Поэт и романист Николас Блейк является в то же время одним их мэтров английского детектива. Главный герой его произведений — криминалист-любитель Найджел Стрейнджуэйз — раскрывает самые невероятные и загадочные преступления, опираясь главным образом на знание тонкостей человеческой психологии.

Николас Блейк

МИНУТА НА УБИЙСТВО

Для того чтобы успокоить публику, спешу сообщить, что правительственного учреждения, в котором происходит действие этой книги, никогда не существовало и существовать не могло. Заверяю бывших своих коллег, которым посвящаю эту книгу, что все неприятные, бестолковые, некомпетентные или преступные персонажи, фигурирующие в ней, — плод моего воображения, в то время как все обаятельные, умные и благородные взяты из самой жизни.

Н. Б.

ПИСЬМО, ПАХНУЩЕЕ ДУХАМИ

Уборщица поднялась с коленей, собрала ведро, щетку и тряпки и заковыляла к двери. Здесь она, как всегда, остановилась, довольно улыбнулась и сказала:

— Та-та-та, мистер Стрейнджуэйз, всего хорошего, — и направилась, громыхая ведром, в кабинет заместителя директора.

Миссис Смит пребывала на седьмом небе с тех пор, как два года назад популярный актер, выступая по радио, пропел настоящий панегирик некой абстрактной миссис Смит, уборщице с распухшими от подагры коленями и львиным сердцем, которая под свист бомб убирает государственное учреждение, олицетворяя собой всех неукротимых уборщиц Великобритании, что выполняют свой долг с болью за общее дело в груди и крепким кокни[1] на. устах. Миссис Смит восприняла эту дань восхищения на свой счет и с той поры держалась с правительственными чиновниками высокого ранга на равных, а с теми, кто помельче, даже несколько высокомерно.

Найджел Стрейнджуэйз, как повелось, сдул пыль со своего стола и вытряхнул в окно вчерашние окурки. Было девять утра. Он любил приходить па работу пораньше, пока не отвлекают ни телефонные звонки, ни коллеги со своими разговорами.

До десяти часов Министерство военной пропаганды будет погружено в тишину, нарушаемую только громыханием ведра миссис Смит да торопливыми шагами какого-нибудь чиновника, не успевшего поддаться расслабляющему воздействию атмосферы, воцарившейся повсюду после Дня победы. Найджел вынул лист с сочиненными Брайаном Инглом подписями к фотографиям.

«Стремительные и неотразимые, как пучок стрел, брошенных рукой Немезиды, — читал он, — „спит-файеры“ бомбардируют скопления немецких железнодорожных составов в районе Гельзенкирхена».

Он заменил «бомбардируют» на «атакуют». На полях написал: «Стрелы рукой не бросают». Взглянул на фотографию, для которой предназначалась подпись, и дописал: «Это „тайфуны“». Добрый старина Брайан, подумал он, неисправимо неточен, непобедимо романтичен, никогда не полезет в карман за неправильным словом или неуместной метафорой — но что бы мы делали без него? Бедный Брайан целых пять лет занимается этим делом и умудряется вкладывать в него все тот же восторженный и абсолютно некритичный энтузиазм, который в предвоенные годы сделал его ведущим литературным критиком «Санди Клэрион». Джимми поступил правильно, выбрав его для этой работы. Джимми вообще с умом подбирал свой штат. Потому и стал первоклассным директором. С самого начала он твердо заявил: «Нет, мне в управлении не нужны специалисты, мне нужны люди, которые верят в то, что говорят. Мы не будем говорить с народом о войне, держа в кармане дулю». Как же он был прав! Когда Брайан Инга уверял публику, что эскадрилья «спит-файеров» (они же «тайфуны») — пучок стрел, брошенных рукой Немезиды, люди верили ему, потому что им было ясно: это — справедливая война. Найджел взял листок и стер «Стрелы рукой не бросают».

Открылась дверь. Шаркая ногами, вошел курьер с кипой папок и бумаг в руках. Как всегда беспомощно оглядев комнату, он нетвердой походкой прошествовал к столу Найджела и вывалил часть своего груза в корзинку для исходящих, после чего мрачно изрек, что утро сегодня необычно хорошее для этого времени года. Как всегда, Найджел переложил стопку из корзинки для исходящих в корзинку для входящих. Да, утро хорошее, согласился он, взглянув в просвет между темными полосками, которыми хозотдел заклеил окно после того, как от взрывной волны потрескались стекла.

— Мы еще и половины не испытали, — трагическим тоном произнес курьер.

— Половины чего?

— Попомните мои слова, сэр. Когда наступит мир… ну, я хочу сказать, настоящий мир, в стране начнется хаус. Самый настоящий ха-ус.

Найджел быстро перевел: «хаос».

— Почему вы так считаете? — спросил он.

— А вы сами подумайте. Миллионы парней научились на войне убивать, да еще как убивать!.. Посмотрите только на морских пехотинцев: рукопашный бой, никаких автоматов, раз-два, и нету человека. И вот такой парень приходит домой, и что он видит?

— Ха-ус, — невольно ответил Найджел. — То есть я хочу сказать…

— Вы уже сказали. Жену его увел какой-то хлыщ, в доме откуда-то взялось еще двое детишек, на его рабочем месте сидит тыловая крыса, — что ему делать? Сами понимаете — стрелять. Насилие порождает насилие, вот что говорит этот паршивый Олдос, как там его, Аксли[2]. И таких парней — миллионы. А вот после моей войны, — продолжал курьер, тыча пальцем в наградные ленточки медалей 1914–1918 годов на своей темно-синей форме, — было совсем по-другому. Все мы, кто пришел с войны, имели все и могли жить спокойно. И мы были до смерти напуганы. Можете обижаться, сэр, если я говорю страшные вещи, но на этой войне мало их обстреляли, пусть мне пусто станет, если это не так. Теперь посмотрите, какой они придумали план демобилизации…

Поразглагольствовав минут десять на эту животрепещущую тему, курьер хмуро кивнул Найджелу и заковылял к выходу, в дверях обронив большой конверт с грифом «Совершенно секретно. Особо важно», две папки и розовенькое, пахнущее отнюдь не казенным одеколоном письмецо, адресованное Джеймсу Лейку, эсквайру, кавалеру ордена Британской империи. Окликнув незадачливого курьера, Найджел водрузил конверт и две папки на кипу в его руках. Письмо же он решил отнести собственноручно — лучшего предлога поболтать с Нашей Блондиночкой не придумать.

Наша Блондиночка, как все в Управлении наглядной пропаганды называли личного секретаря директора Ниту Принс, представляла собой наглядную пропаганду во всей ее красе и мощи. По словам Мерриона Сквайерса, специалиста по художественному оформлению, она сочетала в себе кричащую привлекательность плаката, загадочность поэтического образа, обаяние станкового портрета с бесценной посредственностью подписей Брайана Ингла. В лучших традициях Управления наглядной пропаганды она умело скрывала деловитость под маской напускной рассеянности, дилетантизма и поверхностности. В тот момент, когда Найджел вошел в ее комнату, она, склонившись над столом, беспомощно рылась в горе документов, буквально вылезающих из корзинки входящих. Ее светлые волосы рассыпались по лицу.

— Хелло, Нита.

Она выпрямилась, демонстрируя свою высокую, прекрасно сложенную фигуру и весь блеск утреннего макияжа.

— А, это вы? — сказала она. — Вы только взгляните на эти входящие! Иногда я просто понять не могу, как мы вообще успеваем что-то делать.

— Мы успеваем, ибо британский народ, вынув меч из ножен, не вложит его обратно, пока плечом к плечу с отважными союзниками не отрубит последнюю голову у гидры тоталитарного агрессора.

— А я думаю, мы не вкладываем его в ножны потому, что меч намного легче вытащить, чем вложить. Разве вы не видели такое в театре? Что там у вас?

Найджел протянул розовый надушенный конверт:

— Еще одно любовное послание боссу. Старик Керби обронил его в моей комнате.

Восхитительное личико Ниты Принс не изменилось ни на йоту; на нем не было и намека на самодовольство, свойственное женщинам, уверенным в силе своих чар и не опасающимся конкуренток. Она протянула руку, чтобы взять конверт; и тут на ее столе зазвонил телефон.

— Алло. Управление наглядной пропаганды. Да?.. Нет, директор на совещании. Я его секретарь. Чем могу быть полезна?.. Ах, мистер Снейт! Доброе утро…

Нита Принс закатила глаза, всем своим видом показывая, как тот ей надоел, и, отстранив трубку от уха, стала копаться в сумочке в поисках сигарет. Найджел поднес ей прикурить. Трубка вовсю верещала и булькала.

— Послушайте, — сказала Нита, дождавшись первой же крохотной паузы, — сейчас мы работаем с вашим буклетом. Через две недели покажем вам верстку… — Телефон снова разразился серией потусторонних звуков. — Да, да, естественно, мы очень хорошо понимаем срочность вашей работы. Мы очень сожалеем, что вам приходится ждать, — медоточивым голосом продолжала Нита, — но у нас возникли проблемы с материалом по эмбарго — мы до сих пор не получили его от цензора… Что?.. Нет, военно-морского цензора. Вашего цензора, мистер Снейт… — Нита показала невидимому мистеру Снейту, который на мгновение умолк, язык. Атмосферные разряды в трубке возобновились. — Ну, это совсем другое дело. Вам нужно переговорить с начальником редакционного отдела. Найджел подался к двери.

— Некомпетентный дилетант? Ах, что вы, мистер Снейт! Может быть, вы переговорите с ним сейчас, он как раз тут, в комнате… Нет?.. Ну хорошо, только боюсь, у директора сегодня не будет времени. Сейчас посмотрим. — Не заглядывая в расписание, Нита отбарабанила список встреч и совещаний, на которых должен был присутствовать директор. — А завтра… о, вы не сможете завтра? Ну что же, в таком случае вам ничего не остается, кроме как положиться на нас. Мы выдержим названные сроки… Да, получается чудесно. Оптовики уже заказали более семисот тысяч экземпляров, материал переводится на шесть… нет, на восемь иностранных языков, насколько я знаю… Да, буду держать вас в курсе. Всего хорошего, мистер Снейт.

— Не человек, а счетная машина, — сказал Найджел. Затем, почувствовав, что слегка перебрал, продолжил: — Не могу понять, как вы помните все эти цифры.

— О, я ничего не забываю. Такая уродилась.

— Чего это он кипятится?

— А, по поводу нового заказа из тихоокеанской серии. Глупый старый индюк. Этих чиновников по связям с общественностью нужно просто убивать. А Снейта — в первую очередь. Когда он говорит по телефону, у меня в ухе свербит. А если уж собственной персоной заявится, то совсем пропало дело…

— Будь я морячком на Тихом океане, — мечтательно протянул Найджел, — я бы хотел получать не буклеты с изображениями бамбуковых хижин и затасканными байками про историю Меланезии да про то, что туземцев обижать нельзя, а большие цветные фотографии шикарных девочек, чтобы можно было их повесить над койкой. И девочки должны быть все похожи на вас…

— Тогда вам стоит поговорить с Джимми и предложить ему изменить издательскую политику, — ответила, улыбнувшись уголками рта, Нита. — Вы уйдете наконец? Вам что, делать нечего? Но сначала отдайте письмо.

Найджел кинул письмо ей на стол. В дверях он обернулся. Нита сидела, уставившись на письмо, лежавшее там, куда он его бросил, и в ее взгляде застыл ужас, словно она увидела на своем столе ядовитого тропического паука. Видно было, что она боится притронуться к нему. Она сидела, судорожно сцепив пальцы на коленях.

— Оно не кусается, — проговорил с порога Найджел.

Нита Принс вздрогнула:

— А ну вас к черту, Найджел! Идите или туда, или сюда! Терпеть не могу, когда стоят в дверях… Извините, я сегодня какая-то нервная. Этот несносный Снейт…

«Э, нет, — подумал Найджел, — со Снейтом ты имеешь дело почти шесть лет, и до сих пор все было хорошо. Дело в письме. А поскольку ты его не распечатала, то дело, видимо, в почерке, которым написан адрес. Почерк принадлежит кому-то, кто не должен писать Джимми Лейку. Или кому-то из твоей прошлой жизни?.. Впрочем, ладно. Меня это не касается».

Однако неистребимое любопытство, которое заставляло Найджела постоянно совать нос в жизнь других людей, не позволяло ему оставить это дело просто так. Никогда еще не доводилось ему видеть восхитительную, неотразимую мисс Принс такой обескураженной, совершенно выбитой из колеи. Даже летом прошлого года, когда рядом с их министерством с регулярностью пригородных электричек падали вражеские бомбы и от их взрывов вздрагивало и качалось все здание, Нита не покидала своего стола. Она вела протоколы, успокаивала взбудораженных сотрудников, непрестанно звонивших по телефону, и ее неизменно окружал некий нимб неуязвимости. «Любая уважающая себя бомба дважды подумает, прежде чем назначить Нашей Блондиночке свидание», — заметил как-то Меррион Сквайерс. Но сам он, как не преминул признаться, принципиально не доверял блондинкам.

Водворившись снова за свой стол и механически просматривая рукопись под названием «Военная история наших четвероногих друзей», присланную каким-то восторженным любителем животных с просьбой опубликовать ее за казенный счет в виде книги с иллюстрациями («У меня есть великолепные снимки моей собачки Мопкинс, которая во время воздушных налетов, едва начинали выть сирены, всегда лаяла, предупреждая меня»), Найджел думал о том, как же мало он знает своих коллег. С 1940 года до самого последнего времени они работали как черти, по десять или даже по четырнадцать часов в сутки, — все, за исключением Эдгара Биллсона, одного из вольнонаемных служащих, который, работая у них, свято соблюдал свои права и ровно в пять вечера с котелком, зонтиком и портфелем (в котором ничего не было) отправлялся домой. Год за годом они трудились целыми днями бок о бок и знали друг друга, как циферблат собственных часов; но о личной жизни сослуживцев — как о работе часов, пока они в полном порядке, — никто понятия не имел. Известно было, что Меррион Сквайерс не верит блондинкам, что у Брайана Ингла больное сердце, что Эдгар Биллсон живет в Пиннере, а Джимми Лейк женат на прелестной тихой женщине, которая предоставляет ему полную свободу действий. Но теперь, когда худшее было позади, подобные сведения больше не удовлетворяли пытливый ум Найджела.

К примеру, была ли Нита Принс любовницей Джимми? Управление в большинстве своем полагало, что была. Но у Найджела не хватало времени разузнать это поточнее, да и желания такого не было. Или: представляет ли себе Брайан Ингл, почитающий ее, как сокровище святого Грааля, что она за человек? А он сам, Найджел, представляет? Или: почему Харкер Фортескью, обычно бесцеремонный и резкий на язык, не может приструнить Мерриона Сквайерса, который довольно часто непочтительно отзывается о нем в присутствии подчиненных Харкера? Или вот еще: раздувается ли индюком Эдгар Биллсон у себя дома так же, как в министерстве?..

«Заведу-ка я новую папку, — сказал себе Найджел, — и назову ее „Особо секретное“; это будет досье на управление. Посмотрим, много ли материалов сумею я набрать на коллег за несколько месяцев, что осталось провести на государственной службе. Я буду все собирать в эту папку. А в тот день, когда закончится моя служба, сожгу досье. Нужно понемногу набивать руку. Кто знает, не наступит ли час, когда мне придется снова заняться расследованием преступлений? Впрочем, упаси меня Боже!..»

Его мысли были прерваны приходом Брайана Ингла. Это был суетливый полноватый коротышка с прилизанными волосами; казалось, он не умел передвигаться иначе как трусцой. Он и сейчас не вошел, а вбежал, остановившись перед столом Найджела и едва ли не виляя хвостом.

— Ах да, подписи, — вспомнил Найджел. В карих глазах Ингла бегали огоньки никогда не угасающего энтузиазма. — Я там предложил одно-два изменения. Эти самолеты, конечно же, «тайфуны». И…

— Конечно, конечно, — не дал ему договорить запыхавшийся Брайан. — Но тебе понравилось? В целом? Нормально, ты думаешь? Немножечко не того, не риторично?..

— Нет, вполне сойдет. С моими поправками, — твердо добавил Найджел.

По опыту он знал, что Брайан Ингл влюблен в собственные слова. Во все без исключения. Он вполне способен был вставить их обратно в последние гранки. Между ними велась настоящая позиционная война; Найджел даже придумал специальную систему перепроверки гранок — главным образом для того, чтобы помешать Инглу протаскивать свои варианты.

— Знаешь, что меня поражает? То, как ты умудряешься все это так долго в себе хранить.

— Хранить? Что хранить?

— Да вот это. Священный огонь. Война с немцами кончилась, а ты выдаешь подписи к фотографиям, словно на дворе еще сороковой год.

— Ты меня разыгрываешь, что ли?

— Нет. Просто мне кажется, вряд ли твой пыл, так увлекавший читателей в начале войны, уместен в издании, посвященном ее концу. Эта тема умерла. Публике наскучили статьи, фотографии, выставки, фильмы о войне. Мы выпускаем нашу продукцию потому только, что ряд министерств никак не может побороть пристрастия к саморекламе. Пристрастия, которое, должен со всей самокритичностью признать, мы же сами в них и пробудили. А вероятно, они просто не могут выдержать, чтобы еще сотня тонн бумаги не была выброшена на ветер, как уж это заведено у чиновников. И… О чем это я?

— Не дай Бог, Джимми услышит, что ты такое тут говоришь, — хихикнул Брайан. — Но давай серьезно… Если ты имеешь в виду, почему я по-прежнему отдаю этому делу все силы, в то время как речь идет только о том, чтобы использовать оставшуюся бумагу… кстати, весьма неуклюжая метафора! Ну так вот, должен сказать тебе, что мне просто нравится писать. Писать вообще, что угодно…

Ингл произнес это задумчиво, прислушиваясь к себе, что совершенно не походило на его обычные, быстрые и торопливые высказывания. На сердце у Найджела потеплело. Ему уже не хотелось держаться с этим маленьким человечком официально.

— А еще потому, что ты долго пытался попасть в армию, но каждый раз получал отказ по здоровью и в конце концов решил, что тебе ничего другого не остается, как загонять себя до смерти на ниве пропаганды.

Как истый англичанин, Брайан Ингл на какой-то миг окаменел, придя в смущение от такого интимного тона. Затем неожиданно растаял:

— А, вздор! То же самое можно сказать про каждого из нас. Нет, если уж говорить начистоту, у меня есть все, что нужно писателю, кроме главного — воображения. Любопытство, наблюдательность, трудолюбие, духовный настрой — все атрибуты налицо. Но я не умею придумывать. Поэтому я стал критиком, книжным обозревателем. А теперь сочиняю подписи под фотографиями: они дают мне идеи, будят фантазию. Мне остается только пройтись по канве разноцветными нитками.

Будь Найджел способен смущаться, теперь наступила бы его очередь. Но он давно привык относиться к людям, к их поведению с максимальной бесстрастностью, не примешивая сюда эмоций.

— Тебе нужно жениться, — сказал он, точно подводя итог.

Ингл снова замолчал, предавшись затяжному раздумью. Казалось, что он изучает вопрос во всех возможных аспектах, — об этом свидетельствовал отсутствующий взгляд его карих глаз. Впрочем, скорее всего он просто еще раз смутился.

— Ах, где ты, юность?.. — несколько загадочно ответил он наконец. — Не исключено, что ты прав. Беда в том, что у меня очень высокие требования к женщинам. Высокомерные интеллектуалы сказали бы: лучше относись требовательнее к своим рецензиям, — добавил он, скривив губы.

По-видимому, тут должны были последовать новые откровения; но в этот момент, словно от взрыва бомбы, распахнулась дверь и в комнату влетела Памела Финлей, помощница Найджела:

— Всем привет! Извините за опоздание, Стрейнджуэйз. Была у зубного врача. Фу, какая духота!

Она промчалась мимо Найджела, за ней со стола взлетели бумаги, и комната стала походить на воздушный коридор позади промчавшегося экспресса. Памела подлетела к окну и широко распахнула его. Стоя перед окном, она сделала несколько глубоких вздохов, завершив их парой гимнастических упражнений. Брайан Ингл в это время прыгал по комнате, собирая разлетевшиеся бумаги.

— Наверное, придется мне купить себе палку с гвоздиком на конце, как у уборщиков в парках, — добродушно заметил Найджел. — Мне всегда хотелось быть уборщиком в парке.

— Получите ваши листья, мисс Западный Ветер[3], — с напускным смирением произнес Брайан.

— Мисс что?.. Ах, опять эти ваши интеллигентские штучки! Шелли, верно? Ага! Ладно, за работу!

В бешеном темпе, будто избавляясь от хитона, пропитанного отравленной кровью кентавра Несса[4], она сорвала с себя пальто, плюхнулась за свой стол и с ужасом воззрилась на кипу бумаг перед собой.

— Мы с Брайаном говорили о женитьбе, — сказал Найджел. — По-нашему, знаете, по-интеллигентски.

— Ничего не выйдет, — решительно заключила мисс Финлей.

— О чем это вы?

— О перспективах Ингла. Он ей не нужен. И могу вас заверить, Ингл, вам просто повезло, что вы тоже ей не нужны. Поражаюсь, как это мужчины…

Побагровевший Брайан Ингл сгреб со стола Найджела свои подписи и фотографии и пулей вылетел из комнаты.

— От женской бестактности у меня просто кровь леденеет, — качая головой, заметил Найджел.

— Ай, бросьте! Почему это вы, мужчины, боитесь смотреть правде в глаза?..

Тут Памела Финлей окунулась в поток местной телефонной сети, демонстрируя свою знаменитую способность вести одновременно два разговора:

— Три пять девять три… Всем известно, что Наша Блондиночка… Алло, три пять девять три? Блоггз?

Говорит ассистент мистера Стрейнджуэйза. Где гранки? Дальневосточная серия, номер четыре… это настоящий банный лист, но пристала она не к Инглу… Но вы же обещали их изготовить вчера… Увы, это он пристал к ней… Скажите правду, Блоггз. Вы уже начали их вычитывать?.. Ему нужна не жена, а мамочка… О, корректоры почти уже закончили? Я это уже сто раз от вас слышала… и уж тем более не куртизанка… Я знаю, что у вас по горло работы, у нас, между прочим, тоже. Крайний срок для печатников — пятнадцатое число. Мистер Стрейнджуэйз должен получить их точно к полудню. Если нужно, я могу сама прийти за ними.

Угроза, по-видимому, возымела действие. Мисс Финлей грохнула трубку на рычаг, когда мембрана еще кудахтала о безоговорочной капитуляции, и продолжила второе направление беседы:

— Все-таки Наша Блондиночка — по-своему однолюбка. Мужчины у нее — всегда по одному. Вот и все, что это значит. Кажется, она была помолвлена с Чарльзом Кеннингтоном, когда он здесь работал. Не успел он уйти, она уже с Джимми. Должна признать, с ним она не расстается уже давно. Вероятно, он пришелся ей по душе. Но это ей не мешает кружить головы всем вам, мужчинам. А вы распустили слюни. Бедненький Ингл!.. Дело в том, что она по-другому не может. Нужно отдать ей должное…

— Ну уж, ну уж, — возразил Найджел.

— Давайте, давайте, говорите.

— Говорить что?

— Скажите, что я ревную. Конечно ревную! Любая нормальная женщина будет ревновать. Весь этаж кишмя кишит женихами, и все вьются вокруг Ниты. Потрясающе несправедливо, когда товар первой необходимости распределяется таким образом.

От безудержного раската смеха, которым разразилась мисс Памела Финлей, задрожала перегородка, и так достаточно пострадавшая от взрывов немецких бомб. Из соседней комнаты, где был кабинет заместителя директора, немедленно раздался предупреждающий стук.

— И Фортескью тоже? — спросил Найджел.

— О, наш Харки — тихий омут, в котором водятся черти.

— Знаете, о чем я подумал? — задумчиво сказал Найджел. — Мы так мало знаем друг о друге! Нет, сплетен у нас сколько хочешь. Но нет серьезного интереса: ни доброжелательного, ни даже от злобы. Мы слишком отдавались работе, чтобы думать о личном. Или, во всяком случае, не давали личному воли, чтобы не повредить работе управления… Ведь нам всем хотелось трудиться ради победы. Да и воздушные налеты заставляют терпимее относиться к тем, кто вместе с тобой переживает опасность. Но теперь, когда напряжение спало, вы не думаете, что подавлявшиеся до сих пор страсти вылезут наружу? А может, это уже началось?

— Вы имеете в виду, что в управлении начинают сводить счеты?

— Кое-кто — да. Вам не кажется?

— Дайте подумать.

У мисс Финлей слова обычно не расходились с делом. Она наморщила лоб, закрыла руками свое широкое пышущее здоровьем лицо, пробежала пальцами по курчавым волосам.

— Я стараюсь вспомнить… Да, конечно, это было в четверг… В предыдущий четверг. Была моя очередь дежурить во время ленча у телефона. Так вот, только я уселась с вязаньем, как в дверь заглянул заместитель директора и сказал, что я могу погулять, он будет у себя и ответит на все звонки. Мне это показалось немного странным. Обычно Харки не очень-то балует рядовых сотрудников. Ну ладно, я заскочила сюда, походила из угла в угол и только собралась пойти в столовую, как слышу: в комнате у зама идет крупный разговор. Он… и вы ни за что не догадаетесь, кто еще! Даю две попытки.

— Генерал Эйзенхауэр.

Памела Финлей расхохоталась со всхлипом, как умела только она:

— Не валяйте дурака! Это был прощелыга Биллсон.

— Харки разносил Биллсона? Что в этом странного? Мы все его ругаем. Нужно указывать этим выскочкам их место.

— Нет, самое смешное — кричал Биллсон. Вы же знаете, какой он корректный. Почтительность перед вышестоящими и все такое прочее. Но здесь почтительностью не пахло. Конечно же, через стену я не могла все расслышать. Но они так орали! Особенно Биллсон. Я так прижималась к стенке, что у меня, наверное, до сих пор на ухе мозоль. Я точно слышала, как Биллсон сказал: «Даю вам последний шанс». Потом, не сразу, Харки ему ответил, очень холодно: «Вы, Биллсон, в безвыходном положении, и вы это сами знаете». Потом что-то вроде: «Пропадите вы пропадом, меня это не касается». У меня сложилось впечатление, что Биллсон угрожал заму, а тот тоже в долгу не остался.

— Забавно! Что-нибудь еще разобрали?

— Только имя. Принс. Оно у них с языка не сходило.

— Боже мой! Опять Нита?..

— Ага. И это все. Впрочем, нет: когда я пошла в столовую, Биллсон пулей вылетел из кабинета зама и пронесся мимо меня с таким выражением на лице, какого я никогда не видывала.

— Что же это было за выражение?

— Абсолютно бешеное. Нет, «бешеное» — не то слово. — Памела Финлей потеребила волосы, будто искала нужное слово в них. — Отчаянное. Как у загнанного зверя! — победоносно выпалила она. — Вам это что-нибудь говорит?

— Все очень просто. Биллсон разнюхал, что зам крутит с Нитой, и попробовал его шантажировать. Зам, однако, не растерялся и напомнил Биллсону, что тот сам в безвыходном положении, в тупике, потому что у него, Биллсона, целый выводок из восьми незаконнорожденных детей, которых ему принесла Нита.

На этот раз комната буквально заходила ходуном от могучего смеха мисс Финлей. Из соседней комнаты снова раздался стук. Потом зазвонил телефон.

— Это вас, — сказала мисс Финлей.

Голос секретарши Харкера Фортескью произнес:

— Заместитель директора свидетельствует свое почтение и просит мистера Стрейнджуэйза купить для своей помощницы глушитель. А еще он хочет видеть вас после кофе у себя. Конец сообщения.

Вскоре из коридора донеслось громыхание тележки и пронзительный голос завопил:

— Кофе! Кофе!

Мисс Финлей схватила две чашки и выскочила из комнаты. Через минуту кофе стоял на столе.

Найджел отхлебнул жидкость, которую в Министерстве военной пропаганды называли кофе. С годами этот почти бесцветный напиток, который, по всей вероятности, варили из желудей, старых посудных полотенец и полыни, нисколько не менялся. Мисс Финлей, испытывавшая к Найджелу теплую, почти материнскую привязанность, имела привычку подбрасывать ему в чашку два-три кусочка сахара из собственных запасов, но и они не спасали напитка.

— Тот, о ком я думал, еще выше, — задумчиво протянул Найджел.

Мисс Финлей сдвинула брови, пытаясь сосредоточиться, как ребенок, решающий в уме трудную задачу.

— Да, повыше, — продолжал Найджел. — Сам Джимми начинает сдавать, вы так не думаете?

— Не знаю, что и сказать. В таких заоблачных сферах я не вращаюсь.

— Конечно, спустя шесть лет оно и немудрено… Но у меня такое ощущение, что это не просто усталость от войны.

Найджел замолчал. Он думал: «У Джимми поразительная жизненная сила, в самые трудные времена он всем нам помогал. Он собрал эту машину и поддерживал ее в рабочем состоянии, он невероятно тактичен, никогда не сделает неверного шага, особенно если речь идет о его персонале, а ведь мы народ ужасно пестрый и неуживчивый! Но в последнее время я иногда чувствую, что у него уже не та хватка… Ну, может, точнее сказать, ему приходится заставлять себя держаться на высоте. Порой он рассеян. Иногда лишь усилием воли возвращается к предмету, о котором идет речь. Нет былой быстроты и уверенности, когда нужно принять решение. Чуть-чуть раздражителен, что особенно странно в человеке, который всегда был олицетворением уравновешенности… Что ж, может, это естественно после такого долгого напряжения. Война вот-вот закончится — война с Японией; нас, если повезет, месяцев через шесть распустят, он вернется к прежней работе и ни о чем больше не будет думать. Он хороший малый. Я его полюбил…»

Через пять минут Найджел зашел в соседний кабинет, к заместителю директора управления. Харкер Фортескью говорил с кем-то по телефону. Он пододвинул Найджелу сигареты; тот опустился в роскошное кожаное кресло, предназначенное дам самых важных посетителей, и стал терпеливо ждать. После того как он услышал от мисс Финлей эту странную историю, он внимательнее, чем всегда, присмотрелся к своему непосредственному начальнику. Лысая голова, впалые щеки, свидетельствующие о нездоровом пищеварении, холодные рыбьи глаза. Что ж, выглядит он обычно, внешне он тот же. Но Найджел давно уже понял, что это всего лишь фасад. За невзрачной внешностью, начальственными грубоватыми манерами, тягучим бесстрастным голосом, каким он сейчас распекал кого-то, стоял, несомненно, сколько бы в этом ни сомневались некоторые, очень даже живой человек.

Найджел открывал для себя этого живого человека в течение долгих тяжелых лет, когда они трудились бок о бок день за днем, ночь за ночью, изо всех сил стараясь выполнить все задания, которые как из рога изобилия сыпались на управление из других министерств.

К концу рабочего дня, нередко после полуночи, они, пошатываясь от усталости, отправлялись в столовую, и Найджел поглощал там целый поднос колбасного фарша, маринадов, хлеба, сдоб, бланманже, в то время как Фортескью с трудом справлялся со стаканом молока. За этими поздними трапезами Фортескью и открыл ему свою тайную страсть. Год за годом с каким-то маниакальным упорством он собирал не автографы, не почтовые марки, не фарфор, не мебель, не этикетки спичечных коробков, не редких насекомых, а то, что называл «мои не-епристойные ка-артинки». Это не были непристойности в буквальном смысле слова. Это были фотографии знаменитых — или печально знаменитых — людей в неприличных позах или в ситуации, о которой не обязательно знать другим, — снимки, сделанные по большей части еще до того, как изобрели «скрытую камеру», сразу всех уравнявшую. В поисках подобных сокровищ он объездил весь мир, посещал аукционы, прочесывал лавки старьевщиков, скупал старые фотоальбомы. В его коллекции была очень старая фотография: Толстой отталкивает букет, который протягивает ему глупо ухмыляющаяся жена. Был у него снимок, запечатлевший арест Ландрю[5]; еще один, сделанный сзади, показывал, как Нэлли Мелба[6] потихоньку загоняет в кусты крокетный шар соперника; была фотография архиепископа, прославившегося проповедью аскетизма, сделанная в тот момент, когда он подносит ко рту целую ложку черной икры. Но жемчужиной его коллекции, утверждал он — и Найджел не сомневался в истинности его утверждения, — был кадр, снятый каким-то адъютантом-сорвиголовой и запечатлевший Гитлера, когда он зачем-то старается отгрызть кусочек ковра.

— Да, это я понимаю, — говорил Харкер Фортескью в телефон. — Но дело не совсем в этом. Если вы хотите дать полную картину нашего танкостроения, то важно, во-первых, не замалчивать ошибки, допущенные в тридцать девятом — сорок первом годах, и, во-вторых, достойно оценить вклад, сделанный нашими солдатами на фронтах. Это — основа. (Слово «основа» было одной из главных составляющих образа Фортескью как руководителя.)… Что вы сказали? Я могу ответить только одно: мы занимаемся этой работой шесть лет и полагаем, что кое-что в этом смыслим. — И без того неторопливая речь заместителя директора стала подчеркнуто медленной; глаза его гипнотически поблескивали, словно завораживая невидимого собеседника. — Конечно, мистер Уолтерс, если вам нужна продукция иного рода, если вам просто хочется пустить министру пыль в глаза, вы можете обращаться непосредственно к печатникам: я полагаю, они делают такие вещи. Мы здесь такими делами не занимаемся, мы свою репутацию ценим, публика привыкла получать от нас правдивую информацию, конечно в рамках соблюдения государственной тайны, и такая стратегия приносит долгосрочные дивиденды, могу вас заверить.

Фортескью развернул свое кресло с востока на юго-восток; это означало, что кризис позади. Найджел подумал, и не в первый раз, что во время таких разговоров Харки напоминает овчарку, которая неустанно носится, не давая бестолковому стаду разбрестись, и, направляя его в нужную сторону, время от времени кусает за ногу отбившуюся овцу. Что и говорить, обладая замечательным чувством деталей и трезвым упорством, он был превосходной пристяжной для Джимми. У того — оригинальность решений, широта замысла, такт. У Харки — логика, организаторские способности, умение доводить дело до конца.

Харкер Фортескью неслышно положил трубку на рычаг. Поглаживая лысину, он повернулся к Найджелу:

— Так, с этим разобрались. Дальше дело за вами. Подготовьте документы для оформления заказа. К следующему понедельнику они пришлют план-проспект. Поручите Биллсону предварительно ознакомиться с фотоматериалами. Постарайтесь, чтобы художественный отдел на сей раз работал по вашему графику, а то они за последнее время совсем распустились. Вам придется иметь дело с Уолтерсом, но я его уже усмирил.

Фортескью продолжал давать указания, которые Найджел, казалось дремлющий в удобном кресле, запоминал. Фортескью давно отказался от попыток заставить Найджела вести записи; он даже позволял себе иногда развлечься, попросив, например, Найджела после жаркого заседания повторить нуднейшее и многословнейшее выступление кого-нибудь из членов коллегии, что Найджел тут же проделывал с точностью магнитофона.

— Теперь давайте посмотрим наш график проектов, — сказал заместитель директора.

Так называлась бумажная простыня, занимавшая полстены и напоминавшая сводную таблицу показателей состояния здоровья пациентов в больнице на пятьсот коек.

— Может, не надо?.. — протянул Найджел.

— Никак не могу добиться, чтобы вы поняли, — сказал Фортескью, — кто-то должен держать пальцы на всех кнопках, иначе у нас будут постоянно происходить сбои или заторы. И это ваша работа как руководителя редакционного отдела, я не собираюсь делать ее за вас.

— Кстати, о сбоях и о заторах, — спокойно вставил Найджел. — Должен заметить, что эта внушительная штука у вас на стене, как бы она ни была вам дорога, к сожалению, не отличается точностью. — Он подошел к графику и ткнул пальцем в одну из линий, нанесенных фиолетовыми чернилами. — Этот проект был одобрен на министерском уровне семнадцатого, а вы только-только довели его до уровня инспектора. Отстаем, Фортескью, отстаем.

Заместитель директора удивленно пошевелил губами.

— Подай-ка мне фиолетовые чернила, милочка, — попросил он свою секретаршу. — И ручку. И линейку.

Однако он так и не успел исправить ошибку, потому что открылась дверь и вошел Джимми Лейк. Бросив на стол Фортескью письмо, он повернулся к окну и сунул руки в карманы.

— Я должен прочитать это?

— М-нда, — ответил директор, не оборачиваясь. Фортескью читал письмо со свойственным ему вниманием. Наконец он произнес:

— Вот это да! Вот это история! Штульц! Вот это да! Вы помните Чарльза Кеннингтона, Найджел? Это от него.

— Но он же убит.

— Нет, не убит! — вмешался Джимми Лейк, все еще уставившись в окно. — Дай прочитать Найджелу.

Письмо было написано на розовых, пахнущих духами страничках крупным, беглым, слегка витиеватым почерком. Именно этот почерк сегодня утром поверг в транс Ниту. Найджел принялся читать.

Мой дорогой!

Бумага совершенно невозможная. У немцев просто удивительно плохой вкус. Конечно, это мой трофей. То есть я хочу сказать, что добыл бумагу у немцев. Я обожаю слово «трофей», а ты? Оно такое энергичное и мужское, оставляет чувство удовлетворения. А я провел некоторое время в гостях у немцев. Что за несолидный народ: обязательно им надо орать, а если не горлопанят, то стонут. Сейчас они стонут, как сумасшедшие. Последнее время я выступал в женской роли, и в результате, после глупейших, нелепейших приключений в Гамбурге и его окрестностях, мы поймали Штульца. Да, я легонько стукнул его по плечу своей беленькой ручкой. Исключительно неприятный тип. Ничего общего с тем, как я представляю себе красавца — белокурого нордического мужчину. Я с самого начала настроился против него. Мне говорили, он занимался какими-то гадостями в концлагерях, но я терпеть не могу рассказывать о зверствах, поэтому пойдем лучше дальше. Как я сказал, я легонько стукнул этого типа по плечу, а может, не совсем легонько, потому что от неожиданности у него изо рта выскочила капсула — пропуск в Валгаллу, страну почивших арийских героев, так-то вот. Он ее выплюнул, буквально выплюнул, так он перепугался. Что было актом милосердия по отношению к вашему маленькому Чарльзу, потому что я не выношу, когда кто-нибудь умирает от яда, корчась у моих ног, хотя, как уверяют, цианид действует мгновенно. Извини, что мучаю тебя этими омерзительными и печальными деталями, у тебя и своих неприятностей сколько угодно, я в этом не сомневаюсь. Взялся за перо не для этого, а чтобы сообщить: ты не успеешь и оглянуться, как я буду дома. Передаю это письмо с потрясающе прелестным сержантом, он уезжает в отпуск, протащит его через границу и опустит в Англии. Маленький Чарльз не замедлит за ним последовать. Думаю, что приеду двенадцатого. Позвони мне тогда в «Клэридж». Не терпится услышать все новости. Привет Алисе. И Ните, если она ещё у тебя. И всем мальчикам и девочкам.

Твоя любящая Берта Боденхайм

(она же Чарльз Кеннингтон)

— Он вернулся? — спросил Найджел, прочитав это примечательное послание.

— Да, я только что звонил ему, — произнес директор, продолжая смотреть в окно. — Завтра утром он придет сюда.

— Мы должны устроить ему прием, — сказал Харкер Фортескью. — Значит, это была легенда, когда о нем сообщили: «Пропал без вести. Считается убитым»?

— Надо думать. — Джимми наконец повернулся к ним. Задумчивое выражение на его лице сменилось улыбкой. — Что за письмо! Батюшки, что за письмо! — Он начал смеяться, он буквально сотрясался от смеха, потом бросился в кожаное кресло; по лицу его текли слезы…

БЕСЕДА ЗА ЧАШЕЧКОЙ КОФЕ

— Та-та-та, мистер Стрейнджуэйз, всего хорошего, — промолвила миссис Смит и, позвякивая ведром, вышла из комнаты.

Найджел открыл окно и опорожнил пепельницу на карниз, огибавший здание на уровне шестого этажа. Внизу стояли поникшие, с жухлой листвой платаны, их раскачивал порывистый ветер. Ветер не прекращался, казалось, все лето; он сметал пыль с развалин домов и бросал ее в глаза лондонцам, действуя им на нервы, которые и без того из-за пережитых опасностей и лишений были издерганы до предела.

На таком вот карнизе Меррион Сквайерс прошлым летом устроил свой наблюдательный пункт. Когда начались бомбардировки, в министерстве ввели специальную систему оповещения. Длинный сигнал сирены означал, что район подвергается налету группы самолетов. Если было замечено, что самолет направляется в сторону министерства, раздавались короткие гудки, и персонал, работавший на верхних этажах здания, особенно тот, кто сидел с южной стороны, должен был, по инструкции, мчаться к лестнице на северной стороне и спускаться вниз на два-три этажа. Были недели, когда короткие сигналы звучали чуть не целый день и все управление раза два в час бросалось к лестнице, — одним словом, работа стояла. Наиболее отчаянные в конце концов, плюнув, оставались на своих местах, если только свист снарядов не раздавался совсем рядом.

И тогда Меррион Сквайерс сделался независимым наблюдателем.

— Мне хочется самому видеть, что делают эти черные птички, — сказал он.

С тех пор, едва раздавалась сирена., он, вооружившись биноклем и полицейским свистком, вылезал из окна и усаживался на карнизе. Отсюда, как с наблюдательной вышки, он мог просматривать небо, и если считал, что самолет идет курсом в сторону министерства, то свистел. Очень скоро управление обнаружило, что он весьма надежный предсказатель, и его свисток неофициально заменил сирену. Благодаря ему была сэкономлена масса рабочего времени, и все, включая Мерриона Сквайерса, радовались — все, кроме Административного управления. Это управление, отвечавшее за кадры и эксплуатацию здания, отнеслось к инициативе Сквайерса очень неодобрительно. Оно платило штатным наблюдателям на крыше, чтобы они подавали официальные сигналы тревоги. С другой стороны, Меррион Сквайерс получал заработную плату как вольнонаемный служащий (категория: специалист), работающий в художественном отделе, в связи с чем управление «взяло на себя смелость» довести до его сведения, что, в случае если он не прекратит своей выходящей за рамки прямых обязанностей деятельности, оно может посчитать необходимым удерживать из его зарплаты сумму, эквивалентную периоду (или периодам) времени, которое он тратит не на выполнение служебного долга в вышеуказанном качестве.

Меррион немедленно и с большим воодушевлением бросился в контратаку. В виртуозно составленной записке, направленной в Административное управление, он произвел расчет человеко-часов, которые сберегала в день и в среднем за неделю его индивидуальная система предупреждения, прибавив — несколько смело — количество человеко-часов, которые были безвозвратно потеряны в первую неделю налетов из-за официальной системы, и потребовал оплатить ему сверхурочные с учетом получающегося итога. Потрясенное таким неортодоксальным подходом, Административное управление так и не смогло прийти в себя и толком продолжить наступление. Прошел год, а между непримиримыми противниками все еще циркулировали докладные и служебные записки, хотя всем было ясно, что дело давно зашло в тупик и ни одна из сторон уже не сумеет изобрести способа выйти из него.

Оглядывая парк, Найджел увидел и след бомбы, которая положила конец дежурству Мерриона на карнизе. Всего в ста пятидесяти ярдах от здания виднелся участок с расщепленными и искореженными деревьями. Здесь взорвался один из последних снарядов, долетевших до Лондона. Услышав нарастающий вой и свисток Мерриона, который на этот раз звучал много тревожнее и настойчивее, чем когда-либо прежде, все бросились к лестнице и кучей скатились вниз. Затем последовала трепетная тишина. Снаряд приближался. И вот — дикий свист, словно на землю с небес обрушился сам сатана. Затем — парализующий взрыв, и снова тишина; только слышно было, как с тихим звоном сыплется стекло.

Вернувшись на шестой этаж, сотрудники управления нашли Мерриона Сквайерса на полу в его комнате, без сознания, всего в крови. Дверь в комнату сорвало с петель и выбросило в коридор, стены были утыканы, как кинжалами, острыми осколками стекла, пол засыпан мусором, а свисток Меррион все еще крепко сжимал в руке.

Когда к нему вернулось сознание, первым делом он нетвердым голосом произнес:

— Административное управление обо мне еще услышит.

Оказывается, он сидел на своем карнизе, когда бомба взорвалась; взрывная волна отбросила его в комнату.

Позже он признался Найджелу: в тот момент он настолько перепугался, что боялся двинуться с места.

— Понимаете, сижу я, как херувимчик, и смотрю во все стороны. И вдруг вижу: эта кровожадная штука летит прямо на меня. Сначала я решил, посижу секунду-другую, посмотрю, не свернет ли она в сторону. Потом думаю, что ж, мой мальчик, теперь поздно прятаться, да и что толку? Она меня загипнотизировала. И посмей только Инга, — добавил он, — прислать мне еще подпись об отважных бойцах внутреннего фронта, смотрящих в глаза смерти! Я его просто убью. Найджел, я не шучу, я прикончу этого производителя штампов. Мои нервы этого не вынесут…

Найджел закрыл окно и вернулся к столу. Из головы у него не выходили мысли о превратностях военного времени. Бывало, бомба обрушивала стену здания, открывая на всеобщее обозрение повисшие друг над другом, сверху донизу, бачки унитазов. Словно был сорван фасад человеческого тела и обнажалось его физиологическое устройство… Но это продолжалось недолго: стена вставала на свое место, обломки и мусор исчезали. Возможно, здание уже не прежнее: что-то в нем сдвинулось, там, может быть, опасно жить, хотя никто не видит, что произошло. Но здание могло и стать крепче. Ведь если ты поймешь, что выдержал тяжелое испытание, то проникнешься уверенностью в себе. Этому можно научиться у примитивных племен: испытания, которым подвергают молодых, придают им уверенность в своих силах.

От Сквайерса мысли Найджела перекинулись на другого героя, Чарльза Кеннингтона. Приятно думать, что война выявила много таких людей. Длинноволосые, нетерпимые к чужим мнениям молодые люди в Оксфордском университете божились, что ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах не будут воевать за короля и отечество, а через несколько лет поднимали в воздух истребители наравне с профессионалами Королевских военно-воздушных сил, вместе с ними выигрывали битву за Британию, сражаясь с тем же мастерством и самоотверженностью, с какими произносили прежде свои страстные речи. Отказывавшиеся от военной службы по религиозным мотивам показывали чудеса смелости в спасательных командах и пожарных бригадах. Профессора университетов в один прекрасный день исчезали со своих кафедр, а через некоторое время становилось известно, что они переброшены на вражескую территорию и занимаются там организацией сопротивления. Иногда они попадались, и их расстреливали где-нибудь на задворках. Тихие ученые спокойно шли к неразорвавшимся бомбам к хладнокровно, будто занимались опытами у себя в лаборатории, разбирали их, причем, как правило, все у них получалось замечательно. Всякие чудаки, любители, дилетанты, люди, не верившие в войну и приходившие в бешенство, когда она вмешивалась в их личную жизнь, становились опасными, если на их пути вставал немец или бюрократ. Люди эти оказывались совершенно непредсказуемыми для врага, потому что не выставляли напоказ свои боевые качества, а еще потому, что их ум легко обходил ловушки, которые приготавливали им тевтонские знатоки британского менталитета. Найджел подумал, что прелесть английского характера в том и состоит, что в нем всегда находится уголок для фантазии, придающей ему страшную для противника непредсказуемость.

Чарльз Кеннингтон был типичным представителем этой категории англичан. Молодой человек с обаятельной, хотя и несколько женственной внешностью, до войны владел фотоателье. Его клиентура, над которой он посмеивался и даже откровенно издевался, была тем не менее от него в восторге, считая, что он держится просто шикарно. Никто из его клиентов ни за что не поверил бы, если бы ему сообщили, что, каждое лето пропадая на две недели, Чарльз проводит их на армейских сборах.

В сентябре 1939 года он пропадал дольше обычного и объявился лишь после Дюнкерка, с рукой на перевязи и Военным Крестом[7] на мундире. Вообще-то он был ранен куда серьезнее и проявил куда больше храбрости, чем свидетельствовали эти украшения. Джимми Лейк, который был его шурином, обратился в военное ведомство, и Чарльза Кеннингтона направили в Министерство военной пропаганды на должность военного цензора. Тогда-то Найджел и познакомился с ним: Кеннингтон осуществлял цензуру фотоматериалов и потому находился в постоянном контакте с управлением, где работал Найджел. Теперь Найджел понимал, что Чарльз Кеннингтон, в сущности, оказал большое влияние на их управление и на сложившийся в нем стиль работы — стиль внешне беззаботный, непринужденный, открытый для новшеств. С самого начала он перепугал кадровых чиновников министерства тем, что ставил под материалами даты по календарю англиканской церкви. Эта его привычка больше всего раздражала Эдгара Биллсона, старшего инспектора фототеки, отвечавшего за ее финансы. Получив как-то служебную записку, датированную так: «За три дня до праздника святой Петронеллы, девственницы и великомученицы», он устроил скандал и испытал немалое потрясение, когда Чарльз Кеннингтон с негодованием заявил ему:

— Но, мой дорогой, разве вы не христианин?

Годом позже Кеннингтон успешно прошел медкомиссию и вернулся на военную службу. Письма от него приходили с длительными интервалами, а однажды пришло известие, что его считают «пропавшим без вести и числят среди убитых»; это случилось, когда союзные войска форсировали Рейн. И вот теперь он неожиданно объявился, но его словам, после того, как ему удалось захватить Штульца, нацистского вождя номер три, за которым союзники охотились два месяца. Все в лучших английских традициях, все прекрасно, только Нита Принс, по-видимому, не очень рада, получив письмо от «покойника».

Открылась дверь.

— Что с вами? — спросил Меррион Сквайерс с явным неодобрением в голосе. — Опять задумались?

— Да, задумался, — ответил Найджел, снимая ноги со стула и пододвигая его посетителю. — Собственно, я думал о Чарльзе Кеннингтоне. И о вас.

— Очень мило с вашей стороны. В какой же связи? Я с ним никогда не встречался. Он работал здесь еще до меня.

— И тем не менее у вас много общего. Эксцентричность. Оригинальность. Полет фантазии в английском духе.

— Вы хотите сказать, что либо я — воплощение английского духа, либо у меня не все в порядке с головой… — сердито проворчат Меррион Сквайерс, сев верхом на стул и положив свою клоунскую голову на его спинку, словно мальчик, играющий в лошадки..

— Ну что вы! Вы просто восточный британец с артистическим темпераментом.

Такое, вдвойне оскорбительное, заявление на сей раз не вызвало у Сквайерса той реакции, на которую рассчитывал Найджел.

— Кстати, о темпераменте. Что происходит с Нашей Блондиночкой?

— Это вы мне объясните!

— Вы когда-нибудь видели, чтобы она так волновалась? Я не видел. Потому что она не из слабонервных. В любых обстоятельствах она остается невозмутимой, как огромная плотоядная орхидея, и лишь широко открывает рот, а вы все выстраиваетесь в очередь, чтобы туда впорхнуть.

— Не очень-то вы сильны в ботанике, я вижу.

— К черту ботанику! — отрезал Меррион. — Я разбираюсь в женщинах, смею вас уверить. Так вот, вчера мне нужно было зайти переговорить с Джимми, это было вечером. Подхожу к двери и слышу, Наша Блондиночка говорит: «Слишком поздно, ты просто не можешь отказаться. Все знают или догадываются об этом. Нечего прикидываться, что ты не влюблен в меня». В этот момент я открыл дверь. Директор и Наша Блондиночка, видимо, только-только закончили разговор. Джимми, должен отметить, выглядел достаточно спокойным. Он стоял у окна, сунув руки. в карманы. «Что вам, Меррион?» — спросил он, как обычно. Но Нита, — с удовольствием подчеркнул Сквайерс, — Нита была очень взбудоражена. Вся раскраснелась, руки дрожат… Ну, мы с Джимми заговорили о делах. А Нита принялась стучать на машинке. Хотите верьте, хотите нет, но, мой мальчик, она разорвала два листа, пока печатала. Вы слышали, чтобы эта девица когда-нибудь допускала ошибки? Я не слышал. Вот так.

— По-моему, ее немножко пугает возвращение Кеннингтона, — медленно проговорил Найджел. — Говорят, когда-то они были помолвлены.

Меррион Сквайерс щелкнул пальцами:

— Понятно… Я об этом не знал. Она боится, что Кеннингтон узнает про ее отношения с Джимми. Нот почему она сказала, что бесполезно притворяться, будто он в нее не влюблен. Кеннингтон ведь все равно об этом рано или поздно узнает. Конечно же, все дело в этом!

— А чего вы так радуетесь, позвольте вас спросить?

Меррион Сквайерс искоса бросил на него хитрый взгляд:

— Но это же так приятно — смотреть, как мнут лепесточки орхидеи. Лично я против нее ничего не имею. Только из любви к справедливости… Да, и это еще кое-что объясняет. Когда мы все обсудили, Джимми показал мне письмо Кеннингтона и сказал, что тот придет сегодня утром, даже пригласил меня в перерыв на кофе, если мне интересно с ним встретиться. По-видимому, там соберется пол-управления: всем хочется посмотреть на живого героя… А Наша Блондиночка вдруг подняла голову и говорит: вряд ли Кеннингтону понравится такая суета вокруг его персоны. И вообще она лично берет полдня отгула: у нее накопились всякие неотложные дела. Тут Джимми, вы же знаете, какой он делается любезный и обходительный, когда ему перечат… Словом, Джимми ей говорят, что не может ее отпустить, в полдень предстоит совещание, которое нужно стенографировать, и вообще, разве ей не интересно увидеть главный экспонат?

— Это еще что такое?

— Кеннингтон, кажется, принесет флакончик с ядом, который он отобрал у того наци. Наверное, чтобы пощекотать наше любопытство. Вы же видите, Кита ужасно боится, что Кеннингтон посмотрит на нее с Джимми и по лицам все поймет.

— Честное слово, у вас какая-то болезненная фантазия, — сказал Найджел. — К чему эти домыслы? Ните совершенно незачем впадать в панику. Кеннингтона ведь считали убитым. Так что она имела полное право сойтись…

— Э, вы безнадежны, Найджел. Дело в том, что Нита именно в панике, она места себе не находит. Подыщите другую, более правдоподобную версию…

Высказать другую версию Найджелу помешал стук в дверь. Меррион и Найджел скривились. Единственным, кто стучался, прежде чем войти в комнату, был Эдгар Биллсон.

Биллсон пересек комнату, как всегда не произнося ни слова, ставя ноги носками врозь и не отрывая глаз от пола, будто не мог позволить себе заметить Найджела, пока не приблизится к столу на должное расстояние. Подойдя, он наконец поднял глаза:

— Доброе утро, Стрейнджуэйз.

— Доброе утро.

— Вынужден обратиться к вам с жалобой. Но может быть, вы заняты? — Водянистые глаза Биллсона уставились куда-то между Найджелом и Меррионом.

— Нет-нет, я готов вас выслушать. Садитесь, пожалуйста. — Заметив, что посетитель оглядывает комнату, подчеркнуто не замечая стула, на котором все еще сидел верхом Меррион Сквайерс, Найджел кивком показал на стул мисс Финлей.

— Ваша помощница сегодня не работает?

— Она еще не пришла.

— Распускается персонал, — заметил Биллсон, устанавливая стул на приличествующее расстояние от стола и усаживаясь на него.

— Да, я об этом слышал, — вежливо ответил Найджел. — У вас в отделе тоже с этим проблемы?

— Напротив. Регистрационные листы показывают, что в фототеке дисциплина показательная.

— Счастлив слышать это.

— Я заметил, мисс Финлей вчера ушла без восьми минут пять.

— Вы хотите потребовать официального разбирательства?

— Нет. Э… то есть может быть. Но не сейчас. — Эдгар Биллсон подтянул накрахмаленные манжеты и покосился на Мерриона Сквайерса. Тот упорно не сводил с него глаз, глядя поверх спинки своего стула и напоминая скаковую лошадь, замершую на старте в ожидании колокола. — Я насчет ваших голубых бланков. Я откажусь с ними работать, если производственный отдел не перестанет заполнять их так небрежно.

