Николай Мизийски — болгарский писатель из города-побратима Ростова-на-Дону Плевена. В его веселой повести о пионерах Саше Александрове, Круме Петрове и других — все признаки увлекательного приключенческого жанра: тайна, погоня, обман, расследование, столкновение с неизвестным… Как и положено в таких случаях, истина открывается в самом конце. А началось это все с того, что вежливый и воспитанный мальчик, желая выглядеть в глазах своих друзей самостоятельным и независимым, попал в очень затруднительное положение. Здесь-то и потребовались не только наблюдательность, находчивость и смелость, но и другие, не менее важные душевные качества, которые каждому полезно в себе воспитать. Автор хочет помочь в этом своим юным читателям.

Николай Мизийски

Желтая маска

Глава I. Больной здорового несет

Крум старательно вытер подметки своих туфель об изнанку коврика. Поступок этот был как нельзя кстати: если бы Крум не проявил такой осторожности, мама сказала бы, что наследил я. Следопыт она неважный…

— Ты готов? — спросил мой друг.

— Нет, — ответил я, — надо еще выучить уроки, а то придется краснеть перед девчонкой.

— Подумаешь! Много она понимает, эта девчонка! А раз Валентин приказал, надо выполнять во что бы то ни стало.

— Ты прав…

— Еще бы не прав!

— Запомнил адрес?

— Нет. Записал на листке, вот: улица Здравец, дом номер пять, Калинка Стоянова.

Я мигом надел новые туфли, повязал перед зеркалом пионерский галстук и сказал как можно решительнее:

— Пошли скорее, а то в магазин могут послать.

Крум гордо выпятил грудь:

— Со мной пытались такую штуку проделать, но безуспешно: пока тетка искала авоську, я нашел выход на улицу.

Улица Здравец недалеко от нашего дома. Несколько минут — и мы дошли. Номер «5» белел над старыми деревянными воротами, которые в молодости были зелеными.

«Скр-рип», — спокойно промолвили ворота.

Прошли по каменной дорожке между клумбами и кустами. Не скрывая радости, Крум заметил:

— Теперь буду знать, где можно нарвать подходящий букет.

Цветущий вид этого двора тронул и мое сердце. Радостно было сознавать, что мамины цветы на балконе теперь будут в полной безопасности.

В глубине двора среди фруктовых деревьев прятался розовый одноэтажный домик. К его двери вели всего пять ступенек, а не восемьдесят пять, как в нашем доме. На блестящей табличке, прибитой к двери, было написано:

Семья Л. и Хр. Стояновы. Звонить один раз.

Ниже была еще одна табличка:

Трифон Манолов, артист. Звонить два раза.

Крум сказал:

— А про Калинку забыли. Интересно, ей надо стучать? Или кричать?

Я ответил, что он очень несообразителен, если удивляется таким простым вещам, и нажал кнопку звонка три раза по три секунды. Честное слово, это был сильный звонок. После третьего раза дверь открылась. Перед нами стояла наша одноклассница с испуганным лицом. Ее платье, такое же красное, с большими черными горошками, как и у всех божьих коровок[1] земного шара, трепыхалось от испуга вместе с нею.

— Добрый день! — сказал я почтительно и толкнул друга, локтем, чтобы и он не забыл о вежливости.

Калинка облегченно вздохнула, откинула назад пышные русые косы и устремила на нас долгий синий взгляд:

— Добро пожаловать! У меня чуть не лопнуло сердце…

Она была маленького роста, даже ниже Крума, но очень красивая. Мне стало совестно, что я ее испугал.

— Мы не нарочно! — сказал я, чтобы ее успокоить.

А Крум добавил:

— Нас послал Валентин, председатель совета отряда. Он сказал: «Отправляйтесь к Калинке Стояновой. Начинайте помогать ей делать уроки. До прошлого года она училась в деревне Игликово! Она не виновата, что там работали ее родители, но вот случилось! Кроме того, ей десять дней тому назад сделали операцию аппендицита! Она очень отстала, а отстающим надо протягивать руку помощи, как говорит директор!»

Для большей убедительности мой приятель поклонился Калинке, как герой французского фильма:

— В общем, ты к нам прикреплена.

— Как так «прикреплена»? — дрожащим голосом спросила Калинка. — Булавкой или скрепкой? — Черные горошки на красном платье сжались от обиды.

Положение усложнялось, а для увещевания времени не было.

— Не упрямься! — взмолился я. — Это поручение ненадолго. Мы будем твоими наставниками, ну, частными учителями, что ли, и спасателями от двоек, пока ты не подтянешься. Что ты на это скажешь?

Калинка со вздохом пообещала слушаться.

— Все же, — сказала она, пытаясь не терять престижа, — было бы лучше, если бы Крум взял шефство над моим аппетитом, а ты подтянул бы меня по легкой атлетике. В этом у меня действительно дела обстоят неважно.

Мы вошли в просторную, светлую комнату. Слева дверь, справа буфет и окно. За окном видны ветки айвы. На стене, над небольшой кушеткой, — картина в раме. Возле четырехугольного столика стояли три стула.

— Ну? — спросила Калинка, после того как мы расселись. — Кто начнет, вы или я?

— Смешной вопрос! — ответил Крум и осторожно отодвинулся от стола, чтобы не касаться его своим толстым животом. — Если бы могла ты, знаешь, где мы сейчас были бы…

«Тук, тук», — сказали ветки айвы за окном.

Крум вдруг забыл, зачем он пришел: подобно магниту, айва притянула его внимание к окну. Хорошо еще, что я был с ним. Я сразу же занял позицию учителя:

— Прежде всего мы начнем с географии. Сейчас мы проходим горы Средней Азии. Это горы старые. Они очень старые. Никто не помнит, когда они образовались, но, наверное, это случилось до рождения твоего деда… Даже прадеда. Они очень крутые. На автомашине туда не взберешься. Трудно даже пешком.

— Трудно, — согласилась Калинка.

Крум добавил:

— Зато с их вершин открывается широкая панорама. Шире даже, чем с Балкан. Поняла?

— Поняла, — ответила Калинка. — Что еще?

Я пояснил, что мог бы рассказать ей еще очень много, но с нее и этого, пожалуй, хватит. Даже если бы и рассказал больше, она все равно не запомнила бы.

— Нет, кое-что я запомнила, — потупила взор наша одноклассница.

— Ого! — засмеялся Крум.

— Эге! — засмеялся я.

Только Калинка не засмеялась, а спокойно заговорила:

— В Средней Азии от горного узла Памир в северо-восточном направлении простираются горные хребты, достигающие Камчатского полуострова. По происхождению они являются самыми старыми горами. Среди них — Тянь-Шань, Куэнь-Лунь, Саяны. Высшая точка на Тянь-Шане — Пик Победы, 7439 метров над уровнем моря.

Я почувствовал, как у меня и даже у Крума волосы встали дыбом. Моя коленка нервно застучала по ножке стола.

— И дальше знаешь? — спросил я с опаской.

— Да, — скромно ответила «божья коровка». — Это только десятая часть всего параграфа.

— Тогда географию оставим, а посмотрим, как у тебя с геометрией.

— Если так распорядился председатель…

Сам того не сознавая, из одного угла скатерти я уже сделал красивый морской узел. Но сохранить прежнюю позу наставника мне все же удалось:

— По геометрии мы проходим цилиндр. Ясно?

— Да.

— Цилиндр — это такая штука цилиндрической формы. Поэтому она так и называется: ци-линд-р…

— Вполне возможно.

— Цилиндр, он… Вообще-то, цилиндр…

Я осекся. Еще была надежда на помощь Крума, — но он не отрывал взгляда от окна, которое имело всего-навсего прямоугольную форму.

— Я и сейчас поняла все, — успокоила меня Калинка. — Цилиндр — это геометрическое тело, состоящее из двух параллельных и круглых оснований, а также одной окружной поверхности. Площадь поверхности цилиндра измеряется сложением площадей оснований и прямоугольной развертки боковой поверхности: C1 = 2B + C. Объем цилиндра находим путем умножения площади основания на высоту: V = B x h.

На этот раз вмешался Крум, который так же, как и я, совершенно бессознательно завязал морской узел на своем углу скатерти:

— Еще что-нибудь про цилиндр знаешь?

— Знаю, — ответила Калинка. — Я решила задачи…

— Значит, придешь завтра в школу?

— Нет. Только в понедельник. Через три дня. Но я читаю, выполняю упражнения. Шов мой зажил и уже не болит. Я гуляю по дому и даже выхожу на улицу.

Я был потрясен. Вроде бы девчонка, а какая умная! Жаль, что она сидит за второй партой, а я за последней. Если бы расстояние между нами было поменьше, то на контрольных по геометрии…

Из этих сладких грез меня вернул голос Крума.

— Слушай, Калинка! — громко сказал он.

— Слушаю, — ответила она.

— Хочешь заключить один дружественный договор?

— Если дружественный…

— Речь идет обо мне и Саше.

— Я готова на все. После того как две недели тому назад вы меня спасли от собаки…

— А, от той лохматой, с висячими ушами?

— Да. Я буду счастлива отблагодарить вас, если смогу.

— Сможешь.

Крум вытер пот со лба и для большей убедительности встал:

— Хочешь открепиться от нас? Мы объясним Валентину и совету отряда, что сейчас, когда мы…

— Почему? Мне так хорошо быть прикрепленной…

Наконец мой друг выпалил:

— Я хочу, чтобы нас обоих прикрепили к тебе! Чтобы крепко прикрепили! Правда, Саша?

С внешним безразличием и с большой внутренней радостью я сказал, что ничего не имею против.

Крум взволнованно продолжал:

— Чтобы и Васко прикрепили! и Жору Бемоля! и Стефана Второгодника! Гораздо лучше будет, если ты станешь нам помогать, а не мы тебе. И мы будем стараться — честное пионерское!

— Хорошо, — ответила Калинка.

Наступила тишина облегчения, было только слышно, как мы развязывали узлы на скатерти. Она была льняная и приятно шуршала…

Глава II. Два новых знакомства

Закрытая дверь соседней комнаты пропускала звук. В этом я убедился, когда совершенно неожиданно услышал, дрожащий от волнения мужской голос:

О Тангра! Меч свой огненный воздень
Над тем, чье зло повергло этот день,
И сокруши сынов Константинополя!
Не плачем женским, не предсмертным воплем,
А гневным кличем у священных стен
Пусть огласится Плиска в этот день!

Незнакомец за дверью замолчал. Заговорил Крум. Его голос тоже дрожал:

— А та комната… мне кажется, того… не пустая, а?

— В этом что-то есть, — уклончиво сказал я.

В этот момент открылась дверь. На пороге стоял взлохмаченный молодой человек в коротких брюках и домашних тапочках.

— Познакомьтесь с моим дядей Трифоном! — весело сказала наша одноклассница. — Недавно он окончил театральный институт и уже работает.

— И работа эта — не из легких, — сказал молодой человек со вздохом. — Особенно сейчас. Мне приходится учить драму «Нашествие Никифора» — так сказать, героическую летопись борьбы хана Крума против византийцев. А еще мне предстоит готовить и другую пьесу, в которой…

Знакомясь, мы старались быть весьма учтивыми и галантными, разумеется, в надежде понравиться нашей молодой хозяйке. Крум даже оказал, что он очень восхищен стихами, что они были прекрасно продекламированы: громко и с выражением.

— Было бы недурно, если б мой режиссер придерживался такого же мнения, — мечтательно произнес дядя Калинки. — Уж очень хочется стать великим артистом!

Тут он повернулся ко мне:

— У тебя на этот счет, конечно, свое мнение, не так ли?

Я уже не мог оставаться галантным:

— Теперь все хотят стать футболистами или хотя бы артистами, чтобы получить мировую известность. Но мне думается, для этих занятий, кроме желания, надо иметь талант.

— Например?

— Например, на стадионе…

— Не на стадионе, а на сцене, — поправил Трифон Манолов.

— Там надо быть разным в разных ролях или как это у вас называется…

— Верно. А еще что?

— Не стоит выставляться перед публикой с разными декламациями!

Дядя Калинки не сдался. Мне даже показалось, что он улыбнулся.

— То, что вы случайно услышали, — сказал он, — вложено автором в уста кавхана Бегула, ближайшего соратника и помощника хана Крума. Он появляется во втором акте пьесы, совершает жертвоприношение и молит своего языческого бога Тангру о помощи в борьбе с коварными византийцами. Но мольба есть мольба, и я, актер, не имею права ни изменять текст, ни переделывать спектакль… А ты, Саша, когда-нибудь играл на сцене?

Не будь при этом разговоре моего друга Крума, я сказал бы, что играл. Ничего не стоило обмануть лохматого молодого человека. Но Крум был в свое время свидетелем увольнения меня с должности «артиста» в школьном драмкружке. Он своими ушами слышал, как руководительница мне сказала: «Для этого искусства, кроме желания, человек должен иметь еще и талант». Те же самые слова, какими я только что поучал дядю Калинки. Поэтому на его вопрос я ответил скромно:

— Для сцены у меня не было свободного времени, но в театре я разбираюсь. Почему бы и нет? Ведь не обязательно быть поваром, чтобы оценить вкус блюда.

— Мудрый афоризм! — опять согласился дядя и, видимо, от смущения покраснел. — Скажи еще что-нибудь полезное, и я начну следовать всем твоим советам.

Мама всегда учила меня помогать людям в трудную минуту.

— А что если вам поступить в сельскохозяйственную академию! — дружески сказал я. — В артисты вы не годитесь, а если станете, например, агрономом или зоотехником, вам непременно повезет. Будете жить в деревне, кушать свежие овощи и фрукты, а для этого вам не надо будет предварительно зубрить стихи!

Он поправил волосы, рассеянно пообещал, что когда-нибудь отблагодарит меня за эти добрые советы, и ушел в свою комнату.

— Ты плохо себя вел с этим хорошим человеком, — накинулся на меня Крум. — Вместо того чтобы поддержать, ты довел его до отчаяния!

— Ну и что? — победоносно ухмыльнулся я. — Театр будет избавлен еще от одного неудачника. С меня и того довольно.

Я ожидал, что Калинка тоже меня упрекнет, но она все время что-то искала в буфете и не слышала моих слов. А может быть, просто делала вид, что не слышала. Потом она сказала разочарованно:

— Коробка пуста. Я съела все конфеты. И вам не осталось.

— Ничего, — сказал я.

— Жалко, — сказал Крум.

Калинка решительно откинула свои русые косы:

— Я схожу в магазин, он близко, за углом. Подождите меня.

— Не ходи, — еще более решительно остановил ее мой друг.

Я онемел бы от удивления, если бы все сразу не выяснилось.

— Поскольку ты недавно болела, я схожу в магазин сам. Сколько стотинок ассигновано на эту благородную цель?

После непродолжительного спора они договорились, что пойдут вместе: Калинка будет за конфеты платить, а Крум будет конфеты нести.

Я остался в комнате один.

— А вообще, здесь жить можно, — сказал я себе негромко и вытянул ноги под столом до стула, стоящего напротив. — Не то, что на нашей улице. Там оглохнешь от одних автомобилей.

Со стороны окна долетели три равномерных звука: стук, стук, стук!

Я обернулся. Никого. Наверное, это ветер продолжал качать ветви айвы, ударяя ими о стекло.

«Стук, стук, стук!»

Снова три раза и снова равномерно. Ого! Даже самые умные из всех ветров не могут этого сделать.

Я подошел к окну и осторожно открыл его:

— Эй!

Кроме веток, листьев и плодов ничего не было. Я успокоился и сорвал одну айву. Она была еще зеленой. Так же, как и две, последовавшие за ней. Стало ясно, почему Калинка не угостила нас этими фруктами.

«Если бы Крум знал, — подумал я, — он не смотрел бы на них так алчно!»

Только я собрался закрыть окно, как увидел на подоконнике черную кожаную перчатку. Тут же появилась вторая.

— О! — вздрогнул я и отскочил к буфету.

Перчатки зашевелились: верный признак того, что в них находились руки.

— Какая приятная встреча! — медленно сказал картавый голос.

В следующее мгновение обладатель голоса и рук выпрямился в оконной раме. На нем была красная жокейская кепочка с пуговкой на макушке, широченный спортивный пиджак в лиловую и голубую клетку, пестрый шарф, надетый на голую шею вместо рубашки, и некогда черные брюки, давно вылинявшие от солнца и дождя. Прекрасное сочетание!

Но не только это производило сильное впечатление. Вся верхняя часть его лица скрывалась под бледно-желтой маской, которая могла бы испугать и самого храброго человека. Глазные прорези были узки и несколько вытянуты в стороны — как будто передо мной стоял китаец без бровей. Вдобавок ко всему эта таинственная личность обладала удивительным проворством: вскочила ко мне в комнату без малейшего звука!

— Сядь на стул, — приказала личность.

Я сел.

— Положи руки на стол!

Я положил.

Незнакомец предпринял все необходимое для своей безопасности.

— Меня зовут Джерри Блейк. Можешь звать меня просто Джерри. А если пошевелишься, пожалеешь.

— Не пошевельнусь, — пообещал я.

— Как тебя зовут? Говори быстро!

— Александр Александров Александров-младший, улица Балкан, дом 36.

Человек в маске поджал губы:

— Ты живешь не здесь?

— Нет. Здесь я в гостях.

— Еще ничего не украл?

Хотя желтая маска мне внушала некоторое беспокойство, я старался выглядеть как можно спокойнее. Чтобы ввести незнакомца в заблуждение, я с достоинством отпарировал:

— На мелочи не размениваюсь. Предпочитаю государственные банки.

Джерри Блейк сочувственно похлопал меня по плечу:

— Что ж, дорогой коллега, по правде признаться, поначалу я тоже присматривался к банкам. Но, увы, все деньги и ценности там хранятся в громоздких стальных сейфах, неудобных для открывания. Сплошные секретные замки со звонками, сиренами и прочими источниками лишнего шума. И в довершение ко всему — просто ужас как много милиции!

Его картавое «р» меня раздражало. Видимо, Джерри Блейк: начал заниматься воровством в слишком раннем возрасте и у него не было времени ходить в детский сад для исправления дефектов речи. Ему я об этом сказал как можно корректнее. Но вор не удостоил мои слова вниманием. Острым взглядом он окинул скромную комнатку. На его лице, насколько позволяла видеть маска, отразились гнев и разочарование.

— Ни золота, ни серебра! — прохрипел Джерри Блейк. — Только в буфете валяются один лев и двадцать стотинок плюс записка о том, что они предназначены для покупки хлеба и макарон. Не густо… А я, мой дорогой юный друг, работаю крупно, с художественным размахом! Как в лучших домах Филадельфии, Нью-Йорка, Чикаго… Чтобы потом не сомневаться, за что сидишь…

Из соседней комнаты донесся наигранный голос артиста:

— Мерзавец! О, исчадие гадюк!
Ужель ты здесь, покинув теплый юг,
Где море так блистательно и тихо,
Пересекаешь Хемус, о Никифор!

Человек в маске резко согнулся вдвое и мгновенно сунул руку во внутренний карман пиджака. Я сразу догадался: там Джерри Блейк держит свой пистолет!

— Кто там рычит, как лев? — спросил бандит.

— Кавхан Бегул, — учтиво поставил я его в известность.

— Слушай, пацан, лучше надо мной не издевайся, иначе твоя бедная мама напрасно ждет сына домой. Говори сразу, кто в соседней комнате?

— Трифон Манолов. Артист. Он дядя моей одноклассницы Калинки Стояновой. Сейчас ему приходится репетировать какую-то пьесу из староболгарских времен, когда византийский император Никифор…

— Хватит, — уже куда более спокойно махнул перчаткой Джерри Блейк. — Староболгарские времена меня интересуют менее всего… А этот артист, он что — талантливый?

Я ответил прямо:

— Нет. Насквозь бездарный, скучный. Мой отец считает, что настоящий артист должен играть так, чтобы все забывали, кто перед ними на самом деле. Зрителям должно казаться, что перед ними настоящий граф или настоящий огородник, а не какой-нибудь, пусть даже самый знаменитый артист.

Замаскированный нетерпеливо щелкнул черными перчаточными пальцами:

— Возможно, твой предок прав, но меня это не интересует.

Он поставил ногу на стул: шнурки на его ботинке развязались и надо было завязать. Я моментально сфотографировал в своей памяти этот старый, пыльный ботинок: коричневый, с круглым носком, увенчанным глубокой царапиной, напоминающей по форме большую букву «Т». Никакая вакса не могла бы скрыть этот отчетливый след, да к тому же ботинок вряд ли когда-либо имел дело с ваксой.

