Лучшие произведения малой формы u жанрах мистики, фэнтези и магического реализма в очередном выпуске антологии «Лучшее за год»! Ежегодный сборник «The Year's Best Fantasy and Horror», выходящий в США уже более пятнадцати лет, публикует повести, рассказы, эссе, отобранные по всему миру, и попасть в число его авторов не менее престижно, чем завоевать Всемирную премию фэнтези или «Небьюлу». Майкл Маршалл Смит «Открытые двери». Когда жена уезжает на вечеринку, а дома очень скучно, можно сходить развеяться. Зайти в бар, пройтись по улице, подойти к чужой двери…

Майкл Маршалл Смит

Открытые двери

Майкл Маршалл Смит родился в Англии, его детство прошло в США, Южной Африке и Австралии, после чего он снова вернулся в Великобританию. Сейчас писатель живет на севере Лондона с женой Паулой и двумя кошками.

Его рассказы публикуются в антологиях и журналах по всему миру, они составили два сборника: «What You Make It» и «More Tomorrow and Other Stories». За свои рассказы Смит три раза получал Британскую премию фэнтези, а его первое большое произведение, «Only Forward», удостоилось премий Филипа К. Дика и Августа Дерлета. Права на экранизацию его второго романа, «Spares», уже приобретены кинокомпанией «Paramount Pictures», а четвертый роман Смита, «The Straw Men», объявлен бестселлером лондонской «Sunday Times». Совсем недавно вышла в свет очередная книга Смита — «The Upright Man». В настоящее время писатель работает над новым произведением.

Леденящий душу рассказ «Открытые двери» в первый раз увидел свет в сборнике Смита «More Tomorrow and Other Stories».

Признаюсь, я никогда не умел строить планы. Всегда все решаю прямо на месте. Никаких предварительных раздумий, если только вы не ведете счет годам размышлений и поисков — а делать этого вовсе не следует, потому что я-то уж точно не собираюсь. Вся эта ерунда не имеет ничего общего с особенностями, механикой каждой отдельной ситуации, так что толку от нее никакого. Я просто брал и делал. Всегда. В этом весь я. Всегда просто беру и делаю.

Вот как это произошло. Суббота. Жены не будет до вечера — отправилась на обед в честь какой-то своей подруги, которая через пару недель собралась замуж. Черт, вот еще кое-что, с чем ей придется… впрочем, не важно. Рано или поздно ей все это надоест. Короче говоря, в полдень за ней заехали на такси и она укатила в машине, битком набитой женщинами и воздушными шарами, а я остался дома один. У меня было чем заняться, так что ничего страшного. Вот только я никак не мог заставить себя взяться за работу. Не знаю, случалось ли с вами такое: просто не можешь ничего делать. И дело-то есть — я должен был починить старый сломанный телевизор с холодильник величиной, он давно уже просился на свалку, но раз уж клиенты так хотят, деньги-то их, — но на нем никак не сосредоточиться. Ладно, невелика беда, ремонт этот вроде бы не срочный, а сегодня суббота. Я свободный человек. Могу делать что хочу.

Но тут я обнаружил, что не могу делать и ничего другого. Впереди у меня был целый день, а возможно, еще и вечер. Моя жена и ее друзья-приятели не часто собирались вместе, но уж если собирались, то пили напропалую. Может, в этом и была загвоздка: столько времени — и полностью в моем распоряжении. Не часто случается. Успеваешь отвыкнуть. Не знаю. Просто не мог ни на чем сосредоточиться. Я пробовал работать, пробовал читать, пробовал выходить в интернет или просто слонялся из угла и угол. Но никак не мог почувствовать, что занимаюсь делом. За что бы я ни брался, все это совершенно не было похоже на деятельность. Не давало того ощущения, которого я хотел.

Я решил, что мне это не по нраву: что-то идет не так, как нужно.

