Горький Мксим

Исповедь

А.М.Горький

Исповедь

...Позвольте рсскзть жизнь мою; времени повесть эт отнимет у вс немного, знть её - ндобно вм.

Я - крпивник, подкидыш, незконный человек; кем рождён - неизвестно, подброшен был в экономию господин Лосев, в селе Сокольем, Крсноглинского уезд. Положил меня мть моя - или кто другой - в прк господский, н ступени чсовенки, где схоронен был стря брыня Лосев, нйден я был Днилой Вяловым, сдовником. Пришёл он рно утром в прк и видит: у двери чсовни дитя шевелится, в тряпки звёрнуто, вокруг кот дымчтый ходит.

У Днилы прожил я до четырёх лет, но он см многодетный был, кормился я где попло, когд пищи не нйду, - попищу, попищу д голоден и зсну.

Четырёх лет взял меня к себе дьячок Лрион, человек одинокий и чудесный; взял он меня для скуки своей. Был он небольшого рост, круглый и лицо круглое; волосы рыжие, голос тонкий, подобно женскому, и сердце имел тоже кк бы женское - до всех лсковое. Любил вино пить и пил помногу; трезвый молчлив бывл, глз полузкрыты всегд, и вид имел человек виновтого пред всеми, выпивши - громко ирмосы и тропри пел, голову держл прямо и всякому улыблся.

От людей в стороне стоял, жил бедно, ндел свой попу отдл, см, зиму и лето, рыбу ловил д - збвы рди - птиц певчих, к чему и меня приучил. Любил он птиц, и они не боялись его; умилительно вспомнить, кк, бывло, бегет поползень - птиц очень дикя - по рыжей голове его и путется в огневых волосх. Или сядет н плечо и в рот ему зглядывет, нклоняя умную голову свою. А то ляжет Лрион н лвку, нсыплет конопли в голову и в бороду себе, и вот слетятся чижи, щеглят, синицы, снегири роются в волосх дьячк, по щекм лзят, уши клюют, н нос ему сдятся, он лежит и хохочет, жмуря глз д лсково беседуя с ними. Звидовл я ему в этом - меня птицы боялись.

Нежной души человек был Лрион, и все животные понимли это; про людей того не скжу - не в осуждение им, потому, что, зню, - человек лской не нкормишь.

Зимою трудновто бывло ему: дров нет и купить не н что, деньги пропиты; в избёнке, кк в погребе, холодно, только пичужки щебечут д поют, мы с ним, лёж н холодной печи, всем, чем можно, окутемся и слушем птичье пение... Лрион им подсвистывет - хорошо умел! - д и см был похож н клест: нос большой, крюком згнутый, и крсня голов. А то, бывло, скжет мне:

- Вот, слушй, Мотьк, - меня Мтвеем окрестили, - слушй!

Ляжет н спину, руки под голову, зжмурит глз и зведёт своим тонким голосом что-нибудь из литургии зупокойной. Птицы змолчт, прислушются, д потом и сми вперебой петь нчнут, Лрион пуще их, они ярятся, особенно чижи д щеглят или дрозды и скворцы. До того он допоётся, бывло, что сквозь веки из глз у него слёзы текут, щёки ему мочт и, омытое слезми, стнет серым лицо его.

От ткого пения иной рз жутко стновилось, и однжды я скзл ему тихонько:

- Что ты, дядя, всё про смерть поёшь?

Перестл он, поглядел н меня и говорит, смеясь:

- А ты не бойся, глупый! Это ничего, что смерть, зто - крсиво! В богослужении смое крсивое - зупокойня литургия: тут лск человеку есть, жлость к нему. У нс, кроме покойников, никого не умеют жлеть!

Слов эти - хорошо помню, кк и все его речи, но понимть их в ту пору я, конечно, не мог. Детское только перед стростью понятно, в смые мудрые годы человек.

Помню тоже - спросил я его: почему бог людям мло помогет?

- Не его это дело! - объяснил он мне. - См себе помогй, н то тебе рзум дн! Бог - для того, чтобы умирть не стршно было, кк жить - это твоё дело!

Рно збыл я эти речи его, вспомнил - поздно, и оттого много лишнего горя перенёс.

Змечтельный был человек! Все люди, когд удят, не кричт, не рзговривют, чтобы не пугть, - Лрион поёт неумолчно, то рсскзывет мне жития рзные или о боге говорит, и всегд к нему рыб шл. Птиц ловят тоже с осторожностью, он всё время свистит, дрзнит их, беседы с ними ведёт, и - ничего! - идёт птиц и в чпки и в сеть. Опять же - нсчёт пчёл - рои отсживть или что другое, - стрые пчеляки с молитвой это делют, и то не всяк рз удётся им, позовут дьячк - он бьёт пчел, двит их, ругется мтерно, - всё сделет в лучшем виде. Не любил он пчёл: они у него дочь ослепили. Збрлсь н пчельник девочк - три год было ей, - пчел её в глз и чикнул; рзболелся глзок д ослеп, з ним - другой, потом девочк померл от головной боли, мть её сошл с ум...

Д, всё он делл не кк люди, ко мне лсков был, словно мть родня; в селе меня не очень жловли: жизнь - тесня, я - всем чужой, лишний человек. Вдруг чей-нибудь кусок незконно съем...

Приучил меня Лрион ко хрму, стл я помогть ему по службе, пел с ним н клиросе, кдило зжигл, всё делл, что пондобится; сторожу Влсию помогл порядок в церкви держть и любил всё это, особенно зимой. Церковь-то деревяння, топили её хорошо, тепло было в ней.

Всенощня служб больше утренней приятн мне был; к ночи, трудом очищенные, люди отрешются от збот своих, стоят тихо, блголепно, и теплятся души, кк свечи восковые, млыми огонькми; видно тогд, что хоть лиц у людей рзные, горе - одно.

Лрион любил службу во хрме: зкроет глз, голову рыжую кверху зкинет, кдык выпятит и - зльётся, зпоёт. До того доходил, что и лишнее певл, - уж поп ему из лтря знки делет - куд, дескть, тебя знесло? И читл тоже прекрсно, нрспев, звонко, с лскою в голосе, с трепетом и рдостью. Поп не любил его, он поп - тоже и не рз, бывло, говорил мне:

- Ккой это священник! Он не поп, брбн, по которому нужд и привычк плкми бьют. Был бы я попом, я бы тк служил, что не токмо люди святые иконы плкли бы!

И это верно - нехорош был поп н своём месте: лицо курносое, чёрное, словно порохом оплено, рот широкий, беззубый, бород трёпня, волосом жидок, со лб - лысин, руки длинные. Голос имел хриплый и здыхлся, будто не по силе ношу нёс. Жден был и всегд сердит, потому - многосемейный, село бедное, з`емли у крестьян плохие, промыслов нет никких.

Летом, когд и комр богт, мы с Лрионом днюем и ночуем в лесу, з охотой н птиц, или н реке, рыбу ловя. Случлось - вдруг треб ккя-нибудь, дьячк нет, и где нйти его - неведомо. Всех мльчишек из сел рзгонят искть его; бегют они, кк зйчт, и кричт:

- Дьячок! Лривон! Аид домой!

Едв нйдут... Поп ругется, жлобой грозит, мужики - смеются.

Был у него один дружок, Свёлк Мигун, ворище известный и пьяниц зливной, не рз бит бывл з воровство и дже в остроге сидел, но, по всему прочему, - редкостный человек! Песни он пел и скзки говорил тк, что невозможно вспомнить без удивления.

Множество рз я его слыхл, и теперь вот он предо мною жив стоит: сухонький, юркий, бородёнк в три волос, весь оборвнный, рож мленькя, клином, лоб большой, и под ним воровские рзвесёлые глз чсто мигют, кк две тёмные звезды.

Бывло, притщит он бутылку водки, то Лрион зствит купить, сядут они друг против друг з стол, и говорит Свёлк:

- А ну-ко, дьяче, вляй "Покяние"!

Выпьют... Лрион поконфузится немножко д и зпоёт, Свёлк сидит, кк пришитый, мигет, бородёнкой трясёт, слёзы н глзх у него, лоб рукой поглживет и улыбется, сгоняя пльцми слезинки со щёк.

Потом подскочит, кк мяч, кричит: ,

- Очень превосходно, Лря! Ну, и звидую я господу богу - хорошо песни сложены ему! Человек-то, Лря, ? Кков есть человек, сколь он добр и богт душой, ? Ему ли уж не трудно перед богом ходить! А он - вот кк - н! Ты мне, господи, - ничего, я тебе - всю душу!

- Не кощунь! - скжет Лрион.

- Я? - кричит Свёлк. - Нисколько! Дже и в помыслх нет! Где же я кощуню? Никк! Рдуюсь з бог - и больше ничего! Ну, теперь я тебе спою!

Встнет, руку вытянет и нчнёт колдовть. Пел он тихо, тинственно пел, глз широко рскроет, зжгёт их кким-то особенным огнём, и н вытянутой руке его сухие пльцы шевелятся всегд, словно ищут чего-то в пустоте. Лрион к стене отвлится, опирясь рукми о скмью, откроет рот и смотрит удивлённый; я н печи лежу, сердце у меня змирет печльно-слдостно. Потемнеет весь Свёлк, только мышиные зубы его блестят, д сухой язык шевелится, кк у змеи, и пот н лбу выступит крупными кплями. Голосу у него - конц нет, тк и льётся, тк и светится, подобно ручью в поле. Кончит, покчивется, оботрёт лицо лдонью, выпьют об и долго молчт. Потом Свёлк просит:

- А ну-ко, Лря, "Волною морскою"!

И тк они весь вечер друг друг утешют, пок не спьянятся об; тогд Мигун нчинет похбные скзки скзывть про попов, помещиков, црей; дьячок хохочет и я тоже, Свёлк без устли скзку з скзкой вяжет и тк смешно, что впору здохнуться со смеху.

А ещё лучше он по прздникм у кбк певл: встнет пред нродом, зжмурится крепко, тк что н вискх морщины лягут, д и зведёт; смотришь н него - и словно песня в грудь ему из смой земли исходит: и слов ему земля подскзывет, и силу голосу дет. Стоят и сидят вокруг мужики; кто голову опустил и соломинку грызёт, иной смотрит в рот Свёлке и весь светится, ббы дже плчут, слушя.

Кончит он - просят:

- Вляй, брт, ещё! Выпить поднесут.

Был про Мигун ткой рсскз: укрл чего-то в селе, поймли его мужики д и говорят:

- Ну, - кончено твоё дело! Теперь мы удвим тебя, невтерпёж нм ты!

А он будто отвечет:

- Бросьте, мужики, не дело зтеяли! Крденое вы у меня отняли, стло быть - ничего вми не потеряно, - имение всегд новое можно нжить, ткого человек, кк я, - где вм взять? Кто вс утешит, кк не будет меня?

- Лдно, - говорят, - толкуй!

Повели его в лес вешть, он дорогой и зпел. Снчл шли торопились, потом перестли спешить, пришли к лесу - и готов веревк, но ждут, когд он кончит последнюю песню свою, потом говорят друг другу:

- Пускй ещё одну споёт, это ему вместо отходной будет!

Спел он и ещё, тут солнышко взошло, оглянулись люди - ясный день с восток идёт, Мигун среди них улыбется, ожидет смерть без стрх. Сконфузились мужики.

- Ну его, ребят, ко всем псм! - говорят. - Удвишь - грех д склоки рзной не оберёшься.

И порешили не трогть Мигун.

- З тлн твой, - говорят, - мы те и в пояс поклонимся, з воровство всё-тки должны бок нмять.

Побили его легонько д вместе с ним и пошли нзд.

Всё это, может быть, и выдумно, д уж очень лестно про людей говорит и Свёлку хорошо ствит. А ещё и то подумйте: коли люди этк склдно скзки скзывют, стло быть - не больно плохи они, в том и вся суть!

Не только песни пели, но и о многом рзговривли Свёлк с Лрионом, чсто - о дьяволе: не в чести он был у них.

Помню, рз говорит дьячок:

- Дьявол есть обрз злобы твоей, отржение духовной темноты...

- Глупость моя, знчит? - спршивет Свёлк.

- Именно он - и больше ничего!

- Должно быть, тк и есть! - смеясь, говорит Мигун. - А то, кбы он жив был, двно бы ему сцпть меня ндобно!

Совсем н верил Лрион в чертей; помню, н гумне, споря с мужикми-рскольникми, кричл он им:

- Не дьявольское, но - скотское! Добро и зло - в человеке суть: хочете добр - и есть добро, зл хочете - и будет зло от вс и вм! Бог не понуждет вс н добро и н зло, смовлстны вы создны волею его и свободно творите кк злое, тк и доброе. Дивол же вш - нужд и темнот! Доброе суть воистину человеческое, ибо оно - божие, злое же вше - не дьявольское, но скотское!

Они ему кричт:

- Еретик рыжий!

А он - своё.

- Оттого, - говорит, - дьявол и пишется рогт и козлоног, что он есть скотское нчло в человеке.

Лучше всего о Христе Лрион говорил: я, бывло, плкл всегд, видя горькую судьбу сын божия. Весь он - от спор в хрме с учёными до Голгофы - стоял предо мною, кк дитя чистое и прекрсное в неизречённой любви своей к нроду, с доброй улыбкой всем, с лсковым словом утешения, - везде дитя, ослепительное крсотою своею!

- И с мудрецми хрм, - говорил Лрион, - кк дитя, беседовл Христос, оттого и покзлся им выше их в простой мудрости своей. Ты, Мотя, помни это и стрйся сохрнить в душе детское твоё во всю жизнь, ибо в нём - истин!

Спршивл я его:

- А скоро опять Христос придёт?

- Скоро уже! - говорит. - Скоро, - слышно, что люди снов ищут его!

Вспоминя теперь Лрионовы слов, кжется мне, что видел он бог великим мстером прекрснейших вещей, и человек считл неумелым существом, зплутвшимся н путях земных, и жлел его, бестлнного нследник великих богтств, богом ему откзнных н сей земле.

У него и у Свёлки одн вер был. Помню, икон чудесно явилсь у нс н селе. Однжды рно утром по осени пришл бб до колодц з водой и вдруг видит: но тьме н дне колодц - сияние. Собрл он нрод, земский явился, поп пришёл, Лрион прибежл, спустили в колодезь человек, и поднял он оттуд обрз "Неоплимой купины". Тут же нчли молебен служить, и решено было чсовню нд колодцем поствить. Поп кричит:

- Првослвные, жертвуйте!

Земский тоже прикзывет, и см трёшницу дл. Мужики рзвязли кошели, ббы усердно холсты тщт и всякое жито, по селу ликовние пошло, и я был рд, кк в день светлого Христов воскресения.

Но ещё во время молебн видел я, что лицо Лрионово грустно, и не смотрит он ни н кого, Свёлк, словно мышь шныряя в толпе, усмехется. Ночью я ходил смотреть н явленную: стоял он нд колодцем, источя дыму подобное голубовто-светлое сияние, будто некто невидимый лсково дышл н неё, грея светом и теплом; было и жутко и приятно мне.

А пришёл я домой, слышу - Лрион грустно говорит:

- Нет ткой божьей мтери!

И Свёлк тянет, смеясь:

- Я зн-ю! Чй, Моисей-то здолго до Христ был! Кковы жулики? Чудо, ? Ах вы, чудки!

- В тюрьму бы з это и земского и поп! - тихо-тихо говорит Лрион. Чтобы не убивли они, корысти своей рди, бог в людях!

Я чувствую - неприятен мне этот рзговор, и спршивю с печи:

- Вы про что говорите, дядя Лрион?

Змолчли они, шепчутся об, видимо, обеспокоились.

Потом Свёлк кричит:

- Ты - чего? См н людей жлуешься - дурки, и см же, без стыд, дурк делешь из Мтвейки? 3чем?

Подскочил и говорит мне:

- Гляди, Мотьк, вот - спички! Вот - я их рстирю в рукх... Видишь? Гси огонь, Лрион!

Погсили лмпу, и, вижу я, в темноте две Свёлкины руки сияют тем же дымом голубым, кк и явлення икон. Стршно и обидно было видеть это.

Свёлк чего-то говорит, я в угол печи збился и уши себе пльцми зткнул. Тогд влезли они об ко мне - водку тоже взяли - и долго, нперебой, рсскзывли мне об истинных чудесх и обмнном ндругтельстве нд верою людей. Тк я и зснул под их речи.

А через дв-три дня приехло множество попов и чиновников, икону рестовли, земского с должности сменили, поп тоже нстрщли судом. Тогд и я поверил в обмн, хоть и трудно было мне соглситься, что всё это только для того сделно, чтобы у бб холсты, у мужиков пятки вытянуть.

Ещё когд минуло мне шесть лет, нчл Лрион меня грмоте учить по-церковному, через две зимы у нс школу открыли, - он меня в школу свёл. Снчл я несколько откчнулся от Лрион. Учиться понрвилось мне, взялся я з книжки горячо, тк что он, бывло, спросит урок у меня и, прослушв, скжет:

- Слвно, Мотьк!

А однжды скзл:

- Хорошя кровь в тебе горит, видно, не глуп был твой отец!

Я спршивю:

- А где он?

- Кто ж это знет!

- А он - мужик?

- Нверное одно можно скзть - мужчин. А нсчет сословия неизвестно. Едв ли мужик однко! По лицу твоему д по коже - кроме хрктер - из господ, видть!

Зпли эти случйные слов его в пмять мне и не принесли добр. Нзовут меня в школе подкидышем, я - н дыбы и кричу товрищм:

- Вы - мужичьи дети, мой отец - брин!..

Очень я утвердился н этом - ндо обороняться чем-нибудь против нсмешек, иной обороны не было н уме. Не взлюбили меня и уж нчли ззорно звть, я - дрться стл. Прнишк крепкий был, дрлся ловко. Пошли н меня жлобы, говорят дьячку люди, отцы и мтери:

- Уйми своего приблудного!

А иные и без жлоб, сми з уши дрли, сколько хотелось.

Тогд Лрион скзл мне:

- Может ты, Мтвей, дже генерльский сын, только это - не велик вжность! Все родятся одинково, стло быть, и честь одн для всякого.

Но уж опоздл он - мне в ту пору было лет двендцть, и обиды я чувствовл крепко. Потянуло меня в сторону от людей, снов стл я ближе к дьячку, целую зиму мы с ним по лесу лзили, птиц ловили, учиться я хуже пошёл.

Кончил я школу н триндцтом году; здумлся Лрион, что ему дльше делть со мной? Бывло, плывём мы с ним в лодке, я - н вёслх, он - н руле, и водит он меня в мыслях своих по всем тропм судьбы человеческой, рсскзывет рзные плны жизни.

И попом он меня видит, и солдтом, и прикзчиком, везде нехорошо для меня!

- Кк же, Мотьк? - спршивет.

Потом поглядит н меня и скжет, смеясь:

- Ничего, не робей! Коли не сорвёшься, тк вылезешь! Только солдтств избегй, тм человеку - крышк!

В вгусте, вскоре после успеньев дня, поехли мы с ним н Любушин омут сомят ловить, был Лрион млость выпивши, д и с собой тоже вино имел. Глотет из бутылки понемножку, крякет и поёт н всю реку.

Лодк у него плохя был, мленькя и влкя, повернулся он в ней резко, зчерпнул он бортом, - и очутились мы об в воде. Не первый рз случилось это, и не испуглся я. Вынырнул - вижу, Лрион рядом со мной плвет, трясёт головой и говорит:

- Плыви н берег, я окянное корыто буду гнть туд!

Недлеко от берег было, течение слбое, я плыву совсем спокойно, но вдруг, словно з ноги меня дёрнуло или в студёную струю попл, обернулся нзд: идёт нш лодк вверх дном, Лрион - нет. Нет его нигде!

Словно кмнем, удрило меня стрхом в сердце, передёрнуло судорогой, и пошёл я ко дну.

В тот чс ехл полем прикзчик из экономии, Егор Титов, видел он, кк перевернулись мы, видел, кк Лрион пропл; когд я стл тонуть - Титов уже рздевлся н берегу. Он меня и вытщил, Лрион только ночью ншли.

Погсл миля душ его, и срзу стло для меня темно и холодно. Когд его хоронили, хворый я лежл и не мог проводить н погост дорогого человек, встл н ноги - первым делом пошёл н могилу к нему, сел тм и дже плкть не мог в тоске. Звенит в пмяти голос его, оживют речи, человек, который бы лсковую руку н голову мне положил, больше нет н земле. Всё стло чужое, длёкое... Зкрыл глз, сижу. Вдруг - поднимет меня кто-то: взял з руку и поднимет. Гляжу - Титов.

- Нечего, - говорит, - тебе делть тут, идём!

И повёл меня. Я - иду.

Говорит он мне:

- Видно, сердце у тебя, мльчонк, хорошее, добро помнит.

А мне от этого не легче. Молчу. Дльше говорит Титов:

- Ещё в то время, кк подкинули тебя, думл я - не взять ли ребёнк-то себе, д не успел тогд. Ну, видно, что господь этого хочет, - вот он снов вручил жизнь твою в руки мне. Знчит, будешь ты жить со мной!

Мне тогд всё едино было - жить, не жить, и кк жить, и с кем... Тк я и встл с одной точки н другую незметно для себя.

Через некоторое время огляделся. Титов этот - мужчин высокий, угрюмый, стриженый, кк солдт, с большими усми и бритой бородой. Говорил не спеш, кк бы опсясь лишнее скзть или см слову своему не веря. Руки всегд з спиной, то в крмнх держл, словно стыдился их. Знл я, что мужики н селе - д и во всей округе - не любят его, год дв нзд, в деревеньке Млининой, дже колом удрили. Говорили - он с пистолетом ходит всегд. Жен его, Нстсья Всильевн, был женщин крсивя, только болел; худя, едв ходит, лицо без кровинки, глз большие, горят сухо и боязливо тково. Дочь у них, Оля, н три год моложе меня, тоже хиля и бледненькя.

И всё вокруг них тихо: н полу толстые половики лежт, шгов не слыхть, говорят люди мло, вполголос, - дже чсы н стене осторожно постукивют. Пред иконми неугсимые лмпды горят, везде кртинки нклеены: стршный суд, муки постольские, мучения святой Врвры. А в углу н лежнке стрый кот лежит, толстый, дымчтый, и зелёными глзми смотрит н всё - блюдёт тишину. В тишине этой осторожной ни Лрионов пения, ни птиц нших долго не мог я збыть.

Свёл меня Титов в контору и нчл приучть к бумжному делу. Живу. Вижу - следит з мной Титов, присмтривется, молчит, словно ожидет чего-то от меня. Неловко мне.

Весёлым я никогд не был, в то время и совсем сумрчен стл; говорить - не с кем д и не хочется.

Мутно было н душе у меня, не нрвились мне Титовы подозрительной тишиной жизни своей. Стл я ходить в церковь, помогть сторожу Влсию д новому дьячку, - этот был молодой, крсивый, из учителей ккой-то; к службе лентяй, с попом подхлим, руку ему целует, собчкой бегет з ним по пятм. Н меня кричит, - нпрсно, потому что я службу знл не хуже его и делл всё кк ндо.

В ту пору и нчл я трудную жизнь мою - бог полюбил.

Попрвляя однжды перед всенощной свечи у иконы богородицы, вижу - и он и млденец смотрят н меня серьёзно и здушевно тково... Зплкл я и встл н колени пред ними, молясь о чём-то - з Лрион, должно быть. Долго ли молился - не зню, но стло мне легче - согрелся сердцем и ожил я.

Влсий в лтре трудился, бормочет тм свои непонятные речи. Вошёл я к нему, взглянул он н меня, спршивет:

- Что обрдовлся, ли копейку ншёл?

Знл я, почему он тк спросил, - чсто я деньги н полу нходил, - но теперь неприятны покзлись мне слов его, кк бы ущипнул он меня з сердце.

- Богу я помолился, - говорю.

- Которому? - спршивет. - Их тут у нс больше ст, богов-то! А вот где - живой? Где - который нстоящий, не из дерев, д! Поищи-к его!

Цен его слов известн мне был, обидели они меня в тот чс. Влсий - человек древний, уже едв ноги передвигл, в коленях они у него изогнуты, ходит всегд кк по жёрдочке, кчясь весь, зубов во рту - ни одного, лицо тёмное и словно тряпк стря, смотрят из неё безумные глз. Ангел смерти Влсия тоже древен был - не мог поднять руку н стрц, уже рзум лишлся человек: з некоторое время до смерти Лрионовой овлдел им бред.

- Не церкви, - говорит, - я сторож, скоту: пстух я, пстухом родился и тк умру! Вот - скоро отойду от церкви в поле.

Известно было - скот он никогд не пс.

- Церковь, - говорит, - то же клдбище, место мёртвое, я - к живому делу хочу, скотинку псти ндобно мне, все мои деды пстухми были, и я тоже до сорок двух лет.

Лрион смеялся нд ним и однжды, смеясь, спросил:

- Был в древности Велес, скотий бог, - не прщур ли твой?

Зствил его Влсий рсскзть про Велес подробно, выслушв, говорит:

- Тк и есть! Я двно зню, кто я тков, д боюсь поп! Ты погоди, дьячок, не говори ему! Придёт время - я см скжу, д...

Н этом и остновился стрик.

И вот, хотя зню я безумие его, смущет он меня.

- Смотри, - говорю, - рзрзит тебя бог!

А он шмкет:

- Я см - бог! Д!

И вдруг, зпнувшись з подножие, едв не упл, я понял это кк знмение.

Ревностно полюбил я церковное; со всем жром сердц ребячьего окунулся в него, тк, что всё священно стло для меня, не только иконы д книги, и подсвечники и кдило, смые угли в нём - и те дороги! Ко всему приксюсь с трепетом, с жуткой рдостью, в лтрь войду - сердце змирет, кмни пол готов целовть. Чувствую себя в луче ок всевидящего, и нпрвляет оно шги мои, обнимя силою нездешнею, грея светом ярким, от которого глз слепнут и не видит человек ничего кроме, кк только себя. Стою, бывло, один во хрме, тьм кругом, н сердце - светло, ибо в нём - бог и нет мест ни детским печлям, ни обидм моим и ничему, что вокруг, что есть жизнь человеческя. Близость к богу отводит длеко от людей, но в то время я, конечно, не мог этого понять.

Нчл книги читть церковные - все, что были; читю - и нполняется сердце моё звоном крсоты божественного слов; ждно пьёт душ слдость его, и открылся в ней источник блгодрных слёз. Бывло, приду в церковь рньше всех, встну н колени перед обрзом Троицы и лью слёзы, легко и покорно, без дум и без молитвы: нечего было просить мне у бог, бескорыстно поклонялся я ему.

Помню Лрионовы слов:

- Иже уст твоя моляся - воздуху молятся, не богу; бог бо мыслям внимет, не словм, яко человеки.

А у меня дже и мыслей не было: просто стою н коленях и кк бы молч рдостную песнь пою, рдуюсь же тому, что понимю - не один я н свете, под охрной божией и близко ему.

Было это время хорошо для меня, время тихо-рдостного прздник. Любил я один во хрме быть, и чтобы ни шум, ни шелест вокруг - тогд, в тишине, пропдл я, кк бы возносился н облк, с высоты их все люди незметны стновились для меня и человеческое - невидимо.

Но Влсий мешл мне: шркет ногми по плитм пол, дрожит, кк тень дерев н ветре, и бормочет беззубым ртом:

- Не к чему мне тут быть, рзве это моё дело! См я бог, пстырь всего скот земного, д! И уйду звтр в поле! Н что згнли меня сюд, в холод, в темноту?. Моё ли дело?

Тревожил он меня кощунством своим, - думлось мне - нрушет он чистоту хрм, и богу обидно видеть его в доме своём.

О ту пору змечено было блгочестие и рвение моё, тк что поп стл при встрече кк-то особенно носом сопеть и блгословлял меня, я должен был руку ему целовть - был он всегд холодня, в поту. Звидовл я его близости к тйнм божиим, но не любил и боялся.

А Титов всё зорче смотрел н меня мленькими, тусклыми, кк пуговицы, глзкми. Все они обрщлись со мной осторожно, словно я стеклянный был, Ольгуньк не рз тихонько спршивл меня:

- Ты святой?

Робел он предо мною, дже когд я лсков с нею бывл и рсскзывл ей жития или что другое, церковное. Зимою по вечерм я пролог или минею вслух читл. З окнми вьюг бесприютня по полю мечется, в стены стучит, стонет и воет, озябшя. В комнте тихо, все сидят, не шелохнутся; Титов голову низко опустит, не видть его лиц, Нстсья неподвижными глзми смотрит н меня, Ольгуньк дремлет, удрит мороз - он вздрогнет, оглянется и тихонько улыбнётся мне. Иной рз, не поняв ккое-нибудь слово церковное, переспросит он - прозвенит мягкий голосок её, и снов тихо, только вьюг крылтя жлобно поёт, ищет отдых, по полю летя.

Те святые мученики, кои боролись з господ, жизнью и смертью знменуя силу его, - эти были всех ближе душе моей; милостивцы и блженные, кои людям отдвли любовь свою, тоже трогли меня, те же, кто бог рди уходили от мир в пустыни и пещеры, столпники и отшельники, непонятны были мне: слишком силён был для них стн.

Лрион отвергл стну, ндо было принять его, жития святых зствили - без стны непонятно пдение человек. Лрион видел бог единым творцом мир, всесильным и непобедимым, - откуд же тогд безобрзное? По житиям святых выходило, что мстер всего безобрзного и есть стн. Я и принял его в ткой должности: бог создет вишню, стн - лопух, бог жворонк, стн - сову.

Но вышло кк-то тк, что хоть я и признл стну, не поверил в него и не убоялся; служил он для меня объяснением бытия зл, но в то же время мешл мне, унижя величие божие. Стрлся я об этом не думть, но Титов постоянно нводил меня н мысли о грехе и силе дьявол.

Читю я, он, вдруг и не покзывя глз, спршивет:

- Мтвей, что знчит - кмо?

Отвечю:

- Куд...

Помолчв, он говорит:

- Кмо гряду от лиц твоего и от гнев твоего кмо бегу?

Жен его глубоко вздохнёт и ещё более испугнно смотрит н меня, чего-то ожидя. И Ольг, мигя синими глзкми, предлгет:

- А - в лес?

- Гряду - знчит иду? - спршивет Титов.

- Д.

Вынул он, помню, руки из крмнов и стл крутить обеими свои длинные усы, брови н лбу у него дрожт. Потом быстро спрятл руки и говорит:

- Это црь Двид спршивл - кмо бегу! Црь, боялся! Видно, дьявол-то много сильнее его был. Помзнник божий, стн одолел... Кмо гряду? К чёрту в лпы грядёшь - и спршивть нечего! Вот оно кк! Знчит нм, холопм, нечего и вертеться, коли цри туд поспевют.

Ходил он по этой тропе чсто, и хотя я речей его не понимл, неприятны они мне были всегд. О блгочестии моём всё больше говорили, и вот Титов нчл внушть мне:

- Молись усердно з меня и з всю мою семью, Мтвей! Очень я тебя прошу - молись! Пусть это будет плтой твоей з то, что приютил я тебя в тепле и в лске.

А мне что? Молитв моя без содержния был, вроде птичьей песни солнцу, - стл я молиться з него и з жену, больше всего з Ольгуньку, очень хорошя девочк росл, тихя, крсивя, нежня. Обрщлся я к богу словми пслмов Двидовых, ткже всеми другими молитвми, ккие знл, и было приятно мне твердить про себя склдные, певучие слов, но кк только вспомню Титов, скжу: "Помилуй, господи, велиею милостию твоею рб твоего Георгия..." - и вдруг остынет сердце, и кк бы иссякнет ручей молитвословия моего, змутится ясность рдости, словно стыдно мне перед богом, - не могу больше! И, потупя глз, чтобы не видеть лик н иконе, встю н ноги, не то - огорчён, не то - сконфужен. Беспокоило это меня - почему тк случется? Стрлся понять и не мог, жлко было мне, когд исчезл рдость моя, рзбивясь об этого человек.

Кк зметили меня люди, то и я стл их змечть.

Бывло, в прздник выйду н улицу - нрод смотрит н меня любопытно, здоровются со мной иные степенно, иной - со смешком, но все видят.

- Вот, - говорят, - молитвенник нш!

- Гляди, Мтвей, святым будешь, пожлуй?

- А вы не смейтесь, ребят, - он не поп, не з деньги в бог верует!

- Али мужиков во святых не было?

- От нс - всякя душ, д нм пользы ни шиш!

- Рзве он мужик? Он тйный бринок!..

И лестно говорят и обидно.

Был у меня в то время особый строй души - хотелось мне со всеми тихо жить и чтобы ко мне тоже все лсковы были; стрлся я достигнуть этого, нсмешки мешли мне.

Особенно донимл меня Мигун: увидит, бывло, встнет н колени, клняется и причитет:

- Вшей святости - земной поклон! Помолитесь-ко з Свёлку, не будет ли ему от бог толку? Нучите, кк господу угодить - воровть мне погодить, ли - кк побольше стщу - поствить пудовую свещу?

Нрод хохочет, мне и стрнно и досдно слышть Свёлкины издёвки.

А он своё:

- Првослвные, клняйтесь прведнику! Он мужик в конторе обсчитет в церкви книгу зчитет, богу и не слышно, кк мужик ревёт.

Мне тогд лет шестндцть было, и мог бы я ему рожу рзбить з эти нсмешки, но вместо этого стл избегть Мигун, он это зметил и пуще мне проход не дёт. Песню сочинил; в прздники ходит по улице и поёт, нигрывя н бллйке:

Бре девок обнимют,

Девки брюхо нживют.

Д от брских от зтей

Родят сукиных детей!

Их подкидывют брм,

Д - не кормят бре дром;

И сжют их в конторе

Н мужицкое н горе!

Длиння песня был, всем в ней доствлось, Титову и мне - больше всех. Доводил меня Свёлк до того, что, кк увижу я, бывло, его дрянную эту бородёнку, шпку н ухе и лысый лоб, - нчиню весь дрожть; тк бы кинулся и поломл его н куски.

Но хоть и мл юнош был я тогд, сердце умел держть крепко; он идёт з мной, тренькет, я виду не покзывю, что тяжело мне, шгю не спеш и будто не слышу ничего.

Молиться ещё больше стл - чувствую, что, кроме молитвы, нечем мне огрдить себя, но теперь явились в молитвх моих жлобы и горькие слов:

- З что, господи? Виновт ли я, что отец-мть мои отреклись от меня и, подобно котёнку, в кусты бросили млденц?

А другой вины не видел з собой - люди в жизни смешнно стоят, кждый к делу своему привык, привычку возвёл в зкон, - где же срзу понять, против кого чужя сил нпрвляет тебя?

Ну, всё-тки нчл я присмтривться, ибо всё более беспокойно и нестерпимо стновилось мне.

Брин нш, Констнтин Николевич Лосев, богт был и много земель имел; в ншу экономию он редко незжл: считлсь он несчстливой в их семействе, в ней бринову мть кто-то здушил, дед его с коня упл, рзбился, и жен сбежл. Двжды видел я брин: человек высокий, полный, в золотых очкх, в поддёвке и кртузе с крсным околышком; говорили, что он вжный црю слуг и весьм учёный - книги пишет. Титов однко он дв рз мтерно изругл и кулк к носу подносил ему.

В Сокольей экономии Титов был - вся влсть и сил. Имение - невелико, хлеб сеяли сколько требовлось для хозяйств, остльня земля мужикм в ренду шл; потом было прикзно ренду сокрщть и сеять лён, - неподлёку фбрик открылсь.

Кроме меня, в уголке конторы сидел Ивн Мкрович Юдин, человечек немой души и всегд пьяненький. Телегрфистом он был, д з пьянство прогнли его. Вёл он все книги, писл письм, договоры с мужикми и молчл тк много, что дже удивительно было; говорят ему, он только головой кивет, хихикет тихонько, иной рз скжет:

- Тк.

И тут - весь.

Мленький он был, худой, лицо круглое, отёчное, глз почти не видно, голов лыся, ходил н цыпочкх, без шуму и неверно, точно слепой.

В день Кзнской опоили мужики Юдин вином, кк умер он, - остлся я в конторе один для всего: положил мне Титов жловнья сорок рублей в год, Ольгу зствил помогть.

И рньше видел я, что мужики ходят около конторы, кк волки нд кпкном: им кпкн видно - д есть охот, примнк зовёт, ну, они и попдются.

Когд же остлся я один в конторе, рскрылись предо мною все книги, плны, то, конечно, и при млом рзуме моём я срзу увидл, что всё в ншей экономии - ясный грбёж, мужики кругом обложены, все в долгу и рботют не н себя, н Титов. Скзть, что удивился я или стыдно стло мне, - не могу. И хоть понял, з что Свёлк лется, но не счёл его првым, - ведь не я грбёж выдумл!

Вижу, что и Титов не чист перед хозяином - нбивет он крмн себе кк можно туго. Держл я себя перед ним и рньше смело, понимя, что нужен ему для чего-то, теперь подумл: для того и нужен, чтобы перед богом его, вор, прикрывть.

Милым сыном в то время нзывл он меня и жен его тоже; одевли хорошо, я им, конечно, спсибо говорю, душ не лежит к ним, и сердцу от лски их нисколько не тепло. А с Ольгой всё крепче дружился: нрвилсь мне тихя улыбк её, лсковый голос и любовь к цветм.

Титов с женой ходили перед богом спустя головы, кк стреноженные лошди, и будто прятли в покорной робости своей некий грех, тяжелейший воровств. Руки Титов не нрвились мне - он всё прятл их и этим нводил н мысли нехорошие - может, его руки человек здушили, может, в крови они?

И всегд - и он и он - просят меня:

- Молись з нс грешных, Мотя!

Однжды я, не стерпев, скзл:

- Али вы сильно грешнее других?

Нстсья вздохнул и ушл, см отвернулся в сторону, не ответив мне.

Дом он всегд здумчив, говорит с женой и дочерью мло и только о делх. С мужикми никогд не руглся, но был высокомерен - это хуже мтерщины выходило у него. Никогд ни в чём не уступл он им: кк скжет, тк и стоит, словно по пояс в землю ушёл.

- Уступить бы им! - скзл я ему однжды.

Ответил он:

- Никогд ни вершк не уступй людям, инче - пропдёшь!

Другой рз, - зствлял он меня неверно считть, - я ему говорю:

- Тк нельзя!

- Отчего?

- Грех.

- Не ты меня зствляешь грешить, я тебя. Пиши, кк велю, с тебя не спросится, ты - только рук моя! Прведность свою не нрушишь этим, не бойся! А н десять рублей в месяц ни я, ни кто не уловчится првильно жить. Это - пойми!

"Ах ты, - думю, - дрянцо с пыльцой!"

- Довольно! - говорю. - Всё это ндо прекртить. А ежели вы не перестнете бловться, то я кждый рз буду обличть дел вши н селе.

Поднял он усы к носу, осклил зубы и вытрщил круглые глз свои. Меряем друг друг, кто выше. Тихо спршивет он:

- Верно?

- Верно!

Зсмеялся Титов, словно горсть двугривенных н пол швырнул, и говорит:

- Лдно, прведник! Оно, пожлуй, тк и ндо мне - ндоело уж около рублей копейки ловить. Стло ворм тесно - зжили честно!

И ушёл, хлопнув дверью, тк что дже стёкл в окнх зныли.

Покзлось мне, кк будто сокртился Титов с того дня, ко мне перестл приствть.

Был он большой скопидом, и хотя ни в чём себе не откзывл, но цену копейке знл. В пище слстолюбив и до женщин удивительно жден, - влсть у него большя, откзть ему ббы не смеют, он и пользуется; девиц не трогл, видимо - боялся, женщины - нверное, кждя хоть рз, д был нложницей его.

И меня к этому не рз поджигл:

- Чего ты, - говорит, - Мтвей, стесняешься? Женщину поять - кк милостыню подть! Здесь кждой ббе лски хочется, мужья - люди слбые, устлые, что от них возьмёшь? Ты же прень сильный, крсивый, - что тебе стоит ббу прилскть? Д и см удовольствие получишь...

Он ко всякой подлости сбоку зходил, низкий человек.

Однжды спршивет меня:

- Ты кк, Мтвей, думешь - силён прведник у господ?

Не любил я вопросы его.

- Не зню, - говорю.

Подумл он - и снов:

- Вот, вывел бог Лот из Содом и Ноя спс, тысячи погибли от огня и воды. Однко скзно - не убий? Иногд мне мерещится - оттого и погибли тысячи людей, что были между ними прведники. Видел бог, что и при столь строгих зконх его удётся некоторым прведня жизнь. А если бы ни одного прведник не было в Содоме - видел бы господь, что, знчит, никому невозможно соблюдть зконы его, и, может, смягчил бы зконы, не губя множество людей. Говорится про него: многомилостив, - где же это видно?

Не понимл я в ту пору, что человек этот ищет свободы грех, но рздржли меня слов его.

- Кощунствуете вы! - говорю. - Боитесь бог, не любите его!

Выхвтил он руки из крмнов, бросил их з спину, посерел, видно, что озлобился.

- Тк или нет - не зню! - отвечет. - Только думется мне, что служите вы, богомолы, богу вшему для меры чужих грехов. Не будь вс смешлся бы господь в оценке грех!

Долго после того не змечл он меня, в душе моей нчл рсти нестерпимя вржд к нему, - хуже Мигун стл он для меня.

В ночь н молитве помянул я имя его - вспыхнул душ моя гневом и, может быть, в тот чс скзл я первую человеческую молитву мою:

- Не хочу, господи, милости твоей для вор: кры прошу ему! Д не обкрдывет он нищие безнкзнно!

И тк горячо говорил я против Титов, что дже стршно стло мне з судьбу его.

А вскоре после того столкнулся я с Мигуном - пришёл он в контору лык просить, я один был в ней.

Спршивю:

- Ты, Свёл, з что издевешься ндо мною?

Он покзывет зубы свои, воткнув мне в лицо острые глз.

- Моё, - говорит, - дело невелико, пришёл просить лык!

Ноги у меня дрожт и пльцы сми собой в кулк сжимются; взявши з горло, встряхнул я его немножко.

- В чём я виновт?

Он не испуглся, не обиделся, просто взял мою руку и отвёл её от шеи своей, кк будто не я его, он меня сильнее.

