Никитайская Наталия

Вторжение Бурелома

Никитайская Наталия

Вторжение Бурелома

I

Вечер был трудный и жуткий. А сон был необычный и загадочный. И этот сон, и этот вечер оказались для меня, как потом выяснилось, судьбоносцами вроде миноносцев - то есть чем-то тяжелым, взрывным и грозным.

Я маленькая актриса, но всегда мечтала о большой сцене. Мечты ушли вместе с перестройкой: я поняла, что либо пробиваюсь к славе в шекспировском репертуаре, либо делаю номер для варьете и тем живу. Как говорит моя подруга Валька, "кусить осень хосеся..." Я актриса маленькая по положению, которое сейчас занимаю, хотя способности у меня достаточные. Это не самомнение - как-никак, а в театральный я поступила без поддержки родителей или друзей родителей. Да и какая поддержка, если папа - плотник. Номеров для показа в ресторане я сработала целых три, все смешные с куплетами и танцами. Подгулявшие люди вряд ли захотят слушать монолог Катерины или сонеты Шекспира. Правда, недавно я прочла - на пробу - "Смерть пионерки" Багрицкого. УЖ я постаралась. Хохот переходил в свинячий визг.

"Красное полотнище

Вьется над бугром.

"Валя, будь готова!"

восклицает гром.

В прозелень лужайки .

Капли как польют!

Валя в синей майке

Отдает салют".

Со мной вместе салют отдавал весь пьяный, развеселый, свински объевшийся, полууголовный, сверхъестественно разбогатевший парод. Вызывали на бис. С тех пор "Пионерку" я больше не читаю, несмотря на уговоры администрации.

Booбще-то, в этом своем ресторане я живу неплохо. Директорша наша обо мне заботится: шьет мне костюм за костюмом, коробками дарит к праздникам колготки и нижнее - очень красивое - белье. Я как-то ей говорю: "Раиса Владимировна, вы так добры", - а она отвечает: "Я не добра, я расчетлива. Ты - одна из тех, кто делает мне сборы, и я не хочу, чтобы тебя переманили".

Боже! Ну кто, кто станет меня переманивать?.. Я, конечно, сбегу из ресторана тут же, если меня пригласит Марк Захаров или Олег Ефремов, но они и не подозревают о моем существовании, а переходить в другой ресторан, менять шило на мыло - я и сама не хочу. Так что главные мои роли - впереди, а сейчас я, как могу, выживаю в трудное время.

И все бы ничего, если бы не ночные мысли о загубленном таланте и не ухаживания Бурелома.

Вы бы его видели! Таких, даже среди мафиози, встретишь нечасто. Высок. Очень плотен, но совсем не толст. Глаза холодные, бесцветные. Лицо мучнистое. Ни единого признака эмоций. Его боятся, ему прислуживают, ему подчиняются. Наши завсегдатаи, сами люди опасные, стараются лишний раз не привлекать к себе его внимания. До вчерашнего вечера только я одна и не боялась его, наверное. Не потому, что он не был мне страшен, а потому, что была уверена: я не в его вкусе. Но вчера...

Началось с того, что какой-то новичок из нуворишей стал во время моего номера выкрикивать хамские замечания, вроде: "Эй, сучка, поднимай ноги выше, дырки не вижу!" Я работала, нe сбиваясь с ритма, в конце концов, ничего особенного не происходило. Случались время от времени этакие казусы - что называется, специфика работы. И я продолжала петь песенку, которая, как назло, просто провоцировала пьяного идиота на дальнейшие шуточки:

"Полюби меня, мальчишка.

Полюби, как я тебя.

Полюби меня, мальчишка.

Я - твоя! Я вся - твоя!"

Перекрывая Мишин аккомпанемент, посетитель радостно возопил:

- Эй, телка! ...снимай трусы! Я БУДУ тебя любить!..

И полез на сцену.

Желание повеситься возникло у меня мгновенно, как и всегда в подобных случаях. О том ли я мечтала...

Но в этот раз в зале был Бурелом. И когда ко мне уже протянулись руки жаждущего немедленной любви подонка, мой взгляд упал на Бурелома. Во взгляде моем, видимо, была страшная тоска. Может быть, даже призыв о помощи. Бессознательный. Я не собиралась ни у кого просить помощи, и уж тем более у этого нелюдя. Но тот уже просигналил что-то своим шестеркам и в мгновение ока меня оттеснили от нападавшего, а его самого приволокли к столику Бурелома.

- Как тебя зовут? - спросил Бурелом.

- Илья. Ты можешь называть меня Илюхой, - было видно, что ублюдок, по-своему понимающий слово "повеселиться", изрядно струхнул.

- "Вы". Мне надо говорить "вы". - Бурелом безразлично посмотрел в глаза моего обидчика. - Ты умеешь видеть?

- Да, - со страхом в голосе ответил Илюха.

- Ты все увидел?

- Да. Я виноват.

- На брюхе будешь ползать потом, - сказал Бурелом. - Не сегодня. В другой раз. Если я тебя здесь увижу.

Илюху, его приятеля и двух девиц смыло из зала в одну секунду. В кино эти представления казались мне выдумкой.

- Ужас! Зачем все это?! - воскликнула я за кулисами, дрожа от запоздалого и всепроникаюшего страха.

- Влюбленный мужчина должен когда-нибудь дать знать своей избраннице, что он ее любит. Бурелом сделал это на свой манер, - сказал мне Мишка, аккомпаниатор и друг.

- Миша, не шути так. Этот человек не может любить.

- Только ему этого не скажи: он уверен, что может все.

Несмотря на нервную дрожь, или именно благодаря ей, я хихикнула.

И вдруг мой Миша, мой мягкий, интеллигентный Миша, схватил меня за плечи, затряс, приводя в чувство, и зашептал, как заорал:

- Не смей хихикать, глупая! Ты же не слепая! Ты под страшной бедой. Эта любовь - она была тебе зашитой до сих пор, но пока была тайной. Теперь он открыл себя и потребует ответа!..

- С чего ты взял?

Мишка не успел ответить. В дверь гримерной постучали и, не дожидаясь ответа, ввалился официант, симпатичный, в отличие от других, парень Никита Вражич. Вражичем прозвала его я, потому что в его дежурство получала с кухни самые обильные ужины. "Ты же знаешь, - говорила я ему, - фигура все мое состояние". "Да, - отвечал он, - и меня беспокоит, что оно у тебя такое тощее".

Сегодня Вражич превзошел самого себя. Поднос был уставлен с купеческим размахом: икра, севрюга, фрукты...

- Вражич, ты, по-моему, ошибся.

- Да нет, Николавна, я не ошибся. Тут есть, оказывается, еще один человек, очень обеспокоенный твоей худобой...

- Что за человек? - спросил Мишка, выразительно на меня глядя.

- Да вы и сами знаете: Буреломов Лев Петрович, только и всего. Говорит: за понесенный моральный ущерб.

- Отнеси назад, - сказала я, нервничая, - ты же знаешь, подношений не принимаю.

- Она шутит, Вражич, не стой с таким унылым видом. Нагоняя от Бурелома не получишь. Ты же знаешь, она здесь не ужинает, для нее поздненько. Так что все эти прелести и изысканности отнеси на кухню, но только для того, чтобы все это аккуратненько упаковали. Ну, а я навалюсь на свой антрекот, а из вкусностей, с твоего, Машенька, позволения, ухвачу один бананчик для дочки. - А когда дверь за Вражичем закрылась, Мишка добавил. - И не воображай, что я загоняю тебя в угол - в угол тебя загоняет Бурелом.

- Плохо, Миша, это очень плохо, что ты, кажется, абсолютно прав...

Дома меня ждал отец.

- Почему не позвонила от метро, я уже начал беспокоиться.

- Меня подвезли, ты же видел.

- Конечно, видел, чуть не окоченел, высматривая тебя с балкона.

- Ладно. Разберись с этим, - я сунула отцу пакет с деликатесами, устала до чертиков, пойду в ванную.

- Кефир я тебе приготовил.

- Спасибо, папа. Ложись.

Я чмокнула его в щеку. У меня не было более надежного человека, чем отец. Я была поздним и единственным ребенком, и он был мне предан. Для отца существовали только мама и я, и для нас обеих он был готов на все. Мама принимала это как должное, я - с благодарностью.

Когда, кутаясь в халат, я выползла из ванной, отец еще не ушел с кухни. Он сидел растерянный и немного испуганный.

- Вам выдали новогодние подарки? - с надеждой спросил он. - Это же уйма деньжищ!..

- Нет, папа. Это у меня появился поклонник. Я глотнула кефира.

- Всегда боялся, - сказал отец, - что этот час настанет. Место, где ты работаешь, опасно для хорошей женщины. А ты у меня - очень хорошая.

- Ладно, папа, не беспокойся. Пока все нормально. Я вспомнила мучнистые глаза Бурелома, и меня передернуло.

- Иди спать. Все разговоры отменяются до завтра.

- Да, совсем забыл, тебе звонил Юра. Я вздрогнула.

- Что сказал?

- Сказал, что ты ему нужна поиграть на елках. Не вздумай согласиться: и так устаешь без меры, а всех денег не заработаешь...

- Хорошо, подумаю. Все, папа, все!.. Пошла спать!..

В состоянии смутной тоски и весомого одиночества, стараясь не вспоминать без конца ни о сегодняшнем нападении, ни о прожитом уже разрыве с Юрой, я все-таки изрядно намаялась, пока уснула.

И приснился мне сон. Будто посреди ночи я проснулась от удара по затылку. Легкого, но ощутимого. Открыла глаза и увидела, как кровать моя разделяется на две половины и тело мое от талии и ниже отодвигается вдаль. Смешно: одна нога высунулась из-под одеяла, и я видела, как пальцы на ней становятся все меньше и меньше. Но потом я перестала видеть свои ноги, потому что их отгородила от меня фигура человека, возникшая в проеме кровати. Человек был как бы и не вполне человек.

Лицо отдавало металлической золотистостью, белки глаз светились матовым серебром, зрачки показались мне алмазными, а губы были припорошены рубиновой пылью. Будто ожил эскиз театрального художника, не пожалевшего красивостей для кукольного персонажа. Вот только волосы были как настоящие: седые, пушистые, очень ухоженные. И в посадке головы и в развороте плеч, и в положении рук чувствовалось благородство.

- Жуть! - вырвалось у меня восторженно. - И нисколько не страшно.

- Это кто же боится своего отца?

- Вроде и сериалов не смотрю, а чушь всякая снится, - сказала я сама себе.

- Я тебе не снюсь, - сказал странный гость.

- Ничего себе! - сказала я. - Как это понимать?

- Поймешь потом. Сейчас о главном. Белоглазый перешел черту. Он посягнул на тебя и этого я не могу ему позволить. Не могу и не желаю. Ты моя любимая дочь, и тебя он не получит.

- У меня, между прочим, - сказала я, - есть отец, которого я люблю в меру своих сил, и самозванцы мне противны. Моего отца зовут Николай Александрович...

- Знаю, знаю, - перебил меня старик, хитро сверкнув алмазами, - и он плотник... Вообще-то, я им доволен...

- Ничего себе, - рассмеялась я. - На что вы намекаете? Может, и мать моя - Мария?

- Нет, как известно, Мария - это ты. Я тебе многое дал, и я хочу, чтобы ты сумела раскрыть себя. А Белоглазый тебя погубит...

- Кто он - этот Белоглазый?

- Белоглазый - в вашем мире Бурелом. Мерзкий тип. А про меня - или про сон, если ты считаешь это сном, - держи язык за зубами. Не следует, чтобы Белоглазый раньше времени узнал, что ты под моей зашитой. Вот, возьми, старик подставил ладонь к правому глазу и из него выкатилась как бы слезинка - крохотный алмазик. - Всегда носи при себе и не бойся потерять он не теряется. И прощай, милая. Ты у меня очень хорошая...

"Папа. Это мне сказал папа"... - подумала я. И сны мои на эту ночь кончились. Я спала беспробудно и спокойно до тех пор, пока не прозвонил будильник.

Пробуждение было, как ни странно, безмятежным. Минут пять я понежилась, не открывая глаз, потом потянулась, встала и направилась в туалет. Слегка болел затылок. Вспомнился сон. Чертовщина какая-то!

Мама вышла из своей комнаты:

- Доброе утро. Ты сегодня рано.

- Привет. Отец уже ушел?

- Ну, разумеется. Мы так вкусно позавтракали. Но я еще и с тобой попью чайку.

Сегодня мне не хотелось делать зарядку. Но я приучила себя к ее ежедневности и это было единственное, в чем я никогда не давала себе поблажки. После зарядки я ополоснулась под душем и пошла заправлять постель.

- Все готово, Маша. Иди завтракать, - позвала мама.

- Иду, - ответила я и подняла подушку.

Под подушкой сверкал прозрачный камушек. Я не поверила своим глазам. Положила камень на раскрытую ладонь правой руки. Камень был теплым и постреливал крохотными лучиками. Я зажала ладонь и вышла на кухню.

- Ма, к нам вчера никто не заходил?

- Нет, а что?

Спросить у матери: не сделали ли они мне этот подарок?.. Всего, что они накопили за жизнь, не хватит, чтобы купить такой бриллиант. Я опустила камушек в карман халата.

- Он тебя вчера подвез?

- Кто - он?

- Ну, этот твой поклонник. Во всяком случае, он щедрый, - сказала мама, положив на булку изрядный кусок севрюги.

- Нет, не он. Подвез и проводил до лифта его шофер.

- Дай-то бог, чтобы подольше было так, а то мы за тебя каждый вечер переживаем: что в городе-то делается - страх!

Не хотелось портить настроение ни ей, ни себе, но я-то знала наверняка: это папа - папа переживает, а мама просто не мешает ему в этом занятии. Поела я вкусно и от души. Удержалась только от пирожных - это было бы слишком. Хотела помыть посуду, но мама остановила:

- Я сама помою, иди, занимайся своими делами.

Я возражать не стала. Надо было позвонить Юрке. И для этого требовалось собраться - прошло всего полгода, как я его отревела. Но разговор, как ни странно, получился простым и приятным - как в давние, незамутненные ничем времена.

- Кремль на проводе, - сказал Юрка.

- Не врите, ваши провода давно перерезаны, - ответила я.

- Машка! Машунечка! Снегурочка ты моя!

- Снегурочка?! Юрий Морозыч, боюсь, с этого года я - пас.

- Машенька, не губи!.. - Юрка ломался, но говорил серьезно. - Не губи себя, Маша!.. Тебе наша среда нужна как воздух!..

- Поворот - неожиданный.

- Однако - очевидный.

Я вспомнила наши прошлые елки, припомнила свою нынешнюю работу и вчерашнее "снимай трусы!" и поняла: Юрка, как всегда, прав. Так захотелось ребячьих восторгов, замирающих то от ужаса, то от радости детских мордашек, так захотелось чистоты, что хоть вой!..

- Где и когда репетируем? - спросила я.

- Ну вот, а Валька не верила, что я уговорю тебя в два счета.

- Скорее в два хода, Юрка, и оба - продуманных.

- Машенька, ты золото!..

"Золотом не разбрасываются", - подумала я, но вслух ничего не сказала, потому что поняла: от этой зависимости я успела освободиться.

Записав время и место встречи, я оделась и отправилась к Валерке Черешкову, своему бывшему однокласснику, нынче ювелиру. Жил он в том же доме, что и я, только на соседней лестнице.

- Вот, - сказала я и протянула ему камушек. У Валерки загорелись глаза. Он приглушил телевизор: шла очередная серия "Марианки".

- Тебе не надоело? - спросила я.

- Я же не смотрю, я слушаю, работаю, не разгибая спины, так пусть они надо мной воркуют, все эти "санты-манты", "богатые" и "ракели"... Польза, опять же, имеется. Нет-нет, взгляну на экран и что-нибудь из украшений слижу...

Валерка отвечал мне машинально, он вцепился в мой камушек, колдовал над ним, потом откинулся в кресле и деланно-равнодушно произнес:

- Должен тебя огорчить: простая, хотя и отлично выполненная стекляшка.

Я вздохнула с облегчением. Про "стекляшку" можно и у мамы спросить. "Стекляшка" существенно понижала уровень душевной тревоги.

Валерка протянул мне камень. Я взяла его. Но странно: вместо привычного уже тепла ощутила в ладони неприятное электрическое покалывание. "Уйти?" - подумала я. И покалывание прекратилось. "Впрочем, - подумалось вслед, - кто еще сделает эту работу, если не Валерка, которого я знаю с детства. Не станет же он меня обманывать..." И покалывание возобновилось. "Стекляшка"?..

Валерка смотрел на меня со свойственным ему спокойствием.

- Знаешь, я хотела бы, чтобы к завтрашнему дню ты сделал мне подвеску - вот старое серебряное кольцо...

- А к сегодняшнему вечеру не сделать? - усмехнулся Валерка с явным облегчением.

- Валерочка, я заплачу за срочность бутылкой шампанского.

- Вещь ценная, учитывая близость Нового Года. Ладно, - он прикинул что-то свое, - ладно, приходи завтра в это же время...

Покидала я Валерку с каким-то нехорошим чувством: мне почему-то стало страшно за него.

В маленьком репетиционном зале все уже были в сборе, когда я влетела туда.

Я давно не видела их: и Юрку, и Валю, и Сергея. Их лица, их приветствия, их объятия были так долгожданны и хороши, что я чуть не прослезилась.

- Звезде варьете - наш почет и уважение! - вскричал Серега и сграбастал меня.

- Ручищи у тебя - ты если трактор "Кировец" обнимешь, он рассыплется, а я - девушка хрупкая!

- Но - жизнестойкая! - рассмеялся Серега.

Юра был немного насторожен, но только я могла это заметить, да и настороженность эта сразу исчезла, едва он - тоже ведь знает меня гад увидел мою освобожденность...

- Твоя роль, - протянул он мне несколько скрепленных листков. - Ты Снегурочка, Валентина - Лиска, Серега - Дед Мороз, а я, как водится, Бабка Ежка.

- И усов снова не сбрил!..

- И не сбрею! Я, Баба-Яга, работала в прошлом рентгенологом!..

- Ребята, не знаю, как у вас, а у меня на всю репетицию два часа. Сегодня еще танцкласс и прогон новогоднего шоу, а потом еще работа...

- Да и у нас сегодня день примечательный. Начинаем работу над "Бесприданницей". Старик наш задумал ее специально под Валентину...

Хорошее настроение у меня, как рукой смело. Я посмотрела на Вальку с завистью:

- И молчала!..

- Прости, Машка, артисты - народ суеверный...

- Чего уж там! - отмахнулась я.

- Слушай, - продолжал Юрка, делая вид, что не заметил создавшейся неловкости, - Старик собрал нас и говорит: "Здесь есть даровитые и опытные артистки, но я решил пойти по стопам Протазанова: он взял Алисову совсем молоденькой..." Мы заржали. А он взревел, аки лев: "Да на роль, на роль Ларисы взял, жеребцы!" Ну, а потом объявил, что Лариса в его спектакле достанется Валентине.

- Это здорово, - сказала я, просто чтобы не промолчать, не выдать своего поражения.

"Каждому свое, - подумала я со злостью в свой адрес, - одному - икра на завтрак, другому - роль, о которой можно мечтать..."

Валька выглядела виноватой. Это уж было совсем некстати. Не она виновата в том, что их Старику я, что называется, "не глянулась", а в театре, куда я попала, меня держали на "кушать подано"... К тому же в скором времени театр и вообще распался.

- До сих пор не могу понять, - как будто угадав направление моих мыслей, сказал Серега, - чем ты Старику не понравилась. Иногда мне кажется - характером. Он безошибочно отделяет талант от не-таланта. И тут ты должна была его покорить. Но с той же безошибочностью он видит тех талантливых людей, которые будут поклоняться ему, а в тебе он, видимо, усомнился. Я почему так говорю. Недавно он меня спросил, где ты и что с тобой. Спросил, значит, хорошо запомнил, а он запоминает только ярких людей - тысячу раз проверено...

- Спасибо, Сережа, не надо меня утешать...

"Недавно спросил..." И вдруг пронзило: да ведь я же пела ему на показе "он говорил мне: будь ты моею"... Вспомнил, значит... Тупо заныл затылок. Я машинально приложила к нему ладонь.

- Болит голова? - участливо спросила Валька.

- Поболит и пройдет, - ответила я. - И вообще, будем мы когда-нибудь репетировать или нет?..

По существу, важно было только определиться с выходами и мизансценами. Остальное - дело отлаженное для людей, которые в одном составе играют елки с первого курса института.

Юрка, как всегда, хохмил. Сережа был до тошнотворного серьезен. Валентина - кокетлива, а я - я старалась быть красивой, доброй и изобретательной, причем не только в роли Снегурочки. Но сегодня тоска по настоящему делу оборачивалась завистью к более удачливой подруге, постоянно помнилось: вечером может опять оказаться в зале Бурелом и еще один любитель "снимать трусики" - и боюсь, мои старания быть доброй тут же превращались в пыль и пепел.

Затылок прямо ломило.

Вечер на работе прошел спокойно. В зале были, в основном, иностранцы, а играть для них лично мне всегда нравилось: они более непосредственны в восприятии, с большей готовностью радуются самым непритязательным шуткам, без предубеждения смотрят не только на сцену, а вообще - на окружающий мир. Для такой публики у меня тоже всегда найдется пара-тройка беспроигрышных номеров: пантомима, танец, куплеты, переведенные Мишкой на английский... Были и смех, и аплодисменты: чего еще нужно...

Бурелом не явился. Но он напомнил о себе: прислал машину? Я так устала за день, что просто не хватило сил отказаться. "Любовь к комфорту тебя погубит", - подумала я, поудобнее устраиваясь на заднем сидении. Шофер был молчалив, но не вызывал отвращения, как некоторые личности из буреломова окружения. "Спать! Спать! Поскорее бы добраться до постели..." - думала я. "А когда спишь, случаются сны: дикие сами по себе, да еще с материальными подтверждениями. О, Господи! Откуда под моей подушкой могла взяться эта "стекляшка"?! И затылок..." Затылок снова начал болеть, хотя уже и не так сильно, как днем.

II

Утром я первым делом понеслаcь к Черешкову. Он протянул мне готовую подвеску. Взял шампанское и деньги. Телевизор у него снова работал. И вообще все было вроде бы, как вчера, за исключением одного: ни тепла, ни покалывания не ощутила моя ладонь, когда я зажала в ней подвеску. Смотреть на Валерку стало до чертиков противно. Я уже собралась было высказать свои подозрения, но вспомнила: ночной гость сказал, что я никогда не потеряю этот камень. Что ж, если довериться ему полностью, то нечего и объясняться с нечестным человеком, а если камень все-таки можно подменить, грош цена и старику и всем его байкам. Странно: но в этот момент я больше склонялась к тому, чтобы прошел второй вариант.

Ни слова не говоря, даже не сказав "спасибо", я тут же приладила подвеску на длинную серебряную цепочку, надела и запрятала ее под свитер, на голое тело.

- Тебе не понравилось, как я сработал? - спросил Валерка. В его голосе звучали спокойствие и ленивая ласковость - как всегда.

- Сработал?.. - переспросила я. - Нет, ты хорошо сработал... - я сделала ударение именно на этом слове. - Спасибо. У меня свои заморочки...

Пусть понимает мою интонацию, как хочет. Скорее всего, он просто не обратит на нее внимания. Жулики всегда считают других дураками.

Когда я вышла на улицу, и на глаза мои навернулись слезы, я вдруг почувствовала тепло в груди: мягкое и приятное тепло, уже знакомое мне. Быстрее я еще не преодолевала расстояния между своей и Валеркиной квартирами. Влетела в ванную, закрылась и вытащила подвеску на белый свет. Стекляшка или не стекляшка, но камень был настоящий: мой, вчерашний, подаренный мне таким странным образом...

Я усмехнулась: интересно, когда Валерка обнаружит, что проделка ему не удалась?.. И что с ним случится, с ворюгой?.. А ведь с каким пафосом говорил: "Ты - художник, и я - художник. Мы всегда будем понимать друг друга".

"А вот и не всегда", - подумала я сейчас. И меня захлестнул целый ворох мыслей. Сказочное возвращение камня заставило меня припомнить малейшие детали сна: и так и этак складывала их и раскладывала, и не пришла ни к какому определенному выводу, кроме одного: со мной случилась загадочная штука, и надо быть настороже.

- Маша! - крикнула мне мама с кухни. - Ты скоро? Не сходишь за хлебом и молоком?

- Схожу, - ответила я, выбираясь из ванной.

В магазине была жуткая давка, спорили из-за сахарного песку. Вчера, как я поняла, его продавали по сто пятьдесят рублей, сегодня - по сто семьдесят. Обычная история. Но что меня насмешило, так это аргументы. Толстенной, презирающей всю эту толпу заведующей отделом, прирожденной торговке, которая при всех властях наживалась одинаково успешно, разъяренная баба из очереди вопила: "Демократка проклятая!" Это было и смешно и грустно: лучшие понятия мира всегда выворачиваются в моей стране наизнанку. Под аккомпанемент ругани я купила молоко и хлеб и вышла из магазина.

Потом я учила роль Снегурочки. Дело в том, что из года в год мы играли практически на одних и тех же площадках, и Юрка переписывал "пэсочку" заново. Для меня он тоже оставил работенку. Кое-где было написано: "поет песенку" и в скобках приписано: "сочини!" У меня был навык таких сочинений: капустники, куплеты для рабочих номеров, эпиграммы - мне нравилось это занятие. И получалось, как правило, совсем неплохо. Но сегодня работа не шла. Я спотыкалась на каждом слове, и то впадала в сопливую сентиментальность, то выражалась слишком функционально. Разорвала черновики, сложила горку бумажной рванины на углу стола, взяла гитару и запела: "Бедному сердцу так говорил он, но не любил он, нет, не любил он..." - ну и так далее. Пела-пела, да и заплакала. Валька, счастливая!.. Уйду, уйду я из своего кабака. Вовка Пластецкий звал в провинцию, обещал сколотить театр "под меня", убеждал, что актеру, прошедшему провинцию, ничего не страшно в жизни... Но тогда я резонно ответила ему: "Вовочка, Ленинград - мой город. И когда-нибудь я обязательно вернусь сюда и начать придется с нуля. Но если сейчас мне двадцать один, то тогда уже будет за тридцать: и кому я стану нужна!" Позвонить Володе?.. Уехать?.. Делать это очень не хотелось. А хотелось мне получить роль Ларисы, пусть хотя бы в очередь с Валентиной, пусть и во втором составе... Но эта мечта была, нет, даже не журавлем в небе, а звездой в самой отдаленной от нас галактике...

Я растерла кулаком слезы, взглянула на часы и охнула: давно уже надо было катить в кабак на репетицию. Я позвонила, что могу опоздать, не подкрасилась, схватила необходимые вещи и помчалась. Думаю, что первые десять минут па улице каждый мог понять, взглянув па меня, что я плакала. Но балетные мои подруги этого уже не увидели.

После репетиции я постаралась последней пойти в душевую. Отчетливее других наказов моего ночного посетителя помнилось: никто не должен видеть камня. А я уже ценила его присутствие в моей жизни. Может быть, это было отчасти и самовнушением, но с ним мне было спокойнее, увереннее и теплее.

Вечером в ресторане я увидела Бурелома. На первом же выходе я поймала на себе его взгляд и почти незаметное для других, но очевидное для меня, приветствие. У меня не было оснований не ответить на него. Взгляды наши соприкоснулись, и я вздрогнула. "Белоглазый"!

Его глаза были словно два бельма на мучнистом фоне лица. Камушек на груди излучал тревожные электрические сигналы. "Успокойся, - мысленно сказала я ему, - эту опасность я и сама отлично понимаю." И покалывание прекратилось. Работала я механически, однако совсем неплохо: наверное, это и есть профессионализм. Успех был, хотя думала я бог знает о чем, только не о номере. "Что ему от меня нужно? Я и не самая красивая здесь, и не самая молоденькая. И на влюбленного Бурелом не похож."

Следом за нашим с Мишкой номером шел балет, в котором были заняты все девочки из моей гримерной. И Мишка, как всегда, пошел со мной: обычно нам приносили в гримерную кофе. Принесли и сегодня. Мишка начал что-то рассказывать про Лизочку, что-то смешное, но не успел договорить, как дверь открылась и вошел Бурелом.

- Добрый вечер, - сказал он и улыбнулся. Улыбка была бы у него даже хорошей, если бы не тусклая невыразительность глаз.

Я смотрела на него и по-прежнему не могла понять: почему он такой страшный при вполне сносной внешности? Как, каким словом определить источник того страха, смешанного с отвращением, который вызывал он?

Бурелом обратился к Мишке:

- Вы всегда тут вместе кофейничаете?

- Да. Хотите, я попрошу, чтобы принесли кофе и вам?

- Нет. Кофе я не хочу, а вот против того, чтобы ты выкатился, ничего не имею.

Мишку как ветром сдуло, хотя было заметно, что ему хотелось бы соблюсти пусть и видимость достоинства.

Камень неистовствовал.

- Очень печально, - сказала я, - что вы так невежливо обходитесь с моим партнером...

Мой гость захохотал смехом долгим и очень гулким:

- Невежливо?! Да я был сейчас так вежлив, как никогда в жизни!..

Странно, но я ему поверила.

- Кстати, о партнере, - продолжал Бурелом. - Этот смазливый еврейчик партнер только по сцене? А, может, и по постели?..

Я прямо зашлась гневом:

- Для меня, к вашему сведению, люди делятся только на талантливых и бездарных, на хороших и плохих. Я понимаю, это немного по-детски, но я так воспитана. - Камень снова застрекотал, и я опомнилась - я очень ценила Мишку, чтобы вызывать ревность Бурелома к нему. - А что касается моих любовников, то, во-первых, это не ваше дело, а, во-вторых, Миша всегда был моим другом и я дружу с его женой и дочкой, и для нашего круга такая дружба сама по себе является отрицательным ответом на ваш пакостный вопрос. Вот так, Лев Петрович... - Я повернулась к зеркалу. Увидела там свое и его отражение.

- Скажите, Мария Николаевна, вы что - начисто лишены инстинкта самосохранения?..

- Нет, отчего же. Не стану скрывать: вы мне непонятны и чужды, но если уж мне приходится общаться с вами, то я хотела бы, чтобы не я постигала законы вашего мира, а чтобы вы постарались понять мои. Да, чуть не забыла. По моим законам я обязана поблагодарить вас за помощь в тот вечер, за ужин и за машину. И я вам действительно благодарна.

Мне пришлось играть: я играла спокойную уверенность бесстрашного человека. На самом деле у меня тряслись поджилки...

До нашей гримерной донеслись аплодисменты.

- Вы ведь пришли зачем-то?.. Говорите, сейчас сюда прибегут девочки, и не заставите же вы их, потных и разгоряченных, ждать за дверью.

Бурелом усмехнулся:

- Нет, на сегодня достаточно. Я считаю, начало знакомству положено. И я понял, что не ошибся: вы именно тот человек, который мне нужен. Счастливо.

- До свидания, - ответила я.

Как только он вышел, я вся скукожилась: этот разговор украл у меня силы. Влетели девчонки.

- Блин, у тебя был Бурелом?.. Приставал?.. - спросила Вера.

- А ты чего такая? - поинтересовалась Сливкина.

- Эй, не горюй: Бурелом хотя бы самый главный тут. Не с шушерой, блин, путаться!.. - снова Верка.

Вернулся Мишка. Он был суров, напряжен и решителен.

- Больше я никогда тебя не брошу. Я столько пережил за эти минуты, ты не представляешь!.. Я трус и скотина: бросил тебя, как будто оставил врагу без боя собственный дом...

Он шептал мне все это на ухо, и мне стало хорошо от этого его шепота.

- Не преувеличивай. Все нормально. Вот только не могу понять: что ему нужно от меня.

- Влюблен, я же говорил тебе.

- Нет, Мишка, нет. Тут что-то другое.

Я уже вознамерилась рассказать ему про сон, но вовремя застрекотал камушек. Я промолчала.

Поздним вечером у служебного входа меня ждала машина Бурелома. Я прошла мимо. Шофер догнал меня в два прыжка.

- Только не говорите, Мария Николаевна, что вы меня не заметили.

- Заметила, конечно. Но хочу поехать сегодня общественным транспортом.

- Не выйдет, - сказал шофер и потянул меня за руку.

- Делать мне больно вам приказал Бурелом? - спросила я, выдергивая руку. Электрические покалывания не смолкали во мне, но я была настроена решительно.

Мой вопрос сильно смутил шофера.

- Как вас зовут? - спросила я.

- Николай.

Я вспомнила испуг Вражича, когда отказывалась от подношения Бурелома, и фразу, которую сказал ему тогда Мишка: "Успокойся, нагоняя не будет". Ничего умнее этой фразы в голову мне сейчас не пришло, и я сказала испуганному Николаю:

- Успокойтесь, нагоняя не будет. А вашему Льву Петровичу я сама скажу, чтобы в дальнейшем ради меня он не тратился па бензин. Зачем так разоряться...

- Разоряться?! Да Лев Петрович может скупить полмира...

Он запнулся, а я как бы услышала продолжение: "Уж тебя-то купит..."

Не хотелось дискутировать, да и не стоило, уже потому хотя бы, что шофер, похоже, наговорился сегодня на неделю вперед. Молчаливость была его природным и неотъемлемым качеством. Меня же задела за живое его усмешка. Он сам, как и все окружение Бурелома, куплен с потрохами и не сомневался, что купить можно все и всех. Если бы у него имелось столько же денег, сколько у Бурелома, он бы тоже чувствовал себя королем мира.

"Плохо. Все это очень плохо". Я свободолюбивый человек. И сейчас особенно остро почувствовала, насколько сильно во мне желание быть свободной.

Мы ехали мрачным Ленинградом. Декабрь и без того самый темный месяц в году, а тут еще и освещение в городе почти полностью отсутствовало. Кое-где в переулках мелькали подозрительные личности, свет горел уже в очень немногих окнах жилых домов, да в ночных киосках, торгующих спиртным. Страх выползал из этой смутной жизни. В этом смысле профессия у нас неудачная: все мы, артисты и артистки, заканчивали работу не настолько рано, чтобы по дороге домой чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности. Бурелом, если он действительно хотел купить меня, не мог выбрать подкупа точнее, чем эта машина и ее шофер, провожающий меня до лифта. Надо быть полной идиоткой, чтобы отказаться от такого вида заботы.

Папа ждал меня. И мама еще не спала.

- Слава богу, Мария! - сказала она. - Я очень волновалась за тебя.

Странно, ее волнение показалось мне сегодня вполне искренним.

- Почему? - спросила я без всякой подкавыки.

- Представляешь, твой одноклассник, Валерка Черешков, попал сегодня во дворе под машину. Смотреть на Наталью было страшно, когда она подбежала к сыну...

- Насмерть?! - с замиранием души спросила я.

Ответил отец:

- Пока живой, но состояние очень тяжелое. Наталья говорит, что он с утра был не в себе, после твоего ухода... Она на улице набросилась на твою мать, вопила, что это ты виновата...

- Машенька, у вас что, ссора произошла, ты его чем-то обидела? Ты ведь такая резкая...

- Мама, успокойся, я тут ни при чем. И что это за манера: ответственность за свои несчастья валить на других!..

Нет, такого я не хотела. На меня подействовало не столько то, что расплата за обман обрушилась на Валерку, сколько то, что она обрушилась с такой бешеной скоростью. Кто же он, мой защитник?.. Может быть, это и есть Бог?.. Я бы уже поверила в это, если бы не удивительная избирательность: разве мало людей заслуживают наказания, а покарали, причем моментально, только моего Валерку.

Папа ушел спать, а мама дождалась, пока я выйду из ванной. Ей хотелось еще пообсуждать событие. Но у меня такого желания не было. Однако от одного вопроса я не удержалась:

- Мама, ты когда-нибудь изменяла папе?