В конце концов я так издергался, что схватил какую-то книгу и ушел прочь из дому. Неподалеку от станции подземки открыли новый паб, и я решил пойти туда, попытаться немного почитать. Я остановился возле газетного киоска на углу напротив паба и купил себе десятиштучную пачку сигарет. Я бросаю курить. Я занимаюсь этим уже некоторое время и более или менее стараюсь придерживаться правила: чуть-чуть здесь, капельку там и никогда дома. Но бывает, что тебе просто необходима чертова сигарета. Иногда бросание обходится тебе дороже, чем сами сигареты. Не можешь сосредоточиться. Просто чувствуешь себя не в своей тарелке. Мир будто бы ускользает от тебя, словно ты уже не его часть да и не больно-то ему нужен. Раздражает, что те, кто знает, что ты больше не куришь, теперь считают это причиной всего, что бы с тобой ни стряслось, будь это плохое настроение или какие угодно неприятности. Я был совершенно уверен, что мое беспокойство вызвано не потребностью в никотине, но мне показалось, что, раз уж я вышел из дому, я мог позволить себе выкурить парочку.

Когда я вошел в паб — мы звали его «Волосатый паб», потому что он всегда был по самую крышу увит плющом, полностью скрывающим здание, — народу там было не слишком много, и я без труда занял одно из новых больших кожаных кресел у окна, прямо возле чертовски здоровущего куста папоротника. Этот паб прежде не был таким, как сейчас. Раньше это была облезлая старомодная пивнушка, и, признаться, пивнушка довольно мерзкая. Я, как и все, люблю старомодные пабы, просто этот был так себе. Теперь у них появились шикарные кресла, и кофейный автомат с капучино, и вежливый персонал, и, если откровенно, я не жалуюсь. Плющ убрали, здание покрасили в черный цвет, и выглядело все это вполне прилично. Не важно. На самом деле паб не имеет никакого значения. Я просидел там около часа, выпил чашечку-другую кофе, выкурил парочку сигарет из моей маленькой десятисигаретной пачки. Каждая сигарета вызывала у меня небольшой приступ чувства вины, так же как и тертый шоколад, которым был посыпан капучино. Ко всему прочему, я целый месяц сидел на чертовой диете Аткинса, а это означает, как вам, несомненно, известно, никаких углеводов. Вообще никаких, ни крошечки. «Не вкушай углевода», — провозгласил Великий Доктор и откинул копыта. Шоколад — это углеводы, а еще, что более существенно, углеводы — это пицца, спагетти и поджаренный рис с яичницей, три вида пищи, благодаря которым хочется жить, триумвират жратвы, ради которого стоит выбираться из болота. Прошедший месяц был свидетелем того, как я сбросил целых шесть фунтов, или, другими словами, фунт с небольшим в неделю, но все это время я не мог есть то, что мне хотелось. А это дерьмово. Как ни посмотри.

Я попробовал читать, но никак не мог сконцентрироваться на книге. Ничего не вышло и с газетой. Мой блуждающий взгляд наталкивался на людей, сидящих в пабе кучками тут и там. Интересно, что они здесь делали субботним вечером? Одни уже были под мухой, другие еще только планировали встретить воскресенье в этом блаженном состоянии. Одежда, которую они носили, принадлежала им, и только им, а волосы всех этих людей были уложены в разные прически, которые могли им нравиться, а могли и не нравиться; некоторые из них громко смеялись, другие сидели тихо. Туда-сюда сновали официанты. Большинство официантов этого паба походили на геев. Не то чтобы это меня сильно беспокоило, я просто отметил это обстоятельство. Я частенько думал: каково это — быть геем? Наверняка очень необычно. Музыка была громкой ровно настолько, чтобы привлекать к себе внимание, и я узнавал примерно одну песню из трех. Но я видел, что другие притопывают ногами и кивают в такт. Эти песни что-то значили в их жизни. Но не в моей. Я задумался над тем, как вышло, что эти песни стали их частью, а моей — нет. Я посмотрел на свою чашку с кофе, на свою книжку, на мини-пачку сигарет и почувствовал, что ужасно устал и от них, и от самого себя, устал от своих штанов и от своих мыслей, от всего, что знал и понимал. Привычность лишила это бесконечное разнообразие свежести и новизны. У меня просто руки затряслись от того, насколько все это закоснело в своей привычности.

