Логинов Святослав

Черный смерчь (главы из романа)

Святослав Логинов

Удивительно-жестокое, но одновременно - магически притягательное время.

Время, когда человек в неразумении своем еще не разрушил хрупкий баланс

между собственным сущестованием и остальной природой. Когда

немногочиселнные островки людских племен окружало море неведомых и

незаселенных земель, где - вполне возможно! - еще владычили те, кому

тысячелетия спустя предстяло уйти окончательно, уступив землю

человеку-победтелю. Когда все вокург служило обиталищем бесчисленных

стихийных духов. Когда - мы верим! - Слово было силой, когда на зов

шаманов являлись тени предков, когда в старых ивах над рекой жили

древеницы, а чащебы пребывали под бдительным присмотром лешых. И - когда

людям не требовалось ничего, кроме собственной храбрости, что пересеечь

ойкумену из конца в конец. Долгая истрория началась тихим вечером на

берегу Великой реки. Не сразу, не в одной книге она закончится. Так что

мы не говорим прощай, мы говорим до свидания!. Так писали в 1996 г.

Святослав Логинов и Ник Перумов в предисловии к их фантастическому

роману Черная кровь. Сегодня читателей ждет новая встреча с

полюбившимися героями. Редкая птица представляет вашему вниманию главы

из романа Святослава Логинова Черный смерч.

Полностью роман планирует выпустить в ближайшее время издательство ЭКСМО.

...Много воды Великой реки утекло со времен описанных событий.

Маленький Таши возмужал и стал настоящим воином, время не убавило

морщин безрукому Ромару, но мудрый шаман по-прежнему стоит на защите

родного племени. Но в бесплодных пустынях, где гнездятся лишь сверепые

диатримы, появился зловещий черный хобот. И над горсткой смелых людей

на берегах Великой вновь сгущаются тучи...

ЧЕРНЫЙ СМЕРЧ

(главы из романа)

Нику Перумову.

Жаль, что не получилось написать эту книгу

вместе.

Глава 1

Птица, поджав лапы, лежала на песке. Хищная голова на длинной шее, вознесенная на полтора человеческих роста, медленно поворачивалась, привычно оглядывая окрестности. Впрочем, для диатримы здесь не могло быть ни добычи, ни опасности, - в жарких сыпучих песках не встречалось зверей достаточно для этого крупных. В эти края птицы приходили на гнездовье.

Три чуть-чуть желтоватых яйца каждое с голову взрослого человека, лежали неподалеку, впитывая тепло раскаленного за день бархана. Ночью, когда песчаные склоны остывали, диатриме приходилось греть яйца своим теплом, как это делает всякая пичуга, а в полдень заслонять будущих птенцов от слишком сильного зноя. Такая жизнь продолжалась уже давно, птица чувствовала, что скоро птенцы появятся на свет.

Что-то шевельнулось совсем рядом с драгоценными яйцами, но диатрима даже не покосила желтым глазом, голова продолжала покачиваться, просматривая дальние пределы и не обращая внимания на скорченную фигурку, копошившуюся у самого гнезда.

Когда-то, целую жизнь назад, когда она сама была заключена в хрупкую оболочку скорлупы, над ней вот так же склонялся крошечный человечек, гладил яйцо тонкими ладошками, мурлыкал и бормотал. Этот человечек стал хозяином и повелителем, диатрима не отличала его и ему подобных от самой себя и потому позволяла коротышке то, чего ни одна птица не позволит ни единому на свете существу: касаться насиженных яиц.

Несколько раз за долгий срок неподалеку объявлялась еще одна диатрима покрупнее. Тогда самка принималась встревожено клекотать, отгоняя супруга от гнезда. Тот, впрочем, и не пытался подходить вплотную. Самец ложился на песок, с его спины соскакивал второй карлик, укладывал в стороне какую-то провизию и калебасу из высушенного арбуза, в которой плескалась теплая затхлая вода. Все это привозилось для того коротышки, что дежурил рядом с гнездом. Сама диатрима весь этот срок ничего не ела и не пила.

Почему-то в этот вечер царица пустыни вела себя неспокойно. Дольше обычного вглядывалась в дальний склон, несколько раз порывалась подняться на ноги, но не обнаружив ничего примечательного, опускалась обратно. Карлик мурлыкал колдовскую песнь и не замечал опасности, покуда птица не вскочила, издав отчаянный резкий крик. Возникнув словно ниоткуда, на нее катился огненный вал. Пламя вздымалось стеной, быстро приближаясь к гнезду. Диатриме приходилось видеть степные пожары, и этого зрелища она боялась как... огня. Птица заметалась, уже не думая о будущих детях, карлик, хрипло взмякнув, ринулся было наперерез, но тут же повалился на землю. В боку его торчала тонкая костяная стрела. Теперь диатриму уже ничто не могло привести в чувство. Взрывая песок намозоленными ногами, она ринулась прочь.

Когда птица скрылась, огонь немедленно погас. Да и чему было гореть на голом песке? На том месте, где только что бушевало пламя, объявилось четверо людей. Первый - мужчина, уже переваливший за середину жизни, с проседью в рыжеватой бороде. Несмотря на жаркое время, он был в меховом наряде шамана, украшенном колдовскими амулетами. Двое его спутников молодые парни, только в прошлом году прошли посвящение в охотники. Один из них сжимал в руках лук, другой - здоровенное загонное копье с острым кремневым наконечником. Четвертым путником была женщина, года, может быть, на два постарше парней. Даже самый снисходительный судья вряд ли назвал бы ее красавицей. Темные, прямые как палка волосы, черные густые брови, сросшиеся на переносице, и вполне заметные усики делали ее скорее похожей на мужчину. Да и ростом молодка удалась так, что лишь один из парней, тот что с луком, оказался ей под стать. Женщина тоже была вооружена загонным копьем, пришедшимся ей как раз по руке.

Всякий знает - не дело женщине носить оружие, разве что совсем подвалила беда. Так, впрочем, и случилось шестнадцать зим назад. Двух парней тогда еще и на свете не было, а усатой девушке едва минуло полгода. Небывалые испытания обрушились не только на род зубра, но и на весь белый свет. Особенно страшно пришлось беженцам, выбитым с берегов Великой реки. Люди скрывались от беды в лесах, и там выживал едва ли один из десяти младенцев. Теперь, когда детям той поры пришло время становиться матерями и охотниками, оказалось, что посвящения проходить, почитай, и некому. А времена по-прежнему оставались недобрыми - каждый год подваливали новые напасти. Так и получилось, что подросшая Лишка самовольно ухватила копье и до сегодняшнего дня этого копья не выпустила. Вождем в ту пору еще был тихоголосый Стакн, управлявший не силой, а мудростью. Он и разрешил девке ходить с охотниками. Все равно, и слепому видно, что замужем Лишке не бывать. И женихов в роду куда меньше чем невест, и красой дЕвица уродилась в мОлодца, да и просто - остерегается народ, все-таки, Лишка не совсем своя. То есть, своя, конечно, не чужинка, но из незнакомого рода найденышка. И в лапах у согнутых побывала вместе со своей названной сестрой. А согнутые это уже чужинцы - заклятый враг. Быстроногий Тейко нынешний вождь, много может порассказать о тех временах. Он самолично девчонок освободил, а то жить бы бедняжкам у чужинцев, рожать не детей, а страшных мангасов.

И все же, не сложилась судьба у спасенышей. Даже старшая - Тина не сумела найти пару и три года тому ушла на север к людям лосося, с которыми как раз тогда заключался союз. А при кровном союзе - первое дело поменяться людьми, женихами и невестами, чтобы взбодрить застоявшуюся кровь. Так что пригодилась роду спасенная Тина дочь Линги, помоги ей прародитель Лар отыскать счастье среди лесовиков.

А Лишка так и стала охотницей и уже вторую весну подряд ходила на восток от Великой - громить гнездовья диатритов.

Опустив копье, Лишка подошла к диатримьей кладке, вытащила из-за кушака топор, махнула по первому яйцу.

- Постой! - крикнул один из парней. - Может они еще свежие...

- Насиженные... - не оборачиваясь ответила Лишка. - Еще бы день - ловили бы гаденышей по всей степи.

Резкими ударами Лишка расколола остальные яйца, толчком ноги подтолкнула к разоренному гнездищу убитого карлика.

- Сжечь бы... А впрочем, и камнями сойдет. Заваливай.

- Не торопись, - сказал второй из парней. - В нем стрела осталась.

Отполированным до полупрозрачности кремневым ножом он расширил рану в боку убитого карлика, вытянул глубоко засевшую стрелу, умудрившись не сорвать боевого оголовка. Затер кровь мелким песком. Лишка с напарником стаскивали в кучу камни, которые кое-где встречались в низинке. Камней явно не хватало.

- Ничего, - отдуваясь протянула Лишка, - песком досыплем.

Шаман безучастно стоял неподалеку и, казалось, вслушивался в вечернюю тишину. Так оно и было, только слушал он не обычные звуки, а колдовские шорохи, выдающие приближение врага.

- Идет, - негромко предупредил шаман. - Уже близко, но один. Можно встретить.

- Таши! - позвала Лишка.

Парень с копьем уже стоял рядом с ней, глядя на близкий, ограниченный гребнем бархана окоем. Таши, выдернув из колчана только что уложенную туда стрелу, встал позади копейщиков. Шаман Калюта остался недвижим, лишь продолжал вслушиваться с тем же отсутствующим видом, что и прежде.

Птица танцующим галопом выметнулась на ближнюю вершинку. Карлик на ее спине тонко визжал, понимая, что опоздал к гнезду и желая лишь отомстить погромщикам. Птица тоже видела, что случилось непоправимое, ее не приходилось понукать. Казалось ничто не сможет остановить несущуюся на обидчика диатриму: сомнет, стопчет, расклюет... И все же группа людей оставалась неподвижной. Лишка и Данок так даже вовсе присели на корточки и положили копья на землю. Один Таши изготовился к бою, натянув лук.

Хищная птица, в три человеческих роста высотой, одетая в броню из жестких перьев, которую не под силу пробить человеческой руке, с опытным вожатым, надежно укрытым на высоте, а против - четыре человека, которые и до гузки не смогли бы дотянуться. Казалось, участь людей решена: что не сделают когтистые птичьи ноги, в полминуты довершит изогнутый клюв. Пусть даже ждущая на бычьей жиле стрела угадает точно в птичий глаз, она не успеет остановить несущуюся громаду. Птица-диатрима весом превосходит матерого быка, а неуязвимостью - легендарного северного зверя: носорога.

И все же люди не пытались бежать при виде несущейся смерти. Они ждали. А когда диатриме оставалось сделать три последних великанских шага, Лишка и Данок разом выпрямились, подхватив с песка копья, больше похожие не на копье, а на бревно с насаженным на конец кремнем. Они не пытались бить, даже богатырских сил не хватало, чтобы ударить такой махиной, где уж тут справиться молодой женщине и мальчишке всего полгода как ставшему охотником. И все же, копья разом приподнялись, нацелившись в грудь опасной бегунье. У диатримы уже не было времени, чтобы остановиться или хотя бы свернуть в сторону, всей своей массой она ударилась в каменные наконечники. Раздался треск, однако вытесанные из лучшего дерева ратовища выдержали, лишь обитые кожей пятки копий ушли глубоко в песок. Клекочущий крик прервался, из распахнутого клюва вылетел фонтан алых брызг, диатрима бестолково забила лапами и повалилась набок, вывернув копье из рук Лишки. Верная стрела насквозь просадила диатрита, не успевшего даже замахнуться своим копьецом.

Издыхающая птица по-прежнему была опасна, один удар дергающейся ноги мог покалечить человека. Лишка кубарем откатилась в сторону, Данок, ухватившись за конец вырванного из песка копья, ворочал им в ране, стараясь помешать диатриме подняться на ноги. И лишь когда Таши с пяти шагов двумя выстрелами выбил диатриме глаза, чудовищное создание затихло.

- Молодцы, - похвалил воинов Калюта. Он прислушался и добавил: - Больше никого рядом нет.

- Вот мы и с мясом, - сказал Таши, разглядывая судорожно вздрагивающую тушу.

Лишка поднялась с песка, попыталась освободить копье, придавленное упавшей диатримой, потом махнула рукой, отложив это дело до той поры, когда можно будет безбоязненно приблизиться к поверженной хищнице. Повернулась к Данку, улыбнулась, сверкнув крепкими зубами:

- Спасибо, выручил. А у меня, видишь, подвернулось копье, когда гадина падать стала. Песок кругом, упора никакого.

- Предки помогли, - как и полагается в таких случаях ответил Данок.

Огненный лик Дзара уже провалился за барханы, поэтому на ночевку отрядец устроился здесь же, отойдя всего на пару сотен шагов, чтобы не достигала вонь, всегда царящая на стоянках диатритов. Огня разводить было не из чего, поэтому перед сном пожевали белого птичьего мяса с черствыми, еще домашними лепешками. Скупо запили ужин водой. Воды оставалось немного, и Калюта сказал, что завтра надо поворачивать к дому. И без того они углубились в пески, как ни один отряд прежде.

Встали до света, когда утренний холодок еще заставлял подрагивать, поспешно собрались и тронулись в путь. Вроде бы и день на юге длинен, но в полдень по пескам не погуляешь, здесь, как в допотопные времена, царит жгучий Дзар, и лишь его дети умеют жить, выдерживая палящий взгляд владыки. Змеи, ящерицы, многосуставчатые тарантулы. Даже диатриты со своими птицами стараются переждать палящий полдень. Недаром до самой смерти Дзара людей на свете не было. А вот были ли диатриты, того никто не скажет, в старых песнях об этом не поется.

Шли походным порядком. Впереди Таши, у него и глаз поострее, и направление держит лучше прочих. Недаром его пестовал безрукий колдун Ромар - всему научил воспитанника. Следом Калюта во всеоружии своих погремушек. Калюта тоже Ромаров выученик, но учился тайным, волшебным делам и уже семь лет ходит с бубном, хотя главный шаман - слепой Матхи еще тлеет в своей землянке. Но это не беда, и прежде бывало в роду два шамана. К тому же, Матхи сильно одряхлел и давно не ходит по верхнему миру. Люди редко доживают до таких лет, особенно сейчас, когда настали худые времена. Конечно, безрукий Ромар еще старше - кто говорит, что втрое, кто впятеро. Иные и вовсе верят, будто Ромар помнит первопредка Лара, а жить будет покуда небо не упадет на землю. Но это уже сказки, просто Ромар и сам давно сбился со счету и не может сказать, сколько же ему лет. Ясно одно - много, простые люди столько не живут.

Так или иначе, но те, кто не просто слушал поучения бессмертного старца, но ходил с ним в походы на восемь сторон света, выучиваются лучше прочих и умеют такое, чего другие и до седых волос не всегда могут. В малом отряде таких трое - Лишка тоже была привечена безруким, любит Ромар тех, кто среди родичей особняком стоит. За то многие на безрукого колдуна косятся, но уже давненько против слова не говорят. Даже новый вождь - темнеет лицом, когда на совете слово берет безрукий, но слушает и не перечит.

Лишка и Данок шли последними, сгибаясь под тяжестью загонных копий. За этот поход копья пригодились трижды, когда встречались одинокие птицы. По одной диатрим бить можно, невелика наука, главное - стой тверже. А ежели попадется навстречу отряд карликов верхом на страшных птицах, то тут вся надежда на шамана. Для этого есть у Калюты волшебная вещица - драная шапчонка из линялой белки. Натянет ее шаман вместо рогатой шапки, застонет чужими словами, призывая неведомые силы, обнимет руками путников, и никто их заметить не сможет. Совсем рядом проскачут враги, а ничего не увидят. Без этого в поход на кочевки диатритов не пойдешь, а если пойдешь, то назад не воротишься.

К полудню путники одолели немалый кусок, так что пески начали уступать место сухой степи, поросшей редкими корявыми кустами. Да оно и нетрудно, налегке. Туда шли - перли на себе запас воды на две недели, а теперь вся вода в одном бурдюке у Таши, а у Данка и Лишки на копья насажено по здоровенному ломтю птичины. За день мясо подвялится, и лишний день можно будет идти, не останавливаясь для поисков пищи.

На дневку остановились на твердом месте. Вновь, покуда из нее не ушел весь сок, пожевали птичины. Отхлебнули по одному глотку воды, только смочить рот - больше пить Дзар не велит. Потом сели в кружевной тени безлистного куста, прижались друг к другу, приготовились пережидать самый зной. Таши привычно прислонился спиной к Лишке. Эти двое с младенчества привыкли быть вместе, долговязая девчонка была малолетнему Таши заместо старшего брата. Старухи, когда считают кровь, о Таши поминать не любят. Уника, Ташина мать была наследницей мудрой бабы Йоги, уже и тогда половину времени проводила неведомо где. К тому же, молодая колдунья ни к одной семье в роду не принадлежала, жила сама по себе. И Таши, следом за ней, хоть и член рода, а ни в какую семью не входит. А крови в нем намешано всякой, и от чернокожих племен, и от неведомых прохожих людей. Лишка потому и жива, что в Таши есть толика крови ее соплеменников. А то бы давно убили девку, признав чужинкой - новый вождь на это дело строг.

Кое-кто из старух твердит, что раз Таши ни в какой семье не живет, то ни в какую и свататься не может, хотя уже давно решено, что парню открыты все семьи, об этом еще тонкорукий Стакн позаботился. Только Таши все семьи не нужны, а нужна одна-единственная. Но об этом никто не знает, даже с Лишкой Таши не говорил о своей сердечной беде. Не то беда, что Тейла на Таши не смотрит, девушкам до посвящения на парней поглядывать и не велено, а то что отец зазнобы глядит на Таши волком. Тейко быстроногий, вот кто отец Тейлы. И хотя согласие на брак дают матери, слово отца тоже веско. Впрочем, это дело не сегодняшнее, Тейле до посвящения еще полтора года ждать. Таши тем временем отправился в свой первый настоящий поход, причем не охотничий, а сразу боевой. Сражаться с чужинцами, да еще и вовсе не людьми, куда опаснее и почетней, чем бить в просторах Завеличья непуганого степного зверя. Добудешь в походе славу - глядишь, и смилуется вождь, согласится отдать дочку за молодого бойца.

Солнце забралось на самую макушку неба, однако, Таши не обращал внимания на палящий зной. Если бы сейчас пришлось идти или делать какую трудную работу, тогда, пожалуй, любого хватит удар. А когда отдыхаешь бездельно, то почему бы не посидеть на солнцепеке, раз настоящей тени не нашлось... Таши даже задремывать начал, но Калюта неожиданно встрепенулся, вглядываясь в колдовские дали, и Таши, хотя и не видел ничего, но тоже насторожился.

- Черный смерч... - одними губами беззвучно прошептал шаман.

Сидящие разом подобрались, безмятежность исчезла с лиц. Но никто не встал, не приготовился к бегству или борьбе. Черный смерч такая штука, что против нее не посражаешься. Пройдет вихрь стороной, останешься жив, упадет на тебя - тут уж ничто не поможет. А что смерч тут объявился, так это даже хорошо, дома будет спокойнее. Если уж бродить несчастью по свету, пусть ходит подальше от родного селения, пускай падет на головы проклятых карликов.

День как и прежде оставался безоблачным, лик Дзара пылал в выцветшем от жары зените, ничто не прикрывало землю от его лучей. И все же беспощадный свет, ничуть не уменьшив своей резкости, словно напитался глубокой, непроглядной тьмой. Лица людей посерели, песок уже не казался желтым, и даже в небеса словно плеснули чернотой, не затмившей солнце, но запачкавшей пыльную голубизну.

Калюта скороговоркой читал заклинания, пальцы его порхали по ременным косицам, перебирая амулеты. Остальные сидели неподвижно, не желая мешать. Нечего лезть в волшебные дела, когда рядом шаман. Понадобится ему твоя помощь, он сам скажет, а под руку соваться не следует.

Потом над горизонтом вырос и уперся в небеса непроглядной черноты столб. Он извивался, прихотливо гуляя по земле, а другой его конец, медленно расплывающийся тучей, грозил солнцу. Смерч казался живым существом, его пляска напоминала шаманскую ворожбу вокруг большого костра. Люди, все кроме Калюты поспешно отвели взгляды - не годится простому человеку смотреть, как камлают демоны. А черный смерч был именно демоном и носил простое имя: Хобот. Только произносить это имя под открытым небом запрещалось, чтобы не накликать беду.

Страшный Хобот появился на свет совсем недавно, он был не просто ровесником черноволосого Таши, а родился с ним в один день. Эти дела помнили многие, хотя всю правду не мог рассказать никто из людей. Отцом нынешнего Таши был великий воин Таши Лучник. Он женился на колдунье Унике женщине без семьи. В ту пору злые мангасы разбудили одного из предвечных властелинов, повелителя воды и засухи Кюлькаса. Предвечный властелин творит не зная, и дела его ужасны; в иных местах от того случились потопы, а на земли людей пала засуха столь страшная, что пересохла Великая, а из дальних степей пришли прежде неведомые диатриты. Старый вождь Бойша - последний носитель священной дубинки прародителя Лара вывел род на битву против мангасов. Народ мангасов - согнутые, был уничтожен в той битве, а богатырь Таши голыми руками убил главного мангаса. Однако, беды не прекращались, и вода в реку не вернулась. Орды диатритов согнали род зубра с пересохших берегов Великой, в битве погиб неустрашимый Бойша и был сломан родовой нефрит. Таши Лучника не было в тот день с остальными людьми, вместе с безруким Ромаром он ходил в полночные края спрашивать северных богов, как справиться с напастью.

Все знают, что род зубра не погиб. Стакн Искусник, что еще две зимы назад был вождем, выточил из сломанного нефрита нож и круглый кистень. Кистень и сейчас висит на поясе нового вождя - быстроного Тейко. А зеленый нож Стакн отдал вернувшемуся Таши, чтобы он мог поразить священным оружием восставшего повелителя вод. Таши ушел в свой последний поход вместе с женой и учителем. В песнях поется о подвигах, которые пришлось совершить герою по дороге к логову чудовища, что на берегу горького моря. Там он оставил жену под присмотром мудрого старца, а сам вышел на битву, на какую прежде не осмеливался ни один смертный. Ведь первого из властелинов - Дзара убила сама Всеобщая Мать, в ту пору, когда не было ни моря, ни неба, а второй повелитель - ледяной истукан Хадд был сокрушен прародителем людей Ларом. А теперь смертный вышел против бессмертного. Разное поют о том, но всей правды не знает никто. Людям ведомо только, что в сражении погибли оба. В ту минуту, когда решалась судьба мира, Уника родила герою сына - того самого Таши, что сидит сейчас, прижавшись спиной к спине своей посестренки Лишки и пережидает, покуда пройдет стороной смерч.

Кое-кто из людей толкует, будто герой возродился в своем сыне, но таким людям мало веры. Вот он, молодой Таши - у всех на виду. Ничего в нем нет геройского: парень не хуже и не лучше других. Погиб герой, и никто не знает, где его могила. А вот убитый повелитель стихий умереть не может, не дано это бессмертному. Даже Дзар, сраженный в незапамятные времена, не сгинул совсем, даже из ледяного Хадда народились злые боги и демоны. То же случилось и теперь. С гибелью повелителя вод растеклась по миру освобожденная магия, поползли страшные существа, чудовища и боги. Могло бы случиться и хуже, но прозорливый Ромар велел Унике сжечь тело убитого Кюлькаса, чтобы не осталось ни сердца, ни печени, ни чешуйчатых рук. Лишь хобот, которым Кюлькас всасывал воду, не поддался огню и теперь черным смерчем бродит по миру.

Хобот Кюлькаса, вздрагивая, кружил по степи. Он не приближался, но и не уходил вдаль. А потом, словно тетива лопнула в небесах: волшебный смерч исчез разом, как не может сгинуть обычный вихрь, рожденный бурей. Лишь грязная клякса осталась в небе, куда упирался конец чудовищной трубы. Потом оттуда, медленно кружась, начал падать черный снег. Хлопья жирной копоти опускались на землю, покрывая камни и песок рыхлым слоем сажи. Случись такое возле селения - роду не миновать многих бед. Погибнет урожай, в стаде начнется падеж, а среди людей - повальные болезни. Потому и вздохнули путники с облегчением, увидав, что на этот год Хобот гуляет далеко от берегов Великой. А что самих посыплет нетающим траурным снежком, то беда невелика: все четверо крепко заговорены от черной немочи, а Таши такие хвори и вовсе не страшны - он родился в один час с черной вьюгой, ему колдовская гарь, что другому дождик.

Однако, заговор заговором, а рассиживать посреди отравленной пустыни никто не собирался. Путники поднялись, Лишка и Данок стряхнули с копий испоганенное гарью птичье мясо, и все направились к холмам, на которые указал Калюта. В безветренном воздухе медленно кружились остатки тьмы. Люди шагали молча, остерегаясь обсуждать случившееся. Хорошо, что черный смерч объявился далеко от родных краев. Плохо, что черный смерч вообще объявился. Да и самим еще нежданная встреча может аукнуться. Поэтому путники стремились идти побыстрее, а говорить поменьше.

Вечер был уже близок, и позади оставался едва ли не весь путь по безводным местам, когда Калюта внезапно остановился и указал рукой на ближний холм, привлекший отчего-то внимание шамана. Данок, шагавший первым, немедля свернул в сторону. Никто ни о чем не спросил, понимали, что в этих краях ради праздного любопытства шаман и шага не сделает. Раз приказал старший свернуть в сторону, значит для того была причина.

Проснувшийся ветер лениво колыхал выпавшую копоть и потому путешественники не сразу поняли, что перед ними не живые люди, а мертвые тела. Трое людей лежали на склоне, уткнувшись лицами в землю. Черный пух густо покрывал их, но все же сразу было видно, что это настоящие люди, а не карлики и даже не чужинцы. И не трудно было догадаться, зачем они явились в бесплодные степи: возле двоих воинов лежали толстенные загонные копья, и у всех троих за плечом в кожаном саадаке примостились луки. Всякому ясно, люди пришли сюда сравнивать счет со злокозненными диатритами, которые в засушливые годы видать опустошали не только Завеличье, но и восточные земли.

Калюта осторожно перевернул погибших лицом к грязному небу. Сдул приставшую копоть. Все трое были чернявыми, волосы, такие, что женщине впору, заплетены в десятки тонких косичек. Данок поджал губы, глядя на это непотребство. В западных краях рыжие воины тоже заплетают волосы перед походом, но зато их никто и не любит. Воины с косами - настоящие люди, но пока еще никому не удалось заключить с ними союз. Тут и глупый поймет, что и от этих добра не жди. К тому же и лица у погибших странные: широкоскулые и слишком спокойные. Не должно быть такого лица у человека, погибшего насильственной смертью. Двое встречных - воины в самом расцвете сил: темные бороды заплетены в такие же тугие пряди, что и волосы на голове; нетающий траурный снег почти не виден на скрученных прядях. Третий еще безбородый парень, небось как и Данок с Таши лишь в этом году получил копье.

- Жалко, красивый мальчик, - жалостливо бормотнула за спинами Лишка.

- Ничего себе! - Данок едва удержался, чтобы не фыркнуть смешливо, что было бы неприлично рядом с телами погибших. - Да таких красавчиков медведь испугается! Лицо поперек себя шире, нос будто кочка, и волосища!.. - в следующее мгновение недостойная мысль споткнулась, сменившись острым стыдом - Данок понял, кого ему напоминают незнакомцы. Да это же Лишкины соплеменники, те самые неведомцы, о которых рассказывают старики!

Данок сокрушенно затряс головой. Стыдно! Лишка, с которой на пару диатрим бьем - из этих людей. Лучший друган - Таши, тоже носит в себе четвертинку их крови, а он об этих людях нехорошо подумал. Даже о врагах, ежели они настоящие люди, нельзя худо думать, а эти покуда перед родом зубра ничем не провинились.

Затем Данок разобрал, что бормочет шаман, и испугался. Калюта читал не просто напутствие погибшим, но причудливый заговор полный угрозы. Шаман собирался кому-то мстить и призывал на чью-то голову сорок сороков бед и напастей. Такое только чужинцам желать впору, но чужинцы людских бед не страшатся. Так кого проклинает шаман?

- Что случилось? - шепотом спросила Лишка, когда Калюта умолк.

- Они не сами умерли, - тихо ответствовал шаман, указав на лежащие фигуры. - Их убили.

- Карлики?

- Нет. Диатриты людей в корм своим птицам отдали бы. Их убил в спину кто-то из своих. Где их колдун? Где четвертый из их отряда?

- Может быть, он просто выжил или испугался и сбежал, оставив товарищей одних под черным снегом? - неуверенно спросил Таши. Уж очень трудно было поверить, что может найтись кто-то, способный ударить в спину своего. Такой мерзости ни среди зверей ни между чужинцами не водится. А тут, как-никак, люди. Легче поверить в труса, который мечется сейчас один по степи, проклиная минутную слабость.

- Черная пурга может задушить хворого старика или младенца. Сильного мужчину она так просто не убьет. Отчего умерли эти люди?

- Не знаю, шаман, - честно ответил Таши.

- И все-таки их задушил смерч... - Калюта говорил, не глядя на молодых спутников. - Задушил, потому что тот, кто должен был прикрывать воинов от беды, напротив, усилил вредоносность тьмы. А потом - ограбил убитых и ушел, бросив тела под открытым небом.

- Как ограбил? - вразнобой переспросили воины.

- Именно ограбил, - подтвердил Калюта. - Оружие, инструмент - на месте. Вон в мешке еда. Сколь ее было - не знаю, но лишнее вор оставил. А где хоть одна фляга? В пустыне лишней воды не бывает, значит, воду унес оставшийся в живых. Но не это я называю преступлением. Твоя бабушка, Таши, единственная из родовичей, жившая среди бородатых, рассказала, что эти люди всегда носят в кисете кусочек чистой киновари и не расстаются с ней даже после смерти. Киноварь это кровь умерших, без нее они не смогут жить среди предков и станут неприкаянными духами. А теперь глядите: - Калюта поднял с земли припорошенный злым снегом мешочек. Кисет был вывернут наизнанку, на коже виднелись следы краски, что всеми народами исстари почиталась равной крови.

Лишка стояла пригорюнившись, Таши и Данок бешеными глазами обводили окрестности, словно могли увидеть поблизости того, кто так страшно поступил с людьми. Неважно, что они из неведомых краев, о которых дети Лара и не слыхивали - есть вещи запредельные, преступления, которые нельзя прощать никому. И первое среди них - лишить родовича загробной жизни. Это страшней убийства.

Калюта раскрыл мешок с колдовскими причиндалами, откупорил крошечную долбленку с киноварным порошком, начертал на лицах умерших знаки спокойствия, затем вздохнул и, выбрав три комочка волшебной краски, вложил их в опустевшие кисеты. Люди молчали, но все понимали, что шаман поступает правильно. Неважно, что чистая киноварь стоит баснословно дорого и приносится из неведомых земель, пройдя через сотни человеческих рук. Но раз есть у людей такой обычай, он должен быть выполнен. Бородатые не виновны, что у них не нашлось могучего предка, который всякого своего потомка умеет привести в верхний мир. Так или иначе, встреч с неведомцами не миновать, а как глядеть им в глаза, если обошелся с их мертвыми словно с падалью? А так - расскажут умершие своему шаману о последней услуге, и, глядишь, доброе дело обернется благом для живых.

Тела как могли завалили пластами растрескавшейся глины и поспешили в путь. Время позднее, охотничий отряд, промышлявший зверя по левому берегу Великой должно быть уже заждался четверку, ушедшую на кочевья диатритов. Эти набеги повторялись ежегодно шесть лет подряд, с тех пор, как молодой шаман вошел в силу, и покуда Калюта не потерял ни одного воина, уничтожая иной раз до десятка птичьих гнезд. Последние два года диатриты уже не высовывались за пределы солончаков, а ведь было время, когда они разгуливали по всему Завеличью.

Этот поход был также удачен, как и предыдущие, однако тягостная находка отравила радость, и четверо воинов шли с таким чувством, словно погиб кто-то из своих, а родичи в восстановленном селении, что раскинулось на правом берегу, еще ничего не знают.

* * *

Тейко Быстроногий - молодой вождь, всего два года носящий на поясе кистень из зеленого нефрита, вышел из круглой землянки, аккуратно поправил шкуру зубра, запиравшую вход. В круглой землянке должен жить главный шаман племени, потому и форма у нее такая, и вместо двери висит шкура покровителя рода. Вот только шаман уже не жил, а умирал. Много лет неведомый недуг терзал слепого Матхи, все реже люди видели шамана бьющим в бубен и призывающим тени предков. Люди больше привыкли полагаться на Калюту - тот хоть и не столь мудр, но помоложе, его потревожить не грех. Вождь тоже привык не считаться с ослабевшим шаманом, и оказалось, что зря. Сегодня утром Матхи позвал к себе вождя, и когда Тейко пришел, приказал разыскать нефритовый нож.

Не о том думалось вождю, когда шел он к круглой землянке. Надеялся Тейко услышать добрый совет, как поступать с далекими западными соседями. Дело там шло к войне, и хотя сам Тейко воевать был не прочь, но понимал, что тут за весь род решать приходится и, значит, будут недовольные. Война на западных границах прежде всего коснется селения, что на Белоструйной. Народ там разнежился от удобной жизни, воевать не хочет. И старейшины, четверо из пяти, там живут. А слово старейшин на племенном совете веско. В таких случаях, когда вождь со старейшинами мыслью расходятся, люди ждут, что скажет шаман. А слепец Матхи, вишь, не о войне мыслит, а о поисках ножа!