— Может, вам лучше обсудить это с заместителем директора? Это его детище.

— Мистер Фортескью попросил меня поговорить с вами.

— В таком случае чем вы недовольны?

Эдгар Биллсон положил на стол пачку бланков и кашлянул.

— Цель розовых бланков…

— …привлечь мужской глаз. Очень понятно, — со свойственной ему непосредственностью вмешался Сквайерс.

— Заткнитесь, Меррион! — прикрикнул на него Найджел.

— Цель голубых бланков — упорядочить и скоординировать заказы на фотоотпечатки и фотостаты, которые делают производственные подразделения на предварительных этапах… кха… производства.

— Да, мне это известно, — сказал Найджел. Произносить с важным видом подобные прописные истины, касающиеся вещей, которые ты знаешь как свои пять пальцев, составляло одну из самых отвратительных привычек Биллсона.

— Если вы потрудитесь ознакомиться с отобранными документами, то увидите, что они заполнены с нарушением инструкций. Не указаны даты, текст иногда неразборчив, не всегда оговаривается качество отпечатков…

— Я вижу, дата отсутствует на одном бланке. Только на одном, — подчеркнул Найджел, быстро пролистав бланки.

— Далее, мне представляется, что копий заказывается гораздо больше, чем требуется для ведения дел. Зачем, к примеру, ваш отдел запросил шесть копий отпечатка KB 5339? Трех хватило бы за глаза.

— Чтобы ускорить выполнение срочного заказа. Если вы помните, серия KB — подборка фотографий под эмбарго. Мы собирались использовать одну из них. Но для этого необходимо представить ее трем цензорам — военно-морскому, военно-воздушному и военному. Итак, три экземпляра, чтобы ускорить прохождение. Остальные три — для нашего пользования.

Пока Найджел рассерженным тоном произносил эту тираду, лицо Биллсона наливалось пунцовым цветом. Теперь его прорвало, причем с неожиданной силой:

— У всех вас, вольнонаемных, один недостаток: вы легкомысленно относитесь к традициям гражданской службы. Быстрота в нашей работе — еще не все, Стрейнджуэйз.

— Да неужели? — вякнул Меррион.

— Это более широкий вопрос: об экономии средств. Я отвечаю перед казначейством за внутренние расходы каждого отдела. И я не собираюсь разбазаривать народные деньги под тем предлогом, что вам пришло в голову, видите ли, ускорить работу.

— Знаете, вы бы лучше поговорили на эту тему с директором управления. Уж коли вы ставите под сомнение его указания, — спокойно парировал Найджел.

— Я вас не понимаю. О каких указаниях идет речь?

— Прежде всего о том, которое он высказал на совещании, подводя итоги работы в мае сорокового года. Обращаясь ко всем руководителям подразделений, он отметил, что ритмичной и быстрой работе не должны мешать бюрократия и другие формы служебного саботажа.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что моему отделу требуется шесть экземпляров KB 5339. И что всякий раз, когда нам потребуется шесть экземпляров, мы будем их заказывать. И что мне надоели ваши поучения. И что, если вы еще раз позволите себе употребить слово «легкомысленный» по отношению к моей работе, я потребую от директора принять дисциплинарные меры. — Найджел замолчал и после небольшой паузы закончил: — Оставьте эти бланки, я сам с ними разберусь.

Эдгар Биллсон свирепо взглянул на него и направился к двери:. Однако ему не удалось сохранить величественный вид, потому что дверь распахнулась и в комнату вихрем влетела Памела Финлей, отчего ему пришлось отпрыгнуть назад.

— Должен сказать, стиль у вас был великолепный, — прокомментировал Меррион, когда Биллсон наконец ушел. — Никогда не знал, что этот кролик умеет так агрессивно показывать зубы. Можно подумать, эти KB из его личной коллекции порнографических редкостей, так он о них печется…

Через двадцать минут Найджела пригласил директор. Когда Найджел вошел, тот сидел на краешке стола, свесив длинные ноги, а перед ним на полу были разложены фотоснимки, разделенные на группы. Джимми Лейк махнул ему рукой и снова уставился, как в трансе, на фотографии. Это были снимки для разворота, предназначавшиеся для одного из изданий тихоокеанской серии. Время от времени директор заглядывал в подготовленные Меррионом Сквайерсом макетные листы, соскакивал со стола, поправлял некоторые снимки или заменял их другими из кипы на подоконнике и возвращался в прежнее задумчивое состояние. «Очень похоже, — подумал Найджел, — на неторопливый пасьянс, только вместо игральных карт — картинки десять на двенадцать дюймов». Он поделился сравнением с директором.

— Да, — ответил Джимми Лейк. — Очень успокаивает нервы.

Они помолчали. Найджел давно привык к таким паузам, хотя в это утро директор казался рассеянным больше обычного. Наконец Джимми заговорил:

— Нет, не пойдет. Мертво. — Он показал на одну из группок фотографий. — Вон та. Скажи-ка мне, в чем тут дело?

Задать такой вопрос было все равно что спросить у Менухина, в чем недостаток виртуозного пассажа, исполненного Сигети[8], потому что Меррион Сквайерс обладал совершенно гениальной способностью делать макеты и эту способность превосходило только необыкновенное умение директора наглядно выражать содержание своих замыслов. Найджел набрал побольше воздуха и нырнул.

— Вот это должно быть в центре, — сказал он, показав пальцем на одну иллюстрацию. — Давайте сделаем разворот в три четверти и остальные дадим справа в колонку.

Директор слабо улыбнулся.

— Хм… — сказал он. — Кстати, почему здесь нет Мерриона, солнышко?

— Я ему звонила, — сказала Нита Принс.

— Позвони еще раз.

Найджел заметил на столе у Ниты скомканный носовой платок, а под глазами — круги. Она назвала номер по внутреннему коммутатору таким неуверенным голосом, словно невероятно устала.

— Мне нужен Меррион Сквайерс, — терпеливо проговорил Джимми. — А это номер Брайана Ингла.

— Извините. — Кита позвонила еще раз. «Странно, — подумал Найджел. — Что бы там ни говорили про ее личную жизнь, но на работе девочка всегда была собранной. И как странно она посмотрела на Джимми: с укором? с решимостью? со злостью? с неуверенностью?» Найджел никак не мог определить, что было в ее взгляде. Во всяком случае, этот взгляд не был, как обычно, уверенным и сдержанно-самодовольным: в нем появилось что-то беззащитное, уязвимое.

Когда пришел Меррион, они снова занялись фотографиями. Предметом обсуждения стал разворот, который не понравился Джимми.

— Совершенно верно, это неудачно, — согласился Сквайерс. — Я ждал снимков из серии КВ. Там есть фотографии много лучше, я знаю.

Директор вопросительно поднял брови, глядя на Найджела.

— Мы уже ругались по этому поводу с Биллсоном. — Найджел разъяснил ситуацию, стараясь говорить как можно более бесстрастно: ему не хотелось подводить Биллсона.

— Солнышко, позвони Биллсону, — обернулся директор к Ните. — Скажи ему, что мы должны получить отпечатки серии KB через сутки. Скажи, что это мое распоряжение.

— Он буквально не хочет слезать с этих снимков, — сказал Меррион. — Надеется что-нибудь из них высидеть.

— Выбрось-ка ты Биллсона на минутку из головы и займись работой, сынок. Эти твои макеты, — Джимми с пренебрежением протянул ему листы, — второсортные!

Слово «второсортный» было самым грубым в лексиконе директора, и пользовался он им осмотрительно. Найджела поразило прозвучавшее в его голосе раздражение. Меррион, по-видимому, тоже был удивлен.

— Наверное, я больше не гожусь для работы в управлении, — сказал он будто в шутку.

— Тебе сообщат, когда управление придет к такому мнению. Можешь не беспокоиться, — произнес Джимми, глядя на Мерриона.

«Снова показывает когти. А ведь всегда прячет их под бархатными манерами, — подумал Найджел. — К чему бы это?»

— Забери макеты — этот и этот — и переделай. Я уже просил тебя об этом раньше. Теперь приказываю.

— А я вам сказал: то, как вы. предлагаете их улучшить, никуда не годится. — Ирландский темперамент Мерриона с трудом переносил критику, и Джимми обычно в общении с ним проявлял больше такта. — Я не могу бросаться осуществлять все идеи, которые придут в голову любителям.

«Любитель»: это слово было еще более оскорбительным в управлении, чем «второсортный».

— Полагаю, вам следовало бы выбирать выражения, — проговорил Джимми самым спокойным, но убивающим наповал тоном. — Вы здесь всего лишь один из экспертов, причем не умнее других. И за последнее время от вас неприятностей больше, чем от всех остальных, вместе взятых. Мне докладывает заместитель директора…

— Ну неужели вам нужно выяснять отношения именно сейчас? — дрожащим голосом воскликнула Нита. — Я уверена, Меррион…

— Обойдусь без вашего сочувствия, цыпленочек! — со злостью бросил ей Меррион.

Найджел ждал, что директор снова набросится на Мерриона, но Джимми Лейк отвернулся к окну, словно отстраняясь от происшедшего. Желал он того или нет, но дело выглядело так, словно он хочет замять ссору. Через секунду Нита, сделав попытку улыбнуться, сказала:

— Джимми старается выглядеть кровожадным, но у него это плохо получается. Правда, Джимми?

Найджел долго потом вспоминал, каким тоном это было сказано. В реплике Ниты определенно таился какой-то подтекст, но какой — понять было невозможно. Во всяком случае, Найджел не успел в этом разобраться: открылась дверь и показался небольшого роста жизнерадостный человек в офицерской форме. Он театрально прижал руки к сердцу и с таким же театральным видом обвел всех удивленным взглядом.

— Ангелочки мои! — воскликнул человек высоким голосом. — Джимми! Импозантен, как никогда! Ах, Найджел! И еще один красивый джентльмен! И Нита! Ты — великолепна!

Он устремился к ней, как герой-любовник из какого-нибудь рождественского спектакля, и театрально заключил ее в объятия. Вслед за ним в комнату вошла маленькая чинная женщина, державшаяся весьма скромно. Джимми Лейк, с любопытством наблюдавший сцену у стола Ниты Принс, даже не заметил вошедшую, пока она не тронула его за локоть. Тогда он повернулся к ней:

— Моя дорогая девочка! Что ты здесь делаешь? «Уж не испуг ли звучал в его голосе, — подумал Найджел. — Ничего удивительного: Алису Лейк никогда особенно не звали посещать работу мужа, особенно когда там находилась Нита Принс».

— Меня взял с собой Чарльз, — объяснила она. Она говорила таким же высоким голосом, как Чарльз Кеннингтон. Найджел вдруг вспомнил, что брат и сестра двойняшки. Вместе он видел их впервые, и, пока Джимми представлял Чарльзу Мерриона Сквайерса, у него было время рассмотреть их и убедиться, как они похожи: голос, треугольное лицо, широкие брови, заостренный подбородок, тонкая кость. Правда, Чарльз, по всей видимости, забрал все жизненные силы себе: сестра рядом с ним выглядела бесцветной, просто его тенью. Она молча улыбалась и казалась совершенно ушедшей в себя.

— Да, это я ее с собой захватил, — радостно сообщил Чарльз. — Мы с Алисой неразлучны. Верно, любовь моя? Мы никогда, никогда больше с тобой не расстанемся. — Он ласково улыбался сестре, сидя на столе Ниты и полуобняв ее за плечи.

Все замолчали; Найджелу подумалось, что в комнате парит атмосфера если не испуга, то наверняка неловкости. Директор стоял у окна, руки в карманах, полуотвернувшись от них. Если он и испытывал неловкость от присутствия жены, то не предпринимал никаких усилий сгладить ее. Потом вдруг все разом заговорили.

— Так приятно видеть вас снова, — обратился Меррион Сквайерс к миссис Лейк. — Мне кажется, ваш последний роман просто великолепен.

— В форме ты выглядишь совсем по-другому, — сказала Нита, обратив на Чарльза Кеннингтона сверкающий взгляд.

— Итак, мои дорогие, — весело щебетал Чарльз, — я должен услышать все ваши новости. Сколько же прошло времени? Кажется, годы пролетели с тех пор, как я видел вас. Я совсем оторвался от делового мира, где мужчины — это цифры, а женщины — женщины. — Он легонько поцеловал Ниту в бровь. — Рассказывайте, — сказал он.

— О, пока ты там умирал и возвращался к жизни, а потом весело проводил время, грабя Германию, мы здесь трудились в поте лица, — начала Нита.

— Не умирал, потому что меня не убивали, — твердо произнес Чарльз. — А в остальном все верно, включая возвращение к жизни. Но я не был убит, даю вам честное слово.

— Сколько же у тебя ленточек! — заметила Нита, потрогав, его мундир. — Когда ты был здесь в последний раз, у тебя была только одна. Ты очень храбро сражался, дорогой?

— Как тигр, лапочка. Я побывал в таких переделках, какие никому, наверное, и не снились в британской армии.

— Вы подружитесь с Меррионом, — кислым голосом произнес Джимми Лейк. — Он у нас тоже герой.

— Герой? — Чарльз Кеннингтон драматическим жестом протянул Сквайерсу руку. — Обязательно расскажите мне об этом.

— Он спас нас от бомбы, — объяснил Джимми.

— Только не говорите о бомбах. Больше всего ненавижу бомбы. Особенно англо-американские. Их только и делали, что сбрасывали на меня, когда я был там.

— Плохо, значит, бомбили, — сказал Джимми.

— Ну нет. Не совсем так. Видите ли, какое-то время я значительно опережал наши войска.

— Ты был шпионом, Чарльз? Так вот почему тебя объявили убитым! — воскликнула Нита.

Инициатива явно перешла теперь к ней. Никогда еще Найджел не видел ее такой возбужденной. Каждый раз, когда она поворачивалась к Чарльзу, ее светлая грива падала на его руку, лежащую на ее плече. Но было в ее поведении что-то наигранное, словно она обращалась не столько к Чарльзу Кеннингтону, сколько к кому-то еще — возможно, к Джимми Лейку. Потом Найджел подумал: «Нет, просто эта умная женщина сейчас чуть-чуть переигрывает; она хочет оставаться ласковой со своим бывшим женихом, и в то же время на нее действует присутствие нового любовника. Возможно, ей нужно, по сговору с Джимми, оттянуть момент, когда придется открыть Чарльзу всю правду?..»

В центре внимания, несомненно, теперь была Нита Принс, раскрасневшаяся, женственная, — настоящая Даная в золотом нимбе. Даже Сквайерс, беседовавший в углу с миссис Лейк, все время посматривал на нее. Одна лишь Аписа Лейк выпадала из общей картины: она сидела опустив глаза, сложив руки на коленях.

— О, сам отец архидьякон! — вскричал Чарльз, увидев входившего в комнату Харкера Фортескью, за спиной которого показался Брайан Ингл. — Как обстоят дела с пожертвованиями, дорогой коллега? Длительный пост и моления, надеюсь, во сто крат приумножили ваш доход? Ах, брат Брайан, какая радость видеть тебя! Все как в старые добрые времена. Но минуточку! — Он поднял пасторский перст, — Еще не весь клир в сборе. Где преподобный Биллсон? Надеюсь, он не покинул лона святого министерства?

— Неужто ты хочешь увидеть его, Чарльз? Не верю! — со смехом воскликнула Нита.

— Любовь моя, перед лицом Всевышнего мы все равны. Умоляю, пошли за ним, пусть оставит свои виноградники ради свидания с нами!

Нита взялась за телефон.

— Мы тебя еще не поздравили, Чарльз, — произнес заместитель директора. — Первоклассная работа. Конечно, мы читали об этом в газетах, но там твое имя не названо. «Молодой английский майор захватывает наци номер три». Высший класс, ей-богу!

— Я сохраню в памяти ваши слова, отец архидьякон.

— Надеюсь, ты нам все подробно расскажешь, — сказал Брайан Ингл. — Ты был… то есть ты работал в Германии в одиночку? Это же безумно н-нервная работа и ужасно опасная, — с завистью добавил он. — Я просто восхищаюсь людьми, которые…

— Не более нервная, чем сидеть за рабочим столом, когда вокруг порхают снаряды. Я в этом уверен, — ответил ему Чарльз и улыбнулся мило и просто, без всякой аффектации.

Найджел заметил, что такая же точно улыбка осветила лицо Алисы Лейк. Брайан Ингл невольно выпрямился и расправил плечи.

— Ну что ты, Чарльз, это т-такая ерунда, — радостно возразил он.

— Я обязательно расскажу вам, как все было. Только это не очень увлекательная история, — сказал Чарльз в своей обычной манере. — Социальный реализм — скучнейшая вещь на свете, мои дорогие… Хелло! Это же Эдгар! Нисколько не постарел.

Чарльз был единственным во всем министерстве, кто называл мистера Биллсона по имени.

Эдгар Биллсон прошествовал через комнату, осторожно лавируя между фотографиями, все еще устилавшими пол. Приблизившись к Чарльзу, он оторвал наконец глаза от пола, кашлянул, протянул большую белую руку и сказал:

— Очень рад видеть вас снова, майор. Позвольте выразить вам восхищение и поздравить с выдающимся подвигом. Кхм… Сколько же народу собралось, чтобы повидать вас! — добавил он несколько осуждающе, как будто сейчас лишь сообразил, что казначейство может и не одобрить затрат рабочего времени на этот светский прием.

— Да, совершенно восхитительно, правда? Был бы со мной мой фотоаппарат! Что за прелестный, что за непринужденный групповой снимок получился бы! Я мог бы сгруппировать вас… так, посмотрим, да-да… как на фотографиях викторианских интеллектуальных пикников. Значит, так: персонажи разбросаны по склону холма. Один, мыслитель, застыл среди каменных глыб. Джентльмены растянулись во весь рост на мягком мху и с разных точек всматриваются в шествие всемирного прогресса. Леди энергично хлопочут у корзин, набитых снедью и томиками стихов. И… — Он в восторге захлопал в ладоши, когда с дальнего конца коридора донесся крик «Кофе!». — Вот вам и пикник! Прекрасный, питательный кофе!

Захватив поднос с чашками, Нита вышла из комнаты.

Меррион Сквайерс, хранивший до сих пор непривычное молчание («Либо быть в центре внимания, либо нигде», — подумал Найджел), громогласно задал вопрос:

— Ну а где же обещанный экспонат, от которого стынет кровь в жилах?

— В самом деле. Совсем позабыл. Я буквально в восторге, что вы разделяете мою страсть к сенсациям. — Майор Кеннингтон порылся в большом кармане мундира и вытащил моток шпагата, маникюрный набор, Библию, пакет ирисок, горсточку револьверных патронов и спичечный коробок. — Ага, вот он! — Открыв спичечный коробок, он вынул маленький, длиной с ноготь, цилиндрик, очень смахивающий на баллончик для газовой зажигалки. С величайшей осторожностью взяв цилиндрик большим и указательным пальцами, он показал его всем. — Идея в том, что эта штука в минуту опасности кладется за щеку, и если вас настигают вооруженные головорезы плутодемократий, достаточно пошевелить языком, раздавить баллончик зубами — и врата Валгаллы для вас открыты.

Маленькая группка людей в комнате переместилась к Чарльзу Кеннингтону и окружила его.

— Ты хочешь сказать, что капсула не растворяется? — спросил Джимми Лейк.

— Нет. И этим — отличается от наших. Но обращаться с ней нужно очень осторожно. Оболочка чертовски хрупкая. А содержимое!.. — Чарльз возвел глаза к небу.

— Что же это? Цианистый калий? — спросил Харкер Фортескью.

— Чистая синильная кислота, — ответил Кеннингтон.

— Вот это да! — воскликнул Харкер.

В этот момент вошла Нита с подносом, уставленным чашками с кофе, и группа снова рассыпалась. Джимми и Брайан Ингл бросились помогать Ните. Остальные передавали капсулу из рук в руки.

— Подходите, разбирайте кофе, — пригласила всех Нита. Поднос стоял теперь на директорском столе.

— Не наступите на фотографии! — взмолился Джимми. — Извините, мы должны были бы убрать их с полу. Нита, ты…

— Ни в коем случае, — вмешался Кеннингтон. — Никогда не могу отказать себе в удовольствии посмотреть на фотографий. Боже мой, какая прелесть! Для чего они?

Джимми Лейк ввел его в курс дела.

— Мы с Меррионом только что ссорились по поводу этих двух разворотов, — добавил он, кивнув с доброжелательной улыбкой в сторону подчиненного.

Меррион тоже кивнул, хотя и не столь охотно.

Компания незаметно переместилась в тот конец комнаты, где стоял большой стол Джимми. Некоторые держали чашки в руках, другие поставили их на стол рядом с собой.

— Погодите минуточку, вы должны взглянуть на обложки, предложенные Меррионом для этой серии. Одна из них просто первоклассная. — Директор, по-видимому, хотел загладить свою недавнюю грубость. Открыв ящик стола, он вынул эскизы. Затем двинулся через комнату к книжному шкафу слева от стола Ниты; по пути он взял девушку под локоть. — Пойдем, поможешь мне разместить их.

Они прислонили эскизы к корешкам книг. Джимми снова взял Ниту под руку и отодвинулся в сторону, чтобы все могли видеть эскизы.

— А теперь скажи, Чарльз, какая обложка тебе нравится больше всего? Мы с Харки из-за них буквально передрались.

Когда имелись альтернативные эскизы, директор обычно выслушивал разные суждения. Вместе с тем сотрудники знали, что, приглашая их, он уже сделал свой выбор и, если они хотят изменить его мнение, им нужно обосновать свою точку зрения во всеоружии красноречия и логики. Некоторое время все молча, с разных позиций, под разными углами зрения рассматривали эскизы. Наконец Чарльз Кеннингтон сказал:

— Думаю, эта. Со зверской рожей, которая выглядывает из зарослей бугенвиллии[9].

Директор посмотрел на своего заместителя и тихонько свистнул сквозь зубы. Очевидно, Чарльз попал в точку.

— Нет, — стоял на своем зам. — Это слишком книжно. — Он помолчал, придумывая слово пообиднее. — Слишком утонченно. Положите ее рядом с клегговскими обложками, и она пропадет.

— Харки смотрит на обложку как на рекламный плакат зубной пасты, — вмешался Меррион Сквайерс, разозленный упоминанием самого большого их конкурента по части дизайна.

— А я говорю, нужно сразу брать зрителя за горло, или все пропало, — не сдавался зам.

На столе Ниты зазвонил телефон. Она как раз отошла от Джимми, чтобы взять со стола свою чашку.

— Чертов телефон! — воскликнула она. — Которая тут моя?

— Вот эта, кажется? — Брайан Ингл показал на чашку, стоявшую к ней ближе всего.

— Нет, это мистера Лейка. Вот моя. — Она взяла чашку, подошла к своему столу и подняла трубку.

Джимми двинулся за ней со своей чашкой в руках. Усевшись на край стола и болтая длинными ногами, он свободной рукой показал на эскиз, выбранный заместителем:

— Посмотри хорошенько на этот эскиз, Харки. Успокойся, расслабься и просто посмотри на него. Очень жаль, что ты видишь лишь то, что на поверхности. Этот эскиз мертв от рождения, это выкидыш, дитя аборта. Я шесть лет пытаюсь объяснить тебе сущность визуального восприятия, а у тебя хватает духу говорить мне, что эта аляповатая пошлость — эскиз обложки. Ну, знаешь!.. — Джимми сделал глоток.

Заместитель скривил рот:

— Для обложек, рассчитанных на нашу публику, существует один принцип. Они должны быть однозначными и яркими. — И, весь собравшись для решающего удара, он ткнул пальцем в эскиз, которому отдал предпочтение директор. — Эскиз неплохой, не спорю… Для суперобложки каких-нибудь повестушек в духе Блумзбери[10]. Алиса Лейк фыркнула:

— Зверская морда, которая выглядывает из зарослей бугенвиллии? При чем тут Блумзбери?

— Твоя беда, Харкер, в том… — начал было Джимми Лейк, но не закончил фразу. Его прервал охвативший Ниту Принс приступ кашля. — Откашляйся, солнышко, откашляйся как следует, — сказал он, хлопая ее по спине.

Однако Нита так и не смогла откашляться. Кашель перешел в мучительное удушье, красивое лицо ее исказилось, глаза в отчаянии вылезли из орбит, руки стиснули горло, потом безжизненно упали. Все смотрели на нее, не веря своим глазам. Никто не успел и пошевелиться, как она упала на стол. Пузырек чернил перевернулся, забрызгав ее светлые волосы, и медленно скатился со стола.

ПРОПАЛА КАПСУЛА…

Позже, пытаясь в спокойной обстановке восстановить в памяти эту сцену, Найджел Стрейнджуэйз обнаружил, что она как-то удивительно рассыпается на отдельные куски. Словно в кабинете Джимми Лейка разорвалась бомба и разнесла все на нелепые, не связанные между собой фрагменты. Одним из них был пронзительный, какой-то кукольный вскрик Алисы Лейк: «О Джимми!» И был директор, который испуганно смотрел на Ниту и снова и. снова повторял: «Нита, что с тобой? Нита, что с тобой?» И был Эдгар Биллсон, который снял очки и принялся вытирать их о рукав пиджака, а потом надел опять с таким видом, будто не мог поверить тому, что видит через них. Был безудержно трясущийся Меррион Сквайерс. Был Харкер Фортескью, застывший, как. статуя, посредине комнаты. Был Брайан Ингл, который первым зашевелился, подбежал к окну и широко распахнул его, крича: «Ей нужен воздух». Потом он застыл в какой-то странной позе, словно защищая Ниту от того, что уже произошло. И был Чарльз Кеннингтон, на лице у которого, прежде чем он закрыл его руками, Найджел заметил удивительное выражение; он мог бы поклясться, что это было безмерное, невероятное изумление.

Найджел пересек комнату. В данный момент можно было сделать только три вещи. И он их сделал, пока остальные как овцы смотрели на него. Он проверил, не бьется ли сердце Ниты, приподнял ее веки. Да, она была мертва. Он понюхал ее губы и чашку с кофе — да, она погибла от цианида; он опустил светловолосую головку обратно на стол. Затем набрал номер Скотланд-Ярда и попросил суперинтенданта Блаунта.

— Блаунт? Слава Богу, вы на месте. Это Стрейнджуэйз. Из Министерства военной пропаганды. Вы не могли бы приехать немедленно? У нас смертельный случай, отравление цианидом. Что вы говорите?.. О, черт бы побрал ваши правила. Минутку, не кладите трубку… — Найджел вспомнил четвертую вещь, которую он должен был сделать. Положив трубку на стол, он нагнулся и понюхал пальцы на руке Ниты. — Вы слушаете? Да, почти наверняка убийство. Приедете? Хорошо. Может, захватите по дороге врача? Это будет быстрее, чем вызывать но телефону. Комната Ф29 в здании министерства… Да, я прослежу. Пока.

Когда он произнес слово «убийство», по комнате прокатился тихий говор, типично театральный говор, какой бывает в толпе статистов, которые ловят каждое слово, произнесенное главным героем.

— Какого черта? Что вы такое говорите, Найджел? — хрипло выдавил Фортескью.

А Джимми Лейк, улыбнувшись, слабо запротестовал:

— О нет, Найджел! Ты, должно быть, ошибся… Брайан Ингл, стоявший до сих пор в стороне, кинулся к телу Ниты; он задыхался от слез, словно пробежал не один километр. Найджелу пришлось взять его за руки и осторожно отстранить.

— Извините, — сказал он. — Никто пока не должен трогать ее. И никто не должен покидать комнату до приезда полиции. — Он повернулся к директору. — Вы извините, что я взял на себя командование, но мне уже приходилось бывать в таких ситуациях. Суперинтендант — мой старый знакомый. Может быть, мы пока присядем?

— Почему вы решили, что это убийство? — спросил Чарльз Кеннингтон.

За одну минуту он стал совершенно другим человеком: говорил резко, словно щелкая кнутом, худощавое тело его напряглось и вытянулось, глаза сверкали. Теперь Найджел видел человека, который действительно поймал Отто Штульца.

— Ее чашка пахнет цианистым калием. А пальцы, напротив, не пахнут. Если бы она приняла яд, положив ваш трофей прямо в рот, чашка бы не пахла. Если бы она высыпала яд из капсулы себе в кофе, ее пальцы наверняка бы приобрели этот запах. Но от них цианидом не пахнет. Значит… — Найджел пожал плечами.

Чарльз хотел что-то сказать или возразить. Но лишь пожал плечами. И спустя минуту заговорил.

— Кто последним держал капсулу? — требовательно спросил он, повернувшись к группе, сгрудившейся вокруг директорского стола.

— Это невыносимо, — проговорил Биллсон. — С какой стати мы должны подчиняться Стрейнджуэйзу?

— Тогда вам придется подчиняться мне, — сдержанно, но твердо сказал директор. — Никуда не выходите из комнаты. А на вопросы до прихода полиции можете, если хотите, не отвечать.

— Найджел, — подал голос Харкер Фортескью, — она ведь могла положить эту штуку в рот и потом запить кофе. Тогда немного порошка могло попасть и в чашку.

— Маловероятно, — ответил Найджел. — Поэтому я и сказал Блаунту: почти наверняка убийство.

— Что вы все говорите такое? — раздался высокий тоненький голосок Алисы Лейк. — Бедная девочка только что была жива, а теперь ее нет, она умерла…

Джимми подошел к жене, гладя на нее настойчиво и умоляюще, и взял ее за руку.

— Найджел, — сказал Чарльз Кеннингтон, — вы не окажете мне любезность? Осмотрите ее чашку. Может быть, удастся выловить ложкой осколки. Вы знаете, что я имею в виду.

Найджел поболтал ложкой в чашке Ниты, где еще оставался кофе. Потом обернулся к Кеннингтону и молча покачал головой. Директор снова нервно заходил по комнате, сунув руки в карманы, потом подошел к открытому окну.

— Нет! — быстро остановил его Найджел. — Извините, Джимми, но мне кажется, будет лучше, если никто сейчас не станет подходить к окнам.

— Боитесь, что убийца выбросится из окна? — с издевкой поинтересовался Меррион Сквайерс. — Что ж, это самое лучшее, что он мог бы сделать.

Все, подавленные, молчали; тогда Найджел пояснил:

— Дело не в этом. Речь идет о штульцевской штуке.

Они уже привыкли называть ее «штульцевской», а не «чарльзовской» штукой. Так им казалось тактичнее.

— Видите ли, она не растворяется и ее нет в чашке Ниты. Значит, если кто-то подсыпал в ее чашку яд, он либо спрятал капсулу в комнате, либо она все еще у него. И если это так, он может попытаться выбросить ее в окно, когда никто на него не смотрит. Нас, конечно, всех придется обыскать.

— Абсурд какой-то, — досадливо пробормотал Эдгар Биллсон.

Зазвонил телефон, стоявший возле безжизненно вытянутой руки Ниты.

— О Боже, о Боже! — повторял почти шепотом Джимми Лейк. — Это уж слишком! Найджел, пожалуйста…

Найджел подошел к двери и поговорил с одной из машинисток, сидевших в приемной:

— Пожалуйста, все звонки для директора принимайте сами. В его кабинете несчастный случай. Мисс Принс. Возьмите себя в руки, мисс Гренджли. Отвечайте на звонки. Говорите, что директор занят. Никого в его кабинет не пускайте. Даже курьеров. Когда приедет суперинтендант Блаунт, направьте его сюда. И никого больше. Понятно? Ах да, отмените совещание с представителями Форин-офиса, оно должно было состояться в полдень. Позвоните мистеру Джиллесри в Форин-офис и передайте ему: обстоятельства так сложились, что директору пришлось отменить совещание. Затем позвоните моему помощнику и помощнику заместителя директора, а также помощникам мистера Ингла и мистера Биллсона и скажите им, что мы задерживаемся, пусть продолжают работать.

— Спасибо, Найджел, — тихо поблагодарил его Джимми Лейк.

— Послушайте, — сказал Харкер Фортескью, — если эта проклятая штука могла оставить следы на ее пальцах, то она оставила бы следы на пальцах любого…

— Вы совершенно правы, — тут же согласился Чарльз Кеннингтон. — Найджел, что если…

— Вы имеете в виду, что мистер Стрейнджуэйз начнет обходить нас всех и обнюхивать пальцы? Я протестую. Это фарс какой-то, — сказал Биллсон.

— Ничего подобного! — воскликнул Меррион Сквайерс. — Это положит конец нашим мучениям. Всех, кроме одного, во всяком случае. — Он с готовностью протянул Найджелу руки.

Последовала довольно странная сцена. Высокий подвижный Найджел Стрейнджуэйз подходил к присутствующим и склонялся к рукам каждого, словно выполняя какой-то придворный церемониал. Даже Эдгар Биллсон сдался, всем своим видом показывая, как ему это неприятно. Наконец Найджел протянул собственные пальцы сначала директору, потом Чарльзу Кеннингтону.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Меррион. — Кто преступник?

— Пальцы не пахнут цианидом ни у кого, — ответил Найджел.

Все с облегчением зашевелились.

— Я могу возвратиться к выполнению своих обязанностей? — задал вопрос Биллсон.

— Боюсь, что нет. Прежде всего, это вещество очень быстро улетучивается…

— Я бы и сам вам об этом сказал, — не дал ему договорить Биллсон.

— …а уже прошло некоторое время. Да, — вздохнул Найджел, — придется подождать. А пока ждем, по-моему, можно было бы попытаться узнать, куда девалась штульцевская штучка. — Он произнес это нарочито безразличным тоном. Ему хотелось создать впечатление, что он уже успокоился. Если люди утрачивают осторожность, пусть даже совсем ненадолго, то легче выявить расхождение между тем, что они говорят теперь, и показаниями, которые они дадут в полиции, когда снова будут следить за своими словами… По крайней мере, это касается одного из них.

— Думайте, что будете говорить, мальчики, — сказал Меррион Сквайерс.

Биллсон с ненавистью смотрел на Найджела:

— Я не хочу принимать участие в этой комедии. Всякие допросы должны быть отложены до начала официального следствия, и проводить их имеет право только полиция.

— Эй, послушайте, Биллсон, — сказал директор, К которому вернулась его обычная манера разговаривать с подчиненными, то ли убеждая их, то ли приказывая. — Давайте не будем цепляться за параграфы. Нам ведь нужно как-то скоротать время.

Все сидели теперь в одной части комнаты: некоторые у директорского стола, остальные у стены. Алиса Лейк занимала кресло директора, сам он примостился на краешке стола, держа ее за руку. Можно было подумать, что они держатся вместе, чтобы таким образом защититься от мертвого тела Ниты, навалившегося на стол в другом конце комнаты. Одна рука ее была вытянута в их сторону, словно в обвиняющем жесте. Между ними на полу лежало множество фотографий, смешавшихся под ногами людей, которые перестали обращать на них внимание.

— Не думаю, что нам следует заниматься всем этим, — сказала Алиса Лейк. — Когда Нита вошла с подносом и чашками…

— Да, ваш муж и я стали помогать ей, я помню, — подавленным голосом сказал Брайан Ингл.

Миссис Лейк продолжала:

— Так… В тот момент эта штука была у меня. Вы поставили поднос на стол, вот сюда. — Она положила пальцы на левый край стола. — А я… дайте подумать, что я с ней сделала… Да, она была у меня в правой руке, я положила ее позади себя на стол… я стояла у правого угла, вот здесь. Значит, я положила ее позади себя, чтобы взять чашку кофе… Да, верно. Потом мой муж взял эскизы обложек и пошел через комнату, чтобы поставить их на книжную полку.

— Вы видели капсулу, когда брали эскизы из ящика? — спросил Найджел у директора. — Это был верхний правый ящик, правильно?

— Да, вообще-то я ее видел. Она лежала около календаря.

— Вы не трогали и не передвигали ее?

— Нет.

— Очень хорошо, — сказал Найджел. — Миссис Лейк, вы видели капсулу после этого?

— Да. Когда Чарльз указал на один из эскизов и сказал: «Убийственная морда, которая смотрит из зарослей бугенвиллии»… по-моему, у меня мелькнула какая-то ассоциация… Во всяком случае, я оглянулась, и эта штука все еще была там, на столе. — Кто-нибудь видел ее после этого?

Молчание.

— Кто-нибудь видел ее вообще на столе, до того или после?

— Я, — сказал Брайан Ингл. — То есть хочу сказать, я видел, как миссис Лейк положила ее на стол. Это было после того, как Н-нита предложила нам брать чашки.

— Кто-нибудь еще? Снова молчание.

— Ладно, с капсулой пока ясно. Итак, чашка Ниты стояла здесь… — Найджел показал на правую сторону директорского стола, около календаря. — Потом зазвонил телефон, и она, оставив чашку, пошла к своему столу. Оттуда она могла видеть всех… Просто невероятно, чтобы кто-то…

— Не забудьте, мы все рассматривали эскизы, — напомнил Харкер Фортескью.

— Верно. К ее столу не подходил никто, кроме Джимми…

— Но ведь наверняка кто-нибудь заметил бы, — вмешалась Алиса Лейк, — если бы мой муж раздавил капсулу над ее чашкой.

— Совершенно верно, — согласился Найджел. — Больше того, Нита сама бы это заметила. Значит, остается одно…

— Нет! — закричал Брайан Ингл, превратно поняв его. — Она этого не могла сделать! Я… я смотрел на нее все время. Я бы увидел… Кроме того, она бы этого вообще не сделала, это совсем не в ее характере… — У него оборвался голос. Найджел мягко проговорил:

— Иногда люди кончают с собой, это факт. Люди, от которых никто такого не ждет.

— Но они не кончают с собой на глазах у целой комнаты свидетелей, — заметил Чарльз Кеннингтон. — Найджел, ты говорил, что в ее чашке остался кофе. Примерно четверть чашки.

— Да. Понимаете, это очень важно. Это значит, яд не могли добавить раньше, чем она выпила по меньшей мере полчашки: ведь он действует мгновенно. У убийцы было очень мало времени…

Все внимание было теперь обращено к Найджелу, а он в свою очередь видел всех, и ничто не ускользало от его светло-голубых глаз, казавшихся совершенно бесстрастными. Он продолжал:

— Давайте вернемся к чашкам. Чашка Ниты стояла на столе у директора, и Джимми был совсем рядом. Когда зазвонил телефон, Нита спросила: «Которая тут моя?» — а Брайан ответил: «Эта, по-моему». И Нита сказала: «Нет, это мистера Лейка».

— Вы хотите сказать, что кто-то подсыпал яд не в ту чашку? — спросил Меррион Сквайерс, переводя взгляд с Алисы Лейк на Брайана.

— Я ничего не хочу сказать. Я только пытался точно определить, где находились чашки, — ответил Найджел. — Когда вы взяли свою чашку? — спросил он Джимми.

— Не раньше, чем подошел и сел на стол Ниты.

— Сколько времени прошло между тем, как вы поставили чашку, и тем, как вы снова взяли ее?

— Минуты две. Да нет, меньше. Не больше минуты, наверное, — ответил директор.

— У нас есть свидетельство, — насмешливо произнес Меррион Сквайерс, сидевший верхом на стуле и саркастически улыбавшийся, — что не более чем за полчаса до убийства директор в пух и прах разругался с мистером Сквайерсом. Сложив два и два, проницательный Стрейнджуэйз, известный своей способностью делать в уме сложные вычисления…

— Дорогие мои, — вмешался Чарльз Кеннингтон, голос у него звенел от напряжения, — дорогие мои, давайте в этой ситуации избегать вульгарных шуточек.

Найджел заметил, что изящные руки Чарльза дрожат и побелели в костяшках. Ясно было: смерть Ниты подействовала на него гораздо сильнее, чем он хотел показать.

У Мерриона Сквайерса голова дернулась как от пощечины, и он уже приготовился начать сердитую перепалку, когда в коридоре послышался топот тяжелых ног.

— Это полиция, — сказал Найджел, направляясь к двери.

Вскоре врач занялся осмотром тела Ниты. За ее столом восседал полицейский в форме, а Найджел в приемной кратко рассказывал суперинтенданту Блаунту о случившемся. Через несколько минут он проводил Блаунта и приехавшего с ним сержанта-детектива в кабинет и представил их сотрудникам. Большая комната казалась теперь тесной и маленькой. Джимми Лейк, по-видимому, тоже почувствовал это; он спросил, нельзя ли убрать фотографии с пола, чтобы они не мешали ходить.

— Лучше на некоторое время оставить все как есть, сэр, — в обычном для него спокойном и убедительном тоне сказал Блаунт; этот тон ввел в заблуждение не одного преступника, принимавшего Блаунта совсем не за того, кем он был на самом деле.

Потом Блаунт перекинулся несколькими словами с врачом, после чего тот собрал свой чемоданчик и удалился.

— Так-так, бедненькая молодая леди… — сочувственно произнес Блаунт, вновь повернувшись к ним. Он был очень похож на мистера Пиквика: кругленький, лысенький, поблескивающий очками и светящийся доброжелательной улыбкой. — Мистер Стрейнджуэйз сообщил, что никто из вас не возражает против личного обыска.

Директор на всякий случай еще раз оглядел подчиненных и подтвердил:

— Совершенно верно, никто.

— Ну что ж, великолепно. Может, сразу и приступим? Этим займется сержант Мессер, а для вас, мадам, едет женщина-полицейский из Скотланд-Ярда. — Он поклонился миссис Лейк. — Я понимаю, вы люди занятые, но боюсь, нам придется подержать вас в этой комнате, пока… у вас нет под рукой какой-нибудь ширмы, сэр?

— Есть, в моей комнате большая ширма. Я принесу, хорошо? — сказал Фортескью и двинулся было к двери.

Суперинтендант Блаунт поднял пухлую руку.

— Мне бы не хотелось вас затруднять, сэр, — сказал он. — Один из моих людей сходит за ней, если вы сообщите, где это находится.

— Мой кабинет напротив, через приемную. Блаунт подошел к двери и дал кому-то указание.

Вскоре ширму установили в углу комнаты, и сержант-детектив приступил к делу. Первым, по его собственному желанию, за ширму удалился Джимми Лейк. Найджелу показалось, что из-за ширмы он вышел очень бледным. Сержант Мессер, выглянув, едва заметно отрицательно покачал головой; видел это только суперинтендант Блаунт.

— На вас совсем лица нет, сэр, — сочувственно посмотрел — на директора Блаунт. — Еще бы, такое потрясение! Совсем молоденькая леди!.. Это ужасно…

Директор кивнул, молча вынул шелковый носовой платок и вытер лоб. Потом сказал:

— Да, суперинтендант, вам ведь нужны условия для допроса. Всех вместе будете допрашивать или по отдельности? И надеюсь, вы вернете мне мой кабинет? Мне он нужен, и как можно скорее, мой дорогой друг. У меня до черта работы.

Суперинтендант Блаунт закивал, приговаривая:

— Очень, очень сожалею… Вы — человек занятой. Руководитель управления. Работа национального значения. Да, да, понимаю… Но нам нужно о-очень тщательно осмотреть эту комнату. Так что, сэр, что вы предлагаете?

В конце концов договорились, что Джимми Лейк, пока его кабинет обыскивают, поработает в комнате заместителя. Блаунт будет допрашивать всех, кто присутствовал при убийстве, по очереди — после досмотра. Он займет кабинет одного из служащих, который находится в отпуске.

В одиннадцать вечера того же дня Найджел Стрейнджуэйз и Блаунт сидели вдвоем за бутылкой виски в комнате Найджела. Эту комнату он снимал в своем клубе с тех пор, как в апреле сорок первого его жена погибла от немецкой бомбы, сидя за рулем «скорой помощи».

— Нет, честное слово, я не могу, — говорил Найджел. — Эти люди — мои друзья, так ведь нельзя, это же совсем другое, чем то, что я делал прежде. Я проработал с ними пять лет, черт побери… и знаю их слишком хорошо, я просто не могу судить о них. объективно.

— Ну ладно, ваше здоровье, Стрейнджуэйз. — Суперинтендант задумчиво рассматривал свой стакан. — Я бы не стал вас просить, если бы жизнь не заставляла. У меня людей раз-два и обчелся, — добавил он, помолчав.

— Но я сейчас совершенно как выжатый лимон. В голове никаких идей, одни рефлексы.

— Тогда давайте сыграем!

— А что, сыграем.

Найджел принес карты, и они раскинули их, чтобы определить, кому сдавать. Блаунт, сдавая, заговорил:

— Майора Кеннингтона, конечно, следует привлечь к ответственности за преступную небрежность. Он не имел права приносить с собой эту капсулу и тем более пускать ее по кругу. Это просто скандальный случай.

— Но мог ли он знать, что один из его старых друзей — потенциальный преступник, который только и ждет удобного случая?.. Беру все пять, — произнес Найджел, сбрасывая карты. — Вот черт, ну и прикуп!

— Не говорит ли это о том, что он сам…

— Мой дорогой суперинтендант! Вы знаете так же хорошо, как и я, что это не говорит ни о чем. Вы просто стараетесь заинтересовать меня. Ладно, лучше беседовать об убийстве, чем разыгрывать эту жуткую карту. — Найджел бросил карты на стол и подлил Блаунту виски. — Хорошо, так вы нашли эту штуку?

— Мы ее не нашли. Ее не было ни у кого из ваших людей. Я никак этого не ожидал. Комнату мы разобрали буквально до последней паркетины — и никаких признаков. Что вы скажете теперь?

— Но она должна быть там.

— Поверьте мне, Стрейнджуэйз: там ее нет. Мы не пропустили ни одного закоулка, а в этой комнате их не так много. Нет, ваш человек, по всей видимости, выбросил ее в окно сразу, как только использовал. Мы, конечно, и внизу искали, но…

— Не мог он этого сделать. Окно не открывали до тех пор, пока бедная девочка не умерла. Тогда открыл окно Брайан Ингл… О Боже!

— Ага! — сказал Блаунт.

— Вздор. Брайан очень любил Ниту. Он никогда бы…

— Это если исходить из того, что хотели отравить именно Ниту. Ведь на столе стояло рядом несколько чашек.

— Послушайте, Блаунт… Если уж мы взялись все-таки обсуждать этот неприятный предмет, то давайте все по порядку. Расскажите сначала, что удалось извлечь из допроса.

— Вот это лучше!

Суперинтендант отхлебнул виски и причмокнул губами. «Уж я знаю, как подъехать к Стрейнджуэйзу», — подумал он не без самодовольства. Вытащив из кармана, больше похожего на мешок, целую кину бумаг — это были машинописные тексты допросов — и время от времени заглядывая в них, чтобы освежить память, он коротко ознакомил Найджела с полученными результатами. После того как Найджел разложил их у себя в голове по полочкам, получилось вот что.

Первое: капсула с адом. По словам Чарльза Кеннингтона, Джимми Лейк сам предложил ему принести ее в министерство, чтобы показать старым друзьям. Со слов Джимми Лейка, эту мысль первым высказал Чарльз, но Джимми готов был допустить, что накануне утром, позвонив Чарльзу в «Клэридж» и пригласив зайти в министерство, он, возможно, в разговоре сказал Чарльзу, чтобы тот захватил капсулу. «Когда я позвонил ему, — говорилось в показаниях Джимми, — я поздравил его с поимкой Штульца и в ходе разговора сказал что-то в том роде, что не прочь бы посмотреть на „пропуск в Валгаллу“, как Чарльз назвал эту штуку в письме. Потом я пригласил его прийти утром и рассказать, как было дело, и, да, припоминаю, я действительно сказал: „И прихвати с собой все свои трофеи“». На повторном допросе Кеннингтон держался сказанного раньше: это шурин попросил его показать капсулу. «„Прихвати свой трофей с собой“ — вот что он сказал, во всяком случае мне запомнилось, что он так сказал».

Второе: присутствующие. Из лиц, находившихся в кабинете директора, все, кроме Алисы и Эдгара Биллсона, показали, что были приглашены директором накануне, причем им было сказано, что Кеннингтон принесет показать капсулу с ядом. Выходит, об этом знало все управление. Один лишь Биллсон утверждал, что ничего о предстоящей встрече не знал, пока мисс Принс не позвонила ему около одиннадцати утра, попросив прийти в кабинет директора. Миссис Лейк сообщила, что брат звонил ей днем, накануне, сразу по приезде в Лондон. Нет, это не было для нее потрясением. Конечно, она была счастлива, но она никогда не верила, что Чарльза нет в живых. Он сказал ей, что, вероятно, не сможет приехать к ней в первые два дня, потому что будет занят с военными. Муж сообщил ей о предполагаемой встрече, но не приглашал туда, она редко бывает у мужа в офисе, да и вообще предпочла бы пообщаться с Чарльзом с глазу на глаз. Но Чарльз приехал к ней в десять утра и настоял, чтобы она поехала с ним в министерство. Ни он, ни Джимми не говорили ей, что он собирается захватить с собой капсулу. Показания миссис Лейк подтверждаются показаниями ее мужа и брата.

Третье: чашки с кофе. Показания нескольких свидетелей, хотя немного и расширили то, что Найджел узнал сразу после происшествия, в принципе ничего нового не добавили. Блаунт самым скрупулезным образом попытался разобраться в истории С чашками. Мисс Финлей стояла за мисс Принс в очереди у тележки с кофе и показала, что видела, как та прошла с подносом прямо в приемную. Одна из машинисток в приемной видела, как мисс Принс пересекла приемную и вошла в кабинет. Таким образом, имелись свидетельские показания, что мисс Принс не могла сама положить в какую-нибудь из чашек, по пути от тележки до кабинета, еще какой-нибудь яд; не говоря уж о том, что это вообще было слишком невероятно. Далее, Брайан Ингл страстно уверял, что Нита не могла положить «штульцевскую штучку» в чашку, чтобы отравить кофе. Пока они были в кабинете директора, он почти не сводил с нее глаз.

«Я ее очень любил, — сказал он. — Она выглядела странно, была совсем не похожа на себя, возбужденная и такая красивая!.. Но я чувствовал, ее что-то очень тревожит… нет, может быть, не тревожит, а вызывает неуверенность, что она на пределе, что за всем этим что-то кроется…»

Четвертое: расположение присутствующих. Блаунт отрабатывал этот момент с величайшей тщательностью, проверяя я перепроверяя перемещения всех, кто присутствовал в кабинете, начиная с момента, когда Нита Принс возвратилась с подносом. Особенно его интересовали передвижения директора и мисс Принс. Суть заключалась в том, что если миссис Лейк, ее муж и Брайан Ингл не солгали, то яд не мог быть положен в чашку до момента, когда поднос был поставлен на директорский стол и Нита пригласила всех брать чашки. Об этом свидетельствовали показания Алисы, что она положила капсулу на стол позади себя, и показания Джимми, что он видел яд, вынимая эскизы из ящика. Если оба говорят правду, то капсулу не могли пустить в ход до этого времени. В противном случае, согласно выводам Блаунта, проанализировавшего передвижения по комнате всех присутствующих, любой из них в тот или иной момент находился возле чашек Ниты и директора и вполне мог отравить их содержимое, пока эскизы раскладывали на книжной полке. Но зачем было лгать Алисе и Джимми? Ведь тем самым они снимали подозрение с остальных! Наконец, Алиса еще раз подтвердила свои слова, что видела капсулу на столе, когда ее брат сказал про «зверскую морду, выглядывающую из зарослей бугенвиллии». Если это соответствовало действительности, то директор оказывался вне подозрений: ведь с того момента до телефонного звонка Ните он стоял посредине комнаты и не двигался, пока Пита, захватив чашку с кофе, шла к телефону. Снимались все подозрения и с Чарльза Кеннингтона, который, по показаниям Харкера Фортескью, уже перешел к левой стороне стола. Что же касается остальных, то слова Алисы их почти не касались, так как все они толпились возле стола, стараясь получше разглядеть эскизы, и, выходит, имели возможность положить яд в чашки Ниты или директора, поскольку они стояли на столе рядышком. С другой стороны, время между замечанием Чарльза насчет «зверской морды» и звонком телефона было очень невелико, полминуты, не больше, на что особо обратил внимание Блаунт. В таком случае вновь возникал вопрос: зачем лгать Алисе Лейк, привлекая внимание к тому факту, что сама она стояла совсем близко к обеим чашкам, и к тому же сужая временной промежуток, когда могло быть совершено преступление?

Пятое: мотив. Допрашивая сотрудников управления по первому кругу, Блаунт ограничивался формальным вопросом: не знает ли кто-либо причины, по какой Нита Принс могла быть убита или покончить с собой? Ответы были неопределенными или просто отрицательными. Брайан Ингл еще раз сказал, что она, как ему показалось, была «на пределе». Меррион заявил, что в это утро и накануне вечером она вела себя необычайно «нервозно». Директор, честно признавшись, что Нита была его любовницей, рассказал: она очень расстроилась, когда пришло письмо от Чарльза Кеннингтона; она не знала, как бывший жених отнесется к ее «измене», и считала, что следует все рассказать Чарльзу, а он убеждал ее, чтобы она не спешила с этим, ведь прошло целых четыре года, как Чарльз ушел в армию, она его не видела с тех пор и к тому же имела все основания полагать, что он погиб. Чарльз вряд ли будет по-прежнему претендовать на ее сердце, к тому же не исключено, что и он остыл к ней. Майор Кеннингтон подтвердил, что они с Нитой были «вроде как обручены», когда он работал в министерстве. По его словам, их переписка давно сошла на нет, еще до того, как он «погиб», его имя даже числилось в списках убитых, и он, безусловно, не ждал, что, едва он вернется, она «бросится к нему в объятия». Не знает ли он, на кого теперь были обращены ее чувства? «Нет, определенно сказать не могу. Но я не обманывался насчет того, что такая красивая девушка, как Нита, будет долго обходиться без утешителя».

Алиса Лейк сообщила, что отношения между Нитой и ее мужем уже некоторое время не составляли для нее секрета. В общем, Джимми сам поставил ее в известность. Она приняла это и смирилась, потому что считала, что так ему лучше.

— Вот так-то, — проговорил Блаунт, похлопывая себя по лысине, что говорило о том, что он пребывает в полном недоумении. — Перед нами убийство, которое, очень возможно, было самоубийством. Причем ни для убийства, ни для самоубийства не было никакого мотива. Перед нами девушка, которую отравили на глазах у восьми человек, включая вашу почтенную особу. Перед нами капсула с ядом, которая исчезает, растаяв в воздухе. Нет, в самом деле, мы отгородили веревкой часть улицы под окнами комнаты и буквально руками прощупали каждый дюйм на пятьдесят ярдов в обе стороны. И — ничего. Конечно, это крошечная вещица и она вполне могла пристать к шине проезжавшей мимо машины. Я договорился об объявлении по радио — на случай если ее подобрал кто-нибудь из прохожих, — но все впустую, и я не питаю о-очень больших надежд. И, будто этого мало, мы не знаем, не перепутал ли убийца жертву: бедную девочку могли отравить вместо мистера Лейка. И что еще хуже — преступление было совершенно спонтанным.

— Спонтанным?

— Все узнали о том, что в директорском кабинете будет яд, только за день до этого.

— Все, кроме Чарльза Кеннингтона.

— Согласен. Но никто не мог предположить, что Кеннингтон так легко выпустит его из рук. Похоже, что мы имеем дело с неподготовленным убийством. «Эге, — мог сказать кто-нибудь из них, — смотри-ка, на столе валяется эта штуковина! Почему бы не опорожнить ее в одну из чашек?»

— Да, это в самом деле смахивает на экспромт, — согласился Найджел.

— Но самое дьявольское заключается в том, что нам не нужно доискиваться, откуда взялся этот яд. Как правило, отравителей ловят по источнику получения яда, ну, сами знаете, подозреваемый опознается аптекарем, который продал ему гербицид. Но это преступление, скажу я вам… — Блаунт с отвращением махнул рукой и замолчал.

— Это говорит в пользу самоубийства. Я хочу сказать, что лицо, подумывающее о самоубийстве, скорее поддастся внезапному побуждению, когда под рукой оказывается необходимое средство. Потенциальный убийца не полагается на случай, который подарит ему такую возможность.

— То есть вы хотите сказать: это было или самоубийство, или это сделал майор Кеннингтон? — спросил Блаунт. Его очки в стальной оправе хитро блеснули.

Найджел с безразличным видом разглядывал картину на противоположной стене.

— Хотел бы я знать, где и когда Кеннингтон встретился с ней вчера, — произнес он наконец.

