Леся всю жизнь знала, что рассчитывать она может только на себя. И после всех бед и несчастий, которые судьба ей подкидывала еще в юном возрасте, она справилась, выстояла. Даже семью создала, как у всех. Ну и пусть развод, зато она встретила Его. Заслужила! Выстрадала! И ее любит, и детей, пусть и не своих, обожает. Скоро Леся за границей будет жить. Только почему все вокруг не рады за нее? Почему так встревожены ее счастьем самые близкие люди? И если бы не случайно подслушанный телефонный разговор, Леся так и не узнала бы, что сценарий ее смерти уже написан, а страшный конец пьесы совсем скоро. Но если она будет действовать быстро, сюжет удастся изменить.

Галина Артемьева

Тот, кто подводит черту

Как и всегда, моим дорогим любимым: Константину, Оле, Захару и Паше

– …А как же ты говорил, что всякую лесную и полевую и прочую там тварь не надо трогать?

– Убивать ее не надо, точно; смерть и так свое возьмет. Вот хоть бы Мартын-плотник, и не долго жил, и помер; жена его теперь убивается о муже, о детках малых… Против смерти ни человеку, ни твари не слукавить. Смерть и не бежит, да и от нее не убежишь; да помогать ей не должно…

Иван Сергеевич Тургенев. «Записки охотника. Касьян с Красивой Мечи». 1851 г.

…Я не люблю, когда стреляют в спину, Я также против выстрелов в упор…

Владимир Высоцкий

Она скажет: случай. Все решил случай! Неужели все жизни держатся лишь на нем? И как тогда быть? По-тихому сидеть и надеяться на везение да от опасности отгребать, если учуешь? Только и всего?

ТЕАТР

Монолог

– Что ты хочешь от меня услышать? «Джага-джага, мне это надо-надо»?

А если правду?

Один раз в совместной жизни!

Последняя гастроль!

И вы тоже послушайте, недолюбленные папой чада.

Потому что вы все славно потрудились, все вместе. Все, как один, пожрали мою жизнь! Человеческую жизнь пожрали и не подавились. И еще смеете талдычить про доброту и порядочность!

Я молчал! Я думал: до вас дойдет. Вы потребители. Пользуетесь мной, как электроприбором: на одну кнопочку нажали – появился любящий муж, на другую надавили – заботливый отец выскочил.

Любящий муж: скок-поскок шустрит для женушки ненаглядной, которой все мало.

Заботливый отец: старательно тырит откуда что может, чтоб ублажить своих невинных беспомощных ангелочков.

Они же не просились на белый свет! Это он сам их произвел, вот пусть и тужится теперь, выталкивает из себя материальные блага!

Ишь чего придумали – не просились они! Сперматозоидов сколько за один раз выстреливается? Миллионы! И все устремляются к новой жизни! Всех светлое будущее манит! Спешат, хвостами толкаются. Такая гонка происходит, такая конкуренция! В итоге – доходит только один! Самый-самый из всех! Кто интенсивнее всех остальных миллионов хочет – именно хочет, причем сам! – на так называемый белый свет, если он для кого-то белый.

То есть у сперматозоида ума и чести хватает признаться самому себе в жутком желании жить и гнать на всех парах, чтоб никто другой не обогнал.

А как цель достигнута – начинается: то не так, это не так, того не хватает, это подай, жизнь не имеет смысла, если не получу, что у других есть.

Морочьте головы другим, а мне не заморочите больше: вы появились жить потому, что сами очень этого хотели. И нечего на других сваливать!

Что молчите? Думаете – ничего, перетерпим, уймется, запряжется и потянет? Привыкли уже? А вы сами! Не за чужим хребтом, а своим горбом! Сами покорячьтесь! Мой хребет – чужой для вас, поняли?

Молчите? Правильно! Боитесь гнать волну! Только теперь это уже не поможет! И слепой иногда ухитряется прозреть! А если и не прозреть, то допереть неповрежденными участками мозга, что семья – это пустыня.

И всем в этой пустыне глубоко плевать, дотащишься ты до пальмы и колодца с водой или подохнешь в песках. Главное, чтоб было что от тебя откусить.

Ты, женщина, думаешь, что облагодетельствовала меня своим присутствием? Это хорошо, что ты сейчас таращишься, как жертва гипнотизера. Может, лучше вспомнишь: я тебя замуж не звал! Вообще не приглашал тебя разделить дорогу судьбы!

Странно, да? Что я такое говорю? Ай-ай-ай!

А говорю я правду и ничего, кроме правды, как перед лицом федерального суда. И пусть ангелочки навострят свои мохнатые ушки.

Мамочка очень хотела выйти замуж за папочку, потому что все подружки уже спроворили себе спутников жизни, а она куковала без штампа в паспорте.

Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!

А никто не вырисовывался, хоть ты обкукуйся с северо-запада до юго-востока по розе ветров. У нее уже терпение стало иссякать.

И тут черт меня дернул очутиться в нужное время в нужном месте. Да еще пожалеть царевну Несмеяну. Скрасил ее одиночество. Я-то думал – на непродолжительное время, а она решила – навсегда.

Она у нас все воплощает, что решит.

Это не ты ли мне каждый день гнусила: «Давай поженимся! Давай поженимся! Давай поженимся!» А помнишь, что я отвечал?

Может, я скакал от радости и вопил: «Да-фай-да-фай!»? Нет? А что я говорил? Ты им скажи, что я тебе отвечал, «Зачем?» – вот что! Зачем жениться, если тебе со мной и так хорошо?

Это ты мне мозговые извилины заливала идеей вечной любви и служению мне в течение всей совместной жизни, как воплощению идеала этой самой любви! А я, как та ворона из басни.

Вот бы вспомнить вовремя! Не зря же в школе учили! Лисице сыр нужен, а она вороне про высокие материи – «Спой, светик, не стыдись, мой хороший!»

Вот я и каркнул в конце концов: «Ну, давай, чего уж там!»

И пошло-поехало: «Славик мне сделал предложение!»

Всем подругам, родителям, начальникам и подчиненным: «Просит выйти за него замуж – ха-ха-ха! Хи-хи-хи!» А я не то что не предлагал, не просил, но и уговорила ты меня путем долгих и нудных приставаний.

Получила свое – и тут же про все забыла. Ее замуж позвали, видите ли! А она еще подумает! Крепко подумает о кандидатуре просителя! Тоже – артистка погорелого театра на гастролях. Главное, сама тут же поверила, что так оно и есть. Что ты – царица бала. И принялась рулить. Тебе не мужчина был нужен рядом, а холоп. Слуга. Раб. Все чтоб устраивалось по-твоему.

А уж когда забеременела, тут ты посчитала себя вправе устраивать ежедневные показательные разборки.

Помнишь, нет? Как ты ежедневно меня обличала, припоминаешь? Что я и неудачник (это точно, раз на тебя клюнул), что я как мужчина несостоятелен (с тобой станешь!), что ты – мой единственный шанс (стопудовый шанс отправиться на тот свет в не запланированные природой сроки), что я не заслуживаю такого счастья, как ребенок (твой ребенок – то еще счастье).

А я, как гриб-подберезовик, все это выслушивал, только черви изнутри меня точили. Ты нагло хамила без удержу, а я себе объяснял: «Она готовится стать матерью! Терпи! Это святое!»

А ты, женщина, – что для тебя святое? Какую тему ты не обгадила? Какую душевную струну не перепилила деревянной пилой? Что я тебе должен? А мне – что ты должна? Об этом не хочешь подумать?

Да я домой после работы не хочу!!! Активно не хочу! В дом, который сам создал! Потому что ты – ядовитая! Ты знаешь много слов, от которых мужчине жизнь делается не мила. Ты ими бросаешься направо-налево, даже отчет себе не отдаешь, что их можно услышать и запомнить навсегда. И не простить.

Кто я у тебя? «Тормоз, чурбан, этот, дебил, дегенерат, придурок, боров…»

Могу еще напомнить с десяток. А если я тебя твоими же методами? Ты припрешься с работы, а я тебе: «Где шлялась, корова?»

Или в постели: «Что развалилась, бревно сырое?»

А? Ндравится?

Кстати, если уж говорить о состоятельности полов: ты, как женщина, полный ноль! Тебя хотеть невозможно! Ты на ночь под душ не встанешь. Мужу-то какая разница – можно и повонять, он привыкший. Ты ничего не делаешь, чтоб у меня желание появилось. Ты своей куриной головой даже вообразить не можешь, что от тебя тоже что-то требуется.

Ведь ты меня осчастливила! Ты со мной! И детки твои – со мной! Моя семья! Чтоб было, кому подать воды!

Мне не нужна от вас вода! И вы от меня отстаньте. Живите собственными ресурсами. Открывайте охоту на других идиотов.

Что ж ты не уходишь? Ты всегда, чуть что, грозилась уйти! И с детками-конфетками. Время пришло – газуйте! Что ж вы застыли-закаменели? Ноги отнялись?

Так я сам.

Вот, идите к папочке на ручки! Вынесу по одному! Последний долг. Последняя ласка.

Люди-куклы

После этих слов артист волен был поступать, как ему заблагорассудится. Мог по очереди перетащить на руках парализованных его монологом членов семейства, мог за волосы отволочь за кулисы, мог ногами пинать через всю сцену.

И кланяться выходил всякий раз по-разному: то неся жену на закорках, то толкая ее, упирающуюся, перед собой.

Впрочем, Леся очень редко когда имела возможность наблюдать, какой вариант на этот раз изобрел изощренный в улавливании настроений публики звездный герой их театра и множества телесериалов Костя Потапов. Потому что, когда он фокусничал после утомительного монолога, Леся должна была подправлять грим Асе Щегловой, той самой изгнанной жене взбунтовавшегося героя пьесы Славика.

Только завзятые театралы и посвященные знали, что членов семьи героя во время его обвинительных речей изображали куклы. Кукла-жена, кукла-сын и кукла-дочь. Именно поэтому им удавалось так достоверно горестно таращиться на обретшего внезапно дар слова безропотного главу семейства.

А в это же самое время героиня пьесы, настоящая, живая, сидела в гримерке и входила в образ. Леся колдовала над ней, стараясь, чтобы не было «недо» и «пере». Последний штрих – самое главное. От него у актера крылья вырастают. При условии, что он, штрих этот, удачен.

Идея с куклами пришла в голову их режиссеру не от хорошей жизни.

Пару лет назад их молодому театру предложили зарубежные гастроли с нашумевшим в Москве спектаклем.

Все бы хорошо, но в спектакле этом была задействована огромная массовка, которая в родном городе обходилась в ноль рублей, ноль копеек – студенты с радостью соглашались потусоваться на сцене. Везти за рубеж дикое количество народу было делом финансово нереальным: билеты, проживание в чужой стране, переезды из города в город выливались в такую сумму, что экономический смысл турне полностью исчезал.

Нанимать массовку на чужбине тоже не имело никакого смысла: они не сумеют правильно реагировать на происходящее, не понимая ничего по-русски. Кроме того, за бесплатно нигде, кроме их уникального многострадального царства-государства, народ приучен работать не был.

Вот режиссер и удумал понаделать кукол в человеческий рост. Таких, чтоб от людей не отличить. Пластичных, с закрывающимися глазами, с выразительными руками. С лицами, на которые можно наносить грим, а потом смывать его и гримировать заново.

Он слышал, что где-то делают таких красавцев. Где-то не у нас. А это значило – ничего из задумки не выйдет. Потому что все опять же упиралось в деньги.

А такая куколка сколько может стоить? Даже подумать страшно! Тем более что не одна куколка требовалась, а не меньше тридцати.

Но он так сильно и настырно хотел воплотить свою идею в жизнь, что неумолимая судьба поддалась и послала ему весть о некоем провинциальном заводике, способном сотворить искомое чудо, причем за весьма скромное вознаграждение.

И сотворили. И были счастливы подвернувшейся работе безгранично: смогли обеспечить своих рабочих полунищенской зарплатой на несколько месяцев вперед. Вот что было истинным чудом наоборот: у мастеров с золотыми руками и умными головами настолько отсутствовала деловая хватка, что они не удосужились даже мало-мальски себя прорекламировать, чтобы обеспечить завод бесперебойными заказами. И цены своей работе не знали. Так что, можно считать, повезло. Почти задаром получил исполнение желания.

Режиссер полюбил своих кукол со всем жаром истосковавшейся по ним души. Дошел даже до того, что называл их лучшей частью труппы: они-де не капризничают, не болеют, не придуриваются, выполняют все режиссерские указания, не требуют денег, не жрут, не алкогольничают, не проститутствуют и умеют держать паузу как никто!

Живые актеры снисходительно прощали эти дурацкие режиссерские сравнения бездушных тварей с ними, одаренными, тонко чувствующими и переживающими индивидуумами. Но и они вскоре поняли, как хороши оказались эрзац-люди для общего дела.

В этом, к примеру, сегодняшнем спектакле куклы честно отыгрывали половину времени. Вот только ответили на восторги публики после монолога, только выталкивали кланяться окаменевшую брошенную жену с застывшим лицом, а через полминуты сцена разворачивается и – полюбуйтесь на нее! Совсем иначе одетая, элегантная, с полными интереса к жизни глазами поет застывшему от восторга и сочувствия другому мужчине:

Он говорил мне:
Будь ты моею,
И стану жить я,
Страстью сгорая.

Прелесть улыбки,
Нега во взоре
Мне обещали
Радости рая.

Бедному сердцу
Так говорил он!
Бедному сердцу
Так говорил он!

Но не любил он!
Нет, не любил он!
Ах, не любил он!
Да, не любил меня!

И очередная жертва, вытаращив глаза от восхищения, слушает теперь ламентации бедной оставленной женщины, жертвы любви и долга, мужского эгоизма и черствости.

Спектакль про нее

Зрители расходятся довольные.

– А эти-то: жена и дети! Сидели-то как! Я прям думала – не настоящие. Столько времени – и не пошевелиться! Вот это артисты! А потом она как выскочит, как запоет, я глазам не поверила: гениально! Надо еще раз сходить! Такая постановка! Невероятно!

Леся тоже любила этот спектакль, хоть и знала всю подноготную действа. Ведь это она рисовала куклам лица, придавала им нужные по ходу пьесы мимические выражения, сооружала прически, одевала. От нее зависела та самая хваленая достоверность, благодаря которой публика не в состоянии была обнаружить подмены.

Но кто кого играет – кукла человека или человек куклу – это дело второстепенное. Пьеса задевала ее по существу. Монолог Славика был словно к ней обращен. Весь спектакль – будто бы про нее. Ей становилось жутко, и совесть мучила. Потому что в ее случае вышло даже гаже. В театре главный герой вышвыривает из своей жизни бессовестных потребителей: жену и великовозрастных сына и дочь. В реальности выгнанным оказался муж. Хотя Лесиной вины тут нет: жили они в ее квартире. А собственника жилплощади даже по яростному желанию супруга на улицу, к счастью, не выставишь. В остальном же – один к одному, словно кто-то подслушал ее последний разговор с мужем.

Она знала – он прав.

Жизнь – несправедливая штука. Наказывает невиноватых, награждает тех, кто не заслужил. Вот как в ее случае.

Она испортила жизнь человеку.

И вместо жестокой кары судьба посылает ей любовь! Такую – похожую на сон. Красивую. В которой все, как ей мечталось. Все, как по мановению волшебной палочки.

Только одно и мешает: мысль об отце Любочки и Яника.

БЫЛА СЕМЬЯ

Одна-одинешенька

Для себя самой и самых-самых близких она – Леся. Для всех остальных, получужих и чужих, – Лена. С именем Леся она помещается в уютный нежный интимный мир детства, в область родительского добра и терпения.

Родителей давно нет, и Лесе нет смысла обманываться на этот счет, нет смысла всем и каждому называть собственное имя и покупаться потом на нежность его звучания.

Она это очень хорошо понимает. Умеет отделять свое от чужого с тех самых пор, как осталась одна-одинешенька на всем белом свете.

Сейчас, став взрослой, она осознает, что родилась в уникальной семье. Родители не скандалили, не выясняли отношений, не скопидомничали, не устремлялись к вершинам карьеры – спокойно и достойно жили, любя и ценя друг друга.

Леся потом долго думала, что только так и бывает в семьях, а на самом деле оказалось, что родительский случай – скорее исключение.

Все рухнуло в один миг, несправедливо и неожиданно.

Папа

Папа умер от инфаркта. В тридцать девять лет – немыслимо! Инфаркту предшествовали некоторые события. Отец в течение нескольких лет своими руками собирал машину по собственным чертежам. Они вполне могли тогда купить какую-нибудь отечественную страшилку и разъезжать себе довольно и беспечно. И в очереди бы не стояли.

Отец трудился главным инженером на заводе, ему предоставили бы такую льготу. Но для отца дело было совсем не в обладании железяками на колесах, как он выражался. Ему требовалось создать свое – неповторимое и ярко индивидуальное. Продукт инженерной мысли, результат творческого поиска. Машину будущего. Свое свободное время он отдавал любимому проекту и его воплощению в реальность.

Им с мамой не верилось, что когда-нибудь из чертежей, а потом из неимоверного числа непонятных железяк проклюнется такая нездешняя красавица. Папину воплощенную мечту вместе с папой несколько раз показывали по телевизору. В течение нескольких недель они изо всех сил катались по городу и за городом. Однажды в выходные ехали-ехали и оказались в Питере! Они любовались городом, а город любовался папиным автомобилем.

– Что теперь изобретать будешь? – вздыхала мама. – Самолет?

– Можно и самолет, – гордо соглашался отец.

Пока же он все обкатывал машину, отлаживал все до идеального состояния.

А потом ее украли.

И милиции было абсолютно наплевать, никто ее и не искал. Хотя найти наверняка было можно: она же одна такая и была на целом свете. Им всем казалось, что над ними посмеиваются. Прямо спинами чувствовали насмешливые взгляды и словечки: «Выделиться решили? Думали – самые умные? А теперь опять давайте ножками: топ-топ».

Машина сгинула.

Вслед за ней сгинул отец.

Мама, опытный скоропомощный врач, не смогла помочь его бедному сердцу.

Они решили собрать все силы в кулак и продолжать жить, чтобы папе не было за них больно. Они ему еще на кладбище пообещали, что выдержать смогут все ради любви к нему.

Знак беды

Лесе только очень тяжело было с чужими. Там был ужасный момент для нее перед похоронами. Даже не один. Первый – когда привезли в их уютную добрую квартиру гроб. Крышку вносить в дом не полагалось по каким-то там обычаям. Ее оставили на лестнице.

Это был знак беды. Оповещение для тех, кто еще не знал.

Леся не могла выходить на лестницу спокойно: у крышки гроба постоянно стояли соседки, непрестанно обсуждая их семейную драму. По крайней мере, Лесе так казалось. А потом все эти соседки приперлись к ним домой – якобы прощаться.

– Мама, не пускай их! – умоляла Леся.

– Так положено, – объясняла совершенно потерянная мама.

И вот они все шли и шли. И зырили по сторонам: когда еще случай представится их обстановку разглядеть. И целовали папочкино лицо, как будто имели на это право.

Род людской стал сильно не мил двенадцатилетней девочке после этих прощаний.

Вдвоем

Прошло сколько-то времени, и они наладились жить вдвоем, без папы. Изо всех сил старались друг дружку не подводить и не огорчать. Леся, например, перестала притворяться больной, когда не хотелось в школу. Маме ни к чему были пустые хлопоты. Напротив, даже слегка приболев, Леся старалась потихоньку выкарабкаться сама.

Мама ни на что не жаловалась, старалась улыбаться, водила по воскресеньям дочку на утренний детский сеанс в кино, как было при папе, а потом в зоопарк или на аттракционы в Парк культуры.

Они проводили вместе уютные вечера, рассказывали обо всем, советовались. Леся чувствовала себя с мамой на равных, вполне взрослой, чтобы давать советы, как поступать с коллегами по работе, если те достают.

Летом съездили в Крым, купались, загорали, обгорели до волдырей, снова загорели, тоска растворилась в соленой морской воде, отступила. Впереди у них была долгая жизнь, и обещала она разные приятные путешествия, подарки, неожиданности. Леся доверилась времени и будущему. Она видела, как помогает время отогнать беду. Это значило, что в целом жизнь добра к своим подопечным.

К великому прискорбию, наступил сентябрь. Повсюду качались, сияя, ненавистные Лесины цветы – золотые шары, предвещавшие начало учебного года и все связанные с ним мытарства.

Домой, к маме

В самых первых числах нехорошего месяца (так она про себя называла сентябрь) Леся тащилась из школы с тяжеленным портфелем: им только что выдали все учебники на год.

Что ее подталкивало не спешить?

Странное чувство. Обычно домой она летела, бежала. Тем более что прошлую ночь мама провела на дежурстве, а сейчас должна была находиться дома и ждать ее с какой-нибудь вкусной штукой, с болтовней про вызовы, про больных, с расспросами о новых учителях и одноклассниках.

Позже Леся, рассчитав поминутно свой путь домой, точно установила, что могла бы вернуться на двадцать пять минут раньше, как минимум.

Можно было не разглядывать учебники, а сразу сунуть их в сумку.

Можно было не останавливаться с Галкой у ларька с пончиками и не болтать на тему, кто в кого влюбился после каникул.

Можно было ускорить шаг.

Тогда все было бы иначе. Все было бы спасено. Какая-то злая сила оттягивала ее возвращение. Злонамеренно, нарочно – в этом Леся уверена и по сей день.

Она уже была во дворе своего огромного многоподъездного дома.

Оставалось пройти от первого подъезда до девятого, подняться на лифте на десятый этаж, позвонить в дверь условным звонком, и – вот она, мама, вот он, покой.

Она ненавидела оставаться одна дома, не могла спать в огромной пустой квартире, но что поделаешь – маме, как и всем врачам, приходилось работать ночами. К этому надо было привыкнуть, а у Леси никак не получалось.

Может быть, именно прошлая бессонная ночь без мамы и лишила девочку сил, поселила в ней лень и инертность?

Может быть, судьба – это переплетение всех-всех, самых мелких и ничтожных обстоятельств и несчастные случаи – совсем и не случайны?

Ей оставались считаные секунды незнания. Блаженнейшие секунды остатков детства.

Вестник

К ней шмыгнул какой-то приставучий нахаленыш из первого подъезда и весело проорал:

– Эй! Ты из девятого?

– Отстань, – лениво отмахнулась Леся.

– Ты ведь из девятого? С десятого этажа? – не унимался малец.

– Ну и что из этого?

– Тогда точно! Тогда это твоя мать только что из окна прыгнула!

Леся замахнулась на мелкого своим портфелищем и, не веря, поверила. Ужаснулась так, что идти могла еле-еле, как в страшном сновидении: надо бежать, а сил едва хватает сделать один шаг.

Она кое-как дотащилась до своего подъезда, возле которого стояла «Скорая помощь», толпились люди, толкуя о происшествии. До Леси доносились слова и фразы:

– Из окна бросилась…

– Муж помер, к себе позвал…

– Девчонка осталась, о девчонке не подумала…

– Да вроде нормальная ходила, спокойная…

– Кто их там знает, что у них в голове…

– Сколько лет-то ей было?

– Сорока не было, точно. Девчонке лет тринадцать.

– О ребенке бы подумала…

– А я сижу на площадке, слышу: плю-юххх! Подбежала, а спешить уже некуда. И «Скорая» не нужна. В один момент.

Леся слушала все эти звуки и мечтала, чтоб время вернулось на самую малость назад. Чтоб этого ничего не было. Или чтоб это был просто такой сон. Такие сны бывают. Надо только изо всех сил постараться проснуться и позвать маму.

Собравшиеся говорили и говорили всякую чепуху про то, что мама спрыгнула, не пожалев ее, Лесю. Можно подумать, они кого-то жалели и берегли.

Чесали своими грязными языками, ни на секунду не сомневаясь в правоте своих ядовитых слов, не боясь, что их может услышать несчастный осиротевший ребенок.

Вранье

Наконец, ее заметили. И принялись дружно и подло врать, что маме стало плохо, что ей вызвали «Скорую», а теперь повезут в больницу на операцию. И чтоб Леся успокоилась и шла домой. И что сейчас приедет ее тетя, ей уже позвонили.

Леся пошла, ненавидя себя за то, что промолчала, что не смогла засыпать песком их наглые любопытные глаза, не решилась заткнуть их бесстыжие пасти.

Дома все стало ясно.

При чем здесь «муж к себе позвал»?

Мама просто мыла окна, как всегда в сентябре. Как в букваре: «Ма-ма мы-ла ра-му». Потому что потом начнутся дожди, холода, будет поздно, до весны придется ждать.

Она ждала Лесю и мыла окна. После бессонной ночи. Усталая. И вот – последнее окно, уже тоже почти совсем домытое, чуть-чуть только и осталось на самом верху. Створки распахнуты, подоконник влажный, штора колышется.

Ну что ей стоило вернуться на десять минут раньше? Мама открыла бы ей дверь, принялась бы кормить, расспрашивать, забыла бы об этом мутноватом стекле. Была бы жива.

Так и осталась Леся одна.

Одна

Надлежащие тетеньки из органов попечительства очень рекомендовали ей собрать манатки и отправляться в детдом, где ей будет обеспечено счастливое сытое детство и законченное среднее образование.

– Потом в институт примут вне конкурса. У сирот льготы, – сулили они.

– Нет, нет. Я дома останусь, – отнекивалась Леся.

– Одной дома нельзя, нужен опекун.

Из родных у Леси оставалась тетя, двоюродная папина сестра. У этой тети было своих забот не расхлебать: пьющий муж, дети-переростки. Она поначалу об опекунстве и слышать не хотела. Ей бы самой за кого спрятаться. А тут ответственность какая. За своих детей в случае чего никто и не спросит, а за чужого, если что с ним приключится, и под суд отдать не пожалеют. Она так и говорила при Лесе: «Чужой ребенок».

Леся не была приучена просить. Не умела настаивать и добиваться. Пестовала свою гордость. Но тут поняла (причем своим умом, без чьих бы то ни было советов): дело серьезное – не будет опекуна, не будет и будущего. Увезут ее, никчемную сироту, за тридевять земель, и вернуться будет уже некуда, заселятся в ее квартире достойные люди, и никому ничего не докажешь.

И стала она слезно умолять тетю оформить это несчастное опекунство ради всего святого. Она клялась, что будет хорошо учиться, что никогда не подведет, что никакого ухода за собой не требует, что все умеет делать сама.

Тетино сердце дрогнуло. Она согласилась. Так и зажила девочка по-взрослому, совсем одна, под невыносимым гнетом прекрасных воспоминаний об утраченном счастье.

В пятнадцать лет она поступила в медучилище. Ей очень хотелось иметь ту же профессию, что и мамочка.

Никто из ее сокурсников не знал о ее сиротстве. Она говорила о родителях, как о живых. Так подсказывал ей инстинкт самосохранения. Нельзя было обнаруживать перед чужими свое одиночество, а значит – беззащитность.

Если случалось какой подруге напроситься в гости, она ни за что не догадалась бы, что Ленка живет одна-одинешенька: на вешалке в прихожей громоздились в живописном беспорядке мужские и дамские вещи, валялась обувь. Казалось, обитатели квартиры, собираясь утром на работу, оставили после себя смешной кавардак.

Леся быстро наводила порядок, объясняя визитерше, как мало у ее родителей времени, как много они работают, а домашние дела взваливают на нее. А вечером приходят усталые, их надо кормить, обхаживать. Подруги понимали, что долго здесь не задержишься, слишком уж Ленка трясется над своими предками, боится нарушить их покой.

С ней было скучновато. Уж слишком она была правильная. После первого курса пристроилась подрабатывать на «Скорой», пошла на курсы лечебного массажа. Вела себя как немолодая. Одевалась ниже среднего, это при двух-то работающих родителях!

Леся ждала совершеннолетия как манны небесной. Ей очень хотелось избавиться от чувства внутренней зависимости и страха перед тетками, надзирающими за спокойным и организованным течением ее веселого отрочества, которые, приходя с инспекцией, считали необходимым шуровать по всей квартире, бесцеремонно спрашивая: «А это что тут у тебя? А тут почему пыль? Почему в холодильнике недостаточный набор продуктов для питания одинокого подростка?»

Шел самый конец восьмидесятых. У кого, интересно, мог быть полноценно загруженный холодильник? Все жрали, где что урвут. А тут эти лицемерные вопросы, от которых реально к горлу подступали рвотные спазмы.

В конце концов, Леся исхитрилась. Она обустроила декорацию. Как в самом настоящем театре. Наполнила водой пустые пакеты из-под молока и кефира, заклеила клеем БФ. Соорудила на заднем плане муляжи продуктов: колбасы, сыра. Купленные когда-то за гроши на рынке разноцветные деревянные яички покрасила в белый цвет и рассовала их по ячейкам. На переднем плане красовалась кастрюля с настоящим супом – единственной реальной едой в этом царстве изобилия.

Спектакли под названием «Государственная забота об одинокой сироте» проходили после предпринятых мер на ура.

Однако страстно мечталось о свободе, положенной восемнадцатилетним.

МУЖЧИНА

Работа

После училища она не так чтобы очень бедствовала. Повезло, что рано начала работать: к получению диплома у нее уже было место массажистки во вновь открывшемся салоне красоты, появилась своя клиентура. От всех дам, посещающих омолаживающие процедуры, Леся получала щедрые чаевые. Недовольных ее работой не было. Она была словно рождена для такой деятельности: досконально владела приемами массажа, обладала сильными и чуткими руками, а главное, умела слушать, слушать и слушать любую трескотню клиенток.

Страшно тяготило одиночество, усугубляемое тем, что она его тщательно скрывала от посторонних. По натуре-то она была открытая и общительная, хохотушка даже. Но инстинкт самозащиты подавил в ней эти легкомысленные черты.

Она врала про родителей напропалую и ненавидела себя за это, считая прирожденной лгуньей. Из-за этого комплекса все отношения с потенциальными объектами любви увядали, не успев расцвести. Бывало, она даже влюблялась. Начинала неотступно мечтать о приглянувшемся парне, как о возлюбленном или даже о женихе. Но всегда оказывалось, что к моменту влюбления она столько набалтывала объекту своей мечты о счастливой семейной жизни и о любящих процветающих родителях, что вдруг саморазоблачиться не было никакой возможности. Ее сочтут вруньей или чокнутой. Персонажем из фильмов Хичкока. Никто ей не станет верить ни в чем и никогда.

Все эти соображения нашептывались девушке гордостью. Гордость всегда изощренно жестока. Она диктует свои безумные правила игры, приводящие к пустоте, одиночеству и провалу.

Чем меньше у Леси оказывалось возможностей создать собственную семью, тем сильнее и неотступнее она об этом мечтала. Но где встретить спутника жизни, если целыми днями работаешь, а потом заваливаешься домой дух перевести? И как не ошибиться, кому довериться?

Встреча

В двадцать лет она чувствовала себя безнадежной старухой.

И тут подвернулся Валерка, бывший одноклассник, знавший всю ее подноготную от и до. Просто случайно встретились в подземном переходе у самого Лесиного дома. Он окликнул, она бы не решилась, хотя краем глаза заметила его раньше.

– Ленка! Привет, что ли! Я смотрю – ты, не ты? Ну, ты цветешь!

Леся аж задохнулась от доброго слова, произнесенного человеком, которому вполне можно было верить.

Валера тоже вырос ничего себе. Заматерел. В плечах широкий, щеки румяные, челка на лоб спадает, как у киногероя. Леся даже позавидовала его девушке: какой, мол, красавец ей достался. То, что у такого плейбоя есть девушка, сомнений быть не могло. Тем не менее болталось с ним легко и весело – зажиматься было ни к чему.

Он, оказывается, учился на художника, она и не знала про такие его таланты. Позвал к себе – картины показать. Она, не смущаясь, пошла. Какое может быть смущение с тем, кого с детсада знаешь?

Картины ей понравились – все в них было по-настоящему, как положено у художников: портрет так портрет; пейзаж так пейзаж. Красиво – глаз не оторвать. Он обрадовался ее восхищению, оставил пить кофе с вафельным шоколадным тортом, какие и у них дома водились в ее далеком бархатном детстве. Стал расспрашивать, чем она занимается. Она легко сказала про массажи, про то, что работы много, что вот хотела на врача учиться, но по времени не получается: работать надо, на себя зарабатывать.

Валера шутя попросил сделать ему массаж: плечи болят от вечных занятий живописью.

– А почему бы и нет? – согласилась Леся. – Ты мне показал, что ты умеешь, давай теперь и я покажу.

Настала очередь ему восхищаться ее талантами.

Она уходила от него счастливая и несчастная.

Счастьем было само время, проведенное с человеком, не казавшимся чужим.

Несчастьем – то, что он не предложил увидеться еще раз, не сказал, что позвонит, никак не намекнул на возможное продолжение общения.

Она томилась несколько дней, выстраивала сюжеты возможных встреч, обещала себе, что, если еще раз его встретит, не будет такой дурой, постарается повлиять на ход событий.

У нее все знакомые ее возраста имели парней, знали, что такое близость с мужчиной, обсуждали способы предохранения, выискивали места для интимных встреч. У нее – на двадцать первом году! – не было ничегошеньки. С Валерой можно бы было.

Даже если и без перспектив, просто чтоб стать как все, перестать ходить в нецелованных, он был идеальным вариантом. Она его не опасалась. Конечно, при его внешности у него отбоя нет от девиц. Но ей на тот момент ничего долгосрочного и прочного и не требовалось.

Просто пусть сделает ее женщиной. Чтоб все произошло как бы ненароком, полушутя. Требовалось пройти определенный этап. Жутко требовалось. И никого, кроме случайно встреченного Валеры, на горизонте.

Опыт

Они опять ненароком увиделись! Так, во всяком случае, она подумала в первый момент, когда вновь опознала вожделенный силуэт у подземного перехода.

Но, оказалось, Валерка поджидал именно ее. Забыл, видите ли, спросить номер телефона, школьная записная книжка куда-то подевалась. А ему со страшной силой понадобился массаж.

«Ур-р-р-ра!!!!» – вскричала она про себя.

Но виду не показала. «Казаться гордою хватило сил». Пригласила к себе, накормила, чем могла, потом отработала часовой сеанс классического массажа. Так отработала, как никогда.

Разморенному негой Валерке просто ничего другого и не оставалось, как продолжить райское наслаждение с подругой школьного детства, которая не просто безотказно, а, можно сказать, поспешно и с готовностью шла навстречу всем его желаниям. Он даже не дотумкал, что имел дело с невинной девицей, у которой до этого ну ничегошеньки не было: ни полудетских ласк, ни поцелуйчиков, ни пробных объятий. Ему наоборот показалось, что она опытная и изощренная до невозможности.

А она просто запасалась наслаждениями на потом, чтоб было, о чем вспоминать в одиночестве. Кто знает, как сложится? А вдруг он больше не появится? Надо было получать по максимуму – все и сразу, как мечталось и мнилось. Бояться и стесняться ей было нечего и некого: не Валерку же, случайно попавшего в заколдованный круг ее грез, куда раньше никто не допускался.

Он отваливался от нее в изнеможении, она снова кормила его, знала, как восстановить мужские силы (до этого только в теории, но теория – великое дело, если бывают возможности практического ее применения), носилась с подносами из кухни в спальню, голая, бесстыжая. Массировала ноги, пах, живот, грудь. Просила лечь кверху спинкой, чтоб промассировать вновь и там, и там, и там.

Но Валерка уже снова мог и ложился кверху спинкой не на кровать, а на нее. Грубо так, по-хозяйски, расслабленно, как трудяга, решивший, шутя, перевыполнить норму желаний, чтоб опробовать до конца возможности собственного организма.

После всего, что случилось, вернее, получилось, она определила для себя этого мужчину как родного и единственного.

Личная жизнь

Он пока об этом не догадывался, хотя отношения продолжал. Виделись они довольно часто. Но каждый раз, прощаясь, Леся не знала, придет ли он еще. Он не говорил: «Увидимся», не звонил, не ухаживал за ней, как это полагалось. У нее тем временем возникли новые мечты. Ей хотелось романтики, цветов, подарков, внимания, нежности, красивого замужества, крепкой семьи.

Недопонимала она, что не так Валерке досталась, чтоб хотелось ему ухаживать.

Все-таки каждый мужчина по природе охотник. Ему надо повыслеживать избранный объект, помучиться, покараулить. Только тогда он и ценит, когда добьется потом, кровью, терпением.

А разве курицу из супермаркета станешь вожделеть? Хотя при умелом приготовлении из нее могут вполне получиться отборные деликатесы.

Но страсти не рождает! Как бы вкусно ни было в процессе поглощения.

По-своему он к ней, конечно, привязался. Она ничего не требовала, всегда была доступна. Что еще надо?

О том, чтобы жениться, у него и мысли не возникало, никаким боком не выскакивало. Он был уверен, что все у них хорошо и правильно, по обоюдному, так сказать, желанию.

Однако Леся сделала ставку на него. И тут же стала осуществлять.

Цели и планы

Почему бы ему на ней не жениться?

Чем она ему не пара?

Зарабатывает на двоих – это раз, квартира в центре, в сталинском доме – это два, есть даже дача, на которой она, правда, была после смерти родителей всего пару раз – что ей там делать?

Но, по-любому, она – невеста с приданым, даже с завидным приданым.

И ей пора.

По-настоящему пора. Перевалило за двадцать – должны же быть перспективы реальные.

Куда дальше тянуть, чего ждать?

После первого такого «тонкого намека» Валерка просто опупел и не показывался две недели.

Она уже горестно решила, что все кончено, и стала жалеть того, что было. Но он вернулся. Ее терпения хватило на три встречи, потом снова взялась за тему общей судьбы.

Она его уговаривала упорно.

У нее исполнение желания выйти замуж стало просто маньяческой вехой. Идеей фикс.

Валерка пропадал, объявлялся, вновь пропадал. Она уже не расстраивалась, привыкла. Знала, что вернется. И ни о чем другом не могла с ним говорить, как о женитьбе.

Вот он и сдался в конце концов. Она даже и надеяться перестала. Нудила на автомате: «Давай поженимся!»

И вдруг он махнул рукой: «Ну, что уж там, давай».

Она все организовала сама: кольца, платье, костюм ему, букет себе, праздничное застолье. Все, что полагалось.

Валеркины родители были вполне довольны: их зрелые умы отметили все плюсы данной кандидатуры. Они знали семью невесты, ее горькую судьбу, они знали квартиру, они видели, как пашет Лена, не отвлекаясь на капризы и закидоны. Время было более чем сомнительное, невеста – на редкость надежная.

Пусть.

Все и произошло. Создалась семья.

Вот тут-то новоиспеченному мужу и пришла пора платить по накопившимся счетам.

ПРОРВАЛО

С тормозов

Она ничего такого заранее не планировала. Просто само собой прорвало. Назрело невыносимое раздражение.

Ей же за все эти проклятые годы некому было выплакаться, некому было раскрыть душу, не к кому прислониться. Она напрягалась из последних сил. И когда оказалась наконец не одна, полностью сорвалась с тормозов. Неузнаваемые метаморфозы произошли в одночасье.

Мужу пришлось ответить за все, за все промахи фортуны, за все бестактности чужаков, за издерганные нервы, за отсутствие романтики в отношениях, короче – атаки были массированными и производились по всем фронтам.

Вот уж чего он не ожидал, так не ожидал! Ведь столько времени знались! И тесно общались – теснее некуда! Было время приглядеться всесторонне и определиться, чего можно ждать от будущей жены. До чего же чужая душа потемки!

Поначалу он надеялся, что Аенка вернется в свой первоначальный надежный и безотказный образ. Терпеливо, безмолвно ждал.

Потом она забеременела. По собственному горячему желанию.

Мало кто рожал в те лихие годы, но Леся знала, что не пропадет, ее сложившаяся надежная клиентура никуда от нее не денется. А ей надо было спроворить себе полноценную семью, какие бы там экономические эксперименты не ставили над страной оборзевшие дегенераты.

Во время вполне спокойно протекавшей беременности у нее вдруг раскрылись глаза на супруга.

Своего рода отравление

Заметим для справки: это ей казалось, что глаза раскрылись. Это гормоны, бывает, шалят в беременных организмах. Своего рода отравление. Ну вот для примера.

В современной литературе неоднократно талантливо и достоверно описывалось, как действуют на поведение и восприятие окружающего пространства человеком галлюциногенные грибы. Любопытный экспериментатор, вкусивший неведомый плод, начинает заговариваться, пугаться непонятно чего, бежать в неизвестном направлении от самого себя к самому же себе, проваливаться в пустоту подсознания, выныривать из нее, паниковать, блевать (извините за прямоту), конфликтовать с невидимым противником и многое другое тому подобное.

Естественно, представители безликой серой массы, трусливо избегающие острых ощущений, страшатся как внешнего облика дегустатора мухоморов, так и многих поведенческих аспектов его бренного бытия.

Хотя, если переждать и дать ему беспокойно пережить внутренний конфликт с самим собой, можно обнаружить вполне здравомыслящего и тихого субъекта, никому не желающего зла.

Так и с беременными особями. В них же сидит инородное тело. Может быть, даже с другой группой крови!

Ничего себе, а?

Со своими мозгами, сердцем, поджелудочной железой и селезенкой. С собственной судьбой, наконец. Возможно, совсем не вписывающейся в материнские планы и представления.

В организме женщины тем временем что-то ежеминутно происходит, чего раньше не было. И она, подобно пожирателю грибов, впадает в особое состояние.

Не все, конечно, не бойтесь. Но каждая вторая. Ну, ладно, каждая третья. И не обязательно тебе так повезет.

Да, главное, самой-то беременной это не очень и страшно. Она ни о чем плохом и не подозревает. У нее просто открываются глаза на всех, кто вокруг. Она видит чудесный сеанс разоблачения всех и вся. Она понимает, что под масками добрых членов семьи таились те еще монстры! И, ясное дело, напрашивается вывод, что монстров этих надо если не уничтожать на корню, то, по крайней мере, сделать им жизнь как можно невыносимей. Чтоб не думали, что их деяния останутся незамеченными.

Конечно, добротно воспитанным, укрепленным родительской лаской и заботой барышням легче переживать собственную трансформацию из красной девицы, как говаривали в старину, в бабу.

Но таким энергетическим недокормышам, как Леся, справиться с ситуацией никак не получалось.

Разоблачения

Глаза ее открылись на все сто процентов. Все аспекты личности и жизненной позиции с таким упорством заполученного главы семейства подверглись тотальному пересмотру.