Конечно, о войне Тейко задумался не из любви к раздорам. Причина была немалая, прежде из-за меньшего, бывало, люди в поход выходили.

Что-то там старики про рыбий зуб говорили... Но не из-за рыбьего же зуба закатные племена свару начинают? И все же, караван, ушедший за Белоструйную, вернулся без товаров. Прямо на издавна освященных торжищах, где и ссор-то вовек не бывало, набросились на безоружных стариков бесчестные соседи, ограбили, избили и хорошо хоть смертью не поубивали. И волосы у грабежников заплетены были по-походному - в две тугие косы.

Не можно такое прощать, у всякого при известии о предательстве рука сама должна тянуться к копью. Однако, нашлись-таки и среди детей зубра любители оглядки, что мир ставят выше чести. Сход на Белоструйной решил торговлю с обманщиками разорвать, а с войной погодить. Мол мы, без пемзы, киновари и малахита как-нибудь проживем, а вот как они без кремня и наждака обойдутся? Казалось бы, биты жители Белоструйной, так какое дело до этого Тейко?.. но он вождь и должен думать обо всем народе. Раз позволишь, чтобы твоих людей на торгах били, так потом уважения от сопредельных племен не жди...

Короче, было о чем молодому вождю толковать с шаманом, и входил Тейко в круглую землянку, настроенный на самый серьезный лад. А Матхи о делах и слушать не стал, говорил только о потерянном полжизни назад ноже. Пятнадцать лет род без потерянной святыни жил, нашествие диатритов за это время окончательно отбили, отстояли перед другими родами свои права на лучшие земли по берегам Великой, отстроили два разгромленных селения, вернули чуть не все, что было потеряно. А теперь, значит, без волшебного ножа погибнем. Что-то Матхи, с постели не вставая, вызнал такое, что показалось ему важнее предстоящей войны.

Беда близится, - шептал умирающий слепец, - без родовой святыни не выстоять роду...

А была ли святыня, или это в бреду привиделось старому Матхи?

С таким делом Тейко столкнулся впервые. Прежде заботы вождя были просты и понятны, дела волшебные его не касались. Конечно, всякий родич знал, что совсем недавно священный родовой нефрит был куда больше, чем ныне. В прежние времена вожди носили нефритовую дубинку в полтора локтя длины. Тейко в молодые годы бывало поглядывал на каменный скипетр, мысленно примеряя его к своей руке. Мог ли он думать, что человеческий век окажется прочнее несокрушимого камня? Многие помнят годы небывалой засухи, когда остановилась полноводная река и из дальних степей хлынули орды диатритов. Тогда, в последней битве погиб вождь Бойша, а святыня рода переломилась пополам. Сам Тейко не видал этого, ему выпало сражаться в другом месте, но люди рассказывали, как это было, и рассказы их рознились не больше, чем рознятся всякие рассказы очевидцев.

Однако, оказалось, что сломанный нефрит не сгинул бесследно. Тихоня Стакн - мастер, какого не знавала земля, подобрал обломки и смастерил из одного чудесный кистень, который с тех пор оставался священным оружием рода. Двенадцать лет кистень принадлежал хитроумному мастеру, а теперь травянисто-зеленый кругляк носит Тейко. Из второго куска, как говорят, был сделан нож, которым Таши Лучник убил Кюлькаса. Но мало ли, что говорят в минуты отдыха! Если всякой болтовне веру давать, то лучше и на свете не жить. Кто-кто, а уж Тейко Таши Лучника как облупленного знал. Однажды, было дело, и морду ему начистить собирался, да рука на мальчишку не поднялась. Это теперь о Таши песни поют, а тогда ему вслед плевали, мангасу проклятому. Потому и сказкам о волшебном ноже Тейко не слишком доверял: рассказать можно что угодно, а как все на деле было, надо у живых спрашивать. Вот только спрашивать-то не у кого, стариков в роду после всех бед, почитай, и не осталось. Прежний вождь ничего о ноже не говорил, безрукий колдун и старая ведьма - мать нынешнего Таши, и подавно помалкивали. Вот и уверился Тейко, что нет на свете никакого нефритового ножа, и никогда не было.

А теперь слепой шаман, что когда-то посвящал в воины самого Тейко, позвал вождя в свою землянку и, лежа на теплых шкурах, прошептал:

- Найди нефритовый нож, которым убит Кюлькас.

- Так разве он есть на свете? - не поверил вождь.

- Есть. Я видел его тогда и вижу сейчас, - Матхи приподнялся было на постели, но старческая немощь опрокинула его назад. - Я вижу: надвигается беда, а потомки Лара ослабели, и предки не хотят помогать тем, кто потерял священный нефрит.

Как же, много он видит своими бельмами...

- Где ж я его найду? - зло проскрипел Тейко.

- Нож лежит на дне Великой, там, где река делает излучину, прощаясь с Истрецом. Это чуть ниже тех мест, где прежде было Низовое селение. Там, в одной из придонных ям и лежит нож. Найди... Без священного ножа род не сможет отстоять себя.

Холодом продрало вождя от этих слов. Кто же не знает последней излучины Великой реки? Когда-то там на крутом берегу стояло одно из четырех селений рода - Низовое. По нему первому ударили проклятые диатриты, напустили на людей своих птиц, залили благодатную землю человечьей кровью. Такое место не бывает добрым: непогребенные родовичи не прощают живым небрежения. Случись такое в иное время - шаман со стариками дневали и ночевали бы на смертном поле, приносили бы жертвы, собирали частицы праха, стремясь умилостивить погибших родовичей. По каждому из погибших вырезали бы деревянную куколку - чурку и похоронили бы честь-честью. Но тогда, в страшную годину было людям не до того. Кто станет чуров резать, если выжил едва ли один человек из пяти? А из Низового в ту пору вырвался всего один человек: Лихор. Он и сейчас живет в Верхнем, что в двух неделях пути от родного пепелища.

Так что на старые пепелища людям пути нет. Некому там жить и незачем. Совсем рядом от тех мест лежит Сухой лиман, логово, из которого начинает свой путь Хобот. Именно там среди соленой грязи и полынных кустов встретил смерть предвечный владыка Кюлькас. Оттуда ползет по миру нечисть и нежить. Погиб предвечный властелин, но магия Кюлькаса осталась, свободно растеклась по миру, меняя его. Прежде-то куда как проще жилось, колдовства да волхования меньше было. Оттого и старая кровь на Низовом упокоиться не хочет. Когда-то Тейко ходил в те края, в ту пору, пока люди еще не смирились, что нет больше Низового селения. Так еле ноги оттуда унесли. Не поняли даже, что там буянит, а Тейко так и не старался понять. Он воин, а духами и демонами пускай колдуны занимаются. Вон, йога паршивая пусть в тех краях живет. Тоже мне колдунья - не могла убитого Кюлькаса как следует сжечь. А может и не пыталась, свидетелей-то нет... Может это ее любовник Таши там бродит неупокоенный... - Тейко передернул плечами: разбередил шепот умирающего шамана старую ненависть, и не будет теперь на душе мира.

Жестом, ставшим привычным за последний год, Тейко огладил висящий на поясе кругляш кистеня. Камень был холоден, никакой особой силы в нем не ощущалось. А ведь в те времена, когда нефрит целым был, Бойша им такое вытворял - вспомнить жутко! Неужто на самом деле вся сила в другом куске осталась? Тогда и впрямь - беда. Кто станет искать волшебный нож, если к излучине у Низового живому человеку не пройти? Да и Великая там поперек с доброе поприще будет - хоть ныряй, хоть сети бросай, вовек ничего не сыщешь. Затянуло небось камень илом, ищи его до послебудущих времен. Да и вообще, с чего бы волшебному ножу напротив Низового лежать? Конечно, лиман оттуда близок, а все - день пути. Не ведьма же проклятая нож в реку бросила... хотя, с нее станется, нефрит камень мужской, колдуньям ненавистный. Но ведь Ромар рядом был, он бы не позволил. С какой стороны ни посмотри - ерунда получается.

- Не было никакого ножа, - прошептал Тейко. - Сказки это. А то что же получается? Два нефрита, две святыни и два вождя? Не бывать такому! Просто у старика разум мутится, померещилось что-то сослепу, вот он и бредит.

В проулочке между домами появился мальчишка-гонец, крикнул, что за Великой виден сигнальный дым. Значит охотники с лова возвращаются. Давно пора. Не иначе, опять задержались из-за отряда, что против диатритов ходил. Дело хорошее - чужинцев бить, а вот не лежит у вождя сердце к яйцеедам, что вместе с молодым шаманом ходят. Молодой Таши там и девка-чужинка. Их бы самих проверить, что за кровь в них течет. Небось только с виду красная, а на деле - черней ночи.

- Передай рыбакам, пусть плоты готовят, - скомандовал вождь, хотя и знал, что плоты для перевозки добычи уже неделю как излажены и ждут возвращения охотников.

* * *

Таши, как и полагается холостому охотнику, жил в Доме молодых вождей. Конечно, у него есть мать, но всякий знает - не дело воину прятаться за материнской спиной. К тому же, Уника - мать Таши была не просто пожилой женщиной, недавно разменявшей четвертый десяток лет, а колдуньей, с которой вернулось к людям древнее искусство баб-йог. Большую часть жизни Уника проводила в дальних лесах, где и сильный охотник не вдруг сумеет выжить. О дремучей нечисти и лесных зверях вслух даже говорить не принято, чтобы не накликать беды на родичей. А Уника жила себе в тех краях словно за спиной у всего рода.

Впрочем, Таши волшебствами не интересовался: В отца уродился, - частенько повторяла мать. Легендарный Лучник тоже не любил волшебные силы, с которыми ему столько пришлось сражаться. Куда больше он полагался на силу рук и верный глаз, оставив колдовские заботы безрукому Ромару, который и сейчас живет среди людей.

Вернувшись из похода, Таши с головой погрузился в простые заботы молодого воина. В свою очередь выстаивал караул на воротах, что с тех пор, как погибло Низовое селение, считалось обязательным, охранял от потравы зреющие нивы, копал в речных обрывах кремневые желваки, мастерил оружие и всякий инструмент. А вечерами болтал с отдыхающими родичами, слушал рассказчиков или возился с какой безделицей из тех, что украшают жизнь. История похода на диатритов была рассказана и обсуждена много раз, так что Таши забыл и тревожиться о странной смерти бородатых неведомцев. Жаль людей, но что поделаешь, от удара в спину никто не заговорен. А об остальном пусть беспокоятся колдуны.

Этой ночью к отаре выходили волки. Должно, какая-то приблудная стая, из тех, что не привыкли обходить людские селения стороной. Псы, ночевавшие поблизости, подняли гай, всполошив пастухов. Таши и Данок, караулившие посевы, тоже примчались на шум. Данку повезло взять на копье матерого волчину, а Таши просто побегал и поорал в свое удовольствие. Теперь он, предвкушая свободный день, шагал через селение. Под навесом возле Дома молодых вождей на огромном очаге кипела похлебка для будущего обеда. Конопатая Калинка металась вокруг, успевая помешивать варево, что-то добавлять в него и в то же время печь на раскаленном глиняном противне пресные, круто замешанные лепешки. Ничего не скажешь - немалый труд накормить едва ли не сотню здоровых парней.

- Вкусно пахнет вкусным супом, - произнес Таши, подходя, и получил в награду за похвалу румяную ячменную лепешку, такую горячую, что если куснуть неловко, то волдыри на языке выскочат. Никто лучше Калинки не умел делать пресный хлеб, и похлебки у нее были духмяные - с чабрецом и еще какими-то травками. Недаром уже десять лет кряду Калинку нарекали Мокошью лучшей хозяйкой. Вроде бы привыкнуть пора, а она радуется ровно девчонка.

Перебрасывая подарок с руки на руку, Таши прошел в дом. Оказавшись в своем закутке, открыл берестяной туес со всякими пожитками и поделками, выбрал наждачное точильце, десяток костяных сверл и прозрачный камешек.

В прошлом году во время осеннего похода на левый берег Великой Таши сумел найти редкостную вещь: каменное гнездо. Расколол на пробу тугой неподатливый булыжник и обнаружил внутри сверкающую друзу лиловых кристаллов. Камень аметист еще реже и ценней, чем чистый хрусталь. Среди людей самоцветные камешки во все времена ценились, а прозрачные - особо. Кто такой амулет носит, тому никто худа сделать не сможет и даже нехорошо подумать о таком человеке никак невозможно. В прозрачном камне скрыта незамутненная сила предвечных властелинов, сила огня, воздуха, льда и чистой воды. Конечно, шаман предпочитает носить яшму, оникс, а из мягких камней - малахит. Это камни тайные, с хитрым рисунком. Такой самоцвет для колдовства хорош, необученный взор сквозь них ничего не увидит. Но для простых дел прозримый камень лучше. Никакой знахарь не выйдет на сбор трав без хрусталька на шее. А уж для девушки нет желанней подарка, чем подвеска из стеклистого камня. В семье такие сокровища, словно хороший инструмент, из поколения в поколение передаются, от матери к дочке.

Делать украшение из самоцветных камней - великая наука. Тут не колоть надо, а сверлить и шлифовать покуда хватит терпения. А уж с хрусталем и аметистом работать, почитай никто не умеет, разве что Каяк - молодой мастер, пришедший в селение от людей лосося в обмен на Лишкину сестру Тину. А следом и Таши с этим делом возиться начал - мягкой костью твердейший прииск сверлить. И ведь поддается камень - глядишь через год будет готово небывалое ожерелье из пятнадцати синеалых аметистов. А уж кому его подарить, Таши знает.

На этот раз вволю повозиться со своим рукодельем не довелось: на улице раздался призывный крик, и Таши, схватив лук и копье, бросился к воротам. Оказывается, за рекой объявилось два дыма, а это значит, что караул, ежедневно отправляющийся в Завеличье, предупреждает родичей, чтобы были наготове. Два дыма - еще не опасность, но на всякий случай стоит взяться за оружие. Поэтому все свободные воины спешно собрались и отправились к переправе, что напротив Сухого острова. Подготовили лодки и стали ждать. Прежде, говорят, люди лодок не знали, эта придумка тоже от лососей пришла - Ромар принес. Сначала народ остерегался доверяться шатким долбленкам, плоты казались надежнее, а теперь привык. Те кто помоложе и не верят: как это, на реке и без лодки? Если что грузное везти надо, тогда плот лучше, а так - лодчонка куда способнее.

Часа через полтора на том берегу появились люди, приветственно помахали ожидающим и тоже начали спускать лодки.

- Ты гляди, - негромко произнес Тукот, бывший старшим в отряде, - у них там, никак чужаки. Человек пятнадцать будет.

Все и без того видели, что народу на противный берег высыпало порядком больше, чем уходило. Но раз вместе шагают, значит, войны не будет. Может, торговать незнакомцы наметились, или еще по какой надобности идут. Об этом простым воинам рядить нечего: соберутся старшие, они и решат. Жаль, что из пяти старейшин в Большом селении живет всего один - Мугон. Остальные четверо на Белоструйной, там ни войны ни разгрома не было, вот старики и уцелели.

Воины разом перевели дух, опустили оружие. Мирные гости - всегда к добру, на свете и без того слишком много врагов, чтобы без веской причины ссориться пусть даже с дальними соседями. Лишь Таши стоял, напряженно вглядываясь вдаль. Он уже видел, что вместе с разведчиками идут соплеменники тех людей, что встретились им в пустыне. Теперь Таши не отпускало тяжкое предчувствие, что среди этих путников прячется и тот, кто убил своих товарищей в далеких владениях диатритов. Нельзя такого пускать в родимые земли, предатель - хуже чужинца, ни один нормальный человек не станет иметь с таким дела. Но и гнать волосатых тоже нельзя, ведь они не виноваты, что среди них затесался такой выродок; может быть, они даже и не знают о предательстве, думают, что из всего отряда случайно спасся всего один. А может быть, это и вовсе другой род, мало ли на свете схожих людей... Посоветоваться бы, да не с кем. Вождю о таком не скажешь, крут Тейко и не любит чужаков - враз рассорит потомков Лара с незнакомцами. Калюта бы разобрался, но его нет в селении, ушел к Белоструйной, по делам, и родных навестить - все братья и сестры шамана живут в Западном селении. А Матхи уже никто и не упомнит, когда последний раз выходил из круглой землянки. Умирает старый шаман. И Ромара нет, и матери, вот ведь незадача!.. Смотри теперь на незваных гостей и мучайся неизвестностью.

Между тем, лодки отплыли от закатного берега и наискось пошли поперек течения. Уже всем было видно, кого везут разведчики, и разговоры среди встречающих смолкли. Ох, непохожи гости на торговых людей, вздумавших менять лунный алебастр на кремень и лесной мед на хлеб! Среди полутора десятков незнакомцев было две или три женщины, одна так даже с ребенком, и не было ни единого старика, хотя именно старики первыми идут беседовать с новыми людьми.

- Нехорошо, - громко вздохнул Тукот. - Не ладно... Пятнадцать лет назад, помнится, люди тура также через реку шли, а за ними по следам - диатриты...

Таши едва не фыркнул от возмущения. Откуда сейчас диатритам взяться? Об этом они с Калютой позаботились - укоротили карликов. Их теперь и от земли не видать. Да и не может Тукот помнить возвращение людей тура, в том году ему едва исполнилось семь лет, и никто бы его с копьем на крутояр не пустил. И лишь через минуту Таши понял, о чем говорил старшой. Не гостей везут разведчики, а беженцев! И от кого они спасаются - покуда никто не знает. Уж не от того ли сородича, что своих в спину бьет?

Перегруженные долбленки пристали к берегу куда ниже привычного места. Разведчики вместе с волосатыми гостями по мелководью погнали лодки наверх. Встречающие продолжали молча стоять над обрывом. Покуда никто ничего не сказал - их дело ждать. Таши лихорадочно соображал: а как они будут разговаривать с пришельцами? Люди неведомые и говорят по-своему. Ромар их язык знает - научился у Ташиной бабки, что была у волосатых в плену. От Ромара чуть не полплемени обучилось здороваться на незнакомом языке, а больше, пожалуй, никто и не скажет.

Управились с лодками, поднялись на крутизну. Полтора десятка смертельно усталых людей, женщина с ребенком двумя руками прижимает к груди свое дитя, затравленно смотрит на незнакомых вооруженных мужчин: что-то они принесут ее младенцу.

Тукот негромко переговорил со старшиной разведчиков. Тот тоже ничего не мог сказать: встретили этих вчера в степи. Поздороваться поздоровались, признали друг друга людьми, а дальше разговаривали картинками. Что случилось в селении у волосатых, понять так и не сумели. Ясно одно - беда. Кто-то напал, а кто - неясно. Кроме этих никто вроде не спасся, а было, если правильно поняли, тысячи полторы человек - неслабый род.

- Ладно... - вздохнул Тукот. - Пошли к дому, старшие разберутся, что там у них случилось.

Воины окружили приехавших, повели через поля туда, где грозно прокалывал небо неприступный частокол, ограждавший селение. Навстречу вылетел пяток собак, что всегда крутились вокруг людей. Впереди бежал Турбо - вожак, единственный из собачьего племени, имевший собственное имя. При виде чужаков Турбо зашелся хриплым ревом, наскакивая на идущих. Таши пришлось прикрикнуть на пса, а то наверняка мохнатый сторож вцепился бы в одну из женщин. Что случилось, с какой стати пес на бабу лаять вздумал? Не иначе почуял Турбо гнильцу, да не умеет сказать... Может быть, эта самая девка и есть тот злодей, что своих бьет? Да не может такого быть, женщина же, и на Лишку похожа, словно родная сестра! Лишь бы вождь по-умному поступил, не сделал какой ошибки... А то, может, Матхи ради такого дела встанет с одра, спросит предков - им из верхнего мира людские дела хорошо видны...

Вот и селение, вход заложен дубовыми плахами, перед воротами стоит вождь и старшие охотники. Сейчас и решится - пустят инородцев в стены или нет.

- Кто такие? - грозно вопросил Тейко, поигрывая зеленым крушляшом кистеня.

Пожилой бородач шагнул вперед и произнес длинную фразу, из которой Таши разобрал одно или два слова, прежде слышанных от Ромара.

- Ничего не понимаю, - процедил Тейко. - Зачем вы привели этих, если они даже по-людски говорить не умеют?

- Они просят помощи и укрытия, - громко произнесла Лишка. - Говорят, что весь их род уничтожен неведомым врагом. Эти люди единственные сумели спастись. Они хотят, чтобы мы приняли их в свои семьи.

Надо же, Лишка-то оказывается уроки Ромара помнит, - худо-бедно, но разобрала сказанное. Так вот зачем старый колдун заставлял учеников говорить на тарабарском языке волосатых людей! Знал старик, что доведется встретиться, и тогда потребуются толмачи.

Тейко дернулся, хотел оборвать девку, сунувшуюся в разговор мужчин, но смолчал: без Лишки, поди, и разговора никакого не получится.

- Скажи им, - медленно произнес Тейко, - что мы примем решение позже, когда соберутся старейшины и вернется шаман. Прежде посмотреть надо, люди это или чужинцы...

Мугон, седой, но еще сильный воин, старейшина одной из семей, предостерегающе кашлянул, и вождь умолк, не договорив. Ясно ведь, что это люди, их кровь давненько с кровью Лара мешается, просто прежде не доводилось в глаза друг другу посмотреть.

Тейко сжал губы, закаменел лицом. Всюду эти старики со своими советами суются. С диатритами, небось сами справится не могли, а теперь учат, как жить следует! Да будь его, Тейко, воля, побили бы давно чужаков и голова бы ни о чем не болела.

Через щель между неплотно задвинутыми плахами проскользнул Роник мальчуган лет шести, приставленный смотреть за умирающим Матхи. Подбежал к вождю, коснулся руки:

- Шаман зовет, срочно!

Еще и этот суется под руку! Не совет, а бабьи поседелки! И Матхи туда же - небось опять примется стонать: найди нефритовый нож. Лежит, мол, на дне Великой в глубокой яме среди песка и ила, а рядом омутинник скорчился, нянчит покалеченные пальцы, копит злость. Нашел время сказки рассказывать!.. - Тейко подавил желание дать постреленку леща и лишь бросил вполголоса:

- Скажи Матхи, что мне недосуг. Завтра зайду.

Теперь предстояло объявить, что делать с чужаками. Тейко потер лоб и произнес, глядя в заросшие волосьями лица.

- Пока мы не решим, как поступить с вами, вы будете жить в гостевом доме, вас будут кормить и поить. Но оружие вы отдадите нашим воинам.

Лишка перевела сказанное, волосатые склонили головы, соглашаясь. С тонким скрипом поползли в пазах тяжелые плахи, открывая проход к домам. В стороне, среди кустов терновника надрывно завыл собачий вожак Турбо.

* * *

Летние ночи на Великой стоят темные, и сторожевой костер возле ворот не может рассеять мрак. Очаги возле домов потушены, лишь в загнетках сохраняется огонь, чтобы с утра сразу вздуть очаг. А уж в самих домах летом огня вовек не бывало - огонь в доме среди ночи горит, значит пожар в округе бродит. И уж подавно никакой светец не нужен в круглой землянке, где на старых изношенных за долгие годы шкурах лежит слепой шаман. Зачем незрячим глазам свет? - он и без того правду видит. Горькую правду, какой только ясновидящий может в глаза смотреть. Видит Матхи - беда пришла, следом горе торопится. Облизывает желтые клыки ненасытный Хурак, за ним Жжарг пожиратель детей маячит. Вошла неведомая опасность в селение, а вождь на зов не явился. Никто не пришел к слепому чародею. Хотел Матхи сам подняться, выйти к людям крикнуть всполох, но горячо сверкнуло в голове искристое пламя, и отнялись ноги, пропал голос. Тяжкая мука - видеть и не мочь. Нет горше казни чем знать, что не сумел оградить близких людей. Много лет волочил Матхи на совести прежний грех, а теперь к нему новый прибавился. Когда-то из-за Матхи лишился род волшебного оружия. Один Ромар знал тогда правду, но не сказал никому, оставил шамана наедине с совестью. Зря оставил, кто раз непригоже поступил, тот и второй раз протоптанной тропкой пройдет. Вот оно, подошло время, когда людям потребуется вся их сила, а вождь шаману не поверил. И вчера не пришел, когда у ворот творилось что-то страшное. А Матхи там не было, остался лежать, придавленный болезнью. За такое не прощают да и сам себя не простишь. Должен был встать, должен крикнуть. А теперь - поздно жалеть...

Лежит слепой шаман, придавленный немощным телом, а колдовским взором видит, как сдвигается в сторону шкура, как презрев заклятия, проскальзывает в круглую землянку темная фигура. Пестрой желтизной блеснули во тьме чужинские глаза, растянулся в улыбке широкогубый рот.

- Ты учуял меня, слепой колдун? - безмолвно спросил призрак, склоняясь над парализованным колдуном. - Я тоже почуял тебя. Но я сильнее и успел ударить раньше. Ступай и скажи своим предкам, что потомков у них больше не будет.

Чужая рука сдавила горло, медленно, не торопясь, желая почувствовать каждое биение умирающей жизни. Матхи не дернулся, не застонал. Не было сил сражаться ни за свою, ни за чужую жизнь, хотя мудрый слепец знал, что за такое быть ему неприкаянным духом, что плачут по ночам над своей и чужой судьбой.

Потаенно усмехнувшись, убийца покинул землянку шамана, незримой тенью шмыгнул к Гостевому дому, возле которого даже караула выставлено не было. Непотревоженная тишина висела над спящим селением. Утром люди увидят, что слепой шаман перестал дышать и ушел к предкам. И никто не заподозрит дурного.

И лишь когда ждущая тишина сменилась тишиной спящей, в глубине осиротевшей землянки шевельнулась еще одна тень. Шестилетний Рон, о котором в суматохе все забыли, выбрался из закутка и поспешил на улицу. Он понимал, что только что совершил преступление. Не бросился на врага, не погиб, защищая учителя. Ни один воин никогда не поступит так. Но об этом Рон не думал. Потом ему скажут, правильно ли он поступил, а сейчас надо довершить задуманное. Он не воин и не шаман, он мальчик на выученьи. И сейчас ему приходится действовать там, где не разобрался могучий Тейко и погиб мудрый Матхи.

Незримой тенью Рон проскользнул между домов, поднялся на пристенок у частокола, зажмурившись от страха, спрыгнул вниз. Земля больно ударила по пяткам, но Рон, сдержав вскрик, поднялся и захромал к Старому ручью. Нетопырь рваной тенью пронесся над головой, скрипуче крикнула пустельга. Звезды - глаза небесных волков, смотрят в разрывы между тучами, высматривают, что творится на земле в этот час. Мать рассказывала, что ночами вокруг селения бродит ощеренный Жжарг, ждет, не вылезет ли кто из малышей за стены на поживу кровожадному демону. От него не спрячешься небесные волки увидят и укажут демону, куда надо спешить.

В темноте мигнули два красных глаза, уставились на замершего мальчишку. Потом ночной воздух подсказал, что рядом живое теплое тело, запах мокрой шерсти коснулся ноздрей. Холодный нос ткнул беглеца в плечо.

- Турбо! - прошептал мальчик, погладив мокрый взъерошенный бок. - Как хорошо, что ты пришел, с тобой я не пропаду...

Вдвоем они вышли к заводи, куда днем бегали по-воду посланные матерями детишки. Турбо, наклонившись к воде, начал лакать. Рон выждал, пока ручей успокоится, провел над гладко струящейся водой ладонями, начал, запинаясь, читать заклинание, которого ребенку произносить вовсе не следовало. Старый Ромар говорил, что прежде такого волшебства в мире не было, а после смерти Кюлькаса с водой много чудного происходить стало. Вот и это заклинание - с виду простое, а на него теперь вся надежда. Утром проснется шаман Калюта или всезнающий Ромар, подойдут к реке или ручейку вымыться со сна, или просто напиться, а из текучей воды раздастся голос шестилетнего шаманыша Рона:

- Беда! Чужинцы пришли, оборотни! Матхи убили, вождю глаза отвели... Чужинцы в селении!

Глава 2

Притомившийся за день лик Дзара касался древесных вершин. Здесь, на севере, вечера были невиданно длинными, еще не один час пройдет, прежде чем опустится на землю недолгая тьма. А до этого солнце так и будет просвечивать сквозь листву, потом на полнеба раскрасуется закат полный обманчивого света. Длинный вечер - много времени для негромких вечерних воспоминаний, усталых, как и сама вечерняя земля.

Уника, прикрыв глаза, сидела возле вросшего в землю серого камня и слушала тишину. Другой бы не посмел вот так сидеть в лесу: беспечного здесь мигом сделают безжизненным, - но ей можно многое, что недоступно прочим. Ни один зверь, ни единый дух или странное существо не посмеет подойти к ее дому без специального зова. Самовольно прийти может только человек, но кому ходить в этакой глухомани? К тому же, заклинаний кругом наплетено курчавке впору, как сказал когда-то Ромар.

Дом громоздился за спиной, такой же нелепый, что и прежде, но давно ставший знакомым до последнего бревнышка в стенах. За шестнадцать долгих зим ни единое бревно не раструхлявилось, ничто не поветшало, надежно заговоренное от действия непогоды и времени. Также щерятся на подходящих клыкастые черепа, также кудрявится у застрех почерневшая от копоти береста, которой покрыто жилище. И не прохудилась крыша, не прогнила, не протекла. Стоит избушка на двух еловых пнях и всякий готов подумать, будто не падает она только оттого, что не может решить, на какую сторону завалиться. Так и будет она стоять, покуда сохранно на земле старое женское ведовство.

А ведовство будет сохраняться покуда она, Уника, возвращается сюда, чтобы сидеть возле серой гранитной глыбы. Под этим камнем похоронены Таши и злой мангас, посмевший впустую тревожить предвечную магию. Во всем мире только два человека знают, где Ташина могила, все прочие верят, что Таши Лучник погиб возле Сухого лимана, в сражении с бессмертным Кюлькасом. Пусть верят, так проще и для мертвого и для живых.

Тяжело и сладко сидеть, опустив руки, вспоминая несбывшееся счастье. Хорошо хоть сыном предки ее не обидели. А то ведь сколько волнений было - а ну как сбудется древнее проклятие и вместо сына родится невесть кто... Старухи-то предрекали худое. А уж когда во время давнего похода встретилась им сама проклятая Слипь... до сих пор страшно вспоминать. Сегодня родичи верят, что бабу-йогу ничем не проймешь, а она и сейчас как девчонка дрожит от слова Слипь. У каждого человека свой ужас в душе живет, даже у Ромара, который столько прожил, что мог бы уж ничего не бояться. Таши рассказывал, как перепугался когда-то безрукий старик при встрече с дремучим рузархом. Оно и немудрено: в давние времена Ромар лишился рук во время схватки с этим зверем. А у нее, вон, череп рузарха на колу висит, щерит двухвершковые зубы; кость выбелило ветром и дождями. Охраняет небывалый череп небывалую избушку, что стоит посреди леса на деревянных ногах.

Ох, Таши как удивлялся, увидав впервые жилище Йоги! А Унике в ту пору ничего не казалось странным. Как домой вернулась, когда впервые вышла из смородинных зарослей на потайную поляну. Оно и есть - домой. Где ей еще жить-то? Другие бабы, так ли, сяк, но жизнь устраивают. Вон, Калинка, уж как по своему Малону убивалась, а сейчас - Мокошью зовется, детей полон дом и своих и приемышей, все к Калинке льнут. А Унике выпало быть йогой. Стоит ей показаться в любом из селений, детишки по домам прячутся - боятся. С колдовством шутки плохи, без нужды его касаться нельзя. Жаль, что редко выпадает дело для мудрости бабы-волшебницы. Вернее, хорошо, что редко выпадает. Для рода - хорошо, а для Уники - тоскливо. Сиди одна и вспоминай неудавшуюся жизнь.

И ведь как ни крути, а жизнь уже прошла. Три десятка стукнуло, седина в волосах завелась. У других в эту пору по десять детей бывает, о внуках начинают помышлять. Внуки, может, и у нее будут, сын-то молодцом уродился, и у матери, и у отца все взял. А не женихается, по всему видать, ждет парень, пока зазноба подрастет. Это хорошо, в добрый час...

Вот ведь как - жизнь прошла, а в памяти все молодо, как шестнадцать лет назад. И Таши - живой перед глазами, не сын, а муж. Это для других он Лучник, а для нее - просто Таши. И начавшее вянуть тело как наяву помнит его прикосновения.

Уника вздрогнула, вскинула голову. Никак она задремала, вот этак, сидя под открытым небом? Не заметила как и стемнело. На западе едва багровеет полоса, словно гаснущие в очаге угли. Могильный камень горбом выпирает из земли, тяжелый, полсотни силачей разом не сдвинут. А рядом с камнем стоит человек: высокий, широкоплечий - не обознаешься...

- Таши... - тихо выдохнула Уника, - вернулся...

Таши шагнул навстречу, молча склонился над безвольно сидящей Уникой. Лицо знакомое, родное, ничуть не постаревшее за прорву канувших лет. Карие глаза под густыми бровями в самую душу смотрят. Откуда в предночном мраке цвет глаз рассмотреть, а вот умудрилась, рассмотрела... От этого взгляда крУгом пошла голова, словно в жаркий полдень на цветущем лугу, сладкий клеверный дух туманит разум и ничего не осталось кроме родных глаз.

- Вернулся... вернулся... я всегда знала, что ты придешь...

