неровные волнистые линии. — Данные свидетельствуют, что сейчас ее мозг пребывает в состоянии крайней активности, практически — на уровне сатори.

— Какого еще сатори?

— Это состояние, в котором исчезает барьер между сознанием и подсознанием, и мозг начинает функционировать как единое целое, а не как совокупность вторичных функциональных систем.

— Она страдает? — спросил Рингдаль.

— А почему вы спрашиваете? — Вопрос явно удивил ученого.

— Я считаю, что Перси Х все время сканирует ее мысли. И, если он поймет, что она страдает, это, возможно, заставит его по–другому оценить нашу точку зрения.

— Мне казалось, что вы хотите исцеления, — фыркнул Балкани. — Вообще–то я врач, а не палач.

— Отвечайте на вопрос! — рявкнул Рингдаль. — Так страдает она или нет?

— Возможно, она и испытала несколько неприятных моментов. В каком–то смысле, ей пришлось пережить утрату связи с окружающим миром… А потом и с собственным телом. Это нечто, весьма напоминающее смерть. Однако теперь, осмелюсь предположить, она по–настоящему счастлива. Причем, возможно, впервые в жизни.

Пространства не существовало.

Не существовало и времени.

Потому что не существовало и самой Джоан Хайаси. Не осталось даже самой крошечной точки, где пересекались бы пространство и время. И, тем не менее, мозг ее неустанно работал. Не пропадала и память. Совершенные компьютеры работали над проблемами, которые стояли перед ними и раньше, хотя многие из этих проблем были сформулированы так, что, скорее всего, не имели решения. Эмоции приходили и уходили, хотя первоначальные переходы от тревоги до едва ли не экстаза практически исчезли. То и дело возникали призрачные полуличности, которые тут же пропадали. Сыгранные ей в жизни роли висели в прозрачной пустоте сознания, подобно костюмам в опустевшем театре. На сцену мира опустилась ночь, и теперь горели лишь несколько фонарей, едва освещая декорации из реек и холста, еще недавно сходившие за действительность.

Балкани был прав или, по крайней мере, отчасти прав. Оказывается, счастье все же существует, причем — величайшее счастье, которое только может испытать человек.

Вот только, к сожалению, не оставалось никого, кто мог бы это счастье испытать.

8

Роботы аккуратно достали Джоан из бассейна и с бесконечной осторожностью уложили на стоящий неподалеку стол. Балкани снял с нее шлем и сказал:

— Здравствуйте, мисс Хайаси.

— Здравствуйте, доктор. — Голос ее как будто раздавался откуда–то издалека, и он вспомнил: после такой процедуры человек еще довольно долгое время не мог отличить воображаемое от реальности.

— Похоже, она все еще в трансе, — мимоходом заметил Рингдаль. — Надо проверить, будет ли она реагировать на прямой приказ.

— Если хотите, то прошу! — раздраженно отозвался Балкани. Его вывело из себя то, что его начальник–военный вмешался на самом критическом этапе эксперимента.

— Мисс Хайаси, — сказал Рингдаль голосом, который, по его мнению, больше всего напоминал голос опытного гипнотизера. — Вам хочется спать, спать, спать. Вы впадаете в глубокий транс.

— Вот как? — голос девушки был лишен каких–либо эмоций.

Рингдаль продолжал:

— Я ваш друг. Вы понимаете это?

— Любое живое существо мне друг, — ответила Джоан все тем же отстраненным голосом.

— Что она имеет в виду? — спросил у Балкани Рингдаль.

— Люди, выходя из состояния сенсорной изоляции, очень часто несут всякую околесицу, — ответил Балкани. — И она все равно не будет выполнять никаких приказов. Так что можете не тратить попусту свое драгоценное время.

— Но ведь она под гипнозом, не так ли? — беспомощно спросил майор. Он явно ничего не понимал.

Ответить Балкани не успел, потому что заговорила Джоан:

— Нет, это вы под гипнозом.

— Приведите–ка ее в чувство, — проворчал Рингдаль. — А то у меня от нее мурашки по коже.

— Никуда я ее привести не могу, — с легкой иронией парировал Балкани, довольный неудачей начальника. — Она в полном сознании, так же как и мы с вами.

— Так вы собираетесь оставить ее в таком состоянии?

— Не волнуйтесь. — Балкани покровительственно похлопал своего начальника–военного по плечу. — Она и сама через некоторое время вернется в нормальное состояние. Разумеется, если захочет.

— Если захочет? — Рингдалю явно не понравилось, как это прозвучало.

— Ну, просто она может решить, что предпочтительнее оставаться в нынешнем состоянии. — Балкани повернулся и негромко обратился к Джоан: — Кто вы, дорогая?

— Я — это вы, — тут же отозвалась она.

Рингдаль выругался.

— Знаете, Балкани, либо убейте ее, либо вылечите. Но ни в коем случае не оставляйте в таком состоянии.

— Смерти не существует, — проговорила Джоан, ни к кому не обращаясь. Похоже, она вовсе не расположена была разговаривать с кем–либо. Более того, создавалось впечатление, что она не замечает ни того, ни другого.

— Послушайте, Балкани, — сердито бросил Рингдаль. — Мне казалось, вы говорили, будто можете излечить ее от политической неприспособленности. Но сейчас, сдается мне, она стала еще хуже, чем раньше. Позвольте напомнить вам…

— Майор Рингдаль, позвольте мне в свою очередь напомнить вам о трех вещах. Во–первых, я ничего вам не обещал. Во–вторых, лечение только началось. И в–третьих, что вы вмешиваетесь в вопросы, иметь дело с которыми вам не позволяет профессиональная подготовка.

Рингдаль воздел палец над головой. Он собирался разразиться какими–то страшными угрозами, но мгновенно забыл о них, заметив, как Джоан внезапно села и тем же, по–прежнему отстраненным голосом заявила:

— Я голодна.

— Хотите, чтобы стол накрыли в вашей комнате? — спросил Балкани, внезапно испытав к ней прилив симпатии.

— О, да, — безо всякого выражения сказала она, затем потянулась и расстегнула молнию на своем пластиковом скафандре. Освободилась от него, совершенно не обращая внимания на мужчин, но майор Рингдаль все же покраснел и отвернулся. Балкани смотрел, как она одевается, в груди его нарастала какая–то глухая боль. Это было совершенно новое для него чувство, ничего подобного он не испытывал еще ни разу в жизни. Ее тело сейчас казалось очень маленьким, совершенно детскими и беспомощным. Ему хотелось защитить ее, помочь остаться во сне наяву, где все были ее друзьями, и не существовало смерти.

Джоан встала и первой вышла из комнаты. На губах ее играла легкая улыбка, как у Моны Лизы или Будды. Когда она проходила мимо Балкани, тот потянулся и коснулся ее руки. Так, будто она вдруг стала святой.

Перекусив, Джоан Хайаси подошла к окну и выглянула наружу. Солнце уже почти село, вечер вступал в свои законные права. Осень в этих краях наступала рано, и на ветке за окном покачивался освещенный багровыми лучами закатного солнца лист. Джоан задумчиво уставилась на него.

В этот момент солнце наконец скрылось за горизонтом.

Лист превратился в смутный силуэт на фоне быстро темнеющего неба, окруженный еще бледными, но ясно различимыми звездами. Воздух с привкусом соли был наполнен запахом моря.

Джоан продолжала разглядывать лист, а ветер тем временем становился все сильнее и прохладнее. У нее возникло впечатление, что кто–то невидимый нашептывает ей на ухо. Она продолжала стоять у окна, опершись рукой на подоконник. Следила за смутным листком на ветру, а все усиливающийся ветер шевелил ее волосы.

Прошел час.

Два.

Листок на ветке танцевал в такт неслышимой музыке, раскачивался, подпрыгивал, вертелся, как будто чувствуя, что за ним кто–то наблюдает.

В полночь Джоан все еще стояла у окна, наблюдая за листком.

Она наблюдала за ним всю ночь напролет, и всю ночь листок беззаботно танцевал для нее в порывах ночного ветерка.

На рассвете ветер стих, и листок бессильно повис на ветке.

Один усталый, похожий на прощальный поклон поворот, и листок наконец сорвался с ветки и, порхая из стороны в сторону, исчез где–то внизу, смешавшись с опавшими раньше собратьями. Джоан несколько мгновений провожала его взглядом, потом потеряла из виду. Взошло солнце.

Джоан вздохнула. Она вдруг поняла, что совершенно окоченела. Ее била дрожь, зубы стучали. Она принялась растирать себя ладонями, пытаясь согреться. Джоан Хайаси возвращалась к норме, если под нормой подразумевался мир опавших листьев, где обитали люди.

Перси Х недоуменно уставился на перевязанную левую руку. Он сам порезал ее — разбил стакан и резанул по коже осколком стекла. Острая боль вернула из чуть не засосавшей его трясины, в которую он последовал за Джоан, из бездны, в которую Хайаси едва не утащила его за собой. Внезапно он с ужасом осознал, что его личность рассеивается, исчезает, и он попытался прервать телепатический контакт с девушкой, но не смог — во всяком случае, до тех пор, пока не порезал себя.

Теперь он снова заглянул в ее мысли, только очень осторожно, и понял, что там он совсем чужой. Он снова покинул ее сознание, на лбу у него выступил холодный пот.

И тут же почувствовал, что кто–то приближается к его камере. Охрана.

Щелкнул замок, дверь распахнулась. Заглянул один из охранников и равнодушно бросил:

— Пошли, приятель. И давай, пошевеливайся.

С охранниками слева и справа, он шел по длинному коридору мимо бесконечных рядов закрытых дверей. «Интересно, куда это они меня ведут?» — подумал он. И просканировал мысли конвоиров, чтобы выяснить. Оказывается, его вели к Джоан по приказу Балкани. Вот только непонятно, с чего это Балкани отдал такой приказ? Скорее всего, под влиянием порыва. И все равно, Перси было как–то не по себе. Порывы Балкани, казалось, имели какую–то непонятную, почти противоестественную природу.

К своему удивлению он обнаружил, что дверь в ее комнату не заперта, более того, она была даже чуть приоткрыта.

— К вам посетитель, мисс Хайаси! — провозгласил один из стражей.

Лежащая на койке и равнодушно разглядывающая потолок Джоан села и улыбнулась.

— Привет, Перси!

Сразу было видно, что она сильно изменилась. Стала какой–то серьезной, зрелой. Ничего подобного он раньше в ней не замечал. Охранник прикрыл дверь, оставив их одних.

— Ты сейчас здорово смахиваешь на лунатика, — наконец сказал он.

— Напротив, у меня ощущение, будто я по–настоящему проснулась впервые в жизни. Присаживайся. Я должна тебе кое–что сказать.

Он осторожно присел на краешек койки.

Джоан сказала:

— Я всегда говорила всем, включая и саму себя, что самое главное для меня — карьера на телевидении. Но это было ложью, хотя я и убеждала себя, что в это верю. Бывали времена, когда я убеждала себя, будто влюблена в одного мужчину. Или в другого. Например, в тебя. Но и это было неправдой. Когда в поисках тебя я отправилась в горы, то плюнула на свою карьеру, да и настоящей любви ни с кем у меня так и не получилось. Снова и снова, когда успех в том или ином начинании оказывался практически у меня в руках, я делала какую–нибудь очередную глупость, которая сводила на нет все мои начинания. Теперь я поняла, что всю жизнь в самой глубине души боялась одного — добиться успеха, получить то, чего, как мне казалось, я больше всего хочу. Мне всегда казалось, что окружающие настроены против меня или что я попросту неудачница, но главным своим врагом была я сама. Всю жизнь, когда бы я ни пыталась добиться чего–то, дорогу мне заступала демоническая фигура и приказывала остановиться — все тот же безжалостный призрак с моим собственным лицом. Доктор Балкани вручил мне нож и дал возможность прикончить призрак. Если бы ты только слышал, как она кричала, кричала долгие часы, пока я медленно резала ее на кусочки, отмываясь от нее. Теперь она мертва, и единственное, что от нее у меня осталось, так это чувство одиночества. Теперь, когда Джоан Хайаси, наконец, мертва, я осталась одна.

— Похоже, у тебя с психикой не все в порядке, — резко заметил Перси. — Да оно и понятно… После всего, что тебе пришлось вынести. Мне все известно — я все время поддерживал с тобой мысленный контакт.

— Дело вовсе не в психике, Перси. И Балкани лишь помог понять, чего мне всегда хотелось все то время, когда я делала вид, будто мне больше всего на свете хочется славы, положения, денег и тебя. Он же дал мне возможность понять…

— Он дал тебе лишь духовную и психическую смерть.

— Небытие, — ответила Джоан.

— Неужели ты не понимаешь, что он с тобой сделал?

— Кто, Бог? — отсутствующим голосом спросила Джоан.

— Да нет же, Балкани!

— Доктор Балкани мой друг. А если у меня и есть враг, то это, должно быть, Бог.

Перси резко схватил ее за руку и притянул к себе.

— Я знаю, что тебе пришлось пережить, как ты не понимаешь? Благодаря своему телепатическому дару я был с тобой — в воде и тишине. Поэтому ты не можешь рассказать мне что–либо, чего бы я не пережил сам … — Он ненадолго задумался и смолк. — Ты испытывала чувство любви ко мне, те же самые чувства к тебе испытывал и я. Что же в этом было нереального? — Он яростно стиснул ее руку. — Ну, ответь же мне…

— А что ты видишь, — спросила Джоан, — когда смотришь на меня? Японская куколка, верно ведь? И я вовсе не виню тебя в этом. Я позволила сделать себя игрушкой, и ты играл со мной. Что может быть более естественным? Но я гораздо больше, чем просто маленькая куколка, на самом деле я очень высокая, Перси. Высокая, как гора. И я страшно устала втягивать голову в плечи.

— Никто и не заставляет тебя втягивать голову в плечи, — он еще сильнее сжал ее руку.

— Ты — телепат, ты можешь читать мысли других. Но ты не понимаешь их. А вот доктор Балкани не умеет читать мысли, зато полностью понимает людей. Как ты объяснишь это, а, Перси? Мне–то это отлично известно. — Она улыбнулась своей странной, рассеянной улыбкой. — Балкани прочитал, причем до самых темных глубин, мысли лишь одного человека. И этот человек был он сам . И поскольку он полностью понимает себя, ему ни к чему телепатия, чтобы понимать остальных. И не обманывайся по поводу того, что он принимает наркотики. Если бы ты видел самого себя таким, каков на самом деле, тебе тоже пришлось бы принимать наркотики, чтобы вынести правду. А возможно, даже и покончил бы с собой. Потому что, Перси, все мы — чудовища. Демоны из ада — мерзкие, грязные, извращенные и злые. — Все это она проговорила очень спокойно, без тени эмоций.

— Не смей так говорить, — сказал Перси.

Она осторожно высвободилась.

— Теперь я говорю, что хочу. Я в первый раз говорила с тобой искренне, а ты ведешь себя так, будто я не в себе. Как ты сам выразился, у меня, мол, не в порядке психика. Ладно, в принципе я этого ожидала. Я понимаю, что если хочу выражаться ясно, то должна быть жестокой. Я просто пыталась объяснить, что больше не нуждаюсь в тебе, Перси. Как, впрочем, и ни в ком другом.

Поздно вечером, когда салон покинул последний посетитель, Пол Риверз и Эд Ньюком принялись вскрывать ящики, которые, наконец–то, им доставили грузовым кораблем.

— Вот и оружие, верно? — с удовлетворением заметил Эд. — С помощью такого можно попробовать потягаться с Балкани…

— Не совсем так, — ответил Пол Риверз, вытаскивая из ближайшего ящика пенопластовую упаковку.

В ящике оказался робот. А в другом ящике должен был находиться второй. Оба робота созданы на основе прототипов, которые во время войны разработал сам Балкани. «Но теперь они переделаны, — заметил сам себе Пол Риверз, — и послужат моим собственным целям».

— А это что такое? — спросил Эд. — Высокочастотный передатчик, что ли?

— Нет, это сенсорный деформатор. — Прибор также был одним из изобретений Балкани, относящимся еще к довоенному периоду Бюро психоделических исследований.

— Сегодня ночью мы все это испытаем. Нужно убедиться, что аппаратура в исправном состоянии. Потом свяжемся с Перси Х и постараемся как можно быстрее вытащить его оттуда.

Уже почти на рассвете, когда Перси Х, так и не сумевший заснуть, лежал на койке в своей камере, он услышал в мозгу голос Пола Риверза.

— Завтра, Перси.

«Но как?» — подумал Перси.

Быстро и без лишних слов Пол описал свой план. На Перси он произвел сильное впечатление. Очень сильное впечатление.

— А теперь я отправляюсь спать и постараюсь как следует выспаться, — телепатически завершил беседу Пол Риверз. — И вам советую то же самое. Если все пойдет как надо, завтра увидимся.

Перси ощутил, как усиленные мысли доктора Пола Риверза исчезают, оставляя только смутное ощущение глубокой усталости.

Выспитесь, посоветовал он. «Легко сказать, — подумал Перси, — да не так легко сделать». Какая–то мысль на задворках мозга постоянно грызла его, медленно и непрерывно лишая последних сил. «Интересно, — подумал он, — что бы это могло быть?»

Перед мысленным взором Перси Х вставало лицо Балкани. Борода. Трубка. Пронзительный взгляд горящих адским огнем глаз с вечно расширенными зрачками.

«Неважно, кто владеет этой планетой, — вдруг осознал Перси. — Балкани все равно подыщет себе местечко среди правящего класса… А как же я? — спросил он себя. Что же, во имя Господа, творится сейчас в Теннесси? Что делают остатки моих ниг–партов? Если, конечно, хоть кто–то из них еще остался в живых…»

«Я обязательно должен выбраться отсюда, — сказал он себе. — Если я останусь здесь, Балкани обратит меня в свою веру так же, как он проделала это с Джоан… Это лишь вопрос времени, — понял он. — А когда это случится, то судьба нашего родного края будет предрешена».

Нет, пожалуй, сегодня ему заснуть не удастся, учитывая, какие мысли крутились в его голове.

На рассвете по шоссе, которое тянулось вдоль берега фьорда, с грохотом и лязгом проехал мусоровоз и остановился возле сторожевой будки у моста, как проделывал это сотни раз. Охрана бегло осмотрела его и пропустила дальше. Грузовик пересек однопролетный подвесной мост и покатился дальше, взревывая, чихая и храпя по дороге, ведущей к главным воротам тюрьмы. Здесь его снова проверили и пропустили, после чего машина наконец остановилась позади тюремной столовой. Через некоторое время из нее вышли двое в белых комбинезонах, направились к помойке и скрылись под навесом. Мгновение спустя наружу вынырнули двое охранников и быстро двинулись по коридору, ведущему прочь от столовой.

За дверью камеры Перси Х зазвенели ключи, и кто–то произнес:

— Ежедневная проверка. Будьте добры, отойдите на минутку от двери.

Перси телепатически обследовал пространство за дверью. Поблизости он никого не обнаружил. Тогда взглянул туда, откуда слышался голос. Там стоял некто в форме охранника. Это был Перси Х.

Несколько мгновений Перси Х–человек и Перси Х–робот глядели друг на друга, потом человек шагнул в зону, где его не могли засечь телекамеры. Через секунду робот–Перси Х вошел в камеру и улегся на койку, в то время как Перси Х–человек, уже переодетый в форму охранника, запер дверь.

Он быстро добрался до камеры Джоан Хайаси, воспользовавшись знанием комбинаций замков в коридорах.

У раскрытой двери камеры стояли две Джоан Хайаси, одна в одежде заключенной, другая — в форме охранницы. Он не смог бы сказать, кто из двоих — робот, а кто — девушка, пока та, что в форме охранницы, не шепнула:

— Она отказывается бежать, сэр.

— Если ты не пойдешь с нами, — шепотом прохрипел Перси Х, — то и я не пойду.

Какое–то мгновение Джоан молчала. Ему удалось прочитать ее мысли: «Я не могу допустить, чтобы ты рисковал из–за меня жизнью». После этого она пожала плечами и принялась с мучительной медлительностью меняться одеждой с роботом.

Мгновение спустя двое «охранников», один высокий, другой — низкий, уже пробирались к помойке. Через некоторое время два мусорщика вынырнули из помойки, каждый из них нес по баку с отходами. Тот, что пониже, казалось, едва справляется с задачей, но, тем не менее, из последних сил тащил тяжелый бак. Еще две ходки, и весь мусор был переправлен в грузовик.

Фигуры в белых комбинезонах забрались в кузов, и грузовик двинулся обратно к воротам.

— Что–то вы сегодня долго, — кисло буркнул вооруженный дежурный у ворот.

— Пришлось сегодня задержаться в мужском туалете, — сказал Перси Х.

Дежурный кивнул и пропустил их.

— Почему же он не узнал нас? — прошептала Джоан.

— А ты на меня посмотри, — бросил Перси. Она взглянула и буквально вытаращила глаза. Человек, сидящий рядом с ней, ни капельки не походил на Перси Х.

— Это заслуга устройств на наших поясах, — пояснил Перси. — Они проецируют в человеческий мозг ложные образы. Помогают нам выглядеть именно так, как ожидает наблюдатель. По словам доктора Риверза, Балкани довел прибор до совершенства много лет назад.

— Ах, да, — едва слышно проговорила Джоан. — Доктор Риверз. А я–то как раз думала, когда же он снова появится на сцене.

Они миновали пропускной пункт на другом конце моста и поняли, что наконец–то окончательно выбрались на свободу.

В гараже, стоящем у обочины шоссе, тянущегося вдоль края фьорда, доктор Пол Риверз и Эд Ньюком сидели на бампере ионокрафта и напряженно ждали. Возле стены лежали, бессмысленно глядя куда–то в пространство, двое настоящих мусорщиков.

— Да, — сказал Пол, с одобрением глядя на загипнотизированных людей. — Похоже, я все еще не утерял способности. Способности гипнотизировать. — В прежние времена, на заре своей профессиональной практики, он много занимался гипнотерапией, как Фрейд. «Лучше всего, — подумал он, — приберегать такие способности на крайний случай. Вроде этого».

— Огоньку не найдется? — напряженно спросил Эд.

— Не курю, — ответил Пол. Он вытащил из кармана коробку нюхательного табака «Джонатан Свифт» и заметил: — И то, и другое ощущаешь языком, только мое зелье не оседает в легких.

— Ничего, прикурю от прикуривателя в машине, — пробормотал Эд, закашлявшись, как заядлый курильщик. — Нюхачи несчастные, да я на вашем месте лучше бы мешок арахиса схрумкал. — Он забрался в ионокрафт и нервно прикурил сигарету.

Некоторое время они оба сидели молча, один курил, а другой отправлял в нос щепоть за щепотью табачной пыли. Откуда–то издалека послышался рокот древнего мусоровоза, который с грохотом и лязгом полз по шоссе.

Пол мгновенно соскочил с бампера и широко распахнул двери гаража. Громко чихнув и выстрелив выхлопом, грузовик вкатился в гараж, взвизгнул тормозами и остановился. Перси Х выключил двигатель и выскочил наружу. За ним неспешно выбралась Джоан Хайаси. Пол тут же захлопнул двери гаража и пошел поздравить их с освобождением.

— Перси, меня зовут Пол Риверз, — сказал он, обмениваясь рукопожатием с пристально изучающим его лидером ниг–партов, — а это мой коллега и друг Эд Ньюком. Возможно, мисс Хайаси, вы меня помните. Мы как–то встречались.

Джоан смотрела куда–то сквозь них. У нее было совершенно равнодушное выражение лица, на котором не читалось абсолютно никаких чувств. Риверза едва не передернуло. «Что же такое Балкани с ней делал? — спросил он себя. — Такая прелестная малышка, а он ухитрился превратить ее в… в Бог знает что! Но, — решил он, — возможно, мне еще удастся ей помочь».

Он отдал несколько команд загипнотизированным мусорщикам, а потом с невеселой улыбкой наблюдал, как те послушно забираются в свой грузовик.

— Откройте им двери гаража, — попросил он Перси Х. — А то как бы они ее не сломали. — Перси распахнул ворота, двигатель грузовика взревел и ожил, мгновение спустя машина рванулась с места, выскочила наружу, вылетела на автостраду и исчезла в направлении Осло.

— Пора убираться отсюда, — нетерпеливо заметил Эд, туша окурок сигареты. Все четверо загрузились в ионокрафт. Пол уселся за пульт управления, и через считанные секунды аппарат со свистом вылетел из гаража и заскользил над неподвижной поверхностью фьорда.

— Хотелось бы узнать вот еще что, доктор Риверз, — вслух сказал Перси Х, из вежливости не пользуясь телепатией в компании людей, подобной способностью не обладающих. — Зачем вам было так рисковать и вытаскивать нас оттуда? — Его по–прежнему обуревали глубокие и достаточно обоснованные подозрения.

— Нам хотелось бы, — сказал Пол Риверз, — чтобы вы оказали нам одну услугу. — Он говорил вроде бы и мягко, но в то же время совершенно твердо.

— Какую именно?

И Пол Риверз ответил:

— Нам нужно, чтобы вы вернулись в Теннесси и погибли. Желательно, как герой.