Как прежде неустанно настаивала она на законном браке, так теперь без устали она разоблачала его многочисленные недостатки: профессиональную несостоятельность, отсутствие материальной стабильности, домашнее ничегонеделание, нечуткость и невнимательность к женским нуждам и чаяниям, а также мужскую маломощность.

И тут преступила!

Крушила все, что сама выстроила настырными усилиями.

Ничего стало не жаль.

Не будь она беременна, Валера, как и любой другой мало-мальски уважающий себя индивидуум, после первого же разоблачительного выступления такой эмоциональной мощи растворился бы в сиреневом тумане. Но ради семейного будущего пришлось, стиснув зубы, терпеть полное безобразие.

Всего-то девять месяцев, подумаешь!

Через девять месяцев родилась девочка Любовь, Любочка.

Мужу к этому времени имя новорожденной казалось насмешкой. Но он, как мог, лямку тянул.

Леся перестала лютовать, но и ценить брачные узы перестала тоже.

Слишком много сказала чего надо и не надо. Довыступалась так, что сама себя убедила.

Большая часть времени уходила у нее на клиенток, приезжавших временно к ней на дом, и на уход за младенцем. Валера уходил в свою квартиру, что-то там живописал целыми днями.

Толку – чуть. Не продавалось ничего, хоть ты тресни. Он метался, тыркался, куда мог.

Она по-тихому подкалывала. Не так, как в благостный период ожидания будущего ненаглядного малютки, но вполне ощутимо, чтобы мужу перестало раз и навсегда хотеться быть мужем.

Любочке был годик, когда он, уйдя в очередной раз предаваться профессиональным радостям, не вернулся к семье ночевать. И еще несколько долгих ночей не возвращался.

Осознала

Вот тут Леся основательно струхнула. Как-то вдруг отчетливо вспомнилось былое одиночество, все чувства разом всколыхнулись.

Пришло горькое осознание ошибок и просчетов.

Она честно призналась самой себе, что вела себя с Валерой как распоследняя сволочь и мразь. Она искренне удивлялась, что Валера оказался таким терпеливым и добрым и так долго сносил устроенный ею семейный беспредел.

Она ни о чем другом не мечтала, как только вернуть его, вымолить любой ценой прощение и полное забвение нанесенных ею жгучих обид.

Леся кинулась к свекру и свекрови. Те держались отчужденно, видно, Валеру все же прорвало и родители ознакомились с содержанием ее разоблачений и нареканий. Где муж, они не сообщили. Разбирайтесь, мол, сами, взрослые люди уже. Мы вас не сводили, не нам и разводить.

– Я его люблю! Я очень люблю вашего сына! Любочка страшно тоскует! – горько плача, приводила Леся более чем весомые аргументы необходимости Валериного присутствия.

То ли доверчивые родители дрогнули, то ли мягкосердечный Валера не устоял сам, но он все же довольно скоро объявился.

Леся была как шелковая. Даже не так – как та, какой была в первый их раз: готовая на все, восторженная, услужливая, безотказная. Она обрабатывала его, как всех своих клиенток, вместе взятых, ублажала, убаюкивала, убеждала.

Он снова доверился ей. Она даже некоторое время чувствовала себя абсолютно счастливой. Безусловно, безоговорочно.

Жаль, что длилось это состояние недолго – до следующей желанной беременности.

Все повторилось с точностью до мелочей.

Родился замечательный сын. Ян, Яник. Леся сама предложила назвать мальчика в честь свекра. Надеялась загладить то, что пришлось пережить мужу во время вынашивания ребенка.

Потом уже ей не удалось никакими ухищрениями, вольными и невольными, вернуть его доверие. Так, жил с ней – двое детей все-таки. Выгуливал их, играл. С ней, женой, – ни рыба ни мясо, вялый, отчужденный.

Несколько долгих лет тем не менее кое-как, через пень колоду, протянули.

Потом черт ее дернул начать выяснять отношения. Любви ей хотелось. Страшно не хватало любви. Она и упрекнула мужа в безразличии, в явной недооценке ее усилий, хотя она работает на семью, как раб на галерах.

Диагноз

Тут-то его и прорвало. Окончательно расставил все акценты. И ушел, можно сказать, навсегда.

То есть общался с детьми, куда-то с ними ходил, учил Яника рисовать (у того получалось), приносил жалкие деньги. Но с Лесей общения избегал определенно.

Она смирилась.

Она прекрасно понимала, что терпеть ее в минуты раздражения, гнева, отчаяния не смог бы никто. И что Валера героически вытянул семейную повинность в течение десяти лет. Никаких претензий быть не может.

Но и себя она не могла не оправдывать. Она чувствовала, что все эти обличения, слезы, крики были проявлением болезни. Наверное, она заболела тогда, в детстве, оставшись сиротой. Болезнь ушла глубоко внутрь, пустила злые цепкие корни и проявлялась в самый неподходящий момент, именно тогда, когда совершенно нельзя было.

Странно, что ни на детей, ни на клиенток, ни на коллег ее подсознание не реагировало болезненно и бескомпромиссно. Только на мужа.

Леся, будучи медиком, пыталась поставить себе диагноз, чтобы разобраться в себе. Она рылась в томах Большой медицинской энциклопедии, оставшейся от мамы. Это увлекательное чтение вело к ипохондрии – любая страница с описанием болезни приводила в ужас, и симптомы каждого недуга она обнаруживала у себя.

В конце концов, после продолжительных и тяжелых поисков Леся определилась. Ей показалось, что из всего многообразия человеческих немощей к ней больше всего подходит маниакально-депрессивный психоз. Уж очень многое детально совпадало.

Диагноз она примерила к себе уже потому, что это заболевание протекало фазами – периоды депрессий и маний разделялись интермиссиями, то есть состояниями с полным исчезновением психических расстройств и с сохранностью свойств личности.

Описание клинической картины удручало своим безжалостным сходством с ее состоянием:

«Нередко задолго до первой выраженной фазы маниакально-депрессивного психоза появляются субдепрессивные расстройства. Продолжительность этих состояний различна – от нескольких часов до нескольких месяцев; они возникают либо спонтанно, либо связаны с какими-то добавочными факторами (психической травмой, инфекцией, гормональными сдвигами)…»

Вот именно! Психические травмы и сдвиги! Да еще какие! Но кому от этого легче, кто это выдержит?

Леся обнаружила, что страдает маскированной, упущенной депрессией, весьма, как обнадеживал солидный фолиант, распространенным и труднодиагносцируемым заболеванием.

Нападки же на Валеру легко объяснялись психозами, приходящими на смену депрессии.

Настроение от подобного открытия не улучшилось, возникли страх, тоска, чувство вины и безнадежности.

Кроме того, жутко не хватало мужчины. Буквально холодно было одной спать. Спасалась детьми – звала их к себе, читали допоздна, смотрели телик, засыпали вместе: чудовищно неправильно, но иначе сна не было бы вообще, а как тогда работать?

Кстати, работа тоже достала выше крыши. Вооруженная знаниями Леся у всех клиенток, даже самых приятных и относительно молчаливых, обнаруживала теперь признаки депрессий и маний, что вызывало у нее некое брезгливое чувство по отношению к ним, как, впрочем, и к себе. Уж во всяком случае, психические травмы и гормональные дисбалансы были у всех посещающих ее прекрасных дам, как бы благополучны они ни казались.

Вот это да! А куда деваться? Сделать-то что-то можно или нет? Или просто затаиться и выдавать себя за нормальных, благодетельных, добрых, мягких, каких в книгах полно, а в жизни не сыскать?

Работа по душе и умению

В общем, Лесе очень хотелось, чтобы работа отвлекала ее от нее самой, а не усугубляла болезненное состояние постоянным общением с сестрами во психозе.

Как ни странно, помощь пришла со стороны Валеры. Его друг, режиссер нового популярного театра, искал талантливого гримера. Долго и безуспешно. Ему нужен был человек творческий, понимающий, обладающий вкусом, тактом, чутьем и талантом. Владеющий искусством последнего штриха, как он говорил. Последний штрих – это как мановение волшебной палочки – превращает актера-человека с его бытовыми проблемами, болячками, нервами, срывами в персонаж пьесы, заставляющий зрителя довериться и перенестись в другую реальность.

Почему-то Валера был уверен, что всеми вышеперечисленными качествами обладает его бывшая жена. Все-таки что-то, видно, он про нее понимал не только плохое.

Режиссер почему-то поверил другу. Леся почему-то согласилась. А что она теряла? Клиентки ее психбольные никуда все равно не денутся. А театр – это ее давняя мечта. Она была уверена, что несбыточная.

Сбылось! Совпало!

Жизнь стала разноцветной, полной неожиданностей, новых лиц и ситуаций.

В театре у нее была своя комнатка с кучей всего, что надо и не надо по работе. Комнатку эту Леся любила гораздо больше, чем свою квартиру, в которой испытала она столько бед и потерь. Дети ее тоже обожали театр, просились в ее каморку ежедневно – у них там тоже поднималось настроение.

ЛЮБВИ!

Новые желания

Любочка подросла. Яник тянется за сестрой. Люба становится уже девушкой. Красивой, как ее отец. Все у детей есть. Только у их матери нет личного счастья.

Лесе очень хотелось замуж. Опять. И не просто замуж, а по настоящей красивой любви. Она поняла, в чем совершила промах с Валерой. Элементарно. Она его никогда и не любила. Вот и все. Вцепилась тогда, по сути, в первого встречного.

Тут она себя не винила. Правильно сделала. Но, получается, без любви – никак. Хотя и одной любви мало. Женщине нужна крыша. В блатном, мафиозном понимании этого святого слова. Покровительство, защита, опека. За крышевание платят все. Часто очень много. Мало кто из женщин догадывается, что найденная ими крыша тоже потребует с них дань за обеспеченный покой и уверенность. В результате крыша съезжает. Приходится искать новую и обвинять старую в предательстве и непорядочности. Другое дело, когда любовь.

Она цементирует – будь здоров. И крыша прочно держится на надлежащем месте годами и десятилетиями.

Вот о таком ей мечталось.

Самое смешное – и тут не обошлось без Валеры.

У него в последнее время дела пошли в гору, картины начали продаваться, и очень даже активно. За солидные бабки. Он простодушно делился с Лесей наконец-то осуществившимися долгожданными успехами и образовавшимися финансами. Она даже втайне удивлялась, что он такой незлопамятный и отходчивый. На детей ничего не жалеет, помнит, кому что нужно. И ее, Лесю, не попрекает их общим неудачным прошлым, не вспоминает те гнусные словечки, которыми она его гвоздила в припадках немотивированной злобы.

– Видишь, – говорит, – если долго мучиться, что-нибудь получится.

Однажды он зашел к ней не один.

Сначала его спутник показался Лесе даже неприятным: невзрачный, с колючим взглядом, говорит пришепетывая. Лицо и манеры отрицательного персонажа – так она на первый взгляд определила.

Вот тоже – чудеса человеческого мировосприятия!

Валеру, в будущем нелюбимого и гонимого, сразу-то впопыхах обозначила как голливудского красавца, а любовь всей ее жизни выявилась первоначально в облике быдловатого и не очень опрятного мужичка.

– Вот, знакомься, – сказал Валера, – это Саша. Это он помог мне поначалу картины продавать. С него все пошло.

– Здрасте, благодетель! – поприветствовала неприятную личность Леся.

– Саша, это Леся, – обстоятельно продолжал Валера.

Лесю даже передернуло. Валера прекрасно знал, как она относится к своему имени. Для чужих проходимцев она была Лена, Лена, Лена! И нечего посвящать всех и каждого в семейные детали.

– Лена! – поправила Леся.

– Моя бывшая одноклассница и жена, – продолжил Валера, – мать моих любимых и единственных детей.

– Есть будете? – сменила тему фамильных связей Леся.

– Если дашь, – с готовностью согласился «бывший одноклассник».

За едой и бутылкой доброго вина все как-то смягчилось и разъяснилось.

Валера, притащивший кучу всевозможных немыслимо интересных игр, отправился с детьми в другую комнату разбираться с подарками.

Судьба человека

Неожиданно для Леси между ней и Сашей завязался разговор, заставивший ее мгновенно прозреть.

Саша был ветеран. Афганец. Герой. Вино и домашний уют развязали ему язык, и он резко, с болью предался воспоминаниям.

– Гражданские – суки. Черви сортирные. Я страну, б…дь, защищал, а меня, как глисту, раздавить собрались. Хрен я им только дался, уродам помойным!

Я ребят из Альфы поддерживал, когда дворец Амина брали. Со снайперкой сидел. За это первый орден Мужества отвалили. У меня четыре ордена Мужества, б…дь! Да нас таких по пальцам пересчитать на весь Союз! Все сперли в Москве поганой. Вышел из поезда с тремя сумками, оглянулся – одной нет. А там, б…дь, все, нах, б…дь!

Героя СССР вот-вот должен был получить! Бумаги пошли, представление. Не дали. Потому что командование, б…дь, сволочи, кровопийцы. Сами, нах, в тылу ошивались, крысы отравные. А мы своей кровью Афган поливали. Награды им, а нам – хрен, б…дь, собачий. Вот, дали вот эту вот ксиву. Любоваться я на нее должен, что ли? Молиться? Ее, б…дь, с маслом не съешь!

Саша зло покопался в нагрудном кармане и рывком выудил оттуда потертое красное удостоверение с тисненой золотой надписью: «Ветеран Афганистана». На фотке он выглядел солиднее и краше, как и положено подтянутому и привычному к дисциплине военному человеку. В документе значилось, что майор запаса Александр Игоревич Прыгун действительно является воином-интернационалистом и ветераном.

Леся с уважением и трепетом вернула заслуженную смертельным риском красную корочку законному владельцу.

Саша выдержал недолгую паузу, собрался, звучно выдохнул, рывком поднес к губам бокал, жадно глотнул. Посмотрел пристально на внимательную слушательницу, готова ли?

– Нас на базе в Фергане учили людей одним махом резать. Ходили, б…дь, по локоть в крови!

– Не надо, – пожалела Леся.

– Надо! – крикнул Александр и стукнул кулаком по столу. Больно, видно, стукнул, потому что досадливо посмотрел на руку, пошевелил пальцами. – Вы тут ничего не знаете в своей сволочной, зажравшейся Москве. А мы тогда за всех отдувались. Здесь только команды отвешивают. А гибли мужики тысячами – там! И какие, б…дь, мужики!

В Сашином голосе слышалось рыдание, но он его подавил.

Леся понимала, что такое душевные раны, как долго назревают нарывы и как потом выплескиваются.

Сердце ее переполнялось глубоким пониманием.

Какой человек! Страдалец какой! Сколько испытал! И после этого находит в себе силы жить, помогать другим (подразумевался изнеженный в зажравшейся Москве, до мозга костей штатский Валера, конечно), которые вовсе такой помощи и не заслуживают.

– Вот был случай. Бросили на парашютах спасать колонну. Они там в засаду попали. А нас, б…дь, на парашютах спасать их бросили, нах. Отбивались до последней гильзы. Душманы, духи, по-нашему, накрыли этими, б…дь! Минометами, нах! Всех порешили. Вдвоем мы с корешом спаслись. Трупами прикинулись, уползли ночью. Духи, б…дь, они, как волки, все чуют, слышат. А мы ползем. Не унюхали. Спаслись! Чего ради только! Ранения получал, несовместимые с жизнью, б…дь! А у меня совместились!

Саша рывком вздернул рубаху и показал тонкий шрам в правой части живота.

– Похож на аппендицитный, надо же! – ужаснулась Леся.

– Осколочно-фугасное ранение. Чудом уцелел. Шесть контузий получил.

Саша опустил рубаху и пригорюнился.

Да, этот парень хлебнул сполна настоящего горя! С этим мы бы друг друга поняли, пришла в Лесину голову шальная мысль.

– Знаешь, – обращаясь прочувственно к Лесе, произнес заслуженный ветеран, – знаешь, почему у наших ребят лопатка всегда была заточена?

Леся отрицательно мотнула головой, с ужасом ожидая ответа.

– Головы врагам косить! – на выдохе выговорил Саша и вновь опустил грозный кулак на стол. – Меня во всем полку отличали. Я в рукопашке первый был! А теперь что? На рынок поганый вещевой загнали! Всю страну в вонючий рынок превратили! Знали б мы! Хоть один процент поганого житья представили бы! Последние жилы из себя вытягивали! Однажды, б…дь, отбился от своих, нах, с парашютом не туда отнесло. Несет, б…дь, и несет. И орать нельзя, духи услышат, откроют, нах, огонь на поражение! Пешком потом пол-Афгана прошел. По компасу. А это не прогулка, б…дь, под луной по липовым, б…дь, аллеям. Это сказать – легко, сдохнуть – легко, а выжить? Попробуй! Шел и полз, нах! Шел и полз, перекатывался! К своим пробрался. Кому, нах, теперь надо?

Удивительно, но Лесю совершенно не смущали щедрые междометия, используемые орденоносцем через каждое вразумительное слово.

Ему было можно, при такой-то горькой судьбе.

Знаки внимания

Она долго не могла уснуть после их ухода, все вспоминала жуткие Сашины истории, кошмарный шрам. Подумать только, как он выжил! Ранение брюшной полости! И действительно – ради чего? Хорошо отблагодарила родная держава – торгашом рыночным сделала!

На следующий день он почему-то снова пришел. Один, без Валеры. С великолепным букетом!

Лесе никто никогда в жизни не дарил цветы. Даже на свадьбу белые розы купила она себе сама. Жениху и в голову не пришло. А тут – совершенно чужой человек! Такое испытавший! А понимает.

Сашины цветы стояли долго, не вяли. Значит, с душой выбирал.

На следующий день принес шоколадные конфеты.

Потом опять невероятной красоты цветы.

Потом огромный торт.

Леся жутко смущалась. Такие явные и дорогостоящие знаки внимания!

За что? Он ничего не просил взамен, ни на что не намекал. Подарки были сильнее намеков.

После того, первого раза он больше не пил в ее присутствии, ни о чем из прошлого не рассказывал. Просто приходил, приносил очередной гостинец и через полчаса уходил, обещая, что придет завтра.

Леся понимала, что он за ней ухаживает. Ей не надо было проявлять никаких инициатив, ничего подгадывать и предугадывать, он сам показывал свой интерес и стремление к ней.

Однажды ее, возвращавшуюся домой из театра, с ног до головы облила машина, промчавшаяся по глубокой луже. Грязь из лужы текла по лицу и беленькой курточке, которой Леся гордилась: она ее удивительно молодила. У нее даже сил не было как-то реагировать на происшедшее. Она брела к своему подъезду в полном изнеможении. Там и столкнулась с Александром, тащившим ей очередной букет.

Он с полувзгляда все понял.

– Иди домой, – велел.

Она послушалась. Дети спали. Она умылась, причесалась. На курточку старалась не смотреть – с белого липкая московская грязь не смоется ничем, можно выбрасывать.

Вскоре вернулся Саша. С пакетом.

– На, не горюй.

Из пакета выскользнула ей на руки абсолютно новенькая белая курточка, точь-в-точь как у Леси.

– Кореш мой ими торгует, повезло просто, – отмахнулся Саша в ответ на Лесин неизъяснимый восторг.

Вот так вот завоевывают женские сердца!

Объяснение

Вскоре произошло объяснение.

Саша зашел в очередной раз в гости и вдруг сказал, что любит ее и собирается жениться. Дети не помеха, прокормит. (Про детей сказал сам, первый поднял тему.) Леся не раздумывая ответила, что тоже любит его. Очень. Что впервые и поняла, что такое настоящая любовь.

Саша признался, что есть проблема, но он ее быстро решит. Он пока еще законно женат. Детей нет. С женой не живет. Не понимает она его. Предала с другим. Он все время работал, ради нее горбатился, кишки готов был на столбы наматывать. А она вот предала.

– Я не предам, – пообещала Леся. – Никогда. Увидишь.

– Вижу, – кивнул Саша.

Между ними в тот чудесный, волшебный раз совсем ничего не случилось. Никакой близости, даже намека. Хотя Леся очень хотела, прямо растворялась в желании.

Но Саша сказал, что все будет в законном браке, он не шашни с ней собрался заводить, а семью на всю оставшуюся жизнь.

– Так что еще накувыркаемся, – успокоил он.

Вот это был настоящий порядочный заботливый мужчина.

Мужчина с большой буквы!

Лесе было жутко страшно, вдруг он в последний момент раздумает разводиться, вдруг что-то опять помешает ее долгожданному счастью.

Он все сделал, как обещал: четко через месяц развелся, а через два они уже были мужем и женой.

После регистрации в загсе у них произошла первая брачная ночь. Леся ужасно волновалась, боялась не понравиться ему. Купила специальное белье, как в кино. Устроила сказочную кровать.

– Свет потуши, – приказал Саша и принялся раздеваться в темноте.

Она не знала, как ей поступить, чтоб ему понравилось.

– Ложись давай, ты чего там? – подбодрил муж.

Она торопливо разделась, плюхнулась в кровать и прижалась к любимому.

Долгих ласк не было.

Настоящие мужчины не канителятся.

Он зажал ее, больно стиснул и быстро отлюбил. Все сам! Ей не пришлось ничего изобретать и изощряться. Вот оно – воплощение мечты.

Наконец-то она поняла, что такое – любить и быть любимой.

Такой характер

Удивительно было только одно: все окружавшие Лесю знакомые и как бы друзья почему-то невзлюбили Сашу. Клиентки отказывались приходить к ней на дом. «Уж очень мрачно смотрит твой Отелло».

– Он ветеран, войну прошел, – объясняла Леся.

Но это почему-то никого не убеждало.

Саша не любил показываться с ней на людях – такой характер. Он, наверное, даже не знал, в каком районе мегаполиса находится ее театр. Но знаки внимания не прекратились – вот что было главное для Леси. Он помнит о ней, когда они не вместе. Ревнует к другим – чем же плохо, если это проявление любви? Дома они разговаривали. Она с ним во всем советовалась. Делилась расстройствами. Он утешал.

Вот что интересно – она, выйдя замуж, ни разу не впала в истерику, не испытала то состояние раздражения, граничащего с ненавистью, какое возникало у нее с первым мужем.

Она жалела Сашу. Она даже боялась его – в хорошем смысле слова. Боялась огорчить, подвести. И куда девался маниакально-депрессивный психоз, еще совсем недавно обнаруженный!

Саша был щепетильный до ужаса. Отказался прописываться в ее квартире, хоть и не москвич.

– Я не для того женился, чтоб примаком быть! – заявил он.

Не велел ей брать его фамилию: нехорошо, когда у матери и детей фамилии разные. Незачем ребят обижать, у них и так жизнь переменилась.

Одно было плохо: он вынужден был нередко отлучаться по своим торговым делам. Крутился, челночил. В основном в Турцию мотался, уставал ужасно. Но не жаловался.

– Прорвемся! – говорил.

– Конечно, прорвемся! – уверяла Леся. – Главное, уезжал бы ты пореже.

– Вот стану на ноги, обоснуюсь. А сейчас – терпи.

ПРОБЛЕМЫ

Давай уедем

Дети к Саше относились неплохо. Зажимались, конечно, с непривычки. Он нежности разводить не умел. Подарки приносил исправно: одежки, игрушки с рынка.

Леся была уверена: привыкнут. Про себя отмечала – они явно веселели, когда Саша отлучался. Что поделать, насильно мил не будешь. Она готова была терпеть и приспосабливаться. Время – лучший помощник. Потом поймут, какой человек оказался рядом, как им всем повезло несказанно.

Так что все не просто хорошо, а идеально хорошо. Как мало у кого.

Несколько месяцев длилась эта идиллия. Потом на смену пришли некоторые неприятности – и мелкие, и покрупнее.

К крупным она относила Сашины проблемы. На него наехали. Она теперь вполне восприняла его терминологию и понимала, чем может грозить наезд мужу. Он же бескомпромиссный, отважный до ужаса. Ни с кем не сговорится дипломатично, на компромисс не пойдет. Потребовали больше отстегивать за торговую точку, он отказался, вот и возникли сложности.

– Могут пожечь, – объяснял Саша, – а то и того…

– Что? – ужасалась Леся, прекрасно понявшая с первого раза, что имеется в виду.

– В асфальт закатают, – невесело усмехался любимый.

– Что же нам делать? Так же нельзя просто сидеть и ждать. Может, в милицию?

Этим она Сашу насмешила до колик.

– Так милицейские и закатают! Эх, сказанула!

Да, да, конечно, нельзя же быть такой наивной!

Лесе стало жутко стыдно за себя. Кому, как не ей знать, как старается милиция беречь своих граждан.

– Как же быть тогда?

Саша молчал.

– Слушай, давай уедем, а? Уедем отсюда вообще! Я давно мечтала. У меня с этой квартирой столько горя связано, ну ее совсем! Уедем куда-нибудь в другой город, купим там дом. Воздух почище будет, люди поспокойнее. Работу себе я всегда найду, проживем.

Саша посмотрел с интересом.

– Мне и самому Москва ваша вот где стоит. – Он рукой по горлу, как ножом, провел. – Только куда по России уедешь? Они, как возьмутся, везде достанут. Я жулье это знаю. Им человека замочить, как тебе плюнуть.

Леся содрогнулась. Мысленно она заметалась в поисках спасения. Но тут Саша раздумчиво произнес:

– В Турцию бы можно. Там море. Виллу можно у моря купить. Ты бы салон красоты открыла, я бы магазинчик оборудовал. Детям раздолье.

Он никогда о детях не забывал! Раньше, чем она, мать, предусматривал их интересы.

– А разве разрешат нам в чужой стране? Что-то открывать, жить долго? Мы и языка не знаем, – усомнилась Леся.

– Туда вообще без визы можно, ты чего? – удивился ее серости Саша. – Прилетаешь, двадцать баксов платишь пограничнику и – гуляй, Вася. А язык? На хрена козлу гармонь? Ты же массажи не туркам будешь делать, а своим же, русским. Там туристов наших больше, чем самих турок. Средства только имей, и заживешь там, как шах. Квартиру если продать… А не жалко?

– Совсем нет! – уверила Леся. – Я ее ненавижу. А продать можно за огромные деньги. Тебе на магазин, мне на салон и еще на дом хватит. У нас соседи продали точно такую, как наша, за восемьсот тысяч!

Саша даже присвистнул.

– Восемьсот тысяч чего? – решил уточнить на всякий случай.

– Долларов, конечно, – нежно улыбнулась довольная сюрпризом Леся. – Я у тебя невеста с приданым, а ты не знал?

– С этой продажей одна морока будет, – предупредил Саша. – Несовершеннолетних просто так не выпишут, их куда-то в другое место прописывать придется. Органы опеки должны вопрос рассматривать.

Как же Леся ненавидела эти сволочные органы опеки! Ей все детство испортили, теперь из-за них может сорваться такой удобный способ спасти любимого мужа.

И внезапно ее озарило:

– У меня же дача есть! Как это я забыла! Совсем про дачу забыла, вот это да! Там уже, наверное, все поразвалилось, но земли кусок большой и прописаться можно. Я точно знаю. Мы туда пропишемся! Там, если по документам смотреть, дом в два раза больше этой квартиры по площади! Видишь – выход всегда есть!

Саша заметно повеселел.

Показал ей свой загранпаспорт, марочки, которые наклеивают турки при пересечении границы. У него там была куча марочек – символов их разлуки.

У Леси с детьми не было загранпаспортов! Ее охватил ужас – такая проволочка.

Промедление смерти подобно.

Но Саша успокоил. Не все так уж безвыходно. Пару-тройку месяцев можно продержаться. Пусть они, преследователи, его даже на время поставят, он согласится, все равно ж они с Лесей слиняют, потом ищи-свищи ветра в поле. Прорвемся!

Дела

Дел стало много. Она буквально с ног валилась, чтобы все успеть. Раньше только от работы и уроков с детьми смертельно уставала, а сейчас такого прибавилось, такое навалилось!

Приходили покупатели смотреть квартиру. Каждому расскажи, покажи, а это все время, усилия.

Собирала бумаги для паспортов. Тоже – пустячок, а приятно. Собрать своих, сделать фото, анкеты заполнить, печати на них поставить, а всюду очереди, очереди…

И все это в строжайшей тайне.

Саша реально предупредил: даже если хоть полслова скажешь даже только самым своим – те, кто преследуют его, обязательно пронюхают, у них знаешь как дело поставлено.

Даже Валере не велел пока об их планах хоть что-то говорить. Перед самым отлетом объясниться можно. Он поймет. Дети ничего не теряют. К отцу захотят на побывку – милости просим, чартеры стоят копейки. Школы там есть, английские, немецкие. Он узнавал.

Происшествия

Тут с ней стали приключатся всякие непонятные происшествия. Случаи. Именно случаи, в чистом виде, никем, кроме стечения обстоятельств, не подстроенные.

Вот, к примеру, маленькая радость: торопилась на работу, среди бела дня провалилась в раскрытый канализационный люк.

Рабочие только сковырнули крышку и отошли на полсекунды, чтоб оградительный знак притащить. Этих коротких мгновений вполне хватило, чтоб со всей дури нырнуть туда Лесе. Она, правда, падая, руками за что-то ухватилась, так что голова осталась на поверхности, а ноги некоторое время болтались над пустотой. Вытащили ее очень быстро.

Ущерб – ободранные ладони, испачканная одежда и сильный шок – даже не обсуждался.

– В рубашке родилась! – определили работяги, не чувствуя за собой никакой вины.

Леся кое-как прихромала домой, переоделась в чистое, руки обработала йодом и отправилась по делам.

Даже Саше забыла потом рассказать.

Через пару дней, проходя мимо дома-новостройки, она услышала раздававшийся сверху странный звук, то ли треск, то ли стук, непонятно. Остановилась посмотреть, задрала голову и едва успела отскочить: у самых ее ног рухнула и разлетелась вдребезги пустая малярная люлька.

Вопрос «быть или не быть» решился за один кратчайший миг.

Будь у нее реакция чуть-чуть похуже, не жить бы ей больше на белом свете.

Потом вообще полная мистика: ей на голову упал кирпич!

К счастью, не целый. Такой небольшой даже кусок, но достаточно ощутимый. Возникла шишка, формой и злой пульсацией напоминающая пробуждающийся вулкан. И случилось это у собственного родного дома. Ошеломительный успех: опять осталась жива!

Тут она вспомнила классику: кирпич никогда ни с того ни с сего никому на голову не падает. И задумалась.

Ясно было одно: никто из простых смертных не подстраивал Лесе специально эти головокружительные трюки. И при этом угрозы возникали нешуточные. А у нее муж в опасности и дети малые.

Стоило призадуматься.

Особенно смущал этот хрестоматийный кирпич. Он-то тюкнул ее по темечку с каким-то явным намеком. Она это очень чувствовала.

Рассказала Саше, но он ничего странного не усмотрел: Москва – помойка, чего еще тут ждать. Ладно, мол, потерпи.

А что еще оставалось?

Но кирпич не давал покоя.

Это был знак. Может быть, сообщение о грозящей опасности. Но зачем дополнительно сообщать: Леся и так все знала про угрозы Саше. И торопилась, как могла.

Гадости продолжали смущать ее покой.

То машина чуть не сбила, когда она честно шла переходить улицу на зеленый свет.

То на ровном месте, опять же в родном подъезде, поскользнулась и летела с лестницы целый пролет.

Это весело, когда смотришь кинокомедию. Но на себе испытывать вряд ли стоит. Совсем не смешно.

Леся думала, что побывала почти во всех комедийных ситуациях. Только торт ей в лицо не бросали.

Остальное – буквально все, по списку.

И в лифте застряла. В лифте, на котором поднималась всю свою сознательную жизнь без каких бы то ни было эксцессов.

И расшибла колено о сложенные в подъезде стройматериалы: квартиры в доме раскупались вовсю, и ремонт не прекращался. Пора бы привыкнуть, а она вот шибанулась так, что колено распухло не на шутку.

Тут могло быть только два варианта.

Первый: у нее все же продолжается вялотекущий маниакально-депрессивный психоз, благодаря которому она сама подсознательно ищет возможности суицида.

Кто его знает, это наше необъяснимое подсознание?

Может, ему не нравится, когда у индивидуума все в норме?

Может, ему нужны приключения и экстрим?

Но кирпич! Подсознание никак не могло повлиять на падение кирпича! Вот в чем загвоздка.

Тогда второй вариант.

Судьба ее предупреждает. Ткнет носом в опасность – и отведет. Ткнет – и отведет.

Если проанализировать все случаи, можно найти парочку общих элементов.

Наиболее явный – главной героиней всех сюжетов выбрана она.

Кроме того, все события свершаются в непосредственной близости от ее родного дома, с которым ей, к счастью, предстоит вскоре распрощаться.

Итак, объект (она) и место (дом). Поневоле напрашивается вопрос о времени. С какой периодичностью все происходит? Регулярно?

Пожалуй, нет. Скорее, если вдуматься, события учащаются. Словно бы повторяются для особо тупых.

Теперь уже до невозможности часто.

Вестник

Прошлым вечером, например, на нее было совершено нападение.

Как говорится, нервных просят удалиться.

Поздно возвращалась со спектакля. Можно подумать, в первый раз. Шла с максимальной осторожностью по собственному двору. Не сказать, чтоб было безлюдно и зловеще. Голоса подростков с детской площадки раздавались, собачники окликали своих питомцев в районе помойки.

Все как всегда.

И вдруг чья-то ручища зажимает ей рот, а у горла она ощущает острый холодок. Нож, стало быть, приставили. И тут же голос с милым сердцу акцентом: «Сумка давай, каму гаварят!»

– М-м-м! – мыкнула с готовностью Леся в том смысле, что бери, пощади только.

В тот же миг нож резко падает на землю с характерным звуком, одновременно разжимается грязная ладонь, не дававшая ей дышать, слышится сдавленный вскрик и мощный рев: «А ну! С…бался в ужасе!!!»

Леся ошеломленно разворачивается.

Дворовое освещение позволяет ей насладиться видом поверженного грабителя, бесформенным тюком валяющегося у ее ног.

Над ним возвышается человек-гора, прямо-таки воплощенный былинный герой. Сквозь мужественные черты богатыря проступает знакомый облик. О, как вымахал тот самый бравый шкет, что сообщил ей когда-то о маминой гибели!

Он поднимает тушку залетного криминального элемента и внушительно объявляет:

– Это мой двор, понял? Увижу еще раз – жить не будешь. Сейчас будет просто бобо, в следующий раз – кранты! – И, повернувшись к Лесе: – А ты беги домой, не бойся.

Леся послушно поспешила к подъезду. Оглядываться не хотелось.

В тот миг, когда она поняла, кто ее только что спас, пришло ей в голову слово: «Вестник».

Тот малыш тогда был вестником страшного события. Он и тогда смягчил удар, подготовил, что ли.

И сейчас – почему именно он спас ее? За секунду до нападения никого не было поблизости.

Ну, это ты брось. Грабитель-то был. Ты просто его не заметила. Значит, и спаситель находился неподалеку.

Дело не в этом. А вот в чем: почему именно он и какую весть на этот раз должна она воспринять?

Именно после этого случая она убедилась в том, что провидение явно старается предупредить ее о грозящей ей (именно ей, а не Саше) опасности. Как бы дико и сумасшедше это ни звучало, но у Леси сомнений не было.

Оставалось только продумать, откуда эта опасность может исходить.

Ничего такого в голову не приходило.

Бывшая

Была не так давно неприятная встреча, но произошла она уже после того, как начали поступать предупреждения.

Это было незадолго до очередной Сашиной отлучки в Турцию. Вернулась она домой. В прихожей с удивлением заметила чужую женскую обувь, сумку. В гостиной обнаружила Сашу за накрытым столом, угощающего незнакомую даму.

«Надо же, не на кухне, а в гостиной накрыть не поленился!» – мелькнула обидная мысль.

Саша почему-то глянул на Лесю с досадой.

Или ей от неожиданности так показалось? Скорее всего, показалось. Скорее всего, она свою неприязнь перенесла на восприятие его реакции. Все ведь, если спокойно взглянуть, совершенно понятно: он просто не ожидал, что она освободится пораньше.

Дама оказалась той самой первой Сашиной женой, когда-то подло предавшей его. Однако у нее с бывшим мужем оказались какие-то общие дела из области той самой рыночной торговли, которой он при всех своих заслугах перед родиной вынужден был заниматься. Поскольку расстались Саша с Юлей без драк и скандалов, по обоюдному согласию, почему бы и не остаться им друзьями, партнерами, наконец? Это все понятно. Общается же Леся с Валерой. И отношения их сейчас даже намного лучше, добрее, чем в браке.

Так что тут претензий быть не может.

Кольнуло, что мог бы, конечно, предупредить. Из элементарной вежливости хотя бы. Один короткий звонок на мобильный, ничего больше не требовалось.

С другой стороны, кто знает, как произошла их встреча?

Вполне возможно, что случайно. Саша пригласил зайти. Не обсуждать же дела на улице! И вдруг она как-то помогает ему выпутаться из проблем?

А стол тогда почему накрытый?

Ну, что ж! Вот такая у Саши щедрая душа. Он же никому ничего не пожалеет.

Леся по-быстрому легко уговорила саму себя, успокоила. Раньше бы ей такое умение…

Принялась по-доброму общаться. Одно только сильно удивляло: уж очень неприятной оказалась бывшая Сашина супруга.

Глаза колючие, держится нагло, усмешечка ехидная. И в то же время было понятно, что Юля – тот тип, что очень привлекает мужчин. Какая-то в ней ощущалась загадка. Недоступная доступность. Хотелось приблизиться, попробовать.

Одета она была продуманно, но по-рыночному. Духами пахла за версту. Ногти накладные с рисунками – красные ногти с черными подобиями иероглифов. Прическа свежая, только из парикмахерской, видно. Конечно, детей нет, есть время за собой ухаживать. А уж какие выбрать ногти и перья на голове – дело вкуса и только.

Самым неприятным у Юли был голос. Выговор хабальский, другого слова не подберешь, интонации скандальные.

В общем, искренне пожалела Леся своего любимого мужа Сашу, потратившего годы на такую своеобразную особь. Но нет худа без добра: встреча эта помогла ей наконец освободиться от посещавшего ее временами комплекса вины перед незнакомой женщиной, которую, как ни крути, Саша решительно бросил ради нее.

– Ну как? Довольна? – спросила Юля развязно, кивнув в сторону Саши.

Леся пожала плечами.

Не хватало еще начать делиться личными впечатлениями о Саше с этой незнакомой и малоприятной персоной.

– Че молчишь? Я, может, проверить пришла. В какие такие руки он у меня попал.

Саша поморщился:

– Перестань.

– Че перестань? Че я такого сказала? Выделываться меньше надо.

Юля явно провоцировала. Леся дружески улыбнулась.

– Вы тут беседуйте, а мне завтра рано вставать, детей в школу отправлять. Спокойной ночи, ребята.

Видно было, что Юлю передернуло. Может, от Юли исходит угроза? Ах, скорее бы убраться из этой страны, сил нет терпеть!

КАТЕРИНА

Главная тема

Сегодня спектакля в театре не было. День частной практики, как называла такую работу Леся.

Сначала к давней клиентке.

Они, можно сказать, стали подругами за долгие годы общения. И хотя Лесе тридцать четыре, а Катерине только тридцать, у нее есть чему поучиться. Вот кто умеет использовать людей в своих целях и обставлять это так, что те и не догадываются об этом.

Третий муж. Третья ступенька по общественной лестнице. Очень высокая ступенька, обзавидуешься. При этом внешне девушка – полный ноль. Никакая. И это никому не мешает любить, страдать, терять голову, хвататься за сердце, дорожить и беречь.

Все дело в характере, энергии и вере в себя.

А этого добра у Катюши в избытке.

Она постоянно работает над ублажением себя, ненаглядной. Не украшает, а совершенствует. Досовершенствовалась до возникновения сияния. При ее появлении кажется, что свет принялся гореть ярче.

Ее главная тема: доставить себе ежедневный кайф. Неожиданный, разнообразный, дарящий силу и благость. Источники появления таких кайфов – мужчины. Кто же еще? За право служения прекрасной даме буквально сражаются.

Катя секретов не таит. Щедро делится с Лесей своими методами. Ей-то что? На ее век хватит. Да Ленка и не конкурентка вовсе. Такое женщины друг про друга без слов понимают.

Во всех подробностях поведала Катерина подруге историю охмурения нынешнего своего законного супруга.

Отдых на Гавайях

Полетели они отдыхать на Гавайи со своей подругой-красавицей по имени Ксана. После развода со вторым мужельником безумно захотелось почему-то на Гавайи. Там, говорили, песок пляжный очень мягкий, море-океан теплейший. К тому же – Америка, просто американский штат. Значит, цивилизация будет, шопинг занимательный. Отвлекушки-развлекушки от грустной темы женского одиночества.

Деньги у нее еще оставались. Если разумно распоряжаться, можно было без паники, с умом приглядеть себе что-то подходящее, лучше прежнего.

Заказали роскошный отель, заселились, огляделись.

Подруга Катина, хоть и от природы красавица несусветная, везет же некоторым, а ума нет никакого. Хватается без разбору за первое попавшееся, потом тут же любовь, слезы, все ее ревнуют, подозревают, она убивается, расстилается, страдает и, главное, каждый раз одни и те же грабли.

А она все наступает, наступает, наступает, вечный двигатель какой-то с одной только функцией: наступить на граблю и получить по носу, наступить и получить. Просто уже тошно от нее делается.

И вот лежат они на пляже, греются, блаженствуют. Первый день можно без забот, просто от полета отойти. И как-то незаметно для самих себя, просто, можно сказать, качаясь в океанских водах, знакомятся с двумя мужиками. Их к ним буквально выносит волной.

Один мужик – просто царевич из «Сказки о царе Салтане». Такой темноглазый, щеки персиковые, глаза с ресницами в пол-лица, высоченный, мускулы играют.

Второй – так себе. Но – нормальный. Без внешних дефектов.

Взгляд задержать, правда, не на чем, непременно соскальзывают глаза на что-нибудь другое, более занимательное. Однако главное, что мужик. И то хорошо. Разговор ведется по-английски для начала. Все им владеют, и не понять в океане, кто откуда и почем.

Красавец делает нырки и заплывы вокруг Кати. Уже хорошо. Дура-красавица равнодушно хихикает с бесцветным подплывунчиком. На берегу договариваются о совместном ланче.

