Галина Гордиенко

Назови меня полным именем

Глава 1

Таисия

Утром Таисия разбила бокал и сразу поняла: вот оно, начинается! Она с раннего детства чувствовала, когда вступала в полосу неудач.

Настроение безнадежно испортилось — это был любимый бокал еще кузнецовского фарфора, подарок бабы Поли, дальней маминой родственницы. Ее пригласили в дом няней для годовалой Таисии, через двенадцать лет баба Поля заменила девочке погибших родителей.

Округлый, самых благородных форм — ни одна чашка в доме не ложилась в руку удобнее, — с соловушкой на ветке цветущей сирени, этот бокал сопровождал Таисию повсюду. Она практически не расставалась с ним — и чай в поезде пила, и на дачу брала, и в походы, и в больницу, когда вырезали аппендицит. Старинный нянин бокал превращал в уютный дом даже захламленную комнату в студенческом общежитии, когда Таисия ездила на практику в Санкт‑Петербург.

И бокал вдруг разбился! Упал из неловких ее рук и раскололся на две почти равные половины.

Таисия расстроенно шмыгнула носом и бережно завернула осколки в вафельное полотенце, она не собиралась выбрасывать их — вдруг получится склеить? Конечно, горячий чай из бокала уже не попить, но можно насыпать в него сахар, например. Тогда бокал по‑прежнему будет стоять на столе, и соловушка останется в доме. Таисия привыкла к его лукавому круглому глазу, эта крошечная птица всегда казалась удивительно похожей на бабу Полю.

Прижимая к груди осколки, Таисия подошла к серванту. Баба Поля с фотографии смотрела укоризненно.

Девушка виновато воскликнула:

— Знаю‑знаю, ничего страшного не произошло! Мне просто жаль его, понимаешь? Жаба давит, такая вот я у тебя жадная. Что выросло, то выросло, сама воспитывала…

Теперь глаза бабы Поли смеялись. Таисия сама усмехнулась: ну и дурочка она, нашла из‑за чего расстраиваться!

Не было на этой земле человека, с которым бы Таисия считалась больше, чем со своей старой нянюшкой. Упрямый факт, что бабы Поли уж который год как нет на белом свете, в расчет не принимался: какая, собственно, разница?

Баба Поля всегда говорила, что жизнь человеческая этим миром не заканчивается. Мы живем, тела наши старятся, изнашиваются, вот и приходится выбираться — пусть и не хочется порой! — из земной колыбели, зато дальше…

Тут баба Поля мечтательно улыбалась, иногда и ее фантазия давала сбой. Баба Поля плохо представляла, что ждет ее после этой жизни, но свято верила — непременно что‑то интересное и очень, очень хорошее.

Таисию баба Поля обещала не забывать, присматривать за ней из другой своей реальности и любить по‑прежнему. И советами обещала помогать, только Таисия и сама должна не плошать, вылавливать нянюшкины советы из «мирового эфира».

Баба Поля всегда была оптимисткой, для нее не существовало несчастий, она и свою любимицу так воспитывала.

Мама только руками беспомощно разводила, выслушивая сентенции дальней родственницы, но что она могла сделать — не бросать же работу? И в садик дочь не отдашь: малышка слишком часто болела. В школу пошла — ничего не изменилось. В соседнем классе кто‑нибудь кашлянет — Таисия моментально сляжет то с гриппом, то с ангиной. Только воспалением легких в семь лет дважды переболела, а бронхиты вообще не пересчитать, хоть на домашнее обучение переводи ребенка!

Баба Поля оказалась незаменима. Счастье, что старушка привязалась к девочке и жила с ними, хоть и грозилась время от времени уехать на родину умирать.

Родители возмущались: просто навязчивая идея — умереть непременно на родине. Пусть камни с неба, но вези ее умирать в родную деревеньку Боголюбово. Мол, там родилась, там же похоронены родители и любимый муж, с которым и прожила‑то баба Поля всего ничего — пару лет, зато каких чудных и незабываемых…

Так девочка и росла под неспешные рассказы бабы Поли. Сказок старушка не признавала, называла враками, считала — жизнь подбрасывает истории куда интереснее. Люди просто слепы, не замечают их, глупые сериалы смотрят часами, а собственного времени им не жаль.

Таисия и сейчас, закрывая глаза, слышала чуть картавый говорок нянюшки: «Вот исполнилось мне восемь лет, и пошли мы в лес самый настоящий, первозданный, сейчас и нет таких, все повывели…»

Или: «Моя бабушка, когда пошла на первую исповедь…»

Или: «В царские времена в нашей деревне школа стояла приходская, и мой дед так учиться хотел, что сам пошел в первый класс записываться, пяти ему не исполнилось — может, потом с него и Филиппка написали, как считаешь?..»

Истории сегодняшние в ее изложении ничем не отличались от историй давно минувших дней, люди ушедшие жили в них не менее полной жизнью, чем мама с папой, Таисия или сама баба Поля.

Маленькая Таисия и не замечала, что не делает между бабушкиными героями никакой разницы. Просто мама с папой рядом, а кто‑то далеко‑далеко, с ними не поиграешь и не поболтаешь, хотя…

Баба Поля запросто беседовала со своим умершим мужем и «родной маменькой». Ставила перед собой древние выцветшие фотографии — еще черно‑белые — и обстоятельно докладывала хрупким картонкам, как прошел день.

Мама с папой сердились, слыша эти ее разговоры, называли бабу Полю сумасшедшей старухой, а маленькая Таисия воспринимала все как должное. И ничуть не удивлялась, когда баба Поля, вернув снимки дорогих людей на книжную полку, деловито сообщала: «В парк сегодня не пойдем. Маменька сказали‑с — дождь вот‑вот начнется, ты опять с бронхитом сляжешь, так что побережемся».

Баба Поля — или ее маменька? — никогда не ошибалась в прогнозах. Дождь действительно начинался, да еще с пронзительным ветром, пусть по телевидению и обещали всего лишь «переменную облачность».

Они оставались дома. Баба Поля ставила тесто на пироги — Таисия обожала морковные и с зеленым луком, — зато никаких простуд!

* * *

Баба Поля не любила пессимистов, не понимала их — ведь жизнь так хороша! Для нее не существовало плохих событий, а если и случались вдруг неприятности… они обязательно предвещали счастливые перемены!

«Жизнь, она как качели, — разъясняла баба Поля воспитаннице. — Вверх‑вниз, вверх‑вниз, иначе не интересно, понимаешь, Таисия? Если вниз не опустишься, то и наверх не взлетишь, вот ведь как смешно в этой жизни устроено…»

Если маленькая Таисия падала, в кровь разбивая колени, баба Поля не паниковала, не бросалась с утешениями, а радостно говорила: «Малая беда большую отводит! Подумаешь — ноги, не голову же проломила…»

Если Таисия рвала любимое платье, баба Поля смеялась: «Видно, пришла пора новое полюбить, из этого уже выросла, ишь, голенастая в нем какая…»

Мама с папой не терпели сентенций старухи, но и у них поднималось настроение, когда на папины жалобы — неприятности на работе — баба Поля оптимистично восклицала: «Какие пустяки, было б из‑за чего расстраиваться! — и говорила отцу, доверительно понижая голос: — Теперь непременно жди удачи, помнишь, месяц назад обещали повышение? Вот чует мое сердце…»

Ее сердце чуяло верно, папу скоро действительно ставили начальником цеха, да и все остальные предсказания бабы Поли так или иначе сбывались.

Восьмилетней Таисии казалось, родители побаивались няню. Мама порой просто закрывала уши ладонями и раздраженно кричала: «Ничего не хочу знать, пусть будет как будет, только молчите, Христа ради, тетя Поля!»

Зато отец…

Таисия не раз слышала, как он, перехватив старушку в коридоре, шепотом спрашивал всякие глупости. Например, останавливать ли автоматическую линию для профилактического ремонта или можно месяц потянуть, работы очень много, план буквально горит… И если баба Поля строго говорила: «Тормози, Павел Ефимыч, как бы беды не вышло, что‑то сердце неспокойно, тянет слева, вот тут…» — никогда не спорил, лишь мрачнел и хватался за телефон.

Мама высмеивала эти прогнозы, сердилась на мужа, но ничего поделать не могла. После нескольких верных предсказаний суеверный отец предпочитал дуть на воду.

Свою воспитанницу баба Поля ни разу не назвала уменьшительным именем, даже к трехлетней малышке она обращалась исключительно — Таисия. Мол, такое прекрасное имя грешно уродовать.

Баба Поля искренне верила — каждый человек соответствует своему имени, оно как бы определяет его дальнейшую жизнь, характер, внешность, даже судьбу.

Любимица должна расти непременно Таисией! А Таечкой пусть зовут какую‑нибудь милую кошечку, а не ее девочку, умницу‑разумницу с чутким сердечком, настоящий подарок Господний, светлый лучик в ее многотрудной жизни.

Баба Поля как‑то шутливо пообещала десятилетней девочке, что именно ТАК она узнает своего суженого — он тоже станет звать ее исключительно Таисией, чувствуя редкостную красоту имени.

Мол, она, баба Поля, точно знает, ей маменька сказали‑с.

«Сказали‑с» — знак самого настоящего уважения, так баба Поля говорила лишь о матери, ни о ком другом.

Таисия выросла, она прекрасно понимала, что нельзя воспринимать давние слова бабы Поли как истину, но…

Всем новым знакомым девушка представлялась непременно Таисией и невольно мрачнела, слыша в ответ: «Таечка, значит?»

Тая, Тася, Тайка, Таечка, Таюша, как‑то ее назвали даже Таис, но никогда — Таисией.

Настоящее имя будто заколдовали после смерти бабы Поли.

Девушка ругала себя и по‑детски сердилась на бабу Полю, с ее глупыми пророчествами, но ничего поделать не могла — ну не воспринимала она всерьез молодых людей, коверкающих ее подлинное имя! Внутренняя убежденность — «не тот» — не оставляла новым знакомым никаких шансов завоевать ее сердце. Они могли стать только друзьями.

А ведь кое‑кто из них — до того, как называл ее очередным уменьшительным именем, — Таисии по‑настоящему нравился.

Ох уж эта баба Поля!

* * *

Таисия осторожно поставила склеенный бокал на подоконник и отступила на шаг, любуясь собственной работой: трещина была практически незаметна. Ну, если не присматриваться.

Она улыбнулась соловушке и довольно пробормотала:

— Послужишь еще…

Звонок в дверь заставил Таисию вздрогнуть и посмотреть на часы — почти восемь вечера. Неужели Федор Федорович все‑таки решился приехать? Он уже неделю грозился вытащить ее вечером в город — «людей посмотреть, себя показать, элементарно прошвырнуться, то да се…»

Нагрянуть без звонка — это Федор Федорович мог запросто, чтобы не выслушивать по телефону отговорок. Он только за собой признавал право принимать решения, а уж о свободе воли…

Нет, поговорить о ней — всегда пожалуйста! Но с диктаторскими замашками Федора Федоровича ни о какой свободе воли и речи идти не могло, они потому и дружили со старших классов, что Таисия предпочитала мирно плыть в кильватере.

Странной вышла их дружба. Таисию тогда перевели в новую школу с математическим уклоном. Отец вдруг решил, что у дочери развито логическое мышление, впереди замаячил технический вуз, срочно требовалось уйти из обычной районной школы, где на математику, физику и информатику обращали внимания не больше, чем на литературу и историю. Погоняв же Таисию как‑то вечером по физике, отец схватился за голову — пятерки ставили дочери явно за красивые глазки, ничего они не стоили, эти пятерки, ребенок не понимал простейших физических законов, затвердил, как попугай, несколько определений.

Нужно было срочно что‑то делать!

Таисии только исполнилось двенадцать, близкими друзьями в классе она так и не обзавелась, ей вполне хватало общения с бабой Полей. Таисия легко согласилась сменить школу — какая разница, где учиться?

В новом классе ее встретили равнодушно. Невысокая, худенькая, неяркая Таисия не произвела впечатления на сверстников. А уж «плавание» у доски на первом же уроке математики — учитель решил проверить уровень ее знаний — вызвало презрительные усмешки одноклассников.

Таисия вдруг оказалась за последней партой, одна, девочка словно стала невидимкой, на нее не обращали внимания. Жизнь класса проходила мимо: Таисию ни о чем не спрашивали, не вовлекали в разговоры на переменах, не приглашали за столик в школьной столовой, не просили запасную ручку или «на минуту» учебник, не замечали исчезновений, когда Таисия болела, безразлично и снисходительно кивали на ее робкие приветствия по утрам.

Девочка тысячи раз пожалела, что сменила школу. В той, старой, она не чувствовала себя изгоем или серой мышью, пусть и не была на ведущих ролях. Даже явные успехи в учебе — Таисия довольно быстро нагнала класс — не произвели впечатления, ее пятерок будто не заметили.

* * *

Летом, когда Таисия перешла в восьмой класс, погибли родители. Возвращались вечером с дачи, в новенькую «ауди», только‑только купленную папой, врезался пьяный водитель на огромной фуре. Мать с отцом умерли мгновенно, их едва извлекли из смятой в консервную банку машины.

Хоронили обоих в закрытых гробах, впрочем, Таисия на похоронах не присутствовала: баба Поля не позволила, отправила на неделю к своей подруге. Баба Поля не хотела, чтобы в памяти девочки вместо живых отца с матерью остались закрытые гробы и невнятные речи сослуживцев, ошеломленных внезапным несчастьем.

Убитая горем Таисия не возражала. Она вообще как‑то смутно понимала, что происходит, жизнь казалась конченой, она не жила больше — существовала. Случившееся выглядело дурным сном, кошмаром, стоило только проснуться…

Проснуться не получалось.

Пока родители были живы, Таисию не тревожило их отсутствие. Мама с папой вечно пропадали на работе до позднего вечера, папа частенько возвращался домой, когда она уже спала.

Теперь же квартира странно опустела, стала гулкой и страшной, Таисия с бабой Полей никак не могли заполнить четыре большие комнаты. Всегда ненавидевшая телевизор, баба Поля стала включать его с раннего утра, чуть приглушая звук. И магнитола на кухне хрипловато утешала их старыми песнями, баба Поля признавала исключительно радио «Ретро‑FM».

Эти звуки казались Таисии единственно живыми, сама она старалась молчать, отвечала на вопросы нянюшки коротко и односложно. Собственный голос то и дело срывался, горло перехватывало, горячие комки мешали дышать, глаза горели от непролитых слез, в них будто песка насыпали.

Наступившему сентябрю Таисия обрадовалась впервые в жизни — все, что угодно, лишь бы поменьше бывать дома.

И баба Поля оживилась. Энергично таскала Таисию по школьным базарам и по‑детски удивлялась многоцветным и разнообразным обложкам тетрадей и дневников. Увлеченно скупала их десятками и одобрительно хмыкала, рассматривая дома яркие новые модели машин, плечистых суперменов и длинноногих див — неизвестных ей звезд эстрады и экрана.

Таисия, не желая расстраивать бабу Полю, с трудом растягивала губы в улыбку и согласно кивала на любое заявление старушки.

Нянюшку обмануть не удавалось. Глядя на застывшее лицо девочки, она сердито выговаривала: «Грешно мертвой по живой земле ходить! И мать с отцом грешно тревожить, каково им видеть тебя такой убитой, сама подумай! Отпусти их, девка, пожалей несчастных, дай свободу, не висни якорем на их душеньках…»

На робкие возражения Таисии баба Поля внимания не обращала. У нее были свои представления о жизни и смерти, странно языческие, не мешавшие ей, впрочем, искренне считать себя христианкой: а как же? И маменька, и папенька, и деды‑прадеды, все из православных, кто она такая, чтоб нарушать обычаи, предавая собственный род…

Церковь баба Поля почему‑то не любила. Ей многое не нравилось там: душный запах ладана, горящие свечи, священники, в большинстве своем молодые дюжие мужики, на которых пахать и пахать, а они молитвы гнусавят да кадилом машут, пользы от них миру и пастве никакой…

Порой раздражали бабу Полю и верующие. Она с досадой думала, поджимая губы: «Все больше с просьбами сюда тянутся, все дай, дай им, все ручонки загребущие к Господу тянут. Нет бы радостью поделиться, спасибо Всевышнему сказать за мир наш ладный, преподнесенный дуракам слепым на блюдечке…»

Таисии она убежденно говорила, что церковь — костыль для слабых и убогих, для сильных же храмом Божьим служит весь мир. А кому‑то и собственного сердца достаточно, чем не алтарь в храме Господнем? И огонек жизни сам Создатель зажег, не кто‑нибудь…

* * *

В школу первого сентября Таисия прибежала раньше всех, баба Поля отпустила ее без слов, украдкой перекрестив спину девочки. Она частенько так делала, бездумно повторяя еще материнский жест, свято верила, что крест, начертанный любящей рукой, охраняет и оберегает.

Пустой класс внезапно напомнил Таисии осиротевшую квартиру, но она раздраженно встряхнула головой — вот уж нет! Через полчаса здесь будет полно людей, и она даже на последней парте сможет наблюдать за веселой и шумной суетой одноклассников.

Таисия подошла к своему месту и судорожно вздохнула: голгофа! Снова сидеть одной, видя перед собой лишь чужие затылки. С другой стороны, в душу никто лезть не станет, уже хорошо.

Она бросила взгляд на стенд и невольно хмыкнула: самая нижняя отметка была ее собственной, верхняя принадлежала Федору Федоровичу, самому высокому парню класса, а то и школы.

Здесь так повелось с самого начала — первого сентября, торжественно, на первом же уроке, отмечали рост «две крайности». До прихода Таисии самой маленькой в классе считалась Инна Мордюкова, как же она обрадовалась появлению новенькой! А Федор Федорович неизменно оставлял верхнюю зарубку, еще бы, такой мамонтище…

Таисию не удивило, что огромного парня звали Федором Федоровичем, даже учителя, причем без всякой иронии, вполне привычно и серьезно. Коротенькое имя Федор как‑то не подходило этому типу, он вообще мало напоминал школьника, эдакая гора, что рост, что ширина плеч.

Инна рассказывала — он с первого класса был на голову выше всех. Первая учительница, когда знакомилась с малышами, изумленно воскликнула, разглядывая мальчика: «Какой же ты Федя? Ты самый настоящий Федор Федорович!» С тех пор так и пошло. Вначале в шутку, а потом уже по привычке все в школе стали звать семилетнего мальчишку Федором Федоровичем.

И не только в школе. Федором Федоровичем его звали все — родители, младшая сестра, соседи. Ему как‑то шло это имя.

Большущий! Таисия рядом с ним чувствовала себя жалким пигмеем. Впрочем, как и остальные ребята в школе.

Федор Федорович, кажется, занимался тяжелой атлетикой, Таисия что‑то в этом роде припоминала. Наверное, штангу поднимал или ядро толкал, такому слону это запросто.

Таисия воровски оглянулась на дверь и подбежала к стенду. Повернулась к нему спиной и быстро чиркнула фломастером над затылком. Обернулась и разочарованно засопела: ничуть не выросла. Разве что на сантиметр. Опять она самая коротышка, как обидно! Снова будут дразнить Мелкой, мерзкая кличка вместо имени. Инка от нее избавилась, а Таисии не повезло, считай, по наследству кличка досталась — ну почему она не подросла за лето?!

Таисия посмотрела на часы — до звонка почти пятьдесят пять минут — и подошла к окну, рассеянно рассматривая школьный двор, яркие осенние клумбы и распахнутую настежь калитку.

Никого!

Даже учителя не спешили на работу, только два парня‑охранника курили на крыльце, что‑то неслышно обсуждая. Вот они дружно захохотали, и Таисия послушно перевела взгляд на выложенную плиткой дорожку — да, картинка маслом!

Крошечный первоклассник — букет гладиолусов в руках у бабушки с него самого ростом! — буквально тащил к школе упирающихся родителей. Таисия видела, как отец малыша показывал на часы, видимо уверяя сына, что еще рано и они никуда не опаздывают. Молоденькая мама счастливо улыбалась, а бабушка с торжественным лицом шла позади всех, несла цветы и новенький ранец.

Таисия рассмеялась, и вдруг горло перехватило: когда‑то она точно так же пришла первый раз в школу. Гордо шла между мамой и папой, крепко держала их за руки, а взволнованная баба Поля несла розы. Красные‑красные, полураспустившиеся. Таисия и сейчас помнила их свежие тонкие лепестки и нежный сладковатый аромат. Вот только ранец она несла сама, он был за плечами, первый ее ранец с прекрасной голубоволосой Мальвиной на крышке, семилетняя Таисия никому не могла его доверить.

Непрошеные воспоминания все испортили. Таисия вдруг поняла: она так рано пришла сюда именно потому, что мамы с папой больше нет. Раньше она всегда прибегала в школу в последние минуты, даже первого сентября, зато сегодня…

А все ее одноклассники дома!

Все!!!

И Инка Мордюкова, бывшая Мелкая, и Ленка с Наташкой, первые школьные красавицы, и ехидный Витька Крысин, кривоногий и лопоухий, и невозмутимый Федор Федорович с глазами‑незабудками…

Это мамино выражение. Таисия помнила, как восхищалась мама «нежными девичьими очами» на мальчишечьем лице довольно жесткой лепки.

Таисия стояла у окна, не пытаясь вытереть слезы. Школьный двор стал размытым, лица счастливого первоклассника и его родителей превратились в блеклые невнятные пятна, утреннее небо внезапно стало тусклым, слепым, страшным…

Если верить бабе Поле, мама с папой могут видеть ее сейчас, вот такую, в слезах, с распухшим носом, несчастную и никому не нужную.

И пусть! Сами во всем виноваты. Какое они имели право умереть, бросив на произвол судьбы единственную дочь? Таисия не просила о рождении, а они родили ее и оставили одну, ее и старенькую бабу Полю. Теперь она тут не знает, что делать, а мама с папой ТАМ, им хорошо…

Таисия бессильно погрозила небу кулаком и зарыдала взахлеб, не в силах сдерживаться. Противный колючий комок раздирал в клочья ее сердце, ее легкие, ее горло…

Таисия не слышала, как хлопнула входная дверь. Она вздрогнула от неожиданности, когда на плечо легла тяжелая рука, странно горячая, тощее плечико Таисии буквально плавилось под чужой ладонью.

— Эй, ты чего, Мелкая? — растерянно прогудело над ее головой. — Что‑то случилось?

Душу девочки затопила полынная горечь: она еще и опозорилась перед классом, распустила слезы и сопли, как последняя малолетка. Ее и без того за человека не считали, а теперь…

Таисия обернулась. Ей стало совсем плохо, девочка и не думала, что такое возможно: перед ней стоял Федор Федорович, последний человек в мире, перед которым она предстала бы добровольно с распухшим носом и красным зареванным лицом.

С ненавистью глядя в пронзительно‑голубые глаза, Таисия сбросила тяжелую руку с плеча и выдохнула:

— Я не Мелкая, понял?! У меня есть имя!

— Да, я помню, — добродушно хмыкнул Федор Федорович. — Тебя Таисией звать. Я и фамилию не забыл, ты ведь Гончарова?

— Дурак!

— Не ругайся, тебе не идет. Лучше лицо вытри, пока никого нет.

Таисия растерянно зашарила по карманам и с ужасом поняла, что носовой платок благополучно остался в приготовленном бабой Полей итальянском костюме, она же из протеста влезла утром в старые джинсы, отложенные в стирку. Баба Поля промолчала, что удивительно. Даже когда Таисия натянула черную футболку, она ничего не сказала, лишь поморщилась.

— Суду все ясно, — пробормотал Федор Федорович, с невольной жалостью всматриваясь в худенькое бледное личико. — Подожди, кажется, мать совала…

Таисию передернуло от слов, сказанных просто и естественно, — этот кретин и не подозревал, насколько счастлив!

Слезы вновь хлынули градом, Таисия не успела отвернуться.

«Да что со мной?! — зло думала она, больно прикусив нижнюю губу. — Я так не ревела, даже когда ЭТО случилось…»

Она резко отвернулась и бросилась к своей парте, но Федор Федорович перехватил ее и, как пушинку, усадил на учительскую кафедру. Сунул в руки клетчатый носовой платок, аккуратно отутюженный, и сурово встряхнул за плечи:

— Из‑за чего истерика?

— Так, — прошептала Таисия, благодарно пряча в платок распухшую физиономию.

— «Так» в жизни ничего не бывает, — хмыкнул Федор Федорович, снисходительно рассматривая щуплую фигурку — в чем только душа держится? — Отец говорит — всему есть причина…

Таисия вцепилась зубами в носовой платок и судорожно вздохнула, пытаясь сдержать слезы.

— Кончай издеваться. — Она осторожно вытерла платком влажное лицо.

— Издеваться?

— «Мама сунула, отец говорит…» — передразнила Таисия.

— Так правда же!

— Ага, правда! А у меня… у меня…

Таисия глухо всхлипнула, не в состоянии произнести страшные слова, она еще ни разу их не произносила. Почему‑то чувствовала: как только скажет, что‑то закончится в ее жизни. Будто, пока она вслух не признала, что родителей больше нет, все еще может измениться, они вернутся…

— Да что у тебя?!

Федор Федорович так встряхнул ее, что у Таисии зубы клацнули. Она развернулась к однокласснику и сдавленно сказала: глядя в ненавистные синие «девичьи очи», как говорила когда‑то мама:

— У меня больше нет мамы и папы, понял?! До Федора Федоровича не сразу дошли ее слова. Он неверяще пробормотал:

— Что?

— Их нет, ясно? Ни мамы, ни папы. Нет!!! Таисия с мстительной радостью наблюдала, как у счастливчика Федора Федоровича бледнеет лицо, выцветают радужки, теряя всю свою «девичью» неземную красу. Становятся холодными, светлыми, прозрачными, почти серыми, как подтаявший лед весной. И зрачки вдруг расширились.

Таисия схватилась обеими руками за столешницу так, что побелели костяшки пальцев, и с трудом выдавила:

— Какой‑то урод врезался в их машину, когда мама с папой возвращались с дачи. Эта пьяная гадина на трейлере, а мои — на легковушке. И все кончилось. Сразу. — Она всхлипнула и тоненько выкрикнула: — Я не понимаю, правда! Они только что были, и вот их уже нет!

Федор Федорович гулко сглотнул. Потом пальцем приподнял подбородок Таисии и, глядя ей в глаза, хмуро спросил:

— И с кем ты… осталась?

— С няней, с бабой Полей. — Таисия совсем по‑детски шмыгнула носом. — Она дальняя мамина родственница, седьмая вода на киселе. Но она очень хорошая. Очень. Только совсем старая.

Федор Федорович молча кивнул. Таисия торопливо привела лицо в порядок. Пригладила ладонью волосы и подумала, что большего в полевых условиях ей не сделать. Неловко сползла с учительского стола и угрюмо пробормотала:

— Ты… это… не бери в голову. Мои проблемы, не твои. Сама не знаю, с чего сорвалась…

Она бросила взгляд на замызганный носовой платок и суетливо затолкала его в карман — не возвращать же в таком виде? Вот постирает и отдаст.

Федор Федорович на ее неловкий лепет никак не отреагировал. Зато, к искреннему удивлению Таисии, бросил спортивную сумку на ее стол. И занял соседний стул.

Ее разрешения он не спрашивал, возражения вряд ли бы услышал. Федор Федорович принял решение — и точка.

* * *

С тех пор жизнь Таисии резко изменилась. Федор Федорович стал таким же обязательным и неизбежным звеном в ней, как и баба Поля. В классе больше ни одна живая душа не звала ее Мелкой, кроме самого Федора Федоровича, для остальных она стала Тасей. С его же подачи.

Таисия хмуро улыбнулась, вспоминая, с каким изумлением класс принял новое положение дел: самая некрасивая и незаметная девчонка оказалась за одной партой с самым известным парнем школы, чемпионом города и области по многоборью. И к тому же под его надежной защитой.

Сама Таисия не сказать чтобы сильно радовалась этому: Федор Федорович оказался настоящим деспотом. Она перестала быть чужой в классе, с ней теперь считались, но…

Таисия заплатила за это собственной свободой!

И платит до сих пор. Потому что Федор Федорович слышит только себя. И только собственное мнение для него важно. А Таисию он считает просто подопечной. До сих пор.

Он, как щенка беспомощного, подобрал ее на улице. Не хочет замечать, что Таисия выросла. Давно при паспорте и совершеннолетняя, даже по законам привередливой Европы.

Страшно подумать, ей скоро двадцать четыре!

Они практически одного возраста — подумаешь, восемь месяцев разницы, даже года нет. Но бессовестный Федор Федорович всегда вел себя так, будто Таисия лет на десять младше и совершеннейший несмышленыш.

Он со своей сестрой больше считался, а Ксюхе только‑только исполнилось девятнадцать.

Впрочем, Ксюха устроила бы ему, начни старший братец указывать, что делать, как делать, с кем дружить, где работать, где учиться или куда ходить по вечерам.

Ксюха почти такая же своенравная, как Федор Федорович. Они и внешне похожи, все‑таки родные брат и сестра, только Ксюха на голову ниже и раза в два тоньше.

И все равно выше ее, Таисии.

И солидно шире в плечах.

А уж насколько красивее…

Понятно, почему Федор Федорович с Таисией не считается! И до сих пор снисходительно зовет Мелкой. Смотрит на нее как на заморыша, который может упасть от легкого сквозняка. Или слечь от него же с воспалением легких.

Девушка посмотрела на фотографию бабы Поли и укоризненно подумала, что это она во всем виновата. Приняла нового знакомого слишком радушно. И как старшего, что уж совсем непонятно.

Баба Поля относилась к однокласснику Таисии как к единственному мужчине в доме. Звала четырнадцатилетнего мальчишку — как и все! — Федором Федоровичем. Причем с искренним уважением.

Вот он и распоясался.

Глава 2

Федор Федорович

Федор Федорович Бекасов снова нажал на кнопку звонка и раздраженно хмыкнул: рука тяжелая, как чугун, он едва поднимал ее. Пальцы слушались с трудом, даже опухли немного.

Явно перестарался сегодня!

До четырех часов пахал как вол, таскал в подвал мешки с цементом и каменной крошкой. Друг ближайший, Миха, свирепо орудовал у пресса, окутанный тончайшей пылью. Никакая марлевая маска не помогала — он все равно чихал, кашлял и периодически сплевывал в картонную коробку тягучую густую слюну.

Серега, третий компаньон, принимал свеженькую тротуарную плитку и аккуратно укладывал бруски в ящики, после обеда должен был подъехать заказчик, они с трудом успевали к назначенному времени.

Федор Федорович мрачно усмехнулся: зря они, наверное, перекупили этот бизнес у ребят из Молдавии — физически тяжелый, достаточно вредный, да еще и на самой окраине, раньше он и не подозревал, что в городе есть такие дыры. Пока не приобрели машины, добирались до цеха с пересадками, проклиная все на свете, а больше всего — собственную дурость. Проще, как иногда ругался Миха, иномарками торговать в приличной фирме — и зарабатывали бы не меньше, и не падали бы к вечеру.

Пожадничали, да. Но уж очень скромно молдаване запросили. Торопились уехать — какие‑то проблемы у парней появились, к ним уже дважды приходили судебные приставы. А бросать цех жалели — оборудование импортное, за аренду подвала за несколько лет вперед уплачено. И клиентами постоянными к этому времени обзавелись — как на все плюнуть? Лучше уж цех в надежные руки передать…

Вот Федор Федорович с друзьями и рискнули. Перехватили деньжат у кого могли, зато теперь «при своем свечном заводике».

В общем, все бы хорошо, но не отдохнуть толком. Свой бизнес — одноклассники это быстро поняли — не работа на чужого дядю «от сих до сих». Когда гуляешь, в голове невидимый калькулятор независимо от твоего желания щелкает — убытки подсчитывает, настроение портит.

И бизнес не бросить, жаль ведь. Именно дорожная плитка давала финансовую независимость, именно благодаря разноцветным брускам они чувствовали себя настоящими мужиками — самостоятельными и даже состоятельными.

Ну, почти состоятельными.

И Федор Федорович, и Миха, и Серега Жилин в прошлом году приобрели по квартире. Они не висели на родительских шеях, не выпрашивали карманные деньги, не отчитывались перед матерями, где, когда и с кем провели вечер…

Впрочем, правде мать с отцом не поверили бы. Даже Ксюха в лицо рассмеялась бы, скажи он, что вечерами едва успевает добраться до постели.

Какие там пьянки‑гулянки, смешно, ей‑богу… Стоило голову на подушку пристроить, и все — финита ля комедия. Иногда и одеяло на себя натянуть не удавалось, вырубался мгновенно — разве нормально?

Федор Федорович сердито фыркнул: с другой стороны, не сидеть же на зарплате в тридцать тысяч всю жизнь! Пусть через несколько лет ему станут платить пятьдесят, и что дальше? Продолжать делить с родителями и сестрой трехкомнатную квартиру? Или ежемесячно отстегивать из своего жалкого заработка двадцать тысяч, снимая жилье где‑нибудь на окраине? А он еще на заочное обучение перевелся, двадцать пять тысяч рубликов найди да отдай за каждый семестр.

Ну, жаловаться незачем, это плата за свободу. Не мог Бекасов чувствовать себя школяром, еще три года очного обучения, на его взгляд, вполне достаточно. Если же учесть, что работать по специальности вряд ли придется…

Бекасов до сих пор не понимал, каким ветром его занесло в этот вуз. Где он и где та металлургия?!

Нет, Федор Федорович согласен с матерью — высшее образование необходимо. Хоть какое‑нибудь. Если к окончанию школы не определился с будущей профессией, годится любое. Просто как гимнастика для ума, чтобы уровень интеллекта не опустился ниже плинтуса.

Хм… дураков в России и без него достаточно.

* * *

Эта глупая девчонка заснула, что ли?! Или ее дома нет, он без звонка приехал, как всегда.

Федор Федорович возмущенно фыркнул: позвони он заранее, сто процентов — нарвался бы на пустую квартиру. Мелкая и сбежать могла запросто. Например, спряталась бы у соседей или удрала в супермаркет, он через дорогу — такое уже случалось — все, что угодно, лишь бы не ехать вечером в город. Смешно, но поужинать в кафе или приличном ресторане для Мелкой — настоящий подвиг.

И проблема. Тоже настоящая. Ведь Федор Федорович требовал, чтоб она нормально оделась и хоть чуть‑чуть подкрасилась, не тащить же в приличное место жалкую пародию на девицу, которой с ходу едва давали четырнадцать. И ничего удивительного: худенькая, бледненькая, востроносенькая, одни глазищи на тощем личике, к тому же невразумительные какие‑то — слишком светлые, белесые короткие прямые реснички ничуть их не красили.

Не девушка, а сплошное недоразумение — настоящая серая мышка. Ага, разновидность крыски Лариски.

И ладно, если б у Мелкой не было тряпок! Так нет, Федор Федорович лично позаботился о ее гардеробе, спасибо, младшая сестрица помогла, шкаф у Мелкой отнюдь не пустовал. Ксюха старательно набила его модным девичьим барахлом, чуть не плакала, когда тратила деньги старшего брата. Все сокрушалась, что не может сбросить Таисии собственные поднадоевшие одежки, совершенно новенькие, вот честное слово, просто… ну не ее, не Ксюшины, затмение на нее нашло, когда покупала…

Федор Федорович хмыкнул: Мелкой до его сестрицы расти и расти. Даже если поправится килограммов на шесть, не поможет: Ксюха почти на полголовы выше. И смотрится сестра старше, как ни смешно, ведь только‑только школу окончила. Мелкая — уже год с университетским дипломом, а выглядит…

Словом, дикарка. Вечно сидит в четырех стенах со своими книжками, читает запоем, ни системы у нее, ни каких‑либо четких предпочтений. Глотает без разбора все подряд — фантастику, женские романы, детективы, социальную литературу… детский сад, короче.

«Если бы я не пообещал бабе Поле…»

На лестничной площадке порывом ветра захлопнуло окно. Федор Федорович вздрогнул от неожиданности и нервно ухмыльнулся: сумасшествие заразительно. Не хватало только, чтобы он — как и Мелкая! — во всем выискивал знаки, подаваемые умершей старухой.

Наивная девчонка уверена — баба Поля по‑прежнему рядом. Все видит, все слышит, и — ха‑ха! — получается, его и сейчас видит, буквально насквозь, как и раньше. Когда‑то Федор Федорович старуху слегка побаивался, язык у нее…

Что ни скажет, все в точку. Все события наперед угадывала, словно в будущее заглянуть могла. А расспрашивал — лишь смеялась. Как‑то сказала — Федору Федоровичу тогда показалось — всерьез: мол, есть на земле места особые, где душу будто размывает, с МИРОМ слияние происходит, мнится — все узнать можешь, только спроси правильно. И что было, узнаешь, и что будет, и как страшного избежать…

И парк назвала самый старый в городе, посмеялась над ним, мальчишкой, теперь‑то ясно. Федор Федорович, удивляясь собственной глупости, в тот же день съездил туда, место указанное отыскал и только сплюнул с досады — ну и шутки у бабы Поли!

На «заветной» поляне рос дуб, древний‑предревний, широченный и высоченный. Кора невозможно толстая, вся в морщинах, в некоторые складки запросто кулак поместился бы.

Слегка страшно стало — до того старое дерево. И Пушкина могло видеть, и Петра Первого… А сейчас в той же тени стоял он, Федор Федорович, в голове не укладывалось — как такое возможно?

Вокруг яблоневый сад, зеленые холмы над городом вольно летят, внизу река покойно блестит. Туристы с фотоаппаратами и камерами толпами бродят, всем восхищаются, зачем‑то в морщины дуба мелкие монеты суют, вернуться сюда, что ли, мечтают?..

Федор Федорович и не знал, что в самом центре города остались такие места. Настоящий заповедник. Дивный кусочек природы среди шумного загазованного промышленного мегаполиса.

Только чем она особенная, эта поляна? Лично он, Федор Федорович, ничего не почувствовал. Разве что леденящий холодок от потрясения: этот чертов дуб его дедов‑прадедов видел, наверняка когда‑нибудь и его правнуки здесь же, разинув рты, будут топтаться. А он, Федор Федорович, умрет к тому времени, вся его жизнь для этого старца как одно мгновение.

Федор Федорович примерно так же смотрел на бабочек‑однодневок. Снисходительно и сочувственно.

Нет, феноменальная старуха!

Была.

Или есть?

Мелкой‑то проще считать, что они и сейчас вместе. У девчонки какие‑то дикие представления обо всем на свете. В голове, с подачи той же бабы Поли, черт‑те что творится.

Впрочем, некоторые факты — если верить Мелкой! — объяснить действительно трудновато. Практически невозможно, он ли не пытался.

Скажем, Федор Федорович прошлым летом купил путевку в Анталию. Мелкая только‑только переболела очередным бронхитом, врачи советовали подышать морским воздухом, погреться на солнышке, поплескаться в теплом Средиземном море — оздоровиться, короче.

В пятницу вечером Федор Федорович заехал забрать загранпаспорт, нужно было выкупить заказанные авиабилеты.

Он застал бывшую одноклассницу по‑детски насупленной, никуда лететь она не собиралась. По крайней мере, утром, как планировалось. Вот послезавтра — пожалуйста, а завтра — ни за что.

Девчонка была упряма невозможно. Федор Федорович с трудом вытряс из нее объяснения — мол, баба Поля не велела лететь этим рейсом.

Подумать только — баба Поля НЕ ВЕЛЕЛА.

Старухи который год в живых нет!

Стиснув зубы, Федор Федорович выслушал очередную сказочку: якобы Таисия хотела достать из стола документы, но не смогла. Ящик будто гвоздями приколотили, а ведь ключ от него давно потерян, ящик сто лет на замок не закрывали.

Таисия и стол трясла, и колотила по нему кулаком, даже пнула пару раз, капризный ящик не шелохнулся, как врос в стол. Таисия за стамеской собралась, взломать ящик хотела — сколько можно возиться?! — как вдруг одна из фотографий бабы Поли упала. Самая любимая, та, которая стояла на книжной полке, на ней баба Поля без платка и смеется.

Мол, честное слово, ни с того ни с сего упала. Окно закрыто, сквозняка никакого, а она упала, тяжело так, звучно, словно рамка не картонная, минимум деревянная, а то и каменная.

Таисия фотографию подняла, а там… баба Поля ТАК на нее со снимка смотрит, будто сказать что‑то хочет, о чем‑то предупредить, вот только о чем?

Глаза у нее встревоженные‑встревоженные.

А должны быть веселыми!

Таисия бережно вернула снимок на место, но от полки не отошла. Смотрела на родное лицо, взгляда не могла оторвать.

Глупо, конечно, звучит, но Таисия растерянно пожаловалась няне на капризный ящик. И ахнула от внезапного потрясения: светло‑карие глаза бабы Поли вдруг сказали ей — так, правильно.

— Ты не хочешь, чтобы я завтра летела? — неуверенно шепнула девушка.

— Так, правильно, — ответили знакомые глаза.

— Но я давно мечтала о море…

Баба Поля на фотографии опять смеялась, и Таисия вдруг отчетливо поняла — да ради бога! Только не лети завтрашним рейсом, нельзя.

— А послезавтра можно? — Таисия кивнула на забастовавший ящик.

Баба Поля не возражала. Таисия машинально дернула за ручку и чуть не упала: ящик со всем содержимым чуть не вывалился на пол, она еле успела придержать его.

Такая вот история.

Федор Федорович не сумел переубедить глупую девчонку, они вылетели в Анталию лишь на следующий день. А в аэропорту узнали: пассажирам вчерашнего рейса не повезло. При взлете загорелся один из двигателей, самолет с трудом удалось посадить, а пожар потушить. По счастью, никто не погиб, только несколько человек доставили в больницу с тяжелыми ожогами.

Федор Федорович так и не решился узнать, какие места занимали несчастные. И никогда даже мысленно не позволял себе вернуться к этому случаю.

Случай оказался не единственным. Он был первым в череде странных, необъяснимых происшествий.

Правда, врать Таисия никогда не умела, и Федор Федорович пожал плечами: кто знает…

И тут же зло одернул себя — глупости. Не хватало еще поверить во всю эту галиматью!

* * *

Створка окна снова хлопнула, вдоль позвоночника знакомо потянуло морозцем, и Федор Федорович неохотно признал: «Ладно‑ладно, я не бросил бы девчонку в любом случае. Обещал кому, не обещал… не важно. — Федор Федорович вытер носовым платком влажный от выступившей вдруг испарины лоб и с досадой подумал: — Ведь пропадет, дурашка! Она же не от мира сего. Совершенно нелепое существо, одну не оставить при всем желании, а я все‑таки не подонок…»

Федор Федорович настороженно прислушался: вроде бы рама не скрипела. В подъезде вообще стояла полнейшая тишина, почти неестественная в это время.

Только восемь вечера, люди возвращаются с работы, в квартирах должна звучать музыка, бубнить телевизоры, орать младенцы — почему же ТАК тихо? Или у него от глупого полудетского страха уши заложило?

Кстати, когда он вышел из машины, никакого ветра и в помине не было, с чего бы проклятой створке мотаться туда‑сюда…

Мистика!

Федор Федорович раздраженно сдвинул брови: в голову упорно лезла глупейшая мысль, что если бы он не соврал…

Он прекрасно помнил: баба Поля ложь ненавидела.

Любую.

А уж когда врут себе…

И Федор Федорович ожесточенно, всей ладонью, нажал на звонок.

* * *

— Но я, честное слово, никуда не хочу идти. Я устала, у меня книжка новая, я весь день мечтала упасть с ней на диван… — Таисия молола кофе и радовалась шуму, была законная причина помолчать.

— Книжка у нее… — раздраженно проворчал Федор Федорович. — Успеешь еще глаза испортить!

Таисия не ответила. Включила кофеварку и привычно удивилась, что она до сих пор работает, — еще папа ею пользовался. Сейчас такие же паровые кофеварки куда компактнее, Таисия видела в магазинах, а эта — настоящий монстр.

Зато кофеварка помнила времена, когда в доме звучал не только голос Таисии. И вообще она как‑то органично вписывалась в кухню, обставленную — с подачи бабы Поли — старинной тяжеловесной деревянной мебелью. Баба Поля по комиссионкам ее выискивала, а мама с папой не возражали: кухня считалась вотчиной старой няньки, она тут проводила большую часть времени.

Впрочем, Таисии нравилась резная деревянная мебель. И громоздкий буфет, в который свободно вмещалась вся посуда. И круглый стол, большой, удобный. И уютные кресла с гнутыми подлокотниками, в них так здорово сиделось. А на нянюшкином — лежала плоская подушка, когда‑то Таисия лично вышивала для нее наволочку.

Девушка и сейчас любила сидеть в этом кресле. Почему‑то казалось — подушка до сих пор хранила тепло бабы Поли, будто она только встала, вышла куда‑то и вот‑вот вернется.

Таисия выбрала самую красивую чашку — почти прозрачную, в желтую продольную полоску. Наполнила кофе, добавила топленого молока и полюбовалась на свет, как колышется за тонким фарфором темная тяжелая взвесь. Поставила чашку перед гостем и виновато улыбнулась:

— Ты же знаешь, я не люблю ходить по ресторанам.

— Речь всего лишь о кафе.

— И по кафе тоже.

— Глупости, сколько можно сидеть в четырех стенах!

— А я и не сижу, я работаю, ты же знаешь.

— Все работают, — отрезал Федор Федорович. Попробовал кофе и чуть мягче сказал: — И все, кроме тебя, находят время развлечься. Нормальные девчонки на дискотеки бегают, в клубы, в парки, и уж в кафе‑рестораны‑бары обязательно, где еще в наше время можно познакомиться с нормальными мужиками!..

— А Интернет?

— Твои новые дружки по Сети, я смотрю, в подъезде, перед дверью, толпами тусуются…

— Но я вовсе не рвусь знакомиться с парнями!

— И напрасно.

— К чему, у меня есть ты, — неумело польстила Таисия.

— Кончай придуриваться, — неожиданно разозлился Федор Федорович. Одним глотком допил кофе и прорычал: — Ты практически сразу дала понять, что считаешь меня только братом…

— Другом.

— Есть разница?!

— С братом не обязательны хорошие отношения, — виновато пробормотала Таисия. — И потом, ты меня до сих пор дразнишь Мелкой…

— Не дразню.

— Ну… зовешь, называешь, обзываешь — какая разница?

— А ты до сих пор веришь своей драгоценной бабе Поле? — ядовито усмехнулся Федор Федорович. — Ждешь, когда появится прекрасный принц на белом коне, прилюдно падет на колени и, протягивая к тебе влажные ручонки, провоет: «Таисия, свет очей моих»?

— Пусть так, тебе‑то какое дело?!

— И я тут же пересчитаю ему все ребра!

— Что‑о?

— Я за тебя отвечаю, — хмуро отрезал Федор Федорович, — а значит, не позволю связаться с идиотом!

— Считаешь, в меня может влюбиться только идиот?!

— Если назовет тебя Таисией — да!

Нужных слов Таисия подобрать не смогла, как ни старалась.

— Ты в зеркало на себя давно смотрела? Таисия, блин… И рот закрой, что ты, как рыба, губами шлепаешь?!

— Ты… ты…

— Ну я, и что?

Федор Федорович с усмешкой рассматривал покрасневшую от негодования Мелкую: ишь, даже кулачонки сжала! В глазах огонь, нижняя губа закушена, скулы пылают, тонко вырезанные ноздри раздуваются…

Увеличь ее раза в три, так, пожалуй, испугаешься!