Тяжелая, такая знакомая ладонь легла на плечо, торопливо скользнула под распахнувшуюся безрукавку, коснулась груди, заставив Унику вздрогнуть и напрячься от полузабытого счастья.

- Таши, родной, я же старая совсем...

- Ну что ты, ведь я люблю тебя, родная моя, любимая...

Слово в слово как тогда, полжизни назад...

Нетерпеливая рука - вечно Таши был неуемным! - потянула в сторону мешающую одежонку и вдруг отдернулась, как испугавшись чего. Ну конечно, накололся, забыв, что в полочку безрукавки воткнута игла - проколка, сработанная Стакном из малого кусочка чудесного нефрита. Именно этой проколкой, а вовсе не потерянным ножом был убит чудовищный Кюлькас.

- Осторожней!.. - шепнула Уника. Она подняла руку, чтобы выдернуть так неловко попавшую иглу и едва не закричала от страшной боли в обожженных пальцах. Проколка казалась раскаленной, простой огонь не умеет так жечь! В следующую секунду пелена спала с обманутых глаз, и Уника с трезвой ясностью увидела, кто стоит рядом с ней. Не было в нем ни единой близкой черты, все казалось чужим и враждебным. Жабий рот, пасть, а не рот, глаза с незнакомым разрезом, волосы гребнем стоящие на макушке и словно грива растущие даже на шее, а быть может, и на спине. Одной рукой чужинец касался обнаженной груди Уники, а в другой, неловко отставленной, держал глиняную плошку, над которой сладко курился приторный наркотический дымок.

Вот оно, как обошел вражина старую Йогу! Вот откуда явился на свет мангас, убивший Таши!

Что есть сил Уника оттолкнула оборотня, влетела в дом, захлопнула дверь, накинула деревянный засов. Прислушалась. Снаружи было тихо. Потом до дрожи знакомый голос произнес:

- Отвори.

Уника выдернула из густого меха спасительную проколку, с размаху черкнула крошечным лезвием по груди, не признавшей чужую руку. Боль вновь отрезвила, и Унике чуток полегчало.

- Сейчас отворю, - произнесла колдунья, нехорошо усмехнувшись, и сняла запиравший дверь деревянный брусок. Сколоченная из дубовых кряжей дверь развернулась на точеных петлях, сбитый с ног чужинец полетел в траву. Уника рассмеялась сухим трескучим смехом и спросила: - Еще хочешь или накушался?

- Дура неумная!.. - прошипел оборотень окровавленным ртом, - не хотела по-хорошему, ну и сдохнешь теперь.

Он неторопливо по-кошачьи подобрался, вместо оброненной кадильницы потащил из-за кушака нож. От недалеких кустов бежали еще двое чужинцев, один с копьем, другой с быстро разгорающимся факелом. Сейчас запылает береста на крыше - и пропала йога. Хочешь от копья умирай, хочешь - жарься в горящем доме.

С долгим скрипом повернулась изба, здоровенная слега, прежде подпиравшая стену, рухнула вниз, на голову не успевшему уклониться чужинцу - только брызнуло по сторонам...

Двое нападавших приостановились, попятились было, но череп рузарха на заостренном колу, клацнув зубищами, ухватил одного из вражинцев поперек туловища, торопливо, словно при жизни принялся жевать, пятная сухую кость дымящейся кровью. Последний из жаборотых выронил факел и, подвывая, бросился в кусты. Уника, сплетя пальцы у груди, смотрела ему вслед. Пусть бежит, теперь не я, а он на крючке. Все равно ничего не расскажет соплеменникам - удушье схватит за глотку прежде, чем он успеет произнесть хоть словечко. А я посмотрю, куда он побежит, и кому попытается рассказать о печальной неудаче, постигшей вздумавших выведывать чужие тайны. Что ж, пусть ведают, что бабье колдовство не только лечить да спасать может когда надо, оно никого не пощадит и всякому башку снесет. Будь иначе пожиратели детей беды бы не знали, у самых ворот поджидали бы малолетнюю добычу.

Большими шагами Уника подошла к висящему в ощеренной пасти чужинцу, ухватив за гривастые лохмы, вздернула мертвецу голову, заглянула в бельмы глаз.

Чужой, как есть чужой. Ни о чем думал - не понять, ни что чувствовал. Одно только и осталось после смерти в теплом еще теле - инакость, которую даже ненавистью не выразить. Одно слово - чужинец.

Тела убитых Уника свалила у самого охранного черепа, бросила там, пробив насквозь свежим осиновым колом, а сама наглухо заперлась в доме, чтобы никто не услышал как будет плакать и выть от жестокой обиды обманутая женщина.

Как ни коротка июньская ночь, но с первыми рассветными лучами дверь в избе отворилась, и Уника, окинув взглядом еще не розовое, а зеленеющее небо, спустилась вниз по скрипучим ступеням. Лицо йоги было совершенно спокойно, лишь брови, по-прежнему черные, грозно нахмурены. На ведунье был большой колдовской наряд, обереги и амулеты брякали при каждом шаге. Прежде всего Уника занялась тяжким и кровавым делом, на какое не решился бы колдун-мужчина. Головы убитых были отрублены. Обезображенные тела Уника оттащила в сторону, завалила хворостом и подожгла. Одну из отрубленных голов колдунья насадила на вкопанный в землю кол. Теперь чужинец, ставши бесплотным духом вместе с рузархом будет охранять избушку. Вторую голову повесила в дыму, чтобы прокоптилась как следует и не смердела. Жестоко так поступать, очень жестоко. Такое колдовство мстит не только убитому, но и колдунье, выжигая ее собственную душу. Однако женская магия, древнейшая в мире, не умеет быть доброй. Эта волшба от матери-Земли, она весь род хранит, а до отдельного человека ей дела нет. Погибнет - и не жаль, лишь бы племя в довольстве жило. Трудно человеку душой принять мысль, что перед всеобщей матерью он ничто, щепоть праха. Недаром бабы-йоги ушли от людей, недаром нельзя тревожить их бездельными просьбами.

Разбросанное оружие собрала, рассмотрела внимательно и спрятала в доме, где и без того хранилось немало диковинок.

Покуда не рассеялся тяжкий удушливый дым, Уника в голос выкрикивала заклятия. Теперь ни единая живая душа не проберется к избушке, а кто попробует - пусть пеняет на себя. Затем Уника быстро собралась и, прежде чем огненноликий Дзар выбрался на макушку неба, она уже шагала скользящей охотничьей походкой через завалы мокрого леса. Надо было торопиться - до Верхового селения отсюда восемь дней пути, до Большого - еще четыре. А времени погодить не прикажешь, и беда не станет ожидать на пороге.

* * *

Утром селение облетела печальная весть: умер старый шаман. Смерть эта ни для кого не была неожиданной, ее ждали уже давно. Люди жалели лишь, что не вовремя шаман ушел к предкам - жди теперь покуда вернется Калюта, похоронит старика, который до этого часа будет лежать в Отрубной землянке. Потом Калюта наденет полный колдовской наряд и лишь тогда займется пришельцами. А до этого - висеть беженцам между небом и землей, ни своими, ни чужими, ни гостями, ни соплеменниками, а вообще не пойми кем. И бородатым лишние волнения, и людям зубра хлопоты.

Бородатые, которых по их соплеменке успели прозвать лишаками, слушали, что говорила им Лишка, кивали и соглашались. Что с ними случилось, они так и не смогли объяснить. Напали какие-то чужинцы, среди ночи напали, так что в лицо их никто и не видал, и в две ночи весь род вырезали. Бились с кем-то в ночной тьме, лиц не видя, а утром ни единого чужого тела не нашли только свои. То ли уносил враг погибших, то ли ни единого человека в бою не потерял. А быть может, при первом лучике света тела врагов истаивали словно туман. Говорят, бывает такое с ночными оборотнями - мэнками. Влетит ничей предок в рот уснувшему под открытым небом человеку, завладеет оставленным телом и начнет совершать злодейства. Только жить ему до тех пор, покуда не остановится на нем палящий взор Дзара. Тут и рассеется то, что минуту назад казалось могучим воином. А ничей предок вернется в свою непригожую могилу и будет ждать новой жертвы.

Одно лишь непонятно: откуда столько мэнков взялось и куда смотрели колдуны лишаков?

А потом обнаружилось, что бесследно исчез шестилетний Роник, что еще день назад прислуживал расслабленному Матхи. Когда он ночевать не пришел, мать не особо встревожилась - ну, остался мальчик у старика в землянке, такое и прежде случалось. А вот, когда утром оказалось, что Матхи мертв, а ребенка нигде нет, мать взвыла в голос и побежала по селению. Рона никто не видал с той самой минуты, когда возле запертых ворот воины встречали лишаков. Тут уж и впрямь люди заговорили про мэнков. Кое-кто и бородатых хотел побить, но согласились ждать, пока вернется Калюта. Послали гонцов к Белоструйной, а у гостевой землянки, наконец, поставили стражу. Лишаки сокрушенно молчали и покорно ждали решения своей судьбы.

По счастью, Калюта объявился уже через день. Сказал, что незримые помощники донесли ему о смерти Матхи, вот и пришлось вернуться с полдороги. Такое объяснение никого не удивило: Калюта хоть и не носил покуда большого наряда, но уже давно в глазах всех родичей был шаманом. Удивило другое: как не свой вернулся молодой шаман. То улыбается беспричинно, то песни петь начинает. К Таши и Данку при встрече целоваться полез, чего прежде в роду не бывало. А с Ладой - Рониковой матерью и говорить не стал. Объявил только, что Роник жив и через день найдется, а куда малец запропал - не сказал.

С беженцами Калюта повидался, тоже полыбился неумно, произнес несколько слов на их языке, а через Лишку велел передать, что нечего ждать похорон старого шамана, с ними все ясно и можно принимать их в род зубра хоть завтра. Вождь этими словами остался недоволен, но и тут перечить не стал, велев старикам готовить все к празднику. Главное, что шаман словом не помянул о последней воле предшественника - то ли не знает о зеленом клинке, то ли, как и сам Тейко, не верит, будто такой был.

Тихое утро следующего дня было нарушено громом пустотелых колод. В самом центре селения, у женского дома пылал великий костер. Женский дом - место особое, сюда рожениц приносят, ежели случится, что дома разродиться не может. Тут травницы хозяйничают, знахарки. За крепкими стенами хранятся бабские амулеты и первый среди них - священная шкура нерожденного зубра. В этот дом мужчинам хода нет - испортишь тонкое ведовство, кто тогда твоих же детей спасать будет?

Но сегодня обряд общий и проводиться будет под открытым небом у всех на глазах. Разом шестнадцать человек прибывает в роду зубра, причем только один - настоящий ребенок, сосущий материнскую грудь, а прочие - люди в самой силе. От таких роду немалая польза может проистечь. Да и кровь обновится. Род хоть и большой, а все о таких вещах забывать не следует.

Заполыхали очистительные костры, разожженные женским, тертым огнем. Лишаки разделись донага, оставив в гостевой хижине все свои вещи. Пятнадцать немолодых женщин из всех семей рода ожидали в доме, лежа на освященных шкурах, словно роженицы. Этих женщин вскоре нарекут матерями новых родичей. Младенец, принесенный беженцами, ни о чем не ведая, спал под присмотром чужих людей. В сегодняшнем действе он не участвовал - через пару дней его будет усыновлять собственная мать. И свои, и пришлые сошлись, что так всего правильнее. Одно дело - названное родство, совсем иное - родство кровное, и лучше в них не путаться.

На каждый из костров хозяйки навалили по целой охапке свежей душицы и блоховника, что на рассвете были собраны в окрестных рощах. Густой пахучий дым окутал фигуры стоящих. Калюта дребезжал брекотушками, хрипел что-то неразборчиво, отпугивал недобрых духов. Те из женщин, что постарше, недовольно поджимали губы - слаб шаман, не видно в нем настоящей силы. Матхи уже и не жил, считай, а сила в нем была. А этот - нехорош, как только в степях с диатритами управляться умел? Настоящий шаман во всякое время дня любое колдовство справить может: а этот - то ли себя бережет, то ли не может толком к предкам обратиться? Одно слово - слаб шаман. Потому, должно, и торопится себя проявить - этакое дело затеял: не дождавшись пока прежнего шамана похоронят. Да и Ромара бы подождать не мешало - тоже не последний в роду человек... Впрочем, старух никто не слушал: в праздник брюзжать - себя не любить.

Воины стояли позади лишаков по два вооруженных охотника на спиной у каждого из будущих членов рода. Первый из охотников вооружен швырковым копьецом из птичьей кости, второй держит ременное боло с гроздью каменных желваков. При такой охране, поди, никакая вредятина к костру не проползет.

Еще минута, и очищенные от всего инородного люди смогут родиться второй раз - детьми Лара. Шаман вскинул бубен, загудел резко и незнакомо:

- Смотрите!..

Крик многих людей слился в единый вопль. Каждый кричал свое, но испуг, ярость и отвращение были общими для всех. Казалось бы минуту, один удар сердца, миг назад перед глазами всех стояли обычные хоть и странноватого вида люди, обнаженные и слегка напуганные предстоящей церемонией, а теперь среди них объявились три приземистые фигуры в одежде и при оружии.

Чужинцы! Подменыши! Оборотни-мэнки!

Первыми опомнились воины, стоявшие за спинами у чужаков. То ли просто приучены были не зевать по сторонам, то ли Калюта успел чего шепнуть, когда вздумал целоваться при встрече. Разом свистнули арканы, плотной петлей ложась на горло тех, кого едва не приняли в свой род. Кроме охранников и вождя все остальные мужчины пришли на площадь без оружия, но и без того у оборотней не оставалось ни единого шанса вырваться из плотной толпы. Тейко коротко крутанул священный кистень и один из врагов упал с разбитой головой.

- Живьем взять!.. - дребезжащий старческий голос разом перекрыл разгневанный рев мужчин и исступленный женский визг. Те, кто обернулся на крик, увидели в самых задних рядах иссушенного временем безрукого старика.

Ромар! И когда вернуться успел, как в селение прошел незамеченным? Об этом сейчас никто не думал. Главное сейчас творится между костров перед женским домом. А Ромар на то и Ромар, чтобы прийти вовремя.

Один из оборотней мертво обвисал в руках Данка, кровь лужицей растекалась в пыли. Двое других хрипели, придушенные ременными удавками, кроме того, каждого из них держало еще по двое охотников. Чернобородые, вместе с которыми в селение проползла зараза, подчиняясь короткому приказу, ниц лежали на земле и не смели поднять голов.

Ромар, пройдя сквозь раздавшуюся толпу, на мгновение склонился над убитым, убедился, что тот на самом деле мертв, затем повернулся к пленникам.

- И впрямь - мэнки, - протянул он и лишь тогда люди заметили, что на площади, где только что каждый кричал свое, стоит глухая от дыхания сотен людей тишина.

Ромар наклонился к одному из чужинцев, тому, что прежде притворялся женщиной. Заглянул в раскосые глаза. Гривастый бестрепетно встретил взгляд колдуна, широкий рот растянулся в улыбке.

- Похоже, я ошибся, - произнес мэнк, почти не коверкая слова, - кто мог знать, что среди вас окажется такой сильный маг... И молодой шаман, оборотень бросил взгляд на Калюту, - тоже не так прост. Хотя, это вам не поможет - мы уже узнали все, что хотели, даже, что ты, безрукий, жив до сих пор. А вот вы не узнаете ничего... - глаза чужинца внезапно закатились под выпуклый, лишенный бровей лоб, лицо залила синева, тело безвольно обвисло. Ромар кинул мгновенный взгляд на второго пленника. Тот тоже был мертв, белая пена стекала из приоткрытого рта.

- Вот, значит, какие у нас гости! - Тейко шагнул вперед, нефритовый желвак угрожающе загудел в петле.

- Успокойся, вождь, - примиряюще произнес Ромар. - Остальные настоящие. Они не виноваты, что чужинцы оказались столь изощренными колдунами. Зато нам это будет уроком. Этот, - Ромар пихнул ногой лежащее тело, - сказал неправду. Мы узнали самое главное: отныне мы знаем, чего ждать из восточных степей. А эти - настоящие люди и было бы нехорошо убивать их теперь, когда наши общие враги мертвы.

Жалобный крик прервал колдуна. Одна из двух оставшихся среди чужаков женщин приподнялась с земли и что-то кричала Ромару, отчаянно размахивая рукой. Воин, стоявший за ее спиной, пихал ее между лопаток тупым концом дротика, пытаясь заставить лечь обратно на землю, но женщина не обращала внимания на удары, продолжая быстро, взахлеб кричать. Ромар сделал знак охотнику, чтобы тот не трогал пленницу, шагнул к кричащей ближе, что-то спросил на ее родном языке.

Воины некоторое время слушали непонятный разговор потом Тейко перевел ждущий взгляд на Лишку. Девушка-охотник негромко пояснила:

- Она говорит, что это была ее родная сестра, с которой они прожили рядом всю жизнь. Она... она боится, что ребенка ей тоже подменили, но Ромар ответил, что с младенцем все в порядке, что он настоящий человек. Я не все поняла, но они говорят именно об этом.

- Тоже нашли время... - проворчал вождь. - Что будем делать, люди? Нужны ли нам такие сородичи, что не умеют отличить родную сестру от чужинца?

- Нам не нужна человеческая кровь, - произнес Калюта. - А лишаков очистим по большому разряду и примем в семьи. Уж они-то от мэнков больше всех пострадали, и значит, оборотням от них не поздоровится.

Никто из мужчин не стал возражать, и Тейко, помянув в сердцах рогатого Лара и всех пращуров начал распоряжаться, кому теперь караулить гостевой дом в ожидании того дня, когда пришельцев можно будет по-настоящему назвать своими.

* * *

До Верхового селения Уника добралась вместо обычной восьмидневки всего за шесть дней. Шла споро, не останавливаясь ни для отдыха, ни чтобы пополнить небогатый запас еды. Что само в руки шло, то и в рот попадало, а остановиться хоть на минуту даже ради верной добычи, Уника себе не позволяла. Верной добычи в лесу было сколько угодно, особенно в начале лета, давно прошло то время, когда родичи голодали, попав из родных степей в дремучие чащобы. А уж Унике прокормиться и вовсе не составляло труда - от ведуньи никакая животина не сбежит. Вот только пользоваться хитроумными заклинаниями не было ни времени, ни возможности. Тот мэнк, что был отпущен ею, безостановочно бежал на восход, но кто знает, может и еще чужинцы в округе бродят. Незачем им знать, куда Уника идет, незачем слушать, как она ворожить умеет. Поостеречься никогда не мешает, отшельническая жизнь быстро учит этой несложной мудрости.

На четвертый день сплошная чащоба проредилась, одна за другой пошли прогалины и поляны и, наконец, Уника вышла к берегу Великой. Даже здесь, еще не приняв в себя главных притоков, река плыла мощно и неудержимо. Не верилось, что такая громада воды может остановиться и пересохнуть, словно безымянный ручеек. А ведь было такое, на ее памяти было. Впрочем, того, кто видел рождение целого моря, уже ничто поразить не может. Недаром, опасаясь звать Унику по имени, малышня в селениях в разговорах называет ее сухоглазой бабой. Но сейчас, покуда ее никто не видит, сухоглазая улыбнулась впервые за дни похода, спустилась к реке, прошептала чуть слышно: Да не замутятся твои воды! - и омыла строгое лицо родной водой.

Вокруг становилось все больше признаков людского жилья: в лощинках встречались следы кострищ, в одном месте даже росчисть попалась, где сеяли ячмень в ту пору пока ближние поля отдыхали, набирая силу для будущих урожаев. Потом в рощах стали встречаться порубки и следы выпасов. Грозовая синь бескрайнего леса исчезла за окоемом, места пошли веселые, пригожие для житья. И наконец, на крутом берегу, видимые отовсюду, встали частоколы Верхового селения. Частокол стоял мощно, заостренные бревна не просто вкопаны в землю, а плотно забиты камнями, и кусты кругом сведены, и трава вытоптана. Так просто люди прошлую кровь не забывают, а ее тут пролилось немало. На каждой заостренной слеге вырезаны лица родовичей - Калюта постарался, выпрашивая прощение у не похороненных братьев, что погибли когда-то в этом краю.

Сегодня здесь текла мирная жизнь. В низинке у ручья паслись овцы, и несколько мальчишек присматривали, чтобы непоседливые животные не влезли на поле, где дружно зеленели всходы ячменя. На берегу были расстелены на просушку сети, четверо рыбаков затесывали новый кляч - распорный столб для большого невода.

На воротах дежурили четверо молодых воинов. При виде Уники лица у них переменились, но ни один ничего не спросил. Поздоровались как со всяким родичем, хотя не каждый день баба-йога является в селение да еще увешанная колдовскими причиндалами, словно шаман в день поминовения ушедших. Уника тоже поздоровалась и пожелала парням мира, хотя как раз мира принесенные вести и не обещали. Потом поинтересовалась:

- Старшины где?

- У себя, - ответил один из парней. - С утра еще не выходили.

С давних времен повелось, что если среди жителей селения не было никого из старейшин, то делами заправлял выборный старшина. Власть старшины распространялась только на поселок, на общем совете старшины говорили как простые охотники. А вот в Верховом последние годы было два старшины и никто из родичей в том странного не видел. Как быть, ежели Курош и Машок братья, и никто от них розного слова не слыхал? Вот и решили люди, пусть будут два старшины.

Неразлучники сидели за домом. Работу их было слышно издали - шершавый звук, с каким полируется камень, ни с чем не спутаешь. Уника подошла, поздоровалась вежливо, как со старшими положено, и, не дожидаясь расспросов, сказала:

- Дурные вести. В лесах новые чужинцы объявились. Оборотни, колдуны по-нашему говорить умеют... и оружие у них не хуже нашего: луки знают, топоры полированные - волос режут.

- Так может это настоящие люди? - недоверчиво спросил Курош, вперив единственный глаз в лицо Уники.

Не любили братья лесную колдунью, унаследовав давнюю неприязнь еще от своего отца.

- Смотрите сами, - коротко ответила Уника и, развязав мешок с золой бросила к ногам почерневшую, прокопченную дымом бивачных костров голову.

Хотя время и можжевеловая копоть изменили черты лица, но братья сразу признали гривастого неведомца, какого никто прежде не видывал, но о которых давно предупреждал Ромар: мол есть где-то такие и потому надо быть готовым к войне. Вот она, война, никто и не звал, сама в гости заявилась.

- Что ж ты ее сюда притащила?.. - страдальчески закричал Машок. - Беду накликать хочешь? Что мы, так не поверили бы?

- Не бойся, - устало откликнулась Уника. - Не придет он сюда, и ничего вам не будет. Он к моему дому прикован и по миру ходить не сможет. А вот соплеменники его - иное дело. Ох, не знаю, откуда пришли и как с ними обходиться будем. Они за нами давно следят, так что и нам надо сторожкими быть.

- Да уж, знаем... - проворчал Курош. Он наклонился, костяным лощилом, чтобы рук не марать, перевернул почерневшую голову. - Да уж ясно, что нелюдь это, никто не спутает. Но охотников предупредим, чтобы и не пытались с этими говорить.

- Тут другое, - напомнила Уника. - Оборотни это. Он тобой перекинется, так родной брат не отличит.

Курош улыбнулся понимающе и произнес:

- Лишнего-то не говори, старая. Или ты хочешь сказать, что он не просто каким ни есть человеком прикидывается, а лицо ворует?.. Тогда по голосу можно определить, по походке. Своих-то я всех отличу, а ежели кто с Белоструйной придет - будем проверять.

- Я сказала то, что сказала, - глядя в землю, проговорила Уника. - Вот обратится он в Машка, а ты и не поймешь, с кем разговариваешь. Уж я-то знаю, поверь.

Братья крякнули возмущенно, но перечить не стали. С йогой свариться себе дороже, а лишняя опаска лишней не бывает.

- Что же делать? - спросил Машок. - Как уберечься? Этак людям и за стены выйти будет нельзя. Хуже чем при диатритах, там хоть ясно было, кто свой, кто враг.

- Не знаю покуда. Колдуны, думаю, разглядят вражину. Одна беда - колдунов в роду раз-два - и обчелся. Ромар, Матхи, Калюта... ну, я еще могу. Что же, нам на воротах стоять и всех входящих проглядывать?

- Умер Матхи, - склонив голову сказал Курош. - Вчера гонец из большого селения прибежал. Сказал, что с того берега волосатые пришли, Лишкины соплеменники. Побил их кто-то. Никак, думаю, твои чужинцы и побили. Вождь велел сторожко жить, на левый берег поглядывать. А Матхи умер в тот самый день... - Курош вскинул голову, дико уставился в лицо Унике единственным глазом и прошептал: - Что же это выходит? А ежели там вместо гостей чужинцы? Признать-то некому, Калюта на Белоструйную убрел, а Ромар и вовсе неведомо где гуляет...

- Шли гонцов, - выдохнула Уника. - Хороший бегун за два дня успеет. А я уж, завтра с утра...

Через час двое парней, получившие строгий наказ от колдуньи и старшин, выскользнули за ворота и обманчиво медленно побежали вдоль берега, по самой кромке, где намокший щебневатый песок не затруднял шагов. На ногах у каждого были легкие постолы, в руке - невесомое птичье копьецо. Бежать предстояло, не останавливаясь ни на миг, и хотя солнце уже выкатывалось к полудню, посланные обещали, что завтра, задолго до заката вождь узнает тревожные вести.

* * *

Уйти на следующий день с утра Унике не удалось, ночью на селение напали враги.

На ночь ворота наглухо закладывались тесанными брусьями, и на страже стояло не три человека, как днем, а пятеро. Трое сидели у ворот, а двое на пару обходили стены, присматриваясь, не пытается ли кто подрыть частокол или еще какую беду учинить. Слишком дорого обошлась когда-то детям зубра беспечная надежда на крепкие стены. Шестнадцать лет прошло, и старый урок выручил людей. Кто-то из сторожей расслышал в ночи шорох, а в ответ на крик и факел, полетевший со стены, из прозрачной ночной мглы засвистели стрелы. Вооруженные набежники ринулись было к воротам, но слеги, надежно зажатые запорным бревном, отодвинуть не смогли, а через три минуты уже все мужчины рода толпились у ворот и на стенах, готовые отразить приступ.

В результате ночной стычки у поселян погиб один человек, вражеская стрела, попав в живот, пробила его насквозь. Нападавшие тоже оттаскивали троих, мертвых или просто раненых - то ночные духи знают.

Старшие охотники осмотрели неприятельские стрелы, хотя и с полувзгляда было ясно, кто напал на селение. Люди медведя - ближние соседи! Никогда прежде род зубра не враждовал с медведями, хотя и любви особой не было. Даже в самые тяжкие годы обходились соседи без крови, договаривались миром. Но сегодня кровь убитых родичей смыла прежнее добрососедство. И что случилось - не понять. Вроде только недавно, двух месяцев не прошло, встречались люди зубра с медведями на торговой поляне, меняли излишки хлеба на пушистые шкурки соболей; честный торг шел, все довольны остались... а теперь - на вот!

Памятуя, что рассказывала йога, Курош и Машок послали за Уникой, но оказалось, что ведунья сидит в гостевом доме, глаза у нее распахнуты, но ничего не видят. Телом Уника была здесь, а духом улетела неведомо куда. Страшное дело тронуть камлающего шамана, еще страшнее коснуться впавшей в транс йоги. Сам не заметишь, как душа твоя будет выпита неведомыми силами. Посланный отошел в смятении и помчался докладывать старшим, что от колдуньи немедленной помощи ждать не следует.

А между тем, выяснилось, что противник и с приходом дня никуда не делся, стоит поблизости, продолжая удерживать селение в осаде. Теперь, при ясном свете не оставалось и тени сомнения: на селение действительно напал род медведя. Кое-кого из противников люди и в лицо узнали. На что надеялись лесовики, было неясно. Род медведя невелик, и побить его можно было бы силами одного селения. Жили неулыбчивые соседи небольшими группами, вместе собирались только для особой надобности. Добрая половина лесных поселков была известна охотникам Верхового селения, так что - иди и громи. Вот только война с настоящими людьми никогда не привлекала детей Лара. Противника, конечно, побьешь, а сколько своих положишь? Медведи в лесу дома, а у родных стен один воин троих стоит. Просто отогнать сдуревшего соседа в чащу - тоже добра не жди. Каково жить, зная, что в любую минуту из-за всякого ствола может выглянуть смерть? Как ни повернись, все дурно выходит.

Поразмыслив, Курош и Машок решили-таки дуриком не ломить, а сначала вызвать нежданных гостей на разговор. Конечно, смерть родича мести требует, но ведь понимает убитый соплеменник, что от большой войны пользы никому, а на той стороне тоже кровь пролилась. Так может, еще не поздно замириться?

Прозвучал над засеянными полями рев зубра, Курош, не скрываясь поднялся на пристенок возле ворот, поднял пустую руку, показывая, что хочет говорить и в то же мгновение повалился вниз со стрелой в груди. Ни секунды не колебались засидчики, выстрелили едва заметив неприкрытого человека. Так только по смертным врагам бьют, по проклятым чужинцам. Ахнул народ при виде такового злодейства, и теперь уже всякий знал - быть войне, гореть лесным деревенькам, и не жить на земле детям медведя, сколько бы своих не полегло взамен.

Сын Куроша вызвался вести отряд на вылазку, мстить за отца. Даже теперь люди действовали не потеряв головы, решено было из ворот не выходить, здесь половину народа перестреляют, пока до врага доберешься, - а спрыгнуть с частокола в стороне от ворот, где стрелков у противника поменьше, а потом, когда противник ввяжется в бой, главным силам наносить удар через ворота. Отряд был готов и собирался выходить, когда на площади возле гостевого дома появилась очнувшаяся Уника.

* * *

Собственное безжалостное колдовство настигло Унику в единственный темный час короткой летней ночи, незадолго до того, как часовые заметили подбирающихся к городьбе лазутчиков. Тот чужинец, что верил, будто сумел спастись от проклятой колдуньи, добрался-таки до цели, встретив соплеменников, пославших его воровать людские тайны. Теперь он корчился на земле, хрипел, раздирая когтями грудь, силился и не мог произнести ни единого слова, а Уника, схваченная тем же неумолимым приступом, билась в падучей посреди пустого гостевого дома, задыхалась, выплевывая сквозь сдавленное горло шматки крови, а сама смотрела глазами умирающего врага, впитывала его память, ничем более не прикрытую, и видела все, что творится в логове чужинцев, приползших на берега Великой.

Тяжкая картина открылась взору хрипящей женщины. Не хотелось в нее верить, а не верить было нельзя.

Не было рода чужих, обитавших в каких-нибудь дебрях, где настоящие люди не появлялись за недосугом, поскольку и хороших мест на земле покуда хватало с избытком. Были десятки, если не сотни родов, всякий из которых не уступал роду зубра. Были огромные страны, где жаборотые чувствовали себя хозяевами, а люди, если и жили, то загнанные в чащобы и горные теснины. Ничем, совершенно ничем, жаборотые не уступали настоящим людям: они долбили лодки и шлифовали камень, знали земледелие и разводили коз. А хитроумным обманным колдовством даже превосходили людей, ибо чуть не каждый второй у них умел навести морок на человеческую душу. Им уже давно стало тесно на просторах своих земель, и много лет их разведчики присматривали новые места, сеяли среди людей раздор, а потом уничтожали ослабевшего врага. Увидишь чужинца - стреляй! - говорил завет предков. Жаборотые умели погодить с выстрелом, но тем вернее били, когда приходило время. Наконец время пришло, наступил давно предвиденный час, и не отдельные лазутчики, а сотни и тысячи воинов двинулись на земли, населенные людьми. Нашествие могло начаться еще полтора десятка лет назад, но тогда буйство проснувшегося Кюлькаса равно ударило по всем живущим, а теперь давно предрешенное началось.

Бесчисленные века люди били чужинцев за то, что те жили на той же земле, ловили ту же дичь, дышали тем же воздухом. Случалось, что и человеческие рода ссорились друг с другом и начинали войну, но только с чужинцами бились насмерть, не щадя ни детей, ни женщин. Да и как иначе, если от человека и чужинца рождаются не обычные дети, а чудовищные бесполые мангасы, могучие и бессмысленно жестокие. Потому и шла вечная, непрекращающаяся война, в которой всегда побеждали люди. Люди умели действовать дружно, у них были луки и мечи из твердого дерева с острыми обсидиановыми накладками по краю. Люди жили в селениях, огороженных высоким частоколом и потому недоступных для внезапного набега. Так было здесь, и в закатных странах, и в жарких краях, где живут чернокожие, и в ледяных северных степях, где охотники за мамонтами преследуют свою сказочную добычу. Мог ли кто-нибудь противостоять этой силе? Бежали в непроходимые чащи разбитые остатки согнутых, скрывались в ущельях горные великаны, уже много поколений никто не видел диких трупоедов, большеглазые карлики - вовсе не люди, а скорее ночные лемуры, затихли и уже не тревожили людей, страшась их сильнее нежели лесного пожара. Диатриты со своими чудовищными птицами вернулись в безводные пустыни, но и там не находили спасения от людской руки. Это было правильно, только травоядные могут жить в одном стаде и бессмысленно плодить мулов и лошаков. Земля должна принадлежать людям, и если чужинцы претендуют на ту же землю, их надо уничтожить.

Но теперь пришли иные чужинцы, силой равные людям, и с той же убежденностью в своей правоте принялись уничтожать людские роды, освобождая место для себя и своих детей.

Не такое ожидала увидеть мудрая йога. Некуда было посылать карательную экспедицию, и не о мире и спокойствии шла речь, а о самой жизни.

