Марина Яковлева

Баллада о Розеттском камне

Повесть

Марина Яковлева

Родилась в г. Томске. Окончила Московский инженерно-физический институт (МИФИ).

Работает в Институте атомной энергии имени Курчатова программистом. Эта повесть — литературный дебют Марины Яковлевой.

Рисунки В. Скрылева

ОБРАЩЕНИЕ К ТЕМ,

КОМУ ПЛОХО СПИТСЯ ПО НОЧАМ

Сегодня ночью, дорогие мои, мне исполнится двадцать пять. Это прекрасный повод пригласить наконец всех вас в гости. Чтоб не было сомнений, идти или не идти, сообщу вкратце программу вечера: сотворение мира, теория относительности, любовь и смерть Клеопатры и так далее и тому подобное.

С искренним ожиданием главное недействующее лицо.

— Почему — «недействующее»?

— Потому что действующее — действует, а недействующее — ничего не делает: то ли не хочет, то ли не приучено. Для ясности добавим, что лицо это зовут Леночкой. Остальные сведения позже.

— Интересно, если в двадцать пять лет зовут Леночкой, в семьдесят — Аленкой будут величать?!

— Мне не хотелось подчеркивать, но раз об этом зашла речь!.. Во-первых, Леночке не двадцать пять, а только ночью исполнится двадцать пять, а во-вторых…

СЛУЧАЙ ИЗ ЖИЗНИ. Когда Леночка, отстояв два часа в винно-водочном отделе (перед своим днем рождения), оказалась у прилавка, продавец заявила: «Сначала паспорт получи, потом будешь за водкой стоять!» Леночка ушла ни с чем.

(— Интересно, кто это говорит и кому?

— Неважно! Это все в скобках (дальше скобок будет полным-полно, так что советую их сразу пропускать— если хватит сил прочесть остальное!)).

Цветы — розовые, бордовые, белые — стояли в банках и вазочках. Вечер давно погас. Иссякла надежда. Никто не пришел. Одна. Человек не может быть один. Он не должен быть один. Одному ничего не нужно. Одному жизнь не нужна. Никто не откликнулся на приглашение Леночки, и она решила… Нет, она представила себе, будто решила кончить жизнь самоубийством.

(— Почему?

— Потому что никто не пришел!

— Никто не пришел, потому что она не сказала правды: ей хотелось поговорить о себе, а вовсе не о Клеопатре и не о сотворении мира!

— А что, разве об этом не будет?

— Да будет! Будет все, только вперемешку: то о Леночке, то о Цезаре, то о буддизме!

— А зачем?!

— Вдруг кто-нибудь да выслушает?! Понятно?!

— Понятно, что ж тут не понять…).

Леночка достала из аптечки пузырьки с таблетками и высыпала все на стол. Но сначала…

«Ты думаешь: «Я один», — и не знаешь, что сердце твое не покидает мудрец, взирающий на добро и зло, творимое тобой…»

(Из индийской книги с труднопроизносимым названием)

К вам, сохранившим способность видеть и слышать, мое последнее слово. К вам обращаюсь я в надежде быть понятой. Перед вами я хочу оправдаться, вам хочу объяснить: шаг, предпринимаемый мною, не слабоволие и не позорное бегство от трудностей, но — борьба моя, но — протест мой против устройства мира и его бесчеловечности.

Быть может, вам покажется скучным вникать в странные рассуждения и обстоятельства мало касающегося вас дела. Что ж, если так, смело включайте телевизор, поболтайте с соседкой, врубите кассетник — пусть музыка — музыка! — музыка! — заслонит собою ваши уши, окна, двери, щели, так чтобы никто не смог достучаться до вашего разума, до вашего сердца!.. Если же в вас осталась хоть малая толика любви и приязни к собрату своему, живущему рядом, на земле, выслушайте меня. Из благодарности я постараюсь быть краткой.

Наша учительница по литературе говорила: «Мыслить надо на одну-две страницы. Предложения должны быть короткими и простыми. Мне не нужны измышления. Мне нужно понять, кто меня слушал на уроке и кто — нет».

«Предложения должны быть короткими…» Представьте себе человека, долгие годы прожившего при свете ламп. Что будет с ним, если вывести его на солнечный свет? Он ослепнет. В первые минуты — ослепнет. Что же произойдет с тем, кто долгие годы молчал? Столько сразу всего захочет сказать, что не хватило б и тысячи языков, а потому множество раз собьется, потеряет мысль. Как же помочь ему, а значит, и себе?! Начну издалека: философия — система идей и взглядов на мир. Физика — система идей и взглядов на природу и материальный мир. Отсюда: физика есть философия естественных наук!!!

(Простенько, но неожиданно. Хотя, конечно, и горшком назови, да только…)

Далее: корни философии — в логике. Тогда корни Философии Естественных Наук, то есть физики, лежат в Логике Естественных Наук, то есть математике (— С какой же стати?! — По индукции!). Итак, логика вывозит физику на собственной спине в королевы естественных наук.

(Аристотель, основавший логику, под окнами дома ученика своего, Александра Македонского, катает на собственной спине пассию — греческую куртизанку… Вот то общее, что есть у Логики и у Любви, кстати.)

ВЫВОД: Любовь, Логика, Физика, Философия — вот те киты, придерживаясь которых долгие годы молчавший должен продвигаться вперед, чтобы не сбиться с пути…

— А-а, ясно! Если хочешь, чтобы тебя выслушали, нужно чередовать физические теории с абстрактными рассуждениями и любовными историями!

— Ну, не обязательно, хотя и желательно. По крайней мере к этому ненавязчиво подталкивает человека философия…

(Для тех, у кого с философией связаны не слишком приятные воспоминания, небольшая история: одна наша подруга, учившаяся в консерватории и блестяще игравшая на фортепиано, но не имевшая иных способностей, перед экзаменом по философии почти плакала: «Ничего не понимаю!» Тогда другая наша подруга сказала: «Ложись спать, утро вечера мудренее!..»

Утром на экзамене преподаватель не слушал, что она там мямлила. Едва успокоившись, он снова начинал трястись на стуле в приступе беззвучного смеха — на кофточке спереди у нее было вышито гладью: «Философия — наука всех наук!» Наша подруга уронила (специально!) ручку, и, когда экзаменатор прочел вышитое на спине «Филио — люблю, софия — мудрость!», в зачетке у нашей подруги появилось «хорошо».)

Но — продолжим: «Логика — наука о способах доказательств и опровержений». Итак: используя Логику, Физику и Философию, я хочу — честно и беспристрастно! — доказать или опровергнуть никчемность своего существования на Земле. Для этого мне предоставляется первое (и, может быть, последнее!) слово. Единственное мое желание — быть выслушанной (разумеется, я не преступница и, если состоится некое подобие суда, на нем я буду и обвиняемой, и потерпевшей, и судьей, и защитником). Начнем: «Граждане присяжные заседатели!..» (Ах, да! Я же забыла сказать: присяжными заседателями, тоже всеми сразу, буду опять я. Впрочем, ладно, если будете слушать, тогда и вы тоже.)

ДОКАЗАТЕЛЬСТВА И ОПРОВЕРЖЕНИЯ

Математика — особая наука, а математики — удивительные люди, обладающие даром постичь, что дано, а что нужно доказать. Я — увы! — не математик, иначе жизнь свою положила бы на доказательство теоремы Ферма, но мысли свои — чтоб вы хоть что-то поняли — постараюсь представить в виде теоремы.

ТЕОРЕМА. Всякий, утверждающий: «Я родился и жил», — не прав.

ДОК-ВО. Оба глагола подразумевают осознанное действие, но таковое здесь отсутствует, ч. т. д.

(— А где же «Дано»? «Требуется доказать»?!

— Не надо перебивать! Мне и так трудно собраться с мыслями! Я же предупредила, что не математик!)

По чьему-то желанию человек оказывается вброшенным в жизнь, словно шайба в игру, и так же кто-то, поставленный высоко над ним, будто бы невидимой клюшкой швыряет его через все поле, и человек летит, не имея возможности остановиться, летит, пока не ударится о борт или пока иная клюшка не отбросит его в противоположном направлении. Только шайбе отпущено пробыть в игре час, а сколько отпущено человеку, никто не знает. И еще — шайба не думает, а человек…

Кто я? Что я? Зачем?

Кто? Что? Зачем?

Зачем?

— Будто мелкий осенний дождь барабанит по крыше, угрюмый, худой, длинный, как жердь, в старой серой шинелишке, с поднятым воротником, с промокшими спутанными волосами, такой усталый, такой ненужный, такой дряхлый, такой вечный, такой бессмертный, что просто хочется выть!..

Человеку не дано ничего понять. Жизнь его — метания по полю очередной шайбы, вброшенной в игру со свистком, а по окончании игры — выброшенной из жизни! Пока человек мал, ему дурят голову, повторяя: «Вырастешь — узнаешь!» Когда ему от пятнадцати до двадцати, он уже чем-то опутан, привязан, посажен на цепь своих собственных желаний, а значит, находится под колпаком у жизни. Он занят! Либо спорт, либо учеба, либо мода или музыка, наконец, просто бесцельное слоняние по улицам, от которого недалеко до разврата «от тоски» и пьянства в подворотнях…

Дальше — совсем просто: как только человека уговорили вырасти, с ним становится легко. Почти всегда легко. Каждый раз, когда он попытается задуматься, жизнь с легкостью уведет в сторону, накинет червонец к зарплате, поманит квартирой или комнатой, должностью или званием, бросит кость в виде турпоездки за границу, предложит мужа или любовника — словом, кому что надо! Будьте уверены, жизнь не откажет в мелочах, в том, что ничего не стоит! Она всегда сумеет заткнуть вам рот леденцом, словно ребенку, когда нужно, чтоб он помалкивал. Ребенок молчит. Человек смолкает тоже. Разве способен он теперь спросить: кто я? что я? зачем? Нет. Он занят своим очередным леденцом… Зачем? А в ответ бесконечный серый дождь.

В какой-то компании обсуждалась ремарка Пушкина: «Народ безмолвствует». Как это поставить на сцене… На переднем плане — смутная, расплывчатая яблоня в цвету. Какая-то зыбкая, нечеткая, будто в тумане или не в фокусе. Из-за кулис выбегает на сцену мальчик лет пяти и останавливается. В глубине сцены — группа в длиннополых одеяниях, образующая тесный кружок. Мальчик подбегает к спинам и пытается обратить на себя внимание. Его не замечают. Он пробует протиснуться в центр, чтобы увидеть вну трипроисходящее. Его не пропускают. Тогда он начинает пронзительно завывать: «А-а!» — на одной ноте. Спины в ужасе оборачиваются. На лицах марлевые повязки. В образовавшемся коридоре просматривается оратор на небольшом постаменте, застывший с поднятым в воздухе кулаком — призывавший к чему-то! беззвучно! молча!!!

Мальчик в ужасе: «А-а!» Из толпы к нему кидается фигура, хватает за руку и тащит к яблоне. Стало видно, что яблоня усыпана марлевыми повязками. Фигура срывает повязку и затыкает мальчику рот. Оратор продолжает безмолвную речь. Мальчик растворился в толпе.

Конечно, можно на этом не кончать. Пусть появятся еще мальчики. Еще и еще. Пока на яблоне не кончатся повязки. Что тогда? Тогда… думайте сами, я и так отвлеклась.

До чего опьяняет мысль, что нашелся слушатель! Говорящему найти слушающего — такая же радость, как непечатавшемуся писателю найти своего читателя! У Экзюпери король, завидев Маленького принца, вскричал: «А, вот и подданный!» Так же и я: «Наконец-то объявился слушатель!» Правда, Маленький принц подумал: «Как же он меня узнал?…Ведь он видит меня в первый раз!» Вам тоже, наверное, непонятно, как я могу узнать, есть у меня слушатель или нет?! Кто он, этот таинственный слушатель? Что ж, я отвечу. С удовольствием вам отвечу. Нет ничего проще. Этот таинственный слушатель — вы!

Какая чудесная и необходимая категория — слушатель! Уж и мировое признание, и слава, а в своем отечестве нет пророков. В почти пустой аудитории Эйнштейн объясняет свой постулат: «Скорость света в пустоте одинакова во всех инерциальных системах отсчета и не зависит от движения источников и приемников света…»

Как это странно: «…не зависит от движения источников и приемников света…» Ведь если я брошу вам, слушатель, охапку цветов, а вы побежите им навстречу, вы поймаете цветы раньше, чем если бы стояли на месте или ждали, пока они до вас долетят! Но скорость света — странная вещь. Если бы я, дорогой слушатель, швырнула вам вместо цветов свет, было бы все равно, стоите ли вы на месте или помчались вперед, навстречу. Даже если б вы и побежали вдвое быстрее, все равно приближались друг к другу со скоростью света, потому что превысить ее нельзя!.. Вот какая великая вещь — постулат. Мне кажется, даже буддизм можно свести к четырем постулатам

(— Что такое «постулат»?

— Молодой побег разрушенного дерева!

— Но тогда корни должны остаться?! На пустом месте не вырастет ничего?!

— Не знаю… Когда Рахманинов, попав на концерт джазового музыканта, в перерыве, потрясенный, бросился к нему за кулисы и воскликнул: «Маэстро! Позвольте, я буду носить ваши ноты!» — тот отвечал: «Простите, но я не знаю нот…» У него не было образования… Гений! Всё на пустом месте!

— Но речь идет о постулатах, а не о гениях?!

— Постулат — утверждение, принимаемое на веру. Без доказательств. Например, в буддизме это… Минутку, я только скобки закрою): не убивать ни единого живого существа, не зариться на чужую собственность и чужую жену, не лгать, не пить вина. Заповеди буддизма просты и понятны. Неудивительно, что буддизм, возникший якобы в VI–V веках до нашей эры, живет и процветает и по сей день. Это религия, выгодная всем: женись, роди детей и уходи в монахи, чтобы постичь истину! И вот уже брожение умов неопасно более для государства: сыны богатых отцов получают наследство в молодые годы! Отцы сынов тоже довольны: они сидят под деревьями! Глубокие умы сидят под деревьями, стремясь достичь нирваны! Вместо того, чтобы плести заговоры, свергать власть имущих, умы сидят под деревьями! А на сидящего под деревом не нужно ни жилплощади, ни одежды, ни обуви, не нужно воды, энергии, газа — буддисты довольствуются малым! «Отрешись от мира! Самосозерцай!» В этом прямая выгода государству. Итак, объясняет ли буддизм, в чем смысл жизни? Гаутаме Будде открылось, что в жизни есть две крайности: всевозможные излишества либо бессмысленные страдания. Настоящий путь лежит посредине. Это — умеренность во всем, спокойствие, а в результате — познание истины, просветление. Жизнь — вереница неосуществленных желаний, потерь дорогих и близких людей. Прекратить страдания можно, отрешившись от всего земного, от любви в конкретных ее проявлениях, оставив лишь любовь общую, ко всему живому. Будда не объявлял себя спасителем, мессией или богом. Он утверждал, что спасти себя человек может только сам, а он лишь открыл путь к спасению и указывает его другим. Буддизм не объясняет смысла жизни: отрешись и жди, пока на тебя снизойдет озарение. Помочь тебе не может никто…

Поначалу все утешаешь себя, говоришь: ведь не может же быть, чтоб человек, как и животные, был придуман лишь для того, чтобы продолжать свой род. Чтоб было кому жениться, платить налоги, принимать присягу, воевать, читать газеты, хоронить умерших, порождать и воспитывать новых, которые тоже ничего не поймут и которым поначалу придется пообещать: «Вырастешь — узнаешь!» — чтоб не отбить желание расти дальше (правильнее эта фраза звучала бы так: «Вырастешь — узнаешь, что ничего не узнаешь»).

Ради чего родиться? Ради денег? Ради славы? Работы? Работать, чтобы жить? чтобы работать? Что изменится, если один человек умрет? Если именно ты умрешь? Ничего не изменится. Все так же будут расцветать деревья весной, все так же будет зеленеть трава. Все так же будет утром вставать, а вечером садиться солнце. В ноябре все так же выпадет снег и будет сочно хрустеть под ногами, ласково и бесстыдно укрыв собою землю. Весной из дальних неведомых стран, звеня серебряными крыльями, прилетят три весенних месяца — март, апрель, май — и смех их рассыплется в небе тысячей колокольчиков, тысячей соловьиных песен. А потом — ландыши, клубника, бабочки, грибы. А потом — желтые листья. Разве что-нибудь изменится, если одного человека не станет? Ничего не изменится. Кто б тот человек ни был.

СЛЕДСТВИЕ. Человеку ничего не дано. Появившись на свет помимо своей воли, он влачит существование, следуя по заранее намеченному пути, заканчивающемуся на кладбище. За человека все решено, будто он вещь, предмет, камень. Судьбы своей он не в состоянии изменить, что бы ни предпринял. Вот вам и следствие…

Последнее слово сказано. Пора выходить из игры, не дожидаясь, пока те, с клюшками, наиграются мной вволю. Все готово: пузырьки — на полу, таблетки — на столе. «Быть иль не быть… Достойно ль смиряться под ударами судьбы…» Недостойно. Уж лучше «не быть». И ночь подходящая: лунный свет. Мне кажется, это легче сделать, если знаешь, что земля залита лунным светом. Жаль только, что сирень еще не расцвела. Разве это проблема? Напечатаем, что сегодня не 15 февраля, а 15 мая!.. Весна. Раскрываются первые кисти сирени. Люди подходят к сиреневым кустам и погружают лица свои, невольно закрывая при этом глаза, в воздушные зыбкие фиолетовые, лиловые, белые облака, вдыхая нежный и тонкий запах. А в это время я… А может, лучше завтра? Встретить день рождения, и уж тогда? Хорошо. А сейчас — спать. Спать! Спать!!!

А глаза не закрываются. Буду считать баранов. Два барана подбежали к ручью. Первый разбежался и прыгнул. Второй — взял да и перешел вброд. Появился козленок. Перескочил через ручей. Раздумчиво выплыла из леса печальная коза. Не заметила, что берег пошел под уклон, споткнулась и упала в воду… Эта самая коза и есть я.

— В каком смысле?

— В таком, что родилась-то я в год Козы. Гороскопы составляли, видимо, не дурачки, и потому, заметив сначала: «Это неверно. Это тоже неверно», — каждый найдет все ж две-три фразы, применимые к себе: «Элегантная, артистичная, влюбчивая по натуре, Коза могла бы быть самым очаровательнейшим из знаков, если б не была такой пессимисткой, колеблющейся, беспокойной… Народная мудрость гласит: «Коза всегда будет жаловаться на плохую траву, где бы она ни паслась»… Не доверяйте ее большому уму — он находится на службе у ее капризов…» Комментарий: каждый мог бы быть очарователен, если б временами не впадал в отчаяние; как бы ни жил человек, он всегда хотел бы жить лучше (кроме глубоких умов, которые сидят под деревьями, но даже и они хотят перейти в иное состояние — в нирвану!); насчет ума варианта два: если ум есть, он находится либо на службе у капризов, либо служит иным — высоким! — целям (про себя я считаю так: ум-то у меня есть, но пользуюсь я им редко). Однако продолжим: родилась я 15 февраля, в тот самый день, когда древние римляне веселыми оргиями отмечали праздник покровителя домашних животных (а значит, и коз!), бога плодородия, Фавна (не знаю, стоит ли отмечать, что ни в каких оргиях я никогда не участвовала?!). А с баранами ничего не получается. Когда проспала жизнь, ночью трудно заснуть. Но я — снова закрываю глаза.

Это только кажется, что вокруг темно, а ведь там, на полу, в лунном свете, лежат на боках пузатые пузырьки, поблескивая ребрами своих стеклянных кафтанов, увенчанных пластмассовыми или жестяными колпачками. Такие бездумные, безголовые пузырьки — кафтаны да колпаки! Колпаки да кафтаны! А ведь раньше в них были таблетки: хочешь — лечись, не хочешь — отравись! Им все равно. Им! Все! Равно!!! Глаза мои как у куклы: не могу с ними совладать — закрываю, а они открываются, глупо хлопая ресницами. Как уговорить их заснуть?! «Видите ли, дорогие мои! Я — бесчувственная кукла. А когда кукла лежит, глаза у нее должны быть закрыты. Таков порядок. Значит, сейчас вы должны быть закрыты!» Вроде бы поняли — и вдруг: «Нет! Нет! Нет!!!» Кто это кричал?! Этого не может быть! Тело мое — опустевший дом, с выбитыми и вылетевшими от ветра и сквозняков стеклами, опутанный паутиной, с ветхими половицами, по которым давно уже не ступала ничья нога. Кроме оболочки, во мне ничего не осталось, как в этих пузырьках, что валяются сейчас на полу. Кто же тогда крикнул: «Нет!»? Кто?! Значит, чудом уцелела то ли одна молекула, то ли атом один, а может, голос, которого хватает только на одно слово: «Нет!», — но и это — удивительно, но и это — чудо…

(Не слишком интересно и не слишком гладко, но зато — искренне. Пусть хоть кто-нибудь придет к ней в гости, все-таки 25 лет!)

Я лежала с открытыми глазами и — вдруг!!! — я увидела звезду… Она была такая яркая, будто лампа висела в небе. Легким серебристым облачком ее окружал ореол. Она была… она была… Она смотрела прямо в форточку на меня!!!

(— Уж это ни в какие ворота: чтобы смотреть — нужны глаза, а разве у звезд они есть?!

— Вы правы. Конечно, вы правы. Давно уж не доводилось мне глядеть в небо. С тех пор, как перестала быть маленькой. Вот и забыла, как выглядят звезды…)

Когда я была маленькой, мы с моей подружкой Людкой Ольховской (а мы звали друг друга именно так: «Людка! Ленка!» Родители нас ругали, объясняли, что это нехорошо, но нам так больше нравилось. Мы чувствовали совсем иной вкус имен, иное их звучание — против навязших на зубах домашних «Людочек» и «деток») звездной зимней ночью, лежа на санках и глядя в небо… в те волшебные зимние ночи, скатившись на санках в крохотный овраг, единственный в нашем городке, мы, почти во весь рост умещавшиеся на санках (кроме валенок!), чувствовали себя взрослыми, смотрели на звезды, считали их, делили поровну между собой («От твой руки до Людкиной руки — мой участок неба, а от моей руки до…»). Мы обладали звездами, не причиняя им вреда, не требуя от них ничего взамен. Если у кого на участке оказывалось две звезды, а у другого не было ни одной, мы дарили звезды друг другу. Безвозмездно. И мечтали, когда вырастем, жить втроем: Людка, Лорка и я. Когда я была маленькая… А когда повзрослела, перестала смотреть в небо. Стала жить, уткнувшись носом в землю. Как это случилось? Не знаю. Случилось, и все. И надо же, чтоб именно сегодня звезда заглянула в форточку! Чтобы… НЕТ! Не может быть!!! Мне показалось. Невероятно. Мне показалось, что в небе пляшет звезда…

Вот как это начинается. Ты лежишь в постели, под одеялом, голова вроде бы соображает, за окном, как и полагается, нормальная звездная ночь, и… И все бы в порядке, да в черном прямоугольнике с золотыми дырами, что виден в твою форточку, начинает плясать звезда! Вот как ЭТО начинается. Задергиваю шторы.