- Ты же не смотришь "богатых", откуда в тебе этот комплекс?

- Да не комплекс, нет.

- Юрке, что ли, собралась изменить?..

- Когда люди расстались, новый человек в жизни - уже не измена. Так ты можешь ответить мне?

- Мы с отцом поздно поженились, ты знаешь. А если бы не твое рождение, может, и вообще бы не поженились: отец был очень нерешительным. А я понимала, что люблю его, и он любит меня, и что лучше для жизни мне никого не найти.

- Так ты забеременела не от него?

- С какой стати? Но один раз подумала, вернувшись после свидания: не переспать ли с кем-нибудь, чтобы забеременеть. Вечером перед сном подумала - мечтала о ребенке, о Коле - а утром поняла, что зря хотела дождя над Данаей, что уже и без того беременна.

- А что снилось? - спросила я, как бы невзначай.

Мать моя покраснела и рассердилась:

- Ничего! Ничего мне не снилось! И вообще, у меня такое ощущение, что я сошла с ума, рассказывая тебе эту ерундистику...

"Снилось", - подумала я. Содержание сна тоже казалось мне ясным.

Чем хороша усталость - не успеешь добраться до койки, как сон уже валит меня. Иначе, наверное, я сбрендила бы от тех бесконечных знаков вопроса, которые плыли во мне, заполняли меня и тревожили.

III

На следующий день я позвонила Юрке.

- Спорткомплекс "Юбилейный" слушает, - Юрка тяжело дышал в трубку.

- Хочу подать заявку на конкурс по бодибилдингу.

- Ваше строение тела меня вполне устраивает, так что пойдете вне конкурса, - ответил Юрка.

- Ладно, позвони, когда закончишь зарядку.

- Да я уже закончил, подожди, накину халат. Не так-то часто ты звонишь, чтобы я заставлял тебя набирать номер дважды.

Ждала я недолго, и с молчащей возле уха трубкой думала о том, что Юркин голос все еще волнует меня.

- Что скажете, сеньорита? - произнес Юрка голосом Луиса-Альберто, вернее, того актера, который его дублирует.

- С вашего позволения... - подхватила я.

Юрка перебил:

- "С вашего позволения" надо говорить, когда прощаешься, уходишь. А сейчас надо сказать: "Простите, сеньор, что я побеспокоила вас..."

- Вот именно, - ответила я. - Простите, сеньор, но у меня ни черта не получаются песенки: буду петь прошлогодние.

- Можно, конечно. Но одну ты должна сочинить, на любой, приятный тебе мотивчик. Когда они забредают в чашу и Баба-Яга, то есть я, пытается помешать им оттуда выбраться. Самое время спеть. На одну-то песенку тебя хватит?

- "Пробираясь темной чащей, ты смотри под ноги чаще..." - скаламбурила я.

- Начало готово. А ты боялась!.. У тебя все?

- Нет, Юрка, не все. У меня появился поклонник...

- Хороший мужик?.. - спросил после маленькой заминки Юрка.

Эта запиночка и интонация ревнивого любопытства, которую я сумела распознать за Юркиным вопросом, очень меня воодушевили.

- Крутой, - ответила я.

- Звучит безрадостно. Ну что ж, Маша. По телефону я не буду выпытывать, что да как. Могу предложить: приходи ко мне сейчас, я тебя обниму, и ты мне все расскажешь...

Мне очень захотелось поддаться. И я бы поддалась, если бы не понимала: объятиями дело и ограничится.

- Знаешь, мне, пожалуй, достаточно на сегодня уже и того, что ты сказал. Спасибо, дорогой. Пока.

- Надо говорить: "с вашего позволения", чумичка!..

Следующий звонок делать было неприятно, но с моей точки зрения, необходимо.

- Наталья Васильевна, здравствуйте. Это Маша. Как там Валерка? Что с ним?!

- Маша! Хорошо, что ты позвонила. Я вчера наорала на твою мать, извинись за меня: сама не понимала, что горожу. Плохо с Валеркой. Очень плохо. У него с головой непорядок...

- Его можно навестить? С утра я могла бы у него подежурить.

- Спасибо, Маша. У тебя и своих забот по горло: я же знаю, как ты пашешь. Да пока и не надо. Не надо помощи. А навестить можешь: завтра впускной день с четырех до шести.

После этого разговора настроение у меня не улучшилось, но я не позволила себе расслабиться. Однако из всех предстоящих сегодня занятий выбрала самое спокойное: решила сделать маникюр. Пошла в ванную, простирнула колготки и блузочку, приготовила инструменты и лак, включила телевизор. И попала на передачу об НЛО и о пришельцах.

- Я уже спала, - рассказывала какая-то простецкая баба. - И вдруг меня точно по башке огрели. Глаза открываю: в углу комнаты сияние, и посреди этого сияния - человек стоит. Странный, как нарисованный. Как дети из черточек рисуют...

На экране появился рисунок - иллюстрация к рассказу.

Машинально я потрогала свой затылок - он уже не болел, но и благотворных последствий не наблюдалось. Досмотрела передачу до конца. Уже и лак высох, и время неумолимо текло, а я смотрела и слушала, и все думала: имеет ли это отношение ко мне? Может быть, отгадка именно в пришельцах? Не придя ни к какому выводу, я телевизор выключила.

Песенка упорно не хотела сочиняться. Лезла в голову всякая галиматья и на бумаге сложилось только неказистое:

Если ты блуждаешь в чаще,

то смотри под ноги чаше.

Попадешься в бурелом

будет ноженькам облом!

Не годилось даже для капустника. Даже для куплетов в ресторане, не то что для детского представления. К тому же слово "бурелом" так и тянуло написать с большой буквы.

По дороге на работу в голову все еще лезли мысли о моем загадочном сне, о благородном старике и мечтающей о ребенке маме. Потом я постаралась избавиться от них. Следовало думать о песенке, о "рэкетирских" частушках, которые мы задумали с Мишкой, а не обо всяких ирра-циональностях. Есть задачи, которые никогда не решишь без специальной подготовки, и можно надеяться только на подсказку. Но подсказанный ответ незнающему человеку тоже может ничего не прояснить. Похоже, я наткнулась именно на такую задачку. Просто удивительно, как во мне уживались мечтательность и фантазерство с предельным скептицизмом: истории, рассказанные мне с телеэкрана, ни в чем меня не убедили, разве только в том, что есть довольно большой слой людей, способных убежденно отстаивать свои выдумки. Но мои вещественные доказательства - боль в затылке, камушек, посылающий мне сигналы тревоги, - были настолько вещественны, что мало походили на выдумку. И однако...

После примерки новых костюмов, мы с Мишкой немного поболтали. Мне понравилась история про его Лизку, недорассказанная вчера. Когда они с женой купали девочку, Лизка попросила помыть ей голову шампунем "Видал Сассун", а потом, потряхивая курчавой головой, горделиво расхаживала по квартире и говорила: "Ну вот, теперь мое свидание пройдет прекрасно!.."

Когда мы отсмеялись, Мишка протянул мне листок:

- Да, вот начало "рэкетирских" частушек, - сказал он.

Частушка была одна:

Мне миленок - рэкетир

Шубу лисью подарил.

А спьяну - пушку к голове:

"Гони, блин, выкуп в ЭС-КА-ВЕ..."

- Ну, брат! - радостно воскликнула я. - Да мы оба с тобой в глубоком творческом кризисе! И плохая частушка и одна! Их должно быть сто, двести. Они должны сыпаться из нас, как из рога изобилия, чтобы все время удивлять чем-то новеньким.

- Не могу найти темы. Понимаю, кому мы служим, но не понимаю ни их жизни, ни их проблем...

- Стоит ли усложнять. Все предельно просто. Тем этих - тысячи. Ну вот сходу, в порядке бреда. В штате Техас орудует Ку-клукс-клан. И надо договориться, чтоб "приехал клан в Россию и повоспитывал Кавказ"... Техас-Кавказ - рифмуется...

- Скользкая темочка. Буреломовцы и без нас с тобой разберутся с конкурентами: поделят сферы влияния. Лично я в такое вмешиваться не собираюсь. Только мне и способствовать разжиганию межнациональной розни...

- Мишка, ты молодец. Ты очень серьезный, а мне показалось смешным...

- Ну, ладно, подумаю еще, - сказал Мишка, а потом опять, словно бы невзначай, спросил. - Ты до сих пор не поняла, чего хочет от тебя Бурелом?

- Нет, Миша, не поняла, - ответила я честно.

И снова по окончании работы меня ждала машина Бурелома, а в ней - и сам Бурелом. Я инстинктивно отшатнулась, когда он вылез из машины мне навстречу. Камень начал сигналить еще в тот момент, когда я подходила к вахте, сейчас я его остановила.

- Испугались? - спросил Бурелом и утвердительно добавил. - Испугались. С чего бы? Разве я отношусь к вам плохо?

Я взяла себя в руки.

- Нет. Ничего плохого вы мне не сделали, пока только хорошее, но странно, мне... - я хотела сказать "мне отвратительно даже ваше хорошее", как зарефлексовал камушек, и я спохватилась, - мне, - продолжила я, хотелось бы знать, с чего вы так ко мне внимательны?

- Ну, если я вам скажу, что мое внимание объясняется тем, что вы рядовая ключевая фигура, вы поймете причину?..

- Нет, не пойму, потому что не люблю, когда со мной говорят загадками. Или рядовая, или ключевая - вместе эти понятия не соединяются.

- Еще как соединяются, если умеешь смотреть в будущее... Вы, вероятно, учили диалектику?

Честно говоря, я не ожидала от Бурелома таких речей. Он всегда казался мне чуть пообразованнее своих бесчисленных сотоварищей по "разбойному переходу к капитализму", но рассуждения о будущем... Я взяла и сказала это все Бурелому.

Он долго хохотал своим ледяным смехом над моим определением вида жизнедеятельности, которым он занимался, а потом сказал:

- Давайте, Мария Николаевна, поиграем. Вы мне скажете, чего еще не ожидаете от меня, а я скажу, чего не ожидаю от вас.

Мы уже ехали рядом на заднем сидении, когда Бурелом предложил мне эту игру. И я страшно обрадовалась его предложению, потому что боялась, что начнутся, несмотря на словесные высокопарности, вульгарные приставания. Но чутье женщины подсказывало мне, что Бурелом действительно настроен на другое. Я расслабилась и вступила в предложенную игру не без удовольствия. Еще полчаса назад я и представить себе не могла, что стану разговаривать с Буреломом почти так же свободно, как со своими друзьями.

- Ну, во-первых, не могу даже помыслить, что вы, Лев Петрович, окажетесь в очереди вместе со мной за хлебом. Во-вторых, не жду от вас, что по утрам вы будете выносить во двор бездомным кошкам объедки и молоко. В-третьих, вы вряд ли шарахнетесь в сторону, если в темном переулке вам встретится стая несимпатичных ребят. В-четвертых, не думаю, что когда-нибудь вам будет суждено умирать от любви. Ну, и в-пятых, - я уже откровенно дразнила его, - вы не поспешите поддержать старушку, осторожно переходящую гололедную улицу... Достаточно?

Краем глаза я увидела, как перекашивает смехом лицо шофера. Сам Бурелом тоже улыбался. Я посмотрела ему в глаза. Как всегда белесые, они все-таки были сейчас более живыми и, если можно так сказать, цветовыраженными, в них появились нечеткие следы голубого. Что делает с человеком, даже с таким, как Бурелом, разговор о нем самом!

- Ну, а еще, еще что-нибудь, - предложил он.

Шутка тем и хороша, что под ее видом легко преподносить правду.

Я немного подумала:

- Вряд ли вы пойдете в больницу навестить человека, который пытался вас обокрасть... Вы не станете читать Рильке, Данте и Мандельштама... Вас, поклонника физических расправ, не потянет разобраться с теми, кто на доме известного поэта в памятной надписи, сделанной от руки, переделал слово "жил" на "жид"... И, конечно, вам не придет в голову убавить звук телевизора после одиннадцати вечера, даже если вы наверняка знаете, что вашим соседям рано отправляться на работу. Точнее - вы просто не вспомните о них. Все!..

- Отлично! - Бурелом смеялся.

Смех его показался мне в этот момент куда более приятным, чем обычно. Неужели, моя антипатия к Бурелому давала первую трещину? Камень на моей груди не просто электрически засигналил, а тошнотворно заныл, передавая это свое нытье моему сердцу. "Прекрати!" - послала я ему мысленный приказ. И он подчинился, но не вполне, оставил все-таки за собой право слегка нудить.

- Что ж! Теперь ваша очередь выслушивать откровения, - отсмеявшись, сказал Бурелом. - Итак, уверен, что никогда не встречу вас среди тех, кто перепродает сигареты возле станций метро, это раз. Потом сомневаюсь, что вы зачитаетесь "Эммануэльк", хотя... - он усмехнулся. - Что еще?.. Еще вы не станете путаться с кем попало... Убежден, вы предпочтете продавать газету "Дурак" ради куска хлеба, но не станете стриптизеркой... И последнее: не представляю, чтобы вы долго задержались в нашем кабаке...

В том, что говорил Бурелом, не было ничего смешного. Я смотрела на него во все глаза: он говорил как раз о том, что меня больше всего мучило.

- Вы думаете, - сказала я, даже не попытавшись сыграть непринужденность, - меня могут оттуда попереть? Это сделаете вы? Или хотите сказать, что готовы не делать этого на каких-то условиях?

Бурелом тоже был достаточно серьезен:

- Конечно, у вас есть свое представление обо мне, и по большей части, как я сейчас удостоверился, верное, но знание ваше неполно. То, о чем вы сейчас сказали, верно для меня, но года этак три-четыре назад, когда я еще только укоренялся. Вы говорите - попереть вас? Или ставить вам какие-то условия? Это примитивно. Что если вы не задержитесь в кабаке, оттого что уйдете в театр - вам ведь хочется - в первый же театр, который вас примет, хотя зарабатывать там вы будете еще меньше, чем торгуя газетами...

Я тяжело вздохнула:

- Театр!.. Скажете тоже!.. Толпы безработных актеров, дикое обнищание... Метания... Растерянность... От "черну-хи" и "порнухи" до классики... Так уже было в театре, например, после революции. Да и пьес, настоящих пьес о времени, которое мы переживаем, нет.

- А если бы были?

- Была бы надежда на то, что театр выживет. Впрочем, я с такой надеждой не расстаюсь. Расстаться с ней для меня то же самое, что расстаться с надеждой на полноценную жизнь.

Я сама не понимала, зачем выкладываю все это Бурелому, но он задал вопрос, а у меня был ответ - вот и сказала. Нудеж и скулеж в сердце не прекращался.

- Приехали, - сказал Николай.

- Мы не договорили, - произнес Бурелом, - но я не стану вас задерживать, я вижу, как вы устаете. Так что договорим завтра. А сейчас я провожу вас до лифта.

- Спасибо, - сказала я и вылезла из машины.

Лампочка над дверью парадной была разбита. Темнотища, холодища и страшища...

То ли камушек, то ли собственный инстинкт подсказывали мне, что не стоит входить в парадную без Бурелома, однако он задержался, отдавая какое-то приказание шоферу, и я вошла. На лестнице свет был, но едва за мной захлопнулась дверь, как из-за мусоропровода навстречу мне вышагнули две очаровательные разбойничьи хари, и один ласково так произнес:

- Гляди-ка, Василий, какая шубка к нам пришла.

Я обмерла. Но в дверях уже показался Бурелом. В отличие от меня, он не обмер, он в доли секунды все оценил и все понял.

- Назад, - прошипел он мне, - за меня!

И тут, прячась за его спину, я увидела в руках Бурелома пистолет и побледневшие лица обидчиков.

- Стрельбы не будет, - спокойно, по-ледяному спокойно, сказал Бурелом. - Выметайтесь!..

Тот же, что восхитился шубкой, ответил:

- Будет сделано, шеф.

По-прежнему заслоняя меня и держа бандитов в поле зрения и ствола, Бурелом дал им выйти за дверь. Выходящего последним Василия он сопроводил ударом ноги в задницу.

Дверь парадной Бурелом еще немного подержал открытой, чтобы удостовериться, что налетчики тикают без оглядки.

- Николай, - крикнул Бурелом, увидев, что тот вылез из машины, держа в руке свою пушку, - все в порядке. Я сейчас.

Он вызвал мне лифт, поднялся в нем со мной на этаж.

В лифте я спросила:

- Это не вы их подослали, чтобы я ценила вашу заботу еще больше?

- Не разочаровывайте меня, Маша. С вами я не для того, чтобы слушать глупости.

- Простите, - искренне сказала я, - это нервы... Двери лифта раскрылись, на площадке стоял папа.

- Я слышал крики. Что случилось? Этот тип тебе угрожает?..

- Папа, этот, как ты говоришь, тип только что спас меня. Это Лев Петрович, папа. Он меня провожает.

- Тогда ладно, - буркнул мой отец.

Волна благодарности пролилась во мне: немолодой, невооруженный, мой отец был готов драться за меня с любым. Бурелома он не испугался.

И во второй раз за сегодняшний вечер Бурелом усмехнулся:

- До свидания, - сказал он мне, - теперь я за вас спокоен...

- Ничего себе поклонничек, - бурчал отец с чашкой крепчайшего чая. Маша, неужели ты станешь водиться с таким типом?!

"Маша". Впервые так назвал меня сегодня Бурелом. И это не вызвало во мне протеста.

- Успокойся, папа. Внешность иногда бывает обманчива.

- Бывает, - настаивал отец, - но только не такая.

Как всегда, я очень устала за день, однако сон - как назло - не приходил. Я снова и снова вспоминала обстоятельства стычки в парадной и то спокойствие, что испытала, очутившись за спиной Бурелома. "Хорошо ли это?" - думала я. Но ничего не могла с собой поделать: надежность исходила для меня не только от моего отца - от Бурелома сегодня тоже. Камень на моей груди изнывал, изводился, предупреждал - ему явно не нравились мои мысли, скорее даже мыслемоции, потому что далеко не все мои ощущения можно было облечь в словами выраженную мысль. В какой-то момент камушек мой стал настолько досаждать, что я подумала было снять его вовсе: и тут он, поворчав - замолк. А через некоторое время и я спала.

IV

Утром были два неожиданных звонка.

Во-первых, позвонила Валентина. И когда я услышала ее кокетливое: "Ал-ле, я тебя не разбудила?" - я вспомнила, что мы не общались по телефону уже целых два дня, а это было из ряда вон выходящим событием. И тут же вспомнилось, что она - а не я - будет играть Ларису. На душе чуть скребануло, но я не дала развиться этому некрасивому чувству - чувству зависти.

- Нет, конечно, я даже позавтракала уже.

- И зарядку сделала?

- Ну да.

- Счастливая ты, Машка.

- С чего бы?

- А не ленивая. Не то, что я.

- Хватит прикидываться, девушка. Как жизнь-то?

- Слушай, тороплюсь на читку, а у нас замена - Серега загремел в Боткинские с дизентерией.

- Какая благородная болезнь, - восхитилась я. - Как он умудрился?

- Винограда поел на презентации. Ночью чуть концы не отдал - сестренка его звонила.

- А замену уже нашли?

- Да, у Юрки какой-то приятель - каскадер. Так что в два сегодня соберемся. Ты можешь?

- В два могу, но к четырем мне еще в больницу.

- И у тебя больные? Кто? Мама? Папа? - Валя говорила встревоженно и искренне - она любила моих родителей.

- Слава богу, не они. Черешков попал под машину.

- Наш ювелир? А его как угораздило?

- Да вот - угораздило, при встрече расскажу.

- Ну, тогда до встречи.

Никогда, никогда я не поссорюсь с Валькой. Никогда не буду выяснять, даже мысленно, кто из нас талантливее. Никогда актерское самолюбие не победит мою душевную к ней расположенность. Вот так мудро приказала я себе поступать, когда повесила трубку.

Вновь раздался телефонный звонок. И камушек мой тотчас пробудился ото сна, в котором пребывал с ночи. Очевидно, звонит кто-то нехороший. Нехорошим оказался Бурелом.

- Мария Николаевна, - сказал он, - я обещал вам, что мы продолжим наш разговор сегодня, но не выходит. А вы уж, будьте так добры, не убегайте вечером от моего Николая.

- Лев Петрович, я вам так благодарна, но ведь раньше я обходилась без вашей машины, меня встречал папа, он и впредь может меня встречать.

- Да, батя у вас боевой.

Мне не понравилась насмешка.

- Папа воевал в пехоте и может еще постоять и за себя и за нас.

- Воевал? - Бурелом искренне удивился. - Не молод ли?

- Он начал войну разведчиком, сыном полка в десять лет.

- Ну что ж, - Бурелом что-то там взвесил. - Пехота - это хорошо. Но тем не менее в нынешних условиях мой Николай надежнее. Вы меня поняли?

Чего тут было не понять: мне приказывали. И не было сил не подчиниться. "Какая шубка!" Повторения не хотелось.

Скидывая дубленку, я скороговоркой проинформировала:

- Всем - привет! И пламенное пожелание - репетировать в пожарном порядке - весь график горит! А в ответ услышала:

- Вот болван, я-то думал, что из всех присутствующих один постоянно горю на работе!..

Я посмотрела в сторону говорившего. И замерла. Ослепляя голливудской улыбкой обаятельного и хитрого волка, на меня иронически взирал незнакомец.

- Это кто? - спросила я, несколько даже хамовато от замешательства.

- Наш Феникс во плоти, - ответил Юрка, - знаменитый каскадер всех времен и народов Лев Петрович Новицкий.

Я даже охнула про себя, а вслух сказала:

- Столько львов развелось, что человеку пора от них прятаться за решетку.

Шутки не поняли, но посмеялись, а я ничего не стала объяснять.

Юрка ревниво поглядывал на нас со Львом, пока мы знакомились. Все-таки мужчины, гораздо чаше женщин, выступают в роли собаки на сене. Как бы там ни было, Юрка первым, может быть, раньше меня самой, заметил, что Лев мне понравился, что меня потянуло к нему. С Юркой мы расстались полгода назад. Расставание для меня было болезненным, и Лев был первым мужчиной, с которым мне захотелось пофлиртовать. Все-таки симпатии и антипатии - дело сложное и дело темное. Я абсолютно ничего об этом Льве еще не знала, но мне уже нравилось встречаться с ним взглядами, и когда - по роли - он возложил на меня свою дедморозовскую длань - я - не Снегурочка, а Маша - была пронзена от макушки до пяток давно не испытываемой сексуальной истомой.

Феникс - иначе я его уже не могла воспринимать - балагурил, отпускал язвительные шуточки, рассказывая байки, заставлял смотреть на себя. И это было несомненным признаком въевшейся в нутро артистичности. Феникс был насквозь театральным человеком, к тому же явно одаренным. Когда-то похожие качества так привлекали меня в Юре...

- Имей в виду, - бросил мне Юрка, когда я выскакивала на улицу, - Лев мне приятель, но истина дороже: он отчаянный бабник.

- Даже отчаяннее тебя? - спросила я. И, не дожидаясь ответа, побежала на остановку автобуса.

В вестибюле больницы я посмотрелась в зеркало и сама себе так понравилась, что меня прямо окрылило. Такая окрыленная я влетела в Валеркину палату и на пороге замерла. Окрыленность вдруг куда-то исчезла, а вместо нее явилось чувство брезгливости. Огромная, грязная палата, неаккуратные постели, бинты, подвешенные к сложным системам ноги и руки, подбитые глаза - все это было чудовищно. Да к тому же, отыскивая глазами кровать Валерки, я увидела Василия, того, вчерашнего любителя встречать одиноких женщин в парадняках. Сначала я не поверила сама себе, пригляделась внимательно: несомненно, это был он.

- Маша, ты пришла, молодец, - следом за мной в палату входила Валеркина мама. - Пойдем к Валерочке.

Сумки у нее в руках были полными, а я купила всего один лимончик - не спросила, чего ему можно.

Валерка лежал, натянув одеяло на голову.

- Валерочка, это мы - я и Маша...

- Мама Челе, - раздался голос Валерки из-под одеяла, - почему ты была так невнимательна при пересечении улицы...

Наталья сходу залилась слезами:

- Не прошло! Вот он сутками так лежит и бормочет из этих проклятых сериалов...

- Габриеля сбила не Марта, - продолжал Валерка, - Габриеля сбил грузовик раньше. Вы же мне сказали, Мерседес...

- Валерочка, мальчик мой, надо поесть, - ворковала Наталья, не вытирая слез.

Валерка шевельнулся под одеялом и произнес:

- Брик, тебе нельзя раньше времени покидать инвалидное кресло, может быть паралич ног...

Мне стало страшно и смешно. Чтобы невзначай не рассмеяться при виде этой трагикомической сцены, я сказала: - Наталья Васильевна, я пойду. Я приду в другой раз.

- Да, Маша, да, - она обняла меня и заревела. С тягостным чувством дезертира я вынеслась из палаты, но спросила все-таки у попавшейся мне навстречу сестры:

- Скажите, сестра, а что с человеком, который лежит на первой от входа койке справа?

- Трещина в копчике. Он вам кто? "Ого!" - подумала я.

- Никто.

- А никто, так чего расспрашиваете, - грубо, как и положено сестрам в таких занюханных больницах, отрезала она.

Но ответ я получила. Итак, два моих личных врага в одной палате лежат поверженные двумя разными - как я понимала - силами, которые почему-то активно взялись мне помогать. В конце концов, остаться без помощи - что может быть хуже, но та помощь, которую оказывали мне Алмазный Старик и Бурелом, была мне чем-то очень подозрительна. Несчастный Валерка. Тысячи тысяч воров живут себе припеваючи, свысока поглядывая на честных дураков, вроде моего отца - и им хоть бы хны. А Валерка, может, и не удержался от воровства в первый раз. просто потому, что камушек сам притянул его к себе своей безмерной исключительностью - и вот он уже тихопомешанный. Да не хочу я, чтобы людские пороки карались так избирательно. Идея ада с его массовостью казалась мне сейчас куда более справедливой.

Однако в автобусе я уже думала о другом, о более приятном. Я вспоминала Феникса. Как коснулся он моего плеча, как мне стало хорошо, и не успела я оглянуться, а уже поймала себя на том, что глупо и счастливо улыбаюсь, словно и не было никакой больницы в промежутке. Холодок испуга возник во мне: не слишком ли быстро я влюбилась? А! Быстро-медленно! Кто осмелится отмерять время, необходимое для того, чтобы один человек потянулся к другому?.. Во всяком случае - не я.

У дверей ресторана мне встретилась Маруся, посудомойка. Она была в расстегнутом ватнике.

- Маруся, не простудись, холодища на улице.

- Не, Николавна, я привыкши.

- А чего это ты тащишь?

- Да вот, Лев Петрович распорядились в соседних дворах кошек кормить. Как думаете, Николавна, они не стронулись?

- Думаю, нет, Маруся. Просто, очевидно, и ему не чуждо все человеческое.

Я рассмеялась. Мне было смешно, что это "человеческое" Бурелом проделывает чужими руками, как, очевидно, и большинство своих грязных - я не сомневалась, что они у него были - дел. С другой стороны, пришла мысль, что вот ведь: слушает человек, что ему говорят, прислушивается...

У директрисы, когда я вошла к ней, были шеф-повар и завпроизводством. Я уже повернулась выйти, как Раиса, директриса наша, позвала:

- Маша, не уходите, мы уже закончили.

- Ну, что у тебя? - спросила она, приторно мне улыбаясь, когда сотрудники вышли.

Эта приторная улыбка, совершенно не свойственная Раисе в обращении со мной в прежние времена, яснее ясного говорила: уже весь ресторан знает об особых милостях, расточаемых мне Буреломом. А если бы он, наоборот, - не симпатизировал мне, что было бы тогда, каким было бы выражение Раисиного лица? Вопрос был каверзным, и я не стала отвечать на него, хотя ответ был очевидным.

- Раиса Владимировна, мне говорили, что один из ваших родственников работает в Бехтеревке?

- Да, двоюродный брат, а что?

Было видно, что братом своим Раиса очень гордится.

- Мог бы он съездить со мной к одному больному? Я, разумеется, заплачу за визит.

- Машенька, брат мой так загружен. Даже и не знаю, - Раиса набивала цену. - Впрочем, для вас он не откажется, я думаю. А что случилось?

Человеческое любопытство надо удовлетворять по мере возможности, чтобы неинформированная фантазия не подсказывала пакостных вариантов.

- Мой одноклассник, кажется, немного того. Мне очень жалко его мать, а она не способна пойти дальше того, что может предложить районный диспансер.

- И что - у него мания преследования? - Ох, как же нравится людям показывать свою осведомленность во всех областях знания!

- Вроде того: его преследуют герои телесериалов.

- О-о! Этим мой брат займется обязательно, Машенька, будьте спокойны. Его интересует эта проблематика.

Вышла я из кабинета Раисы, как из профессорского.

В коридоре пахло борщом и подгоревшим мясом. О чем-то переругивались официанты. Я подумала немного и снова возвратилась в Раисин кабинет:

- Да, еще забыла, Раиса Владимировна, скажите, кому на самом деле принадлежит ресторан? Я знаю, что его выкупил коллектив, но вижу, что Лев Петрович играет у нас тут в руководстве немаленькую роль.

Приторность Раисы превзошла самое себя. Она прямо сочилась подобострастием:

- Вы не ошибаетесь, Машенька, основной капитал был вложен фирмой Льва Петровича.

- А что это за фирма?

- Богатая и надежная фирма. А все остальное, если так интересно, вы ведь можете узнать у него самого. Хотя не понимаю, зачем вам это...

- Спасибо.

Вечер проходил по обычному сценарию. Я уже готовилась к последнему выходу, когда заглянул Мишка и сказал:

- Мария, там тебя спрашивают.

- Кто еще? - спросила я с раздражением, потому что не любила посещений ресторанных гостей.

- Говорит, знакомый. Я думаю, артист.

- Ладно, где он?

- У сцены, за кулисами.

За кулисами стоял и с интересом смотрел на выламывания кордебалета Лева-Феникс.

- Это вы?! - вырвалось у меня. От неожиданности, от радостного удивления я залилась краской.

- Не ожидали? - спросил тезка Бурелома, явно довольный произведенным эффектом. - Вечер у меня свободный, а целый день я думал о вас, захотелось увидеть, поболтать, познакомиться поближе. Надеюсь, вы разрешите проводить вас до дому?

Давненько я не слышала более приятных предложений, да еще выраженных столь изысканно, но в голову сразу же пришла мысль о машине Бурелома, и я поняла, что возникшую ситуацию разрешить мне будет непросто.

- Даже и не знаю, - сказала я грустно.

- У вас уже есть провожатый? - спросил Лев Петрович и посмотрел мне прямо в глаза. - Неужели кто-нибудь из этой кодлы? - он кивнул на запьянцовский зал.

- Сейчас у меня выход, поговорим потом, - ответила я.

Сердце у меня колотилось, но я заставила себя собраться. Небольшую, с рискованными шуточками, но вполне изящную сценку я сыграла с тем подъемом, который возникал только, если у тебя на душе хорошо. На танцевальный финал ко мне выскочили два балетных мальчика и один из них шепнул: "Машка, ты сегодня особенно легонькая..." Я ослепительно ему улыбнулась.

- Блестяще!.. - сказал мне Феникс. - И почему вы не в театре? Ваши способности и возможности повыше этого заведения.

Забавно! Разве не этот же вопрос задавал мне совсем недавно Бурелом?! Вот только ответ был слишком длинен и тягостен, чтобы отвечать.

- Так получилось, - коротко ответила я и ушла разгримировываться и переодеваться.

- Какой красавец, блин, был с тобой за кулисами, - сказала мне Вера.

Я и без того была взволнована, а еще этот ее искренний восторг.

- Так уж и красавец, - отмахнулась я. И вдруг Верка с неожиданной для нее наблюдательностью утвердила:

- Мужественные мужики всегда красивы. Но Бурелом, блин, конкуренции не потерпит!..

- Ну сколько раз тебе и всем остальным говорить!.. - Я взорвалась от этого упоминания Бурелома. - Не терплю я этих ваших блинов - масленицу целую вашими блинами накормить можно! Но у нас же не масленица!

- Но и не Версаль, блин, - обиделась Вера.

Что с ними спорить: книг они не читают, роскошную жизнь любят, а их поклонники язык этот не только принимают, но сами явились его создателями. Новая культура! А копнуть, сама-то я на какую культуру работаю?! Да и не Верка виновата, что я запуталась сегодня основательно.

- Ладно, не обижайся, - сказала я Вере. - Держи конфетку.

- Конфеты, блин, меня и погубят, - весело откликнулась она, уже простив мне мою вспышку.

Феникс и Бурелом. Чего я раздумываю? Почему не могу поступать, как считаю нужным?!

Решение было принято импульсивно, едва я увидела Феникса: сначала я разберусь с Буреломом, освобожусь от него, а потом уже все остальное. Потому что невозможно от души чем бы то ни было насладиться, когда на шее камень... Сегодня, во всяком случае, я против Бурелома не пойду. Камень мой недовольно пошевелился. "Камень на шее" я имела в виду совсем другой, а откликнулся этот - алмазный...

- Хотелось бы пойти с вами, - сказала я Леве-Фениксу, - но у меня сегодня назначена встреча, и меня ждут... Я перехватила его иронию:

- Это - совсем не то, о чем вы думаете...

- Я был бы полным кретином, Маша, если бы предполагал, что у такой интересной женщины никого нет.

- О, господи! Я же сказала - это тут ни при чем! - и словно что-то толкнуло меня под руку, произнесла взахлеб. - Вы мне нравитесь, вы мне, правда, очень нравитесь. И если захотите, я увижусь с вами завтра - у меня выходной, а сегодня не могу, никак не могу...

Он стал серьезным и грустным:

- Вот ведь какое совпадение: и вы мне нравитесь. Давно уже никто мне так не нравился, сам не знаю, что со мной.

- Не грустите, - подначила я, - может, пройдет?

- А вы милы...

И хорошо и плохо иметь дело с воспитанными людьми: больше Лева настаивать ни на чем не стал.

Он видел, как я погрузилась в машину к Николаю. Ну что ж, видел, так видел. Значит, будет знать, под чьим покровительством я нахожусь. И может, после того, как узнает, я ему и разонравлюсь. Хотелось реветь.

- Мария Николаевна, - спросил меня Николай, провожая к лифту, - у вас завтра выходной?

- Да, Николай, наконец-то вы от меня свободны.

- Не вы, так кто-нибудь другой. Я не про то. Вы где продукты закупаете?

- В магазине, а что за странный вопрос?

- А на рынке? - Николай смотрел на меня, но каким-то ускользающим взглядом.

- На рынке, Коля, нам не по карману. Давненько я уже на рынок не хожу.

- Ну и правильно.

Подошел лифт, Николай поднялся со мной, посмотрел, как я вхожу в квартиру, и только после этого поехал вниз.

Отец с грустью во взгляде помог мне раздеться, поделился какими-то незначительными новостями, хотел, видимо, еще что-то нелестное сказать по поводу моего "ухажера", но воздержался. Я долго приводила себя в порядок, положила на лицо французский ночной крем - слишком активный, чтобы пользоваться им часто, но зато незаменимый, если хочешь наутро выглядеть особенно хорошо, и засыпала с мыслями о том, чтобы прийти на свидание со Львом во всеоружии, чтобы произвести на него впечатление, не разочаровать. Камушку моему нравилось направление моих мыслей, потому что он был теплым и уютным и успокоение исходило от него, как от свернувшейся на груди кошки...

V

Лева позвонил в девять утра. Спала я меньше своих законных восьми часов, но обычной для недосыпа разбитости вовсе не чувствовала. Наоборот, услышав его голос, ощутила прилив радостного и счастливого бодрствования.

- Маша, что если нам поехать за город, покататься на лыжах? - спросил он.

- Я бы не против, но из меня лыжник больно никудышный, - ответила я. Боюсь опозориться.