Федор Федорович вылез из‑за стола. Бесцеремонно развернул Таисию лицом к ее комнате и, подтолкнув в спину, уже добродушно хохотнул:

— Чтобы познакомиться даже с таким кретином, нужно изредка выбираться в люди. Так что иди, душа моя, собирайся, через десять минут выходим. — Сделал паузу и ехидно пропел: — Давай‑давай, перебирай ножками… Мелкая!

— А ты… ты… — Таисия в бешенстве пнула некстати подвернувшееся кресло. Охнула от боли и запрыгала на одной ноге. Помассировала ноющую ступню и возмущенно резюмировала: — Ты специально этот цирк устроил! Ты всегда… ты все время… я не Мелкая!!!

Глава 3

Песочные замки

Таисия с трудом заставила себя сползти с постели. Обычно после звонка будильника она дремала еще минут десять — пятнадцать, но сегодня понимала: не встанет сразу — заснет тут же.

Со старушечьим кряхтеньем она побрела в ванную. Глаза слипались, хотелось упасть на ходу. Если честно, Таисия обошлась бы и без подушки, лишь бы прихватить часок‑другой, пусть и на полу — ох, как спать хочется…

А все Федор Федорович!

До девяти вечера измывался над ней, заставляя без конца переодеваться, пока не плюнул от злости и не заявил, что горбатого могила исправит. И что не видать ей обещанного бабой Полей сумасшедшего принца как своих ушей. И что придется ему, несчастному, принести в жертву себя и на ней жениться. Просто чтобы не мучиться в дальнейшем, пытаясь устроить ее судьбу, это дело безнадежное, он как раз сейчас это понял…

Федор Федорович топал ногами и ругался, проклиная собственное добросердечие и ослиное упрямство Мелкой. С жаром апеллировал к фотографии бабы Поли, требовал повлиять на воспитанницу или хотя бы объяснить ей, что не родился еще на белом свете болван, готовый назвать красивым именем Таисия жалкую девчонку, не умеющую толком накрасить губы и причесаться…

И на кого она похожа!..

И эти вытертые джинсы давно пора на помойку!..

И где она выкопала мерзкую линялую тряпку — ах, это теперь называется «блузон», не может быть, чтобы такую дрянь принесла Ксюха, у нее‑то вкус есть, не то что у некоторых!..

Жаль, Таисия не смогла довести гостя до нужной точки кипения, взбешенный Федор Федорович просто сбегал от нее. И обычно так хлопал входной дверью, что Таисия каждый раз боялась — не выдержит косяк или сама дверь слетит с петель.

Вчера Таисия проиграла. Федора Федоровича не добила даже ее «боевая» раскраска. Он лишь скрипел зубами, рассматривая изобретательно размалеванную физиономию, потом погнал Таисию в ванную, умываться. А ведь сам требовал, чтобы накрасила губы и глаза!

Подумаешь, чуть перестаралась.

К сожалению, вылазку в кафе Федор Федорович не отменил. Почти вытолкал Таисию за дверь, можно сказать, выволок за шиворот. Ненакрашенную, в стареньких джинсах, в линялой тряпке, в дырявых кроссовках, с жалким хвостиком на затылке.

Он отомстил по‑другому: измученная донельзя Таисия вернулась домой почти в четыре утра!

Злопамятный Федор Федорович отвел душеньку: они всю ночь путешествовали из ресторана в ресторан. И везде он знакомил ее с какими‑нибудь «классными» мужиками. И буквально заставлял принимать приглашения — виртуозно доводил до присутствующих, что «младшая сестричка» просто обожает танцевать.

Правда, случайные кавалеры держались прилично: мамонтоподобный Федор Федорович в братьях — это серьезно.

Иногда Федор Федорович ее в сестры не определял и приглашал бывшую одноклассницу сам. К удивлению Таисии, со слухом у него оказалось все в порядке. Танцевал Бекасов легко, даже грациозно, пусть и походил комплекцией на медведя гризли.

К трем утра несчастная Таисия едва держалась на ногах, а Федор Федорович жизнерадостно уверял, что провел прекрасный вечер, и, слоняра синеглазый, прилюдно лобызал ей руку!

Таисия практически падала, а он светился и громогласно клялся, что следующая вылазка будет еще лучше.

Следующая!!!

Это значит — сегодня.

Лучше умереть.

Таисия вылезла из душа и, дрожа всем телом, закуталась в полотенце. И вдруг замерла посреди коридора: может быть…

А что, неплохая идея!

Если Федор Федорович влюбится, у него на Таисию просто не останется свободного времени… Ну, если верить книгам…

* * *

Печатному слову Таисия верила всегда. Как‑то так вышло, что ее жизненный опыт большей частью основывался на сведениях, почерпнутых из книг, телевизионных передач и давних разговоров с бабой Полей.

А любовь — это… все!

Теперь перед Таисией стояла сложнейшая задача — найти достойную кандидатуру на роль возлюбленной Федора Федоровича.

Сердце вдруг заныло, Таисия поморщилась: что такое? Неужели она… да нет, не может быть! Федор Федорович для нее всего лишь брат, друг, короче, родной человек, ближе которого пока нет, как ни печально.

И потом, он ни разу не назвал ее Таисией! Она для него просто Мелкая, с самого первого дня знакомства.

Всего лишь Мелкая!

Кошмар, настоящая щенячья кличка.

К тому же Федор Федорович вечно над ней подсмеивается, поддразнивает. Таисия не сомневалась — он никогда не видел в ней девушку.

Все‑все‑все! Раз баба Поля сказала, что суженый назовет ее полным именем, значит, будем ждать этого распрекрасного товарища, пусть Федор Федорович хоть ухохочется!

Таисия попыталась представить себе будущего возлюбленного, даже зажмурилась крепко‑крепко, но ничего не вышло. Перед глазами нагло маячила — она этого не хотела! — знакомая до последних черточек физиономия Федора Федоровича. Причем эта самая физиономия злорадно скалилась и даже подмигивала, обрекая своими гримасами все усилия Таисии на провал.

— Чтоб ты провалился! — в сердцах воскликнула девушка.

Погрозила невидимому, но, как всегда, зловредному и злонамеренному Федору Федоровичу кулаком и пошла одеваться. Распахнула дверцы шкафа и печально хмыкнула: да, картинка…

В правом углу тесно‑тесно жались плечики, нагруженные купленной Ксюхой одежкой, пестрой, яркой, по словам Ксюхи, ужасно модной. От нее рябило в глазах и начинало противно стучать в затылке.

Сколько вешалок — раз, два, три, четыре, пять… одиннадцать…

Лучше не считать!

Зато в левом углу свободно висел любимый синий свитер, связанный бабой Полей. Он придавал светло‑серым, можно сказать, неинтересным глазам Таисии волнующую глубину и какой‑то странный сиреневый оттенок.

Баба Поля уверяла: когда Таисия в синем, ее радужки приобретают цвет грозового летнего неба — мол, вот‑вот его разорвет ветвистой толстенной ветвью на сизые клочки. Именно от таких молний — баба Поля сама видела! — вспыхивали и сгорали столетние дубы. Чуть позже по ушам бил гром и стеной вставал ливень.

Баба Поля… она скажет!

Рядом со свитером висело в чехле батистовое платье. Нежно‑голубое, с богатой ручной вышивкой — точная копия первого бального платья Наташи Ростовой.

Его тоже сшила баба Поля и строго‑настрого велела надеть на «первый выход» с суженым. Не раньше! Можно и на свадьбу, если не будет к тому времени лучшего наряда.

Смешно, но Таисия это платье даже не мерила. Мало того, она его даже толком не видела!

Суеверная баба Поля лично спрятала платье в льняной сероватый чехол, туда же сунула полотняные мешочки с пахучими лесными травами. И зашила чехол грубыми белыми нитками, толстыми‑претолстыми.

Сколько раз Таисии хотелось посмотреть на таинственное платье, и она подступала к чехлу с ножницами…

Но вскрыть так и не решилась. Бабы Поли давно нет, а Таисия все еще побаивается нарушить запрет, будто няня и сейчас может отшлепать или поставить в угол, как в раннем детстве.

Уверенность — баба Поля всегда знала, что делала, — буквально парализовала девушку, она замирала перед шкафом с маникюрными ножницами в руках, не смея надрезать нить.

Следующие ЕЕ вешалки занимали джинсы, серо‑голубая мужская рубашка из тонкого льна и такого же цвета полотняные брюки, невероятно удобные и любимые.

Конечно, на полках лежали невысокими стопками и другие вещи: женское белье, футболки, разноцветные носки, спортивный костюм, полкой выше — целая коллекция разнокалиберных шляп, слабость Таисии.

Ну не могла она спокойно пройти мимо отдела, в котором торговали дамскими шляпами! Покупала редко — слишком дорогие, — но заходила обязательно и с удовольствием рассматривала.

Некоторые шляпы — настоящие произведения искусства. Как эта, например, с букетиком незабудок у скромной белой атласной ленты. Причем крохотные голубые цветы сделаны так умело, что их практически не отличить от настоящих.

Таисия осторожно подула на незабудки, нежные лепестки затрепетали, девушка улыбнулась и вернула шляпу на место.

Жаль, сама она некрасива! Была бы как Ксюха — другое дело, а так…

Таисия посмотрела на градусник за окном и вытащила из шкафа брючный костюм. Подумав, достала и простенькую льняную шляпу с широкими полями: как раз для нее — ничего особенного, взгляда чужого не привлечет, зато лицо надежно спрячет.

Девушка оделась и неохотно посмотрела в зеркало — да‑а‑а, вот уж моль серая! То ли мальчишка, то ли девчонка, не понять.

И волосы противные — тонкие, непослушные, лицо вечно как паутиной обметано. Ни подстричь толком, ни в прическу уложить, у всех мастеров руки опускаются, в хорошую парикмахерскую лучше не заходить.

С тех пор как баба Поля умерла, Таисия большей частью сама стриглась — в принципе ничего сложного. Главное — челку оставить подлинней, чтобы брови прикрывала, а остальные волосы аккуратно подравнять ножницами, тут длина не важна, это по настроению.

Таисия убрала под шляпу все пряди до единой и угрюмо хмыкнула: мисс Никто. Нечто непонятное, среднего пола, впрочем, скорее девушка, чем парень. Все‑таки шляпа женская и, если как следует присмотреться, заметны кое‑какие округлости фигуры.

Или она себе льстит?

* * *

Таисия неторопливо пила кофе с молоком — она терпеть не могла черный, он казался горьким — и перебирала кандидатуры знакомых на роковую роль разбивательницы сердец.

Вернее, одного сердца, к чему ей многие? Пристроить бы Федора Федоровича!

К сожалению, список оказался коротким. Слишком коротким. Он состоял всего из одной фамилии — Эмих. Обладательницу немецкой фамилии звали Эльвирой, Элей, чаще — Элькой.

Элька Эмих тоже работала в их небольшой фирме, только не банальным экономистом, как Таисия, а секретарем‑референтом.

На самом деле Элькина должность называлась волнующе заманчиво — «вице‑директор», но это были лишь слова. Просто запись в трудовой книжке.

По сути, Элька сидела на телефонах. Принимала и отправляла по электронной почте письма, получала факсы, напоминала шефу о важных встречах, впускала в святая святых посетителей и изредка — когда Любочка Пономаренко болела или была в отпуске — подавала гостям чай, кофе, минеральную воду, так что — обычный секретарь.

Нет, секретарша!

И не совсем обычная. В Эльке Эмих вообще не было ничего обычного. Если уж честно, она была странная. И красавица редкостная. Не стандартная куколка со страниц какого‑нибудь глянцевого журнала, а…

Таисия поморщилась, но подходящих слов не подобрала. И печально подумала, что она‑то Эльку знает отлично — ее все в фирме знают, — а вот помнит ли сама Элька в лицо одного из трех экономистов?

Вряд ли.

Таисия и сама бы себя не запомнила, жалкое зрелище, даже не жалкое — никакое, чего уж тут помнить…

Теперь бы понять, как с Элькой договориться.

Или познакомить ее с Федором Федоровичем — якобы случайно? Он Эльке понравится, он просто не может не нравиться, и она…

А если Элька не обратит на него внимания?!

Нет, рисковать нельзя.

Федор Федорович, конечно, высокий, красивый, его трудно не заметить, перед ним даже трудно устоять!

Сколько раз девчонки уговаривали познакомить с ним, еще в школе просили, и в институте тоже, жаль, Федор Федорович — бревно настоящее, ничем не пробьешь…

Но перед Эмих он не устоит, Таисия не сомневалась.

Обязательно влюбится!

Вот только… как бы все это организовать и остаться в стороне?

На взгляд Таисии, остальные знакомые девицы и девушки, женщины и дамы для обольщения Федора Федоровича подходили мало. Если вообще подходили.

Дело было даже не во внешности. «Вот уж враки, — одернула себя Таисия, — в ней тоже!» Симпатичных, миленьких и просто красивых в фирме работало достаточно. Просто… в них не хватало чего‑то главного, стержня какого‑то, что ли?

Вроде бы все при них, а не запоминаются. Лица какие‑то… однотипные. Глазки, носики, губки, скулы, реснички, бровки — все подкрашено, все одинаково ярко, кукольно правильно и… скучно. Увидел одну, считай, увидел всех. И гримаски похожи, хихиканья кокетливые, речи — о сериалах, тряпках, косметике, журналах женских, диетах, специальных упражнениях для талии, сплетни о «бомонде», о парнях, о сексе, разговоры о маленьких женских тайнах…

Федор Федорович подобное не терпел!

Он о Ксюшиных подружках говорил — клонированные. Мол, пока наивные ученые работали над несчастной овечкой Долли, его сестрица давным‑давно освоила эту сложнейшую операцию — иначе с чего бы все Ксюшины подружки были словно из одного ларца?

Федор Федорович со смехом уворачивался от крепких кулачков возмущенной младшей сестры. И ничуть не обижался на ее крики о том, что большинство мужчин еще примитивнее. Их ничто в жизни не интересует — лишь бы пива нажраться после работы да перед телевизором впасть в спячку. По театрам, музеям и магазинам одни женщины ходят, детей они же воспитывают, а мужики… мужики… да они перевелись вовсе!

Таисия в ее страстные монологи не встревала. Она не знала, что сказать, даже когда Ксюха обращалась за поддержкой.

Слишком ничтожен был ее собственный жизненный опыт. Не знала Таисия никаких мужчин в своей жизни, кроме папы и Федора Федоровича, остальных видела на улицах, в школе или институте — и опасливо сторонилась. Впрочем, они тоже не обращали на Таисию внимания, так что все было взаимно.

В обожаемых ею книгах пустышки не описывались, герои всегда оказывались значительными, отрицательные или положительные, мужчины или женщины — не важно.

И баба Поля всегда говорила, что совсем никчемных людей не должно быть на белом свете, ведь они — прямое оскорбление Всевышнему, подарившему человеку жизнь.

Баба Поля по‑детски верила, что зачатие младенца еще большая тайна, чем принято думать. Это как зарождение отдельной Вселенной. А яйцеклетка со сперматозоидом — жалкие клочки человеческой плоти, мгновенно распадающейся, не вдохни Господь в эту хрупкую конструкцию искорку души в момент зачатия.

Именно искорку от собственного неугасимого пламени дарит ОН, и именно она дает людям право гордиться тем, что созданы они по образу и подобию Божьему.

Жаль, не каждая искра рождала пламя. Пороки, из которых баба Поля считала главными леность, равнодушие и неумение, нежелание любить ближнего, надежно перекрывали кислород огню, убивали душу вернее, чем смерть, ибо она — лишь начало пути.

Таисия невольно поежилась. Ей всегда становилось не по себе, когда она вспоминала неспешные, тягучие речи нянюшки, — собственное несовершенство смущало и тяготило.

Таисия сердилась и на себя, и на бабу Полю с ее сложными, несовременными взглядами на все на свете, но забыть наставлений няни не могла.

Баба Поля не хотела существовать легко и бездумно, как принято в наши дни. Наивная, она не сомневалась: задача человеческая — всю жизнь работать над собой и этим хоть немного приблизиться к Создателю, оправдав Его чаяния.

Она считала: ровный сильный огонь негасим. Всевышний с надеждой ждет возмужавших детей Своих в следующей ипостаси, ставит перед ними все более сложные задачи и не лишает свободы воли — собственного дара. И горько сетует на неразумных чад, теряющих с плотской смертью ВСЕ, ибо крохотная искорка, так и не ставшая пламенем, либо гаснет, либо вновь дарится кому‑то при новом рождении.

Таисия не знала, верит ли предложенной бабой Полей модели мира. Порой ей казалась симпатичной мысль о том, что смерть списывает все, а значит, живи как живется, бери все, что берется, до чего дотягиваются руки.

Баба Поля сказала бы — «потные ручонки».

В знак презрения.

Таисия не хотела бы услышать о себе из уст нянюшки, останься она живой, — «тело». Обычное тело, и точка.

Так баба Поля именовала людей без… огня. Простейших. Как амебы. Не умеющих мыслить, живущих от зарплаты к зарплате или от покупки яхты до покупки особняка. Равнодушных к ближнему. Пустых людей с пустыми глазами. Людей, души которых придавлены смрадными желаниями.

Баба Поля пыталась достучаться и до таких. Как умела. И не было счастливее человека, если удавалось.

Таисия так не могла. И не хотела, если честно. Ей комфортнее жилось в мире книг, там почти нет ТЕЛ, зато настоящих героев хватает.

Элька Эмих чем‑то походила на книжных див. Жизнь в ней била ключом, про Эльку и баба Поля не сказала бы — «тело».

Таисия обязательно познакомит Федора Федоровича с Элькой.

Только нужно решить — как именно. Если Федор Федорович догадается о «сводничестве»…

О‑о‑о, нет!!!

* * *

Элька с насмешливым ожиданием смотрела на дверь: вот уже полчаса за ней кто‑то топтался, не решаясь войти. Приоткрывал ее осторожно и тут же испуганно захлопывал. И шарахался в сторону, когда к приемной подходил посторонний.

Мысль о поклонниках Элька отмела сразу же — слишком легким был топоток неизвестного, сбегающего от очередного посетителя.

Ребенок за дверью тоже исключался, его в офис не пропустила бы охрана, тут не место детям, люди работают.

Итак, женщина. Или мужичок весом с перо. Правда, таких среди сотрудников фирмы, кажется, не было.

Конечно, проще выйти и посмотреть на неизвестного, но… так неинтересно. А вот самой угадать, кто это и, главное, к кому и зачем пожаловал…

Вариант первый и самый вероятный — к шефу. Он мог дать кому‑то поручение, оно бездарно провалено, и несчастный сотрудник — сотрудница! — теперь не в силах об этом доложить.

Минус этой версии — шеф на ее памяти САМ поручений сотрудникам не раздавал, только через менеджеров среднего звена. А их‑то Элька отлично знала всех, поголовно, робких среди них нет, робкий менеджер… ха!

С другой стороны, все когда‑нибудь случается впервые. Начальника отдела могло не оказаться на месте, и шеф лично… почему нет?

Вариант второй — тоже к шефу. Только не по работе, а… влюбленная! Наивная простушка, решившая наконец объясниться. Теперь она набирается за дверью смелости — вот сейчас, сейчас…

Тяжелая входная дверь в очередной раз захлопнулась, Элька раздраженно сдвинула брови: сколько можно?! Ведь никакого терпения не хватит, так и хочется втащить трусишку в приемную — пусть за шиворот! — и потребовать объяснений.

Она тяжело вздохнула и продолжила изыскания: допустим, эта робкая особь — дамочка или мужичок с ноготок — лично к ней. Допустим, по работе…

Глупости! Если по работе, давно бы зашли, она, Элька, не монстр, у нее со всеми в фирме прекрасные отношения. Она еще никому не отказывала в помощи. Даже подсказывала, как правильно написать заявление на внеочередной отпуск по семейным обстоятельствам или на ссуду.

Если по личным…

Ерунда получается! Какие личные отношения могут связывать Эльку с неизвестным за дверью?!

Выходит, к шефу.

Ну и прекрасно.

Сейчас она выяснит, кто это так изобретательно мотает ей нервы с утра пораньше, никакая работа в голову не лезет.

Элька осторожно заглянула в кабинет к шефу и удовлетворенно хмыкнула: Вячеслав Юрьевич ее небольшим разборкам в приемной не помешает. Сидит за компьютером и, насколько Элька поняла, прилежно отвечает на запрос своего партнера из Финляндии, это надолго.

Тяжелые створки — кстати, прекрасная звукоизоляция! — надежно отрезали Эльку от шефа.

Надо сказать, Эльвира Эмих решения всегда принимала быстро и следовала им незамедлительно, не в ее привычках комплексовать или мучительно размышлять — а стоит ли…

Она стояла у входа как кошка, поджидающая у норы мышь, терпеливо и неподвижно. Едва полотно двери дрогнуло, Элька распахнула ее настежь и втянула в приемную ошеломленного посетителя. Вернее, посетительницу.

Потом мгновенно закрыла дверь на ключ. Привычно нажала на кнопку пульта, включая табло «не беспокоить». И возмущенно прошипела:

— Н‑ну‑с, слушаю вас!

Элька только сейчас рассмотрела, кого так бесцеремонно заволокла в приемную, и фыркнула от досады: вот не повезло, ничего интересного. Всего‑навсего сопливая девчонка, только‑только из университета. Кажется, она сидит среди экономистов. Не видно ее, не слышно, вечно глаза прячет, а уж шляпы на этой чудачке…

Наверняка вариант номер два — несчастная любовь. Сто процентов — несчастная, ведь шеф на такое чучелко никакого внимания не обратит, тут к гадалке ходить незачем. Он и на нее‑то, на Эльку, посматривал с сочувственной усмешкой, а уж как она старалась понравиться, узнав, что Вячеслав Юрьевич не женат…

Уже не женат.

Он развелся года два назад, застал любимую жену в постели со своим шофером, ситуация прямо из дурного анекдота. Элька раньше думала — подобное лишь в фильмах случается, ведь только круглая идиотка могла загулять от ТАКОГО мужа.

Выходит, не только в фильмах.

Неужели эта кнопка всерьез надеется захомутать шефа?!

Это смешно!

Или грустно?

Элька легонько встряхнула пленницу и ядовито поинтересовалась:

— Несчастная любовь, детка?

Девчонка перестала дрожать. Подняла голову — Элька удивленно отметила акварельную прозрачность треугольного личика, огромные глаза показались ей слишком светлыми, необычными, какими‑то искристо‑льдистыми — и изумленно шепнула:

— У кого?

— Не у меня же!

Девчонка моргнула — белесые ресницы, жесткие и совершенно прямые, ничуть не женственные.

— А у кого тогда?

— Я думала — у тебя.

— Вот уж нет!

— Шляпу сними, — неожиданно грубо приказала Элька, странная посетительница чем‑то раздражала.

— И не подумаю! — Девчонка строптиво мотнула головой. — Я не мужчина — снимать головной убор в помещениях!

Элька невольно рассмеялась. Посетительница вызывающе задрала острый подбородок, тонкая шейка в широком вороте мужской серой рубашки смотрелась жалко.

— Значит, ты не влюблена, — холодно резюмировала Элька.

— Точно.

— Чего тогда под дверью столько толклась?

— Н‑ну… — Девчонка смущенно зарделась и опустила голову, теперь Элька видела только поля льняной шляпы.

— По делу, что ли, к шефу?

— Не‑а…

— Как — нет?! — Элька едва не задохнулась от возмущения: а она‑то напридумывала…

— Я… не к шефу, — еле слышно выдохнула девчонка и по‑детски шаркнула ножкой.

— А к кому?

— К тебе. К вам то есть.

— Ко мне?!

— Да.

Элька постояла с открытым ртом, пытаясь прикинуть, что у нее может оказаться общего с посетительницей. В голову ничего не приходило, дикие идеи бежали прочь, опережая разумные объяснения.

Элька стиснула зубы и приглашающе указала рукой на глубокое кожаное кресло. Подтолкнула к нему застывшую гостью и сипло выдохнула:

— Ну и какое у тебя ко мне дело?

— Да так, мелочи, — пробормотала странная девчонка, опуская голову еще ниже. — Нужно, чтобы ты срочненько влюбилась в одного типа, а еще лучше — чтобы он в тебя влюбился… — Она бросила быстрый взгляд на остолбеневшую Эльку и торопливо добавила: — Мой Федор Федорович — очень, ну просто очень классный тип!

* * *

В конце рабочего дня Таисия вдруг вспомнила, что давно не была в парке. Месяца два, кажется, а то и три. Совершенно вылетело из головы, когда ездила туда в последний раз — то ли в конце зимы, то ли в середине весны. А сейчас июнь на исходе.

Таисия любила ездить в старый парк. Почему‑то именно там ей казалось, что смерти вовсе нет. Заветная нянюшкина поляна — баба Поля иногда называла ее «местом силы» — словно сохранила в себе что‑то от частых няниных наездов. Таисия особенно остро ощущала там ее присутствие. Стоило закрыть глаза и… вот она, баба Поля, только руку протяни.

Нет, конечно, Таисия прекрасно понимала, что няня умерла и никак не могла быть рядом по‑настоящему. Она же не сумасшедшая, что бы там ни говорил в сердцах Федор Федорович!

Просто они с бабой Полей так часто бывали вместе в этом парке, так много там говорили, так весело смеялись над школьными историями и так сильно горевали после смерти родителей…

И помнила об этом не только Таисия, парк тоже помнил, девушка ничуть не сомневалась.

Нехорошо, что она забыла о нем. Забыла о нянюшкиной поляне и хоженых‑перехоженых дорожках. Это почти… предательство.

Таисия посмотрела на фотографию бабы Поли и серьезно сказала:

— Сегодня же съезжу.

Глаза нянюшки вдруг показались озабоченными. Таисия пожала печами, не понимая, в чем дело.

— Честно, съезжу. Вот прямо сейчас, после работы, — легко уточнила она.

Воздух в комнате будто сгустился. Тишина показалась странно гулкой, неприятной. Таисия невольно поежилась, откуда‑то она знала — няню волновало что‑то другое, угадать бы — что именно.

Девушке вдруг стало не по себе: бабы Поли давно нет, но ведь как‑то она дает понять, что ей нравится или не нравится. Как сейчас, например.

Впрочем, а что происходит сейчас?

Ничего особенного!

Вечно она высматривает необычное в обыденном, не хочет расстаться с иллюзиями. До сих пор, как дитя малое, тоскует по бабе Поле, вот и… видит лишь то, что хочет видеть, слышит лишь то, что хочет слышать.

Словно страус, прячет голову в песок! И правда, вдруг откроет глаза и осмотрится, и что тогда? Обнаружит себя в пустыне, пусть вокруг полно людей? Где‑то Таисия читала — нет более полного одиночества, чем в толпе равнодушных.

А может, Федор Федорович прав — у нее, у Таисии, проблемы с головой? Она неадекватна. У нее шизофрения или еще что… ну, когда выдумка мешается с реальностью и человек не в состоянии отделить одно от другого.

Не хотелось бы!

Таисия грустно усмехнулась: впрочем, кому вредят ее фантазии?

— Тебе Элька не понравилась? — Таисия упрямо сдвинула брови. — Но, честное слово, она вполне…

По снимку скользнула тень, баба Поля словно поморщилась.

— Значит, не в Эльке дело, — пробормотала Таисия. — Тогда в чем? Может, ты не хочешь, чтобы я сегодня ехала в парк?

Взгляд няни снова изменился. Девушка отчетливо поняла — парк ни при чем.

— Что‑то должно случиться по дороге с работы? — осторожно спросила Таисия. — Что‑то плохое?

Лампа дневного света внезапно мигнула, неприятно потускнела, и Таисия воскликнула:

— Все поняла! Я буду осторожна, вот увидишь. Тонкий матовый цилиндр вновь сиял ровно и надежно. В комнату вошла Валерия Степановна, старший экономист и начальница их маленького отдела. Она укоризненно кивнула на настенные часы:

— Еще не убежала? И зря.

— Да я… сейчас. — Таисия суетливо выключила компьютер.

— Смотри, погода какая чудесная. — Валерия Степановна подбадривающе улыбнулась. — Ты бы, Тася, съездила на пляж, что ли? Не беги сразу домой, зимой в четырех стенах насидишься…

— Я… в парк!

— Что ж, тоже неплохо, — одобрила Валерия Степановна. — Все лучше, чем сидеть в душных комнатах…

Глава 4

Нянюшкина поляна

Таисия вышла на улицу и невольно зажмурилась: сегодняшнее солнце вдруг показалось особенно ярким. И… недобрым.

Девушка порадовалась, что надела шляпу, — хоть какая‑то защита. И тоскливо подумала: «Интересно, другие чувствуют, что нужно прятаться в тень? Вряд ли. Вон сколько народу, и почти все без головных уборов…»

Мимо пробежала стайка девчонок в коротких топиках и таких же коротких юбочках. Они весело что‑то обсуждали, звонко смеялись, ели мороженое, и не было им дела до злого солнца.

Таисия застыла посреди тротуара, не обращая внимания на толчки спешащих прохожих. Она не могла отвести взгляда от своих сверстниц — таких беззаботных, таких легких, таких… бездумных.

Вдруг захотелось оказаться одной из них. Пусть вон той, с тонким серебряным браслетом на правом запястье. В красной юбочке и с самыми красивыми глазами — большими, голубыми и младенчески чистыми.

Полная женщина с туго набитыми тяжелыми пакетами так раздраженно толкнула ее, освобождая для себя тротуар, что Таисия едва не упала. И завистливо прошептала:

— Что им солнце…

В кармане брюк завибрировал, забился сотовый, Таисия выудила его, чуть не уронила на асфальт. Звонок оказался от Федора Федоровича, и она с улыбкой пропела в трубку:

— Привет, что звонишь, я только‑только вышла с работы…

— Ничего себе только вышла — уже почти семь!

— Не семь, а шесть двадцать пять.

— Какая разница?!

— Большая.

— Я просто округлил.

— Не в ту сторону.

— Мелкая, кончай пререкаться!

— Я и не собиралась, это просто факт. Округлять положено…

— Ну ты и зануда!

— Сам такой.

Федор Федорович промолчал. Таисия с удовольствием слушала раздраженное сопение друга, предвкушая его реакцию на сюрприз. Вначале сейчас, когда услышит об Эльке, потом вечером, если он вообще появится у нее после такого сообщения. А что, может, и обойдется…

— Кончай сопеть в трубку!

— Это я сопю… соплю… о‑о‑о, елки, это же ты сопишь, как самый настоящий медведь!!!

— Давай‑давай, переложи с больной головы на здоровую! Твое любимое занятие, кто бы сомневался…

— Слушай, что ты ко мне пристал?! — возмутилась Таисия. — Иду себе, никого не трогаю, мечтаю отдохнуть после работы…

— Честно?

— Само собой.

— Умничка, — довольно прогудел Федор Федорович. — А я с твоей болтовней совершенно забыл, зачем позвонил…

— МОЕЙ болтовней?! — Таисия в сердцах пнула попавшуюся под ноги пустую банку из‑под пива. — Да я…

— Вот‑вот, слова не даешь сказать, — гулко хохотнул Федор Федорович. — Все «я» да «я»…

Таисия стиснула зубы, но заставила себя промолчать: все равно Федора Федоровича не переспорить. Еще не было случая, когда за ней оставалось последнее слово.

— Вот и чудненько, — одобрил ее молчание Федор Федорович.

Таисия будто наяву увидела его ехидную улыбку и сжала телефон так сильно, что заныли пальцы. Как не раздавила, непонятно.

— Ведь что звоню…

— Я вся внимание, — холодно процедила Таисия.

— Не перебивай, сам собьюсь, ну вот, мысль потерял…

— А она у тебя была?

— О‑о, начнем сначала?

— Нет, извини. Ты собирался сказать, зачем позвонил…

— Ах да! Я просто хотел напомнить, что вечером зайду. Планы не изменились, мы по‑прежнему штурмуем бары‑рестораны, отрываемся, короче, по полной, так что настраивайся заранее…

— …

— Эй, ты меня слышишь?

— К сожалению.

— Тогда подыщи что‑нибудь понаряднее вчерашних драных джинсов и линялой тряпки, которую ты важно обозвала «блузоном»!

— Обязательно, — угрюмо пообещала Таисия.

— Может, заскочить в магазин и что‑нибудь купить тебе? На выход? Размеры я твои знаю…

— Нет!!!

— Не доверяешь?

— С чего ты взял? Просто…

— Ну что «просто»?

— Просто… — И Таисия, зажмурившись, выпалила: — Просто я не могу с тобой никуда пойти!

— Что? Я, кажется, не расслышал, какие‑то шумы, понимаешь ли, в трубке…

— Все ты расслышал, — хмуро огрызнулась Таисия. — Я сказала — никуда не могу с тобой пойти. Сегодня. Ничего страшного, можно ведь и в другой день, большой разницы не вижу…

Федор Федорович по‑прежнему молчал. Таисия широко улыбнулась собственному отражению в витрине: кажется, раунд за ней.

Девушка брезгливо отпрянула: пьяного парня с дурным, плывущим взглядом шатнуло прямо на нее.

Сзади кто‑то сдавленно охнул, Таисия только сейчас поняла, что налетела спиной вовсе не на стену.

— Извините, пожалуйста, — виновато пробормотала она, оборачиваясь.

И звонко чихнула, уткнувшись носом в чужую рубашку: от незнакомца почему‑то остро пахло сосной, причем крымской. Баба Поля обожала этот запах, она вообще любила Крым. Не центральный, не Ялту даже, а Керченский полуостров с его иссушенными зноем степными просторами и неглубокими теплыми заливами.

— Куда ж я денусь, барышня…

— Что?..

— Извиню, конечно.

Широкие поля шляпы мешали видеть, незнакомец оказался слишком высок. Таисия могла рассмотреть лишь светло‑бежевую хорошо отглаженную рубашку, пришлось поднять голову.

Таисия удивленно моргнула: вдруг показалось, что она уже встречала где‑то этого человека. Видела худое смуглое лицо и серьезные, даже хмурые глаза, длинные, будто срезанные снизу, совсем не русские.

— Э‑э‑э… — Таисия стремительно краснела, не представляя, что сказать.

— Не понял, но внимательно слушаю. — Губы мужчины дрогнули, но смотрел он по‑прежнему серьезно.

— От вас… крымской сосной пахнет.

— Что?.. — В глазах незнакомца что‑то изменилось, и Таисия с изумлением отметила — они вовсе не темные, а светло‑карие, даже скорее желтые. И золотых крапинок в радужках становилось все больше…

— Я… просто извинилась. — Таисия быстро опустила голову, чтобы не видеть этих странных тигриных глаз.

— Ясно. — Голос незнакомца прозвучал мягко.

— Мне… пора, — глупо пролепетала Таисия, поспешно отступая к пешеходной дорожке.

— Да, конечно.

— До свидания, — пискнула она и почти побежала прочь.

Удалялась и спиной чувствовала взгляд незнакомца, внимательный и почему‑то удивленный.

Лишь на другой стороне улицы Таисия вспомнила про телефон. Осторожно поднесла его к уху и услышала:

— Ну и что опять случилось?!

— Н‑ничего.

— Как же — ничего! А перед кем ты только что извинялась?

— Да… так. Налетела на кого‑то. Нечаянно. Задумалась и…

— Задумалась она! Сколько говорил — на улице будь внимательнее! И дорогу переходи… кстати, ты сейчас где?

— На тротуаре, честное слово. И я — по пешеходному переходу…

— Ладно, верю, — проворчал Федор Федорович.

Он молчал, и Таисия молчала. Она почти бежала к автобусной остановке, физически чувствуя, как отдаляется от смуглого незнакомца, как истончается, тает тонкая нить, вдруг связавшая их.

Почему — непонятно.

Никогда с ней такого не было.

И потом, разве бывают у людей ТАКИЕ глаза?!

Таисия вздрогнула от неожиданности, снова услышав голос Федора Федоровича:

— К девяти соберешься?

— Что?

— К девяти, говорю, будешь готова? Или лучше заехать за тобой в половине десятого?

Таисия с трудом поняла, о чем речь. И рассеянно пробормотала:

— Я разве не сказала, что не смогу сегодня? Видишь ли…

— Стоп, Мелкая, так не пойдет, — раздраженно прикрикнул на нее Федор Федорович. — Договор дороже денег, к тому же я и столик заказал, причем на определенное время…

— Но у меня вечером гостья!

— У тебя… что у тебя?!

— Гостья. Самая настоящая.

Федор Федорович раскашлялся. Таисия, уловив его изумление, сердито добавила:

— Если хочешь знать, это моя подруга! Новая.

— Кха‑кха… Будто у тебя старые… кха… были… кха…

— Ну и что? Зато теперь… есть.

Про себя Таисия неуверенно добавила: «Может быть».

* * *

Крошечный телефон мгновенно утонул в одном из брючных карманов. Таисия весело хмыкнула: чуть ли не впервые последнее слово осталось за ней. Правда, она прервала разговор, но ведь Федор Федорович не перезвонил?

Нет, в самом деле, здорово вышло бы, сумей они с Элькой Эмих подружиться. Жаль, сегодняшняя встреча чисто деловая.

Таисия всерьез подозревала, что Элька просто пожалела ее. А может, согласилась из любопытства — посмотреть, что за парня вдруг потребовалось срочно окрутить. Наверняка решила, что в приятелях у Таисии могут быть только такие же… чудаки.

По крайней мере, Элька так обозвала ее при прощании. Долго рассматривала, а потом протянула: «Ну ты и чудачка! Я думала, такие в наше время не существуют, интересно, в каком заповеднике вас сохранили как вид?»

Таисия только плечами пожала, а что она могла ответить? Что никаких странностей за собой не замечала? Что ей, напротив, странными кажутся все остальные, а сама она — вполне нормальна и тривиальна.

Таисия вообще не понимала, почему частенько раздражала посторонних, чего ради на нее обращали внимание. Сама она, например, никого не трогала, ей вполне хватало книг и собственного мира.

Еще маленькой Таисия могла часами смотреть на падающий дождь и на осень за окном, на цветущую сирень и на плывущие облака, на воду, на огонь и на клумбу с поздними астрами, а люди… Они сами по себе, Таисия — сама по себе.

Ну не любит она краситься, и что? Почему она должна себя мучить? Чтобы понравиться неизвестно кому? Почему же парни не красятся, чем она хуже? Другое дело, если б ей нравился сам процесс…

Ксюха, правда, уверена: Таисия — обычная лентяйка. Нет, не обычная — чудовищная!

Сама Ксюха тратила по утрам по меньшей мере час — приводила себя в порядок. Ресницы, глаза, брови, губы, пудра, кремы, румяна, волосы уложить…

Каторга!

Таисия искренне ей сочувствовала — Ксюха и за хлебом ненакрашенной не выбежит. А перед сном еще макияж снять нужно, опять же — время тратить.

Ну предпочитала Таисия одежду удобную и обувь тоже, что плохого?

Она всегда с жалостью смотрела на девчонок, ковыляющих зимой в сапожках на высоких тонких каблучках.

По гололеду!

Или по снежной каше.

Ради чего или кого?!

Насколько удобнее и комфортнее обувь на плоской подошве, разве не так? Почему мужчины могут себе это позволить, а женщины нет?

Таисия сердито фыркнула: когда заходишь в магазины, плакать хочется — выбора никакого, одни каблуки и острые носы. Зато на мужской половине — аккуратная кожаная обувь, мягонькая, удобная, как тапочки, — где справедливость?

Нет, Таисия не феминистка.

Ни в коем случае!

Она прекрасно понимала, что каждый занимает в этом мире определенное место, мужчины одно, женщины другое, еще неизвестно, какое лучше.

Баба Поля считала — женщины счастливее. Во‑первых, им легче найти смысл жизни, он в детях, во внуках, в служении близким.

Во‑вторых, они эмоциональнее, умеют находить радость в мелочах: ясный день весной ли, зимой ли, осенью ли, полевые цветы на столе или только что распустившаяся роза в палисаднике волнуют их ничуть не меньше, чем успехи в карьере.

В‑третьих, если женщину любят и если она САМА влюблена…

Для любящего мужчины весь смысл жизни в ней. Она и подруга, и любимая, и дитя малое, которое хочется оберегать и баловать, без которого немыслима жизнь.

Жаль, что любовь птица редкая, не всякий на нее способен, баба Поля говорила — тут тоже талант нужен. Большинство людей жизнь проживают, так и не узнав, что такое любовь.

Таисия встряхнула головой, прогоняя грустные мысли: она‑то, похоже, на любовь не способна. Иначе почему ей никто и никогда всерьез не нравился?

Все знакомые девчонки в школе только о парнях болтали и о любви, а она… над книгами чахла. Как‑то интереснее казалась ей та же фантастика, исторические романы, детективы или любовная лирика.

Таисия и сейчас свободное время проводила за чтением, чем несказанно злила Ксюху и Федора Федоровича. Правда, по разным причинам.

Федор Федорович считал, что ей нужно чаще бывать на свежем воздухе и вообще жить в реальном мире, а не в книжном.

Ксюха же, чуть что, кричала: «Слишком умная, да?» Причем больше всего ее раздражало, что Таисия никогда не спорила, а молчаливо со всем соглашалась. Не возражала, но поступала по‑своему.

Кажется, Ксюха подозревала, что над ней смеются.

Ксюха ненавидела, когда над ней смеялись!

Как‑то зимой — они еще учились в школе, Ксюха была классе во втором — в третьем — она предложила Таисии прыгнуть через костер, его во дворе запалили мальчишки.

Огонь щедро подкармливали старыми досками, бумагой. Сухая древесина трещала, стреляла, во все стороны летели искры. Костер разгорелся так, что даже бесстрашные мальчишки то и дело шарахались от хищных языков пламени.

А Таисия пожала плечами и прыгнула. Практически без разбега, с места. И разочарованно оглянулась на костер: всего‑то…

Побелевший от этого зрелища Федор Федорович слов не нашел. Влепил младшей сестре смачную затрещину, Таисии же только бессильно показал кулак.

Ксюха стащила с головы красную вязаную шапку и помассировала затылок. А потом обиженно протянула:

— Надо же, не растаяла…

* * *

Вечером Таисия едва ли не впервые в жизни рассматривала себя в зеркале: и правда, похожа на Снегурочку. Только не на новогоднюю девочку — яркую и нарядную, а на… скучное изделие из снега. Глазки‑льдинки, светлые реснички, брови, волосы, бледная кожа — все тонко, хрупко, ненадежно…

Понятно, почему маленькая Ксюха надеялась, что она растает. Наверное, малышка ревновала ее к старшему брату.

Таисия не поняла тогда, расстроило ли ее это открытие, она еще не пришла толком в себя после смерти родителей. Но бабу Полю в тот же вечер спросила:

— Я некрасивая?

Старушка отложила в сторону готовый пирожок.

Взялась лепить следующий и буднично сказала:

— Не знаю.

Таисия, уверенная, что ее станут уверять в обратном, растерялась. А баба Поля улыбнулась:

— Ты та, кем себя считаешь.

— Но…

— Просто поверь мне.

— А ты‑то, ты! Сама‑то как думаешь? У тебя же глаза на месте, нет?!

Баба Поля отряхнула руки от муки и рассмеялась. Легко рассмеялась, от души, она никогда себя не насиловала. Нежно коснулась губами лба девочки и сказала:

— Дурочка, разве я вижу тебя глазами?

— А… чем?

— Сердцем.

Таисия хмуро молчала. Баба Поля задумчиво протянула:

— Близкого человека видишь только сердцем, запомни, Таисия. Чужого — глазами. Тогда в любой красавице найдешь изъян.

«Значит, я некрасива, — рассеянно подумала девочка. — Иначе бы баба Поля не философствовала…»

— Да красива ты, красива, успокойся, — как всегда, угадала ее мысли няня. — Просто ты пока… как нераскрашенная картинка. Знаешь, детские раскраски в книжных магазинах продаются? Там все рисунки сделаны простым карандашом на белом листе…

— Понятно, я — серо‑белая, никакая. Ксюха, выходит, права, — еле слышно пробормотала Таисия.

— Что‑что? — не расслышала старушка.

— Хочешь сказать, мне краситься нужно? — Таисия невольно поморщилась, вспоминая свои давние, еще детские попытки воспользоваться маминой косметикой. — Ну там тени, тушь для ресниц, губная помада, румяна, то, се…

— Глупости. Просто живи и ни о чем не беспокойся. — Баба Поля снова раскатывала тесто. — Придет время…

— И когда оно придет, твое время?

— Не мое, глупышка, твое. Мое уже не придет.

— Пусть — мое! Скажи — когда?

— Вместе с любовью. Ты полюбишь, тебя полюбят… Вот тогда и станешь красавицей, попомни мои слова. И потом, что красивее: ромашка на лугу, колокольчики, яблоня в цвету или чайная роза? Мне не выбрать.

В памяти почему‑то отложился тот давний разговор, чуть ли не слово в слово Таисия его запомнила.

Конечно, она уже не ребенок, понимала: никакая любовь не превратит дурнушку в красавицу. С другой стороны, и баба Поля права — нужно просто жить. Вот она и жила.

* * *

До парка Таисия добралась без приключений. Шла по дорожке к нянюшкиной поляне и жадно вдыхала сладковатый, чуть дурманящий аромат спеющих яблок. Вдруг вспомнились совместные поездки сюда с бабой Полей, и Таисия сердито сморгнула непрошеные слезы: глупо раскисать.

Яблони бесконечными рядами разбегались в стороны, остро пахло свежескошенной травой. По зеленым газонам носились дети, туристы бродили с фотоаппаратами. Вокруг говорили на русском, английском, немецком и других языках, некоторые Таисия лишь смутно угадывала.

Она спустилась чуть ниже, жадно всматриваясь в текущую далеко внизу реку. В ней отражались пологие зеленые холмы, важно плыли редкие облака, небо синело под ногами настолько пронзительно, что кружилась голова.

Сейчас Таисия жалела, что не приезжала сюда так долго и не видела парка весной. Не замирала от восторга у любимой бабой Полей корявой вишни, цветущей всегда необыкновенно щедро. Не выбирала из волос невесомые лепестки.

Таисия неспешно шла по дорожке. Нянюшкина поляна была в трех минутах ходьбы, Таисия сама не заметила, как ускорила шаги.

Она уже почти бежала к дубу. Почему‑то именно рядом с этим патриархом в памяти необыкновенно четко всплывали давние посещения парка, все наиболее светлые моменты. Если же зажмуриться и думать о бабе Поле, иногда казалось — они и сейчас вместе. Гуляют себе по своим любимым тропинкам и болтают обо всем на свете.

В эти мгновения девушка как никогда остро понимала, почему баба Поля называла поляну «местом силы». Нигде и никогда ее воспоминания о няне не оборачивались почти реальностью.

Таисия с досадой отметила, что у дерева довольно людно: галдели туристы, кажется, большей частью японцы. Они снимали друг друга на фоне древнего дуба и восхищенно цокали языками, разглядывая глубокие морщины, изрезавшие кору.