НАРОДНЫЕ ПРИМЕТЫ: если у вас по столу скачут черти, вы перебрали лишку, если в вашей форточке скачут звезды, у вас не все дома.

Сейчас проверю. Открываем шторы… Этого не может быть! Пять минут назад она плясала! Я видела это собственными глазами! А ведь я пока с ума не сошла! Звезда плясала! Она хотела мне что-то сказать! А я-то дура! В кои веки кто-то прилетел поговорить! Что ж, если это оказалась звезда?! Тем лучше! Разве тому, кто живет рядом, станешь рассказывать, отчего не спится по ночам?! Разве выслушает он? Разве ему интересно? Разве поймет? А я отгородилась шторами! Вот и придется теперь сидеть в ночной рубашке на кровати в два часа ночи одной. «Яду мне, яду…» Вдруг им нужна была помощь?

— Кому?!

— Ну, им, на звезде! Вдруг у них что-то случилось?

ИЗ ЧУДЕСНОГО ЗАРУБЕЖНОГО РОМАНА «ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ»:

«Когда двадцать один исполнится мне, найдется и для меня крупная замужняя двадцативосьмилетняя блондинка (…). Разумеется, ничего подобного не произошло (…). В двадцать один год я только и получил, что право голосовать. А когда мне наконец удалось овладеть женщиной двадцати восьми лет, женщина эта была моя жена, и мне самому стукнуло тридцать два, и мы поженились, и это было совсем не то, о чем я когда-то мечтал».

— При чем тут это?

— Да при том, что человеку всегда дается шанс: на хорошую работу, на счастье, на любимое дело, даже на любовь. Как же часто он проходит мимо, ничего не заметив, и потом ноет и жалуется всю жизнь, что не повезло! Ко мне звезда прилетела — я завесила шторы! Возьмите все, пусть она вернется! Возьмите все, что есть! (А что есть-то?! Комната в коммунальной квартире? Подержанная машина? Механическая пишущая машинка?! Нет! Машинку я не отдам!) Ну, о чем речь? Показалось, а я уж… Кто мог плясать в небе? НЛО? Допрыгалась: НЛО и филиппинские врачеватели. Эти две темы обсосаны со всех сторон, как палочка эскимо, купленная школьником на сэкономленные деньги. Почему врачеватели врачуют, а больные выздоравливают? Все просто: больной верит, а вера — великая вещь.

Я верю, что звезда плясала! Я верю, что она прилетела ко мне! Вот что я думаю в третьем часу ночи о моей звезде, сидя в ночной рубашке на кровати и глядя в распахнутый квадрат форточки.

— Вот она!!!

— Форточка раскачивается от ветра, а тебе уже кажется…

— Пляшет! Она пляшет!!! Моя звезда пляшет!

Вскакиваю на подоконник и высовываю голову в форточку. Звезда топчется на месте, резко уходит влево, медленно возвращается, спускается вниз.

— Ты же замерзнешь! За окном — зима!

— Не мешайте, мне не холодно!

— У звезд холодный свет.

— Неправда. Моя звезда согревает меня! Они поняли, как мне одиноко, как я ждала их, как надеялась, что хоть кто-нибудь живой постучится в окно. Они вернулись.

А звезда бешено скачет, выписывая немыслимые фигуры. От напряжения глаза начинают болеть. Что они хотят сказать мне? Что у них случилось?! Боже мой, до чего эта форточка мешает! Подождите! Я сейчас распахну окно! Звезда замерла.

До чего непослушные стали у меня руки, до чего неуклюжие (…У тебя лицо приятное. Но можно найти женщин гораздо красивее, а вот руки… Таких никогда не видел. Ты извини, я не хотел обидеть…). Как же открыть-то?.. «Справочник по лазерам». Килограмма на два. Вот, справочник, настал и твой черед для чего-то пригодиться! Для хорошего дела.

Сколько звезд в ночи и какой нежный ветер! Но моя звезда особенная. Словно яркая лампочка в ночи. Что же случилось и чем я могу помочь? Как догадаться?..

Не думайте, что я такая бестолковая. Я ведь три года работала в ВЦП (Всесоюзном центре переводов!) внештатной сотрудницей! Когда редактор брал меня, он сказал: «Конечно, языка вы не знаете, но каким-то образом умеете догадаться, о чем идет речь. Я уверен, месяца через два вы уже будете прилично работать…»

Откуда мне было знать язык? До института я жила в городке, от которого «хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь», — как говаривал Городничий из «Ревизора». Город наш находился далеко-далеко, среди лесов, рек, озер. Словом, в тайге располагался. Конечно, было там все, что должно быть в городе: и театр, и Дом культуры, и музыкальные школы (до сих пор могу сыграть что-нибудь по нотам, за третий класс), но… Но!.. Не подумайте, что я свысока отношусь к своему родному городу. Город мой часто снится мне во сне… Вечерами перед праздником у Дома культуры ставили трибуну для демонстрации и крутили музыку. Песни тех лет напоминают мне оранжевые абажуры. Быть может, потому, что у нас дома был такой. Его хорошо было видно с площади, когда сгущались сумерки и в окнах загорался свет. «Парни, парни», «Я люблю тебя, жизнь», «Песня о юном барабанщике»…

Людка Ольховская тоже приходила к нам смотреть демонстрацию, так как из их квартиры видно было площадь, но — криво! (Правда, у нас на подоконнике места было только на двоих и третьему приходилось сидеть отдельно, рядом на тумбочке — тумбочка котировалась невысоко, хотя видно оттуда было гораздо лучше, однако там некого было толкать локтем, крича: «Смотри! Видишь?!» Не помню, кому первому выпало сидеть на этом месте, но слез было море, и тогда мама поставила на тумбочку вазу с яблоками и конфетами, и сидевший там получил право выдавать их в процессе смотрения демонстрации, то есть не человек украшал место, а яблоки и конфеты…) В ночь перед праздником мы засыпали, будто окаченные с головы до ног из ушата счастьем (странное сочетание «будто окаченные из ушата» напоминает «будто окаченные лягушата». Наверное, мы и были счастливые лягушата, а потом все куда-то делось. Будто бы что-то случилось)… Город мой часто снится мне во сне…

А еще раньше я жила у бабушки, и по воскресеньям она затевала пироги, и мы приглашали соседских детей. Пока пироги пеклись, мы, ребятишки, уже ждали, стоя рядом с пузатой электропечкой «Чудесница», и смотрели с восхищением, как бабушка вынимает их, а они румяные, веселые, красивые, прямо-таки плоские колобки! И как же хотелось дотронуться до них пальцем, чтобы получить капельку этого горячего счастья! «Не тронь, Ленонька! Они с жару! Руки обожжешь! Вот пироги отдохнут, тогда и есть будем!» «Разве пироги устают, что им отдыхать надо?» «А как же? В печке-то они пеклись, вот им и надо отдохнуть». И она накрывала пироги марлей, предварительно обмазав их маслом, а мы все ходили вокруг и ждали, и спрашивали без конца, отдохнули ли пироги или еще нет…

Когда мне было около трех лет и я была маленькая, бабушка кипятила воду в ведрах, и мыла меня в большом алюминиевом корыте, и поливала водой из кувшина, повторяя каждый раз: «С гуся — вода, с Леноньки — худоба!» От этой ли присказки или от чего другого, но никакой худобы у меня никогда не наблюдалось. Ни в школе, ни в институте, ни потом, то есть, я хочу сказать, сейчас. Рост — 1 м 65 см, вес — 65 кг. Годы идут, но я, встав на весы, каждый раз невольно повторяю: «Опять 65!» Странно, что теперь, когда меня это абсолютно не волнует, я «попала в струю»: модны «женщины в теле», значит, как я. Модны мужчины типа «молодой менеджер», значит, как ты. Я. Ты. Никогда мы не будем вместе. Да что ж такое?! Снова нахлынуло на меня! До каких пор буду думать о тебе?! До каких пор не смогу избавиться от тебя?! Что ж тут спрашивать? Что шуметь? Ответ давно известен: буду вспоминать о тебе до самой смерти, то есть до завтра…

Ишь куда опять занесло! Нет. Довольно. Ни слова о любви. Есть много других, не менее благородных тем: дружба, приязнь, бескорыстная помощь незнакомому человеку, которого скорее всего никогда больше не увидишь…

…люди

порою просто не верят, что вот так, ни с того ни с сего, какой-то там прохожий неведомый подойдет и вдруг поможет, просто так, без всякой корысти, неизвестно зачем и почему

Братья мои на звезде! Не воспринимайте этого серьезно! Что-то случилось со мной. Что-то во мне сломалось. А когда? Как? Я и сама не знаю. Начиналось-то все хорошо: я была отличницей и поехала поступать учиться в Москву. Математика письменно — за тридцать минут. Когда вышла в коридор… когда я вышла в коридор, тогда и появился он… Вы думаете, он был красив? Ничуть. Вы решили, что речь здесь пойдет о любви? Нет. Историй о любви немало, но здесь иной случай. Он не был ни красив, ни даже хорош собой. Замечательной фигуры у него не было. Нет, нет и тысячу раз нет. Нужно ли говорить, что в семнадцать лет о каждом, переступившем порог тридцатипятилетия, думают как о человеке, у которого «все позади»? Вернее, вообще не думают. Итак, это был весьма плотный человек с круглым лицом, редкими волосами, внешне абсолютно неинтересный. «Какой у вас вариант?» «Пятый, а что?» Он достал из кармана записную книжку. Ответы сошлись. У меня от радости застучали зубы. После сочинения и математики (устно) он снова появился и даже назвал меня по фамилии. Тогда я не обратила на это внимания.

А потом — физика. Физика — «очень особый предмет», по мнению завуча школы. Женщина-физик — и не женщина, и не физик. Глядя на нашу физичку, с этим было нельзя не согласиться. По ее «особой» методе класс был разбит на две группы: в первую входили хорошисты и отличники, во вторую — прочие. Первая группа — самостоятельно! — решала задачки (решали двое, а остальные списывали), прочие учили вслух законы и определения. Такова была методика обучения. Вскоре она пришлась нам по душе.

Атлетика — королева спорта. Физика — королева технического спорта. Не знать ее — и поступать — смешно. Не знать ее — и не попробовать поступить — глупо. И я попробовала. Два балла. Экзаменатор — тоже, кстати, женщина — боролась за меня, как могла. Она решила, что я перезанималась — на такую мысль навели ее мои 19 из 20 возможных баллов. Мне достаточно было вслед за ней повторить, что я перезанималась, и четверка была бы в кармане (в экзаменационном листке!), но… В общаге вахтерша сообщила, что меня срочно вызывают в приемную комиссию. Выселяют! Сразу же! И кого волнует, что мой поезд только через три дня!.. Я поплелась обратно в институт, прихватив чемодан.

«Ты что ж это, все перезабыла, что ли?!» Я всегда верила, что волшебники существуют, что в последнюю минуту я всегда буду чудесным образом спасена. Но я никогда не могла себе представить, что волшебник окажется плотным лысеющим человеком «за гранью», существующим, по нашим школьным понятиям, лишь для того, чтобы воспитывать детей и внуков. Он еще ничего не сказал, но я знала: и поможет, и спасет.

— Оставь чемодан здесь, — волшебник хмыкнул, — ты бы еще с кастрюлями пришла. Ну ладно, попробуем твою двойку пересдать.

Мы полетели. Двери и коридоры проносились мимо, лестницы поднимались и падали вниз. Когда он спускался на землю, проникал в таинственные комнаты, я оставалась парить в воздухе, словно стрекоза над раскрытой кувшинкой. Наконец он исчез за двойной стеклянной дверью, над которой голубела надпись «КАФЕДРА». Я коснулась ногами земли, в то время как мысли мои и чувства остались там, наверху. Мне очень хотелось узнать, что же происходит за дверью, и сначала это никак не удавалось, а потом произошло вот что: я вдруг увидела себя со стороны. Мои волосы и подол платья — будто море, тронутое ветром, — заволновались, потом все сильнее и сильнее, и налетевший порыв ветра швырнул мне волосы в лицо, так что я, та, внизу, несколько секунд ничего не видела… А когда ветер стих, дверь на кафедру оказалась распахнутой, и я услышала разговор двух человек.

— Юра, я бы никогда не обратился к тебе, если бы не… Сам увидишь, она того стоит.

— Смазливая куколка?

— Взглянешь — поймешь сам… Сейчас она не такая, но один раз я видел… Над ней словно сияние. Она вся светилась…

— Ладно, что смогу. Но запомни: я ничего не обещаю. Получит то, чего заслуживает. Если она дура — извини…

Меня пригласили войти. Я успела сделать только шаг и сразу наткнулась на стену. Абсолютно темная комната. Лабиринт со множеством перегородок. В этом лабиринте некто наблюдает за мной, видит каждое мое движение в темноте, смотрит на меня сквозь двойные линзы, а комната становится все больше и больше. Я догадываюсь, что внизу вовсе не пол. Что линолеумные квадраты где разлилось рекой, где встали непролазным лесом, обрывом, водопадом. Конечно, внизу водопад. Как я сразу не поняла? Вот он, шумит. Грохот падающей и разбивающейся воды! Я стою на островке на самом верху склона, с которого стекает вода. С каждой секундой островок становится меньше и меньше. У меня единственный шанс: над водопадом протянут канат! Медлить нельзя! Я скомандовала себе «Алле!» и шагнула вперед. Ближняя ко мне стена рассыпалась в пыль, издалека блеснул первый луч света…

Юра: «Что случилось, не знаю. Вошла девочка, серенькая, смазливенькая, а потом… Взглянула на меня так просто, доверчиво. И еще раз — глаза опустила, а потом — взглянула… Черт его знает… Захотелось защитить ее как-то от всего…»

«Порою просто не верят… ни с того ни с сего… какой-то там прохожий неведомый…»

— Садитесь. — И он указал мне на стул. — Какая область физики вам наиболее знакома? — Я отрицательно покачала головой. — Какие вы знаете законы, определения? — Я снова покачала головой. — Да, с обучением в вашей школе было глухо… Хорошо, будем решать интеллектуальные задачи. Имеете хоть какое-нибудь понятие о том, что такое электроны? В рамках школьной программы, разумеется. Отлично. Электроны — отрицательно заряженные частицы. С одинаковой массой и так далее. Надеюсь, вы знаете, что нет такой силы, которая могла бы их сблизить вместе? Знаете. Предположим, такая сила есть. Два электрона сблизили, а силу выключили. Что будет? Да, они разлетятся в разные стороны. Вот сейчас я пойду курить, а вы возьмете листочек, ручку и нарисуете мне график скорости, с которой они будут разлетаться. В зависимости от времени. Если вы эту задачку решите, я вам дам еще одну. Ее тоже нужно будет решить. — И он ушел.

Два электрона. Соединились вместе. Два человека. Отрицательных. Значит, это две женщины. Злые. С одинаковой массой. Из одинаковой весовой категории. В одинаковых пальто. В одинаковых сапогах. С прическами, сделанными у одного парикмахера. Что они будут делать, если окажутся рядом? Бросятся бежать в разные стороны с максимальной скоростью! Вернее, ускорением! Так и нарисуем: сначала резко вверх, а потом, чем дальше от центра координат, тем более вправо, а затем уже почти полого, с установившейся скоростью — не видя друг друга, женщины начнут успокаиваться. Вот они и разлетелись, эти два «отрицательных электрона».

— Так. Готово… А если сила трения?

— Тогда… скорость их станет падать (сила трения — значит, они будут наталкиваться на встречных в толпе и постепенно перейдут на спокойный шаг или остановятся совсем).

— Давайте вторую задачку. Представьте себе, что вы взобрались на высокую-высокую башню. Можете себе такое представить?..

И мы взобрались с ним на Эйфелеву башню, и весь Париж расстилался перед нами. Но мы не видели Парижа, чувствуя лишь его дыхание — ветер, и бросали вниз: он — камень, а я — шелковый шарф. И шарф мой не спешил догонять камень, быстро упавший на землю. Шарф мой плыл по воздуху медленно-медленно, как только мог. Потому что я понимала: время моего пребывания в Париже — как и время пребывания Золушки на балу — кончится, когда «пробьет двенадцать», Когда Шарф Коснется Земли.

Он поставил в экзаменационном листке два плюса и долго молчал, обводя их какими-то странными эллипсами — наверное, ему тоже жаль было покидать Париж, — а потом сказал:

— Я бы мог вам поставить «отлично», но вы не знаете, что такое магнитный поток. Вы можете учиться в нашем институте.

Всего и надо было, что забрать документы, но… Представьте себе, что в течение десяти лет родители вам только и повторяют: «Институт! Институт! Институт!» Вы уж невольно и жизни себе иной не помыслите, кроме как поступить в институт. Чего ж там хорошего? А вот послушайте. Лекция первая. Аудитория битком набита. Входит лектор. Фраза первая: забудьте все, чему вас учили в школе. Фраза вторая: по закону бутерброда, а бутерброд, как известно, падает маслом вниз… Фраза третья: за все хорошее надо платить. Вторая лекция. Третья… Предметы и лекторы меняются, фразы — остаются. Не слышно живого слова, и желание учиться отпадает.

Ах, да! Была одна лекция. По физике. Лектор, Виктор Николаевич (В. Н.), вошел в аудиторию, встал у первых рядов, пытливо уставив взгляд в нас, студентов: «А скажите-ка, мои дорогие, кто из вас читал «Мастера и Маргариту»? Поднимите-ка руки!.. Так, никто не читал. Ясно… Вот курс-то какой неинтересный попался! Тогда начнем терзать физику… Бедная, бедная физика! И что это за студентов набрали в этом году? И где их только взяли?!»

Всего и надо было, что… Но — куда потом?.. В городок, откуда «хоть три года скачи»?! Так все и пошло, и покатилось дальше…

— Здравствуйте, староста. Берите билет… Без подготовки?

— Пожалуйста.

— Ну-ка, ну-ка, а то о вас прямо легенды ходят… Какой третий вопрос?

— Почему — третий?! А первый?

— Вы же все знаете?!

— «Принцип относительности Эйнштейна»… Предположим, что мы наблюдаем из некоторой инерциальной системы отсчета произвольным образом движущиеся часы…

— Послушайте, неужели вы весь учебник наизусть знаете?

— Половину. Что нужно было к экзаменам.

— Нет, вы скажите, знаете наизусть все темы? Честно?! Ладно, предположим, я вам верю. Но у нас не курсы по декламации наизусть. Студент должен продемонстрировать на экзамене понимание законов, а преподаватель — понять, кто ходил на лекции, а кто…

…чтобы я могла понять, кто меня слушал, а кто…

— Что? Ничего?.. Итак, объясните мне, староста, как у Эйнштейна видится галилеевское: «Уравнения динамики не изменяются при переходе от одной инерциальной системы отсчета к другой»?

— Представьте себе, что у нас есть две инерциальные системы отсчета, движущиеся друг относительно друга…

— Подождите, староста. Вы опять преподносите физику от Савельева, а я ее слышал тысячу и один раз. Сделайте милость, дайте послушать физику от Петровой. Представьте себе, что я приехал из племени куракуту узнать, что такое принцип относительности. Вот и расскажите мне…

— Но для этого надо, чтобы одна инерциальная система двигалась относительно другой с постоянной скоростью?!

— Не морочьте голову, староста! Я живу рядом с Машей Васиной… с Марией Николаевной! Она взахлеб рассказывает, как вы сдавали теорию вероятности, вашу трактовку метода Монте-Карло! Так что давайте, староста. Выбора у вас нет — иначе мы окажемся в разных системах отсчета: я — здесь, а вас вышвырнут с соответствующим ускорением вон! Давайте, староста! За все хорошее надо платить!

— Мы и так в разных системах отсчета! В нашей — бутерброд зависает в воздухе, а если вдруг случайно и упадет, то обязательно маслом вверх! И все хорошее у нас делается бесплатно!

— Вы сами сделали выбор, староста. В нашем институте вам делать нечего. Езжайте сеять доброе и вечное бесплатно, в колхоз. И не думайте, что вы сумели меня обмануть: вызубрить учебник мало, надо — понять!..

Ты значишь то, что ты на самом деле.
 Учебу в институте одолей,
 Стань аспирантом, но в душе своей
 Ты будешь только то, что ты на самом деле.

(Слыхали: Бизе-Щедрин… А это: Гете-Леночка!)

Лена, Леночка, бывшая староста и бывшая студентка, стояла в коридоре, держа в руках учебник и чужую тетрадь с лекциями. Ей казалось, что полчаса назад жизнь ее утратила всякий смысл. Но тут где-то на этаже открыли окно, и сильный порыв ветра подтолкнул Леночку в спину. Она обернулась. Ветер расхохотался и потянул ее за юбку. Лена отмахнулась, тогда ветер сорвал ее с места и, приподняв над полом, швырнул навстречу идущему человеку. От удара оба сели на пол. Лена покраснела: «Извините, я…» И замолкла. Это был он. Судьба впервые столкнула их в коридоре после сдачи экзаменов. «Что с тобой?» «Меня выгнали».

И навстречу вновь полетели лестницы, коридоры, знакомые и незнакомые лица. Мы летели долго, но когда я случайно взглянула в его сторону, оказалось, что рядом со мной, просвечивая сквозь бренную оболочку, отягощенную четвертым десятком, летел юный прекрасный семнадцатилетний мальчик, веривший в добро и делавший его бескорыстно — как это и принято в нашей инерциальной системе…

ДЕКАНАТ. Это было похоже на операционный стол. Оперируемого внесли в шерстяном узле. Наркоза не было. Перчаток не было. Времени не было. Узел развязали: руки, ноги, тряпичное сердце с опилками. Замдекана и юный паренек старательно пристраивали к безжизненному туловищу шею, ноги, голову, но физик — Виктор Николаевич — возмущенно совал им в лицо тряпичное сердце. Долго они убеждали его, прежде чем он согласился. Три пары рук взметнулись в воздухе — раз! два! три! — и все тотчас срослось. Фигура ожила. Это и была я.

— Ладно, только ради вас. Времени могу дать час. Вопрос она знает. Пусть расскажет так, чтобы дураку стало ясно. Тогда поставлю «удовл.», и заберете ее на другой факультет. Но я сомневаюсь, что…

— Отлично, — без энтузиазма согласились мои спасители.

— Я не согласна, — промолвила фигура с пустой головой и тряпичным сердцем.

— Вот, сами видите, она ничего не знает.

— Вам — не буду рассказывать.

— Тогда мне расскажи! — сердито потребовал замдекана.

— Тогда вы ей оценки сами и ставьте! — обиделся В. Н. и еще раз повторил: — Она ничего не знает!

Спорили долго и заключили пари на бутылку конья… на торт «Птичье молоко».

— Тебе ясно, что мы должны выиграть?

— Только смысл?! Без формул? — уже почти сдалась я.

— Не тяните время, староста. Давайте. «Теория относительности от Петровой». Начните так: «Предположим, что мы наблюдаем из некоторой инерциаль…»

— Ведь я так уже начинала?!

Но тут замдекана бросил в мою сторону столь красноречивый взгляд, что ничего не оставалось, кроме…

— Закрыли глаза, дорогие мои, и!.. — Я взмахнула рукой, тут мы услышали какой-то гул. Он доносился со стороны небольшого городка, на площадь которого со всех сторон стекались люди, тревожно переговариваясь. Я расслышала только: «Света… Света». Толпа расступилась и… Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать любовника и безумца (помните у Блока?). Несомненно, это был поэт. И тут будто молния сверкнула на горизонте.