Когда удушье слегка отпустило, Уника, пошатываясь, вышла из гостевого дома. На душе бушевало отчаяние, впору было кричать всполох, вот только что она скажет родичам, что присоветует, куда поведет? Беда еще не близко, но неведомо, что делать, как остановить ее, покуда она не подошла вплотную, не запустила клыки в горло роду.

На площади в молчаливом и потому особо тревожном согласии собирались люди. Осматривали оружие, проверяли обвязку копий, затягивали ремни на грубых кожанах, способных отвести слабый скользящий удар или предохранить от стрелы, ежели она на излете. Когда собираются на охоту, каждый готовит оружие дома, и лишь для войны сборы идут на площади.

Рядом в круглой землянке травницы колдовали над раненым Курошем. Одноглазый старшина был без памяти, на губах пузырилась кровь - значит стрела в самое легкое вошла. Обломок стрелы торчал из груди совсем рядом с сердцем - насмерть бил враг, и не его вина, что старшина все еще дышит. Вытягивать такую стрелу нельзя, сорвется острый наконечник, и тогда уже спасения не будет. А так, остается смазать рану теплым медвежьим салом и молить предков, чтобы тело само вытолкнуло смертельную тростинку вместе с камнем. Один на сотню выживает при такой ране, а мук принять придется несказанно.

Уника заглянула в круглую землянку, кивнула согласно - правильно делают лекарки, что от человека зависит - все справили как надо, а там уже, как предки рассудят. Обошла готовящихся к битве мужчин, тоже кивнула, не сказав поперек мужского дела ни единого слова. Лишь потом отозвала в сторону черного от горя и злобы Машка и, не задав ни одного вопроса, сказала:

- Вели отворить ворота. Все-таки надо узнать, за что дети медведя на нас взъелись.

- Совсем, что ли, распахнуть, как перед добрыми гостями? - ощерился Машок.

- Совсем. Они тоже не дурные, в распахнутые ворота не сунутся.

- Ну, как знаешь... Только брат уже пытался с ними говорить.

- В меня не стрельнут. А ежели стрельнут, то, значит, судьба такая, и прока родичам от меня все равно не будет.

Старшина недоверчиво покачал головой и велел страже при воротах делать, что прикажет Уника.

Не обращая внимания на испуганные взгляды, Уника прошла к воротам и принялась раздеваться. Разулась, сняла верхнюю кухлянку со всеми колдовскими оберегами, оставшись лишь в рубахе из тонко выделанных заячьих шкурок. Распустила волосы, уже тронутые сединой, но по-прежнему густые и длинные - до колен. Потом все-таки вернулась к оставленной одежде и выдернула из меха блеснувший зеленой искрой талисман - проколку, малый сколок священного нефрита. Зажала проколку в кулаке и лишь затем кивнула воинам, чтобы отпирали наглухо заложенные ворота.

Вновь прозвучал хриплый рев зубра, затем, подхваченные десятью парами крепких рук, разом сдвинулись дубовые пряслины, во всю ширину открыв проход в селение. С той стороны наблюдали, молча, ожидая всякого подвоха, сжимая побелевшими пальцами копья, наложив боевые стрелы на тугую лосиную жилу. Глубоко вздохнув, Уника вышла на открытое пространство и пошла по тропе, туда, где засел противник. Там было тихо, ни единый лист не шелохнулся, как пропали дети медведя. Оно и понятно: не так просто выстрелить в женщину не чужинка ведь. А может, и узнали ее, приходилось Унике и среди медведей бывать, помогала, разницы со своими не делая.

Вот уже все поле позади, куда теперь? Казук, медвежий шаман, здесь неужто не выйдет?

Темная фигура выступила из кустов, встала напротив Уники, загородив дорогу. Колдовской наряд, иной чем у своих и у людей лосося, а не перепутаешь. Седая борода - Уника девчонкой была, а Казук уже шаманил. Лоб и щеки покрыты глубокими шрамами - знаками колдовской власти. Больше никто из соседей внешность колдуна не метит, только дети медведя. Взгляд голубых глаз колет словно ледяными искрами, недобро смотрит шаман на былую знакомку, видно и впрямь есть причина для вражды. Руки сжимают рогатину, обманчиво направленную в сторону... а только дернись неловко - до самого рожна войдет в тело обожженный зубец. Молчит шаман - нельзя с врагом разговаривать, разговор уже половина мира.

- Я знаю тебя, - произнесла Уника, не называя шамана по имени, чтобы тот не заподозрил какого ни на есть колдовства, - ты не согласился бы на войну без достаточной причины. И раз ты здесь, то причина действительно веская. Я не знаю, что случилось, но так мстят только за вероломство и большую кровь. Я не стану ничего объяснять, но если у тебя есть свидетели, то спроси у них еще раз, что случилось. Спроси, очистив их взгляд перед лицом предков. Я буду ждать тебя здесь. - Уника помолчала и добавила тихо: - Великий морок ходит по лесам.

Уника отошла на несколько шагов и присела на вросший в землю гранитный валун. Казук, так не сказавший ни слова, повернулся и ушел к кустам.

Уника сидела на теплом, нагретом солнцем камне, сосредоточенно глядела в землю. Всей кожей она ощущала десятки взглядов, сверливших ее. Тяжелых, недоброжелательных взглядов. С обеих сторон звала к мести невинно пролитая кровь, с обеих сторон тлела мужская ярость, а босая женщина с распущенными волосами сдерживала ее, не позволяя пролиться новой крови, после чего никакой мир был бы невозможен.

Со стороны рощи, где засели нападавшие, потянуло дымом. Там жгли можжевельник - чистое дерево, равно любимое всеми людьми. Глухо донеслось рокотание большого бубна. Лар-первопредок, помоги чужому шаману, пусть откроются глаза обманутых!

Солнце ползло по бесконечно голубому июньскому небу, на Унику наваливалась жара, жужжащие слепни вились над головой, садились на лицо, облепляли ноги. Уника не сгоняла мучителей, любой ее жест может быть неверно истолкован, и тогда у кого-нибудь не выдержат нервы. Там, за спиной ждущие распахнутые ворота и воины, притаившиеся за городьбой. Впереди ждущий безмолвный перелесок и в нем за деревьями притаились такие же воины, что и в селении. Тишина, даже птицы к полудню утомились, лишь рокочет бубен Казука и тянет издалека спасительным ароматным дымком.

Смолк бубен, наступила тишина. Уника продолжала ждать. Сейчас все решится, и если она оказалась не права, то, значит, настал последний час ее жизни.

На лугу появился Казук. Лицо мрачное и в руке нет рогатины. Подошел, сел на траву напротив Уники. Уника поспешно пересела с камня на землю - не годится разговаривать с чужим шаманом, глядя на него сверху вниз.

- Ты знала, что расскажут люди, когда я сниму с них морок? - спросил шаман.

- Я догадывалась. На них напали чужинцы с широкими ртами и гривами, словно у тарпана. А людям казалось, что это дети зубра.

- Пришельцы вырезали два поселка, из каждого спаслось лишь по четыре человека. И все они клялись, что это сделали вы. Они узнали даже вашего одноглазого вождя, который сам убивал наших младенцев. Просто чудо, что хотя бы несколько человек сумели вырваться в самую последнюю минуту.

- Чужинцы нарочно позволили бежать этим людям, чтобы они свидетельствовали против нас.

- Теперь это понимают все, - престарелый шаман вскинул голову и спросил: - Мать, что нам делать теперь, когда мужчины взялись за оружие и кровь пролилась с обеих сторон?

- Ждать, - ответила Уника. - А потом, если позволят предки, договариваться о мире. Нам сейчас нельзя воевать друг с другом, гривастые только и ждут этого.

- Когда мы найдем, где скрываются чужинцы, - проскрипел Казук, - мы пойдем туда и не успокоимся до тех пор, пока не отомстим за нашу и за вашу кровь!

- Они уже не скрываются. Они идут на нас войной, - Уника запнулась на мгновение, а потом рассказала медвежьему колдуну все, что открылось ей в предсмертных видениях зачарованного чужинца.

Казук молча слушал, лицо его было черно. Лишь когда йога закончила рассказ, он спросил:

- Значит, ты считаешь, что они стопчут людей, и нам не будет места на земле, где мы родились?

- У меня есть сын, и я хочу увидеть внуков, - ответила женщина.

- Тогда что надо делать?

- Не знаю. Но прежде всего, мы должны помирить наши роды. Ты можешь обещать, что если второй старшина выйдет за ворота, никто из ваших не спустит тетиву?

- Это я обещаю.

- Тогда я попробую уговорить Машка.

* * *

Уника прошла через ворота, распахнутые словно наступил большой праздник, и сразу за ее спиной обтесанные бревна задвинулись, скрыв проход. Не отвечая на ждущие взгляды, Уника обрядилась в оставленную одежду, прошла на площадь между гостевым домом, круглой землянкой и домом старшин и лишь там произнесла:

- Они просят мира.

- Не поздновато ли? - гневно вопросил Машок. - Сначала они будут в безоружного стрелять, а потом мира просить? Юха убит и Курош умирает - как после этого мириться?

- Не медведям пеняй, а оборотням. У лесовиков сотня убитых - дети, женщины... А те, кто уцелел - на нас говорят. И тебя там видели - как ты старикам головы разбивал, детей резал...

- Ты это что врешь?! - взревел Машок.

- Говорю тебе, нет в нашей ссоре ничьей вины, кроме чужинской. Это они такой морок навели. Напали на лесовиков, а представили так, будто это мы сделали. Их вини, им месть готовь. А с детьми медведя надо мириться.

- Не хочу, - упорно проговорил Машок.

- А если бы не брата твоего ранили, а кого другого, ты бы тоже упорствовал? - спросила Уника, бестрепетно глядя в лицо старшине.

Машок подавился гневом и лишь время спустя сумел просипеть:

- Ты так не шути... Хоть ты и йога, а меру знай!

- Тогда пойдем, спросим Куроша. Ему за брата мстить не нужно, вот пусть он и скажет, как быть.

- Помирает Курош...

- А ты его не хорони прежде времени. Пока жив, он такой же старшина, что и ты.

Курош лежал в круглой землянке, укутанный шкурами. Кровь на губах уже не пузырилась, но и дыхания почти не было слышно. Две немолодых женщины травницы, сидели рядом, хотя все, что можно было сделать, уже было сделано.

- Как он? - шепотом спросила Уника.

Лекарка выразительно пожала плечами: мол, и так видно.

- В разум приходил?

Травница кивнула.

Уника наклонилась к раненому, глянула в осунувшееся лицо, тихо позвала:

- Курош, ты нужен нам. Дети медведя просят мира.

Старшина приоткрыл мутный глаз. Никто не мог сказать, видит ли он что-нибудь, понимает ли сказанное, но когда Уника повторила слова, губы с запекшейся кровью шевельнулись и почти беззвучно прошептали:

- Мирись. Я не обижусь и Юхе скажу, чтобы не сердился.

- Юхе Калюта скажет, - приказала Уника, - а ты возвращайся. Ты еще не все живые дела переделал.

Курош не слышал; глаз закатился под лоб, старшина вновь уплыл к селениям предков.

Машок скрипнул зубами, но спорить больше не стал.

- Идем разговаривать, - сказал он и добавил невесело: - Всадят сейчас в меня стрелу - так и надо будет дураку.

Вновь с тонким скрипом поползли в пазах дубовые кряжи, Уника и Машок оба в парадных облачениях выступили за ограду. С минуту в роще ничего не происходило, потом оттуда вышли вождь нападавших и шаман Казук, оба без оружия.

У Уники отлегло от сердца.

* * *

Безрукий колдун Ромар сидел в круглой землянке, где еще недавно жил Матхи, и слушал рассказ шестилетнего Роника. Кивал согласно, поддакивал: Правильно шаманыш поступил, даром что младенец, а не побоялся. Выслушал и про нож, кивнул: Знаю.

Потом, наконец, произнес:

- Ты все сделал правильно. Так говорю я, и это же скажет Калюта, когда спросит предков.

- Я позволил убить старого шамана, - прошептал мальчик, - я не бросился на врага, не погиб, защищая учителя. Что скажут воины, когда узнают про мою трусость?

- Ты защитил весь род и спас многих людей, - Ромар нервно дернул покалеченным плечом, потом наклонился и потерся о мальчика лбом, стараясь успокоить его. - Никто из воинов не осудит тебя, хотя рассказывать им об этом не надо - у шаманов должны быть свои секреты.

- Но ведь я не шаман... Шаманышем меня только дразнят.

- И все-таки, поверь, что ты все сделал правильно. - Ромар выпрямился. Вот что я тебе скажу... когда я пойду за ножом, я возьму тебя с собой. Ты еще маловат, года два подрасти бы, но думаю, справишься. Там ты увидишь, что совершить правильный поступок порой труднее, чем просто быть смелым. Смелые уже пытались пройти к Сухому лиману и вернулись ни с чем.

- Мы пойдем к Сухому лиману за родовым нефритом? - спросил Роник. - А мама меня отпустит?

- Отпустит, - невесело сказал Ромар. - Чует мое сердце, скоро у Сухого лимана будет безопаснее, чем здесь.

Глава 3

Без малого месяц на Великой шла спокойная жизнь. Дружно поднялись всходы на полях, в стаде был хороший приплод. Молодой шаман совершил над бородатыми лишаками обряд очищения, после чего их приняли в семьи. На севере, в Верховом селении дети зубра замирились с родом медведя. Лесовики принесли повинную и получили прощение, тем более, что Курош не умер сразу, а это значит, что, глядишь, и на поправку пойдет.

Впрочем, возле селения несостоявшиеся враги не задержались и часа, принесли дары и канули в синеющей у окоема чащобе, ушли в свои места на восток от Сборной горы, а может и еще куда. Лесные городки нетрудно строить и того проще бросать, а ежели мэнки прознали, где живут ненавистные им люди, то покою не жди. Хотя и мэнкам теперь покою ждать не приходилось уведут упрямые лесовики жен и детей в лесные укромины, а сами пойдут с настоящим обидчиком разбираться. Шамана с собой возьмут, чтобы не обмануться в другой раз - у Казука теперь на оборотней глаз наметан.

Калюта с Уникой за это время вдвоем обошли все три селения. В каждом шаман камлал вокруг столпа предков, установленном возле круглой землянки, просил, чтобы всезнающие пращуры оберегали живущих, не дозволяя поганым мэнкам незамеченными пробраться в поселок.

На Белоструйной Калюта очистил взгляд троих стариков, свидетельствовавших против воинов с косами, и оказалось, что и тут успели вмешаться мэнки.

Уника всюду ходила рядом с шаманом, словно и не бывало никогда недоброжелательства между женским и мужским колдовством. Шаман к предкам обращался, а йога - к духам домашним, полевым и лесным. Заговаривала черепа, что по традиции висели вокруг столпа, рогом и оскаленным зубом наружу - отгонять всяческую нечисть. Уже много лет никто этого не делал по-настоящему, один Ромар мог помнить недобрую ворожбу баб-йог. Черепа висели больше для порядка, селения хвалились - у кого кость страшнее и рогатее, а теперь, вот, вновь пригодилось старое искусство. Калюта как услышал, что ворожит Уника, так только охнул, но слова поперек сказать не посмел.

Теперь всякий вошедший в селение должен был первым делом подойти к столпу и приветствовать предков, даже если всего-то вышел на пару минут - за водой до ближнего ручья. И стража у ворот следила за этим строго. Народ вздыхал, но приказ исполнял покорно, понимали люди, что не могут колдуны день и ночь в воротах караулить и всякого входящего проверять. А история с лишаками многому научила. На своих ошибках только глупые учатся, умные стараются учиться на чужих. К тому же, в скором времени оказалось, что не зря старались шаман с колдуньей - западня, поставленная в Верховом селении сработала так, что разом приучила родичей уважать новый обычай. Вечером загнали пастушата овец в ограду, побежали домой. Хотели было просто пройти в селение, как в прежние времена было - людям уже поднадоедать стало каждого малолетку к столпу предков водить, но в тот день старшим на воротах был Лихор - чье селение когда-то погибло из-за такого же небрежения. Он и повел мальчишек на площадь. А там один из мальчишек вдруг закричал дико, а заговоренный йогой череп развернулся на тырчке и ударил его изогнутыми рогами. Выбежавший на крик народ увидел, что возле столпа лежит убитый чужинец. А куда мальчишка пропал - так и не дознались.

Покуда шаман по таким делам бегал, Ромар безвылазно сидел в Большом селении, дневал и ночевал на воротах. Всякому понятно, раз такая беда привалила, нельзя, чтобы родичи даже на самое малое время без колдуна оставались. Шаманыш Рон теперь от безрукого старика на шаг не отходил, а в каждого соплеменника вглядывался - не мэнк ли притворился знакомым человеком? Хотя, какие там силенки у мальчугана - лет через пять, может, чего и получится из шаманыша, а покуда еще мал.

А потом на восходном берегу явились дымы. Не один, не два и не три, а многие десятки. Ясно, что это не разведчики, еженедельно отправлявшиеся на немирный берег, а какие ни есть незваные гости. В прежние годы на тот берег был бы послан отряд побольше - вызнать, кто бродит в Завеличье, а ежели что, то и отогнать подальше от родных берегов, но сейчас всякий понимал, что кроме жаборотых чужинцев с востока взяться некому. Оставалось ждать и надеяться, что разведчики, ушедшие туда три дня назад, сумеют неприметно вернуться.

Не вернулись. А дымы, не сигнальные, а простые, бивачные, надвинулись к самому берегу, ничуть не скрываясь, загрязнили весь небосклон, словно множество маленьких черных смерчиков расплясались на том берегу и сейчас упадут на людские селения траурным снегом.

Таши был среди тех, кто вызывался сходить на луговой берег, проверить, что за силы собираются там, но вождь не пустил. Такую орду отдельным отрядом не взять, их на переправе поджидать надо и бить в ту минуту, когда тебе сама Великая помогать станет. Дозоры были посланы вверх и вниз по течению, до островов. Что делать ежели враг поднимется еще выше, хотя бы на день пути, Тейко не знал. Ушлешь воинов туда - селение без защиты останется. Как ни кинь - всюду клин. Тейко осунулся, ходил мрачный и частенько вспоминал беспечные времена, когда был простым охотником. Велит тебе мудрый вождь с врагом сражаться, ты и бьешься, там, где старший поставил, а об остальном голова не болит.

Потом дозорные сообщили, будто видели на том берегу диатритов. Десяток всадников выскочил на берег, спешно поворотил своих птиц и упылил неведомо куда. В это уже просто не верилось, хотя как можно не верить собственным разведчикам? На всякий случай вождь велел на ночь запирать стада в загонах, специально сделанных несколько лет назад, когда карлики сумевшие оседлать хищных диатрим, еще встречались в окрестностях Великой. К тому времени Уника с Калютой вернулись из обхода селений, и Ромар мог бы собираться в задуманный поход, только куда идти, если враг уже у самых стен бродит? Для того, кто лодки мастерить умеет, Великая не преграда; во всякий день мэнки могут явиться на этот берег. Хотя, с другой стороны, разведчики карликов видели, а диатримы воды боятся пуще чем огня и по доброй воле через реку не сунутся. Или мэнки и диатритов в пустыне достали? Тогда, пусть они друг с другом бьются - людям это только на пользу.

Во всяком случае, Ромар поход отложил, и Таши, уже собравшийся идти вместе со стариком, вновь занялся ежедневными делами, стараясь не обращать внимания на дымы от костров, что теперь каждый вечер можно было заметить на том берегу.

Как противник пересек реку, так и осталось неизвестным. Просто поднялись вдруг над крутояром тревожные дымные знаки, хрипло завыла священная раковина Джуджи, оповещая, что и сверху враги идут, и снизу идут, и отовсюду идут, а никто из ушедших накануне в дозор не вернулся и не рассказал, как было дело.

Таши как раз готовился заступать в караул, так что ему и собираться не надо было, сразу кинулся на стену. Лук у Таши был знатный, не хуже чем у отца, и стрелял Таши славно, хотя послать стрелу на другой берег не мог. Правда, Ромар признался как-то, что и никто на его памяти так далеко не стрелял, это только в песнях поется, будто можно пустить стрелу с обрыва на луговой берег. А Таши - стрелок из лучших, в отца уродился и потому его место на стене. Прежде частокол вокруг селения просто так стоял, вроде забора, лишь кое где приступки были устроены для стрелков, а теперь всюду валом земля насыпана - и выворотишь тяжелое бревно, все равно к домам так просто не попадешь. Работы, правда, было много - этакую прорву земли в корзинах натаскать. Зато теперь хорошо...

Последнюю мысль Таши додумать не успел - вспрыгнул на пристенок, глянул на зеленеющие поля и обомлел: к селению, прямо по зеленеющим полям, не скрываясь и не замедляя шага, двигалось войско. Там не было жаборотых, только люди - высокие, темноволосые, в плотных кожанах. У каждого в руках был лук, а за поясом - полированный боевой топор, которым так удобно дробить вражеские головы. Среди них не было не только стариков, но и просто пожилых воинов - лишь молодые парни, недавно прошедшие посвящение в мужчины. И все они были на одно лицо... Мгновение Таши непонимающе глядел на приближающуюся толпу, затем стрела, уже изготовленная для стрельбы, задрожала. Да ведь это он сам, разделившийся на великое множество народа, идет воевать родное селение! Каждый из этих людей - Таши и никого другого там внизу нет!

Таши понимал, что это очередной морок проклятых мэнков, но не мог выстрелить. Всякий знает, твой облик - это и есть ты, даже отражение в проточной воде нельзя ударить, не нанеся вреда самому себе. Так каково стрелять в самого себя?

Очевидно, эти же мысли владели всеми защитниками городища, потому что на стенах царила оцепенелая тишина, и ни единая стрела не вылетела в сторону нападавших. Те приближались, медленно, словно нехотя. Им было некуда торопиться, они шли зная, что никто не сможет поднять руку на себя самого, поскольку каждый видит в наступающей толпе только себя и никого больше.

- Что ж вы стоите? - закричал кто-то внизу, возле ворот. - Бейте! Я не могу, но вы-то бейте, я не обижусь!

Никто не может бить. Всякий уже узнал себя и стоит, застыв от невысказанного ужаса.

А те тоже не стреляют. Подошли, стараются отпихнуть в сторону закрывающие проход брусья, топчутся, словно не понимают, что с ними творится. Да и как иначе - что может понимать украденная душа? Так и будут топтаться, покуда разделяет противников деревянная стена. Хотя, стена тоже не вечна - вот уже задымилась кой где городьба, и слышны удары топора, пришельцы, убедившись, что снаружи слеги не отодвинуть, взялись прорубать себе путь. И с обеих сторон - ни единого выстрела, словно и войны никакой нет, а собрались люди для будничной работы.

И тут, в разгар творящегося безумия спокойно и столь же буднично прозвучал приказ Ромара:

- Ну-ка, кто есть поздоровее, человек двадцать - ко мне!

И голос матери:

- Осторожнее, там своих полно.

- Буду стараться, а дальше уж как получится.

Таши, так и не стряхнувший наваждения, в два прыжка спустился вниз, где вокруг Уники и Ромара быстро образовывалось ядро тех, кто не совсем потерял голову.

- Запорное бревно сбросить! - скомандовал Ромар, - а когда ворота откроются - меня прикройте! И чтоб из чужих никто внутрь не проскользнул!

- Это мое! - каркнула Уника. - Вы Ромара берегите!

Несколько мужчин, не раздумывая ринулись выполнять приказ. Невыносимо стоять, ничего не делая, а ворота отворить, это же не в собственную душу стрелять. Запорное бревно было мигом скинуто. Отодвигать тесанные пряслины не пришлось - подрубленные с той стороны, они посыпались все разом, ненароком придавив кого-то из нападавших и заставив на миг отшатнуться всех остальных. Ромар, окруженный плотным кольцом воинов, в три больших шага преодолел образовавшийся завал и оказался лицом к лицу с теми, в ком каждый видел себя самого.

И тут же словно холодный ветер прошел над головами и картина во мгновение ока переменилась. Теперь все пространство возле городьбы занимали чужинцы, окаянные мэнки, скалящие зубы и готовые ринуться в распахнутые ворота.

- Бей! - рявкнул очнувшийся вождь.

Но и без его сигнала охотники разом вскинули луки и сотни стрел прожужжали, вбившись в толпу.

- Не стреля-ать!.. - истошно завопила Уника. - Это тоже морок! Своих побьете!

Какой морок? Вот они, мэнки - потные лоснящиеся лица горят жаждой убийства, уже опомнился враг, наскакивает со всех сторон, рвется к неприкрытым воротам. Двое разом кинулись к Ромару, но Таши и Лишка взмахнули топорами, прервав смертельный прыжок. Костяным звуком зарокотал в селении бубен Калюты, а Ромар изогнулся немыслимо, исходя на крик, словно тянул в небо неподъемную ношу, а затем рухнул на землю. Но за это мгновение окончательно очистились взгляды всех, кто собрался в осажденном селении и возле него. Единый стон вырвался разом у всех, ибо только теперь люди осознали, что происходит. Конечно, среди нападавших были мэнки - полсотни, не более, а все остальные представляли собой дикую смесь всех лиц и народов, что встречались на левом берегу Великой и далее - в степь до самых неизведанных стран. Здесь были люди и чужинцы, ночные карлики и вовсе неведомые существа, у которых лишь обломок камня в волосатой лапе указывал на принадлежность к семейству разумных. А у самой кромки поля знакомо и страшно возвышались силуэты нескольких диатрим, неведомо как попавших на этот берег. Именно эти птахи, вернее коротышки, сидящие у них на спинах, быстрее всех освободились от связывающего их волю колдовства. Раздался дикий визг, и чудовищные птицы ринулись на тех, кто имел несчастье оказаться к ним всего ближе, затем последовал второй, уже осмысленный залп лучников, обступивших пристенок с внутренней стороны частокола.

- Мэнков отстреливать! - кричал Калюта. - Чтоб ни один не ушел!

Это люди понимали и сами. Вражеские лучники, если были такие внизу, ввязались во всеобщую рукопашную схватку, и защитники селения могли бить не торопясь, высматривая в клокочущей толпе явных чужинцев и особенно широкоротых оборотней, зачаровавших всю эту разноплеменную толпу. Некоторые из противников пытались прорваться в распахнутые ворота, но там встал Тейко с лучшими воинами, так что легче было пробить с наскоку толстенные бревна частокола, нежели ощетинившихся копьями детей зубра. Отряд, прикрывавший Ромара, мгновенно вырвался из схватки и теперь отступал к воротам. Таши нес на руках легонькое тело Ромара, Лишка, отмахиваясь от каких-то чужинцев, второй рукой волокла бесчувственного парня, которому секунду назад сама едва не снесла голову. Теперь она видела, что это кто-то из ее пленных сородичей, одурманенный небывалым колдовством.

Через минуту воины, вышедшие вслед за Ромаром, были уже в селении. Но никто и думать не хотел, чтобы вдвинуть в пазы запасные слеги и, закрывшись стенами от разгорающегося побоища, ждать, кто одолеет во всеобщей свалке. Быстро перестроившись, охотники вновь выбрались через полуразрушенные ворота. Тейко с копьем в одной руке и гудящим кистенем в другой шел впереди. Сплоченный отряд, словно отточенная пика в живое тело, вонзился в безумную толчею побоища, где каждый был сам за себя.

Таши, успевший передать бесчувственного Ромара на руки лекаркам, шел в первом ряду. Топор, напоминавший вороний клюв, взлетал в его руках и резко опускался, словно Таши не в битве участвовал, а молотил зерно на току. Блестящий полированный камень потемнел от крови. Таши видел, что далеко не все нападавшие были чужинцами, но разбираться было попросту некогда кто совался под горячую руку, да еще с оружием, тот и получал по темени. Вот кто-то косматый с ревом мчится на людей, из пасти несется хриплый вой, в руке зажата корявая дубина... стремительный топор перебил нападавшему руку, так что удар дубины приходится вскользь и далеко не в полную силу, но чужинец даже покалеченный, не уменьшает напора и рвется вперед. Копье Данка не позволяет ему вцепиться в Таши, а топор уже снова взметнулся и обрушился на покатый лоб.

- Бей, не ленись! - ревет вождь.

Но Таши вдруг приостановился, словно в самый неподходящий миг на него напала задумчивость. Ну, какие же это враги, это просто люди, такие же, как и дети зубра... Вот бежит человек: лицо искажено, зубы в широком рту оскалены, а глаза - добрые и сразу видно, что он мог бы быть твоим другом. В руке клинок из отточенного рога, но разве это главное? Ясно ведь, что это хороший человек, не надо его трогать... вот и Данок опустил копье, тоже понял, в чем дело...

Лишь в последние мгновение Таши, так и не понявший в чем дело, успел шагнуть и заслонить собой замершего Данка. Костяное жало вспороло одежду, скользнув вдоль ребер. Боль мгновенно отрезвила, Таши, хакнув от напряжения, опустил топор на гривастую голову. Мэнк повалился, цепляясь за Таши слабеющими руками.

- Мэнков бейте!.. - завизжал очнувшийся Данок, бросаясь в гущу сражения.

Где они, мэнки?.. Их тут один на двадцать, и уж они-то головы не потеряли, на отряд нахрапом не лезут - один, вот, попытался... и Таши, не выбирая, ринулся на ближайшего противника. Впрочем, боль от раны прояснила его голову, так что, опознав в беснующемся воине настоящего человека, пусть и неведомого племени, Таши ударил не в полную силу, а лишь отвел нацеленный деревянный меч, отблескивающий накладками вулканического стекла, а затем оглушил противника ударом рукояти. Повезет парню - останется жив.

Позицию в воротах, оставленных вождем, занял еще один отряд копейщиков. Им взялся командовать старейшина Мугон. Вид вражьей крови уже не пьянил его, так что седобородый силач не потерял головы. По его знаку Калюта вышел в первый ряд и на всех ведомых языках призывал настоящих людей отходить к воротам. И люди находились. Пробилась группа лишаков, вооруженных копьями с тонкими обсидиановыми наконечниками. Добежало трое медведей, уведенных из разграбленного поселка. И даже Милей - разведчик, пропавший намедни, вынырнул из толчеи и занял место в шеренге.

- От рощи отсекай, чтоб не ушли! - голос вождя был слышен всем.

В самом деле, в битве, которую и битвой-то назвать было нельзя, случился перелом. Взаимная ненависть сменялась страхом за свою жизнь. Трое уцелевших диатритов развернули боевых птиц и унеслись вдоль берега. Еще какие-то фигуры метнулись к недальней роще, сражающиеся уже не наскакивали друг на друга, а лишь прорубались туда, где простор полей и негустые перелески обещали слабую надежду на спасение. Но именно там встретил бегущих выведенный вождем отряд. Шеренга воинов ощетинилась копьями, и лишь теперь Таши смог оставить матовый от чужинской крови топор и сорвать с плеча лук. Вскочив на выпирающий из земли гранитный камень, Таши принялся выпускать одну стрелу за другой, словно состязался с родичами в скорости стрельбы. Все-таки, славное оружие лук, яблоневая стрела пробивает мэнка прежде чем он успеет добежать и применить свое обманное колдовство! Вот и еще один кувырнулся... заречетесь ступать на наш берег!

В колчане оставалось еще три стрелы, когда Таши обнаружил, что стрелять больше не в кого. Те, кто остался жив, бежали с вытоптанного поля. Не ячмень будут собирать здесь в этом году, а оружие и трупы врагов.

- Без колдунов от городьбы не отходить! - Тейко уже остыл от горячки боя и распоряжался быстро и решительно. - Рощу потом прочешем, и карликов надо будет выследить. А пока - этих добивайте, чтобы никто не уполз!

- Стойте! - закричал воин, выбежавший из ворот. - Ромар велел раненых чужинцев вязать, он будет их смотреть!

Никто не возразил - вязать противника занятие куда более азартное, нежели лишать жизни недобитых. Один Тейко недовольно поморщился, видно вспомнилось что-то давнее.

Воины рассыпались по полю, стаскивая на толчок трупы и подбирая тяжело раненных. Легко раненных среди чужинцев не было, легко раненный продолжает сражаться. Всего было собрано больше пяти сотен убитых, в то время, как среди защитников селения погибло лишь четыре человека, а вернее двенадцать, если считать восьмерых разведчиков. Теперь шестеро из них были найдены в рядах зачарованного войска. Это страшное, невозможное известие омрачило радость победы. Трудно поверить, что свой человек, родич, проживший с тобой всю жизнь, может встать и пойти с оружием на родное селение, на себя самого. Какое там ни будь колдовство... А что за колдовство - никто не знал. Даже Милей - единственный вернувшийся из дозора, ничего не мог рассказать. Не помнил - и все тут. Калюта, впрочем, обещал очистить парню память, да и сами люди вскоре успокоились. Мало ли, что разведчики во вражьем войске шли - со своими-то не бились! Вон, Бельгай, лежит неживой, а его метное копье в брюхо оборотню всажено. Тут уж сомнений нет, за кого парень воевал.

