Кир Булычев

Гений и злодейство

Даже когда мир катится к смерти, когда спасать в нем ничего и не хочется, когда утонули уже все подводные лодки, взорвались последние атомные станции, исчезла любовь и прекратилось деторождение, когда последних детей провожают в последнюю школу автоматчики и устраивают перестрелки с киднепперами прямо возле учительской, когда всех виноватых уже казнили, а невинные сидят по тюрьмам, помирая от голода и болезней, когда армии догнивают в окопах – даже тогда природа способна родить гения.

Другое дело – может ли использовать его погибающая цивилизация или наступает момент, после которого любое ее действие оборачивается ей же во вред.

Это вопрос открытый.

Я не претендую на готовый ответ.

Я лишь могу изложить события, как они были. А вы делайте выводы.

Гений, о котором пойдет речь, родился там слишком поздно, чтобы изменить жизнь. Но он смог изобрести мгновенное перемещение в пространстве и отыскать далеко отстоящую планету, на которой существует разумная жизнь. Больше того, этот гений нашел средство внедриться в тело жителя той планеты, чтобы затем, использовав этот путь, отправить на далекую планету агентов и оккупантов за сырьем и ценной техникой, которая может помочь вести победоносную войну.

Схема, разработанная гением, требовала громадных материальных ресурсов, но отдачи не давала. Видно, потому, что разлад и раздрай на планете зашел так далеко, что путь назад затопило грязью.

Центр Переброски, висевший камнем на шее разоренного государства, пожирал ценные материалы, но все забросы кончались ничем. Агенты, на подготовку которых было ухлопано столько средств, либо погибали в самом начале операции, либо пропадали без вести.

И вот наступил понятный день, когда было решено проект заморозить, а гения отправить на земляные работы.

Узнав об этом от женераля Симки, гений попросил его разрешения провести последний запуск.

Женераль не выносил гения, потому что все женерали не выносят гениев.

– Нельзя, – сказал он, – ты не имеешь чина и даже допуска. Что было правдой.

– Допуска нет, мон женераль, – парировал гений, – потому что вы его вовремя не удосужились оформить. А не удосужились, потому что никогда мне не доверяли.

– Я никому не доверял, – сказал женераль Симка. – Потому и жив.

Женераль закрыл вентиляционную решетку, потому что оттуда тянуло дохлыми крысами. Крысы вымирали, так как даже у них в том мире не было перспектив.

– Я все сделаю лучше, чем ваши офицеры. И вы получите орден. Я умный.

– В этом и беда, – сказал женераль.

– А если я провалю операцию и сгину в просторах космоса – туда мне и дорога. А вы спишете на меня все расходы и перерасходы.

– Инструкцию помнишь? – спросил женераль, которому понравилось предложение гения.

– Помню, – сказал гений. – Вместе ее сочиняли. Женераль сделал вид, что не услышал. Он был службистом.

– По прибытии на место включаете искатель-пси, – произнес женераль. – Как только он обнаружит человека ваших габаритов и физиологии, в котором плохо держится душа, вы проводите над ним операцию по замене разума.

Гений послушно кивнул.

Он сам все изобрел, и женераль надоел ему смертельно. Лучше сгинуть в просторах космоса, чем терпеть этот голос и видеть эту рожу.

Хоть вентиляционная решетка была закрыта, вонь в комнате не уменьшилась. Вернее всего, она была местная, туземная, только женераль ее не замечал.

За бронированным стеклом неслись разноцветные облака. Они были раскрашены химическими выбросами и, пожалуй, остались единственными яркими пятнами в том мире.

– По окончании удачно проведенной операции, – продолжал женераль, – вы выходите со мной на связь, и мы начинаем расширять наше присутствие на планете Земля. С целью дальнейшего захвата, колонизации и мобилизации ресурсов.

– Я понял, мон женераль, – сказал гений.

– Надеюсь, что у вас ни хрена не получится, – сказал женераль. – Такие славные ребята уходили на задание – ни одного в живых не осталось. Кошмар какой-то. И все вы виноваты, ваши провальные изобретения, ваши попытки поставить уши поперек простокваши[1].

– Мне искренне жаль тех мажоров и миноров второго класса, которые не преуспели и отдали жизнь за Родину. Я думаю, что они струсили и сдались в плен.

– Вы мне только попытайтесь сдаться! – завопил женераль. – Тогда не советую возвращаться.

– Я обдумаю ваше предложение, – сказал гений, и легкая хитрая улыбка коснулась его бровей. Женераль понял, что все пропало. Ему захотелось ликвидировать гения, но это не было предусмотрено инструкцией, и поэтому гений остался жив.

По молчаливому соглашению женераль и гений разулись и проползли соединительным ходом в лабораторию имени Второго Контрольного слета.

Женераль помог гению забраться в транстелепортатор и помахал ему единственной рукой в нечистой белой перчатке.

Гений надеялся на то, что женераль не догадался подложить в машину бомбу замедленного действия. И угадал.

Гений очнулся на Земле.

В окрестностях городка Веревкин Тульской области.

Для удачи или провала эксперимента не суть важно, оказался ли он в Москве, Самарканде или Индианаполисе. Главное – достичь Земли в одном куске и отыскать подходящего индивидуума, в котором душа еле держится в теле.

Следует сразу отметить, что это выражение не соответствует подобным выражениям, существующим в земных языках. Нет, индивидуум не должен быть изможденным и чуть живым. Наоборот. Он может физически преуспевать и даже участвовать в Олимпийских играх. Но его телу душа не очень нужна, и соединительные нити прогнили или с детства были слабыми.

Проникнув в городок, гений уселся на лавочку в сквере возле памятника Ленину. Того памятника, который стоит, а не того, который состоит из беленой головы на высоком постаменте и находится за фабрикой-кухней.

Было раннее утро. Мимо спешили люди, кто на службу, а кто в школу. Некоторые женщины шли на рынок.

Гений включил искатель-пси, который представляет собой прозрачную коробочку чуть поменьше спичечной. Она жалко защебетала и должна была дать специфический сигнал в тот момент, когда нужная местная особь окажется по соседству.

Пока что никто не мешал гению наслаждаться свежим воздухом, который казался ему ароматным и душистым, что не было чистой правдой, так как он был смешан с угарным газом и бензиновыми парами, вонью прорванной в соседнем доме канализации, ароматом столовой № 2, в которой как раз собирались выкидывать подгнившую с прошлого года кислую капусту, и всякими иными запахами. Но жители Веревкина, которые либо не замечали таких запахов, либо не обращали на них внимания, не знали, насколько они счастливы с точки зрения гения и его компатриотов, потому что гению давно не приходилось сидеть на улице без противогаза и антикислотного костюма. Ему бы хотелось провести остаток жизни на этой лавочке без еды и сна – только дышать, дышать, дышать… Люди проходили мимо гения и выглядели необычно и незащищенно.

Все они, исключая милиционера, были невооружены. Даже страшно за них становилось. А женщины гуляли настолько беззащитными, что хотелось немедленно над ними надругаться.

Нет, вы не думайте, что гений всерьез намеревался наброситься на какую-нибудь женщину. Только кадровые офицеры безопасности и гвардейцы-охранники получают пищу, которая позволяет им думать о женщинах. Гений не относился к таким ценным лицам и к тому же не выносил вида крови. А ведь вы знаете, что после сексуальных домогательств женщин обычно убивали или она сама убивала насильника. Это зависело от того, кто лучше вооружен.

Впрочем, гений уже года два не видел ни одной женщины нормального облика, если не считать картинок в лживых журналах о хорошей довоенной жизни.

Разве можно считать женщиной сотрудницу вспомогательного корпуса стражей боевого содружества в защитных футлярах и железных масках, вооруженных помойными ведрами и железными метлами? И еще как-то гению пришлось попасть в больницу. Была бомбежка, и тут не разбирались, куда вести пострадавших. А у гения на плече был красный треугольник, означающий «спасать и лечить!». То есть если в бомбежку или во время обстрела тебя ранило, то твое тело положено тащить в госпиталь, а не бросать на улице как обыкновенного человека. Так вот, тогда его сильно ранило, кровь хлестала, его потащили в ближайшую больницу, а это был Шестой экспериментальный районный центр воспроизводства. Гения положили в коридоре и срочно перевязали, чтобы остановить кровь. Он не потерял сознания, а глядел сквозь стеклянные двери палаты, где лежали пристегнутые к койкам матери-кормилицы. У них брали клетки для клонирования, а потом приносили на подкормку младенцев, шестьдесят младенцев за эпизод кормления: разок затянулся из настоящей груди, уступи место товарищу!

Женщины были неприятны, лучше бы и не видеть.

Поэтому и местные женщины вызывали лишь удивление и даже отвращение. Но надо привыкать.

Рядом с ним на скамейку опустилась средних лет женщина с сумкой, полной круглых плодов. Названия их гений не знал. Гений отодвинулся, но, вернее всего, женщина не заметила его. В тот момент он был почти прозрачен и схож с роем мошкары, что вьется у фонаря.

Гений чувствовал, как без подпитки энергия постепенно покидает его тело. Надо было торопиться, а не рассиживаться здесь и эмоционально размягчаться.

Он вздохнул, стараясь собраться с духом, и женщина услышала этот вздох. Она посмотрела в его сторону, но ничего не увидела.

Ах, как она беспечна!

«Она не понимает, что мой долг, долг агента, внедрившись в тело твоего соотечественника, приобщить его к славному сонму строителей завершенного военнизма. Мы сделаем эту Землю филиалом нашего сражающегося братства, мы превратим ваших мужчин в солдат, а для женщин найдем иные, достойные, хоть и не очень приятные, области применения.

Что ж, побеждает сильнейший, в этом закон природы.

Мне жаль вас, потому что я умнее и добрее, чем мон женераль и другие женерали, которые правят нами. Мне вовсе не хочется, чтобы эта пожилая добродушная женщина, что сидит рядом со мной на скамейке, стояла в многочасовой очереди за куском докторской колбасы из гороха и спала в бронежилете, ожидая того момента, когда тебя отправят на минное поле, чтобы своим ненужным телом сделать проход для наших доблестных войск.

А я? Я, если вернусь, выполнив задание и открыв дорожку для проникновения сюда сонма наших агентов, и если меня на обратном пути не прихлопнет мон женераль, наверняка получу орден Почета…»

Но надо было двигаться, искать для себя соответствующее тело.

Гений, схожий с роем мошкары, поднялся со скамейки, и женщина, сидевшая рядом с ним, подумала: откуда столько мошкары, ведь еще не осень?

Стоило гению продвинуться на сто шагов, как его искатель-пси изменил тон.

Запищал, словно его ущипнули. Где-то рядом находился по всем параметрам пригодный для внедрения в него.

Если все будет нормально, то надо будет войти в его тело, ликвидировать в этот момент его разум, его душу, его идеальную субстанцию. И заменить своей.

С телом индивидуума ничего не произойдет.

Понимал ли гений, что намеревается убить человека, ибо исчезновение индивидуальности означает смерть невинного человека?

Я думаю, что он отдавал себе отчет в том, что делает, но, несмотря на свою гениальность, не испытывал угрызений совести.

Его жертве, если можно того человека назвать жертвой, и без того оставалось недолго жить. Непрочная связь души и тела означала либо далеко зашедшую душевную болезнь, либо склонность человека к смерти. Не обязательно к самоубийству. Может быть, тот человек попросту не хотел жить, постоянно и равнодушно. Бывают такие люди. Живут и терпят сами себя.

Вот такой тип сознания вынюхивал искатель-пси. А потом передавал информацию агенту. А уж от того зависело, внедряться ли в жертву или поискать другую, может быть, физически покрепче, помоложе.

Распространенная философия планеты, с которой прилетел гений, не знает категорий типа «совесть», «сострадание» или «любовь к ближнему», потому что эти категории мешают бороться за победу Родины в борьбе с внешним врагом либо с врагом внутренним, который находится на службе международного терроризма.

Облачко мошкары, в центре которого поблескивала стеклянная коробочка размером со спичечную, двинулось к вставшему у витрины охотничьего магазина Семену Шпаку.

Как ни странно, при всем внешнем несходстве гения и Шпака они были кое в чем схожи.