В другой комнате опять завелся дядя Калинки:

Вот конский храп и дробный гром копыт,
Вот в седлах наше воинство сидит
Под звездной предрассветной синевой…
О Тангра, нас веди в священный бой!

— С каким удовольствием я спровадил бы этого крикуна в мир иной, к его староболгарскому богу! — сказал Джерри Блейк, искривив страшной гримасой все, что виделось из-под маски, да, наверное, и все остальное. — Жаль только, что до Тантры далеко, а до милиции не очень… Слушай, а ты не стал бы моим помощником? Гарантированный оклад в размере одной десятой всей добычи. При этом никаких удержаний налогов и комиссионного сбора…

— Что-о? — изумился я.

Джерри Блейк истолковал мое изумление очень превратно. Он подумал, что я с ним торгуюсь.

— Тогда ноль целых две десятых от добычи! — пообещал мой предприимчивый собеседник.

Я опять отказался, но достаточно хитро и дипломатично:

— Вряд ли у меня найдется свободное время для такого сотрудничества, сэр! У меня собственные планы, к тому же еще я занят учебой в школе. Кстати, почему бы и вам не заняться повышением общеобразовательного уровня в системе народного просвещения Болгарии? Возросла бы ваша грамотность и соответственно уменьшились бы шансы быть пойманным с поличным…

Грабитель понял, что мой дух тверд, как броня танка. Он печально заключил:

— Ясно! Ты еще просто молокосос, не понимающий своих интересов и возможностей.

Вдруг он зверски вскрикнул и приказал мне встать коленями на стул, поднять вверх руки и…

— И не шевелись, пока не досчитаешь до трехсот, не то я тебе наглядно продемонстрирую, как поступают с такими просветителями американские гангстеры!

— Раз, два, три, четыре… — начал я выполнять приказ.

— Продолжай в том же духе! — зловеще поощрил меня Джерри Блейк.

После этих слов он через окно прыгнул в сад и помахал мне рукой на прощание:

— Если скажешь обо мне хоть слово, весь твой класс будет рад, что не оказался на твоем месте!

— 29, 30, 31… — проглотил я.

Джерри Блейк исчез.

Только шарики айвы продолжали глазеть на меня.

А в соседней комнате кандидат в великие артисты упорно продолжал свое гиблое дело:

Могуществен наш Крум, великий хан!
Презренного врага он не боится,
Дерзнувшего свершить коварный план —
Переступить болгарские границы,
Главу от царства нашего отсечь…
О Тангра, дай нам огненный свой меч!

Эх, был бы там настоящий Бегул! Этот староболгарский кавхан задал бы перцу нашему поддельному американцу. Он разрубил бы его своим мечом, как недозрелую айву… 61, 62, 63…

Глава III. Беспокойный вечер

До этого на колени я был поставлен один раз — в наказание за то, что запустил мокрую ложку в черешневое варенье бабушки Марии. Варенье засахарилось, бабушка осрамилась на весь квартал, и возмездие не заставило себя долго ждать. Но тогда я умел выразительно плакать. Сердца всех взрослых были глубоко тронуты, и судимость мою сразу сняли.

Здесь, у Калинки, положение было похуже. Возраст уже не позволял мне раскисать, а назначенные Джерри Блейком триста секунд надо было выстоять на коленях! Конечно, я мог бы на пару десятков перескочить в счете, но стоит ли?

А что если этот самый Джерри Блейк остался под окном послушать мой счет? Такой много не возьмет, чтобы прицелиться в мою молодую грудь и… Значит, мне следовало быть не только храбрым, но и осмотрительным. Как говорит мой дедушка Санди, живая лисица стоит больше, чем мертвый лев.

Внезапно остро задребезжал звонок над входной дверью.

— 274, — отчеканил я с присущим мне хладнокровием.

Звонок повторился.

— 275, 276…

Открылась дверь соседней комнаты. На пороге стоял дядя.

— Разве никого нет? — спросил он у потолка.

— 277, 278… — спокойно продолжал я.

Дядя сделал довольно глупую физиономию и зашлепал тапочками к входной двери.

— Я забыла свой ключ, — донесся издалека голос Калинки. — Прошу прощения…

Послышалось тяжкое пыхтение Крума. В редкие минуты усталости он пыхтит, как паровоз.

Секунду спустя они также были удивлены моей не совсем обычной позой. Уже три человека с интересом слушали трехзначные числа, которые я выговаривал с неубывающим усердием.

— Саша — йог! — объяснил мой друг окружающим, пытаясь рассеять их недоумение. — Не трогайте его: когда он в трансе, то от малейшего прикосновения может покалечиться. Правда, Саша?

— Триста! — ответил я с нескрываемым облегчением.

Потом, опустив руки, я сел на стул, как это делают воспитанные молодые люди в гостях у одноклассниц, и с большой радостью почувствовал, что кровь снова прилила к онемевшим локтям и коленям.

— Ну и шуточки у вас! — весело сказала Калинка и раскрыла коробку шоколадных конфет. — Угощайтесь.

Крум взял две конфеты, а я — ни одной, сославшись на больной зуб. Потом выпили воду: Крум — два стакана, а я — три. После пережитого волнения вода подействовала на меня умиротворяюще.

— С вами, юными, очень приятно, — молвил, наконец, бесталанный артист Трифон Манолов, — но мне, увы, придется вас покинуть. Меня ждет кавхан Бегул!

Он скрылся за своей дверью, и скоро оттуда опять загремели воинственные вирши.

Крум и я двинулись в путь тоже. Калинка проводила нас до ворот. Она продолжала смотреть на меня с большим интересом. А я на нее вообще не взглянул. Только пообещал когда-нибудь навестить ее снова, и мы ушли.

— Великолепный номер! — похвалил меня Крум, запихивая в рот одну из конфет, покоившихся в его вместительной ладони. — Лично я не досчитал бы так и до половины. Завтра же разрекламирую тебя всему классу…

— Никому ни слова! — ощетинился я.

— Ладно, ладно! — струхнул Крум и, на всякий случай, отклонился от меня на расстояние одной руки. — Если ты такой скромный, то я буду молчать.

Возле городской бани я еще попил воды из фонтанчика. Крум тоже сделал несколько глотков, потому что объелся конфетами.

— Вот мы и выполнили свой долг! — сказал он, огибая выбоину в тротуаре. — Неплохо сейчас пойти домой. Может быть, авоська уже найдена, и все давно ждут меня, чтобы послать в магазин.

Я согласился. Мне, признаться, тоже хотелось чем-нибудь помочь у себя дома и этим доказать, что я не такой уж плохой сын.

— До свиданья, Крум.

— До свиданья, Саша! Если останется время, то зайду к Васко, Жоре и Стефану. Когда скажу им, что они прикреплены к Калинке Стояновой, они помрут от радости!

Крум пошел влево по тихой улочке, над которой развесили свои могучие ветви несколько старых каштанов. Крум шел торжественно, как слон. Когда он свернул за угол, тронулся и я.

Дома мама поинтересовалась, куда я исчез.

— Мы с Крумом помогали одной девочке учить уроки.

— А сейчас помоги мне, прошу тебя, — сказала она, но в ее голосе просьба почти совсем не слышалась. — Может быть, тебе это покажется странным, но мне тоже нужно кое-что выучить.

Мама раскрыла учебники на соответствующих страницах, отточила два карандаша, приготовила линейку, циркуль, треугольник, транспортир и большую карту Средней Азии.

— Мы готовы, правда?

Деваться было некуда. Невзирая на голод и усталость, я уселся за стол.

Пока не стемнело на улице, пока не пришел из шахматного клуба отец, мы успели подготовиться по меньшей мере на пятерку…

— Я бит, — признался папа прямо с порога. — Коллега Спиридонов тайком изучил все варианты дебюта Каро-Кан! Если я не буду поддерживать форму, меня побьют мои же ученики!

Но поражение не помешало ему поужинать с аппетитом: мама у нас отличная повариха!

Вдруг в холле зазвонил телефон.

— Ну-ка! — намекнул мне отец.

— Дай ребенку спокойно поесть! — возразила мама.

Папа вытер губы и побежал прежде, чем раздался второй звонок.

— Алло! — послышалось в холле.

И еще через несколько секунд:

— Да, это я.

И еще через несколько:

— Хорошо, это не я.

Наконец, папа вернулся и, почему-то помедлив, сказал:

— Саша, тебя ищет какой-то мужчина.

— Меня?

— Тебя, тебя. Он не знал, что мы с тобой оба Александры Александровы, а спросил он именно так. Ты… ничего не натворил?

Я заверил его, что ничего плохого я не сделал, и побежал к телефону.

Трубка дрогнула в моих руках, потому что на другом конце провода раскатисто зазвучало знакомое картавое «р».

— Триста приветствий от Джерри Блейка, мой дорогой юный друг! Еле разыскал тебя по справочнику.

— Зачем? — рассердился я. — Разве вам до сих пор не ясно, что я никогда не смогу стать вашим сообщником?

— Это мне ясно, — хохотнул в трубке грабитель, но смех его был фальшивым. — Однако надо еще уточнить, хранишь ли ты тайну нашей встречи…

— Храню.

— И не разболтаешь?

— Нет.

Он опять засмеялся — теперь естественно и весело:

— Поскольку я неуловим, мне просто совестно будет отнимать время у запятых людей из милиции.

— Хм! — сказал я уклончиво.

На другом конце провода что-то щелкнуло, и наступила полная тишина. Джерри Блейк решил прекратить разговор.

— Кто это был? — опросила мама, когда я вернулся к столу.

— Приятель, — солгал я.

— С каких это пор ты говоришь со своими приятелями на «вы»?

— Их было двое.

— Вот как!

Я жадно принялся глотать остывший ужин, и мама прекратила расспросы. Для нее самое важное на свете — хорошая учеба и регулярное питание.

Через несколько минут, когда красивая тетя из телевизора пожелала детям спокойной ночи и приятных сновидений, я сразу заявил, что тоже хочу спать.

— Правильно! — одобрил мое заявление отец. — Тринадцатилетние мальчики могут засиживаться допоздна только в исключительных случаях. А сейчас как будто нет повода для исключения. Дальнейшая программа телевидения очень скучная…

Я хотел сказать ему, что совсем она не скучная. Особенно интересны те фильмы, что не рекомендуется смотреть детям. Я хотел сказать, но воздержался. Еще больше хотелось мне остаться наедине с самим собой и вволю хорошенько обдумать происходящее.

Мама вошла в мою комнату, чтобы меня укрыть.

— Окно оставить открытым, да? — спросила она.

— Конечно! — ответил я. — Если стану закрывать его с осени, то что будет зимой?

Мама поцеловала меня, потушила свет и тихо вышла.

В окне появилась Большая Медведица. Таких медведиц я не боюсь. По сути, она представляет собой какой-то четырехугольник с хвостом, составленный из звезд. Я не боюсь и настоящих медведей: с лесными стараюсь не встречаться, а дрессированных наблюдаю только в цирке. Короче говоря, я храбр и сообразителен. Мое сердце не трепещет ни от чего.

«Трак!» — сказало окно, и мое сердце почему-то затрепетало.

Ветер, что ли, продолжал гулять по всему городу? Или Джерри Блейку снова захотелось поговорить со мной…

Я проворно спрыгнул с кровати. Большая Медведица отскочила назад. Белая деревянная рама окна расширилась так, что кроме созвездия охватила еще многое: вершину холма напротив, новый городской клуб, пять-шесть тополей и четвертушку темно-синего неба, как будто окрашенного чернилами. С этой стороны можно было опасности не ждать: все было достаточно далеко. Оставалась не исследованной только стена нашего дома.

— Ого, — сказал я, осторожно высунувшись в окно.

От тротуара до окна — десять-двенадцать метров. Для хорошо натренированного альпиниста расстояние пустяковое. А что, если человек в желтой маске находит время для занятий альпинизмом? Хотя вряд ли: его мозг всегда занят преступными мыслями.

— Апчхи! — чихнула в нескольких метрах от меня наша соседка, тетя Пиронкова.

Мои опасения сразу развеялись: любая попытка разбойника Блейка подступиться снизу обречена на провал! Ведь чтобы добраться до моей комнаты, он должен был ступить на подоконник тети Пиронковой. Но так как ночами она предается воспоминаниям, преступник непременно будет замечен. А последствия этого можно себе живо представить: сначала тетя Пиронкова закричит, потом зажжет ночную лампу, а затем вскочит во весь рост. К этому надо добавить и такие детали, как ее белая ночная рубашка и седые волосы, накрученные на папильотки из газетной бумаги. В конечном счете, еще не известно, кто кого испугается! А когда человек теряет равновесие на уровне третьего этажа и когда под ним тротуар…

Единственное, что оставалось для моего неприятеля, — это спуститься с крыши по веревке. Но для того, чтобы спуститься, ему необходимо туда взобраться, не правда ли? А как он туда влезет? Разве согласится какой-нибудь вертолетчик взять грабителя для высадки на крышу? Он же ограбит вертолет прямо в воздухе!

— Опасность сверху тоже исключена! — подытожил я свои расчеты, затем пожелал Большой Медведице спокойной ночи и блаженно разлегся в постели. Оставалось только уснуть.

Городские часы пробили девять. Конечно, надо уснуть, но что же мне мешает?

Через шестьдесят минут часы пробили десять, а еще через шестьдесят — одиннадцать. Приближалось время, когда в приключенческих романах появляются призраки и начинают разгуливать по мрачным залам и пыльным подземельям. А самые ловкие передвигаются по карнизам крыш и пугают запоздалых прохожих. Все это, конечно, вымысел. Во всем нашем роду одна только бабушка Мария верит в такие вещи, да и то не всегда.

— Апчхи! — вторично чихнула тетя Пиронкова.

Я быстро закрыл окно. Если наша старая соседка простудилась, то стоит ли мне рисковать? Осенью не то, что летом!

Я не слышал, как часы пробили двенадцать. Не услышал даже, как они пробили половину двенадцатого. Я уже спал…

Глава IV. «Я его найду…»

Меня разбудила мама.

— Доброе утро, детка, — сказала она.

— Доброе утро, мама.

— Сегодня на улице прохладно. Даже небольшой туман. Обязательно надень куртку.

— Надену.

— Проверь еще раз портфель: все ли на месте.

— Проверю.

Мама, обрадованная моей готовностью к хорошим поступкам, быстро ушла на кухню. Оттуда уже доносился «аромат» сбежавшего молока.

Через некоторое время туда пришел и я. Сразу принялся вытирать лицо полотенцем.

— Не лучше ли вначале намочить лицо? — напомнила мама.

Делать было нечего — пришлось намочить. И вымыться! И сделать идеальный пробор на голове! И позавтракать двумя пирожками со стаканом горячего молока! Если день познается с утра, то этот вряд ли обещал быть легким.

В семь часов десять минут мама подала мне портфель:

— Будь послушен!

Дойдя до ящика для писем и газет, я не прошел мимо него, как проходил обычно: какое-то предчувствие побудило меня остановиться и открыть ящик. В нем лежал зеленоватый измятый конверт с надписью: «Александру Александрову-младшему».

Я быстро вскрыл конверт. На маленькой желтой карточке были отпечатаны следующие слова:

«Саша, будь осторожен! Не интересуйся больше лиЦом со скрытым лиЦом. Занимайся своими уроками.

С почтением — твой доброжелатель».

Я запихнул конверт и карточку в карман. Никто меня не заметил. Я как можно спокойнее вышел на тротуар. Даже начал насвистывать. Но мое с таким трудом сдерживаемое волнение не мешало мне правильно и быстро размышлять: «Эту записку опустили совсем недавно. Если бы это было давно, то папа обнаружил бы ее, уходя на работу. Я уверен, что она от Джерри Блейка! Он боится меня и хочет выкрутиться похитрее. Но я его найду! И задам же я ему! Записка сама по себе — уже хорошая улика: пишущая машинка выбивает букву «ц» выше, чем остальные… Интересно, сколько пишущих машинок в нашем городе?…»

Громкий шорох оборвал мои мысли — огромная метла чуть не смела меня с тротуара.

— Что ж это ты! — услышал я за спиной голос нашей дворничихи тети Боны. — Чуть в аварию не угодил?

Я не обиделся. Я даже улыбнулся ей, как старой знакомой:

— Будь спокойна, тетя Бона! Все в порядке.

Потом спросил:

— А ты, случайно, не видела с утра у нашего подъезда каких-либо сомнительных личностей?

— Еще бы, что за вопрос? Конечно, видела! — ответила явно взволнованная дворничиха. — Будь я в городе самым главным начальником, так всех бы таких пересажала в тюрьму!

— Тише!..

— А чего мне бояться? Пусть слушают. Больше будет порядка, дис-цип-лины!

— Но пока это нужно слышать одному мне, понятно?

Наконец тетка Бона поняла, что дело серьезное, и, прислонив метлу к фонарному столбу, сказала:

— Первым был товарищ Балинов. Он хоть и с высшим образованием, а коробки из-под сигарет швыряет прямо на тротуар.

Зачем, спрашивается, так делать, когда есть урны? Сомнительная личность!

Я с нетерпением перебил ее:

— А еще кто был?

Она с готовностью ответила:

— Еще тетка твоего приятеля Жоры.

— Это меня не интересует…

— Тебе-то что! А меня очень даже интересует, почему это она шла с улицы Мусаллы неизвестно куда, а сумку свою опорожнила именно на моей улице!

— Достаточно!

— Не достаточно, а через край! Не меньше килограмма очисток от лука и перца высыпала. Разве это хорошо?

Я сказал, что это нехорошо, и пошел к остановке. Тетка Бона следовала за мной. Описала мне еще две сомнительные личности — собаку охотника Семова, которая играла какой-то костью, и школьника Мефодия, который ел сливы, плевался косточками и вдобавок еще подбрасывал их ногами в воздухе.

— Ох! — затосковал я.

Наконец подошел автобус. Пока дворничиха поняла, в чем дело, я успел пересечь улицу перед самой машиной и спастись в ближайшем сквере.

На бульваре Шипки я увидел Крума. Он шел под акациями в очень хорошем настроении.

— Привет, Саша!

— Привет!

— Как спалось?

— Так себе.

— А я отлично выспался. Распахнул окно, укрылся одеялом — и порядок! Утром меня еле разбудили.

Он перекинул портфель из руки в руку, жизнерадостно улыбнулся и вынул из-за пазухи большое яблоко:

— Хочешь откусить?

Я ответил без колебаний:

— Нет. Боюсь подавиться.

Крум посмотрел на меня озабоченно:

— Обрати на это самое серьезное внимание. Вчера ты тоже боялся подавиться: не съел ни одной конфеты, а выпил два литра воды!

Нас догнал Валентин, председатель совета отряда. Его голова напоминала репу. Несколько дней тому назад, отец побрил ему голову, чтобы волосы были здоровыми и крепкими. Никто не завидовал Валентину, но никто ему и не сочувствовал. Уже второй год он командовал нами, как генерал новобранцами, и всем нам было приятно смотреть на его «оскальпированную» голову.

— Докладывайте о вчерашнем задании! — приказал председатель. — Ходили туда, куда я вас посылал, или были в кино?

Крум встал по стойке «смирно» и отрапортовал:

— Все в полном порядке!

Валентин был почти доволен.

— Я себе отмечу, — сказал он, вытаскивая блокнот. — Калинка Стоянова и так далее. Итак, ставим еще одну галочку в графу о прикреплении к отстающим.

— Не одну, а пять галочек, — вмешался я.

— Что?

Довольно вежливо и подробно я рассказал ему, как развивались события, и как Калинка приняла решение помогать не только мне и Круму, но и еще трем пионерам нашего звена.

Валентин даже не дослушал меня до конца.

— Хватит, хватит! — воскликнул он, порозовев от удовольствия.

Потом председатель оглядел меня снизу вверх, потому что его маленький рост не позволял ему делать это иначе, и добавил:

— Отлично! Выходит, что по цифровым показателям наш отряд выполнил план первым и даже перевыполнил его на сто двадцать пять процентов! Как хорошо, что я подал вам эту идею! «Начальный толчок — важнейшая вещь», как выразился один философ. Завтра же или, в крайнем случае, послезавтра придется засесть за доклад по обмену опытом. У нас много поучительного для других председателей.

Перед воротами школы мы встретили Стефана Второгодника. Он такой же высокий, как я, только пошире в плечах и посильнее. Последнее время он посвящает каждому классу по два года и благодаря этому намного опередил всех своих одноклассников: курит сигареты, совершенно не кашляя, по вечерам ходит в кино, надевая по этому случаю модную кепочку. Когда мы с ним встретились, он не входил в школу, а выходил из нее. Руки его, как всегда, были в карманах брюк.