- Когд, - говорит, - человек душт, ему неловко говорить. Ты меня не тронь, я уже всякие побои видл - твои для меня лишни. И дрться тебе не ндо, этк ты все зповеди опрокинешь.

Говорит он спокойно, шутя, легко. Я кричу ему:

- Что тебе ндо?

- Лык.

Вижу - н словх мне его не одолеть, д и злость моя прошл, только обидно мне пред ним.

- Зверьё, - говорю, - все вы! Рзве можно нд человеком смеяться з то, что его отец-мть бросили?

А он в меня прибуткми, словно кмнями, лукет:

- Не притворяйся нищим, мы првду сыщем: ты ешь крдён хлеб не потому, что слеп.

- Врёшь, - мол, - я з свой кусок тружусь...

- Без труд и курицу не укрдёшь, это известно!

Смотрит н меня с бесовой усмешкой в глзх и говорит жлостливо:

- Эх, Мтвей, хорош ты был дитя! А стл книгочей, богоед и, кк все земли ншей воры, строишь божий зкон н той беде, что не всем руки дны одной длины.

Вытолкл я его вон из конторы. Прибутки его не хотел я понять, потому что, считя себя верным слугой бог, и мысли свои считл вернейшими мыслей других людей, Стновилось мне одиноко и тоскливо, чувствую - слбеет душ моя.

Жловться н людей - не мог, не допускл себя до этого, то ли от гордости, то ли потому, что хоть и был я глуп человек, фрисеем - не был. Встну н колени перед знмением Аблцкой богородицы, гляжу н лик её и н ручки, к небесм подъятые, - огонёк в лмпде моей мелькет, тихя тень глдит икону, н сердце мне эт тень холодом ложится, и встёт между мною и богом нечто невидимое, неощутимое, угнетя меня. Потерял я рдость молитвы, опечлился и дже с Ольгой нелден стл.

А он смотрит н меня всё лсковее: мне в то время восемндцть лет минуло, прень видный и кудрявый ткой. И хотел я и неловко мне было ближе к ней подойти, я тогд ещё невинен перед женщиной жил; ббы н селе смеялись з это ндо мной; иногд мне кзлось, что и Ольг нехорошо улыбется. Не рз уже слдко думл про неё:

"Вот - жен мне!"

Сидел я с нею в конторе молч целые дни, спросит он меня что-нибудь по делу, отвечу ей - тут и вся нш бесед.

Тонкя он, беля, глз синие, здумчивые, но был он крсив и легк в тихой и неведомой мне печли своей.

И однжды спросил он:

- Что ты, Мтвей, стл угрюмый?

Никогд я про себя ни с кем не говорил и не думл, хотел говорить, тут вдруг открылось сердце - и всё пред нею, все знозы мои повыдергл. Про стыд мой з родителей и нсмешки ндо мной, про одиночество и обеднение души, и про отц её - всё! Не то, чтобы жловлся я, просто вывел думы изнутри нружу; много их было нкоплено, и все - дрянь. Обидно мне, что дрянь.

- Лучше в монстырь идти! - говорю.

Зтумнилсь он, опустил голову и ничем не ответил мне. Был мне приятн печль её, молчние - опечлило меня. Но дня через три - тихонько говорит он мне:

- Нпрсно ты н людей столько внимния обрщешь; кждый живёт см собой - видишь? Конечно, теперь ты один н земле, когд зведёшь семью себе, и никого тебе не нужно, будешь жить, кк все, з своей стеной. А ппшу моего не осуждй; все его не любят, вижу я, но чем он хуже других не зню! Где любовь видно?

Утешют меня её слов. Я всегд всё срзу делю - тк и тут поступил:

- Ты бы, - говорю, - пошл змуж з меня?

Отвернулсь он, шепчет:

- Пошл бы...

Кончено. Н другой день я скзл Титову: тк и тк, мол.

Усмехнулся он, усы рспрвил и нчл душу мне скрести.

- В сыновья ко мне - прямой путь для тебя, Мтвей: ндо думть, это богом укзно, я не спорю! Прень ты серьёзный, скромен и здоров, богомолец з нс, и по всем сттьям - клд, без лести скжу! Но, чтобы сытно жить, ндо уметь дел делть, нклон к деловитости слб у тебя. Это -- одно. Другое - через дв год в солдты тебя позовут, и должен ты идти. Будь у тебя деньжонки нкоплены, рублей пятьсот, можно бы откупиться от солдтчины, уж я бы это устроил... А без денег - уйдёшь ты, тогд остнется Ольг ни змужней, ни вдовой...

Пилит он мне сердце тупыми словми своими, усы у него дрожт и в глзх зелёный огонёк игрет. Встёт предо мною солдтство, стршно и противно душе - ккой я солдт? Уже одно то, что в кзрме ндо жить всегд с людьми, - не для меня. А пьянство, мтерщин, зуботычины? В этой службе всё против человек, знл я. Придвили меня речи Титов.

- Знчит, - говорю, - в монхи уйду!..

- Теперь - опоздл! - смеется Титов. - Срзу - не постригут, послушник - возьмут в солдты. Нет, Мтвей, кроме денег, ничем судьбу не подкупишь!

Тогд я говорю ему:

- Дйте вы денег, ведь у вс много!

- Аг! - говорит. - Это ты просто придумл. Только хорошо ли для меня этк-то? Сообрзи: я мои деньги, может быть, большим грехом купил, может, я з них душу чёрту продл. Пок я в грехх пчклся, - ты прведно жил, д и теперь того же хочешь, з счёт моих грехов? Легко прведному в рй попсть, коли грешник его н своём хребте везёт, - только я не соглсен конём тебе служить! Уж ты лучше см погреши, тебе бог простит, - чй, ты вперёд у него зслужил!

Смотрю - вид у Титов ткой, словно он вдруг н сжень выше меня вырос, и я где-то у ног его ползу. Понял я, что издевется он ндо мной, кончил рзговор, вечером передл Ольге речи её отц. Зблестели слёзы н глзх у девушки, около ух у неё здрожл ккя-то мля синенькя жилк, и трепет этот жлостный откликнулся в сердце у меня. Говорит Ольг, улыбясь:

- Вот и не выйдет, кк мы хотим...

- Нет, - мол, - выйдет!

Скзл, не думя, но кк бы слово этим дл и ей и себе, - слово, отступить от которого нельзя.

С того дня нечисто зжил я; нчлсь для меня ккя-то тёмня и пьяня полос, зметлся прень, кк голубь н пожре в туче дымной. И Ольгу мне жлко, и хочется её женой иметь, люблю девушку, глвное - вижу, что Титов в чём-то крепче и устойчивей меня, это несносно для гордости моей. Презирл я воровские дел и всю тёмную душу его, вдруг открылось, что живёт в этой душе некя сил и - влстно смотрит он н меня!

Н селе стло известно, что я свтлся и откзно мне; девки усмехются, ббы глдят, Свёлк шутки шутит, и всё это поднимет меня н дыбы, змутило душу до полной тьмы.

Встну я молиться, Титов словно сзди стоит и в зтылок мне дышит, оттого молюсь я несурзно, кощунственно, не о господе рдуюсь, думю о делх своих - кк мне быть?

- Помоги, - говорю, - господи, и нучи мя, д не потеряю путей твоих и д не угрязнет душ моя во грехе! Силён ты и многомилостив, сохрни же рб твоего ото зл и одри крепостью в борьбе с искушением, д не буду попрн хитростию врг и д не усумнюсь в силе любви твоей к рбу твоему!

Тк низвёл я господ с высоты неизречённых крсот его н должность зщитник млых делишек моих, бог унизив, и см опустился до ничтожеств.

Ольг же день ото дня тет в печли, кк восковя свеч. Думю, кк он будет жить с другим человеком, и не могу поствить рядом с ней никого, кроме себя.

Силою любви своей человек создёт подобного себе, и потому думл я, что девушк понимет душу мою, видит мысли мои и нужн мне, кк я см себе. Мть её стл ещё больше унылой, смотрит н меня со слезми, молчит и вздыхет, Титов прячет скверные руки свои и тоже молч ходит вокруг меня; вьётся, кк ворон нд собкой издыхющей, чтоб в минуту смерти вырвть ей глз. С месяц времени прошло, я всё н том же месте стою, будто дошёл до крутого оврг и не зню, где перейти. Тяжело было.

Однжды приходит Титов в контору и говорит мне негромко:

- Вот, Мтвей, н твоё счстье явился случй - хвтй его, коли хочешь человеком быть!

Случй был ткой, что мужики должны были много проигрть, экономия кое-что выигрл бы, Титову могло попсть рублей около двухсот.

Рсскзл мне и спршивет:

- Что, не осмелишься?

Спроси инче, - может, я и не пошёл бы в руки к нему, от этих слов взорвло меня.

- Воровть не осмелюсь? - говорю. - Тут смелости не нужно, только подлость одн. Двйте, будем воровть!

Усмехется он, мерзвец, спршивет:

- А грех?

- А грехи мои - я см сочту.

- Ну и лдно! - говорит. - Теперь - знй: что ни день, то к свдьбе ближе!

Словно волк н козлёнк, ловил он меня, дурк, в кпкн.

И - нчлось. В делх я был не глуп, дерзость всегд большую имел. Нчли мы с ним грбить нрод, словно в шшки игрем, - он сделет ход, я - ещё злее. Об молчим, только поглядывем друг н друг, он - со смешком зелёным в глзх, я - со злостью. Одолел меня этот человек, но, и проигрвши ему всё, дже в погном деле не мог я ему уступить. Лён принимя, стл обвешивть, штрфы з потрву утивл, всячески копейки щипл с мужиков, но денег не считл и в руки не брл, - всё Титову шло; конечно, легче мне от этого не было, и мужикм тоже.

Словом скзть, был я в ту пору кк бешеный, в груди холодно; бог вспомню - кк обожжёт меня. Не однжды всё-тки упрекл его:

- Почто, - мол, - не поддержишь силою твоею пдение моё; почто возложил н меня испытние не по рзуму мне, ли не видишь, господи, погибет душ моя?

Были чсы, что и Ольг чужой стновилсь мне; гляжу н неё и врждебно думю:

"Тебя рди душой торгую, несчстня!"

А после этих слов стнет мне стыдно пред нею, стну я тих и лсков с девушкой, кк только могу.

Но - поймите - не от жлости к себе ли к людям мучился я и зубми скрипел, от великой той обиды, что не мог Титов одолеть и предл себя воле его. Вспомню, бывло, слов его о прведникх - оледенею весь. А он, видимо, всё это понимл.

Торжествует. Говорит:

- Ну, святош, ндо тебе о келейке думть, - с нми жить тесно будет для тебя с женою, дети у вс пойдут!

Святошей нзвл. Я смолчл.

И всё чще стл он тк нзывть меня, дочь его всё милее, всё лсковее со мною - понимл, кк трудно мне.

Выклянчил Титов кусок земли, - упрвляющему Лосев поклнялся, - дли ему хорошее местечко з экономией; нчл он строить избу для нс, я - всё нжимю, жульничю. Дело идёт быстро, домик строится, блестит н солнце, кк золотя коробочк для Ольги. Вот уже под крышу подвели его, ндо печь ствить, к осени и жить в нём можно бы.

Только рз, под вечер, иду я из Якимовки, - скот у мужиков описывл з долги, - вышел из рощи к селу, гляжу - н солнечном зкте горит мой дом, - кк свеч горит!

Снчл я подумл, что это солнце шутит -- обняло его крсными лучми и поднимет вверх, в небес к себе, однко вижу - нрод суетится, слышу огонь свистит, дерево потрескивет.

Вспыхнуло сердце у меня, вижу бог вргом себе, будь кмень в руке у меня - метнул бы его в небо. Гляжу, кк воровской мой труд дымом и пеплом по земле идёт, см весь пылю вместе с ним и говорю:

- Хочешь ли ты укзть мне, что рди прх и золы погубил я душу мою, - этого ли хочешь? Не верю, не хочу унижения твоего, не по твоей воле горит, мужики это подожгли по злобе н меня и н Титов! Не потому не верю в гнев твой, что я не достоин его, потому, что гнев ткой не достоин тебя! Не хотел ты подть мне помощи твоей в нужный чс, бессильному, против грех. Ты виновт, не я! Я вошёл в грех, кк в тёмный лес, до меня он вырос, и - где мне нйти свободу от него?

Не то, чтобы утешли меня эти глупые слов... И ничего не опрвдывли они, но будили в душе некое злое упрямство.

Догорел мой дом рньше, чем угсло возмущение моё. Я всё стою н опушке рощи, прислонясь к дереву, и веду мой спор, белое Ольгино лицо мелькет предо мной, в слезх, в горе.

Говорю я богу дерзко, кк рвному:

- Коли ты силён, то и я силён, - тк должно быть, по спрведливости!

Погс пожр, стло тихо и темно, но во тьме ещё сверкют языки огня, точно ребёнок, уств плкть, тихо всхлипывет. Ночь был облчня, блестел рек, кк нож кривой, среди поля потерянный, и хотелось мне поднять тот нож, рзмхнуться им, чтобы свистнуло нд землёй.

Около полуночи пришёл я в село - у ворот экономии Ольг с отцом стоят, ждут меня.

- Где же ты был? - говорит Титов.

- Н горе стоял, н пожр глядел.

- Чего же не бежл тушить?

- Чудотворец я, что ли, - плюну в огонь, он и погснет?..

У Ольги глз зплкны, вся он сжей попчкн, в дыму зкоптел смешно мне видеть это.

- Рботл? - спршивю.

Злилсь он слезми.

Титов угрюмо говорит:

- Не зню, что и делть...

- Снчл, - мол, - ндо строить!

Во мне тогд ткое упорство сложилось, что я своими рукми сейчс же готов был брёвн ктть и венцы вязть, и до конц бы всю рботу срзу мог довести, потому что хоть я волю бог и оспривл, ндо было мне нверное знть, - он это против меня или нет?

И снов нчлось воровство. Кких только хитростей не придумывл я! Бывло, прежде-то по ночм я, богу молясь, себя не чувствовл, теперь лежу и думю, кк бы лишний рубль в крмн згнть, весь в это ушёл, и хоть зню - многие в ту пору плкли от меня, у многих я кусок из горл вырвл, и млые дети, может быть, голодом погибли от ждности моей, - противно и пкостно мне знть это теперь, и смешно, - уж очень я глуп и жден был!

Лики святые смотрят н меня уже не печльными и добрыми глзми, кк прежде, - подстерегют, словно Ольгин отец. Однжды я у стросты с конторки полтинник стянул - вот до ккой крсоты дошёл!

И рз выпло мне что-то особенное - подошл ко мне Ольг, положил руки свои лёгкие н плечи мои и говорит:

- Мтвей, господь с тобой, люблю я тебя больше всего н свете!

Удивительно просто скзл он эти светлые слов, - тк ребёнок не скжет "мм". Обогтел я силой, кк в скзке, и стл он мне с того чс неоценимо дорог. Первый рз скзл, что любит, первый рз тогд обнял я её и тк поцеловл, что весь перестл быть, кк это случлось со мной во время горячей молитвы.

К покрову дом нш был готов - пёстрый вышел, некоторые брёвн чёрные, обгорелые. Вскоре и свдьбу спрвили мы; тесть мой пьян нлизлся и всё время хохотл, кк чёрт в удче; тёщ смотрел н нс, плкл, - молчит, улыбется, по щекм слёзы текут.

Титов орёт:

- Эй, не плчь! Ккой у нс зять, ? Прведник!

И мтерно ругется.

Гости были вжные, - поп, конечно, стновой, двое волостных стршин и ещё рзные осетры, под окнми сельский нрод собрлся, и в нём Мигун весёлый человек. Бллйк его тренькет.

Я у окн сидел, тонкий голос Свёлкин доходит до меня, хоть и боится он громко шутить, , слышу я, рспевет:

Нпились бы вы скорее д полоплись!

А нелись бы вы достль д и треснули!

Нсмешки его понрвились мне тогд, хоть не до него было, - жмётся ко мне Ольг и шепчет:

- Кончилось бы скорее всё это, ед и питьё!

Тошно было ей глядеть н ждность людскую, д и мне противно.

Кк познли мы с нею друг друг, то об зплкли, сидим н постели обнявшись, и плчем, и смеёмся от великой и не чянной нми рдости супружеств. До утр не спли, целовлись всё и рзговривли, кк будем жить; чтобы видеть друг друг - свечу зжгли.

Говорил он мне, обнимя тёплыми рукми:

- Будем жить тк, чтобы все любили нс! Хорошо с тобой, Мтвей!

Об мы были кк пьяные от неизречённого счстья ншего, и скзл я ей:

- Пусть меня порзит господь, если ты, Ольг, когд-нибудь по вине моей другими слезми зплчешь!

А он:

- Я, - говорит, - от тебя всё приму, буду тебе мть и сестр, одинокий ты мой!

Зжили мы с ней, кк в слдком бреду. Дело я делю спустя рукв, ничего не вижу и видеть не хочу, тороплюсь всегд домой, к жене; по полю гуляем с нею, ходим в лес.

Вспомнил стрину - птиц звёл, дом у нс светлый, весёлый, всюду н стенх клетки висят, птицы поют. Жен, тихя, полюбил их; приду, бывло, домой, он рсскзывет, что синиц делл, кк щур пел.

По вечерм я минею или пролог читл, больше про детство своё рсскзывл, про Лрион и Свёлку, кк они богу песни пели, что говорили о нём, про безумного Влсия, который в ту пору скончлся уже, про всё говорил, что знл, - окзлось, знл я много о людях, о птицх и о рыбх.

Всей силы счстья моего словми не вычерпть, д и не умеет человек рсскзть о

рдостях своих, не приучен тому, - редки рдости его, коротки во времени.

Ходим в церковь с женой, встнем рядом в уголок и дружно молимся. Молитвы мои блгодрные обрщл я богу с похвлой ему, но и с гордостью ткое было чувство у меня, словно одолел я силу божию, против воли его зствил бог нделить меня счстьем; уступил он мне, я его и похвливю: хорошо, мол, ты, господи, сделл, спрведливо, кк и следовло!

Эх, язычество нищенское!

Зиму прожил я незметно, кк один светлый день; объявил мне Ольг, что беременн он, - новя рдость у нс. Тесть мой угрюмо крякет, тёщ смотрит н жену мою жлостливо и всё что-то ншёптывет ей. Зтевл я своё дело нчть, думл пчельник устроить, нзвть его, для счстья, Лрионовым, рзбить огород и зняться птицеловством - всё это дел для людей безобидные.

Кк-то рз Титов говорит мне сурово тково:

- Ты, Мтвей, больно рно обсхрился, гляди - скоро прокиснешь! Летом ребёнок родится у тебя - ли збыл?

Мне двно хотелось првду скзть ему, кк я в то время понимл её, и вот говорю:

- Сколько ндо было мне грех сделть - сделл я, порвнялся с вми, чего вм хотелось, - ну, ниже вс не буду стоять!

- Не понимю, - говорит, - что ты хочешь мне докзть! Я тебе говорю просто: семьдесят дв рубля в год для семейного не деньги, дочернино придное я тебе не позволю проедть! Думй! Мудрость же твоя - просто злость против меня, что я тебя умнее, и пользы в ней - ни тебе, ни мне. Всякий свят, пок черти спят!

Трудно было, , жлеючи Ольгу, сдержлся я, не избил его.

Н селе известно стло, что я с тестем не в лду живу, стл нрод полсковее глядеть н меня. См же я от рдостей моих мягче стл, д и Ольг добр сердцем был - зхотелось мне рсплтиться с мужикми по возможности. Нчл я мленько мирволить им: тому поможешь, этого прикроешь. А в деревне - кк з стеклом, кждый твой взмх руки виден всем. Злится Титов:

- Опять, - говорит, - хочешь бог подкупить?

Решил я бросить контору, говорю жене:

- Шесть рублей в месяц - и больше - я н птицх возьму!

Опечлилсь подруг моя.

- Делй, кк знешь, только не остться бы нищими! Жлко, - говорит, ппшу: хочет он тебе добр и много принял грех н душу рди нс...

"Эх, думю, миля! Село мне его добро под девятое ребро!"

И н другой день скзл тестю, что ухожу. Усмехнулся он, спршивет:

- В солдты?

Ожёг! Понимю я, что нпкостить мне - легко для него: знкомств он имеет большие, везде ему почёт, и попду я в солдты, кк в воду кмень. Дочери своей он не пожлеет, - у него тоже большя игр с богом был.

И - петля з петлёй н руки мне! Жен тйно плкть нчл, глз у неё всегд крсные. Спросишь её:

- Ты что, Оля?

А он говорит:

- Нездоровится.

Помню клятву мою перед ней, неловко, стыдно мне. Один бы шг ступить, - и решимость есть, - жлко женщину любимую! Не будь её, пошёл бы я в солдты, только бы Титов избежть.

В конце июня мльчик у нс родился, и снов одурел я н время. Роды были трудные, Ольг кричит, у меня со стрху сердце рвётся. Титов потемнел весь, дрожит, прислонился н дворе у крыльц, руки спрятл, голову опустил и бормочет:

- Умрёт - вся моя жизнь ни к чему, господи, помилуй!.. Будут дети у тебя, Мтвей, может, поймёшь ты горе моё и жизнь мою, перестнешь выдумывть себя н грех людям...

Пожлел я его в те чсы. См хожу по двору - думю:

"Снов угрожешь ты мне, господи, опять ндо мною рук твоя! Дл бы человеку опрвиться, помог бы ему отойти в сторону! Али скуп стл милостью и не в доброте сил твоя?"

Вспоминя теперь эти речи, стыжусь з глупость мою.

Родился ребёнок, переменилсь жен моя: и голос у неё крепче стл, и тело всё будто бы выпрямилось, ко мне он, вижу - кк-то боком стоит. Не то, чтобы ждн стл, нчл куски усчитывть; уж и милостыню реже подёт, вспоминет, кто из мужиков сколько должен нм. Долги - пятки, ей интересно. Снчл я думл - пройдёт это; я тогд уже бойко птицей торговл, рз дв в месяц ездил в город с клеткми; бывло, рублей пять и больше з поездку возьмёшь. Коров был у нс, с десяток кур - чего бы ещё ндо?

А у Ольги глз блестят неприятно. Привезу ей подрок из город жлуется:

- Зчем это? Ты бы деньги-то берёг.

Скучно стло мне, и от этой скуки пристрстился я к птичьей охоте. Уйду в лес, поствлю сеть, повешу чпки, лягу н землю, посвистывю, думю. В душе - тихо, ничего тебе не ндобно. Родится мысль, зденет сердце и пдёт в неизвестное, точно кмешек в озеро, пойдут круги в душе - волнение о боге.

В эти чсы бог для меня - небо ясное, синие дли, вышитый золотом осенний лес или зимний - хрм серебряный; реки, поля и холмы, звёзды и цветы - всё крсивое божественно есть, всё божественное родственно душе. А вспомнишь о людях, встрепенётся сердце, кк птиц, во сне испугння, и недоумённо смотришь в жизнь - не сливется воедино крсот божия с тёмной, нищей жизнью человеческой. Светлый бог где-то длеко в силе и гордости своей, люди - тоже отдельно в нудной и прискорбной жизни. Почто предны дети божии в жертву суете, и голодны, и унижены, и придвлены к земле, кк черви в грязи, - зчем это допущено богом? Ккя рдость ему видеть унижение творений своих? Где есть люди, кои бог видят и чувствуют крсоту его? Ослеплен душ в человеке чёрной нуждой дневной. Сытость числится рдостью и богтство - счстием, ищут люди свободы грех, свободы от грех не имеют. И где в них сил отчей любви, где божья крсот? Жив бог? Где же - божеское?

Вдруг взметнётся дымом некя догдк или нмёк, всё собою покроет, всё опустошит, и в душе, кк в поле зимой, пусто, холодно. Тогд я не смел дотронуться словми до этой мысли, но, хотя он и не вствл предо мной одетя в слов, - силу её чувствовл я и боялся, кк млый ребёнок темноты. Вскочу н ноги, зтороплюсь домой, соберу снсти свои и пойду быстро д песни пою, чтобы оттолкнуть себя в сторону от немощного стрх своего.

Стли люди смеяться ндо мной, - птицеловов не увжют в деревнях, д и Ольг тяжело вздыхет, видимо, и ей ззорным кжется знятие моё. Тесть мне притчи читет, я помлкивю, жду осени; кжется мне, что минует меня солдтчин, - эту яму я обойду.

Жен снов збеременел и с тем вместе нчл грустить.

- Что ты, Ольг?

Снчл отнекивлсь - ничего, дескть, но однжды обнял меня, зплкл.

- Умру я, - говорит, - родми умру!

Знл я, что женщины чсто этк говорят, но испуглся. Утешю - не слушет.

- Снов ты остнешься один, - говорит, - не любимый никем. Неуживчивый ты, дерзкий во всём - прошу я тебя, рди детей: не гордись, все богу виновты, и ты - не прв...

Чсто стл он говорить мне подобные речи, и смутился я от жлости к ней, стрх з неё. С тестем у меня что-то вроде мир вышло, он сейчс же воспользовлся этим по-своему: тут, Мтвей, подпиши, тм - не пиши. Предлоги вжные - солдтство н носу, второй ребёнок близко.

А уже рекрут гулять нчли, меня зовут; откзлся - стёкл побили.

Нстл день, поехл я в город жребий вынимть, жен уже боялсь выходить из дом. Тесть меня провожл и всю дорогу рсскзывл, ккие он труды понёс рди меня и сколько денег истртил и кк хорошо всё устроено у него.

- Может, нпрсно вы стрлись, - говорю.

Тк и вышло; жребий мой окзлся из последних. Титов дже не поверил счстью моему, потом сумрчно зсмеялся:

- Видно, и впрвду бог-то з тебя!

Я - молчу, нескзнно рд; для меня это свобод от всего, что тяготило душу, глвное - от дорогого тестя. Дом - рдость Ольгин; плчет и смеётся, миля, хвлит меня и лскет, словно я медведя убил.

- Слв тебе, господи, - говорит, - теперь я спокойно помру!

Посмеивюсь я нд нею, смому - жутко, ибо чувствую - верит он в смерть свою, понимю, что вер эт пгубн, уничтожет он силу жизненную в человеке.

Дня через три нчлись у неё роды. Двое суток мучилсь он стршными мукми, н третий скончлсь, рзрешившись мёртвеньким; скончлсь, кк уверил себя, милый мой друг!

Похорон её не помню, ибо некоторое время и слеп и глух был.

Рзбудил меня Титов, - было это н могиле Ольгиной. Кк теперь вижу стоит он предо мной, смотрит в лицо мне и говорит:

- Вот, Мтвей, второй рз сходимся мы с тобой около мёртвых; здесь родилсь нш дружб, здесь и снов окрепнуть бы ей...

Оглядывюсь, кк будто я впервые н землю попл: дождь нкрпывет, тумн вокруг, кчются в нём голые деревья, плывут и прячутся нмогильные кресты, всё огрблено холодом, одето тяжкой сыростью, дышть нечем, будто дождь и тумн весь воздух пожрли.

Я говорю Титову:

- Что тебе ндо?

- Ндо мне, чтобы понял ты горе моё. Может быть, и з тебя, з то, что помешл я тебе жить по воле твоей, нкзл меня господь смертью дочери...

Тет земля под ногми, обрщясь в липкую грязь, и, чмокя, приссывет ноги мои.

Сгрёб я его, бросил н землю, словно куль отрубей, кричу:

- Будь ты проклят, окянный!

И нчлось для меня время безумное и бессмысленное, - не могу головы своей вверх поднять, тоже кк бы брошен н землю гневною рукой и без сил рспростёрся н земле. Болит душ обидой н бог, взгляну н обрз и отойду прочь скорее: спорить я хочу, не кяться. Зню, что по зкону должен смиренно покяние принесть, должен скзть:

"Тк, господи! Тяжел рук твоя, спрведлив, и гнев твой велик, но блгостен!"

А по совести моей - не могу скзть этих слов, стою потерянный между рзными мыслями и не нхожу себя.

Подумю:

"Не з то ли мне этот удр, что я тйно сомневлся в бытии твоём?"

Пугет меня это, опрвдывюсь:

"Ведь не в бытии, только в милосердии твоём сомневлся я, ибо кжется мне, что все люди брошены тобою без помощи и без пути!"

И всё это - не то, что тлеет в душе моей, тлеет и нестерпимо жжёт её. Спть не могу, ничего не делю, по ночм тени ккие-то душт меня, Ольгу вижу, жутко мне, и нет сил жить.

Решил удвиться.

Было это ночью, лежл я н постели одетый и мялся; в пмяти жен стоит, ни в чём не повиння; синие глз её тихими огнями теплятся, зовут. В окн месяц смотрит, н полу светлые тропы лежт - н душе ещё темнее от них. Вскочил, взял верёвку от птичьей сети, вбил гвоздь в мтицу, петлю сделл и стул подствил. Зхотелось мне пиджк снять, снял, ворот у рубхи порвл и вдруг вижу, н стене тйно мелькнуло чьё-то мленькое неясное лицо. Едв не зкричл со стрх, но понял, что это моё лицо в круглом Ольгином зеркле. Смотрю - вид безумный и жлостный, волосы встрёпны, щёки провлились, нос острый, рот полуоткрыт, точно здыхется человек, глз смотрят оттуд змученно, с великой горечью.

Жлко стло мне человеческого лиц, былой его крсоты, сел я н лвку и зплкл нд собою, кк ребёнок обиженный, после слёз петля явилсь стыдным делом, нсмешкой ндо мной. Обозлился я, сорвл её и швырнул угол. Смерть - тоже згдк, я - рзрешение жизни искл.

Что же мне делть? Прошли ещё ккие-то дни, покзлось мне, что мир я хочу и ндо понудить себя к подянию, стиснул зубы, к попу пошёл.

В воскресенье, под вечер, явился я к нему. Сидит он с попдьёй з столом, чй пьют, четверо ребят с ними, н чёрном лице поп блестит пот, кк рыбья чешуя. Встретил меня блгодушно.

В комнте тепло и светло, всё в ней чисто, ккуртно; попомнил я, с кким небрежением поп во хрме служит, думю:

"Вот где его хрм!"

Нет нужного смирения во мне.

- Что, Мтвей, тоскуешь? - спршивет поп.

- Д, - мол, - тоскую...

- Аг!.. Сорокоуст зкзть ндо. Во сне не является ли?

- Является, - мол.

- Непременно - сорокоуст!

Молчу. Не могу я при попдье говорить, не любил я её очень; широкя он ткя был, лицо большое, жирное, дышит женщин тяжко и зыблется вся, кк болото. Деньги в рост двл.

- Молись усердно! - поучет поп. - И не грусти - это будет против господ, он знет, что делет...

Спршивю я:

- Знет ли?

- А кк же? Эй, - говорит, - прень, известно мне, что ты к людям горд, но - не дерзй перенести гордость твою и н господень зкон, - сто крт тяжеле поржён будешь! Уж не Лрионов ли зквск бродит в тебе? Покойник, по пьяному делу, в еретичество впдл, помни сие!

Попдья вмешлсь:

- Его бы, Лрион-то, в монстырь ндо сослть, д вот отец больно уж добр, не жловлся н него.

- Непрвд это, - говорю, - жловлся, но - не з мнения его, з небрежение по службе, в чём бтюшк и см виновт.

Нчлся у нс спор. Снчл поп в дерзости меня упрекл, говорил слов, известные мне не хуже его, д ещё и перевирл их, в досде н меня, потом и он и попдья просто ругться стли:

- И ты, - говорят, - и твой тесть - об грбители, церковь обокрли: Мокрый дол - издвн церковный покос, вы его оттягли у нс, вот и пристукнул вс господь...

- Это верно, - говорю, - Мокрый дол непрвильно отнят у вс, вми у мужиков!

Встл, хочу уходить.

- Стой! - кричит поп. - А деньги з сорокоуст?

- Не ндо, - мол.

И ушёл, думя:

"Не туд ты, Мтвей, душу принёс!"

Дня через три помер ребёнок мой, Сш; принял мышьяк з схр, полизл его и скончлся. Это дже и не удивило меня, охлдел я кк-то ко всему, отупел.

Ндумл идти в город. Был тм протопоп, блгочестивой жизни и весьм учёный, - с рскольникми ревностно состязлся о делх веры и слву прозорливц имел. Объявил тестю, что ухожу, дом и всё, приндлежщее мне, оствляю ему, он пусть дст мне з всё сто рублей.

- Тк, - говорит, - нельзя! Нпиши мне вексель н полгод в трист рублей.

Нписл, выпрвил пспорт, ушёл. Нрочно пешком иду, не уляжется ли дорогой-то смятение души. Но хотя кяться иду, о боге не думю - не то боюсь, не то обидно мне - искривились все мысли мои, рсползются, кк гниля дерюг, темны и неясны небес для меня.

Дошёл до протопоп с большим трудом, не пускют. Ккой-то служщий принимл посетителей, молодой и щупленький крсвчик, рз четыре он меня отводил:

- Я, - говорит, - секретрь, мне ндо три рубля дть.

- Я, - мол, - тебе трёх копеек не дм.

- А я тебя не пущу!

- См пройду!

Увидл он, что не уступлю.

- Идём, - говорит, - это я шучу, уж очень ты смешной.

И привёл меня в мленькую комнтку, сидит тм н дивне в углу седой стричок в зелёной рясе, кшляет, лицо измождённое, глз строгие и посжены глубоко под лоб.

"Ну, - думю, - этот мне что-нибудь скжет!"

- С чем пришёл? - спршивет он.

- Смутился, - мол, - душой я, бтюшк.

А секретрь этот, стоя сзди меня, шепчет:

- Говори: вше преподобие!

- Велите, - говорю, - уйти служщему, мне при нём стеснительно...

Взглянул н меня протопоп, пожевл губми, прикзывет:

- Выдь з дверь, Алексей! Ну, говори, что сделл?

- Сомневюсь, - мол, - в милосердии господнем.

Он руку ко лбу приложил, поглядел н меня и нрспев шепчет:

- Что? Что-о ткое, ? Ах ты, дубин!

Обижться мне не время было, д и не обидн привычк влстей нших ругть людей, они ведь не тк со зл, кк по глупости.

Говорю ему:

- Послушйте меня, вше преподобие!

Д и присел было н стул - но змхл стричок рукми, кричит:

- Встнь! Встнь! Н колени должен псть предо мной, окянный!

- Зчем же, - говорю, - н колени-то? Ежели я виновт, то не перед вми, перед богом!

Он - пуще сердится:

- А я кто? Кто я тебе? Кто я богу?

Из-з пустяк мне с ним стыдно спорить. Опустился н колени - н вот! А он, пльцем мне грозя, шипит:

- Я тебя нучу священство увжть!

Пропдет у меня охот беседовть с ним, и покмест совсем не пропл - нчл я говорить; нчл, д скоро и збыл про него - первый рз вслух-то говорю мысли мои, удивляюсь словм своим и весь - кк в огне.

Вдруг слышу - кричит стричок:

- Молчи, несчстный!

Я - кк об стену с рзбег удрился. Стоит он ндо мной и шепчет, потряся рукми:

- Понимешь ли ты, безумное животное, слов твои? Чувствуешь ли велие окянство твоё, безобрзный? Лжёшь, еретик, не н покяние пришёл ты, рди искушения моего послн дьяволом!

Вижу я - не гнев, стрх н лице у него. Трясётся бород, и руки, простёртые ко мне, мелко дрожт.

Я тоже испуглся.

- Что вы, - говорю, - вше преподобие, я в бог верую!

- Лжёшь, собк зблудшя!

И нчл он мне угрожть гневом божиим и местью его, - нчл говорить тихим голосом; говорит и весь вздргивет, ряс словно ручьями течёт с него и дымом зелёным вьется. Встёт господь предо мною грозен и суров, ликом тёмен, сердцем - гневен, милосердием скуп и жестокостью подобен иегове, богу древлему.

Я и говорю протопопу:

- Сми вы в ересь впдете, - рзве это христинский бог? Куд же вы Христ прячете? Н что вместо друг и помощник людям только судию нд ними ствите?..

Тут он меня з волосья ухвтил, дёргет и шепчет, всхлипывя:

- Проклятый, ты кто ткой, кто? Тебя ндо в полицию предствить, в острог, в монстырь, в Сибирь...

Тогд я опомнился. Ясно, что коли человек полицию зовёт бог своего поддержть, стло быть, ни см он, ни бог его никкой силы не имеют, тем пче - крсоты.

Поднимюсь с колен и говорю:

- Пустите-к меня...

Отштнулся стрик, здыхется:

- Что хочешь делть?

- Уходить хочу! Нучиться, - мол, - мне у вс нечему, речи вши мертвы, д и бог ими умерщвляете вы!

Он снов нчл говорить о полиции, ну, мне это всё рвно: полиция больше того не отнимет, сколько он хотел.

- Слве божией, - говорю ему, - служт нгелы, не полиция, но ежели вы инче веруете - поступйте по вере вшей.

Нсккивет он н меня, зелёный.

- Алексей, - кричит, - гони его вон!

Алексей этот с большим усердием вытолкл меня н улицу.

Вечер был, чс дв беседовл я с протопопом. Сумрчно н улице, скверно. Нрод везде гуляет, говор и смех - о ту пору прздники были, святки. Иду рсслбленно, гляжу н всех, обидно мне и хочется кричть:

"Эй, нрод! Чему рдуешься? Бог у тебя искжют, гляди!"

Иду - кк пьяный, тоск мне, куд идти - не зню. К себе, н постоялый, - не хочется: шум тм и пьянство. Пришёл куд-то н окрину город, стоят домики мленькие, жёлтыми окнми в поле глядят; ветер снегом поигрывет, зметет их, посвистывет. Пить мне хочется, нпиться бы пьяному, только - без людей. Чужой я всем и перед всеми виновт.

"А что, - думю, - пойду вдоль по полю, куд приду?"

Вдруг из ворот женщин выскочил, в одном плтье, едв шлью покрыт; взглянул в лицо мне, спршивет:

- Кк зовут?

Понял, что гдет он, говорю:

- Не скжу, потому - несчстлив человек.

Он смеётся.

- Н прздникх-то? Мне веселье не в пору.

- А что, - спршивю, - есть здесь близко трктир ккой-нибудь, посидел бы я тм, то - холодно!

Смотрит он н меня пристльно и говорит лсково тк:

- Вон тм трктир, хочешь - иди ко мне, чем нпою!

Не подумл и - без воли - пошёл з нею. Вот я в комнте; н стене лмп горит, в углу, под обрзми, толстя струх сидит, жуёт что-то, н столе - смовр. Уютно, тепло. Усдил меня эт женщин з стол; молодя, румяня он, грудь высокя. Струх из угл смотрит н меня и сопит. Лицо у неё большое, дряблое и словно без глз. Неловко мне - зчем пришёл? Кто ткие?

Спршивю молодку:

- Чем зниметесь?

- Кружев плетём

Верно: с полки гроздьями коклюшки висят. А он вдруг здорно улыбнулсь и говорит прямо в глз мне:

- А ещё - гуляю я!

Струх зсмеялсь жирновто:

- Экя ты, Тньк, бесстыдниц!

Не скжи струх этого - я бы не понял Ттьяниных слов, понял сконфузился. Первый рз в жизни гулящую девицу столь близко вижу, конечно, скверно думю про них.

Ттьян смеётся.

- Гляди-к, Петровн, покрснел он!

А меня уже и зло берёт: вот тк попл! Прямо с покяния д в окянное! Говорю девушке:

- Рзве этким делом хвстются?

Он дерзко отвечет:

- Я вот - хвстюсь!

Струх опять сопит:

- Эх ты, Ттьян, Ттьян!

А я - не зню, что скзть и кк уйти от них, - н ум не идёт! Сижу молчу. Ветер в окн постукивет, смовр пищит, Ттьян уж и дрзнит меня:

- Ой, жрко мне!

И кофту свою у ворот рсстегнул. Лицо у неё хорошее, и хоть глз дерзкие - привлекют они меня. Подл струх вин н стол, простого бутылку д нливки.

"Вот, думю, выпью я рюмку, денег дм и - уйду!"

Ттьян бойко спршивет:

- О чём тоскуешь?

Не успел я удержться и ответил:

- Жен померл.

Тогд, уже тихонько, спросил он:

- Двно ли?

- Пять недель только.

Зстегнул девиц кофточку свою и вся кк-то подобрлсь. Очень это понрвилось мне; взглянул в лицо ей молч, про себя говорю: спсибо! Кк ни тяжело было мне, ведь молод я, и уже привычк к женщине есть, - дв год в супружестве жил. Струх, здыхясь, говорит:

- Жен умерл - ничего! Ты молодой, от ншей сестры все улицы пестры.

Тогд Ттьян строго прикзл ей:

- Иди-к ты, Петровн, ложись д и спи! Я см провожу гостя и ворот зпру. - А когд струх ушл, спршивет меня серьёзно и лсково:

- Родные есть у вс?

- Никого нет.

- А товрищи?

- И товрищей нет.

- Что же вы хотите делть?

- А не зню.

Подумл, встл.

- Вот что, - говорит, - видно, что вы очень рсстроены душой, и одному вм идти не советую. Вы н первое слово ко мне зшли, этк-то можно туд попсть, что не выдерешься: здесь ведь город! Ночуйте-к у меня, вот постель, ложитесь с богом! Коли дром неловко вм, зплтите Петровне, сколько не жль. А коли я вм тяжел, скжите не стесняясь - я уйду...

Понрвилсь мне и речь её и глз, и не сдержл я некоей стрнной рдости, усмехнулся, д и говорю:

- Эх, протопоп!

Удивилсь Ттьян:

- Ккой протопоп?

Совсем бед мне - опять сконфузился.

- Это, - мол, - поговорк у меня ткя... То есть - не поговорк, во сне иногд протопоп я вижу...

- Ну, - говорит, - прощйте!

- Нет уж, - мол, - пожлуйст, не уходите вы, посидите, если вм не трудно, со мной!

Сел, улыбется.

- Очень рд; ккой же труд?

Просит меня выпить нливки или чю, спршивет, не хочу ли есть. У меня после её серьёзной лски слёзы н глзх, рдо моё сердце, кк рнняя птиц весеннему солнцу.

- З прямое слово - простите, - говорю, - но хочется мне знть: првду ль вы скзли про себя, или тк подрзнить хотелось вм меня?