Майкл и Алекс

В прохладе ресторана происходит ознакомление с объектами. Выясняется, что смуглый красавец живет в Лондоне. Оксфорд закончил. А вообще-то он саудовский араб. И совершенно очевидно, что имеет непосредственное отношение к несметным нефтяным ресурсам своей симпатичной родины. Денег не щадит вообще. Они для него как бы и не существуют. За всех готов платить. И платит. Незаметно так и деликатно. Они спохватятся – хоп: уже заплачено. Ну, не подарок ли судьбы, а? За все предыдущие страдания.

Второй мужик проявляется хило. Но Катерина чует, что он – соотечественник. Просто шкурой чует – и все. Тот, первый, поначалу представился Майкл, а потом пояснил, что для Европы он Майкл, а на самом деле Мохаммед. Второй назвался: «Алекс». И все.

– Это для Европы или вообще? – пошутила Катя.

Он даже не ответил. Не неприветливо промолчал, а так, с полуулыбочкой. Типа – шутку понял и оценил.

Потом Катерина заметила, что он вроде бы скупердяй.

Соглашается, чтобы Майкл-Мохаммед за все платил. Даже не пытается вступить с ним в конкурентную борьбу за пускание пыли в глаза дамам. И ему абсолютно без разницы, как будут расценены его поступки.

Так концептуально может себя вести или абсолютно сознательно нищий индивид, или власть имущий, причем давно и утомительно прочно обладающий этой властью. Но нищие в их отеле остановиться не смогут ни при каком раскладе.

Потом сказочный араб везет их в немыслимый по роскоши ресторан и по пути затаскивает девушек (просто, чтоб создать им отличное настроение, позабавив приятной мелочовкой) в магазины, где самый завалящий аксессуар стоит от тыщи и выше.

На платья даже страшно смотреть. Хотя пугаться нечего: цены в таких магазинах все равно на ярлыках не красуются. Там вещи для тех, кого пять и шесть нулей оставляют сонно-равнодушными: «Ну, хочешь, ну, бери».

Этот принц из «1001 ночи» настолько благовоспитан и любезен, что различий между дамами не делает: пусть нравится ему всего лишь одна, одаривать он собирается обеих в равной степени. Чтоб никому не обидно было.

У Кати, конечно, поначалу разбежались глаза. Такого в ее жизни еще не приключалось, чтоб можно было без стеснения и ограничений нахапать все, на чем глаз остановишь.

На всю, можно сказать, оставшуюся жизнь. Не преувеличивая.

Продавцы перед ними ползают в пыли, как шакалы. Тащат и тащат предметы, способные сразить наповал любую женщину. Обрадовались клиентам до судорог.

Катерина в примерочной не устает напяливать на себя всю потенциальную добычу. Подходит по размеру, качеству, стилю абсолютно все. Подруга тоже старается не за страх, а за совесть.

Минут через двадцать снисходит на Катю просветление.

Она начинает рассуждать. Ну, про бесплатный сыр в мышеловке. Что за просто так ничего не бывает. Платить придется. И, интересно, чем?

Допустим, сексом. А за такие сокровища какой секс потребуется? Даже представить страшно.

Он, наверное, и так уже пресыщенный донельзя, этот нефтяник саудовских пустынь. Что ему какая-то ее мелкая жизнишка? И потом, когда сразу вот так вот много-премного, делается скучно и ни к чему.

Все эти ценные соображения в долю секунды проносятся в ее мудрой голове. Она тогда шепотом спрашивает свою опьяневшую от сбычи мечт подругу, нравится ли ей этот волшебно щедрый экземпляр.

– Не то слово, – стонет та. – Но он, Катька, похоже, на тебя запал.

– Он – твой. Я такого не заслужила. Я ему не подойду чисто внешне. Должна же я трезво оценивать границы своих возможностей.

Подруга удивленно соглашается. Редко встретишь сейчас такую беспристрастную самооценку и благородство по отношению к конкурентке.

После этого Катерина, переодевшись в свое, выходит из примерочной.

Она, чтобы не огорчить дарителя, демонстрирует свой скромный выбор: небольшую сумочку «Fendi» на память о приятном знакомстве. И усаживается в глубокое кресло рядом с Алексом, который все это время спокойно ждал, наблюдая за возней продавцов.

– Что ж мало так поживились? – спросил он с любопытством, кивая в сторону кассы, где красовалась, ожидая момента оплаты, хорошенькая сумочка.

– А мне это ни к чему. Вот выбрала, чтоб его не расстраивать. Из вежливости, можно сказать. Меня к богатству не тянет. Не в этом, знаете ли, экзистенциальный смысл.

– Ота кака! – сказал вдруг Алекс по-русски. – А в чем?

– А ни в чем, – ответила Катя заговорщицки, ликуя внутри: ведь разгадала! Разгадала! И сделала единственно правильный ход! —

Но в том, чтоб продаваться, смысла нет точно. Себе дороже.

И рыбина заглотила крючок! Глазки загорелись интересом, в голосе объявилось воркованье. При этом он явно Катьку зауважал донельзя.

Подруга закрутила нешуточный роман с арабом. Сласти-страсти начались такие, что Шахерезада со своим Шахрияром отдыхают в тени фонтана.

Катя с достоинством, «без ничего», проводила время с Алексом.

Плавали, загорали, молча лежали. Натирали друг другу спинки, чтоб загар ложился ровнее, сопровождали опьяненных любовью туда, куда те выползали для приема пищи (платил по-прежнему Майкл). Почти в самом конце съездила Катерина в достаточно скромный шопинг-молл, кое-что подкупила.

Алексу, вызвавшемуся сопровождать, объяснила свою потребительскую политику: вещь-де все равно вещь, хоть она стоит миллион, хоть сто баксов. А надоест через какое-то время одинаково. И нечего никого удивлять: главное, чтоб самой было удобно.

И ничего ей ни от кого не нужно. Она ч е л о в е к а встретить мечтает. Друга сердечного. Чтоб на всю жизнь. В радости и горе. Про радость, мол, все помнят, а как до беды доходит, так в кусты. А она – не такая. Ей главное – любовь, нежность, семья, забота, а не потребление. Поэтому предпочитает одиночество.

Алекс внимательно слушал.

Катерина довольно сильно беспокоилась за свою спутницу: та влюбилась настолько безоглядно, что страшно было подумать, что с ней станет, когда придет время неизбежной разлуки. Конечно, горы драгоценных шмоток останутся при ней, но чувства! Что делать с ними?

Эта проблема оказалась вполне решаемой.

Нам пора?

В предпоследний день пребывания в райском краю Мохаммед сделал своей возлюбленной предложение. Честь по чести. Пригласил всю дружную компанию в очередной ресторан дворцового типа, вынул из кармана бархатную коробочку, протянул ее оцепеневшей от счастья партнерше и, встав на колени, взмолился разделить с ним его жизненный путь. Предполагаемая невеста прильнула к суженому столь крепко и благодарно, что тот, коротко извинившись перед гостями, немедленно поволок ее в смежный с залом кабинет.

Алекс и Катерина, оставшись вдвоем, переглянулись и захихикали, как заговорщики. Как старые-старые друзья, почти родственники.

– А мы как же? – спросил вдруг Алекс.

– Дождемся их, отпразднуем, – не поняла вопроса Катя.

– Я не о том. Я о нас.

– В смысле?

– В том самом смысле, о котором сейчас толковал Майкл, – произнес Алекс с широкой снисходительной улыбкой.

– Да? – сказала растерявшаяся Катя. – А что, нам пора?

– Безусловно, – подтвердил претендент на Катину руку и сердце.

– Я согласна, – кивнула она. – Хотя это авантюра чистейшей воды: я ничего о вас не знаю.

– Вот и будет повод для знакомства, – заверил будущий муж.

К моменту возвращения сладострастной парочки между Екатериной и Алексом все было решено. Нефть водится не только в Саудовской Аравии. Родные широты тоже не обделены матерью-природой. Так что тут завидовать подруге не стоило. Как бы еще та локти не принялась кусать.

Алекс, оказавшийся Алексеем Владленовичем, заверил, что понимает Катерину всю, без остатка: было время приглядеться. Что она – бриллиант в куче навоза. Что он – везунчик: нашел то, о чем и мечтать не смел. Что ей отныне не придется ни о чем беспокоиться, все ее заботы и чаяния он берет на себя.

– Мне есть о чем беспокоиться! – заверила Катя. – О человеке, которого я искала – и нашла!

Тут она даже искренне прослезилась от нахлынувших эмоций и от того, что ставки были сделаны столь безошибочно.

За тот памятный ужин платил по счетам Алекс, несмотря на удивление и некую даже ревность Мохаммеда.

Вернувшись на родину, они с большой обоюдной радостью сковали себя брачными узами и ни разу пока об этом не пожалели.

Подруга Ксана

Подруга Ксана на некоторое время исчезла с горизонта. Московский мобильник ее был отключен, на съемной квартире ответили, что она тут больше не живет, а провинциальных ее координат Катя попросту не знала.

Однако встретиться им было суждено.

Как-то раз, на излете гнилого московского февраля, муж отправил Катерину на солнышко в Майами. Катерина для порядку поныла, что не выдержит разлуку, что просто физически не в состоянии пробыть без него больше двух дней, но потом, вняв доводам рассудка, приводимым любящим Алешенькой, согласилась.

Летела она компанией «Бритиш Эрвейс» с пересадкой в Лондоне.

Скучая, послонялась по магазину «Дьюти фри», полному российских граждан, увлеченно закупающих парфюмерию и алкоголь. У наших туристов сам собой сложился магический ритуал: в аэропорту полагалось серьезно закупаться вышеназванными товарами. Они ничуть не дешевле, чем в обычных магазинах, но почему-то именно перед полетом все принимаются азартно приобретать бутыли и флаконы. Это считается прямо-таки особым шиком.

Катю подобные глупости давно уже не интересовали, она просто убивала время. Взгляд ее привлекла лишь высокая арабка в чадре: надо же, как укутываются!

А в принципе, даже удобно: выходи немытая-нечесаная, хоть без трусов, все равно будешь как неприступная скала. И опять же – такая наглухо запакованная женщина вызывает более жгучий интерес, чем полуголые куклоподобные существа, снующие у полок с манящими названиями.

Впрочем, ничто общечеловеческое, вернее, дамское, строгой блюстительнице восточных традиций было не чуждо: длинные ухоженные ногти ее светились ярким лаком, на тонких пальцах громоздились перстни, казалось, попавшие к их обладательнице из пещеры Али-Бабы.

И надо такому случиться: в салоне бизнес-класса их с арабкой места оказались рядом!

Усевшись в свое просторное кресло и пристегнув для порядка ремень, Катя вдруг услышала громкий шепот:

– Катюха! Слышишь, Катюха?

Катя нервно глянула по сторонам, уверенная, что ее глючит от уже состоявшегося перелета Москва – Лондон и перед предстоящим трансатлантическим рывком.

– Это я, Ксана! Рядом с тобой!

До Кати дошло наконец, откуда доносится шепот. Из-под чадры! Вот это приехали!

– Ксанка, ты чего такая? – спросила она почему-то тоже шепотом.

– Я так соскучилась! – Из-за чадры донеслось всхлипывание и шмыганье носом.

– Это что, он тебя заставляет так ходить? Мучает тебя, да? – сострадая, зашептала Катя.

Полет предстоял долгий.

Все это время подруги беспрерывно общались. Вернее, детали своего житья-бытья рассказывала Ксанка, Катерине особо экзотического и поведать-то было нечего.

– Перед свадьбой оказалось, что надо принять ислам. Иначе у них нельзя, понимаешь? Это не будет действительный брак без ислама. Но у них, если ты мужу что-то не так сделаешь, он может трижды крикнуть: «Развод! Развод! Развод!»

И все! Катись на все четыре стороны. Детей заберут. Могут в комнату без окон посадить и обращаться как с собакой: раз в день миска еды, и ни с кем общаться не можешь!

– Он тебя так сажал?

– Нет, что ты! Нет, я стараюсь. Я люблю его. И он меня тоже. Просто у них все по-другому. Вот от этого страшно. Боюсь что-то не так сделать. Всего боюсь.

– Кто-то сейчас за тобой следит? – догадалась Катя.

– Он говорит, что нет, что он мне верит, но я точно знаю, что следят. За другими-то обязательно следят, почему за мной не будут?

– А ребенок? У тебя ребенок есть уже?

– Четверо! Все мальчики. Я одна у него такая. Другие, местные, арабки, то девчонок ему приносят, то вообще по-женски болеют, а я – как часы.

Ничего себе: меньше чем за два с половиной года – четверо детей. Катя была поражена. Она еще и на одного-то никак не раскачалась.

– Когда же ты успела?

– А я уже тогда, на Гавайах, помнишь, как он мне предложение сделал? Ну, в тот же самый день и получилось. Это близнецы вышли. Красивые! Он ими гордится! Как только родила, буквально в первый месяц после родов, опять.

– А я слышала, что за два месяца до и два месяца после вообще ничего нельзя.

– У них в любой момент должна. Как муж захочет, так и должна. У тебя не спросят, можешь, не можешь. Он меня требовал до самых родов. Я гордилась, все мне завидовали.

– То есть у него уже были жены до тебя, что ли? И ты это знала? И согласилась? Или он скрыл? – возбужденно зашептала Катя.

– Нет, он ничего не скрывал. Он мне сразу, как у нас началось, рассказал, еще до предложения, что он не женат пока, но жен будет иметь много: так у них положено, иначе его отец не поймет. И когда он сказал отцу, что на мне женится, тот велел еще одну жену взять, свою. Иначе бы не разрешил.

– И ты?

– Я согласилась. Я же любила его без памяти. И люблю. И он меня. Он с теми редко бывает. Не уважает их. Просто долг исполняет – и все.

– И сколько их, кроме тебя?

– Три. Они неплохие. Учат меня своему языку. Советуют, как вести себя надо. Мальчиков моих любят, играют с ними. Ничего. Он, Мохаммед, все равно со мной почти все время. Я на следующий день, как родила, уже с ним была, представляешь! День лишний ждать не мог! Вот как любит. Я стараюсь, конечно. Слежу за собой. Беременею вот только быстро. Чик – и готово. Вот после близнецов еще двое подряд. Один синеглазый. В меня. Миленький такой, глаз не оторвать. Я довольна. Отказу ни в чем не знаю, что хочу, тут же у меня есть. Он мне даже зоопарк устроил.

– Какой зоопарк?

– Нормальный зоопарк, как в Москве.

Лучше, на самом деле. Я беременная все по дому скучала. Он мне говорит, ну, что бы ты хотела? А я ему: северного медведя. Пошутила, конечно. Представь, через две недели уже был зоопарк. Белые медведи, бурые медведи, волки, лисички, другие звери всякие. Особый им климат создал: там жара такая, иначе не выживешь.

Дети Ксанкины остались сейчас с другими женами и с многочисленными слугами. Ксанка не боялась за них: если с мальчиками что-то случится, отвечать жены будут своими головами.

Муж находился в настоящий момент в Америке, потребовал ее к себе. Вот и полетела. Так и встретились они с Катериной.

– Ты везде так одетая ходишь? – выпытывала Катя.

– Нет, в своем доме (у нас у каждой жены – свой дом, потому что Мохаммед очень богатый), у себя я хожу с открытым лицом. И то не всегда. Ты понимаешь: перед его родственниками, братьями, дядьями, отцом я вроде могу открытая ходить. Но знаю случаи, когда жена так вот себя показывает, и в нее влюбляется младший брат мужа. Или старший – неважно. Главное, что-то между ними происходит, а то и просто подозрение возникает. И кто виноват? Брат, думаешь? Жена! У них женщина всегда виновата. Камнями могут забить – это официальное наказание такое. Очень мне надо! Я и дома лучше закроюсь лишний раз.

Пусть муж только смотрит. Мне хватает выше крыши. Он в Европе или в Америке просит меня, как все там, ходить. Там, мол, можно. Пусть, мол, смотрят, какая у него жена, и завидуют. А я отвечаю: «Нет! Больно мне надо! Мне тебя хватает». Он это уважает. Я ему говорю: «Я буду открытая ходить, когда мне шестьдесят лет исполнится. Тогда никто не заволнуется и ты не заревнуешь». Он смеется, нравится ему, что я так. «Всегда заревную, в сто лет заревную», – говорит.

– А что ж ты не позвонишь никогда? – упрекнула Катя.

– Мохаммед после свадьбы запретил. Все, говорит, наши женщины – проститутки. И раз я его жена, то только с приличными могу общаться.

Вот такая встреча! Такой расклад.

Катя не уставала дивиться собственной прозорливости: ведь могла тогда на Майкла позариться! И жила бы сейчас, любящая и довольная, с тремя родными женами под боком.

Собственный ум уберег!

О Ксанке она почему-то после той самолетной встречи и вспоминать боялась.

ЭДИПОВ КОМПЛЕКС

Сочинение

– Ну что твое Отелло? Опять ускакокело? – интересуется Катя, пока Леся массирует ей спинку.

– Катюш, да какой он Отелло? Не ревнует он меня, верит. Знает, как я к нему отношусь.

– Вот и Дездемона тоже так думала.

Леся смеется. Умеет Катя припечатать.

– Ты лучше про своего расскажи. Как у вас, что нового?

Леся Кате премного благодарна. Недавно она ей помогла очень по-дружески. Леся даже не ожидала, что посторонние люди могут проявить такое участие.

История получилась такая.

Ян пошел в пятый класс. Кончилось золотое время, когда за них отвечала одна, первая учительница, вполне человечная и понимающая. Она зря детей не мучила, непосильных задач не ставила, выводов сногсшибательных не делала по поводу степени кретинизма своих подопечных. Яник школу вполне любил.

А с пятого класса появились разные учителя по разным предметам. Надо было приспосабливаться к ним ко всем, зарекомендовать себя. Главное – сразу заработать хорошую репутацию.

Леся и старшая сестра Любочка изо всех сил старались, чтобы Яник оказался на хорошем счету. Репутация – серьезное дело. Завоевать трудно, потерять легко. Каждый вечер сын рассказывал, что было на уроках, как его похвалили и за что поругали.

Как-то раз на дежурный вопрос, что было в школе, Ян дежурно ответил:

– Все хорошо было. Сочинение на русском писали.

За русский Леся не волновалась, сын был природно грамотным. Правила учить ленился, но писал без ошибок. Учительница новая не сможет не оценить, как удивительно правильно пишет мальчик.

– Про что сочинение?

– «Портрет моего друга».

– Легкотня, – вставила свое слово Люба. – Мы тоже писали, я тогда пятерку получила. Я про Машку Басову писала, а она про меня.

– А ты про кого? – поинтересовалась Леся у сына.

– Про тебя, – ответил ребенок.

– Может, нельзя было про меня? – засомневалась польщенная мать. – Про маму, может, она вам к Восьмому марта сочинение задаст. А сейчас надо про мальчика из класса. Или с кем во дворе гуляешь.

В душе же она не могла не согласиться с сыном. Дружба между ними была неописуемая.

Наверное, каждому человеку от рождения дается определенный потенциальный запас любви. С детства происходит интенсивный любвеобмен: родители согревают своим чувством ребенка, ребенок возвращает им свое тепло. Чувство любви зреет и крепнет вместе с подрастающим человеком. Потом он вырастает настолько, что готов делиться своей любовью со спутником жизни, создавать новую жизнь, беречь ее, любить и так далее…

А если человек с детства одинок и лишен самого главного? И если только и мечтает о том, чтобы подарить кому-то свою невостребованную любовь? Чужого взрослого человека можно в два счета – раз и навсегда – спугнуть силой любви. Мощной любви многие опасаются: может обжечь.

Вот почему для многих матерей существует единственный выход накопившейся нерастраченной любви: ребенок! Каждая мать уверена, что если муж – существо, вполне возможно, временное и ненадежное, то ребенок – это любовь навсегда. Во всяком случае, любовь к нему – навсегда, это уж точно.

Мало кто в мире настолько обделен любовью окружающей среды, как мы, на нашей родине. У нас все почему-то устроено как-то так, чтоб было нам неуютно, чтоб понимали мы – никто нас не ждал и не ждет в этом мире, а раз уж появились здесь, проявили неосмотрительность и легкомыслие, обязаны обустраиваться сами, а от внешней среды ни любви, ни понимания ждать нечего, ишь чего захотели!

Именно поэтому наши матери прикипают к детям намертво. Дети – их единственное утешение. Единственный якорь.

Мать старается заслонить собой весь неуютный и обезлюбленный внешний мир. Она – воплощение счастья и чудес света, в который привела ребенка. Именно поэтому детство детей с одинокой матерью очень часто бывает безоблачным и счастливым. Такого пристального сосредоточения матери и дитя друг на друге в полной семье добиться невозможно. Там обязательно вклинится отец, и чувства распределятся более гармонично.

Чрезмерная материнская любовь не исчезает с годами, с взрослением ребенка. Наоборот – она увеличивается, растет, матереет и мужает. И для выросших детей может быть большой обузой. Но это – другая тема.

Маленькие же дети обычно находят в беззаветно любящей и понимающей матери самого лучшего друга. И матери ничего плохого в этом не видят. Совсем наоборот. Это – награда за их труды, самопожертвование и безбрежное чувство.

Мало того. В Лесином случае имелась еще одна важная особенность. Она волею трагических обстоятельств детство свое не доиграла, не вкусила досыта. Ей слишком рано пришлось стать ответственной и серьезной.

Если человек не изжил собственное детство, оно еще долго живет в нем. Леся не наигралась, не набаловалась вволю. Рожденные ею девочка и мальчик стали молодой матери лучшими друзьями по играм, которых она могла выдумать великое множество. Они разговаривали друг с другом откровенно, каждый о своем. Рассказывали обо всех происшествиях.

Леся никогда не ругала детей. Она их понимала, прекрасно помня себя в таком же возрасте.

Конечно, маме Лесе было несказанно приятно, что Яник написал о ней как о лучшем своем друге. И настаивал на своем выборе.

– Но ты же мой лучший друг! Я по-честному писал.

– Ох, лишь бы не придралась, – засомневалась все-таки Леся.

Засомневалась так. На всякий случай. На следующий день спросила про отметки. Яник недоуменно протянул ей тетрадный листок. Сочинение про друга. Леся принялась читать:

«Портрет моего друга.

Сочинение.

Работа ученика 5-го «А» класса

Егорова Яна.

У меня много разных хороших друзей. Трудно выбрать, про кого писать. Но самым лучшим другом я считаю свою маму. Поэтому решил описать ее портрет.

Она очень красивая. Я знаю, что каждый ребенок так напишет про свою маму. Это не всегда правда.

Но моя мама красивая для всех. Я не раз слышал, как другие люди так о ней говорят.

В чем заключается ее красота?

Она высокого роста. Худая. У нее легкая походка.

У нее прекрасное лицо. Глаза зеленого цвета, большие. Длинные ресницы. Прямой нос. Губы всегда улыбаются.

У нее густые светлые волосы. Раньше они были длинные, но у мамы нет времени ухаживать за длинными волосами.

Теперь у нее красивая стрижка. Я бы хотел, чтобы волосы опять были длинными. Хотя маме и так очень идет.

У моей мамы добрый характер. Она никогда не ругается. Вечера мы всегда проводим вместе. Мы разговариваем обо всем.

Мама любит ходить в джинсах и свитере, потому что это удобно. Платья ей тоже очень идут.

Я хочу, чтобы моя мама всегда была молодой и красивой.

Я вырасту и буду стараться облегчить маме жизнь, чтобы она так много не работала.

Я всегда буду ей верным другом.

Вот как выглядит моя мама».

Леся была тронута до слез.

Сыночек родненький! Мама – лучший друг! Ну надо же! Вот и она дожила до награды.

Однако некая награда уже красовалась под трогательными словами сыновней любви.

Отметки никакой не было. Вместо выразительной цифры краснели два четких слова с восклицательным знаком: «Эдипов комплекс!»

– Это кто написал? – поразилась Леся.

– Валентина Дмитриевна, – последовал ответ.

Это было имя их новой молодой учительницы.

– Она что-нибудь еще сказала?

– Велела перед классом прочитать.

– Ну и?

– Я прочитал. Она сказала, что это пример, как не надо писать. Тогда все засмеялись.

– Почему не надо?

– Сказала, мать – это одно, друг – это другое. И нельзя подменять.

– А эти слова, что тут написаны, она всему классу разъяснила?

– Нет, она сказала, это для родителей, пусть родители задумаются и примут меры.

– Я обязательно приму меры, – пообещала Леся. – Не волнуйся ни о чем. Сочинение ты без единой ошибки написал, содержание замечательное. Но меры я приму.

Яник и успокоился.

За слова надо отвечать

Леся возмутилась всерьез. Она, умевшая прощать и приспосабливаться, понимала, что ни простить, ни проглотить эту тупую учительскую выходку не сможет. Просто не сумеет.

Самое легкое – забрать сына из школы.

Но почему? Он любит свой класс, она спокойна за детей: от дома до школы рукой подать. Но как подействовать на самодовольную дуру? Она сумеет не просто усложнить жизнь ребенка, она способна довести, уничтожить, сломать, на это ума особого не нужно.

Такое написать! Леся, конечно, не знаток психоаналитических терминов, но о чем в данном случае идет речь, разобралась – уж очень популярное словосочетание задействовано молодым специалистом в области русского языка и родной литературы.

Означало оно сексуальное влечение сына к матери. Был какой-то древнегреческий царь по имени Эдип. Что с ним в точности произошло, Леся понятия не имела, но дала себе слово одолеть древнюю трагедию, чтоб лучше осознать, в чем обвиняется ее сын.

Однако чтение могло подождать. Сейчас у нее душа горела – хотелось побежать в школу и поделиться внутренним жаром с безмозглой тварью, которой доверили учить (чему она научит!) самое ценное достояние – детей.

В таком взвинченном состоянии она с утра поехала в тот день к Екатерине: та незадолго сделала небольшую операцию по отсасыванию лишнего жира с боков и нуждалась в золотых Лесиных ручках: срочно требовался сеанс релаксации после пережитых страданий и, кроме того, очень хотелось поделиться подробностями битвы за красоту.

– Ты какая-то не такая, – зорко подметила Катя, хотя Леся старательно выслушивала все охи-вздохи про то, как она решилась не на общий, а на местный наркоз, чтоб не портить лишний раз анестезией мозги, как видела собственный жир в банке: фу-у-у! Как потом моталась на лимфодренаж, перевязки. Да еще все в строжайшей тайне от мужа, пока он в отъезде – это надо исхитриться!

Леся хотела, по обыкновению, отмолчаться: зачем зря сотрясать воздух своими проблемами, за это пациенты деньги не платят. Но такая в ней накопилась разрушительная сила, что она плюнула на свои принципы и показала Кате злополучный листок.

Катя с интересом вчиталась.

– Хорошо излагает! Гордишься? – спросила она по ходу чтения.

– Ты читай, читай, – подбодрила Леся.

– Ах ты, жучила! Ничего себе прожужжала! – воскликнула Катя, дойдя до «эдипова комплекса!». – Давай вместе поедем, я ее научу, как за слова отвечать приходится.

– А потом она Яника научит! Вот я чего боюсь! Простить не могу и напортить боюсь.

Катя задумалась. Ненадолго.

– Все! Знаю! Оставляй листок у меня. Никуда не ходи. Жди моего звонка.

Леся послушалась.

На следующий день Катя пунктуально отзвонила:

– Тут депутат из Госдумы хочет с этой вашей училой пообщаться. Твое присутствие обязательно. Когда сможешь?

Назад дороги не было. Пришлось поблагодарить и назначить время.

Депутат, нормальный молодой мужик, чуть ли не Лесиного возраста, заехал за ней на служебной машине с шофером и охранником.

– Это для антуража, – пояснил он Лесе присутствие третьих лиц в машине.

Подъехали к школе. Школьная охрана встала грудью и не хотела пускать: не велено, пока уроки идут.

– Правильно, что не велено, – одобрил депутат, делая короткий звонок.

Через минуту навстречу бежала директриса: самолично впускать дорогих гостей.

Ей, как переходящее знамя, был вручен листочек с сочинением.

Директриса прочитала последние слова и зарделась, как маков цвет.

– Кто ж у нас в пятом «А»? А – Валентина! Все ясно!

Пока вызванная на ковер Валентина Дмитриевна добиралась до директорского кабинета, глава школы, старая толстая тетка в пиджаке немыслимой древности с привинченным к лацкану значком, свидетельствующим о высшем образовании, не молчала.

– Удивляетесь? А удивляться нечему! Это все плоды! Школу развалили! Образование развалили! Частных богаделен понаоткрывали, у всех дипломы! Телевидение – один разврат. У кого учиться? Чему они научат? Я-то ее брала, думала, вот счастье, молодежь в школу пришла! Забыла, какая она теперь, молодежь! И другой взяться неоткуда! Просто неоткуда. Запихивали двадцать лет помои в головы – получайте продукты переработки. Это же она от старательности написала. Побеспокоилась. Только не имеет представления, что можно, что нельзя. Умной хочет казаться, заботливой. А уму откуда быть?

Депутат слушал, кивал головой. Он по просьбе друга и коллеги (Катиного супруга) приехал подсобить в локальном конфликте, учителишку припугнуть. Глобальные вопросы его не интересовали, сотрясать воздух просто так он не собирался.

Наконец вошла учительница. Вполне симпатичная. Глаза широко распахнуты. На лице энтузиазм.

– Вызывали? – улыбнулась, ожидая чего-то хорошего.

– На, – двинула в ее сторону директриса злополучный листок.

Валентина Дмитриевна преданно кивнула и принялась читать.

– Твоя работа? – спросила директриса, когда та, дочитав, оторвала глаза от листка.

– Это моего ученика из пятого «А», Яна Егорова, – уточнила учительница.

– В самом конце, красной ручкой – твое?

– А! Да! Это я написала.

– Оценку какую поставила?

– Я не оценила эту работу.

– За что же такая немилость?

– Это сочинение не соответствует заданной теме! – последовала четкая формула.

– Тогда надо ставить двойку.

– Я не хотела травмировать. Мальчик грамотный. Тут пороки развития и воспитания…

– И какие же пороки? – вставил свое слово депутат.

– Это не совсем нормально, если у мальчика этого возраста нет друзей и он вместо портрета друга дает портрет матери.

Тут директриса взорвалась:

– И чему тебя только учили, и где ты росла! Да мать – лучший друг и есть! Пословицы-поговорки в программе школьной есть? Есть! «Лучше нету дружка, чем родная матушка» – знаешь? Народ столетиями из уст в уста передавал! «Молодую гвардию» читала? Олег Кошевой, герой-молодогвардеец, что о маме своей думал? Что молчишь? Не читала? Ишь ты! Комплекс! Родителей предупредить!

Валентина Дмитриевна смотрела непонимающе. Не ожидала.

– А вот я сейчас у коллеги поинтересуюсь, – оживился депутат. – Напомните-ка мне, коллега, про Эдипа, что он натворил такого ненормального со своими дурными наклонностями.

Учительница подобралась, как на экзамене, и выпалила:

– Он женился на своей матери!

Всем тоном и мимикой она показывала глубокое отвращение, которое вызывал у нее аморальный поступок Эдипа.

– А почему он это сделал? – продолжал допытываться депутат.

Ответа не последовало.

– По шпаргалкам античку сдавали? – догадался любознательный коллега.

– Это здесь ни при чем! – воскликнула учительница.

– Почему же? Вы не постеснялись ученику пятого «А» класса поставить серьезный диагноз. Позвольте теперь нам с вашим диагнозом разобраться.

– Античная литература тут ни при чем! – запальчиво крикнула Валентина. – Это медицинский термин!

– А есть ли у вас право устанавливать диагноз? Диплом медицинского вуза? Разрешение родителей на обследование их сына? Цель психологического обследования? Отдаете ли вы себе отчет, что в противном случае родители вправе подать на вас в суд, и суд, будьте уверены, окажется на их стороне.

– Что я такого сделала? – беспомощно взрыдала учительница.

– До сих пор не поняла? – удивилась директриса. – Тогда давай так.

Она открыла потрепанный блокнот, покопалась в нем, сняла телефонную трубку, набрала номер, многозначительно глядя на недоумевающую Валентину.

– Але! – сказала директриса в трубку. – Это директор школы звонит. Валентина Дмитриевна кем вам приходится? Дочь? А! Это хорошо! Я о результатах проверки должна сообщить. У нас тут психологи работали. Бригада. Учителям диагнозы ставили. У вашей дочери обнаружены садистические наклонности по восходяще-нисходящему типу. Пороки развития и воспитания, говорят. Примите меры! Я не знаю, что это за восходяще-нисходящий тип. Мне как сказали, так я довожу до вашего сведения. Всего доброго.

– У мамы давление! – шепнула Валентина Дмитриевна.

– А ты чего волнуешься по этому поводу? Аль эдипов комплекс замучил, проклятый? – устало спросила директриса.

Вот только тут, кажется, до молодого специалиста что-то стало доходить. Она смотрела во все глаза. По лицу пробегали то ли судороги, то ли тени познания.

– Ну? – спросила начальница.

– Простите! – с честными слезами в голосе взмолилась девушка, безошибочно глядя в Лесину сторону.

– Точно все поняла? Не делай другому то, что себе не желаешь! Запомнила? Запиши! Вот лист! Записала? Над кроватью повесь дома! И в классе над доской. Я проверю. Все! Свободна!

Депутат восторженно смотрел на старую женщину.

– Раз я здесь, перечислите неотложные нужды школы. Помогу эффективно и быстро. Исполнение возьму под личный контроль.

– Нет худа без добра! – вздохнула старуха. – Считай, подергались, а школе польза будет. И так во все времена!

Катерина потом оборжалась, вникая во все детали Лесиного рассказа. Впервые не она изливала душу, а с наслаждением внимала Лесе.

– А ты не молчи! Я всегда помогу, чем могу, мне не сложно. Зато смотри, кайф какой! Сама-то довольна?

Конечно, Леся была довольна. Главное, обида терзать перестала, это же ужас – с обидой на сердце существовать. Не продохнешь.

Непонятная личность из Жоподырска

Сегодня Катя почему-то взялась за неприятные темы. Принялась въедливо расспрашивать про Сашу.

Леся не могла понять, почему все вокруг сторонятся его, стараются не заходить, узнав, что он дома. Он никогда никому худого слова не сказал, злого ничего не сделал. Чужие грехи расхлебывает, о чужих детях заботится постоянно, изо дня в день.

Несправедливо это! Обидно!

Катя вот всегда насмехается. Правда, у нее это не ехидно выходит, мило даже, по-своему. Если бы они в таком тоне кому-то чужому косточки перемывали, она бы даже порадовалась. Местами просто весело получается. Но когда о родном муже говорят «Отел-ло ускакокело», обида напрашивается.

– Я вот чего не понимаю, – лениво тянет Катя, – почему ты всегда, сколько я тебя знаю, собственную планку занижаешь? Зачем в дом свой добровольно впускать непонятную личность из Жоподырска? Детям лучше на красивое смотреть, когда растут, а то впечатается в голову несветлый образ…

Леся больше не может молчать.

– Кать, ты ж его совсем-совсем не знаешь. Видела один раз. Он смелый, жертвенный человек. Герой! Понимаешь, что это такое? Это не орденскими планками щеголять, это по жизни каждый день поступать благородно! То, что манеры у него не столичные, так он в этом совсем не виноват. Как рос, такие и манеры получились. Не в этом дело. Он столько всего чудовищного испытал, а о других думает, бескорыстно заботится! Он пол-Афгана пешком прошел! По компасу! От своих отбился, ветер парашют отнес! Он молча летел, ничего сделать не мог. Кричать нельзя, чтоб чужие не услышали. У него ранение в брюшную полость! Ордена! Зачем судить, Кать! Надо же видеть в человеке хорошее!

Катя какое-то время молчит, словно переваривает полученную информацию. Потом протяжно произносит:

– Не-a! Не убедила! Ты возьми Ломброзо почитай. Интересный ученый. Конца девятнадцатого века, что ли? Вроде так. У него целая книга про то, что по внешности можно определить преступника. Бывают такие преступные внешние черты. Маленькие запавшие глазки, низкий лоб, руки такие… специфические. В общем, очень дельная книженция. Вникни.

– Незачем мне вникать, – обижается Леся не на шутку. – Пусть менты в эти специфические черты вникают, когда настоящих преступников ловят. А со мной рядом сплошь порядочные, добрые, честные люди. И давай, Кать, помолчим, пока я над носогубными работаю, а то толку никакого.

БЕДНЫЙ, БЕДНЫЙ ЦАРЬ ЭДИП

Жеребьевка

После Кати у Леси самые любимые ее работодатели. К ним она устремляется по первому зову. Все готова бросить. Вот сейчас едет на метро чуть ли не через весь город, чтоб своим любимцам помочь.

Утренний час пик схлынул. Самое замечательное время для поездок. Можно сидеть и читать. Леся читает про царя Эдипа. Осталось совсем чуть-чуть. Несколько страничек. Только медленно они читаются. Зато и не забудутся теперь никогда.

В историю судьбы несчастного царя Леся вникла, как в повествование о собственной жизни.

Ей делается все жальче и жальче главного героя трагедии. Его жалко прежде всего потому, что ни в каких извращениях он оказался не виноват, а тут через несколько тысячелетий его именем обзываются, как чем-то неприличным.

А все потому, что рожден он был под несчастливой звездой. При жеребьевке человеческих судеб древние боги вытащили младенцу такое, что сами, наверное, испугались. Но поделать уже ничего не могли: что выпало, то выпало, изволь смириться. С этого и пошло.

Мальчик из Фив

Значит, так. Древняя Греция. Древняя, заметьте! Это значит, что не только Евросоюза не существовало, но, по сути, самой Греции, как государства, тоже еще и не намечалось.

На не слишком большой территории размещалась целая куча царств. Очень маленьких. Все небось в отдельно взятом царстве друг друга знали в лицо. Однако в этих царствах-малютках все было, как у больших: царь, царица, наследники, подданные. Войны велись между государствами, пленных делали рабами.

Бесплатная рабочая сила! На этом все зиждилось.

Попался в бою – рабствуй, родился от царей – царствуй.

И никто над царем уже не властен, кроме Судьбы.

А эта особа кого полюбит, тому все, а кого решит извести, тому и рыпаться не стоит: изведет на корню.

Вот в государстве под названием Фивы рождается мальчик. Сын царя и царицы.

Все рады.

Но у них был такой языческий обычай: спрашивать у оракула судьбу новорожденного.

И в данном случае оракул ему будущее пророчит – мама, не горюй! Этот хлипкий жалкий младенец, оказывается, такое должен натворить, что кровь леденеет в жилах. Он, страшно сказать, по велению Рока должен впоследствии убить своего отца и кровосмесительствовать с собственной матерью. То есть участь его такова, что должен он по жизни вести себя как последний недоумок, хуже животного.

Родители, ознакомленные со списком грядущих свершений своего первенца, впадают в отчаяние. Нет чтобы смириться, не составлять все эти поганые гороскопы, от которых один грех, а просто и честно растить сына в духе гуманизма и любви к ближнему.

Нет! Они решают побороться с Судьбой. С этой целью из рук несчастной юной матери забирают новорожденного и уносят его в лес на верную погибель. Убить, правда, у слуги рука не поднимается, хотя было приказано убить.

Но как-то страшно поднимать руку на маленького и слабого – он и так, сам по себе, долго протянуть не сможет, пусть хоть самостоятельно, естественным путем отойдет в мир иной: от голода, холода или хищных зверей.

И мало того что не прикончили, оставили у ребенка знаки царственного происхождения, чтобы случайно нашедшие не сделали его рабом. Но вообще-то он, разумеется, должен был наверняка погибнуть в диком лесу.

А вот и нет!

У него же на роду не написано умирать во младенчестве в дикой лесной чаще, как они это не поняли!

Короче, нашли его в лесу, у него, бедняги, ножки были связаны веревкой, повреждены из-за этого.

Новые родители из Коринфа

Принесли кроху в другое царство, Коринф. А там царь с царицей были как раз бездетные. Они усыновляют малыша. Тем более он и так царского рода. Дают ему имя Эдип, что обозначает, что ножки у него больные.

Любят его, растят, воспитывают, учат уму-разуму. Не нарадуются. В детстве, как правило, Судьба особо не лезет к своим подопечным, дает им возможность набраться сил для дальнейшего.

Наконец Эдип вырастает, и ему тоже хочется узнать про свою долю.

Он, заметим, уверен, что папа с мамой из Коринфа ему родные. Сильно их любит, как и они его.

И вот оракул ему толкует, что так, мол, и так: предстоит тебе, парень, убить отца и кровосмесительствовать с собственной матерью.

Какому нормальному человеку понравится такое резюме? Эдипу хочется совсем иначе строить свою биографию.

Вот юноша и бежит от родителей куда глаза глядят. Главное, подальше. Чтоб не было отцу и матери никакого вреда от него в случае чего.

Бегство от судьбы

Бежит-бежит и почти добегает до другого царства. На подходах к городу у него происходит неожиданная и некрасивая стычка с неизвестным, случайно встреченным стариком.

Пожилой человек и тинейджер сцепились.

В результате побеждают молодость и воля к победе. Старик убит.

Но это произошло совершенно случайно! Зачем было взрослому адекватному человеку лезть к неблагополучному подростку, отягощенному гормональными и социальными проблемами!

Мальчишка в ужасе бежит дальше. И через непродолжительное время прибегает в Фивы. Хорошее благодатное место, но все поголовно жители в горе.

У них царя только что убили. Теперь срочно нужен новый царь. А где его взять? Такие серьезные дела так просто не делаются!

Достойным будет признан тот, кто разгадает три заковыристые загадки. Конечно, Эдип, получивший прекрасное образование в царской семье (его же готовили править государством), легко справляется с вопросами. Теперь остается жениться на царице-вдове, и все! Ты – царь!

Царица по имени Иокаста и юноша Эдип влюбляются друг в друга с первого взгляда. Создается крепкая дружная семья.

Да, надо отметить, что вопрос разницы в возрасте в те времена остро не ставился. У людей и паспортов даже не было, чтоб точно эту разницу установить. И желтой прессы не существовало, чтоб мусолить всякие ничтожные мелочи.

Проходят годы. Подрастают у супругов дети.

Царь с царицей без ума друг от друга. Царство процветает. Жизнь удалась!

Чума

И тут на город нападает чума. Беспощадная болезнь убивает жителей десятками. Длится это очень долго. Фивы изнемогают. Все средства исчерпаны.

Естественно, испробовав все возможности, царь Эдип решает взяться за старое, а именно обратиться к оракулу, дабы узнать, за что городу ниспослана такая немилость.

Наверное уже ясно, какой ответ он получает? Вот именно: Фивы наказаны за то, что ими правит царь-отцеубийца и кровосмеситель!