Она появилась внезапно, словно Афродита, рожденная из пены морской, и была, как солнце, и ярче солнца. Ее золотые волосы освещали собой полнеба, ее медовые глаза обещали любовь. Полупризрачная фигура, летевшая в сторону этого города, была фантастически прекрасна. Жители оцепенели, и тогда поэт и безумец швырнул черную розу ей навстречу, но Златовласка расхохоталась, и роза, на мгновение зависнув в воздухе, упала вниз. Поэт и роза окаменели. Так вот что за странные скульптуры стояли на площади! «Принцесса обещала выйти замуж за того, кто в ее присутствии разовьет хоть какую-нибудь скорость. Но скорость света плюс любая скорость равно только скорости света (С + V = С, значит, V = 0). Однако смельчаки находятся и бегут навстречу, и швыряют розы, и обращаются в камни…» Темнело. Толпа почти разошлась. Не знаю, что случилось, но я вдруг схватила этот камень и закричала, раскалывая голосом тьму: «Я! Я могу победить скорость света!» (вот что это была за «Света»!). И хотя сумерки по-прежнему окутывали город, тьма перестала сгущаться. Я бросилась навстречу принцессе, и глаза наши встретились: ее — призрачно-медовые, и мои — жгуче-черные. Ресницы у нее дрогнули, и она чуть-чуть свернула в сторону (скорость ее стала направлена иначе, и потому моя (С — Сх), значит, отлична от нуля!). Теперь уже можно было бросать камень. Он превратился в Принца, в Поэта, в Безумца и летел все быстрей и быстрей, так что шарф развязался и соскользнул вниз. Поэт и Принцесса встретились. Слившиеся их фигуры стали таять на глазах.

Вот уж они — две полупризрачные тени. И чем быстрей они летели, тем прозрачнее становились, пока наконец не растаяли в воздухе, превратившись… в свет (и тут Шарф Коснулся Земли)…

— Почему — свет?

— Потому что  и ! С увеличением скорости длина и объем уменьшаются. А как только объект достиг скорости света, так — для стороннего наблюдателя — и не стало у него никакого объема: !!!

Нечему двигаться. Остался один свет, который и распространяется со скоростью света! Вот почему не бывает больших скоростей!

— Ну, Петрова! Это уж вы, как говорится, загнули!

— Это из-за формул! Я в них всегда путаюсь, потому что хочется понять смысл… Что же касается обыкновенного времени — собственного времени объекта…

— Ну и заболтали вы нас, староста! За окном-то темно! Интересно, который час? Хм, четырнадцать часов. Не пойму, они встали, что ли?.. А у вас, староста?.. Вы что?! С ума сошли?! Вы откуда явились?!

Леночка взглянула на себя. На ней был распахнутый халатик, наброшенный поверх ночной сорочки. Леночка схватилась за голову — волосы были закручены на бигуди… Лена готова была провалиться сквозь землю. Воцарилось молчание. И тут сквозь стекло огромного окна влетела странная птица и громким голосом радио объявила: «Московское время старосты, Елены Владимировны, — девять утра 19 июля прошлого года. Московское время для остальных лиц — сторонних наблюдателей — 27 ноября сего года…»

— Что ты мелешь?! — рассерженно закричал В. Н.

Взглянув на него, все оцепенели: одежонка на нем висела клочьями, отросшие борода и волосы скрывали на лице все, кроме глаз. С остальными произошло то же самое. Это было настолько дико, что все растерялись. Кому-то пришло в голову проверить часы. Время у всех было разное. Дни недели совпадали. «Московское время в Москве — ноль часов восемнадцать минут», — радостно сообщила птица. В смысл сказанного вникали долго. В. Н. неожиданно загадал загадку: «Инстанция, которая только говорит, но никого не слушает. Знаете, что?! Радио! Ха-ха!» Птица обиделась и улетела — снова через стекло.

— Давайте-ка лучше подумаем, как нас встретят жены, если мы явимся домой во втором часу ночи да еще в таком виде! — предложил замдекана.

— Вы не по тому адресу, — съехидничал В. Н., — с этим вопросом, пожалуйста, к тов. Петровой! Ей видней, что мы будем дома отвечать! Ну и видик у вас, староста!..

— Вы сами меня вынудили! Я же отказывалась!

— Дорогая моя, по-моему, это вы мечтали порассуждать о собственном времени объекта, вот вам и результат!.. Уж я не говорю о том, что мы, слушатели, постарели на полгода, а вы, Петрова, в итоге стали на полгода моложе!.. Чем вы занимались 19 июля прошлого года?

— На экзамен по физике собиралась!

— Это кто сказал?! Это вы, что ли, Петрова, сказали?!

— Разве у меня такой голос?!

— Это «радива» говорит.

— Смотрите! — закричал В. Н. — Опять прилетела! — Птица сидела за окном.

— Говорит и показывает ра-ди-ва! Прослушайте загадку: болтовня льется, как вода из ведра! Не знаете? — Птица просунула голову сквозь стекло: — И ты не знаешь, Витя? О чем же ты можешь лекции читать?! Это про телик загадка, понял?! Про все хорошее в мире есть загадки! А ты, Витя, до них еще не дорос!

— А ну, кыш отсюда! — И В. Н. яростно замахал руками, прогоняя «радиву».

— Животных надо любить, Витенька!

— Ты не животное, ты птица!

— А ты лучше на себя посмотри! — И «радива» улетела.

— А ведь я действительно на экзамен собиралась. По физике. Утром встала, умываться пошла…

— Раньше надо вставать-то, староста! Экзамены-то в девять начинаются! Вставали бы пораньше, оказались бы сейчас в приличном виде!

— Кто знал, что так случится?!

— Да хватит вам пререкаться! Надо думать, в чем домой пойдем. Нельзя же в таком виде!

— Ну, положим, я могу выдать всем халаты лаборантов кафедры, — предложил В. Н.

— Белые? Как из больницы?! — усмехнулся замдекана. — Завтра по всему институту студенты развесят объявления: «Внимание! Внимание! Вчера ночью из психлечебницы номер пять сбежало четверо сумасшедших! Среди них девушка!»

— Да как же они узнают?!

— Господь с вами, староста! Студенты все знают! Итак, какие будут еще предложения?

— Уговаривать я никого не собираюсь. Можете идти в рванье.

Вскоре все в белых халатах стояли внизу.

— А вы знаете, староста, — начал В. Н., помогая Леночке выбраться через окно аудитории первого этажа, — простейшую модель, на которой можно показать, как видится один и тот же объект в разных системах отсчета? — И привел в пример дом у Экзюпери: — «Я видел красивый дом из розового кирпича…» — это одна система отсчета. И: «Я видел дом, он стоит сто тысяч франков», — это тот же самый дом в иной системе отсчета…

…шарф развязался и соскользнул вниз…

…мы стояли на Эйфелевой башне в Париже и бросали вниз: я — камень, а он — шелковый шарф… и время нашего пребывания в Париже было — Покуда Шарф Не Коснется Земли…

Мать друга Эйнштейна вспоминала: как-то раз Эйнштейн пришел к ним простуженный и повязанный каким-то странным шарфом, оказавшимся дорожкой с комода — скромным украшением комнаты, что снимал он у гладильщицы.

…первая жена Эйнштейна была сербка, Милева Марич…

Леночка стала студенткой факультета кибернетики — а всего-то и требовалось, что забрать документы, выйти из игры.

Как устали глаза! Нет-нет, не улетайте! Это просто давление изменилось! Мы это даже на работе сегодня обсуждали! Еще наша сотрудница забежала рассказать, как она съездила с мужем в театр…

— Вы представляете?! Едем мы с мужем в метро, и вдруг на «Академической» входит белая с негром! Вы представляете?!

— Ну и что?!

— Нет, вы послушайте! Он ее за руку держит!

— И что же?

— Нет, вы меня не поняли! То ли вы меня не понимаете, то ли я вас? Негр! С белой! Он! ее! за! руку! держит!!!

— Может, они любят друг друга?

— Нет! С вами невозможно разговаривать! — Уходит, хлопнув дверью. Общий хохот.

Начальник. Поразвлекались, теперь начинаем работать. Через пять минут включат машину.

Кто-то (зачитывает вслух из газеты): «В Югославии производится слив по полкило на каждого жителя планеты…»

Голос. Где мои полкилограмма?!

Эх, Югославия… Ох, Югославия! Что же ты вспомнилась мне?

Если вы поняли так, что я когда-нибудь там была, вы меня неверно поняли. Я знаю только, что это чудесная страна у моря, у Адриатического моря, которое там называют Ядран. В этой стране живут югославы — сербы, хорваты и другие национальности — и все они отличные ребята.

…первая жена Эйнштейна была сербка…

Петр… Какое прекрасное имя! Какое чудное, властное, краткое имя! Какое волшебное имя! Да. Да…

— Это все очень хорошо, но при чем здесь сербы и хорваты?!

— Про теорию относительности было обещано?

— Было.

— Было выполнено?

— Ну в общем-то да.

— А теперь будет сверх плана — про сербов и хорватов.

— Ну, неужели нельзя сюжет какой-нибудь дать?! Ввести героя, пусть у них будет с Леночкой любовь, а в конце намекнуть, что они поженятся?! Вещь сразу зазвучит, неженатый читатель тоже захочет создать семью!..

— Нет.

— Я вам такие идеи подкидываю, и хоть бы спасибо!.. Тогда так: если про любовь не будет, не стану дальше читать.

— Хорошо… Пойдем на взаимные уступки: у Леночки будет любовь с хорватом.

— Да отчего же с хорватом?!

— Ну, тогда с сербом. Но эта моя уступка — последняя. Не хотите читать дальше — отдайте мою книгу!

— Как?! Еще ведь про Клеопатру не было!.. Но все-таки: почему же с сербом?!

— Вот читатель пошел!.. Поймите же, это только вы можете позволить себе спрашивать все что угодно. Я же нахожусь в положении фокусника: чтобы показать фокус, нужно иметь определенный набор предметов — коробочки и ящички с двойным дном, потайные карманы, ловкие руки, — иначе фокус не удастся. Я хочу понять для себя, в чем же смысл жизни. Если у меня не будет теории относительности, постулатов буддизма, серба — ответа не получится, все развалится.

— Давайте-ка лучше про Леночку с сербом.

— Вы уже согласны на серба?

— Да хоть на черта, лишь бы про любовь!

Петр… Какое прекрасное имя (звезда в небе изменила цвет). Вам… вам тоже нравится? Вы хотите, чтобы я рассказала? Вы хотите услышать о человеке, которого звали Петр? Что ж…

Он был громадного роста, с длинными, темными, чудесными волосами. Усы у него, конечно, тоже были. Он был царь. Я рассказываю вам о нашем царе, Петре Первом (звезда побагровела). Это был великий человек! Денно и нощно заботился он о славе отечества, повсеместно насаждая культуру! В Эрмитаже есть специальный зал, посвященный его памяти, и там — люстра, изготовленная им собственноручно!.. Узнав, что в Риме при раскопках найдена статуя Афродиты, он дал указ немедленно купить ее и отправить в Петербург… (отчего же я говорю все быстрее и быстрее?! Звезда стала совсем черной…) Не улетайте! Я согласна! Я расскажу! Раз уж так получилось, я расскажу… У одного итальянца сказано: «Я, писавший лишь по той причине, что печальное время не позволяло мне действовать…» Я буду рассказывать лишь по той причине, что нет другого выхода. «Пред нашим представленьем мы просим со смиреньем…» Предупреждаю, что говорить буду путано — это свойственно мне. Мало того, сбиваясь с пути, буду увязать в словесных дебрях, и вы должны будете давать это понять, не стесняясь (мне, как одному из главных рассказывающих лиц, а иногда даже замешанному во всей этой истории, трудно разобраться, что здесь важно и что — не очень. Нельзя допускать, чтоб сухой, упавший с дерева листок имел такой же вес, как слово, взгляд, дело).

В моей истории не ищите поучительного. Поучения скучны. Я буду рассказывать о том, что меня волнует, не поучая, но ища сочувствия. Моя история называется «Сказка о красной карете». Слушайте и будьте готовы к тому, что я обязательно перепутаю эпизоды, забуду важные детали, перевру конец. Одно могу утверждать смело: нечто подобное когда-то было, пусть не со мной и не совсем так.

Жила-была девушка…

— А как ее звали?

— Лена. Елена. Елена Владимировна. Имя было у нее как музыка…

— А на какие средства она жила?

— Окончила институт и работала.

— Кем?

— Золушкой.

— Сейчас таких работ не бывает!

— В другом смысле: очень плохо она работала! Как будто золу из печки выгребала. А люди рядом с ней не догадывались, кто она, и думали, что это обыкновенный инженер. Но хватит о Елене Владимировне. Цвет волос или глаз ничего не изменит. Звали ее хорошо, а работала она плохо. Души в свою работу она не вкладывала — вот суть. А цвет глаз — что он может изменить?!

Как-то раз Лена в своей старенькой машине, купленной в комиссионке за три с половиной тысячи (чтобы купить ее, Лена четыре года ночами и по выходным переводила статьи в ВЦП, отказывая себе во многом и часто довольствуясь котлетами за 7 копеек. Вы правильно поняли. Я говорю о котлетах за 7 копеек. Зато я думаю о высоких материях. Гораздо хуже, когда кто-то «…говорит о мирах, половой истекая истомою». Итак, котлеты за 7 копеек. Часто они казались просто прекрасными. А уж свекла под майонезом!! «Никогда! Ни одному человеку!!! Я не сказала! Что дела у меня идут плохо! Дела у меня всегда лучше всех! Что бы ни случилось. Надо иметь гордость…» Раз уж пошла такая чересполосица, напишу еще немного о машинах. Мэрилин Монро в Голливуде поучали: «Киноактриса без автомобиля — это паралитик без ортопедического кресла» (Помните? Это все в скобках!). Вы уж забыли начало неоконченной фразы? Вот оно…) как-то раз Лена в своей старенькой, давно требующей ремонта карете…

— А дальше-то что?!

— Дорогой мой слушатель… Нелегко объяснять мне, ибо отчаялась я, и не знаю, и забыла, как звучит Слово, но так дорого мне ваше внимание, и ваше участие, что и в паузах мне не хочется с вами расставаться, потому что и паузы нас объединяют, и мне хочется продлить, растянуть их, потому что, как только вы все прочтете, я снова окажусь одна…

Но к делу.

…Летний ливень. Поздняя гроза.
Дождь идет,
но мы не слышим звука.
(…)
человек по улице идет,
и навстречу женщина идет,
и они
увидели друг друга.
 Я не знаю,
что он ей сказал,
и не знаю,
что она сказала,
но —
они уходят на вокзал.
 Вот они под сводами вокзала.
(…)
Что же будет дальше?..

(Из книги Ю. Левитанского «Кинематограф»)

Каждый день, когда я встаю, умываюсь, варю кофе, печатаю на машинке, я всегда думаю о нем. Мне не нужно закрывать глаза, чтобы увидеть его лицо: достаточно представить, что вокруг снова летняя осень, и перекресток со светофором, и он. То есть, я хочу сказать, ты. Я часто разговариваю с тобой, хотя ты вряд ли меня помнишь (забвение — та же смерть, вот и валяются на полу кафтаны да колпаки, колпаки да кафтаны…). Но раньше, когда я этого хотела, я тайно встречалась с тобой (об этом никто не знал, даже ты). Стоило мне оказаться в пустой комнате — и я переносилась в тот осенний теплый день и ты выходил мне навстречу из красной кареты, то есть из красной перламутровой машины…

Кому сказать спасибо за то, что мы встретились и были рядом? И что можно сделать, и кто виноват, если судьба в тот счастливый и горький день вышвырнула меня на дорогу навстречу тебе?!

Твоя машина заслонила собой весь мир в зеркальце обзора. Я перестроилась во второй ряд, но ты не стал обгонять. Я попробовала отстать, потом — уйти вперед. Бесполезно! В огромном городе неизвестные двое плыли бок о бок в безумном потоке машин; и не нужно было скорости, и не нужно было ветра для ощущения полета. Глаза наши встретились, и у меня закружилась голова. Бежать! Бежать! Со всех ног! Из последних сил! Вот я у обочины. Мотор заглох.

У него был такой легкий-прелегкий шаг, такое улыбчивое, молодое, свежее лицо, дополненное для солидности усами, что и всякий, окажись он на моем месте, потерял бы голову. Росту он был высокого, в плечах — косая сажень. Лет ему было двадцать семь.

— Как так?! Зачем обманывать?! Разве в двадцать семь бывает молодое, свежее лицо?!

— Эх, вы!!! Даже Леночка, даром что она толком ни в чем не разбиралась, и то знала, что в двадцать семь только еще начинают становиться по-настоящему мужчиной!!!

Вы смотрели когда-нибудь каталоги товаров ФРГ? Смотрели? Обращали вы внимание на всех этих мальчиков в разделе «Товары для мужчин»? На их идеальные фигуры, мужественные лица, сверкающие улыбки, на их шикарные костюмы или пальто — в зависимости от того, что они рекламируют? Так вот: он выглядел так, будто вылез не из машины, а сошел со страниц каталога. Он был красив до того, что казался ненастоящим! Он был — и его не было, а только обман, мираж. Или слишком он молод? Слишком красив? Слишком шикарная у него машина? Наверное, все сразу. Я попала в чужой фильм… Мальчик, бумажный обманный мальчик, вырезанный из журнала, стоял рядом и что-то говорил. Бумажный мальчик. Если пойдет дождь, он размокнет, если будет солнце — нарисованные чудесные губы растекутся по лицу. И тогда — показалось или так было? — мальчик медленно опустился на колено на пыльный асфальт. Машины проносились мимо, водители понимающе усмехались. Один притормозил: «Слушай, ты чё над мужиком издеваешься?» — неодобрительно покачал головой. Случилось чудо: бумажная фигурка ожила, ее стали замечать люди! И тогда Лена кивнула. Он сел к ней в машину.

— Меня зовут Петер — по-вашему, Петр. А тебя как зовут?

— Что тебе нужно?

— Ты отлично водишь машину, вот я и решил перенять опыт.

— У меня мотор заглох, понятно?!

— Открывай, будем чинить!

— Трос порвался.

— Не понял.

— Железная веревка. Потянешь — открывается капот.

— Что это — капот?

— Где мотор находится.

— У тебя есть… как же это по-вашему?!. Сейчас принесу.

В чемоданчике было полно всего, но трос подцепить не удавалось. Петр, пытаясь вытянуть конец через вентиляционную решетку, ободрал руку. Проступила кровь. Лена — и пусть первым бросит в нее камень тот, кто сам без греха, — повторяла: «Пусть бы этот трос подольше не доставался», — а когда Петр заводил мотор: «Пусть бы этот мотор подольше не заводился». Увы, вскоре все было сделано. «Только бы не заплакать! Только бы…»

Петр продул бензонасос.

— Видела, какая грязь!.. Я заслужил теперь, чтоб ты сказала имя?

— Лена, только знакомиться с тобой я не буду.

— Ты сейчас торопишься. Вот мой телефон, позвони. Я буду ждать.

Эх, Петр! Чего тут ждать? Безнадежно все. Нет надежды на счастье. Нет.

Ну что ж… Любовь! Любовь… Вот математика — логика физики! — вывозит ее на своей спине в королевы естественных наук, а вот Аристотель, уступив просьбам куртизанки, под окнами дома ученика своего, Александра Македонского… Эх, любовь, любовь!.. Давно известно, что влюбленным свойственно совершать подвиги либо каким-то иным способом увековечивать имя предмета своей страсти. Так, по просьбе Джулиано Медичи Боттичелли изображает его возлюбленную, Симонетту, в образе Венеры, стоящей в раковине и только что рожденной из пены морской…

БЕРЕГ МОРЯ ПОСЛЕ ШТОРМА.

— Пап, что это за накипь на берегу?

— Это пена.

— А откуда она берется?

— Из грязи.

— Ты что ребенку говоришь?! По-твоему, Афродита родилась из грязи морской?!

Джулиано и Симонетта… А вот Питер Пауэл Рубенс (или, «по-нашему», как бы ты сказал, Петр Павлович Рубенс! — Неправильно! Отца его звали Ян! — Ну, тогда Петр Иваныч! уж это совсем по-нашему!) поступил проще. Он сам увековечил себя и возлюбленную (жену), да еще как! На картине «Автопортрет с Изабеллой Брант» Петр (опять это имя! оно преследует меня!) Иваныч изобразил себя на высокой табуретке (в левой руке у него то ли эфес шпаги, то ли верх закупоренного кувшина с вином), а Изабеллу — на низенькой скамеечке… Вопрос: много ли найдется женщин, которые дали бы согласие запечатлеть себя у ног мужчины (пусть любимого), да еще счастливо улыбались при этом?! Наверное, Изабелла очень любила Рубенса… А может, знала, что «буйволу» (Петр Иваныч родился в 1577 году, в год Буйвола… — Петр! Петр мой! Я уже начинаю понимать, что ты — «буйвол», как Петр Иваныч!) лучше не перечить?! Я не правитель Флоренции, как семейство Медичи…

(— Нет! Нельзя ли сначала о Медичи, потом о Рубенсе, ведь их ничто не связывает?!

— Нельзя! Ни в коем случае! Да и связь налицо: Рубенс создал цикл аллегорических полотен «История Марии Медичи»! (на портретах — полная женщина в летах с приятным лицом, но расплывшимся подбородком, и до того прямым носом, что по нему можно проверять линейки…).

Короче говоря, придворных художников у меня нет. Рисовать я не умею. Изваять твою статую из мрамора мне не по силам — я даже зайца из пластилина и то не слеплю. Что могу я? Легкую тень твою обвела я по контуру в сердце своем. Покуда я жива, не сотрется в памяти моей твое имя…

Нет, так дело не пойдет. Давайте уж я лучше о чем-нибудь другом расскажу. Хотя бы о сотворении мира… Не судите строго — как выйдет.