Суперинтендант буквально подпрыгнул в кресле:

— Что вы, черт побери, имеете в виду? Он ничего об этом не говорил.

— Вот именно. А почему он не мог с ней встретиться? Когда он появился в директорском кабинете сегодня утром, он бурно приветствовал нас как вновь обретенных после долгой разлуки друзей. И тут Нита ему говорит: «В форме ты выглядишь совсем по-другому». Но дело в том, что, когда он служил в министерстве — это было в сороковом — сорок первом годах, — он всегда ходил в военной форме. Если Нита не видела его с тех пор, точнее, если она совсем недавно не видела его в штатском, то с какой стати ей говорить такое? Кеннингтон попробовал увести разговор в сторону. Он тут же забормотал: дескать, ах, я не видел вас целую вечность. Нита спохватилась и стала говорить, что у него была только одна ленточка, когда она видела его в последний раз. Я бы предложил вам, Блаунт, хорошенько разобраться с передвижениями Ниты и Чарльза по комнате. Я утверждаю, что накануне они где-то встречались и он был в штатском.

— Ах, мерзавец вы эдакий! — воскликнул Блаунт, в восторге потирая руки. — И это человек, который и слышать не хочет об участии в следствии! Следствие идет, идет следствие! Конечно же, мы уже выясняем сейчас, где она была вчера. Сегодня вечером мы были у нее на квартире, Есть одна-две о-очень интересные находки. — Он остановился, ожидая реакции Найджела, но тот на приманку не клюнул. — И вот теперь вы раскрылись. Что еще вы можете мне сообщить?

Найджел передал содержание разговора между директором и Нитой, который накануне подслушал Меррион Сквайерс, и рассказал о ссоре между Харкером Фортескью и Эдгаром Биллсоном, о чем сообщила ему мисс Финлей. Кое-какие мелочи, отдельные наблюдения он оставил пока при себе: говорить о них Блаунту было рано.

— Да, интересно… Видно, мисс Принс была… э… совсем не простая курочка, отнюдь, — заметил суперинтендант. Он налил себе еще виски с содовой, поднял стакан к свету, посмотрел сквозь него, отпил. — Живительный напиток. Оч-чень живительный… Ну а вы сами-то что думаете о ней? — вдруг спросил он в лоб.

— Попрошу вас! Что это еще за допрос с пристрастием? — возмущенно парировал Найджел. — У меня ведь тоже есть самолюбие! Я как-то никогда не занимался слежкой за своими коллегами… Если я вас спрошу: что вы думаете о сержанте Мессере? А?

— Отличный парень. Энергичный. Честолюбивый. Немного сноб. Умен. Слишком склонен к поспешным выводам. Он, знаете ли, еще молод, а когда ты молод и умен, тебя раздражают детали, ты ищешь решение в самом начале работы и склонен перепрыгивать через необходимые этапы.

— Вы хотите сказать, что он недостаточно основателен?

Блаунта такое высказывание повергло в самое настоящее изумление.

— Мой дорогой сэр, он же специалист, который прошел соответствующую подготовку! Наши работники всегда основательны. Я сказал: его раздражают детали. Он бы не проработал со мной и часа, если бы не умел работать.

— Ладно, скажем так: он человек, обученный быть машиной. И закончим на этом. Но вот об этом-то я и хотел сказать. В нашем Управлении наглядной пропаганды мы все люди, все человеки, по большей части довольно умные и незаурядные, и всех нас обучили, точнее будет сказать, нам пришлось обучиться вести дело на высоком технологическом, в значительной степени механизированном уровне. Первейший принцип нашей пропаганды — ориентация на интерес; но, чтобы поспевать за потребностями людей, нам приходится механизировать пропаганду, разрабатывать подробный, не очень-то человечный порядок воспроизводства человеческих интересов — в нужное время и в больших количествах…

— Завод массовых эмоций? — подсказал Блаунт.

— Если угодно. В таком случае наши сотрудники занимаются воспроизводством естественных эмоций искусственными методами. Хорошо это или плохо? Вы можете определить, как это влияет на личную жизнь?.. Мне кажется, дело кончилось тем, что они стали жить в атмосфере призрачной, нереальной, а это с неизбежностью порождает безответственность в человеческих отношениях.

— Вы говорите о Ните Принс?

— Нет. По правде говоря, я имею в виду прежде всего директора. — Найджел помолчал. — Меррион Сквайерс как-то назвал Ниту плотоядной орхидеей. Он слишком любит пышные фразы. Она… она намного сложнее. Но в одном отношении Меррион прав. Мне кажется, внешность у нее была очень обманчива. «Прелестная блондинка»… Предположим, я назову ее так — и что вы тогда о ней подумаете? Общительное, декоративное, недалекое существо, фотографии таких девиц украшают солдатские чемоданчики. У них блестящие зубы, ноги в милю длиной, фигура, которая может зажечь какое-нибудь небогатое воображение… Вот это и была Нита. На поверхности. Ибо в ней было еще кое-что. Кое-что в глазах и в голосе, что говорило: «Внутри я совсем другая. Огонь я или лед? Тебе хочется узнать? Ну так иди же ко мне и узнай…»

— Ну, и вы… узнали?

— Лично я приглашения не принял. И не знаю, кто принял, кроме Кеннингтона и директора. Брайан Ингл видел в ней божество, Меррион Сквайерс — похотливую сучку. За кого только ее не принимали! Но осмелюсь сказать, все это были домыслы на пустом месте. И по-моему… только по-моему, Блаунт! — не было там ни огня, ни льда, а была заурядная женщина, глупенькая, уязвимая, по-своему хитрая, реально оценивающая собственные чувства, но обманывающая себя в отношении чувств других людей… Ей хотелось иметь свой дом, может быть, детей… жизнь как у всех. Чтоб муженек приходил в пять с работы и чтобы летом две недели проводить в Скегнессе. Мне даже кажется, ей самой вовсе и не хотелось быть сверкающим Одеоном[11], Дворцом Удовольствий, Храмом Тайны…

— Я думаю, нам лучше встретиться завтра утром в ее квартире, если мистер Лейк вас отпустит, — прервал его Блаунт.

— Может быть, она как раз и хотела, чтобы кто-нибудь узнал это, — продолжал свое Найджел. — А вы не находите, что мотивом могло бы быть… — Он остановился, задумался, Потом продолжил: — Это мне напомнило кое-что. Одну странную оговорку, мелочь. Может быть, она ничего и не значит. Я рассказывал вам, что Чарльз Кеннингтон произнес одну фразу, оценивая эскиз Сквайерса: «Зверская морда выглядывает из зарослей бугенвиллии». Через несколько минут миссис Лейк повторила эту фразу слово в слово. Причем после того, как заместитель директора сказал, что эскиз годится для обложки томика Блумзбери. Потом я пытался установить, куда делась капсула. Миссис Лейк сообщила, что в последний раз видела ее на столе, когда Чарльз произнес: «Убийственная морда смотрит из зарослей бугенвиллии». Во фразе, которую она незадолго до этого воспроизвела правильно, изменилось одно только слово… Может быть, это чистая случайность… С другой стороны, это снимало подозрения с ее мужа. Вы помните: если капсула в этот момент все еще лежала на столе, он никак не мог отразить кофе Ниты. Но если она видела, как он это сделал, или подозревала, что это сделал он, а не кто другой, к хотела прикрыть его, то это как раз та ложь, которую могла сочинить умная женщина. И в этом случае маленькая оговорка «убийственная» может свидетельствовать, что было у нее на уме.

— Ну ладно… Для меня это сложновато, — сказал Блаунт, поднимаясь, чтобы уйти. — Совсем поздно уже. Мне пора. Очень интересно было с вами беседовать, Стрейнджуэйз. Весьма вам обязан. И если вам доведется завтра часов в десять оказаться на Диккенс-стрит, девятнадцать… — У дверей Блаунт обернулся еще раз.

— И не забудьте: ее муж не был единственным, кого показания миссис Лейк поставили вне подозрений.

В ГНЕЗДЫШКЕ УЮТА И ЛЮБВИ

— Так вот оно, это гнездышко! — Найджел с любопытством осмотрелся.

Была половина одиннадцатого утра. Найджел пришел в министерство даже раньше обычного и сразу сел за работу. Быстро закрыв не законченные накануне дела, он пошел к директору. Джимми Лейк сидел в своем кабинете, беседуя с офицером безопасности мистером Эдкоком, толстым, веселым, вечно немного сонным экс-полицейским, которому с того самого дня, как его назначили на этот пост, не приходилось заниматься (если не считать прошлогодней эпидемии хулиганства, когда кто-то начал резать пальто на вешалках) ничем, кроме случаев мелких краж.

— Да, Найджел? — обернулся к нему Джимми Лейк.

Он выглядел совершенно измотанным и обеспокоенным. Найджел передал ему просьбу суперинтенданта Блаунта.

— Ну конечно, — сказал Джимми. — Оформите это как служебную командировку. И если вы не против, я бы воспользовался вашим кабинетом. Мне сейчас в этой комнате очень не по себе…

Они перекинулись еще несколькими словами. С Эдгаром Биллсоном опять проблемы, пожаловался директор. Он должен в конце недели уйти в отпуск, а полиция просила, чтобы никто из присутствовавших вчера в кабинете Джимми пока не покидал Лондона. Следствие, как бы тактично и разумно ни вел себя суперинтендант Блаунт, всерьез осложнит работу управления. А тут еще одно идиотское происшествие: потерялась секретная папка. Но Найджел пусть пока об этом не думает: пропажей займутся мистер Эдкок и канцелярия.

Уходя, Найджел сообщил мисс Финлей, что в его комнате будет работать директор.

— Предупредите в канцелярии, чтобы все телефонные звонки для него переключили на мой номер. И приласкайте его, хорошо? Он совершенно убит.

Памела Финлей в это утро была необычно тихой. Да и на всем этаже царила тревожная, подавленная атмосфера, словно рядом находился тяжелобольной человек. Все говорили вполголоса, ходили, стараясь не стучать каблуками; внезапная дробь пишущей машинки воспринималась как перебранка в больничной палате.

— Некоторые машинистки голову потеряли от страха, — пытаясь говорить непринужденно, сказала мисс Финлей.

— Боятся, что может настать их очередь? Скажите им, пусть не будут такими дурами.

— Скажу, — охотно пообещала мисс Финлей. — С удовольствием. Сплетничают, болтают, треплются… головы-то пустые! Это правда, Стрейнджуэйз, что вы работаете теперь вместе с полицией? Говорят…

— Суперинтендант — мой старый друг. Кстати, что там с пропавшей папкой? Вы что-нибудь слышали?

— Нет. О, минутку, минутку. Это что, папка, по поводу которой директор вчера поднял шум? ПХК 14/150? Ее еще не нашли? Уверена, она у зама, он с нее буквально не слезает.

Найджел тоже стал что-то припоминать. Часов в пять вечера к нему зашел Меррион Сквайерс и спросил про какую-то папку, которая, как утверждают в канцелярии, должна быть у директора, но которой тот не получал. Найджел пропустил это мимо ушей, хотя и спросил мисс Финлей, нет ли этой папки в их комнате. Он вспомнил ее возмущенную мину, когда ока услышала, как Меррион Сквайерс изрек: «Секретари приходят и уходят, а папки остаются».

— У ирландцев, — сказал он, вспомнив об этом, — несколько иные представления о порядочности.

У мисс Финлей широко раскрылись глаза.

— Значит, это Меррион Сквайерс?.. Полиция арестовала его?

— Боже мой, о чем вы? Ничего подобного. Я просто думал об ирландском характере. Если вы будете делать поспешные выводы, то впутаете меня в историю и меня обвинят в злостной клевете.

— Извините, — произнесла мисс Финлей без тени сожаления. — Забудьте, что я сказала. Но я просто уверена, что он с огромным удовольствием сделал бы это: ведь они с мисс Принс были как кошка с собакой, согласитесь, Стрейнджуэйз.

— Дорогая моя, мы с Биллсоном тоже как кошка с собакой, но это не значит, что мы только и думаем, как бы засадить друг друга в тюрьму.

Памела Финлей открыла рот, чтобы, как обычно, громоподобно расхохотаться, но, спохватившись, зажала рот рукой и с укором посмотрела на Найджела, как будто он сказал нечто непристойное. Найджел перевел разговор на текущие дела и дал мисс Финлей некоторые инструкции. Спустя несколько минут он сидел в автобусе и ехал по направлению к Диккенс-стрит.

— Так вот оно, это гнездышко! — сказал он суперинтенданту Блаунту. — Ну, что я вам говорил?

— Вы здесь, случаем, не бывали?

— Никогда.

— Значит, я должен отдать должное вашей проницательности.

Квартира Ниты Принс находилась на верхнем этаже дома. На нервом этаже располагалась адвокатская контора, а на втором и третьем — небольшое издательство. Имелось также полуподвальное помещение, где, очевидно, жил дворник: когда Найджел поднимался по лестнице, там яростно залаяла собака. Очень удобно, подумал он, разглядывая медную табличку с названием издательства на площадке второго этажа: издательские работники вместе с адвокатом испаряются в пять или в шесть вечера, после этого весь дом пуст и некому подсмотреть, кто приходит к Ните, если только дворничиха не страдает болезненным любопытством. Очень удобно для Ниты. И очень неудобно, вероятно, для Блаунта.

Дверь ему открыл суперинтендант.

— Можете трогать все, что хотите. Мой специалист по отпечаткам пальцев здесь уже поработал. — Это были первые слова, которые услышал от него Найджел. — Вот гостиная. Спальня и ванная там. Кухня за дверью. Уютное местечко!

Да, совсем не похоже на любовное гнездышко, каким его представляют кинорежиссеры. Ни соблазнительных диванчиков, ни сверкающего бара, ни гардероба, набитого экзотическими халатиками, ни фотографий с автографами, ни приятно возбуждающих воображение зеркал. Ничего завлекательного. Даже нет устойчивого аромата каких-нибудь необыкновенных, изысканных духов. Если чем и пахло в квартире, то лишь почти вызывающей респектабельностью. На кровати с пологом лежала аккуратно сложенная атласная ночная рубашка. Так же строго выглядел туалетный столик, где не видно было обычных следов небрежности и спешки.

В сосудах слоновой кости и цветного стекла
Таились ее причудливые, как мечты, ароматы.
Чего только не было там — и кремы, и пудра, и просто духи…

Найджел сам не заметил, как принялся декламировать эти стихотворные строки, разглядывая простые щетки для волос с деревянными ручками, очень функциональную гребенку, скромное саше для носовых платков, пахнущее, подумать только, лавандой. Всякие причиндалы для наведения красоты он обнаружил в самой глубине выдвижного ящика. И постепенно где-то в уголках его мозга начало складываться новое представление о Ните, о Ните и Джимми, и это новое представление в конечном итоге заставило его переменить принятое накануне решение не заниматься этим делом.

Он прошел в гостиную, рассеянно прихватив с собой потертого плюшевого кролика, которого нашел на стуле подле кровати Ниты.

— Все это кажется мне весьма трогательным, — сказал он Блаунту, который копался в ящиках бюро, и положил кролика на каминную полку рядом с вересковой трубкой — наверняка это была трубка Джимми. — Здесь не хватает только… а кстати, вот оно! Теперь все на месте. — С обитого ситцем кресла он поднял штопку с иголками и мужской носок.

— Домашняя кошечка, да и только, сказал бы я, — проговорил Блаунт. — Взгляните-ка на это.

Он протянул Найджелу пачку газетных вырезок. На верхней была фотография: Нита в купальнике, па лице — фотогеничная улыбка, вокруг — стайка нимф с жеманными улыбками. Подпись под фотографией гласила: «Мисс Нита Принс, восемнадцатилетняя победительница конкурса приморских красоток, организованного газетой „Дейли Клэрион“, с другими участницами конкурса». Дата — август 1936 года.

— Держу пари, вы нашли это в самом дальнем углу ящика, — сказал Найджел.

— Действительно там. Что вы хотите этим сказать?

— Которого ящика? Блаунт показал.

— Это был единственный ящик, запертый на ключ. Сейчас увидите почему.

Найджел вытащил ящик и поставил его на пол. Потом перевернул. Оттуда выпали пачки писем, перевязанные ленточками, и большой конверт, из которого Найджел вытряс несколько фотографий. На них также была Нита, но уже без купальника. На оборотной стороне стоял штамп: «Фотоагентство Фортескью».

— Вы, конечно, обратили на это внимание? — спросил Найджел.

— Да. Ока позировала для серии «Художественные этюды». Мистер Фортескью сам сообщил мне об этом.

— Хм… Тело женщины, выросшей в достатке, — пробормотал Найджел. — В письмах есть что-нибудь?

— Боюсь, наша кошечка… как бы это выразиться, в ранней молодости торопилась жить, — ответил Блаунт.

— Вы хотите сказать, письма старые?

— Есть и несколько записочек от мистера Лейка. Но ничего от майора Кеннингтона. Вам это не кажется несколько странным? Ведь она столько всякой всячины хранила! А в мусорной корзине вы найдете ленточку, вроде тех, что на других пачках с письмами. — Блаунт со значением взглянул на Найджела. — Ленточка есть, а письма?

— Я вас понимаю… Очень странно, что человек взял свою связку писем, а ленточку оставил. Согласны?

— Что ж, люди, случается, делают глупые вещи. Потому-то глупые полицейские их и ловят.

Найджел еще раз осмотрел комнату. Задержался у натюрморта Мэтью Смита на стене напротив камина. Перевел взгляд на ситцевую обивку мебели, темно-красные занавески, граммофон, рядом с ним — альбом с пластинками: квартет Бетховена, Моцарт, симфонии Сибелиуса. У Ниты — или у Джимми — был неплохой вкус… Он перешел к книжному шкафу. На нижней полке теснились дешевые любовные повестушки, замусоленные киножурналы, детективные романчики ее греховной юности. Сверху стояло более серьезное чтение: экземпляры популярной серии социальных романов, несколько томиков английских поэтов, среди них — любимые викторианцы[12] Джимми Лейка, а также романы Э. М. Форстера, Д. Г. Лоуренса, Грэма Грина[13].

Найджел взял в руки книгу, лежащую на столике около кресла. «Стихи А. Х. Клау, в прошлом члена совета колледжа Ориель, Оксфорд». На форзаце: «Н. с любовью от Дж. 28 июля 1945 года». В книге лежала закладка; открыв книгу на этом месте, Найджел прочел:

О, это слово — «долг»! Ты должен… ты должна… — звучит вокруг стоусто.
Как ненавистно, чуждо мне оно! Ты знаешь это, Юста.
Его кляну и отвергаю всей душой отныне и вовек.
Нет никому ничто, нигде и никогда не должен человек!
Стук сердца трепетный, души горячий зов — вот для меня закон.
Свободен, Юста, я и от твоей любви, хотя в тебя влюблен.
Свобода — это жизнь, свобода — это все, важнее нет ее,
Она любви важней, важнее самого блаженства моего!
Да, жил я как хотел, любил кого хотел. Не раз со мной бывало:
Кому-то клялся я и верность обещал… Но утро наступало —
И ночь я вспоминал, как долгую игру без риска, без азарта,
Когда устал партнер, но все тебе сдает одну плохую карту…
Не верь мне, Юста, не гляди в глаза с упреком и надеждой:
Свои обеты я и ныне не сдержу, как не держал их прежде…
Приветливо-спокойна, холодна, в глазах — ни искры чувства…
Неужто, Юста, в сердце у тебя так безнадежно пусто?..

— Послушайте-ка, Блаунт, — позвал Найджел и прочитал ему стихи вслух.

Когда он закончил, суперинтендант хлопнул себя по лысине:

— Ах, Боже мой!.. Не нравится он мне. Самовлюбленный тип. Нигилист. Себя не обидит. Своего не упустит. Так-так-так…

— Но ведь он честно о себе рассказал.

— Эгоисты часто именно так поступают. Они могут себе это позволить. Они видят в этом такую необыкновенную добродетель, что не понимают, в каком неприглядном свете себя выставляют… Но это ничего нам не дает.

— Не уверен. Может быть, и дает. Ведь эту книгу Джимми Лейк подарил Ните несколько дней назад. Либо он, либо она поставили на этой странице восклицательный знак… Эй, а это еще что такое?

Найджел поднял книгу, поднес поближе к глазам. Потом подошел к окну, подозвал Блаунта и показал едва заметный значок, сделанный карандашом на полях напротив последних строчек стихотворения:

А

— Заглавная «А», — сказал Найджел. — Это может значить: Алиса. Тихая, покладистая Алиса Лейк, которая ничего не требует от Джимми, своего законного мужа. Прочитайте-ка эти. стихи еще раз, Блаунт. До чего же эта «Юста» похожа на миссис Лейк! Женщина, которая не ждет от мужа никаких обетов, а когда он все же возвращается к ней, встречает его как ни в чем не бывало и ни словом не упоминает о долге перед ней. Кстати, и написано это так, что автором вполне мог бы быть Джимми. Насколько я могу судить, в сердечных делах он как уж.

— Из всего, что вы мне сказали, — медленно проговорил Блаунт, — вытекает, что мужчина не убивает любовницу, если у него покладистая жена.

— Именно. Но теперь представим себе, что восклицательный знак на полях означает иронию. Предположим, что Алиса безумно ревнива, устраивала страшные сцены и вела себя совсем не так, как женщина в этих стихах. Что ж, мужчина может убить ревнивую супругу, если она стала ему мешать, но…

— … но любовницу убивает только в том случае, если она изменяет ему или сводит его с ума своими капризами?

— Но разве эта идиллическая квартирка дает повод считать, что Нита была капризной и вздорной? Нет. Она определенно задалась целью устроить гнездышко, где Джимми может отдохнуть душой.

Зазвонил телефон. Блаунт взял трубку. Разговор был недолгим.

— Это насчет вскрытия, — пояснил он. — Капсулы в желудке нет. По-видимому, возможность самоубийства исключена. До этого оставалась некоторая вероятность, что она могла проглотить капсулу. Правда, тогда было бы очень трудно объяснить наличие яда в чашке.

— Куда же, черт побери, могла подеваться капсула?

— Ну, либо мистер Ингл выкинул ее в окно, либо…

— Либо один из ваших людей ее проглядел.

— Не думаю, — чуть-чуть натянутым тоном сказал Блаунт. — Признаюсь, личный обыск был, по существу, простой формальностью. Ведь убийца, опорожнив капсулу в чашку, едва ли оставил бы ее у себя. Ему нужно было просто выбросить ее куда-нибудь в этой большой комнате, времени у него было вполне достаточно и после того, как вы сказали им, что предстоит обыск, и раньше. Да и все равно я не верю, что мои люди могли допустить такой промах.

— Сдается мне, Блаунт, вы здорово влипли. Что вам нужно узнать? Орудие преступления, способ его использования и, наконец, мотив. И что у вас получается? Орудие есть: любой в комнате мог взять эту капсулу с ядом. Способ ясен: любой в комнате имел возможность опустить ее в кофе, если только миссис Лейк не вводит нас в заблуждение, утверждая., что видела капсулу на столе за минуту до того, как девушка упала мертвой. Остается — мотив.

— Да уж, есть все, кроме того, что нужно, — протянул Блаунт. — Вот почему вы просто не имеете права не заняться этим делом. Вам лете, чем полиции, разобраться с мотивом.

Найджел стоял у камина и вертел в руках плюшевого кролика.

— Ну что ж, не исключено, что я передумаю, — сказал он наконец. — Не нравится мне, как вы разорили это уютное гнездышко. Что известно о передвижениях Кеннингтона накануне убийства? И Ниты?

— У нас собраны сведения о Кеннингтоне с момента его приезда в Лондон до половины одиннадцатого вчерашнего дня. Он вышел из Министерства обороны в десять двадцать. Министерская машина отвезла его в «Клэридж», и он прошел прямо к себе в номер. Все это проверено. До этого встретиться с мисс Принс он не мог. Он уверяет, что сразу лег спать. Во всяком случае, ночные дежурные говорят, что он не выходил. Теперь мисс Принс. Накануне она покинула министерство в половине седьмого. Приехала прямо сюда. Около семи спустилась и сказала миссис Хамбл — это дворничиха, — что ждет гостя и, когда позвонят, она откроет сама. Чуть позже восьми миссис Хамбл слышала, как кто-то открыл ключом дверь и вошел. Это, как выясняется, был мистер Лейк. Он по собственной инициативе сообщил, что приехал на Диккенс-стрит, намереваясь провести там ночь, но, по-видимому, Нита Принс была не в духе и не очень обрадовалась его приходу, поэтому около девяти он ушел, вернулся к себе в министерство, работал допоздна и остался там ночевать. Миссис Хамбл решила, что он и был тем гостом, о котором предупреждала мисс Принс. Поэтому, когда дверной звонок зазвенел чуть позднее одиннадцати, она. поднялась открыть дверь. Но услышала, как вниз по лестнице бежит мисс Принс, поэтому только высунулась в дверь — это между лестницей и подвал и холлом — и увидела, как мисс Принс впустила женщину.

— Женщину?! — воскликнул в изумлении Найджел.

— Угу. Она не могла как следует ее рассмотреть: в холле очень тусклая лампочка, — но думает, что сможет ее узнать. Ну и пошла спать. Проснулась она от лая собаки. Собака всегда лает, когда кто-то входит или выходит. Миссис Хамбл слышала, как закрылась входная дверь. Она посмотрела на будильник: было без десяти час. Собака лаяла в ту ночь всего четыре раза: когда пришел и ушел мистер Лейк и то же самое с гостьей. Так что других посетителей у мисс Принс не было.

Найджел задумался: «Вторая гостья — подруга Ниты? — вряд ли пришла бы так поздно. И почему Нита так явно хотела отделаться от Джимми Лейка? Видимо, чтобы поговорить с подругой о чем-то, чего не должен был слышать Джимми? А на следующий день Ниту убили…» Как будто отвечая на вопрос Найджела, Блаунт заметил:

— Миссис Хамбл сообщила, что гостья была небольшого роста, во всяком случае ниже мисс Принс.

— Вы еще не спрашивали об этом Алису Лейк?

— Она должна сейчас подъехать. — Блаунт посмотрел на часы. — Минут через пять. Я позвонил ей утром, как только переговорил с миссис Хамбл.

— Она не возражала?

— Ни чуточки. Ее проводит сюда миссис Хамбл. Если узнает ее, то кивнет. Если не будет уверена, то покачает головой.

— Хм. Очень важное обстоятельство, как мне кажется.

Найджел снова повернулся к книжному шкафу. Нет, образование у Ниты Принс было не такое, чтобы читать романы Алисы Кеннингтон. Для нее они были, наверное, слишком уж сатирическими, как, впрочем, и для Джимми. Если Алиса была такой же, как ее романы, которые ока пишет под своей девичьей фамилией, то нетрудно понять, почему Джимми связался с Нитой, чуть-чуть старомодной и в душе очень домашней.

— Надеюсь, вы у всех взяли отпечатки пальцев?

— Да, еще вчера днем, — ответил Блаунт. — Никто не возражал. Не считая Биллсона, который, по-видимому, возражает из принципа, о чем бы ни шла речь. Но и он быстро подчинился. А ночью мой дактилоскопист прошелся по этой квартире. К середине дня у пас будут результаты. Правда, — добавил он хмуро, — Во время светских визитов леди не снимают перчаток.

— Как стаканы, другие вещи?

— Вчера утром миссис Хамбл все помыла. Впрочем, была только посуда от завтрака мисс Принс. Если кто-то из гостей выпивал, то мисс Принс, должно быть, сама вымыла стаканы. Да и пить у нее особенно нечего. Бутылка джина и чуточку грейпфрутового сока в шкафчике на кухне. И все.

Через несколько минут у входной двери зазвонил звонок, на крутой лестнице раздались шаги. Открылась дверь. На пороге стояла, немного растерянно глядя на них, Алиса Лейк. За спиной у нее торчала неряшливая фигура женщины, которая улыбалась во весь рот и изо всех сил кивала суперинтенданту. Блаунт и глазом не повел. Но тут на лице у него промелькнуло выражение досады: вслед за сестрой в комнату вошел майор Кеннингтон.

— Надеюсь, я не помешаю, мои дорогие, — бодро поздоровался он. — Алиса сказала, что нуждается и моральной поддержке.

— Понятно, — сказал Блаунт. — Отчего же, все нормально. Извините, что вытащил вас сюда, миссис Лейк, но так будет проще. Присаживайтесь, пожалуйста.

Найджелу был хорошо знаком спектакль, который разыгрывал сейчас суперинтендант Блаунт, чтобы расположить к себе свидетеля. Учтивые, предупредительные манеры, пиквикская жизнерадостность, на лице — безграничное простодушие. На эту удочку попадались даже умные люди. Найджелу доводилось видеть, как они утрачивали бдительность, надуваясь спесью от мысли о собственном умственном превосходстве, что немедленно отражалось на их лицах и в их словах. Они только что вслух не говорили: «Ах, сморчок, вот я тебя сейчас обведу вокруг пальца!» Найджелу не раз доводилось видеть, как эти люди, к собственному ужасу, быстро садились в галошу. «Алиса Лейк — умная женщина, — думал он, спокойно глядя на нее с дивана, стоящего у окна, пока Блаунт разыгрывал свою комедию. — И хорошая актриса к тому же: если она побывала в этой квартире два дня назад, то как правдоподобно осматривается, с должной долей любопытства и некоторым замешательством, словно говоря: „Значит, вот где она жила… с Джимми“. К тому же женщина она привлекательная, конечно в своем строгом, сдержанном стиле». Найджел с интересом разглядывал ее чистый профиль, зачесанные наверх волосы, тонкие черты лица, длинный, точеный, чуть вздернутый нос, иронический рот, маленькие восковые ушки, черные пальто и юбку и белую шелковую блузку с воланами, маленькие ножки, ручки в белых перчатках. Вся она была такая свеженькая, такая звонкая, такая непохожая на лондонских женщин военного времени.

— Так вот, теперь не остается сомнений: бедная девочка была убита, — заговорил Блаунт самым жалостливым тоном. — Да, да, очень печальное событие… Миссис Лейк, я надеюсь, вы понимаете, как много зависит от ваших показаний.

Подрисованные брови миссис Лейк поднялись, но она промолчала.

— Вспомним момент, когда капсула с ядом еще была на столе, за минуту до того, как мисс Принс взяла чашку. Вы абсолютно уверены, что видели капсулу?

— О да! Абсолютно!

— А может быть, капсулу уже использовали и положили назад? Не могли вы видеть только ее часть? Она лежала рядом с календарем вашего мужа, верно?

— Да, верно… Конечно, я не очень представляю, как она изменилась бы после того, как ее использовали.

— О, не сомневайся, ты бы сразу заметила разницу, — вмешался Чарльз Кеннингтон. — Это очень хрупкая вещь. Она раскололась бы пополам.

— Именно, — сказал Блаунт. — Ваши показания полностью снимают подозрения с вашего уважаемого мужа, вы это понимаете?

— Рада слышать, — холодно ответила миссис Лейк. — К тому же, как ни странно, это чистая правда. Уверяю вас, я не лгу, чтобы защитить кого бы то ни было. Я бы просто не смогла сделать это.

— Моя сестра воспитана в викторианском духе, — заметил Чарльз. — Она искренне верит, что правда всегда побеждает. Синий чулок…

— Помолчи, Чарльз, — досадливо отмахнулась от него Алиса.

Блаунт продолжил:

— Но ваши показания не снимают подозрения с вас. Вы были ближе всех к капсуле и к чашке мисс Принс.

— Я понимаю, — согласилась Алиса. Найджел, еще не зная, хорошо это или плохо, отметил: она не сослалась на то, что убийца вряд ли по собственной инициативе рассказал бы об этом столь опасном для него факте. Блаунт почесал кончик носа.

— Во всяком случае, у вас едва ли имелись сильные побуждения выгораживать мужа?..

— Почему бы и нет? Я люблю Джимми. И если только потому, что я не мешала ему жить как хочется…

Чарльз Кеннингтон вздохнул, закатил глаза и театрально всплеснул руками. Ясно, что готовность сестры откровенно рассказывать все о своей семейной жизни не вызывала у него восторга.

— … да, Чарльз! Жить как хочется, — то это вовсе не значит, что он мне безразличен. Но какой смысл был ему губить эту девушку, скажите на милость? И какой мне смысл его выгораживать?

— Совершенно верно, — подтвердил Блаунт и одобрительно покивал. — Теперь скажите, не намекал ли вам муж в последнее время, что его роман с мисс Принс идет к концу или что она… э… ведет с ним двойную игру? Скажем, другой мужчина?..

— Ну что вы! Всего месяц или два назад он пытался узнать, как я отношусь к разводу. Не прямо, конечно, а как уж он умеет, обиняком. — Алиса слабо улыбнулась, — По-моему, она начала его пилить. Я вполне понимаю ее. Она не могла быть слишком довольна жизнью… всем этим… — Рукой в перчатке она показала, что имеет в виду верхний этаж дома девятнадцать по Диккенс-стрит.

— Что вы говорите? Это интересно. И что вы ему ответили?

— Я сказала Джимми: если он должен, то что ж… Сказала, что мне будет очень горько, — продолжала она тем же высоким, бесстрастным голосом, — но он должен решить сам, я не собираюсь делать это за него. Если вам интересно знать, он тут же кинулся сюда и сказал ей, что не в силах требовать у меня развода, потому что это разобьет мое сердце.

Блаунт сощурился:

— В высшей степени откровенно, миссис Лейк. И мисс Принс не захотела мириться с ситуацией? И потому решила встретиться с вами приватно?

— Приватно?

— Да. Вы же приходили сюда позавчера вечером?

Миссис Лейк широко раскрыла свои чистые зеленые глаза:

— Здесь какая-то ошибка. Я никогда в жизни не была здесь.

Майор Кеннингтон соскочил с подлокотника ее кресла и, подойдя к камину, встал к нему спиной. Он переводил взгляд с Алисы на Блаунта, ситуация явно доставляла ему удовольствие.

— Но послушайте, миссис Лейк, — терпеливо сказал Блаунт. — Есть свидетель, который видел, как мисс Принс открывала зам дверь не далее как два дня назад, и было это после одиннадцати часов вечера.

— Ерунда какая-то! — возмущенно ответила она. — В это время я уже лежала в постели у себя дома.

— Вы можете… э… доказать это, миссис Лейк?

— Полагаю, что нет. Давайте посмотрим… Муж позвонил мне в половине одиннадцатого и сказал, что задержится в министерстве допоздна и останется там ночевать… Нет, наверное, не могу. Я была в доме одна…

— Кто этот свидетель? — прервав затянувшуюся паузу, задал вопрос ее брат.

— Миссис Хамбл, дворничиха.

— Мы могли бы поговорить с ней? Бывает, что людей путают.

— Несомненно. — Блаунт позвонил по внутреннему телефону. Долго ждать не пришлось: улыбающаяся, запыхавшаяся и все такая же неряшливая, миссис Хамбл вошла в комнату.

— Миссис Хамбл, это та самая леди, которую вы видели, когда мисс Принс открывала ей дверь два дня назад? — спросил ее Блаунт.

— Точно. Вы разве не видели, как я вам кивала? Это она.

— Вы уверены, что не ошиблись? — осторожно спросил Блаунт.

— Я что, слепая, что ли? — негодующе возразила миссис Хамбл. — Рост тот же. Такое же птичье личико. Настоящая леди, я еще тогда себе это сказала. Это она, верное дело, чтоб мне провалиться на месте, если вру!

— Вы заметили, как она была одета? — спросил Чарльз Кеннингтон.

— Черное пальто, длиной три четверти, такое шикарное. Белая блузка. Белые лайковые перчатки.

— Какая была на мне шляпка? — спросила Алиса.

— Не берите меня на пушку, мэм! Будто сами не знаете! Известно, круглая такая, из черной соломки.

Больше говорить было не о чем. Блаунт сказал женщине, что она может идти. Но когда за ней закрылась дверь, миссис Лейк негромко произнесла:

— Боюсь, получилась ошибка в идентификации, суперинтендант. Видите ли, я не ношу шляп. У меня нет ни одной. Это вам любой скажет.

Суперинтендант воспринял это стойко. Он пыхтел, лучезарно улыбался, усиленно тер лысину, потом сказал:

— Да, дела… Так-так-так… Значит, всегда нужно быть о-очень внимательным. Вы это очень тонко насчет шляпки-то, миссис Лейк. Великолепно! Великолепно! Можно сказать, подвели черту под вопросом. — Он захихикал, как истый шотландец, очень довольный собственной шуткой. — Выходит, миссис Лейк, у вас есть двойник.

— Чарльз, — впервые за все это время заговорил Найджел. — Когда мы встретились в кабинете Джимми, вчера утром, Нита тебе сказала: «Ты совсем другой в форме». Это значит, она тебя видела недавно не в военной форме. В письме, адресованном Джимми, ты писал, что переодевался в женскую одежду, когда вы ловили Штульца. Вы с сестрой одного роста, у вас одно лицо. Не говори мне, что у нее есть еще двойник.

Чарльз Кеннингтон слушал это, закрыв лицо руками. Теперь он поглядел на них и закатился хохотом.

— О, как вы меня разоблачили! — Он просто давился от смеха. — «Птичье личико»! Какое унижение! Майор британской армии переодевается женщиной… Я знал, когда-нибудь у меня из-за этого будут неприятности с полицией.

— О чем это ты? Веди себя прилично, Чарльз! — резко оборвала его сестра.

— Homo sum, — ответил Чарльз. — Что означает, конечно: «это я». Да, признаюсь. Mea maxima culpa. Виноват.

Вот что он рассказал. Нита позвонила ему во время ленча в день его приезда в Лондон. Она была очень обеспокоена и потребовала, чтобы они встретились наедине. Он ответил ей, что будет в Министерстве обороны до позднего вечера. Тогда они договорились, что он придет к ней домой ночью, как только освободится.

— Но зачем тебе было переодеваться? — не выдержал Найджел.

Оказывается, Нита боялась, что его узнают, когда он войдет в дом. Она сказала, что дворничиха любопытна донельзя. Она обязательно станет распускать сплетни, что Нита принимает по ночам мужчин.

— Я ответил ей, что все это чепуха. Но бедняжка была так напугана, что… В общем, я вспомнил, что у меня с собой дамский наряд, и решил надеть его. Это ее должно было успокоить. Может быть, даже развеселить. Когда совещание в министерстве закончилось, я помчался в «Клэридж», переоделся, накрасился и на такси приехал сюда.

— И?..

— И — что?

— Развеселили?

— Откровенно говоря, не очень. Видите ли, моя работа в Германии требовала, чтобы я хорошо притворялся женщиной. И стоило мне опять оказаться в дамском платье, как я начал автоматически играть ту же роль. Это совершенно не привело Ниту в восторг. То есть я хочу сказать, когда мы благополучно поднялись в квартиру, она сказала, что лучше бы мне стать снова самим собой. А я не мог остановиться и то и дело снова превращался в Берту Боденхайм… В общем, шутка вышла не слишком удачной. Во всяком случае, такую шутку не понять женщине, если она женщина до мозга костей.

— Зачем ей понадобилось увидеться с вами? — довольно холодно поинтересовался Блаунт.

— О, вы сами можете догадаться. — Возмущенный голос Чарльза удивительно походил на высокий, звонкий голос сестры. — Неужели вам это не ясно? Мы были помолвлены. После этого она сошлась с Джимми — все тут совершенно нормально, в этом нет ничего непорядочного, но она страшно боялась, что я не откажусь от своих прав на нее. Она хотела первой рассказать мне, что произошло, не дожидаясь, пока я узнаю правду случайно, когда мы встретимся на людях. И конечно, она хотела перетянуть меня на свою сторону… Просто удивляешься наивности женщин!..

— На свою сторону? Против сестры, ты хочешь сказать? — спросил Найджел.

— Мой дорогой, ну конечно же. Она знает, что я души не чаю в Алисе. Ей хотелось, чтобы я, во-первых, простил ее за то, что она изменила мне, и, во-вторых, за то, что она увела у Алисы мужа. О да, мы все это обсуждали.

— И ты простил ее?

— Думаю, я внес покой в душу бедняжки, — произнес Чарльз, кинув быстрый взгляд на Найджела. — Не то чтобы я с одобрением отнесся к тому, что жизнь Алисы сломана…

— Она не сломана, — вмешалась миссис Лейк.

— Ну ладно, вы понимаете, что я имею в виду… Ты же не станешь отрицать, дорогая, что гармония в твоей жизни нарушена… Но из того, что сказала мне Нита, выходило, что скандалом тут и не пахнет, треугольник оказался весьма устойчивым, равнобедренным. И Нита, судя по всему, была очень привязана к Джимми. Словом, это была совершенно другая женщина, она поразила меня…

— Вы не могли бы объяснить это подробнее?

— Она была такая уютная, мой дорогой, такая домашняя!.. Совершенно иной человек, если сравнивать с той, которую я знал, служа в министерстве. Она говорила — как бы это выразиться? — как степенная, респектабельная замужняя женщина. Контраст бросался в глаза… Сказать по правде, она показалась мне скучной.

— Она не упоминала развод? Не выражала надежду, что мистер и миссис Лейк разведутся? — спросил Блаунт.

— Нет.

— В вашей беседе не затрагивалось что-либо, что помогло бы нам в расследовании? Подумайте хорошенько, майор Кеннингтон! Ничего, что говорило бы о другом мужчине или женщине, у которых был бы мотив разделаться с ней?

— Нет. Должен сказать, это звучит страшновато, насчет «другого мужчины или женщины». Имеются в виду моя сестра и шурин? Они — главные подозреваемые?

— Нет, майор Кеннингтон. Главные подозреваемые, как вы изволили сформулировать, — это ваша сестра и вы, — бесстрастным тоном проговорил Блаунт. — У вас двоих причин для ревности больше, чем у кого бы то ни было, насколько нам пока известно.

При этих словах ни один мускул на лице Алисы Лейк не дрогнул, ни один волос в ее элегантной прическе не шевельнулся. Она лишь иронически улыбнулась и бросила взгляд на брата. Чарльз Кеннингтон рассматривал свои ногти; потом сказал:

— Для совершения crimes passionels[14], суперинтендант, существуют и другие причины, не только ревность.

— Например?

— О, не спрашивайте меня! — ответил Чарльз, к которому вернулась его театральность. — Главный подозреваемый не станет топить себя, подсказывая всякие гнусные мотивы, которыми могли руководствоваться другие!

Алиса смотрела на него изучающе, она что-то обдумывала. Когда он умолк, она повернулась к Блаунту:

— Вы ведь не можете исключать возможность, что яд положили не в ту чашку? Я хочу сказать: может быть, яд предназначался моему мужу?

— Такая вероятность, да, существует.

— Понимаю, — сказала она, помолчав, и сделала гримасу. — У меня был такой же мотив, чтобы убить его… Снова ревность… Низменная страсть… Чарльз, как неразумно ты поступил, подбросив мне этот соблазн!

— Что? Ах да! «Штульцевская штучка»… Да… Но откуда мне было знать, к чему это приведет?.. Что ж, мне это будет уроком. Бедная моя сестренка, я пойду с тобой на эшафот, шепча тебе слова утешения. Я…

— Мне кажется, следует прекратить этот разговор, — твердо остановил его Блаунт. — Вы оба должны понять, что преступление — дело серьезное. Вы, майор, уже знаете, как я расцениваю тот факт, что вы принесли капсулу с ядом в кабинет мистера Лейка, а затем, очевидно, совершенно забыли о ней.

— Да, знаю. Я поступил весьма легкомысленно. И сожалею об этом. Но фотографии и другие вещи отвлекли меня. Видите ли, фотографии для меня — такая увлекательная вещь, и…

— В то же время, — продолжал Блаунт, — вы и ваша сестра должны понимать, что под подозрение также будут взяты все находившиеся в комнате. Полиция не удовлетворится изучением только очевидных мотивов. Я с вами откровенен, потому что вы сами заговорили о «главных подозреваемых».

— Ваши чувства, суперинтендант, делают вам месть, — позволил себе заметить неугомонный Чарльз. — Мне кажется, в более спокойных обстоятельствах мы с вами стали бы друзьями, каких только поискать… Ну ладно, моя козочка, сейчас нам лучше оставить сыщиков заниматься своим ремеслом.

— Нам, конечно, придется проверить все ваши показания.

— Показания? Ага, удостовериться, что это я приходил сюда в тот вечер? Хорошо, установить, носит ли Алиса шляпки, не составит труда. А ночной портье в «Клэридже», думаю, вспомнит, что приблизительно в половине второго ночи наверх, как тень, проскользнула обольстительная красотка, — мне пришлось топать до номера в своих шпильках. А может, не вспомнит… Впрочем, минуточку!.. Ну что я за осел! Вы не нашли в мусорной корзине ленточку?

— Нашли.

— Ага. Это избавит нас от кучи неприятностей. Нита вернула мне кое-что из моего эпистолярного наследия. Письма были завязаны ленточкой. Алиса попросила меня забрать их и уничтожить. Я так и сделал. Следовательно, я тут был.

— Почему ты взял письма, а ленточку оставил? — спросил Найджел.

Чарльз Кеннингтон изобразил на лице театральное возмущение:

— Мой дорогой! Как ты можешь такое спрашивать? Ты видел эту ленточку? Она пурпурно-красная. Как я мог расхаживать с такой лентой? Пурпурно-красный цвет — он же мне так не идет!

— Хм, — произнес Блаунт, когда брат с сестрой ушли. — Непростой орешек эта миссис Лейк. Ловкачи оба. Очень большие ловкачи! Хм…

— Я склонен думать, что он говорил правду.

— Да уж, ему не было смысла лгать. Его нетрудно разоблачить, если…

— Я не имею в виду его визит. Не сомневаюсь, что он был здесь… Я имею в виду другое. Он сказал, что его сестра всегда говорит правду. И верит в то, что правда победит. Думаю, мне следует с ней подружиться.

— Что еще говорит ваша интуиция? — с иронией спросил Блаунт.

— Были еще одна-две оговорки… У Чарльза.

— А, это когда вы спросили, простил ли он Ниту, а он ответил: «Думаю, я внес покой в душу бедняжки».

— Вы очень проницательны, Блаунт. Да. Сейчас это звучит довольно зловеще, как намек на преднамеренное убийство, согласны? Но я главным образом думаю о… ну, во-первых, о странном слове, которое он употребил в отношении капсулы с ядом, а во-вторых, о том, что он вопреки обыкновению вдруг утратил разговорчивость, как только речь зашла об одной вещи…

НОЖ В СПИНЕ

Вечером того же дня Найджел Стрейнджуэйз вернулся в свое министерство. День прошел совершенно бесплодно: сначала на квартире Ниты Принс, за чтением писем (из них можно было извлечь только одно — в молодости она не отличалась примерным поведением), затем с Блаунтом, в попытках получить информацию от немногочисленных подруг Ниты. Скоро стало ясно, что, сойдясь с Джимми Лейком, она забросила старую компанию и стала домоседкой. Единственной женщиной, с которой, по всей видимости, откровенничала Нита, была мисс Спраул, сотрудница другого управления; она рассказала, что Ниту беспокоило, куда она денется после войны: ведь министерство закроют и у нее будет меньше возможностей видеться с Джимми. В этом не было ничего нового. Беседуя с Блаунтом накануне, директор сказал то же самое; деликатность помешала ему упомянуть свое предложение о разводе, но он признался, что они с Нитой с тревогой думали о будущем. Сколько людей оказались теперь в подобной ситуации! Ведь война метала им заглядывать далеко вперед или предугадывать последствия своих поступков; наверное, есть немало любовников, подумал Найджел, которые ломают головы над тем, переживет ли их роман окончание военных действий, и почти с ужасом ожидают возвращения к мирной жизни. Мисс Спраул сказала, что Нита была полна решимости, что бы там ни было, не отдавать Джимми. «Если ему придется делать выбор, — сказала Нита, — я позабочусь, чтобы он выбрал меня».

Найджел вошел в обширный вестибюль министерства. Из уважения к вахтеру, которому положено было проверять пропуска, он сделал вид, будто тянется к нагрудному карману; но вахтер, погруженный в чтение газеты, даже не оторвал от нее глаз. Найджел прошествовал по пустому, гулкому коридору к лифтам. Еще минута, и он был на верхнем этаже. Заглянув к себе, он увидел, что никаких записок ему не оставили. Найджел прошел в кабинет замдиректора; Харкер Фортескью, как всегда, был погружен в работу.

— Отложите вы это, — позвал его Найджел. — Пошли в ресторан.

При свете настольной лампы с зеленым абажуром лицо зама выглядело смертельно бледным, щеки ввалились, словно от истощения.

— О'кей, — сказал он. — Черт возьми, что сегодня за день! Заглянем к Джимми, может, он составит нам компанию.

Директор, который снова сидел в своем кабинете, приглашение отклонил. Сказал, что полицейские со своим следствием и так весь день не давали ему работать, а тут еще эта. папка… Инспектор с него не слезает, персонал перерыл все управление, а секретная папка как в воду канула; в общем, за чью-то небрежность придется дорого заплатить, так что пусть они идут пировать без него…

— Старик принимает все это слишком близко к сердцу, — заметил Фортескью, когда они спускались в лифте.

— Еще бы, вполне естественно. Дело в том, что Нита…

— А, я имею в виду не это. Хотя, не сомневаюсь, он переживает и по этому поводу. Но сегодня весь день он нервничал из-за папки.

— Мне кажется, это лишь способ отвлечься от того, что произошло вчера.

— Да, и отвлечь нас всех. Ну ладно, — мрачно произнес Харкер. — Уверяю вас, Найджел, это грязное дело. — Они вышли из лифта и направились в сторону расположенного в подвале ресторана. — Еще столько дерьма придется вычерпать, пока полиция доберется до истины.

— Наверняка.

— Вы работаете на них?

— Как вам сказать? И да и нет. С ними, но не обязательно на них.

— Хм… Я думаю, вам понятно, что вы хотели сказать. Но черт меня побери, если понятно мне… А в общем, что бы там ни было, это настоящий кошмар. Я всегда думал, что знаю в управлении всех… И что никто из них на подобное не способен. А теперь, когда это случилось, не перестаю говорить себе, что этого не могло быть… Потом ущипну себя и вижу, что это не сон, и стараюсь не смотреть коллегам в глаза. Меняется ли человек внешне, убив другого? Должен меняться. Но…

— Не болтайте ерунду, Харки, — усмехнувшись, прервал его Найджел. — Вы просто сильно устали. Лучше съешьте вот колбаски с огурчиком.

Фортескью хмуро передернул плечами и заказал свой обычный стакан молока. Они пошли к угловому столику. Зал был полупустым; за столиками сидело несколько телетайписток, горстка посыльных зевала над домино да два репортера ждали очередного пресс-релиза. Гудел кондиционер, электрические лампочки лили унылый свет на водяные титаны, стойку, металлические столы и стулья.

— И нужно же было назвать это место рестораном! — задумчиво сказал Харки. — Это больше напоминает буфет на пароходике третьего класса, который идет прямым ходом в ад.

— Что-то у вас сегодня фантазия разыгралась!

— Просто время тяну, старина. Жду, когда вы начнете допрос с пристрастием.

— Тогда ясно. Можете начать с рассказа о том, из-за чего вы поссорились с Биллсоном.

— Какую ссору вы имеете в виду? — Освещенное электричеством лицо Фортескью ничего не выражало, словно нарисованная на пергаменте карта.

— Ту, что была в позапрошлый вторник. Во время ленча. По поводу Ниты Принс. Мисс Финлей слышала через стену. — Найджел отправил в рот кусок хлеба с маргарином. Он повторил слова, которые слышала его помощница. — «Последний шанс» — что за последний шанс он вам давал? И почему он «в безвыходном положении»?

Харкер Фортескью насмешливо улыбнулся:

— Уж эта ваша мисс Финлей!.. Почему бы вам. не натаскать ее получше? Вечно она торопится с выводами — и попадает пальцем в небо.

— Значит, это была просто дружеская пикировка?

— Я этого не сказал. Но мы не обсуждали мисс Принс.

— Памела Финлей, однако, слышала, как вы…

— Слышал звон, да не знает, где он?.. Она слышала слово, которое со свойственной ей небрежностью приняла за «Принс». А речь шла о другом: мы говорили «принтс»[15]. Я отчитывал его за волокиту, которой отличается его отдел.

Фортескью выжидающе смотрел на Найджела, как человек, удачно пошутивший и рассчитывающий на то, что собеседник оценит шутку. Найджел, однако, смотрел в свою тарелку.

— Но если это вы отчитывали его, почему же он говорил, что дает вам последний шанс?

— Дорогой мой, вы же знаете Биллсона! Он завзятый спорщик, препирается по всякому поводу из принципа. И не хочет ни за что отвечать. Когда я сделал ему выговор, он тут же настрочил длиннейшую докладную, что система розовых бланков не работает. Он заявил, что следует восстановить прежнюю систему, — и дал мне последний шанс сделать это. Иначе он будет просить о переводе в другое управление. Он совсем разошелся, да, признаться, и я тоже. Он умеет выводить из себя.

— Поэтому вы сказали ему: «Пропадите вы пропадом»? Сильно сказано, Харки.

Фортескью весело улыбнулся Найджелу:

— Честное слово, я уволю вашу мисс Финлей. Все-то она переиначит. Я сказал: «Я преподам вам урок», а потом добавил насчет того, что он может хоть завтра же отправляться в Министерство военного транспорта, там есть вакансия. Он ведь давно грозился туда перейти. Хорошо бы он выполнил эту угрозу. Хотя я не завидую бедному Министерству военного транспорта…

— Понятно. Это все объясняет. — Найджел тихонько вздохнул. — Вы хорошо знали Ниту перед войной, когда она работала для вашего агентства?

— Не скажу, что хорошо. Она не работала с нами постоянно. И у меня не было обыкновения приглашать моделей на обед. Хотя, должен вам сказать, в те времена она была огонь девка.

— Вы понимаете, что полиция будет очень подробно разбираться в отношениях, которые могли быть с Нитой у любого из нас? И поинтересуется прошлым?

— Ну конечно. Обычные следственные действия. Я понимаю. Что же до моего прошлого, то оно чисто как стеклышко. Во всяком случае в том, что касается Ниты. Следующий вопрос?

— У кого, по вашему мнению, могли быть причины убить Ниту?

Фортескью не мигая смотрел на Найджела. Помолчав, он сказал:

— Чисто теоретически существуют три вероятные причины, чтобы убить красивую женщину. — Он поднял три пальца и один за другим загнул их. — Первая: ревность. Вторая: пресыщение. Третья: если это женщина определенного рода, то потому, что она вас шантажирует.

— Вы думаете, Нита относилась к женщинам определенного рода?

— Она была исправившейся грешницей. Подчеркиваю: исправившейся. Могу я считать, что мы поняли друг друга? Поэтому никакого шантажа ради денег. Но есть на свете другие вещи, ради которых женщина может прибегнуть к шантажу.

— Какие же, например? — спросил Найджел, сонно уставившись на золотистые волосы телетайпистки за соседним столиком; она увлеченно болтала с подругами — без сомнения, о скандале в Управлении наглядной пропаганды.

— Виды на будущее, — сказал Фортескью. — Исправившаяся распутница будет из кожи вон лезть, чтобы доказать, что она исправилась, и пойдет ради этого на все; я имею в виду, даже на шантаж. Она будет цепляться за респектабельность с такой же страстью, как респектабельная женщина — за вожделенный роман, как они это называют.

— Все это — «чисто теоретически»? Фортескью кивнул.

— Ну что ж… Очень интересно. — Найджел снова вздохнул. — А теперь, пока я принесу вам еще стакан молока, подумайте — чисто теоретически — о каком-нибудь более правдоподобном объяснении ссоры с Эдгаром Биллсоном.

Найджел встал и подошел к стойке. Фортескью ошарашенно смотрел ему в спину. В зале столовой зазвонил телефон. Одна из работниц, обслуживавших стойку, взяла трубку.

— Мистер Фортескью! Мистер Фортескью! — звонким голосом позвала она.

Харки направился к телефону. Притихшие было голоса снова загудели. В следующий момент Фортескью поманил к себе Найджела.

— Джимми! Джимми! Это ты? — услышал Найджел его слова.

— Что случилось?

— Похоже, с ним что-то произошло… Черт бы побрал этот коммутатор: разъединили. — Харкер яростно стукнул ладонью по аппарату.