- Это мелочи. Научу.

- Да и лыж у меня нет.

- А какой размер ты носишь?

- Тридцать шестой.

- Найдем на базе.

- На какой базе?

- У нас с приятелями в Кавголово снята дачка... Сколько тебе нужно времени, чтобы собраться?

- Не меньше часа.

- Хорошо. Тогда встречаемся на Финляндском в одиннадцать. Идет?

- Идет, - сказала я.

Во мне поселилось праздничное настроение. Было великое искушение не делать зарядки. Но я поборола искушение, хотя упражнения на растяжку сократила почти до нуля. Когда одевалась, радовалась: вид у меня получился вполне спортивный, и недавно купленный пуховик довершил картину очень даже пристойно.

Уже без десяти одиннадцать я была на вокзале. И Лева тоже был там.

- Ну, молодчина. Бежим. Электричка сейчас отчаливает, а следующая через два часа. Я уж волновался...

Он подхватил мой рюкзачок, заботливо собранный мамой, и мы понеслись.

В будний день народу за город ехало немного, так что мы расположились очень удобно. Я посмотрела за окно: солнце, снег, дачные постройки... Меня захватила перспектива глотнуть свежего загородного воздуха - оказывается, мне так его не хватало.

А Лева говорил:

- И что еще мне в тебе нравится: отсутствие дешевого кокетства. На первое свидание по всем дурацким правилам девице требовалось бы опоздать...

- Так ты разочарован?.. - иронизируя, перехватила я комплимент.

- Да ты что!.. Я был бы жутко разочарован, если бы пришлось менять планы.

- Ты этого не любишь?

- Есть грех.

- А еще есть в тебе грехи?

Я вспомнила реакцию Бурелома на разговор о нем самом и решила воспользоваться проверенным ходом.

- Давай, расскажем друг другу о своих грехах. Ты - первый.

- Да ни за что! - возмутился Феникс. - Перед тобой - только в розовом свете!

- Или, - снова подхватила я, - в пламенных тонах!.. Расскажи, как вы там горите? Это не страшно?

- Когда есть знания и подготовка - ни черта не страшно! - лихо отрапортовал Лева.

Мы рассмеялись. Господи, как же мне было легко с ним, как замечательно. И мне так нравилось его мужское внимание.

- Хотя, если хочешь серьезно, - отсмеиваясь еще, продолжил Лева, - то без осторожности и страховки, тысячу раз проверенной, отработанной поэтапно, по деталям - в нашу профессию лучше не соваться. Помню, падаю я как-то с четырнадцатого этажа - уже тело у меня пошло, уже падения не остановить - и показалось мне в последний момент, что у оператора что-то с камерой не ладится. "Ну, - думаю, - помоги, господи, благополучно приземлиться! Я тебе покажу - второй дубль!.. Ты у меня сам прыгать будешь!.. Попрыгаешь, растакую мамашу!"

- Ну и?..

- Да еще раз сто прыгнуть пришлось, - сказал он небрежно.

- Ему?

- Как же - ему!.. - в голосе Феникса звучали неприкрытые хвастовство и гордость.

- Вот уж не думала, что каскадеры вроде рыбаков - так и норовят преувеличить свои подвиги! Феникс рассмеялся:

- Не обращай внимания: в каждом из мужчин живет маленький Том Сойер, выступающий перед девочкой своей мечты - Бекки...

- Ну так то - Бекки, а то - я...

- Не вижу разницы, - заметил Лева и взял меня за руку.

Рука у него была горячая, крепкая, и от нее исходила такая резкая чувственная волна, что в одно мгновение се импульсы захватили все мое тело. Я была беззащитна и открыта этому напору. И была счастлива своей открытости.

Мы еще присматривались друг к другу, мы еще пытались осознать, что же это так накатывает на нас, но обоюдная зависимость уже прочитывалась слишком явно.

- А почему ты сейчас без работы? Спроса нет? - произнесла я, чтобы немного снять напряжение.

- Спрос-то как раз есть. Но ведь надо же быть довольным конечным результатом - правда? А тут, пока ковыряешься с каждым трюком, пока придумываешь нечто сногсшибательное и головокружительное - да, интересно. Да, захватывает. И на экране за свою работу - не стыдно. Порой покруче Голливуда. А сам фильм - не при красивой женщине будь сказано - дерьмо, "чернуха", от которой за версту отдает пошлостью и низкопробностью. На-до-е-ло!..

Лева снова улыбнулся.

Я его отлично понимала. Понимала, может быть, как никто другой.

- Знаешь, когда я увидела тебя в первый раз, так и подумала: "красивый голливудский волк"...

- Нет, Маша, тут ты не права. Я хоть и не овца, но волков терпеть не могу.

И опять его слова отозвались во мне эхом понимания - полного понимания.

Потом Феникс научил меня скатываться с горы. Горку он выбрал для начала невысокую и пологую. Мне было страшно и на ней, от страха я, конечно, не удержалась на ногах и упала. Лева тут же оказался рядом, помог подняться и аккуратно стряхнул с меня снег. Но уже второй спуск мне удался - Лева замечательно объяснял и показывал, что нужно делать. А на третий раз мне уже нравилось мчаться вниз. Остановилась я даже с некоторым, напоминающим шик, разворотом.

- Ну вот, в будущем году поедешь на зимнюю олимпиаду в Лиллихаммер, зубоскалил Феникс.

И мой ответный смех был несомненно счастливым смехом.

Катались мы часа два, но и их мне хватило, чтобы вовсю насладиться чистым воздухом, солнцем, яркой белизной снега, да к тому же - изрядно утомиться.

В доме совершенно не чувствовалось ни женской руки, ни порядка. Но было тепло, и тепло это приятно расслабляло.

Лева, кажется, откровенно любовался мной, когда я за обе щеки уписывала жареные куриные окорочка и запивала их горячим кофе из термоса.

- Ну, что - нагуляла аппетит, артисточка?

- Еще какой! - весело откликнулась я. Он тоже ел с большим энтузиазмом.

- Знаешь, - сказал он вдруг, - у одного английского ученого я прочитал, что неумение наслаждаться чувственностью равно неумению наслаждаться едой. Похоже, что с едой у нас порядок?

Меня всколыхнуло, если мерять по землетрясениям - баллов этак на пять. От Левиных глаз это не укрылось. Он был доволен произведенным эффектом. Бабник! Ну и пусть бабник! Может, мне нравятся именно бабники!.. Этот, во всяком случае, нравился очень...

- Ваше заявление, - сказала я с некоторой даже дрожью в голосе, звучит, как предложение проверить наше умение и по второй составляющей. Я не ошиблась?..

Я старалась говорить небрежно, якобы шутя. Но волновалась смертельно, и волнение мое было слишком очевидно.

- Хочешь сигарету? - Лева уклонился от ответа, и меня это задело.

- Не курю, ты же знаешь.

- Многие только прикидываются некурящими. Бережешь здоровье?

Я отвечала машинально, потому что никак не могла понять, что происходит.

- Скорее, голос. Он у меня хоть и неплохой, но не настолько сильный, чтобы подвергать его ненужным испытаниям.

- Что меня в тебе поражает, так это рассудительность не по годам, засмеялся Лева.

Да что он, издевается надо мной?! Я занервничала: нет ничего позорнее, чем предложить себя и получить отказ.

- Ну, ты-то без рассудительности тоже не смог бы падать с четырнадцатого этажа...

- Да, конечно. Однако, безрассудство - тоже немаловажная профессиональная черта...

- Так ты безрассуден?.. Что-то незаметно... Хотела я, или не хотела, но желчь излилась. А Лева расхохотался.

- Неплохо. Ты отвечаешь ударом на удар. Но в нашем случае - зря. - Он подошел ко мне и обнял - это было нежное и уже хозяйское объятие. - Я безрассуден, да. Но не настолько, чтобы любить тебя здесь. Было бы бесчестно обречь нас обоих на воспоминания о том, что простыни или этот половик были не первой и даже не десятой свежести! Так что имею предложение: поехали назад, в Ленинград, ко мне!.. Купим по дороге свинины. Ты умеешь жарить отбивные?..

- Вообще-то, - пробормотала я, вконец растерянная, - дома у нас готовит мама, но я попробую.

- Тогда не станем рисковать: сам пожарю. И мы покажем этим англичанки, что не хуже их понимаем, что значит уметь наслаждаться жизнью!..

Мы быстро собрались в обратный путь. Но я обратила внимание, что несмотря на спешку, на возникший азарт, Лева тщательно протер лыжи, поставил ботинки сушиться, проверил печку, закрыл ставни, навесил замки, все он делал быстро, но и в высшей степени основательно.

И опять в последнюю минуту мы успели на электричку. И снова Феникс трепался, но при этом обнимал меня, и прикасался ко мне с такой нежностью, с таким нескрываемым желанием, что я вся была пронизана ими. Я не скрывала своей радости.

У вокзала мы сели в 32-й трамвай.

- Доедем до Мальцевского, - сказал Лева, - купим там мьяско, а уж оттуда - рукой подать до моей хибары!

И тут я услышала свой камень. Целый день я не слышала его, а тут ощутила покалывания, не хуже комариных. Я успела усвоить, что нельзя не обращать внимания на такие сигналы. Только не могла понять: чего это он? Молчал, молчал, а тут на тебе!..

- Знаешь, - сказала я осторожно, - чего нам тащиться на рынок?.. Мы можем купить куру в мясном, тут, на углу Восьмой и Суворовского, отличный мясной магазин.

- Чего ты испугалась?

- Разорить тебя. Ты же все-таки не у дел...

- Да, но после большой работы. Так что денежки пока есть. И потом, неужели ты не поняла, мне хочется пустить тебе пыль в глаза: накупим фруктов, зелени, цветов... Ты не можешь запретить мужчине немного повыпендриваться.

Я хотела сказать, что ему все равно не переплюнуть в этом Бурелома, но вовремя удержалась. И вспоминать-то Бурелома не следовало в такой день - в День Начала - не то, что говорить о нем...

Чем ближе мы подходили к рынку, тем неистовее вопил камень.

Но остановить Леву я не могла...

Мы вошли под своды рынка И я успокоилась. Все было, как всегда. Но если я успокоилась, то камушек мой бил такую тревогу, что расслабиться мне не удавалось. Никакие мои приказания и уговоры не помогали, камушек не замолкал ни на секунду. И, наверное, поэтому я нисколько не удивилась, услышав странный, ни на что не похожий гул или даже гуд, состоящий из одновременно возникших диких криков, топота бегущих ног, обутых в подкованные сапоги, грохота падающих ящиков с фруктами. И буквально в следующий миг я увидела нацеленное на себя дуло автомата. То есть нацелено оно было на южанина-продавца, но мне казалось, что дуло смотрит прямо в мою грудь.

Рядом со мной захныкал мальчишка:

- Бабушка, подними меня, чего там кричат, я ничего не вижу

- Ложись! - раздался голос Левы, и я почувствовала, как меня стаскивают вниз, на пол, утыкают носом прямо в слякотную лужу, в самую грязь. Я вывернула голову налево, увидела лежащего рядом со мной Леву. Правой рукой он сдавливал мне плечо, а левой - удерживал мальчишку. Прислонившись спиной к прилавку, держа внука за руку, тяжело дышала его старая бабка.

Теперь я уже точно знала, как звучит стреляющий автомат. И звуки автоматных очередей, сопровождаемые еще одной волной душераздирающих воплей - не забуду никогда.

А потом в образовавшуюся паузу ворвался картонный голос, звучащий через мегафон:

- Эй вы, чернозадые обезьяны! Вы перешли границы дозволенного. Среди бела дня вы убиваете наших русских парней. И не думайте, что это сойдет вам с рук! Лучше убирайтесь к себе домой, на пальмы, с которых недавно спустились. Ваше место там, черномазое отродье! И помните: мы вас били, бьем и будем бить!..

Мегафон замолчал. И в полной тишине раздался короткий свист и топот сапог. И вслед за этим - одинокий вой раненого человека.

- Быстро! - скомандовал Лева. - Пацан, бабуля, Маша! Быстро поднимаемся и за мной!..

Мы четверо первыми выбежали из здания рынка. Бросив беглый взгляд назад, я увидела каких-то людей, поспешно рассовывающих по мешкам и сумкам рассыпанные по полу мандарины, яблоки, груши...

- Спасибо! - сказала очнувшаяся бабка Леве.

- Не до благодарностей. Дуйте домой!

Теперь, когда опасность была позади, и я начинала более отчетливо соображать, что же произошло, меня поразило, что пока я лежала там, на грязном полу, я думала исключительно о том, что новый мой пуховик в мгновение ока превратился в старый.

- Сволочи! - бормотал Лев, таща меня за руку в сторону Таврического сада. - Борцы! Как минимум, троих уложили!.. Хорошо еще, что на рынке мало народу...

Я вдруг вспомнила о вчерашнем вопросе Николая: неужели он знал?!

Я еще раз оглянулась: и мне показалось, что я увидела машину Бурелома, стремительно рванувшуюся от стоматологической поликлиники. Машина должна была проехать мимо нас, и я инстинктивно прижалась к Леве. На полной скорости машина свернула за угол.

- Знакомая машина! - сказал Лев. - Кто в ней был? Ничего я не разглядела. Да и разглядела бы, не сказала.

- Как ты думаешь, пуховики в химчистку принимают?

- Ты мне не ответила.

- Чего отвечать-то?

- Ну, например, почему ты так не хотела идти на рынок? Ты знала?

- Да нет, конечно, ничего я не знала, - ответила я довольно резко мне не нравился тон Левы. - Просто интуиция подсказывала мне: туда ходить не стоит!..

- Завидую я людям с такой развитой интуицией, - с напряжением, не сулящим ничего хорошего, сказал Лев. Несправедливость обвинения обижала меня, да и подозрения Левы - а он их не скрывал - были чудовищны. И меня понесло:

- Ну что ж! - холодно, хотя и не без внутренней дрожи, сказала я. Ты, как я погляжу, скор на выводы. Твое дело. Разубеждать не стану.

Мы уже вышли на Кирочную. Я увидела троллейбус, идущий в сторону метро, выдернула свою руку из Левиной руки и бросилась на остановку. Лев за мной не побежал.

Было так обидно и стыдно, что в тот момент я совершенно забыла, в каком пребываю виде. И сколько бы на меня ни смотрели, я ни на кого не обращала внимания. В моей жизни рушилось, не успев как следует начаться, что-то чрезвычайно важное для меня... И каким далеким и от этого особенно прекрасным казалось сейчас наше с Левой катание с гор...

- Боже! Маша! Что! За! Вид! - вскричала мама, открывшая мне дверь.

Отец выбежал на мамины крики.

- Машенька! Дочка! Что случилось?!

- Ребята, тихо! Ничего страшного. Я поскользнулась. В детстве я их так называла: "ребята", и их успокоило это призванное мной из детства обращение.

- Но ты не расшиблась?

- Сейчас посмотрим. Кажется, коленка чуть-чуть побаливает.

Они помогли мне раздеться. Причем мама вздыхала и охала, принимая у меня пуховик:

- Черт знает, берут ли их в химчистку.

Эта наша общая с ней реакция меня несколько развеселила, если разумеется, меня можно было развеселить.

После ванны я попила с родителями чаю и отправилась поспать часок: плакать и спать тянуло неумолимо.

- Папа, разбуди меня к "Факту".

- А, может, до утра поспишь? Что-то последнее время с тобой все какие-то происшествия приключаются... Отдохнула бы...

- Нет, нет, в одной из ленинградских передач должны показать сюжет рекламу нашего ресторана: хочу посмотреть, что у них получилось...

- А тебя снимали?

- Да.

Я не врала. Рекламный сюжет, понятно, за большие деньги, снимался и должен был вот-вот появиться, но когда и где, никто еще не знал. И говоря по правде, этот сюжет меня мало волновал, хотя я действительно могла попасть в кадр. Волновало меня другое: что скажут о случившемся сегодня на рынке.

Сказали: что был налет, что неизвестно - кто, что двое лиц кавказской национальности скончались на месте, а один - в больнице, что пятеро ранены. Показали: опустевший зал с развороченными прилавками, с раскиданными ящиками и втоптанными в грязь фруктами.

- Когда такое видишь, - сказал отец, - чувство двойственное: людей, какими бы они ни были, жалко, это с одной стороны, а с другой распоясались эти чертовы южане, сплошной бандитизм в городе от них...

- Двойственности, - резко возразила мама, - тут быть не может. Бандитов надо ловить и наказывать, а пулять по всем без разбора - это гнусно!..

Я сидела, слушала их и понимала, в кого пошла. Какой же постыдной показалась мне теперь идея куплета про "ку-клукс-клан", которую я, гордясь выдумкой, выкладывала Мишке. Хорошо еще ему, а не Леве...

А мама продолжала:

- Там, на рынке, и обычные люди были. В такой ситуации легко растеряться, попасть под шальную пулю...

"Там, на рынке, была ваша дочь", - просилось мне на язык, но он был мною прикушен. Не хватало еще волновать их.

"Санитар леса" в своих "секундах" показал практически те же кадры, но прибавил, что сразу после налета какое-то время наши несчастные, обездоленные пенсионеры собирали в корзинки и в сумки фрукты, на которые в обычной ситуации денег у них ни за что бы не хватило. Получалось, что польза от налета все-таки была...

Я ничего не знала о налетчиках, но, чем дальше, тем была уверенней: налет этот дело рук Бурелома. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы соединить воедино предпринятую вчера Николаем попытку предупредить меня, удержать от похода на рынок и отъехавшую от поликлиники машину Бурелома. Конечно, это могло быть и совпадением: в платной поликлинике Бурелом мог просто-напросто лечить зубы, но в такое совпадение верилось с трудом. Вот ведь и Лева заподозрил меня не случайно: у него тоже, я не могла не признавать этого, были поводы к недоверию.

Лева, Лева... Он, конечно, опытнее меня. Он, если вдуматься, играл сегодня со мной, как кошка с мышью. Он даже ни разу меня не поцеловал... Но сколько подарил мне радости, как заставил поверить в мою избранность для него!.. Неужели приходится расставаться с надеждой на то, что ожидание любви наконец-то превратилось в любовь?! И стоило ли мне перед лицом такой потери устраивать демонстрации?

Перед сном воображение рисовало какие-то, льстящие мне картины нашего примирения, картины нашей любви. Потом - уже вполне трезво - подумалось о том, что не может это все быть концом: нам еще вместе две недели играть по две-три елки в день... А эти совместные выступления должны же будут возродить взаимную симпатию!.. Тут я сама себе усмехнулась: это не Льва следовало называть Фениксом; это мои чувства - выгорающие, казалось бы, дотла, и с таким упрямством возрождающиеся из пепелища - давали мне право носить имя этой неистребимой птички!..

Камень был спокойным, теплым. Если бы не камень, моя собственная интуиция, наверное, не сработала бы сегодня. И не было бы ссоры со Львом. Да нужен ли мне этот камень, в таком случае?! Он недовольно пошевелился. А я не стала додумывать эту мысль: и так не сплю слишком долго, завтра будет не собраться!..

А во сне я все еще скатывалась с горок и пригорков. И голос моего Алмазного Старика назидательно вещал: "Если уж приходится скатываться с горы, лучше знать правила, при которых возможность падения сводится к минимуму!.." "Боже, как умно!" - ядовито отвечала я. Но игнорируя меня, голос продолжал: "А уж если приходится падать, то следует уметь группироваться, чтобы к тому же минимуму свести печальные последствия падения..." С этим я не могла не согласиться...

VI

Проснулась я ДРУГОЙ. Те же руки, те же глаза, тот же, чуть вздернутый нос, те же волосы - все то же самое - но я была другой.

Одна моя школьная подруга рассказывала мне, что вот так же, как я сейчас, в одночасье, ощутила себя, осознала себя совершенно иной, повзрослевшей и помудревшей, сразу после кесарева сечения. Она так и говорила мне: "Просыпаюсь и чувствую - другая. Не знаю, хуже ли, лучше ли себя прежней, но другая... Знаешь, даже жутковато стало..." Подруга связывала эти перемены с тем, что ей влили литр чужой крови...

Я тогда подумала и высказала вслух, что переливание здесь ни при чем, что сам факт материнства должен же влиять на женщину, но сейчас я сомневалась в незыблемости моего утверждения. Потому хотя бы, что повидала матерей, которые нисколько не менялись с рождением ребенка.

С непреходящим чувством "другизма" я выполняла обычные свои утренние дела. Как никогда долго вглядывалась в зеркало, изучая свое отражение. В глазах, несмотря на поселившуюся в душе боль от размолвки со Львом, ни тоски, ни страдания не было, а была ирония, готовность посмеяться и над собой, и над своим страданием... "Наверное, я стала черствее..." - подумала я. Отвечать же себе не стала, понимала: это не так. Скорее даже наоборот: я стала чувствительнее, но одновременно - вот парадокс - более защищенной, потому что не каждому переживанию и не каждой возникающей эмоции могла уже придавать черты глобальной катастрофы...

Я стала сильнее, увереннее в себе. Что-то, отдаленно похожее на сегодняшнее мое состояние, я уже пережила полгода тому назад, когда Юрка меня бросил. Но все-таки нынешняя моя перемена была во много раз сильнее и кардинальнее."Я никому не позволю отобрать у себя то, что дорого мне, что должно составить мою жизнь", - думала я. Выплывающее при этом в памяти мутное лицо Бурелома, меня пугало, но не настолько, чтобы я побоялась отринуть что бы то ни было, что Бурелом попытается мне навязать. Впрочем, с язвительной интонацией подумалось мне, ничего, кроме машины, Бурелом мне пока что и не навязывает. А машина - это вовсе не так уж плохо!..

Позвонил Юрка. Сказал, что продиктует расписание елок. Я взяла ручку и дневник.

- Сразу же хочу спросить: ты не против, чтобы самую дорогую елку отыграть в пользу Сереги?

- Разумеется. Кстати, кто-нибудь уже был у него?

- Валентина вчера бегала. Там не пускают, так что она только передала ему послание и получила записку от него. А в справочном сказали, что можно передавать...

- Виноград, например, можно?.. - спросила я.

- Шутки твои, Мария, хороши своей невинностью. Итак, возвратимся к делу. Две елки мы даем благотворительные: у ученых и в детском доме. У ученых работаем из солидарности: нас вместе стараются изничтожить. И только вместе мы не дадим этого сделать.

- И с этим я тоже согласна.

Нет, просто поразительно: раньше я не верила в эту пресловутую чеховскую формулировку относительно дружбы мужчины и женщины. Еще полгода назад мне казалось, что я возненавидела Юрку до конца своих дней, а вот спустя всего полгода мне снова приятен и его голос, и он сам. Приятен до того, что в минуту растерянности я готова была возобновить с ним роман.

Когда расписание было продиктовано и разговор близился к завершению, Юрка, вроде бы невзначай, обронил:

- Ты встречалась вчера с Фениксом?

- Да, Юра, а что? - ответила я с внутренним напряжением.

- Да так, ничего. Ты, я надеюсь, не забыла о моем предупреждении и вела себя недотрогой?..

- Вот уж это, мой дорогой, тебя не касается...

- Маша, запомни, - очень серьезно сказал вдруг Юрка, - меня касалось, касается и будет касаться все, имеющее отношение к тебе. У нас с тобой не получилось. Но я не знаю человека талантливее тебя, я горжусь знакомством с тобой, и ты всегда можешь найти во мне опору... - пафос, с которым он произнес эти слова, поразил меня.

- Юра, - сказала я в ответ и тоже очень серьезно, - однажды ты уже и роли подпорки не выдержал - сломался...

- Машка! - расхохотался он. - Да ты, кажется, скоро научишься ставить людей на место!..

Я повесила трубку, довольная собой. Юркино признание было мне приятно.

Пока завтракала в одиночестве - мама ушла в магазин - сама собой сложилась песенка. Даже не сложилась, а как бы открылась мне. Будто давным-давно уже была сложена кем-то другим. Ритм - вальсовый, немного грустная интонация, но никакой паники. Да, без волшебной палочки, украденной Бабой Ягой, на то, чтобы выбраться из этой чащи, уйдет уйма времени - и они могут опоздать к встрече Нового Года, но еще не бывало так, чтобы добро не находило выхода из самых печальных обстоятельств, а следовательно, и сейчас нечего тосковать, а следует подумать, что можно предпринять... Вот примерно такой смысл. И припев кончался словами: "Не стоит горевать, не стоит тосковать, а стоит поспокойней оглядеться". Записав, как бы продиктованную мне песенку, я немного поразмышляла о странной природе творчества: и почему оно совершается иногда в такой тайне от нас самих?..

Сердце мое опускалось вниз при каждом треньке звонка - я все надеялась, что Лева мне позвонит.

Но позвонили, кроме Юрки: Валентина, Мишка - сказать, что задержится на полчаса, и Наталья Васильевна.

- Машенька, Валеру моего переводят на нейрохирургию. Это как? Лучше, хуже?..

- Я же не медик, Наталья Васильевна, но думаю - лучше. Там специалисты, а сотрясение мозга, говорят, вещь коварная. Да, Наталья Васильевна, я тут вроде бы договорилась, чтобы Валерку посмотрел психиатр из Бехтеревки.

- Маша, спасибо, ты только мне скажи: это ведь денег будет стоить, так знать хотя бы, сколько...

- О деньгах я сама позабочусь, пусть это будет моим вкладом в Валеркино выздоровление, - сказала я.

Чувствовала ли я свою вину в истории с Валеркой? Нет, конечно. Но мне было искренне его жаль.

Вид высохшего и уже очищенного от поверхностной грязи пуховика, повешенного отцом в ванной, вернул меня ко вчерашним событиям, и я содрогнулась от омерзения!.. Можно тысячи раз увидеть вооруженных парней в кадрах телехроники, но так и не понять всей унизительности, всего страха, который выпадает на долю людей, подвергшихся разбойному налету!.. Никогда еще я не ощущала столь явно омерзительности насилия. Насилие - это всегда античеловеческий акт, и другим быть не может, какими бы благородными лозунгами его ни прикрывать! И ничего уж тут не поделаешь!

Мне захотелось как-то отвлечься от тяжелых раздумий, я поставила на проигрыватель одну из любимых моих гитарных записей, взяла сборник стихов Бродского, недавно купленный, но еще только пролистанный, и начала читать. Чтение скоро захватило меня.

И на очередной звонок телефона я откликнулась уже обычным, спокойным образом. Даже не заметила сразу обеспокоенных сигналов моего камушка.

- Алло, - сказала я в трубку очень ровно, почему-то я была уверена: звонит Лева, и пусть услышит, что никто тут из-за него не изводится.

Но услышала в ответ голос Бурелома:

- Мария Николаевна, добрый день. Рад, что застал вас.

Негодование охватило меня: снова вспомнилось вчерашнее мое лежание на грязно-слякотном, вонючем полу рынка, машина Бурелома, такой бесславный конец так хорошо начавшегося дня со Львом.

- Рады? А я вот, боюсь, не могу ответить вам взаимностью.

Странно, камень мой унялся, хотя очевидно было, что я определенно, говоря приземленным языком - нарываюсь.

Бурелом, видно, опешил, но буквально на долю секунды, потому что ответил без накала:

- Чего это так? Вам не понравилось, что я не сам покормил дворовых кошек? - по тону было заметно, что он доволен своей шуткой.

- На "сам" и рассчитывать не приходилось, - ответила я, уже ругая себя за несдержанность, но остановиться не могла и добавила многозначительно. А я была вчера на Мальцевском...

Я думала, он все поймет, а он, недоумевая, спросил:

- Где были?..

Да он приезжий! Он попросту не ленинградец! Конечно, я была далека от мысли идеализировать всех ленинградцев подряд, но меня согрела сейчас мысль о том, что эта мафиозная личность родилась в каком-то захолустье...

- Я была, - сказала я, четко отделяя одно слово от другого дидактическая интонация доминировала, - я была на Мальцевском Некрасовском рынке...

Повисла пауза, после которой Бурелом невинным тоном спросил:

- Ну и что? Почему ваше посещение рынка могло отразиться на вашем отношении ко мне?.. Лицемер. Подлый и страшный лицемер.

- Лев Петрович, я не хочу долго раскручивать эту тему по телефону хочу только, чтобы вы знали: то, чем вы занимаетесь, позорно и преступно.

Он, похоже, тоже откинул в сторону экивоки:

- Не вам выставлять мне оценки за поведение! Что вы понимаете в жизни, сопливая актрисулька!..

Почему я тут же не хлопнула трубкой?! Что заставило меня слушать этого человека? Какая сила?

- Ладно, - сказал Бурелом неожиданно примирительно. - Не обижайтесь. И поверьте, в ваших же интересах поступать так, как захочу я. Слышите? Ровно через полчаса у вашего подъезда будет Николай. Вы сядете к нему в машину и приедете ко мне. А от меня - на работу.

- И не подумаю!

- Я еще раз говорю вам, - жестко произнес Бурелом, - вы будете поступать так, как скажу я.

Страх пробрал меня от макушки до пяток. Но я швырнула трубку на телефонный рычаг в твердой уверенности, что никуда не поеду, пусть он хоть убьет меня.

И я и мой камушек вибрировали почище отбойного молотка. Я пыталась унять дрожь и уговаривала себя: "Не надо волноваться. Ты поступила правильно. Единственно правильно. Жизнь коротка. Времени не хватает на хороших людей, на дерьмо не должно хватать и подавно..."

Снова зазвонил телефон. "Не буду снимать трубку, это опять Бурелом!" подумала я. Но тут же в голове возникло другое предположение: "А вдруг Лева?" И на десятом звонке трубку сняла. Конечно, это был Бурелом.

- Не вешайте трубку! - сказал он резко и дальше продолжил уже нормальным голосом. - Я узнал сейчас, что вас так перевозбудило. Такой эмоциональной натуре, как вы, Мария Николаевна, это простительно.

Я прервала его:

- Как я не вправе выставлять вам оценки за поведение, по вашему мнению, так и вы, в свою очередь, не вправе прощать меня или карать...

- Да подождите вы, не лезьте в бутылку. Не знаю уж, что вы там себе навоображали. Да меня это нисколько и не интересует: у меня к вам серьезный, деловой разговор относительно вашего творческого будущего. Я знаю ваше расписание на сегодня - день удобный. Двух часов нам вполне достаточно - не вижу смысла, почему вам нужно отказываться?..

Я тяжело задумалась. Меня уже не поразил резкий перепад в манере обращения Бурелома. Хамское начало, на котором он замешан, не могло не прорываться в нем. Я думала о другом: Бурелому я зачем-то нужна, и, значит, не было оснований предполагать, будто когда-нибудь он оставит меня в покое. Так чего же тянуть?

К тому же уехать сейчас из дому означает хотя бы ненамного сократить ожидание Левиного звонка.

- Подумали? - проговорил Бурелом.

- Подумала, - ответила я.

- Ну и что?

Камушек мой зудел.

- Хорошо, я приеду.

- Я не сомневался в вашей разумности.

Я привела себя в порядок, переоделась и, когда вышла из парадной, сразу увидела подъезжающую к дому машину Бурелома.

Николай кивнул мне по-дружески: видно, он уже считал меня своим человеком.

Бурелом жил в центре, на Староневском. Чего и следовало ожидать: это нас, коренных ленинградцев, давным-давно в большинстве своем рассовали по окраинам. Им же - приезжим "бизнесменам" - подавай непременно сердцевину города, его центр.

В доме был лифт. Николай поднялся в нем со мной на третий этаж. Бурелом открыл сам.

Квартира, уже с прихожей, меня поразила. Она не была обставлена с той нелепой и выставляемой напоказ роскошью, которую мне доводилось наблюдать у своего когдатош-него однокурсника, променявшего артистическую - такую неверную - карьеру на посредническую деятельность. У Бурелома я ожидала увидеть нечто подобное, только еще богаче. Нет, богатство, конечно, прочитывалось: сейчас каждая табуретка стоит немыслимых денег, - но прочитывалось столь приглушенно, столь завуалированно, что и думать-то о нем не хотелось. А хотелось рассматривать картины, развешанные по стенам, хотелось отметить удивительно тонкие сочетания расцветки мягких ковров с обивкой мебели и обоев, удобно устроенные "функциональные" зоны: рабочий кабинет, гостиная, холл... Меня провели в кабинет. В холле сидели три человека вполне интеллигентного вида и обсуждали какие-то чертежи, разложенные на журнальном столике. Часть документов валялась на диване. Мужчины курили и пили кофе. Они поздоровались со мной, но Бурелом знакомить нас не стал. Только бросил мимоходом, уже в кабинете, прикрывая за нами дверь:

- Ландшафтный архитектор со строителями. Будем строить в Репино платный пансионат для лежачих стариков. Знаете, дети ведь порой из-за таких стариков в отпуск не могут съездить, ремонт сделать...

- Драть с детей будете три шкуры?..

- Окупать себя было бы желательно, но, в конце концов, не это главное...

- Скажите, Лев Петрович, вы сами до такого додумались?..

- Нет. Это идея не моя - доктора. Я лишь нашел дело стоящим. Но у нас с вами разговор пойдет о другом. Мария Николаевна, вы меня слушаете?..

- Да, разумеется, хотя, извините, не могу не разглядывать книги: библиотека у вас не из великанских, но подбор книг прямо библиофильский. Я даже начинаю краснеть, вспомнив свое предположение о том, что вы не читали ни Бодлера, ни Шекспира...

- А вы уверены, что я их читал? - Бурелом усмехнулся, он словно бы дразнил меня.

- Тогда зачем же вам библиотека, видеотеки будет достаточно.

- Да мне лично и видеотека-то не нужна, так, приведешь порой юную телочку, поставишь для нее что-нибудь этакое - и посмеиваешься, наблюдая за реакцией...

- Так какой же принцип вами руководит?

- Я вырос в бедности и в захолустье. И теперь я хочу, чтобы у меня ВСЕ БЫЛО. Понимаете, ВСЕ.

Бурелом раскрылся передо мной, и я сознательно избегала смотреть ему в глаза: нет людей, которые рано или поздно не невзлюбили бы тех, перед кем раскрылись... Мой камушек родименький выл, не переставая, даже когда я приказывала ему замолчать. Даже когда убеждала, что этого разговора все равно не избежать.

- Кто же занимался покупкой книг для вас?

- Один старикан, как вы правильно отметили, библиофил. За работу я отвалил ему такую кучу бабок, что он скулил от восторга, получая их.

Презрительное превосходство звучало в голосе Бурелома.

- Я смотрю: вы не скупитесь, - сказала я не без тайной издевки.

Бурелом издевки не понял и откликнулся очень живо:

- Если бы скупился, детка, хрен бы стал тем, кем стал. Барство, кичливое, недавно обретенное барство все-таки прорвалось в нем. Не могло не прорваться. Внешне, прибегнув к услугам дизайнеров, людей с образованием и со вкусом, можно, конечно, закамуфлировать собственную дремучесть, создать видимость аристократизма, по при этом навозный жук все равно останется навозным жуком и рано или поздно обнаружит свое пристрастие к навозу.

Однако чего же Бурелом хочет от меня, лично от меня? Мне становилось все неуютнее и беспокойнее. Тому немало способствовал и камушек, подававший тревожные сигналы.

А Бурелом не спешил приступить к главному разговору. Хотя он, безусловно, и был уже начат им. Не случайно, как я догадывалась, начат именно в его доме. Дом мне демонстрировали намеренно.

- Да, Мария Николаевна, я не хочу, чтобы из-за меня нарушался обычный ход вашей жизни. Я знаю, что в это время вы обычно обедаете. Вы не против, если мы перейдем в столовую? Там должно быть уже накрыто. Обед, обещаю, будет недурственным.

Под ложечкой у меня моментально засосало. Есть хотелось уже давно.

- Спасибо. Отказываться не буду, - ответила я.