Каково Эдипу слушать эту старую волынку! Он, как колобок, от дедушки ушел, от бабушки ушел из-за этого оракула, а тот опять за свое. Но, чтобы развеять подозрения, он затевает расследование.

Выясняется все. Про рожденного малыша, отнятого у Иокасты из-за предсказанных ребенку бед. Обнаруживается старый пастух, которому было поручено умертвить младенца, и он признается, что оставил его живым.

Дальше – ничего хорошего.

Стоны, раскаяние, смерти, ослепление самого себя. Лучше без подробностей, а то очень жалко их всех, особенно Эдипа и Иокасту.

В чем же их вина? Ведь такую линию жизни прочертила им Судьба! За что же их судить? Эдип же пытался, как мог.

Неужели все настолько неотвратимо?

Быть такого не может!

Неожиданный вопрос

Вдруг Леся догадывается: Эдипу в монастырь надо было уйти, когда он в Коринфе про себя узнал. Уйти в монастырь, где не может быть убийства и плотской жизни. Вот и решение. Богу молиться об оставлении грехов…

Однако и ее скудных знаний хватает, чтоб сообразить, что все происходило в языческую эпоху. Люди жили без Бога. Они только искали его. А натыкались на Судьбу. И отступали.

Внезапно Лесе в голову приходит неожиданный вопрос: «Эдип бежал из Коринфа в Фивы, чтоб спастись от злой судьбы, не подозревая, что там она его и поджидает.

А я? Зачем мне Турция? Мне и моим детям? К добру ли нашептывает внутренний голос: беги, там лучше? Не обманный ли это ход?»

Тут диктор объявляет ее станцию. Все. Конец мрачным думам. Сейчас она повеселится. И никакая Судьба не помешает.

«ГАВ-БОИ»

Красавцы

Леся уже заранее улыбается. Сейчас эти дурачки опять будут прикалываться, шутки шутить невозможные.

Хотя – какие они дурачки? Это у них имидж такой. Каждый по отдельности умник, а как соберутся вместе, что-то с ними происходит, и начинается.

Популярнейшая нынче группа. Четыре красавца, каждый на чей-то вкус. Вместе – страшная сила. Девичьи сердца тают.

Ребятам крупно повезло с продюсером. Это несомненно. Но соединились они в песенный коллектив задолго до встречи с ним, еще в школе. В отличие от большинства изобретенных продюсерами «проектов», где личность исполнителей – дело десятое, они сами придумали и название своей четверке, и сценический образ. Бойс-бендов, исполняющих песни на грани идиотизма, хоть пруд пруди. Публика удивляется, привыкает, подпевает, забывает. Этот коллектив грань идиотизма переступил. На том и базируются. Тем и живут. Песни их поет вся страна. Они запоминаются мгновенно с первого раза. Именно вызывающей, непроходимой дебильностью своей.

Вот едет себе утром человек по делам в машине, включает радио, а оттуда несется ритмично организованный слабоумный текст:

Матюха-Катюха,
Не лезь, а то дам в ухо!
По-хорошему прошу,
А то нос откушу.

Катюха-Матюха,
Голова, два уха!
Трах-тарарах,
Ничего ты мне не дах!

Поневоле прислушаешься! Не может быть! Вот даже как! Надо запомнить, чтоб при случае упомянуть, какие перлы на радио крутят. И запоминает-старается. Главное, думает, довезти, не растрясти. Довозит. Поет. А там, куда ты так старательно вез сенсационный текст, уже знают. Подпевают. Да, говорят, вот до чего докатились. Уродуют страну. Одурачивают. За жвачных животных нас считают. А мы такую, с позволения сказать, музыку не слушаем!

Ха! Не слушаете, да слышите! И поете, гордясь своим умственным превосходством и осведомленностью, исправно вместе со всеми.

И группу эту растреклятую знаете по именам, не деться от этого никуда.

Это и есть показатель успеха в шоу-бизнесе.

Называются мальчики «Гав-бои». Видимо, по аналогии с ковбоями. Ковбой – в переводе «коровий парень», то есть пастух.

Что такое «гав-бой», можно только догадываться.

Собачий парень? Или гавкающий парень?

Вот чушь-то какая коровье-собачья!

Однако, опять же, в мозги прорывается, как свинцовая пуля. Не выкинешь, не забудешь, ибо забывать уже нечем. Голова в отключке. Остается пританцовывать и подпевать:

Вновь любовь – бовь – бовь
Лезет в кровь – кровь – кровь,
Вены рвутся, жилы тянутся.

Я тебя – бя – бя,
Ты меня – ня – ня,
Что от нас останется!

Нравится, не нравится кому этот креатив, а поклонницы визжат, плачут, подпевают, включают зажигалки и мобильники, прыгают и раскачиваются в такт, пишут письма с признаниями в неразделенной страсти, разукрашенные рисунками: в основном разноцветными сердцами, символизирующими виды любви, от безответной и беспросветной (черное сердце) до небесно-возвышенной (голубое, в облачках).

«Леся пришла!»

Завтра у «Гав-боев» съемки клипа. Гримировать их должна Леся. Сейчас у них на студии она посмотрит, в каком состоянии лица артистов, возможно, кому-то надо сделать чистку или массажик, чтоб на следующий день они предстали во всем блеске неотразимой красоты.

– Гав! – приветствует она открывшего ей дверь ясноглазого светловолосого Дениса.

– Р-р-р-р-р-р-р-р! – отвечает он. – Эй, говно-бои! Леся пришла!

От них, любимых, Леся не скрыла свое семейное имя. Это что-нибудь да значит!

– Леська! Слушай хита! – приказывает скуластый томный Ренат:

Я простату свою
Пуще глаза берегу,
А она мне в ответ
Ни гугу, ни гугу,
Все стоит и стоит
На другом берегу.

– Ну как? Романтично? – спрашивает он, откладывая гитару.

– Леська! Скажи ему, что такое простата, – просит Филя.

– Простата – это просто Тата, любимая девушка лирического героя песни. Без нее герою никуда. А она почему-то оказалась далеко.

Хорошо, хоть стоит… – задумчиво комментирует Дэн.

– Вот именно, – соглашается Ренат, – просто Тата.

– Слишком только печально, – отзывается Леся, – припев сделайте мажорный:

Эх ты, Татка моя,
Да простатка моя,
Вы такие, удалые,
Обе-двое у меня!

– Спиши слова! – просит Филя. – Соавтором будешь.

Они, дуря, перекидываются смешными словечками. Леся делает свою работу, не переставая смеяться.

Придумки

У группы куча придумок. Они знают, как насмешить, как завоевать сердца и души. Вечно кидают со сцены в зал, публике на память, что-нибудь незабываемое.

То на конфетной фабрике заказали карамельки, на обертках которых красовались их портреты – на каждой конфете по одному «бою». Объявили в местных газетах городов, где проходили концерты, о готовящейся «раздаче слонов».

В результате – залы забиты, поклонницы визжат, стоит только кинуть им горсть конфет – все рвутся собрать полный комплект картинок. Действо совершается под песню:

Ай вонт ю,
Я тебя люблю,
Ю вонт ми,
А ну-ка отними!

Неописуемое счастье доставили они своим фанатам, разбрасывая со сцены надувные шарики, еще не надутые. Горстями швыряли толпе, припевая:

Ты надуй его, надуй!
На прощанье поцелуй.
На портреты наглядись
И опять сюда вернись!

Обезумев от счастья, влюбленные девицы надували доставшиеся им шарики. А на шариках – о-о-о-о! На каждом – любимое личико кумира. Сколько было восторженных слез, поцелуев в резиновые губы резиновых портретов! И – вернувшихся на следующие концерты ненасытных любительниц подобного рода сувениров.

А было – вынесли на сцену «подушку счастья».

Что за подушка счастья такая? Кто объяснит?

Ну пришла одному из них прикольная мысль – на скорую руку порадовать верную публику.

Суть вот в чем.

Выносится огромная красная атласная подушка. Зрителям сообщается, что вот сейчас, на глазах всех собравшихся, произойдет обыкновенное чудо. Всем будет дарована настоящая любовь.

Минуточку: вот они зарядят подушку этой самой любовью.

Смотрите!

Красавцы обнимают, тискают, целуют подушку. Танцуют с ней, склоняются в танце, падают на нее. Зал стонет. Ждет. Что будет. Все жаждут обретения любви. И – ура! Мгновенно расстегивается «молния» на красной наволочке (все продумано: сначала хотели ножом вспарывать, потом отказались от жестокой сцены) – так вот: «молния» расстегнута, в зал летят заряженные любовью перья!

Перышки, как снежинки, целенаправленно выпархивают в зачарованный, заколдованный бесплатной раздачей любви зал. Со сцены на них направлена воздушная струя. Ах, какой волшебный снегопад! Жадные руки ловят себе «любовь». На счастье. Всю жизнь теперь будут хранить!

То, было дело, как-то картами игральными кидались, где сами были изображены в виде валетов и королей. Условие состояло в том, чтобы собрать всю колоду, тогда получишь главный приз: выйдешь на сцену, и тебя поцелуют твои кумиры.

Ой, что творилось!

Дружба без лишних слов

Леся, когда первый раз шла к ним, боялась, что предстанут перед ней заносчивые наглые себялюбцы, которым наплевать в душу ближнего – самое главное удовольствие. Приходилось уже встречаться с такими любимцами удачи. Капризы, истерики, унижение окружающих – неужели ради таких сомнительных удовольствий пробивались они к известности?

Почему бы и нет? Есть же давнее выражение – «вылез из говна и запел». И чем глубже в навозе сидел, чем больше усиливался к звездам пробиться и прибиться, тем громче и ароматнее «пение» пробившегося. Вблизи такой звезды долго не продержится никто. Ведь то, откуда вылез «певун», слишком явно будет давать о себе знать и помнить.

С этими ребятами все получилось наоборот.

Они оказались внимательными, предупредительными, даже услужливыми и очень скоро стали верными Лесиными друзьями.

А почему так вышло? Что было в Лесе, вызвавшее их доверие?

Конечно, дело она свое знала, как никто другой. Не утомляла. Понимала их с полуслова. У нее обнаружился безупречный вкус, природный такт. И – понимание. Шутки она умела поддерживать, как никто другой. Тем более шутки у них были какие-то полудетские, подростковые, близкие ей. Они так искренне радовались ей, так интересовались ее жизнью, что быстро стали не чужими.

Со стороны она на себя взглянуть не умела. Цену себе и не представляла. Не понимала, какое впечатление на людей производит.

Она бы недоверчиво смеялась, если бы ей кто-то сказал, что у нее прекрасные глаза, так и притягивающие своей глубиной и теплым вниманием, светящимся в них. Она бы не поверила тем, кто восхищался бы ее стройностью, ладностью. Она была привлекательной, интересной, красивой – даже в общепринятом понимании этого истертого слова, но понятия об этом не имела. И именно это придавало ее облику дополнительное обаяние. И было в ней при этом нечто неуловимо беззащитное.

Вот, с одной стороны, профессионально сильные руки, меткий глаз, понимание задач свидетельствовали о ее умениях, хватке, а при этом хотелось рядом с ней рыцарствовать, защищать. Может быть не всем, не все так чувствовали. Но ребята из группы относились к ней именно так, по-рыцарски.

Леся, с ее обычной сдержанностью, старалась не показывать, насколько хорошо ей с ребятами. Еще не так поймут. Но слова часто оказываются совершенно лишними. Без них – лучше. Ведь все само по себе, без всяких слов, обозначается и проступает в воздухе, в атмосфере. По атмосфере помещения вполне можно определить, какие люди в нем собрались и как друг к другу относятся.

Атмосферу ребята создавать умели. Может быть, в этом и заключался секрет их повсеместного успеха. В отличие от многих других попсовых групп, группок, группочек, соединившихся случайно, по хозяйской воле продюсера, полностью диктующего волю своим живым куколкам, «Гав-бои» были друзьями с самого раннего детства. Они выросли в одном дворе, ходили в один детский сад даже, не говоря уж о школе. Совершенно разные семьи, разные жизненные устремления родителей, разные воспитательные установки – а совпало, сложилось, срослось.

Филя

Филя, Филипп Петрушанский, сын театрального художника и балерины. Он с младенчества пасся, по выражению его бабушки, в театре, воспитался на классическом репертуаре. Воображение и фантазия Фили границ не имели. Большинство придумок и сюрпризов для зрителей – плоды его услужливой фантазии.

Впрочем, этим он прославился еще в детском саду. До сих пор хранит тогдашняя воспитательница, а ныне директор детского дошкольного учреждения Филину собственноручно изготовленную поздравительную открытку к Восьмому марта. На сложенном вдвое плотном альбомном листе изобразил ребенок сцены своей жизни в детсаду. Как умел, конечно. По-детски. Но гены папы-художника явно дали о себе знать. Вот растрепанный мальчик бьет ногой по мячу, вот девочку за косичку тянет, вот отодвигает тарелку с кашей (в тарелке значится – «каша»). Внутри открытки красовались стихи, сочиненные Филей, им же печатными буквами и написанные:

Поздравляю с праздником!
Поздравляю!
Буду я проказником.
Обещаю!

Тогда воспитательница, получившая в дар свидетельство редкого детского таланта, весело смеялась. Сейчас – гордится ценным подарком. Еще бы! Вон когда ростки-то проявились! А теперь – вся страна знает!

В школе Филя славился своим умением тонко увести течение урока в нужное ему русло. Зачем эти грубые, подлые доведения до белого каления ни в чем не повинного учителя? Зачем класть кнопку на преподавательский стул? Зачем натирать доску мылом? Старо и неостроумно.

Можно же все устроить тонко, мило, интересно для всех, в том числе и для педагога. Главное, чтоб до письменного опроса не дошло или до контрольной… И – не повторяться! Это – ни в коем случае.

– Петрушанский, к доске! – вызывает Наталья Николаевна.

– С удовольствием! – откликается примерный ученик.

Рывком, опрокидывая стул, спешит он предстать во всем блеске знания перед всем классом.

И вдруг! О ужас! Не дойдя до доски трех шагов, падает.

Но как! Вот где сказываются гены мамы-балерины! Умирающий лебедь истек бы последними слезами зависти при виде Филиного падения – долгого, выразительного, сковывающего ужасом привычное ко всему, но доброе учительское сердце. Возникало четкое, не подлежащее сомнению ощущение, что, падая, несчастный окончательно развалился буквально на части, на мельчайшие детали, кусочки.

Сколько бы ни продолжалось низвержение, всем присутствующим кажется, что длилось оно целую вечность. И тем не менее помочь не успели! Не поддержали, не уберегли, не ухватили гибнущего хоть за край одежды…

Наконец распростертое тело перед учительским столом окончательно затихает.

Учительница зажимает руками рот, видимо, чтобы не дать прорваться леденящему кровь крику ужаса.

– Филипп! Филя! Ох, ужас-то какой! Девочки, сбегайте в медпункт! – обретает она наконец дар речи.

– Не надо, – слабо доносится со стороны ножки учительского стула. – Я, кажется, жив…

– Но у тебя явно сотрясение мозга! – склоняется к поверженному судьбой Филе учительница.

– Я отдышусь и встану, – обещает примерный ученик. – Мне бы чуть-чуть сейчас полежать. Можно? Я потом отвечу.

– Да ты в себя сначала приди! – радуется педагог тому, что ребенок может говорить.

Это уже много при таком-то падении.

– Наталья Николаевна! – через силу, героически просит Филя. – Вы ведите урок, пожалуйста, очень вас прошу. Я чуть-чуть тут в себя приду.

– Лежи, лежи, не вставай, конечно, – соглашается ошеломленная учительница, забыв о намерении провести опрос.

Она тихонечко, чтобы не помешать Филе приходить в себя, объясняет новый материал, иногда скашивая глаза на вытянувшегося со скрещенными на груди руками ученика. Взгляд ее длится доли секунды, и этого хватает, чтоб вновь и вновь приходить в ужас от того, что могло бы быть – ведь могло бы быть – гораздо хуже!

В конце урока благодарные одноклассники бережно поднимают своего спасителя, хорошо отдохнувшего на полу у первой парты. И все вполне счастливы: и учительница, что обошлось, ученик здоров; и ученики, опять же – что обошлось, никого так и не спросили.

А вот еще маленькая радость.

Как ошеломить математичку, если она железная и несгибаемая, все подставы и розыгрыши знает назубок и ничто не может ее сбить с намеченного курса, отвлечь от цели? И отношения портить с ней – себе дороже.

– Спорим, что у тебя не получится? – предлагают задорные ученики выпускного класса, уверенные, что уж с Кларой Константиновной Филя не справится никоим образом.

– Я попробую, – задумчиво отвечает изобретатель.

Начинается урок. Клара пытливо оглядывает класс.

– Ну, кто нам докажет теорему?

Филя решительно тянет руку. Один-одинешенек тянет. Среди затаившего дыхание класса.

– Неужели только один смельчак нашелся? Маловато… – грозно тянет Клара, но все же сдается. – Ладно, иди, посмотрим, как у тебя получится.

Филя выходит к доске.

Берет в руки мел.

Начинает старательно стучать им о доску: и вправду что-то там наковыривает, формулы выводит.

Неужели так ничего и не придумал? Неужели просто напишет доказательство, и все? Люди разочарованно переглядываются.

Пишет и пишет. И – никаких.

Клара стоит как гранитный монумент, руки на груди скрестила, вглядывается в доказательство, суровая и неприступная.

И вдруг! О чудо!

– Подожди, мальчик! Не пиши! – восклицает математичка.

Неужели началось?

– Покажи, дай руку! Что это? – восклицает с неподдельным ужасом опытный педагог.

Тридцать голов тянутся разглядеть, что же это такое так изумило непробиваемую Клару.

Филя тем временем непонимающе озирается:

– Где? Что? – испуганно спрашивает оторванный от теоремы прилежный юноша.

Клара тем временем цепко хватает его ладонь.

И тут все видят: ногти у Фили покрыты ярко-красным лаком. Всего-то! Подумаешь, ерунда какая!

Конечно, ерунда. Но что ж никто до такой ерунды раньше не додумался? Никому в голову не пришло, какая химическая реакция может возникнуть в учительском мозгу в ответ на мальчуковый маникюр.

Ну надо же! Как мало оказалось нужно, чтобы разбередить подчиненную правилам и устоям душу педагога с огромным стажем.

– Что это у тебя, мальчик? – грустно-растерянно выдыхает Клара, не сводя глаз с алых ногтей.

– Это? А-а-а… Это мы так… Баловались, – жеманно, нараспев отвечает Филя. – Не обращайте внимания, это пустяки.

Филя честен, как и всегда. Ну, разве не пустяки, право слово?

Но для Клары эти ногти – символ такого падения, такого разврата, растления, конца света, что ей становится совершенно плевать на тему урока, теорему, доказательства, опрос и все остальное, столь мирное и привычное… Какая теорема, когда все кончено? Когда, в какие времена, скажите, люди добрые, на урок мог спокойно заявиться мальчик (мальчик!!!) с лакированными кровавыми когтями?

Класс уже понимает, что Филя своего добился! Урока не будет! Но! Главное сидеть молча и серьезно! Не сметь смеяться, хрюкать, всхлипывать, вздыхать. Это – самое трудное. Однако надо постараться.

– Мальчик! Это – очень плохо! – заявляет наивная Клара Константиновна, собравшись с духом. Она подыскивает слова, чтобы как можно деликатнее и доходчивее объяснить неуместность подобного антуража в облике мужчины.

– Кто тебя этому научил, скажи мне? – ласково и доверительно спрашивает она у Фили.

– Да это я сам… Просто посмотреть… – Филя опять говорит правду и только правду. Ничего, кроме правды.

И тогда Клара произносит речь. Ну, не такую, как Фидель Кастро, не на четыре часа, но на полчаса – это стопудово.

Она говорит о растленном влиянии Запада. О падении морали. Об измельчании мужчин. Об отсутствии стыда у девушки (зачем-то и девушек приплела заодно). И даже – туманно – о грехах и растлении, которое начинается с малого. А потом – по нарастающей, грех за грехом, падение за падением…

В заключение она берет с Фили честное слово, что больше он никогда! Никогда не будет забывать о своей принадлежности к сильному полу. И никогда – никогда не будет красить ногти!

– Честное слово! – обещает Филя (и ведь не врет, гад). – Честное слово, дорогая Клара Константиновна, я никогда больше не буду красить ногти. Простите меня, пожалуйста.

И опять же: все довольны. Клара – тем, что воспитательный акт явно удался, на такое времени не жалко. Ребята… Ну – ребята, понятно, чем.

После школы Филя поступил в Суриковское. Он стал профессиональным художником. Но школьная группа, созданная забавы ради, вдруг стала востребованной и превратилась в основную работу. Наверное, временно. Впрочем, что об этом задумываться? Пой, пока поется и пока слушателям не наскучили твои перлы.

Ренат

Не зря говорят, что противоположности сходятся. Ренат Хайрулин и Филя Петрушанский – наглядная иллюстрация этого правила.

С раннего детства перед глазами его был главный пример: папа.

Отец Рената родился в маленькой татарской поволжской деревушке, где царили строгие установки и законы. Основной закон: в доме главный мужчина. Его слово первое и последнее. Но и ответственность лежит на мужчине. Он обязанностей имеет больше всех в доме: на нем держится благосостояние семьи, он кормилец, защитник.

Женщина рожает, вскармливает и правильно воспитывает детей, в первую очередь в уважении к старшим и в почитании порядков и традиций.

Женщина ведет дом и дочек приучает к тому же.

На сына мать не может кричать, не может его отшлепать. Она уважать должна будущего мужчину. Если что не так сделал, расскажет отцу, тот разберется сам.

Папа был старшим сыном в многодетной семье. Он знал, что на него возложено. Вместе с родителями будет он всегда в ответе за младших. Главной его детской мечтой была армия. Мечта осуществилась. После школы поступил в Высшее офицерское командное училище и дослужился до генерала. Честный его офицерский путь розами устлан не был: и в Забайкалье послужил, и в Афганистане повоевал, и Кавказ на его долю выпал.

Жена ему досталась из его же деревни: верная, надежная, правильно воспитанная.

Без воспитания женщина легко превращается в шайтана. А это – самое страшное. Потому что за красотой трудно бывает мужчине разглядеть страшные черты врага рода людского. Женщина, у которой нет уважения к мужу, – самое страшное наказание. Какой пример она покажет? Кого вырастит? Скандалисток и подкаблучников. То есть: неполноценных людей.

Всей своей жизнью родители Рената показывали, как надо жить, чему покоряться, что преодолевать терпеливо.

Главное было – помнить о своем мужском достоинстве и долге.

Хорошего парня вырастили. Учился прилежно, в Горный институт поступил, надежную специальность приобрел.

Но попутно всегда были шутки, песенки, гитары, танцы, грохот.

Привыкли потихоньку родители к такому раздвоению личности своего хорошего сына.

Потому и не смутились, когда узнали о его выборе. Горное дело подождет, если что. Почему и не попеть, если людям нравится? Вся страна знает – чем плохо?

Ренат, как никто другой из группы, умел вести деловые переговоры, добиваться своего спокойно, не психуя, не выходя за рамки приличий. Как старший брат, как настоящий мужчина.

Денис

Денис Соболь – единственный в группе профессиональный музыкант. Даже, можно сказать, представитель известной музыкальной династии. Бабушка его пела в хоре Большого театра. А мама – известная оперная дива.

Оперные дивы – особая каста. Огромный талант и сила нужны, чтобы освоить и исполнить ведущую оперную партию. Если у всех наших женщин характеры стальные, то у певиц сила стали умножается во сто крат. Плюс капризы, своенравие и всякого рода причуды, которые мало кто из претендентов на роль верного спутника жизни способен выдержать. Так, от романа к роману, от влюбленности к влюбленности и проходило существование талантливой вокалистки, пока не получился совершенно случайно, даже не от любовной связи, а от единственного свидания, мальчик Денис.

Бабушка к тому времени была уже на пенсии и клятвенно заверила дочку, что той ничего делать не придется, только родить. При этом молодая перспективная певица осуществится как женщина, а пенсионерка, страдающая от бесцельности бытия, обретет цель.

Так и вышло. Мама вечно пела, по всей планете, во всех столицах.

Денис жил с бабушкой.

О папе лучше было не заикаться, хотя вопрос этот ребенка живо интересовал. Папы не было.

– Зачем он тебе нужен? – отсекала бабушка дальнейшие разговоры.

На женском семейном совете решили не мучать ребенка, не отдавать его на съедение в Гнесинку или ЦМШ. Детство должно быть у человека, а не труд с малолетства.

Пошел Дениска в английскую спецшколу.

Однако бабушкино сердце дрогнуло. Она не могла не видеть, что у внука имеются явные музыкальные способности. А зарывать таланты в землю – грех. Посему ребенок был все же отдан в районную детскую музыкальную школу, которую играючи закончил.

Ему было лет десять, когда мама вышла замуж за своего итальянского агента, привыкшего к закидонам певиц за долгие годы своей деловой активности. Ему удалось полюбить Денискину маму, невзирая на ее капризы и высокие запросы. Он вполне мог им соответствовать.

Естественно, мать захотела забрать ребенка на постоянное жительство в страну Боттичелли и Рафаэля.

И тут бабушка встала горой. Характер-то у нее был еще покруче маминого, закалился в долгих жизненных боях.

– Педофилу я своего ребенка не отдам! И не надейся! – сказала, как отрезала.

Под педофилом подразумевался, естественно, новоиспеченный отчим.

Вряд ли он был педофилом.

Нормальный мужик, зацикленный на своем деле и оперном искусстве как таковом. Но – кто его знает? Чужая душа – потемки. Почему-то абсурдный довод о предполагаемой педофилии супруга сделал свое дело. Мама дрогнула.

Денис остался в Москве. На летние каникулы он, конечно, прилетал к маме. Поначалу только в сопровождении бабушки: за педофилами требовался глаз да глаз. Позже, вступив в подростковый возраст, от бабушкиного сопровождения парень отказался наотрез. И – ничего! Видимо, педофил и на расстоянии остерегался бабушкиной силы. Во всяком случае, вел себя вполне по-отцовски, терпеливо и заботливо.

Мальчик, лишенный отца, нуждается в мужском примере. Он жадно смотрит вокруг, примеряя в своем воображении мужские роли. Отчим был вполне достоин подражания: элегантный, ухоженный, с прекрасными манерами, выдержкой, вкусом.

Но ранним примером мужественности стал для Дениса отец его лучшего друга Ренатика. К Ренату домой поиграть бабушка отпускала внука спокойно: семья положительная, мальчик воспитанный, старших уважает.

После школы, ни у кого не спрашивая согласия и позволения, Денис легко поступил в Гнесинскую музыкальную академию.

Путь свой он выбрал давно и ни в чьем одобрении не нуждался.

Так и должен поступать настоящий мужчина.

– Куда денешься от генов, – притворно вздыхает теперь бабушка, любуясь обложками журналов, на которых светится личико ее ненаглядного красавца внука, выращенного и спасенного от всех бед ради всенародной славы и любви.

Василий

Вася Михайлов всегда отличался невероятной добротой, покладистостью и редкой невозмутимостью. Такие качества положены былинным богатырям. Зачем зря прыгать и махать кулаками, если силу твою и так видно, с первого взгляда? Лишняя суета Васе претила.

Он родился у основательных и крупных родителей. Пять кило при появлении на свет – это о чем-то уже говорит.

Зря никогда не орал. Только если требовалось сменить подгузник или подкрепить силы хорошо растущего организма. Ночами беспробудно спал. Плавать научился, когда и месяца не было. Ходить начал в десять месяцев.

Улыбчивый здоровый парень – картинка с рекламы детского питания.

Природная физическая сила, как правило, сопровождается двумя опасными в наше время качествами: простодушием и доверчивостью. Вася верил всем и жалел всех без разбору. Мог отдать любимую игрушку, чтоб утешить плачущего, шел на подмогу униженного и оскорбленного, одним своим видом распугивая обидчиков.

Наивность была написана на его добром лице.

Этим пользовались все, кому не лень.

Каждому в жизни Судьба навешивает тумаков для его же блага – так накапливается ценный опыт. Видимо, Васе, как особо сильному объекту, тумаков полагалось раздать больше, чем остальным, чтоб он наконец разобрался, что не все и всегда говорят правду, не все слезы – честные и горькие, не все крики о помощи искренние.

Он подавал всем нищим на улицах и в подземных переходах, не рассуждая, профессиональные ли они попрошайки и в чей карман пойдут пожертвованные им денежки.

Он неоднократно был ограблен уличными цыганками, слезно умолявшими подать копеечку деткам на хлеб, в то время как «голодные детки» потихонечку освобождали от лишних ценностей остановившихся на стоны их матерей добросердечных прохожих. Вася лишился нескольких мобильных телефонов, пока не понял, что подавать цыганкам не стоит – себе выходит слишком дорого.

Он откликался на просьбы о пожертвовании денег во всевозможные фонды, не разбираясь, что к чему: раз люди просят – значит, им позарез надо.

Безусловно, за свою безоговорочную доверчивость он получал сполна.

Удивился. Усвоил уроки. Но не озлобился, хотя по количеству обманов и сомнительных ситуаций, в которые попадал из-за своей доброты, вполне имел право и рассердиться на весь коварный род людской.

Зато у него было полное понимание со зверями. Кого только не было в Васином семействе! Целый зоопарк. Собака, кошка, хомяк, черепахи, говорящие попугаи. Вася всегда мечтал лечить зверей, как главный герой его младенческих лет – доктор Айболит.

Он и стал ветеринаром. По собственному горячему желанию. Но и друзей, собственно, не друзей даже, а братьев покинуть не мог.

Когда-нибудь, через несколько лет, когда всем надоест их дуракаваляние, станет он лечить беспомощных и бессловесных зверей, с которыми ему легко находить общий язык без всяких слов.

Как братьям

Лесе хотелось, чтоб у нее были такие братья. Так она к ним и относилась. Как к родным, которых ценишь и бережешь.

Поджидая опаздывающего Василия, они болтают о том, о сем.

– Вот, в Турцию через пару недель летим, – говорит Ренат.

У Леси почему-то екает сердце. Опять Турция!

– Отдыхать? – интересуется она.

– Нет, петь будем. Несколько заказников ценных намечается. Для наших туристов. Жаль, на пару дней всего.

– Здорово! В Турции побываете.

– Да мы уж там знаешь сколько раз были!

– И как? Понравилось?

– Море, жрачка – высший класс.

– А люди? Как люди, ну, местные там живут?

– Живут как могут. Нормальная жизнь – это не пятизвездный отель. Перебиваются. А ты что спрашиваешь про местных? Замуж за турка собралась? Тогда лучше выходи за меня, – предлагает Ренат.

– Боюсь, Саша не поймет, – польщенно смеется Леся.

– Грозный муж! – подтверждает Фил.

– С чего ты взял? – удивляется Леся.

– Ну, на фоте такой суровый. Он тебя бить не начал? Ты скажи, мы, если что…

– Приедем, настучим по черепной коробке, прыгнем на торс, ребра всмятку, плечевые суставы шиворот-навыворот, – увлекается Денис.

– Не начал и не начнет. Он не такой. – На ребят Леся не в состоянии обижаться, умеет отличать приколы от реальности.

– А по-моему, такой. По глазам видно: там мысль читается – как бы кого откиздить, – настаивает Филя.

– Нет, это у него с войны. Он в Афгане был, я ж говорила.

– Да? Ну-ну. Так что с Турцией? Давай с нами! Все тебе покажем.

– Может, и с вами. Я ведь тоже недели через две. Ой, совсем скоро уже! Я никому не говорила, а вам скажу: я, кажется, в Турцию насовсем перебираюсь.

– А мы? – возмущается Ренат. – И что значит «насовсем»?

– Насовсем то и значит – насовсем. У Саши проблемы – наехали на него. Придется начинать новую жизнь.

– Ты что, сдурела? Ты спятила, да? – не верит Фил.

– Лучше бы спятила. Столько проблем. Не представляю, как успею все.

– А дети твои? На кого оставляешь?

– Ты что – оставляешь! Как я их оставлю! С нами и дети полетят.

Денис крутит пальцем у виска.

– Ты их из московской школы переведешь в турецкую? Тебя точно надо в дурдом.

– А что с квартирой? Сдашь кому? – подает голос Вася. Он, оказывается, вошел незаметно и слышал последнюю часть разговора.

– Продаю. То есть, считай, продала уже. Задаток внесен. Перед самым отлетом завершим сделку. Раньше мне невыгодно. Так лежат деньги в банке и лежат. Заберу в самый последний момент. Саша только боится, как перевозить будем. Такая сумма! Документов на вывоз делать не хочется – дорого. Детям как-нибудь рассую. Прорвемся, – затараторила Леся, словно освобождаясь от тяжкого груза молчания. Знает, они не выдадут. Проверено неоднократно.

– Слушайте, чуваки, а вам не кажется, что Лесю и правда пора полечить? – тянет пораженный Ренат.

– Что-то тут не то, – заключает Василий. – Это кто же из вас такую комбинацию придумал: продажа квартиры, Турция, детей уволочь?

– Я! – без запинки отвечает Леся.

– А отец детей знает, что ты их увозишь? Согласен?

– Пока нет. Но я скажу. Скоро, – смущается Леся.

– Что значит – скажу? Ты все решила, он ничего не знает. Потом ты скажешь – и все? Ты что, Леська, сука, что ли? Я тебя человеком считал, – взрывается Филя.

Да! Тут она чувствует себя виноватой перед Валерой. Надо было сказать уже давно. И даже не сказать, а посоветоваться, разрешения спросить. Мешали любовь к Саше и страх за него.

– Я за Сашу беспокоюсь, – мямлит она. – Как бы кто не узнал.

– А больше тебе беспокоиться не за кого? – вкрадчиво спрашивает Василий.

Отцы и дети

У Василия сейчас трудная ситуация. То, что тысячи мужчин так или иначе сталкиваются сейчас с женским самодурством и деспотизмом, душу ему не греет и ношу душевную не облегчает.

Существует древняя легенда о женской власти.

Дьявол нашептал женщине выпросить у Бога три ключа и объяснил, как ими пользоваться мужчине на погибель. Первый ключ – от кухни, второй – от спальни, а третий – от детской.

Чтобы мужчина всегда плясал под женскую дудку, нечистая сила велела женщине запереть все три двери и спрятать ключи. Таким образом – ни поесть у домашнего очага, ни выспаться с женой, ни поласкать собственного ребенка мужчина не может.

С тех пор мужчина находится во власти женщины и должен во всем ей уступать, если хочет с ней ужиться.

Ну, положим, с кухней и спальней проблема решаема. Можно без большой душевной боли найти другую кухню. И даже – другую спальню.

А вот ребенка своего… Кто заменит мужчине его ребенка, если вздорная женщина примет решение быть безраздельной хозяйкой жизни рожденного ею младенца?

Женщины не ведают, что творят. Не умеют заглянуть в собственное же будущее, хоть чуть-чуть рассчитать перспективу, ожидающую их. Они героически в одиночку растят детей зачастую только потому, что не хотят уживаться с отцом своего ребенка.

Какая разница, что мальчики, воспитанные только матерью, вырастают заласканными, понятия не имеющими о собственной ответственности, а девочки, выросшие без отцов, запрограммированы на серьезные проблемы сосуществования с партнером. Ведь не видя мужчину в быту, в повседневности, они создают в своих фантазиях настолько идеальный и далекий от реальности образ будущего спутника, что ни один мужчина просто не в состоянии соответствовать этой девичьей мечте. За что и бывает отлучен от «кухни, спальни и комнаты с детской колыбелькой». В который раз.

Самый страшный результат женского самоуправства: мужчина понимает, что не может себе позволить привязаться всем сердцем к собственному ребенку, ведь в любой момент женщина способна выкинуть его из своей жизни, оставив общее дитя себе; что бы там ни говорили законы о равных правах матери и отца, ребенок в подавляющем большинстве случаев остается с матерью. И точка.

При этом, по инерции стародавних представлений, женщина все равно будет считаться в глазах общества покинутой жертвой, а фактически обокраденный отец – подлецом. И жить всю оставшуюся жизнь с грузом тяжелейшей боли.

Именно с таким грузом и вынужден жить добрейший человек Василий Михайлов.

Девушки нюхом чуют легкую добычу. Васю прибрала к своим цепким рукам известная телеведущая. Характером она обладала настолько сильным, взрывным и скандальным, что заслужила в своих кругах стойкую репутацию хамки и подлейшей твари. Благодаря таким характеристикам ни один мужчина из ближнего окружения приближаться к ней не желал ни под каким видом. А время летело со страшной силой.

Ведущая тосковала и боялась одиночества. Учитывая, что было ей уже хорошо за тридцать, перспектива намечалась вполне реальная.

Однако девушка была не из тех, кто сдается.

Вася попался ей «на новенького». Брала она интервью у группы в прямом эфире. Наметанный глаз сразу остановился на наиболее простодушном и открытом лице.

Естественно, обменялись телефонами. И девушка взяла на себя инициативу. Причем весьма тонко и умело. Сначала она просто позвонила и предложила встретиться, чтобы обсудить кое-какие детали будущих телепрограмм. Потом завалила его эсэмэсками: «Ты – лучший», «Я так рада была видеть тебя» и т. п.

Если бы такие сообщения приходили от простых фанаток, Вася и не думал бы реагировать. Но это писала ему известная особа, которую он видел в телевизоре, когда сам пешком под стол ходил.

Он вспоминал ее огромные ясные голубые глаза, истории, рассказанные ею о других ее мужчинах-подлецах, причинявших ей боль и страдания.

Вася заочно люто ненавидел этих подлых предателей, жалел ее, мечтал, что вот он бы никогда не обидел такую… такую необыкновенную, беззащитную…

Естественно, все между ними произошло, как девушка и запланировала. Она по-прежне-му писала ему сообщения: «Я самая счастливая девушка на свете!» «Ты – награда за все мои страдания».

Вася гордился и планировал долгую счастливую жизнь с любимой. Он – однолюб по натуре и привязался к своей женщине не на шутку.

Она же старалась вовсю.

Пока не забеременела.

Таков был ее расчет. В принципе, этот Васятка даром был ей не нужен. Только энергию отнимал. Ей нужен был ребенок. Причем с хорошими генами. У Васи гены были явно что надо!

Писатель М.М. Пришвин в своих дневниках приводит рассказ ученого-энтомолога, всю жизнь наблюдавшего за повадками насекомых: «…оса укалывает кузнечика в нервный центр так, что он не движется, но остается жив, пока положенные на нем личинки осы не выведутся и не съедят живую пищу».

И в человеческом мире всегда найдутся особи, умеющие парализовать партнера и потом долгие годы питаться его жизнью. Они владеют не только жалом, а целым арсеналом средств, поражающих попавшегося в их удушающие объятия в самое сердце.

Вот виды парализующих уколов, которыми вовсю пользуются человеческие женщины-осы:

– Я тебя люблю. Я не могу без тебя.

Жертва до поры до времени парализуется жалостью и верой в то, что бедняжка действительно любит и не выживет без его ответной любви.

– Ты сильный. Ты все можешь, будь же мужчиной. Женщина имеет право на слабость.

Уверения в женской беспомощности – сильное обездвиживающее средство, подавляющее всякие попытки спастись от своей слабой половины.

– О ребенке подумай!

Довод, сражающий наповал любого.

– Не будешь делать так, как я хочу, ребенка не увидишь!

Если б подсчитать, сколько мужчин дают собой питаться именно из-за этого способа шантажа!..

Доблестная телеведущая принадлежала именно к разряду женщин-oc, главной физиологической задачей которых является импульс: «взять, высосать и выбросить».

Она понимала, что Вася теперь в ее руках, и серьезно взвешивала все «за» и «против» их дальнейшего союза. Ни как муж, ни как спутник жизни он был ей не нужен: зарабатывала она не меньше, если не больше, ничем своим делиться не собиралась. Тем более любовью будущего ребенка. Она намеревалась владеть новым человеком безраздельно.

Теперь она с трудом терпела рядом с собой так называемого отца эмбриона. С подругами называла его не иначе как спермодонор. Ей льстило, что тот, о ком мечтают девушки всей страны, будет отвергнут ею.

За что же она мстила доброму и простодушному человеку? Всегда найдется, за что. И за его полную семью, счастливое московское детство (сама-то она явилась в столицу одна-одинешенька, из отделившейся уже Украины, а добилась и пробилась, несмотря на все препятствия). Было за что мстить. Главное – желание.

Когда счастливый благодарный Вася пошел с искренне любимой девушкой на УЗИ и увидел крошечное существо, уже живое, с ручками, ножками, с бьющимся ровно и правильно сердечком, он преисполнился несказанной любовью и счастьем. Ребенку было восемь недель, но он был человечком, его сыночком. В том, что это сыночек, Вася не сомневался.

При будущей мамаше имел он глупость позвонить своей маме и взахлеб кричать:

– Мамочка! Я видел своего ребеночка! Он такой хорошенький!

Ишь, чего удумал: «своего ребеночка»! Это заслужить надо! Ничего, кроме раздражения и желания избавиться от «третьего лишнего», не оставалось ни в уме, ни в сердце теледивы.

И началось! Скандалы, унижения, оскорбления. Чего только не услышал Вася, чего не узнал о себе неожиданного!

Вот пишет он из другого города эсэмэску: «Как ты себя чувствуешь, солнышко?» И получает ответ: «Не смей называть меня солнышком, урод!»

Потом оказалось, что он не мужчина, а сраный козел, гондон дырявый…

Что ни встреча, то сеанс с разоблачением.

Василий старался терпеть, входя в интересное положение бедной девушки, у которой еще не затянулись прежние глубокие раны.

Однако любое терпение имеет свои границы.

Однажды пришло ему в голову спросить, запишет ли она его отцом в свидетельстве о рождении ребенка. То, что замуж она за него не пойдет ни в коем случае, он уже усвоил в ходе ежедневных разборов полетов.

– Еще чего! – завопила будущая мать. – Какой из тебя отец? Право отцовства заслужить надо!

Ее, видимо, не устраивало то, что Вася продолжал с медвежьей стойкостью сохранять какие-то признаки мужского достоинства и недостаточно перед ней пресмыкался.

– Ладно, – сказал Вася. – Я не отец. Но представь. Родится у тебя сын. Вырастет. И встретится ему такая женщина, как ты…

Такой мрачной перспективы сердце будущей матери выдержать не смогло. Василий был изгнан из ее жизни окончательно и бесповоротно.