— Бросьте телефон! Быстрее! Бежим наверх!.. Найджел Стрейнджуэйз помчался, лавируя меж столами, Фортескью — за ним. Сидевшие за столиками, глупо таращась, поворачивались им вслед, как овцы вслед грохочущему поезду. Топот бегущих ног разносился по длинному коридору. Наконец Найджел нажал на кнопку, вызывая лифт.

— Что он сказал? — спросил он.

На световом табло загорались цифры: шесть, пять, четыре…

— Сказал: «Харки, вы? Приходите…» — и замолчал. Голос у него был какой-то странный.

Дверь лифта открылась. Они ввалились в него. Найджел ткнул пальцем в кнопку верхнего этажа. Лифт должен был подниматься без остановок, но на первом этаже остановился; дверь раздвинулась, оставалась открытой положенные тридцать секунд, потом автоматически затворилась. То же самое произошло на втором этаже. Харкер стал чертыхаться. Но Найджел вытолкнул его из лифта и крикнул:

— Бегите вниз, на вахту! Проследите, чтобы никто не вышел из здания. Никто! Я сверху вам позвоню. Скорее!

Найджел остался в лифте. К ним в подвал лифт спустился без остановок. Теперь, кажется, он будет застревать на всех этажах. Да, третий этаж, стоп, пауза, дверь отходит в сторону, пауза… Проклятие! Значит, кто-то нажал все кнопки на внешней панели как раз перед тем, как они вошли в лифт. Кто-то хочет задержать их. Логично было бы выйти из лифта и побежать по лестнице. Но возможно, кто-то хочет именно этого… Лучше этого не делать, мой мальчик. Почему у этого чертова лифта нет кнопки, чтобы его нельзя было остановить?..

На следующей остановке Найджел высунул голову и посмотрел вверх. На верхнем этаже, кажется, темно. Он выключил свет в кабине: ему не хотелось быть легкой мишенью, когда, подсвеченный сзади, он выйдет из лифта. «Я стал вроде мисс Финлей, — подумал он, — спешу с выводами, совсем по-детски… ведь очень может быть, что у Джимми приступ несварения желудка или он порезал палец. Или нашел пропавшую папку. Ладно, приехали, и, кажется… шестой этаж, пауза, дверь открывается…» Он стремительно выскочил из двери. Темень! Черт бы побрал это затемнение! Он пробежал пальцами по стене и, нащупав выключатели, нажал сразу все. Коридор. Такой знакомый! Совершенно пустой. Все двери закрыты. «Так, тихонько пойдем. С левой стороны дверь Брайана, дверь Мерриона, моя дверь. Справа — две двери фототеки. Все нормально. Так, приемная. Она открыта. Справа дверь Джимми, она закрыта, из-под нее сочится свет».

Найджел повернул ручку, вошел. В первый момент, по привычке взглянув в сторону стола, за которым обыкновенно сидел Джимми, он решил, что в комнате никого нет. Но только в первый момент. Он перевел глаза влево. И там, у стола, где умерла Нита Принс, он увидел Джимми Лейка. Его поразило то, что Джимми казался погруженным в молитву. Он стоял на коленях перед столом, положив голову на руки; можно было подумать, что он умоляет Ниту вернуться. Потом Найджел увидел торчащий у него из спины предмет. Теперь все стало на свои места: ведь убийство — нормальная вещь в этой комнате.

Найджел Стрейнджуэйз в три прыжка пересек кабинет, секунду стоял, глядя на нож, воткнутый в спину Джимми, потом осторожно, лицом вниз, уложил директора на пол. Опустившись на колени, сунул руку под рубашку Джимми. Сердце еще билось. Найджел поднял телефонную трубку. Вызвав коммутатор, попросил соединить его с мистером Фортескью.

— Харки? Это Найджел. Послушайте. Нужно действовать быстро. На Джимми напали, он еще дышит, нож вошел довольно глубоко. Позвоните в медпункт, попросите прислать кого-нибудь и пошлите за врачом, только немедленно. Потом позвоните в штаб ПВО, пусть сюда придет Льюис. Вы всех задерживаете там, у вахтера? Ни один человек не должен выйти, повторяю, ни один, даже если это министр. Свяжитесь с тем, кто отвечает сейчас за посыльных, пусть соберет всех своих людей, выведет их через боковую дверь на Мэннинг-стрит и расставит вокруг здания, как можно больше с каждой стороны, и если они увидят, как кто-то вылезает из окна первого этажа, пусть хватают его. Боковую дверь, конечно, нужно будет тут же снова закрыть. И я хочу, чтобы кто-нибудь проверил, заперты ли остальные боковые двери, а если какая-то будет открыта, немедленно сообщите мне. Вы меня слышите? Хорошо. Первым делом врача, запомните, и проводите его сюда сами, как только он приедет.

Найджел дал отбой, поднял трубку городского телефона и позвонил суперинтенданту домой. Тот уже ложился спать. Найджел рассказал ему, что произошло, и доложил о принятых мерах. Блаунт сообщил, что едет и по дороге захватит двух полицейских.

Вернувшись к двери, Найджел выключил свет. Погасла настольная лампа на столе у директора, погас светильник на потолке. Стало темно хоть глаз выколи. Он снова включил свет, подошел к столу. Никаких признаков беспорядка, борьбы. На столе чисто: блокнот, календарь, ручки, пузырек с чернилами, корзина с бумагами — все аккуратно расставлено на широкой столешнице. Он попробовал ящики стола: все заперты. Распрямившись, он пошел к столу Ниты, приглядываясь к ковру. И сразу же обнаружил несколько свежих пятен крови на ковре между столом и дверью. Он нагнулся пониже, почти уткнулся в пол носом, и увидел на ковре едва заметные следы, оставшиеся от какого-то предмета, который тащили к двери. Он прикрыл их газетой.

В это время подошла сестра из медпункта. Это была спокойная, разумная женщина. Найджел сразу почувствовал доверие к ней.

— Мистера Лейка ударили ножом. Вы вызвали врача, сестра?

— Да. Через пять минут будет.

— Молодец. Взгляните, пожалуйста, на него. Он еще жив. Можем мы что-нибудь сделать до прихода доктора?

Сестра пощупала пульс, кивнула Найджелу, дотом поправила Джимми, найдя положение поудобнее.

— Возможно, внутреннее кровотечение, — сказала она. — Но нож, должно быть, не затронул сердца. Все будет в порядке, если только не повреждено легкое. А что же…

— Никаких вопросов сейчас. А, вот и вы, мистер Льюис…

Открылась дверь, в кабинет вошел начальник службы ПВО, невысокого роста живой рыжеволосый человек.

— Боже мой, что это? Это же мистер Лейк, верно? — спросил он.

— Мистер Лейк подвергся нападению. Напавший, возможно, все еще в здании. Мистер Фортескью принимает меры, чтобы все выходы были закрыты. У вас есть дежурные пожарные?

— Извините, мистер Стрейнджуэйз, но нас только трое. Поскольку война с Германией кончилась, мы провели сокращение…

— Троих хватит. Вы знаете это здание как свои пять пальцев. Я хочу, чтобы вы обыскали его сверху донизу. Начинайте на этом этаже и постепенно спускайтесь вниз. Скоро подъедет полиция и поможет вам. Записывайте все, что обнаружите. Если кто-нибудь поведет себя подозрительно, берите его. Если понадобится, я потом принесу извинения. Проводите обыск как следует, проявите себя; где-то здесь может прятаться мужчина или женщина. Вы знаете в лицо мистера Ингла, мистера Сквайерса и мистера Биллсона из нашего управления?

— Ага.

— А майора Кеннингтона? Он прежде работал в военной цензуре.

— Знаю.

— Если найдете кого-то из них, ведите сюда. Наплюйте на этикет гражданской службы. Я все возьму на себя. Поняли?

— Понял. С вашего позволения, я позвоню по этому телефону, вызову ребят.

Льюис со своими помощниками вышел, чтобы приступить к обыску. Через минуту вместе с врачом появился Фортескью.

— М-да, — сказал врач, быстро осмотрев раненого. — Неприятное дело. Впрочем, если повезет, он легко отделается. Сначала я извлеку нож. Сестра, у вас готовы тампоны, бинты? Хорошо.

— Возьмите мой носовой платок, пожалуйста. Оберните вокруг рукоятки, — быстро подсказал ему Найджел.

Врач удивленно взглянул на него, но платок взял. Они с сестрой опустились на колени рядом с Джимми. Харкер Фортескью отвернулся. Врач быстрым движением вытащил нож; сестра приложила к ране тампон. Джимми Лейк что-то пробормотал.

— Что он сказал? — резко спросил Найджел. Врач ответил:

— Я не совсем уверен. Что-то вроде: «Алиса… Она… не отпустит меня». Вы тоже слышали, сестра?

— Мне показалось, он именно это сказал, сэр.

— Ах, совсем забыл, — проговорил себе под нос Найджел. — Нужно же позвонить его жене. Сестра, прошу вас, позовите меня, если он еще что-нибудь скажет. Это исключительно важно.

Найджел нашел в записной книжке домашний телефон Джимми. Алиса Лейк взяла трубку. Она уже в постели, но выведет машину и немедленно приедет. «Эх, надо было сделать это сразу! Сколько времени прошло после того, как Джимми позвонил в столовую? Десять-пятнадцать минут?» Отведя в сторону Харкера Фортескью, он попросил его позвонить майору Кеннингтону, Мерриону Сквайерсу, Брайану Инглу и Эдгару Биллсону. Последние трое живут слишком далеко от министерства и не могли еще приехать домой, и все же кто знает…

— Приходит в себя, — сказал врач, применивший тонизирующее средство. — Нет, нет, отойдите, пожалуйста, все отойдите!

Найджел смотрел, как дрогнуло бескровное лицо директора, как у него слегка приоткрылись глаза.

По Джимми ничего не видел вокруг; глаза его закрылись, снова открылись; он глядел вокруг, ничего не понимая.

— Свет погас… — чуть слышно пробормотал он. — Хелло, Найджел, старина…

— Не разговаривайте! — сказал врач, потом повернулся к Найджелу. — Его пока нельзя расспрашивать.

— Хорошо, хорошо, — успокоил его Найджел. — По одно совершенно ясно: он не видел, кто на него напал.

— Как вы это определили, сэр? — спросил врач, встав с пола и положив нож на стол.

Найджел не ответил. Он не мог отвести взгляда от ножа с длинным лезвием и завернутой в его носовой платок рукояткой. Потом снял с него платок — да, это один из тех ножей, остроконечных, с тонким лезвием, длиной восемнадцать дюймов, которыми пользуются в художественной студии для разрезания бумаги; лучшей замены стилету современному убийце не сыскать.

— А теперь, сэр, — говорил в это время врач Харкеру Фортескью, — если вы закончили, я вызову «скорую помощь». Раненого надо отправить в больницу.

— Нет, — сказал Джимми с закрытыми глазами. — Нет. Никакой больницы. Отвезите меня домой. Пошлите за Алисой…

— Но, дорогой сэр…

— Она уже едет, Джимми, — прервал его Найджел. Он отвел врача в сторону и быстро сказал ему несколько слов.

— Нет, я не могу взять на себя такую ответственность. За ним нужен квалифицированный уход.

Найджел пожал плечами. Джимми заговорил снова, и его голос поразил Найджела: он звучал нормально, хотя и несколько устало и отрешенно, но, как всегда, очень уверенно.

— Я не поеду в больницу. И не надо больше об этом… Моя жена, Алиса, по образованию медсестра… Она абсолютно компетентный медик. Извините, доктор, но…

Врач посмотрел на него, потом повернулся к телефону, чтобы вызвать машину «скорой помощи».

— Ну как, Харки? — спросил Найджел.

— Все дома, за исключением Мерриона.

— Они ответили? Они сами говорили с вами?

— Брайан и Чарльз Кеннингтон — сами. У Биллсона ответила жена. Она сказала, что он весь вечер был дома.

Найджел нахмурился и начал насвистывать какой-то невеселый мотивчик. В коридоре послышались решительные шаги. Это были суперинтендант Блаунт, два констебля в форме и полицейский в штатском.

— Так-так-так, — быстро говорил Блаунт. — Как у него дела, доктор?

— Все будет в порядке, при условии, что… Слабым голосом, но твердо Джимми прервал его:

— Суперинтендант, прошу вас, скажите этому прекрасному доктору, что я не поеду в больницу.

— Ладно, ладно. — Блаунт похлопал себя по лысине. — Нашла коса на камень, а?

— Не подождать ли миссис Лейк? — предложил Найджел.

Они с Блаунтом отошли в сторону, Найджел сказал ему несколько слов. Через минуту двое полицейских в форме отправились прочесывать здание, а Харкера Фортескью попросили вернуться вниз, к дежурному у входа, и узнать, не перехватили ли кого-нибудь посыльные, стоявшие вокруг здания. Он также должен был выяснить у дежурного, не заметил ли тот, чуть раньше, кого-нибудь из сотрудников Управления наглядной пропаганды.

— Теперь, доктор, я должен задать больному всего лишь один вопрос, — сказал Блаунт.

Не обращая внимания на протесты, он опустился на колени около Джимми:

— Только один вопрос, мистер Лейк. Вы видели человека, который на вас напал?

— Нет. Говорю вам, свет погас…

— У вас есть предположения, кто бы это мог быть?

Голова директора устало мотнулась и бессильно упала набок.

— Он потерял сознание! — сердито воскликнул врач. — Я настаиваю, чтобы больше…

— Все. Больше мне ничего не нужно. — Блаунт повернулся к Найджелу: — Вы были правы. Но я не вижу…

— Объясню потом. Хелло, это еще что такое?

Буквально распираемый от возбуждения, в кабинет вбежал рыжеволосый мистер Льюис. В руках у него был длинный белый халат; Найджел сразу определил, что такие халаты носят сотрудники отдела художественного оформления. Свернув халат, мистер Льюис сунул его в руки Найджелу:

— Нашли в мужской уборной на шестом этаже, было засунуто в бачок. Я подумал, это может показаться вам интересным. Взгляните на правый рукав, мистер Стрейнджуэйз.

Найджел встряхнул халат, с которого еще капала вода. На обшлаге виднелось красное пятно. Блаунт потрогал его: оно оказалось еще свежим, влажным, а остальная часть обшлага, очевидно не попавшая в воду, была сухая. Блаунт вывернул халат наизнанку, положил палец на ярлык, пришитый на воротнике халата, и поджал губы. Заглянув через плечо Блаунта, Найджел прочитал на ярлыке написанное несмываемым химическим карандашом «М. Сквайерс».

Блаунт приказал продолжать обыск и, главное, искать Сквайерса. Через пять минут приехала миссис Лейк. Когда она вошла, Джимми Лейк, который снова пришел в сознание, встретил ее виноватым и умоляющим взглядом. Найджел подумал, что сейчас директор похож на маленького мальчишку, который не послушался родителей, набедокурил и поранился. В его взгляде читались упрямство и неуверенность одновременно. Алиса же восприняла происшедшее на удивление спокойно: никакой суеты, никакого потока слез и вопросов. Джимми опять попросил, чтобы его отвезли домой, а не в больницу.

— Очень хорошо, Джимми, — произнесла она своим высоким бесстрастным голоском. — Если тебе так хочется. И если доктор согласен.

Познакомившись с миссис Лейк, врач стал намного сговорчивее. Обменявшись с ней несколькими словами, он дал согласие — при условии, что утром пришлет медсестру. Машина «скорой помощи» уже приехала, Джимми положили на носилки и унесли, за ним ушли миссис Лейк с врачом.

Найджел и Блаунт остались в комнате одни. Полицейского в штатском отослали на квартиру Мерриона Сквайерса, на случай если тому удалось выйти из здания незамеченным.

Теперь Найджел смог рассказать Блаунту, что здесь происходило вечером. Когда он закончил, Блаунт поинтересовался, почему он считает, что директор не видел, кто на него напал.

— Во-первых, из-за кнопок лифта. Во-вторых, потому, что Джимми остался жив.

— Нет, нет, не так быстро! Уже поздняя ночь, здесь страшно холодно, мой мозг в таких условиях отказывается работать нормально.

— Ладно. О чем говорит тот факт, что все кнопки лифта были нажаты после того, как лифт спустился в подвал? О том, что преступник хотел задержать нас, чтобы успеть унести ноги.

— Да, это я способен понять, — сухо заметил Блаунт.

— Он не пытался бы нас задержать, если бы не знал, что мы едем наверх. И вообще он ни за что не осмелился бы напасть на Джимми, если бы не был уверен, что на этаже никого нет, как это обычно и бывает в такое время. Далее, откуда он мог знать, что кто-то должен подняться сюда из подвала? Выходит, он слышал, как Джимми позвонил в столовую.

— Пока все складно.

— Ладно. Итак, преступник слышит, как Джимми говорит по телефону, причем после того, как он ударил его ножом. Преступник не мог быть в кабинете, иначе он помешал бы Джимми. Но когда он услышал, как Джимми звонит по телефону, и понял, что не убил его, почему он не вернулся и не довел дело до конца? Единственно возможное объяснение: он боялся быть узнанным. Он знал, что мы уже поднимаемся. Он не был уверен, что, если нападет во второй раз, Джимми не проживет минуту, которая понадобится нам, чтобы добраться сюда, и не назовет его имя. Кроме того, он оставил нож в теле. Но если бы Джимми видел его и узнал, когда он в первый раз нанес ему удар, то было бы совершенно необходимо вернуться, чего бы это ни стоило, и прикончить его до нашего прихода. Но он не вернулся и не прикончил Джимми. Поэтому я пришел к заключению, что Джимми его не узнал.

— Что к требовалось доказать. Да, это… э… очень хитро. Как же тогда развивались события?

— Преступник открыл дверь, вот эту, просунул руку, погасил свет — все в одно мгновение. Одна из этих кнопок, кстати, выключает настольную лампу на столе Джимми. В комнате — непроглядная темень. Я проверил это. Джимми — вы помните, он сказал: «Погас свет», — Джимми, естественно, направился к выключателям, решив, что это мальчишеская шутка Харки или кого-нибудь еще. Преступник проскальзывает в комнату. Встает позади Джимми, нащупывает его и наносит удар. Затем выходит из комнаты. Вон там, на ковре, в нескольких футах от двери, пятна крови. На том месте, где упал Джимми. И след, будто что-то волочили. Он прикрыт газетами. Джимми не сразу потерял сознание. Он прополз по ковру до выключателей, дотянулся до них, зажег свет, потом кое-как добрался до телефонного аппарата на столе Ниты. Я думаю, преступник увидел свет под дверью или услышал, как двигается Джимми. Что-либо предпринимать, не опасаясь быть узнанным, было поздно. Он бежит по коридору, нажимает кнопку лифта, гасит свет, если, только не сделал этого раньше, спускается на этаж ниже, прячет в уборной халат и затем… — Найджел щелкнул пальцами.

— И затем, очевидно, сбегает вниз по лестнице и выбирается из здания.

— У него не хватило бы времени проскочить мимо вахтера, до того как туда подошел Харки.

— На первом этаже сколько угодно окон. Ваши посыльные, я уже на них посмотрел, не очень-то расторопные ребята. Нет, не думаю, что мы найдем здесь вашего мистера Сквайерса.

— Мистера Сквайерса? Нет. Думаю, не найдете. Что-то в тоне, каким произнес это Найджел, заставило Блаунта пристально посмотреть на него.

— Я обратил внимание, что вы все время говорите о «преступнике». Очень правильно. Не думаю, чтобы вы ошибались: это на вас не похоже.

— Ну, тогда я спрошу вас…

— А, знаю я, что вы сейчас скажете, — усмехнулся Блаунт. — Никто не покушается на убийство, используя собственный нож, который легко опознать. А если и сделает это, то ни за что не оставит нож на месте преступления. И не наденет белый халат, где написано его имя, чтобы совершить убийство в темном помещении, если это единственная одежда, в которой он будет заметен. И не засунет халат в уборную этажом ниже, аккуратно поместив его в воду так, чтобы не замочить обшлага со следами крови. Все это о-очень досадно, о-очень, о-очень!.. Но все-таки, где же ваш мистер Сквайерс? Почему он не дома, в своей постельке?

— Блаунт, — произнес Найджел, — порой я сам не могу понять, как это я удержался и не совершил большую ошибку, недооценив вас.

— Я не так легковерен, как кажется, — согласился Блаунт. — Во всяком случае, надеюсь на это. Ну ладно, скоро узнаем. Симпсон позвонит мне из квартиры Сквайерса, как только доберется туда. А пока я хочу осмотреть эту комнату.

Устроившись поудобнее в кресле, с которого встал Блаунт, Найджел наблюдал из-под полуприкрытых век, как работает суперинтендант, как уверенно, целенаправленно он переходит из одной части кабинета в другую, сдвигает газеты, чтобы рассмотреть ковер, как замеряет, делая мелом отметки, записывает что-то в блокнот, потом отступает на шаг, словно хочет взглянуть на загадку в перспективе, что-то бормочет и хмыкает себе под нос.

— Вас бы, Блаунт, на кинопленку снять.

— Угу?..

— И всю страну обязать посмотреть этот фильм. Для профилактики. Многие на всю жизнь зареклись бы совершать преступления, если бы могли видеть, как полиция ведет следствие, настоящее следствие, от начала и до конца.

— Сериал «Преступление себя не окупает»?

— Нет. Эти фильмы слишком театральны, рассчитаны на кассовый успех. Охоту преступить закон отобьет знакомство с медленной, изнурительной, педантичной работой по накоплению данных: потенциальный преступник увидит солидного человека в котелке, отца семейства, который в поиске улик не остановится перед тем, чтобы перебрать на пляже каждый камешек.

— Профессиональные преступники не отличаются большим воображением. Обычно это недалекие люди с очень ограниченным мышлением.

— Но сейчас мы имеем дело не с профессионалом. И попробуйте доказать это нашему Административному управлению, когда вы отрежете кусок ковра с кровью для анализа. Вам не приходило в голову, Блаунт, что способ нападения на Джимми, если сравнить его с последним…

Зазвонил телефон. Блаунт взял трубку:

— Да, Блаунт… Нет дома? Вышел в двадцать пять минут одиннадцатого? Очень хорошо, Симпсон, ждите там, пока я не позвоню. — Он повернулся к Найджелу. — Как это прикажете понимать?

— Я замерз как цуцик. Брр, и холодно же в этом кресле! Наверное, утренний ветер. Как будто сидишь на выступе ледника и ждешь, пока тебя спасут… О Боже мой!..

Даже Блаунт вздрогнул: так стремительно Найджел вскочил на ноги и повернулся к окну, которое было за креслом. Он молча подошел к нему и отодвинул штору.

— Блаунт, это окно не закрыто! Вот откуда тянет холодом.

— Возьмите да закройте, — с раздражением буркнул Блаунт.

— Да нет, не в этом дело. Мне кажется, кто-то сегодня действительно сидит на выступе ледника. — Найджел отдернул штору, широко открыл окно, высунулся и крикнул в темноту: — Меррион!

Меррион, идиот вы эдакий! Не проще ли зайти внутрь?

— Он там? Вы его видите?

— Нет. Но он, бывало, подолгу сидел на карнизе козле своей комнаты, когда были рейды бомбардировщиков. Блаунт, пожалуйста, пойдите и включите свет во всех комнатах с этой стороны. Если он там, я полезу к нему.

— Ну нет, Стрейнджуэйз, это моя работа.

— Прошу вас. Я его знаю. Здесь может понадобиться специальный подход.

— Ладно. Только поосторожней!

Найджел уже вскарабкался на окно. Карниз был шириной фута два, не меньше, но за ним лежала черная бездна, и поэтому он казался не шире двух дюймов. По мере того как привыкали к темноте глаза, Найджел стал различать глубоко внизу уличные огни. В комнате Фортескью вспыхнул огонь, отобравший небольшое пространство у ночи, но от этого темнота вокруг стала еще гуще. Потом загорелся свет в его собственной комнате, в комнатах Мерриона, Брайана Ингла. Осветившийся карниз был совершенно пустым. Снизу, с улицы, уже слышались сердитые крики: людей так долго приучали к светомаскировке, что и теперь, когда в ней отпала необходимость, лишний свет их раздражал и пугал. Найджел буквально кипел от злости, слыша это. «Вот идиоты», — пробормотал он и, подхлестнутый вспышкой негодования, решительно двинулся по карнизу.

Если Меррион сидит там, то он должен быть на углу, где карниз обрывается. Свет, падающий из окон, создавал интервалы между темными участками, мешая видеть так же, как и полная темнота. Найджел миновал несколько светлых пролетов, горячо надеясь, что Меррион, если он там, не тронулся рассудком, и в то же самое время не теряя веры, что его догадка не оказалась ложной.

Порыв ветра зашелестел листвой в парке напротив и, казалось, пошатнул отвесную стену, которая вдруг угрожающе накренилась над ним. Он прошел окно Брайана Ингла. Карниз заканчивался, но па нем не было скорчившейся фигуры; а дальше — темный обрыв, пустота.

И тут Найджел увидел — со смесью страха, облегчения и досады — на краю карниза побелевшие костяшки пальцев. Он осторожно продвинулся до конца, встал на колени и заглянул за край.

Прямо на него смотрела повернутая вверх физиономия Мерриона Сквайерса, как никогда похожая в этот момент на клоунскую, смертельно бледная, будто облитая белой краской. Он висел на руках над пропастью. Далеко внизу светофор переключился с зеленого на красный.

— Вот вы где, значит, — как-то не к месту сказал Найджел.

— Не трогайте меня, не то разожму пальцы. Накопившееся в груди Найджела раздражение взорвалось.

— Давайте, давайте, разжимайте. Пусть ваши мозги размажет по мостовой, мне-то какое дело!.. — взбешенно прорычал Найджел.

Он не мог бы поступить правильнее, если бы потратил час, думая, с чего начать разговор. В исступленных, направленных вверх глазах Мерриона пропало отчаяние. В них теперь загорелся огонек обиды.

— Хорошо же вы разговариваете со старым другом, — выдохнул он.

— Если вы не выберетесь сюда поскорее, — холодно отрезал Найджел, — вы вообще не выберетесь.

— Ну и что? Кому какое до этого дело? Вас это не касается.

— Джимми ударили ножом, и…

— Да, я знаю, моим ножом. Поэтому лучше мне прыгнуть вниз и поставить на этом точку. Разве не так?

— Лучше вылезайте и расскажите мне, что вам известно об этом.

Глаза на бледном как мел лице округлились, в них опять заиграло безумие.

— Я ничего не знаю!.. Я…

— В жизни не вел более дурацкого разговора. Я замерзаю, мне хочется спать. Джимми жив, он не умрет. А вы умрете, если еще немного здесь повисите. Через пятнадцать секунд после того, как отпустите парапет, вы грохнетесь на мостовую. Сознания вы не потеряете, и вам покажется, что вы летите много дольше пятнадцати секунд. А когда вы ударитесь о землю, вы не обязательно сразу умрете. Люди падали с куда большей высоты и отдавали Богу душу лишь через несколько дней, после страшной агонии. Зачем вам все это, если ни я, ни полиция вовсе не думаем, что это вы напали на Джимми?

На лбу у Сквайерса выступили капельки пота, он впился глазами в Найджела. Наконец он произнес:

— Даете слово?

— Даю.

— Хорошо. Помогите мне.

Найджел лег на карниз, вытянувшись во весь рост, и ухватил Мерриона за запястья. Ноги Мерриона скребли по гладкой стене. Он дышал со всхлипами.

— Не могу! У меня не осталось сил! Я…

— Подтягивайтесь, черт вас побери! Нечего распускать сопли!

Грубость, видимо, подействовала на Мерриона. Он выругался и кое-как вскарабкался на освещенный карниз. Здесь он несколько секунд бессильно рыдал.

— А теперь соберитесь! — поторопил его Найджел. — Нам придется ползти до окна кабинета Джимми, остальные заперты изнутри…

Ни с того ни с сего Меррион Сквайерс прервал его:

— Найджел, вы только что спросили меня…

— Вы не готовы? Можно не спешить. Отдохните…

— Нет, я не об этом. Вы спросили: «Зачем вам все это?» — Он конвульсивно дернулся. — Я вам отвечу. Затем, что я не уверен, я ударил Джимми ножом или нет.

СЕКРЕТНАЯ ПАПКА

— Я же знаю, что это не может не выглядеть подозрительно. Особенно после моей ссоры с директором. Помните макеты для тихоокеанской серии? — сказал Меррион Сквайерс.

— Босса не убивают за то, что он вам устроил разнос.

Меррион бросил на Найджела быстрый взгляд, не то вызывающий, не то настороженный:

— Не забывайте про ирландский темперамент, мой мальчик. Ирландцы мстительны. Они никогда не прощают обид.

— Знаете, если вы хотите сделать признание, лучше подождите суперинтенданта. Он вот-вот подъедет.

Найджел Стрейнджуэйз, закончив завтрак, встал из-за стола и принялся мерить шагами комнату Мерриона. Было без четверти девять утра. Вчера вечером, когда они сняли Мерриона с карниза, он был в таком состоянии, что допрашивать его было по меньшей мере бесполезно. С согласия Блаунта Найджел отвез Мерриона на полицейском автомобиле домой и остался у него ночевать. Полицейский в штатском, который по настоянию суперинтенданта тоже дежурил там, только что сменился. Осмотр здания министерства мало что дал; лишь на первом этаже нашли одно незапертое окно, что могло говорить о чем-то, но могло и не говорить. Сейчас полиция занималась этим.

— Должен сказать, очень непривычно видеть вас в роли детектива, — говорил Меррион. — Лучше бы вы оставались кем были: суровым, но справедливым начальником редакционного отдела. Вам-то самому не противно следить за своими коллегами?

— Я тоже совсем не рвусь в сыщики. Но, с другой стороны, следить мне нравится. Наверное, это врожденная любознательность. Я ведь собираю человеческие слабости, как Харки коллекционирует… Послушайте: какая великолепная, какая удивительная работа!

Найджел держал в руках рисунок, сделанный Меррионом, и делал вид, будто только что увидел его. На самом деле нашел он его давно, когда, проснувшись, конался в залежах похожей на сорочье гнездо гостиной.

— Это миссис Лейк вам позировала? — спросил он.

— Вот такого рода «человеческие слабости» вы собираете? — ответил Меррион с раздражением.

— А что тут такого? Разве это предосудительно — нарисовать головку и плечи хорошенькой женщины? Не понимаю.

Меррион нахмурился и ответил не сразу:

— Да, она мне позировала. Я не умею рисовать по памяти.

— Вы хорошо с ней знакомы?

— Я пытался за ней ухаживать, если вы это имеете в виду.

— Вовсе не это. Однако коль скоро вы подошли к вопросу под таким углом…

— А под каким углом вы предпочитаете подходить к хорошенькой женщине?

— А результат?.. Был?..

Сквайерс бросил на Найджела неуверенный взгляд, потом посмотрел на портрет у него в руках. Он, казалось, не мог решить, обижаться ему или нет. В конце концов он желчно улыбнулся:

— Ничего особенного. «Иметь» я ее, как говорится, не «имел». Так, несколько поцелуев. Она — очень глубокое и очень холодное озеро.

— Видно, глубокое столкнулось с глубоким. Она все еще любит Джимми, как по-вашему?

— Она не способна любить без ума никого, кроме самой себя. — Теперь Меррион рассуждал серьезно. — Нет, Джимми был любовник, который… как это у Шекспира?.. томился и чахнул сразу по двум.

— Да, бедная Нита, по-видимому…

— Ах, что такое «бедная Нита»? Да ничего! Весь жар его души принадлежал Алисе. Да, мой мальчик, и пожалуйста, не заблуждайтесь на этот счет.

— В таком случае… он весьма оригинально это выражал, — искренне удивился Найджел.

— Не будьте таким наивным! Нита для него была только заменой, суррогатом. У нее он находил ласку, обожание, тихий уют — все то, чего ему не хватало дома. У нее хватило ума, чтобы угадать, чего ему недостает. На самом же деле он вовсе во всем этом не нуждался. И начинал это понимать.

— Значит, хотел и в то же время уже не хотел этого?..

— Да, мой неискушенный друг. Джимми не способен на длительную, глубокую, сердечную привязанность. Он из тех, кто в последний момент отступает, не решается идти до конца. Я его понимаю. Я сам такой. Да Алиса и не требовала от него ничего особенного: она просто давала ему возможность чувствовать себя свободно. Вот почему я говорю, что весь его душевный капитал вложен в нее. А с Нитой он сошелся потому, что в нем — бездна двойственности. С одной стороны, его тянет к кому-то, кому он может полностью подчиниться, в ком может раствориться, потерять себя. С другой стороны, он хочет остаться самим собой, не брать на себя никаких обязательств. Увлечение Нитой — это одна его половина, готовая к полной самоотдаче. Но вторая половина всегда была сильнее, она тянула его обратно. В общем, приходится лишь удивляться, что Нита продержала его так долго… Нужно отдать ей должное…

— Нита сама поделилась этим с вами? — помолчав, тихо спросил Найджел.

— Что вы, черт побери!.. Рад признаться, я был далеко не в таких близких отношениях с покойной.

— Рад? Вы же всегда прохладно относились к ней, разве не так?

— Я смотрел на Джимми и говорил себе: «Держись, Сквайерс, подальше!»

— Хорошо, а как тогда вы все это узнали? Путем абстрактных размышлений?

— Какие там. размышления! — возразил Меррион. — Мне это рассказала Алиса. Во всяком случае, помогла все это понять. — Он поразительно точно воспроизвел высокий ровный тон миссис Лейк: — «Я знаю, он еще пожалеет об этом. Он не любит требовательных женщин. Пройдет немного времени, и она наскучит ему до чертиков, Меррион».

У Найджела мелькнула мысль, что если Меррион и миссис Лейк сговорились между собой, то это со стороны Мерриона был очень тонкий ход, чтобы отвлечь от них подозрения. С другой стороны, если яд предназначался Джимми Лейку, зачем Мерриону признаваться пусть даже в платонической симпатии к Алисе? А тот факт, что покушение на Джимми произошло вскоре после отравления Ниты, говорит о том, что истинным объектом и в том и в другом случае был именно он.

Найджел не успел додумать эту мысль: приехал суперинтендант Блаунт. В это утро Блаунт держался очень деловито и сухо. Он официально предупредил Сквайерса об ответственности за дачу ложных показаний, затем попросил его рассказать о событиях предыдущего вечера. Искоса поглядывая на сержанта, который приготовился записывать его показания, Сквайерс начал.

По его словам, накануне, после ленча, он нашел на своем столе записку от Найджела с просьбой приехать в министерство в одиннадцать вечера, чтобы обсудить один важный вопрос, и подождать в комнате Найджела, пока тот не придет. Он прибыл, по-видимому, всего через несколько минут после того, как Найджел и замдиректора спустились в столовую. Нет, войдя в министерство, он не видел никого из сотрудников управления. Минут через десять или пятнадцать — Меррион не может сказать точно — он услышал, как кто-то пробежал мимо дверей в сторону лестницы; несколькими секундами позже через стеклянную панель над дверью он увидел, что в коридоре погас свет. Он вышел из комнаты и обратил внимание на странные звуки, доносившиеся из директорского кабинета. Войдя в кабинет, он нашел там Джимми Лейка в том же положении, в каком увидел его Найджел, — на коленях перед столом Ниты, с вытянутыми вперед руками. Из спины Джимми торчал нож, и Меррион узнал его: это был его нож или очень похожий. Он определил это по рукоятке. Он решил, что Джимми мертв, направился к телу, чтобы проверить это, и тут услышал шум поднявшегося лифта, звук раздвигающихся дверей и торопливые шаги в коридоре. Он почувствовал себя в западне: рядом был труп человека, убитого, по всей видимости, его ножом. Ничего другого не оставалось, как выбраться в окно и, спрятавшись на карнизе, подождать, как будут дальше развиваться события.

— Конечно, я потерял голову, — закончил он. — Если бы я в состоянии был соображать, я бы вытащил нож и унес его с собой.

— К вашему счастью, вы этого не сделали, — заметил Найджел, тут же встретив сердитый взгляд Блаунта.

— Я правильно понимаю, что вы не писали записку мистеру Сквайерсу? — спросил суперинтендант Найджела. Тот отрицательно покачал головой. — Что вы сделали с запиской?

— Смял и положил в карман. Пожалуйста, вот она.

— Ага. Отпечатано на машинке. На ней ваша подпись, мистер Стрейнджуэйз.

— Все очень просто, — ответил Найджел, посмотрев через плечо Блаунта на машинописный листок. — Мы все подписываем, как заведено в гражданской службе, даже журнал прихода и ухода. Нет ничего проще, чем подделать подпись: ведь мы подписываемся инициалами и их видят каждый день на любом клочке бумаги.

Блаунт попросил Мерриона Сквайерса еще раз рассказать все по порядку, задавая при этом массу невинных на первый взгляд вопросов, которые могли бы взорвать всю версию, если бы история была выдумана. Но он не смог поколебать мистера Сквайерса, несмотря даже на то, что у того от нервного напряжения дергалось веко и со стороны могло показаться, что он говорит неправду. В правдивости его показаний не оставалось сомнений.

— Все ли в управлении знали, что мистер Лейк вчера вечером собирался работать допоздна?

— Не могу сказать, я лично не знал. Но он часто работал поздно, — ответил Сквайерс.

— А заместитель директора? Вы понимаете, к чему я клоню, мистер Сквайерс? Если ваши показания правильны или, скажем, неправильны, я должен задаться вопросом: почему преступник был уверен, что застанет мистера Лейка в его кабинете И никого больше не будет поблизости?

— Здесь я помочь ничем не могу. Тем более что, выходит, я не преступник, — ответил Меррион Сквайерс.

— Заместитель директора очень постоянен в своих привычках, — вмешался Найджел. — Если он работает вечером, то всегда спускается в столовую около одиннадцати. Можно предположить, преступник узнал каким-то образом, что Джимми будет в это время у себя. Вероятно даже, ему была назначена встреча…

— Если это так, мы скоро узнаем, кто это был. Я собираюсь днем проведать мистера Лейка. Доктор говорит, что он в состоянии отвечать на вопросы. — Блаунт уперся в Сквайерса тяжелым взглядом.

— Так вы меня все равно не поймаете, — вспыхнув, проговорил Меррион. — Если я и ударил Джимам ножом, то совершенно непреднамеренно, уверяю вас. Когда я вчера вечером пришел в министерство, мне и в голову не приходила такая мысль. — Он поднял руку, остановив Блаунта, который хотел задать какой-то вопрос. — И если будет дозволено, я бы внес свой скромный вклад в расследование. Самое простое, что мог сделать преступник, задумавший убить мистера Лейка, — это спрятаться в фототеке: ее дверь прямо напротив приемной директора. Затем подождать в темноте, оставив в двери щелочку, и, увидев, что Харки отправился на свою ночную оргию в столовую, проскользнуть в кабинет.

— Именно, мистер Сквайерс. Когда вы вошли к себе вчера вечером, вы заметили, что вашего халата нет на месте?

— Нет, не заметил. Я был погружен в свои мысли.

— Настолько, что даже не знаете, воткнули вы мистеру Лейку нож в спину или нет? — Блаунт вложил в этот вопрос всю энергию, как нападающий регбист в решительный рывок.

Меррион Сквайерс молчал. Он беспомощно водил взглядом по предметам, разбросанным в беспорядке в углах, но книгам, кучками лежащим на полках, по прислоненной в углу гитаре, по карандашным и акварельным наброскам на стенах, по полу, усыпанному журналами и рисовальными принадлежностями вперемешку с обувью, — словно искал у них совета или помощи.

— Говорите же, мистер Сквайерс! — повелительным тоном сказал Блаунт. — Прошлой ночью, вернее, сегодня утром вы сказали мистеру Стрейнджуэйзу, что не знаете, ударили вы мистера Лейка ножом или нет. Сейчас вы повторили нечто в том же духе. Вы не можете не понимать, что…

— Хорошо, хорошо. Не кричите на меня. Да, наверное, будет лучше, если вы узнаете все. Вам, суперинтендант, не знакомо, случаем, слово «шизофрения»?

— Мы постоянно его слышим в суде, — ответил Блаунт ледяным тоном. — Как правило, от защитников.

— Вы помните, Найджел, эпидемию, охватившую прошлой зимой министерство? Кто-то резал пальто…

— Да…

— Ну так вот, Джек — Потрошитель Пальто — перед вами.

Эта «эпидемия» произвела в министерстве сенсацию. Охватила она Управление наглядной пропаганды, где три женщины обнаружили, что их пальто, которые они вешали в своих служебных помещениях, кто-то располосовал от воротника до полы. Такое злостное хулиганство тем более вызвало всеобщее возбуждение, что в то время талонов на одежду выдавали мало. К тому же среди сотрудников стали ходить всякие слухи и подозрения, которые в любой момент могли вылиться в панику. Атмосферу подогрели слова, безответственно брошенные мисс Финлей: «В один прекрасный день я окажусь в пальто, когда его станут резать». Инциденты прекратились так же внезапно, как и начались; последним пострадало пальто мисс Принс. Виновника не нашли. Однако спустя две недели последовал странный эпилог. Все три жертвы нашли на своих столах по конверту с талонами и деньгами, в количестве, достаточном для приобретения нового пальто.

Позеленев от отвращения к самому себе, с дрожащими руками, сидя на стуле в своей обычной позе, по-кавалерийски, Меррион Сквайерс признался в своей вине. Он не отдавал себе отчета в том, что делает, пока один из сотрудников не застал его на месте преступления с ножом в руках.

— Я был как лунатик, пока меня не разбудили. Другими словами, я понятия не имел, что я делаю в комнате, да еще с ножом. Последнее, что я мог вспомнить: я сидел за своим столом и работал над эскизами. Но вот я стою, держу нож, и рядом — располосованное пальто… Пробуждение, скажу я вам, было весьма неприятным.

Дальше Меррион сообщил: как ему кажется, снаряд, который, взорвавшись, сбросил его с карниза, одновременно вызвал какой-то сдвиг у него в голове. Однако повторное потрясение, когда его застали с ножом, по-видимому, восстановило прежнее равновесие. Он, во всяком случае, на это надеялся, ведь с тех пор покушения на пальто прекратились… Л вчерашнее происшествие снова ввергло его в этот кошмар.

— Можете представить себе, что я пережил? Я — в той же комнате. Вижу тот же нож. Но на этот раз, вот уж верно, в пальто оказался человек. К тому же, пока я сидел у себя за столом, ожидая Найджела, меня клонило ко сну… Боже, Боже, я так и не знаю всей правды!

Сквайерс уронил голову на руки. Суперинтендант уже более мягким голосом, чем до сих пор, спросил:

— И кто вас застал? Мисс Принс, я думаю?

— Ну что вы! Это был Биллсон. Блаунт и Найджел переглянулись.

— Биллсон? Я думал, он такой человек, что немедленно побежит докладывать, — заметил Блаунт.

— Я тоже так думал. Но Эдгар оказался совсем другим. Похожим на человека, а не на машину, если угодно.

По словам Мерриона, Биллсон пообещал ему: если он возместит убытки, все останется между ними. Он даже отдал Мерриону свои талоны: у того на всех не хватало. Более того, Биллсон любезно предложил: если Меррион даст ему деньги в однофунтовых купюрах, он разложит их поровну в три конверта и положит на стол каждой из жертв.

— Боже! — воскликнул Найджел. — Это представляет Биллсона совсем в ином свете.

— Совершенно верно. Для меня это было настоящим открытием. Но, должен вам сказать, он очень странно разделил деньги.

— То есть?

— Биллсон сказал, что надо принести двести фунтов. Каждая из сотрудниц нашла в конверте по двадцать пять фунтов — сумму, вполне достаточную для покупки пальто, а остальные сто двадцать пять… гм… В общем, многовато за посредничество.

— Но это же чистой воды вымогательство!.. — возмутился Блаунт.

— Не сомневайтесь, так оно и было. Но что я мог сделать? Если бы я даже пошел на то, чтобы эта история стала известной всем, я все равно не мог бы обвинить Биллсона в вымогательстве. Он очень хитро это придумал. В общем-то я вроде бы человек предусмотрительный, но, когда он попросил у меня двести фунтов, мне и в голову не пришло, что он не разделит всю сумму между девушками, чтобы каждая получила в два раза больше, чем стоит пальто, в качестве компенсации…

— Но… но ведь мистер Биллсон — вольнонаемный с постоянным статусом, — сказал Блаунт.

— И потому неподкупен? Я уже это слышал… Как я мог подумать, что вы мне поверите! У меня же нет возможности доказать, что я говорю правду.

— А после этого он не пытался вытянуть у вас деньги?

— В общем, пытался. На прошлой неделе. И не получил ничего. Понимаете, я сообразил: пускай я не могу доказать, что он меня шантажировал, но ведь и он не докажет, что это я резал пальто. В любом случае ни он, ни я ничего доказать не можем.

— Давайте вернемся ненадолго к пальто, — сказал Найджел. — У вас есть какое-то объяснение, почему вы резали именно дамские пальто, а не другие?

У Мерриона Сквайерса опять затряслись руки, глаза беспокойно забегали по комнате.

— Вы, наверное, помните: все трое были прелестные девушки, — с заметным усилием выдавил он. — А, черт с ним! Скажу так: незадолго до этого я поссорился с Нитой, она дала мне, как говорится, от ворот поворот. И другие… — Он лишь передернул плечами. — Знаете, почему я был вчера вечером в таком состоянии? Вы-то знаете, Найджел: два дня тому назад я поскандалил с Джимми…

Спустя десять минут Найджел и Блаунт ехали в полицейской машине в сторону Пиннера, где жил Эдгар Биллсон. Пока они беседовали со Сквайерсом, у Найджела появилась одна идея, и ему хотелось проверить ее.

— Что вы думаете о показаниях Сквайерса? — спросил он.

— Как вам сказать… Очень похоже на правду. Конечно, тут ничего не докажешь. Вряд ли Биллсон сознается в вымогательстве. — Глаза Блаунта за стеклами очков в стальной оправе блеснули… — Но предположим, это неправда. Предположим, застала его Нита Принс, а не Биллсон. Предположим, это она, а не Биллсон шантажировала его… Кто знает? Тогда вот он, мотив для убийства. Предположим, Сквайерс узнал, что Нита все рассказала директору. Тогда понадобилось убрать и мистера Лейка. Если бы все это было так, то история Сквайерса выглядела бы дьявольски хитроумным планом, чтобы увести нас в сторону от опасной темы — от его тайных мотивов, чтобы отравить девушку.

— В ваших рассуждениях все правильно, до последней точки. Прежде чем вы пойдете дальше, я должен признать: он сказал много такого, что вполне можно принять за попытку перевести подозрения в убийстве Ниты на кого-то другого. — Найджел в двух словах пересказал Блаунту их разговор. — Но, — продолжил он, — если Меррион преступник, то почему тогда признался, что перед тем, как он порезал Ните пальто, между ними была ссора? Остальное в его показаниях должно отделить покушение на Джимми — совершил его Меррион или нет — от смерти Ниты. Но коль скоро он по собственной воле сообщил нам и о ссоре с Нитой, и о том, что она дала ему от ворот поворот и что это могло стать для него подсознательным мотивом, чтобы порезать ей пальто, то тогда получается, что он сам, как вы выразились, вступает в опасную зону. Ведь он тем самым связывает нападение на Джимми с убийством Ниты…

— Мне не очень верится почему-то, что у вашего мистера Сквайерса на самом деле не все дома. Не правится мне его взгляд. Очень уж он скользкий…

— Но в пользу Сквайерса говорит вот что: отравители обычно не меняют орудия убийства.

— Ну, здесь у нас совсем иной случай. Капсула с ядом была ведь только одна. Ее, готовую к употреблению, любезно предоставил этот балбес Кеннингтон. Просто так получилось. Как вчера — с ножом Сквайерса. Я бы сказал, он здорово придумал, подкинув нам эту идею насчет шизофрении. Держу пари: объявив себя в истории с пальто истинной жертвой, он будет пользоваться этим же аргументом в случае с мистером Лейком — ведь если его поймают, у него готово психиатрическое алиби.

— В таком случае почему он не прибегнул к этому методу в случае с Нитой?.. Кстати, о капсуле с ядом, — понизил голос Найджел. — Я вижу, с вами новый сержант.

Лицо у Блаунта в этот момент было просто свирепым.

— Да. Сержант Мессер отправился обратно в констебли, пусть покосит форму. Небрежности я не прощаю.

— Он плохо обыскивал свидетелей?

— Он не соизволил тщательно осмотреть некоторые места, где можно укрыть капсулу… Короче говоря, не произвел телесного обыска, — сухо ответил Блаунт.

— Но, черт побери, все были в комнате. Никто не имел возможности уединиться, чтобы спрятать капсулу… в таком месте.

— Так думал и Мессер. Хотя думать — не его дело. Во всяком случае, чтобы положить что-нибудь себе в рот, раздеваться не нужно.

— Но согласитесь, ни один человек, если он в здравом уме, не положит в рот капсулу с ядом!

В ней ведь могло остаться что-то. Во всяком случае, пары…

— Правильно. И все же Мессер не справился с заданием.

— А женщина-полицейский, которая обыскивала миссис Лейк?

— Она была на высоте.

— Хм. Ладно… Но все равно я не понимаю, зачем преступнику прятать капсулу, зачем рисковать, если достаточно просто обронить ее на пол или…

— Может быть, он боялся оставить отпечатки пальцев?

— На такой крохотной вещице?

— Благодаря микрофотографии удавалось идентифицировать преступника по крохотному фрагменту отпечатка. Это не значит, что наши подозреваемые могут об этом знать, они в общем-то дилетанты…

— Все, за исключением одного, Блаунт, — медленно произнес Найджел. — Я бы рискнул предположить, что Чарльз Кеннингтон знает об этом много, и самым доскональным образом. Я имею в виду, он знает, как прячут такие вещи. Знает все уловки. И знает, как пустить пыль в глаза. Не забывайте, ведь он поймал Штульца.

— Что толку пытаться пробить лбом стену? Вот приедем к Биллсону, и я предлагаю…

Суперинтендант изложил свой план.

Когда они позвонили, миссис Биллсон чистила пылесосом гостиную. Отодвинув в сторону кисейную занавеску на двери, она выглянула в щелочку. На площадке стояли: толстый джентльмен, в котелке и синем костюме, и другой, высокий, без шляпы и с белокурыми волосами. Вряд ли это коммивояжеры, те парами не ходят… Она быстро скинула цветастый фартук, скомкав, сунула его за диван, взбила локоны с сединой и поспешила к двери.

«Никуда не денешься! Не сейчас, так позже! Полагается ли угощать чаем кредиторов, судебных исполнителей или как их там называют», — встревоженно думала она.

— Доброе утро, джентльмены. Если вы по поводу счета из Скулбриджа, то могу вас заверить, что мистер Биллсон вышлет чек в самое ближайшее время.

— Мадам, мне кажется, тут какая-то ошибка. Я из полиции и хотел бы переговорить с вами. Можно войти? — Блаунт протянул ей свое служебное удостоверение.

Миссис Биллсон даже не взглянула на удостоверение. «Боже мой, что я наделала? Я же проговорилась, и теперь Эдгар на меня всех собак спустит… И что меня дернуло?..»

— Что за вопрос! Пожалуйста, входите. Извините, у меня не прибрано. В наши дни горничной не найдешь ни за какие деньги, — произнесла она с таким рафинированным аристократизмом, что у Найджела заныли зубы.

— Да, мадам. Дело у нас серьезное… Нет, спасибо, я постою… Но я надеюсь, вы нам поможете.

— Уверяю вас…

Блаунт поднял руку ладонью вперед, и перепуганная женщина замолчала.

— Итак, с вашего позволения. Вчера вечером мы поймали воришку-карманника. Среди прочего у него обнаружен бумажник, который, мы полагаем, принадлежит вашему мужу. Вор признался, что украл его только что…

— О Боже! Эдгар ничего об этом не говорил…

— Так вот, мне доложили: вчера поздно вечером вам звонили из Министерства военной пропаганды и вы ответили, что ваш муж весь вечер находился дома. Вы понимаете, мадам, это ставит полицию в неловкое положение. Мы хотели бы вернуть бумажник мистеру Биллсону. Но как могли его стащить, да еще в нескольких милях отсюда, если он весь вечер не выходил из дому?

— Я вам все сейчас объясню. Эдгару, то есть мистеру Биллсону, не хочется, чтобы у него на работе знали, что он посещает ста…

— Пытает счастья на собачьих бегах? — Блаунт расплылся в улыбке, словно акула после плотного обеда. — Я очень хорошо вас понимаю. Естественно, в гражданской службе приходится быть осторожным с такими вещами. Значит, он велел вам отвечать, что весь вечер был дома? А на самом деле вернулся домой, когда позвонил мистер Фортескью?

— Нет. Он вернулся через полчаса после этого. По дороге заскочил к другу.

— Ясно, ясно. Рад, что мы с этим разобрались. В наши дни терять бумажник — дорогое удовольствие, не так ли? Кстати, на каком стадионе он был?

— Он собирался на Харрингуэй.

— Надеюсь, улов у него был хороший?

— Знаете, я не могу сказать. Я уже легла, когда он вернулся. Мы… хм… спим в разных комнатах. А сегодня утром он проспал и побежал на работу, почти не позавтракав. Я даже не успела переброситься с ним парой слов.

— Остается надеяться, что вы не ошиблись относительно Биллсона, — обратился к Блаунту Найджел, когда полицейский автомобиль ринулся в сторону центра. — Не то он поднимет такой скандал, когда узнает о вашей беседе с его женой!..

— Пусть попробует! Вы разве не заметили, Стрейнджуэйз, что его жена поначалу приняла нас за кредиторов? Все складывается…

— Да. И кажется, подтверждает то, что сказал Меррион. Если Биллсон играл на собачьих бегах и залез в долги, это как нельзя лучше объясняет, почему он взял у Мерриона сто двадцать пять фунтов и не доложил о нем руководству. Я ни минуты не сомневаюсь, что недостающие талоны он раздобыл на черном рынке. Знаете, у меня даже настроение поднялось, когда я узнал, что этот правильный Биллсон ведет двойную жизнь. Вид у Блаунта был озабоченный.

— Но это не объясняет, почему он пытался убить мистера Лейка.

— Вы думаете, это был он?

— Пока не думаю. У нас еще мало фактов. Но уверяю вас, если Сквайерс говорит правду, то человеком, который, вероятнее всего, совершил покушение на мистера Лейка, должен быть тот, кто знал историю с пальто и роль мистера Сквайерса в ней, потому и воспользовался халатом Сквайерса и его ножом. Но опять же: зачем Биллсону убивать мистера Лейка? Предположим, Лейку стало известно про его долги и собачьи бега, — за это не отправляют на тот свет, даже если речь идет о гражданской службе. Все равно это не спасло бы его от кредиторов.

— Блаунт, мне кое-что пришло в голову. У меня эта мысль давно уже вертится. Послушайте…

По мере того как Найджел излагал свою идею, лицо Блаунта светлело. Один раз он даже не выдержал и снял котелок, чтобы похлопать себя по лысине, но на этот раз от возбуждения, а не от растерянности.

— Ах, черт возьми! О-очень интересно… и наводит на размышления. Будем надеяться, мистер Лейк в состоянии будет оказать нам содействие…

Они стали обсуждать подробности. Тут оказались очень полезными познания Найджела в делах министерства. Они договорились, что допросы по поводу событий минувшей ночи производиться не будут. Блаунт проведет лишь формальный опрос о передвижениях основных подозреваемых, якобы для того, чтобы собрать подтверждения алиби, выявленных вчерашними телефонными звонками Фортескью. Труднее всего будет усыпить подозрения Биллсона. Решили, что Блаунт предпримет шаги лишь в связи с его алиби: ведь жена Биллсона почти наверняка сообщит мужу о визите полиции. Биллсон, скорее всего, будет настаивать, что был на стадионе. Это алиби, пообещав провести обычную в таких случаях проверку, Блаунт примет. Если сомнения Биллсона не рассеются окончательно, его должно успокоить то, что произойдет во второй половине дня.