Убитых врагов раскладывали по разрядам. Людей отдельно, их похоронят как полагается, курганчик насыплют и поставят сверху изображение духа могил седобородого Пура. Чужинцев стаскивали на особицу - их сожгут и вкопают на этом месте идолы злых демонов, в первую очередь - Хурака, пожирателя трусов. Те воины, что постарше, узнавали среди убитых племена, с которыми прежде приходилось воевать. Вот согнутые - это чужинцы, пятнадцать лет о них ни слуху, ни духу не было, а тут, вишь, объявились. Угадали и ночных карликов, что до сих пор бесчинствуют в лесах - эти даже не чужинцы, а вовсе лемуры, они диатритам сродни, у людей с ними ничего общего не бывало. Нашлось и несколько диатритов - знакомый враг! А вот хищных птиц, что произвели такое опустошение в задних рядах осаждающих, оказалось всего три. С диатримами обходились попросту - разделывали на мясо, пусть и малышня попробует сказочную птицу. Убитых мэнков насчитали тридцать две штуки даже здесь оборотни сумели отделаться малой кровью, хотя со стен лучники особо метили в гривастых чужинцев. Опасаясь, что мэнки на самом деле живы и лишь притворяются убитыми, каждого оборотня просадили здоровенным колом, пришпилив к земле. Уж теперь-то Всеобщая Мать не отпустит нечисть.

Уже все было слажено, когда в воротах появился Ромар, которого с трудом удалось привести в чувство. Колдун шел покачиваясь и приволакивая ноги. С одной стороны его придерживала Уника, с другой - шаман Калюта. Кое-кто из ревнителей старины при виде такой картины недовольно поджал губы - не дело этим троим вместе ходить, во все времена между колдуном и шаманами недоброжелательство тлело, а уж с йогами и вовсе вражда была. А эти обнявшись ходят! Потому и власть в роду забрали такую, что слово вождя уже и не значит ничего.

Ромар осмотрел убитых, покивал согласно - точно, согнутых привели с собой мэнки, где только отыскали... Потом отошел к пленным. Там тоже было трое согнутых и пяток существ, в отношении которых никто из детей Лара ничего сказать не мог. Двоих раненых лишаков уже перевязывали, не дожидаясь дозволения - окажется, что это враг затаился, так и перевязанного можно добить, хоть и не полагается так-то. А голову мутить, своим притворяться полагается?

На раненых согнутых Ромар глянул мельком, кивнул вождю - добивайте! Затем осмотрел остальных. Почти все оказались людьми, только из неведомых народов. Шаман тоже подтвердил, что это люди, да и кто-то из лишаков, уже принятых в семью, сказал, что в прежние годы они с такими знались. Настоящих людей тоже принялись лечить, хотя некоторым уже никакое лечение помочь не могло.

Оставался последний пленник, на которого сбежались смотреть все, кто случился поблизости. Был он так уродлив, что если бы не малый рост и хлипкое сложение, то непременно кто-нибудь решил бы, что перед ними страшный ублюдок - мангас. Внешностью он скорее напоминал зверя, нежели человека, и даже согнутые рядом с ним казались красавцами. Зазубренный камень распорол странному чужинцу живот, всем было ясно, что пленник и приподняться не сумеет, но все же охотники стояли вокруг, держа оружие наготове, ибо от неведомого всегда следует ожидать самого худшего.

Увидав пленника, Ромар оживился, присел рядом, заглянул в глаза: спрятанные под нависшим лбом. Потом захрипел, загукал что-то невнятное. Пленник молчал, ничто в его лицо не переменилось.

- Не понимает, - произнес Ромар, подымаясь. - А может, не хочет отвечать... или не может, - добавил он, бросив взгляд на рану.

Окружающие молчали, ожидая объяснений.

- Это знаете кто? - объявил Ромар, дергая изувеченным плечом. Пожиратель падали, трупоед. Я еще молокососом был, когда люди с ними воевали. Уже сколько поколений люди трупоедов не встречали. Узнать бы, где они прятались все эти годы... да и магия у них была непростая, жаль, ежели пропадет.

- Узнать-то нетрудно, - произнесла Уника негромко, но так, что на окружающих холодом пахнуло. - Пусть кто-нибудь его душит неспешно, а я в глаза буду смотреть. Все узнаю.

Услышав такие слова, кто-то из охотников попятился, а Тейко выругался вполголоса и круто развернувшись, ушел прочь. Оно и понятно - одно дело просто добить смертельного врага, совсем иное, вот так, медленно, любуясь... А что делать, если всему роду нужно? Калюта решительно выдернул одну из многочисленных завязок своего наряда, шагнул было к трупоеду, но Ромар остановил его:

- Погоди, он и без того помирает. Недолго осталось.

Уника наклонилась над трупоедом, впилась взглядом в затянутые предсмертной поволокой глаза...

О чем может сказать последний выдох умирающего? - Жили некогда на земле странные существа, умевшие разбивать камень и говорить друг с другом о голоде и иных важных вещах. Медленные реки и темные лесные ручьи кормили их, позволяя собирать хрупкие ракушки беззубок, а магия, доступная всякому, кто познал слово, позволяла не бояться зверей, охочих до теплого мяса. Существам не было нужно чужой крови, они кормились моллюсками и сладкими болотными корешками. Иной раз им доставалась снулая рыбина или туша случайно утонувшего зверя - тогда случался праздник, после которого весь народ маялся поносом. Существа никак не называли себя, они просто жили, как живет всякий зверь или человек, которому не нужно ничего сверх необходимого. Но потом в мир явились иные люди, и существа стали называться пожирателями падали или трупоедами. Новые люди умели и любили убивать. Деловито и настойчиво они принялись очищать землю от трупоедов, освобождая место для себя и своих детей, и преуспели в этом полезном занятии.

Конечно, умирающий получеловек ничего этого не знал. Как и все его предки он просто жил вместе с десятком себе подобных, не думая о смысле своего существования и никак не называя себя. Последние трупоеды прятались в топких болотах, но и там их доставали охотники за болотной птицей. Все больше вокруг становилось людей, а себе подобные уже не встречались вовсе. И уже не помогало умение представить себя зловонной кучей падали, которую даже гиена обходит стороной, а противника - самой желанной добычей для всякого зверя; не спасали топи, лавды и камышовые заросли... Он не знал, что случилось, просто однажды вдруг увидел, что немногие сородичи лежат убитыми, но почему-то не бросился на врага, а встал и пошел вместе с теми, кто убил его родных, потому что так было надо, потому что туда звал голос крови. И вот теперь он дошел к цели: перед ним катила волны великая река, сладкие беззубки ждали на отмелях, на волнах качалась заморная рыба... соплеменники его бродили по берегу, не выискивая пищу, а выбирая ее. Он бежал, торопился к ним, а навстречу, сыто вытирая пальцы о лоснящиеся волосы, шла его жена - самая красивая на свете, и сын возился на песке в стороне от воды и шуршал пересохшими водорослями...

Уника оторвала воспаленный взгляд от мертвых глаз и, не глядя ни на кого, сказала:

- Нет их больше нигде - этот последний. И магия их нам не годится, настоящий человек даже в мыслях не может быть кучей загнившей падали.

Помолчала немного, потом приказала:

- Похороните его отдельно, - и видя, что охотники не понимают, что это значит: хоронить чужинца, - добавила: - Как человека похороните.

* * *

В Большом селении у бродяги Ромара был свой дом - землянка, выкопанная неподалеку от стены. Кроме шамана, никто из родичей давно уже не жил в землянках - строили деревянные дома, обмазывая стены глиной и засыпая крыши землей. Во всем селении оставалось три землянки: Круглая землянка, перекрытая покупной мамонтовой костью, где до недавнего времени обитал Матхи, и куда теперь вселился Калюта, Отшибная землянка, тоже предназначенная для колдовских целей, и дом Ромара. Это никого не удивляло - где еще жить колдуну, которого уже чуть ли не в глаза зовут бессмертным?

Теперь Ромар лежал скорчившись на постели, на которой ему так редко приходилось ночевать, а Уника сидела рядом и слушала прерывистую речь старика:

- Пусть народ радуется, без праздника сейчас нельзя, а то руки у людей опустятся. Плохо, что и вождь вместе со всеми празднует, думает победу одержал невесть какую. Нету победы, нету. Ведь это мэнки нашими руками Завеличье очистили. Там теперь если кто и остался, кроме их проклятого племени, так о них и говорить не стоит. У мэнков, правда, победы тоже нет, не удалось им нас нахрапом взять, а колдунов они потеряли много. Вот только, долго ли я так продержусь? Да и не дело, когда весь род от одного человека зависит. А если бы они всю эту толпу на Верхнее селение обрушили? Взяли бы его, как пить дать - взяли.

Уника молчала, соглашаясь, скорбно глядела на тщедушную фигурку волшебника. Сдал Ромар за последние годы, и не видеть это может лишь тот, кому привычка глаза застит. Заместо бороды, и прежде негустой, торчит пяток седых волосин, на черепе пух какой-то, да и весь Ромар словно бы усох и куда больше похож не на живого человека, а на призраков, что сидят на берегу подземного озера во владениях мудрого чужинца Баюна. Там собрались маги прежних времен, великие колдуны всех рас и народов. Некогда они были так могучи, что теперь не могли умереть, но стали так стары, что не могут жить. Во время прошлого похода Уника с Ромаром побывали в той пещере, и с тех пор это видение порой возвращается к Унике и вспоминается спокойный вопрос Ромара: Это и моя судьба? - и ответ хозяина: Так или иначе, но ты попадешь сюда. Но я бы хотел, чтобы ты пришел ко мне прежде чем силы окончательно оставят тебя. Тогда нас было бы двое. Однако, проходят годы, а Ромар не собирается на покой и не щадит сил, которых осталось не так много.

И словно подслушав мысли ученицы Ромар произнес:

- А ведь я надорвался сегодня. Думаешь, это просто - такую ораву переколдовать? Да и волшба их незнакомая, как с ней справляться неведомо... пришлось силой ломить. Второй раз мне такого не выдюжить.

- Баюна вспомнил? - Уника ничуть не удивилась, что и Ромару пришло на ум то же, что и ей самой.

- Вспомнил. Пора мне к нему в пещеру спасительную, покуда я еще в разуме. Я ведь чувствую, душа во мне на единой жилке держится.

- Когда выходить будем? - буднично спросила Уника.

- А вот переделаем все дела, разберемся с мэнками, да и пойдем потихоньку, - Роман улыбнулся, и Уника обратила внимание, что и зубы у старика уже не те: почернели, торчат вкривь и вкось. А ведь зубы для безрукого - первый инструмент.

- Ты не смейся, - сказала Уника. - Я ведь серьезно спрашиваю.

- А ежели серьезно, - Ромар приподнялся, - то уходить нам с тобой отсюда нельзя, и не уходить - тоже нельзя. Как ни раскидывай - кости неровно ложатся. Я ведь собирался на низ идти, а теперь это тебе придется. Места знакомые, не заплутаешь. Без нефритового ножа наши не отобьются от мэнков. А то ведь от священного нефрита лишь малая часть осталась, да и та... Ромар поморщился, - не в тех руках.

- Я понимаю, - покорно кивнула Уника. - Сама потеряла камень, сама и искать буду.

- Ты себя не вини, кто ж знал, что такое случится... Главное, что Кюлькасу конец пришел, что род со свету не сгинул. А нож мы найдем, вещь заметная. Сын с тобой пойдет, он парень толковый и в походах бывал. Калюта отсюда помогать будет, сколько сможет, но ты на него особо не рассчитывай, ему сейчас и без этих забот тяжеленько придется. И еще - мальчонку с собой возьми, который у Матхи в учении был.

- Этого зачем? - изумилась Уника. - Путь не близкий, места сам знаешь какие. Не детское это дело - к Сухому лиману соваться. Да и чем он помочь может?

- Ничем не может, - согласился Ромар, - Одна лишняя морока. Но без этого мальчонка погибнет. Сама знаешь, что ему сделать пришлось - старика убийцам отдать, чтобы весь род выручить - такого и взрослый не осилит. Погибнуть куда проще, чем с трещиной в душе жить. Теперь мальчонке или шаманом быть, или не быть вообще. Вот пусть сходит в те края, поглядит, какова шаманская правда. Да и на тебя поглядеть ему не вредно.

- Странные ты вещи говоришь, - протянула Уника. - Где это видано, чтобы будущий шаман у йоги учился - между нами всегда вражда была. И потом, ребенок заботы требует, прокорма, а нам этим недосуг озабачиваться - пойдем ходом. Я привычная, Таши у меня вовсе молодец, а ребенку каково? И что, если из-за этих забот мы с делом не управимся? Не лучше ли одному малышу сгинуть, чем всем, сколько их на свете есть? Дело сам знаешь какое оплошки быть не должно, а ребенок станет обузой. Справлюсь ли?

- Справишься! - твердо сказал Ромар. - Я у тебя иное спросить хотел. Поглядел я тут на твое колдовство, и сомнение меня взяло - откуда у тебя все это? Ты же со старой йогой, с Нешанкой, дважды всего видалась, один раз у нее в помощницах была. Когда же всю науку перенять успела? Я о твоих волшебствах много наслышан, да и сегодня кой-что повидал. Ты уж прости меня, старого, но такому колдовству лучше на свете не быть. Я-то помню, какие чары мудрые йоги творили - страшное дело. Я, честно говоря, надеялся, что оно теперь в прошлом и больше на землю не воротится.

- Воротилось, как видишь, - сухо сказала Уника, - и старая йога тут не при чем. Это сама сила умирать не хочет. Тут любая баба йогиней станет посиди она с мое возле тех могил и среди тех вещей. Я еще держу силу в себе, без толку выхода ей не даю, а окажись кто послабже... о бабах-йогах сам знаешь, что рассказывают. Но сегодня без этого никак. Видишь ведь, без моего ведовства роду не обойтись, а то бы я этих слов вовек не произнесла. А что сама сгину - не велика потеря, время подойдет, другая ведунья родится.

- То-то я и вижу - ни себя тебе не жалко, ни мальчонку-шаманыша. - Ромар наклонился и жарко шепнул: - А ты его возьми, глядишь, и сгодится, душу твою сбережет.

- В горшок он сгодится, - глядя в бесцветные глаза старика, ровно произнесла Уника.

- И такое, выходит, колдовство есть? Я-то думал, это напраслина на колдуний, что, мол, своих же детей губят...

- Есть, - бестрепетно ответила Уника.

- И что, ежели для всего рода потребуется, сможешь ребятенка живьем сварить?

Уника молчала.

- Все-таки, возьми Роника с собой, - постановил Ромар.

- Зачем? Мол, все равно не жилец - так и не жалко?

- Нет. - Ромар был совершенно спокоен. - Вылечишь мальчонку и назад приведешь. А я тебя тут ждать буду.

Глава 4

Выходили, как и полагается - в первый рассветный час. Каждый, в том числе и малолетний Рон, тащил свою ношу. Впрочем, в мешке Рона оказалось больше сушеных лепешек, вяленой рыбы и прочей еды - ноша объемная, но не слишком тяжеловесная. Провожать уходящих йога никому не позволила - нечего привлекать излишнее внимание разгуливающих в округе чужинцев. Даже Ладе Рониковой матери не позволено было выйти за ворота. Полудикие псы, обитавшие рядом с селением, побежали следом за уходящими, но поняв, что троица собралась не на охоту, а в дальнее путешествие, собаки одна за другой отстали. Лишь один пес, самый крупный из всех, поджав пушистый хвост и напружинив чуткие уши, продолжал трусить по следам идущих шагах в двадцати сзади.

- Это Турбо, - пояснил Роник, перехвативший настороженный взгляд Уники. Он не будет мешать.

Йога безразлично пожала плечами - зверь вольный, пусть бежит куда хочет. Ну а то, что псы не выдают своих союзников-людей, когда те отправляются куда-либо тайно, а на охоте так даже и помогают, это всякий с младенчества знал.

На первом же привале ноша была перераспределена: часть еды у Роника забрали, зато вручили ему копьецо из гнуткой диатримьей кости - оружие настоящее и для детей недозволенное.

- Бери, - сказала Уника, - пока ты в походе - можно.

Сама она вытащила из мешка какую-то палку, обвязав по краям, натянула жилу, и в руках йоги очутился короткий, круто изогнутый лук. При виде такого малолетний шаманыш даже замер от удивления. Лук - оружие мужское, даже Лишка - дева-воительница, к запретному оружию руку не тянула. А тут вот так запросто и, по всему видать, не в первый раз. Во всяком случае, Таши, ни слова не говоря, выудил из своих запасов связку стрел, слишком коротких для своего лука и протянул матери.

- Чего рот-то разинул? - весело спросила Уника, глядя на ошеломленного мальчишку. - Не всякий обычай законом считается. Предки женщинам из лука стрелять не запрещали, а матери-земле до того и вовсе дела нет. А что не принято бабам с луком баловаться, так это, чтобы не перестреляли друг друга ненароком. А мне в лесу без этого дела никак. Сам видишь, лук у меня лесной, с такими дети лосося охотятся. Понял?

- Понял... - прошептал Роник.

- Погоди, я тебя еще научу из лука рыбу бить, - пообещала Уника.

Угодья, принадлежащие роду: поля, дальние выпасы, затем - привычные места загонной охоты троица прошла за неполных четыре дня. Можно было бы уложиться вдвое быстрее, но, как и предвидела Йога, ребенок сильно задерживал движение отряда, а снимать с Роника ношу Уника не желала ни в какую. Она сама когда-то в таком же возрасте начинала бродить по окрестностям вместе с безруким Ромаром, и таскать всякого барахла ей тогда приходилось куда как побольше. Правда, в те мирные времена ни ей, ни Ромару было некуда торопиться.

Лохматый Турбо упорно сопровождал отряд, видимо вознамерившись идти с ним до самого конца. Днем он шастал по кустам, выискивая пропитание, ночью устраивался в стороне от костерка, который Таши разводил в какой-нибудь укромной балочке, скрыв огонь от посторонних глаз. На второй день Турбо выгнал прямо под Ташин выстрел табунок тонконогих джейранов, за что получил гору всякой требухи. Помогая разделывать тушу, Уника долго морщила лоб, а потом произнесла:

- Прямо не знаю, к добру или к худу эта добыча... Зверь непуганый - это хорошо, значит, никаких двуногих поблизости нет. Но что-то я не помню, чтобы в здешних краях такие звери водились.

- Это антилопа такая, - отвечал Таши, ловко орудуя ножом. - Она сайге сродни. Ближе к диатримьим пустыням их полно, а тут - тоже первый раз вижу. Думаю, они сюда из дальнего Завеличья пришли - там Хобот гулял, вот и согнал зверей с места.

- Хорошо бы, если так, - согласилась Уника и, оставив возню с мясом сыну, принялась ворожить.

Через день стало ясно, что Ташины предположения пусть и не вполне, но оправдываются. В воздухе повис неприятный запах, словно пахнуло сухой плесенью, трава, которая едва начинала цвести, не выйдя в колосок, пожухла. Не было видно ни птиц, ни насекомых. Турбо во время переходов уже не рыскал по окрестностям, а понуро трусил следом за людьми.

Проходя берегом мимо выглаженного водой камня, Уника провела по нему пальцами. На концах пальцев остался отчетливый сажевый след.

- И впрямь - Хобот, - Уника помрачнела. - Нехорошо это. Коли он сам тут бродит, то и вся остальная нечисть взъерепенится. А у нас впереди Низовое селение с непохороненными родичами, а там и Истрец, где битва с диатритами была. Места все смертные, не надо бы туда ходить, да только сокровище наше как раз там и потеряно.

- Найдем, - отозвался Таши.

Ведунья бросила взгляд на сына, улыбнулась затаенно. Ох, до чего на отца похож! Тот тоже, еще в чем дело не знает, а уже говорит: Справимся! Это хорошо, мужчина и должен быть таким, а иначе не быть ему победителем.

На ночь остановились в глубоком распадке. Жгли экономный костерок из набранных пересохших веток. Тут, возле реки, да еще и в низинке, где журчит ручей, должны были бы расти липы, вязы и могучие яворы, но вместо деревьев лишь редкие кусты жались между камнями. Начинались плохие места, и деревья первыми чувствовали это. Вода, правда, была хороша, родник успел очистить себя от колдовской копоти и журчал успокаивающе. Наутро Уника велела Таши набрать побольше воды, словно они не берегом Великой шли, а собирались идти вглубь пустыни.

- Говорят, Великую не замутишь, - пояснила йога, - но на моей памяти было и не такое. Ко всему надо быть готовым.

Целое утро мрачная Уника нещадно погоняла свой отряд. Ронику, сгибавшемуся под немалой для ребенка ношей, казалось, что он сейчас упадет. В какой-то момент Таши протянул было руку, чтобы взять у мальчишки котомку, но мать зло цыкнула на него:

- По сторонам поглядывай и руки не занимай! Они тебе для оружия нужны, а не чужую ношу таскать.

- Я сам справлюсь, - прошептал Роник. - Я сильный.

- Правильно, - хрипло похвалила йога, всматриваясь в пустынный берег. Потом она плавным движением вскинула лук и с двадцати шагов всадила стрелу в одинокий кустик, притулившийся на самом обрыве.

Казалось бы не было в нем ничего особенного - полузасохшая купинка, вся как есть сквозная; что за опасность может там скрываться? - разве что змея притаится среди корней, однако куст вдруг вздыбился, растопорщив ветви, потом сжав их как бы в кулак, и стало видно, что каждая веточка покрыта чем-то полупрозрачным, словно студнем, что варят из лосиных копыт. Таши поспешно сорвал с плеча лук, Роник выставив дротик, кинулся прикрывать Унику.

- Не мельтешите, - успокоила ведьма, - ничего он нам днем не сделает.

Она откупорила флягу, принялась плескать издали, приговаривая:

- Чистой водой, проточной водой - сгинь, пропади!

Через минуту на тонких прутках и следа былой пакости не осталось. Уника отломила хрусткий сучок, протянула своим спутникам:

- Глядите, это и не деревяшка вовсе, а кость. Зверь это в засаде сидел. Днем он не опасен, от него и Рон, поди, вырвется, а там - река рядом, помылся - и всех делов. А вот ночью с костяными кустами связываться не стоит. Потому и надо эти места засветло пройти.

Уника бросила костяшку и споро пошла дальше. Роник и Таши двинулись следом. Таши шагал с изготовленным к стрельбе луком и уже не пытался помогать младшему товарищу.

- На кусты стрелы не трать, - не оглядываясь бросила Уника, - а ежели что другое заметишь - стреляй. Один Лар знает, что здесь может встретиться.

- А это что за чудище? - спросил Таши, сторожко оглядываясь окрест. Что-то старики о таком не рассказывали.

- При стариках такого и не было, - согласилась Уника. - Это все Кюлькасовы штучки, после его смерти появились. Я эти кусты мертвяником зову, а встретилась с ними впервые в лесу, не доходя Болотищ. Там тоже немалая бойня была, ночных карликов непохороненных тьма осталась, вот и завелась эта пакость. А ночью еще - бездомные духи. Только зазевайся, мигом твое тело украдут - сам бездомным духом станешь.

- Ежели эти твари воды боятся, - задумчиво проговорил Таши, - так они после первого же дождика подохнуть должны...

- Оклемаются, - отозвалась Уника. - Хотя во время непогоды они и впрямь скукоживаются. А потом оживают.

- И этот оживет?

- Этот - нет. Я его заговорила.

- А кто там возле Болотищ карликов бил? - тихо спросил Роник, изо всех сил поспешавший следом за йогой.

- Ну не я же... Я в ту пору шмакодявкой была. А вообще - беседовать будем на привале. А сейчас, пришли никак...

Ведунья принялась карабкаться по обрыву изрядно крутому в этом месте, Таши и Рон спешили следом. Турбо, с самого утра ни на шаг не отходивший от Роника, выбрался наверх последним.

Перед тремя путешественниками лежали развалины Низового селения.

Частокол, некогда сооруженный из мореного дуба, покосился, но еще не прогнил окончательно и, несмотря на зимние ветры, особенно злые в низовьях, упорно стоял, словно никакой враг никогда и помыслить не мог, чтобы войти в селение. Лишь ворота, незапертые в тот трагический день, обвалились, открывая широкий проход к брошенным домам. Все кругом заросло матерым бурьяном, какой лишь на брошенных поселениях вырастает. Перед воротами стоял потемневший столб с вырезанным ликом Пура, а рядом насыпан невысокий курганчик - все, что успели родичи сделать девять лет назад, когда Матхи еще умел ходить. Не удалось тогда испросить прощения у брошенных под открытым небом погибших родовичей, а быть может, неуспокоенная магия убитого Кюлькаса не дала людям закончить начатое. Тогда люди едва ушли отсюда живыми, и с тех пор Матхи строго забронил без дела ходить на низ. Страшные тут места, прОклятые.

- Тут под курганчиком человек сто похоронено, - чуть слышно пояснила Уника. - Кто именно там зарыт - Лар знает, это ж сколько лет люди погребения ждали - одни кости и остались. От кого хоть малая часть в могилу попала - тому обиды нет, а кто так и сгинул - с тем как быть? Тут ведь народу жило больше восьмисот человек, а нашли едва сотню. Сами понимаете - диатримы постарались.

Йога сбросила наземь мешок, распустила волосы, волной упавшие почти до колен, и, непрестанно кланяясь, направилась к воротам. Таши и Рон остались стоять, не смея приблизиться и не зная, что делать, очутившись в таком месте. Простоволосая женщина била поклоны и не то плакала, не то тянула заунывную песню без слов. Таши стоял повесив голову и шептал заговоры, которым когда-то научила его мать.

Земля под ногами задрожала, судорожно пытаясь опрокинуть незваных гостей. Тяжелый звук, не то гром, не то полный угрозы рев заполонил окрестности. Роник поспешно подхватил пику и, на всякий случай, придвинулся ближе к Таши. Молодой воин перехватил лук поудобнее и проверил пальцем, хорошо ли натянута тетива. Певучий звук тугой жилы потерялся в подземном гуле. Уника, не обращая внимания на ходящую ходуном землю, продолжала кланяться, испрашивая у обиженных родовичей прощения для всех ныне живущих. Рухнула часть поветшавшего частокола, Уника даже не повернула головы. Разложила на могильном холмике дары, лицо идола смазала жиром и лишь затем, пятясь, отошла к своим.

- Уходить надо отсюда. Сами видите, что делается, теперь тут живому человеку быть не можно. Эти края долго будут мертвым принадлежать, пока Всеобщая мать убитых не успокоит. А если по совести, то хорошо бы на площадь сходить, предкам дары принести. Матхи слепой в прошлый раз туда не добрался.

Уника выудила из мешка еще одну кубышку с перетопленным бараньим салом, вздохнула:

- Ждите здесь, - и пошла к развалинам.

Подземный гул усилился, казалось целый хор недовольных голосов жалуется на судьбу. В глубине селения что-то затрещало, ломаясь. Уника шла, не оглядываясь и не замедляя шага. Потом последняя воротная верея, чудом стоящая стоймя, накренилась и рухнула, задев идущую женщину.

Таши рванулся к воротам, подхватил мать, понес в сторону, злобно хрипя в ответ подземному реву:

- Какие вы предки?.. Хуже чужинцев... Своих бить...

Когда вода из фляжки потекла по лицу, Уника открыла глаза.

- Все-таки признали меня... - шепнула она в ответ на ожидающий взгляд сына.

- Ничего себе, признали - этаким бревном по голове! Так злого врага, кровопийцу ночного признавать нужно!

- Признали, - повторила Уника. - Видел бы ты, что с мэнком было, когда его у моей избы вот этак же садануло. Ведь это свои же охранные заклинания, до сих пор стоят и даже сильнее стали. Исказились правда, оттого, что место мертвое, да и Кюлькас поблизости сгорел. Тут сейчас все духи искаженные и силищи немерянной. Но если бы меня хоть в полсилы ударило, так, поди, одна кашица осталась бы. Значит, помнят еще, не забыли... - Уника приподнялась и, вздрогнув, резко спросила: - Где Рон?

Роника рядом не было.

* * *

Роник пробирался между домами погибшего селения, крепко сжимая берестяную кубышку с жертвенным жиром. В голове стучали слова Ромара: Тебе шаманом быть, а у шамана - другая храбрость, - и еще фраза, только что произнесенная бабой-йогой: Матхи слепой в прошлый раз туда не добрался.

Значит, должен добраться он. Только так можно заслужить прощение. Если он сейчас отступит, то не быть ему ни воином, ни шаманом, ни вообще никем. Длиннозубый Хурак не оставит в покое дважды труса, а соплеменники родичи и родовичи будут лишь смеяться над гибелью ничтожного.

Дома с обвалившимися крышами, растрескавшимися стенами, проломленными остатками дверей громоздились со всех сторон. Часть домов и вовсе рухнула, обратившись в глиняные кучи, из которых торчали полусгнившие остатки бревен. Земля была неровной, словно здесь не улица проходила, а свежевзрытая пашня, прошлогодние ветки бурьяна цепляли за ноги, мешая идти. Пожелтевший от солнечных лучей человеческий череп недобро ухмыльнулся из переплетения полынных стеблей. Великий Лар, это что же, погибший родич так и валяется здесь под открытым небом на радость лисам, протоптавшим свои тропы между заматеревших репейников! Да как еще терпят предки такое беззаконие, почему вовсе не отвернулся Лар от своих обеспамятевших детей?

Словно подслушав мысли спешащего мальчишки, с новой силой взревели подземные духи, окрест все задрожало, со стены одного из домов рухнул уцелевший пласт глины, обнажив плетеную из лозняка стену. Роник вздрогнул и припустил бегом. Он вылетел на площадь с круглой землянкой, гостевым домом и домом старшины - все как в родном селении, только поменьше... Остановился, перевел дыхание и без колебаний направился к черному от времени столпу предков, хотя не достигшим совершенных лет не дозволялось приближаться к святыне. Столп единственный во всем селении стоял прямо, грозно глядя окрест человеческими и звериными ликами. На земле, не дотянувшись нескольких шагов до тотема, грудой костей кучился рассыпавшийся скелет диатримы. Аршинный клюв глубоко вонзился в землю, молчаливо свидетельствуя, что погибшие предки не сдавались без боя.

Рон без колебаний перешагнул птичий костяк, приблизился к столпу вплотную. Зачерпнул в кубышке жира, начал мазать губы резным личинам.

- Лар-первопредок: - затянул он слова, дозволенные только шаману, предки и пращуры, отцы родные, не оставьте детей своих ныне живущих!..

Стонущее рычание неслось из-под земли, дома ходили ходуном, подняв облако пыли, просела крыша круглой землянки, - Рон продолжал свое дело. Все нижние изображения уже получили свою долю жертвенного жира, Рон приподнялся на цыпочки, чтобы достать как можно выше, но в этот миг дрожащая земля ушла из под ног, лик Дзара в полуденной синеве налился черным светом и все исчезло.

* * *

- Где-то тут должен быть, - успокаивающе произнес Таши. - Наверное струхнул, когда ворота падать стали, и спрятался. Сидит теперь в кустах или под обрыв забился. - Таши огляделся кругом, сложил ладони воронкой и закричал: - Ро-он!..

Никто не ответил на крик.

- Да здесь он, здесь, никуда не делся... Ро-он!..

На этот раз Таши завопил так, что троекратное эхо отозвалось со стороны Великой. Затем наступила тишина, даже ворчание растревоженных духов смолкло.

- Не кричи, - тихо промолвила йога. - Не отзовется он. В селение ушел. Видишь, туеска жертвенного нет... так что придется за ним туда лезть.

Теперь Таши и сам понимал, куда делся мальчишка и даже след заметил, проломленный сквозь прошлогодний травостой. Но, не желая верить в непоправимое, промямлил неуверенно:

- Погоди, может это пес туда пробежал, видишь, пса тоже нет. А мальчишка где-нибудь тут, струхнул... страшно ведь было.

- Там он - и не надейся, - прервала сына Уника.

Она распустила мешок с колдовскими причиндалами, принялась навешивать на платье амулетики и обереги, сердито кривя губы и ворча вполголоса:

- Говорила Ромару - нечего малого с собой брать! Ежели сейчас я оттуда не вернусь - как ты в одиночку нож добывать будешь? А никак не будешь! Тогда домой поворачивай, а за ножом пусть Ромар сам идет или Калюту посылает...

Обрядившись, Уника строго взглянула на сына и приказала:

- Жди меня час - не больше. Если не вернусь - уходи как можно скорее. Ночевать тут не вздумай - такое случиться может, что хуже смерти. Расскажешь Ромару, чем дело кончилось, а дальше уже как он решит. Понял?

- Нет, - отрезал Таши. - Вместе пойдем.

- Куда? Вместе это на верную гибель идти, а одной, глядишь, и пособит Лар-первопре... - Уника замолкла на полуслове, уставившись в сторону молчаливо ожидающего прохода в селение.

Таши круто развернулся и увидел, что по заросшей сорными травами улице бежит Турбо. Зажав в зубах ворот кожана и забросив мальчишку себе за спину, Турбо тащил бесчувственного Роника. Так волк уносит в чащу зарезанную овцу. Только полудикий пес бежал к людям, которые помогали ему лишь тем, что великодушно позволяли жить рядом с собой. Подбежав к Унике, Турбо опустил мальчика к ногам йоги и поспешно отскочил, словно ожидал удара. Уника склонилась над безвольно лежащим телом.

- Ну? - спросил Таши, шагнув вперед.

- Жив, - ответила йога. - Сжалились над ним предки, отпустили.