Майор Рингдаль встретился с доктором Рудольфом Балкани в сумрачном холле, в который выходил кабинет психиатра. Балкани собирался ограничиться лишь кивком головы, но майор взял его за руку и сказал:

— Подождите минуточку, прошу вас,

Балкани не оставалось ничего иного, как смириться и терпеливо ждать.

— Насколько я понимаю, доктор, в настоящее время вы работаете одновременно и с Джоан Хайаси, и с Перси Х. — Рингдаль пристально посмотрел на врача. — И как успехи?

— Да пока не очень. — Балкани нахмурился и принялся задумчиво поглаживать клочковатую бороду. — Возможно, я слишком нажимаю на них. Их реакции стали едва ли не… механическими.

Майор хлопнул Балкани по спине, явно стараясь проявить дружелюбие… Однако Балкани почувствовал в этом жесте подспудное напряжение.

— Продолжайте работать, рано или поздно они сломаются. Ведь как бы то ни было, они всего–навсего люди.

Когда ему наконец удалось избавиться от начальника, Балкани ощутил, насколько подавлен. Больше всего его беспокоили настоятельные требования ничего не понимающего майора. Рингдаль настаивал на том, чтобы «сломить» их. «Я хочу исцелить их, а вовсе не сломить», — подумал он, возвращаясь в кабинет.

Его мысли снова вернулись к Джоан Хайаси. Весьма интересный случай, хотя и не укладывающийся в рамки предыдущих исследований. Ее реакции на терапию небытием оказались совершенно уникальными. Видимо, придется добавить главу в работу по «Новому Психоанализу», и все из–за нее. «Возможно, — подумал он, — мне придется пересмотреть всю теорию целиком. Какая мучительная мысль… Работа целой жизни, и все коту под хвост…Из–за одного–единственного исключения». Но, как ему было известно, даже одно исключение вовсе не подтверждало правило, напротив, оно опровергало его.

К этому моменту он как раз дошел до половины решающей главы. Он не мог закончить ее до тех пор, пока окончательно не разберется со случаем Джоан Хайаси, так или иначе. «Возможно, — размышлял он, — я окажу честь, назвав ее именем какое–нибудь психическое заболевание. Например, «комплекс Хайаси“. Нет, пожалуй, это слишком амбициозно. Лучше, «синдром Хайаси“. Да, пожалуй, так будет лучше».

Закрыв за собой дверь кабинета, он опустился на край койки психоаналитика и рассеянно взглянул на довольно пыльный бюст Зигмунда Фрейда громоздящийся на книжном стеллаже. «Да, пожалуй, ты самый недовольный из отцов», — подумал он.

Джоан Хайаси запаздывала. Интересно, что за идиоты служат в здешней охране? Возможно, они в этот самый момент развлекаются с ней, эти животные, лапая своими потными солдатскими руками. Он в раздражении вскочил, несколько раз прошелся взад–вперед по кабинету, потом снова уселся и вытащил трубку.

В холле послышались чьи–то шаги. Он снова вскочил, просыпав табак из трубки. Но доктор даже не заметил этого, поскольку дверь начала медленно открываться. На пороге стояла она.

— Привет, доктор. — Она вошла в кабинет, а охранник закрыл за ней дверь. Как и во всех других случаях, когда она опаздывала, Джоан казалась спокойной, отчужденной и безразличной. — И чем мы сегодня займемся? — спросила она, бесшумно опускаясь в кресло.

— Можно — в бассейн, — сказал Балкани. — А можно провести какой–нибудь многофазовый профильный тест. Или, давайте, лучше просто поболтаем, а? Нам неплохо бы получше узнать друг друга.

— Как скажете, доктор.

Ну почему же она реагирует на его предложения столь равнодушно? Она никогда не проявляла по отношению к нему ни ненависти, ни, тем более, привязанности. Для начала он предложил:

— Почему бы вам ни называть меня просто Рудольфом?

— Как скажете, Рудольф.

— Ну, так–то лучше. — На самом деле, лучше не стало. Как и прежде, она говорила пустым, апатичным тоном. — Впрочем, сегодня, наверное, лучше будет на некоторое время погрузиться в бассейн, — наконец решил он. — Что скажете?

— Вам решать, Рудольф. — Она начала послушно раздеваться. Балкани наблюдал за ней, у него даже вспотели ладони. Через мгновение она стояла перед ним совершенно обнаженная, ожидая дальнейших приказаний.

Он снял с вешалки скафандр и неуверенно приблизился к ней.

— Позвольте вам помочь, — хрипло выдавил он.

— Как скажете, Рудольф.

Дрожащими пальцами он помог ей натянуть скафандр. Перед тем как застегнуть молнию на спине, он поцеловал ее в шею — быстро и опасливо — взял за руку и повел к бассейну.

После того как два робота опустили ее в воду, он еще раз взглянул на какую–то необычно механическую картину ее мозговых волн, которую вычерчивали перья энцефалографа. Как необычно, более того, совершенно уникально. Непохоже ни на что, с чем ему приходилось сталкиваться до сих пор. И ему это очень не нравилось. Не нравилось совершенно.

Но, похоже, он ничего с этим поделать не может. По причинам, которые ему были недоступны, ситуация вышла из–под его контроля.

Пол Риверз вел ионокрафт так низко над землей, что древние телефонные провода, которые давно уже больше нигде, кроме как в Теннесси не употреблялись, проносились прямо под ними. «Похоже, нас еще не засекли, — прикинул он. — И все же, чем мы ближе к горам, тем нежелательней привлекать внимание операторов радарных станций чизов».

Бортовые огни ионокрафта были погашены, работали лишь инфракрасные прожекторы. Пол наблюдал за проносящейся под днищем ионокрафта местностью с помощью очков–преобразователей. Он видел то, что лежит впереди, а их машина в темноте оставалась практически невидимой. Небо затянули низкие облака. Это угнетало его.

Поскольку лететь приходилось так низко, он старался лететь не быстрее ста миль в час, совершенно не задумываясь о возможной погоне. Поэтому для него оказалось неприятным сюрпризом, когда радио, настроенное на частоту переговоров местной полиции, внезапно ожило ровно настолько, чтобы коротко сообщить: «Неопознанный ионокрафт в секторе «С“, летит в южном направлении с выключенными бортовыми огнями. Говорит центральное полицейское управление. Повторяю: неопознанный ионокрафт в секторе «С“, приказываем перехватить. Возможно, экипаж пытается добраться до ниг–партов».

— Доставайте лазерные ружья, — негромко велел Пол. Перси Х и Эд Ньюком тут же повиновались. Джоан продолжала молча глядеть в темноту, как будто опасность ее совершенно не интересовала.

Он поднял машину чуть выше и прибавил скорость до ста пятидесяти миль в час. И все равно они и теперь летели едва ли не над самыми верхушками деревьев: ему казалось, что гораздо разумнее держаться как можно ближе к земле, поскольку полиция хотя и засекла их аппарат, но не сумела определить, кому он принадлежит. Взглянув на экран бортового радара, он увидел, что две полицейские скоростные машины несутся чуть выше их и быстро сокращают расстояние. «Для начала они, скорее всего, попытаются захватить нас живыми», — решил он.

— Нас догоняют две полицейские машины, — сообщил он Перси Х.

— Да, я уже заметил их огни, — отозвался предводитель ниг–партов, стоя у открытого люка со вскинутым к плечу лазерным ружьем. Ветер развевал его одежду.

— Думаете, успеете сбить обоих, прежде чем они запустят чем–нибудь в нас? — спросил Пол.

— Само собой, — ответил Перси и дважды выстрелил в преследователей. Одна из полицейских машин взорвалась, другая вильнула в сторону, потом камнем понеслась к земле и врезалась в склон горы.

Пол изменил курс, потом изменил его еще раз, затем увеличил скорость до опасных трехсот миль в час. Деревья теперь проносились под ними так быстро, что они вряд успели бы увернуться от какого–нибудь лесного великана.

Радио буквально взорвалось:

— Неопознанный ионокрафт, определенно вражеский! Только что сбил две наши патрульные машины. Всем патрульным сосредоточиться в секторе «С». Стрелять на поражение.

«В нашем положении есть и приятная сторона, — сказал себе Пол. — Хуже оно уже быть не может».

Но он ошибался.

В это мгновение откуда–то спереди из темноты вынырнула высоковольтная линия электропередач. При их нынешней скорости у Пола не было ни единого шанса отреагировать на неожиданное препятствие, не говоря уже о том, чтобы отвернуть в сторону. Единственное, что он успел, так это покрепче ухватиться за штурвал, и тут ионокрафт врезался в провода. Удар был такой силы, что Пол едва не потерял сознания. Но хотя он и не мог ясно мыслить, многолетний, отпечатавшийся в подсознании опыт управления скоростными ионокрафтами сделал свое дело. Он отчаянно пытался восстановить контроль над машиной и потерял высоту. Ионокрафт чиркнул по песчаной верхушке холма и снова взмыл в воздух, Пола здорово тряхнуло.

На сей раз каким–то чудом Полу удалось выровнять аппарат, и тот, все еще отчаянно рыская из стороны в сторону, все же начал набирать высоту. Он бросил взгляд на Джоан, Перси Х и Эда. Их всех оглушил удар, может быть, они потеряли сознание. Ионные решетки машины были здорово покорежены и в любой момент могли отвалиться. Похоже, машина быстро теряла мощность. Он с горечью отметил, что сможет удерживать ионокрафт в воздухе еще всего несколько минут. «Скорее всего, — мрачно подумал он, — придется садиться и дальше плестись пешком».

И как раз в этот момент радио снова очнулось:

— Неопознанный ионокрафт окружен! Всем патрульным кораблям открыть огонь на поражение!

— Настало время, — сказал Хранитель Времени, — подключиться к трансляции Общего Разума с родного мира, сэр. — Нервный маленький сущик указал на транслятор–усилитель в углу кабинета администратора.

— Что? — пробормотал Меккис.

— Сэр, вы уже в третий раз за этот месяц пропускаете слияние. Как же вы узнаете, что происходит дома?

— Сейчас у меня есть дела поважнее. Тем более, я все равно знаю, что там творится. Мои враги радуются моему отъезду. Какой же мне смысл подключаться и слушать их радостное блеяние?

Тут мрачно вмешался Оракул.

— Тьма наступает вовсе не с родного мира.

Хранитель времени молча удалился, и Меккис вернулся к своим «делам поважнее». Они заключались в чтении опубликованных работ блестящего, но крайне многословного терранского психиатра доктора Рудольфа Балкани. Меккис раздобыл микропленки книг, которые смогло обнаружить Бюро культурного контроля, и теперь уделял им все свободное время. Он еще никогда не встречал мыслителя, который настолько бы захватил его. Даже самое первое предложение в самой первой книге поразило его, словно выстрел.

«Количество людей на этой планете огромно, но все же конечно. Количество же людей внутри людей бесконечно. Следовательно, я один куда многочисленнее, чем вся человеческая раса».

Подобная мысль никогда бы не пришла на ум существу, привычному к телепатическому слиянию с Великой Общностью, но в ней имелся какой–то невероятный и в то же время убедительный эгоизм, совершенно фантастическая дерзость, будто обращенная к глубинной, доселе не затронутой части сознания Меккиса. Она как будто объясняла то плачевное состояние отношений между ним и другими представителями правящего класса Ганимеда. «Они все до единого, — думал он, — настроены против меня, хотя я знаю, что прав. Я был прав с самого начала. Как такое могло произойти, если Балкани неправ, если одно разумное существо и в самом деле не более велико, чем вся остальная раса, представителем которой оно является?»

Метод Балкани с его точки зрения был просто возмутителен. Вместо проведения систематических экспериментов, осторожного, шаг за шагом продвижения вперед по дорогое познания, Балкани попросту заглядывал в свое собственное уникальное сознание, а потом описывал то, что увидел. Он одним–единственным язвительным замечанием, не претендующим даже на минимальную вежливость, не говоря уже о научной честности, напрочь отбрасывая те или другие школы психиатрии. И все же его теории давали прекрасные результаты. Балкани, великий ученый, слепо внедрялся в неведомое, беспечно отбрасывая в сторону любые догматические представления, если они интуитивно казались ему ложными. Он вполне позволял и другим идти по своим стопам, подбирая крохи идей, проверяя их с научной точки зрения, чтобы творить чудеса.

Например, пользоваться методом обучения латентной телепатии, который реально работал.

Его методы психотерапии казались жестокой атакой на эго пациента, но, тем не менее, в течение нескольких недель могли излечить совершенно неизлечимые до сей поры душевные заболевания, такие как наркомания и запущенная шизофрения.

Его электромагнитная теория функционирования мозга открывала путь к частичному или полному контролю над сознанием.

Его пути измерения Синхронности, порождаемой шизофрениками и не имеющей причинно–следственной связи, постоянно изменяя картины действительности, как бы заставляли внутренний мир психа сотрудничать с окружающей действительностью в создании полуреального мира, где самые немыслимые фантазии, невзирая ни на что, превращались в действительность.

Неизвестно, что больше впечатлило Меккиса: результаты этих исследований или сам Балкани, как человек? Скорее, последнее. Меккис начал воспринимать себя как часть терранского психиатра, ощущая свое духовное единство с этим человеком, решившим противопоставить себя целой расе.

«Да, — подумал Меккис, — было бы интересно превратиться в ганимедского доктора Балкани».

На мгновение подняв глаза, он обнаружил, что один из его секретарей–чизов уже больше минуты пытается привлечь его внимание.

— Господин администратор, Гас Свенесгард просит аудиенции!

— Я слишком занят. Что ему нужно? Он ничего не говорил?

— Он просит подкреплений в своей войне с нигами. Утверждает, будто сможет стереть их с лица земли, если ему доверят ганийские наступательные вооружения.

Сейчас Меккису вовсе не хотелось раздумывать о судьбе мятежных нигов — нет, он был всецело погружен в осмысление одного особо тонкого положения столь нелогичной логики труда доктора Балкани под названием «Центральная точка, Действие на расстоянии и Сверхчувственное восприятие». Он ответил секретарю:

— Дайте ему все, что он захочет. Приглядывайте за ним. И больше не беспокойте меня его просьбами.

— Но…

— Это ВСЕ. — Меккис кончиком языка нажал кнопку, и на экране перед ним возник следующий микрофильмированный разворот книги.

Пожав плечами, чиз удалился. Меккис тут же забыл о разговоре и снова погрузился в сумеречный мир «Центральной точки парафизики».

Когда Гас Свенесгард узнал о принятом администратором решении, он быстро переспросил секретаря–чиза:

— Значит, Меккис сказал, я могу получить все, что угодно?

— Совершенно верно, — подтвердил секретарь.

— В таком случае, — с широченной улыбкой начал Гас, — во–первых, я бы хотел, чтобы все ганийские боевые подразделения на данной территории были переданы под мое командование. Далее… — Он мечтательно прикрыл глаза. — Я бы хотел произвести некоторые изменения в структуре управления.

— Что вы о себе возомнили! — возмущенно воскликнул секретарь.

Гас усмехнулся и фамильярно хлопнул возмущенного секретаря по спине.

— Получается, сэр, что теперь я — король на горе. Вот кто я такой. — С этими словами он покинул здание штаба ганийских сил. Беспечно насвистывая, он отправился по своим делам, уже точно зная, что именно получил.

Пол Риверз разглядел далекое шоссе, по которому в ночи мчался огромный грузовик. Пол мягко коснулся пульта управления ионокрафтом и подумал: «А почему бы и нет?» Машина повиновалась довольно вяло… Однако он вскоре обнаружил, что догоняет трейлер.

«Ну вот», — сказал он себе и вырубил двигатель. Уже на излете ионокрафт нагнал трейлер и рухнул в открытый кузов. Удивленный водитель обернулся и через заднее окошко кабины разглядел Пола, который зловеще наставил на него лазер.

— Не останавливайся! — рявкнул Пол, стараясь перекрыть гул двигателя.

— Как скажешь, приятель, — с застенчивой улыбкой отозвался водитель, и снова уставился на дорогу. «Скорее всего, — подумал Пол, — он принял нас за угонщиков, и первое, что придет ему в голову — связаться с представителями закона. А уж те, понятное дело, окажутся на месте в считанные секунды».

Однако водитель оказался негром.

— Перси! — гаркнул Пол. — Возьми себя в руки и скажи водителю, кто мы такие! Быстро!

Перси растерянно поморгал, потом быстро прочитал мысли Пола и шофера и крикнул последнему:

— Эй, папаша, не узнаешь меня, что ли?

Водитель, не оборачиваясь, бросил взгляд в зеркало заднего вида внутри кабины и тут же отозвался:

— Нет, отчего же, я тебя знаю. И сдается мне, что ты — Перси Х. Моя бы воля, я и сам бы ушел к тебе в горы, кабы не жена да дети. Не будь меня, они уже давно бы перебили друг друга.

Тут он рассмеялся. Презрительно.

— Ты, случаем, не в сторону плантации Гаса Свенесгарда путь держишь? — спросил Пол. «Кажется, — с надеждой подумал он, — мы движемся в нужном направлении».

— К северной части, — ответил водитель.

— Вот и отлично, — с заметным облегчением сказал Перси Х. — Оттуда я уже и на своих двоих смогу добраться до друзей. — И спросил Пола: — Пойдете со мной?

Пол бросил взгляд на Джоан Хайаси и ответил:

— Нет, там мы с Эдом с вами расстанемся.

— И Джоан возьмете с собой?

— Да, думаю, так будет безопаснее.

— В наше время нигде нельзя считать себя в безопасности, — язвительно заметил Перси Х.

— Так, значит, вы хотели бы, чтобы она навсегда осталась такой, какой ее сделал Балкани?

После недолгой паузы Перси Х ответил:

— То есть, вы спрашиваете меня о ее состоянии? И это при вашем–то усилителе?

В этот момент над их головами пронесся ионокрафт, потом еще и еще.

— Куда они подевались? — послышался голос из полицейского радио. — Они исчезли!

Из приемника послышался другой голос. Голос человека, смирившегося с неизбежностью.

— У нигов есть это новое оружие. Я слышал о нем по телевизору. Теперь они могут делать себя невидимыми.

Пол Риверз не смог удержаться от легкой улыбки, услышав, как один из полицейских вполголоса пробормотал:

— Когда эти ниги нужны, их днем с огнем не сыщешь.

9

Чтобы добраться до пещеры, где было упрятано самое загадочное из всех видов оружия, то, что некогда отыскал Гас Свенесгард, им пришлось очень долго подниматься в гору. Все буквально выбились из сил.

Перси Х, сидящий в тени скалы, изучал инструкцию, приложенную к довольно обыкновенному с виду устройству, отдаленно напоминающему высокочастотный генератор.

— Нет, вы только взгляните, — наконец обратился он к группе своих людей, которые расположились вокруг и отсутствующими взглядами пялились в пространство.

Парни принялись рассматривать инструкцию, передавая из рук в руки. Потом один из них заметил:

— Доктор Балкани.

Линкольн поднялся, подошел к Перси Х, уселся возле, взял инструкцию и принялся ее перелистывать.

— Не больно–то хотелось бы использовать эту малышку, — сказал он. — Похоже, имелись серьезные причины не применять ее во время войны.

— Может, белым червелизам так и казалось, — задумчиво протянул Перси, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони.

— Возможно, возможно, — пробормотал Линкольн, вытаскивая свои старенькие очки в роговой оправе, и надевая их. — Я мог бы согласиться с тобой насчет остальных захваченных нами устройств. Они оказались очень полезными, хотя и довольно пугающими.

— Пугающими? — раздраженно переспросил Перси.

— Ну, сам ведь знаешь, все эти штуки придуманы для того, чтобы создавать иллюзии, — нахмурился Линкольн. — Но что–то здесь не так. Ты когда–нибудь видел иллюзию, которая оставляет следы на земле? А такую, которая может убить человека?

— Нет, — ответил Перси. — И никогда не увижу.

— Это тебе так кажется. Говорю тебе, дружище, в этом оружии есть нечто неправильное. Стоит использовать его хоть раз — всего один только раз! — и ты становишься другим. Ты начинаешь сомневаться, что реально, а что — иллюзорно, да и вообще существует ли хоть что–то реальное?

— Однако это не помешало тебе воспользоваться оружием, верно? — спросил Перси.

— Да, всеми его видами, кроме этого. Эта штука — нечто совершенно иное. В инструкции говорится, что ее никогда не испытывали: более того, ее вообщеневозможно испытать. Никто, даже тот парень, который ее изобрел, не знал точно, как она действует, но, судя по тому, что творят остальные…

— Если мне придется воспользоваться, — мрачно отозвался Перси, — я это сделаю. Нет такого оружия, которое было бы чересчур мощным. «Даже, — подумал он, — если это одно из изобретений Балкани».

Добродушному, старенькому и трясущемуся доку Бернсу потребовалось порядочно времени, чтобы с помощью рентгена обнаружить в руке Гаса Свенесгарда мгновенно убивающее устройство, вживленное под кожу ганийскими техниками. Но стоило его найти, само удаление оказалось делом несложным.

— Ну вот, будто гора с плеч, — вздохнул Гас, закуривая дешевую сигару из бакалейной лавки и с интересом разглядывая органическую повязку на руке. — А вы уверены, что где–нибудь в моем теле не вставлена еще одна такая штучка?

— Исключено, — заверил его док Бернс, укладывая инструменты в стерилизатор и включая его.

Гас сделал глубокую затяжку, подсознательно стараясь запахом дыма заглушить больничный запах, запах дезинфекции, которым буквально пропитался воздух в операционной дока Бернса.

— Знаете, док, — задумчиво проговорил Гас, — может, вы еще и не в курсе, но складывается впечатление, что вы — восходящая звезда на политическом небосклоне.

— Хм–м, — недоверчиво хмыкнул док Бернс.

— Именно так, сэр. — Теперь, когда смертоносное устройство было удалено, Гас испытывал необыкновенный душевный подъем. — Поверьте на слово, но в настоящее время червяк–администратор так погружен в книги, что совершенно не обращает внимания на то, что творится в Теннесси. И знаете, кто у нас сейчас реально заправляет всеми делами?

— Интересно, кто же? — насмешливо спросил док Бернс.

— Я! — с удовлетворением воскликнул Гас. — Вот кто! Причем, у меня обширные планы. Как бы вы отреагировали, если бы я сказал, что вовсе не собираюсь кончать с этими нигами? Я напротив, намерен заключить с ними сделку.

— Я бы сказал, что у тебя не все дома, — коротко ответил док Бернс.

— Послушайте, док. Эти самые ниги захватили несколько принадлежащих мне штучек, более чем странных вещиц, оставшихся с войны. Сейчас они пытаются использовать их, но сами настолько невежественны, что просто не догадываются — с такими машинами, как эти, они могут доставить весьма серьезные неприятности ганийским червякам. Не исключено даже, что появилась бы возможность отвоевать обратно всю Землю. Поэтому, док, человек, обладающий подобным оружием, мог бы взять под контроль эту планету.

— Гас, лично я советую тебе заниматься своим делом и стараться слишком–то не высовываться.

— Кто не рискует, тот не пьет шампанское, — сказал Гас, хлопая дока по спине.

Через полчаса Гас уже сидел в кресле–качалке в хижине одного из своих доверенных Томов, держа в руках орущий транзистор.

— Не обращай внимания на музыку, — сказал Гас. — Это просто для того, чтобы нас никто не смог подслушать, если в этом твоем домишке кто–нибудь натыкал жучков или пытается подслушать нас с помощью направленного микрофона.

— Интересно, мистер Свенесгард, о чем о таком секретном вы хотите со мной поговорить? — спросил Малыш Джо, невысокий худощавый Том, который всегда знал свое место.

— Я хочу, чтобы ты отправился в горы, Малыш, — сказал Гас, по–отечески кладя руку на плечо негру.

— Кто? Я? Идти туда, к этим диким людям?

— Я хочу, чтобы ты переговорил с тем, кто у них теперь самый главный, когда ганийские червяки захватили Перси Х.

Ты должен сказать ему, что, мол, я хотел бы заключить с ними сделку. Скажи, Гас хочет объединить с ними силы. Разумеется, командовать буду я, а они могут организовать нечто вроде штаба, который станет мне помогать. Скажешь им, мол, я думаю — нет же, Господи,я уверен! — мы можем надрать задницу ганимедянам. Под моим командованием, с их оружием и людьми.

— А это обязательно, мистер Свенесгард? — дрожащим голосом спросил несчастный Малыш Джо.

— Да, ты обязательно должен сделать это, — подтвердил Гас.

— Хорошо, мистер Свенесгард. Тогда, думаю, на той неделе я к ним и схожу.

— Нет, не на следующей, Джо.

— А когда? Завтра?

— Сегодня, Малыш Джо. Прямо сейчас.

— Ну что ж, так тому и быть, мистер Свенесгард. Как скажете, — с несчастным видом кивнул Малыш Джо.

Майор Рингдаль беспокойно мерил шагами гостиную дома доктора Рудольфа Балкани в Осло, столице Норвегии.

— Помнится, в свое время вы разработали для ооновцев какое–то электронное устройство, воздействующее на мозг, не так ли? — наконец сказал он.