Оба уже почти ничего не ждали от жизни. Но гений не ждал, так как устал бороться с судьбой, злыми силами и несправедливостью. Шпак бороться не пробовал, правда, каждый понедельник с утра намеревался этим заняться.

Во-первых – бросить пить. Во-вторых – бросить курить, в-третьих – выучить английский язык, чтобы уехать в Новую Зеландию и больше никогда не видеть ни Зинки, ни обрыдлой рожи Изи Иванова, в-четвертых – сходить к зубному и вставить два зуба, выбитых по пьянке неизвестно кем, в-пятых… Много ли надо человеку средних лет, типичному осколку империи? Впрочем, осколком Шпак себя не считал и даже некоторое время числил себя в демократах, а потом стал патриотом, что в его жизни ничего не изменило.

Зинка вышла за него по любви. Он был тогда красивым инструктором райкома комсомола с перспективами на область, а она – пионервожатой в школе № 2 без перспектив, но с фигурой. А теперь, спустя пятнадцать лет, она рада бы перейти к кому угодно, но как отыскать в Веревкине достойного? А родственников или начального капитала, чтобы махнуть в Тулу, не нашлось. А теперь Семен трудится в районной газете литсотрудником или корреспондентом, а сам себя называет шефом рекламного отдела, хотя мало кто дает рекламные объявления в газету.

Семен пошел побаловаться бочкаревским пивом – надо чаще встречаться! – но никого в стоячке не оказалось, так что он пил без удовольствия.

И тогда к нему подплыл гений в виде облачка мошкары. Искатель-пси щелкал, как счетчик Гейгера в Чернобыле. Он! Вот-вот душа улетит сама! Действуй! У Семена с утра давило в сердце и еще больше на душе – не мог он вернуться в газету, где вчера вечером вытащил сто рублей из сумочки Кати Корзухиной. А она вошла в комнату. А он не успел положить их обратно. Может, в речку кинуться? Да речка у нас мелкая, загрязненная. И нужны были ему эти сто рублей?

Он решил копить на поездку в Анталию. Но зачем таким образом?

Если она рассказала шефу, если Изя его вызовет… И тогда гений убедился в том, что и в самом деле душу клиента наполняет тупое отчаяние, а его умственные способности настолько подорваны водкой и пивом, бездельем и нелюбовью к человечеству, что готовы вообще испариться.

Хоть бы помереть! – взмолился Семен Шпак и взглянул на небо.

Но на самом деле он помирать не собирался, а просто запрокинул голову, чтобы пиво лучше лилось из горла в горло.

И тут-то гений его взял. Можно сказать, без всякого сопротивления.

Семен Шпак ощутил нехватку воздуха, перехват в горле, дурноту и потом уж страх.

Он выронил бутылку, она покатилась под высокий столик, но Шпак, что удивительно, не стал нагибаться. Он не мог нагнуться, потому что нечто заменявшее ему душу – та нематериальная субстанция, которая кое-как уже сорок с лишним лет руководила его хорошими и дурными поступками, – вышло из него через ноздри и уши и улетело к небу невидимым столбиком пара, чтобы там, в вышине, смешаться с другими частицами душ, ибо на Земле постоянно умирают различные люди и животные, и каждый из них оставляет бренное тело, а остальное улетает вверх. В отличие от распространенных заблуждений, оно не продолжает жизни в раю или аду, а участвует в образовании облаков, а потом и дождей. И чем больше на Земле людей и чем реже они чистят зубы, тем грязнее дожди. Впрочем, в общей массе дождевой воды души составляют не более процента, так что лишь приборы могут угадать, насколько эта вода загрязнена.

Пока не очень.

А вот на планете, с которой прибыл гений, она сильно загрязнена.

Выпав на землю дождем или росой, духовная субстанция многих живых существ участвует в образовании растительного покрова или проникает в глубь земли. В любом случае со временем какие-то частицы этой субстанции попадают в организм человека или собаки, а чаще принимают участие в создании новых организмов.

То есть можно сказать, что буддизм, учащий нас о перерождении душ и вечном круговороте жизни, при котором каждое живое существо, в зависимости от суммы дурных или добрых дел, возрождается вновь в образе человека или пиявки, а в лучшем случае – боддисатвы, стремящегося к полному безделью, то есть нирване, можно сказать, что буддизм в чем-то прав.

Наивность буддизма заключается в том, что духовная субстанция с его точки зрения сохраняет индивидуальность предыдущего носителя. На самом деле Природе безразлично, кто родился на планете и кто родится завтра. Ее цели настолько высоки и далеки от судеб людей, что она не догадывается о существовании этих квантов общей биомассы. Человек не может переродиться в пиявку или боддисатву. Но какие-то атомы человека могут войти в новое создание. Какие – никто не знает. Тем более что атом, как вы понимаете, слово здесь условное – ничего материального в этих элементарных частицах идеального мира не наблюдается.

Так что Семен Шпак в коротких, но страшных муках, которые приходится переживать любому человеку в момент смерти, потерял свою душу, то есть, как вы уже поняли, – условный термин, никак не отражающий всей сути проблемы.

Но он не упал вслед за пивной бутылкой, потому что в момент потери им души в его тело вошла идеальная субстанция гения. Гений прекратил свое туманное существование и с той секунды стал Семеном Шпаком, сорока с лишним лет, никому не нужным и даже никчемным человеком.

Гений был убийцей.

По земным законам он должен быть судим, но таких законов еще нет.

По какой статье он у нас проходит?

Он украл живое тело.

И что потом случилось с телом?

Оно пошло погулять по главной улице.

Оно упало, умерло, ему было плохо?

Вроде бы нет.

Оно звало на помощь? Умоляло о пощаде?

Нет, оно производило впечатление вполне обыкновенного живого человека. И отзывалось на имя Семен Шпак. И даже помнило многое из того, что помнил Шпак.

Но существуют законы Галактики, которые нам пока неведомы. Там, вдали, знают о таком типе преступлений, там за них карают сурово и беспощадно, чтобы неповадно было. Там казнят без всякой надежды на возрождение или воскрешение инициатора преступления, а также нового владельца тела, а также всех, кто проводил техническое обеспечение такой кражи.

Гений слышал о таких законах и пренебрегал ими.

Он достиг того, в чем не преуспели лучшие офицеры Главного штаба. Он – первый из агентов Родины, проникших к цели путешествия. Он сам придумал, он сам изобрел, он сам и исполнил. Поглядим, какие глаза будут у женераля Симки, когда придет сигнал, что канал открыт и готов для прохождения первой партии агентов. Он не переживет. Он застрелится из арбалета.

И тогда – великое единение…

Так думал владелец тела Семена Шпака. И не был уверен в том, что радость по поводу победы его Родины искренняя. Потому он не спешил сообщать о своих успехах.

Сейчас его волновало другое: информации, почерпнутой в мозгу Шпака, было недостаточно. Словно гению досталось полотно с дырами и оторванными краями.

Например, кто идет навстречу и кланяется с улыбкой? Почему у другого прохожего на лице недобрая гримаса?

«Зря ты так себя вел», – говорит третий. А гений не мог вспомнить, что вчера случилось.

Шпак – а именно так мы будем отныне называть гения, ибо он живет в чужой шкуре – направил стопы домой. Он рассудил, что будет легче войти в образ убитого им человека в его доме. Там есть документы, фотографии, любимые вещи, предметы обихода.

Дом оказался длинным, когда-то оштукатуренным деревянным бараком. Он свидетельствовал о равнодушии к людям, столь свойственной не только земным властям. Правда, барак был окружен тополями, а в песочнице возились малыши. Такое у него на Родине давно забыто. А скоро с его помощью исчезнет и здесь. Горько. Почему горько? Разве можно встать на пути прогресса?

Шпак позвонил в квартиру № 2 на первом этаже.

Зинаида была дома, но обратила на Шпака не больше внимания, чем обращают на дождик или сквозняк.

– Чего рано? – спросила она. – Выгнали наконец?

Зина и к сорока годам сохранила крепкую стройную фигуру пионервожатой, соблазнившей Шпака пятнадцать лет назад. Она была на четыре года младше мужа.

– Добрый день, – сказал Шпак. – Сегодня хорошая погода, не так ли?

В любой цивилизации разговор о погоде свидетельствует о расположении говорящего к слушателю.

– Опять напился? – спросила Зина с застарелым раздражением.

– Я не принимал спиртных напитков, – возразил Шпак.

Ему захотелось, чтобы эта женщина, которая является его женой, то есть сожительницей и сексуальным партнером, улыбнулась.

– Улыбка тебя красит, – сообщил он, чем поверг Зинку в смущение.

– А пошел ты! – ответила она. Потом спросила:

– Обедать будешь?

Новый Шпак не знал, что его редко кормили дома, потому что Зинаида полагала, что такой никчемный человек, тем более пропивающий зарплату, лучше уж пусть питается закуской к водке, все равно ничего домой не принесет.

– Большое спасибо, – сказал Шпак. – Я проголодался.

Он и на самом деле проголодался. И не столько ввиду скудности пищи на его родной планете, сколько от волнения. Он забыл позавтракать с утра, и, хоть завтрак был только условностью – чашка пустого чая и две армейские галеты, – желудок требовал этой пищи, он был к ней приучен.

– Спасибо, говоришь? – Что-то смущало Зинаиду в поведении и словах мужа, которого она знала как облупленного и знала, что так он себя не ведет, и если вел, то только сразу после свадьбы. – Ты еще не пробовал.

– А зачем пробовать, если я заранее уверен в твоих способностях.

– Ну ты даешь!

– Ты позволишь сначала вымыть руки?

Зинаида не смогла ничего ответить. Рук благоверный не мыл с той недели.

– Ты заболел? – спросила она.

– Нет. Насморк.

– Тогда мойся. Только с мылом.

– Разумеется, – улыбнулся Шпак.

И тут Зинаида тоже улыбнулась. Впервые за много дней.

О чем Шпак тоже не подозревал.

Улыбка ему понравилась. Это была смущенная, почти робкая улыбка человека, который рад бы смеяться громко и широко, но опасается, что его неправильно поймут.

Мылся Шпак долго.

Это объяснялось просто: он так давно не видел и не пробовал на ощупь или на вкус чистую воду, что не мог насладиться ею. Воду на его родине пили только после многократной очистки, когда от воды как таковой уже ничего не оставалось.

Это была жидкость.

Как вместо супа, второго или компота каждый получал пайку. Или паек, если находился наверху служебной лестницы. Ведь даже среди нищих есть короли, и они кушают голландский сыр, когда остальные помирают с голода.

В шкафчике он отыскал домашнюю рубашку, давно ею не пользовался, но хотелось чего-нибудь чистого. Ведь к хорошему привыкаешь быстро и хочется всегда мыться чистой водой и ходить в чистом белье.

И когда причесанный, отмытый до голубизны кожи, пахнущий Зинкиным шампунем Шпак вышел на кухню, его жена буквально пошатнулась. Такого быть не могло.

Такого на ее памяти не случалось.

Со Шпаком тоже творилось нечто странное и совершенно непривычное.

Он встретился с Зинаидой взглядом и с трудом оторвал его.

Большие голубые глаза в темных, естественного цвета ресницах рассматривали его настолько внимательно и даже упорно, что Шпак задержался в дверном проеме, дыша быстрее и мельче, чем обычно.

– Так проходи, садись, – сказала Зинаида. – Неужели Изю, твоего злейшего врага, выгнали с работы?

– Ты не права, – сказал Шпак. – Изяслав Матвеевич успешно трудится на своем месте.

– Значит, все-таки он тебя выгнал?

– Мне бы этого не хотелось.

В голосе мужа появилась рассудительность и даже расчетливость, словно, прежде чем открыть рот, он прислушивался к внутреннему голосу. А так – весь такой же, даже сивухой немного разит. Значит, с утра принимал.

Семен сел за стол, Зинаида поставила перед ним тарелку. Раньше бы швырнула, кинула, а сейчас не посмела.

Семен зачерпнул ложку супа, медленно покачал головой, держа суп во рту, и проглотил.

Зинаида смотрела, словно он дегустировал вино, выращенное ею на семейном винограднике.

– Знатно, – сказал Шпак. – Чудесный напиток. То есть суп. В жизни не употреблял ничего подобного по сладости ощущения.