Приехав в министерство, Найджел прошел прямо в кабинет заместителя директора. У дверей директорского кабинета он заметил полицейского: тот сидел словно аршин проглотив и выглядел очень внушительно, — машинистки в приемной не могли удержаться от смешков и многозначительного подмигивания. Найджел попросил Фортескью на пять-десять минут отослать секретаршу, так как ему нужно кое-что сказать с глазу на глаз. Когда девушка удалилась, Найджел устроился в кресле и заговорил:

— Харки, вы должны нам помочь кое в чем. Нужно созвать срочное совещание по текущим делам, причем сегодня же, после ленча. Предлог есть: Джимми вышел из строя, приходится перераспределять работу, ну и тому подобное.

— Не говоря уж о том, что заведующий редакционным отделом, вместо того чтобы заниматься делами, целый день валандается с полицией. А он должен…

— Держать пальцы на кнопках, следить, чтобы не возникали заторы… знаю, знаю. Во время этого совещания вы должны сказать две вещи. Первое: в ближайшее время будет произведен арест подозреваемого в покушении на директора; суперинтендант якобы вас заверил, что, как только это произойдет, полиция будет удалена из здания и мы сможем без помех работать на победу.

— Это соответствует действительности?

— Отчасти. Второе: вы должны предупредить всех, что завтрашний день начнется с проверки папок с фотографиями серии КВ.

В холодных рыбьих глазах Харкера Фортескью засветилось что-то напоминающее живость. Он погладил себя по щеке. Потом открыл ящик стола, вытащил пачку сигарет, одну кинул через стол Найджелу, закурил сам. Правильнее сказать, попытался закурить, но зажигалка его не слушалась, и дело кончилось тем, что Найджел протянул ему горящую спичку.

— Что вы задумали? — спросил Харкер Фортескью, справившись с сигаретой. — Это ваш очередной хитроумный ход?

— И да и нет. Проверку папок с серией KB нужно провести как можно скорее.

— Но, черт побери, послушайте, не сейчас же. В управлении и так людей не хватает, а если вы сегодня заберете еще одного, за нападение на Джимми…

— От вас требуется только объявить о проверке. Пока. Не исключено, что это сделает контрразведка.

Заместитель директора задумчиво смотрел на Найджела.

— Ах вот как? Ну что ж, я им желаю удачи. Вы знаете, секретную папку ПХК, о которой так тревожился Джимми, все еще не нашли. А в ней полный список — притом единственный — всех фотоснимков, которые запрещается публиковать без специального разрешения. Без этого списка невозможно проверить наличие.

— Да, я об этом знаю. Вы скажете, что эту папку нашли. — Увидев, что Харки колеблется, Найджел добавил: — Сразу после ленча мы встретимся с Джимми. Если нужно, я могу попросить его написать вам записку, что проверку нужно провести завтра утром.

— Дорогой мой Найджел, зачем давить на меня? Конечно, я объявлю об этом. Хотя неплохо бы получить от Джимми такую записочку. Я правильно понимаю, что ему уже лучше?

— Да.

Когда Блаунт с Найджелом приехали к Джимми, тот лежал в постели с туго забинтованным плечом; лицо его было таким же белым, как бинты, но в общем он вполне пришел в себя. Сестра сказала, что они могут поговорить минут пятнадцать, и, бросив взгляд на свои часики, вышла. У постели сидела Алиса Лейк. Сначала Блаунт расспросил директора, что же произошло накануне вечером. Джимми сказал, что ни с кем не договаривался о встрече. Когда открылась дверь, он не сразу взглянул в ту сторону; Найджел хорошо себе это представил: когда Джимми поглощен работой, можно войти к нему, сесть, закурить, и только тогда он поднимет голову… В следующее мгновение, сказал Джимми, погас свет. Он сидел не двигаясь, думая, что это Харки вернулся из столовой. Даже сказал что-то вроде: «Включи свет, олух царя небесного». Свет не зажегся. Тогда он встал и пошел к выключателям. Да, ему показалось, что в комнате кто-то есть, но он по-прежнему был уверен, что это Харки. Когда он приблизился к двери, на плечо ему легла чья-то рука. Затем последовал удар, сваливший его на пол. Уголком глаза он успел заметить, как кто-то стремительно выскочил из комнаты. Он не закричал, опасаясь, что нападавший может вернуться; кое-как дотащился до двери, включил свет и, прежде чем потерять сознание, сумел найти по телефону Харки.

Казалось, все полностью совпадало с картиной, которую нарисовал Найджел. Но последующие расспросы Блаунта показали, что Джимми не может сказать ничего, что помогло бы определить нападавшего. Откуда преступник знал, что директор будет в этот час у себя? Ответ был прост. Днем ему звонили Брайан Ингл и Эдгар Биллсон, хотели поговорить насчет работ, которые лежали у него на подписи. Он сказал обоим, что еще не смотрел их, но надеется посмотреть вечером, а утром вернет.

Пока директор давал показания, Найджел наблюдал за его лицом. Подобно всем уложенным в постель людям, он выглядел безобидным и беззащитным, как ребенок, не отвечающий за свои поступки. Большая красивая голова, слабый, но твердый голос, знакомая привычка проводить языком изнутри по губам, перед тем как заговорить, словно это помогало собраться с мыслями, — все было прежним, ничего не изменилось. И вместе с тем Найджелу показалось, что за всем этим прячется какая-то большая тревога. Что-то подсказывало Найджелу, что Джимми Лейк изо всех сил старается уловить, что стоит за вопросами, которые задает ему суперинтендант. Время от времени Джимми посматривал на жену, и тогда у него в глазах мелькала совсем иная тревога. Можно было подумать, что он, словно во сне, пытается ощупью найти к ней дорогу, но никак не может отыскать ее. Что же касается Алисы Лейк, то она, как всегда, держалась спокойно, невозмутимо, оставалась бесстрастной, невзирая на то что муж чудом остался в живых. Она сидела рядом с постелью, но трудно было поверить, что это жена, а не сиделка. Когда он ласково протянул к ней руку, Найджел даже подумал, что она возьмет се и пощупает пульс.

Блаунт расспрашивал директора и о папке. Найджел объяснил уже Блаунту все, что касалось папок серии ПХК. За годы войны в министерство стекались фотографии, сделанные на всех театрах военных действий, в стране и за рубежом. Снимки представляли на просмотр соответствующему цензору: военно-морскому, военному или военно-воздушному, а если нужно, то и всем троим. Фотографии, прошедшие цензуру, подшивались, получали номер и индекс по каталогу фототеки, откуда их могли выдавать для прессы или сотрудникам министерства: для внутреннего пользования или для собственных публикаций. Каждая из задержанных цензором фотографий передавалась вместе с негативом на хранение в специальное отделение фототеки. Задержанные, или «законсервированные», снимки складывались в папки под индексом ПХК. В каждой папке имелась опись фотоснимков с указанием номера, индекса но каталогу и ссылкой на номер контейнера в отделении KB, где были спрятаны негативы и контрольные отпечатки. К описи прилагалась справка с кратким содержанием, датой поступления, датой прохождения цензуры и т. п., а также внутренняя переписка по их поводу. Фотографии не пропускались цензурой по соображениям безопасности или охраны военной тайны: по снимку можно было определить, например, местоположение неразорвавшейся бомбы в Лондоне, оценить нанесенный бомбовым ударом ущерб; на фото могли оказаться номера и названия боевых кораблей или воинских частей, секретные установки вроде радаров.

Бывало, что законсервированные фотографии были более высокого качества или интереснее по содержанию, чем наборы по какой-то конкретной теме, выпущенные для широкого пользования. Вполне могло случиться, что причины, по которой законсервировали фотографию, больше не существовало. Поэтому, собирая материал для новых изданий, редакционный отдел Найджела имел обыкновение просматривать папки серии KB, чтобы выудить оттуда подходящие снимки, и, если обнаруживались хорошие фотографии, Найджел повторно посылал их в цензуру. С год назад, листая панки, он заметил сенсационную фотографию за номером KB 5339, снятую на Тихоокеанском театре военных действий. Недавно, начиная работать над изданием тихоокеанской серии, он вспомнил про эту фотографию и выписал требование на шесть отпечатков, полагая, что теперь удастся убедить цензоров выпустить снимок в свет. По поводу этой фотографии у него и произошла стычка с Биллсоном в то утро, когда была отравлена Нита Принс.

Теперь Найджел с сожалением подумал о том, что если потеряна секретная папка, имеющая отношение к любой группе законсервированных снимков, то оригиналы найти будет крайне сложно, а то и вообще невозможно. Каждая группа, правда, имела серийный номер. Но случалось, что снимок показывал слишком уж секретные вещи и его опасно было хранить даже в специальных шкафах-отделения KB; тогда цензор предписывал уничтожить его вместе с негативом. В этом случае, при отсутствии папки, было весьма затруднительно доказать, что данная фотография не была уничтожена; если бы Найджел не выписал в свое время номер KB 5339, то ничто бы уже не говорило о том, что год назад такая фотография существовала, как существовал и ее негатив, и что цензоры не давали указания их уничтожить.

Как выяснилось, Найджел был не единственным, кто тревожился за судьбу этой папки. В день смерти Ниты Принс папка ПХК 14/150 была отправлена канцелярией непосредственно директору Управления наглядной пропаганды, но он ее так и не получил. Он запросил ее, чтобы обсудить со Сквайерсом изменения, которые собирался внести в макет новой тихоокеанской серии, считая, что по описи, находящейся в папке, они смогут найти новый материал и придумать что-нибудь свеженькое. Офицер безопасности смог проследить путь до самой корзинки входящих бумаг в приемной директора. Посыльный положил ее туда — он запомнил этот номер, потому что на папке был красный ярлык «секретно», — и было это незадолго до одиннадцати часов, когда старшие сотрудники управления собрались в кабинете директора на встречу с Чарльзом Кеннингтоном. Теоретически Биллсон, прежде чем присоединиться к остальным, вполне мог взять панку и спрятать ее в своем кабинете, и никто бы этого не заметил. По предложению Джимми офицер безопасности, чтобы проверить эту версию, осторожно опросил сотрудников управления, сделав это утром того дня, когда было совершено покушение на директора. Джимми, а за ним Найджел вспомнили, как менее чем за час до смерти Ниты директор попросил ее позвонить Биллсону и передать, что тот должен в течение суток предоставить отпечатки заказанных редакционным отделом снимков серии KB, из-за которых он так необъяснимо раскапризничался. «Есть ли тут какая-нибудь связь? — задавал вопрос директор. — Может быть, Биллсон просто потерял негативы? Может, они оказались поврежденными? Как еще можно объяснить его нежелание делать с них отпечатки или кражу папки ПХК — если, конечно, именно он это сделал?»

Джимми был теперь совершенно согласен, что на следующее утро следует проверить все папки этой серии. Он написал заместителю записку с указанием сделать это и подписал ее своими инициалами.

— Мистер Лейк, нас вот-вот попросят отсюда, — сказал Блаунт, — а у меня к вам еще один вопрос. Вы говорили, что эти фотографии потеряны или, возможно, испорчены. А вам не приходила на ум иная возможность?

Джимми нахмурился. На лице его появилась болезненная гримаса.

— Никогда не поверю, чтобы сотрудник моего управления…

— Понимаю, сэр, для вас это вопрос непростой. Не думайте, что мне это непонятно. Но эти фотографии или их негативы могут представлять большую ценность для противника. И… э… давайте предположим, что яд, который убил мисс Принс, предназначался для вас, как, вне сомнений, и нож. Вы видите мотив, которым руководствовался преступник? Ведь человек пойдет на все, чтобы избежать обвинения в государственной измене, верно, мистер Лейк?

ЛОВУШКА ДЛЯ ШПИОНА

Совещание по текущим вопросам шло полным ходом. Сидя за своим столом, Харкер Фортескью перевел палец на следующий пункт плана.

— С этим у нас дела совсем плохи, — сказал он. — Материал был направлен в художественный отдел двадцатого числа прошлого месяца, а у нас до сих пор нет даже макета. Скандал, да и только, Меррион!

— Директору не понравились два моих разворота, — ответил Меррион Сквайерс, сидя верхом на стуле и поверх его спинки задумчиво глядя на Харки. — Он вернул их мне, я пытаюсь найти какие-нибудь новые снимки…

— Ну это уж совсем безобразие. Заказ самого обычного формата, никаких технических сложностей. Адмиралтейство вот-вот поднимет шум. А вы говорите мне о каких-то там новых снимках. А с подписями что?

— О, с ними все в п-порядке, — заикаясь от волнения, заговорил Брайан Ингл. — И Найджел их п-принял. Все есть, кроме тех двух разворотов, я имею в виду, которые еще не готовы.

— С деньгами как?

— Все оплачено, — ответил мистер Одди, чиновник, отвечающий за финансовую часть.

— Ладно. Таким образом, у нас, кажется, только одно узкое место. Художественный отдел. Так, посмотрим… Срок сдачи заказчику — тридцать первое августа. А сегодня… ого, придется нам поднапрячься! Руководство считает, что это работа первоочередной важности, ее нельзя не выполнить в срок. Это — основа! Стрейнджуэйз, проследите, чтобы заказ проходил без задержки по всем этапам, — кивнул он в сторону погрузившегося в мягкое кожаное кресло Найджела, рядом с которым сидела мисс Финлей и деловито вела записи.

— Нас задерживает фототека. Я заказал для Мерриона несколько новых снимков больше недели назад. В том числе из папки серии КВ. Подозреваю, что биллсоновские девицы их посеяли.

— Я попрошу воздержаться от подобных обвинений, — ледяным тоном заявил мистер Биллсон с тем выражением на одутловатом лице, которое так хорошо знали коллеги. — Я высказал мистеру Стрейнджуэйзу сомнение в целесообразности изготовления шести экземпляров снимка, о котором идет речь. Это вопрос принципа. По-видимому, мистер Стрейнджуэйз, даже после того как пять лет проработал в гражданской службе, никак не может понять, что необходимо блюсти экономию. Я отвечаю перед казначейством за…

— Да, мы уже слышали это, — прервал его Харкер Фортескью. — Но я знаю, что речь идет о срочном задании и бюджет не лопнет, если изготовят еще несколько копий одной фотографии. В каких целях они вам нужны, Найджел?

— Для одновременного представления трем цензорам.

— Очень хорошо. Сделайте их в два счета, Биллсон.

— Смерть бюрократизму! — пробормотал Меррион Сквайерс так, чтобы слышали все.

Эдгар Биллсон посмотрел на заместителя директора странным взглядом:

— Это приказ? Шесть отпечатков KB 5339? — В его словах был какой-то подтекст, но какой, Найджел не мог разобрать.

— Да, — отрезал Харки. — И раз уж речь зашла о папках серии KB, завтра утром мы проведем их проверку, Биллсон.

— Боюсь, из этого ничего не выйдет. У меня несколько сотрудников в отпуске, и я не могу позволить себе в данный момент тратить время на очередную проверку. — На белом тестообразном лице Биллсона отразилось невероятное упрямство.

— Ничего не могу поделать, — ответил Харки. — У меня записка от директора, и там прямо об этом сказано. Хотите взглянуть?

Он передал бумажку Эдгару Биллсону, тот снял очки, протер их и только потом прочел записку.

— Не могу согласиться, — выговорил он наконец. — Я должен еще раз обратиться к директору и настоятельно просить его отложить проверку по причине… кхм… нехватки персонала.

— Боже, начинается! — раздался чей-то театральный вздох.

— Прошу прощения, но это не пройдет, — холодно возразил заместитель директора. — Пропавшую папку, между прочим, нашли. И это не просто очередная проверка, Биллсон. Насколько я знаю, в ней будет участвовать представитель контрразведки.

Найджел широко открыл глаза. Его план вовсе не предусматривал, что Харки станет заниматься самодеятельностью. Однако, увидев, в какой ужас пришел Биллсон, он даже обрадовался. По комнате пробежал шепоток удивления и любопытства; его погасил голос Фортескью:

— Итак, с планом выпуска, пожалуй, покончено. Теперь — план редподготовки. Где мой экземпляр, милочка? — обратился он к своей секретарше, сидевшей в другом конце комнаты. Пока та вытаскивала бумаги, Харки продолжил: — План редподготовки… Да… Боюсь, что, пока нет директора… Кстати, могу вас обрадовать: опасность для жизни миновала, но на работу он не выйдет с неделю или больше. Итак, пока его нет, нам придется немного перераспределить работу… И еще одно. Полиция поставила меня в известность, что они могут уже в любой момент произвести арест в связи с покушением на Джимми. Будем надеяться, — безрадостным тоном добавил Харки, — это не будет один из нас. В противном случае нас останется еще меньше… Правда, суперинтендант обещает, что, как только преступник будет арестован, полиция тут же уберет из министерства своих людей, так что по крайней мере те, кто останется, смогут работать в спокойной обстановке.

В комнате воцарилась мертвая тишина. Наконец Брайан Ингл произнес:

— Означает ли это, что… что все ясно и со смертью Ниты? Это был т-тот же человек?.. Я хочу сказать, тот, который… директора?..

— Не могу сказать. Я не посвящен в дела Скотланд-Ярда. Итак, пункт три шесть восемь, — возвестил Харки пасторским голосом, будто сообщая пастве номер псалма.

— Помилуй нас, Господи! Аминь, — пробормотал Меррион Сквайерс.

Они перешли к обсуждению заданий, поступивших от других управлений министерства, но еще не переданных в производство. Минут десять спустя в кабинет вошел Блаунт; его сопровождал полицейский в форме. Суперинтендант с суровым лицом проследовал к столу Харки, наклонился к нему и прошептал на ухо несколько слов. Все увидели, как Харки кивнул. Блаунт повернулся к остальным.

— Мистер Сквайерс, попрошу вас следовать за мной! — сказал он.

Незаметно наблюдая за Биллсоном, Найджел видел, как напряглось, потом расслабилось его тело, на лбу выступили капли пота. Все молчали. Наверное, так выглядели гости на пиру, когда Персей швырнул им отсеченную голову горгоны Медузы[16]. Меррион Сквайерс метнул на Найджела полный отчаяния взгляд, затем, ни слова не говоря, пошел к двери. Блаунт и сержант вышли следом.

Заместитель директора вопросительно поднял брови, глядя на Найджела.

— Да, — кивнул Найджел. — Боюсь, что дело обстоит именно так.

— Думаю, леди и джентльмены, на этом мы закончим совещание, — сказал Харки.

Выходя из кабинета, Найджел обернулся. Фортескью сидел, закрыв руками лицо…

Поздно вечером, в десять часов, Блаунт пришел в кабинет Стрейнджуэйза. Они устроились в креслах; предстояло долгое ожидание, В комнате было темно; переговаривались они шепотом. Блаунт снял грим, которым воспользовался, чтобы, войдя в министерство, не быть узнанным тем, кто, возможно, ждал его появления. Дверь они оставили приоткрытой, чтобы слышать шаги в коридоре, если кто-то решил бы подойти к фототеке, находящейся с другой стороны коридора.

Зазвонил телефон. Блаунт поднял трубку, послушал секунду, потом ответил:

— О'кей, — и повернулся к Найджелу. — Это мой человек. Сообщает, что Биллсон укатил на автомобиле.

— Будем надеяться, не в Дублин или куда-то еще.

— Не беспокойтесь. У меня там ребята на машине. Они поедут за ним. Если попытается улизнуть, его задержат. Если приедет сюда, тут задержим мы. Он в безвыходном положении.

— Вот это же сказал ему недавно Харки. Удивительно, как все это воспринимается сейчас! Помните, мисс Финлей подслушала, как Харки ему сказал: «Пропадите вы пропадом» — и добавил что-то вроде: «А мое дело — собачье». Я тогда и не думал, что в этом есть и буквальный смысл. Наверное, Харки знает про его увлечение собачьими бегами.

— Э… с этого все, наверное, и началось, я не сомневаюсь. Биллсон залез в долги, и один из его приятелей по бегам оказался связанным с вражескими агентами. Биллсон начал продавать им секретные фотографии. По-моему, он случайно уничтожил негатив, из-за которого вы подняли шум, когда печатал копию для себя. А может быть, и другие. Не такой же он был дурак, чтобы передавать немцам негативы: ведь тут в любой момент могли от него их потребовать. В общем, он нам сам все расскажет.

— Если только не перепугался до смерти.

— Ну что вы! Наша маленькая инсценировка должна была успокоить его.

— А как насчет нашего визита к нему сегодня утром?

— А, я с ним недавно беседовал. Как и следовало ожидать, он сказал то же самое, что и его жена: вчера вечером был на стадионе и ему не хотелось, чтобы это стало известно. Дал имена двух свидетелей. Несомненно, он ходил на стадион, а оттуда поехал в министерство. Я притворился, будто проглотил это. Сказал ему, что мы, конечно, тщательно все проверим. Извинился за то, что наплел его жене про бумажник… Надо же, этот человек имел наглость заявить мне, что будет требовать служебного расследования по поводу моих методов работы. И нервы же у этого толстомордого!..

— Это мы посмотрим, какие у него нервы. Пусть только он явится сюда ночью.

— Он постарается привести папки серии KB в порядок, чтобы контрразведка ничего не разнюхала.

Снова зазвонил телефон. Передвижной патруль сообщал, что Биллсон остановился у дома Солли Хокса. Блаунт объяснил Найджелу, что Хокс хорошо известен полиции, в прошлом он возглавлял шайку жуликов на собачьих бегах, отсидел срок за нанесение телесных повреждений букмекеру, а теперь, как полагают, занимается махинациями на черном рынке.

— Ну и дружки у нашего Эдгара!.. — заметил Найджел. И тут же заговорил о другом: — Знаете, Блаунт, у меня не выходит из головы одна вещь. Секретная папка. Эти папки всегда пересылаются в конвертах с обязательной красной наклейкой. Как мог Биллсон знать, что в конверте, лежащем в корзинке входящих, находится папка, от которой он хочет избавиться?

— Да, я тоже об этом подумал, когда утром беседовал с вашим офицером безопасности. И он мне сказал, что никто больше в тот день не запрашивал этой папки, что выглядит несколько странно.

— В самом деле, — сказал Найджел, — Биллсон мог узнать, что папку посылают директору, только если бы позвонил в канцелярию и заказал ее для себя.

— Ладно, в конце концов во всем разберемся, не сомневаюсь, — ответил Блаунт.

Так они сидели и шепотом переговаривались в темноте. Найджел чувствовал растущее напряжение. Сработает ли расставленная ими ловушка? Во всяком случае, если Биллсон попадется в нее, ему уже не выбраться, как удалось накануне ночью. На этот раз они, кажется, перекрыли все выходы.

Внезапно в коридоре погас свет. Кто-то поднимался пешком по лестнице, очень стараясь не производить шума. Блаунт стоял у приоткрытой двери. Найджел улавливал только легкий шорох в коридоре. Шаги проследовали мимо них. И тут произошла первая неожиданность из случившихся этой ночью. Дальше по коридору открылась дверь, и они услышали, как таинственный посетитель вошел внутрь… Но это было не помещение фототеки; это был кабинет Фортескью. Послышался скрип выдвигаемого ящика.

— Вы видели, кто это был? — шепотом спросил Найджел, приблизив губы к уху Блаунта.

— Нет.

Через минуту они услышали, как шаги зашелестели в приемной, затем в коридоре, как повернулся ключ и открылась еще одна дверь. Да, на этот раз ночной посетитель вошел в фототеку. Блаунт с Найджелом, как и было задумано, тихо вышли в коридор. В конце коридора находилась еще одна дверь в фототеку — у Блаунта был ключ от нее, и он заранее позаботился о том, чтобы замок на всякий случай смазали. Найджел подкрался к двери, в которую вошел посетитель, приложил к ней ухо и услышал — как и ожидал — скрип другой, внутренней двери. Незваный гость вошел в помещение, отведенное для хранения фотографий серии КВ. Найджел медленно двинулся по коридору, нащупал в темноте локоть Блаунта. Тот осторожно вставил ключ, повернул его и тихо-тихо, дюйм за дюймом стал открывать дверь.

Обувь они перед этим сняли и были в одних носках. Неслышно войдя в помещение фототеки, в полной темноте, на ощупь, они нашли путь между рядами шкафов с ящиками, в каждом из которых в больших конвертах находились комплекты фотографий. Шкафы тянулись поперек комнаты, между ними были проходы. Выглянув из-за очередного ряда, Блаунт и Найджел увидели дверь в специальное хранилище. Она была прямо напротив, под ней сияла серебряная полоска света.

Они замерли на месте. И тут случилась вторая неожиданность. Она заключалась в том, что ничего не случилось. Перегородка, отделявшая специальное хранилище, была такой тонкой, что невозможно было не слышать любого шороха, доносящегося оттуда. Но все было тихо: ни звука выдвигаемых металлических ящиков, ни шуршания подошв — ничего. Можно было подумать, ночной посетитель сидит там и ничего не делает, вообще ничего, ну, может, читает книгу или дремлет.

Блаунт коснулся руки Найджела. Они начали продвигаться к двери, каждый по своему краю прохода, руками нащупывая дорогу вдоль шкафов, чтобы случайно не напороться на забытый стул. Найджелу показалось, прошла чуть не целая вечность, пока они добрались до середины комнаты. Это походило на игру в прятки: в любой момент дверь в хранилище могла открыться и луч фонарика, осветит фототеку, и им нужно было успеть куда-то спрятаться.

Однако все было тихо. Человек в хранилище не проявлял признаков жизни. Блаунт и Найджел опять двинулись было вперед, но им тут же пришлось нырнуть за шкафы: по замершему зданию разнесся гул поднимающегося лифта, потом открылась его дверь и твердой, спокойной походкой по коридору прошествовал человек, — по-видимому, он зажег там свет. Человек вошел в приемную, после чего донесся стук закрывающейся двери: либо к Харки, либо к директору.

Новый посетитель, не считающий нужным скрываться, мог спутать им все карты. Все, что они делают, благодаря его появлению превращается в фарс, подумал Найджел. И тут — словно несвоевременный этот визит развеял какие-то чары — свет в специальном хранилище погас, дверь открылась, и в темноте по направлению к выходу тихо прошелестели шаги, затем так же тихо открылась дверь. Найджел проклинал стальной шкаф, который мешал ему увидеть в освещенном проеме двери, кто это был. Прошло с полминуты, дверь в фототеку почти неслышно притворилась, затем закрылась дверь в хранилище, и под ней снова засветилась серебряная полоска. Найджел решил, что Биллсон, должно быть, хотел узнать, кто вошел в приемную. Осторожный зверь этот Биллсон!.. Впрочем, нет, теперь он был уже не таким осторожным. Из хранилища наконец донеслись долгожданные звуки: пришли в движение открываемые металлические контейнеры, что-то зашелестело. «Негативы», — подумал Найджел и стал двигаться побыстрее, приближаясь вместе с Блаунтом к двери закутка.

Они были уже у последнего ряда шкафов, отделявших их от хранилища, и Блаунт уже сделал шаг, чтобы пересечь оставшееся пространство… И тут они услышали новый звук — что-то вроде хлопка с шипением, — пугающий и зловещий, и свет под дверью стал неожиданно ярче, напоминая полоску раскаленной стали. В следующее мгновение дверь распахнулась и в проеме возникла фигура, отчетливо вырисовывающаяся на огненном фоне.

— Биллсон! Вы…

Блаунт едва успел нырнуть за стальной шкаф. Человек, оказавшийся уже у дверей фототеки, выхватил револьвер и выстрелил.

Щелкнув, как лопнувший стальной трос, пуля пролетела по диагонали комнаты и ударилась в шкаф за спиной Найджела. Дверь захлопнулась.

— Тушите пожар! Я за ним! — крикнул Блаунт и бросился в коридор. По пути он успел включить свет.

Найджел услышал свисток, затем топот ног по пожарной лестнице, справа по коридору, где в свое время толпился во время воздушных налетов, спускаясь на нижние этажи, персонал управления.

Найджел побежал к комнате замдиректора; в дверях он столкнулся с Фортескью.

— Что за черт? Кто стрелял?

— В спецхране пожар, Харки!.. Несите ведра, они в конце коридора! Я позвоню! Через минуту вернусь!..

Найджел кинулся к телефону на столе Харкера:

— Пост ПВО, скорее!.. Льюис? Это Стрейнджуэйз. На шестом этаже пожар. Сильный. Пришлите курьеров с ведрами, нас здесь только двое. Вызовите пожарную команду. И вытащите на задний двор насос, поднимите шланг кверху… Пламя увидите, не беспокойтесь. О'кей! Давайте, одна нога здесь, другая там!..

Он помчался назад, к фототеке. Фортескью как раз поднял ведро, чтобы вылить его в середину пламени. И когда он плеснул туда воду, магниево-белый центр молниеносно раздулся и выбросил во все стороны длинные щупальца огня.

— Боже! — воскликнул Харки, отпрянув. — Ведь это зажигательная смесь! Вода не поможет! Несите ведра с песком.

Они побежали в конец коридора, принесли песок. Но жар от пылающих негативов, лежащих кучами на полу, был настолько силен, что они не в состоянии были швырять песок в очаг пламени. Огонь распространялся во всех направлениях, охватывая мебель и светомаскировочные портьеры. Сквозняк из открытых окон раздувал огонь.

— Это бессмысленно! — выдохнул Найджел, оттаскивая Харки от дверей. — Льюис послал сюда ребят с ведрами. Оставайтесь здесь и руководите ими! Если сумеете, не дайте распространиться пламени на всю фототеку. Это самое большее, что мы в состоянии сделать, пока не приедут пожарные.

Найджел знал, что спокойно может все оставить на Харки, который во время первых налетов был внештатным пожарным инструктором. Он побежал по коридору и оказался у лифта в тот самый момент, когда из него выходило присланное Льюисом подкрепление, передвигавшееся степенной трусцой, — насколько помнил Найджел, быстрее двигаться министерские курьеры не умели. Лифтом он спустился на первый этаж.

В вестибюле, у стола вахтера, скучилась небольшая группа министерских служащих. Все возбужденно кричали, путаясь под ногами у бригады, собранной Льюисом и пытающейся протолкаться к выходу на задний двор, где находилась передвижная пожарная помпа. У двери стоял полицейский; он узнал Найджела и пробился к нему, выкрикивая:

— Дорогу! Дорогу, пожалуйста! Разойдитесь!

— Вы видели суперинтенданта?

— Нет, сэр. Но свисток слышал. Наши все в боевой готовности. Все выходы перекрыты, патрульная машина освещает фасад.

— Прекрасно. Никого не выпускать. Найджел пробрался к столу вахтера и громким голосом призвал всех к порядку.

— Есть тут члены добровольной пожарной дружины?

Вперед вышли шесть-семь человек.

— Идите за мной!

Найджел повел их в подвал, по коридорам, похожим на катакомбы, и остановился у нижней части пожарной лестницы. Они находились теперь в задней части здания.

— Двое останьтесь здесь. Задерживайте всех, кто попытается подняться или спуститься по лестнице. Если это будет Биллсон… Вы его знаете? Хорошо. Имейте в виду, он вооружен. Остальные — дальше.

Снова послышался свисток Блаунта. Найджел бросился на звук. Он нашел Блаунта ярдах в пятидесяти, у входа в бомбоубежище, растрепанным, тяжело дышащим, но невредимым.

— Он попался… Побежал вон туда… Оттуда мы его выкурим!

Бомбоубежище, где во время воздушных налетов ночевали многие сотрудники министерства, представляло собой ряд помещений, разделенных противовзрывными перегородками. Это был настоящий подземный лабиринт. Вдоль стен возвышались двухъярусные деревянные нары, на иных кто-то спал; это были те, кто привык ночевать здесь, все еще не осознавая, что война с Германией закончилась, или те, у кого разбомбили дом и кому некуда было уйти на ночь. Несколько голов выглянуло из-под одеял, недовольно ворча, что им не дают спать. Найджел со своей группой, усиленной двумя полицейскими, методично прочесывал лабиринт. Двоих он оставил у входа, чтобы не дать Биллсону уйти этим путем.

Здесь немудрено было потерять человека, даже если ты гнался за ним по пятам. Противовзрывные перегородки делали подземные помещения невероятно запутанными, друг от друга здесь бегать можно было до второго пришествия. Но бегать от целой группы Биллсон долго не сможет: шедшие по его следам люди двигались не спеша и действовали наверняка, осматривая каждую постель на нарах, заглядывая в лица лежащих, зажигая свет в каждой комнате.

Поимка преступника была сейчас лишь вопросом времени. Оставался, конечно, еще вопрос: не получишь ли ты, завернув за очередную перегородку, пулю в лоб? «У Биллсона не меньше пяти патронов», — подумал Найджел, и у него засосало под ложечкой… Тем временем они добрались до последнего закоулка. Блаунт осторожно заглянул за перегородку. Никого…

— Черт возьми, этого не может быть! Тут тупик…

— Нет, сэр, — сказал один из добровольцев-пожарных. — В стене есть запасный выход. Вон там, за нарами.

Блаунт стремительно бросился туда, отшвырнул в сторону постель, и в выбеленной стене открылся стальной щит, похожий на заслонку печи. Блаунт нажал на ручку, потянул, потом толкнул вперед — дверь отворилась. За ней была темнота.

— Что там, снаружи?

— Задний двор, — ответил пожарный.

Блаунт протиснулся в лаз. За ним вылез Найджел. Несколько секунд они смотрели на достойную кисти художника сцену. Посредине двора стояла передвижная помпа. Льюис держал брандспойт, направляя струю воды в окно на шестом этаже. Языки пламени вырывались оттуда, а стальная рука воды, казалось, заталкивала их обратно. Со стороны улицы доносились колокола пожарных машин; полицейский как раз открывал ворота, отделявшие задний двор от улицы, чтобы впустить машины. Найджел понял, что Биллсон, если он выбрался через запасный выход, как раз на это и рассчитывал. В воздухе стоял гвалт: кричали люди, рычали машины, стучал движок помпы, с шипением вырывалась вода из брандспойта. Все глаза были обращены К пылающему окну на шестом этаже. Когда пожарные машины стали въезжать во двор, их фары осветили фигуру человека, кравшегося вдоль ограды к воротам. Блаунт, увидев его, закричал и бросился к воротам, чтобы закрыть их. Но ему до ворот было ярдов сто, а Биллсону — не более двадцати, и, как ни старался, как ни махал Блаунт, ему не удавалось привлечь внимание полицейского, дежурившего возле ворот…

И тут Найджел выхватил из рук Льюиса брандспойт и всем весом навалился на него, преодолевая давление мощной струи, которая толкала его в сторону. Наконец ему удалось справиться с рукавом и, направив струю к земле, развернуть ее искрящейся дугой. Биллсону оставалось до ворот ярдов десять; его силуэт отчетливо вырисовывался в свете фар. Струя неуверенно поискала его — и нашла. Биллсона бросило на ограду, прижало к прутьям, распластав на них; дрожащая светлая пика едва не пронзила его…

Спустя десять минут они сидели в зале заседаний на первом этаже министерства. Мертвенно-бледное лицо Эдгара Биллсона высовывалось из одеял, обертывающих его, как капустные листья, — струя брандспойта, не оставившая на нем сухой нитки, выбила из него боевой пыл. Его глаза, и без того водянистые, теперь, от усталости и от жалости к себе, были переполнены влагой. Найджел попросил Блаунта пригласить на допрос заместителя директора: ведь речь пойдет о фотографиях серии KB, а потому присутствие представителя руководства необходимо.

Блаунт предъявил арестованному обвинение в поджоге и, как обычно, предупредил об ответственности за дачу ложных показаний. В дрожащем существе, сидевшем перед ним, едва можно было узнать Эдгара Биллсона — старого Биллсона, знаменитого обструкциониста, завзятого спорщика по пустякам, профессионального казуиста. Он даже не вспомнил про свое право на адвоката. По всей видимости, он готов был сознаться во всем. И об этом решении объявил, бросив злобный взгляд на Харкера Фортескью, что подтвердило теорию, которую Найджел вынашивал уже некоторое время.

Больше года тому назад, начал Биллсон, он несколько раз подряд серьезно проигрался на бегах и по уши залез в долги. Некоторое время спустя к нему обратилось некое лицо и попросило время от времени «одалживать» ему негативы интересных фотографий серии КВ. За пользование каждым негативом уплачивалась небольшая сумма наличными, а негативы возвращались на следующий день.

— Фамилия и адрес этого лица! — потребовал Блаунт.

— Я вернусь к этому позже, — едва ли не торжествующим тоном ответил Биллсон.

Поначалу он не видел в этом ничего дурного: ведь негативы, которые у него просили, были законсервированы не из соображений безопасности, а по политическим мотивам.

— Вы имеете в виду, если какой-нибудь руководитель союзной державы снят, например, без штанов? И тому подобное? — спросил Найджел.

— Именно. Но прошло какое-то время, и упомянутое лицо обратилось за фотографиями другого рода. За снимками, на которых можно разглядеть детали секретной аппаратуры, например радарных устройств на самолетах. Я решительно возражал. Я указал ему, что если такие фотографии попадут В руки иностранных агентов, то враг получит информацию государственной важности. Джентльмены, когда я сообщу вам, кто этот человек, вы поймете, почему я никак не мог заподозрить, что он сам — иностранный агент.

— Ах, давайте прекратим словоблудие, — нетерпеливо прервал его Найджел. — И без того ясно, что «некое лицо» — наш уважаемый заместитель директора.

У сержанта, записывавшего показания Биллсона, сломался грифель карандаша, и он вполголоса чертыхнулся. Блаунт подскочил на стуле, как будто под ним взорвалась маленькая бомба. Биллсон оскалил крысиные зубы и закивал. Харкер Фортескью, который еще не смыл с лица копоть, сказал, с ненавистью взглянув на Биллсона:

— Не будьте идиотом! Послушайте, суперинтендант, я сейчас все объясню…

— Мы к этому еще вернемся, — мрачно ответил Блаунт. — А я должен предупредить вас, что с этого момента все, что вы скажете, будет заноситься в протокол и может быть использовано в качестве доказательства. Биллсон, вы готовы показать под присягой, что Харкер Фортескью является тем лицом, которому вы поставляли фотографии серии KB?

— Да. С удовольствием.

— Забудьте про удовольствие! Рассказывайте дальше!

Когда Фортескью попросил отбирать ему серии снимков, задержанные цензурой по соображениям охраны военной тайны, продолжал Биллсон, он стал всерьез подозревать его. Но было поздно: он успел запутаться в силках. Он уже передал комплект снимков, и его могли обвинить в соучастии в тяжком преступлении. Кроме того, он все еще не выбрался из долгов, на него наседали кредиторы, — одним словом, он сдался. Можете вообразить, в какой ужас он пришел, когда Фортескью однажды сказал ему, что четыре негатива испорчены: вблизи дома Фортескью упал снаряд и от сотрясения на снимки пролилась кислота. После этого Фортескью к нему за негативами не обращался, и Биллсон решил, что он струсил. Отношения между ними как будто прекратились, никаких разговоров о секретных фотографиях тоже не было.

— Пока вы не начали меня шантажировать, — прервал его заместитель директора.

— Я протестую против подобных выражений! — закричал Биллсон.

— Ну вот, наконец-то мы выяснили, почему вы с ним ссорились в вашем кабинете три недели тому назад, в обеденный перерыв, — заметил Найджел.

— У меня снова… кха… ухудшилось финансовое положение. Я решил попросить у замдиректора денег взаймы.

— «Попросить взаймы» — хорошо сказано, — растягивая слова, проговорил Фортескью. — Вы стали угрожать разоблачением, и я напомнил вам, что если я отправлюсь в Тауэр, то только вместе с вами. Вы оказались в безвыходном положении, бедный мой Биллсон, и вы знали это. Если бы даже дело не дошло до суда за измену родине, а на это вряд ли стоило надеяться, вас бы выкинули со службы за ваше поведение. Я не был вольнонаемным, так что мне нечего было беспокоиться.

— Вы… — И Биллсон разразился потоком самых низкопробных ругательств, которые услышишь разве что на бегах, но никак не в зале заседаний министерства. — Вы втянули меня в это! Почему вы сами не брали негативы? Вам бы это ничего не стоило. Ведь у вас же есть ключ от хранилища!

Найджел подался вперед. Многое зависело от ответа на этот истерический вопрос.

— Причин несколько, — протянул Харкер Фортескью, бесстрастно уставясь на Биллсона рыбьими глазами. — Возможно, я боялся, что меня поймают па заимствовании негативов. Возможно, мне хотелось проверить честность одного из моих подчиненных. Возможно, я вас просто разыгрывал.

Биллсон еще раз выругался. Блаунт, который благоразумно позволил этой паре попрепираться в свое удовольствие, теперь счел необходимым вмешаться:

— Все это о-очень поучительно. Но мне кажется, было бы лучше, если бы вы продолжили показания, Биллсон. Когда вы впервые решили разделаться с мистером Лейком? Фортескью был вашим сообщником?

Из задней части здания доносились выкрики пожарных, лязг пожарного инструмента. К моменту, когда они уселись в зале заседаний, пожар удалось взять под контроль, и было понятно, что скоро с ним окончательно справятся.

Критический момент наступил, когда Стрейнджуэйз заказал несколько отпечатков, в том числе фотографию с одного из негативов, испорченных Фортескью. Биллсон тянул как мог. Но когда директор категорически приказал представить отпечатки в течение суток, он оказался в очень трудном положении. По всей вероятности, он сумел бы как-то объяснить отсутствие одного негатива; его могли положить не в тот контейнер или, в конце концов, потерять. Но если бы негатив стали разыскивать, немедленно обнаружилось бы, что нет еще трех. После этого неизбежно привлекли бы и органы контрразведки… Биллсон страшно перепугался: ведь расследование покажет, что фотографии эти он продал врагу.

Первой мыслью было уничтожить папку ПХК, без которой проверка была бы по меньшей мере серьезно затруднена. И тут обнаружилось, что папка пропала.

— Что такое? — воскликнул Блаунт. — Вы не брали ее?

Биллсон упорно отрицал свою причастность к пропаже папки; Блаунту не удалось сдвинуть его с этой точки. Найджел был уверен, что Биллсон не лжет: он столько уже рассказал, что трудно было представить себе, чтобы он солгал в отношении папки. Да и директор поднял шум по поводу пропавшей папки уже после того, как была убита Нита Принс. У Найджела до сих пор не было времени обдумать это обстоятельство… И вот теперь Биллсон обвинял в краже папки Фортескью.

— Конечно, это он ее украл. Если бы все открылось, он терял столько же, сколько и я.

В тот день, когда погибла Нита, — продолжил свой рассказ Биллсон, — он начал опасаться, что директор напал на след пропавших негативов. Недаром Джимми Лейк поднял целый тарарам по поводу этой папки. И сделал он это всего через несколько часов после убийства его секретарши, в момент, когда, казалось бы, все остальное должно было отойти для него на второй план; это вполне могло свидетельствовать о том, что у него зародились серьезные подозрения в отношении фотографий из серии КВ. Но, как предполагал Биллсон, если у директора и появились соображения относительно истинной подоплеки дела, то он держал их пока при себе. Ведь Нита, которой он полностью доверял, была мертва, а заместитель, единственный человек, с которым он мог советоваться на данном этапе, едва ли был заинтересован в том, чтобы расширять круг посвященных. Получалось: если вывести директора из игры, расследование уйдет в песок, конечно при условии, что убийство будет приписано кому-то другому.

Биллсон начал обдумывать, как обставить все так, чтобы бросить тень на другого. Спасительная идея пришла ему в голову, когда он вспомнил, что какое-то время назад застал Сквайерса, только что располосовавшего ножом пальто мисс Принс. Он напечатал записку, адресованную Мерриону, и подписал ее инициалами Найджела; сам же взял нож Мерриона и его белый халат. Директор сказал ему, что собирается задержаться на службе, а заместитель, если работал допоздна, около одиннадцати часов обязательно уходил перекусить… Биллсон сказал, что сперва хотел надеть халат перед нападением, но потом испугался, что даже в кромешной тьме халат его может выдать. Поэтому он оставил его двери. Поняв, что одним ударом убить директора не удалось, и слыша, что Джимми шевелится, зажигает свет, он не набрался смелости вернуться в комнату еще раз. Стоя у двери, он услышал, как Джимми говорит по телефону. Тогда, схватив в охапку халат, он побежал к лифту, нажал на все кнопки, чтобы задержать тех, кто поднимался наверх, сбежал по лестнице на этаж ниже, там, в уборной, порезал себе ногу и испачкал кровью рукав халата, после чего спрятал халат в бачке, где, как он полагал, его быстро найдут. Он знал, что у него с директором одна группа крови: оба они записывались в свое время добровольцами донорами. Покончив с этим, он спустился по лестнице на первый этаж, зашел в одну из комнат и вылез на улицу из окна. Унося ноги, он видел, как из министерства высыпали посыльные и образовали кордон вокруг здания, — он чудом успел уйти вовремя.

В этой части допроса суперинтенданту несколько раз пришлось надавить на Биллсона, и весьма крепко. Но в целом прерывать его почти не приходилось. Видимо, потому, как предположил Найджел, что Биллсону не грозило обвинение в убийстве. Что же касается дела о фотографиях, то он метил попасть лишь в соучастники и таким образом заработать более снисходительный приговор. В общем-то у него были приличные шансы на это: ведь без его показаний вряд ли удалось бы построить обвинение Фортескью в государственной измене. Но если Биллсон признался в покушении на жизнь Джимми лишь потому, что оно было неудачным, то, по логике вещей, он должен быть невиновен в убийстве мисс Принс; в этом случае она выпила яд, предназначавшийся Джимми. Биллсону, если это он подмешал яд в кофе, не было никакого резона с такой легкостью признаваться во втором покушении.

Затем Блаунт расспрашивал Биллсона о событиях минувшего дня. Тот не удивился, услышав про указание о проверке папок серии КВ. Этого нельзя было избежать, поскольку Джимми остался жив. Но имитация ареста Мерриона Сквайерса и отзыв полиции из министерского здания убедили его, что в данный момент ему непосредственно ничего не грозит. Более того, заместитель директора сказал, что папка ПХК найдена, так что теперь провести проверку нетрудно. Биллсон решил уничтожить все папки серии KB, ведь все равно он не мог привести их в порядок, чтобы контрразведка не обнаружила недостачи. Может быть, случайный пожар?.. Мысль о пожаре показалась ему плодотворной. Он знал, что у Харкера Фортескью в шкафу хранится учебная зажигательная бомба, в память о днях, когда тот был инструктором ПВО. Биллсон, горя желанием отыграться на Фортескью, решил, что уж коли он погубил себя, то потащит за собой и сообщника.

Он заехал к Солли Хоксу договориться об алиби на эту ночь и взять у него револьвер, на случай если Фортескью ему помешает. Перед этим он выяснил, что Фортескью останется ночевать в министерстве, как он часто делал. Потом он зашел в комнату Фортескью, взял зажигательную бомбу и фонарик в виде карандаша, намереваясь подбросить его в фототеку в качестве улики против замдиректора. Покончив с приготовлениями, он отправился в специальное хранилище и стал ждать. Это и объясняло тот период бездействия, который так удивил Найджела. Важной частью плана Биллсона было, чтобы пожар не начался до возвращения Фортескью в кабинет: в противном случае у того будет алиби. Биллсон дождался шагов в коридоре, тихонько пробрался в приемную, убедился, что Фортескью на месте, затем вернулся и зажег бомбу, высыпав предварительно негативы серии КВ. Одним ударом он рассчитывал уничтожить улики, свидетельствующие о его измене, и направить подозрения в поджоге против замдиректора. Если расследование по делу о фотографиях и могло, при уничтоженных негативах, что-то выявить, то лишь со слов Фортескью, а его слова стоят столько же, сколько слова Биллсона. К тому же Фортескью будет обвиняться в поджоге, у Биллсона же будет алиби, которое обеспечит ему услужливый приятель Солли Хокс. В заключение Биллсон заявил:

— И уж если на то пошло, я только выполнял указания. Это он велел мне избавиться от улик.

— О чем он, черт побери? Бред какой-то… — спокойно сказал Фортескью.

— Сами прекрасно знаете о чем, — выпалил Биллсон, пожирая его глазами. — На совещании вы объявили, что будет проведена проверка папок серии KB, потом перешли к плану редподготовки. Но повторили ту же фразу еще раз и сказали, что днем из здания будет удалена полиция. И добавили, что те из нас, кто останется, могут работать спокойно. Вы, может, будете отрицать, что таким хитрым способом подсказали мне, что я должен немедленно уничтожить улики?..

— Конечно буду. В жизни не слышал подобной чуши!

— Тем не менее, — вмешался Блаунт, — мне кажется, вам придется очень многое объяснить. Вы, конечно, вправе отказаться отвечать на вопросы в отсутствие вашего адвоката.

Заместитель директора невозмутимо посмотрел на Блаунта, на Найджела, на торжествующую физиономию Биллсона — на всех по очереди. Потом, в своей привычной, ясной и четкой, почти командирской манере, в которой обычно обращался к подчиненным по официальным вопросам, заговорил:

— Я совершенно спокойно мог бы все отрицать. Против меня — только показания Биллсона, но вряд ли стоит полагаться на показания человека, только что признавшегося в убийстве, во всяком случае в покушении на убийство. Других доказательств против меня нет… Вы, а вместе с вами и контрразведка, можете из кожи вылезти, стараясь найти свидетельства моих контактов с противником и передачи ему секретной информации. Но вы ничего не найдете. Потому что ничего не было. Тем не менее я не буду отрицать все, что показал Биллсон. Но вот что мне хотелось бы узнать. — У него блеснули глаза. — Каким образом Стрейнджуэйз определил, что зловещий Икс, на которого намекал Биллсон, это я?

Откинувшись в кресле, Найджел, казалось, был поглощен разглядыванием висевшей на противоположной стене схемы, которая иллюстрировала отношение населения к призыву «Ешьте побольше картошки». Не отрываясь от нее, он ответил:

— Всякое обобщение истинно лишь отчасти. Отчасти истинно и то, что каждый коллекционер — потенциальный преступник. Не сомневаюсь, что многие таковыми и являются. Но ручаться не буду. Блаунт, вы бы попросили заместителя директора рассказать в двух словах о его коллекции непристойных фотографий…

Если про суперинтенданта департамента уголовного розыска лондонской полиции можно сказать, что он мычит, то Блаунт сейчас именно мычал.

Харки погладил свою лысину, на которой были еще видны следы борьбы с огнем, и скривил рот.

— Стрейнджуэйз — исключительно полезный сотрудник, — сказал он. — Мне просто повезло, что у него такая хорошая память. Она уже не в первый раз меня выручает. — И он стал излагать свою версию биллсоновской истории.

Но сначала он объяснил суперинтенданту сущность своей коллекции «не-епристойных ка-артинок» — галереи великих людей в моменты, когда они думают, что их никто не видит, или оказываются в неприличных позах; об этой коллекции он как-то рассказывал Найджелу в столовой. Однажды его осенило, что можно украсить свою галерею и забракованными цензорами фотографиями серии КВ. У него не было времени просматривать их и отбирать подходящий материал, и тогда ему пришло в голову: почему бы не пристроить к этому Биллсона? Сначала эта идея показалась ему пустой фантазией. Но мысль о том, что чопорный бюрократ Биллсон будет копаться в папках, ища фотографии великих мира сего, так сказать, со спущенными штанами, страшно забавляла его, и он взял и предложил Биллсону этим заняться: «так, чтобы посмотреть, что он скажет». К его удивлению, Биллсон согласился, потребовав плату за каждый отпечаток: печатать Биллсон будет сам, поскольку не хочет выпускать из рук негативы. Харкер не объяснял Биллсону, зачем ему фотографии. Поторговавшись немного, они пришли к соглашению.

Легкость, с которой Биллсон пошел на это, не в меньшей степени, чем требование оплаты, вызвала у Харки подозрения. Осторожно поинтересовавшись, он узнал, что Биллсон — завсегдатай бегов. Строго говоря, заместителю директора нет дела до того, чем занимаются подчиненные в свободное от работы время, если эти занятия не носят незаконного характера. Однако заместитель директора подумал, что ответственный сотрудник министерства, который, судя по его поведению, скорее всего погрязнет в долгах, но которому поручено хранение секретных фотографий, очень легко может стать источником неприятностей. Поэтому он решил проверить честность Биллсона, попросив у него несколько не пропущенных цензорами фотографий с изображением секретного оборудования. Биллсон сначала возмутился и отказался. Но тут же сдался, оговорив при этом, что сам не будет печатать снимки, а лишь «одалживать» негативы, за что потребовал высокую плату.

Здесь, сказал Харки, он вдруг понял, что Биллсон подозревает его, Харкера Фортескью, в том, что он вражеский агент. Тогда он согласился на условия Биллсона. Тот «одолжил» ему два комплекта фотографий. Когда несколько негативов из второго комплекта оказались случайно уничтожены, он понял, что они зашли слишком далеко. Дело, которое началось как шутка, а продолжилось как проверка честности Биллсона, могло теперь обернуться очень скверно: ведь если об этих фактах станет известно, он окажется в весьма сомнительном положении. «В какой-то момент я прозрел, стряхнул с себя азарт коллекционера и увидел, каким странным выглядит все это в глазах постороннего человека» — вот что сказал он Блаунту.

Он немедленно прекратил сотрудничество с Биллсоном. Суммы, которые тот с него требовал за последние партии негативов, он не заплатил и не собирался платить. Это и стало причиной ссоры, которая произошла между ними, эту ссору подслушала мисс Финлей. С другой стороны, он понимал, что свое участие в этих сделках будет не так-то легко объяснить; и вообще, хотя он понял, что за человек Биллсон, однако, ему казалось, было бы «низостью» разоблачить его… Короче, Фортескью так и не доложил об этих фактах директору.

— Ага, — остановил его Блаунт. — Это — важный момент. Вы никому больше не рассказывали об этом?

— Никому. В тот день, когда мисс Финлей подслушала наш маленький спор, я объяснил Биллсону, зачем мне нужны были те фотографии, и предупредил, чтобы он держал язык за зубами. Но этот идиот не поверил ни одному моему слову…

— Блеф! Как можно поверить подобным россказням! — язвительно воскликнул Биллсон.

— Вот видите? Он до сих пор не верит. Ему больше нравится думать, что я — Мата Хари в штанах, и ничем это не выбить из его башки!

— Но у вас нет никаких доказательств того, что ваша история — истинна? — спросил Блаунт.

— Никаких. Правда, я готов показать вам свою коллекцию. Но вы скажете, это всего лишь прикрытие, а другие экземпляры я передавал противнику.

Суперинтендант смотрел на него очень серьезно:

— На вашем месте я бы не стал подходить к этому так легко, мистер Фортескью. Возможно, вы говорите правду. Возможно, нет. Не сомневайтесь: если у вас были контакты с противником, это скоро всплывет. Уверяю вас, проведена будет самая тщательная проверка ваших передвижений во время войны и перед войной. Но если вы и окажетесь с этой точки зрения невиновным, все равно вы должны понимать, что ваши действия явились косвенной причиной покушения на жизнь человека, уничтожения государственного имущества Короны, а возможно, и смерти мисс Принс.

— Я тут ни при чем! — вдруг завопил Биллсон. — Этого я не делал! Не имею к мисс Принс никакого отношения! Клянусь!..

Харкер Фортескью хладнокровно выслушал его истерику. Потом сказал:

— Не могу взять на себя ответственность за все то, что наделал этот подонок. Особенно после того, как я ему объяснил, для чего просил у него фотографии. Очень сожалею о происшедшем. Но сочувствовать Биллсону не хочу. Человек, который мог подставить мистера Сквайерса — в этом он только что сознался, — нет уж, пусть он получит сполна, по заслугам. И не хочу больше думать об этом. А что до меня… Вы верите мне, Найджел?

— Я лично считаю, что это в вашем характере, — неопределенно ответил Найджел. — С другой стороны, Харки, вы должны учитывать, как на это посмотрят другие. Они с полным правом могут сказать, что ваша коллекция «неприличных картинок» с самого начала была всего лишь прикрытием предательства. И это, знаете ли, было бы в самом деле великолепным прикрытием. У вас скорее всего спросят, что вы делали до войны, путешествуя по Европе, включая Германию, и собирая экспонаты для вашей коллекции. И они, не будучи знакомы с вашим своеобразным чувством юмора, могут усомниться, стоит ли на подобное хобби тратить столько времени и денег. Нет, Харки, боюсь, контрразведка поставит на вашей истории большой-пребольшой вопросительный знак…

ЕЩЕ ОДНА КАПСУЛА?

«В сущности, мы вернулись к тому, с чего начали», — подумал Найджел.