Он тяжело переживал. Терзал себя. Пошел к духовнику, чтобы тот помог ему разобраться, что именно он сделал не так.

– Эта женщина недостойна иметь рядом с собой спутника жизни, – объяснил ему батюшка.

– Но ребенок? Как же мой ребенок будет без меня?

– Ребенок вырастет и найдет своего отца.

Значит, предстояли долгие годы опустошительных терзаний.

Впрочем, он мог бы все увидеть и понять раньше… А раз ослеп в определенный момент, плати. Жизнь – самый суровый кредитор. За все спросит, ничего не упустит.

Все-таки в глубине души Василий надеялся, что, родив, молодая мать проявит великодушие, сообщит ему, покажет младенца.

Надежды были напрасными. О рождении сына он узнал из Интернета.

Сразу после выхода из родовспомогательного заведения звезда голубого экрана выступила с разоблачительным интервью.

Да, она в который уже раз обманута и брошена. Она – одинокая любящая мать. И все сделает для своего долгожданного любимого младенца, отец которого подло предал и бросил ее в самый трудный и ответственный момент жизни.

Женщины и девушки нашей бескрайней страны рыдали, читая откровения одинокой, но не сломленной матери. Это же надо – какая судьба! И молодец-то какая! А мужики – они подлецы. Все, как один. И даже этот… Красавчик…

Дальше – больше. Недели не проходило без разоблачений. Для публичной женщины такие разоблачения – способ рекламы. Она же должна быть на слуху. А чем можно привлечь к себе внимание, как не историей соблазненной и покинутой, да еще с новорожденным на слабых, дрожащих от вероломства руках!

Тоже старо, как мир. Мы же все знаем, как цыганки просят «под ребенка»: «Подайте, люди добрые, ребеночку на пропитание, дай вам Бог здоровья и женихов-невест пригожих…»

Просить «под ребенка» – такая мода пошла и у звезд шоу-бизнеса. Если ничего больше за душой нет, а интерес к тебе остывает, срочно рожай. И снимайся потом в фильме о брошенных звездах, делись бедой.

Это – пиар. Такое не забывается.

Теперь прогнавшая взашей отца своего сына дама вещает с голубых экранов, как это ужасно, что сын растет без отца, как нужен мужчина подрастающему мальчику, чтоб было с кого брать пример…

Было – купился Вася и на этот призыв. Приехал к ее дому в надежде, что она одумалась, покажет сына.

Ничего не вышло из его затеи. Реклама – это одно. Желания женщины целиком владеть сыном – другое.

Как же орала бедненькая мать-одиночка, брошенная коварным и распутным «Гав-боем»! Кричала даже: «Помогите!» Хотела, видно, привлечь общественное внимание к проблеме.

Так сына Василий и не увидел.

И все попытки оставил.

Вот сейчас и вглядывается парень в Лесины глаза, надеется понять, неужели и она такая же, как та, что лишила его счастья видеть сына?

Неужели они все такие?

– Так как? Больше тебе беспокоиться не за кого? – интересуется Василий.

Все против нее

– Я очень беспокоюсь! Я очень беспокоюсь! За всех и за все! Но я одна! Я запуталась! – Леся начинает плакать.

– Прежде всего запомни: у детей есть отец. И ему решать, где они будут. Иначе поступишь, как воровка. Что, законы не для тебя? Есть же закон о том, что родители отвечают за детей поровну! Слышала, да? Для тебя не писан? Ты – самая умная? – раздражается Вася.

Самый добрый и надежный из всех, Вася.

Глядя на него, Леся всегда жалела, что сына назвала не Василием. Уж очень мил и хорош обладатель этого имени. А сейчас он грубо орет на нее.

И Филя, мил-человек, всегда улыбающийся, сукой называет.

Все против нее, все.

Может, потом поймут. Жен декабристов тоже многие осуждали. Потом дошло, что подвиг совершили.

– Ладно, хватит, – закрывает она тему. – Давай, Вась, с имиджем твоим разбираться.

А он все смотрит и смотрит в ее глаза, словно диво дивное разглядел.

СНЫ ОТТУДА

«Приди»

Ночью приснилась мама. Раньше она не снилась никогда. Леся ждала-ждала ее во сне долгие годы, но все напрасно. Она даже перед сном говорила в темноту: «Приди». Никто ее не слышал. Потом появился Саша, и она перестала звать. А сейчас снова нуждалась в маме. Саша уезжал чаще, чем прежде. Понятно почему. Там безопаснее. Потом, надо же дом подыскать, семья должна приехать на все готовое. Вот он и пашет на всех. А Лесю вновь обступило одиночество.

Сначала Леся обрадовалась. Они будто бы сидели с мамой вдвоем на кухне и пили чай. Мама принесла что-то такое вкусное, чего Леся никогда в жизни не пробовала.

– Так ты жива? – спросила она у мамы с таким ощущением счастья, какое посещает человека только во сне.

Мама ничего не ответила, только смотрела на Лесю.

Леся уверилась, что мама жива.

Не поверить было трудно: чувствовалось даже теплое мамино дыхание и запах, волшебный ее запах.

– Я так без тебя устала! – пожаловалась счастливая Леся. – Ты не уйдешь? Останься со мной, а?

Мама не сказала ни да, ни нет.

– Ты детей еще не видела? – забеспокоилась Леся.

Самое главное чуть не забыла – показать детей бабушке. Надо сделать все, чтоб она осталась с ними. Тогда Леся не уедет. Честное слово, не уедет никуда и все, если с ней останется ее мама.

Мама просто ждала и смотрела серьезно.

Лесе очень хотелось прижаться к ней, обнять и не отпускать. Она почему-то не решилась.

– Ты не уйдешь? – спросила она маму. – Я детей приведу.

Мама надежно сидела на любимом своем месте.

Леся в каком-то темном коридоре, вроде бы и не в их квартире, нашла детей. Они были чем-то напуганы, жались друг к другу, упирались.

– Бабушка ждет! Скорее, – приказывала Леся, сердясь.

Она очень волновалась, что мама не дождется, обидится, что Леся теперь любит своих детей и забыла о ней.

А Леся совсем не забыла. Она просто боялась вспоминать, чтоб не раскисать, чтобы были силы дальше жить.

И сейчас, когда мама ждала, Леся знала, что должна успеть сказать ей о своей вечной любви.

У нее уже почти не осталось сил, когда она втащила детей на кухню.

Напрасно волновалась: мама сидела на прежнем месте. Дожидалась, бедненькая. Внуки, росшие без бабушки, даже не понимают, как это важно, увидеть мамину маму. Как это маме необходимо, чтобы ее мама похвалила. Сказала бы: «Молодец! Справилась!»

– Вот, – сказала Леся, – мамочка, это твои внуки, Люба и Ян.

Мама протянула к детям руки. Леся подтолкнула их к бабушке.

Мгновение спустя мама с внуками уже стояла на подоконнике распахнутого настежь окна. Когда оно открылось? Леся не заметила, как это получилось.

Доля секунды – и все. Ни мамы, ни детей. Лесю сковало ужасом. Шагу ступить не может. Крикнуть не получается. Сердце бьется немыслимо.

Пробуждение

Она просыпается в ледяном поту. Дрожит и задыхается. Что это было? Неужели сон? Не может быть! Какое счастье – всего лишь сон! Все в порядке! Ночь. Тишина. Машина на улице протарахтела.

Мамочка! За что? Что я делаю не так, что не по-доброму ты пришла? Приди, утешь хоть во сне! Родненькая моя! Помоги!

Уснуть трудно. Леся включает музыкальный центр, в котором на случай бессонницы (а она почти всегда бывает в отсутствие мужа) установлены сразу шесть СД (на всю ночь) со звуками, помогающими успокоиться: шум океана и крики чаек, пение лесных птиц, журчание родниковой воды.

В дневное время Леся пользуется этими дисками, когда принимает клиентов: очень помогает расслабиться.

Ночью звуки природы спасают ее. Она и Саше иногда на ночь ставит их для лучшего отдыха. Он не возражает. Ему это что есть, что нет – все равно. Чем бы дитя ни тешилось.

Сейчас шуршание волн умиротворяет ее, она укладывается на бочок, укутывается одеялом. Спит.

К бабушке

И снова мама пришла. Как ни в чем не бывало! И Леся счастлива и не в обиде, хотя и помнит мамин поступок. Но за что же обижаться, ведь то был сон! А сейчас…

– Мамочка! Ты здесь! Мамочка, миленькая, вернулась! Я столько тебе должна рассказать. Мне твой совет нужен. Кто посоветует, как не ты? Устала? Молчишь! Я понимаю. Тебе нельзя! У тебя что-то болит, и тебе запретили разговаривать, да? Сядь, отдохни, мамулечка! Я одна не могу больше. У меня муж, мамочка. Плохо ему. Его убить могут. Скажи, ехать нам с детьми или нет? Я квартиру продала! Почти продала! Родное гнездо! Но тут было столько горя, столько слез! И на все – я одна. Всегда. Помоги мне. Подскажи хоть как-то, что делать мне.

Ой, ты же еще не видела своих внуков, Любочку и Яника. Они такие хорошие. Хочешь посмотреть? Сейчас приведу. Только ты не уходи, ладно? Дождись нас, пожалуйста! Мне это очень важно, чтоб ты дождалась и познакомилась с ними. У них трудный период. Мы скоро уедем. Все пойдет по-новому у них. Хорошо бы, к счастью. Хорошо бы улучшить их жизнь, а не испортить. Откуда мне знать, как все будет?

Сейчас мы придем, мамочка, посиди пока.

Мама остается сидеть.

Леся бежит в коридор, по каким-то лабиринтам с отвратительным запахом. Неужели это в ее квартире такое есть? Почему это она раньше здесь не была? Дети жмутся друг к дружке, сидя на земляном полу.

– Пойдемте скорее, бабушка дома! – торопит их Леся.

Они упираются. Пытаются хныкать, отталкивают ее.

Руки стали свинцовыми, пока их тащила. Конечно, что им родная бабушка! Не видели, не знают, помнить – и то, что помнить, если только на фотках и видели.

Мамочка! Вот! Видишь: Любочка и Яник. Они спали просто. Долго не шли. Посмотри – хорошие, да? Яник на тебя похож! Я еще в роддоме заметила: вылитый ты. Губки, бровки, носик. А Любочка в отца. В своего папу, Валеру. Помнишь Валерку Егорова из нашего класса? Я за него замуж потом вышла. Это его детки. Мы все Егоровы. Красивая девочка, да, мамуля?

Мама внимательно слушает.

Леся понимает, что надо организовать чаек, чем-то угостить маму и деток.

Она ставит сервизные чашки на стол, ложечки звенят. Заваривает чай, торопится. Вдруг маме надо уйти, а она тут возится с угощеньем.

Дети сидят, как чужие, в ее, Лесину, сторону и не взглянут. Но на бабушку смотрят не отрываясь.

Мама выглядит молодо, совсем не состарилась за годы. Они теперь как сестры. Наверняка Любе и Янику не верится, что эта молодая женщина – их бабушка. Ничего, привыкнут.

Леся пододвигает всем чашки с дымящимся чаем.

Мама достает что-то из кармана халата. Она в халате к ним пришла, надо же! В руках у мамы пузырек темного стекла с прилепленной на него белой бумажкой. На бумажке две большие черные буквы: «ЯД».

Мама, не скрываясь, льет из пузырька тягучую жидкость в чашки детей. Те видят и – пьют.

– Мама! Зачем? – кричит Леся, не веря своим глазам.

Но мама, взяв детей за руки, исчезает. Леся рыдает, зовет. Голос срывает.

– Мама! Мама! Мама!

Так и просыпается от собственного крика. Подушка вся мокрая от слез.

И ночью покоя нет!

Что же это происходит такое? За что на нее сыплются все эти несчастья? Ведь ни дня нет, чтобы дома или у дома что-то не случилось! А теперь и ночью покоя нет!

Что еще придумала Судьба, чтоб с ума ее свести? Такие сны! Такие сны!

Нет, это не простые обрывки непонятно чего! Это уж явно предупреждение! ОТТУДА! Она и раньше подозревала что-то вроде этого, а сейчас просто уверена. Ее предупреждают об опасности. И опасность эта грозит ее детям. Так надо понимать.

Если бы ей, Лесе, мама ее забирала бы с собой в этих чудовищных снах. Она, бедная мамочка, вымолила ТАМ позволение не рассказать, но указать на опасность. Вот она и делает это. Что это значит, что она упорно забирает детей с собой, в небытие? Два раза забирала! Значит, Леся должна догадаться, что опасность существует, и найти ее источник. Думать надо, думать, думать.

Спать она больше не решается.

«ДАВАЙ, ЛЕСЬКА, ВЫКЛАДЫВАЙ!»

Звонок Саше в Турцию

На съемки этого клипа еще ехать! Сил никаких нет. Достало все. С головой накрыло.

Сейчас они опять начнут свое. Прицепились вчера, озлились, как псы. Вот и привязывайся после этого к людям. Правильно Сашенька говорит: никому доверять нельзя! Нарушила это правило, проболталась – получай теперь! Сама виновата.

Леся набирает номер Сашиного мобильника. Знает: роуминг дорогой, Саша занервничает. Плевать! Она выйдет из дома и первым делом положит ему побольше денег на телефон. Сейчас ей важно услышать мужа.

– Слушаю! – откликается любимый голос.

– Сашенька! Это я! Соскучилась просто.

– Ага! Как там все?

– У нас все хорошо! Сны меня замучили. Мама всю ночь снилась.

– Съела на ночь что-то не то.

– Нет, ничего не ела. Ряженки пакетик выпила и все. Тревожно мне просто.

– Брось. Не паникуй.

– Ты когда домой?

– Да уж скоро. Как там квартирные покупатели? Все по плану?

– С этим все в полном порядке. Совсем скоро уже.

– Ну, хоп тогда? До встречи?

– Я тебе деньги сейчас же положу! – кричит Леся на прощание.

Саша ничего не отвечает. Она слышит только шорох, дыхание, шаги.

В этом весь он! Никогда не отключит телефон. Кладет его прямо в карман рубашки или пиджака, а лишние секунды набегают. Жалко же собственных денег. Леся все забывает ему сказать, чтоб не ленился первым отключаться.

Она еще немного слушает Сашино дыхание, шаги. Вот – идет по делам, старается ради семьи, не покладая рук. Лишь бы только у него все ладилось, ничего больше и не хочется.

Настроение поднимается. Ей много не надо. Только быть рядом – и все. Без него она сама не своя, дергается по пустякам, кошмары снятся.

Ладно, недолго осталось терпеть. И не такое переживали.

На съемки

Ей предстоит тащиться за город, в Домодедово. Там, на природе, произойдет, по сюжету клипа, встреча «говнобоев» со своими зазнобами. За Лесей заезжают на машине из продюсерского центра, и то хорошо.

Она едет и читает, читает рекламные щиты: коттеджные поселки, загородные пансионы, а вот речевка администрации Московской области:

Чистое небо, зеленые дубравы,
Все в порядке,
Значит – мы правы!

Неужели чистое небо и зеленые дубравы – заслуга обладминистрации? Доказательство ее правоты? И тут за гранью… Леся радуется своей находке. Записывает на первом попавшемся обрывке бумажки.

Ладно, что на ребят злиться. Они же за нее переживают, приятно должно быть. Вот она сейчас приедет к ним и поднимет настроение бодрым стихом. Им по сюжету надо быть развеселыми, пусть в образ войдут.

Но они уже вошли. Проезжали мимо деревенской почты, купили местные газеты, радуются, как дети.

– Вот, Леська, слушай народную мудрость:

Эх, юбка моя,
Юбка-заду валка.
А под юбкой у меня
Хлебодобывалка!

– Да ну вас! Давайте гримироваться!

– Подожди, время есть! Смотри, полезные советы:

Кроличье сало
Уши спасало!

– Вот-вот, сделайте из этого хит, – предлагает Леся.

– Запросто, – уверяет Филя:

Кроличье сало
Уши спасало,
Ты целовала,
Ты целовала…
Сало стекало,
К шее стекало,
Ты целовала,
Все тебе мало
О!!!!!

Сала, сала!

Собравшиеся аплодируют. Еще бы! Такая импровизация!

Потом целый день проходит в труде. Незаметно пролетает.

К вечеру все закончили. Можно и отдохнуть.

Приглашение

Ребята позвали Лесю в ресторан. Голодные все жутко.

Леся с удовольствием согласилась поехать с ними.

О детях можно было не беспокоиться: она с утра попросила Валеру отвести их к своим, знала, что вернется поздно, а после ночных кошмаров боялась оставлять Любу и Яника одних дома.

Несколько раз в течение дня она звонила им. Убеждалась, что все у них хорошо. Яник с дедушкой сражаются в шахматы, Люба читает. Или наоборот: Люба с дедушкой, Яник читает.

Однако теперь дети воспринимались ею не обычными, достаточно самостоятельными, вполне подросшими детьми, а теми жалкими, напуганными, жмущимися друг к другу птенцами из вчерашнего сна, которым отовсюду грозит опасность. Но только не у родных деда с бабкой – в этом Леся была совершенно уверена.

Разгримированные и одетые в свою обычную неприметную одежду, ребята не слишком привлекали к себе внимание. Они выбрали столик в укромном месте, чтоб не чувствовать чужих взглядов, чтоб от других столов не подходили с предложениями выпить с ними, не просили автографы. Хотелось просто пожрать и расслабиться после трудового дня.

Леся даже не знала, чего ей больше хочется – есть или спать. Весь день на ногах, а перед этим ночь практически без сна.

Да еще постоянно гложущая сердце тревога. Боязнь непонятно чего.

Может, все-таки есть у нее этот злополучный маниакально-депрессивный психоз? Отступил на время, а теперь снова вернулся терзать страхами и мыслями о преследовании? К нестерпимому чувству голода и непосильной усталости примешивалось желание выплакаться от всей души. Но одной, для себя, реветь было невкусно, а измученные ребята не самый лучший объект для выплескивания на них накопившегося негатива. Значит, надо в очередной раз заткнуться и перетерпеть.

Ели все молча, ожесточенно. Не шутили, как обычно, не дурили.

Теперь бы только передохнуть и домой добраться.

Хотя нет!

Домой совсем не хотелось. Наверняка на подходе ждет ее очередной «кирпич на голову», а дома – сны. В том, что теперь ей будут постоянно сниться мучительные истории про детей, Леся не сомневалась.

Перспективы

– Ну! – сказал вдруг Ренат, откинувшись на спинку стула. – Давай теперь, Леська, выкладывай.

Это было так неожиданно, что Леся вздрогнула.

– Что выкладывать? Деньги, ключи, телефон?

– Выкладывай, как ты дошла до жизни такой. Про свои сраные планы со сраной Турцией.

– Не хами! – возмутилась Леся. – Я, кажется, никому не давала повода…

– Давала, давала, а мне все было мало, ша-ла-лала, – пропел Филя тихонько.

Вот что значит хорошо поесть! Уже включился в творческий процесс.

– Я сейчас встану и уйду.

– Уйдешь, когда я позволю! – рыкнул Ренат, сверкнув своими чингисханскими очами.

Так, значит! Пооткровенничала. Отступила от главного жизненного принципа. Теперь получай. Обхамят, в душу наплюют и тебя же еще виноватой потом назначат.

– Ты, Леська, учти. Это последний разговор у нас, – подключился Василий. – Не потому, что мы тебя покинем на тернистом жизненном пути, а, во-первых, ты, возможно, свалишь из страны и сдадут тебя и Любку твою в публичный домик для массового пользования. Яну это тоже грозит, не сомневайся.

Там мы найти тебя не сможем. Да и искать не будем, дуру такую, потому что предупреждали, а ты не послушалась.

Но и это еще не все! Тебя с детьми могут и прикокошить, как только ты квартиру загонишь и деньги получишь. Тогда нам разговаривать уже не придется ни в каком случае.

Так что выбирай: жизнь или кошелек.

Твоя жизнь или чей-то кошелек, набитый деньгами за твою квартиру.

– Вы психи, да? – догадалась пораженная Леся. – Спятили совсем?

– Если тут и есть психи, то это не мы. Угадай с трех раз, – вставил Филя.

– Хорошо! Раз так – хорошо! Я вам кое-что скажу! Вы меня выбрали объектом унижения, звездные персоны, хорошо! Я скажу тогда вот что: я что, первая женщина в городе Москве, которая продает квартиру и уезжает из этой страны? И если я не первая, то всех моих предшественниц поотдавали в публичные дома, а деньги присвоили?

– Ты. Первая. Дура! – раздельно сказал Ренат.

– Леська, подожди, не кипи, – попросил Денис. – Ты отвлекись на минуточку, скажи, ты Феллини знаешь?

– Какого еще Феллини? – вскипела Леся. – Что вы мне все голову морочите тут?

– Федерико Феллини, итальянского кинорежиссера, знаешь? Фильмы его видела?

– Ну? – неуверенно произнесла Леся.

– Не видела ты главное для себя: «Ночи Кабирии». Сюжет – почти один к одному.

– Не видела я «Ночи Кабирии». Пойду теперь домой и повешусь!

– Не торопись. Деньги за квартиру еще не у тебя? Значит, потерпи вешаться. Как только получишь, тебе и веревку покупать не придется, все сделают за тебя.

– Да что ж это такое в самом деле! Что вам всем надо? За что вы ополчились? Я должна вам что-нибудь разве?

– Когда все это с тобой случится, – жестко сказал Ренат, – ты будешь пенять на себя. Но мы не хотим мучиться угрызениями совести потом, что не предупредили глупую женщину. Мы мужчины, поняла? Нам виднее.

Этот нахальный довод про мужчин был настолько глуп, что Леся сдалась. Ладно, фиг с ними. Поговорим. Так легче отвяжутся. И больше к ним – ни ногой! Пусть другую себе ищут!

И тут же кольнула мысль: в любом случае им надо искать другую, они же и так расстаются навсегда. Колкая эта мысль вызвала новый приступ паники и ужаса. Пусть выслушают ее, что ли. А вдруг правы они, а не она?

– Ладно, – махнула она рукой. – Что вы от меня хотите?

– Давай рассказывай про этого своего Сашу. Как нашла, кто он, что он.

– Саша – мой муж! – гордо выпалила Леся. – Самый родной мне человек.

– Родителей его знаешь? Сестер? Братьев? – продолжал допрос твердокаменный Ренат.

– При чем здесь это? Господи, что за вопросы? Нет! Не знаю! Он не из Москвы! Доволен?

– Откуда он, знаешь?

– Из Кемерова.

– Паспорт видела?

Тут Леся просто расхохоталась.

– Он, как я уже сообщала неоднократно, мой муж. Мы зарегистрировали наш брак. В Тверском загсе города Москвы. Я видела его паспорт много-много раз. Там написано, что родился он в городе Кемерово. Все?

– Почему родители не были на вашей свадьбе?

– Не знаю я. Не спрашивала. У меня нет родителей, у него родители далеко, зачем все это? Мы что, несовершеннолетние? Нам разрешение нужно спрашивать?

– Лихая ты какая! – покачал головой Ренат. – Я бы, если бы родители не приехали, никогда бы жениться не стал. Если я родителей своих не уважаю, кто меня уважать будет? Как мои дети потом вести себя будут? Я же хуже собаки стану, если от семьи откажусь. И потом – а если он из плохой семьи? Если они воры, алкаши или рецидивисты?

– То что? Сын за отца не отвечает. И от сумы да от тюрьмы никто зарекаться не может.

– Как это не отвечает? Вся семья за каждого своего члена отвечает. Опозоришься сам – всю семью опозоришь!

– Что дальше? – Леся уже устала от никчемных нотаций.

– Как познакомились? Что о нем знаешь?

– Он Валере помогал картины продать. Валера, муж мой бывший, его привел. Так и познакомились.

– Дальше?

– Дальше: он меня полюбил, я его полюбила. Все.

– Что о нем еще знаешь?

– Он ветеран Афганистана.

Ветеран Афганистана

Леся решила, что не будет больше скромничать и расскажет этим хлюпикам про настоящего мужчину, служившего Родине верой и правдой, не жалея жизни и не думая о почестях. Может, это их как-то устыдит. А то возомнили себя центром Вселенной. Прикидываются на сцене идиотами, так по жизни захотелось мудрецами выпендриться.

Послушайте, послушайте, какие они, НАСТОЯЩИЕ мужики!

– Он поддерживал отряд «Альфы», когда дворец Амина брали. Снайпером был. В засаде. У него четыре ордена Мужества! Он всю войну от и до прошел. У него осколочно-фугасное ранение и шесть контузий. Он пешком пол-Афгана прошагал, когда от своих на парашюте отбился и назад в часть возвращался!.. Он офицер! Майор запаса!

– Стоп-стоп-стоп, – попросил Филя. – Отряд «Альфы», говоришь, поддерживал? Когда брали дворец Амина? Не хило! Сколько ж ему годков? Он у тебя папик? Дедок?

– Он тысяча девятьсот семидесятого года рождения, – с расстановкой выговорила Леся, – на четыре года меня старше. Не папик и не дедок. Полный сил мужчина в самом расцвете лет!

Она видела, как ребята переглянулись между собой понимающе. Как врачи-психиатры при постановке очевидного диагноза.

Что они опять там выискали в их с Сашей биографии порочащего?

– Ты мне только одно скажи, а дальше сама думать будешь, – взмолился Ренат. – Ты все это всерьез сейчас говорила или шутила? Или ты действительно такая непролазная дура?

– Такими вещами не шутят, да будет тебе известно!

– Вот именно! Ты хоть знаешь, в каком году войска в Афган ввели?

– Мне что, экзамен по истории здесь перед вами сдавать?

– Слушай и запоминай: в последние дни декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого года! Вот для чего учат историю! Чтоб потом лопухами не оказаться! С арифметикой у тебя тоже туго? Ну-ка, отними от семидесяти девяти семьдесят!

Ренат схватил салфетку и крупно написал: Год рождения – 1970. Вход в Афган – 1979.

– Скока лет снайперу? Решаем!

1979–1970 = 9.

Ответ задачи: снайперу было девять лет! Он в Книге рекордов Гиннесса не значится? – злобно подытожил кумир поколения.

– И лучше не вдаваться в детали о четырех орденах Мужества, – посоветовал Василий, – просто не советую больше никому это говорить, если не хочешь, чтоб люди тебя уважать перестали.

– И про парашют и пол-Афгана на самом деле тоже не надо! Не так поймут, – посоветовал Филя.

– Убедили? – спросил Ренат.

Лесе стало нестерпимо грустно. Она была ошарашена, ошеломлена.

Этот человек, ее муж, не мог ей врать. Он ни разу за все месяцы их общения не подвел ее ни в единой мелочи.

Это какое-то жуткое недоразумение. Скорее всего, она что-то не так поняла. Заслушалась и перепутала что-то. Теперь Саша выглядит ничтожным лгуном в чужих глазах.

– Нет, – ответила она Ренату, – не убедили. Я могла не так рассказать. А вы делаете далеко идущие выводы о том, кого не знаете.

– Будь я твоим старшим братом или отцом, – предположил Ренат, – я бы тебя запер в доме и не выпустил, а сам бы с Сашей хорошенько разобрался. Но я не старший брат или отец. Я сделал все, что мог. Теперь думай сама.

– У него удостоверение ветерана Афганистана! – вспомнила вдруг Леся весомый аргумент. – И еще: он благородный и бескорыстный человек. А вы! У вас звездная болезнь! Вы любите над всеми насмехаться и не понимаете, что чужая личная жизнь вас не касается.

Тайные номера

– Это – да! Чужая личная жизнь – не касается. Нас касается знаешь что? Чужая личная смерть! – внушительно возразил Василий.

– Бу-у-у! – изображая привидение с поднятыми над головой руками, провыл Филя. Наверное, чтобы смягчить тягостный эффект от последних слов.

– Я не знаю, чего вы добивались. – Леся опустила голову на ладони. – Но если вы хотели меня унизить, должна вам сказать: да! Вы своего добились!

Мне очень грустно. Одиноко. Страшно. Еще вчера я радовалась, когда ехала к вам. Думала, что к друзьям еду. Единственным своим друзьям. У меня других просто нет.

Что уставились? Других нет. И вас нет. Вам все по приколу. И пугать меня по приколу. Устали и теперь занимаетесь энергетическим вампиризмом. Доводите меня до срыва и потом подпитываетесь моей негативной энергией.

Давайте! Питайтесь! У меня теперь ее много!

– Мы тебя сейчас домой отправим. Отоспись. Подумай. Вот тебе номер моего самого что ни на есть приватного мобильного. Только для членов семьи. Никогда не отключаю. Всегда со мной. – Ренат протянул Лесе картонку с номером. Только номер, больше ничего, ни имени, ни фамилии.

Леся взяла.

– И во время концерта не выключаешь? – улыбнулась она.

– На вибрацию ставлю и под сердце кладу. Если что надумаешь умного, звони, обсудим.

Тут и остальные трое рассекретили свои самые тайные номера.

Именно после этого Леся уверилась, что они не шутят. Всерьез обеспокоены.

– Ладно, спасибо за заботу. Буду звонить, когда на душе плохо станет. Вы еще пожалеете, что номера мне оставили.

– Раз оставили, значит, уже не пожалеем, – успокоил Денис.

ЧТО ИЗМЕНИЛОСЬ?

Убедили

Они проводили ее до самых дверей. Дождались, пока откроет дверь. Леся была безмерно благодарна парням: сами вымотаны до предела, а ее не оставили. Озабочены всерьез.

Леся даже умываться перед сном не стала. Включила свои медитативные звуки природы и залезла под одеяло. Лишь бы уснуть и сны не видеть. Но сон отступил. В голову полезли всякие ненужные мысли.

Это она от неожиданности и обиды сказала Ренату, что он ее не убедил. Убедил, заставил поверить.

Просто люди гораздо больше ценят мечту, чем реальность. И начинают ненавидеть тех, кто эту мечту обращает в пыль. Саша – ее воплощенная мечта о надежном верном муже. Она доверилась ему во всем. И у нее доверие это возникло не на пустом месте: можно привести огромное количество примеров, когда муж вел себя в полном соответствии с идеалом настоящего мужчины: опекал, заботился, предугадывал желания.

Что сейчас изменилось?

Да, обнаружилась его ложь. Совершенно нелепая, детская ложь.

Это же просто чудо, что он на ней не попался. Дату ввода войск в Афганистан наверняка многие помнят, как помнят 1968-й, год ввода войск в Чехословакию. Если б его на этом сразу подловили?

Леся вдруг отчетливо вспомнила тот ужин, вино, болтовню. Подловили бы? Ну и что? Сказал бы, что выпил лишнего, что она не так поняла, что был он в Афгане, ясное дело, позже, не в девять же лет!

Ну, на худой конец, не объявился бы больше, и все.

Это был, так сказать, пробный этюд. Он удался. Образ сложился.

Навешивал ей лапшу на уши – вот как это называется. А она подставляла уши, чтоб удобнее было вешать. Ему хотелось понравиться, произвести впечатление. Мальчишество. Полюбила-то она его не из-за этого.

Но другой голос внутри сказал: «А почему же ты тогда, говоря о Саше своим знакомым, первым делом вспоминаешь Афган и его тогдашнюю доблесть? Значит, для тебя тот рассказ был вехой. Ты хочешь других поразить тем, чем была сама поражена».

Да! И это правда. Эта история – безусловный Сашин козырь. Она полностью меняет его облик. Отбрось ее, что останется?

Незначительная внешность, нечистая кожа.

Что-то такое злобное советовала ей Катя, связанное с Сашиным лицом?

Ломброзо почитать про лица преступников, ни больше ни меньше.

Нет, ну это уж слишком. Не надо все разрушать и топтать. Не надо невинную мальчишескую выходку возводить в преступление.

Она подумала, не поговорить ли с Сашей, чтоб выяснить до конца всю эту ерунду с Афганистаном. Потом решила: нет! Ни за что! Даже она чувствовала себя униженной и раздавленной, когда Ренат разоблачил его байки. Каково будет Саше? Он запросто может уйти и не вернуться. Останется она тогда одна, кому-то легче от этого станет? Ей самой уж точно не станет. Вот сейчас – лежит без сна, мерзнет, боится. Хотя знает, что муж скоро-скоро приедет и обнимет. А быть постоянно и безнадежно одной – это испытание не по ней.

Все! Точка! Надо перестать думать на эту тему. Уснуть.

Забытый эпизод. Многодетная комиссия

Вместо долгожданного сна подлая память подсунула давно, казалось бы, забытый эпизод.

Сколько же ей тогда было? Пятнадцать, кажется. Вроде училась она уже в училище, не в школе. Пришла домой, как всегда, голодная, дрожащая, а тут тетя чего-то подошла, к счастью. Котлеты принесла, еще теплые. Картошку в мундире, укутанную в полотенчико.

Как же пахла та картошечка! Сейчас таких запахов не осталось больше! Леся от голода и стесняться перестала, набросилась на котлеты, как зверь. Руками в рот запихивала.

Тетя жалостливо смотрела, сокрушалась:

– Ты ж моя сиротинушка! Оголодала, бедная! Да я б хоть каждый день тебя кормила, а как? Через всю Москву с кастрюльками не наездишься, а у тебя готовить не могу. Хоть режь! Мама твоя так перед глазами и стоит. У меня сердце начинает колотиться, не остановишь. Ешь-ешь, не слушай! Это я так, про себя. Бормочу по-старчески.

В самый момент несказанного наслаждения едой домашнего приготовления раздался протяжный звонок в дверь. Так обычно звонили официальные лица, пришедшие надзирать за ее детским счастьем и изобилием.

Леся вообще верила в сформулированную ею лично примету: звонят в дверь или по телефону, когда голодный человек ест, обычно очень нехорошие люди. Но не открывать было нельзя: хуже потом задолбают.

С другой стороны, хорошо, что именно сейчас пришли, увидят, что у ребенка на столе полноценный обед, опекун рядом, быстрее отвяжутся.

Леся открыла. На пороге стояла целая делегация. Несколько крупных женщин с глазами танкистов, цепко смотрящих сквозь щель в броне на подлежащего уничтожению противника. Мужчины им под стать. Группу возглавлял бородатый осанистый богатырь.

– Делегаты комиссии многодетных семей, – представился он. – Разрешите пройти.

Леся недоуменно пожала плечами, но впустила делегатов в дом. Им-то что тут надо? Тоже заботиться пришли о сироте?

Перестройка шла полным ходом, делегатов, депутатов, комиссий было хоть пруд пруди, разобраться в их назначении не представлялось возможным. Казалось, взрослые люди с азартом ринулись играть в недоигранные детские игры: кто в войну, кто в дочки-матери, кто в казаков-разбойников, а кто и в Тимура со своей командой. Главное, в это все не вникать.

– Мы пришли осмотреть квартиру, – объявил предводитель многодетных.

– Зачем? – догадалась спросить Леся.

– Осматриваем квартиры для заселения. Вот у нас список из ЖЭКа. В этом доме каждая вторая квартира практически пустует.

Леся смотрела недоуменно.

– Моя не пустует. Я здесь живу.

– Я сказал: практически. В квартирах по сто, а то и сто двадцать метров живут престарелые пенсионеры. Один в такой квартире!

– Я не престарелая! – отказалась Леся.

– Сиротам место в детдомах, – вставила веское слово женщина-танк.

– Подожди, – осадил ее главный. – Мы на собрании многодетных семей района постановили выселить жильцов с излишками площади на меньшую площадь.

– Нам детей растить надо! Им условия нужны! – выстрелил танк.

– Ну и растите, – согласилась Леся, – создавайте условия.

– Мы списки составили, кого в какую квартиру заселять и кто из какой квартиры куда переселиться должен. В эту квартиру переедет вот – Тамара Петровна. Она должна осмотреть и согласиться с условиями. Если она согласна, начнем процесс выселения.

«Это конец! – подумала Леся. – Вот и все. Не стало родителей, не будет родного дома. Я в этом мире лишняя. Тут надо детей растить, а я…»

– Вы меня хотите выселить? – спросила Леся у тетки.

– Так надо. Так комиссия постановила, – беспомощно развел руками бородач. – Мы демократическое общество. У нас в основе решений лежат гласность и консенсус.

– А мне тогда куда?

– Пока в детский дом! Это противоестественно, когда подросток проживает один. Квартира скоро превратится в притон, если уже не превратилась, – доверительно пояснял демократ. – А потом, после детдома, вам государство предоставит положенную жилплощадь. Без излишков. Тамара Петровна, проходите, смотрите. Комнаты, места общего пользования, куда окна выходят. И помечайте все. Если не понравится, будем показывать Вере Михайловне Подкопаевой.

– У Тамары Петровны четверо несовершеннолетних детей, – пояснил поборник консенсуса, – а у Подкопаевых трое. Может, им лучше подойдет этот вариант.

Все это был такой странный бред, что Леся не могла пошевелиться. Комиссия? Постановили?

– Я те щас пройду! – раздался голос за ее спиной. – Я те так пройду, что твои многодетные детки сиротами останутся. Или за тобой, калекой, сорок лет ходить будут, сраки из-под тебя выгребать!!!

Леся даже не сразу догадалась, что эту дикую речевку выкрикивает ее усталая тетя.

Она с опаской оглянулась. Картина вырисовывалась следующая.

Невысокая в обычной жизни тетя каким-то непонятным образом возвышалась перед делегацией в позе Матери-Родины на Мамаевом кургане. В поднятой правой руке она держала непонятную бутыль зеленого стекла с торчащей из горлышка пробкой. В левой, опущенной, пыхтел только что вскипевший чайник. Тетя казалась гранитной, а чайник и особенно бутыль – живыми и опасными.

– Ну, подходи, кто смелый, по одному: слева кипяток, справа – серная кислота. Лесенька, деточка, встань-ка рядом, пробку вынешь, когда я велю.

Слова «Лесенька, деточка» прозвучали так, что Лесе захотелось спрятаться куда подальше и год не показываться.

В рядах хорошо расплодившихся членов комиссии возникло замешательство.

– Бороду спалит вместе с кожей. Глаза выест, – пообещала тетя. – У меня этого добра много. Только тут полтора литра. На всех хватит.

– Милицию надо вызвать, – взволнованно завибрировала трехдетная Подкопаева Вера Михайловна.

– Надо, – согласилась тетя. – Иди в будку, вызывай. И быстро. У меня терпение на ваши рожи смотреть кончается.

– Пых! – тряхнул крышкой чайник.

– Безобразие! – послышались голоса из задних, более защищенных от серной кислоты рядов. – Это методы КГБ! Ее надо обезоружить!

– Давай! – согласилась тетя. – Я те сделаю КГБ. Иди, обезоруживай! А то я сама подойду, а? Если ленишься.

– Тут проживают ненормальные! – постановил председатель. – Уйдем, товарищи! Мы вернемся с другими органами!

– Свои, что ль, потерял где? – полюбопытствовала тетя.

– Выходим спокойно! – напутствовал плодоносящий руководитель.

– Номер квартиры только вычеркни из списка своего! И забудь, как страшный сон! А то и запасных органов лишишься! – пообещала тетя.

Делегация поспешно удалилась. Уже на лестничной клетке они принялись изрыгать проклятия, грозиться какими-то совершенно былинными карами. Но дверь была уже надежно заперта, и угрозы воспринимались как радиоспектакль.

– Поняла? – спросила тетя.

Леся на всякий случай кивнула. Она не соображала, что должна была понять, но опасалась зеленой бутылки и тетиного запала.

– Чайник прими у меня, – велела тетя нормальным домашним голосом. – Рука затекла.

Леся поспешно подхватила чайник.

– Главное запомни: бутыль всегда должна быть под рукой! Чайника не так боятся. Вода быстро остывает.

– Да, – сказала Леся, – запомнила.

Это как раз было понятно.

– Дверь никому не открывай ни под каким видом. Тебе что, «Волк и семеро козлят» папа с мамой не читали? Пришел и сожрал всех семерых! А за дверью пел: «Ваша мама пришла, молочка принесла!» Тебе еще споют! А ты, простофиля, ушки свои и поразвесишь! Дверь на замке чтоб была всегда!

– А опека?

– Я им завтра позвоню. Все им скажу, что думаю. И почему ЖЭК номер квартиры дал – поинтересуюсь. Я знаю, кому жаловаться. Они у меня страхов натерпятся. И если хотят нос свой совать, то только после предупреждения и только при мне! Одна чтоб никому не открывала!

– Хорошо! – пообещала Леся.

– А бутыль эту спрячь. И никогда не открывай. Держи ее на крайний случай. Для спасения жизни. Но сама для интересу не лезь. Ничего там интересного нету. Спрячь. И место запомни.

Бутыль так до сих пор и стоит в укромном месте. Никто о ней не знает. Тетечки уже нет на белом свете. А бутыль есть. И урок в голове засел: даже слабый и маленький обязан отстоять свою жизнь, иначе сожрут и не подавятся. Рохлей быть нельзя.

Кстати, комиссия эта, как выяснилось, была сугубым плодом художественной самодеятельности мятежных многодетных, решивших на гребне революционной волны «все отнять и поделить». Но кто знает, чем бы все кончилось, не окажись тетя в нужный момент у Леси?

СЧАСТЬЕ

Все по-настоящему

Она проснулась от того, что кто-то бесцеремонно трогал ее тело, навалившись всей тяжестью. Тьма. Грубая рука между ног. Парализующий страх. Крик застрял в животе. Из горла вырвался сип.

Это сон, догадалась Леся, пытаясь освободиться от тяжести.

Но одну руку ей держали, другая была придавлена вместе с остальным телом.

«Все по-настоящему. Не во сне!» – ужаснулась Леся.

Насильник между тем уже добился своего, двигался, тяжело и хрипло дыша ей в лицо.

– М-м-м, – замычала Леся. – Не надо! Больно!

– Да ляг ты нормально! Ноги! – приказал насильник, не переставая мучить ее.

Сашенька! Сашенька!

– Это ты, Сашенька?

– А ты другого ждала? Молчи! – велел Саша, не сбиваясь с ритма.

Так хорошо ей не было никогда. Ужас, страх, боль, наслаждение, счастье – все перемешалось, подарив небывалые чувства.

Он только прилетел, вернулся. И сразу захотел ее! И как захотел!

Леся испытывала невероятную благодарность и любовь.

Да за один этот миг все простишь, все забудешь!

И пусть все отвяжутся от их с Сашей жизни. У них есть сокровище, которое принадлежит только им.

А для приставучих чужаков у нее хранится зеленая бутыль. Пусть только попробуют сунуться!

Леся улыбалась в темноте.

– От тебя куревом несет, – сказал Саша.