– Семен, – тихо сказала Зинаида, – ты здоров? Может, давление подскочило?

– Давление в норме, – ответил муж, как всегда с секунду послушав внутренний голос. – Совершенно нормальное давление. И надеюсь, что в будущем оно не будет выходить из нормы, потому что гипертония чаще всего вызывается неумеренным потреблением алкоголя и жирной, богатой холестерином пищи.

– Вот именно, – сказала Зинаида, которая не раз объясняла это Семену, но он не слушал. А оказывается, запомнил и сделал выводы.

– Ты во мне разочарована?

– Безнадежных людей не бывает, – произнесла Зинаида после паузы. – Добавки хочешь?

– Был бы счастлив.

Котлеты мужу тоже понравились.

Подошла очередь компота. Компот Семен выпил залпом, чем испугал Зинаиду, потому что косточки он забыл выплюнуть. Даже сливовые.

– Ничего страшного, – сказал Шпак. – Выйдут вместе с экскрементами.

– Шутки у тебя дурацкие, – рассердилась Зинаида.

Так всегда со Шпаком. Стоит тебе расслабиться, поверить в возможность исправления этого урода, как он выкинет коленце, и ты понимаешь – случай безнадежный.

– Очевидно, я употребил неточный термин, – сказал Семен. – Ты ожидала слова «дерьмо»?

– Немедленно выйди из-за стола, и чтобы я тебя сегодня больше не видела, пьянь паршивая!

Можно представить себе гнев Зинаиды. Потому что гнев всегда бывает сильнее, если ты расслабился и пропустил неожиданный удар.

– Прости, если не угодил, – покорно произнес Шпак. – А куда мне пойти?

– Сам знаешь. К своим алкашам иди.

И мозг погибшего Шпака подсказал, что алкаши собираются на берегу речки в шашлычной «Английский король». Вот именно так!

Семен не стал спорить, потому что понял, что Зинаида не в том состоянии, когда женщины способны выслушать мужские аргументы.

Он шел по улице. Ноги вели его куда следует.

И тут он увидел киоск «Воды – мороженое».

Вторая сигнальная система сразу выдала ему в мозг ощущение вкуса сливочного мороженого.

Рука отправилась в карман, где лежало восемь рублей, как раз на кружку.

Эти деньги нельзя тратить, потому что человек, пришедший в шашлычную без денег, не пользуется уважением товарищей.

Но мороженого ему хотелось куда больше, чем пива.

– Вы чего, Семен? – удивилась девица, которая продавала мороженое. – Я вас здесь никогда не видела!…

– Захотелось, – кратко ответил Семен.

Он развернул мороженое – конус-стаканчик. Бумажку кинул в помойную урну.

Когда гений был еще маленький и его мама заболела лучевым синдромом, от которого не умирают, но мучаются до самой смерти, его отправили на лето к бабушке, в приморский городок

Камни, тогда еще остававшийся в стороне от боевых действий. И там ему давали мороженое. С тех пор городок этот, попавший под водородную бомбу, исчез вместе со своими обитателями и мороженым, а тоска по детской радости осталась.

И можем ли мы осудить Шпака за то, что он предпочел порцию мороженого обыкновенному пиву, которое и сегодня выдается по выходным всем мобилизованным?

Шпак остановился у забора, вид у него был глуповатый и увлеченный.

Это и привлекло Артема Артемовича Груздя.

Артем Груздь, бывший председатель городской организации ДОСААФ, почетный пионер или красный следопыт, относился к славной когорте разоблачителей. Таких не выносят фокусники. Ибо разоблачитель покупает билет в первый ряд, чтобы в самый драматический момент закричать: «Вы смотрите, смотрите, у него из-под мышки нитка тянется!»

Сплетничают, что известный иллюзионист Дэвид Копперфильд, в отрочестве Коткин из Одессы, убил одного такого разоблачителя, но был оправдан судом присяжных. Но это в Америке, у нас убивать разоблачителей не принято.

Я отвлекся.

А если говорить серьезно, то Груздь – фигура опасная и неприятная.

Артем Груздь мучился бездельем, потому что лето еще не кончилось, дети разъехались на каникулы, женщины и мужчины недостойного поведения нежились на курортах или парились в очередях за билетами домой. Единственная радость – пришедшая утром секретная инструкция…

И тут он увидел Шпака.

Со Шпаком Груздь был во врагах.

Шпак как-то накостылял Груздю, несмотря на общественную значимость Артема Артемовича. Груздь с ним судился, но не победил ввиду отсутствия свидетелей.

Шпак ел мороженое.

Груздь почувствовал, что в этом есть подозрительный элемент.

Шпак никогда бы не позволил себе потратить копейку на мороженое, если неподалеку продают пиво.

– Семен, – сказал Груздь, не подходя близко, потому что опасался провокации, – ты чего делаешь?

Выживаемость в условиях тотальной атомной войны и экологической катастрофы возможна лишь для эмфатов, то есть людей с повышенной интуицией.

Гений, а ныне Шпак, относился к породе эмфатов. Он мыслей читать не мог, потому что это мистика, но чувствовал отменно.

И тут он почувствовал злобу, подозрительность и опасность.

Опасность была каким-то образом связана с мороженым. Почему-то его телу нельзя было питаться мороженым. Гений сделал то, что всегда делал.

Он спрятал мороженое в карман.

– Ты чего? – спросил Семен Семенович.

Недаром Груздь был почетным красным следопытом. Он сразу понял, что дело нечисто.

Сделал шаг к Шпаку и велел ему:

– А ну, вынь руку из кармана.

Шпак повернулся и пошел прочь. Он шел прямо, чуть откинув назад голову, чего никогда не делал настоящий Шпак, но в тот момент Груздь еще не заподозрил подмены, он просто решил, что Шпак рехнулся.

Когда Шпак убедился, что этот неприятного вида грузный старик, на котором все висело – и нос, и усы, и живот, – отстал от него, он зашел в первый попавшийся подъезд двухэтажного барака и стал выскребывать из кармана жижу мороженого и совать в рот сладкие липкие пальцы.

В подъезд вошла тамошняя жиличка Светлана, приятельница Зинаиды Шпак, и поразилась, увидев, чем занимается Семен.

– Ты что, рехнулся? – спросила Светлана.

– Нет, спасибо! – Шпак совсем оробел и, оттолкнув с пути Светлану, поспешил домой.

Его путь был отмечен белыми каплями, брызгами и лужицами – мороженое вытекало из кармана и капало с пальцев. В этом прискорбном виде Шпак и заявился домой.

– Это еще что? – спросила Зина.

– Я купил мороженое, – ответил Шпак. – А потом оно стало капать.

Зинаида была быстра и наблюдательна.

– А зачем ты положил его в карман?

Шпак пожал плечами и опустил взор долу, к маленькой липкой белой лужице.

– Хоть бы газетку подстелил. Шпак молчал.

– Ты же пиво пошел пить?

– Мне захотелось мороженого.

– А потом?

– Потом я ел мороженое, а пришел человек, который стал на меня кричать.

– Кто стал на тебя кричать? Да говори ты, не мямли, что еще за мужик попался?

– Артем Артемыч, – признался Шпак.

Ему пришлось напрячься, чтобы вспомнить злого старика.

– Похожий на моржа, – добавил Шпак и вдруг улыбнулся.

Потому что гений, живший в нем, осознал, насколько смешны и неопасны для жизни события, конфликты и страхи, которыми питаются жители этой планеты. Ну мороженое в кармане… ну старик, похожий на моржа… ну жена ругается…

– А ты не улыбайся, – оборвала этот сладкий сон Зинаида. – Сам будешь пол подтирать.

Гений улыбнулся, да так искренне и даже задорно, что у Зинаиды схватило под сердцем – таким он был в тот первый вечер на танцверанде. И сам забыл потом о такой улыбке.

А Шпак не притворялся. Он не мог и не хотел отделаться от щенячьего чувства свободы. Ну хоть прыгай и виляй хвостом!

Она велела ему раздеться, сама быстренько постирала брюки, а он сидел в трусах у телевизора, смотрел одним глазом футбол, а сам все оборачивался – в открытую дверь кухни ему была видна жена. Жена убитого им человека… и самому себе страшно признаться – желанная женщина.

Он где-то читал о такой ситуации. Но в отличие от того героя он был рад тому, что у Шпака оказалась такая милая жена. Могла бы оказаться стерва, корова, уродина… Ему везет на этой Земле.

А Зинаиду смущало то, что Шпак никуда не уходит из дома. Сидит трезвый, не ярится, порой обернется к ней и улыбается.

Что-то случилось. Серьезное и даже пугающее. Потому что таких чудес не бывает. А если и бывают, то тащат за собой на веревке неприятности…

Подошло время укладываться.

Ну и что, казалось бы?

Сколько лет они ложились в кровать, а за последние три года он ни разу на нее не покусился. Засыпал и храпел. А она толкала его, пугала, даже будила. Он проворчит что-то – и снова храпеть!

В тот вечер Зинаида долго стояла под душем. Она ничего не могла с собой поделать: это был ее первый мужчина, это была первая ночь – ну хоть плачь, хоть смейся!

Она боялась, входя в комнату, что он похрапывает как обычно, что ей все это почудилось. А он не спал.

Свет луны заполнил комнату и отразился голубым огоньком в его глазах, они стали глубокими и загадочными… ну почудится же такое немолодой женщине!

«А я еще молода…»

– Ты не спишь? – спросила она тихо, почти шепотом. Никого рядом не было и квартира изолированная, а она шептала.

И сразу перехватило дыхание.

– Я не сплю. Иди ко мне. Он правильно сказал.

Она сбросила ночную рубашку – зачем ей эта хламида! И голой прыгнула под одеяло.

А он протянул ей навстречу руки.

«Боже мой, я же каждую родинку на его теле знаю и ненавижу!»

Он прижал ее к себе, всем телом прижался и замер.

Он дышал часто, и слышно было, как бьется его сердце. Часто-часто.

Ну, сделай что-то…

Она поцеловала его, нежно и щекотно, сначала в щеку, потом, ощупывая губами его лицо, как слепец, ищущий дверь, она дотронулась до уголка губ.

И он застонал, словно впервые ощутил так близко женщину.

– Я так люблю тебя, – прошептал он. – Я так люблю тебя, что не могу, не смею… я умру…

Наконец-то ее губы отыскали его рот.

Она обожглась от этого прикосновения.

Ей казалось, что она молит его овладеть ею, но губы не могли оторваться от его губ, и вместо слов получилось сладкое, низкое мычание.

Она опрокинулась на спину и потянула его к себе… «Ну ляг на меня! Я не могу больше терпеть эту томительную сладость».

– Я не могу! – закричал он. – Я не могу, не смею, я недостоин.

– Нет-нет, не уходи от меня.

– Я не могу.

– Поцелуй меня в грудь. Моя грудь как у молодой, совсем еще тугая, ты попробуй, ну сделай же мне больно! Ты раньше этого хотел!

– Ты с ума сошла. Я не могу причинить тебе боль, моя любимая.

Зинаида знала, что не выпустит его. Пускай себе рыдает, пускай отбивается, как ребенок, которого притащили в ванную и моют ему под краном измазанную вареньем рожицу.

«Почему я думаю о ребенке, о варенье?»

Она протянула вниз, к его чреслам, полную, совершенную, жадную руку.

Господи, как тверда и упруга его плоть! Только она назвала это не плотью, а куда более откровенным словом.

Теперь не упустить! Он хочет вырваться, уйти от нее. Он с ума сошел! Он же хочет ее так, как не хотел все пятнадцать лет жизни!

Главное – поместиться под ним, почувствовать его тяжесть напряженными твердыми сосками…

– Ох, – прошептала она.

Как он скользнул в нее, как ударил и обжег все внутри! Ради этого мгновения она и живет на свете…

«Еще! Еще, только не спеши, умоляю, не спеши, мой любимый!»

Оказывается, она помнит это слово. Неужели она когда-то называла его этим словом?

Нет, его не удержать! Он так спешит, он бьется об нее, как крупный судак о лед.

Не спеши…

Но последних слов она не произнесла, потому что его желание было настолько велико, что она излилась навстречу ему, будто прорвало горную плотину…

И закричала так, что тут же испугалась – как бы не услышали соседи!