Это было на следующий после ареста Биллсона день, в субботу, во второй половине дня. Большинство служащих министерства уже разошлось по до-мам, торопясь распорядиться коротким уик-эндом. Найджел тоже собрался уходить, когда к нему вошел Брайан Ингл и, краснея и заикаясь, спросил, не может ли Найджел ему помочь. Оказалось, Брайану хочется получить, на память о Ните Принс, книжку, которую он ей когда-то подарил. Он очень любил ее, но у него ничего не осталось, что напоминало бы ему о ней. Найджел воспринял это как трогательный, хотя и несколько старомодный жест. Он позвонил Блаунту и спросил, нет ли у того возражений, если они с Брайаном встретятся в квартире Ниты и он отдаст Брайану книгу. У Блаунта не было возражений. Он заодно сообщил, что, как установила полиция, у Ниты на счете была небольшая сумма, триста пятьдесят с чем-то фунтов; завещание она, насколько известно, не оставила, а ближайшая ее родственница — сестра, живущая с мужем в Новой Зеландии. Так что можно уверенно сказать, что деньги не были мотивом убийства.

Найджел договорился встретиться с Брайаном в квартире Ниты в три часа дня. Купив несколько сандвичей в ближайшей закусочной, он направился прямо на Диккенс-стрит, где ему открыла дверь неряха дворничиха. Она решила, что он из уголовного розыска, поскольку в прошлый раз видела его с Блаунтом, и он с большим трудом отбился от ее дурацких расспросов на тему: кто же это отправил бедняжку на тот свет? Оставшись наконец один в квартире, в которой все еще витал дух Ниты, Найджел съел сандвичи и впал в глубокую задумчивость.

«Да, в сущности, мы вернулись к тому, с чего начали. На первый взгляд Биллсон — наиболее вероятный кандидат на роль отравителя. Но против этого существует так много доводов. Прежде всего, достоверно установлено, что Джимми стал проявлять признаки беспокойства насчет папки ПХК уже после того, как была отравлена Нита. Биллсон не стал бы подкладывать яд в ее чашку, думая, что это чашка Джимми, если бы не был совершенно уверен, что Джимми напал на след. Далее, первым признаком того, что Джимми встревожился, было распоряжение прислать ему эту папку. Но Биллсон не знал, что папка пропала, и не предпринял шагов, чтобы самому заполучить ее, а потому не мог предположить, что Джимми идет по следу. Отсюда следует, что он не мог задумать отравление до того, как оно произошло. Нелогично, совсем нелогично, мой мальчик. Возьмем другую гипотезу: Биллсон все же впал в преждевременную панику до того, как Ниту отравили, и, опасаясь, что Джимми раскроет его тайну, решил его убить… Милый мой, вся эта концепция рушится, как только мы произносим слово „решил“. Биллсона не звали в кабинет директора на встречу с Кеннингтоном. Его и не было бы там, если бы за минуту до перерыва на кофе Чарльзу не вздумалось пригласить его. К тому же Биллсон в первый раз увидел орудие убийства всего за несколько минут до того, как произошло преступление. Мог ли он решить совершить убийство орудием, о котором заранее ничего не знал? И если он вознамерился совершить убийство, то, конечно, не сделал бы такой глупости, как перепутать чашки. Хорошо, мой мальчик. Я со всем этим согласен… Но предположим, что Биллсон хотел убить Джимми и знал, что это нужно сделать как можно скорее. И вот он оказывается в комнате, где видит жертву и капсулу с ядом, Мог ли он действовать экспромтом? В принципе — вполне возможно. Одна беда: на него это не похоже. Взгляни на последующие преступления Биллсона. Повторное покушение на Джимми, сожжение папок серии KB, обдуманная попытка переложить вину на Мерриона и на Харкера, подготовленные алиби — все трезво, тщательно продумано заранее. С отравлением же все наоборот. И — куда он дел капсулу после того, как вылил яд в чашку?

Ладно, предположим теперь, что яд предназначался Джимми. У кого еще были причины для покушения? У Харки. Но только, во-первых, если он в самом деле предатель и вчера лгал, во что я не верю; во-вторых, если знал: Джимми подозревает, что с папками дело нечисто. Но сегодня утром я звонил Джимми, и он совершенно твердо заявил, что, пока не пропала секретная папка, ничего такого не заподозрил. Утром того дня, когда была отравлена Нита, он заказал эту папку, чтобы проглядеть список фотографий, которые можно было бы использовать для тихоокеанского издания, если цензура снимет запрет. Ему ни на миг не приходило в голову, что за упрямством Биллсона в отношении снимков серии KB стоит нечто большее, чем обыкновенная чиновничья косность. Но подозрениями своими он и позже не поделился с заместителем. И если благодаря какому-то невероятному дару предвидения Харки сумел проникнуть в мысли, которые еще только должны были возникнуть в голове Джимми, и поэтому предпринял попытку его отравить, то, опять же, что Харки сделал с пустой капсулой?

Далее: Меррион Сквайерс. Единственным подходящим мотивом для него могло быть стремление избавиться от Лейка; его отношения с женой Джимми зашли, предположим, дальше, чем он сказал. Если в этом есть доля правды, Блаунт обязательно все разнюхает. Но при всех условиях это совершенно бессмысленно, так как Алисе ничто не мешало получить развод, — муж даже сам прощупывал ее на этот предмет. То же относится и к самой миссис Лейк — если предположить, что это она пыталась отразить мужа, чтобы стать свободной и выйти замуж за Мерриона.

Чарльз Кеннингтон? Донкихотовский жест? Убить Джимми за то, что тот изменял сестре Чарльза? Абсурд. За то, что он увел у него невесту? Не в такой мере, но все равно абсурд.

Брайан Ингл? Потому, что он любил Ниту и, если бы Джимми не стало, она могла бы принадлежать ему? Нет. Очень неубедительно.

Тогда другой вариант: никто чашек не путал, яд предназначался Ните Принс.

Эдгар Биллсон… Нет видимого мотива. Харкер Фортескью: то же самое. Блаунт не обнаружил никакой связи между Харки и Нитой, если не считать того, что Нита какое-то время перед войной работала на агентство Харкера.

Меррион Сквайерс? Ниту он недолюбливал. Он рассказал нам, что ухаживал за ней и она дала ему от ворот поворот. Но Меррион ухаживает за всеми без разбору — у него это срабатывает автоматически. Если убивать всех, кто отверг его притязания, то Лондон будет устлан женскими трупами. Никакой прямой связи между ним и Нитой не обнаружено. Спишем его — пока…

Брайан Ингл? Влюблен в Ниту. Влюблен безнадежно. Добрый маленький человечек. Не может быть, чтобы, столько лет зная Ниту и, как нетрудно предположить, зная о ее романе с Джимми, он ни с того ни с сего взял и отравил ее.

Чарльз Кеннингтон? Ничего не скажешь, кандидатура самая подходящая. Он говорит, что готов уступить свою невесту Джимми без звука. Он принес яд. Он прошел особую подготовку для работы в спецслужбе, имеет соответствующий опыт; он, как никто, знает способы избавиться от пустой капсулы. Как это сказал дурачок посыльный в то утро, за день до убийства Ниты? „Миллионы парней научились убивать, да еще как!“ Да, это действительно было выполнено со знанием дела. По крайней мере, так выглядело бы тщательно обставленное убийство, которое должно выглядеть импровизированным.

У Кеннингтона большие актерские способности, это достаточно очевидно. Если бы эти стены могли рассказать, что он действительно говорил Ните в ту ночь! Она призналась ему в своих отношениях с Джимми — для этого она и попросила его прийти. Только благословил ли он их, как сказал нам? Или устроил сцену? Или притворился, будто воспринял это индифферентно, а сам ушел, затаив в душе жажду мести? На следующее утро Нита все еще была не в себе: скомканный платочек, растерянность… Но здесь мы упираемся в гигантское препятствие. Чарльза Кеннингтона, судя по всему, никак нельзя отнести к ревнивцам. Достаточно посмотреть на него. Или подумать о нем. Да разве представишь его в роли Отелло?

То же самое можно сказать про его сестру. Они оба в высшей степени цивилизованные создания. С чего бы Алисе Лейк, столько лет мирившейся с тем, что у мужа есть любовница, в мгновение ока перемениться и убить ее? Если она психопатка или безумно страстная женщина, если она все еще без ума от Джимми, что ж, и в этом случае перед самой смертью Ниты должно было что-то случиться, что-то такое, что, как детонатор, взорвало накопившуюся обиду. Но ведь она не такая! Вспомни, с каким безразличием сидела она у постели Джимми, держа его руку, словно сиделка, считающая пульс… Тем не менее, прежде чем прийти к какому-то определенному выводу, я должен узнать ее получше. И ее, и Чарльза.

Сам Джимми Лейк? Единственным мотивом, учитывая, что его жена знала об их отношениях с Нитой и, очевидно, не чинила им в этом никаких препятствий, могло быть только желание освободиться от Ниты, чего он не мог сделать никаким другим способом. Этот мотив нельзя недооценивать, мой мальчик! В определенных условиях он может оказаться исключительно сильным. В каких именно? Первое: Нита должна была быть особой настырной, навязчивой, прилипчивой, — что ж, у нас достаточно свидетельств, что так оно и было. Второе: она должна была надоесть Джимми; доказательств тут никаких, есть кое-какие признаки, весьма шаткие, которые можно толковать и так и сяк. Третье: он не видел иного способа вырваться из ее лап; на первый взгляд это глупо: ему ничто не мешало взять и выйти из игры. Откупиться, наконец. Впрочем, психологически не так уж и глупо: человек со слабым, нестойким характером может оказаться неспособным найти иной, ненасильственный выход из положения. Но разве у Джимми — слабый характер? Что же такое он представляет собой на самом деле? Факт остается фактом; ты не знаешь его. Так узнай! И выясни между делом, из тех ли он людей, которые, отравив свою девушку, будут при всем народе хлопать ее по спине и приговаривать: „Откашляйся, солнышко, откашляйся“. Совершенно чудовищно, абсолютно невероятно, что человек на такое способен… Да, и между прочим, куда он девал капсулу?..

Проблема все-таки сводится к этому неразрешимому вопросу. А ведь она в равной мере касается всех, кроме Брайана Ингла. Брайан мог бы выбросить ее на улицу, открывая окно. А потом? Потом она могла пристать к подошве или автомобильной шине. Но Брайан был, пожалуй, единственным, у кого отсутствовал адекватный мотив для убийства и Ниты, и Джимми. В этом отношении следующим за ним следует поставить Чарльза Кеннингтона, обладающего для этого нужным опытом. Но как человек, даже поймавший Штульца, сумел вынести из комнаты сломанную капсулу? Блаунт очень сурово наказал сержанта Мессера. И Найджел, в общем, теперь понимал, что сержант допустил только одну оплошность, проводя обыск. Он самым тщательным образом обыскал их одежду, для чего они раздевались за ширмой, затем осмотрел все места на их теле, где можно было бы спрятать капсулу, хотя никто из них не имел реальной возможности сделать это незаметно. Единственное, в чем он дал промашку, — это осмотр рта; вообще-то он каждому заглянул в рот, но не провел рукой, чтобы ощупать их зубы. Теоретически капсулу легко спрятать за щекой, у коренных зубов, — там, где, по рассказам Чарльза Кеннингтона, нацисты прятали эти капсулы на случай неотвратимой опасности.

Но против этого существовало два решающих возражения. Первое: кто, если он не сошел с ума, попытается спрятать капсулу подобным образом, зная, что предстоит доскональный обыск, и имея возможность просто выбросить ее где-нибудь в комнате, вытерев предварительно в кармане носовым платком, чтобы уничтожить на ней отпечатки пальцев? И второе: предположим, что нашелся такой сумасшедший, который спрятал ее у себя во рту. По ведь он обязательно должен был обнаружить себя: капсула была сломана и на ней должно было оставаться достаточно яда, чтобы вызвать по меньшей мере жестокий припадок кашля. Очевидность этого и заставила рассудительного сержанта Мессера допустить небрежность при осмотре подозреваемых».

Найджел курил и ломал голову над этой проблемой. Она распадалась на два вопроса, ни на один из которых он не в состоянии был дать вразумительного ответа. Каким образом удалось утаить капсулу от полиции и вынести ее из комнаты? Почему убийце понадобилось ее вынести? Может быть, если он найдет правильный ответ на второй вопрос, то прояснится и первый…

«Хорошо, в таком случае возникает третий вопрос: почему убийца — любой убийца — стремится убрать орудие убийства с места преступления? Потому что оно — улика. Но в данном случае все видели орудие преступления: за несколько минут до убийства его выставили на всеобщее обозрение. Так что убийце не было необходимости изымать его. Но убийца все же его изъял. Замкнутый круг, из которого нет выхода… Впрочем… О предки благословенные, до семьдесят седьмого колена! Я знаю! Я вижу, как выбраться из него!»

Найджел вскочил с кресла и стал возбужденно мерить шагами комнату. В голове у него складывался образ, подсказанный случайной фразой. Он отчетливо видел этот до абсурда простой образ, который переворачивал всю его концепцию. Решение получалось совершенно логичным… единственно логичным ответом на второй вопрос. И тут, еще больше возбуждаясь, он увидел, что получил рациональный ответ и на первый. Не получался, как ему с сожалением пришлось отметить, лишь ответ на вопрос, как разгадать личность преступника. Но с этим пока можно и подождать. Он снял трубку и позвонил суперинтенданту Блаунту в Скотланд-Ярд:

— Блаунт? Это Стрейнджуэйз. Мне пришла в голову совершенно исключительная идея… Да, в связи с отравлением Ниты Принс. Я, кажется, знаю, почему и как преступник унес капсулу… Нет, не знаю кто… Нет, черт побери, я не располагаю еще доказательствами: я пришел к этому чисто умозрительным путем… Старина, не обижайтесь, но собирание доказательств — это работа полиции, то есть ваша. Если позволите, для начала предложу следующее: выясните, кто из подозреваемых имел доступ к яду… Да, знаю, имели все, и не считайте меня за дурачка. Я имею в виду, доступ к какому-нибудь другому источнику цианистого калия… Что?.. Да в общем-то никакого вреда не будет, если все узнают, что вы его ищете. Я заставлю нашего мистера Икса, кто бы он ни был, занервничать, и он может не выдержать и сделать какую-нибудь глупость… Нет, это всего лишь блеф — нам важно установить, не было ли у кого-нибудь из них другого источника получения яда. Дело вот в чем… — Но Найджел не успел приступить к изложению своей теории: прозвенел звонок и дворничиха ввела Брайана Ингла. Найджелу пришлось дать отбой.

С величайшей осторожностью Брайан опустился в кресло, в котором только что сидел Найджел. Щурясь, как будто свет или то, что он видел, причиняли ему боль, он оглядел комнату.

— Вы здесь впервые? — наугад спросил Найджел.

— О да, конечно… Разве могло быть иначе! Я хочу сказать, испытывая такие чувства к Ните…

Они помолчали. Потом Найджел сказал:

— Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали о ней.

— Да, я это собирался сделать. Но вы были все время так заняты. И, Найджел, я х-хотел спросить: полиция, она уже… То есть я хотел сказать, они кого-нибудь конкретно подозревают? Это Биллсон? Я видел: Меррион сегодня был на работе, значит, это не он.

— Странно… Вы едва ли не первый, кто меня спрашивает об этом. Наши коллеги поразительно выдержанны.

— Это вовсе не в-выдержанность, — возмутился маленький человечек. — Это самое обыкновенное бездушие! Что им до нее? Еще одна смерть, и только. Столько было смертей за последние годы, что мы уже не реагируем на них. Никого это не интересует.

— Включая Джимми?

Брайан Ингл погрузился в свое привычное, похожее на транс молчание. Найджел знал: не нужно ему мешать и не следует торопить. Это было все равно что наблюдать за тем, как мышь рожает гору.

— Не могу сказать, — объявил наконец Брайан. — Он, конечно, любил ее. Но мне тоже хотелось бы знать… — Он опять умолк и после еще одной затянувшейся паузы продолжил: — Последнее время она чувствовала себя очень несчастной.

— Она вам сама рассказывала об этом? Брайан Ингл кивнул и осмотрелся в комнате посмелее.

— Он хорошо к ней относился. Да, я должен это признать.

И опять замолчал. Потом сказал:

— Знаете, Найджел, для меня было совершенно невыносимо разговаривать с суперинтендантом. О, я не сомневаюсь, он очень порядочный человек. Но какое это имеет значение? Ее уже нет в живых. Ну какая разница, кто ее убил? И…

Проветрю сердце И любовь забуду, Возврата к ней не будет никогда…

Мне нужно было очень сильно проветрить свое сердце. А это следствие, эти вопросы, вопросы, вопросы — они были как звонки от адвокатов, просто так, звонки и письма с соболезнованиями, когда ты пытаешься, — у него дрогнул голос, — когда ты пытаешься навести в сердце порядок.

— Да. Я понимаю. Но вот что нужно все же сказать: вероятно, самая счастливая полоса в ее жизни все равно уже прошла.

— Я мог сделать ее счастливой, — ответил Брайан с подкупающей простотой. — Видите ли, — криво улыбнулся он, — для меня приемлема и самая большая домовитость.

— А для Джимми она не приемлема? Брайан Ингл опять глубоко задумался. А когда заговорил, можно было подумать, что сказанное затрагивает предмет лишь по касательной.

— Она иногда бывала у меня дома, а я отказывался приходить сюда… Это единственное, в чем я ей отказывал. Она знала, что я ее выслушаю и утешу. О том, как у нее дела с Джимми…

— Очень жестоко с ее стороны, не правда ли?

— О да, наверное. Влюбленные всегда жестоки. По отношению к другим, я хочу сказать… Когда человек влюблен настолько, насколько была влюблена в Джимми Нита. Когда человек знает, чего хочет, он начинает тиранить остальных людей. И я скажу вам, что, если бы Джимми бросил ее, я бы его убил.

— У нее и прежде было много любовников, — нарочито грубо вставил Найджел.

Брайан Ингл и бровью не повел.

— Вот-вот, — проговорил он, развивая свою загадочную мысль. — Видите ли, рано или поздно они бросали ее. Ни один не предложил руки и сердца.

— Почему?

— Потому что она была слишком красива. Ее красота вводила их в заблуждение. Они полагали, что заполучили идеальную… как бы это сказать?.. идеальную куртизанку. И очень скоро обнаруживали, что попали в ловушку: входили в храм Афродиты, а оказывались в домашнем гнездышке с вязаньем на кресле и котом-мурлыкой под креслом. Вроде как здесь. — Он обвел рукой комнату.

— Но Джимми, кажется, это вполне устраивало.

— Нита поначалу тоже так думала. Довольно долго. И он тоже, по-моему. Они с женой люди светские. То, что называется современные: для них что легко пришло, то легко и уходит. Нита совсем из другого теста. Ее пристрастие к дому… Знаете, для него это было сначала чем-то вроде забавной игры. А потом он стал понимать, что для нее это вовсе не игра, что она совершенно серьезна…

— И нельзя сказать, что это «легко уйдет»?

— А разве можно ее упрекать? Я знаю, легко говорить про женщину, что она когтями вцепилась в мужчину, что она его душит… Боже мой, что за слово: «душит»! Оно мне напоминает романы дам-сочинительниц, которые я когда-то рецензировал. Но люди, которые так говорят, никогда не примеряют к себе, как это выглядит для другой стороны — для женщины. Нита вела в свое время беспорядочный образ жизни… мужчины желали ее только как любовницу, но не как жену… Вот почему у Ниты выработалась такая потребность в обеспеченном будущем. Каждая женщина хочет обеспеченного будущего, это у них — биологическое. Но Нита буквально помешалась на этом. Я посмеивался над ней, было дело. Конечно, осторожно, чтоб не обидеть. У бедняжки начисто отсутствовало чувство юмора. И почему она, кстати, должна была воспринимать такие шутки? О да, она выглядела такой уверенной в себе, такой неприступной, такой преуспевающей! Верно? А под этим — страх и неразбериха. Она утратила веру в свои силы и искала в самой себе ту ужасную причину, по которой никто не берет ее замуж и не хочет обеспечить ей будущее.

— Но Джимми ведь был готов? Я хочу сказать, готов был дать ей эту уверенность?

— Да, он дал ей все, что обеспечивало такую уверенность, это правда, — ответил Брайан, еще раз медленно обведя глазами комнату. — А значит, и чувство уверенности — на какое-то время. Вы сами знаете, женщинам приходится заниматься самообманом и. принимать иллюзию за реальность, которой нет и в помине… Словом, мартышкин труд. И потому, что он так уверенно давал ей ощущение обеспеченного будущего… — Брайан неожиданно замолчал.

— … ее разочарование было тем сильнее, когда она увидела, что он только играет в домашний уют? — закончил за него Найджел.

Прежде чем ответить, Брайан Ингл, казалось, взвесил и рассмотрел его слова со всех сторон; так хозяйка крутит в руках понравившуюся ей в магазине вещь.

— Не знаю, так ли это. Не знаю. Я бы сказал так: было время, когда Джимми только играл в домашний уют. Но потом дошло до того, что увлечение домашним уютом стало реальным и поставило под угрозу его настоящий дом, дом с женой, если вы понимаете, что я имею в виду. Возник внутренний конфликт. Очень болезненный, по всей видимости. Тогда он понял, что нужно выбирать: сохранять равновесие больше было невозможно. Он стал раздваиваться. Нита почувствовала себя несчастной.

Найджел слушал его с возрастающим интересом. Суждения Брайана были основательнее всего, что он слышал по этому поводу от других, например бьющих на эффект, но поверхностных разглагольствований Мерриона Сквайерса.

— Значит, вы думаете, Джимми предпринимал попытки освободиться?

— Неосознанно, безусловно. Не забывайте, у Ниты была над ним большая власть в физическом плане, это очень немаловажно. Я бы сказал, морально он был очень слабым и, главное, нерешительным — в нем было что-то от Микобера[17]: ждать, пока что-нибудь подвернется и узел, который ему не хватает духу разрезать, развяжется сам собой.

— В данном случае чего он ждал? Конца войны?

— Безусловно. Конец войны заставил бы его сделать решительный шаг в ту или другую сторону. Позволю себе предположить, что он понятия не имел, какой из узлов он для него развяжет.

— Нита или Алиса. Вопрос стоял так?

— Совершенно верно.

— И Нита отдавала себе отчет в существовании этого конфликта?

— Она видела, что он колеблется между двумя стульями, и делала все, что могла, чтобы он сел на ее стул.

— Отсюда просьбы о разводе?

— Точно. И другие вещи. Ведь бедняжка боролась за свою жизнь.

— Какие другие вещи?

— Ну, не знаю. Мне этого не приходилось испытывать самому. Но нетрудно вообразить, какой ад может создать женщина для человека, которого она решила удержать при себе: каждое слово подобно ложке масла в огонь, в каждом взгляде, каждом жесте, каждой минуте молчания — упрек или мольба, в ход идет весь запас хитростей. Уверен, у нее их была целая куча.

— Но если она создала ему такую веселую жизнь, почему же он просто не ушел?

— О мой дорогой Найджел, жизнь не такая простая штука. Она растворилась в его крови. Он любил ее. Да-да, он действительно любил ее. Он не мог избавиться от нее просто так. Для этого он был слишком интеллигентен.

— И он не смог бы освободиться от нее, от своих проблем, от конфликта с самим собой, пока она была жива? — задал Найджел рискованный вопрос.

Брайан Ингл вжался в спинку кресла и вскинул руки, словно защищаясь от вопросов.

— Нет! — воскликнул он. — Нет, нет! Прошу вас! Это страшно. Звучит так, будто я хотел обвинить его в… Честное слово, я и в мыслях этого не имел.

— И все же, наверное, такая мысль посещала вас? Не может быть, чтобы не посещала.

Так долго Брайан паузы еще не держал. Он как будто впал в каталептический транс, утратил дар речи и восприятие внешнего мира. В конце концов он заговорил, словно сам с собой:

— Нита была напугана. И снова умолк.

— Напугана? Это было недавно?

— В то утро, когда умерла… То есть была убита.

— Как это было? — мягко, будто уговаривая ребенка, спросил Найджел.

— Я не стал об этом рассказывать суперинтенданту, — медленно проговорил Брайан. — Когда он меня допрашивал, у меня не было настроения. Мне было совершенно наплевать на то, кто убил ее. Какое это могло иметь значение? Я, несомненно, мог ошибаться… В то страшное утро, в самом начале рабочего дня, она зашла ко мне в комнату. Мне сразу бросилось в глаза, что она нервничает: она говорила довольно бессвязно, пыталась что-то мне объяснить. «О Брайан, что мне делать? Что мне делать?» Она это повторяла как безумная. Знаете, когда такие женщины впадают в панику, они становятся как напуганные животные. Это ужасно… Терзания ума передаются их телу, лицу; они ведут себя как зверь, попавший в ловушку: то рвутся на волю, кидаются из стороны в сторону, то замирают, цепенеют, как в коме, совсем как животное, когда оно притворяется мертвым.

Под тяжестью воспоминаний Брайан Ингл замолчал.

— И все-таки что она сказала? — спросил Найджел.

— Я все пытался вспомнить. Это невероятно трудно. Знаете, она была как в горячке. Произносила какие-то бессмысленные слова. Все время повторяла: «Это последний шанс. Он сказал, это последний мой шанс…» — «Последний шанс для чего?» — спросил я. «Чтобы отказаться от него». — «Ты имеешь в виду отказаться от Джимми?» Она кивнула. «Но я не откажусь, — сказала она, — ни за что, ни за что, ни за что!..» И разревелась. Такой я ее никогда не видел. Я пробовал успокоить ее. Но ничто не действовало. И я спросил ее — сам не знаю почему, — когда он сказал это? «Вчера вечером. Он приходил ко мне, Брайан. Я так боюсь, я просто не знаю, что делать». Мы не смогли продолжать разговор, потому что вошел Джимми — услышал, наверное, ее голос — и сказал, что она ему срочно нужна — отпечатать несколько писем.

— Вы не помните, что она сказала еще? Постарайтесь воспроизвести каждое слово… Каким бы нелепым оно вам ни казалось.

— Нет… Минуточку… Да, она сказала одну очень странную вещь — совсем как во сне. Она пробормотала: «Я так испугалась, увидев его. Я знала, что он будет таким. Брайан, это было страшно. Хотя вам не понять…» И потом, через некоторое время, продолжила: «Как мне хотелось верить ему. Теперь мне некому верить». Я, конечно, сказал, что она может на меня положиться, пытался ее утешить. Она ответила: «Я знаю, Брайан… вы совсем другое дело». О да, я всегда был — «другое дело». Верный пес, чтобы выводить ее на прогулку, когда нет никого другого…

Брайан запнулся, видимо устыдившись, что не сумел скрыть своей горечи.

— А этот «он», о котором она говорила все время? Тот «он», который давал ей последний шанс и которому ей хотелось бы верить. Кого, по-вашему, она имела в виду?

— Ну, здесь гадать нечего. — От удивления Брайан даже вытаращил глаза. — О ком она могла говорить, кроме Джимми?

— Но почему Джимми так перепугал ее, когда она его увидела?

— Не знаю. Наверное, не ждала его или что-нибудь в этом роде. Кто еще мог прийти к ней в дом так поздно… кто, я хочу сказать, мог так взволновать ее?

— В самом деле, кто? — ответил Найджел, не сводя глаз со своих ботинок и пушистого персидского коврика, на котором они располагались.

«Он», о котором говорила терявшая от отчаяния разум бедняжка Нита, — это мог быть Джимми. Но не обязательно Джимми. Она ведь могла говорить о двух разных людях. В зависимости от того, что конкретно имела в виду.

Дальнейшие расспросы ничего больше не дали. Брайан стал озираться по сторонам, проявляя признаки нетерпения.

— Вы бы хотели взять вашу книгу? Вскочив с кресла, Брайан Ингл направился к книжным полкам и пробежал глазами по корешкам.

— Вот она. — Взглянув на форзац с надписью, он положил книгу в карман. — Клау! — воскликнул он. — Вот уж не думал, что кто-то читает в наши дни Клау. — Он взял в руки томик стихов, так и оставшийся лежать на столике рядом с креслом Найджела, и раскрыл его на закладке. — Смотрите, какой интересный отрывок! — добавил он спустя две-три минуты. — Из него получился бы неплохой романист, вы согласны? «И ночь я вспоминал, как долгую игру без риска, без азарта…» Удивительно: мы с вами только что поминали это слово.

— Какое слово?

— Игра. Во всяком случае, это не совсем случайное совпадение. «Игра в домашний уют»…

— Ах да… Да, точно!

— Знаете, Найджел, вам не кажется, что Клау знал Джимми лично? Поразительно… Это же его портрет, в полный рост, он тут как живой. Во всяком случае, такой, каким был в представлении Ниты.

— Но ее привлекло, наверное, в этом отрывке другое. Как бишь там?.. «Приветливо-спокойна, холодна, в глазах — ни искры чувства…» Это же Алиса Лейк, насколько я понимаю.

— М-м-м. Да. По-моему, да. Но почему вы считаете, что Ниту заинтересовали именно эти строки?

— А вы взгляните на поля! Там стоит заглавная «А».

— Точно! Да, это правильно. Но мало что проясняет. Сначала я и не заметил… Впрочем, это не она писала, не ее почерк. «А» она всегда писала печатное. А тут — с завитком. Посмотрите сами.

Найджела словно подбросило. Он выхватил книгу у Брайана из рук:

— Да, черт возьми, вы правы. Не понимаю, как я не обратил на это внимания, Я же столько раз видел ее «А». Она писала свое полное имя, Анита, подписывая протоколы, ведь так? И единственным, кто мог бы сделать пометку в книжке, был сам Джимми.

— И его заглавная «А» совсем не такая, как эта.

— Да. Может быть, это ничего и не значит… Мне вообще-то пора. Ничего больше взять не хотите?

Брайан отрицательно покачал головой. С минуту он прощался взглядом с комнатой. Затем повернулся и вышел. Как только дверь за ним затворилась, Найджел вернулся к книжным полкам и стал просматривать форзацы в других книгах. Наконец он нашел то, что искал: книгу, надписанную Нитой для Джимми. Он подошел с ней к окну и тщательно сравнил букву с той, что была написана на полях томика Клау.

Неожиданно ему пришло в голову, что если взять заглавную «Дж» и добавить к ней палочку, то получится «А», точно такая, как здесь. При условии, если правильно написать «J». Итак, на форзаце книги, которую он откопал, было написано: «Джимми, со всей моей любовью. Нита»… И «J» — «Дж», первая буква в имени Джимми, была очень похожа на левую часть буквы «А», что в книжке Клау. Естественно сделать вывод, что первоначально Нита написала там «Дж» — «J», потому что отрывок заставил ее подумать о Джимми, и, по-видимому, это она поставила карандашом восклицательный знак рядом с ним. А потом кто-то переделал «J» в «А». Кто? И почему? Найджел пока ничего придумать не сумел. И вообще это могло быть написано машинально… Может быть, ребята из лаборатории Скотланд-Ярда сумеют разобраться, составная это буква или нет, то есть написана ли она разными людьми. Было бы хорошо в этом быть уверенным. Найджел вышел из квартиры, прихватив с собой две книги, и направился в сторону Нового Скотланд-Ярда.

Спустя несколько часов, когда он ужинал у себя в клубе, его позвали к телефону. Звонил Блаунт:

— Это насчет книги, что вы мне оставили. Наши эксперты говорят, что буква «А» — составная. Левая часть немного иная по очертанию, более твердо написана. А внизу небольшое утолщение, так должно быть, когда пишут «J», начиная сверху и делая внизу завиток. Когда же пишут заглавное «А» такой конфигурации, то начинают снизу слева, потом сверху проводят правую палочку, и…

— Ладно. Тут я вас обошел. Как насчет другого источника яда? Вы успели это выяснить?

— Да. По меньшей мере четверо подозреваемых имели доступ к цианидам.

— Вот это да! Тут я попал в цель!.. Но это слишком много, Блаунт.

— Биллсон пользовался цианидом для обработки фотографий. У мистера Лейка и мистера Фортескью есть, вернее, были капсулы с ядом. Миссис Лейк могла взять капсулу у мужа. Биллсон выписывал яд обычным путем, мы сейчас проверяем количество, которое он получил от аптекаря, и то, что у него осталось. Мистер Лейк и мистер Фортескью обзавелись своими капсулами частным путем, осенью сорокового года. Тогда все боялись вторжения. Они оба считали, что немцы занесли их в свои «черные списки», и хотели быть готовыми ко всему.

— Но говорят, что сейчас у них этих капсул нет?

— Мистер Фортескью утверждает, что в День победы над Германией… э… выбросил содержимое, устроив для одного себя торжественную церемонию. Мистер Лейк — я заезжал к нему — хранил свою капсулу в тщательно запертом ящике. По крайней мере он так считал. Когда я открыл ящик ключом, который он мне дал, капсулы там не было. Миссис Лейк самым решительным образом отрицает, что знала о капсуле, и ничего не может сказать по поводу ее исчезновения. Вот так. А теперь расскажите-ка, что за мысль вам пришла в голову.

— Минуточку. Все они говорили об этом спокойно? Без всяких эмоций?

— Да. Д-да… Пожалуй, миссис Лейк нервничала немножко — она была у мужа, когда я задал ему этот вопрос. Ничего похожего на стремление уклониться от ответа или что-то скрыть.

— Лейк и Фортескью знали о том, что и один, и другой обзавелись капсулой с цианистым калием?

— Да.

— У Фортескью не было другой возможности получить яд? Он, наверное, тоже пользуется цианистым калием для обработки фотографий?

— Говорит, что нет. Мы, конечно, проверим.

— Понимаете, Блаунт, то, что он не умолчал о капсуле, — это один-ноль в его пользу. Во всяком случае, это касается фотографий серии КВ. Вряд ли ему понадобилось бы добывать капсулу с ядом, будь он нацистским агентом.

— Да, согласен. Если бы немцы оккупировали Великобританию, она была бы ему не нужна. Но она могла понадобиться, если бы до него добралась британская контрразведка.

— Если так, зачем ему было избавляться от нее в День победы? Она могла бы ему еще ой как пригодиться.

— Безусловно. Но сейчас ему было бы выгодно предъявить ее нам — если она еще у него. Однако хочу подчеркнуть; то, что у Харки была капсула, и то, что он якобы уничтожил ее, свидетельствует в его пользу, когда мы рассматриваем ситуацию с фотографиями, и против него, когда речь идет о смерти Ниты Принс.

В телефоне некоторое время что-то булькало и шуршало.

— Но, дорогой мой, это же значит — капсула Кеннингтона, по вашему мнению, не была причиной ее смерти. Это же абсолютно…

— Кстати, коли уж речь зашла о Кеннингтоне. Он в самом деле владел средством быстрого самоубийства для своей разведывательной работы в Германии?

— Да, — кисло подтвердил Блаунт. — Сейчас текут такие реки цианида, что можно кораблики по ним пускать. Он сам сказал, что в свое время у него была такая капсула, но он сдал ее перед отъездом из Германии. Я, естественно, провожу проверку. Министерство обороны сделало для меня запрос.

— Боюсь, что следов этих трех капсул нам не отыскать.

— Точно так.

— А как насчет Сквайерса и Ингла? У них нигде не завалялась пинта-другая яда?

— Они утверждают, что нет, — бесстрастно ответил Блаунт.

— Не очень убедительно. Теперь вы, наверное, будете обходить все аптеки? Смотрите не пропустите какую-нибудь… Ладно, Блаунт, хочу попросить вас об одолжении.

— Что я еще должен сделать? — В голосе Блаунта прозвучало подозрение.

— Найдите еще яду.

Телефон снова заклокотал как помешанный. Найджел отвел трубку от уха. Когда Блаунт облегчил душу, Найджел сказал:

— Мне кажется, неплохо было бы получить ордер на обыск и осмотреть вещи наших подозреваемых: не найдется ли у них капсулы с ядом, которая будет как две капли воды похожа на ту, что Кеннингтон отнял у Штульца.

Телефон зловеще затих. Найджел почти физически ощущал, как Блаунт борется со своими эмоциями. В конце концов суперинтендант суровым, но сдержанным тоном спросил:

— С кого я должен начать это… эту ловлю журавля в небе?

— О, начните с супругов Лейк. Или с Чарльза Кеннингтона.

— Вам известно, что Кеннингтон переехал к Лейкам?

— Неужели? Так-так-так. Я приглашу его завтра на ленч, а у вас будет свободное поле для действий.

— А теперь… э… касательно этой пустячной формальности… ордера на обыск. Может, вы будете так любезны и объясните мне, на каком основании я должен просить его? — с глубочайшей язвительностью изрек Блаунт.

— У меня на столе ужин стынет. Ну ладно, черт с ним! Значит, так, Блаунт…

И Найджел изложил суперинтенданту идею, которая посетила его на квартире Ниты, когда он искал ответ на вопрос, зачем убийце понадобилось уносить с собой из директорского кабинета «штульцевскую штучку» и как ему это удалось.

СЕСТРА И БРАТ

В одиннадцать утра следующего дня, в воскресенье, Найджел Стрейнджуэйз ехал в автобусе, направляясь в Риджент-парк в гости к Лейкам. Накануне вечером он заручился согласием майора Кеннингтона на ленч. Но прежде чем беседовать с ним, нужно было прояснить кое-что у Джимми и Алисы Лейк. А о ряде вещей, о которых не мог у них спрашивать, он надеялся узнать без их помощи. Найджел считал, что ему известны личность убийцы Ниты Принс, мотив и метод преступления. Но у него не было доказательств, и он не видел способа добыть их иначе, чем вызвать убийцу на какой-нибудь необдуманный поступок. Расспросы Блаунта об альтернативном источнике яда могли помочь в этом отношении — или не помочь… В сущности, все зависело от нервной системы преступника. Этому человеку до последнего времени удавалось на редкость искусно не проявлять себя и вообще почти ничего не предпринимать, чтобы сбить полицию со следа, а тем самым избегать самой большой ошибки — привлечь к себе внимание… Поддастся ли этот человек на провокацию, решится ли действовать под воздействием расспросов Блаунта, из которых легко было заключить, что полиция близка к раскрытию метода убийства?

Автобус трясся по пустынной Бейкер-стрит, а Найджел напряженно думал. С этого момента каждое его слово должно было служить одной цели: выманить убийцу, как выдру из норы, заставить его выйти на поверхность, расстаться с удобной для него тихой заводью, где можно помалкивать, бездействовать и плыть по течению. Он знал, что вступает в поединок с человеком большого интеллекта, острого и проницательного ума. По существу, это была самая серьезная трудность, с которой столкнулась полиция в расследовании дела об убийстве Ниты Принс: все тихо и спокойно, ни ползучей молвы, ни истерик, ни самооговоров — ничего такого, в чем полиция, как рыбку в мутной воде, ловит нужную информацию. Главная причина заключалась в том, что все подозреваемые, за исключением, пожалуй, одного Эдгара Биллсона, были людьми высокого интеллекта; более того, они проработали вместе несколько лет, притерлись друг к другу, и каждый из них находился, хотел он это признать или нет, под влиянием духа корпоративности. Этот дух создавал определенный иммунитет к внешним влияниям, любым попыткам расколоть их, угрожая группе в целом.

Правильно ли считать, что созданием этого корпоративного духа они обязаны директору? Без сомнения, он был мозгом управления. Он, как никто, чувствовал суть наглядной пропаганды, которой они занимались. Вполне можно сказать, что он создал новый стиль пропаганды и продукция управления несла на себе отпечаток его личности. Его обаяние и такт оказались, кроме того, незаменимыми не только как превосходная смазка для безотказной работы всех колесиков организации, для сглаживания разногласий, которые подчас возникали между темпераментными членами его команды, но и как товар для «продажи» его концепции пропаганды другим ведомствам. Нетрудно понять причины его успеха перед войной на посту председателя Национального комитета по отношениям с общественностью в промышленности — так неуклюже величали учреждение, созданное в середине тридцатых годов для стимулирования британской внешней торговли. Но что касается корпоративного духа, который подразумевает и бойцовские качества, Найджел склонялся к тому, чтобы приписать его скорее Харкеру Фортескью, чем Джимми Лейку. Именно спокойная напористость Харки помогала им вынести воздушные налеты, поддерживала их во время многочасового рабочего дня; именно харкеровская настойчивость и задиристость пробивали дорогу творческим замыслам Джимми, невзирая на все препятствия, так часто чинимые им на первых порах другими правительственными учреждениями, каждое из которых имело собственную службу по связям с общественностью или просто с ревностью относилось к престижу Министерства военной пропаганды.

Вот о чем размышлял Найджел, когда, сойдя с автобуса, греясь в лучах июльского солнца, не спеша шел вдоль великолепного серповидного изгиба улицы, в конце которой стоял дом Лейков. Лепнина на домах потеряла цвет, раскрошилась, красивейший ансамбль домов в двух местах, там, где упали бомбы, зиял мрачными провалами; и тем не менее это место не утратило своего великолепия.

Найджел нажал на звонок под номером 35. Дверь открыла сама Алиса Лейк. Нельзя сказать, что она выказала особое удивление, увидев его, хотя визит его для нее и был неожиданным.

— Хелло, — с обычной сдержанностью сказала она. — Вы хотите видеть Джимми? Он уже встает. Он начал вставать еще вчера, хотя, по-моему, зря. Слишком быстро после… — Ее голос как-то сам собой затих, будто она успела потерять интерес к предмету разговора.

— В общем-то я хотел бы поговорить с вами обоими.

— Ах вот как… Я сегодня писала. Чертовски неудобно, что прислуга не приходит по субботам. Я люблю работать по утрам. Чтобы не потерять ниточку, связывающую меня с героями. — Она открыла дверь в кабинет Джимми и сказала: — К тебе мистер Стрейнджуэйз.

Джимми встал с кресла. Левая рука у него была на перевязи. Он ничего особенного не сказал, но Найджел сразу почувствовал теплоту гостеприимства, почти заботливости, которой так не хватало в сухом поведении Алисы Лейк. Джимми обладал тем чарующим свойством, которое приходит с унаследованной воспитанностью и благоприобретенным успехом. В нем было нечто гипнотическое — одновременно успокаивающее и ободряющее.

— Дурацкая история с Харки, — сказал он. — Суперинтендант все мне рассказал. Конечно же это идиотизм — подозревать его в связях с врагом. Но можно и понять, почему его не хотят оставлять в управлении, пока все подозрения не будут сняты. Что мы можем для него сделать? Министр тоже обеспокоен.

— Не знаю, что и сказать. Я лично за то, чтобы продолжить разбирательство, а Харки дать возможность работать. Времени осталось всего ничего. А наблюдать за ним все равно будут.

— Д-да… Дело в том, что мне не обойтись без него. Управлению — тоже. Уже можно заметить элементы дезорганизации, а врач обещает выпустить меня не раньше чем через неделю. Я чувствую себя очень прилично, но, наверное, если тебя проткнули ножом, то вред от этого больше, чем ты чувствуешь.

Найджелу показалось, что слова эти были рассчитаны на жену: Джимми хотел пробудить у нее сочувствие и заботу. Если это было так, то у него ничего не вышло. Алиса Лейк сидела по другую сторону камина, сложив на коленях руки, и вряд ли вообще его слышала. Ее отсутствующий взгляд был устремлен в пространство, а мысли, видимо, витали в ее кабинете, где остались герои ее очередной книги. Неловкое молчание прервал Найджел, решительно, без подготовки брякнувший:

— С вашей капсулой тоже дурацкая история.

— А, с моей капсулой? Да уж. — Директор рассмеялся. — Хотя никак не могу понять, к чему клонит полиция. Они что, не верят, что Ниту отравили той штукой, которую притащил с собой Чарльз? Не вижу в этом ни малейшего смысла. Это они называют научным методом ведения следствия?

— У Блаунта есть теория, которой он очень сейчас увлечен. У вас ведь была одна капсула? Я хочу сказать, у вас в доме?

Вопрос вызвал какую-то странную перемену в установившейся в комнате атмосфере. Джимми ответил утвердительно, но несколько оправдывающимся тоном. Алиса сидела молча, глядя по-прежнему куда-то в сторону.

— Но, моя дорогая девочка… — Джимми теперь обращался непосредственно к ней, и в голосе у него проскользнула нотка раздражения. — Тебя же не было в «черных списках» нацистов. Алиса обижалась, что я не достал такой пилюли и для нее, — объяснил он Найджелу.

— Не думаю, что мистера Стрейнджуэйза интересует, чего недостает в нашем хозяйстве.

«Она остроумна, но у нее нет чувства юмора, — заметил про себя Найджел. — Она — настоящий сатирик».

— И вы не знали о существовании этой капсулы? — спросил он ее.

— Не знала. До вчерашнего дня.

— А кто-нибудь знал?

— Харки. Мы с ним образовали общество самоубийц, — ответил Джимми спокойно. — Не представляю, как мог об этом узнать кто-то еще. Я хранил эту штуку под замком в ящике стола в своей гардеробной, в коробочке из-под пилюль. На ней было написано «яд». Так, на всякий случай, если кто-нибудь…

— А ключ от ящика?

— О, он в связке с другими ключами. А связка всегда у меня в кармане. На ночь я кладу ее на туалетный столик.

— Когда вы в последний раз заглядывали в ящик? И проверяли, на месте ли коробочка с капсулой?

— Очень давно. Думаю, с год назад.

— Харки говорил вам, что он свою уничтожил?

— Нет… Впрочем, да, говорил. В День победы. Директор залился беззвучным смехом, видимо представляя, как Харкер Фортескью торжественно уничтожал свою капсулу.

— Прошу извинить, что я опять задаю вам эти вопросы. Наверняка суперинтендант вчера задавал их вам. Скажите, миссис Лейк, долго ли пробыл у вас брат, заехав за вами по пути в министерство? Это было в то утро, когда убили мисс Принс.

— Вы хотите спросить, — сказала Алиса Лейк, не сводя с него холодного взгляда, — не поднимался ли он в гардеробную мужа? Верно я понимаю?

— Верно. Поднимался?

— Нет. Он пробыл пять или десять минут, я все время находилась с ним, а потом мы уехали.

— Он ничего не говорил вам о мисс Принс в то утро? Не рассказывал, что был у нее накануне вечером? О том, что их помолвка теперь недействительна?

— Меня эти вопросы не очень интересуют, — промолвила миссис Лейк.

— Конечно, вы вправе не отвечать на них. В данном деле я ведь лицо неофициальное. Да и вопросы довольно неделикатные. Но я очень хочу выяснить, кто убил Ниту.

— О… Зачем? — резко бросила ему Алиса Лейк, но на ее тонком лице не отразилось никаких чувств. Если судить по отсутствию в ее тоне эмоций, вопрос мог быть вызван чисто умозрительным интересом.

— Моя дорогая девочка, — вставил Джимми, — не будь так похожа на героев Блумзбери.

Жена пропустила его слова мимо ушей, продолжая смотреть в глаза Найджелу, будто ожидая ответа на свой вопрос, но не надеясь получить его.

— Потому что, — ответил Найджел, — если теория Блаунта верна, то человек, которого я люблю и глубоко уважаю, виновен в гнусном убийстве. Хотел бы я, чтобы Блаунт ошибся…

Здесь Алисе Лейк, кажется, один-единственный раз изменила ее бесстрастность.

— Разве все убийства гнусны? — произнесла она взволнованно. — Нет… по-моему, нет. Есть преступления… их называют преступлениями на почве страсти. Я бы сказала, что для них можно найти оправдание. Бедная девочка! Все говорили, что она была очень привязчива.

— Кто именно говорил?

— О, Чарльз, например. И Джимми. Директор беспокойно поерзал в кресле:

— Алиса, если ты будешь рассуждать об этом с такой холодной рациональностью, то скоро обвинишь меня в преступлении на сексуальной почве.

— Знаешь, Джимми, я бы, кажется, почувствовала что-то вроде облегчения, если бы это было так. Уж очень спокойно ты отнесся к смерти бедной девушки.

— Почему тебе хочется, чтобы я впал в истерику? Ведь тебе это вовсе бы не понравилось.

— Нет, но… — Она закусила губу. — Мистеру Стрейнджуэйзу все это, вероятно, кажется весьма подозрительным… Конечно, я знаю, что ты не делал этого, Джимми… — Лицо мужа просветлело, но вся радость вмиг исчезла с него, когда она продолжила: — Потому что я видела эту пилюлю… или как ее?.. на твоем столе, и ты не имел возможности воспользоваться ею. Ведь мисс Принс забрала свою чашку до того, как ты вернулся к столу.

— Было бы гораздо приятнее, — пробормотал Джимми, — если бы ты сама верила в мою невиновность, а не потому, что тебе это доказала полиция.

Найджел почувствовал значительно сильнее, чем когда-либо, какая пропасть разделяет эту супружескую пару. Через эту пропасть муж протягивал руку мира, подавая знаки нежности, обращался с мольбой, но на той, другой стороне маячила фигура, которая или вовсе не замечала его, или все замечала и все взвешивала холодным разумом. В этот момент Найджел от всего сердца пожалел Джимми Лейка. Он сказал:

— Боюсь, все не так просто, миссис Лейк. Если теория Блаунта правильна, Ниту Принс отравили не с помощью капсулы вашего брата. Так что теперь снова под подозрением все.

— О Боже, — произнес Джимми, и Найджел расслышал в его голосе страх. — Я так и думал, что все эти разговоры о капсуле с ядом неспроста. Но почему? Безумие какое-то. Зачем было кому-то приносить собственный яд, если яд был там, так сказать, в разлив?

— Я этого тоже не понимаю, — ответил Найджел, подумав, как быстро и легко, по крайней мере в его случае, одна ложь тянет за собой другую. — Но Блаунт — человек удивительно умный и настойчивый, и если он…

— Я думаю, — сказала Алиса, которая теперь еще сильнее стиснула руки на коленях, — я думаю, если ты, Джимми, не возражаешь, нам нужно переговорить с мистером Стрейнджуэйзом наедине. Поднимемся ко мне наверх? — обратилась она к Найджелу, вставая со стула.

Обернувшись у двери, Найджел поймал на лице директора необычное выражение. Что это было? Досада? Разочарование? Испуг? Воспоминание об утраченных иллюзиях? Может быть, всего понемножку?..

— Боюсь, придется подняться до самого верха, — сказала Алиса Лейк, ставя ногу на первую ступеньку лестницы.

— Какой чудесный у вас дом! Хотя зимой, наверное, его не протопишь.

— О, у нас прекрасный котел центрального отопления.

— Наверное, сейчас не найти ни топлива, ни истопников.

— Джимми сам разжигает его вечером. Это когда мы топим. Мы ограничиваем себя тремя ваннами в неделю.

Преодолев два или три лестничных пролета, где все комнаты были закрыты — как объяснила миссис Лейк, на время войны, — они добрались до ее цитадели, кабинета, получившегося после соединения двух или трех комнат для прислуги. Отсюда, с самого верха, открывался красивейший вид на Риджент-парк. Этот вид из окна был, казалось, единственной уступкой эстетическому излишеству, поскольку сама комната была обставлена почти пуритански. Большой кухонный стол, заваленный записями и осьмушками бумаги, к которым автоматически обратились глаза Алисы; электрический камин; видавшее виды плетеное кресло и несколько жестких стульев; встроенные книжные полки. На стенах, выкрашенных в кремовый цвет, не было ни одной картины.

— Это и в самом деле рабочая комната, — заметил Найджел.

— Вам она, думаю, покажется неуютной. Так было задумано. Это помогает мне избавляться от гостей — приятелей мужа. Вы не представляете, как люди уверены, что могут располагать вашим временем, если вы писатель, а особенно писательница. Приходится отбиваться руками и ногами… Вы, конечно, не в счет. Садитесь, пожалуйста. Сигареты на каминной полке.

Алиса Лейк присела на жесткий стул возле кухонного стола. Ее глаза еще раз невольно обратились к лежавшим на столе бумагам, но она тут же решительно отвернулась, чтобы не поддаться соблазну.

— Скажите мне, Стрейнджуэйз… полиция подозревает моего мужа?

— Я не знаю, кто в настоящее время главный подозреваемый. Честно.

Алиса сложила руки на коленях и повернулась к нему:

— Вы спрашивали про моего брата. Мне не хотелось говорить о нем в присутствии Джимми. В то утро, когда он заехал за мной, он сказал кое-что о Ните Принс.

— Что же именно?

— У нас было мало времени для разговора, он провел здесь десять минут, а потом мы взяли такси и поехали в министерство. Но он действительно меня спрашивал, намерена ли я требовать развода. Я не собиралась, как вам известно.

— Он разговаривал с Нитой?

— Да. Накануне вечером. Так он мне сказал.

— Я имею в виду, он сказал вам тогда, что накануне вечером они говорили с Нитой?

— А, понимаю. Да, он сказал, что встречался с ней, но деталей не сообщил.

— Каких деталей?

— Про это ребячество с переодеванием.

— У вас не сложилось впечатление, что Нита пыталась заручиться его помощью в вопросе о разводе?

Алиса Лейк сидела с таким видом, словно размышляла над его словами как над возможным сюжетным поворотом, который стоило бы использовать в одном из новых романов.

— Нет. Не совсем, — ответила она, помолчав. — Я думала, он спрашивал меня об этом просто так, для себя.

— Получается, он все еще не оставил планов насчет Ниты?

— Наверное, можно сказать и так. Да, конечно не оставил. Но я уверена: у него и в мыслях не было принуждать ее выйти за него.

— Если бы Джимми ее оставил, то женился бы на ней Чарльз, как вы думаете?

— Это гадание на кофейной гуще, — сказала она едва ли не с укором своим обычным высоким и чистым голосом. — Трудно представить его женатым. Я хочу сказать, мне это трудно представить. Но я, наверное, слишком близка к нему…

Найджел зашел с другой стороны:

— Чарльз, конечно, пойдет на все, чтобы сохранить ваш брак?

— Если будет считать, что его стоит сохранять? Да, пойдет.

— Он сказал вам в то утро, что накануне дал Ните последний шанс порвать с Джимми? Или хотя бы намекнул, что сделал это?

Впервые за все время по лицу Алисы пробежала тень озабоченности и страха.

— Нет, — сказала она, — нет, что вы! Это звучит так зловеще. — Потом спокойнее: — Ведь когда он встретился с Нитой, он мог узнать только ее точку зрения. Он тогда не видел еще ни меня, ни Джимми. И не мог составить мнение о нашем браке, о том, стоит ли его сохранять.

— Вы ему не писали об этом?

— Нет, я вообще давно ему не писала. Считалось, что он погиб, вы же помните.

— Как близко вы знаете Мерриона Сквайерса? Неожиданный поворот в разговоре, по-видимому, не обескуражил Алису Лейк. Найджелу даже показалось, что она вздохнула с облегчением. Она сказала, что какое-то время они с Меррионом встречались. Это было еще в первый год, когда муж стал изменять ей. Меррион сделал с нее несколько рисунков.

— Мне кажется, у меня бродила смутная мыслишка отплатить Джимми той же монетой. — Она произнесла эти слова так, будто поставила их в кавычки. — Но ничего, конечно, из этого не получилось. Уж такой я родилась. Возможно, Джимми никогда бы меня не оставил, будь я другой, — добавила она и легонько пожала плечами.

— Боюсь, мои вопросы становятся все более нескромными, — сказал Найджел, улыбнувшись. — Но от этого так много зависит. Вы употребили выражение: «стоит ли сохранять ваш брак». Но пожалуйста, простите меня за вопрос: вы-то сами, только ответьте честно, вы считаете, стоило? И — стоит сейчас?

Алиса Лейк отвернулась от него и посмотрела в окно, на деревья, цветочные клумбы, озеро. Они долго молчали. Найджел подумал: она очень хорошо поняла, что он хотел сказать, задав свои вопрос; как поняла, почему он использовал именно эти глагольные времена.

— Вы хотите сказать, — наконец заговорила она, — вы хотите сказать, что Нита Принс погибла напрасно? Нет, сказать так было бы некрасиво, вульгарно… Извините. Знаете, я просто не знаю. Должно пройти какое-то время, пока мы с Джимми снова привыкнем друг к другу.

— А сейчас вы вместе находитесь в растерянности, вместе страдаете?

У Алисы Лейк задрожали губы. Она сунула руку в сумочку и вынула носовой платок.

