Имя Жана-Патрика Маншетта входит в десятку лучших мастеров криминального жанра в литературе Франции наряду с именами Сименона, Жапризо, Борниша, Буало-Нарсежака, Сан-Антонио... Маншетт – кинематографический писатель. Французское криминальное кино без него немыслимо. По его романам «Троих надо убрать» и «Сколько костей!» были сняты знаменитые фильмы-боевики «Троих надо убрать» и «За шкуру полицейского» с Аленом Делоном в главной роли
Жан-Патрик Маншетт. Троих надо убрать Канон Москва 1995 5-88373-092-2

Жан-Патрик Маншетт

Мотив убийства

Глава 1

Понедельник оказался тяжелым днем. В девять часов прозвонил будильник, и я сел на кровати (если это можно было назвать кроватью). Впрочем, я уже часа два не спал, а дремал, так как накануне лег в половине одиннадцатого. Я сплю много, вернее, много дремлю. В общем, это зависит от обстоятельств.

Я расправил постель, накрыл кровать синим бархатным вытертым покрывалом и придвинул ее к стене. В таком виде она напоминала канапе.

Я был в кальсонах. В комнате было холодно. Весна стояла в этом году гнилая. За матовым стеклом окна снова пошел дождь. Дождь шел во дворе и, видимо, во всем городе тоже. Я все-таки открыл окно, чтобы проветрить помещение, в результате чего вода стала стекать через проем окна на пол. Я закрыл окно, сложил в стопку журналы: старые «Экспресс», «Маг», «Чтение для всех» и один номер «Ньюс уик». Не то чтобы я говорю по-английски или по-американски или на каком-нибудь другом языке, но это придает мне вес. В глазах кого?

* * *

Я вышел на кухню, умылся и побрился над раковиной. Во время бритья я, как всегда, смотрелся в прямоугольное зеркало, висевшее на канализационной трубе. Вдобавок ко всему во время бритья я порезался и долго не мог остановить кровь. Часы показывали десять, когда я вышел из своей двухкомнатной квартиры. На лестничной площадке я заглянул в общественный туалет, затем спустился вниз и направился выпить чашечку кофе на углу улицы Сен-Мартен.

По дороге непрерывной вереницей ехали машины. Десять лет назад такое скопление автомобилей назвали бы пробкой, но сегодня это стало обычным явлением. Проститутки уже не прохаживались перед входом в отели. Через десять лет они задохнутся здесь от выхлопных газов.

Чтобы расплатиться за кофе, мне пришлось разменять последние сто франков. Нужно пойти в банк, но что ждет меня там? Менее ста тысяч. Через полтора месяца квартплата – сто двадцать тысяч. Плохи дела.

Я вернулся к себе, с трудом поднявшись на четвертый этаж. Неудивительно, что никто ко мне не заходит. Сколько времени я здесь живу? Почти три месяца. За это время все мои сбережения разошлись. Подойдя к двери, я увидел прикрепленную к ней кнопкой свою визитную карточку: «Э. Тарпон, частный детектив». Ее края пожелтели и завернулись. Может, лучше прикрепить дощечку внизу? Не стоит. В наше время люди перед приходом звонят по телефону. В этот момент в моей квартире зазвонил телефон.

Я быстро достал ключи и открыл дверь. Телефонный аппарат стоял в кабинете на письменном столе. Я снял трубку.

– Эжен?

– Кто говорит? – спросил я.

– Форан.

– Ты в Париже?

– Уже три недели. Я тоже ушел со службы.

– Вот как? Почему?

– Я объясню тебе при встрече. Мы можем встретиться?

– Да, конечно... – пробормотал я.

– Давай вместе пообедаем. Ты где-то рядом с Чревом Парижа? Там на каждом шагу бистро. Я зайду за тобой.

Я ответил, что согласен, а он сказал, что сейчас у него нет времени говорить, но что мы обо всем поговорим за обедом, после чего он повесил трубку и я тоже. По правде говоря, я не испытывал особого желания увидеться с Фораном.

С момента его звонка и до его прихода ничего интересного не произошло. Я позанимался физкультурой, затем помыл посуду на кухне и стал ее убирать, когда раздался звонок в дверь. Одиннадцать тридцать, для Форана еще рановато, может быть, это какой-нибудь клиент? Я вытер руки, надел пиджак и пошел открывать. Это были баптисты. Я вежливо послал их. Они вручили мне листовку, которую я, не читая, бросил в корзину. По крайней мере корзина не будет пустой.

Создавалось впечатление активной жизни.

* * *

Я взял с полки книгу и сел на синее канапе. Я слышал стук швейной машины у портного с верхнего этажа. Его звали Станиславский. В книге речь шла о конфликте поколений. Дело происходило в богатой семье, где сын стал хиппи. Отец отчаянно боролся за свое чадо, и когда он мог уже торжествовать победу, то сам утратил вкус к своему существованию. Юноша уже готов был встать на правильный путь и посещать университет, но в это время отец сбился с пути, исчезнув из дому. Автор поставил на этом точку, что показалось мне нечестным. Мне было бы интересно узнать, что произойдет дальше с отцом. Я подумал, что у автора просто не хватило на это воображения.

В дверь снова позвонили. Я закрыл книгу и пошел открывать. Это был Форан. Он еще больше растолстел, но был в штатском, так что теперь он меньше походил на Германа Геринга, чем раньше.

На нем были синий костюм, белая сорочка и красный галстук. Его лицо тоже напоминало французский флаг: маленькие голубые глазки, кирпичный цвет лица и зачесанные назад седые волосы. Он отдышался, затем сказал:

– Ноги сломаешь на твоей лестнице. Бедные клиенты!

Я пожал плечами.

– Как дела? – спросил я.

– Нормально. Дай мне что-нибудь выпить.

Мы прошли в кабинет.

– Садись, – предложил я.

Я прошел на кухню и закрыл за собой дверь, чтобы он не следовал за мной. Я налил две рюмки, наполнил кувшин водой, поставил все это на поднос и вернулся в кабинет.

– У меня нет льда, – сообщил я.

Он ничего не ответил. Он не сел, а прохаживался по кабинету, разглядывая мой письменный стол из светлого дерева под дуб с ящиками с двух сторон, сейф с пустыми ящиками, плетеный стул и мягкое кресло. Пепельницу «Мартини» и настольную лампу на столе. Листовку баптистов в корзине. Палас, прожженный в нескольких местах сигаретами.

– Как идут дела? – спросил он.

– Как видишь.

– Неважно.

Я снова пожал плечами. Он долил воды из кувшина в рюмки и чокнулся с моей рюмкой, стоящей на подносе.

– Именно поэтому я и пришел к тебе, – заявил он. – Хочу предложить тебе работу. Если я правильно понял, ты сейчас свободен?

– Какую работу?

– Мы обсудим это за обедом.

Мне не хотелось с ним обедать.

– Какую работу? – повторил я.

Он сел в кресло, покрутил рюмку перед своим носом и, улыбаясь, посмотрел на меня.

– Все такой же кислый? – спросил он. – Такой же недоверчивый? Спустись на землю, Эжен. Ты ничем не занят, и мы с тобой это прекрасно знаем. Чем ты занимался все это время? Может быть, следил за чьей-нибудь женой по просьбе ревнивого мужа? Или я ошибаюсь?

Я сел на стул и отпил глоток теплого виски.

– Мне скучно, Форан. Развлеки меня немного. Потом мы, может быть, пойдем вместе пообедаем. Но каждый заплатит за себя сам. Вот так я обращаюсь с тобой.

Он некоторое время еще улыбался, затем лицо его стало серьезным.

– Ладно, хорошо, – сказал он. – Пусть будет так. Я набираю команду. Частная полиция, так сказать, но я буду работать с конкретным материалом, мне не до мечтаний. Я уже связался с крупными фирмами. Работа состоит в наблюдении за персоналом. Я подумал о тебе.

– Наблюдение за персоналом? – повторил я за ним. – Каким персоналом?

– Персоналом завода.

– Понятно.

– Самый подходящий момент, – сказал он, и к нему вернулась улыбка.

– Понятно, – повторил я. – Убирайся.

Он подумал, что ослышался.

– Вон, – сказал я. – Исчезни.

Он даже не рассердился. Он встал, покачивая головой, и с интересом посмотрел на меня.

– Зря выпендриваешься, – сказал он. – Но я понимаю. Я оставлю тебе свою визитную карточку. Я не сержусь на тебя.

– Спасибо, не стоит.

– Карточка может пригодиться, если ты передумаешь.

– Прощай, Форан, – сказал я.

Он допил свое виски, затем сделал мне прощальный жест своей толстой короткой рукой и ушел. Я взял со стола оставленную им визитную карточку. Она походила скорей на карточку ресторана, чем на визитную: на картоне цвета прогорклого масла было напечатано коричневыми буквами: «Наблюдение за промышленным персоналом. Шарль Форан. Директор». И внизу мелкими буквами: «Группа бывших членов Национальной жандармерии и вооруженных сил». И в конце адрес в Сен-Клу с номером телефона.

Я покрутил карточку в руке, глубоко вздохнул и порвал ее. Затем бросил клочки бумаги в корзину для мусора, где уже лежала листовка с мистическим текстом. Это создавало впечатление еще большей активности. Если так пойдет дальше, то через полгода или год корзина будет полной.

В холодильнике оставались еще два яйца и кусок сыра. Я съел это в обед. Мне не хотелось спускаться в магазин. Потом помыл сковороду, тарелку и две рюмки из-под виски, заварил себе чашку растворимого кофе и принес ее в комнату. Цветы в вазе на ночном столике завяли. Я выбросил их, вернулся в комнату и сел на синее канапе. Я прочитал несколько страниц книги, которую мне дал портной Станиславский, под названием «Новое общество» некоего Мерлино. Она была издана в 1893 году, и печать была плохая. Книга меня не заинтересовала. У Станиславского довольно странный вкус.

Я подошел к письменному столу и снял телефонную трубку.

– Алло? – услышал я на другом конце провода после длительного ожидания. Так было всякий раз, когда я звонил в Алье.

– Говорите! – сказала телефонистка.

В трубке раздался сильный треск, затем связь наладилась.

– Кто говорит?

– Эжен Тарпон. Это мадам Марти?

Это была она, и она спросила, как я поживаю, я ответил, что хорошо, и попросил позвать мою мать. Она сказала «хорошо», но я понял, что она была недовольна, так как я не поговорил с ней о ее делах и самочувствии.

Мне пришлось некоторое время подождать, когда подойдет моя мать. Она живет в пятидесяти метрах от отеля «Шартье», но ей шестьдесят девять лет, и у нее больные ноги. Кроме того, она так и не научилась разговаривать по телефону. Она кричала в трубку, и я не донял и половины из того, что она говорила, а она не расслышала половину из того, что говорил я. Я думал еще о том, во сколько мне обойдется этот разговор.

– Что ты сказал? – кричала моя мать.

Почему она всегда кричит в трубку?

– Я возвращаюсь домой.

– Я не слышу, Эжен. Говори громче.

– Я возвращаюсь в деревню, – громко прокричал я.

– Ты возвращаешься?

– Да.

– Когда?

– Может быть, завтра, – вздохнул я.

– Ты приезжаешь на отпуск?

– Нет, мама, я просто возвращаюсь.

Зачем пытаться что-либо объяснить ей по телефону?

– Я плохо слышу тебя, Эжен.

– Неважно, мама. Я объясню все при встрече.

– Хорошо, – сказала она неуверенно.

– Целую тебя, мама. До завтра.

– Что ты сказал?

– До завтра!

Я повесил трубку. Я даже вспотел. Я налил себе еще виски. Было только пять часов, но мне необходимо было выпить. Когда я немного успокоился, то позвонил в справочную Лионского вокзала, чтобы узнать расписание поездов. Утренний поезд отходил в семь пятьдесят, так что в начале вечера я буду уже дома. Я записал время, после чего налил себе еще рюмку виски.

К ужину я уже достаточно набрался и голова была тяжелой. Я уложил свой багаж, что было несложно, и написал письмо домовладельцу, в котором сообщал ему, что он может располагать квартирой по своему усмотрению. Кроме того, я спрашивал его, может ли он вернуть мне часть взноса с учетом того, что я уезжаю. Я написал еще, что заберу мебель в конце недели и что оставляю ключи у Станиславского.

Некоторое время после этого я сидел просто так, ничего не делая и думая о том, не забыл ли я поставить еще кого-нибудь в известность о своем отъезде.

Затем я налил себе шестую рюмку виски и выпил ее безо льда и не разбавляя водой. Жаль, что у меня не было радиоприемника или телевизора, чтобы я мог их включить и убить вечер.

Над городом спустились сумерки. Я открыл окно в кабинете и заметил, что дождь прекратился. Если бы вместо того, чтобы открыть окно, я мог включить телевизор, я, возможно, увидел бы свою харю.

Вопрос: Но вы были ранены до того, как это произошло?

Ответ: Да, так точно.

Вопрос: Вы растерялись?

Ответа не последовало. Некоторое время в кадре крупным планом показывали лицо жандарма Эжена Тарпона...

Но я ни в коем случае не должен об этом думать.

Глава 2

Звонок в дверь.

Я подскочил и некоторое время сидел с растерянным видом на синем канапе. Я подошел, пошатываясь, к письменному столу, открыл ящик, сунул туда рюмку и взглянул на часы. Девять часов вечера. Я пошел открывать.

В коридор вошел молодой человек. Он сделал шаг вперед, и свет из комнаты осветил его. Ему было не больше двадцати лет. У него были длинные курчавые волосы. Выражение лица мне показалось наивным. Надо сказать, что я встретил его не очень приветливо. На нем были синие брюки в белую полоску и зеленая замшевая куртка. Он носил очки.

– Простите за беспокойство, – сказал он. – Вы господин Тарпон?

– Он самый.

– Я долго колебался, прежде чем подняться к вам. Из-за позднего часа...

Он осекся. Я по-прежнему одной рукой придерживал дверь. Точнее, я стоял, опершись о дверь, чтобы не качаться.

– Мне можно войти? – спросил он.

– Зачем?

У него был растерянный вид.

– Разве вы не частный детектив?

Романтический тип. Я пожал плечами и посторонился. Он вошел. Я не сказал ему, что покончил с этим, что не занимаюсь больше этим делом, так и не начав его. Я был рад кого-нибудь видеть.

Я вошел в кабинет, включил свет и, тяжело опустившись на стул, указал ему на кресло. Он также сел.

– В чем дело? – спросил я.

– Меня зовут Алэн Люилье, – сказал он и замолчал. Казалось, он чего-то ждал, и я понял. Я открыл несколько ящиков письменного стола, в том числе тот, где стояла рюмка, и в конце концов нашел бумагу и карандаш и записал его имя. Он казался довольным.

– Почему вы пришли ко мне? Я хочу сказать, откуда вы знаете мое имя? – спросил я, думая, что это хороший вопрос. Его часто задают в американских фильмах, правда, лучше формулируют.

– Вы дали объявление в «Поиске».

– Да, действительно.

Я вцепился в край стола, преодолевая тошноту. Мне удалось сдержать себя.

– Хорошо, – продолжал я, – так что у вас за дело?

– Мне угрожают рэкетиры. Но лучше я начну с начала.

Он неуверенно посмотрел на меня. Я одобрительно кивнул. Он продолжал:

– Я открыл нечто вроде клуба, в пятнадцатом округе, с друзьями. Раньше в этом помещении размещалась бакалейная лавка. Есть погреб. В конце концов, я только управляющий. Я ясно излагаю?

Я кивнул.

– Кто владелец?

– Один старик, он пенсионер. Но он уехал в деревню. Бакалейная лавка принадлежала ему, но он никого не нашел, чтобы передать дело. Тогда он позволил нам попытаться встать на ноги, мне и моим друзьям. Сначала мы сами не очень верили в нашу затею, но потом все пошло. К нам приходит много народу. Я думаю, это благодаря группе.

– Секунду, – сказал я. – Какой группе?

– "Значение оргазма", – ответил он, и я широко раскрыл глаза, но он сразу уточнил: – Это название группы, джаз-рок-группы.

– А! – сказал я с облегчением, – поп-группа.

– Не поп, а джаз-рок.

– Хорошо. Дальше.

– Все шло как по маслу. Мы открыли клуб только осенью, а сейчас каждый вечер он набит битком. Прекрасный доход. Кстати, я вам хорошо заплачу, хотя я еще вас не спросил, сколько вы берете.

– Посмотрим. Какие у вас проблемы?

Он заерзал в кресле, достал сигарету, и я протянул ему пепельницу «Мартини». Продолжая говорить, он постоянно стряхивал пепел, гораздо чаще, чем это было необходимо.

– Месяц назад ко мне явились два типа, после закрытия, во время уборки. Люди пожилые и респектабельные, в костюмах, галстуках, вам понятен тип?

Я кивнул. Мне стало понятно. В общем, обыкновенные люди. Он стряхнул пепел со своей «Житан» и продолжал:

– Они сказали мне, что представляют некое «Агентство по страхованию старости» для владельцев ресторанов и кафе. Короче, они посоветовали мне сделать взнос, поскольку это представляет уйму выгод и льгот. Когда я отказался, они стали настаивать, объясняя мне, что это обязательно для всех. Тогда я понял, в чем дело, и посоветовал им убраться. Они ушли, но сказали, что вернутся. Я ответил им, что не стоит. Одним словом, на следующий вечер, когда я пришел открывать, я уже забыл про них, но дверь оказалась открытой, то есть я хочу сказать, что замок был взломан, а усилители испорчены.

– Усилители? – повторил я.

Молодой человек посмотрел на меня с сожалением.

– Усилители звука, – объяснил он. – Вам понятно, о чем я говорю?

– Нет.

Ему было искренне жаль меня. Он объяснил, что все инструменты электрифицированы и подключаются к одному усилителю, величиною со шкаф, с многочисленными розетками и с разным напряжением, и что без этого играть нельзя.

– А, и его сломали, – сказал я. – Понятно.

– Хотя мы и купили его уже подержанным, нам все же пришлось выложить за него пять тысяч франков.

– Это еще не трагедия, – сказал я.

Он молча и грустно посмотрел на меня.

– Типы вернулись в тот же вечер, – продолжал он. – Я с трудом удержался, чтобы не прибить их.

– Вы правильно сделали, – заметил я.

Он заскрежетал зубами, чтобы показать мне, насколько он крутой. Странно, что вообще-то он мог вызывать симпатию, но меня он почему-то раздражал.

– Они были лаконичны. Они потребовали двадцать пять процентов выручки. Либо, сказали они, у меня будут серьезные неприятности с руками. Надо сказать, что я играю на соло-гитаре.

– Вы были в полиции?

– Нет.

– Можно узнать почему? Я, знаете ли, не бог.

– Я начинаю отдавать себе в этом отчет, – сказал он. – Я не пошел в полицию, потому что, если бы я туда явился, клуб взлетел бы на воздух. Мусора нас не любят и вместо того, чтобы начать расследование, накормили бы нас кучей дерьма, а клиенты и музыканты за это время все разбежались бы.

«Допустим», – подумал я.

– Это было месяц назад. И вы не обратились в полицию. Что же вы сделали?

– Я заплатил.

– И теперь вам надоело.

– Да, потому что теперь они хотят уже пятьдесят процентов.

– Они обнаглели, – сказал я. – Они вас потопят.

– Они просто хотят убрать меня, чтобы посадить туда своего человека.

Я мог бы и сам догадаться об этом. Неожиданно я разозлился на молодого парня. Я встал, достал из ящика рюмку, налил себе виски и залпом выпил. Парень мрачно смотрел на меня.

– Вы думаете, я смогу вам помочь? – спросил я.

– Я как раз задаю себе этот вопрос.

Я его тоже раздражал.

– Мой ответ – нет, – сказал я.

Он встал и с презрением посмотрел на меня. Затем бросил окурок на палас и спокойно раздавил его ногой. Я поставил рюмку на край стола, но она покачнулась и упала, не разбившись. Я подошел к парню и схватил его за ворот. Он попытался оттолкнуть меня, ударив кулаком по ребрам, но я ударил его в живот. Он согнулся пополам. Он был хрупким. Мне стало стыдно. Я изо всех сил пытался побороть в себе стыд. Не знаю, как мы до этого дошли.