Конечно, лучше бы подойти позже. Уже вечер, народ в это время больше тянется из парка, чем в парк. Вот‑вот туристы уйдут, в городе полно других достопримечательностей, работа для камер найдется…

Но Таисия не могла ждать, просто не хотела. Она так часто приходила сюда когда‑то с бабой Полей, что ей уже сейчас в шелесте листьев чудился певучий нянюшкин говор. И сухая ветка трещала именно под неосторожной нянюшкиной ногой. И короткий смешок за спиной принадлежал только ей…

Таисия вдруг подумала — как давно она не пыталась вспомнить бабу Полю по‑настоящему. Говорить с ней говорила, придумывала себе невесть что, лишь бы не чувствовать одиночества, ведь Федор Федорович не в счет, только жалость заставляла его приходить, а баба Поля ее любила… нет, любит!

Таисия как сомнамбула подошла к дубу. С трудом улыбнулась маленькому щуплому японцу и виновато пробормотала:

— Медитация…

«Может, на меня не станут таращиться, — мелькнуло в голове. — Кажется, японцы любят медитировать. Или китайцы? Впрочем, какая разница…»

Таисия привычно коснулась тонкими пальцами грубой чешуйчатой коры и застыла неподвижно.

Так когда‑то делала баба Поля. Ей «место силы» что‑то давало, или она просто умела брать? Во всяком случае, уходила няня отсюда всегда странно помолодевшей и радостно возбужденной, она с улыбкой говорила: дуб — это ее дерево. Они с ним одной крови.

Таисия этого не понимала. Она просто по‑детски подражала няне. Девушке приятно было дотронуться до коры там, где когда‑то лежали морщинистые и добрые нянины ладони. А если закрыть глаза…

Веки стали тяжелыми, мир перед глазами поплыл, постепенно затих веселый гомон любознательных японцев.

Таисия вспоминала. И непроизвольно улыбалась: как хорошо, что она сюда приехала!

И вдруг все кончилось. Таисия едва не застонала вслух от досады — кто‑то бесцеремонно тряс ее за плечо и обеспокоенно спрашивал:

— Вам плохо? Может, скорую вызвать? У вас сердце прихватило? Или давление? Вообще‑то давление не у молодых, но, может, и у вас…

— Все… хорошо, — хрипловато выдохнула Таисия, надеясь, что неизвестный благодетель уйдет и оставит ее в покое.

— Как же хорошо?! — возмутились за спиной. — На вас буквально лица нет, я же вижу! И глаза вон закрыты…

— Это я… так. — Таисия попыталась улыбнуться. — Медици… то есть медитирую.

— Что, серьезно?

— Да. Просто трудно… сразу же выйти из этого состояния.

За спиной помолчали, потом удивленно заметили:

— А я думала — медитация только на пользу. Ну, оздоравливающая процедура, что ли. Йоги, например, медитируют…

Таисия успокоилась, поняла, что за спиной почти сверстница, неохотно обернулась, гадая, с кем свела судьба.

Перед ней действительно стояла женщина. Правда, далеко не молодая.

Она рассматривала незнакомку во все глаза, Таисия в жизни не видела ничего подобного!

И саму Таисию в упор и с большим любопытством изучала пожилая дама… на роликах. Еще на даме оказались черные наколенники, черная бандана, черный кожаный крошечный рюкзачок за спиной и черные капли наушников в ушах. Свободные бежевые бриджи и такая же футболка.

Худенькая и легкая, как птичка, дама чем‑то неуловимо напомнила Таисии себя, и девушка вдруг отчетливо поняла, что именно так хотела бы выглядеть в старости. И так же живо, совсем по‑детски, смотреть на мир в ожидании очередного чуда. И кататься в парках на роликах или на велосипеде, не боясь людской молвы. И не красить поседевшие волосы, пусть отливают серебром. И запросто предлагать незнакомым людям свою помощь. И улыбаться так же сочувственно и понимающе молодым девушкам. И…

Таисия не успела придумать, чего бы ей хотелось еще. Дама мягко произнесла:

— Вижу, вам уже легче.

— Да, конечно, — пробормотала Таисия, — все в порядке, не беспокойтесь.

— Тогда до свидания?

В голосе женщины Таисии послышалось сожаление, но она улыбнулась и твердо сказала:

— До свидания. И… спасибо вам.

— Не за что, дитя мое!

Таисия восхищенно наблюдала, как легко движется по газону — на роликах! — пожилая дама. Вот она уже на тротуаре, вот оборачивается и машет Таисии рукой, вот чему‑то смеется и…

Нет ее. Унеслась летним ветерком по дорожке, искусно огибая прохожих. Маленькая, ловкая и неожиданно… стильная.

Таисия проводила ее завистливым взглядом и грустно подумала, что до сих пор не умеет кататься на роликах. А ведь с детства мечтала научиться, но всегда боялась насмешек.

Глупо как! Ксюха, например, носилась на роликах как мальчишка, правда, лет до четырнадцати. Потом сочла себя взрослой и забросила их. А Таисия пробовала, но…

Она падала, вставала, снова падала, и так все время. То ли слишком стеснялась чужих глаз, то ли у нее что‑то было не в порядке с чувством равновесия.

Ксюха безжалостно высмеивала ее, она не прощала Таисии ошибок. И не понимала, почему брат возится с этой несуразной девчонкой, неуклюжей к тому же.

Федор Федорович злился, воспринимал любую ссадину Таисии как собственную, и она сдалась. Тем более что своих роликов у нее не было, а просить каждый раз у Ксюхи не хотелось.

«Теперь точно научусь. — Таисия подняла с земли коричневую чешуйку и машинально прижала к щеке, она терпко пахла солнцем и древесиной. — Завтра же куплю ролики — нет, сегодня! — и начну кататься. Ночью стану учиться! Чтоб никто не таращился. А потом возьму свои ботинки с роликами в парк, как эта дама. Вот здорово будет, когда полечу по дорожкам…»

* * *

Таисия спрыгнула с подножки трамвая, перебежала на тротуар и вдруг замерла. Что‑то мешало двигаться дальше, какая‑то необъяснимая тревога, предчувствие чего‑то неприятного…

Внезапно вспомнилось предупреждение бабы Поли. Таисия как раз тогда уходила с работы, няня сказала ей, чтобы была осторожнее.

Как она могла забыть? Ведь баба Поля никогда не ошибалась!

Таисия внимательно осмотрелась, но ничего подозрительного не заметила: девятый час, народу на улицах почти нет, пусть сейчас лето и еще светло. До дому осталось всего ничего — квартал пройти. Потом — свернуть направо, и вот они, знакомая арка, родной двор.

Таисия сделала несколько шагов, беспокойство усилилось, шаги давались с трудом. Девушка злилась, причин своей глупой тревоги она не понимала и не знала, что делать.

Таисия переложила в другую руку тяжелый пакет с роликовыми коньками — она все‑таки забежала в спортивный магазин — и тоскливо вздохнула: ну и сколько она тут собирается топтаться? Вот‑вот Элька Эмих подъедет, они договаривались на девять, если Таисия опоздает, получится не очень‑то красиво.

Ну почему, почему она такая трусиха?!

Таисия стояла посреди тротуара и нервно теребила пакет. В памяти смутно всплывали давние наставления бабы Поли — не очень‑то она раньше прислушивалась к ним! — всплывали туманно и фрагментарно.

Почти не веря в успех, девушка попыталась прислушаться к себе и к улице. Сделала робкую попытку слиться с городом и уловить если не причину тревоги, то хотя бы… пути отступления. И облегченно улыбнулась: кажется, получилось. Всего‑то нужно перейти на другую сторону улицы, ТАМ безопасно.

Почему — Таисия и сейчас не знала. Что ее ждет, в чем заключается опасность, если она пойдет по этому тротуару, тоже не представляла. Просто решила поверить интуиции. В принципе, какая разница, по какой стороне улицы идти?

Таисию обогнала симпатичная девушка, ее ровесница. Загорелая, высокая, длинные темные волосы свободно стекали по спине и весело прыгали в такт шагам. Короткая джинсовая юбка, красная лаковая сумочка через плечо, такие же босоножки на тонких каблучках…

— Подождите, пожалуйста, — неожиданно для себя окликнула незнакомку Таисия.

Девушка обернулась, удлиненные темно‑карие глаза смотрели с легким нетерпением. Таисию бросило в жар: ну и за кого ее сейчас примут? С чего она взяла, что ей поверят, ее послушают или хотя бы выслушают? И все же смущенно пробормотала:

— Давайте перейдем на другую сторону улицы…

— Зачем? — равнодушно поинтересовалась незнакомка.

— Э‑э‑э… просто так.

Ну не могла Таисия сказать ей про свою интуицию! Почти болезненно развитую, по словам бабы Поли. И про нянино предупреждение не могла сказать, не сумасшедшая же она, что бы там Федор Федорович ни думал!

Разве только…

— Мне кажется… там безопаснее, — робко добавила Таисия, у нее и уши теперь горели.

— Да‑а‑а?

Незнакомка артистично приподняла правую бровь, бросила быстрый взгляд на совершенно пустой тротуар впереди. Как назло, ни одного прохожего, улица словно вымерла.

О какой опасности могла идти речь?! Если только листья с ближайшей липы осыпятся разом и завалят незнакомку по самую шею. Но и это вряд ли опасно.

Таисия глупо молчала, не в силах объяснить происходящее. Не сомневалась: ее наверняка принимают за душевнобольную. Хорошо, если не опасную.

И Федор Федорович всегда считал ЭТО детскими фантазиями! А в женскую интуицию он вообще не верил. Таисии сейчас казалось — он прав.

Видимо, ее молчание сыграло свою роль. Незнакомка холодно сказала:

— Спасибо, но я рискну, мне удобнее идти тут.

Таисия с деланым равнодушием пожала плечами: в принципе она сделала все, что могла.

И потом, вполне вероятно, что ЭТО не интуиция, а мнительность, трусливость или… фобия. Она где‑то читала, что сейчас людей со здоровой психикой почти нет, а списать на интуицию можно все, что угодно. Почему‑то у этой темноволосой девицы интуиция молчала…

Таисия перешла на противоположную сторону улицы и радостно улыбнулась. Она оказалась права: непонятная тревога исчезла так же внезапно, как и появилась.

Девушка посмотрела на часы: с ума сойти, уже без пятнадцати девять, она почти полчаса здесь потеряла!

Если Элька пришла, вряд ли будет долго ждать у подъезда. Наверняка уйдет, и тогда… пропала ночь. Таисии придется сопровождать Федора Федоровича в ресторан, и ладно, если сегодня Бекасов ограничится одним.

Нет, с чего он только взял, что именно там Таисия сможет познакомиться с нужным парнем?

С чего взял, что она вообще хочет с кем‑либо знакомиться?!

Неожиданный девичий вскрик хлестнул по нервам. Таисия испуганно обернулась и машинально вцепилась в пакет покрепче: на противоположной стороне улицы за эти секунды разыгралась настоящая маленькая драма. Ее недавняя знакомая как раз вставала с тротуара, а в ближайшую подворотню убегали с красной лаковой сумочкой мальчишки‑подростки. Человека три, не меньше.

Таисия судорожно вздохнула и заторопилась прочь: девушка не нуждалась в помощи, ее просто толкнули и вырвали сумку. А Таисии совершенно не хотелось отвечать на вопросы незнакомки, да и не представляла она, что говорить.

Девушка решит, что Таисия знала про эту банду. Спрашивается, почему тогда толком все не объяснила? Мямлила что‑то, про другую сторону улицы толковала…

Интересно, а как баба Поля угадала, что произойдет?!

Глава 5

Странный вечер

Таисия не зря волновалась, Элька действительно стояла у двери подъезда. Раздраженно слушала гудки домофона, не понимая, куда исчезла смешная белобрысая девчонка — не сквозь землю же провалилась? Элька и мысли не допускала, что хозяйки нет на месте.

Таисия со всех ног бросилась к дому, она чувствовала себя виноватой.

Бежала и думала: «Ну почему у меня все не как у людей? Вроде бы все рассчитала, и времени полно было, а все равно опоздала… — Она бросила быстрый взгляд на часы. — Вообще‑то у меня еще семь минут в запасе, это Элька приехала рановато. Но я же сказала приходить к девяти, а не точно в девять, выходит…»

* * *

Элька прекрасно слышала, как кто‑то бежал через двор, и практически сразу поняла — Таисия. Когда же бегущий уронил что‑то на асфальт, Элька уже не сомневалась: точно она.

Улыбнулась, но оборачиваться не стала. Стояла и с любопытством ждала, что будет дальше.

Нормальная девица из ее обычных знакомых подошла бы спокойно. Время было, Элька сама виновата, что стоит перед закрытой дверью, приехала раньше. Она просто не стала заходить домой после салона красоты, куда ездила привести себя в порядок. Все‑таки впереди знакомство с интересным мужиком, его еще и обаять нужно. Если уж она согласилась на эту авантюру, все должно пройти без сучка без задоринки.

В принципе — элементарно. Через пятнадцать минут парнишка будет счастлив есть из ее рук, красивых и ухоженных рук, нужно добавить.

За спиной взволнованно засопели. Элька терпеливо ждала, когда ее окликнут и извинятся за опоздание, от этой крошки она вряд ли услышит что‑то другое. И невольно вздрогнула от разочарованного возгласа новой знакомой:

— Ты не переоделась! Элька резко обернулась и с трудом сдержала усмешку: Тася стояла перед ней все в той же простенькой шляпе, покрасневшая от пробежки, с явно тяжелым и уже грязным — интересно, сколько раз она его роняла? — пакетом в руках.

— Тебе не нравится мое платье? — холодно поинтересовалась Элька. — Считаешь, твой вид больше подходит для ресторана?

— Я не считаю, — смутилась Таисия. — Просто Федор Федорович…

— Что — Федор Федорович?

— Понимаешь, у него свои представления… обо всем.

— И о женской одежде? — фыркнула Элька.

— Да. Он сегодня даже предложил купить мне что‑нибудь для выхода. На свой выбор.

— Согласилась?

— Ты что!

— Выходит, ваши вкусы не совпадают?

— Ну…

— Да или нет?

— Скорее нет, чем да, — удрученно вздохнула Таисия. — У него сестра есть, младшая, очень симпатичная, даже красивая…

— Суду все ясно! Ее одежда является образцом?

— Думаю, так.

— И что, эта девчонка симпатичнее меня? Таисия подняла на Эльку круглые прозрачные глаза, потрясающе светлые, ни у кого Элька таких не видела, с темными, почти черными ободками вокруг радужек…

Новая знакомая рассматривала Эльку в упор, беззастенчиво, как‑то по‑детски открыто. Потом улыбнулась и восхищенно признала:

— Нет, ты красивее. Ксюша… проще. В ней… все кукольно зализано, не знаю даже, как объяснить…

Элька невольно хмыкнула, с таким облегчением забавная девчонка выдала свое резюме. И проворчала:

— Да нет, ты как раз все четко сказала. Я сама не терплю стандартные мордашки на обложках журналов. Такое ощущение, что везде одно и то же лицо, они как близнецов снимают…

— У тебя не такое. Ты ни на кого не похожа.

— Стараюсь, — снисходительно буркнула Элька. И кивнула на дверь подъезда. — Кстати, мы долго здесь будем топтаться?

— Извини, сама не знаю, как получилось… Элька прикусила нижнюю губу: ее коллега для начала уронила пакет с какой‑то огромной коробкой.

Ого — ролики! Неплохо, однако, для этого воробышка. Попросить покататься?

Элька бросила взгляд на Таисьины ноги и поморщилась: размер тридцать шестой, не больше. Зато у нее самой — тридцать девятый, а то и сороковой. Да‑а, жаль…

Таисия подняла пакет, полезла в карман за ключами и тут же упустила мобильник. Пока поднимала телефон, снова упал пакет, порвался, с коробки слетела крышка.

Элька покачала головой, наблюдая, как новая знакомая суетливо закрывает коробку.

Кажется, глупышка стеснялась своих роликов. Ее будто на чем‑то постыдном поймали — даже пальцы дрожали, а ногти‑то, ногти…

Обстрижены под самый корень, как у первоклассницы! Интересно, она когда‑нибудь красила их?

Вслух Элька сказала:

— Знаешь, я тоже иногда подумываю о роликах. В школе бегала, и неплохо. Потом ботинки стали малы, а новых не купила, сама не знаю почему, вернее, уже не помню…

— А я никогда не умела, — помедлив, призналась Таисия. — Пробовала в детстве, но у меня… не очень‑то получалось. Если честно, я больше падала, чем каталась. Зато всегда мечтала научиться. И вот… рискнула купить.

— Правильно сделала.

— Ты так считаешь?

— Конечно.

Элька решительно отобрала у Таисии пакет с коробкой. Сотовый телефон тоже хотелось забрать от греха подальше — ведь сейчас это чучелко снова уронит его на асфальт — любопытно, как часто она меняла сотовые?

Слава богу, Элька ошиблась: избавившись от пакета, Таисия наконец нашла в кармане ключи. И даже ни разу не упустила их!

* * *

— Ничего себе хоромы, — изумленно пробормотала Элька, пробежавшись по квартире новой знакомой, она показалась Эльке не просто большой, а огромной.

Четыре комнаты! Потолки высоченные, мебель большей частью старинная, из настоящего дерева. Картины на стенах неплохие — масло, акварель, карандашные рисунки…

На выставках, что ли, все это покупалось? Работы современные, сразу видно.

Коридоры обшиты выбеленной березой, светлые, просторные. В кабинете — от пола до потолка плотно забитые книгами полки и кресло‑качалка у солидного письменного стола.

Кухня — метров пятнадцать, не меньше, обставлена деревянной мебелью. Один буфет чего стоит — массивный, на гнутых ножках, фигурки зверей и птиц едва угадываются среди умело вырезанной листвы и цветов. Стол большой, круглый, застелен льняной скатертью, в самом центре — горшок с цветущей гарденией. Вокруг стола вместо стульев или табуреток — удобные кресла с подлокотниками, тоже из светлого дерева.

Квартира показалась Эльке стильной, даже уютной, но… странной. Может быть, из‑за фотографий седой старушки, расставленных везде и всюду.

Даже в коридоре на стене висел портрет. И в буфете стоял снимок. И у цветочного горшка, на подоконнике. И на письменном столе. И на книжных полках. И в серванте…

Эльке иногда чудилось, что она чувствует чужой взгляд, неприятно въедливый, изучающий.

Элька нервно оглядывалась — никого. Только на кухне Тася гремела чайником. Не электрическим, а круглым — забавно пузатым, матовым, из нержавейки.

Нет, феноменальная квартира!

Сама Элька третий год снимала однокомнатную. Если учесть, что ее квартира находилась в так называемом хрущевском доме и кухонька больше напоминала кладовку… короче, никакого сравнения.

Элька хмыкнула: когда‑то она мечтала о самостоятельности и независимости, вот и нашла эту конуру через институтских подруг. Зато не очень дорого.

Элька тогда буквально с боем вырвалась из родительского дома, и мамины слезы не удержали.

Нет, Элька, конечно, любила родителей! Просто к пятому курсу четко поняла: если не уйдет — не повзрослеет. Обожаемые мама с папой не позволят. Так и будут сдувать с нее пылинки до старости. И регламентировать каждый Элькин шаг. А она уже не ребенок, к сожалению.

Элька заглянула в ванную и восхищенно присвистнула: да‑а, вот это размеры… Кроме самой ванны и раковины, тут свободно встали стиральная машина‑автомат, очень старая, кстати, одна из первых, белый пластиковый короб для грязного белья, стол‑тумба — на ней почему‑то лежали три книжки — и табурет.

Поразительно, но тесно не было!

Элька просмотрела книги и удивленно приподняла брови: дамский роман мирно соседствовал с японскими танка и фантастическим боевиком.

«Зато в Таськином доме лифт паршивый. — Элька грустно усмехнулась: зависть вообще‑то недостойное чувство. — Древний, дверцы нужно самой закрывать, и скрипит, как несмазанное колесо…»

— И долго мы будем ждать твоего принца? — сердито воскликнула Элька, появляясь на кухне.

— Не знаю. — Таисия пожала плечами. — Федор Федорович в любой момент может прийти.

— Хорошенькое дело — в любой момент, — проворчала Элька.

— Давай пока чаю попьем, — виновато предложила Таисия. — У меня и конфеты есть, с черносливом и курагой. Федор Федорович вчера принес — знаешь, классные.

— В шоколаде? — Элька сглотнула слюну, она сегодня толком не ела, устроила себе очередной разгрузочный день.

— Да. И с орехами. — Таисия смешно облизнулась. — Грецкие орешки и миндаль, я как раз такие люблю.

— Еще бы! Губа не дура… Элька села и непроизвольно поморщилась, поймав настороженный взгляд — как такое могло быть?! — седой старухи. Снимок стоял напротив нее, на подоконнике.

Элька сдвинула брови, рассматривая портрет, — вроде бы обычная фотография. И старушка самая простенькая — в ситцевом платочке, завязанном туго под подбородком, в дешевом бязевом платье с круглым воротничком и голубыми пластмассовыми пуговичками под ним. Однако глаза у нее…

Смотрит так, будто она, Элька, здесь что‑то украла!

Чай гостье понравился, она любила как раз такой — крепкий и ароматный. И чашка замечательная, из тонкого фарфора. Сразу видно, расписана вручную — голубые колокольчики все разные, а у бабочки крылышки неровно выписаны, одно чуть меньше другого.

Полупрозрачная чашка буквально дышала. Элька смотрела на нее с удовольствием, она любила красивые вещи.

Чернослив Эльке понравился больше, чем курага. Она съела вторую конфету и с деланой небрежностью поинтересовалась, кивнув на подоконник:

— Чьи это фотографии по всему дому расставлены?

— А‑а, эти… Бабы Поли. — Таисия бросила быстрый взгляд на снимок. — Она меня вырастила.

— Почему она, а не родители?

— Ну… вначале баба Поля была моей няней, ведь мама с папой работали. У них, если честно, времени на меня не хватало…

Таисия запнулась и нервно глотнула чай. Элька смотрела выжидающе, девушка помолчала, а потом неохотно сказала:

— Мама с папой… ушли, я только в восьмой класс перешла. И мы с бабой Полей остались вдвоем.

— Извини, — пробормотала Элька, краснея, сейчас она уже не завидовала просторной квартире и прекрасной старинной мебели.

— Ничего, я привыкла. — Тася пододвинула поближе к гостье вазочку с печеньем. — Сколько времени прошло…

— А где она сейчас, твоя баба Поля? — Элька неуверенно взяла еще одну конфету. — Ты выросла, и она уехала?

— Нет, она тоже… ушла. — Таисия снова посмотрела на фотографию и неуверенно добавила: — Иногда мне кажется — именно потому, что я выросла.

— Почему ты все время говоришь «ушла», а не «умерла»? — осторожно спросила Элька, удивляясь собственной бестактности.

Таисия пожала плечами:

— Баба Поля так говорила. Она, знаешь, считала, что со смертью для нас всего лишь заканчивается первый этап, ну, скажем, как ясли для малышей. И потом только начинается настоящая жизнь.

— Ты… серьезно?

Таисия кивнула.

— И ты в это веришь?

— Не знаю. Но очень хочется.

— Это как раз понятно, — фыркнула Элька. Бросила быстрый взгляд на подоконник, непроизвольно поежилась и пробормотала: — Смешно, но мне все время кажется — твоя нянька на меня смотрит, это я про фотографии.

— Ну и что? Ты же новый человек, ей интересно…

— Таська, ты сумасшедшая!

— Федор Федорович так же иногда говорит.

— Она же умерла, твоя баба Поля!

— Помню.

Элька долго рассматривала безмятежное Таисьино лицо — новая знакомая спокойно допивала чай, — потом задумчиво сказала:

— Знаешь, а я, кажется, в самом деле не против познакомиться с твоим приятелем…

И тут же, будто Элька подала команду, раздался звонок.

* * *

Почему‑то помрачневшая — или Эльке показалось? — Таисия пошла открывать дверь.

Элька привстала и, как в зеркало, посмотрела в темное оконное стекло. Быстро поправила самую капризную прядь и села, развернув кресло так, чтобы сразу видеть вошедших.

Она с продуманной небрежностью держала в руке практически пустую чашку и напряженно прислушивалась: вот хлопнула дверь, что‑то неслышно прошелестела Тася. Вот что‑то уронили, Тася, кажется, извинилась. Вот кто‑то возмущенно пробасил:

— Еще не одета? Мы же договаривались…

Тасин ответ Элька толком не расслышала и мгновенно рассердилась на новую знакомую: ну что за девчонка? Мямлит и мямлит! Будто ей не…

Кстати, а сколько ей лет? По внешнему виду… но Таська же институт окончила, у нее диплом экономиста на руках, при чем тут внешний вид?

— Какие гости?! — прорычали в прихожей. Что‑то забубнила Тася, опять невнятно.

— Ах да, новая подруга, — с досадой вспомнил невидимый Федор Федорович.

Что‑то опять упало, Тася привычно стала оправдываться. Гость проворчал, бесцеремонно перебивая ее:

— Если честно, я тебе не поверил! «Не поверил он, — хмыкнула про себя Элька.

Голос Тасиного приятеля оказался глубоким, бархатистым, он странно будоражил. У Эльки от внезапного волнения похолодели кончики пальцев, она тут же разозлилась и на себя, и на незнакомца. — Ну и наглец! Ведет себя как… диктатор! Скажите пожалуйста — будто у Таськи подруг быть не может! — И тут же ее мысли перескочили на другое: — Если он Таське приятель, значит, они примерно одного возраста. Ему около двадцати четырех лет, ну, пусть двадцать пять. Черт, мне‑то почти двадцать семь…»

Элька поморщилась. Впервые собственный возраст не устраивал, она вдруг показалась себе едва ли не старой.

Элька раздраженно одернула себя: в конце концов, замуж за этого типа она не собирается! Просто нужно на время отвлечь его от Таськи. Хотя бы на пару дней. Пусть он выбросит из головы свою идею насчет кафе‑ресторанов‑баров.

Нет, ну Таська и дурочка! Это кем нужно быть, чтобы упираться, когда тебя приглашают в приличные и даже дорогие заведения? За тебя платят, с тобой танцуют, тебе ручки целуют, конфеты классные дарят…

Кстати, а почему этого типа — если ему всего‑то двадцать пять — двадцать четыре — Таська зовет полным именем? Не Федором, Федькой, Феденькой, Федяшей, а именно Федором Федоровичем?

Выходит, он жуткий зануда. Бывают такие, будто сразу стариками рождаются. Чуть ли не с младенчества смотрят серьезно‑серьезно и всех учат жить. Элька встречала одного такого года три назад — брр… еле избавилась!

Точно — зануда. Наверняка какая‑нибудь глиста в отутюженном темном костюме, при галстуке, с прыщавым, плохо выбритым подбородком и тусклым, рыбьим взглядом.

Да, еще и губы ниточкой!

Вот бедная Таська и шарахается…

Мысль оказалась последней. Потому что на пороге появилась Тася, тут же метнувшаяся к плите, а следом…

У Эльки пресеклось дыхание, а ее бедное сердце, молодое, крепкое и отменно здоровое, вдруг дало сбой. Девушка дрожащей рукой вернула чашку на блюдце, даже не заметив, что сумела расплескать на скатерть жалкие остатки чая.

Она рассматривала появившегося в дверях парня как настоящее чудо. Элька в жизни не видела ничего подобного!

— Это нечестно, — еле слышно выдохнула она. — Такие глаза просто не имеют права на существование…

Высоченный, широкоплечий парень — настоящий шкаф! — и огромные яркие глаза невероятно синего цвета, опушенные густыми, длинными, темными ресницами. Не в костюме с галстуком, в светлых брюках и серой рубашке. И уж какие там прыщи…

Элька бесцеремонно рассматривала и жесткий подбородок, и крупные чувственные губы, и тонко вырезанный нос, и разлетающиеся к вискам ровными дугами брови, и каштановые кудри, коротко подстриженные и на первый взгляд мягкие, как шелк, вот бы дотронуться…

Нет, это точно судьба!

Элька с трудом выбралась из кресла и как сомнамбула двинулась к гостю. Темно‑синие глаза становились все ближе, она тонула в них больше и больше. Элька уже понимала, что ошиблась: они не синие, эти глаза, они фиолетовые, нет, они… как берлинская лазурь. Вот‑вот, именно как берлинская лазурь!

Что такое «берлинская лазурь», Элька представляла плохо, но эти слова показались наиболее подходящими.

За Элькиной спиной звонко закашляла Тася, не понимающая, что происходит, и Элька возмущенно встряхнула головой, избавляясь от странной одури. Заставила себя на секунду обернуться, подмигнула новой подруге — мол, у меня все в порядке, не волнуйся, все под контролем.

Фыркнула и хрипловато пропела:

— Ка‑акой красавчик! Таська, где ты прятала от меня это чудо, никогда не прощу…

— Я не прятала, — вяло запротестовала Тася, удивляясь Элькиной смелости, раскованности и свободе.

Элька сделала еще шаг, последний. Теперь они стояли лицом к лицу: она и Таськин восхитительный гость.

Элька облизала внезапно пересохшие губы и шепнула:

— Ты правда чудо‑юдо. Можно я тебя потрогаю? Самые синие глаза в мире изумленно расширились. Элька сипло пояснила:

— Вдруг ты мираж, или я просто сплю, знаешь, со мной бывает…

Она легко коснулась плеча Тасиного приятеля. Нежно провела ладонью по его упругой и чуть колючей щеке. Убедилась, что кудри у обомлевшего парня действительно мягкие, она не ошиблась. Дотронулась пальцем до четко очерченных губ и проворковала:

— Надо же, самый настоящий, даже дышишь и глазками лупаешь…

Тася у плиты нервно хихикнула и едва не перевернула свой замечательный чайник. Ахнула и торопливо поставила его на огонь.

Зато Федор Федорович наконец пришел в себя настолько, что смог реагировать адекватно.

Он одним движением отставил в сторону потрясенную его силой Эльку и раздраженно проворчал, обращаясь к Тасе:

— Вот теперь я верю, Мелкая, что это твоя подруга!

— Почему… только теперь?

Тася отвернулась, пряча улыбку: как бы Федор Федорович ни притворялся, ни «держал лицо», она прекрасно видела, что он слегка… растерян, скажем так. Еще ни одна девица не вела себя с ним настолько… вольно, да.

— Такая же сумасшедшая!

* * *

Таисия в который раз попыталась вернуться к книге, но не смогла. Она честно смотрела на страницы, вроде бы буквы складывались в слова, слова в предложения, предложения в абзацы, но… смысл ускользал.

Таисия не понимала, что с ней происходит. Казалось бы, должна была радоваться, у нее получилось все, что наметила: Федор Федорович ушел в ресторан с Элькой, а она осталась дома, как хотела.

Могла теперь валяться на диване с книгой до самого утра. Или сидеть у телевизора до посинения, жаль, смотреть нечего. Она любила биатлон и фигурное катание, но сейчас лето. Сериалы Таисия терпеть не могла, время на них жалела: это ведь каждый день в один и тот же час — сидишь, как привязанная, у экрана… настоящее рабство!

Может, чаю попить? Кажется, Элька не все конфеты приговорила, что‑то в вазочке оставалось…

Таисия небрежно бросила книгу на стол. Подошла к окну, прижала пылающий лоб к прохладному стеклу — вроде бы стало чуть легче.

Таисия бездумно смотрела на пустой двор, здесь все было знакомо с раннего детства и почему‑то ничего не менялось. Только скамейки у подъездов и у детской площадки весной раскрашивались в разные цвета. В прошлом году они были синими, в этом — зелеными, а грибок над песочницей всегда красный, с неровными белыми горошинами.

Взгляд девушки равнодушно скользил по пыльной листве старого тополя. По двуствольной березе, странно притягательной своей кривизной и неправильностью. По машинам, плотно стоящим у кромки тротуара. По чахлым клумбам с неизменными головками желтых хризантем, дворничиха тетя Маша высаживала их из года в год. По рассохшейся от старости столешнице с забытыми костяшками домино. За этим столом, сколько Таисия себя помнила, летними вечерами собирались пенсионеры…

Собственный стон привел девушку в чувство. Она неверяще пробормотала, последние годы у Таисии появилась дурная привычка озвучивать собственные мысли:

— Неужели ревную? Да нет, не может быть. Всегда хотела, чтобы ОН поменьше меня опекал. Я устала от… вечных выговоров и нотаций. Мы ровесники, а ОН смотрит на меня…

Таисия зажмурилась и сердито приказала себе успокоиться: все идет как должно. И невольно усмехнулась — это баба Поля говорила так: «Поступай как должно, и будь что будет». Она и жила по этой формуле, счастливая! Зато никогда не рефлексировала, все для нее было просто и ясно.

Таисия попыталась лечь спать, но вскочила через десять минут: не лежалось. Она покружила по квартире и сама не заметила, как взяла тряпку и принялась вытирать пыль. Причем старательно не смотрела на нянины фотографии, почему‑то казалось: баба Поля мгновенно поймет, что с ней происходит, и обязательно вмешается.

— А мне это не нужно, ясно?! — Таисия вздрогнула, так громко прозвучал в полной тишине ее раздраженный голос.

«В конце концов, я имею право жить как хочу. — Таисия небрежно протерла большую хрустальную вазу. — А больше всего я хочу…»

Она задумалась, пытаясь понять, ЧТО сделало бы ее по‑настоящему счастливой. Ведь на первый взгляд все у нее есть, ну кроме родителей, а их не вернуть, как бы она ни ревела ночами в подушку.

А так — действительно все. И квартира изумительная, и работа неплохая, и зарплата довольно приличная, во всяком случае, ей хватало.

Может, влюбиться пора? Что называется, время пришло. Как там у Пушкина? «Пришла пора, она влюбилась…» Или не так?

Впрочем, глупости! Иначе бы она давно… что «давно»? Ну, мало ли симпатичных парней вокруг, тот же Федор Федорович, например…

Таисия мгновенно помрачнела: «Ну и где сейчас этот Федор Федорович? Сидит с Элькой в каком‑нибудь ресторане, глаз с нее не сводит, ведь Элька такая красавица…»

Таисия и не заметила, как выронила салфетку для пыли. Перед ней маячили лица Эльки и Федора Федоровича, девушка не могла не признать: в жизни не видела такой ладной пары. Высокие, стройные, красивые и… сильные, да, так. На них случайный взгляд бросишь, сразу ясно: друг для друга рождены. Он как она. И наоборот.

«Наверное, они сейчас танцуют», — тоскливо предположила Таисия. Вряд ли Федор Федорович объявит Эльку младшей сестрой, это с ней, с Таисией, он никогда не церемонился…

Про пыль Таисия больше не вспоминала. Ее вдруг потянуло из дома, ну не могла она находиться в четырех стенах, задыхалась. И настежь распахнутые окна не помогали — воздух все равно казался странно затхлым, неживым, а фотографии бабы Поли, всегда любимые, почему‑то все усугубляли.

Таисии внезапно вспомнились недавние жалобы гостьи. Теперь и она ощущала на себе нянюшкин взгляд, будто глаза бабы Поли искали и находили ее — ревнивые и необъяснимо живые, не отпускающие вот уже сколько лет.

Таисия почувствовала себя пленницей, нет, узницей. Обычная бумага под стеклом обладала мистической силой, такого просто не могло быть, но… было, есть и, кажется, будет всегда. Баба Поля никогда не оставит ее. НИКОГДА. А значит… что, что это значит?! Да ничего.

Или она действительно сходит с ума?

Вот так — постепенно и незаметно…

В зале резко хлопнула рама, что‑то упало с подоконника и явно разбилось, по спине противно потянуло сквознячком.

Таисия машинально заглянула в комнату и поморщилась: как могла оказаться на окне хрустальная ваза? Вроде бы она протерла ее и вернула на журнальный столик…

Баба Поля проницательно глядела со всех фотографий, будто видела воспитанницу насквозь, как в раннем детстве.

Таисия почувствовала себя прозрачной. И отвратительно предсказуемой. Простой, как…

— Вовсе он мне не нравится! — гневно крикнула она, так и не подобрав уничижительное сравнение. — И ничего подобного!

Нянюшка насмешливо улыбалась.

Таисия затравленно переводила взгляд со снимка на снимок, и отовсюду баба Поля отвечала понимающей усмешкой. Как же их много в комнате, нянюшкиных смеющихся глаз, куда ни посмотришь, везде они…

У Таисии закружилась голова.

— Нет, серьезно… — бормотала она, отступая в коридор. — Он просто… и вообще… я и не собиралась… вечно ты…

Таисия в сердцах заехала кулаком по косяку и зашипела от боли. Зато сразу же пришла в себя и вызывающе заявила, глядя в ясные нянюшкины глаза на ближайшей фотографии:

— А мне плевать! Я… я… я гулять пойду, вот. Прямо сейчас!!!

«И скатертью дорога», — прошелестела внезапно упавшая с полки книга.

«Иди, иди же, иди», — жизнерадостно просвистел соловей в кустах сирени, у подъезда ее были целые заросли.

«Точно схожу с ума, — почти равнодушно подумала Таисия. — Ну и ладно, хоть что‑то новенькое. А то каждый день одно и то же, одно и то же, сколько можно…»

Менять решений Таисия не любила, а тут еще вспомнила о роликовых коньках — зря она, что ли, их покупала? И учиться кататься собиралась ночью. Днем, при зрителях, она точно не рискнет, бедные ролики так и проваляются без дела в квартире, пока не сгниют.

А раз так, почему не сегодня, не сейчас?

Глава 6

Суслик

Лифт не работал. Впрочем, он достаточно часто ломался, жильцы давно поговаривали, что его проще сменить, чем починить. Вот только где взять на это деньги? В доме больше пенсионеров, чем работающих.

Спуститься на роликах с лестницы оказалось трудно, почти невозможно. Таисия несколько раз чуть не упала, спасло то, что держалась за перила изо всех сил. Непослушные ноги убегали вперед, а сама Таисия висела на руках и умирала от страха, что на площадку выглянет кто‑нибудь из соседей, проклятые ролики грохотали…

Таисия тысячу раз пожалела, что надела ботинки дома. Вполне могла бы сделать это на улице, у подъезда есть скамейка, очень удобная, низкая. А кроссовки спрятала бы под нее, кто их ночью возьмет, приличные люди давно в постелях или… в ресторанах‑кафе‑барах.

Таисия с усмешкой подумала, что Федор Федорович и Элька — именно приличные люди, а вот она…

Как вышла из подъезда, Таисия потом вспомнить не могла. И сколько раз падала, пока не вывалилась на крыльцо, тоже. Пришла в себя на скамейке — сидела, еле слышно поскуливая, дула на исцарапанные колени — понять бы еще, зачем надела шорты?!

Таисия никогда не уходила из дому так поздно. Если только они с Федором Федоровичем куда‑нибудь выбирались, но это не считается. Федор Федорович не любил терять время, поэтому они бежали сразу же к автобусной остановке или к машине, самой ночи Таисия толком не замечала. И звезды чаще видела из окна. По‑другому как‑то.

А сейчас они оказались наедине, Таисия и огромный город. И ночная свежесть легла на ее плечи пахучим дымчатым шарфом, прохладным и пугающе легким. И соловей в сирени пел лично для нее. И осторожно пробовала голос какая‑то другая птица. И шелестела над головой сирень. И поскрипывал рядом старый тополь. И тонко звенели далекие звезды. И дремлющие улицы вливали в эту ночную симфонию свои звуки…

Таисия забыла про ролики и саднящие колени. Завороженная, она смотрела в ночное небо, и ее взволнованное дыхание сливалось с дыханием любимого города, в эти минуты они были одним целым.

Девушка и не заметила, как встала со скамейки. Ролики уже не мешали ей, Таисия о них не помнила — древний город любил скорость. Машины, люди, птицы и звери текли по его бесконечным улицам и переулкам, как кровь текла по артериям и венам. Город не терпел пробок. Они затрудняли дыхание, жизнь в этих местах замирала, кварталы словно парализовывало, они временно переставали видеть и слышать. Зато движение… движение город любил.

Таисия катилась по притихшим улицам и восторженно вбирала в себя ночной мир, расцвеченный огнями, он вдруг показался похожим на новогоднюю елку. Девушка сейчас жалела, что никогда не выбиралась из дому поздним вечером и любимые бульвары не легли в ее память яркими светящимися гирляндами.

Сердце счастливо пело: надо же, ролики наконец подчинились! Оказывается, она умела на них ездить, не зря когда‑то выпрашивала ролики у Ксюхи, не зря падала и разбивала колени. Получается, нужно было просто встать и поехать. Как сегодня. И чтоб никаких зрителей рядом, а главное — ехидной Ксюхи с ее комментариями…

Нет, как здорово!

Странное ощущение праздника нарастало, захватывая Таисию целиком. Предвкушение подарка, который она вот‑вот получит, кружило голову.

Такое случалось только в раннем детстве. Маленькая Таисия просыпалась и с замирающим сердцем бросалась к елке. Под ней обязательно лежал нарядный сверток, а в нем — самое настоящее чудо, именно об этом подарке Таисия мечтала последние месяцы, именно его ждала.

Так же было и в дни рождения. Только красиво упакованную коробку родители оставляли не под пахучими зелеными ветками, а на старом потертом кресле у письменного стола…

* * *

…Прохожих не было, только редкие машины с ревом проносились мимо, водители явно наслаждались невозможной в дневное время скоростью. За ними длинными шлейфами летела музыка и неохотно истаивала, будоража воображение.

Таисия машинально свернула к скверу, в детстве она часто играла на его дорожках. Баба Поля любила ходить сюда — и от дома недалеко, и зелени полно, а значит, выхлопных газов поменьше, ребенку есть чем дышать.

Здесь оказалось темнее. Фонари почему‑то горели через один, а звезды путались в густой листве, их серебристое свечение обернулось едва заметными узорами на асфальте.

Таисия невольно снизила скорость, опасаясь нарушить почти абсолютную, небывалую для огромного промышленного города тишину. Но ролики все равно шумели, почти грохотали, и девушка остановилась у одной из полян, самой уютной, как она помнила, плотно обсаженной по периметру жасмином и черемухой.

Когда‑то она пряталась под ароматными ветками от бабы Поли. Няня нарочито долго искала ее, и маленькой Таисии казалось, что ее вот‑вот выдаст стук сердца, а цветущий жасмин пах настолько сильно, что хотелось умереть…

Где‑то рядом запел‑засвистел соловей, да так сладостно, так упоенно, что Таисия замерла, почти не дыша, вся превратившись в слух.

Она сама не заметила, как пробралась на поляну, осторожно отводя в стороны зеленые ветки. Как села в траву, обняв колени. И ночное небо темно‑лиловым куполом нависло над ней, заливался соловей, тонко мерцали звезды, и, когда самая яркая вдруг упала, сгорая на лету, Таисия загадала желание, жаль, сразу же забыла, какое именно.

Она попыталась вспомнить, но какая‑то непонятная сила смела девушку, словно тростинку, — смяла, придавила, сбила с толку…

Таисия даже испугаться не успела, настолько все произошло внезапно. Только что она сидела и смотрела на небо — и вот уже валяется в пыльной траве, а на нее навалилось что‑то тяжелое, темное, страшное. Оно дышало Таисии прямо в лицо, нет, даже не дышало, а сопело, хрипело, кряхтело, почти чавкало в предвкушении скорой трапезы.

Что‑то теплое, противно тягучее шлепнулось на щеку, Таисия брезгливо вздрогнула.

«Собака, — почему‑то спокойно подумала она, — всего лишь собака. — Криво усмехнулась и ехидно поинтересовалась у себя: — А ты что решила? Ну конечно — чудовище, никак не меньше! Ты же принцесса, а на каждую принцессу непременно полагается настоящее чудовище. Еще бы — сплошная романтика: ночь, звезды сыпятся на голову, соловьи стараются, самое время появиться принцу на белом коне или хотя бы чудищу… Ты дурочка, Таисия, откуда бы ЕМУ тут взяться, в самом центре Москвы?! — Она смешливо уточнила у своей второй, гораздо более трезвой половины: — Кому, принцу или чудовищу? — И, вздохнув, неохотно признала: — Лучше бы принцу. Правда, они давно перевелись, а жаль, вот было бы здорово — волшебная ночь, я и ОН… — Таисия сердито фыркнула: похоже, мечты о любви приобретали болезненный характер. Нормальные девицы переболели этим лет в тринадцать — четырнадцать. Она прислушалась. — Странно, соловей по‑прежнему поет, а я читала, замолчавшие птицы предупреждают о появлении постороннего, выходит, вранье…»

Тяжелая морда чудища наклонилась ниже, из пасти пахнуло… э‑э‑э… отнюдь не амброзией, и Таисия строго спросила:

— Ну и что тебе надо?

Несостоявшееся чудище хрюкнуло, озадаченное странным поведением жертвы, и запыхтело.

Таисия тяжело вздохнула и легла удобнее, вытянув наконец ноги и разбросав по траве руки. Сопротивляться она не пыталась, не видела смысла. Да и страха почему‑то не испытывала, только любопытство и скромное желание избавиться от тяжести.

— Вот ты зубы не чистишь, — укоризненно продолжила Таисия, — не чистишь же? А в лицо мне дышишь, может, думаешь, от тебя пахнет ландышами?

Ответа не было.

— Или морской свежестью? Зверюга смешно пискнула.

— Так вот, ты заблуждаешься! От тебя не пахнет, а элементарно воняет, и совсем не приятно, так и быть, открою тебе эту страшную тайну. На твоем месте я бы отвернула морду в сторону, — твердо сказала Таисия. Увидела еще одну падающую звезду, но на этот раз желание загадать не успела и в сердцах воскликнула: — Кто тебя только воспитывал, морда ты протокольная!

Ее сумбурная речь произвела впечатление, давление на грудь ослабло. Чудище завозилось, заелозило, по коленям будто веревкой хлестнуло. Девушка поняла: у зверя есть хвост, и он сейчас ходуном ходит, что утешительно, — кажется, ужинать Таисией в ближайшее время не собираются.

В голове смутно мелькнуло: «Хорошо бы эту тварь покормили перед прогулкой. Хотя, судя по запаху, мусорные контейнеры в ближайших дворах уже пусты, а хозяина у монстрика нет. Рад, бедняжка, что с ним хоть кто‑то разговаривает…»

Несчастного беспризорника стало жаль, песик так старательно работал хвостом… синяки гарантированы, можно не сомневаться. А уж тяжеленный какой…

— Зря подлизываешься, — сурово заявила Таисия и зажмурилась — бессовестная тварь лизнула ее прямо в нос. — Ой, мамочки, — пискнула девушка, — как же все‑таки от тебя пахнет, то есть воняет, не будем лицемерить…

Пес радостно взвизгнул и вылизал новой знакомой уже все лицо, причем дважды. Таисия не выдержала. Бесцеремонно столкнула с себя собаку и проворчала:

— Чем только тебя кормят? Впрочем, о чем это я, ты же по помойкам побираешься, санитар города, чтоб тебя…

Пес не возражал.

Таисия с трудом села, зашарила по карманам в поисках носового платка. И разочарованно насупилась: в шортах три кармана плюс два на рубашке, и на все пять — ни одного платка или бумажной салфетки. И почему ей так не везет…

Таисия сердито покосилась на темный силуэт. Пес сидел рядом, напоминая огромную копилку, — само смирение и кротость. Даже не верилось, что несколько минут назад она приняла его чуть ли не за монстра, уж за людоеда — точно. Он так плотоядно чавкал, роняя слюну…

Таисия, как сумела, протерла лицо подолом рубашки и едва не упала от неожиданности: бессовестная скотина тут же снова обработала ее щеки шершавым языком. А когда девушка попыталась оттолкнуть пса, он радостно запрыгал вокруг. Легко опрокинул новую знакомую на спину и вылизал ей физиономию еще раз.