То было в единоначалье
и равновероятье дня и ночи.
И сонная Луна, прикрывши очи,
Не ведала, что ей предназначалось…

На далекой планете, до которой не докричишься и не достанешь рукой, жили люди. Похожие на нас с вами. Руки, ноги, головы — все это у них было. Были у них и школы, и институты, да в этом ли суть? Однажды студент четвертого курса Дэвл (совершенно случайно это условное имя — а так называли богов в Индии и Иране — напоминает английское «devil», а также русское «дьявол») собрался делать курсовую работу. Итак, жгучий красавец брюнет, слегка прихрамывающий на левую ногу (с чего бы это?), беззаботно насвистывая, швыряет капсулу с концентратом в багажник вселеннолета (концентрат — искусственная мини-планетка, упрятанная с помощью сил сжатия в небольшую упаковочку). Повторим: швыряет концентрат в багажник!.. Трудно представить себе, что было бы, если б этого не случилось! От резкого удара нарушилась структура одной из компьютерных схем, и концентрат начал самостоятельно добирать энергию для расконсервации. Взрыв! Катапульта сработала, и Дэвл был выброшен из вселеннолета…

Очнулся он в высокой траве, верхушки которой сплетались у него над головой. Выбравшись из травы, Дэвл увидел, что вокруг зеленеют дубравы, цветут цветы. Странно, для выведения пары верблюдов по генному коду (тема курсовой работы) этого абсолютно не требуется! Вселеннолет поблескивал стальными боками в лучах заходящего солнца. На табло в салоне Дэвла ждала энергограмма: «Немедленно возвращайтесь! Вы получили чужой концентрат! По истечении двух недель начнется его автоконсервация!» Дэвл машинально достал из кармана яблоко. ЭВМ по-домашнему моргала красными глазками-лампочками. «Тореадор, смелее в бой!» И Дэвл, швырнув огрызок в иллюминатор, запустил программу. Вскоре машина сообщила: «Ориентировочное время счета — 8 часов». За окном вселеннолета темнело, Дэвл раздвинул кресло — получилась удобная кушетка. Лампочки мигали, Дэвл спал, ЭВМ считала. Ей было «до лампочки», день сейчас или ночь…

А утром трава стала еще зеленее, деревья — еще выше. Иллюминаторы вселеннолета заслонила листва. «Расчетные данные для загрузки в генный аппарат готовы». Дэвл запустил программу. Через полчаса из генного аппарата выскочили два крохотных существа и, увеличиваясь в размерах прямо на глазах, проскользнули сквозь сетку ограждения, превратившись в громадных горилл, промчавшихся в сторону леса и скрывшихся в высокой траве. «Что за чертовщина? Где два верблюда?! В курсовой требуется получить верблюдов!» Но тут с конвейера выскочили еще двое. Сантиметра по три каждый. Пробежав немного, они взлетели, и размах крыльев у них увеличился до полутора метров. Они становились все больше и поднимались все выше, пока не скрылись из глаз. «Птеродактили! — обалдел Дэвл. — Что происходит?!» Затем появились два медведя, а за ними такая пара, которой и названия нет. Дэвл кинулся к пульту и набрал «СТОП». ЭВМ ответила: «Программа надежно защищена. В случае отключения питания генный аппарат в аварийном режиме продолжит работу до полной обработки массива данных». Вот так. Видимо, от удара какая-то схема сбоит, а результат… И аппарат продолжал работу, а на планете появлялись все новые птицы, гады, звери.

И прошел день, и ночь прошла. Когда Дэвл проснулся, она уже сидела в вольере на траве. У нее были вьющиеся волосы цвета воронова крыла, окутывавшие ее, словно легкое облако. Глаза у нее были синие-синие, как два цветка. А все остальное… трудно сказать… слово «тело» тут не подходит. Глаза у нее были, как два цветка, а сама она была словно сияние — как солнце, только еще чудеснее и нежнее. Словно сияние, окутанное темным облаком, чтоб с непривычки люди глаза не обожгли.

Я бросился к ней, но в двух метрах ноги отказались повиноваться, и я неожиданно для себя спросил:

— Как вам спалось?..

Она удивленно взглянула и сложила губы трубочкой, будто хотела что-то сказать.

— Что?

— О? — повторила она и улыбнулась.

— Вы меня понимаете, да?

— А? — радостно произнесла она и засмеялась.

Тут меня осенило: она не умеет разговаривать!

— Дэвл, — сказал я и ткнул себя пальцем в грудь.

— Эва, — счастливо повторила она за мной и легонько дотронулась до себя.

Что ж, пусть это будет ее именем… Я показал пальцем на себя: «Дэвл», а потом на нее: «Эва». Она попыталась повторить. Со второго раза вышло верно. Вскочив, счастливая, она побежала, полетела по траве, выкрикивая наши имена. Странно, но лицо ее показалось мне знакомым, хотя никогда — никогда в жизни! — не видел я такого прекрасного лица. На кого же она похожа? На кого же?.. Мать честная! Неужели?! Не чуя под собой ног, я бросился к вычислительной машине. Так и есть! Вместо чтения информации с диска, машина ввела голограмму, то есть меня, находящегося в поле считывания!.. Эва действительно была похожа на меня, только очень красивая. Я смотрел на нее, а она все бегала по лугу, выкрикивая наши имена — свои первые в жизни слова. И вдруг остановилась у яблони.

Я не преувеличиваю, все было именно так: она подошла к яблоне и взглянула на яблоневый бутон. Он тотчас раскрылся. Ева потянулась к ветке, чтобы вдохнуть нежный яблоневый аромат. Розовые лепестки осыпались, и свершилось чудо: на наших глазах крохотная почечка стала превращаться в плод, в настоящее яблоко. И оно, сначала такое кислое, такое терпкое даже на взгляд, зазолотилось, впитывая Евино тепло, Евино сияние. Вот уже прозрачно-хрустальное яблоко висело на дереве. Ветка качнулась. Яблоко оторвалось и упало бы на землю, но Ева успела подхватить его. Еще минута — и она бы его надкусила, но я успел закричать: «Ева! Не ешь! Нельзя! Ева! Нельзя!!!»

ИЗ ПРАВИЛ, НЕ НАРУШАВШИХСЯ БОЛЕЕ ВОСЬМИ ВЕКОВ: «Запрещается скармливать «экспериментальным особям» продукты внеэкспериментальных цивилизаций во избежание нарушения динамического равновесия во Вселенных…»

Я не имел права есть на планетке яблоки, разбрасывая огрызки где попало, чтобы из них вырастали яблони.

«Ева! Нельзя! Не ешь!» Она не поняла, но застыла с яблоком в руке, а потом вдруг вытянула руку с яблоком перед собой и пошла мне навстречу, так доверчиво и открыто улыбаясь, что во мне все перевернулось. Подошла и остановилась, не умея ничего сказать, и я проклял все на свете — будто обкрадываю младенца: у нее всего-то богатства в этом мире, что два слова, которые она умеет говорить, да это хрустальное яблоко… Вот чертово яблоко! Что ж делать?! И тут я сообразил: сняв с руки часы, протянул ей, сказав: «На, Ева!» — и как мог улыбнулся. Она засияла, одной рукой взяла часы, другой дала мне яблоко: «На…» Потом подумала и добавила: «На, Дэвл, на!» Я помог ей надеть часы, а яблоко спрятал в карман. Уж как она была рада! Полчаса прошло, а она все прыгала на одной ножке и, изредка останавливаясь, кричала мне своим нежным серебряным голосом: «Знаешь, который час?!» Это я ее научил! И мы оба смеялись от счастья, и она, словно маленькая девочка, падала в высокую траву и исчезала, а я делал вид, что очень испугался и ищу ее, тогда она неожиданно выныривала из травы, совсем не там, где я ожидал, и кричала мне: «Дэвл!!!» И я уже не знал, где я нахожусь, на небе или на земле, и любил весь мир, и готов был все отдать, лишь бы слышать ее волшебный голос, лишь бы видеть ее. Мне казалось, что молодая планета, юная, нежная Земля, ее леса, деревья, ее птицы и звери кричат, захлебываясь от восторга, не имея иного способа выразить свое восхищение жизнью, вкладывая все, что не скажешь и с помощью миллиона слов, в это единственное: «Дэвл!» А что еще в жизни надо? Чтобы кто-то дорогой и любимый повторял вот так твое имя. А уж тогда можно и горы своротить… И когда я оборачивался, меня будто из ведра окатывало счастьем: «Знаешь, который час?!» Это звучало как музыка. Ева вытягивала руку высоко-высоко, в самое небо, и смеялась, и закрывала глаза от радости, и прыгала на одной ножке, и потом вдруг исчезала в траве, и тогда я уже закрывал глаза, падал в траву, кричал: «Я люблю тебя, Ева! Люблю тебя!» Боже мой, до чего мы были счастливы! Когда умирать буду, пусть кто-нибудь скажет напоследок: «Дэвл!.. Дэвл, знаешь, который час?!» Больше ничего не надо…

К ночи мы попрощались. Я хотел уложить ее спать во вселеннолете, но она знаками объяснила, что под деревом в траве гораздо лучше. Тогда я сказал: «Спокойной ночи!» И она ответила: «Но-чи…» Это было седьмое слово, выученное ею за сегодняшний день. Оглянувшись, я увидел, что она показывает крохотному зайцу, моргающему глазами, гелиевые часы, назидательно объясняя, что эта штука нужна для того, чтоб, глядя на нее, говорить: «Знаешь, который час?» А заяц, ошалев от восхищения, по-прежнему моргал глазами. Когда заяц устал восхищаться, они уснули.

А ночью на планету приземлился еще один вселеннолет…

Дэм вызвался лететь на помощь сам. Рассказывать подробно, что же случилось, было некогда, и Дэвл просто попросил его остаться, пока он слетает в Центр управления исследованиями в космическом пространстве и добьется разрешения не уничтожать планету, оставить в космосе Землю.

Все могло бы устроиться хорошо, могло бы… но так бывает только в сказках. Утром Дэм увидел Еву. Она спала. Увидел крохотного, прижавшегося к ней зайца, почти игрушечного… Любовь! Любовь!.. Что же ты делаешь с людьми?! Дэм составил программку и рассчитал расход энергии, необходимой для скачка. Хватало с запасом, и тогда он начал охлаждение Земли. Деревья стонали, горы раскалывались, трава сопротивлялась, и все ж — и все ж! — Земля охлаждалась. Вскоре это был обыкновенный концентрат. Дэвл выбрал не самую близкую, но и не самую удаленную точку искривления пространства. Вселеннолет совершил скачок в считанные секунды. Теперь Дэвл никогда их не найдет — не хватит жизни!

Дэм — Э-дэм — А-дам преступил закон человеческий. Сделал он это из-за любви. Так ли тяжело его преступление? Ведь он никого не убил?! (Из постулатов буддизма:…не возжелай жены ближнего своего…)

Ну, а Ева? Конечно, Дэвл дал ей свою голову, но нельзя забывать, что она была всего-навсего лишь Ева — Евочка — маленькая милая девочка… Часы при консервации уничтожились, и Ева проснулась, ничего не помня из своей старой жизни. И хотя в саду снова выросла яблоня (сад этот назывался теперь Эдем — сад, который построил Дэм), и Ева часто гуляла там, вот только яблоневые бутоны больше не распускались от одного Евиного взгляда, и хрустальные яблоки не созревали в нем, и никогда Ева не смеялась так, как в прошлой жизни, и никого больше не любила так, как когда-то Дэвла, дьявола, — хотя прожила долгую-предолгую жизнь, такую долгую, что увидела и внуков своих, и правнуков своих, и праправнуков… Но счастлива не была, и, когда ее спрашивали, хорошо ли так долго жить, отвечала: «От всего устаешь. Со временем все надоедает». И правнуки, слушая, мотали на ус, и решали жить поменьше, чтобы не устать. И жили все меньше и меньше, пока, наконец, жизнь человеческая не установилась в пределах от 50 до 90 лет. А потом люди и вовсе забыли, что способны жить долго. Так это продолжается и по сей день, так будет продолжаться и дальше, до тех пор, пока кто-нибудь не вспомнит и не захочет жить во всю отпущенную силу, во всю отпущенную жизнь!..

А Ева? Ах, да, Ева… Она больше никого не любила, и никогда больше на этой планете

счастливые часов

не наблюдал и!!!

Других подробностей об этой истории не сохранилось, разве что в легендах разных народов говорится, что бог создал Землю, поселил на ней человека, но более никогда не вмешивался в дела людей.

…Ох, до чего близко сегодня продвинулись звезды! Так близко, что даже голова кружится. А уж моя звезда!.. И тут я увидела… трудно объяснить, но так оно и было: звезда смеялась! Моя звезда смеялась и была точно нежное сияние, окутанное черным облаком…

(— Было обещано про любовь?

— Было.

— Где?

— Вот, только что!

— Нет, было сказано: любовь Леночки с сербом В результате оба исчезли со страниц, будто их не было вообще!

— Что вы имеете в виду под словом «любовь»? Я что, должна их прямо в машине уложить в постель?!

— Зачем же такие крайности? Сначала пусть познакомятся…

— «О, боги, боги мои!..» Ну и положение у меня!

— Взялся за гуж — не говори…

— Назвался груздем — полезай!.. Делать нечего, буду давать текст «в полосочку», несколько страниц я пишу что хочу, несколько страниц — про любовь, про Клеопатру, про серба. Договорились?

— А кто первым заказывает музыку?

— Нет, это уж — ни в какие ворота! Вы понимаете, что вещь у меня называется «Баллада о Розеттском камне», а о камне ни звука, хотя почти половина написана?!

— А кто виноват? Я бы на твоем месте уже давно…

— Тогда я начинаю).

Наступило время рассказать о самом дорогом, о том, что поддерживало меня в трудные минуты. Наступило время начать Балладу о Розеттском камне… Это произошло…

Но тут Луна, плавно скользя, стала спускаться вниз, прямо ко мне. Звезды последовали за ней. Жаль, что никто не видит — с неба спускаются звезды! Если б хоть кто-нибудь вышел на улицу!

(…вдвоем, даже, и с более худшего места, смотреть демонстрацию, пихать друг друга локтем: «Смотри! Видишь?!» и орать: «Ура! Да здравствует!..» — в сто раз лучше, чем одному, даже если и будет видно больше…).

Я с надеждой взглянула вниз, но там!.. Улицы — не было! Дома — не было!! Земля была далеко внизу, а я в ночной рубашке, сидя на подоконнике, поднималась все выше и выше в небо. И конец рубашки, свисавший с подоконника вниз, серебрился мерцающим светом, будто море в последние дни августа — если раздеться и плыть ночью.

(Торопись! Время истекает! Как только часы пробьют двенадцать, Золушка должна…

— Хорошо, хорошо. Я помню. Я знаю. Я сейчас начну.)

«Какой-то француз

заставил заговорить

даже мертвые камни…»

Если темной южной ночью на берегу Крыма войти в воду по…

(— Ну надо же! Опять про море! Про камень нужно рассказывать!

— Я и рассказываю, это только начало такое!).

Если войти в воду по колено, опуститься и поплыть по-лягушачьи, выбрасывая вперед ладони, а затем разводя их в стороны, море на поверхности, там, где его касаешься, начинает фосфоресцировать: уже метрах в десяти от берега от соприкосновения рук и волн рождаются вспыхивающие и гаснущие звезды… И если плывешь, не останавливаясь, дальше, волшебные — будто серебряные! — россыпи фосфоресцирующих лунных дорожек, растворенных в воде, сопровождают тебя слева и справа, там, где ты разрезаешь руками морскую гладь. А потом начинают светиться руки, плечи, волосы. И плывешь, будто русалка, и зажигаешь звезды в морской глубине, прекрасные, хотя и недолговечные, существующие считанные секунды. Пока ты плывешь — Покуда Шарф Не Коснется Земли… А потом ложишься на спину и смотришь в черное небо, усыпанное настоящими звездами, теми, что созерцали в спокойствии век каменный, и век бронзовый, и Цезаря, и Клеопатру, а теперь так же невозмутимо взирают на тебя.

Как жаль, что я забыла попрощаться с морем, с августовской ночью, с Крымом! Придется сделать это сейчас, с высоты, сидя на подоконнике на уровне Луны, в ночной рубашке, подол которой серебрится мерцающими звездами. Море! Море… Если у женщины красивая фигура, женщина уже нравится. Если в стране есть море, страна уже приятна сердцу. Эх, Югославия! Ох, Югославия! Пусть бы ты хоть раз приснилась мне…

Но — чей-то властный пронзительный голос: «Кротовая нора эта ваша Европа! Только на Востоке, где живет шестьсот миллионов человек, могут быть основаны великие империи и осуществлены великие революции!..» Сказано — сделано! Обладатель властного голоса отправился в Египет осуществлять свои грандиозные намерения и планы. И Директория свободной Республики — как виделась тогда всему миру страна, сыном которой был обладатель голоса, — благословила молодого генерала (ему было около тридцати лет) на это «праведное» дело.

«Солдаты! (и, наверное, эхо повторило: «аты! аты! аты!» «Сорок веков смотрят на вас!» (и, наверное, эхо повторило следом: «ас! ас! ас!»)

Египет был завоеван (правда, ненадолго). Но — нас интересует другое: «Второго фрюктидора Седьмого года Республики…»

Когда мой отец учился во втором классе сельской школы (школа находилась в шести километрах от деревни), его и одного семиклассника премировали за отличную учебу недельными путевками в Ленинград на зимние каникулы и там, во Дворце пионеров, вручили памятные подарки: семикласснику — «Приключения капитана Врунгеля», второкласснику — «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». Что это за Бонапарт, что такое «брюмера» — в деревне никто не знал.

А насчет «Капитана Врунгеля» было решено единогласно, что это «законная книга»! И только потом, гораздо позже, узнал он, что 18 брюмера (то есть в начале ноября) Луи Бонапарт (он же — Наполеон), удрав еще летом из Египта и бросив там остатки того, что ранее было полусоттысячной армией, совершил во Франции переворот и стал первым консулом Республики. Но еще раньше, до бегства будущего императора из Египта (Как непривычно звучит! Еще два тысячелетия назад Мария с Иосифом среди всех стран выбрали Египет как наиболее безопасное прибежище, и с тех пор какого известного художника ни возьми, у каждого обязательно найдется такая картина — «Бегство в Египет», — а то и две! И тут вдруг — «Бегство из Египта»!!!)… Так вот, до бегства будущего императора из Египта солдат французской армии нашел близ города Розетты камень из черного базальта высотой метров около двух. (Ныне он хранится в городе Лондоне. Вот вам история: надпись сделали египтяне, нашел — француз… Нет! Нашел — солдат, прочел — генерал, присвоили — англичане! У вещей, как и у людей, судьба может «сложиться» или «не сложиться», может «быть» или «не быть». Камень этот, когда его нашли, то есть 2 фрюктидора…

— Это из какой все книги?

— Что именно?!

— Ну вот это все! Ведь нормальному человеку невозможно запомнить: «2 фрюктидора»!!!

— Если вам очень хочется запомнить, есть простой рецепт…

КУЛИНАРНЫЙ РЕЦЕПТ.

2 помидора, сельдь, сода, рис в бубликах (или в кубиках).

2 фрюктидора Седьмого года Рес-публики…

Примечание. Если нет риса в бубликах и в кубиках, можно использовать рис в тюбиках.

Запомнили? «2 фрюктидора Седьмого года Республики…»

— А что это за месяц «фрюктидор»?

— Можно, я теперь спрошу?! Когда у нас в магазинах бывают разные «фрюкти»? Да еще дешево, почти «дор» ом?!

— В конце августа? В начале сентября?!

— Вот вам и фрюктидор.

— А… когда был… Седьмой год Республики?

— Можно загадаю загадку?.. Очень простую, честное слово… В конце XVIII века в не слишком бедной, но и не слишком богатой семье родился мальчик. И был он весьма темнокож, к тому же — с курчавыми волосами…

— Ур-ра! Это Александр Сергеевич Пушкин?!

— Да. Вот именно. В 1799 году, через пару месяцев после рождения великого русского поэта, и был найден Розеттский камень, а затем и множество других плит с иероглифами. И они, эти камни и плиты, взывали о помощи, умоляли: «Прочтите нас! Мы обязаны рассказать! Люди должны знать свою историю!» Но ответом было: «Ваш язык мёртв. Ваш народ мертв. Ваша история мертва». Никто не мог прочесть. Люди отступили в бессилии… Что бы сказал по этому поводу древний китаец? «Это не колодец глубокий, это веревка очень короткая…»

«В последнем десятилетии XVIII века в не слишком бедной, но и не слишком богатой семье родился мальчик, и был он весьма темнокож, к тому же — с курчавыми волосами…»

— Но это уже было?!

— Вы уж решили, что речь снова пойдет об Александре Сергеевиче Пушкине? Нет. Этот мальчик родился на девять лет раньше в другой стране и проявил свой гений совершенно в иной области, став отцом новой науки… У него было обыкновенное французское имя — Жан. В пять лет он самостоятельно научился читать. В девять знал латынь и греческий. Тогда же услышал и о Розеттском камне (в 1799 году, в год рождения другого темнокожего и курчавоволосого мальчика). В одиннадцать решил прочесть эту надпись во что бы то ни стало…

Путь известен, но вот захочет ли человек пойти по этому пути — зависит от него самого. Каждый решает сам.

Каждый выбирает для себя
женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку —
каждый выбирает для себя.

Если же ты в свои двадцать и тридцать и сорок все еще ничего не решил и потому — не нашел, задумайся наконец: кто ты? что ты? зачем? — и да поможет тебе в этом аллегория о Розеттском камне!..

Два десятилетия прошло, прежде чем!..

(Дорогой мой слушатель! Если вы когда-нибудь — случайно! — попадете в Британский музей, отыщите там Розеттский камень, поклонитесь от моего имени черной базальтовой глыбе — не сочтите за труд! — передайте, что я, начинающий автор, столько раз уже — в полном отчаянии! — хотела — по малодушию! — отступиться, прервав — дабы уйти, пусть не победившей, но и не побежденной! — тоненькую нить жизни!..

НО — РОЗЕТТСКИЙ КАМЕНЬ!!!

Да здравствует этот камень! Этот символ мужества и воли!

Шампольон шел к своей цели двадцать лет. Я — всего лишь шесть! Еще четырнадцать в запасе. Он был профессором, затем — академиком, но — по-прежнему нищ, к тому же — болен!.. Я — русская женщина, русская баба! На мне воду возить можно! Русские женщины все выдержат! (Уж не говоря о том, что мне каждые три месяца премию дают!!!) Так почему же мне не работать? Не переписывать снова страницу за страницей, до тех пор, пока не получится так, чтобы слушатели выслушали с удовольствием, чтобы читатели сказали издателю: «Где этот автор? Передайте спасибо ему…»)

Так вот, дорогой мой слушатель! Если вы увидите этот камень, передайте спасибо ему…)

Двадцать лет ушло на то, чтобы определить: древнеегипетский язык близок к коптскому. А дальше…

Путь был известен, но лишь у одного человека хватило сил пройти по этому пути…

ВОПРОС ИЗ КРОССВОРДА.

«Полупроводниковый прибор».

— Это компас, да, Лен?!

— Деточка, ты знаешь, что такое полупроводник?

— Проводник — это тот, кто знает путь и подсказывает его другим. Поэтому компас — полупроводник: если человек соображает и у него есть компас, он найдет путь. Полпроводника — компас, еще половина — собственные мозги. А вместе получается — проводник…

На камне в греческом тексте упоминались имена Птолемея и Клеопатры. Клеопатра. Женское имя, двадцать лет царствующее в душе Шампольона. Клеопатра. Леопарда. Вот почему царица всегда виделась мне в леопардовой шкуре (или на ложе из леопардовых шкур!). И однажды… Но об этом можно только догадываться. Быть может, просидев всю ночь над иероглифами, Жан Франсуа под утро уснул, и приснилось ему… (Или — мне приснилось, что ему приснилось? Или — из его мыслей и моих домыслов соткался сон. О Клеопатре. Не о той, чье имя во втором столетии до нашей эры объединено с именем Птолемея как на престоле, так и на Розеттском камне (о той Клеопатре пока ничего не было известно), — но о Клеопатре, что станет царицей Египта полтора столетия спустя и чьим мужем будет совсем мальчик, тоже Птолемей. Очередной Птолемей.

Клеопатра.

Воплощение идеальной красоты.