Наконец я встал и вышел. Я вывалился на улицу в состоянии между усталостью, скукой и раздражением. А потом я сделал нечто, чего никак от себя не ожидал. Вместо того чтобы пойти мимо газетного киоска, я развернулся и снова вошел в паб. Я направился прямо к стойке и попросил пачку легких «Мальборо». Парень-официант дал сигареты, и я расплатился. Снова вышел на улицу, посмотрел на то, что держал в руках. Много, очень много времени прошло с тех пор, как я в последний раз покупал пачку в двадцать сигарет. Сейчас ведь все так: во всех пабах и барах люди курят десятисигаретные пачки, просто чтобы показать, что они бросают курить.

Но ведь можно же завязать и с самим бросанием. Можно просто выбрать другое слово, сказать «двадцать» вместо «десять». Вот и все, что требуется. Все не так плохо, ты еще не настолько втянулся. Есть другие пути, другие возможности, другие двери. Всегда.

Я перешел улицу у светофора, а затем, вместо того чтобы вернуться той же дорогой, какой пришел (по главной улице, мимо станции подземки), отправился напрямик через какие-то тихие улочки, застроенные жилыми домами.

Местность, где я сейчас живу, довольно холмистая, и когда возвращаешься из паба, то большую часть пути приходится идти вниз по наклонной. Первый поворот направо вывел меня на Эдисон-роуд, коротенькую улочку, на которой стояла школа. Потом я свернул налево, на какую-то улицу, даже не помню точно ее названия, это была просто небольшая дорожка, вдоль которой стояло несколько двухэтажных кирпичных домов в викторианском стиле. Ее дальний конец выходил на Бреннек-роуд, соединяясь с маршрутом, которым я шел бы, пойди я другой дорогой.

Я как раз шел по этой улице, на полпути между здесь и там, на полпути между этим и тем, когда это сделал.

Я неожиданно свернул налево, толкнул возникшую передо мной черную деревянную калитку и прошел к дому, который находился за ней. Не знаю, какой это был номер. Вообще ничего не знаю об этом доме. Никогда раньше не обращал на него внимания. Но сейчас я подошел к двери и увидел, что это был частный дом, не разделенный на квартиры. Я надавил на кнопку звонка. Внутри громко задребезжало.

Ожидая ответа, я оглянулся, чтобы получше разглядеть сад. Смотреть на самом деле не на что, такая же ерунда, как везде. Крошечный газончик, грядка под бобы, небольшое деревце. Справимся.

Услышав, как открывается дверь, я снова повернулся к ней.

На пороге стояла молодая женщина, лет двадцати пяти. Каштановые волосы до плеч, мягкий загар и белоснежные зубы. Она выглядела очень мило, просто прелестно, и я подумал: «Отлично, вперед!»

— Слушаю вас, — сказала она, полная готовности помочь.

— Привет, — ответил я и, оттеснив женщину, прошел в дом. Не грубо, не с силой, только чтобы пройти.

Мимоходом окинув взглядом гостиную (ничем не застеленный сосновый пол, кремового цвета диван, хороший новый телевизор с широким экраном), я через прихожую прошел прямо в кухню, которая находилась в задней части дома. Они наняли архитектора или строителя, чтобы он убрал бо́льшую часть стены и вставил вместо нее стекло, и смотрелось это очень неплохо. Я хотел сделать что-нибудь в этом же духе у себя, но жена сочла, что это слишком современно и «не будет гармонировать с викторианским стилем дома». Чушь. Это было превосходно.

— Одну минуточку…

Тут я увидел, что женщина последовала за мной. Ясное дело, вид у нее был очень настороженный.

— Какого дьявола вы делаете?