— Смываешься? — рассерженно спросил Валентин.

Стефан скосил глаза на голый затылок председателя:

— Ты настаиваешь на ответе?

Карманы Стефана Второгодника вздулись. Председатель понял, что пальцы внутри карманов сжались в кулаки. Поэтому Валентин поспешил улыбнуться:

— Напротив, совсем не настаиваю. Но, сам понимаешь, формальность…

— Тогда, так и быть, скажу, — расслабился Стефан — Учителя Попова вызвали на конференцию, так что первого урока у нас не будет.

— Ура! — сказал Крум, — но не слишком громко, чтобы не быть услышанным преподавателями.

Я тоже был доволен: конференция предоставляла мне возможность сразу же отправиться в ближайший книжный магазин и купить какое-нибудь пособие для следователей.

— Возьми мой портфель, — попросил я Крума.

— А ты куда? — удивился он, но портфель взял.

Я ответил ему уклончиво:

— Пока это тайна.

И пошел в сторону бульвара.

Несмотря на ранний час и туман, движение здесь было большое. По шоссе навстречу друг другу проезжали разные автомашины, мотоциклы. По тротуару спешили, наталкиваясь друг на друга, прохожие. В такое время преступники, как правило, отдыхают после ночного напряжения или осторожно передвигаются по безлюдным тихим улочкам. В их расчеты не входит…

Вдруг я вздрогнул и остановился. В моей голове мелькнула молнией мысль: «Неужели это возможно? Неужели он такой наглый и смелый?»

На мосту, перед кинотеатром «Глобус», спиной ко мне стоял человек среднего роста, в красной жокейской кепочке, широком спортивном пиджаке в лиловую и голубую клетку и в черных брюках, выцветших от солнца и дождя!!!

Глава V. Пленник в чужой квартире

— Джерри Блейк! — не выдержав, закричал я.

Все люди возле меня обернулись. Кроме человека на мосту. Я подумал: «А он ли это? Разве другим запрещено так же странно одеваться?»

Я еще внимательнее осмотрел его: «Да, это он! Стопроцентный Джерри. Но, может быть, он не расслышал? Эх, какой удобный момент — задержать его и прославиться!»

Я медленно пошел к нему. Человек, поправив свой старый пиджак, так же медленно стал удаляться. Я прибавил шагу. Прибавил и он. Правую руку он держал сзади, как конькобежец, а левой придерживал козырек кепочки — чтоб не упала.

— Уф! — я остановился, озадаченный.

Этот тип остановился тоже. Он уже прошел мост и теперь, видимо, выбирал, в каком направлении двигаться дальше. Прилично одетые встречные прохожие с любопытством оглядывали его и шли дальше, заметно повеселев. Особенно долго разглядывала его старушка с шиньоном, в длинном черном пальто. Когда мы поравнялись, я спросил ее:

— Бабушка, сейчас вам встретился прохожий, так не заметили ли вы на нем желтой маски?

Она остановилась, вынула из сумки маленькие очки в проволочной оправе, надела их и с гневом осмотрела меня.

— Бабушка для тебя только твоя собственная бабушка! — сказала она в заключение. — Жаль, что не знаю твоих родителей, некому пожаловаться на такое издевательство.

И пошла дальше с гордо поднятым шиньоном. Ее каблучки нервно застучали по мосту.

Я не мог терять времени. По двум только признакам я мог узнать Джерри Блейка, даже если он будет молчать: по маске и ботинку с большой царапиной в форме буквы «Т». Но ни того, ни другого мне пока не удалось увидеть. Нужно было обогнать таинственного человека и разглядеть его спереди. Изо всех сил я побежал за ним. От меня он мог убежать лишь в том случае, если он чемпион мира по легкой атлетике. Увы, меня опять постигла неудача: я не предвидел, что он мог войти в большой жилой дом, первый этаж которого занимало кафе.

— За ним! — скомандовал я себе, двумя тигриными прыжками пересек улицу и вбежал в темный подъезд.

На лестнице вверху послышались учащенное дыхание и топот ног. Я стал быстро, но бесшумно подниматься наверх. Пусть, подумает, что я отказался от преследования. Пусть окажется в таком заблуждении!

Вдруг шум наверху прекратился. Когда я достиг площадки пятого этажа, только открытая внутрь квартиры № 13 дверь говорила о том, что передо мной здесь прошел другой человек.

— Хм! — сказал я себе.

Войти в квартиру было легко, но рискованно. Самого Джерри Блейка я нисколько не страшился. Весь вчерашний день я с ним имел дело, а ведь ничего же со мною не случилось. Но кто мне даст гарантию, что он вошел в квартиру № 13, а не поднялся еще этажом выше? Прилично ли войти в чужую квартиру без приглашения? А вдруг там девчонки, и они начнут кричать? А что если их мать станет меня колотить палкой для выбивания пыли из ковров?

Я осторожно приблизился к двери. Осмотрел прибитую на ней табличку из цветного металла. Слабый дневной свет, проникающий с лестничной площадки, смешивался с электрическим светом, падающим из квартиры. Это световое сочетание не только не помогало, а, напротив, мешало мне прочесть фамилии на табличке.

— П…Р…О…Ф… — мучительно читал я.

— Ну, входи, трус! — послышался из квартиры знакомый картавый голос. — Иди сюда, поболтаем!

Теперь у меня не оставалось и капли сомнения: я открыл логово Джерри Блейка. Теперь уже не он, а я буду господином положения.

Все-таки, прежде чем войти, я хотел получить ответ на один очень важный вопрос: имеет ли враг при себе оружие.

— Я не трус! — сказал я и вошел в коридор. — Не очень-то честно держать во внутреннем кармане пистолет.

— Что?!

Голос преступника дрогнул.

Я с удовольствием повторил:

— Пистолет!

— Слушай, Саша! — пришел, наконец, в себя вор. — Выкинь эту мысль из головы! У меня нет даже перочинного ножа!

— Хе-хе!

— Ты мне не веришь? Но это так. Чтоб ты знал, вор, имеющий при себе оружие, подлежит самому суровому наказанию, а вор, вооруженный только ловкостью рук, несет наказание гораздо меньшее. Я же, как ты знаешь…

Передо мной был уже разбитый, павший духом противник.

— Иду, сэр! — крикнул я насмешливо. — Без вас жизнь ужасно скучна!

И я закрыл за собой дверь.

И сразу же чуть не стукнулся головой об оленьи рога, которым была поручена роль вешалки. Вешалка была почти пуста — только какой-то черный блестящий котелок висел на самом высоком ответвлении рогов. Я обошел вешалку, пересек узкий коридор и очутился в просторном холле с тяжелой мебелью и опущенными шторами.

— Налево, в кухню! — услышал я опять голос грабителя. — Я поставил варить кофе.

Я открыл дверь и вошел. Кухня была большая и сравнительно светлая. Стеклянная дверь вела на балкон с хризантемами. С одной стороны стоял белый лакированный буфет, а с другой — стол, два стула и электроплита, на которой виднелся кофейник. Не хватало только хозяина-бандита.

— Где же вы? — удивился я.

— Здесь я! — сказал он за моей спиной.

Не успел я обернуться, как дверь захлопнулась, и щелкнул замок.

— В будущем, дорогой коллега, не повторяйте таких глупостей! — сказал Джерри с другой стороны двери и добавил другим тоном: — Неужели ты вообразил себе, что я буду грабить эту квартиру в компании с тобой? Это дом профессора Стремского, мой мальчик! Тебе еще нужно много и хорошо учиться, чтобы удостоиться чести позаимствовать что-либо из профессорского состояния!

Я молчал и не двигался. Только медленно расстегнул куртку. От бешеных ударов сердца пуговицы на моей куртке могли оторваться.

Преступник продолжал:

— Даже я не берусь выносить всю квартиру, ограничусь лишь двумя-тремя килограммами золотых и серебряных украшений. Когда профессор вернется из Будапешта, попроси, чтобы он выпустил тебя на свободу. А пока можешь пользоваться содержимым его буфета…

От волнения слова сами сорвались с моих уст:

— Не будьте столь жестоки, Джерри Блейк! Через пятнадцать минут мне надо быть на уроках в школе!

— Зачем? — искренне удивился он. — Разве уже родился такой мальчишка, который предпочел бы уроки в школе захватывающим приключениям?

Его шаги приглушил ковер в большом холле. Было только слышно, как передвигается мебель и звенит металл. Потом где-то далеко захлопнулась дверь. Тишину в квартире нарушал только шум кипящего кофе.

— Уф!

Положение было почти безвыходное. В буфете не оказалось ни топора, ни даже обыкновенного ножа. Как разбить дверь кухни? А если я стану кричать, то сбежится весь дом и начнет допытываться: «Эй, малыш, как ты оказался в квартире профессора Стремского?» Разве я могу дать сколько-нибудь приличный ответ на этот вопрос, когда я даже не знаком с профессором? От злости я пнул дверь балкона. Не выбил я ее лишь потому, что, будучи человеком сообразительным, пнул ее слегка и только по деревянной части. Но стекла все-таки угрожающе задребезжали. Они дали мне знать, что глупо в такой момент обращать на себя чье-либо внимание. Мне оставалось только взирать на строящийся поблизости велотрек. Туман уже рассеялся, и с высоты пятого этажа открывался чудесный вид. Еще никто из нашего класса не видел велотрек во всем его величии.

При других обстоятельствах мне это доставило бы огромное удовольствие и гордость, но сейчас…

Вдруг я услышал скрип открываемой и закрываемой двери. Кто-то вполголоса запел в коридоре старинный романс «Грудь свою розой укрась», который теперь опять настолько вошел в моду, что даже я знал все слова. Потом этот кто-то быстрыми и тихими шагами приблизился к кухне и нажал на дверь. Наконец я услышал дребезжащий голос старика:

— Ах, уж эта моя боязливая Кети! Все ей чудится, что воры могут проникать в квартиру даже через балкон!

Замок щелкнул, дверь открылась, и уже трудно было бы определить, чьи глаза стали больше — мои или вошедшего бородатого, сутулого, пожилого мужчины. В отличие от дедушки Санди, который не придавал значения своей внешности, этот старик был одет элегантно, как в старинном фильме. Его черный длинный пиджак имел по бокам два разреза, чтобы легче было класть руки в карманы таких же черных узких брюк. Большая бабочка из шелка красовалась на белом крахмальном воротничке. Только на голове пожилой человек носил не цилиндр и не котелок, а самую обыкновенную широкополую шляпу.

— Что это за парадоксальный визит а-ля гран сюрпри?! — удивился он.

Но он, видимо, тут же понял, что я вряд ли пойму его вопрос, в котором столько иностранных слов, поэтому уже на чистом болгарском языке спросил:

— Что вы тут делаете?

Совесть не позволяла мне обмануть его. Особенно после того, как он проявил учтивость в обращении со мной. С другой стороны, я не смел говорить ему правду. А мое молчание было бы подозрительным. Поэтому я взял с помощью кухонного полотенца горячий кофейник и как можно любезнее улыбнулся старцу:

— Вы спрашиваете, что я делаю здесь! Неужели вам не видно, что я варю кофе?

Дед сел на чемодан, который он до сих пор держал в руках. Ему, очевидно, не хотелось терять равновесие. Но ему вместе с тем явно хотелось узнать что-нибудь побольше, и поэтому он уже совсем располагающе произнес:

— Мне принадлежит имя, начертанное на двери этой квартиры: профессор Стремский, физиолог. А согласно закону, милостивый государь, кроме принадлежащего мне имени мне также принадлежит и квартира. А посему желал бы узнать, разумеется, если это угодно и вам, как вы здесь оказались. Когда? И с какой, пардон, целью?

Я решил больше не терять драгоценного времени. Представившись, я тут же на ходу сочинил необыкновенно правдивую историю: на улице я встретил случайно какого-то незнакомого человека, который так же случайно обронил перчатку. Как хорошо воспитанный мальчик, я тотчас подобрал перчатку и отдал ему. Из чувства благодарности мужчина пригласил меня к себе домой на чашку кофе. Но, к сожалению, как выяснилось, квартира вовсе не его, и я оказал услугу низкому грабителю, который запер меня на кухне и смылся с двумя килограммами золотых и серебряных украшений.

— Что именно он взял, смею ли я задать такой вопрос? — поинтересовался профессор с таким видом, как будто кражу совершили не у него, а у соседа.

— Не знаю. Я уже сидел тут взаперти, — ответил я.

— А откуда вам известно, товарищ Александров, что украдены именно украшения?

— От самого преступника.

— В таком случае да будет вам известно, что вы имели дело не только с экспроприатором чужой собственности, но и с низкопробным укрывателем истины, который вполне заслуженно утратил одну из своих омерзительных перчаток, каковую вам не следовало бы даже поднимать.

Длинная и сложная речь профессора требовала большого напряжения. Я устал, как при чтении.

— Я не понимаю вас, — высказался я с надеждой на то, что он внесет ясность.

Он широко раскрыл рот:

— Кроме этих двух золотых коронок плюс одного обручального кольца я не располагаю никакими предметами, изготовленными из драгоценных или же редких металлов.

— Но я совершенно отчетливо слышал звон металла, когда он сматывал удочки…

Старик выпрямился и, задумчиво погладив усы, сказал:

— Если не возражаете и если это вас не слишком затруднит, пройдемте со мной.

Он переставил чемодан к кухонному буфету, провел меня в холл и зажег свет.

— Не отсюда ли доносился звук металла до вашего молодого тонкого слуха?

Я молчал. На большом полированном столе стояла начищенная сковорода из красной меди, а в ней лежал бланк для заявлений.

Десять минут назад, когда я входил сюда, ничего этого не было.

Профессор тоже заметил сковороду с листом.

— О! — сказал он и протянул мне бумагу. — Будьте любезны, прочтите, что здесь написано, ибо мне все никак не удается восстановить в памяти, где именно я оставил свои очки.

Я прочитал кривые строчки, нацарапанные бледным химическим карандашом:

«Профессор, Ваше звание теперь — одно название, а Вы бедней студента на тридцать три процента!

Без почтенья — Джерри Блейк».

— Быстро! — крикнул старик тоже достаточно быстро, потому что на этот раз не было времени для его профессорского многословия. — Выключите плиту и дайте чистого воздуха.

Я выполнил и эти команды. Через открытую дверь балкона дым устремился на улицу.

— На нашу с вами долю выпало вполне реальное счастье, что в этот предобеденный час моя жена отсутствует. Она органически не выносит запаха от сожжения каких-либо органических соединений, а кроме того, она вообще категорически против непроизводительного расходования кухонных припасов.

— Моя бабушка Мария — тоже, — успокоил я его.

Он вынул из буфета фарфоровую банку с сахаром-рафинадом.

— Прежде чем с вами расстаться, мне хотелось бы угостить вас. Сахар — это не только приятное питательное вещество с отличными вкусовыми качествами, но и весьма полезное химическое соединение: сто граммов его содержат девяносто калорий! Как вам это нравится?

— Я этого не знаю. Мы этого еще не проходили.

Профессор положил мне в ладони два куска сахару, еще десять высыпал в мой карман и сказал своим писклявым голоском:

— Я необычайно доволен тем, что вернулся из Будапешта на сутки раньше, чем было предусмотрено программой, предложенной нашими венгерскими коллегами, и что благодаря этому без особого напряжения воли и сознания смог вызволить вас из-под кухонного ареста!

— Я тоже рад.

— Может быть, вы соизволите посетить меня еще раз, так сказать, соблаговолите нанести вторичный визит?

— Если вы приглашаете…

— Но только с одним непременным условием: когда вам будет известно, что мое местопребывание точно дома, не так ли?

— Да.

— Не найдете ли вы возможным прийти сегодня в 18 часов?

— Найду.

— И без… гм… него… Не правда ли?

— Без.

— Любого другого спутника вы можете привести свободно, сообразуясь только с вашим собственным выбором и исходя исключительно из ваших собственных симпатий. Ведь у вас так много соучеников!

— Много.

— А сочтем ли мы необходимым сообщить в милицию об этом э… инциденте, который здесь возник так внезапно и который, к общей нашей радости, не повлек за собой никаких необратимых процессов?

Я сунул в рот кусок сахару и решительно сказал:

— Я обещаю поймать преступника сам! Вас он ограбить не успел, но меня обидел страшно! Даром ему это не пройдет! Он еще и не подозревает, что судьба столкнула его с детективом высшего разряда!

— Браво! Ваша целеустремленность внушает мне глубочайшее и притом совершенно искреннее уважение. И все же будем благоразумны: если в течение трех дней вам не удастся осуществить ваш благородный замысел, мы с вами обязаны проявить гражданскую сознательность и посетить соответствующий отдел внутренних дел.

— Принято, профессор!

Дед вздохнул, снял красную бабочку, стягивавшую ему шею, и встал, чтобы меня проводить. Уже стоя на лестнице, он признался мне, что в моем чистом и ясном лице он наконец-то открыл преемника своих идеалов. И заключил:

— Придя сегодня вечером, вы застанете, вероятно, мою супругу. Я жду ее с послеобеденным поездом. Должен вам откровенно признаться: в отличие от меня она любит строжайшую дисциплину, а гостей предпочитает принимать на безукоризненном немецком языке. Да, представьте себе, она упорно говорит по-немецки даже с теми гостями, которые не знают ни слова из языка Гете, Шиллера и Роберта Коха. Но в порядке компенсации она угощает их превосходным ореховым вареньем, которое, как известно, повышает жизненный тонус. Я и сейчас вас угостил бы им, но мне совершенно не известно, куда она его спрятала.

— Спасибо, товарищ профессор. До свиданья! — сказал я, совершенно усталый.

— До свиданья, товарищ пионер!

Через несколько секунд я был на тротуаре, а через несколько минут — в школе. Учительница геометрии Минкова уже шла по коридору в направлении нашего класса. Я помог ей донести треугольник и большой деревянный циркуль.

— Берите все пример с Саши! — похвалила она меня перед всем классом.

Урок начался, постепенно заглушая беспокойство, овладевшее мною пятьдесят минут назад.

Глава VI. Без происшествий

Время в школе прошло благополучно: меня ни разу не спросили. Мои знания по географии и геометрии, оказывается, никому кроме меня не были нужны. А так как последний урок был уроком труда в столярной мастерской у преподавателя Миронова, то напряжение совсем спало. Я только старался не отрезать себе пальцы из боязни, что, когда вырасту, меня не возьмут в армию.

«Удачное утро! — думал я. — И не только утро, а целые сутки: вчера был в гостях у Калинки, сегодня познакомился с профессором Стремским, заслужил похвалу учительницы Минковой. Только две встречи с Джерри Блейком отравили эти сутки, но, в конце концов, и они принесут мне радость и славу!»

Одна стружка пролетела над ухом, ударилась о стену и рикошетом отскочила к спине Крума. Там она, если говорить по-современному, совершила мягкую посадку без каких-либо тяжких последствий. Все же мой друг не остался к этому безразличным и закричал:

— О-о! Мое ребро!

Таким образом, оторвав товарища Миронова от газеты для осмотра ушибленного места, Крум выкроил для себя семь минут отдыха. Для нас — тоже.

— Ничего страшного! — сказал учитель, дружелюбно хлопнув Крума по голой спине. — Но следует быть более осторожным!

— Да, следует! — подчеркнул Валентин, который делает во всех случаях то же, что и хозяйки, добавляющие под конец в приготовленную пищу необходимую приправу. — Безопасность труда — мерило нашей культуры. Так говорит дядя Петя из профсоюза.

А я стоял, облокотившись на столб в середине мастерской, и думал: «Если бы вчера такая же стружка упала бы сверху на наглого Джерри и ударила бы сзади по голове, где натянута резинка от маски, то резинка бы оборвалась, маска бы упала, я бы увидел лицо вора, и мне не пришлось бы сейчас в полном неведении развивать свою детективную деятельность».

«Чук, трак! Скрип, трак!» — пели вокруг меня рубанки и топоры.

Из-за газеты я услышал голос товарища Миронова:

— Эй, Саша, предашься мечтам в перерыве!

Наверное, он вырезал в газете одну из букв «о» и тайно наблюдал за мною, как сквозь замочную скважину. Иначе как бы он мог видеть сквозь газету?

— Прими меры! — шепнул мне Лало Мышка.

Я спрятался за столб. Дырки в нем не проделаешь! Одновременно я продолжал думать: «Как жаль, что именно сейчас дядя Владимир на курорте! Просто не с кем посоветоваться! Если пойду к отцу и расскажу ему про свое приключение, он сразу высмеет: глупости, мол. А мама испугается и начнет водить в школу за ручку».