Роникову котомку в которой помещался чуть не весь их провиант, пришлось бросить, припрятав под обрывом. Всю вторую половину дня Таши и Уника уходили из опасных мест. Оба понимали, что если стонущие духи подают голос среди дня, то ночью в этих краях лучше не оказываться. А то, что нечистью, по сути дела, оказались свои же родичи, лишь ухудшит судьбу неосторожных путников. Роника пришлось по очереди нести на руках. Примерно через час парнишка пришел в чувство, но не смог идти даже налегке. Однако, Лар попустил, дорога оказалась удобной, вдоль самой кромки воды по влажному плотному песку. Ушли далеко, так что Уника даже начала побаиваться, как бы им не вылезти ненароком на узкую косу, где отшнуровывается от Великой заболоченная старица Истреца. Если возле селения свои неубранными лежали, то здесь люди поквитались с диатритами, и больше полутысячи карликов нашли свой конец в ночном бою. В таком месте ночевать - тоже не медом лакомиться. К тому же, где-то здесь, в дневном переходе от Сухого Лимана находилась цель их путешествия - безвестный речной омут, где затянутый илом лежал утерянный символ рода.

Теперь оставалось всего лишь нырнуть и достать его. Куда легче, кажется, пересчитать весь песок на речном берегу или перебрать всякую травинку в беспредельных просторах Завеличья.

* * *

На ночевку остановились возле небольшой купы древних вязов, облюбовавших заливную низинку, что каким-то дуриком очутилась на горном берегу. Место это было слишком памятно Унике, именно тут, уже лишившись священного ножа, она провела последнюю ночь перед тем, как в одиночку пойти к Сухому лиману. Хотя, конечно, узнать старое место можно только по вязам, второй такой купы в окрестностях нет, и с давних времен все, кто проходил этими местами, запасались топливом здесь. Земля под деревьями всегда усыпана засохшими ветвями и хворосту набрать не трудно. А вот там, где расстилается беспредельная гладь Великой, в ту недобрую пору рассекал землю черный каньон мертвого русла. Тогда было нетрудно найти приметную яму, вырытую причудами Великой. Большая яма, глубокая, ила на дне почти нет... Зато есть омутинник - длиннопалый дух Великой реки. Не так чтобы и страшен этот дух, до тех пор, пока к нему в омут не сунешься... А уж там - не взыщи, у себя дома и сурок хозяин.

А сегодня, сколько око имает, серебрится бесконечная гладь реки, особенно широкой в этом месте. Словно вся Великая обратилась в одну небывалую рыбину, играющую на вечерней зоре мелкоискристой чешуей.

Да, несомненно, это было где-то здесь. И узнать более точно, где именно лежит нож, тоже не составит труда. Вернее, такое дело потребует трудов, но не превышающих человеческих сил. Вечером шаман Калюта возьмется камлать возле круглой землянки, магическим взором проникнет к утерянной святыне и увидит, насколько близко родичи подошли к кладу. И если они пришли правильно, Уника почувствует радость шамана. Есть такая детская игра: холодно-горячо, - когда-то никто не мог сравниться с малолетней Уникой в искусстве отыскивать хитроумно спрятанные вещицы. Кроме того, есть у йоги и свои способы отыскать потерянную вещь.

Покуда Таши и Роник собирали хворост для будущего костра, Уника достала мешочек со всевозможным рукодельным прикладом, высыпала из него шильца, лощильца и ножички, двумя пальцами подняла зеленую проколку, положила на ладонь. Нефритовая стрелка ожила и, немного поколебавшись, указала на реку. Простенькое волшебство, последнее, что показала ей при жизни предыдущая йога. Священный камень знает, где враг, знает и откуда помощи ждать. Уника прищурившись, разглядывала поверхность реки. Ох, да никак там водокрут! Ну так и есть, вон как вращает попавший в реку мелкий мусор... Хотя, чего еще ждать-то? Как иначе там на дне такую ямину вырыло бы? Значит, напрасно они несли с собой сетку-малушку, зря присматривали на берегу выброшенные рекой стволы упавших деревьев, надеясь соорудить плотик. Малушка могла бы помочь только в спокойной воде, а так - придется туда человеку нырять... Великий Лар, лишь бы с Таши ничего не случилось! И ведь не удержишь его... Хотя, если уж выбирать, то всяко дело, лучше Таши никого не найти - приходилось неслуху в омута нырять. Вот только омутинника в тех ямах не было. И искать там ничего не требовалось: схватил со дна пригоршню мелких камешков - вот ты и герой. Да что говорить, задача у них - не чета мальчишеским забавам.

Уника вздохнула и, раз уж рукоделье все равно вытащено, принялась за починку прохудившихся Ташиных вещей. Не дело парню оборванцем ходить лучший жених в роду...

Роник с охапкой пересохших ветвей подошел к стану и замер с открытым ртом: йога шила, пропарывая дырки в коже проколкой зеленого нефритового камня. Как ни был мал шаманыш, но этот цвет он узнал.

- Дивишься? - без улыбки спросила Уника. - А знаешь, что сказал мастер Стакн, когда этот камешек мне давал? Обломок - он обломок и есть, сила в нем умирает, А если новую вещь сделать, то сила вернется. Только новой вещью пользоваться надо, чтобы сила в ней была. Вот я и работаю. Поизносишься, я и тебе кожанчик поправлю. Так и будет священный камень силы набираться. Понял?

Рон судорожно кивнул.

- А ежели действительно понял, то зря болтать о том, что видел, не станешь.

- Я никогда не болтаю зря, - сказал шестилетний шаманыш.

Подошел Таши с грудой сучьев обвязанных ремнем. Оглядел окрестности, потянул носом воздух.

- Гарью пахнет. Как бы черная пурга не началась.

- Тут все кругом гарью пропахло, - заметила Уника. - Сухой лиман - рукой подать, за неполный день дойти.

- Боюсь, он где-то неподалеку гуляет, - поделился сомнениями Таши. - Как залито все кругом чернью.

Уника не замечала никакой особенной черни, но пренебрегать предчувствием сына, родившегося в один день со страшным черным смерчем, не следовало, поэтому путешественники быстро собрали разложенные вещи, плотно завязали мешки, особо стараясь укрыть скудную провизию, наглухо затянули шнуровку на одежде. Больше все равно ничего нельзя было сделать.

Впустую прождав полчаса, решили все же разводить костер и готовится к ночлегу. Даже если и впрямь Хобот кругом своего логова обходит, люди на это никак повлиять не могут. Уника, взяв лук и подозвав Рона, отправилась к обрыву в надежде добыть на ужин судака или щуренка, Таши обтесывал найденный на берегу еловый ствол, приплывший, видать, с самых верховий. Уника уже объяснила сыну, что скорей всего ему придется вживую нырять за ножом, но Таши все равно готовил плот, сказав, что если омут глубок, то нырять будет легче с плота. Улов у самозваных рыбаков был еще самый ничтожный, когда от стоянки раздался предостерегающий крик Таши, а следом немедленно потемнело небо, ровное шмелиное гудение заложило уши и рывком, словно ниоткуда, явился Хобот. Он недвижно стоял в каком-то поприще от людей, плавно покачивался, как бы выбирая, в какую сторону направиться. А может, и впрямь выбирал. Никто из магов племени покуда не сумел проникнуть в кромешную суть черного смерча, определить, бог это, умеющий слушать и созидать, демон, ведающий лишь разрушение, или просто остаток бестолковой стихии, какой был породивший его Кюлькас. Предусмотрительная традиция всякое чудище велела считать демоном и лишь те, природа которых ясна шаману, получали иное прозвание.

Трое людей давно были рядом, лежали, плотно прижавшись друг к другу, Уника бормотала охранные заклинания, хотя вряд ли оживший вихрь ощущал усилия йоги. А затем случилось такое, чего не могли предвидеть ни Уника, ни Калюта, ни даже, повидавший все на свете Ромар. Неведомо откуда у черного смерча явился противник. Тут уже не могло быть сомнений - это порождение Кюлькасовой магии было богом или, в крайнем случае, демоном. Оно имело человеческую фигуру, хотя таких гигантов не встречалось даже среди горных великанов. Таши, которого ростом предки не обидели, не достал бы чудищу и до пояса. На полуобнаженном теле великана болтались обрывки каких-то одежд, хотя всякий скажет - в степи нет зверя, способного дать шкуру такой величины. Лицо у демона было вполне человеческое, искаженное яростью, рыжая с проседью борода развевалась на ветру. Великан несся огромными скачками, размахивая выдранным с корнем стволом осокоря. Здоровенное дерево приходилось ему как раз по руке. Поравнявшись с раскачивающимся смерчем неведомый боец взревел: Осилим!.. - и обрушил удар на тонкое основание смерча. Сухая лесина разлетелась на несколько кусков, раздался дикий визг, Хобот дрогнул и скакнул в сторону. Обезоруженный великан вскинул лапы, на которых обнаружились аршинные когти, и прыгнул следом. Когти вонзились в бесплотную тьму, смерч заметался, задел краем и без того изувеченную рощицу вязов, свалив разом пяток деревьев. Человекоподобный не отпускал. Он висел на необъятном теле смерча словно разъяренный дикий зверек, впившийся когтями в морду врага, и драл когтями, разбрасывая в стороны клочья тьмы.

- Оси-и-илим!.. - несся визг.

Черный смерч метался вдоль берега, вздыбив волны, прошел над Великой, вновь вломился в рощу. Гигант не отпускал. Он не чувствовал ударов валившихся сверху камней, его не беспокоили хлещущие ветви и стволы, что расщеплялись при ударе о его тело. Лишь визг, в котором уже нельзя было разобрать изначального призыва, становился все более оглушительным:

- Оси-и-и-лли-и-им!..

Черная пурга мела по земле, траурные хлопья взвивались под облака, чтобы выпасть где-то губительным снегопадом. Три человека наблюдали за нескончаемым поединком, не думая, что если сражающиеся хотя бы на минуту приблизятся к ним, людей не спасет даже сам Лар-прародитель.

- Оси-и-и-и...

Смерч, оторвавшись от земли, поднялся к самой обители Дзара, на мгновение обратившись в подобие грозового облака, затем рухнул на землю и судорожными рывками унесся в сторону Сухого лимана, унося на истерзанном боку небывалого всадника. Визг, завывание и грохот стихли вдали. Хлопья ядовитой сажи, медленно кружась, опускались на траву.

- Как они!.. - восхищенно пробормотал Таши. - Мужик этот, молодец, самому Хоботу взбучку дать...

- Смотри, как бы он тебе взбучки не дал, - предупредила Уника.

Она потерла лоб рукой, оставив на лице жирные полосы сажи, затем спросила:

- А вы хоть заметили, как этот дуболом кричал?

- А как ему еще кричать-то, во время боя? - удивился Таши.

- Да я не о том... ты подумай: не по-чужински он вопил, и не по-каковски еще, а по нашему. Хотя, если поразмыслить, так, наверное и должно быть. Места эти прежде нам принадлежали, тут самые камни речь детей Лара помнят. Зато теперь знаем, почему Хоботу в могиле не лежится, кто его по свету гоняет. Матхи, покойник, много старался Хобота успокоить, но не сумел. Да и как суметь, ежели тут такое творится.

- Так это он на нас смерч напускает? - доброе отношение Таши к таинственному богатырю разом переменилось. - Это от него недород, детишки из-за него болеют?

- Не суди, - остановила сына Уника. - Кто знает, что мы сейчас видели? Места, сам понимаешь, какие. Тут вся нежить искаженная, спрос с нее маленький. Давай, лучше, костер разжигать. И воды с Великой натаскай побольше - лучше на сыром спать, чем в этой копоти.

- Рон натаскает, - распорядился Таши, - а я схожу посмотрю на дубинку, которой великан Хобота бил. Они ее ловко разломали: связать обломки вместе - вот и плот. Все польза с драчунов будет. Ежели сегодня все справлю толком, так завтра на зорьке можно и нырять.

Таши зашагал к месту недавнего сражения. Уника смотрела ему вслед. Похож на отца, инда дыхание замирает, а все-таки не совсем похож. Старший Таши ни за что на свете не притронулся бы к дубинке искаженного духа, и не потому, что побоялся бы, а просто не любил потустороннее и сторонился его как мог. А этому - все нипочем, привык к материнским волшебствам, покуда малышом был. Уника вздохнула и сама пошла за водой, велев Ронику заниматься костром.

* * *

К утру следующего дня плотик, связанный из обломков великанской палицы, был готов. Чтобы неудержимое течение Великой не унесло его, плот зачалили на длинной веревке, прикрутив его к столбу, вкопанному здесь же на берегу. Достигнув нужного места, Таши собирался бросить якорь, изготовленный из разлапистой коряги, к которой для веса была прикручена изрядная каменюка. Все это хозяйство с превеликими трудами было погружено на плот, который, благополучно достигнув крутеня, там опрокинулся, утопив разом весь груз и заставив Таши прежде срока выплывать из самого вира.

Таши разрешил водовороту затянуть себя в глубину, и лишь когда в ушах больно зазвенело от тяжести воды, рванулся вбок и, отдуваясь, вынырнул. Дело нехитрое, если плавать умеешь, и если омутинник не разгневается на дерзкого и не утопит, ухватив за волосы и не позволив вынырнуть к воздуху. Против омутинника были у Таши обереги, выданные матерью, да и не видел он под водой никакого омутинника - может уплыл куда хозяин, а быть может, Таши просто недостаточно глубоко влез в подводную яму. Второе больше на правду похоже, ведь и Ромар, и Калюта, и мать в один голос говорили, что есть в этих краях омутинник и сидит он как раз там, где спрятан нож. Тоже забота как водяного согнать? Впрочем, мать обещала пособить, а его дело донырнуть и возвратиться к солнцу с ножом.

Таши не проплыл к берегу и полпути, когда из утреннего тумана донесся знакомый рык и темным пятном обозначилась фигура вчерашнего великана. Как и в прошлый раз, искаженный дух несся огромными прыжками, размахивая древесным стволом, что успел выдрать где-то из земли вместе с комлем.

- Осилим! - вряд ли великан знал еще хоть одно слово, во всяком случае, ничего иного говорить он не пытался.

Что было сил в руках Таши рванулся вперед. Он видел, что безнадежно опаздывает, но продолжал саженками расплескивать волны, выкрикивая в те секунды, когда позволяла вода:

- Сюда!.. сюда!.. скотина... ко мне...

Затем он увидел, как мать, держа за руку малолетнего Рона, вышла навстречу призраку, и чудовище замерло, вздев поднятую для удара дубину.

Проходили мгновения, лапа, способная одним ударом размазать женщину и ребенка, не опускалась. Таши уже бежал по отмели, вот он выбрался на песок, подхватил копье, разумно оставленное на самом виду, и замер на полушаге, наткнувшись на запрещающий жест матери. Уника стояла напротив великана, бестрепетно глядя ему в лицо, и эти двое спорили, хотя, казалось бы, какой может быть спор между человеком и обитателем заколдованных мест.

- Я тебя помню, Туран, и ты помнишь меня, - раздельно роняя слова говорила Уника. - Тебе ведь не каждый день приходилось вершить смертный суд? Ну так вспомни. И оглянись вокруг - земля не проросла камнями, и Великая снова течет. А вот Низового селения больше нет, и родичи лежат непогребенные, вспомни это, Туран!

Гигант задрожал. Зубы в распахнутой пасти зашевелились, немыслимо вырастая. Теперь в лице искаженного духа не оставалось ничего человеческого. Но палица все не опускалась.

- Вы кто? - выдохнуло чудище.

- Говорю тебе второй раз, - четко произнесла йога, - я Уника дочь Латы, та, которую ты судил, когда был человеком!

- Мы дети Лара! - звонко крикнул Роник, выступив вперед. - А вот кто ты такой и что ты делаешь на наших землях?

- Не-ет!!! - от рева великана казалось качнулись камышищи на луговом берегу. Вздетая для удара палица отлетела в сторону и переломилась пополам. Взвихрилась степная пыль и страшилище, только что угрожавшее людям, сгинуло за волнистыми холмами.

Уника обессилено опустилась на землю. Только теперь Таши понял, в каком страшном напряжении она была эти минуты.

- Не вспомнил, - сдавленным голосом произнесла Уника. - Но и напасть тоже не посмел. Значит, не все кончено, мы с ним еще поборемся.

- Кто это был? - тихо спросил Роник.

- Туран, старшина Низового селения, тот из-за которого... ну, вы сами видели, что там в селении деется. Не сберег он людей, ну, вот и...

- Это ему посмертие такое? - подал голос Таши.

- Хуже, - Уника покачала головой. - Понять трудно, я сама вначале думала, что он искаженный дух, но он, никак, до сих пор жив. Как он первый год выжил - и гадать не возьмусь, а после гибели Кюлькаса - вон каким стал. Демон это. И разумом он повредился, тогда или потом - не знаю. Вот и мается, не может понять, мир изменился или он сам, родичей ищет, а как встретил, то и не узнал. - Уника безнадежно махнула рукой и добавила: Давайте-ка, родичи, за дело. Плот у нас разметало, надо новый мастерить.

- Сделаем, - ответил Таши. - Этот Туран еще одну лесину приволок. Где только берет...

- А демон не вернется? - спросил Роник.

- Хоть бы и вернулся - теперь он не нападет, если, конечно, его не бояться.

- Я его и прежде не очень боялся, а теперь-то чего, раз мы с ним разговаривали, - произнес Роник и переложил в левую руку копьецо, которое мертво сжимал все это время.

* * *

На следующий день был готов новый плот и новый план, как достать затонувшее сокровище. Поскольку Великая уже показала свой нрав, кладоискатели оставили мысль о том, чтобы работать не торопясь. Решено было подплыть к указанному месту после чего Таши должен был нырнуть с плота в ту минуту, когда плот окажется над омутом и течение начнет крутить его. Пустой плот Уника бечевой оттащит к берегу, чтобы в случае неудачи попытку можно было повторить. Ронику на это время отводилась самая важная роль. Когда все было готово, Уника распалила костерок, извлекла из мешка принесенные травы и ветки: можжевельник, болиголов, лопушки дурнишника, а следом - звонкий шаманский бубен.

- Будешь стучать, - приказала она мальчишке.

- А можно? - спросил Роник, не смея протянуть руку.

- Можно. Калюта разрешил. Это его бубен, мне такое иметь не полагается. Вообще-то шаман думал, что я этим займусь, да видишь - рук не хватает. Но я знаю, ты справишься. Дело нехитрое: три раза ладонью по коже стукнуть, потом потрясти бубен, чтобы брекотушки прозвучали. И снова три раза стукнуть. Понял?

- А зачем это нужно? - посмел спросить Рон.

- Калюте знак подать. Он обещался в это время у столпа камлать с большим бубном. Большой бубен услышит младшего брата, и Калюта к нам на помощь придет. Он с верхнего мира помогать станет, а то Таши, поди и не управится. Глубина здесь в бучале страшенная, донырнуть ли, а Таши придется там нож искать, да еще как бы омутинник не вцепился. Я его видала, омутинника этого - не приведи Лар с таким ратиться. Конечно, я и жертвы принесла, и заговоры наложила, авось не станет водяной мешать... а все с шаманом вернее. Ему омутинника отогнать - дело плевое. А ты ему помогать станешь. Ну что, справишься?

- Я буду стараться.

- Только смотри, бубен вещь такая, что с ним шутить нельзя. Может так случиться, что от дыма и звона голова кругом пойдет, всякие тени мерещиться начнут. Так ты на них не смотри и, главное - шагу не делай. Привстанешь с земли - все, пропал. Закинет тебя в верхний мир - обратно дороги не будет.

- Как, в верхний мир? - пролепетал мальчик. - Туда ведь только шаман может...

- Не глупи, - Уника глянула на солнце, прикинув, что время еще есть, и принялась объяснять: - Туда, в верхний мир, всякий попасть может: я, ты, вот он. Но ходить по верхнему миру, дела там делать, способен лишь тот, у кого и в этом мире волшебства получаются.

- У меня получаются, - поддакнул Рон.

- Поэтому и говорю, чтобы не смел ничего делать! - оборвала йога. - С верхним миром шутки плохи, такого можешь наворотить - сто шаманов не разгребут. А главное - назад вернуться уже не сумеешь, это только шаману доступно. Шаман тем и отличается от всякого иного колдуна, что умеет по звуку бубна дорогу находить. Хотя, бывало, что и шаманы в верхнем мире терялись. Ты главное помни, пока ты на ноги не поднялся - ничего с тобой случиться не может. Даже если увидишь верхний мир, тебя там все равно еще нет. А лучше и вовсе не смотреть: закрой глаза и стучи в бубен, ни о чем не думая. Все что надо - Калюта справит. Придет на твой стук - и сделает. А иначе - тело тут останется, душа там. Человек без души - все равно, что мертвый. Понял?

- Понял, - вздохнул шаманыш.

- Тогда начинай! Время пришло, Калюта, никак, уже камлает.

Рон неуверенно шлепнул по тугой коже ладонью, второй раз третий... потряс бубен, рассыпав дробный треск костяшек, снова ударил по натянутой коже. Постепенно удары становились уверенней, четче. Уника, шепча заклинания, рассыпала по углям травы и корешки, так что ароматный дым окутал мальчика, выждала еще несколько тактов и, убедившись, что здесь все в порядке, побежала к реке, где Таши спустил на воду плот.

Рон старательно бил бубен, честно пытаясь не думать ни о чем. Но заставить себя закрыть глаза он не мог и, хотя густой дым выдавливал слезы, шаманыш продолжал смотреть, как отплывает от песчаной косы плот, как Таши, забежав по пояс в воду, последний раз толкает его, а потом вскакивает на связанные бревна и устраивается там, покрепче обхватив неровный кремневый желвак, который подобрал вместо грузила. Роник даже подумал: А ведь Таши это не просто имя, ташами называют каменные грузила, которые привязывают к исподу невода - и улыбнулся забавной игре слов.

А потом случилось то, о чем предупреждала йога: мир вокруг поблек и странно изменился. Земля и вода, люди и камни вроде бы остались на своих местах, но стали незначащими и полупрозрачными. Небо на юге, там, где лежал Сухой лиман, полыхнуло заревом нескончаемого колдовского пожара. Всюду обнаружились десятки недобрых глаз, пристально разглядывающих дерзкого шаманыша. Под большим серым камнем что-то угрожающе и причудливо заклубилось и замерло, не умея вылезти на свободу. Платье йоги заискрилось словно усыпанная снегом елка в солнечный январский день - каждый амулет, каждая наговоренная вещица светилась своим собственным светом. Роник изо всех сил зажмурил глаза и вдвое отчаянней заколотил в бубен, лишь бы не видеть сияния, способного спалить его прежде, чем сердце успеет ударить хотя бы дважды. Но и с закрытыми глазами он продолжал видеть странный мир, наполовину здешний, наполовину - верхний, колдовской. Поверхность реки натянута тонкой пленкой, в глубине безмолвно скользят льдистые рыбы. Таши, весь сквозной - каждую косточку видать! - медленно скользит по речной дымке, прижимая к груди невесомое облачко необработанного камня. Вот он приподнялся, качнув плот, пробил поверхность воды и споро пошел вниз, туда, где в яме густо лиловело что-то недоброе, раскинувшее десяток длинных жадных рук, злое и ждущее. Еще ниже, прямо под гузном немирного омутинника яркой зеленью светится что-то тонкое и острое, куда больше похожее на стрелу, нежели на нож. А неудержимое движение Великой плавно сносит Таши мимо цели, но уж никак не мимо ждущих лап водяного. Откуда у него столько рук? - старики говорят, что водяной на человека похож - две руки, две ноги, только ноги короткие, а руки - до самых пят. Хотя, это он в обычном мире таков, а волшебных рук может быть и больше. И сейчас Таши коснется одной из них...

Куда же ты? Не видишь, что ли? - Не видит. Это со стороны хорошо смотреть, а там, под волглой толщей царит вечный полумрак, колышутся тени водяные травы, или руки хозяина - не понять, тяжесть давит на уши, кровь стучит в висках и скоро не хватит дыхания, чтобы вынырнуть на поверхность.

Лапы водяного потянулись к живому человеческому теплу, отдернулись, коснувшись тусклой искорки оберега, висящего на шее. Но Таши, вместо того, чтобы вырываться и спешно всплывать, рванулся еще глубже, прямиком к алчным лапам, но все равно - мимо ножа. Мгновенно вскипев яростью подводный житель вцепился в дерзкого человека всеми длиннопалыми руками.

Ну где же Калюта, ведь он должен помочь! Ему прогнать омутинника - плевое дело! - Рон отчаянно терзал бубен: Бум! - гудит под ладонью наговоренная кожа, - Бум! Бум!.. Тр-р-р!.. - разливаются призывным стрекотом костяные брекотушки. Нет Калюты, забыл уговор, перепутал время или более важные заботы одолели. - Бум! Бум! Бум! Тр-р-р!.. - Йога на берегу окутывается жемчужным облаком, шлет заклятья - не помогут они, не взять водяного, когда он сидит в своей яме, только Таши лишнюю минуту будет биться, захлебываясь теплыми илистыми струями. Отсюда нужно нападать, из верхнего мира! Где же Калюта? - Бум! Бум!.. Тр-р-р!..

Второй раз на глазах у него гибнет родич, а он снова сидит, смотрит и ничего не делает. Йога сказала с места не двигаться, иначе - пропал. И Ромар говорил, что правильно Рон позволил убить Матхи - у шаманов свои битвы и своя храбрость, не похожая на смелость воина. Но тогда он менял одного человека на весь род, а что скажет твоя смелость сейчас? Какой же ты будешь шаман, если позволишь нежити топить людей? Ведь чтобы коснуться волшебного ножа достаточно протянуть руку. Что же, ты так и будешь сидеть?

- Тр-р-р!.. - пропел бубен в поднятой руке, и по этому сигналу Роник кинулся вперед.

* * *

Примостившись на утлом плотишке и зажав камень между коленями, Таши подгребал свободной рукой. Не беда, если плот отнесет слишком далеко - мать подтянет. А вот если промахнуться мимо водоворота - придется плыть второй раз, а время и без того поджимает.

Веревка натянулась, плот начало медленно поворачивать.

- Пора! - крикнула с берега мать.

Никто не топит - сам тону! - вспомнил Таши невеселую прибаутку. Затем он, покачнув плот, резко распрямился и вниз головой бросился в самый глаз водоверти. Тяжелый камень сразу потянул на дно, да и Таши помогал ему, вытянувшись струной и что есть сил работая ногами. Толща воды, пронизанная солнечными лучами, быстро потемнела, смарагдовая зелень сменилась фиолетовым сумраком. Закрученные течением стебли водяных трав казались протянутыми лапами, они колыхались кругом, то притрагиваясь, то испуганно отдергиваясь, словно и впрямь были руками неведомого существа. Вот и дно чистое, выметенное водоворотом. Таши старательно оглядывался, не выпуская камня из рук, чтобы не всплыть прежде времени. Где тут искать нож?.. Мать обещала, что Калюта подскажет, заставит святыню проявиться. Ну так что же он? Пора! Уже мочи нет, тело само рвется вверх, к воздуху.

Но вместо обещанной помощи из мутной мглы выплыла искаженная харя водяного хозяина. Кожа в бородавках, как у старой жабы, пасть разинута, глаза сверкают черными всполохами. Длинные руки с огромными ладонями протянулись, норовя схватить за волосы. И этому чудищу мать приносила жертвы, ублажала, просила не мешать! Таши перехватил руку омутинника, вывернул многосуставчатые пальцы. Те покорно изогнулись, но не обвисли, а продолжали хватать и удерживать. Оно и понятно - омутинник сам не бьет и не душит, он только держит, не позволяя всплыть. А уж топит пловца река и собственная неосторожность.

В такую минуту выручить утопающего может только боевой задор. Таши не пытался вырваться и уйти, он отпустил камень, дернул на себя вялую лапу омутинника и, когда они сплылись лицом к лицу, вцепился скрюченными пальцами в бородавчатую рожу. Вода окрасилась бурой кровью, лопнул похожий на пузырь глаз, но омутинник, кажется, и не заметил потерь. Что ему глаз новый вырастет, вот отпускать жертву водяной не собирался. Неважно, что там наверху кто-то ворожит, позволяя до поры дерзкому пловцу не дышать. Человеческие силы конечны, а Великая неутомима. Пусть не сразу, но схваченное тело забьется бестолково, выгнется дугой, из носа и разинутого рта пойдет пузыристая пена, и еще один утопленник ляжет на дно Великой.

Нож надо было с собой взять, - натужно думал Таши. Он знал, что даже будь у него нож - омутинника это не остановило бы, даже изрезанный на куски он продолжал бы удерживать жертву. Но помраченный разум уже не слушал сам себя, лишь стонал отчаянно: Нож!

И, словно услышав этот крик, в стороне от схватки взмутился мелкий донный песок и оттуда сам собой явился тонкий каменный клинок. В придонной полутьме он казался серым, но цвет его сейчас меньше всего интересовал Таши. Нож, словно поданный услужливой рукой, лег в ладонь, и Таши ударил раз, другой, третий! Вода замедляла всякое движение, по-настоящему эти тырчки нельзя было назвать ударами, но обретенное оружие легко входило в дряблое тело. Клубы крови завивались крутящимися струйками и уплывали вниз по течению.

Даже изрезанный на куски придонный житель не отпустил бы намеченной жертвы, но была именно в этом ноже сила, заставившая омутинника дрогнуть. Водяной затрепыхался, словно плотвичка, ухваченная поперек живота неопытным и жадным щуренком, сжался, отступил и через миг вовсе повалился на дно, обратившись в притопленную, занесенную песком корягу.

У Таши не было ни сил ни желания проверять, убит омутинник или же он пытается таким образом спастись. Сердце колотилось в самом горле, и никакие заклинания не могли утишить неудержимого стремления вздохнуть полной грудью. Таши оттолкнулся ото дна, стремясь поскорей всплыть.

В сторону надо! - ударила мысль, - Прямо не всплыть, водокрут обратно затянет...

Из последних сил Таши отгребал подальше от роковой ямы, потом не выдержал, косо пошел наверх. Нож, зажатый в правой руке, мешал грести, и больше всего Таши боялся сейчас обронить его. Вода светлела, уже видны почти отвесные лучи солнца, столбами пронзающие воду, и плавающая мелочь пылинками толчется в них, радуясь свету и теплу. Последние секунды были самыми мучительными. Казалось, голова никогда не пробьет зеркальный испод реки, но Таши, выдавливая из груди остатки воздуха, сумел дотерпеть, вынырнул, взметнув руками тучу брызг, закашлялся, хватив вместе с воздухом воды, снова погрузился с головой и вновь вынырнул, откусывая оскаленными зубами живительный воздух. И лишь потом, много погодя, сумел оглядеться, увидеть крутой берег, от которого его отнесло чуть не на самый стрежень Великой, небо, облака и лик Дзара, от которого внизу сохранялось одно лишь воспоминание. Таши выдернул из воды руку, в которой был зажат травянисто-зеленый нефритовый нож, и заорал во всю мощь измученных легких:

- Достал!!!

Руки плохо слушались его, к тому же, ни с того ни с сего Таши овладела боязнь, что сейчас он выронит с таким трудом добытый нож и вновь утопит его. К берегу Таши плыл по-собачьи и выбрался на песок шагов на двести ниже лагеря. Счастливо рассмеявшись, он побежал к костерку, удивленный и слегка обиженный, что мать не встречает его и Роник не примчался навстречу.

Уже у самого стана по ушам ударил стонущий собачий вой.

Рон как и прежде сидел у костра, лицо его сохраняло отсутствующее выражение, нижняя губа безвольно отвисла, отчего шаманыш казался несказанно обиженным. Бубен выпал из ослабевшей руки, упал на угли и теперь догорал неярким дымным пламенем. Уника стояла рядом на коленях, вглядывалась в лицо мальчика, отчаянно повторяя:

- Зачем ты это сделал, Рон, зачем?.. Ой, дура, дура, самой надо было! Что ж я теперь Ладе скажу?

Глава 5

Даже после разгрома мэнков дымы на восходном берегу Великой, никуда не исчезли. Меньше их стало, но и только, а так, мэнки, судя по всему, чувствовали себя в Завеличье хозяевами и скрываться не собирались. Победители также молчаливо признали потерю правого берега, и даже самые горячие головы не предлагали переправиться через реку и ударить по становищам мэнков. Зато свой берег прочесывали тщательно и несколько бывших противников нашли, убив троих чужинцев и приведя в селение двух настоящих людей, за которых поручился шаман и которых признали лишаки. А вообще, судя по следам, уцелевшие - и люди, и чужинцы, стремились уйти подальше от селения и бежали без оглядки.

- Правильно делают, - сказал по этому поводу вождь.

И хотя сказано это было решительно и твердо, но вечерами, собравшись семьями в домах, где иной раз по четыре десятка людей жило, мужчины сумрачно обсуждали, как жить, если без колдуна носа за городьбу сунуть нельзя. Вечерами над селением стояла дробная трескотня - всякий, кто умел, мастерил из желтоватого кремня наконечники для боевых стрел. Понимали люди - скоро стрел понадобится много, а будет ли время на изготовку - один Лар ведает. Подрубленные ворота были починены заново. Более того, посовещавшись с пожилыми охотниками, вождь велел мастерить над самыми воротами поперечную перекладину, вытесанную из здоровенного дубового кряжа, какие даже на частокол не идут - слишком уж велики и тяжеловесны. А тут собрались мужчины и в двадцать рук подняли тяжеловесный ослед на самую верхотуру и закрепили его там на столбах.