Проходя в столовую, мы еще раз миновали прихожую. Там, па вешалке я увидела несколько пуховиков. Тут же мне припомнился собственный - сиротливо просыхающий в ванной, не исключено, что безнадежно испорченный. И опять только очень большим усилием воли мне удалось преодолеть мгновенно возникшую брезгливость и желание немедленно убраться из этого дома.

Стол был накрыт на двоих. Обслуживала нас вполне приличная девица, молчаливая, как Николай. Вышколенная.

Мне пришлось вспомнить все уроки хорошего тона, полученные в институте. Я заставила себя ни на минуту не расслабиться, не почувствовать себя, как дома. Бурелом, надо отдать ему должное, не стремился продемонстрировать манеры, которых за ним не водилось. Он ел примерно так же, как ел мой отец: громко хлебал суп, мясо откусывал от большого куска, наколотого на вилку, в кофейной чашке, как в стакане с чаем, оставил ложечку. Все это вызвало во мне даже подобие уважения, если вообще этот человек способен был когда-нибудь мое уважение завоевать.

За обедом разговор наш продолжился. Бурелом начал первым:

- Вернемся-ка, Мария Николаевна, к театру. Вы даже не представляете, как много людей выстраивается с протянутой рукой, стоит только человеку разжиться деньгами!.. И среди тех, кто попрошайничает, полным-полно ваших коллег...

- Немудрено, - ответила я. - Театры - нищие. - Честное слово, помимо воли, я гордилась сейчас этой нашей нищетой.

Бурелом только усмехнулся:

- У меня почти нет опыта театрального зрителя. - Он откинулся на стуле. - Не люблю я этих театров. Не привык. Сначала не до того было. А теперь уже поздно привыкать. Варьете - еще туда-сюда. Голенькие попки, клоуны; когда русское поют, тоже люблю. "Хасбулат удалой, бедна сакля твоя", - пропел он, в меру скверно...

- Но если так, о чем же мы будем с вами говорить?

- Вот невнимательный вы человек, Мария Николаевна. Аналитик уже давно сделал бы вывод, к чему я клоню. Я же вам русским языком сказал: Я ХОЧУ, ЧТОБЫ У МЕНЯ БЫЛО ВСЕ. Но речь не только о доме, вилле, яхте и прочем... Я хочу иметь ВСЕ, что мог позволить себе просвещенный монарх, в том числе и свой, придворный театр!..

Я расхохоталась. Так явственно дыхнуло на меня перегаром тщеславия, убогого, мещанского. В сочетании с просвещенным монаршеством это выглядело так же нелепо, как мантия с головками чеснока вместо хвостиков горностая. Я смеялась так, что на глаза навернулись слезы. Камень мой посылал разряд за разрядом, взывая к моему благоразумию. И один из его разрядов оказался таким сильным, что сердце мое чуть не остановилось. Я схватилась руками за грудь и охнула, соединив в этом выдохе неожиданную боль с последним звуком смеха и промелькнувшей догадкой: Бурелом хочет иметь свой театр и для этого он пригласил меня!.. Театр и я!.. Боже, что же я делаю?!

Все это время Бурелом молча, не отрываясь, смотрел на меня. Глаза его, казалось, ничего не выражали. Но именно эта пустота в глазах и была пугающей. И тут вошла девица, прислуживавшая за столом:

- Лев Петрович, извините, звонит Ирокез. Вы просили сразу соединить.

- Да! - рявкнул Бурелом в трубку так, что завибрировали стены. - Что скажешь? Чего ору? Это тебя не касается!.. Кто будет сопровождать груз?! Безработный? Каскадер?! Ты что, звезданулся?! Эта работа для профессионалов, а не для трюкачей... Да нет, Ирокез, когда я тебе не доверял... Раз ручаешься, значит, головой ответишь... В министерстве? Порядок. Документы доставит Николай, прямо к составу... У тебя все? Ну и у меня все!.. Ни пуха, ни пера!..

Он повесил трубку, посмотрел на меня глазами уже обычной, неяростной мутности и сказал:

- Подумать только, и этот послал к черту. Да есть ли смысл в таком посыле?..

Я заставила себя улыбнуться. По правде говоря, я не прислушивалась к разговору, хотя и бросились мне в уши слова о каскадере - "как Лева", подумала я. И это воспоминание не улучшило моего настроения: вот уж действительно, похоже, посмеялась к слезам. Идиотка!.. Столько прошляпить из-за активно и некстати прорвавшейся смешливости!.. После такого Бурелом вряд ли захочет продолжить со мной переговоры.

- Неплохо я вас повеселил, - сказал Бурелом, наливая себе еще кофе. Но задачи такой перед собой не ставил.

- Догадываюсь, - сказала я и обреченно посмотрела на часы.

- Не поглядывайте на часики. Когда настанет время, за вами зайдут, тут же отреагировал Бурелом и продолжил, как ни в чем не бывало. - Однако нам следует все-таки поторопиться. В прошлый раз вы сказали мне, что театры горят и потому, в частности, что нет хороших современных пьес... Я знаю, что горят они и потому, что нет денег...

- Да, конечно... - я была в замешательстве и в напряженном ожидании: неужели?! неужели?! неужели я так близка к чуду?..

- А еще?.. Еще какие причины?

Я заставила себя собраться:

- Их много... Отсутствие зрителя, например.

- А что нужно, чтобы зритель был?

- Очень немного: охрану каждой женщине-театралке... Вы ведь знаете, всегда, даже в лучшие времена, в театры ходили, в основном, женщины. А сейчас они боятся поздно возвращаться домой.

Бурелом в раздражении присвистнул:

- Я говорю с вами серьезно.

Я дернулась от такой неожиданной реакции:

- И я серьезно.

- Ну, ладно. Что вы скажете о бродвейской системе?

Ого! Уж таких-то вопросов я от него ждать не могла.

- Это хорошая система, и у нас уже есть довольно удачные попытки ее введения, но лично мне ближе театр, который культивировался у нас - театр единомышленников. С постоянной труппой, со своей манерой, со своим стилем... Конечно, без разбухших административных служб и огромного количества никому не нужных бездарных актеров в штате...

- А что вы скажете, если я поставлю и на тот и на другой варианты?..

Вот оно!.. Все внутри у меня замерло от сладкого предчувствия...

- Что я могу сказать? Театр не скачки, а актеры и режиссеры - не беговые лошадки. Творчество и творческий народ - сфера тонкая и ненадежная. А ведь вы хотите вложить свои деньги наверняка?..

Каким-то образом мне удавалось сохранять видимость по-деловому простого разговора, но из головы не выходило: почему он простил мне мой смех? Почему усилием воли - а я разглядела это усилие - заставил себя подавить гнев. Нельзя было говорить о моем будущем, оставив этот вопрос не проясненным, и я спросила:

- Лев Петрович, можно я немного отклонюсь в сторонy? - Он кивнул и я продолжила. - Я вот все думаю: в какой форме вы примете от меня извинения за мой неуместный хохот?

- А, вот вы о чем? Меня это не интересует. Мы ведь с вами души родственные. Вон вы тут как ели за столом - вас научили. Но не дома, не с детства, а в институте. Потому что дом ваш немногим лучше моего: папа плотник, мама - бывший музейный служащий - машинистка в Эрмитаже. Так что я знаю цену и вашему аристократизму и своей царственности... Однако, каким бы образом вы ни приобрели свои манеры, есть шанс, что вы не сконфузитесь и за королевским столом, а за мной тоже есть кое-что...

Что ж, уел он меня неплохо. И, черт побери, мне, оказывается, интересно было с ним разговаривать! Я усмехнулась:

- Сейчас мне всего двадцать четыре года, по своим друзьям и подругам я знаю, что в этом возрасте стесняются своих родителей. Но не я. Я своим родителям благодарна: они, не втолковывая, не нудя, убедили меня в том, что на свете есть любовь, взаимоуважение и самоуважение. Не знаю, как ваши, а мои родители достойные люди.

- Двадцать четыре?.. - как бы переспросил Бурелом. - А ведете себя и рассуждаете на все тридцать пять...

- Хорошо, по крайней мере, что не выгляжу столетней...

- Да, - сказал он, - но молодость проходит быстро...

И слова эти отдались во мне грустью: да, слишком быстро, по крайней мере, Джульетту в возрасте Джульетты мне уже не сыграть!..

Встав из-за стола, Бурелом направился в кабинет, я пошла за ним. Он удобно устроился в кресле и закурил.

- В общем, подобьем бабки, Мария Николаевна, - сказал он. - Я не хочу бросать денег на ветер, я вложу деньги только в стоящее дело. "Звездным" спектаклем для меня займется "звездный" же режиссер - тут я рассчитываю вернуть назад свои денежки. В случае же с вами речь пойдет о том, что мы построим театр с нуля: театр "под вас"...

Да, к этому времени догадка уже вызрелa во мне, да, я уже ожидала услышать что-то подобное, по произнесенные Буреломом вслух слова поразили меня почти до обморока. Я задохнулась от радости и ответила чисто автоматически:

- Но почему именно "под меня"? Вы же сами говорили, что не понимаете в театральном деле?..

- А специалисты на что?.. - ответил он с той хитрой улыбкой, которая ставила под сомнение необходимость для Бурелома с кем-то советоваться. Большинство находит пас очень талантливой, - продолжил он. - А при благоприятных условиях талант должен лишь расцвести...

- А плата? - все так же автоматически спросила я.

- Что - плата? - не понял меня Бурелом. - Вы же, надеюсь, уже поняли, что тем, кто со мной сотрудничает, я плачу до сытости...

- Не о том, не о том я вас спрашиваю, Лев Петрович. Меня интересует другое: чем и как должна расплачиваться я?!

Бурелом широко разулыбался:

- Ай-яй-яй, Мария Николаевна, что за надрыв? Вы явно перебираете: не нужно мне ваше тело, не нужно ваше участие в моих махинациях, я не втягиваю вас в свои дела. Мне нужно, чтобы вы пошли на договор со мной по доброй воле и с открытой душой. Мне нужно только ваше согласие - оно же плата, если хотите...

- Иными словами, - ко мне постепенно возвращалась способность соображать и иронизировать, - вы покупаете мою душу? Договор о купле-продаже будем скреплять кровью?..

Белоглазый!.. Нет, Старик мой Алмазный вряд ли сам Господь Бог, но, может, так и выглядят ангелы-хранители?.. А Белоглазый - не сам антихрист, но черт, антихристов слуга?.. Надо сказать, на эти размышления меня подталкивало постоянное, становящееся с каждой минутой все более болезненным, покалывание камушка на груди. "Ну, хватит, - мысленно приказала я ему, - мне больно..." Приказ был проигнорирован. А Белоглазый смеялся:

- Ну, какая прелесть!.. Хорошо иметь дело с людьми, обладающими воображением. Так я и вправду кажусь вам этаким Мефистофелем?..

- Ну, наверняка-то я не могу этого утверждать, - отшутилась и я. - Но вот у меня вопрос: деньги, которые вы хотите вложить в театр, откуда они, как добыты?..

- Вопрос ваш, Мария Николаевна, из тех, которые не следует задавать и которыми не следует задаваться: так будет лучше для вашего здоровья. И что вам важно, в конце концов: делать любимое дело или мучиться моральными комплексами и при этом не делать любимого дела?.. Вот подруга ваша получила роль, о которой молодая актриса может только мечтать, а вы чем хуже?.. Разве только тем, что не вышли, как она, из актерской семьи...

Как детально он, однако, осведомлен!.. И как хорошо, что сегодня, именно сегодня открылись во мне какие-то дополнительные силы, о которых еще вчера я не подозревала. Еще вчера такой разговор мог сбить меня с ног: я просто проглотила бы наживку - лесть, обещание будущего, укол зависти к удачливой подруге - много ли надо, чтобы вскипели надежды?! Но сегодня сегодня я была сражена открывшейся перспективой - это тебе не театр в провинции! Сегодня я увидела вдруг, что исполнение мечты вот оно - рядом, только руку протяни! Сегодня я увидела, что желанный щелчок по носу - а я этого, оказывается, желала - всем, кто поторопился списать меня в неудачницы, возможен... Сегодня я растерялась, разнервничалась от неожиданности!.. Но сегодня же я была ДРУГОЙ!.. И через весь поток, мощный поток почти детского доверия к судьбе, через захлестнувшие эмоции жалким ручейком - но все-таки! - просочилось наружу недоверие к падающему с неба ни с того, ни с сего - жирному желанному куску!..

- Мне надо подумать, Лев Петрович! - запинаясь, сказала я.

- Да о чем? О чем думать, Мария Николаевна?! Когда и кто предложит вам такое? Это ваш, может быть, единственный шанс!.. Раздумывать над таким могут только полные идиоты!..

- Значит, я и есть полная идиотка, - обиженно сказала я. - И если хотите знать, меня смущает, меня просто пугает личность дающего!..

Уже договаривая, я поражалась себе: и чего несу?

- Я?! Пугаю вас?! Что-то не замечал... - Бурелом усмехнулся и посмотрел на меня снисходительным взглядом очень мудрого, повидавшего немало на своем веку человека.

Этот взгляд привел меня в полное замешательство. Бурелом вроде бы оставался все тем же Буреломом, но в нем появилась значительность подлинная, природная, а не привнесенная. Я молчала.

- Ну что ж, давайте поговорим о плате... Впрочем, нет, - неожиданно прервал он сам себя. - Хочу спросить: может быть, вы верите в Бога? В загробную жизнь? В райские куши? Тогда я отступаю. Я понимаю: ради того, чтобы впоследствии вкушать райские яблочки, можно в этой жизни довольствоваться и гнилой картошкой. Не так ли?.. Но вы, по-моему, не из таких... Или я ошибаюсь?..

Я по-прежнему молчала. Он совсем запутал меня, сбил с толку. Я была в смятении, и он отлично это видел.

- Только не говорите мне о моральных принципах. Не уподобляйтесь тем, кто подобными разговорами оправдывает собственную бесталанность. Талант это всегда бунт против общепринятого, против обыденного. Из тех, кто обрел посмертную славу - я имею в виду художников, поэтов, актеров - много ли вы найдете таких, кто не преступал моральных принципов? Кто не продавал, как вы изволили выразиться, душу дьяволу? Ведь Бог учит смирению - не правда ли? А вы можете представить себе гения в смирительной рубахе?

- Кошмар! - проговорила я, наконец, пытаясь преодолеть свою растерянность. - Не ожидала я от вас таких речей... Я считала, что вы... ну, как бы это сказать... попроще, что ли...

- Да скажите уж прямо - вы считали меня этаким амбалом, без намека на серое вещество... Ну, и каков же ваш ответ будет теперь?..

- Мне надо подумать, Лев Петрович! - повторила я.

В этот момент в дверь кабинета постучали. На пороге стоял Николай.

- Что, уже пора?

Николай кивнул.

- Быстро, однако, пролетели наши два часа, Мария Николаевна. А насчет подумать - разумеется. У вас есть время: ответите мне в канун Рождества, нашего православного Рождества...

Мы ехали по тусклому, совсем не предновогоднему Ленинграду. "Сран-Петербург", как высказался недавно Мишка. Ни иллюминации, ни елок в городе не было. Тоскливо. Я все еще не могла отойти от разговора с Буреломом: я понимала, что этот разговор - событие в моей жизни переломное. Какой-то особый, скрытый смысл почудился мне в предложении Бурелома дать ответ под Рождество. Камень, наконец, унялся. Там, у Бурелома, он вел себя безобразно: предупреждая меня об опасности - сам становился источником таковой... Господи! Что это - что со мной происходит?! И вокруг меня?! Если бы кто-нибудь знал, как я не выношу слово "спонсор"! Какими тошнотворными кажутся мне заискивающие и унизительные речи, обращенные к спонсорам! И ведь обычно благодарят и заискивают актеры и режиссеры, чей вклад в культуру неоценим - так они талантливы. А благодарят каких-то сомнительных типчиков, которые тоже несомненно внесли свой вклад, но вовсе не в культуру, а в разворовывание страны. И хотя я понимала коллег - "кусить-то хосися", играть-то "хосися", сниматься-то "хосися" - значит, можно и переломить себя и поунижаться немного публично (подумаешь, еще одна роль!) - зато дело свое, предназначение свое удастся реализовать - все равно мне было стыдно за них, как будто это я сама унижалась.

И все-таки сегодняшний разговор с Буреломом разворошил мне душу. Все мысли крутились вокруг того выбора, который мне предстояло сделать. Даже воспоминание о Леве, о нашей нелепой размолвке отошло на второй план.

Неужели это всерьез? Это правда? Свой театр?! И я еще о чем-то раздумываю?!

Когда мы приехали в кабак, я с трудом заставила себя вернуться к обычным заботам и первым делом договорилась с нашим певцом, чтобы поменяться местами в программе: хорошо, что вспомнила о Мишкином предупреждении. Потом зашла к Раисе - та дала мне телефон своего брата и сказала, что он готов мне помочь. И уже "под занавес" у себя в гримерной сопровождаемая щебетом "балетных" написала сразу два куплета:

У "Гостиного Двора"

сияла елка, звезд полна.

А теперь осталась "Память"

да заезжая шпана.

На востоке всяк петух

топчет курочек за двух.

А у нас - лишь в жопу клюнет

русский жареный петух!..

Сочинительство помогло мне хотя бы на время избавиться от нервозности, к тому же я сразу почувствовала, что написала удачно - со стопроцентным попаданием, захотелось похвастаться, тут же огласить написанное, но я вовремя остановилась: сюрпризы до поры до времени надо держать в секрете.

Мишка вкатился мокрый, красный, загнанный:

- Я на месте, сейчас переоденусь и готов!..

- Что у тебя стряслось-то?

- Маму от отчима перевозил - потом расскажу.

Вечерняя, или скорее, ночная жизнь покатилась своим чередом. В зале были, в основном, японцы. Красота. Улыбаются. Всем довольны, особенно тем псевдорусским, что представлено у нас в изобилии. На мою долю тоже выпал успех. И сегодня, как никогда, я почувствовала свое единение с этим красивым залом, с нарядным его предновогодним убранством, со сценой, с шумом взрывающегося за столами шампанского, со смехом и беззаботностью балетных в моей гримерной, с бесконечными их обсуждениями любовных, полулюбовных и просто, как выражается Мишка, "экзотических" приключений. Экзотических, разумеется, вместо эротических. Сегодня, когда во мне вызревала УВЕРЕННОСТЬ В ЗАВТРАШНЕМ ДНЕ, когда появилась РЕАЛЬНАЯ возможность поменять свою жизнь, я переживала практически ПОЛНУЮ ПРИМИРЕННОСТЬ с той жизнью, которую вела. Может быть, это был знак, что, мол, и менять-то ничего не следует?.. Может быть, может быть...

- Так чего там с матерью-то? - спросила я в перерыве у Мишки.

Он картинно заломил руки:

- Трагедия!.. Драма наших дней!.. Вижу крупно набранный заголовок в газете: "ОНИ РАЗОШЛИСЬ ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ МОТИВАМ!" И смех, и грех! Я выслушал обе стороны, оборжался, но понял, что кровопролития не избежать - маманьку увез!..

- Господи! У вас же такая теснота!

- Ничего не поделаешь: родная мать за решеткой - зрелище не для меня, грешного.

- Ну, и чем это кончится?

- Даже предположений нет. Может, кто-нибудь из них пересмотрит свои политические позиции, - Мишка рассмеялся, а потом сказал. - Знаешь, Машка, в супружестве плевать, у кого какое образование, какие увлечения, кто какой национальности, главное сходиться во взглядах на политику!.. Соберешься замуж, вспомни это.

- Если соберусь, то не скоро. Я рациональная старая холостячка, мужчина в мою жизнь не вписывается...

- Еще найдется - впишется. И этот твой, новый знакомый - мне показалось - реальный претендент...

Лучше бы Мишка не вспоминал о Леве!.. Не знаю, зачем, но я рассказала Мишке про вчерашний загород, про рынок. Говорила, захлебываясь, и остановилась только тогда, когда мы чуть не пропустили последний наш выход.

- А я-то думаю: может, мне из-за собственного перевозбуждения кажется, что ты тоже перевозбуждена сегодня сверх всякой меры. АН нет: у тебя свои обстоятельства...

"Если бы только эти", - печально подумалось мне.

- Ты его любишь? - спросил Мишка.

- Не знаю пока, но могу полюбить, - ответила я.

О предложении Бурелома я почему-то все-таки промолчала. Хотя очагом застойного возбуждения было сейчас именно оно.

Дома, вечером, отец сказал, что мне никто не звонил. Я не думала, что это сообщение будет для меня таким ударом, каким оказалось на самом деле. Весь сегодняшний день навалился на меня своей тяжестью и требовал осмысления, на которое я была практически неспособна. И эта неспособность разыграть свою жизнь, хотя бы на один ход вперед предвидя последствия, так огорчала, что слезы наворачивались на глаза... Впрочем, слезы были вызваны не только этим. Я ушла спать, впервые за последние пять месяцев не сняв макияж, не умыв моськи. А ведь мне казалось, что я не позволю себе уже никогда подобной распущенности, после того, как "отревела" Юрку. Но там хоть было что "отревывать" - три года романа, не хухры-мухры. А здесь?.. Что было здесь?.. Ничего, кроме обещания чувства и горячей постели!..

Горячность!.. Страсть!.. Пожалуй, не слишком подходящие слова для того, кто с заботой и бережностью (так казалось тогда), а на деле с холодной расчетливостью (прозрела я теперь!) увез меня от угрозы "несвежих простыней"!.. Это воспоминание еще одной обидой осело в душе...

А тут еще стали возникать другие позорные воспоминания, как возникают пузыри ветрянки на голове ребенка: обильные и скверные.

Мне вспоминалось, как униженно обивала я пороги театров, как получала отказ за отказом, как оставалась за бортом. Ничем уже не выскрести из себя это чувство отверженности, ненужности, безработности - проще сказать, полной бездарности!.. И кто мне помог тогда?!

Да мне надо молиться на Бурелома! Боже - какие перспективы! И какая смехотворно низкая цена!.. Мое согласие!.. Подумать только - всего-навсего мое согласие!..

Очень болело сердце. Ныло сердце. Только сейчас, маясь бессонницей, я вспомнила укол, нанесенный моему сердцу камушком там, в гостях у Бурелома. "Зачем же так? Я ведь живое существо, хрупкое... Меня можно и убить так ненароком!" Ответа я не получила. Камень лежал возле левого бока, на котором я устроилась плакать и размазывать тушь с ресниц по подушке, и мирно предлагал мне свое тепло. Даже в темноте от него исходило лучистое свечение.

- Опасный подарочек! - в голос произнесла я.

- Маша! Ты что-то говоришь? - раздался голос отца за дверью.

- Папа, спи! Это я роль повторяю...

- Роль, роль - а отдыхать когда? Завтра повторишь... Папа удалился, шаркая, а я с тоской подумала, что вряд ли сумею сегодня заснуть. Но заснула...

Среди ночи я проснулась оттого, что меня расталкивали.

- Ну, наконец-то, - услышала я недовольный голос. Надо мной склонялся Алмазный Старик.

- Я не могу больше будить тебя прежним способом - это может оказаться опасным. А сон у тебя девичий, как я погляжу.

- Вы? - спросила я, не очень еще проснувшись, но радуясь этому появлению - так много я хотела выяснить, так много хотела понять.

- Нет, не я, - отчего-то грубо, наперекор моей радости, ответил Старик.

Глаза его при этом сверкнули грозным сиянием.

- Не надо со мной так, - сказала я. Сон отлетел от меня, я уже припомнила почти все, что со мной случилось. - Мне и без того трудно...

- Да уж, труднее не бывает! - припечатал Старик. - А ты хоть знаешь, почему трудно?..

Мне казалось, я это знала. Но сейчас мне было важно услышать, что скажет Старик. Я села на кровати, он сел рядом, подвинув стул.

- А почему? - спросила я. Ответ поверг меня в изумление:

- Да потому, что легко бывает только тому, в ком чиста совесть!..

Глупая назидательность тона меня возмутила, а явная несправедливость заставила ощетиниться:

- "И жалок тот, в ком совесть нечиста!.." - иронически продекламировала я.

Старик взвился - вскочил со своего стула и затряс бородой:

- Ты стала много себе позволять, вольничать и своевольничать - так дело не пойдет!..

- Да кто вы такой, чтобы указывать мне?

- Я?! Кто Я такой?! Я - твой единственный направляющий! Я - твой УЧИТЕЛЬ!..

- То Отец, то Учитель!.. Что вы мне голову-то морочите?..

- Функционально эти два понятия малоразличимы!..

- Ага, но способны внести сумятицу в душу.

- Чистую душу смутить невозможно. А ты позволила дать себя смутить и прельстить!

- Вам?.. - в одно это слово я вложила столько сарказма, что в розницу и на вес его можно было бы продавать всему миру в течение года. Я и сама не понимала, откуда во мне этот сарказм. И почему вдруг так изменилось мое отношение к ночному гостю.

Старик мой, как ни был поглощен своим гневом, это почувствовал. Кажется, мой тон даже отрезвил его несколько. Он схватился за голову:

- Что за наказание, господи!..

И тут я кое-что вспомнила:

- Вот правильно! О наказании. Это вы расправились с Черешковым? Так сурово и жестоко расправились?..

Он устало опустился на стул:

- Ну да, я. И что же из этого следует?

- Из этого следует, что настала пора помиловать Черешкова, тем более, что он и не понимает своего бедствия, а страдает его несчастная мать...

Старик внимательно на меня посмотрел:

- Я этого не учел, - признался он после минутного размышления. - Но исправлять что-либо поздно. Я слишком долго был добрым. Такое даром не проходит... И теперь я решил: хватит. Добро должно быть с кулаками. И решение мое бесповоротно, потому что - неужели ты не видишь - куда, в какую яму катится человек?!

- Нет, - сказала я почти честно, - не вижу.

Я и вправду видела сейчас другое: я видела перед собой не театральный персонаж, не волшебника из сказки, а растерявшегося старого человека, именно от растерянности мечущего громы и молнии на мою голову. Таким мог бы оказаться мой отец, скажем, если бы пытался разговаривать со мной о политике - мы с ним стараемся избегать этой темы, потому что практически не имеем точек взаимопонимания. Отцу, конечно, кажется, что правда на его стороне. От невозможности меня убедить он начинает кричать, что тут же настраивает меня на издевательский лад. "Он не понимает меня, - сделала я вывод, - потому что ушло его время, и ему пора уступать дорогу новому, молодому и признать свое поражение. Однако кому приятно признаваться в полном крахе собственной жизни!" И я перестала вступать с отцом в споры. Может, и с Алмазным следует поступать так же?.. Только вряд ли это возможно...

- Между прочим, - решила я сменить тему, - ваш камушек сегодня причинил мне адскую боль. Что же, если я поведу себя не так, как вам хотелось бы - вы и меня накажете?!

Поменяла тему называется!.. Старик уставился на меня горящими, изливающими гневное сияние глазами:

- Ты не имеешь права предавать меня!.. Белоглазый и так захватывает одну позицию за другой!..

- Да кто вы оба такие?! - закричала и я, уже совершенно не способная себя контролировать. - У вас что, шахматный матч?.. А мы все - глупые, деревянные фигурки в вашей игре?.. - "Ключевая, рядовая", вспомнила я.

- Если бы так, если бы так... - Старик вдруг словно обмяк и показался мне и впрямь до слез похожим на моего отца. - Идет борьба двух стихий, двух разных начал. И когда видишь, что дело твоей жизни подрывают, компрометируют, изничтожают - это невыносимо!.. - Он посмотрел мне в глаза, и я увидела в его глазах боль и тоску. - Каким же дураком я был! Идеалистическим дураком!..

Эта неприкрытая тоска разбила наголову мое сопротивление - я уже не могла не сочувствовать ему. Хотя, если честно признаться, почти ничего не понимала.

- Знаете, - сказала я, словно бы на ощупь пытаясь отыскать выход из тупика, - знаете, а ведь Бурелом не безнадежен. Он умеет прислушиваться к советам. Вот Маруся кошек кормит... Санаторий он хочет построить... Он делает добрые дела...

Лучше бы я этого не говорила: такой ярости я сроду не видела.

- Лукав!.. - гремел голос Алмазного на весь дом и всю округу. Изворотлив!.. Активен и агрессивен!..

- Не кричите так! Родителей разбудите!..

- Никого я не разбужу! - огрызнулся Старик, но голос понизил. Неужели ты приняла за чистую монету эти его эскапады?.. Неужели ты так наивна?!

Я опять завелась:

- Наивна? Да, наверное. Даже наверняка я наивна по сравнению с двумя такими личностями, как вы. Однако, что может быть плохого для меня в том, что я приму его предложение? Что плохого, кроме хорошего?..

И вновь узрела перед собой Громовержца:

- Дура! Несчастная податливая дура! На что клюнула? Он тебе про славу, про бессмертие говорил?.. Говорил. А как же иначе - слава и бессмертие! Сколько уже купилось на эту незатейливую приманку?.. А ты попробуй, раздели слово "бессмертие" на два слова и получится: Бес Смертие!.. Бес, неизбежно приводящий к гибели души!..

- Если бы вы знали, как мне осточертели нотации!.. Я не понимаю и не хочу понимать ваших высоких материй. Я вижу другое: жизнь у меня одна, молодость в этой жизни короткая, и я хочу играть на сцене не в том возрасте, когда надо бетоном заливать морщины на лице!..

Старик мой как-то вдруг сник и взгляд его, устремленный на меня, странно и мучительно менялся, становился страдающим

- Если бы ты знала, детка, до чего же ты права... Но я еще не все высказала.

- И он, - разгорячившись, продолжила я, - он, Бурелом, дает мне возможность реализоваться при жизни!.. А что, что дали мне вы? Это ведь только с ваших слов я знаю, что вы "много в меня вложили". Я-то всегда думала, что моими способностями, может, даже и талантом - меня наградила природа. Нет, оказывается, вы... Ну, допустим... А что еще?.. Камень этот?.. Который при необходимости может и покончить со мной, не так ли?! Да заберите вы его к чертовой бабушке!.. Вашего соглядатая!..

Алмазный Старикан печально покачал головой:

- Ну, намолотила, так намолотила!.. Впрочем, и я хорош!.. Нотации... Кому же они не надоели? Но что я могу, кроме как без конца напоминать о нравственном стержне, о совести, о брезгливости, наконец?.. Что я могу, как не обращаться постоянно к никем еще не отмененным заповедям?.. Да, ты права, ты бесконечно права, что сердишься на меня. Я оказываюсь беспомощным. Даже не могу убедить тебя в том, как чудовищно ты заблуждаешься!.. И это тогда, когда речь идет, ни много, ни мало, о ликвидации нравственного пространства! А я беспомощен!..

- Наверное, это страшно, - залихватски ответила я, - только меня-то каким боком касается? Не слишком ли мала моя фигура рядом с явлением такого масштаба, как нравственное пространство?

- Да в том-то и дело, что никто не знает своего значения и предназначения!.. - сказал Старик и продолжил уже гораздо увереннее. Скажи-ка вот, тебе самой не делается страшно от сознания, к каким силам, к какому берегу тебя прибивает? Что же ты слепая? Ты не видишь, кто находится рядом с этим Буреломом? Воровство, грабеж, насилие - за этот счет ты хочешь обрести свое светлое, творческое будущее?.. Не выйдет!.. И ведь замараться так легко!.. А отмываться приходится всю жизнь, да не удается!..

- Фу-уф!.. - громко и некрасиво выдохнула я. - Ну уж если вы такой праведник, предложите мне альтернативу: что вам стоит ко всему, чем вы меня уже снабдили, добавить еще и то, что предлагает Бурелом! - я хамила намеренно, мне не нравилось то, что происходило в моей душе.

- Да, - философски-горестно констатировал Старик, - я - в ловушке. Дело в том, что я насаждал иные ценности - не материальные - ценности духа... Ну что же, если даже такие надежные носители их, как ты, моя девочка, могут предать их - значит, надо признать свое поражение!..

- Может, я просто не настолько сильна... - попыталась я утешить Старика.

- Слабые Бурелома не интересуют. Слабые падут сами. Главное, поразить сильного!.. - Он посмотрел на меня исподлобья, потом вдруг усмехнулся, хорошо так, по-человечески хитро сверкнул алмазными блестками и добавил. А, может, еще сразимся, а?!

И тут же лицо Алмазного Старика подернулось, как рябью, цветами побежалости, вдоль темных полос пролегли глубокие морщины. Он устало махнул рукой - будто попрощался - и исчез. Исчез, оставив во мне странное убеждение: собой он недоволен, мной он недоволен, но еще больше - он боится грядущего...

Камень был при мне. А состарившаяся улыбка Старика впечаталась в мою память намертво.

VII

Ну и дурацкое же слово "замараться"... Но чем более казалось оно допотопным, чем менее отвечало нашим нынешним понятиям и выражениям, тем большее производило впечатление. На меня, во всяком случае, произвело. Я проснулась с этим словом, я все утро прокатывала это слово на языке, как будто проверяла его на вкус...

А утро выдалось и без того не из лучших. Позвонила Валентина и, захлебываясь негодованием, доложила, что мы остались без Деда Мороза по меньшей мере на три дня. Я не сразу поняла, о чем она говорит. Во-первых, у меня дико болела голова, во-вторых, я примеряла перед зеркалом выражение лица, с которым встречу сегодня Леву, в-третьих, планируя день вообще, не находила места для обеда, в-четвертых, Бурелом и Алмазный Старик совсем запутали меня... А тут еще - Валентина:

- Только вчера вечером он позвонил Юрке, сказал, что отправляется в командировку, от которой невозможно отказаться в виду больших денег, предложил оплатить замену. Представляешь, скотина! Где теперь замену найдешь?!

И все это говорилось не о ком-нибудь, а именно о Фениксе. Само собой, когда до меня дошел смысл случившегося, я чуть не разревелась прямо в трубку. Уехал и не позвонил!.. Да, конечно, я вела себя по-идиотски, когда в смертельной обиде - из-за чего, спрашивается? Из-за тона!.. - рванула от Левы, но уехать и не позвонить?! А я так рассчитывала на примирение сегодня!.. Ради того, чтобы встретить своего героя во всеоружии красоты, я столько приложила сил, преодолевая утреннее недомогание!.. И все зря!.. Я была раздавлена и уничтожена. Этот "незвонок" - или обозначение полного разрыва или наказание - слишком уж холодное и расчетливое!.. В любом случае произошедшее говорило о моем поражении!..

- Хорошо, что сегодня только одна елка, а завтра - две, а послезавтра - тоже две!.. Вот уж не предполагала, что он может оказаться таким безответственным негодяем!..

Слабо шевельнулись во мне воспоминания о вчерашнем звонке Ирокеза Бурелому. Шевельнулись, и пошла разматываться моя версия: к выходу из дома я уже не сомневалась, что в данный момент Феникс работает на Бурелома. И чем тогда он лучше?!

Юрка подобрал меня возле метро, Валентина уже была в машине, где в багажнике покоились наши костюмы, а на заднем сидении лежал аккордеон, который Валентине приходилось придерживать.

Юрка разыграл маленькое представление на тему нашего невезения:

- И на кого ж ты нас покинул, куда канул?! Дедушка ты наш Мороз, красненький ты наш, с перепою Нос!.. Добрый та наш, сильный ты наш - за какие денежки нас продашь? Наш с подарками, наш - ответственный - в морду б врезать тебе, да поболезненней!

Договорились, что Лиска на сегодня отменяется, что Валентина будет Бабой Ягой, а Юрка - Дедом Морозом.

Пока гримировались, пробежались по тексту - из-за пропажи Лиски пропадали замечательные куски представления, уходила масса хохм. Настроение было скверное - у всех. И прескверное - у меня. Даже праздничная атмосфера нашей первой елки, маскарадные костюмы детей, их, с верой в чудеса, устремленные на нас мордашки, и неизбежное при этом мое собственное превращение в Снегурочку - наивное, чистое и само по себе чудесное существо - не уберегло меня от чередующихся приступов отчаяния и злости, правда, глубоко запрятанных.