Я бросил взгляд ей через плечо и отметил, что парадная дверь все еще открыта, но пока были дела поважнее. Я повернулся к холодильнику — хороший большой «Бош», серебристый матовый. У нас был «Нефф». Из этих, в стиле ретро, в бледно-зеленых тонах. Выглядит неплохо, но в нем ни черта не помещается. Этот «Бош» был набит до отказа. И еда тоже отличная. Хороший сыр. Фруктовый салат. Парочка лососей в кляре, очень вкусно, особенно с молодой картошкой, которая лежала здесь же наготове. Холодное мясо различных видов, салаты из макарон, полным-полно всего. Из «Вэйтроуз», универсама самообслуживания. Моя жена всегда ходит за покупками в «Теско», тоже неплохое место, но и вполовину не такое хорошее.

— Очень мило, — сказал я. — Просто здорово. Ты сама все это купила? Или твой дружок?

Хозяйка дома только уставилась на меня, вытаращив глаза, и не ответила. Но я понял, что покупала она, просто по тому, как она смотрела на все это. Женщина моргнула, пытаясь сообразить, что делать. Я улыбнулся, чтобы уверить ее, что все в порядке.

— Я вызову полицию.

— Нет, не вызовешь, — ответил я и легонько ударил ее. Просто чуть-чуть шлепнул.

Удар был совсем не сильным, но неожиданным. Женщина отшатнулась, наткнулась на один из стульев, стоявших вокруг стола (очень милые стулья, дубовые, в этническом стиле), и с размаху плюхнулась на задницу. С глухим звуком ударилась головой о холодильник. Тоже не сильно, но достаточно, чтобы на мгновение-другое выйти из строя.

Я проверил дверь черного хода — закрыл ее и запер на замок, — потом, перешагнув через все еще сидящую на полу женщину, двинулся к парадной двери. Мимо дома по мостовой проходила дама с детской коляской. Я широко улыбнулся ей и пожелал доброго вечера. Она улыбнулась в ответ (до чего приятный мужчина, как не улыбнуться), и я закрыл дверь. Подошел к маленькому столику, пошарил там пару секунд и нашел два комплекта ключей, главный и запасной. Запер парадную дверь. Вернулся в гостиную, чтобы проверить все там: все окна надежно заперты, эта парочка не поскупилась на двойные рамы. Хорошая штука, чтобы не выпускать из дома тепло. Полагаю, что звуки она тоже не выпустит.

Поднялся наверх по лестнице, на скорую руку проверил все здесь. Все надежно, нам никто не помешает. Отлично. Превосходно.

Тем временем в кухне женщина рывком поднимается на ноги. Когда появляюсь я, она шарахается от меня, но, поскользнувшись на гладком полу (хорошие чистые полы), снова падает на задницу. Женщина издает странный тоненький звук, и взгляд ее так и мечется по всей комнате.

— А теперь послушай, — сказал я. — И послушай внимательно. Это не то, что ты думаешь. Я не причиню тебе вреда, если только ты меня не вынудишь.

— Убирайся! — визжит она.

— Нет, этого я делать не собираюсь, — ответил я. — Я собираюсь остаться здесь. Поняла?

Женщина смотрит на меня широко раскрытыми глазами, тяжело дыша и явно собираясь с силами, чтобы снова завизжать. Она сжалась в комок подле микроволновки (тоже серебристая матовая, вся кухня выдержана в этом тоне, очень хорошо смотрится, и здесь явно заложена какая-то идея).

— Крик не поможет, уверяю тебя, — сказал я.

Не то чтобы я имел что-то против громких звуков, просто бо́льшая часть задней стены была застеклена и кто-нибудь из соседей мог услышать.

— Это может только вывести меня из себя, а тебе вряд ли этого хочется. Откровенно говоря, это просто не в твоих интересах. Во всяком случае, не на этом этапе.

И тут я увидел, что она делает, и пришлось поторопиться, чтобы положить этому конец. Женщина держала в руках мобильник, который был спрятан за микроволновкой, и собиралась нажать клавишу быстрого набора номера.

Я отобрал у нее телефон.