— Да, хорошее получилось оружие, — ответил Балкани. — Даже слишком хорошее: они не решились им воспользоваться.

— Складывается впечатление, — заметил Рингдаль, — что перед тем, как мы захватили Перси Х, его последователи завладели этим адским оружием. Оно было спрятано в Теннесси, в районе Смоки–Маунтинс. Ганийская Великая Общность крайне обеспокоено этим. А как, собственно, это оружие действует?

— Результат его воздействия довольно необычен. Каждый попавший под его влияние продолжает воспринимать действительность, но только в виде галлюцинаций. А это вызывает быстро развивающуюся душевную изоляцию. Человек, подвергшийся воздействию аппарата, на самом деле, строго говоря, не изолирован — он по–прежнему воспринимает окружающий мир, но не в состоянии отличить воображаемого от действительности. Самым же восхитительным аспектом действия прибора является то, что он воздействует исключительно на систему чувственного восприятия. При этом познавательные способности, лобные доли мозга остаются не затронутыми. Жертва сохраняет способность ясно мыслить, только теперь данные, получаемые незатронутыми высшими нервными центрами, не могут быть объективно оценены или преобразованы в… — Балкани все рассказывал и рассказывал, хотя история и не сохранила его рассказ до конца. Наконец совершенно выдохшийся Балкани вытащил из кармана пиджака квадратную серебряную коробочку, достал из нее пилюлю и проглотил.

— Так вы утверждаете, — сказал Рингдаль, — что оператор этого устройства в той же степени подвергается…

— Основным достоинством оружия, — ответил Балкани, — является вовсе не то, что оно не уничтожает, а напротив, оберегает своего оператора. То есть, оператор точно так же дезориентирован, как и его жертва. Воздействие происходит через единую центральную точку, в которой объединены все разумы в данном поле синхронности. Поэтому, скорее всего, воздействие аппарата скажется на всех разумных существах планеты, а возможно, и на ганимедянах, поскольку у них на Земле имеются представители–телепаты.

— Возможно, ниги и не против самоубийственного аспекта этого адского оружия.

Улыбающийся Балкани взял наугад из коробочки еще одну пилюлю из своей скромной, но изысканной серебряной коробочки.

Снега в горах все еще было полно.

Вершины гор скрывал густой туман. На землю опускались сумерки.

Кругом все замерло. Стихло даже стрекотание сверчков. На сухую ветку плавно спикировала ворона и пристально уставилась вниз — в заросли высокой травы. Ветерок ерошил перья птицы, но она не оставляла своего насеста, вглядываясь во что–то внизу.

В траве наблюдалось какое–то движение, медленно движущаяся чернота, постепенно уходящая в песок. Это была кровь.

Там лежал полускрытый травой труп, который кому–то предстояло обнаружить завтра утром. Невысокий и худощавый мертвый негр лежал лицом вниз, причем, совершенно обнаженный. Малыш Джо.

На спине его красовалась выжженная лазерами надпись, явно адресованная Гасу:

МЫ НЕ НУЖДАЕМСЯ В ТЕБЕ, БЕЛЫЙ ЧЕЛОВЕК

10

— Ниг–парты движутся через сосновую рощу, квадрат 27–39, — механическим голосом доложила следящая система. — Около семи человек. Повторяю, семи.

Гас находился в ионокрафте, возглавляющем эскадрилью из десяти автономных разведчиков–бомбардировщиков. Он объявил в микрофон:

— Держаться как можно ближе к земле, вне поля зрения объектов в указанном квадрате.

Остальные ионокрафты тут же подтвердили получение приказа.

«Теперь, когда с ними нет Перси Х, который едва ли не нянчил их, они, скорее всего, стали чересчур беззаботными, — подумал Гас. — Не стоило им появляться прямо при свете дня. Да уж, это было по–настоящему глупо».

— Окружайте их! — бросил Гас в микрофон. — Рассейтесь, а когда займете нужные позиции, доложите. Только обязательно оставайтесь на уровне верхушек деревьев. И старайтесь не попадаться им на глаза. — «Ведь, кроме всего прочего, — подумал он, — у них на руках то самое оружие».

Десять разведчиков–бомбардировщиков разделились, направляясь в разных направлениях. Гас на своей машине завис на противоположной стороне хребта, где не опасался обнаруженных следящей системой ниг–партов. «Если я застану их врасплох, — сказал себе Гас, — они станут легкой добычей. Отплатим ублюдкам за то, что они сделали с Малышом Джо».

Свист турбин, поддерживающих ионокрафт на одном месте, был настолько тихим, что Гас слышал крики лесных птиц. Он надеялся, что ниги не располагают современным оборудованием, способным засечь негромкий звук турбин, вычленить его из прочих звуков вроде шума ветра, свистящего в окрестных ущельях.

При включенном автопилоте Гасу не оставалось ничего другого, как откинуться на спинку кресла, курить и нежиться на солнце, погрузившись в мечты. «Так или иначе, — твердил он себе, — Гас Свенесгард обязательно пробьется наверх». Даже успешное проведение операции по уничтожению ниг–партов, которую провалили ганийцы, одно это сделало бы его самым вероятным кандидатом на высший в Теннесси пост… А может быть, и на что–то большее. Почему бы ни стать главой чизов всего североамериканского континента?

Он начал прикидывать, что именно скажет Меккису после умиротворения нигов. «Я — человек из народа, — заявлял Гас своему воображаемому собеседнику–ганийцу. — Любой простой человек увидит во мне себя самого, поймет, что его чаяния полностью совпадают с моими. Люди, увидев, что парень вроде них самих забрался на самую верхушку, сделаются более миролюбивыми».

В принципе, все обстояло не совсем так. Но все же, приблизительно — так… Ниг–парты были все еще живы и отчаянно брыкались — само собой, дело это временное. Однако этот факт следовало учитывать.

В этот момент стали поступать давно ожидаемые им сигналы с других кораблей. Когда Гас убедился, что они заняли намеченные позиции, он объявил в микрофон:

— О’кей! Открывайте огонь на поражение! — После этого он отдал приказ пилоту подняться над уровнем хребта, чтобы наблюдать за ходом операции. У него не было ни малейшего желания принимать участие в нападении и рисковать собственной шеей. Оказавшись над гребнем, Гас увидел, как остальные разведчики–бомбардировщики с разных сторон несутся на цель, расположенную в миле отсюда. Гас, само собой, ожидал, когда взорвется первая бомба.

Но взрыва так и не последовало.

— Что случилось? — рявкнул Гас в микрофон.

Послышался визгливый голос сущика.

— Их там нет!

— То есть, как это? — спросил Гас, поспешно бросив взгляд на пеленгатор. — Приборы утверждают, что они все еще на месте! — Но в этот момент его охватило какое–то странное, неясное чувство. Когда оно прошло, он снова взглянул на пеленгатор. Само собой: там не было ни следа ниг–партов. — Что происходит? — взвыл он с ноткой паники в голосе.

Следя за слетающимися со всех сторон ионокрафтами, пилоты которых явно не понимали, что делать дальше, он заметил и еще кое–что. Нечто куда худшее. Глаз. Огромный немигающий глаз на склоне горы, который наблюдал за ним. А потом вся гора начала двигаться, словно живое существо. Она протянула длиннющую руку, похожую на щупальце осьминога, и одним резким движением смахнула два бомбардировщика–ионокрафта.

Резко развернув свой собственный ионокрафт и бросив его вниз, за бровку хребта, Гас на мгновение ощутил, что в пустом соседнем кресле кто–то сидит. Перси Х, насмехающийся над ним.

— Я неважно себя чувствую, — заявил оракул.

— Я затребовал от тебя прогноз, — презрительно заметил Меккис, — а ты только и можешь ныть, как тебе плохо.

— Мне не хочется заглядывать в будущее, — отозвался сущик. — Именно из–за этого я плохо себя и чувствую.

Меккису и самому было не по себе. «Возможно, — подумал он, — я слишком много читаю. И, тем не менее, остановиться не могу — ответ где–то там, в этих фантастических теориях Балкани. Чем больше я читаю, тем больше убеждаюсь в этом.

Взять, например, концепцию выборочной осведомленности. Ведь она может хоть что–то объяснить насчет кажущихся реальными иллюзий, о которых нам постоянно докладывают. Разум выбирает из массы чувственных ощущений только те, которые, с его точки зрения, заслуживают внимания. Он полагает, что их нужно воспринимать, как «реальные». Но кто же знает, что именно отвергает наш мозг, что остается за пределами восприятия? Возможно, эти так называемые иллюзии на самом деле иллюзиями вовсе и не являются, а представляют собой абсолютно реальные вещи, которые обычно отфильтровываются из общего потока чувственных данных нашим интеллектуальным стремлением к логическому и постоянному миру. Почему же они до сих пор не были способны повредить нам? Потому, наверное, что то, чего мы не знаем, повредить нам не может. Неизвестное…»

Доктор Балкани!

Меккис изумленно уставился на бородатого, напряженно уставившегося на него человека, сидящего в кресле напротив и курящего трубку. На глазах у изумленного ганийского администратора человек начал растворяться и вскоре исчез окончательно.

Содрогнувшись всем телом и едва не завязавшись узлом, Меккис сказал себе: «Я должен продолжать. Времени остается в обрез».

— Успокойся, дружище! — велел Перси одному из бойцов, который, похоже, на мгновение впал в истерику.

— Да говорю же тебе, я все еще невидим! — воскликнул несчастный.

— Я выключил прожектор еще час назад, — сказал Перси, как бы нечаянно прислоняясь к дереву. — Ты попросту не можешь оставаться невидимым. Ведь я–то же вижу тебя!

— Зато я себя не вижу! — воскликнул в отчаянии ниг–парт. — Я подношу руку к глазам и, поверь, дружище, там нет абсолютно ничего!

— Слушай. Линкольн, — сказал Перси, оборачиваясь к своему заместителю. — Ты видишь этого парня?

— Само собой, — ответил Линкольн, прищуриваясь сквозь свои очки с трещиной в стекле и неоднократно поломанной роговой оправой.

— Может, еще кто–нибудь не видит этого человека? — спросил Перси, поворачиваясь к остальным бойцам, сидящим и стоящим вокруг него.

— Да нет, мы все его отлично видим, — пробормотал кто–то.

Предводитель ниг–партов снова повернулся к «невидимке».

— Ладно, бери свой проектор, и трогаемся.

— Нет, дружище. Больше я в жизни не дотронусь ни до одной из этих проклятых штук. Ни за что на свете.

— То есть, ты отказываешься подчиниться приказу? — спросил Перси, вскидывая лазерное ружье.

— Полегче, Перси, — заметил Линкольн, мягко отводя ружье в сторону. — Я сам понесу его проектор.

Перси поколебался, потом пожал плечами, соглашаясь с предложением Линкольна.

К ночи они добрались до одного из своих укрытий и пересчитались. Парня, который считал себя невидимым, с ними не оказалось.

— Так он действительно исчез, — заметил кто–то.

— Ничего подобного, — возразил Линкольн. — Он просто сбежал и направился на плантацию Гаса Свенесгарда.

— Что? — воскликнул Перси. — А ты, значит, вот так просто взял да и дал ему уйти? Если тебе было известно, что он дезертир, почему ты не пристрелил его?

— Всех не перестреляешь, Перси, — мрачно огрызнулся Линкольн. — С тех пор, как ты начал использовать эти проекторы иллюзий, от нас сбежало довольно много парней… И если ты не прекратишь, еще очень многие последуют их примеру.

— Мне уже поздно останавливаться, — сказал Перси. — С помощью этого оружия я действительно могу пробить брешь в рядах этих вонючих чизов, могу доказать им, что они вовсе не могут считать себя непобедимыми. А без этих устройств наше поражение — всего–навсего вопрос времени.

— В таком случае, — терпеливо ответил Линкольн, — советую использовать их на полную мощность. Причем, чем быстрее, тем лучше. Пока с тобой еще остается хоть немного людей.

Поначалу дезертиры проникали на плантацию Гаса Свенесгарда поодиночке и парами, затем стали появляться более крупными группами. Гас, подозревая подвох, первых расстрелял, но потом осознал, что именно происходит, и стал отправлять их в тюрьму, сооруженную на скорую руку. Кончилось тем, что он допрашивал пленников в холле своего отеля.

С самого начала не вызывало сомнения одно. Все дезертиры страдали тем или иным расстройством психики, причем, у некоторых наблюдалась ярко выраженная галлюцинаторная параноидная шизофрения.

Самой распространенной галлюцинацией было убеждение, что Перси Х не захвачен, а по–прежнему руководит, скрываясь в горах, или что он каким–то чудом бежал и вернулся в горы. Для пущей уверенности Гас позвонил в Осло и переговорил с доктором Балкани. Психиатр уверил его, что и Перси Х, и Джоан Хайаси по–прежнему пребывают под замком.

— Значит, им просто хочется так думать, — пробурчал себе под нос Гас, вешая трубку.

Прочие иллюзии поражали разнообразием и отсутствием единой картины. Единственным «типичным» случаем мог служить Джефф Бернер, некогда капитан в разношерстной армии Перси Х.

После того, как в холл привели Джеффа, Гасу не понадобились способности телепата, чтобы немедленно определить — это старый опытный вояка.

— Ты Джефф Бернер? — спросил Гас, прикуривая сигару и удобно разваливаясь в мягком кресле. Джеффу, само собой, садиться никто не предлагал.

— Так точно, — кивнул мрачный чернокожий.

— Так точно, сэр , — сурово поправил его Гас. «С этими африканцами ничего не добьешься, — сказал он себе, — если не привить им должного уважения».

— Сэр, — покорно повторил Джефф.

— А теперь скажи мне, почему ты сбежал от ниг–партов?

Бывший ниг–парт начал нервно переминаться с ноги на ногу, потом ответил:

— Все из–за этих мысленных проекторов. От них у меня начались всякие там видения.

— Какие именно? — Гас постарался, чтобы этот вопрос прозвучал по–доброму и с симпатией. Он знал: наилучших результатов добиваешься, если обращаешься с нигами, как с детьми, которыми они, в сущности, и являются. «Пусть они воспринимают меня, — сказал он сам себе, — как кого–то вроде доброго отца».

— Да разные. Включаешь, бывало, машину, воображаешь себе что–нибудь, и это вроде как становится реальным. Только… Иногда, когда выключаешь машину, иллюзии никуда не деваются. И ты продолжаешь видеть их… Порой по нескольку дней.

— А ты сам, например, что себе представлял?

Именно этот момент допроса доставлял Гасу наибольшее удовольствие. Каждая история казалась более фантастической, чем предыдущие.

— Понимаете, сэр, — неуверенно начал ниг, — это началось, когда мы с двумя другими бойцами отправились за припасами и провиантом на ферму, что на окраине вашей плантации. В тот раз нам пришлось нелегко, потому что тот фермер, его жена и двое сыновей не давали нам приблизиться, поливая из лазеров. Мы решили, что ваши ребята скоро заметят вспышки, и на нас обрушатся ионокрафты. Вот я и подумал, что неплохо бы было получить какое–никакое подкрепление с помощью этой самой машины иллюзий — всего–то какой–нибудь десяток–другой человек, чтобы нагнать на фермера страху. И на тебе — эта штука прислала двадцать четыре человека, причем, все они сражались как ветераны, а потом помогли нам донести припасы до базы. Все бы ничего, да вот только мне до сих пор невдомек, как это иллюзия может тащить на себе ящик консервов. А самое удивительное, что когда я отключил машину, эти двадцать четыре человека никуда не исчезли. Они остались со мной в горах и ели, как кони. Да, сэр, буквально, как кони. В принципе, я был не против. Я даже подружился с одним из этих ребят. Он оказался настоящим товарищем. Мы целыми часами болтали с ним, причем он, похоже, знал все на свете. Никогда в жизни еще не встречал такого умного парня. Звали его Майк Монах, он родился и вырос в Нью–Йорке. Майк говорил, что присоединился к Перси Х потому, что никак не мог найти работу. Он, вроде, так шутил, но в этой шутке была и доля правды. Много кто примкнул к Перси потому, что никому больше они были не нужны.

Однажды он спас мне жизнь. Сбил гомотропный дротик, который вел себя так, будто на нем было написано мое имя. После этого я перестал считать его просто иллюзией. Решил для себя, что парень настоящий. Вот. А как–то вечером мы сидели в окопе и трепались, и тут я вдруг заметил, что остальные двадцать три человека куда–то подевались. Ну, я и говорю: «Слышь, Майк, чего это делается–то, а?» А он и отвечает: «Не бери в голову, Джефф, малыш!» Только я вдруг смотрю, а у него ступней нет. Я и говорю: «Слышь, Майк, а что это у тебя со ступнями?» Он и отвечает: «Да ничего, все у меня со ступнями в порядке, ты чего?» И тут я вдруг понимаю, что могу видеть сквозь его ноги. «Слышь, дружище, — говорю я, — а знаешь что? Я могу видеть сквозь твои ноги». А он и говорит: «Да брось ты, приятель». А я говорю: «Слушай, откуда ты все–таки взялся?» А он отвечает: «Я ж тебе говорил, я самый обычный пацан из Нью–Йорка». Только я–то видел, что у него уже вообще нет ног, а сам он весь стал прозрачным. Ну, я и говорю: «Слышь, дружище, куда это ты собрался?» А он и отвечает: «Никуда я не собрался. Куда я от тебя денусь?» Но голос его становился все тише и уже доносился вроде как издалека. Я кричу: «Эй, ты где?» И слышу, тихо–тихо так: «Там, где я всегда был раньше, и буду всегда–всегда бок о бок с тобой, черт ты эдакий». А потом — пуфф! И его не стало. С тех пор я никогда его больше не видел.

— И, значит, — спросил Гас, — после этого ты и дезертировал, да?

— Нет, — ответил Джефф. — Это было уже позже, когда я снова воспользовался машиной иллюзий.

— И зачем же ты использовал ее во второй раз? — удивленно спросил Джефф.

— Ну, а что бы вы стали делать на моем месте, будь у вас эта штука, мистер Свенесгард, сэр? Сделал себе хорошенькую подружку, вот что я сделал.

— Ага, значит, после того, как подружка стала растворяться…

— Нет, сэр. Еще до того как она начала растворяться. Уж поверьте, сэр, это была самая зловредная и капризная из всех женщин, которых я когда–либо встречал! Поверьте, сэр, я вовсе не трус, но это именно она заставила меня дезертировать.

В пещере высоко в горах спящий в спальном мешке человек пошевелился и сел.

— Линкольн! — сурово произнес Перси, протянул руку и потряс спящего товарища.

— А? — сонно пробормотал Линкольн. — Чево–о?

— Я решил, — сказал Перси. — Мы слишком долго оборонялись. Но с тем оборудованием, которым теперь располагаем, мы запросто можем перейти в наступление, вырваться, наконец, из этих гор и перебить пару–тройку чизов.

— Вот и я думаю то же самое, — сонно отозвался Линкольн. — До сих пор с этим новым оружием мы только щекотали им нервы.

— А ты пусти слух, мол, мы скоро применим все новое оружие за исключением Большого Папочки, что хранится в Верхней пещере. Будь я проклят, дружище, приходится признать, что эта штука пугает даже меня. Оставим один день на приготовления, а потом обрушимся на Свенесгарда всеми силами. Если захватим его плантацию, то заполучим и все оружие ганийцев, которое он позаимствовал у червяков, а заодно и множество Томов, которые как только увидят, что мы побеждаем, перейдут на нашу сторону.

А если хоть немного повезет, мы сможем прищемить даже этого червя Меккиса. Я слышал, Меккис практически ничего не делает, только лежит да читает. А все управление территорией Теннесси отдал на откуп Свенесгарду. Стоит захватить плантацию, и мы двинемся дальше, захватывая все более обширные территории. А если ганийцы захотят воспользоваться ядерным оружием, то мы уже окажемся там и там, не будем сосредоточены в одном месте. Все зависит от темпов нашего наступления. И, — закончил он, только уже себе под нос, — от иллюзий.

— Девушка Ниоткуда грядет! — возвестил Оракул.

— А чего орать–то? — огрызнулся Меккис. — Не видишь что ли, я читаю! «Все есть не что иное, как иллюзия, — сказал он себе. — Все мы лишь замкнутые монады, не имеющие ни малейших контактов с окружающим миром. И Балкани доказывает это. В таком случае, зачем мне волноваться по поводу столь бессмысленных фантомов как Девушка Ниоткуда, ниг–партов и Великой Общности? Ведь мир всего лишь картина, и если бы я захотел изменить ее, мне понадобилось бы всего лишь представить, что она изменилась.

Например, захоти я, мог бы представить землетрясение и…»

Все вокруг него вдруг затряслось, ударная волна прокатилась по кабинету, оставив в полу зияющую трещину.

Впавший в истерику Оракул отчаянно верещал, а Меккис с удовлетворением ее разглядывал.

Гас узнал о намеченной Перси атаке от одного из дезертиров за два часа до захода солнца. Как раз накануне ночи атаки. Он тут же отправился в офис администратора Меккиса и заявил, что хочет видеть его.

— Господин Меккис, — с явным облегчением сказала чизка–секретарша, — просил передать, чтобы его не беспокоили. Ни при каких обстоятельствах.

— Ниг–парты наметили атаку на сегодняшнюю ночь, — сказал Гас. Несмотря на кондиционер в приемной, он отчаянно потел.

— И все? — с жалостью спросил секретарша. — Да ведь эти ниг–парты всегда атакуют, то здесь, то там. Думаю, вы и сами запросто справитесь.

Гас открыл и закрыл рот, побагровел, а потом, не говоря ни слова, резко развернулся и вылетел из офиса. Забравшись в ионокрафт, он первым дело схватился за микрофон, поднес его к губам и начал быстро отдавать приказы.

Через час разношерстные силы Свенесгарда, состоящие из чего попало, от небольших атомных ракетных установок до вооруженных вилами Томов, опасливо двинулись навстречу огромным черным силуэтам, которые во тьме безлунной ночи катились прямо на них.

Ядерные заряды выпустили еще до того, как обе силы схлестнулись. Да вот только они не взорвались. Их как будто поглотила какая–то всеобъемлющая тьма. Затем появились ионокрафты–бомбардировщики, но и они тоже исчезли.

Гас сидел за штурвалом ионокрафта, висящего над плантацией, и по картинкам на экранах небольших мониторов, получающих сигналы от разных подразделений его пестрой армии, следил за происходящим. Его внимание привлекло то, что происходило на одном из экранов: транслировалась передача с одной из эскадрилий с пилотами–сущиками, которые подобрались к противнику ближе всего. Гас увидел, как из темноты выныривает стадо гигантских африканских муравьедов, огромных как динозавры, с большущими злобными глазами, могучими челюстями и ушами размером с купол цирка. У них были невероятно длинные языки, которые то и дело вылетали вперед и буквально слизывали ионокрафты с неба.

— Боже мой! — воскликнул Гас, не в силах поверить в реальность происходящего. — Только не муравьеды!

Следом за наводящими ужас муравьедами летел потрепанный автономный ионокрафт–такси с Перси Х и Линкольном Шоу на борту.

— Нет, ты видел? — воскликнул Перси. — Зуб даю, такого они не ожидали.

— Да, зрелище дикое, — отозвался Линкольн, скорее, с благоговейным страхом, чем с восторгом.

— А на что еще вы способны? — спросило такси.

— А как насчет чего–нибудь и в самом деле прекрасного? — крикнул Перси. — Как насчет гигантской огненной птицы? Феникса, например?

— О’кей, — ответил Линкольн. — Один уже готов. — Он подрегулировал лежащий на коленях прибор и сосредоточился. Из клубов пыли, тянущихся за несущимися вперед муравьедами, вдруг вынырнуло невероятное крылатое создание с размахом крыльев более тысячи футов. Существо, казалось, было создано из ослепительного пламени или, возможно, электричества, и по сплошь покрытому перьями телу и крыльям пробегали разноцветные сполохи. Глаза невероятной птицы излучали ярчайший бело–голубой свет, как две сварочные горелки, а когда она пролетала над ионокрафтом, то оставляла за собой шлейф пылающих искр, похожих на падающие звезды. Оба человека в ионокрафте ощутили запах озона, оставляемого чудовищем, а потом машину тряхнуло, да так, что едва не опрокинуло порывом ветра, поднятого взмахами огромных крыльев. То и дело птица разевала свой бездонный клюв и издавала хриплый крик, который Линкольну казался похожим на вопль безмозглого, ни в чем не повинного существа, подвергающегося смертной пытке.

— Разве не здорово? — воскликнул Перси Х.

— De gustibus non disputandum est, — философски заметило на латыни такси, которому явно не хотелось спорить о вкусах.

— В атаку! — крикнул генерал Роберт Э. Ли, бросаясь в гущу битвы во главе конных валькирий. Когда они, выкрикивая древние рунические ругательства, принялись топтать без разбора как белых, так и черных копытами своих светлых, как сливки, лошадей, их длинные волосы струились за ними по ветру.

В небе порхала эскадрилья вампиров, с клыков которых капала кровь, на одеждах красовались эмблемы Воздушного цирка барона Манфреда фон Рихтхофена, а в это время Самсон с волосами и со всем прочим несся вперед, размахивая челюстью ископаемого утконоса.