— Тьфу на тебя! — воскликнула Таисия, в самом деле старательно отплевываясь, ей в рот попала какая‑то мерзость — то ли травинка, то ли шерстинка. — Тьфу на тебя еще раз и снова тьфу на тебя!

В ладонь Таисии ткнулся мокрый холодный нос. Осчастливленный ее монологом пес так сильно вилял хвостом, что у него ходуном ходила задница.

— О‑о, чтоб тебя… Ладно уж, ладно, прощаю, только отстань, дай я хотя бы лицо вытру, а то меня сейчас стошнит… Да‑да, прямо на тебя!

Несчастная рубашка еще раз сыграла роль полотенца. Пальцы послужили расческой, Таисия кое‑как пригладила волосы. Она попыталась вспомнить, где потеряла шляпу с узенькими полями, под нее так хорошо укладывались все пряди…

Зашарила по траве, ведь наверняка шляпа слетела с головы, когда на нее напало это упитанное сверх меры чудище.

Шляпы она не нашла. Зато не дала завалить себя, когда наглая, совершенно невоспитанная тварь снова перепачкала своей слюной ее лицо. Таисия вскочила на ноги и плачущим голосом закричала:

— Вы не собака, сэр, даже не надейтесь! Вы… вы… вы самая настоящая свинья! Боров, да‑да!

И вздрогнула от неожиданности: ей вдруг показалось, что бесстыжий пес хохотнул как‑то совсем по‑человечески.

Таисия замерла, испуганно тараща глаза на темный силуэт. Ее новый знакомый как ни в чем не бывало колотил себя хвостом по толстым бокам, смеяться, понятно, он не собирался. Но радостно повизгивал, топтался вокруг, урчал, мурчал, воображая себя, наверное, ласковой и милой кошечкой — иначе с чего бы он так старательно терся об ее ноги?

Рассмотреть собаку как следует не удавалось. На поляне было слишком темно, ближайший фонарь оказался довольно далеко, да и деревья мешали. Таисия поняла только, что пес крупный и совсем без шерсти — боксер, что ли? Так они вроде бесхвостые. Может, ротвейлер? Судя по весу — запросто. Интересно, как он зиму перенесет, сейчас практически все подъезды на замках…

Пес в очередной раз толкнулся ей в колени. Таисию ощутимо качнуло, она едва не упала и в сердцах воскликнула:

— Послушай, кончай пихаться, ты же слона раздавишь, не то что меня! И вообще — сидеть!

К ее искреннему изумлению, пес послушно шлепнулся на задницу, выполняя команду. Таисия засопела от волнения. Присела на корточки и неуверенно попросила:

— Дай лапу!

Пес явственно фыркнул, но лапу милостиво протянул. Таисия подержала в ладони тяжелую когтистую конечность и уважительно пробормотала:

— Впечатляешь. Пес склонил голову набок, словно изучая ее. На фоне звездного неба его голова показалась Таисии особенно массивной, правое ухо распадалось на два неаккуратных лоскута, левое было целым. Пес рассматривал ее не менее серьезно, чем она его.

Таисия отпустила лапу и легко коснулась мощной холки. Потом виновато шепнула:

— Ты… это… не обижайся. Насчет свиньи я погорячилась. Ты классная собака, честно. Жаль, не можешь сказать, как тебя зовут…

И едва не завалилась на спину от страха, когда пес встал и насмешливо заявил:

— Суслик.

— Что?!

— Суслик. Это имя.

— Чье?!

— Уж точно не мое. Собачье.

До Таисии медленно доходило, что говорит с ней не пес. Она завертела головой и с трудом разглядела у кустов смутный силуэт.

«Хозяин пса, — в панике подумала она. — Неужели он слышал все, что я тут несла? Господи, нет!!! Буду надеяться, что он только что подошел…»

Таисия попыталась встать и не смогла: ролики снова перестали подчиняться, как в детстве. Даже здесь, в траве, ноги разъезжались, что же будет на асфальте? Правда, можно подождать, пока этот тип с собакой уйдет, тогда у нее все получится — нет, ну почему она такая… зависимая?! Вот Элька или Ксюха…

Таисия сделала вид, что и не собиралась вставать, просто хотела сесть удобнее. В конце концов, в такой темноте этот тип мог и не заметить ее возни. Она нервно размазала по лицу выступившие слезы и буркнула:

— Странная кличка для такой крупной собаки…

— По паспорту другое имя, — охотно отозвался незнакомец. — Что‑то ужасно сложное и звучное, даже аристократичное, я бы сказал. Если честно, я забыл его.

— Но почему именно Суслик?

— Все просто. Этот паршивец с самого нежного щенячьего возраста так здорово попрошайничал — профессиональные нищие позавидуют. Сядет столбиком у стола, вылитый суслик — лапки передние эдак умилительно на груди сложит и каждый мой кусок провожает та‑аким взглядом… Вот и стал Сусликом. Да он и не возражал, правда, малыш?

Пес подтверждающе тявкнул. Незнакомец рассмеялся. Таисия растерянно молчала. Она не знала, что сказать, и встать не решалась: не хватало еще упасть перед этой парочкой на четвереньки!

— Кстати, я — Вячеслав. А вас как зовут, милая барышня?

— Я… не знакомлюсь на улице. — Глупее заявление трудно придумать, и Таисия покраснела.

— Неправда ваша, — хмыкнул незнакомец, то есть, как только что выяснилось, Вячеслав. — Инициатива исходила от вас.

— Как это? — Таисия наконец села нормально и вздохнула с облегчением. Она только сейчас почувствовала, насколько устали ноги.

— Вы же первая поинтересовались именем! Замечание показалось справедливым, и Таисия неуверенно пробормотала:

— Вообще‑то я спрашивала собаку… Пес подался вперед и демонстративно фыркнул ей в лицо. Таисия невольно поморщилась — что же он все‑таки слопал?

— Правильно, — не стал возражать Вячеслав, — и мы были настолько вежливы, что тут же представились. Теперь ваша очередь.

Таисия снова попыталась встать, уж очень глупым показалось знакомиться сидя на земле и не видя собеседника. Но не сумела, ролики окончательно вышли из подчинения.

Робкая надежда, что в темноте ее неуклюжее копошение останется незамеченным, растаяла, — Вячеслав уже стоял рядом и протягивал руку со словами:

— Позвольте помочь… Таисия хотела отказаться. Заявить, к примеру, что она здесь отдыхает — да‑да, прямо на траве и ночью, почему нет? — она имеет полное право любоваться звездами где угодно, да и вообще… но не успела. Пока подбирала слова, Вячеслав одним рывком поставил ее на ноги и не дал упасть, придержав за плечи.

— Извините, — пробормотал он, — чуть не уронил. Не рассчитал силы, вы такая легкая…

На Таисию так резко пахнуло крымской сосной, что закружилась голова. Она почему‑то не сомневалась, что хозяин пса — тот самый незнакомец, с которым она столкнулась днем, — неужели только сегодня?! От него пахло все так же горько и сладко — летом, солнцем и Крымом.

Таисия вдруг поняла, что прекрасно помнит эту встречу. И пожалела, что не видит его глаз, — может, их изменчивость ей почудилась? Не могут же радужки так мгновенно менять цвет! Кажется, из карих они за секунды стали желтыми, да еще в золотую крапинку. Раньше она такие глаза видела только у тигров, когда смотрела «Планету животных».

— Ничего, — заторможенно шепнула Таисия, — все в порядке, спасибо.

Ладони Вячеслава жгли кожу даже сквозь ткань рубашки. Девушка осторожным движением плеч сбросила его руки и тут же схватилась за ветку ближайшей черемухи, чтобы не упасть.

«Я не хочу называть свое имя, потому что элементарно трушу, — мелькнуло в голове. — Вдруг и он обзовет меня какой‑нибудь Тасенькой… Господи, какая разница?! Я ж его совершенно не знаю! Подумаешь, от него пахнет крымской сосной, наверняка это из‑за мужского одеколона или туалетной воды. Если бы Федор Федорович купил такую же…»

Мысль о Бекасове отрезвила мгновенно, на Таисию как ледяной воды плеснули. Она задрожала, только сейчас почувствовав ночную прохладу.

Вот где, где сейчас Федор Федорович?! Уже расстался с Элькой или они до сих пор вместе? Может, бродят в эти минуты по улицам, любуются ночным городом и ни до кого им нет дела? А о ней, Таисии, забыли сразу же, едва за ними захлопнулась входная дверь?

Острая обида на то, что Федор Федорович ни разу не приглашал ее просто прогуляться и великолепие ночных улиц открылось ей совершенно случайно, болезненно кольнула. Девушка внезапно разозлилась на него, на себя, на весь белый свет.

Стиснув зубы, Таисия твердо решила, что не будет больше думать о бессовестном Бекасове, который до сих пор считает ее девчонкой и не желает — или не может? — увидеть в ней девушку. И об Эльке она тоже не станет думать. С этой самой минуты она станет раскованной, свободной, смелой, она…

Таисия в сердцах топнула и вздрогнула испуганно, когда ее подхватили под локоть, в очередной раз не давая упасть. Надо же, из‑за Бекасова она совершенно забыла, где и с кем находится.

И еще — она на роликах!

— Вы не замерзли? — озабоченно поинтересовался Вячеслав. — Вся дрожите…

— Нет‑нет, это случайно. Со мной… бывает, просто кое‑что вспомнила. Так, глупости!

Таисия машинально погладила прильнувшего к ноге пса. Суслик довольно заурчал, она улыбнулась и спросила:

— Ты ротвейлер или дворняга?

— Я бультерьер, — привычно ответил за свою собаку Вячеслав. — С хорошей родословной.

Пес гавкнул, подтверждая. И усиленно замел хвостом.

Таисия растерянно сказала:

— А я слышала, что бультерьеры злы и даже опасны.

Суслик будто понял ее и обиженно заскулил. Таисия потрепала его по холке, шепнула:

— Я не тебя имела в виду.

— Все зависит от хозяина, — усмехнулся Вячеслав. — Поверьте, даже болонка может стать опасной, если вцепится в физиономию.

— С болонкой я смогу справиться!

— Правильно. Поэтому крупных собак положено выводить на поводке и в наморднике.

— Но ведь…

— Днем мы так и гуляем. Не потому, что Суслик может броситься на кого‑нибудь, а так… чтобы не пугать прохожих. — Вячеслав улыбнулся. — Если честно, он в состоянии зализать до смерти, телок телком, не получился из него грозный буль…

— А ночью, значит…

— Он вас напугал? — Голос Вячеслава показался Таисии виноватым, и она торопливо возразила:

— Вовсе нет!

— Понимаете, до сих пор в это время мы никого в сквере не встречали, вот и расслабились. Нужно же собачке хоть немного побегать…

Он пожал плечами и замолчал. Суслик улегся рядом, водрузил тяжелую морду на кроссовку хозяина. Таисия тоже молчала.

Над ними неуверенно цвенькнула какая‑то птица, и снова наступила тишина. Где‑то над университетом упали одна за другой сразу три звезды. Таисия не стала загадывать желания, голова была потрясающе легкой и пустой.

Она таращила глаза, пытаясь рассмотреть лицо нового знакомого, но видела лишь смутный абрис. И запах по‑прежнему смущал ее, напоминал о бабе Поле, ее странных предсказаниях и летних поездках в Крым.

Вячеслав посмотрел на часы и взял пса на поводок. Бультерьер зевнул во всю пасть и потянулся, смешно выгибая спину.

— Нам пора, — неохотно сказал Вячеслав. — Почти три ночи, а в шесть вставать, завтра на работу…

— Да, конечно.

— Кстати, мы с Сусликом так и не знаем, как вас звать.

— Таисия.

— Красивое имя.

— Да.

— Ну что ж, Таисия, приятно было познакомиться. Суслик, подтверди!

Суслик с готовностью гавкнул. Таисия рассмеялась и неожиданно для себя сказала:

— А от вас по‑прежнему пахнет крымской сосной!

Вячеслав вздрогнул и вдруг, взяв Таисию за руку, вывел‑выкатил к ближайшему фонарю.

Девушка не сопротивлялась. Она как спала, сама не понимала, на самом ли деле все происходит, — ведь ее назвали Таисией, до сих пор такое случалось только в путаных утренних снах.

Ролики вновь стали послушны, и Таисия подумала: «Точно сплю, то‑то звезды гроздьями сыпятся, вон снова одна упала, как раз где‑то над моим домом…»

Вячеслав открыто рассматривал ее лицо. Таисия безмятежно улыбалась. Суслик озабоченно пыхтел внизу, он не любил поводка.

— Я вас уже видел сегодня, — пробормотал Вячеслав. — Вы налетели на меня днем и тоже болтали о крымской сосне… Правда, тогда вы были в шляпе.

— Я ее потеряла. — Таисия неопределенно махнула рукой в сторону поляны.

Во сне любимую шляпу было не жаль, она же дома, в шкафу, на своей полке, чего ее жалеть…

— Здесь? Таисия кивнула.

— Суслик, искать!

Пес нырнул в кусты, брошенный Вячеславом поводок потянулся за ним змеей, гибкой и длинной.

Таисия ничуть не удивилась — во сне все возможно! — через минуту бультерьер появился со шляпой в зубах. Сплюнул ее у ног хозяина и завилял хвостом, явно ожидая похвалы.

— Умница. — Вячеслав одобрительно пошлепал пса по спине. Отряхнул находку и протянул Таисии. — Ваша?

— Моя.

Таисия надела шляпу и старательно спрятала под нее все пряди до единой.

— Зря, — сказал Вячеслав.

— Что — зря?

— Прячете волосы.

— Я привыкла.

«Сто процентов — сон. Если он сейчас скажет, что у меня приличные волосы…»

— Вы без шляпы на одуванчик похожи, — усмехнулся Вячеслав. — В жизни не видел таких тонких и легких волос…

— Это что… комплимент?

— Констатация факта.

— Но… я не поняла, вам правда нравится цыплячий пух на моей голове?

— Очень.

— Ясно, сплю.

— Вы странная девушка, Таисия.

— Точно сплю, сто процентов.

— Да с чего вы взяли?

— Ну… вы меня уже второй раз назвали Таисией, а не Таей, Таечкой, Таюсей, Тасей, и вам, кажется, понравились мои волосы…

— Можете добавить в свой список и глаза.

— Какие глаза?

— Ваши, естественно.

— И что мои глаза? — с любопытством спросила Таисия.

— Необычные. — Вячеслав улыбнулся. «Может, он издевается? Я тысячи раз видела себя в зеркало — тихий кошмар. И Федор Федорович никогда слова доброго не сказал о моей физиономии. Ах да, как‑то он назвал ее сиротской! Мол, мои худоба, бледность и несуразные глазищи вызывают у него только жалость. И желание накормить и посадить под стеклянный колпак, чтобы меня ветром не сдуло…»

Познакомились они только что. Сейчас разойдутся, как в море корабли, странно, что второй раз за день встретились, для такого огромного города — настоящее чудо. Нет, точно издевается!

Таисия насупилась и угрюмо буркнула:

— По‑моему, они никакие. Я даже не знаю, какого они цвета.

— Вы правы, с цветом проблема, — засмеялся Вячеслав. — Уж очень изменчивы…

«Врет! Обычные светло‑серые, иногда с голубизной, смотреть не на что…»

— Зато у вас — тигриные, — мстительно заявила Таисия.

— Почему — тигриные?

— Вам лучше знать. Просто я люблю «Планету животных», там у тигров точно такие же глаза — желтые в крапинку.

— Это вы в темноте рассмотрели? — насмешливо поинтересовался Вячеслав.

— Нет, днем. Я не рассматривала специально!

Таисия не заметила, как вышли из сквера. Она легко катилась на роликах, машинально приноравливаясь к шагам новых знакомых, и не видела ни города, ни ярко освещенных улиц.

Ей почему‑то было легко с Вячеславом. Она болтала с ним свободно, как когда‑то болтала с бабой Полей, ну и иногда с Федором Федоровичем…

Черт, ну и где он сейчас?!

Таисия суетливо завертела головой, словно надеялась увидеть Бекасова сию секунду, и непременно в паре метров от себя.

Естественно, его не было. И Таисия привычно рассердилась — сама же его познакомила с Элькой, чего ж теперь?!

И вообще, Федор Федорович ей никогда всерьез не нравился, да!

Слишком он… огромный. Вот она сейчас на роликах, и — Таисия украдкой покосилась на нового знакомого — они с Вячеславом практически вровень. Могут смотреть глаза в глаза, например вот так…

Таисию в жар бросило, когда она поймала взгляд Вячеслава, он как раз смотрел на нее, неотрывно и… как‑то жадно. И фонарь оказался рядом, так что Таисия отчетливо видела, как его глаза стремительно светлеют, наливаются золотом, или это причудливая игра света?..

Девушка поежилась. Вдруг показалось, что воздух вокруг меняется — становится вязким, затрудняет дыхание. Вот он уже гудит от напряжения, как туго натянутая струна, еще секунда‑другая — эта струна порвется, и тогда…

Таисия торопливо отвернулась, прерывая странную связь. По счастью, Суслик как раз шумно завозился в кустах, привлекая внимание, и она небрежно бросила:

— Хорошо иметь собаку, всегда есть повод прогуляться…

— Ну, у вас тоже повод неплохой, — с усмешкой заметил Вячеслав.

— Да‑а? Что‑то я не…

— А ролики?

— Ролики не то. Вот собаку вывести вы просто обязаны, очень уважительная причина, никто не удивится.

— Кстати, Таисия, а вы не боитесь гулять ночью? Таисия пожала плечами. Подумав, неуверенно ответила:

— Не знаю. Если честно, я в первый раз вышла так поздно. Просто вдруг захотелось покататься на роликах… и я подумала — почему нет?

— И Суслика не испугались…

— А я уже не помню, — улыбнулась Таисия. — Может, и испугалась немного. Он появился так внезапно! Я только‑только загадала желание, знаете, как раз звезда упала, а тут он… Я сразу забыла, что загадала! Правда, жаль?

— Странная вы девушка, Таисия… Настроение почему‑то было отличным, Таисия беззаботно рассмеялась. Прощаясь, помахала новым знакомым рукой и, слегка согнувшись, полетела по тротуару вперед.

Таисия не обернулась ни разу: к чему? Расставаться нужно легко, так же как и знакомиться. Жаль, у нее это редко получалось.

Ровный асфальт услужливо стелился под ноги. Послушные хозяйке ролики радостно пели, им явно нравилась скорость. Редкие светящиеся окна, фонари, кусты и деревья уносились назад, девушка будто находилась в электричке…

«Летним ветром меня несет, — задыхаясь от восторга, думала Таисия, — как ту чудную старушку в парке!»

* * *

На этот раз Таисия не стала подниматься по лестнице на роликах. Сняла их еще на крыльце и вихрем взлетела на свой этаж.

Бережно уложила ботинки в коробку. Зачем‑то обежала всю квартиру, рассматривая ее, будто отсутствовала дома не пару часов, а месяц. Чуть ли не впервые за долгие годы квартира не показалась Таисии пустой, ей хватило собственного присутствия.

Покружилась в большой комнате, чему‑то беспричинно радуясь. Сказала самой любимой нянюшкиной фотографии:

— А я все‑таки научилась кататься на роликах! Баба Поля смотрела одобрительно.

— И еще я познакомилась с Вячеславом и Сусликом!

В глазах няни засветилась мягкая усмешка.

— Суслик — это бультерьер! Он очень милый. А у Вячеслава глаза тигриные, вот!

Теперь баба Поля откровенно смеялась, и Таисия строптиво воскликнула:

— Они классные! Оба! И — спокойной ночи!

На этот раз заснула Таисия сразу, несмотря на возбуждение. Всю ночь ей почему‑то снились апельсины. Они сыпались и сыпались откуда‑то на асфальт и яркими оранжевыми мячиками раскатывались в стороны…

Глава 7

Новые знакомые

Вячеслав Морозов не сразу пошел домой. Удивляясь себе, он еще долго бродил по ночным улицам.

Вячеслав не замечал, как просыпается город, как небо постепенно светлеет, а потом стремительно наливается синевой. И сразу же, словно по невидимой команде, гаснут уличные фонари, радостно гомонят птицы, победно брызжет из‑за крыш солнце, обещая очередной чудесный летний день…

Морозов не видел, как озадаченно и недоуменно поглядывает на него уставший бультерьер.

Конечно, Суслик обожал гулять, как и всякая приличная собака, но не столько же! И ночевать предпочитал дома.

В прихожей его ожидал мягкий, уютный матрасик, на котором можно было так здорово дремать, свернувшись колечком. Прошлой ночью Суслику снилась сладкая мозговая косточка — свеженькая, нежно‑розовая, а уж как она пахла…

Нет, хозяин определенно сошел с ума!

Суслик несколько раз пытался на это намекнуть — нет, указать! — но на него бессовестно не обращали внимания. Даже когда он всем весом толкался в ноги, бестолковый хозяин лишь машинально чесал его за ухом, почему‑то всегда за правым, будто у Суслика левого и вовсе не было.

Ноги у пса заплетались. Он брел все медленнее, не реагировал на кошек и бессовестных голубей, перебегавших тротуар буквально у Суслика перед носом.

Вот интересно, птицы как‑то чувствовали, что у него гудят лапы? И голова весит с тонну, и носом приходится скрести чуть ли не по асфальту, такой он неподъемный, и глаза почему‑то то и дело закрываются…

А хозяин как ослеп.

Еще через пятнадцать минут, когда перед бультерьером демонстративно медленно продефилировала рыжая кошка, а он только и смог, что зевнуть прямо в ее наглую морду, Суслик решил принять кардинальные меры — взял и рухнул прямо посреди тротуара.

Забастовка у него, это для непонятливых!

К сожалению, хозяин оказался именно из этой категории. Он ушел вперед, а забуксовав, несколько раз глупо дернул за поводок, ожидая, вероятно, что Суслик рванется к его ногам, виновато поскуливая.

Бультерьер не шелохнулся.

Даже на жестком асфальте веки у него упрямо смыкались!

Суслик не позволил себе заснуть только из жалости к хозяину: не ночевать же и ЕМУ на пыльном тротуаре, когда дома ждет отличный диван.

Суслик едва не застонал, вспомнив восхитительное лежбище. Нужно признаться, изредка он себя баловал — исключительно в отсутствие Вячеслава! Валялся на диване, жадно вдыхал такие родные, такие любимые, самые лучшие в мире запахи — запахи обожаемого хозяина.

Наконец Вячеслав соизволил вспомнить о нем, и Суслик огромной кляксой растекся по асфальту, демонстрируя вселенскую усталость.

Он не притворялся!

Вячеслав недоуменно обернулся, не понимая, что мешает двигаться дальше. На грязном асфальте лежал предельно вымотанный Суслик и укоризненно взирал на него.

Морозов взлохматил волосы, пришел в себя. Только сейчас он заметил, что уже рассвело и мимо одна за другой проносятся машины, еще недавно их практически не было.

Он бросил торопливый взгляд на часы и мысленно ахнул — пять! Ничего себе он сегодня помотался по городу, рассказать кому — не поверят, они же вышли на прогулку около часу…

Вячеслав подошел к псу и присел рядом на корточки. Суслик обиженно прикрыл глаза, лапы у него мелко дрожали.

— Ну, извини, — сказал Вячеслав. — Сам не знаю, как получилось…

Суслик шумно вздохнул.

— Понимаешь, такая странная девчонка, да еще второй раз за день столкнулись, прикинь, это — не в деревне или маленьком городишке…

Суслик безмолвствовал.

— Глаза у нее необычные… как подтаявшие льдинки. И лицо такое же прозрачное…

Пес возмущенно фыркнул.

— Да знаю я, знаю, что виноват, совсем тебя загнал, прости, пожалуйста…

Хвост Суслика слабо дернулся. Пес приоткрыл правый глаз — хозяин смотрел серьезно и виновато. Суслик, подумав, открыл второй. Хозяин погладил его по голове и грустно предложил:

— Может, пойдем? Я‑то не засну, времени нет, скоро на работу собираться, а ты вполне…

Бультерьер сделал попытку подняться и тут же, жалобно заскулив, упал — он и не помнил, когда у него в последний раз так ныли мышцы.

Вячеслав сочувственно потрепал его по холке и задумчиво протянул:

— Помнится, у меня в морозильнике залежалась такая аппетитная косточка…

Суслик поднял голову, взгляд у него стал заинтересованным.

— Если ее сунуть в микроволновку…

Пес почти бодро вскочил и доверчиво ткнулся мокрым холодным носом в хозяйскую ладонь, предлагая быстренько помириться и бежать домой.

— Вообще‑то я этот мосол приберегал к твоему дню рождения, да ладно уж…

Вячеслав с кряхтеньем поднялся и подумал, что ему тоже не мешало бы что‑нибудь проглотить. Но начнет он непременно с контрастного душа и пары чашечек крепкого кофе.

* * *

Сегодня в глазах коллег рейтинг Таисии поднялся неимоверно высоко. И Валерия Степановна, и Татьяна Анатольевна, и даже бухгалтер Света посматривали на нее с неподдельным интересом.

Еще бы! С самого утра Таисию уже дважды вытаскивала из их небольшого закутка возбужденная Элька — якобы покурить и «перетереть по‑девичьи».

Валерия Степановна лишь кряхтела, когда самая младшая из подопечных с виноватым видом выскальзывала из комнаты, но не окликала и не напоминала о работе.

Конечно, Валерия Степановна отлично знала, что Таисия не курит. И всегда по‑матерински отчитывала ее за некоммуникабельность, «дикарские» замашки и отсутствие подруг. Но чтобы сама Эльвира Эмих бегала сюда каждые пять минут…

С другой стороны, не спрашивать же девчонку, что произошло?

Да и что могло случиться буквально за ночь, вчера еще, помнится, они и знакомы‑то не были. Их маленький отдел находится достаточно далеко от приемной, Тася наверняка и шефа в лицо не знала, и двух его замов вряд ли видела. Правда, сама секретарша в фирме — лицо известное, все распоряжения передаются через нее, конечно, чаще по телефону.

Татьяна Анатольевна бросала на Таисию любопытные взгляды, но с вопросами не приставала. Ей казалось, что эта несуразная девчонка вдруг как‑то изменилась. Что‑то в ней появилось новое. Вроде и глаза все те же отсутствующие, и вид рассеянный — как такая недотепа могла стать экономистом, непонятно.

Впрочем, Татьяна Анатольевна отдавала молодой коллеге должное — специалистом Таисия оказалась неплохим, жаль, настоящего уважения к цифрам в ней не было. Татьяна Анатольевна сколько раз наблюдала: пальцы летают над клавиатурой, а лицо такое… будто и не здесь находится.

Девчонка явно думала о своем, что называется, витала в облаках. Когда же к ней обращались, вздрагивала от неожиданности.

Правда, ошибок она допускала ничуть не больше безголовой Светочки. Вот уж кому была прямая дорога за прилавок!..

Светлана Симонова деликатностью старших коллег не обладала. Едва они остались вдвоем, она тут же перепорхнула к столу Таисии и удивленно воскликнула:

— Когда это ты успела с Эмих подружиться?

Таисия поморщилась: она не любила Свету. Как ни странно, гораздо лучшие отношения у нее сложились с Валерией Степановной и Татьяной Анатольевной, хотя они в матери ей годились.

Впрочем, может быть, как раз поэтому. Старшие коллеги относились к ней именно по‑матерински, пусть и с легким пренебрежением.

А Света не скрывала презрения. Когда‑то она не хотела верить, что Таисия — коренная горожанка. Не сомневалась, что она откуда‑то из тьмутаракани. Из глухой деревеньки на десяток дворов.

Моль бесцветная, а не девица!

Не красится совсем, что ненормально. Одевается, как… никто не одевается! Даже парни такие бесцветные тряпки не носят. Даже старухи отделовские старательно молодятся — никогда ненакрашенными на работу не приходят, а уж одежки себе достают…

Особенно Татьяна Анатольевна старается. Считает, наверное, что так ее годков незаметно, дурочка наивная! Вот если бы она, Света, ТАКОЙ костюмчик надела, парни бы моментом у ее ног оказались. И Петька давно бы предложение сделал, а то все никак не решится, как же — горожанин, а она всего‑то‑навсего деревенская…

* * *

Света смотрела неотрывно, жадно, у нее даже кончик носа подрагивал, а небольшие голубые глазки блестели, как стеклянные пуговицы. Она вдруг напомнила Таисии крысу.

Понимая, что Симонова не отстанет, Таисия неохотно пробормотала:

— Вчера.

— А познакомились когда?

— Тоже вчера.

— Ты это серьезно?

— Да. Так получилось.

— Хочешь сказать — вы до сих пор и знакомы не были?!

— Именно это я и сказала.

— И ты за один вечер настолько Эмих понравилась, что она теперь ни свет ни заря к тебе мчится поболтать? А до этого ни‑ни…. ничего?

— Ну, я и раньше, конечно, в лицо ее знала. А вот она меня — вряд ли.

— Не сомневаюсь, — ехидно заметила Света и пересела со стола в кресло, настраиваясь на долгий разговор.

Таисия тоскливо посмотрела на дверь. Спасти ее могло только появление начальницы их маленького отдела, потому что бесцеремонная, нагловатая Света на замечания Татьяны Анатольевны никак не реагировала, запросто могла и нагрубить.

— Ну и чем ты смогла заинтересовать эту… Эмих?

Таисия пожала плечами.

— Да она даже на меня как на… пыль под ногами смотрит! — возмущенно воскликнула Света. — Я несколько раз подкатывалась к ней, поближе познакомиться хотела — трудно же без протекции попасть на ваши лучшие тусовки! — а она… Подумаешь, принцесса! Всего лишь секретаришка, а корчит из себя…

— Элька университет окончила, — твердо сказала Таисия. — Два языка знает.

— Скажите пожалуйста!

— Она вообще умница…

— А я, значит, нет?

— …и красавица…

— А я, значит, нет?!

— Ты — нет.

— Ну ни фига себе заявление! — изумленно воскликнула Света, глядя на Таисию как на восьмое чудо света. — Кто бы говорил! Да ты на себя в зеркало хоть раз смотрела?!

— Случалось.

— И что видела?

— Не «что», а «кого». Себя, естественно.

— Моль серую ты видела, тля бесцветная, вот кого!

Таисия улыбнулась:

— Выбери уж что‑нибудь одно — моль или тля. Света неожиданно рассмеялась. Таисия удивленно отметила, что лицо ее сразу же изменилось, стало как‑то… чище, лучше, моложе. И глаза уже не походили на два буравчика — обычные голубые, пусть не очень большие. Жаль, красится Симонова без меры, кажется, с ресниц вот‑вот тушь кусками начнет отваливаться, и губы вечно вульгарно яркие…

— Слушай, а чего мы вдруг завелись? — Света посмотрела на часы: с минуты на минуту закончится планерка, вернется Валерия Степановна.

— Не помню. — Таисия тоже посмотрела на часы.

— Я тоже, представляешь? А ведь чуть не поссорились!

«Разве — чуть? — усмехнулась про себя Таисия. — А по‑моему, вполне успели поцапаться. Хорошо, до драки не дошло, я уж боялась — она мне в волосы вцепится…»

Вслух же сказала:

— Сейчас Валерия Степановна придет, а у меня расчеты не закончены…

— Успеешь еще, — отмахнулась Света. — Работа не волк, в лес не убежит! Лучше скажи — вы с Элькой вчера на какую‑нибудь тусовку ходили?

— Нет. Она без меня ходила. С парнем. Кажется, в «Три тополя». Или в «Альбатрос»? Не помню точно.

— Да‑а? Губа не дура…

Света завистливо завздыхала, глаза у нее затуманились, она нервно облизала губы и почти зло спросила:

— А чего не присоседилась, вы ж подружились?

— Не хотела.

— Скажешь, предлагали?

— Да.

— Врешь!

— Нет.

— Ну ты и дура! Таисия промолчала. Света сидела насупившись, крутила в руках взятую с чужого стола ручку. Почему‑то она сразу поверила, что ненормальную Таську действительно приглашали в «Альбатрос», а она отказалась.

С этой убогой станется!

Вот если бы Элька позвала ее, Свету…

Впрочем, может, Эмих пригласила Таську, зная, что та наверняка откажется? Или хотела повыпендриваться перед своим мужиком? Рядом с белесой Гончаровой любая покажется красавицей, а уж Элька…

Света моментально утешилась, она не сомневалась, что ее догадки верны. Посмотрела на глупую Таську почти сочувственно и спросила, вставая:

— Так чего ж она к тебе примчалась, едва ты на работу пришла? Впечатлениями, что ли, делиться?

— Угадала, — невольно усмехнулась Таисия.

— Хороши подруги, — проворчала Света, бросая ручку на стол Татьяны Анатольевны. — Одна по ресторанам с парнями ходит, шампанским наливается и эти… как их?.. омары трескает, а вторая ее воспоминания об ужине по утрам выслушивает. Полное, блин, разделение обязанностей! Вот уж не хотелось бы оказаться на твоем месте…

Симонова вернулась к своему компьютеру, Таисия печально подумала: «Если честно, мне бы тоже не хотелось выслушивать Элькины откровения. Нет, конечно, я знала, что Федор Федорович ей понравится, но не так же быстро, даже стремительно, не за одну встречу… — Таисия судорожно вздохнула. — Она только о нем и говорила! Правда, больше злилась. Якобы он ничуть на нее не повелся, ни одного комплимента не сказал, вообще, мол, не обращал внимания на ее внешность, а она, Элька, к такому не привыкла. И насмешничал Бекасов все время, и танцевать его приходилось вытягивать чуть ли не силой — настоящее позорище. Никогда такого с Элькой не было, обычно она едва успевала отбиваться от кавалеров и приглашений…»

Таисия не заметила, когда вернулись с планерки коллеги. Сидела и почти автоматически заканчивала расчеты, благо все это делалось не в первый раз, программа работала надежно, а нужные таблицы она уже заполнила.

Таисия не обернулась и когда через полчаса громко хлопнула дверь. Работала и вспоминала о вчерашнем дне, трудном и немного странном.

Печально поглядывала на нянюшкину фотографию: уж слишком безмятежно баба Поля смотрела. Будто ей нравилось все, что происходит, будто она не чувствовала, насколько Таисия расстроена…

Поймав себя на такой пораженческой мысли, Таисия тут же рассердилась — с чего бы ей расстраиваться?! У нее все в порядке, она с таким интересным мужчиной познакомилась, нет, с двоими мужчинами сразу, ведь и Суслик не нежная девочка, а очень даже грозный бультерьер.

Интересно, а что ж она Эльке о них не рассказала? Обязательно нужно рассказать. Не хватало еще, чтобы Элька ее невнятные возгласы поняла как‑то не так. Решит — она, Таисия, жалеет, что свела их, поэтому и молчит как рыба. А ведь на самом деле ей плевать на Федора Федоровича, ну не плевать, конечно, все‑таки он почти брат…

«А я не жалею?»

Таисии показалось, что баба Поля понимающе усмехнулась, и она мысленно огрызнулась: «Вовсе нет! Мне… другой теперь нравится, вот. Я почти в него влюблена! Нет, в них. В двоих сразу. В Суслика и в Вячеслава. Нет, наоборот — в Вячеслава и в Суслика. А Федор Федорович мне никогда не нравился, это я так ляпнула про „теперь“, не подумав…»

— Тася, ты что, не слышишь?

Таисия вздрогнула от неожиданности, увидев прямо перед собой чем‑то недовольную Валерию Степановну.

— К тебе пришли, а ты опять витаешь в облаках, не дозовешься!

— Кто пришел? — пробормотала Таисия, прекрасно понимая, КТО к ней мог прийти. Ведь вчера такого просто не могло случиться!

Она обернулась и ничуть не удивилась, увидев на пороге Эльку Эмих. Новая подруга нетерпеливо воскликнула, перехватив ее взгляд:

— Перерыв же! Не забыла — мы договаривались вместе пообедать!

— Правда?..

— Ну ты даешь! Ты что там, заснула за компьютером?!

Элька возмущенно смотрела на нее, неизменно яркая, стильная, красивая, ни на кого не похожая. Колибри в стайке воробьев, по‑другому не скажешь.

— Иди уж, горе мое, — шепнула Валерия Степановна, — потом расчеты закончишь…

* * *

— Наконец‑то! — Элька не стала дожидаться лифта и Таисии не дала, за руку потащила к лестнице. — Я тебя с самого утра спросить хотела…

— Но мы ж встречались, — беспомощно пробормотала Таисия, еле успевая за новой подругой. — Чего ж не спросила?

— Из головы вылетело. Столько всего вчера случилось!

— Я тоже кое‑что хотела рассказать…

— Правда? Что‑то интересное?

— Ну… не знаю. Просто я вчера не легла спать, когда вы ушли, а надела ролики и пошла кататься…

— Да ты что! Ночью?! — Элька бежала, перепрыгивая через ступеньку, Таисия неслась следом и мечтала не упасть.

— Ага. Вернулась уже после трех, специально на часы посмотрела…

— С ума сошла! И тебе не страшно было?

— Нет. То есть я об этом как‑то не думала. Я… кое с кем познакомилась… Когда гуляла.

— Ну ты даешь! Прямо на улице?

— Почти. В сквере. Он там был с собакой.

— И кто — он? Чувствуя, что у нее не хватает дыхания, Таисия крикнула в спину Эльке:

— В кафе… расскажу! Кстати, мы куда?

— Да уж не в корпоративную столовку! Там не поболтать! Каждый будет в рот заглядывать, такие, как твоя Светка, вечно держат ушки на макушке, у‑у‑у, крыса…

— Какая Светка?

— Да ваш бухгалтер!

— А‑а‑а, Симонова… Ты разве ее знаешь?

— Естественно. Она когда‑то пыталась со мной подружиться.

— А ты не…

— Что я, сумасшедшая?

На улице Элька и не подумала идти медленнее, она по‑прежнему почти бежала, и Таисия с сожалением вспомнила про свои ролики. Была бы в ботинках, тогда бы Эльке пришлось мчаться за ней. Впрочем, враки, она бы наверняка пожалела Эльку и катилась бы еле‑еле, приноравливаясь к ее шагу.

Элька свернула в какой‑то переулок. Таисия и маршрута не запомнила, так быстро они шли.

Небольшая кофейня оказалась в подвальном помещении. В десяти метрах от входа прямо на расстеленных газетах сидел мальчишка‑подросток, к нему жалась девчушка лет трех. Оба неимоверно грязные, дурнопахнущие, в рваной замызганной одежонке. Перед ними стояла пустая картонка, рядом табличка: «Помогите, чем можете! Мама умерла, папка сильно пьет, мы голодаем…»

С жалостью глядя на малышку, Таисия торопливо полезла в карман, она редко носила с собой кошелек, если только намечала покупки.

Вытащила наличность и с сожалением отметила, что сегодня не при деньгах, она же не собиралась идти в кафе! С другой стороны, она совсем не голодна, хватит с нее и чашки чаю с лимоном. Жаль, она цен здесь не знает, могла бы и больше дать…

Таисия решительно отделила сотню и протянула мальчику. У нее рука не поднялась бросить купюру в коробку. В этом чувствовалось какое‑то пренебрежение, вот музыкантам она бы запросто…

Малышка сонно таращила на нее огромные черные глаза. Мальчик осторожно взял деньги и смущенно пробормотал:

— Спасибо. Нам обычно так много не дают. Элька обернулась на его голос и возмущенно зашипела:

— Ни на минуту нельзя оставить!

Она бесцеремонно потащила Таисию прочь и уже в кафе в полный голос воскликнула:

— С ума сошла — разбрасываешься сотнями, как Рокфеллер! Да эти нищие детишки, чтоб ты знала, зарабатывают в несколько раз больше тебя!

— А если нет? Таисия с любопытством осматривала небольшой уютный холл, откуда две тяжелые деревянные двери вели непосредственно в обеденные залы. На одной из дверей висела табличка: «Для курящих», на другой: «Здесь не курят».

Естественно, Элька предпочла первый зал. Спускалась по ступенькам, выбирала столик — в кафе оказалось практически пусто — и продолжала ворчать:

— Как же — нет! Ты что, в электричках никогда не ездила? Там этих побирушек как тараканов, и у каждого плакат с него величиной — мол, мать умерла, или помогите собрать на операцию, или остались без кормильца с кучей детей на руках, или украли билеты, деньги, документы, умоляем дать хотя бы на дорогу…

— А если правда? — кротко поинтересовалась Таисия.

— Да врут они все! Ты прямо как сегодня родилась, ей‑богу! Или телевизор не смотришь? Да детишки эти на бандюков работают, иначе не сидели бы в самом центре! Ишь, голодают они! Бессовестная брехня!

— Это уже их грех, — пожала плечами Таисия, усаживаясь в удобное кожаное кресло.

— При чем тут какой‑то грех? — Элька нервно закурила.

— Так баба Поля говорила, — безмятежно пояснила Таисия. — Помнишь, я тебе про нее рассказывала?

— Нянька твоя?

— Ну да. Мол, не поделиться с голодным — а тут дети, не взрослые! — грешно. А если они профессиональные нищие, это уже их грех…

— Ну ты и…

Таисия смотрела вопросительно, Элька сердито сказала:

— Ладно, проехали! — и подозвала официанта.

* * *

Таисия забыла о времени и о ждущей ее Валерии Степановне, Элька совершенно заворожила ее своим темпераментом.

Она снова рассказывала о вчерашнем вечере, вспоминала все новые подробности. Федор Федорович склонялся Элькой безжалостно, она припомнила ему все.

И равнодушие к ее чарам. И вечную усмешку — ей‑богу, Эльке все время казалось, что он именно над ней подсмеивается. И нежелание толком рассказать о себе или даже о Тасе — прямо‑таки тайны мадридского двора! И бесстрастность в танце — а ведь Элька липла к нему буквально как пластырь, сама себе удивлялась…

Элька возмущалась, а Таисия все больше грустнела. Ей слышалось в Элькиных словах совсем другое: Бекасов ее серьезно задел. Элька почти влюблена, пусть сама и не сознает.

Выговорившись, Элька наконец вспомнила о Таисии.

Ее сбивчивый, невнятный рассказ Элька выслушала с несомненным интересом. И тут же обругала новую подругу за совершенную бестолковость — не дать симпатичному мужику ни малейшей зацепки, как себя найти, — на это только Тася способна!

Ну ладно, номер телефона она не могла дать, раз он не просил, это понятно. Но ведь парень явно рвался ее проводить, зачем же сбегать?! Так он хотя бы дом ее запомнил, при желании запросто нашел бы, а теперь? Они не в деревне живут, а в большом городе, тут людей как песчинок на морском берегу, попробуй отыщи среди миллионов нужную…

Элькины инструкции оказались просты и напоминали план, разработанный где‑нибудь в Генеральном штабе российской, нет, лучше германской армии, — немцы, они большие формалисты.

Во‑первых, Тася не должна пускать дело на самотек! Конечно, это настоящее чудо, что они с этим типом встретились дважды в один день. Однако нужно быть реалистом — чудеса не повторяются!

На робкое возражение Таисии — мол, если это судьба… — Элька внимания не обратила, лишь фыркнула пренебрежительно.

Во‑вторых, нельзя Тасе таскаться ночью по улицам в одиночестве. Это слишком рискованно, так и на маньяка можно нарваться, нам такое счастье ни к чему. Поэтому она, Элька, будет сегодня сопровождать Тасю…

На протестующий жест подруги Элька понимающе усмехнулась и успокоила — только до сквера. И там же ее подождет, спрячется где‑нибудь в тени, чтоб с улицы не заметили.

О‑о‑о, за нее‑то можно не беспокоиться! Она, Элька, о‑го‑го и еще раз — о‑го‑го‑го! Она карате занимается, ее не обидишь просто так, она сама кого хочешь обидит…

В‑третьих, Тася должна позволить Эльке привести себя в божеский вид, нельзя же показываться перспективному мужику на глаза такой… бледненькой!

Вот после работы Элька ею и займется. Ничего страшного — задержатся немного, зато выглядеть Тася будет на все сто…

Впрочем, зачем на работе?! Элька вполне может подгрести к Тасе часов в девять вечера, она все равно собиралась зайти сегодня в салон красоты, давно пора приличный педикюр сделать. Так что ей как раз по дороге.

А Федор Федорович сегодня зайдет? Нужно же отвлечь его, чтобы не сорвал встречу со Славиком!

Кстати, ты знаешь, нашего шефа так же зовут, это не он, случайно?

Нет, вряд ли. Элька не представляла шефа, болтающегося ночами по улицам, да еще в обнимку с бультерьером. Шефу собака точно не нужна, он и Эльку‑то толком не видит.

В‑четвертых, во время встречи Тася не должна хлопать ушами! Хотя бы на этот раз. Обязательно нужно покрутиться у фонаря, чтобы Вячеслав оценил новенький Тасин имидж.

Не стоит болтать с ним черте‑те о чем, лучше поговорить о песике. Уж Элька‑то в курсе — все собачники, как и молоденькие мамаши, буквально помешаны на своих драгоценных чадах.

В‑пятых, и самое главное — Тасю обязательно должны проводить до подъезда!

Не младенец же ты, Таська, неужели всему учить? Намекнешь, что вчера на улице тебя напугали какие‑то пьяные идиоты, мол, еле‑еле заставила себя сегодня выйти на прогулку…

Правда, если Вячеслав запишет номер телефона, Тасе не стоит тащиться в лом на роликах в черепашьем темпе. Тогда она может попрощаться с ним у сквера и подождать за углом Эльку. Тася еще не забыла, что Элька собирается ее сопровождать?

Тасю от подобных планов стало подташнивать, но возражать она не пыталась. Понимала, что не в состоянии остановить на ходу поезд. Элька все равно, кроме себя, никого не слышит.

«Одна надежда, что Федор Федорович снова утащит ее куда‑нибудь, — грустно размышляла Таисия, кивая, словно китайский болванчик, на каждое Элькино предложение, — тогда я смогу спокойно остаться дома. Элька сама сказала, что болтаться одной по ночным улицам слишком опасно…»

К купленным Элькой на ее долю пирожным Таисия и не притронулась. Крошечными глотками пила чай и представляла, как обрадуются дети редкому лакомству. Она бы и сама съела, уж очень аппетитно смотрятся, но другие не купить — цены в этом кафе…

Больше Таисия сюда не пойдет, это точно!

Глава 8

Апельсины на асфальте

На работе пришлось задержаться. Валерия Степановна дала понять, что расчеты должны быть закончены. Ей с утра идти с готовым отчетом к шефу, а по Тасиной вине…

Валерия Степановна сменила гнев на милость только тогда, когда Таисия открытым текстом пообещала все сделать именно сегодня.

На Валерию Степановну она не обижалась — сама виновата. Опоздала с обеда почти на час, а до этого то с Элькой убегала болтать, то Симонова у нее время отнимала, то носом клевала у компьютера — ведь вторую ночь подряд не высыпалась…

Никогда Таисия ничего подобного себе не позволяла!

Раньше.

Девушка грустно усмехнулась. Вдруг показалось, что вчерашний день резко изменил ее жизнь, раньше она была такой неспешной, тягучей, легкопредсказуемой и… скучной. Теперь же Таисия как на вулкане. И все из‑за поспешного решения — познакомить Федора Федоровича с Элькой.