– Старый дурак, грязный легаш, – прошипел он.

Продолжая держать за ворот, я упер его в стену. Он был бледен. Его лицо под гривой курчавых волос походило на маску Медузы Горгоны.

– Послушай, малыш, – сказал я. – Перестань воевать и убирайся к чертовой матери. И лучше не только отсюда. Оставь свой клуб. Ты слышишь меня? Сделать уже ничего нельзя. Все кончено.

– От вас несет перегаром, – заметил он. – Вы основательно нализались. Отпустите меня.

Я отпустил его. Я запыхался.

– Вы отвратительны, – спокойно сказал он, после чего вышел и тихо закрыл за собой дверь. Я слышал, как он спускается по лестнице.

Только раз в жизни я чувствовал себя хуже, чем в тот момент.

* * *

После ухода парня я действительно принялся пить.

Я прикончил всю бутылку. Вернее, то, что в ней оставалось. Мне было очень плохо. Самым ужасным было то, что каждый раз, когда подступала тошнота, я вынужден был тащиться в туалет на лестничную клетку, спотыкаясь и ударяясь о стены коридора.

В конечном счете рвота остановилась, и я испытывал одно-единственное желание – отключиться. Я посмотрел на часы и обнаружил, что было еще не так много времени, как я думал, – половина двенадцатого ночи. Я поставил будильник на половину седьмого, откинул покрывало с канапе, задернул шторы. Разделся до кальсон и пошел на кухню, где выпил три стакана воды, затем вернулся в комнату, думая, что вижу ее в предпоследний раз, выключил свет и направился к кровати. Я лег и мгновенно заснул.

В полночь меня разбудил резкий звонок в дверь. Я быстро встал, перевернув ночной столик и вазу, в которой оставалась вода из-под цветов. Я подбежал к двери и открыл ее. В дверном проеме стояла страшно взволнованная девушка. Так как я не включил света, ее освещала лишь желтая лампа из коридора, но я сумел различить страх в ее глазах, а когда она открыла рот, чтобы заговорить, я заметил, что от дрожи и волнения у нее зуб на зуб не попадает.

– Господин Тарпон, вы узнаете меня? Впустите меня, пожалуйста. Я вам все объясню.

Не дожидаясь, пока я ее впущу, она оттолкнула меня и вошла. Я зажег свет и отметил, что стою в одних кальсонах. Девушка ничего не заметила. Она смотрела на меня широко раскрытыми красивыми глазами, но это был взгляд, устремленный не на меня, а как бы сквозь меня. Впечатление было настолько сильным, что я машинально обернулся. Закрывая дверь, я не видел лица девушки, когда она сказала:

– Гризельду зарезали.

Я оперся о закрытую дверь и посмотрел на девушку. Она присела на мою разобранную кровать, но в этот момент ей стало плохо: она побледнела и соскользнула с кровати на пол. Я внимательно посмотрел на нее. Нет, я никогда раньше не встречал этой девушки. Я решил сварить кофе.

Глава 3

Я сварил настоящий кофе в глиняной кофеварке с бумажным фильтром. Пока кофе просачивался через фильтр, я прошел в комнату. Девушка по-прежнему лежала на полу, но тут она слабо пошевелилась. Я натянул на себя брюки и сорочку и надел чистые носки.

– Это ужасно, – сказала девушка. – Из нее вытекла вся кровь. Ей перерезали горло.

– Хотите что-нибудь выпить? – предложил я.

Она энергично кивнула и попыталась встать на ноги. Она вцепилась в подушку, но только уронила ее на пол, рядом с собой.

– Оставайтесь на полу, чтобы не упасть ниже, – посоветовал я с крестьянской мудростью, которую унаследовал от своих предков. – Обопритесь спиной о кровать. Я принесу вам что-нибудь выпить.

Сказать это было легче, чем сделать. Я перерыл весь кухонный шкаф, прежде чем нашел бутыль сливового ликера, почти полную. Должно быть, я когда-то купил его в кондитерских целях, чтобы чем-то занять себя в течение всех этих месяцев.

Я поставил на поднос ликер, кофейник и две рюмки и принес все это в комнату. Я все обыскал. Я все обыскал, но так и не нашел своих ботинок. Я чувствовал себя усталым.

Девушка взяла бутылку ликера, отвинтила металлическую пробку и опрокинула в себя добрую половину содержимого, прямо из горлышка.

– Ох! – сказала она, сморщив нос.

Между прочим, красивый нос. И девушка красивая. Но не для меня – мелковатая. Маленький зад, маленькое треугольное личико, тонкая, с золотистым оттенком кожа, длинные каштановые волосы, рассыпанные по плечам. Об остальном можно было догадываться, так как на ней был костюм из светло-коричневой кожи, облегающий фигуру. Она была без сумки, но ее куртка изобиловала всевозможными карманами. Она достала из одного из них пачку «Голуаз», предложила мне сигарету, которую я взял, и стала рыться в кармане в поисках зажигалки. Я был уверен, что она достанет «Ронсон» в футляре из ящерицы или что-нибудь в этом роде, но ошибся, так как она вынула коробок спичек. Ей удалось зажечь спичку с первого раза. Либо она быстро пришла в себя, либо ей вовсе не было так плохо, как она хотела это показать.

– Значит, Гризельде перерезали горло? – спросил я.

Она кивнула, но как-то странно, головой снизу вверх, и выпустила клубами дым изо рта и носа одновременно. Ее зрачки не были расширенными.

– Кто такая Гризельда? – спросил я.

– Я живу вместе с ней в комнате, вернее, в квартире. Когда я вошла, я обнаружила ее... Это ужасно. Вся эта кровь...

– Вы вызвали полицию?

Она энергично покачала головой.

– Я сразу пришла к вам.

Сегодня у меня был день улова, который распространился и на ночь.

– Кто вы? – спросил я.

– Вы меня не помните?

Она, видимо, привыкла к тому, что люди ее помнили, и, быть может, она была права, – я не знаю. Она обхватила колени руками и уткнулась в них подбородком. В зубах она держала сигарету и от дыма прищурила один глаз. Я покачал головой, я не помнил.

– Не прошло и года.

– Год назад меня еще не было в Париже, – заметил я.

– Я знаю. Вы были жандармом в Бретани. Я была там на съемках, когда у вас брали интервью. Что вы на меня так смотрите?

– Я не знаю, как я смотрю.

Я попытался снова прикурить мою сигарету, но увидел, что она не погасла.

– Ладно, хорошо, – сказал я. – Вы были на съемках, однако это еще не объясняет вашего присутствия здесь.

– Отчасти объясняет, – сказала она. – Вы меня поразили, я хочу сказать, что была поражена, что, слава богу, есть хоть один нормальный человек. Позднее Эрве... Вы помните Эрве? Режиссера?

Я кивнул. Она продолжала:

– Позднее Эрве сказал мне, что вы ушли из жандармерии и стали частным сыщиком. Он сказал, что хочет поставить фильм «Кем они стали?» Кем стал жандарм, который ушел из жандармерии в период морального кризиса. Он считал забавным, что вы стали частным сыщиком. Я отсоветовала ему снимать этот фильм, я считала, что вы имеете право на то, чтобы вас оставили в покое.

– Вы были неправы, – возразил я. – Этот фильм сделал бы мне рекламу.

– Во всяком случае, когда я вернулась и увидела Гризельду, я сразу подумала о вас.

Ее била нервная дрожь. Я налил в стаканы кофе. Она спросила, есть ли у меня сахар, я ответил, что нет.

– Вы не шутите? У вас действительно произошло убийство? – недоверчиво переспросил я ее.

– Пошли к черту! – сказала она.

У нее был красивый розовый рот.

– Немедленно вызовите полицию, – предложил я.

– Я не могу.

– Можете, и вы это сделаете. Как вас зовут?

– В вас заговорил жандарм, – сказала она, но ее тон был несколько вопросительным.

– Послушайте, – произнес я отеческим тоном. – Если произошло убийство, или самоубийство, или я не знаю что, следует вызвать полицию, и точка. И нечего было бежать к частному детективу. Тем более, что в реальной жизни частный детектив занимается чаще всего разводами, охраной магазинов и в некоторых случаях промышленным шпионажем. Но не насильственной смертью. Вот телефон, снимите трубку и вызовите полицию. Наберите «семнадцать», и вас соединят с вашим комиссариатом. Кстати, где вы живете?

Она молча выпила кофе и так же молча поставила стакан на место.

– Будет лучше, если я им позвоню от себя, – согласилась она, – если вы действительно считаете, что это необходимо. Кроме того, мое присутствие на месте тоже будет необходимо. Я полагаю, они захотят допросить меня.

Она встала. Она крепко стояла на ногах, как будто бы и не было этого глубокого обморока. Я понял, что она лгала. Я тоже встал. Я стоял между нею и дверью, и было очевидно, что ей это не нравится.

– Позвоните отсюда, – предложил я. – Они пришлют за вами машину.

– Моя машина стоит внизу.

– Позвоните отсюда, – повторил я.

– Вы не понимаете, – быстро заговорила она. – Они упекут меня. Они решат, что ее убила я. Я вся перепачкалась в крови. Даже нож, и тот мой, с моими отпечатками.

Я удивленно поднял брови.

– Я переоделась, – объяснила она жалобным тоном, – потому что я вся перепачкалась. И нож мой. Кроме того, у меня есть мотив.

Я взял ее за руку и потянул к письменному столу.

– Послушайте, – сказал я, – я потратил на вас столько времени только потому, что, когда вы пришли, я еще не проснулся, и потому, что сначала не поверил в вашу историю про острый нож. Кроме того, вчера вечером я надрался, и у меня еще и сейчас в крови много алкоголя. Но вы немедленно позвоните в полицию, потому что чем скорее приедет полиция, тем лучше будет для всех, кроме убийцы.

Она попыталась вырвать свою руку, как упрямый мул, и зацепилась каблуком за палас.

– Дурак, паршивый мусор, – произнесла она, – это еще не все. В квартире есть наркотики, а в погребе полно бомб.

– Прекрасно, – сказал я. – На чердаке фальшивые деньги, в холодильнике похищенные украшения, а в чемодане труп китайца с микропленкой в зубах. Звоните!

– Хорошо, – вздохнула она и перестала сопротивляться.

Она направилась мимо меня к телефону и неожиданно схватила меня за шею. Я решил, что за этим последует эротический поцелуй, как в американском кино, и схватил ее за бедро. Я не понял, был ли это прием дзюдо или что-то другое, но я оторвался от пола и стукнулся головой об электрический радиатор. Мне было больно. Мои ноги зацепились за провод настольной лампы, которая упала, не выключившись, и я слегка запутался в проводе. Это и задержало меня. Плутовка в это время успела схватить телефонную трубку и стала ею орудовать, как молотком. Она прекрасно знала, куда бить. Мои отношения с пространством и временем неожиданно были прерваны.

Глава 4

Как только я открыл глаза и увидел потолок, то сразу все вспомнил. Я немного сомневался в том, как это произошло в реальности, но не сомневался в самих фактах. Я потрогал голову и почувствовал боль, которую нельзя было отнести целиком на счет виски. Однако я лежал на канапе на спине, под головой у меня была подушка. Я находился в темном кабинете, дверь в переднюю была открыта, и там горел свет. Я попытался сначала сесть, а потом и встать. За окном была ночь. Я взглянул на часы: половина четвертого. Я осмотрел квартиру – никого.

На подносе стояла бутылка сливового ликера, и моим первым желанием было осушить ее. Однако меня бросило в дрожь, и я чуть не умер, но все же удержался на ногах, а через несколько секунд мне стало лучше. На кровати, на месте подушки, лежала записка, написанная на листке, вырванном из моей новой телефонной книжки:

«Очень сожалею, что пришлось вас ударить, но я действительно не могла вызвать полицию. Все, что я сказала вам о наркотиках и бомбах, – чистая правда, так что вы должны понять. Жаль, что вы не смогли мне помочь. Еще раз выражаю сожаление о случившемся».

Записка была написана моей шариковой ручкой и подписана «М. Ш.» заглавными буквами.

Я решил сделать себе компресс и снова лечь спать, но вместо этого достал из-под канапе чемодан и стал его разбирать. Там находились нужные мне телефон и адрес.

Трубку сняли на восьмом гудке и сердитый голос сказал:

– Алло!

– Прошу прощения за беспокойство, мадам, но мне нужно срочно поговорить с Эрве Шапюи по очень важному делу.

Она спросила, знаю ли я, который час, и я ответил, что три часа сорок пять минут, и повторил, что дело очень важное, и на вопрос, кто говорит, я сообщил, что жандарм Эжен Тарпон, и что нет, это не шутка, и что я подожду.

– В чем дело? – спросил некоторое время спустя мужской голос, и я повторил свою литанию, объяснив, кто я и как сожалею о беспокойстве и все такое, но что мне срочно требуется получить кое-какие сведения.

– И вы называете это демократией, – риторически спросил Эрве Шапюи, – когда бывший жандарм может себе позволить беспокоить честных людей в четыре часа утра?

– Я ничего не говорил о демократии.

– Тем лучше для вас. Какая у вас проблема?

– Вы помните, во время интервью на съемки приехала девушка, хрупкая шатенка, которая владеет рукопашной. Вы понимаете, кого я имею в виду?

– Да, ну и что дальше?

– Мне необходимо знать ее имя и адрес.

– Зачем?

– Я не могу вам это объяснить, – сказал я.

– Ай-ай-ай, – сказал Эрве Шапюи. – Вы хотите меня заинтриговать. Вы могли бы сказать: «Я только что проснулся весь в поту, увидев ее во сне, и страстно возжелал ее. Если я ее сейчас же не увижу наяву, я сдохну». Так было бы намного понятнее. Вы же предпочитаете окутать это тайной, жандарм.

Последовало молчание. Я вздохнул.

– Я не могу вам объяснить, – повторил я. – Я не причиню ей зла – это все, что я могу вам сказать.

– Дело серьезное?

– Да.

Снова молчание.

– Сексуальное? – спросил Эрве Шапюи.

Я крепко сжал трубку в руке. Господи! За что ты сделал его ослом? Я набрал в легкие воздуха, чтобы выдохнуть нечто оскорбительное, но режиссер опередил меня.

– Ладно, – сказал он. – Ее зовут Мемфис Шарль. Будь осторожен. В последний раз, когда я решил соблазнить ее, она плеснула в меня грогом.

– Что это за странное имя? – спросил я.

– Она сама его выбрала, – ответил он и дал мне адрес. – Теперь повесьте трубку, – добавил он, – и оставьте меня наедине с угрызениями. Мне не каждый день приходится выдавать друзей полиции. Вы мне перезвоните и расскажете, а?

– Расскажу что?

Он бросил трубку. Сумасшедший тип.

Наконец-то я нашел ботинки. Они были в чемодане. Алкоголь убивает, подумал я, зашнуровывая ботинки. Я завязал вокруг шеи темно-коричневый трикотажный галстук, надел пиджак, проверил, на месте ли документы, и вышел на улицу.

Я взял такси на Севастопольском бульваре. Мемфис Шарль (ну и имечко!) жила в девятнадцатом округе. Метро еще было закрыто.

Шофер остановил такси на авеню Генерала Леклерка.

– Это напротив, – сказал он. – Вы хотите, чтобы я переехал на противоположную сторону?

– Нет, нормально.

– Тридцать два франка, – сказал он.

– Всего-то?

– Плюс чаевые, – незамедлительно добавил он.

В этом отношении я его разочаровал. Когда я вышел, он высунулся в окошко.

– Не знаю, какого черта я работаю ночью, – сказал он. – Все время нарываешься либо на шпану, либо на жмотов. В следующий раз пойдешь пешком, папа.

Трогаясь с места, он прижал меня к тротуару.

Я благоразумно подождал, когда он уедет, чтобы перейти на другую сторону. Если сведения режиссера точны, то Мемфис Шарль должна жить на вилле «Огюст Вантре». Я подошел к калитке.

– Входите, – сказал властный голос.

Из привратницкой вышел полицейский в форме и потащил меня внутрь виллы, как дрессированная овчарка.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Простая проверка, – ответил он. – Вы здесь живете? Предъявите ваши документы.

– Я здесь не живу. Я просто проходил мимо.

– Пожалуйста, документы.

В привратницкой был еще один полицейский в форме. Я полез за бумажником.

– Я проходил мимо, – повторил я. – Я дышал воздухом. У меня бессонница.

– Вы говорите, что проходили, но вы приехали на такси, – уточнил полицейский. – Такси остановилось на другой стороне, и вы перешли дорогу и проходили мимо...

Он взял мой бумажник, потому что ему казалось, что я долго вожусь, и стал просматривать документы, среди которых была моя визитная карточка: «Э. Тарпон, частный детектив». Он улыбнулся.

– Прошу вас пройти со мной, – сказал он.

Он сунул мой бумажник в свой карман и взял меня за локоть. Мы вошли в большой квадратный двор с лужайкой посередине. Вдоль четырех стен квадратного двора стояли четырехэтажные здания. В одном из углов четырехугольника на аллее застыла полицейская машина, невидимая снаружи. Первый этаж здания был ярко освещен, и в открытое окно были видны силуэты находящихся внутри людей. Внезапно сверкнула фотовспышка. Стоящие на крыльце полицейские советовали жильцам в халатах вернуться к себе, уверяя их, что смотреть нечего. Я и полицейский прошли мимо «пежо-404», внутри которого человек в штатском разговаривал по радиотелефону. Мой сопровождающий обратился к своим коллегам.

– Месье подождет, – сказал он. – Вы не уйдете? – спросил он меня, хлопая по карману, в котором лежал мой бумажник.

Ко мне подошли двое полицейских и встали по обе стороны от меня, с интересом меня разглядывая, в то время как мой сопровождающий входил в здание. Я оперся на автомобиль.

– Не опирайтесь, – сказал один из охранников.

– Почему? Вы можете пнуть меня?

Я не должен был этого говорить. Я оторвался от машины. Полицейский ничего не сказал, но не спускал с меня своих огромных карих глаз. Это был крупный детина с красным лицом. Тип живчика. Он походил на многих жандармов, которых я знал. Я отвернулся и стал наблюдать за освещенной квартирой. Подоконник был несколько выше уровня моих глаз, так что я мог видеть только верхнюю часть комнаты, а именно: этажерки с книгами, одну этажерку без книг, но с большой красной ароматной свечой для благовония. В другом конце комнаты располагались книжные стеллажи и на стене висел огромный фотоснимок популярного певца, имя которого у меня выскочило из головы. Гайгер? Джегер? Что-то в этом роде.

Я видел также часть боковой стены, выбеленной известью, и на ней отчетливо выделялась коричневая полоса, видимо крови.

В поле моего зрения появился фотограф. Он нацелил на что-то фотоаппарат, на что-то, находящееся на полу или на низком диване, и щелкнул.

Две электрические лампы, устремленные вниз, медленно перемещались по лужайке и клумбам. Небо начинало светлеть, но во дворе было еще темно. Мой первый ангел-хранитель вышел из здания с молодым человеком в плаще, волосы у которого были длиннее моих.

– Вот он, – сказал тот, что был в форме, указывая на меня пальцем.

Мужчина в штатском держал в руке мой бумажник. У него был очень большой нос, черные блестящие глаза и бледное лицо.

– Почему это окно было открыто? – спросил он, но вопрос предназначался не мне. – Следуйте за мной, господин Тарпон, – добавил он и направился к зданию. Я последовал за ним.

Первая дверь слева была открыта. Он впустил меня и закрыл ее. Мы оказались в маленьком коридоре, в который выходили четыре двери: две двери вели в комнаты, одна – в кухню размером с телефонную будку и еще одна – в совмещенный санузел.

Во всех комнатах горел свет и было полно полицейских, казавшихся крупнее, чем обычные люди.