В гущу битвы рвался и батальон девочек–скаутов, налево и направо крушащих черепа врагов пережаренными булочками, а кошерный мясник со своим разделочным ножом превращал противников в мясной фарш. За ним неслись краснозадые бабуины, катя перед собой тележки из супермаркета с установленными на них пулеметами пятидесятого калибра. Рок–н–ролльная группа под предводительством молодого длинноволосого трубача по имени Габриель наяривала бешеные мелодии, в то время как бригада хирургов на ходу удаляла один аппендикс за другим, а чтобы избежать монотонности, время от времени проводила лоботомии.

Четверо визжащих трансвеститов в шелковых вечерних туалетах со смертоносной точностью разили недругов голубыми в блестках сумочками, наполненными цементом, а пигмеи и пещерные люди разбрасывали отравленные конфетти.

Позади них скакал светло–оранжевый единорог, на роге которого, словно пачка неоплаченных счетов, болтались семеро солдат. Растение–людоед с оксфордским акцентов высасывало у одного за другим спинной мозг со звуком, какой производит невоспитанный мальчишка, пытаясь высосать из стакана последние капли молочного коктейля. Павлины–садисты бродили среди раненых, заклевывая до смерти неосторожных, подающих признаки жизни. Обдолбанная беременная десятилетняя девчонка–хиппи безжалостно громила всех желающих в шахматы, в перерывах между ходами рисуя лиловой помадой на собственной обнаженной, но совершенно плоской груди любимых персонажей: маршала Ки, маршала Коли и Адольфа Гитлера.

Маленькие голые лесбиянки ростом не выше дюйма ползали по лицам врагов, выдирая им бороды по волоску за раз. Вурдалак задумчиво жевал чей–то большой палец ноги, а потом выплюнул ноготь. Отважное соединение газонокосилок и ревущих стиральных машин осуществили блестящий фланговый маневр и атаковали противника с тыла. Воздух был наполнен ужасными звуками: гортанными возгласами, воплями, воем, масляным смехом, ахами и охами, ворчанием, шепотом, криками и карканьем, ревом, визгом, страстными стонами, лаем, мяуканьем, чириканьем, блеянием и ворчанием.

Но в тот момент, когда уже казалось, что нормальные войска Гаса Свенесгарда вот–вот будут перебиты до последнего человека, фантастические орды Перси Х начали ссориться между собой. Франкенштейн набросился на вурдалака, Годзилла напала на Кинг–Конга. Скауты–мальчики с недвусмысленными намерениями ринулись на скаутов–девочек.

Саблезубый тигр был ослеплен шилами эльфов–сапожников. Стебелек Овсяницы Луговой (festuca elatior) был скошен предательским ударом Колорадского Жука со всеми своими пестиками, тычинками, цветками и прочим. Внезапно бой превратился в междоусобицу. Каждый за себя.

Перси мгновенно сообразил, что если останется в гуще этой кошмарной схватки еще хоть одно мгновение, он и его люди падут жертвой собственных фантазий. И действительно, в этот самый момент плотоядный пылесос попытался вломиться в ионокрафт, где находились они с Линкольном.

— Отступаем! — рявкнул Перси в микрофон. — Назад, в горы. Пока еще не поздно.

К утру на поле боя настало затишье.

Над землей висел туман, скрывающий следы, оставшиеся от ночной оргии взаимоуничтожения. Когда взошло солнце, туман стал исчезать, а вместе с ним начали растворяться и многочисленные фантастические образы и формы, которые он до этого скрывал. Чудовищные мертвые слоны и взорванные танки сливались, становились прозрачными, а потом исчезали окончательно. Груды трупов в мундирах едва ли не всех времен и народов расплывались, начинали мерцать и растворялись в тумане вместе с призрачными ионокрафтами, сущиками, Томами и ниг–партами… Да, люди, настоящие и вымышленные, тоже блекли, обращались в туман и вместе исчезали.

К полудню туман и то, что скрывалось под ним, исчезло без следа, а на равнине под палящими лучами солнца остались торчать только стебли истоптанной травы.

11

Пол Риверз не обернулся, он стоял у окна номера отеля и смотрел на трущобы в лучах полуденного солнца. «Все, что он говорит, — думал Пол, — совершенно правильно. И все же…»

— У ситуации в горах может быть только два исхода, — сказал доктор Мартин Чоит, непосредственный начальник Пола во Всемирной психиатрической ассоциации. — Перси не станет использовать свое адское оружие, лишится кожи, а вместе с ним человечество окончательно утратит свое эго. Или Перси использует адское оружие, и тогда всем нам настанет конец. Неужели вы сами не понимаете?

Пол отвечать не стал, просто кивнул. «Да, — подумал он, — это–то я понимаю. Вот только признаваться не хочется».

— В таком случае вы должны понимать и то, — продолжал доктор Чоит, — что у нас нет выбора. Мы должны убить его и сжечь тело, причем, обставить это так, будто он погиб в бою — пал смертью храбрых. Наша организация уже начала действовать. Семь высокопоставленных чиновников–чизов уже покончили с собой в соответствии с постгипнотическим приказом своих психотерапевтов. Мы приступили к осуществлению и других планов, но нам непременно нужна жертва. Если мы хотим завоевать поддержку широких народных масс, то нужен свой собственный Джон Браун, собственный распятый Иисус. Разве свобода всей человеческой расы не важнее, чем жизнь одного человека, одного жестокого фанатика?

— Но почему именно я? — спросил Пол.

— Потому что он вам доверяет. Вы вырвали его из лап Балкани. У нас больше нет никого, кто мог бы подобраться к нему так близко, как вы.

— В этом–то и проблема, — сказал Пол. — Он мне доверяет. Именно поэтому я не могу согласиться.

— Он не сможет телепатически прощупать вас. Мы можем гипнотически внедрить в ваше сознание легенду, историю, в которую будете верить и вы сами — до тех пор, пока не настанет момент нанести удар. Он ничего не будет знать.

«Но, — подумал Пол, — зато буду знать я».

— Мне нужно время подумать, — сказал он.

Чоит поколебался, потом сказал:

— Хорошо. Даем вам несколько дней на размышление.

Они обменялись рукопожатием, и доктор Чоит, не оглядываясь, вышел. «Сейчас все поголовно говорят «мы“, — рассеянно подумал Пол. — Практически никто не говорит «я“. В наши дни все представляют какую–нибудь аморфную, безответственную группу, и никто не представляет самого себя».

Выйдя из спальни, Джоан Хайаси, сказала:

— Я хотела бы отправиться куда–нибудь на природу. — Она неуверенно улыбнулась. — Можно?

— Разумеется, — ответил он, и тут испытал внезапный подъем настроения, неожиданное ощущение свободы. — Знаешь что, пошли–ка и купим тебе целый сад.

Эд Ньюком встретил их в холле у самого выхода.

— Что это с вами? — поинтересовался он, заметив их оживленные лица.

— Да вот, решили сходить за кое–какими покупками, — ответил Пол. Он оглянулся через плечо и увидел, что Эд изумленно смотрит им вслед. В этот момент он подумал именно как доктор: «Джоан не проявляет признаков возвращения в реальный мир. Она хочет чего–то». Однако из отеля на улицу с Джоан выходил уже просто Пол. Он взглянул на белое кучевое облако, как Бог нависшее над грязными трущобами и подумал: «Красота, красота, красота».

— Джоан! — позвал доктор Балкани.

— Да, Рудольф, — откликнулся робот Джоан Хайаси, сидящий на кушетке в погруженном в полумрак кабинете Балкани. Теперь каждый день происходило одно и то же. Балкани замечал в состоянии своей пациентки изменений не больше, чем в массивном бронзовом бюсте Зигмунда Фрейда. Вот только ему порой начало казаться, что бюст улыбается ему. Причем улыбку эту уж никак нельзя было назвать приятной.

Балкани сказал:

— Джоан, может быть, тебе чего–нибудь хочется?

— Нет, Рудольф.

Глядя на нее, он продолжал:

— В таком случае, ты счастлива. Скажи, ты счастлива?

— Не знаю, Рудольф.

— Счастлива, — сказал он. Сердито дымя трубкой, он принялся расхаживать по кабинету. Джоан не следила за ним взглядом — она по–прежнему смотрела прямо перед собой. Он внезапно остановился, уселся рядом с роботом и обнял его за плечи. — А что бы ты сделала, если бы я поцеловал тебя? — спросил он. Робот не отвечал. — Обними меня! — рявкнул он, и тот подчинился. Он припал губами к его губам в долгом поцелуе, но не почувствовал взаимности. Тогда снова вскочив, Балкани бросил: — Тоска зеленая.

— Да, Рудольф.

— Разденься!

Робот подчинился приказу, быстро и не выказывая никаких эмоций. Балкани тоже начал раздеваться и едва не упал, снимая брюки. Оставшись нагишом, он велел:

— Так, а теперь снова поцелуй меня.

Они снова поцеловались.

Через несколько мгновений Балкани крикнул:

— Все равно тоска! — Он грубо толкнул ее обратно на кушетку и еще раз поцеловал, но все равно не испытал никаких эмоций. Высвободившись из объятий робота, он отвернулся. У него было какое–то странное чувство. «И почему я так люблю ее? — спрашивал он себя. — Я никогда никого еще так не любил». Поднявшись, он подошел к своей одежде, порылся в карманах и нашел таблетки. Открыв коробочку, он вытряхнул содержимое — кучку пилюль всевозможных форм и цветов — и, не запивая, отправил всю пригоршню в рот. — Видишь? — спросил он робота. — Мне все равно, жить или умереть. Да и тебе, похоже, тоже, верно?

— Да, Рудольф. — Она, как и раньше произнесла это безо всякого выражения. Равнодушно.

— Но все же есть одно чувство. И готов держать пари, ты все еще испытываешь его. Страх. — Он бросился к книжному шкафу, и, крякнув от натуги, снял бюст Фрейда. — Я собираюсь убить тебя. Может, тебя и это не волнует?

— Нет, Рудольф.

В отчаянии и ярости, Балкани поднял массивный бронзовый бюст над головой и двинулся к кушетке. Она даже не вздрогнула, более того, она, казалось, этого даже не заметила. Он со всей силы обрушил бюст ей на голову. Черепная коробка треснула.

— Я только хотел… — ошалело начал он, когда робот Джоан Хайаси свалился с кушетки и распростерся на полу. И тогда он увидел, что находилось внутри ее черепа — не бесформенная масса серого вещества, а центральный блок управления со множеством микроминиатюрных печатных плат, полупроводниковыми компонентами головного и спинного мозга, а также хрупкие широкодиапазонные импульсные генераторы, низкотемпературные сверхпроводниковые аккумуляторы на жидком гелии, гомеостатические переключатели… Причем, часть оборудования, как это ни выглядело абсурдно и гротескно, все еще функционировала, включая стандартные цепи обратной связи. Блок хоть и вывалился наружу, свисая на проводках у ее щеки, продолжал функционировать, как какой–то рак с оторванной головой, который шевелится, повинуясь одним лишь рефлексам. И тут он сообразил, что штуку эту когда–то сделал он сам.

— Джоан… — прошептал он.

— Да, Рудольф? — едва слышно отозвался робот, а потом окончательно затих.

— Джоан, — сказал Пол Риверз.

Джоан Хайаси, сидящая на кровати в их ноксвилльском номере отеля, освещенная багровыми лучами заходящего солнца, откликнулась:

— Что, Пол?

— Тебе хочется чего–нибудь?

— Нет, Пол. — Она перевела взгляд на стоящий на подоконнике ящик с тропическими растениями. Потом улыбнулась. Улыбнулся и Пол Риверз.

«Может, лечение и довольно необычное, — подумал он, — но оно дает результаты. Только бы она начала испытывать интерес — нет, не только к растениям, а к людям и окружающему миру».

— Они хотят, чтобы ты убил Перси Х, да? — спросила она. — Я подслушивала. Хотела услышать, о чем вы говорите.

Не глядя на нее, он ответил:

— Да, хотят.

— И ты собираешься сделать это? — безучастно спросила она.

— Не знаю. — Он поколебался, и продолжал: — А, по–твоему, как мне поступить? «Это что–то новенькое, — с иронией подумал он, — доктор просит совета у пациента».

— Будь счастлив, — сказала Джоан. Поднявшись с кровати, она подошла к своему недавно приобретенному ящику с цветами, наклонилась и принялась перебирать пальцами землю. — Все эти политические движения, философские учения и идеалы, все эти войны — всего–навсего иллюзии. Старайся не нарушать свой душевный покой; не существует правды или неправды, побед и поражений. Есть только отдельные люди, и каждый из них совершенно одинок. Научись одиночеству, наблюдай за летящей птицей, но не рассказывая никому, даже не запоминай этого, чтобы рассказать кому–нибудь потом. — Она повернулась к Полу. Голос ее стал тихим и напряженным. — Пусть твоя жизнь остается тайной, каковой она и является. Не читай газет, не смотри телевизор. Не нужно…

«Эскапизм, — думал он, слушая ее гипнотический голос. —Нужно быть настороже — все это очень убедительно, но ложно».

— Хорошо, — наконец сказал он, прерывая поток ее слов, — если я буду просто сидеть, тупо уставясь на собственные руки, что будет с моими пациентами? Что станет с людьми, которым я мог бы помочь?

— Думаю, они так и останутся при свом безумии, — ответила Джоан. — Зато ты, по крайней мере, не разделишь их участи.

— Но нельзя же не признавать реальности.

— Реальность — это моя рука. А вот война — это лишь сон.

— Разве тебя не волнует, что человечество порабощено существами с другой планеты? Разве тебя не волнует, что все мы, возможно, скоро умрем?

— Я все равно когда–нибудь умру. А когда это случится, не все ли мне будет равно, живы остальные, или нет?

Пол Риверз почувствовал, как его захлестывает волна тупого отчаяния. «Она так невозмутима, — лихорадочно думал он, — так надежно укрыта за своими шизоидными линиями обороны. За этим своим праведным фасадом. Какой абсолютный эгоизм, какая вызывающая самовлюбленность». Опустив глаза, он увидел, что руки его сжаты в кулаки. «Боже мой, — подумал он, — что я делаю? Я никогда не бил пациентов, я их только слушаю. Должно быть, она все же зацепила меня, проникла в какой–то глубокий колодец бессознательно подавляемого мной в душе балканиизма». Он бросил на нее взгляд и заметил, что она внимательно наблюдает, ощущая его отчаяние, гнев и страх.

— Вам кажется, будто эта ваша маленькая война — важное дело, — сказала она. — Но для меня она — всего лишь мелкая и ничего не значащая стычка в куда более серьезной борьбе.

— Интересно, что же это за борьба?

Не говоря ни слова, Джоан указала на ящик с растениями. Среди цветов схватились две группы муравьев — красные и черные. Пол уставился на переплетающиеся в борьбе тела и челюсти, сомкнувшиеся на врагах, потом отвернулся, не в состоянии вымолвить ни слова. «А может это я, — мелькнула у него мысль, — живу в мире снов и утешительных иллюзий? И настоящий эскапист это как раз я?»

Тут он заметил, что Джоан по–прежнему наблюдает за муравьями. Но не с состраданием — на ее безмятежном как у Будды лице играла легкая нежная улыбка.

Рудольф Балкани уселся за свою усовершенствованную, питаемую от солнечных батарей пишущую машинку и позволил потоку слов литься из–под пальцев. Двое суток без сна, но какое это имело значение? Таблетки метамфетамина в его серебряной коробочке для лекарств будут поддерживать его до тех пор, пока он не закончит.

В кабинете горела всего одна лампа: обычная лампа с металлическим абажуром, стоящая на его заваленным всякой всячиной рабочим столе. Остальной же кабинет, в том числе и пол вместе с распростертым роботом Джоан Хайаси с размозженной головой, скрывал полумрак. Балкани казалось, что единственная лампа удерживает, хотя и постепенно слабея, темноту настолько тяжелую и плотную, что ее можно буквально осязать.

Он запер дверь. Несколько раз кто–то стучался, но Балкани отправлял их прочь. Интерком и видофон он разнес вдребезги. В этом тоже помог бюст Фрейда.

Сейчас бронзовый духовный отец валялся на полу лицом вниз. Он свое дело сделал. Пришло время сыну создавать вселенную. Рудольф Балкани лихорадочно трудился. Новая вселенная в виде книги должна придти на смену вселенной Фрейда, да и всем прочим вселенным, возникавшим до нее. Молодое поколение в ходе революции молодости против старости будет почитать эту книгу как свою Библию.

За работой он насвистывал отрывки каких–то мотивчиков, причем все они были из разных рекламных песенок, которые он собирал и изучал в молодости. Как же много он узнал с помощью телевизионных реклам! В то время как другие на время рекламы делали звук телевизора потише, Балкани делал его погромче. Остальные программы не продавали ничего, кроме морали среднего класса, в лучшем случае — отчаянно скучной, зато рекламные ролики предлагали мир, в котором товаром становились мечты, где на экране появлялись молодость и красота, где вся боль и страдания исчезали, сметаемые длинными шикарными волосами. Авангардистские фильмы? Балкани просто презирал их. Даже в самых сюрреалистических из них не было ничего сравнимого с притягательной силой телевизионных реклам. Работы даже самых известных режиссеров шестидесятых и семидесятых, к счастью, были давно забыты, зато видеокопии реклам эротического мыла и пива, относящиеся к тому же периоду, сейчас стоили среди коллекционеров от ста до двухсот ооновских долларов.

Балкани завершал свой шедевр «Терапия небытия». А почему бы и нет? Случай Джоан Хайаси, это единственная незаполненная клетка в космическом кроссворде. И наконец–то, правда, самым неожиданным образом она была заполнена. Сидящий в одиночестве в своем кабинете Балкани громко расхохотался. Как все оказывается просто! Просто длиннющий анекдот о дворняге, соль которого заключается в том, что соли–то и нет.

А что же лежит за всем этим?

Небытие.

Внезапно Балкани остановился. Последнее напечатанное им предложение несло отпечаток завершенности. Да, он написал последнее предложение труда всей своей жизни. Балкани осторожно вынул лист из машинки и приложил его к остальным, аккуратно и тщательно запечатал рукопись книги в большой конверт и надписал на нем адрес своего нью–йоркского издателя. Затем он положил конверт на поднос для исходящей почты, и автоматическое устройство тут же утащило его. Ну, вот и все.

Устало шаркая, он потащился к шкафчику с лекарствами, ощущая результат нескольких бессонных ночей. «Да, чересчур большая доза хинидина, — подумал он, беря шприц, — наверняка вызовет столь желанную остановку сердца».

Крякнув, он опустился на край кушетки, закатал рукав. И сделал себе укол. Его рука после множества предыдущих инъекций стала практически нечувствительной — он ничего не почувствовал.

Когда шприц выпал из его цепенеющих пальцев, игла сломалась, а сам он со вздохом откинулся на кушетку.

Подчиненные так боялись его, что долго не осмеливались без разрешения войти в кабинет. Поэтому тело было обнаружено лишь через полтора дня.

12

— Как это вы не знаете, где он? — возмутился доктор Чоит.

— Да вот и не знаю, — пожимая плечами, ответил Эд Ньюком. Дело было в номере ноксвилльского отеля. Оба несколько мгновений молча смотрели друг на друга, потом доктор Чоит отвел взгляд.

— Он обязательно должен был оставить что–нибудь вроде записки с указанием, где его можно отыскать.

— Не–а, — спокойно ответил Эд Ньюком.

— И он, говорите, забрал с собой эту девушку, Джоан Хайаси?

— Именно так, доктор Чоит.

В номере становилось жарко. Чоит вытащил ирландский полотняный носовой платок и вытер взмокший лоб. Бьющее в окно яркое солнце заставляло его щуриться, он чувствовал гнев и раздражение.

— Мне просто необходимо его найти. Я должен знать, возьмется ли он за задание насчет Перси Х или нет. Прошло уже пять дней, он вполне мог исчезнуть с концами. «Дезертировать, — мысленно поправился он, — или просто пойти на попятный».

— Вы, похоже, не очень хорошо знаете Пола, верно? — спросил Эд Ньюком.

— Напротив, в том–то и беда, что я знаю его слишком хорошо. Я отлично знаю, как сильно он эмоционально сближается со своими пациентами. Это одна из составляющих его терапии — относиться к пациента едва ли не как к равному. Порочная практика, она вызывает слишком большое напряжение у самого врача. Возможно, он попросту не выдержал такого напряжения. — При этих словах Чоит почувствовал — нет, не раздражение, а искреннее сочувствие.

В этот момент Пол Риверз наслаждался таким душевным миром и покоем, каких раньше еще не испытывал. Он учился ничего не делать. Общество сексуальной свободы так и не поняло, как этого добиться, зато Джоан Хайаси преуспела и теперь учила его в ветхой однокомнатной хижине, затерянной в теннессийском лесу, вдалеке от ближайшей дороги. Она учила его, как нежиться на солнышке подобно растению и пускать корни.

Они лежали бок о бок на дряхлом крыльце, касаясь друг друга лишь кончиками пальцев. Как–то раз Пол нерешительно попытался поцеловать ее, но она мягко оттолкнула, и он решил, что это отказ. А теперь после часа бездумного молчания она вдруг заговорила, причем, очень медленно.

— Я больше не могу заниматься любовью, она кажется мне фальшивой. Я больше не мужчина и не женщина. Я и то, и другое, и, в то же время, ни то, ни другое. Я одновременно и вся вселенная, и одинокий наблюдающий глаз. Быть мужчиной или женщиной — значит играть роль, а желания играть у меня нет. Однако касаться меня, наверное, приятно. Интересно, а это так же приятно, как дотрагиваться до кота или собаки?

— Да, — едва слышно отозвался Пол. «В первый раз, — думал он, — имею дело с женщиной, которая знает, что мне нужно. Как быть рядом со мной, не требуя от меня внимания, не требуя постоянных доказательств того, что она существует. Ведь в какой–то мере правда, — вдруг осознал он, — что быть мужчиной или женщиной — это и в самом деле игра, некая предопределенная культурой роль, которая может не иметь почти ничего общего с нашим внутренним самовосприятием. Ведь сколько раз, — спросил он себя, — я занимался любовью не потому, что мне этого хотелось, а потому, что хотел доказать самому себе и какой–нибудь несчастной женщине, что я «настоящий мужчина»?»

Он повернул голову и бросил взгляд на ничего не выражающий профиль Джоан и подумал: «Какой же далекой она кажется. Интересно, в каких потаенных глубинах сознания она сейчас пребывает?»

— Где ты, Джоан? — спросил он.

— Нигде.

— Так, значит, ты — та самая Девушка Ниоткуда, да?

— Можешь называть меня и так.

Внимание Пола привлекла какая–то птичка, возможно, пересмешник. Она щебетала на дереве за пределами заросшего сорняками двора. Раз за разом повторялась одна и та же коротенькая песенка. Наблюдавший за ней Пол мог бы поклясться, что птичка вдруг задумчиво взглянула на него, перед тем как на мгновение смолкнуть. Человек и птица некоторое время разглядывали друг друга, а потом пересмешник возобновил свои трели. И тут Пол ощутил нарастающую душевную боль. В голове его закрутились какие–то фантазии, а на глаза неожиданно навернулись слезы. Возможно, он тоже когда–то был птицей, возможно, сейчас эта птичка признала в нем своего собрата.

Пересмешник подлетел поближе, по–прежнему щебеча.

«У меня тоже есть крылья, — подумал Пол. — Только они невидимые. Но я слышу свистящий под ними ветер, чувствую, как он поднимает мое тело ввысь».

Когда взгляд его прояснился, птичка уже улетела.

— Она знала, что ты слушаешь, — сказала Джоан. — Она настоящая актриса.

— А с тобой часто такое случается?

— Да, — ответила Джоан. — Они все актеры, и птицы, и звери, но они не станут рисоваться перед тобой, если не уверены, что ты не причинишь им вреда. Они не располагают такими знаниями, какими обладают люди, но куда более мудры. Некоторые из них, в особенности кошки, самые настоящие философы и святые.

— А ты святая? — спросил он, удивившись собственному вопросу.

— Возможно. Если мне и хотелось бы кем–то быть, так это либо святой, либо праведницей. А что еще чего–то стоит?

Пол задумчиво заметил:

— Ты наполовину своего добилась. — Он осторожно подбирал слова. Будда и Христос начали с того, что удалились в пустыню, чтобы обрести одиночество, в котором ты сейчас пребываешь, но не остались там навсегда. Они вернулись — вернулись, чтобы попытаться хоть что–то сделать для остальных людей. Может, из этого ничего и не вышло. Но, по крайней мере, они хотя бы попытались. — Пол, кряхтя, встал, ноги еще чуть дрожали. Он немного постоял, потом потянулся и почувствовал, что в полном порядке.

— Куда ты? — спросила Джоан.

— Обратно в город, — мрачно ответил Пол. — Нужно кое–что сделать.

К своему удивлению, Гас Свенесгард обнаружил, что после Великой Битвы он все еще жив. А живой мог позволить себе удовольствие отдать должное противнику.