И что на нее нашло?!

Ну подумаешь, поскучала бы еще один вечер в ресторане…

* * *

Таисия вышла из офиса уставшая, спать хотелось немилосердно. Она посмотрела на часы и злорадно хмыкнула: начало девятого. Похоже, Элька ее не дождется, к девяти домой все равно не успеть.

Правда, Элька знала, что она задержится. Забегала после работы, мол, подвезет, сегодня она на машине. А уж как уставилась на бедную Валерию Степановну, узнав, что подруга никуда не идет…

Таисия впервые видела начальницу смущенной и даже немного виноватой!

Голова побаливала, девушке не хотелось ни идти к автобусной остановке, ни вызывать такси, лучше пройти пешком хотя бы пару кварталов. А потом она сядет на трамвай и без пересадки доедет почти до места.

Таисия заправила под шляпу выбившуюся наружу прядь и вдруг замерла посреди тротуара, она только сейчас заметила, насколько на улице хорошо.

И небо без единого облачка, и солнышко по‑вечернему ласково, и воздух почему‑то кажется свежим, чистым, не чувствуется в нем ни пыли, ни выхлопов машинных газов, и как раз напротив офиса поставили вазон с яркими фиолетовыми петуньями, пахнущими сильно и нежно…

Таисия коснулась пальцем самого, на ее взгляд, симпатичного цветка и удивилась нежной шелковистости лепестков. Наклонилась, жадно вдыхая аромат, и внезапно рассмеялась — усталость словно родниковой водой смыло, а сердце забилось мощно и ровно.

Таисия сунула руку в карман и весело побренчала мелочью. Нашарила бумажку и загадала, чтобы у нее оказалось не меньше пятидесяти рублей, почему‑то захотелось съесть апельсин. Вытащила купюру и счастливо улыбнулась — сотня.

У прилавка никого не оказалось, и Таисия пожадничала: вместо одного апельсина купила целый килограмм, уж очень они сегодня были яркими, круглыми и приятно пупырчатыми. Таисия почему‑то не любила гладкую кожуру и бледно‑желтые апельсины тоже не любила: они казались ей какими‑то ненастоящими.

Один из апельсинов Таисия почистила прямо над урной и, зажмурившись, с наслаждением съела. Зачем‑то понюхала липкие пальцы и разорилась на минеральную воду. Смочила носовой платок, тщательно протерла ладони.

Спешить по‑прежнему не хотелось. Таисия медленно брела по улице, с любопытством посматривала на вывески и витрины, еще вчера она не обращала на них внимания, а сейчас ей все нравилось, наполняло предвкушением праздника. И она улыбнулась — в последнее время полудетское ожидание чего‑то… радостного, почти обещание счастья, становилось привычным.

У перекрестка Таисия помедлила, что‑то мешало перейти улицу. Она с досадой подумала, что нормальным людям это несвойственно — вечно прислушиваться к себе, большинство и не подозревало о существовании так называемой интуиции.

Странно, но на этот раз держало ее на месте не чувство тревоги, а…

Таисия поморщилась, она сама не понимала, почему топчется у пешеходного перехода. Ей словно на ухо кто‑то нашептывал, требуя подождать, вот только чего? Обычно ощущения у нее были более четкими, чаще — предчувствие какой‑то опасности, сейчас же…

Да что она как стреноженная лошадь?!

И тут же неприятная заторможенность исчезла. Таисия решительно шагнула на дорогу…

Кто‑то за ее спиной испуганно вскрикнул. Кто‑то выругался. Тут же мерзко завизжали тормоза. Таисия в панике зажмурилась: мимо неслись машины, а в двух метрах от нее пытался затормозить тяжелый тупорылый джип — она опять забыла посмотреть на светофор. Федор Федорович ее убьет, точно…

Если узнает.

И если она останется жива.

Девушка только пискнула от неожиданности и боли, когда ее рывком вернули на тротуар, оборвав сразу две пуговицы у ворота. И почему‑то пожалела слетевшую под колеса машины любимую шляпу. Джип промчался мимо. В открытое окно побледневший водитель грозил кулаком.

Из разорвавшегося пакета по грязному асфальту разбегались в разные стороны оранжевыми мячиками только что купленные апельсины.

* * *

Вячеслав тряс несносную девчонку, как грушу. Ему едва дурно не стало, когда прямо перед его носом эта ненормальная сиганула под машину.

Это что, специально?!

Как ни странно, Вячеслав заметил ее издали: девчонка чем‑то напомнила недавнюю знакомую, как ее там… Таисию! Своей дурацкой шляпой, что ли? Пусть соломенной, даже нарядной, но чисто летней, солнечной — к чему она в девять вечера?

К тому же девчонка была в полотняных бриджах, не облегающих, как обычно носят девицы, в свободных. И в клетчатой мужской рубашке навыпуск. И в простеньких разношенных кроссовках, а не в босоножках или туфельках на каблучках.

Вячеслав сам не понимал, почему так внимательно рассматривал ее, ведь видел только со спины. Наверное, из‑за ночной встречи. Все‑таки не каждый день сталкиваешься с такими… неординарными личностями.

Таисия совершенно не походила на его знакомых девушек. И бывшую жену ничуть не напоминала — чур ее, чур, незачем к ночи‑то поминать…

Морозов усмехнулся: да взять хотя бы нынешнюю секретаршу — абсолютно адекватная современная стервочка. Всегда знаешь, чего от нее ждать, и это приятно. Ему обрыдли неожиданности, накушался их, спасибо, с него вполне достаточно подобных радостей.

Нет, как это произошло, черт возьми?!

Вячеслав прекрасно видел: девчонка спокойно стояла у перехода, о чем‑то размышляла и размахивала прозрачным пакетом. Апельсины в нем чуть ли не светились, удивительно яркие, совершенной формы, сейчас такие редкость. А потом эта сумасшедшая — едва он подошел! — ринулась на дорогу. Будто специально выжидала, когда зеленый свет сменится на красный.

Или ждала, пока он подойдет? Эдакая спасательная команда в одном лице. Господи, и как он успел выдернуть дурочку из‑под колес, надо же, повезло, до сих пор руки подрагивают…

Впрочем, ждать его она никак не могла, спиной стояла. Конечно, современные девицы на все способны, лишь бы познакомиться с перспективным мужиком, а он, что зря скромничать, именно такой — не беден и достаточно молод, вот только под венец его теперь и под пистолетом не затащишь. Жаль, плакат соответствующий на шею не повесить — мол, оставь надежду, всяк на меня смотрящий… тьфу ты, смотрящая!

Кошмар, что лезет в голову?!

Девчонка еле слышно вскрикнула, и Вячеслав понял, что ее до сих пор трясет, к тому же под пальцы попали волосы, целая прядь, а это, наверное, больно.

Прохожие обтекали их, как спокойная степная река обтекает случайный камень, и Вячеслав подумал, что они выглядят достаточно странно — судя по всему, свидетелей едва не случившейся трагедии не осталось.

Он в сердцах наподдал по случайно оказавшемуся под ногой апельсину и крякнул с досады — специально так не попадешь.

Апельсин на излете угодил прямиком в распахнутое окно старенького жигуленка, куда‑то на заднее сиденье. По счастью, ни в кого не попал, иначе машина остановилась бы и водитель вышел разбираться. Видимо, ему повезло, заднее сиденье пустовало.

Глупая случайность разозлила Вячеслава еще больше: да что за день такой неудачный?!

Ночь не спал. Секретаршу то и дело из приемной как сквозняком выдувало, а сам он совершенно забыл об обязательном звонке в Финляндию, хотя обещал позвонить непременно сегодня и непременно в одиннадцать. Финны наверняка ждали, педанты, чтоб их, а у него из головы все напрочь вылетело, пусть секретарша с утра и напомнила, но кто же напоминает за несколько часов до звонка?

С финнами после обеда едва помирился, зато окончательно разругался с подрядчиком, уж очень не вовремя тот появился, попал, что называется, под горячую руку.

Часом позже чуть не угробил важный документ, хорошо, не пожадничал в свое время, программист у него классный, кое‑как восстановил.

В пять часов с потенциальным заказчиком пришлось тащиться в ресторан, и это — когда глаза буквально слипались. Тридцать минут назад только‑только от него отделался, ладно, не напортачил, и выгодный контракт, считай, в кармане…

Вячеславу стало жаль себя. Он отступил к стене дома и невольно хмыкнул: девчонка послушно перебирала ногами, втянув голову в плечи, — понимала, паршивка мелкая, что виновата.

Морозов сам не знал, почему не отпустил ее сразу же после того, как извлек из‑под машины. Наверняка девчонка так и брызнула бы прочь, оказавшись на свободе. Или ему просто хотелось посмотреть на ее физиономию, все‑таки от верной смерти спас, такое не каждый день случается…

Он развернул девицу лицом к себе и почему‑то ничуть не удивился, увидев перепуганные, потемневшие от волнения глаза, невероятно прозрачные, бездонные, с угольно‑черными ободками вокруг радужек.

Вячеслав осторожно убрал руки, не в силах отвести взгляда. И трудно усмехнулся: оказывается, он неплохо рассмотрел ее в прошлые встречи. Прекрасно запомнил и изящный носик с горбинкой на бледном личике, и редкие мелкие веснушки, и паутину легких пепельных волос, обметавших высокий лоб, и нежные губы, по‑детски пухлые и яркие, и тонкую шею в свободном вороте мужской рубашки…

— Таисия… — пробормотал он.

— Опять вы! — выдохнула Таисия.

Она вдруг развернулась и побежала, забыв, что только что хотела перейти на другую сторону улицы. Птицей летела по тротуару, первый раз в жизни виртуозно огибая прохожих, и беспричинно улыбалась.

Изумленный Вячеслав завороженно смотрел вслед, пока Таисия не свернула куда‑то в переулок. Потом пожал плечами и медленно пошел к машине, не зная, что и думать.

Чертовщина какая‑то!

Третий раз за два дня!

Нет, все‑таки странная девушка…

* * *

Элька стояла у подъезда мрачная, как грозовая туча. Таисия замедлила шаги, она совершенно забыла о новой подруге. Недавнее происшествие выбило из колеи, Таисия еще толком не пришла в себя.

Девушку до сих пор била крупная дрожь, она не знала причины: то ли из‑за того, что едва не погибла, то ли из‑за внезапной встречи с Вячеславом.

«Скорее второе, — угрюмо размышляла Таисия. — Умереть я, пожалуй, не боюсь, хоть и не спешу — чего бояться, когда смерти, если верить бабе Поле, и вовсе нет…»

Таисия обреченно шла к Эльке, постепенно замедляя шаги. Ей совершенно не улыбалось выяснять отношения, да и не умела она этого делать, предпочитала молча слушать чужие крики. Если получалось, думала о своем.

Ксюху всегда невероятно злила ее пассивность — страстная, порывистая, несдержанная, она не принимала такой позиции.

«Какие у него были глаза, — вспомнилось вдруг, и у Таисии моментально запылали щеки. — Яркие, невероятно желтые, в самом деле тигриные. И как он смотрел… или мне показалось? Наверное, показалось, он просто на меня злился… Господи, неужели я влюбилась?!»

Элька ругаться не стала. Сузив глаза, какое‑то время рассматривала потерянное Тасино лицо, потом сердито буркнула:

— Не трясись, не съем же.

Решительно отобрала у Таисии ключи и открыла дверь. По‑хозяйски пропустила ее вперед, сама вызвала лифт. Кивнула на почтовый ящик — заметила в связке крохотный светлый ключик — Таисия отрицательно помотала головой.

Некому ей писать. Дедушек‑бабушек нет, а дальние родственники никогда не писали, со смертью родителей все связи как‑то сразу оборвались. Таисия и не знала, много ли у нее родственников или совсем нет…

Да и не очень‑то она в них нуждалась! У нее оставались баба Поля и… Федор Федорович.

Тогда.

А сейчас?

«Сейчас у тебя есть… Элька, — сказала себе Таисия. — И Федор Федорович… немножко. Даже если он влюблен, не бросит же он тебя сразу, он… совестливый, ты ведь знаешь».

К тому же — чуть не забыла! — она и сама влюбилась, к чему ей Федор Федорович? У нее теперь Вячеслав, а еще Суслик — забавный, ласковый, все понимающий. Она с детства мечтала о собаке и все никак не заводила, может, ждала именно Суслика.

Интересно, зачем она убежала от Вячеслава?!

Кто бы знал…

Элька повесила ключи на крючок, она еще в прошлый раз заметила, где Тася держит ключи. Потом подвела подругу поближе к свету. Внимательно изучила ее лицо и задумчиво протянула:

— Знаешь, а если тебя немного подкрасить… Таисия равнодушно молчала. Ей совершенно не хотелось краситься, она не видела в этом смысла. Федор Федорович все равно внимания не обратит, хоть на голову встань, а Вячеслав…

Ночью все кошки серы! И потом, он уже трижды видел ее ненакрашенной, так какая разница?

Неожиданно для себя Таисия сказала:

— А я только что чуть под машину не попала. Прямо у пешеходного перехода.

— Как?! Таисия смущенно призналась:

— На красный свет сунулась. Задумалась и…

— Задумалась она! Кто у светофора задумывается?!

— А Вячеслав меня вытащил. Буквально из‑под колес.

— Тот самый Слава? — ахнула Элька, прыгая на одной ноге. Она уронила щетку для волос, и та угодила прямиком на пальцы, зря не надела тапочки!

Таисия кивнула.

— Любитель ночных прогулок? — все еще не верила Элька.

И правда — мало ли в городе Вячеславов? Наверняка не меньше Тань, Свет, Коль и Вань. Вон шеф у них — Вячеслав, и что с того?

Кстати, может, он и вытащил Таську из‑под машины? Нет, не верится — шеф пешком практически не ходит, с чего бы ему у пешеходного перехода топтаться? Да и альтруизмом он никогда не страдал, не в его манере старушек через дорогу переводить или глупых девчонок из‑под колес выдергивать.

Таисия опять кивнула.

— Хозяин собачки?

— Да.

— Почему же он тебя не проводил?! — искренне возмутилась Элька, жалея о глупо потерянном шансе.

— А я убежала…

Элька снова уронила только что поднятую щетку, у нее не нашлось слов. Да и что она могла сказать этой невозможной Таське?!

* * *

Федор Федорович поднял голову и привычно нашел взглядом знакомые окна. Не сосчитать, сколько раз он проделывал эту нехитрую операцию! Раньше, когда баба Поля была жива…

Бекасов нахмурился: с чего это он вдруг вспомнил о старухе? Ах да, окна! В те времена обязательно горел свет на кухне, а не только в комнате Мелкой. Вот как сейчас.

Он посмотрел на часы: почти десять. Мелкая должна сидеть за компом или валяться на диване с книгой, причем обязательно с какой‑нибудь дурацкой. Прошлый раз читала детскую книжонку, как бишь она называлась? Федор Федорович так и не вспомнил, как ни скреб затылок. Да и незачем.

Главное — совсем не в привычках Мелкой сидеть на кухне. Или она просто забыла выключить свет?

Федор Федорович поморщился. Он и себе не хотел признаться, что опасается застать у Гончаровой ее новую подругу.

Не то чтобы Эльвира ему не понравилась… красивая девица, ничего не скажешь! Но слишком уж… активна. И так вешается на шею, что хочется держаться подальше. На всякий случай.

К тому же глупо связываться с подружками Мелкой. Жениться он не собирается, а эта Эльвира явно замахивается на что‑то серьезное.

Федор Федорович присел на скамейку и жадно закурил, вспоминая вчерашнюю сумасшедшую ночь и шалую, слегка нагловатую и самоуверенную девицу, которую буквально навязала ему Мелкая.

Хм… а ведь действительно навязала! Хотя…

Федор Федорович усмехнулся: если честно, он и сам не возражал. Эльвира вела себя настолько… смело, что сумела смутить его. И даже слегка шокировала.

Да и в ресторане — чего уж себе врать! — ему приятно щекотали нервы откровенно завистливые и жадные мужские взгляды, направленные на его спутницу. И льстило, что Эльвира их не замечала.

В какие‑то моменты Федор Федорович настолько остро хотел ее, что с трудом сохранял внешнюю невозмутимость. Он впервые чувствовал себя не человеком, а самцом, причем самцом распаленным и нерассуждающим, и ему было не по себе.

С другой стороны, тут и святой не выдержал бы — девица ТАК прижималась к нему в танце…

Он же не каменный, и гормоны у него вырабатываются нормально!

Бекасов пожал плечами: позволить себе небольшую интрижку? Обещаний давать он не собирается, в любви объясняться тоже, к тому же девица, что называется, сама выпрыгивает из платья…

Федор Федорович бросил быстрый взгляд на окна и подумал, что девчонки совершенно разные, и непонятно, как они находят общий язык. Да и внешне…

Окурок обжег пальцы. Бекасов раздраженно отбросил его и хмыкнул: Мелкая обязательно стала бы выговаривать: мол, чисто не там, где убирают, а там, где не мусорят. И родной город нужно беречь так же, как родной дом, ведь в своей квартире он не швыряет окурки на пол…

Мелкая порой бывала такой занудой!

Бекасов неохотно признал, что девчонка конечно же права. Просто мужики гораздо большие… орангутанги, чем женщины, он вчера это отчетливо понял.

Федор Федорович помрачнел, вдруг вспомнились давние беседы с бабой Полей. Как ни странно, он ни с кем потом не говорил так откровенно и ни с кем не чувствовал себя настолько свободно.

Нянька Мелкой была престранной. Временами — противной и въедливой. Всегда — ехидной и даже ядовитой. Но никогда — ханжой.

Э‑э‑э… куда это он забрел?

Ах да!

Как‑то он начал болтать об основном отличии мужчин от женщин. Мол, мужчины полигамны, именно поэтому они имеют право спать со многими женщинами. Естественно, подобного права за дамами юный Федор Федорович не признавал.

Кстати, Бекасов не признавал его и сейчас!

Баба Поля его высмеяла. Сказала, что это самцы полигамны, то есть животные. А человек тем и отличается от них, что себя контролирует и животные похоть, жестокость и бессмысленную жадность в себе всю жизнь давит. Любовь же достояние чисто человеческое. А если говорить о животных….

С чего он взял, что полигамны только самцы? У них во дворе живет старая сука, так во время течки она кого только к себе не подпускает… Абсолютно беспринципное существо.

Ну, конечно, он вспомнил о львах! Вот у кого настоящий гарем…

А ты, дружок, представляешь, как этот зверь зарабатывает право покрывать многих самок? И сколько глупых молодых львов погибает при попытке занять его место?

Когда на кон поставлена сама жизнь, выигрыш всегда высок. Но и проигрываешь все. Ты уверен, что не оказался бы в числе проигравших?

Федор Федорович криво усмехнулся: сумасшедшая старуха мыслила нетривиально, поэтому и беседы с ней западали в душу, практически ничего не забылось.

Помнил он и ее слова: «Любовь — птица редкостная. Опустится на ладонь — беречь нужно, дрожать над ней, как над малым ребенком, иначе улетит и уже никогда не вернется…»

Тогда он был мальчишкой и на что‑то надеялся.

Сейчас Бекасов в любовь не верил.

Ему двадцать пять, ну и где она?!

А раз так, раз он не может влюбиться, придется смириться с суррогатом. В конце концов, он не монах! И не Мелкую же тащить в постель…

Бекасова передернуло, настолько дикой и даже кощунственной показалась последняя мысль. Мелкая, она…

Федор Федорович встряхнул головой, прогоняя непрошеное видение — безмятежную физиономию Мелкой. Если честно, его во сне достали ее глазищи — огромные, чистые, невинные, как в момент рождения.

Бекасова в эти минуты буквально подбрасывало в постели от внезапного страха. Он потом долго сидел, таращась в темноту и убеждая себя, что незачем сию секунду звонить Гончаровой и что конечно же ничего страшного не случилось. Все у нее хорошо, глупая девчонка крепко спит, как ночью и положено…

Да он любого придушил бы голыми руками, коснись кто Мелкой с грязными намерениями! Он за нее отвечает, и точка.

Федор Федорович попытался сравнить двух девушек и посмеялся над собой — невозможно. Эльвира — настоящая красавица, причем бесспорная, никто в этом не усомнится. А Мелкая… это просто Мелкая, по паспорту — Таисия Гончарова, и плевать ему, если честно, как она выглядит.

Федор Федорович неожиданно мягко улыбнулся: наверное, Мелкая некрасива. Уж во всяком случае не фигуриста. Его родная сестрица обладала подобными… формами классе в восьмом.

И яркости в Мелкой нет. Все как‑то приглушенно, все в пастельных тонах, все тонко, прозрачно. Будто девчонка не из живой плоти, а акварелью выписана, вот попадет под дождь, и…

Бекасов невольно стиснул кулаки: это слишком походило на правду. Мелкая легко простывала, а потом болела долго и трудно.

Баба Поля говорила — так всегда было. С самого рождения. И вечно родители жили в страхе ее потерять.

Сама старуха в это не верила. А она никогда не ошибалась. Так что Бекасов не собирался об этом думать.

Девчонка только похожа на тень, а уж характер у нее… стальной! И это при внешней покладистости и хрупкости.

Федор Федорович угрюмо усмехнулся: когда‑то Мелкая определила его в названые братья, и он честно соответствовал — видел в ней только сестру. И даже не раз пытался как‑то пристроить Гончарову. Перезнакомил ее со всеми приятелями из наиболее приличных — не его вина, что девчонке никто не нравился.

Впрочем, как и ему.

Не везет им с Мелкой!

Бекасов бросил окурок, теперь в урну, и встал. На окна он больше не смотрел, почему‑то не сомневался — Эльвира сейчас у Гончаровой, и хорошо. Почему бы ему действительно не попробовать влюбиться?

Внешне она ему нравится. Говорит грамотно, пальцем в носу не ковыряет, вилкой и ножом пользоваться умеет, и, в конце концов, Мелкая же что‑то в ней нашла?

Решено, он влюблен и начинает период ухаживания. Прямо с этой секунды.

Не будем уподобляться животным, как говорила баба Поля! Простой честный секс не для нас. Нам непременно подавай любовь, чистую и возвышенную, пусть она и существует только на бумаге…

* * *

Таисия терпеливо сидела на стуле и кротко выполняла все команды гостьи: закрывала глаза, открывала глаза, делала губы колечком, улыбалась, расслаблялась и… думала о своем.

Ей были приятны прикосновения Эльки. Они оказались легкими, даже мимолетными, Таисия едва их ощущала. Изредка она бросала короткий взгляд на увлеченно работающую Эльку и удивлялась обилию различных кисточек, расчесок, щеток и щеточек в ее косметичке.

И коллекция теней впечатляла. По прикидкам Таисии, никак не меньше сотни оттенков. Огромная плоская коробка, обшитая черным бархатом, а в ней радужная россыпь красок, взгляда не отвести, так красиво.

Элька что‑то пробовала, стирала, снова наносила, снова стирала, Таисию начинало клонить в сон. Пару раз она едва не уронила голову на грудь, хорошо, Элька не заметила, еще обиделась бы.

Наконец Элька закончила. Зачем‑то обмахнула лицо и шею «клиентки» мягкой пуховкой и торжественно велела встать.

Таисия послушно поднялась и равнодушно спросила:

— Ну и как? Красавица, конечно?

Элька промолчала. Несколько раз обошла вокруг Таисии, рассматривая ее с какой‑то непонятной печалью, глаза у нее стали… тоскливыми.

Таисия пожала плечами, переспрашивать не хотелось. И без того было понятно, что Элька шокирована результатами — столько работы, столько времени потрачено, и…

Странно, Таисия никогда не считала себя красавицей, даже симпатичной себя не считала. Но и на звание уродины вроде бы не претендовала. Или ей настолько не идет косметика?

— Ты к зеркалу не хочешь подойти? — Элькин голос прозвучал хрипло, она судорожно сглотнула.

— Обойдусь. — Таисия поставила чайник на огонь.

— Неужели тебе совсем неинтересно?!

— Считаешь, я себя никогда не видела?

— ТАКОЙ — нет.

— Элька, но ведь это и не я!

— А кто? Дед Мазай?

— Ну у тебя и ассоциации!

— Нет, серьезно, кто, если не ты?

Элька смотрела неотрывно, и Таисия непроизвольно поежилась: она не любила привлекать внимание. Пусть даже подруги.

Подумав, ответила:

— Я сейчас то, что ты нарисовала. Всего лишь. Настоящая я — без краски.

— Глупости, — неожиданно рассердилась Элька, не сводя с нее взгляда. — Если хочешь знать, я использовала самые… нежные краски, они на тебе практически незаметны. Даже тушь для ресниц взяла не черную, а серебряную! А бровей вообще едва коснулась, только на изгибах по точке поставила, чтоб выразительнее смотрелись…

— Спасибо.

— За что?

— Ну, я, по крайней мере, не похожа на индейца на тропе войны!

— Таська, ты каменная!

— Вовсе нет.

— Неужели тебе правда неинтересно?

— Мы пошли по второму кругу, — рассмеялась Таисия.

— Да хоть по пятому! — рассердилась Элька.

— Чего ты злишься?

— Хорош вопросик! Я старалась, а она…

— Ну хорошо, — вздохнула Таисия, — я красавица, признаю.

Элька зло фыркнула. Вырвала у нее из рук банку с кофе и довольно грубо потащила к большому зеркалу в родительской спальне. Включила свет и трагическим тоном оповестила:

— Ты не красавица, Таська!

— Да‑а? — прошептала Таисия, недоверчиво рассматривая собственное отражение.

— Да. Ты гораздо больше, чем красавица!

— Ты сама‑то понимаешь, что несешь? — Таисия невидяще смотрела в зеркало.

— Я — да, — сухо ответила Элька. Почему‑то вспомнился давний разговор с бабой Полей, и Таисия сдавленно произнесла:

— Надо же — девочка‑раскраска, баба Поля права. Как всегда. — Она горько усмехнулась. — Только раскрасила меня не любовь, как она обещала, а ты, Элька!

— Ну и что?

— Смешно ведь — обычными красками. Как картинку в детском альбоме. А сама я, выходит, нарисована простым карандашом на белой бумаге. Во мне два цвета — все оттенки серого и белый. Всего‑то.

— Сумасшедшая!

Но Таисия ее не слышала. Задумчиво рассматривая странно легкого, какого‑то невесомого двойника, она пробормотала:

— Знаешь, мне кажется, если ты возьмешь стирашку…

— То что?

— Я просто исчезну.

— Точно — чокнутая.

— Меня не будет. Забавно?

— Очень!

— А может, меня и сейчас нет?

— Да? А это тогда кто? — Элька больно ущипнула Таисию за локоть.

— Я просто тебе снюсь. Или… я себе снюсь? Элька развернула Таисию спиной к зеркалу и помахала перед ее отрешенным лицом ладонью.

— Эй, кончай сходить с ума! Признаю, я зря тебя накрасила!

— Правда? — мгновенно оживилась Таисия. — Ты действительно так считаешь?

Элька вобрала в себя взглядом совершенно неземное сияющее личико, такое тонкое, такое нежное, такое прозрачное, нездешнее, и твердо сказала:

— Да.

И грустно подумала, что в первый раз на ее памяти краски не сделали чье‑то лицо ярче. Таська и без того похожа на маленькое привидение, нет, на рисунок на стекле, — вот на что она похожа.

А мягкие пастельные краски подчеркнули в ней это. Сделали кожу внешне еще более тонкой, глаза еще более крупными и выразительными, хотя куда уж крупнее, они и без того пол‑лица занимают…

Таська выглядела до того хрупкой, что казалось — любой сквозняк…

Такие не живут, по крайней мере здесь, на грешной земле, Элька в этом не сомневалась.

Правда, когда Таська была без косметики, на нее можно было смотреть без дрожи. Если не всматриваться! Без косметики на первый взгляд она вообще казалась простенькой, настоящей серой мышкой.

Может, нужно было использовать более яркие краски? Но Элька пробовала, Тасе не идет.

Они не делали ее вульгарной, наверное, это невозможно. Просто смотрелись на лице дико. Будто… маленькая девочка воспользовалась без разрешения маминой косметикой.

— Значит, я могу умыться? — радостно спросила Таисия, украдкой изучая мрачное лицо гостьи. И торопливо добавила: — Но если не хочешь… Я понимаю, ты старалась!

— Умывайся, чего уж, — горестно согласилась Элька. — Все равно тебя в таком виде на улицу не выпустить.

— Это почему? — весело поинтересовалась Таисия.

— Случайных прохожих жаль. Решат еще, что ангел по их души с небес спустился…

— Шутишь, да?

— Естественно, не рыдать же! Ладно, пошли отсюда. — Элька хмуро усмехнулась. — А то у меня комплекс неполноценности вот‑вот разовьется…

— У тебя?!

— Не у тебя же.

— Да я с ним в обнимку родилась, чтоб ты знала!

— Ну и дурочка… Умыться Таисия не успела. Они только вышли из родительской спальни, как услышали звонок во входную дверь. Причем непрерывный. Кто‑то всей ладонью жал на кнопку.

— Федор Федорович, — прошептала Таисия, мгновенно забыв о косметике.

— Бекасов! — испуганно воскликнула Элька и бросилась назад в спальню, поправлять прическу и подкрашивать губы.

Тасино преображенное лицо в секунду вылетело из ее головы. Элька нетерпеливо крикнула подруге:

— Ну что же ты не открываешь?! Еще решит, что никого дома нет!

Глава 9

Ангел на роликах

На этот раз Федор Федорович в гостях не задержался. Нет, он посидел с девушками на кухне. Выпил три чашки кофе, одну за другой, и за пять минут проглотил сделанные Элькой оладьи — пышные, румяные, буквально тающие во рту.

Сегодня Бекасов и на комплименты не скупился, к дружному изумлению подруг. Причем большая их часть — вернее, все до единого — выпали на долю пунцовеющей Эльки.

Федор Федорович отдал должное всему: и оладушкам, и поварскому Элькиному искусству, и ее изумительной внешности, и такту, припомнил вчерашний вечер и Элькин несомненный успех у сильной половины.

Он будто старался восполнить не сказанное в первую встречу. Из Бекасова, как из дырявого мешка, сыпались комплименты вперемежку с остротами и забавными историями о новых русских и о красотках‑блондинках.

Разговор не о присутствующих, вы понимаете!

Впрочем, здесь явных блондинок нет, какое счастье…

Федор Федорович даже вспомнил, как божественно Элька танцует. И почти признался в любви. Правда, так хитро завуалировал это признание, что Элька позже, как ни старалась, не могла его толком восстановить в памяти. Суть вроде бы уловила, а вот хитросплетение слов, сложнейшая их вязь ускользнули из головы напрочь.

Удивляясь себе, Элька таяла от знаков внимания, словно девчонка на выпускном, впервые проводившая вечер со взрослым парнем. И глупое сердце билось так сильно, а щеки пылали так ярко…

Будто Элька никогда до этого не слышала комплиментов. Будто ни разу никто не касался ее рук небрежно, словно случайно. Будто не ловила она на себе заинтересованные мужские взгляды. Будто не было в ее жизни свиданий…

На Тасю, к Элькиному потрясению, Федор Федорович практически не обращал внимания. Лишь мельком заметил, что у нее сегодня слишком блестят глаза, не померит ли она температуру, чисто для профилактики.

Мрачная Тася наотрез отказалась. Тогда Бекасов по‑братски коснулся губами ее лба и добродушно буркнул, что вроде бы все в порядке, можно не спешить за термометром.

Смешной — словно Таська спешила!

На Элькин взгляд, Тася вела себя странновато. Она смотрела на Федора Федоровича явно неприязненно, и Элька не могла понять причины. Или она переживала, что гость не даст ей встретиться с Вячеславом? Или…

Второе «или» Эльвира Эмих решительно выбросила из головы. И сказала себе, что Таська должна так держаться, — странностей в ней гораздо больше, чем среднестатистической «нормальности», чему удивляться? Мало ли по какой причине она злится…

Эльке почему‑то не хотелось, чтобы Бекасов заметил Таськино состояние. Он и так посматривал на девчонку чуть встревоженно, пусть и достаточно редко.

Или Эльке казалось?

Вот уж мнительностью она никогда не страдала! И никогда раньше не стремилась понравиться.

Разве только шефу?

Правда, там причины были другие.

Совершенно другие!

Чтобы окончательно успокоить Бекасова, Элька гордо объявила, что Тася наконец встретила своего принца и глаза ее блестят только от волнения. Почему бы не блестеть глазам, если девушка влюблена?

Тася смерила ее недобрым взглядом, но Элька сделала вид, что не заметила. И на Федора Федоровича она старалась не смотреть из‑за непонятного страха.

Элька сама толком не понимала своего лихорадочного возбуждения. Она и руки спрятала под столешницу и зажала между коленями — пальцы предательски дрожали.

Элька бросила нечаянный взгляд на фотографию Тасиной няньки и вздрогнула — вдруг показалось, что старуха наблюдает за ней с непонятным одобрением и легкой насмешкой, Элька даже зажмурилась на секунду.

Больше она не рисковала смотреть на подоконник, с преувеличенной заинтересованностью изучала гардению. Считала, что ее внимание вполне естественно — уж очень красиво гардения цвела и божественно пахла.

Не поднимая глаз на подругу и гостя, Элька продолжала красочно расписывать, какой классный парень встретился Тасе.

Бекасов узнал о своей подопечной за три минуты больше, чем от самой Таси за последние полгода.

* * *

Элька совершенно по‑детски волновалась и сведения выкладывала сумбурно и порой бессвязно. Зато вывалила на голову Бекасова все, что наскребла, и главное — ни слова неправды!

— Она уже трижды встречалась с Вячеславом, это ее парня так звать, правда, редкое имя?

…Представляешь, он вытащил бедную Таську буквально из‑под машины, это так романтично, ведь он спас ей жизнь!..

…Подумаешь, Таська случайно забыла о светофоре, она такая рассеянная… И потом, она больше не будет!

…Конечно же Тася влюблена! Просто застенчива от природы, ей трудно самой об этом сказать, все так понятно…

…Еще у Вячеслава есть собака! Бультерьер, а ласковый, как теленок, Тасе и он понравился — такой лапочка! Песика Сусликом звать, забавно для такой грозной собаки, но мило…

…Как ОН ее называет? Ну, не знаю… Тась, как он тебя называет? Ах, Таисией! Надо же, полным именем, как оригинально, в этом есть свой шарм, правда?

…Представляешь, вчера они встречались ночью, мы с тобой как раз в ресторане сидели, а Таська с Вячеславом почти до трех гуляли, классно, да? Ночь, звезды и двое влюбленных в парке…

…Нет, сегодня они виделись днем! Случайно, честное слово, но тебе не кажется, что это судьба? Все‑таки найти друг друга в огромном городе, сам посуди — какова вероятность такой нечаянной встречи — настоящее чудо…

…Нет‑нет, сегодня Тася никуда не собирается! Они уже виделись, разве забыл?

* * *

Все это время Таисия молчала, да и что она могла сказать? Она глаз не смела поднять на Федора Федоровича, как только заметила, с каким каменным лицом он все это выслушивал. И себе не хотела признаться, что ее в самое сердце кольнула невозмутимость Бекасова.

Выходит, ему все равно, влюблена она или нет. И в кого влюблена, тоже без разницы. Бекасов даже не поинтересовался, кто такой Вячеслав и как она с ним познакомилась. Он вообще не задал ни одного вопроса.

Ну и пусть!

Значит, правду Элька сказала — судьба.

И потом, ей же в самом деле очень симпатичен Вячеслав. И в Суслика она почти влюблена. К тому же Вячеслав действительно спас ей жизнь, и от этого никуда не денешься, Элька ничуть не соврала.

Тут Таисия вспомнила, сколько раз Федор Федорович пытался свести ее со своими приятелями — по его словам, самыми достойными, — и окончательно погрустнела. Честно сказала себе, что не нравилась Бекасову ни одной секунды.

И он ей не нравился!

Они просто друзья.

Ушел Федор Федорович, лишь когда подруги наотрез отказались идти в ресторан. И когда на предложение проводить Элька, застенчиво краснея, призналась, что ночует сегодня здесь. И шепнула, смущаясь:

— Девичьи секреты, ты же понимаешь…

* * *

Бекасов понимать не хотел! Ничего. Ни словечка! Он вдруг резко разучился понимать кого‑либо или что‑либо.

Он в жизни не был настолько разъярен!

Как ни странно, больше всего его взбесила мерзкая понимающая улыбка на губах окаянной старухи.

Федор Федорович едва удержался, чтобы не сорвать проклятый портрет со стены в прихожей и не приложить об косяк. От всей души, что называется. Чтобы старая ведьма не скалила зубы и хоть чуть‑чуть притушила глумливую усмешку в глазах!

В какую‑то минуту Федору Федоровичу показалось, что он сходит с ума. Из памяти будто вылетел факт, что баба Поля мертва, он неосознанно относился к ней как к живой, а ведь совсем недавно смеялся над Мелкой и ее суевериями.

Или это фотографии виноваты? На них Таськина нянька очень необычно вышла, особенно глаза. Бекасов никогда не видел подобных снимков — прямо мистика.

Он ненавидел мистику!

Федор Федорович всегда старался оставаться реалистом. Сколько помнил, он надеялся в этой жизни только на себя, а все потустороннее…

Это лишь мешало. Вносило элемент неожиданности, дурацкой зависимости неизвестно от чего, неуверенности в завтрашнем дне, оно ему нужно?

Весь вечер скрежет собственных зубов больно отдавался в затылке. Зато внешне Бекасов сохранял полнейшее спокойствие и даже продолжал балагурить. Только убей бог, ему никогда не вспомнить, что он сегодня нес. Наверняка всякие глупости, потому что действовал на автомате, а значит, сыпал банальностями. Впрочем, Эльвира, кажется, осталась довольна, и ладно.

Федор Федорович стиснул кулаки — главное, он не вытряс душу из лицемерной девчонки, а как хотелось!

Если честно, он чуть не сдох от желания вцепиться в тощую шейку Мелкой и выжать из нее малейшие подробности ее похождений.

Надо же, влюбилась! Видите ли, на свидания бегает, а он узнает об этом последним, от постороннего человека. Еще позавчера этой красотки в жизни Мелкой не было!

Впрочем, врет. Он не рискнул бы дотронуться до девчонки даже пальцем и никому не позволил бы. Мелкая и без того буквально светится…

Бекасов неохотно признал: Эльвира рядом с Мелкой слишком… материальна. А ее красота грубовата, чувственна — нашел минусы, идиот, долго искал?! — и чрезмерно ярка.

Черт, когда же Мелкая успела влюбиться?! Несколько дней назад сидела дома как пришитая, ни о каком Вячеславе и речи не шло, он бы почувствовал.

Влюбилась, скажите пожалуйста! Может, потому, что этот тип назвал ее полным именем? Выходит, баба Поля не обманула. Вот Мелкая и решила…

Глупости, случайное совпадение!

Он, например, принципиально не называл ее Таисией и не назовет. Не хватало ему для полного счастья идти на поводу у старой ведьмы!

И потом, какая из нее Таисия?!

Тася в лучшем случае.

Влюбилась!!!

А он‑то, кретин, как раз сегодня решился на небольшую интрижку. В самый раз подгадал, Мелкой‑то уже не нужен.

Мелкой теперь скучать не приходится. В ее жизни эта сладкая парочка нарисовалась, блин, дама… нет, джентльмен с собачкой! Откуда только принесло этого типа с его зубастым голохвостым крокодилом, всегда ненавидел бультерьеров…

И еще — Мелкая едва не угодила под колеса!

Тысячи раз ей говорил: не зевай у дороги, будь внимательней — как об стенку горох…

Убил бы!!!

Бекасов сел в машину. «Ауди» с неприятным скрежетом сорвалась с места, никогда с такой скоростью Федор Федорович не вылетал с этого двора. Он едва не подрезал старую «Ниву» на выезде, но Бекасову было плевать, хотя он всегда отличался аккуратностью и не любил лихачества.

Впервые кондиционер не спасал от духоты. Бекасов расстегнул рубашку, опустил все стекла и увеличил скорость. Подумав, включил на полную мощность колонки.

Ветер свистел в ушах. Тяжелый рок бил в виски и затылок, постепенно совпадая с пульсацией крови. Федор Федорович с трудом улыбнулся: пошло все к дьяволу! Он в полном порядке.

Темно‑синяя «ауди» огромным снарядом летела по ночному городу, опасно тяжелая, почти неуправляемая, с визгом вписываясь в повороты.

Редкие прохожие испуганно вздрагивали, не успевая толком рассмотреть машину, — так быстро она проносилась мимо. Звуки ударников длинным шлейфом неслись следом, рвано, неохотно истаивая в ночи.

* * *

Таисия чувствовала странную заторможенность. Ей впервые не хотелось ни взять в руки книгу, ни сесть к компьютеру, ни слушать новости.

Она как тень бродила по собственной квартире, не находя себе места, и вяло завидовала Эльке: новая подруга ничуть не комплексовала, будто не в гостях находилась, а у себя дома.

Спокойно пила чай. Ближе к полуночи дважды сварила крепкий кофе, еще и Таисию заставила выпить чашку, и она не смогла отказаться.

Именно Элька вышла в Интернет и в голос комментировала все, что хоть как‑то ее заинтересовало. Именно Элька перебрала все диски и по очереди фрагментарно прослушала любимую Таисией классику.

Правда, потом заявила, что ей больше нравятся современные оркестровки. И Таисия принесла из спальни Дидюлю, три последних альбома, она частенько слушала их перед сном.

Элькино возбуждение и деловитость почему‑то действовали на Таисию угнетающе, а ведь недавно — импонировали.

Она равнодушно отвечала на Элькины вопросы о Бекасове, его семье, друзьях, бизнесе. Неохотно и коротко рассказала о собственных отношениях с ним и неприятно удивилась — с ее слов, они выглядели никакими. Будто Федор Федорович опекал ее исключительно из жалости и порядочности после смерти родителей и няни. Впрочем, так оно, наверное, и было.

Идти Таисии тоже никуда не хотелось, но она послушно надела ролики. Зато наотрез отказалась переодеться — все равно Вячеслав уже видел ее в этих бриджах и рубашке.

Таисия помнила, что ролики лучше надеть на улице, но сегодня ей было наплевать — подумаешь, упадет и разобьет колени — чем хуже, тем лучше. Может, хоть боль приведет ее в себя?

Собственное состояние раздражало. Таисия казалась себе марионеткой, которой небрежно управляла энергичная Элька.

Лифт, к удивлению Таисии, работал. Частенько к ночи он отказывал или его отключала тетя Маша с пятого этажа. Она уверяла, что лифт мешает заснуть, мол, слишком грохочет.

Остальные жильцы не возражали. Тетя Маша подрабатывала в доме уборщицей, а летом и дворником. Вставала очень рано, и к шести утра лифт всегда работал, если, понятно, не ломался в очередной раз.

Сегодня Таисия без проблем спустилась с крыльца и равнодушно подумала: «Это потому, что мне все равно. И ролики слушаются, я о них и не помню…»

Элька, наблюдая, как подруга легко катится по двору, с непонятной досадой воскликнула:

— А говорила — не умеешь!

Таисия резко развернулась и мгновенно оказалась лицом к лицу с новой подругой. И мысленно отметила, что сейчас они практически одного роста благодаря роликам.

Сдерживая непонятное раздражение, сухо спросила:

— А ты собиралась подстраховывать меня под локоток?

И по глазам поняла, что угадала. Неприятно рассмеялась и покатила прочь, а из подворотни насмешливо крикнула:

— Может, вернешься? Мне на роликах трудно рядом держаться!

— Нет. — Элька натужно улыбнулась. — Пойду следом, а ты иногда возвращайся ко мне. Тебе ведь без разницы, где круги наматывать…

— Как сказать, — пробормотала Таисия.

Но повторить свои слова не захотела, пусть Элька их не расслышала и теперь переспрашивает. Лишь кивнула и умчалась вперед.

Ночной город показался другим, не было в нем вчерашней праздничности. Вроде бы так же горели фонари, исправно сияли рекламные щиты, вывески на магазинах разноцветно искрили — Таисия и букв порой не угадывала.

Небо тоже не радовало. Звезды больше напоминали шляпки гвоздей на черном бархате, отблескивали остро и холодно. Луна же смотрелась не мягко светящейся головкой сыра, а плоским подносом, выщербленным по краям, скучным, неинтересным.

Таисия оглянулась на Эльку и неохотно снизила скорость, ей почему‑то расхотелось терять подругу из виду. Что‑то такое витало в воздухе…

Мимо бесшумно промчался джип, и Таисия вдруг поняла, что и до этого не слышала музыки из пролетающих по дороге машин. Сегодня они оставляли городу только шорох шин, визг тормозов и бензиновые выхлопы.

Огромный промышленный город необъяснимо притих. И окон в домах сегодня светилось меньше, и влюбленные кошки не голосили в кустах, и дворовые собаки молчали, не реагировали на машины и прохожих, словно воды в пасти набрали, что совсем непонятно.

«И соловьев не слышно, — удивленно подумала девушка. — А вчера в это время они так пели…»

Сердце болезненно сжалось. Таисия снова оглянулась на Эльку и немного успокоилась: подруга отставала метров на триста. Таисия отчетливо ее видела, не лицо, конечно, а фигуру.

«Зря я перед уходом не поговорила с бабой Полей, совсем из‑за Эльки про нее забыла…»

Таисия тут же рассердилась на себя: Бекасов терпеть не мог, когда она ссылалась на мнение «умершей старухи».

Наверное, он прав. Она в любой сомнительной ситуации бежит к фотографии, будто ей пять лет и она все еще нуждается в няньке.

«Не ври хоть себе! Как раз против няньки Бекасов не возражал бы. Он никогда не сомневался в том, что она тебе и сейчас нужна, да что там — он и был все эти годы при тебе нянькой… — Таисия горько усмехнулась. — Все дело в том, что баба Поля умерла. И он не верит в ее существование. Для… Феди она — просто место на кладбище. Мраморная плита с фотографией и подписью. А моя вера в нее, считает он, по‑детски глупа и даже опасна. Феде не понять, как тяжело остаться одной. Даже если баба Поля — иллюзия, эта иллюзия меня греет…»

Таисия зажмурилась: она впервые назвала Бекасова Федей, пусть мысленно. И он вдруг стал как‑то… ближе, на мгновение, не больше. Жаль, что он никогда не принимал ее всерьез, так и не понял, что она повзрослела.

«Повзрослела, как же! А фотографии, расставленные повсюду? — оправдывая друга, напомнила себе Таисия. — А детский лепет — мол, няня сказала? И бесконечные ссылки на нее! Хороша взрослость…»

И Таисия тоскливо подумала, что действительно пора взрослеть. Не из‑за Феди, его она уже потеряла — смешно выбирать между ней и Элькой, Элька такая красавица… Просто пора, и точка.

Бекасовское любимое присловье — «и точка». И баба Поля частенько так говорила, просто Федя уже забыл.

Не Федя, не Федя! Федор Федорович. Еще лучше — Бекасов.

Тем более что она сама почти влюблена. Вон даже на свидание бежит. Правда, с Элькиной подачи, но ведь не тащат же ее в сквер связанной, значит, и сама не против.

Забавно — свидание, о котором одна из сторон не имеет представления!

А вдруг…

Таисия неожиданно заволновалась: запросто.