Большеносый прошел в комнату, выходившую во двор, и я пошел за ним, задев локтем шедшего мне навстречу фотографа. Большеносый осторожно закрыл окно, стараясь не стереть с него отпечатки. В комнате стояли соломенный туфяк, пуфы, два низких столика из белого пластика и диван, на котором лежала мертвая девушка.

Она была блондинкой, но корни волос у нее были темными. Она была пухленькой – не моего вкуса, – но должна была многим понравиться, так как у нее были большие крепкие груди, большой рот, черные глаза (они были открыты и смотрели в потолок) и крутые бедра. Ее короткое черное платьице контрастировало с молочно-белой кожей. Оно было разорвано сверху донизу, и одна пуговица валялась на диване, а другая – на полу. Трусишки были разрезаны на две части, не разорваны, а именно разрезаны острым лезвием. Горло было перерезано таким образом, что виднелась сонная артерия и яремная вена, и это было ужасно. Тело девушки было исцарапано и искусано, по крайней мере, мне так показалось на первый взгляд и с расстояния двух метров. Все тело было в крови, и одна струйка стекала до самого пупка. Меня от этого не тошнило, я только почувствовал глубокую скорбь.

– Проходите, проходите! – сказал мне большеносый, отвернувшись от окна.

– Извините, – пробормотал я и вышел из комнаты. – Вы сказали, чтобы я следовал за вами.

– Пройдите сюда.

Он пригласил меня в другую комнату, похожую на первую, тем не менее отличную от нее. Большеносый крикнул с порога людям, столпившимся в коридоре, что здесь тесно для носилок, и все согласились, что нужно вынести труп через окно. Я стоял посередине комнаты, которая, на мой взгляд, принадлежала Мемфис Шарль. Голубой диван. Белые стены. Шкаф. Кухонный стол с подносом «Формика», электропроигрывателем «Филипс» и стопкой пластинок. Верхний диск назывался «Семь шагов к небу». Очень кстати. На полу, у стены, рядом с диваном стояли книги, телевизор и полиэтиленовый мешок с бигуди.

Рядом со столом, на одном из двух одинаковых стульев, сидел толстый тип. Он держал в руке записную книжку и враждебно смотрел на меня. У него были седые волосы ежиком, квадратное лицо, маленькие серые глаза. Другой полицейский, в штатском, молодой, подтолкнул меня к столу.

– Эжен Тарпон, – сообщил он. – Частный детектив, бывший сотрудник Национальной жандармерии. Гамлен задержал его у входа в виллу. Он приехал на такси и остановился на другой стороне улицы. Он собирался войти, но утверждает, что шел мимо, прогуливаясь.

– Я этого больше не утверждаю, – сказал я.

На моей карточке он не мог прочитать, что я бывший сотрудник Национальной жандармерии. Наверное, он нашел в моем бумажнике что-то другое, свидетельствующее об этом.

– Садитесь, Тарпон, – сказал тот из них, который сидел.

Я сел на другой стул, большеносый оперся о стену рядом с дверью.

– Я комиссар Кокле, – сказал сидящий. – А это офицер полиции Коччиоли.

– Очень рад, – заверил я. – Криминальная полиция?

Он кивнул.

– Хорошо, – сказал я и замолчал в ожидании вопросов. Они тоже, казалось, ждали продолжения.

– Зачем вы пришли сюда? – спросил наконец Кокле.

– Хотел навестить знакомую. Мемфис Шарль. Это молодая девушка, несмотря на имя. Впрочем, это псевдоним, сценическое имя. Я не очень хорошо знаю ее.

– Она шлюха, – подсказал Кокле.

– Откуда вы ее знаете? – почти одновременно с Кокле спросил Коччиоли.

– Насколько мне известно, она не шлюха. Откуда я знаю ее? В прошлом году я давал интервью для телевидения для передачи «Поле и глубина» о жандармерии. Эта девушка была на съемках. У нас возникла взаимная симпатия.

– Поэтому вы пришли к ней ночью, – сказал Кокле.

– Эжен Тарпон! – воскликнул Коччиоли.

Мы с комиссаром посмотрели на него. Он поднял палец.

– Так вот где я вас видел! По телевизору.

– Да, – сказал я.

– Вы убили человека, не так ли? На службе. Рабочего, участвующего в манифестации, в Сен-Бриек?

Я кивнул.

Кто-то постучал в дверь.

– Что там? – раздраженно спросил Кокле.

– Тело отправлено, – сообщил полицейский. – И мы нашли нож, кажется, тот самый, орудие убийства.

– Покажите.

Полицейский сделал знак, и в комнату вошел другой человек в штатском. Я видел его в «пежо», он болтал по радиотелефону. В руке у него была коробка, которую он протянул комиссару. Она была открыта, и в ней лежал перепачканный в крови нож, лезвие и рукоятка.

– Он лежал на клумбе, рядом со входом во двор, – объяснил полицейский в штатском.

– Хорошо. Занимайтесь отпечатками, – сказал Кокле, и штатский вышел с коробкой, а комиссар устремил на меня свои маленькие серые глазки.

– Значит, вы убили человека, – протянул он. – Плохо.

– Не будем об этом, – попросил я.

– Вы испытывали взаимную симпатию, – вернулся он к прежней теме разговора. – И теперь вы навещаете ее ночью, я хочу сказать – Мемфис Шарль.

Он произнес «Чарлз», на английский манер. Очень довольный собой. Редкая птица. Я не понимаю людей, которым легко дается учеба и которые тем не менее становятся полицейскими.

– Вы ошибаетесь, – сказал я. – Я знаю, что все это кажется странным, я хочу сказать, что это совпадение, то, что я пришел сюда сразу после того, что здесь произошло... Но я пришел навестить ее первый и единственный раз. Если вы возьмете у меня кровь на экспертизу, то обнаружите алкоголь. Я накануне надрался.

– Почему?

– Гм.

– Почему вы надрались?

– У меня была депрессия, – сказал я.

– Почему?

– В конце концов, вы меня достали, – заметил я.

Он улыбнулся, словно был рад тому, что я начал нервничать. Он встал, и я увидел, что он немного ниже меня.

– Тарпон, – сказал он, – вы понимаете, что, с учетом всего происходящего, вы вызываете интерес.

– Понимаю.

– Не считая того, что вы... (он хотел сказать какое-то грубое слово, но вовремя спохватился) частный детектив или я не знаю, кто еще. Как по-вашему, что я должен обо всем этом думать? Я думаю, естественно, о том, нет ли здесь определенной связи. Может быть, вас кто-нибудь вызвал сюда? Эта девушка, Мемфис Шарль?

– Нет.

Он постучал карандашом по зубам.

– Предположим, что этой Мемфис Шарль есть что скрывать, – сказал он с отсутствующим видом. – Вы не думаете, что в этом случае она обратилась бы к вам?

– Я не знаю. Я уже сказал, что недостаточно хорошо ее знаю. Разве не она вас вызвала? Ведь кто-то же позвонил вам? Мне кажется, что, если бы ей было что скрывать, она не обратилась бы к бывшему жандарму, который, очевидно, стоит на стороне закона.

– Есть два типа частных сыщиков, – сказал Коччиоли, – бывшие полицейские и бывшие уголовники. И если судить по их методике работы, то иногда эту грань провести достаточно трудно.

– Господи, – сказал я. – Речь ведь идет об убийстве, а не об адюльтере. С убийством не шутят.

– Где ты был в момент совершения убийства? – спросил Коччиоли.

«Дурак», – подумал я и спросил:

– Это было в котором часу?

– Пока еще не установлено, – сказал Кокле. – Скажите, ваша приятельница случайно не употребляла наркотики?

– Наркотики? – повторил я. – Что-нибудь вроде ЛСД? Нет. Я хочу сказать, что точно не знаю. Я вам уже говорил, что знаю ее плохо.

– Убийство в состоянии дурмана, – объяснил Кокле. – Это было бы смягчающее вину обстоятельство.

«Ничего себе, смягчающее вину! – подумал я. – Значит, они уже обнаружили наркотики». Я почувствовал, что вспотел под мышками. Значит, бомбы в подвале – это тоже правда? Во что я ввязался? Я посмотрел на Кокле и чуть было не выложил ему все, что знал, в подробностях. В конце концов, плевать мне на эту Мемфис.

– Послушайте, комиссар, – начал я. – Напрасно вы меня прощупываете. Я вам все сказал, и я устал. Я понимаю, что вам надо убить время в ожидании результатов вскрытия, отпечатков пальцев и прочего. Я предлагаю отправить меня в комиссариат, чтобы мои показания были официально зарегистрированы.

Кокле поднялся.

– Это может подождать до завтра. У вас действительно усталый вид. Возвращайтесь к себе, ложитесь спать, а я вас позднее вызову.

Я тоже встал и посмотрел на него. У него было открытое лицо. В какой-то момент мне показалось, что он собирается ударить меня, но я ошибался.

– Верните ему бумажник, – сказал он Коччиоли.

Тот протянул мне бумажник, я сунул его в карман, попрощался и вышел.

Я вышел из квартиры, и никто не задержал меня.

Выходя из здания, я заметил, что полицейские открыли маленькую дверь под лестницей.

– Предупредите комиссара, пусть придет посмотрит, – услышал я.

Я подошел к маленькой двери.

– Эй! Куда это вы направились?

Я быстро спустился по лестнице, около пятнадцати ступенек вниз. Под подошвой скрипел шлак.

– Эй, вы! Остановитесь, черт вас подери!

Я оказался за спиной двух полицейских, которые обернулись и свирепо посмотрели на меня. Тем не менее мне удалось увидеть поверх их широких плеч маленький погреб, освещенный электролампой, доску, поставленную на мостки, и шесть упаковок со взрывчатой смесью. Меня схватили.

– Простите, – сказал я, – где этот чертов выход?

Подбежал третий полицейский и вывернул мне руки назад.

– Не нервничайте, – посоветовал я. – Я просто заблудился. Это не преступление.

Я поднялся назад, отряхнул пиджак и брюки. Кокле вышел из квартиры и смотрел на меня с сожалением.

– Вы и правда пьяны, – заметил он. – Чтобы перепутать вход в погреб с выходом на улицу...

– Упрячем его за пьянство, оскорбление и противодействие, – предложил полицейский, который выворачивал мне руки.

Кокле покачал головой.

– Отпустите его. Этот человек сломлен алкоголем и угрызениями совести. Пусть спокойно идет.

Они проводили меня пинками под зад.

Глава 5

Начинало светать. Воздух был голубым и прохладным. Небо облачное с прояснениями. «Пежо» уехал, но вместо него, на аллее стояла другая машина, «рено-17». Люди разошлись по домам, и полицейские играли в карты на капоте автомобиля.

– Не облокачивайтесь, – посоветовал я.

Кареглазый послал мне один из тех взглядов, Что, будь он колом, он проткнул бы меня насквозь, как, кажется, говорил Жюль Верн. Тем не менее я беспрепятственно прошел двор и поравнялся с выходом. Я покрутил своим бумажником перед носом двух полицейских-охранников.

– Мне разрешили выйти. Вы видите, они мне его вернули, ваши шефы.

Они ничего не ответили, и я оказался на тротуаре авеню Генерала Леклерка. Я повернул направо и пошел в сторону Алезии. Сзади меня тронулась машина и медленно поехала за мной. Мотор был старый. Если они решили таким образом сесть мне на хвост, то это было слишком очевидно.

Машина обогнала меня, немного не доехав до Алезии, и остановилась возле тротуара, в десяти метрах от меня. Открылась дверца. Я пошел прямо ей навстречу. Вот так убивают в кино. Я открыл дверцу, но никто не разрядил в меня обойму. За рулем сидел старик, почти такой же насквозь прогнивший, как и его старая тачка. На нем был шотландский шарф, серое видавшее виды пальто и фуражка а-ля принц Уэльский на голове сатира. Он походил на Жана Тиссье.

– Что вам угодно? – спросил я.

– Пресса, – ответил он. – Журналист. Я могу подвезти вас?

– Покажите мне ваше удостоверение, – сказал я.

Я был уверен, что он не полицейский. Прежде всего, он был явно пенсионного возраста. И правда, вместо удостоверения он показал мне какую-то давно просроченную карточку.

– Оно просрочено, господин Жан-Батист Хейман, – вежливо заметил я.

– Я на пенсии, – пояснил он. – Я больше не работаю.

– Тогда непонятно, что вы здесь делаете в такое время? – спросил я рассудительно.

– Закройте дверцу и садитесь, черт возьми. Холодно.

Я исполнил его просьбу и повторил свой вопрос.

– Ба, – сказал он, трогаясь с места. – Старые рефлексы, если хотите. Видите ли, мне скучно, а когда мне скучно, я наведываюсь в разные заведения типа комиссариатов. У меня бессонница, а снотворное я не употребляю. Я предпочитаю прогулки. Иногда натыкаюсь на что-нибудь эксклюзивное. Вам куда?

– Простите? – не понял я.

– Куда вас отвезти? – крикнул он мне на ухо.

– А, – сказал я. – Прямо.

– У вас есть что-нибудь выпить?

– Я не глухой, – заметил я, потому что он продолжал кричать мне в ухо. – Нет, у меня нечего выпить. А в чем дело?

– Я хочу пить.

– Сожалею, – сказал я.

– Поехали на Монпарнас, – предложил он. – Я знаю там две или три забегаловки, которые открыты в это время.

– Я не поеду на Монпарнас. Я поеду к себе.

Он ничего не ответил, свернул направо и поехал по авеню Мэн.

Я не стал возражать. Впрочем, мне хотелось выпить кофе. Было шесть часов утра, и на дорогах попадалось много грузовиков. Нас с ревом обогнала испачканная грязью «ланчия».

– Вы не могли бы представиться? – спросил он.

Мы остановились на красном светофоре.

– Сегодня мой день, – вздохнул я. – Все вспоминают обо мне. Эжен Тарпон.

– Дело в Сен-Бриек.

Сзади послышались гудки.

– Да, – подтвердил я.

– Заткнись, старая калоша, – крикнул Хейман настигшему нас «торнадо» цвета помидора.

Мы медленно подъезжали к Монпарнасской башне, зловеще выделяющейся на фоне неба в свете восходящего солнца. Мой сосед повернулся ко мне:

– Чем вы занимаетесь, господин Тарпон?

– Частный детектив. Цена умеренная.

– Вы шутите!

– Хотелось бы.

Он рассмеялся, но, вопреки моим ожиданиям, смех его не был продолжительным.

– Вы знаете, что за нами следят от самой Алезии? – спросил он.

– Вы имеете в виду серый «пежо-404»?

Хейман кивнул.

– Детские игры, – вздохнул он. – Хотите, я уйду от них?

– На вашей-то «аронде»?

Он смерил меня холодным взглядом.

– Да, на моей «аронде».

– Я верю вам на слово, – сказал я, – но не стоит. Мне нечего скрывать.

Мы свернули на улицу Депар и выехали на Пляс-де-Рен.

– Вы все еще принимаете меня за полицейского? – спросил Хейман. – Поехали лучше ко мне.

При этих словах он резко развернулся на площади и помчался на полной скорости на улицу Арриве и несколько раз проехал на красный свет, как чокнутый.

– Это далеко? – спросил я.

– В пяти минутах.

Я думал, что если он не сбавит скорости, то через пять минут мы будем уже где-нибудь в Корбей. Лично мне больше пошел бы на пользу сон, но я ничего не сказал. Я повернулся вполоборота и через заднее стекло увидел вдали «пежо-404», проехавший на красный свет в погоне за нами. В следующую секунду раздался чудовищный скрип тормозов и огромный желтый «фольксваген» зацепил кузов «пежо». Бум! «Пежо» начал вышивать зигзаги, взобрался колесом на тротуар, перекрыв дорогу автобусу. Больше я ничего не смог увидеть. Я посмотрел на Хеймана. Его губы были растянуты в улыбке. Теперь я был почти наверняка уверен в том, что он не фараон, поскольку это было бы слишком закручено: сначала посадить меня в свою тачку, устроить слежку за другой, затем удрать на первой от второй только для того, чтобы внушить мне доверие. Но я обошелся без комментариев, так как если он не был фараоном, то его действия мне еще ничего не говорили о том, кем он был на самом деле.

Через десять минут (а не через пять, как он утверждал) мы проехали Ванвские ворота, пересекли Малакофф и оказались в Кламаре, на зеленой извилистой улице с маленькими садиками за изгородями из деревянной рейки и некрасивыми домиками. Хейман затормозил и взобрался на разбитый тротуар. «Аронда» остановилась в облаке пыли.

– Вы слишком быстро водите, – заметил я.

– Это еще что. Когда я выпью, вот тогда это действительно впечатляюще, – сказал Хейман и вышел из машины.

Он открыл решетчатые ворота и загнал машину. Я тоже вышел из машины и пошел за ним по аллее из желтого гравия к цементному двухэтажному домику, в котором было не более пяти метров в длину и пяти в ширину. Ставни были закрыты, и Хейман открыл их одну за другой, переходя из комнаты в кухню, гостиную внизу и спальню наверху.

Хейман больше не улыбался, он был мрачен. Он открыл секретер в спальне; стоящий рядом с кроватью, достал из него картонную папку, завязанную полотняным ремешком, и бросил ее на кровать.

– Давай ройся, господин Недоверчивый, – сказал он.

Я стал рыться. Недолго. В папке было полно газетных вырезок со статьями, подписанными «Ж. – Б. Хейман», датированными от тридцать пятого до шестьдесят девятого года. Хейман стоял у секретера. Он бросил мне книгу – маленький белый томик, изданный в Монако.

Книга называлась «Летящее перо». Это были его мемуары о своей журналистской карьере. Была даже его фотография.

– Я вас убедил, господин Недоверчивый?

– Я могу позвонить?

Он кивнул и проводил меня в гостиную, затем вышел и деликатно закрыл за собой дверь. Я снова позвонил Эрве Шапюи. Было шесть тридцать. Он снял трубку сам и бешено завопил. Я подождал, пока он успокоится.

– Поскольку вы журналист, я решил получить у вас кое-какие сведения, – сказал я.

– Пошли вы... Я не журналист, я режиссер. Какие сведения?

– Вы знаете журналиста Жана-Батиста Хеймана? – спросил я.

– Нет.

– Вы могли бы навести справки?

– Почему вы преследуете меня таким образом?

– Мне больше некого преследовать. Вы можете навести справки?

– Сейчас?

Когда я сказал «да», он выругался, затем добавил:

– Что вы хотите о нем знать?

– Его репутацию. Можно ли ему доверять.

На другом конце трубки мне ответили молчанием.

– Алло? – сказал я. – Вы еще здесь?

– М-м-м... Вы меня интригуете, Тарпон. Я вас ненавижу.

– Я пока ничего не могу вам объяснить. Вы можете навести справки и перезвонить мне?

Я дал ему номер телефона Хеймана, и мы оба повесили трубки. Я поднялся в комнату, где меня ждал мой пенсионер.

– Итак, господин Недоверчивый, вы навели обо мне справки?

– Да, – подтвердил я.

– Вы расскажете мне, что произошло на вилле, которую вы покинули утром?

– Да.

Он принес кофе. Кофе был плохой. Мы добавили в него немного водки. По крайней мере, так он хоть согревал. Мы выпили кофе, и я рассказал ему о девушке с перерезанным горлом, о наркотиках в квартире и о взрывчатой смеси в погребе.

– Кто эта девушка? – спросил Хейман.

– Я не знаю. Я слышал только ее имя – Гризельда, – но мне оно кажется вымышленным.

– Шекспировское имя, – сказал Хейман. – А фамилии вы не знаете?

– Нет, но я знаю, как зовут девушку, с которой погибшая жила в квартире.

Я рассказал ему то же самое, что отвечал полицейским. Что я встретил Мемфис Шарль во время съемок моего интервью, после событий в Сен-Бриеке, что записал ее адрес и решил навестить ее, потому что мне было тошно, и то, что я ее почти не знаю.

– Это то, что вы рассказали полицейским? – спросил Хейман. – Браво. И они вас отпустили? Теперь мне понятно, почему вы приняли меня за полицейского. Кто занимается этим делом?

– Комиссар Кокле.