…и соткался сон…

…Любовь! Любовь…

Когда Цезарь познакомился с Клеопатрой, ему было за пятьдесят, и он был — иноземец, пришедший покорять. Но — они полюбили друг друга. Или царица полюбила Цезаря? Или молоденькая девочка втюрилась по уши в полководца, в инопланетянина? Ведь это только сейчас думается, что Каир и Рим относительно близко. А в те времена из Италии в Египет — плыть не доплыть, добираться не добраться…)

ДИАЛОГ ЦЕЗАРЯ И КЛЕОПАТРЫ.

— Говорят, ты с легкостью осваиваешь все, за что бы ни взялся, Цезарь, но египетского ты не знаешь!

— Я могу выучить его за месяц.

— Не сможешь, это очень трудный язык!

— Не спорь со мной, Кли, мне достаточно взять пару-тройку твоих служанок, и через месяц они научат меня прекрасно изъясняться по-египетски.

— Неужели Цезарь опустится до служанок?!

— Нет, просто служанки поднимутся к Цезарю. Я живу на втором этаже, как ты знаешь…

— Боже, боже! Цезарь питает любовь к служанкам!

— Я питаю любовь к жизни, Клеопатра, во всех ее проявлениях.

— Сколько же было у тебя этих… проявлений?

— Дорогая, если бы собрать их вместе, думаю, я мог бы завоевать с ними Египет.

— Вот как! Ты… ты не любишь меня, Цезарь!

— С чего ты взяла? Я люблю жизнь, а, значит, и тебя.

— Нет, Цезарь, ты должен сказать, что любишь меня больше, во много раз больше, чем всех остальных, вместе взятых!

— Да, Кли, я люблю тебя больше.

— Нет, не так! Ты должен сказать: «Люблю тебя больше всего на свете, Кли!»

— Любовь — продукт взаимный. Ребенок может родиться, если только соединились двое. Для настоящей любви одного мало. Если один любит — ничего не выйдет. Если один любит — как хочешь это назови: рабство, привязанность, преданность, что угодно, только не любовь.

— Хорошо. Я люблю тебя. Ты счастлив?

— Я?..

— Как ты можешь?! Я, царица огромной страны, неисчислимых ее народов, живущих вдоль реки Нил, говорю тебе, что люблю тебя, а ты!.. Тебя полюбила царица! Ты войдешь в историю!

(«Я не хочу войти в историю, Я хочу войти в зону Панамского канала», — генерал и национальный герой Панамы Омар Торрихос Эррера.)

— Знаешь, какие мне больше всего нравятся женщины, Кли?

— Скажи, Цезарь, я очень хочу узнать!

— Больше всего мне нравятся, Кли, женщины, которые умеют молчать…

— Ты!.. Ты!..

— Ладно, перестань хмуриться, я люблю тебя, Клеопатра.

— Ты опять шутишь, Цезарь?

— Такой уж у меня характер, Кли. Когда я просыпаюсь утром — мне уже очень хочется жить, после обеда — у меня прекрасное настроение, к вечеру — я просто счастлив!.. А…

— Подожди! Чем ты докажешь мне свою любовь, Цезарь?

— Разве тебе мало моего слова?

— Слово. Слова… Сколько их говорится! Слова уже ничего не значат.

— Ах, вот как. Я и не знал… Позови-ка свою служанку, которая понимает мой язык… Ники! Через полчаса тебя казнят. Так хочет царица Египта… Ну, Кли, ты видишь, что с ней стало? А я до нее пальцем не дотронулся!.. Встань, Ники, это была шутка. Завтра, Ники, ты станешь царицей, а Клеопатра будет тебе прислуживать. Так решил я, Цезарь.

— Что?! Как?! С какой-то стати? (Выхватывает кинжал, бросается к служанке. Цезарь успевает встать между ними. Кинжал скользит по его плечу. Проступает несколько капель крови.)

— Успокойся, дорогая. Я всего лишь хотел тебе показать, что значит слово. Подойди к зеркалу, взгляни на себя: ты похожа на разъяренную кошку!

— Что ты себе позволяешь, Цезарь, да еще в присутствии служанки, в моем собственном дворце?! Я, царица Верхнего и Нижнего Египта…

— Ты считаешь, что дворец — твой?

— А чей же?!

— Если женщина по-настоящему любит, она всецело принадлежит мужчине (так же, как и он ей). Значит, ты принадлежишь мне, Клеопатра, со всеми твоими дворцами, садами, финиковыми пальмами, священной рекой Нил…

— Разве ты не знаешь, Цезарь, что царицы никому не принадлежат? Царица — всегда царица, Цезарь. Она сама по себе. Она наместница богов на земле и подчиняется только Солнцу!..

— Я все понял, дорогая… глубокоуважаемая царица Верхнего Египта. Завтра утром я уезжаю, а царица, божественная Клеопатра, останется здесь властвовать и подчиняться только Солнцу.

— Цезарь!.. Цезарь… Подожди… я только… я хочу спросить. Как же ты будешь — без меня?!

— Твое место займут другие. Желающих много, Кли.

— И… и ты будешь сажать их к себе на колени, как меня?!

— Да, дорогая, как тебя.

— И ты… ты будешь целовать их? Как меня?!

— Конечно, радость моя, можешь в этом не сомневаться.

— И будешь говорить, что любишь?!

— А вот этого они не дождутся!

— Цезарь! Не уезжай! Я люблю тебя, Цезарь!

— Ну, хорошо, хорошо… Иди ко мне, дорогая… божественная Клеопатра, царица Египта… Только прошу тебя, запомни, я не люблю повторять дважды: когда люди любят друг друга, у них все общее, у них все пополам — и любовь, и ложе, и дворец. И если нищета или смерть — у них тоже все пополам…

— Я поняла, Цезарь! У нас будет все пополам! Половина дворца — мне, половина — тебе! Но только можно мне будет…

— Клеопатра, я не люблю половин. Все — или ничего! Вот мой девиз. Если в Египте все по половине, давай уедем из Египта!

— Куда?!

— Мир огромен.

— А как же мои… народы?! Они же… они не смогут без меня?!

— Я пошутил, Кли. Если существует Египет, должна существовать и царица Египта…

Вскоре Цезарь уехал в Рим, оставив царицу Египта

су — ще — ство — вать!

Планида улыбнулась Цезарю — несколько лет он находился у власти, фактически являясь главой государства.

Годы шли. У царицы новая любовь: Марк Антоний, сторонник Цезаря. Ему за сорок (Клеопатре, правда, к тому времени уже под тридцать). Они любят друг друга. И это уже совсем иное, и совсем новая, другая жизнь. И Клеопатра изменилась, и Цезаря давно уже нет на свете…

ДИАЛОГ АНТОНИЯ И КЛЕОПАТРЫ

— Знаешь, Патти, кое-кто называет меня вторым Цезарем…

— Цезарь был один. Подлинник всегда один — остальное копии. Твое имя — Марк Антоний, и, если ты хочешь чем-то быть, ты должен сделать, чтоб оно зазвучало само по себе… Идущий следом первым прийти не может.

— Почему ты упорно зовешь меня Марк Антоний?! Ведь придумал же я тебе короткое имя. Кле-о-пат-ра! Пат, Патти!

— Если ты так настаиваешь… Антоний. Тони. То-ни… Ни-то… ни то, ни се…

— Что?

— Я думаю, не мешай… Вот и я скоро стану ни то ни се. В тридцать пять женщина уже никому не нужна… Послушай, отчего бы нам не пожениться?

— Ты сама была против!

— Теперь я согласна…

(Женский ум — что это такое? Может быть, среднее арифметическое умов всех мужчин — друзей, приятелей, а также тех, в кого была влюблена, — помноженное на количество мозговых извилин женщины?! Если в головке пустенько, получится все равно ноль, если пол-извилины, на этом тоже далеко не уедешь. Но если есть хотя бы пара извилин (!!!) — результат уже будет достаточно хорош).

— Патти, скажи — только честно! — ты любишь меня?

— Да…

— Честно, Патти, я же просил — честно!!!

— Я же говорю — да! Что ты еще хочешь?!

— Скажи, ночью, когда ты одна… ты думаешь обо мне?

— О боже мой! Ду-ма-ю!

— Патти, прошу тебя, если не любишь — скажи, зачем тогда нам жениться?!

— Я. Люблю. Тебя. Из всех людей, что живут на земле, больше всего я люблю тебя, Марк Антоний. И меньше всего я люблю тебя. Потому что больше я никого не люблю. Из живущих на земле один ты дорог мне, как память о прошлом, потому что ты — римлянин, и — светлокож, и — полководец, и —…

— Что еще?

— Ничего.

— Ты опять думаешь о Цезаре!

— Он был моим мужем…

— Но официально вы не были женаты!

— Он был мужем. Этого достаточно. Когда смерть моя придет, скажу, что у меня было два мужа.

О первом я ничего не помню… (и я там тогда… с этой… ну… этой, ну…

— Вы были женаты?

— Ну да, вот же я и щелкаю… на этой… Вареньке, Манечке… еще платье полосатое… впрочем, я не помню»), а вторым и единственным был Цезарь… Он любил меня, очень любил, но больше всего он любил свободу и власть…

Что они друг другу еще говорили, неясно, но — они все-таки поженились (женский ум — что это такое?..) Они поженились, и все у них было пополам, и дворец, и пальмы, и остальное. Но когда Антоний проиграл сражение на море и покончил жизнь само убийством, Клеопатра поняла, что всю жизнь любила только Цезаря и что не может быть с другим. Столько лет прошло, но жизнь давно потеряла смысл. Когда Цезарь уехал, жизнь ее остановилась… Клеопатра вспомнила слова из сказки, что рассказывала ей нянька в детстве: «Стена раздвинулась, и оттуда вышла к царскому сыну его бывшая служанка. Произнеся заклинание, она плеснула ему в лицо жидкостью из чаши, и он стал жив и мертв одновременно: до пояса — камень, выше — человек…»

— До пояса — камень, выше — человек… — повторила Клеопатра и вдруг крикнула: — Пусть поймают и принесут молодую ядовитую змею! Я щедро вознагражу…

Змею доставили во дворец. Клеопатра последний раз искупалась в бассейне, велела прислужницам уложить ей волосы, как на торжественный праздник, подкрасить глаза, подвести губы, а затем села на трон. Змея медленно взбиралась вверх по ее руке…

Так оборвалась жизнь царицы, последней из рода Птолемеев. Виной тому был незамкнутый четырехугольник: незамкнутый любовный четырехугольник…

Антоний более всего на свете любил Клеопатру.

Клеопатра больше жизни любила Цезаря

Цезарь больше всего на свете любил власть.

Пятой лишней оказалась здесь любовь.

Любовь — продукт взаимный. Для любви нужны двое.

Так прервалась,

прекратилась,

иссякла

династия Птолемеев,

основанная в Эллинистическом Египте Птолемеем I, Лагидом, полководцем Александра Македонского. Того самого, под окнами которого Аристотель…

(— А вот у меня вопрос: в фильме «Клеопатра» ничего подобного не говорилось! Там все было не так.

— А как?

— Там говорилось, что Клеопатра решила кончить жизнь самоубийством потому, что боялась, что римляне возьмут ее в плен и прокатят по улицам в железной клетке! Что в памяти у народа осталось бы не ее триумфальное шествие — во время оно приняли ее в Риме «на ура»! — а ее унижение и, следовательно, возвышение Рима над Египтом!

— Это все?

— Нет. Еще там говорилось, что у Клеопатры были дети: и от Цезаря, и от Антония, а тут об этом — ни слова! Как это можно объяснить?!

— Дорогие мои! Времени у меня совсем мало, и потому для диалогов я выбрала три исторические личности: Цезаря, Антония и Клеопатру. Я хотела рассказать в диалогах вовсе не об их личной жизни — личная жизнь никого не касается! Я могла бы назвать их Ваня, Маша и Миша. Но тогда возникло бы множество посторонних вопросов: кто они, где живут, кем работают, сколько получают, из какой семьи, какое образование, куда уезжает от Маши Миша, оставляя ее су-ще-ство-вать? Уехал — скатертью дорожка! Поэтому я и дала героям такие имена. А сказать я хотела о том, что настоящая любовь остается с человеком до самой смерти и после смерти… Ответ ясен? Еще вопросы есть?

— А что толку спрашивать? Ответ всегда есть, а про любовь — нет!

— Вас что — остальное не волнует?

— Я ведь могу обидеться и уйти! Как Цезарь!

— «Цезарь… Подожди… я только хочу спросить… как же ты будешь… без меня?!»

— «Твое место займут другие», писателей много.

— Не уходи, слушатель… Я… нуждаюсь в тебе… Я успела полюбить тебя… Ох, что-то я совсем запуталась. Хотела-то сказать что-то другое… А! Вот: продолжаю! Про Любовь!!!)

Эх, любовь, любовь. Все тебе подвластны! Даже великий муж, проповедовавший разумное поведение и умеренность, основавший в Афинах перипатетическую школу.

— Что-что? Как вы сказали?

— Не спрашивайте, второй раз я и сама не повторю! Проще говоря, основал там лицей… (хотя, быть может, так? — основал школу, где преподавали очень грустные — патетические! — волшебницы — пери…), где и воспитывал… или не воспитывал?!

Воспитывал или не воспитывал Аристотель Александра в лицее?!

Когда открылся ликей, Александр уже был царем, так что…

(— Так лицей или ликей?!

— Выбирайте сами, кесарю — кесарево, цезарю — цезарево…

ИЗ ИСТОРИИ. «В говоре древней Киевской Руси заметны три особенности: 1. Она говорила на «о», окала. 2. Звуки «ц» и «ч» мешались, замещали друг друга. 3…»

В Вологде у нас

вместо Ц бают Ч…

Заяч возле черкви

танчевал на крыльче.)

Итак, воспитывал? нет?!

— Может, он его дома воспитывал? раньше?

— Не знаю… Аристотель — из Греции, Александр — из Македонии. Где они встретились? Как?

— Если говорилось: «Под окнами дома ученика своего», — значит, дело происходило там, где у Александра был дом, то есть в Македонии.

— А где эта Македония? Может, она раньше в Греции была?!

— Подождите! Все, что знала, я уже написала, теперь буду в энциклопедию смотреть. «Государство V–II веков до нашей эры на Балканском полуострове… Царь Филипп II… объединил Фокиду, Фессалию, Халкидику, Фракию… В зависимость от Македонии попала Греция». Значит, Филипп II (отец Александра) подчинил Грецию и заставил (может быть!) Аристотеля заниматься с сыном!

— Как же тогда понимать — «под окнами дома ученика»?

— Может, они в Афинах дом себе выстроили… Суть в другом: яблочко от яблоньки недалече падает! Сколько Аристотель ни бился с Александром, тот все равно стал завоевателем, подчинив себе земли вплоть до реки Инд! Так, что еще тут в энциклопедии пишут? «Македония Вардарская. Теперь — в составе СФРЮ…» Вот как!! Недаром говорят: югославы — отличные ребята! Вот и Александр Македонский, к примеру!

— Не такой уж он и югослав!

— Но югослав он более, чем болгарин или грек! Не прожил и тридцати трех лет, а чего только не успел за это время!.. Да что говорить! Эх, Югославия!!!

— Но ведь только что он был почти отрицательный персонаж?!

— Как он мог быть отрицательным, когда его учитель — греческий философ?!

— Мне уже ясно, что спорить бесполезно. Но почему чуть что — сразу: Югославия! Все славяне — братья?!

— Да, все это верно. И все люди — братья. Но — любовь не выбирают и сердцу — не приказывают. Вот и Клеопатра: подай ей римлянина, да и все! Других не надо!.. Конечно, как заканчивались подобные истории? Цезарь и Клеопатра расстались. Эйнштейн и Милева Марич, сербка, разошлись. На пыльном зеркале уже в конце романа Айседора написала: «Я лублу Езенин». Есенин: «А я нет».

— Вы хотите сказать, что у Леночки и ее серба нет надежды на…?

— Нет. Я говорю, чем заканчивались известные истории любви…

Знаешь ли ты, Петр, что все славяне — братья? Не знаешь?!

Лена часто вспоминала о бумажном мальчике, но год прошел, прежде чем она решилась позвонить.

— Алло.

Какой уравновешенный, пышущий здоровьем и энергией голос! Нет в нем никакой нежности.

(— Ей что — не понравилось, что он здоров?

— Да разве об этом речь?

— Хорошо, больше не буду вмешиваться. Тут ведь о любви начинается, да?!

— Ох!..)

Договорились встретиться через два часа.

(— А как же работа?!

— Леночка пошла к начальнику! И предложила! Съездить! В! ГПНТБ!!! Забрать копии статей (в технической библиотеке).

— И это все?

— Нет!!! Еще начальник дал указание купить кофе на восемь рэ и как следует подготовиться к экзамену по технике безопасности!)

ИЗ РАЗГОВОРА.

— Дай мне покоя!

— Тетя Лена! Покой людям только снится.

— У меня завтра экзамен по ТБ!!!

— Неужели ты что-нибудь знаешь?!

— Да!!!

— Не кричи, я слышу. Хоть одно знанье мне передай!

— Если человека ударит током, сначала надо отключить питание, а потом оказать ему первую помощь!

— Какое «питание»?

— Ток! Ток отключить! А теперь — марш отсюда!

— Я уйду, но дело в другом: если ночь, а ты ток выключишь, как же ты будешь в темноте помощь оказывать?!

…Машина завелась нормально, но дальше… Лена выкатилась на красный под трамвай. Затем чуть не врезалась в «Жигули». Спокойнее. Разве что-то было? Встретились двое, расстались… А может… Кто знает? Все люди — братья. Может, брат твой в Югославии? Кто знает.

И тут Леночка заметила, что вот-вот минует поворот на Горького (вместо библиотеки она решила зайти в «Подарки»)! Подрезав шесть рядов, Леночка перестроилась. Пронзительно заскрипели тормоза идущих сзади машин. Милиционер засвистел. Из такси сбоку высунулся игривый пассажир и, выдохнув Леночке в лицо дым, произнес: «Женщина за рулем — потенциальный преступник!» «Курильщик — потенциальный импотент!» — парировала Лена. Милиционер ждал. Так, улыбаемся. Шире! Еще шире! Приветливее! Выходим! Отлично! Леночка была в платье без плеч. Сверху — бусы. Штангисты говорят: «Вес был взят». Леночка констатировала: «Милиционер был взят». «Счастливого пути, больше не нарушайте».

В «Подарках» продавали «Клима». Из магазина Леночка вышла с флаконом и двадцатью копейками в кармане (Прощайте, осенние туфли! Придется походить пока в старых!), но когда Леночка вскрыла флакон — чудо! просто чудо какое-то! — треть флакона вылилась на платье… Ужасно, а делать нечего. Леночка включила зажигание, но перестроиться на разворот не смогла: сзади шел непрерывный поток машин. Привлекать к себе внимание не хотелось, и Леночка подошла к инспектору, стоящему у Телеграфа. Сначала тот ничего не понял. Леночка повторила еще раз. Ситуация прояснилась.

— Как же тебя занесло-то в центр, миленькая?.. Заводи машину, подъезжай к светофору. По моему сигналу развернешься на перекрестке.

Водители изумленно озирались по сторонам, не понимая, отчего перекрыли движение. Леночка подъехала к светофору, милиционер подал знак, но машина стояла в гору, и потому покатилась вниз. Лена снова поднялась к светофору, притормозила и опять скатилась вниз. Нужно было одновременно отжать сцепление, газ, тронуться с места, сняв ручник. Для этого не хватало то ли третьей руки, то ли третьей ноги. Милиционер пожалел о своей доброте уже раз сто. Наконец машина, воя, вывалилась на перекресток и встала поперек движения. Милиционер не выдержал: «Да проезжай же скорей!» Машина, взревев, ринулась вниз под гору, к «Националю». Она уже летела, будто реактивный самолет, когда внизу дали красный. Тормоза заскрипели, и машину развернуло под сорок пять градусов к проспекту Маркса. Милиционер № 1 сделал вид, что не узнал Леночку, и она, сдав назад, спряталась за машину «Школьные завтраки». Из окна высунулся пассажир: «Девушка, валерьяночки не надо?» «Лучше бы завтраком угостили!» На следующем перекрестке — дали красный! — в окно протиснулась рука с бутербродом. «Спасибо!» Леночка жевала бутерброд с колбасой, хотя это было вопреки всяким правилам.

(Последний раз с таким удовольствием Леночка ела бутерброды вместе с Танечкой, соседской девочкой, живущей за стенкой в коммунальной квартире. Они разгадывали кроссворд: «Устройство для местонахождения объектов».

— Собака! Правильно, Лен?

— Нет, дорогая, это локатор.

— А, ну ладно. Давай дальше.

— «Специалист с высшим техническим образованием».

— Слесарь?!

— С какой же стати?!

— У папы техническое образование, но когда и он починить не может, вызываем слесаря. Значит, у слесаря высшее техническое образование!)

Петр появился внезапно и быстро сбежал по ступеням. Походка у него оказалась энергичной и властной. Не было в ней никакой легкости. Машина его очутилась рядом с Леночкиной машиной почти мгновенно, бампер к бамперу. Взгляд у Петра был чужой и холодный. Хорошо бы провалиться сквозь землю или уехать, но места для разворота не было. Петр тихонько посигналил и кивнул на сиденье рядом с собой. Леночка, выскользнув из машины, положила на асфальт листки и быстро юркнула обратно, закрыв двери изнутри. Петр вышел, поднял листки и встал рядом, облокотившись на капот.

— Что это?

— Это… Я думала о тебе, а написала о сотворении мира. Возьми на память… Там еще стихотворение, потом посмотришь…

— Почему ты не позвонила раньше, когда я ждал?

— Я поняла, ты очень занят. Убери машину, я уеду.

— Ты сумасшедшая! Ты когда по дороге ехала, я тебя сразу заметил. Подумал: кто же за рулем? Догнал посмотреть… Открой мне дверь. — Леночка сидела неподвижно. — Опять будем говорить через стекло?.. Я работаю у вас, но хочу уволиться, чтобы учиться в вашем университете и преподавать наш язык. Еще — хочу составить новый русско-сербский словарь. А может, брошу все, стану снимать фильмы… Не знаю пока. Теперь ты скажи.

— Я плохой специалист. Немного подрабатываю переводами… А ты знаешь языки?

— Языки мне не даются. Да и времени нет. Знаю только русский.

— Почему именно русский?

— Он похож. Все славяне — братья… Я — коммунист.

— Приятно слышать. Какое у тебя образование?

— Политехнический институт.

— Попросту слесарь.

— Не понял тебя.

— Это вопрос из кроссворда.

— Лена, мне сейчас надо работать. Скажи свой телефон.

— Нет.

— Моего отца звали Йован, значит, я — Петр Иваныч. Разве может быть человек плохим, когда его так зовут?!. Что это?!

— Где?!

— Да вот! Открой окно!

Леночка растерялась и открыла. Петр наклонился и поцеловал. Телефон он узнал.

Когда разговор окончен, тогда ясно, что надо было сказать. У Некрасова есть прекрасное стихотворение по этому поводу:

Для чего-де меня, горемычного,
Дураком ты на свет создала?
…Ах! судьба ль меня, полно, обидела?
Отчего ж, как домой ворочусь
(Удивилась бы, если б увидела),
И умен, и пригож становлюсь?

Интересно, что это за идиоты пристроились сзади? По улицам стало невозможно ездить — покоя не дают! Надо же, еще и руками машут! А мы сейчас газу прибавим! То-то же! Знай наших! Нет, вы посмотрите, тоже подтягиваются. А мы еще прибавим! Милиционер наперерез несется, жезлом машет. Неужели мне?! Останавливаюсь. Сзади тоже догнали, машина ГАИ, а в ней четыре инспектора…

— Вы что сделали?