– Вчера клип допоздна снимали, все вокруг дымили, не запретишь же. Я пришла и спать завалилась, даже под душ не встала, так устала, – объяснила Леся.

Остается еще пропеть «шала-лала», подумалось вдруг. Вот набралась от «боев» вчера! Само в голову лезет.

Она была счастлива, что вернулся ее самый дорогой человек, самый внимательный слушатель. Он любил ее болтовню, никогда не прерывал, не перескакивал на другие темы.

– А ты унюхал! Сам же курильщик! Куряка! Кстати, а сам-то! От самого-то! Женскими духами несет! Признавайся! – игриво заворковала она.

Саша обидчиво дернулся. Леся, не видя в темноте выражение его лица, почувствовала обиду.

– Ты что, Сашенька? Я же пошутила!

– Шутить с умом надо, – ответил Саша, поворачиваясь к ней спиной.

Да, что-то она, похоже, бестактное ляпнула. Заигралась. Ладно. Пусть спит. Утром помиримся.

Хотя обиделся он совершенно зря. Леся еще раз принюхалась. Ну пахнет духами! Что теперь делать? Не придумывает она ничего.

Детали

Утром никто ничего не помнил. Леся кормила мужа завтраком, радовалась, что может побыть с ним вдвоем. Хорошо, что дети заночевали у деда с бабкой. Хотя Саша совсем этому не обрадовался.

– Я на мамку сильно в детстве обижался, если у чужих меня оставляла, – сказал он.

– Они же не у чужих, – оправдывалась Леся.

– Ну кто они для них? Не растили, не поили, не кормили. Все равно что чужие. Еще против тебя подговаривать начнут. Нервы детям портить. Пусть дома спят, – подытожил Саша.

Леся удивлялась его дальновидности и доброте. Как же он полюбил ее детей! Это ей очень повезло. Она знала массу случаев, когда новый муж не воспринимал детей от первого брака, ревновал жену к ним. Ситуации складывались тяжелые, вновь созданные семьи рушились. А тут – такая идиллия. Нет, ей все-таки повезло!

– Больше не оставлю, ты прав, как всегда, – горячо согласилась она.

Потом они принялись обсуждать детали отъезда.

Саша уже присмотрел виллу на берегу Средиземного моря. Внес задаток из своих средств. Показал ей фотографии их будущего дома: мечта. Лазурное море сливается с лазурным небом. Сосны. Огромный белый дом с красной черепичной крышей и кованым ажурным балконом вдоль всего второго этажа.

– Четыре спальни, каждая со своим туалетом и душем, – похвастался Саша. – Зала – не обойти! Бассейн во дворе. Скоро сама все увидишь.

– А денег нам хватит? – ужаснулась Леся при виде сказочной роскоши.

– 350 тысяч всего! – гордо выбросил главный козырь Саша. – У них там цены другие совсем. Да я и сторговался.

– Фантастика!

– Там и гараж на две машины! Вот, глянь.

– Ой, машина же нужна! – удивилась возможностям новой жизни Леся.

– Все будет. Я сейчас по делам поеду, билеты уже надо заказывать на всех, кстати. Ты скажи, на какое число удобнее, прикинь сама.

– Я подумаю и позвоню тебе на мобильный.

– Я б тогда прямо сегодня и оформил, сколько можно тянуть. Увидишь билеты, потянет в дальние края. У меня всегда так. И лететь никуда не хочется, а как билеты куплю, сразу все меняется.

Саша вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:

– Вот память! Все позабыл!

Он похлопал себя по карманам, нашел маленький сверточек:

– На, разверни.

Леся развернула. Уже пора бы привыкнуть к Сашиным сюрпризам, а она все никак не нарадуется. У нее на ладони лежало тяжелое кольцо с большим лучистым темно-синим камнем.

– Сапфир, – сказал Саша, – чистейшей воды. Там сторговался. Увидел – подумал, для тебя. Тебе очень подойдет. Надень-ка.

На руке кольцо смотрелось еще великолепнее. Загадочный камень сапфир мерцал, золото сияло. Ах, до чего же красиво! Глаз не оторвать!

– Неужели это мне?

– Не мне же, – усмехнулся муж.

– Ой, красота! Просто страшная красота!

– Вот и носи. На память.

– Сашенька! Спасибо, Сашуленька!

Леся бросилась мужу на шею. Тот закряхтел.

– Ну все! Все! Задушишь!

– Я тебя люблю, слышишь? Ужасно тебя люблю!

Номер рейса

Оставшись одна, Леся уселась в ванну поотмокать. Наконец-то расслабилась. Все тревожные мысли испарились. И понятно почему: Саша близко. Можно позвонить, и он примчится. Так уже не раз было. Яник как-то на улице поранился стеклом, руку разодрал так, что кровь хлестала фонтаном. Леся, никогда не боявшаяся вида крови, тут почувствовала, что находится на грани обморока. Она вызвонила Сашу, и тот мгновенно оказался дома. Все, как надо, перетянул, отвез в больницу, наложили швы. Трудно даже представить, что было бы, если бы не муж. Когда он в одном с Лесей городе, она делается самой счастливой на свете.

Добрые мысли прервал треск телефона.

– Лесь, привет, – поздоровался Василий. – У нас тут проблема. Ты бы приехала.

– А что случилось? Куда ехать?

– Они сейчас материалы просматривали, переснять что-то понадобилось.

– Ой, это опять в Домодедово пилить?

– Нет, на студию. Тебя заберут и вернут. Давай! Без твоего последнего штриха все будет не то.

Пришлось соглашаться.

Она уже попрощалась было, но в последнюю секунду вспомнила:

– Вась, подожди минуточку. Слушай, скажи мне день и номер рейса, на котором вы в Турцию полетите.

– Ты с нами полетишь? – мрачно спросил Василий.

– Хочу самой себе такой сюрприз устроить. Саше ничего не скажу. Попрошу только на этот рейс билеты взять. А в самолете на прощание с вами побуду. Ты не против?

– Я в принципе против твоей затеи с Турцией. Но номер рейса вот – записывай.

Все устраивалось в лучшем виде! Просто в наилучшем! Жизнь превращалась в праздник. Каждый день в ее жизни отныне будет праздником. Она так решила, и обжалованию это не подлежит.

Она тут же позвонила Саше и попросила билеты на такое-то число и такой-то рейс.

– Чего так выбрала? – добродушно полюбопытствовал муж.

– Я у Кати спросила, клиентки. Она много раз в Турцию летала. И всегда этим рейсом, этой компанией. Очень хвалит. У нее муж депутат. Она плохого не посоветует. Конечно, если дорого, то не надо, – схитрила вдруг Леся.

Раньше бы ей и в голову не пришло врать.

– Ладно. Будет сделано. А день? Ты уверена, что сделку закончишь?

Продажей квартиры Саша совсем не занимался, давая понять, что это целиком ее дело и деньги. Щепетильный человек ее Сашенька.

– Уверена более чем! – подтвердила Леся. – Там и так все уже готово. Окончательно бумаги подпишем, да деньги из сейфа в банке заберу в последний день перед отлетом. Все будет в лучшем виде.

Уж она постарается теперь. У нее стимул лучше не придумаешь.

– Все! – пообещал Саша. – Считай, уже летишь.

Как сказать Валере?

Хоть Леся и обещала Саше, что не будет оставлять детей «у чужих», но не забирать же их от стариков ради того, чтоб Люба с Яником сидели одни дома? Там накормят, присмотрят, приласкают.

Скоро она надолго разлучит детей с той родней. И что же – сейчас им не видеться? Им там хорошо, спокойно, Леся же видит.

Все это подготовительное предотъездное время она мучилась угрызениями совести из-за того, как придется поступить с Валерой и его родителями. Она узнала: если за границу дети летят в сопровождении одного из родителей, разрешение на паспортном контроле не потребуют. Тем более летели они якобы в турпоездку на пару недель. Саша предусмотрительно решил оформить билеты туда-обратно. Это и дешевле, и на границе не придерутся: приехала семья отдыхать, милости просим. А они там тут же обоснуются, получат вид на жительство, она откроет салон. Заживут на законных основаниях в собственном доме.

Все получается в самом лучшем виде.

Вопрос только – как и когда сказать Валере?

Ребята правы: она, скрывая такие важные сведения от отца своих детей, нарушает закон.

Правда, кто у нас соблюдает эти законы? И неужели она, обожающая своих детей, задумает что-то плохое для них? Да она только ради их блага и живет!

И все же, все же… Перед собой не хочется выглядеть подлой. Так как же поступить? И опять – не с кем посоветоваться…

Люба и Яник с удовольствием восприняли весть о том, что еще одну ночь проведут у деда с бабкой.

– Спасибо, мамуля! – кричали на разные голоса. – Ура!

Нет, тут Саша явно перегибает палку. Ревнует, что ли, деток к семье их отца? Что значит – с чужими? Пусть порадуются напоследок. В конце концов, она им мать, она за них отвечает, ей и решать.

На студии

У Леси словно крылья выросли. Все. Решение принято. Отступать некуда. Сегодня Саша принесет билеты. Хватит терзать себя страхами. Кто сказал, что новая жизнь на новом месте должна быть хуже старой?

Кольцо сияло на пальце, суля красивую обеспеченную жизнь.

На студию она явилась в ореоле своих новых представлений о жизни.

Парни сидели уже в костюмах.

В их новом безумном хите понамешали столько всего, что для каждой доли секунды видеошедевра требовался свой костюм и особый грим.

Камнем преткновения стали слова песни:

Самка самурая
По имени Рая…

Режиссер сначала не хотел акцентировать на них внимание зрителей, но в последний момент решил, что слово «самурая» необходимо проиллюстрировать раскрашенными на старояпонский манер лицами кумиров-исполнителей. Мелькнет в центре эта самая самка в кимоно, но с русой косой через плечо, а ее на мгновение обступят поющие восточные воины, ну и так далее.

– Леся, скорее, от тебя все зависит. Делай личики мальчикам. Только не переборщи: их должны узнавать. Это должно быть смешно. Но вид при этом грозный. Давай!

Наконец все четверо были готовы. Смешные до невозможности.

Съемочная группа принялась ухохатываться. Только звездная четверка сохраняла подобающую серьезность.

Они же работают! Нечего зря животы надрывать! Время идет!

– Леся, Леся! – завопил режиссер. – Давай чуть больше аутентики, чуть больше серьеза, Леся. Они же самураи, а не клоуны в цирке. Сделай свой знаменитый последний штрих.

Леся чуть задумалась, глядя на плоды своих трудов. Подошла и изменила каждому изгиб бровей. Совсем на чуточку. Малюсенькую черточку добавила. Самураи посерьезнели, словно им предстояло сделать себе харакири на горе всем фанаткам страны.

– Все!!! – завопил режиссер. – Снимаем! Внимание!

«Последний штрих, – подумала Леся, – это и правда был мой последний штрих с ребятами».

Хорошее настроение улетучилось, словно и не было его. Огромный дом, сияющее лазурное море, душистые сосны, лучезарное небо – все это прекрасно. Но, кроме того, есть в жизни человека еще милые мелочи, лишаться которых ужасно больно: дружба, болтовня с подругами, работа, наконец. И – такие уж ли это мелочи? Не главная ли это жизненная составляющая?

Ладно, уходя – уходи.

На дачу по делам

Она смыла грим с лиц ребят. Собралась уезжать.

Саша в Москве, а она должна шустрить, мотаться, хлопотать.

Ну, вообще-то, муж, даже если в Москве, проводит с ней только ночи. У него своих дел выше крыши. Не до прогулок ему, не до кино и ресторанов. О том, чтоб вместе куда-то сходить или поехать по ее делам, она и мечтать не может.

Ничего, недолго осталось напрягаться. Скоро они смогут быть вместе все время.

Сегодня Леся хотела быстренько съездить на дачу, глянуть, что там и как, чтоб начать перевозить туда московскую мебель. Только глянуть и назад: сегодня в театре спектакль с куклами, столько лиц нарисовать придется, лишь бы успеть.

– Эй, Леська, стой! Ты куда когти рвешь? – окликнул ее Филя.

Удивительное дело: ведь младше ее на десять лет, как минимум, а разговаривают с ней, как с недомерком каким!

– На дачу, – ответила Леся сдержанно.

– Ты вот на, возьми «Ночи Кабирии», тебе специально купил. – Филя сунул ей прозрачную пластмассовую коробочку.

– Думаешь меня разубедить с помощью старого фильма?

– Нет! Просто посмотри как шедевр мирового кино.

– Ладно, спасибо. Гляну, если время будет.

– Эй! – подошел Ренат. – Давай я тебя на твою дачу отвезу, что ли.

– Тебе по пути? – удивилась Леся.

– Откуда я знаю? Ты же еще не сказала, где у тебя дача. Я просто подумал: на природу бы махнуть. Мяса купить для шашлыков, у костерка посидеть. На пару часов расслабиться. Можно у тебя там расслабиться?

– По-моему, да. Там все заросло, облезло. Вокруг дворцы понастроены, а у меня лес на участке, в доме паутина наверняка. Хоть бы крыша еще целая оказалась. И пол.

– Ну что, поедем?

– Если повезешь.

– Тогда пошли.

– А кто еще с нами?

Денис и Филя отказались. Поехали втроем: Леся, Ренат и Василий.

Лесина дача находилась совсем близко от Москвы, по нынешним меркам. Что такое нынче двадцать километров? В Крекшине провела Леся все свое детство, а потом как отрезало. Не до того было.

Ничего у нее в доме не изменилось. Крыша не текла, и пол не провалился. Колодец остался на том же месте. Забор покосился катастрофически. Все заросло лопухами и дикими травами, преимущественно полынью.

Шашлыки

Ребята принялись возиться с шашлыками. Леся прошлась по комнатам. Сыровато. Надо бы печки протопить несколько раз подряд, дом подсохнет, повеселеет.

Она зашла в папину комнату. Полки с инструментами, большой письменный стол. Все как при нем.

Никто ничего и не трогал. Как в музее. Надо бы детям показать, как жил дедушка, как проходило ее собственное доброе детство.

Почему она сюда их не возит?

Леся подошла к папиному столу, выдвинула верхний ящик. Просто так, бездумно.

Ящик был пуст. Почти. На дне его лежала тетрадочка. Леся достала ее, открыла. Ей не хотелось совать нос в папины тайны. Но тайн никаких и не было, просто выписки на память. Она листала тетрадку с чужими мыслями, казавшимися папе важными, достойными запоминания.

Было много стихов. Леся и не подозревала, что папа любил поэзию.

Вдруг в глаза бросилось: «Обманите меня…»

Как будто про нее:

Обманите меня, но совсем, навсегда…
Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда…
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум…
И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке…
А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман…
Обманите и сами поверьте в обман.

Максимилиан Волошин. Серебряный век. Но ведь про нее! Наверное, таков закон любви: каждый любящий обманывается. И жаждет верить. И каждый хочет казаться лучше, краше. Как Саша в своем рассказе… Вот ведь дурачок.

Леся даже засмеялась счастливой своей находке.

Полистала еще.

Возле одной выписки стояло целых три восклицательных знака:

Уж лучше голодать, чем что попало есть,
И лучше одному, чем вместе с кем попало.

Омар Хайам. Леся принялась вдумываться. Как ни крути, это было папино послание к ней. Все, что родители оставляют своим детям, и есть их послание будущему. Жаль, она раньше, до встречи с Валерой, не прочитала эти слова. Все могло бы быть по-другому.

«Чепуха! – сказал голос внутри ее. – При чем здесь Валера? Детей бы не было! Ты бы хотела, чтоб детей у тебя не было? Тут о другом. Раз папа устроил, чтобы ты именно сейчас это увидела».

Дальше думать было просто страшно.

– Леська! Кто-то, кажется, спешил? Иди! Шашлыки готовы!

Они уселись на веранде. Бесшумно качались ветки деревьев. Мухи жужжали.

У Леси вдруг проснулся зверский аппетит. Мясо пахло умопомрачительно. А соус какой!

– Сто лет не ела такой шашлык! Тысячу! Спасибо, Ренат!

Ренат сидел на корточках, ворочал мясо над углями. Взглянул на нее.

– Мы там всяких закусок подкупили, видишь – баночки. Возьми грибочков, огурчиков, перец красный, чеснок.

Леся потянулась к банке с грибами.

– Ой, какие грибочки вкусненькие! Наконец-то наши стали делать, а то эти привозные – ни вкуса, ни запаха, как резину жуешь.

– Ты уверена, что это наши?

– Конечно! Вот видишь, что написано: «Сударушка», буквы такие… старославянские. А чьи же еще?

– Вот и мы думали, когда покупали. А разгляди-ка маленькие буковки там сбоку. Увидела?

– Ой! Сделано в Китае. Промышленная зона № 143. Ужас какой! Не город или село, а зона! Тьфу. Не буду я их больше есть, ну их.

– Правильно! Изготовлено на зоне! Звучит, а? Сначала думаешь: «Сударушка», бабушка грибки собирает, тетушка маринует, в дубовую бочечку кладут, потом по баночкам чистеньким разливают… Наши разносолы! А – обманка! На зоне промышленной непонятно кем и как нафигачено! И вся жизнь так! Учти это, Леся! Всегда сначала маленькие буковки разгляди, а не красную этикетку! Поняла, о чем я?

– Слушай, не порти аппетит! Не ломай кайф! Только мне хорошо стало, ты опять… Будь другом, ладно?

– Жалко мне тебя ужасно! Не знаю, что еще сделать. Вроде все вчера сказал. Но ты уперлась, не сдвинешь. Ты пойми, потом никто не поможет. Жалеть будешь, звать будешь. Никто не поможет!

– Ум-м-м, – замычала Леся, вгрызаясь в мясо. – Не будем об этом, а? Все ведь уже решено и подписано. Такая у меня линия жизни. И ничего менять я уже не стану.

Она вдруг подумала: а что, если строчки Хайама относятся к Ренату? Что, если Ренат и есть этот самый «кто попало»? Вполне возможно. Но говорить об этом вслух не стала. Зачем обижать человека, который заботится о тебе? По-своему, очень деспотично и настырно, но старательно и трогательно даже.

– Ты, Ренатик, еще к нам погостить на море приедешь с какой-нибудь девушкой. Мы тебя примем с королевскими почестями. В море будешь купаться. Шашлыки организуем. Там и поймешь, что у каждого может быть своя точка зрения, что жизнь шире твоих представлений.

– Хорошо бы так, Леся.

ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!

На работе и дома

В театре было столько работы – не продохнуть.

Кукол-артистов она каждый раз гримировала заново. Собственные их лица были бесцветны. Только глаза сияли человеческой глубиной. Остальное можно было менять в зависимости от сценических нужд.

Иногда ради шутки Леся рисовала им лица знакомых. Под кого угодно могла их раскрасить. Сегодня, готовя к спектаклю кукол-детей, она решила пошутить: сделала их полным подобием Любочки и Яника. Соскучилась по своим ребятам. Надо, надо скорее их домой. Прав Саша, как всегда. Свой дом – это свой дом, и нечего привыкать к чужим кроватям.

Закончила работу и заторопилась. Обычно она оставалась до самого конца: мало ли что надо подправить. После спектакля она всегда помогала актерам-людям смыть грим, ей это не сложно, а усталым лицедеям великая помощь. Кроме того, у нее было правило: она перед уходом умывала и кукол. Потом самой же легче: перед началом театрального действа во время спешки и нервотрепки не хочется отвлекаться на чисто технические детали. А так – пришла, все готово, все прибрано, можно сосредоточенно приниматься за творчество.

Сегодня ей хотелось скорее домой. Во-первых, забрать детей, успеть сделать ужин, встретить Сашу, обсудить кучу дел.

В конце концов, если режиссер будет недоволен, она скажет ему, чтобы искал другую на ее место. Ей по-любому осталось работать чуть меньше двух недель. Она попросила подсобных рабочих бережно усадить кукол после спектакля у нее в каморке. В другой раз придет пораньше и все сделает. Следующий спектакль с участием этих кукол намечался как раз на ее последний предполетный день. Устроит последнюю гастроль. Выпьют, расцелуются, попрощаются. Кстати, нечего и грим у них трогать. Пусть на прощание побудут Любой и Яником. Фотки можно смешные нащелкать: ее настоящие дети рядом с нарисованными. Найдите десять отличий.

Режиссер махнул рукой, иди, мол, чего уж.

Поймала такси и помчалась. Боялась обидеть Сашу, если он обнаружит, что дети все еще не дома. Она и так целиком и полностью с ним согласна, к чему лишние недоразумения на пустом месте.

Все успела буквально в последнюю минуту: только привела детей и сунула в духовку курицу, как щелкнул в прихожей замок: вернулся. Она перевела дыхание. Дети в своей комнате за компьютером. Из кухни вкусно пахнет. Семейный уют в ожидании главы дома. Саша вошел в хорошем настроении и сразу положил на стол плотный конверт: доставай. Билеты! Вот их билеты в рай! Все четыре. На всю семью. Красивые, внушительные. А вот и даты обратного вылета, ровно через две недели после прилета.

– Я знаешь, что думаю, – решила поделиться Леся, – все прилетим, осмотримся. Если детям не понравится, пусть летят домой, ну, то есть в Москву. Будут с отцом. В крайнем случае, да? Дед и бабка спят и видят. Пусть. Мы с тобой обживемся, опять их привезем. Они и привыкнут, а? Это я на всякий случай только.

Она думала, Саша рассердится, скажет про свой негативный детский опыт. Но он похвалил:

– Пусть. Не понравится, пусть возвращаются. Что их зря терзать? Попривыкнут, понравится! Правильно решила!

– Тогда я и Валере пока говорить не буду! Если они возвращаться решат, что мне лишние занудства слушать? Вернутся и вернутся. А вот если нет, тогда позвоню и сообщу. Тогда и дети сами отцу скажут, что нравится им, что они по своей воле остаются, да? Я тогда им часть денег выделю, там же останется, да? Пусть им Валера здесь что-нибудь купит. Пусть займется! Как думаешь?

– Правильно! – поддержал Саша. – Так и сделаем!

Леся теперь совершенно успокоилась. Все! Никто не внакладе. Будет у всех то, что им хочется.

У нее словно крылья выросли. Одно было жалко: Саша снова улетал. Все сборы ложились на нее. Она понимала: Саша деликатничает, не хочет вмешиваться не в свое дело, травмировать детей. Не хочет запомниться им как разрушитель семейного гнезда. Тоже правильно. Ничего, она справится. Напряжется – и справится. Потом, на новом месте, отойдет, отдохнет.

Саша обещал вернуться буквально впритык. Вот он прилетает ночью, а днем уже снова полетит, на этот раз не один, а уже со всей семьей.

– Так безопасней. Не стоит здесь лишний день светиться, – объяснил он.

Леся достала курицу из духовки, быстро разделила ее на порции. Положила Саше, поставила перед ним салатницу, хлеб.

– Приятного аппетита.

Взяла в руки тяжелый поднос с двумя порциями ужина и направилась к двери.

– Ты куда? – удивился Саша.

– Ребятам, они там за компьютером, не оторвутся никак.

– А-а-а! – кивнул Саша.

Хорошо, не возразил. Настроение сегодня у него просто замечательное. Рад грядущим переменам.

Леся не из-за компьютера понесла ужин в детскую. Разве раньше она бы такое позволила! Но уж очень сковывались Люба и Яник при Саше. Должно пройти время. Не надо ничего и никого навязывать. Пусть поужинают у себя. А она тем временем насладится обществом мужа.

Мыши

Сразу после ужина легли спать: такой долгий день остался позади.

Леся вроде задремала. Она легко засыпала, когда Саша был рядом. Но вдруг вздрогнула и совсем проснулась. В углу комнаты, у окна, что-то копошилось, шуршало. Что-то невидимое, но отчетливо слышимое. Очередная напасть! Сколько можно!

Леся тихонько встала, чтобы не разбудить Сашу, и на цыпочках покралась в тот угол, откуда доносился шум. Свет от рекламного щита за окном слегка освещал пространство спальни.

Она увидела! Откуда это? Почему? Под батареей копошились мыши! Кучи, сотни мышей. Они не обращали на нее никакого внимания, грызли что-то, пищали, лезли друг на друга, размножаясь на глазах. Сейчас разбегутся по всей квартире! Какой ужас! Как они пробрались сюда?

Леся побежала на кухню. Ей хотелось спрятаться хоть на время от этих омерзительных тварей.

На кухне тоже кто-то был! Включив свет, она увидела папу с мамой, спокойно сидящих среди снующих у их ног грызунов. За спинами родителей совершенно безмятежно стояли, взявшись за руки, ее дети. Они улыбались, глядя на нее.

– Что вы тут делаете! Вы видите, что творится у нас в доме? – тихо спросила Леся, чтобы не спугнуть родителей, которых так давно не видела вместе, и не разбудить Сашу.

– Папа, я сегодня на даче была и нашла твою тетрадку, – продолжала она в надежде, что отец заговорит с ней. – Извини, я заглянула, почитала. Я не знала, что ты вернешься. Хочешь, я отдам ее тебе? Я привезла.

Мыши сновали. Родители пристально смотрели на нее, не произнося ни звука. Дети выглядели довольными.

Лесе стало невыразимо жутко. Она вдруг осознала, что не может этого быть! Не могут родители сидеть на кухне их квартиры. Не могут, и все. Потому что их давно нет на свете. Они умерли. Не существуют. А дети? Почему дети с ними, а не с ней? Что это значит?

– Уходите, – велела Леся родителям, – помочь вы мне ничем не можете, так хоть не пугайте напрасно. И не зовите к себе моих детей. Мне не нравится, что они с вами. Это неправильно.

Родители пристально смотрели, никак не реагируя на ее слова.

– Что вам надо? Не хотите говорить? Тогда оставьте в покое детей! – крикнула Леся.

Душа ее разрывалась оттого, что она была так груба с дорогими папой и мамой. Но она спасала детей! Она была почему-то уверена, что спасает детей. И спасет! Главное – отогнать от них родителей.

Мыши теперь хозяйничали по всему дому, лезли на ее босые ноги, пищали, гадили.

– Ай! – завопила Леся, пытаясь стряхнуть с себя цепкие полчища.

Кабирия

Проснулась.

Опять эти сны! Сил нет терпеть это! Днем работа на износ, вечером дом – каждому подай, за каждым убери, ночью ужасы. За что?

Она поняла, что больше не уснет. По крайней мере, в ближайшее время не получится.

Надо было как-то скоротать время, отвлечься от неприятного чувства. Вспомнила про диск с фильмом Феллини, который всучил ей Филя. Самое время посмотреть.

Леся уселась в гостиной, укуталась в плед, уставилась на экран.

Старый, черно-белый, немножко наивный, простодушный фильм про милую доверчивую девушку Кабирию. Она работает проституткой. Денег скопила на домик. Крошечный, но свой. Влюбилась. Собралась замуж. Продала домик, чтоб уехать с суженым в другие края. Жених отнял деньги, убить собрался, но пожалел в последнюю минуту. Осталась она живой, но обобранной до нитки.

Вот – опять двадцать пять! Какие они аналогии провели! Ничего себе! Ну, она завтра им скажет! Расплюется окончательно! Придумали параллель: она и Кабирия! Что тут общего, интересно? С проституткой ее сравнили, добрые какие! Кроме того, она, Леся, не собралась замуж, она уже несколько месяцев замужем. И счастлива в браке. И нет ни одной детали, которая ее смутила бы или покоробила!

Тут Леся вспомнила про ввод войск в Афганистан. Ну, это, положим, мелочь, мальчишество. Понравиться хотел, не знал как. Но все равно же он ветеран. Даже если и прихвастнул чуть, это картину не меняет.

Фильм хороший. Замечательный. Но – фильм.

Выдумка сценариста и режиссера.

А она проживает жизнь! Ее собственную жизнь. И ей лучше знать, кто в ее жизни настоящий, а кто тот самый «кто попало», от которого лучше избавиться для собственного же семейного блага.

На том Леся и успокоилась.

С тем и уснула. На этот раз без сновидений.

ПОСЛЕДНИЕ ХЛОПОТЫ

Позитивный сдвиг

Прошло несколько дней.

Саша улетел, как и планировал.

Все последние хлопоты обрушились на Лесю беспощадной лавиной.

При этом в повседневной ее жизни произошел явный позитивный сдвиг. Ей перестали сниться мучительные сны, да и вообще какие бы то ни было сны перестали утомлять ее. Кроме того, всякие гадости перестали случаться тоже. Внезапно и окончательно прекратились, будто невидимые силы решили отступить.

Помучили и хватит.

Она даже подумала, что все предыдущее было некой проверкой ее на прочность. Побоялась бы, отступила, неизвестно, какие еще сюрпризы подстерегали бы ее всю оставшуюся жизнь. Она должна была заслужить свое личное счастье, отстоять свою точку зрения, показать себя достойной Сашиной любви. Так и вышло.

Никакие фили-васи-ренаты-денисы больше не смущали ее покой.

Молодец она, что проявила выдержку и волю. Нахальным избалованным юнцам только покажи слабину, на шею сядут и погонять примутся. Попробовала бы она к ним со своими советами лезть, бурю бы подняли! А себе позволяют все!

Гуру нашлись доморощенные.

Она ежедневно позванивала Саше, консультировалась по всем деталям.

Без его советов, без его спокойного голоса вряд ли у нее нашлось бы столько сил и мужества. Ей передавалась его энергия. Она это просто физически ощущала.

Утро предпоследнего дня

Оставался предпоследний день. Последний и предпоследний дни были самые-самые. В последний день предстояло забрать деньги из банка, перевезти мебель на дачу, передать покупателям ключи, отдать внутренние паспорта на выписку и прописку: та еще беготня! А в предпоследний день решила она наконец сказать детям о Турции. Пока очень завуалированно. О двух беззаботных неделях отдыха. А там видно будет.

Собиралась она и с Валерой поговорить.

В том же неопределенном духе. Поставить в известность.

Но не до конца. И после этих разговоров надо было в спешном порядке сортировать вещи: что на выброс, что на потом (на дачу), что на вывоз в новую жизнь.

Бодро начался этот предпоследний день, празднично. Позвонила Саше – ежеутренний и ежевечерний ритуал. Он благословил поговорить с детьми. За завтраком сообщила Любе и Янику о каникулах в Турции – полный восторг. Полнейший! Не огорчились даже тем, что Саша полетит с ними. Леся еще добавила им радости: поведала, что подгадала билеты так, чтобы лететь вместе с «Гав-боями». Неописуемое счастье. Вот будет о чем потом в классе рассказать! И фотки такие покажут! Они в самолете со знаменитой группой!

У Леси гора с плеч упала.

Дети довольны – что еще надо? Вполне возможно, и насовсем останутся с такими же криками восторга. Скорее всего, так и будет.

Поделиться радостью

Она вышла на улицу, подкинула деньги Саше на телефон и не удержалась. Захотелось рассказать о реакции детей. Кто еще ее поймет, как не он. И ей еще большая радость. До вечера хватит.

Вот позвонит сейчас Саше, поделится.

А потом поедет к Катерине, поведает наконец о своих личных планах и сделает прощальную процедуру. Бесплатно, в подарок. На добрую память. Потом Катя сможет к ней в Турцию прилетать, курсами массаж проводить. У самого моря, в роскошном особняке. Еще и позавидует!

Леся, улыбаясь, нажимала на кнопочки с цифрами.

– Хых! – отозвался Саша. – Але! Хых! Хых! Хых!

– Ты что так дышишь тяжело? – весело поинтересовалась Леся.

– В гору иду! Хых! Хых! Хых!

Саша дышал странно. Что-то ей это напоминало…

– Я только сказать хотела, что дети жутко обрадовались. Прыгали до потолка!

– Ну, я ж говорил! Хых! Хых!

– Так я вечером позвоню, а то тебе говорить трудно, да, Сашенька?

– Давай! Хых! До вечера! Хых! Хых!

Опять он не отключился, как всегда! И хорошо! Она хоть дыхание его послушает, как будто рядом с ним пойдет в гору.

– Надоела, сил моих больше нет! И в Турции достала! – послышался вдруг другой, не Сашин, знакомый голос. Голос тоже прерывался судорожными вздохами.

– Хых! – резко выдохнул Саша. – Что! Хых! Два дня! Хых! Не дотерпишь! Хых! Хых! Хых!

– О-о-о! – раздался женский стон. – О! О! О! Еще вот так!

– Хых! Хых! Хых! – отвечал Саша.

– Ненавижу ее! – простонал голос, придыхая. – Убила бы!

– Хых! Хых! Тебе! Хых! Восемьсот! Хых! Тысяч! Хых! Нужны? Хых! Вот и терпи! Хых! Хых! Хых!

– О! О! А если я так больше не могу? – неистовствовал знакомый женский голос.

– Не можешь! Хых! Убьешь через! Хых! Два дня! Хых! Я! Хых! Один! Хых! С тремя! Хых! Не справлюсь!

– О! Теперь так давай! Подожди, дай перевернуться! Так!

– Хых! Хых! Хых! Ты в нее и пульнешь! Хых! Раз так! Хых! Надоела!

– А деньги уже будут? О-о-о! Уверен?

– Я тебя! Хых! Обманывал когда? Хых! Хых! Хых!

Этого не могло быть! Это был самый страшный сон в Лесиной жизни! Вот сейчас бы проснуться! Вернуться бы на две минуты назад! Чтоб ничего этого не было! Нет! Нет!

Но звуки лезли и лезли из телефонной трубки, буравили мозг:

– Уф-ф-ф! Уф-ф-ф! У-у-у-у!

– Подожди-подожди! Я еще не! A-а! А-а! Хых! Вперед меня хотела?

– Ох! Ты кольцо только не забудь! Я выбирала для себя!

– Вот ты и не забудь! Я двумя занят буду, а ты одной. Сама с кольцом разберешься.

Леся в ужасе отключилась.

Вот почему!

Ей казалось, они где-то рядом, за забором или за кустом. Выйдут и «займутся ею». Юля займется. Первая Сашина жена. Любимая. Ради которой затеяно все.

А она, Леся? Кем была она? У нее в паспорте штамп. Там написано, что Саша ее муж. Значит, она его жена. Была и есть. И будет.

Еще целых два дня. А потом они, Саша с Юлей, придут и займутся ими.

Юля – ею, ненавистной Лесей.

Саша – детьми. Девочкой Любой и мальчиком Яном.

Кажется, они, ее дети, совсем недавно страшно чему-то обрадовались.

А, да! Они же должны лететь в Турцию! Всей семьей! Втроем!

К Лесиным родителям, дедушке с бабушкой.

На каникулы.

Вот для чего приходили дедушка с бабушкой! Они все знали! И звали к себе в гости! Как же можно было не понять! Какой надо было быть дурой!

Но этого не может быть! Просто не может – и все!

А – было! Не приснилось же! Было! Только что. Минуту назад. Она все слышала. Своими ушами. И злиться не на кого. Только на себя.

Мама предупреждала!

Папа предупреждал!

Кирпич на голову падал!

Ребята из группы, все четверо, злились! Как они на нее злились! Почему им было все видно, а ей нет? И Катька!

Она вздрогнула от телефонной трели.

«Соберись! – приказала себе. – Ты обязана звучать весело, щебетать, как майский соловей. Кто бы это ни был». Номер звонящего она не могла разглядеть из-за слез.

– Да! – выкрикнула она изо всех сил. Громкий голос всегда звучит бодряком.

– Это я, – сказал Саша буднично. Неужели заподозрил чего?

– Да! – крикнула она восторженно.

– В порядке все?

– Дети рады! – проорала она одним духом, чтобы не услышалось рыдание.

– А сама как?

– Дел уйма! – по-пионерски отрапортовала она. – Бегу!

– Вечером позвонишь? – спокойно спросил-приказал Саша.

– Как всегда! – на одном дыхании поклялась Леся.

И тут же отключилась.

Ливень

Надо сесть на скамеечку, проплакаться как следует. Пусть со слезами выйдет весь страшный обман и самообольщение. На это нужна целая уйма слез. А потом… потом надо думать, как спасаться.

Слез было много. Они падали, как градины. Странные слезы. Не горькие. Как вода. Как много-много воды. Ей такие сейчас и нужны. Мозги промыть, чтоб думалось яснее. Как сильный дождь. Сначала гром, молнии, а потом неимоверный дождь, все смывающий и проясняющий.

А вокруг и бушевал ливень. Леся его даже не замечала. Ей все казалось – слезы. Это такие у нее слезы, ей так надо сейчас. Спасибо слезам, что есть. Спасибо дождю, что есть. Какое это счастье – быть! И как же красиво вокруг! Неимоверно красиво!

Снова затренькал звонок.

Ей уже не было страшно. Она уже другая. У нее новые заботы и дела. Правильные. Легкие.

– Леська! Ты где в самом деле? Я жду, жду, а ты?

Катя-Катерина!

– Катюнь! У меня ЧП! Я никогда не опаздывала и не опоздаю больше никогда. Но сейчас – ЧП!

– Отелло устроило? – прозорливо откликнулась Катя, забыв обиду.

– Не совсем, потом все узнаешь. Я тебе перезвоню.

– Ну, давай, – разочарованно протянула Катя.

Отсидеться

Домой идти она не могла ни под каким видом. Ни под каким! Даже если бы и очень хотела, ноги сами не пошли бы. Отказались бы сгибаться, разгибаться. Не вынесли бы тяжести тела.

Нет-нет! Домой – никак.

Леся с трудом поднялась со своей уютной спасительной скамеечки и неуверенными шажками поплелась по улице. Никто не удивлялся ее виду: не она одна забыла зонтик, многие девицы и дамы производили впечатление мокрых гусынь и куриц. Ливень взялся откуда ни возьмись, среди ясного неба и яркого солнца. Одна Леся знала почему. Но и это было неважно.

Топая по лужам, как в раннем детстве, добрела она до уютной кафешки, в которой так любили поесть невероятные по вкусности пирожные ее дети. Любочка и Яник.

С Сашей, мужем, она там почему-то не была ни разу.

У него не было времени.

Они вообще-то редко общались. Как же редко-то, оказывается! Потом надо будет подсчитать, сколько раз за время их брака он ночевал дома. То есть не дома – у нее, у Леси. У своей второй, нелюбимой жены.

По сути дела, даже и не жены. Терпел ее ради любимой женщины Юли. Старался.

– Заходите, заходите, – приветливо заулыбалась знакомая девушка-официантка. – Промокли же совсем! Идите сушиться, у нас в туалете такие мощные фены!

– Я сейчас пойду, – пообещала Леся, стуча зубами, – только заказ примите. Два больших капучино с корицей, зеленый жасминовый чай, торт «Наполеон», фруктовую корзиночку тоже буду, вареники с вишней, эклер…

– Вам столик на сколько человек? – уточнила официантка.

– На одну меня. И в углу где-нибудь. Чтоб не мешать никому. Я звонить много буду. И это еще не весь заказ – это для начала.

– Промокли! Замерзли! – понимающе закивала девушка. – А хотите, я вам свое полотенце принесу? У меня с собой. Чистое. Из дому принесла. А то как бы не заболеть вам.

Леся, не привыкшая одалживаться и принимать знаки чужого, вполне бескорыстного внимания, вдруг неожиданно для самой себя согласилась:

– Спасибо вам огромное! Давайте полотенце! Я вам потом тоже пригожусь, – зачем-то добавила она словами из сказки.

Ей безумно хотелось людского участия. Ей хотелось чувствовать себя не изгоем, не отщепенкой, подлежащей уничтожению, а нужной, ценимой, принимаемой во внимание уникальной единицей – частью огромного организма, называемого человечеством. И она должна была выкрутиться, выплыть, вынырнуть, выдраться из омута, в который почти дала себя затянуть. Себя и своих детей.

В туалетной комнате она скинула с себя промокшую одежду и растерлась докрасна мохнатым полотенцем с вышитым в уголке уютным клетчатым медвежонком. Ей было плевать, зайдет ли кто, увидит ли ее. Ну и что?

Она промокла. Ей надо высохнуть, согреться.

Нельзя же стесняться себя всю жизнь. Она ничего плохого не делает. Вытирается досуха в женском туалете. И все дела.

В ее объемной рабочей торбе всегда имелась чистая пара белья: Леся любила переодеться после сеансов массажа. Ее работа – тяжелый физический труд, сто потов иной раз сойдет, пока час отмахаешь. Она всегда напоследок заскакивала в душ и переодевалась, чтобы бодрее себя чувствовать. Пригодилось и короткое трикотажное платьице, которое она использовала в качестве спецодежды – удобно, нигде не тянет и очень ей идет. Сейчас, переодевшись в сухое, она сразу успокоилась.

Дела, дела, дела – вот что ее ждет теперь!

Звонки

На ее столике уже стояли две огромные белые чашки с любимым Лесиным напитком. Поднимался уютный парок над тарелкой с варениками. Жизнь прекрасна!

Какое счастье – понимать это!

Какое несчастье – понять это при таких обстоятельствах!

У нее опять защипало в глазах. Пришлось сделать несколько внушительных глотков. Нет! Счастье – все! Все, что произошло! Полное и самое настоящее счастье!

Что было бы, если бы она не услышала разговор Саши с Юлей!

Нет! Об этом она даже думать не будет! Она услышала. И точка! И теперь – слово за ней.

Кому звонить в первую очередь? Все звонки – первоочередные. Тогда – ладно. Тогда – наобум.

Она поспешно набрала номер риелтора, блестяще проведшего всю многотрудную операцию по продаже ее квартиры.

– Олег? Да, я, Лена. Я с плохими новостями, Олег. Все отменяется! Никакой купли-продажи завтра не будет, представляешь!

Леся нервно засмеялась. Видимо, очень достоверно нервно, раз ошеломленный Олег вместо ругани и проклятий на ее ненадежную голову с явным сочувствием вопросил:

– Вопрос в детях, да? Все вроде шло нормально, а меня эта тема просто замучила. Я, между прочим, и покупателю сказал: подождите радоваться, двое несовершеннолетних – всякое может быть! Кто возник-то?

– Муж первый и возник, отец детей! – придумала с ходу Леся. – Узнал, сказать-то пришлось. Ну и говорит, пойду, мол, в суд. Ты, мол, детей квартиры в центре лишаешь, а вместо этого дачу-развалюху им подсовываешь! В общем, скандал был большой, понимаешь? Боюсь я его. Лучше сейчас все это дело закруглить, а то потом и покупателю худо будет, и мне мало не покажется. У него все родственники – юристы. Они мне могилу выкопают – будь здоров! Прав родительских лишат, я это шкурой чую.

Леся врала про юристов очень вдохновенно, взахлеб.