Хейман кивнул и допил кофе. Он налил себе водки, на этот раз без кофе.

– Это интеллектуал, – сказал он. – Отпустить подозреваемого и установить за ним слежку – это точно в его духе. Он сразу понял, что вы связаны с другой девушкой, как ее...

– Мемфис Шарль, – напомнил я. – Но это неправда.

– Вы врете по-свински, – заметил Хейман. – Впрочем, неважно. Вы говорите, Мемфис Шарль? С вашего разрешения, я позвоню.

Он вышел из комнаты, не дожидаясь моего ответа, спустился по лестнице и закрылся в гостиной. Я спустился следом за ним и стал подслушивать под дверью. Мне показалось, что он звонил в Агентство Печати Франции и разговаривал со своим знакомым, специалистом по искусству.

– Некая Мемфис Шарль, – сказал он: – Мемфис как Теннесси, и Шарль как де Голль. Она снималась в телефильмах, что-то в этом роде. Хорошо, я жду. Ее приятельница тоже, но я не знаю ее фамилии, некая Гризельда. Адрес тот же. Спасибо.

Я оторвал ухо от двери с некоторым облегчением и поднялся наверх. Пять минут спустя Хейман вернулся с листом бумаги, на котором он что-то записал. Я пил уже третью чашку кофе, и кофейник был пустым. Я перегрузил им свой желудок.

– Ну! – воскликнул Хейман с тягостным оптимизмом. – Гризельда Запата – это имя жертвы. Так, по крайней мере, она себя называла. Такая же Запата, как вы или я. Ее настоящее имя Луиза Сержан, она родилась третьего января сорок пятого года в Курвилле, возле Анверме, в департаменте Сен-Маритим. Актриса, с позволения сказать. Мелкие роли в спектаклях под названиями «Запрещенные ласки», «Как излечить гомосексуалиста, не утомляясь» и еще «Желания татар». У вас интересные друзья, должен заметить.

– Я не знал ее, – сказал я. – Только ее приятельницу. Немного.

Хейман сел и налил себе еще водки. Он предложил и мне, но я отказался.

– Мемфис Шарль, вы говорите? – спросил он. – Это тоже не настоящее имя. Ее зовут Шарлотт Шульц. Тоже актриса и каскадерша. Поприличнее другой. Родилась в Париже в пятьдесят третьем. Мелкие роли в фильмах типа «Андерграунд», всевозможные каскадерские трюки. Скажите мне спасибо.

– За что?

– За сведения. Я пью за продолжение вашего расследования.

Он выпил.

– Я не веду никакого расследования, – стал отрицать я. – Я не сумасшедший. Я не занимаюсь убийствами.

Он пожал плечами.

– Что касается меня, – сказал он, – меня бы это очень занимало, то есть вести следствие.

– Давайте, – поддержал я.

– Вы хотите, чтобы я держал вас в курсе, если этим займусь?

– Черт побери, – проворчал я.

Зазвонил телефон. Хейман нахмурил брови и посмотрел на часы.

– Это мне, – заключил я.

Мы вместе спустились. Это был Эрве Шапюи.

– Ваш Хейман – дотошный старик, но с ним все в порядке. Вы это хотели узнать?

– Думаю, что да.

– В чем дело, Тарпон? Это имеет отношение к Мемфис Шарль?

– Если вы ее увидите, – попросил я, – скажите, чтобы она хотя бы позвонила мне.

– Но что случилось? – повторил он.

Мне бы тоже хотелось это знать.

Глава 6

Хейман проводил меня домой. По дороге я задал ему несколько вопросов, например, как он оказался против виллы «Огюст Вантре», когда я из нее выходил. Он искоса посмотрел на меня.

– Вы больше не думаете, что я полицейский, – ответил он, – но теперь вы подозреваете меня в совершении садистского убийства.

Я сказал ему, что просто навожу справки.

– Я был в комиссариате четырнадцатого округа, – объяснил он. – Я вам уже сказал, что мне было скучно, у меня была бессонница. И я отправился к полицейским, они меня знают. В наши дни тоже существуют некоторые такие молодые газетчики, которые толкутся в отелях или в полицейских участках в надежде на что-нибудь сенсационное. Как бы там ни было, я выпил с этими парнями теплого вина, я хочу сказать – с полицейскими, а потом парочка молодых газетчиков отправилась около половины двенадцатого на кровавую стычку негров у Орлеанских ворот. Что касается меня, то я не интересуюсь драками. Итак, я остался там, потягивая теплое вино и пытаясь обучить покеру этих остолопов. Около полуночи зазвонил телефон. Кажется, это была женщина. Она сказала, что на первом этаже виллы дерутся две девушки.

– Две девушки, – повторил я.

Он еще раз искоса посмотрел на меня. «Аронда» катила по бульвару Сен-Мишель, мы обогнали самосвал, в кузове которого приютились выходцы из третьего сословия. День обещал быть еще более холодным, чем накануне. В конце концов начинало вериться в весь этот бред об агонизирующей планете.

– Да, – подтвердил Хейман, – две девушки. Не удивительно, что Кокле решил установить за вами слежку. Он хочет разыскать Шарлотт Шульц. Может быть, он нашел еще какую-нибудь улику против вашей протеже?

– Она не моя протеже.

– Допустим. Впрочем, неважно. Так нашел или нет?

– Никакой, – сказал я и подумал о ноже и о каком-то мотиве, о котором она упоминала. Я попытался представить себе Мемфис Шарль, в прошлом Шарлотт Шульц, пришедшую просить у меня помощи в полночь и умышленно оглушающую меня телефонной трубкой. После чего она спокойно возвращается к себе и совершает убийство, о котором предварительно сообщила мне, как о свершившемся факте. После этого она исчезает в надежде, что я подтвержу ее алиби. Это было невероятно. Я запрокинул голову на спинку сиденья и вздохнул.

– Никакой, – повторил я, – А дальше?

– Что, «дальше»?

– Позвонила женщина и сообщила о том, что две девушки дерутся. А дальше?

– А дальше... Она повесила трубку, когда у нее спросили ее имя. Парни выехали на место происшествия и обнаружили там убитую. В комиссариате началась суматоха, и со мной больше никто не разговаривал. Фараоны. Неожиданно они стали очень суровыми и буквально чуть не выставили меня за дверь. Я им это припомню.

– Они нашли женщину, которая им позвонила? – спросил я.

– Насколько я знаю, нет.

– Хорошо, – сказал я. – А дальше?

Мы проехали мимо Дворца правосудия.

– Видя всю эту суматоху, – сказал Хейман, – я тоже решил пойти посмотреть на случившееся, но я уже потерял время. Когда я приехал, все было оцеплено и мне не разрешили войти. Я немного посидел в машине, подождал, ну, а остальное вы знаете.

Надеюсь, что знаю. Я ничего не ответил. Мы проехали Севастопольский бульвар. После того как Чрево Парижа уничтожили, можно ездить быстрее. По крайней мере, я слышал такое мнение. Когда Чрево было на месте, меня еще не было в Париже.

– Направо, – сказал я. – Первый поворот направо. Здесь. Стоп.

Было почти восемь утра. У меня раскалывалась голова, и я очень устал. Я не мог ни о чем думать. Я попрощался со старым журналистом и поблагодарил его.

– Вы будете держать меня в курсе, господин Недоверчивый? – спросил он.

– Хорошо. Вы тоже. У вас есть житейская сметка, мне это может пригодиться.

– Значит, вы расследуете?

– Не знаю. Вы мне верите?

Он посмотрел на меня и пожал плечами.

– Ладно, хорошо, – сказал я. – Привет!

Мы обменялись номерами телефонов. Я поднялся пешком на четвертый этаж и выдохся. Никто не поджидал меня на лестничной клетке – ни Кокле, ни кто-либо из его людей. Я вошел к себе в квартиру и запер дверь на ключ. Записка, оставленная Мемфис Шарль, по-прежнему лежала на письменном столе. Очень глупо с моей стороны. Я сжег ее в пепельнице, и сбросив пепел в раковину, смыл его водой. Мне очень хотелось спать, но вместо этого я сделал кучу разных дел. Сварил свежего кофе. Отправил по телефону телеграмму матери, в которой сообщал ей, что сегодня не приеду. Выпил кофе, сел за письменный стол и стал размышлять под равномерный стук швейной машинки Станиславского. Я ничего не придумал, лег и мгновенно заснул.

Глава 7

Я открыл глаза, встал с постели, прошел в кабинет, с неприязнью посмотрел на трезвонящий телефон и снял трубку.

– Алло? Это бюро месье Тарпона? – спросил некто бычьим голосом.

– Да, – проворчал я.

– Это месье Тарпон?

Я посмотрел на часы и увидел, что они показывали три. Я про себя помянул черта, потому что был уже день. Это будет мне уроком, как прибегать к излишествам, – и физическим, и алкогольным.

– Да.

– Это вы?

– Да. Кто говорит?

– Мне необходимо встретиться с вами.

– Но кто вы, месье?

– Жерар Сержан. Брат Луизы.

– Какой Луизы?

– Господи! – заорал в трубку этот идиот. – Моей сестры Луизы, которую зарезал садист.

Луиза Сержан. Гризельда Запата. Мне повезло с этим идиотом.

– А, да, – сказал я тоном, выражающим соболезнование. – Луиза, и вы ее брат, и вы хотите увидеться со мной.

– Да. Я только что вышел из морга. Я встретил вашего друга. Еврея.

Последнее слово он произнес шепотом. Приятный парень.

– Понятно, – сказал я. – Хеймана.

– Да, именно. Полицейские мне ничего не говорят, но он сказал, что вы – это другое дело и что вы берете недорого.

Посмотрим. Может быть, я и потрясу этого быка в трауре, а может быть, он окажется преуспевающим торговцем свиньями?

– Я жду вас, – сказал я. – У вас есть мой адрес?

– Да.

– Скажем, без четверти четыре.

– Хорошо.

– Примите мои соболезнования, – добавил я.

– Спасибо.

Он повесил трубку. Я тоже положил трубку и подумал о том, сколько мне у него просить денег. Мучимый сомнениями, я вышел купить аспирин и «Франс суар». На первой странице был помещен небольшой снимок Гризельды Запата. На усопшей были черные сапоги, шорты с бахромой и в руках ангорский кот, прикрывающий собой ее груди.

«Убийство актрисы, – говорил заголовок, – Убийцей мог быть грабитель (стр. 5)».

«А почему бы и нет, – подумал я – Грабитель или знакомый жертвы».

– Господин Тарпон?

Я собирался развернуть газету, чтобы прочитать статью на пятой странице. Парень был худым и бледным, с отдающим голубизной подбородком из-за густой щетины, с волосами цвета воронова крыла, в костюме цвета сливы. Мне казалось, что я уже встречал его в квартале.

– Тебе чего?

– Мне ничего. Но мои друзья хотят вам кое-что сказать. Загляните, пожалуйста, в отель.

– Нашел дурака. Пусть твои друзья мне позвонят, и мы условимся о встрече.

Я оттолкнул его рукой и пошел к себе. Он пошел за мной на некотором расстоянии. Должно быть, он переваривал мой ответ.

– Клянусь здоровьем моей матери, – сказал он наконец, – что вы очень пожалеете, если сейчас не пойдете со мной.

Я остановился. Он вынул из кармана ножницы. Это не считается оружием, это инструмент, и на них не надо разрешения, несмотря на то, что ими можно зарезать. И почему он клянется здоровьем своей матери? Вена на моем виске запрыгала.

– Это так важно? – спросил я. – Хорошо, не будем расстраиваться. Пошли.

Он вздохнул с таким облегчением, что мне стало не по себе. Мне бы действительно пришлось очень сожалеть, если бы я не пошел.

Я свернул газету и сунул ее под мышку! Мы вошли в холл маленького отеля, прошли мимо черной таблички, на которой золотыми буквами сообщалось о сдаче комнат на час и на день. Двадцатилетняя дама, которой можно было дать все тридцать, выставила передо мной свои прелести.

– Отвяжись, – сказал бледный сводник.

Она вздохнула, подняв грудь, и посторонилась, освободив проход.

Я пошел вверх по лестнице, поднялся на лестничную площадку, заглянул в пустынный коридор, затем повернулся к своднику и вмазал ему ногой по носу. Он упал на ступеньки и, пока соскальзывал вниз, я быстро прыгнул и приземлился обеими ногами ему на живот. Послышался страшный звук, состоящий только из согласных, без гласных, потому что моей жертве не хватало воздуха, затем он поехал вниз по ступенькам, как сани, и я присел на корточки. Когда мы таким образом вместе спустились на первый этаж, он стукнулся головой о плиточный пол холла.

– Опять бузят, – заметила порочная весталка с огромными грудями. – Ну, я пошла, – добавила она и удалилась. Я приподнял своего незадачливого сводника, который что-то лепетал, широко открыв рот. Его лицо стало такого же цвета, как и его костюм. Кроме того, я сломал ему нос. Он будет помнить меня до конца своих дней.

Он попытался достать свой режущий инструмент, и я спокойно забрал его у него из рук.

– Как тебя зовут? – спросил я.

Он попытался меня укусить. Я ударил его головой о стену.

– Как тебя зовут?

– Цезарь.

Это имя ему подходило точно так же, как перчатка ноге.

– Послушай, Цезарь. Твои дружки хотят со мной поговорить. Я охотно их выслушаю, но я не люблю, когда мне угрожают. Где они?

– Гнида, – прохрипел Цезарь. – Ты меня взял только потому, что я отвлекся. Мы еще встретимся и тогда уж поговорим обо всем. Я отрежу тебе яйца.

– Разумеется, – терпеливо ответил я. – Где твои дружки?

– Наверху.

– Точнее, или я еще добавлю.

– Плевал я на тебя.

– Ты хочешь, чтобы я тебя изуродовал? – спросил я.

Мы обменялись еще несколькими фразами в этом же роде, пока он не сказал:

– Комната номер три.

– Сколько их?

– Двое.

– Кто они?

– Я не знаю. Эй, не надо! Я правда не знаю, клянусь. Мне поручено делать все, что они просят, но я их не знаю. Они даже не французы, эти педерасты.

Я отпустил его. У меня в руке был его инструмент. Он сразу же потрогал свой нос и сморщился от боли.

– Сволочь, – сказал он. – Мы еще встретимся.

– Не плачь, Цезарь, – посоветовал я. – По крайней мере, сейчас ты похож на крутого.

Он плюнул в меня. Я вытер пиджак, поднимаясь по лестнице. Я посмотрел на него сверху. Он сидел на прежнем месте, ощупывая свой нос. Он улыбнулся мне, вероятно, представляя себе мой изуродованный труп. Я вздохнул. По правде говоря, я ударил его, потому что испугался, так что гордиться было нечем. Пройдя по пустому коридору до комнаты номер три, я повернул ручку и открыл дверь ногой. Оба типа быстро встали.

– Эжен Тарпон, – устало сказал я. – Вы хотели меня видеть?

Оба – высокие, худые, равномерно загорелые (ультрафиолет, подумал я), черты лица вытянутые. В одинаковых темно-синих костюмах, от одного портного. Черноволосые. Тот, который был в черных очках, достал из бокового кармана маленький пистолет с глушителем и наставил его на меня, вытянув руку. Я этого не предусмотрел в своих расчетах.

– Где Цезарь?

Он говорил с иностранным акцентом. Американским.

– Внизу.

Он поднял брови (они показались над очками).

– Пойдемте, – сказал он.

– Куда?

– Увидите.

Он не оставил мне никакого шанса, так как держал меня на прицеле своего «ругера» двадцать второго калибра. Его приятель подошел ко мне и, обыскав, забрал ножны, шариковую ручку, часы и ключи. Теперь у меня не было ни одного твердого предмета. Тот, что обыскивал, взял меня за локоть. Я пошел в направлении, угодном этим господам. Ничего другого мне не оставалось.

Мы вышли из одной комнаты и вошли в другую, в конце коридора. Застекленная дверь выходила на внешнюю лестницу, ведущую в темный двор. Мы пересекли его, прошли еще одно здание и оказались в переулке. Черные Очки убрал свой пистолет, и я решил испытать судьбу. Когда я напряг мышцы, чтобы высвободиться, Черные Очки зажал в своей руке мой затылок, а его приятель стал выворачивать мне руку. Я завопил. Мне не оставалось ничего другого, так как в жандармерии меня не научили никаким таким красивым трюкам.

Возле тротуара стоял «торнадо» цвета помидора, который я уже где-то видел. Тип, сидевший за рулем, походил на двух других, как три капли воды. Мы сели в машину и поехали по Сен-Мартен. Я посмотрел на часы «Омега» на запястье Черных Очков. Без двадцати четыре. Я ничего не мог поделать. Я не успевал на встречу, назначенную с Жераром Сержаном.

Глава 8

Водитель «торнадо» был вежлив и осторожен. В нем угадывался человек, знающий цену правилам дорожного движения. Вокруг нас отцы семейств и избиратели рисковали жизнью ради того, чтобы выиграть пять минут. Наш шофер был не таким. Его гудок в шесть часов утра, его манера обгонять «аронду» Хеймана – все это совсем не для того, чтобы быть замеченным у нас на хвосте. Означало ли это, что, пока мы отрывались от полицейского «пежо», пока ехали в Кламар и обратно, ему посчастливилось сопровождать нас, оставаясь незамеченным?

В таком случае он был необычайный мастер. Я посмотрел на его затылок. У него был затылок функционера, но это ни о чем не говорило.

Мы выехали из Парижа через Орлеанские ворота (по улице Сен-Жак и далее) и вскоре оказались в лесу Веррьер. «Торнадо» свернул на грязную аллею. Я по-прежнему ничего не мог поделать, так как «ругер» был нацелен в мою грудь.

Мы остановились под деревьями. На деревьях распускались почки, а на земле лежали прошлогодние листья. Жизненный цикл Природы. А что сделают они с моим жизненным циклом? Оборвут или нет?

Шофер открыл свой подлокотник и достал телефонную трубку. Секунду спустя он уже говорил по телефону на английском. Из всего, что он сказал, я понял только «о'кей». Он положил трубку и закрыл подлокотник.

– Надо подождать, – сообщил мне Черные Очки.

Мы подождали. Недолго. Пять минут спустя приехал «мерседес», огромный, как катер – нестандартная модель лимузина с кузовом стального цвета и телевизионной антенной под багажником, с зашторенными окнами. Он остановился рядом с «торнадо».

– Выходите, – приказал Черные Очки.

Мы вышли и подошли к «мерседесу». У меня по-прежнему не было ни одного шанса. Я заметил, что дверцы «мерседеса» с внешней стороны были без ручек. Когда мы подошли, задняя дверца открылась, водитель «торнадо» наклонился и стал разговаривать с кем-то в «мерседесе», но из-за штор его собеседник оставался невидимым. Затем водитель повернулся к нам и кивнул головой.

– Вы пересядете в «мерседес», – сказал мне Черные Очки.

Левой рукой он подтолкнул меня к дверце. Шофер «торнадо» открыл дверцу, и я сел. Внутри лимузин был разделен стеклянной перегородкой на переднюю и заднюю части. В стекле было открытое окошечко. Из окошка торчал ствол пистолета, нацеленного на меня водителем «мерседеса». «Беретта, – подумал я, – тоже, поди, двадцать второго калибра». Мои похитители были большими поклонниками двадцать второго калибра, другими словами, либо они были слишком уверены в себе, либо действительно стреляли без промаха. Я склонялся скорее ко второй гипотезе, потому что я человек впечатлительный.

Я осторожно сел на желтое кожаное сиденье, глядя на водителя «мерседеса». У него были белокурые волосы, постриженные ежиком, карие глаза, тонкий нос, дорогой серый костюм и злое лицо. Дверцу захлопнули. Я заметил, что внутри на дверце тоже не было ручки. Как же она открывается?

Затем я посмотрел на человека, который тоже сидел на заднем сиденье, точнее сказать, на другом конце заднего сиденья, так как эта тачка действительно поражала своими размерами.