— Прошу извинить меня, — сказал Найджел, — но ведь это видно невооруженным глазом. Я никак не хотел причинять вам боль, но…

— Ради всего святого, какое это имеет отношение к убийству этой девушки?! — с негодованием воскликнула она.

— Я думаю, — сказал Найджел, самым тщательным образом подбирая слова, — я думаю, вы подозреваете вашего… подозреваете кого-то, кого вы любите, в том, что он убил ее, и подозрения мешают вам вновь связать ниточки, соединявшие вас с Джимми. Я правильно говорю?

Прижав платочек ко рту, она подошла к двери, открыла ее и сказала сдавленным голосом:

— Вам лучше уйти.

Спускаясь по лестнице, Найджел напряженно размышлял. Он еще раз зашел в кабинет Джимми.

— Боюсь, я совсем не порадовал вашу жену, — без предисловий сообщил он ему.

Директор внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал. Он сидел в том же кресле, где Найджел оставил его перед уходом наверх.

— Мне пришлось задать ей несколько вопросов довольно интимного характера.

— Алиса не большой мастер в интимных вопросах, — заметил Джимми, обращаясь то ли к Найджелу, то ли к самому себе.

— Это были вопросы о вас.

— Обо мне?

— О вас и о ней. О вас к о Ните.

— Она мало что знает обо мне и Ните. Она… есть вещи, которых она по своей натуре не может знать… или плохо представляет себе, — произнес он задумчиво.

— Поэтому я пришел к вам, чтобы получить на них ответ. — Голубые глаза Найджела сосредоточенно глядели на него. — Понимала ли ваша жена, как сильно вы хотели освободиться от Ниты?

Вопрос падал в тишине комнаты долго; так с шелестом сыплются в шахту мелкие камешки. Наконец Джимми прервал молчание:

— Я бы этого не сказал. Я и сам этого не знал толком.

— Пока не стали свободны?

— Найджел, я должен был бы рассердиться на вас… Но я буду исходить из того, что у вас самые добрые намерения. Пока я не стал свободен? Нет. Я… как вам сказать?.. Часть моей души всегда тянулась к Алисе, но ничего не получалось.

— Вы надеялись, что возвращение Чарльза решит эту проблему? Надеялись, что он заставит ее вспомнить о помолвке?

— Д-да. Должен признаться, эта мысль посещала меня.

— Поэтому вы и сказали Ните, что это ее последний шанс?

— Последний шанс? — повторил Джимми, будто не понимая, о чем идет речь.

— Последний шанс дать вам свободу, наладить свою жизнь, выйти замуж, соединившись с Чарльзом, обрести уверенность в будущем, о которой она всегда мечтала.

Джимми Лейк пошевелил языком, проведя им по внутренней стороне губ, как обычно делал, когда задумывался.

— Я, конечно, прощупывал это. Мы с ней обсуждали, что ей делать теперь, когда Чарльз вернулся. Но ни о каком последнем шансе речи не шло. Что вы, это звучит как угроза…

— Вы уверены, что вы… Как бы это сказать? Что вы… не требовали, чтобы она вернулась к Чарльзу?

— Я бы предпочел, чтобы вы прямо сказали, чего вы хотите. Мы же достаточно хорошо знаем друг друга.

— Я хочу сказать именно то, что сказал. Директор нетерпеливо пожал плечами:

— Я ей не угрожал. Думаю, вы говорите о вечере накануне ее смерти? Ни тогда, ни в других случаях. — По-видимому, до него дошло, что его слова прозвучали несколько выспренне, и он ухмыльнулся. — Да если бы я угрожал ей, разве я признался бы в этом даже вам?

— Я не подталкиваю вас к признаниям, которые могут быть использованы против вас, — ответил Найджел, внимательно всматриваясь в бледное холеное лицо Джимми. — Просто в данный момент я выступаю в роли следователя. Все дело в том, что новая версия Блаунта относительно того, как было совершено преступление, буквально пускает ко дну все наши прежние представления. Должен сказать вам, сейчас в очень сложном положении оказываются все, кто имел в своем распоряжении цианид. Особенно те, кто не смог предъявить его следствию.

— То есть я? И Алиса? И Чарльз? И старина Харки? Ему не доказать, что он уничтожил свою пилюлю.

— Но у Харки не было никакого мотива, чтобы убивать Ниту.

— Значит, все сводится к нам троим? Хорошая семейная компания!

— Боюсь, это именно так и выглядит. У каждого из вас были очень веские мотивы убить Ниту.

Директор поудобнее устроил раненое плечо.

— Что вы такое говорите, Найджел? Алиса-то определенно тут ни при чем. Она пять лет терпела мое поведение.

— Терпела, потому что не сомневалась, что в конце концов вы вернетесь к ней. Но предположим, в один прекрасный момент происходит нечто такое, что заставляет ее понять: это вовсе не так несомненно. Предположим, она боится, что Нита вот-вот одержит победу.

— Дорогой мой, это же ерунда! Алиса… вы же только что видели нас с ней вместе, и вы не могли не заметить, что блудного сына встречают отнюдь не жирным тельцом.

— Побеседовав с вашей женой, могу сказать: у меня сложилось впечатление, что она огорчена этим не меньше вас. Она, вероятно, до сих пор вас любит.

— Вы в самом деле так думаете? — спросил Джимми, нагнувшись в сторону Найджела с такой мальчишеской живостью, что сразу помолодел лет на двадцать. Потом снова стал напряженным и настороженным. — О, понимаю. Любит настолько, что убивает Ниту, чтобы заполучить меня?

— Это одна из версий, которую разрабатывает полиция, — сообщил Найджел. — Потом — Чарльз. И есть третья версия.

Директор вопросительно поморгал.

— Она заключается в том, что это было сделано в сговоре. Сговорились двое из вас троих. Что вы скажете о Чарльзе? Вы, наверное, в последнее время много времени проводите вместе. Как вам кажется: он сильно расстроен смертью Ниты?

— Что-то в вас появилось новое, — сказал Джимми Лейк. — И не скажу, что привлекательное… Я не собираюсь выдавать вам пикантные семейные подробности. Давайте считать, что мы с этим покончили. — Джимми произнес эту фразу вполне корректно, но она прозвучала как хлопок дверью.

— Ладно, не буду больше вас беспокоить. Еще только один вопрос — по поводу томика Клау, который вы подарили Ните: почему она пометила тот отрывок в «Amour de voyage»[18]?

— Неужели? Который?

Найджел прочитал наизусть первые строки.

— Ах да. Верно. Вы имеете в виду заглавную «А» на полях?

Найджел кивнул. Директор посмотрел на него смущенно, если не растерянно:

— Знаете, это одна из тех глупостей, которые иногда делают люди. Вот и мы ее сделали. Она решила, что герой похож на меня, и написала на полях «Дж». Чтобы меня поддразнить. А я сказал, что женщина, о которой говорится в отрывке, скорее похожа на Апису, и переделал «Дж» на «А». Бедняжка Нита от этого не пришла в восторг: при одной мысли об Алисе у нее портилось настроение, даже если это была просто буква в книжке.

— Но ведь она не стерла ее.

— Вся эта история так тривиальна!.. — сказал Джимми. — Ведь вы не увидели в этом какого-то ключа, правда?

— Вы мне все объяснили, — ответил Найджел. — Существовало предположение, что вы переделали букву «Дж», потому что не хотели, чтобы полиция сделала вывод, будто речь идет о вашем характере.

— Боже мой! Какие же дикие выверты!..

— Ну хорошо. Я ухожу. Огромное спасибо. А что, Чарльз дома? У нас с ним ленч в клубе.

— Нет. Он пошел в парк прогуляться.

Обратно Найджел ехал в автобусе, радуясь передышке. Эти разговоры отняли у него массу энергии, ему нужно было вновь собраться с мыслями перед третьей и, вероятно, самой важной и самой трудной беседой. Он признался себе, что продвинулся вперед очень мало. У него сложилось впечатление, что и Алиса, и Джимми почти педантично следовали правде, какой она виделась им; особенно это касалось Алисы. Конечно, чувствовалась и определенная скованность, но никак не больше, чем следует ожидать от супругов в разладе. Причем оба словно не могли избавиться от опасения, что в смерти Ниты Принс повинен другой. Если один из этой пары преступник, то Найджел}'' приходилось отдать должное тому, как виртуозно он играл свою роль, обставив все естественно и открыто и не поддаваясь ни на какие попытки раскрыть его подноготную. И все равно Найджел был уверен: в то время как один из них искренне говорил правду, второй старательно создавал впечатление правдивости.

Найджел приехал в клуб за десять минут до того, как там появился майор Кеннингтон — в военной форме и необычайно приподнятом настроении.

— Я подумал, вам захочется лицезреть меня при всех регалиях, мой дорогой, — заявил он первым делом, явно рассчитывая произвести впечатление на одноклубников Найджела, которые толпились перед баром, дожидаясь предобеденного аперитива.

— Шерри? Джин? Или что-нибудь другое? — поспешил отвлечь его Найджел.

— Дюбонне, пожалуйста, если есть. Да, при всех регалиях, — продолжал Чарльз, — потому что знаю: меня ждет военно-полевой суд. Я бы пришел при шпаге, да засунул ее куда-то. И куда она могла подеваться? Прямо зло берет! Я хорошо помню, как размахивал ею, когда вел солдат форсировать Рейн. Эх, было дело!.. А что потом? Не помню, в голове абсолютно пусто. Ну что ж, твое здоровье, милый!

Не обращая внимания на нарастающий гул сомкнувших свои ряды членов клуба, Чарльз Кеннингтон залпом выпил дюбонне.

— Как там ваше убийство? — спросил он. — Есть какие-нибудь аппетитные разоблачения? Кто впереди в забеге па виселицу?

— Джимми, Алиса и ты собственной персоной. Вы трое вырвались вперед, — светским тоном ответил Найджел. — Но давай не будем об этом до конца ленча.

— Как скажешь. Но неужели Алиса? Я с этим не могу согласиться. Моя сестра вне подозрений. А как дела в добром старом министерстве? Я слышал, недавно ночью был большой переполох. Преподобный Биллсон попался in flagrante delicto[19], разбрасывал зажигалки по всему министерству, а его святейшество Фортескью обделывал грязные делишки in camera[20]. Я, кажется, проморгал самое интересное. В мое время министерство было совсем другим.

Один из членов клуба, успевший уже хорошо набраться, громогласно, чтобы слышала вся компания, изрек:

— Ребята, посмотрите на эту канцелярскую крысу! Ума не приложу, где он сподобился добыть столько ленточек. Подозрительный тип…

— Купил, мой дорогой сэр, — радостно повернулся к нему Чарльз. — На рынке в Каледонии. Прекрасный выбор, могу и вам порекомендовать, если вы ищете для себя. И цены очень сходные. Особенно советую белую с пурпуром — необычайно веселенькая расцветка, вы не находите? Настоящее «пенси»[21].

Член клуба вытаращил глаза и захрюкал, не находя слов, чтобы достойно ответить.

— Пойдем-ка лучше за столик, — обратился к Найджелу Чарльз, — пока к нашему храброму другу не вернулось красноречие.

Найджелу удалось найти отдельный столик в относительно тихом углу. За ленчем они беседовали на самые разные темы, потом пошли в комнату Найджела. Тут и начался «военно-полевой суд», как назвал это Чарльз. Найджел повторил, что подозрения теперь распространяются на Джимми, его жену и самого Чарльза и что новая версия Блаунта строится на показаниях миссис Лейк о том, что она видела капсулу на столе Джимми всего за минуту до убийства.

— Это означает, что для убийства ею не воспользовались? — сразу уловил суть дела Чарльз.

Найджел кивнул.

— Я в общем-то всегда так думал, — небрежно сказал Кеннингтон.

— Да? Почему же? — не без удивления спросил Найджел.

— Прежде всего, если бы ею воспользовался я, то уж постарался бы незаметно уронить ее на пол, чтобы потом ее благополучно нашли.

— Понимаю, — сказал Найджел, которому определенно казалось, что Чарльз говорит правду, хотя и не всю. — Ладно, теперь предположим, ты все-таки отравил Ниту — другой капсулой с ядом. Тогда зачем бы тебе понадобилось выносить штульцевскую капсулу из комнаты? Зачем тебе было бы так рисковать: ведь ее могли найти при обыске.

Майор Кеннингтон с готовностью пояснил:

— Затем, чтобы полиция не вздумала рыскать в поисках какого-то другого источника яда.

— Совершенно верно. Но когда полиция все же нашла другой источник — капсулу Джимми, которую могли взять вы трое, и никто другой, и выяснилось, что этой капсулы тоже нет…

— Тогда у фирмы «Лейк и Кеннингтон» плохи дела, — улыбаясь во весь рот, ответил Чарльз.

— А тебе не кажется странным, почему Джимми, если он воспользовался своей капсулой, не придумал, как объяснить ее пропажу?

— Я вижу, твой сократовский метод через минуту загонит меня в угол. И все же, мой дорогой Сократ, я должен признать — отсутствие объяснения в самом деле кажется странным.

— Ты ведь не приходил к Лейкам до самого утра преступления. Придя, оставался там всего десять минут. Твоя сестра показала, что она все время находилась с тобой, так что представляется невероятным, чтобы ты ухитрился извлечь капсулу Джимми из запертого ящика, не оставив никаких следов.

— Это невероятно и по другой, еще более важной причине, — немного обиженно сказал Чарльз. — Я понятия не имел, что у него есть капсула.

— Ты хочешь сказать, что слышишь про нее впервые?

— Стоп-стоп! Тебе так легко не поймать такого опытного старого отравителя, как я… Я давно знал, что Джимми купил себе капсулу с ядом. Но о том, что она все еще у него или считается, что у него, услышал лишь через два дня после убийства.

— Это Джимми тебе сказал?

— Нет, Алиса. И вышло это как-то en passant[22], случайно…

— Мне она об этом нюансе не сообщила… Ну все равно: коли так, пускай будет так. Значит, о том, где находится капсула, ты узнал только после убийства. И Джимми не делал попыток объяснить ее пропажу, хотя обязательно подумал бы об этом, если бы сам ею воспользовался. Остается Алиса…

Театрально прижав сжатые руки к груди, Чарльз Кеннингтон обратился к Найджелу:

— Послушай, Найджел, смех смехом, но…

— Подожди, я закончу. Суперинтендант сказал мне, что твоя сестра явно нервничала, когда он стал расспрашивать ее о капсуле. В общем, я не вижу тут ничего смешного. Конечно, полиция могла бы рассмотреть и третью версию: что ты и она действовали в сговоре… Это бы многое объяснило.

— Уф-ф… Мне еще в жизни не приходилось участвовать в таком разговоре. Прямо кровь стынет.

— Беда в том, что ни один из вас троих без крайней нужды лгать не станет.

На миг Чарльз Кеннингтон опустил свои длинные, почти девичьи ресницы.

— Алиса вообще никогда не лжет, — сказал он. — Она самый настоящей синий чулок из повестей в стиле Блумзбери. Так сказать, жрица правды…

— То есть она говорила правду, рассказав мне, что в то утро, когда ты за ней заехал, вы с ней говорили о разводе?

— Именно так.

— Правда и то, что ты обсуждал этот вопрос с Нитой накануне вечером?

Майор Кеннингтон ничего не ответил. Найджел не отступал:

— Видишь ли, когда вы с сестрой пришли на квартиру Ниты на следующий день после убийства, ты категорически заявил, что не касался в разговоре с Нитой вопроса о разводе. Меня это еще в тот момент удивило: ты всегда такой словоохотливый, а эту тему, такую важную, даже не затронул.

— Ну и память у тебя! Даже страшно делается… Честное слово, страшно.

— Да?.. И еще я помню, ты сказал: «Думаю, я внес покой в душу бедняжки». А на следующее утро она была в жутком состоянии: плакала, призналась Брайану, что напугана, сказала, что ей дали «последний шанс», чтобы оставить Джимми.

— Вот это да! — воскликнул Чарльз. — Становится жарко!

— Полиция, — продолжал Найджел, бесстрастно взирая на кончик своей сигареты, — могла бы на основании этого завести великолепное дело о сговоре. Предположим, ты сразу по возвращении в Англию увиделся с Алисой, она рассказала тебе о Джимми и Ните. Ты тем же вечером встретился с Нитой, сказал ей, что она должна оставить Джимми, иначе… Нита отказалась. Ты вернулся в «Клэридж», позвонил Алисе, которая была дома одна, и сообщил, что Нита не пожелала выполнять твои требования. Вы вместе разработали план. Возможно, ты попросил Алису взять капсулу Джимми и утром передать ее тебе. Ты привязан к сестре, ты готов на что угодно, чтобы упрочить или восстановить ее счастье. А если полиция по какой-нибудь случайности наткнется на подлинное орудие убийства, с тебя взятки гладки: ведь пропала капсула Джимми, так что подозрение неизбежно падает на него.

— Браво, браво! — не удержался Чарльз Кеннингтон. — Я попался. Если бы я принес с собой шпагу, я бы кинулся на нее, как делали в старые добрые времена в Древнем Риме…

— Надеюсь, в этом не будет нужды, — сказал Найджел. — Не мог бы ты рассказать мне, что произошло между тобой и Нитой в ту ночь? Ты можешь не хотеть этого только по двум причинам: защищая себя или защищая кого-то, кого ты любишь. И…

— Совсем неплохие причины. И та и другая. Вряд ли ты ждешь, что я собственными руками помогу тебе напялить на меня петлю. Послушай, Найджел… — Чарльз встал и нервно заходил по комнате, озираясь по сторонам. — Кстати, этот твой Боннар[23] недурен. Я бы хотел… нет, не сейчас, не могу. Ты читал романы Алисы?

— Нет, боюсь, не читал.

— Жаль. Это помогло бы тебе понять, что она за человек. Как бы это выразить? Ты можешь представить себе, чтобы Джейн Остин кого-нибудь отравила?

— Нет, — ответил Найджел, улыбнувшись.

— Вот видишь! Ты не можешь сдержать улыбки при этой мысли. А барышни Бронте, да… они спокойно подсыплют тебе яду в чай, ты и оглянуться не успеешь. По крайней мере, Эмилия или Шарлотта. А почему? Потому что они — страстные женщины, у них душа горит, они живут своими чувствами, им нужно все или ничего. А Алиса? Она просто не понимает, что такое отдать все за любовь. Она до безумия цивилизованна. И к тому же недостаточно сексуальна. Конечно, она любит Джимми. Но ее страсть распределяется равномерно между ним и ее работой. И так было всегда. Она — настоящий художник. Это у нее в крови. Предположим, она потеряет Джимми, — что ж, у нее есть ее другая любовь. Жизнь ее не станет пустой только потому, что Джимми ее покинул. Прочитай любую из ее книг, посмотри, насколько она объективна и бесстрастна! Она держится в стороне от эксцессов любви, обходит божественное или сатанинское неистовство, как это делала Джейн Остин, и не потому, что осуждает или не признает их, а потому, что сама их не испытала, и, будучи слишком добросовестным и требовательным художником, слишком камерным, если угодно, не кидается очертя голову в лабиринт умозрительных описаний. И еще одно… Достигнутое ею равновесие очень уязвимо. Она знает об этом, знает, что, если его нарушить, она умрет как художник. Она всегда инстинктивно избегала насилия, крайностей, не хотела вторгаться в чувства других людей. Ей свойственна природная утонченность — как бы мне описать это? Пожалуй, так: она возделывает свой сад, вкладывая в него ровно столько жизненных сил, сколько необходимо, чтобы он цвел, не превращаясь в буйные заросли. У нее там есть все, что надо: игрушечный ручеек с мостиками, малюсенькие журчащие водопадики, прирученные рыбки — и ничего сверх того. Она в высшей степени эгоистичное, даже эгоцентричное существо. От чувств и от людей, которые угрожают нарушить покой ее маленького hortus conclusus[24], ее закрытого для всех мирка, она защищается, поднимая их на смех. Поскольку в душе у нее кипит ненависть к Ните, она изливает ее, создав в какой-нибудь своей книжке образ маленького чудовища, чтобы потом истыкать его раскаленными иглами. Ей вовсе не нужно было убивать Ниту. Куда больше удовлетворения она получит, убивая ее в своем воображении. Именно это она и делала, Найджел. На днях она показывала мне куски своего нового романа, и знаешь, на бедной Ните места живого там не осталось. Она… она раздела ее догола; я помню, что сделали французы-маки с немецкой коллаборационисткой, ты бы видел, какое это было жуткое зрелище: по мостовой на центральной улице ковыляло остриженное наголо существо женского пола, в чем мать родила, но в туфлях на высоком каблуке. Можешь верить, можешь не верить, но знаешь, почему Алиса теперь как в воду опущенная? Потому что не стало бедняжки Ниты, а значит, не стало и стимула, который двигал действие в романе.

Найджел слушал этот монолог самым внимательным образом, не отрывая глаз от живого треугольного лица Чарльза, который, забыв обычную свою претенциозность и дурашливость, произносил то, что можно было считать речью защитника на суде. Найджела и привлекало и отталкивало то, что он говорил, — привлекала преданность, с какой он кидался в бой, защищая сестру, отталкивало же то, как он это делал.

— А… насчет тебя? — спросил Найджел, после того как они с минуту помолчали. — Наслаждаешься тем, как сестра описывает падение Ниты?

— Наслаждаюсь? Какое злое слово! Я вижу, ты полностью на стороне Ниты.

— Да, наверное… Я вообще предпочитаю людей, которые откусывают больше, чем способны прожевать. Людей, которые влюбляются без оглядки. Но это к делу не относится. Я спрошу вот о чем: в твоем представлении брат-близнец отличается чем-нибудь от Алисы?

На губах Чарльза заиграла его неприятная всезнающая ухмылка; лицо его стало непроницаемой маской.

— О, я совсем не такая артистическая натура, как Аписа. Для меня вообще не существует возвышенного. Не отрицаю, в бытность фотографом я иногда делал снимки, на которых выставлял людей на посмешище. Но в общем-то, знаешь ли, я только мстительный и злопамятный человек, меня распирают запретные страсти. Короче говоря, я не очень хороший. Однако порой я тоже откусываю столько, что не могу прожевать. Например, я был помолвлен с Нитой.

— Но ты не ответил на мой вопрос. О чем вы в ту ночь с ней беседовали?

— Обо всем понемножку. Больше сказать не могу. Пока. Видишь ли, я никому не доверяю, даже тебе.

— Чего именно ты мне не доверяешь? Я ведь должен понять, это доказательство в твою пользу или наоборот.

— Ух и хитер же ты!.. Не жди, не скажу: я и так со всех сторон обложен… Всюду змеи шипят…

В дверь постучали. Вошел клубный служащий и подал Найджелу записку на подносе. Узнав почерк суперинтенданта, Найджел разорвал конверт.

«Предмет А, — прочитал он, — найден среди вещей майора Кеннингтона. Предмет Б, возможно остатки папки, найден в ведре для золы, направлен на анализ.

Сразу позвони мне.

Д. Блаунт, суперинтендант».

— Кстати, о змеях, — сказал Чарльз. — У тебя такой вид, будто ты обнаружил змею у себя за пазухой.

— Это не я обнаружил. Суперинтендант делал обыск в доме Лейков. Он нашел капсулу с ядом, идентичную той, которую ты отобрал у Штульца.

У майора Кеннингтона блеснули глаза. Голос его зазвучал холодно и угрожающе:

— Значит, ты вытащил меня сюда, чтобы я не путался под ногами, пока полиция делает обыск?

— Да, — резко ответил Найджел. — Ее нашли в твоих вещах.

Чарльз Кеннингтон вскочил с кресла и с кошачьей сноровкой скользнул к двери. Найджел не стал его удерживать. У дверей Чарльз на мгновение задержался.

— Вы это сделали, — произнес он. — Теперь вы это сделали.

И вышел.

УЖИН С САМОУБИЙСТВОМ

Прошло часа два, а Найджел все еще раздумывал над последними словами Кеннингтона. Когда Чарльз произнес: «Вы это сделали», он сказал этим больше, чем можно было подумать в первый момент. Найджел почувствовал разочарование, какое испытывает человек, складывающий из кубиков картинку-загадку и обнаруживающий, что последний кубик не ложится на место.

Он связался с Блаунтом сразу после ухода Чарльза и узнал от него, что капсулу нашли в запертом чемодане майора Кеннингтона; на чемодане не было признаков взлома. Блаунт еще не уехал из дома Лейков, он ожидал приезда майора Кеннингтона и его объяснений. Супругам он о своей находке ничего не сказал. «Предметом Б» они с Блаунтом называли секретную папку, которая пропала в день убийства. В ведре для золы обнаружились какие-то остатки, похожие на папку; их отправили на анализ в Новый Скотланд-Ярд. Золу выгребала два дня назад Алиса Лейк; Джимми выполнять эту обязанность пока не мог, а мусорщика они еще не позвали.

Через час Блаунт позвонил еще раз. Он рассказал, что майор Кеннингтон опознал в предъявленной ему капсуле ту, которую отобрал у Штульца, но не захотел объяснить, как она оказалась у него в чемодане. Он сообщил, что ключ от чемодана всегда носит с собой, и самым решительным образом отверг предположение, что капсулу ему подбросили. Несмотря на то что Блаунт пригрозил ему обвинением в попытке помешать следствию и разъяснил, что найденная капсула ставит его в весьма деликатное положение, Кеннингтон стоял на своем. В сложившейся ситуации Блаунт ничего больше предпринимать не мог. Из Германии было получено сообщение, что перед отъездом Кеннингтон сдал свою капсулу с цианидом, которую ему выдали в связи с его опасной миссией; в то же время показания Алисы Лейк свидетельствуют, что он не мог взять капсулу Джимми из его столика в гардеробной накануне убийства.

Полностью оставив пока в стороне вопрос о мотиве, Блаунт ломал голову над двумя вопросами; ни на один из них в данный момент ответа не было. Если Кеннингтон отравил девушку, то где он взял яд? Если он не делал этого, то как капсула Штульца попала в его чемодан и почему он отказывается объяснить это? Ибо версия Найджела, условно принятая Блаунтом, опиралась на то, что убийца каким-то образом вынес «штульцевскую штучку» из комнаты, где умерла Нита Принс.

Переговорив с Блаунтом во второй раз, Найджел принялся что-то быстро писать на маленьких листочках бумаги. Теперь, когда картинка-загадка в последний момент не сложилась, он попробовал разобрать ее, чтобы начать все сначала. Листочки он разложил на полу четырьмя стопками: А, В, С, D, — затем лег на живот и стал сосредоточенно изучать их, время от времени перекладывая листок из кучки в кучку и оценивая то, что вышло. Вот как выглядели четыре кучки, когда он только начал их тасовать.

A1. Накануне убийства: испуг Ниты при виде письма, написанного рукой Чарльза. Нита настаивает (показания Ч. К.), чтобы его визит к ней остался в тайне.

A2. Накануне убийства: обращенные к Джимми слова Ниты (показания М. С): «Слишком поздно, ты просто не можешь отказаться. Все знают или догадываются об этом. Нечего прикидываться, что ты не влюблен в меня». Нита не хочет присутствовать на встрече с Ч. К. у Дж. (показания М. С.). Дж. говорит, что она должна там быть. Растерянность Ниты в связи с возвращением Ч.

A3. Оба — и Ч., и Дж. — вечером накануне убийства наносят визит Ните.

A4. Нита утром в растрепанных чувствах. «Последний шанс» (показания Б. И.). Кто дал ей «последний шанс»? Последний шанс — для чего?

A5. Слова Ниты утром: «Джимми старается выглядеть кровожадным, но у него это плохо получается» (показания М. С.; но слышал и сам).

A6. Разыгранный Нитой восторг, когда Чарльз появился в кабинете Дж. Кому адресовано? Джимми? Зачем?

A7. Несомненная решимость Ниты не отказываться от Джимми (показания мисс Спраул, Брайана и других).

A8. Анализ Брайаном темперамента и душевного состояния Ниты. Очень убедительно!

A9. Слова Ниты, обращенные к Б. И.: «Я так испугалась, увидев его. Я знала, что он будет таким. Но это было страшно, Брайан. Хотя вам не понять…» «Он» — вероятно, Чарльз К. Он ли был тем человеком, который дал ей «последний шанс», чтобы она отказалась от Джимми?

B1. В последние недели Джимми становится раздражительным, рассеянным и т. п. Его поведение по отношению к Ните. Отказ отпустить ее домой.

B2. Вспышка раздражения Джимми против Мерриона (день убийства).

B3. Испуг (?) Джимми, когда Ч. появился с А. в его кабинете.

B4. Поведение Джимми после того, как сержант Мессер его обыскал.

B5. Небольшое расхождение в показаниях Дж. и Ч. относительно того, кому принадлежала идея принести на встречу «штульцевскую штучку».

B6. Озабоченность Джимми пропажей папки ПХК после убийства.

B7. Позиция Джимми по поводу развода (показания Алисы Л.: «Если вам интересно знать, он тут же кинулся сюда и сказал ей, что не в силах требовать у меня развода, потому что это разобьет мое сердце» (?). Психологически тонко подмечено).

B8. Слова Джимми после того, как он пришел в сознание после удара ножом: «Алиса… Она… не отпустит меня». Его решимость не ложиться в больницу.

B9. Слова Мерриона о Джимми: «Весь жар его души принадлежал Алисе». Анализ М. отношений между Джимми, Нитой и Алисой; возможно, здраво в том плане, что касается роли Дж. в этих отношениях (см. также А8).

B10. Буква «А» около стихотворения Клау и объяснение, данное Джимми.

B11. Дж. по своей инициативе сообщил о том, что у него тоже есть капсула с ядом.

B12. Алиса — Джимми: «Ты так спокойно отреагировал на смерть бедняжки» и т. п. Джимми об Алисе: «Есть вещи, которые она по своей натуре не способна ни знать, ни представлять».

B13. Дж. — мне: «Часть моей души всегда тянулась к Алисе».

C1. Показания Алисы относительно того, что «штульцевская штучка» лежала на столе за минуту до убийства.

C2. Алиса: неожиданное появление в кабинете Дж. (но она, конечно, могла захотеть прийти туда и без приглашения). См. также BЗ.

CЗ. Доскональный обыск Алисы женщиной-полицейским. У нее тогда не могло быть капсулы. Но…

C4. См. B10. Некоторая возможность того, что буква «Дж.» была переделана в «А» Нитой и (или) Джимми в насмешку над Алисой, потому что на самом деле Алиса страшно ревнива. Но:

C5. Анализ характера Алисы, сделанный Ч. сегодня утром, даже если далеко не бескорыстный (хотел защитить ее), все же звучит правдоподобно.

C6. См. B8 и B12.

C7. Алиса и Меррион. Неудавшаяся шутка.

C8. По-видимому, Алиса обиделась на Джимми: тот не добыл для нее капсулу с цианидом на случай нацистской оккупации.

C9. Ситуация между Алисой и Дж. сейчас. Искреннее сожаление А. но поводу разлада между ней и Дж. Я: ощущение пропасти между ними.

C10. Показания А. относительно капсулы Дж. Она занервничала, когда Блаунт спросил ее о ней.

C11. Алиса либо подозревает, либо делает вид, что подозревает мужа в том, что тот отравил Ниту. Что же правильно?

D1. Чарльз Кеннингтон принес «штульцевскую штучку» на встречу — что это, преступление или преступная небрежность? Его странная недоговоренная фраза, сказанная в квартире Ниты: «Откуда мне было знать, к чему приведет…» Изумление на его лице, когда Нита упала мертвой (или я неверно истолковал его взгляд?).

D2. См. B5. Ч. и Дж. — единственные два человека, которые знали заранее (за день), что у Дж. в кабинете, когда все соберутся на встречу с Ч., будет яд.

D3. Беседа Ч. с Нитой накануне вечером; его отказ рассказать об этой встрече больше или объяснить, почему он первоначально сообщил нам, что не говорил с Н. относительно развода Дж. — A. «Думаю, я внес покой в душу бедняжки», — очень странно, и он не внес покоя: см. A4.

D4. «Для совершения crimes passionals, суперинтендант, существуют и другие причины, не только ревность». Когда Ч. произнес эти слова, был ли это выстрел в воздух? Ср. слова Харки, сказанные в ресторане перед покушением на Джимми.

D5. Чарльз забрал свои письма Н., но оставил ленточку, потому что «пурпурно-красный цвет — он же мне так не идет». Что ж, может быть…

D6. Актерские наклонности Чарльза. Но ведь не он выложил фотографии на пол и поставил эскизы Мерриона на книжную полку.

D7. См. A9. NB! Нита также сказала Брайану: «Как мне хотелось верить ему. Теперь мне некому верить».

D8. Заявление Алисы: «Я думала, он расспрашивает меня о разводе в своих собственных интересах». Ее слова, что Ч. сделал бы все ради того, чтобы сохранить ее брак, если бы счел, что его стоит сохранить. Она пришла в сильное волнение, когда я спросил, рассказывал ли ей Ч., что дал Ните последний шанс отпустить Джимми.

D9. Но если А. не лжет, Чарльз не мог заполучить капсулу с ядом, которая была у Джимми, до убийства (?) или после. Но «штульцевскую штучку» нашли в вещах Чарльза.

D10. Поразительные переходы Чарльза от искренности к уклончивости во время сегодняшнего разговора в клубе. Его настойчивые утверждения, что Алиса всегда говорит правду. Его последние слова при уходе: «Теперь вы это сделали». Любопытно: почему «вы»?

Найджел долго еще перекладывал свои бумажки, искал для них подходящее место и видел, что одна непременно оставалась неприкаянной, упорно не желая вписываться в складывающуюся картину; наконец его позвали к телефону. Звонил Джимми Лейк, приглашал его на ужин. Да, Чарльз будет. Алиса? Нет, Алиса берет себе на вечер отгул.

Поначалу это насторожило Найджела. У него засосало под ложечкой: вот, вот оно!.. Нельзя сказать, чтобы приглашение было для него неожиданностью: он ведь сам целый день сегодня трудился, чтобы растормошить, раздразнить преступника, и было бы удивительно, если бы тот так или иначе не высунул голову из берлоги. Но Найджела не слишком-то привлекала активная роль в финальном акте этой мрачной и, увы, отнюдь не возвышающей душу трагедии. В то же время, видя, как последний кусочек мозаики никак не желает вписываться в складывающуюся картину, он все еще не знал, чем в конце концов обернется эта трагедия.

Часа через два, потягивая шерри в кабинете у Джимми, Найджел обратил внимание на две вещи: во-первых, Чарльз Кеннингтон пребывает в крайне возбужденном состоянии, во-вторых, между ним и его зятем явно есть какая-то напряженность, то и дело пробивающаяся сквозь камуфляж вежливости и светских условностей. Майор Кеннингтон много пил. Еще за ленчем Найджел заметил, что он обжора, ест много и шумно, а спиртное глотает не останавливаясь. Он поставил виски рядом с собой и за десять минут пропустил три стакана. Можно было подумать, что он намеренно взвинчивает себя, готовясь к какому-то серьезному или даже опасному делу. Иначе пришлось бы предположить, что у человека, захватившего Штульца, не в порядке нервы. Чарльза и Джимми вместе Найджел не видел с той фатальной встречи в директорском кабинете.

Он не знал, говорили ли они — и если говорили, то насколько подробно, — о преступлении. Но нельзя было не заметить, что каждый из них обращается только к Найджелу и оба избегают смотреть друг другу в глаза, как люди, которые сильно повздорили и не успели еще восстановить отношения. У Джимми Лейка вежливость была естественной, врожденной чертой, его раздражение проявлялось лишь в том, что он никак не мог сосредоточиться, с трудом заставляя себя внимательно слушать Найджела. Что касается Чарльза Кеннингтона, о нем можно было сказать только, что он вел себя вызывающе. Куда девались его обаяние и очаровательная непосредственность, которые сглаживали самые экстравагантные его выходки? Сейчас, развязно, даже глумливо посмеиваясь над тем, как Джимми до войны занимался связями с общественностью, он был просто-напросто груб. Он держался так оскорбительно, словно пытался спровоцировать Джимми на драку.

— Подумать только, и как это Алиса до сих пор не вывела Джимми в одном из своих романов? — закончил он свою тираду. — Он же так и просится к ней на страницы, наш украшатель витрин, наш присяжный очковтиратель! Ей-богу, он бы всю Англию размалевал, как перед крикетным матчем с Австралией.

— А я так и делал, — негромко, сухо сказал Джимми. — Это моя работа.

— Ну вот, а всю войну он просидел с кривым зеркалом — или как называется зеркало, которое кривое делает прямым?.. Пудрил англичанам мозги, какие наши солдатики удивительные, какие храбрые, какие прилежные, какие демократичные, какие…

— А что, они разве не были удивительными? Даже Чарльз вел себя не так уж и плохо.

— Медаль за примерное поведение — от тебя! Это же бесчестье…

— Пойдемте ужинать, — решительно прервал его Джимми.

На буфете в элегантной, отделанной белыми панелями столовой были приготовлены холодный цыпленок, салат, бисквиты в вине со взбитыми сливками и поднос с напитками.

— Не откажешься? — обратился Джимми к Чарльзу, показывая на цыпленка. — Я еще не могу резать: плечо… А Найджел может отрезать мне. Очень приятно чувствовать себя совершенно беспомощным. Как будто вернулся в детство…

Наконец еда была разложена по тарелкам; Чарльз Кеннингтон, взяв вилку, обернулся к Найджелу:

— Ну что ж, Найджел, мы оба сгораем от нетерпения услышать последние новости о преступлении. Потому мы и пригласили тебя; надеюсь, ты понимаешь? Давай, мой дорогой, смелей, не оставляй нас во тьме неведения. Или, может, ты спрятал под столом своего грозного суперинтенданта и он только и ждет, когда мы что-нибудь ляпнем, чтобы тут же нас сцапать? Если так, лучше я буду держать язык за зубами.

— Ты действительно сгораешь от нетерпения? — спросил Найджел, пристально поглядев на него.

— Конечно. За нашего хозяина, впрочем, не отвечаю.

— Полагаю, я могу за себя ответить, Чарльз. Пускай Найджел расскажет нам столько, сколько сочтет нужным.

— Ладно, будь по-вашему, — сказал Найджел, — Пожалуй, я начну со своей версии.

— Ага, со своей, — заметил директор, мягко улыбнувшись. — Она отличается от той версии, которую, по вашим словам, разработал суперинтендант?

— Нет, не отличается. Это — моя версия. Извините меня за обман. Поначалу так было нужно.

— Да он же двуликое чудовище, Джимми, этот твой синеглазый вольнонаемный с лицом агнца. Тебе давно следовало бы выгнать его. Он еще выроет тебе могилу.

— Заткнись же наконец, Чарльз! Болтаешь, болтаешь, болтаешь целый день. Дашь ты Найджелу говорить или нет?

— Значит, вот как было дело… — начал Найджел.

Он рассказал, как в тот день, сидя в квартире Ниты, ломал голову над двумя вопросами: куда делась капсула из-под яда и зачем убийце понадобилось выносить ее из комнаты?

— Я полагал, на второй вопрос можно ответить удовлетворительно. Рассуждал я следующим образом. Почему преступник уносит орудие убийства с места преступления? Потому что, если его найдут, оно приведет следствие к убийце. Но мы все видели это орудие за несколько минут до убийства, преступнику не было никакого резона его уносить. Помню, я думал: получается замкнутый круг, который невозможно сломать. И вдруг слово «сломать» вызвало перед моим внутренним взором образ: капсулу, но не сломанную, не использованную.

И Чарльз, и Джимми наклонились вперед, забыв про еду, стараясь не пропустить ни слова.

— Предположим, штульцевская капсула вовсе не была использована для убийства… то есть использована, но не непосредственно, а для отвода глаз. Мы сразу получаем ответ на вопрос, почему преступнику понадобилось убрать ее. Да просто по той причине, что ею не воспользовались. Это был единственный логический ответ на вопрос. Ему необходимо было убрать ее, чтобы мы все утвердились в мысли, что она была орудием убийства. Ведь если бы ее нашли и увидели, что она не сломана, полиция стала бы выяснять, какими иными источниками цианида располагали подозреваемые.

— Разумно, должен признать, — пробормотал Чарльз, вновь ставший трезвым как стеклышко.

— Этот ответ дал мне возможность разгадать и первую загадку: как убийца скрыл капсулу. Если бы «штульцевскую штучку» использовали, чтобы отравить кофе, ее должны были бы сломать. Я выяснил, что сержант, который обыскивал вас, проявил некоторую небрежность. Он не осмотрел с должной тщательностью рты подозреваемых. Единственное место, где можно спрятать капсулу, — это полость между коренными зубами и щекой. Но если капсула вскрыта, на ней остаются капельки или по меньшей мере пары цианида, которые вызвали бы у спрятавшего ее сильный приступ кашля. Совершенно очевидно, что убийца ее рискнул бы сделать это. Никто из присутствовавших не задыхался, не хватал воздух ртом. Если капсула целехонька, то такой опасности не существует. Одним словом, капсула, по всей вероятности, сломана не была. Что и требовалось доказать. Обращаю ваше внимание: существовала опасность, что ее найдут у кого-нибудь во рту. Но не сомневаюсь, он сочинил какую-нибудь историю загодя: сказал бы, например, что сунул ее обратно в карман по рассеянности…

— Обратно? — резко перебил его Кеннингтон.

— Ладно, просто — в карман, если вам так угодно. Сунул-де еще до того, как умерла Нита. А когда начался обыск, растерялся, потерял голову и спрятал эту штуку во рту. Что-нибудь в этом роде. Но если бы капсула была найдена у него, это еще ничего бы не значило: обвинить его нельзя, так как яд все еще находится в капсуле… Не приходится сомневаться, в этом случае полиция стала бы гораздо тщательнее искать другие источники яда, к которым преступник имел доступ. Но либо он готов был рискнуть, либо уверен был, что других источников цианида не отыщут.

— Боже мой! — проговорил Джимми. — Моя капсула с ядом… Но с ней не могло возникнуть проблем, отследить ее ничего не стоило. Значит, полиция сегодня обыскивала наш дом, чтобы найти «штульцевскую штучку».

— Да, — ответил Найджел, заметив, как крепко сжал сплетенные пальцы Чарльз Кеннингтон, сидевший против него.

— Но наверняка… э… убийца… он первым делом постарался бы от нее избавиться. Во всяком случае, как только понял, что полицию ему не удалось провести.

— Наверное. Конечно, он мог и сохранить ее. Знаете, для собственного употребления, на тот случай, если дело обернется худо…

— Или использовать для кого-нибудь другого, — бросил майор Кеннингтон.

— Совершенно верно. Как вы сказали, использовать для кого-нибудь другого.

— Предположим, здесь ее не нашли, — сказал Джимми. — Не лучше ли нам, на всякий случай, пока не есть и не пить в этом доме?..

— Пока все это теория, — тут же вмешался Чарльз Кеннингтон. — А мы хотим знать, на кого полиция намерена повесить это убийство. И давайте не забывать, — добавил он с ехидной улыбкой, — мы должны делать вид, будто дело ведет полиция, а не наш друг Найджел.

Он вернулся к цыпленку и салату. Все трое какое-то время ели молча. Потом Найджел сказал:

— Ну что ж, хорошо. Я расскажу вам, что мы по этому поводу думаем. Возможно, вы меня поправите, если вам покажется что-то не так. Избавиться от Ниты могли сильно хотеть три человека. Все они в настоящий момент обитают под этой крышей. Двое из них, миссис Лейк и Джимми, имели доступ к цианистому калию. Чарльз знал об этой капсуле, но, по-видимому, прямого доступа к ней у него не было. Согласны? Очень хорошо. Итак, Чарльз приезжает в Англию, и на следующий день происходит убийство. Нам это представляется исключительно важным фактом. Вы, Джимми, если бы захотели, могли бы убить Ниту и неделю, и год назад. С чего бы вам ждать момента, чтобы устроить этот рискованный спектакль на глазах у семи свидетелей? Какой в этом резон?.. Нет, дай мне договорить! — остановил Найджел открывшего было рот майора Кеннингтона. — Второе доказательство, которое свидетельствует о невиновности Джимми: «штульцевскую штучку» использовали как приманку. Убийце было важно, чтобы она исчезла непосредственно перед убийством. Но предварительно ее пустили по рукам. Невозможно представить, чтобы Джимми был уверен в том, что капсула снова окажется у него и никто этого не заметит. С другой стороны, ведь это Чарльз принес ее, это была его собственность, и ни у кого бы не вызвало подозрений, если бы он забрал ее у любого, кто держал ее в тот критический момент, и положил, скажем, на стол или еще куда-нибудь. Но этого и не понадобилось. Ведь если придерживаться фактов, у кого она находилась в критический момент?

— Найджел, это же… — дрожащим голосом заговорил Джимми Лейк.

— Она была у Алисы. В то утро миссис Лейк была последней, кто держал в руках капсулу. Ее показания, что капсула лежала на столе, снимают подозрения с Джимми. Но они снимают подозрения и с Чарльза. Это очень важно. И это стало тем более важно, когда мы узнали, что миссис Лейк также имела доступ к капсуле с цианидом, с помощью которой было осуществлено убийство, и когда она пришла в смущение от того, что мы это узнали. Итак, мы теперь знаем, что Чарльз и его сестра очень привязаны друг к другу. Наверное, совершенно естественно, что его первым по возвращении в Англию действием было связаться с ней. Столь же естественным было бы, если бы она сразу выложила ему, какой угрозе подвергается ее брак. Действительно, миссис Лейк показала, что Чарльз позвонил ей, как только приехал в Лондон; Алиса понимает, что только самые решительные действия спасут ее семейную жизнь. Ты, Чарльз, из кожи вон лез, чтобы создать у меня впечатление, будто твоя сестра не ревнива, что она не пойдет на самые крайние меры, чтобы удержать мужа. Но когда Джимми был ранен Биллсоном, он, еще не вполне придя в сознание, пробормотал, и это слышали кроме меня врач и медсестра: «Алиса, она не отпустит меня». Не говорит ли это о том, что Алисе вовсе не так уж все безразлично, как мы думали? И ведь она так или иначе, но отказала Джимми в разводе. Она договаривается с Чарльзом, что он встретится с Нитой и в последний раз попробует убедить ее; а если она откажется выполнить их требования, они предпримут решительные шаги. Чарльз на все готов ради сестры, это нам известно… Итак, он идет к Ните. И дает ей «последний шанс». Она отказывается, хотя ей очень страшно: она отлично понимает, что за «просьбой» Чарльза скрывается угроза. На следующее утро Чарльз заезжает за Алисой. И сообщает ей, что Нита в их игры играть не хочет. Они решают осуществить свой план. Алиса уже ждет его с капсулой наготове. Они вместе едут в министерство. Или тот, или другая в удобный момент выливают яд в кофе. Алиса спокойно забирает капсулу со стола в тот самый момент, когда на нее никто не смотрит, — все разглядывают эскизы. В неразберихе, поднявшейся после смерти Ниты, Алиса передает капсулу Чарльзу. Это опять же очень важно. Чтобы спрятать капсулу, нужны крепкие нервы: ведь уже идет обыск. Крепкие нервы — и умение обращаться с подобными капсулами. Единственный из подозреваемых, кто был знаком с капсулами и у кого к тому же железные нервы, — Чарльз Кеннингтон. И ему это действительно удается. И все бы сошло ему с рук, если бы сегодня полиция не нашла «штульцевскую штучку» в его чемодане, запертом на ключ. Это, пожалуй, ставит точки над «i» в нашей версии. Правильно я говорю, Чарльз?

— Вы не можете повторить еще раз? — сказал Джимми, с нескрываемым изумлением уставившись на Найджела.

Найджел повторил. И продолжил:

— Боюсь, вам это больно слышать, Джимми. Но… я ведь не мог не заметить, когда был у вас нынче утром, как к вам относится жена. Между вами словно выросла невидимая стена. Ты пытаешься перебраться через нее, Алиса же ходит как потерянная. Будто на нее давит какая-то тяжесть…

Джимми Лейк закрыл лицо рукой.

— Найджел, — надломленным голосом сказал он, — этого не может быть! Я не могу… я не верю в это. Только не Алиса!.. — Он поднял глаза и посмотрел в лицо Чарльзу Кеннингтону. — Чарльз, это правда? Ради Бога, скажи мне, что это не так!

Майор Кеннингтон в свою очередь смотрел на него. На лице его было выражение, которое трудно расшифровать. На какой-то момент в комнате воцарилось молчание; так бывает в природе, когда в наступившем затишье собираются грозовые тучи и вот-вот грянет первый гром. Затем он очень тихо сказал:

— Тебе это лучше знать, Джимми. Ты должен знать это.

И тут же, в мгновение ока, переменился. Перед ними был умный, опасный человек; таким Найджел мельком видел его только раз: сразу после смерти Ниты. Это был человек, неделями живший на вражеской территории, охотившийся за Штульцем так же хладнокровно и беспощадно, как хладнокровно и беспощадно действовал матерый нацист. Он медленно произнес:

— Теперь, когда Алису вот-вот арестуют за сообщничество, а может, и за убийство, ты, может быть, что-нибудь сделаешь в связи с этим? Именно ты…

— Я? Мой дорогой Чарльз, что я могу сделать? Я рад сделать все, что угодно…

— Тебе не нужно делать «что угодно». Тебе нужно только признаться. Вот и все.

Джимми Лейк сидел прямо, вперив взгляд в шурина. Казалось, сам воздух потрескивал от невидимых искр, что проскакивали меж ними.

— Мне? Признаться? Ты что, с ума сошел?

—. Значит, ты намерен выкрутиться, спасая свою шкуру за счет Алисы? Ну что ж, это твое дело! — Чарльз Кеннингтон с презрением отвернулся от Джимми. — Теперь ты, Найджел. Эта твоя реконструкция. Но она совершенно рассыпается в одном пункте. Ты говоришь, утром в день смерти Ниты я заехал сюда и Алиса ждала меня с ядом. Правильно?

— Я сказал именно так.

— И это было-де результатом разговора, который произошел у нас накануне? Частью плана, который мы с ней разработали?

Найджел кивнул.

— Тогда каким образом она заполучила эту капсулу? И когда? Ящик стола был заперт. Полиция удостоверилась, что ключ к нему только один… Да, я спросил это у Блаунта. И ключ этот был на связке у Джимми. А он никогда с ней не расстается, даже на ночь. В ту ночь Джимми, заметьте, ночевал в министерстве. Вот и лопнула твоя версия, Найджел. А теперь, если вы оба не против, я изложу свою.

Майор Кеннингтон поднял указательный палец и медленно, как дуэльный пистолет, опустил его, нацелив на Джимми:

— Вот этот малеватель витрин убил бедняжку Ниту. Я молчал до последней минуты, потому что люблю Алису и, как ты верно заметил, на все готов ради нее. Я не рассказывал тебе всего, что знаю о Джимми, и делал это, чтобы избавить ее от ужасов суда над убийцей-мужем и всего такого. Но теперь, когда над самой Алисой нависла угроза ареста, я отказываюсь выгораживать Джимми.

Джимми задумчиво и оценивающе смотрел на него, язвительно, уголками рта, улыбаясь.

— Что ж, послушаем, что за версию ты нам сообщишь. Надеюсь, приговоренному не возбраняется есть бисквиты, — проговорил он и, встав из-за стола, подошел к буфету. — Вы, ребята, как хотите. Но это — фирменное блюдо Алисы. Найджел, очень советую вам отведать… Эй, что там такое? — Джимми понизил голос до шепота. — Там, за дверью, кто-то есть.

Найджел, не говоря ни слова, подошел к двери и толчком распахнул ее. В комнату, не торопясь, не вошел, а вплыл, медленно и с превеликим достоинством, великолепный рыжий кот. Джимми захохотал:

— Добрый старый Мармелад. Я-то думал, что это по меньшей мере суперинтендант Блаунт…

В очередной раз подивившись его поразительному умению разрядить обстановку, Найджел подошел к буфету и положил себе бисквитов. Он чувствовал себя немного неловко, словно эти обвинения и контробвинения были на его совести, что в общем-то соответствовало действительности, и словно все они били мимо цели, — а вот на Чарльза Кеннингтона они произвели меньшее впечатление. Он не стал есть бисквиты. Он просто сидел и терпеливо ждал, когда двое других вернутся за стол, чтобы продолжить там, где они остановились.

— Если вы готовы слушать, — сказал он, — я продолжу. Не будем разбираться в мотивах, которые двигали Джимми. Найджел уже составил себе о них определенное представление. Я тоже. Как и Джимми, несмотря на его склонность к самообману. Он убил Ниту, потому что не видел иного пути избавиться от нее. Не хочу отзываться неуважительно об умерших, но, если бульдог вцепился тебе в горло, он не отпустит тебя, пока ты его не убьешь…

— Уж это точно… — пробормотал Джимми, уплетая за обе щеки бисквиты.

— Нита в эмоциональном плане была именно таким бульдогом. Она была полна решимости любыми способами удержать Джимми — одному Господу Богу известно почему… Я не знал такого способа, каким можно было бы ее оторвать. Джимми перепробовал все — но ничто не вынудило бы ее разжать челюсти.

— Какие у тебя основания так думать? — мягко спросил Джимми.

— Она сама мне сказала. В тот вечер, когда я был у нее. За час или полтора до того Джимми предпринял последнюю попытку убедить ее, что она должна вернуться ко мне. Да, он буквально умолял ее. Говорил, что ей следует вести себя достойно, а именно — кинуться в объятия воина, вернувшегося с поля брани. Не забыл и о святости обручального кольца. Жаль только, Джимми об этом не вспомнил несколькими годами раньше. Не буду останавливаться на том, как он взывал к ее лучшим чувствам… Мне будет трудно сдержать позывы к рвоте. Это, между прочим, ответ на твой вопрос, Найджел, почему Джимми так долго ждал, чтобы принять решение убить ее. Конечно, одна из причин — отвращение нормального человека к тому, чтобы запятнать руки кровью ближнего, который любит его и верит ему… Я готов это допустить. Но он тянул еще и потому, что не был уверен в моей гибели: он надеялся на мое возвращение и на то, что я развяжу ему руки. Я вернулся. Но Нита не согласилась вернуться ко мне. В тот вечер, она сама мне в этом призналась, она устроила ему ужасную сцену. Последнюю из многих. Это совершенно вывело Джимми из себя. Он совсем потерял контроль над собой, рассказывала она, и только и делал, что повторял: «Это последний твой шанс. Я дал тебе последний шанс». Нита понимала, конечно, чем грозит ей мое возвращение. Она чувствовала, что Джимми ухватится за любой предлог, лишь бы успокоить свою совесть. Вот почему она так настаивала, чтобы мой приход к ней остался тайным: она чувствовала, Джимми воспользуется тем фактом, что ночью к ней приходил мужчина…

Чарльз Кеннингтон ненадолго замолчал, отпил виски и закурил. Найджела захватила и до глубины души потрясла эта дуэль между такими разными по натуре, но достойными друг друга противниками. Один мечет обвинения, как отравленные стрелы из духового ружья, второй хранит холодное, непоколебимое молчание, ожидая, видимо, момента для нанесения ответного удара… Куда это приведет? Найджел сам заварил эту кашу… Он чувствовал себя как человек, который столкнул камешек и теперь видит, как у него на глазах дрогнула и катится вниз лавина.

— Моральная трусость — любопытнейшая вещь, — продолжал Чарльз. — Мы видим человека, которому не хватило решимости вырваться из ситуации, глубоко засосавшей его. Тогда восстала оскорбленная природа и сделала это вместо него. Да так, что чертям стало тошно… Он был как тот человек, что стоит одной ногой на твердой земле, в то время как другую засасывает в болото, и он думает, как ему выбраться из этой ловушки. Лучше в таких случаях отрубить себе ногу, если она тебе мешает…

— Не мог бы ты избавить нас от притч и от психологии и поведать, как я, по-твоему, совершил преступление? — Голос Джимми звучал непринужденно, но настороженно.