– Прости, – сказал он после долгого молчания, – я, наверное, сделал тебе больно.

– Идиот, – ответила Зинаида. – Мой единственный, любимый идиот.

– Ты куда?

– Мне поздно заводить ребеночка, – откликнулась Зинаида из ванной.

– Почему?…

Полилась вода, она бы все равно не услышала. А Шпак больше не спрашивал. Он боялся вызвать подозрения. Он почувствовал по ее голосу, что вопрос показался ей глупостью, даже, может, шуткой.

Впрочем, опасения Шпака понятны и разумны, потому что на планете гения сексуальные отношения между полами теоретически были возможны, однако не одобрялись. Правда, не всех детей кастрировали в младенчестве – это могло отразиться на их поведении в будущем, тогда как стране нужны дисциплинированные, но агрессивные солдаты и немногочисленные, способные к воспроизведению самки или труженицы тыла.

В любом случае женщина не могла понести от сексуального контакта, она была бесплодной. А мужчины об этом не знали по той простой причине, что подавляющее большинство их за всю жизнь ни одного контакта такого рода не имели.

То, что случилось с гением, потрясло его куда больше, чем Зинаиду, потому что эти невероятные ощущения подарило ему тело Шпака. Впрочем, только оно одно было бы бессильно, так как сам Шпак изрядно поизносился и давно уж предпочитал общество пивной бутылки ласкам надоевшей Зинки. Но ведь для гения Зинаида была первой в его жизни Прекрасной дамой, чистой, нежно пахнувшей, доступной, мягкой… хотя он вряд ли сам смог объяснить все, что происходило в его душе… и в теле.

Он лежал, прикрыв глаза, наслаждаясь легкостью в членах тела, дремотой, мягко обнимавшей его, счастливым сознанием того, что не надо сидеть на табуретке и ждать вечерней поверки и сдачи номера в обмен на завтрашний пароль. «Что делать, мы защищаем Родину!»

Но что с ним происходит? Чего он хочет? Не пора ли выходить на связь с Центром?

Если дезертирство и существовало в его подсознании как некий выход из жизненного тупика, он сам себе в этом не признавался.

Теперь же оно материализовалось в образе этого чистого городка, мирного неба, не замусоренного еще крылатыми ракетами, супа, приготовленного Зинаидой, и ее тела, ее шепота, ее стона…

Настоящий патриот своей Родины не может променять ее на луковый суп. Он сам не переживет такого предательства…

Шпак проснулся поздно, то есть поздно по нормам своей планеты, где побудка точно соответствует восходу солнца, чтобы не тратить энергии на освещение улиц и жилых ячеек. Станет светло – встаем. Стемнеет – попрошу по койкам.

Солнце стояло высоко, и его лучи отвесно били по тюлевой занавеске.

Шпак вскочил в ужасе – обход уже состоялся, и он потеряет такие важные для него очки!

И тут спохватился.

Он же не дома.

То есть он в доме своего нового тела.

– Ты чего вскочил? – спросила Зинаида. Она вошла в комнату, волосы накручены на бигуди – зрелище непривычное, несколько механистичное.

– Что с тобой? – спросил Шпак.

– В первый раз заметил? – добродушно засмеялась Зинаида. Она была в халатике, полная грудь распирала его, в овражке

между грудей поблескивал золотой крестик. Он поднялся и сделал к ней шаг.

– Ну-ну, – Зинаида выставила вперед руки. – И не мечтай. Сексуальный маньяк!

Но не отступила.

А обыкновенному эмфату достаточно клочка чужого чувства, чтобы понять, стоит ли забыть о своих поползновениях или настаивать, словно ничего и не слышал.

Он обнял Зинаиду, и она сказала:

– Глупый, дай хоть бигуди из волос вытащу. Да погоди ты!

А сама занялась не бигуди,– вот какое легкомыслие, – сама раскрыла на груди халатик, чтобы он догадался, как она хочет, чтобы он поцеловал ее в грудь.

– А грудь у меня, – сказала она, – совершенно девичья. Знаешь почему? Потому что еще не рожала… Ой, ну что ты такой настойчивый!

И в этот момент, как назло, позвонили в дверь.

– Не открывай! – взмолился Шпак.

– Нет, это может быть Клавдия. Она знает, что я не уходила. Ей из окна, гадюке, все видно.

Зинаида запахнула халатик и, придерживая его пальцами, побежала к двери.

Шпак сидел на кровати.

Послышались невнятные голоса. К сожалению, слух Шпака далеко уступал слуху, которым раньше пользовался гений. Слух там, дома, вырабатывался как часть инстинкта самосохранения. Опасность можно услышать.

Он хотел подняться и привести себя в порядок. Но не успел.

В комнату вошел пружинистый, быстрый в движениях, словно гуттаперчевая кукла, Изя Иванов. Шеф Шпака из газеты.

– Опять напился, друг любезный! – запел он от двери. Изя думал, что он очень смешно поет.

– И даже не пил, – откликнулась из-за его спины Зинаида. – Поверь моему слову.

– Ах, мы защищаем своего благоверного!

Изя извернулся и ущипнул Зину за бедро. Привычно ущипнул, не впервые. И Шпак понял, что Зинаида делала с этим толстяком то же, что и с ним. И ему стало очень неприятно. Он никогда не подозревал, что человеку может быть неприятно из-за такого пустяка.

– Ты чего пришел? – спросил Шпак.

Зинаида отпрянула в коридор. Ей не хотелось, чтобы Шпак догадался. Хотя, вернее всего, Шпак об этом знал давным-давно.

Он даже почувствовал, как напряглась Зинаида – враждебно напряглась, будто ее в чем-то справедливо обвинили, но ей не хочется признавать свою вину.

– Вставай, собирай себя по кускам, – сказал Изя. – Большое дело есть. Шанс прославиться на всю Россию. Выполнишь – все тебе прощу.

– Надо еще подумать, – мрачно ответил Шпак, – кто кого будет прощать.

– Он офигел, – сказал Изя Зинаиде. – Ты, Зинка, его приструни. Хороший был журналист, надежды подавал.

– Я сейчас приду на работу, – сказал Шпак.

– Можешь не спешить. Я и не надеюсь. К тому же нечего языками трепать. Задание конфиденциальное. Хоть ты и алкаш, но не дурак, цвет мой. Будешь слушать?

– Говори.

Шпак уловил странный легкий запах. На тумбочке у спального дивана стоял пузырек. Красивый пузырек из золотистого стекла. Шпак взял пузырек и вынул стеклянную пробочку.

– Есть мнение. – сказал Изя, – что с нами идут на контакт.

– Кто идет на контакт?

– Некая инопланетная цивилизация, – сказал Изя. – И попрошу без глупых ухмылок.

– Я не ухмыляюсь. – На самом деле Шпак ухмылялся, но причиной тому был запах, исходивший от жидкости в пузырьке. Он не мог оторваться, он не мог поставить пузырек на место.

– Причем есть мнение, что луч, по которому к нам перемещаются засланцы…

– Кто это – засланцы? Изя засмеялся во весь голос.

– Забыл, да? Забыл, что ли?

– Забыл.

– Засланец – это пришелец, который прилетел к нам по заданию.

– А зачем он прилетел?

Странно, но Шпак в тот момент не испытывал тревоги. Как будто эти слова не могли к нему относиться.

– Чтобы нас поработить, – сказал Изя и снова засмеялся.

– Чего гогочешь? – спросила Зинаида.

– Да мы сами кого хочешь поработим. А самих себя – тем более, разве не так? Дай тебя порабощу!

Он демонстративно приставал к Зинаиде, но его забавляла перемена в его сотруднике. Как будто Семен переживает, морщится, недоволен – даже смешно. Раньше даже поощрял и подговаривал, понимая, что если Изя увлечется Зинкой, ему, Шпаку, будет легче – начальник, любовник жены, неизбежно становится покровителем мужа. Об этом даже писали в художественной литературе.

– Я понял причины твоего прихода к нам, – туманно сказал Шпак. – И я вскоре приду на службу, чтобы выяснить детали, а сейчас мне надо одеться.

Новый взрыв хохота.

– Господин граф, я потрясен вашей щепетильностью. Может, мне покинуть вашу опочивальню на время эксгумации?

Гений не все слова понял – возможно, их не понял бы и Шпак. Но решил игнорировать Изю. Встал, сунул ноги в ботинки.

– Мы рассеянны, – сказал Изя, показав на ботинки. Шпак в растерянности поглядел себе на ноги. Все в порядке.

Ботинки надеты.

– Пошел, Изя, пошел! – Зинаида выталкивала главного редактора из квартиры, слишком привычно и даже интимно. Гению захотелось убить Изю – чувство, совершенно недоступное настоящему Шпаку, но обычное для засланца с того мира.

Хлопнула дверь. Вернулась Зинаида.

– Тоже мне, рассеянный с улицы Бассейной, – сказала она. – Не заметил, что ботинки не на ту ногу надел.

– Не на ту?

«У меня две ноги, – лихорадочно думал гений. – Какая из них – та? Можно попасться на пустяке, тем более я до сих пор не понимаю, в чем моя ошибка».

– А впрочем, сними их, – сказала Зинаида, – мы не сказали с тобой последнего слова.

– Какого?

Он не выдерживал нервного и физического напряжения. Голова отказывалась перерабатывать сложную информацию. Зинаида подошла к нему и ласково обняла.

– Мальчик мой, – сказала она, – трудно начинается новая жизнь?

Он ответил на ее поцелуй.

Было сладко, почти как вечером, но тревожные мысли не уходили. А что с ботинком? Что там случилось с ботинком, почему в памяти нет выражения «не на ту ногу»? – Ты будешь раздеваться? – спросила Зинаида. – Он с тобой это делал? – спросил Шпак.

– Что ты имеешь в виду?

Она, конечно же, догадалась – не надо быть эмфатом, чтобы почуять. Но попыталась отговориться непонятливостью.

Она быстро раздела его – впрочем, и раздевать-то почти нечего.

– И ты ему говорила такие же слова?

– Сеня! – Зинаида отодвинулась от него. – Что-то вчера еще эти проблемы тебя не волновали.

– Тебе неприятно, что они волнуют меня теперь?

– Наоборот, дурашка. Любая женщина цветет, когда ее ревнуют.

Она навалилась на него – словно очень мягкое толстое стеганое одеяло. Она мягко и влажно принялась зацеловывать его… и все повторилось… Почти все. Потому что, когда все кончилось, он упрямо спросил:

– Ты с ним это делала?

– Это что, сцена ревности? Наконец-то спохватился. Забыл, что ли, как ты меня ему в койку закладывал, чтобы тебя из газеты не поперли?

Она побледнела от гнева и стала еще красивее.

– Мне это неприятно.

– Послушай, Сеня, если ты мне обещаешь так же любить, как ночью, ну ты понимаешь, на хрен мне другие мужики нужны? Считай, что заполучил самую верную жену в мире. Не баба, а Крупская.

– Кто?

– В школе надо было лучше учиться.

– Извини.

Зинаида ушла на кухню варить кофе, она без чашки и часа прожить не могла, как другие без сигареты.

Он слушал, как она гремит там посудой.

Она – существо низшего порядка. Так устроена Вселенная, что мы превосходим всех прочих. Считай, повезло. Но об этом каждый ребенок знает с инкубатора. Очевидно – впрочем, он не задумывался об этом специально, – сам факт соития с туземкой сродни скотоложству. Само слово пришло в голову неожиданно, оно было чужим словом, из языка Семена Шпака, но смысл его был очевиден – половые сношения с животными.

«Преступление, которого у нас быть не может, потому что нет животных? Что за чепуха крутится в моей голове!

Но ведь я исполняю задание. Я – последняя надежда нашей планеты, я ее последний гений, и дело моей чести совершить подвиг, который оказался не под силу достойным господам офицерам… Я должен подготовить почву, задействовать тела для моих коллег. Земля будет покорена и приобщена к делу…»

– Тебе кофе с молоком или черный будешь? – спросила Зинаида из кухни.

– Как всегда, – осторожно откликнулся Шпак.

Он шел по улице и размышлял.

Не мог выключить свое смятенное сознание.