Нхмурил он брови, отвечет:

- Верно. Я - из тких. А что?

- Первый рз в жизни вижу ткую девицу - совестно мне.

- Чего же вм совеститься? Я ведь не голя сижу!

И тихонько, лсково смеётся.

- Мне, - мол, - не з вс совестно, з себя, з глупость мою!

Рсскзл ей без утйки мои мысли нсчёт гулящих девиц.

Слушет он внимтельно, спокойно.

- Между нми, - говорит, - рзные есть, нйдутся и хуже вших слов. Уж очень вы легко людям верите!

Стрнно мне помириться с тем, что ткя девиц - проджня. Снов спршивю её:

- Что же вы это - по нужде?

- Снчл, - говорит, - один крсвец обмнул, я же нзло ему другого звел, д тк и зигрлсь... А теперь, иногд, и из-з хлеб приходится мужчину принять.

Говорит просто, и жлости к себе не слышно в её словх.

- А в церковь ходите?

Тут он вздрогнул, зрделсь вся.

- В церковь, - говорит, - дорог никому не зкзн.

Понимю, что здел я её, и скорей говорю:

- Вы не тк меня поняли! Я евнгелие зню и Мрию Мгдлину помню и грешницу, которой фрисеи искушли Христ. Я спросить вс хотел, не имеете ли вы обиды н бог з жизнь свою, нет ли сомнения в доброте его?

Он нморщил бровки, подумл и удивлённо спршивет:

- Не вижу я, при чём тут бог?

- Кк же, - мол, - он нш пстырь и отец, в его влстной руке судьб человеческя!

А он говорит:

- Д ведь я людям зл не делю, в чём же я виновт? А от того, что я себя нечисто держу, - кому горе? Только мне!

Чувствую - говорит он что-то добротное, сердечное, понять не могу.

- З свои грехи - я ответчиц! - говорит он, нклонясь ко мне, и вся улыбется. - Д не кжется мне велик грех-то мой... Может, это и нехорошо говорю я, - првду! В церковь я люблю ходить; он у нс недвно построен, светля ткя, очень миля! Певчие змечтельно поют. Иногд тк тронут сердце, что дже зплчешь. В церкви отдыхешь душой от всякой суеты...

Помолчл и добвил:

- Конечно, и другой интерес есть - мужчины видят.

Удивляет он до того, что у меня дже пот н вискх выступил, не понимю я, кк это у неё всё плотно и дружно склдывется.

- Вы, - спршивет он, - очень любили жену?

- Очень, - говорю. И всё больше нрвится мне её хорошя простот.

И нчл я рсскзывть ей о своём душевном деле - про обиду мою н бог, з то, что допустил он меня до грех и неспрведливо нкзл потом смертью Ольги. То бледнеет он и хмурится, то вдруг згорятся щёки её румянцем и глз огнём, возбуждет это меня.

Первый рз в жизни обернул я мысль свою о весь круг жизни человеческой, кк видел её, - встл он предо мной несклдня и рзрушення, постыдня, грязью збрызгння, в злобе и немощи своей, в крикх, стонх и жлобх.

- Где здесь божеское? - говорю. - Люди друг н друге сидят, друг у друг кровь сосут, всюду зверскя свлк з кусок - где тут божеское? Где доброе и любовь, сил и крсот? Пусть молод я, но я не слеп родился, - где Христос, дитя божие? Кто попрл цветы, посеянные чистым сердцем его, кем укрден мудрость его любви?

И рсскзл ей о протопопе, кк он меня чёрным богом пугл, кк в помощь богу своему хотел полицию кричть. Зсмеялсь Ттьян, д и мне смешон стл протопоп, подобный сверчку зелёному, - трещит сверчок д прыгет, будто дело двигет, кжись, и см не крепко верит в првду дел своего!

А посмеявшись, зтумнилсь хорошя девиц.

- Всего я не понял, - говорит, - иное дже стршно слушть: о боге дерзко вы думете!

Я говорю:

- Не видя бог - жить нельзя!

- Д, - говорит, - д ведь вы с ним точно н кулчки дрться собрлись, рзве это можно? А что жизнь тяжел людям - верно! Я тоже иногд думю - почему? Знете, что я скжу вм? Здесь недлеко монстырь женский, и в нём отшельниц, очень мудря струшк! Хорошо он о боге говорит сходили бы вы к ней!

- Что ж, я пойду! Я теперь везде пойду, по всем прведникм, нужно мне успокоиться!

- А я теперь спть, д и вы ложитесь, - говорит он, протянув руку мне.

Схвтил я её, трясу и от души выскзывю:

- Спсибо вм! Сколько вы мне дли, не зню я, и кк это дорого - не ценю в сей чс, но чувствую - хорош вы человек, спсибо вм!

- Что вы, - говорит, - бог с вми!

Смутилсь, покрснел.

- Я тк рд, если легче вм!

И вижу я, что, действительно, рд он. Что я ей? А он - рд тому, что человек успокоил немного.

Погсил я свет, лёг и думю:

"Вот, н прздник нечянно попл!"

Потому что хоть и нелегко н сердце, всё-тки есть в нём что-то новое, хорошее. Вижу Ттьянины глз: то здорные, то серьёзные, человеческого в них больше, чем женского; думю о ней с чистой рдостью, ведь тк подумть о человеке - рзве не прздник?

Решил, что звтр подрю ей кольцо с голубым кмнем. А потом - збыл, не купил... Триндцть лет прошло с той поры, вот вспомню эту девушку - и всегд жль, что не купил ей кольц.

Утром стучит он в дверь.

- Вствть пор!

Встретились с нею, кк стрые друзья, сели пить чй, он всё уговривет, чтобы я к отшельнице сходил, слово взял с меня. Душевно рспрощлись, проводил он меня з ворот.

В городе я, кк в степи, - один. До монстыря тридцть три версты было, я сейчс же мхнул туд, н другой день уже з службой стоял.

Вокруг монхини чёрной толпой - словно гор рссыплсь и обломкми во хрме легл. Монстырь богтый, сестёр много, и всё грузные ткие, лиц толстые, мягкие, белые, кк из тест слеплены. Поп служит истово, сокрщённо, и тоже хорошо кормлен, крупный, бсистый. Клирошнки н подбор - крсвицы, поют дивно. Свечи плчут белыми слезми, дрожт их огни, жлеючи людей.

"Дух мой ко хрму, ко хрму святому твоему..." - покорно возглшют молодые голос.

А я по привычке повторяю про себя слов богослужения, оглядывюсь, хочу понять, которя здесь отшельниц, и нет во мне блгоговения. Понял это - смутился... Ведь не игрть пришёл, в душе - пусто. И никк не могу собрть себя, всё во мне рзрознено, мысли одн через другую скчут. Вижу несколько измождённых лиц - древние, полумёртвые струхи, смотрят н иконы, шевелят губми, шёпот не слышно.

Отстоял службу, хожу вокруг церкви. День ясный, по снегу солнце искрми рссыплось, н деревьях синицы тенькют, иней с веток отряхя. Подошёл к огрде и гляжу в глубокие дли земные; н горе стоит монстырь, и пред ним рзмхнулсь, рскинулсь мть-земля, богто одетя в голубое серебро снегов. Деревеньки пригорюнились; лес, рекою прорезнный; дороги лежт, кк ленты потерянные, и ндо всем - солнце сеет зимние косые лучи. Тишин, покой, крсот...

А через некоторое время был я в келейке мтери Февронии. Вижу: мленькя струшк, глз без бровей, н лице во всех его морщинх добря улыбк бессменно дрожит. Речь он ведёт тихо, почти шёпотом и певуче.

- Не ешь, - говорит, - молодец, яблочко до спсов дня, погоди, когд господь миленький его вырстит, когд зёрнышки почернеют в нём!

Думю - к чему это он?

- Чти, - говорит, - отц и мтерь твою...

- Нет, - мол, - их у меня!

- Молись з упокой их душенек...

- А может, они живы?

Смотрит он н меня и жлостно улыбется. Потом опять кчет головою и поёт:

- Господь-от нш добренький, до всех спрведлив, всех оделяет щедротой своей!

- А я, - мол, - усомнился в этом...

Смотрю - испуглсь он, руки опустил и молчит, чсто мигя глзми. Собрлсь с духом - снов тихонько зпел:

- Помни, что молитв крылт и быстрее всех птиц, и всегд он достигнет до престол господня! Н коне в црство небесное никто не въезжл...

Понимю, что бог для неё брином стоит - добренький д миленький, зкон у струшки нет для него. И всё он сбивется н притчи, я не понимю их, досдно мне это.

Поклонился ей и ушёл.

"Вот, - думю, - рзобрли люди бог по чстям, кждый по нужде своей, - у одного - добренький, у другого - стршный, попы его в рботники нняли себе и кдильным дымом плтят ему з то, что он сытно кормит их. Только Лрион необъятного бог имел".

Моншенки снег н снях возят, проехли мимо, хихикют, мне тяжело и не зню, что делть. Вышел з ворот - тишин. Снег блестят, инеем одетые деревья не шелохнутся, всё здумлось. И небо и земля смотрят лсково н тихий монстырь. Мне же боязно, что вот я нрушу эту тишину некоторым криком.

К вечерне зблговестили... Слвный колокол! Мягко и внятно зовёт, мне в церковь идти не хочется. В голове будто мелкие гвозди нсыпны.

И кк-то вдруг решил я: пойду жить в монстырь, где уств построже, поживу-к один, в келье, подумю, книг почитю... Не соберу ли в одиночестве рзрушенную душу мою в крепкую силу?

Через неделю в Сввтеевской пустыни пред игуменом стою, - нрвится он мне. Человек блгообрзный, седовтый и лысый, крснощёк и крепок, но лицо серьёзное и глз обещющие.

- Почему, - спршивет он, - сын мой, мир бежишь?

Объясняю, что рсстроен душой по случю смерти жены, больше ничего не могу скзть, что-то мне мешет.

Он, бороду пощипывя, зорко смотрит н меня и снов говорит:

- Вклд сделть можешь?

- Есть, - мол, - у меня около ст рублей.

- Двй! Иди в стрнноприимную, звтр после обедни я ещё потолкую с тобой.

Стрнникми отец Нифонт зведовл, он тоже понрвился мне.

- У нс, - говорит, - обитель простя, воистину бртскя, все рвно н бог рботют, не кк в других местх! Есть, положим, бринок один, д он ни к чему не ксется и не мешет никому. Здесь ты отдых и покой душе нйдёшь, здесь - обрящешь!

З день я уже осмотрел обитель. Рньше, видимо, он в лесу стоял, д - вырубились, кое-где пред воротми и теперь пни торчт, с боков огрды лес зходит, двумя чёрными крыльями обнимя голубоглвую церковь и белые корпус строений. Нпротив Синь-озеро во льду лежит полумесяцем, - девять вёрст из конц в конец д четыре ширин, - и зозёрье видть: три церкви Кудеяров, золотую глву Николы в Толоконцеве, по эту сторону, у монстыря, Кудеяровские выселки прикурнули, двдцть три двор. Кругом могучий лес.

Хорошо. Умиление тихо пло н душу. Вот где я побеседую с господом, рзверну пред ним сокровенное души моей и со смиренной нстойчивостью попрошу укзть мне пути к зннию зконов его!

Вечером всенощную стоял; служт строго по чину, истово, пение однко несоглсное, хороших голосов нет.

Молюсь я:

- Господи, прости, если дерзко мыслил о тебе, не от неверия это, но от любви и жжды, кк ты знешь, всеведущий!

Вдруг впереди стоявший монх оглянулся н меня и улыбется. Видно, громко прошептл я покянные слов мои! Улыбется он - и сколь прекрсное лицо вижу я!.. Дже опустил голову и зжмурился - ни до той поры, ни после - ткого крсвц не видл. Подвинулся вперёд, встл рядом с ним и зглядывю в его дивное лицо - белое, словно кипень, в чёрной бороде с редкой проседью. Глз у него большие, гордые, строен он и высок. Нос немного згнут, словно у кобчик, и во всей фигуре видно нечто блгородное. Тк он порзил меня, что дже во сне той ночью видел я его.

Рно утром рзбудил меня Нифонт.

- Нзнчено, - говорит, - тебе послушние отцом игуменом; иди в пекрню, вот сей смиренный моншек отведёт тебя, он же нчльство твоё! Н-ко тебе одёжу кзённую!

Одевюсь я в монстырское, нряд окзлся впору, но всё ношеное и грязное, у спог подмётк отстл.

Гляжу н своего нчльник: широкоплеч, неуклюж, лоб и щёки в бородвкх и угрях, из них кустики серых волос рстут, и всё лицо кк бы овечьей шерстью зкидно. Был бы он смешновт - но лоб его огромный глубокими морщинми покрыт, губы сурово сжты, мленькие глз угрюмы.

- А ты живее! - прикзывет он.

Голос грубый, но ндорвнный, точно колокол с трещиной.

Нифонт, улыбясь, говорит:

- Зовут его - брт Мих! С богом!

Вышли н двор, темно; Мих зпнулся з что-то - по мтерному ругется. Потом спршивет:

- Тесто месить умеешь?

- Видел, - говорю, - кк ббы месят.

Ворчит:

- Ббы! Вм всё ббы, везде ббы! Через них мир проклят, ндо помнить!

- Богородиц, - мол, - женщин был.

- Ну?

- И много есть святых угодниц.

- Поговори! К чёрту в д и угодишь!

"Однко, - думю, - это серьёзный человек!"

Пришли в пекрню, зжёг он огонь. Стоят дв больших чн, мешкми покрыты, и длинный лрь; лежит кульё ржной муки, пшеничня в мешкх. Сорно и грязно, всюду путин и серя пыль осел. Сорвл Мих с одного чн мешки, бросил н пол, комндует:

- Учись! Вот - подбойк! Пузыри - видишь? Знчит - готов, взошл!

Взял куль муки, кк трёхлетнего ребёнк, взвлил н крй чн, вспорол ножом, кричит, кк н пожре:

- Лей воды четыре ведр! Меси!

И уже весь белый, кк в инее. Сбросил ряску, зсучил рукв. Он говорит:

- Это - никуд! Снимй штны... Ногми!

- Я, - мол, - в бне двно не был...

- А тебя об этом спршивют?

- Кк же грязными-то ногми?

Кк он зорёт:

- Ты мне под нчл дн ли я тебе?

Рот у него большой, зубы крупные, руки длинные, и он ими нелсково мхет.

"Ну, - думю, - пёс с тобой!"

Вытер ноги мокрой тряпкой, злез в чн, топчусь, нчльник мой ктется по пекрне и рычит:

- Я те согну, мтушкин сынок!.. Я те нучу смиренномудрию!

Вымесил я один чн - другой готов; этот змесил - пшеничное поспело; его уже рукми ндо было месить. Крепок был я прень, к рботе не привык: мук мне нлезл и в нос, и в рот, и в уши, и в глз, оглох, ничего не вижу, потом обливюсь, он в тесто кпет.

- Тряпки, - говорю, - нет ли, пот вытирть?

Сердится Мих:

- Брхтные полотенц зведём для тебя. Двести тридцть дв год обитель стоял - всё твоих порядков ждл!

Мне - смешно.

- Д ведь я, - мол, - не для себя! Люди хлеб-то будут есть!

Подошёл он ко мне, ощетинился, кк ёж, и дрожит весь и мычит.

- Мешком отирйся, коли брезглив! А о дерзости твоей я игумену доложу!

Удивляет меня этот человек до того, что я и обижться не могу. Рботет он, не поклдя рук, мешки-пятерики, кк подушки, в рукх у него, весь мукой обсыплся, урчит, ругется и все подгоняет меня:

- Живей возись!

Стрюсь тк, что голов кружится.

Трудно длись мне первые дни послушния. Пекрня под трпезной был, в подвле, потолок в ней сводчтый, низкий, окно - одно только и нглухо зкрыто; воздух мло, тумном густым мучня пыль стоит, мечется в ней Мих, кк медведь н цепи, мутно сверкет огонь в печи. И всё время только двое нс, - редко кого нкжут послушнием, велят нм помогть. З службы в церковь некогд ходить. Мих кждый день поучет меня - словно крепкой верёвкой туго вяжет; горит он весь, дымится злобой против мир, я дышу его речми и уже весь изнутри густо сжей покрыт.

- Люди для тебя кончились, - говорит, - они тм в миру грех плодят, ты от мир отошёл. А если телом откчнулся его - должен и мыслью уйти, збыть о нём. Стнешь о людях думть, не минуя вспомнишь женщину, ею же мир повергнут во тьму грех и нвеки связн!

Я, бывло, едв рот открою, он уже кричит:

- Молчи! Слушй опытного внимтельно, стршего тебя с увжением! Зню я - ты всё о богородице бормочешь! Но потому и принял Христос крестную смерть, что женщиной был рождён, не свято и чисто с небес сошёл, д и во дни жизни своей мирволил им, пскудм этим, ббёнкм! Ему бы смрянку-то в колодезь кинуть, не рзговривть с ней, рспутницу эту кмнем в лоб, вот, глядишь, и спсён мир!

- Ведь это же не церковня мысль!

- И ещё говорю - молчи! Что ты знешь - церковное, нецерковное? Церковь вся в рукх белого духовенств, в плену блудников, щёголей; они вон сми в шёлковых рясх ходят, н мнер ббьих юбок! Еретики они поголовно, им кдрили плясть, не уствы писть! Рзве жентый мужик может чисто мыслить о господних делх? Не в силе он - ибо продолжет велий грех прелюбодеяния, з него же люди изгнны господом из сдов рйских! Тем грехом все мы презренно брошены во скорбь вечную и осуждены н скрежет зубовный и н судороги дьявольские и ослеплены, д не видим лиц божия вовеки и век век! Священство - кое смо сеть грех плетёт, рождя детей от женщины, - укрепляет этим мир н стезе гибели и, чтобы опрвдть отступничество своё от зкон, изолгло все зконы!

Всё теснее сдвигет человек этот вокруг меня кмни стен, опускет он свод здния н голову мою; тесно мне и тяжело в пыли его слов.

- Кк же, - мол, - господь скзл: плодитесь, множьтесь?

Дже посинел мой нствник, ногми топет, ревёт:

- Скзл, скзл!.. А ты знешь, кк он скзл, ты, дурк? Скзл он: плодитесь, множьтесь и нселяйте землю, предю вс во влсть дьявол, и будь вы прокляты ныне и присно и во веки веков, - вот что он скзл! А блудники проклятие божие обртили в зкон его! Понял, мерзость и ложь?

Обрушится он н меня, подобно горе, и здвит; потемнеет всё вокруг меня. Верить не могу я, но и опровергнуть изуверство его не в силх рстерялся под нпором стрсти его. Приведу ему текст из писния, он мне - три, и обезоружит мысль мою. Писние - пёстрый луг цветов; хочешь крсных - есть крсные, белых хочешь - и они цветут. Убито молчу пред ним, он торжествует, горят его глз, кк у волк. И всё время вертимся мы в рботе: я мешу, он хлебы рсктывет, в печь сжет; испекутся - вынимть их нчнёт, я н полки клду, руки себе обжигя. Тестом я оклеен, мукой посыпн, слеп и глух, плохо понимю от устлости.

Приходят к нм рзные монхи, говорят о чём-то нмёкми, смеются; Мих злобно лет н всех, гонит вон из пекрни, я - кк врёный: и угрюм стл и тяжко мне с Михилом, не люблю я его, боюсь.

Несколько рз он спршивл меня:

- Голых бб видишь во сне?

- Нет, - мол, - никогд.

- Врёшь ты! Зчем врёшь?

Сердится, зубы осклил, кулком мне грозит, кричит:

- Лжец и пкостник!

Я только удивляюсь ему. Ккие тм ббы голые? Человек с трёх утр до десяти чсов вечер рботет, ляжешь спть, тк кости ноют, подобно нищим зимой, он - ббы!

Однжды пошёл я в клдовую з дрожжми - тут же в подвле против пекрни тёмня клдовя был - вижу, дверь не зперт, и фонрь тм горит. Открыл дверь, Мих ползет н животе по полу и рычит:

- Отжени, молю тя, господи! Отжени... Освободи.

Я, конечно, тотчс же ушёл, но не догдлся, в чём дело.

Ненвистно говорил он о женщинх и всегд похбно, нзывя всё женское грубо, по-мужичьи, плевлся при этом, пльцы скрючивл и водил ими по воздуху, кк бы мысленно рвл и щипл женское тело. Нестерпимо мне слышть это, здыхюсь. Вспомню жену свою и счстливые слёзы нши в первую ночь супружеств, смущённое и тихое удивление друг перед другом, великую рдость...

"Рзве это не твой слдкий др человеку, господи?"

Вспомню доброе сердце Ттьяны, простоту её, - обидно мне з женщину до слёз. Думю:

"Когд игумен позовёт меня для рзговор, всё ему скжу!"

А он не зовёт. Дни идут, кк слепые лесом по тесной тропе, нтыкясь друг н друг, игумен не зовёт меня. Темно мне.

В то время - в двдцть дв год от роду - первые седые волосы явились у меня.

Хочется с прекрсным монхом поговорить, но вижу я его редко и мельком - проплывёт где-нибудь гордое лицо его, и повлечётся вслед з ним тоск моя невидимой тенью.

Спршивл я Михйлу про него.

- Аг-!.. - кричит Мих. - Этот? Д, этот прведной жизни скот, кк же! З игру в крты из военных выгнн, з скндлы с ббми - из духовной кдемии! Из офицеров в кдемию попл! В Чудовом монстыре всех монхов обыгрл, сюд явился - семь с половиной тысяч вклд сделл, землю пожертвовл и этим велик почёт себе купил, д! Здесь тоже в крты игрет игумен, келрь, кзнчей д он с ними. Девк к нему ездит... О, сволочи! Келья-то у него отдельня, ну, он тм и живёт кк ему хочется! О, великя пкость!

Не верил я этому, не мог.

Кк-то рз прошу келря, отц Исидор, допустить меня до игумен для беседы.

- О чём бесед?

- О вере, - мол.

- Что ткое - о вере?

- Рзные вопросы имею.

Смотрит н меня сверху вниз; был он н голову выше меня, худой, костлявый, глз умные, нсмешливые, нос кривой и длиння остря бород.

- Прямо говори - плоть одолевет?

Длсь им эт плоть!

Неохот мне, но всё-тки скзл я ему кртко некоторые сомнения мои. Нхмурился, улыбется.

- Против этого, сын мой, молитв - средство, молитвою д излечишь недуг души твоей! Но - во внимние к трудолюбию твоему, ткже по необычности просьбы твоей - я игумену доложу. Ожидй!

Слово "необычность" удивило меня, почувствовл я в нём пустоту, врждебную мне.

И вот зовут меня к отцу игумену, смотрит он зорко, кк я поклоны бью, и влстно говорит:

- Передл мне отец Исидор желние твоё состязться о вере со мной...

- Я, - мол, - не спорить хочу...

- А - не перебивй речь стршего! Всякое рссуждение двоих об одном предмете есть уже спор, и всякий вопрос - соблзн мысли, - если, конечно, предмет не ксется ежедневной жизни бртской, дел текущего! Здесь у нс рбочее содружество, трудимся мы для поддержния плоти, дбы временно пребывющя в ней душ могл воспрять ко господу, молясь и предсттельствуя милости его о грехх мир. У нс суть не училище мудрствовния, рбот; и не мудрость нужн нм, но простот души. Споры твои с бртом Михйлой известны мне, одобрить их не могу! Дерзость мысли твоей умеряй, дбы не впсть во искушение, ибо рзнуздння, не связння верою мысль есть острейшее оружие дьявол. Рзум - от плоти, сия - от дьявол, сил же души - чстицы дух божьего; откровение друется прведному через созерцние. Брт Михил, нчльник твой, - суровый монх, но истинный подвижник и брт, всеми здесь любимый з труды свои. Нлгется мною н тебя эпитимия - по окончнии дневного труд твоего будешь ты в левом приделе пред рспятием кфист Иисусу читть трижды в ночь и десять ночей. Зсим, нзнчются тебе ткже беседы со схимонхом Мрдрием, время будет укзно и число оных. Ты ведь в экономии прикзчиком был? Иди с миром, я о тебе подумю! Родных, кжись, не имеешь в миру? Ступй, я помолюсь о тебе! Ндейся н лучшее!

Воротился я к себе в пекрню, стл эту речь взвешивть в уме - легко весит!

Может, рзум и зблуждется в искниях своих, но брном жить едв ли достойно и прведно для человек. Созерцние же молитвенное я в ту пору понимл кк углубление в недр дух моего, где все корни зложены и откуд мысль стремится рсти кверху, подобно дереву плодовому. Врждебного себе и непонятного в душе моей я ничего не нходил, чувствовл непонятное в боге и врждебное в мире, знчит - вне себя. А что бртия Михйлу любит - это прямя непрвд был; я хотя в стороне от всех стоял, в рзговоры не вмешивлся, но - ко всему присмтривясь - видел, что и рясофорные и послушники презирют Михилу, боятся его и брезгуют им.

Вижу ткже, что обитель хозяйственно поствлен: лесом торгует, земли в ренду мужикм сдёт, рыбную ловлю н озере; мельницу имеет, огороды, большой плодовый сд; яблоки, ягоды, кпусту продёт. Н конюшнях восемндцть лошдей, бртии более полуст, и все - нрод крепкий, рбочий, стриков немного, - для прд, для богомольцев едв хвтет. Монхи и вино пьют и с женщинми усердно путются; кои помоложе, те н выселки ночми бегют, к стршим женщины ходят в кельи, якобы полы мыть; ну, конечно, богомолкми тоже пользуются. Всё это дело не моё, и осуждть я не могу, грех в этом не вижу, но ложь противн. Послушников много, послушния тяжёлые, и не держится нрод - бежит. При мне, з дв год жизни в обители, одинндцть человек сбежло; с месяц-дв проживут и - двй бог ноги! Трудно!

Конечно, и для богомольцев примнки имелись: вериги схимонх Иосф, уже усопшего, от ломоты в коленях помогли; скуфейк его, будучи н голову возложен, от боли головной исцелял; в лесу ключ был очень студёный, - его вод, если облиться ею, против всех болезней действовл. Обрз успения божьей мтери рди верующих чудес творил; схимонх Мрдрий прорицл будущее и утешл горе людское. Всё было кк следует, и весной, в ме, нрод влом к нм влил.

После рзговор с игуменом и мне зхотелось в другой монстырь идти, где бы победнее, попроще и не тк много рботы; где монхи ближе к делу своему - позннию грехов мир - стоят, но зхлестнули меня рзные события.

Сошёлся я вдруг с одним послушником, Гришей, - в конторе монстырской знимлся он. Змечл я его двно: ходит между бртией всегд поспешно и бесшумно юнош в дымчтых очкх, незметное лицо, сутуловтый, ходит, нклоня голову, кк бы не желя видеть ничего иного, кроме пути своего.

Н другой день после рзговор моего с игуменом явился этот Гриш в пекрню, - Михйл н доклд к отцу кзнчею пошёл, - явился, тихо поздоровлся, спршивет:

- Были, бртец, у игумен?

- Был.

- Беседовли?

- Нет.

- Прогнл?

- З что?

Попрвил он очки, смутился, говорит:

- Простите, Христ рди!

- А вс рзве прогонял?

Кивет головой утвердительно.

Присел н лрь, согнулся весь, сухо покшливет, стучит пяткми по стенке лря, я ему рсскзывю речи игумен. И вдруг он вскочил н ноги, выпрямился весь, кк пружин, и зговорил звонко, горячо:

- Почему же нзывют это место - местом спсения души, если и здесь всё н деньгх построено, для денег живём, кк и в миру? Я сюд от грех торговли, он здесь против меня, - куд бегу теперь?

Дрожит весь и спешно рсскзывет про себя: сын купц, булочник, коммерческое училище кончил и был уже приствлен отцом к торговле.

- Пустякми ккими-нибудь, - говорит, - я бы стл торговть, хлебом - стыдно и неловко! Хлеб есть необходимое всем, нельзя збирть его в одни руки, чтоб выжимть брыш из нужды людской! Отец сломил бы меня, д его смого ждность сломил. Был у меня сестр, гимнзистк, весёля, бойкя, со студентми знкомилсь, книжки читл, и вдруг отец говорит ей: "Брось учиться, Лизвет, я тебе жених ншёл". Плчет он, бьётся, кричит: "Не хочу!" А он её - з косу, и довёл до того, что покорилсь сестрёнк ему. Жених - сын богтейшего чйного торговц, косой, огромный прень, грубиян, и всё кичится богтством своим. Лиз против его - кк мышь против собки; противен он ей! А отец говорит: "Дур, у него торговля во многих городх по Волге!" Ну, и обвенчли её, во время прдного обед вышл он в свою комнту и выстрелил из пистолет в грудь себе. Я ещё живой зстл её, говорит мне: "Прощй, Гриш, очень хочется жить, нельзя - стршно, не могу, не могу!"

Помню, говорил он быстро-быстро, кк бы убегя от прошлого, я слушю и гляжу в печь. Чело её предо мной - словно некое древнее и слепое лицо, чёрня псть полн злых языков ликующего плмени, жуёт он, дров свистят, шипят. Вижу в огне Гришину сестру и думю: чего рди нсилуют и губят люди друг друг?

И сыплются, кк осенние сухие листья, чстые Гришины слов:

- ...Отец обезумел, топет ногми, кричит: "Опозорил родителя, погубил душу!" И только после похорон, кк увидл, что вся Кзнь пришл провожть Лизу и венкми гроб осыпли, опмятовлся он. "Если, говорит, весь нрод з неё встл, знчит, подлец я перед дочерью!"

Плчет Гриш, вытирет свои очки, руки у него трясутся.

- А у меня ещё до этой беды мечт был уйти в монстырь, тут я говорю отцу: "Отпустите меня!" Он и руглся и бил меня, но я твёрдо скзл: "Не буду торговть, отпустите!" Будучи нпугн Лизой, дл он мне свободу, и вот, з четыре год в третьей обители живу, --везде торговля, нет душе моей мест! Землёю и словом божьим торгуют, мёдом и чудесми... Не могу видеть этого!

Рзбудил его история душу мою, мло думл я, живя в монстыре, утомил меня труд, здремли мятежные мысли - и вдруг всё снов вспыхнуло.

Спршивю Гришу:

- Где же нш господь? Нет вокруг нс ничего, кроме своевольной и безумной глупости человеческой, кроме мелкого плутовств, великие несчстия порождющего, - где же бог?

Но тут явился Михйл и рзогнл нс. С того дня нчл Гриш чсто бегть ко мне, я ему свои мысли говорю, он ужсется и советует смирение, говорю я:

- Зчем столько горя людям?

- З грехи, - отвечет. И всё у него от руки божией - голод, пожры, несчстные смерти, гибельные рзливы рек - всё!

- Рзве, - мол, - бог есть сеятель несчстий н земле?

- Вспомни Иов, безумный! - шепчет он мне.

- Иов, - говорю, - меня не ксется! Я н его месте скзл бы господу: не пугй, но ответь ясно - где пути к тебе? Ибо з есмь сын силы твоея и создн тобою по подобию твоему, - не унижй себя, оттлкивя дитя твоё!

Плчет, бывло, Гришух от дерзостей моих, обнимет меня.

- Милый брт мой, - шепчет, - боюсь я з тебя до ужс! Речи и суждения твои от дьявол!

- В дьявол не верую - коли бог всесилен...

Он ещё больше взволнуется; чистый был и нежный человек, полюбил я его.

Я тогд эпитимию отбывл. Кончу рботть - иду в церковь. Брт Никодим откроет двери мне и зпрёт меня, нполнив тишину хрм гулким шумом желез. Подожду я у двери, покуд не ляжет этот гул н кменные плиты пол, подойду тихонько к рспятию и сяду н полу пред ним - нет у меня силы стоять, кости и тело болят от рботы, и кфист читть не хочется мне. Сижу, обняв колени, и смотрю вокруг сонными глзми, думя о Грише, о себе. Лето было тогд, ночи жркие, здесь - прохлдный сумрк, кое-где лмпды мелькют, перемигивются; синевтые огоньки тянутся кверху, словно хотят взлететь в купол и выше - в небо, к летним звёздм. Слышен тихий треск светилен, звучит он рзно, сквозь дрёму мне кжется, что во хрме кто-то невидимо живёт, тйно беседуя робким мелькнием лмпд. В тёплой тишине и тьме вдумчиво колеблются лики святых, словно и пред ними встло что-то нерешённое. Призрчные тени, тихо коснувшись лиц моего, овевют слдким дыхнием мсл, киприс и лдн. Золото и медь стли мягче, скромнее, серебро блестит тепло, лсково, и всё тет, плвится, сливясь в широкий поток великой о чём-то мечты. Хрм, кк густое душистое облко, колеблется и плывёт в тихом шёпоте неясной мне молитвы. Зкружусь я в хороводе теней, и поднимет меня с пол лсковый сон. А перед тем, кк удрить к зутрене, подойдёт ко мне молчливый брт Никодим, рзбудит, тихонько коснувшись головы, и скжет:

- Иди с богом!

- Прости, - мол, - меня, я опять зснул!

Иду и штюсь н ногх, Никодим, поддерживя меня, чуть слышно говорит:

- Бог тебя простит, кормилец мой!

Был Никодим незметный стричок, ото всех прятвший лицо своё, и всякого человек он нзывл "кормилец".

Однжды спросил я его:

- Ты, Никодимушк, по обету молчишь?

- Нет, - говорит, - тк, просто.

И вздохнул:

- Кбы знл, что скзть, - говорил бы!

- А отчего из мир ушёл?

- Оттого и ушёл.

Нчнёшь его дльше спршивть - не отвечет, иногд взглянет в лицо тебе виновтыми глзми и тихонько скжет:

- Не зню я, кормилец!

Бывло, подумешь:

"Может, этот человек тоже ответов искл..."

И зхочется бежть из монстыря.

А тут явился ещё один судрь - вдруг, точно мяч через огрду перескочил - крепкий ткой попрыгун, бойкий, мленький. Глз круглые, кк у совы, нос горбом, кудри светлые, бородк пушистя, зубы блестят в постоянной улыбке. Веселит всех монхов шуткми, про женщин похбно рсскзывет, по ночм водит их в обитель, водки без меры достёт и во всём удивительно ловок.

Посмотрел я н него и говорю:

- Ты чего в монстыре ищешь?

- Я? Жртвы!

- Хлеб рботой добывют!

- Это, - говорит, - н мужиков богом возложено, я - мещнин, д ещё в кзённой плте дв год служил, тк что вроде нчльств числю себя!

Я и этого збвник нчл рскрывть - ндо мне видеть все пружины, ккие людями двигют. Кк привык я к рботе моей, Михйл лениться стл, всё убегет куд-то, мне хоть и трудно одному, но приятнее: нрод в пекрню свободно ходит, беседуем.

Чще всего сходились мы трое: Гриш, я и весёлый Серфим. Гриш волнуется, мшет рукми н меня, Серфим свистит, потряхивя кудрями, улыбется.

Кк-то рз спросил я его:

- Серфим, ты, бродяг, в господ веруешь?

- Потом, - говорит, - скжу, подожди лет тридцть. Удрит мне под шестьдесят, я, нверное, буду знть, верую ли, сейчс я этого не понимю; врть же - охоты нет!

И нчнёт рсскзывть про море. Говорил он о нём, кк о великом чуде, удивительными словми, тихо и громко, со стрхом и любовью, горит весь от рдости и стновится подобен звезде. Слушем мы его, молчим, и дже грустно от рсскзов его об этой величвой живой крсоте.

- Море, - жгуче говорил он, - синее око земли, устремлённое в дли небес, созерцет оно ндмирные прострнств, и во влге его, живой и чуткой, кк душ, отржются игры звёзд - тйный бег светил. И если долго смотреть н волнение моря, то и небес кжутся отдлённым океном, звёзды же - золотые остров в нём.

Гриш, бледный, слушет его и, улыбясь тихой, кк бы лунной, улыбкой, печльно шепчет:

- И пред лицом сих тйн и крсот мы - только торгуем! Ничего более... О, господи!

Или нчинет Серфим о Квкзе говорить - предствит нм стрну мрчную и прекрсную, место, скзке подобное, где д и рй обнялись, помирились и крсуются, бртски рвные, гордые величием своим.

- Видеть Квкз, - внушет Серфим, - знчит видеть истинное лицо земли, н коем - не противореч - сливются в одну улыбку и снежня чистот души ребёнк и гордя усмешк мудрости дьявольской. Квкз - проб сил человек: слбый дух подвляется тм и трепещет в стрхе пред силми земли, сильный же, нсыщясь ещё большей крепостью, стновится высок и остр, подобно горе, возносящей лмзную вершину свою во глубину небесных пустынь, вершин эт - престол молний.

Вздыхет Гриш и тихо спршивет:

- Кто укжет душе путь её? К миру или прочь от него идти ндо? Что признть и что отринуть?

Серфим рссеянно и светло усмехется.

- Не убвится и не прибудет силы солнц от того, кк ты, Гришух, в небо поглядишь; не беспокойся об этом, милый!

Понимю я Серфим - и нет. Спршивю с досдой:

- Ну, люди кк, по-твоему? К чему они?

Пожимет он плечми, улыбется.

- Что же - люди? Люди, кк трвы, все рзные. Для слепого и солнце черно. Кто см себе не рд, тот и богу врг. А впрочем, молоды люди - трёх лет Ивн по отчеству звть рно!

Прибуток у него, кк у Свёлки, полон рот был, сыпл он ими, кк яблоня цветми. Кк только поствишь ему серьёзный вопрос, он сейчс же нбросет н него слов своих, кк трв н гроб млденц. Здевет меня его уклончивость, сержусь, он, чёрт, хохочет.

Бывло, в досде скжешь ему:

- Зря ты шляешься, лентяй! Дром чужой хлеб ешь!

- У нс, - говорит, - кто ест свой хлеб, тот и голоден. Вон мужики весь век хлеб сеют, есть его - не смеют. А что я рботть не люблю верно! Но ведь я вижу: от рботы устнешь, богт не стнешь, но кто много спит, слв богу - сыт! Ты бы, Мтвей, принимл вор з брт, ведь и тобой чужое взято!

Зсмеёшься. Прост он был и этим привлекл, никк не притворялся, прямо говорил:

- Я нсекомое млое и вред людям не велик приношу тем, что кусок хлеб попрошу д съем.

Вижу я, у этого человек Свёлкин строй души - и удивляюсь: кк могут подобные люди сохрнять среди кипения жизни ясность дух своего и веселие ум?

Серфим против Гриши - кк ясный день весны против вечер осени, сошлись они друг с другом ближе, чем со мной. Это было немножко обидно мне. Вскоре и ушли они вместе, Гриш решил в Олонецк идти, Серфим говорит:

- Провожу его, отдохну тм с неделю, д опять н Квкз! И тебе, Мтвей, с нми бы шгть - в движении скорее нйдёшь, что тебе ндо. Или потеряешь... и то хорошо! Из земли бог не выкопть!

Но я с ними не мог идти - в ту пору н беседы к Мрдрию ходил, и очень любопытен был для меня схимник.

С великой грустью проводил я их, - тихий вечер мой и весёлый день!

Схимонх Мрдрий жил в землянке у церковной стены сзди лтря; в стрину эт ям тйником был - монстырские сокровищ от рзбойников прятли в ней, и прямо из лтря был в неё подземный ход. Рзобрли нд этой ямой кменный свод, покрыли её толстыми доскми и поствили нд нею лёгкую келейку с окошком в потолке. А в полу сделн был решётк, огрждёння перилми, сквозь её богомольцы рзглядывли схимник. В углу кельи - подъёмня дверь, и лестниц винтом опусклсь вниз к Мрдрию, - у сходящего по ней кружилсь голов. Ям - глубокя, двендцть ступенек до дн, свет в ней только один луч, д и тот не доходил до пол, тял, рсплывясь в сырой тьме подземного жилищ.

Долго и пристльно ндо смотреть сквозь решётку, покуд увидишь в глубине темноты нечто темнее её, кк бы кмень большой или бугор земли, это и есть схимник, недвижим сидит.

Спустишься к нему, охвтит тебя тепловтой пхучей сыростью, и первые минуты не видишь ничего. Потом выплывет во тьме нлой и чёрный гроб, в нём согбенно поместился мленький стричок в тёмном свне с белыми крестми, черепми, тростью и копьём, - всё это смято и поломно н иссохшем теле его. В углу спрятлсь железня кругля печк, от неё, кк толстый червь, труб вверх ползёт, н кирпиче стен плесень нросл зелёной чешуёй. Луч свет вонзился во тьму, кк меч белый, и проржвел и рссыплся в ней.

Н примятых стружкх беззвучно, словно тень, кчется схимник, руки у него н коленях лежт, перебиря чётки, голов н грудь опущен, спин выгнут подобно коромыслу.

Помню, пришёл я к нему, опустился н колени и молчу. И он тоже долго молчл, и всё вокруг было нсыщено мёртвым молчнием. Лиц его не видно мне, только тёмный конец острого нос вижу.

Шепчет он чуть слышно:

- Ну...

А я не могу говорить, охвтил меня и двит жлость к человеку, живым во гроб положенному.

Подождв, он снов спршивет:

- Что же... говори...

И повернул ко мне своё лицо - тёмное оно, глз я не вижу н нём, только белые брови, бородк д усы, кк плесень н жутком, стёртом тьмою и неподвижном лице. Слышу шелест его голос:

- Ты тм споришь... Зчем же спорить... Богу ндо покорно служить. Что с ним спорить, с богом-то, бог ндо просто любить.

- Я, - мол, - люблю его.

- Ну, вот. Он тебя нкзывет, ты будто не видишь, и говори: слв тебе, господи, слв тебе! И всегд это говори. Больше ничего.

Видимо, трудно ему от слбости или рзучился он говорить, - слов его чуть живы, и голос подобен трепету крыльев умирющей птицы.

Не могу я ни о чём спросить стрик, жлко мне нрушить покой его ожидния смерти и боюсь я, кк бы не спугнуть чего-то... Стою не шевелясь. Сверху звон колокольный просчивется, колеблет волосы н голове моей, и нестерпимо хочется мне, подняв голову, в небес взглянуть, но тьм тяжко сгибет выю мне, - не шевелюсь.

- Ты помолись-к, - говорит он мне. - И я помолюсь з тебя.