Зазвенел звонок. Мы убрали инструменты, очистились от опилок и стружек, товарищ Миронов сложил свою газету, и все разошлись по домам, усталые, с повышенным аппетитом.

— На обед мама приготовила котлеты в соусе! — сказал мне Крум так доверительно, как будто бы делился мировой тайной. — А у вас что сегодня?»

— Не знаю, — ответил я.

— Ты не интересовался?

— Нет.

— О чем же ты думал целое утро?

— О других вещах.

— А на десерт будет кислое молоко. Я люблю его с сахаром. Положу грамм сто, не меньше.

— Положи. Сто граммов сахара содержат девяносто калорий.

— Не девяносто, а четыреста девять.

— Ошибаешься, Крум.

— Это ты ошибаешься. Может быть, в других вещах мне не все ясно, а вот что касается калорий — это по моей части. Сто граммов чистого масла, например, содержат 781 калорию, одно яйцо — 160, один стакан овечьего молока — 246…

— Тебе так важно все это знать?

— Конечно, важно! Если не хватает одного продукта, я заменяю его другим. Всегда стараюсь принимать нужное количество калорий. Не худеть же мне в конце концов!

Я подумал: «Наверное, дед Павел Стремский — рассеянный человек, как и все люди науки. Почему утром он о сахаре говорил другое? Я посоветую ему быть внимательнее, чтобы не пришлось краснеть перед студентами».

А своему другу я сказал:

— К шести вечера я приглашен в гости к одному профессору.

— С родителями, да?

— Ну что ты! Он мой личный знакомый. Совсем недавний.

— А почему ты до сих пор не похвастался?

— Просто… забыл.

Крум махнул рукой:

— У меня тоже появился один интересный личный знакомый, но я тоже просто… забыл тебе об этом сказать.

— И тоже профессор?

— Нет. Старшина милиции. Вчера вечером случайно познакомились возле овощного магазина и сразу разговорились. Не задается, хоть у него широкие лычки на погонах. Обещал, что, если мне придется нашкодить, он окажет помощь, спасет от наказания… Конечно, если шкода будет не слишком крупная.

— А в гости он тебя пригласил?

— Еще нет.

— А мой профессор — уже! Очень воспитанный и образованный человек. Сказал, что могу взять с собой кого-нибудь из друзей. Пойдем?

— К ученому? — испугался Крум.

— А почему бы и нет? — удивился я.

— Да знаешь, какие вопросы задают эти ученые? Вспотеешь, пока выкрутишься.

— Но у этого есть жена…

— Ну и что?

— …которая сварила очень вкусное ореховое варенье. И не жадничает: съешь блюдце — дольет, и так по семь-восемь раз. Лишь бы гость попался выносливый!

Мой друг перестал расшвыривать ногами опавшие на тротуар листья.

— Ну, — сказал он жертвенно, — в том случае, если я тебе так нужен…

Мы договорились, что я зайду к нему в полшестого, с тем чтобы ровно в шесть мы были у профессора.

— До встречи, Саша!

— До встречи, Крум. Оставь место в желудке для варенья!

— Не беспокойся, он у меня резиновый!

Я пошел вдоль зеленого здания городского театра. У входа висела витрина, в которой выставлялись обычно фотографии из разных спектаклей. Теперь снимков не было, а по диагонали всего табло было написано:

«ОЖИДАЙТЕ «НАШЕСТВИЕ НИКИФОРА!»

Если бы я был моложе и не понимал значения кавычек, то, наверное, страшно испугался бы. Все у нас против нашествий, все — за мир и разоружение.

— Ага, уже вывесили анонс! — услышал я из-за спины знакомый голос.

Это был Калинкин дядя — побритый, причесанный, в элегантном костюме и новых туфлях. Но разве хорошая одежда определяет хорошего артиста?!

Я кивнул головой. Артист тоже поздоровался, но не сдержанно и сухо, а очень сердечно.

— О! Саша, здравствуй! — сказал он и показал на афишу. — Премьера близится!

— Ах, вот оно что! — вроде бы наивно воскликнул я. — А то я не сразу понял, что за нашествие…

Артист не обратил на это никакого внимания. Только спросил:

— Ты все запоминаешь с таким трудом? Ведь вчера при тебе я репетировал эту драму.

— Репетиция не произвела на меня такого впечатления, как эта афиша.

Я сказал бы ему и более резкие слова, чтобы он не тратил понапрасну время на пьесы, но подошла Калинка. Она появилась из-за моей спины так же неожиданно. Ее новое пальто было отлично сшито. Такого пальто нет ни у одной девчонки нашей школы.

— Добрый день! — улыбнулась Калинка.

— Добрый день! Прекрасная погода! — сказал я.

— Вот потому я и вышла прогуляться с дядей.

— Я что-то тебя не заметил вначале.

— Я заходила в кафе, пила сок.

— А я только что из школы.

Поговорили и о других важных вещах. Можно было бы поговорить и о еще более важном, но артист почему-то не хотел уходить и все время вертелся около нас. Даже высказался, наконец, хотя к нему и не обращались:

— Эй, племянница, на обед опоздаем!

Калинка подала мне руку и опять улыбнулась:

— До свиданья, Саша. Будете с Крумом свободны — заходите к нам.

— Да-да, заходите… — добавил дядя рассеянно.

Только они пересекли улицу и завернули за гастрономический магазин, как из-за угла выскочили мои одноклассницы — Дочка (ее полное имя Евдокия) и Пенка.

— Мы начинаем тебя уважать… — сказала Дочка.

— …если ты в самом деле знаком с Трифоном Маноловым, — дополнила Пенка.

— Были бы рады узнать, как близко вы знакомы…

— …и какого мнения ты о нем.

Я небрежно ответил:

— Познакомились мы случайно. Артист он так себе, слабенький. Даже досадно, что он доводится дядей нашей новой однокласснице.

Дочка и Пенка пошли рядом со мной. Они были противоположного мнения. Видели Трифона Манолова в прошлом году в каком-то спектакле с участием выпускников театрального института. Если я желаю, они могли бы доказать, что…

Я не пожелал. А поскольку у меня шаги пошире, я быстро оставил их далеко позади.

Фу! Нашли о чем говорить после занятий, когда все люди думают только о еде!..

Глава VII. Вместо одной — две встречи, но…

Около двух часов у нас дома зазвонил телефон. Я подумал, что меня ищет Джерри, и не обманулся — с другого конца провода донесся насмешливый картавый голос:

— Здорово, коллега! Я звоню, только чтобы проверить, вышел ли ты из кухонных грез.

Я ужасно разозлился, но овладел собой. Ответил бодрым голосом, что спуститься с пятого этажа для меня — раз плюнуть.

— Браво! — засмеялся грабитель. — Я рад, что твои мускулы так хорошо развиты. Когда-нибудь повторим этот номер в Нью-Йорке на небоскребах!

— М-м-м!..

— Впрочем, если хочешь, можем встретиться раньше не для столь возвышенных целей, а просто потрепаться. Когда захочешь, скажи.

— Говорю! — крикнул я и так сильно сжал трубку, что она чуть не треснула.

— Условия?

— Только одно: встреча должна состояться на открытом месте.

— Почему?

— Предпочитаю свежий воздух.

Послышалось смущенное покашливание и царапанье ногтями.

Очевидно, бандит почесывал свой затылок. Я не дал ему долго размышлять:

— Вы боитесь, да?

Моя насмешка вернула ему решительность.

— Не боюсь! — ответил он, тяжело дыша. — Если бы боялся, стал бы бухгалтером, а не гангстером. Жду тебя через двадцать минут в саду перед музеем, за кустом сирени.

— Там, где скамейка влюбленных?

— А ты откуда знаешь, что она так называется?

— От одного парня из техникума.

— Ладно. Днем там, должно быть, свободно.

— О’кей, мистер Блейк!

Мама стирала в ванной на стиральной машине. Она была сосредоточена, как первый пилот гигантского воздушного лайнера. Шум мотора мешал ей слышать разговор. Она и не услышала бы щелчка замка. Но она может заглянуть в мою комнату, и, когда я вернусь, мне попадет. Поэтому без долгих колебаний я подошел к ней и крикнул:

— Я пошел в музыкальную школу!

Она тоже крикнула (так делают все, когда летят в самолетах или стирают на машинах):

— Ты наконец решил возобновить занятия?

— Решил. Сейчас только расписание проверю, а начиная с завтрашнего дня, буду заниматься как следует.

Мама обрадованно погладила меня по голове. Сверху на мой нос упал мыльный пузырь. Я его не трогал — он сам лопнул, когда я сбегал по лестнице.

Только я успел подумать, чем бы заняться эти двадцать минут до предстоящей встречи, как на другой стороне улицы увидел профессора Стремского. Он медленно шел со стареньким чемоданом и жевал губами. Вероятно, повторял какую-нибудь лекцию.

— Разрешите вам помочь? — спросил я, после того как перебежал улицу, испугав одного шофера.

Профессор не обратил внимания на мое предложение, но любезно улыбнулся и сказал:

— Добрый день, товарищ Александров! Как вы себя чувствуете?

Я сказал, что хорошо, и опять предложил понести чемодан.

— Вы так милы! Но, право же, мой багаж не тяжел, — ответил он и переложил чемодан в другую руку. — Здесь лишь десять книг и трехгодичный комплект журнала «Здоровье». Я должен был их вернуть в библиотеку вечером, но вы изволили обещать мне быть моим гостем, не правда ли?

Я подумал: «Вот это настоящий человек — укрепляется и умственно, и физически!»

А вслух я сказал:

— Профессор, когда я вырасту, постараюсь быть таким же трудолюбивым, как вы!

Он засмеялся:

— А почему не сейчас?

Я тоже засмеялся:

— Сейчас мне хочется играть.

Профессор Стремский пообещал хорошо позабавить сегодня вечером меня и того друга, с которым я приду.

— Я приду с Крумом Петровым, — осведомил я его заблаговременно, чтобы он потом ничему не удивлялся. — Он у нас не самый сильный ученик, но в вопросах питания — крупный специалист. Он знает, например, что в ста граммах сахара содержится…

Ох, извините, я опять забыл, сколько калорий содержится в ста граммах сахара.

— Четыреста девять, — сказал профессор.

Я как можно небрежнее спросил:

— А разве не девяносто?

— О, нет! — живо ответил он. — Утверждать это — значит проявлять полное незнание или феноменальную рассеянность. Итак, жду вас.

При этом он галантно приподнял свою старомодную шляпу и медленно удалился. Я тоже не спеша побрел к городскому саду.

В этот ранний послеобеденный час тут почти никого не было. Даже на главной аллее я не встретил ни одного знакомого, а когда очутился у скамейки Влюбленных, то остался совсем один.

— Здесь приятно, — сказал я сам себе и сел.

Со всех сторон меня укрывали кусты сирени. Как будто я находился в зеленом бункере, откуда была видна только речка. Наверное, весной, когда цветет сирень, здесь еще лучше. Эх, когда же я буду старшеклассником, когда же буду дышать ароматом сирени при луне?

Пока я размышлял, прошло пять минут. И еще пять. И еще пять. Никаких признаков Джерри Блейка.

— Опять обманул, мошенник! — рассердился я. — Или струсил в самый последний момент. Жди его теперь, как будто нету других дел…

Я встал, чтобы уйти, но сразу же опустился на скамейку. Из-за кустов появился милиционер. Он обошел их и очутился передо мною. По званию это был старшина. Под козырьком фуражки виднелись густые брови, а под носом — тонкие усики. Для таких бровей больше бы подходили пышные усы Тараса Бульбы, но, очевидно, у милиционера были свои соображения на этот счет — так он выглядел строже и не казался старым.

— Здорово, парень!

— Здравия желаем! — ответил я, желая ему понравиться.

— Гуляешь?

— Гуляю. Отдыхаю от уроков. Смотрю, как листья желтеют.

— Правда, желтеют! Ну-ка, давай вместе смотреть.

Дядька в зеленой форме, поддернув на коленях брюки, сел рядом со мной и сказал:

— У-Уф!

Воробей сел на ветку липы:

— Чик-чирик! Чик-чирик!

Его глаз, обращенный в нашу сторону, часто моргал от любопытства и страха.

Я был зол и на пищавшего воробья, и на милиционера, который задремал, положив руки на большой живот, и, конечно, на Джерри Блейка, выбравшего для встречи столь оживленное место. Может быть, он сейчас подглядывает со стороны и не осмеливается подойти? Может быть, он думает, что я организовал официальное преследование?

— Ты чего вертишься, парень? — не открывая рта, проворчал мой сосед по скамейке. — Так не смотрят на листья, понимаешь ли, а немного иначе — прищурено, значит!

Он вдруг вздрогнул:

— Ты, сынок, может быть, ждешь девочку?

— Нет! — гордо ответил я.

Милиционер забарабанил пальцами по кожаному ремню:

— Не хотел бы тебе мешать, значит!

— А вы мне и не мешаете.

Он успокоился, склонил голову, блаженно закрыл глаза и захрапел. Один солнечный луч щекотал ему за ухом. Другой пытался забраться за воротник кителя. Напрасно. Его мог разбудить лишь пушечный выстрел.

Здесь мне делать уже было нечего. Я встал и осмотрелся. Никаких следов Джерри Блейка.

— Чик-чирик! Чик-чирик! — насмешливо сказал воробей.

Рассердившись, я кратчайшим путем пошел домой.

— Ну и как? — встретила меня мама.

— Ничего не было, — сообразно, ответил я. — Музыкальная школа сегодня работает с трех часов.

— Наверное, в три часа тебе опять надо выходить из дому по своим делам?

— Нет, мама.

— Все же в следующий раз придумай другую причину. Я давно поняла, что от твоих скрипичных занятий осталась только одна фотография.

И опять включила мотор стиральной машины.

Глава VIII. Визит с непредвиденным концом

Часы уже показывали полшестого, а я еще не нашел способа улизнуть из дому. Когда светло — легко: можно выдумать тысячу причин, и все будут приемлемы. Но когда начинает смеркаться, тогда остается либо сбежать без объяснений, либо сказать всю правду.

Я уже был готов к старту, но тут пришла бабушка Мария.

Вместо приветствия она сказала, что подаренные мамой цветы она посадила в горшочки и те уже пустили корни. Атмосфера в соседней комнате улучшилась. Я сразу решил прибегнуть к способу № 2, то есть сказать всю правду.

— Мама, — сказал я, после того как поцеловал бабушкину руку и получил свою обычную долю конфет, — я приглашен в гости к одному профессору. Можно пойти?

Мама подумала, что я вру. Она сказала, чтобы я оставил свои шуточки до прихода папы, — пусть он тоже посмеется. Но бабушка Мария сразу поверила. Она оглядела меня с уважением и поощрительно сказала:

— Браво, Сашко! С людьми науки надо поддерживать связи! Умно! Когда захочешь стать студентом, это тебе пригодится.

Мама тоже выразила свое мнение:

— Лучше поддерживай связи с самой наукой, а не с ее людьми.

Но когда я попросил ее написать болгарскими буквами несколько немецких фраз, ее интерес мгновенно пробудился.

— Какие фразы, детка?

— Вежливые, мама. Для жены профессора.

— Может быть, для внучки профессора, сынок?

— Нет, мама. Совершенно вежливые.

— Ага!

Ей стало ясно, что дело серьезное. А поскольку в прошлом году она учила этот язык и держала в туалетном столике объемистый болгарско-немецкий разговорник, то через пять минут галантные выражения были готовы. Когда жена профессора Стремского меня встретит, я должен сказать ей:

— Гнедиге фрау, хойте абендс зеен зи безондерс юнг унд фриш аус!

А когда познакомимся:

— Эс вирд мир зер ангенем зайн цу эрфарен, вас фюр циммерблюмен зи эрцойген.

Все это должно было бы привести профессоршу в восхищение, потому что означало: «Уважаемая госпожа, сегодня вечером вы выглядите особенно молодой и свежей… Мне будет чрезвычайно приятно узнать, какие комнатные цветы вы выращиваете».

Я схватил листок и побежал к Круму. Я сказал ему, что строгая госпожа Стремская очень много говорит по-немецки. Если мы хотим быть хорошими дипломатами, то должны предложить ей учтивые фразы. Это в обмен на ореховое варенье.

— Еще новости есть? — спросил Крум.

— Нет.

Сердце у меня сжалось от моей собственной лжи, но разве я мог ответить иначе? Даже мой ближайший друг узнает о Джерри Блейке не раньше, чем тот будет мною пойман, а я сам буду увенчан лаврами великого детектива.

Крум примирительно вздохнул и взял вторую половину листка для самостоятельной зубрежки.

Благодаря такой рациональной подготовке ровно в шесть мы были перед металлической табличкой квартиры № 13, полностью заряженные учтивостью.

Дзинь!

Дверь открыла полная старушка с седыми волосами, в черном платке и с добродушной физиономией.

Я спросил:

— Дома ли супруга товарища профессора?

— Да, — любезно ответила старушка.

— Можно нам ее видеть?

— Вы меня уже видите.

Я замолк. Надо было прийти в себя. До этого мгновения я думал, что жена столь ученого человека непременно должна быть настоящей светской дамой — высокой, стройной, с орлиным носом, рисованными бровями и с бусами, напоминающими окружную железную дорогу. Да, так я предполагал, но в данном случае вышло все наоборот.

— Вы что-то сказали? — нетерпеливо спросила старушка.

Нельзя было терять ни секунды. Четко поклонившись, я заявил самым благовоспитанным тоном, разумеется, по-немецки, что уважаемая госпожа в этот вечер выглядит особенно молодой и свежей.

По предварительно намеченному плану, Крум должен был обрадовать ее своим изречением только через 10 минут. В светском разговоре нельзя выкладывать все сразу, здесь необходима постепенность. Но мой друг решил проявить инициативу тотчас после меня. Так же вежливо и так же по-немецки он пролепетал, что ему будет очень приятно узнать от госпожи профессорши, какие комнатные цветы она выращивает.

Симпатичная пожилая женщина ответила тихо и стыдливо:

— Ах, мальчики, я ничего не поняла. Иностранными языками я не занимаюсь уже со времен первой мировой войны. Тогда я сдала экзамен в гимназии — и то, представьте, по французскому языку. А по-немецки знаю только «я», «найн» и «гутен таг». Не много, правда?

— Не много, — согласились мы.

— Давайте тогда говорить по-болгарски.

— Давайте.

Крум с укоризной посмотрел на меня. Как будто говорил: «Зачем ты заставил меня зубрить это глупое предложение? Зачем утомил?»

Я тоже был зол. Думал: «Профессор воспитанный человек, но его поступок похвальным не назовешь. Приписывать своей жене качества, которых у нее нет!..»

Чтобы не обидеть старушку молчанием, мы сразу представились ей. Потом сказали, зачем пришли. Коротко, без прикрас. Но почему-то профессорша ничего не поняла.

— Мой муж пригласил вас в гости? — подняла она брови, и морщины на ее лбу образовали нотный стан. — Вы уверены, вы не сомневаетесь в том, что говорите?

— Уверены, товарищ Стремская, не сомневаемся.

— А это не сочинение на свободную тему, как на экзамене по литературе?

— Нет, товарищ Стремская, — сказал я. — С вашим супругом я знакам лично, более того, мы очень хорошие приятели. Хотя познакомились недавно.

Из-за двери соседней квартиры № 14 донесся насмешливый женский голос:

— Смотри, смотри! Она еще держит их у порога, как нищих.

Слышимость была отличная.

— Ах, как я рассеянна! — воскликнула вдруг жена профессора. — Я думала, что мы разговариваем уже в прихожей. Заходите, дети, заходите! Мне очень приятно.

Я и Крум поспешили войти в квартиру, пока соседи профессора еще не успели покинуть свой шпионский пост. И все-таки мне не хотелось, чтобы нас приняли за навязчивых людей, а потому еще в коридоре, у оленьих рогов, я сказал:

— Товарищ Стремская, я уже у вас был.

— Неужели? — снисходительно улыбнулась она.

— У вас в гостиной большой полированный стол, четыре тяжелых красных кресла и кружевные шторы.

Старушка посерьезнела.

— Откуда ты знаешь? — удивилась она.

Я продолжил, оставив ее вопрос без ответа:

— Налево вход в кухню, а в самой кухне — электроплита, белый кухонный шкаф, стол, два стула. Спинка одного стула шатается, потому что болт развинтился. Стеклянная дверь на балкон…

— О!

— Сахар вы держите в фаянсовой банке, разрисованной зайчиками.

— А!

— Из этой сахарницы товарищ профессор угостил меня десятью кусками…

Старушка страшно испугалась:

— А он сам ел?

Я ответил совершенно откровенно:

— Нет.