— Я в восторге, — сказал я. — Правда. И от идеи, и от исполнения. Почти сработало. Как я уже сказал, я восхищен. Но никогда, ни за что не вздумай больше вытворять ничего подобного!

И тут я ударил ее. На этот раз по-настоящему.

Забавное это дело — бить женщин, и старое как мир. В наши дни это не приветствуется. И потому, когда бьешь женщину, чувствуешь, будто сделал хороший такой шаг, как всегда, когда делаешь недозволенное. Будто открываешь дверь, войти в которую у большинства не хватает мужества. Ты понятия не имеешь, что там, по ту сторону двери. Есть вероятность, что там не окажется ничего хорошего. Но ведь это же дверь, не так ли? Хотя бы что-то за ней должно быть. Это кажется разумным. Иначе ее просто не было бы. Если так и не откроешь ни одной двери, не узнаешь, что же ты упустил.

Женщина упала, и я оставил ее лежать. Я обошел дом, собирая по пути все телефоны. Я не собирался их разбивать, просто хотел сложить куда-нибудь, чтобы она не нашла.

На этом этапе я чувствую себя и хорошо, и плохо одновременно. Все идет прекрасно, точно в соответствии с планом, если бы у меня вообще был какой-нибудь план. Все просто здорово, и я спокоен, уверен в себе и нахожусь в приятном возбуждении. Люблю такое состояние. Но что-то подсказывает мне, что еще не все в порядке. Не знаю, что именно. Никак не могу уловить.

Так что я просто не обращаю на это внимания. Вот что я делаю. Просто думаю о чем-нибудь другом. Я сделал себе чашечку чаю — перешагнув через лежащую женщину, чтобы пройти на кухню, — и положил туда пару ложек сахару. Так гораздо лучше, если уж откровенно. Я проверил, дышит ли женщина, — она дышала — и пошел в гостиную.

Я сел на диван и занялся ее телефоном.

Я просмотрел адресную книгу и нашел несколько пунктов, которые не оставляли сомнений. «Мамин мобильник» — не трудно догадаться, о ком это, правда? Несколько девичьих имен — явно близкие подруги. А вот всего одна буква: «Н». Подозреваю, это ее дружок (обручального кольца на ней нет, но все в доме говорит о том, что здесь живут двое), тут мне приходится немного подумать, и я останавливаю выбор на имени Ник. Хозяйка этого дома не похожа на тех, кто стал бы встречаться с Найджелом, или Натаниэлем, или Норманом (ясное дело, ничего не имею против этих имен, но она просто не того типа). Так что первым делом я отправил сообщение «Н».

Потом набрал «мамин мобильник».

В течение нескольких секунд идут гудки, затем голос женщины средних лет отвечает: «Привет, дорогая». Конечно, я ничего не сказал. Только слушал ее голос. Она несколько раз повторяет приветствие — сначала смущенно, потом с раздражением и, наконец, обеспокоенно. Потом отключает связь.

Достаточно. Я услышал достаточно, чтобы получить о ней некоторое представление, а большего мне и не нужно. В конце концов, это было бы неестественно, если бы друг девушки никогда не слышал голос своей тещи. Так что я послал ей сообщение, в котором говорилось, что этот номер набрался случайно, все в порядке и я (она, разумеется, — ведь ее матушка полагает именно так) позвоню позже, чтобы поговорить толком.

Минуту спустя пришел ответ: «Хорошо, милая». С этим разобрались.

Через пятнадцать минут возле дома, пыхтя и отдуваясь, появляется «Н». Он открывает дверь своим ключом и несется прямиком в гостиную, уже предвкушая увидеть, как его девушка лежит там обнаженная и только его и ждет. По крайней мере, именно такое впечатление я создал в сообщении, которое послал от ее имени.

Он так и не увидел меня за дверью. Зато, к сожалению, увидела женщина. Когда я перешагивал через его тело, я заметил, что она уже очнулась, а значит, видела, как опустился кирпич, который прикончил ее дружка. Досадно, по тысяче причин досадно. Переход должен быть гораздо более плавным, а так только возрастет отчуждение.