Это был господин лет пятидесяти с яйцеобразными головой и туловищем. Руки и ноги у него были короткими. Кисти рук – красные и широкие, а пальцы – короткие и толстые. Левая рука господина лежала на колене, а правой он держал носовой платок, довольно грязный, которым непрерывно протирал глаза красные и припухшие. Из них непрерывным потоком текли обильные слезы. Может быть, аллергия? Нос был крупным, подбородок утонул в жировой складке. У господина были пышные черные усы. Он вообще был низкого роста, не больше метра шестидесяти. Его черный костюм был изрядно помят, ботинки пыльные, а носки белые, шелковые. Сорочка на нем тоже была какая-то сомнительная. Такие сорочки с отстегивающимся воротничком обычно носят официанты, но на его сорочке ворота не было вообще. Галстука тоже не было.

Он произвел на меня удручающее впечатление. Он походил на эксцентричного клошара, вроде бывшего высокопоставленного чиновника Оттоманской империи, обнищавшего, но тем не менее сохранившего «мерседес». В этом было нарушение какой-то гармонии. Я от этого страдал. Я попытался тайком заглянуть в ствол «беретты». Затем перевел взгляд на представителя отбросов оттоманского общества. Он тоже посмотрел на меня, продолжая лить слезы. Прошло несколько минут.

– А что дальше? – спросил к.

– Тсс... – просвистел шофер.

Клошар никак на это не отреагировал. Он пристально смотрел на меня и плакал. Он был занят только этим. Он даже перестал вытирать глаза, и слезы текли по его лицу, по щетине, которой было не больше двенадцати часов, и она была седой, затем слезы стекали на его двойной подбородок и исчезали под сорочкой без воротничка. От всего этого мне было тошно.

Через четыре или пять минут, а может быть, два часа, клошар прикоснулся левой рукой к своему лицу. Он ощупал влажные щеки и седую поросль, не спуская с меня своих глаз. Они у него были черными. Белки его черных глаз были налиты кровью. Должно быть, он плакал уже давно.

Он наклонился немного вперед, протянул левую руку и открыл отделение в спинке переднего сиденья, рядом с маленьким телевизором. Достал бритву на батарейках и включил ее. Побрился, продолжая не спускать с меня глаз. Во время бритья он всячески гримасничал, вытягивая шею, чтобы натянуть кожу, и так же упорно смотрел на меня и упорно плакал, молча, обильно.

Закончив бриться, он убрал бритву на место, и мне показалось, что он впервые опустил веки. Его маленький пухлый рот задергался; он что-то сказал, но я ничего не понял. После этого клошар обмяк. Он потерял ко мне всякий интерес и больше не смотрел на меня. Дверца каким-то образом открылась. Шофер «мерседеса» сделал мне красноречивый жест дулом «беретты». Я вышел из машины и зажмурил глаза от дневного света. Интересно знать, сколько времени я провел в потемках.

Прежде чем Черные Очки закрыл дверцу, я увидел, что клошар включает телевизор. Он по-прежнему плакал. Затем дверца закрылась, «мерседес» тронулся и, проехав аллею, скрылся из вида.

– Вы вернетесь домой пешком, – сказал мне Черные Очки.

Его приятель бросил на землю мои часы, ключи и шариковую ручку. Черные Очки, его приятель и шофер сели в «торнадо» и уехали. Я запомнил номера обеих машин. Номера были французскими. Неожиданно я вздрогнул от шума турбины вертолета, пролетевшего над деревьями и чуть не лишившего меня барабанных перепонок. Я наклонился, собрал свои вещи и пошел пешком, как мне сказал Черные Очки. Было пять часов вечера.

Глава 9

Я доехал на автобусе до Со. Затем сел на электричку, сделал пересадку на Данфер и приехал домой на метро, растворившись в толпе усталых и грубых трудящихся. На улицах машины ехали черепашьим шагом вплотную друг к другу, и атмосфера была удушливой. Погода переменилась к лучшему, но было очень душно. Наконец я добрался до своего дома, и мне удалось осилить пешком четыре этажа. Я подыхал с голоду, но это было тридцать часов тому назад. К счастью, у меня пропал аппетит, потому что, когда я поднялся на свою лестничную клетку, я увидел Коччиоли, стоявшего перед моей дверью. У него был недовольный вид, а лоб был заклеен пластырем.

– Где вы были, Тарпон?

– В лесу.

– Я спрашиваю вас серьезно.

– Я прогуливался по лесу, – вздохнул я. – Вы желаете войти?

Я достал ключи. Он рассвирепел.

– Вы должны находиться дома, чтобы полиция могла в любой момент связаться с вами, – заявил он.

– Я делаю все, что в моих силах, – сказал я. – Что вам мешает установить за мной слежку, так будет надежнее.

Он еще больше рассвирепел, и я подумал, что сейчас он меня разорвет на части, но он все-таки постепенно успокоился.

– Вы плут, Тарпон, – сказал он. – Браво. Пользуйтесь жизнью. Никогда не знаешь, сколько дерьма придется съесть завтра.

Я открыл дверь.

– Когда вы меня вызываете? – спросил я.

– Судья вызовет вас в свое время.

– А! – сказал я. – Так вы проходите?

Он покачал головой и быстрыми шагами направился к лестнице. Я слышал, как он спускается. Я закрыл дверь. Мои окна выходят во двор – жаль, так как мне бы хотелось узнать, из какой машины он за мной следит. Во всяком случае, это не «пежо-404». От нее, по-видимому, мало что осталось. Я протянул руку к телефону, чтобы позвонить Хейману, но, как только дотронулся до аппарата, он зазвонил.

– Месье Тарпон?

– Он самый.

– Здравствуйте, месье Тарпон. С вами говорит Станиславский.

Я спросил, как он поживает. Он сказал, что прекрасно.

– Здесь у меня сидят два господина и ждут вас.

– Я поднимаюсь, – сказал я.

Я быстро достал чемодан из-под канапе-кровати. Дела принимали такой оборот, что я был готов ко всему. Я открыл коробочку из-под драже и вынул из нее мое личное оружие – «браунинг», сделанный в Польше по бельгийской лицензии во время немецкой оккупации. Остается только заплакать: у меня есть разрешение на его хранение, но не на ношение. Я сунул его в карман пиджака и поднялся на пятый этаж.

Дверь открыл Станиславский. Это маленький человек с морщинистым лицом. Очень плохо одет для портного. Но он всегда очень любезен. На свете мало людей, о которых можно так сказать.

Он не выглядел испуганным. Я думал, что в его комнате находится банда убийц, потому что теперь был готов ко всему, как я уже сказал. Поэтому я оттолкнул Станиславского, чтобы войти, держа руку в кармане. В ателье портного я увидел сидящего на скамейке Хеймана и полного молодого человека, вероятно Жерара Сержана.

– А! – произнес я.

– Что с вами, господин Тарпон? – спросил Станиславский.

– Извините меня.

Я вынул руку из кармана и глупо покрутил ею перед собой. Я не знал, что с ней делать, с этой рукой. В отчаяний я протянул ее толстому молодому человеку, который встал, облизав губы, и схватил мою руку.

– Эжен Тарпон, Жерар Сержан, – представил нас Хейман.

В то же время он продолжал играть указательным пальцем браслетом своих часов и вопросительно смотрел на меня.

– Я очень сожалею, что меня задержали, – сказал я Жерару Сержану.

– Неважно.

– Я уверен, что вы собирали сведения, – авторитетно заявил Хейман.

– Да, собирал, – подтвердил я.

Хейман встал и направился в мою сторону.

– Мы ждали вас возле двери, как вдруг я услышал шаги на лестнице. Я осторожно выглянул и увидел Коччиоли. Тогда мы поднялись этажом выше. Он остановился перед вашей дверью, долго звонил, а потом стал ждать. Мы не могли выйти вам навстречу, потому что я не хотел бы вмешивать в это дело полицию, как я объяснил нашему другу...

Он похлопал Сержана по плечу. Пока Хейман говорил, я рассматривал молодого человека. Он был скорее коренастым и плотным, чем толстым. У него были очень широкие плечи. Нейлоновая сорочка с черным трикотажным галстуком, на ногах ужасные желтые ботинки. Он был примерно моего роста, но вдвое шире. Большая светловолосая голова, круглые бледно-голубые глаза с густыми короткими ресницами. Он больше походил на пастуха, чем на торговца свиньями. Наверное, что он был на мели. Он совсем не походил на свою сестру.

– А потом, – закончил Хейман, указывая на Станиславского, – месье услышал шорох на лестничной клетке и открыл дверь, и я шепнул ему, что мы ждем вас, и он пригласил нас на чай.

Старый журналист тряхнул стаканом с чуть подкрашенной жидкостью.

– Я налью вам тоже, господин Тарпон, – тут же предложил храбрый портняжка.

Пока Станиславский наливал мне чай, я продолжал разглядывать Жерара Сержана, вернувшегося на свое место. Хейман снова сел рядом с ним, а я – на стул. Нет, пастух совсем не походил на свою сестру, но, глядя на него, я начинал лучше понимать ее. И меня ничуть не удивило то, что он рассказал о ней, пока мы пили чай.

– Она была старше меня на три года и вначале совсем не была распутной, – начал он. Поставив свой стакан на пол, он положил красные руки на раздвинутые колени и посмотрел на меня с вызовом, как бы ожидая возражений с моей стороны. Я кивнул. Станиславский деликатно вышел из комнаты и начал с чем-то возиться в соседней. Люди его ремесла постоянно должны вкалывать, чтобы выжить. Я хотел предложить всем спуститься ко мне, чтобы не мешать старику, но Жерар Сержан разговорился, и, кроме того, я подозревал, что Станиславскому было приятно видеть в своей мастерской частного детектива.

– И даже позднее, вы знаете, она оставалась чистой, – говорил Жерар Сержан. – Несмотря на всех этих мужиков, которые увивались вокруг нее, она оставалась чистой.

– Каких мужиков? – спросил я.

Он ответил не сразу. Он поведал сначала об их детских годах и о том, как он был тогда счастлив. Когда он рассказывал о курах и свиньях, его ангельские глаза загорались, и я живо представлял себе Анверме, этот райский уголок.

– А чем занимался ваш отец? – спросил я.

Он помрачнел.

– Я не успел его узнать. Он умер, когда я был еще младенцем. Мне было только два месяца.

– Простите, – сказал я.

– Он оставил нам дом и участок. Мы не были богачами, но мы могли жить спокойно в своей семье: мама, Луиза и я. Нам больше ничего не нужно было.

– И тогда из города приехал мужчина, – продолжил я скрипучим голосом.

Я уже догадывался об остальном. Он кивнул, и его лицо кирпичного цвета еще больше покраснело.

– Она была наивная, – объяснил он. – Ей нравилось выходить с ним, нравилось, что он покупал ей какие-то вещи. А когда он предложил ей поехать в город и работать на него, она очень обрадовалась.

Я посмотрел на Хеймана. Вид у него был усталый и скучающий. Но это, быть может, оттого, что он не любит чай.

Жерар Сержан продолжал рассказывать. Сначала его сестра работала в Гурне-ан-Бре билетершей в кинотеатре «Колизей», потому что этот тип был владельцем кинотеатра. Она часто ездила с ним в Париж по делам.

– Она встречала много дурных людей, – вздохнул Жерар Сержан. – Дело в том, что этот тип устроил нечто вроде киноклуба. Раз в неделю он демонстрировал эти фильмы... шведские, вы понимаете? Она не видела в этом ничего дурного, но я знаю, что все эти мужчины ухлестывали за ней. Надо сказать, что почти все эти киношники – иностранцы.

Он умолк и прикусил губу, глядя на Хеймана с неприязнью. Хейман и бровью не повел. Он залпом допил свой чай.

– Простите меня, – обратился к нему Жерар Сержан. – Я не хотел сказать, что все иностранцы – свиньи.

– Перестаньте философствовать и продолжайте ваш рассказ, – мягко сказал Хейман.

– Но вы поняли, что я хотел сказать?

Хейман встал и подошел к окну, выходившему во двор. Он стоял к нам спиной. Жерар Сержан вопросительно посмотрел на меня.

– Продолжайте, – разрешил я.

Он еще раз покраснел, допил чай, но быстро успокоился. В конце концов его сестра переехала в Париж. Она стала посещать... господ, которые работали в кино, а они обещали ей блестящее будущее в кино, и она начала сниматься в небольших фильмах.

– Какого рода фильмах? Вы можете вспомнить название хотя бы нескольких?

Он не знал, куда деть свои красные руки.

– "Запретные ласки", – подсказал я.

– Да, но она оставалась...

– Чистой, я знаю. – Я попытался улыбнуться, так как он, видимо, очень переживал и совсем не виноват в том, что дурак. – Можете не утомляться, – сказал я. – Я знаю, в каких фильмах она играла. Но ведь нужно же с чего-то начинать свою карьеру.

– Я был против, – уточнил он. – Но поскольку она оставалась чистой...

– А если даже и нет. Разве вы станете упрекать ее за любовную интрижку?

– Но я уверен, что этого не было. Она бы рассказала мне.

– Вы часто ее видели?

– Она приезжала к нам в Курвилль, а иногда я проведывал ее в Париже. Она привозила нам с мамой подарки. Когда она не могла к нам приехать, она посылала нам деньги. Вы понимаете, каким она была человеком?

– Хорошим, – вздохнул я.

– Лучше, чем вы думаете, – сказал он, глядя мне прямо в глаза, и мне тяжело было выдерживать этот взгляд, потому что она умерла, и довольно странным образом.

– Хорошо, – согласился я, – чего вы ждете от меня?

Хейман отошел от окна, и подошел к нам.

– Жерар Сержан обратился в полицию, и с ним там очень скверно обошлись. Он может вам сообщить некоторые важные сведения и имена. Он считает, что если он их представит полиции, то из этого ничего не выйдет, так как дело будет замято.

– Да, – подтвердил Жерар Сержан, – дело в том, что все они связаны между собой.

– Кто «они»? – спросил я.

Он сделал неопределенный жест.

– Иностранцы, – сказал Хейман. – Наш молодой друг считает, что во Франции всем заправляют евреи. Вот в чем дело.

– Я этого не говорил! – воскликнул брат Луизы.

– Поэтому, – продолжал Хейман, не обращая на него внимания, – я посоветовал ему обратиться к вам, как истинному французу и бывшему жандарму, который ушел из полиции, чтобы посвятить себя борьбе за очищение общества.

Я холодно посмотрел на него, но он не унимался.

– Я предупредил нашего друга, что вы берете дорого, – сказал он, – но ему это неважно. Он прекрасно понимает, что это плата, за неподкупность.

– И потом, это ради сестры, – добавил Жерар Сержан. – Я не постою за ценой, чтобы отомстить за нее.

Хейман уселся между нами. Он почти не давал мне вставить слово.

– Я объяснил ему, что вы работаете по заранее установленной таксе. Я сказал, что вы берете три тысячи пятьсот франков в качестве аванса, а остальная сумма будет зависеть от результатов расследования.

Он сошел с ума. Я открыл рот.

– Плюс все расходы, связанные со следствием, – продолжал Хейман.

– Я сейчас же выпишу вам чек, – сказал Жерар Сержан.

Я закрыл рот.

– Мы спустимся в ваш кабинет, – предложил Хейман. – Сержан выпишет чек, а после этого сообщит нам все сведения и имена.

Молодой человек встал. Он смотрел на мир с энтузиазмом. Я тоже встал. Хейман ущипнул меня за руку. Я посмотрел на него и пожал плечами. Мы попрощались со Станиславским, а затем спустились ко мне.

Глава 10

Жерар Сержан ушел, а Хейман остался. У меня в кармане был чек на три тысячи пятьсот франков, и я должен был держать брата убитой в курсе дела и звонить ему в отель, как только у меня будут новости. Мне самому было любопытно знать, какие меня поджидают новости и когда.

Согласно версии брата, все было предельно просто: один из шести или семи шалопаев, увивающихся за его сестрой, захотел с ней переспать, но, ничего не добившись, убил ее.

– Это маловероятно, – сказал я вслух.

– Разумеется, – согласился Хейман.

Он прислонился к подоконнику и смотрел на меня, прищурившись, как кот.

– Вы негодяй, – заметил я.

– Почему? Потому что я помогаю вам подоить этого подонка?

– Он сопляк.

– Вот именно такие сопляки и шли работать в милицию[1]. Вы слишком молоды, чтобы помнить это, но я помню.

Он сказал это таким тоном, что я понял, что сейчас не стоит его расспрашивать о том, какая существует связь между ним и милицией, либо между милицией и ним, либо кем-нибудь из его семьи или друзей. Я задам ему этот вопрос позже или никогда.

– Меня удивляет, – сказал Хейман, – что он не верит в то, что его сестру зарезала Мемфис Шарль.

– Быть может, он просто не знает о ее существовании.

Он посмотрел на меня странным взглядом.

– Что вы делали сегодня после обеда? – спросил он меня. – Вы не покупали газет?

– Купил, – сказал я. – Там пишут, что преступление мог совершить грабитель.

– Вы не читали последней информации, – спокойно сказал он.

Хейман сунул руку под свой фланелевый пиджак и достал из внутреннего кармана сложенную вчетверо «Франс суар». Я взял газету и развернул ее. На первой странице была фотография Мемфис Шарль.

На снимке было только ее лицо, что же касается покойной Гризельды, ее снимок поместили на пятой странице, и тоже только лицо. «Убитая актриса – жертва своей подруги?» – гласил заголовок, в котором вопросительный знак был поставлен только для проформы. Потому что картина была удручающей. Орудие преступления принадлежало Мемфис Шарль (она купила этот проклятый нож прошлым летом на Корсике, и Кокле уже все знал: когда он брался за дело, он был очень расторопным). На ноже не нашли никаких других отпечатков, кроме тех, которые принадлежали мадемуазель Шарль. Кроме того, в мусорном ящике нашли пакет с выпачканной в крови одеждой, которая тоже принадлежала ей. Добавьте к этому, что подозреваемая бесследно исчезла, и все становилось ясным.

– Ну и выражение лица у вас, – заметил Хейман.

Я ничего не ответил.

– Интересно, что они ни словом не обмолвились о наркотиках, – добавил он.

– Наркотиках? (Я был рассеян, так как пытался осмыслить полученную информацию.)

– ЛСД, – сказал Хейман. – И об их следах в крови жертвы. Поверьте мне, я целый день околачивался возле полицейских и собирал информацию по обрывкам их разговоров. Результаты аутопсии показали, что Гризельда была ими напичкана, впрочем, довольно легкими – гашишем, амфетаминами и прочими, употребляемыми молодежью.

– Прекратите, – сказал я. – Я подыхаю с голоду, и не портите мне аппетит.

Я намекнул ему, что со вчерашнего дня еще ничего не ел. Он посочувствовал мне.

– Давайте пообедаем на бульваре, – предложил он. – Заодно и побеседуем.

Я покачал головой. Я хотел сначала подумать.

– О чем, черт возьми?

– О том, что рассказал этот сопляк, – сказал я. – Придется копать.

– Тарпон, – заявил Хейман, – мне от вас плохо. Вы ведь знаете, где находится Мемфис Шарль. Стоит вам только передать ее полиции, как этот молодой дурак выложит вам еще столько же франков. Зачем ломать голову? Ведь это очевидно, что она пришила свою подружку.

– Слишком очевидно.

Хейман со стоном обхватил голову руками и стал ходить взад-вперед по кабинету.

– Ай-ай-ай, – стонал он. – Мы ведь не в Голливуде. Если все сходится, то это не означает, что сенатор стал жертвой умышленного покушения, это означает только то, что все сходится.

Я ничего не понял о сенаторе, но промолчал.

– Отпечатки на ноже, – сказал я, – мне не нравятся. Каждый любит поиграть ножом. Мне не нравится, что на ноже только ее отпечатки.

Хейман поднял руку к небу и сел в кресло для посетителей. Однако он ничего не сказал, а задумался.

– Возможно, она держала его в ящике стола, где никто его не видел и не трогал, – высказал он предположение.

– Возможно, – согласился я.

Я тоже так думал. Если бы я знал, где находится эта мерзавка, мне кажется, в этот момент я сдал бы ее в лапы полицейских. Быть может.