Вячеслав — Слава, именно Слава, Элька велела называть его так! — вполне может надеяться увидеть ее в сквере, вчера же они там встретились? И сегодня могут.

Ничего удивительного: она поздно вечером катается на роликах, Слава с псом гуляет, почему не пересечься?

«Интересно, он сильно разозлился, когда я сунулась на красный свет? Бекасов бы точно шкурку с меня спустил и сказал бы — так и было…»

Никакого Бекасова!

Думать только о Славе и Суслике!

Таисия неуверенно затормозила, она увидела группу парней, стоящих у продовольственного магазина. Все покаянные мысли мгновенно вылетели из головы, она уже не помнила ни о Славе, ни о Суслике, девушке вдруг мучительно захотелось оказаться дома.

Парни не просто не понравились Таисии. Пьяно жестикулируя, они что‑то возбужденно обсуждали и противно хохотали, нет, гоготали, другого слова не подобрать. От них буквально несло опасностью.

Таисия свернула на газон и прижалась к стволу старой липы. Шершавая кора щекотала щеку, тревога постепенно утихла, и девушка успокоенно поняла — здесь ее не заметят. Она подождет, пока эти алкоголики уйдут, никуда ведь не торопится…

Один из парней зашарил по карманам, второй бросился к дороге, голосуя. Третий нырнул в магазин и скоро вышел с двумя бутылками водки.

Таисия внезапно вспомнила про Эльку, и очень вовремя вспомнила: Эмих как раз поравнялась с ней.

Элька удивленно крутила головой, не понимая, куда исчезла подруга. Таисия с неожиданной силой затянула ее в тень липы и жарко зашептала:

— Переждем немного, сейчас эти типы возьмут машину и уедут…

— Чего ради мы должны ждать? — возмутилась Элька. — К тому же на улице прохладно, я и без того подмерзла — тоже июль называется…

— Они пьяны!

— И что?

— Они… очень пьяны, — растерянно пробормотала Таисия, не зная, как удержать Эльку под деревом.

Она только сейчас поняла, насколько Элька и Федор Федорович похожи. Оба — здравомыслящие реалисты.

Ни в какой ее лепет об интуиции и о бабе Поле, велевшей прислушиваться к себе, Элька не поверит. Еще и заявит, как Бекасов, что терпеть не может мистики.

— Подумаешь, пьяны. — В голосе Эльки звучала насмешка. — Что я, пьяных не видела? Пошли, уже пятнадцать минут второго!

— Нет! — Таисия покрепче обхватила липу.

— Ничего себе, — присвистнула Элька. — Что, так и будешь стоять в обнимку с деревом?

— Так и буду. И ты постой рядом. Они скоро уйдут.

— Ага, как же! Да кто их посадит в машину в таком состоянии? Если только догадаются такси вызвать…

Таисия промолчала.

— Слышишь, Таська, не дури!

Таисия только крепче стиснула губы. Элька смерила раздраженным взглядом слившуюся с деревом хрупкую фигурку и прошипела:

— Смотри не прорасти! — Ответа не дождалась и зло сказала: — Тогда я сама пойду.

— Не надо!

— Надо. Хоть посмотрю, в парке ли твой Славик.

— Он не мой.

— А чей? Таисия еле заметно пожала плечами.

— Твой, конечно. Раз на свидание к нему спешишь. Не мой же! Я и в глаза его не видела, только по бультерьеру смогу сориентироваться…

Таисия едва глаза не закрыла от страха, когда Элька выбралась на тротуар и смело пошла вперед, к скверу. И порадовалась, что площадка у магазина отлично освещена и парни с Элькой видны как на ладони.

Лучше бы она их не видела!

Таисия почти не дышала, когда парни заметили Эльку и заинтересованно переглянулись. И непоследовательно пожалела о лишних фонарях — Элькину яркую красоту просмотрел бы лишь слепой, а пьяная троица явных дефектов зрения не имела.

Но Элька шла уверенно, парней будто не замечала. Они озадаченно затоптались на месте. Что‑то смущало их, видимо, намеченная жертва вела себя как‑то не так. И они… пропустили ее.

Таисия перевела дыхание: хоть раз проклятая интуиция подвела, и прекрасно. Впрочем, может, она предупреждала о гипотетической опасности? Или опасность была только для нее, не для Эльки?

«Глупости! Любой ребенок без всякой интуиции знает, что от пьяных нужно держаться подальше. Выходит, все это мои фантазии, Федор Федорович прав, — раздраженно подумала Таисия. — И вообще, все это больше похоже на обычную трусость или болезненное воображение…»

Она присела на корточки: сквер через два дома, Элька скоро должна вернуться. Таисия подождет ее тут, под липой.

Девушка судорожно вздохнула. Она не понимала толком, хочет ли снова встретиться со Славиком. Конечно, он очень интересный, у него золотистые глаза, и уверенность в себе чувствуется за версту…

«Федя тоже всегда уверен в себе! И ничего в этом хорошего. Ну, почти. А глаза у Феди даже красивее. Пусть и не желтые, тигриные…»

Таисия вспомнила о Суслике и невольно улыбнулась: вот уж кого она точно хотела бы увидеть — он такой славный.

«Смешно: у Славика — славный пес. — Таисия грустно хмыкнула. — Кстати, я его не смогу называть так фамильярно, зря Элька меня ругала, они просто незнакомы. Вячеслав ему подходит, а вот Славик… пожалуй, нет».

Таисия рассеянно думала о своем и машинально наблюдала за парнями: они никак не могли уехать. Редкие машины, тормозившие у магазина, рассмотрев потенциальных пассажиров, резко снимались с места, никто с ними связываться не хотел. Такси же пьяная троица по какой‑то причине не вызывала.

— Гадость какая!

Таисия отвернулась, ее замутило: один из парней отошел на пару шагов в сторону от крыльца и мочился прямо на стену.

«Лучше бы он умер, — мелькнула мысль. — От такого только горе всем, ведь хуже животного…»

На секунду Таисии стало стыдно: как же — пожелать человеку смерти! Но она упрямо прикусила нижнюю губу — пусть.

Не в силах смотреть на мерзкую троицу, Таисия разглядывала хилую астру — рядом с липой оказалась разбита небольшая клумба. Повезло — она не наступила на цветы, когда пряталась. Запросто погубила бы их своими роликами.

Таисия прозевала Элькино появление. Встрепенулась лишь на противный и уже знакомый гогот. Она повернула голову и испуганно ахнула: Элька стояла в кольце парней, и один из них как раз вел пальцем по ее щеке, по‑хозяйски так вел, бесцеремонно. Тут же все трое радостно захохотали.

Таисию затрясло. Широко распахнув глаза, она смотрела на страшную сцену и не знала, что делать.

Меж тем троица окончательно распоясалась. Парни поочередно выкрикивали Эльке в лицо какие‑то оскорбления и с готовностью гоготали.

Несчастная Элька молчала. Она застыла в оцепенении, не пробуя убежать. Да у нее и не вышло бы: парни стояли слишком плотно.

Таисия отчетливо видела лицо подруги и едва не плакала от жалости — бедная Элька! И в то же время Таисия с невольной гордостью отметила, что выдержка у подруги железная. Она будто маску надела, ни одна черточка не дрогнула. Элька выжидающе смотрела на пьяных мерзавцев, глаза у нее были… странные.

Таисия торопливо начала подниматься, на этот раз плохо слушались не ролики, а ноги. В такой ответственный момент они дрожали в коленях и бессовестно подгибались. Пришлось обеими руками вцепиться в липу. Вот сейчас она…

Зажмурившись, Таисия посчитала до трех. Потом до четырех. Потом до десяти. Открыла глаза и разочарованно всхлипнула: ничего не изменилось. Таисия и сейчас видела неподвижно замершую Эльку среди пьяно дергающихся фигур.

Поняла, что придется вмешаться, — не может же она спокойно стоять в стороне, когда подругу вот‑вот…

Таисия даже головой затрясла, не желая думать, что может случиться с Элькой, а заодно и с ней, — понятно, ничего хорошего. Тут она вдруг вспомнила о Федоре Федоровиче и дрожащей рукой извлекла сотовый из кармана.

Таисия порадовалась, что номер не нужно набирать. Пальцы тряслись, она едва не потеряла телефон в траве. Нажала на единицу и чуть не заплакала от облегчения, услышав знакомый голос, — показалось, что все неприятности кончились. Правда, тон у Бекасова…

«Ничего! Он ведь любит Эльку, вот пусть». Таисия поежилась, до того жестко и неприязненно говорил с ней Федор Федорович.

Он злился, злился сильно, она слишком хорошо его знала, чтобы ошибиться. Интонации Бекасова любого могли заморозить, у Таисии мурашки по коже побежали от его голоса.

«Ну и плевать, — ожесточенно подумала Таисия. — Сейчас не до него. Сейчас главное — Элька. И… чем еще я могу помочь? — Она горестно усмехнулась, собственная беспомощность удручала. — Ну… отвлеку этих подонков, вряд ли надолго. Ну закричать могу. Громко. Могу камень бросить в чье‑нибудь окно. Если повезет, хозяева выбегут разбираться… На этом, кажется, все. — Она вздохнула. — Жаль, милицию не вызвать — ничего же не случилось, что я скажу? Мол, приезжайте, я чувствую, у парней плохие намерения?..»

Таисия отвечала на вопросы как во сне, слыша и не слыша себя. Холодный голос Бекасова буквально парализовывал, девушка не помнила, чтобы он когда‑нибудь ТАК с ней разговаривал.

— Мелкая?

— Да‑да, я.

— Ну и почему не спишь? На часы когда в последний раз смотрела? Знаешь, сколько времени?

— Я… это…

— Что‑то случилось? Поссорилась с Эмих? Или вы подрались и мне нужно разнимать? — Он зло фыркнул. — В таком случае ставлю на твою подругу!

— Нет. Я… мы… понимаешь…

— Не понимаю! Как сегодня выяснилось, я вообще ни черта не понимаю!

— Только не сердись, — взмолилась Таисия. — Я и без того… видишь ли…

— Да не мямли ты!

— Мы… это… не дома.

— Что?!

— Не дома мы.

— Так. Давай четко и быстро — где?

— У сквера. Ты знаешь. Я там всегда гуляю.

— Сквер большой. Где именно?

— У продовольственного магазина. У нового. Мы на прошлой неделе туда вместе заходили…

— Ясно. Сейчас буду, ждите. Что, кстати, случилось?

— Э‑э…

— Повторяю — быстро и четко!

— Тут пьяные… и Элька. Они к ней… э‑э…

— А ты где?

— Я… это…

— Где?!

Сгорая от стыда, Таисия виновато пролепетала:

— Я… под деревом. Я… прячусь. Я… сейчас… я…

— Вот и стой под своей березой, поняла?! — Голос у Бекасова сорвался. — И чтоб ни с места!!!

— Я под липой, — зачем‑то уточнила Таисия.

— Прекрасно, — прорычал Бекасов. — Можешь привязать себя к ней. Я уже еду!

Таисия хотела отключиться, но Федор Федорович разъяренно проревел ей прямо в ухо:

— Не вздумай прервать связь, говори что‑нибудь!

— Но я… Мне нужно…

— Ничего тебе не нужно! Сказал — говори!

— Но что?

— Мне плевать! Хоть стихи читай! Что ты там любишь — Лермонтова? Вот и пошла — «На Севере диком, в краю одиноком…».

Таисия услышала визг тормозов, тут же возмущенно засигналили, наверное, Бекасов кого‑то подрезал…

Кстати, почему он на улице? Он же должен быть дома! Или сидел где‑нибудь в ресторане после Элькиного отказа идти с ним?

Таисия отключила телефон, понимая, что иначе Федор Федорович тут же позвонит и это отвлечет ее.

А она давно должна стоять рядом с Элькой, просто обязана! Это из‑за нее Элька оказалась здесь. Ее, Таисию, собиралась защищать от опасностей.

* * *

Элька стояла в кругу пьяных отморозков и холодно размышляла — сейчас их размазать по асфальту или погодить. Дать им еще над собой поглумиться, чтоб потом совесть не мучила?

Элька вдруг поняла: ей прямо‑таки необходима хорошая встряска, чтобы успокоиться, расслабиться, отвлечься. И небольшая драка — как раз то, что доктор прописал, она хоть пар спустит. Уж очень тяжело дался этот вечер…

Надо сказать, что Элька вовсе не считала себя чемпионкой мира по карате. Даже просто сильной каратисткой себя не считала, она редко себе льстила, незачем было.

Элька занималась карате всего‑то полтора года, да и талантливой ученицей ее никто бы не назвал — так, больше для души ходила в новый центр боевых искусств. Чтобы пообщаться с интересными людьми и мышцы держать в тонусе. Но кое‑какие приемы Элька все‑таки знала и прекрасно видела — эти мерзавцы не соперники, она легко справится с ними. Пожалуй, слишком легко.

Парни если и увлекались когда‑то спортом, то исключительно домашним — сидя на диване с бутылкой пива и посматривая футбол. Ну, могли и на хоккей время потратить, с пивом‑то…

Сейчас они едва держались на ногах. Ткни как следует пальцем — повалятся, словно кегли, не понимая толком, что произошло. Вот столкнись с ними на узкой дорожке Таська — тогда да… все кончилось бы плохо.

Элька бесстрастно отбросила руку слишком ретивого и мрачно решила — она им первым займется. Прыщавый гаденыш уже в который раз норовил ее полапать, хорошо, с координацией у него проблемы.

Элька не слышала гнусных выкриков, она умела абстрагироваться. С брезгливым любопытством наблюдала за ублюдками, чувствуя себя посетителем зоопарка, — еще бы решетку между ними, и совсем хорошо.

Да! И стекло бы неплохо, а то от этих типов откровенно пованивало — интересно, они знакомы с зубной щеткой?

М‑да, редкостные экземпляры! В Элькином окружении ни у кого нет таких гнилых зубов и такой нечистой кожи, таких сальных, неухоженных волос и такой отвратительно черной каймы под ногтями…

Элька искренне не понимала: зачем подобные ничтожества вообще нужны на белом свете? Исчезни они — мир станет только чище. Вряд ли кто о них пожалеет, даже семьи вздохнут с облегчением — что они видели от них, кроме горя?

Элька угрюмо хмыкнула: жаль, прикончить мерзавцев духа не хватит. А неплохо бы поработать «санитаром» леса, — кажется, в природе это так называется.

Философские размышления отвлекали. Элька зазевалась и теперь свирепо смотрела на прыщавого: наглец посмел ее коснуться! Нет, он таки нарвался…

Начать боевые действия Элька не успела. Один из троицы, самый щуплый и рыжеватый, вдруг ахнул и застыл, глядя куда‑то в сторону. Лицо парня показалось Эльке… странным, у него даже взгляд изменился. Изумление, недоверие, непонятный восторг, потрясение, чувство вины — чего только в нем не читалось.

Кстати, именно этого типа Элька собиралась пощадить. Парень ни разу ее не тронул и даже просил «оставить девчонку в покое». Правда, голос его звучал довольно безнадежно, видимо, неплохо знал своих дружков.

Приятели на его возглас отреагировали с опозданием, но все же обернулись — мало ли, вдруг милиция? И тут же замерли с открытыми ртами. Недавняя жертва мгновенно вылетела из дурных голов, в мутных глазах появилось что‑то человеческое…

Элька настороженно наблюдала за ними. Через минуту до нее дошло, что разборка откладывается, и Элька окончательно разозлилась.

Она чувствовала себя кошкой, у которой только что отобрали загнанную в угол мышь. Законную добычу, можно сказать!

Интересно, на что эти кретины ТАК уставились? Слона на улице высмотрели или бегемот из зоопарка сбежал?

Элька резко развернулась и стиснула зубы, чтобы не закричать от досады: Таська! А уж смотрится… мама моя! Она стояла под фонарем, трудно было выбрать место удачнее.

Эльке захотелось протереть глаза: смешная девчонка сейчас вовсе не казалась смешной. Не казалась красивой или некрасивой. Она выглядела — или на самом деле была? — не от мира сего. Именно «не от мира сего», Элька только сейчас поняла, что значат эти слова.

Свет от фонаря словно омывал изящную фигурку, подсвечивая ее сверху и сзади. Пепельные волосы отливали чистым серебром, они будто светились сами и легкими паутинками горели вокруг головы, создавая подобие нимба.

Чистое полудетское личико, нежные тонкие линии, слабые, бессильно опущенные руки удивительно красивой формы — все размыто ярким электрическим светом, все зыбко, неверно, вот‑вот растает прямо в воздухе, не оставив о себе памяти…

В огромных Таськиных глазах плескался такой беспредельный ужас, словно она видела перед собой самых настоящих монстров, словно перед ней вдруг ожили детские кошмары, словно Таська готовилась умереть, и эта ее готовность к смерти или к чему‑то более страшному обескураживала и даже пугала.

— Ты чего? — еле слышно выдохнул рыжеватый, его лицо вдруг показалось Эльке несчастным и виноватым. — Мы ж это… мы ж так… мы ж не подонки последние!

Таська ничем не показала, что слышала. А может, и не слышала. Элька не представляла, ЧТО могло пробиться из внешнего мира сквозь подобную пелену страха — в светлых Таськиных глазах по‑прежнему стыл ужас.

У Эльки внезапно защемило сердце, и она горестно подумала: «Что‑то в Таське есть эдакое… кто знает…»

Элька равнодушно наблюдала, как рыжий парень осторожными толчками в спины направил своих приятелей прочь, а они и не сопротивлялись. Эльке даже показалось, что парни внезапно протрезвели. Их уже не шатало, и глаза стали осмысленными, будто промытыми, почти детскими…

Они так и уходили, все время оглядываясь. Все искали взглядами Таську, пока не исчезли где‑то в районе сквера.

Только тогда Элька пришла в себя и хрипло рассмеялась:

— Хороший ангел из тебя получился! На роликах…

* * *

Таисия почти не слышала, что кричала Элька, никак не могла прийти в себя. Она толком не помнила, как здесь очутилась. Лишь страх свой помнила, от которого стыла кровь и движения становились вялыми, замедленными.

Сейчас Таисия не понимала, как вообще рискнула выйти из своего убежища. Пусть даже ради того, чтобы помочь Эльке!

Лица пьяных парней она едва видела, кажется, даже удивилась, что они обычные, человеческие и нет в них ничего звериного. И глаза вроде бы нормальные, и ничего плохого парни не сделали, что она так трусила…

А Элька грозно ругалась, спуская пар и пытаясь забыть странное очарование новой подруги.

Та, другая Таська все еще стояла перед глазами. Не современная девица, недавно окончившая университет, не сотрудница обычной фирмы — экономистов в городе пруд пруди, — а чудное, неземное видение.

И Элька сердито сказала себе, что ничего особенного в Таське нет. И что Таська испортила ей всю обедню своей глупой вылазкой. Она только собралась немного повоспитывать мальчиков — им пошло бы на пользу, она ничуть не сомневалась, — а тут…

— Ты соображала, что делаешь? — кричала Элька, энергично размахивая перед Таськиным носом пальцем.

Таисия виновато улыбалась. Ей и в голову не пришло, что подруга не нуждалась в помощи и пожалеть нужно как раз «несчастных кретинов».

Элька темпераментно высказывалась. Таисия кротко слушала: вина ее становилась все несомненней.

…и спасала она, оказывается, не Эльку, а пьяных парней от хорошей трепки, которую они, само собой, заслужили.

…и могла бы она изредка пользоваться головой, а не эмоциями — с чего она вообще взяла, что Элька в опасности?! Рядом большой магазин, там продавцы, есть охрана, да стоило Эльке заорать как следует…

…парни просто напились до поросячьего визга, вот и полезли к первой же встречной девчонке, не понимая, что нарываются на крупные неприятности. Но ведь она‑то, Таська, трезва как стеклышко? Так чего же…

…и сорвала такое классное махалово, драчку то есть, и нечего делать непонимающее лицо, ангел задрипанный, блин, на роликах!

Элька страстно выкладывала, что давненько не разминалась. Обленилась в последнее время, на тренировке уже месяца три не была. Думала, хоть сейчас разогреется, нет, куда там, Таська назначила себя супергерлой, ишь, вынесло ее под их ясные очи…

Таисия не возразила ни словом.

Элька упоенно кричала. Пару раз даже легонько толкала Таисию в плечо, забывая, что подруга на роликах. И испуганно хватала за рукава, не давая стукнуться затылком или спиной о стену.

Элька замолчала, когда к магазину на огромной скорости подлетела темно‑синяя «ауди» и с душераздирающим визгом затормозила прямо у ее ног. А из машины вылез…

У Эльки в глазах потемнело, а дыхание перехватило: Бекасов! Как же он нашел их здесь? Неужели Таська додумалась позвонить? Или он ехал мимо и нечаянно их заметил? Боже, в каком ОН состоянии…

Ее потенциальный возлюбленный дымился от гнева, по‑другому не скажешь. Его глаза показались Эльке бешеными, и она испуганно отпрянула, не понимая, что случилось. Мельком она заметила, что и Таське не по себе, девчонка побледнела и вжалась в стенку.

— Где?! — прохрипел Бекасов, едва не срывая с петель дверцу машины.

Элька растерянно оглянулась на Таську, но поняла, что от нее ответа Бекасову не дождаться. Сглотнула вдруг появившийся в горле колючий комок и прошептала:

— Кто?

— Пьяные ублюдки, которые к вам приставали!

— Э‑э… их нет. Уже нет. Ушли. Убежали даже. Сами убежали, мы их и пальцем не трогали, честное слово, — глупо бормотала Элька, в панике глядя в разъяренные глаза Бекасова — еще недавно лазурные, а сейчас ужасающе светлые, словно ярость, сжигающая его, выжгла всю синеву.

Таисия за ее спиной сдавленно хихикнула. Элька мстительно перевела стрелки:

— Представляешь, их Таська спугнула! Как выскочила — ну, такая, такая… они и смылись!

— Ах, Таська?!

Элька растерялась. Вместо того чтобы успокоиться — ведь все хорошо кончилось? — Федор Федорович окончательно сорвался с катушек. Подлетел к Таське и с такой силой встряхнул ее за плечи, что Эльке показалось, будто она слышала, как у девчонки клацнули зубы.

— Я где велел тебе оставаться?! — зло прошипел он.

— Я… это… не знаю, как… само получилось… — пролепетала Тася.

— И телефон у тебя САМ выключился?!

— Да я… понимаешь… он как‑то…

— Марш в машину!!!

Взбешенный чем‑то Бекасов за шиворот, как котенка, забросил бедную Тасю на заднее сиденье. Захлопнул дверцу и обернулся к Эльке. Нехорошо посмотрел на нее и процедил сквозь зубы:

— Ждешь особого приглашения?!

Глава 10

Суженый

Утром Элька взяла такси и поехала домой — не могла она прийти на работу в мятом и несвежем платье! Нужно было переодеться, а у Таськи ничего подходящего не нашлось, да и размеры у них не совпадали.

Элька мрачно улыбнулась: оказывается, вчера она прилично пропотела от страха. И не когда остановили пьяные парни, а когда объяснялась с Бекасовым в машине.

Эльке ни за что не забыть эту ночь!

За пять — десять минут Бекасов едва душу из нее не вытряс. Все выпытывал, какого черта их понесло среди ночи на улицу. И как она, здравомыслящий человек, а не эта… жалкая пигалица могла связаться с пьянью.

Ей разве в детстве мама не говорила, что от пьяных лучше держаться подальше? Что, нельзя заранее перейти на другую сторону улицы? Или она ослепла — никого и ничего не замечала?

Ее оправданий Бекасов словно не слышал, да они и для самой Эльки звучали жалко.

Ну что значит — свежим воздухом подышать захотелось? А балконы на что? Или практически закрытый двор?

А заявка — мол, в сквер пошли, так это Таське захотелось показать места, где она когда‑то любила гулять с няней?

Ага, вот прямо‑таки в два часа ночи им приспичило туда бежать! Много бы Элька разглядела в темноте памятных Таське мест?!

Или последняя отмазка — якобы они вышли посидеть у подъезда на лавочке — да‑да, все разумно и логично! — а потом за разговорами и не заметили, как добрели почти до сквера.

Эта версия после первых двух выглядела особенно беспомощной, и Элька чуть со стыда не сгорела, поняв, что окончательно запуталась.

Кстати, бессовестная Таська все это время и не пыталась ей помочь! Сидела на заднем сиденье тихо, как мышь, Элька про нее вообще едва не забыла.

И Федор Федорович почему‑то ни о чем Таську не спрашивал. Эльке вдруг показалось — он демонстративно ее игнорирует. Ни разу не оглянулся.

Зато из машины Элька вышла сама, а несчастную Таську Бекасов выдернул из салона одним злым движением, словно морковь из грядки. При этом смерил таким взглядом, что у Эльки сердце чуть не оборвалось. Ей не хотелось бы когда‑нибудь НАСТОЛЬКО разозлить Бекасова.

Смешно, но впервые в жизни Элька не желала вспоминать об эмансипации или о равноправии.

Никогда не думала, что кротко стерпит подобное обращение. У Эльки кровь вскипала в жилах и кулаки непроизвольно сжимались, стоило позже представить на месте Бекасова кого‑нибудь из своих знакомых. Да она бы их просто поубивала!

Впрочем, никто из них и голоса на нее не посмел бы повысить.

Элька неохотно признала: главное — никто не прилетел бы среди ночи разбираться с ТРЕМЯ пьяными подонками, чтобы ее выручить.

Не рискнули бы. В лучшем случае позвонили бы в милицию — мол, можем и не успеть, нельзя терять ни минуты, поспешите… Или подъехали бы к шапочному разбору — полюбоваться на ее хладный труп.

Бекасов же держался настолько естественно, будто и не мог вести себя по‑другому. Эльке вдруг показалось, что она впервые рядом с настоящим мужчиной.

Она даже не сумела сказать, что занимается карате и запросто бы справилась с пьяными парнями. Язык не повернулся, когда поймала ледяной взгляд Бекасова.

Если честно, до Эльки только в машине дошло, что они с Таськой действительно рисковали. Ведь могли столкнуться на ночных улицах не с тремя недоумками, а с ребятами покрепче и поспортивнее, что тогда?

Нет, лучше об этом не думать!

Выходит, им просто повезло.

С бедной Таськой Бекасов и словом не перемолвился, Элька помнила. Старался не смотреть в ее сторону. Правда, когда Таська у крыльца замешкалась, — она почему‑то едва ковыляла на своих роликах, будто разучилась на них кататься, — Бекасов зло выругался и грубовато, подхватив под локти, внес Таську в подъезд и почти забросил в лифт.

Лицо у него при этом оставалось каменным, Элька видела. А Тася прятала глаза, и личико у нее казалось застывшей горестной маской. Наверное, именно такие носили в древних греческих театрах — олицетворенная эмоция.

И все‑таки Бекасов вел себя слишком… жестко.

Мог бы и пожалеть Таську, улыбнулся бы ей, что ли.

Он так и ушел, собственноручно открыв им замок и едва ступив в прихожую. Лишь поинтересовался ядовито — может ли он ложиться спать, или они припасли на его долю еще какой‑нибудь сюрприз? А потом так хлопнул дверью, что задрожали стены. Как только соседи не сбежались на грохот!..

Больше всего Эльку расстраивало, что со Славиком Таська так и не встретилась. Выходит, все мучения зря.

* * *

Таисия не ложилась. Понимала, что все равно не сможет заснуть — нервы едва не звенели от напряжения, она вся была как натянутая струна.

Девушка просидела оставшиеся часы перед распахнутым окном, бездумно глядя на светлеющее небо и слушая, как просыпаются птицы. Потом в эти звуки стали вплетаться другие: постепенно во дворе появлялись соседи.

Тетя Маша, тихонько напевая под нос, энергично зашаркала по асфальту жесткой метлой. Соседи с третьего этажа вывели собаку — карликового пуделя Гошу, уже совсем старенького, медлительного. Гоша почти не бегал. Он неспешно исследовал газоны и с достоинством задирал лапку на кусты сирени и стволы деревьев.

Потом соседи потянулись к гаражам, зашумели машины, и Таисия поняла, что пора будить Эльку, иначе они опоздают на работу. Тем более что Элька собиралась съездить домой, переодеться. Это хорошо: Таисии никого сейчас не хотелось видеть.

К ее удивлению, Элька уже встала, в ванной шумел душ. Таисия быстро приготовила кофе и плотно закрыла дверь в свою комнату. А чтобы Элька не сомневалась — поднялась, включила погромче музыку.

На сердце лежала странная тяжесть. Таисия села в компьютерное кресло и развернула к себе фотографию бабы Поли. Рассматривала такое знакомое, такое родное лицо и с горечью думала: «Ну вот, все и кончилось, я осталась действительно одна, как и мечтала недавно. Выходит, домечталась. Правду ты говорила — нужно осторожнее с желаниями, запросто могут сбыться — что тогда? А я смеялась, считала — шутишь, вот дурочка…»

Таисия не помнила, когда ей было настолько паршиво — наверное, после смерти родителей. Как ни странно, когда умерла баба Поля, она не слишком горевала. Ненормально, конечно, но факт. Таисия даже — звучит кощунственно — втихую радовалась за няню, баба Поля весьма своеобразно подготовила ее к своему уходу.

А что такого? Баба Поля не болела, не попадала под машину. Просто однажды сказала, что устала и ей здесь скучно. Сказала — Таисия должна отпустить, ведь она уже выросла, теперь ее очередь жить. А баба Поля, так и быть, какое‑то время присмотрит за ней ОТТУДА. И пока честно держала слово.

— Ты думала, я взрослая, а ОН считает — нет, — прошептала девушка. Нежно коснулась пальцем лица на фотографии и почти обвиняюще сказала: — ОН тебе всегда нравился! Только, знаешь, ОН не любит, когда я вот так… тебя же нет. Ты ушла, нет, умерла, а я… но я же чувствую — ты рядом! А ОН не верит…

Баба Поля смотрела спокойно, словно не видела повода волноваться. У Таисии дрогнул голос:

— Вячеслав назвал меня полным именем, а я слишком хорошо помню твои слова. Представляешь, он ни разу не пытался его сократить, всегда только — Таисия…

В нянюшкиных глазах блеснула улыбка.

— Выходит, именно он мой суженый? Не… Федя?

Теперь баба Поля откровенно смеялась.

Таисия насупилась: няня вела себя так, будто все складывалось прекрасно. Будто не сомневалась в скором счастье воспитанницы и не понимала ее тревоги.

Или не желала понимать?

Хлопнула входная дверь. Таисия осторожно выглянула из комнаты и прислушалась: квартира ответила полной тишиной.

Она прошла на кухню: Элька не только выпила кофе, но и доела печенье. Даже малиновое варенье вытащила из холодильника, его Надежда Ивановна на днях передала, Федина мама.

В носу защипало, Таисия чихнула и вытерла салфеткой непрошеные слезы. Зачем‑то заглянула в керамическую баночку: малины осталось на самом дне.

Конечно, с чего бы у Эльки пропал аппетит? С ней‑то Федор Федорович разговаривал…

«Так, хватит, — прикрикнула на себя Таисия. — Баба Поля ясно сказала — все идет хорошо, а она никогда не ошибается. — Таисия горько усмехнулась. — Действительно, что тебе нужно? Вячеслав отличный парень, любая девчонка мечтала бы о таком — одни тигриные глаза чего стоят. А Бекасов четко дал понять, как к тебе относится. Никак, поняла? И на помощь он рванулся к Эльке, а не к тебе. Тебя же чуть не прибил в сердцах, а ты всего‑навсего хотела помочь Эльке. Ну, нарушила нечаянно его инструкции, подумаешь…»

Таисия посмотрела на часы и заторопилась: времени оставалось мало, а она перед работой хотела подойти к кофейне, посмотреть, там ли сегодня дети. И передать кое‑что мальчишке, уж очень противная и грязная на нем одежда.

Они одной комплекции, а у Таисии без дела лежали в шкафу новые джинсы. Она раза два их надевала, потом забыла. Нужно было в поясе ушить, она поленилась. Терпеть не могла шить, вечно у нее нитки путались.

И футболка есть черная, еще баба Поля покупала «немаркую». На дачу ездить и в лес ходить. Совсем не девчоночья футболка.

Жаль, ее кроссовки мальчишке не подойдут. Таисия сразу отметила — лапки у него приличные, размер сороковой, вряд ли меньше. И для девчушки ничего нет, как же она заранее не подумала?

Таисия грустно улыбнулась: ничего, в подземных переходах у перекрестков всегда детскими вещами торгуют. Недорогой летний костюмчик или платьице с трусиками она и там купит.

* * *

Кофейню Таисия нашла не сразу и раздраженно обвинила себя в географическом кретинизме — ведь на обратном пути честно старалась запомнить дорогу. Дети так обрадовались ее пирожным, так засияли, а малышка мгновенно потащила свое в рот…

Таисия сразу решила, что завтра же сюда вернется.

Не с пустыми руками.

Элька правда рассердилась. Заявила, что из‑за таких, как Таисия, на улицах полно нищих. Мол, выжигать их нужно каленым железом или выметать из города поганой метлой, а не развращать подачками.

Сурово сказала!

Ни выжигать, ни выметать несчастных детей Таисии не хотелось. Она считала, что каждый имеет право на жизнь, а мальчик с девочкой никому не мешали. Они не воровали, не грабили, только просили.

Спорить с Элькой Таисия не стала. Баба Поля говорила: у каждого своя правда. Не хочет Элька делиться с детьми — не надо. И ведь она совсем не злая, вот что странно. Просто у нее принципы. Как у… Феди.

Таисия попыталась представить, как отнесся бы к ее поступку Бекасов, и беспомощно пожала плечами — да как угодно! Скорее всего, промолчал бы, ведь себе навредить она не могла — подумаешь, не съела пирожные да принесла мальчишке ненужные джинсы! А вот если бы узнал о купленном платье для малышки…

Это ему вряд ли понравилось бы. Он почему‑то считал, что Таисия плохо питается и редко покупает фрукты. Еще решил бы, что у нее денег не хватает, потому что на чужих детей тратится. И не докажешь, что впервые.

Но вообще‑то Федя добрый. Ей не позволил бы, а сам запросто одел бы малышку с ног до головы. Он совсем не жадный.

Таисия напомнила себе о Вячеславе — он суженый, суженый, суженый… нельзя забывать! — но не смогла угадать, как Вячеслав поступил бы, слишком мало его знала.

Вид у него… холеный. Правда, Суслика он любит, сразу видно. Таисия где‑то читала, что по характеру собаки можно судить о хозяине. А Суслик… ласковый. Совершенно нетипичный бультерьер! Наверное, ей повезло.

Интересно, где они с Вячеславом встретятся? Ну, если она не будет его специально искать и не пойдет ночью кататься на роликах?

Таисия хмыкнула: вряд ли еще раз повезет столкнуться на улице или где‑нибудь в магазине. Все‑таки они в большом городе, где миллионы жителей, а не в деревеньке какой‑нибудь.

Нет, следующая встреча просто невозможна! Если иметь представление о теории вероятности…

И девушка загадала: если сегодня увидит Вячеслава, значит, баба Поля права, это судьба.

Таисия не будет противиться. Постарается принять и полюбить суженого. И окончательно выбросит из головы… Федора Федоровича.

Больше не назовет его Федей!

Никогда.

* * *

Детей на месте не оказалось. Таисия поговорила с уборщицей: брат с сестрой приходили обычно к одиннадцати утра и сидели почти до шести вечера. Все зависело от погоды и от того, как подавали.

По словам пожилой женщины, Ромка не жадничал. Уводил малышку сразу же после того, как только набирал на еду.

Они здесь уже второй месяц побирались, персонал не гнал — жалели. Иногда подкармливали горяченьким в конце смены, если шеф отсутствовал.

Шеф был бы против, все знали. Рисковать же, чтобы потерять хорошее место… кому нужно?

Поэтому‑то Ромка с Катенькой сидели на улице на газетах, под навес на ступеньки их не пускали, шеф не разрешал. И подавать милостыню не велел, чтобы лишний раз не приваживать. Сказал, заметит что, мигом за дверь выставит.

Понять его можно — не всем клиентам нравилось подобное соседство. Мол, так и аппетита можно лишиться — каждый раз мимо этих оборванцев идти, на физиономии грязные любоваться…

Взять у Таисии пакет с одеждой Антонина Павловна наотрез отказалась: а ну как увидит кто и хозяину наябедничает?

Антонине Павловне на одну пенсию не прожить. У нее дочь с двумя маленькими внуками на шее и зять‑бездельник. Все больше на диване с газетой валяется, вечно без работы, все ищет ее, бедный, никак не найдет.

Придется Таисии самой отдать вещи. Раз вчера во время обеденного перерыва сюда прибегала, значит, офис недалеко? Вот и придет еще раз…

* * *

На работу Таисия едва не опоздала. Хорошо, Валерия Степановна ушла на планерку, а Татьяна Анатольевна отпросилась на все утро, сына собиралась к стоматологу везти.

Только Света сидела на подоконнике и курила, пользуясь отсутствием старших коллег. И смешно размахивала руками: ей казалось, что она гонит дым от сигареты на улицу.

Таисия улыбнулась:

— Все равно пахнет.

— Да иди ты!

— Честно.

— Значит, старухи снова будут ругаться, — буркнула Симонова. — И хрен с ними! Зато в кои‑то веки покурю в свое удовольствие…

— Ты и позавчера курила на подоконнике, забыла?

— Что, правда?

— И в понедельник, тоже во время планерки…

— А ты прямо‑таки помнишь?

— Естественно.

— Ну и зануда! Было б что…

Света затянулась в последний раз и выбросила окурок на улицу. Таисия только вздохнула — делать Симоновой замечания бесполезно, только на грубость очередную нарвешься.

— Кстати. — Света уселась в кресло Татьяны Анатольевны. — К тебе минут десять назад Эльвирка Эмих забегала.

— И что сказала?

— Ничего. Удивилась, что тебя нет на месте.

— Я… в магазин с утра бегала. Холодильник совсем пустой, вот и…

— Что ты передо мной оправдываешься? По мне, хоть к обеденному перерыву приходи!

Таисия промолчала. Света с любопытством спросила:

— А с чего Эмих зачастила сюда?

Таисия пожала плечами.

— Снова вечер в «Альбатросе» провела? — ехидно хмыкнула Симонова. — Спешит впечатлениями поделиться? Порадовать успехом, так сказать!

— Да нет, — рассеянно сказала Таисия, думая о своем. — Не была она в ресторане. Она у меня ночевала.

— Серьезно?!

— А что тут такого? — Таисия включила компьютер.

— Ни фига себе — что такого! Да ты на себя посмотри, а после — на нее!

— Ну, смотрела. И потом, ты мне вчера уже это говорила.

— Таська, да она же красавица! И держится как… как… — Нужного слова Симонова не подобрала и сердито воскликнула: — Тебе до нее как до неба!

— Да, конечно, — пробормотала Таисия, просматривая почту.

— И тебе все равно? — возмутилась Света.

— Честно?

— А как же!

— Тогда — да.

— И ведь не врет, — печально сообщила кому‑то Симонова. — Таська, ты каменная!

Таисия не ответила. Уже изучала какие‑то ведомости и не обращала на нее внимания.

— Тяжелый случай, — угрюмо констатировала Света.

Какое‑то время она смотрела на чужой монитор, потом с тяжелым вздохом вернулась на место. Работать не хотелось. Хотелось поболтать о секретарше.

Никак не верилось Свете, что Эльвира в самом деле подружилась с наивной Таськой.

Подруги — три ха‑ха!

Что‑то Эльвире нужно от Таськи, это точно. Но что?

Света раздраженно фыркнула: Гончарова не от мира сего, с первого взгляда видно. Зато Эмих… ну, эта любого сожрет, не подавится. И косточек не выплюнет! Эльвирка только внешне добренькая да мягонькая, а на самом деле…

Хищница она, вот кто!

* * *

Эльвира забежала еще раз, но Валерия Степановна уже вернулась с планерки и загрузила всех работой выше головы. Таисия только плечами пожала на Элькино приглашение «покурить» и кивнула на монитор. Ей хотя бы на обеденный перерыв вырваться!

Элька понятливо исчезла. Валерия Степановна укоризненно покачала головой — она не признавала перекуров в рабочее время.

Света усмехнулась: а Таська молодец вообще‑то. Пусть странненькая, но за Эмих собачонкой не бегает.

И неохотно призналась себе, что сама бы так не смогла — а вдруг гордая Эльвира в следующий раз не пригласит?

* * *

Смешно, но Таисия чувствовала себя настоящей подпольщицей — столько усилий потратила, чтобы выбраться из офиса незамеченной!

Не хотелось идти к кофейне с Элькой. Нужно передать мальчику вещи, а Эльке вряд ли понравится подобная благотворительность, зачем лишний раз ссориться?

Впрочем, Таисия как раз молчала. Это Элька высказывалась, да еще как темпераментно! Будто двое голодных детей угрожали ее благополучию или даже существованию.

Таисии пришлось уходить из офиса через черный ход и пробираться дворами, она едва снова не заплутала. Рабочие, меняющие рамы в подвальном помещении, смотрели на нее с подозрением, бог знает что подумали: обычно черным ходом служащие не пользовались.

Таисия шла по улице и весело размахивала пакетом. Почему‑то эта крошечная победа — подумаешь, удрала незамеченной! — мгновенно подняла настроение.

Таисия со смешком подумала: «Плохая я подруга! Меня должна мучить совесть — ведь сбежала, а Элька хотела поговорить, вдруг что‑то важное, мало ли… но не мучит ведь! Ни капли. Если честно, мне одной комфортнее, привычнее, что ли… Иду себе, о чем хочу размышляю, что хочу делаю, вон Ромке с Катенькой вещи несу, почему нет? Никто не указывает, не ругается, не учит меня жить, не трещит над ухом… здорово!»

Таисия свернула в нужный переулок и невольно ускорила шаги. Ей не терпелось увидеть детей и заставить их переодеться в чистую одежду. А потом завести в ближайшее кафе и накормить как следует. И первое блюдо заказать, и второе, и третье. Она специально взяла побольше денег, чтобы и на вкусности всякие хватило.

Вдруг захотелось заглянуть в пакет, проверить, не забыла ли чего. И полюбоваться детским платьицем из тонкого батиста, очень симпатичным: по белому полю серебристые звездочки разбросаны.

Таисия на ходу сунула нос в пакет и тут же споткнулась о выступающую тротуарную плитку. Она бы упала и не слабо бы приложилась — руки‑то заняты, обе в пакете, опереться не на что, сто раз ей Федор Федорович говорил, чтоб не отвлекалась на улице на всякие мелочи…

Но Таисия не упала. Ее бесцеремонно ухватили за шиворот, оборвав верхнюю пуговицу у воротника, и девушка смятенно подумала: «Это уже входит в дурную привычку… почему обязательно хватать за воротник?!»

Впрочем, жаловаться не приходилось. Еще чуть‑чуть — и она бы проверила носом крепость цемента, кажется, именно из него делают тротуарную плитку.

* * *

Вячеслав изумленно разглядывал Таисию: этой странной девчонкой что, улицы вымощены? Мистика какая‑то, он постоянно на нее натыкается! Позавчера, вчера, сегодня…

Вот спрашивается, что она здесь делает? Он этой дорогой ходит практически каждый день — уж очень в местном кафе мясные блюда готовят неплохо, — а Таисию никогда раньше не видел.

Или просто не замечал?

Смешно, в конце концов!

— Это вы специально? — ядовито поинтересовался Вячеслав.

Девчонка стояла перед ним красная от смущения, опустив глаза. В одной руке держала набитый чем‑то пакет, в другой — детское платьице, совсем крохотное.

— Что — специально? — пробормотала она.

— Да балуетесь экстримом прямо у меня под носом!

— Экстримом? — Голову Таисия не поднимала. — Это… как?

— Фактов хотите? — усмехнулся Вячеслав. — Пожалуйста. — И почему‑то зло воскликнул: — Да бросьте вы это несчастное платье в пакет, что вы его к сердцу прижимаете?!

Таисия вздрогнула. Неловко свернула платье и спрятала.

Вячеслав сердито перечислял, загибая пальцы:

— Позавчера вы на меня налетели на улице — раз. Двигались почему‑то спиной, это что, нормально? Потом мы встречаемся в сквере, где в это время могут гулять лишь собачники и сумасшедшие, — два. По‑вашему, не экстрим — молоденькой девчонке болтаться совершенно одной по ночному городу?

Таисия промолчала.

— Кстати, вас к какой категории отнести? Собаки, кажется, у вас нет?

Невозможная девчонка только ниже опустила голову.

Вячеслав раздраженно отметил, что они мешают прохожим. Тротуар довольно узкий, а они бесцеремонно заняли середину. Он машинально переставил девчонку к стене дома, снова мимолетно удивившись ее невесомости, и возмущенно продолжил:

— Вчера вы прямо под моим носом бросились под машину — это как называется?! Да, уже три!

Таисия жалостливо шмыгнула носом.

— Считаете, я любитель острых ощущений? Или подрядился нелегально работать штатным спасателем?

— Извините, — прошелестела Таисия, чувствуя, как по щеке катится первая слеза.

— А сегодня вы идете по улице, ничего вокруг не видите и не слышите, да еще связываете руки пакетом! Это чтобы упасть так упасть! Считаете, ваша физиономия крепче асфальта?!

— Здесь плитка, — пролепетала Таисия и ужаснулась собственной глупости — да какая разница?

По счастью, Вячеслав на ее слова никак не отреагировал. Наверное, не счел нужным, и слава богу, а то бы просто повертел пальцем у виска.

— И конечно, добренький я — тут как тут!

Таисия тыльной стороной ладони вытерла мокрые щеки.

— Подсуетился и оказался в нужном месте и в нужное время! Чтобы спасти вашу очаровательную мордашку от встречи с асфальтом! Это уже в четвертый раз!

Таисия откровенно всхлипнула.

— И не давите на жалость!

Вячеслав гневно смотрел на повинно склоненную голову. Только сейчас он заметил, что очередная шляпа слетела с девчонки и валялась на дороге, у самой бровки. А пепельные пряди играючи перебирал ветер, они серебрились на солнце — удивительно тонкие и легкие.

Вячеслав поднял светло‑голубую полотняную шляпу, она была безнадежно испачкана. Сунул Таисии в руки и хмуро буркнул:

— Не вздумайте натянуть на голову.

Таисия безжалостно скомкала шляпу и затолкала в пакет. Она и не видела ее толком, мешали слезы.

— Прекратите реветь, — сухо потребовал Вячеслав.

— Я… сейчас… я… уже… — Носового платка снова не оказалось в кармане, и Таисия неловко размазывала слезы по лицу.

— Лучше заранее скажите, чего ждать завтра и к чему готовиться. Может, акваланг купить? Вдруг вас понесет прогуляться по перилам какого‑нибудь моста? Честное слово, это немногим хуже, чем болтаться в два часа ночи одной по скверу!

Вячеслав почти сочувственно наблюдал за безнадежными попытками девчонки привести себя в порядок. Наконец вздохнул и обреченно подумал, вытаскивая собственный платок: «Ну вот, теперь я этой малявке еще и сопельки начну вытирать, докатился…»

— Ладно, ладно, хватит, — отечески пробормотал он, вкладывая девчонке в руку носовой платок. — Ты ведь уже большая девочка…

Таисия благодарно кивнула. Поставила на тротуар пакет и отвернулась, хлопотливо уничтожая обильно текущие слезы.