— Хорошо, что не ел! Восьмой год у него сахарный диабет, а он все еще любит сладкое! Потом весело добавила: — Теперь я совсем поверила в то, что ты симпатичен моему мужу. И что ты приходил сюда, когда меня не было дома. Мне только непонятно, как это тебе удалось настолько расположить его к себе, что он пригласил тебя вторично. И не одного, а с приятелем, которого он совсем еще не знает…

— Ну и что же, что не знает? — вмешался Крум. — Если ваш муж друг Саши, а Саша — мой друг, то это значит, что я и ваш муж тоже друзья. Наша учительница арифметики сказала: «Две величины, равные по отдельности третьей, равны и между собой». Я полностью с ней согласен.

Крум вытер со лба капли пота, пролитые ради общего дела. Он был очень доволен собой.

— Хорошо, хорошо! — окончательно сдалась старушка. — Не хочу с вами спорить, но это мне не мешает удивляться. Потому что к нам, милые детки, приходят только профессора, научные сотрудники и электротехники, чтобы починить проводку.

Через ее плечо я заглянул в гостиную. Это было не слишком прилично, зато с намеком — старушка вспомнила, что нас надо пригласить:

— Проходите, проходите! Почему такая неуверенность? И, разумеется, садитесь. Я так люблю, когда нас посещают люди, но их так мало бывает здесь! И угощать люблю. Вам будет нелегко угадать, что я вам предложу.

— Ореховое варенье! — облизнулся Крум.

— А вот и не угадал! — засмеялась профессорша. — Не такой ты ясновидец, как твой приятель. Такого варенья я не делала никогда в жизни. Не люблю его.

Мы уже сидели в гостиной. Хорошо сидели: в таких креслах и спать можно было бы, если б сверху не свисала четырехламповая люстра. А пироги, которыми нас угостила наша любезная хозяйка, оказались вкусные, мягкие, в них было много орехов и почти не было скорлупы. Тему разговора мы тоже избрали единодушно: каждый пусть говорит о том, в чем больше разбирается. Так мы с Крумом были осведомлены о лицевой и изнаночной сторонах вязания, о кружевной и английской вязке, а старушка Стремская — о положении футбольных команд в классе «А» и об английской тактике на мировом чемпионате.

В половине седьмого кто-то хлопнул дверью. Послышалась песня «Грудь свою розой укрась».

— Профессор! — сказал я.

— О, да! — согласилась старушка и потерла щеки так, что на них появился румянец.

Я выглянул в коридор со словами:

— Добро пожаловать! Добро пожаловать! Мы вас заждались!

Там стоял человек — пожилой, бородатый, в черном костюме и красной шелковой бабочке на белом крахмальном воротничке. Точно, как профессор Стремский, но это был не он! У этого плечи были сутулее, а борода — белее.

— С кем имею честь? — спросил человек, щурясь от сильного света гостиной. Точно такой же писклявый голос, как у профессора, но это был все же не он! Этот голос звучал слабо, как-то неуверенно. Примерно так, если бы Жора Бемоль на своей скрипке взял верхнее «до» после Паганини и сказал бы, что тон один и тот же.

— Это не профессор Стремский! — крикнул я и предусмотрительно переместился за полированным столом.

Человек вошел в гостиную и закрыл за собой дверь. Потом вперил взгляд в хозяйку:

— Что это значит, дорогая Кети? Кто эти незнакомые посетители?

Она, видимо, подумала, что он шутит, и невозмутимо ответила:

— Это твой друг Саша и его друг Крум, который тоже должен быть твоим другом, потому что две величины, равные третьей по отдельности, равны и между собой.

Человек фыркнул:

— Первая часть твоего высказывания не имеет ничего общего с истиной, а вторая вообще меня не касается. Если бы меня интересовала математика, я стал бы математиком, а не медиком!

Он был очень рассержен. Он стал двигаться вокруг стола, как велосипедист по велотреку. Крум испугался явно, а я — тайно. Только старушка Стремская ничуть не была взволнована. Она остановила его в конце второго круга и кротко сказала:

— Не сердись, Павел! Вышло недоразумение!

А мне заявила:

— Ты знаешь своего профессора недавно, а я своего — сорок лет. Поверь мне, это — настоящий.

Я ей поверил. Крум тоже. Наше удивление было грустным.

— Не могу отказать себе в удовольствии выпроводить вас, мои самозваные друзья! — сказал профессор. — Наш сын в раннем детстве тоже пытался скатиться на скользкую стезю мелких инсинуаций, но мы своевременно приняли радикальные меры нравственной переориентации начинающего мошенника. А о чем думают ваши родители?

Он поправил галстук-бабочку. Лицо его уже было спокойным. Так же, как и его длинные руки. Только глаза его то и дело загорались гневом, но это было безопасно.

Когда мы дошли до лестничной площадки, профессор Стремский полностью овладел собой. С высоты пятого этажа он указал нам вниз и сказал мягким, даже любезным тоном:

— Геет цум тойфель, фрехе буршей!

Позже мы поняли, что в переводе с немецкого на болгарский это означает: «Идите к черту, хулиганы!»

Глава IX. Я ищу союзников

Крум проводил меня до дома не только в знак дружбы, но и из-за любопытства. Ему очень хотелось узнать тайну двойника профессора. Он задал мне кучу разных щекотливых вопросов, но я упорно молчал. На половину из них я не хотел отвечать, а на другую половину — не знал ответа.

— И это называется друг! — огорчился Крум. — Знакомы с пеленок, а ты, оказывается, столько скрываешь от меня…

Мы остановились у почтовых ящиков нашего дома. Я почти бессознательно открыл наш ящик, потому что мои мысли летали далеко.

— Письмо, — первым заметил Крум. — Вам приносят почту и по вечерам?

— Угу… — неохотно кивнул я и взглянул на адрес.

Этого вполне хватило, чтобы вернуть меня к действительности, — на зеленоватом, немного помятом конверте было написано: «Александру Александрову-младшему».

Я поспешно вышел из подъезда, туда, где уличный фонарь светил ярче, вскрыл конверт и вынул карточку, желтую, как и прежняя.

— Что такое? — спросил бежавший за мной Крум.

На карточке были отпечатаны только три предложения, но они меня моментально взбудоражили:

«Саша, брось эту игру. Не интересуйся больше лиЦом, известным в медицине… Занимайся своими уроками.

С почтением — твой доброжелатель».

Мне не все еще было понятно, но одно я понял со всей очевидностью: Джерри Блейк работал с ловкими и хитрыми сотрудниками. С одним из них я уже столкнулся. Умело замаскированный под профессора Стремского, он успел дважды за один день ввести меня в заблуждение, а вечером меня выгнали и подняли на смех! Борьба становилась трудной. Мне придется действовать осмотрительнее, чтобы мною не играли, как шахматной фигурой.

— Крум!

— Да, Саша.

— Ты готов к приключениям?

— Готов.

— Только, чур, в случае успеха две трети славы мне, а тебе — треть. Согласен?

Крум усмехнулся:

— А как мы поделим позор?

— Какой позор?

— В случае неуспеха.

— Не беспокойся! Будешь меня слушаться во всем — тогда неуспеха не будет.

И я подробно рассказал ему о своих переживаниях за последние двадцать с небольшим часов. Крум очень внимательно выслушал меня. Вначале он стоял выпрямившись, как солдат, потом прислонился к фонарному столбу, наконец, устало опустился на корточки, но ни разу не перебил меня.

— Можно мне слово? — спросил он деловито, после того как узнал обо всем.

Я кивнул.

— А можно мне критиковать тебя за допущенные ошибки?

И на это я был согласен. Я не из тех детективов, которым безразлично мнение обыкновенных людей. Иногда их мнение тоже бывает уместным и полезным, не правда ли?

Крум обрадованно начал:

— Эта история с двумя преступниками поистине увлекательна, но тебе надо было поймать Джерри Блейка еще у Калинки.

— Не было возможности.

— А с помощью ее дяди? Он же был в соседней комнате?

— Был, но все равно, что не был. Ты же сам видел, как он поглощен своим кавханом Бегулом. Да разве он годится в помощники, такой несерьезный? К тому же тогда я еще не знал, что у грабителя нет оружия. Сам посуди, какой смысл в том, чтобы Калинка в один и тот же день оплакивала и соученика и дядю?

Крум попытался меня успокоить:

— Не волнуйся! Вряд ли она стала бы ронять слезы из-за тебя.

Потом он указал на мои просчеты, допущенные утром в квартире № 13: вынужденное пребывание на кухне, невнимательный осмотр профессора, чья борода была, по всей вероятности, искусственной, а также непростительное незнание того, что 100 граммов сахару содержат не 90, а 409 калорий. Будь он на моем месте, сразу разоблачил бы сподвижника гангстера. Он не дал бы противнику возможности уточнить истинное количество калорий и таким образом исправить свою ошибку при встрече со мною на улице.

Крум был прав. Я решил, что мне теперь нужно быть более внимательным в обращении с людьми, замаскированными под бородатых. Мир — не карнавал, а отращивание волос на лице не настолько гигиенично, чтобы принимать их без подозрения.

— И все-таки поговорим о доказательствах! — махнул я рукой.

— Хорошо, Саша.

— Враг номер один — это грабитель!

— Так точно!

— Предлагаю следить только за ним!

— Да!

— Нечего терять время на разных посторонних людей.

Крум еще раз сказал «да» и добавил, что Джерри Блейк может быть раскрыт только по нескольким признакам.

— Каким точно?

Я лишь хотел проверить, насколько внимательно он слушал.

— Во-первых, маска! — ответил мой друг. — Немного найдется гангстеров, которые работают в масках. Особенно — в желтых.

— А если Джерри снимет свою маску?

— Тогда узнаем его по картавой речи.

— А если он молчит? Или подбирает слова без «р»?

Крум попал в затруднительное положение. Начал пыхтеть. Он был похож на ученика, ответившего на два вопроса, но ничего не знающего по третьему.

— Не знаю, — сказал он. — Если преступник не в маске и молчит, он может запросто улизнуть от нас. Будем сидеть с ним за одним столиком, пить лимонад, не подозревая, что наш сосед — сам Джерри Блейк!

— А если заглянуть под стол?

Это была очень тонкая подсказка, но, к своей чести, Крум понял ее.

— Буква «Т»! — воскликнул он, и лицо его засняло. — Как же я забыл? Только у Джерри Блейка царапина на ботинке имеет такую захватывающую форму!

Я поздравил его. Даже предсказал ему блестящее будущее в криминалистике.

— Если ты будешь добросовестным, — сказал я, — то когда-нибудь сможешь достигнуть моего уровня. Тогда бросим школу и пойдем ловить жуликов на всем земном шаре! Знаменитый Шерлок Холмс будет выглядеть по сравнению с нами как небольшой круглый нолик!

Крум обрадовался, выпятил грудь и спросил:

— Еще какой-нибудь верный след у нас в руках имеется?

— Имеется. Пишущая машинка…

— ?!

— …буква «ц» которой выбивается немного выше других.

Он завершил мою мысль:

— И на которой бандиты печатают письма за подписью «доброжелатель»?

Браво! Я рад, что ты такой наблюдательный.

По той стороне тротуара шел милиционер. Я тотчас узнал его — старшина со скамейки влюбленных. Он тоже меня узнал. Рост у меня такой, что меня легко узнают. Вместо того чтобы продолжить свой путь, милиционер пересек улицу и еще издали спросил:

— Эй, парень, ты не устал? До каких пор будешь мотаться по городу?

Вместо меня солгал Крум:

— Мы повторяем уроки, товарищ старшина.

Только сейчас милиционер заметил его. Серьезное лицо блюстителя порядка смягчилось. Тонкие усы и густые брови опустились.

— А, мой друг Крумчо! — крикнул он, и его живот весело затрясся. — Приятно пожать честную руку. А имени твоего приятеля я не знаю, хоть мы уже виделись однажды.

Крум представил меня:

— Саша Александров. Мой лучший друг! Кроме того, он гениальный де… декламатор!

Он, конечно, хотел оказать «детектив», но вовремя поправился.

— В декламации не разбираюсь, — признался милиционер. Он уже не стискивал зубы, как тогда, на скамейке.

А мне он сказал:

— Если Крум тебя уважает, то и я уважать буду.

Мы разговорились. Нам стало известно, что зовут его Йордан Коцев, что живет он на улице Бузулуджа, 112… Сначала мы говорили о самых обыкновенных вещах: хорошо ли мы учимся в школе, какой урожай дает паше опытное поле, занимаемся ли мы спортом на чистом воздухе. Узнав о моих достижениях в легкой атлетике, милиционер заявил, что я еще больше вырос в его глазах. Когда-то и он занимался спортом, но теперь бросил, потому что мешает живот.

— Можно у вас кое о чем спросить? — осмелился я.

— Спрашивай, гражданин Саша!

— Я получаю один журнал. Иногда в нем печатают задачи по криминалистике…

— И ты их решаешь?

— Решаю. До сих пор мне не удалось решить только одну.

— Расскажи-ка ее! — самоуверенно сказал старшина Коцев. — Мне она удастся.

Я начал медленно:

— В Лондоне появился опасный преступник. Он через окна проникал в квартиры мирных англичан и воровал все, что плохо лежит. Расследование поручили одному инспектору из Скотланд-Ярда. Инспектору удалось оказаться в одной комнате с преступником, даже разговаривать с ним, но тот сумел улизнуть.

— Инспектор оказался тупицей, — прервал меня старшина Коцев. — Сначала его нужно было арестовать, а потом, значит, разговаривать!

Я пожал плечами:

— Наверное, что-то ему помешало.

— Что?

— Не написано.

— А улики были?

— На одном ботинке преступника была глубокая царапина в форме буквы «Т».

— Хорошо. Буква «Т».

— Кроме того, он использовал пишущую машинку, у которой буква «ц» выбивается выше всех остальных.

— И… что же спрашивается, в конце концов?

— Как должен был поступить этот детектив, чтобы схватить ловкого субъекта?

— Прежде всего, ему надо проверить, имеется ли в картотеке Скотланд-Ярда фотография преступника.

— Даже если есть, не поможет. Этот ловкач носил на лице маску.

— Тогда, может быть, по отпечаткам пальцев?

— Опять нет. Вор действовал в перчатках.

Старшина разочарованно шмыгнул носом:

— Сегодня у меня было многовато работы, что-то думается с трудом. Завтра поломаю голову.

— Поломайте, пожалуйста!

Перед тем как уйти, милиционер сердечно подал нам руки и повторил, что живет на улице Бузулуджа, 112, после чего удалился. Мы тоже разошлись по домам. Что сказал своей матери Крум, я не знаю. Я же лично избежал расспросов довольно легко: сообщил маме и бабушке, что не успел я войти к профессору Стремскому, как его вызвали на экстренное заседание, а госпожу профессоршу на лекцию по немецкому языку. Я мог принять от них тысячу извинений, ни для чего другого времени не оставалось.

— Несерьезная интеллигенция, — сказала мама.

— Издеваются над молодежью! — добавила бабушка Мария.

Я не возражал, так как основным моим качеством всегда была учтивость.

Глава X. Трепетное утро

Следующий день был субботний. Уроки прошли в мирной обстановке, никто из учителей не поинтересовался, знаю ли я уроки. Хорошо, что ночью я выспался как надо. Но на переменах я не скучал — у меня были интересные разговоры.

Первым ко мне обратился председатель совета отряда. Поэтому шоколадные конфеты, которые я купил в школьном буфете, показались мне кислыми.

— Ну? — спросил он.

— Ну? — спросил я, потому что не понял его вопроса.

— Думаешь, что я ничего не знаю?

— О чем ты, Валентин?

— О том, что ты скрываешь от всего коллектива. Доверился одному Круму и тем самым допустил жестокую ошибку. Крум просто намерен тебя использовать в корыстных целях.

Своей блестящей макушкой Валентин едва доставал мне до подбородка. С моей помощью он мог бы легко изменить мнение о моем друге, который всегда был моим искренним помощником во всех опасных делах. Но я дипломат и потому с полным безразличием спросил:

— Откуда ты знаешь?

— Я следил за тобой.

— Кто-нибудь еще знает?

— Твои родители.

— А?!

— Им было неудобно тебя разоблачать, поэтому они попросили меня провести с тобой эту работу. Я дал согласие, хотя, если верить нашей соседке тете Розе, мне не стоило бы совать нос не в свои дела.

— Ох, как права эта твоя тетя Роза!

— И я уже обдумываю доклад о твоем случае. Безобразие! Если это будет продолжаться, ты похудеешь окончательно и станешь похожим на вешалку!

Мимо нас прошел Стефан Второгодник. От него пахло свежевыкуренной сигаретой. В другое время Валентин ему этого не спустил бы, но сейчас промолчал. Был занят мною. От напряжения его бритая голова тряслась.

— Я за тобой слежу уже пять дней, — сказал Валентин.

— А вот и ошибся! — воспротивился я. — История началась только два дня тому назад.

— Нет, ошибаться я не имею права, когда налицо явная угроза здоровью, а может быть, и жизни человека! Образумься, пока не поздно! Шутка сказать! Тебе дают деньги на приличный завтрак, а ты их тратишь на шоколад, да еще смеешь отрицать этот позорный факт!

— О-ох!

Мой вздох облегчения был слишком сильным. Какое приятное недоразумение: Валентин думал о купленных мною конфетах, а не о преследуемых мною бандитах!

— Обещаешь исправиться? — строго спросил он.

— Непременно!

— А как ты оцениваешь мою роль как председателя в этом деле?

— Очень высоко. И на первом же собрании скажу об этом всему отряду.

Прозвенел звонок на второй урок. Сели. Через 45 минут — вторая перемена. Встали.

— Ты злишься? — дуэтом спросили у меня Дочка и Пенка.

— За что?

Дочка ответила самостоятельно:

— За то, что вчера мы сами познакомились с артистом Трифоном Маноловым, после того как ты не захотел нас с ним познакомить и убежал…

— Прямо помираю от зависти!

Пенка продолжала:

— Очень вежливый человек! Не то, что ты! Дал нам прочитать первое действие пьесы «Нашествие Никифора».

— Действие, нашествие, — издевательски усмехнулся я, — мне эта пьеса спать не дает!

— И нам! — улыбнулись они счастливо.

Потом они объяснили собравшимся вокруг нас мальчишкам и девчонкам, что первое действие развивается в византийской столице. Начиналось оно диалогом двух придворных дам.

— Слушайте! — сказала Дочка.

Они задекламировали так пламенно, как будто были на сцене:

— Как я, красива ль?
— Да, таких красавиц
Не знал доселе, дамами прославясь,
Из византийских замков ни один!
— Ты так считаешь?
— Каждый властелин
Главу свою склонил бы пред тобою,
Сраженный, покоренный красотою,
Волшебным взором, статностью твоей!
— И даже сам Никифор, царь царей?
— И даже он! Когда раздавит гордо
Он скипетром державным Крума орды
И покорит болгарский стан навечно,
Сюда вернется, лаврами увенчан,
И все услышат слово полководца,
что ты — константинопольское солнце,
С которым рядом в праздничные дни
Вся слава Византии — как в тени!..

Наступила пауза, достаточная лишь для того, чтобы Дочка и Пенка могли вдохнуть очередную порцию воздуха.

— Весь диалог знаете? До конца? — спросил я осторожно.

— Конечно, до самого конца! — ответили обе мои одноклассницы, ошарашенные столь неуместным вопросом.

— Тогда продолжайте без меня. Предпочитаю решить несколько математических задач.

Окружающие оценили мою остроту — засмеялись. Дочка и Пенка надули губки. Первая сказала:

— И ты даже не поинтересуешься, где Трифон Манолов дал нам почитать первое действие пьесы?

Вторая добавила:

— И тебе безразлично, что сказала при этом Калинка? Зазвенел звонок на третий урок. Времени для обдумывания у меня хватало: я располагал сорока пятью минутами.

— Браво, Александр! — похвалила меня учительница. — На этот раз ты по-настоящему сосредоточен.

На следующей перемене Дочка и Пенка сделали попытку выйти во двор, но безуспешно. Им пришлось отвечать на мои вопросы:

— Так, значит… Вчера после обеда вы ходили к артисту Трифону Манолову?

— Нет, Саша, мы ходили к Калинке Стояновой, где живет и ее дядя Трифон Манолов.

— И о чем же вы говорили?

— С кем?

— С ней!

— Понимаем.

— Ну, вы мне повторите… Чтобы я знал.

— Все повторять — перемены не хватит.

— Ого!