— Да, в этих горах засели ниги, что надо, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. Он как раз тащился по коридору собственного отеля, намереваясь выйти наружу, на яркое утреннее солнышко. Остановившись на крыльце, он вдохнул изрядное количество доброго, пыльного воздуха, приправленного здоровым запахом прелой травы; затем провел рукой по давно не бритому подбородку, откашлялся и сплюнул.

— Видать, пора завязывать с куревом, — пробормотал он себе под нос. Но в глубине души он прекрасно понимал, что на такое у него попросту не хватит силы воли.

Поэтому он вытащил сигару и прикурил от зажигалки.

«Да, — подумал он, — так–то лучше». Ничто так замечательно не забивало старый противный табачный вкус во рту, как новая затяжка. Свен выпустил дым и спустился по ступенькам, аккуратно переступив провалившуюся. Он направился вдоль по улице к лагерю заключенных. Лагерь представлял собой несколько свободных участков, обнесенных колючей проволокой, на которых содержались дезертиры–ниг–парты. Их количество на плантации Гаса все возрастало. Со времени битвы фантомов жидкий ручеек отступников превратился в бурлящий поток. «Если они и дальше будут использовать свою машину иллюзий, — сказал себе Гас, — то мои дела пойдут в гору».

Дойдя до проволочной изгороди вокруг лагеря пленников, он несколько минут постоял, приводя мысли в порядок. «Нет, все–таки не стоит, — наконец решил он, — держать этих славных черных жеребцов в загоне без дела. Наверное, лучше бы было организовать здесь какие–нибудь общественно–полезные работы. Во–первых, стоило бы организовать здесь фабрику по изготовлению табличек вроде: «Требуются рабочие“, «Давайте объединимся“, — и все такое прочее. А чтобы выплачивать им зарплату, нужно будет организовать фабрику по производству купюр. Кажется, в музее остались старинные матрицы денег конфедератов, которые и посейчас прямо как новенькие, будто их гравировали не во времена Джеффа Девиса.

А как только мы напечатаем денежки, — радостно подумал он, — начнем приводить эту дыру в порядок. Строить дороги, ремонтировать ионокрафты. А заодно и создавать порядочное правительство». Он начал мысленно составлять список всех своих родственников и близких друзей. Разумеется, для них придется организовывать специальные должности… А кроме того, он создаст штат чиновников–функционеров с совершенно неопределенными обязанностями, состоящий из всех хороших ребят Теннесси, с которыми он вась–вась. «Надо бы включить в их число и несколько правильных нигов, — прикинул он. — Иначе нипочем не успокоятся».

Тут он заметил тощую, сутулую фигуру дока Бернса, только что появившуюся из–за ворот лагеря.

— Ну, как дела, док? — спросил Гас.

— Этих людей нужно немедленно вывезти отсюда. Здесь самый настоящий рассадник болезней.

— Может, снова отправить их воевать, а? Они ведь сбежали от ниг–партов, так пускай теперь сражаются с ними.

— Эти ниги, — ответил док Бернс, — сбежали не от партов, они сбежали от нового оружия. И вряд ли им захочется воевать против того же самого оружия. Они и так хлебнули лиха, сражаясь на той стороне, так что вряд ли…

— Но, — сказал Гас, — я ведь все равно собираюсь очистить эти горы раз и навсегда. Я вовсе не собираюсь сдаваться. Я просто не могу сдаться…

— Используй роботов.

— Знаете, док, может, в этом что–то и есть. «На армию роботов, — подумал Гас, — иллюзии, скорее всего, и не подействуют». В любом случае, идею стоило проверить.

— Массированное наступление на ниг–партов, — громко объявил он, — с использованием исключительно автоматического и гомеостатического оружия.

Док Бернс скептически заметил:

— И где же, интересно, вы достанете такое оружие?

— У моих червяков, — сказал Гас. — Я заставлю Меккиса дать мне лучшее из того, что у них есть. Может, это будет нечто такое, чего мы еще вообще в глаза не видели. — Он развернулся и быстро ушел.

— Не нужно больше читать, — взмолился Оракул. — Близится час Девушки Ниоткуда!

Меккис потянулся и коснулся языком кнопки интеркома.

— Пришлите Посредника, — велел он своему секретарю–чизу.

Вскоре дверь скользнула в сторону. В кабинете появился улыбающийся, хорошо одетый терранец с галстуком–бабочкой и в пурпурном бархатном комбинезоне.

— Я — Посредник, — сообщил он Меккису.

— Знаю, — ответил Меккис, и подумал: «Ты, должно быть, тоже телепат, в противном случае тебе бы ни за что не получить нынешней должности. К тому же, — сказал он себе, — ты, наверняка, выпускник школы Балкани».

— Насколько я понимаю, — начал Посредник, — вы ищете некие документы, некие малоизвестные работы доктора Рудольфа Балкани, которые он распространял исключительно среди студентов своих семинаров. Документы, без которых невозможно понять теории Балкани, и которые, в то же время, недоступны широкой публике.

— А у тебя они есть?

— За определенную цену.

— Само собой, — ответил Меккис. — Мне рассказывали, что это ты продал моему предшественнику маршалу Коли обширную коллекцию пластмассовых моделей самолетов и разной другой исторической всякой всячины, которая теперь пребывает в этом офисе. Если вы сможете добыть мне эти документы, я готов отдать вам всю коллекцию моделей аэропланов времен Перовой мировой войны.

— Шутить изволите, — едва заметно улыбнулся Посредник.

— Я вполне понимаю, что вы можете счесть мою щедрость чрезмерной, — сказал Меккис, но мы, ганимедяне…

— Нет, вы, наверное, не поняли. — Теперь Посредник улыбался уже открыто. — Я бы и за деньги не взял эту коллекцию моделек. Грош им цена.

— Но маршал Коли говорил…

— Маршал Коли был коллекционером, мистер администратор, а я — бизнесмен. Документы, о которых вы говорили, обойдутся вам где–то в районе сотни ганимедских клудов. Это мое последнее слово.

— Хорошо, покажите.

— Только одну страничку, не больше.

— Я бы мог приказать арестовать тебя и изъять документы силой, — сказал Меккис.

— Верно, — согласился Посредник. — Но в таком случае остальных бумаг, которые я мог бы предоставить, вам не видать, как своих ушей. Это всего одна из великого множества подобных ей милашек.

— Хорошо. Мой секретарь выпишет вам чек на сумму в сто клудов. А теперь покажите мне бумагу.

После ухода Посредника Меккис внимательно изучил документ. На вид он казался подлинным: Меккис узнал характерный стиль Балкани. «Ключевой анализ, — подумал Меккис, — экспериментов по химиотерапии, сделавшей возможной его Терапию Небытия. Боже Всемогущий! Обязательно нужно увидеть, что еще есть на продажу у этого молодого терранца», — решил ганимедский администратор. Он отказал в аудиенции Гасу Свенесгарду. Когда Меккису сообщили о появлении Гаса, он даже не удосужился просканировать его мысли.

— Как я уже говорил, — сказал он секретарю, — дайте ему то, что он просит, а меня оставьте в покое.

Так Гас получил распоряжение выдать ему необходимое тяжелое автономное и гомеостатическое наступательное вооружение.

Меккис не знал об этом, а если бы и знал, то ему было бы все равно. Поскольку только что получил некое донесение, и новости оказались совершенно неожиданными.

— Перси Х и Джоан Хайаси, — сообщил ему секретарь, — сбежали из заведения доктора Балкани в Норвегии. — Пауза, затем секретарь добавил: — А сам доктор Балкани мертв.

На какой–то миг Меккис даже утратил способность думать. Он сидел с разинутым ртом и высунутым языком.

— Как это случилось? — наконец выдавил он.

— Похоже, это самоубийство.

— Нет, — прошептал Меккис. — Самоубийством это быть не может.

— Я лишь передаю информацию, полученную из Культурного контроля, — сказал секретарь.

— Что–нибудь еще?

Секретарь продолжал:

— Почти наверняка Перси Х вернулся на свою территорию. Это привело Культурный контроль в панику, поскольку теперь сопротивление ганийским властям может стать гораздо более упорным и умелым, чем прежде. Кто–то ухитрился протащить в заведение Балкани двух роботов, одного — полную имитацию Перси Х, а другого — Джоан Хайаси. Балкани, по–видимому, не заметил подмены, хотя роботы такого типа в свое время были разработаны им самим. Существуют определенные подозрения, что Балкани был двойным агентом, и что все обученные им чизы получили постгипнотическое внушение на самоубийство. Некоторые из них уже покончили с собой, причем, без всяких видимых причин.

— Благодарю, — сдавленно произнес Меккис. Он языком отключил интерком и долго сидел в тишине. Стол перед ним был завален статьями, монографиями, книгами и брошюрами доктора Балкани, и Меккис думал: «Пока я жив, Балкани жив тоже. То, что он начал, заканчивать мне. Теперь все работы этого человека у меня в голове».

Он кликнул сущиков. Они тут же примчались, прискакали, прилетели из соседней комнаты, страшно довольные тем, что снова понадобились, что могут быть чем–то полезными хозяину.

— Инженер–электронщик, — сказал Меккис.

— Здесь, — пискнуло крошечное создание с изящными тонкими пальцами.

— Переделай мыслеусилитель, которым мы пользуемся для связи с Ганимедом, на более короткий радиус действия, — велел он. «Мы всегда живем в сознании других, — подумал он, — слипшиеся в вязкую массу посредством Великой Общности, и практически почти не существуем как индивидуумы».

«Но я, — думал он, — стал индивидуумом. Я появился из Великой Утробы, я появился на свет… в качестве кого? Истинного ганимедца? Человека? Нет, кого–то еще, чуждого всему сущему, не принадлежащего ни к одному из видов. Балкани. Великая Общность отторгла меня, сослала сюда гнить в самом заброшенном уголке системы. Теперь же, — думал он, — я могу лишь поблагодарить их за это. Если бы я не ненавидел их, то никогда бы не понял смысла теорий доктора Балкани».

Теорий? Нет, фактов. Правды, конечной правды существования!

— А как, — спросил Оракул, — вы собираетесь использовать переделанный мыслеусилитель?

— Собираюсь связаться с Перси Х, — ответил Меккис.

— В таком случае, — смиренно заметил Оракул, — слишком поздно поворачивать назад. Великая тьма уже спустилась на нас, и теперь ее уже ничто не остановит.

13

Завидев спускающегося с небес ангела света, Томы в ужасе разбежались кто куда, оставив склад без охраны.

— Ага, наконец–то этих суеверных крыс проняло! — торжествующе воскликнул Перси Х. — А теперь окружите–ка склад огненной стеной, чтобы они не мешали нам, пока мы запасаемся всем необходимым.

— Будет сделано, — отозвался Линкольн, сосредоточенно вращая ручки настройки аппарата.

Почти тут же пламя стало таким жарким, что двое ниг–партов едва могли дышать. Но огонь горел, ничего не сжигая. Они вдвоем, работая быстро и четко, вскоре так загрузили свой ионокрафт, что тот едва смог бы подняться с земли.

За работой Перси пел одну из тех песен без слов, которые сложились за многие долгие и холодные ночи в горах. «Приятно чувствовать, как напрягаются мышцы, — сказал он себе. — Куда лучше, чем думать, когда мысли приводят лишь отчаянию». Вскоре ионокрафт с грузом и двумя людьми на борту поднялся в воздух, оставляя позади окруженный огненной стеной склад, и, никем не замеченный, направился к горам.

Во время полета Перси все больше и больше ощущал себя птицей, и все меньше — летящим в ионокрафте человеком. Он постепенно переставал замечать стены кабины и пульт управления; наконец он перестал чувствовать даже штурвал и педали. На какое–то время он вообще забыл о том, что он когда–то был человеком. Вокруг не осталось ничего, кроме воздушных потоков, которые он видел благодаря колыханию листвы на деревьях внизу. Он плавал в воздухе, ощущая его потоки, как складки на огромном полотнище из прозрачного пластика, чувствуя, как переплывает из одного потока в другой, воспринимая эти потоки, как части какого–то величественного хорала.

Откуда–то издалека кто–то окликнул его. Он узнал голос Джоан Хайаси, которая сказала:

— Он знал, что ты слушаешь. Это ужасный человек.

На мгновение перед ним мелькнуло ее лицо, затем оно изменилось, черты начали меняться, как влажная глина под пальцами скульптора, и вскоре Джоан исчезла. Перед ним был Линкольн Шоу, который кричал:

— Очнись, Перси! Очнись! Мы едва не разбились!

Постепенно к Перси вернулось ощущение реальности, он снова находился в ионокрафте и увидел, что по обе стороны машины проносятся горные склоны.

— Мне казалось, будто я превратился в птицу, — растерянно пробормотал он.

— Да, я знаю, — ответил Линкольн, дрожащими руками надевая очки в роговой оправе. — Я как раз вовремя выключил проектор.

— Я пел для Джоан. А еще там был Пол Риверз — я подлетел прямо к его лицу.

— Это тебе так показалось, дружище. То, во что ты чуть не врезался, было вовсе не лицом Пола Риверза. Это был скалистый горный склон.

— Знаешь, садись–ка лучше за управление, — сказал мокрый от пота Перси. У него тряслись руки, и он понял, что больше не может управлять машиной.

— Да уж, пожалуй, — сказал Линкольн, пересаживаясь за штурвал.

Некоторое время они летели молча, наконец Перси заметил:

— Теперь провианта хватит надолго.

— Одно из преимуществ, — язвительно пробормотал Линкольн, — меньшего количества ртов.

— А сколько там сейчас человек?

— Лучше не спрашивай, — отозвался Линкольн.

— Теперь я знаю только одно, — начал Перси, — что… — Он смолк. В голове у него вдруг зазвучал голос. — Я слышу голос, — сказал он.

— Это все проектор, — ответил Линкольн. — Не обращай внимания.

— Перси Х, это ты? — спросил голос.

— Да, — ответил Перси. Голос казался каким–то странно знакомым, как и смутные воспоминания, которые он в себе нес. В какой–то миг он решил, что это доктор Балкани, и только потом сообразил, что это — Меккис, страшно изменившийся Меккис. Ничего похожего на хладнокровного, самоуверенного и властного администратора, с которым Перси встречался в день своего пленения. Теперь в голосе Меккиса слышались какие–то странные, болезненные, дрожащие нотки.

— Я меня есть к вам предложение, — неуверенно начал Меккис.

— Я уже слышал ваше предложение, — ответил Перси, — и не принимаю его.

— Это, — сказал Меккис, — совсем другое. В тот раз я просил вас перейти на мою сторону; теперь же напротив — я хотел бы объединиться с вами против нашего общего врага, Великой Общности Ганимеда.

Над почти опустевшей ульвойской тюрьмой нависали низкие серые облака. Двери тюремных камер, даже ведущие в тюрьму ворота были распахнуты, поэтому чайки, что посмелее, решились залететь внутрь и бродили по коридорам в поисках пропитания. В холодном воздухе стоял запах птичьего помета, а крики, напоминающие далекие отчаянные вопли о помощи, эхом отдавались в пустынных переходах.

Заслышав эти крики, сущики маршала Коли тесно сгрудились вокруг хозяина, мелко дрожа и стараясь убедить себя, что хозяин в любом случае знает, как поступить. Сам же Коли, лежащий на кушетке в помещении, раньше служившем кабинетом доктора Балкани, не обращал ни малейшего внимания на сущиков, поскольку был всецело поглощен дововольно–таки приятным занятием. Он вел перекрестный допрос майора Рингдаля, который сидел за столом покойного доктора Балкани, похолодевший от страха и крайне несчастный. Электричество было отключено, поэтому им приходилось обходиться свечами. Тянущий из–под дверей сквозняк заставлял пламя свечей мигать и танцевать, они в любой момент были готовы погаснуть. Пляшущее пламя отбрасывало на каменные стены комнаты демонические тени.

— Можете ли вы объяснить, — спросил маршал Коли, кивая в направлении дезактивированного робота Перси Х и того, что осталось от робота Джоан Хайаси, лежащих бок о бок в углу помещения, — как эти занятные устройства попали сюда?

— Никак нет, — ответил майор Рингдаль. — Если только доктор Балкани не…

— А что вы можете сказать по поводу книги доктора, майор? Что с ней случилось?

— Здесь имеется почтовый робот, который ежеутренне собирает всю исходящую почту. Если Балкани поместил рукопись своей книги на поднос с исходящей почтой, робот должен был забрать ее и автоматически отослать по указанному адресу.

— И куда же он ее отослал?

Рингдаль сипло отозвался:

— Мы не имели возможности установить это, сэр.

— А знаете куда, по–моему, он отправил рукопись? — Коли изогнулся яростной дугой. — Сдается мне, что он послал ее своим соратникам по обширному и до сих пор не установленному подпольному движению. Видите ли, майор Рингдаль, я не верю, что вы в полной мере отдаете себе отчет в серьезности происходящего. Речь идет не просто о прекращении операции Ульвойя. Мы больше не можем полагаться ни на одного из подготовленных здесь чизов. А это львиная доля всех землян, занимающих руководящие посты. Без этого человеческого буфера между правителями и управляемыми наши планы в отношении планеты практически срываются. Если мы будем вынуждены сами управлять законом и порядком на этой планете без человеческой помощи, то наши хлопоты и расходы попросту превысят ее ценность.

— И что же вы собираетесь делать? — спросил майор Рингдаль.

— Мы можем оставить планету, — решительно заявил Коли. Он подал знак носильщикам и, язвительно кивнув майору, отбыл. За ним к выходу поспешно потянулась процессия сущиков.

Когда они покидали здание, на землю спустилась ночь. Незадолго до того, как они добрались до ожидающего их ионокрафта, сущик–техник пробрался к хозяину и испуганно спросил:

— Неужели мы действительно собираемся уходить? И сдаться?

— Конечно же, нет, — сказал Коли. — Мы всего лишь эвакуируемся с планеты, чтобы получить возможность начать операцию «Стерилизация». Кроме того, все наши ганимедские силы находятся в полной безопасности в космосе. Я лично прослежу за тем, чтобы вся жизнь на Земле была уничтожена. Уверяю тебя, это будет исключительно тщательная, аккуратная работа, а после того, как планета будет очищена, мы вернемся, чтобы заново заселить земной шар нормальными ганимедскими формами жизни.

— Ваша мудрость поистине безмерна, — заметил довольный сущик–техник.

— Предскажи–ка что–нибудь, — приказал Меккис.

— Будущего нет! — Оракул испустил долгий усталый вздох.

— Если ты больше ни на что не способен, — сказал Меккис, — я могу тебя заменить.

— Вы хотите сказать, убить. Впрочем, не имеет ни малейшего значения, сколько я проживу — часом больше или часом меньше. Мы все равно уже мертвы, хотя еще и не подозреваем об этом.

— Охрана! — рявкнул Меккис в интерком. Почти тут же в кабинет ворвался человек–охранник. Подрагивающим языком указывая на Оракула, Меккис распорядился: — Пристрелите его.

— Ваша собственная смерть… — начал было Оракул, но договорить свое пророчество не успел.

— Вытащите отсюда труп и закопайте где–нибудь, — велел Меккис охраннику. Настроение у него испортилось. Как только охранник покинул кабинет, он вызвал своего электронщика. — Включи усилитель, — распорядился он. — Я хочу связаться с Перси Х.

Электронщик сориентировал мыслеусилитель в предполагаемом направлении нынешнего пребывания Перси Х, затем настроил его на соответствующую частоту мозговых волн. Тем временем Меккис с помощью своих сущиков напяливал шлем–передатчик.

— Перси, — глубоко сконцентрировавшись, подумал он, прикрыв холодные глаза.

Наконец поступила ответная мысль:

— Это Перси. Я здесь.

— На основании моих изысканий, — передал Меккис, — единственная наша надежда на победу — это адское оружие. Думаю, ты должен воспользоваться им. — Он тщательно скрывал и глушил все свои сомнения, стараясь передавать только ощущение неотложной необходимости.

— Буду только рад сделать это, — ответил Перси, — если проживу достаточно долго.

— Что ты имеешь в виду?

— Меня атакует ваш приятель Гас. Он окружил меня и долбит автоматическим ганийским оружием. Похоже, на сей раз он меня поймал.

Меккис сконцентрировался, и через мгновение уже смотрел глазами Перси Х. Повсюду виднелись автоматические танки, войска и ионокрафты самых разных типов и размеров. И у всех была только одна цель — убивать.

Армии роботов и автономных боевых механизмов на поле боя противостояла армия кошмаров. Когда обе армии схлестнулись, Перси и Линкольн скрючились у входа в пещеру, управляя проектором иллюзий. Часть их людей затаилась в пещере позади них, часть рассеялась на поле битвы. Это было все, что осталось от ниг–партов. Как же много дезертировало… Глядя на расстилающуюся внизу долину, Перси видел, что и остальные с поднятыми руками начинают сдаваться врагу.

— И ты тоже? — спросил Перси, хватая Линкольна за руку. — Значит, ты тоже собираешься предать меня?

— Господи, я тут сижу, управляюсь с этим чертовым ящиком кошмаров, и ты еще спрашиваешь, предал я тебя или нет!

— Если предал, — сказал Перси угрожающим тоном, — я убью тебя.

— Никогда ты меня не убьешь, приятель, — ответил Линкольн. — Кроме меня ведь никто не скажет тебе правды о самом себе.

— Слушай, сам не знаю, что это на меня нашло, — Перси потряс головой, пытаясь прояснить мысли. «Похоже, у меня с головой не все в порядке, — сообразил он. — Должно быть, они используют против нас какой–то новый нервный газ». И тут Перси заметил, что Линкольн смотрит на него с искренним сочувствием. — Слушай, я же чувствую, — сказал Перси. — Ты считаешь, что мной овладела паранойя.

Линкольн отвернулся, но промолчал.

— Да ты сам посмотри, — Перси кивком указал на долину, откуда доносился лишь приглушенный грохот мощных снарядов. — Может, только кажется, что все против меня? Неужели я только воображаю все эти танки и ионокрафты? Неужели все эти ниг–парты, переходящие на сторону противника — всего лишь плод моего воображения? Я восстал против всей вселенной! В одиночку! И это вовсе не заблуждение.

— Будет тебе, Перси, — сказал Линкольн, в голосе которого восхищение смешивалось с отвращением. — Ты выиграл. Думаю, что, как ты и говоришь…

— Погоди! — перебил его Перси, который, будучи опытным воином, снова разглядывал долину внизу. — Нет, ты только посмотри, эти идиоты… Эти идиоты там, внизу, не используют проекторы иллюзий! Но ведь без этого у них нет ни единого шанса!

Не медля ни секунды, оба ниг–парта нырнули в пещеру, и тут у них за спиной раздался мощный взрыв, взметнулось адское пламя, поднялась туча пыли, и во все стороны полетели осколки скалы.

— Это конец! — воскликнул кто–то, невидимый из–за пыли.

Ему вторил кто–то еще:

— Сдаемся!

К ним присоединились и другие:

— Сдаемся! Сдаемся! У нас нет ни единого шанса!

В этот момент послышался голос Перси Х:

— Сражайтесь, вы, слизняки! Сражайтесь до последнего! — Но, судя по топоту ног, лишь очень немногие собирались подчиниться его приказу. Если вообще кто–нибудь подчинился. — Пошли, — обратился он к Линкольну. — Отойдем подальше, вглубь пещеры, и будем ждать их там. Они не могут взять сюда с собой свои дротики, танки и авиацию — пещера слишком узкая. Это настоящий лабиринт, а я знаю здесь каждый закоулок.

— Ты — босс, — мрачно ответил Линкольн. Они направились вглубь горы, освещая себе дорогу ручными фонарями.

Наконец Перси сказал:

— Ладно, давай остановимся здесь.

Они спрятались за гладким сталагмитом и взяли наизготовку лазерные ружья. Перси едва слышно прошептал:

— Да, жаль, у нас с собой нет этой адской машины.

— А я, лично, рад, что у тебя ее нет, — отозвался Линкольн. — Теперь, если нам с тобой даже и суждено погибнуть, то хоть кто–то останется в живых.

— Даже если это будут червяки, чизы и предатели? — спросил Перси.

Линкольн ответил:

— Да, пусть это даже окажутся червяки, чизы и предатели. — В голосе его чувствовалась усталость.

Разговор оборвался, поскольку в этот момент в темноте пещеры послышался шум электродвигателей и топанье массивных металлических ног.

— Они идут, — сказал Перси. Соратники вскинули лазерные ружья.

Перси выстрелил первым, целясь в сторону входа в пещеру. Робот взорвался, во вспышке ослепительного пламени они разглядели и других роботов, продвигающихся следом за первым. Казалось, им нет конца. Снова и снова двое друзей стреляли, но металлические великаны продолжали наступать, бесцеремонно топча останки своих выведенных из строя товарищей. Воздух наполнился едким дымом и запахом горелой изоляции. Перси и Линкольн непрерывно кашляли, не в силах остановиться, из глаз текли слезы, оставляя потеки на их запыленных щеках. Жар от горящих машин вскоре поднял температуру в замкнутом пространстве пещеры до невыносимого уровня. Однако оба, обливаясь потом, продолжали отстреливаться.