— Ума не приложу.

— Может, скажете, что не видели посланную за вами спецмашину?

— Вы мне, конечно, можете не верить, но я думала, что это катит развеселая компания, которой нечего делать! Я — на газ, да и ушла от них!

— Ушли?!

— Ну да! Они же меня не догнали! Я притормозила, когда вас увидела!

— Ну, водитель пошел!

— Да честное слово, если б я знала! Да я бы тотчас остановилась.

— И давно они шли за вами?

— Вот эти два светофора.

— И догнать не смогли?!

— Я-то ведь думала: безобразие! на дорогах пристают!

— Так, давайте ближе к делу. Почему за вами послали наряд?

— Не знаю я! Не! — зна! — ю!!! Я ехала себе спокойно, никому не мешала…

— Стойте здесь, я по рации запрошу. — И полез в «стакан».

(«Не шалю, никого не трогаю, починяю примус… и еще считаю долгом предупредить, что кот — древнее и неприкосновенное животное».

И хочу вам ненавязчиво указать, что женщина — это древнее и неприкосновенное…)

— Вы создали аварийную ситуацию на Колхозной площади, — появился вновь милиционер.

— Как?

— Так! Вы бы послушали, в каких выражениях о вас дежурный с того перекрестка отзывается! Почему поехали на красный?

— Опять на красный! Да я даже не заметила!

— Что значит «опять»? — удивился милиционер.

— Значит то, что я сегодня уже выкатывалась на красный. Под трамвай.

— Ну, водитель пошел! Придется прокол сделать, чтоб впредь неповадно было!

— Не надо! Уже есть один! (Женщина — древнее и…)

— Был один, станет два.

— Не надо мне два, у меня уже есть один. (Женщина — неприкос…)

— Что вы бормочете? — Милиционер почувствовал себя не в своей тарелке. — Ладно, платите штраф. Три рубля.

— У меня только двадцать копеек. (Женщины, женщины!)

— Тогда — прокол, — рассердился милиционер.

— У меня уже есть один! (Тра-ля-ля!)

— Тогда — штраф, — уже не совсем уверенно.

Достала кошелек.

— Смотрите, у меня всего тридцать семь копеек!

(…Женщина — древнее и неприкосновенное…)

— Но вы говорили, что двадцать?!

— Я говорила, что двадцать, потому что думала, что у меня двадцать, а когда заглянула в кошелек, то увидела, что у меня тридцать семь. Поэтому штраф я заплатить не могу, а прокол у меня уже есть.

Милиционер с минуту смотрел обалдевшими глазами, потом сунул Леночке документы и права и отправился к очередному нарушителю. Леночка побежала следом: «Вы понимаете…» «Я все понял, счастливого пути!.. И зачем вас только за руль пускают!..»

Завтра на работу придется идти без журналов, без кофе, без общественных денег. Но зато — может быть! — Петр позвонит. Не может быть. Наверное, он женат. Надо было спросить! Что я, сумасшедшая?! Какое право я имею спрашивать? Кто я ему? Кто он мне? «Что он Гекубе? Что ему Гекуба?»

Вдруг он вообще презирает женщин? Почему бы нет? Ведь рассуждал же подросток у Достоевского о женщинах так: «…Я не люблю женщин за то, что они грубы, за то, что они неловки, за то, что они не самостоятельны, и за то, что носят неприличный костюм!» Вот и Петр, наверное, женщин не считает за людей, думает: так, куколки, дурочки, сладкие конфетки, потенциальные домработницы! А что? Почему бы нет? И разговаривает он иначе, и лицо у него другое, и главного в нем никак нельзя ухватить…

Вариант 1.

Мы встретились случайно. Мира два
Так неожиданно соприкоснулись.
Но наши судьбы странно разминулись.
Бессвязные не помогли слова.
Стояли рядом мы, разделены стеной.
И губы двигались, но их не понимали лица.
И чей-то кот устал на нас коситься,
И ночь легла меж мною и тобой.
Прощаясь, ты щеки моей коснулся
Губами, и остался след звезды,
А, значит, и надежда. Все цветы
Завяли. Выпал снег. Я обернуться
Боюсь порой, шаги услышав: «Ты?!»
Как часто снится мне, что ты вернулся…

Что получилось? Мы остались погребены заживо в стенах своих городов, квартир, жизней. Ничего не смогли и не стали делать, доверились судьбе, которая управляет нами, швыряя клюшкой с одного конца поля на другой. Вот я и решила, что пора выйти из игры…

— Нет, это никуда не годится. Надо успокоиться.

— Но как?!

— Написать еще стихотворение!

Вариант 2.

Мы встретились случайно. Мира два
Так неожиданно соприкоснулись,
Но — пешки мы, и горько обманулись,
Нам от рожденья велено — с Е-2!
Представь марионетку, голова
И руки управляются шарниром.
Да, Петр! Уж таково устройство мира,
Не мы виной. Бессвязные слова
Шептать пытались, но застыли лица
В бессильной немоте. Сгущалась ночь.
Кто мог помочь? Никто не мог помочь.
Мы — куклы. Куклам — не дано влюбиться.

— Стало легче?

— Не знаю…

— Значит, стало. Давай дальше.

— А начать-то как?

— Да так же и начни!..

Вариант 3.

Мы встретились… у чайной. «Пива два!»
Но в сутолоке мы не разминулись:
Столкнулись!
Спутались!
Соприкоснулись!
О, кружек непрактичное стекло! —
— Разбилось вдребезги!
Не повезло!..
Ругнулись,
но — слегка, едва-едва.
И — снова в очередь:
«Нам — пива два!!!»

— Разве можно мешать любовь с пивом?!

— Конечно. Пиво только с водкой мешать нельзя… Шутки дурацкие у меня, зато на душе стало легче…

БУМ!!! Что случилось?!

Что-то случилось. То ли звезды рванули вверх, то ли я на подоконнике свалилась вниз. Да, подоконник снова прилип к дому, на свое место. А что бумкнуло-то? «Справочник по лазерам», часть 2. Свалился на пол. Спрыгиваю. Под ногами хрустнул пузырек. Безобразие! Завтра надо будет…

— Какое-такое «завтра»?! Завтра не будет, понятно?!

— Как?! Я же не успею рассказать!

— А кому рассказывать? Звезда исчезла! Как только окно свалилось вниз, звезда исчезла!

— Что ж, я все равно расскажу! Имеющий уши, да услышит!

— А почему дальше написано, что это часть третья? Ни первой, ни второй не было ведь?

— Вот это все и было — две части вместе, а теперь будет совсем новая часть — третья. Там будет, во-первых, о Розеттск… Нет! Там будет: в-третьих, о любви, во-вторых, экскурс «О многообразии конфигураций человеческого уха», и, во-первых, «Баллада о Камне»…

Часть III

«Мне больше нравится рассказывать о поражениях, рисовать одинокие души, судьбы, сотрясаемые действительностью… Но поражения никогда не бывают полными, окончательными. В каждом поражении возникают новые силы, новые энергии…»

Лукино ВИСКОНТИ.

Все вы смотрите больше на человеческие обертки. На шелуху: машины, одежду, обувь. В душу-то редко вы заглядываете к человеку.

ИМЕЮЩИЙ УШИ… Каждый имеет уши, и каждая пара ушей резко отличается от другой пары, так же как лицо человеческое всегда отличается от другого человеческого лица. У девушки с портрета Доменико Венециано уши шестигранные и напоминают по форме бензойные кольца, как их принято обозначать в учебниках по химии и физики. У мадонны фра Филиппо Липпи (у его возлюбленной, которую он всюду изображал в качестве мадонны) ушки кругленькие, как калачики. У Лионелло д'Эсте кисти Пизанелло рельеф уха запечатлел римский символ «помиловать», так редко используемый публикой при решении судьбы побежденного гладиатора, — кулак с большим пальцем, указующим вверх. У Федериго да Монтефельтро уши повелевают: «Казнить! Нельзя помиловать!» — большой палец, отделенный от кулака, смотрит вниз. У куртизанок Карпаччо безысходные, трехслойные, обреченные, скучные, мрачные, тупые уши. У мужчины в шитом золотом одеянии на картине Ван Эйка ушки узенькие, чтоб ничего лишнего не услышать. У мадонночки рядом — ушки на грани исчезновения. Картина как бы кричит: «Ничего нам не надо! Ничего не хотим слышать и слушать! Вот и безухий ангел с короной прилетел. У нас и так все хорошо, а ваши дела нас не волнуют».

У Амура Лукаса Кранаха уши смотрят вниз — наверное, чтобы при полете не задевать о крылья. У мадонны Жана Фуке (с фигурой Софи Лорен) уши устремлены вверх (быть может, какой-нибудь великанище приходил к ней каждое утро и по пять минут приподнимал за уши над полом, чтобы верх фигуры — под действием силы тяжести! (везде физика! без нее — никуда!) — стремился отделиться от второй ее половины)…

— Менделеев (о творчестве Блока): «Сразу виден талант, но непонятно, что хочет сказать». Здесь: рассуждений много, но в чем суть?!

— Хорошо, вернемся на абзац раньше: «У нас и так… а ваши дела нас не волнуют!» Имеющий уши не услышит…

— Зачем же ты рассказываешь?

— Я рассказываю в надежде, что…

— Так давай дальше! Вдруг кто-нибудь да выслушает! Скоро ночь кончится! Времени совсем нет!

— Дорогие мои слушатели! Времени у нас нет! Читайте так… читайте (я вас очень прошу!), как если б вы знали, что завтра никогда не наступит, если вы не успеете прочесть!

Когда соседская Танечка была маленькая, она говорила: «Я думую-думую-думую, саабазаю!» Вот и я думаю и соображаю: что изменится, если одного человека не станет? Если меня не станет? (Рассуждения братьев-купцов, застигнутых бурей на Соловецких островах: «Если на свете не станет еще двух промышленников, белому свету от этого переменья не будет…»). Но — Розеттский камень! Поддержка и опора… Птолемей и Клеопатра. Египтяне на письме опускали гласные, значит, Птлм и Клптр. Три согласные совпадают! Шампольон проверил иероглифы. Это была победа! 23 сентября 1822 года — день рождения новой науки, египтологии, Шампольону, отцу ее, чуть больше тридцати лет (хотя ступить на египетскую землю ему довелось только шесть лет спустя)…

Многое бы я отдала, чтобы увидеть, как отец египтологии, сойдя с корабля на берег, застывает в неподвижности, а затем, наклонившись и набрав пригоршню песка, целует эту обетованную высохшую землю, столько повидавшую, столько веков молчаливо хранившую свою тайну, дождавшуюся все-таки того, кто сумел вернуть ей историю.

Кто ты? Зачем? Чтобы найти свой камень, чтобы…

Сны… Птолемей и Клеопатра. Лицеи… Как странно все увязано в мире! Стоит потянуть за ниточку — и начнет разматываться клубок… Вот уж это огромный клубочище, в котором крутится шар земной, все времена и народы!.. Да-да, это только когда вяжешь, клубок со временем уменьшается, а в жизни одно событие тянет за собой другое, один исторический персонаж накрепко связан с другим, и стоит потянуть за ниточку, как Элизабет Тейлор окажется вам десятиюродной племянницей, а Брет Гарт — каким-то там прадедушкой со стороны жены. Какая чудесная вещь — слова! Маленький мальчик фразу «воспрянет род людской» понимал как «воз пряников в рот людской».

Стоит потянуть за ниточку… Два Александра — воитель и поэт, два лицея — в Афинах и в Царском Селе, два первых консула, перечеркнувших демократическое прошлое и ставших во главе своих государств, — Цезарь и Наполеон, два календаря, за два года до смерти (может быть, в память о Клеопатре?) Цезарь изменил римское летосчисление согласно египетским канонам. Аналогично и Наполеон со своими фрюктидорами. Яблочки от яблоньки… Еще при жизни Цезаря жил-был в Риме некто Август (его внучатый племянник). Цезарь почуял, что это фрукт с того же дерева, и племянника усыновил — в дальнейшем тот положил конец гражданской войне, разбив Марка Антония и отомстив за деда (то есть отца!) Клеопатре: женщина — пусть даже и царица — должна быть верна. Неизвестно, каков был девиз Августа, но, судя по всему, вполне подошло бы: «Следом за дедом!» (бывший пятый месяц календаря в честь деда назван Юлиусом, а племянник бывший шестой месяц переименовывает в Августус.

— Но пятый месяц — это май, а июль — седьмой?

— Римляне свои десять месяцев нумеровали от единицы до десяти. Не было у них ни января, ни февраля. Пятый месяц, Квинтилис, наречен Юлиусом, а племяннику это понравилось, и он…)

Стоит только потянуть за ниточку!.. Два человека, поплатившихся за знакомство с «главой»: дядя Пушкина (вот уж снова дядя с племянником!) Василий Львович, в бытность свою в Париже представленный Наполеону и подвергшийся за это гонениям во время войны, — и Шампольон «умудрившийся» быть представлен императору в период его второго правления — в пресловутые «сто дней», за что и был — после окончательного выдворения Наполеона — приговорен к изгнанию как изменник. Лицей… Но нужно-то два лицея? Ведь даже фрюктидора — два!!! Аристотель, основавший школу на окраине Афин, считал, что цель трагедии — очищение духа, катарсис. Цель Царскосельского лицея, со слов преподававшего там Куницына, была «создание общего духа, воспитание без лести, раболепства, короче, воспитание достоинства, то есть, в сущности, то же очищение духа.

(— А двух Куницыных можно?

— Пожалуйста, стоит только потянуть за ниточку!.. Сходите в Литинститут, тоже профессор, тоже преподает, тоже — «воспитание без лести»).

Итак, Царское Село. Вот Турецкие бани, в помещениях которых хранится теперь нехитрая амуниция сторожа лодочной станции. Лодки стоят у пристроенного деревянного причала, и при желании и хорошей погоде можно заплыть на середину озера и кружить сколько душе угодно вокруг Чесменской колонны. В сторожке есть электроплитка и телефон с прямым выходом в Ленинград. На стене сохранилась надпись на древнеарабском языке, которую заезжие арабы не в состоянии как следует прочесть. Около Девы с разбитым кувшином по-прежнему протекает ручей, вот только форелей в нем давно нет (кто-то рассказывал, что раньше в сад, к ручью спускались слуги в специальных мундирах и ловили форелей, чтобы подать прямо к императорскому столу). Камеронова галерея (де-Камеронова галерея)… Что еще? Мне очень нравится Китайская беседка для чайных церемоний, хотя Пушкин вряд ли пивал там чай (что мне нравится, то и нравится, независимо от авторитетов). Мечта Фауста (увидеть «в сиянии лучей у ног своих весь мир») представляется мне скорее мечтой «фауст»-патрона. Хорошо бы просто повидать весь мир, вовсе не у ног своих.

…ниточка разматывается, а клубок растет…

— Нельзя ли наконец что-нибудь про Леночку?

— Не только «нельзя ли» — нужно!!!

Наступило время последнего лепестка (судьба приготовила Леночке цветок с тремя лепестками. Два уже были оторваны).

— Лена? Это Петр. Я уезжаю навсегда. Вернусь только через полгода. Нам нужно срочно встретиться!

«Хочу составлять русско-сербский словарь», вот только «уезжаю навсегда, а вернусь — через полгода»!!! Смех один…

После работы Леночка помчалась домой. Дверь открыла соседская Танечка:

— Лен!!! То есть тетя Лена! Смотри, какой мы сегодня букет купили! — Она схватила с холодильника какой-то сверток, в действительности напоминающий букет. Присмотревшись, Лена поняла, что в руках у Танечки курьи ноги, а тщедушные тельца самих кур завернуты в бумагу. — Эти цыплятки ну прямо как комарики! Правда? Видишь? И зачем их только убивают? Из них можно было бы больших кур вырастить… Смотри, правда, как настоящий букет? Вместо корней — ноги, вместо листьев — крылья, вместо цветков — гребешки…

Лена наклонилась и поцеловала Танечку.

— Лен, что ты молчишь? В нашей окружности принято рассуждать!

— Не в окружности, а в окруженье.

— А мы завтра в цирк пойдем, в круглый. Ты была в цирке?

— Была.

— А ты бы хотела там работать?

— Меня приглашали.

— Клоуном?!

— Ты в своем уме?! Ну, какой из меня клоун?!

— Тогда кем, скажи?! Помощницей? Ходить и улыбаться?!

— И это тоже.

— А еще что?

— Да мало ли что! Дай войти! — И Лена направилась в комнату.

— Лен, а папа маме вчера сказал, что она не смыслит в жизни. Он имел в виду, что у нее неправильный смысл жизни?

— Ты понимаешь, о чем ты говоришь, горе мое?

— Немножко понимаю.

— Хорошо, скажи, какой у тебя смысл жизни?

— У меня пока смысл понять, у кого какой смысл.

— И как успехи? Удалось понять?

— Немножко удалось… Вот у тети Леры, что приходит к нам в гости, смысл, чтоб купить новые платья, показаться в них, а потом повесить в шкаф и покупать новые. Правильно я сообразила?

— Ну-ну, давай дальше.

— У дяди Валеры смысл такой, чтоб не давать денег на платья, потому что их скоро вешать будет некуда. А еще у него смысл, чтоб гости почаще приходили и гулянка шумела.

— Где ты это слышала?

— Тетя Лера ему так кричала: «Тебе бы только гулянку да песни орать!» А вот у тети Веры смысл, чтоб все ее слушали, а у бабушки смысл, чтоб тетя Вера научилась себя прилично вести и не командовала. Бабушка ей даже книжку приготовила на Восьмое марта «Как не нужно себя вести»! У дедушки смысл бумажки писать. Он пишет, бабушка печатает, а потом бумажки обратно приходят. Дедушка кричит: «Прохиндеи! Что они там понимают?!» Но снова пишет, а бабушка говорит: «Надоели мне твои теории! Кому они только нужны?»

— А у меня какой смысл?

— У тебя неправильный смысл. Ты все одна, а пора замуж выходить. Правда, Лен, по телевизору вчера объявили: «Кто рожден свободным, тот свободным и умрет»…

— Мне пора собираться. — Лена резко встала.

— Ты куда?

— По делам.

— Лен, дел вечером не бывает… Может, ты на свидание?! — обрадованно. — Ты на свидание, да?! Скажи!

— Ну, на свидание.

— Как же ты пойдешь? У тебя лицо, как помидор! Ты бы хоть напудрилась… А он красивый? Или как дядя Валера?

— А какой дядя Валера?

— Как шкаф. Как хороший шкаф.

— Нет, он другой.

— Красивый?

— Красивый, иди.

— А как его зовут?

— Петр его зовут.

— А какой у него смысл?

— Не знаю. — Леночка улыбнулась.

— Что ж ты главного-то не узнала?.. Ну, что он хочет? Командовать или подчиняться?

— Трудно сказать…

— Может, он бумажки любит писать?

— Может, и любит.

— Тогда он командовать будет и спрашивать, куда ты деньги опять дела. Как дедушка… Сколько он получает?

— Не знаю.

— Больше тебя?

— Думаю, больше.

— Тогда еще как будет командовать. Будет тебе кричать: «Подай-принеси! Я — кормилец семьи!»

— Дорогая, твое время истекло. Пойди взгляни, чем твоя мама занимается.

— Я и так знаю: пельмени варит… Лен, я только хочу узнать: он на тебе жениться будет?

— Не знаю.

— Что ж ты его не спросила?

— Сколько можно приставать?!

— Ты совсем не разбираешься ни в чем, Лен, потому ты и не замужем! Как главного коснись, так ты ничего не знаешь! Думать-то надо хоть на шаг вперед?!

— Это еще откуда?!

— Фильм смотрела «Я — следователь»? Оттуда. В кино не ходишь, так хоть фильмы смотри!.. Но я другое хотела сказать: если поженитесь, женитесь скорей, чтоб я успела колясочку с ребенком покатать, а то мы скоро уедем…

— Куда?!

— Тетя Лена, ты маме не говори, что я сказала, и что я тебя «тетей» забываю называть… Мы скоро уедем, навсегда… Ты что, Лен?!

— Все уезжают, и все — навсегда…

— Помнишь, ты рассказывала, как Баба-Яга говорит добрым молодцам: «Не кручиньтесь, утро вечера мудреней»? Подрасту — буду к тебе приезжать! А пока к тебе мужчину подселят. Пьющего. Можешь его перевоспитывать. Ну, я пойду, Лен… Лен!!! У меня значок есть — «Святой Петр»! Давай отдадим Петру, чтоб он знал, как мы надеемся на него!..

— Ладно, иди.

— А, вот еще. Поздно можешь вернуться. Но не совсем. Не под утро. Бабушка тете Вере всегда говорила, что в приличных домах под утро не возвращаются.

Мы уже дважды встречались, но когда я его увидела, я его не узнала. Мне показалось, произошла какая-то ошибка: неужели этот красавец бородач, что направляется в мою сторону, ждал меня? Неужели это он звонил по телефону? Неужели он стоял на коленях на пыльной дороге и я ему отвечала: «Нет! нет! нет!», — когда надо было кричать: «Да!!!» Какие у него веселые, искрящиеся глаза! Какая добрая улыбка! Какая прелестная борода! И рост какой чудесный! Неужели он такого громадного роста? Что-то я раньше этого не замечала!

— Как же было заметить, если вы рядом и не стояли никогда?

— Кто из нас героиня — вы или я?

— Так вы кто — автор или героиня?

— Это моя рукопись: хочу — буду автором, хочу — героиней, хочу — Цезарем или присяжными, а если вы будете мешать…

— Хорошо, просто спорить не хочется сейчас, хочется посмотреть, что дальше будет.

(Петр! Петр, какое счастье, что ты позвонил!) — это все в скобках. Ничего подобного сказано не было.

— Я бы тебя не узнала.

— Наверное, борода мешает. А я бы тебя сразу узнал…

(Неужели бывает так? Однажды к берегу подплывает корабль с алыми парусами. На палубе стоит капитан, добрый, бородатый, в белом костюме. Голос у капитана немножечко хрипловат… Нет, не в белом костюме он, а в дубленке и без шапки, хотя на улице холодно и снег идет.

— Минуточку, какой снег? При чем здесь снег?! Лето! На море спокойно, к берегу подплывает корабль.

— Да нет же! Это у них спокойно, ясное утро, лето, корабль, алые паруса. А у нас — алая карета, зима, холодно, горят фонари, снег идет, мы стоим среди голубых елок и занесенных снегом деревьев, на дорожке… на дорожке, на небольшой площадке, и ветки так низко — или это ты такой высокий? — что они иногда касаются твоей щеки. Капитан, чтобы его можно было и без корабля запросто узнать, отрастил бороду. Хотя и простыл немного, но без шапки, как и положено настоящему морскому волку… Петр, Петр мой! Я знала, что мы увидимся еще раз!

(— Вот как у женщин все! Ни слова правды! Ничего она не знала, и вспоминала о тебе только иногда, хотя часто плакала, когда вспоминала…

— Да что ж это за безобразие?! Ведь просила же не лезть со своими замечаниями!

— Хорошо, я постараюсь…)

— Лена, не хотелось об этом говорить, но я звонил тебе четыре месяца.