— Мы разобрали народную песню «Богатырь и лес», потом набросали план урока по зоологии, решили все задачи по арифметике. И точно помним, кто о чем говорил. Но если тебя интересует конкретно, что говорила Калинка, то, когда мы приступили к болгарскому языку, она…

— Короче, короче, а то и пяти перемен не хватит.

— Тогда о чем же?…

— О том, что она оказала не по поводу уроков.

— О трех новых способах вышивания ковров.

— А передавала она кому-нибудь, например… приветы?

— Конечно! Калинка такая приветливая! Передала через нас приветы Круму, Жоре, Стефану, Васко и всем девчонкам.

Наступила решающая минута. Изобразив гримасу светской беспечности, поправив воротник куртки, я неторопливо спросил:

— А обо мне она что-нибудь говорила?

Дочка и Пенка озадаченно посмотрели друг на дружку.

— Мы не помним.

Моя напускная беспечность вмиг превратилась в очень искреннее огорчение:

— У вас такая хорошая память, а вспомнить не можете?

— Нет, Саша. Наверное, она о тебе не говорила. Но разве мы в этом виноваты?

Я отпустил их во двор живыми и невредимыми. Их вина заключалась только в том, что они с самого начала не сказали мне о Калинкином пренебрежении мною, тогда я не стал бы тратить на них время.

Когда прозвенел последний звонок, я вместе со всем классом вышел из школы. Все удивлялись моему веселому настроению. Им не дано было понять, что веселость моя напускная, тогда как внутри все разрывалось от мук. Пока я рассказывал содержание комедии, увиденной вчера по телевизору, в голове моей вертелась одна-единственная мысль: «Непременно нужно поймать Джерри Блейка! Он обязательно должен сознаться, что не украл ничего у Калинки только потому, что там был я. Тогда она скажет хотя бы спасибо своему спасителю…»

Внезапно меня оттащил в сторону Крум. Он дрожал от возбуждения:

— Я его нашел!

— Кого?

— Дже…

— Тс-с-с!

Извинившись перед компанией, я быстро пошел следом за детективом номер два.

— Я узнал его по самой верной примете, — радовался он. — Я собственными глазами увидел на его левом ботинке царапину в виде буквы «Т»! Он стоял у овощного магазина.

— Как одет?

— В самый обыкновенный серый костюм. В очках.

— Вот хитрюга!

Я побежал к магазину. Мы увидели человека, пересекавшего площадь. В одной руке у него была авоська, в другой — трость. Наверное, трость ему нужна была только для равновесия, потому что на нее он не опирался. Незнакомец осторожно обошел мусорный бак, но не заметил кучки пыли, высыпавшейся из ящика.

— Уф! — сказал человек в сером костюме, ляпнувшись левой ногой в пыль.

Положение осложнялось: носок ботинка так здорово запудрился пылью, что царапину на нем уже совершенно невозможно было прочесть. Особенно в движении.

— Извините, дядя! — сказал я, когда мы поравнялись.

— Что, мальчик? — моргнул он за очками.

— У вас ботинок запылился.

— К сожалению…

С другой стороны появился Крум:

— Надо почистить, правда?

— Неплохо бы…

— Мы вам его мигом почистим!

— Учитесь лучше в школе! А то и в самом деле угодите в чистильщики сапог!

Ужасная вещь: замаскированный след и ни одного звука «р» почти в двадцати словах! Пришлось молниеносно координировать наши действия. Крум встал перед ним, как барьер, а я нагнулся и рукавом вытер носок таинственного ботинка.

— Безобразие! — крикнул человек с великолепным «р» и замахнулся тростью.

Мы еле спаслись бегством.

Когда свернули за угол кинотеатра «Глобус», я с горечью сказал:

— Эх ты, помощник, учишься уже шесть лет, а еще азбуку не выучил! Не можешь отличить «Г» от «Т»!

На месте Крума я молчал бы. Но он сказал:

— Ничего страшного!

— Как это ничего страшного? Я тебе доверяю, а ты все путаешь, как при списывании домашних заданий!

Крум был очень голоден, но уходить не решался. Целый час он предлагал мне различные планы действий, которые я упорно и решительно отметал. Наконец он сказал:

— Остается только идти за советом к нашему старшине Йордану Коцеву.

— Чтобы он присвоил всю славу?

— Не тревожься! Слава будет вся тебе, спокойствие — мне, а старшину только повысят в звании.

Я задумался. Это взбодрило моего друга.

— Пойдем к нему. Поговорим с глазу на глаз. Никто ни о чем не узнает. Иначе нам придется чистить и чистить пыльные ботинки…

Я согласился. Договорились, что встретимся в три часа.

— До встречи, Саша!

— До встречи, Крум!

— Не отчаивайся.

Я вернулся домой сердитым.

— Почему так поздно? — спросила мама. — Тебя наказали?

— Нет, — успокоил ее я.

— Или у вас уроков было больше обычного? — подсказал мне папа, чтобы избежать ссоры.

— Точно! Шесть уроков, — соврал я по его желанию.

— Ладно, верю. Но тебе придется обедать одному.

— Вы не голодны?

— Уже нет. Поели. Очень хотелось, чтобы ты был с нами, но…

Из дальнейших слов я понял, что какой-то папин товарищ по работе должен отвезти их на мотоцикле в деревню.

Пока я ел, мама давала мне наставления:

— Ужинать будешь у бабушки! Во всем ее слушайся! Если пошлет за продуктами, иди сразу! Если она велит дедушке Санди принести дрова из подвала, не дожидайся, пока дедушка встанет, а сам возьми и принеси. Мы не надолго: завтра к обеду будем дома.

Потом она налила мне компот и обратилась к папе:

— Уже, наверное, полтретьего?

— Нет, еще только два часа двадцать восемь минут.

— Ты полагаешь, что твой товарищ приедет вовремя?

— Не сомневаюсь.

— И мне не сомневаться?

— Конечно. Пешо точен, как швейцарские часы. Поверь мне…

Глава XI. Товарищ старшина, где ты?

«Дан! Дан! Дан!» — сказали большие башенные городские часы.

Мама раскрыла роман «Граф Монте-Кристо», села на кушетку рядом с папой и спросила:

— Как ты думаешь, успею прочитать эту книгу до прибытия твоего «точного» товарища?

Пока папа обдумывал ответ, снизу раздался сигнал мотоцикла.

— Ура! — прокричал я, потому что не люблю напряженной обстановки в доме.

Папа схватил сумку, мама проверила, правильно ли ее отражает зеркало, мы поцеловались, и они спустились вниз. Я тоже. Хотелось вблизи посмотреть, как три человека поместятся на одном мотоцикле. Им сделать это не составило труда — мотоцикл был с коляской. Мама уселась в коляску, а папа — на заднее сиденье. Как только мотоцикл тронулся с места, я понял, что папа не часто пользовался таким видом транспорта. Его руки сильно обхватили водителя за талию, а ноги соскочили с подножек и взлетели в воздух. Не будет удивительным, если папа, когда водитель повысит скорость, начнет развеваться сзади, как знамя.

Когда они свернули на бульвар, с противоположной стороны появился Крум.

— Ты готов? — спросил он.

Я ответил, что готов. Надо было найти старшину Коцева, до того как он успеет выйти из дому на службу или на прогулку.

Улица Бузулуджа находилась на другом конце города. Она начиналась у входа на стадион и заворачивала вправо, к полю.

Прошли стадион. Четные номера были расположены по правой стороне улицы. По мере увеличения номеров дома становились все меньше. Преобладали одноэтажные, с большими дворами, превращенными в сады и огороды. Старые деревянные заборы покосились.

— Здесь будет новый микрорайон, — сказал я Круму, заметив его недоумение. — Однажды у нас в гостях был дядя Ставри Недялков, папин знакомый архитектор из проектного бюро…

Мой друг продолжал недоумевать.

— Крум! — возмутился я. — Будь внимательней.

Тот ответил:

— Кажется, я даже слишком внимателен! Смотри: там, где зеленая телега, стоят ворота с номером 92.

— Ну и?

— Ну, а дальше вообще нет никаких ворот.

Увлекшись объяснениями, я не заметил этой ужасающей подробности. Да! Улица кончалась, а нам еще нужно было столько домов до нашего 112-го!

Мы побежали к телеге.

— Жалко! — сказал Крум и пригладил волосы, торчащие на его голове.

Перед нами простиралось голое поле с редкими засохшими сорняками, среди которых разгуливал только один осел. У него, видимо, был полдник.

— И-а-а! — приветствовал он нас.

Говорить с ослом было не о чем: мы все-таки детективы, а не пастухи. Но с людьми поговорить следовало.

— Э-ге-гей! — крикнул Крум.

В дверях крайнего дома показалась девочка. Наверное, мы ей были очень интересны, потому что она вперила в нас любопытный взгляд. Я спросил у нее:

— Улица дальше не продолжается?

— Не-е, — проговорила она.

Над низким соседним забором появилась тетка в белой косынке.

— Ко-ко-ко… — начала она, как курица.

А потом продолжила:

— …ко-кого ищете?

— Старшину милиции Йордана Коцева! — быстро ответил Крум.

Продолжая заикаться, тетка с трудом рассказала нам, что знает нескольких милиционеров, но ни один из них не носит фамилию Коцев и не живет на этой улице. Она хотела объяснить нам еще что-то, но мы не дослушали до конца — требовалось найти более знающих людей.

— В участок! — скомандовал я.

Детектив номер два последовал за мною с тем же трепетным чувством, какое бушевало и в моей груди. Это чувство помогло нам преодолеть обратный путь намного быстрее.

В здании милиции мы застали двух человек: сержанта у входа и капитана, сидящего к нам спиной. Я подождал, пока успокоилось дыхание, приблизился и скромно опросил:

— Старшина Йордан Коцев здесь?

— Кто-кто? — ответил мне старшина тоже вопросом.

Я повторил имя и фамилию старшины. Вышло, что сержант о таком милиционере не слыхал. Крум решил ему помочь, описал внешность нашего знакомого, подчеркнул несоответствие между густыми бровями и тонкими усиками, сосредоточил внимание на его животе, но результата не было. В довершение всего сержант начал смотреть на нас как на людей, отвлекающих его.

— Ваши фамилии? — строго спросил он.

Капитан, писавший до сих пор что-то в своем блокноте, быстро обернулся:

— Оставь их. Случай мне известен.

А когда мы пошли, он, полагая, что мы уже не слышим его, пробормотал:

— Надо принять меры.

Крум был очень зол.

— В результате — только бессмысленная трата энергии, — ворчал он. — Представь себе, что старшина какой-нибудь наш разведчик, который оделся как обыкновенный милиционер, чтобы ввести в заблуждение любопытных. И представь себе, что его прислали из Софии, а мы, вместо того чтобы помогать, мешаем ему.

— Представь себе, что я начинаю догадываться о другом, — сказал я и подвел Крума к нашему почтовому ящику.

— Что ты на него так уставился? — спросил Крум.

— Открой — увидишь. В нем лежит зеленоватый конверт с надписью: «Александру Александрову-младшему»!

Крум посмотрел на меня уважительно — там в самом деле был такой конверт.

Я завел друга в подъезд. Здесь было не так светло, как на улице, но мне хотелось прочитать письмо без свидетелей. Нервно вскрыл конверт. На знакомой желтой карточке на этот раз было написано:

«Саша, милиционер КоЦев — фикЦия! Занимайся своими уроками.

С почтением — твой доброжелатель».

— Ты все понял? — спросил я прерывисто, потому что горло у меня пересохло.

— Все… Кроме слова «фикция».

— Фикция — это то, что не существует, чего на самом деле нет.

— Как это нет, когда мы вчера целых пятнадцать минут разговаривали с этим человеком! Или скажешь, это был дух?

— Не скажу…

— Тогда что же?

— Сначала ущипни меня.

— Зачем?

— А тебе известно, что я из тех, кому приключения снятся?

— Известно.

— Если это сон, то пусть он продолжается, чтобы завтра я рассказал тебе все до конца.

— А если не сон?

— Тогда необходимы срочные и самые серьезные меры, а иначе…

Крум добросовестно ущипнул меня.

— Ой! — взревел я.

— О-ой! — повторило эхо на лестнице.

Мой друг стал извиняться в самых нежных и сочувственных выражениях. Он, видите ли, тоже думал, что ему все это снится, и потому перестарался. Если я буду настаивать, он разрешит мне тоже ущипнуть его.

— Глупости! — сказал я с достоинством. — Я не только не сержусь на тебя, а напротив, я даже очень доволен. Опыт подтвердил, что приключение — настоящее!

— Что же нам теперь делать?

— Придумаем…

— Трудно, Саша. Врагов, оказывается, целая банда!

— Давай всех возьмем на учет — это прежде всего!

— Не считая твоего «доброжелателя», их уже трое: сам Джерри Блейк, поддельный профессор Стремский и эта злосчастная фикция — старшина Йордан Коцев. Каково?

— Не слишком весело. Подручные Джерри Блейка отвлекают мое внимание, а сам главарь шайки спокойно разгуливает по городу и при каждом удобном случае — гоп в окно!

— Умный противник…

— Опытный ворюга!

— Матерый, хитрый!

— Но мы его перехитрим.

— Вдвоем, Саша?

— Плюс Жора Бемоль и Стефан Второгодник. Они, конечно, пока не подготовлены, но мы их обучим. Ребята надежные. Собери-ка их, а я пойду наверх обдумывать план.

— Будешь готов через полчаса?

— Должен.

— Прийти к вам?

— Наш дом под их наблюдением. Лучше к вам. Комар носа не подточит.

— Саша! Ты — гений!

— Это остается только доказать, — скромно заключил я.

Глава XII. Операция «Джеб»

Еще у входа к себе домой я услышал тревожный звонок телефона. Я решил не поднимать трубку, но телефон настойчиво продолжал звонить.

«Наверное, ищут отца по важным делам», — подумал я и поднял трубку.

На этот раз предчувствие меня обмануло: опять искали меня.

— Здорово, дружище! — спокойно сказал Джерри Блейк. — Я хотел только спросить, как прошел твой послеобеденный отдых?

— Отлично! — ответил я с искусственной веселостью. — Ел рахат-лукум и рассматривал книжку с картинками.

— Умное занятие! — похвалил он меня.

— А вы не хотели бы завтра опять со мной повидаться?

— Хочу, но не могу. Покидаю твой гостеприимный город. Ничего не попишешь, дорогой, дела! Деятельность международного размаха!

— Тогда, может, вечером сегодня?

— Во сколько и где?

— В девять в том самом саду, куда вы подбросили мне своего фальшивого старшину Коцева!

Мое замечание было вызовом, но грабитель сделал вид, будто не понял. Он возразил только по поводу времени:

— В девять поздно. В это время хорошие дети уже лежат в своих кроватках.

— Я не ребенок!

— У тебя что, паспорт есть?

Я рассердился:

— Мистер Блейк, знаете ли вы, что вы трус?

Он засмеялся:

— Впервые слышу о такой подробности.

У меня не было времени для праздных разговоров. Я заявил ему, что, вопреки всему, пройдусь по главной аллее сада ровно в девять часов вечера. Если он не придет, то перестану им заниматься и предоставлю милиции иметь с ним дело.

Джерри пытался было возражать, но я опустил трубку, запер квартиру и вышел на улицу.

— Здравствуй, Саша! — послышался за спиной знакомый голос.

Это был председатель совета отряда.

Я ответил ему:

— Здравствуй, Валентин. По нашей улице гуляешь?

— Сегодня — по вашей. Как утверждает доктор Велев, разнообразие повышает тонус. Кроме того, ищу скучающих. Ты, случайно, не скучаешь?

— Нисколько!

Я по опыту знаю, что к таким пионерам Валентин безжалостен: сразу начинает им читать какое-нибудь из своих воспитательных произведений. В довершение всего он еще требует, чтобы его произведения обсуждались.

— А куда ты так спешишь? — начал он издалека.

— Тайна!

— Если тайна, то и я с тобой!

Мне не хотелось упустить своих помощников Стефана, Жору и Крума, которые, наверное, меня уже ждали. Я решительно пошел налево. Валентин плелся за мною. Я сделал два круга по площади. Прилипчивый председатель удивлялся, задыхался, но не отставал… На третьем круге я внезапно остановился. По инерции Валентин чуть не врезался мне в спину.

— Саша, за что ты на меня злишься? Почему со мной не дружишь? — простонал он. — Я чувствую, что вы с Крумом затеваете что-то интересное. И я с вами буду, ладно?

У него был вид мученика. С его голой макушки стекали, как по меридианам, струйки пота. Глаза его тоже были влажными. Не хватало только, чтоб он еще разревелся здесь, на площади.

Я пожалел его, смилостивился, но сказал авторитетно:

— Ты не подходишь, Валентин. Тебе все время хочется командовать.

Он взбодрился:

— Больше не буду, вот увидишь, все будем равными!

— Опять не выйдет. У этой сложной операции уже есть руководитель.

— Буду ему полностью подчиняться!

— Руководить операцией буду я!

— М-м-м-м!..

Я тем же быстрым шагом пошел по тротуару. Валентин догнал меня, схватил за руку и повис на ней:

— Принято, буду стараться, шеф! Как прикажешь, так и будет!

Я повел его к Круму. Увидев нас, мать моего друга очень обрадовалась:

— Это вы прекрасно придумали — учить уроки вместе, милые мальчики! Мой сын тяготится самостоятельной работой, но с подходящей компанией он всегда оживляется.

Крум, Стефан Второгодник и Жора Бемоль уже пили сироп, а для отвода глаз раскрыли учебники. При появлении Валентина сироп остановился у них в горле.

— Не волнуйтесь, — успокоил я их. — Он председатель только в отряде. А здесь он равный с каждым из вас.

Тайное совещание началось.

Прежде всего, я коротко рассказал о последних событиях, происшедших за двое суток. Особо акцентировал на вещах ясных и вещах таинственных. Потом началась, как любят выражаться взрослые, оживленная дискуссия. Мать Крума нас побеспокоила только один раз. Она спросила:

— Ну, и сколько уже выучили?

Ей ответил Валентин:

— Мы дошли до похода Ганнибала через Альпы и до отмщения Юлия Цезаря.

Как все матери, таким объяснением она была полностью удовлетворена.

Совещание закончилось после захода солнца. Были приняты следующие исторические решения:

1. Операция носит наименование «ДЖЕБ» — сокращенно от «Дже(рри) Б(лейк)».

2. Командиром операции назначается Ал Ал Ал, а его помощниками — Кру, Сте, Жо и Вал.

3. Предварительная подготовка:

а) Одевание в костюмы, маскирующие участников операции.

б) Подбор подходящих головных уборов, особенно для Вал, чтобы лунный свет не отражался от поверхности его головы.

в) Снабжение каждого отдельной веревкой.

г) Воздержание от табака и одеколона, способных вызвать у противника преждевременные подозрения.

д) Разное.

4. План действий:

а) Ровно в 21.00 по местному времени Ал Ал Ал пройдется по главной магистрали сада.

б) После встречи с Дж. Бл. он ловким маневром увлекает его к так называемой скамейке влюбленных.

в) В кустах, окружающих названную скамейку, их ожидают помощники командира, которые заблаговременно освобождают это место от случайных влюбленных.

г) Все внезапно набрасываются на преступника и связывают его.

д) После успешной поимки злоумышленник препровождается в милицию.

е) Распределение наград производится по предложению командира.

— Идеально! — крикнули все хором.

Но потом Валентин, почесав за ухом, проворчал:

— Выражаясь языком профессиональной криминалистики, мы не договорились о пароле.

Он был прав. Пароль мы стали придумывать дополнительно, всячески избегая какого-либо влияния кино. Не было смысла, например, спрашивать: «Где здесь ближайшее кафе?» или «Вы сдаете пианино внаем?», потому что взрослые сразу усомнились бы в нашей искренности. Мы решили в случае любого успеха произносить такую первую фразу пароля: «Чулок начинает распускаться», а в ответ на эту фразу — «Будем распускать его вместе». Это символично и не вызывает сомнений, не правда ли? Любой детектив может по настоянию своей бабушки распускать старый шерстяной чулок, но и любой же из его помощников счел бы своим долгом прийти ему на помощь в эту трудную минуту.

— Есть другие предложения? — спросил я.

— Какие, например? — удивились мои помощники.

— Может быть, кто-нибудь хочет привлечь к операции «ДЖЕБ» нашу одноклассницу Стоянову?

— Зачем?

— Может быть, кому-нибудь кажется, что при помощи ее острого ума…

Меня прервал Валентин:

— Не провоцируй нас, шеф. Ни у кого и в мыслях этого нет. Калинка умная и симпатичная девчонка, но не женское это дело. Она испугается, разревется, потом иди объясняйся с ее отцом! Лучше оставаться в мужском составе, а после победы пригласить ее в кино.