Калюта приносил жертвы предкам и доброжелательным духам, хозяйки заново вялили сохранившиеся прошлогодние запасы, понимая, что ничего выбрасывать нельзя - военный год всегда голодный, тут и гадать нечего. И только безрукий Ромар не делал ничего. Вышел было к гостевому дому, посмотреть на прибылых людей, послушать незнакомую певучую речь сгинувших родов, даже сам попытался произнести что-то по-непонятному, но вскоре бросил это занятие и, поддерживаемый двумя подростками, уковылял к себе. Весть о том, что Ромар заболел, облетела селение, неприятно поразив родичей. Никогда прежде не бывало, чтобы колдун хворал, разве что в ту незапамятную пору, когда лишился рук, получив в обмен, как врали рассказчики, бессмертие и небывалую колдовскую силу. Хотя, если подумать, все это пустые толки. Вон, Матхи, без малого тридцать лет шаманил, тоже казалось, что слепец будет жить вечно, а пришел срок - и умер шаман. Жаль в недобрую пору род теряет колдунов, ведь кроме волшебников никто сейчас людей выручить не сможет. Ну да ничего, оклемается Ромар, встанет. И не такое перебарывал...

Долго такое тянуться не могло - что ж это за жизнь: ни пастухам стадо в дальние луга не выгнать, ни в лес девкам за ягодами не выйти, ни посевы от копытных потравщиков не охранить. Одни только рыбаки по-прежнему баламутили Великую неводами, благо что селение рядом, а посреди реки никакое вражье чародейство, поди, не достанет. Только ведь с одной рыбы сыт не будешь, без ячменных лепешек, без пряных трав, без ягоды, пареной да сушеной, без козьего молока и овечьего сыра. В эту пору всякий день заполнен хозяйскими заботами, летом закрома не набьешь - весной восплачешь, да поздно будет. Неудивительно, что люди желали лучше, чтобы враг скорей напал, чем сидеть так, ничего не делая и ожидая голодной смерти собственным детям.

И мэнки не заставили себя ждать. Ночью, втихаря, не замеченные дозорами, переправились через Великую, так что дозор углядел их в самый предрассветный час, когда добрая половина войска была уже на горном берегу. Караульным оставалось лишь поднять тревогу, а самим, сломя голову бежать в селение. Знали уже, что с мэнком врукопашную сходиться можно только если за спиной колдун стоит. Да и не смогли бы пятеро дозорных задержать полутысячное войско. А мэнков было куда как побольше полутысячи - во всем селении столько мужчин не наберется.

Калюта готовился разжечь костерок перед столпом предков, когда великая раковина Джуджи - охранный талисман, полученный в знак мира от чернокожих племен, издала хриплый рев. Дозор, отправленный вверх по течению, предупреждал о приближении врага. Помянув в сердцах всех неведомых демонов, шаман ринулся к воротам. Конечно, он договаривался с йогой, что в этот час будет камлать у столпа, помогать ушедшим в поход, но вражеский приступ ждать не станет. В низовьях Великой ничего не случится, если добытчики задержатся на лишний день, поймет Уника, что не слышно шаманского голоса и отложит дело. В крайнем случае - утопят сетку-малушку, ну да сетка - дело наживное.

И Калюта, стараясь заглушить тревожное предчувствие, принялся ворожить на помощь воинам, стараясь очистить их взгляд, уберечь от зловредных мэнковских чар.

На этот раз мэнки и не думали скрываться и мутить головы, пришли в собственном обличьи. То ли колдунами поскудались после первого разгрома, то ли не решились колдовать, познакомившись с Ромаровой силой. Передовой отряд - сплошь лучники - приблизился к стенам и дал пробный залп горящими смоляными стрелами.

Росчисть у Большого селения была немалой, желающий достать стрелой до городьбы должен был далеко выйти на открытое место под взгляды детей зубра, ждущих по-над частоколом. В этой короткой стычке люди доказали чужинцам, что луки у них ничуть не хуже, а простая стрела с волнистым каменным наконечником хоть и гудит не так громко, но зато летит дальше горящей. Бесцельно потеряв двоих стрелков мэнки убрались в колючие терновые заросли.

Ромар приковылял к воротам, одобрительно осмотрел втащенное на вышку бревно, прислушался к тишине, царящей в зарослях, потом поднялся на пристенок и с четверть часа простоял на самом виду, глядя в сторону крутояров Великой. Потом спустился и, невесело усмехнувшись, сказал Калюте:

- Вот и еще один наскок отбили. Знать бы, долго ли такое с рук сходить будет?

Шаман кивнул согласно, даже не улыбнувшись шутке. Он единственный понял, что произошло только что. Начали было мэнки какую-то ворожбу, а увидав безрукого колдуна, отступились. Памятна им тоенедельная битва - вроде и невелики потери, но погибли сплошь волхвы, зачаровавшие чужеплеменную толпу и погнавшие ее на штурм селения. Не раз и не два проделывали такое гривастые чужинцы и никогда не случалось оплошки, а тут вот, сорвалось, и теперь уцелевшие маги не рискуют произносить заклинания под зорким прищуром Ромаровых глаз. Знали бы поганые ведьмаки, что безрукий волшебник стал беспомощней ребенка, то-то возликовали бы. Но покуда они этого не проведали, бой будет равным: сила против силы, оружие против оружия, одна воля против другой.

Вроде бы наступила пора шаману камлать, полдень подходит, время, когда солнце смотрит в самую глубь омута. Именно на полуденный час договаривался Калюта с йогой, обещая помощь, да вот беда - мэнки в дальних кустах снова завозились, выступили на поле, и Калюта, стараясь не думать, как там Уника одна справляется, ударил в бубен, не в верхний мир отправляясь, а призывая воинов к битве.

На этот раз сражение начали не торопливые мальчишки, первыми поспевшие к стенам и поплатившиеся за свою торопливость, а основные силы пришельцев. Оказывается, был мэнкам знаком и правильный строй, и искусство малой кровью уничтожать противника, засевшего позади стен. Во всяком случае, люди прежде такого не видывали. Из зарослей вышли с полсотни воинов, каждый из которых держал в руках огромнейший, сплетенный из лозняка щит, обтянутый грубой кожей. Теперь стало ясно, что делало вражье войско все эти дни на луговом берегу. Уж чего-чего, а лозняка произрастало там изобильно. За каждым таким щитом, а фактически - куском плетня, кроме самого щитоносца скрывалось по два лучника. Первые же выстрелы показали защитникам, что даже самая тяжелая стрела навылет такой щит не прошибает, каменный оголовок надежно застревает в сыромятной коже и свежесрезанных прутьях. В несколько минут огромные щиты обратились в подобие небывалых ежей, сбежавшихся к городьбе.

- Зря стрелы не трать! - командовал вождь. - Они потом в нас же полетят! Как лучники приоткроются, тут их и сшибайте!

Это люди понимали и сами. Жаль, что стреляющий из-за городьбы тоже должен приоткрыться в момент выстрела. Хорошо хоть раненый мэнк оказывался весь на виду, и его можно было добить, а раненого человека немедля оттаскивали и перевязывали. Плохо, что раненый лучник - уже не боец.

Небольшая группа мэнков, прикрываясь щитами, выбежала к самым воротам. У этих врагов не было луков, те воины, что прятались за переносными укрытиями, тащили охапки хвороста и горящие факела. Оборотни понимали, что просто городьбу поджигать смысла не имеет, мореный дуб считай что и не горит, а позади заточенных столбов насыпан вал, которому огонь и вовсе не страшен. Поэтому огненные стрелы летели поверх голов защитников, в дома. Впрочем, дома, надежно обмазанные глиной, тоже не слишком боялись пламени. Будь иначе, что ни год, горело бы селение, подожженное собственной неосторожностью. А вот ворота огня боялись, - на прясла мореную древесину не поставишь, а то сам же замаешься открывать да запирать проход. Вероятно, и мэнки знали это не хуже людей, потому что поджигатели направились прямиком к воротам. Однако, весь их геройский порыв пропал зря, сделать они не успели ничего, - Тейко скомандовал, дружный рывок выдернул запорные клинья, и втащенное на вершину охватное бревно сыграло на хрупкие лозняковые щиты. Трое мэнков были убиты на месте, остальные, волей-неволей открывшиеся, немедля расстреляны в упор. На одного из мэнков Данок умудрился накинуть аркан. Извивающуюся фигуру потащили наверх, но переволочь через заплот не успели, разом три стрелы пробили тело чужинца.

- Ты гляди, что делают?! - воскликнул Ляха, жилистый мужик, пахарь по призванию, лишь в годину бедствий взявшийся за оружие, - ведь своих бьют, тварюги!

- А ты бы согласился живым к ним в плен попасть? - спросил Мугон, распоряжавшийся на воротах. - Вот и они тоже лучше умереть согласны, чем в наших руках очутиться.

- Так у них колдовство поганое! - не сдавался Ляха.

- У нас тоже колдовство, да еще и посильнее ихнего. Видел, как они Ромара боятся? Вот то-то и оно! Ромар из пленного, поди, всю душу вынул бы. А может и с мертвого чего вытрясет... Ступай, скажи Ромару, что у нас тут мертвяк чужинский, пусть распорядится, как с ним поступить. А вы трое бегите за водой и следите, чтобы огонь на ворота не перекинулся!

Последнее было сказано как нельзя кстати, поскольку оброненные факела подожгли сухой хворост и теперь в двух шагах от заложенных ворот полыхал огромный костер. Трое парней побежали к дому молодых вождей, возле которого уже несколько лет как был выкопан колодец. Обычно за водой ходили к роднику и колодцем никто не пользовался, но содержали его родичи в порядке, за что и хвалили теперь самих себя. Так или иначе, без воды люди не останутся.

Остальной воротной страже Мугон также нашел дело. Защитники с ликующими криками подняли на веревках второе бревно, чуть поменьше, но тоже весомое, и демонстративно установили его, показывая, что ждет любителей сунуться к воротам.

Желающих попасть под бревно больше не нашлось. Расстреляв запас стрел, мэнки отошли к дальним кустам. После этого дети зубра приоткрыли проход, разбросали костер и втащили в селение слегка обугленное, но так и не занявшееся бревно.

На том бой и кончился. Дети Лара потеряли трех человек убитыми да пятерых раненными - тех, кто попал под вражеские стрелы. У мэнков серьезно раненых не было, зато убито было десятка полтора. Так всегда и бывает - кто лезет вперед, тот и в лоб получает. Применить магию мэнки так и не осмелились, верно боялись, что безрукий повернет их же силу против них самих. Калюта ушел в свою землянку с чувством облегчения и одновременно тревоги. Селение отстояли, а вот Унику он подвел.

* * *

Таши долго не мог понять, что случилось с Роником. Вроде бы вот он, мальчуган, сидит, как ни в чем не бывало, ни на какую хворь не жалуется, дышит ровно, ни ран, ни болячек на теле не видать, а сам - хуже чем мертвый. И Турбо тоже - сначала скулил и пытался лизать Ронику лицо, а потом завыл переливчато, словно покойника увидел, убежал в степь и больше уже не вернулся. А уж собаку в таком деле не обманешь, она носом видит, что с человеком деется.

Мать, как чуток в чувства пришла, сказала, что не послушал ее мальчишка, сунулся в верхний мир и теперь его душа заблудилась в неведомых просторах и никогда не найдет дорогу к собственному телу. Этого Таши никак не удавалось постигнуть. Ну хорошо, во сне у человека тоже душа отлетает и бродит неведомо где, но поутру всегда возвращается в родное тело. А тут, Таши и звал, и за плечо тряс, и уши тер словно обмороженному - ничто не помогает. Сидит Рон как неживой, смотрит и не видит. И что ему понадобилось в верхнем мире? Сидел бы, где посадили, тряс погремушками да ждал бы, пока взрослые дело сделают. Нет, сунулся... Правильно мать не хотела брать его с собой, недетское это дело. Теперь вся радость от того, что удалось-таки добыть священный нож, погублена. Поход, в котором гибнут люди, не бывает удачным. А Рон - лучше бы погиб; мертвого хотя бы похоронить можно по-человечески, а потом поминать вместе со всеми ушедшими родовичами.

Мать, хотя и убивалась по мальчишке, нож, однако, осмотрела и, признав, вернула сыну - ты его достал со дна, ты и родичам принесешь. Выслушала как Таши с омутинником схлестнулся, и как нож объявился и сам собой в руку прыгнул. Кивнула - значит успел-таки Калюта, пособил в самый последний миг. Омутинника уже не прогнать было, так Калюта нож подал. Так ли, этак - все ладно, что добром кончилось. Жаль мальчишка на месте не усидел - теперь плетись домой с победой, а хуже чем побитый.

Однако, сокрушайся - не сокрушайся, а на месте сидеть все одно ничего не высидишь. Начали собираться в обратный путь. Рон идти не мог, а бросать его на пустынном берегу совесть не позволяла, хотя самому шаманышу это было уже все равно. Решили нести мальчишку на руках. Таши нагрузил на себя чуть не весь скарб, а Уника взяла Рона, припеленав его к груди, словно новорожденного младенца.

С таким грузом быстро не пойдешь, к тому же, ночевать возле развалин тоже не хотелось. Прошли полпути до разрушенного селения и остановились, немного не доходя до первых зарослей мертвянника. Запалили костер, а окрестные кусты на всякий случай щедро оросили речной водой. Провизии с собой не было, но это не беда, не маленькие, перетерпят денек, пока не доберутся до того места, где была оставлена котомка Рона со всем их запасом. А как с Роном дальше быть - того и Лар не скажет. Мальчишка теперь и жевать не умеет - как такого кормить?

Ночью при полном безветрии вьюжно выло над головами, кто-то выходил к костру, смотрел, ждал пока люди уснут, но не дождался и, напуганный заклинаниями, что творила йога, убрался восвояси.

Утром, еще до света, вышли в путь. Хочешь - не хочешь, а за день надо пройти все, что заранее отмерено - не останавливаться же на ночевку возле могильника. С волшебным ножом, правда, не так страшно, но все одно, лучше смерть за усы не дергать. Шли поспешно, словно не домой возвращались, а убегали от погони, и к развалинам Низового поспели задолго до полудня. Сворачивать к развалинам Уника не собиралась - не то время. Напротив, свернула под обрыв, чтобы подобрать припрятанную котомку Рона. Хоть и лишняя тяжесть, но есть в дороге надо, да и ребенка нужно как-то накормить, а то и живым до селения не донесешь.

Вот там-то, под обрывом и выпала им новая встреча.

Уника первой спустилась по песчаному склону и остановилась, предостерегающе подняв ладонь. Тяжело нагруженный Таши попытался было остановиться на полушаге, но песчаный оползень стронулся под ним, и Таши с шумом съехал к самой воде, разумеется всполошив заколдованного Турана, который сидел под обрывом на корточках и с удивлением возил по песку провизию из разодранного детского мешка. Услышав шум великан вскочил и немедленно ухватил выдранный с корнем древесный ствол, третий за последние три дня.

- Осилим! - зарычал он, поднимая палицу.

- А не стыдно чужие вещи грабить? - спросила Уника как ни в чем не бывало. - Всю еду в песке перевалял, а у нас ребенок голодный. Вот чем его теперь кормить?

- Ребенок?.. - впервые Туран произнес осмысленное слово.

С великим трудом бывший старейшина остановил взгляд на Ронике, безвольно висящем в нагрудном мешке.

- Родич... - медленно произнес Туран. - Малыш. Я знал, что найду тебя. Дай, - он протянул когтистые лапы.

- Куда?.. - осадила йога. - Говорят тебе - ребенок голодный, а ты еду разбросал. Вот что теперь делать?

- Голодный? - растерянно переспросил Туран.

Потом лицо его изменилось, выехали вперед челюсти, распахнулась пасть полная зубов, каким рузарх позавидовал бы.

- Осилим! - от громового рявканья песок посыпался с крутого обрыва.

Туран швырнул дубину, оставшуюся целой лишь по чистой случайности, и, взметнув каскады воды, канул в волнах Великой.

- Уходим? - быстро спросил Таши.

- Куда? От него не уйдешь, захочет догнать - догонит, - в голосе Уники, впрочем, не было заметно ни следа тревоги. - Да и не нужно сейчас уходить. Видишь, демон мальчика признал. Теперь-то я с ним как-нибудь управлюсь.

- Чего ж раньше-то не признавал? - спросил Таши. - Глядишь, помог бы с омутинником разобраться.

- Раньше не мог. Он ведь не просто демон, он искаженный дух. Ему сейчас весь мир незнаком. А мальчишку признал, потому что тот и сам искажен: телом тут, а душой неведомо где. Говорят, безумцы частенько друг к другу льнут. Посмотрим... Удастся его привадить - в здешних краях поспокойнее будет. Да и нам, глядишь, какая польза получится.

- Ты что, хочешь его в селение взять? - испуганно спросил Таши.

- Нет, в селение ему и близко нельзя. Сам знаешь, какая на нем вина, такое не прощается. Он предками навеки проклят, это дело решенное и его сам Лар переиначить не сможет. У меня другая задумка. Ну да ладно - это дело пока не сегодняшнее. А покуда, давай нашего знакомца к себе приучать. Только ты от него держись подальше, а то сболтнешь чего не надо. Ты молчи и даже не смотри в его сторону, а говорить я буду. Понял?

- Чего уж не понять, - проворчал Таши. - Только все равно, в прежние времена такого не бывало, чтобы люди с демонами якшались. Слипь поганая, вон, ежели посудить, тоже родович, а с ней никто из живых людей не беседовал.

Уника переменилась в лице, но смолчала, и лишь когда неподалеку, предвещая появление искаженного духа, заволновалась вода, сказала:

- За свои дела я сама и отвечу перед родом и своей душой. А ты, пока, делай, что я сказала.

- Я и так молчу, - буркнул Таши.

Чудовищный Туран извергся из речных волн. В когтистых лапах демона билась четырехсаженная белуга. Великан кинул добычу на берег, схватив дубину, саданул по рыбьему черепу, превратив сопротивление в конвульсии. Длинным когтем распорол дряблое после нереста рыбье брюхо.

- Вот, рыбка! Ребенку кушать!

- Молодец, - похвалила йога. Затем она повернулась к сыну: - Давай-ка костерком озаботься, придется тут на дневку остановиться. Часа на два, не больше. А потом все равно уходить надо.

Куски белужины нанизали на длинные прутья и зажарили над углями. Роник сам есть не мог, Унике пришлось нажевывать рыбную кашицу и кормить шестилетнего мальчишку словно грудного ребенка. Даже глотать Рон толком не мог, разжеванная кашица текла по подбородку. Туран сидел, опасливо отстранившись от огня, и немигающим взором смотрел на мальчика. Иногда он неловко поднимал руку, стараясь втянуть когти поглубже, но так и не решившись коснуться ребенка, опускал. К рыбе он не притронулся, и лишь следил подозрительно, не сожрет ли Таши всю восьмидесятипудовую рыбину, принесенную на обед обретенному родичу.

Уника кормила Рона, демонстративно не замечая мучений чудовища, и лишь когда ребенок был с горем пополам накормлен, йога обратила острый прищур на Турана и спросила:

- Малыша побаюкать хочешь? - и, не дожидаясь ответа, протянула ребенка, которого уже давно удерживала из последних сил. - Только смотри осторожнее, это тебе не на смерче верхом гонять. Если что - сразу мне его возвращай.

Туран нерешительно протянул ладони, принял тельце, которое в его лапах казалось особенно беспомощным и беззащитным. Свернувшийся калачиком Рон, как раз уместился в Турановой пригоршне.

- А-аа-а!.. - зарычал демон, покачивая ладони на весу. - Баю-бай!

Йога, отвернувшись, скороговоркой шептала какие-то заклятия, сплетая пальцы сложным узором и время от времени коротко дуя на них. Словно в ответ из пальцев Турана поползли когти, они становились все длиннее - с локоть, с два локтя... - изгибались, покуда не коснулись запястий, образовав над безразличным ко всему Роником подобие костяной решетки.

- А-аа-а!.. Баю-бай!..

- Ну вот и все, - удовлетворенно произнесла Уника. - Теперь он будет послушным. Зачаровала я его, а память прочистила, сколько могла. Осталось только к делу беднягу пристроить. Вот, пока, пусть Роника нянчит.

- А не растрясет он его? - спросил Таши, недоверчиво разглядывая раскачивающиеся когтистые лапы. То, что творил Туран, не слишком напоминало детскую люльку, скорее уж качели.

- Растрясет... - вздохнула Уника. - Только мы с тобой его еще вернее растрясем, пока до селения дотащим. Да и в селении... сам видишь, какой он. Ну будет с ним мать возиться, кормить жеванным, убирать как за младенцем - так все равно он без движения зачахнет. Год протянет, может быть, - два, а там и помрет. Нельзя человеку разом в двух мирах жить. А как тело дышать перестанет, то и душа в переменится, обратится бесприютным духом. Так что судьба у мальчишки в любом случае незавидная.

- Может Ромар пособит или Калюта? Ежели он в верхнем мире заблудился, так отыскать его там и привести назад.

- Не бывало такого прежде, да и сейчас, мыслю, не будет. Ромар по верхнему миру ходить толком не умеет, для этого руки нужны, а Калюта слаб покуда. А и был бы могуч, все одно ничего бы не сделал. Сам посуди: надо целый мир прочесать, чтобы найти одного человека. Так его там, поди, еще и не признаешь. Попробуй, угадай, каков он в верхнем мире. Может обратился в такое вот чудище, как наш Туран, и пугает всякую нежить. А на самом деле никакое это не чудище, а потерявшийся ребенок. Туран ведь тоже не всегда был таким. Я-то его хорошо запомнила, был он обычным стариком, злым и неумным. К смерти меня присудить хотел, а теперь, вот, самого смерть не берет. Жаль его, а ничего не поделаешь. Пусть хоть с Роном потешкается, так им обоим полегче будет.

- Баю-бай!.. - рычал демон, обнажая зубы, которым позавидовал бы полувымерший зверь махайрод.

- Ты собирайся, - напомнила Уника сыну. - Теперь мы быстро пойдем, но все равно, тут зря сидеть нечего.

- Так я собран, - отозвался Таши.

- Белужинки возьми, вечером поесть и утром. Экая рыбина пропадает.

- Туран новую поймает, - беспечно отмахнулся Таши.

- Поймать-то поймает, но и реку зря зорить не след. И без того мы своими делами Великую сильно взбаламутили. Так что, не ленись, вырезай лучшую часть.

- Видишь - делаю уже... - проворчал Таши, ловко орудуя священным ножом.

А ведь нож ему в самый раз по руке, - подумала йога, с нежностью глядя на сына, которому только что сделала выволочку, - и святыню парень держит просто, без трепета. По всему видать, быть ему вождем. Лишь бы только ничего с ним не случилось, да еще, чтобы помогли предки с мэнками управиться.

Таши собрался, навьючил на спину мешок, помог матери продеть руки сквозь лямки заплечной торбы. Туран сидел, прикрыв желтые глаза, и хрипел колыбельную.

- В путь пора! - позвала йога.

Великан вскочил, переложил мальчика на согнутую левую руку, прижав его к груди. Правой ухватил выдранный древесный ствол.

- Будьте настороже! Кругом враги!

- Чтоб тебе это раньше помнить! - попеняла Уника.

- Осилим! - огромными прыжками Туран понесся вдоль берега, мгновенно оставив позади спешащих попутчиков.

- Никуда он мальчонку не затащит? - обеспокоился Таши.

- Нет. Он теперь Роником к нам привязан крепче чем сыромятным ремнем. Где бы ни бегал - назад вернется и мальчонку сбережет.

- А мы, что, так и пойдем вчетвером в селение? Ты же говорила, ему туда нельзя.

- Так и пойдем. Ну, не до самого селения. Там он погуляет маленько, а потом мы его снова с собой возьмем.

- Куда?

Некоторое время Уника шла молча, словно не слышала последнего вопроса. Сосредоточенно смотрела под ноги, выбирая дорогу среди россыпи речных валунов. На копьецо, вновь перекочевавшее к ней в руку, она опиралась как на посошок, с какими старухи по селению ковыляют, но шла быстро и неутомимо, как охотнику впору. Потом вскинула голову, словно разглядела что-то на смутном из-за жаркого марева восходном берегу, и произнесла, глядя туда, в заречную даль.

- Ромар уходить собрался, к северному магу, Баюну. Вот мы его и проводим. И Турана там оставим, вместе с Роником.

- Как это, Ромар уходить собрался? - Кажется Таши ничего больше из сказанного не воспринял, слишком уж неожиданной оказалась последняя новость. - Как же это можно - без Ромара? Ведь без него нас мэнки голыми руками возьмут!

- А ты не давайся под голые-то руки, - посоветовала йога.

Некоторое время вновь шли молча, как и полагается в дальнем походе, и лишь когда Таши потерял надежду услышать объяснения, мать сказала:

- Сама знаю, что без Ромара никак, а что делать, если совсем старик одряхлел? Зубы посыпались, а теперь и вовсе надорвался, ног не тянет. Ежели ему сейчас к Баюну не уйти, то вовсе пропадет. Умереть он не умрет, а станет вроде как Роник, хуже малого дитя. А так - хоть советом поможет. Понял теперь?

- Понял... - вздохнул Таши, щелкая ногтем по черной полированной поверхности топора.

- А я вот что подумала, - поделилась мыслями йога, - попросить Ромара, чтобы он с собой Роника взял и Турана. Искаженному духу нельзя рядом с людьми жить, он и сам не заметит, как перекалечит полселения. Да и предки не одобрят, если живые их проклятиями пренебрегать станут. Бед от таких дел случиться может несчитанно. А там Ромар за ним присмотрит, а Туран будет ему помогать. И за Роником тоже приглядит, пока тот жив. Конечно, в пещере у Баюна одни бессмертные, ну да авось не откажет старым знакомым, примет мальчонку.

- А Лада позволит, чтобы сына ее в какую-то пещеру упрятали?

- Что Лада?.. - выкрикнула Уника. - Ты же видишь, сгинул мальчишка, только и есть жизни, что дышит покуда да под себя мочится! Не поможет ему ни мать, ни шаман, ни сам рогатый Лар. Все одно мне от Лады прощения не видать, так лучше и не знать ей, что с сыном стало. Я его и не покажу вовсе, совру, что Роник с обрыва упал, когда берегом шли. И ты тоже не вздумай болтать. Мне, всяко дело, хуже не будет, а вот Ладу пожалеть нужно.

Уника пристально посмотрела на сына и увидела, что тот вовсе не слушает ее. Таши еще шел размеренным охотничьим шагом, но вся его фигура хищно подобралась, словно молодой охотник приготовился к броску. Но вместо этого он прошипел: Ложись! - и сам нырнул за тяжелый валун, вымытый половодьем из крутого берега Великой. Уника не видела никакой опасности, но все же немедленно растянулась рядом с сыном и лишь потом прошептала одними губами:

- Что?..

- Диатриты... - последовал ответ.

Берегом великой неторопливо вышагивали три гигантских птицы с карликами на спинах. Несколько дней назад они сумели вырваться из бойни у Большого селения и теперь продвигались вдоль русла Великой, отчаянно пытаясь найти несуществующий брод или иную переправу. Ни карлики, ни тем более, диатримы не понимали, что с ними случилось, как занесло их в эти неуютные края. Единственное, чего они хотели, это оказаться в родных солончаках. Но туда их не пускало могучее течение царственной реки. Здесь, в низовьях переплыть Великую было бы для карлика непосильной задачей, а диатриму вообще никакая сила не заставила бы войти в воду глубже, чем по колено. Оторванные от остатков своего племени, усталые и озлобленные, карлики были обречены, но по-прежнему оставались смертельно опасны. Им было достаточно заметить людей, и на несколько минут все беды забудутся, поглощенные неистребимой ненавистью к людям. Только ненависть людей к диатритам могла соперничать с этим чувством.

Таши деловито проверил лук, открыл колчан и вытащил длинную стрелу. Он не собирался вступать в безнадежный бой, поход на гнездовья диатрим многому его научил, но и гибнуть без боя, ежели случится худшее, тоже не собирался.

- Ежели что, - прошептал он, - я их задержу, а ты беги к реке, там вплавь уйдешь... за ножом после вернешься или вот - на!

- Забери! - Уника сердито оттолкнула протянутую руку.

Быстро пробормотав какие-то несложные заклятья, йога довольно кивнула и вдруг совершенно неожиданно для Таши вскочила на валун, за которым они только что прятались, и звонко закричала:

- Туран! Тут враги! Враги напали!

Когда и откуда явился искаженный демон, Таши заметить не смог. Он просто увидел, что Туран уже несется наперерез диатримам, двинувшимся было в сторону кричащей женщины. Дубина с гудением рассекала воздух, развевались косматые одежды, хриплый рев несся из пасти:

- Оси-илим!..

- Ребенка отдай! - кричала Уника.

Куда там! Туран, кажется, уже ничего не слышал. Перед ним были враги, те самые, которых он искал все эти годы. Единственное, что не забыл бывший старейшина - страшный образ торжествующей диатримы, врывающейся в селение, которое он не уберег. И вот, наконец, безумный демон встретил причину всех своих бедствий. Мог ли он в этот миг остановиться или, тем более, отдать в чужие руки чудом обретенного родича? Туран рвался в битву, но, в то же время, знал, что никто лучше него не сможет оберечь спящего шаманыша.

- Осилим!

Диатриты замерли было в нерешительности, не зная, как поступать при виде столь необычного противника. Но даже если бы они немедля атаковали или кинулись спасаться, это никак не изменило бы их судьбу. Туран налетел вихрем, дубина переломила шею одной из птиц, словно по пустому месту прошла. Вторую диатриму свалил удар ноги. Третья хищница успела ударить клювом, сорвав с ребер здоровенный шмат мяса, но древесный ствол уже развернулся и хрястнул по пернатой спине, переломив ее и размазав в кашу завывающего карлика. От последнего удара дубовый ствол разлетелся на части, так что вторую диатриму и ее хозяина Турану пришлось добивать ногами. Выплясывая среди растоптанных останков, мститель уже не повторял свой клич, а старался успокоить Рона, который, разумеется, и не заметил происходящего:

- Баю-бай, спи малыш! - распевал демон под аккомпанемент трещащих птичьих костей.

Из обломков очередной дубины и сухого прошлогоднего бурьяна Таши сложил костер и спалил на нем то немногое, что осталось от заблудившихся карликов. Истерзанные туши птиц были оставлены в добычу желтым степным собакам. Как бы там ни представлялись клекочущие диатримы в песнях, но всякий понимал, что это просто зверь, годный в пищу, и принимать никаких мер, чтобы оградить себя от посмертной мести пернатых чудовищ просто не нужно.

Уника, отведя в сторонку Турана, строго выговаривала, за то, что он кинулся в схватку, не оставив Роника где-нибудь в безопасном месте. Великан сопел, выпускал аршинные когти и ничего не отвечал.

- Ты верно думать разучился или никогда не умел! Сам посуди, а если бы эта птица не тебя по боку саданула, а его? Убила бы на месте, как пить дать! Смотри, рана какая - кровищи два горшка натекло.

- Проходит уже... - гудел Туран, проверяя ладонью жуткого вида рану, оставленную острым клювом. Кровь из раны и впрямь уже не хлестала, и, судя по всему, к завтрашнему дню на этом месте останется лишь застарелый шрам.

- Тебе-то что, заживет как на собаке, а если бы мальчика задело? сердито закончила Уника, - Смотри, отниму ребенка и больше не дам. Понял теперь? Чтоб в следующий раз сначала Рона мне отдал, а в драку лез со свободными руками.

Туран молчал, в широкой груди что-то клокотало, словно курлыкала несущаяся в бой диатрима.

- Ладно, - смилостивилась йога, - давай ребенка кормить, проголодался, поди.

- Осилим! - согласился демон и, схватив кусок рыбы, которым можно было бы накормить всех троих, принялся старательно жевать, чтобы приготовить жидкую кашицу, которую только и мог проглотить безучастный ко всему Рон.

* * *

Два дня мэнки держали селение в правильной осаде. Разбили лагерь поодаль от городьбы, чтобы лишь взглядом можно было достать шалаши и горящие перед ними костры, а сами словно и забыли о людях, запертых за высоким забором. Редко кто из мэнков выходил к городьбе и издали пускал с наветренной стороны горящую стрелу. Вреда от этих стрел не было ни малейшего, куда сильнее стрел мучило людей сознание собственной беспомощности. Мэнки пришли и устраивались на чужой земле, как у себя дома. Даже рыбу в Великой пробовали ловить. Схватили старый невод, по нерадению оставленный сушиться на берегу, закинули его с лодки и сдуру в лодку же пытались вытащить, словно кошельковую сеть. Ясное дело, ничего у них не вышло, только снасть утопили. Великая не любит рукосуев. Рыбаки зубами скрипели, глядя на такое непотребство.

В первую же ночь двое охотников, решив попытать счастья, сползли с ограды и по-пластунски отправились проведать дозоры чужинцев. Казалось бы, самый искушенный взгляд не мог заметить в обманном ночном полумраке тени разведчиков, однако назад самовольщики не вернулись и сумели ли сделать что - неведомо. Наутро мэнки выставили тела погибших пластунов на видном месте перед воротами, проткнув их кольями точно также, как йога когда-то поступила с попавшими к ней в руки оборотнями. Становилось ясно, что хитростью и тайной ухваткой с оборотнями не сладить.

Надо было на что-то решаться и, на второй день вождь собрал лучших воинов на совет.

- Нельзя нам так больше сидеть, - мрачно говорил он. - Урожая в этом году, считай, не будет, еще пара дней и в стаде от бескормицы падеж начнется. Покуда мы нерестовой рыбой пробиваемся, которую по весне взяли, а завтра что есть будем? И колодец тоже не бездонный, всех не напоишь. Как ни крути, надо выходить в поле, биться с пришельцами, покуда они нас опасаются и магии применять не смеют.

- Перестреляют нас в поле, - посетовал кто-то из охотников. - Там мы открыты будем, а у мэнков, все видели, какие щиты.