Олег безоговорочно верил. Ему неприятности были нужны, как дырка в голове. Счастье, что на таком невинном этапе срыв произошел. А то бы получила денежки, половину протратила в момент, а из квартиры не выселилась. Началась бы та еще тяжба! И ни комиссионных бы не увидел, ни благодарности! Ой, чур меня! Чур меня!

Он радостно прощался. Навсегда, между прочим. Обещая себе никогда – никогда!!! – не иметь дело с подобными клиентами – себе дороже. Потеря времени.

Леся тоже прощалась с облегчением. Хорошо, что Саша, изображая из себя святого бессребреника, наотрез отказывался хоть как-то участвовать в продаже квартиры: «Это все твое, ты и дела веди, мне ничего не надо!»

Благодаря этому он не знает ни названия конторы-посредника, ни имени риелтора – ничегошеньки.

И какой же это плюс! А она-то страдала от этого! Умоляла вникнуть! Вместе хотелось!

Ну и дешевый театр он устраивал!

Хотя – почему же дешевый? Вполне даже дорогой! Восемьсот тысяч долларов за три никчемные жизни. Зато Юле радости сколько! И кольцо!

Леся глянула на сияющее кольцо на своем пальце. Удачная покупка! Женщина со вкусом к роскоши выбирала! Пусть ей и достанется! Обязательно! Как утешительный приз…

Следующим на очереди был Валера.

– Слушай, – сказала она тоном очень спешащей деловой женщины, – у меня проблемы. Надо решить. Только быстро. У тебя как со временем?

– В каком смысле? – ошарашился Валера.

– В смысле – ближайшая неделя свободна или нет?

– А что? – тянул волынку ничего не понимающий собеседник.

– Дело такое. Я собиралась послезавтра с детьми в Турцию лететь. По путевке. На две недели. А у меня облом. В театре не отпускают, вплоть до увольнения. А как мне увольняться? И что я детям скажу? Они полчаса назад до потолка прыгали от счастья, что в Турцию летят, а теперь – фига с маком. Нечестно это. Я думала, если у тебя время есть, ты бы полетел с ними завтра в Египет. Прямо завтра, а? Чтоб им не обидно? Я дам денег. На неделю на троих, а?

– А почему не в Турцию? – недоуменно спросил Валера.

– Я тебе потом все расскажу, ладно? Подробно все объясню. Сейчас только скажи мне: ты сможешь?

– Смогу, – сказал вдруг Валера. – И денег мне твоих не надо. Давай полечу с ребятами. У них паспорта, значит, есть?

– Только что получили, – подтвердила Леся.

– Я вообще-то хотел тебя просить, чтоб ты их через месяц со мной в Берлин отпустила. Выставка там у меня. Боялся заикаться. Думал – откажешь.

Эх, Валера, Валера! Если б ты знал, что через месяц нас могло бы уже и не быть на белом свете!

Сколько же страданий способны принести упрямство и глупость! Вот и Катерина, и ребята, как сговорившись, твердили одно, а она…

– Но ведь можно и сейчас, и через месяц, да, Валер? Они хорошие. Они заслужили. Главное, чтоб по-быстрому билеты на чартер какой нашлись.

– Это я сейчас гляну, у нас агентство туристическое прямо во дворе. Перезвоню. Жди, – обрадовался Валера.

Только она отключилась от Валеры, телефон запрыгал, завибрировал, запел. Леся чуть не поперхнулась. Номер незнакомый. Сюрпризов не очень сейчас хотелось. Она прокашлялась, придала голосу энергию счастья:

– Алло! Слушаю вас внимательно!

Смех должен звучать в ее голосе, голубиный смех любящей и любимой женщины.

– Егорова? Это ты, что ль, веселишься там? – послышался хриплый баритон режиссера.

– Я веселюсь, – ответила Леся, стараясь не сбавлять обороты. Тренироваться надо сегодня весь день, чтоб к разговору с Сашей получился своего рода навык счастливого и благополучного звучания.

– Правильно веселишься! Молодец! Я тоже веселюсь!

– А что случилось? – не поверила Леся режиссерскому хорошему настроению. Привыкла искать подтекст в интонациях начальства.

– А что случилось? Ничего не случилось, – запел руководитель театра упоенно. – Были мы влюблены, а любовь не получилась!

– Красивая песня, – отреагировала Леся.

– И песня красивая, и жизнь начинается красивая, – пообещал режиссер. – Во Францию в августе едем! Со спектаклем моим любимым! Поняла, Егорова? И ты едешь, и не надейся, что отлынишь!

– Кто ж от такого отлынивает, вы что? – обиделась Леся.

Она поняла, что режиссер малость перебрал от счастья и теперь делится положительными эмоциями с членами коллектива.

Ну и денек сегодня!

Совершенно особенный, уникальный денек! Такие один раз за всю жизнь приключаются.

У кого-то раскручивается карьера, у кого-то ломается жизнь! И начинается новая! Совершенно новая начинается жизнь!

– Сегодня день необычный! – крикнула она в трубку. – Я под дождем промокла и сижу теперь в кафе. Вокруг куча пирожных, и я их все съем. Одна! Счас еще коньяку закажу, за наши успехи!

– Правильно, – одобрил режиссер. – Наш ты человек, Егорова! Мой человек! Тебе надо перестать зажиматься – в тебе творчество кипит! Ты – сила!

– А детей, – вспомнила вдруг Леся, – детей я куда дену?

– С собой возьмем кучу детей. На автобусе прокатим по всей Франции! Ты у нас не одна с детьми. Всем надо. Вот так, Егорова! Готовься!

– Ура! – завопила Леся.

Жажда жизни переполняла ее.

Жажда жизни вперемешку с ужасом.

– Мне еще коньяку! – помахала она рукой официантке. – Такая новость: во Францию на гастроли едем! Надо обмыть! Только немножко.

– От простуды тоже хорошо, – подтвердила правильность выбора добрая девушка.

Леся даже не успела хлебнуть «средства от простуды», как позвонил Валера:

– Нашел, Леська! Такой вариант горящий! За гроши! Только вылет в шесть утра, представляешь! Но отель – мировой, экскурсии там всякие. Я взял! Ты не передумала?

– Я не сумасшедшая, Валера, – горделиво сообщила Леся. – Я такими вещами не шучу.

– Кто вас, баб, знает, когда вы шутите, когда нет? – философски прокомментировал бывший муж.

– Ты давай скорее детей собирай. И обрадуй их. Скажи: через месяц они с тобой в Берлин, а через два – со мной по всей Франции прокатятся!

– Вот жизнь у них пошла веселая! – удивился Валера.

– Ты собери их вещи, – велела Леся, – уведи к себе. А я поздно вечером к вам зайду: попрощаюсь. Я им одну фотосессию обещала устроить в самолете, когда про Турцию говорила. Постараюсь вечером осуществить. Спасибо тебе, Валер! Ты даже и не знаешь, что для меня сделал! Как узнаешь, ахнешь!

– Лучше не надо. А то я уже наахался, – испугался Валера, прощаясь.

Леся хлебнула коньяку.

Так. Дела разгребались.

Детей Валера увезет – тут она спокойна. Квартира не уплывет от них, накрывшись медным тазом. Это сделано. Что теперь?

Можно, конечно, просто спрятаться на время, потом подать на развод, затаиться. У Саши исчезнет резон ее убивать. Он испарится из их жизни. Наступят порядок и покой.

Однако другой голос, жесткий и справедливый, объяснил Лесе, что никакой покой не наступит.

Юля уже нацелилась на деньги. Она и так несколько месяцев страдала, деля своего мужчину с чужой бабой-идиоткой. Но у нее была цель! И если она поймет, что идиотка ее переиграла, она это так не оставит. Леся, вполне возможно, у них не первая. Методы, скорее всего, отработаны. Потерпят, переждут, зубами поскрежещут, а потом уничтожат и ее, и…

А Саша – муж. Сделают ему стопроцентное алиби: туже Турцию, к примеру. Милиция потыркается-потыркается и успокоится. Все пойдет своим чередом.

И ему, Саше, по закону достанется наследство. Ее квартира, дача опять же! Это всего лишь вопрос времени.

Она отложила свою погибель, но не избежала ее! И радоваться рано, да и нечему. Еще и Валеру подставят как-нибудь.

Убил, мол, он, Валера, и жену бывшую, и детей из ревности ко второму мужу. Переклинило – и убил!

И ведь все поверят! С удовольствием! Ведь логично-то как!

Может, в милицию пойти? Рассказать все? Может, у них там похожие дела есть? Нераскрытые? И они даже обрадуются, что вот она пришла и пролила свет на те, предыдущие случаи! И поймают неуловимых преступников! Но Лесе в тот же миг вспомнились скучающие лица милиционеров, расследовавших кражу папиной машины.

Как же! Разбежались они слушать, как ненормальная баба возводит поклеп на своего мужика! Чем она докажет? Разговор телефонный изложит? Даже не телефонный разговор, а обрывки бессвязные.

Это слышать надо! Это так не передашь! Милиция! Может, у Саши там лучшие друзья, с которыми он поделиться пообещал? Почему нет? Вполне…

Телефон снова запел.

– Мам! Ма-ам! Тут папа! Он говорит… – Любочка, ничего не понимая, хотела получить подтверждение от мамы.

– Папа все правильно говорит, Любик! – подхватила Леся. – У меня такие спешные дела в театре появились, ты не представляешь! Мы все вместе в августе во Францию поедем! Но сейчас мне здесь надо быть. Обязательно!

Вам в Египте понравится! Все говорят: там класс – море, рыбы, пирамиды.

– Но ты же обещала, что мы в самолете с «Гав-боями»! Я уже всем девчонкам позвонила! Они мне не поверили! И сейчас получается – я врунья, да?

– Нет, – отказалась Леся, – не беспокойся. Фото будут. Сегодня! Я им сейчас позвоню, договорюсь. Так что собирайтесь по-быстрому, вам завтра рано лететь.

– Ура! Пока, мамуль! – возликовала дочка.

План рождается

Леся снова хлебнула коньяку и откусила кусок эклера.

У нее начал проступать в голове некий сценарий. Наверное, бредовый. Но он назойливо вырисовывался как единственно возможный. Возникал и возникал. И никакой внутренний голос не прогонял его и не приводил доводы против. Совсем наоборот: второе Лесино «я» даже подбрасывало дополнительные детали, придававшие сюжету все больший реализм.

Мыслила она четко и логично. В голове только немножко шумело. Наверное, так действовал коньяк. Она порылась в своей безразмерной сумке и выудила оттуда визитки с заветными номерами звезд шоу-бизнеса. Надо взмолиться, чтоб ребята сфотографировались с Любой и Яном.

Но главное не в этом. Главное: она должна им все рассказать. Как ни противно, как ни стыдно, но должна. Только они смогут ей помочь! Одна она не вытянет. Точно не вытянет. И времени осталось совсем впритык.

Пока в трубке раздавались гудки, она подумывала, не отключиться ли ей. Лечь бы головой на столик, вздремнуть… Утро вечера мудренее… Проснется со свежими силами…

– Ну! – крикнула трубка голосом Рената. – Опомнилась? Сообразила, что к чему? Куда подъехать?

И тут Лесю прорвало. Какая-то пружина внутри лопнула окончательно.

– Р-натик! – завыла она пьяным воем. – Ой, Р-натик! Пр…пр-ежжай скорее! Он нас убьет! М-ня! Люб-бочку! Яню!

– Где ты?! – взревел Ренат.

– Тут, – обнадежила его Леся.

Рыдания душили ее, сдерживаться больше не было никаких сил.

– Всех позови, пожалуйста! – попросила Леся. – Я р-сска-жу… Такое!..

– Где ты? – повторил Ренат.

Лесе удалось выговорить адрес своего убежища.

Ренат тут же прервал разговор.

Пьяной Лесиной хитрости хватило все-таки на то, чтобы позвонить Валере и велеть немедленно явиться в кафе с детьми и фотоаппаратом. Она даже усилием воли подтянула собственную несколько разлаженную дикцию до почти нормальной. Во всяком случае, занятый сборами детей Валера ничего подозрительного не заметил.

Леся быстренько слопала фруктовую корзиночку, которая сначала двоилась, не желая лезть в рот, но потом угомонилась и залезла. Потом похлебала чаю. Вроде полегчало. Во всяком случае, реветь ей больше не хотелось и поспать за столиком – тоже.

НАС НАДО УБИТЬ

Фотосессия

Когда у входа в кафе появилась живописная группа, состоящая из участников знаменитого поп-квартета, ее собственных детей и первого мужа, Леся уже чувствовала себя уверенной и вполне готовой к решительным действиям.

– Ребята, у меня очень важное дело к вам. Без вас я пропаду. Больше обратиться не к кому. Если можете, снимитесь сейчас с моими ребятами. Это – важнее не придумаешь. Все поймете потом. Простите, ладно? – попросила Леся недоумевающих парней, на лицах которых уже начало проявляться что-то вроде возмущения, мол, неужели Леська их зазвала в кафе ради фоток и автографов – непростительная шуточка для тех, кого друзьями считают.

И все же они согласились, куда деваться. Тем более вид у подруги был явно неадекватный. Разъяснения требовались.

Валера отщелкал целых 36 кадров. Со всеми вместе, с каждым в отдельности, с сияющей официанткой, которой Леся обещала пригодиться и пригодилась – лучше и не придумать как.

Леся расцеловалась с детьми, пожелала счастливого отдыха. Вечером можно было их не проведывать, все успели сейчас.

«Вы были правы…»

– Чего вызывала? Время-то детское, глянь! – упрекнул Василий.

Часы показывали двенадцать! Всего-то! А столько произошло – иной раз за месяц такого количества событий не наберется. Да что там месяц – с иными за всю жизнь ничего подобного не приключается, и ничего, не жалуются.

– Вы были правы, – решила с ходу порадовать друзей Леся, – все вышло по-вашему. Я, как та самая Кабирия, только еще хуже. Я собственных детей подставила.

Она подробно описала все события сегодняшнего раннего утра: разговор с детьми о Турции, оплату Сашиного телефона, звонок на его мобильный, услышанное продолжение, как Юля сказала, что она больше так не может, а Саша просил только два дня продержаться. Потому что через два дня уже можно будет их убить. Их – это Лесю, Любу и Яника.

– Он сказал: «Ты ее убьешь, раз она тебе так надоела». Я, говорит, все равно с тремя один не справлюсь.

У ребят вытянулись лица.

Некоторое время все молчали. Потом Денис заказал кофе, Ренат – сок, Филя – горячий шоколад, а Василий – минералку с газом.

– Ну, что, будешь верить своим в следующий раз? – укорил Денис.

– Будет, будет! – заверил Василий. – Уже вон верит до дрожи! Я б на ее месте вообще бы уделался, если б о себе такое услышал.

– Афганский ветеран, ежик без ножек! Парашютист, в одном месте глист! Четыре ордена Мужества! Чему тебя только родители учили! – принялся за старое Ренат.

– Они не успели. Я одна с тринадцати лет, – призналась Леся.

Раньше эту тему она предпочитала не раскрывать.

– Вот это да! И молчала! – Ренат был потрясен. – Да тебя надо было точно запереть сразу после развода. Нет, до развода. Женщина, когда одна, такое натворить может…

– Это не всякая, Ренатик. Это я особо везучая такая.

– А ты и правда жутко везучая, Леська, – подал голос Филя, – и никакая ты не Кабирия. Кабирию этот ее хрен умудрился-таки обобрать. Спасибо, в живых оставил. А ты! Ты сподобилась такой разговорчик услышать – мечта поэта! Так что ты – везунчик номер один из всех, кого мне доводилось видеть. Дай за тебя подержаться!

Филя потянулся тощей рукой в Лесином направлении.

Леся протянула руку навстречу.

– По-хорошему, эту парочку мочить надо. Представь – убийцы! Нормально! Вот живем! Сижу, пью кофе, а рядом Леська, которую законный супружник прикончить планирует. Потому как ее хата стоит больших денег. Просто как, а? – застонал-запричитал Денис.

Видимо, только сейчас до них начала доходить ситуация во всей ее красе и очаровании.

– Детей молодец, что в Египет отправила. Сама домой – ни ногой. Я тебя устрою жить в одно уютное место. Без тебя им ничего не обломится. А там посмотрим, – рассудил Ренат.

Леся слушала его, как мать слушает вполне разумный лепет младенца: слушает, гордится, а знает все равно гораздо больше, поэтому может позволить себе добрую снисходительность и мягкую улыбку.

– Я, Ренат, рассуждала так же. Просто я больше времени с этой информацией живу. И за то время, что я тут одна сидела и пирожными утешалась, мне много мыслей в голову пришло. Например, что, как мы ни прячься, рано или поздно они нас найдут. Детям в школу надо будет, мне на работу. И все такое. Пришьют нас. У Саши будет алиби: Турция или что-то еще сварганит. Юля, типа, вообще никакого отношения к делу не имеет. Подкинут улики на Валеру, я так чувствую. Он тут прямо напрашивается. А потом безутешному вдовцу Саше перейдет нехилое наследство. Он же мой самый близкий родственник юридически!

Так что прятки тут не помогут. Тут другое надо сделать!

– На развод подать сегодня же! Сейчас же! – приказал Василий.

– Правильно мыслишь, – одобрил Филя. – День сегодня будний, загсы работают, слетай, заявление подай, чтоб в случае чего фиг ему досталось.

– Хорошенькое утешение! – порадовалась Леся. – В каком это «в случае чего»?

– И через загс не получится, – уточнил Василий. – Это если бездетная пара вдвоем по общему согласию разводится, можно через загс. А если Леська одна пойдет, так это только через суд. Зато в суде можно будет написать подробную заяву про измену мужа и про услышанный разговор. Поэтому, мол, не только не прощаешь измену, но и опасаешься за собственную жизнь и жизнь детей. Это надо сделать сегодня же. Просто надо – и все. Не ради «в случае чего», а ради порядка и законности.

– Хорошо, – согласилась Леся, – это я сделаю. Не сегодня, так завтра суд работать будет. Обязательно пойду. Но я тут придумала одну штуку. Я просто уверена, что надо все устроить именно так, как я скажу. Только помогите мне, пожалуйста, не отказывайтесь.

Вот послушайте: нас надо убить! Они обязательно должны убить нас завтра! Это самый правильный выход!

ИДЕИ И ДЕЙСТВИЯ

Пусть все сделает

– Вы же сами видите, что прятаться, скрываться – это все временно и ненадежно. Они озвереют только. А если подстроить так, что будто бы они пришли и постреляли нас, они отвяжутся.

– А вы что, лежать по кроватям в бронежилетах будете? – с круглыми от заговорщицкого ужаса глазами прошептал Филя.

– Кто это «вы»? – уточнила Леся. – Дети с Валерой завтра с утра окажутся далеко-далеко. Убийство, как я поняла, планируется на ночь с завтра на послезавтра.

– То есть ты бы завтра получила денежки за квартиру, сложила самое ценное в чемоданчики, улеглась бы баиньки, а ночью заявился бы твой благоверный, тихонечко бы вас прикокошил, а сам с денежками и вещичками взмыл бы на железной птице в направлении Средиземного моря, – установил истину Василий.

– Угу, – кивнула Леся.

Ее снова начало трясти. И ей было совершенно плевать, заметно это кому-то еще или нет.

– Вот я и подумала: пусть. Пусть сделает, как запланировал. Застрелит, убежит, улетит и будет скрываться, чтоб за убийство не арестовали.

– Мысль – что надо! – постановил Денис. Он нервно постучал пальцами по столу и пропел тихонько:

Можешь, когда захочешь,
Нервы ты мне щекочешь,
Мне без тебя капут,
Останься тут!

Филя, с энтузиазмом подстукивавший ритм рождающегося на глазах хита, тут же продолжил:

Мысль твоя – что надо!
Ну-ка, уделай гада!
Мне без тебя компот
Не льется в рот!

– Нормально, – одобрил Ренат, – только вместо «останься тут» лучше: «с тобой sehr gut».

– Ты не обращай внимания, – посоветовал Василий, – это у них реакция на стресс. Тут же начинается творческий процесс. О! Видишь! И у меня пошло-поехало:

У меня реакция на стрес-с-с-с!
Начинаю творческий процесс-с-с-с!

Леся терпеливо ждала.

– Идея твоя правильная, – голосом старого большевика из кинофильма тридцатых годов постановил Филя. – И собрание большинством голосов ее поддерживает! Есть кто против? Или переходим к деталям?

– Пошли к деталям, – согласились все.

– Деталь первая: в кого они будут стрелять? Если в подушки с одеялами, я так не играю. Обман раскроется, и игра проиграна.

– Давай сразу все вопросы, – попросила Леся.

Она взяла салфетку и принялась на ней помечать:

№ 1 – тела, № 2 —…

– Номер два, пиши, деньги! – велел Ренат. – Он, как убьет, должен деньги забрать, убедиться, что все путем идет. Но с деньгами мы, кажется, сможем кое-что устроить.

Он выразительно глянул на коллег. Те закивали.

– А я вам тогда про тела скажу: я знаю, кто это будет, – торжественно провозгласила Леся.

– Надеюсь, не я, – кокетливо пискнул Филя, прячась за салфеткой. – Если только афганский ветеран не решит стрелять холостыми.

– Никто из нас! Это будут куклы из нашего театра! Помните, вы же были на спектакле! Я уложу кукол! А? Нормально? У меня уже Люба и Яник есть! С прошлого спектакля остались. Что-то я тогда поленилась грим смывать, первый раз в жизни. На завтра оставила.

И вот – пригодилось. Только под себя куколку нарисую – и порядок.

– А кроф-ф-ф-фь? – капризно спросил Денис. – Не говоря уж о том, что режиссер тебе башку оторвет за порчу реквизита.

– С кровью как раз все просто. У нас знаешь какие кровавые спектакли ставятся! Это продумано до мелочей. У кукол повсюду под одеждой и под паричками прокладываются, если надо по ходу пьесы, такие мешочки с красной жидкостью. Стрельнешь – брызгает кровь. Очень убедительно.

– А если в лоб пульнуть? – дотошно уточнил Денис. – Изо лба ничего не брызнет. Что тогда?

– Уложу их, как сами обычно засыпаем: носами в подушки. Затылки – самая удобная мишень. Тела под одеялами, попал – не попал, не видно, а тут – хлоп! Одним махом…

– Ну, Леська, тебе и подфартило! Все прямо под тебя устраивается! – удивился Василий. – А вот что было бы, если бы ты не в театре работала?

– А что было бы, если бы я за Сашу замуж не вышла? «Бы» в реальной жизни не существует. Есть только то, что есть. И тем, что есть, надо пользоваться, чтобы спастись. Так что ты там про деньги говорил? – обратилась она к Ренату.

– Деньги у нас, между прочим, есть! – объявил он. – Миллион долларов, сотенными купюрами. Фальшивые. Лучше не вглядываться. А мельком если – в самый раз.

– Там вместо президентов – наши портреты, – похвастался Денис. – Как родные! Нам специально сделали для концертов: народ развлекать. Кидать должны были со сцены. С подсветкой! Красиво – жуть!

– Пусть эти бумажки в сумочке он и забирает. Нам и половины хватит для публики. А потом еще напечатают: у нас такие спонсоры – ого-го! – принялся мечтать Филя.

– Нет, – задумчиво произнесла Леся, – деньги – это хорошо, но как-то надо детали отшлифовать. Потому что есть еще пункты непродуманные.

Смотрите: № 3. Они наверняка захотят избавиться от трупов. Чтоб их в квартире не было. Тогда никто и искать не станет, да? Уехали – и уехали. Продали – и продали. В общем, это для них самая важная задача после убийства.

Но как только они дотронутся до нас, бедных, так сразу вся подстава раскроется. Надо ситуацию так организовать, чтоб дотронуться они ни в коем случае не успели бы.

Теперь № 4. Деньги. Вот они берут сумку. Любой нормальный убивец, раз уж такое дело спланировал, захочет полюбоваться добычей. А глянут – и сразу все поймут. Никуда не полетят. Останутся. И опять все пойдет сначала…

Далее: № 5. А если они вообще ни в какую Турцию и не собирались лететь? И мне мозги просто морочили? Хотя билеты есть… И у него есть билет, он его, кстати, с собой забрал.

Так вот: я хочу, чтоб они именно улетели в Турцию. На том самом самолете, что и вы. Как-то надо так сделать, чтоб улетели. Чтоб были уверены, что уничтожили нас и что в Москве им оставаться опасно. Чтоб жили себе далеко-далеко и вспоминали наш домашний адрес в кошмарных снах.

– В общем, нужен надежный качественный сценарий, – подытожил Василий, – и постановка без репетиций и саунд-чеков. В моем утомленном мозгу кое-что проклевывается. Давайте мыслить конкретно и быстро. А то Леське в суд надо успеть. Да и у нас сегодня ночной концерт в клубе.

Один ум хорошо, а два лучше. Так гласит народная мудрость. И если следовать ее логике, то пять умов – это такая сила… Спектакль они удумали гениальный.

Для двух участников и минимального количества зрителей. А жаль, что мало кто увидит! Публике бы очень понравилось. Захватывающее должно получиться действие: не оторваться. И главное: слаженность, четкость, достоверность и любовь к деталям. И чтоб ничто не помешало. Ветер чтоб дул попутный, и колесо Фортуны чтоб повернулось, куда просят они, а не их противники.

В суде

Иногда человек проводит несколько дней в полном бездействии. Время идет, будто и нет его: ничего не происходит, ничего не изменяется, словно само небо забыло о тебе. Сегодня у Леси был такой день, когда решить полагалось все предстоящее. И, на ее счастье, как-то все складывалось.

Она успела в суд. Как раз приемные часы были во второй половине дня. Написала подробное заявление.

Отсидела в очереди.

Второй раз уже она в этом самом суде по одному и тому же делу. Развод. Тогда судья долго их с Валерой мурыжила, все давала испытательные сроки, подумать заставляла ради детей. Все равно развели их в итоге.

И прав Ренат, когда говорит, что слишком много женщины на себя взяли. Бывают моменты, когда они не в состоянии посмотреть на ситуацию со стороны, эмоции перехлестывают, справиться с ними невозможно.

Проходит время, становится понятно, каких дров наломала, но не вернешь. Ничего не вернешь. И сыновья растут, на все это глядя. И себя не научаются уважать: с детства за них решает женщина, которой это и природой-то не положено.

Много о чем успела передумать Леся, ожидая своей очереди.

Волшебная лампа Аладдина

Ей почему-то все вспоминался джинн из любимой с детства сказки об Аладдине и его волшебной лампе. Когда-то сказку эту читал ей папа. Тогда главное было придумать кучу желаний, которые мог бы исполнить выпущенный на свободу джинн.

Она все удивлялась глупости обладателя волшебной лампы: на месте Аладдина она бы в два счета распорядилась: во-первых, чтоб ни она, ни ее близкие никогда и ни за что не умерли бы, во-вторых, чтоб все богатства мира принадлежали ей и их ни под каким видом нельзя бы было отнять, в-третьих, чтоб всегда все знать по школьной программе, запоминать за секунду все учебники целиком, решать любые задачки быстрее самой учительницы.

Вот, собственно, и все! Разве мало? Изумительные, правильные, мудрые желания. И потом спрятать эту лампу и никому никогда о ней ни слова, ни полслова!

Позже мама купила огромную долгоиграющую пластинку, на которой всю эту сказку рассказывал знаменитый артист. Что-то было в его голосе гипнотическое: хотелось слушать снова и снова. Каждый раз открывались новые детали и нюансы. Любе и Янику эта пластинка перешла по наследству, они тоже попали под обаяние великолепного рассказчика.

Вот и сейчас в небольшом предбаннике народного суда в голове Леси звучали слова сказочного джинна, случайно освобожденного ничего не ведающим Аладдином из векового заточения:

«Я могу построить город! Я могу разрушить город!»

Обещания эти все вертелись и вертелись в голове, ввинчивались в мозги штопором.

«Я могу построить город! Я могу разрушить город!»

И внезапно до Леси дошло: эти слова могли бы принадлежать ей и сотням тысяч таких, как она, самонадеянных дур.

Растут они себе, подрастают и в определенный момент накачиваются пьянящей уверенностью: «Я все могу! Я знаю все лучше всех! Моя судьба в моих руках! Все у меня будет, как я решу! Я могу построить свой город! Он будет самый прекрасный, самый мой».

И что-то такое себе варганят в соответствии с собственными представлениями о красоте и гармонии.

Вовлекают в это дело ни сном ни духом не подозревающих о гигантских масштабах строительства невидимого града мужчин и других ни в чем не повинных членов семьи.

Горе, когда некая строительница собственного счастья вдруг якобы прозревает: не с тем строит! Не в той команде! И даже не по тому проекту!

«Я могу разрушить город!» – вот следующий тезис, который взрывает весь выстроенный мир.

И – поберегись!

Кто не спрятался – я не виновата! Я все должна поменять, настал момент такой. Потому что я – сама! Я – все могу! Ну, сокрушу пару судеб на своем пути – а как иначе?! А если я в них ошиблась? А если они не правы? А если…

Джинн – это ведь бес! Такой род нечистой силы. Женщина, одержимая гордыней и самоуверенностью, и есть этот самый бес. Бес-обольститель, сильный и могучий до тех только пор, пока не загонят его в лампу, или в бутылку, или еще в какой-нибудь надежный сосуд. Чтоб сидела и не рыпалась.

«Отчего ты сегодня бледна?»

Потом зачем-то вспомнились любимые стихи.

Родители ее были помешаны на книгах, собрали огромную библиотеку. В каждой комнате у них одна стена занята стеллажами. Книги укоризненно толпятся, просятся в руки. Это – лучшие друзья, собеседники, помощники, утешители.

Так говорил папа.

Мама много раз с волнением повторяла предсмертные слова Пушкина. Как принесли его, безнадежно раненного, домой, на набережную Мойки, уложили в кабинете, пытались спасти, дежурили при нем, как состояние больного все ухудшалось и ухудшалось.

Вот окинул Александр Сергеевич затуманивающимся взором полки с книгами и сказал им:

– Прощайте, друзья!

С книгами любимыми попрощался, как с лучшими своими друзьями. А он дружить умел беспримерно.

И вот последние его слова – к самым заветным своим друзьям, остающимся на полках книгам.

Книги заключают в себе души тех, кто их создал. Одна может навеять тоску, другая утешит и развеселит, третья не даст от себя оторваться – так и будешь ходить с ней повсюду, пока до конца не дочитаешь.

Так считали Лесины родители.

Но ей это не особо передалось почему-то. Могла иногда взять с полки книгу наугад, пролистать, не вчитываясь, и тут же поставить на место.

Ну, не всем же любить, к примеру, рыбную ловлю! Кому-то нравится, кому-то – совсем нет. Так и с книгами. Только лет в семнадцать попался ей в руки томик стихов, которые сразу запали в душу, запомнились мгновенно.

Сжала руки под темной вуалью.
Отчего ты сегодня бледна?
Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна…

Ах, как умела передать мельчайшие изгибы женской души Анна Ахматова! Как это близко всем женщинам: измучить, заставить страдать, а потом – пасть в объятия, прильнуть, отдать всю себя: добился, на, бери. Ту, гордую, неприступную. Владей – крепость сдалась на милость победителя.

Начало двадцатого века…

Всего несколько лет до поругания и гибели необъятной державы.

К счастью, будущее пока неведомо. Предчувствия могут одолевать, но видеть детали не дано. Общество живет все еще устоями прошлых веков.

Какой такой терпкой печалью поили тогда девушки своих возлюбленных? Какими словами мучили?

Может быть, сулили:

«Нам никогда не быть вместе. Не суждено».

Или рассказывали о другой, тайной и безнадежной своей любви, заставляя ревновать?

Или просто молча смотрели глазами, полными слез, не говоря «да», ничего не обещая?

Как бы там ни было, напиток под названием «Терпкая печаль» был благородным, не разрушающим мужское «я», хоть и заставляющим душу влюбленного страдать и метаться.

А как же без душевной боли? Иначе не возмужаешь.

Теперь, когда в опустошенных, обездушенных руинах страны поселились потомки тех, кто случайно выжил в беспримерной катастрофе, или тех, кто обещался построить «новый мир», в котором «кто был ничем, тот станет всем», терпкий любовный напиток закономерно изменил свой состав.

Ибо те, старые, рецепты оказались безвозвратно утерянными.

Или души мужские так зачерствели, что мучить их следовало не хрустальными бокалами с благовонным зельем, а ушатами обыкновенного дерьма.

Существует же выражение «словесный понос»?

Это про тех, кто много и неостановимо говорит, говорит, говорит.

Так вот, ведро словесного поноса, наполненное словами и фразами «козел», «ублюдок», «слабак», «урод», «импотент», «лузер», «вали отсюда на хер» (можно сильнее), «иди в жопу» и многими другими по вкусу составительницы, и есть тот самый любовный напиток, тот самый нектар, которым принято теперь поить (и не только поить, но и омывать с ног до головы) своих любимых мужей, партнеров, бойфрендов и просто ухажеров.

Не все почему-то выдерживают.

Мужчины так странно устроены, что, если их унижать постоянно и регулярно, они попросту перестают быть мужчинами.

Да-да, барышни, бабы, женщины и дамы!

В самом прямом смысле этого слова: как мужчины, они уже неупотребимы. Один важнейший элемент выходит из строя! Не только не хочет, но уже и не может, гад, иметь с вами ничего общего. Тут ничего не поделаешь – природа. И мужчине, которому под видом «терпкой печали» подносят фекалии, ничего не остается, как стремительно покидать свою вторую половину.

Исчезать от нее с концами.

Сжигать мосты, рубить канаты, перерезать тонкие нити и все такое прочее.

И нечего потом сокрушаться и оплакивать свою женскую долю.

За что она мучила Валеру? Что ему доказывала? Зачем крушила то, что сама выстроила таким трудом?

Ума не было, чтоб понять. Совести не было, чтоб постыдиться. Смирения не было, чтоб замолчать вовремя, чтоб поставить себя на место другого человека, которого сама заставила разделить свою судьбу и сама же за это принялась мстить.

И сейчас… Да, ей было стыдно.

Она была самой себе противна со своей любовью к Саше, со всей этой омерзительной покорностью и кротостью по отношению к чужому страшному человеку, изначально замыслившему воспользоваться ею, как половой тряпкой, как унитазной щеткой.

Заявление

Судья была та же самая, что разводила их с Валерой. Наверное, красивая в обычной жизни женщина: глаза огромные, четкий овал лица, пышные каштановые волосы. Но сейчас лицо ее портило выражение усталости и некоей официальной скуки, которое присуще обычно дамам «при исполнении». Лесю она тут же признала, к сожалению.

– Ну, с чем на этот раз пожаловали? – спросила она строго, протягивая руку к Лесиным бумагам. – О! Опять заявление о разводе! Ты смотри, как у некоторых хорошо получается!

Судья обращалась к секретарше, которая, как и положено, находилась за соседним столом.

– И что на этот раз не устроило? – сухо произнесла вершительница судеб, вчитываясь в заявление.

По мере чтения лицо ее менялось, выражение официальной скуки постепенно стиралось, уступая место живым, непосредственным эмоциям.

– Ну-ка, ну-ка, устно, своими словами изложите-ка мне, что тут написано. А то глазам своим не верю. Убить, пишете? Убить вас собрался? И детей?

– Да, – ответила Леся, собрав все свое мужество в кулак. С ней не так еще надо разговаривать. Все правильно.

Леся детально (в который раз уже за сегодня) описала содержание услышанного случайно разговора. Поведала о намерении продать квартиру и покинуть отчий дом ради прекрасных неведомых краев. Призналась, что о своих действиях не ставила в известность родного отца детей, что, в общем-то, ввела в заблуждение органы опеки, подсунув им бумаги о возможной прописке детей на даче, которая, в силу своей ветхости, в нынешнем ее состоянии вряд ли могла бы считаться полноценным жильем.

– За любимым, значит, пойти хотели? Любви дождались? – полувопросительно-полуутвердительно произнесла судья. – И законы вам нарушать вполне можно, да? Вы хоть понимаете, мадам (не знаю, как к вам и обращаться, так что уж на «мадам» не обижайтесь), вы отдаете себе отчет, что, не ставя в известность отца детей об их предполагаемом месте проживания, вы нарушали закон?

Или для вас особые правила? Вам, именно вам, можно? Вас законы не касаются? Потому что вы и так хорошая и все знаете лучше всех?

Вы понимаете, что преступления на пустом месте не совершаются?

Вот вас с детьми хотели (и хотят все еще) убить.

Верю!

Ни минуты не сомневаюсь в правдивости вашего заявления.

Но вы осознаете, что сами подготовили почву для преступления?

Любое нарушение закона ведет к еще большему беззаконию. У меня опыт. Двадцать пять лет в органах юстиции. Со следователя начинала, теперь вот в суде. И точно знаю формулу: на чистом месте преступление не вырастет!

То, что вы волей случая разговор услышали, ваше счастье.

А сколько таких, что жизнью поплатились за собственную самоуверенность и доверчивость! Времени нет сейчас рассказывать. И главное – каждая думает, что это с ней не случится, что это все не про нее, что кого угодно обманут, только не ее, умницу-разумницу.

То, что с заявлением сейчас пришли, это грамотно. Хвалю.

Развести немедленно не в моей власти. Хотя и без угрозы убийства случай ваш легкий: детей общих нет, имущественных споров быть не может, ничего вместе не нажили, в браке состояли – всего ничего.

По правилам, которым я обязана следовать, я поступлю следующим образом: вот выпишем повестку в суд вашему благоверному. Вы уж ему ее как-нибудь вручите, если сможете. Если он явится и согласится на развод, тут же разойдетесь, как в море корабли. Но он, скорее всего, не явится, как я полагаю, – судья многозначительно взглянула на Лесю.

Та сокрушенно кивнула.

– В таком случае придете вы в назначенный день одна. Я отмечу неявку мужа. Выпишу новую повестку. Не явится в следующий раз, разведу. Все ясно? Постарайтесь все-таки обеспечить безопасность детям. И себя поберегите. Сами дров наломали, теперь надо напрячься, чтобы достойную жизнь выстроить.

С этим Леся была совершенно согласна. На это готова была отдать все силы.

ДЕДУКЦИЯ

Свадьбу гуляем!

Домой она шла без страха. Деньги за квартиру еще не получены, так что жизнь ее в полной безопасности. Наоборот, злоумышленникам надо пока беречь ее и хранить.

У лифта на площадке повстречалась с соседкой, которую помнила столько, сколько себя.

– Слышь, Лесь, мой-то Колюха завтра женится. Свадьбу гуляем. Так что заходи. Ребят приводи. Своего этого… мужа нового. Шумно будет, учти. Но свадьба – дело такое, сама понимаешь.

– Ой, Оль! Счастье какое! Свадьба! Как я рада, ты даже не представляешь себе!!!

Соседка, конечно, ждала поздравлений, но чтоб такое неприкрытое ликование – этого она и представить себе не могла. Знала бы она, почему так счастлива Леся, у нее бы волосы дыбом встали: свадьба решала все вопросы с выносом их бездыханных тел из квартиры.

Так простенько и со вкусом решился мучивший их вопрос.

– Я, Оль, знаешь, что предлагаю? Давай тут, в нашей нише, поставим большой стол, а?

Как думаешь? Я дам, у нас есть раздвижной. Так стоит – ничего, а как раздвинешь, куча народу усядется. И вот мы этот стол накроем, напитки поставим, легкую закуску, цветы. Тогда, смотри, как получится здорово: гости выходят из лифта, а у них прямо перед глазами праздничный стол. Как такое красивое начало, а? И потом, если кто поднимается ругаться, что слишком шумно: пожалуйте к столу! А основное застолье, конечно, в квартире. Но тут ребята и покурят, и поболтают, если что. Как тебе?

– Ой, Леська! Гениально! Просто гениально! Как это я не додумалась? Красота какая получится!

Ольга тут же захлопотала, позвала кого-то из недр своей квартиры вытаскивать Лесин стол.

Леся достала свой списочек и вычеркнула тему «Тела. Вынос». Тем не менее неснятых вопросов оставалось еще великое множество.

Декорации

Дома она слегка позанималась декорациями к завтрашнему убийству: достала три допотопных чемодана и аккуратно уложила в них старые свои и детские вещи, от которых давно пора было избавиться. Сверху добавила все барахло, подаренное Сашей: джинсы, футболки, свитера, ту самую белую курточку, с которой началась любовь.

Поставила багаж в прихожей, на самом видном месте: она знала толк в штрихах.

Все вокруг должно дышать достоверностью, ничто не должно насторожить Сашу с Юлей, когда они войдут в ее спящую квартиру.

Только закончила с этим, раздался телефонный звонок. Звонила недоумевающая Катерина. За годы их делового общения, перешедшего в дружеское, такого не было, чтобы Леся просто не пришла, не сообщив заранее, не обговорив другое время процедуры. Что-то должно было произойти экстраординарное, ясное дело.

Катя все ждала звонка от Леси с объяснением, но та и не думала звонить. Почему-то этот факт вызывал неприятное чувство тревоги. Не любопытство, а именно тревога и заставила ее набрать Лесин номер.

Сегодня утром, говоря с удивленной Катериной, Леся была уверена: никогда она не расскажет ей о подлинной причине своего отсутствия и отказа от назначенного сеанса. Надеялась, что удастся придумать случайную ерунду и поставить на этом точку. Зачем радовать прозорливую Катю деталями собственной трагедии?

Но сейчас, непонятно почему, Леся неожиданно для себя резонно подумала: «А почему бы и не рассказать?»

– Что у тебя происходит? – спросила Катя строго.

– Приезжай, по телефону об этом невозможно, – предложила Леся.

– Еду, – откликнулась подруга.

Предстояло сделать самое неприятное на текущий момент.

Надо было позвонить Саше и пощебетать с ним о том, как прошел день. Требовалось настроиться на лирический лад, чтобы звучание ее голоса убеждало достоверностью.

Леся умылась горячей водой, потом холодной, потом опять горячей. Нашла старую пластинку, поставила, поплыла музыка, раздалось задушевное пение:

За рекой, за лесом
Солнышко садится.
Что-то мне, подружки,
Дома не сидится.

Сладкая истома,
Черемухи цвет,
Усидишь ли дома
В восемнадцать лет?

Леся упоенно подпевала. Пение ей всегда помогало обрести покой. На этот раз одну и ту же песню пришлось пропеть неоднократно, пока не отпустило что-то внутри и не появилась уверенность, что разговор пройдет как надо.