Я сказал, что очень рад их единодушию, назначил пункт сбора у задней стены музея в 20.50 и распустил всех для подготовки.

Лично моя подготовка не составляла труда. Я пошел к бабушке, сказал «добрый вечер» и сел у кухонного стола. Мне всегда по душе столы, на которых лежат котлеты, а не учебники с тетрадками.

— Проголодался от учебы, бедненький! — сказала бабушка Мария.

Дедушка Санди добавил, что в молодости у него бывал хороший аппетит от игр.

Дедушка — человек с богатым опытом. Он всегда говорит что-нибудь полезное. Я спросил его как бы между прочим:

— А в те времена, когда ты был в моем возрасте, воры были?

— Ого! — ответил он. — И еще сколько! Много было голодранцев, воровавших среди бела дня хлеб в пекарях и булочных. Воровали, глазом не моргнув! Неволя принуждала их к этому. А уж как воровали торговцы и фабриканты — не можешь себе представить. Но их и пальцем никто не трогал: закон был всегда на их стороне.

— А теперь?

— Теперь, Саша, каждый может работать честно и получать хорошую зарплату. Только бездельники воруют.

Пробило восемь с половиной. Я вышел в другую комнату для подготовки к операции. Я взял карандаш, которым бабушка записывает свои покупки, и нарисовал себе идеальные усы. Особенно красивым получился левый ус. Потом напялил на голову дырявую дедушкину шляпу. Она не такая старая, как он сам, но тоже пожила порядком! Когда в таком виде я появился на кухне, старики ахнули.

— Чудесное пугало! — восхитилась бабушка Мария.

Дед Санди весело добавил:

— Если бы такое чучело стояло у меня на винограднике, проклятые воробьи не тронули бы ни одной ягоды!

Потом они спросили более спокойно:

— Наверное, завтра в Доме пионеров будет карнавал, и ты уже сейчас к нему готовишься?

Я сразу снял с себя маскировку. Лучше пусть меня узнают все, чем будут смеяться хотя бы, как сейчас, двое.

— А теперь до свиданья и спокойной ночи! — сказал я.

— Как? Разве ты не останешься у нас ночевать? — удивилась бабушка Мария. — Вроде бы ты всегда любил здесь оставаться на ночь, внучек?

— Любил, люблю и буду любить, но сейчас в нашей квартире никого нет. Нельзя оставлять ее пустой.

— Хозяйственный! — похвалила меня бабушка.

— И смелый! — добавил дедушка Санди. — Дай ему, Маро, несколько яблок и пусть идет.

Когда я дошел до задней стены музея, было только без пятнадцати девять, но все четыре помощника командира операции «ДЖЕБ» уже меня ждали. Ни один из них не был замаскирован. Причина у всех была та же, что и у меня. Только Валентин надел вязаную лыжную шапку в черные и красные ромбики согласно пункту «б» плана действий.

— Операция начинается! — сказал я твердо. — Кру, Сте, Жо и Вал идут к скамейке влюбленных и подсвистыванием, бросанием камешков и другими мелкими диверсионными действиями поддерживают ее в пустом виде. Со своей стороны Ал Ал Ал спокойным шагом идет по главной аллее сада для ловли Дже Ба. Приказ ясен?

— Так точно, шеф!

Городские часы начали медленно и громко отсчитывать девять ударов…

Глава XIII. Последний разговор с Джерри Блейком

Над аллеей висели провода и электрические лампочки, но светила только луна. Наверное, кто-то из электроцентрали пришел к выводу, что так намного дешевле. К сожалению, луна тоже работала экономно — отражала солнечные лучи только одной четвертой частью своей поверхности. Деревья и кусты выглядели призраками.

«Интересно, узнает ли меня Джерри в таком полумраке? — думал я, медленно шагая по аллее. — Не пришлет ли опять кого-нибудь из своих подручных, вместо того чтобы явиться лично?…»

Навстречу мне двигались три силуэта. Хотя аллея была ровной, они шли качаясь и хрипло пели. Я не мог разобрать, о чем они поют, потому что каждый тянул свою песню.

— Глянь! — заговорил средний силуэт и указал на меня. — Как раз парень встретился. Он сможет нам подсобить!

Мне захотелось убежать, но уже было поздно: три незнакомца держались за мою куртку. Они были взлохмачены, небрежно одеты и пропахли водкой.

— Слушай, ты! Сколько звенит у тебя в кармане? — строго спросил самый лохматый.

— Четыре, — ответил я чистосердечно.

Он обрадованно воскликнул:

— Ровно на три бутылки вместе с закуской.

Я понял, что ввел их в заблуждение. Моих четырех стотинок хватило бы только на два телефонных разговора, да и то лишь в том случае, если автомат не поврежден. Я объяснил ему это, чтобы лохматый не подумал, будто у меня левы.

— Проверим! — вмешался еще один и начал меня обыскивать.

Из-за того, что я был прав, он огорчился, а из-за того, что в одном из моих карманов напоролся на перочинный нож, он стукнул меня по шее. Несправедливо! Он сам был виноват: нужно соблюдать осторожность, когда лезешь в чужие карманы!

Дошла очередь и до третьего из компании. Он выглядел довольно жалко. Ноздри его слегка трепыхались, потому что добрая половина слов выходила из них. Его длинный нос, казалось, был готов меня клюнуть.

— После этого убирайся прямо домой… ик! — посоветовал мне парень, не отпуская воротника моей куртки.

— После чего — после этого? — удивился я.

— После того, как подаришь мне куртку. Ик!.. Без нее тебе будет холодно, и ты… ик!..простудишься.

— Но я не могу…

— Ничего, поможем!

Три лохмача стали невежливо стаскивать с меня куртку. Один из них даже наступил на мои ноги, чтобы иметь точку опоры. Я дал ему это понять.

— Пардон! — сказал он, но с ног не сошел.

В такое положение я попал впервые. До этого вечера мне не случалось испытывать судьбу в полутемных садах. А опасность росла непрерывно. Не забывая о куртке, их руки тянулись и к моим ушам.

— Пом… — крикнул я.

Окончание «огите» застряло в одной из крепких ладоней.

В это мгновение из тени ближайшего дерева донесся очень сердитый голос какого-то человека:

— Прекратите хулиганство!

Я его не видел, но узнал: звука «р» было достаточно.

— А ты кто такой? — важно спросил самый здоровый из моих неприятелей.

— Не имеет значения! — прозвучал сердитый голос. — Хочу только, чтобы вы отпустили мальчика.

— А в морду не хочешь?

Если кто-то считает, что пьяные люди могут вести мирные переговоры, то он глубоко заблуждается. Не дожидаясь ответа на свой вопрос, один из хулиганов кинулся на человека под деревом и ударил его кулаком. Но тут же шлепнулся наземь, потому что тот человек не остался в долгу. Двое других пожелали взглянуть, что получится, если сунутся и они. Получилось то же самое — аллея была широкая, и места хватило всем.

Лохматая компания кое-как поднялась. Если кто-то считает, что пьяные люди не могут бежать, то он тоже ошибается. Троица изо всех сил бросилась к выходу из сада, унося с собой четыре стотинки плюс полезное воспоминание о битве.

— Не слишком приятно! — проворчал Джерри Блейк, вместо того чтобы похвастаться успехом. — Особенно сильно меня стукнул первый. А вообще извини, что заставил тебя волноваться!

Человек в маске обмяк и сполз по дереву до самого корня. Прислонился к стволу и замолчал.

— Вам плохо, мистер Блейк? — сочувственно опросил я.

Ответа не последовало.

— Или вы просто отдыхаете после победы?

И снова — тишина.

Я осторожно подошел. Он даже не пошевельнулся. Под двумя узкими прорезями маски глаза были закрыты. Оставалось только протянуть руку — и лицо преступника будет открыто. Но я не протянул руки, а тихо сказал:

— Джерри!..

Вопреки твердости своего характера я почувствовал, как в моей груди всколыхнулась жалость к этому коварному грабителю. Больше двух суток он разыгрывал меня, водил за нос, то и дело насмехался надо мной, подбивал меня на унизительные приключения. А в этот вечер он совершенно неожиданно показал, что может быть очень добрым, справедливым и готовым принять из-за меня бой. Потому что, как вы, вероятно, помните, не он, а я настаивал на такой поздней встрече в саду.

— Джерри.

— Что, симпатяга? — вздрогнул замаскированный.

— Вам очень больно?

— Так себе.

— Этого могло и не быть…

— Ну да! Надо было назначить свидание подальше от тех мест, где шляются эти… «боксеры».

— А я сначала принял их за ваших помощников.

— Хороши помощники, если они так дружно и энергично посягнули на мою физиономию!

— Все-таки… ваши люди могли бы…

— Какие люди? Не понимаю, дорогой!

— Вы хотите сказать, что не имеете ничего общего ни с профессором, ни с милиционером, ни с доброжелателем?

Джерри не ответил. Попробовал уклониться от неприятной темы одним болезненным «ох»!

— Знаете, я вас не ненавижу, — успокоил я его.

— Что ж, выходит, ты меня из любви преследуешь? — иронично усмехнулся Джерри Блейк.

— Хотя вы надо мной издеваетесь, но это так. Вы несчастный одинокий мелкий вор.

— Почему же это «мелкий»?

— Если бы вы преуспевали, то не ходили бы в такой одежонке.

— Завтра же куплю фрак и цилиндр! Пусть все видят, что я крупный специалист своего дела!

— Не так.

— А как?

— Исправьтесь!

— Любопытное предложение!

— Станьте порядочным человеком и добывайте деньги честным путем!

— А ты думаешь, легко проникать в чужие дома?

— Опять разыгрываете.

— Пардон, чувствительный мой друг! Не посоветуешь ли мне стать рабочим? Или, на худой конец, техником?

— Ох, и тяжелый же вы человек.

— Или, может быть, у меня данные для… артиста цирка?

— Не «может быть», а наверняка! Вы ловкий, остроумный, с интересным произношением.

— Беда в том, что актерское поприще тоже не привлекает меня. Это же ужасно — всем подчиняться: директору, его заместителям, режиссеру, его помощникам, суфлеру, критику, публике! Едва ли я выдержал бы до первой зарплаты.

— И все-таки…

— Слушай, Саша!

— Да, слушаю.

— Я уже, к сожалению, понял, что самостоятельного человека мне из тебя не сделать. Ты хоть и смел, но наивен. Не подходишь даже на должность карманника, не говоря уже о гангстере. От меня ты тоже своего не добьешься. Предлагаю расстаться друзьями и не мешать друг другу.

Выглядел он спокойным, но я знал, что внутренне он трепещет, чувствуя мою решимость. Я мог бы сразу схватить его и позвать на помощь, но не был уверен, что Крум и другие успеют прибежать раньше, чем он придет в себя. Самым умным было бы заманить его к скамейке влюбленных, как это было предусмотрено пунктом 4 «б» плана операции «ДЖЕБ», чтобы схватить его там без риска и в упаковке доставить в милицию. Потом из чувства благодарности за спасение от пьяных хулиганов я буду свидетельствовать перед судом, что человек с фальшивым именем Джерри Блейк не так уж плох и заслуживает снисхождения. Суд прислушается к моим словам, потому что люди вроде меня повсеместно пользуются авторитетом. Наказание будет уменьшено, и преступник отсидит в тюрьме не так уж долго. Ах, как он будет радоваться, бедненький!

— Ну что же? — вернул он меня к действительности.

— Я хочу поговорить с вами еще немного.

— С удовольствием, Саша.

— Но не здесь.

— А где?

— Пойдемте со мной.

— Все-таки мне надо знать…

— На ту самую скамейку, где я вас ждал, а дождался какой-то «фикции» в милицейской форме.

— А как тебе правится луна? — спросил совершенно не к месту человек в желтой маске.

Я машинально посмотрел вверх. Когда я опять повернулся к Джерри, чтобы высмеять его наивное уклонение, от моего ночного собеседника не осталось и следа. Только кусты знали, где он скрылся, но разве кусты могут давать свидетельские показания?

Мой гнев был так велик, что я даже не заметил, как оказался у скамейки влюбленных. Мои соратники вышли из своих укрытий, окружили меня и спросили:

— Ну?

Было лишним говорить пароль «Чулок начинает распускаться», потому что не только не было петли, с которой можно было бы начать распускать, но исчез даже сам чулок. Мне оставалось только кратко описать последнюю фразу операции «ДЖЕБ». Не хотелось пускаться в долгие объяснения, вдаваться в лишние подробности, да и кто ими интересовался? Все молчали и вздыхали.

Чтобы лучше сосредоточиться, Стефан закурил сигарету. Выпустил кольцо дыма. Потом второе. Третьего кольца он пустить не успел. От чрезмерной сосредоточенности он перевернул сигарету обратной стороной и обжег язык.

— Тьфу ты! — вскрикнул Стефан и яростно затоптал окурок.

Крум и Жора смотрели на меня с таким сочувствием, как будто я получил единицу. Смотрели и молчали. Старались обнадежить меня взглядами.

Только Валентин промямлил:

— Шеф, не стоит отчаиваться. Как говорит одна латинская пословица: дум спиро, сперо — пока дышу, надеюсь!

Но и он, вместо того чтобы дышать бодро, начал вздыхать с нами.

Не оставалось ничего более разумного, чем разойтись по домам.

А желтая четвертушка луны продолжала взирать на нас из глубины темного неба, как иронично прищуренный глаз.

Глава XIV. «Чулок опять не распускается»

Я проснулся в девять утра. Настроение было ниже нуля. Когда раньше я оставался в квартире один, то и квартира оставалась одна — я убегал играть без каких-либо объяснений и разрешений. Но в это воскресное утро мне не хотелось выходить за порог. Я сидел по-турецки на ковре в своей спальне, брал вафли из придвинутой поближе коробки, сосредоточенно размышлял и ронял крошки. Мама по возвращении обрадуется тому, что я размышлял не во всех комнатах.

— Эх! — простонал я. — Если бы я вчера связал этого Джерри, сейчас бы меня уже ждала поездка за границу! Глупо было оказаться таким сентиментальным. Настоящий разведчик должен быть твердым, как монолитный гранит!

С улицы свистом просигналил Крум.

Я открыл окно:

— Что такое?

— Чулок начинает распускаться! — взволнованно крикнул мой друг.

Не успел я сказать вторую часть пароля, как с балкона соседнего этажа послышался голос тети Пиронковой:

— Это ум у тебя распускается! А мои чулки все хорошо связаны.

Интересная она, соседка, — ничего не понимает ни в паролях, ни в аллегориях! Наверное, думала о своих шерстяных чулках, вывешенных для просушки на балконе и развевающихся на нейлоновой веревке, как разноцветные флаги на реях корабля.

— Крум, поднимайся ко мне, — сказал я тихо.

— Четыре минуты назад, — ответил он, явно не услышав меня.

Я знаками объяснил ему, что не надо орать, а надо подняться на 85 ступенек. Крум поднял плечи. Гримаса на его лице означала: «Не важничай!»

Но все-таки он послушался меня и без возражений вошел в подъезд.

Прежде чем открыть ему, я предусмотрительно спрятал коробку с вафлями в книжный шкаф. Можно было не опасаться, что он будет искать ее там, — Крум избегал таких шкафов. Расставил стулья в гостиной. Я видел, что так всегда делает мама, когда к нам приходят гости. Осталось только открыть дверь.

Снизу уже слышались голоса и пыхтение.

— Вы что, не можете вытереть как следует ноги, прежде чем идти по лестнице? На ваших ботинках, наверное, по пять кило грязи.

Через несколько секунд моему взору открылось интересное зрелище. Впереди шли Крум и Жора Бемоль, потом незнакомый малыш с повязкой на лице, в нахлобученной до носа лыжной шапке в черные и красные ромбики, а за ним — Стефан Второгодник и Валентин. Было ясно, что мальчишка не любит турпоходов по лестницам, потому что авангард тащил его за концы расстегнутого пояса, а арьергард настойчиво подталкивал в ребра.

— Ну и игра! — возмутилась тетя Пиронкова. Дверь за ней с громом захлопнулась.

— Докладывайте! — приказал я.

— Дай сначала войти. Дело серьезное!

Вошли. Все разулись и остались в носках. Кроме мальчика. Его разул я. Он ничего не видел из-за шапки.

— Товарищ командир, захвачен пленный, — гордо рапортовал Жора Бемоль. — Вот он перед тобой, один из ближайших сотрудников Джерри Блейка, во всем своем ничтожестве!

— Он сам замаскировался? — спросил я возмущенно.

— Мы ему помогли, — выпятился Крум. — Чтобы не пищал и лишнего не видел. Применили подручные средства: его собственный галстук плюс шапку Валентина.

— Хорошо сделали! — сказал я. — Не напрасно я избрал вас в помощники.

Свалили пленника на стул в моей спальне, сняли с него шапку и вынули изо рта кляп. Перед нами предстал обыкновенный первоклашка с розовым личиком и такими длинными ресницами, что ему позавидовала бы любая артистка.

— Предлагаю перекрестный допрос! — сказал Стефан.

— А я предлагаю — как скажет шеф! — подмазался Валентин. — Может, у него свои методы? Или другое мнение?

Другого мнения не было, но мне хотелось знать не меньше, чем знали остальные. В сущности, все было очень коротко. Мои люди собрались у почтамта в полдевятого. Они хотели придумать какое-нибудь успокоительное средство, потому что после вчерашней неудачи я походил на сомнамбулу. Они уже разгорячились и кричали так, что их мог слышать весь город, когда к голубому почтовому ящику робко подошел вот этот розовый мальчик. В руке он держал конверт. Из-за того, что дед Жоры был когда-то моряком, внук по наследству получил отличное зрение. Он издалека прочитал адрес на конверте и…

Наступила короткая пауза.

— И что? — безразлично спросил я.

— И сразу привели к тебе помощника нашего врага!

— Как вы узнали, что это его помощник? — мой голос оставался бесстрастным.

Валентин торжественно вынул из своего кармана конверт:

— Читай!

Вверху было написано:

«ВенЦеславу Лалову.

УлиЦа СтраЦина, 3, ВраЦа»

— Нет ни малейших сомнений! — изумился я. — Пишущая машинка та же самая!

Потом я сел напротив первоклашки, дал знак рукой, и перекрестный допрос начался:

— Фамилия, имя, отчество?

— Тинков Петр Христов, но все зовут меня Пепи.

— Гражданин Пени, это ты и есть тот самый «доброжелатель», который опускает всякие конверты в мой почтовый ящик?

— Никакой я не доброжелатель.

— Что в этом конверте?

— Письмо для Венци из Враца.

— Кем тебе доводится Венци?

— Двоюродным братом.

— Он тоже в банде?

— В какой банде?

— Джерри Блейка, человека в желтой маске.

— Я его не знаю. Мама не разрешает говорить с дядями из других стран. Сперва надо выучить иностранный язык, чтобы ей не было за меня стыдно.

— Что ты делал сегодня утром до того, как вышел на задание?

— Съел два пирожка.

— С повидлом или с творогом?

— Крум, не затягивай допрос!

— На скрипке играешь?

— Жора, не уводи в сторону.

— А в вашем классе доклады читают?

— Валентин, ты ничуть не меняешься!

— А сигареты у тебя есть?

— Нет. Мама курить не разрешает. Курить — здоровью вредить!

— Это уж точно. Сам убедился. Глянь, какой ожог!

— Стефан, убери язык. По этому пункту гражданин Пепи не нуждается в наглядной агитации.

Мальчишка чуть не рассмеялся. Он подумал, что мы играем с ним, ему стало очень интересно. Другие рассердились. Начали нервничать. Надо было приостановить допрос и навести порядок. Я объявил, что дальнейшие вопросы буду задавать только я, иначе мы до вечера не закончим.

— Принято, шеф! — сказал Валентин.

— Мы будем молчать! — добавил Крум от имени остальных. — Только давайте вскроем конверт.

Вскрыли. Письмо было нацарапано обыкновенным пером, да еще к тому же поломанным. Я еле смог разобрать только «Дорогой Венци» — и все. Не смогли прочесть дальше и мои помощники.

— Это шифр! — крикнул Жора Бемоль.

— Это не шифр, а письмо, — спокойно сказал первоклассник. — Просто у меня ужасный почерк…

— Прочти письмо, Пепи!

— Ничего не получится. Только Венци понимает мой почерк.

Мне вдруг захотелось оставить на его щеках несколько отпечатков пальцев, но я сдержался. Допрашивать надо культурно.

Валентин предложил сбегать к знакомому аптекарю. Уж если аптекари разбираются в почерках врачей, то этот поймут подавно.