Сперва заряды кончились у Перси. Он в очередной раз нажал на спуск, а когда выстрела не последовала, громко выругался. Потом грубо выхватил ружье у Линкольна, но тут же убедился, что в нем осталось всего два заряда.

— У тебя еще что–нибудь имеется? — спросил Перси.

— Ничего такого, что могло бы остановить эти штуковины, — ответил Линкольн.

После этого им ничего другого не оставалось, только беспомощно наблюдать, как металлические чудовища надвигаются на них.

Во второй половине дня ионокрафт с Полом Риверзом и Джоан Хайаси на борту спустился с безоблачного неба и приземлился прямо посреди улицы напротив убогого обшарпанного отеля Гаса Свенесгарда. Пол распахнул дверцу и выбрался наружу, потом повернулся к Джоан и сказал:

— Постарайся не высовываться. Не хотелось бы, чтобы тебя увидел Гас Свенесгард.

— Ладно, — сонно отозвалась Джоан, свернувшись калачиком на кресле. — Тем более что меня ничуть не интересует эта старая затхлая дыра. Лучше побуду здесь, на солнышке.

— Вот и отлично, — сказал Пол и направился к покосившемуся крыльцу отеля со знакомыми провалившимися ступеньками. «Судя по поднимающемуся над горами дыму, — подумал он, — ниг–партам приходится несладко. Если Перси снова угодил в плен живым, то, на сей раз они просто сдерут с него кожу, и дело с концом». Он нервно ощупал лазерный пистолет в кармане. «Если же Перси до сих пор жив, то мне не остается ничего другого, как сжечь его заживо».

Вздохнув, он поднялся по шатким ступенькам и подошел к входной двери. «Наверное, — подумал он, — если Перси захвачен в плен, мне лучше держаться поближе к Гасу — рано или поздно, его все равно доставят сюда. Гас, похоже, сейчас самый главный начальник».

Когда он вошел в вестибюль, Гас окликнул его:

— Эй, привет, с возвращением вас, сэр. Да уж, не каждый день кто–то возвращается в этот отель по второму разу. — Он усмехнулся, очевидно, пребывая в отличном настроении.

— Здесь так тихо, — осторожно ответил Пол. — Так спокойно.

— Только не сегодня, — фыркнул Гас и грубо подмигнул. — Угощайтесь. — Он протянул Полу сигару, причем не обычную свою дешевую, а ручной скрутки «куэста–рей». — Предлагаю отпраздновать на пару.

Пол принял сигару, но закуривать не стал.

— Отпраздновать что?

— Смерть Перси Х, — возвестил грузный краснолицый лысеющий коротышка. — И к–к–капитуляцию ниг–партов. — От возбуждения он начал заикаться, пытаясь выпалить все слова одновременно. — То, чего не смогли добиться все ганийские оккупационные силы вместе взятые, старина Гас Свенесгард добился, даже не засучив рукавов. — Он заметил незажженную сигару и добавил: — Слушайте, если не курите, так, может, нам выпить?

— Годится, — кивнул Пол. «Интересно, — подумал Риверз, — неужели он и вправду покончил с ниг–партами и Перси Х? А если так, то где тело?» А Гас с широкой улыбкой уже протягивал ему стакан скотча. Пол сделал глоток и поставил стакан на столик. «Да, — подумал он, — пожалуй, понадобятся все мои способности, чтобы сойтись с этим старым хитрым жучком». — А откуда вы знаете, — вслух спросил он, — что Перси Х действительно мертв?

— Ну, — откровенно признался Гас, — на самом–то деле трупа я не видел, но автоматический центр управления примерно час назад связался со мной по радио и сообщил, что реальное сопротивление полностью подавлено. Среди пленных Перси не оказалось, следовательно, он мертв.

— Разве он не мог сбежать?

Гас так яростно замотал головой, что даже отвислые щеки затряслись.

— Ни за что на с–с–свете! Они загнали его в пещеру, откуда не было другого выхода. А я послал вдогонку роботов, которые должны были выследить его, если он все еще жив, или отыскать среди других погибших. Скорее всего, доклад поступит с минуты на минуту. А пока, думаю, имеет смысл сходить и сообщить этому червяку, Меккису, добрые новости. Не желаете сходить со мной?

— Нет, спасибо, — отказался Пол. Ему вовсе не хотелось оказаться в непосредственной близости от телепата–ганийца.

— Ну, как знаете, — сказал Гас и вышел.

Гас отправился в ганийский военный штаб на самом современном в Теннесси такси–ионокрафте. Когда такси садилось, он обратил внимание, что обычной для этого обширного комплекса учреждений деловой суеты незаметно. Более того, здесь сегодня было как–то необычно пустынно. Ни малейшего шевеления. «Странно», — подумал он, вылезая из такси.

Встретив какого–то чиза, он отвел его в сторонку и спросил:

— Послушайте, что здесь происходит? Куда все подевались?

— Разве вы не знаете? — вопросом на вопрос ответил чиз, явно простой рабочий, по–видимому, удивленный таким невежеством. — Ганийцы сваливают.

— Как? Уезжают из Теннесси? — переспросил буквально ошеломленный Гас.

— Черт, конечно нет. С планеты они сваливают, вот что.

Прежде чем Гас сумел придти в себя настолько, чтобы задать следующий вопрос, работяга отправился дальше по своим делам. Его работа заключалась в том, что он паковал в ящики какие–то микрофильмированные, явно официальные документы. Несмотря на потрясение, Гас не мог не заметить своим расчетливым взглядом, что ганийцы, похоже, оставляют кучу ценных вещей: не только машины и оборудование, но даже свое самое современное оружие. «Надо бы, — прикинул он, — спросить старого друга Меккиса, не разрешит ли он мне избавить территорию от всего этого хлама, так сказать. Я же знаю, как старина не любит обременять себя ненужными вещами, которые так мешают собираться».

В первый раз за эту неделю Гас был допущен в личный кабинет Меккиса. Администратор, мирно свернувшись кольцом, читал какую–то земную книжку, но когда вошел Гас, встретил его сердечной улыбкой.

— Я так понимаю, вы съезжаете? — выпалил Гас.

— Вот как? Только не я. — В голосе администратора послышались нотки холодного высокомерия — очевидно, эта тема затрагивала какие–то его глубинные чувства.

— Но один рабочий сказал…

— Отбывают все ганимедские оккупационные силы за исключением меня. Поскольку я уже довольно длительное время не связывался с родной планетой, то и сам не знаю — почему. Впрочем, это меня очень мало интересует. Как бы то ни было, позвольте вас заверить, что я и сущики из моей личной прислуги остаемся здесь.

— Не понимаю, — пробормотал Гас. — Разве вы, ганийцы, не всегда действуете, как…

— У меня есть научные причины поступать иначе. Нужно довести до конца эксперимент, начатый покойным великим доктором Рудольфом Балкани. Могу я надеяться на ваше молчание?

— Что? А, ну да, конечно, — закивал Гас.

Меккис зубами поднял толстую отпечатанную на машинке рукопись и с трудом водрузил ее перед собой на стол.

— Я получил это от нью–йоркского издателя Балкани. Ее только сегодня прислали люди, работающие на меня. Это единственный экземпляр духовного завещания доктора Балкани, его «Терапия небытия», которая теперь целиком и полностью принадлежит мне. В ваших мыслях я вижу, что для вас это ничего не значит и совершенно не интересует — вас интересует исключительно власть. Вам ведь хотелось бы занять этот кабинет, верно?

— Гм, — застенчиво пробормотал Гас, переминаясь с ноги на ногу.

— Милости прошу, мистер Свенесгард. Я очень скоро покину это здание. На всякий случай, чтобы кто–нибудь из моих так называемых «соотечественников» ганимедян не смог меня разыскать. И чуть насмешливо закончил: — Так что, мистер Свенесгард, все это ваше.

— Вот он! — сказал Пол Риверз Джоан Хайаси. Она снова спряталась за спинкой переднего сиденья ионокрафта, а он выбрался наружу. В косых лучах заходящего солнца показался едва плетущийся неверной походкой Гас, очевидно основательно набравшийся. Пол пошел ему навстречу, думая: «Похоже, он уже начал праздновать в одиночку».

На улице было совсем немного народу, в основном, озабоченные своими делами Томы, которые привыкли не лезть не в свое дело. Никто как будто не замечал, что некоронованный король Теннесси пребывает в подобном состоянии. Очевидно, такое бывало не раз.

— Эй, Гас! — окликнул Пол.

Гас остановился, неуверенно пошатываясь из стороны в сторону, и уставился на Пола, явно не узнавая его.

— Ты кто такой? — наконец спросил Гас.

— Мы с вами разговаривали несколько часов назад, — напомнил Пол. — А до этого я несколько дней прожил у вас в отеле. — Все это он проговорил довольно мрачным тоном, чтобы его слова дошли до затуманенного алкоголем рассудка Гаса. — Я — доктор Пол Риверз.

— А, ну да, теперь припоминаю, — кивнул Гас. — А перед вами, доктор, будущий властелин мира.

«Интересно, — пронзила Пола тревожная мысль, — что он хочет этим сказать?»

Гас положил мясистую руку Полу на плечо и, помахав у него под носом пальцем, сказал:

— Они сваливают.

— Кто сваливает? — Под тяжестью массивной руки Гаса Пол с трудом сохранял равновесие.

— Червяки. А когда их не станет, как полагаете, кто станет здесь главным, а? Я, кто же еще!Я! — Гас убрал руку с плеча Пола и отступил назад. — День Червя на Коне позади. — Его сбивчивая речь внезапно стала твердой и четкой. Но только на мгновение.

«Интересно, — задумался Пол, — это пьяный бред, или он говорит правду?»

— Пошли, Гас, — сказал он, положив руку Свенесгарда себе на плечо. — Я помогу вам добраться до отеля.

Когда Пол со вздохом облегчения наконец уложил грузного спотыкающегося Гаса на диван в вестибюле отеля, клерк за стойкой, как и все остальные жители городка, постарался сделать вид, что ничего не заметил.

— Я — единственный… — снова начал Гас, отчасти обращаясь к Полу, отчасти — к самому себе, — …единственный, у кого в распоряжении имеется автоматическое оружие, которое дали мне ганийцы для борьбы с Перси Х. И теперь я единственный, у кого есть это безумное психическое оружие, которое было у Перси. Вот и получается, что я человек… — тут он рыгнул, — …у которого в руках вся власть. — Его голос снова протрезвел, а взгляд вдруг прояснился. — Нужно выступить по телевидению, причем — в самое лучшее время. Когда ганийцы уйдут, люди просто не будут знать, что им делать. Им понадобится вождь, человек, который займет место червяков. Они будут просто жаждать появления твердого лидера–американца, кого–то, кого они знают и кому доверяют, кого–то, кто знает их и является одним из них.

После недолгого молчания Пол заметил:

— Недурственный ход.

— Знаю, — ответил Гас.

«Всадник на Коне, — подумал Пол, — сменяющий Червя на Коне. Гас прав — пришло его время появиться на сцене. Гас просто станет человеком, пришедшим на смену пришельцам. Человечество в конце концов смирится со всеми его недостатками и ограниченностью, поскольку поймет, что это, несомненно, человек вполне реальный».

— Я так и вижу, — еле внятно пробормотал Гас, глаза которого снова подернулись пеленой, — как начинается передача. Пока ведущий зачитывает то, что я заранее нацарапал насчет моей победы над ниг–партами, которой не удалось добиться ганийцам, появляюсь я… — Он снова рыгнул и вынужден был замолчать. Его красное лицо, казалось, стало еще больше. — Эй, вы что, уходите, док? — Он заморгал.

«Не каждый день, — подумал Пол, — приходится разговаривать с будущим властителем Земли. Но если я сейчас не уйду отсюда и чего–нибудь не сделаю, причем — быстро, может статься, что никакой Земли, которой можно было бы править, просто не останется».

Десять минут спустя Пол Риверз вместе с Джоан Хайаси уже несся над освещенными луной полями в сторону гор. Он переключил ионокрафт на автопилот. И вытащил мыслеусилитель Эда Ньюкома.

— Зачем тебе это? — со сдержанным любопытством спросила Джоан.

— Меня терзает неотступный страх, — ответил Пол, — от которого я никак не могу избавиться, что Перси Х жив.

— Если он захочет воспользоваться своим дьявольским оружием, — сказала Джоан, — так и пускай. В самом деле, какая разница?

«Неужели, — задал сам себе вопрос Пол, — ей и вправду совершенно безразлична гибель рода человеческого? А может, именно к этому она и стремится: к полному и окончательному небытию для каждого?»

— Тебе хочется спасти мир, — безучастно заметила она, взглянув на него так, будто он умственно отсталый ребенок.

Не обращая внимания на ее взгляд, ведь ему все равно нечем было на него ответить, он принялся возиться с усилителем, пытаясь настроить его на Перси Х.

— Привет, Пол, — почти тут же послышалась мысль.

— Перси, я хочу… — начал он, но Перси перебил его:

— Знаю. Ты хочешь, чтобы я не использовал дьявольскую машину.

— Именно.

Мысли Перси Х доходили с трудом, видимо, он был крайне измотан.

— Мне бы тоже не хотелось этого делать. Но выхода нет — это наш последний шанс одолеть червяков. Моя маленькая, так называемая «армия» разгромлена, и они едва не прикончили меня самого. Мне просто ничего не остается, кроме как воспользоваться дьявольским оружием, и я не собираюсь сдаваться, дружище. Я ни за что не сдамся!

— Но, — передал Пол, — черви улетают.

— И надолго? — с горечью спросил перси Х. — Они наверняка вернутся. А мы все это время будем знать, что они где–то там, готовые вернуться и снова захватить нас, когда им заблагорассудится.

— Но ведь тебе все равно не предотвратить этого даже с помощью дьявольского оружия. Ведь с его помощью можно бороться с ганийцами только здесь, на Земле. Остальным же, тем, кто останется на Ганимеде, оно ничем не грозит, и, как ты сам говоришь, они все равно смогут опять напасть на нас в любой удобный момент.

В мыслях Перси появились веселые нотки.

— Это вовсе не так. Перед тем, как я включу машину, мой добрый друг Меккис намерен подключиться к групповому сознанию ганимедян, так называемому Великой Общности. И все, что случится с разумом Меккиса здесь, на Земле, одновременно произойдет и со всеми представителями правящего класса Ганимеда. А когда их не станет, то сущикам просто повезет, если они не скатятся до уровня каменного века. Сами посудите, доктор — на что способно тело, которому отрубили голову?

— Но как же человечество? — спросил Пол. — Ведь ты уничтожишь и его тоже.

— Эти ганийцы целиком зависят от своих сущиков, сами они очень слабы. Люди же, которые более–менее привыкли обходиться своими силами, со временем оправятся, зато ганийцы — никогда. — Перси помолчал, и Пол ощутил в его мыслях нечто вроде жалости по отношению к себе. — Надеюсь, док, что вы относитесь к разряду сильных людей. Если так, то мы с вами еще увидимся.

Маршал Коли медленно плыл через рубку флагманского корабля ганимедского космического флота. Шлем на голове соединял его через корабельный энцефалоусилитель с Великой Общностью родного мира и другими представителями правящей элиты, где бы они ни находились.

Группа разумов, лидеры часовой фракции, заговорили в голове Коли как единый голос.

— Эвакуация закончена?

— За одним исключением, — ответил Коли. — Меккис.

— Меккис? Меккис? — Великая Общность проверило себя и обнаружило отсутствие одного разума. Одного–единственного. Никто не захотел отказываться от участия в этом жизненно важном слиянии умов, даже больные, которым в некоторых случаях это дозволялось, сегодня присутствовали, добавляя свои мазки желтого страдания к радуге слившихся воедино разумов.

— Что с ним случилось? — спросила полиэнцефалическая общность.

— Превратился в аборигена, — сообщил им, вернее, не им, а «ей», Коли. — Но лично я без него скучать не буду.

— Мы тоже, — услышал он единый голос Совета.

— А вот мне его будет не хватать, — послышалась одинокая мысль несогласного с остальными майора–кардинала Зенси.

Выборщики окатили его волной утешения и сочувствия, на что он, к их удивлению, отреагировал с негодованием.

— Ракета готова? — снова послышалась коллективная мысль лидеров часовой фракции.

— Я как раз сейчас ее проверяю, — ответил маршал Коли. Он подплыл к сверкающему смертоносному цилиндру, установленному перед шлюзом и в стартовой позиции. — Посмотрите моими глазами, братья–ганимедяне, и увидите сами. — Коли почувствовал, как его глазами пользуется множество других ганимедян, видящих все, что видит он, чувствующих то же, что чувствует он. Они ощутят даже вкус, когда его язык коснется пусковой кнопки, отправляющей ракету.

Корабль чуть изменил траекторию полета, и от этого все члены экипажа, включая Коли, медленно отплыли к переборке. Маршал Коли, привычный к подобным вещам, не обратил никакого внимания на перемещение. Он в очередной раз с огромным удовлетворением перебирал в уме цепь событий, которые последуют за нажатием кнопки. Запущенная ракета быстро достигнет точки пространства неподалеку от Земли, но за пределами ее атмосферы. Там она ляжет на околоземную орбиту, постоянно находясь между Землей и Солнцем. Затем она начнет автоматически создавать электромагнитное поле, которое заставит солнечные лучи искривляться, обтекая Землю так, что на поверхность не упадет ни единый лучик. «Океаны промерзнут, — думал Коли, — до самого дна. Причем, не только океаны, но и атмосфера, сам воздух, которым дышат терране. Атмосфера выпадет на поверхность белым снегом, и на Земле останется столько же пригодного для дыхания воздуха, сколько его имеется на Плутоне».

Тогда, и только тогда излучаемое ракетой электромагнитное поле будет отключено, и солнечные лучи снова достигнут поверхности Земли. Атмосфера постепенно восстановится, сначала перейдет в жидкую, а затем снова в газообразную форму. Океаны оттают, планета мало–помалу, приблизительно за сто лет, снова станет пригодной для обитания. Ганимедяне вернутся и колонизируют ее, на сей раз заселив исключительно жизненными формами с родной планеты. Да, было ошибкой, решила Великая Общность, сохранить жизнь местным существам в напрасной надежде, что из них могут получиться полезные сущики. И эту ошибку, если им когда–нибудь доведется обнаружить другие обитаемые миры, они никогда больше не повторят.

Отныне политика будет только такая: «Выключаем солнце. И ждем».

Коли прихватил кое–что с Земли, великолепный сувенир, память о человеческой расе. В связи с уничтожением этой расы сувенир вскоре станет невероятно дорогим. Полный комедийный телесериал «Три бездельника», вышедший на экраны еще до Третьей мировой войны. Он облизнул края ротовой щели, предвкушая, как ему будут завидовать друзья, когда он раз за разом станет прокручивать им эти фильмы на своей вилле на Ганимеде. «Что с того, — самодовольно подумал он, — что они немного поскучают? Я скажу им: «Вот на что было похоже земное человечество“, — и им придется потерпеть, да, придется. Они не смогут оспорить подлинные фильмы, которые снимали сами терранцы. И, волей–неволей, им придется сказать: «Коли, истребив эти создания с Земли, ты поступил совершенно правильно!»»

«Я вовсе не хочу убивать тебя, — думал Пол Риверз, его ладони, сжимающие холодный металл лазерного ружья, были мокры от пота. — Но если понадобится, я это сделаю».

— Понимаю, — сказал Перси Х. Он полусидел–полупривалился к грубой, неровной поверхности скалы и смотрел, как бешено вращающийся мир медленно замедляет движение.

— Я следовал за тобой, — сказал Пол. — Я засек тебя с воздуха. Ты, должно быть, и вправду сильно устал. Ты даже телепатически не обнаружил нас.

— Да, я устал, — вздохнул Перси. Но Риверз видел, что к тому возвращаются силы, он начинает оценивать ситуацию, как великолепная, загнанная в угол большая кошка. Предводитель ниг–партов пристально оглядел Пола и его лазерное ружье, а потом перевел взгляд на ионокрафт, стоящий за его спиной. Затем он взглянул на Джоан Хайаси, которая опустилась на колени и внимательно рассматривала поверхность скалы.

— Привет, Джоан, — сказал Перси, но она не только не ответила на приветствие, но даже и не взглянула на него.

— Она нашла муравейник, — сказал Пол Риверз. — В последнее время она очень интересуется муравьями.

— Они очень возбуждены, — монотонно произнесла Джоан. — Чувствуют приближение чего–то необычного.

— Судя по твоим мыслям, — сказал Перси Полу Риверзу, — тебе так и не удалось уничтожить дьявольскую машину, хотя именно ради этого ты и явился сюда.

— Мы пришли сюда всего за несколько секунд до тебя, — ответил Пол. — Хотя я знаю, что она находится вон в той пещере. — Свободной рукой он указал на узкое отверстие соседней пещеры. — У меня в машине имеется металлотропный детектор. Но тебе его использовать не удастся. В крайнем случае, я поджарю тебя из лазерного ружья.

К этому времени дыхание Перси уже выровнялось, а взгляд еще совсем недавно безжизненных глаз снова стал внимательным и острым.

— Скажите мне, Пол, — медленно спросил он. — Вам когда–нибудь прежде доводилось стрелять в телепата?

— Пошли в ионокрафт, — приказал Пол, приподнимая ружье.

Не обращая внимания на приказ, Перси продолжал:

— Знаете, доктор, не так–то легко пристрелить человека, который может читать ваши мысли. За мгновение до того, как вы нажмете на курок, я могу сказать, куда именно вы собираетесь стрелять — причем еще до того, как вы прицелитесь. — Он улыбнулся и добавил: — И в самом ли деле вы собираетесь стрелять.

— Полезайте в ионокрафт, — повторил Пол Риверз, а сам подумал: «Допустим, он прав, допустим, я не смогу пристрелить его».

— Не думаю, что вы на это способны, — сказал Перси Х. — Опустите ружье, Пол. Мне хотелось бы причинить вам вред не в большей степени, чем этого хочется вам.

Пол уже некоторое время испытывал чувство нереальности, но не обращал на это внимания, принимая ощущение за последствия воздействия проектора иллюзий в непосредственной близости от себя. «Однако в этом случае, — сообразил он, — эффект должен был бы постоянно ослабевать, а не усиливаться, как это происходит сейчас».

— Я заметил то же самое, — сказал Перси Х. — Такое впечатление, будто что–то неладно со временем, как будто между прошлым и будущим не существует постоянной границы. — На лице у него застыло озадаченное выражение, глаза его бегали из стороны в сторону — он явно обдумывал проблему. Затем он внезапно, и явно испуганно, спросил: — Вы ведь знаете, что это означает, не так ли, Пол?

— Нет, — осторожно отозвался Пол, не сводя глаз со скорчившегося у стены предводителя ниг–партов.

— Я уже выиграл, — сказал Перси Х. — Где–то в нашем будущем. Я уже включил машину и, чем ближе мы к этому моменту, тем сильнее начинаем ощущать ее воздействие. Разве Балкани не говорил, что пространство и время всего–навсего иллюзии, вызываемые избирательным вниманием? Ведь это все и объясняет, как вы не понимаете! И доказывает, что остановить меня попросту невозможно. Я в любом случае включу эту машину.

«Я могу сделать только одно, — в смятении осознал Пол Риверз. — Если я собираюсь не дать ему убить всех нас, я должен пристрелить его. Но я не могу этого сделать — не могу пристрелить безоружного и беспомощного человека».

— Беспомощного? — насмешливо переспросил Перси Х и попытался подняться на ноги.

Пол нажал на курок, но когда раскаленный луч прожег отверстие в скале там, где только что стоял Перси Х, тот уже переместился. За мгновение до выстрела он отпрыгнул в сторону, перекатился и снова оказался на ногах, только теперь уже в непосредственной близости от Пола.

— Теперь ясно? — спросил Перси Х, делая шаг вперед.

Что–то было не в порядке со светом. Он не падал, как обычно, прямо вниз — нет, сейчас его лучи, казалось, как–то искривились, образовав между ним и Перси Х светящийся конус. И в то же время Пол ощутил странное умственное оцепенение. Ему пришлось напрячься, сосредотачиваясь на том, что он собирался сделать.

Перси Х сделал еще один осторожный шаг вперед.

— Давайте, Пол, дружище. Пристрелите меня. Если сможете.

Пол снова выстрелил. На сей раз Перси, изящный и гибкий, просто чуть отклонился в сторону.

— Пол, дружище, — воскликнул Перси, — а знаете что? Сейчас Меккис настроился на меня, следит за вами моими глазами, готовый подключиться к ганимедскому групповому разуму перед тем, как я включу машину. Мы действительно хотим накрыть их, дружище, мы действительно хотим воздать им по заслугам. Он говорит мне, что пространство там, где он находится, тоже выглядит как–то странно, да и со временем не все в порядке. Пол, малыш, он говорит, у него был Оракул, который предсказывал, что все так и будет, значит, так тому и быть. Думаю, лучше ему поверить.

Перси сделал еще шаг вперед. Теперь он стоял всего в каких–нибудь девяти футах от Пола. «Один хороший прыжок, — прикинул Пол, — и он меня достанет».