Наслаждение обретенной свободой, первая в жизни любовь – а бывает ли любовь столь скоротечной, столь внезапной? А не может ли так быть, что в этой любви участвует лишь его тело и он – раб тела? Тогда он, гений, не может относить себя к числу возлюбленных. И слово-то какое! Откуда оно возникло в голове? Неужели, убив туземца, он стал его рабом?

Дорогу к редакции газеты он знал. Ноги сами несли его туда.

Кое с кем по дороге он здоровался, и сознание отмечало: «Это учитель Илья Филиппович, это наш участковый стоматолог, а это Паша, когда-то я танцевал с ней в парке, а потом она вышла замуж за Митьку, забыл его фамилию, а этот Митька сидит…»

– Здравствуйте, Мария Панкратьевна! Кто такая эта Панкратьевна?

«А мог ли бы я жить среди этих людей, одним из них? Дышать этим воздухом, поехать с Зинаидой на море. Конечно же, на Черное море, вы любите нежиться на солнце? Да я в жизни не нежился на солнце – солнце обжигает и уничтожает все живое, не успевшее спрятаться в подземных убежищах».

Он обернулся – сзади двигалось нечто злое.

Оказалось, всего-навсего Артем Артемович Груздь из Службы спасения.

Он тяжело дышал, и все в нем покачивалось и вздрагивало – от носа и ушей до живота.

– Что еще? – спросил Шпак.

– Иду, рассуждаю, наблюдаю, – сказал Груздь, – потому что наши враги не дремлют. Знаешь, что не дремлют?

– А черт их знает, наших врагов.

– А может, шутишь?

– Почему вы так думаете?

– Ты вообще, вижу, большой шутник. Какой сегодня праздник?

– Черт его знает.

– А вот Шпак должен знать, потому что сегодня День Военно-морского флота, видишь, гуляют? А ты сам вроде служил, на флоте.

– И рад забыть, – сказал Шпак. Груздь не отставал.

– А ты знаешь, что опасность появилась?

– Какая еще опасность?

Шпак прибавил шагу, чтобы оторваться от Груздя. Тот пыхтел сзади, но не отставал.

– Говорят, что имеется в виду вторжение из космоса. Некая враждебная сила среди нас!

– Ну и хрен с ней.

– Погоди!

Но Шпак уже нырнул в подъезд.

В длинном желтом двухэтажном доме, еще дореволюционном, может, в нем и на самом деле был когда-то приют или богадельня, рассказывали (и даже говорили, что с тех пор остались привидения), всегда было много второстепенных учреждений: собес, ДОСААФ, ветлечебница на первом этаже, редакция городской и районной газеты.

Теперь тоже редакция. Только не на месте старой газеты, а на месте ветлечебницы. И Шпаку порой с перепоя казалось, что запах дохлых кошек остался вместе с белыми стульями и столом, обитом алюминием, на котором раньше осматривали собак, а теперь сваливали остатки тиража и подшивки, которые не уместились в кабинете у Изи.

Шпак прошел к Изе, но его не было, зато Катя, секретарша, отдала Шпаку конверт и сказала:

– Изяслав Тихонович велел передать, тут все, что нужно.

Она не показала вида, что догадывается об украденной сотне.

Шпак пошел к себе, в соседнюю комнату. Там раньше сидела Григорян, отдел писем и откликов. Но она в декрете.

Шпак раскрыл конверт и вытащил оттуда лист бумаги.

Он пробежал текст. Текст мог бы показаться бредом сумасшедшего чиновника, если бы не гриф «Совершенно секретно» и какие-то резолюции, размашистые, наискосок.

Обратить внимание!

Повысить бдительность!

Пресекать провокации!

«Господи, это же один из наших, один из офицеров Главного штаба переметнулся к ним и выдал нашу программу. Так бы они никогда не догадались.

Но кто?

А так ли важно кто?

Некто другой, надежный и трижды проверенный, лучший друг женераля Симки, вдохнул этого воздуха, увидел этих женщин, отпил этой воды, растянулся на этой траве… и понял, что его долг перед Родиной – фикция, пустое заклинание, придуманное женералями ради женералей.

А что он сделал потом? Нашел себе женщину?

Ах, Зинаида, ах, перси твои, лоно твое, ланиты твои!

Что я несу?

А тот, кто предал, неужели он тоже так думает о туземной женщине? Какой ужас, какой позор для вооруженных сил!»

И вдруг Шпак поймал себя на том, что улыбается.

Может, это усмешка? Может быть, движения его души необратимы?

Шпак вновь бросил взгляд на лист бумаги:

«Следует обратить особое внимание на детали поведения известных вам личностей. Человек, который подменен враждебным пришельцем, во всем соответствует своей жертве, но порой не знает или не замечает реалий нашего существования. Например, диверсант может надеть ботинки не на ту ногу, потому что на планете-агрессоре у людей нет различия между правой и левой ногами…»

«Ну конечно же, – понял наконец Шпак. – Я просто натянул правый ботинок на левую ногу, а она заметила».

«Мы призываем удвоить бдительность членов семей тех лиц, которые наиболее подвержены нападениям инопланетян. Это лица, идеальная субстанция которых легче, чем у остальных людей, может быть отторгнута от материальной, что позволяет злонамеренному инопланетянину внедриться в организм человека. Как только вы заметили нечто необычное в поведении вашего знакомого или родственника, а то и просто прохожего, настойчиво призываем вас немедленно обращаться к нам по телефону доверия…»

«Конечно же, это один из нас.

Я его осуждаю?

Разумеется, я его осуждаю, потому что он предал нашу Родину.

Я его осуждаю?

Ни в коем случае! Потому что если наш план, мой план, план женераля Симки удастся, то этот мир, эта Земля попросту перестанет существовать. Сила отпетых режимов заключается в том, что они могут схватить, проглотить жертву, которая куда больше их размеров и значения. Вы видели когда-нибудь удава, который заглатывает поросенка? Кажется, что сейчас его тело разорвется пополам… и все же челюсти охватывают животное, и поросенок словно залезает головой вперед в мешок… а потом уж можешь наблюдать за тем, как шар, бывший когда-то свинкой, продвигается по пищеводу и превращается в мясную кашицу.

Мы сожрем вас, земляне!

И тот, кто писал это предупреждение, понимал, чем грозим мы Земле…

Но сколько агентов было направлено сюда за последний год, с тех пор, как я разработал этот метод?

Тринадцать… и два других. И тот… Всего шестнадцать агентов, и ни один из них не вернулся доложить о выполненном долге.

Где же они?

Теперь я знаю – по крайней мере один нас предал.

А вдруг остальных пытают? А вдруг и мне предстоят испытания? Или то, что происходит со мной, – лишь испытание, придуманное женералем Симкой? Он давно твердит повсюду, что я – потенциальный предатель Родины, что я только и норовлю куда-нибудь перекинуться. И все шестнадцать агентов, которых мы направили на Землю, сейчас глядят на меня из-за углов. А как угадать их? Почему секретарша Катя уже два раза, проходя мимо полуоткрытой двери в мой закуток, так странно заглядывает сюда? А где гарантия, что Артем Груздь не человек женераля Симки?

Тогда над моей головой идет страшная схватка между разведками Земли и нашей сетью. А я тешу себя глупой мыслью, что это именно мною изобретена система контакта, тогда как остаюсь не более как комаром, попавшим под асфальтовый каток».

– Кофе будешь? – спросила Катя. – Но учти, у меня растворимка.

Семен Шпак снова замер.

Ну что за память у Шпака? Кофе-растворимка? Что это означает?

– Буду, – сказал он. – Конечно, буду.

– Ты себя хорошо чувствуешь?

– Отлично чувствую я себя!

– Ты без меня скучал?

«Почему я должен был без нее скучать? Мы давно не виделись?»

Катя прижалась к нему бедром.

От нее так и разило – если можно сказать об ощущении – желанием, желанием близости.

Но, видно, и Шпак ее не любил, и гений унаследовал его равнодушие.

Он не стал отстраняться. Замер и терпел.

На счастье, в комнату ворвался Изя.

– От руля! – закричал он, вклиниваясь между Шпаком и Катей. – Не соблазняй моих девочек! Я их всех имею, а ты не по этой части. Прочел указания сверху? Что ты думаешь об этом?

– Я ни когда не верил в эти бредни, – сказал Шпак. – Для этого есть дешевые журналы.

– Точно! И я так думаю.

Изя сел на край шатучего стола и закурил. Курил он сигару. Сделает затяжку-другую, сигара гаснет, и он сует ее, обслюнявленную, в верхний карман пиджака. Изя был неопрятен, раньше Шпак не обращал на это внимания, потому что всегда чувствовал себя обязанным школьному приятелю… «Ага, я вспомнил, что мы с ним учились в одном классе, оба были учениками средними, наши интересы лежали вне класса…»

– Понимаешь, старичок, – сказал Изя, – сам факт того, что эту штуку официально разослали по редакциям и, я подозреваю, по другим офисам нашей страны, говорит о многом. Ты думаешь, в Кремле и в области сидят шизофреники?

– Ни в коем случае!

– Вот именно. Значит, сигналы были серьезные. Значит, кого-то они взяли и выпотрошили. Я почему на тебя это взвалил? Потому что ты имеешь репутацию алкаша… Не обижайся, не отпирайся. Репутация – это еще не жизнь. Ты общаешься с людьми, можно сказать, с народом.

Изя любил посмеяться. Он сам говорил, что, когда смеется, у него проветриваются внутренности в мозгах. Такое странное определение.

– И что же я буду делать?

– Если они у нас есть, то проще всего внедриться в бомжи или в пьянь у стояка, где тебя в рабочее время легче всего обнаружить. Как ни спросишь у твоей Зинки, где он, она всегда – ищи в гуще народа!

Тут Изя совсем развеселился, а Семен сказал, сам от себя не ожидая:

– Больше ты у нее спрашивать не будешь!

– Да ты что? Озверел?

– Я пить бросил.

– Ты врешь, да?

– Я люблю Зинаиду. Понял? И пить бросил.

Что-то в тоне Шпака настолько не понравилось Изе, даже напугало его, что он сполз со стола, вытащил сигару и, отойдя к двери, принялся ее раскуривать. Это удобное занятие, когда не хочешь говорить.

Шпак вел себя неправильно. До того, что Изе в нем почудилась опасность.

– Я пошел, – сказал он, раскурив сигару и размахивая ею перед носом. – Если будут идеи, я в кабинете.

А уже из коридора, словно почувствовав себя в безопасности, вдруг игриво крикнул:

– Я так думаю, старичок, что ты и есть пришелец из космоса. И поспешил, смеясь, к своему кабинету. Заглянула Катя.

– Он ругался?

– Все в порядке, – сказал Шпак. – Все в ажуре.

Катя вздохнула. Ей хотелось, чтобы Шпак жаловался. Когда не жалуется, нет оснований приголубить.

Шпак снова прочел официальную бумагу.

Он подумал, что с точки зрения обыкновенного Шпака эта бумага должна казаться шуткой. Или бредом. Изя, к примеру, не хотел задумываться о ней. Казалось бы – сенсация! Но пускай сенсациями занимаются в Москве.

Шпак решил в самом деле сходить в пивную. Если что-то в городке известно, то скорее всего в пивной.

Изя не знает – впрочем, никто не знает, – что, наверное, Шпак лучше любого другого человека на Земле приспособлен для того, чтобы отыскать пришельца. Возможно, даже эмфатически можно будет его угадать. Единственная деталь: нет никакой гарантии, что некто другой окажется именно в Веревкине. Уж кто-кто, а гений знал, что агентов направляли в зону умеренного климата Северного полушария. А это сотни городов. Нет, если ты сам, Шпак, не признаешься во всем, никто не найдет инопланетянина в этих краях.

Шпак заглянул к Изе. Тот смотрел в окно. И вздрогнул при звуке голоса Семена.

– В твоей бумаге, – сказал Шпак, – нет второй части.

– Ты меня напугал, марсианин Сеня. – Смех не получился. – Что ты имеешь в виду?

– Выводы. Какие выводы, какие меры мы будем принимать?

– Ты что, в самом деле думаешь, что их можно поймать?

– Одного-то поймали, иначе как бы эту инструкцию соорудили?