«Все в порядке, Сашенька!»

Теперь она могла взять трубку и набрать заветный номер.

– Алло! Сашуль? Как ты? Что у тебя?

– Нормально все. А ты? Собралась? Что дети?

– Я вещи наши, самые необходимые, собрала. Чемоданы в прихожей стоят, не споткнись, как приедешь. Дети сегодня у Валеры.

– Это почему же? – с нескрываемым раздражением воскликнул Саша.

– Ну, они потом долго его не увидят. Почему нет?

– И завтра, перед полетом, ты их тоже там ночевать оставишь?! – разбушевался Саша.

Ах, вот что нас беспокоит, подумалось Лесе. Как же! Придут их устранять со своего жизненного пути, а две жертвы отсутствуют. Безобразие какое.

Нет! Не послышалось ей. Все она поняла правильно.

А то все время от времени проклевывалась в голове мыслишка, что как-то не так она подслушанный разговор поняла, не то уловила сквозь Сашино пыхтенье, обманула сама себя и своих друзей, наломала дров с отказом от продажи квартиры, с заявлением о разводе.

Теперь четко осознала: ничего ей не показалось, не померещилось.

– Сашенька! Ну что ты! Конечно же, нет! Но им так хотелось сегодня к папе! Они так просили меня! Напоследок, а? Можно, Сашенька? Ну, скажи, что ты не сердишься, что ты разрешил! Ну, пожалуйста, миленький! А завтра все пройдет минута в минуту! Все будем вместе, на самолет не опоздаем, мы – дисциплинированные, ты же знаешь!

Леся издевательски разливалась соловьем, вымаливала разрешение. Но Саша все принял за чистую монету. Приучила она его к своей рабской собачьей покорности.

– Ну, ладно, чего там, ну, пусть уж побудут.

– Спасибо, Сашуль, что не сердишься.

– Как сделка завтра, все в порядке?

– Все в полном порядочке, Сашуль. С риелтором в последний раз сегодня созвонились, все подтвердили, завтра банк, передача документов.

– Ты бы с кем-то домой оттуда ехала, – посоветовал вдруг Саша, – а то такие деньжищи – стремно одной, мало ли что!

– Да! Да! Я, знаешь, как раз уже договорилась! Только хотела тебе сказать, так удачно вышло: у одной моей пациентки, Кати, ты ее видел, муж – депутат. У него машина служебная, с мигалкой, и все такое. Я ей сказала, что у меня завтра сделка, и она прям твоими словами, твоими словами… И машину предложила прислать. Здорово, да?

– Это хорошо, – обрадовался Саша. – Правильно это.

– И еще хорошая новость: я даже не буду мебель на дачу вывозить, приедет сестра двоюродная, когда мы уже уедем, я ей ключи оставлю завтра запасные, она книги себе заберет, а вещи за это на грузовике за город вывезет.

– Что за сестра? Почему раньше не говорила? – не на шутку встревожился Саша.

– Как же не говорила! Ты что, Сашуль! Ты забыл? Я же тебе рассказывала про то, что опекуном у меня была тетя, помнишь? И что у тети были свои дети, поэтому она не могла все время быть при мне! Помнишь ведь? Ну вот – эта тетина дочь и есть моя двоюродная, даже, вернее, троюродная сестра. Мы с ними не общались после тетиной смерти. Времени все как-то не хватало. А тут она сама чего-то позвонила, ну, слово за слово, я ей и предложила…

– Да, про тетю говорила, вспомнил теперь. Ну, пусть, ладно. Тебе полегче со сборами.

– Вот! И я так подумала! А то я зашиваюсь совсем, понимаешь! Где силы потом взять? Хочется же на новое место в нормальном состоянии переехать, а не как выжатый лимон!

Леся и тут рассчитала фразу. Пусть слышит: она полна надежд на будущее. Она готовится.

Никакой двоюродно-троюродной сестры в природе не существовало. Хотелось бы, но, увы, не было. У тети имелись сыновья, много старше ее, Леси. Им теперь далеко за сорок.

Вернее даже сказать, к пятидесяти. Живут своими семьями и про одинокую дальнюю родственницу не помнят, скорее всего. Была бы сестра, дружили бы, Леся уверена. С женщинами ей как-то легче отношения поддерживать, она бы сама и звонила, и в гости бы звала. А так – нет. Заглохло родство. Но выплыла, когда потребовалось, мечта о сестре, возник ее придуманный облик.

– Ну, ладно, до завтра тогда.

– Я, Сашуль, как с деньгами дома окажусь, так тебе отзвоню, ладно?

– Лады, – ответил Саша и отключился первый.

Ага! Значит, все-таки закралась в его сердечко тревога по поводу того разговора!

Или это Юля что-то сообразила?

Вполне возможно, женщины мелкие детали замечают лучше мужиков. Увидела на постели телефон и забеспокоилась. Ничего, расслабились теперь. Идиотка ничего не слышала, действует по заранее намеченному ими плану, да еще и разрешение на все униженно просит. Куда уж лучше!

«Я так и думала!»

Не успела Леся отойти от разговора, примчалась Екатерина.

– Ну! – потребовала она с порога. – Говори! Что он сделал?

Ведь вот какая ясновидица! Уверенно так выпалила: «Что он сделал?», никакого другого варианта даже не предусматривая.

Леся, как автомат, монотонно, но подробно изложила все детали и события.

– Я так и думала! – сквозь зубы прошептала Катя. – Я в последнее время все представляла, как он в тебя стреляет. Из пистолета целится. Уже маньячкой себя считать начала. Какое мне, думаю, дело до Ленкиного мужа? Нравится – пусть живут. А как вспомню о тебе, так пистолет вижу, ну что ты будешь делать!

– Именно пистолет? – насторожилась Леся. – Не душит, не ножом бьет, а именно пистолет?

– Ну да! Пистолет! А что?

– Да мы тут все гадаем, как они нас убивать будут. Нам бы лучше из пистолета. Тогда все устроится. Совпадет, как надо.

Леся изложила детали их с ребятами плана.

– Да, – подтвердила Катя, – я видела пистолет. И только. Но давай порассуждаем. Это же им самое удобное. Пиф-паф – и готово. На расстоянии, без нервов. Если душить, тут могут возникнуть сложности. Ну, кто-то вырвется, закричит. Вас же трое, а их двое. Одного кого-то могут упустить. И потом: вряд ли эта ваша Юля за такое возьмется. Тут сила нужна. Или она баба-богатырь?

– Нет, худая такая, маленькая.

– Вот! Теперь ножи. Можно, конечно, ножами, но тоже – не женское это дело, а он сказал: «Ты же и убьешь». Скорее всего, пистолеты. Так почему-то кажется. Ему на рынке своем пистолет прикупить – как пачку сигарет. И, по логике вещей, пистолеты эти должны быть у тебя дома. Уже. Потому что смотри: если они сейчас и вправду в Турции, то оружия у них с собой нет, так? В самолет с оружием не просочишься. А убивать они отправятся сразу, как прилетят, да? Значит, им удобнее всего, чтобы пистолеты лежали бы уже у тебя и тихо ждали своего часа. Давай поищем, что ли?

Вдруг Лесю озарило. Она вспомнила! Ведь в том услышанном ею разговоре Саши с Юлей было именно про выстрелы.

Надо же – поначалу эта деталь из головы выскочила. Ошеломлена была главным… Как там он Юле сказал? Что-то такое, что, мол, она же, Юля, и пульнет в кого-то из них! Кажется, именно в нее, Лесю. Получит свое заслуженное и выстраданное удовольствие. Именно «пульнет»! Как же можно было забыть такое?

Все правильно! Пистолеты! Надо искать пистолеты дома!

А вот до этого Леся почему-то не додумалась! Казалось бы, чего проще, порыться в его вещах, поискать какие-нибудь улики в собственном доме! Но на это ума не хватило. Возможно, в другой ситуации, со спокойной головой и она бы сообразила предпринять то, что с такой легкостью выдала сейчас Катя. Да уж очень много свалилось на нее сегодня.

– Просто так все перекапывать не будем. Давай опять порассуждаем, – велела Катерина. – Куда-то далеко он это засовывать бы не стал, чтоб зря время не шло, когда они придут преступление совершать. И место такое должно быть, куда ни ты, ни дети не полезут. Просто ни к чему вам туда лезть. Где-то в районе входной двери. Ну, говори мне сама, предлагай варианты.

И до Леси дошло.

– Есть такое место! – вскрикнула она. – Я знаю, где это!

Она ринулась в прихожую, к вешалке.

На самой верхней полке возлежал черный «дипломат», давно принесенный Сашей, еще как только они поженились. Он сам ей показал содержимое: куча непонятных деловых бумаг. И дети видели, что ничего интересного там нет. Саша еще спросил, где бы ему портфель устроить, чтоб и не мешал никому, и под рукой всегда был. Леся и указала на полку. Шапки туда не закинешь, высоковато. А для чемоданчика с бумагами в самый раз: встал на цыпочки, руку протянул, подтащил к себе, другой рукой поддержал, и готово.

Значит, тогда уже все продумал до мелочей. Неужели прямо сразу, с первого дня? Конечно, а как же иначе! Давай совершай открытие за открытием и благодари Бога за то, что дал тебе такую возможность.

Леся подпрыгнула и дернула «дипломат» за ручку. Он плавно сполз со своего законного места. Катя помогла поддержать: тяжеленьким оказался портфельчик с бумагами.

Почему-то они не стали открывать его у двери, потащили на кухню, уложили на стол.

– Лишь бы только заперт не был, – зашептала Катя, делая какие-то магические пассы над черной кожаной поверхностью.

Замочки легко открылись. Они, переглянувшись, подняли крышку.

Все совпало! Все, как и было просчитано.

Два черных орудия убийства, ничем не прикрытые, лежали на дрянном махровом полотенце. Вот и все дела.

– Дедукция, Ватсон! – восхитилась собой Катерина.

Лесю зазнобило.

Они осторожно закрыли «дипломат» и водрузили его на прежнее место.

– Ах, какая прелесть! – принялась напевать сияющая Катя. – Мы знаем, они – нет! Ну не прелесть ли?

Леся вытащила свой списочек и вычеркнула пункт под названием «Орудия убийства».

ЯРКИЕ ШТРИХИ

Дети

Катя добавила еще несколько ярких штрихов к их плану. Теперь, глядя на подругу в деле, Леся хорошо понимала, почему той удавалось все, что бы она ни задумала. У нее был дар: редкий аналитический ум, и пользовалась она им не в теории, а на практике. И, что особенно важно, не после того, когда поменять ничего уже нельзя, а до. Таким умом обладают шахматисты.

Катерина решила остаться у Леси на ночь: муж все равно был в отъезде, а тут она могла бы очень даже пригодиться.

После ночного концерта подтянулись «Гав-бои», притащили с собой кучу аппаратуры и друга-специалиста по ее установке.

Леся шепотом, чтоб не услышал посторонний человек, копавшийся в шнурах и проводах, доложила ребятам о достижениях: свадьба у самых ее дверей (подарок судьбы) и найденное оружие (результат Катиной дедукции).

Все шло по плану.

Уснули они в четвертом часу ночи и спали как убитые.

Проснулась Леся от настойчивой телефонной трели. Глянула на часы: до двенадцати проспали, ничего себе!

– Алло! – поспешно отозвалась она.

– Мамуль! Мы долетели! Тут классно! – послышался возбужденный голос сына.

– Как же я рада! Какие вы молодцы, что сразу звоните! – Леся сразу окунулась во весь ужас вчерашнего дня.

Дети далеко. Их не достать. Все – это самое главное.

– А папа где? – спросила она.

– Тут, рядом. У нас, мам, номер просто огромный! Море из всех окон видно!

– Здорово! Ты мне папу дай, сынок.

– Что, Лесь? – раздался Валерин голос.

– Спасибо тебе, Валер, – проговорила Леся. – Прилетишь, я тебе многое должна сказать. Я вчера на развод подала. Ты это должен знать, это важно.

– Ты уверена? – осторожно удивился Валера.

– Да, уверена. И не бойся ты, я назад тебя затаскивать не собираюсь. Тяжело тебе было со мной. Прости меня, если можешь. И спасибо, что с детьми помог.

– Что значит «спасибо», они такие же мои, как и твои. Не нужна мне твоя благодарность.

– Все равно спасибо. Я тебе все расскажу, когда вернетесь, ты поймешь тогда.

– Смотри, дров там не наломай, – предупредил прошедший суровую боевую школу семейной жизни бывший муж. – Ас разводом… может, и правильно. Дети его боятся, Леся. Сами мне сказали.

– Да! Они правы. И больше его в их жизни не будет. Звоните почаще!

– И ты нам звони!

Невыносимо стыдно было слышать правду о страхе детей. Какое же ослепление нашло на нее! Как жила она эти месяцы, не видя, не понимая того, что испытывают самые главные люди ее жизни. Те, кто называл ее не просто мамой, а лучшим и верным другом своим. Те, за кого жизни бы она своей не пожалела…

А выходит – не жалела она их жизни. Упоенная сбывшимся ожиданием любви, отказывалась видеть очевидное.

Бедные дети! Как они стремились уйти из комнаты, когда там восседал Саша! Их чистые сердца были чуткими и зрячими, они пытались приспособиться к любимому человеку матери, любя и жалея ее.

А сами жили в гнетущем предчувствии.

Сейчас все виделось ей с беспощадной отчетливостью.

Спокойное утро

Они устроили себе великолепный завтрак. По времени даже обед. Катерина вызвала шофера и велела закупиться по списку. Теперь они наслаждались бутербродами с икрой, свежей душистой колбаской, пышным теплым хлебом.

Потом Катька велела Лесе сделать ей массажик: она уже вчера настроилась, тело ждало положенной процедуры и не дождалось. Теперь у него серьезный стресс. Конечно, нельзя было доводить до такого кошмара бедное Катькино тело.

Подруга расслабилась, и Леся вместе с ней, занятая привычной работой.

Они по очереди приняли душ. Оделись.

Пора было звонить Саше с отчетом о привезенных деньгах. Ужасно не хотелось ломать комедию. Было огромное желание набрать номер и выдать, как она прекрасно умела, все, что она о них, сволочах и подонках, думает. Проорать этой преступной мрази, что ни хрена у них не вышло и не выйдет. И пусть себе ищут другую дуру, а она не дура. И что пусть будут благодарны, что живы остались: это она их может у двери с пистолетами встречать и пальнуть в их тупые кочаны. И у нее есть такие друзья, от которых у них земля под ногами загорится.

Нет, это – самое легкое. Так не годится. Надо собраться и довести дело до конца.

Она снова использовала привычное свое лекарство: завела пластинку и принялась подпевать, удивляясь, что и Катька подтягивает, тоже знает слова:

Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?

Эту песню в ее семье особенно любили. Это была память о деде-фронтовике, которого Леся слабо помнила: он умер, когда ей было лет восемь. Но когда она подпевала знакомым словам, ей всегда казалось, что откуда-то изнутри, из того места, где живет в человеке душа, доносится не только ее, но и сипловатый дедов голос:

Сказал солдат: «Прости, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой!
Хотел я выпить за здоровье,
А вышло вот за упокой».

Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд.
А на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.

Все! Ей – жить. И ее детям. По-людски, достойно. Как дед прожил. И э т и м она не уступит!

Куча денежек и депутат

– Алло! Сашенька! Дела – полный порядок! Все успела, все устроила! Квартирки больше нет! Зато денежек – куча.

Саша одобрительно хмыкнул.

– Так долго все тянулось – ужас! Каждую купюру проверяли, представь! Просвечивали, чтоб не фальшивые. Несколько сотен не приняли. На всякий случай. Ну, покупатель, конечно, тут же заменил. Но я упарилась вся.

– Машина была? – поинтересовался Саша. – Дал депутат машину?

– А как же! И не только машину дал, но и сам приехал, представляешь! Он такой у Катьки хороший, такой заботливый! Представь, времени не пожалел!

– Да, это редко такое встретишь! – протянул Саша.

Лесе казалось, что она слышит еще чье-то дыхание. Наверняка и Юля слушает-наслаждается. Ну, пусть порадуется.

– И знаешь, что он предложил? И я согласилась! Ты только не ругайся, Сашуль! Я не сразу согласилась, но подумала и решила, что это – самое правильное и надежное. Он завтра за границу летит, в Цюрих, приблизительно в то же время, что и мы. И у него депутатская неприкосновенность. Он сумку с нашими деньгами через таможенников спокойненько пронесет, нам и волноваться не надо будет. А то вдруг досмотр? Мы же с тобой все думали, как провозить будем! А тут – сам Бог послал!

– Где деньги?! – рявкнул Саша так, что Леся вздрогнула.

Ах ты, бедняжечка! Забеспокоился, болезный, о денежках! Уплыли – не догонишь! Ах ты, мой малюточка!

– Сашенька, ты только не волнуйся, а выслушай внимательно. Деньги у него. И это правильно. Очень правильно. Ты успокоишься и поймешь. Он мне дал расписку на депутатском бланке. С подписями свидетелей. Что он на сутки принимает от меня на хранение определенную сумму. Сумку я на замочек заперла, ключик у меня. Завтра пройдем таможенный и пограничный контроль, и он отдаст тебе сумку. Я ему твой мобильный дала, чтобы мы не растерялись в аэропорту. Пусть все через тебя идет, ладно? Я же детьми буду занята, от них не отойдешь… И специально особую примету сказала: у тебя на левом мизинце будет надето кольцо с сапфиром, которое ты мне подарил. Он это кольцо сегодня на мне видел, его ни с каким другим не спутать. Ты зайдешь с ним в мужской туалет и в кабинке откроешь сумочку ключиком, на денежки глянешь. Где еще уединишься, как не в туалете? Я с ним в женский не пойду, не так поймут. Вот я и решила, что пусть он тебе все передаст! Ну как?

Саша ответил не сразу. Усваивал информацию. От ужаса безвозвратной потери переходил к ликованию.

– А если он залезет в сумку и все деньги упрет? Ты об этом не подумала? Они, депутаты твои, – первые воры! – Сашин голос звучал напряженно, но чувствовалось, что гроза миновала.

– Он же расписку дал! И ты проверишь в туалете! И потом: знаешь, что такое для него эти деньги? Это как десять баксов для нас! Он же олигарх! У него миллиарды! Он при «трубе», ты это понимаешь! Ты из-за десяти баксов станешь друга обманывать? К чему ему мараться, когда столько людей при сделке было, и все видели, все знают! Ну же! Саша! Что ты?

Я специально для тебя вот сейчас кладу на столик в прихожей расписку, ключик, кольцо, чтоб ничего не забыть утром. Ты, как приедешь, сразу их возьми, вдруг я спать буду, как в прошлый раз? И мне спокойней, что ты теперь за все отвечаешь.

– Ну, ладно, может, и к лучшему. Может, и правда, так спокойней. А у тебя его мобильник есть? – обеспокоился Саша вновь.

Этот вопрос Леся предусмотрела.

– Я его тут на бумажке записала, рядом с кольцом лежит. Но это только на самый крайний случай, ладно? Так просто не звони, неудобно. Он большую любезность нам делает.

– Да что я, не понимаю? – отозвался Саша уже вполне обычным своим тоном.

– Я тебе перед твоим вылетом еще позвоню, Сашуль. Скучаю, сил нет, – сладостно призналась Леся.

– Ладно, давай, – послышался ответ.

И тут же – отбой. Вот ведь: научился отключаться, как приперло! Сейчас будут с Юлей обсуждать все «за» и «против». И поймут, что против-то и нет ничего. Одни только «за». Деньги через границу перетащит депутат. Получать их будет Саша. Леся, по их расчетам, уже отойдет в мир иной. Кому ж тогда получать, как не Саньку?

Она повернулась к Кате, показала большой палец: сработало!

– Заглотил карась приманку? – удовлетворенно спросила Катя.

Это была ее идея с депутатом, деньгами, распиской. Лесе принадлежал лишь штришок: кольцо с сапфиром на левом мизинце. Маленький, но выразительный штришок, как она любила. Оставалось ждать вечера.

Куклы

Ровно в девять, сразу после спектакля, Леся заглянула в комнату главного. У него, как обычно, дым коромыслом, толпа народу. Она прорвалась и по-быстрому изложила просьбу:

– Мне бы трех куколок домой свозить, а? До завтрашнего вечера. Потом верну.

Она бы и так могла с помощью ребят погрузить кукол в машину и отчалить. Но это был бы непорядок. Произвол и анархия. Без спросу умыкнуть что-то всегда было выше ее сил.

– Что ты все выдумываешь, Егорова? – любовно глядя на нее, спросил режиссер. – Все творишь, изобретаешь?

– Варианты грима хочу разные попробовать, – уже вполне привычно принялась изворачиваться Леся. – В тишине, покое, при домашнем освещении. А то у меня в каморке свет – не очень-то, сами знаете.

– Бери! – торжественно дозволил главный. – Хоть всех забирай! Мне для тебя не жалко.

– Спасибо! – крикнула Леся уже на бегу.

Вася и Денис помогли ей загрузить главных героев предстоящей инсценировки в машину. Леся заранее принесла куклам-детям одежду своих детей. Куклы сидели в машине, совершенно не отличимые от обычных мальчика и девочки, слегка взъерошенные, удивленные, любопытные, капельку усталые. Куклу-себя Леся убрала в чехол, дома как следует над ней поработает.

По пути она инструктировала ребят. Надо просочиться сквозь свадьбу так, чтобы никто их не признал, а то поймают, заставят пить и петь.

Василий понесет куклу-Лесю. Перекинет ее через плечо, как куль, и прекрасно дотянет.

«Любу» и «Яника» возьмет Денис. Надо так их тащить, будто они в восторге повисли на своем старшем друге, не пускают его, мешают идти, а он тащит из последних сил, потому что игра у них такая. Леся спокойно поднимется вслед за ними. Прошмыгнет в открытую дверь.

Отопрет им всем Катерина.

Она дома ждет.

Главное – позвонить условным звонком, таким: два длинных, пять коротких и снова – два длинных, пять коротких.

То, что свадьба в разгаре, слышно было уже на первом этаже: нестройное пение, хохот, смех доносились вполне явственно. Леся отправила ребят первыми, все вместе они в лифт не помещались. Стоя в ожидании, она прислушивалась, не раздадутся ли какие-то новые звуки – приветственные крики например. Но шум был относительно ровным и однородным.

Наконец, лифт вернулся за ней.

Наверху ее поджидала веселая раскрасневшаяся соседка Ольга – новоявленная свекровь.

– Леська! Солнце! Заждались! Мы тут все без тебя выпили и съели. Звонили тебе, звонили, дома – никого, представляешь!

– Представляю! – засмеялась Леся. – Я вообще-то с работы.

– Ну да, знаю! Но забыла. А тут у меня вообще глюки начались: перебрала на радостях.

Представляешь, вот только что: я стою в своих дверях, вон там, за салатом ходила, на этот стол чтоб поставить, и тут открывается лифт, а из него… ну, как его, певец этот, группа такая смешная, «Гав-бои», вот! И один из них, не вспомню сейчас, как зовут, тащит на себе твоих ребят. Они визжат, отбиваются, хохочут, повисли на нем. А он, бедный, тащит их домой.

Вот как работает человеческое восприятие! Пятьдесят на пятьдесят. Все заметила: и Дениса, и Любу с Яником, а потом еще половину и домыслила. Придумала визг, хохот, игру. Потому что вся в игре сейчас. В празднике. И мыслить может только в этом направлении. И это здорово!

– Все правильно увидела, Оль. Почти. Ребята были у Валеры. А теперь его друг их домой привел. Он и вправду на этого певца похож, все говорят.

– Ну, значит, не глючит! Значит, можно продолжать гулять. Так ты зайдешь?

– А как же! Только на минуточку. Завтра вставать рано. И Саша еще не вернулся. Он поздно ночью вернется. Ты уж его особо не пои, если встретишь.

– Ой, нужен он мне больно! Валерку бы поила, а этого… Ты уж прости, Лесь. Чужой он какой-то.

«Не буди…»

Дома Леся первым делом отзвонила Саше: он вот-вот должен вылетать, как бы телефон не был уже отключен.

– Я уже в самолете сижу, вырубать мобильники велят, – поведал муж.

И правда: звуковым фоном шли инструкции стюардессы по технике безопасности в воздухе.

– А мы спать ложимся. Устала – сил нет. У нас тут свадьба, Олин сын, соседкин, женился, гуляют – ужас. Шум невозможный. Я сейчас таблеточку приму, чтоб до утра без просыпу. А то лететь потом. Ты уж меня не буди, как вернешься.

– А то! – пообещал Саша.

Она подумала: «Вот и все. Это последние слова, которые я услышала от него. Больше нам говорить не придется. И, может быть, он там, в своем самолете, тоже так подумал. Неужели ему меня ни капельки не жалко? Хотя… Он на охоте. Охотникам жалость неведома. У них может быть только радость добычи или досада, что упустил зверя».

Потом она все подготовила, включила музыкальный центр с привычными ночными звуками моря и криками чаек, потушила везде свет, оставив тускленький ночничок при входе в спальню, чтоб было удобнее целиться в красиво уложенную на высокую подушку голову куклы-Леси.

Они тихо вышли из квартиры наружу. По счастью, их никто не заметил.

Катерина увезла ее к себе. Они завалились спать и спали крепко, как в детстве.

ВЕТЕРАНЫ

Все!

Утром Леся, проснувшись, первым делом подумала: «Все! Нас уже убили! Кошмар позади».

Глянула на часы: в это время они должны были бы зарегистрироваться на рейс.

А вдруг она все навыдумывала? Вдруг Саша ищет ее и ничего не понимает? И не собирался он ее убивать? И все ей прибредилось?

Прилетел усталый и лег спать рядом с куклой. Она просила не будить. Он берег ее сон. Прикорнул рядышком и уснул тихонько. Спал-спал, проснулся: «Леся, пора!» А там… Вместо Леси… Манекен! И вместо детей – тоже! И он решил, что они, москвичи поганые, поиздевались над ним, как другие изгалялись перед этим над его жизнью.

Хлопнул дверью, ушел. И все это наделала она со своим психозом, со своим безумием.

Скорее всего, так оно и есть.

«Я могу построить город! Я могу разрушить город!»

Опустошение навалилось невиданное. Все краски поблекли. Сама, своими руками, в один момент разрушила то, что ценила и лелеяла в душе, как самое прекрасное и небывалое.

И вдруг трезвый голос внутри произнес: «Зачем убиваться-то? Ведь лучше сначала кое-что выяснить».

Она быстренько набрала номер Рената.

– Все в порядке, Леська! Сумку он получил. Заперся в кабинке. Вышел довольный, как Микки-Маус. Можешь спокойно заселяться домой. Жди нас. Подробности узнаешь, как вернемся. Все – отбой!

Ей не приснилось! Ей не показалось! Она все правильно тогда услышала. И поступила правильно.

Но радости не было. Она чувствовала слабость и усталость, как после тяжелой болезни.

Непарный шелкопряд

К моменту возвращения ребят из Египта она уже почти освоилась с новым своим положением.

Одинокая самостоятельная женщина. Вполне состоявшаяся: на работе ценят, деньгами себя и детей обеспечивает.

Все у нее в порядке. Даже вот не убили – а могли. Сумела выкрутиться.

Значит, живучая. Прошла, кажется, самую суровую школу биологического отбора. И ей, как представителю определенного вида флоры и фауны, надо, наконец, про себя понять: вот такая она уродилась – что-то может, а что-то – никак. Работать – может, с детьми – может. Но пары ей не будет никогда. Она – непарный шелкопряд. И им есть место на планете Земля. И такие пользу приносят. А даже если и без пользы: зачем-то ведь она определена жить? Вот и надо ценить то, что есть.

Только без содрогания не вспоминался открывшийся взору натюрморт, когда она, вернувшись от Кати, вошла в свою спальню: разметавшиеся по подушке русые волосы, красные пятна на них, на белье, на обоях. Детская, которую «взял на себя» заботливый Саша.

На месте кукол вполне могли бы быть они.

Пятна легко смылись. Куколок она привела в порядок. «Бы» в реальной жизни не существует. И все же… Все же… Как бы суметь все забыть, стереть из памяти…

Кино

Они собрались вшестером в ее гостиной: ребята, Катя и она, Леся.

– Что сначала? Рассказывать или показывать? – предложил на выбор Василий.

– Давай по порядку, – попросила Екатерина. – С того момента, на котором остановились.

– Тогда смотрим кинокартину. Называется «Ночи Лесиндии». Слова и музыка народные. Сценарий и режиссура – совместные.

Смонтировано нами в нечеловеческих условиях.

Фильм захватывал с первой секунды. С того момента, как Саша и Юля оказались в прихожей. Изображение получилось нечеткое: света явно не хватало: тускло светила маленькая настенная лампочка у зеркала. Зато хорошо слышен был каждый шорох, даже довольно слабые звуки свадебного гуляния и вздохи морского прибоя с Лесиных колыбельных дисков.

– Вот оно, – раздался Сашин шепот.

Это он кольцо увидел на столике.

Зашуршал там чем-то: явно убирал расписку депутата. Потом потянулся к полке, где дожидался его верный портфель-«дипломат». Юля стояла тихо. Готовилась, видно.

Выдержанная женщина. Достойно себя ведет, не суетится. Настоящая боевая подруга.

– Что это там шебуршится? – только и спросила.

– А это она себе звуки моря всегда врубает, чтоб лучше спать.

Юля ничего не ответила. Приняла к сведению.

Они покопошились над «дипломатом». Раздались щелчки: оружие подготовили к бою.

Пошли. Четко так, отработанно. Видно, не раз заходила в Лесину квартиру Юля: хорошо знакома была с местностью. Репетировали, скорее всего, не раз, чтоб без сучка, без задоринки вышло.

– Ёп-тыть!!!

Это Саша о чемодан ударился. Бедненький. Она же его предупреждала: не споткнись!

Волнуется, снайпер афганский. Хоть и четыре ордена Мужества за плечами.

Остановились. Переждали. Двинулись.

Юля, как и мечтала, стреляла в Лесю. Очень буднично, ничего захватывающего.

Под карканье чаек и баюканье океанского прибоя приблизилась, нацелилась и пальнула в затылок. Один раз.

Голова дернулась. Кровь брызнула, полилась. Кукла лежала неподвижно. Мертвое тело. Юля чуть постояла, не приближаясь. Просто послушала, не застонет ли жертва. Два слабых хлопка послышались со стороны детской. Один за другим. Юля направилась туда.

– Готовы! – в полный голос, не таясь, сообщил Саша.

– Уходим, – приказала Юля.

– Чемоданы взять хочешь? – уточнил Саша.

– Мне ее барахло не нужно, – отрывисто отказалась меткая стреляльщица.

– А хотела, – упрекнул подругу орденоносец-парашютист.

– Идем, – велела Юля. – Пистолеты убрал?

– Ну! – отозвался Саша.

– Глянь, там нет никого на площадке?

– Вроде нет.

– Все, выходим, пока гости выпивать не набежали!

– Вот тебе и кино! Короткометражное.

– Там есть еще кадры, как он в детей стреляет, – подсказал Филя, – можно показать. Хотите?

– Нет, – в один голос отозвались Леся и Катя.

В хронологическом порядке

– Тогда докладываем дальше в хронологическом порядке, – начал Василий. – Мы больше всего боялись, что они трупы расчленять захотят. Пилить, рубить, кромсать, в морозилку засовывать.

Убийцы сплошь и рядом так делают. Может, кстати, они это поначалу и предполагали, кто их знает. Но уж больно устали. Летели почти четыре часа, волнение опять же. Тут свадьба соседская до самой квартиры расползлась. Решили, наверное, оставить все как есть и просто сделать ноги побыстрее. Тем более что утром предстоял еще перелет, а до него деньги надо было в аэропорту заполучить.

Короче, тут нам повезло. Мы сидим в машине, смотрим: они вышли из подъезда, как белые люди. Вальяжные такие, спокойные. Без багажа. У нее сумка через плечо, у него – «дипломат» в руке. Прошли через двор.

Он «дипломат» – раз – и в мусорку. И скрылись в ночной мгле. Мы подъезжаем к помойке, забираем портфельчик, открываем: там орудия производства. Тут мы застремались.

Че делать? Закрыть и снова на помойку шваркнуть не позволяет гражданская совесть: кто-то после нас подберет и в ход пустит.

Ехать с «дипломатом» в машине может оказаться себе дороже: ночью знаешь как останавливают и шмонают! И неважно им, известные мы, популярные. Только еще хуже будет.

Пресса шум поднимет.

Потом окажется, что у этих пистолетиков такое темное прошлое, что мама не горюй. А мы к нему, стало быть, будем причастны.

В общем, мы обобзделись, но решили ехать. Едем и дрожим. Эти спокойные выходили, заметь. Троих, типа, замочили и идут – гуляют.

А мы, на страже твоего покоя, гоним и стремаемся, как зайцы.

Короче, домчались до моста, останавливаемся на аварийке, вываливаем в воду железо, «дипломат» пустой просто так кидаем на тротуар, подкатываем к Кутузовскому: патруль! Мы сидим в шоке. Они нас обстоятельно обыскивают. Поздно! Им бы минуты две назад с нами повстречаться. Было бы, о чем говорить. Отпускают несолоно хлебавши.

Аристарх наш, звукорежиссер, в это время заявляется в твою квартиру снимать «показания счетчика», то есть видеозаписи смотреть, как что получилось. Ну, что получилось, вы видели. Везет весь материал к Филе на хату. Мы уже, кстати, рубимся. А нам, заметь, лететь еще! Цени!

Мы скидываем фильму на диск, кое-как спим пару часов, одеваемся в спецодежду и валим в Шереметьево. Проходим все контроли. Видим твоего издалека: заметно психует. Тут Аристарх ему звонит со своего мобильного.

У него номер засекречен. Зачем – непонятно. Мы, как видим надпись, что номер засекречен, сразу знаем: он. Но тут солидно должно было выглядеть. В общем, Аристарх делает металлический голос и заявляет:

– Звоню от депутата такого-то. Он в салоне VIP. Поручил мне передать вам кое-что. Поднимите-ка левую руку вверх, покажите мизинец. Не вижу, не вижу. Так, лучше, хорошо, порядок. Пройдите к мужскому туалету, в первой кабинке справа, на унитазе найдете сумку. Взяв сумку, на ее место положите расписку депутата. Вы никого не увидите, но про расписку не забудьте во избежание недоразумений.

«Ага, ага». – Убивец твой заторопился, прям полетел в сортир, будто подперло у него.

Боялся, наверное, что там сумка одна без него заплачет-заскучает.

Ты б еще видела, как он руку тянул! Как отличник с первой парты. Кольцо на мизинчике и так и сяк показывал.

Вбегает. Мы там стоим, типа, по делам: кто руки моет, кто, сами понимаете… Он, что твоя птица-тройка, врывается в кабинку и первым делом спускает воду. Приучила ты его, Леська, для успокоения нервов шум воды слушать! Потом затих там. Деньги, видно, смотрел. Мы не то чтоб волнуемся, но нервы слегка щекочет: вдруг заметит вместо президентов наши ясные лица? А он, скорее всего, только пачки пересчитывал второпях. Там все чин чинарем: в каждой пачке по десять тысяч зеленых. Мы упаковали восемьдесят пачек. Таких новеньких, хрустящих, душистых! Ну, он там посчитал, понюхал, похрустел. Вылез из кабинки, как из сауны, распаренный. Но видно, что полегчало. Отпустило. Идет себе степенно. Расписку, кстати, оставил, не забыл. Все по-честному.

– Ой, что там с ними стало, когда они все эти «деньги» разглядели! – возрадовалась Катерина. – Ой, умираю, но не сдаюсь!

Все, предусмотренное их сценарием, воплотилось в реальность, все прошло как по маслу. Можно было расслабиться, еще слегка посмаковать детали про поднятую руку с кольцом, воду спущенную и все такое прочее. Но Ренат остановил народное ликование:

– Подождите, вы чего! Это еще не все! Вы до конца дослушайте.

– А разве не конец? – подивилась Катя.

– А разве кто-то произнес: «The End»? – удивленно поинтересовался Ренат.

– Нет, – завороженно отказались подруги.

– Тогда слушайте дальше, что вам Василий скажет.

Василий продолжил:

– Заходим в самолет. Мы, учтите, строго-официально выглядим: в темно-серых костюмах, волосы в порядке, как по уставу полагается. Смотрим, парочка сидит себе на своих местах, расслабляются.

Взлетели.

Как только разрешили отстегнуть ремни, мы с Ренатиком двинулись к ним.

Ренат показывает ксиву, удостоверение красненькое:

– Прыгун Александр Игоревич? Прошу проследовать на указанное место.

Он в документ вгляделся, бледный стал до синевы. Думал, скорее всего, куда ему бежать. А куда убежишь? Летим все же. В окошко не прыгнешь.

– Мы хотим вам кое-что предъявить, – объявляет Ренат.

Он идет с нами. При Юле остается Аристарх. Усаживается на Сашино место и высится себе молча. Другого от него не требуется. Мы тем временем сажаем Сашу промеж себя и демонстрируем ему по лэп-топу известный вам фильм о ночных снайперах.

Он, кажется, обосрался. Реально, кроме шуток. В самом прямом смысле. Несмотря на ордена и боевой опыт с девятилетнего возраста.

– Что делать будем, Александр Игоревич? – спрашиваю его горько, но с сочувствием.

– Я арестован? – лепечет герой.

– А как вы сами думаете? – подсказываю я.

Он повесил голову.

– Тройное убийство, заранее спланированное, с отягчающими обстоятельствами. Пожизненное вам обеспечено. А если туркам отдадим (они предупреждены), то – смертная казнь. У них там есть такая статья. Им чужих преступников не надо, своих хватает, – я ему толкую.

– Вы за нами следили? – спрашивает заплетающимся языком.

– Следили, да вот не уследили, – отвечаю сурово.

– А может, мы как-нибудь договоримся? Чтобы вы нас назад отправили? К туркам не отдавали? – предлагает нам спецназовец.

– Пишите чистосердечное признание. И на диктофон наговаривайте. И торговаться с нами не стоит!

Все написал! И она, кстати, тоже! И в устном виде изложили.

Мы сидим суровые, задумчивые.

– А если… если… если… у нас с собой деньги… Может быть, вы их себе, а нас отпустите?

Видишь, молодец какой! Явно у него в ментуре свои люди есть! Он так привычно предложил, по-свойски.

– Ты видел, из каких мы органов? – спрашиваю. – Мы не мусора, ты же особо опасный, международный бандит, сечешь? Мы – неподкупные, не как эти твои кореша-оборотни.

Он сник, а потом опять:

– Там у нас восемьсот тыщ. Может, возьмете – и дело с концом? Вы нас не знаете, мы вас не знаем, а?

– Неужели взяли? Дали себя купить? – возликовала Екатерина.

– Конечно, взяли! Нам-то они нужнее! Нам для концерта, народ веселить! Ты еще послушай, как мы границу пересекали. Предупредили, чтоб не вздумали бежать: турки повяжут и уже не развяжут. А мы, мол, по-умному, по-тихому.

Они слушаются. Думают же, что купили нас за восемьсот тысяч. Прошли паспортный контроль.

– А теперь, – говорю, – давайте ваши паспорта и другие ксивы.

Они подают. И удостоверение ветеранское, твое, Лесь, любимое, тоже сдал.

– Ну, бежите теперь в пампасы. Это все, что мы можем для вас сделать. Живые и на свободе: радуйтесь и веселитесь! Но в посольство наше российское и не думайте заявляться за справкой об утерянном паспорте: вы там в списке разыскиваемых преступников, поняли? Так что, уж перемогайтесь тут, турецко-подданные. Ясно?

Слиняли – мы и глазом не успели моргнуть!

Василий умолк, утомленный рассказом.

Участник Куликовской битвы

– Мне одно непонятно, – Ренат пытливо взглянул на Лесю. – Не могу в толк взять, как ты, нормальная с виду девчонка, купилась на такую туфту?

Он протянул ей красную книжечку с золотым тиснением «Ветеран Афганистана».

– Посмотри: это же липа. Да какая наглая липа! Ты глянь, как тут написано: «Майор зОпаса» – через О! Ты вообще в своем уме? А фота как наклеена! И печати никакой, синим чего-то понамазано для идиотов.

– Я все поняла, Ренат! – умоляюще произнесла Леся.

– Она больше не будет, я за ней пригляжу, – пообещала Катя. – А вот ты мне скажи, ты-то сам что ему предъявил?

– Я? – Ренат горделиво улыбнулся. – Вот, читай в развернутом виде.

– Ух ты! Хайрулин Ренат Наилевич. Майор ФСБ! Особая группа! Молодец, с двумя «п» сумел. А что это за особая группа такая?

– А это такая группа, которая отлавливает четырежды кавалеров ордена Мужества и дарит их чужеземным морям для усиления генофонда! – возликовал Ренат.

Катерина закрыла красную книжицу и с любопытством уставилась на золотые буковки, светящиеся на красном фоне: «Участник Куликовской битвы».

– Специально для тебя, Леська! Последний штрих! Я, как в ларьке увидел, сразу для Ренатика приобрел, – самодовольно похвастался Филя.

Но у Леси было свое представление о последнем штрихе. Как же это она забыла! Именно сейчас самое время. Она покажет, какое оружие было у нее в запасе на самый крайний случай.

Она ринулась на кухню, выставила из бокового ящика старые кастрюли (давно пора повыбрасывать, но ни на что не хватает времени) и извлекла на свет огромную зеленую бутыль. Самое время рассказать друзьям о том, каким средством владеет, чем могла бы себя защитить в случае чего. Плеснула бы на уродов… жаль, они далеко.

Леся с трудом вытащила из горла заветной бутыли плотно сидящую пробку и осторожно принюхалась. Кислотными парами травануться можно еще как!

Странно! Что-то ничем не пахло.

Она внюхивалась уже изо всех сил, не думая об осторожности. Потом капнула прозрачную жидкость в раковину. Невинная капля спокойно потекла к сливу.

Леся тронула ее пальцем: никакого ожога, никакого спецэффекта.

Тогда она налила из бутыли целую пригоршню жидкости.

Вода! Это была вода. Не было никакой кислоты.

Обыкновенной водой спасла тогда тетя Лесин дом. И сейчас, казалось, слышался ее голос: «На себя надейся. Сама себе помогай. Если не ты сама за себя, то кто за тебя?»

«Но если я только за себя, то зачем я?» – вспомнились Лесе другие слова.

Она достала из холодильника бутылку вина. Она была не одна.

Ее ждали друзья.

И много всего впереди.