– Так что будем делать? – устало спросил Хейман.

– Думать, – вздохнул я. – Надо изучить список лиц, имена которых оставил Жерар Сержан.

Хейман развел руками, давая понять, что он подчиняется моему капризу.

– Сера, – прочитал я. – За тридцать. Режиссер «Запретных ласк».

Хейман с надрывом вздохнул. Он посмотрел на меня с некоторым презрением и брюзгливо сказал:

– Не знаю такого. Надо позвонить моему приятелю в Франс Пресс. Дальше?

– Алексис Горовиц. Сорок лет. Режиссер двух других фильмов, где снималась Гризельда.

– А также «Оргий КГБ». Этот фильм стоит посмотреть: шпионская порнография. Вряд ли он убийца.

– Вы его знаете?

– Лично – нет, но я о нем слышал.

Мы продолжали изучать список. Хейман уверял, что достаточно хорошо знает большинство из названных людей, чтобы утверждать, что они невиновны. Да, развратники, может быть, подонки, но не убийцы.

Мы дошли до конца списка.

– Эдди Альфонсио.

– Мошенник, – сказал Хейман. – Замешан в двух или трех делах. Несомненно, доносчик. Сводник. Я бы не удивился, если бы узнал, что он торгует наркотиками. Но убийца? Нет.

Он повторил свою песню. Я вздохнул.

– Это все, – сказал я.

– Вот видите, ни одного убийцы, – подытожил он. – Можно было не утруждать себя.

Я покачал головой.

– Я все-таки займусь тремя из этого списка, – сказал я. – Для начала. Прежде всего двумя продюсерами, Лысенко и Ваше. Отцы семейства, вы говорите? Вот именно.

Хейман грустно улыбнулся. По его мнению, у меня были такие же способности к психологии, как у лошади к навигации.

– Либо как у бывшего жандарма отсутствие способности мыслить, – заключил он.

– Третьим будет Альфонсио, – сказал я. – Мошенник – это хорошо. Мне было бы любопытно взглянуть, что у него в животе.

– Для начала займитесь чеком и отнесите его в банк.

– Банк уже закрыт, – заметил я. – Но я начну с обжорства. Я вас угощаю.

Он покачал головой.

– Благодарю вас, – отказался он, – но я предпочту копать дальше, потому что вам одному из этого не вылезти, судя по тому, как вы начали вести расследование.

Он устало поднялся с кресла.

– Что вас сегодня задержало? – спросил он.

– Вы все равно не поверите, – сказал я.

– Вы были с женщиной? Я хочу сказать – с Мемфис Шарль?

Я ответил, что я бы предпочел. Потом я написал ему на клочке бумаги номера «мерседеса» и «торнадо».

– Узнайте, кому принадлежат обе тачки.

Хейман, ворча, сунул бумагу в карман. Он ушел, пообещав позвонить мне. Он был в дурном расположении духа. Я даже не поблагодарил его за три тысячи пятьсот франков, я хочу сказать, за его участие, позволившее мне их прикарманить. Я не знал, предложить ли ему за это комиссионные. В этот момент у пьяницы внизу часы пробили восемь ударов и отвлекли меня от моих мыслей. День, как говорится, клонился к вечеру. Я решил пойти ужинать.

Глава 11

Выйдя из дома, я не удивился, когда увидел Коччиоли. Он сидел с заклеенным лбом в черном «ситроене» и прикрывался номером «Пилота». Меня так и подмывало подойти к нему и попросить отвезти меня в ресторан. По крайней мере, воспользуюсь его машиной. Но когда я сошел с тротуара, чтобы перейти улицу, на другой ее стороне произошло нечто ужасающее.

В наши дни полно разного рода чокнутых, но я впервые видел, чтобы прямо на моих глазах направляли огнетушитель на стоящую у тротуара машину.

Парень был бородатым, в зеленом брезентовом костюме и в шляпе с узкими полями. Он подошел к «ситроену» Коччиоли, держа в руке красный огнетушитель, и полил автомобиль какой-то жидкостью, которая вовсе не походила на углеродную пену. Он забрызгал стекла и кузов «ситроена». Ошеломленный Коччиоли выронил газету и сделал непроизвольный жест, как бы вытирая запотевшее стекло. Все это произошло в считанные секунды. Второй бородатый, в костюме, стоявший позади первого, бросил под машину какой-то снаряд, напоминавший железный обломок. Он тут же взорвался с глухим треском. В ту же секунду аэрозольное облако, окутывающее «ситроен», воспламенилось и машину охватило пламя: Еще секунда – и она взлетела на воздух, шипя и хрипя. У меня от ужаса отвисла нижняя челюсть.

– Быстро садитесь в машину, – приказал мне голос, и в мою спину уперся твердый предмет. Передо мной остановился старенький «пежо» серо-голубого цвета с открытой дверцей.

На другой стороне улицы пламя исчезло так же быстро, как и появилось. К небу поднималось облако дыма. Я увидел дымящийся «ситроен» с черными стеклами. Люди разбегались в разные стороны.

Меня уже тошнило от всех этих прогулок. Я не думал об опасности, я обернулся и ударил по запястью того, кто стоял за моей спиной. Это был араб в джинсах. Его револьвер («вебли» или что-то в этом роде) упал на тротуар.

– Не валяйте дурака, – сказал мне араб, неосторожно нагнувшись и подбирая свой револьвер. – Нас прислала Мемфис Шарль.

Я пнул его в подбородок, он покачнулся и плашмя растянулся на тротуаре. В этот момент меня ударили дубинкой по голове. Я очень рассердился. Я развернулся, держа наготове кулак, чтобы разбить чей-нибудь нос, но рука моя застыла в воздухе, так как передо мной стояла девушка. Она воспользовалась моим замешательством, чтобы нанести мне второй удар дубинкой. На этот раз меня прошибло от ее удара до самых пят.

– Может, хватит? – спросил я, толкнув в бок обезумевшую инженю.

Глядя поверх крыши «пежо», я увидел Коччиоли, вылезающего из машины. Открыв дверцу, он, видимо, устроил сквозняк или я не знаю что еще, но пламя вспыхнуло снова внутри машины и под капотом. Коччиоли хлопал себя по одежде. Люди снова стали разбегаться в разные стороны. Бородатых поджигателей не было видно.

Я присел, почувствовав сзади приближение араба. Он прыгнул на меня с яростным воплем, потрясая в воздухе своим «вебли» перед моим носом.

Я перевернулся на спину и освободился от него. Он дрался, как любитель, хотя я тоже, боюсь, не показал настоящего профессионализма, тем более что мои рефлексы были замедлены неуверенностью, в которой я пребывал. Кроме того, девушка снова подбежала к нам, нанося удары наугад и попадая чаще в араба, чем в меня. К счастью, эти дубинки «мануфранс» не очень опасны. Это всего лишь каучук, начиненный свинцом.

Прохожие останавливались посмотреть на нашу схватку, но не осмеливались вмешиваться. В какой-то момент, когда град ударов затих, я заметил мясника из лавки на углу, который бежал в нашу сторону с топориком в руке.

– Ладно, давайте прекратим, – посоветовал я своим противникам.

– Садись в тачку! – крикнул араб.

В его голосе слышались истерические нотки. Он был совсем желторотый и не походил на бандита. Он снова нацелил на меня револьвер с ржавым дулом. Если бы парень выстрелил, револьвер бы наверняка взорвался. У него бы оторвало руку, а я бы остался слепым и обезображенным.

Я предательски отскочил в сторону, когда раздался выстрел. Но это палил не араб. Прижимаясь к тротуару, я увидел бегущего Коччиоли. Он выстрелил в воздух во второй раз и крикнул что-то нечленораздельное. В уже наступившей темноте «ситроен» горел, как факел.

– Осторожно! – предупредил я. – Это дурак. Он нас всех сейчас перебьет.

В этот момент бежавший к нам мясник с топором в руке увидел Коччиоли, стреляющего в небо, и бросился к нему. Они схватились в тот миг, когда девушка нанесла мне новый удар по голове. В руке Коччиоли блеснула вспышка света, и девушка посмотрела на меня полными ужаса глазами.

– О-о-о-о!.. – закричала она, упав на меня.

Я помешал ее голове стукнуться о землю. И тогда из небытия возникли оба бородатых и подбежали к нам. Один из них ударил меня красным огнетушителем по носу.

– Прекратите! Посмотрите, что вы наделали своими глупостями! – гневно проговорил я слабеющим голосом.

Я весь обмяк и почувствовал, что меня подхватили под руки и бросили внутрь «пежо». Из глаз у меня по неизвестной причине текли слезы. Я упал в промежуток между задним сиденьем и спинками передних кресел. Я видел только пыльный коврик, в то время как люди ходили по мне, хлопали дверцами и гудели клаксоном. «Пежо» тронулся с места, скрипя сцеплением. Раздался еще какой-то треск, но я не был уверен, что услышал выстрел, быть может, это был выхлоп газа. Я почувствовал на своем лице что-то теплое и липкое и попытался приподнять голову.

– Кто-то истекает кровью, – сказал я. – Это девушка. По вашей дурости.

Я снова получил удар огнетушителем, затем чья-то нога опустилась на мою щеку и придавила мою голову к коврику. Он был грязный, но мне было на это плевать, мне было не до этого. Впрочем, через некоторое время давление ноги ослабло и мне надели на голову мешок из-под картошки. В мешке еще оставалась картошка. Я попытался чихнуть и освободиться от него, но мне скрутили руки за спиной и надели на них наручники, затем вторые наручники – на лодыжки.

– У девушки рана кровоточит, – кричал я из мешка. – Сделайте ей перевязку, черт возьми!

Меня снова ударили по голове. Сознание оставляло меня, хотя я и пытался его удержать, а не скатываться в туннель.

– Повязку, – повторил я еще раз, и они, видимо, снова меня ударили, так как сознание покинуло меня.

Глава 12

– Вы совершенно чокнутый, – заявил голос, который я почти узнал.

Я полностью разделял это мнение. Открыв глаза, я обнаружил, что лежу на кровати, на голове у меня уже не было мешка, но на руках и лодыжках по-прежнему были наручники, и, должно быть, меня привязали к кровати, так как я не мог пошевелиться. Я был распластан, как кролик в руках мясника.

Голос принадлежал Мемфис Шарль. Если бы я не был взбешен, я бы признал, что мне приятно снова увидеть ее. Она действительно была красивой. На ней был тот же костюм, что и накануне, и у нее был утомленный вид. Она ругалась с арабом и с одним из бородатых поджигателей, тем, который облил машину бензином из гигантского спрея и оглушил меня.

У меня раскалывалась голова, и это мешало мне думать. Поэтому мой взгляд блуждал. Комната была в запущенном состоянии. Обои цвета охры с розовыми цветами отсырели и отклеивались на стыках. Они были засижены мухами. Пол был неровный и грязный, усыпанный окурками и отвалившейся штукатуркой. Одно окно и дверь с укрепленной на ней вешалкой. За окном была ночь. Желтая лампа освещала комнату, кровать, плетеный стул, стоящий рядом с кроватью, и комод в стиле Второй империи, как я думаю. Его ящики выдвигались с большим трудом.

– Девушку, – процедил я сквозь зубы. – Куда вы дели раненую девушку?

Они сразу прекратили пререкания и с раздражением посмотрели на меня. Если я их раздражал, то не надо было меня сюда привозить, по моему мнению.

– Она выкарабкается, – сказала Мемфис Шарль.

– Врач, – сказал я, еле ворочая языком.

– У нас есть врач. (Это сказал араб надменным тоном.) У нас есть собственная санитарная служба.

– У кого это – у нас?

– Не отвечай, – быстро предупредил бородатый араба.

Тот пожал плечами.

– Мы – антиимпериалисты, – бросил мне бородатый презрительным тоном. – Вам не понять, – добавил он.

Я закрыт глаза. Мне хотелось проснуться в моей комнате, и чтобы мама принесла мне какао в постель, потому что я был болен, я бредил, я видел то, чего не было. Я открыл глаза и увидел все ту же комнату, как и до того момента, когда их закрывал. Трое ненормальных подошли к моей кровати и окружили меня. С одной стороны – Мемфис Шарль, а бородатый и араб – с другой.

– Я не империалист, – заметил я со здравым смыслом. – Почему вы меня привязали?

– Вы видите, что он полный дурак?! – воскликнула Мемфис Шарль.

Может, поблагодарить ее? Я попытался высвободить руку из наручников, но безуспешно, только рука заныла. Между тем три моих стража снова начали препираться над моей головой. По мнению Мемфис Шарль, меня вообще не следовало привозить сюда.

– Даже если он получил инструкции, – заявил бородатый, – он не стал менее опасен.

– И не стану! – крикнул я. – Не стану, если мне сейчас же не дадут что-нибудь съесть!

Они посмотрели на меня, как на сумасшедшего. Разве они поймут? Я же буквально подыхал с голода.

– Тебе дадут поесть, если ты все расскажешь, – сказал бородатый.

– Что, черт подери?

– Не валяй дурака, – ответил он. – Со мной этот номер не пройдет. Представь себе, что я знаю, кто ты такой, фараон.

– Все это знают, – вздохнул я.

– Я не про Сен-Бриек, – сказал бородатый. – Я говорю о другом.

У него было злое лицо, и мне стало страшно, потому что от него несло глупостью на двадцать метров, при том что он был фанатиком.

– Промышленный шпионаж, – добавил он.

Я заморгал глазами.

– Что?

Он повторил.

– Тебе это о чем-нибудь говорит? – протявкал он. – Имя Форан тебе о чем-нибудь говорит?

– Я... Да, допустим, – замялся я, широко открыв глаза.

– Сволочь! – крикнул бородатый и с размаху ударил меня по щеке.

Я заскрипел зубами. Араб взял своего приятеля за локоть, чтобы успокоить его. Он казался таким же ошеломленным, как и я.

– Что это за история? – шепнул он на ухо бородатому.

– Этот парень, – сказал бородатый, уставив в мой правый глаз свой указательный палец, – этот парень был в том же жандармском подразделении, что и Форан. Это многое объясняет.

– Это ничего не объясняет, – возразил араб. – Ты забыл, что Шарлотт обратилась прямо к нему. Ведь это же не он пришел к ней.

– Но он отказался ей помочь, а после этого его видели на месте убийства. В промежутке его проинструктировали, понятно?

Мне ничего не было понятно. В этот момент дверь в комнату распахнулась и появился второй бородач. В руке он держал автомат.

– Там какая-то машина едет в нашу сторону, с погашенными габаритными огнями.

Он размахивал руками, чтобы придать вес своим словам, и я от страха закрыл глаза. Если он будет продолжать так трясти своей пушкой, то скоро здесь будет четверо или пятеро тяжелораненых.

– Надо увезти парня! – крикнул первый бородатый, бросившись ко мне.

– Мы не успеем, – сказал второй бородач.

– Приказы даю я, – заявил араб не очень уверенным тоном.

Между тем первый бородач вынул ключи и открыл наручники, освободив мне руки. Я попытался сесть на кровати, но мои руки подвернулись, и я упал. Я абсолютно не чувствовал своих конечностей.

Второй бородач проковылял к темному окну и посмотрел вниз. За окном стояла черная ночь, как торт с тутовой ягодой.

– Они остановились! – крикнул он. – Они выходят из машины. Они направляются сюда.

Первый бородач снял наручники с моих лодыжек и поставил меня на ноги, поддерживая за галстук. Я тотчас же рухнул на пол.

– У меня онемели ноги. Я не могу идти, – сказал я.

– Быстро уходим! – крикнул второй бородач. – Они уже в саду! Ну и бордель!

Первый бородач посмотрел на меня с ненавистью.

– Вам остается только нести меня на себе, – предложил я. – Я вешу всего семьдесят шесть килограммов.

– Как хотите, а я ухожу, – сообщил первый бородач и выбежал из комнаты.

– Предатель! Мерзавец! – крикнул второй бородач, бросившись вслед за первым.

Было слышно, как они бегом спускаются по лестнице. Араб неуверенно посмотрел на меня. Вид у него был не слишком приветливый.

– Месье Тарпон, – обратился он ко мне, – если бы я был уверен в том, что предполагает мой товарищ, я убил бы вас на месте.

– Я не знаю, что он предполагает, – вздохнул я. – Я ничего не понял из того, что он сказал.

На первом этаже послышался звон разбитого стекла. Араб кинулся к двери.

– Быть может, мы еще встретимся, – бросил он, исчезая.

Я посмотрел на Мемфис Шарль, сидящую на кровати. Она была бледной и казалась еще более утомленной.

– Вы не уходите с ними? – спросил я.

– С меня хватит, – вздохнула она.

Кровь наконец прилила к моим рукам и ногам, и я сел на кровать, морщась от боли.

– Что с вами?

– Колет, – объяснил я, сжав зубы.

Я стал неловко растирать лодыжки. Мне стало еще больнее, но неожиданно боль прошла. Я стал прислушиваться к шуму внизу. Я услышал, как дважды хлопнула дверь. Кто-то поднимался по лестнице, кто-то очень осторожный. Если бы половица не скрипнула, я бы не услышал, что кто-то поднимается.

– Это не полиция, – сказал я, глядя на девушку.

Она побледнела и встала как раз в тот момент, когда в комнату влетел парень и прислонился спиной к стене. Красивый пируэт! И он нацелил на нас свой «ругер». Я уже видел эту пушку, и парня тоже. В «торнадо». В лесу Веррьер.

– Хелло! – сказал он.

Что я мог на это ответить?

Глава 13

Он медленно оторвался от стены. Он был без черных очков, и это было понятно, так как было за полночь. Его рука была вытянута вперед, а запястье ритмично покачивалось, так что дуло «ругера» описывало дуги в воздухе. Я не мог объяснить этот жест нервозностью, так как парень нервничал не больше, чем бутыль с молоком.

– Вы не двигаетесь, – сказал он, словно знал только настоящее время изъявительного наклонения.

В любом случае я был не в состоянии что-либо сделать. Я заметил, что Мемфис Шарль вся напряглась, мне даже показалось, что я вижу, как выступили ее мышцы под кожаной курткой.

– Делайте, что он вам говорит, – посоветовал я. Папаша-Ругер посмотрел на девушку и прищурил глаза.

– Кто она? – спросил он. – Это Шарлотт Шульц, да или нет?

Мне понадобилась секунда, чтобы вспомнить, что это ее настоящее имя. Я кивнул.

– Мы ждем, – скомандовал снайпер.

Мы подождали. Я полностью овладел своими руками и ногами.

– И чего мы ждем? – спросил я.

Он не ответил. Мне очень хотелось обезоружить его. В остросюжетных романах профессионального убийцу очень легко обезоруживают. Можно потянуть за ковер, и он падает, как дурак, либо в него запускают настольной лампой, либо бросают в камин баллончик с газом для зажигалки, и он взрывается, отвлекая внимание убийцы. Но в этой проклятой комнате не было ни ковра, ни настольной лампы, ни баллончика – ничего, кроме мебели и четырех стен. Папаша-Ругер открыл рот и произнес неодобрительно:

– Вы не двигаетесь с места.

Я замер. Я бы мог снять ботинок и запустить им в электролампу. Но у меня ботинки на шнурках, я не хиппи. Когда я попытался тайком развязать узел, Папаша-Ругер снова открыл рот.

– Тарпон, – сказал он, – прекратите валять дурака.

Я прекратил.

В этот момент в комнату вошел приятель Папаши-Ругера. Он держал под мышкой автомат бородатого номер два, а в руке – «маузер», который я определил сразу же, потому что это изящное и очень быстрое оружие, которое делает большие дыры.

Оба типа стали с живостью лопотать на своем языке, они разговаривали очень приветливо, что было неожиданно для двух убийц.

– Вы случайно не понимаете, что они говорят? – спросил я малышку без особой надежды.

Она кивнула. Вид у нее был совершенно ошеломленный.

– Они поймали моих... моих приятелей. У запасного выхода. Они закрыли их внизу.

– Живых? – спросил я.

Я был готов ко всему, даже к самому худшему.

– Кажется, да. Пока.