Змер. Тихо. И струится жуткий стрх по коже моей, обливя грудь снежным холодом.

А через некоторое время шепчет он:

- Ты еще тут?

- Д.

- Не вижу я. Ну, иди с богом! Ты - не спорь.

Ушёл я тихонько. Кк поднялся н землю и вздохнул чистым воздухом, опьянел от рдости, голов зкружилсь. Сырой весь, кк в погребе был. А он, Мрдрий, четвёртый год тм сидит!

Пять бесед нзнчено было мне, но я всё молчл. Не могу. Спущусь к нему, прислушется он и нездешним голосом спросит:

- Пришёл. Вчершний ли?

- Д, это я.

Тут он нчинет шептть с перерывми:

- Ты бог не обижй... Чего тебе ндо?.. Ничего не ндо... Кусочек хлебц рзве. А бог обижть грех. Это от бес. Беси - они всяко ногу подствляют. Зню я их. Обижены они, беси-то. Злые. Обижены, оттого и злы. Вот и не ндо обижться, то уподобишься бесу. Тебя обидят, ты им скжи: спси вс Христос! И уйди прочь. Ну их! Тленность они все. Глвное-то твоё. Душу-то не отнимут. Спрячь её, и не отнимут.

Сеет он потихоньку слов свои, осыпются они н меня, кк пепел дльнего пожр, и не нужны мне, не трогют души. Кк будто чёрный сон вижу, непонятный, тягостно-скучный.

- Молчишь ты, - рздумчиво говорит он, - это хорошо. Пусть их кк хотят, ты молчи. Другие ходят ко мне, те - говорят. Многое говорят. Нельзя понять, о чём они. Про женщин кких-то. А мне что? Про всё говорят про что про всё? Непонятно. Ты знй молчи. Я бы тоже не говорил, д игумен тут - утешй, - ндо утешть! Ну, лдно. А см я очень бы молчл. Ну их всех к богу! У меня всё отнято. Молитв только остлсь. Что тебя мучют - ты не змечй. Беси мучют. Мучили и меня. Брт родной. Бил. А то - жен. Мышьяком меня трвил. Был я для неё кк мышь, видно. Обокрли всего. Скзли - будто я деревню-то поджёг. В огонь бросить хотели. И в тюрьме сидел. Всё было. Судили - ещё сидел. Бог с ними! Я всех простил. Не виновт - простил. Это - для себя. Лежл н мне гор обид. Дышть не мог. А кк простил, - ничего! Нет горы. Беси обиделись и отошли. Вот и ты - прости всем... Мне - ничего не ндо. И тебе то же будет.

Н четвёртой беседе просит он меня:

- Принеси-к ты мне хлебц корочку. Я бы пососл... Немощен я - прости ты меня, Христ рди!

Жлко мне его стло до боли в сердце. Слушю бред его и думю:

"Зчем это ндо, о господи? Зчем же?"

А он шелестит иссохшим языком:

- Кости у меня болят. Ноют день и ночь. Корочку-то пососу - легче будет, может. А то зудят кости, мешют. Ндо ведь молиться все минуты. И во сне - ндо. А то сейчс и нпомнит бес. Имя твоё нпомнит, и где ты жил, всё. Он вот тут н печке сидит. Ему - ничего, что иной рз горячя он, крсня. Он - привык. Сядет серенький против меня и сидит. Я его зкрещу, д уж и не гляжу н него. Ндоел он. Ну его! А то по стене ползет, пуком. Ино тряпицей серой болтется в воздухе. Он - рзно может, мой-то. Скучно со стриком. А приствили - ндо стеречь. Тоже и ему не слдко, со стриком-то. Я уж и не обижюсь н него. И бес подневолен. Привык я к нему. Ну тебя, говорю, ндоел ты! И не гляжу. Он - ничего, не озорник. Только всё нпоминет, кк меня звли.

Поднял стричок голову и довольно громко скзл:

- А звли-то меня Михйло Петров Вяхирев!

И снов осел весь в гроб свой, шепчет:

- Тки толкнул бес... Ах ты, бес! Ты здесь, брт? Иди-ко с господом!

Плкть я готов был в тот день со зл... Ну, зчем стрик этот? Ккя крсот в подвиге его? Ничего не понимю! Весь день и долго спустя вспомню я про него - кк будто и меня дрзнит некий бес, нсмешливые рожи строя.

Когд последний рз пошёл я к нему, то нбил крмны мягким хлебом - с досдой и злостью н людей понёс этот хлеб. И когд отдл ему - он зшептл:

- Ого-го! Тёплый. Ого-го-го...

Возится во гробе, стружки под ним скрипят, прячет хлеб и всё шепчет:

- Ого-го...

И тьм и плесень стен - всё вокруг шевелится, повторяя тихим стоном шёпот схимник:

- О-о-о.

Четыре рз в неделю пищу он принимл; конечно, голодно было ему.

В тот последний рз он уж ничего не говорил со мной, и только чмокл, поссывя хлеб, - видимо, зубов у него совсем уже не было.

Постояв несколько времени, говорю ему:

- Ну, прости меня, Христ рди, отец Мрдрий, ухожу я и больше не приду! Спсибо моё прими!

- Д, д, - торопливо отвечет он, - спсибо тебе, спсибо! Ты монхм-то не говори. Про хлеб-то. Отнимут ещё. Они звистливы, монхи-то. Их ведь беси тоже знют. Беси всё знют. Ты молчи!

После этого вскоре зхворл и помер он. Хоронили торжественно влдык из город со священством приезжл и соборне литургию служил. Потом слышл я, что нд могилою стричк по ночм синий огонёк см собою згорется.

Сколь жлостно всё это! И сколь постыдно людям!

Вскоре после этого жизнь моя круто повернулсь.

Ещё при Грише был со мною подлый случй: вхожу я однжды в клдовую, Михйл н мешкх лежит и онновым грехом знимется. Невырзимо противно стло мне; вспомнил я пкости, кои он про женщин говорил, вспомнил ненвисть его, плюнул, выскочил в пекрню, дрожу весь со зл, и стыдно мне и горестно. Он з мной... Пл н колени, умоляет меня, чтобы я молчл, рычит:

- Ведь и тебя он смущет по ночм, зню я! Сильн влсть дьявол...

- Врёшь, - говорю, - пойди ты ко всем чертям! сгинь! Ведь ты - хлеб печёшь, собк!

Ругюсь, не могу удержться. Если бы он женщин не пчкл грязными словми своими, тк пёс с ним! А он всё ползет, просит, чтобы я молчл.

- Д рзве, - говорю, - об этом скжешь? Ведь стыдно же! Но - рботть с тобой не хочу! И ты скжи, чтобы перевели меня н другое послушние...

Н том я и встл.

О ту пору люди-то всё ещё не были живы и видны для меня, и стрлся я только об одном - себя бы в сторону отодвинуть.

Михйл зхворл и лёг в лечебницу, рботю я з стршего, дли мне в подмогу двух помощников; прошло недели три, и вдруг зовёт меня келрь и говорит, что Михйл выздоровел, но рботть со мной не желет из-з моего строптивого хрктер, и потому нзнчен я, пок что, в лес пни корчевть. Это считлось нкзнием.

- З что? - спршивю.

И вдруг в контору входит крсвец-монх, отец Антоний, стновится скромно к сторонке и слушет. Келрь же объясняет мне:

- А именно з строптивость хрктер твоего и з дерзостные суждения о бртии; это в твои годы и в положении твоём глупо, нетерпимо и должно быть нкзно! Вот отец нстоятель, по добросердечию своему, говорил, что ндо тебя в контору перевести, н более лёгкое послушние, выходит - вон оно что...

Говорил он долго, гнусво и бесчувственно; вижу я, что не по совести, по должности путет человек слов одно с другим. А отец Антоний, прислонясь к лежнке, смотрит н меня и, поглживя бороду, улыбется прекрсными глзми, словно поддрзнивет меня чем-то. Зхотелось мне покзть ему мой хрктер, и говорю я келрю:

- Возвышения - не ищу, унижения - не желю принять, ибо - не зслужил, кк вы знете это, но хочу спрведливости!

Покрснел келрь, посохом стучит.

- Цыц, дерзновенный!

Отец Антоний нклонился к уху его и что-то скзл.

- Сие - невозможно! - говорит келрь. - Должен он принять кру без ропот!

Пожл Антоний плечми и обртился ко мне, - голос у него бсовитый, тёплый:

- Подчинись, Мтвей!

Победил он меня двумя словми и лсковым взглядом своим. Положив келрю земной поклон, поклонился я и ему, потом спршивю келря - когд мне идти в лес?

- Через три дня, - говорит, - эти три дня ты во узилище посидишь! Тк-то!

Не будь тут Антония, я бы, нверное, кости келрю переломл. Но его слов были приняты мною з некий нмёк н возможность приблизиться к нему, рди этого я тогд готов был руку себе отрубить и - н все.

И повели меня в крцер - в ямку под конторой; ни встть тм, ни лечь, только сидеть можно. Н полу солом брошен, мокр от сырости. Тихо, кк в могиле, дже мышей нет, и ткя тьм, что руки тонут в ней: протянешь руку пред лицом, и - нет её.

Сижу - молчу. И всё во мне молчит, кк свинцом облито, тяжёл я, подобно кмню, и холоден, словно лёд. Сжл зубы, будто этим хотел мысли свои сдержть, мысли рзгорются, кк угли, жгут меня. Кусться рд бы, д некого кусть. Схвтился рукми з волосы свои, кчю себя, кк язык колокол, и внутренно кричу, реву, беснуюсь.

"Где же првд твоя, господи? Не ею ли игрют беззконники, не её ли попирют сильные в злобном опьянении влстью своей? Кто я пред тобой? Беззконию жертв или стрж крсоты и првды твоея?"

Вспоминю уклд жизни монстырской - неприглядно и глумливо встёт он предо мной. Почему монхи - слуги божий? Чем они святее мирян? Зню я тяжёлую мужицкую жизнь в деревнях: сурово живут мужики! Длеко они от бог: пьют, дерутся, воруют и всяко грешт, но ведь им неведомы пути его, и двигться к првде нет сил, нет времени у них, - кждый привязн к земле своей и приковн к дому своему крепкой цепью стрх перед голодом; что спросить с них? А здесь люди свободно и сыто живут; здесь открыты пред ними мудрые книги, - кто из них богу служит? Только слбые и бескровные, вроде Гриши, остльным же бог - только зщит во грехе и источник лжи.

Вспоминю злую ждность монхов до женщины и все пкости плоти их, коя и скотом не брезгует, лень их и обжорство, и ссоры при дележе бртской кружки, когд они злобно кркют друг н друг, словно вороны н клдбище. Рсскзывл мне Гриш, что кк ни много рботют мужики н монстырь этот, долги их всё рстут и рстут.

О себе думю: вот уже двно я мюсь здесь, что приобрёл душе? Только рны и ссдины. Чем обогтил рзум? Только зннием пкости всякой и отврщением к человекм.

А вокруг - тишин. Дже звон колокольный не доходит ко мне, нечем время мерить, нет для меня ни дня, ни ночи, - кто же смеет свет солнц у человек отнимть?

Промозгля темнот двит меня, сгорет в ней душ моя, не освещя мне путей, и плвится, тет дорогя сердцу вер в спрведливость, во всеведение божие. Но яркой звездою сверкет предо мной лицо отц Антония, и все мысли, все чувств мои - около него, словно ббочки ночные вокруг огня. С ним беседую, ему творю жлобы, его спршивю и вижу во тьме дв луч лсковых глз. Дорогоньки были мне эти три дня: вышел я из ямы - глз слепнут, голов - кк чужя, ноги дрожт. А бртия смеётся:

- Что, удостоился бньки духовной?

Вечером игумен позвл меня, поствил н колени и долго речь говорил.

- Скзно: зубы грешник сокрушу и выю его согну долу...

Молчу, держу сердце в руке. Умиротворяющий Антоний предо мной стоит и зпечтывет злые уст мои лсковым взглядом.

И вдруг - смягчился игумен.

- Тебя, дурк, ценят, - говорит, - о тебе думют, ревность твою к рботе зметили, рзуму твоему хотят воздть должное. И вот ныне я предлгю тебе дже н выбор дв послушния: хочешь ли ты в конторе сидеть, или - в келейники к отцу Антонию?

Точно тёплой водой облил он меня, здохнулся я от рдости и едв выговорил:

- Блгословите в келейники...

Сморщил он лицо, здумлся, пытливо смотрит н меня.

- Ежели, - говорит, - в контору идёшь, я сложу с тебя корчевнье, в келейники - прибвлю рботы в лесу.

- Блгословите в келейники...

Он строго спршивет:

- Почему, глупый? Ведь в конторе легче и почётнее!

Стою н своём.

Склонил он голову, подумл.

- Блгословляю, - говорит. - Чудной ты прень однко - ндо следить з тобою... Иди с миром!

Пошёл я в лес.

Весн был тогд, прель холодный.

Рбот трудня, лес - вековой, коренье редькой глубоко ушло, боковое толстое, - роешь-роешь, рубишь-рубишь - нчнёшь пень лошдью тянуть, стрется он во всю силу, только сбрую рвёт. Уже к полудню кости трещт, и лошдь дрожит и в мыле вся, глядит н меня круглым глзом и словно хочет скзть:

"Не могу, брт, трудно!"

Поглжу её, похлопю по шее.

- Вижу! - И снов рыть д рубить, лошдь смотрит, встряхивя шкурой и кчя головой. Лошди - умные; я полгю, что бессмыслие деяний человеческих им видимо.

В это время был у меня встреч с Михйлой; чуть-чуть он худо не кончилсь для нс. Иду я однжды после трпезы полуденной н рботу, уже в лес вошёл, вдруг догоняет он меня, в рукх - плк, лицо озверевшее, зубы осклил, сопит, кк медведь... Что ткое?

Остновился, жду. А он, ни слов не говоря, кк рзмхнётся плкой н меня! Я вовремя согнулся, д в живот ему головой; сшиб с ног, сел н груди, плку вырвл, спршивю:

- Ты что это? З что?

Он возится подо мной, хрипит:

- Уходи прочь из обители...

- Почему?

- Не могу тебя видеть, убью... Уходи!

Глз у него крсные, и слёзы выступют из них тоже будто крсные, н губх пен кипит. Рвёт он мне одежду, щиплет тело, црпется, всё хочет лицо достть. Я его тиснул легонько, слез с грудей и говорю:

- Н тебе же чин моншеский лежит, ты, скот, ткую злобу носишь в себе! И - з что?

Сидит он в грязи и нстойчиво требует:

- Уйди! Не губи мою душу...

Ничего не понимю. Потом - догдлся, спршивю его тихонько:

- Может, ты, Мих, думешь, что я скзл кому-нибудь о пороке твоём? Нпрсно; никому я не говорил, ей-ей!

Встл он, поштнулся, обнял дерево, глядит н меня из-з ствол дикими глзми и рычит:

- Пусть бы ты всему миру скзл - легче мне! Пред людьми покюсь, и они простят, ты, сволочь, хуже всех, - не хочу быть обязн тебе, гордец ты и еретик! Сгинь, д не введёшь меня в кроввый грех!

- Ну, уж это, - мол, - ты см уходи, коли тебе ндо, я - не уйду, тк и знй!

А он снов бросился н меня, и упли мы об в грязь, выпчклись, кк лягушки. Окзлся я много сильнее его, встл, он лежит, плчет, несчстный.

- Слушй, Михйл, - говорю. - Я уйду немного погодя, теперь - не могу! Не из упрямств это, нужд у меня, ндо мне здесь быть!

- Иди к дьяволу, отцу твоему! - стонет он и зубми скрипит.

Отошёл я от него, через мло дней велено было ему ехть в город н подворье монстырское, и больше не видл я его.

Кончил я послушние и вот - стою одет во всё новое у Антония. С первого дня до последнего помню эту полосу жизни, всю, до слов, кк будто он и внутри выжжен и н коже моей вырезн.

Водит он меня по келье своей и спокойно, подробно учит - кк, когд и чем должен я служить ему. Одн комнт вся шкфми уствлен, и они полны светских и духовных книг.

- Это, - говорит он, - молельня моя!

Посреди комнты стол большой, у окн кресло мягкое, с одной стороны стол - дивн, дорогим ковром покрытый, перед столом стул с высокой спинкой, кожею обит. Другя комнт - спльня его: кровть широкя, шкф с рясми и бельём, умывльник с большим зерклом, много щёточек, гребёночек, пузырьков рзноцветных, в стенх третьей комнты - неприглядной и пустой - дв потйные шкф вделны: в одном вин стоят и зкуски, в другом чйня посуд, печенье, вренье и всякие слдости.

Кончили мы этот обзор, вывел он меня в библиотеку и говорит:

- Сдись! Вот кк я живу. Не по-моншески, ?

- Д, - мол, - не по уству.

- Вот ты, - говорит, - осуждешь всё, будешь и меня осуждть.

И улыбется, точно с колокольни, высокомерно. Очень я его любил з крсоту лиц, но улыбк эт не нрвилсь мне.

- Осуждть вс буду ли - не зню, - мол, - понять непременно хочу!

Он зсмеялся тихо, бсовито и обидно.

- Ты ведь незконнорождённый?

- Д.

- Есть в тебе, - говорит, - хорошя кровь!

- Что ткое хорошя кровь? - спршивю.

Смеётся и внятно отвечет:

- Хорошя кровь - вещество, из коего обрзуется гордя душ!

День ясный, в окно солнце смотрит, и сидит Антоний весь в его лучх. Вдруг одн неожидння мною мысль поднял голову, кк змея, и ужлил сердце моё - взныл я весь; словно обожжённый, вскочил со стул, смотрю н монх. Он тоже привстл; вижу - берёт со стол нож, игрет им и спршивет:

- Что с тобой?

Спршивю я его:

- Не вы ли мой отец?

Испортилось лицо у него, стло неподвижно-синевтое, словно изо льд иссечено; полуприкрыл он глз, и погсли они. Тихо говорит:

- Едв ли! Где родился? Когд? Сколько лет? Кто мть?

И когд рсскзл я ему, кк бросили н землю меня, улыбнулся он, положил нож н стол.

- В то время и в тех местх не бывл я, - говорит.

Стло мне неловко, тяжело: будто милостыню попросил я, и - не подли.

- Ну, если бы, - спршивет, - был я твой отец - что тогд?

- Ничего, - говорю.

- И я тк же думю. Мы с тобою живём, где нет отцов и детей по плоти, но только по духу. А с другой стороны, все мы н земле подкидыши и, знчит, бртья по несчстью, именуемому - жизнь! Человек есть случйность н земле, знешь ли ты это?

По глзм его вижу - смеётся он ндо мной. Смущён и подвлен я непонятным мне вопросом моим, хочется мне кк-то опрвдть его или збыть. Но спршивю ещё хуже:

- А зчем это вы взяли в руку нож?

Посмотрел н меня Антоний и тихонько смеётся.

- Смелый ты вопросник! - говорит. - Взял и взял, зчем - не зню! Люблю его, крсив очень.

И подл нож мне. Нож кривой и острый, по стли золотом узор положен, рукоять серебряня, и крсный кмень врезн в неё.

- Арбский нож, - объясняет мне он. - Я им книги рзрезю, н ночь под подушку себе клду. Есть про меня слух, что богт я, люди вокруг бедно живут, келья же моя в стороне стоит.

От нож и от руки Антония исходит некий пряный зпх, - пьянит он меня, и кружится моя голов.

- Поговорим длее, - продолжет Антоний вечерним, тёмным и мягким бсом своим. - Знешь ты, что женщин бывет у меня?

- Слышл.

- Непрвд, что он сестр мне. Я с нею сплю.

Спршивю я его:

- Чего рди вы говорите всё это мне?

- А чтобы ты удивился срзу - и перестл удивляться нвсегд! Ты книги светские любишь?

- Не читл.

Взял он из шкф мленькую книжку в крсной коже, подл мне и прикзл:

- Иди, ствь смовр и читй вот это!

Рзвернул я книжку, н первой стрнице кртинк: женщин выше колен оголёння и мужчин пред нею тоже оголяется.

- Я, - говорю, - этого читть не буду.

Тогд он подвинулся ко мне и строго говорит:

- А если твой нствник духовный прикзывет тебе? Ты знешь, зчем это нужно?.. Иди!

В пристройке, где он дл мне место, сел я н кровть свою и зстыл в стрхе и тоске. Чувствую себя кк бы отрвленным, ослб весь и дрожу. Не зню, что думть; не могу понять, откуд явилсь эт мысль, что он - отец мой, - чужя мне мысль, ненужня. Вспоминю его слов о душе - душ из крови возникет; о человеке - случйность он н земле. Всё это явное еретичество! Вижу его искжённое лицо при вопросе моём. Рзвернул книгу, рсскзывется в ней о кком-то фрнцузском квлере, о дмх... Зчем это мне?

Звонит он, зовёт. Прихожу - встречет лсково.

- Что же смовр?

- Зчем вы мне дли книгу эту?

- Чтобы ты знл, кков есть грех!

Обрдовлся я - покзлось мне, что понял нмерение его - испытть он хочет меня. Низко поклонясь, ушёл, живо вскипятил смовр, внёс в комнту, уже Антоний всё приготовил для чя своей рукой и, когд я хотел уйти, скзл:

- Остнься, будешь чй пить со мной...

Блгодрен я ему, ибо нестерпимо хочется мне понять что-нибудь.

- Рсскжи мне, - говорит, - кк ты жил и зчем пришёл сюд?

И стл я рсскзывть о себе, не скрывя ни одного тйного помысл, ни единой мысли, пмятной мне; он же, полуприкрыв глз, слушет меня тк внимтельно, что дже чй не пьёт. Сзди его в окно вечер смотрит, н крсном небе чёрные сучья деревьев чертят свою повесть, я свою говорю. А когд я кончил - нлил он мне рюмку тёмного и слдкого вин.

- Пей! Я, - говорит, - тебя ещё тогд зметил, кк ты в церкви молился вслух. Не помогет монстырь?

- Нет. Н вс имею крепкую ндежду, помогите мне! Вы - учёный человек, вм всё должно быть известно.

Он тихо говорит, не глядя н меня:

- Мне одно известно: н гору идёшь - до вершины иди, пдешь - пдй до дн пропсти. Но см я этому зкону не следую, ибо - я ленив. Ничтожен человек, Мтвей, и непонятно, почему он ничтожен? Ибо жизнь прекрсн и мир обольстителен! Сколько удовольствий дно, - ничтожен человек! Почему? Сия згдк не рзгдн.

Удрили к вечерне, вздрогнул он и говорит мне:

- С богом, иди!

Будь я умнее - в тот же день и ндо бы мне уйти от него: сохрнился бы он для меня кк хорошее воспоминние. Но не понял я смысл его слов.

Пришёл к себе, лёг - под боком книжк эт окзлсь. Зсветил огонь, нчл читть из блгодрности к нствнику. Читю, что некий квлер всё мужей обмнывет, по ночм лзит в окн к жёнм их; мужья ловят его, хотят шпгми приколоть, он бегет. И всё это очень скучно и непонятно мне. То есть я, конечно, понимю - блуется молодой человек, но не вижу, зчем об этом нписно, и не сообржу - почему должен я читть подобное пустословие?

И снов думю: отчего я вдруг зподозрил, что Антоний - отец мне? Рзъедет эт мысль душу мою, кк рж железо. Потом зснул я. Во сне чувствую, толкют меня; вскочил, он стоит ндо мной.

- Я, - говорит, - звонил-звонил!

- Простите, - мол, - Христ рди, очень тяжело рботл я!

- Зню.

А "бог простит" - не скзл.

- Я, - говорит, - иду к отцу игумену, приготовь мне всё, кк укзно. Аг! Ты книгу эту читл? Жль, что нчл; это не для тебя, ты прв был! Тебе другое нужно.

Готовлю я постель: бельё тонкое, одеяло мягкое, всё богто и не видно мной, всё пропитно душистым приторным зпхом.

Нчл я жить в этом пьяном тумне, кк во сне, - ничего, кроме Антония, не вижу, но он см для меня - весь в тени и двоится в ней. Говорит лсково, глз- нсмешливы. Имя божие редко произносит, - вместо "бог" говорит "дух", вместо "дьявол" - "природ", но для меня смысл словми не меняется. Монхов и обряды церковные полегоньку вышучивет.

Много он пил вин, но не бывло, чтобы штлся н ногх, - только лоб у него стнет синевт, д глз нд прозрчными щекми рзгорятся тёмным огнём, крсные губы потемнеют и высохнут. Чсто, бывло, придёт он от игумен около полуночи и позднее, рзбудит меня, велит подть вин. Сидит, пьёт и глубоким своим голосом говорит непрерывно и долго, - иной рз вплоть до зутрени.

Трудно мне было понимть речи его, и многое позбыл я, но помню снчл пугли они меня, кк будто рскрывли некую пропсть и толкли в неё с лиц земли всё сущее.

Иногд от тких его речей стновилось мне пусто и жутко, и готов я был спросить его:

"А вы не дьявол будете?"

Чёрный он, говорил влстно, когд выпивл, то глз его стновились ещё более двойственны, зпдя под лоб. Бледное лицо подёргивлось улыбкой; пльцы, тонкие и длинные, всё время быстро щиплют чёрную досиня бороду, сгибются, рзгибются, и веет от него холодом. Боязно.

Но, кк скзно, во дьявол не верил я, д и знл по писнию, что дьявол силён гордостью своей; он - всегд борется, стрсть у него есть и уменье соблзнять людей, отец-то Антоний ничем не соблзняет меня. Жизнь одевл он в серое, покзывл мне её бессмысленной; люди для него - стдо бешеных свиней, с рзной быстротой бегущих к пропсти.

- Вы, - мол, - говорили, что жизнь-то прекрсн!

- Д, если он признёт меня, он прекрсн, - отвечет он и усмехется.

Только эт усмешк и оствлсь у меня от его речей. Точно он н всё из-з угл смотрел, кем-то изгннный отовсюду и дже не очень обижясь, что изгнли. Остр и догдлив был его мысль, гибк, кк змея, но бессильн покорить меня, - не верил я ей, хотя иной рз восхищлся ловкостью её, высокими прыжкми рзум человеческого.

Впрочем, порою - хоть и редко - сердился он.

- Я, - кричит, - дворянин, потомок великого род людей; деды и прдеды мои Русь строили, исторические лиц, этот хм обрывет слов мои, этот вшивый хм, ?!.

Ткие речи не интересны были мне - я, может, и см тоже знменитейшей фмилии, д ведь не в прдеде сил, в првде, и вчер - уже не воротится, тогд кк звтр - нверное - будет!

А то сидит в кресле своём, без крови н лице, и рсскзывет:

- Опять, Мтвей, обыгрли меня эти монхи. Что есть монх? Человек, который хочет спрятть от людей мерзость свою, боясь силы её. Или же человек, удручённый слбостью своей и в стрхе бегущий мир, дбы мир не пожрл его. Это суть лучшие монхи, интереснейшие, все же другие - просто бесприютные люди, прх земли, мертворождённые дети её.

- А вы, - говорю, -- кто среди них?

Может быть, я его десять рз и больше тк вот в упор спршивл, но он отвечл мне всегд в тком роде:

- А ты - случйный человек и здесь, и везде, и всегд!

И бог его был для меня тйной. Стрлся я допросить его о боге, когд он трезвый был, но он, усмехясь, отвечл мне знкомыми словми писния, бог же для меня был выше писния. Тогд стл я спршивть у пьяного, кк он видит бог?

Но и пьяный Антоний крепок был.

- А хитёр ты, Мтвей! - говорит. - Хитёр и упрям! Жль мне тебя!

И я тоже стл жлеть его, ибо видел его одиночество, ценил обилие всяких мыслей в нём, и жлко было, что зря пропдют они в келье.

Но, жлея, всё упорнее нседю н него, и однжды он нехотя скзл:

- Но я, кк и ты, Мтвей, - не вижу бог!

- Я, - мол, - хоть не вижу, но чувствую, и не о бытии его спршивю, - кк понять зконы, по коим строится им жизнь?

- Зконы, - говорит, - в номокноне смотри! А если чувствуешь бог, то - поздрвляю тебя!

Нлил сткн вин мне, чокнулся со мной и выпил; вижу я, что хотя лицо у него серьёзное, кк у мёртвого, но глз крсивого брин смеются ндо мной.

То, что он брин, стло покрывть собою моё влечение к нему, ибо он уже несколько рз тк рзвёртывл брство, что кровно обижл меня.

Пьяненький любил он про женщин говорить.

- Природ, дескть, берёт нс в злой и тяжкий плен через женщину, слдчйшую примнку свою, и не будь плотского влечения, кое поглощет собою лучшие силы дух человеческого, - может, человек и бессмертия достиг бы!

Но тк кк брт Мих горздо гуще об этом деле говорил, то я уже был нсыщен отврщением к тким мыслям; притом же Михйл отрицл женщину со злобой, поносил её яростно, отец Антоний рссуждл бесчувственно и скучно.

- Помнишь, - говорит, - я тебе книжку двл? Читя её, должен был ты видеть, сколь женщин хитр и лжив и рзвртн в существе своём!

Стрнно и противно слышть, когд человек, рождённый женщиной и сокми её вспоённый, грязнит, попирет мть свою, отриця з нею всё, кроме похоти, низводит её до скотины бессмысленной.

Однжды я скзл ему нечто в этом смысле, только - глже, не столь прямо. Освирепел он, зкричл:

- Идиот! Рзве я о мтери говорю!

- Всякя, - мол, - женщин есть мть.

- Иня, - кричит, - только рспутниц всю жизнь!

- Некоторые люди горбты живут, но для всех горб - не зкон.

- Ступй вон, дурк!

Офицер-то не помер в нём.

Несколько рз сшиблся я с ним голов в голову, спршивя о господе; стли меня злить увёртливые смешки его, и кк-то в ночь пустил я себя н него со всей силой.

Хрктер у меня скверный сделлся тогд; большую тоску я испытывл; хожу вокруг Антония, кк голодный около чулн зпертого, - хлебом пхнет з дверью, - и от этого звереть я стл, в ту ночь сильно он рзжёг недомолвкми своими.

Взял я нож со стол и говорю:

- Рсскжите мне всё, кк думете, то вот - полосну себя по горлу, скндл сделю вм!

Встревожился он, цпнул меня з руку, вырвл нож и зсуетился - не похоже н себя.

- Нужно, - говорит, - нкзть тебя з это, но фнтику и нкзние не впрок!

А потом говорит, точно гвозди в голову мне бьёт:

- Я тебе вот что скжу: существует только человек, всё же прочее есть мнение. Бог же твой - сон твоей души. Знть ты можешь только себя, д и то - не нверное.

Покчивют слов его, кк ветром, и опустошют меня. Говорил он долго, понятно и нет, и чувствую я: нет в этом человеке ни скорби, ни рдости, ни стрх, ни обиды, ни гордости. Точно стрый клдбищенский поп пнихиду поёт нд могилой: все слов хорошо знет, но души его не трогют они. Снчл-то стршной покзлсь мне его речь, но потом догдлся я, что неподвижны сомнения его, ибо мертвы они...

Мй, окно открыто... ночь в сду тепло цветми дышит... яблони - кк девушки к причстию идут, голубые в серебре луны. Сторож чсы бьёт, и кричит в тишине медь, обиження удрми, человек предо мной сидит с ледяным лицом и спокойно плетёт бескровную речь; вьются серые, кк пепел, слов, обидно и грустно мне - вижу фольгу вместо золот.

- Уходи! - говорит мне Антоний.

Вышел я в сд, к зутрене удрили; пошёл в церковь, выбрл тёмный уголок, стою и думю:

"Д и зчем полумёртвому бог?"

Сходится бртия, - словно лунный свет изломл н куски тьму ночи, и с тихим шорохом прячутся они во хрме.

С той поры нчлось что-то, непонятное мне: говорит со мной Антоний брином, сухо, хмурится и к себе не зовёт. Книги, которые дл мне читть, все отобрл. Одн из книг был русскя история - очень удивлял он меня, но дочитть её не успел я. Сообржю, чем бы я мог обидеть брин моего, не вижу.

А нчло его речи осело в пмяти моей и тихонько живёт тм поверх всего, ничему не мешя.

"Бог есть сон твоей души", - повторяю я про себя, но спорить с этим нужды не чувствую - лёгкя мысль.

Вскоре явилсь и дм его; было это поздно ночью. Слышу, звонит Антоний и кричит:

- Живо, смовр!

А когд я подл смовр, вижу, сидит н дивне женщин в розовом широком плтье, белокурые волосы по плечм рспущены; мленькя, точно кукл, лицо тоже розовое, глз голубые; скромной и грустной покзлсь мне он.

Ствлю я посуду н стол, Антоний торопит:

- Скорей возись, скорей!

"Ишь ты, - думю, - воспылл!"

Дело это любовное понрвилось мне; то есть приятно было видеть Антония хоть н любовь - дело немудрое - способным. См-то я в ту пору холоден к этому был, д и моншеское рспутство отврщло в сторону, ну, отец Антоний - ккой же монх?.. Женщин его, по-своему, крсив - свеженькя ткя, словно новя игрушк.

Нутро прихожу комнты убирть, его нет, к игумену пошёл, он сидит н дивне с книжкой в рукх, ноги поджв, нечёсня, полуодетя. Спросил, кк зовут, - скзл; двно ли в монстыре, - скзл.

- Не скучно?

- Нет, - мол.

- Стрнно, если првд!

- Почему, - говорю, - не првд?

- Ткой ты молодой, крсивый!

- А рзве монстырь - для уродов?

Зсмеялсь он и голую ногу одну спустил с дивн. Рзглядывет меня и немножко нелдно ведёт себя: руки голыми до плеч покзывет, плтье н груди не зстёгнуто.

"Это ты нпрсно делешь, - думю, - нготу ндо для милого беречь!"

А он, дурочк, спршивет:

- Неужели тебя женщины не смущют?

- Я, - мол, - их не вижу, д и чем же они могут смущть?

- Кк - чем? - и хохочет. - Кк это - чем?

А в двери Антоний стоит и сердито спршивет:

- Что ткое, Зоя? А?

- Ах, - кричит он, - он ткой збвный, этот!

И зщебетл, зщебетл, рсскзывя, ккой я збвный. Но Антоний, не слушя её, сурово прикзывет мне:

- Ступй, рзбери тм кульки и ящики, потом нужно чсть игумену снести!

Ещё з обедом в тот день об они довольно выпили, вечером после чю женщин эт уж совсем пьяня был, д и Антоний, видимо, опьянел больше, чем всегд. Гоняет меня из угл в угол - то подй, это принеси, вино согрей д остуди. Бегю, кк лкей в трктире, они всё меньше стесняются со мной, - брышне-то жрко, и он понемногу рздевется, брин вдруг спршивет меня:

- Мтвей, он крсивя?

- Ничего, - мол.

- Нет, ты погляди хорошенько!

А он хохочет, пьяненькя.

Я хочу уйти, но Антоний свирепо кричит:

- Куд? Стой! Зойк, покжись ему голя...

Думл я, что ослышлся, но он сорвл с себя ккой-то хлтик и встл н ноги, покчивясь. Смотрю н Антония; он - н меня... Сердце моё нехорошо стучит, и брин этого несколько жль: свинство кк будто не к лицу ему, и з женщину стыдно.

И вот он кричит:

- Ступй вон, ты, хм!

Я ему откликнулся:

- Ты см!

Вскочил он, бутылки со стол повлились, посуд дребезжит, и что-то полилось торопливо, печльным ручьём. Вышел я в сд, лёг. Ноет сердце моё, кк простуження кость. Тихо, и слышу я крики Антония:

- Вон!

А женщин визгливо отвечет:

- Не смей, дурк!

Потом лошдей н дворе зпрягли, и они, недовольно фыркя, гулко били копытми о сухую землю. Хлопли двери, шуршли колес коляски, и скрипели ворот огрды. Ходил по сду Антоний и негромко взывл:

- Мтвей! Ты где?

Вот его высокое тело в чёрном двигется между яблонями, хвтясь рукми з ветви, и бормочет:

- Ду-урк... эй!

И тщится, вьётся по земле густя тяжёля тень з ним.

Пролежл я в сду до утр, утром явился к отцу Исидору.

- Отдйте-к пспорт мой, ухожу я!

Удивился, дже подпрыгнул.

- Почему? Куд?

- По земле, но не зню - куд, - говорю.

Он допршивет.

- Я, - мол, - ничего не буду объяснять.

Вышел из кельи его, сел около неё н скмью под строй сосной нрочно тут сел, ибо н этой скмье выгоняемые и уходившие из обители кк бы для объявления торчли. Ходит мимо бртия, косится н меня, иные отплёвывются: збыл я скзть, что был пущен слух, якобы Антоний-то в любовники взял меня; послушники мне звидовли, монси брину моему, - ну и клеветли н обоих.

Ходит бртия, поговривет:

- Аг, выгнли и этого, слв тебе, господи!

Отец Асф, хитренький и злобненький стричок, шпион игумен, должность Христ рди юродивого исполнявший в обители, нчл поносить меня гнуснейшими словми, тк что я дже скзл ему:

- Уйди, стрик, то я тебя з ухо возьму и см прочь отведу!

Он хотя и блжен муж был, но слов мои понял. Потребовл меня глв обители и лсково говорит:

- Нмекл я тебе, Мтвей, сыне мой, что было бы лучше, если б ты в контору пошёл, и - был я прв! И тк всегд стршие! Рзве, при строптивости твоей, можно выдержть послушние келейник? Вот ты скверно изругл почтенного отц Антония...

- Это он вм скзл?

- А кто же? Ты ещё не говорил.

- А скзл он, кк покзывл мне голую женщину?

Отец игумен с блгочестивым стрхом перекрестил меня и говорит, мхя рукми:

- Что ты, что ты, господь с тобой! Ккя женщин? Это, не инче, видение твоё, плотью, дьяволом искушемой, созднное! Ай-й-й! Ты подумл бы - откуд в мужском-то монстыре женщин?

Зхотелось мне успокоить его.

- А кто же, - говорю, - портвейн, сыр д икру вчер вм привёз?

Ещё больше удивляется он:

- Что ты, спси тебя Христос! Кк это выдумл столь неподобное?

Противно. И можно с ум сойти.

Около полудня переехл я через озеро, сел н берегу, смотрю н монстырь, где с лишком дв год трудовую лямку тёр.

Рзмхнул лес зелёные крылья и покзывет обитель н груди своей. Н пышной зелени ярко выткны зубчтые белые стены, синие глвы строй церкви, золотой купол нового хрм, полосы крсных крыш; лучисто и призывно горят кресты, нд ними - голубой колокол небес, звонит рдостным гомоном весны, и солнце ликует победы свои.

В этой крсоте, волнующей душу восторгом живым, спрятлись чёрные люди в длинных одеждх и гниют тм, проживя пустые дни без любви, без рдостей, в бессмысленном труде и в грязи.

Жлко мне стло всех и себя тоже - едв не зплкл. Встл и пошёл.

Дышит ромтми, поёт вся земля и всё живое её; солнце рстит цветы н полях, поднимются они к небу, клняясь солнцу; молодя зелень деревьев шепчет и колышется; птицы щебечут, любовь везде горит - тучн земля и пьян силою своей!

Встречу мужик - поздоровюсь, он мне едв головой кивнёт, ббу встречу - сторонится. А мне охот говорить с людьми, и говорил бы я с ними лсково.

Первую ночь свободы моей в лесу ночевл; долго лежл, глядя в небо, пел тихонько - и зснул. Утром рно проснулся от холод и снов иду, кк н крыльях, встречу всей жизни. Кждый шг всё дльше тянет, и готов бегом бежть вдль.

А нрод при встрече косится н меня: обрыдл, противн и врждебн мужикм чёрня одежд зхребетников. А снять мне её нельзя: пспорт мой просрочен, но игумен ндпись сделл н нём, удостоверил, что я послушник Сввтеевской обители и ушёл для посещения святых мест.

И вот нпрвился я по сим местм, вместе с тем смым бродячим нродом, который и ншу обитель сотнями нполнял по прздникм. Бртия относилсь к нему безучстно или врждебно - дескть, дрмоеды - стрлсь обобрть у них все пятки, згонял н монстырские рботы и, всячески выжимя сок из этих людей, пренебрегл ими. Я же, знятый своим делом, мло встречлся с пришлыми людьми, д и не искл встреч, считя себя человеком особенным в нмерениях своих и внутренно ствя обрз свой превыше всех.

Вижу: по всем дорогм и тропм тянутся, кчясь, серые фигуры с котомкми з спиной, с посохми в рукх; идут не торопясь, но споро, низко нклоня головы; идут кроткие, здумчивые и доверчиво открытые сердцем. Стекются в одно место, посмотрят, молч помолятся, порботют; есть ккой-нибудь прведник, - поговорят с ним тихонько о чём-то и снов рстекутся по дорогм, бодро шгя до другого мест.

Идут, - идут стрые и молодые, женщины и дети, словно всех один голос позвл, и чувствую я в этом прохождении земли нсквозь по всем её путям некую силу, - зхвтывет он меня, тревожит, словно обещет что-то открыть душе. Стрнно мне это беспокойное и покорное хождение после неподвижной жизни моей.

Кк будто см земля отрывет человек от груди своей и, оттлкивя, повелительно внушет ему:

- Иди, спроси, узнй!

Послушно ходит человек; ищет, смотрит, чутко прислушивется и снов идёт, идёт. Гудит под ногми исктелей земля и толкет их дльше - через реки, горы, лес и моря, - ещё дльше, всюду, где уединённо обители стоят, обещя чудес, всюду, где дышит ндежд н что-то иное, чем эт горькя, трудня, тесня жизнь.

Порзило меня тихое смятение одиноких душ и очеловечило; нчл я вникть - чего ищут люди? И стло мне кзться всё вокруг потревоженным, поштнувшимся, кк см я.

Многие, - кк и я, - ищут бог и не знют уже, куд идти; рссеяли всю душу н путях искний своих и уже ходят только потому, что не имеют сил остновить себя; носятся, кк перья луковиц по ветру, лёгкие и бесполезные.

Эти - лени своей побороть не могут и носят её н плечх своих, унижясь и живя ложью; те же - охвчены желнием всё видеть, но нет у них сил что-либо полюбить.

Вижу ещё много пустого нрод и грязных жуликов, бесстыдных дрмоедов, ждных, кк воши, - много вижу, - но всё это только пыль позди толпы людей, охвченных тревогой богоискния.