Работодатели наши были довольны. Никто не заметил потери бойца, и то обстоятельство, что мы-то знали, насколько лучше все было бы, будь мы в полном составе - касалось только нас самих и никого больше.

А мы не любили и не умели халтурить, поэтому было решено попробовать ввести на пару дней в нашу компанию незанятого в елках студента, если таковой отыщется.

Валентину Юрка высадил возле "Гостиного" - на полученные только что деньги она решила сразу же купить новогодние подарки родителям и родственникам, которых у нее была куча, и большинство из них - как тут не вспомнить Бурелома - работали в театрах Ленинграда и Москвы...

- Насколько же Вальке легче пробиваться, чем нам, - сказала я.

- А-а! Сообразила, наконец, не прошло и семи лет! - с каким-то злорадным оживлением подхватил Юрка. - Когда я пытался внушить тебе эту мысль, чего только я не выслушивал: и что о человеке надо судить по самому человеку, и родственники здесь ни при чем, и что зависть - показатель малого таланта или вообще отсутствия оного, и что профессиональные династии гораздо чаще производят рано определившихся мастеров, чем бездарей... Ты вечно была большой и активной защитницей Валентины. Разве не так? Но ее-то всегда защитят и без тебя! А вот у тебя тылы открыты...

- Да с чего ты взял, что я отказываюсь от своих убеждений?! И чего я такого сказала? Неужели в признании того факта, что Валентине легче, чем нам, утверждать талант, завоевывать свое место под солнцем, таится убеждение, будто надо выдавливать своих конкурентов?.. Никогда не отозваться добрым словом о работе соперницы по амплуа?.. Наоборот, при каждом удобном случае, рассказать о ней людям влиятельным какую-нибудь гадость, смачную и просто выдуманную?.. От меня, Юрочка, вы такого не дождетесь.... Больше того, талантливого человека, будь он даже врагом моим, я сама в театр позову!

У Юрки были круглые глаза, круглее они были у него только, когда я сказала, что хочу ребенка...

- Девочка моя!.. О каком это театре ты говоришь?! Ты не больна?! Тебя вернуть на землю?! Или это не ты прозябаешь в кабаке, а Валентина говорит всем, что ты нашла там свое призвание? Она так расхваливает твою программу, что не остается сомнений: больше тебе ничего и не нужно!.. "Я сама позову!.." - передразнил он меня. - Дура!..

Меня оглушила Юркина тирада. Я, и без того расстроенная внезапным отъездом Левы, получила по морде второй раз за сегодняшний день. Юрке было трудно не верить, а поверить означало потерять нечто очень важное в себе... Но тут я обратила внимание на свой камень. Не заметила когда, но он начал свою нудную вибрацию. Что-то здесь не так. Следовало разобраться: я могла не верить себе, хотя на интуицию свою привыкла полагаться, но на камень нельзя было не обращать внимания. Ведь он до сих пор был спокоен, а вот теперь работал. Не так сильно, как при моих встречах с Буреломом, но все-таки... И я постаралась посмотреть на Юркины слова с другой стороны. Не с той, которая причиняла мне обиду: Валька - предательница, а с другой... Не сразу, но мне удалось найти аргумент в ее защиту:

- Ты говоришь, она утверждает, что я нашла свое место?..

- Да, Маша, да!..

- Что же: я и сама защищаюсь точно так же от тех, кто готов приносить мне свои соболезнования, от тех, кто меня хоронит!.. Когда человек выражает удовлетворение своей судьбой, трудно воздвигать ему надгробный памятник!..

- Ты - неисправима!..

- А ты - превращаешься в сплетника и провокатора. Юрка сделал вид, что сосредоточился на дороге.

- Скользко, - сказал он.

- Да, - согласилась я, - ты вступил на скользкий путь! И Юрка расхохотался. Он смеялся так хорошо и так раскованно, что я не могла не уступить его смеху: в этом смехе мы топили с ним свою - хорошо бы минутную - скверность!..

Когда подъехали к ресторану, Юрка все-таки не удержался, спросил:

- А что ты говорила о театре, это всерьез?..

- Черт его знает! - сказала я, играя в беспечность.

И хихикнула. Расхожее выражение "черт его знает" Юрка никак не мог принять за ту реальность, которая открывалась мне: ВСЕ О БУДУЩЕМ МОЕМ ТЕАТРЕ ЗНАЛ ТОЛЬКО ЧЕРТ...

А открыться я не могла никому: слишком была суеверна.

- Маш, а, Маш, - Юрка окликнул меня, приоткрыв дверцу машины. - Вот смотрю на тебя и не понимаю: то ли ты за эти полгода, что мы не встречались, сильно изменилась, то ли у тебя просто крыша поехала?

- А по какому признаку ты судишь?..

- Да по твоим ужимкам...

Сказал гадость и укатил. "Мой нежный друг..." - пропела я и, улыбаясь, пошла на прогон новогоднего шоу.

В зале царствовал Нагоняй Нагоняич. Режиссер-постановщик, балетмейстер и жуткий грубиян в. одном лице. Мастером он был, конечно же, неплохим, но обидеть человека для него было раз плюнуть. Сегодня стонали мои балетные подруги, особенно доставалось Верочке, любительнице конфет. Она стояла перед Нагоняем в фривольном костюмчике и выслушивала замечания такого свойства, что на ее месте я бы давно уже разревелась.

- Ягодицы провисли, как кульки с водой, ходят раскисшим студнем. По бокам - сало. Титьки отрастила - до пупка! - вопил Нагоняй. - Жрешь много!..

- Да что мне, блин, голодом, что ли, сидеть?! - Верка огрызалась, но не плакала.

- Вся страна сидит голодная, а тебе все шоколадные слюни пускать!

- Я не виновата, блин, что у меня поклонники богатые Ты, небось, на шоколад не расщедрился бы даже для дочери...

Меня всегда поражала способность Верки и ей подобных переходить на личности. На этот раз она поразила даже Нагоняя. От Верки он отцепился. Нас с Мишкой не стал слушать вообще, даже не попросил просмотреть тексты. Но и на нас наворчал:

- Вы у нас личности привилегированные, делаете, что хотите и как хотите!..

Между работой и репетицией, таким образом, осталось время. Мы пообедали, поболтали, послушали Веркины сетования:

- Придирается. Не получил, чего хотел, блин, вот и придирается! Еще вчера был от моей попки в восторге. Хрена он получит! А я уйду - меня в мюзик-холл звали. Так что уже недолго, блин, этого со спермой в глазах, терпеть!..

- Верка у нас - типаж! - сказал Мишка.

- А я, Миша, я - тоже типаж?

- Конечно, только совсем в другом роде.

- В каком же?

- Ты, Маша, типичный нравственный человек в безнравственном мире.

- Но это же, должно быть, плохо ?

- Для тебя - безусловно.

- Кстати, Миша, - вспомнила я, - ты встречал когда-нибудь такое понятие: нравственное пространство?

- Про ноосферу слышал, - со свойственной ему обстоятельностью принялся рассуждать Мишка, - а нравственное пространство... нет, пожалуй, как научный термин, не встречал... Но допускаю, что такое может существовать. И мое незнание просто покоится на моем невежестве.

- Миша, а вот скажи, - не смогла я удержаться от вопроса, - вот ответь, если бы тебе предложили уйму денег и сказали: делай театр, какой хочешь, но только перспективный, высокохудожественный...

- Похудожественнее Художественного? - перебил Мишка.

- Не перебивай. Ну, в общем, делай, мол, театр - очаг и оплот настоящей культуры, что бы ты, Мишка, сделал?..

- Схватил бы деньги и побежал искать Володю Пластец-кого, уговаривать его стать у меня режиссером... Пригласил бы его нынешних актеров, а тебя бы взял в примы... Ну и себя бы не забыл: коммерческий директор, бессменный аккомпаниатор, музыкальное оформление и все такое прочее...

- Ну, ты и Володя - это понятно. А я - почему?

- Да, Маша, побойся Бога! Почему!.. Ты же - актриса, милостью божьей! Ты же труженица, каких поискать! Ты же заводная. Фонтан идей и море обаяния! Ты...

- Все, Миша, все! Остановись!.. Благодарю за высокую оценку!.. Я все поняла. А вот, скажи, схватил бы ты деньги, даже если бы знал или пусть не знал, но догадывался бы, что добыты они самыми подлыми средствами?..

- Интересно, я же не спрашиваю, на какие деньги существует наше варьете. И я, и ты, мы просто расписываемся в ведомости и получаем заработанное. А если копнуть, наверное, пришлось бы зажимать нос!.. Так что, какая разница, на чьи деньги - лишь бы поднимать настоящее дело. И потом догадываться, это все-таки не знать...

Вообще-то Мишка проливал бальзам мне на сердце, и тем не менее - для объективности - я возразила:

- Настоящее дело, замешанное на грязи?.. И не заметишь, как сам ЗАМАРАЛСЯ по уши.

- Фу, Машка! Стоп! Мы, как на митинге, а ты знаешь - я митингов не выношу. И потом хотелось бы знать - откуда и по какому поводу твой пафос?..

Я бы тоже хотела это знать: почему вместо того, чтобы пытаться рассказать кому-нибудь о предложении Бурелома, просто не ухватиться за выпавший на мою долю счастливый случай - и все!.. Это как доставшаяся в качестве приза автомашина в "Поле чудес" - ты и буквы ни одной правильной не назвал, и вообще еще не начал играть, а тебе уже выпал приз и вот они желанные ключики!.. А мне предлагают ключи от счастливой актерской судьбы и я еще раздумываю!.. Сказано же народом: дают - бери...

Камень ныл. "Зараза, - любовно обратилась я к нему, - ну что ты ноешь?.. Слово что ли найдено?.. А-а.. Найдено слово. Слово найдено: я вещь!"

- Слово найдено. Я - вещь... - сказала я уже вслух, делая ударение на "слово".

- Островский. Бесприданница, - заметил Мишка. - Репетируешь?

- Не я репетирую, подружка моя институтская.

- Завидно?

- Тоскливо, Миша. Очень тоскливо. И еще личная жизнь разбилась, не начавшись... Тяжелые времена...

- Вам бы с матерью моей собраться и спеть дуэтом. Я бы вам, так и быть, подыграл. В гримерную заглянул Вражич:

- Люди! - воззвал он. - У буфетчика имеются для своих новогодние наборы по оптовым ценам: бутыль шампанского, бутыль Рояля, банка красной икры - все вместе тысяча триста.

Поднялась радостная суматоха. Я отдала деньги Мишке, чтобы купил на меня, и когда он удалился, подумала: а ведь если следовать моим принципам, то мне не надо бы покупать набор - это же явная подачка. Одно шампанское стоит в ларьках от семисот и выше... "Нравственная"... Как "нравственность" совместить с желанием "хорошей человеческой жизни" в наше "противочеловеческое время"?.. Вопрос? Еще какой вопрос!..

Чем еще хороша моя работа? Тем, что некогда раздумывать и размышлять. Из состояния тяжелой задумчивости меня вывели крики и шум в зале. Смолк, оборвав ноту, трубач, завизжали девицы... Я побежала на сцену.

Картина, открывшаяся мне, потрясла. Верка лежала на полу, отбиваясь и корчась. Лоскуток парчи, изображавший трусики, валялся рядом, и какой-то громила придавливал ее и одновременно колдовал над своей ширинкой. Верка вопила, а он рычал:

- Молчи, сука, тебе будет хорошо...

А зал... Зал заходился в хохоте. Посетители, в основном, такие же скоты, как насильник, подзуживали и подначивали. Иностранцы вовсю щелкали камерами. От входа в зал несся Геннадий Сергеевич, наш вышибала. Я, не раздумывая, схватила канделябр с консоли, не заметив, что это бутафория, ударила насильника по голове. Тот удара не почувствовал, и тут же подскочил Генаха. Он сработал профессионально и жестко. Насильник не только был оторван от Верки, но вопил от боли так, что становилось его жалко. Я подалась к Генахе:

- Геннадий Сергеевич, не убивайте его!..

- Маша, катись отсюда. Я не зверь и дело свое знаю, - спокойно ответил он.

Я, вместе с девочками, помогла Верке подняться, повела ее за кулисы.  Верка, растерзанная, с синяками на руках и бедрах, с размазанной по щекам тушью, всхлипывала и причитала:

- Гадина, блин!.. Вонючий сперматозоид!..

Я смотрела на нее и с ужасом думала, что в тот злосчастный вечер, когда меня выручил Бурелом, могла бы сама оказаться в Веркином положении.

- Успокойся, Вера, ничего сверхстрашного не произошло, - уговаривала я ее. - Мы работаем в зоне риска. Пьяные люди непредсказуемы.

- Непредсказуемы!.. Я еще ему покажу, я его, гада, запомнила! Ножом пырну, блин, пусть только появится! А этот тоже - "ягодицы - кульки с водой, колышутся!" На кульки, блин, так не кидаются!..

Смех сломил меня пополам. Это неуместное торжество над режиссером меня потрясло.

- Жива? - царственно вопросила Раиса, возникнув на пороге.

- Еще как, - ответила я за Верку, давясь смехом. Раиса внимательно осмотрела ее синяки:

- Ладно, сейчас бабки с него снимем и отпустим. Два софита разбил, рампу, моральный ущерб заведению, программу сорвал, актрису разукрасил дорогонько будет... А ты не хнычь, - сказала она Верке сурово, - тебе тоже перепадет...

- Нет, блин, добром бы попросил... Я бы, может, пошла: и прикинут нормально, и морда, блин, молодая...

Снова мне пришлось остолбенеть.

Все-таки надо отсюда уходить, и не уходить даже - бежать. На что, на какой поганый опыт растрачивается молодость?! Если бы здесь можно было только работать... "Я тебе много дал", - мысленно передразнила я Алмазного Старика. Но зачем дал, спрашивается?! Если при этом не расщедрился на комплектующие: удачу, любовь, спокойную возможность реализовать себя?..

Да Бурелом уже дал мне намного больше, а обещает дать ВСЕ. И почему, спрашивается, я должна отказываться?..

Каменюка моя неприятно заныла: ей явно не нравилось направление моих мыслей.

Как родному обрадовалась я Николаю с машиной. Очень хотелось поскорее добраться домой, залечь в постель и выре-веть весь этот день: без Левы, с тягостными размышлениями на высокие темы морали, с аморальными сценами и умопомрачительными Верками...

В постели, едва я согрелась, на меня накатило желание. Острое, подлое желание. То ли так меня поразила сцена насилия, то ли природа возопила, потребовала своего, но я вдруг представила себя в объятиях Левы, увидела прямо над собой его голубые, затуманенные страстью глаза, и тело мое напряглось и содрогнулось. "Нет!" - закричала я сама себе. Вскочила с постели, накинула халат, выскочила на кухню.

Отец был еще там.

- Ты чего не спишь? - спросила я отрывисто и налила стакан воды. Тебе же на работу в воскресенье. Вы же жали там чего-то...

- Все. Гикнулась работа. Распустили нас до после праздников - работы пет, денег нет. Похоже, на старости лет придется податься в частный сектор. На пенсию не прожить.

Только сейчас я обратила внимание на то, что отец мой расстроен. А он, не желая обнаруживать свою растерянность перед жизнью, быстро перевел разговор:

- Хороший вам продали набор. Я уж думал: не останемся ли мы в этот Новый Год без шампанского... Папа, папа, хороший мой папа!..

Утром, до елки я успела позвонить психиатру, свести его по телефону с Натальей и договориться о личной встрече с ним после осмотра Черешкова. Болела голова, ломило все тело. Никогда еще зарядка не давалась мне с таким трудом. Только заболеть не хватало. У меня уже был один такой Новый Год, когда я играла елки с температурой 38. Удовольствие маленькое. Сегодня температуры не было, но я на всякий случай приняла ремантадин и поливитамины. Оделась потеплее.

Дед Мороз, которого привела Валентина, оказался приличным мальчиком, но текста не знал, путался - приходилось его прикрывать.

- Тексты у вас нестандартные, - еще и выговаривал он нам.

Юрка откликнулся моментально:

- Оригинальность - естественное качество высокоодаренных натур. А ты, братец, - добавил он покровительственно, - текст учи. Моментальная память на тексты - свойство актерского профессионализма.

- Нет, вы, конечно, команда классная, - сказал студент. - Я и не предполагал, что такие, как вы, могут работать елки.

- А кусить осень хосися, - сказала Валька свою любимую фразу.

Атмосфера елочной праздничной суеты была настолько благотворной, что почти стерла из моей памяти вчерашнюю безобразную сцену. О ней я ребятам не рассказала, хотя понимала, как смешно могу ее изобразить: одна Веркина реакция чего стоила, но я понимала, что в ответ последует непременное сочувствие к моей несчастной доле, а я сочувствия не желала. "Вся в отца", - подумала я горделиво. И добавила тоже про себя и с иронией: "Только бы вот точно знать - в какого отца?"

- Слушай, - спросила я у Юрки, - а Лева не сказал тебе, куда и зачем уехал?..

- А тебе - сказал? - с вызовом спросил Юрка, но, не заметив во мне никаких проявлений душевного смятения, ответил на мой вопрос. - Мне не сказал. Темнил. Но бабки вроде бы светят ему колоссальные...

"Да, Бурелом кто угодно, но не жмот", - трудно было понять, почему я была уверена, что Каскадер из разговора Бурелома и мой Лева - одно лицо. Я вообще последнее время легко сопоставляла факты и делала выводы. Так, например, участие Бурелома в налете на рынок тоже было для меня несомненным. Хотя, если разобраться, моя уверенность не имела прочного основания.

Хорошо еще, что Юрка выступил для нас в роли бесплатного шофера. Страшно подумать, как бы мы отмахивали концы по городу, не будь у нас транспорта. Даже сейчас, когда нагрузка елочная еще не достигла апогея еще и Новый Год не настал - мы выматывались, а то ли еще будет!..

Уже у ресторана Юрка мне сказал, почему-то шепотом, хотя в машине мы были одни:

- Мария, от тебя исходят флюиды желания. Я задет - время еще есть, может, заедем ко мне, чай, не первый день знакомы - долго валандаться не будем...

- Ты спятил, Юрочка! - воскликнула я достаточно фальшиво. - Я же не девка, чтобы меня, блин, на час снимать!..

Последняя фраза прозвучала с такой приближенностью к оригиналу Вере - что у Юрки отвисла челюсть:

- Ну, даешь. Характерности в тебе - позавидовать! С кого слизала?

- Есть тут одна.

- А у меня, - опять перешел на шепот Юрка, - есть одна... пиесочка. Оч-чень современная. И главная героиня - прямо этот "блин". Как будто для тебя написана. Когда будешь сколачивать театр, посмотри. Приятель мой предложил ее нашему Старику, да тот с негодованием отверг. А уж поверь мне: хорошая пьеса. Не чернуха, не порнуха - чувство юмора и жизни колоссальное. И каждому есть, что играть.

Я посмотрела на Юрку с подозрением. Я точно помнила, что ничего определенного ни ему, ни Мишке не сказала.

- Значит, ты уже сделал вывод, что про театр я обмолвилась неспроста?

- Сколько раз тебе говорить, Маша, я - рационалист и тебя умею вычислять. Ты говорила о театре, потому что что-то маячит...

- Может, ты и переспать предложил, чтобы местечко в театре для себя забронировать, - я сделала паузу и, чтобы скрасить грубость вопроса, добавила, - блин!..

- Ты же знаешь: дела и постель не смешиваю. Просто ты нуждаешься в ласке. Не Левчику же тебя отдавать.

"Да не больно-то он и берет..." - мысленно прокомментировала я. А ответила со смехом:

- Ну ты, блин, даешь!.. А театр-то "нам только снится", увы! Я мечтаю, Юра, уйти из кабака и выдумываю себе варианты, фантазирую на сон грядущий.

- Допустим, Маша, я тебе поверил, - сказал Юрка, и мы простились.

На пороге мне снова повстречалась Маруся с полным бидоном еды для кошек.

- Все носишь? - спросила я.

- А чего же не носить, раз Лев Петрович распорядились. Да мне и понравилось, - Маруся с готовностью остановилась поговорить. - Кошки меня уже со всей округи знают. Подхожу, одна из-под машины вылазит, другая - из подвала, а которые уже столбиком возле плошек сидят. И до чего же вежливые попадаются: ни за что есть не примутся, пока не потрутся об ноги благодарят, значит.

- А Льву Петровичу рассказывала?

- Откуда! Они на меня и не смотрят, да и не было их уже давно.

- А ты все-таки увидишь - расскажи, доставь ему радость, может, и он с тобой отправится посмотреть на дело рук своих!..

- Скажешь тоже. Шутить ты, Маша, здорова. И потом: боюсь я их очень...

Маруся отправилась по тропинке во двор соседнего дома, и меня потянуло за ней вслед, еле удержалась, чтобы не пойти. И хорошо сделала, потому что, не пройдя и двух шагов, Маруся обернулась:

- А что, правда, что Верку вчера прямо на сцене трахнули?! Та еще блядь!..

- Маруся! Как не стыдно! Женщина же ты. И сплетню эту ни сама никому не повторяй, ни другим не разрешай. Вере вчера досталось, но того, о чем ты спрашиваешь, не случилось, слава Богу.

Маруся только фыркнула: явно осталась при своем мнении, и что хуже чужая беда воспринималась ею со злорадством. Это злорадство меня расстроило.

Я прошла в гримерную, разделась и отправилась к Мишке. Он уже ждал меня. И не просто так ждал, а со сметой в руках:

- Посмотри, тут первоначальная прикидка расходов. В одном варианте помещение театра мы арендуем, в другом - выкупаем в собственность... Без учета инфляции и взяток чиновникам...

- Миша, ты обалдел?! Кто - мы?! Какого - театра?!

Мишка хитро мне подмигнул:

- Ги-по-те-ти-чес-ко-го... - по складам произнес он.

Они все подталкивали меня к решению, которого я еще не приняла, да и не могла принять: никакие объяснения не убеждали меня, что подарок Бурелома - случись он в действительности - не таит в себе изрядного подвоха, тем более, что меня предупредили о его вероломстве. Да если бы и не предупредили, я и сама понимала: за каждый проглоченный кусок надо заплатить. И то, что форма оплаты выглядит столь невинной - очень смущало. И пока я не пойму, почему именно я избрана Буреломом, не будет никакого моего согласия. Но мысль о том, что когда-нибудь может настать момент моего полного освобождения от работы, сдобренной запахами кухни и самодовольным сопением пьяных купчиков, что я смогу заниматься настоящим искусством, полагаясь на свои способности и вкус, мысль эта отчаянно будоражила, заставляла работать фантазию, и фантазия, кажется, брала верх над муками совести: главное, ничего не выпытывать, ни до какой правды не докапываться, а просто пользоваться моментом и делать свое дело - единственное, к которому я подготовлена.

- Дай сюда, - сказала я Мишке и протянула руку за сметой, - любопытно, в какую сумму может нынче обернуться придворный театришко.

Сумма была астрономической. И меня это несколько успокоило: Бурелом, вероятно, не понимает, во что ему может обойтись его затея.

До представления оставалось время. Я чувствовала себя усталой и решила вздремнуть на нашей обшарпанной козетке в гримерной. Подстелила душевое полотенце, легла и провалилась в сон.

Что-то мне приснилось странное. Я стояла одна посреди зеленой и ровной земли, а надо мной простиралось нежно-голубое и ровное небо. Было хорошо и спокойно. Как вдруг по небу пробежали разряды, а затем что-то затрещало, как будто туго натянутую ткань прорезали огромные ножницы, и оказалось, что там - над тонюсеньким слоем голубого шелка - тяжелая, гнетущая серая масса. Она шевелилась, она заполняла собой все пустоты, и становилось страшно, потому что казалось: вот, еще мгновение - и не будет ни зеленого, ни голубого - одна только эта серая вязкость... "И меня, меня тоже не будет!" - вдруг спохватилась я. И тут увидела, как отовсюду появились люди. В руках у них были большущие иглы с нитками. И они - вытянув руки, непропорционально длинные - ухватывали расползающуюся голубую ткань и сикось-накось - нервничая и торопясь, сшивали края. Там, среди этих людей я увидела известного всей стране академика, которого даже при этой поспешной работе не покидала мягкая, чарующая, интеллигентная улыбка. Там был порывистый, чуть желчный, замечательный наш симфонический дирижер. Там была нежно любимая зрителями балетная пара - они трудились как-то особенно слаженно и швы у них ложились ровнее и плотнее... Там было много людей. Какой-то мальчишка работал неумело, но старательно. Какие-то девочки... Там я увидела Анастасию Ивановну, нашу библиотекаршу. Я обрадовалась и кинулась к ней.

- Анастасия Ивановна, я хочу помочь. Где взять иглу?..

- А разве у тебя ее нет? - удивленно спросила Анастасия Ивановна.

Я посмотрела на свои руки: и правда, в правой - была игла.

И руки мои сами собой принялись за работу.

- Анастасия Ивановна, - заталкивая нечто серое за скрепляемые края ткани, привычно обратилась я к старой библиотекарше с вопросом - сколько разъяснений получила я от нее за годы учебы! - А что мы зашиваем, почему?..

- Маша, не спрашивай меня об этом - ответ у каждого - свой. Есть он и у тебя...

- Вы заметили, - с беспокойством спросил меня стоящий рядом патлатый юноша, - заметили, что ткань все тоньше и тоньше?..

Я растерялась. Анастасия Ивановна ответила за меня:

- Заметила, молодой человек. И меня это тоже тревожит.

- Но сегодня-то мы справились, - сказал юноша и вколол иголку в отворот джинсовой куртки.

Я посмотрела в небо над собой. Там не было уже прорех и даже разноцветные стежки на глазах приобретали голубой оттенок и полностью сливались с обшей небесной голубизной.

Люди стали расходиться. И пока я смотрела на небо, не заметила, как ушла и Анастасия Ивановна. Я метнулась в одну сторону, в другую - нигде ее не увидела. Только услышала еще, как одна из женщин сказала другой:

- А по прогнозу обещают перед Рождеством ураганный прорыв...

- И наши ряды так катастрофически убывают...

- Но сегодня-то мы все-таки справились, - с гордостью ответила первая.

И снова я была одна на зеленой земле под голубым небом, а в руке сжимала иглу с прочной ниткой белого цвета.

"А шила-то я белыми нитками..." - почему-то с огорчением подумалось мне.

Я повертела иглу в руках, думая, куда бы ее деть, нечаянно укололась и проснулась...

Надо мной наклонилась Вера:

- Ты чего кимаришь, заболела что ли? До начала десять минут.

Краем глаза, чтобы не увидела Верка, я посмотрела на правую руку. В кулаке была зажата иголка с ниткой. Заболело сердце. Голова была такой, будто в нее поместили пудовую гирю.

- Заболела?.. Может быть. С утра чувствую себя неважно. Веруня, тебя вчера валерьянкой отпаивали, накапай мне тридцать капель...

- Ну, блин, еще не хватало... Я сейчас.

Верка отбежала, а я разжала кулак. Откуда могла взяться у меня эта игла? Да не Черешкову, а мне нужен психиатр. Я вколола иглу в занавеску на окне. Выпила валерьянку, принесенную Веркой. Встала. Меня чуть пошатывало, но я приходила в себя.

- А знаешь, Маша, о чем я сегодня думала? Мне сказали, что ты ударила того гада канделябром по голове. А если бы он был настоящий - ты бы его убила. Ты знала, что не убьешь?

- Убила бы, ну и что?

- Спасибо тебе, Маша. Генаха по обязанности помогал, а остальные, кроме тебя, просто смотрели. Одна ты ринулась. Вот даю тебе честное слово, что не выругаюсь, блин, больше ни разу... Вот, блин, привычка!.. Но я исправлю речь, буду говорить, как ты... Это мне Сливкина рассказала, что ты схватила канделябр и ему по голове двинула. "Я, говорит, от страха чуть не померла: убьет!.. А потом вспомнила: он же бутафорский..."

- Хватит, Вера. Тебе пора на выход.

- А ты как же? Может, отпросишься?

- Посмотрю.

Силы понемногу возвращались ко мне. И сердце отпустило. Мишка заварил мне крепкого чаю, дал таблетку аспирина. И с грехом пополам мы свою программу отработали.

IX

Утром я проснулась почти здоровой. Только легкая слабость говорила о том, что я была на грани болезни. Я подошла к зеркалу. Лицо было моим: молодым, немного бледным, а в то же время никогда еще не чувствовала я себя такой старой. Я восстановила в памяти мой вчерашний сон. Да и сон ли? Что это было?.. "Прорыв сознания", - возникла странная догадка. И самое удивительное: она не казалась мне такой уж странной.

За завтраком я получила от отца заботливую ругань, на которую мне нечем было возразить:

- Вот они - елочки твои. Не заработать всех денег, а здоровье ухлопать - пора пустяков.

- Папа, мне интересно там, на елках. Я раскрепощаюсь, чувствую, что я артистка, а не кафешантанная дива...

- Тогда и иди в артистки, как Валька твоя.

- Папа!..

Он принял укор и переменил тему разговора:

- Пуховик-то видела?

- Нет. А что - неужели отчистил?!

Мама довольно засмеялась:

- Еще как! Ни пятнышка. А всего-то бартер. Мастерица взялась почистить в частном порядке после того, как отец сказал, что починит им прилавок.

Честно говоря, возвращение к жизни пуховика меня обрадовало. Вот если бы так же вернулся ко мне тот день, когда я в этом пуховике каталась с Левой на лыжах... И снова на меня накатила сердечная боль. И камень был спокоен, и боль была несомненной. Да что же это со мной?..

И Алмазный Старик, и Бурелом были, без сомнения, личностями неординарными. И знакомство с ними могло бы быть необычайно полезным в познавательном смысле, если бы только эти ПАНЫ не дрались между собой, а я не оказалась странным образом той высоткой, тем неприметным глазу бугорком, вокруг которого разыгрывались их бои. И если бы этот бугорок, который и с места сдвинуться не может, и изменить ничего не в состоянии - куда ему против таких великанов! - еще бы и не мучился. И чем?! Смешно сказать личной ответственностью за сохранность нравственного пространства!..

А ну-ка, братцы, покажите мне документик, по которому я бралась что бы то ни было сохранять!.. Да и пространство это не забудьте предъявить - не мешало бы посмотреть на это чудо!..

И едва я додумалась до такого ехидного предложения, как вдруг покрылась жаркой испариной: ТАК ВЕДЬ УЖЕ И ПОКАЗАЛИ!.. Эти иглы, эти торопливые руки, эта заполняющая все и вся серая масса!.. и главное люди!.. Рядом со мной там были люди, одна близость к которым могла вызвать и в более взрослом существе, чем я, прилив страстного самоуважения...

"Я хочу быть рядом с этими людьми!" - подумалось мне отчетливо. И тут же возник вопрос: "А хочу ли я быть с самыми замечательными людьми, если за это придется заплатить своим будущим, своей мечтой о театре? Да и если заплачу: интересна ли буду тогда кому-нибудь, в том числе и тем, ради кого это сделала?!"

Я поднялась из-за стола и меня слегка пошатнуло. Отец с матерью кинулись меня поддержать.

- Ничего, ребята, все в порядке, просто оступилась, - сказала я, стараясь не выдать слабости.

Родители озабоченно переглянулись, но смолчали.

Елка началась с анекдота. Мы всегда заранее смотрим подарки, которые будем вручать детям. И тут посмотрели и обалдели все, даже наш студентик. Десяти-одиннадцатилетним детям мы по окончании праздника должны были вручить "Яму" Куприна.

- А "Декамерона" не будет? - спросил Юрка у культмассовички. - Откуда такие подарочки?

- Спонсоры выделили.

- Ну да, не ходовой товар... А вы сами-то читали?

- Ну, Куприн все-таки, классика.

- Хорошо, - сказал Юра таким суровым, таким замораживающим голосом, какой бывал у него только в минуты крайнего возмущения. - Классику раздадите родителям и сотрудникам, а детишкам наш Дед Мороз скажет, что в виду плохой работы транспорта гуманитарная помощь от коллеги Санта-Клауса из Америки не успела к нашему празднику...

- Разве так можно! - возмутилась массовичка. - Дети же расстроятся.

- Думайте, у вас два часа на то, чтобы выйти из положения с честью. Хотите, я спонсорам позвоню? Негодяи!.. Они что, книгами торгуют?.. Пусть везут Носова или Волкова... А то, видали, "Яма"... Мы и так все в выгребной яме, не хватало еще праздник портить!..

Поднялась суматоха, но мы отгородились от нее в комнатке за сценой. Подгримировывались, переодевались.

- Как ты себя чувствуешь? - спросила Валентина.

- Приличнее, чем можно было предположить по вчерашнему вечеру.

- Ненавижу! - прервал вдруг Юрка нашу мирную беседу. - И сам не святой, но у этих - такая степень бесстыдства, что просто воротит! Вот, кстати, чуть не забыл, а прямо впондан теме "Классики и современность", Юра порылся D сумке, достал из нее газету, развернул. - Во, объявленице слушайте, но поскольку "Аэрофлот" стал бедным, наиболее чувствительные приготовьте собственные пакеты - может стошнить. И Юрка прочитал:

- Александр Сергеевич Пушкин,

Будучи в расцвете сил,

Испытал бы верх блаженства,

"Орхидею" посетив.

И в восторге написал бы

Эти строки: "Господа!

"Орхидея" - чудо света!

Не женитесь никогда!"

И вот еще тут: "Орхидея. Красивые и умные девушки для настоящих мужчин". Каково?..

- Да уж! - усмехнулась Валька. - Каждый бордельеро нынче метит в Пушкины!..

- Сраму не имут!.. - прогремел Юрка.

- Но кто-то же смотрит эти тексты перед опубликованием, - сказала я.

- Смотрят не на тексты, глупая, смотрят на руки - много ли в руках денег, - быстро ответил мне Юра. - Всегда был уверен - деньги пошлее самой пошлости!.. Один платит деньги, другой берет, не глядя: кушайте, господа из товарищей!..

Юркины слова больно меня задели. Хотя вроде бы не ко мне относились. Я даже одернула себя: нельзя же все принимать на свой счет...

Студент наш сегодня был вполне на уровне. И текст знал назубок. Мне пришла в голову мысль предложить Юре оставить мальчонку с нами, а от предавшего нас Феникса отказаться. Надо же и гордость иметь. Но когда с тем же предложением выступил, опередив меня, сам Юрка, я так расстроилась, что не сумела скрыть расстройства.

- Не плачь, Маша, я пошутил: на самом деле у меня и в мыслях не было разлучать тебя с ним - уж такая моя судьба: видеть, что ты полюбила другого при живом мне...

- Не шути, Юра. Все не так просто.

- Да я вижу: какие-то вокруг тебя вихри закрутились, что-то ты таишь в себе.

- Каждый человек таит в себе мир непознанного, - ответила я с глубокомысленным пафосом.

- Мысль философская, - пробурчал Юрка, - в меру заезженная...

Он был прав, и я не нашлась, что ответить.

На работе меня ждал маленький сюрприз. У Раисы находился ее кузен-психиатр, Владимир Михайлович. Он ждал меня. Пока разговор не начался, я все ломала голову, почему он решил повидать меня сегодня, а не завтра, как договаривались.

- Сегодня утром я беседовал с вашим больным другом, - сказал он. И улыбнулся.

Улыбка эта понравилась мне. Чем-то черты лица Владимира Михайловича напоминали Раисины, но выражение, или точнее говоря, сюжет этого лица был куда тоньше и интереснее.

- История, поведанная мне Валерием, - продолжал он, - заинтересовала меня до крайности. Я хотел бы, с вашей помощью, попробовать в ней разобраться.

Он говорил и одновременно приглядывался ко мне, будто изучая. Я почувствовала себя неуютно: под таким взглядом несложно показаться себе не вполне нормальной, тем более, что в нормальности своей я уже и сама начинала сомневаться.