– У тебя идеи?

– Неужели не сказали, что с ними делать?

– Слишком ты сообразительный. Эту инструкцию фельдъегерь привозил. Представляешь – первый раз в жизни!

– И ты никому не рассказал?

– При обнаружении и даже при первом же подозрении немедленно следует сообщить по телефону. Я его где-то записал… забыл. Впрочем, неважно. Надо будет позвонить.

Изя врал. Шпаку это было очевидно и без эмфатии.

– А где у тебя записан телефон? – спросил он.

– Ах, какая чепуха! Я найду и тебе скажу. Так что как только ты что-то разузнаешь, сразу ко мне, и мы отыщем этот проклятый телефон. Это будет мировая сенсация!

– Хорошо, я пошел, – сказал Шпак.

Ему вовсе не хотелось идти в пивную и там искать пришельцев.

– Если, конечно, ты сам не пришелец! – крикнул ему в спину Изя.

– Как вам не стыдно, Изяслав Матвеевич! – воскликнула Катюша.

– В нем все не так! – И тут-то наконец Изя рассмеялся.

Шпак вышел на улицу. Посмотрел направо, налево – не хотелось снова встречаться с Груздем.

Как там Зинаида?

Он знал, что Зинаида ушла на службу, конечно, ушла. А вдруг она дома?

Он обернулся – спиной почувствовал неладное.

Нет, это просто Изя стоит у открытого окна и смотрит ему вслед.

– Что еще? – спросил Шпак.

– Пустяки, – откликнулся Изя, – у тебя в ухе банан. Шпак непроизвольно шлепнул себя ладонью по уху.

– Что и требовалось доказать, – сказал Изя и закрыл окно. Когда Шпак миновал памятник Ленину, он увидел, как от химчистки к редакции газеты спешит Груздь.

Вот бы спросить его, отыскал ли он своего пришельца?

Нет, он не к газете бежит.

Вот он встретил Илью Филипповича, старого учителя из второй школы. Остановил и достает из потертого портфеля лист бумаги.

Шпак знал, что это за лист.

Значит, ему в Службу спасения, или как она там, тоже прислали инструкцию.

Это какая-то охота на ведьм.

Шпак представил себе, что по всей стране спешат активисты и размахивают листами бумаги с типографским текстом. И по Америке спешат, и по Китаю…

Он быстро пошел назад, Груздь не услышал его приближения.

– Простите, – сказал Шпак, – я телефон забыл. Ну-ка, продиктуйте.

– Какой телефон? – запыхтел, затрясся колбасами жира Артем Артемович.

– Чтобы сообщить при обнаружении.

– А что, правильно, – откликнулся Илья Филиппович. – А то как же я буду действовать, если обнаружу?

– Вы так думаете? – спросил Груздь и тут же обернулся к Шпаку. – А ты уже подозреваешь?

– Номер!

– 788655. Но сначала 0872, понимаешь? Это коммутатор. Значит, запомнил наизусть, выучил.

Илья Филиппович пошел рядом, он улыбался лукаво, будто они, два мальчишки, провели глупого учителя.

– Вы думаете, Сеня, что это розыгрыш? – спросил он. Шпак учился у Ильи Филипповича когда-то давно.

– Но колоссальный розыгрыш, – сказал Шпак.

Он попрощался с учителем и повернул к новому зданию Сбербанка – откуда они столько денег набрали, чтобы этот дом отстроить? Ему было любопытно слышать чужие мысли, застрявшие в мозгу Шпака.

Возле Сбербанка стояла будка телефона-автомата. Это был новый телефон, принимавший карточки. А карточка у Шпака была. Он ее еще два месяца назад вытребовал у Изи, чтобы сообщать в редакцию горящие новости или связываться с информаторами… нужна корреспонденту карточка! Изя поскрипел, поскрипел и разорился – альтернативой был «БиЛайн». На это он бы не пошел.

Шпак набрал 0872. Потом 788655.

Сразу раздался щелчок – зафиксирован номер!

Еще три гудка.

Определяют, откуда звонок.

«Вам потребуется время, чтобы меня догнать».

Потом голос:

– Вас слушают.

– Я вас беспокою по поводу полученной от вас инструкции. С кем имею честь?

– Что вы хотели сообщить?

– Это ФСБ?

– ФСБ или не ФСБ – вам-то какое дело?

– Это не телефонный разговор, – сказал Шпак. – Где мы можем встретиться?

– Вы из Веревкина? – выдал себя голос. – Вы обнаружили там пришельца?

– Разве вам еще не сообщили?

– Сообщили, сообщили. Вы сможете его задержать до приезда нашей группы?

– Тогда помогите мне – в чьем теле он находится?

– Если не знаете, зачем звоните?

– Я имею основания подозревать Артема Груздя, вам такой известен?

– Артема Груздя? Не вешайте трубку, мы сейчас проверим.

– Жду, – сказал Шпак, положил трубку на полочку под аппаратом и быстро вышел из кабинки.

Он прошел к рынку, там было побольше народу, и стал оттуда смотреть, появятся ли фээсбэшники.

Они прискакали быстро.

Минуты через три. Недаром в Туле тянули время, чтобы застать его в кабинке.

Они приехали на обычной «шестерке». Двое выскочили – и сразу к кабинке.

Один из них держал руку в кармане. Они не хотели рисковать.

Из телефонной кабинки они вытащили азербайджанца с рынка. Заломили ему руку за спину и стали заталкивать в машину.

Семен одного из них, кто за рулем, знал. Он жил на их улице. Старше Семена тремя годами, даже в одной части служили, 6-я дивизия тральщиков ТФ.

А вот фамилию забыл…

«Они к этому относятся всерьез. Сидят у аппаратов и ловят звонильщиков, думают, что позвонит кто-то из пришельцев. А ведь правильно рассуждают!

Но если я буду вести себя осторожно, угадать человека в толпе невозможно.

Только не попадаться».

В пивную он не пошел. Нечего там делать. Лучше посидеть дома, пока не пройдет шум.

Он подходил к дому, когда увидел, что навстречу по переулку спешит Груздь.

И тут он его обошел!

Какой-то Берия, честное слово.

Семен стоял на другой стороне улицы, и Груздь был так занят собственными мыслями, что не увидел подозреваемого.

«Значит, он был у меня дома?

Еще чего не хватало! А если он расскажет какие-нибудь гадости обо мне моей Зинке?»

Впервые он назвал ее фамильярно – моей Зинкой.

«Я ведь соскучился по тебе, я даже не хочу заниматься детективной работой и искать зловещего пришельца. Оказывается, это не розыгрыш, как думает старый учитель и на что надеялся я сам. Нет, они в самом деле ловят пришельца.

То есть меня?

Но ведь я не злобный! Я тихий гений, вполне штатское существо, даже в цель с пятидесяти метров больше двадцати из тридцати не выбиваю. Я спешу домой, я люблю свою жену. А вы знаете, что такое любовь? Вам это не дано!»

Зинка была дома.

– Ты что так рано вернулась? – спросил Шпак.

– Я и не ходила… А ты не рад?

Он не смог ответить сразу. Он смотрел на нее и думал – почему она такая красивая? Есть такое понятие – моя женщина. Единственная в мире и навсегда. Как хорошо, что не существует бывшего Шпака, того самого, который мог позволить себе поднять руку на эту женщину, который пренебрегал ею…

– Я рад. Честное слово, я рад видеть тебя.

– Ты изменился.

– Может, тебе это только кажется?

– Нет. Я тебя знаю много лет, Сеня. Что с тобой случилось?

– Обедать будем? – спросил Семен.

– Обедать погодишь. Чего так рано с работы сбежал?

– Задание выполнял. Помнишь, как Изя просил инопланетян поискать?

– Нашел?

Разговор был почти неподвижным. Они делали вид, что знают меньше, чем знали, и не подозревают о правде.

– Откуда мне найти, – сказал Сеня, – если их нет. Илья Филиппович считает, что это розыгрыш.

Зина пошла на кухню, Семен за ней.

Она достала из холодильника кастрюлю с вчерашним борщом, разогрела плиту.

Семен сидел за столом, курил. Он редко курил, только если выпьет как следует. А сейчас захотелось. Пить он не хотел, а закурил.

– Илья Филиппович от старости из ума выжил, – сказала Зинаида. – А вот некоторые считают, что это правда.

– Кто считает?

– Например, Артем Артемович Груздь.

– Надо будет с ним поговорить, – сказал Семен. – Обязательно. Он, может быть, чего-то знает.

– У него и кандидатура есть, – сказала Зинаида. – Он ко мне приходил, выпытывал мое мнение.

Семен ответил не сразу. Не хотелось быть глупее или по крайней мере недогадливее, чем на самом деле.

– И почему же он меня заподозрил? – спросил наконец Семен и откашлялся. Горло предало его – издало хрип.

– Наверное, по тем же причинам, что и я, – сказала Зинаида. – Тебе сметану класть?

– Одну ложку.

Шпак снял пиджак и положил его на пол.

– По каким причинам?

– Большие шпионы попадаются на мелочах. Я где-то читала. Рихард Зорге разорвал донесение агента и бумажки в окно автомобиля выкинул. А контрразведка японская вдоль дороги на карачках ползала, пока все клочки не собрала и не склеила.

– Ну, например! Мне же интересно.

– Я еще не видела человека, который, сняв пиджак, кладет его на пол.

– Но ведь пол у тебя чистый, – сказал Семен. Он поднял пиджак и повесил его на спинку стула.

– Ты даже говоришь не так, как…

– Не так, как кто? – Семен улыбнулся, поняв, как ей трудно. Она ведь видела Шпака. Она же обнимала ночью Шпака, она борется с собой – пока его не было, она уже поверила Груздю, и ее охватил ужас. А сейчас ею владела скорее растерянность.

– Ну не могу я тебя бояться! – воскликнула Зинаида. Борщ плеснул через край тарелки.

Он еле успел убрать колено.

– Сметану сам бери, сколько хочешь, – сказала Зинаида.

– И не надо меня бояться, – сказал Шпак. – По простой причине. Я тебя люблю. И ты тоже это знаешь.

– Хотела бы знать… А ты думаешь, почему я поверила этому хмырю?

– Груздю?

– Конечно, Груздю. Потому что я испытала с тобой то, чего не было пятнадцать лет. А может, и никогда не было.

Неожиданно Зинаида растрогалась, резко отвернулась к окну, и Семен понял, что она смахивает слезы.

– И что еще Груздь говорил?

– Он говорил, что уверен – ты и есть пришелец. Ты говоришь иначе…

– Разве я говорю иначе?

– Ну кто сметану пальцами берет?

– Извини.

– Ты даже знаешь, как просить прощение. Это было Шпаку… то есть тебе недоступно. Мне бы, дуре, сразу догадаться, а я растаяла. Ты меня приласкал, и я растаяла.

– А может быть, ничего и не произошло? – спросил Шпак. – Может быть, идет очередная охота за ведьмами?

– Груздь мне телефон оставил, чтобы я позвонила.

– Я знаю, – сказал Шпак. – Это какой-то отдел Тульского ФСБ. Чекисты здесь тоже группу поиска организовали. Я еле ушел от них.

– Ты признаешься?

– А что это меняет?

– Кто-то тебя выдал… А вас в самом деле много?

– Зина, любимая, это все выдумки.

– Ты за два дня ни капли не выпил. Почему?

– Не хотелось.

– Ты ешь борщ, а то остынет.

– Даже настроения нет.

Она уселась за стол напротив него, уткнула подбородок в ладони упертых локтями в стол рук и стала смотреть на него внимательно, как смотрят на огонь.

– Ты убил его? – спросила Зинаида.

– Ты веришь этому Гвоздю?

– Груздю.

Шпак протянул через стол руку и кончиками пальцев провел по щеке своей жены.

– Он так не умел делать, – сказала Зинаида. – Ты убил его?

– Даже если в твоих подозрениях есть доля истины, – сказал Шпак, – я же не убит. Я сижу перед тобой, я смотрю, какие у тебя фиолетовые глаза.

– Это от обоев. Отражение.

– Какая ты красивая и желанная.

– А какой ты на самом деле?

– Клянусь тебе всем святым, и твоим здоровьем клянусь, что я и есть я. Я не монстр, не осьминог, не паук. Я человек.