И неудержимо влечёт меня з собой эт толп.

А вокруг её, словно чйки нд рекой, крикливо и ждно мечутся рзнообрзно окрылённые человеки, поржя уродством своим.

Однжды н Белоозере вижу человечк средних лет, весьм бойкого; должно быть - зжиточен, одет чисто.

Рсположился в тени под деревьями; около него тряпки, бнк мзи ккой-то, тз медный, - и покрикивет он, этот человек:

- Првослвные! У кого ноги до язв нтружены - подходи: вылечу! Дром лечу, по обету, принятому н себя, рди господ!

Хрмовой прздник в Белоозере, богомолы со всех сторон дождём идут; подходят к нему, сдятся, рзвязывют онучи, он им ноги моет, смзывет рны, поучет:

- Эх, брт, и нерзумен ты! У тебя лпоть не по ноге велик - рзве можно в тком ходить!

Человек в большом лпте тихо отвечет:

- Мне и этот Христ рди подли!

- Тот, кто подл, - он богу угодил, что ты в тком лпте шёл, это глупость твоя, не подвиг, и господом не зчтётся тебе!

"Вот, - думю, - хорошо знет человек божьи обороты!"

Подходит к нему женщин, прихрмывя.

- Ай, молодк! - кричит он. - Это не мозоль у тебя, пожлуй, фрнцузскя болезнь! Это, првослвные, зрзня болезнь, целые семьи погибют от неё, прилипчив он!

Ббёнк сконфузилсь, встл, идёт прочь, опустив глз, он ззывет:

- Подходи, првослвные, во имя святого Кирилл!

Подходят люди, рзувются, покряхтывя, он им моет ноги, они говорят ему:

- Спси тебя Христос!

Но вижу я, что его блгообрзное лицо судороги подёргивют и руки человек трясутся. Скоро он прикрыл лвочку блгочестия своего, быстро убежв куд-то.

Н ночь отвёл меня моншек в срй, вижу - и этот человек тм же; лёг я рядом с ним и нчл тихий рзговор:

- Что это вы, почтенный, вместе с чёрными людьми ночуете? Судя по одежде вшей, место вше - в гостинице.

- А мною, - отвечет, - обет ткой дн: быть среди последних последним н три месяц целых! Желю подвиг богомольческий совершить вполне, - пусть вместе со всеми и вошь меня ест! Ещё то ли я делю! Я вот рн видеть не могу, тошнит меня, - сколь ни противно - кждый день ноги стрнникм мою! Трудн служб господу, велик ндежд н милость его!

Потерял я охоту рзговривть с ним, притворился, будто зснул, лежу и думю:

"Не тучн его жертв богу своему!"

Зшуршло сено под соседом, встл он осторожно н колени и молится, снчл безмолвно, потом слышу я шёпот:

- Ты же, святителю Кирилле, предстнь господу з грешник, д уврчует господь язвы и вереды мои, яко же и я врчую язвы людей! Господи всевидящий, оцени труды мои и помилуй меня! Жизнь моя - в руце твоей; зню - неистов быш з во стрстех, но уже довольно нкзн тобою; не отринь, яко пс, и д не отженут мя люди твои, молю тя, и д испрвится молитв моя, яко кдило пред тобою!

Тут - человек бог с лекрем спутл, - нестерпимо противно мне. Зжл уши пльцми.

А когд отмолился он, то вынул из сумы своей еду и долго чвкл, подобно борову.

Множество я видел тких людей. Ночми они ползют перед богом своим, днём безжлостно ходят по грудям людей. Низвели бог н должность укрывтеля мерзостей своих, подкупют его и торгуются с ним:

- Не збудь, господи, сколько дл я тебе!

Слепые рбы ждности своей, возносят они её выше себя, поклоняются безобрзному идолу тёмной и трусливой души своей и молятся ему:

- Господи! д не яростию твоею обличиши мене, ниже гневом твоим нкжеши мене!

Ходят, ходят по земле, кк шпионы бог своего и судьи людей; зорко видят все нрушения првил церковных, суетятся и мечутся, обличют и жлуются:

- Гснет вер в людях, увы нм!

Один мужчин особенно смешил меня ревностью своей. Шли мы с ним из Переяслвля в Ростов, и всю дорогу он кричл н меня:

- Где святой уств Фёдор Студит?

Человек он был сытый, здоровый, чернобород и румян, деньжонки имел и н ночлегх с ббми путлся.

- Я, - говорит, - видя рзрушение зкон и рзврт людской, душевного покоя лишился; дело моё - кирпичный звод - бросил н руки сыновьям, и вот уже четыре год хожу, нблюдя везде, - ужс обуревет душу мне! Звелись мыши в ризнице духовной, и рспдются под зубми их крепкие ризы зкон, озлобляется нрод против церкви, отпдет от груди её в мерзостные ереси и секты, - что против этого делет церковь, бог рди воинствующя? Приумножет имущество и рстит вргов! Церковь должн жить в нищете, яко бедный Лзрь, дбы нродишко-то видел, что воистину священн есть нищет, зповедння Христом; видел бы он это и не рыплся, не лез бы н чужое-то имущество! Ккя иня здч у церкви? Держи нродишко в крепкой узде эко!

Мыслей своих зконники эти, видя непрочность зкон, скрывть не умеют и бесстыдно выдют тйное своё.

Н Святых горх купец один - знменитый путешественник, описывющий хождения свои по святым местм в духовных журнлх, - проповедовл нроду стрннему смирение, терпение и кротость.

Горячо говорил, дже до слёз. И умоляет и грозит, нрод же слушет его молч, опустив головы.

Ввязлся я в речь его, спршивю:

- А ежели явное беззконие - тоже терпеть его?

- Терпи, милый! - кричит он. - Обязтельно терпи! См Исус Христос терпел, нс и ншего спсения рди!

- А кк же, - мол, - мученики и отцы церкви, Ивну Злтоусту подобные, - не стеснялись они, но обличли дже црей?

Ошлел он, просто неестественно згорелся, ногми топет н меня.

- Что болтешь, смутьян! Кого обличли-то? Язычников!

- Рзве, - мол, - цриц-то Евдоксия - язычниц? А Ивн Грозный?

- Не про то речь! - кричит он и мшет рукми, кк доброволец н пожре. - Не о црях говори, о нроде! Нрод - глвное! Суемудрствует, стрх в нём нет! Зверь он, церковь укрощть его должн - вот её дело!

Но хотя и просто говорил он, - не понимл я в то время этой зботы о нроде, хотя ясно чувствовл в ней некий стрх; не понимл, ибо - духовно слеп - нрод не видел.

После спор с этим пистелем подошло ко мне несколько человек и говорят, кк бы ничего доброго не ожидя от меня:

- Есть тут один пренёк, - не желешь ли с ним потолковть?

И во время вечерни устроили мне н озере в лесу собеседовние с некиим юношей. Был он тёмный ккой-то, словно молнией оплённый; волосы коротко острижены, сухи и жестки; лицо - одни кости, и между ними жрко горят крие глз: кшляет прень непрерывно и весь трепещет. Смотрит он н меня явно врждебно и, здыхясь, говорит:

- Скзли мне про тебя люди сии, что отрицешь ты терпение и кротость. Чего рди, объясни?

Не помню, что я тогд говорил и кк спорил с ним; помню только его измученное лицо и умирющий голос, когд он кричл мне:

- Не для сей жизни мы, но - для будущей! Небо нш родин, ты это слышл?

Выдвинулся против него солдт хромой, потерявший ногу в текинской войне, и говорит сурово:

- Моё слово, првослвные люди, тково: где меньше стрх, тм и больше првды!

И, обрщясь к юноше, скзл:

- Коли тебе стршно перед смертью - это твоё дело, но других - не пугй! Мы и без тебя нпугны довольно! А ты, рыжевтый, говори!

Он скоро исчез, юнош этот, нрод же - человек с полсотни -остлся, слушют меня. Не зню, чем я мог в ту пору внимние к себе привлечь, но было мне приятно, что слушют меня, и говорил я долго, в сумрке, среди высоких сосен и серьёзных людей.

И тогд, помню, слились для меня все лиц в одно большое грустное лицо; здумчиво оно и упрямо покзлось мне, н словх - немотно, но в тйных мыслях - дерзко, и в сотне глз его - видел я - неугсимо горит огонь, кк бы родной душе моей.

Но потом стёрлось это единое лицо многих из пмяти моей, и только долгое время спустя понял я, что именно сосредоточення н одной мысли воля нрод возбуждет в хрнителях зкон зботы о нём и стрх пред ним. Пусть ещё не нродилсь эт мысль и неуловим он, но уже оплодотворён дух сомнением в незыблемости врждебного зкон - вот откуд тревог зконников! Видят они этот упрямо спршивющий взгляд; видят - ходит нрод по земле тих и нем, - и уже чувствуют незримые лучи мысли его, понимют, что тйный огонь безмолвных дум преврщет в пепел зконы их и что возможен - возможен! - иной зкон!

Чувствуют они это тонко, кк воры сторожкое движение просыпющегося хозяин, дом которого грбили в ночи, и знют они, что, если нрод откроет глз, перевернётся жизнь вверх лицом к небесм.

Нет бог у людей, пок они живут рссеянно и во вржде. Д и зчем он, бог живой, сытому? Сытый ищет только опрвдния полноты желудк своего в общем голоде людей. Смешн и жлк его жизнь, одинокя и отовсюду окружёння веянием ужсов.

Вот - змечю я: нблюдет з мною некий стричок- седенький, мленький и чистый, кк голя кость. Глз у него углублённые, словно чего-то устршились; сух он весь, но крепок, подобно козлёнку, и быстр н ногх. Всегд жмётся к людям, злезет в толпу, - бочком живёт, - и зглядывет в лиц людей, точно ищет знкомого. Хочется ему чего-то от меня, не смеет спросить, и жлк мне стл эт робость его.

Иду я в Лубны, к Афнсию Сидящему, он, белой плочкой шг рзмеривя, бесшумно стелется по дороге вслед з мной.

Спршивю:

- Двно стрнствуешь, дедушк?

Обрдовлся он, вскинул голову, хихикет.

- Девять лет уж, милый, девять лет!

- Али, - мол, - велик грех несёшь?.

- Где, - говорит, - вес-мер греху устновлен? Один господь знет мои грехи!

- А всё-тки что нделл?

Смеюсь я, и он улыбется.

- Д будто ничего! Жил вообще, кк все. Сибирский я, из-под Тобольск, ямщиком в молодости был, после двор постоялый держл, трктир тоже... лвк был...

- Огрбил, что ли, кого?

Испуглся дед.

- Зчем? От этого бог спс... что ты!

- Я, - мол, - шучу. Вижу - идёт мленький человек, думю - куд ему большой грех сделть!

Приоснился стричок, тряхнул головкой.

- Душ-то, чй, у всех одной величины, - говорит, - и одинково дьяволу любезн! А скжи мне, кк ты о смерти думешь? Вот ты н ночлеге говорил всё: "жизнь, жизнь", где же смерть?

- Тут, - мол, - где-нибудь!

Погрозил он мне пльцем смешно тково и говорит:

- То-то и есть! Всегд он тут, д!

- Ну, тк что?

- А - то!

И, поднимясь н цыпочки, почти шепчет мне в ухо:

- Он - всесильн ведь! См Исус Христос не избёг. Пронеси, говорит, мимо чшу эту, отец его небесный - не пронёс, не мог однко! Скзно: смертушк придёт - и солнышко умрёт, д!

Рзговорился мой стричок, словно ручей с горы побежл:

- Ндо всем он веет, человек вроде кк по жёрдочке нд пропстью идёт; он крылом мх! - и человек нет нигде! О, господи! "Силою твоею д укрепится мир", - кк ему укрепиться, ежели смерть поствлен превыше всего? Ты и рзумом смел, и книг много съел, живёшь, пок цел, д!

Смеётся он, н глзх у него - слёзы!

Что я ему объясню? Никогд я о смерти не думл, д и теперь мне некогд.

А он подпрыгивет, зглядывя в лицо моё побелевшими глзми, бородёнк у него трясётся, левую руку з пзуху спрятл, и всё оглядывется, словно ждёт, что смерть из-з куст схвтит з руку его, д и метнёт во д. Вокруг - жизнь кипит: земля покрыт изумрудной пеной трв, невидимые жворонки поют, и всё рстёт к солнцу в рзноцветных ярких крикх рдости.

- Кк, - мол, - ты дошёл до тких мыслей? - спршивю попутчик. Хворл, что ли, сильно?

- Нет, - говорит, - я до сорок семи лет спокойно и довольно жил! А тут у меня жен померл и снох удвилсь, - обе в один год пропли!

- А ты не см ли, - мол, - сноху-то в петлю згнл?

- Нет, - говорит, - это он от рспутств! Я её не трогл, нет! Д ежели бы и жил я с ней - это вдовому прощется: я - не поп, он - не чужя мне! А я и при жене кк вдовый жил: четыре год хворл жен-то у меня, с печи не слезя; умерл - тк я дже перекрестился... слв богу свободен! Ещё рз жениться хотел и вдруг здумлся: живу - хорошо, всем доволен, ндо умирть; это зчем же? Смутился! Сдл всё сыну и - пошёл вот! Н ходу-то, думю, не тк зметно, что к могиле идёшь, - пестро всё, мелькет и кк будто в сторону мнит от клдбищ. Однко - всё рвно!

Спршивю я его:

- Тяжело тебе, дед?

- Ой, милый, тк-то ли стршно - и скзть не могу! Днём стрюсь н людях держться, - всё кк будто и згородишься ими, смерть - слеп, вось не рзглядит меня или ошибётся, другого возьмёт! А вот ночью, когд всякий остётся ничем не скрыт, жутко безо сн лежть! Тк тебе и кжется - веет нд тобою чёрня рук, ксется груди, ищет - тут ли ты? Игрет сердцем, кк кошк мышью, оно боится, оно трепыхется... ой! Приподнимешься, оглянешься - вокруг люди лежт, встнут ли - неизвестно! Это бывет, он и гуртом берёт: у нс в селе целое семейство - муж, жен и две девоньки - в бне от угр померли!

Губы у него трясутся, будто он улыбется, из глз мелкие слёзы текут.

- Ещё кбы в одночсье скончться ли - во сне, кк нпдёт болезнь, д и нчнёт понемножку грызть!

Сморщился он, съёжился, стл н плесень похож; бежит, подпрыгивет, глз погсли, и тихонько бормочет не то мне, не то себе:

- Господи! Хоть бы комриком пожить н земле! Не убий, господи! Хоть бы клопиком ли млым пучком!

"Эх ты, жлость!" - думю.

А н привле, н людях, - ожил и сейчс же опять о своей хозяйке - о смерти - зговорил, бойко тково. Убеждет людей: умрёте, дескть, исчезнете в неизвестный вм день, в неведомый чс, - может быть, через три версты от этого мест громом убьёт.

Н иных - тоску нводит, другие - сердятся, ругют его, одн ббочк молодя зметил:

- Туг мошн, вот и смерть тошн!

И тк зло скзл он это, что зметил я её, стричок, смерти преднный, осёкся.

Всю дорогу до Лубен утешл он меня и, воистину, до смерти ндоел! Много видел я тких, кои от смерти бегют, глупо игря в прятки с ней. Удручённые стрхом и среди молодых есть - эти ещё гже стриков, и все они, конечно, безбожники. В душе у них, кк в печной трубе, черно, и всегд стрх тм посвистывет, - дже и в тихую погоду свистит. Мысли их подобны стрым богомолкм: топчутся по земле, идут, не зня куд, попирют слепо живое н пути, имя божие помнят, но любви к нему не имеют и ничего не могут хотеть. Только рзве одно их знимет: внушить бы свой стрх людям, чтобы люди приняли и прилскли их, нищих.

Но они подходят к людям не зтем, что жждут вкусить мёд, чтобы излить в чужую душу гнилой яд тления своего. Смолюбы они и великие бесстыдники в ничтожестве своём; подобны они тем нищим уродм, кои во время крестных ходов по крям дорог сидят, обнжя пред людьми рны и язвы и уродств свои, чтобы, возбудив жлость, медную копейку получить.

Ходят они, пытются всюду посеять тёмные семен смятения, стонут и желют услышть ответный стон, вокруг их вздымется могучий вл скромных богоисктелей и рзноцветно пылет горе человеческое.

Вот хоть бы молодк эт, хохлушк, что зметил стрику нсчёт тугой мошны. Молчит, зубы сжты, тёмное от згр лицо её сердито и в глзх острый гнев. Спросишь её о чём-нибудь - отвечет резко, точно ножом ткнёт.

- Ты бы, миля, - говорю, - не чурлсь меня, скзл бы горе-то... Может, легче будет тебе!

- Что вы хотите от меня?

- Д ничего не хочу, не бойся!

Вспыхнул он:

- Я и не боюсь, противно мне!

- Чем же я противен?

- А что пристёте? Я нрод покричу!

И тк он всех брыкет - стрых, молодых и женщин тоже.

- Ты мне не нужн, - говорю, - нужно мне горе твоё, хочу я знть всё, чем люди мучются.

Сбоку поглядел н меня и отвечет:

- До других идите! Все бедуют, будь они прокляты!

- З что же проклинть?

- А тк я хочу!

Кжется он мне похожей н кликушу.

- З кого же ты молиться идёшь? - говорю.

Усмехнулсь он всем лицом, пошл тише и говорит, кк будто не мне:

- Прошлой весной муж н Днепр ушёл, дров сплвлять, и - пропл! Может - утонул, может - другую жену ншёл, кто знет? Свёкор и свекровь - люди бедные, злые. Двое деток у меня - мльчик д девочк,- чем мне их кормить? Я же рботл, переломиться готов был, нет рботы, д и что бб может вырботть? Свёкор ругет: "Ты нм с детьми твоими кмень н шею, объел ты нс, опил!" А свекровь уговривет: "Ты же молодя, иди по монстырям, монхи до бб ждные, много денег нберёшь". Не могу я терпеть голод деток, - вот, хожу! Утопить их, что ли? Вот и хожу!

Говорит, кк во сне, сквозь зубы, невнятно, глз у неё кричт болью мтеринской.

- Сыночку уже четвёртый год. Осипом зовут, дочь Гнкой. Бил я их, когд они хлеб просили, бил! Я месяц хожу - четыре рубля нбрл. Монхи - ждные. Честно - больше зрботл бы! О, дьяволы, дьяволы! Ккою водой отмою себя?

Ндо что-нибудь скзть ей, я и говорю:

- Рди детей - бог тебя простит!

Кк он взвоет!

- А что мне в том? Не виновт я богу! Не простит - не ндо; простит см не збуду, д! В ду - не хуже! Тм детей не будет со мной!

"Эх, - думю, - нпрсно я её рстрвил!"

А он уже и остновиться не может.

- Д и нет его - бог для бедных - нет! Когд мы з Зелёный Клин, н Амур-реку, собирлись - кк молебны служили, и просили, и плкли о помощи, - помог он нм? Мялись тм три год, и которые не погибли от лихордки, воротились нищие. И бтьк мой помер, мтери по дороге туд колесом ногу сломло, брты об в Сибири потерялись...

И лицо у неё окменело. Хотя и суровя он, ткя серьёзня, крсивя, глз тёмные, волосы густые. Всю ночь до утр говорили мы с ней, сидя н опушке лес сзди железнодорожной будки, и вижу я - всё сердце у человек выгорело, дже и плкть не может; только когд детские годы свои вспоминл, то улыбнулсь неохотно рз дв, и глз её мягче стли.

Думю под речь её:

"Зрежет он, убьёт кого-нибудь! Или жестокой блудницей стнет - нет ей оборот никуд!"

- Бог не вижу и людей не люблю! - говорит. - Ккие это люди, если друг другу помочь не могут? Люди! Против сильного - овцы, против слбого волки! Но и волки стями живут, люди - все врозь и друг другу врги! Ой, много я видел и вижу, погибнуть бы всем! Родят деток, рстить не могут хорошо это? Я вот - бил своих, когд они хлеб просили, бил!

А нутро пошл он в сторону от меня - продвть своё тело монхм и, уходя, молвил злобно:

- Что же ты, - вместе спли и сильнее ты меня, что же не попользовлся дровым-то мясцом? Эх ты!

Точно по щекм хлещет! Я говорю ей:

- Нпрсно ты обидел меня!

Потупилсь он, потом скзл:

- Хочется обидеть человек, хочется дже и невиновтого! Вон ты молодой ещё, высох весь, и уже седые виски, - понимю, что и ты горе носишь... А мне - всё рвно! Никого не жлко. Прощй!

Ушл.

З шесть лет стрнствовний моих много видел я людей, озлобленных горем: тлеет в них неугсимя ненвисть ко всему, и, кроме зл, ничего не могут они видеть. Видят злое и, словно в жркой бне, прятся в нём; кк пьяницы вино - пьют желчь и хохочут, торжествуют:

- Нш првд: всюду зло, везде несчстие, нет мест человеку вне его!

Впдют в дикое отчяние и, восплённые им, рзвртничют и всячески грязнят землю, кк бы мстя ей з то, что родил он их и должны они, рбы слбости своей, до дня смерти ползть бессильно по дорогм земли.

Возносят они горе до высоты бог своего и поклоняются ему, не желя видеть ничего, кроме язв своих, и не слышть иного, кроме стонов отчяния.

Жлко их, ибо они уже кк безумные, но и противно душе с ними, когд видишь, что во всякое лицо готовы они метнуть желчный свой плевок и солнце погнили бы плевкми, если б могли.

Другие же здвлены горем, зпугны им, молчт, прячутся жизни, мленькие и робкие, но не могут укрыться и служт глиной в руке сильного ими он змзывет щели в стенх крепости своей.

Много лиц и слов врезлось в пмять мою, великие слёзы пролиты были предо мной, и не рз бывл я оглушён стршным смехом отчяния; все яды отведны мною, пил я воды сотен рек. И не однжды см проливл горькие слёзы бессилия.

Встл жизнь передо мной, кк стршный бред, кк снежный вихрь тревожных слов и горячий дождь слёз, неустнный крик отчяния и мучительня судорог всей земли, болящей недоступным рзуму и сердцу моему стремлением.

Стонет душ моя:

- Не то!

Мутно текут потоки горя по всем дорогм земли, и с великим ужсом вижу я, что нет мест богу в этом хосе рзобщения всех со всеми; негде проявиться силе его, не н что опереться стопм, - изъедення червями горя и стрх, злобы и отчяния, ждности и бесстыдств - рссыпется жизнь во прх, рзрушются люди, отъединённые друг от друг и обессиленные одиночеством.

Спршивю:

- Неужели ты действительно - только сон души человеческой и ндежд, создння отчянием в тёмный чс бессилия?

Вижу - у кждого свой бог, и кждый бог не многим выше и крсивее слуги и носителя своего. Двит это меня. Не бог ищет человек, збвения скорби своей. Вытесняет горе отовсюду человек, и уходит он от себя смого, хочет избежть деяния, боится учстия своего в жизни и всё ищет тихий угол, где бы скрыть себя. И уже чувствую в людях не святую тревогу богоискния, но лишь стрх пред лицом жизни, не стремление к рдости о господе, зботу - кк избыть печль?

Кричит душ моя:

- Не то!

Бывло, видишь человек: он серьёзно здумлся, и хорошо, чисто горят его глз... Встретишь его рз и дв - всё тот же, н третий или четвёртый рз, смотришь, - он озлоблен или пьян, и уже не скромен, нхлен, груб, богохульствует.

И не понимешь, отчего рзорился человек, обо что рзбил себя? Все кк бы слепы и легко спотыкются н пути; редко слышишь живое, одухотворённое слово, слишком чсто люди говорят по привычке чужие слов, не понимя ни пользы, ни вред мысли, зключённой в них.

Подбирют речи блженных монхов, прорицния отшельников и схимников, делятся ими друг с другом, кк дети черепкми битой посуды в игрх своих. Нконец, вижу не людей, обломки жизни рзрушенной, - грязня пыль человеческя носится по земле, и сметет её рзными ветрми к ппертям церквей.

Бесчисленно кружится нрод около мощей, чудотворных икон, купется в источникх - и всюду ищет только смозбвения.

Подвляли меня крестные ходы, - чудотворные иконы ещё в детстве погибли для меня, жизнь в монстыре окончтельно рзбил их. Гляжу, бывло, кк люди огромным серым червём ползут в пыли дорожной, гонимые неведомой мне силой, и возбуждённо кричт друг другу:

- Прибвь шгу! Шгу!

А нд ними, пригибя головы их к земле, плывёт жёлтой птицей икон, и кжется, что тяжесть её непомерно велик для всех.

В пыль и грязь, под ноги толпы, комьями пдют кликуши, бьются, кк рыбы; слышен дикий визг - льются люди через трепетное тело, топчут, пинют его и кричт обрзу мтери бог:

- Рдуйся, пресвятя!

Лиц у всех искжённые, одичлые от нпряжения, мокрые от пот, чёрные от грязи, - и весь этот ход толпы, безрдостное пение устлых голосов, глухой топот ног - обижет землю, омрчет небес.

А по крям дороги, под деревьями, кк две пёстрые ленты, тянутся нищие - сидят и лежт больные, увечные, покрытые гнойными язвми, безрукие, безногие, слепые... Извивются по земле истощённые тел, дрожт в воздухе уродливые руки и ноги, простирясь к людям, чтобы рзбудить их жлость. Стонут, воют нищие, горят н солнце их рны; просят они и требуют именем божиим копейки себе; много лиц без глз, н иных глз горят, кк угли; неустнно грызёт боль тел и кости, - они подобны стршным цветм.

Видишь некое гонение людей, и врждебн мне сил, коя влчит их в пыли и грязи, - куд?

- Не то!

Был в дивном городе Киеве, поржлся крсотою и величием древнего гнезд русского.

Пробовл беседовть с одним монхом, - считлся он умницей.

Говорю ему: тк, мол, и тк, не могу понять зконов, по которым строится жизнь людей.

- Кто тков?

- Крестьянин.

- Грмотен?

- Немного.

- Не по бшке шпк - грмот для вс! - строго говорит он.

Вижу - действительно - умник.

- Штундист? - спршивет он.

- Нет.

- Аг! Духобор?

- Почему?

- По мыслям.

Лицо у него розовтое, кк ветчин, глз мленькие.

- Ежели, - говорит, - бог ищешь, то, конечно, зтем, чтобы низвергнуть его!

И грозит мне пльцем:

- Зню я вс! А вот не желешь ли прочитть сто рз "Верую"? Вот прочитй-ко! И все глупости твои исчезнут, яко дым. А вообще вс бы, еретиков, в Абиссинию ндо ссылть, в Африку, ко эфиопм, д! Тм бы вы живо от жры передохли!

Спршивю я его:

- А вы были тм, в Абиссинии этой?

- Был, - говорит.

- А вот не издохли?

Рссердился монх.

Встретил я нд Днепром человек: сидит он н берегу против Лвры и кмешки в воду бросет; лет пятьдесят ему, бородтый, лысый, лицо морщинми исчерчено, голов большя; я в то время по глзм уже видел серьёзных людей, - подошёл к нему, сел рядом.

Вечер был. Торопливо ктит воды свои мутный Днепр, з ним вся гор рсцвел хрмми: трепещет н солнце кичливое золото церковных глв, сияют кресты, дже стёкл окон кк дргоценные кмни горят, - кжется, что земля рзверзл недр и с гордой щедростью покзывет солнцу сокровищ свои.

А человек рядом со мною говорит негромко и печльно:

- Зкрыть бы всю Лвру стеклом, монхов выгнть вон, и никого не пускть туд, - нет уже людей, достойных ходить среди этой крсоты!

Словно скзк, кем-то мудрым и великим рсскзння, зстыл тм з рекой; прибегют издлек волны Днепр и рдостно плещут, видя её, но не гснет в удивлённом пении реки тихий голос человек.

- Кк сильно было нчто, кк могуче строено!

Кк стрый сон, вспоминю я князя Влдимир, Антония, Феодосия, богтырей русских - и жлко мне чего-то.

Громко и рдостно звонят многочисленные колокол н том берегу, но слышнее для меня грустные думы о жизни.

- Не помним мы никто родств своего. Я вот пошёл истинной веры поискть, теперь думю: где человек? Не вижу человек. Кзки, крестьяне, чиновники, попы, купцы, - просто человек, не причстного к обыкновенным делм, - не нхожу. Кждый кому-нибудь служит, кждому кто-нибудь прикзывет. Нд нчльником ещё нчльник, и уходит всё это из глз в недостижимую высоту. А тм скрыт бог.

Ночь идёт; посинел вод в реке, и кресты н церквх потеряли лучи. Человек бросет в реку кмешки, я уже не вижу кругов от них.

- В третьем году, - говорит он, - у нс в Мйкопе бунт был по случю чумы н скоте. Вызвны были дргуны против нс, и христине убивли христин. Из-з скот! Много нроду погублено было. Здумлся я - ккой же веры мы, русские, если из-з волов смерти друг друг предём, когд богом ншим скзно: "не убий"?

Уплывет Лвр во тьму, точно в гору уходит, кк видение. Шрит кзк рукми по земле вокруг себя - ищет кмней, нходит и мечет их в реку. Звенит вод.

- Тк-то, человече! - говорит кзк, опустив голову. - Господень зкон - духовное млеко, до нс доходит только сыворотк. Скзно: "чистии сердцем бог узрят" - рзве оно, сердце твоё, может чисто быть, если ты не своей волей живёшь? А коли нет у тебя свободной воли, стло быть, нет и веры истинной, только одн выдумк.

Встл он, отряхнулся, посмотрел вокруг, коренстый ткой.

- Не свободны мы для бог, вот что, думю я!

Приподнял кртуз и пошёл, я остлся, кк пришит к земле. Хочу овлдеть словми кзк - не умею, чувствую - есть в них првд.

Лскет меня южня тёмня ночь, я думю:

"Неужели только в тоске крсот души человеческой? Где тот стержень, вокруг которого вьётся вихрь человеков? Где смысл суеты этой?"

К зиме я всегд стрлся продвинуться н юг, где потеплей, если меня н севере снег и холод зствл, тогд я ходил по монстырям. Снчл, конечно, косятся монхи, но покжешь себя в рботе - и они стнут лсковее, - приятно им, когд человек хорошо рботет, денег не берёт. Ноги отдыхют, руки д голов рботют. Вспоминешь всё, что видел з лето, хочешь выжть из этого бремени чистую пищу душе, - взвешивешь, рзбирешь, хочешь понять, что к чему, и зпутешься, бывло, во всём этом до слёз.

Чувствую - пресытился я стонми и скорбью земли, и блекнет дерзость дух моего; стновлюсь я угрюм, молчлив, рстёт во мне озлобление н всё и н всех. Временми охвтывло меня тёмное уныние: по неделям жил я, кк сонный или слепой, - ничего не хочется, ничего не вижу. Стл думть: не бросить ли мне это хождение, д и жить, кк все, не згдывя згдок себе, смирно подчиняясь не мною устновленному? День для меня тёмен, кк и ночь, и одинок я н земле, словно месяц в небе, осветить ничего не могу. Иной рз кк будто отойдёшь в сторону от себя и видишь: вот стоит н рспутье здоровый прень, и всем он чужой, ничто ему не нрвится, никому он не верит. Зчем он живёт? Почему он отколот от мир?

И охлдел душ...

Зходил я ткже в женские монстыри - н неделю, н две - и в одном из них, н Волге, порубил себе ногу топором, когд колол дров. Лечит меня мть Феоктист, добря ткя струшк; монстырёк небольшой, но богтый; сёстры всё ткие сытые, вжные. Злят они меня слщвостью своей, пточными улыбочкми, жирными зобми.

Стою однжды з всенощной и слышу - клирошнк одн дивно поёт. Девиц высокя, лицо рзгорелось, глз чёрные, строгие, губы яркие, голос большой и смелый - поёт он, точно спршивет, и чудится мне в этом голосе зля слез.

Подживл ног у меня, собирлся я уходить и уже мог рботть. Вот однжды чищу дорожки, отгребя снег, идёт эт клирошнк, тихо идёт и - кк зстывшя. В првой руке, ко груди прижтой, чётки, левя плетью вдоль тел повисл; губы зкушены, брови нхмурены, лицо бледное. Поклонился я ей, дёрнул головой кверху и взглянул н меня тк, словно я ей великое зло однжды сделл.

Рзздорил он этим меня, д и не увжл я этих молодых монхинь.

- Что, - говорю, - девиц, нелегко, видно, жить?

Приостновилсь, вспыхнул.

- Кк ты скзл? - говорит.

- Трудно, - мол, - себя одолеть?

А он мне н это вдруг и скжи, тихонько и со злобой:

- У, дьявол!

И быстро ушл, чёрня, кк обрывок тучи в ветреный день.

Объяснить, зчем я это ей скзл, не умею: в ту пору всё чще вспыхивли у меня ткие мысли, - вспыхнет д и вылетит искрой в глз кому-нибудь. Кзлось мне, что все люди лгут, притворяются.

Через некоторое время н другой дорожке снов вижу её. И ещё больше взяло меня зло - чего он тут зкутлсь в чёрное, от чего прячется? Порвнялсь он со мной, я и говорю:

- Хочешь бежть отсюд?

Вздрогнул девиц, голову вскинул, вытянулсь вся, кк стрел; я думл, он зкричит.

Но идёт мимо, и слышу я неожиднный ответ:

- Вечером скжу.

Меня оторопь взял; подумл бы, что ослышлся, д он хоть и тихо скзл, но - кк в колокол удрил. И хотя смешно мне, смутился я, но потом успокоил себя, подумв, что озорничет, дерзкя.

Когд я рзрубил ногу, отвели меня в гостиницу, положили в мленькой комнтке под лестницей, д тк и остлся я в ней жить.

Вечером того дня лежу я н койке и думю, что ндо мне кончить бродяжью жизнь, - пойду в ккой-нибудь город и буду рботть в хлебопекрне. О девице не хотелось думть.

Вдруг тихонько стучт... Вскочил, отпер - монхиня-струшк клняется и говорит:

- Пожлуйте!

Понял - куд; ничего не спршивю, иду и грожусь:

"Вот кк? Тк я ж тебе, миля, душу-то встряхну!"

Переходми д коридорми дошли мы до мест, открыл струх дверь, толкнул меня вперёд и шепчет:

- Я потом провожу...

Вспыхнул спичк, в темноте осветил знкомое лицо, слышу голос:

- Зпри дверь.

Зпер. Нщупл печь, прислонился к ней, спршивю.

- Огня - не будет?

Хихикнул девиц тихонько.

- Ккого огня? - говорит.

"Ах ты, - думю, - дрянь!"

И молчу. Девицу едв вижу, - во тьме он - кк тёмня туч ночью н облчном небе.

- Что же вы молчите? - спршивет он.

Голос хозяйский.

"Видно, богтя", - сообржю, и говорю:

- З вми слово!

- Вы это серьёзно говорили, чтобы бежть?

Подумл я, кк язвительнее ответить ей, и не срзу, спокойно отвечю, подлец:

- Нет, - мол, - я это блгочестие вше пытл.

Снов он спичку зжгл, вспыхнуло её лицо, чёрные глз смотрят дерзко. Жутко немного стло мне. Присмотрелся к темноте, увидл, что стоит он, высокя и чёрня, среди комнты и - стрнно прямо стоит.

- Блгочестие моё, - шепчет горячо, - пытть незчем, не для этого вы сюд позвны, коли не понимете - уходите вон...

Груб её шёпот, и не бловство слышу я в нём, что-то серьёзное. В стене предо мною окно, кк бы во глубину ночи ход прорублен, - неприятно видеть его. Нехорошо мне, чувствую, что в чём-то ошибся, и всё больше жутко, дже и ноги дрожт у меня. А он говорит:

- Бежть мне некуд, я сюд дядей нсильно отдн, - жить здесь нет у меня терпения, удвлюсь...

И змолчл, кк в яму сорвлсь.

Совсем потерялся я, он подвигется всё ближе ко мне и дышит тяжко.

- Чего же вы хотите? - говорю.

Вот он вплоть подошл; рук её у меня н плече - дрожит рук, и я тоже вздргивю, гнутся колени, и тьм в горло мне лезет, душит меня.

"Может, кликуш?" - думю.

А он нчл уже всхлипывть и шепчет, горячо дышит мне в лицо:

- Родил я сыночк - отняли его у меня, меня згнли сюд, и не могу я здесь быть! Они говорят - помер ребёночек мой; дядя-то с тёткой говорят, опекуны мои. Может, они убили, подкинули его, ты подумй-к, добрый мой! Мне ещё дв год во влсти у них быть до зконного возрст, здесь я не могу!

Тк её всю сподымя и бьёт; чувствую я - виновт пред ней, жлко её, но и боязно - похож он н полоумную, - верю ей и нет.

А он шепчет, зхлёбывясь:

- Ребёночк хочу... Кк беременн-то буду, выгонят меня! Нужно мне млденц; если первый помер - другого хочу родить, и уж не позволю отнять его, огрбить душу мою! Милости и помощи прошу я, добрый человек, помоги силой твоей, вороти мне отнятое у меня... Поверь, Христ рди, - мть я, не блудниц, не грех хочу, сын; не збвы - рождения!

Был я кк во сне. Поверил ей, - нельзя не поверить, коли женщин тк встёт з прво своё, что призывет незнкомого ей и прямо говорит:

- Зпрещют мне человек родить - помоги!

И вспомнил я неведомую мне мть мою: может, и он вот тк же силой своей женской брошен был во влсть отц моего? Обнял я её, говорю:

- Прости меня, скверно я подумл о тебе... Рди божьей мтери прости!

Но когд, в смозбвении об, совершили мы с нею святое брчное тинство, снов смутил меня луквя мысль:

"А кк обмнул он и не с первым со мною это творит?"

Рсскзывет он мне жизнь свою: дочь слесря, дядя у неё помощник мшинист, пьяный и суровый человек. Летом он н проходе, зимою в зтоне, ей - негде жить. Отец с мтерью потонули во время пожр н проходе; триндцти лет остлсь сиротой, в семндцть родил от ккого-то брчонк. Льётся её тихий голос в душу мне, рук её тёпля н шее у меня, голов н плече моём лежит; слушю я, сердце сосёт подлый червяк сомневюсь.

Збыли мы, что женщин Христ родил и н Голгофу покорно проводил его; збыли, что он мть всех святых и прекрсных людей прошлого, и в подлой ждности ншей потеряли цену женщине, обрщем её в утеху для себя д в домшнее животное для рботы; оттого он и не родит больше спсителей жизни, только уродцев сеет в ней, плодя слбость ншу.

Рсскзывет про монстырь, слышу: не одн он нсильно в нём живёт. И вдруг говорит, лскясь ко мне:

- У меня здесь подружк - хорошя девиц, чистя, богтой семьи... ой, кк трудно ей, знл бы ты! Вот и ей бы тоже збеременеть: когд её выгонят з это - он бы к мтери крёстной ушл.

"Господи!. - думю я. - Вот несчстные..."

И ещё рз хрустнул вер моя во всеведение божие и в спрведливость зконов, - рзве можно тк ствить человек рди торжеств зкон?

А Христин тихонько шепчет н ухо мне:

- Кбы ты и с нею тк же мог...

Убил он меня этими словми, хоть ноги ей целуй! Ибо - понимю я, что тк может скзть только женщин чистя, цену мтеринств чувствующя. Сознлся я в сомнениях своих пред нею; оттолкнул он меня и тихонько зплкл во тьме, я уже и утешть её не смею.

- Думешь, не стыдно мне было позвть тебя? - говорит он, упрекя. Эткой крсивой и здоровой - легко мне у мужчины лску, кк милостыню, просить? Почему я подошл к тебе? Вижу, человек строгий, глз серьёзные, говорит мло и к молодым монхиням не лезет. Н вискх у тебя волос седой. А ещё - не зню почему- покзлся ты мне добрым, хорошим. И когд ты мне злобно тк первое слово скзл - плкл я; ошиблсь, думю. А потом всё-тки решил - господи, блгослови! - и позвл.

- Прости меня, - говорю.

Поцеловл.

- Бог простит!

Тут струшк стучит в дверь, шепчет:

- Рсходитесь, к зутрене удрят сейчс.

И, когд провожл меня переходми, говорит:

- Вы бы дли рублик мне!

Едв я не зшиб её.

Дён пять прожил я с Христей, больше невозможно было: стли клирошнки и послушницы сильно приствть, д и хотелось мне побыть одному, одумть этот случй. Кк можно зпрещть женщине родить детей, если тков воля её и если дети всегд были, есть и будут нчлом новой жизни, носителями новых сил?

Было и ещё одно, чего должен я был избежть; покзл мне Христя подругу свою: тоненькя девочк, белокуря и голубоглзя, похож н Ольгу мою. Личико чистое, и с великой грустью смотрит он н всё. Потянуло меня к ней, Христя всё уговривет. Для меня же тут дело инче стояло: ведь Христин не девушк, Юлия невинн, стло быть, и муж её должен быть тков. И не имел я веры в себя, не знл, кто я ткой; с Христей это мне не мешло, с той - могло помешть; почему - не зню, но могло.

Простился я с Христей; всплкнул он немного, просил писть ей, хотел известить, когд збеременеет, и тйный дресок дл. Вскоре после рзлуки нписл я ей - ответил хорошим письмом; ещё нписл - молчит. И уже год через полтор, в Здонье, получил я её письмо - долго оно лежло н почте. В том письме извещл он, что родился у неё ребёнок, сын, Мтвей, весел и здоров, и что живёт он у тётки, дядя помер, опился. Теперь, пишет, я см себе госпож, и коли ты придёшь - был бы принят с рдостью. Зхотелось мне сын увидть и случйную жену мою, но в то время выходил я н верную дорогу и - откзл ей: не могу, - мол, - после приду.

А после он змуж з торговц книгми и кртинми вышл и в Рыбинск уехл жить.

Первый рз в Христине увидл я человек, который не носит стрх в своей душе и готов бороться з себя всей силой. Но тогд не оценил этой черты по великой цене её.

После случя с Христиной пробовл я рботть в городе, д не по недугу окзлось это мне - тесно и душно. Нрод мстеровой не нрвится нготою души своей и открытой мнерой отдвть себя во влсть хозяину: кждый всем своим поведением кк бы кричит:

"Нте вот, жрите тело моё, пейте кровь, некуд мне девться н земле!"