— Конечно. Я полагаю, эту капсулу с цианистым калием ты носил несколько дней, подсознательно ожидая кризиса, который подтолкнул бы тебя к действию. Такую возможность ты увидел, когда я вернулся. Ты дал Ните последний шанс. Она им не воспользовалась. С этого момента она была обречена. Ты очень ловко все подготовил в своем кабинете… Я всегда говорил, что ты хороший украшатель витрин: фотографии на полу, эскизы обложек на книжных полках — все было на месте, чтобы отвлечь наше внимание в тот момент, когда ты будешь класть капсулу в чашку Ниты и прятать в карман «штульцевскую штучку». Тебя серьезно смутило то, что я привез Алису с собой, — думаю, Найджел заметил твое замешательство, — ведь тебя не отпускало чувство вины перед ней, тебе не хотелось, чтобы она присутствовала при этом… Ты боялся, что она распознает твои ухищрения: она ведь видела тебя насквозь. Ну ладно, так или иначе, ты уговорил меня принести с собой и показать всем эту капсулу. Ты решил, что «штульцевская штучка» должна стать очевидным для всех орудием убийства; ведь ты знал, что в противном случае быстро выяснится, что у тебя была и другая капсула. Вот где, по странной иронии событий, Алиса едва не разрушила твой план. Помнишь, Найджел: чашка Ниты была наполовину пуста, когда она умерла?

Это значило, что она выпила часть кофе, прежде чем туда влили отраву. Она выпила эту часть до того, как поставила свою чашку на стол Джимми. Тогда он подошел к столу, вынул из ящика эскизы обложек и, загородив ими чашку Ниты, бросил туда пилюлю. Он намерен был сразу взять со стола лежавшую там штульцевскую капсулу и спрятать ее в карман, но что-то ему помешало, — возможно, Алиса как раз обернулась к нему… не знаю. В тот момент он был в большой опасности. Нита в любую секунду могла выпить свой кофе, в котором уже находился яд, и тогда на столе нашли бы нетронутую капсулу. С другой стороны, он понимал, что если бы кто-нибудь заметил капсулу на столе после того, как он отошел, чтобы поставить эскизы на книжную полку, и если бы было установлено, что он не мог дотянуться до чашки Ниты после того, как капсулу увидели на столе, то было бы доказано, что он не отравил кофе в чашке — не отразил ядом из «штульцевской штучки», конечно. Так вот, ему нужно было не дать Ните допить ее кофе, пока он не изловчится спрятать капсулу в карман. Вот почему он взял ее под руку, подвел к книжному шкафу и, пока мы все глазели на эскизы, продолжал держать под локоть. Хотя это, скажем прямо, выглядело не слишком прилично, если учесть, что делалось это в присутствии Алисы; к тому же до того момента он не обращал на Ниту никакого внимания. Когда зазвонил телефон, Нита пошла к его столу за своей чашкой и лишь потом ответила на звонок, вернувшись к своему столу. Джимми последовал за ней, взял свою чашку и в тот же момент — пока все мы смотрели на Ниту, как бывает, когда человек говорит по телефону, — взял капсулу и спрятал в карман.

Чарльз Кеннингтон еще раз остановился, чтобы долить себе виски. Затем продолжил:

— Итак, капсула у него. Он идет, садится на стол Ниты — на глазах у всех, чтобы все видели, что он ничего не клал в ее чашку. Он разыгрывает перед нами великолепный спектакль, похлопывая несчастную девушку по спине, когда она задыхается и корчится, — это был настоящий шедевр импровизации. Позже Алиса свидетельствует, что видела нетронутую капсулу на столе, и тем самым, очень кстати, снимает с него подозрения. Теперь все, что ему оставалось сделать, — это избавиться от капсулы. Ты, Найджел, остановил его, когда он направлялся к окну; я думаю, он хотел ее выкинуть. Следовательно, ему пришлось прибегнуть к плану «В» и засунуть капсулу за щеку, чтобы ее не нашла полиция. Ты помнишь, какой он вышел из-за ширмы — бледный как полотно и совершенно без сил? Еще бы: неудивительно!.. И как он вытащил платок, вытереть лицо? Я думаю, он выплюнул капсулу в платок. Смешно… — Чарльз скривил губы, улыбнувшись какой-то своей тайной мысли. — Однако, вполне может быть, Джимми намеревался представить это как самоубийство. В этом случае он вылил бы отраву в чашку Ниты после того, как она умерла, воспользовавшись моментом, когда мы на него не смотрели, а потом бросил бы сломанную капсулу куда-нибудь рядом на пол. Ее чашка была наполовину пустой — только наполовину, — это говорило о том, что она отравила кофе непосредственно перед тем, как в последний раз отхлебнуть из чашки. То есть после того, как пошла к столу и ответила на телефонный звонок. Но Брайан Ингл сказал нам, что все время, пока она была у своего стола, он не сводил с нее глаз: она не делала этого. Так что о самоубийстве не могло быть и речи, — Чарльз Кеннингтон вздохнул. — Извините за скучную, длинную речь и за то, что я расставил все точки над «i». Но я много думал над этим делом своим слабым умишком и считаю, что именно так все и было. Факты нельзя интерпретировать иным образом.

— Жаль, — тут же подхватил Джимми Лейк, — что ты не удосужился вспомнить один важный факт. Коли уж ты так помешан на фактах.

— А именно?

— А то, что штульцевскую капсулу нашли в твоем чемодане. Или, по твоей теории, я… э… как это называется? — подбросил ее туда?

— Нет, этого я не утверждаю. К этому мы вернемся. После того как выскажешься ты. Давай. Очень интересно, как наш Гудини[25] сумеет выкрутиться из этого положения.

Теперь противники поменялись ролями. В глазах Чарльза отразилась напряженная работа мысли. Казалось, он оценивает противника, стараясь предугадать направление первого удара, который собирался нанести ему зять. Джимми, слушавший его с насмешливо-презрительной миной, сейчас заметно собрался с силами и весь кипел от возмущения. На его лице все еще было написано отвращение к происходящему, но появились признаки решимости бороться до последнего. Он улыбнулся, чуть-чуть печально, Найджелу.

— Видите ли, я был связан по рукам и ногам, — начал он. — Я с самого начала знал, что, если… если выплывет наружу правда о Чарльзе и Ните, это убьет Алису. Она любит Чарльза, привязана к нему, она всегда была привязана к нему больше, чем ко мне. Наверное, это вполне естественно, что Чарльз должен был спасать свою шкуру за мой счет… Не скрою, я бы на его месте поступил точно так же…

— Какое великодушие! — воскликнул Чарльз, буквально дышавший презрением. — Ну ладно, продолжай!..

— Ваша ошибка, Найджел, в том, что вы считали, будто Алиса тоже замешана в этой истории. Ваша теория, будто они с Чарльзом вместе спланировали убийство, потому что иным способом она не могла вернуть меня, это… как бы сказать… шито белыми нитками. Конечно, Алиса попросила бы Чарльза поговорить со мной, попробовать убедить… По каким-то причинам, старина, вы полностью сбросили со счетов собственные мотивы Чарльза. Удивляюсь, как это у вас получилось. Наверное, Чарльз сумел создать дымовую завесу… Чарльз убил Ниту по той простой причине, что она ему изменила. Я это знаю. Потерпите еще немножко, и я вам скажу, откуда я это знаю.

— Сгораем от нетерпения, — буркнул Кеннингтон.

— Я не разбирал способ Чарльза по косточкам, как он, когда возводил на меня напраслину. Но лжец и должен казаться в высшей степени правдоподобным, а убийца всегда приводит слишком много доказательств, пытаясь приписать преступление кому-нибудь другому.

— Браво! Браво! — воскликнул Чарльз.

— Ты очень скоро оставишь свои мальчишеские выходки, — сухо бросил ему Джимми. — Насколько я могу судить, Чарльзу было исключительно удобно отравить кофе тем способом, который он приписывает мне. Во всяком случав, он вполне мог положить яд в кофе, когда чашка стояла на моем столе, разве не так? Была у него такая возможность?

Найджел молча кивнул.

— Но как он взял капсулу? Вот в чем закавыка. Показания Алисы вроде бы снимают с него подозрения. Ну а я, честно говоря, не в состоянии ответить на этот вопрос. Не исключаю, что Алиса сознательно ввела нас в заблуждение, сказав, что видела капсулу на столе за минуту до смерти Ниты. Она солгала, чтобы прикрыть Чарльза… Кто знает: может быть, она даже видела, как он прятал капсулу в карман. Но думаю, что это все же не так. Алиса просто не в состоянии говорить неправду. Я… о Боже, какой же я осел! — Лицо Джимми осветилось догадкой, — Я считал, что капсулу взяли со стола до того, как умерла Нита. В тот момент мы все так считали, потому что думали, что это та самая капсула, которой отравили кофе. Но коли это не так, тогда… Да, сомнений нет: Чарльз незаметно подошел и взял ее во время переполоха, когда она… когда Нита умирала или сразу после этого. Разве это не было возможно?

Найджел снова кивнул.

— Очень плодотворная мысль, Джимми! Она произвела на меня совершенно неизгладимое впечатление, — сказал Чарльз. — Но факт остается фактом: я не имел возможности позаимствовать капсулу с ядом из твоего туалетного столика. Так что не считай, будто ты выбрался из тупика.

— Я думаю, ты достал яд и в другом месте.

— О да, я располагал маленькой смертоносной капсулой в Германии. Но вернул ее в штаб перед возвращением домой. Правильно я говорю, Найджел?

Найджел Стрейнджуэйз кивнул. Ему ничего другого не оставалось, кроме как наблюдать, время от времени кивая, за развитием событий. Рано или поздно кто-то из них сделает промашку.

— Ну что ж, позволю себе допустить, что у Чарльза были другие возможности добыть цианид. Вероятно, погоня за Штульцем принесла и другие трофеи, откуда мне знать? Выяснить это — дело полиции, а не мое. Могу, со своей стороны, утверждать, что это он придумал взять с собой на встречу «штульцевскую штучку» и всем ее показать, совсем как инструктор по военному делу, показывающий гражданским настоящую ручную гранату и пускающий ее по кругу, не подумав, как это опасно. И еще одна вещь. Я допускаю, что Чарльз вряд ли мог воспользоваться для убийства моей капсулой. Но он без труда мог взять ее после убийства, когда переехал к нам; и он взял ее, чтобы обвинение пало на меня. Примечательно, что моя капсула пропала только тогда, когда полиция изменила свою версию относительно того, как было совершено убийство; только тогда, когда решили искать иной источник яда.

— У вас есть доказательства? — спросил Найджел.

— Чарльзу всегда было известно, что у меня есть капсула с ядом. На днях он спрашивал меня, сохранилась ли она и где я ее прячу.

— Это вранье, и ты знаешь это! — срывающимся голосом крикнул Чарльз. Его треугольное личико сделалось еще меньше, сморщилось, как у мертвеца.

— Конечно, ты старался выведать это осторожно. Но…

— Кто-нибудь слышал этот разговор? Может быть, ваша жена? — вставил Найджел.

— Нет. Мы с Чарльзом были одни. Найджел снова откинулся на спинку стула.

— Так что у вас, как и у него, никаких доказательств.

— Боюсь, что так. Как нет доказательств относительно его угроз Ните.

— Его угроз Ните?

— Да. Теперь я должен все рассказать. Полагаю, вы заметили, он только что говорил о помолвке с Нитой — и не смог полностью скрыть от нас своих чувств. О да, Чарльз умеет притворяться, он все время притворялся, будто все чувства к Ните у него испарились, что он потерял к ней интерес… Он даже забрал у нее свои письма, — да, Алиса мне рассказала про них… Было бы куда как неприятно, если бы полиция прочитала их и узнала кое-что такое, от чего у нее возникло бы много вопросов. Вы не поверите, какой страстный мужчина скрывается под этой… под этой обманчивой внешностью…

— Очень приятно слышать! — заметил Чарльз. — Такой комплимент дорогого стоит.

— Бедная девочка была перепугана в то утро. Знаете, Чарльз разговаривал с ней очень круто. Да, он дал ей последний шанс, чтобы она выполнила свое обязательство перед ним, он просил ее отказаться от меня, но не ради Алисы. Он сказал ей: «Если ты немедленно не отпустишь на свободу моего очаровательного зятя, если ты завтра же не объявишь во всеуслышание, что мы в ближайшее время поженимся, я постараюсь сделать так, чтобы он тебя больше никогда не увидел».

— Она вам рассказала об этом?

— Нет, я это слышал своими ушами. Чарльз Кеннингтон спросил изумленно:

— Слышал? Что ты хочешь сказать?

— Уйдя от Ниты в тот вечер, — да, между нами произошла ужасная сцена… — я вскоре вернулся к ней. Я чувствовал, что не могу ее так оставить. Я поехал в министерство и попытался работать. Но не смог. Потом позвонил ей; сказал, что очень сожалею о происшедшем и что сейчас приеду. Мне показалось, мои слова вызвали у нее панику. Я не мог понять почему. Но у меня появились смутные подозрения. Я начал думать: а не обманывала ли она меня все это время?.. В общем, я ей сказал, что не приеду, но про себя решил, что вернусь. Сейчас мне стыдно вспоминать об этом. Конечно, Чарльз в некотором отношении прав: я бы, вероятно, воспользовался случаем, чтобы порвать с Нитой… Боюсь, такая мысль приходила мне в голову, когда я ехал к ней: я надеялся, что застану ее с мужчиной. Надеялся — и одновременно боялся. Я открыл дверь своим ключом, неслышно поднялся по лестнице, прокрался в холл и стал у двери гостиной. И услышал голос Чарльза. Сначала я не мог понять, в чем дело. Потом услышал то, что только что вам рассказал. И еще кое-что… Он готов был простить ей неверность, если…

Джимми вдруг замолчал и закрыл глаза, словно не в силах вынести то, что он представил… На исказившемся лице отразилась внутренняя боль. Продолжать рассказ он мог только шепотом:

— На следующее утро… о Боже мой! Мне этого никогда не забыть… Нита была в ужасном состоянии. У нее не хватило духу сообщить мне, что к ней приезжал Чарльз. Я думаю, она не верила, что я не воспользуюсь появлением Чарльза, чтобы положить конец нашей связи… «Связь» — Боже, что за слово!.. Я имею в виду вот что. Если бы она мне сказала: Чарльз требует, чтобы она вышла за него, и угрожает ей, я уж не знаю чем… понимаете, какой великолепный это был бы предлог для меня? Словом, она больше не надеялась на мою защиту, у нее не осталось никого, на чье плечо она могла бы опереться. Если бы я хоть на миг представил себе, насколько серьезной была угроза Чарльза!.. — Побелевшими костяшками стиснутых кулаков он ткнул себя в лоб. — Нет, я должен был это знать, я не должен был допустить… Но нельзя было даже предположить, что Чарльз может сделать такое, показав всем эту самую капсулу…

Он неожиданно поднялся и стал мерить шагами комнату. Двое сидели молча. Найджел напряженно думал. Чарльз Кеннингтон сидел съежившись на своем стуле и казался ушедшим в себя, таким же маленьким, каким отражался в выпуклом зеркале на другом конце комнаты. Джимми остановился у буфета, чтобы налить себе вина.

— Извините, — сказал он. — Хотите, Найджел? Персиковый ликер или что-то в этом роде…

Он вернулся к столу с двумя рюмками, держа их между пальцами за ножки. Найджел взял одну. Другую Джимми поставил рядом с Чарльзом. В комнате повисла тяжелая атмосфера того замешательства, какое бывает в клубе, когда одного из его членов при всем народе изобличат в шулерстве.

— Я не рассказывал этого раньше, — говорил Джимми, обращаясь к Чарльзу, как будто они условились делать вид, что Найджела тут нет. — Но разве могу я сидеть и ничего не предпринимать? Могу?.. — В голосе у него звучали почти просительные нотки. — Извини, Чарльз. Но ты меня вынудил…

Лицо майора Кеннингтона стало совсем маленьким и потерянным. Он не раскрыл рта.

— По-моему, Найджел, нет смысла просить вас забыть все, что вы тут услышали сегодня вечером, — сказал Джимми.

Найджел покачал головой. Он все еще ждал чего-то. Инстинкт подсказывал ему, что этим дело не кончится.

— Я позабочусь об Алисе. Обещаю тебе. С ней все будет хорошо. — Джимми вновь обращался к Чарльзу: — Почему ты молчишь?

Сидевший безучастно, как в воду опущенный, майор Кеннингтон заговорил наконец:

— Я очень, очень любил Ниту.

Слова эти он произнес раздельно, высоким и чистым голосом, так похожим на голос Алисы Лейк.

— Остается одно, Чарльз, — произнес Джимми с плохо скрываемым нетерпением.

— Да, — согласился Чарльз. — Только одно. — Он потянулся негнущимися пальцами к рюмке с ликером.

— Я думаю… О черт, эта повязка! Найджел, вы не могли бы ослабить ее немного, мне больно… Этот узел — никак до него не дотянусь.

Найджел встал и склонился над левой рукой Джимми. На несколько секунд он оказался спиной к Кеннингтону. Потом снова сел. Чарльз все еще держал рюмку, невысоко приподняв ее и всматриваясь в янтарного цвета жидкость. Потом перевел взгляд на Джимми и посмотрел ему в лицо лихорадочно блестящими глазами.

— Ну что ж, помянем Ниту! — сказал он. — Мир ее праху…

Стояла напряженная тишина.

— Пей, Джимми, — сказал он. — Ты тоже должен за нее выпить.

— За Ниту, — едва слышным, сдавленным голосом пробормотал Джимми Лейк.

Оба выпили: Джимми — несколькими глотками, Чарльз, как всегда, залпом.

В следующий миг Чарльз Кеннингтон вскочил на ноги, глаза у него вылезли из орбит, руками он царапал себе горло.

— Боже! Все горит! — с трудом, хрипло выдавил он из себя.

Найджел тоже вскочил и бросился было к Чарльзу, но почувствовал, как Джимми Лейк левой рукой с неожиданной силой удержал его за запястье:

— Не нужно, Найджел! Так лучше. Ради Бога, пусть он…

Чарльз Кеннингтон покачнулся. Он икал, хватая ртом воздух, лицо его покраснело, глаза остекленели. Затем он боком упал на стул, задергался, как червяк, соскользнул на пол, вздрогнул несколько раз и затих.

Рука Джимми, державшая Найджела за запястье, разжалась. Он задрожал и вздохнул обессиленно.

— Найджел, разве вы не понимаете? Я не мог пустить вас к нему… я должен был дать ему эту возможность. Для Алисы это было бы так ужасно: арест, суд, казнь через повешение и все такое. — Он говорил отрывисто, каким-то просящим тоном. — Я очень надеялся, что моя пилюля с ядом — у него. Извините за мой обман с повязкой. Я должен был дать ему шанс вылить яд в ликер, пока вы не видите.

Найджел пристально посмотрел на него. Потом спросил, может ли он позвонить и вызвать врача и полицию.

— Телефон вон там, — сказал Джимми и, встав из-за стола, предложил Найджелу пройти с ним.

Телефон был скрыт за одной из белых панелей. Джимми сдвинул панель в сторону, ' вытащил аппарат.

— Какой номер вашего врача? — спросил Найджел.

Джимми назвал номер. Найджел начал набирать — и тут за их спинами прозвучал высокий голос:

— Не утруждайте себя, мой дорогой. Только полицию. Это все, что нам нужно.

Найджел стремительно обернулся. Возле стола, на том самом месте, стоял майор Кеннингтон, целый и невредимый.

Джимми Лейк дико, словно в кошмарном сне, вскрикнул. Крик оборвался так же внезапно, как раздался, и Джимми бросился к двери. Найджел успел схватить его за плечо — за раненое плечо, отчего того развернуло и бросило в сторону обеденного стола.

Чарльз встал в дверях.

— Найджел, — попросил он, — будьте добры, обыщите его. Если этой штуки нет в одном из карманов, то посмотрите на полу. Но скорее всего в правом кармане пиджака или в правом кармане брюк.

— «Штульцевская штучка»? — спросил Найджел.

— Да. Или что-то похожее.

— Ладно, ладно, ладно… — чуть слышно, обессиленным голосом твердил Джимми Лейк.

Он стоял навалившись на край стола. Рука его потянулась к правому карману. Найджел прыгнул к нему. Время, когда можно было рисковать, миновало. Он схватил Джимми за запястье, прежде чем тот успел вытащить руку.

— Ладно… — повторил Джимми. — Не бойтесь. Это всего лишь… вот… — Он медленно поднял руку и разжал ладонь: на ней лежала маленькая сломанная капсула. Джимми ошарашенно замотал головой. С лица его не сходило изумленное выражение. — Не понимаю, — бормотал он, глядя на Чарльза. — Не понимаю…

— Это имитация. Там не было ничего, кроме водички. Совершенно безвредно. Я бы ни в коем случае не стал пить ликер, в который ты добавил отраву, если бы не знал, что это вода. Зеркала, Джимми, иногда здорово помогают. Да, я видел, как ты вылил что-то в рюмку с ликером, когда Мармелад отвлек наше внимание. Я не спускал с тебя глаз.

«Вот оно что», — сказал себе Найджел. Наконец-то встал на место непослушный кубик.

— Ладно, — повторял Джимми Лейк, — ладно, ладно… — Он только что выдержал изнурительную дуэль умов; минуту назад победа была у него в кармане, он чувствовал, как миновала нависшая над ним угроза, и все это вдруг каким-то непостижимым образом выскользнуло из рук. Все рухнуло, бороться дальше не было сил. Подперев голову правой рукой, он говорил: — Ладно, пусть будет так. Я ничего, я молчу… Так даже лучше. Ведь я не ту женщину… я не ту убил. Я теперь это понимаю. О Нита, я…

Он зарыдал, горько и безысходно. Избегая смотреть в глаза Кеннингтону, Найджел вернулся к телефону.

РАЗЛОЖИМ ВСЕ ПО ПОЛОЧКАМ

— Не ту женщину? — спросил Блаунт. — Вы хотите сказать, что он Ниту убил по ошибке? Что на самом деле хотел отравить жену?

— Нет. Ошибки тут не было, он собирался отравить именно Ниту. Но Джимми Лейк слишком поздно, уже убив Ниту, чтобы вернуться к Алисе, понял, что по-настоящему любил Ниту. Вот в чем его трагедия. Знаете, несмотря ни на что, мне его жаль. Он разрывался надвое. Не сомневаюсь, темперамент Ниты сжигал его, с нею он испытал и муки ада, и неземную радость…

— Но как подло он отправил ее на тот свет! Если бы еще в приступе гнева…

— Да, я понимаю. И все же, если уж выбирать между двумя натурами, мне больше импонирует его поведение, чем то, как майор Кеннингтон безжалостно заманил его в западню. От Джимми исходило тепло, он был человеком, который мог с головой нырнуть в самую гущу жизни. По сравнению с ним Чарльз и Аписа — мелкие души…

— Не говорите. У обоих — холодная, рыбья кровь. Но я сомневаюсь, что нам удалось бы взять его, если бы Кеннингтон не выманил его из норы.

Они сидели в комнате Найджела; это было вечером после ареста Джимми Лейка. Стоявший перед Найджелом стакан виски был нетронут. Он и до этого думал, что кошмарные, запутанные события предыдущей недели должны завершиться только арестом Джимми. Однако, когда это свершилось, ему стало грустно. Какие могут быть разговоры о сочувствии к человеку, замыслившему и совершившему такое злодейство? И все же…

— Я вот что вам скажу, Блаунт. Вы, конечно, правы: Джимми нужно было бы сидеть не шелохнувшись. Мне ведь так и не удалось его спровоцировать, несмотря на то что за столом я рассказал историю про Чарльза с Алисой. Я думаю, он заметил ее слабые места. Но тут на него набросился Чарльз. И его обвинения попали в самое яблочко, этого Джимми уже не в состоянии был вынести. Он всерьез встревожился и решил все повесить на Чарльза, а потом закруглить дело видимостью самоубийства, обставив его так, что комар носу не подточит. Самоубийство одновременно объяснит, куда девалась его собственная капсула. Импровизация была исключительно смелой. И у него это прошло бы, если бы штульцевская капсула была настоящей штульцевской капсулой. Кстати, как Чарльз объяснил это?

— Достаточно просто. Когда он охотился за Штульцем, у него с собой были одна* или две капсулы, имитирующие нацистские, но с водой. Он их держал при себе на случай, если удастся найти какую-нибудь подружку Штульца, которая согласится предать его: он планировал дать ей фальшивую капсулу, чтобы подменить ту, в которой у Штульца был яд, и помешать ему покончить с собой при аресте. И Чарльзу в конце концов удалось найти такую девицу: она подменила капсулу. И как это мы с вами сразу не поняли: то, что он написал в письме к Джимми, — беспардонная выдумка?

— Ну да, попробуйте хлопнуть человека с капсулой за щекой по спине: вы увидите, что капсула и не пошевелится, а не то что вылетит изо рта.

— Значит, Кеннингтон забрал у девушки настоящую капсулу и привез домой вместе с имитацией как трофей. На встрече в министерстве он нам показал имитацию, а настоящую мы нашли в его чемодане. Я в общем-то должен был бы это предположить. Мы же оба с вами удивлялись, как он мог так неосторожно обращаться с цианидом. Потом, вспомните, какое у него было выражение на лице, когда Нита умерла, — мне следовало бы придать этому больше значения. Он же просто не верил своим глазам. Девушка умирает от отравления цианидом, капсула бесследно испаряется, а ведь в ней была всего лишь вода. Неудивительно, что он был так поражен.

— Жаль, что он не сказал нам об этом сразу.

— Я думаю, он тогда не был уверен, что это не Алиса отравила кофе Ниты. Он знал, что у Джимми есть капсула цианида, и убедился вскоре, что Алиса могла взять ее. Поэтому он решил сам разобраться в этом, он опасался, что мы придем к неверному выводу в отношении капсулы.

— Вот здесь он повел себя глупо, — сказал Блаунт. — После того как мы… как вы выдвинули новую версию относительно «штульцевской штучки», стало ясно, что никто, кроме Джимми Лейка, не мог этого сделать. У него был самый сильный мотив, он располагал средством, а возможность ему подвернулась. Ведь это он подготовил все декорации: фотографии и эскизы обложек в своем кабинете. А потом отказался ложиться в больницу после нападения Биллсона. Это-то его и выдало. Он боялся, что во сне или в бреду выдаст себя, никакой другой причины противиться у него не было. Дома возле его постели будет только Алиса. — во всяком случае, так он думал.

— Она, вероятно, тут же побежала бы к вам, наша маленькая правдолюбица.

— Ну не надо так. Вы слишком пристрастны к миссис Лейк.

— Не люблю я холодных, как лягушка, женщин. Но все равно!.. Знаете, Блаунт, вы бы ни за что не получили санкцию прокурора на арест Джимми — на основе тех доказательств, которыми вы располагали. Чересчур легковесны. Так, пушинки… Защитник их сразу сдунул бы, от них бы и следа не осталось. Например, это заглавное «А»…

— В книжке Клау?

— Да. Джимми почуял ловушку, которую я расставил ему. Он увернулся, как увернулся и от других ловушек, сказав почти всю правду. Он подтвердил, что первую часть буквы написала Нита: «J». Сказал, что ока подсмеивалась над ним и тогда он изменил букву в ее присутствии, превратив ее в «А», и тоже стал подтрунивать над ней. Все стало выглядеть вполне невинно. Но если бы они в самом деле дурачились, он бы наверняка вывел «А» явно, с нажимом. Разве не так? А ведь буква «А» была такой нечеткой, что я сначала и не заметил ее. Это наводит на мысль, что Джимми лгал. Отсюда напрашивается вывод: он с самого начала исправил букву, чтобы запутать следствие, которое займется изучением его характера, его проблем и его мотивов. Но вы можете представить себе, чтобы обвинитель из этой мухи сделал слона?

— Тут вы правы. И еще, слова, которые он произнес сразу после ранения: «Алиса… она… не отпустит меня». Их можно толковать двояко. Он или обращался к Алисе, имея в виду Ниту, или наоборот. А история с папкой ПХК вообще нелепая, — продолжал Блаунт, помолчав. — Он ведь сжег ее дома в печке. Это единственная его попытка увести нас в сторону.

— Мне всегда казалось странным, что он из-за этой папки перевернул министерство вверх тормашками. И это в тот самый день, когда была отравлена Нита. Тем не менее я уверен: он говорил правду, что не подозревал о сделках между Биллсоном и Фортескью. Я полагаю, он просто хотел как-то отвлечься от убийства, а тут как раз подвернулась эта история с папкой.

— Вы были недалеки от истины. Я спросил его об этом сегодня утром. По-видимому, дело было так: пока мы обыскивали его кабинет, он работал у Фортескью. По дороге туда, в приемной, он прихватил бумаги из корзинки входящих. Сверху лежала простая папка, с которой он хотел поработать дома. Он сразу положил ее в портфель, но, будучи слишком взволнован, не заметил, что вместе с ней сунул в портфель конверт с папкой ПХК. Обнаружил он это, только придя домой. А до этого целый день метал громы и молнии по поводу папки и отпечатков, которые задержал Биллсон. И, делал он это именно для того, чтобы не думать, что совершил. Он говорит, что, вернувшись домой, на какое-то время впал в настоящую панику. Он совсем не хотел, чтобы пострадал еще кто-нибудь. Но, обнаружив секретную папку в своем портфеле, подумал, что лучше ее уничтожить — просто для того, чтобы дело запуталось еще больше.

— Это звучит настолько банально и естественно, что я не могу в это не поверить. Но похоже, это единственный случай, когда он запаниковал.

— Пока я не начал его расспрашивать про другие источники цианида.

— Да, — сказал Найджел. — Почему же, по-вашему, он не стал отрицать, что у него есть капсула с цианидом?

— Очень просто. Во-первых, о капсуле знал Фортескью. Во-вторых, когда я задал Джимми этот вопрос, миссис Лейк находилась в комнате и так разволновалась, что я подумал: либо она сама воспользовалась ею, либо…

— Либо подозревала, что воспользовался муж?

— Как бы то ни было, если бы она знала, что капсула уничтожена или что от нее каким-то образом избавились еще до убийства, вопрос о капсуле ее не встревожил бы. Потому-то Джимми и не решился солгать, будто уничтожил ее. Да у него и не было доказательств на этот счет — ему должны были верить на слово.

— Значит, он, как обычно, не старался любой ценой скрыть правду? Это была его тактика после преступления. Он очень умный человек, но в своем роде трус. Разум ему подсказывал, что преступников часто ловят на лжи — на лжи, не вызванной необходимостью. Особенно убийц. А трусость, которая мешала ему порвать с Нитой, вместе с тем не давала ему пойти на явную ложь для нас. Вместо этого он притих, затаился, прикинулся мертвым, как испуганное животное. Да, это было вполне в его духе. Как и фатальное бездействие в отношении капсулы с отравой. Капсулы в ящике не было, и это могло означать одно: убийца — либо он, либо Алиса.

— Несомненно, именно из-за этой чертовой капсулы он и выдал себя.

— Да. А еще из-за ревности к Чарльзу. Это чувство они, конечно, разделяли.

— Ревность?

— Думаю, именно ревность. Они оба были в странных отношениях с Алисой. Брат-близнец стал в своем роде самой большой любовью ее жизни. Думается, эта тесная связь и была причиной ее неудачного брака. Если бы вы вчера вечером видели Чарльза и Джимми, вы бы согласились со мной. Вечер превратился в неприкрытую демонстрацию взаимной неприязни. Ревность, которую они долго сдерживали, выплеснулась теперь через край. Чарльз набрасывался на Джимми с такой яростью только из ревности, и я не думаю, что Джимми попытался бы превратить Чарльза в козла отпущения, если бы ревность не усугубила его чувства самосохранения.

— Вы так и не рассказали в подробностях, что же произошло за ужином.

— Думаю, Нита интуитивно догадывалась об этой ревности, — продолжил Найджел. — Как она кокетничала с Чарльзом в присутствии Джимми, когда Чарльз пришел в министерство! И еще раньше, когда она сказала: «Джимми старается казаться кровожадным, но у него это плохо получается». Она пыталась себя убедить, что ссора, происшедшая накануне между нею и Джимми, ничего не значит, что Джимми никогда не ожесточится против нее и не отдаст ее Чарльзу. Убежден, она надеялась, что ее кокетство с Чарльзом подхлестнет ревность Джимми и он поймет, как будет велика его потеря, если он откажется от нее. Это был ее последний — и неудачный — удар.

— А ужин? — еще раз спросил Блаунт. — У вас, я смотрю, нет особой охоты о нем рассказывать. — Его глаза холодно блеснули. — Он прошел немного не так, как вы хотели, а? Они оба отбились от рук?

— Черт побери, вы не ошиблись. Задача, прямо скажем, мне оказалась не по зубам, и… Но лучше начну с начала. Как вы знаете, утром я заехал к ним, а потом позавтракал с Чарльзом. У меня была одна цель: посеять семена раздора. Я был более чем уверен, что Джимми — тот, кого мы ищем, что Чарльз знает намного больше, чем сообщил нам, что Алиса не уверена в невиновности мужа. Но Чарльз и Джимми по разным причинам, казалось, решили скрывать все до конца. Мне пришлось расшевелить их. С самой Алисой я испробовал линию, по которой вы разрабатывали в первую очередь Чарльза. Из разговора с ней я вынес отчетливое впечатление, что она подозревает мужа даже больше, чем Чарльза. Она, несомненно, защищала брата — и не только потому, что смерть Ниты нисколько не сблизила ее с мужем; скорее пропасть между ними стала еще глубже. Я сказал ей об этом, и ее реакция камня на камне не оставила от тревожившей меня мысли, что она могла убить Ниту сама. Я поговорил с Джимми сразу после разговора с Алисой. В тот момент мне не удалось узнать у него ничего нового. Но из равновесия я его вывел. Он стал нервничать — и за себя, и за Алису. Я с достаточной определенностью дал ему понять, что существуют серьезные подозрения в отношении его, в отношении Алисы и в отношении Алисы и Чарльза как сообщников. Потом я оставил его все это переваривать. Я считал, он должен будет что-то предпринять либо в свою защиту, либо в защиту Алисы. Он был бы не прочь, чтобы вместо него покарали Чарльза, но Алиса — дело другое. Затем пришла очередь Чарльза. Первое, что я извлек из моей беседы с ним: он разгадал метод отравления, но все еще недоговаривает чего-то.

— Вот чего: капсула, которую он принес с собой в министерство, была безвредной.

— Совершенно верно. Теперь я это понимаю. А тогда, несмотря на то что он дал мне ясный намек, я его не понял; он сказал, что никогда и не думал, что ею воспользовались для убийства, а когда я спросил его почему, он ответил; прежде всего потому, что если бы он это сделал, то меньше всего думал бы о том, как вынести ее из комнаты. Через некоторое время я сосредоточил внимание на Алисе. Тогда Чарльз начал пространно перечислять замечательные достоинства сестры. Все это сводилось к тому, чтобы доказать: такие женщины не убивают, она никак не могла убить Ниту ни сама, ни в сговоре с Чарльзом. Но дальше идти он не захотел. Во всяком случае, в тот момент. Однако семена я посеял. Он понимал, что должен действовать быстро и решительно — если хочет, чтобы Джимми, которого он подозревал едва ли не с самого начала, был разоблачен. Хочу подчеркнуть: к тому времени я еще не полностью отказался от вероятности того, что Чарльз сам виновен. Но тут принесли записку от вас: «штульцевскую штучку» нашли в его чемодане. Это совершенно разрушило мою версию, которая строилась на предположении, что преступник, вынося капсулу из комнаты, либо уничтожил ее, либо надежно где-нибудь спрятал. Чарльз среагировал на это известие совершенно необъяснимым образом. Он сказал: «Вы это сделали» — и со всех ног бросился из моей комнаты. Это убедило меня, что Чарльз не убийца: так не поведет себя человек, у которого на совести преступление. К несчастью, это, казалось, снимало вину и с Джимми. Но только казалось. Я считал, это он подсунул «штульцевскую штучку» а чемодан Чарльза, и подумал, что он вынужден наконец перейти к действиям. Но потом позвонили вы и сказали: Чарльз показал, что ключ от чемодана всегда при нем и что никто не мог спрятать туда капсулу.

— Значит, когда он сказал: «Вы это сделали»…

— Я думаю, он имел в виду, что Джимми, а значит, в какой-то мере и Алисе пришел конец. Я считаю, до этого момента Чарльз молчал о капсулах, потому что ему в самом деле не хотелось, чтобы Джимми арестовали, а он догадывался, что если мы узнаем о капсулах, то получим недостающее доказательство, которое приведет к аресту Джимми. Это не значит, что он особенно беспокоился о судьбе Джимми, но ему не был безразличен душевный покой сестры, у него не было никакого желания помогать нам повесить его зятя. И вот тут, я думаю, возобладала другая сторона его личности — майор Кеннингтон, который выследил и взял Штульца. Я думаю, он вдруг понял, что дышит ненавистью к Джимми, человеку, который отнял у него сестру, а потом бросил ее ради другой женщины и теперь впутал в ужасное преступление. Он собирался поставить Джимми ловушку. Если просто рассказать правду о капсулах, это может оказаться выстрелом вхолостую: Джимми как-нибудь вывернется. Нет, Чарльз жаждал эффектной мести.

— Итак, вас пригласили на ужин…

— Итак, меня пригласили на ужин. Не успел я войти, как почуял, что пахнет жареным. Чарльз пил как заведенный: наверняка взбадривал себя для решающей схватки. Неприязнь между ними была настолько ощутимой, что ее, казалось, можно было резать ножом. По-видимому, перед моим приходом Чарльз высмеивал его, делал всякие двусмысленные намеки. Словом, намеренно выводил из себя. В общем, он перехватил у меня инициативу, и, что говорить, сделал это с большим успехом, потому что горел ненавистью и презрением и ему нравилось таскать Лейка за волосы. Ну а я ничего подобного не испытывал к Джимми. Тот держался спокойно, слушал внимательно. Он знал: должно что-то произойти, но не знал, что именно. Итак, мы сели ужинать. Я решил, что пора начинать, и рассказал им, как пришел к своей версии убийства и как из нее вытекает обвинение против Чарльза и Алисы. Это завело их, но этого я и добивался. Чарльз произнес целую обвинительную речь против Джимми. Зрелище было отталкивающим, скажу я вам. Но зато я получил представление обо всех фактах, которыми располагал Чарльз, причем в их истинном свете.

— Минуточку, — прервал его Блаунт. — Мистер Лейк на этом этапе уже знал о том, что в чемодане Кеннингтона найдена капсула с ядом?

— Да, это было моей козырной картой, когда я излагал свою версию. Джимми не мог скрыть изумления. Еще одна капсула с ядом! А ведь в кармане у него уже лежала та, которую Чарльз принес в министерство!.. Так вот, Чарльз сказал Джимми, чтобы тот сознавался. Джимми, естественно, отказался. Тогда Чарльз развернулся вовсю. Для начала он очень тонко прикончил мою «версию» преступного сговора между ним и Алисой. Затем кинул в лицо Джимми обвинение, что тот убил Ниту. Сказал, что до сих пор лишь из желания защитить Алису воздерживался от того, чтобы «рассказать все, что знает» о Джимми Лейке. Это стало для Джимми последней каплей. Он не знал, что может еще рассказать Чарльз, но ему нетрудно было догадаться, что эти сведения могли оказаться смертельно опасными для него. И он немедля начал осуществлять свой план.

— План? Убить Чарльза Кеннингтона?

— Да. Не думаю, что этот план родился у него мгновенно. Но сомневаюсь, что он стал бы осуществлять его — невзирая на то что этот план очень убедительно объяснял исчезновение его пилюли с отравой, — если бы Чарльз не загнал его в угол и не взял за горло. Он пошел к буфету положить себе бисквитов. О, это было сделано превосходно, вчера я видел отличный спектакль, Блаунт, сам чуть не попался. Но Чарльза ему провести не удалось. Чарльз следил за ним в зеркало, он не доверял ему ни на грош. Джимми сделал вид, будто что-то услышал за дверью. Я пошел открыть: там была только кошка. Очевидно, кошка всегда приходит во время еды, если только ее не впустят заранее. Мне все это было невдомек, конечно. Но Чарльз знал об этом. Пока я ходил открывать дверь, Джимми сломал капсулу и вылил яд в одну из рюмок цветного стекла. Чарльз видел в зеркало, как он это сделал, но промолчал. Он знал: это должна быть та капсула, имитация капсулы, которую он принес в министерство. Потом Джимми вернулся на свое место за стол, и Чарльз снова пошел в атаку. А яд, как полагал Джимми, уже стоял на буфете, скрытый цветным стеклом, и ждал, когда Джимми решит, использовать его или нет — в зависимости от того, что сейчас скажет Чарльз. Ну так вот, Чарльз как ни в чем не бывало продолжал громить Джимми. Подробности вы найдете в отчете, который я написал для вас. Среди прочих вещей, которые наговорила ему Нита накануне того дня, когда была убита, она сказала ему, что Джимми всячески упрашивал ее не удерживать его и закончил тем, что стал угрожать, сказав, что дает ей последний шанс. Затем Чарльз в оскорбительных выражениях отозвался о Джимми как о человеке и подробно описал, как была убита Нита. Кстати, он высказал предположение, что поначалу Джимми намеревался представить смерть Ниты как самоубийство.

— Да, — заметил Блаунт, — он повторил это в своих показаниях.

— Так вот, когда Чарльз закончил, Джимми ответил ему, что найденная в чемодане Чарльза капсула делает смехотворными все выдвинутые Чарльзом обвинения. И затем перешел к делу. Это было мастерское представление. Он, видите ли, не решался сказать правду раньше, потому что знал: Алисино сердце будет разбито, если она узнает, что ее брат осужден за убийство. Но теперь, движимый скорее печалью, чем гневом, он должен сказать все.

— Мастерское представление, говорите? Лучше скажите — фарисейское, лицемерное! — проворчал Блаунт.

— Да. Знаю. Мне как-то трудно освободиться от прежней привязанности к Джимми. И он так потрясающе боролся. Я знал, что он виновен, и все равно мне приходилось делать усилие над собой, чтобы не дать усыпить свою бдительность и не поверить, что он невиновен… Но как бы то ни было, главным в том, что говорил Джимми, был такой момент: он-де тем же вечером возвратился в квартиру Ниты и подслушал у дверей, как Чарльз ей угрожал: если она не уйдет от Джимми и не вернется к нему, то он с ней разделается. Он рисовал Чарльза ревнивцем, умеющим это скрывать.

— Но ведь он не мог…

— Нет конечно. Он не мог вернуться в ее квартиру. Все это — наглая, но неубедительная ложь.

— Собака… — начал Блаунт.

— Совершенно верно. Собака ведь лаяла всякий раз, когда кто-нибудь входил в дом, и дворничиха была совершенно уверена, что собака в ту ночь лаяла четырежды: когда пришел и ушел Джимми, потом — Чарльз. Здесь Джимми промахнулся: я убедился, что он лжет.

— Но как он объяснил, что «штульцевская штучка» оказалась у Чарльза?

— Весьма остроумно. Он согласился, что Чарльз не мог спрятать капсулу до того, как умерла Нита: на это имелись доказательства. Тогда он стал утверждать, что Чарльз забрал ее во время суматохи после смерти Ниты. Конечно, он постарался не задерживаться на этом обстоятельстве, а тем более на вопросе, откуда Чарльз взял эту капсулу накануне убийства, да еще без помощи Алисы. Во всяком случае, ему нужно было создать впечатление, что капсула, так сказать, существует, потому что Чарльз должен был с ее помощью «покончить с собой». И он неопределенно высказался в том смысле, что Чарльз, вероятно, мог достать яд в другом месте, и обвинил Чарльза в том, что тот взял у него капсулу с ядом после убийства, чтобы подозрение пало на Джимми. Он даже сказал, что Чарльз его спрашивал, где он хранит свою капсулу. Думаю, это была вторая ложь. Во всяком случае, Чарльз сразу же возмутился и заявил, что это неправда. Но Джимми не смущало, что какие-то детали его обвинения носят несколько неопределенный характер, поскольку, во-первых, у них все же была видимость правдоподобия, а во-вторых, «самоубийство» Чарльза должно было их подтвердить. По той же причине Джимми мог позволить себе признаться, что он воспользовался бы случаем порвать с Нитой, если бы Чарльз стал настаивать на своих правах жениха. Это признание было сделано на удивление вовремя. Но он все время понимал, как опасно для него скрывать свой мотив убийства Ниты.

Найджел перевел дух и автоматически потянулся к бокалу с виски, но тут же поставил его на стол. — После этого Джимми решил, что пора кончать с Чарльзом. Тот, конечно, знал, что задумал Джимми, и хладнокровно подыгрывал ему. Он притворился, будто брошенное ему обвинение совершенно его подкосило. Джимми приходилось спешить, чтобы успеть до того, как Чарльз придет в себя, — он прекрасно понимал, что Чарльза не удастся надолго вывести из игры обвинением, которое, как они оба знали, выеденного яйца не стоит. Джимми подошел к буфету, рассеянно напил себе персикового ликера, потом, извинившись, предложил мне. Третью рюмку, ту, в которую раньше влил содержимое капсулы, он поставил перед Чарльзом. Все это он проделал у всех на виду, ничуть не скрываясь. Я впоследствии мог бы поклясться, что никаких манипуляций с рюмкой Чарльза он не производил.

— Персиковый ликер!..

— Да, у него такой же запах, как у цианида. Он все продумал заранее. И вот Джимми говорит Чарльзу: «Остается только одно». А Чарльз сидит с оглушенным видом и механически повторяет за ним эту фразу… Он тоже играл — старался изо всех сил.

— Не понимаю, как Лейк не раскусил его, — покачал головой Блаунт. — Не мог же он в самом деле не чувствовать, что Кеннингтон слишком легко попался на удочку?

— Еще бы. Но по-моему, для Джимми в тот момент главное было, чтобы я поверил в самоубийство, и он все внимание сосредоточил на мне, так что его просто не хватило, чтобы заметить, как вела себя жертва. Он объяснял себе поведение Чарльза тем, что тот испытал сильнейшее потрясение от его неожиданного выпада, ну и отчасти опьянением: Чарльз весь вечер много пил. Как бы там ни было, подготовив меня к тому, что Чарльз может совершить самоубийство, Джимми еще раз отвлек мое внимание. На этот раз он попросил меня поправить ему повязку, и я, таким образом, оказался на минуту спиной к Чарльзу. За эту минуту Чарльз, как предполагалось, должен был с отчаяния бухнуть цианид в свой ликер.

— И вы попались на эту уловку?

— Как вам сказать? И да и нет. Я не сомневался, что Джимми что-то задумал. Он, несомненно, создавал атмосферу самоубийства. Но, должен признаться, я не думал, что это случится так быстро, у меня на глазах.

— Так была убита и мисс Принс. Прямо при свидетелях.

— Да, это верно, — сказал Найджел. — Мне нет оправдания. Признаться, Джимми меня в какой-то мере загипнотизировал. После того как Чарльз поднял рюмку и предложил помянуть Ниту, возникла какая-то гротескная ситуация. Чарльз буквально упивался разыгрываемой им сценкой. Нельзя сказать, что Джимми это пришлось по вкусу. И тут Чарльз залпом выпивает свою рюмку — он ведь большой любитель поесть и выпить, я это и раньше заметил: представьте себе, пьет ликер, как пиво! А потом он сыграл, до жути точно, человека, проглотившего цианид. Я обомлел: такого я не ожидал. А Джимми крепко схватил меня и не дал побежать на помощь Чарльзу: наверное, испугался, что Чарльз успеет бросить ему обвинение, что тот отравил его. Мне он сказал: «Не нужно. Так лучше». Чтобы в сознании у меня поглубже запечатлелось, что Чарльз сам выбрал такой выход из положения. И когда Чарльз был «мертв», Джимми признался мне, что прибег к маленькому обману с повязкой, чтобы дать Чарльзу возможность покончить с собой, — «очень надеясь на то, что моя капсула с ядом — у него». Я пошел к телефону. Но не успел я спросить у Джимми номер его врача — мы оба стояли спиной к столу, — как мы услышали голос человека, только что испустившего дух от отравления цианидом. Он спокойным тоном сказал, что здесь нужна лишь полиция. Тут у Джимми не выдержали нервы, на что и рассчитывал Чарльз. Мы обыскали его и нашли в кармане капсулу из-под яда — на самом деле яда там не было. Это была самая убийственная улика. Бедный старина Джимми!..

— Вот уж кого я не стал бы жалеть, — сказал Блаунт.

— Бы правы. Это верно. Но я ничего не могу поделать с собой… Стоит мне подумать об этой трагедии… Как Немезида ему отплатила руками той же самой женщины!..

— Вот-вот, руками той же самой женщины. Ниту Принс — вот кого вам нужно жалеть.

— А я жалею. Я бы ни за что не ввязался в это грязное дело, если бы не сочувствовал ей. Но я говорю не о Ните. Джимми делал это ради Алисы, и именно Алиса, сама того не подозревая, стала орудием фурий. Именно Алиса разрушила его первоначальный план представить смерть Ниты как самоубийство: она помешала ему вовремя спрятать в карман капсулу с ядом. Именно Алиса своим неожиданным появлением с братом в то утро предопределила будущий ход событий: ведь ее присутствие, если учесть, что у нее был сильнейший мотив ненавидеть Ниту, сразу делало ее одним из главных подозреваемых; если бы она не была в опасности, Чарльз едва ли стал бы себя утруждать уличением Джимми в убийстве. Ради Алисы Джимми пошел на убийство — чтобы понять, что смерть Ниты не сблизила их, а лишь углубила разделявшую их пропасть. За годы, когда она все больше отдалялась от него из-за романа с Нитой, Джимми создал в своем воображении нереальный образ Алисы, образ женщины, которая одна только и могла дать ему то, чего не способна была дать Нита, — душевное равновесие. Но вот он освободился, он снова был с Алисой — и снова увидел ее такой, какой она была на самом деле: существом рациональным, эгоцентричным, с водянистой кровью в жилах, занимательной собеседницей, с которой приятно проводить время, но женщиной, лишенной теплоты и способности любить. А в Ните Джимми открыл, что такое по-настоящему любящая женщина. В ней для него было слишком много женского, я знаю. Она была слишком любвеобильной, слишком требовательной, слишком собственницей. Но когда ее не стало, он обнаружил, что по-настоящему нужна ему была лишь ее любовь, со всеми связанными с ней сценами и терзаниями. Он разрушил эту любовь, убил женщину, которую любил, потому что не было в его натуре столько сил, чтобы вынести на своих плечах все богатство ее чувств. И все равно, именно этого ему не хватало. При одном воспоминании о Ните Алиса превращалась для него в призрачное видение…

— Да, сэр, — сказал Блаунт. — Немезида свое дело знает.

Об авторе

Nicholas Blake 1904-1972

Николас Блейк — псевдоним английского поэта, прозаика, литературного критика и переводчика Сесила Два Льюиса. В числе основных его произведений назовем лишь некоторые: это сборники стихов «Слово превыше всего» («Word over all», 1943), «Реквием для живых» («Requiem for Living», 1962), романы «Дружелюбное дерево» («The Friendly Tree», 1936), «Дитя неудачи» («Child of Misfortune», 1939), критические статьи «Поэтический образ» («The Poetic Image», 1947), «Задача поэта» («The Poet's Task», 1951). Под псевдонимом Николас Блейк он написал ряд детективных романов, среди которых «Вопрос доказательства» («A Question of Proof», 1935), «Голова, путешественника» («Head of a Traveler», 1943), «Конец главы» («The End of Chapter», 1957), «Путешествие вдовы» («The Widow's Cruise», 1959). Несмотря на то что сам автор несерьезно относился к своим произведениям детективного жанра, многие критики оценивают романы, подписанные псевдонимом Николас Блейк, выше всего остального, им созданного.

Родился Дей Льюис в Ирландии, но в 1905 году его семья переехала в Лондон, и именно в Англии будущему писателю предстояло провести большую часть жизни. В 1927 году он окончил Оксфордский университет, а в 1951 году стая его профессором. С 1358 года Дей Льюис — вице-президент Королевского общества литературы, а также действительный член Королевского общества покровительства искусствам, а с 1950 года — кавалер ордена Британской империи.

От издателя

Серия «Библиотека классического детектива „Седьмой круг“» — собрание лучших интеллектуальных, психологических детективов, написанных в Англии, США, Франции, Германии и других странах, — была составлена и опубликована за рубежом одним из самых известных писателей XX века — основателем чрезвычайно популярного ныне «магического реализма», автором психологических, фантастических, приключенческих и детективных новелл Хорхе Луисом Борхесом (1899–1986). Философ и интеллектуал, Борхес необыкновенно высоко ценил и всячески пропагандировал этот увлекательный жанр. В своем эссе «Детектив» он писал: «Современная литература тяготеет к хаосу… В наше хаотичное время существует жанр, стойко хранящий классические литературные ценности, — это детектив». Вместе со своим другом, известнейшим аргентинским писателем Адольфо Биой Касаресом, Борхес выбрал из безбрежного моря детективной литературы наиболее, на его взгляд, удачные вещи, и составил из них многотомную библиотеку, которая в течение без малого трех десятилетий выходила в Буэнос-Айресе. Среди ее авторов и знаменитые у нас писатели, и популярные писатели-криминалисты, которых знает весь мир, но еще не знают в России.

Борхес нашел разгадку истинной качественности и подлинной увлекательности детектива: роман должен быть интеллектуальным и фантастичным, то есть должен испытывать читателя на сообразительность и будоражить его воображение, а также делать читателя активным участником волнующих событий. Сам писатель так определял свой критерий: в настоящем детективе «… преступления раскрываются благодаря способности размышлять, а не из-за доносов предателей и промахов преступников».

Детективы из серии Борхеса — это тонкая игра ума и фантазии, оригинальная интрига и непредсказуемая развязка, вечные человеческие страсти: любовь и ненависть, предательство и жажда возмездия, но никакой пошлости, звериной жестокости и прочих эффектов бульварной литературы. Торжество разума и человечности — таково назначение детективного жанра, по Борхесу.

Кокни — лондонский диалект английского языка. (Примеч. пер.)
Хаксли Олдос (1894–1963) — известный английский писатель. (Примеч. пер.)
Имеется в виду «Ода западному ветру» П. Б. Шелли. (Примеч. пер.)
Несс — в греческой мифологии один из кентавров, известный своим коварством. Хитон, пропитанный его отравленной кровью, послужил причиной нестерпимых мук и гибели Геракла. (Здесь и далее, где не указано иначе, — примеч. ред.)
Ландрю Анри-Дезире (1869–1922) — французский аферист; был арестован в 1919 г., обвинен в многочисленных убийствах, кончил жизнь на гильотине. (Примеч. пер.)
Нэлли Мелба (1861–1931) — знаменитая в предвоенной Англии австралийская оперная певица.
Орден за храбрость, учрежден в 1914 г.
Менухин Иегуди (1916–1993) — знаменитый американский скрипач; Сигети Жозеф (1892–1973) — знаменитый скрипач, венгр по происхождению, жил в Швейцарии и США, (Примеч. пер.)
Бугенвиллия — южноамериканский кустарник. В Европе разводится как декоративный.
Литературное направление первых десятилетий XX в., группировавшееся вокруг английской писательницы Вирджинии Вулф. Названо так по району в Лондоне, где жила В. Вулф.
Одеон (от лат. odeum — зал песен, концертный зал) — крытый театр для музыкальных представлений.
Викторианцы — условное название деятелей английской культуры, живших в годы царствования королевы Виктории (1837–1901).
Эдуард Морган Форстер (1879–1970), Дэвид Герберт Лоуренс (1885–1930), Грэм Грин (1904–1991) — английские писатели.
Преступления на почве страсти (фр.).
Принтс (
Вероятно, имеется в виду эпизод, когда Персей раскрыл заговор бывшего жениха Андромеды и превратил его вместе с сообщниками в камень.
Герой романа Ч. Диккенса (1812–1870) «Дэвид Копперфилд»
«Любовь к путешествиям» (фр.).
На месте преступления (лат.).
Тайно (лат.).
Игра слов: «пенси» (англ.) — «анютины глазки» и «гомосексуалист». (Примеч. пер.)
Походя (фр.).
Пьер Боннар (1867–1947) — французский живописец, писал в духе позднего импрессионизма и модерна.
Огороженный сад (лат).
Гудини Гарри (Эрих Вейс, 1874–1926) — известный американский иллюзионист. Его популярность была столь велика, что американцы, желая сказать: «высвободиться», «выпутаться из затруднительного положения», нередко пользуются выражением, производным от имени Г. Гудини, — «гудинайз» («houdinise»).