– Ты убил его?

– Он покинул это тело, потому что ничто не удерживало его здесь. Я мог только поторопить его.

– Я знаю, что ты прав, что ты никого не мог убить. Вот этот телефон.

Она протянула ему бумажку с уже известным номером.

– Они уже кого-то поймали. Но теперь, я думаю, они возьмутся за тебя.

– Что они докажут?

– А им не надо доказывать. Они тебя на детектор лжи посадят или обработают физически.

– Как так?

– Изобьют до полусмерти. Ты сам будешь рад им рассказать.

– Бог не выдаст, свинья не съест.

– Свинья? Ты знаешь, мне Груздь сказал, что у них один из вас есть. Добровольно перешел. Они с его помощью других уже поймали. Беспощадно.

– Будешь жалеть меня?

– Не сходи с ума.

– Может, мне просто пойти к ним и сказать – вы меня подозреваете, исследуйте, осмотрите, делайте что хотите, только чтобы я смог к жене вернуться.

– Ты так в самом деле думаешь?

– Честно.

Она встала и обошла стол, потом села к нему на колени, обняла, прижалась. Щекой к щеке.

– Я готов на все, – повторил он, – только чтобы возвратиться к тебе.

– Тогда тебе нельзя к ним идти, – сказала Зинаида. – Ты знаешь об этом лучше, чем они. Ты для них опасный. Бог его знает, сколько там таких, как ты, только и ждут, чтобы на нас наброситься.

– Честное слово, я не имею с ними ничего общего.

– Вот и дожила, – вздохнула Зина. – Вот ты и проговорился. Значит, твои друзья ждут момента, чтобы на нас накинуться. Но за что? Что мы вам сделали?

– Зина, милая, я сам по себе. Я ничей не слуга и не пришелец. Я сам. Я твой. Я клянусь тебе, что никогда и пальцем тебя не трону.

– Впрочем, – сказала Зина, – у меня нет выбора. Всю жизнь жила с подонком, и если ты окажешься не подонком, а просто убийцей, считай, что мне повезло.

Он не двигался. Он так и сидел – щекой к щеке. И никуда не хотелось уходить, двигаться…

– Почему у меня все не как у людей?

– А у людей – как?

Зинаида улыбнулась. Лицо было зареванное.

– Собирайся, – сказала она.

– Как так – собирайся?

– Мы уходим, – сказала Зинаида. – Пока они не спохватились. Они ведь умные – два и два сложить могут, да еще Груздь с подсказкой прибежит.

– Куда нам уходить?

– Пересидим у тетки Веры.

– У какой тетки?

– Забыл?

…Поле васильков. Как красиво, говорит он. Дурак, толстая тетка сердита, это же сорняки. Почему сорняки красивые? Конечно, это в Васильках. Значит, не зря вашу деревню Васильками называют. По красоте. А может быть, надоели им сорняки, житья от них не было…

– Не забыл я твою тетю.

– Собирай чемоданчик, даю тебе шесть минут на сборы.

– Шесть?

– У вас у всех на вашей планете с чувством юмора кранты?

– У всех.

– Лишнего не бери. Нам надо уехать, прежде чем они дороги перекроют. Представь себе, Груздь уже к ним спешит. Ах, черт!

Она стояла ближе к окну и смотрела наружу. Артем Артемович семенил по улице, облачко пыли за ним как хвостик по земле.

– Хочет сделать последний штрих, – сказала Зинаида. – Значит, так, ты сейчас уходишь в поле за дом Астафьевых. Не забыл еше?

– Где кусты у речки?

– Там, у моста. Тебя никто не найдет. И жди меня. Я думаю, что быстро с ним разделаюсь. Но смотри – носа не высовывать! Сам погибнешь, меня за собой унесешь.

– Как так – унесешь?

Она его вытолкала через заднюю кухонную черную дверь – дом старый, дореволюционный.

– А так унесешь, что мне теперь не жить без тебя, дурак старый! Не жить!

– Даже если я убийца?

– А для меня ты не можешь быть убийцей, ты же пятнадцать лет как мой муж, я любому поклянусь… да не любой поверит.

В переднюю дверь постучали. Властно, дробью – Артем Артемович чувствовал свою силу.

Семен быстро пошел вниз, к реке. Сначала улицей, а потом узким огородным проходом, его знали только местные. Дорожка была пыльной – давно не выпадало дождей. Потом за огородами она влилась в другую, что струилась вдоль заросшего вербами берега речки.

Он уже понял, почему Зинаида велела ему ждать там, за домом Астафьевых, – неподалеку мостик, а там леском можно скрытно дойти до остановки автобуса. Если его будут ловить на платформе или автобусных остановках в Веревкине, то за пределами города шансов спастись больше.

Под вербами в кустарнике было душновато, жужжали комары и оводы. Он понял, что предстоит испытание. Но в самом деле надо терпеть. А то скоро поймают.

Кто-то шел по тропинке вдоль речки. Семен присел в кустах и затаился. Комары только и ждали этого.

Они накинулись на него. И ведь даже ладонью себя не хлопнешь.

Двое остановились у реки и стали выяснять, мог ли Кашкин здесь утонуть. Ну какое дело нам до Кашкина?

Зинаида добежала до входной двери. Спросила, запыхавшись:

– Кто там?

– Ты чего не открываешь?

– Я спрашиваю – кто там?

– Да я, я, чего, не узнала?

– Кто – я?

– Груздь, Артем Артемович. Не узнала – богатой будешь.

– Не нужно мне богатство.

– Тогда открывай.

– Ты только что здесь был.

– А я говорю – открывай. Дело есть.

– Какое дело?

Он снова позвонил.

Вроде бы Семен уже ушел. Можно открывать. А дальше тянуть – только возбуждать подозрение.

Груздь вошел, заполнив вялым телом весь коридор.

– Твой дома? – спросил он.

– Мой в газете, – ответила Зинаида. – Его Изя вызвал, задание важное.

– Ну и хорошо, что он на работе, хотя сильно сомневаюсь, – сказал Груздь. – Душит он где-то христианских младенцев.

– Ну что ты говоришь! – возмутилась Зинаида. – Семен никого в жизни и пальцем не тронул.

– Это тебе так кажется по причине совместного проживания, – ответил Груздь. – У меня дело короткое. Могу помочь.

– Как так – помочь?

– Я единственный, кто имеет знания о вас. Моя информация – твое спасение.

– Я вас не совсем понимаю.

– А тебе и не надо понимать.

Груздь не был в себе уверен и внутренне был готов уклониться от заслуженной пощечины. Оттого был даже более агрессивен, чем того требовали обстоятельства. В то же время еще больше он боялся упустить момент, продешевить – ведь такое везение случается раз в жизни, и нужно ухватить свое везде, где могут дать.

С утра Груздь деятельно носился по городу, убежденный, что поймал злоумышленника. Хотя чуял, что поймал-то он за хвост тигра.

– Есть предложение, – сказал он, заполняя собой проход на кухню, – что я могу гарантировать вашу безопасность. Никому ни слова из уважения к памяти твоих родителей и тебе лично.

– Мои родители живы и здоровы, – ответила Зинаида. Она уже почти знала, зачем он заявился.

– Это не так важно.

– Скорее, Груздь, – сказала Зинаида. – Скорее, я спешу.

– А ты не спеши, потому что от возмездия ты не уйдешь. От справедливого, ты меня понимаешь?

– Или говори, или мотай отсюда.

– А я ведь вдвое тебя старше, по крайней мере.

Зинаида не смела собирать при нем сумки. Может, он с другим пришел, а тут убедится, что прав.

– Вопрос о твоем Семене. Я его, конечно, уважаю.

– Родители его далеко живут, – сказала Зинаида. – Ты их уважать не можешь.

– Я отношусь с уважением к любому живому существу, честное слово. Недаром я представляю собой ведомство гражданской обороны.

– Ага, накройся простыней и ползи на кладбище. И что же ты хотел сказать?

– Тысяча «зеленых». И я твой друг. И молчу.

– Тысяча «зеленых»? А их нет у меня.

– Есть, я все знаю. И две тысячи найдется, но мне всего не надо, я только за услугу возьму и пошел.

– Дурак ты, Груздь, – сказала Зинаида. – Как только я тебе хоть рубль дам, ты сразу на меня донесешь, потому что тогда у тебя сомнения пропадут. Нет тебе ни рубля, нет состава преступления. Пошел отсюда, катись колбаской по Малой Спасской.

– Ты грубо себя ведешь и ошибаешься.

– Считай как знаешь.

– Ты меня толкаешь на сообщение в компетентные органы.

– А ты и без этого побежишь в компетентные органы, – сказала Зина. – Только там тебе не заплатят.

– А может, пятьсот?

Зина подумала, что Груздь сильно постарел. Она его с детства знала, он еще с лекциями по ДОСААФу выступал, как оберегаться от радиации.

– И что ты к моему Семену привязался?

– Потому что он не Семен, – Груздь понизил голос, словно опасался подслушки, – а враг номер один, засланец инопланетных органов.

– Знаешь, что я тебе скажу, – ответила Зинаида. – Плевать мне с высокого дерева, как ты Семена назовешь. Он мой муж, понимаешь? Я люблю его. И таким сволочам, как ты, никогда не отдам. На любом суде его отстою!

– Ох и продалась ты, Зинка, ох и продажная! Выведут тебя на чистую воду, может, ты сама уже укушенная.

– И что же?

– А ты про вампиров смотрела? Вампиры как подсосут твоей кровушки – и все, ты сама вампирка.

– Тронутый ты, Груздь.

– Тронутый не тронутый, а даю тебе час на размышление. В ФСБ меня с распростертыми объятиями ждут.

– Ох и рискуешь ты, Груздь, – сказала Зинаида.

– Через час. Напиться не дашь?

– Не дам!

– Это тебе тоже припомнится.

Она закрыла за ним дверь, даже набросила цепочку.

Дыхание было быстрым, голова кружилась. Он не будет ждать час. Не будет. Он уже побежал. И они ее возьмут, а тогда Сеня сразу им попадется. Ведь долго не протерпит без нее, прибежит за ней. Она же его знает. Он любит ее. А к нашим сволочным нравам не привык и попадется. Он же, наверное, думает, что люди – порядочные…

Она поймала себя на странных размышлениях, будто Сеня – как ребенок, что его нужно охранять от наших органов. Значит, что же, она предательница? Ради мужика готова предать свою Землю?

Думая так, она быстро кидала вещи в сумку, что пригодится, и не только шмотки, шмотки не главное, а вот коробку со своими невеликими драгоценностями, любимую бритву Семена, пиджак…

В окно кто-то смотрел.

Она выпрямилась.

Первым движением было добежать до окна и закрыть штору.

Но на полпути к окну она сообразила, что там – против света плохо видно – стоит всего-навсего Изя Иванов, редактор и даже некогда, в отдаленном прошлом, случайный любовник Зины. Этот еще чего приперся?

Время же идет.

Может, сделать вид, что тебя нет?

Он крикнул в форточку:

– Чего спешишь, красавица? Мне на минутку. А он там ждет! Сеня волнуется… Хоть убейся!

Она сняла цепочку, открыла дверь Изе. Старый толстяк ушел – пришел молодой толстяк. Тугой, упругий, твердокаменный толстячок.

– Ну чего ты у нас забыл? Семена нету. Он на работе.

– Я на пять минут. Как друг.

– Вечером приходи, как друг, чайку попьем.

Этот не на кухню. Этот сразу вломился в комнату, где на кровати стоит раскрытая сумка, рядом – вещи.

– Не будет тебя вечером, – сказал Изя.

И улыбнулся – рот до ушей, он всегда так глупо улыбается, хоть и не дурак.

– Что ты хочешь сказать?

– Вещички собираешь, а благоверный пришелец тебя где-нибудь в кустах или под мостом поджидает, чтобы когти рвать отсюда. А я одобряю. Правильно делаете – минута промедления смерти подобна. Обложили твоего Сеню. Даже странно, что я сразу не догадался.

Он бухнулся на диван и резким движением руки смахнул на пол сумку, вещи посыпались из нее, как продукты из рога изобилия.

– Ты что, с ума сошел?

– Погоди, не суетись. Научись слушать старших.