Тоскливо с ними: пьют они, ругются между собою зря, поют зунывные песни, горят в рботе день и ночь, хозяев греют свой жир около них. В пекрне тесно, грязно, спят люди, кк собки; водк д рзврт - вся рдость для них. Зговорю я о неустройстве жизни - ничего, слушют, грустят, соглшются; скжу: бог, - мол, - ндо нм искть! - вздыхют они, но - непрочно пристют к ним мои слов. Иногд вдруг нчнут издевться ндо мной, непонятно почему. А издевются зло.

Городов я не любил. Ждный шум их и эт бесшбшня торговля всем несносны были мне; облдевшие от суеты люди город - чужды. Кбков избыток, церкви - лишние, построены горы домов, жить тесно; людей много и все - не для себя: кждый привязн к делу и всю жизнь бегет по одной линии, кк пёс н цепи.

Во всех звукх - утомление слышу; дже звон колокольный безндёжно звучит, и всей душой моей чувствую я - не тк всё сделно, не то!

Иной рз см нд собой смеюсь: ишь, ккой уствщик живёт! Но хоть и смешно, д не рдостно: вижу я только ошибку во всём, недоступн он рзуму моему и тем больше тяготит. Иду ко дну.

По ночм вспоминю свою вольную жизнь и особенно чётко - ночлеги в полях.

В полях земля кругл, понятн, любезн сердцу. Лежишь, бывло, н ней, кк н лдони, мл и прост, словно ребёнок, тёплым сумрком одетый, звёздным небом покрыт, и плывёшь, вместе с ней, мимо звёзд.

Нсыщется устлое тело крепким дыхнием трв и цветов; кжется тебе, что ты в люльке лежишь и невидимя рук тихо кчет её, усыпляя тебя...

Тени плвют, здевют стебли трв; шорох и шёпот вокруг; где-то суслик вылез из норы и тихо свистит. Длеко н крю земли кто-то тёмный встнет - может, лошдь в ночном - постоит и рстет в море тёплой тьмы. И снов возникет, уже в ином месте, иной формы... Тк всю ночь бесшумно двигются по полям немые сторож земного сн, лсковые тени летних ночей. Чувствуешь, что около тебя, н всём круге земном, притилсь жизнь, отдыхя в чутком полусне, и совестно, что телом твоим ты примял трву.

Ночня птиц бесшумно летит - ожил, оторвлся кусок земли и, окрылён своим желнием, несётся исполнить его.

Мыши шуршт... Иной рз по руке у тебя быстро перектится мленький мягкий комок, - вздрогнешь и ещё глубже чувствуешь обилие живого, и см земля оживёт под тобой, сочня, близкя, родня тебе.

И слышишь, кк он дышит, хочешь догдться, ккой сон видится ей и ккие силы тйно зреют в глубине её, кк он звтр взглянет н солнце, чем обрдует его, крсвиц, любимя им.

Словно тешь, прислонясь ко груди её, и рстёт твоё тело, питясь тёплым и пхучим соком милой мтери твоей; видишь себя неотрывно, нвеки земным и блгодрно думешь:

"Родня моя!"

Струится от земли невидимый поток добрых сил, текут по воздуху ручьи пряных зпхов - земля подобн кдилу в небесх, ты - уголь и лдн кдил.

Торопливо горят звёзды, чтобы до восход солнц покзть всю крсоту свою; опьяняет, лскет тебя любовь и сон, и сквозь душу твою жрко проходит светлый луч ндежды: где-то есть прекрсный бог!

"Ищите и обрящете" - хорошо это скзно, и не ндо збывть этих слов, ибо это слов, поистине достойные рзум человеческого.

Кк только зглянул в город весн, ушёл я, решив сходить в Сибирь хвлили мне этот крй, - по дороге туд остновил меня человек, н всю жизнь окрыливший душу мою, укзв мне верный к богу путь.

Встретил я его н пути из Перми в Верхотурье.

Лежу у опушки лесной, костер рзвёл, чй кипячу. Полдень, жр, воздух, смолми древесными нпоенный, мслян и густ - дышть тяжело. Дже птицм жрко - збились в глубь лес и поют тм, весело строя жизнь свою. Н опушке тихо. Кжется, что скоро рстет всё под солнцем и рзноцветно потекут по земле густыми потокми деревья, кмни, обомлевшее тело моё.

Вдруг с пермской стороны идёт человек и поёт высоким дрожщим голосом. Приподнял я голову, слушю, и вижу: стрнник шгет, мленький, в белом подряснике, чйник у пояс, з спиною рнец из телячьей кожи и котелок. Идёт бойко, ещё издли кивет мне головой, ухмыляется. Смый обыкновенный стрнник, много тких, и вредный это нрод: стрнничество для них сытое ремесло, невежды они, невеглсы, врут всегд свирепо, пьяницы и укрсть не прочь. Не любил я их во всю силу души.

Подошёл, снял скуфейку, тряхнул головой, косичк у него смешно подпрыгнул - и зболтл, кк скворец:

- Мир ти, человече! Вот тк жр - н двдцть дв грдус жрче, чем в ду!

- Двно ли оттуд? - спршивю.

- Шестьсот лет прошло!

Голос у него бодрый, весёлый, головк мленькя, лоб высокий; лицо, кк путиной, тонкими морщинми покрыто; бородк чистя ткя, седенькя, крие глзки, словно у молодого, золотом сверкют.

"Вот, - думю, - збвня жулябия!"

А он всё говорит:

- Ну, Урл!.. Эк крсот! Велик мстер господь по укршению земли: лес, реки, горы - хорошо положил!

Снимет с себя дорожный прибор, вертится живо, козловто; увидл, что мой чйник вскипел, сейчс снял его и спршивет, кк стрый товрищ:

- Своего чю зсыпть ли твой будем пить?

Я не успел ответить, он уже решил:

- Двй моего попьём, - хороший чй у меня, купчих одн подрил, дорогой чй!

Усмехнулся я:

-А и козловт же, - мол, - ты!

- Это что! - говорит. - Меня жрой рзморило, вот погоди, отдохну, тк я те морщины-то выглжу!

Есть в нём что-то, нпоминющее Свёлку, и хочется мне с ним шутить.

Но, может быть, уже через пять минут я слушл, рзиня рот, его речь, стрнно знкомую и не слышнную мной; слушю - и кк будто не он, сердце моё рдости солнечных дней поёт.

- Гляди... Это ли не прздник и не рй? Торжественно вздымются горы к солнцу и восходят лес н вершины гор; мля былинк из-под ног твоих окрылённо возносится к свету жизни, и всё поёт пслмы рдости, ты, человек, ты - хозяин земли, чего угрюм сидишь?

"Что з неведомя птиц?" - спршивю я себя и говорю ему испытующе:

- А если думы одолели нердостные?

Укзывет он н землю:

- Это что?

- Земля.

- Нет! Выше гляди!

- Трв, что ли?

- Ещё выше!

- Ну, тень моя!

- Тень тел твоего, - говорит, - думы - тень твоей души! Чего боишься?

- Я ничего не боюсь.

- Врёшь! Кбы не боялся, были бы думы твои бодры. Печль рождется стрхом, стрх от мловерия. Тк-то!

Нливет чй по кружкм и непрерывно говорит:

- Будто видел я тебя уже, ? Ты н Влме был?

- Был.

- Когд? Знчит - не тм. А мне покзлось, что тм видел я тебя, рыжего. Приметное лицо. Д!.. Это я в Соловкх видел тебя!

- А в Соловкх не был я.

- Не был? Нпрсно! Древен монстырь и великой крсоты. Сходи!

- Знчит, не видл ты меня! - говорю, и почему-то, обидно мне, что это тк.

- Эк вжность! - восклицет он. - Рньше не видл - теперь вижу! А тогд, знчит, был другой, похож н тебя. Не всё ли рвно?

Зсмеялся я.

- Кк же, - мол, - всё рвно?

- А почему нет?

- Д ведь я - это я, другой - другой!

- А ты его лучше?

- Не зню.

- И я не зню!

Смотрю я н него, и овлдевет мною нетерпение: хочется, чтобы он говорил. Он же, прихлёбывя чй, торопливо вспоминет:

- Д, - ведь тот был кривой, чем и смущлся весьм. Все эти кривые, хромые - снружи и внутри - смолюбы неестественные! Я, дескть, крив - ли тм - я-де хром, но вы, люди, не смейте змечть это з мной! Вот и этот тков. Говорит он мне: "Все люди сволочи; видят они, что у меня один глз, и говорят мне: ты кривой. А потому они - мерзвцы!" Я ему говорю: "Ты, миленький, см сволочь и мерзвец, коли не дурк, - выбирй, что слще! Ты, мол, пойми: не то вжно, кк люди н тебя смотрят, то, кк ты см видишь их. Оттого мы, друг, и кривы и слепы, что всё н людей смотрим, тёмного в них ищем, д в чужой тьме и гсим свой свет. А ты своим светом освети чужую тьму - и всё тебе будет приятно. Не видит человек добр ни в ком, кроме себя, и потому весь мир - горестня пустыня для него".

Слушю его, точно зплутвшийся, ночью, в лесу, дльний блговест, и боюсь ошибиться - не сов ли кричит? Понимю, что много он видел, многое помирил в себе, но кжется мне, отрицет он меня, непонятно шутя ндо мною, смеются его молодые глз. После встречи с Антонием трудно было верить улыбке человек.

Спросил я его, кто он.

- Зовут, - говорит, - Иегудиил, людям весёлый скоморох, себе смому - милый друг!

- Из духовных?

- Был попом недолго, д рсстригли и в Суздль-монстыре шесть лет сидел! З что, спршивешь? Говорил я в церкви нродушке проповеди, он же, по простоте души, круто понял меня. Его з это пороть, меня - судить, тем дело и кончилось. О чём проповеди? Уж не помню. Было это двненько, восемндцть лет тому нзд - можно и збыть. Рзными мыслями я жил, и все они не ко двору приходились.

Смеётся - в кждой морщине лиц его смех игрет, смотрит он вокруг тк, словно все горы и лес им устроены.

Когд посвежело, пошли мы с ним дльше, и дорогой спршивет он меня:

- А ты - из кких?

Снов, кк тогд пред Антонием, зхотелось мне поствить все прошлые дни в ряд пред глзми моими и посмотреть ещё рз н пёстрые лиц их. Говорю я о детстве своём, о Лрионе и Свелии, - хохочет стрик и кричит:

- Ах, милые люди! Ай, шуты божий, ? Это, милый, нстоящие, это русской земли цветы! Ах, боголюбы!

Не понимю я этих похвл, и стрнно мне видеть рдость его, он - от смех дже идти не может; остновится, голову вверх зкинет и звенит, покрикивет прямо в небо, словно у него тм добрый друг живёт и он делится с ним рдостью своей.

Лсково говорю:

- Ты несколько похож н Свёлку.

- Похож? - кричит. - Это, брт, весьм хорошо, коли похож! Эх, милый, кбы ншего брт, живого человек, д не извел в двнее время првослвня церковь - не то бы теперь было в русской земле!

Темн его речь.

Про Титов говорю, он кк будто видит тестя моего, издевется нд ним.

- Ишь ты! Видл я тких, видл! Жден клопик, глуп и труслив...

А когд выслушл мой рсскз об Антонии, здумлся немного, потом говорит:

- Т-к! Фом. Ну - не всяк Фом от большого ум, иной Фом просто глупость см!

И, отмхивясь от шмеля, убеждет его:

- Пошёл, пошёл прочь! Экий неуклюжий - лезет прямо в глз... ну тебя!

Ловлю я его слов внимтельно, ничего не пропускя: кжется мне, что все они большой мысли дети. Говорю, кк н исповеди; только иногд, бог коснувшись, зпнусь: стршновто мне д и жлко чего-то. Потускнел з это время лик божий в душе моей, хочу я очистить его от копоти дней, но вижу, что стирю до пустого мест, и сердце жутко вздргивет.

А стрик, кивя головой, ободряет:

- Ничего, не бойся! Умолчишь - себе солжёшь, не мне. Говори, говори! Своего не жлей: изломешь - новое сделешь!

Н все мои речи откликется он чутким эхом, и всё легче мне с ним.

Зстигл нс ночь.

- Стой! - говорит он. - Двй место искть для отдых.

Ншли приют под большим кмнем, оторвнным от родной горы; кусты н нём рскинулись, свешивясь вниз тёмным пологом, и легли мы в тёплой их тени. Костёр зжгли, чй кипятим.

Спршивю я:

- Что же ты мне скжешь, отец?

Улыбется.

- А что зню - всё скжу! Только ты не ищи в словх моих утверждения: я не учить хочу, рсскзывть. Утверждют те, для кого ход жизни опсен, рост првды вреден. Видят они, что првд всё ярче горит - потому всё больше людей зжигют плмя её в сердце своём, - видят они это и пугются! Нскоро схвтят првды, сколько им выгодно, стиснут её в млый колобок и кричт н весь мир: вот истин, чистя духовня пищ, вот - это тк! и нвеки незыблемо! И сдятся, окянные, н лицо истины и душт её, з горло взяв, и мешют росту силы её всячески, врги нши и всего сущего! А я могу скзть одно: н сей день - это тк, кк будет звтр - не ведю! Ибо, видишь ли, в жизни нет нстоящего, зконного хозяин; не пришёл ещё он, и неизвестно мне, кк рспорядится, когд придёт, - ккие плны утвердит, ккие порушит и ккие хрмы стнет возводить? Пвел-постол однжды скзл: "всё содействует ко блгу" - многие утвердились н сих словх, и все утвердившиеся обессилели, ибо встли н месте! Кмень сей бессилен почему? - по неподвижности своей, брте! И нельзя говорить человеку: стой н сём! но - отсюд иди длее!

Первый рз слышу ткую речь, и чуждо мне звучит он, - ею отрицет человек см себя, я ищу смоутверждения.

- Кто же, - мол, - этот хозяин - господь?

Улыбется стрик:

- Нет, - говорит, - ближе к нм! Не хочется мне нзвть его - лучше бы ты см догдлся! Ибо во Христ прежде и крепче всех те уверовли, кто до встречи с ним знл уже его в сердце своём, и это силою их веры поднят он был н высоту божеств.

Кк перед дверью держит он меня, не отворяет её, не покзывет, что з нею спрятно им. Рстёт во мне нетерпение и некя досд. Речи стрик кжутся тёмными, и хотя порой сверкют жуткие искры в словх его, но они только ослепляют меня, не освещя тьму души. Ночь - луння, окружют нс чёрные тени, лес нд нми молч в гору идёт, и нд вершиною гор - меж ветвей - звёзды блестят, точно птицы огненные. Где-то близко ручей журчит, в лесу изредк филин гукет, и ндо всем в ночи тихо живёт стриков речь. Чуден стрик! Вот снял он со щеки ккую-то букшку, держит н лдони и спршивет её:

- Ты куд, бловень? А? Беги-к в трву, существо!

Это нрвится мне: я тоже букнов всяких очень люблю, и всегд мне знятн их тйня жизнь среди трв и цветов.

Ствлю я рзные вопросы стрику; хочется мне, чтоб он проще и короче говорил, но змечю, что обходит он здчи мои, словно прыгя через них. Приятно это живое лицо - лсково глдят его крсные отсветы огня в костре, и всё оно трепещет мирной рдостью, желнной мне. Звидно: вдвое и более, чем я, прожил этот человек, но душ его, видимо, ясн.

Говорю:

- Один человек скзл мне, что вер - выдумк, ты что скжешь?

- Скжу, - отвечет, - что не знл человек, о чём говорит, ибо вер великое чувство и созидющее! А родится он от избытк в человеке жизненной силы его; сил эт - огромн суть и всегд тревожит юный рзум человеческий, побуждя его к деянию. Но связн и стеснён человек в деяниях своих, извне препятствуют ему всячески, - всё хотят, чтобы он хлеб и железо добывл, не живые сокровищ из недр дух своего. И не привык ещё, не умеет он пользовться силми своими, пугется мятежей дух своего, создёт чудовищ и боится отржений нестройной души своей - не понимя сущности её; поклоняется формм веры своей - тени своей, говорю!

Не скжу, чтоб в ту минуту понял я его, но почему-то сильно рссердился и думю:

"Ну, теперь с этого мест я тебя никуд не пущу, доколе ты не ответишь мне н коренной вопрос!"

И строго спршивю:

- А почему ты бог обходишь?

Смотрит он н меня, подняв брови, и говорит:

- Д я, милый, всё время о нём толкую! Рзве ты не чувствуешь?

Встл н колени и, освещённый огнём, протянул руку мне, говоря тихо и внушительно:

- Кто есть бог, творяй чудес? Отец ли нш или же - сын дух ншего?

Вздрогнул, помню, и оглянулся я, ибо - жутко мне стло: вижу в стрике нечто безумное. И эти чёрные тени лежт вокруг, прислушивясь; шорохи лесные отовсюду ползут, зглушя слбый треск углей, тихий звон ручья. Мне тоже зхотелось н колени встть. Он уже громко говорит, кк бы споря:

- Не бессилием людей создн бог, нет, но - от избытк сил. И не вне нс живёт он, брте, но - внутри! Извлекли же его изнутри нс в испуге пред вопросми дух и нствили нд нми, желя умерить гордость ншу, несоглсную с огрничениями волю ншу. Говорю: силу обртили в слбость, здержв нсильно рост её! Обрзы совершенств - поспешно делются; это вред нм и горе. Но люди делятся н дв племени: одни - вечные богостроители, другие - нвсегд рбы пленного стремления ко влсти нд первыми и ндо всей землей. Зхвтили они эту влсть и ею утверждют бытие бог вне человек, бог - врг людей, судию и господин земли. Искзили они лицо души Христ, отвергли его зповеди, ибо Христос живой - против их, против влсти человек нд ближним своим!

Говорит он - и словно больной зуб в душе моей поштывет, хочет выдернуть; больно мне и хочется кричть:

"Не то!"

А у него - лицо прздничное, весь он пьян и буен рдостью; вижу я безумие речи его, но любуюсь стриком сквозь боль и тоску души, ждно слушю речь его:

- Но живы и бессмертны богостроители; ныне они снов тйно и усердно творят бог нового, того именно, о котором ты мыслишь, - бог крсоты и рзум, спрведливости и любви!

Потрясет он меня речью своей, поднимет н ноги и кк бы оружие в руки дёт, трепещет вокруг меня лёгкя тень, здевя крыльями лицо моё, стршно мне, кружится земля подо мной, и думю я:

"А если верно, что дьявол искушет людей прелестными речми и это его хитрые петли плетёт стрик, дбы зпутть меня в сеть величйшего грех?"

- Слушй, - говорю, - кто - богостроители? Кто - хозяин, коего ждёшь?

Зсмеялся он лсково, кк женщин, и ответил:

- Богостроитель - это суть нродушко! Неисчислимый мировой нрод! Великомученик велий, чем все, церковью прослвленные, - сей бо еси бог, творяй чудес! Нродушко бессмертный, его же духу верую, его силу исповедую; он есть нчло жизни единое и несомненное; он отец всех богов бывших и будущих!

"Безумен стрик", - думю я.

До сей поры кзлось мне, что хотя и медленно, но иду я в гору; не однжды слов его кслись души моей огненным перстом и чувствовл я жгучие, но целебные ожоги и уколы, теперь вдруг отяжелело сердце, и остновился я н пути, горько удивлённый. Горят в груди моей рзные огни тоскливо мне и непонятно рдостно, боюсь обмн и смущён.

- Неужели ты, - спршивю, - про мужиков говоришь?

Он громко и с вжностью отвечет:

- Д, про весь рбочий нрод земли, про всю её силу, вечный источник боготворчеств! Вот просыпется воля нрод, соединяется великое, нсильно рзобщённое, уже многие ищут возможности, кк слить все силы земные в единую, из неё же обрзуется, светел и прекрсен, всеобъемлющий бог земли!

Говорит он тк громко, словно не один я, - но и горы, и лес, и всё живое, бодрствующее в ночи, должно слышть его; говорит и трепещет, кк птиц, готовя улететь, мне кжется, что всё это - сон, и сон этот унижет меня.

Вызывю в пмяти моей обрз бог моего, ствлю пред его лицом тёмные ряды робких, рстерянных людей - эти бог творят? Вспоминю мелкую злобу их, трусливую ждность, тел, согбенные унижением и трудом, тусклые от печлей глз, духовное косноязычие и немоту мысли и всяческие суеверия их - эти нсекомые могут бог нового создть?

Гнев и горький смех возникет в сердце моём. Понимю, что стрик нечто уже отнял у меня. И говорю ему:

- Эх, отец! Нблудил ты в душе у меня, словно козёл в огороде, вот и вся суть твоих речей! Но неужели со всеми решешься ты тк говорить? Великий это грех, по-моему, и нет в тебе жлости к людям! Ведь утешений, не сомнений ищут они, ты сомнения сеешь!

Он - улыбется.

- Быть, - говорит, - тебе н пути моём!

Обидн мне эт улыбк.

- Врёшь! - мол. - Никогд не поствлю человек рядом с богом!

- И не ндо, - говорит, - и не ствь, то господин поствишь нд собой! Я тебе не о человеке говорю, о всей силе дух земли, о нроде!

Рзозлился я; противен мне стл боготворец в лптях, вшивый весь, всегд пьяный, битый и поротый.

- Ну, молчи! - говорю. - Стрый богохульник и безумец ты! Что ткое нрод? Грязен телом и мыслями, нищ умом и хлебом, з копейку душу продст...

Тут случилось удивительное. Вскочил он н ноги и зкричл:

- Цыц!

Рукми мшет, ногми топет, того гляди в лицо пнёт меня. Когд было в нём пророческое - стоял он дльше от меня, появилось смешное - и снов приблизился ко мне человек.

- Цыц! - кричит, - мышь мбрня! И впрямь, видно, есть в тебе гниля эт брскя кровь. Подкидыш ты нродный! Понимешь ли - о ком говоришь? Вот вы все тк, гордионы, дрмоеды и грбители земли, не знете, н кого лете, пршивые псы! Обожрли, огрбили людей, сели н них верхом, д и ругете: не прытко вс везут!

Прыгет он ндо мной, пдет тень его н меня, холодно хлещет по лицу, и я отодвигюсь удивлённо, боюсь - удрит он меня. Ростом я вдвое выше его, силы - н десяток тких, остновить человек - нет у меня воли. Видимо, збыл он, что ночь кругом и пусто везде и что если я ушибу его - остнется он н этом месте лежть до могилы. Вспоминю я, кк ругл меня когд-то испугнный зелёный протопоп, дикий Михил и другие люди строй веры. Вот и этот ругется, но - другим огнём горит его гнев. Те были сильнее меня, но в словх их я слышл одно - стрх, этот же - слб, - бесстршен. И кричит н меня, кк ребёнок, и словно мть: стрнно лсков его гнев, подобный первому грому весны. Смущён я непонятной хрбростью стрик, и хотя збвен гнев его, неловко мне, что я тк рзозлил человек. Обидно ругется - не любил я, когд меня подкидышем звли, но - приятен мне гнев его, ибо понимю - гневется искренно верующий в првду свою, и ткой гнев хорошо пдет н душу - много в нём любви, слдкой пищи сердц.

Ворочюсь я под ногми у него, он кричит сверху:

- Что ты знешь о нроде? Ты, слепой дурк, историю знешь? Ты вот почитй-к это житие, иже - выше всех! - во святых отц ншего великомученик-нрод! Тогд, может, н счстие своё, поймёшь, кто пред тобой, ккя сил рстёт вокруг тебя, бесприютного нищего н чужой земле! Знешь ты, что ткое Русь? И что есть Греция, сиречь Эллд, ткже - Рим? Знешь, чьею волею и духом все госудрств строились? Н чьих костях хрмы стоят? Чьим языком говорят все мудрецы? Всё, что есть н земле и в пмяти твоей, всё нродом создно, беля эт кость только шлифовл рботу его...

Я молчу. Мне приятно видеть человек, который не боится зщищть првду свою.

Сел он, зпыхлся, потный и крсный весь, и вижу я - слёзы н глзх его. Поржет это меня, ибо, когд я обижл тех, прежних учителей моих, они не покзывли мне слёз. Кричит он:

- Слушй, бродяг, я тебе буду о русском нроде говорить!

- Ты, - мол, - отдохнул бы...

- Молчи! - говорит, грозя мне рукой. - Молчи, то я тебя побью!

Зхохотл я - не мог удержться.

- Дед, милый! Невырзимо ты чуден! Прости Христ рди, коли обидел я тебя!

- Глупый, чем тебе меня обидеть? Но ты о великом нроде нехорошо скзл, несчстня душ... Брм допустимо нрод поносить, им ндо совесть погсить, они - чужие н земле, ты - кто?

Хорошо было смотреть н него в тот чс, - стл он вжен и дже суров, голос его осел, углубился, говорит он плвно и певуче, точно постол читет, лицо к небу обртил, и глз у него округлились. Стоит он н коленях, но ростом словно больше стл. Нчл я слушть речь его с улыбкой и недоверием, но вскоре вспомнил книгу Антония - русскую историю - и кк бы снов рскрылсь он предо мною. Он мне свою скзку чудесную поёт, я з этой скзкой по книге слежу - всё идет верно, только смысл другой.

Дошёл он до рспд Киевской Руси, спршивет:

- Слышл?

- Спсибо, - говорю.

- Ну, тк знй теперь: тких богтырей не было, это нрод свои подвиги в лицх воплощл, тк зпоминл он великую рботу построения русской земли!

И продолжет о Суздльской земле.

Помню, где-то з горою уже солнце всходило; ночь прятлсь в лесх и будил птиц; розовыми стями облк нд нми, мы прижлись у кмня н росистой трве, и один воскрешет стрину, другой удивлённо исчисляет несчётные труды людей и не верит скзке о звоевнии врждебной лесной земли.

Стрик будто см всё видел: стучт тяжёлые топоры в крепких рукх, сушт люди болот, возводят город, монстыри, идут всё дльше, по течениям холодных рек, во глубины густых лесов, одолевют дикую землю, стновится он блгообрзн. А князья, влдыки нрод, режут, крошт её н млые куски, дерутся друг с другом кулкми нрод и грбят его. И вот со степи ттры подошли, но не ншлось в князьях воителей з свободу нродную, не ншлось ни чести, ни силы, ни ум; предли они нрод орде, торговли им с хнми, кк скотом, покупя з мужичью кровь княжью влсть нд ним же, мужиком. А потом, кк нучились у ттр црствовть, нчли и друг друг хнм н зрез посылть.

Ночь вокруг лсков, кк умня, стршя нш сестр.

От устлости осекется голос у стрик, уже солнце видит его, он всё ходит в прошлых былях, освещя мне истину плменными словми.

- Видишь ли, - спршивет, - что сделно нродом и кк измывлись нд ним до поры, пок ты не явился обругть его глупыми словми? Это я скзывл больше о том, что он по чужой воле делл, отдохну - рсскжу, чем душ его жил, кк он бог искл!

Свернулся в комок и зснул, кк млое дитя.

А я - спть не могу и сижу, кк угольями обложен. Д и утро уже солнце высоко, рспелсь птиц н все голос, умылся лес росой и шумит, лсково зелёный, встречу дню.

По дороге люди пошли - люди смые ежедневные; идут, спустя головы, нового я в них не вижу ничего, никк они не выросли в моих глзх.

Спит мой учитель, похрпывет, я - около его змер в думе моей; люди проходят один з другим, искос взглянут н нс - и головой не кивнут в ответ н поклон.

"Неужто, - думю, - это дети тех прведников, строителей земли, о которых я слышл сейчс?"

Спутлись в устлой голове сон и явь, понимю я, что эт встреч роковой для меня поворот. Стриковы слов о боге, сыне дух нродного, беспокоят меня, не могу помириться с ними, не зню дух иного, кроме живущего во мне. И обыскивю в пмяти моей всех людей, кого знл; ошривю их, вспоминя речи их: поговорок много, мыслями бедно. А с другой стороны вижу тёмную кторгу жизни - неизбывный труд хлеб рди, голодные зимы, безысходную тоску пустых дней и всякое унижение человек, оплевние его души.

"Где бог в этой жизни, где ему место в ней?"

Спит стрик. Хочется мне тряхнуть его, зкричть:

"Говори!"

Скоро он см проснулся, щурит глз, улыбется.

- Эге, - говорит, - солнце-то к полудню идёт! Ндо бы и мне идти!

- Куд, - мол, - по жре ткой? Хлеб, чй, схр есть у нс. Д и не могу я отпустить тебя - отдй обещнное!

Смеётся:

- Я от тебя, злыдень, см не отстну!

Потом здумчиво говорит:

- Ты, Мтвей, брось-к шляться; это и поздно и рно тебе! Учиться ндо; вот это - в пору!

- А не поздно?

- Гляди н меня, - говорит, - пятьдесят три год имею, у ребят грмоте учусь и по сей день!

- У кких это ребят? - спршивю.

- Есть ткие! Вот бы тебе с ними и пожить годок-другой. Иди-к ты н звод один, недлеко, вёрст з сто отсюд, тм у меня есть добрые дружки!

- Ты, - мол, - снчл рсскжи-к, что хотел, потом я подумю, куд идти.

Шгем мы с ним по тропе вдоль дороги, и снов я слышу звонкий голос его, стрнные слов:

- Христос, первый истинно нродный бог, возник из дух нрод, яко птиц феникс из плмени.

И тотчс же см вспыхнул весь, помхивет мленькой рукою пред лицом своим, точно ловит в воздухе новые слов, и поёт:

- Долго поднимл нрод н плечх своих отдельных людей, бессчётно двл им труд свой и волю свою; возвышл их нд собою и покорно ждл, что увидят они с высот земных пути спрведливости. Но избрнники нрод, восходя н вершины доступного, пьянели и, рзврщясь видом влсти своей, оствлись н верхх, збывя о том, кто их возвёл, стновясь не рдостным облегчением, но тяжким гнётом земли. Когд видел нрод, что дети, вспоённые кровью его, - врги ему, терял он веру в них, то есть - не питл их волею своею, оствлял влдык одинокими, и пдли они, рзрушлось величие и сил их црств. Понял нрод, что зкон жизни не в том, чтобы возвысить одного из семьи и, питя его волею своей, - его рзумом жить, но в том истинный зкон, чтобы всем подняться к высоте, кждому своими глзми осмотреть пути жизни, - день сознния нродом необходимости рвенств людей и был днём рождеств Христов! Многие нроды рзно пытлись воплотить свои мечты о спрведливости в живое лицо, создть господ для всех рвного, и не однжды отдельные люди, подчиняясь нпору мысли нродной, стрлись оковть её крепкими словми, дбы жил он вечно. И когд все эти мысли были сплочены - возник из них живой бог, любезное дитя нрод - Иисус Христос!

То, что он говорил о Христе, юном боге, было близко мне, но нрод, Христ рождющего, - не могу понять.

Говорю это ему, он отвечет:

- Хочешь знть - поймёшь, хочешь верить - будешь знть!

Трое суток шгли мы с ним не торопясь, и всё время поучл он меня, покзывя прошлое.

Рсскзл всю историю жизни нрод вплоть до того дня; говорил о Смутном времени и о том, кк церковь воздвигнул гонения н скоморохов, весёлых людей, которые будили пмять нрод и шуткми своими сеяли првду в нём.

- Понимешь, - говорит, - кто Свёлк твой?

- Вижу, - мол.

- То-то! Помни: мленькое - от великого, великое сложено из млых чстей!

Дошли мы до Стефн Верхотурского, скзл мне стрик:

- Отсюд я - в сторону, тебе со мной нет пути.

Не хочется отходить от него, вижу - ндо, ибо - одолевют меня мысли его, рзбудил он меня до глубины и кк плугом вспхл душу мне.

- Что здумлся? - спршивет. - Иди-к н звод д рботй тм и с дружкми моими толкуй; не проигрешь, поверь! Нрод - ясный, вот я у них учился и, видишь, - не глуп, ?

Нписл ккую-то зписку, сунул мне.

- Ей-ей - иди туд! Не худ желю тебе, увидишь! Нрод новорождённый и живой! Не веришь?

- Много, - мол, - видят небольшие глз, д есть ли то, что им кжется?

- Ты, - кричит, - всем соством гляди! Сердцем, духом! Рзве я тебе говорю - верь? Я говорю - узнвй!

Поцеловлись мы, и пошёл он. Легко идёт, точно двдцть лет ему и впереди ждут одни рдости. Скучно мне стло глядеть вслед этой птице, улетющей от меня неизвестно куд, чтобы снов петь тм свою песнь. В голове у меня - нелдно, возятся тм мысли, кк хохлы рнним утром н ярмрке: сонно, неуклюже, медленно - и никк не могут рзложиться в порядке. Всё стрнно спутлось: у моей мысли чужой конец, у чужой - моё нчло. И досдно мне и смешно - весь я точно измят внутри.

Ещё кк вышел я из Верхотурья и спросил, куд дорог, мне ответили:

- Н Исетский звод.

Туд и посылл меня стрик, потому я сейчс же свернул в сторону. Не хочу туд.

Хожу по деревням, посмтривю. Угрюм и дерзок нрод, не хочется ни с кем говорить. Смотрят все подозрительно, видимо, опсются, не укрл бы чего.

"Богостроители, - думю я, поглядывя н корявых мужичков. - Спрошу: куд дорог?"

- Н Исетский звод.

"Что тут - все дороги н этот звод?" - думю и кружусь по деревням, по лесм, ползю, словно жук в трве, вижу издли эти зводы. Дымят они, но не мнят меня. Кжется, что потерял я половину себя, и не могу понять чего хочу? Плохо мне. Серя, ленивя досд колеблется в душе, искрми вспыхивет злой смешок, и хочется мне обижть всех людей и себя смого.

И вдруг незметно для себя решил: пойду н звод, чёрт с ним!

Вот пришёл я в некий грязный д: в лощине, между гор, покрытых изрубленным лесом, припли н земле корпус; нд крышми у них плмя кверху рвётся, высунулись в небо длинные трубы, отовсюду сочится пр и дым, земля сжей испчкн, молот гулко ухет; грохот, визг и дикий скрип сотрясют дымный воздух. Всюду железо, дров, кирпич, дым, пр, вонь, и в этой ямине, полной всякой тяжкой всячины, мелькют люди, чёрные, кк головни.

"Спсибо, стричок! - думю. - Нпрвил ты меня хорошо!"

Первый рз близко вижу звод, глохну с непривычки, и дышть тяжело.

Хожу по улицм, ищу слесря Петр Ягих. Кого ни спрошу - огрызются, точно утром все передрлись между собой и ещё не успели успокоиться.

Восклицю про себя:

"Богостроители!"

Идёт встречу мужчин, подобный медведю, чумзый весь с ног до головы; блестит н солнце жирной грязью своей одежды; спршивю я, не знет ли он слесря Петр Ягих.

- Чего?

- Пётр Ягих.

- Н что?

- Нужно.

- Это я!

- Здрвствуйте!

- Ну, здрвствуй! А ещё что?

- Зписк вм.

Мужчин ростом выше меня, широкобородый, плечистый, тяжёлый, лицо - в сже, мленькие, серые глзки едв видны из-под густых бровей, шпк н зтылке, волосы глдко острижены. Похож и не похож н мужик.

Читет, видимо, с трудом, лицо у него всё сморщилось, усы дрожт. И вдруг - рстяло лицо, блеснули белые зубы, открылись добрые детские глз, кож н щекх лоснится.

- Аг, - кричит, - жив, божий петушок! Добро. Иди, млый, в конец улицы, свороти нлево к лесу, под горой дом с зелёными ствнями, спроси учителя, зовут - Михил, мой племяш. Покжи ему зписку; я скоро приду, йд!

Говорит, кк солдт н трубе сигнл игрет, скзл, мхнул рукой и пошёл прочь.

"Н первый рз, - думю я, - и это збвно!"

Дом встретил меня угловтый прень в ситцевой рубхе и фртуке, рукв зсучены, руки - белые и тонкие. Прочитв зписку, спршивет:

- Кк здоров отец Ион?

- Слв богу.

- Не обещл ли к нм зйти?

- Не говорил. А рзве его Ионой зовут?

Прень подозрительно взглянул н меня, ещё рз прочитл зписку.

- А кк же? - говорит.

- Он себя Иегудиилом нзвл.

Улыбется прень.

- Это - прозвище, это я его тк зову.

"Ишь ты", - думю.

Волосы у него прямые, длинные, кк у дьякон, лицо бледное, глз водянисто-голубые, и весь он ккой-то нездешний, видно, не этого грязного куск земли. Ходит по комнте и меряет меня глзми, кк сукно; мне это не нрвится.

- Вы, - говорит, - двно знете Иону?

- Четверо суток.

- Четверо суток? - повторяет он. - Это - хорошо.

- Почему хорошо? - спршивю.

- Тк уж! - говорит, пожимя плечми.

- А почему вы в фртуке?

- Книги, - говорит, - переплетл! - Скоро дядя придёт, будем ужинть; может быть, вы с дороги помоетесь?

Хочется мне дерзить ему, - больно он солиден, не по летм это.

- Рзве, - мол, - здесь умывются?

Поднял брови.

- А кк же?

- Не видл я умытых-то! - говорю.

Он прищурил глз, поглядел н меня и спокойно тково говорит:

- Здесь люди не бездельничют, рботют; чсто умывться времени нет.

Вижу - нлетел я с ковшом н бргу, хочу ему ответить, он повернулся и ушёл. Сижу я в дуркх, смотрю. Комнт - большя, чистя, в углу стол для ужин нкрыт, н стенх - полки с книгми, книги - светские, но есть библия, евнгелие и стрый слвянский пслтирь. Вышел н двор, моюсь. Дядя идёт, кртуз ещё больше н зтылке, рукми мхет и голову держит вперёд, кк бык.

- Ну-к, я помоюсь, - говорит, - плесни-к мне воды!

Голосище - труб, пригоршни - с добрую чшку для щей. Смыл он несколько сжи - окзлось под нею скулстое медно-крсное лицо.

Сели ужинть, едят, рзговривя о своих делх, не спршивя, ни кто я ткой, ни зчем пришёл. Но угощют меня зботливо, смотрят лсково.

Много в них чего-то солидного, видно, что земля под ними твёрдо стоит. А мне хочется, чтобы вздрогнул, - чем они лучше меня?

- Вы - рскольники, что ли? - спршивю.

- Мы? - говорит дядя. - Нет.

- Знчит - првослвные?

Племянник нхмурил брови, дядя повёл плечми, усмехется.

- Может, ндо нм, Михйл, пспорт нши покзть ему?

Понимю я, что глупо себя держу, перестть - не хочется.

- Я, - мол, - не пспорт вши, мысли видеть пришёл!

Дядя - орёт:

- Мысли? Сейчс, вше превосходительство! Мысли, - стройся!

И хохочет, кк три добрых жеребц.

А Михйл, звривя чй, спокойно рссуждет:

- Я тк и понимю вш приход. Вы не первый к нм Ионой послны; он людей знет и пустого человек не пришлёт.

А дядя толкнул меня в лоб лдонью и всё орёт:

- Гляди веселей! Д не ходи с козырей - проигрешься!

Видимо, считют они себя людьми зжиточной души, я для них подобен нищему, - и вот, не торопясь, готовятся нпоить от мудрости своей жждущую душу мою. Ссориться, спорить с ними хочу, к чему привязться - не умею, не вижу, и это ещё больше рзжигет меня. Спршивю зря:

- Что ткое - пустой человек?

Дядя отвечет:

- А которого всем, чем хочешь, нбить можно!

Вдруг Михйл тихонько подвинулся ко мне и мягким голосом осведомляется:

- Вы в бог веруете?

- Верую.

Но сконфузился я после ответ своего: не то! Рзве я - верую?

Михйл снов спршивет:

- А людей - увжете?

- Нет, - отвечю.

- Рзве, - говорит, - не кжется вм, что они создны по обрзу и подобию бог?

Дядя, чёрт его возьми, ухмыляется, кк медный тз н солнце.

"Нет, - думю, - с этими ндо бороться искренностью; рзвлюсь перед ними весь н куски, пусть-к склдывют!"

И говорю:

- Глядя н людей, усомнился я в силе господ...

Снов не то: усомнился я в боге рньше, чем увидл людей. Михйл, округлив глз, здумчиво смотрит мне в лицо, дядя тяжело шгет по комнте, глдит бороду и тихонько мычит. Нехорошо мне пред ними, что принижю себя ложью. В душе у меня бестолково и тревожно; кк испугнный рой пчёл, кружтся мысли, и стл я рздржённо изгонять их - хочу опустошить себя. Долго говорил, не зботясь о связности речи, и, пожлуй, нрочно путл её: коли они умники, то должны всё рзобрть. Устл и здорно спршивю:

- Чем же и кк полечите вы больную душу?

Михйл, тихо и не глядя н меня, говорит:

- Не считю я вс больным...

Дядя опять хохочет - гремит, словно чёрт с полтей свлился.

- Болезнь, - продолжет Михйл, - это когд человек не чувствует себя, знет только свою боль д ею и живёт! Но вы, кк видно, себя не потеряли: вот вы ищете рдостей жизни, - это доступно только здоровому.

- А отчего же у меня душ тк ноет?

- Оттого, - говорит, - что вм это приятно!

Я дже зубми скрипнул - невыносимо для меня его спокойствие.

- Нверно, - мол, - знете, что приятно?

Смотрит он прямо в глз и, не торопясь, зколчивет гвозди в грудь мою.

- Кк искренний человек, вы, - говорит, - должны сознться, что эт боль вшей души необходим вм - он вс ствит выше людей; вы и бережёте её кк некоторое отличие вше от других; не тк ли?

Постное лицо его высохло, вытянулось, глз потемнели, глдит он щёку свою рукой и чистит меня, кк медь песком.

- Видимо, боитесь вы смешть себя с людьми и потому - может быть, безотчётно - думете: хоть болячки, д мои! И тких болячек - ни у кого нет, кроме меня!

Хочу возржть ему - не нхожу слов. Моложе он меня, - не верится мне, что я глупей его. Дядя гогочет, кк поп в бне н полке.