– Они говорят по-английски?

– На американском. Это подонки. Вы довольны?

– Я просто интересуюсь.

Человек с «маузером» поставил автомат у стены и прислонился к ней, направив на нас пистолет. Папаша-Ругер подошел к нам, избегая попасть на линию огня своего приятеля.

– Вы не двигаетесь, – сказал он. – Я вас обыскиваю.

Он снова взял мои ключи, мои часы и шариковую ручку, а у Мемфис Шарль – косметичку, пилку для ногтей и бумажник.

– Вы не двигаетесь, – сказал он (это был уже четвертый или пятый раз).

Он и его приспешник вышли, пятясь, из комнаты и закрыли за собой дверь. Я услышал, как в замке повернулся ключ. Некоторое время Мемфис Шарль и я оставались неподвижными и прислушивались к их шагам, удалявшимся по лестнице вниз, затем девушка подбежала к окну и открыла его.

– Позвольте мне! – крикнул я, неловко встав на ноги.

Она застыла, но не из-за меня, затем закрыла окно.

– Там внизу еще третий, – тихо произнесла она.

Я подошел к окну и посмотрел через стекло. Я еле различил силуэт человека, курящего у крыльца. Должно быть, это шофер «торнадо», предположил я. Он был слишком далеко, чтобы я смог прыгнуть на него.

Я осмотрел окрестности, чтобы представить себе декорацию. Мы находились на втором этаже дома, одиноко стоявшего посередине заброшенного сада, который я смутно различал благодаря свету, падавшему из комнаты. Вокруг была сплошная темнота, не считая нескольких огоньков на расстоянии одного или двух километров. В какой-то момент фары осветили горизонт и кривую линию холма.

– Где мы? – спросил я.

– В Валь д'Уаз. Недалеко от Мани-ан-Вексен.

Я повернулся к девушке.

– Вы хотели видеть меня?

– Что?!

Это было восклицание приглушенное, но не возмущенное.

– Вы, по всей вероятности, из леваков, – сказал я. – Либо Гризельда Запата была левачкой, но мне кажется, что скорее вы. Хорошо. Кто-то убивает Гризельду. Вы просите у меня помощи, и я вам отказываю. Хорошо. Вы ищете помощь в другом месте, у ваших друзей. Хорошо.

– Перестаньте говорить «хорошо»! – взвизгнула она.

– О'кей. Итак, вас приютили ваши приятели, и через некоторое время вы отправляете их за мной. Видимо, вы хотите мне сообщить нечто важное.

– О... – произнесла она, нервно дернув головой, но без отрицательного жеста.

– Добавлю к этому, что ваши друзья абсолютно чокнутые, – сказал я. – На кой черт им понадобилась эта диверсия? Вы уверены, что раненая девушка выживет?

Мемфис Шарль оперлась о стену. Под глазами у нее были круги. Она кивнула с некоторой неуверенностью.

– Я... я думаю, – сказала она. – Я не видела... раненую, они не привозили ее сюда, но пуля вышла, как мне сказали. Она вошла только в мякоть бедра и не задела кость. Они могут... У них есть все необходимое, чтобы помочь ей.

– Ну и заварили вы кашу, – сказал я.

Я заметил, что у меня дрожат руки. То ли от ярости, то ли от голода.

– Это вы ее заварили! – крикнула она. – Если бы вы с самого начала согласились мне помочь, мы бы сейчас не были здесь!

Интересно, где бы мы были. Вероятно, оба за решеткой. Я вздохнул. К чему дискутировать? Я присел на край кровати.

– Что они имели в виду, когда говорили, что я получил инструкции? – спросил я. – При чем здесь бывший жандарм Форан?

– Ни при чем.

– Ни при чем?! – крикнул я.

– У вас не будет сигареты? – спросила она.

– Нет.

– Вы раздражаете меня.

Это было уж чересчур, но я ничего не ответил, и ей пришлось обойтись без курения, но она тем не менее продолжала говорить.

– Вы знаете, – сказала она, – я чувствовала себя здесь как пленница. Конечно, эти трое парней и раненая девушка, которую вы видели, – все они мои друзья, но я не очень хорошо знаю их.

– Однако вы пришли к ним.

– Сначала я обратилась к вам, хотя вас практически не знала.

«Допустим», – подумал я и ворчливо сказал вслух:

– Продолжайте.

– Единственными, кого я знала и у кого был хоть какой-то опыт подполья, – это были они. Я думаю, они ультралевые.

На самом деле их левачество перешло все границы. Но я не хотел дискутировать. И так все было слишком сложно.

– Я знаю, – сказал я. – А взрывчатка в подвале тоже их?

– Я оказала им услугу.

Она обезоруживала меня, осмелюсь сказать.

– Одним словом, – продолжала она, – выйдя от вас, я пошла к ним. Мне, правда, пришлось кое-что приукрасить, для того чтобы они согласились мне помочь, но обойдемся без деталей.

– Нет, – сказал я, – не обойдемся без деталей. Что вам пришлось приукрасить?

Она снова нервно задергала головой.

– Я дала им понять, что это я должна была быть на месте Гризельды, что ее, по всей вероятности, убили по ошибке и что во всем этом замешана политика. Не смотрите на меня такими глазами!

– Какими глазами я на вас смотрю?

– Вы смотрите на меня, как мой отец, когда он считал, что я наделала глупостей.

– Я не ваш отец.

– Но вы считаете, что я наделала глупостей.

– А вы?

Она стала ходить по комнате, не глядя на меня. Она спросила еще раз, нет ли у меня сигареты, и я ей сказал, что по-прежнему нет.

– Я не представляю себе, – сказала она: – Они играют в жуткое кино, они говорят о терроризме ночи напролет, они боятся пользоваться телефоном, потому что уверены, что все телефоны Франции и Наварры прослушиваются. Из того, что я им рассказала, они навоображали себе бог знает что.

Она повернулась ко мне и снова тряхнула головой очень странным жестом, снизу вверх, вероятно чтобы откинуть волосы назад, но создавалось впечатление, будто она тонет и пытается удержать голову над водой.

– Это правда, что вы были в одном жандармском подразделении с Шарлем Фораном? – спросила она.

– Да. А почему вы спрашиваете об этом?

– Вы знаете, что он организовал патрональную милицию?

– Да, знаю, – сказал я.

Я не стал уточнять, что узнал об этом накануне от самого Форана. Она бы подпрыгнула до потолка.

– И этого достаточно, чтобы ваши друзья вообразили, что я доносчик? А почему, в таком случае, не израильский шпион?

– О! – воскликнула Мемфис Шарль. – Об этом они тоже думали...

Она села на кровать рядом со мной.

– Я хочу сдаться в полицию, – сказала она усталым голосом. – Я хотела... Стоило мне пробыть здесь несколько часов, как мне захотелось прекратить все это и сдаться в полицию. Но мои... друзья никогда бы не допустили этого. Я слишком много знаю, я знаю эту подпольную квартиру... Я заставила их поверить в то, что причастна к политическому убийству... Какая я дура!

– Не расстраивайтесь, – сказал я довольно рассеянно. – Это ничего не изменит. И это не объясняет мне того, почему меня схватили на улице.

– Я хотела вас видеть. Я думала, что вдвоем нам удастся отсюда выбраться.

– Очень мило с вашей стороны втянуть меня таким образом во все это дерьмо. В одиночку вы не могли из него вылезти. И вы надеетесь, что я вам поверю?

– Черт побери, – крикнула, она. – Почему вам все приходится объяснять по три раза! Они живут в мечтах. Они были уверены, что если я пойду в полицию, то меня убьют. Они хотели защитить меня, в том числе и от меня самой.

Я тряхнул головой, чтобы прочистить мозги. Я начинал терять связь с реальностью из-за недостатка пищи или сна – не знаю. Разумеется, история Мемфис Шарль была неправдоподобной, но что в наши дни правдоподобно? Двадцатилетние парни нападают на комиссариаты и закидывают их бутылками со взрывчаткой, и я убиваю парня, кинув ему в лицо гранату. Мир сошел с ума. Мне следовало поехать к маме, как я намеревался это сделать.

– Почему ваши друзья не пришли просто ко мне? – простонал я.

– Внизу стоял полицейский и следил за вами. Им пришлось нейтрализовать его.

– Пришлось, – повторил я.

– Во всяком случае, – сказала Мемфис Шарль, – даже если они были чокнутыми с самого начала, в конечном счете они приобрели на это право. Это как магия, – добавила она таинственно. – В конце концов все получается. Люди танцуют, чтобы вызвать дождь, и рано или поздно дождь пойдет.

– Дождь? – спросил я. (Я чувствовал себя абсолютно сбитым с толку.)

– Эти парни, которые напали на вас, – сказала Мемфис Шарль, – израильские агенты. Это очевидно.

Глава 14

Когда Папаша-Ругер открыл дверь, я еще не пришел в себя. Сумасшествие заразно. В моей голове все перемешалось! А Хейман тоже израильский агент? Может быть, действительно в тот вечер пытались убить Мемфис Шарль? К тому же меня не покидала мысль об отбивной с картофелем фри. В общем, в голове была полная каша. Беарнский соус тек по лицу палестинцев, то есть в моей голове.

– Вы идете с нами, – заявил Папаша-Ругер.

Я спросил куда. Он покачал головой и улыбнулся.

– Еще одно свидание с плачущим толстяком? – спросил я.

Он пожал плечами. Я взял Мемфис Шарль под руку. Мне было приятно прикоснуться к ней. Ее била нервная дрожь.

– Они закопают нас в саду, – заключила она.

– Замолчите, – сказал я. – Вы мне мешаете думать.

Пока мы выходили, Папаша-Ругер продолжал вращать в воздухе своей пушкой. На лестничной клетке нас поджидал человек с «маузером». Если бы я действительно думал, что они собираются нас укокошить, я бы в этот момент наделал много глупостей.

Но я думаю, что свихнулся лишь до какой-то определенной степени. Я послушно спустился по лестнице, держа под руку Мемфис Шарль. Убийцы шли следом за нами.

Лестница оканчивалась небольшим коридором, в обоих концах которого находились двери (одна внутренняя, подумал я, другая, с матовыми стеклами, – входная). В вестибюле было еще две закрытых двери. Нас толкали к входной двери, и я не знаю, как бы события разворачивались дальше, если бы я позволил им разворачиваться. Дело в том, что в этом подобии вестибюля я неожиданно услышал приглушенный протяжный звук, напоминающий стон недобитого кролика. Он доносился из-за одной из двух закрытых дверей, мимо которых мы как раз проходили. Я, не раздумывая, открыл дверь.

В комнате не было окон, и она освещалась лампой. Это была мастерская с проходящими по ней вдоль стен канализационными трубами. К ним, бледные как полотно, были привязаны оба бородача. Араб был прикручен к козлам. Одна его рука была зажата в тиски, и это он стонал, как недобитый кролик. Его пальцы были красно-черного цвета.

Я отпустил руку Мемфис Шарль. Папаша-Ругер схватил ее, чтобы удержать и не впустить в комнату. Его напарник уже доставал из кармана свой красивый «маузер». Я успел сделать шаг в мастерскую, и в поле моего зрения попали инструменты, висящие на стене справа. Я не осознавал, что делаю, так как мои действия опережали мысли. Я схватил молоток и ударил им по кисти человека с «маузером».

Он вскрикнул от боли и ярости, но сдержанно, сжав зубы, и я обрушился на него всем своим весом, размахивая молотком. Он упал на спину и стукнулся головой о плиты. «Маузер» упал на пол.

В этот момент Папаша-Ругер попытался нацелить на меня свое оружие, но Мемфис Шарль повисла у него на руке, кусая его и царапая. Одновременно она осыпала его такой отборной бранью, какой я еще никогда не слышал в устах девушки, несмотря на то, что я живу далеко не в аристократическом квартале. Снайпер тоже выругался и ударил девушку по голове, но в этот момент я хватил его молотком и он рухнул. Из мастерской неслись вопли двух бородачей, зовущих на помощь. Хорошо, что дом стоял особняком от других.

Я схватил Мемфис Шарль, оглушенную ударом и царапающую мне руку, и быстро втащил ее в мастерскую. Мимоходом я еще раз стукнул молотком по голове человека с «маузером», начавшего было шевелиться. В этот момент я заметил, что входная дверь приоткрылась, и запустил молотком в матовые стекла, подбирая с пола «маузер». Стекло разлетелось на куски, и я увидел шофера «торнадо» с ошеломленным лицом и «кольтом» в руке.

– Не двигайтесь, или я стреляю, – крикнул я как дурак, и он выстрелил в меня.

Раздался такой оглушительный грохот, что я закрыл глаза и на ощупь спустил курок «маузера». Когда же открыл глаза, шофера не было, а я сам находился в дверях мастерской, поставив одно колено на пол. Не помню, когда это я встал на колени. Я ощупал себя и убедился, что невредим.

Я обернулся и заметил, что Папаши-Ругера не было на том месте, где я его оставил. Когда их шофер стрелял, он как раз опускался на пол, и пуля из «кольта» угодила в его голову, а удар отнес его тело метра на два назад. Сейчас он лежал у основания лестницы, а его голова, или то, что от нее осталось – лежала на первой нижней ступеньке. Я недоумевал и спрашивал себя: неужели при жизни он так же плохо водил машину, как шофер стрелял?

– Что... что... Что произошло? – спросила меня Мемфис Шарль.

У нее стучали зубы. Она вся съежилась и прижалась к стене, уперев подбородок в колени и зажав уши руками. В вестибюле пахло порохом.

– Тсс... – произнес я, осматривая входную дверь.

Посередине нижней деревянной части я обнаружил след от моей пули, то есть «маузера» тридцать второго калибра, которая, в принципе, без проблем может пройти сквозь дверь. Я почувствовал во рту горький привкус, дополз до двери, зацепил створку одним пальцем и потянул ее на себя, готовый к новому обмену любезностями.

Обмена не последовало. Шофер лежал, распластавшись на спине, перед дверью. В его груди была черная дыра величиной с тарелку, и она продолжала увеличиваться. Свет, идущий из коридора, отражался в открытых глазах шофера. Выходит, я его тоже убил, не зная, за что. Мне стало плохо, и я поднес левую руку ко рту и вцепился зубами в фаланги пальцев. Меня сильно тошнило, но все обошлось.

Я с трудом поднялся, опустив руку с «маузером» вдоль туловища, и вернулся в мастерскую. Прежде всего мне хотелось заняться арабом, но Мемфис Шарль уже разжала тиски и освободила его руку. Оба бородача по-прежнему были подвешены к канализационным трубам, как совы на двери сарая, и ревели как ослы.

– Отвяжи нас! Отвяжи нас, сволочь.

– Отвязать их? – спросила меня Мемфис Шарль.

Я колебался. Я посмотрел на араба, который был еще привязан к козлам. Он положил перед собой раненую руку и дул на нее. У него было сломано три пальца. Ему было очень больно.

– Почему они так поступили с вами? – спросил я.

– Они хотели узнать, кто мы такие и что нас связывает с вами и с Мемфис. И с Гризельдой Запата.

– И что вы им сказали?

Араб презрительным жестом кивнул подбородком в сторону бородачей.

– Эти все выложили, к ним даже не успели прикоснуться.

Я вздохнул.

– Мне бы хотелось объяснить вам, что все это не имеет никакого отношения к Палестине...

– Мы это уже поняли, – перебил араб. – По тому, как они задавали вопросы. И по самим вопросам.

– Хорошо, – сказал я. – Ваш «пежо» здесь?

– В гараже. Под домом.

– Ваша рука сломана, и вам необходимо показать ее врачу. Сейчас я развяжу вас. Вы сядете в машину и уедете, я не спрашиваю куда. И чтобы я больше о вас не слышал. Понятно?

– Да.

Я, ворча, развязал их всех, и они мрачно смотрели на меня и на мой «маузер», потом сели в «пежо» и укатили.

Я вернулся в дом. Мемфис Шарль оттащила в мастерскую пока еще живого американца и привязала его к канализационной трубе. Клин клином вышибается, как сказал поэт. Я затянул узлы и обыскал парня. Я ничего не нашел в его карманах, кроме кредитных карточек на имя Луи Карузо, а также американского паспорта. Проживает в какой-то деревне в Нью-Джерси.

Пока я его обыскивал, он молча смотрел на меня. Я вышел из мастерской и пошел осмотреть оба трупа. В кармане шофера я нашел пару перчаток и сразу натянул их, чтобы не оставлять слишком много отпечатков пальцев. Конечно, при тщательном расследовании это не поможет, но кто может в наши дни рассчитывать на такое расследование?

Шофера звали Патрик Форд, а человека с «ругером» – Эдвард Карбоне. Все из одной деревни штата Нью-Джерси. В карманах у них было немного французских денег, которые я взял. Я забрал также вещи Мемфис Шарль (документы и косметичку) и мои (часы, ручку, ключи). Больше я ничего не нашел в их карманах – ничего, кроме паспортов и кредитных билетов. У Карбоне я взял «ругер» с двумя обоймами. Я снял перчатки и надел их на Карбоне. Это было очень неприятно. У меня на лбу выступил пот.

Затем я как можно тщательнее протер «маузер», сунул его в руку покойного Карбоне и согнул его пальцы. Я предупредил Мемфис Шарль, чтобы она не пугалась: раздался выстрел, и пуля врезалась в потолок. Пистолет упал на пол, но это было неважно, так как теперь на перчатках оставались следы пороха – для их дурацких тестов.

Я протер все, что можно было протереть, – молоток и разные места, за которые я хватался руками. Я не сомневался в том, что обязательно что-нибудь забуду, и это угнетало меня. Я вернулся в мастерскую. У Карузо был очень неважнецкий вид; Мемфис массировала себе виски.

– Спросите у него, на кого он работает, – сказал я.

– Я понял, – перебил Карузо и добавил что-то по-американски.

– Он говорит, – перевела Мемфис, – что вы можете делать с ним все, что захотите, но он ничего не скажет, так как в противном случае его патрон сделает с ним нечто гораздо худшее.

Я вздохнул и посмотрел на тиски. Я подошел к Карузо и с размаху ударил его по щеке.

– Сволочь, – сказал я. – Проклятая сволочь.

Он осклабился; я взял лезвие из ящика для инструментов и сунул его между пальцев раненого. Он содрогнулся.

– Да нет же, – сказал я. – Держи. Когда мы уедем, ты разрежешь веревки и уйдешь отсюда. Ты меня понял?

Он осоловело посмотрел на меня, но его пальцы сжали лезвие.

– Пойдемте, – сказал я девушке. – Оставим его.

И мы удалились.

Глава 15

Мы сели в «торнадо». Машина стояла на грязной дороге возле заброшенного сада.

Я спросил у Мемфис, что она сделала со своей машиной, и она сказала, что оставила ее в паркинге, прежде чем отправиться к своим дружкам. Она не сказала где, и я не стал настаивать.

Мне хотелось поскорее уехать отсюда. Соседи в конце концов должны вызвать полицию. Трое ненормальных, жаждущих освобождения Палестины, могут вернуться сюда, да мало ли что. «Торнадо» свернул с проселочной дороги на департаментскую автостраду. Я спросил у Мемфис Шарль, где мы находимся. Она знала дорогу и указывала мне направление. Наконец мы добрались до национальной автострады номер четырнадцать и взяли направление на Понтдаз и Париж.

Мемфис Шарль быстро нашла в машине «Мальборо» и зажигалку. Она предложила мне сигарету, но я сказал, что курение приводит к раку, и она не стала настаивать, даже не засмеялась мне в лицо. Силы ее были на исходе.

Я вспомнил о радиотелефоне, находящемся в подлокотнике. Я ждал, что он зазвонит, но он не зазвонил, хотя мы проехали уже довольно большое расстояние.

Я включил радио, чтобы поймать последние известия, но из него неслась одна какофония. Я хотел выключить его, но малышка попросила меня оставить, потому что это был Чик Кория или Гория, и я оставил его, но это не улучшило моего состояния.

– Вы уверены, что нужно идти в полицию? – спросил я, когда Чик закончил синтезировать хаос.

– Что же мне остается?