— Как?!

— Раз в десять дней. «Она еще не пришла!.. Она вышла! Она пошла обедать!.. Она еще не вернулась с обеда! Ее сегодня не будет!» Мне не очень понравилось, я не уважаю, когда люди не любят работать. Если работа не устраивает, выбери себе другую!

— У меня работа такая, что не приходится быть на месте.

— Лена, нет смысла спорить… Ты замерзла? У тебя посинели губы.

— С чего ты взял?.. Или — ты замерз? И почему ты без шарфа? У тебя же горло болит!

— Потерял.

(Он превратился в Поэта, в Безумца и летел все быстрей и быстрей, так что Шарф развязался и соскользнул вниз…

…на шее у него была ковровая дорожка, а первая жена его была сербка, Милева Марич…

…Айседора села в машину и включила зажигание. Есенин — разлюбил, дети — погибли. До пояса — камень, выше — человек… Она рванула с места, набирая скорость… Газеты пестрели заголовками: «Автомобильная катастрофа!», «Гибель Дункан!».

Виной всему был длинный шарф, что она повязала себе на шею).

— Извини, я болен. Давай перенесем разговор на завтра. Мне нужно подлечиться, иначе придется продлевать визу… Я хочу тебе предложить написать совместный сценарий.

— Этого не может быть, Петр, этого не может быть!..

— Поднимемся ко мне, если ты не против. Я все объясню.

Комната была очень… комната была… Комната — и достаточно. Большой беспорядок. Множество пакетов и свертков. На столе — окурки, записки, бумажки, журналы.

— Извини, я не знал, что ты зайдешь. Это из-за отъезда. Весь день упаковывал вещи в контейнер… Садись, пожалуйста, сейчас все уберу.

— Я помогу?

— Нет, сиди.

Если мужчина сказал…

Вот уж все убрано, и ты сидишь по другую сторону стола, на диване.

— Ты обронила листки о сотворении мира. Идея мне понравилась, я уже многое продумал, поговорил с вашим режиссером… Четыре месяца тебе звонил, чтобы узнать, согласна ты или нет.

— А почему раньше не позвонил?

— А почему ты не захотела познакомиться сразу?

— Я думала, это несерьезно. Ты очень молод.

— Что значит — молод? Сколько мне лет, по-твоему?!

— Я думала, двадцать семь.

— Недавно было тридцать шесть.

(«Буйвол»!! Как и Петр Иваныч! Рубенс, если вы подзабыли).

— А, вот теперь вижу. Под глазами морщины.

— Это от моей работы.

— Какая у тебя работа?

— Бумаги! С утра до вечера одни бумаги! Ночью не могу заснуть — глаза болят! В тридцать шесть — радикулит! И ради чего? Кому это надо? Семьдесят процентов бумаг вообще не нужны! Почему я должен тратить на них свою жизнь?!

(…тогда он будет командовать и спрашивать, куда ты опять деньги дела…).

— Извини, снова голова разболелась. Где-то тут лежал бальзам… Понимаешь, я решил уволиться… Извини, опять я… Давай поговорим о тебе. Сегодня почти не чувствую запаха твоих духов, а вот в прошлый раз!.. Недавно на улице мимо прошла девушка в темных очках. Волосы как у тебя, духи… Я бросился следом, но это была другая…

— А я всегда провожала взглядом красные автомобили, думала, вдруг ты за рулем…

— Я часто читал твое стихотворение. Бумага была, как в старых романах, пропитана духами. Когда запах выветрился, я положил в карман пиджака и носил вот здесь… В чем дело? Что я сказал смешного?

— Чтобы в двадцатом веке здоровенный детина носил в кармане у сердца какую-то бумажку…

— Это очень хорошая радость, чтобы кто-то написал тебе стихотворение!

— Ты прав, Петр, ты прав… Скажи, а зачем ты отрастил бороду?

— Мне предложили маленькую роль в кино.

— Разбойника?

— Нет, священника.

— Лучше б ты вырастил дерево, а бороду — можно приклеить.

— Ты понимаешь здесь не всё, Лена! Я не желаю у себя приклеенную бороду! Хочу только настоящую!

— Сядь, пожалуйста, что ты вскочил? Ты неправильно стал говорить!

— Потому что ты возражаешь мне такие вещи!

— Успокойся, я хотела сказать, что жизнь у человека должна быть настоящая, а борода — черт с ней!

— Я хочу все настоящее, начиная с мелочей! Потому позвонил тебе!

— Под словом «мелочь» меня имеешь в виду?

— Перестань переиначивать! Не хочу фальшивить даже в мелочах, и уж тем более, когда касается отношений двух людей!

— Что ж ты замолчал? Думаешь о бороде и отношениях двух людей?

— Думаю, но только о другом.

— О чем же?

— Жалею, что у меня горло болит!

— Шарфы не надо терять да без шапки разгуливать!

— Я о другом, Лена… У меня горло болит, и я не могу тебя поцеловать!

— Ну, кто поверит, что тебе тридцать шесть лет?! Никто!

— Ах, так!..

РАЗГОВОР. Он. Поцелуй меня.

Она. У меня простуда на губе.

Он. Как же можно, моя радость, дожить до таких лет и остаться такой глупой?.. Разве я боюсь чего-нибудь, кроме того, что ты от меня уйдешь? Ведь ты всегда, дорогая, делаешь все, не думая! Мало ли какая в следующую секунду к тебе придет мысль?! Неужели меня, человека любящего, ты хочешь испугать какой-то простудой?!

— Это Петр и Лена говорят?

— Нет. Это я рассказываю вам. Петр разговаривает с Леной, а я — с вами… Знаете, у меня дома с десяток книг по кулинарии, и в одной из них говорится: «Туристам из Югославии рекомендуется сливочное масло (!!!)» Можно ли себе представить? «Икра баклажанная и кабачковая»…

— А красная икра им не рекомендуется?!

— Чего не знаю, того не знаю.

— Давайте спросим!

— О господи! Где вы воспитывались?!

— Что такого? Подумаешь, целуются! Все равно по коридору идет дежурная, несет чай! Мы бы хоть предупредили!..

БУМ! БУМ! БУМ!!!

Я почувствовала себя Афродитой, пойманной вместе с возлюбленным в сети и выставленной на осмеяние всему Олимпу…

— Входите, дверь открыта…

Пауза. Молча пили чай.

— А что было дальше?

— Разговаривали. Многое нужно было друг другу сказать.

— Что именно?

— Не помню.

— Древнее латинское изречение гласит: «Помни о смерти». И потому скажи себе: «Не лги!», — и добавь: «Помни о смерти», и рассказывай — другого случая не будет.

…мы…пили…чай…

— Погромче можно?

Мы!!! Пили!!! Холодный!!! Чай!!! И в комнате было холодно. Постороннему взгляду могло показаться, что мы сидим на вокзале — столько вокруг было сумок, пакетов, чемоданов. На самом деле нас в комнате давно не было: плохонький гостиничный палас оказался ковром-самолетом, и мы уже были на полпути к облакам, вот только… Вот только подняться выше мы еще не могли: для этого нужны сильные крылья, как для настоящей любви — двое, как и вообще в природе — чтобы что-нибудь было, всегда что-нибудь нужно… Сразу из гусеницы не становятся бабочкой: сначала надо затаиться до поры до времени в спеленатом коконе и уж потом только, когда пробьет час, расправить крылья и вырваться на свободу…

— Петр, я принесла тебе значок, чтоб ты знал… мы думаем о тебе…

— «Святой Петр»… Это связано с религией?

— Нет. Был такой корабль. Корабль — очень хороший символ. Тем более если назван твоим именем. Один писатель написал сказку о девушке, которая верила, что однажды к берегу подплывет корабль с алыми парусами, и на палубе будет стоять капитан… И так каждый из нас ждет, что…

— Ты ждала меня?

— Столько дней и ночей…

— Милая моя… А ведь я тоже приготовил тебе подарок, на память. Я выйду, а ты выбери, что подойдет. Я не знал, какой у тебя размер…

Бывает ли град зимой? Бывает ли зимой гром? С неба посыпался град из платьев, и они били меня по голове, хлестали по лицу, эти громадные градины-гадины, с косыми воротниками, с вышитыми сине-белыми звездами, в крупные и мелкие цветы — Париж! Австрия! Япония!!!

«Не лги! Помни о смерти!» Вот я и не лгу. Хотели — получите. Вот с чем приехал капитан на своем корабле… Он стоял рядом, а на поясе у него болтался мешок с золотыми монетами, в руках мерцала шкатулка с драгоценностями, еще та, видимо, что Фауст, получив от Мефистофеля, всучил Маргарите. Все это было совсем из какой-то другой оперы, совсем не про капитана…

(Как все повторяется в жизни! Фауст тоже не собирался Маргариту обижать. Наоборот! Он хотел таким образом продемонстрировать свою любовь к ней (или — проиллюстрировать?). Многое ли изменилось с тех пор? Ученик Фауста, Вагнер, сказал, что задача мыслителя заключается в том, чтобы постичь, «как размышлял мудрец и как в сравненье с ним неизмеримо вдаль подвинулись мы сами» (и, добавлю, подвинулись ли мы «вдаль» или нет)).

Платья, платья…

СОН. Мне приснился сон. Приснилось, что я в комнате общежития. Скоро танцы, собираются все. Шум, гам, суета. И — снизу прибегает дежурный с бумажкой в руке, говорит, обращаясь ко всем сразу: «Какой-то ненормальный пришел! Чего хочет — не поймешь. Что-то накалякал на пригласительном, говорит: «Передайте!» А кому? Кому передать-то? Ненормальный — и все!» Я краешком глаза заглянула — и!.. В правом углу билета — четыре буквы «я. л. тб.». Как тут не понять? Это же значит: «Я люблю тебя!» Вова пришел! Это Вовочка, родной мой пришел!.. И я бросилась вниз, в фойе.

Потолки на первом этаже общаги оказались вдруг удивительно высокими, как никогда. Зрители уже собрались. Только меня не хватало. Спектакль начался…

Конечно, это был Вова! Его нельзя не узнать! В руке он держал два куля из мешковины. Увидев меня, он закричал через все фойе: «Здравствуй, миленькая! Пришел поздравить тебя с днем рождения! Старые друзья ничего не забывают! Принес тебе подарок! «15 февраля, в день, когда древние римляне веселыми оргиями…» Вот первый — лови!» И он сдернул кулек. Подарок развернул крылья и взмыл под самый потолок. Все только ахнули, а беркут — это был беркут! — раскрыв клюв и растопырив когти, спланировал прямо на меня. Я похолодела от ужаса, но в последнюю секунду беркут приостановился, вертикально распахнув крылья, и мягко опустился на мою левую руку, крепко уцепившись когтями за указательный и средний пальцы. Тогда Вова сорвал второй кулек. Орел (размах крыльев около полутора метров) летел в мою сторону. Публика завизжала. У меня сердце оборвалось. Но орел мягко устроился на моем правом плече и потерся клювом о мою щеку. Вова счастливо закричал: «Вот видишь, миленькая, даже птицы чувствуют, кто здесь королева!» Эхо повторило: «Ева! Ева! Ева!» Вахтер послал за милицией. Когда Вову забирали, я молчала. Я НЕ ВСТУПИЛАСЬ! Вот какой мне приснился сон.

— Все? Больше ничего не будет?

— Пока не будет.

— Тогда давайте про нашу парочку — с чаем и платьями.

— Да я не знаю, что там у них.

— А если хорошенько подумать? Взяла она платья или нет?

— Не взяла.

— Хм, интересно. Что же было дальше?

— Оба чувствуют себя неловко.

— В любой неловкой ситуации всегда есть выход. Надо только захотеть найти его. Например, когда на празднике любовница Эдуарда III обронила подвязку с ноги и ее подняли на смех, он надел эту подвязку себе на ногу ниже колена: «Будь презрен тот, кто подумает об этом плохо», С тех пор и существует Орден Подвязки.

(Петр, когда я вижу тебя, я голову теряю. Разве я могу думать о тебе плохо?!).

— Не ожидал, что ты это так воспримешь.

— Все нормально, только убери их, а то сидеть негде.

Он молча сгреб все. В кресле осталась этикетка: «Не рекомендуется сушить в машине и на жарком солнце. Всего наилучшего. Фирма»…

Петр! Петр! До чего прекрасное у тебя лицо! Ни на кого не похож ты — ни из известных актеров, ни из исторических личностей, ни из знакомых… Вот разве что на Генриха де Гонди, кардинала де Ретц, чей портрет хранится в Национальной библиотеке в Париже. Конечно, нос у тебя получше, но думаю, не такое уж это преимущество в данном случае. Пусть бы он был у тебя немного курносым, но ты был бы обыкновенным советским служащим, или механиком, или инженером… Вот было б счастье, если б ты был инженер или работал на заводе! Уж как бы я любила тебя! Как бы я тебя любила!.. По утрам я бы вставала рано-рано, в «ни свет ни зарю», и пока ты брился (если б тебе надоела борода), я бы варила кофе. Утром человеку особенно нужно, чтоб было с кем перемолвиться словом и выпить кофе…

— Лена, я приготовил тебе…

— Я ничего не возьму.

— Подожди, я приготовил тебе адрес! Где я живу. Чтоб ты могла присылать письма… Почему улыбаешься? Я говорю серьезно!

— «Чем более красив мужчина, тем менее надежен он как муж и отец…» Из настольного календаря.

— Я об этом тоже хотел… Я женат, Лена, но у нас все в прошлом. Ее не интересуют мои проблемы, ей непонятно, почему я решил уйти с работы, ведь мне предложили вместо трех тысяч долларов в месяц — три с половиной. Столько не каждый заработает…

(…если б ты был инженер! а еще лучше — оператор!..).

— Я не хочу, чтобы из-за меня…

— Ты не играешь роли, Лена. Я сам решил — снова. Всё. У меня есть надежды на новую жизнь. И самая главная — работа, другая работа. Вот моя надежда. И потом — ты…

— Я — потом?

— Не обижайся. Я говорю как на самом деле. Уверен, чтобы ты правильно поняла.

— Спасибо, что поставил так высоко, рядом с работой…

— Я долго думал, прежде чем позвонить. Я пока ничего не обещаю, но я надеюсь, что у нас… Ты понимаешь, что я думаю?

(Будущие невестки целуют руку будущим свекрам. Таков югославский обычай. Твой отец умер, значит, некому будет…

— По-моему, он тебе замуж еще не предлагал?!

— Я все сделаю, чтобы у нас…

— По-моему, он замуж тебе еще не предлагал).

— А твоя жена?

— Мы чужие люди. Все съедали бумаги, надо было зарабатывать деньги. Мы стали чужими.

(Как часто человеку некогда! Некогда заниматься семьей, выращивать детей, любить жену! А потом — поздно. Деньги скоплены — только для кого? Для чего? Жизнь прошла. Все надоедает. Все, кроме жизни. Как только перестаешь жить, так все и надоедает. Как только становишься машиной, ешь, пьешь, работаешь, как машина, покупаешь машины… Если ничего важнее покупки гаража в жизни не предвидится, так все и надоедает…

СЛУЧАЙ ИЗ ЖИЗНИ. Поехала в магазин. На перекрестке — знакомая с подругой. Поехали вместе. Под колеса бросилась собака. Торможу.

— Товарищ водитель, поаккуратней нельзя?

— Недовольные могут выйти.

— Что за хамство? Да если я рожу у тебя в машине?

— Как?!

— Ты что, не видишь, что я в положении?!

— Ты в плаще, я и… Поздравляю! Кого ждешь?

— Поздравлять рано, а хочу я девочку. Мужики эти поперек горла.

— А муж кого хочет?

— Да пошел он…!!!

— Что так вдруг?

— Это не вдруг, Лена! Как машину купили, он совсем другим стал. Когда узнал, снял с книжки две сотни, говорит, сделай себе подарок, но ребенка чтоб не было.

— А ты что?

— Я сказала, сын уже большой, тебе я и вовсе не нужна, так пусть хоть ребеночек маленький подрастет, обнимет да слово доброе скажет! Пока ребенок маленький, ему мать нужна!

— И что он?

— Сказал, у тебя есть сын, муж, машина. А то, что ты затеяла, это твоя прихоть. Ты для собственного удовольствия игрушку решила завести. Я ответила: «Пусть так. Если ты считаешь, что это моя прихоть, что мой ребенок от тебя — это моя прихоть, пусть будет так». А он мне: «Ты не маленькая, сама все понимаешь. Посмотри вокруг, у кого сейчас двое детей? Во всем подъезде есть такие?» «Есть! На третьем этаже и на двенадцатом!» «Правильно. Еще ты будешь третья дура на весь подъезд! Заводи, только помощи от меня не жди. Сама будешь гладить, сама будешь пеленки стирать! Захотела удовольствия — получай!»

— Ох, да разве так бывает?

— В жизни все бывает, милая моя. Надо решить, чего ты хочешь. Я хочу, чтоб меня кто-то любил, чтоб во мне кто-то нуждался, а всю жизнь деньги на гараж копить — это мне не с руки! Я ребенка второго хочу! Девочку я хочу!).

— Петр, если ты еще раз женишься, ты бы хотел детей?

— Лена, нас в семье пять братьев, ты понимаешь?!

(Пять братьев! Наверное, родились в своем доме, с садом, или полем, или лесом. В городе, в тесной квартире никто не родит пятерых сыновей!).

— Почему у тебя одна дочь?.. Ох, прости, разве я могу…

— Я бы хотел сына, но… Расскажи лучше про себя. Чего ты хочешь? Что тебя волнует?

— Не знаю, зачем я живу, и это меня волнует.

— Посмотри, как живут другие, подумай. Как — родители…

— У них своя жизнь. Вот твой отец, например, — зачем жил?

— Он воспитал пятерых сыновей! Родил и воспитал!

— Прямо как в библии: «Исаак родил Иакова»… Я хочу детей, но я считаю, что есть — должно быть! — и иное назначение! Хочу постичь прошлое, чтобы легче стало разобраться в настоящем и будущем.

— Это сложно, Лена. На это можно потратить всю жизнь, но так ничего и не понять.

— В «Фаусте» есть фраза: «Пока еще умом во мраке он блуждает, но истины лучом он будет озарен».

— Я тоже люблю Гете. И Пушкина, и Толстого, и Пикассо… Слышала о таком?

— Когда Пикассо родился, акушерка бросила его на лавку — он не дышал. И кто-то посторонний — случайно! — попытался сделать ему искусственное дыхание. Так, чудом, остался он жить…

— «Хочу постичь прошедшее!» Но как? Выучить биографии?!

— Нет… Я даже хотела написать размышление. «Диалог гениев». Диалог Булгакова и Гете, но мой знакомый критик меня осмеял, сказал: что это за название — «Диалог»? Какой может быть диалог, если один умер, когда другой еще не родился?

— И ты сдалась? Что молчишь? Написала «Диалог» или нет?

— Я… все время думала об этом.

— Если думала, тогда объясни, почему это диалог?

— Это диалог, Петр! Еще Ван Гог сказал: «…живописцы беседуют, лежа мертвыми, со следующими поколениями при помощи своих произведений». То же можно сказать и о писателях. Гении рождаются редко, и потому разговор их имеет одну печальную особенность: первым высказывается тот, кто родился раньше. Выслушать другого и ответить ему он уже не успевает: не хватает жизни.

— Ты говоришь, разговор. Но кто ответит Булгакову?

— Тот, кто придет следом, Петр! Может, через сто лет, может, через двести.

— Ты хочешь сказать, что хотя они и разговаривают, но выяснить ничего не могут?

— Жизнь меняется, вчерашний герой не может быть героем сегодняшнего дня!

— По-твоему, герои Гете перенесены Булгаковым в современные условия?!

— Булгаков пересматривает иерархию героев!

— Лена, это непонятно.

— Вот смотри: история Маргариты становится у Булгакова всего лишь историей Фриды! А история Фауста — историей Маргариты Николаевны! Главный герой — Мастер, писатель, человек, которому подвластно слово!

— Какая связь может быть между Фаустом и Маргаритой Николаевной?!

— Хорошо, давай вычеркнем тех, прототипом кого не мог послужить Фауст. Ясно, что Иван Бездомный, просидевший после встречи с Воландом до конца романа в психиатрической клинике, никакого отношения к Фаусту не имеет. Очевидно, это и не Мастер, появляющийся на страницах романа крайне редко и участвующий в действии более всего косвенным путем: мы читаем главы из его романа об Иешуа и Понтии Пилате.

Фауст и Маргарита Николаевна — что общего? Оба персонажа решают кончить жизнь самоубийством, но намерений своих не осуществляют (Фауста колокольный звон возвращает к жизни, Маргарита встречает Мастера). (Наша — книжная! — героиня тоже решила кончить жизнь самоубийством. Что ее может остановить? Любовь? Нет! Воспоминания о детстве (как Фауста)? Нет! Спасти ее мог бы только свой творческий путь, но — Лена уже все решила, она сдалась…).

Фауст закладывает душу дьяволу и подписывает договор кровью, Маргарита думает: «Ах, право, дьяволу бы я заложила душу, чтобы только узнать, жив он или нет?».

После заключения сделки Фауст обретает молодость, потребовав «лет тридцать с плеч долой». Маргарите всего тридцать, но и ей вручается коробочка с кремом: «…вы порядочно постарели от горя за последние полгода… вечером… потрудитесь… натереть этой мазью лицо и всё тело». К ней возвращается молодость.

Мефистофель берет с собой Фауста на шабаш. Маргарита превращается в ведьму и исполняет роль королевы на балу у сатаны.

Перед шабашем Мефистофель обращается к Фаусту с просьбой насчет нечистой силы: «Будь вежлив к ним: услуга мне большая. Труд не велик». Коровьев говорит Маргарите: «Разрешите… последний совет… не пропустить никого! Хоть улыбочку… хоть малюсенький поворот головы!»

— Мне и в голову не приходило… Почему же ты не написала свою статью?

— Теперь я обязательно напишу…

(«Поэт, как бы он глубоко ни погрузился в отвлеченность, остается в самой глубине поэтом, значит — любовником и безумцем… Корень творчества лежит в Той, которая вдохновляет…». А. Блок.)

Что было дальше? По закону кармы за мысленный грех после смерти перерождаешься в представителя низшей касты, за высказанный — в животное, за греховное действо — в неодушевленный предмет. Если это было бы так, после смерти я стала бы… к примеру, камнем… Не правда ли, какое чудесное название — «Сказка о пяти братьях»? Одно плохо: это только сказка. В жизни у подобных историй редко бывает счастливый конец. Что-то упало в углу!

— Ничего, это качели.

— Что?!

— Детские качели…

«О, боги, боги мои, яду мне, яду!» Качели! Детские качели… Эх, Югославия! Никогда б не слышать о тебе!!!

(…девочка на берегу моря… Песок течет сквозь пальцы… СОН: «Я вернулся…» Мял в руках шляпу… «Мама, прости его! Давай примем его обратно!!!!!» Нет, это СОН.

НА НЕМ МОЖНО ПОСТАВИТЬ КРЕСТ. ЕМУ ВЕРИТЬ НЕЛЬЗЯ.

…девочка без отца на берегу Адриатического моря, которое там у них называют — Ядран…)

Занавес опускается, а я, так же путано, как и рассказывала, выхожу на финишную кривую… О чем он говорил? Просил остаться. И что у него много денег, и что скоро поедет в ФРГ.