— Совершенно верно, дружище, — заметил Перси, изготовившись к прыжку.

Пол выстрелил, но пламя лишь опалило рубашку Перси, потом выстрелил еще раз, но на этот раз и вовсе промахнулся. Выстрелить третий раз он не успел. Перси Х нанес ему профессиональный удар, от которого Риверз рухнул в пыль, потеряв сознание. Последним, что увидел Пол, была Джоан Хайаси, которая склонилась над ним со словами:

— Осторожнее, ты чуть не раздавил муравейник.

«Как они неосторожны», — подумала Джоан Хайаси. Она молча смотрела, как Перси Х берет лазерное ружье Пола и бросает его с обрыва. После этого огромный предводитель ниг–партов рассмеялся злорадным смехом победителя. Даже направляясь ко входу в пещеру все еще продолжал негромко посмеиваться.

Джоан снова уставилась на муравейник у своих ног. И вдруг нахмурилась.

Что–то обеспокоило муравьев. Вместо того чтобы как прежде стройными рядами бежать по своим делам, они начали бесцельно суетиться.

Раздался стон, и она удивленно подняла голову.

Пол Риверз с трудом поднимался на ноги, отчаянно мотая головой, чтобы хоть немного придти в себя. Он бросил взгляд в сторону выхода, заметил там Перси Х и, хотя все еще не оправился от удара, пошатываясь, бросился к Перси. Тот оглянулся, увидел приближающегося Пола и нырнул в пещеру. Через мгновение Пол тоже исчез в темноте. До слуха Джоан донесся шум борьбы, а потом приглушенный, дикий крик, вслед за которым наступила тишина.

Выждав немного и не услышав больше ни звука, она нагнулась, чтобы получше разглядеть муравьев. Внезапно рядом с ней упала птица, крылья ее все еще трепетали. Потом еще одна. И еще.

У Джоан мелькнула забавная мысль: «Пошел птичий дождик!»

В сознании маршала Коли мелькнула мысль одного из лидеров часовой фракции, мысль, в которой сквозило раздражение.

— Меккис подключился!

Коли пожал плечами. «Какая теперь, — подумал он, — разница?»

Он потянулся языком к пусковой кнопке, ничуть не встревожившись странным изменением освещенности и ощущением дежа вю, как будто он проделывал это уже не в первый раз.

«Должно быть, это просто возбуждение», — решил он.

Потом ему показалось, что пусковая кнопка удаляется от него. Язык его вытягивался, стал длиннее тела и продолжал расти, однако кнопка оставалась все так же далеко. В рожденном паникой озарении Коли предположил — и совершенно правильно — что кнопка удаляется от него не в пространстве, а во времени.

«Что происходит?» — спросил он у Великой Общности и, как бы в ответ на свой вопрос, внезапно ощутил в себе сознание изменника Меккиса.

Меккис думал: «Ну, вот, великая и могучая Общность, я, Рудольф Балкани, убиваю тебя, и ты знаешь, что я убиваю тебя, и ты еще долго–долго будешь сознавать это. А ну, черви, убирайтесь–ка вы в камеру сенсорной изоляции!»

Пытаясь сообразить, кто он такой, Коли понял, что не может вспомнить своего имени. Он точно знал только одно: он не Меккис и не Балкани. Он кто–то, кто собирался нажать кнопку. «А–а, знаю, — сообразил он, — я — Перси Х! И вдруг осознал, что находится в пещере, в недрах теннессийских гор, и тянется темным пальцем к кнопке на небольшой, но почему–то бесконечно могущественной машине.

А потом свет вдруг стал искривляться, искривляться и искривляться, сворачиваясь в зеленовато–серую трубу, превращаясь в туннель, по которому медленно, год за годом, двигался темный палец.

«Если решил воспользоваться этой штукой, — подумал он, — то не говори об этом мне. Не желаю этого знать».

А потом почувствовал, как в его, Перси–Коли–Балкани руку впивается игла.

Темный палец, добрался, наконец, до кнопки. За ним в немом ужасе следило бесчисленное множество глаз, а все звезды во вселенной возопили в болезненном восторге. Темный палец нажал кнопку, и армии сверкающих призраков стали то появляться, то исчезать, как в фильме, который прокручивают на проекторе с головокружительной скоростью: разные сцены накладывались одна на другую. Звучала и музыка, причем, тоже в безумном темпе. Звуки были такими высокими, что расслышать их могли бы только некоторые животные. Но и он почему–то их слышал.

А потом палец сломался, и искривленный свет, неспособный выносить напряжения, тоже сломался, и когда звук внезапно исчез, а свет растворился в темном ничто, в пустоте мелькнула его последняя мысль: «Кто же я?»

Превращаясь в темноту, он не смог ответить на собственный вопрос — ведь темнота не может говорить. И думать. И чувствовать. Она может лишь видеть.

14

У себя в комнате, лучшей во всем отеле, Гас Свенесгард стоял перед треснутым зеркалом на комоде и чокался с собственным отражением дорогим, еще довоенным скотчем «Катти Сарк».

— За будущего владыку мира! — провозгласил он и залпом осушил высокий надтреснутый стакан. Уже начал проявляться эффект необычного освещения — поле зрения резко сузилось, а свет вдруг посерел. Однако Гас не обратил на это внимания, сочтя это результатом солидной порции выпитого.

«Да, это пойло, — подумал он с пьяным одобрением, — забирает что надо!»

В этот момент свет погас.

«Надо бы вызвать Тома–электрика», — с раздражением подумал он.

Но когда он попытался крикнуть, ничего не произошло. Такое ощущение, понял он, будто у него нет не только голосовых связок, но и губ, и языка. Он попытался поднять руку и коснуться лица… Но обнаружил, что и рук у него нет.

Кроме того, обнаружил он, отсутствуют и ноги, и тело.

Он прислушался, но в темноте не расслышал ни единого звука. Даже биения собственного сердца. «Боже мой, — подумал он, — да я же мертв!»

Он напряженно пытался ощутить хоть что–нибудь, пусть даже это будет проблеском его собственной мысли. Однако единственное, что ему удалось, так это вспомнить смутный расплывчатый образ того, что он видел в момент, когда исчез свет: свое собственное отражение в старом треснутом зеркале.

Теперь, ощущая себя не личностью, а бесплотным духом, он вперился в собственное псевдоотражение и ощутил внезапное и глубокое отвращение. Вся эта избыточная плоть, эта вечно потная, омерзительная жирная плоть! Он отшатнулся от нее, с облегчением наблюдая, как она становится все тоньше и тает вдали.

Его охватило чувство необычайной свободы, как будто теперь он, освободившись от своего физического тела, мог беспрепятственно отправиться куда угодно сквозь пространство и даже время.

«Так вот, значит, каково это, — сказал он себе, — быть ангелом».

«Произошла какая–то ужасная ошибка», — подумал во тьме Меккис.

Это никоим образом не походило на то, чего он ожидал на основании «Терапии небытия» доктора Балкани. Он ожидал каких–то ужасов, галлюцинаций, разнообразных гротескных и фантастических образов, или, возможно, световых эффектов, каких–нибудь вращающихся разноцветных дисков. Все, что он читал в работах, книгах и монографиях Балкани, плюс то, что он слышал о проекторах иллюзий, используемых ниг–партами…

«А вот ничто, — подумал Меккис. — Ничто — это неправильно».

Еще болезненнее, чем сами ощущения, была мысль о том, что Балкани оказался неправ, коренным образом неправ.

«И зачем я только так обманывал сам себя? — недоуменно спрашивал он сам себя. — Ведь я не Балкани. Я даже не червь по имени Меккис. Я всего лишь часть, а не целое: я — один из органов необъятного существа, называемого Великая Общность, только я орган, больной раком, и теперь я, наконец, убил то целое, частью которого являлся».

Без помощи сущиков ни один ганимедянин из правящего класса не сможет продержаться и нескольких дней. А в этой темноте ни он, ни кто–либо другой не сможет позвать ни единого сущика.

«Это смерть, — подумал Меккис, смерть для всех нас. — Но я представлял ее совсем не такой. Я думал, что смогу насладиться муками своих недругов из Общности, верил, что это будет величественный и зрелищный конец, вроде заключительных аккордов торжественной симфонии. Но все оказалось не так.

Это просто ничто, абсолютное ничто. И я в нем совершенно одинок».

Где–то в пустыне сознания ганимедского администратора вдруг послышался едва различимый шепот: «Твоя смерть… будет гораздо хуже». Оракул. И он говорил правду.

«Я не справился, — подумал Пол Риверз, лежа во тьме. — Я уже схватил его за глотку, но он оказался слишком силен, и мы схватились слишком близко от машины. Он каким–то образом ухитрился дотянуться и включить ее. И теперь наконец часы остановлены».

Однако Пол не стал впадать в панику. Еще не время сдаваться. Он постарался расслабиться и вернуть себе ясность мысли. Поскольку сейчас его ничто не отвлекало, это оказалось довольно просто.

«Такое впечатление, — наконец решил он, — что моя автономная нервная система справляется с телом вполне удовлетворительно. Сознание все еще функционирует, находится под влиянием каких–то внешних факторов, берущих начало в физическом теле. Мое тело, как и сознание, также вполне дееспособно, хотя с уверенностью такого утверждать нельзя, поскольку, возможно, это лишь приказы моего мозга».

Для пробы он велел своей руке двинуться в направлении машины, но тут же столкнулся с новой проблемой: теперь он не знал, где верх, а где низ, не говоря уже о том, где находится машина. Лишенный осязания, он не мог действовать.

«И все же, — подумал он, — если я буду ощупывать пространство, то у меня хорошие шансы, что в конце концов я нащупаю машину, смогу стукнуть по ней, и, возможно, повредить. Это, насколько мне помнится, довольно хрупкое устройство».

Довольно долго Пол Риверз был занят тем, что посылал сигналы своему телу, приказывая ему повернуться, шевельнуть ногой, взмахнуть руками. Насколько он мог судить, ничего не происходило — он даже не чувствовал опоры под ногами. Похоже, что даже сила притяжения — явление исключительно повсеместное — больше не действовала.

И тут он ощутил нечто вроде легкого головокружения.

«Должно быть, это свидетельство усталости», — мелькнула надежда, и он с новой силой возобновил свои попытки. Но ничего по–прежнему не происходило.

«Чем дольше машина будет включена, — сообразил он, — тем больше вреда она принесет. Ее воздействие имеет концентрический характер, и Бог знает, где оно ослабевает и исчезает. Нужно что–то придумать».

Тут ему в голову пришла одна мысль. Согласно теориям Балкани, Джоан Хайаси, поскольку она не принадлежала к коллективной реальности благодаря «Терапии Небытия», должна быть невосприимчивой к воздействию машины. «Это означает, — сообразил он, — что Джоан может отключить ее».

Он приказал своему голосу крикнуть, а губам — сложить слова:

— Джоан! Выключи машину! — Он снова и снова посылал приказы своему телу, совершенно не представляя, издает он при этом какие–нибудь членораздельные звуки или нет. Он не прекращал своих усилий на протяжении, как ему показалось, целого часа… Но тьма не отступала.

И снова пауза… Ключ, если таковой вообще существовал, был сокрыт где–то в теориях Балкани. Но где именно? «Жаль, — сказал он себе, — что я не изучал «Терапию небытия“ и «Теорию центра“ более внимательно, лишь пробежал их глазами.

«Теория центра».

Возможно, в ней–то все и дело».

Согласно «центральной» гипотезе Балкани, существовала некая «центральная точка», через которую осуществлялся контакт любой частицы материи с любой другой частицей, независимо от разделяющего их расстояния. Именно через эту центральную точку осуществлялись телепатические контакты на больших расстояниях. На основании своей теории Балкани смог обучить довольно значительное число людей — вроде Перси Х — проникать в сознание других на значительном расстоянии. Но, в действительности, теория предполагала, что при соответствующих условиях любой человек способен установить телепатический контакт. Ведь все мы так или иначе связаны с «центральной точкой».

«Это означает, — сообразил Пол, — что и я могу выступать в качестве телепата, по крайней мере, теоретически. При условии, что Балкани был прав».

Его мысли снова вернулись к Джоан Хайаси. Разумеется, он не мог быть уверен, что машина не воздействовала на нее. Но если нет, то в настоящий момент она, возможно, являлась единственным существом в системе, с которым имело смысл вступать в контакт. Пытаться же вступать в контакт с кем–либо еще означало разделить его слепоту, слить свою слепоту со слепотой других.

Как там Балкани писал насчет формирования личности? Она, мол, образуется благодаря избирательной осведомленности. «Я — Пол Риверз, — наконец осознал он, — поскольку ничего не знаю об ощущениях кого–либо другого, например Джоан Хайаси. В обычных условиях мои собственные ощущения заглушили бы все, что я мог бы воспринять от нее. Но сейчас, когда у меня какие–либо ощущения полностью отсутствуют, даже самые смутные ее ощущения должны восприниматься гораздо сильнее, чем мои собственные».

Он начал с того, что попытался почувствовать себя женщиной.

«Я маленький, хрупкий, легко ранимый, — убеждал он себя. — Я воспринимаю действительность, скорее как инь, нежели как Ян. Я чувствительный, изящный, грациозный».

Вскоре он понял, что воображать все это, если как следует убедить себя в необходимости, совсем нетрудно, поскольку не мешают внешние раздражители.

«А теперь, — решил он, — когда я стал женщиной, я должен индивидуализировать ее, стать не какой–то, а вполне определенной женщиной. И я отлично знаю, какие именно черты характера определяют сущность Джоан. Это отстраненность от окружающего мира. Она, похоже, самая отстраненная от всего женщина на планете. Поэтому я, чтобы стать ей, тоже должен отстраниться от всего, причем настолько, что даже судьба всего человечества должна стать мне безразлично».

«Интересно, как легко расщепляется моя личность», — отметил Риверз. Он всегда думал, что такое под силу исключительно шизофреникам, но в действительности все оказалось необычайно просто — по крайней мере, в том мире, который сейчас его окружал.

«С другой стороны, — с мрачным удовлетворением подумал он, — может, я и впрямь шизофреник, только никогда этого не замечал».

Потом, совершенно внезапно, он что–то почувствовал. Очень слабое, и все же почему–то жизненно важное ощущение. Он тут же понял, что источник ощущения находится за пределами его воображения. Холод. И давление. Он на чем–то сидел. На чем–то твердом. Ощущение было слишком острым, чтобы быть воображаемым. Да, он действительно был женщиной. И, открыв глаза, он понял, что эта женщина — Джоан.

По земле перед его глазами бесцельно ползали взад и вперед муравьи, совершенно дезорганизованные. Некоторые из них лежали на спинках и беспомощно дрыгали лапками, другие слепо метались из стороны в сторону. Стемнело, следовательно, прошло немало времени, возможно, несколько часов. Джоан сидела, слушая то нарастающий, то затихающий вой и плач диких зверей, который эхом отдавался в окрестных лесах, и Пол ее ушами тоже слышал их стоны. Он ощущал удовольствие, которое она испытывала от этих звуков, чувствовал, что она наслаждается ими, как музыкой. Он понимал, насколько равнодушна она к страданиям несчастных созданий. Его охватило такое отвращение, что он едва не прервал контакт, не разорвал ту тончайшую нить, которая связывала их сознания.

«Не мое дело, — осознал он, — судить Джоан». А разобравшись, он понял, что снова воспринимает окружающее через ее чувства и мысли. Это оказалось самым непривычным. Ее мысли напоминали мысли существа, которое родилось на совершенно иной планете, настолько чуждыми они ему показались. И все же в них присутствовало нечто знакомое.

«Значит, и я, отчасти, в глубине души испытывал подобные чувства, — подумал он. — Это та часть меня, которая всегда предпочитала наблюдать, а не действовать».

«Ладно, Джоан, — подумал он. — Смотри». Он послал мысленный приказ правой руке девушки, веля ей подняться. Рука чуть заметно дрогнула, но осталась на месте.

«Ну, помоги же мне, Джоан», — в отчаянии подумал он, вложив в эту мысль всю свою волю.

И она помогла. Ее правая рука поднялась и замерла перед лицом. Джоан уставилась на нее с удивлением и восторгом, думая, что движение произошло само собой. У девушки не было ни малейшего желания сопротивляться. Какие бы приказы он ни отдавал ее телу, оно послушно подчинялось, а его хозяйка просто наслаждалась ощущением того, что кто–то незримый овладел ее телом.

Он велел ее телу встать. Оно встало. Он велел пойти к пещере. Оно пошло.

«Насколько же сильное ощущение, — подумал Пол, — чувствовать реальность через тело и систему восприятия другого человека. Мне постоянно приходится делать скидку на ее меньшие габариты и меньший вес, равно как и на особое строение ее тела». Он уже вошел в пещеру… И остановился, пытаясь хоть что–нибудь разглядеть в кромешной темноте. Когда глаза немного привыкли е темноте, он увидел нечто, потрясшее его куда сильнее, чем что–либо виденное за последние дни. Он увидел самого себя.

Тело Пола Риверза лежало рядом с телом Перси Х. Только тело Пола Риверза дышало. А вот тело Перси Х — нет.

«Неужели это я?» — спросил себя Пол. Оба тела были покрыты кровью, и Пол, пережив первое потрясение, наконец, сообразил, что произошло. Когда машина заработала, Пол вцепился в Перси Х. Когда же Риверз начал буйствовать, пытаясь разбить машину, вместо этого он яростно бил и пинал Перси и в конце концов забил его до смерти. Причем ни тот, ни другой не имели ни малейшего понятия, что происходит.

Правда, и сам он не остался невредим. Пол, используя тело Джоан, нагнулся, пытаясь рассмотреть тела поподробнее. Все пальцы у него на руках были сломаны, а руки сплошь покрыты ранами и ссадинами. Пол в бессильной ярости молотил ими по каменному полу пещеры.

Он осторожно двинулся вперед, протянул руку и выключил машину.

И его тут же пронзила острая боль!

Стоило машине смолкнуть, как он снова очутился в своем искалеченном теле, а его мозг буквально изнемогал под градом болевых сигналов из множества пораненных мест на теле.

К счастью, всего через несколько мгновений сознание покинуло его.

— Они мертвы, — с тяжелым вздохом сказал сущик–медик. — Лишенные конечностей члены элиты все до единого мертвы. — Он бросил взгляд в иллюминатор на другие корабли, бесцельно дрейфующие по соседству. Вдалеке виднелась планета Земля, по–прежнему зеленая, по–прежнему напоминающая спелую сливу, которую оставалось только сорвать. Если, конечно, у кого–то возникло бы желание завоевать планету.

— Но почему? — робко спросил один из сущиков–навигаторов.

Сущик–медик лишь пожал плечами.

— Что–то воздействовало на них через Великую Общность. Когда оно достигло маршала Коли, я как раз находился с ним в телепатическом контакте. И успел рассмотреть это: глубокая, бесконечная тьма. Я, естественно, тут же разорвал контакт. В противном случае я бы погиб вместе с маршалом.

— Но почему же маршал Коли сам не разорвал контакт с Великой Общностью? — спросил второй сущик–навигатор. — Ведь, в таком случае, он спас бы собственную жизнь.

Сущик–медик наконец оторвался от иллюминатора.

— Представители правящей элиты так не поступают. В трудные моменты они сливаются в полиэнцефалическом единстве. В данном случае, чем больший страх охватывал их, тем сильнее они стремились раствориться в мысленном единстве, делая себя уязвимыми той зловещей силе, которая достала их через Великую Общность.

— Да, это слабость, которая нам ни к чему, — задумчиво заметил один из сущиков–офицеров.

Уловив в словах юного сущика–офицера самоуверенные нотки, сущик–медик улыбнулся. Будь маршал Коли жив, он никогда не осмелился бы говорить в подобном тоне. «Молодежь, — вдруг осознал сущик–медик, — со временем приспособится и перестроится. Остается надеяться, что им не придет в голову начинать межпланетные войны. Однажды эта ошибка была сделана, и одного раза вполне достаточно».

— Давайте вернемся домой, — заметил сущик–медик, и остальные тут же начали готовить огромный корабль к обратному перелету.

«Теперь, — мрачно подумал сущик–медик, — нам предстоит самим отвечать за себя».

Эта странная и совершенно новая мысль здорово приглянулась ему, привлекла и в то же самое время наполнила его ужасом. «Теперь, когда мы обрели свободу, — подумал он, — остается надеяться, что она не окажется для нас слишком тяжелой ношей».

15

Когда в глаза ему ударил ослепительный свет, Гас Свенесгард лишь глупо заморгал.

Охватившее его чувство облегчения было столь сильно, что он просто лежал, шепча молитвы своему всемогущему Богу. Благодарственную молитву. Но потом его захлестнула волна паники. «Интересно, — подумал он, — я все еще один или нет?»

Он поднялся с постели и подошел к окну. Там, снаружи, в вечерних сумерках лежала знакомая пыльная улица, вот только не видно было ни единой живой души. С каждой секундой ужас в его душе нарастал. Он поспешно выскочил в коридор отеля и крикнул: — Есть кто–нибудь?

— Я здесь, босс, — послышался голос одного из верных Томов. Он доносился из–за поворота коридора. Гас бросился на голос. — Ты жирный и злой, — сказал Том, когда они оказались лицом к лицу, глядя друг на друга в упор, — но все же ты лучше, чем ничего. — Его голос прерывался от волнения.

Гас сказал:

— Ты ленивый, как старый пес, и мерзкий, как жаба. Но я еще никогда в жизни не видел ничего приятнее твоей рожи! — Тут они оба зашлись едва ли не истерическим хохотом, а вокруг захохотали другие. Дверь одного из номеров открылась, потом другая. Постояльцы один за другим выползали в коридор, приветствуя друг друга.

Оказавшийся в самом центре этой бурлящей человеческой массы, Гас крикнул:

— Сейчас же распоряжусь, чтобы все эти двери сняли с петель! Это будет первый в мире отель без дверей! «Они любят меня, — с благоговейным трепетом осознал Гас. — Они и в самом деле любят меня! Стоит только посмотреть, как каждый из них старается обнять меня. А вот эта старая леди так и вообще поцеловала. Да, пожалуй, свершилось самое настоящее чудо любви. Должно быть, это Божье послание любви всему человечеству». — Эй! — крикнул Гас, перекрывая гвалт в коридоре, — А как вам понравится, если я стану королем?

Один из Томов откликнулся:

— Можете становиться кем захотите, прах вас разбери, мистер Гас. Только позвольте мне как следует наглядеться на вас!

К нему присоединились другие голоса.

— У–р–р–ра королю Гасу! Да здравствует король Гас! Гаса — в короли!

Гас с трудом выбрался из толпы и затопал через вестибюль к видофону. Дрожа от возбуждения, роняя монетки, которые со звоном разлетались по полу, он дозвонился до ближайшей телестудии. — Говорит Гас Свенесгард, — возвестил он. — Я хочу купить час вашего самого лучшего времени с трансляцией через спутник на весь мир… Скажем, завтра вечером. — Его соединили с директором студии, и он повторил ему свое требование.

— А от чьего имени вы выступаете? — спросил директор.

— Я — исполняющий обязанности главы территории Теннесси, — резко заявил Гас.

— Вы способны заплатить за наше эфирное время? — Директор студии назвал приблизительную сумму.

Гас растерянно заморгал и промямлил:

— Д–да, к–конечно. — Сумма была астрономической и грозила разорением. Но дело того стоило.

— Значит, решено, — сказал директор студии. — Сейчас мы готовы выпустить в эфир кого угодно, лишь бы это был человек. С того момента, как снова появился свет, здесь творится черт знает что. Знаете, что здесь сейчас делается? Наш лучший ведущий новостей сейчас раздевается перед телекамерами и орет «Я люблю вас всех!» И, думаю, через минуту он сделает еще что–нибудь более безумное, например, начнет говорить правду.

— Так значит, вы выделите мне эфирное время? — не веря собственным ушам, спросил Гас.

— Само собой. Но оплатить его придется авансом до начала передачи.

— И транслировать вы будете на весь мир?

— Даже не сомневайтесь.

— Ур–ра! — воскликнул Гас.

— Эй, послушайте, — попросил директор студии. — А вы не могли бы крикнуть «Ур–ра» еще разок? Первый раз слышу, чтобы человек был так счастлив.

— Урр–рра! — снова закричал в видофон Гас.

— А почему бы вам ни прихватить супругу и не поужинать с нами перед началом передачи? — спросил директор студии. — Уверен, что мое семейство с удовольствием познакомится с исполняющим обязанности главы территории Теннесси.

— Да у меня жены–то нет, — сказал Гас. — Понимаете…

— Ничего страшного. Можете жениться на моей старшей дочери. Уверен, после того, что произошло, вы покажетесь ей просто красавцем независимо того, как выглядите на самом деле.

— В любом случае, ловлю вас на слове по поводу ужина, — сказал Гас, поблагодарил собеседника и отключился. «Они любят меня, — снова подумалось ему. — Все люди в мире меня любят».

Зазвонил видофон. Стоящий рядом Гас ответил на вызов.