- Не очень понимаю, чем я могу вам помочь, я телесериалы практически не смотрю: некогда да и желания особенного нет.

- Не волнуйтесь, мы не будем тратить время на эту чепуху, хотя одна из сторон заболевания вашего друга стоит и на этом. Он выдает их блоками: подборки одинаковых кубиков из разных сериалов. Мне, на протяжении разговора с ним, удалось записать несколько таких блоков. О пьянстве. "Не привыкай, Луис-Альберто. Пьянство до добра не доводит", потом аналогичная фраза, обращенная к Мейсону из "Санта-Барбары", потом - очень похожая из "Никто, кроме тебя", когда Ракель увещевает отца. Блок о ревности. О потере памяти - амнезия, похоже, самая распространенная в мире болезнь. Ну и главное - автомобильные катастрофы - это Валерия волнует особенно... Но пусть всем этим занимаются кинокритики, а лечащего врача заинтересовало другое, - Владимир Михайлович откинулся в кресле Раисы и загадочно на меня посмотрел. - Не поверите, какая нелепая история была поведана мне посредине всего этого сериального бреда!.. И история вплотную связана с вами...

- Вот как?.. - спросила я, уже прикидывая, как буду отпираться.

Раисин брат вынул магнитофон, ткнул кнопку пуска, и я услышала знакомый с детства голос Черешкова:

"...Она пришла ко мне, показала камень. Это не был брюлик. Но это не была и стекляшка. В жизни своей не видел ничего подобного. Камень был как живой. Готов поклясться, что происхождение камня - внеземное. Метеорит, что ли, драгоценный... В общем, черт те что!.. Сам не понимаю, но только с первых же секунд, как я взял этот чертов камушек, я решил его подменить. Никогда на чужое не зарился, вообще не подозревал в себе такого, а тут, будто бес меня под руку толкает: "Чем ты, Черешков, рискуешь? Она же ни фига в камнях не петрит - какая ей разница? А тут еще ящик стола выдвинул и среди развала камней приметил очень похожий фианит...

Горбатился весь день и всю ночь, как папа Карло. Фианит точно под ее камушек подогнал и утром отдал ей подвеску... Вроде бы она чего-то заметила, но промолчала... Я готов был со стыда сгореть, когда она еще и "спасибо", сказала... Потом позавтракал, сходил в магазин, сделал пару мелких, неотложных дел и решил камнем полюбоваться... Просто предвкушал наслаждение!.. Как буду камень рассматривать, каталоги листать - хотя в каком каталоге могло оказаться такое чудо!..

Открываю ящик, вынимаю камень - и глазам своим не верю! - тот же самый, чертов фианит, над которым сутки корячился!.. Мой собственный фианит! Как будто и не я его вогнал в Машкину подвеску!.. Я стал свои действия восстанавливать в памяти, может, под утро, уже очень усталый, я и правда перепутал камни?.. Нет!.. Не сходится!.. Точно помню - как закреплял в подвеске именно фианит.

С горя и от того, что перестал что-либо в этой жизни понимать, достал водку, хлопнул рюмку. И тут ощутил удар по затылку...

А какой-то голос за спиной говорит мне:

- Боль в затылке у тебя пройдет, но последствия удара не оставят тебя до конца твоих дней.

Я обернулся на голос и обомлел. Два необыкновенных глаза, состоящие, наверное, из тысячи Машкиных камушков, прожигали меня насквозь. Стены с окном, выходящим во двор, не было, и вся комната, казалось, уходила в черное пространство... Холодом повеяло - б-ррр!.. И Старик этот!.. Величественный, театральный какой-то, огромный...

- Господи! - закричал я. - Господи! Спаси и помилуй!.. Прости мне прегрешения

Сроду не молился, а тут упал - стыдно вспомнить - лбом об пол шандарахнулся!.. .

- К Господу тебе следовало обратиться раньше, - сказал мне Старик и аккуратненько так подхватил меня двумя своими пальчиками за воротник - я только ногами в воздухе замельтешил. - Раньше. А теперь поздно. Теперь я пришел к тебе.

И Старик, в точности, как мы осу за окно выбрасываем - бросил меня в черноту эту жуткую, что за окном была. Я и полетел, как в пропасть!.. И очнулся только в больнице, И тут только узнал, что элементарно - с пьяных глаз - попал под машину в собственном дворе..."

Владимир Михайлович выключил магнитофон.

- Как вы понимаете, я сознательно смонтировал запись - убрал все лишнее, всяческие ответвления, чтобы получился рассказ - а он очень связный, можно сказать, законченный... Фантастический, конечно, но логика безупречная...

Я молчала. Я совершенно смешалась. Уж кому-кому, а мне многое говорили эти подробности. Примерно так я себе и представляла все, что произошло с Черешковым. А тут еще и голос его - повествовательный, монотонный...

- Покажите мне этот ваш камень, - неожиданно попросил психиатр.

Я не ожидала подобной просьбы, вздрогнула, боюсь, что не успела скрыть замешательство, ощутив предупреждающий толчок камня. Но тут же сообразила выдать свое замешательство за недоумение:

- Вот он, камень, - ответила я, протягивая руку с кольцом на безымянном пальце, - но только это обычный аметист. Кольцо Валера сделал мне давно. А последний раз я заходила к нему, узнать, сколько он теперь берет за работу, подружка просила...

- Так я и думал, - с недоверием покачал головой Владимир Михайлович. Конечно, трудно сознаться постороннему человеку в том, что твоя жизнь переплелась с чем-то загадочным, таинственным, непознанным... А я-то надеялся... Вы так сейчас слушали...

- Я слушала так, потому что тащусь от сказок. Однако, - продолжала я кривить душой, - у меня нет обыкновения сказочные наряды примерять на нашу обычную и далеко несказочную жизнь...

"Последствия этого удара будут преследовать тебя до конца твоих дней", - вспомнилась мне фраза из повествования Черешкова. Что сможет Владимир Михайлович сделать против такой силы проклятья?.. Учитывая, что Алмазный Старик не собирается это проклятье с Черешкова снимать?.. Да, Черешков - показательный образчик последствий Добра, выступившего с кулаками...

"Вы бессильны, - хотелось мне сказать Владимиру Михайловичу, придется вам отступиться". Но я не сказала, хотя и видела, что он по каким-то, одному ему ведомым признакам угадал в рассказе Черешкова голую правду. Владимир Михайлович, наверное, очень умен, но Черешкова вылечить ему не удастся.

И как будто отвечая моим мыслям, психиатр вдруг сказал, явно заканчивая разговор:

- Жаль, что вы не захотели поделиться со мной вашей тайной, а я-то надеялся, что с вашей помощью мы избавим Валерия от его недуга.

"Не надо заставлять меня верить в возможности, которых у вас нет", хотела я сказать, но снова промолчала. Почему-то, может, и не без подсказки тревожащегося камня на груди, я знала: не следует выдавать так явно обреченность Черешкова..

Поднявшись и взглянув в зеркало, я поняла, что и сегодня выгляжу не ахти. Бледна, встревоженна, глаза взирают на мир со вселенской грустью. Не хотелось предстать такой перед Левой, тем более, что я поставила задачу: вернуть, во что бы то ни стало вернуть его. Наверное, это будет нелегко, но попробовать стоило. Особенно, если учесть, что мужчины, способные мне понравиться, так редки. Сила косметики в который раз показала себя: из дома я вышла, имея уже вполне пристойное лицо. Погода была недурной, и даже солнышко высветило мне дорогу.

Когда я добралась до площадки, Юра и Лева уже были там. Спустя пять минут появилась и Валентина. Еще издали завидев фигуру Левы, я вздрогнула, но, подойдя, сумела изобразить деловое равнодушие:

- Привет, ребята, - сказала я.

- Привет, Снегурочка, - ответил Юрка.

- Здравствуй, - сказал Лева и посмотрел мне прямо в глаза Интонация и взгляд были обволакивающе нежными.

- Я ждал нашей встречи, - сказал он, когда мы поднимались рядом с ним по лестнице.

- Вот как?! Значит, дождался.

- Все еще сердишься?

- За что мне на тебя сердиться ? Может быть, за то, что ты спас меня от шальной пули?..

- Мерзкая история. Ребятам рассказывала?

- Нет.

- Ну, и правильно.

Потом мы переодевались и гримировались. Разговор был общим, но все мы, четверо, понимали или чувствовали нашу с Левой обособленность, выделенность: оказывается, мне не стоило опасаться, что примирения с Левой не будет, он искал его сам. И это ставило меня в положение намного более выигрышное, чем я надеялась. И вместо того, чтобы открывать ему каждым взглядом и каждым словом, и каждым движением ту очевидность, что я полностью принадлежу ему, я могла теперь изображать равнодушную незаинтересованность... Смешно, кого я хотела провести!..

Спектакль наш начинался с диалога Деда Мороза и Лисы. Лева и Валентина отправились на сцену. Я дала музыкальную заставку. И понеслось!

Я смотрела из-за кулис на сцену, слушая написанный Юркой текст, и обратила внимание, что в него уже после вчерашнего дня внесены небольшие изменения. Появился диалог, о котором меня не предупредили. Начиналось все у Деда Мороза в доме, у зеркала. Дед Мороз подравнивает себе ножницами бороду. Лиса помогает.

ЛИСА. Дедушка, ну зачем тебе ее подравнивать? И так - ровно...

Д. М. Эх, Лиса, тебя послушать, все у меня хорошо. А на самом деле? На самом деле - чуть только запусти... (Лисе) ну-ка, подержи вот так!.. запусти - и будет у меня борода, как у Черномора. И станут ребятишки в хороводе спотыкаться о нее и падать. А упадет ребенок, может расшибиться, плакать начнет. А что за праздник со слезами?., (к залу) Дети, каким будет праздник со слезами?.. Как, как?! Да, вот именно, испорченный будет праздник...

ЛИСА. Да-а-а... (льстиво) Какой же ты, дедушка, дальновидный, да добрый, да заботливый...

Д. М. (с насмешкой) А ты зато, Лисонька, до чего же подлиза большая, не вдруг и решишь: или тебе надо чего, или так, просто в силу характера, льстишь?..

ЛИСА. Так сейчас, может, и не надо, а потом вдруг понадобится чего...

Д. М. (заканчивая подравнивать бороду, как бы даже и про себя) А-га, сегодня, значит, впрок...

ЛИСА. (подходит к мешку Д. М., заглядывает в него). Пусто... До сих пор еще сладости не привезли?.. И игрушек нет...

Д.М. (в сердцах). И не говори! Извелся весь! Все вокруг только и говорят: "Новый Год! Новый Год! Дед Мороз подарки вам, детишки, принесет!.." А где они, подарки? Где, я вас спрашиваю?! Голову уже сломал, гадая, где бы их добыть. Подумал даже у Санта-Клауса в Америке гуманитарной помощи просить!..

ЛИСА, (поддакивая) А что ж!.. У богатого чего бы и не попросить - не грех. И богатый, и родственник! Не помрет, небось, если тряхнет мешком в нашу сторону. Смотришь, у наших деток - радость!..

Д. М. (с возмущением) Замолчи! И чего мелешь?! И где это видано, чтобы Дед Мороз с протянутой рукой ходил?!

ЛИСА. (ехидно) Правильно, правильно, дедушка, лучше к детям - с пустым мешком!..

Я вернулась в комнату за сценой, улыбаясь.

- Здорово начали! Дети уже взяты в оборот!.. Но как ты собираешься выкручиваться с подарками?..

- У, черт, - спохватился Юрка, - забыл тебе выдать поправки. УЧИ.

Лева был несравнимо лучше вчерашнего нашего мальчика. Если бы хоть кто-то объяснил мне, что отличает настоящего актера от ненастоящего... Вроде бы и приемы те же, и интонации, а вот поди ж ты, глядя на бесталанного, не можешь подавить зевоту, а тут смотришь, слушаешь - и возникает азарт, и сам включаешься в игру, будто не знаешь заранее ни текста, ни событий, будто попал в совершенно новую для себя реальность!..

Это была первая елка, еще в уходящем году, но уже посвященная Новому Году, когда я не только ощутила разницу между вечерней моей аудиторией и этими ненасытными восторженными ребятишками, но и пережила духовный подъем, и снова поверила в необходимость и непреложность добрых чудес.

И все было: и Левина - Дедморозовская рука - на моем - Снегурочкином плече, и мой, такой женский, такой недвусмысленный ответ, и Левино Дедморозовское покровительство, и почти отеческое любование, и мое чувство, утвердившееся сегодня в своей силе...

Внутренне я уже сдалась, но не хотела, чтобы Лева так легко получил прошение, чтобы все возобновилось, как ни в чем не бывало. Кто-то же должен был ответить за мои мучения и слезы. И поэтому в одну из наших с ним закулисных пауз, когда на сцене разворачивался заводной и искрометный Юрка, и дети вопили, а он поддразнивал их, а Валентина - Лиса-Патрикеевна - плела свою интригу - тут-то я и спросила Леву, как бы невзначай:

- Ну, а как там поживает Ирокез?

- Нормально, - ответил он мне машинально, но тут же разжал объятия, в которые заключил меня, намереваясь поцелуем закрепить примирение, вроде бы молчаливо уже заключенное. - О ком это ты?..

Лучше бы он оставил все, как есть, чем пытаться торопливо исправлять промах. Фальшивая получилась игра. К тому же, среди этой фальши ощутимо прочиталось мною еще и раздражение, недовольство: мол, чего ты лезешь, куда тебя не просят?!

Повисло неловкое молчание. И я решила его не прерывать. Поправила слегка сбившийся кокошник, глотнула из чашки остывший кофе, которым нас любезно оделили еще до начала представления. Близился выход, и когда я уже направилась на сцену, Лева, наконец, заговорил:

- Маша!..

Я обернулась - я готова была уже к полному обвалу, "облому".

- Да.

- Маша! Не будем же мы ссориться из-за ерунды?! У меня отлегло от сердца.

- Я не уверена, что вранье - это ерунда.

- А я уверен, что есть вещи и люди, о которых не следует много говорить - это все незначительные явления жизни. Кто нам Гекуба? Кто нам Ирокез?.. - продекламировал Лева.

Я улыбнулась.

- Мой выход...

- Знаю, беги...

Я уже была одной ногой на сцене, когда Лева догнал меня и, торопливо сжав руку, спросил:

- Поедем сегодня ко мне?..

Жаром и пронзительной нежностью откликнулся на его призыв весь мой, изголодавшийся по любви смятенный дух:

- Да, - ответила я и вылетела на сцену прямо навстречу вопрошающему и укоризненному взгляду Бабы-Яги...

И еще во взгляде этом была нескрываемая ревность... Как обидно, что мне это уже было безразлично, а ведь сколько раз полгода назад, обливаясь слезами, я мстительно воображала себе именно такой - означающий поражение Юрин взгляд...

О том, как предупредить родителей, что я не буду ночевать дома, я не беспокоилась: тут всегда можно придумать предновогоднюю репетицию капустника. Больше волновал Николай, но я ощутила в себе решимость не уступать ни ему, ни его Бурелому. Скажу просто: нет, мол, в тебе нужды, Николай, и пусть катится!.. Подумалось вдруг, что Бурелом оставил меня в покое, что он, видимо, природный психолог: подбросив идею большого, немыслимо большого куска, предназначенного мне от него в подарок, сам он удалился, дав время на размышление.

"Главное - не надо стоять на коленях, с протянутой рукой - говорила я себе - и смотреть заискивающе и жалко: подайте, мол, Христа ради, на актерский талант, пропадет же..."

Ни у кого я ничего не просила. Мне все дается без унижений, это меня просят - МЕНЯ ПРОСЯТ! - дать согласие. Да что уж может быть такого катастрофического за моим - КТО Я ТАКАЯ! - согласием, чтобы так долго размышлять!?

Я очнулась от сердечной боли, которую вызывал мой ноющий камень. Это он, определенно он, посылал импульсы, вызывающие в моем сердце боль. "Этак, ненароком, доведешь меня до инфаркта, чудовище!" - мысленно сказала я камню. Он немного поутих, но было понятно, что ему не нравится подобный вариант моего решения!..

Я вспомнила Алмазного Старика с рубиновыми губами, ведущего и ТОЛКАЮЩЕГО под машину Валерку Черешкова!.. А ведь камень подарен мне им, им - жестоким и. непримиримым!.. Хочу ли я служить такой непримиримости?! "Вот в чем вопрос..." "Добро должно быть с кулаками!" Как же!.. А вот интересно, если я поступлю против его Алмазной воли, как он рассчитается со мной?.. Эта мысль впервые пришла мне в голову и не обрадовала меня. А если я не приму подарка Белоглазого, тоже последует расплата?.. Вот уж в этом я не сомневалась. Только теперь я поняла, в какую скверную ситуацию попала.

В ресторане я первым делом пошла к телефону. Звонок в библиотеку ничего мне не дал. Ответила незнакомая сотрудница:

- Анастасии Ивановны нет, она ушла на пенсию, год назад.

О-о! Оказывается, я уже больше года не ходила в свою любимую библиотеку. Да и когда ходить?

- А что вы хотели?

- Ничего особенного, просто поздравить ее и всех вас с наступающим Новым Годом.

- Спасибо. Всегда приятно, когда наши читатели о нас вспоминают. И мы вас поздравляем. Анастасия Ивановна заходит сюда, от кого передать ей поздравление?

Я назвалась. Имя мое ничего ей не сказало. Да и ладно. Я вспомнила, что дома, в другой записной книжке, у меня есть домашний телефон Анастасии Ивановны. Завтра обязательно позвоню ей домой. Почему-то этот звонок я считала очень важным.

Мишка пришел с новогодними куплетами, отредактированными и расставленными в том порядке, в котором мы должны их спеть.

- Два куплета, Маша, ты написала отличных. Про "память" и про "жареного петуха", но вообще, не боишься? - не побьют нас наши посетители из патриотических соображений?..

- До сих пор-то не побили!..

- Ну, смотри. А то ведь среди них попадаются и весьма агрессивные. Вон, как Верин "поклонник"...

- Ну, Мишка, блин, скажи еще что-нибудь издевательское - я тебе всю моську к Новому Году разукрашу! - сразу откликнулась Вера.

- А кто мне слово давал? - спросила я.

- Да, я стараюсь, Маша. Но не все, блин, сразу получается!..

Мы рассмеялись.

Я работала, ощущая нервозную спешку: скорей бы, скорей бы все это кончалось и началась моя новая жизнь - жизнь Любви! Лева, он такой хороший, такой яркий, такой талантливый!.. "И такой деловой..." - подумалось вдруг с привкусом горечи...

К Николаю я вышла чуть раньше, чем должен был появиться Лева. Сказала с решительностью, что меня встретят и что в его услугах я сегодня не нуждаюсь. Он попытался, было, возникать, но и тут я не уступила, пообещав все разборки с Буреломом взять на себя. "В конце концов, вы можете сказать, что выполнили его приказ", - посоветовала я. "Вранье у нас наказывается, причем жестоко", - ответил Николай. И я усмехнулась: у жуликов, авантюристов, грабителей, оказывается, карают за вранье! Так или иначе, Николай сдался.

Лева пришел минута в минуту. Мы добежали с ним до метро, потом пересели в троллейбус. Хорошо еще, не пришлось долго ждать в ночное-то время. И город, и Невский были теми же грязными, смутными и совсем не праздничными, что и все последние ночи, но я ничего не видела вокруг. У меня был праздник.

Лева жил в коммуналке.

- В квартире никого нет. Сосед у меня один, и вот уже три месяца, как он переехал к жене. Мы хотим меняться, и я думаю, в новом году буду жить в отдельной квартире.

- А твои родители? Где они?

- У меня только мама, лет пять тому назад, когда я был в твоем возрасте, мы поняли, что для совместной жизни совершенно неприспособлены, и разъехались. У нее - отдельная, однокомнатная на Гражданке. И теперь мы с ней очень даже ладим...

Изменяя всем своим привычкам, я с удовольствием поужинала обещанными еще в прошлый раз свиными отбивными. В комнате Льва царил порядок, и ту праздничность, что жила во мне, словно бы подчеркивали сейчас белая скатерть и еловые ветки в вазе, и свечи, и шампанское...

- Ты основательно подготовился ко встрече со мной, - сказала я, вроде бы даже посмеиваясь, а на самом деле очень тронутая его вниманием.

- Да, я очень старался, что скрывать, Маша. Я чувствую себя таким виноватым. Разозлился на тебя из-за чепухи, не позвонил!.. Гад, одним словом.

Мы с ним долго целовались. А потом вполне естественно оказались в постели. И я не помню, чтобы когда-то в моей прежней женской жизни я переживала подобное блаженство: я не только отдавала себя, я брала, принимала, вбирала Левино ласковое и горячее тело. И нежность... Была в нашей любви какая-то особенная нежность: мальчишеская, преданная, детская с его стороны, и покровительственная, материнская, всепрощающая - с моей... Потом, уже после всего, я заплакала. Тихо так, сами собой катились по моим щекам слезы. Лев слизнул их и спросил:

- Что это?

- Страх, - ответила я.

- Чего ты боишься, дурочка? - спросил он.

- Серьезности свалившегося.

- У меня тоже есть это ощущение, но оно возникло не сейчас, а раньше, сразу же, как я тебя увидел, - сказал Лев.

- Ты не врешь? Ты не говоришь это каждой своей женщине?.. Вон Юрка предупреждал меня, что ты отчаянный бабник.

Лева радостно засмеялся:

- Вот это да! Это называется: и сам не гам, и другому не дам!.. Да, были у меня женщины, были, смешно скрывать, но только сейчас я чувствую, что никогда до тебя не знал про женщину ничего... Ну, перестала плакать?

- Нет. Еще мне страшно, что мы расстанемся!

- В ближайшее время только смерть может разлучить нас! - Лева валял дурака. - Но как минимум на десять лет вперед я гарантирую тебе роман со мной, возможно, правда, с переменным успехом...

Мы не спали всю ночь. Мы любили друг друга, посреди ночи снова ели, разговаривали. Мы разговаривали с ним обо всем на свете, нам было что рассказать друг другу. Неожиданно Лева спросил меня про мою подвеску:

- Что это за роскошный камушек?.. Я не большой знаток драгоценностей, но что-то мне подсказывает, что этот камень - подлинный шедевр, создание искусной природы и большого мастера ювелира.

Так захотелось ответить правдиво! Тем более я понимала: хорошие, прочные отношения - это правдивые отношения.

Да и камень был теплым, не приводил меня в волнение или нервозность, хотя я была готова выложить Леве все начистоту! Но что-то все же остановило меня: вдруг он не поверит! решит, что я изворачиваюсь!.. лгу?.. прикрываю ложью подарок богатого любовника?..

- Бабушкино наследство, - ответила я. - Бабушка моя была купчиха...

Полуправда (ибо бабушка-купчиха у меня была) прозвучала полной правдой.

Совесть меня мучила. Но мы, кажется, сочлись. Потому что, когда я начала расспрашивать Льва о его поездке в Прибалтику, о цели ее, он мялся и отвечал невнятно:

- Да так, ездил по одному делу.

- Ну, а груз, что это было?

- Маша, какая тебе разница?

- А все-таки? Он пожал плечами:

- Ну что тебе дался этот груз? Тебе, Маша, только на таможне работать!..

- Разворовываем страну понемногу?

- Ну уж сразу и "понемногу"! - засмеялся Лев. - Явная недооценка масштабов явления!..

- Смеешься! А я серьезно. Хочу знать, как составляется капитал нашего Бурелома.

- Бурелом! Кто это? О чем ты?

Меня несколько огорошило то обстоятельство, что Лева не знает своего тезки.

- Ну как же, я думала, ты уже все давно знаешь. Знаешь, что машина, которую еженощно за мной присылают, принадлежит Льву Петровичу Буреломову, в просторечии Бурелому. Что наш ресторан фактически содержится его "солидной фирмой", что нет уголка в Ленинграде и области, не охваченного системой его торговых лавок, что есть банки, где отмываются его деньги, что Ирокез работает на Бурелома, что, даже не подозревая об этом, именно на Бурелома работают барыги, отирающиеся возле станций метро. Думаю, что за Буреломом есть и кое-что покруче...

- Но почему тебе так важно все это? Почему, наконец, Бурелом проявляет такую заботу о тебе? Ты что, спишь с ним?!

Я устало улыбнулась Льву, чуть приподняв голову с его плеча. Я смотрела в его напряженные, ревнующие глаза и страшно радовалась и этой напряженности и ревност

- Как ты груб, однако. Сразу и "спишь"! Вообще-то мне не хотелось бы, чтобы ты спрашивал меня о моих прошлых романах: поставим на этой теме крест. Клянусь также, что никогда не спрошу тебя о твоих женщинах, бывших до меня. Что касается именно Бурелома, то тут ответить просто: многие в нашем ресторане убеждены, что у нас роман. Хотя на самом деле Бурелому не нужны ни моя любовь, ни мое тело, что, как ты понимаешь, разные веши. Но по какой-то странной и непонятной для меня причине, он домогается моей души...

- Дьявол, короче говоря, - несмешливо отозвался Лева.

Однако дальнейший мой рассказ заставил его задуматься. Я пересказала Леве всю историю наших с Буреломом взаимоотношений, начиная с того скверного вечера, когда он выступил в роли моего защитника и кончая предложением Бурелома создать театр "под меня".

- Мечта любой актрисы... - тихо произнес Лев. - А требования? Каких подвигов он потребовал от тебя?

- Да в том-то и дело, что никаких! Ничего, кроме моего согласия...

- Это подозрительно.

- Еще как! Особенно учитывая мое странное состояние. Как бы тебе объяснить это... Ты только не смейся... Всякий раз, как я думаю об этом, я ощущаю себя последним защитником родного города, например. Или кем-то в том же роде - но именно последним, понимаешь? Я скажу: "Да" - и город рухнет...

- Ну, знаешь, и самомнение же у тебя... Кажется, я все-таки не сумела найти нужных слов. Он не понимал меня.

- Поначалу и мне так казалось. А сейчас уже не кажется. "Рядовая, ключевая фигура..." Что может стоять за этими словами ?

- Теоретически, Маша, возможно все. Но практически - не бери на себя так много. Не потянешь... "Моральный груз - он тяжкий самый", - пропел Лева. - Что можно сказать о твоем деле? Ты получила соблазнительное предложение от мерзкого, по твоему убеждению, типа. И нет сил, чтобы это предложение не принять, и есть большой сдерживающий момент - грязное, опять-таки по твоему убеждению, происхождение предлагаемых денег. Видишь, как все элементарно, если, конечно, нет чего-то еще...

"Есть, Лева, есть и кое-что еще... - хотелось сказать мне. - Есть слеза из алмазного глаза, есть карающий Старик, есть требующий постоянной заботы голубой покров..." Но я этого не сказала.

А Лева продолжил:

- Я, Маша, человек дела. Итак, что мы имеем? Мы имеем мечту твоей жизни. И человека, готового субсидировать твою мечту. И это замечательно. "Смотри на Бурелома свысока..." - снова пропел он. - Как на дойную корову. "Мум-му-у-у", - промычал Лева и, изображая корову, пожевал губами получилось ужасно смешно, я хихикнула, и, вдохновившись, Лева помычал еще. - Смотри же, смотри, - вскрикивал он, - какая славная! Какая дойная! Какая коровушка!.. Смотри, значит, на своего Бурелома вот так же, подхихикивая, и делай свое дело!..

- А один умный человек сказал мне недавно: "Не надейся на грязи воздвигнуть храм искусства!"

- А другой умный поэт сказал: "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, НЕ ВЕДАЯ СТЫДА..."

Я смотрела на Леву во все глаза: ну, почему, почему он меня не может понять?.. Наверное, я не так объясняю. И я предприняла еще одну попытку:

- А еще оказалось - это япошки открыли, а, может, и наши, не помню так вот подобно озоновому, существует вокруг планеты нравственный слой - и с каждой, даже самой мелкой, уступкой безнравственности слой этот истончается, в нем образуются дыры!..

Лева прервал меня со смехом:

- Потрясающе!.. Фантастика!.. Расскажи мне об этом подробнее!

Я обиделась. Он заметил это, обнял меня покрепче и сказал:

- Не сердись! Просто - если хочешь жить нормально - упрощай задачу, а не усложняй ее! Одолевая обиду, я сказала:

- И это я слышу от трюкача? От человека, который раз от разу все усложняет и усложняет трюк?..

- Да, но за счет чего? За счет деления его на предельно простые составляющие!..

- И потом, Лева, главное ты зеванул, выходит: как раз из-за упрощения мне сейчас так тяжело. Я слишком прямолинейна. Я вижу, что Хорошо и что Плохо. Где Добро, и где, несомненно, Зло.

Лева сграбастал меня в объятия и зашептал:

- Тебе не кажется, что мы слишком серьезны для первой ночи любви?.. Не кажется ли тебе, что надо жить проще, радостней, хватать минуты настоящей жизни, желаний, страсти - когда-нибудь старость отберет у нас все это?! Иди же, иди ко мне...

Я уже сдавалась, тело мое откликалось на призыв, но я еще успела все-таки произнести:

- Все элементарно, Лева, для человека, который уже сделал свой выбор: ты не можешь понять меня до конца, потому что служишь и в лагере противника тоже...

- Прекрати, дуреха! Сейчас мы оба служим нашей любви и самим себе!.. И не сходи с ума: не пытайся нашу любовь счесть очередной уступкой безнравственности!..

Лева высмеял меня и правильно сделал.

- Молчу, - тихо, как он, прошептала я. - Я очень, очень тебя люблю и замолкаю. Меня - нет, есть только ты, твои глаза, твои руки, твои прикосновения!..

Мы оба заходились, задыхались в нашей страсти.

Но привкус горечи меня не оставил: я от Левы ждала чего-то большего, какого-то более глубокого сопереживания...

XI

Юрка первым отреагировал на перемены, происшедшие со мной этой ночью. Брюзжа, он сказал:

- У тебя в глазах блядский блеск!..

- Юра, Юра, почему бы не сказать: у тебя глаза светятся жизнью и любовью!..

- Посмотрим, что ты запоешь, когда он тебя бросит!.. На эту, слишком громко сказанную глупость отозвались одновременно и Лева и Валя. Лева сказал:

- Маша, не реагируй: запущен механизм зависти...

- Кто кого бросит? - встряла Валентина. - Лично я никого бросать не собираюсь. И вот написала письмо - новогоднее поздравление Сереге в больницу. Предлагаю и вам присоединиться. Денежки за сегодняшнюю елку сгребу с вас в пользу бедолаги. Ты, Лева, как незнакомый ему товарищ, можешь участия не принимать.

- Ну, вот еще! Я не только приму участие, но и кое-что напишу. Дай-ка послание...

Лева писал, а я заглядывала через его плечо: "Дорогой незнакомый друг Сережа! - написал Лева. - Никому я не был так благодарен в жизни, как тебе. Ты заболел, а я встретил свое счастье - Машу. Можешь быть уверен, что когда ты поправишься, я приволоку огромный пузырь лучшего в мире спиртного, и мы выпьем за твое здоровье. Незнакомый тебе друг Лева".

Юрка изобразил ночной горшок, увитый электрической гирляндой и написал: "С Новым Годом!" А у меня мгновенно родилось четверостишье:

Поскольку рушится империя,

у многих нынче дизентерия.

Но среди тех, кого несет,

лишь ты в больнице, обормот!

- Смешно, - сказал Юрка, как-то кисло улыбнулся и добавил. - Что касается политического момента, то как вам назначение Черномырдина?

- Никак, - ответила Валентина. - Фамилия - не фонтан.

- И мне - никак. Я, вообще, продолжаю следить за текущим моментом только по долгу службы - чтобы иметь материал для куплетов!..

- Ну, конечно, дуры-бабы, что с них возьмешь, - Юрка подправил крючковатый нос, подвязался ситцевым платочком и голосом Бабы-Яги продолжил. - Ужасти, что деется!.. намедни в моей избушке обеи куриные лапы сув-вернь-ни-теть объявили!.. Вот гадюки!.. Добрый молодец пришел ко мне сам, запах аппетитный, страсть!.. Он кричит: мол, поворачивайся, избушка, ко мне, дескать, передом, а к лесу, таким-разэтаким задом... Так стервы эти - не шелохнулись!.. У них, видите ли, тер-рите-риальная неприкасаемость! Ну уж я их, зараз, коснулась. "Бушу, - кричу, - отдам. Он вас враз заморозит!.." Так помелом отходила, что упали обеи две с переломами... И все бы ничего, да избенка-те моя тож ведь рухнула... Жилище-те порушилось...

Юрка закончил монолог и победно посмотрел на меня. "Поздно, Юрочка, поздно..." - хотелось мне подвести мстительную черту, но смех переломил меня пополам - коротенький моноложек был выполнен первоклассно. Мы все, включая и самого Юрку, хохотали, как помешанные. Прибежала завучиха, выяснить, что тут у нас стряслось. Юрка, обогащая монолог орнаментальными фразами, поведал и ей историю падения своей избенки. Молодая, симпатичная завучиха смеялась вместе с нами.

Эта елка - в частной школе - запомнилась мне еще одним случаем. Мы играли не на сцене, а в большом дворцовом зале, вокруг великанской, красиво украшенной ели. Дети были от шести лет - нулевой класс - до десяти. Хорошие, раскованные, симпатичные в большинстве своем ребятишки. Когда появлялся Юрка - Баба-Яга - и строил свои козни - ребята реагировали очень дружно и правильно, но были и такие, что прятались за спины старших и даже хныкали от страха. И только один, шестилетний человек, не давал Юрке покоя. Налетал на него с кулачками, незаметно подкрадывался, щипал за ноги. В какой-то момент мне показалось, что терпение Юркино лопнет, и он поддаст пацану. Но Юрка только замахивался помелом, страшно вращал глазами.

- Боже мой! - причитал Юра, когда мы переодевались в классе, отведенном нам под гримерную. - Сама себе накликала беду! Бедная Бабушка-Еженька, обеи две твои ноги в синяках, стоять и то больно... Да что же это за парнек-то такой, не парнек, а сплошное наказание... И кто это был, кто? - спросил он вошедшую попрощаться с нами завучиху.

- Мой сын, - сказала она и подтолкнула мальчика вперед.

Юрка был уже без костюма и без грима. Мальчик его не узнал.

- А вот скажи нам, зачем ты налетал на Бабу-Ягу? Что хотел этим показать? Смелость? - допрашивал Юрка.

- Она у нас волшебную палочку украла, - пробурчал малыш. А потом с оживлением добавил. - Да если бы мы все на нее навалились, отобрали бы назад!..

Я посмотрела на мальчика с уважением. Пока у нас растут такие дети, наверняка от будущего можно ждать и хорошее.

- Спасибо вам, - сказала я завучихе. - У вас прекрасный сын. Мне бы такого! - добавила я и посмотрела на Леву.

Но он в этот момент был занят и на меня не взглянул - таким образом намек пропал зря, и только одно было неплохо - ревнивый Юра тоже не обратил на происшедшее внимания.

Однако сам по себе эпизод с мальчиком показался мне более стоящим, чем обычный житейский эпизод - таился в нем урок какой-то, правда, мною еще не усвоенный...

Звонок домой не был самым приятным. Отец не любил, когда я не ночевала дома. Но я была деловита, проста и не давала отцу повода заподозрить меня во вранье. Под занавес я попросила его продиктовать мне домашний телефон Анастасии Ивановны. Что отец и сделал.

- Ты хоть не забыла, что завтра Новый Год? Или за своими елками и репетициями, ты уже часов не наблюдаешь, дней, то есть?! - ворчливо спросил он.

- Папа, ну как я могу забыть, что завтра мне придется провести на работе всю ночь ?

- Но днем-то хоть будешь дома?

- А как же - надо отоспаться... Подарки вручить и получить...

- Ну и на том спасибо...

Анастасия Ивановна сняла трубку сама. И меня узнала сразу же.