- Но это вс от людей не отличет, вы ошибетесь, - говорит Михил. Все тк думют. Оттого и бессильн, оттого и уродлив жизнь. Кждый стрется отойти от жизни вбок, выкопть в земле свою норку и из неё одиноко рссмтривть мир; из норы жизнь кжется низкой, ничтожной; видеть её ткою - выгодно уединённому! Это я говорю про тех людей, которые почему-нибудь не в силх сесть верхом н ближнего и подъехть н спине его туд, где вкуснее кормят.

Злят меня его речи и обидны они.

- Нчлсь, - говорит, - эт дряння и недостойня рзум человеческого жизнь с того дня, кк первя человеческя личность оторвлсь от чудотворной силы нрод, от мссы, мтери своей, и сжлсь со стрх перед одиночеством и бессилием своим в ничтожный и злой комок мелких желний, комок, который нречён был - "я". Вот это смое "я" и есть злейший врг человек! Н дело смозщиты своей и утверждения своего среди земли оно бесполезно убило все силы дух, все великие способности к созднию духовных блг.

Кжется мне, слышу я речь уже знкомую, слов, которых двно и тйно ждл.

- Нищее духом, оно бессильно в творчестве. Глухо оно к жизни, слепо и немотно, цель его - смозщит, покой и уют. Всё новое, истинно человеческое, создётся им по необходимости, после множеств толчков извне, с величйшим трудом, и не только не ценится другими "я", но и ненвистно им и гонимо. Врждебно потому, что, пмятуя свое родство с целым, отколотое от него "я" стремится объединить рзбитое и рзрозненное снов в целое и величественное.

Слушю и удивляюсь: всё это понятно мне и не только понятно, но кжется близким, верным. Кк будто я и см двно уже думл тк, но - без слов, теперь ншлись слов и стройно ложтся предо мною, кк ступени лестницы вдль и вверх. Вспоминю Ионины речи, оживют они для меня ярко и крсочно. Но в то же время беспокойно и неловко мне, кк будто стою н рыхлой льдине реки весной. Дядя незметно ушёл, мы вдвоём сидим, огня в комнте нет, ночь луння, в душе у меня тоже луння мгл.

О полночь кончил Михйл свои речи, повёл меня спть н двор, в срй; легли мы тм н сене, и скоро он зснул, я вышел з ворот, сел н ккие-то брёвн, смотрю...

Две звезды большие сторожми в небесх идут. Нд горой в синем небе чётко видно зубчтую стену лес, н горе весь лес изрублен, изрезн, земля изрнен чёрными ямми. Внизу - звод ждно осклил крсные зубы: гудит, дымит, по-нд крышми его мечется огонь, рвётся кверху, не может оторвться, рстекется дымом. Пхнет грью, душно мне.

Рзмышляю о горестном одиночестве человек. Интересно говорит Михил, мыслям своим верует, вижу я их првду, но - почему холодно мне? Не сливется моя душ с душою этого человек, стоит он одиноко, кк среди пустыни...

И вдруг вижу, что я думю словми Ионы и Михйлы, и что их мысли уже влстно живут во мне, - хотя и сверх всего, хотя и шевелится в глубине врждебное им и нблюдющее.

Где же - я, и что - моё? Кружусь в недоумениях моих, кк волчок, и всё быстрее, тк, что в ушх у меня шум, тихий вихрь.

Н зводе свисток зныл - снчл тонко и жлобно, потом рзревелся густо и повелительно. С гор - утро сонно смотрит; ночь, спускясь вниз, тихо снимет с деревьев тонкое покрывло своё, свёртывет его, прячет в лощинх и ямх. Обнжется огрблення земля - выщипно всё вокруг и обглодно, точно по лощине некий великн-озорник прыгл, вырывя полосы лес, ннося земле глубокие рны. В котловине рзвлился звод этот грязный, жирный, окутн дымом - и сопит. Тянутся к нему со всех сторон тёмные люди, он их глотет одного з другим.

"Богостроители! - думю. - Нстроили!"

Дядя вышел з ворот, рстрёпнный, чешется, зевет, скулы у него хрустят, улыбется мне.

- Аг, - кричит, - ты встл?

Но тотчс же лсково спршивет:

- Али не ложился? Ну, ничего, днём поспишь! Айд-к, выпьем чю!

З чем он говорит:

- И я, брток, ночей не спл, было время, и всех по рожм бить хотел! Я ещё до солдтчины был духом смущён, тм оглушили меня - удрил ротный по уху - не слышу н првое-то. Мне фершл один помог, дй ему...

Хотел, видимо, помянуть имя божие, но остновился, подёргл себя з бороду, ухмыляется. Покзлось мне в этом нечто ребячье, д и глз его по-детски светят - просто, доверчиво.

- Очень хороший человек! Углядел он меня - что ткое? Я говорю: "Рзве же это человеческя жизнь?" - "Верно, отвечет, - всё ндо переделть! Двй-к, говорит, Пётр Всильев, я тебя буду политической экономии учить!" И - нчл. Снчл я не понимл ничего, потом - срзу урзумел всё это безобрзие ежедневное и вечное. Тк почти с ум сошёл от рдости, - х вы, сволочь, кричу! Это ведь срзу открывется, нук-то: снчл слышишь одни только новые слов, потом придёт минут ткя - всё вдруг сложится и обртится в свет! И эт минут - нстоящее рождение человек - удивительн!

Лицо у него стло рдостным, глз мягко улыбются, кивет стриженой головой и говорит:

- Это тебя ждёт!

Приятно смотреть н него - увеличивется в нём детское. И немножко звидно.

- Две трети жизни прожил я, кк лошдь, - обидно! Ну, ничего, нгоню сколько можно! Только не прыток я умом. Ум, кк рук, тоже требует упржнения. А у меня руки умнее головы.

Смотрю я н него и думю:

"Почему эти люди не боятся говорить обо всём?"

- Зто, - продолжет он, - у Мишки н двоих рзум! Нчётчик! Ты погоди - он себя рзвернёт! Его зводский поп ересирхом нзвл. Жль, с богом у него путниц в голове! Это - от мтери. Сестр моя знменитя был женщин по божественной чсти, из првослвия в рскол ушл, из рскол её - вышибли.

Говоря, собирется он н рботу, суётся из угл в угол, и всё вокруг его трещит, стулья пдют, пол ходуном ходит. Смешно мне и мило видеть его тким.

"Что это з люди?" - думю.

- Мне дня три можно у вс прожить?

- Вляй, - говорит, - хоть три месяц! Чудк! Мы - не стесняемся, слв богу!

Почесл голову и, ухмыляясь, объявил:

- Нет-нет, всё бог вспомянешь! Привычк!

Снов згудел звод, и дядя ушёл. А я нпрвился в срй. Лежит тм Михйл, брови строго нхмурил, руки н груди, лицо румяное. Безбородый, безусый, скулстый, весь - одн кость крепкя.

"Что это з люди?.."

С этим я и уснул.

А проснулся - шум, свист, гм, кк н соборе всех чертей. Смотрю в дверь - полон двор мльчишек, Михйл в белой рубхе среди них, кк прусня лодк между млых челноков. Стоит и хохочет. Голову зкинул, рот рскрыт, глз прищурены, и совсем не похож н вчершнего, постного человек. Ребят в синем, крсном, в розовом - горят н солнце, прыгют, орут. Потянуло меня к ним, вылез из сря, один увидл меня и кричит:

- Гляди, бртцы, мон-х!

И словно стружки сухие поджёг - вспыхнули дети, звертелись, глдят, сверкют...

- К-кой рыжй!

- Волосищи-то!

- Он те дст тютю!

- Эх, язви его, здоров же!

- Не монх, колокольня!

- Михил Ивныч - это кто?

Учитель несколько сконфузился, они хохочут, черти. Уж не зню, чем я был смешон им, но и меня зрзили - смеюсь и кричу:

- Брысь, мыши!

А тут солнце, цветной шум в воздухе - и точно всё вокруг, вздргивя рдостно и буйно, мчится куд-то пёстрым вихрем и несёт меня с собой, ослепляя светом, кутя теплом. Михил здоровется, руку жмёт.

- Мы, - говорит, - в лес идём, не хотите ли с нми?

Очень хорошо всё: ккой-то пузтый чертёнок поддел мою скуфейку, нпялил н голову себе и мотыльком летет по двору.

Пошёл я с этой втгой безумных в лес; день тот был для меня весьм пмятен.

Высыплись ребят н улицу и легко, кк перья по ветру, несутся в гору, я иду рядом с их пстырем, и кжется мне, что впервые вижу тких приятных детей. Мы с Михйлой идём сзди их, он комндует, покрикивет, детишки не слушют его - толкются, борются, лукют друг в друг сосновыми шишкми, спорят. А когд устли, окружили нс, вертятся под ногми, кк жуки, дёргют з руки учителя своего, спршивют что-то о трвх и цветх. Всем он говорит дружески, кк рвный им, и возвышется нд ними, словно белый прус. Все детишки бойкие, но иные из них - не по возрсту солидны и здумчивы, держтся около учителя и молчт.

Потом дети снов несколько рссеялись, и Михил тихо скзл мне:

- Рзве они создны только для рботы и пьянств? Кждый из них вместилище дух живого, и могли бы они ускорить рост мысли, освобождющей нс из плен недоумений нших. А войдут они в то же тёмное и тесное русло, в котором мутно протекют дни жизни их отцов. Прикжут им рботть и зпретят думть. Многие из них - может быть, и все - подчинятся мёртвой силе и послужт ей. Вот источник горя земли: нет свободы росту дух человеческого!

Он говорит, рядом идут несколько мльчишек и слушют его; збвно это внимние! Что могут понять юные ростки жизни в его речх? Вспоминю я своего учителя, - бил он детей линейкой по головм и чсто бывл выпивши.

- Жизнь нполнен стрхом, - говорит Михйл, - силы дух человеческого поедет взимня ненвисть. Безобрзн жизнь! Но - дйте детям время рсти свободно, не преврщйте их в рбочий скот, и свободные, бодрые - они осветят всю жизнь внутри и вне вс прекрсным огнём юной дерзости дух своего, великой крсотой непрерывного деяния!

Вокруг везде - жёлтые головки, голубые глз, румяные лиц, кк живые цветы в тёмной зелени хвои. Смех и звонкие голос весёлых птиц, вестников новой жизни.

И вся эт живя крсот будет потоптн ждностью. Ккой тут смысл? Рождется милый ребёнок; рдуясь, рстёт прекрсное дитя, и вот - пкостно ругется и горько стонет человек, бьёт жену свою, гсит тоску водкой.

И, кк бы отвечя думм моим, говорит Михйл:

- Рзрушют нрод, едино истинный хрм бог живого, и сми рзрушители гибнут в хосе обломков, видят подлую рботу свою и говорят: стршно! Мечутся и воют: где бог? А сми умертвили его.

Я вспоминю речи Ионы о дроблении русского нрод, и думы мои легко и слвно тонут в словх Михйлы. Но не понимю я, почему он говорит тихо, без гнев, кк будто вся эт тяжкя жизнь - уже прошлое для него?

Тепло и лсково дышит земля пьяными зпхми смол и цветов. Звеня, порхют птицы.

Вьются дети, победители тишины лесной, и мне всё более ясно, что до этого дня не понимл я их силы, не видел крсоты.

Хорош этот Михйл среди них, со спокойной улыбкой н лице!

Говорю ему, улыбясь:

- Уйду от вс в сторонку, ндо мне подумть!

Смотрит он н меня - глз его лучтся, ресницы дрожт, и сердце моё ответно вздргивет.

Лску я редко видел, ценить её умею и говорю ему:

- Хороший вы человек!

Сконфузился он, опустил глз и этим очень смутил меня. Постояли мы друг против друг молч, рзошлись. Потом он кричит мне:

- Не зходите длеко, зплутетесь!

- Спсибо!

Свернул я в лес, выбрл место, сел. Удляются голос детей, тонет смех в густой зелени лес, вздыхет лес. Белки скрипят ндо мной, щур поёт. Хочу обнять душой всё, что зню и слышл з последние дни, оно слилось в рдугу, обнимет меня и влечёт в своё тихое волнение, нполняет душу; безгрнично рстёт он, и збыл я, потерял себя в лёгком облке безглсных дум.

К ночи пришёл домой и скзл Михйле, что мне ндо пожить с ними до поры, пок я не узню их веру, и чтобы дядя Пётр поискл мне рботы н зводе.

- Вы бы, - говорит, - не торопились; отдохните, и ндо вм книги почитть!

У меня к нему доверие.

- Двйте вши книги!

- Берите.

- Я, - мол, - светских не читывл, дйте сми, что нужнее для меня, нпример - историю русскую?

- Человеку - всё нужно знть! - говорит он и смотрит н книги тк же лсково, кк н детей.

И вот - углубился я в чтение; целыми днями читл. Трудно мне и досдно: книги со мной не спорят, они просто знть меня не хотят. Одн книг - змучил: говорилось в ней о рзвитии мир и человеческой жизни, против библии было нписно. Всё очень просто, понятно и необходимо, но нет мне мест в этой простоте, встёт вокруг меня ряд рзных сил, я среди них - кк мышь в зпдне. Читл я её рз дв; читю и молчу, желя см нйти в ней прореху, через которую мог бы я вылезти н свободу. Но не нхожу.

Спршивю учителя моего:

- Кк же тк? Где же - человек?

- Мне, - говорит он, - тоже кжется, что это неверно, в чём ошибк объяснить не могу! Однко, кк догдк о плне мир, это очень крсиво!

Нрвилось мне, когд он отвечл "не зню", "не могу скзть", и сильно приближло это меня к нему - видн был тут его честность. Коли учитель рзрешет себе сознвться в незннии - стло быть, он знет нечто! Много он знл неизвестного мне и обо всём рсскзывл удивительно просто. Говорит, бывло, о том, кк создлись солнце, звёзды и земля - и точно см он видел огненную рботу неведомой и мудрой руки!

Бог не понимл я у него; но это меня не беспокоило: глвной силой мир он нзывл некое вещество, я мысленно ствил н место веществ бог - и всё шло хорошо.

- Бог ещё не создн! - говорил он, улыбясь.

Вопрос о боге был постоянною причиной споров Михйлы с дядей своим. Кк только Михйл скжет "бог" - дядя Пётр сердится.

- Нчл! Ты в это не верь, Мтвей! Это он от мтери зрзился!

- Погоди, дядя! Бог для Мтвея - коренной вопрос!

- Не ври, Мишк! Ты пошли его к чёрту, Мтвей! Никких богов! Это тёмный лес: религия, церковь и всё подобное; тёмный лес, и в нём рзбойники нши! Обмн!

Михил упорно твердит:

- Бог, о котором я говорю, был, когд люди единодушно творили его из веществ своей мысли, дбы осветить тьму бытия; но когд нрод рзбился н рбов и влдык, н чсти и куски, когд он рзорвл свою мысль и волю, бог погиб, бог - рзрушился!

- Слышишь, Мтвей? - кричит дядя Пётр рдостно. - Вечня пмять!

А племянник смотрит прямо в лицо ему и, понижя голос, продолжет:

- Глвное преступление влдык жизни в том, что они рзрушили творческую силу нрод. Будет время - вся воля нрод вновь сольётся в одной точке; тогд в ней должн возникнуть необоримя и чудесня сил, и воскреснет бог! Он-то и есть тот, которого вы, Мтвей, ищете!

Дядя Пётр мхет рукми, кк дровосек.

- Не верь ему, Мтвей, врёт он!

И, обрщясь к племяннику, громит его:

- Ты, Мишк, нхвтлся церковных мыслей, кк огурцов с чужого огород нворовл, и смущешь людей! Коли говоришь, что рбочий нрод вызвн жизнь обновлять, - обновляй, не подбирй то, что попми до дыр зношено д и брошено!

Интересно мне слушть этих людей, и удивляют они меня рвенством увжения своего друг ко другу; спорят горячо, но не обижют себя ни злобой, ни ругнью. Дядя Пётр, бывло, кровью весь нльётся и дрожит, Михил понижет голос свой и точно к земле гнёт большого мужик. Состязются предо мной дв человек, и об они, отриця бог, полны искренней веры.

"А кков моя вер?" - спршивю я себя - и не умею ответить.

Во время жизни с Михйлой думы мои о месте господ среди людей звяли, лишились силы, выпло из них былое упрямство, вытесненное множеством других дум. И н место вопрос: где бог? - встл другой: кто я и зчем? Для того, чтобы бог искть?

Понимю, что это бессмысленно.

По вечерм к Михйле рбочие приходили, и тогд зводился интересный рзговор: учитель говорил им о жизни, обнжя её злые зконы, - удивительно хорошо знл он их и покзывл ясно. Рбочие - нрод молодой, огнём высушенный, в кожу им копоть въелсь, лиц у всех тёмные, глз озбоченные. Все до серьёзного ждны, слушют молч, хмуро; снчл они кзлись мне невесёлыми и робкими, но потом увидл я, что в жизни эти люди и попеть, и поплясть, и с девицми пошутить горзды.

Рзговоры Михйлы и дяди его всегд кслись одних предметов: влсть денег, унижение рбочих, ждность хозяев, необходимость уничтожить рзделение людей н сословия. Но я не рбочий, не хозяин, денег не имею и не ищу - мне эти рзговоры душу не здевли. Кзлось мне, что слишком большую силу придют люди кпитлм и этим унижют себя. Нчл я вступть в споры с Михйлой, - докзывю, что снчл человек должен нйти духовную родину, тогд он и увидит место своё н земле, тогд нйдёт свободу. Говорил я помногу и горячо, рбочие слушли речь мою добродушно и внимтельно, кк честные судьи, которые пострше, те дже соглшлись со мной.

Но кончу я, - зговорит Михил со своей спокойной улыбкой - и сотрёт мои слов.

- Прв ты, когд говоришь, что в тйнх живёт человек и не знет, друг или врг ему бог, дух его, но - непрв, утверждя, что, невольники, оковнные тяжкими цепями повседневного труд, можем мы освободиться из плен ждности, не рзрушив вещественной тюрьмы... Прежде всего должны мы узнть силу ближйшего врг, изучить его хитрости. Для этого необходимо нм нйти друг друг, открыть в кждом единое со всеми, и это единое - нш неодолимя, скжу - чудотворня сил! У рбов никогд не было бог, они обоготворяли человеческий зкон, извне внушённый им, и вовеки не будет бог у рбов, ибо он возникет в плмени слдкого сознния духовного родств кждого со всеми! Не из дресвы и обломков строятся хрмы, но из крепких, цельных кмней. Одиночество - суть отломленность твоя от родного целого, знк бессилия дух и слепот его; в целом ты нйдёшь бессмертие, в одиночестве же - неизбежное рбство и тьм, безутешня тоск и смерть.

И когд он тк говорит, то мне кжется, что глз его видят вдли великий свет, вовлекет он меня в свой круг, и все збывют обо мне, н него смотрят рдостно.

Н первых порх это обижло меня; думл я, что плохо принимют мои мысли и никто не хочет углубиться в них тк охотно, кк в мысли Михйлы.

Бывло, уйду незметно от них, сяду где-нибудь в угол и тихонько беседую с гордостью своей.

Подружился я со школьникми; по прздникм окружли они меня и дядю Петр, кк воробьи снопы хлеб, он им что-нибудь мстерит, меня дети рсспршивют о Киеве, Москве, обо всём, что видел. Но чсто, бывло, вдруг кто-нибудь из них ткое спросит, что я только глзми хлопю, удивлённый.

Был тм Федя Счков - тихий и серьёзный ребёнок. Однжды иду я с ним лесом, говорю ему о Христе, и вдруг он выскзывет, солидно тково:

- Не догдлся Христос н всю жизнь мленьким остться, в моих, примерно, летх! Остлся бы тк д и жил, обличл бы богтых, помогл бедным - и не рспяли бы его, потому - мленький! Пожлели бы! А тк, кк он сделл, - будто и не было его...

Лет одинндцть Феде, личико у него было бледное и прозрчное, глз недоверчивые.

Другой - Мрк Лобов, стршего клсс ученик, худой, вихрстый и острый прнишк, был великий озорник и всеобщий гонитель: нсвистывет тихонько и щиплет, колотит, толкет ребят, словно молодой подпсок овец. Кк-то, вижу я, донимет он одного смирного мльчик, и уже скоро зплчет мльчик.

- Мрк, - говорю я, - если он тебе сдчи дст?

Взглянул н меня этот Мрк и, усмехясь, отвечет:

- Не дст! Он смирный, добрый он..

- Тк зчем же ты его обижешь?

- Д тк, - говорит.

И, посвистев, прибвил:

- Смирный он!

- Ну, тк что? - спршивю.

- А для чего же смирные-то живут?

Скзл он это удивительно спокойно - видимо, человек уже в двендцть лет уверен был, что смирные люди дны для обид.

Кждый из детей по-своему мудрец, всё больше они знимют меня, всё чще я думю о их судьбе. Чем зслужили дети тяжёлую обидную жизнь, которя их ждёт?

Вспоминю Христю и сын моего, вспоминю - и возникет в душе зля мысль:

"Не потому ли зпрещете вы женщине свободно родить детей, что боитесь, кк бы не родился некто опсный и врждебный вм? Не потому ли нсилуется вми воля женщины, что стршен вм свободный сын её, не связнный с вми никкими узми? Воспитывя и обучя делу жизни своих детей, вы имеете время и прво ослеплять их, но боитесь, что ничей ребёнок, рстущий в стороне от ндзор вшего, - вырстет непримиримым вм вргом!"

Был н зводе и ткой ничей человек - звли его Стёп, - чёрный, кк жук, рябой, без бровей, с прищуренными глзми, ловкий н все руки, весёлый пренёк.

Знкомство нше нчлось с того, что однжды в прздник подошёл он ко мне и спршивет:

- Монх! Ты, слышь, незконный? Ну вот, и я тоже!

И пошёл со мной рядом. Было ему лет пятндцть, уже школу кончил и н зводе рботл. Идёт, прищурив глз, и рсспршивет:

- Велик земля-то?

Объяснил, кк умел.

- А тебе, - мол, - н что?

- Ндо! Чего я н одном месте буду торчть? Не дерево. Вот кк нучусь слесрить - пойду в Россию, в Москву и - ещё куд тм? - везде пойду!

Говорит он тк, кк будто грозится кому-то:

"Я - приду!"

Стл я после этой встречи нблюдть з ним; вижу - мльчик тянет к серьёзному: где Михйловы товрищи ведут свой рзговор, тм и он трётся, слушет и щурит глз, кк бы прицеливясь, куд себя нпрвить.

И озорничет особенно: стрется что-нибудь испортить тем людям, которые к нчльству стоят ближе, - инструмент спрячет, сломет что-нибудь, песку подсыпет в стнки.

Однжды, во время обед, говорит мне:

- Скучно, монх, здесь!

- Почему?

- Не зню. Жидковто люди живут! Рбот д збот! Скорее бы нучиться мне - отчлил бы я отсюд прочь!

И когд он говорил о будущем походе своём, то глз его, открывясь, смело глядели вперёд, вид он имел звоевтеля, который ни во что, кроме своей силы, не верит. Нрвилось мне это существо, и в речх его чувствовл я зрелость.

"Этот - не пропдёт!" - думю, бывло, поглядывя н него. И душ зноет о сынишке моём: кков он, чем будет н земле?

Стл я змечть в себе тихий трепет новых чувств, кк будто от кждого человек исходит ко мне острый и тонкий луч, невидимо ксется меня, неощутимо трогет сердце, и всё более чутко принимю я эти тйные лучи. Иногд соберутся у Михйлы рбочие и кк бы ндышт горячее облко мысли, окутет оно меня и стрнно приподнимет. Вдруг все нчнут с полуслов понимть меня, стою в кругу людей, и они кк бы тело моё, я их душ и воля, н этот чс. И речь моя - их голос. Бывло, что см живёшь кк чсть чьего-то тел, слышишь крик души своей из других уст, и пок слышишь его хорошо тебе, минет время, змолкнет он, и - снов ты один, для себя.

Вспоминю былое единение с богом в молитвх моих: хорошо было, когд я исчезл из пмяти своей, перествл быть! Но в слиянии с людьми не уходил и от себя, но кк бы вырстл, возвышлся нд собою, и увеличивлсь сил дух моего во много рз. И тут было смозбвение, но оно не уничтожло меня, лишь гсило горькие мысли мои и тревогу з моё одиночество.

Догдк эт пришл ко мне бесплотной и неясной: чувствую, что рстёт в душе новое зерно, но понять его не могу; только змечю, что влечёт меня к людям всё более нстойчиво.

В те дни рботл я н зводе з сорок копеек подённо, тскл н плечх и возил тчкой рзные тяжести - чугун, шлк, кирпич - и ненвидел это дово место со всей его грязью, рёвом, гомоном и мучительной телу жрой.

Вцепился звод в землю, придвил её и, ненсытно лчный, сосёт дни и ночи, здыхясь от ждности, воет, выплёвывя из рсклённых пстей огненную кровь земли. Остынет он, почернеет, - он снов плвит, гудит, гремит, рсплющивя крсное железо, брызжет искрми и, весь вздргивя, тянет длинные живые полосы, словно жилы из тел земного.

Вижу в этой дикой рботе нечто стршное, доведённое до безумия. Воющее чудовище, опустошя недр земли, копет пропсть под собой и, зня, что когд-то провлится в неё, озлобленно визжит тысячью голосов:

- Скорей, скорей, скорей!

В огне и громе, в дожде огненных искр рботют почерневшие люди, кжется, что нет им мест здесь, ибо всё вокруг грозит испепелить плменной смертью, здвить тяжким железом; всё оглушет и слепит, сушит кровь нестерпимя жр, они спокойно делют своё дело, возятся хозяйски уверенно, кк черти в ду, ничего не боясь, всё зня.

Ворочют крепкими рукми млые рычги, и всюду - вокруг людей, нд головми у них - покорно и стршно двигются челюсти и лпы огромных мшин, пережёвывя железо... Трудно понять, чей ум, чья воля глвенствуют здесь! Иной рз кжется, что человек взнуздл звод и првит им, кк желет, иногд видишь, что и люди и весь звод повинуются дьяволу, он торжественно и пкостно хохочет, видя бессмыслицу тяжкой возни, руководимой ждностью.

Говорят рбочие друг другу:

- Пор н рботу вствть, эй!

Но люди н ней стоят или он их гнетёт и двит - не понимю! Тяжел рбот и влстн, но остёр и ловок человеческий рзум!

Порою в этом дском шуме и возне мшин вдруг победительно и беззботно вспыхнет весёля песня, - улыбюсь я в душе, вспоминя Ивнушку-дурчк н ките по дороге в небес з чудесной жр-птицей.

Нрод н зводе - по недугу мне: всё эткие резкие люди, смелые, и хотя мтерщинники, похбники и чсто пьяницы, но свободный, бесстршный нрод. Не похож он н стрнников и холопов земли, которые обижли меня своей робостью, рстерянной душой, безндёжной печлью, мелкой жуликовтостью в делх с богом и промеж себя.

Эти люди в мыслях дерзкие, и хотя озлоблены кторжным трудом ссорятся, дже дерутся друг с другом, - но ежели нчльство нрушет спрведливость, все они встют против его, почти кк один.

А те прни, которые к Михйле ходят, всегд впереди, говорят громче всех и совершенно ничего не боятся. Рньше, когд я о нроде не думл, то и людей не змечл, теперь смотрю н них и всё хочу рзнообрзие открыть, чтобы кждый предо мной отдельно стоял. И добивюсь этого и - нет: речи рзные, и у кждого своё лицо, но вер у всех одн и нмерение едино, - не торопясь, но дружно и усердно строят они нечто.

Кждый из них среди людей - светел и приятен, кк полян в густом лесу для зплутвшегося; кждый тянет к себе рбочих, которые посмышлёнее, и все Михйловы ребят в одном плне держтся, обрзуя н зводе некий духовный круг и костёр светло горящих мыслей.

Снчл - нелсково приняли меня, покрикивют, посмеивются:

- Эй ты, рыжя мух! Священный клоп! Дрмоед! Зхребетник!

Иной рз и толкнёт кто-нибудь, но этого я терпеть не мог и в тких случях кулк не жлел. Но хотя людям сил и нрвится, кулком ни увжения, ни внимния к себе не выколотишь, и быть бы мне сильно битому, если б в одну из моих ссор не вмешлся Михйлов дружок Гврил Костин, молодой литейщик, весьм крсивый прень и очень зметный н зводе.

Лезло н меня человек шесть и не добром они грозили бокм моим, но он встл рядом со мной и говорит:

- Зчем же, товрищи, дрзнить человек? Рзве он не ткой же рбочий, кк и все мы? Неспрведливо действуете, товрищи, и против себя! Нш сил - в тесной дружбе...

Скзл он немного, но кк-то особенно хорошо и просто, точно детям говорил: все дружки Михйлы кждым случем пользовлись, чтобы посеять его мысли. Смутил Костин противников моих, д и меня з сердце здел, - нчл я тоже речь говорить:

- Я, - мол, - не потому в монхи пошёл, что сытно есть хотел, потому, что душ голодн! Жил и вижу: везде рбот вечня и голод ежедневный, жульничество и рзбой, горе и слёзы, зверство и всякя тьм души. Кем же всё это устновлено, где нш спрведливый и мудрый бог, видит ли он изнчльную, бесконечную муку людей своих?

Собрлось довольно много нрод, слушют серьёзно; кончил я - молчт. Потом стрый модельщик Крюков говорит Костину:

- Монх-то, пожлуй, глубже видит, чем ты с товрищми! Он - с корня берёт; видл?

Мне приятно слышть ткие слов, Крюков хлопнул меня по плечу и скзл:

- Ты, брт, говори, - это хорошо! А волосищи-то всё-тки срежь хоть н ршин: грязно с эткой копной, д и людям смешно.

Кто-то, весёлый, кричит:

- И в дрке неловко, гляди!

Шутят - знчит, злоб погсл. Где смех, тм человек; скотин не смеётся.

Костин в сторону отвёл меня.

- Ты, - говорит, - Мтвей, с ткими словми осторожно, з них в острог сжют, случется!

Удивился я.

- Чего?

- В острог... Знешь? - Смеётся.

- З что?

- Д вот - з осуждение!

- Шутишь?

- Спроси, - говорит, - Михйлу, мне ндо н рботу вствть.

Ушёл. Остлся я очень удивлён его словми, не верится мне, но вечером Михйл всё подтвердил. Целый вечер рсскзывл он мне о жестоких гонениях людей; окзлось, что з ткие речи, кк я говорил, и смертью кзнили, и тысячи нрод костьми легли в Сибири, в кторге, но Иродово избиение не прекрщется, и верующие тйно рстут.

Тогд в душе моей всё возвысилось и осветилось инче, все речи Михйловы и товрищей его приняли иной смысл. Прежде всего - если человек з веру свою готов потерять свободу и жизнь, знчит - он верует искренно и подобен первомученикм з Христов зкон.

Все слов Михйловы соприкоснулись друг другу, рсцвели и приобщились душе моей в тот чс.

Не хочу скзть, что срзу принял я их и тогд же понял до глубины, но впервые тем вечером почувствовл я их родственную близость моей душе, и покзлсь мне тогд вся земля Вифлеемом, детской кровью нсыщенной. Понятно стло горячее желние богородицы, коя, видя д, просил Михил рхнгел:

- Архнгеле! Допусти меня помучиться в огне! Пусть и я рзделю великие муки эти!

Только здесь не грешных, прведников видел я: желют они рзрушить д н земле, чего рди и готовы спокойно приять все муки.

- Может быть, - говорю я Михиле, - потому и нет теперь святых отшельников, что не от мир, в мир пошёл человек?

- Истиння вер, - отвечет он, - необходимо является источником деяния!

- Приобщите, - прошу, - и меня к этому делу! Горит во мне всё.

- Нет, - отвечет. - Подождите и подумйте, рно вм! Если вы, с вшим хрктером, попдёте теперь же в петлю врг, то ндолго и бесполезно зтянете её. Нпротив - после этой вшей речи ндо вм уйти отсюд. Есть у вс много нерешённого, и для ншей рботы - не свободны вы! Охвтил, увлекет вс крсот и величие её, но - перед вми рзвернулсь он во всей силе - вы теперь кк бы н площди стоите, и виден вм посреди её весь создвемый хрм во всей необъятности и крсоте, но он строится тихой и тйной будничной рботой, и если вы теперь же, плохо зня общий плн, возьмётесь з неё - исчезнут для вс очертния хрм, рссеется видение, не укреплённое в душе, и труд покжется вм ниже вших сил.

- Зчем, - с тоской спршивю его, - вы меня гсите? Я себе место ншёл, я - рд видеть себя силой нужной...

А он спокойно и печльно говорит:

- Не считю вс способным жить по плну, не ясному вм; вижу, что ещё не возникло в духе вшем сознние связи его с духом рбочего нрод. Вы для меня уже и теперь отточення трением жизни, выдвинутя вперёд мысль нрод, но сми вы не тк смотрите н себя; вм ещё кжется, что вы - герой, готовый милостиво подть, от избытк сил, помощь бессильному. Вы нечто особенное, для смого себя существующее; вы для себя - нчло и конец, не продолжение прекрсного и великого бесконечного!

Нчиню я понимть, зчем он пригибет меня к земле, чувствую неясную мне првду в словх его.

- Вм снов, - говорит, - ндо тронуться в путь, чтобы новыми глзми видеть жизнь нрод. Книгу вы не принимете, чтение мло вм дёт, вы всё ещё не верите, что в книгх не человеческий рзум зключён, бесконечно рзнообрзно выржется единое стремление дух нродного к свободе; книг не ищет влсти нд вми, но дёт вм оружие к смоосвобождению, вы - ещё не умеете взять в руки это оружие!

Верно он говорит: чужд мне был книг в то время. Привыкший к церковному писнию, светскую мысль понимл я с великим трудом, - живое слово двло мне больше, чем печтное. Те же мысли, которые я понимл из книг, - ложились поверх души и быстро исчезли, тяли в огне её. Не отвечли они н глвный мой вопрос: кким зконм подчиняется бог, чего рди, создв по обрзу и подобию своему, унижет меня вопреки воле моей, коя есть его же воля?

И рядом с этим - не борясь - другой вопрос живёт: с неб ли н землю нисшёл господь или с земли н небес вознесён силою людей? И тут же горит мысль о богостроительстве, кк вечном деле всего нрод.

Рзрывется душ моя ндвое: хочу оствться с этими людьми, тянет меня идти проверять новые мысли мои, искть неизвестного, который похитил свободу .мою и смутил дух мой.

Дядя Пётр тоже уговривет:

- Ндо тебе, Мтвей, уйти н время, то о речх твоих пошёл опсный рзговор...

И скоро всё решилось кк бы помимо моей воли: откуд-то с другого звод присккл ночью верховой и объявил, что у них н зводе жндрмы обыски делют и что нмерены они сюд явиться.

- Эх, рно! - говорит Михйл, огорчённый.

Нчлсь некоторя сумтох, дядя Пётр кричит мне:

- Айд, Мтвей, йд! Нечего тебе делть здесь, не ты кшу зврил, не присживйся!

И Михйл нстойчиво советует, глядя прямо в лицо мне:

- Лучше вм уйти. Пользы от вшего присутствия мло, вред может быть!

Понимю я, что хочется им спровдить меня, и это - обидно. Но в то же время чувствую я, что боюсь жндрмов, ещё не вижу, уже боюсь! Зню, что нехорошо уходить от людей в чс беды, и подчиняюсь их воле.

Вытурили меня. Иду в гору к лесу по зрослям между пней, спотыкюсь, словно меня з пятки хвтют, сзди молчливый пренёк Ивн Быков спешит, с большой поноской н спине - послн прятть в лесу книги.

Добежли мы с ним до опушки, ншёл он свой тйник, уклдывет в него ношу свою. Спокоен. А мне жутко. Спршивю его:

- А они сюд не придут?

- Кто их знет! - говорит. - Может, и сюд придут. Ндо - скорее!

Прень он неуклюжий, кк из дубовой колоды топором вырублен, голов большя, одно плечо выше другого, руки непомерно длинны, и голос угрюм.

- Ты - боишься? - говорю.

- Чего?

- А что придут и зберут?

- Лишь бы спрятнного не ншли, то - пускй!

Аккуртно уложил всё в яму, зрыл, зровнял её, нбросл сверху хворост, сел н землю и говорит, видя, что я собирюсь идти:

- Сейчс тебе зписку принесут, погоди.

- Ккую?

- Не зню я.

Поглядывю я из-з деревьев в лощину - хрипит звод, словно сильного человек душит кто-то. Кжется, что по улицм посёлк во тьме люди друг з другом гонятся, борются, хрпят со зл, один другому кости ломют. А Ивн, не торопясь, спускется вниз.

- Ты куд?

- Домой!

- А схвтят?

- Я недвно в деле, меня, нверно, не знют, и схвтят - не бед. Из тюрьмы люди умнее выходят.

Вдруг кто-то громко и ясно спросил меня:

- Кк же это ты, Мтвей, бог не боишься, жндрмов боишься?

Гляжу я н Ивн - стоит он и здумчиво смотрит вниз.

- Ты, - мол, - что скзл?

- В тюрьме - много читют книг...

- Больше ничего?

- А рзве этого мло?

Тлеет внутри меня некя ложь, и колючими искрми вспыхивют стыдные вопросы. Ночь прохлдня, мне жрко.

- Я тоже с тобой пойду!

- Не велено тебе! - строго говорит Ивн. - Тебя же обязтельно зберут, - ведь из-з твоих речей сумтох-то нчт!

- Кк?

- Поп донёс в Верхотурье.

Сел я н землю, см говорю:

- Тогд - ндо мне идти!

Но стрх мой держит меня.

- Бежит кто-то сюд! - тихо шепчет Ивн. Смотрю под гору - вверх по ней тени густо ползут, небо облчно, месяц н ущербе то появится, то исчезнет в облкх, вся земля вокруг движется, и от этого бесшумного движения ещё более тошно и боязно мне. Слежу, кк льются по земле потоки теней, покрывя зросли и душу мою чёрными покровми. Мелькет в кустх чья-то голов, прыгя между ветвей, кк мяч.

Ивн тихонько посвистывет и говорит:

- Это - Костя!

Зню Костю, - мльчик лет пятндцти, голубоглзый и беловолосый, слбосильный. Дв год тому нзд кончил в школе учиться. Михйл готовит его в помощники себе, тоже в учителя.

И понимю, что нрочно думю об этом: хочу посторонними мыслями свой стыд и стрх зглушить.

Выскочил Костя, зпыхлся, голос рвётся.

- Приехли! Тебя спршивют, монх! Н... Дядя Пётр велел мне проводить тебя в Лобновский скит, идём!

Встл я, говорю Ивну:

- Прощй, брт, клняйся всем; скжи, чтобы простили меня!

А Костя толкет и строго комндует:

- Ты - иди! Кому клняться? Всех, нверно, зберут, кк курят н бзр!

Пошли. Костя впереди идёт, тихонько рсскзывя, что он видел тм, внизу; я шгю з ним, и со всех сторон меня дёргет з полы, з рукв, словно спршивет кто-то:

"Куд? Зпутл людей, см уходишь?"

Рссуждю вслух, кк бы см с собой:

- Знчит - это з меня люди попли...

Мльчик отвечет:

- Не з тебя, з првду! Ты рзве првд? Ишь, ккой хвт!

Збвны его слов, и см он мл, но чем-то здевет меня. Хочется мне опрвдть себя пред ним, и нчл было я выклдывть мысли мои, кк нищий кусочки из сумы.

- Д, - мол, - видно, что великя непрвд живёт во мне...

А он ворчит, возржя н кждое слово моё, кк совесть:

- Ну уж и великя! Всё бы тебе больше других!

"Это - чужие слов", - думю я.

- Недром, - говорит, - Костин тебя колокольней нзвл; не ткой, которя в своё время к обедне зовёт, которя звонит см себе, оттого, что криво строен и колокол н ней плохо привязны...

Помолчл и вдруг объявляет:

- Не люблю я тебя, монх!

- З что?

- Не зню... Не русский, что ли, ты? Нехороший...

В другое время я рссердился бы н него, тут - молчу. И кк-то обессилел вдруг, устл до смерти.

Ночь вокруг и лес. Между деревьев густо нлилсь сыря тьм и зстыл, и не видно, что - дерево, что - ночь. Блеснёт сверху лунный луч, переломится во плоти тьмы - и исчезнет. Тихо. Только под ногми ветки хрустят и поскрипывет сухя хвоя.

Не боится мльчик првду скзть. Все люди этой линии, нчиня с Ионы, не носят стрх в себе. У одних много гнев, другие - всегд веселы; больше всего среди них скромно-спокойных людей, которые кк бы стыдятся покзть доброе своё.

А Костя шгет по тропе, тихо светит мне его беля голов. Вспоминю житие отрок Врфоломея, Алексея божия человек и других. Не то... Думы мои, словно кулики по болоту, с кочки н кочку прыгют.

Спршивю мльчик:

- Ты читл жития святых?

- Мленький был - читл. Мть зствлял. А что?

- Нрвятся тебе божий угодники?

- Не зню... Пнтелеймон - нрвится, Егорий тоже. Со змием дрлся. Не зню я - ккя людям рдость, коли десятеро из них святы стли?

Рстёт Костя н моих глзх.

- Ежели, - говорит, - црскя или богтого дочь во Христ поверит, д змучют её - ведь ни црь, ни богч добрее к людям от этого не бывли. В житиях не скзно, что испрвлялись цри-то, мучители!

Потом, помолчв, говорит:

- Не зню тоже, н что Христу муки нужны были. Пришёл он горе победить, вышло...

Подумл и добвил:

- Ничего и не вышло!

Обнять зхотелось мне его: жлко Костю, и Христ жлко, и тех людей, что остлись в посёлке, - весь человеческий мир. И себя. Где моё место? Куд иду?

Редеет тьм короткой летней ночи, сквозь ветви сосен ручьями льётся сверху тихий свет.

- Ты не устл, Костя?

- Я? - говорит мльчик бодро. - Нет. Я люблю ночью ходить, будто сквозь её проходишь, кк особенную стрну.

Н рссвете мы с ним легли спть. Костя в сон, кк в речку, нырнул, я в мыслях моих хожу, кк нищий ттрин вокруг церкви зимой. Н улице вьюжно и холодно, во хрм войти - Мгомет не велит.

К утру что-то ндумл и, когд мльчик проснулся, говорю ему:

- Ты прости, что зря шгл со мной, - не пойду я в скит, не хочу прятться!