— Гас Свенесгард? — спросил чей–то голос. Экран оставался темным. Впрочем, этот видофон в отеле и раньше, бывало, выкидывал подобные шутки. Это его не удивило.

— Да, это я, Гас. — Голос показался ему знакомым. Однако он никак не мог сообразить, с кем говорит. Было в этом голосе нечто странное и пугающее. От волнения по дряблому телу Гаса побежали мурашки.

— Значит, хочешь стать королем, да? — В голосе говорящего слышалось презрение, холодное и безжалостное презрение.

— Само собой, — ответил Гас, внезапно утративший уверенность в себе. «Ну вот, — с упавшим чувством осознал он, — и нашелся человек, который меня не любит».

— Я знаю тебя, Гас Свенесгард, — заявил голос. — Причем, знаю лучше, чем ты знаешь сам себя. Ты не способен справиться даже со своим собственным обжорством. Так как же ты собираешься управлять другими людьми, если не в состоянии совладать с самим собой?

— Да ведь я ничем не хуже, чем… — осторожно начал Гас.

— Но разве этот причина называть себя «королем»? Только потому, что ты ничем не хуже всех остальных? — Голос стал тверже и жестче. — Ты — всего–навсего клоун, Гас, ты — просто надутая деревенщина, низкопробный клоун. — Голос был неумолим. — Ты — лицемер. Эгоманьяк. Расист надутый, с задницей, размером в свиное рыло.

Напуганный Гас заметил:

— А в–в–вы, собственно, кто такой?

— Ты что, меня не узнаешь?

— Черт, конечно, нет! — С ним никто никогда не разговаривал подобным тоном, по крайней мере, уже давным–давно.

— Ты же присутствовал на моем рождении. Неужели не помнишь? В бездонной темноте, в полнейшей тишине.

— Слушай, ты придурок, что ли? — Его голос дрожал.

— Да, представляю, как тебе хотелось бы низвести меня до уровня обычного придурка! Я представляю себе ход твоих мыслей. Я знаю, что ты думаешь, Гас, как ты делишь людей на хороших и плохих, спасенных и обреченных. И, само собой, ты представляешь себя одним из спасенных.

— Я — добрый христианин, — наконец овладев собой, пробормотал Гас.

— Ты считаешь, — невозмутимо продолжал голос, — что плоть грешна, и что ты не в состоянии избежать греха плоти. Ты не в состоянии прекратить постоянные, непрекращающиеся функции своего тела, функции, которые ты считаешь грязными и греховными, неприличными, и поэтому ты живешь в постоянном грехе. Ты просто отвратителен, Гас, как мне, так и всем остальным. В основном, самому себе. Ты никогда не станешь королем, Гас, поскольку у тебя есть могущественный враг, который будет мешать тебе во всех начинаниях, во всех попытках. По мере того, как ты будешь предпринимать что–либо, он будет срывать твои попытки.

— Но кто он? — воскликнул Гас, приходя в ужас. — Кто же будет так упорно бороться со мной?

— Я! — ответил голос. И видофон отключился.

Гас, отходя от умолкшего аппарата, услышал доносящиеся из коридора взрывы хохота. На мгновение ему показалось, что смеются над ним. Но, естественно, это было невозможно.

«Должно быть, какой–то придурок, — с дрожью подумал он. — Не стоит обращать внимания».

Но услышанное по видофону все еще тревожило его, жгло подобно раскаленному ножу, не давало ему покоя. При всем желании он не мог выкинуть чужие слова из головы.

«У меня куча дел», — сказал он себе. И опрометью бросился в комнату, чтобы набросать свою будущую речь, которую предстояло озвучить по телевидению… А заодно и прикончить бутылку «Катти Сарк».

Когда Пол Риверз с перевязанными руками и шинами на всех пальцах вышел из кабинета врача, Джоан по–прежнему сидела в приемной.

— Тебе незачем было дожидаться меня, — сказал он. — Я бы и сам справился. «Однако, — подумал он, — я рад, что ты дождалась меня». Сам бы он не справился. Да и не было ни малейшего желания решить проблемы самому. И они оба знали это.

Джоан открыла дверь и проводила его в вестибюль. Он понял, что она заметила его хромоту, и попытался идти нормально. «Не хочу, — осознал он, — чтобы она испытывала ко мне жалость… Хотя это и глупо. Она наверняка не испытывает ко мне никаких чувств — ни тех, ни иных. Это одна из составляющих ее состояния, она просто не может не быть равнодушной к подобным вещам».

Она втащила его бесчувственное тело в ионокрафт, оказала первую помощь и доставила сюда, к врачу. Она не оставила его умирать в пещере, хотя и вполне могла бы.

Когда они вошли в лифт, Джоан неуверенно заметила:

— Пол, я… — и запнулась. Дверь лифта закрылась, и дальше они спускались в молчании. Наконец она продолжила: — Мне все казалось таким странным — там, в горах, когда я вдруг ощутила себя тобой. Хотя, с другой стороны, быть тобой оказалось не так уж и странно. Как будто какая–то часть меня — так я чувствовала — какая–то часть меня всегда была тобой.

Дверь лифта скользнула в сторону, и они вышли в вестибюль больницы. Пол сказал:

— Оказавшись твоей частью, я чувствовал то же самое по отношению к тебе. — Они вышли из лифта и пробрались через толпу беснующихся, кричащих, и с виду совершенно счастливых людей, которые то и дело хватали их за руки и обнимали. Пол не имел ничего против, даже несмотря на свои переломы и ссадины., хотя и испытывал болезненные ощущения. У выхода толпа поредела, и они с Джоан снова смогли услышать друг друга.

— В каком–то смысле, — сказала Джоан, — ощущать себя тобой было довольно–таки неплохо. Настоящим, живым, беспокоящимся о других людях человеком. Но теперь, конечно, уже слишком поздно.

Пол остановился и пристально взглянул на нее. Ее глаза увлажнились, и теперь в них отражались лишь вечерние огни. «Должно быть, это всего лишь галлюцинация, — с удивлением подумал он. — Это не может быть ничем иным, кроме как галлюцинацией, — подумал он. — Не может быть, чтобы Джоан Хайаси плакала! Это просто невероятно».

— У меня есть проблема, — задумчиво сказала Джоан, отвернувшись от него. — У меня ничего нет, и я ничего не хочу. Я достигла той степени отрешения от действительности, к которой на протяжении многих столетий стремилось столько святых людей, и вот… Теперь мне все равно.

— Джоан, — сказал он, не сумев скрыть волнения. — Неужели ты сама не замечаешь противоречия в том, что говоришь? Наверняка, ты чего–то хочешь!

— Да, хочу. Но только мне никогда этого не получить! — В ее голосе звучала безнадежность.

— Ничего подобного. — Он ласково коснулся ее плеча перевязанной правой рукой. — Уже то, что ты захотела вернуться в мир реальности, разделенной с другими людьми, говорит, что битва наполовину выиграна. И теперь, поскольку ты хоть чего–то захотела, я могу помочь тебе. Естественно, если ты мне поможешь.

— Так ты научишь меня? — В ее вопросе слышалось уже гораздо меньше серых тусклых ноток безнадежности.

— Я научу тебя, как быть вместе с людьми. А ты можешь научить меня одиночеству.

— Мы с тобой, — с удивлением заметила Джоан, — располагаем всем, чем нужно. Разве нет? — Она вдруг привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку.

Беззаботно рассмеявшись Пол, подскочил к краю тротуара с криками:

— Такси! Такси!

Все такси были заняты, поэтому им пришлось простоять довольно долго. Но это совершенно не беспокоило их: и Полу, и Джоан это казалось совершенно естественным.

Большинство запахов практически не беспокоили ко всему привычного Гаса Свенесгарда, но вот по какой–то непонятной причине едва уловимый запах озона, электричества в телестудии страшно раздражал. «Вообще–то могли бы, — распаляясь, подумал он, — время от времени здесь и проветривать». Но, возможно, раздражение было вызвано тем, что ему предстояло.

К передаче он как будто готов. Гас лично проследил за размещением шпаргалок, по которым ему предстояло читать заранее подготовленную речь. Он же лично выбрал трогательную, патриотичную музыку, которая должна была негромко звучать во время его выступления.

Он лично написал тексты информационных сообщений, чтобы передавать в эфир на протяжении всего дня, готовя мир к великому моменту.

Бросив взгляд в сторону входа в студию, Гас увидел только что появившегося доктора Пола Риверза с держащей его под руку Джоан Хайаси. По перевязанным рукам доктора Риверза и его легкой хромоте Гас догадался, что с тем произошел какой–то несчастный случай. Возможно даже, как результат чрезмерных возлияний по случаю праздника. Улыбаясь своей самой лучшей улыбкой прожженного политика, Гас двинулся им навстречу, чтобы поприветствовать.

— Эй, — дружелюбно начал он, довольный тем, что увидел друзей, — не замечаете, какой здесь странный запашок? Или, может, это у меня от волнения? — Он нервно уставился на Пола Риверза, ожидая от того профессионального ответа.

— Нет, лично я ничего не заметил, — весело ответил Пол Риверз.

— Ну конечно, вам ведь никогда не приходилось управлять гостиницей, — нахмурившись, отозвался Гас. — У меня в отеле я бы ничего подобного не допустил. А то постояльцы начали бы жаловаться. — И тут его пронзило острое чувство, что Пол Риверз, возможно, просто потешается над ним. Он подозрительно взглянул на доктора. Но нет, на лице Пола не было и тени усмешки. «Похоже, — подумал Гас, — это у меня от волнения перед выступлением». Он вытер пот со лба — как всегда, в сложные моменты жизни его дряблая плоть начала обильно источать влагу.

— Вам начинать через пять минут, — сообщил очкастый техник. — Имейте в виду, мистер Свенесгард — через пять минут. — С этими словами техник умчался прочь.

— Может, примете успокоительное? — предложил Пол.

— Нет–нет, я в порядке, — пробормотал Гас. Он нервно развернулся и отправился в гримерную, выделенную ему телевизионщиками, где с облегчением приложился к бутылке любимого бурбона «Эрли Таймс». «Вот это и есть, — с облегчением подумал он, — единственное успокоительное, которое требуется Гасу Свенесгарду».

Дверь открылась. Гас поспешно спрятал бутылку за спину.

— Четыре минуты, мистер Свенесгард! — объявил очкарик–техник.

— Вали отсюда, — проворчал Гас. — Ты меня нервируешь.

Техник исчез, но Гас с мрачной уверенностью понял, что вскоре парнишка появится снова, чтобы возвестить «Три минуты, мистер Свенесгард!» Поэтому он покинул гримерку и уселся за широким современным столом, установленным перед телекамерами.

У него за спиной висел старый, еще довоенный флаг Объединенных наций. Впервые с начала оккупации Земли ганимедянами этот флаг выставлялся на всеобщее обозрение. «Неплохая задумка», — сказал себе Гас.

— Три минуты, мистер Свенесгард.

В этот момент Гаса охватило мрачное чувство, что за ним наблюдают. «Кто–то, — подумал он, — пялится на меня». Он обвел студию взглядом. Ну, точно, в студии полно народу, в том числе Пол Риверз и девка–япошка, и все они уставились на него. Не говоря уже о проклятых камерах. Но дело было не в этом.

«А, кажется, я знаю, в чем дело, — сказал он себе. — Да, это на меня сейчас смотрят все люди мира. Все население этой чертовой планеты — вот кто сейчас на меня пялится».

Разум его удовлетворился таким объяснением, но вот душа — нет. Противное чувство не покидало Гаса, вселяя в душу едва ли не страх, которому рационального объяснения не было.

— Две минуты, мистер Свенесгард, — снова объявил очкарик.

Тут Гасу, наконец, удалось локализовать источник необъяснимого страха. Он исходил оттуда, где на специальной подставке были закреплены его шпаргалки. Но возле них в радиусе десяти футов не было ни единой живой души.

— Одна минута, мистер Свенесгард.

Гасу вдруг больше всего на свете захотелось вскочить и броситься вон из студии. Интуиция буквально вопила, что продолжение приведет к настоящей катастрофе. Однако было уже слишком поздно: камеры уже наведены на него, засветилась надпись «ВНИМАНИЕ, ИДЕТ ПЕРЕДАЧА», и в студии воцарилась мертвая тишина.

«В этой студии, — в панике подумал Гас, — находится кто–то или что–то, нацелившееся прикончить меня».

Ведущий тем временем начал представлять Свенесгарда. Рядом со шпаргалками стоял техник–очкарик, готовый переворачивать их одну за другой…А, может, это был вовсе и не он? Вокруг подставки со шпаргалками собиралась какая–то странная разновидность темноты. Еще мгновение назад Гас с легкостью мог различить человека в очках, а теперь не мог.

Гас потряс головой, пытаясь стряхнуть с глаз пелену, но все было бесполезно. «А вдруг, — с трепетом подумал он, — я не смогу разобрать, что написано на шпаргалках?» Но, к счастью, тексты на карточках оставались ясно различимыми. Что же до периодически то исчезающего, то появляющегося техника, то в принципе, в студии было довольно темно, а большинство ламп направлено прямо на Гаса. Яркий свет слепил его, заставляя моргать и щуриться. Вполне возможно, эта загадочная тьма — просто следствие такого освещения.

Оператор одной из трех камер поднял палец. Он в эфире!

Как загипнотизированный, Гас вперился взглядом в шпаргалки и начал:

— Леди и джентльмены, добрый вам вечер или доброе утро! А, может, и день! Это зависит от того, где, будь оно неладно, вы проживаете на этой нашей великой, чудесной планете, в свое время дарованной нам Господом, а теперь снова возвращенной нам Божественным Провидением. Я — ваш сосед и управляю скромной тихой территорией, находящейся в южной части США, про которую вы, может, слыхали. Там, коли помните, были все эти беспорядки с ниг–партами. А зовется эта территория очень просто — Теннесси. Ну, я и решил переговорить с вами по телику запросто, так сказать, неформально, как сосед с добрыми соседями насчет мирового положения, в котором, отчасти благодаря предпринятым мной усилиям, мы с вами очутились.

Режиссер в аппаратной взглянул на управляющего студией, и оба улыбнулись. Гасу с того места, где он сидел, было их видно. «Интересно, что же, черт побери, тут такого смешного?» — со злостью подумал он.

— И теперь, — решительно продолжал он, — когда этих самых долбаных червяков наконец–то выперли, а ниг–парты убрались с гор, нам предстоит здорово попотеть, чтобы подчистить весь мусор, что накопился за время оккупации. Может, глядя сейчас на меня, вы и не думаете…

В Париже бородатый владелец кафе уже протянул руку, чтобы выключить телевизор, из которого доносилась заранее переведенная речь Гаса.

— Ну и дерьмо, — пробурчал француз.

В Риме Папа принялся переключать каналы в надежде найти какой–нибудь добрый старый вестерн.

В Киото пожилого японца, мастера дзена, разобрал такой смех, что он буквально зашелся в икоте.

В Детройте, штат Мичиган, сборщик ионокрафтов просто швырнул в экран банку из–под пива.

Однако не подозревавший обо всем этом Гас продолжал…

— …может, конечно, вы и думаете, что для такого дела лучше бы подошел какой–нибудь крутой вояка. Так ведь наши вояки не справились и, более того…

Что–то пошло неправильно. Речь вроде бы звучала не совсем так, как он ее сочинил. Или так? «А, может, кто–то ее подправил? — спросил он себя. — Или, может, я перепутал шпаргалки?»

— Нет, единственно пригодный для такой работы человек — это парень, вроде меня, настоящий клоун.

Гас запнулся на полуслове, и еще раз пробежал глазами карточку. Да, там так и было написано. «Клоун».

Карточка стала переворачиваться, но теперь Гас не смог разглядеть переворачивающую ее руку.

На обратной стороне красовалось: «Деревенщина, напыщенный, посредственный демагог». Карточка снова перевернулась. «Лицемер, эгоманьяк, напыщенный расистский ублюдок» — значилось там.

«Боже мой! — подумал Гас. — Ведь именно так обзывал меня голос по видофону».

И, не отдавая себе отчета в том, что делает, он вскочил и закричал:

— Эй, ты, там, возле шпаргалок, ты кто такой? Ты что такое творишь?

Тьма стала надвигаться, устремилась в его сторону подобно ледяному ветру, и голос, тот же самый голос, который он слышал по видофону, сказал:

— Я — твое внутреннее я, высвобожденное моим презрением к тебе и ко всему тому, что ты отстаиваешь, вызванное к жизни великой тьмой. Я нахожусь вне пространства–времени, и я — твой судья. — Тут тьма поглотила Гаса, и он снова очутился в загадочном и ужасном положении, в котором пребывал еще совсем недавно: бестелесный, в абсолютной тишине, в кромешной темноте, наедине с собственным меркнущим отражением в треснувшем, потускневшем зеркале. В комнате собственного отеля.

Он закричал, но не услышал собственного крика.

Зато его услышал Пол Риверз.

И персонал телестудии услышал его тоже.

Равно как и весь остальной мир, или, скорее, та ничтожная его часть, которая все еще слушала Гаса и стала свидетелем его фиаско.

Режиссер отключил Гаса от эфира и запустил единственное, что оказалось под рукой — рекламу популярного сорта сигарет с марихуаной под названием «Беркли–Бу» со слоганом «Крошечный лучик калифорнийского солнца».

Пол вскочил со своего места и, прихрамывая, ринулся к Гасу, готовый оказать любую посильную помощь. Он видел, как Гаса затягивает смутный водоворот, поглотил, а потом исчез так же внезапно, как и появился.

«Черт возьми, — подумал Пол, вспоминая эффекты при использовании проектора иллюзий Балкани, — этот феномен, возможно, является каким–то последствием воздействия дьявольского оружия».

— В чем дело? — спросил он Гаса, обхватывая коротышку за плечи.

— Вы врач? — пробормотал Гас, ошалело моргая.

— Точно, — ответил Пол, понимая, что Гас едва его видит. — Не беспокойтесь, я займусь вами, — продолжал он, уводя Гаса из освещенного лампами пространства перед камерами и из столь вожделенной Свенесгардом политической и военной власти.

В комнате отдыха их дожидались доктор Чоит и Эд Ньюком. Увидев их, Гас неуверенно промямлил:

— Н–ну и к–как я вам?

«Скорее всего, — подумал Пол, — правда не пойдет тебе на пользу. Но и откровенной лести ты не поверишь».

— Это было ужасно, — сказал Пол Гасу Свенесгарду. — По подсчетам рейтинга передачи, к ее концу вас во всем мире смотрела всего горстка людей, в основном, из вашего родного Теннесси. Зато в самом начале выступления у вас была самая большая аудитория за всю историю телевидения».

— Вы ведь разбираетесь в психологии, — спросил Гас, — не так ли, сэр?

— Если в ней кто и разбирается, — вмешался Эд Ньюком, — так это Пол.

— Вы могли бы мне помочь? — спросил Гас, с тревогой глядя на Пола. — Не могли бы писать для меня речи, которые заставили бы людей изменить свое мнение обо мне? А еще посоветовать, что делать, чтобы завоевать их симпатии?

— Да, кстати, — вмешался доктор Чоит, — мы как раз собирались предложить вам наши коллективные услуги именно в этом качестве.

Пол тоже с восхищением уставился на Гаса. «Ты провалился, — подумал он, — но уже через какое–то мгновение снова встал на ноги, готовый попробовать что–нибудь другое, готовый ощутить всю горечь собственных ошибок. Ты никогда не сдаешься. И Всемирная психиатрическая ассоциация будет только рада захватить контроль над твоей кампанией… Держа тебя лишь в качестве номинальной фигуры, хотя ты, конечно, всегда должен будешь воображать, будто именно ты заправляешь всем и вся. Мы достаточно мудры, чтобы позволить тебе это. И таким образом станем самой влиятельной политической силой на весь период этого беспорядочного возрождения — возможно, достаточно влиятельной даже для того, чтобы сделать тебя королем, по крайней мере, до тех пор, пока снова не заработают нормальные демократические институты».

К этому времени Гас Свенесгард уже успел взять себя в руки. Он начал что–то возбужденно втолковывать доктору Чоиту. Очевидно, это были новые планы, наметки, задумки, прикидки на будущее. Доктор Чоит и Эд Ньюком только кивали с профессиональными улыбками, отлично зная, где на самом деле находится реальная власть.

Пол, наконец, почувствовал, что буквально восхищается Гасом, но тут он в первый раз повнимательнее пригляделся к доктору Чоиту. То ли ему показалось, то ли во взгляде доктора Чоита действительно читался некий холодный расчет?

Пол отогнал эти мысли и заставил себя навесить на лицо такую же профессиональную улыбку, какие красовались на лицах коллег. И подумал: «Если мы не можем доверять самим себе, то кому же можно доверять?»

Это показалось ему достойным вопросом. Но к несчастью, он пока что не мог найти на него столь же достойного ответа.

Лотта цитирует «Первое послание к коринфянам», 15:55, где апостол Павел в свою очередь цитировал Ветхий Завет («Книга пророка Осии», 14:4). В русском синодальном переводе этот текст звучит немного иначе: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?»
НАБ – Новая Английская Библия, английский перевод Библии, из которого Новый Завет был напечатан в 1961 г., а Ветхий Завет и апокрифы – в 1970–м, то есть уже после написания этого романа.
«Первое послание к коринфянам», 15:51–52.
Библия короля Иакова – английский перевод Библии, вышедший в 1611 г.
Псалом 18:21–26. Этот псалом встречается в Ветхом Завете и раньше («Вторая книга Царств», 22:21–26).
Также с течением времен и стены великого мира
Иоанн Скотт Эуригена (ок. 810 – ок. 877) – средневековый богослов и философ, родился в Ирландии.
Эта поговорка возникла в США, и к тому же довольно поздно.
Родсовская стипендия – международная аспирантская стипендия для обучения в Оксфордском университете, основанная по завещанию видного британского промышленника Сесила Джона Родса в 1902 г. Очень престижна. Родсовскими стипендиатами были, к примеру, Билл Клинтон и Роберт Пенн Уоррен.
Херберт (Герберт) Соломон Манн (1930–2003) – знаменитый джазовый флейтист.
АЛГС – Американская лига гражданских свобод, боровшаяся в первую очередь за равноправие.
В 1965 г. доктор Мартин Лютер Кинг организовал и возглавил в городе Селма, штат Алабама, масштабный марш борьбы за права негритянского населения.
Пайк, Джеймс (1913–1969) – харизматичный до скандальности калифорнийский епископ, друг Филипа К. Дика, прообраз главного героя в его последнем романе «Преображение Тимоти Арчера».
Икс, Малкольм (Малькольм Литтл, 1925–1965) – самый знаменитый из вожаков черных мусульман, считавших, что негоже неграм исповедовать религию, полученную ими от рабовладельцев. Его странный псевдоним должен был обозначать, что Малькольм, потомок увезенных из Африки рабов, не знает своего роду–племени. Отличался радикальностью взглядов, обвинялся противниками в черном расизме и призывах к насилию, был убит в Нью–Йорке после очередной пламенной речи.
Святой Бонавентура (1221–1274) – итальянский богослов и философ.
Книга пророка Исаии, 35:5. Себастьян, применительно к ситуации, изменяет текст. Точная цитата из Исаии: «Тогда откроются глаза слепых, и уши глухих отверзутся».
Книга Екклесиаста, 11:1.
Putresque (лат.) – гнилой, прогнивший. Ruinas (лат.) – развалины.
Псалом 7:11.
Стивенс, Джеймс (1882–1950) – известный ирландский поэт; здесь и далее цитируется, с пропусками и сбоями, одна из главок его поэмы «Восстания».
Цитаты – Тит Лукреций Кар, «О природе вещей».
Букв. «оправдание своей жизни» (лат.), в переносном смысле – автобиография религиозного деятеля, по названию книги кардинала Джона Генри Ньюмана «A
Так переводятся эти слова, сказанные воскресшим Иисусом Христом Марии Магдалине, в синодальном Новом Завете (Евангелие от Иоанна 20:17).
Воэн, Генри (1621
Марвелл, Эндрю (1621–1678) – еще один знаменитый елизаветинский поэт, фрагменты из стихотворения «К стыдливой возлюбленной» даны в переводе Г. Кружкова.
Боэций (Аниций Манлий Северин, 475? – 525?) – древнеримский философ и политик; цитируется его малый (первый, в диалогах) комментарий к Порфирию.
«Песнь песней Соломона», 6:1.
Перевод с лат. В. Уколовой и М. Цейтлина.
Перевод Н. Григорьевой, В. Грушецкого.
Есмь ты (лат.).
Робертс что–то путает; судя по четырем Евангелиям, апостол Петр отсек ухо не римлянину, а «рабу первосвященника».
Прощай, друг (лат.).
Здравствуй (лат.).
Перевод с лат. В. Уколовой и М. Цейтлина.
Цитируется стихотворение Джона Драйдена (1631–1700) «Ода на день святой Цецилии», положенное на музыку Г. Ф. Генделем.
Detente
Якобы строки из поэмы Лукреция. Дик использует весьма популярное в англоязычном мире более чем свободное переложение Лукреция, родственное оригиналу лишь отдельными пассажами да общим кругом проблем.