- Маша?! Неожиданно вы позвонили, но тем больше доставили мне радости...

Я откликнулась на ее приветливую интонацию всем сердцем. Мне и без того было сегодня необычайно легко. Во мне жила потребность примириться со всем миром, принять его весь и поверить в его надежность, в его доброжелательность.

- Как вы живете, Анастасия Ивановна? Наступила пауза, какая-то тяжелая, принужденная. Потом раздалось:

- Маша, почему-то вам врать мне не хочется. Я живу плохо - с ощущением обворованности и обманутости... Только, ради бога, - спохватилась она вдруг, - не подумайте, что я плачусь, или сдалась, или прошу вашей помощи.

Ответ Анастасии Ивановны сразил меня. Я помнила ее удивительно сдержанной, постоянно словно бы напоминающей мне, что есть люди с поразительным чувством собственного достоинства, вызывающие уважение уже потому хотя бы, что их профессионализм непререкаем и глубок. Никогда не смогу забыть, как однажды при мне в библиотеку забрел только что переведенный, как потом выяснилось, из ПТУ с должности замдиректора по АХЧ на должность директора клуба одной из творческих организаций, человек и сказал, обращаясь к Анастасии Ивановне:

- Мне нужна книжка про Ахматову, или Ахматовой, называется на букву "Ж"...

Я поперхнулась и принялась мучиться в догадках, что бы это могло быть. А Анастасия Ивановна, не дрогнув, не показав ни презрения своего, ни удивления, просто произнесла:

- Вам, очевидно, нужна книга академика Жирмунского об Анне Андреевне Ахматовой, я принесу...

Сейчас, как я слышала, этот директор занялся издательским делом и "рубит бабки" на "Анжеликах" и "Тарзанах"... И процветает. И не жалуется на обманутость и обворован-ность...

- Анастасия Ивановна, мне кажется, мир еще поменяется. Это сейчас все встало с ног на голову - действительно, но... Она перебила меня:

- Маша, не надо утешений, пока мир меняется, меня не станет. Но я зря жалуюсь: жизнь моя не совсем даром прошла, если вы вот мне позвонили... И вообще, мне бы хотелось побольше узнать о вас. Где вы работаете? Я так давно не была в театре: к вечеру устаю, постарела да и страшно... Но с удовольствием пойду посмотреть на вас. Я до сих пор вспоминаю вашу дипломную работу, вашу Золушку. Мне казалось, что после Жеймо, никто не сможет хотя бы сравниться с ней, но вы, Маша, показали мне Золушку другой, менее наивной, но не менее прекрасной, и более стойкой... Я все потом думала, как вам это удалось...

- Да очень просто, Анастасия Ивановна, я играла себя, то есть то, чем я казалась себе... - я запуталась. Мне так приятно было это воспоминание! Я ведь не напрашивалась на комплимент, но теперь вышло, что сама же этот комплимент подхватила.

Однако меня еще и другое мучило: как я скажу Анастасии Ивановне, что работаю в ресторане, пою куплеты и задираю ноги. Впрочем, я вспомнила про елки и обрадовалась.

- Анастасия Ивановна, у меня родилось предложение. Приходите на елку. Вы ведь помните и Валю Кадмицкую, и Юру Полякова... Мы до сих. пор вместе. К тому же шестою мы работаем неподалеку от вас и днем, так что поход будет вам по силам.

Анастасия Ивановна приняла предложение с благодарностью. Мы договорились о встрече, а я поспешила занести время встречи с нею в свой дневник...

Уже повесив трубку, я ощутила, как необходимо, оказывается, было для меня поговорить с человеком поистине доброжелательным, кто помнит меня в том, что я считала своим призванием: в настоящей актерской работе... Я разволновалась. Мне захотелось вдруг доказать всему миру и самой себе, что никуда не делись мои актерские способности, что я могу сыграть и Офелию, и Ларису, и Юлию Джули, и Элизу Дулитл, и еще тысячу тысяч стоящих ролей...

"И все это предлагает мне Бурелом", - подумала я. И тут же скисла...

Откуда-то из глубин души вырвался тяжкий вздох: организовать бы театр без всяких сомнительных меценатов, просто на голом энтузиазме, на ночных репетициях, в свободное от основной - кормящей - работы время... Бывает же, что такие театры осуществлялись и приобретали мировую славу. Да, бывало. Да, приобретали. И в конце концов, обязательно находили спонсоров... И круг снова замкнулся на Буреломе. Спонсор, которого и искать не нужно...

И еще один вопрос въелся в меня: какая все-таки есть связь между моим решением и Анастасией Ивановной, и всеми, похожими на нее?..

"Моральный груз"... Какого черта!.. Что я о себе воображаю?! Лева прав. Нет у человека более достойной задачи, чем осуществить себя в этой жизни. Ибо никто еще не доказал с полной и безоговорочной очевидностью существование жизни иной. "Может, вы верите в загробную жизнь?.." Да, Бурелом высказался уничижительно об этом предмете. Да и сама я - скорее не верила в жизнь после жизни, чем верила. Но...

Жизнь... Любовь... И снова я вспомнила Леву. Какие-то неясные ощущения давали мне надежду, что вот наконец-то повезло: пришла ЛЮБОВЬ... Только бы не обмануться в этой надежде, только бы удалось сохранить и выпестовать этот эмбрион! Боже, как, оказывается, я всегда хотела любить и быть любимой!.. Как хочу!..

Новый Год замечательный праздник. Но для меня этот Новый Год таким не стал, несмотря на несомненный наш успех, несмотря на то, что шоу наше было принято "на ура".

Дело в том, что во-первых, какой-то гнусный япошка затолкал мне за лиф грации сто долларов - эти зрительские подачки никем из наших не воспринимались, как оскорбление, наоборот, многие оскорблялись, когда не подавали. Только я, дура, страдала, что не могу отказаться. Я тут же отдала деньги оркестрантам - пусть делят на всех. Во-вторых, у меня украли камень. Я стояла за кулисой, готовясь к выходу. Напротив стоял Мишка, но смотрел на сцену, а не на меня, так что, как потом я осторожно выяснила, никого он рядом со мной не видел, он и меня-то, по-моему, не видел... Так вот, я стою за кулисой, и вдруг кто-то по-дружески закрывает мне глаза ладонью, и слышу я над собой голос: "Кто?" Я еще загорелась надеждой: ЛЕВА!.. Честное слово, не заметила, как этот неизвестный гад расстегнул цепочку: ловкий, одной правой справился и так, что я даже не почувствовала. Успела я только в тот момент, когда рука закрыла мне глаза, почувствовать, как камень нехорошо зашевелился, и наверное, поэтому сразу не выкрикнула свое потаенное "ЛЕВА!" А потом рука с глаз моих переметнулась к спине и меня вытолкнули на сцену как раз в ту минуту, когда я должна была там появиться. И я чисто автоматически начала работать номер, хотя видела уже, что цепочка с подвеской пропали. В этом ограблении меня поразил точный расчет. Но я даже представить не могла, кто был грабителем. Время от времени я оглядывалась на кулису, где меня только что обворовали, точно надеялась, что все это глупый розыгрыш, и кто-то из наших стоит там, посмеиваясь и крутя на пальце мою цепочку: подойди, мол, отдам, если хорошо попросишь!.. Наивные ожидания!..

Праздник был безнадежно испорчен. Я терялась в догадках: кто? Версий не было. Зато постоянно крутилась в мозгу одна мысль - нехорошая, злая: ну, господин грабитель, погоди!.. Не видел ты, знать, Черешкова!.. Я пыталась отогнать от себя мстительность - терпеть не могу мстительных людей, но камушка было смертельно жалко, я уже привыкла и к нему, и к его необъяснимым особенностям поведения, и к его красоте... Ибо что-что, а красив он был необычайно...

Впрочем, если Старикан один раз вернул его мне, вернет и во второй, и будет мой камень со мной, как неразменный пятак с Иванушкой-дурачком... Тут бы и успокоиться, но ощущение обворованности лежало на душе тяжким, тягучим переживанием.

А тут еще и третье обстоятельство возникло на горизонте, чтобы уже окончательно испортить для меня эту ночь. Раиса раздавала подарки "от администрации". У всех подарки были неплохие, но для меня был заготовлен, как выяснилось, просто роскошный. Вручая его мне, Раиса заливалась сладостью и раболепством:

- Машенька, дорогая наша Машенька Николаевна, наши спонсоры - такие большие ваши поклонники. Ваша красота заблистает по-новому, когда вы это наденете.

Глазам всех предстало Платье. Диор, не Диор, а "нечто восхитительное из Парижа" - это уж точно. Голубое, сверкающее, тянущее уже не на "тонны", на "лимоны". Девицы наши, и Верка в том числе, аж со стульев попадали, когда его увидели. У меня, кажется, тоже челюсть отвисла. О лучшем концертном платье я и мечтать не могла. Но слово "спонсоры" из Раисиной речи я прочитала правильно: "Бурелом". И подумала еще, что напрасно он так торопится продемонстрировать, что я куплена им с потрохами! Я разозлилась. Мучаясь, понимая, что отказываюсь от того, что уже никогда не будет доступно мне, и из-за этого горестного понимания особенно истерично я прокричала:

- Нет! Нет, Раиса Владимировна! Платье в единоличное владение я не приму - сдайте его в костюмерную! Сдайте, чтобы я его больше не видела!..

- Да ты с ума сошла! - заорала на меня в ответ Раиса. И этот ее переход от непомерной слащавости к привычной грубости - поразил всех, а мне еще и кое-что открыл: она тоже боится Бурелома, смертельно боится!.. Ладно, раз так. Холодная злость охватила меня.

- Ну, хорошо, - сказала я тоном, не предвещавшим ничего хорошего, - я беру у вас платье!..

Во мне поднялась дрожь, о происхождении которой я и сама пока еще не догадывалась. Все смешалось сейчас: и чувство обиды за себя и за других запуганных и подкупленных, и чувство протеста... На какое-то время я перестала себя контролировать. Наверное, со стороны я казалась дурой и истеричкой, но воображала себя праведно-гневной.

- Я взяла платье у Раисы Владимировны - все видели?! - некрасиво громко вопила я. - Все?.. Ну. так вот!..

Я швырнула платье себе под ноги и остервенело принялась его топтать. Слезы катились у меня по щекам. Платья было жалко!.. И чем больше я жалела о потере, тем затейливее уродовала это несомненное произведение искусства.Трусы! Живете на подачки! И от кого? От тех же, кто вас и ограбил, на вас и нажился?! От рэкетиров, от бандитов с большой дороги, от убийц, от торговцев наркотиками, от хапуг международного масштаба?!

- Она сошла с ума! - орала Раиса. - Остановите ее! Вызовите психушку!..

- Да ты что, блин! - хватала меня за руки Верка. - Тебе же, блин, такое уважение!.. Да столько, блин, ни одна наша баба не стоит!..

Напрасно она это сказала: только подлила масла в огонь!..

- А кому это позволительно определять нашу себестоимость?! Этим свиньям, что и в ресторан являются в сопливых спортивных костюмах?! Это они нас оценивают?! Да лучше сдохнуть, чем узнать свою цену в этих поросячьих глазах!..

Кончилось полной моей истерикой. Верка и Мишка были со мной до конца. И ни она, ни даже он, как ни странно, меня не понимали. А душа моя была растерзана больше, чем унесенное из гримерной платье. Беспомощность и бессилие свое перед огромной, не надвигающейся, а уже существующей бедой, я вдруг осознала с четкостью неоспоримой.

А еще было чувство вины и стыда за этот срыв, потому что именно срыв этот говорил определенно: поражение близко.

Уже перед моим погружением в такси меня добила Раиса Владимировна. Она подошла ко мне, дружески - честное слово, именно дружески - взяла меня за руку и сказала:

- Ты так много работала последнее время, переутомилась. А сегодня и выпила лишнего. Но не бойся, - она наклонилась к моему уху и прошептала, за пределы служебных комнат происшествие не выйдет!..

Я обессиленно усмехнулась:

- Стоит ли обольщаться?! Могут ли быть секреты от дьявола?

Бедная Раиса не ожидала такого удара - вся передернулась.

Ну как тут не вспомнить, что в жизни всегда есть место подвигам? Идиотским, вроде моего - уж точно есть.

В дороге я уснула, меня еле растолкали. Но поднимаясь в лифте, я подумала о родителях и, когда мама открыла мне дверь, я сумела не внушить ей страха своим несчастным видом. Больше того, я еще раз поздравила родителей с Новым Годом, в достаточно шутливой форме провозгласила, что Новый Год - время приличных денег для неудачливых актеров, но одновременно и время катастрофического творческого переутомления...

- А потому - погребла в постельку, - сказала я и, изображая пловчиху, направилась в свою комнату.

Там рухнула и моментально заснула.

XII

С Левой мы встретились буквально на часок до моей работы. Мне хотелось плакать и голова раскалывалась... Но едва я увидела моего Феникса, его раскрытые навстречу объятия, эту его радостную белозубость, едва я ощутила щекой батист его рубашки и прохладу маленькой пуговицы, - как тут же мной овладело чувство защищенности и именно оно подтолкнуло к моментальной, подробной исповеди. Я рассказала о ночном происшествии, ничего не скрывая, даже несколько преувеличивая собственную некрасивость. И когда он выслушал мой рассказ (о пропаже камня я промолчала), прижал меня, тихо рассмеялся и сказал:

- Эмоциональная натура, творческая, женская - такое платье растерзала, как тут не загоревать?..

- Смеешься?..

- Смеюсь. Смеюсь и радуюсь: а то все сомневался - уж такая рассудительная, такая деловая, такая умеющая держать себя в узде, будто тебе не за двадцать, а за сто двадцать!.. А теперь вижу: нормальная молодая артистка, хорошая капризная девочка!..

- Сюсюкаешь?!

- Но совсем ведь немного, совсем чуточку.

- Лева, спаси! Я не знаю, что делать, просто не знаю... Кому и зачем нужно испытывать меня? Что мне делать?.. Лева чуть отстранился и ответил со всей серьезностью:

- Не топтать свою жизнь, как это платье. Не строить из себя героиню. Понять и принять реалии жизни, которые ты все равно не в силах изменить. И взять от жизни все, что она дает...

- Господи! И почему человек так зависим?! И добро бы еще от кого-то с талантом, с умом, а то ведь приходится зависеть от людей, которых я и за людей-то порой не считаю... Я произнесла последнюю фразу, имея в виду просто всех скопом ублюдков и подонков, которых в изобилии вижу "по месту работы". Но Лев воспринял ее иначе:

- И перестань сочинять сказки и верить в них. Не совсем же ты ребенок. И Бурелом твой не дьявол, обыкновенный громила, будущий миллиардер, если не падет жертвой разборок... Уж он-то, во всяком случае, лишен способности тебе сопереживать. А если эта выскочка желает потешить себя собственным театриком - порадуй его, бери его денежки, смотри на него, как на дойную корову. Иного взгляда он не заслуживает!..

- Как у тебя все просто!.. А я мучаюсь, не вижу выхода.

- Ну, уж один-то выход у тебя точно есть.

Лева ласково погладил меня по головке.

- Какой же?

- Выходи за меня замуж, рожай мне ребятишек, будь хозяйкой в моем доме. А уж я постараюсь обеспечить вам и хорошую, человеческую жизнь, и надежную защиту от бурных ураганов...

Я отстранилась. Мне много раз делали предложения, но по большей части - непристойные. По существу, предложение "руки и сердца" я получила в первый раз. И, честное слово, совершенно потерялась - и от радости, и от неожиданности, и еще от понимания того, что Лева приготовил текст этот заранее, а не сочинил спонтанно.

- Ты меня сразил!.. - сказала я, просто чтобы не молчать обрадованной дурой.

- Я и сам поражаюсь себе - еще пару недель назад и помыслить не мог, что в состоянии полюбить, что так захочу собственной семьи, тебя - всегда рядом!..

Это тоже было прекрасно - мне объяснялись в любви. А ведь и такими объяснениями я не была избалована.

- Ну так что? - спросил Лева.

- Женщине дается время на раздумье? - спросила я, сама не понимая, почему сразу не кричу восторженное: "Да! Да! Согласна!"

Радость кипела во мне, выплескивалась из меня: все я забыла. И ужасную ночь, и платье, и Бурелома, и камень. Просто шла с сияющими глазами, готовая улыбаться всему и всем.

- Мария Николаевна, - остановил меня в коридоре Вражич. - Что это с тобой сегодня? Никак влюбилась?

- Да, Вражич, да, золотой. Влюбилась и знаю, что любима.

- Поздравляю. Завидую. Может, и мне когда доведется...

- Если постараешься.

- Да тут старайся, не старайся: если нравятся такие, как ты... А твой избранник?

- Ну, Вражич, - упрекнула я.

- Молчу. Но это, по крайности, не Бурелом?..

- Окстись!..

- Вот и замечательно.

И Вражич, действительно обрадованный, понесся дальше со своей грязной посудой. А ему на смену выкатилась мне навстречу Маруся, снова в ватнике, снова с бидонами отходов.

- О, Николавна, отойдем, чего скажу.

Я отошла с Марусей за угол, хотя по ее переполненности эмоциями почувствовала: наружу из нее просится очередная сплетня.

- Лев Петрович сегодня у Раиски нашей были.

- Ну и что?

- Про платье выспрашивали, - Маруся пытливо на меня взглянула.Я даже глазом не моргнула, хотя интересно мне стало. И вот что показательно: интересно, но совсем не страшно.

- Ну и?..

- Раиска крутилась перед ним, а про тебя, Николавна, все: "дура" да "мерзавка". А они как гаркнут: "Не твое, мол, собачье, оценки, мол, давать!" А потом еще смеялись: "Характерец, мол, а тут, мол, ход нетонкий..." Вроде как себя ругали. А вышли - глаза белой пылью засыпаны, и сами злобные. И улыбаются, вроде как щерятся смехом... Страшно!..

- Да ты-то откуда это знаешь?

- Так подслушала же, - с обескураживающей наивностью призналась Маруся, - еле отскочить успела, как они вылетали из кабинета!..

Я представила картину и рассмеялась, явно Марусю разочаровывая. Ей, бедной, так хотелось меня напугать. "И сами злобные..." А какими еще ОНИ могут быть?!

В гримерной меня ждала неожиданность. За моим трюмо сидел Владимир Михайлович, психиатр, занимающийся Черешковым.

Выглядел он напряженным, его даже как будто слегка лихорадило. Руки он держал засунутыми, как в муфту, в слегка выдвинутый ящик моего стола.

- Мария Николаевна! - обрадовался он, увидев меня. - Скорее, скорее сюда, ко мне. У меня кончается срок оберега, нужно, чтобы вы лично взяли его у меня из рук, да поторопитесь же, пока сюда никто не пришел, навалят же сейчас!

Все еще ничего не понимая, я осторожно приблизилась.

- Да не медлите же вы так, - суетился Владимир Михайлович, - бежит же время, время бежит, и мне не улыбается разделить участь вашего Черешкова...

Я подошла.

- Засуньте, засуньте руку в стол, да не правую, левую, вот так, коснитесь крайним пальцем моего крайнего на левой!..

Я хихикнула. Ну, бред!..

- Только не смейтесь, ради всего святого, не смейтесь!.. Не сбивайте, а то все пропало. - И он принялся быстро, почти горячечно приговаривать, в то время как наши пальцы соприкасались там, в глубине ящика.

- Шурле-мурле, калин-малин!

Жил проклятый вор-боярин!

Фигли-мигли, такли-сякли

дураки не поиссякли.

Дураки смиренно просят:

- Сохрани нам разум, косень!..

Не коси нас, сохрани,

себе камушек верни.

Мы его не трогали,

жил он недотрогою.

Косин-осин, косин-сен,

ты прости нас насовсем!..

- Все! - психиатр облегченно откинулся на стуле. - Все, Мария Николаевна, заберите свой камень.

Конечно, мне помогало огромное количество этюдов "на пристройку", сыгранных еще в детском кружке, а потом и в институте, поэтому я и сейчас, невольно воспринимая происходящее, как непонятную игру - "пристраивалась". Не удержалась, правда, от того, чтобы не сказать:

- А я знаю огромное количество анекдотов про умалишенных психиатров. Хотите расскажу?!

Но чувство юмора у моего посетителя явно отшибло, или никогда и не было. Он зарычал:

- Да перестаньте же трепаться, берите этот камень, берите!..

И тут только до меня дошло, что он возвращает мой камень. Я схватила его и быстро надела цепочку, спрятав камень под лифчик.

- Так это были вы?! - я была изумлена.

- Любопытство! Подлое любопытство! Я понимал, что добровольно вы мне его не продемонстрируете. Понимал также - все-таки Черешков мой пациент как он опасен. Всю ночь изучал заклинания, свои вот придумал: и как видите, не зря!..

- Руки у вас, однако, ловкие!.. - сказала я, не скрывая презрения.

- Пустое!.. Немного тренировок и для бывшего нейрохирурга эта операция становится пустяковой!..

- Да вы, никак, гордитесь!..

- Нет-нет, что вы! Просто рад смертельно, что и на камень посмотрел и понял, кажется, чуть побольше в этом камушке, чем ваш ювелир, глупый парень - и жив, здоров!.. Везение тут налицо...

- Так что же, по-вашему, это за камень?

- Нам, пожалуй, следует сейчас прекратить разговор, собираются ваши девочки, а лишние уши тут не нужны. Но одно могу сказать: не нужен вам этот небесный подарок, верните его, откуда получили - он таит опасность...

И не успела я еще раз открыть рот, чтобы задать следующий вопрос, как мой психиатр исчез из гримерной.

- Ну что, блин, достукалась: уже психиатра Раиска на тебя наслала?..

- Да нет, Вера, у нас с Владимиром Михайловичем свои дела.

- Так тебе и сказали!.. Нельзя же, блин, такой доверчивой быть!

- Ну уж, какой мне быть, - раздражал меня Веркин покровительственный тон, - я как-нибудь сама решу, а ты иди, выпекай блины от меня подальше.

- Ма-аш!.. Я же по-доброму!.. Я же, может, только тебя тут и уважаю...

- Ладно, Вера, мне надо гримироваться.

Я была взбудоражена, тянуло глупо улыбаться и суетиться: боже мой! и люблю! и любима! и камень вернулся!.. А Бурелом-то!.. Он сейчас, наверное, тоже доволен. Не мог же он просто так, не рассчитав хода - как там сказала Мару-ся? - "нетонко" - подарить мне это платье. Должно быть, он удовлетворен моей реакцией. Нервничает, значит, переживает, значит, колеблется, значит, поражение близко - так, скорее всего, должен он размышлять. И я была уверена: именно так и размышляет.

На секунду настроение у меня испортилось: "поражение", "победа" - в чем они? Кто может поручиться, что в некоторых поражениях не могут таиться пути к победе?.. И снова я улыбнулась: отступал же Кутузов аж за Москву, а как потом Наполеон драпал!..

"Ну, блин, Наполеонша!.." - иронически усмехнулась я мысленно. И снова рассуждения мои привели меня к Черешкову: если Владимиру Михайловичу удалось избежать наказания за кражу - куда более дерзкую - моего камня, может, он, то есть Владимир Михайлович, способен и с Черешкова снять проклятие! Очень захотелось в это поверить. И я решила, что уж во всяком случае поговорю на эту тему с психиатром.

"Ну, блин, и вправду свихнулась - в заговоры поверила", - снова взыграла во мне самоирония. Но я понимала, что в данном случае она проснулась некстати: уж слишком много всего случилось со мной, что не оставляло места для прежнего, трезвого и рационального взгляда на суеверия.

Между выходами я позвонила домой. Отец не обрадовался, узнав, что я не буду ночевать дома.

- Па, заеду завтра днем, на полчасика: очень напряженный график, переночую у подруги, здесь неподалеку...

Если бы отец попросил телефон подруги - он делает это на всякий случай, я бы дала Левин телефон, но отец не спросил, как будто что-то угадал по моему голосу.

- У тебя хоть все хорошо? - спросил он. - Сегодня утром мне не понравилось твое настроение...

Еще бы! Если учесть, что утром я еще не полностью отошла от лекарств...

- Да, отец, все хорошо! Все просто замечательно!..

XIII

Если вам приходилось играть в день по две елки, потом участвовать в ночном шоу, а потом еще заниматься любовью со страстным и неутомимым любовником (с любимым человеком!), а потом - в довершение - изворачиваться перед сходящими с ума от тревоги родителями - вы, наверное, поймете, до какого я дошла состояния уже к пятому дню наступившего Нового года.

И тем не менее в первое же крошечное "окошечко" я выбралась на встречу с Владимиром Михайловичем. Не могла не выбраться. Неразрешимой загадкой въелось в меня безнаказанное похищение Владимиром Михайловичем моего волшебного камня - а ведь был Владимир Михайлович таким же обыкновенным человеком, как и Черешков. Выходит, кое-что он все-таки знал. Это раз. Во-вторых, Черешков беспокоил меня - мне хотелось ему помочь, потому что я была счастлива, и хотела всех вокруг себя видеть счастливыми. И Владимир Михайлович, как теперь мне казалось, мог Черешкова спасти. На Алмазного Старика рассчитывать не приходилось, да он и не показывался, хотя - каюсь несколько раз я пыталась мысленно призывать его к себе.

Разговор получился любопытный. Со стороны могло показаться, что разговаривают два идиота, причем клинических.

- Добро, - говорила я, - все-таки должно побеждать. Этот камень подарок мне от доброго человека...

- Добрый-то он - добрый, только чего ж это Черешко-ва-то - под машину?..

- Понимаете, у каждого бывают минуты отчаяния, - я вспомнила свое "платье", - и поступаешь совсем не так, как должен бы, и стыдно потом - и не исправить ничего...

Я говорила это и видела перед собой печальное, металлически-морщинистое лицо Алмазного Старика.

- Вы сейчас сказали очень важное, Маша. Важное и страшное. Вы употребили слова: У КАЖДОГО!.. Да, любой взрослый человек знает, что ни Зла, ни Добра в чистом виде не бывает. Из практики человеческой жизни мы знаем, что Добро подчас оборачивается Злом, и наоборот. Сплошь и рядом. Ибо сказано: не ведаем, что творим. И ведь НЕ ВЕДАЕМ! Но и ОНИ - ОНИ, МОГУЩЕСТВЕННЫЕ И СВЕРХСИЛЬНЫЕ - ОНИ ТОЖЕ НЕ ВЕДАЮТ - а это уже не просто плохо, это ужасно!..

Я содрогнулась, но возразила почти без промедления:

- Но если не делать границы между Добром и Злом, если принять это неуправляемое взаимодействие противоположностей, то ведь сотрутся все границы, не нужны будут ни моральные - внутричеловеческие, ни библейские скрижали!

- К тому и идем! Идем к поражению и хаосу. Из хаоса возникли, в хаосе жили, и в хаосе погибнем. Я чувствовала, что обессилела.

- Владимир Михайлович, так с чем же я повстречалась? Как мне от этого уйти? Как помочь Черешкову? Что мы можем сделать, неужели мы так бессильны?..

- Эк вас разобрало - вопросов-то, вопросов!.. Ответил бы на все, если бы знал ответы...

Он откинулся в кресле, посмотрел на меня задумчиво и долго. Было в нем что-то, что заставляло меня верить ему и не доверять одновременно. Что-то ускользающее. Но разве у меня был выбор? Только он знал про камень, только с ним можно было обсуждать все откровенно, хотя и не выбирала я его в доверенные лица, сам напросился.

А он, не отводя взгляда от моего лица, продолжил:

- Да если бы и были у меня ответы, прежде я бы все-таки вам один вопрос задал. Я знаком с камнем, и с Алмазным Стариком - по вашим с Черешковым рассказам. Но есть ведь еще и противник. Ведь есть? Ведь я не ошибся? Иначе, к чему бы весь этот сыр-бор?..

Все-таки взгляд у него был неприятный: как и во время первой с ним беседы я внутренне заерзала - очень хотелось крикнуть: "Да нормальная я! Нормальная! Не более сумасшедшая, чем любой в этом мире!" Но вместо этого я сказала:

- Да, есть и противник...

- Ну, что ж, тогда все укладывается... - произнес он задумчиво, словно бы про себя.

- Не мешало бы говорить пояснее, - с обидой вклинилась я в его едва начатый монолог.

- Могу и пояснее. Значит так!.. Нравственная сфера - как бы ни была она неизведанна и тонка - по моим понятиям - и доказанным, между прочим мною, понятиям - является ничем иным, как определенным видом энергии, который распространяется и существует в нашем мире по определенным законам. Причем довольно важную роль здесь играет, если говорить языком моих терминов - нравственный знак. Ибо энергия эта бывает положительной, отрицательной и нейтральной, а сочетания этих видов вызывают и бури, и вихревые потоки, и прорывы в огромном, скрытом от наблюдения нравственном пространстве... В зависимости от того, какой в этом пространстве преобладает знак - замечаются и среди людей, среди массы людей отклонения то в одну - нравственную, то в другую - бездуховную - стороны... Я понятно теперь выражаюсь?..

- Я понимаю, что вы упрощаете, что вы разговариваете со мной, как с невеждой. Но представьте себе - ответ на вопрос, что такое Нравственное Пространство, я ведь придумывала сама, потому что никто не понимал вопроса. Как это ни странно, мой ответ частично соответствует вашему представлению...

- Ну что ж, совсем глупой девочкой вас не назовешь. Не случайно же баталия завязалась именно вокруг вас.

- Да кто же они такие - Старик и Бурелом?

- Мне-то кажется, - сказал после некоторого раздумья Владимир Михайлович, - мне-то кажется, что и тот и другой - искусственные порождения разнознаковых скоплений...

Вздох вырвался из моей груди:

- Пожалуйста, Владимир Михайлович, не мучайте бедную артистку, едва сдавшую на четверку экзамен по философии к тому же весьма снисходительному к актерам преподавателю!..

Психиатр рассмеялся.

- Ну, хорошо. Перейдем к практической стороне дела. Вы вовлечены в процесс схлестывания стихий.

- Вы так считаете? - спросила я, уже окончательно запутанная... Он снова рассмеялся:

- Я-то просто считаю, а вы-то в этом живете. И вам несладко. И если иногда вам кажется, что вы - на рубеже - можно только позавидовать вашей обостренной чувствительности, потому что вы не очень ошибаетесь... Ибо, как и все в нашем мире, нравственное пространство Земли и нравственный мир отдельного человека находятся в постоянном взаимодействии и взаимозависимости. И как Нравственное Пространство может воздействовать на Человека, так и Человек в определенной степени формирует Нравственное Пространство...

Я внимательно слушала.

- Но, впрочем, хотя в вашем деле знание теории не помешало бы, оно тем не менее не обязательно. А вот на практике... - Он пожевал губами в задумчивости и размышлении... - На практике - кажется, я уже вам советовал это? - па практике я, как человек осторожный, вернул бы камень тому, кто вам его подарил...

- Я не могу этого сделать, - моментально ответила я. - Старик уже неделю не показывается...

- Это неважно. Положите камень туда, где вы его обнаружили, и произнесите мысленно любой текст вежливого отказа, какой вам придет в голову; только отказ должен быть твердым и непоказным.

Шутка сказать! Да не хотела я отказываться от своего камушка! Я привыкла к нему, он стал как бы частью меня самой - мы с ним столько всего пережили вместе. И что бы он ни нес в себе, чего бы ни таил - я от него не откажусь...

- Да не переживайте вы так, - усмехнулся Владимир Михайлович - я и забыла на время, что нахожусь в присутствии проницательного человека, - не переживайте. Я же ни на чем не настаиваю, я только осторожно советую. "Будь я на вашем рубеже - я бы был настороже!" Вот пристрастился к рифме - в последнее время столько всего зарифмовал, сколько и за жизнь не случалось... - И он снова как-то саркастически усмехнулся.

Я пережила его сарказм - тем более, что непонятно было, в чей адрес и по какому поводу он направлен.

- Ну, а Черешков?.. Ему-то хоть мы можем помочь?

- Я - нет, не могу. Вы, пожалуй, да...

- А как?

- Думаю, нет другого способа, как вспомнить о нем в момент максимального выброса энергии... Я смотрела на него вопросительно.

- Ну, говоря проще, в кульминационный момент.

- О какой кульминации вы говорите?

- О кульминации в вашей истории - потому что она будет, думаю, развиваться по законам драматургии, и еще потому, что это определение вам понятно. Вы же сдавали экзамены не только по философии, не так ли? - он засмеялся.

По существу, наш разговор был окончен. И когда мы уже распрощались и я уже взялась за дверную ручку, чтобы выйти из кабинета, Владимир Михайлович вдруг остановил меня:

- Мария Николаевна, - сказал он с выражением явного сочувствия, - все время помните об одном: решать вам, только вам!.. Ни от кого не ждите помощи, полагайтесь только на свои понятия о жизни и на свою интуицию. И не бойтесь своего решения - каким бы оно ни было!.. Ведь боязнь решения - по существу, боязнь жизни! Держитесь!..

- Спасибо, - сказала я с навернувшимися на глаза слезами - еще никто, пожалуй, не понимал меня так, как этот человек - пусть и не самый, на мой взгляд, симпатичный.

Ходила я к Владимиру Михайловичу для того, чтобы просветиться и получить советы. Конечно, в определенной степени он меня просветил. И советы дал. Но меня этот визит не успокоил. Наоборот, я, уже выходя из кабинета, вспомнила, что завтра - 6 января, канун Рождества, что завтра мне надо давать ответ Бурелому...

С пугающей ясностью я поняла: решения нет. И это несмотря на то, что подспудно я все эти дни решение искала, хотя и жила внешне суетной текущей минутой. Все-таки человек - существо необъятного заполнения. И такое понятие как "поток мыслемоций" ждет еще своего гениального исследователя.

Часто в последние дни я предавалась мечтам и раздумьям, не понимая, что именно эти мечты и раздумья подталкивают меня то к одному, то к другому решению...

Вот, на одной из елок Лева взмахнул волшебной палочкой и загорелась иллюминация, и поднялся счастливый гвалт, а я вдруг подумала: "Не так уж много и нужно, чтобы быть счастливой - красивый наряд и вовремя данная подсветка. Вот ты уже и блистаешь..." И перед мысленным взором выплывает разлоскученная несчастная голубизна волшебного платья...

Или Миша аккомпанирует мне в нашем "Диком Западе", подмигивает после исполнения мною с особенным шиком сложного па, а я улыбаюсь ему и думаю: "Черт возьми, здесь, в этом вонючем кабаке он не реализует и десятой доли того, на что способен. Из него вышел бы и отличный коммерческий директор или продюсер, и музыкант, что называется, от бога... и надежен, как скала... Таких и троих порознь не сразу найдешь... А тут один в трех лицах - и свой, и рядом..."

Или, восседая в Юриной машине, я вдруг принималась мысленно перебирать классические женские роли, которые хотела бы сыграть... "Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит..." "О боже! Я всю жизнь любила одного, и дорогое это существо теперь вторично я теряю!" И конечно же: "Слово найдено. Я вещь!" Это последнее всегда ранило меня. Счастливая Валентина! Она-то получила, чего хотела. А я занимаюсь тем, что в данный момент мне доступно!.. И задетое самолюбие - тоже штука неприятная...

Или, помню, Вера появляется на работе в роскошной песцовой шубе до пят. Ну, тут и ахи, и вскрики, и шутливое: "Машку не подпускать, блин разорвет в клочья!", и смех. А потом я и спрашиваю: "Вера, но откуда?.." И слышу незамысловатый ответ: "Насильника моего помнишь?.. Богатый, блин. Замуж зовет..." И тут в голове сразу рождается: "Да, для счастья нужно совсем немного - никакой щепетильности, короткая память и небрезгливая жажда красивой жизни..." А Верка между тем стоит посреди гримерной, выставив из-под шубы свою длиннющую, обалденную ногу, высоко вскинув голову, и на лице - торжество и презрительная снисходительность к окружающим... Я запоминаю и эту позу, и это выражение лица. Актерский мой арсенал пополняется образом "глупости на вершине блаженства"...