— У нас сосед по лестничной клетке ездит туда раз в три месяца, но лучше от этого не стал.

— Почему ты уходишь?

— В нашей «окружности» в приличных семьях многое не принято.

— Не понял тебя.

(…Люблю тебя! Люблю, но не имею права об этом сказать! До чего люблю тебя, Петр!.. Качели. Детские качели…)

— Моя соседка Танечка говорит, что возвращаться под утро не принято в приличных домах.

— Ты посмеялась надо мной?!.. Я понял, тебе было любопытно…

Золушка выбежала на улицу, и тут все исчезло: и платье, и карета, и кучер. И, разумеется, Принц.

Никогда не увидимся больше, но спасибо, что ты был в моей жизни. Если б могла, передала бы низкий поклон вашему морю, твоим братьям, твоему дому, потому что… потому что они имеют отношение к тебе… Все люди — братья, но твои братья мне почему-то дороже. Наверное, мне было бы легче, если б знала, младший ты, старший или средний…

И была ночь, и было утро, и наступил день.

— Лен! Лена!!! Открой! Хватит реветь! Кто рожден свободным, тот замуж не выйдет! Лена, открывай! Взрослых нет, так хоть ты выйди! Из АБВГДейки пришли! — Танечка неожиданно перешла на шепот: — Лен, если это к тебе, попроси, пусть меня тоже в цирк возьмут! Я хоть кем согласна! Хоть лошадью буду выступать!

Лена вышла из комнаты. В прихожей стоял неизвестный.

— Здесь живет АБВГД?

— Это… я.

Как объяснить? С чего начать? С тех пор, как… с того самого дня, когда… В общем, вы же помните: у него был легкий-прелегкий шаг, такое улыбчивое, молодое, свежее лицо, что и всякий потерял бы голову… И Леночка тоже потеряла. С того дня и стали рождаться в ней стихи… Итак, несколько месяцев назад в молодежной газете появилось объявление о литературном конкурсе в честь Дня физика. Победителям обещали звания старших, младших и средних научных сатириков, а также ценные подарки. Произведения на конкурс предлагалось подписывать псевдонимом. Леночка подписалась «АБВГД».

— Вы попали в число лауреатов. Где вы работаете? Так, значит, ваш билет у Сидорова. Завтра обязательно его найдите, приходите на вечер, мы вам вручим грамоту.

(Петр, Петр мой! Если бы ты мог узнать…

— Хватит. Помни о детских качелях.

— Хорошо, я помню. Я теперь выдержу все, что угодно.)

Какое волшебное слово — «выступать»! Это означает: уже с утра, проснувшись, принадлежать не себе. Это значит весь день готовиться, надеяться, ждать — счастливо и тревожно, а вечером — взлететь на сцену, будто на крыльях!.. На праздник физиков очень трудно попасть, и если там грамоту дадут — значит, живешь не зря… А ценный подарок — это, конечно, книга. Если с буквами — ее можно читать, а если с картинками — смотреть, а потом — беречь всю жизнь, чтоб лет через пятьдесят показывать детям и внукам. Тем более что послезавтра — день рождения, так что самый лучший подарок — вот он, завтра будет вручен… Я выйду на сцену и… В чем?! В чем «выйду на сцену»?! На выпускной бал, на бракосочетание, на самые торжественные дни жизни принято шить платья, и потому я на самый важный день в моей жизни тоже обязана сшить — и сошью! — новое платье. Сиреневое, а к нему — непременно! — пояс и шарф! (Шарф — это хороший символ. Это знак того, Петр, что мы о тебе — не забудем…).

Наутро Леночка отыскала в институте Сидорова, но он отвечал, что не в курсе. «Так что же мне — без билета?.. Тогда… я не пойду…» «Могу отдать тебе свой». «Мне чужого не нужно… Если б я знала, я бы никогда…» «Ладно, не будем разбираться, кто тебе должен дать билет (они объявляли конкурс, они и должны). Завтра приходи прямо в ДК, спросишь меня. Зря не расстраивайся, билет будет, все уладится».

— Лена!!! Какая ты красавица, так бы тебя и задушила в объятиях! В АБВГДейке готовишься выступать? Рассказы смешные читать, да?!

— С чего ты взяла?!

— А чего ж ты раскрасилась, как клоун?! Я думала, чтоб люди сразу расхохотались!

— Одно у тебя на уме: цирк да клоуны!

— А о чем с тобой еще говорить? О шахматах — ты не поймешь.

— По-твоему, я в шахматы не умею играть?!

— Неужели?! Лен, честное слово, судя по твоему лицу, кажется, что ты о них не имеешь никакого понятия!

— У меня что — глупое лицо?

— Лен, люди не могут блистать во всем: с красивыми лицами в шахматы не играют…

— Скажи, почему ты мне всегда настроение портишь?

— Не сердись, Лен, бывают детки и похлеще. Тебе еще с соседями повезло… Ой, совсем забыла! У наших двоечников какой праздник! Вот кому повезло! Еще больше, чем тебе! В понедельник комиссия из районо приезжает, так Зоя Александровна сказала, чтоб они два дня в школе не появлялись, чтоб впечатление от класса не портить!.. Вот повезло, так повезло! Такое раз в жизни бывает!.. Лен, что ты хмуришься, ведь будут морщины! Тебе и так столько пришлось претерпеть, прежде чем документ о грамотности дали…

— Да не о грамотности! Грамота — это награда. Как пятерка.

— Приходи скорей, уж очень хочется посмотреть, какая такая эта грамота! Я спать не лягу, пока эту грамоту не увижу!

Леночка летела по улицам, повторяя про себя чужое прекрасное стихотворение, которое ассоциировалось у нее со счастьем:

Раковины черны —
как края граммофонных пластинок.
Ты, засучивши штаны,
мидий ведро набери.
Черная музыка сфер — Бетховены и Робертино.
Вкусен из музыки суп!

У входа в ДК — шеренга оперотрядовцев. «Ваш билет!» «Мой билет у Сидорова. Позовите его, пожалуйста». Молчание. Наверное, не слышат. «Понимаете, я автор, мне грамоту будут давать!» «Меня не видят, будто я — тень», — подумала Леночка. Слезы подступили к глазам, мучительно сжалось горло. Повернуться и уйти? Ноги будто приросли к асфальту. «Очень хочется посмотреть, какая такая эта грамота…»

«Разрешите, — обладатель властного голоса отодвинул Леночку в сторону. — Мой билет у Сидорова». Немедленно (!!!) стоящий рядом глухонемой достал из кармана конверт с именными билетами. «Вот же моя фамилия!» — закричала Леночка. На белой картонке, перечеркнутой с одной стороны, была проставлена фамилия, а под ней: «Ряд 18, б/м»… Всего-то и надо было, что достать из кармана конверт… Ничего, уж теперь-то все пойдет хорошо. Жаль, Петр не узнает…

В фойе бросалась в глаза надпись: «Дорогой друг! Ты имеешь право выиграть книгу! Торопись!» Леночка заглянула в билет, там было написано «Имеешь право!». Лотерея уже заканчивалась, в очереди стояло всего три человека, а книги!.. — книги высились стопками, такие красивые, с нарядными обложками… в одной руке — книга, а в другой — грамота!.. Очередь подошла, и Леночка протянула девушке, сидевшей в окружении трех молодых людей, билет. Та, не прерывая разговора, положила билет на стол. Леночка стала ждать, что будет дальше, но ничего не происходило. Тогда Леночка пододвинула белую картонку: «Девушка, вот мой билет!» Девушка отшвырнула в сторону раскрашенный листок с надписью «Имеешь право!» и продолжала разговор. «Наверное, у вас билет другой», — подсказали сзади из очереди. Леночка поняла и пошла прочь. Зачем написали тогда: «Имеешь право!»? Зачем? За что?! Леночка направилась в гардероб. Праздник глухонемых! Надо было сразу уйти, как только не стали пускать! Когда не захотели разговаривать! Но! — но… — «очень хочется взглянуть, какая такая…»

— Подумаешь, книги не дали! Ну и что?! Тебе-то что?! Радуйся, что вообще попала!

— Да, конечно, я останусь. Хочется взглянуть, каков из себя этот слепо-глухонемой физик! Наверное, вместо головы — шар, и — ни глаз, ни ушей, ни рта!

ЗВОНОК. Возбужденная толпа хлынула в зал. «18 ряд, б/м» — без места. Ничего, сяду на свободное. Где этот ряд? Нет такого ряда!!!

«Нет такого ряда! Есть только наш калашный ряд! В него не суйся!» Так зачем же вы авторов приглашали?! Зачем же я шила платье, старалась?! Эх вы, физики!!!

«Привет, ты что такая расстроенная? Реветь, что ли, собралась?» «Да нет… просто понимаешь… сами пригласили, грамоту пообещали, а сесть негде…» «Грамоту? Поздравляю! Тогда садись на мое место». Вечер начался. Ведущий пояснил, что авторитетная комиссия выбрала из 105 участников литконкурса четырех лауреатов, так что обиженных авторов просят претензий к организаторам не предъявлять. После этого на сцену стали выходить представители от разных институтов и зачитывать юмористические доклады. Всем им вручались памятные медали. В зале поняли, что это и есть победители литконкурса. Первое отделение закончилось. Сотрудник, уступивший Леночке место, сказал: «Видишь, ты в число лауреатов не попала, потому тебе билета и не дали. Это тебе было поощрительное приглашение. Еще бы — 105 участников!»

Как же домой возвращаться — без грамоты?!

Началось второе отделение. Ведущий объявил, что наступило время награждать участников конкурса. Вот! Я же знала! Конечно, это правда! Ведь ко мне домой пришли! Спросили фамилию! Сейчас я выйду на сцену, люди захлопают, я поклонюсь! «Где этот автор? Передайте спасибо ему!..» Но — первый лауреат, второй, третий — жиденькие хлопки. Никто не знал, что же именно они написали, за что грамоты. И потому, когда Леночка оказалась на сцене и раздались жиденькие аплодисменты, она не выдержала: «За то, как мне не давали билета, и за то, как не пускали в ДК, и за то, как швыряли в лицо картонку с надписью «Имеешь право!», я хочу получить удовлетворение! Я прочту вам…»

Н. ЗАРЕЧНАЯ: «За такое счастье, как быть писательницей или артисткой, я перенесла бы нелюбовь близких, нужду, разочарование, я жила бы под крышей и ела бы только ржаной хлеб, страдала бы от недовольства собою, от сознания своих несовершенств, но зато бы уж я потребовала славы…»

В середине второй страницы женщина из числа организаторов крикнула: «Довольно! Вы достаточно отомстили!» Леночка ушла со сцены. Ведущая прошипела вслед: «Артисты ждут! Сатирики из газеты ждут, а она!!!» Спускаясь по лестнице вниз, Леночка сорвала с себя сиреневый шарф и швырнула вниз. Шарф, окаменев, застыл в воздухе…

ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК ЧЕХОВА: «Праздновали юбилей скромного человека. Придрались к случаю, чтобы себя показать, похвалить друг друга. И только к концу обеда хватились: юбиляр не был приглашен, забыли».

Авторы не были нужны. Нужно было: чтобы о конкурсе, проводимом на вечере, где мы разыгрывали книги и слушали известных сатириков, было сообщено в газетах! Леночка пошла домой (там уже никого не было — Танечка с родителями переехала).

И был вечер, и была ночь. И невозможно было сомкнуть глаз. И снова Леночка топталась у ДК среди каменнолицых молодцов, снова приближалась к столу, за которым сидела глухонемая девица, снова искала места в зале, но — «Нет такого ряда! Есть только наш калашный ряд!» Хорошо, что Петр не видел, не знает, не узнает… Стоило на мгновение закрыть глаза, как в темноте тотчас надвигалась чья-то черная страшная морда и орала басом: «Раковины черны! Чем меньше от сердца отрываешь, тем раковины чернее, а сердце белее! Ох, как черны раковины! Как они страшны! Ох! Ох! Ох!!!» Вдоволь наохавшись, морда продолжала: «У! — у! — у! Страшно тебе? Мрачно тебе? тяжко? гаденько? — А раковины — черны!!! Ух, и черны!!!»

С работой — не вышло, Петр — женат, Танечка — уехала, физики — оказались глухонемыми, вот Леночка и представила себе, что решилась на… Что значит смерть? Значит, ты в какой-то момент вываливаешься из колеса, а остальные продолжают скакать в нем, принимая за чистую монету это псевдодвижение, не понимая, что топчутся на месте. Я похоронила тебя, Петр, живого человека, трижды. Кто ж такое выдержит?! Была у меня вместо младшей сестренки девочка соседская, но и она уехала. Был и свой камень, но я не сумела заставить его заговорить, и только в мыслях проговаривала я свой «Диалог» по ночам! И только в мыслях встречалась с тобой множество раз! Сколько раз ты выходил мне навстречу из красной кареты «Аудио», а потом — целовал в щеку, и я подъезжала к твоему дому, и мы пили холодный чай! Стоило только закрыть глаза!.. До чего плохо становится, но надо держаться: «В самоубийстве — высшее утверждение личности и ее воли к жизни».

— Кто ж такую чушь сказал?!

— Точно не помню, но так считали в среде мистиков. Одно время и Блок придерживался такого взгляда.

— Мало ли чего придерживался человек, когда был молод! Тебе-то как это могло в голову прийти?!

— Не мне одной! Вот и Фауст хотел пойти таким путем, и Маргарита, и… Боже, как плохо!

Едва заметные прикосновенья лишают тебя

покоя. Слабый ветерок подул — отчего ты так

взволновался? Какое-то ничтожество за столом

засмеялось — что ж ты впадаешь в отчаянье?

Кто-то отвернулся, проходя мимо тебя, а ты

уже вздрогнул от холода. Трудно тебе будет

жить на свете, все будут читать по лицу твоему

и будет от этого еще труднее.

— «В правой — книга, в левой — грамота… люди захлопают…» Что это? Тщеславие. Честолюбие.

— Но разве сапоги тачавший сапожник не хотел бы обуть в них как можно больше людей, чтоб прохожие говорили: «Отличные сапоги. Приятно пройтись в них. Очень удобно»? Или — разве булочник не желал бы накормить как можно больше народу своими булками, чтобы услышать: «Давненько не пробовали мы таких вкуснющих булок»? Да и писатель: ему бы слушателей! Вот и Леночка — «захлопают… поклонюсь…»

Есть у нас в Латвии одна весьма занятная

традиция. Людям на радость. Для человека.

(…) Каждый имеет право

тянуть билетик, и если ты вытащишь

счастливый — газеты и радио объявят, что

такого-то числа будет отмечаться твой день

рожденья. (…)

(… «радива» проснулась через стекло: «Сегодня ночью, дорогие мои, старосте Елене Владимировне исполняется…»)

— Вот он, смотрите, молод еще и не отличился

ничем покуда, или стар он и всеми забыт, или

вовсе он обыкновенный, как и все остальные

в нашей деревне, — придите же и поздравьте его,

стоит ведь он чего-то.

Ну что случилось-то? Дали как следует по мозгам. Скажи за это спасибо. От сытой жизни человек дуреет. Решивший идти к людям должен скрепить сердце свое, ибо отчаялись они, и не ждали, и забыли в суете своей, как звучит Слово… Хватит дурочку валять, отвечай: хочется жить? Честно! Хочется?!

— «Скорая»?.. Спасите меня, я очень хочу жить!.. Адрес? Диктую…

(Не хочешь в столице — езжай на Украину, в Рай-Еленовку. Это деревенька такая. Для Елен там — сущий рай!!!)

ИЗ ПЬЕСЫ «ЧАЙКА»: «Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле — все равно, играем мы на сцене или пишем — главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй».

Умей нести крест свой, а иначе…

СЛУЧАЙ ИЗ ЖИЗНИ.

— Почему из второго ряда повернули направо?

— Я в редакцию. Волнуюсь.

— Что ж это за причина такая? Если волнуетесь — на метро надо ездить… А вы что пишете-то, стихи?

— У меня повесть.

— Хорошо. Повесть. О чем?

— О смысле жизни. В чем ее смысл.

— Хм, нахапать побольше, так?! Или вы что-то другое написали?

— Не может быть такого смысла, понятно?!

— Да вы успокойтесь!..

— Знаете, у Чехова: «Молодой человек собрал миллион марок, лег на них и застрелился»?!

— Что вы кричите? Посмотрите вокруг, сейчас время такое!

— Я не кричу! И время сейчас не такое! Время у каждого свое! Как живешь, такое у тебя и время!.. Это не смысл, чтобы нахапать! Это бессмыслица! Смысл в том, чтоб понять, зачем ты нужен, для чего живешь! А вовсе не — «нахапать побольше»!!!

— Сейчас время другое, и люди другие стали! Хотите, любую машину остановим, спросим, в чем смысл жизни! Как вы думаете, что они ответят?! Можем пять машин остановить, десять!!!

— Это не люди другие! Это жизнь, значит, неправильно устроена! Если кто вступает в нее с идеалами, постепенно вынужден отступиться от них. Вера в любовь, в добро, в бескорыстие — это и есть вера в идеалы. Если вера исчезла, человек пуст… Время сейчас — не «такое»! Время у каждого свое! Как ты живешь, такое у тебя и время!..

— Да, знаете… Хотелось бы прочесть, что вы там написали, а то ведь умрешь, а так и не узнаешь, зачем нужно было жить… Пробивайтесь. Удачи вам. Счастливого пути.

ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ ПИСАТЕЛЯ ПО ТЕЛЕВИЗОРУ. Что значит — все будут счастливы? Нельзя сразу построить дом. Сначала нужно заложить фундамент, а фундаментом являются люди, каждый человек. И покуда не будет уважения и внимания к этому отдельному человеку, вообще ничего не будет, никакого дома…

А пока — надо взять себя в руки, ведь я еще не жила по-настоящему! Я ничего не успела! Как хотелось бы найти Слово, понятное на всех языках, обратиться с ним к людям, населяющим шар земной, быть услышанной и понятой!.. Сколько причин, чтобы жить: и любовь существует на свете, и все люди — братья! И, чтоб найти свой Розеттский камень, не обязательно ехать в Египет, нужно только как следует подумать, сообразить, какой из камней — твой, а потом душу в него вложить, и камень обязательно заговорит! «Ветром опрокинутое дерево имеет больше ветвей, чем корней!» Значит, корней у меня меньше? Нет, корней у меня больше, и потому я останусь жить, и напишу о Маргарите и о Фаусте, иначе мне снова не будет покоя по ночам, и я неизвестному собеседнику буду рассказывать об этом, сидя на подоконнике «в платке лунного света…».

Теперь о тебе, Петр. Нет у меня твоей фотографии. Адрес я тоже не взяла, но облик твой сохранится в памяти моей, и все, что ты рассказывал, я буду помнить всегда: и о чайной церемонии, устроенной для тебя в Москве, и о Кубе, и о многом другом. И теперь полуподвальные окна одного из домов на Цветном бульваре напоминают мне об окнах «Флоридиты», кафе в Гаване, где подавали двойной дайкири, что так любил Хемингуэй… И — ночное кафе, куда ходят только парами. Темнота. Совсем нет света, и лишь фосфоресцируют манжеты и воротнички стюардов, ловко снующих между столиками и видящих, будто кошки, в темноте…

И — ты! ты! ты!!! Потерявший, будто школьник, шарф! С больным горлом, такой нежный и красивый! Такой прекрасный! Милый мой! Капитан с неведомого корабля!.. Югославия моя, Югославия! Сколько раз, поздней ночью, когда люди и страны, разделяющие нас, спали, я старалась докричаться до тебя, Петр, чтобы ты услышал, чтобы ты понял, как мне одиноко без тебя. Но — в школе-то я была сильна в теории, в абстрактных рассуждениях, а на практике-то, Петр!.. Я кричала в окно, а окна у меня расположены на северо-западной стороне, вот и слышали меня медведи да пингвины, но ты, Петр, не мог услышать моего голоса…

(Если б ты был инженер!!!

А еще лучше — оператор!!!!!!)

— Знаешь ли ты теперь, в какой стороне Югославия?

— Да!!! Я знаю!!! На юго-западе!!!

— Тебе дается одна минута! Покуда Шарф Не Коснется Земли!

— ПЕТР!!! — И звезды посыпались с неба. Одна звезда мягко опустилась на ладонь.

— Ну, бросай же быстрей!

И я швырнула ее в сторону Югославии, и звезда обернулась… шарфом…

Чей это был шарф?

Поэта и безумца? Или — ковровая дорожка Эйнштейна?

Или — тот, что мы бросали с преподавателем Юрой с Эйфелевой башни?

Не знаю. Только Петр теперь не простынет никогда.

Минута кончилась. «Московское время старосты, Елены Владимировны, истекло…»

«…нам пора… Кони роют землю, содрогается маленький сад», — так говорит Азазелло. В «Фаусте» Мефистофель: «Выведи ее… волшебные кони… будут готовы», — однако в «Фаусте» кони всадников так и не дождались — Маргарита отказалась бежать…

Петр, Петр!.. Волшебные кони нас не дождались, и я хочу повторить тебе слова Маргариты: «Прости меня и как можно скорее забудь… Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня».

Я теряю сознание. Мне совсем плохо. Поняли ли вы, что я хотела сказать? Я постаралась дать все ключи…

(— Почему герой — иноземец?

— Потому что все люди — братья! Всех волнуют одни и те же проблемы! Не имеет значения, когда ты родился: двести лет назад, двадцать или родишься через тысячу лет. Неважно, какой у тебя цвет кожи и разрез глаз! Всегда человек хотел и хочет понять: кто я? что я? зачем?! Ведь взять даже Китай: при раскопках там найдено множество гадальных костей с иероглифами. Когда иероглифы прочтут, я уверена, выяснится, что хоть один древний китаец спросил об этом!

— Вещь называется «Балладой о Розеттском камне», но о самом камне в ней несколько страниц?!

— Это аллегория. Суть в том, что каждый — один раньше, другой позже — должен найти свой камень (например, я хочу найти, обрести вас, дорогие мои слушатели. Без вас — жизнь моя не имеет смысла… Удастся ли, нет ли — кто знает)… В этом смысл жизни. Для этого она дается человеку.

— Хорошо, но в повести много всего такого… Мало ли что люди подумают?!

— Вот это-то и прекрасно! Люди для того и созданы, чтобы думать! Пусть они подумают!!!

(Для этого нужны книги. Для этого нужны писатели.)

…Звонок в дверь. Ночь кончилась. С неба упали первые капли и омыли сонное лицо земли… (Лицо… лицей… Лицей — это то, где получают лицо! собственное лицо!!!) И по тому, насколько дым, идущий из трубы, прижимался к крыше, можно было судить о силе дождя…

(— Но ведь был февраль? 15 число?!

— Мы же с вами вместе решили, что был — февраль, а будет — май! Еще и сирень расцвела, и люди погружали лица свои в лиловые, белые и розовые облака…)

А в это время — может быть! — в городе, от которого «хоть три года скачи», на площади у Дома культуры, на Коммунистическом проспекте, включили громкоговорители, и — музыка, как перед праздником… «Я люблю тебя, жизнь…»

Я, побывавший там, где вы не бывали,

я, повидавший то, чего вы не видали,

я, уже там стоявший одной ногою,

я говорю вам — жизнь все равно прекрасна.