- И мы тоже щиты сделаем, - упрямо произнес Тейко. - Лозу плести - наука немудреная.

- Где ее взять, лозу? - спросил Ваша - охотник средних лет, один из тех немногих, что выжили, будучи малолетками во времена нашествия диатритов. Кабы знали заранее о таком, то нарезали бы, а так - корзин в селении мало, и у тех лоза тонкая, от стрелы не убережет. Да и не умеет у нас никто со щитом управляться. Будем вожжаться с этими штуками, как мэнки с нашим неводом...

- Жить захочешь - научишься, - сурово возразил Мугон. - Диатриты тоже непобедимыми казались, а теперь бьем их - только пух летит.

- Правильно вождь сказал, - тихо произнес Ромар, - Без щитов нам сейчас не обойтись, а лозу для них добыть нетрудно, как раз такую, как надо.

Удивленные взгляды повернулись в сторону Ромара. Колдун усмехнулся и произнес, словно детишек поучал:

- Дома из чего строим? На сруб - бревна, а стены из плетней и глиной обмазаны. И лозняк на плетни самый что надо идет.

- Что же нам - дома рушить? - выкрикнул было кто-то, да вовремя сам себе рот заткнул. И впрямь, не такое время, чтобы о постройках думать. Будут люди живы - дома отстроят, а ежели мэнки победят, то и дома не нужны окажутся.

Тейко на минуту задумался, затем веско сказал:

- Дом молодых вождей придется разбирать. Другие дома зорить - детей без крова оставлять. К тому же, тот дом самый новый, года не прошло как отстроили. Значит, и прутья не погнили и не пересохли.

С этим были согласны все: верно рассудил вождь.

Уже через час в селении начались работы. Неженатые парни, обитавшие в доме молодых вождей, перетащили свои пожитки в другие места, после чего дом разнесли единым духом, только пыль столбом стояла. Одно слово - ломать, не строить. Освободившиеся плетни разобрали на прутья, так что гора получилась вровень с окрестными крышами, а потом лучшие умельцы принялись плести из полученных веток округлые щиты в рост человека. Дело непростое, щит должен быть легким, но не рассыпучим, да еще нужно сообразить, как его держать, и какую ни есть ручку приспособить. Хорошо, что после первого отбитого приступа мастер Каяк велел собрать образцы чужинского оружия и среди прочего был принесен и щит, оставшийся у ворот и случайно избегший огня. Теперь лучшие корзинщики рода, качая головами, рассматривали хитро выплетенные двойные ручки: первая большая, а вторая маленькая. Долго не могли понять, как с этими ручками управляться, покуда Каяк не сообразил, что щит надо держать одной рукой, просунув локоть в большую ручку и ухватившись за малую. При этом вторая рука оказывалась свободной для копья или топора.

Каяк такое устройство похвалил, да и охотники довольны остались. А то выходить на бой с одной корзиной в руках многие не решались. Беда была только корзинщикам - сплести к завтрашнему дню сотню щитов, да еще с такими вычурными ручками. Потом кто-то додумался на широкую ручку брать ремень, и дело пошло веселее. Сотню, конечно, не изготовили, но четыре десятка щитов к утру были готовы. Плотной кожи на все щиты не хватало, в ход пошла овчина, мехом внутрь и даже лыко, что совсем недавно было надрано в дальней роще. Один щит, что поплоше, установили на площади и, проверяя на прочность, в упор расстреляли из луков. Результаты оказались утешительными, свой щит держал удар не хуже чужинского. Заодно обнаружили, что и копьем плетенки лучше не касаться - завязнет наконечник среди ивовых прутьев, так просто его не вытащишь.

Пару часов сорок молодых парней учились на площади управляться с плетеными чудищами, прикрывать не только себя, но и стоящих рядом, смыкаться в один строй, как это делали мэнки. Получалось не слишком ловко, но уж лучше так, чем вовсе без защиты.

Часть воинов, особенно родственники погибших пластунов, предлагали не тянуть время, а атаковать немедленно, однако большинство порешило отложить вылазку на следующий день, чтобы и в щитах недостатка не было, и каждый из воинов мог хоть немного со щитом поупражняться. Неважно, чем он будет изначально вооружен, а в бою, бывает, и чужое оружие подхватишь. Атака была назначена на полуденный час, время жаркое и для битвы неудобное. Люди в эту пору привыкли обедать, да и мэнки, как было замечено, тоже что-то готовили на кострах. А это значит, что хоть некоторых, но удастся застать врасплох. А что на жаре биться неловко, так это кажется. Свой дом защищать в любую погоду ловко.

За остаток дня и следующую ночь мастерицы сплели потребное количество щитов, так что к утру были вооружены все. К вылазке готовились почти все сильные мужчины, на стенах оставались лишь несколько десятков лучников. Сто двадцать человек вооружились копьями и новосделанными щитами, столько же было лучников, которые за этими щитами будут прятаться. Кроме того, у каждого из воинов за кушаком торчал боевой топор из смоляного диабаза. В ближнем бою нет оружия страшнее. И лишь у Тейко, вместо топора висел на ремне нефритовый кистень.

В молчании, чтобы не привлечь недобрых духов, и мэнков не всполошить ненароком, войско собиралось на площади перед столпом предков. Воротная стража готовилась открыть широкий проход, и Тейко уже придирчиво оглядел воинов, которых ему предстояло вести в бой, когда меж домов появилась еще одна группа людей. Впереди шли трое детей медведя, освобожденных в прошлой битве, и не успевших уйти в родные края, позади толпились остальные люди, вышедшие живыми из колдовской битвы под стенами селения. Этих покуда не приняли в члены рода, и они, как и полагается в таких случаях, были без оружия и в самой легкой одежде. Однако, лица у всех были суровые и решительные.

Старший из медведей, вполне достойный быть старейшиной, произнес, обращаясь к Тейко несколько коротких фраз.

- Что он говорит? - спросил вождь, раздосадованный, что его отвлекают в такую минуту.

- Просятся в бой, - объяснил Мугон, хорошо владевший языком медведей. Говорят, что не могут сидеть вместе с женщинами за городьбой, когда мужчины будут воевать с мэнками. Просят дать им оружие и позволить сражаться.

- Что ж прежде-то не сражались?.. - покривился вождь. - Теперь-то, за нашими щитами, да за нашими колдунами просто храбрыми быть... Да ладно, не сладкий кусок заедают, выдай им копья и что там еще нужно. Да скажи, чтобы строя ломать не смели, вместе со всеми держались.

В две минуты добровольцы были вооружены. Лишка, глядя на торопливые сборы, припомнила, как час назад Яйян - лишак раненый ею в прошлом сражении, тоже рвался в бой, хотя у самого еще перебитая рука не действует. Чудной парень этот Яйян, уставится на нее, словно что небывалое углядел, а чего глядит - непонятно... Лишка тряхнула головой, отгоняя несвоевременные мысли, и взялась за щит, до поры прислоненный к стене дома.

Лик Дзара приближался к зениту, ароматные запахи из селения мешались с дымами вражеского стана и ничто не напоминало о войне, когда смазанные бараньим салом пряслины сдвинулись все разом, толпа вооруженных людей молча хлынула из прохода и бросилась к стану пришельцев, на ходу разбиваясь на пары и растягиваясь широким фронтом. И лишь когда оттуда донеслись всполошные крики, в ответ грянул боевой клич детей Лара:

- Бей!..

* * *

После встречи с диатритами Уника принялась понукать небольшой отряд, словно на пожар спешила.

- Ты иди как умеешь, - увещевал мать Таши, - а уж я от тебя не отстану. Мне на испытаниях постолы только случайно не достались, ногу подвернул, а уж ходить-то я могу пошибче всякого.

- Ты смотри, сейчас ногу не подверни, - сердито отмахивалась йога. - Мне тебя не стащить будет. Вот отдам тогда Турану, он тебя убаюкает дорОгой.

- А что, - соглашался Таши, я бы на нем покатался, как диатрит на диатриме.

- Ты пошути, как раз снова на карликов напоремся.

- Не, их всего три было, - отмахивался Таши. - Мэнков бы не встретить...

- А вот об этом - молчок! - сразу посерьезнела йога. - Какая у них волшба - не знаю, может они услышат, если их вот так помянуть. Так что, пошевеливайся, да по сторонам поглядывай. Нож у тебя где прибран?

- Вот, на поясе висит.

- Правильно. Далеко не убирай, а то, случись что - достать не успеешь.

- Так у меня топор под рукой.

- Топор топором, а нож сам по себе. В нем в нужную минуту сила предков просыпается. Слышал, небось, рассказы, как Бойша с одного удара диатриме голову снес?

- Так то когда было? - усомнился Таши. - Тогда нефрит целым был, а теперь он на две части расколот, и даже на три, если твою проколку считать. Ты говоришь, сила во всех трех кусках, значит, и в кистене тоже, а кто эту силу видал? Вождей со времен Бойши сменилось двое, но никто из них с одного удара диатриме голову не сносил.

- Значит, случая не было, крайнего. Да и не у всякого в руках нефрит силу покажет. Прежний вождь, Стакн, большим мастером был, душу камня понимал как никто, так он говорил, что священный нефрит это просто камень, пока его в руку не взять. А уж тогда он сам определит, достойная ли рука за него взялась.

Таши, ни на миг не замедляя шага, вытащил святыню из кожаных ноженок, где прежде висел его собственный, кремневый нож, теперь спрятанный в суму, подержал в руке, затем пихнул обратно.

- Нож как нож, - сказал он. - Удобный. Как раз по руке. Ну, и красивый, конечно. А так - ничего особенного, никакой силы не видать.

- Омутинника им зарезал? - напомнила мать.

- Так то омутинник, нежить подводная. Ему и положено таких вещей бояться.

- Ладно, - сказала мать. - Давай пошевеливайся. Нам до дому еще шагать и шагать, а хотелось бы завтра к вечеру поспеть. Тревожно что-то у меня на душе.

- Сама же разговоры затеяла, - обиделся Таши, - только дыхание сбиваешь зря. Мне-то что, я и с разговорами могу, а ты уже вся запыхалась.

- Ничего, я и запыхавшись поспешаю, - отозвалась йога. - А ты знай, что за вещь у тебя в руках. Думаю, что раз с омутинником ты справился, то и в остальном нож тебе по руке придется.

- Нож вождю надо отдать, - угрюмо заметил Таши.

- Надо. Как придем в селение, так и отдашь. А покуда он у тебя в руках, так ты к нему приглядывайся, пригодится...

- Некогда приглядываться, бежим как оглашенные, - проворчал Таши, окидывая цепким взглядом плес, открывшийся за поворотом реки. - Сейчас приглядываться надо, чтобы не вылезти ненароком на незваных гостей, а не беседовать, словно в родном доме.

- Нет тут никого, - отозвалась Уника. - Видишь выпь невспугнутая? Значит, людей поблизости нет.

Выпь, покинувшая камыши и красовавшаяся на самом виду, на отмели, взмахнула крыльями и тяжело потянула к пологим островам посреди реки.

- Нас испугалась, - успокоил Таши.

На ночевку устроились уже в знакомых местах, откуда до дому оставался день хорошего ходу. Костра Уника разжигать не позволила. И без того ночи теплые, и без огня не озябнешь, а приметить костерок можно издали.

Туран, носившийся где-то целый день с Роником на руках, теперь сидел, поджав косматые колени к бороде и сосредоточено ворчал что-то умиротворенное. Уника велела Таши укладываться спать, а сама взялась раскидывать обереги.

Таши пожал плечами, но перечить не стал. Улегся на землю, укрылся кожаном с головой, чтобы комарье не донимало, и закрыл глаза. Уже засыпая подумал, что как раз сейчас можно было бы и поболтать всласть, а на мать молчанка напала. Хотя, ей колдовать надо, и, значит, разговоров быть не должно. Вообще-то, настоящее женское колдовство должно твориться только если мужчин поблизости нет, но Таши давно привык к материнским тайнам и честно не прислушивался, когда мать принималась ворожить. Разберется мать со своими делами, тогда и настанет Ташина очередь караулить, прислушиваясь к ночной тишине.

Поспать удалось совсем немного, часа, может быть, полтора. Уника разбудила его, когда еще и полуночи не было.

- В селении неладно, - коротко сказала она. - Придется нам ночь без отдыха идти. Да и там, как бы опять не пришлось запретными делами заниматься. Туран, поднимайся! И чтоб от меня - ни на шаг!

* * *

Всей неожиданности хватило детям зубра на то, чтобы без толкотни пройти сквозь неширокие ворота и выстроиться боевым порядком. Не пропали зря давние уроки войны против диатритов, когда только совместными действиями многих людей удавалось вырвать победу. И сейчас встали на поле не хуже мэнков: в первом ряду копейщики со щитами, а лучники позади, прикрытые от вражеских стрел. А вот до кустов и зарослей, где устроен вражеский стан, добежать не успели, навстречу в полном порядке выдвинулись ряды мэнков. Видать, хотя и варили оборотни похлебку, а на ворота поглядывали и к нападению были готовы.

Лучники все же успели выпустить в сторону вражеских шалашей и балаганов огненные стрелы. Кое-где в кустах занялись дымные огни. Невелик ущерб десяток шалашей, что за полдня выстроить можно, но долг платежом красен, на том люди с давних времен крепко стоят.

А потом две рати сошлись на бывшей пашне, уже политой в этом году человеческой и чужинской кровью.

Тейко шел во втором ряду, хотя вместо лука у него было копье и зеленый кистень на левой руке. Ничего не поделаешь, вождь должен быть виден всем, а в первом ряду воины скрыты щитами, их так сразу друг от друга не отличишь. Странное чувство одолевало молодого вождя. Вроде бы на битву идет, а мысли текут медленно, вяло, как не свои. Почему-то вспомнилась бойня на Истреце, когда люди впервые сошлись с диатритами и полной мерой отплатили им за гибель Нижнего селения. Тогда Тейко был простым воином и верил, что вождь, славный Бойша, знает все и за все отвечает перед людьми и предками. А он, Тейко, только своей жизнью рискует. Тогда казалось, что уж он-то, Тейко, на месте вождя куда как лучше управился бы. И вот пришло время управляться, а он не знает как быть. Ясное дело, Бойше куда как легче приходилось. Что такое диатрима - птица и больше ничего, а тут все неведомо...

- Не спать! - крикнул Тейко любимую приговорку старого вождя. Больше для себя крикнул.

Первые ряды сошлись так и не дав хорошего залпа, берегли стрелы для верного выстрела. А затем оказалось, что есть у мэнков средство и против щитов. Не простые оказались у оборотней копья, а с крюком, крепко примотанным к рожну. Зацепил таким крючком край вражеского щита, рванул на себя и открыл противника под пущенную в упор стрелу. Упали первые воины Лара, пролилась первая кровь. Тут уж оставалось забыть о правильном строе, ударять щитами в щиты и пускать в ход топоры.

Лишка шла в первом ряду, в самом центре войска. Когда сошлись с мэнками, она сумела удержать щит в руках, а вот копье, хотя и пробило вражеский щит, но накрепко завязло среди упругих лозин. Бросив копье, девушка выхватила топор и прыгнула вперед. Толчок вышел неплох, мэнк, укрывшийся за щитом, упал, Лишка пробежала прямо по щиту, под которым ворочался сбитый мэнк, и обрушила удар на голову лучнику, только что пустившему стрелу в живот Ляхе. Не будешь, тварь, на людей руку поднимать! Следующий удар достался в шею второму лучнику. Хрустнули позвонки, и оборотень отправился на встречу с предками с навечно кривой шеей. Третий пытался сопротивляться, он успел бросить лук и выхватить мечишко, но тут выяснилось, что и Лишка не зря сохранила в свалке неудобный большой щит. Меч, теряя обсидиановые накладки, шкрябнул по прутьям, а клювастый топор уже ударил в висок, оборвав еще одну мэнковскую жизнь. Слабы оказались мэнки в рукопашной схватке, привыкли на магию полагаться да на всякую хитрость! Во мгновение ока два войска смешались, каждый вопил свое, трещали, сталкиваясь кремни, хрустела отточенная кость и свистели редкие стрелы, что еще пускал кто-то из лучников, оказавшихся вне схватки. Особенно дико среди этого мужского гвалта звучал визг Лишки, самозабвенно рубившейся в первых рядах.

Тейко очутился в самой гуще боя. Здесь он был в своей стихии! Мелькало копье, уже испробовавшее вражеской крови, гудел в ременной петле кистень.

- Ломи!.. - ревел вождь, и голос его был слышен всем.

А потом вдруг ожгло левую руку, и кистень не выпал лишь потому, что был надежно захлестнут вокруг запястья. В предплечье торчала мэнковская стрела, пробившая руку насквозь.

Лишь тогда Тейко заметил, что не все противники ввязались в битву, два отряда обошли сражающихся и теперь, стоя за стеной щитов, неспешно, на выбор отстреливали его воинов, позволяя своим отойти и спастись от безжалостных топоров. Ход сражения переменился, а он, увлекшись боем, не заметил этого!

- К стенам! - летел над полем крик Мугона. Старейшина, которому скоро пятьдесят стукнуть должно, тоже был здесь, не усидел среди баб и детишек и бился неутомимо, как молодой. Теперь он, не видя вождя, взялся командовать детьми Лара. - К стенам! Там лучники прикроют!

Сколько там на стенах стрелков осталось? Но все равно, лучше чем ничего. Под градом стрел воины начали отходить. Те, кто умудрился в сумятице боя сохранить неудобный щит, старались составить заплот, прикрыть остальных товарищей.

Мэнки двигались за отступающими медленно, не рискуя больше сходиться врукопашную и позволяя лучше людям уйти невредимыми, чем самим бросаться под топор. Строй они не нарушали, так что идущие в первом ряду щитоносцы до сих пор не поучаствовали в сражении. Давили мэнки не торопясь, полностью используя то, что их было чуть не вдвое больше, чем людей.

Вот уже стены совсем рядом, еще чуток и сверху откроет огонь оставленное заграждение. Тогда щитоносцам придется поднять свои плетенки над головами и, значит, открыться для тех, кто сражается внизу.

- Стрелки - во второй ряд! - вновь послышался голос вождя.

Оклемался Тейко, пришел в себя и уже не лез сломя голову в драку, а как и положено командиру, приказывал простым воинам.

Никто не успел выполнить приказа, потому что вновь, в который уже раз за недолгие минуты боя мэнки преподнесли людям сюрприз. Шеренга чужинцев вдруг развернулась лицом к частоколу, щиты разом опустились, взметнулись десятки луков и туча стрел полетела в сторону одинокой скособоченной фигуры, что стояла на приступке стены, на самом виду, напоминая любителям магии, что ждет тех, кто привык побеждать воинскую силу силой колдовства.

Так вот почему позволяли мэнки людям отходить к воротам почти без потерь! Не за людьми они охотились, а за одним-единственным человеком, которого боялись больше, чем всех остальных людей вместе взятых!

Мгновение над полем висела тишина, а потом ее прорезал громкий, совершенно неуместный и очень веселый смех Ромара. Колдун, как и прежде стоял на гребне стены, на скуле ярко алела царапина, прочерченная слишком меткой стрелой, еще одна стрела пробила полу балахона накинутого на старческую фигуру, а все остальные выстрелы пропали зря, то ли расстояние еще было велико, то ли страх затуманил взгляд мэнкам и заставил дрожать руки - то знают лишь поганые мэнковские предки.

- Давай, бей в меня, старого, трать стрелы! - кричал Ромар дребезжащим голоском, не заботясь о том, понимают ли его вражеские стрелки.

Воспользовавшись заминкой, рванулись вперед дети Лара и смяли стрелков, не позволив им выстрелить второй раз. А затем, хочешь - не хочешь, опять откатились к родным стенам, ибо новые шеренги еще не побывавшие в бою надвинулись на них. И опять мэнки не стали расстреливать потерявших порядок людей, а развернулись и дали залп по ненавистному колдуну. Но на этот раз за полминуты до залпа справа и слева от Ромара выросли двое воинов со щитами и прикрыли волшебника от летящей смерти. Также как и Ромар они недвижно стояли в полный рост, один держал щит в правой руке, другой - в левой, чтобы обшитые кожей плетенки полностью закрывали всех троих. Теперь Ромар и двое воинов были надежно укрыты, лишь отставленные копья торчали в сторону.

Откуда взялись в селении лишние бойцы, то ли воротная стража покинула пост, или двое лучников бросили свое дело, сражающиеся не знали. Надо было драться, и люди дрались.

Когда по сторонам поднялись плетеные щиты и прикрыли его от стрел, Ромар бросил быстрый взгляд на своих спасителей и охнул от удивления. Конопатая Калинка и Лада - Роникова мать в мужской одежде и с копьями в руках стояли справа и слева от него. Лица у обеих были отчаянные, но руки не дрожали.

- Правильно, бабоньки! - подбодрил колдун женщин. - Постоим тут на вольном ветерочке. Побольше в нас постреляют - поменьше нашим детям достанется.

Теперь, когда осаждающие поняли, что до Ромара им так просто не добраться, их внимание снова переключилось на вышедший из ворот отряд. Щитов здесь почти не оставалось, но дети Лара успели перестроиться, укрывшись за немногими сохраненными плетенками. Десятка два чужинцев, вооруженных хитрыми мэнковскими копьями ринулись вперед, чтобы открыть непокорливых людей под выстрелы, после чего их можно будет перестрелять, как гусей на перелете. Кто-то из мэнков не добежав, кувырнулся, со стрелой в груди, но большинство достало противника, вцепилось баграми в край щитов, стараясь лишить людей защиты.

Лишка свой щит сохранить сумела, не было у нее мужской привычки бросать вещь, вдруг показавшуюся ненужной, и за спиной у богатырки сгрудилось чуть не пятеро воинов. Навстречу Лишке выскочил рослый мэнк, каких среди нападавших не так просто сыскать было. Бросив свой щит, он перехватил крюк двумя руками и, зацепив плетенку, рванул что было сил. Затрещала лоза, щит, не выдержав, надломился, сложившись вдвое. Лишкин топор мелькнул черной молнией, уложив вражеского храбреца, но и сама девушка, и лучники за ее спиной оказались открыты перед вражескими стрелками. Лишка прыгнула вперед, стараясь схватить оброненный мэнком щит. Она бы ни за что не успела, но один из медведей заслонил ее собой, приняв грудью предназначенную девушке стрелу, а через мгновение широкий мэнковский щит уже закрывал людей. Сын медведя покачнулся, изо рта хлынула пенистая кровь, но у воина еще достало сил на последний рывок. По самую обвязку на рожне вбил светловолосый лесовик копье в живот своему убийце и лишь затем опустился на землю, как человек, который доделал все дела и теперь может отдыхать.

Тейко видел, еще минута - и бой превратится в бойню, но не было сил принимать решения и вести людей. В пробитой руке полыхал тяжелый неугасимый уголь, боль застилала глаза, мешала думать. Хотелось опуститься на землю и умереть, чтобы не видеть того, что творится вокруг. Будь он простым воином - давно бы лежал под ногами торжествующих мэнков, но Тейко знал, что на него сейчас смотрят все родовичи, и это знание наполняло его злобой и заставляло идти вперед. Тейко лишь сорвал с раненой руки безумно тяготящий ее шар кистеня и, вздев правой рукой копье, ринулся на врага:

- Бей!

О том, что он кинул наземь священный родовой нефрит, Тейко уже не думал. Он не думал ни о чем. Однако, святыне не было суждено валяться в грязи. Еша - немолодой пастух, года на три постарше самого вождя, подхватил падающий камень и, обгоняя Тейко, выскочил на открытое место. Рука, привычная управляться с кнутом, крутанула ремень и словно зеленая молния ударила по наседающим мэнкам. Пятнадцать лет не видели дети рогатого Лара этого поблеска. Молодые лишь слышали, что в тяжкую минуту оружие предка, оказавшись в достойных руках, может собрать в себе всю мощь племени, силу живых и умерших, мудрость и магию, и обрушить ее в одном сокрушающем ударе. Вот только никто этого не видал с тех пор, как переломился священный нефрит. Поговаривали, что и вовсе ушла сила из зеленого камня. Но оказывается, ничто не пропало, и в руках неприметного овчара зеленый желвак проявил свою силу. Не был до этой минуты Еша ничем примечателен, не говорил на совете, не вершил подвигов и даже среди пастухов не пользовался большим весом, а как пришла минута, оказался способен на то, чего не смог вождь.

Два огненных удара отразили отчаянную вылазку мэнков. Шестеро чужинцев были убиты на месте, остальные отпрянули, сразу потеряв все преимущество. Но и Еша не сумел вернуться под прикрытие щитов. Три или четыре стрелы разом пробили его тело. Еша сделал один спотыкающийся шаг и упал.

Пастуха немедля оттащили назад, сняли с руки кистень. Всклоченный, залитый чужинской кровью Мугон, протянул святыню Тейко:

- На, вождь!

И так он это произнес, словно изругал злым словом.

- Руку мне пробило, - произнес Тейко, хотя негоже вождю оправдываться, да никто и не спрашивал у него оправданий.

Устрашенные небывалым оружием мэнки сразу не решились повторить атаку, и в битве наступило некоторое затишье, когда ни одна из сторон не осмеливается напасть первой.

В помощь людям из ворот вышел последний резерв, все со щитами, поскольку слишком многие из сражавшихся щиты обронили, глупо понадеявшись, что раз дело однажды дошло до топоров, то больше неудобные плетенки не понадобятся. Теперь на воротах остались лишь женщины да калеченные. Случись что прясла задвинут, а обороняться будет некому.

В свою очередь от недальней рощи неспешной трусцой приближались две новых шеренги мэнков. Обе стороны бросили в бой свои последние резервы. Очевидно, мэнки во что бы то ни стало вздумали решить сегодня судьбу людей на берегах Великой. Люди, в свою очередь, тоже не могли больше сидеть взаперти и желали битвы не меньше, чем чужинцы.

И в этот момент, когда до последней схватки оставались считанные минуты, со стороны ближних выпасов донесся рев, от которого, казалось, трава пригнулась к земле. Не было в нем ничего человеческого или звериного, лишь чудовищной глотке демона были доступны эти звуки:

- Оси-и-лим!!! - неслось над полем.

На мгновение все замерли, обернувшись в сторону пологого пригорка, на котором в мирные дни паслось стадо. Теперь оттуда, размахивая целиковым деревом, у которого еще земля осыпАлась с корней, неслось человекоподобное чудище трехсаженного роста.

- Оси-и-лим!!! - ревел Туран, вспомнив давнюю битву, в которой не пришлось ему никого осилить.

Первыми пришли в себя колдуны.

- За стены!.. - разом завопили Ромар и стоявший в воротах Калюта. Назад!

Приказ был понят людьми мгновенно. Когда бьется демон, простому человеку рядом делать нечего. Чудовище крушит всех подряд и для него почти нет преграды. Лишь городьба, каждая плаха которой заговорена, спрыснута отваром мяуна, полыни и блоховника, может остановить явившееся чудище. Хотя в прежние годы заговоры ограды были нужны лишь для защиты от ничьих предков и бесприютных духов, что бродят ночью по земле, выискивая глупого путника, вздумавшего спать под открытым небом, не имея хотя бы самого малого оберега. Конечно, Ромар в своих странствиях и Хурака видал, и Слипь, но о таком чудище даже он не рассказывал.

В полминуты все люди, что оставались под стенами, вбежали в ворота, которые тут же были заложены дубовыми слегами. Мэнки остались один на один с приближающимся чудовищем. И надо признать - сердца чужинцы не уронили. Резервные шеренги, застигнутые на полпути к месту сражения, развернулись, туча стрел взметнулась в воздух и встретила несущегося великана.

Вздетая рука уберегла глаза, а на стрелы, вонзившиеся в руки, грудь и живот, Туран попросту не обратил внимания. Дубина крутанулась в воздухе, проломив в рядах мэнков настоящую улицу, затем, сбивая подвернувшихся, пошла на отмах. Кто-то метнулся прочь, стараясь спасти собственную жизнь, кто-то ринулся, пытаясь ударить копьем под колено или в промежность безумному бесу, - Турану все было нипочем. Дубина порхала, сбивая по десятку чужинцев зараз, искалеченные тела разлетались в разные стороны. Во мгновение ока чудовище разметало весь мэнковский резерв и ринулось туда, где минуты назад кипела битва. Людей там уже не было, зато над частоколом появилось множество лучников. Растерянные мэнки шарахнулись было от воющего дьявола вплотную к стенам.

- Стреля-ай!.. - запоздало скомандовал Тейко.

Это люди понимали и сами. В сотню луков всыпали незваным гостям. Хорошо всыпали, благо что мэнки не удержали строя и открылись перед людьми, которые в эту минуту показались им меньшим злом.

- Гха-а! - из пасти Турана лилась розовая пена, глаза полыхали желтым пламенем, свистела и трещала дубина, черные пятки, каждая с очаг величиной, вдавливали в землю живых и мертвых, - Осилим!..

Мэнки сопротивлялись отчаянно. Дважды они пытались выстроить стену из щитов, отовсюду в великана летели стрелы и копья, пущенные сильной рукой, кровь струилась по огромному телу, но Туран, кажется, и не замечал таких мелочей. Обе стены он разметал играючи, оставив за собой лишь груды мертвых тел. Дубина гвоздила мэнков без отдыха, корни на пнище, еще недавно облепленные землей, измочалились не столько о тела мэнков, сколь из-за ударов о землю. Тяжко великану биться с пигмеями, половина ударов пропадает втуне. Но еще хуже пигмеям биться с великаном, особенно таким прытким, что не позволяет пересечь себе поджилок.

И наконец, мэнки не выдержали. Страх за свою жизнь пересилил прочие чувства, и чужинцы побежали. Бегущий всегда становится добычей Хурака, но сейчас люди могли лишь издали смотреть на бегство врагов. Не приведи Лар оказаться за стенами, когда там бесчинствует грозный демон. В такую минуту с ним, пожалуй, никакой шаман не совладает.

Лишь когда воющая от ужаса толпа гривоголовых ринулась спасаться через выгон к дальней роще, люди различили наконец две человеческие фигуры, стоящие на пути чужинцев. Йога в длиннополом колдовском платье, увешанном талисманами и зачурами, держала на руках Роника, который, кажется, спал, хоть и невозможно в это поверить, когда кругом творится такое. Рядом с йогой стоял ее сын с луком наизготовку и молча смотрел на приближающуюся толпу, которая через минуту должна была стоптать и его, и Унику, и спящего Рона.

Теперь у родичей не оставалось сомнений, откуда взялся дух, так вовремя пришедший к ним на помощь. Какие волхования учреждала йога, какие жертвы приносила злому духу и какие обещала принести впредь, об этом лишь колдуны, ужаснувшись, успели подумать. Нельзя приводить демона к родным стенам даже ради такого крайнего случая, раз повадившись, он не остановится, так что недолгая помощь его обернется злейшей бедой. И прогнать его нельзя, разве что принеся такие жертвы, о каких рассказывают в вечерний час, пугая маленьких детей.

Но об этом еще никто кроме колдунов не успел и помыслить. Все остальные ожидали только бесполезной гибели троицы, так неловко ушедшей в дальний поход как раз накануне войны.

Таши вскинул лук, выпустил стрелу, вторую, третью... кажется, его усилий даже не заметили. Одинокий стрелок не может остановить полсотни людей, спасающихся от преисподнего страха.

Демон бушевал за спинами бегущих, каждому казалось, что чудовище гонится именно за ним, а стрела - это привычно, стрела может и мимо просвистеть. Бегущие мэнки приближались, и когда да них оставалось едва десяток шагов, Таши как бы неспешно забросил лук за спину, а затем в его руке сверкнуло нестерпимо зеленое пламя. Огненный росчерк разом опрокинул десяток бегущих, а остальных заставил шарахнуться в стороны. На этот раз каждый узнал блеск родового нефрита. Значит, правду говорил шаман, будто есть на свете и вторая часть зеленого камня, не зря уходила ведунья с сыном в дальний поход - умудрились, отыскали и принесли домой заветный нож, в самую пору поспели!

Бегущим мэнкам было не до того, чтобы разбираться с еще одним опасным врагом. Те, кто уцелел после первых взмахов ножа, теперь бежали, не оглядываясь.

Основная толпа чужинцев - более сотни беглецов кинулись спасаться к реке. Искаженный дух, продолжая изрыгать свое заветное заклинание, кинулся за ними. Большинство лодок он расшвырял, даже не позволив им отчалить, все остальные догнал на мелководье, старательно расколошматив ударами палицы. Убедившись, что здесь для него больше не осталось работы, демон вернулся на поле, размахнувшись ударил дубиной тело, показавшееся ему недостаточно мертвым. Затем налитые кровью глаза остановились на заостренных бревнах частокола.

Теперь уже людям пришла пора призадуматься, каково это, когда вокруг дома бродит подобное исчадье. За все надо платить, а за помощь потусторонних сил - сугубо. У всякого черта своя черта. Теперь наступало время расплаты.

Мертвая тишина нависла над полем, где только что бушевало сражение. И в этой тишине отчетливо прозвучал крик йоги:

- Хватит! Иди сюда!..

Чудовище остановилось и покорно двинулось на зов. Сначала оно волочило дубину за собой, потом обронило ее. Подойдя к йоге демон вытянул лапы, украшенные изогнутыми когтями и громко потребовал:

- Дай!

Йога протянула ребенка. Когтистые лапы сгребли безвольно обвисшее тело, демон проревел что-то нечленораздельное и в единый миг исчез, лишь земной прах вскружился там, где только что стояло чудовище.

И лишь потом тишину прорезал отчаянный, нечеловеческий крик Лады...