Он же серьёзно взглянул и змечет:

- Д ты уж спрятлся!

И, помхивя веткой, не смотрит н меня.

- Ну, прощй, голубь!

Кивнул головой:

- Прощй!

Пошёл я прочь. Оглянулся - стоит он меж деревьев, провожет меня.

- Эй! - кричит. - Прощй!

И мне стло приятно, что повторил он слово это лсковее.

Много дней шёл я, кк больной, полон скуки тяжёлой. В душе моей тихий позёмок-пожр, выгорет душ, кк лесня полян, и думы вместе с тенью моей то впереди меня ползут, то сзди тщтся едким дымом. Стыдно ли было мне или что другое - не помню и не могу скзть. Родилсь одн чёрня мысль и где-то, снружи, вьётся вокруг меня, кк летучя мышь:

"Безбожники, не богостроители..."

Но тяжелее и шире всех дум был во мне, помню, некя глухя тишин, ленивый и глубокий, кк мутный омут, покой, и в нём, в густой его глубине, тяжко и трудно плвют немые мысли, подобные боязливым рыбм, извивются и не могут вынырнуть из душной глубины к свету, нверх.

Извне мло доходило до меня; кк сквозь сон, помню встречи с людьми.

Где-то около Омск н сельскую ярмрку попл и тм проснулся...

Сидит у дороги в пыли слепой и тянет песню, поводырь, стоя н коленях около него, н грмонии подыгрывет. Стрик смотрит в небо пустыми глзми и ржвым голосом выводит певучие слов, воскрешя стрину:

- При цре ли Ивне Всильеве...

А грмония глуховто подтягивет:

- У-у-у...

Опустился я н землю рядом со слепым, протянул он мне руку, подержл, опустил и, не перествя, поёт:

- А и жил-был Ермк, Тимофеев сын...

- А--... - вторит грмония, и вокруг песни потихоньку собирется здумчивый нрод и серьёзно слушет стрину, нклоняя головы к земле.

Веет н меня сухим теплом, вижу лучи любопытных глз, и кто-то спршивет:

- А этот не поёт?

- Он после, погоди!

Рзбойные песни я чсто слыхл, но не знл, из чьих слов они сложены, чья душ светит в них, н сей рз понял это: говорит мне песня тысячми уст древнего нрод:

- Я тебе, человек, и з млую твою услугу велик грех против меня прощу!

Нрод всё любопытнее глядит н меня, поджигя мне душу.

Кончил стрик песню, встл я и говорю:

- Првослвные! Вот, жил рзбойник, обижл нрод, грбил его... Смутился совестью, пошёл душу спсть, - зхотел послужить нроду буйной силою своей и - послужил! И ныне вы среди рзбойников живёте, грбят они вс усердно, чем служт вшей нужде? Ккое добро от них видите?

Сгустились люди вокруг меня, точно обняли, рстит их внимние силу слов моего, дёт ему звук и крсоту, тону я в своей речи и - всё збыл; чувствую только, что укрепляюсь н земле и в людях, - поднимют они меня нд собой, молч внушя:

"Говори! Говори всю првду, кк видишь!"

Конечно, явился полицейский, кричит: "рзойдись!", спршивет, о чём крик, требует пспорт. Нрод тихонько тет, кк облко н солнце; полицейский интересуется, что я говорил. Иные отвечют:

- Про бог...

- Тк себе, рзное...

- Про бог больше...

А ккой-то чернорбочий человек стоит в стороне у телеги, пристльно смотрит н меня и лсково улыбется. Полицейский однко з шиворот меня схвтил; хочется мне стряхнуть его, но, вижу, люди смотрят н меня искос, вполглз, словно спршивют:

"А теперь что ты скжешь?"

И от их недоверия беднею я.

Однко вовремя спрвился, отвел руку нчльств, говорю ему:

- Хочешь знть, что я скзл?

И снов нчл рсскзывть о неспрведливой жизни, - снов сгрудился бзрный нрод большой толпой, полицейский теряется в ней, зтирют его. Вспоминю Костю и зводских ребят, чувствую гордость в себе и великую рдость - снов я силён и кк во сне... Свистит полицейский, мелькют рзные лиц, горит множество глз, кчются люди жркой волной, подтлкивют меня, и лёгок я среди них. Кто-то з плечо схвтил, шепчет мне в ухо:

- Иди, иди!

И толкют, толкют меня... Вот очутился я уже н кком-то дворе, чернобородый мужчин со мной рядом и один молодец без шпки н голове. Чёрный говорит:

- Лезь через плетень!

Лезу, потом - через другой; збвно и приятно мне. "Аг! - думю, вот вы кк?"

А чернобородый торопит:

- Живо, товрищ, живо!

Н ходу спршивю его:

- Вы - из кких?

- Из этких! - говорит.

Прень без шпки следом идёт и молчит. Прошли огороды, опустились в оврг, - по дну его ручей бежит, в кустх троп вьётся. Взял меня чёрный з руку, смотрит в глз и, смеясь, говорит:

- Ну, блгополучного пути! Вот Федюк тебя проводит до хорошей дороги, иди!

Прень говорит ему:

- А ты см скорей уходи - хвтятся!

Чёрный согнулся и полез в гору, я и Федюк пошли вдоль ручья.

- Что это з человек? - спршивю.

- Ссыльный, кузнец. Тоже з политику.

- Этких, - мол, - я зню!

Весело мне. А он - молчит.

Взглянул я н прня: лицо круглое, курносое, точно из кмня высечено, серые глз длеко вперёд ушли. Говорит - глухо, идёт без шум и вытянулся весь, словно прислушивется или большя сил кверху тянет его. Руки з спиной держит, кк, бывло, мой тесть.

- Ты см - здешний?

- Попов бтрк.

- А где у тебя шпк-то?

Пощупл голову, поглядел н меня и спршивет!

- Тебе он н что?

- Тк. Вечер, холодно будет...

Помолчл он, потом неохотно ворчит:

- Пёс с ней, с шпкой, - был бы голов!

Оврг всё глубже, ручей звенит слышнее, вечер встёт из кустов.

В душе у меня неясно, приятно, и хочется мне говорить с человеком.

- Один, - спршивю, - ссыльный-то у вс?

Тут прень, точно шубу рспхнул, весь открылся и медленно, глухо збубнил:

- Четверо. Брин из Москвы, трое рбочих с Дон. Двое - смирные, дже водку пьют, брин и этот, Ртьков, они - говорят! Тйно. Кое с кем. А при всём нроде - не решлись покмест. Их тут много. Они - кругом. См я бирский, Митьков Фёдор. Пятый год здесь. З это время их тут было одинндцть. В Олехином - восемь, в Шишковой - трое...

Считл он долго - десятков до шести дошёл; кончив - подумл и снов говорит, шевеля пльцми:

- Дже некоторые мужики между ними. Все говорят одно: не годится ткя жизнь! Стесняет. Покуд я этого не слыхл - жил спокойно. А теперь - вижу, ростом я не высок, приходится голову нгибть, знчит, верно, стесняет!

Беседует прень трудно, выдёргивет кждое слово точно из-под ног. Идёт впереди, н меня не оглядывется, широкий, крепкий. Спршивю:

- Грмотен?

- Знл, д позбыл. Теперь снчл обучюсь. Ничего, могу. Ндо, ну и можешь. А - ндо... Ежели бы только господ говорили о стеснении жизни, тк и пёс с ними, у них всегд другя вер был! Но если свой брт, бедный рбочий человек, нчл, то уж, знчит, верно! И потом - стло тк, что иной человек из простых уже дльше брин прозревет. Знчит, это общее, человечье нчлось. Они тк и говорят: общее, человечье. А я - человек. Стло быть, и мне дорог с ними. Вот я и думю...

Слушю я его и говорю см себе:

"Учись, Мтвей"...

А потом говорю ему:

- Что же, - мол, - думть? Это дело - божье!

Он встл - колом воткнулся в землю, тк что я его в спину толкнул, повернул ко мне лицо и строго спршивет:

- То-то, божье ли? Вот я и думю. Потому что укзно - чти отц! И влсти - они тоже, скзно, от бог. Это подтверждено знмениями. Знчит, ежели стрый зкон изменяется, - тоже должны быть дны знмения! А где они? В сторону новых зконов - нет чудес! Никких. Всё по-строму. Вон в Нижнем мощи открыли - и дны чудес; говорят: не те мощи, бород, дескть, у Серфим седя был, покзывют - рыжую. Д дело-то не в бороде, в чуде. Были чудес? Были! Они этого не признют. Считют обмном все признки. Или говорят - это вер творит чудес. И бывет тк, что хочется мне перебить их, чтобы не смущли.

Снов стоит он, и вокруг его - ночь поднимется с земли. Круче пдет тропинк, торопливее бежит ручей, и, тихо кчясь, шелестят кусты.

Я тихонько говорю человеку:

- Иди, брт!

Пошёл он. И во тьме не спотыклся, я то и дело тыкюсь в спину ему.

Ктится он вниз, подобно кмню, и в тишине гудят жуткие слов:

- Ведь ежели я поверю - тогд шбш! Я - немилостив, нет! У меня брт в солдтх был - удвился; сестр у кумысников под Бирском в прислугх жил - ребёнок у неё от них кривоногий: четыре год, не ходит. Знчит пропл девк из-з бловств. Куд её теперь? Отец - пьяниц, стршой брт всю землю зхвтил. Весь я тут...

Вертимся мы с ним среди кустов в сырой тьме; ручей то уходит от нс в глубину, то снов под ноги подктится. Нд головми - бесшумно пролетют ночные птицы, выше их - звёзды. Хочется мне скорее идти, человек впереди меня не спешит и непрерывно бормочет, кк бы считя мысли свои, взвешивя их тяжесть.

- Этот, чёрный, Ртьков, хороший человек! Живёт уже по новому зкону. З обиженного - вступется. Меня урядник плкой бил - сейчс он урядник об землю. Посдили его н пятндцть дён. Первое нше знкомство. Вышел он, я его спршивю: "Ты кк это можешь выступть против нчльств?" Он мне сейчс рсскзл свой зкон. Я к попу. А поп говорит: "Аг! ты вот ккие мысли крутишь!" Ртьков в город отвезли в тюрьму, три месяц сидел, я девятндцть дён. Спршивют тм меня: "Он что говорил?" - "Ничего". "Чему учил?" - "Ничему не учил". Я, тоже, не дурк! Воротился Ртьков. Я говорю: "Прости меня, дурк я был". Он - только смеётся. "Ерунд", говорит.

Помолчл мой путеводитель и тише, новым голосом, продолжет:

- У него - всё ерунд! Кровью хркет - ерунд! Есть нечего - ерунд!

Вдруг выруглся по-мтерному, обернулся грудью ко мне и сквозь зубы свистит:

- Я всё могу понять. Брт пропл - это бывет в солдтх. И сестрино дело - не редкое. А зчем этого человек до крови змучили, этого не могу понять. Я з ним, кк собк, побегу, куд велит. Он меня зовёт "земля"... "Земля", - говорит, - и смеётся. И что его всегд мучют, это мне - нож!

И снов похбно выруглся, точно пьяный монх. Рскрылся оврг, рзвернул свои стены по полю и, нклонив их, слил с темнотой.

- Ну, - говорит мне провожтый, - прощй теперь!

Рсскзл дорогу, повернул нзд и скрылся во тьме. Без шпки.

Кк погсли в тишине его тяжёлые шги, сел я, не хочу дльше идти!

Плотно легл н землю ночь и спит, свежя, густя, кк мсло. В небе ни звёзд, ни луны, и ни одного огня вокруг, но тепло и светло мне. Гудят в моей пмяти тяжёлые слов провожтого, и похож он н колокол, который долго в земле лежл, весь покрыт ею, изъеден ржвчиной, и хотя глухо звонит, по-новому.

Стоит предо мною сельский нрод, серьёзно и чутко слушя мою речь, мелькют озбоченные лиц, оттиря меня в сторону от нчльств.

"Вот кк?" - удивлённо думю я, и трудно поверить, что это было.

И снов думю:

"Прень этот ищет знмений, - он см чудо, коли мог сохрнить, в ужсх жизни, любовь к человеку! И толп, которя слушл меня, - чудо, ибо вот - не оглохл он и не ослепл, хотя долго и усердно оглушли, ослепляли её. И ещё большее чудо - Михйл с товрищми!"

Спокойно и плвно текут мои мысли, необычно это для меня и неожиднно. Осторожно рзглядывю себя, тихонько обыскивю сердце - хочу нйти в нём тревоги и спорные недоумения. Улыбюсь в безглсной темноте и боюсь пошевелиться, чтобы не рсплескть незнкомую рдость, коей сердце по кря полно. Верю и не верю этой удивительной полноте души, неожиднной нходке для меня.

Словно некя беля птиц, двно уже рождёння, дремл в сумрке души моей, я этого не знл и не чувствовл. Но вот нечянно коснулся её, пробудилсь он и тихо поёт н утре - трепещут в сердце лёгкие крылья, и от горячей песни тет лёд моего неверия, преврщясь в блгодрные слёзы. Хочется мне говорить ккие-то слов, встть, идти и петь песню д человек встретить бы и ждно обнять его!

Вижу пред собой лучистое лицо Ионы, милые глз Михйлы, строгую усмешку Кости: все знкомые, милые и новые люди ожили, сошлись в моей груди и рсширяют её - до боли хорошо!

Тк я, бывло, в зутреню н псху бог, себя и людей любил. Сижу и, вздргивя, думю:

"Господи, не ты ли это? Не ты ли это, крсот крсот, рдость моя и счстие?"

Кругом - тьм, и в ней светлые лиц верующих, тихо кругом, только моё сердце немолчно поёт.

И глжу я землю рукми, глупо похлопывю лдонями по ней, точно он конь мой и чувствует лску.

Не могу сидеть, встл и пошёл, сквозь ночь, вспоминя Костины слов, видя пред собою детскую строгость его глз, - пошёл и, опьянённый рдостью, до поздней осени ходил по миру, собиря душой щедрые и новые дяния его.

В Омске н вокзле переселенцев видел, хохлов; много земли покрыли они телом своим - великя дружин трудовой силы! Ходил между ними, слушя их мягкую речь, спршивл:

- Не боитесь тк длеко збросить себя?

Один из них, седой и согнутый рботой, ответил:

- Лишь бы был под ногми земля, н ней - всё недлеко! Тесно н земле, человек, тому, кто своим трудом должен жить; тесно, эх!

Рньше слов горя и печли пеплом ложились н сердце мне, теперь, кк остря искр, зжигют его, ибо всякое горе ныне - мое горе и недостток свободы нроду утесняет меня.

Нет людям мест и времени духовно рсти - и это горько, это опсно опередившему их, ибо остется он один впереди, не видят люди его, не могут подкрепить силою своей, и, одинокий, бесполезно истлевет он в огне желний своих.

Говорю я хохлм, зня их лсковый язык:

- Век ходит нрод по земле туд и сюд, ищет мест, где бы мог свободно приложить силу свою для строения спрведливой жизни; век ходите по земле вы, зконные хозяев её, - отчего? Кто не дёт мест нроду, црю земли, н троне его, кто рзвенчл нрод, согнл его с престол и гонит из кря в крй, творц всех трудов, прекрсного сдовник, возрстившего все крсоты земли?

Рзгорются очи людей, светит из них пробудившяся человеческя душ, и моё зрение тоже стновится широко и чутко: видишь н лице человек вопрос и тотчс отвечешь н него; видишь недоверие - борешься с ним. Черпешь силу из открытых перед тобою сердец и этой же силою объединяешь их в одно сердце.

Если, говоря людям, зденешь словом своим общее всем, тйно и глубоко погружённое в душе кждого истинно человеческое, то из глз людей истекет лучистя сил, нсыщет тебя и возносит выше их. Но не думй, что это твоя воля поднял тебя: окрылён ты скрещением в душе твоей всех сил, извне обнявших тебя, крепок силою, кою люди воплотили в тебе н сей чс; рзойдутся они, рзрушится их дух, и снов ты - рвен кждому.

Тк нчл я скромный свой блговест, призывя людей к новой службе, во имя новой жизни, но ещё не зня бог нового моего.

В Злтоусте, в день ккого-то прздник, н площди говорил, и опять полиция вмешлсь, ловили меня, нрод - снов скрыл.

Познкомился я тм с великолепными людьми; один из них, Яш Влдыкин, студент из духовного звния, и теперь мой крепкий друг и н всю жизнь тким будет! В бог не веруя, церковную музыку любит он до слёз: игрет н фисгрмонии пслмы и плчет, милейший чудк.

Я его спршивю, смеясь:

- Отчего же ты ревёшь, еретик, феист?

Кричит мне, потряся рукми:

- От рдости, от предчувствия великих крсот, кои будут сотворены! Ибо - если дже в ткой суетной и грязной жизни ничтожными силми единиц уже создн столь велия крсот, - что же будет содеяно н земле, когд весь духовно освобождённый мир нчнёт выржть горение своей великой души в пслмх и в музыке?

Нчнёт он говорить о будущем, ослепительно ясном для него, и см удивляется видениям своим! Многим я обязн этому другу своему, рвно кк и Михйле.

Десятки видел я удивительных людей - один до другого посылли они меня из город в город, - иду я, кк по огненным вехм, - и все они зжжены плменем одной веры. Невозможно исчислить рзнообрзие людей и вырзить рдость при виде духовного единств всех их.

Велик нрод русский, и неописуемо прекрсн жизнь!

В Кзнской губернии пережил я последний удр в сердце, тот удр, который звершет строение хрм.

Было это в Седьмиозёрной пустыни, з крестным ходом с чудотворной иконой божией мтери: в тот день ждли возврщения иконы в обитель из город, - день торжественный.

Стоял я н пригорке нд озером и смотрел: всё вокруг злито нродом, и течёт тёмными волнми тело нродное к воротм обители, бьётся, плещется о стены её. Нисходит солнце, и ярко крсны его осенние лучи. Колокол трепещут, кк птицы, готовые лететь вслед з песнью своей, и везде обнжённые головы людей крснеют в лучх солнц, подобно мхровым мкм.

У ворот обители - чуд ждут: в небольшой тележке молодя девиц лежит неподвижно; лицо её зстыло, кк белый воск, серые глз полуоткрыты, и вся жизнь её - в тихом трепете длинных ресниц.

Рядом с нею отец, высокий мужчин, лысый и седобородый, с большим носом, и мть - полня, круглолиця; поднял он брови, открыл широко глз, смотрит вперёд, шевеля пльцми, и кжется, что сейчс зкричит пронзительно и стрстно.

Подходят люди, смотрят больной в лицо, отец мерным голосом говорит, тряся бородой:

- Пожлейте, првослвные, помолитесь з несчстную, без рук, без ног лежит четвёртый год; попросите богородицу о помощи, возместится вм господом з святые молитвы вши, помогите отцу-мтери горе избыть!

Видимо, двно возит он дочь свою по монстырям и уже потерял ндежду н излечение; выпевет неустнно одни и те же слов, звучт они в его устх мертво. Люди слушют прошение его, вздыхя, крестятся, ресницы девушки всё дрожт, окрыляя тоскливые глз.

Может быть, двдцть рсслбленных девиц видел я, десятки кликуш и других немощных, и всегд мне было совестно, обидно з них, - жлко бедные, лишенные силы тел, жлко их бесплодного ожидния чуд. Но никогд ещё не чувствовл я жлость с ткой силой, кк в этот рз.

Великя немя жлоб зстыл н белом, полумёртвом лице дочери, и безглсня тоск туго охвтил мть. Тяжело стло мне, отошёл я, збыть не могу.

Тысячи глз смотрят вдль, и вокруг меня плывёт, точно облко, тёплый и густой шёпот:

- Несут, несут!

Тяжело и медленно поднимется в гору нрод, словно тёмный вл морской, крсной пеной горит нд ним золото хоругвей, брызгя снопми ярких искр, и плвно кчется, реет, подобно огненной птице, осияння лучми солнц икон богомтери.

Из тел нрод поднимется его могучий вздох - тысячеголосое пение:

- Зступниц усердня, мти господ вышнего!

Рубят пение глухие крики:

- Шгу! Прибвь шгу! Шгу!

В рме синего лес светло улыбется озеро, тет крсное солнце, утопя в лесу, вёсел медный гул колоколов. А вокруг - скорбные лиц, тихий и печльный шёпот молитвы, отумненные слезми глз, и мелькют руки, творя крестное знмение.

Одиноко мне. Всё это для меня - зблуждение безрдостное, полное бессильного отчяния, устлого ожидния милости.

Подходят снизу люди; лиц их покрыты пылью, ручьи пот текут по щекм; дышт тяжко, смотрят стрнно, кк бы не видя ничего, и толкются, поштывясь н ногх. Жлко их, жлко силу веры, рспылённую в воздухе.

Нет конц течению нрод!

Возбуждённо, но мрчно и кк бы укоряя, несётся по воздуху мощный крик:

- Рдуйся, всеблгя, рдуйся!

И снов:

- Шгу! Шгу!

В целом облке пыли сотни чёрных лиц, тысячи глз, точно звёзды Млечного пути. Вижу я: все эти очи - кк огненные искры одной души, ждно ожидющей неведомой рдости.

Идут люди, кк одно тело, плотно прижлись друг к другу, взялись з руки и идут тк быстро, кк будто стршно длёк их путь, но готовы они сейчс же неустнно идти до конц его.

Душ моя дрожит великой дрожью непонятной тревоги; кк молния, вспыхнуло в пмяти великое слово Ионино:

"Богостроитель нрод?!"

Рвнулся я, опрокинулся встречу нроду, бросился в него с горы и пошёл с ним, и зпел во всю грудь:

- Рдуйся, блгодтня сил всех сил!

Схвтили меня, обняли - и поплыл человек, тя во множестве горячих дыхний. Не было земли под ногми моими, и не было меня, и времени не было тогд, но только - рдость, необъятня, кк небес. Был я рсклённым углём плменной веры, был незметен и велик, подобно всем, окружвшим меня во время общего полёт ншего.

- Шгу!

И неудержимо летит нд землёю нрод, готовый перешгнуть все прегрды и пропсти, все недоумения и тёмные стрхи свои.

Помню - остновилось всё около меня, возникло смятение, очутился я около тележки с больной, помню крики и ропот:

- Молебен, молебен!

Было великое возбуждение: толкли тележку, и голов девицы немощно, бессильно кчлсь, большие глз её смотрели со стрхом. Десятки очей обливли больную лучми, н рсслбленном теле её скрестились сотни сил, вызвнных к жизни повелительным желнием видеть больную восствшей с одр, и я тоже смотрел в глубину её взгляд, и невырзимо хотелось мне вместе со всеми, чтобы встл он, - не себя рди и не для неё, но для чего-то иного, пред чем и он и я - только перья птицы в огне пожр.

Кк дождь землю влгою живой, нсыщл нрод иссохшее тело девицы этой силою своей, шептл он и кричл ей:

- Ты - встнь, миля, вствй! Подними руки-то, не бойся! Ты вствй, вствй без стрх! Болезня, вствй! Миля! Подними ручки-то!

Розовые тени згорелись н мёртвом лице её, ещё больше рскрылись удивлённые и рдостные глз, и, медленно шевеля плечми, он покорно поднял дрожщие руки и послушно протянул их вперёд - уст её были открыты, и был он подобн птенцу, впервые вылетющему из гнезд своего.

Тогд всё вокруг охнуло, - словно земля - медный колокол и некий Святогор удрил в него со всей силою своей, - вздрогнул, поштнулся нрод и смешнно зкричл:

- Н ноги! Помогй ей! Вствй, девушк, н ноги! Поднимйте её!

Мы схвтили девицу, приподняли её, поствили н землю и держим легонько, он сгибется, кк колос н ветру, и вскрикивет:

- Милые! Господи! О, влдычиц! Милые!

- Иди, - кричит нрод, - иди!

Помню пыльное лицо в поту и слезх, сквозь влгу слёз повелительно сверкет чудотворня сил - вер во влсть свою творить чудес.

Тихо идёт среди нс исцелёння, доверчиво жмётся ожившим телом своим к телу нрод, улыбется, беля вся, кк цветок, и говорит: - Пустите, я одн!

Остновилсь, покчнулсь - идёт. Идёт, точно по ножм, рзрезющим пльцы ног её, но идёт одн, боится и смеётся, кк млое дитя, и нрод вокруг её тоже рдостен и лсков, подобно ребёнку. Волнуется, трепещет тело её, руки он простёрл вперёд, опирясь ими о воздух, нсыщенный силою нрод, и отовсюду поддерживют её сотни светлых лучей.

У ворот обители перестл я видеть её и немного опмятовлся, смотрю вокруг: всюду прздник и прздничный гул, звон колокольный и влстный говор нрод, в небе ярко пылет зря, и озеро оделось бгрянцем её отржений.

Идёт мимо меня некий человек, улыбется и спршивет:

- Видел?

Обнял я его и поцеловл, кк брт после долгой рзлуки, и больше ни слов не ншлось у нс скзть друг другу; улыбясь, молч рзошлись.

... Ночью я сидел в лесу нд озером, снов один, но уже нвсегд и нерзрывно связнный душою с нродом, влдыкой и чудотворцем земли.

Сидел и слушл, кк всё, что видел и познл я, рстёт во мне и горит единым огнём, я же отржю этот свет снов в мир, и всё в нём плменеет великой знчительностью, одевется в чудесное, окрыляет дух мой стремлением поглотить мир, кк он поглотил меня.

Нет у меня слов, чтобы передть восторг этой ночи, когд один во тьме я обнял всю землю любовью моею, встл н вершину пережитого мной и увидел мир подобным огненному потоку живых сил, бурно текущих к слиянию во единую силу, - цель её - недоступн мне.

Но я рдостно понял, что недоступность цели есть источник бесконечного рост дух моего и великих крсот мирских, в бесконечности этой бесчисленность восторгов для живой души человеческой.

Нутро и солнце явилось для меня с другим лицом: видел я, кк лучи его осторожно и лсково плвили тьму, сожгли её, обнжили землю от покровов ночи, и вот встл он предо мной в цветном и пышном уборе осени изумрудное поле великих игр людей и боя з свободу игр, святое место крестного ход к прзднику крсоты и првды.

Видел я её, мть мою, в прострнстве между звёзд, и кк гордо смотрит он очми окенов своих в дли и глубины; видел её, кк полную чшу ярко-крсной, неустнно кипящей, живой крови человеческой, и видел влдыку её - всесильный, бессмертный нрод.

Окрыляет он жизнь её величием деяний и чяний её, и я молился:

- Ты еси мой бог и творец всех богов, сотквший их из крсот дух своего в труде и мятеже искний твоих!

- Д не будут миру бози инии рзве тебе, ибо ты един бог, творяй чудес!

- Тко верую и исповедую!

... И - по сём возврщюсь туд, где люди освобождют души ближних своих из плен тьмы и суеверий, собирют нрод воедино, освещют пред ним тйное лицо его, помогют ему осознть силу воли своей, укзывют людям единый и верный путь ко всеобщему слиянию рди великого дел - всемирного богостроительств рди!

1907-1908 г.

ПРИМЕЧАНИЕ

Впервые нпечтно в "Сборнике товриществ "Знние" з 1908 год", книг двдцть третья, СПб, 1908, с подзголовком "Повесть".

Одновременно повесть вышл отдельной книгой в изднии И.П.Лдыжников, Берлин, 1908.

В 1930 году М.Горький вспоминл: "..."Исповедь" нписн по рсскзу одного нижегородского сектнт и по сттье о нём Кудринского, "Богдн-Степнц", преподвтеля нижегородской семинрии" (Архив А.М.Горького). Тогд же, в очерке "Н крю земли", М.Горький укзывл, что в "Исповеди" отрзилось кое-что из рукописи некоего Левонтия Поморц. Эту рукопись привёз в конце 80-х годов из сибирской ссылки С.Г.Сомов и познкомил с нею молодого Горького.

Рботу нд "Исповедью" М.Горький нчл в 1907 году и зкончил в нчле 1908 год. В янвре 1908 год М.Горький писл К.П.Пятницкому, что он усиленно рботет нд повестью (Архив А.М.Горького). В феврле того же год он уведомлял И.П.Лдыжников: "...А сейчс - кончю повесть, кжется, интересную. Он будет нзвн "Житие" или кк-то в этом духе. Герой стрнник по святым местм" (Архив А.М.Горького). 6 мрт, нпрвляя К.П.Пятницкому более половины повести, М.Горький сообщл ему, что конец её будет готов дней через пять, и просил нпечтть всё произведение непременно в одном сборнике (Архив А.М.Горького).

30 июня 1908 год М.Горький писл К.П.Пятницкому, что нетерпеливо ждёт выход "Исповеди" (в русском изднии), что з грницей о ней уже кричт. Не рз М.Горький говорит о повести и в дльнейшей переписке с К.П.Пятницким, относящейся к лету того же год. Однко уже к осени 1908 год в вторской оценке повести нметился известный перелом. 31 вгуст 1908 год М.Горький писл В.Я.Брюсову об "Исповеди": "См я очень недоволен ею..." (Архив А.М.Горького).

"Исповедь" пислсь М.Горьким в период столыпинской рекции, о котором в "Истории Всесоюзной коммунистической пртии (большевиков)" говорится:

"Поржение революции 1905 год породило рспд и рзложение в среде попутчиков революции. Особенно усилились рзложение и упдочничество в среде интеллигенции...

Упдочничество и неверие коснулись ткже одной чсти пртийных интеллигентов, считвших себя мрксистми, но никогд не стоявших твёрдо н позициях мрксизм. В числе них были ткие пистели, кк Богднов, Бзров, Лунчрский (примыквшие в 1905 году к большевикм), Юшкевич, Влентинов (меньшевики). Они рзвернули "критику" одновременно против философско-теоретических основ мрксизм, то есть против дилектического мтерилизм, и против его нучно-исторических основ, то есть против исторического мтерилизм... Чсть отошедших от мрксизм интеллигентов дошл до того, что стл проповедывть необходимость создния новой религии (тк нзывемые "богоисктели" и "богостроители")" ("История Всесоюзной коммунистической пртии (большевиков). Крткий курс", Госполитиздт, 1945, стр.96-97).

Под влиянием группы Богднов-Лунчрского, с которой М. Горький был в то время связн, он допустил ряд ошибок философского хрктер, в чстности рзвивя идею "богостроительств", ншедшую отржение в повести "Исповедь".

Позднее, объясняя здчу, которя ствилсь им в "Исповеди", М.Горький писл:

"Я - теист. В "Исповеди" мне нужно было покзть, ккими путями человек может придти от индивидулизм к коллективистическому понимнию мир... Герой "Исповеди" понимет под "богостроительством" устроение нродного бытия в духе коллективистическом, в духе единения всех по пути к единой цели - освобождению человек от рбств внутреннего и внешнего" (Архив А.М.Горького).

Тковы были нмерения пистеля. Н деле же "Исповедь" с её порочной идеей "богостроительств" двл мтерил для опрвдния "новой" религии и поэтому был решительно осужден В.И.Лениным.

В.И.Ленин и М.Горький, кк это видно из их переписки, беседовли об "Исповеди" летом 1910 год. 22 ноября этого год В.И.Ленин писл М.Горькому из Приж: "Когд мы беседовли с Вми летом и я рсскзл вм, что совсем было нписл Вм огорчённое письмо об "Исповеди", но не послл его из-з нчвшегося тогд рскол с мхистми, то Вы ответили: "нпрсно не послли" (В.И.Ленин. Сочинения, изд. 3-е, т.XIV, стр.375).

В.И.Ленин резко отрицтельно отнёсся к отголоскм "богостроительств", проявившимся несколько позднее и в публицистике М.Горького. В середине ноября 1913 год, когд в ряде гзет появилсь сттья М.Горького "Ещё о "крмзовщине", В.И.Ленин писл ему:

"Вчер прочитл в "Речи" вш ответ н "вой" з Достоевского и готов был рдовться, сегодня приходит ликвидторскя гзет и тм нпечтн бзц Вшей сттьи, которого в "Речи" не было.

Этот бзц тков:

"А "богоисктельство" ндобно н в р е м я" (только н время?) "отложить, - это знятие бесполезное: нечего искть, где не положено. Не посеяв, не сожнёшь. Бог у вс нет, вы е щ ё" (еще!) "не создли его. Богов не ищут, - их с о з д ю т; жизнь не выдумывют, творят".

Выходит, что Вы против "богоисктельств" только "н время"!! Выходит, что Вы против богоисктельств т о л ь к о рди змены его богостроительством!!

Ну, рзве это не ужсно, что у Вс выходит ткя штук?

Богоисктельство отличется от богостроительств или богосозидтельств или боготворчеств и т.п. ничуть не больше, чем жёлтый чёрт отличется от чёрт синего. Говорить о богоисктельстве не для того, чтобы выскзться против в с я к и х чертей и богов, против всякого идейного труположств (всякий боженьк есть труположство - будь это смый чистенький, идельный, не искомый, построяемый боженьк, всё рвно), - для предпочтения синего чёрт жёлтому, это во сто рз хуже, чем не говорить совсем.

В смых свободных стрнх, в тких стрнх, где с о в с е м неуместен призыв "к демокртии, к нроду, к общественности и нуке",- в тких стрнх (Америк, Швейцрия и т.п.) нрод и рбочих отупляют особенно усердно именно идеей чистенького, духовного, построяемого боженьки. Именно потому, что всякя религиозня идея, всякя идея о всяком боженьке, всякое кокетничнье дже с боженькой есть невырзимейшя мерзость, особенно терпимо ( чсто дже доброжелтельно) встречемя демокртической буржузией, - именно поэтому это - смя опсня мерзость, смя гнусня "зрз". Миллион грехов, пкостей, нсилий и зрз физических горздо легче рскрывются толпой и потому горздо менее опсны, чем тонкя, духовня, приодетя в смые нрядные "идейные" костюмы идея боженьки. Ктолический поп, рстлевющий девушек (о котором я сейчс случйно читл в одной немецкой гзете), - горздо менее опсен именно для "демокртии", чем поп без рясы, поп без грубой религии, поп идейный и демокртический, проповедующий созидние и сотворение боженьки. Ибо первого поп легко рзоблчить, осудить и выгнть, - второго нельзя выгнть тк просто, рзоблчить его в 1000 рз труднее, "осудить" его ни один "хрупкий и жлостно шткий" обывтель не соглсится.

И Вы, зня "хрупкость и жлостную шткость" (русской: почему русской? итльянскя лучше??) м е щ н с к о й души, смущете эту душу ядом, ниболее слденьким и ниболее прикрытым леденцми и всякими рскршенными бумжкми!!

Прво, это ужсно.

"Довольно уже смооплевний, зменяющих у нс смокритику".

А богостроительство не есть ли худший вид смооплевния?? Всякий человек, знимющийся строительством бог или дже только допускющий ткое строительство, оплёвывет себя худшим обрзом, знимясь вместо "деяний" к к р з смосозерцнием, смолюбовнием, причем "созерцет"-то ткой человек смые грязные, тупые, холопские черты или чёрточки своего "я", обожествляемые богостроительством.

С точки зрения не личной, общественной, всякое богостроительство есть именно любовное смосозерцние тупого мещнств, хрупкой обывтельщины, мечттельного "смооплевния" филистёров и мелких буржу, "отчявшихся и уствших" (кк Вы изволили очень верно скзть про душу только не "русскую" ндо бы говорить, мещнскую, ибо еврейскя, итльянскя, нглийскя - всё один чёрт, везде пршивое мещнство одинково гнусно, "демокртическое мещнство", знятое идейным труположством, сугубо гнусно).

Вчитывясь в Вшу сттью и доискивясь, откуд у вс эт о п и с к выйти могл, я недоумевю. Что это? Осттки "Исповеди", которую Вы сми не одобряли?? Отголоски её??" (В.И.Ленин. Сочинения, изд. 3-е, т.XVII, стр.81-82).

В конце ноября или в нчле декбря того же год, отвечя н письмо М.Горького, В.И.Ленин укзывл:

"По вопросу о боге, божественном и обо всём, связнном с этим, у Вс получется противоречие - то смое, по-моему, которое я укзывл в нших беседх во время ншего последнего свидния н Кпри: Вы порвли (или кк бы порвли) с "вперёдовцми", не зметив идейных основ "вперёдовств".

Тк и теперь. Вы "рздосдовны", Вы "не можете понять, кк проскользнуло слово н время" - тк Вы пишете - и в то же смое время Вы зщищете идею Бог и богостроительств.

"Бог есть комплекс тех, вырботнных племенем, нцией, человечеством, идей, которые будят и оргнизуют социльные чувств, имея целью связть личность с обществом, обуздть зоологический индивидулизм".

Эт теория явно связн с теорией или теориями Богднов и Лунчрского.

И он - явно неверн и явно рекционн. Нподобие христинских социлистов (худшего вид "социлизм" и худшего изврщения его) Вы употребляете приём, который (несмотря н вши нилучшие нмерения) повторяет фокус-покус поповщины: из идеи бог убирется прочь то, чт`о исторически и житейски в ней есть (нечисть, предрссудки, освящение темноты и збитости, с одной стороны, крепостничеств и монрхии, с другой), причём вместо исторической и житейской рельности в идею бог вклдывется добренькя мещнскя фрз (Бог = "идеи будящие и оргнизующие социльные чувств").

Вы хотите этим скзть "доброе и хорошее", укзть н "Првду-Спрведливость" и тому подобное. Но это вше доброе желние остётся вшим личным достоянием, субъективным "невинным пожелнием". Рз вы его нписли, оно пошло в мссу, и его з н ч е н и е определяется не вшим добрым пожелнием, соотношением общественных сил, объективным соотношением клссов. В силу этого соотношения в ы х о д и т (вопреки Вшей воле и незвисимо от вшего сознния) выходит тк, что вы подкрсили, подсхрили идею клериклов, Пуришкевичей, Николя II и гг.Струве, ибо н д е л е идея Бог им помогет держть нрод в рбстве. Приукрсив идею Бог, Вы приукрсили цепи, коими они сковывют тёмных рбочих и мужиков. Вот - скжут попы и Кo- ккя хорошя и глубокя это - идея (идея Бог), кк признют дже "вши", гг. демокрты, вожди, - и мы (попы и К°) служим этой идее.

Неверно, что Бог есть комплекс идей, будящих и оргнизующих социльные чувств. Это - богдновский иделизм, зтушёвывющий мтерильное происхождение идей. Бог есть (исторически и житейски) прежде всего комплекс идей, порождённых тупой придвленностью человек и внешней природой и клссовым гнётом, - идей, зкрепляющих эту придвленность, усыпляющих клссовую борьбу. Было время в истории, когд, несмотря н ткое происхождение и ткое действительное знчение идеи бог, борьб демокртии и пролетрит шл в форме борьбы одной религиозной идеи против другой.

Но и это время двно прошло.

Теперь и в Европе и в России всякя, дже смя утончёння, смя блгонмерення зщит или опрвдние идеи бог есть опрвдние рекции.

Всё вше определение нсквозь рекционно и буржузно. Бог = комплекс идей, которые "будят и оргнизуют социльные чувств, имея целью связть личность с обществом, обуздть зоологический индивидулизм".

Почему это рекционно? Потому, что подкршивет поповско-крепостническую идею "обуздния" зоологии. В действительности "зоологический индивидулизм" обуздл не идея бог, обуздло его и первобытное стдо и первобытня коммун. Идея бог всегд усыплял и притуплял "социльные чувств", подменяя живое мертвечиной, будучи всегд идеей рбств (худшего, безысходного рбств). Никогд идея бог не "связывл личность с обществом", всегд связывл угнетённые клссы верой в божественность угнеттелей.

Буржузно вше определение (и ненучно, неисторично), ибо оно оперирует огульными, общими, "робинзоновскими" понятиями вообще - не определёнными к л с с м и определённой исторической эпохи.

Одно дело - идея бог у дикря зырянин и т.п. (полудикря тоже), другое - у Струве и Кo. В обоих случях эту идею поддерживет клссовое господство (и эт идея поддерживет его). "Нродное" понятие о боженьке и божецком есть "нродня" тупость, збитость, темнот, совершенно ткя же, кк "нродное предствление" о цре, о лешем, о тскнии жён з волосы. Кк можете вы "нродное предствление" о боге нзывть "демокртическим", я бсолютно не понимю.

Что философский иделизм "всегд имеет в виду только интересы личности", это неверно. У Декрт по срвнению с Гссенди больше имелись в виду интересы личности? Или у Фихте и Гегеля против Фейербх?

Что "богостроительство есть процесс дльнейшего рзвития и нкопления социльных нчл в индивидууме и в обществе", это прямо ужсно!! Если бы в России был свобод, ведь вс бы вся буржузия поднял н щит з ткие вещи, з эту социологию и теологию чисто буржузного тип и хрктер.

Ну, пок довольно - и то зтянулось письмо. Ещё рз крепко жму руку и желю здоровья.

Вш В.У."

(В.И.Ленин. Сочинения, изд. 3-е, т.XVII, стр.84-86).

В 1910 году в "Зметкх публицист", подвергя критике плтформу сторонников и зщитников отзовизм, к которым приндлежли Богднов, Лунчрский и др., стремившиеся использовть вторитет М.Горького в своих фркционных целях, В.И.Ленин писл: "Горький - вторитет в деле пролетрского искусств, это бесспорно. Пытться "использовть" (в идейном, конечно, смысле) этот вторитет для укрепления мхизм и отзовизм знчит двть обрзчик того, кк с вторитетми обрщться не следует.

В деле пролетрского искусств М.Горький есть громдный плюс, несмотря н его сочувствие мхизму и отзовизму. В деле рзвития социл-демокртического пролетрского движения плтформ, которя обособляет в пртии группу отзовистов и мхистов, выдвигя в кчестве специльной групповой здчи рзвитие якобы "пролетрского" искусств, есть минус, ибо эт плтформ в деятельности крупного вторитет хочет зкрепить и использовть кк рз то, что соствляет его слбую сторону, что входит отрицтельной величиной в сумму приносимой им пролетриту громдной пользы" (В.И.Ленин. Сочинения, изд. 4-е, т.16, стр.186-187).

Сттьи и письм В.И.Ленин, ткже его беседы с М.Горьким помогли пистелю преодолеть допущенные ошибки.

Повесть "Исповедь" включлсь во все собрния сочинений.

Печтется по тексту, подготовленному М.Горьким для собрния сочинений в изднии "Книг".