Таисия сама толком не знала, почему плакала. Уж точно не из‑за слов Вячеслава. И не из‑за того, что упала. Просто…

Она ведь как раз сегодня загадала на него! Не верила, что встретит, поэтому так легкомысленно пообещала не противиться судьбе. И непременно полюбить его! И забыть Бекасова.

И что теперь? Ведь действительно странно, что они сталкивались на улицах третий день подряд, да еще при таких обстоятельствах — Вячеслав все время ее… выручал. Что это, как не знаки судьбы?..

А баба Поля все улыбается!

Выходит, все правильно.

Слезы хлынули градом, платок моментально стал мокрым. Таисия едва не завыла в голос.

* * *

Вячеслав виновато подумал, что перегнул палку. Не умел он правильно обращаться с девушками, как когда‑то заявила бывшая жена, не получив от него на день рождения ожидаемое бриллиантовое колье. Скромное колечко с изумрудом Лиза пренебрежительно бросила на туалетный столик, словам же мужа о временных трудностях в бизнесе не поверила. Наверное, поэтому через два дня Вячеслав застал ее в постели с собственным шофером.

Морозов брезгливо поморщился, отгоняя неприятные воспоминания.

В конце концов, все давно позади! От былых чувств не осталось и следа, да и были ли они, те чувства?..

Слишком быстро все произошло. Они познакомились на какой‑то вечеринке у одного из друзей Вячеслава. Потом оказались вместе в постели. Встречались еще пару раз, так, по накатанной. Потом Лиза заявила, что беременна.

Обманула, конечно, но, пока это выяснилось, Вячеслав успел жениться на ней.

Проявил порядочность, так сказать!

Жаль, Лиза не давала забыть о себе. Регулярно звонила, вымаливала деньги, а он, кретин эдакий, что характерно, перечислял их на ее счет, хоть и не был обязан. Просто как представит, что Елизавета снова появится в его квартире…

Легче откупиться!

* * *

Девчонка рыдала так горько, что Вячеславу стало не по себе. Он неловко обнял ее и успокаивающе похлопал по спине. Потерся носом о шелковистый затылок — от ее волос пахло нежно и тонко — и покаянно пробормотал:

— Не плачь, а, Таисия? Ничего же страшного не случилось, ну подумаешь, чуть не упала, с кем не бывает…

Услышав, что Вячеслав в очередной раз назвал ее полным именем, Таисия подняла на него залитое слезами лицо и, всхлипывая, спросила:

— Почему ты не скажешь «Тася»? Меня почти все так зовут…

— Не знаю. — Вячеслав хрипло откашлялся, у него вдруг сорвался голос. — Просто редкое имя. Для меня… необычное. И тебе идет… кажется.

Морозов завороженно смотрел в огромные серо‑голубые глаза, потрясающе прозрачные, по‑детски чистые, и не мог отвести взгляда. В глазах каплями росы блестели слезы, отражалось солнце, и каждую слезинку хотелось убрать губами, и от этого странного желания щемило сердце и пересыхало во рту…

Морозов не понимал, почему не замечал раньше, насколько эта странная девчонка не похожа на других, насколько хрупка и… экзотична. Как и ее имя.

Бережно, сам не сознавая, что делает, Вячеслав коснулся губами ее рта и едва не потерял сознание, почувствовав запах ее дыхания. Почему‑то пахло медом и солнцем, совсем как от его годовалого племянника, но ведь она не маленькая…

Таисия неотрывно смотрела на него. Что‑то такое читалось в ее взгляде… будто девушка тоже в первый раз его по‑настоящему увидела.

Вячеслав осторожно убрал пальцами последние слезинки с ее щек и с нервным смешком шепнул:

— Только не вздумай сказать, что у меня глаза как у тигра. Я уже слышал!

— А они сейчас другие, — задумчиво протянула Таисия, внимательно всматриваясь в его лицо. — Это когда ты злишься, они тигриные, а сейчас — просто карие…

Удивительно, но она вполне комфортно чувствовала себя в кольце его рук. Внезапный поцелуй ошеломил — ее же, в самом деле, поцеловали? Таисии не с чем было сравнивать.

Первый поцелуй показался бережным и… все. Выходит, бессовестно врали в книгах — подумаешь, голова слегка закружилась, а так — ничего особенного.

Таисия вдруг забеспокоилась, что ужасно выглядит после слез. Лицо наверняка покрасневшее, веки опухшие, щеки в разводах, волосы спутаны, а шляпу‑то она потеряла…

Вячеслав такой красивый!

Получается, баба Поля знала, что говорила. Она всегда знала, что делала, и никогда не ошибалась. Вот и сейчас…

Таисия судорожно вздохнула, привыкая к мысли, что теперь она не одна, что у нее начинается новая жизнь. И наверное, придется выйти замуж.

Девушка грустно улыбнулась: Вячеслав об этом пока не знает. И вообще — вдруг он женат? Вполне может быть, почему нет? И тогда… тогда все — случайность, просто дурацкое совпадение, и… ладно.

Но спрашивать она ни о чем не будет.

Страшно!

Таисия нечаянно задела пакет с вещами ногой и вспомнила о детях у кофейни. Рассеянно подумала: «Если ОН не станет выговаривать мне… в общем, последнее испытание!»

— Все в порядке? — Вячеслав легонько подул на челку, тонкие волосы послушно разлетелись, открывая высокий лоб.

Таисия, глядя ему в глаза со странным ожиданием, произнесла:

— Мне когда‑то предсказали, что полным именем меня назовет суженый…

Морозов оторопело молчал.

— Тася, Тая, Таша, Таюша, Таюся, Тайка, Тасюня… как угодно, только не Таисия! И так с самого детства. Знаешь, я уже не верила бабе Поле, считала — и не назовут меня Таисией.

— Баба Поля — это кто? — Морозов едва разлепил вдруг спекшиеся губы.

— Моя няня.

— У тебя есть няня?

— Была. Она умерла. Дальняя мамина родственница, она меня вырастила. Я ее очень, очень люблю.

— Хочешь сказать — любила, — зачем‑то уточнил Морозов, пытаясь выйти из ступора.

Ситуация казалась анекдотичной. Что называется, «без меня меня женили».

Впрочем, Морозов, кажется, ничего не имел против. Малышка вызывала в нем… короче, Морозов уже забыл, что способен хоть на какие‑то чувства. Лиза оставила после себя выжженное поле. А эта девочка…

Таисия очень серьезно возразила:

— О любви не говорят в прошедшем времени, только в настоящем. Ты или любишь, или нет.

— Пожалуй, — пробормотал Морозов. Откашлялся и осторожно спросил: — О… суженом это тебе цыганка нагадала?

— Нет. Баба Поля. Давно. Я еще в школе училась.

— И ты поверила?

— Баба Поля никогда не ошибается!

— Не ошибалась, — машинально поправил Морозов, с усмешкой думая, что судьба великая шутница.

Его не просто свели с этой… действительно странной девушкой — их буквально лбами столкнули. Да еще неоднократно, чтобы он случайно не прошел мимо. Расскажешь кому — не поверят…

— Ну да, — с заминкой согласилась Таисия, не решаясь признаться, что и сейчас общается с бабой Полей.

К чему? Она прекрасно представляла его реакцию, видно ведь — он такой же прагматичный, как и… Бекасов.

Наверное, большинство людей не верит в мистику. Лучше и не рассказывать о няне, до сих пор присматривающей за ней, уже ОТТУДА. Вячеслав и без того считает ее странноватой, уж очень их встречи… необычны.

Таисия выскользнула из‑под чужой руки и виновато пояснила:

— Не хочу опоздать с обеденного перерыва, работу как раз подбросили. Я пойду, извини…

— Ты рядом работаешь?

— Да. Минут десять пешком, если не спешить.

— И кем, если не секрет?

— Экономистом.

— Надо же… Никогда бы не подумал!

Таисия пожала плечами: не он первый удивился. Бесцеремонная Симонова вообще как‑то заявила, что место Таисии в библиотеке, среди книжной пыли. Мол, возня с цифрами предполагает другой характер и, уж во всяком случае, минус рассеянность. Зато Валерия Степановна за нее вступилась…

— А сейчас идешь на обед?

Таисия заглянула в пакет. Вячеслав улыбнулся: она украдкой расправила подол детского платьица.

Таисия неуверенно сказала:

— Не совсем.

— Это как? — приподнял брови Вячеслав.

— Ну, пообедать я теперь вряд ли успею, времени мало осталось. Я просто…

Таисия замялась. Вячеслав ждал продолжения. Не дождался и осторожно напомнил:

— Ты просто… что?

Таисия вспомнила о «последнем испытании» и рискнула сказать правду:

— Хочу передать кое‑что детям. Они… у кофейни обычно сидят. Я с ними вчера познакомилась.

И облегченно перевела дыхание — Вячеслав не замедлил шага и не посмотрел на нее как на сумасшедшую. Спокойно спросил:

— Ты говоришь про мальчишку лет тринадцати и его маленькую сестру?

Таисия кивнула.

— И что ты им принесла?

— Так, по мелочи, только чтобы переоделись. Уж очень одежда на них… грязная.

— И все‑таки?

— Ну… Ромке джинсы свои… почти новые, честно, я их раза два надевала. И футболку черную. Ее баба Поля покупала для дачи, а я черный цвет не люблю, вот и не носила.

— А малышке?

— Платье и трусики.

— Тоже свои?

Таисия почему‑то покраснела и, будто оправдываясь, смущенно призналась:

— Купить пришлось. В шкафах детских вещей не осталось, баба Поля давно раздала. Если правильно помню… она, кажется, в церковь все относила. Там отдавали нуждающимся, чаще — в многодетные семьи, баба Поля рассказывала.

Вячеслав покосился на пакет и улыбнулся:

— И ты купила белое платье?

— Да. Очень красивое.

— Непрактично!

Таисия растерянно молчала. Вячеслав хмыкнул:

— Сама прикинь — малышка сидит практически на асфальте, твое белое платье через минуту придется отправлять в стирку… — И хмуро рассмеялся. — Впрочем, о чем я? Какая стирка? Ты ведь видела этих детей, хорошо, если у них есть дом…

— Я… не подумала. Глупо вышло, ты прав.

— Не переживай, — добродушно улыбнулся Морозов. — Белое платье все равно лучше грязных лохмотьев.

Глава 11

Все, все, все…

Два месяца пролетели незаметно, лето сменилось на удивление теплой осенью. Таисия жила как во сне. Казалось, она никогда не была настолько счастлива, настолько спокойна и безмятежна. Если это сон, ей не хотелось просыпаться.

Таисия впервые не мучилась собственным несовершенством. Впервые не задумывалась о будущем. Впервые не страдала от одиночества. И засыпала мгновенно, едва голова касалась подушки.

Она жила как живется. Просто бездумно плыла по течению. И время летело незаметно, у нее минуты лишней не оставалось на глупые рефлексии.

С утра Таисия бежала на работу. В обеденный перерыв они встречались с Вячеславом у небольшого ювелирного магазина. Он ждал в машине, за квартал от офиса.

Именно Таисия потребовала «конспирации». Она неизменно сбегала из офиса через черный ход.

Все окна небольшого отдела выходили на улицу, даже любопытная Симонова до сих пор не знала, что у Таисии свидания. Считала, она ходит обедать. И одобряла: глупая Таська наконец стала думать о собственном здоровье. Не сидела больше на одном кофе, уткнувшись носом в книгу или монитор, а нормально питалась и гуляла на свежем воздухе.

По счастью, составить компанию Света не предлагала!

Морозов посмеивался над «чудачествами» девушки, но не возражал. Эти «детские игры» возвращали ему молодость, история собственного брака постепенно затягивалась дымкой и уходила в прошлое. Эмоции вдруг перестали быть затертыми, Морозов снова учился радоваться жизни.

Пусть Таисия не разрешала встречать ее у дверей, пусть он до сих пор не знал толком, где она работает, а сама Таисия никогда не интересовалась, кто он и что он, не задала ни одного вопроса о его доходах…

Невероятно, но она вообще не задавала вопросов.

Никогда.

Непрактичность Таисии потрясала. Вячеслав уже не сравнивал ее с Лизой, как делал невольно в первые дни, — между девушками не оказалось ничего общего.

Словно они росли в параллельных мирах. Не совпадали приоритеты, нравственные ценности, отношение к детям и животным, богатым и нищим, здоровым и калекам, деньгам и вещам, книгам и фильмам…

Морозову нравилось осторожно подбрасывать Таисии информацию к размышлению, а потом слушать ее вдумчивые комментарии. Он каждый раз удивлялся нетривиальности ее мышления. При внешней робости Таисия умела отстаивать свое мнение и практически не ссылалась на авторитеты.

Впрочем, нет, ссылалась.

На свою няньку!

Баба Поля наверняка была еще более неординарна, чем воспитанница. Вячеслав сожалел, что не успел с ней познакомиться. Ничуть не сомневался — Таисия стала ТАКОЙ именно благодаря колоритной старухе.

* * *

За несколько недель девушка узнала свой город лучше, чем за всю жизнь. Вячеслав возил ее обедать в кафе и рестораны, Таисия во время поездок прилипала к окну, жадно рассматривая улицы и людей, будто впервые видела. Огромный промышленный город был похож на отдельную страну с мешаниной обычаев, национальностей, вероисповеданий и кухонь.

Таисии внезапно понравилась новая жизнь. Понравилось находиться в круговерти событий. Даже кафе и рестораны — Таисия раньше ненавидела их! — теперь нравились.

Вячеслав не диктовал ей, что заказывать. Не заставлял непременно есть фрукты. Не выговаривал за плохой аппетит. Не требовал доесть хотя бы мясо. Не вытаскивал танцевать на глазах у всех, если она была не в настроении. Не обвинял в дикости и неумении общаться. Не перечислял регулярно ее комплексы. Не напоминал о косметике. Спокойно принял ее манеру одеваться…

Вячеслав просто наблюдал за ней. Наблюдал, как за диковинной птицей, случайно оказавшейся у него в саду. Неназойливо и с интересом.

Девушка постоянно ловила на себе его вдумчивый взгляд, частенько — бесстрастный, почти всегда спокойный и доброжелательный.

Таисии легко дышалось рядом с Вячеславом. И она постоянно сравнивала его с Бекасовым.

Ругала себя за это. Ненавидела. И сравнивала. На любую мелочь ее сознание реагировало однотипно: а вот Федор Федорович…

Только сравнения оказывались не в пользу Бекасова.

Всегда.

И все же… все же… Таисия не забывала о нем. Правда, за эти секунды, минуты, часы, недели и месяцы она ни разу не назвала его Федей! Только по фамилии и имени‑отчеству. Таисия держала данное себе слово.

А когда они встречались — Федор Федорович по‑прежнему заглядывал к ней, — держалась корректно и почти не поднимала глаз. Так было легче… сохранять безмятежность.

Таисия редко выходила с Вячеславом вечерами, отговаривалась усталостью после рабочего дня. И в то же время наотрез отказалась перейти в его фирму — и правда, какая разница, где работать экономистом? К тому же Таисия привыкла к коллегам, особенно жаль ей было расставаться с Валерией Степановной.

Несколько раз они с Вячеславом ездили в театры. Дважды — за город на шашлыки. Иногда гуляли в сквере.

Вот уж от кого Таисия была без ума, так это от Суслика — потрясающе милый пес! Внешне грозный и даже страшноватый, на деле — ласковый, как дитя. И редкостный лакомка.

Криволапый горбоносый Суслик отвечал Таисии взаимностью. У нее обязательно в карманах лежало что‑нибудь вкусненькое для него, Суслик мгновенно это усвоил.

К тому же у Таисии были волшебные руки. Хозяин не умел так нежно гладить его по голове, по брюшку или чесать за ухом.

Как ни странно, Вячеслав еще не видел ее квартиру, а Таисия упорно отказывалась зайти к нему на чашку чая или кофе. Хотя не сомневалась ни секунды в его порядочности. Просто… не хотела спешить.

Морозов не настаивал. Он опасался спугнуть эту необычную девушку неосторожным движением, вопросом и даже взглядом. Радовался самому факту ее появления в своей жизни и не желал торопить события.

Ему впервые нравилось в человеке все. И обманчиво неяркая внешность, и манеры, и внутренний мир — ни на что не похожий, мучительно заманчивый…

Вячеслава не раздражали рассеянность Таисии, ее внезапная задумчивость, ответы невпопад и оторванность от реальной жизни.

Он спокойно принял ее заботу о маленьких беспризорниках и наивные рассуждения — опять баба Поля! — что непременно нужно делиться с ближними. Стыдно не замечать голодных детей, а самой есть досыта; стыдно иметь забитый одеждой шкаф, когда кто‑то рядом ходит полуголым…

И ладно бы взрослые, способные позаботиться о себе, а то ведь дети!

Морозов не пытался с ней спорить. Он просто вмешался по‑своему в жизнь Романа и его младшей сестры. Побывал как‑то вечером у них дома, посмотрел на пьяное чучело, бывшее по какому‑то недоразумению отцом, поговорил с соседями…

И уже на следующий день отправил мужика в частную клинику, где тот наконец протрезвел впервые со смерти жены. А потом показал видеофильм минут на сорок, чтобы этот кретин полюбовался, до чего довел собственных детей — грязные, вечно голодные, никому не нужные, превратившиеся в жалких побирушек…

Вот интересно, каково ТАМ его любимой жене, ведь это и ЕЕ дети, разве он об этом забыл? Таисия, например, искренне верила, что бедная женщина все видит…

Морозов не ошибся, лекарство оказалось сильнодействующим: у мужика глаза побелели от ужаса, когда он осознал, что натворил.

Дальнейшее оказалось просто: оставалось чуть помочь ему. В долг, разумеется, в долг, и только ради детей, иначе…

Иван Корякин, отец Ромки и Катеньки, на удивление, не пропил и не забыл окончательно такие понятия, как гордость и человеческое достоинство.

Корякин провел по требованию врачей три недели в больнице. На это время Морозов поместил ошеломленных переменами детей в соседскую семью, хорошо заплатив за их содержание.

Потом нанял бригаду строителей, и запущенная, неимоверно грязная квартира снова стала пригодна для житья. Купил недорогую, самую необходимую мебель — понятно, в долг! — иначе Корякин не принял бы. Через три недели устроил мужика по специальности в неплохую автомастерскую… все.

На этом история закончилась. Для Морозова — точно.

А для Таисии все закончилось еще раньше: как только несколько дней подряд не застала у кафе детей, и Антонина Павловна сообщила ей, что Ромка с Катенькой здесь больше не бывают, мол, все у них наладилось, отец пришел в чувство и сейчас лечится, мальчишка с девчонкой тоже неплохо устроены, кто‑то из персонала рассказывал, они в соседних подъездах живут…

Морозова не задевало, что Таисия не узнала о его участии в судьбе детей, да и не считал он, что сделал что‑то особенное. Вот потратить на белое платьице нищему ребенку два дневных заработка — это да, это серьезно. А он… ему благотворительность ничего не стоила, так, копейки — о чем говорить?

Морозов не считал себя добрым. И не задумывался о проблемах социальных низов, пока не сталкивался с этими проблемами лоб в лоб. Он не страдал из‑за несовершенства мира, как Таисия, Морозова практически все в нем устраивало.

Наркоманы, алкоголики, нищие, бомжи… неизбежное зло. Жизнь каждого в его собственных руках, и, если человек сам готов спустить ее в унитаз, флаг ему в руки, при чем тут он, Морозов?

Вячеслав не жалел, что помог Корякину, главное — Таисия теперь свободна и не спешит в обеденный перерыв к кофейне.

* * *

Таисия и раньше частенько «медитировала» перед портретами бабы Поли, мысленно беседовала с ней. Так она не чувствовала себя одинокой, никому не нужной. Сохранялась хотя бы иллюзия того, что она не одна, что ее любят и о ней заботятся. Пусть даже Федор Федорович прав, и она все это сама напридумывала, ну и что здесь плохого…

Теперь Таисия могла часами смотреть на нянины фотографии, вопросительно и с надеждой, будто ждала указаний. Отходила печально и неохотно, так и не получив прямого ответа на вопрос: все ли правильно в ее жизни, или забрела куда‑то не туда?

Если честно, Таисия и сама не знала, что предпочла бы услышать.

Свое одиночество в эти месяцы Таисия почему‑то ощущала особенно остро. Постоянное беспокойство, какая‑то душевная неустроенность мешали ее странному счастью. И ее интуиция молчала, как Таисия к себе ни прислушивалась, чтобы лучше разобраться в происходящем.

Ведь что‑то все‑таки мучило ее! Что‑то она чувствовала! Не предупреждение о грядущем несчастье, не тревогу необъяснимую, а… волнение. Совершенно непонятное волнение.

Даже не волнение — ожидание. Да, пожалуй, именно ожидание. И ждала Таисия, кажется, чего‑то хорошего, очень хорошего — любви, быть может?

Она и в бабе Поле замечала это странное ожидание. А иной раз, как Таисии чудилось, улавливала и нетерпение. Будто баба Поля устала от неопределенности ее существования, будто хотелось ей ускорить события…

* * *

Таисия по‑прежнему дружила с Эльвирой Эмих. Даже не то чтобы дружила…

Просто они продолжали встречаться. Элька приходила почти ежедневно, не игнорируя выходные. Забегала по‑дружески, без приглашений, как к себе домой.

Элька никогда предварительно не интересовалась планами Таисии. Спокойно воспринимала ее уходы, если подруга вдруг убегала на свидание с Вячеславом. И откровенно радовалась этим встречам. Расспрашивала потом: кто что сказал, как посмотрел да почему Таисия до сих пор не пригласила его в дом. Мол, сколько можно бродить по улицам, уже не лето, а сама Таисия давно не ребенок…

Скупые ответы подруги Эльку не раздражали. У нее и из них складывалось вполне определенное представление о Вячеславе как о человеке приличном и достаточно обеспеченном.

Элька не понимала равнодушия и бездействия Таисии. Считала — глупо упускать классного парня. И удивлялась про себя, что могло привлечь его в диковатой девчонке. Неплохой, конечно! Но предельно наивной и явно не от мира сего.

Элька часто оставалась ночевать, как‑то незаметно приучив Таисию к мысли, что это нормально, и узурпировав на веки вечные диван в гостиной. В ванной появились ее зубная щетка, косметика, банное полотенце и махровый халат. В прихожей стояли ее тапочки. На журнальном столике лежали Элькины книги.

Как‑то сложилось, что именно у Таисии она встречалась с Бекасовым. Будто случайно. И практически всегда они уходили вместе. По разным причинам.

То Федор Федорович предлагал проводить ее хотя бы до автобусной остановки. То оказывался на машине и тогда уж подбрасывал до самого дома. То вдруг приглашал обеих девушек в ресторан, Таисия неизменно отказывалась, а Элька так же неизменно соглашалась. То у него в кармане оказывались «случайно завалявшиеся» билеты в театр…

Забавно, но Эльке никак не удавалось затащить Бекасова к себе «на чай». Федор Федорович не отказывал явно, просто вечно спешил куда‑то, клятвенно заверял, что непременно зайдет в следующий раз.

Назавтра он опаздывал на встречу с другом. Через день его ждала мать, он обещал переночевать в родном доме и поговорить с ней, а уже поздно. Еще через два дня Бекасов тряс перед ее носом билетом на самолет — срочная командировка. Потом бывший однокурсник звонил среди ночи и просил о помощи…

В глазах Бекасова Элька читала искреннее сожаление, что вот так неловко все складывается — он бы рад, но… И верила, потому что обычно жизнь сталкивала с парнями, мечтающими остаться с ней наедине. А уж получить приглашение «на чашечку кофе» или «на чай»…

Элька злилась на весь мир — ведь она практически прямым текстом предлагала этому странному типу… гм… себя, у Бекасова же будто временно отказывали мозги. Или он не слышал ее?

* * *

Элька плохо понимала, что происходит. Федор Федорович не просто ей нравился, Элька ни об одном мужчине не думала так много. Уверяла себя, что совершенно к нему равнодушна, однако…

Каждый день в постели она перебирала драгоценные воспоминания и не могла заснуть. Любая мелочь казалась значительной, любые слова или поступки Бекасова были отмечены особым смыслом, любая встреча наполняла ее глупым девчоночьим томлением.

Элька ежевечерне ждала звонков Бекасова, ее мучило его упорное молчание. Ведь она лично сунула Бекасову в руки визитку, а он почему‑то не звонил.

Смешно, но Элька надеялась, что Бекасов потерял визитку. Пусть он и не походил на человека, что‑то теряющего или что‑то забывающего.

К девяти часам вечера Элька спешила к Таисии.

Почему нет? Они подруги, и Бекасов, с его глупым гонором, тут ни при чем, мало ли с кем Таська дружит…

Федор Федорович… и не нравился ей особо.

Эльке приятнее люди утонченные, интеллигентные, Бекасов же — настоящий громила, и ведет себя соответственно, словно только что из лесу вышел. И к женщинам у него отношение странное — снисходительное и покровительственное, что унизительно… наверное.

Элька с негодованием отвергала предположение, что влюблена!

И ни капли не сомневалась — сам Бекасов от любви еще дальше.

Временами Элька ловила на Таисии странно напряженные взгляды Федора Федоровича и непроизвольно сжимала кулаки — в эти секунды она почти ненавидела новую подругу. А уж как ненавидела себя за непонятную зависимость…

По счастью, Таисия ничего не замечала.

Эльке иногда казалось — подруга жила как во сне, и герои книг для нее были более реальны, чем Бекасов, например, или Славик.

Тася будто грезила наяву. Чтобы поболтать, мало было ее окликнуть, приходилось обязательно дотронуться, а то и потрясти за плечо. Иначе Таисия витала в облаках, ничего не слышала и не видела.

Элька старалась не задумываться, какие отношения связывали этих двоих — таких разных и в то же время неуловимо схожих в чем‑то главном.

Раз и навсегда Элька сказала себе — давняя детская дружба. И порядочность Бекасова. Всего лишь.

Не мог он оставить беспомощную Таську один на один с этим миром!

А жаль.

Элька изо всех сил старалась доказать, что Тася теперь не одна, Бекасову не о чем беспокоиться.

И боялась — а вдруг поверит?

И не придет завтра.

* * *

Бекасов в жизни не чувствовал себя настолько глупо. Всегда считал себя человеком жестким, довольно практичным, не склонным к пустым фантазиям.

Реалист, прагматик, немножко циник — это все он, Федор Федорович Бекасов. Именно таким он себе нравился. Именно таким он себя видел.

Федора Федоровича со школы бесили романтические бредни Мелкой о неведомом принце, который непременно появится рядом и сделает ее счастливой. И это бы ладно, любая девчонка, как Федор Федорович понял из книг и уроков литературы, мечтает о «принце на белом коне», это нормально. Как и грезы о счастье.

Но почему этот сказочный персонаж непременно должен был назвать ее полным именем?! И как можно искренне верить в подобные глупости?!

Этого Бекасов не понимал и понимать не хотел.

И злился на бабу Полю, заморочившую девчонке голову. Мелкая и без того вечно витала в облаках, не замечая реальности, старуха же ее буквально закодировала.

Мысль, что какой‑нибудь кретин случайно назовет девчонку Таисией и малышка по наивности решит, что именно он — ее судьба, приводила Бекасова в бешенство, а собственная беспомощность заставляла скрежетать зубами.

В бекасовских ночных кошмарах этот подонок менял физиономии так же часто, как кокетливая барышня платья, но неизменно оставался писаным красавцем — высоким и плечистым. И дурашка Мелкая млела от восторга, ибо гаденыш частенько маскировался под ее любимых биатлонистов, девчонка же обожала этот вид спорта и во время чемпионатов мира буквально прилипала к экрану телевизора.

Бекасов еще со школы готов был придушить любого, рискнувшего назвать Мелкую полным именем! Исключительно для профилактики, чтобы девчонка не наделала глупостей.

Бекасов не сомневался: с Мелкой его связывала только жалость. И взятые на себя обязательства.

Никогда он не смотрел на нее как на девушку. Прекрасно зная дату рождения, Бекасов и сверстницей ее не считал — только младшей, только подопечной.

Никто настолько не нуждался в его защите, как Мелкая! Бекасов понял это сразу же, как только узнал о смерти ее родителей и всмотрелся в полные слез серо‑голубые глаза — настоящие озера, совершенно прозрачные, удивительно светлые, бездонные, затягивающие.

Именно тогда Федор Федорович почувствовал себя мужчиной.

Ни победы на соревнованиях, ни многочисленные кубки и медали, ни рост, ни физическая сила ничего не значили в жизни Бекасова, разве что гордость немного тешили. А вот зависимость Мелкой, ее беззащитность и слабость, ее доверчивость и странная, почти невероятная чистота, которой давно лишился сам…

Порой Бекасов проклинал собственную глупость: добровольно навесить на себя подобный хомут — настоящий идиотизм.

Он идиот, точно. Полный, круглый и даже квадратный. Редкостный, можно сказать. Об этом неустанно твердила младшая сестрица, и Бекасов ей верил: Ксюха — девочка умненькая.

Сколько Бекасов себя помнил, Мелкая безумно раздражала его своей… нездешностью. Невесомостью. Хрупкостью. Оторванностью от жизни. Даже несовместимостью с ней.

Последнее Бекасова пугало. Ему постоянно чудилось, что с девчонкой вот‑вот что‑нибудь случится. И непременно — гадостное, страшное, о чем и думать‑то не хочется.

Например, она могла в любой момент попасть под машину. Никогда не смотрела на дорогу, вечно грезила о своем, не замечая ничего вокруг. Ругай ее не ругай… проще довести девчонку до дому и сдать на руки няньке!

Мелкая могла запросто простудиться от самого слабого сквознячка. Только в старших классах она дважды попадала в больницу с воспалением легких, и Бекасов страстно ненавидел себя — не уберег.

Мелкая могла вляпаться в скверную историю из‑за своей доверчивости. В ее понимании — плохих людей не существовало вовсе. Бекасова в дрожь бросало от наивных теорий о божественной сущности человека и его стремлении стать лучше, приблизившись таким образом к Творцу.

В результате Федор Федорович ссорился на кухне с бабой Полей — ее басни! — и старался сопровождать Мелкую всюду, где только мог.

Наконец, девчонка могла элементарно заблудиться!

Бекасова почти год преследовали кошмары после случая, когда Мелкую занесло — книгу читала на остановке, чтоб ее! — в пригородную маршрутку. И домой она вернулась лишь к двенадцати ночи, на случайных попутках. Естественно, денег с собой у нее не оказалось.

Бекасов чуть не свихнулся, объясняя в милиции, что Гончарову непременно нужно объявить в розыск, и как можно быстрее. Не та она девчонка, чтобы забыть о времени и зависнуть у подруг. Да и нет у Гончаровой подруг, и парня тоже нет, они что, с ума посходили — какие парни?! Гончарова совсем ребенок — ну и что, что они одноклассники? Это вовсе ничего не значит, вот если бы это была не Мелкая — другое дело, тогда — пожалуйста…

Бекасов ничуть не удивился, услышав от Мелкой, что она не заметила, куда едет, — ей, видите ли, повезло, она сразу же села. И книга попалась интересная, поэтому как Мелкая могла понять, что они в дороге слишком долго, подумаешь, не десять минут ехали, а полтора часа… и потом — все же хорошо кончилось?

Бекасов чувствовал себя спокойно, только когда девчонка находилась на его глазах. Или сидела под замком в своей комнате.

Впрочем, когда бабы Поли не стало, стены квартиры перестали казаться Бекасову надежными. Мелкая запросто могла открыть дверь любому, хоть кол ей на голове теши. Вечно забывала посмотреть в глазок или спросить — кто там, на площадке.

А что стоил ее лепет об интуиции?

Наивные игры в посмертное присутствие няньки?

А ожидание принца, который непременно назовет ее полным именем?!

Странная дружба с Таисией не мешала Федору Федоровичу встречаться с девушками, хотя всерьез ему никто не нравился — ну не везло Бекасову на влюбленности, и все тут.

Эти отношения редко продолжались больше месяца и постфактум, как правило, вызывали у Бекасова лишь чувство брезгливости.

Федор Федорович с легкостью менял случайных знакомых и, посмеиваясь над собой, как мальчишка, мечтал о настоящей любви. Понимал, что глупит, и по‑детски обвинял во всем бабу Полю с ее сказочками о высоком предназначении человека и его второй половине, без которой он, Бекасов, как бы и не человек вовсе. Правда, старуха честно признавала, что далеко не всякий способен на любовь, — выходит, он как раз из бездарей, ну и ладно, ну и не очень‑то хотелось…

Эльвира Эмих была симпатична Бекасову. Причем не только внешне, что уже немало, и он прекрасно это понимал.

Федору Федоровичу казалось — они похожи в чем‑то важном. По крайней мере, оба достаточно прагматичны, а значит, смогут стать не только любовниками, но и друзьями.

Казалось бы, все благоприятствовало его планам. Подруга Мелкой открытым текстом давала понять, что и он ей нравится. Мало того, Эльвира не раз звала к себе. Еще пару месяцев назад Бекасов ни за что не отклонил бы подобного приглашения, теперь же…

Теперь Бекасов отказывал Эльвире на удивление твердо. Злился на себя, не понимал толком, что с ним, и клялся, что вот в следующий раз непременно… А назавтра находил новые причины отложить визит.

Ну не мог Федор Федорович лечь в одну постель с этой симпатичной и бойкой девицей! Если честно, его мутило от одной мысли об этом.

Еще больше Бекасова мутило от мысли, что у Мелкой появился приятель. Он гнал от себя совершенно бредовую идею — именно после этой новости его перестала интересовать Эльвира Эмих. Равно как и остальные девицы.

Такого просто не могло быть!

Проще считать, что в нем проснулся собственник, — уж слишком привык он за эти годы опекать девчонку. Привык быть единственным, на кого она могла опереться.

И это все.

Все!

Федор Федорович с трудом представлял молодого парня, называющего свою девушку полным именем. Светлана, Наталья, Ольга, Таисия — все это больше подходило для анкетных данных, чем для общения.

Правда, сумасшедшая баба Поля произносила полное имя Мелкой, как рублем одаривала. Оно в ее устах звучало так, словно каждая буква выписана заглавной и непременно с виньетками! Но чтобы современный мужик…

Стыдно признаться, но Бекасов опустился до слежки. Услышав от Эльвиры — девица совершенно не умела хранить секреты, — что «влюбленные» встречаются вечерами в сквере и вместе выгуливают собаку, Бекасов решил взглянуть на парня. Только чтобы составить о нем собственное мнение. И объяснить потом глупой девчонке, с кем та связалась.

Бекасов почему‑то не сомневался, что парнишка окажется жалким типом, эдаким плюгавеньким мужичонкой. Обязательно жутким педантом — кто еще мог звать девушку полным именем?! — и занудой. Считал, Мелкая приняла парня только из‑за пророчества, уж слишком она верила няньке.

Он был буквально шокирован, увидев Мелкую с высоким, достаточно дорого одетым мужчиной, лет на десять старше. Приятным внешне, этого не отнимешь, как бы ни хотелось.

Стиснув зубы, Бекасов неохотно признал: этот лощеный тип чуть ли не влюблен в девчонку, тут ошибиться трудно. Пока Мелкая увлеченно играла с уродливым псом — Сусликом — ха! — он глаз с нее не спускал, уж ТАК смотрел…

Бекасов в кровь разбил костяшки пальцев о старую березу и в сердцах едва не прибил любопытного бультерьера, подбежавшего знакомиться. Хорошо, пес не выдал его лаем.

Бекасов наблюдал за троицей из‑за деревьев и нервно выкуривал сигарету за сигаретой. Больше всего ему хотелось подойти и за руку, бесцеремонно, утащить Мелкую из парка, не говоря ни слова. Усадить в машину и увезти домой. Лучше к себе.

А холеного мужика приголубить как следует, чтобы не лез в другой раз к чужим девчонкам, не подтасовывал факты в свою пользу — тоже нашел «Таисию»…

И не обязан Бекасов что‑либо объяснять Мелкой!

Он знает, что делает, этого вполне достаточно!

Он мужик, и точка.

Бекасова трясло от плохо контролируемой ярости, он с трудом заставлял себя оставаться на месте.

Нет, если бы обещанный давним предсказанием «принц» — Славик, кажется? — не выглядел стопроцентно добропорядочным… Если бы не держался с Мелкой так, словно они находились в воскресной школе под надзором тысяч глаз… Если бы Мелкая не смотрела на него доверчиво, а криволапый Суслик не скакал вокруг девчонки ласковым зайцем…

Короче, ни одного повода вмешаться!

Бекасов за эти месяцы похудел на двенадцать килограммов, вся одежда мешком висела. Даже мать встревожилась, все пыталась подкормить его лишний раз. Осторожно расспрашивала, все ли у него в порядке, как Таечка, не болеет ли, она такая слабенькая…

Бекасов едва не зарычал от внезапной тоски, стоило подумать, что мать единственная, как выяснилось, понимала суть его странных отношений с Мелкой. А он, болван несчастный, злился на ее деликатные намеки — мол, она не отказалась бы когда‑нибудь назвать Таечку невесткой.

Столько лет был слеп и глуп, как пробка!

Оказывается, хватило угрозы потерять девчонку, чтобы раз и навсегда прочистить мозги.

У Бекасова дыхание перехватывало, стоило подумать, что он больше не увидит ее. Не услышит никогда чистого негромкого голоса. Не заглянет в глаза — удивительно прозрачные, меняющие цвет в зависимости от настроения. Не коснется случайно изящных, слабых пальцев. Не вдохнет запаха легких волос, тонких, словно осенняя паутина, так же серебрящихся на солнце…

Лучше не жить!

С другой стороны, а вправе ли он вмешиваться? Вполне могло быть, что с Морозовым — Бекасов разузнал об избраннике Мелкой все! — она будет счастлива, почему нет?

Мужик небедный, два вуза за спиной, собственное дело, воспитан неплохо и не злой. Слышал Бекасов кое‑какие сплетни о его первом браке. Бывшая жена до сих пор деньги из него выжимает, а ведь как скверно расстались…

Морозов неплох, незачем себя обманывать.

И гораздо состоятельнее Бекасова.

Что он может предложить Мелкой, кроме себя? Свой сомнительный бизнес? Жалкой прибыли едва хватало на самое необходимое!

Правда, Бекасов не собирался заниматься тротуарной плиткой все жизнь, были у него кое‑какие наметки, и даже первые шаги уже сделал. Нужные договоры подписаны, послезавтра он получит обещанный кредит, и тогда года через два‑три…

Бекасов тысячи раз восстанавливал в памяти сцену в парке и глупо утешал себя — в самой Мелкой особой влюбленности незаметно. Она держалась с Морозовым как с любым из знакомых — спокойно и отстраненно. Больше думала о своем и постоянно забывала, что в парке не одна.

Жаль, Морозова это не раздражало!

И пса тоже, как ни странно. Этот увалень не ленился напомнить о себе весьма энергично. А Мелкая лишь смеялась и прикрывала лицо руками, Суслик все норовил ее лизнуть.

Чтобы выбить из головы дурные мысли, Бекасов работал так, как не работал в жизни, буквально на износ. И за день успевал столько…

А вечером все равно спешил к Мелкой — в конце концов, почему он должен что‑то менять?

Бекасов старательно делал вид, что не в курсе ее нового знакомства. Равнодушно позевывал, когда Эльвира пыталась что‑то рассказывать. Привычно подтрунивал над подругами. Демонстративно ухаживал за Эльвирой. Выговаривал Мелкой за легкие кроссовки на тонкой подошве, забытую кофточку, прохладно все‑таки…

Он сам не знал, на что надеялся.

Проклинал бабу Полю — напредсказывала на его голову.

С неприязнью всматривался в фотографии.

Физиономия старухи на всех снимках без исключения почему‑то казалась Бекасову довольной‑предовольной, словно у кошки перед полной миской сметаны. Бекасов злился — так и до шизофрении недалеко.

Временами Бекасов ненавидел себя за эти спектакли и чувствовал вину перед обеими девушками.

Он упорно подражал страусу, прятал голову в песок!

Эльвира продолжала на что‑то надеяться, а он не решался объясниться, да и что бы он ей сказал? Что безнадежно влюблен, только недавно это понял, и до сих пор не может смириться?

А Мелкая… Мелкую он должен был оставить в покое, и как можно быстрее. Морозов куда лучший вариант, чем он сам, — Бекасов отлично это понимал.

Да, понимал.

Да, должен был.

Но… не мог!

Глава 12

К черту предсказание!

Первые дни ноября выдались теплыми и солнечными. Таисии иногда казалось, что вернулось лето, и она по‑детски радовалась бесхитростному и щедрому подарку природы.

Таисия как‑то особенно полюбила прогулки в сквере — из‑за Суслика, наверное. Ей нравилось наблюдать за псом. Грозный внешне бультерьер вел себя словно дитя малое, радовался солнцу и лету ничуть не меньше ее.

Он кругами носился вокруг, смешно вывалив из пасти язык, тяжеленький, криволапый и одышливый, настоящий бочонок на ножках. А то заваливался на спину и, восторженно повизгивая, катался по траве. Или приносил к ее ногам различные сокровища, у Суслика оказалось доброе сердце.

Таисия не знала, смеяться или плакать, когда ей на кроссовки выплевывали плесневелый кусок черного хлеба или селедочную голову. Как‑то пес пожертвовал огромный мосол, на нем еще сохранились волокна вонючей слизи. На днях принес почти килограмм докторской колбасы, чуть подвяленной и не слишком свежей, понятно.

Где Суслик все это находил, оставалось тайной. На первый взгляд сквер выглядел чистым, она сама видела здесь по утрам дворника с метлой.

По просьбе Вячеслава Таисия отвлекала пса. Вполне искренне благодарила, почесывала при этом выпуклое тепленькое пузцо, похлопывала и поглаживала мощную шею. Суслик блаженно жмурился, постанывал от удовольствия и крутился под ее руками, подставляя под нежные пальцы новые местечки.

Хозяин же торопливо заворачивал в пакет и относил к дальней урне найденные нюхливой собачкой подношения.

Потом Таисия поднималась с колен, а озадаченный бультерьер суетливо утюжил носом траву, обегал сквер. Бедняга пытался понять, куда пропали его сокровища, и не мог — не подозревать же любимого хозяина в таком изощренном коварстве? Мало ли, что на поляне поверх прежних — только его запахи…

Он выглядел так забавно, что Таисия хохотала и вытаскивала из кармана сырное печенье. Отходчивый Суслик моментально успокаивался и забывал о несчастье, он обожал рассыпчатые песочные палочки со вкусом плавленого сыра.

Таисия старалась радоваться и Вячеславу, но получалось плохо. Нет, конечно, он не мешал, с ним рядом она чувствовала себя комфортно и спокойно, но…

Таисия постоянно отгоняла предательские мысли — вот бы на его месте оказался Бекасов…

И сердилась на себя.

По всему выходило, баба Поля права, ее судьба именно Вячеслав. И дело не в давнем предсказании, подумаешь — назвал ее полным именем…

Нет, конечно, это тоже важно!

Просто как подтверждение правоты бабы Поли.

Следующее подтверждение маячило перед глазами Таисии практически каждый вечер. Вернее, два подтверждения — Элька и Федор Федорович.

Оба вместе и каждый по отдельности.

Элька, например, и не скрывала, что Бекасов ей нравится, даже очень сильно нравится. Таисию это не удивляло — к нему всегда липли красивые девчонки, еще со школы. Ничего странного, что Элька так быстро сдалась.

Суть в другом — сам Федор Федорович изо дня в день выказывал полнейшее равнодушие к Таисии и ее проблемам.

Он никак не реагировал на постоянные Элькины намеки — нет, самые подробные рассказы! — о Вячеславе и его несомненной любви к ней, к Таисии. Элька выкладывала любые мелочи, ежедневно выжимала их из подруги, а Федор Федорович спокойно пил кофе и откровенно позевывал.

Ему было все равно, что они с Вячеславом каждый день обедали вместе. Все равно, что ходили вместе в театры или музеи. Все равно, что вместе гуляли вечерами. Все равно, что вазы в доме занимали подаренные Вячеславом цветы. Все равно, что Таисия нашла наконец обещанного бабой Полей суженого и собиралась за него замуж…

Наверное, Федор Федорович даже радовался, что вот‑вот избавится от хлопот и спокойно займется личной жизнью. Мало того, он спешил наладить ее уже сейчас, на глазах у Таисии!

Иначе с чего бы Бекасов так демонстративно ухаживал за Элькой? Говорил ей комплименты? Провожал чуть ли не каждый вечер до дому? Смеялся любой ее шутке? Будто нечаянно касался ее рук, плеча или волос? Громогласно сожалел, что они не встретились раньше?

И не замечал Таисию.

Девушке иногда казалось, что она скоро возненавидит Бекасова. И не захочет больше его видеть.

Таисия несколько раз пыталась позвонить ему и сказать, чтобы не приходил — мол, вечером занята, у нее гость, посторонние в доме не нужны. Как и свидетели. Все‑таки предстояло свидание с суженым…

Она и позвонила бы!

Если бы телефонная трубка не становилась неподъемной. И не падала бы из дрожащих рук. А баба Поля не смотрела бы так насмешливо. И не звенело бы в ушах от глупого, непонятного волнения.

Больше всего Таисия боялась, что именно этим вечером Бекасов не придет вовсе. И Элька не появится к девяти, как обычно. Не обязательно же им встречаться непременно у нее дома?

* * *

Сегодняшний день ничем не отличался от вчерашнего. И позавчерашнего. И такого же дня неделю назад. Или две недели? Три? Месяц?

Если не считать, конечно, того, что Таисия с самого утра не находила себе места: что‑то тревожило ее, мучило, кружило голову, сводило с ума невнятным обещанием скорого несчастья. И в то же время…

В то же время сердечко Таисии сладко ныло и подсказывало совершенно иное. Почему‑то казалось — вот‑вот все наладится.

Она старалась не думать — что именно. И упорно гнала мысли о Бекасове — он‑то здесь при чем?

У Таисии все валилось из рук, ничего толком не получалось. Завтракая, она для начала разбила заварной чайник. Минутой позже опрокинула турку на газовую плиту. Уронила с подоконника горшок с фикусом — правда, деревце осталось целым, его пришлось временно пересадить в эмалированную кастрюлю. Поругалась с бабой Полей — а нечего смотреть так понимающе и сочувственно и при этом молчать.

В результате Таисия едва не опоздала на работу.

Лучше бы она вообще туда не ходила!

Не успев появиться в отделе, Таисия зачем‑то поссорилась с Симоновой, будто Света в первый — или последний! — раз копалась в ее столе без разрешения.

Допустила грубые ошибки в расчетах, чем серьезно расстроила Валерию Степановну.

В обеденный перерыв наотрез отказалась встретиться с Вячеславом — соврала едва ли не впервые в жизни, что плохо себя чувствует.

Не захотела выслушать Эльку, дважды отговорилась срочной работой. Даже Симонова посматривала на нее укоризненно, настолько явно Элька расстроилась.

И наконец, чуть не сломала ногу, оступившись на ступеньках. Ну не могла Таисия оставаться в офисе! Ее почему‑то буквально трясло от волнения, она надеялась хотя бы на улице прийти в себя.

Только упав на крыльце и испачкав светлые брюки, Таисия заметила, что бабье лето вдруг кончилось и началась осень. Причем как‑то быстро началась, буквально за ночь.