– Мне некогда, Изя, честное слово, некогда.

Она опустилась на корточки, чтобы собрать вещи. Ее голова оказалась рядом с его коленями – она не подумала об этом, очень спешила и плохо соображала. Так человек бежит под пулями, зажмурившись, и ему кажется, что в него не попадут…

Изя опустил крепкие толстые пальцы на ее макушку, запутал их в густых волосах, потянул к себе так, что голова запрокинулась.

Нагнулся и поцеловал Зину в губы.

А ей некуда было деваться. Она сидела на корточках, одной рукой упершись в палас, чтобы не потерять равновесия, второй вцепилась в его руку, но тщетно. Он прижал губами ее губы так, что стало больно.

Она мотала головой, а он все же смог разомкнуть ее зубы и залезть языком в рот. Гадость-то какая!

И пахло от него чесноком.

Наконец вырвалась, села на ковер у его ног.

– Ты с ума сошел?

– Нет, не сошел. Сиди, сиди, объясню. Ты сейчас умчишься. Вместе со своим марсианином. Я не вмешиваюсь, но полагаю это легкомыслием, хотя бы потому, что вас скоро настигнут. Пойми же – против вас будет задействована вся машина государства, а вы не опытные урки, вы законопослушные обыватели. Куда вы помчитесь? К тебе в Саратов? К дяде в Тмутаракань? Но, повторю, это твое дело. Действия и поступки любой женщины определяет мужчина, если ей повезло и она себе одного захомутала. Беги. Не мешаю.

– Что ты говоришь, Изя? Я никуда не бегу.

– Один Груздь чего стоит, – сказал Изя. – Он уже такую волну развел, что в любой момент к тебе могут нагрянуть. Но, думаю, полчаса у тебя еще осталось. И советую тебе не бежать к тете или дяде – бегите сразу на юг, куда-то, где нет родни, где вас труднее вычислить. Деньги у тебя есть, я не сомневаюсь.

– Спасибо, – тупо сказала Зинаида и попыталась подняться.

– Не надо благодарности. – Он опять придержал ее, положив на голову ладонь. – Мне грустно расставаться с тобой.

– Мне тоже. Отпусти меня. Сам же говоришь…

– Я ничего не говорю, кроме слов любви. Не поняла?

Он наклонился, потянул ее к себе наверх, на диван, сам опрокидываясь на спину, как рыбак, который вытаскивает из реки громадного сома.

Зинаида даже не сообразила, что можно сопротивляться.

– Ты что? – повторяла она. – Ты что делаешь, как тебе не стыдно!

А он уже навалился на нее и стал ее раздевать, расстегивать…

– Да ты с ума сошел! – Она отбивалась, молотила его кулаками. Тогда он перестал ее мучить, а сказал деловым голосом:

– Зинаида, не сопротивляйся. В конце концов, тебе было со мной хорошо, ты же раньше не возражала…

– Неужели ты не понимаешь? Неужели ты ничего не понимаешь? Он был никакой, но я его всегда любила, я и тебе давала, потому что его любила, чтобы ты к нему…

– Я всегда подозревал это, – тихо ответил Изя.

Он был огорчен. Он был опечален, но не настолько, чтобы отпустить ее.

– Пусти!

– Нет, теперь тем более не отпущу. И учти: каждая лишняя секунда сопротивления уменьшает ваши с ним шансы на спасение.

– Зачем ты так говоришь, Изя?… Пожалуйста, не надо, Изяка…

– Ты мне не безразлична, – сказал Изя. – И такая вот острая ситуация возбуждает меня. Когда я понял, что ты побежишь за своим псевдо-Сеней, я понял – я должен успеть быть с тобой… хоть несколько минут. Я заставлю тебя это сделать!

– Ну потом, когда-нибудь потом…

– Раньше для тебя это была не проблема. Ты сама говорила: что может быть проще, ноги раздвинуть и потерпеть пять минут.

– Нет!

– Любишь его? – Да.

– Если любишь, то дашь мне сейчас. Именно сейчас, потому что любишь.

– Пожалуйста, не надо…

– Тогда ты никуда не уйдешь. А пойдешь со мной в ФСБ. Они тут рядом, они ищут вас со Шпаком. Мне стоит только свистнуть.

И она поняла, что его руки уже добрались до тела… а чего добираться, она же в халате и трусах – как была дома.

– Три минуты, – повторял Изя, – только три минуты, и я тебе все прощу… Три ми-ну-ты-ми-ну-ты, – говорил он в такт своим движениям.

Зина плакала и теперь молила об одном – скорее кончи! Ну скорее все сделай! Я тебе помогу, только кончи скорей… там же Сеня с ума сходит.

Комары были беспощадны. И спрятаться тут от них некуда – рядом вода, они, видно, живут здесь и ждут, когда же к ним придет на съедение идиот в человеческом облике. «И почему же я унаследовал тело, не отключил системы его – оно функционирует и страдает, как свое… оно уже стало своим навсегда, и мы умрем с ним, мой дорогой». Он посмотрел на часы.

Прошло полчаса, как она обещала прийти. Что ее держит? Он, внутренне улыбнувшись, представил себе, как она старается выбрать любимый шампунь, как смотрит на туфли, потом меняет их на другие… Представив, он вдруг обиделся на нее. Ну почему эта женщина не понимает, что у них каждая минута на счету?… И могла бы найти для него ухоронку без комаров… «Будь справедливым, она не знала, что здесь комары».

Он встал и выбрался на самый берег, потому что, когда ты в движении, комары отстают. Но долго там быть не пришлось, потому что на том берегу уселись два мальчишки с удочками и стали разматывать снасти.

Солнце припекало, комары догнали его, а когда он нырнул внутрь, накинулись всем кагалом.

Комары мешали думать.

Куда они уедут с ней? Может ли он полагаться на ее здравый смысл и осторожность? Ведь она повезет его к родственникам. Безопасно ли это? Опыта Сени Шпака не хватало – он еще никогда не бежал и не скрывался. Опыт же гения был иным и заключался в том, что служба безопасности отыщет любого опасного преступника в считанные минуты – все зафиксированы и учтены… Как бы они не оцепили город…

Прошло тридцать пять минут.

Невыносимо!

С ней что-то случилось. Она попалась.

Она шла к нему, а по дороге ее схватил тот самый парень, с которым Шпак учился в школе. Ее узнали – а как же не узнать! И ее будут допрашивать. А может быть, уже допрашивают? Ее бьют? Или у них есть более цивилизованные, скажем, более действенные способы разговорить преступника?

Может, они уже подходят сюда – выследили Зинаиду и подходят к кустам?

Шпак на четвереньках вылез к краю кустов.

Никого на дорожке не было.

Но тревога сжала горло – он уже был уверен, что Зина попалась.

Выручать ее?

Это неразумно, это глупо. Ему не выручить ее.

Надо бежать и скрываться.

Без нее?

И он уже шел обратно к дому.

Осторожно, оглядываясь, нет ли погони, выглядывая из-за угла – не ждет ли засада?

Но городок заснул, в истоме летнего дня даже облака повисли, не двигаясь… Жужжали пчелы и гудели шмели, пахло полынью и флоксами.

Он поднялся по огороду почти ползком. Только бы не попасться на последних метрах.

Он физически ощущал давление вражеских глаз.

Вот и окно. Что-то слышно… как будто дышит собака… быстро.

Он медленно приподнял голову, чтобы глаза его появились у стекла в нижнем углу. «Ах, – сказала Зинаида, – иди ко мне, ну иди же! Скорей!»

В комнате было полутемно.

Почти темно. Полумрак. Но шторы не закрыты.

В комнате был беспорядок.

На диване кто-то лежал и ворочался. Двигался. Дергался.

Как это отвратительно видеть со стороны! Это же ее ноги согнуты и подняты вверх. Это ее кулаки колотят по его спине.

По спине Изи Иванова. Он же сразу узнал полысевший затылок и красную шею.

Именно сейчас…

Сеня не стал рассуждать, он не мог рассуждать.

Он отвалился от окна и сел на землю, прислонившись спиной к стене дома.

Она послала его к реке, смеясь над ним, а Изя ждал у дверей, когда Сеня отойдет подальше. Они это делали раньше, но сегодня, когда все так изменилось… Они наверняка уже позвонили по тому телефону. Ведь у Зинки был телефон.

И внутри Сени стало холодно.

Холодно и пусто. Все кончилось.

Путешествие подошло к концу.

Последний из агентов чуть было не потерпел поражение.

Главное – отрешиться от чувств. Именно от чувств.

Принцип прост: те, кто догадался или готов догадаться и этим ставит под угрозу операцию, должны быть уничтожены. Тем более что они не заслуживают иной участи, потому что могут предать. И убить.

Вопрос в одном – кто убьет первым.

Если ты протягиваешь указательный палец, то луч, вылетевший из него, почти невидим. Тонкий сиреневый луч.

Он пронзает практически любое препятствие.

Семен увидел, как в стекле появилось отверстие, как шляпка от гвоздя, с оплавленными краями.

Изя неловко свалился с дивана и скорчился на полу. Он еще дышал.

Зинаида с секунду лежала в бесстыжей позе, задрав согнутые в коленях ноги, но тут же ноги выпрямились, и она замерла, протянув руки вдоль тела.

Все. Дело сделано. Надо бежать.

Он почти стал одним из них, но они сами предостерегли его от морального превращения.

Ах, как он лопался… Свобода! Как говорил женераль Симка? «Такая свобода нам не нужна!»

Он распахнул окно. Оно открывалось наружу.

Перепрыгнул через подоконник.

Уходить с голыми руками неразумно. У него еще есть несколько минут.

Шпак прошел в ванную. Взял с полочки зубную щетку, пасту, мыло, расческу, рассовал по карманам.

Посмотрел на себя в зеркало.

Раньше как-то случая не представлялось. Нет, утром смотрел, но не думал об этом.

«Вот это мое лицо. Неприятное, грубое лицо, мешки под глазами, глубокие морщины к уголкам губ, глаза слишком светлые, волосы поредели, и приходится зачесывать их поперек головы, чтобы скрыть лысину. Но ведь когда выбирал, не задумывался об этом».

Он смотрел на себя и думал, как удобнее всего убрать Груздя. А Груздя придется убрать, потому что он знает его и обязательно будет говорить. Он уже донес, если жадность не удерживает его от последнего шага. Может быть, он будет шантажировать Шпака?

Не стоит ему этого делать.

Сумка лежала в комнате, возле дивана.

Шпак рванул Изю за рукав, чтобы оттащить в сторону.

Он стал класть в сумку свои рубашки, носки – самый минимум.

Вот вроде и все.

Он выпрямился и стал смотреть на Зинаиду.

Ее лицо с закрытыми глазами приобрело покой и благородство, которого ему не хватало.

– Прощай, – сказал Шпак.

– Я это сделала для тебя… ради тебя. Я не могла иначе откупиться от Изи, – сказала Зинаида, не открывая глаз.

– Я знаю, я не сразу понял, но теперь понял. Только это ничего не меняет.

– Я не могла иначе спасти тебя.

– Разумеется.

– Ты уйдешь без меня?

– Иначе не получится. Нам нельзя вместе.

– Ты хоть будешь меня вспоминать?

– Глупый вопрос. Я не собираюсь тебя забывать.

– Ты все еще сердишься?

– Не в этом дело.

Шпак поставил пальчиковый дезинтегратор на земную плоть. И направил его тонкий луч на Изю.

Это было неприятное зрелище.

Комнату окутало паром – стало очень жарко, и сумма запахов, рожденная дезинтеграцией человеческого тела, была почти невыносима.

– Ты бы хоть предупредил! – закричала Зинаида, вскакивая с дивана. Она с трудом отыскала на ощупь путь из комнаты.

Но пар скоро исчез, и запахи тоже стихли.

– Все? – спросила Зинаида из кухни. Ей никто не ответил.

Она заглянула в комнату.

Шпака уже не было.

На полу осталось темное обожженное пятно. По форме человеческой фигуры. Надо будет сейчас же притащить старый палас из кладовки и положить его здесь.

Но сначала она подбежала к окну.

Шпак как раз сворачивал в проулок.

Она не стала кричать ему вслед, потому что он всё равно не вернулся бы.