— Хватит! — рассердился я. — Остается найти какого-нибудь древнего египтянина, читающего иероглифы!

Мальчику я сказал более кротко:

— Ты помнишь, о чем писал своему двоюродному брату?

— Помню. Спрашивал, как здоровье дяди, тети, дедушки, бабушки, тети Дафины, дяди Станимира, Поли, Гоши, Тоши…

— Хорошо. Нам достаточно и этого списка. Еще что?

— Еще? Еще я просил его прислать мне почтовые марки о Балканской олимпиаде. Можно и испорченные…

— До сих пор ты вел себя хорошо. Надеюсь, что ты честно ответишь и на последний вопрос. Кто, где и на какой машинке отпечатал адрес на этом конверте?

— Кто?

— Где?

— На какой машинке?

Была достигнута высшая точка напряжения. С нашей стороны требовалась полная выдержка. За себя лично я не беспокоился, но остальные детективы встали со своих мест. В их глазах сверкали молнии.

К несчастью, в этот момент первоклашка испугался. Стул под ним начал стучать в такт его зубам. Он посмотрел на нас с неясной надеждой и мольбой, но понял, что мы неумолимы.

— Я… это…

Я подумал, что его сопротивление рухнуло, как карточный домик, Я поощрил его:

— Говори, малыш, говори!

Вдруг мальчишка гордо поднял голову, так сильно стиснул зубы, что слова еле-еле просочились между ними:

— Не скажу!

Не оставалось ничего другого, кроме как прибегнуть к последнему средству — пыткам. Но они должны были быть такими, чтобы заставить пленника говорить, но не повлекли бы за собой неприятностей для нас. Крум предложил оставить его без еды на два часа, Жора — сыграть ему что-нибудь классическое на скрипке, Валентин — то, что скажет шеф. Но я колебался. По взгляду первоклашки я понял, что он выдержит любые пытки. Зачем приканчивать его без пользы в расцвете молодости?

— Ну? — спросили мои люди.

Я им ответил:

— Я все еще обдумываю способ принуждения. Из книг я знаю, что неокрепшие преступники легко выдают себя, когда в дело вмешивается женщина…

Но только я хотел сказать, что в нашем случае о женщине не может быть и речи, как Пепи простонал:

— Нет! Я не выдам ее! Режьте меня на куски — не выдам ни за что!

Мы заперли его, чтобы не убежал, и удалились в кухню на короткое совещание. Через полчаса пришли к решению: сделаем вид, что поверили в невиновность пленника, выпустим его и проследим за ним. Такие малыши, как он, сразу бегут к своему работодателю без оглядки.

Удовлетворенные мудрым своим решением, мы проводили Пепи до тротуара. Там, к его радостному удивлению, мы разрешили ему идти самостоятельно и даже вернули его письмо. Оставили себе только конверт с сомнительной буквой «Ц».

Пени пустился вдоль улицы. Но не было нужды долго преследовать его — на первом же перекрестке высокая женщина схватила его за ухо:

— Где ты мотаешься целых два часа?

— Нигде, мамочка, — пискнул первоклашка. — Ходил на почту отправлять письмо Венци.

Следить за таким преступником было смешно. Его вывели из строя до следующего дня.

— Ну? — опять квартетом спросили Жора, Стефан, Крум и Валентин.

Я твердо ответил:

— Что «ну»? Почему вы сами не предлагаете ничего путного, а только от меня ждете?

Крум сказал:

— Давайте посоветуемся с Калинкой.

— С Калинкой?

Он пояснил:

— Кто читает толстые книги, всегда что-нибудь знает. В этом Саша и я уже убедились. Правда, Калинка не такая смелая, как мы, но, может быть…

Возражений не последовало. Только Валентин с опаской сказал, чтобы я не взвинтился:

— Если шеф согласен…

— Ладно, ладно! — сказал я великодушно. — Если коллектив решил потратить два часа на отдых, я ничего против не имею.

А внутри у меня все ликовало, потому что мы пошли на улицу Здравец, дом номер пять не по моему предложению.

Глава XV. «Распускание»

Опять скрипнули старые деревянные ворота. Опять нагнулись в приветствии кусты и цветы по сторонам каменной дорожки. Ничто не изменилось за истекшие дни. Только звонок у двери розового дома не прозвучал так бодро, а как-то вяло и несмело.

— Добро пожаловать! — обрадовалась Калинка.

Вместо красного платья в большой черный горох на этот раз на ней были обыкновенная белая блузка и темно-синяя юбка. Вероятно, примеряла к завтрашнему выходу в школу.

«Вот, — подумал я, — и в скромной ученической форме Калинка все равно выглядит красивой. А люди говорят, что одежда красит человека!»

Наверное, и другие думали то же самое, потому что промолчали, как и я. Только оказали:

— Добрый день, Калинка!

— Нам приятно видеть тебя снова.

— Как здоровье?

Калинка ответила, что все уже в порядке. Мечтает, чтобы сегодня скорее стемнело, а завтра скорее рассвело — не терпится в школу.

— Мама и папа целыми днями на работе, — сказала она, когда ввела нас в знакомую комнату с белой кушеткой, кухонным шкафом и айвой за окном. — Дядя так занят своей пьесой, что почти не обращает на меня внимания. От скуки я перерыла все книги в старом сундуке. Нашла альбом «Олимпийские игры в Токио — 1964», о котором сообщила Саше. Рада, что вместе с ним пришли вы все.

Жора, Стефан, Крум и Валентин как-то особенно взглянули на меня. Их рты молчали, но взгляды говорили: «Хорош же ты, командир, если скрываешь кое-что».

Надо было быстро оправдаться.

— Ни о чем ты мне не сообщала! — сказал я маленькой хозяйке учтиво, но твердо.

— А через Дочку и Пенку? — она подняла брови, и альбом задрожал в ее руках. — Мы целый час говорили только о тебе!

Я почувствовал, как мое холодное сердце обдало теплом. И щеки тоже.

— Дочка и Пенка забывчивы! — возмутился я. — Они помнят только стихи.

Валентин попробовал унять мой гнев:

— Не отчаивайся, шеф! Я напишу доклад в назидание и поучение.

Стефан, Крум и Жора тоже обещали вывести их на чистую воду, а потом воспитать, только быстрее и проще — отшлепать их.

Лишь Калинка была иного мнения. Она с улыбкой сказала, что наш приход тем радостнее и приятнее, что он без приглашения.

— Но не без причины! — вспомнил я серьезный повод к нашему посещению. — Мы пришли к тебе за советом по очень важному вопросу.

— По какому?

Я глубоко вздохнул и положил на стол конверт нашего первоклашки. Ко всеобщему удивлению, Калинка, не дожидаясь объяснений, прямо спросила:

— Пепи сам отдал вам это?

Я сразу сориентировался в обстановке:

— Разве ты знаешь гражданина, именуемого Петром Христовым Тинковым?

— Конечно! — без колебаний сказала она. — Этот восьмилетний гражданин мой двоюродный брат. У него ужасный почерк, поэтому он попросил меня напечатать адрес на папиной машинке. Она, правда, не новая, как видите, буквы нечеткие, а «Ц» даже бьет немного выше, но для такого несложного дела годится. Она вот в этом шкафу.

Стефан не совсем деликатно спросил:

— Ты печатала последнее время на ней еще что-нибудь?

Она ответила опять прямо и быстро, так что не возбудила никаких подозрений:

— Больше ничего. Мало удовольствия работать на такой развалине. Я и на этот раз предложила Пепи написать адрес на конверте своей руки, но он отказался.

Жора глубокомысленно сказал:

— Значит, товарищи, машинки разваливаются не только у наших врагов!

— Присядем, — предложил я. — Такое фантастическое совладение с буквой «Ц» исключается!

Мы расположились на стульях и кушетке.

— Начинай, шеф! — сказал Валентин. И я начал.

Сперва Калинка недоверчиво и шутливо улыбалась. Но потом вдруг стала серьезной. Ее маленькие пальчики забарабанили по льняной скатерти стола. И я из чувства деликатности остановил свой рассказ на том месте, когда Джерри Блейк ушел из кухни квартиры № 13 и подослал мне поддельного профессора Павла Стремского.

— Почему замолчал? — спросила Калинка. — Разве я не заслуживаю права знать все?

Все выразили единодушное мнение: заслуживает.

Я продолжил. Перевел дух только после эпизода с ее двоюродным братом Пепи:

— Его забрала мать, а мы пришли сюда за советом. Раз уж вражеская банда насчитывает четыре человека, то будет лучше, если наша детективная группа станет внушительнее!

Все время Калинка слушала меня с большим вниманием. Несколько раз она вздрагивала, порываясь меня перебить, но брала себя в руки. Когда цепь таинственных историй закончилась, она встала из-за стола и отворила дверь в дядину комнату:

— Смотрите!

Мы все столпились у порога. Вид был поистине грандиозный: на спинках трех стульев висели одежды трех опасных противников. Там же лежали желтая маска Джерри Блейка, искусственная борода профессора Стремского и подушечка, очевидно, служившая животом старшины Коцева.

— О-о! — только и смогли сказать мы.

— Весь этот реквизит из следующей пьесы, в которой получил роль дядя Трифон, — сказала Калинка. — Называется она «Человек с разными лицами». Я с четверга удивляюсь тому, что он держит эти костюмы здесь, но только сейчас поняла истинную причину: он «репетировал» с невольным участием Саши.

Я почувствовал себя дураком из какой-то сказки, который долгое время хвастался своими не существующими качествами, а под конец — гоп! — получил порцию поучений. Стоит ли продолжать в том же духе? Или признаться просто и по-человечески?

Я предпочел второе.

— Мое участие не было невольным, — признался я откровенно, к большому удивлению Калинки. — Я серьезно считал себя великим детективом. Кроме того, я целых три дня сомневался в таланте дяди, и все эти три дня он упорно доказывал мне, что талантлив. Будь он здесь, я извинился бы перед ним за все свои издевательства.

За моей спиной раздался голос:

— Извинение будет взаимным, мой мальчик!

Это был артист, одетый в свой красивый темно-коричневый костюм. Он улыбался так же, как тогда, в пятницу, у театра, но не так бодро. Над его бровью был наклеен широкий лоскут лейкопластыря.

— Крошечное воспоминание о прогулке при луне, — сказал он и осторожно потрогал заклеенное место.

Глаза Калинки были полны слез. Голос ее дрожал:

— Дядя, как ты мог подвергать моих лучших друзей таким испытаниям?!

Я энергично вмешался:

— Не плачь! Все кончилось прекрасно.

А Валентин добавил:

— Все хорошо, что хорошо кончается, как гласит одна пословица.

В ритуале успокоения приняли участие и все остальные. Каждый сказал что-то свое или вычитанное из книги. Некоторые даже по нескольку раз повторили слова утешения, потому что и шестерым мужчинам не так уж просто устранить сомнения и муки одной девушки.

Калинка громко всхлипнула в финале и в знак примирения вынула свой носовой платок.

— Ох! — облегченно вздохнул артист Трифон Манолов.

Потом по нашему настоянию он дал нам некоторые разъяснения:

— На меня обиделись и другие люди. Один из них — сын подлинного профессора Стремского, Антон, мой бывший соученик. В тот вечер он дал мне ключ от тринадцатой квартиры. Я попросил для репетиции с коллегами. А утром Антон ушел на работу, и я, пользуясь отсутствием всех хозяев, хм… просто превысил свои права. Но, ко всему прочему, я допустил и ошибку.

— Наверное, вы не вытерли плиту после сбежавшего кофе?

Артист махнул рукой:

— Этого никто не заметил. Беда случилась, когда я в гриме профессора Стремского случайно заговорил с другим профессором о новейшем лечении ревматизма. Очевидно, я сказал нечто такое неизвестное, от чего раздвигались горизонты науки. И, конечно же, от моих слов авторитет профессора не повысился.

— А еще кто обиделся?

— Капитан милиции Христов. Ведь он разрешил мне только один раз прогуляться в милицейской форме, а я гулял в ней по улицам целых три раза! И все-таки его я не слишком подвел. Кроме Саши и Крума, никто больше не узнал о «старшине-фикции Йордане Коцеве».

Калинкин дядя вынул из своего небольшого блестящего портфеля коробку шоколадных конфет. Мы расселись вокруг стола почтить их своим вниманием.

— Я рада, что на этот раз у тебя горло не пересыхает! — улыбнулась мне Калинка.

— Оно вылечилось после сахара товарища «профессора»! — сказал я тоже шутливо. — Эх, если бы я тогда знал, сколько калорий содержат сто граммов сахару, я сразу разоблачил бы этого старикана! И у твоего дяди не было бы возможности навести точную справку!

— Правильно! — согласился артист. — Но были у нас моменты и потруднее. Саша, например, оказался отличным бегуном: он чуть не догнал меня у входа в тринадцатую квартиру. А когда я встретил его на улице в своей профессорской роли, я не предусмотрел еще многих вещей. Если бы он внезапно вырвал из моих рук чемодан, то сразу понял бы, что там нет десяти книг плюс трехгодичного комплекта журнала «Здоровье». Такой чемодан был бы действительно очень тяжелым.

— А он был пустой? — спросил Крум.

— Не совсем. В нем лежала милицейская форма, в которую я переоделся за перегородкой у парикмахера Мехмеда. Но в спешке я опять допустил ошибку: забыл снять золотую фольгу с зубов. «Коронки», которые были характерны для профессора Стремского, могли бы выдать меня с головой, когда я стал старшиной Коцевым. Я вспомнил об этом, когда подсел к Саше на скамейку. Поэтому бедному старшине пришлось говорить, не разжимая губ.

— Но в роли старшины вы сначала представились Круму, — заметил Валентин. — Для чего?

— Нарочно! — засмеялся дядя. — Раз милиционер уже знаком с Крумом, у Саши наверняка не возникнет подозрений.

— А мы могли бы опознать вас и по царапине на ботинке, — сказал Крум, скромно взяв еще одну конфету. — По словам Саши, буква «Т» была очень отчетливая.

— Знаю, знаю! — еще больше оживился Трифон Манолов. — Я нарочно обратил его внимание на эту царапину, когда поставил ногу на стул. Я тогда подумал: пусть мой молодой противник больше наблюдает за моими ботинками, чем за физиономией!

— Гм! — насупился я.

Человек с четырьмя лицами положил руку на мое плечо и ласково сказал:

— Если бы ты так не упорствовал в своем скверном мнении о моих способностях, все кончилось бы только Джерри Блейком в этой комнате. Не в моих же интересах было затягивать события, хотя мне и первый раз было очень некогда. Ведь если бы события затянулись, ты меня непременно узнал бы.

— Конечно, узнал бы!

— Бесспорно одно: у тебя определенные артистические данные! Если хочешь, включу тебя в труппу городского пионерского театра. С этого учебного года руковожу им я.

— Ура! — закричали все мои друзья, потому что наконец-то нашелся специалист, который меня оценил.

— Надеюсь, мы поймем друг друга? — спросил он меня.

— Разумеется.

— Есть еще вопросы?

— Только один!

— А именно?

— Когда мы здесь говорили с бандитом Джерри Блейком, за этой дверью был слышен голос артиста Трифона Манолова. Я хотел бы выяснить…

Среди общего напряжения Калинкин дядя вышел в свою комнату и сразу же вернулся:

— Так что же ты хотел выяснить, мой дорогой коллега?

Не успев раскрыть рта, я услышал распевный голос кавхана Бегула:

О Тангра! Меч свой огненный воздень
Над тем, чье зло повергло этот день,
И сокруши сынов Константинополя!
Не плачем женским, не предсмертным воплем,
А гневным кличем у священных стен
Пусть огласится Плиска в этот день!

— Магнитофон! — закричали все.

Открытые лица весело сияли над пустой конфетной коробкой. Наконец-то таинственный «чулок» был распущен совсем…

Наш плевенский друг

Разными дорогами приходят книги зарубежных писателей к юным читателям нашей страны. О книгах, написанных болгарскими авторами, мы говорим так: они приходят к советским ребятам по широкой, прямой дороге дружбы, проложенной между нашими народами самой историей.

Скоро исполнится сто лет с тех памятных дней, когда русские войска, в том числе и донские казачьи полки, пришли на помощь болгарскому народу в его борьбе против пятивекового иноземного владычества и добились решающих побед.

В центре этих событий был небольшой, но стратегически важный город Плевен, ныне один из окружных центров Народной Республики Болгарии, ставший побратимом областного центра Дона — города Ростова-на-Дону.

То, что книга писателя Николая Мизийски, живущего и работающего в Плевене, издается в Ростове, наверное, понятно каждому, кто знает о братской дружбе этих городов. А вот путь, пройденный повестью «Желтая маска» от автора до советского читателя, оказался не совсем обычным даже для наших ростовско-плевенских связей.

Мое знакомство с Николаем Илиевым Мизийски произошло осенью 1971 года, когда к нам в Ростов приехала группа литераторов из Плевена. Некоторых из них я знал уже по стихам и рассказам, печатавшемся на страницах плевенской окружной газеты «Септемврийска победа» и наших ростовских газет. Стихи Спаски Гацевой, Хинко Георгиева и других поэтов-плевенцев я и сам переводил на русский язык. А имя Николая Мизийски услышал тогда впервые. Он оказался остроумным поэтом-сатириком, автором юмористических рассказов и к тому времени уже двух занимательных повестей для пионеров: «Желтая маска» и «Трио «Тринидад», изданных в город Варне (позже появилась и третья повесть из этого цикла, она называется «Я на Марсе»). Встреча с Н. Мизийски положила начало нашему творческому сотрудничеству.

На первый взгляд, этот высокий, худощавый, очень застенчивый человек в академически строгих очках не мог иметь, казалось, ничего общего с теми веселыми жанрами литературы, которым он посвящает все свободное от работы время. А его основная работа — не из легких: Николай Мизийски — радиожурналист и диктор Плевенского радиовещания. Нужно очень любить литературу и юных читателей, чтобы вот так, из года в год, находить время и силы для постоянной писательской деятельности.

Через год после нашего знакомства в Ростове мы с Николаем Мизийски встретились в его городе. Тогда в Плевен ездила большая группа донских писателей во главе с Виталием Александровичем Закруткиным и ныне покойным Александром Арсентьевичем Бахаревым. Участвовать в этой поездке посчастливилось и мне. Всем нам довелось увидеть много интересного, незабываемого, испытать на себе сердечность братских чувств, которые питают к советским людям наши болгарские друзья.

Вот тогда-то, в один из чудесных октябрьских дней 1972 года, я получил в подарок от Николая Мизийски его забавные, искрящиеся добрым юмором книги. Одна из них мне особенно понравилась. По-болгарски она называется «Жълтото домино». Прочитав ее, я, кажется, впервые пожалел, что пишу не прозу, а стихи. Будь я прозаиком, наверное, сразу же взялся бы за перевод этой веселой повести. А так — пришлось ограничиться переводом стихов, которые встречались мне в книге. Это были отрывки из драмы «Нашествие Никифора», которую репетирует в повести один из ее героев — актер Трифон Манолов.

Однажды эти стихи пришлись к слову, и я процитировал несколько строк своего перевода в разговоре с главным режиссером Ростовского театра юного зрителя имени Ленинского комсомола Юрием Ивановичем Ереминым. Неожиданно он заинтересовался повестью и попросил у меня почитать книгу. А через несколько дней Ю. И. Еремин уже имел свое, режиссерское представление о будущем спектакле «Желтая маска» и настаивал на том, чтобы я взялся за инсценировку.

Чувствуя понятную робость, я все-таки рискнул приняться за эту необычную работу. Перевести речь героев книги мне помогла студентка Ростовского университета, болгарка, будущий журналист Нина Пачева. Она же была нашим консультантом по костюмам, обстановке действия, манере поведения юных героев.

30 декабря 1974 года в Ростовском ТЮЗе состоялась премьера спектакля «Желтая маска». Ребята приняли ее хорошо, поэтому спектакль вот уже третий год сохраняется в репертуаре театра. Во время летних гастролей 1975 года «Желтую маску» смотрели школьники Харькова и Липецка, в 1976 году — юные ленинградцы и пензенцы.

А для нас с Ниной Пачевой эти два года были временем напряженной работы над полным переводом повести «Желтая маска». Теперь, когда эта работа закончена, мы рады тому, что наш скромный труд поможет юным читателям Дона встретиться со знаменитым детективом Сашей Алексадровым, его верным другом Крумом Петровым, неуловимым гангстером международного масштаба Джерри Блейком и другими загадочными лицами, о которых сумел увлекательно и поучительно рассказать наш плевенский друг Николай Мизийски.

Н. Скребов

Калинка в переводе с болгарского — божья коровка.