Таисия погрустнела: как она утром этого не заметила? Оделась легко, на ногах всего лишь шлепки, зонт не взяла. Теперь плащовка совершенно мокрая, и капюшон тоже, видимо, она машинально натянула его на голову, когда вышла из дому.

Надо же — ничего не помнила! Даже каким транспортом добралась до офиса. И по какой улице к нему шла. Понятно — с самого утра голова не тем забита.

Может, это как‑то связано — ее настроение и погода? Было бы здорово, правда‑правда. Вот сейчас она как засияет, как запрыгает по ступенькам, как захохочет в полный голос…

Ага, как раз.

Самое время!

Таисия печально коснулась влажных пятен на коленях и пожала плечами: брюки не отряхнуть и не почистить. Сбегать домой переодеться? Еще и нога правая ноет в щиколотке, подвернула…

Таисия недоверчиво осмотрелась: как странно! Еще вчера над головой плавало солнце, воздух казался прозрачным, легким, город нежился в золотистом мареве неопавшей листвы, клумбы перед офисом радовали яркими красками, стриженая трава пахла терпко и свежо, в скверах летали обрывки тонкой серебряной паутины, Таисия ловила ее на счастье и смеялась…

Девушка зябко поежилась: неужели тучи нагнало за одну ночь? За одну ночь город утонул в серой мгле по самые крыши, и в воздухе повисла противная мелкая морось, и деревья вдруг сбросили листья под ноги прохожим…

Все это за ночь?!

Сердце кольнуло предчувствие скорой беды, но Таисия лишь головой тряхнула, прогоняя дурные мысли. И подумала — ни за что не станет прислушиваться к интуиции, надоело.

Другие же люди живут как‑то и думать о ней не думают. Может, ее вовсе нет, этой интуиции? А все дело в ее дурном воображении, да‑да, трусливом воображении…

И правда, хватит с нее предсказаний!

И мистики хватит!

Прав Федор Федорович — зря она верит так слепо во всякие глупости, вон как запуталась…

Все, решено — с этой самой минуты Таисия будет жить как все нормальные люди. Например, сбегает домой и переоденется. И не будет больше дергаться и волноваться по пустякам.

Таисия угрюмо усмехнулась: могла бы еще дома понять — она просто не выспалась. К тому же погода резко изменилась, в такой заплаканный день часто настроение никакое, сколько раз она читала об этом…

* * *

К вечеру дождь прекратился, но огромная туча только потяжелела. Она ощутимо давила на город и его обитателей, жадно, даже плотоядно обволакивала дома и деревья. Электрический свет не разгонял мерзкую мглу, фонари смотрелись жалко, они не горели — тлели.

Таисия чувствовала себя птицей в тесной клетке. Она металась по квартире, не в силах подчинить эмоции. Разум ее оказался бессилен. Временами Таисии чудилось, что она сходит с ума.

Забывая недавно принятое решение, Таисия то бежала к фотографиям бабы Поли, то, будто случайно, пыталась прислушаться к себе и разобраться таким образом в происходящем.

И терялась еще больше.

Баба Поля по‑прежнему молчала. Со всех снимков она смотрела на Таисию так печально, словно прощалась с нею, и в ее карих глазах стыла тоска.

У девушки дыхание перехватывало, леденели кончики пальцев, когда она вглядывалась в любимое лицо.

Сегодня баба Поля не пыталась о чем‑либо предупредить. Не напоминала об осторожности. Не подсказывала, что делать. Не подталкивала к чему‑то. Но Таисия ни капли не сомневалась: баба Поля прекрасно знала, что сегодня случится. Просто ждала.

Встревоженной Таисии чудилось: вот‑вот произойдет что‑то страшное, иначе с чего бы ее так колотило?

Дурацкое воображение!

Прав Федор Федорович — ей давно пора лечиться, иначе она окончательно сойдет с ума…

* * *

Таисия раз десять пожалела, что ушла с работы раньше времени. Валерии Степановне показалось, что она плохо себя чувствует…

Валерия Степановна почти выгнала ее, даже такси не поленилась вызвать. Вытребовала с Таисии обещание лечь в постель, когда придет, а перед сном непременно выпить горячего чая с медом или малиной. И не являться завтра в офис такой выжатой, лучше еще день полечиться.

Мол, какая из нее, синюшной, работница?!

Теперь Таисия не находила чем заняться. Подолгу стояла у окна. Знакомый с детства вид не успокаивал — все серо, уныло, мокро, даже крики мальчишек во дворе слышны как сквозь вату.

Таисия то и дело поглядывала на настенные часы, но время будто застыло, девушка напоминала себе муху в сиропе — то ли погибла, то ли еще жива. Стрелки часов двигались еле‑еле — до девяти вечера она точно не выдержит, просто выбросится из окна, и плевать на все.

Таисия пробовала читать, потом дремать, потом слушать музыку, потом смотреть семейные альбомы, потом гладить постельное белье, потом мыть посуду и чистить старое серебро…

Когда позвонил Вячеслав, Таисия настолько обрадовалась живому голосу, что зачем‑то согласилась выйти вечером — а ведь не хотела! — погулять с Сусликом. Правда, не раньше одиннадцати.

И заверила себя — только из‑за Эльки. Она обычно появлялась к девяти, очень невежливо бросать ее сразу же и сбегать. Вот позже, когда они немного поболтают и выпьют кофе…

А Бекасова Таисия не ждала.

Может, он и не придет вовсе.

Неужели правда не придет?!

* * *

Элька сердито наблюдала за Тасей: этим вечером подруга вела себя по меньшей мере странно. Не сидела в своем любимом кресле — нянюшкином! — не болтала всякие глупости, бестолково кружила по квартире. Что‑то суетливо искала, что‑то роняла, что‑то невнятно бормотала под нос…

В какую‑то секунду Эльке даже почудилось, что Тася беседует с одной из фотографий — то ли спорит со своей умершей нянькой, то ли оправдывается… показалось, конечно.

Элька чуть ли не силой затащила подругу на кухню и потребовала приготовить кофе — гость она или не гость?!

И внимательно наблюдала, как артистично Таська управляется с медной туркой, кофе у нее всегда получался на удивление вкусным. Ароматный, крепкий, тревожаще терпкий… Элька только здесь такой пила.

Она пробовала приготовить дома по Тасиному рецепту, вроде бы простенькому, но не вышло. Абсолютно все делала так же — выдержка у нее железная, — а вкус не тот, хоть плачь. А ведь она и зерна кофейные отсыпала из Тасиной жестяной коробки, чтобы наверняка исключить любую мелочь.

Элька не пыталась понять, что у подруги на уме, иногда ей казалось — Тася и сама не знает.

Смешно, но Гончарова не могла толком сказать, нравится ли ей Вячеслав! Встречалась с парнем третий месяц подряд, морочила ему и себе голову, а разобраться, что к чему, не умела.

Эльку не удивило бы, не выдержи Вячеслав таких странных отношений и брось он Таську. Все‑таки мужик старше лет на десять, человек достаточно серьезный — а тут самый настоящий детский сад. Таська его ни разу в дом не пригласила, в голове не укладывается! И у него не была.

Элька хмыкнула: правда, Вячеслав возился с бультерьером, словно мальчишка, — может, эти двое друг друга стоят?

Изредка Элька пыталась представить на месте Тасиного парня своего шефа, но воображения не хватало. Вячеслав Юрьевич та‑акой сухарь…

Этот не влюбится!

И с собакой ни за что не станет нянчиться.

Кстати, шеф вообще перестал обращать на Эльку внимание. Приказы и те отдавал по телефону, а если они случайно сталкивались, смотрел рассеянно, будто не видел ее.

Элька хмуро улыбнулась: в последнее время Вячеслав Юрьевич все больше отсутствовал. С утра прибегал, быстро и небрежно проводил планерку, какое‑то время висел на телефонах и подписывал бумаги, а потом исчезал на обед, с которого не всегда возвращался.

В прошлом месяце его целую неделю не было на месте. Элька не знала, что и думать, — вдруг он обанкротился и пора искать новое место работы?

По инерции Элька изредка кокетничала с шефом, но как‑то неуверенно. Не то чтобы он совершенно перестал ее интересовать…

Эльку по‑прежнему устраивали его счета в банках, квартира в центре, особняк в Подмосковье и недвижимость во Франции, да и внешне Вячеслав Юрьевич… как бы это сказать… э‑э‑э… был вполне, вполне.

Но Бекасов?! Неизвестно откуда свалившийся на ее голову Бекасов смешал все Элькины карты!

Девушка не знала, подходят ли они друг другу. Скорее нет, чем да. Не знала, нравится он ей и насколько благополучен материально. Она даже не знала, не влюблен ли Бекасов в эту маленькую бледненькую дикарку?!

Впервые в Элькиной жизни все отступало на второй план. На первом стояла элементарная задача хотя бы видеть его каждый вечер, пусть у Таськи. Слышать его насмешливые и порой ядовитые комментарии. Касаться нечаянно его руки, передавая сахарницу. Ловить взгляд невероятно синих глаз и… уносить с собой.

Жаль, приходилось делиться с Таськой!

Вот как сейчас.

Элька сама встретила гостя. Сама приготовила ему кофе, сама подала. Заставила съесть яичницу и искренне огорчилась плохому аппетиту, ей почему‑то казалось — Бекасов сильно похудел.

Элька по‑хозяйски достала из холодильника масло, нарезала сыра, сделала бутерброды. Сердито покосилась на Таську: подруга сидела на подоконнике воробушек воробушком, и это вместо того, чтобы позаботиться о гостях. Обняла свои тощие колени, уложила на них подбородок и дремала с открытыми глазами, до чего все же странная девчонка…

Впрочем, пусть сидит!

Элька протерла кухонным полотенцем влажный «дипломат» и рассеянно поинтересовалась — почему его не оставили в машине. Перехватила быстрый взгляд Бекасова на неподвижно застывшую Таську и раздраженно сдвинула брови: ну что ему в ней?!

— Почему ты не оставил «дипломат» в машине? — сердито переспросила Элька. — Какой смысл тащить его с собой? Вон весь мокрый! Что, снова дождь пошел?

— Ну, дождь не дождь… — невнятно пробормотал Бекасов, он как раз доедал последний бутерброд. — Моросит, кажется. Или уже нет? Мелкая, что скажешь?

Тася на своем подоконнике вздрогнула, но промолчала. Лишь плечами пожала.

— Если капает, — хмуро заметила Элька, — Таське придется зонт брать.

— Вряд ли. — Бекасов добавил в кофе топленое молоко. — Думаю, к утру дождь кончится, весь день льет, сколько можно…

— Ну, Таське сейчас идти!

— Это ночью‑то? — равнодушно буркнул Бекасов.

— А на свидания как раз по ночам и бегают, — засмеялась Элька, цепко наблюдая за Федором Федоровичем и Тасей.

Она отметила, как помрачнел Бекасов и как тут же уткнулся носом в свою чашку. Обхватил ее обеими руками, будто замерз.

Таська же побледнела еще сильнее. И уставилась в окно, словно могла хоть что‑то рассмотреть на улице в такую темень.

Не похоже, чтобы она рвалась к своему Славику! А ведь сама пообещала выйти к нему в одиннадцать. Ага, а сейчас без пятнадцати десять, жаль‑жаль…

Элька поставила поближе к гостю вазочку с печеньем и бодро воскликнула:

— Счастливая Таська!

— Правда? — процедил сквозь зубы Бекасов.

— Конечно, я бы тоже хотела влюбиться!

— Так за чем дело стало? Тебе кто‑то мешает?

— Ну…

— Вот он я, перед тобой. — Бекасов угрюмо улыбнулся, его радужки потемнели, они были уже не синие, а темно‑серые, почти свинцовые, как небо за окном. — Красивый, умный, почти богатый…

— Почти — это как? — кокетливо поинтересовалась Элька.

— Видишь этот скромный портфельчик?

— «Дипломат», что ли?

— Точно. Ты еще спрашивала, чего ради я потащил его под дождь, а не оставил в машине…

— А ты, кстати, не ответил!

— Прошу прощения. И отвечаю — мы с приятелем расширяемся. Теперь наша фирма не только производит плитку, но и выполняет дорожные работы. Мы уже получили кредит, закупили новое оборудование, арендовали помещение под офис и практически закончили ремонт…

— А при чем тут твой «дипломат»?

— При том, что там наличка. Мне нужно расплатиться с бригадой. Ключ от офиса мы получим завтра, завтра же я отдам деньги.

— Здорово!

— Я тоже так считаю.

— Поздравляю.

— Спасибо. — Бекасов повертел в руках пустую чашку и неохотно поставил ее на стол.

Элька осторожно спросила:

— Когда думаешь вернуть кредит?

— В течение года.

— Класс! И начнешь работать на себя?

— Угадала, умная девочка. Ну что, есть у меня шанс?

— Ты о чем? — фыркнула Элька.

— Кто‑то, кажется, только что мечтал влюбиться…

— Ах да!

— И как, подхожу?

— Я подумаю, — серьезно сказала Элька.

— Думай, время у тебя есть, — усмехнулся Бекасов. — А пока думаешь, налей‑ка мне еще кофе, что‑то у меня голова тяжелая…

Элька бросила быстрый взгляд на подругу и злорадно подумала, что Таська ничего не слышала. Явно размышляла о своем, как и всегда, даже головы к столу не повернула. Им с Бекасовым только Таськин затылок и было видно — светлые волосы разлетаются над тонкой шеей, а уж плечи до чего узенькие, прямо цыплячьи…

Интересно, что она высматривает во дворе? Ждет Славика с его крокодилистой собакой?

Элька плохо помнила Таськин лепет — может, Славик и собирался за ней зайти, если так — быстрее бы…

* * *

Таисия сидела, судорожно обхватив колени руками, все ее силы уходили на то, чтобы сдержать дрожь. Самые мрачные предчувствия томили ее, лишали покоя, уверенности в себе и желания жить. Невероятно, но каждая клеточка ее тела буквально кричала о грядущем несчастье!

«Если это интуиция, — мрачно подумала Таисия, — то я запросто обошлась бы и без нее, зря баба Поля за меня радовалась и советовала всегда к ней прислушиваться. Говорила — она у каждого есть, да не у всех настолько развита, мол, это ОТТУДА пытаются остеречь и уберечь меня, уж очень хрупка, уж очень беззащитна. Мол, кому‑то Господь силу физическую дарит, кому‑то — напор злой, уверенность в себе, а слабым и невинным — интуицию… — Таисия горестно усмехнулась. — Только что от нее толку? Трясет от страха, а ничего нельзя сделать, даже понять…»

Таисия почти физически чувствовала приближение страшной минуты. На нее будто накатывала гигантская волна — вот она все ближе и ближе… вот еще немного… еще чуть‑чуть, и эта темная злая сила подомнет под себя, раздавит…

Но кого, кого?!

Откуда такие дикие ассоциации?

Почему непременно волна?!

Таисия умоляюще смотрела на фотографию бабы Поли, но ответа не получала. Почему‑то не сомневалась — баба Поля слышит ее, понимает, но не считает нужным что‑либо объяснять.

Именно так — не считает нужным.

Но так же нельзя!

«А может, я давно одна, — хмуро подумала Таисия. — С тех самых пор, как баба Поля умерла. И все мои мысленные беседы с ней на самом деле — беседы с собой. Просто мое больное воображение таким смешным образом ограждает меня от одиночества, и Федор Федорович прав… Впрочем, какая разница?!»

Таисия, конечно, знала, что пришел Бекасов, видела, как Элька заботливо ухаживает за ним. Кофе сама сварила, не поленилась, яичницу поджарила, бутерброды сделала.

И пусть, Таисии не жалко.

Зато Федор Федорович то и дело посматривал на нее, Таисия чувствовала. Щеки ее пылали, и она с деланым интересом таращилась в окно, боялась, что ему слышно, как колотится ее глупое сердце.

Странно, но невидимая волна перестала так страшно давить на плечи Таисии. Застыла на немыслимой высоте, подумывая, не отступить ли. Она словно ждала чего‑то, и пена с ее гребня не летела больше ранящими душу осколками.

Таисия внезапно почувствовала: все зависит именно от нее. Еще чуть‑чуть — и этот невиданный монстр исчезнет, растворится, растает, так и не причинив вреда. Просто нужно что‑то сделать или сказать, и она может, это в ее силах…

Как раз в эти важные секунды Элька громогласно объявила о свидании с Вячеславом, и робкое понимание ушло. Не успела Таисия ухватить нужную мысль за хвост, а ведь это почти удалось.

Заявление Эльки будто парализовало Таисию. Она видела — что‑то изменилось во вселенной из‑за неосторожных злых слов, и в них изменилось, во всех троих…

И в Эльке — Таисии вдруг показалось, что лицо подруги стало жестче, а глаза холоднее.

И в ней самой — ей будто иглу в сердце вогнали, она едва дышала, так оно заболело.

И в Федоре Федоровиче — он помрачнел, голос его теперь звучал фальшиво, хоть и наигранно бодро, а взгляд старательно избегал Таисии, она словно перестала для него существовать…

Или это ОН оказался в другом мире? И уходил туда все быстрее, и связь его с Таисией слабела — может, кто‑то из них умирал, или оба они умирали, раз смысл жизни от них ускользал?..

В кухне вдруг потемнело. Нет, люстра над столом светила исправно, но разогнать странную тень, вновь накрывшую мир, не могла.

Страшная волна ожила. Таисия ощущала ее всей своей сущностью — проклятая волна снова двинулась на них, угрожая захлестнуть, погубить, стереть из этой реальности…

Таисия как сквозь сон слышала голоса Федора Федоровича и Эльки. Она даже улавливала смысл происходящего, и этот смысл лишал ее последних сил и воли к сопротивлению.

Этим двоим было хорошо вместе.

Они и не помнили о ней.

Оба не помнили!

Элька чему‑то радостно смеялась. Федор Федорович добродушно подтрунивал над ней. Пил кофе, рассказывал анекдоты, а потом засобирался домой. Как‑то сразу засобирался, не слушая Элькиных уговоров, не соглашаясь задержаться хотя бы на пять минут.

Таисия вдруг подумала, что она не должна отпускать его, ни в коем случае не должна. Если Бекасов сейчас уйдет, они никогда больше не увидятся. Их миры разойдутся, станут параллельными, а параллельные миры не пересекаются, она точно знала…

Ее губы зашевелились, но Таисия себя не услышала. Или это Элька слишком громко хохотала?

Таисия хотела спрыгнуть с подоконника, но не смогла. Или не успела?

Федор Федорович уже вышел из кухни, коротко кивнул ей на прощание. Таисия видела — он и не посмотрел на нее. Кивнул из вежливости.

И Элька вышла следом с «дипломатом» в руке. Красивая, высокая, стильная… Тоже взгляда на нее не бросила.

Таисия смутно слышала: Федор Федорович извинялся, что сегодня не сможет проводить Эльку — намечена встреча с компаньоном, завтра они подписывают важный контракт. Вот через день…

Таисию передернуло: Элька весело заверяла, что и не собиралась сегодня возвращаться к себе.

Мол, нужно же проводить Тасю на свидание? А потом встретить и обсудить все — у нее же чуть больший опыт, Тасе ее советы пригодятся. Славик, кажется, классный парень, грешно его упускать…

Элькин голос взволнованно звенел, и Таисия схватилась за виски, их ломило от боли.

Темная невидимая волна уже была не просто рядом, в эти мгновения она как раз падала на дом Таисии и на ее подъезд, пена с гребня уже летела во все стороны, и сердце Таисии кровоточило…

Она услышала, как хлопнула входная дверь, и жалобно, как‑то по‑птичьи, вскрикнула.

И почти упала на пол, снова подвернула больную ногу. С трудом поднялась, хватаясь за подоконник. И поняла вдруг, что уже не одна: баба Поля сурово смотрела со всех фотографий, будто ждала чего‑то, будто подталкивала к чему‑то…

А темная волна все падала и падала, и весь мир падал вместе с ней на плечи Таисии — неимоверно тяжелый и в то же время опасно хрупкий.

Сердце ее разлеталось, рассыпалось серебряной пылью, пытаясь сдержать как‑то злую силу. Спасти кого‑то или что‑то, может быть — себя, а может быть — Вселенную или хотя бы одну маленькую планету со смешным именем Земля…

— Ну же?! — Глаза нянюшки на ближайшем снимке вдруг высветлились, стали пронзительными и страшными.

Таисия побледнела: гардения с жалким шелестом роняла листья. Ее ветки жутковато оголялись, несчастное растение умирало на глазах.

На полке вдруг разлетелся на мелкие осколки фужер из‑под шампанского.

Оконное стекло гулко треснуло. Морозным узором растеклись‑разбежались по нему тонкие линии, складываясь в причудливый рисунок, смутно что‑то Таисии напомнивший…

Высокие скулы и крутой лоб, знакомая линия подбородка, крупный нос, брови вразлет и особый разрез глаз, внимательных, чуть настороженных… И все это стремительно исчезало под сетью мелких и крупных трещин!

— Федор Федорович, — в панике прошептала Таисия. — Я не должна была его отпускать, я же чувствовала — не должна…

Она вылетела из кухни, не помня себя. Почему‑то казалось — каждая секунда на счету, нельзя медлить, она еще успеет, обязана успеть…

Таисия столкнулась с Элькой в коридоре и не заметила этого. Смахнула плечом со стены фотографию и лишь поморщилась досадливо. Потащила с вешалки куртку, уронила и не стала поднимать. Слепо попыталась нашарить босой ступней кроссовки и тут же забыла о них. Бездумно кивнула на какой‑то Элькин вопрос и выскочила за дверь как была — босиком, в футболке и шортах.

В висках стучал невидимый метроном, отсчитывая последние мгновения жизни. В голове мелькали какие‑то образы, обрывки мыслей, вернее, их жалкие тени — невольные и неинтересные ей самой: Элька, баба Поля, смешной Суслик, нечаянный ее суженый Вячеслав, странное и, как оказалось, совершенно ненужное Таисии предсказание, дурацкая интуиция, не подсказавшая самого главного, а значит, никчемная…

Таисия не стала ждать лифта, она и не подошла к нему, сразу же полетела вниз, перепрыгивая через ступеньки. И не обернулась на возмущенный Элькин вопль:

— С ума сошла?! Надень хоть шлепки! Да что случилось?!

Таисия не увидела Федора Федоровича, на трех нижних этажах не оказалось света, кто‑то выкрутил лампочки.

Она просто как‑то почувствовала его. И сразу же бросилась к лифту. Упала у его створок на колени. Зашарила руками по холодному цементу. И ничуть не удивилась, наткнувшись на чье‑то большое и неподвижное тело. Страшно закричала, когда пальцы ее вдруг нырнули в липкое и горячее.

Она не слышала, как захлопали двери на первом этаже. Как ругались соседи, не понимающие, что происходит. Как тетя Маша проклинала извергов, уворовавших драгоценные лампочки. Как скатилась со ступенек перепуганная Элька, беспомощно повторяющая ее имя.

Таисия не заметила, как дядя Коля с третьего этажа вкрутил на площадке лампочку. Если честно, она не заметила бы и солнца над головой!

Она даже не осознала, что наконец включили свет, потому что как раз в эти мгновения поверх ее руки легла Федина, и ресницы его вдруг дрогнули, и Таисия поняла — он смотрит на нее.

Только на нее!

На одну.

И она смотрела в его глаза, непривычно светлые, наверное, от боли, забыв обо всем. И пальцы ее дрожали под его пальцами. И она прошептала:

— Я тебя люблю.

И засмеялась от радости, когда его радужки стали возвращать себе синеву. И засияли ей навстречу, и Таисия почувствовала, что он передумал умирать, а значит, они не окажутся в параллельных мирах, значит, и она будет жить…

Они не видели, как суетились вокруг соседи. Не слышали, как вызывали скорую помощь и милицию. Как Элька путано рассказывала о «дипломате».

Его дружно искали и не находили, и дядя Коля предположил, что о деньгах знали, поэтому и выследили — ишь, в подъезде парня караулили, подонки эдакие, поэтому и лампочки выкрутили. Он‑то, как из лифта вышел, очень даже на виду оказался.

И выстрела никто не услышал, понятно — глушитель использовали. Хорошо, только ранили, не убили и, слава богу, не добили потом.

Главное, хороший ведь парень, они все его знают. Он со школы с Таськой Гончаровой дружит — господи, беда‑то какая, надо же, хоть бы обошлось все…

Ничего, Бог даст, они еще и на свадебке погуляют всем подъездом — вон как Таська на него смотрит, никого, кроме Федьки своего, не видит — эх, молодо‑зелено…

Таисия не чувствовала, как на ее плечи набросили старое тети‑Машино пальто. И замерзших ног не чувствовала. Для нее существовали лишь Федина теплая ладонь поверх ее руки, лишь его затуманенные болью глаза, снова синие‑синие, ни у кого в целом мире таких нет…

— Я тебя люблю, — твердо повторила она.

— А как же… предсказание? — Губы Бекасова тронула слабая улыбка.

— К черту предсказание.

— Значит, я могу не называть тебя… полным именем?

Таисия кивнула, в глазах ее вскипали непрошеные слезы. Она видела, с каким трудом давалось Феде каждое слово, насколько тяжело поднимались его ресницы, как стремительно густели тени под лазоревыми глазами…

Сквозь пальцы по‑прежнему сочилась его кровь, и Таисия никак не могла остановить ее, хотя старалась изо всех сил, мучительно трудно припоминая давние нянюшкины наставления, — и почему она была так невнимательна…

Остатки ее жалких сил таяли, не принося видимой пользы, и сама Таисия таяла льдинкой на Фединой груди, голова ее кружилась, а перед глазами вначале мелькали золотые мушки, а потом закрутила‑завьюжила настоящая метель…

Сквозь звон в ушах и уплывающее сознание Таисии вдруг почудился Федин слабеющий голос:

* * *

Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое —
От неизбежного…

* * *

Наверное, она уже спала.

Или умерла.

Как странно и как хорошо, и ничего не хотелось менять.

* * *

Эльвира Эмих плохо запомнила этот сумасшедший вечер. Она была разочарована и опустошена: жизнь, поманившая шоколадной карамелькой, вновь подсунула пустышку.

Элька проклинала собственную слепоту: как она, с ее‑то опытом, сразу не поняла, что эти двое любят друг друга?!

«Не поняла — как же! Не захотела понять, другое дело, — зло одернула себя Элька. И, оправдываясь, подумала: — Но ведь Тася в самом деле встречалась с другим парнем, целых три месяца встречалась, это же правда… Ага, а ты была счастлива! Вовсе нет, я действительно думала, ну, мне хотелось думать…»

Элька закрыла за собой дверь Тасиной квартиры и угрюмо усмехнулась: на какое‑то время она тут полная хозяйка. Можно не спешить в свою конуру. Вряд ли Тасю скоро выпишут из больницы, раз увезли на «скорой» и даже сунули под капельницу.

«Интересно, что с ней‑то случилось? Вроде бы стреляли в Бекасова, и „дипломат“ его пропал… Деньги‑то как жаль, надо же, насколько глупо все вышло…»

Эльку буквально передернуло, стоило вспомнить сцену, свидетельницей которой она нечаянно стала: Таська рядом с Федором Федоровичем, рука в руке, его нестерпимо алая кровь под голыми Таськиными коленками…

Они видели только друг друга!

И несуразная девчонка заявила, что любит его.

Вот так, запросто.

И если Элька не сошла с ума, кажется, Бекасов читал какие‑то строки из Мандельштама, а потом потерял сознание…

* * *

Звонок раздался вовремя. Элька как раз таращилась на жутковатый скелет любимой Таськиной гардении, вдруг в одночасье потерявшей все листья.

На разбитое окно. Не успела Элька ступить на порог кухни, как стекло из внутренней рамы с мерзким шорохом ссыпалось на подоконник.

На тонкие осколки сиреневого цвета на полу — Элька так и не поняла толком, чем ЭТО было раньше.

На фотографии. С них со странным торжеством смотрела на нее Таськина нянька, до чего же все‑таки неприятная старуха…

В глазок Элька не заглянула и грустно подумала, что становится похожа на глупую Таську.

А раз так, она не стала спрашивать, кто на площадке, — к чему? Просто распахнула входную дверь и натужно весело сказала:

— Входите, чего уж!

И замерла, потрясенная, — на пороге в мокрой куртке стоял Вячеслав Юрьевич Морозов, ее неприветливый, суровый шеф. А у его ног топтался уродливый толстый бультерьер, вероятно тот самый Суслик, и с него на коврик мутными струйками стекала вода.

— Это вы, — глупо пробормотала Элька. — Не ожидала…

Вячеслав Юрьевич смотрел на нее с холодным удивлением, он тоже вряд ли ожидал, что застанет здесь кого‑нибудь, кроме Таси.

Бультерьер шумно потянул носом. Потом тщательно обнюхал порожек и грозно зарычал.

Элька грустно сказала:

— Если вы к Тасе, ее нет.

Морозов явно ждал продолжения. В его зеленых глазах что‑то мелькнуло, они странно потускнели, будто выцвели. Эльке вдруг показалось — Вячеслав Юрьевич догадывается, что услышит.

Криволапый бультерьер смешно насупился, Элька смутно удивилась, что Таська чуть ли не влюблена в такого уродца.

Она отступила на шаг и угрюмо усмехнулась:

— Нам обоим не повезло.

Морозов промолчал.

— Вам нравилась Таська, а мне — Федор Федорович.

— Кто это? — Морозов хрипло откашлялся.

— Какая разница? — пожала плечами Элька. — Просто сегодня эти двое поняли, что любят друг друга.

— Вот как…

— Именно.

— И вы…

— Я осталась ни с чем. Впрочем, как и вы!

Нечаянные товарищи по несчастью, они стояли и смотрели друг на друга, не в силах остаться наедине со своими мыслями и своим одиночеством. Наконец Элька посторонилась, пропуская Морозова в квартиру. И равнодушно удивилась, когда он все‑таки вошел.

Глава 13

Через два месяца

— Понимаешь, малышка, ты просто все эти годы не чувствовала себя защищенной…

— Неправда, — возмущенно посмотрела на мужа Таисия, — у меня всегда был ты! Я ни капельки не сомневалась, что ты за меня… ты за меня…

Она замялась, подбирая слова, и Бекасов с улыбкой помог:

— Хочешь сказать — я за тебя любому глотку порвал бы?

— Ну… да. — Таисия смущенно покраснела. — Разве не так?

— Спорить не буду.

— Я была как за каменной стеной, честно‑честно.

— И все‑таки тебе не хватало бабы Поли!

Федор Федорович вдруг оказался рядом, и Таисия не возражала. Прижалась спиной к его груди и удивленно подумала, что в жизни ей не было настолько хорошо и спокойно. Может, только в раннем детстве, на отцовских руках. Или на материнских?

Бекасов подул на светлые пепельные волосы, тонкие‑претонкие, как паутина поздней осенью. Зарылся носом в их душистую прохладу и еле слышно пробормотал:

— Поэтому ты и не отпускала ее…

Таисия промолчала, устроилась в его руках уютно, как котенок, разве что не мурлыкала. Или мурлыкала, а он не слышал, занятый своими мыслями?

Ну не хотелось Бекасову никакой мистики в собственной жизни! Хватит, наелся. Если бы не дурацкое предсказание старухи, они с Мелкой давно бы поняли, что любят друг друга. А вся эта история с полным именем…

Понятно, он тоже виноват, слишком упрям. Мог бы давно назвать Мелкую Таисией, хотя… она бы точно решила, что он издевается! Мол, столько лет обзывал Мелкой, а тут вдруг сподобился…

А‑а‑а, ладно! В этом мире, что ни делается, все к лучшему. Они все равно оказались вместе. Только теперь навсегда.

Бекасов усмехнулся: муж и жена, кто бы подумал!

Мама была счастлива, как услышала, что Федя женится, шепнула, что с его отрочества знала — этим все кончится. Уж слишком Таечка нежная, слишком… нездешняя, слишком… ранима и беззащитна.

Настоящий мужчина не смог бы ее оставить, а он у нее — самый настоящий. С рождения таким был. Годовалым цеплялся за ручку пакета, помогал нести: как же — мужик! А она — всего лишь слабая женщина.

Именно после свадьбы Бекасов понял, насколько дорога ему мать. И без всякого стеснения обращался за советами.

Казалось бы, сколько девиц прошло через его руки, а все не то. Где они и где Мелкая?! Его прошлый опыт совершенно не годился. Мелкая, она… единственная.

Слава богу, мама — вполне земная женщина! Двух Мелких для одной планеты многовато.

Да, мама понимала все. А он оказался кретином, пошел на поводу обычного шаманства, едва не погубил собственную жизнь.

Господи, как он ненавидел мистику, любую мистику!

А Мелкая, глупышка, верила во все эти сказки. Дурацкая интуиция, места силы, умершая нянька с ее советами, суженый, называющий ее непременно полным именем, — свихнуться можно…

Понятно, ей нужна была защита. Фантазии помогали выжить, но так больше было невозможно.

Он с этим разберется, сегодня же!

И без того уже сколько времени тянет. Все пытается мягонько, незаметно, а это может стать опасным. Воображение у Мелкой…

Федор Федорович усмехнулся: надо же, малышка искренне верит, что именно ее драгоценная баба Поля подтолкнула их друг к другу. Мол, баба Поля всегда его выделяла, Мелкая еще в детстве заметила.

Как же! Что‑то не помнил Бекасов особо бережного к себе отношения! Старуха вертела им как хотела, а уж как муштровала…

Впрочем, не важно.

По словам Мелкой, это баба Поля свела ее с Морозовым. Чтобы он, Федор Федорович, почувствовал, что вот‑вот потеряет ее, и понял, что любит и всегда любил.

Да‑а, тут уж в точку!

Если это правда — ха‑ха! — все так и вышло. Прямое попадание в мишень. Снайпер, а не старуха.

Якобы и самой Мелкой баба Поля заморочила голову. Иначе с чего бы она вдруг решила познакомить Бекасова с Элькой? А потом изо всех сил уверяла себя, что все правильно и Федор Федорович ей совсем не нравится?

И пыталась этому верить!

И не сомневалась: Вячеслав — суженый.

Только в тот ужасный день поняла: если Феди не будет, она тоже уйдет. Просто не сможет жить.

Федор Федорович вздрогнул, припоминая интонации Мелкой: малышка говорила так спокойно, так серьезно, так… окончательно.

Ему вдруг стало страшно за нее.

Забавно, но Мелкая уверена, что и последнее испытание — дело рук любимой нянюшки. Мол, только едва не потеряв его навсегда, Мелкая смогла понять, что любит. И опять твердила о предчувствиях и странных знаках, подаваемых бабой Полей для особо тупых…

Наивная малышка, кажется, считала, что нянька или заранее знала об убийце, поджидающем Бекасова в подъезде, или сама все это подстроила. Жестоко, конечно, но зато теперь они вместе.

Бекасов хмуро подумал, что в этой истории вообще много странного, концы с концами не сходятся.

С одной стороны, неясно, кто мог поджидать его у лифта. Бекасов никому не говорил — да и сам не знал! — что возьмет в банке наличку, затмение на него нашло, не иначе.

Если же грабитель случайный, о деньгах не подозревал — к чему выслеживать Федора Федоровича, да еще с пистолетом? В милиции считали — была наводка, и теперь шерстили народ в банке.

Или этот тип вообще кого‑то другого ждал? А деньги прихватил… что ж, воспользовался случаем.

С другой стороны, еще и доктора голову морочат: если им верить, Бекасов не мог выжить. Слишком много крови потеряно, какие‑то важные сосуды повреждены, сердце задето.

Они не сомневались — умрет.

Однако на нем все зарубцевалось, как на собаке! Да и восстанавливался Бекасов неестественно быстро, будто кто ворожил ему или жизненными силами делился.

И Мелкая чудом осталась жива. Несколько раз была на грани — давление никакое, сердечко не тянет, ее с трудом вытаскивали. Из реанимации переводили в обычную палату. Мелкая даже ходить начинала, а потом… потом ее находили у постели Бекасова без сознания, и все начиналось по новой.

Нет, Федор Федорович не станет больше об этом вспоминать!

Все прошло, все забыто, у них впереди целая жизнь, обычная — да‑да! — без всякой мистики.

И никакой бабы Поли рядом!

Одну, ну две ее фотографии в доме Бекасов, так и быть, стерпит — исключительно ради Мелкой! — но не более.

Иначе он просто сойдет с ума, а два сумасшедших на одну семью — это, пожалуй, многовато.

А он может свихнуться, точно может — ему порой ТАКОЕ в голову лезет…

Они с Мелкой расписались сразу же, как только вышли из больницы. Бекасов ни секунды не желал медлить, он и без того полжизни по глупости потерял. И едва не потерял Мелкую.

Родители с трудом уговорили его на свадебное торжество — мол, нельзя же так! Старший сын наконец женится, да еще на Таечке, они давно считали ее дочерью, как не отпраздновать?

Впрочем, Бекасов не пожалел о канители. Особенно увидев Мелкую в нарядном голубом платье с ручной вышивкой — якобы оно было приготовлено еще бабой Полей, как раз для такого случая.

Бекасов глазам не поверил, едва узнал Мелкую, если честно. И внезапно испугался: в этом неземном создании все казалось «слишком».

Слишком легкая, слишком изящная, слишком хрупкая, слишком не от мира сего, слишком… красивая. Очень, очень красивая, нереально красивая, словно вытканная из воздуха!

А он‑то самый обычный.

Правда, сиреневые глазищи Мелкой так счастливо сияли ему навстречу, что у Бекасова немножко отлегло от сердца.

Смешно, наверное, но, и получив свидетельство о браке, Бекасов не успокоился. Только венчание дало уверенность, что они действительно вместе. Именно теперь они стали единым целым, и разлучит их только смерть.

Его и насмешки младшей сестры не раздражали. Бекасов едва не расцеловал Ксюху, когда она неохотно призналась, что с самого начала подозревала, чем все кончится.

Ничем хорошим для старшего братца!

Мол, эти ангелоподобные тихони…

* * *

Бекасов расслабился, когда все торжества остались позади. Без косметики, в своей привычной и немного смешной одежде Мелкая нравилась ему гораздо больше. Была ближе, роднее, понятнее…

Федор Федорович буквально чувствовал, как Мелкая врастала в него. По‑настоящему врастала, намертво.

Часто ночами Бекасову чудилось: что‑то меняется в нем и в Мелкой. Что‑то очень важное, составляющее саму их сущность.

И это ничего не отнимало у них, скорее прибавляло.

Не лишало, а одаривало.

Не два сердца бились в них — одно. Два дыхания сливались в единое. Одна душа растворялась в другой, и каждый из них забывал себя. Нематериальное продолжение их общей сущности терялось в такой невообразимой дали, что фантазия оказалась не в состоянии проследить за безумным полетом.

Бекасов мрачно усмехнулся: вот‑вот — сумасшествие уже стучится в двери!

В эти волшебные минуты слияние со Вселенной почему‑то не удивляло его. Федор Федорович воспринимал как должное то, что они с Мелкой становились ее нервным центром, ее мозгом, ее сердцем, и созвездие Лебедь находилось не дальше протянутой руки…

Внезапное интуитивное прозрение, что его личное счастье, ИХ счастье, ничуть не менее важно для МИРА, чем, скажем, сама Солнечная система, оглушило Бекасова, напугало его. Впрочем, когда Мелкая сладко дремала на его плече, все остальное не стоило внимания.

Нет, он такой же сумасшедший, как эта девчонка!

Кажется.

И все‑таки кто‑то из них просто обязан сохранить трезвую голову. Пусть одну на двоих. И конечно же не Мелкая.

Давнее желание избавить жену от странной зависимости заставило Бекасова неохотно продолжить:

— Ты просто не хотела оставаться одна, понимаешь? Прежний я тут ни при чем, прежний я никак не мог заменить твою няньку…

Мелкая что‑то невнятно пробормотала и сонно зевнула. Тонкое ее тело вдруг потяжелело в кольце его рук, и Федор Федорович сурово повысил голос:

— А теперь у тебя есть я настоящий, разве нет?

— Ну…

— Эй, кончай спать, когда с тобой разговаривает… муж!

— Муж… объелся груш…

Федор Федорович возмущенно засопел, и Таисия торопливо повинилась:

— Так баба Поля говорила. В шутку.

— Ты все сваливаешь на бабу Полю!

— Вовсе не все.

— Ты приписываешь ей собственные мысли, и не возражай мне!

— Э‑э‑э…

— Скажешь, я не прав?

— Не знаю. — Таисия попыталась пожать плечами, но Федор Федорович обнял ее крепче, и девушка еле слышно рассмеялась. — Мы столько лет были с ней одним целым…

— Вот! Это я и имел в виду!

— Что ты имел в виду?

— Вы наконец перестали быть одним целым, неужели не поняла? Теперь ты со мной, ты только моя, баба Поля тебе уже не нужна, ты выросла…

Таисия извернулась в его руках, большие серые глаза потемнели от волнения и заискрились от внезапно выступивших слез. Густые, совершенно прямые ресницы стали тяжелыми и слиплись в забавные кустики. Губы набухли, потеряли обычную бледность. На тонкой коже проступили редкие веснушки, сейчас они казались почти черными…

— Ты считаешь? — выдохнула она.

— Уверен.

Федор Федорович бросил невольный взгляд на книжную полку и нахмурился: самая любимая фотография Мелкой будто светилась — ф‑ф‑фу ты… это же просто солнце садится!

Странная, дикая мысль забрела ненароком в его многострадальную голову. Бекасов угрюмо улыбнулся: Мелкая наверняка бы решила, что ее подбросила баба Поля. От щедрот, что называется.

Впрочем, почему не попробовать?

Хуже точно не будет.

Федор Федорович мобилизовал свои актерские способности — самую малость, по мнению Ксюхи — и тоскливо произнес:

— Отпустила бы ты ее, что ли?

— К‑кого?

Мелкая сморгнула. В ее глазах блестели то ли слезы, то ли звезды, и Бекасов внезапно подумал, что впервые видит их в собственной спальне. Наверное, это те самые, из созвездия Лебедь…

— Няньку свою, вот кого! Мелкая обиженно шмыгнула носом, но ничего не сказала. И Бекасов, юродствуя, прогнусавил:

— Отпустила б ты ее душеньку на покаяние! Хватит чугунной гирей на бедной старушке висеть, крылья ангельские ее вязать…

Таисия вдруг отпрянула. Тонкие руки уперлись в его грудь, отстраняя. Она потрясенно прошептала:

— Знаешь, баба Поля когда‑то говорила мне что‑то… похожее.

— Да‑а? — Федор Федорович приподнял правую бровь. — Не верится.

— Честно. Это когда… мама с папой погибли.

— Извини, малышка, не хотел напоминать.

— Нет, ничего. Я уже привыкла, что их нет. — Таисия судорожно вздохнула. — Баба Поля тогда сказала: «Отпусти несчастных, не виси на их душах якорем, пожалей…»

— Мудрая женщина, — мягко одобрил Федор Федорович.

И поцелуем убрал мохнатую разлапистую звезду с правого глаза. Но в следующей слезинке Мелкой засияло уже целое звездное скопление, и Бекасов в панике воскликнул:

— Солнышко, да ты обернись, сама посмотри — твоя баба Поля доверяет тебя мне! Ей в самом деле пора уходить, она и без того задержалась…

Федор Федорович собственным носовым платком — Мелкая вечно их теряла — вытер жене мокрые щеки. И сочувственно улыбнулся: тяжеленько малышке будет расстаться с детскими сказками.

Но ведь пора!

Таисия недоверчиво прошептала:

— Ты шутишь?

— И не думаю. — Федор Федорович кивком указал на фотографию.

Таисия послушно повернула голову и улыбнулась бабе Поле сквозь слезы: няня смотрела, как всегда, понимающе, и в ее взгляде Таисии померещилось вдруг что‑то такое…

Таисия отобрала у мужа носовой платок и хлопотливо вытерла слезы. Бекасов звонко чмокнул ее в щеку и грозно вопросил:

— Ты меня любишь?

— Зачем спрашиваешь, сам же знаешь…

— Хочу, чтобы ты при бабе Поле сказала — ну, любишь?!

— Да.

— Ты теперь не одна?

— Д‑да…

Глаза Таисии изумленно округлились: только что сиявшая фотография — солнце, понятно! — вдруг резко, как‑то в одно мгновение, потускнела. Таисия не видела с детства знакомого лица, снимок оказался в тени.

«Будто правда баба Поля нас слышала, — печально подумала Таисия. — И поняла, что теперь есть на кого меня оставить. И… ушла!»

Федор Федорович обнял Таисию так крепко, что она жалобно пискнула. И, не веря себе, пробормотал:

— Как это я забыл — ведь десять вечера, какое к черту солнце…

«Неужели старуха в самом деле находилась здесь? — Бекасов поморщился. — Опекала девчонку, как могла, уже после смерти… Дикость какая! Не хочу в это верить, не хочу и не буду. Повторяю — ненавижу мистику! Всегда ненавидел…»

Таисия сладко зевнула, уже не помня о фотографии. Подняла лицо и нежно улыбнулась мужу: она действительно теперь не одна, Таисия всем сердцем это чувствовала.

Нет, твердо знала!

* * *

С этой минуты баба Поля как‑то незаметно исчезла из жизни Таисии. Из десятка фотографий в квартире осталась самая любимая — на ней баба Поля весело смеялась. И белоснежный платок в ярко‑голубой горошек был небрежно наброшен на плечи.

Десятилетняя Таисия в тот день лично сняла его с бабы Поли — уж очень хороши оказались пышные нянюшкины волосы.

Остальные снимки Таисия убрала в фотоальбом. Не сомневалась — баба Поля одобрила бы.

Как давным‑давно одобрила ее избранника, едва он появился в жизни Таисии. И заставила понять, что предсказания предсказаниями, но верить можно только собственному сердцу. Нельзя позволять собой манипулировать. Никому и никогда.

А Федор Федорович — нет, Федя! — очень, ОЧЕНЬ хороший.

Самый лучший, вот!

* * *

Странное нападение на Бекасова в подъезде ее дома вскоре получило объяснение, причины его были прозаическими и банальными…

Несостоявшимся киллером оказался компаньон Федора, одноклассник и друг, пожалуй, и не бывший. Явился в милицию с повинной, проклиная себя и свои неожиданные жадность и глупость, — проигрался в казино, вот и…

Сергей Жилин уверял, что хотел легко ранить Бекасова, больше — напугать, а рука дрогнула.

Черт подтолкнул Федьку позвонить ему и сказать, что завтра утром приедет в офис с деньгами, чтобы сразу же рассчитаться с бригадой! И черт же заставил Федьку взять всю сумму наличными, ведь никогда не брал! Как специально все сошлось, и в голове у Сергея как перемкнуло что…

Больше всего Жилин ненавидел себя за то, что трусливо сбежал с «дипломатом», бросил друга без помощи, а ведь видел, чувствовал — все пошло не так…

С казино Сергей рассчитался, продал собственную квартиру, которой гордился, как наглядным свидетельством успеха. А деньги из «дипломата», все до последней копейки, вернул на счет компании. После чего навестил раненого друга в больнице и пошел в милицию сдаваться.

* * *

Старшую дочь — синеглазую и звонкоголосую — Таисия и Федор Федорович без споров назвали Поленькой. И Таисии почему‑то казалось, что малышка чем‑то похожа на ее няню. Характером уж точно.