Но зато теперь у меня есть его бумажник, который мне очень пригодится. Кредитные карты, водительские права — куча всего. И что вы думаете? Это действительно был какой-то Ник. Что и требовалось доказать.

Я знаю, что делаю.

Сейчас она наверху, на втором этаже. Ее зовут Карен, теперь я знаю. Это хорошее имя. Я немного попрактиковался по-разному произносить его. По большей части с радостными интонациями, но попробовал и несколько строгих вариантов, так, на всякий случай. Не знаю точно, где Карен сейчас, но думаю, в туалете. Там можно запереть дверь. Она, похоже, скоро опять начнет кричать, так что я должен придумать, что с ней делать. Там, наверху, двойные рамы стоят не везде. С последним выплеском я справился, включив телевизор на полную громкость. Этим можно будет пользоваться только до определенного предела. Но кто знает, каковы эти пределы? Они вовсе не настолько узки, как можно было бы подумать. Вдруг оказывается, что ты можешь ударить человека. Можешь слушать музыку, о которой никогда раньше не знал, и научиться любить ее. Можешь отказаться от всей той дребедени, которую насоветовал покойный мистер Аткинс: ты действительно можешь поесть картошки, если тебе вдруг захотелось, — именно этим мы и займемся чуть попозже, когда Карен успокоится и мы с ней сможем сесть рядом, как настоящая семейная пара, и мирно поужинать.

А пока я собирался просто сидеть на этом уютном диване, курить все, что захочу, и смотреть передачи, которых никогда раньше не видел. Судя по видеокассетам, Карен и Ник любят документальные фильмы. Мне лучше привыкнуть к этому. Никогда не был поклонником такого кино, но попробовать что-нибудь новенькое было бы неплохо. Потому что теперь все должно быть другим. Потому что это должна быть чья-то другая жизнь, а не мое дерьмовое старье — те же знакомые лица, все то же самое. Чуть позже, переключая каналы, я натыкаюсь на одну из этих передач, где показывают разные домашние видеозаписи. Мне нравится их смотреть. Это мои любимые. Люблю смотреть на все эти дома, сады, жен, собак. Совсем другие жизни и такие разные. Потрясающе. Если же мне станет скучно, я отправлю сообщения парочке ее подруг.

Раньше я волновался, но сейчас я спокоен. То, что я тогда чувствовал, был просто маленький червячок сомнения. Но сейчас с этим покончено. Если у тебя есть все необходимое, ты можешь все. Признаться честно, я питаю большие надежды. Я собираюсь полюбить жизнь Ника. Эта женщина очень миленькая. Куда лучше, чем последняя. Насколько я понял, Ник был агентом по продаже недвижимости. Раз плюнуть. Уж с этим я справился бы, а вот мастер по ремонту телевизоров из меня был дерьмовый, честно скажу. Во всяком случае, за два дня я не смог этому научиться. Еще немного, и люди начали бы звонить или приходить, желая получить назад свои «ящики», и заметили бы, что я не тот парень, которому они их оставляли, а телевизоры так и не починены. Беспокойная жизнь. Например, сегодня, через десять минут после того, как я ушел из того дома, должна была подъехать машина, чтобы забрать ту женщину и увезти ее на прекрасный обед с шампанским и весельем. Я знал об этом. Это было записано у них в календаре, который висел на том самом холодильнике в стиле ретро. Именно это, наверное, и заставило меня поторопиться. Два дня — слишком короткая жизнь, и я не хотел уходить так скоро, но я не знал, как выйти из положения.

Так или иначе, той еще не надоела ее жизнь. Она не хотела начинать заново. Не хотела ничего, кроме того, что у нее уже было.

Не важно. Я люблю перемены. Я думаю, эта жизнь может оказаться иной. Может продлиться дольше. Что ж… если честно, обычно у тебя есть всего три или четыре дня. Но эта жизнь определенно будет проще, чем предыдущая. Менее напряженная.

Начнем с того, что нет никаких признаков детей.