И все-таки - решения не было. Но странно, хотя частенько я вроде бы склонялась к мысли, что не могу не принять предложение Бурелома - камень мой молчал. Они оба - и Бурелом, и Старик - оставили меня в покое. И меня поражала эта "деликатность" - каждый, по-видимому, считал, что сделал все, что мог, и предоставил мне самой выкарабкиваться...

С Левой после елки мы отправились в кафе. Лева был на высоте: очень внимателен, нежен и настойчив:

- Так что, правда, не можешь остаться у меня?

- Нет, Лева, родители совсем извелись, а они у меня старенькие...

Я и сама хотела хорошо выспаться: за последние дни вымоталась ужасно. А еще с институтских времен запомнила правило: на экзамен приходить надо подготовленной прежде всего физически. Завтра же мне предстоял экзамен по предмету, понятия о котором были весьма расплывчаты.

- Завтра ты встречаешься с Буреломом? - вдруг спросил Лева, словно угадав мои мысли.

Я живо откликнулась:

- Да вроде бы. Но он куда-то подевался.

- Это плохо, - констатировал Лева, - Может, уже и передумал...

Я изумленно уставилась на Леву:

- Плохо?..

- Ну, а чего хорошего: упустить такой шанс?! Улыбка как-то незаметно сошла с моего лица:

- А ты был уверен, что не упущу?..

- Был уверен. Я даже хочу предложить тебе, если все-таки Бурелом объявится, свою помощь...

- Помощь?.. Какую?.. - Давно я не была так напряжена: ощущение, что сейчас произойдет нечто скверное, непоправимое, охватило меня.

- Ну-ну, - улыбнулся Лева самой чудесной из своих улыбок, расслабь-ка мышцы лица, перестань хмуриться...

И тут, сама не знаю почему, я впервые за короткую, но бурную историю отношений с Фениксом, схитрила. Очень послушно, как на репетиции после замечания режиссера, я действительно расслабилась и даже - довольно сносно - улыбнулась:

- Прости, - сказала я. - Подозрительность и к месту и не к месту, кажется, уже входит у меня в привычку.

- Сама по себе такая привычка в наше смутное время, пожалуй, не помешает... - как бы упрекая и прощая одновременно, облегченно выдохнул Лев.

А я испугалась: и зачем оборвала его? Вдруг его намерения были, что называется, чисты. А теперь вот сиди тут, мучайся недоверием на пустом месте!.. И я, теперь уже вполне искренне, коснулась его руки. Лева сразу принял эту искренность и обрадовался ей. И сказал:

- Понимаешь, я вот тут все думал: если тебе так сложно общаться с Буреломом - физиономия-то у него - бр-р, отталкивающая - переложи на меня эту тяготу. Скажи свое "да", а меня назначь своим посредником, сославшись на полное неумение вести какие бы то ни было денежные дела - при этом ты ведь, действительно, этого не умеешь...

- Ты виделся с Буреломом? - спросила я, машинально продолжая улыбаться.

В быстром рассерженном взгляде Левы я уловила досаду: он понял, что проговорился, и следующий свой вопрос задал исключительно для того, чтобы собраться с мыслями:

- С чего ты взяла?

- Но ты сказал: "Физиономия у него отталкивающая", а ведь ты его не видел. Никогда...

- Нет, - возмутился Лева, - это становится невозможным!.. Да видел я его, видел, как-то вечером, когда заходил за тобой, мельком, и кто-то окликнул его: "Лев Петрович!" Я думал, меня. А тебе забыл отчитаться!..

Это было похоже на правду. Но Лева переиграл возмущение - чуть-чуть, но переиграл, к тому же я определенно знала, что с того времени, как Лева стал меня встречать, Бурелом был в ресторане только раз - после истории с платьем. И Лева никак не мог его увидеть. И получалось, что я поймала Феникса на лжи. Пусть и мелкой, но лжи. А это было ужасно, потому что вранье - любого вида и толка - было мне отвратительно! Любимому человеку я хотела доверять безоговорочно. То обстоятельство, что и сама я только что пустилась на хитрость, меня смущало лишь самую малость: я, конечно, хитрила, но не врала же... Да и хитрости-то моей хватило ненадолго, потому что я уже не скрывала своих чувств. Знакомая мне дрожь во всем теле должна была бы остановить меня, ибо предвещала нечто необратимое и отвратительное, но я уже была во власти гнева:

- Та-ак, - сказала я с расстановочкой, - значит, ты у нас уже все решил?! И согласие мое - дал?! И непрактичность мою вычислил?! И все неприятное согласен, из благородства, взвалить на себя?! Боже мой!.. Боже!.. Да разве ж можно было с такими решениями и ко мне - и сразу - в лоб?! Ты еще не понял, что обаятельная улыбка работает только первое время?! А потом - надо думать и напрягаться, чтобы отношения любви были прочными и прекрасными! И это ты еще не усек до своих тридцати?!

- Потише!.. - прошипел мне Лева, крепко схватив за руку и вытаскивая в гардероб. - Истерики хороши, но не в общественных местах - на нас же смотрят! Ты же потом будешь локти кусать!

Я почти не слышала его:

- Деловой!.. - язвительно кричала я. - Весь от мира сего!.. Денежки на фильм понадобились, а тут Бурелом-чик - какая прелесть! То-то Юрка говорит: "Просто удивляюсь - еще ни одной бабы у Феникса не видел кряду трех дней!.."

Уже докричав фразу, я остановилась, как вкопанная, и огляделась. Народ, и вправду, клубился возле нас, заинтересованно наблюдая. Лев стоял красный от ярости, его куртка уже была на нем, а моя дубленка валялась на банкетке.

- Успокоилась?! - с ненавистью спросил он. - Вот и чудесно!.. Общий всем привет!.. - И дверь кафе за ним захлопнулась с ласковым и долгим звоном колокольчика...

Весь вечер, едва только оставалась без свидетелей, я принималась плакать. Ну, а уж дома, у себя в постели, дала слезам волю. Беззвучные рыдания сотрясали меня. Я не думала сейчас, кто прав, кто виноват - я проклинала себя! я ненавидела Леву! я оплакивала так бездарно провалившуюся любовь!.. "Холодный, расчетливый, жестокий человек!.. Как только что-нибудь ему не по нраву - шапку в охапку - и пошел!.. А ты тут изводись!.. Реви в три ручья!.. Распоследняя букашка!.. И общий тебе привет!.." Из путаных и доставляющих боль размышлений рождалось твердое убеждение: "Уж чего-чего, а бросать людей Лев Петрович Новицкий умеет. Это сколько же надо было бросить женщин до меня, чтобы дойти до такого убийственного совершенства в этом деле!.."

А потом, в потоке кровоточащих мыслемоций, прорывалось: "Талантливая, блин!.. Умная, блин!.. Замуж вышла, блин!.. По любви!.. Истеричка, блин!.."

И еще, уже полнейшей и несусветнейшей чушью подумалось вдруг: "Наверное, Бурелом специально его ко мне подослал!.. Тезку и по имени, и по отчеству!.." Эта чудовищная идиотская мысль меня перепугала: так в подозрительности и не заметишь, как окажешься на одной плоскости с шизофрениками!.. Но видеться-то он, определенно, с Буреломом виделся!.. И продался, потому что есть аргумент: "дойная корова"... Изумительный аргумент!.. Подлый!..

Пару раз я вскакивала с постели и босиком по мягкому ковру накручивала молчаливые круги с закушенной от обиды губой...

Вот так замечательно я подготовилась к завтрашней решающей встрече с Буреломом, вот так еще раз "спокойно" перед сном взвесила все "за" и "против"!.. А ведь собиралась же!.. Но спохватилась поздно - надо же поспать, хотя бы немного. Снотворное сделало свое дело, но и засыпая, я все еще всхлипывала. И успела еще подумать: "А ведь из равновесия-то он меня вывел!.." Я подумала о Фениксе, но странно - увидела перед мысленным взором расплывающееся в предсонной темноте белесое лицо Бурелома. И почувствовала еще несильную, но все-таки боль в затылке - к чему бы?..

XIV

Утром отец накинулся на меня:

- Вчера не стал тебя ругать, но доработалась ты до полной белизны и прозрачности!

- Так до белизны или до прозрачности? УТОЧНИ, - попыталась я отшутиться.

- Маша, здоровьем не шутят!..

Я рассердилась: неужели нельзя оставить человека в покое, неужели непонятно, что иной раз назидания только расстраивают!.. И я огрызнулась:

- Так что ты предлагаешь: отказаться играть елки, вот сейчас, в разгар сезона?.. Или не ходить на работу?.. - произнести это умудрилась грубо, если не сказать - по-хамски грубо.

Отец ничего не ответил, только обиженно набычился, глядя в глубину кружки с чаем. И мне стало стыдно: в очередной раз отыгралась на родителях.

- Ладно, папа, прости! - сказала я. - Ты прав, я постараюсь прислушаться к твоему совету...

Отец посмотрел мне в глаза и молча кивнул. И столько любви увидела я в его взгляде, столько беспокойства за меня и столько понимания, что даже вздрогнула...

- Папа, я тебя очень люблю, - сказала я неожиданно.

Отец опешил: такие нежности не были приняты между нами. И мне показалось, что на глаза его навернулись слезы. Он ничего не ответил, только подошел ко мне и, как в детстве, погладил по голове. Как маленькую, когда я упала и расшибла колено.

Нет, Феникс не был похож на моего отца. Самоотверженная любовь никогда не станет его слабым местом!..

"Господи! - подумала я уже на бегу. - Как же мне с ним играть сейчас?! Он же дотрагиваться до меня будет!.." И от одной этой мысли меня передернуло. И я вся подобралась: меня предают во второй уже раз, а мне все хочется ответить на вечный женский вопрос, классически сформулированный: "Мой милый, что тебе я сделала?!" "Да ничего особенного, - подумала я сейчас, - просто создала лишнюю проблему. А нынешние мужчины предпочитают женщин, вроде Верки, - и красивых, и не имеющих проблем с совестью!.."

Какая-то слепая, взрывной силы обида подхватила меня. О муже, достойном доверия, размечталась!.. Никого еще я не хотела увидеть мертвым, но теперь именно это желание - чтобы Феникс исчез с лица Земли навсегда! кипело во мне... И сквозь это кипение я почувствовала вдруг, как сильно болит затылок. Эта боль и отвлекла меня и приглушила мою ненависть.

Выходя из автобуса, я приостановилась возле зеркальной витрины роскошного магазина и увидела там свое отражение, лицо свое, перечеркнутое злобой и от этого ставшее уже не моим лицом, и - опомнилась... Гнев и злость постепенно сменились во мне иронией, а отвратительные и позорные мысли сложились во фразу, которая окончательно меня отрезвила и даже заставила усмехнуться:

"Ее роман благополучно завершился смертью любовника!.."

Пожалуй, я уже была готова к встрече с Левой, я уже - хотя бы в общих чертах - понимала, как буду вести себя с ним... Тот самый "другизм", который я осознала вроде бы так недавно, уже понадобился. И если именно об этой - осознанной жизненной силе - говорил мой Старик, обещая благотворное действие удара по затылку - спасибо моему Алмазному Благодетелю!..

"Разве может человек без подзатыльника понять, что на свете существует чувство собственного достоинства?!"

Эта мысль прозвучала во мне с несомненной горечью - и тут же недовольно откликнулся камень. "Тебя не спросили!" - прикрикнула я, и он замолчал.

Когда мы с Анастасией Ивановной встретились в вестибюле, я могла уже успешно скрывать свое настроение. Анастасия Ивановна пришла с маленькой девочкой, чем-то отдаленно на нее похожей.

- Моя внучка, Мариночка. Дома мы называем ее Машей.

- Значит, тезки, - улыбнулась я.

- Бабушка Настя сказала, что вы будете Снегурочкой, да? - спросила меня девочка.

- Да, - подтвердила я.

- Это хорошо, - твердо сказала она в ответ.

- Чем же? - мне стало интересно.

- А вот у нас в садике есть девочка, у которой мама играет Бабу-Ягу, так она плакала...

- Баба-Яга?.. Плакала?..

- Нет, Кира, конечно.

- Ну, и зря она плакала. Можешь ей сказать, что на роль Бабы-Яги только самых-самых хороших артисток берут. А тех, что похуже, - тех на роль Снегурочек.

Марина недоверчиво на меня посмотрела: видно было, что мне она не поверила, но сомнение все-таки возникло...

Я торопилась за кулисы, поэтому разговора с Анастасией Ивановной не получилось. Я радовалась этому: ныть и жаловаться не хотелось.

За кулисами меня ждал сюрприз. Перед зеркалом приклеивал брови Деда Мороза наш когдатошний студент. Левы в гримерной не было. Юрка испытующе смотрел на меня.

- Удивлена? - с намеком на вопросительную интонацию спросил он.

- Скорее потрясена, - ответила я правду, и жгучий румянец стыда обжег меня изнутри. Однако щеки вопреки этому стали только чуть-чуть бледнее.

- Снова командировка, ёш твою!.. И снова тебя не предупредил?! И это любовь?! - вопросил Юра, как всегда ерничая.

- Да, кстати, - сказала Валентина, вклиниваясь в разговор, - ты с кем в вестибюле стояла? Неужели это Анастасия Ивановна?..

- Она самая, - ответила я, очень благодарная Вале за перемену темы.

- Анастасия Ивановна, библиотекарша? - спросил и Юра.

Я кивнула.

- Сильно постарела, - сказала Валентина, - но достоинству позавидовать...

Я надела парик, расправила косу на груди. Кокошник был у меня в этом году новый и очень красивый... Смертельно хотелось плакать. Зря готовилась к встрече. Похоже, для Феникса не существует в человеческих отношениях узлов, вроде Гордиева - любой разрубает одним махом - рубит по живому!

- Слушай, девочка, - раздался надо мной Юркин шепот, - да ты, никак, убиваешься?! Брось!.. Я его знаю: он вернется из этой своей вонючей командировки и придет к тебе, как ни в чем не бывало. Вы что, поссорились с ним?!

Я ничего не ответила. А Юрка продолжил:

- А если и не придет: у тебя же впереди столько работы. Шутка сказать - свой театр!..

- Он и тебе рассказал?.. Ну что ж!.. Рассказал, так рассказал...

Бурелом не звонил мне ни вчера, ни сегодня. И я уже начинала сомневаться, назначил ли он мне именно этот день. Впрочем, может, будет лучше всего, если Бурелом вообще не вернется к этой теме. По крайней мере уйдут из моей жизни всякие там сверхъестественные элементы. Не будет их. А уж с реальностью-то я как-нибудь справлюсь...

- Рассказал, но очень кратко, - снова заговорил Юрка. - Ну, и о твоих колебаниях. И знаешь, что я тебе скажу: колебаться-то не стоит. Люди и позаслуженнее тебя берут деньги и не бегут к криминалистам снимать отпечатки пальцев: мол, через чьи это грязные лапищи прошли желанные купюры?.. И потом этот твой Бурелом - он дальновидный. Он, явно в убыток себе, деньги в твой театр вкладывает, и, знаешь, зачем? Затем, чтобы будущее его детей и детей его детей было не лишено культуры. Детей-то своих все они в мечтах своих видят чистенькими. На катки, на теннис, на английский, на фортепьяно водят!.. Так что дают - бери!..

- Замолчи! - сказала я. - Ради всего святого, замолчи, Юра! Не лезь, куда не просят!..

- Молчу, уже замолчал... Слезы-то вытри - выход же твой!..

"Смертью любовника..." - отдалось во мне эхом и тут же подумалось, а почему эта замечательная мысль сформулирована в единственном числе, а не заменить ли его - на множественное?!

Наверное, я была действительно плоха, потому что ловила на себе настойчивый, тревожащийся взгляд Валентины, однажды она даже не удержалась, прошептала мне на ухо: "Подлец!" Я остановила ее: не хватало только разреветься на сцене.

Между нами, подругами, было давно заведено: если боль у тебя слишком еще острая, нестерпимая, и ты хочешь забраться в щель, чтобы никого не видеть и не слышать - забирайся, скули там одна в своей норе, никто с сочувствием не станет навязываться. Но когда захочется излить горе в жилетку ближнего: только свистни...

На Диму, студентика нашего, я вообще не могла смотреть, хотя он сильно подтянулся за то время, что я его не видела: учиться он умел и бесталанным, как мне показалось вначале, не был. Но для меня он являлся сейчас материальным, одушевленным символом Предательства. И хотя я прекрасно понимала, что уж он-то ни в чем не виноват, ничего поделать с собой не могла.

Мне было плохо, плохо до головокружения, до тошноты...

Но отыграла я нормально, сносно. Иногда взгляд мой отыскивал в зале Анастасию Ивановну - она, кажется, была довольна: а мне становилось досадно, что пригласила ее в такой неудачный момент.

Бурелом появился неожиданно. Только мы всей компанией разместились за столиком, специально для нас сервированным - Анастасию Ивановну и ее внучку мы тоже пригласили - только я попробовала прожевать кусок мяса - и поняла, что в горло мне ничего не лезет, как тут и увидела Бурелома, который стоял на пороге служебного буфета и высматривал кого-то...

Мне захотелось спрятаться - это был первый порыв. И мне захотелось подняться, чтобы он, не дай бог, не ушел, не заметив меня! Я не сделала ни того, ни другого - я оставалась на месте...

- Что с вами, Маша? Вы побледнели, - заботливо сказала Анастасия Ивановна.

- Неважно себя чувствую, - через силу, через парализовавшее меня волнение ответила я. И тут к столику подошел Бурелом.

- Не ждали?! - спросил он и улыбнулся самой дружелюбной улыбкой, на которую был способен.

- Как вы узнали, что я здесь? - спросила я.

Бурелом только загадочно улыбнулся: мол, неужели непонятно еще, что нет для меня тайн, нет и быть не может...

Все смотрели на Бурелома: Юрка с некоторым даже уважением (он понял, кто это), Валентина - с непониманием (только сейчас я подумала, что "лучшая" подруга ничего не знает), Дима - равнодушно взглянул на Бурелома и снова навалился на еду - студентам не каждый день выпадает сытный обед, Анастасия Ивановна - с настороженным удивлением, и Мариша - с ужасом. И особенно меня поразил этот несомненный ужас в глазах ребенка!..

Впрочем, мне некогда было анализировать чье бы то ни было поведение мне следовало задуматься над своим, потому что сама-то я, оказывается, смотрела на Бурелома с нескрываемо-радостной улыбкой. А он, похоже, и не ожидал ничего иного:

- Вы сразу скажете свое "да"? - спросил Бурелом, и я слегка опомнилась.

Тем более, что и камень мой заговорил, несносно пиликая. Если бы не это его пиликание, я не уверена, что не произнесла бы, действительно, уже готовое сорваться с языка: "да"... В эти первые секунды встречи я ощущала только возможность одержать Победу!.. Да, каверзные людишки, что держатся поближе к имеющим власть и деньги - люди эти поганые - но ведь как держатся! зубами, когтями! всеми своими присосками!.. И будь подобная власть у меня, Феникс не позволил бы себе такого поступка, такого откровенного пренебрежения мною. Он бы все ТЕРПЕЛ!.. Не то что вчерашний мой всплеск эмоций стерпел бы, а даже, если бы я плевала ему в лицо прилюдно! - с утра и до вечера, и каждый день, по графику!..

- Маша! - вдруг услышала я голос рядом с собой и ощутила нервное пожатие руки.

- Что, Анастасия Ивановна? - обернулась я на этот призыв.

- Маша, все-таки - с вами все в порядке? - она это почти прошептала, не желая, видимо, быть услышанной Буреломом.

- В порядке, в порядке... - грубо оборвал Бурелом Анастасию Ивановну.

Я еще не успела толком понять, чем вызвана эта его грубость, как услышала:

- Я обратилась не к вам, молодой человек, - старая библиотекарша произнесла эти слова ровно и твердо. Бурелом усмехнулся и, повернувшись ко мне, сказал:

- Теперь я, по крайней мере, вижу, что вы не одна такая, Мария Николаевна. Есть и другие камикадзе...

Сдавленно хихикнул Юрка - не смог не оценить шутку - но это его подхихикивание показалось мне весьма симптоматичным.

- Бабушка! - снова услышала я голос - на этот раз сдавленный голосок Мариши. - Бабушка! Ты не пугайся: он же слепой... Видишь, глаза у него белые-белые!.. А так он не страшный!..

Было ясно, что девочка уговаривает, успокаивает саму себя. Но взглянув на Бурелома, я поняла, что Мариша права: глаза Бурелома побелели больше обычного. Он тяжело и как-то многообещающе смотрел на старую женщину, которая вовсе его и не замечала.

- Маша! - повторила Анастасия Ивановна. - Вам нужна моя помощь?

- Спасибо, Анастасия Ивановна, мне ничего не грозит - это чисто деловой разговор с человеком, которому не резон меня обижать. Пока не резон. Не так ли, Лев Петрович? - спросила я.

- Лев и еще Петрович? - удивилась Валентина. - Теперь мне понятно про клетку... Вы присядете? - спросила она у Бурелома.

- Нет, похоже, это никогда не кончится!.. - не счел нужным отвечать Валентине Бурелом. - Давайте, Мария Николаевна, отойдем с вами в сторонку! Некогда мне!..

Я покорно встала и, пока усаживалась с Буреломом за дальний столик, обнаружила вдруг, что обстановка изменилась, что все вокруг нас оставалось тем же, только люди были неподвижны и безгласны: тихо стало, неестественно тихо...

- Простите меня, Мария Николаевна, за это вторжение, но мне важно поскорее получить ваш ответ. Вы ведь решились, я знаю.

Мое волнение достигло предела!.. Но и волнение моего камня тоже достигло предела, если, конечно, какой бы то ни было предел был ему положен. Я ощущала неприятные и назойливые покалывания, заставлявшие мое сердце биться с немыслимо бешеной скоростью - как перед выходом на сцену во время дипломного спектакля! Тогда мне тоже казалось: все, умираю умерла...

- Ну, давайте же, давайте - решайтесь!.. - напирал Бурелом.

Какой-то металлический блеск на щеках, что-то рубиновое на губах почудилось мне в лице Бурелома - может, Старик Алмазный захотел таким образом о себе напомнить - страдание его мне, во всяком случае, тут же вспомнилось - но этот отпечаток чужого облика на враждебной физиономии только запутал меня. Кто из них - кто?.. И вообще - двое ли их, моих "искусителей"?.. "Ангелов-хранителей"?..

И я вспомнила Черешкова. И он появился передо мной, бледный, напуганный, бормочущий: "Да, я, дурак, был все-таки ужасно неосторожен при пересечении улицы!.." И добавил: "Прямо, как мама Челе".

- Нет! - уже с настоящей злобой воскликнул Бурелом. - Это уже черт знает что!.. Откуда принесло этого придурка?!

Черешков стоял, не двигаясь с места, рядом с моим стулом и бормотал себе под нос.

- Да уж, - сказал Бурелом с сарказмом, - и защита же у вас... И этот туда же... Ну, давай, давай, показывай свой оберег!..

Я еще и опомниться не успела, и сообразить ничего не успела, - плохо сегодня у меня было с соображением! - как с изумлением обнаружила, что камень мой вместе с цепочкой уже на свитере и отбрасывает лучи - нервные, яростные... "Сквозь одежду прошел!" - изумилась я. А в ушах продолжал звучать голос Бурелома:

- Вам не кажется, дорогая Мария Николаевна, что жизнь обошлась с вами слишком жестоко: сегодня такой важный для вас день, а вы - бледны, явно плохо провели ночь, да и день, видно, ничем не порадовал!.. Несправедливо. Вам ли, такой молодой и привлекательной, переживать такие "обломы"!..

Удар Бурелома попал в цель: я снова видела Диму перед зеркалом гримерной и шубу Деда Мороза, чуть-чуть ему великоватую... Стало больно...

- Сказав свое "да", вы, Мария Николаевна, навсегда избавите себя от такого рода ударов.

"Знает. Он все знает про Феникса, - подумала я. - Откуда?"

- А теперь о нем... - Бурелом ткнул пальцем по направлению камня. Вот вам образчик того, как он разделывается с теми, кто ему не по нутру или не оправдал его надежд, - и Бурелом еще раз ткнул пальцем, но теперь уже в сторону Черешкова.

Было заметно, впрочем, что ему не очень нравится смотреть на камень. Я молча, заторможенно следила за жестами и словами Бурелома.

- Давайте, давайте, Маша, пора уже приходить в себя. Подумайте, какие перспективы открываются перед вами: "Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста..." - Он словно бы передразнивал меня. - Так откройте же свои уста, Мария Николаевна...

"Нет, не могу согласиться!.." - подумала я достаточно вяло, и тут же сильно, ухающе, вдребезги разбивающе предыдущую мысль, раздалось во мне: "Нет!.. Не могу!.. Не могу я отказаться!.." Наверное, сейчас я была похожа на рыбу, перед которой висит наживка из тех, от которых просто духу не хватает отвернуться. И пусть весь рыбий опыт подсказывает: не глотай, - все равно наживка так соблазнительна, так желанна...

- Ну, Мария Николаевна, ну же!.. Второго такого случая не будет. Вы торопитесь на следующую елку, да и я тороплюсь по делам, еще пара минут, и я сам откажусь от вас - мало ли достойных претендентов. Но мне-то интересны именно вы, именно ради вас я трачу и время свое, и деньги готов потратить немалые...

"Деньги, деньги..." - отдалось во мне эхом. Камень сиял на свитере режущим блеском, его импульсы ощущались моим сердцем, сначала как мелкие уколы, а потом - слились в один - болезненный и долгий укол... От этой боли я уже почти совсем перестала соображать. И только в тахикардическом ритме сердечных ударов билось во мне: "Не могу согласиться?! Почему?! Почему-почему?.. - Деньги! Он сам сказал - ДЕНЬГИ!.. Не могу отказаться... Не могу! Первый и последний шанс!.. Кто еще поверит в меня так?! Не могу согласиться!.. Мариша смотрела на него с таким ужасом - он страшный!.. А мне кажется уже вполне симпатичным - так что же со мной?! Не могу, нет, не могу..."

- Да отшвырните от себя этот камень, Мария Николаевна!.. Отшвырните!.. Ничего хорошего он вам не принесет!.. Не будьте жертвой этого старого дурака, который считает себя чуть ли не прародителем всего истинно талантливого на Земле!.. Да ничего нет вредоносней, чем его утверждения о добродетельности и чистоте таланта! Вот это и называется полным незнанием жизни, ее реалий! Обречен такой талант - вы понимаете - об-ре-чен! Да посмотрите на себя: вы же совершенно лишены орудий зашиты: ни пробивной силы, ни железных локтей, ни разумного эгоизма!..

- Но кого я должна вытеснять "железными локтями" - своих друзей, подруг, что ли?.. - спросила я, слабо сопротивляясь, уже предчувствуя колкий ответ, правдивый на сто процентов.

- Очнитесь, Мария Николаевна! Какие друзья-подруги?! УЖ не те ли, которые пальцем не пошевелили ради вас, когда вы остались без работы?! Нет, они-то уже давно поняли, что каждый выживает в одиночку - их уже никакой Алмазный Олух не проймет своими проповедями!..

- Да-а... - протянула я.

Вот они - рядом, как в стоп-кадре - Валентина с бокалом в руке недоуменно смотрит вслед мне и Бурелому; Юрка - подающий мне благословляющий знак: мол, "иди, иди - счастливица"!.. Но здесь же и Анастасия Ивановна... и Мариша... И они - другие, совсем другие... И уже, обращаясь только к Анастасии Ивановне и Марише, я мысленно принялась что-то объяснять про "волшебные" деньги: "Вы видите, это волшебник. Мне очень повезло - я встретила волшебника. У него все деньги - чистые!.." "Волшебных денег не бывает, - услышала я ответ Анастасии Ивановны, будто бы пробившийся ко мне через стену помех. - Бывают только деньги, нажитые честным трудом, и деньги награбленные и грязные. Чистые и грязные, вы понимаете, Маша... Только чистые и грязные..." Голос шел по нисходящей, все удаляясь и удаляясь, пока совсем не потух и не заменился в моих ушах голосом Бурелома:

- Я жду, Мария Николаевна, я жду вашего ответа!.. Мне показалось, я что-то начала понимать. Я пробормотала:

- Это так страшно, когда серая, безразличная субстанция наплывает, затягивая, поглощая все вокруг и саму тебя тоже... А нравственное пространство - это такое голубое, такое спокойное...

- Боже!.. Да вы бредите!.. - честное слово, в тоне Бурелома прозвучал страх за меня. Потом у него вырвалось. - Дурак, переборщил! - Он сделал движение ко мне, чтобы обнять, подхватить - я так поняла, во всяком случае, но был остановлен камнем, выругался и закричал. - Если вы еще понимаете меня, Маша, оставьте, оставьте эти свои разговоры нищих о нравственности! Что только не прикрывается этим словом: слабость, отсутствие жизненных сил и энергии, трусость, бездарность... Да поймите же наконец, настоящий талант потому и талант, что не связывает себя никакими запретами, в том числе и нравственными!.. И вы - вы сильная и талантливая - вы все можете!.. Вы все трудности преодолеете, и говорите, говорите свое "да". Одно ваше "да" - и кончится эта мука, что вы испытываете сейчас!

- Нет!.. - закричала я. - Нет, не могу!.. Не могу!..

"Не могу отказаться!.. Не могу отказаться... - пульсировало во мне. Не могу согласиться!.. Не могу..." - а наружу вырывалось лишь:

- Нет, не могу!.. Не могу!..

- Мария Николаевна! Маша!.. Чего не можете?! Какое "нет"?! Говорите же понятнее!.. - кричал Бурелом, уже не сдерживаясь.

А я еще раз повторила это свое:

- Нет, не могу!.. нет! - и успела только ощутить новый удар камня в сердце и потеряла сознание...

XV

Их было бы трудно различить, если бы не глаза...

Две одинаково театральные фигуры стояли в ногах моей постели. Оба посетителя смотрели на меня. Один - глазами, полными алмазного холодного блеска, другой - отвратительными бельмами...

Очнувшись, я сразу догадалась, что лежу на больничной койке, и присутствие гостей показалось мне вполне естественным.

Другое дело, что смотреть на них я не могла: оба были мне неприятны. Я помнила все, что произошло со мной, я понимала, что и Бурелом, и Алмазный Старик втянули меня в войну, как необученного новобранца, и я уже пала жертвой этой войны. Они, представляющие собой две крайности существования в этом мире, не пожелали понять, что от крайности до крайности - целая гамма возможных вариантов жизни.

Сволочи!.. Раздавили меня, проехались по мне колесами своей взаимной ненависти и пришли полюбоваться делами своими!..

- Ну, - раздался голос Бурелома, - теперь убедился - проиграли оба!..

- Как бы не так!.. - ожесточенно произнес Алмазный Старик ожесточенно и сварливо. - Я спас ее!..

- Ну, конечно, и теперь у нее распрекрасная перспектива: дрыгать ножками во все более и более занюханных кабаках, да под Новый Год, с голодным блеском в глазах шнырять по елкам!.. Блеск!..

- Этого не будет! Она не пропадет! Она бы и здесь не оказалась, если бы не твой фокус с этим голливудским засранцем! Но она все равно справится! У нее сильный характер! Она - человек со стержнем, твердым нравственным стержнем!..

- Была со стержнем. Надломил ты ей стерженек - вырубил ее зачем-то... Теперь она будет долго болеть, переживет депрессию, и последствия этой депрессии будут постоянно сказываться. А актер со слабым здоровьем!.. - и Бурелом снисходительно и соболезнующе покачал головой.

И тут я встала в рост на своей больничной койке и заорала во весь голос:

- Я УСТАЛА!.. ВЫ ЧТО - ГЛУХИЕ?! УБИРАЙТЕСЬ ОТСЮДА - ОБА!.. УБИРАЙТЕСЬ!.. И ТЫ, ЧУЧЕЛО АЛМАЗНОЕ, ЗАБЕРИ СВОЙ ПАРШИВЫЙ КАМЕНЬ!.. И ТЫ, БАНДИТ БЕЛОГЛАЗЫЙ, НЕ СМЕЙ МЕНЯ ХОРОНИТЬ!..

XVI

Шли дни за днями. Мама с папой, какие-то потерянные, несчастные, ходили ко мне почти каждый день, они научились уже пробираться по только им ведомым тропам, минуя больничные преграды. И рядом с ними, родными и любимыми, я постепенно возвращалась к жизни.

Возвращалась настолько, что ко мне стали - в приемные дни - пропускать посетителей. И первой такой посетительницей оказалась Верка, которую я ждала меньше всего.

- Ну, ты и разболелась, блин!.. Вместо тебя уже вокалистку взяли. А Мишку оставили... Ой, - вдруг прикусила она язык, - мне же велели не волновать тебя, блин!..

- Да ты и не волнуешь, Вера. Неужели я не понимала, что ждать меня не будут.

- Почему это, блин, не будут?! Раиска каждый день тебя вспоминает. А эта баба, которую вместо тебя-то - она склочная, противная. За свое, блин, зубами держится. Сидит как-то и губы толстые помадит и нас поучает, блин: запомните, мол, что все более или менее честолюбивые люди пытаются выдвинуться за счет других. "Разве нет?" - меня спрашивает. Ну, я, блин, и кивнула, хотя что она имела в виду, не поняла... Да, а тут еще знаешь, что было?! - И снова Верка смолкла, словно осеклась. - Нет, я лучше о другом. Я лучше расскажу тебе, блин, о своем ненормальном!.. Знаешь, чего учудил недавно?! Двух девок вызвал по телефону, там в объявлении было сказано, что, мол, все и всяческие услуги и даже танец живота. Ну, он им и приказал: танцуйте, услаждайте!.. А они - деревянные обе - какой там танец живота не тянут!.. Ну, он показал им по "лимону" - говорит, научитесь до утра получите, как в "Поле чудес", а не научитесь - гранату в вас швырну!.. И швырнул бы, он же дурак у меня, ты же, Машка, блин, его знаешь... Да я девок под утро выпустила...

Вот это жизнь!.. Усталость накатывала на меня стеной. Я уже прикрыла глаза, давая Верке понять, что пора уходить, да вдруг спохватилась, что она, похоже, не рассказала мне что-то важное. Я открыла глаза и спросила:

- А о чем ты хотела мне рассказать, что там у нас еще было?.. Да не бойся ты, врачи, как всегда, перестраховываются... Верка охотно заговорила:

- Бурелом чуть у нас не навернулся, блин. Раиса думала уже, что хозяин сменится...

- А что так?.. - голос у меня все-таки дрогнул. Верка подозрительно на меня посмотрела:

- А, может, не рассказывать, все-таки твой любовник!.. Я не стала опровергать, только произнесла:

- Продолжай, не бойся.

- Бомбу подложили в его "мерседес". Николай на месте погиб, а про этого тоже слух вначале прошел, что окочурился, блин... Да ни фига - уже через неделю в кабак заявился, как ни в чем не бывало.

Вера засобиралась. Я ее не удерживала.

- Мишка еще хотел к тебе заскочить. Остальные приветы передавали. Держи фрукты: я их, правда, не мыла. По дороге на рынок заскочила денег-то у меня теперь, знаешь сколько!.. - Она радостно засмеялась, а я понимала, что обижать ее не хочу и нет сил отказываться от ее фруктов, но есть я их не стану - не притронусь. - Да, еще забыла: Маруся наша тебе привет передает...

- Ну, и как там Маруся? - спросила я вяло.

- А чего ей сделается: кошек все, блин, кормит!..

"Ну что ж, - подумала я. - И кошки сыты, и волки целы..."

Очень жалко было Николая, до слез!.. Но, кажется, слезы я выплакала все - до конца жизни, без остатка...

Впрочем, все ли?.. Как знать...