– Я не знаю. Не надо было вообще удирать.

– Я вас не выдам, – сказала она.

– Прошлой ночью, когда я был пьян, вы сказали мне, что у вас есть мотив...

– Забудьте об этом.

– Нет, вернемся к этому. Значит, у вас был мотив убить Гризельду Запата?

Она прикурила третью сигарету от окурка предыдущей.

– Она отняла у меня интересную роль в «Папаше – Длинное Дуло». Теперь Борнель-Вильмурен должен брать кого-то еще на эту роль.

Я остановил «торнадо» в паркинге, рядом с баром у дороги.

– Что вы делаете? – спросила Мемфис.

– Я хочу есть. Я съем целого быка, если мне его предложат, – сказал я и вышел из машины.

У них не было быка. Я утешился четырьмя сандвичами, двумя «карлсбергами», одним кексом и тремя чашками кофе.

Время от времени в бар входили шоферы грузовиков, выпивали по чашке черного кофе, слушали музыку и уходили. У стойки бара торчал местный пьяница.

– Молодежь! – кричал он. – Я не стану давать ей советы, если ко мне обратятся за ними, но я всажу свой нож...

– Хватит, Галлибе, – сказал хозяин бара.

В это время я заканчивал свою трапезу, а Мемфис допивала молоко, и мы продолжили наш разговор.

– Это не мотив, – возразил я.

– Вы не понимаете. Ради такой роли в детективном фильме Гризельда убила бы родную мать. Ей надоела порнуха.

– Гризельда – может быть, но вам это было не нужно.

– Мне? Но я ведь каскадерша. Мне тоже осточертели роли убийц на мотоциклах или подмены актрис в автомобильных гонках. Это не карьера.

– Вы мечтаете о карьере?

– Послушайте, Тарпон, – сказала она. – Я ушла из дому в шестнадцать лет, я подыхала с голоду. Теперь я жру, но никогда не знаю, буду ли иметь такую возможность в следующем месяце. Разве это жизнь? Мне нужны деньги.

Я ничего не ответил и сменил тему разговора:

– Вы думаете, полицейские воспримут это как мотив?

– Я не знаю, и мне на это плевать. У меня все равно нет выбора.

Я выпил третью чашку кофе.

– Вы могли бы остановиться в отеле, – сказал я, – и переждать два дня, пока я наведу справки. Когда я выясню некоторые вещи, вам не придется идти в полицию.

Она посмотрела на меня. Она выкурила уже шестую сигарету за последние полчаса. Она сказала, что я, должно быть, считаю себя Сэмом Спейдом (ей пришлось объяснить мне, что это герой одного романа).

– Я оказалась в руках невежественного провинциального бывшего жандарма, – прокомментировала она.

– Если вы предпочитаете руки полицейских...

– Все владельцы отелей – доносчики, – прервала она меня нравоучительным тоном. – Стоит мне войти в какой-нибудь отель, как они сразу же позвонят в полицию.

– Вы актриса, – сказал я. – Ваше ремесло заключается в том, чтобы походить на кого угодно, только не на себя.

Она задумалась, облизывая губы. Между прочим, красивый рот. Неожиданно ее усталость сменилась какой-то возбужденностью.

– Вернемся в машину, – попросила она.

Я расплатился деньгами покойников, и мы вернулись в машину. Малышка села на заднее сиденье и достала косметические принадлежности, которые у нее отнял покойный Карбоне, но которые я снова забрал у него.

– Не смотрите на меня, – попросила она. – Я хочу, чтобы вы увидели конечный результат и сказали мне о своем впечатлении.

Я развалился на сиденье и стал играть с радиотелефоном, который по-прежнему не звонил. Возле, аппарата лежала плоская коробка, оснащенная рядом клавиш. Под гибким пластиком лежал чистый лист линованной бумаги. Каждая клавиша должна соответствовать одной линии. Поддавшись искушению, я снял трубку, услышал странный гудок и нажал на первую клавишу.

Диск аппарата начал вращаться сам по себе. Я тотчас же положил трубку, и вращение прекратилось. Я улыбнулся, впервые за последние часы, достал лист бумаги и взял маленькую золотую шариковую ручку, прикрепленную к боковой поверхности аппарата. После этого я снял трубку и нажал на первую клавишу. Диск начал вращаться, а я стал записывать. Когда на другом конце провода раздался звонок, я уже записал на бумаге семизначный номер.

Телефон звонил долго, но никто не ответил. Я положил трубку, затем снова снял ее, нов этот раз нажал уже на вторую клавишу, и записал второй номер. На этот раз мне ответили. Вернее, я услышал в трубке вальс Штрауса, затем на фоне музыки автоответчик сказал мне порочным женским голосом, чтобы я не вешал трубку и что это отель «Хилтон». Поскольку мне нечего было сказать «Хилтону», я прервал связь и проделал тот же фокус с третьей клавишей. Ничего не произошло: диск не вращался. Таким образом я нажал по очереди на все шесть клавиш, четыре из которых не дали никакого результата, одна предложила мне отель «Хилтон», а другая – какой-то номер, который не отвечал. Допустим, что это номер «мерседеса». Допустим, что плачущий мужчина находится в «Хилтоне». Это уже кое-что. Я обернулся к Мемфис Шарль, чтобы сообщить ей о своем открытии, но потерял дар речи.

– Господи, – сказал я через некоторый промежуток времени.

– До такой степени? – спросила она, и я вздрогнул от ее измененного голоса. Это был скрипучий голос старой девы, сплетницы и ханжи.

– Ваш костюм не соответствует всему этому, – заметил я.

– Ничего не поделаешь.

Это действительно было так. Она снова села на переднее сиденье рядом со мной, и я включил мотор. Я не мог удержаться, чтобы искоса не поглядывать на нее. Она уложила волосы в шиньон и сделала близорукими глаза. Она сняла с ресниц тушь, но подвела брови. Ее рот уже не был красивым, и вся ее фигура обмякла. Она выставила вперед свой живот. Лицо ее блестело. Она стала некрасивой, и мне было очень забавно, так как я знал, что на самом деле это далеко не так.

– Это еще не все, – сказала она. – Подождите до завтра.

Мы проехали Понтуаз и повернули на Париж. В три часа ночи мы были на кольцевой дороге, а в три пятнадцать я припарковал «торнадо» на одной из улиц в Монруж. Выйдя из машины, я взглянул на номерной знак: накануне знак был другой.

Мы дошли до Орлеанских ворот. По дороге я бросил в сточную канаву «ругер» покойного Карбоне. Мы остановили такси и доехали до Монпарнаса, потом пошли на юг по улице Рене Мугиотта. В конце улицы, в довольно убогом квартале, где все предназначено для сноса благодаря проведению радиальной линии метро, я нашел подходящий отель: довольно сомнительный на вид, но все же не совсем низкопробный.

– Я должен подняться с вами, – сказал я. – Без багажа это выглядит вполне естественно. К тому же мне надо умыться. Ввиду того что я был в некотором роде похищен, полицейские наверняка устроили в моей квартире засаду.

Она молча кивнула.

– Надеюсь, вы не подумаете ничего такого, – добавил я.

Она прыснула мне в лицо. Очень мило с ее стороны.

– Хорошо, – просто сказала она, и мы вошли в холл, где дежурный (на вид алкоголик) протянул нам регистрационные карточки и ключи, едва взглянув на нас.

В номере был душ, но комната была неприглядной. Мемфис Шарль устало опустилась на кровать.

– Уф! Я выдохлась, – сказала она.

– Ложитесь спать, – посоветовал я. – Я приму душ и уйду. Я позвоню вам завтра в полдень, то есть сегодня в полдень.

– О'кей.

Я снял одежду и залез под душ. Мыла не было. Я долго вытирался, пытаясь думать, потом надел свою грязную одежду и вошел в комнату. Я хотел задать малышке еще несколько вопросов, но она заснула прямо в одежде, там, где сидела, посередине двухместной кровати. Я подумал, что мне некуда идти. С Хейманом пришлось бы долго объясняться, а мне очень хотелось спать. Я подвинул малышку в сторону, она что-то проворчала, но не проснулась. Я накрыл ее пуховым одеялом. Прежде чем лечь в постель, я постирал, как мог, свою рубашку и носки.

Глава 16

Хейман снял трубку на шестой гудок.

– Это скотство! – крикнул он, узнав мой голос. – Вы знаете, который час?

– Десять часов утра.

– Из-за вас я провел всю ночь у этих господ. В вашем доме полно легавых. Где вы были? Вас увезли на машине? Что означает весь этот бред?

Я обещал ему, что обо всем расскажу, и спросил, можно ли спрятать машину у него в саду.

– Спрятать в саду? Что вы имеете в виду? Захоронить? Вы пьяны?

– Нет, – вздохнул я, – я имел в виду поставить ее в вашем саду, за домом.

– Машина краденая?

– Между прочим.

– Между прочим! – с отчаянием повторил он. – Хорошо, Тарпон, приезжайте. Но на этот раз постарайтесь рассказать мне что-нибудь развлекательное, иначе это последняя услуга, которую я вам оказываю.

Я пообещал, повесил трубку, вышел из телефонной будки и спустился в метро. Я купил «Паризьен либере» и доехал на метро до Орлеанских ворот. В газете была моя фотография. Снимок был сделан еще в то время, когда я был жандармом с честным лицом. Никакого сходства. Речь шла о моем кровавом похищении, во время которого офицер полиции Коччиоли получил легкие ожоги и был контужен, кроме него был легко ранен еще один человек. Мясника арестовали, но затем отпустили. В статье говорилось, что, скорее всего, это акт мести левых сил. Отмечалось, что нападавшие были североафриканского типа, а, как известно, я в Сен-Бриеке... Короче, делался вывод, что мои похитители были, вероятно, маоистскими пролетариями, жаждущими мщения.

Ни слова о возможной связи моих злоключений с делом Гризельды Запата. Подозрительно. Тем более что полиция вообще запретила упоминать об этом деле. Я не понимал, почему.

Доехав до Орлеанских ворот, я пошел к «торнадо», стоящему на том месте, где я его оставил, осматриваясь по сторонам. Мне казалось, что за каждым углом должен прятаться полицейский, но все было тихо. Я сел в машину и беспрепятственно поехал. Четверть часа спустя я был в Кламаре и остановился перед домом Хеймана.

Он ждал меня в своем саду. На нем были фуражка, пуловер с кожаными вставками на локтях и шарф, обмотанный вокруг шеи. Он курил «Житан», и у него было брюзгливое выражение лица. Я чуть было не снес ползабора, когда стал закатывать «торнадо» на участок и огибать павильон. Я оказался в огороде.

– Давайте, давайте, – повторял Хейман. – Вы можете раздавить хоть весь салат, это неважно.

Я открыл дверцу машины и посмотрел на него. На самом деле он не был сердит, а только хотел таким казаться. Он предложил мне кофе.

– Спасибо, – сказал я, – но я предпочел бы выпить его в машине, потому что жду звонка.

Я похлопал по радиотелефону в открытом подлокотнике.

– От кого? – спросил Хейман.

– Я узнаю это, быть может, когда мне позвонят.

Он поморщился и пошел за кофе, быстро вернулся и сел рядом со мной, держа на подносе кофейник, две пластиковых чашки, сахарницу и одну кофейную ложечку.

Все это стояло как-то не очень устойчиво. Мы выпили кофе, он был вкусным и горячим. Перед нами открывался вид на огород, зеленый и жизнерадостный, за которым виднелись крыши домов, дымка над долиной и строящиеся здания. Погода была неустойчивая, но сейчас светило солнце.

Я рассказал Хейману то, что мог ему рассказать, то есть почти все, только в моем рассказе оба американца убили друг друга, пытаясь подстрелить меня.

– Кто поверит этому, Тарпон?

– Для начала вы.

Он бросил фуражку на пол машины, тяжело вздохнул и ударил себя кулаком по лбу.

– Успокойтесь, – сказал я.

– Хорошо, я уже спокоен, – ответил он, подобрав фуражку и водружая ее на свой череп. – Что вы собираетесь делать дальше?

Я сказал, что это зависит от того, как обстоят дела с уголовной точки зрения. Он сказал мне, что он заходил накануне вечером ко мне, в одиннадцать часов, чтобы выпить рюмочку и сообщить, что оба номера, которые я просил его проверить, оказались липовыми. Один из них принадлежал школьному автобусу, а другой вообще не был зарегистрирован. Как бы то ни было, придя ко мне, Хейман наткнулся на полицейских, и Коччиоли промурыжил его в течение шести часов.

– С небольшими паузами, – уточнил он. – Однако удовольствие сомнительное. Я знал, что вы наплели мне о ваших контактах с Мемфис Шарль, и подумал, почему бы не выложить им все, что я знаю об этом деле. В ваших же интересах, Тарпон.

– Разумеется, – огрызнулся я.

– Они спросили, зачем я к вам пришел, и я сказал им, что мы познакомились с вами в прошлом году, когда я собирался писать о вас статью в связи с делом в Сен-Бриеке. Короче, я решил оказать вам услугу и направил к вам Жерара Сержана. Так как они видели меня с ним в морге, то в любом случае узнали бы об этом. Они спросили, почему я пришел к вам в такое позднее время и что я вообще знаю о деле Луизы Сержан. Я сказал, что знаю гораздо меньше, чем они, а к вам пришел, чтобы получить комиссионные, так, как это я направил к вам Жерара Сержана.

Я едва не спросил Хеймана, должен ли я ему на самом деле, но что-то в его взгляде удержало меня. Он продолжал:

– Мне было тошно, а их это забавляло, и они отпустили меня как старого сводника. Мне было противно, но я утешал себя тем, что это необходимо вам.

– Мы ведь защищаем вдову и сироту, – сказал я.

– Сержан – сирота, потому что у него нет отца, – сказал Хейман, – но Мемфис Шарль – не вдова. Кроме того, я не уверен, что ее вообще можно еще защищать. В каком отеле вы ее оставили?

– Почему ее нельзя защищать? – спросил я, не ответив на его вопрос.

Хейман в четвертый раз прикурил свою сигарету, которая все время гасла.

– Сегодня ночью, – сказал он, – мне устроили допрос, но он носил характер беседы, потому что полицейские знают меня. Я узнал много интересного.

– Что именно?

– Гризельда Запата не была изнасилована, это была лишь симуляция изнасилования. Результаты аутопсии показали, что спермы в ней не было.

Он говорил резко, даже грубо, желая показать, что хоть он и старый, но крутой.

– Мораль... – сказал он.

– Это могло быть дело рук женщины, – высказал я догадку.

Хейман пожал плечами.

– Подождем еще немного, еще сутки, – сказал я. – Я хочу разобраться с друзьями Гризельды, имена которых нам сообщил ее братец. Кроме того, есть еще плачущий толстяк.

– Это какой-то бред, – заметил Хейман. – Абсурд. Вы уверены, что вы это не придумали?

– За кого вы меня принимаете?

– За беспардонного лгуна. Впрочем, чтобы такое придумать, у вас не хватит воображения. Что вы намерены предпринять в этом направлении?

– Это зависит от того, сможете ли вы мне помочь, – сказал я. – Если бы вы могли остаться здесь и ответить на звонок, когда позвонят...

– Если позвонят...

Я пожал плечами.

– Ладно, Тарпон, – вздохнул он. – А что я должен говорить, если позвонят?

– Мне необходимо встретиться с ними. Скажете, что вечером я буду в «Хилтоне». Пусть оставят для меня сообщение у администратора.

Он кивнул и после минутного молчания сказал:

– Вы потеряете много времени, если пойдете пешком. Пока я буду здесь сидеть как дурак, вы можете воспользоваться моей «арондой».

Глава 17

Пока я ехал к Ванвским воротам, у меня не выходило из головы то, что мне рассказал Хейман. Я имею в виду то, что он рассказал о Мемфис Шарль. В конечном счете вместо того, чтобы ехать на восток Парижа, как намеревался, я поехал прямо на Монпарнас. Я вел «аронду» с осторожностью, так как вообще не очень-то хорошо вожу, а сейчас у меня, кроме того, была замедленная реакция. Учитывая, что моя фотография красуется во всех газетах, я не хотел привлекать к себе внимания.

С большим трудом мне удалось найти место, чтобы припарковать машину. Когда я вошел в отель, было одиннадцать тридцать. Поскольку снимок мало походил на оригинал, я не очень рисковал, что меня кто-нибудь узнает. Однако, когда я проходил мимо администратора, он окликнул меня, и сердце мое сжалось.

– Ваш ключ, – сказал он, протягивая мне его.

– Моя жена вышла?

– Да.

– Она ничего не сказала?

– Нет.

Я поблагодарил его и поднялся в номер.

Уходя, я оставил на подушке спящей Мемфис записку. Сейчас в комнате не было ни ее, ни записки. Кровать была застелена, окно открыто, а комната выглядела еще более убогой. Ничто не говорило в пустой комнате о том, что здесь ночевала эта плутовка. Она обвела меня вокруг пальца. По крайней мере, я так думал, когда за моей спиной открылась дверь. Я обернулся и с враждебным удивлением уставился на входящую некрасивую незнакомку...

– Что вам угодно? – раздраженно спросил я и в этот момент узнал ее – Господи! – сказал я. – Я забыл, что теперь вы так выглядите, хотя от природы вы хорошенькая.

Не знаю, с какой стати я добавил это. Наверное, совершенно растерялся от того, что еще минуту назад был уверен, что она улизнула.

Она с сомнением в голосе поблагодарила меня и выложила на кровать пакеты. Ее движения были неловкими. На ней были очки, и она опустила их на нос, чтобы взглянуть на меня поверх оправы.

– Это не простые стекла, – объяснила она. – Я взяла их из сумки одной женщины, у «Инно». По всей видимости, у нее сильная близорукость, так как я ничего в них не вижу.

– Браво, – сказал я. – Ко всему прочему еще и мелкое воровство.

– По крайней мере, это делает меня совершенно неузнаваемой, не так ли?

– Не знаю, – вздохнул я. – Мне нравятся женщины в очках, потому что я их меньше боюсь. Я считаю, что вы обезобразили себя скорее всем остальным – шиньоном и прочим. Как вам это удалось?

– Профессиональная тайна, – сказала она, открывая пакеты.

Она купила себе новую одежду. Синюю юбку из грубого полотна и пуловер в резинку с короткими рукавами ярко-красного цвета. Она разложила одежду на кровати.

– В этом я действительно буду походить на пугало, – с удовлетворением заметила она. – Где вы были? Я видела вашу фотографию в «Франс суар» – плохой снимок. Вы на нем совсем неинтересный. Я купила вам пижаму.

Она вынула из пакета газету и пижаму и бросила их в угол кровати. По-видимому, у меня был ошеломленный вид, потому что она рассмеялась.

– Я проснулась первый раз на рассвете, – объяснила она. – Я была в шоке, увидев рядом с собой голого мужчину.

– Не голого. В кальсонах.

– Вы знаете, что вам очень идет быть раздетым? Почему вы одеваетесь как клоун?

Я возмущенно проворчал.

– Можете оставить себе эту пижаму. Я больше не буду здесь ночевать.

– Вы в некотором роде сбегаете, – заметила она.

– Я сбегаю до полуночи, а потом мне надо навестить полицейских.

– Сейчас я ваша клиентка, – заявила она. – Я выпишу вам чек. Вы не можете сдать свою клиентку полиции.

– Вы это где-то вычитали, – вздохнул я. – Мне не нужен ваш чек, и вы не моя клиентка. В любом случае я делаю то, что считаю нужным.

Она смерила меня изучающим взглядом и неожиданно прыснула. Смех разбирал ее. Она согнулась пополам и схватилась за живот. Ее очки свалились. Она рухнула на кровать, продолжая трястись от хохота. Я нахмурил брови. Она постепенно успокоилась.

– Он делает, что считает нужным! – выдавила она.

– Господи, – сказал я, – вы что, накачались наркотиками?

– Что вы сказали? – неожиданно спросила он изменившимся голосом.

Я повторил. Она протерла руками глаза и посмотрела на меня ледяным взглядом. Затем покачала головой.

– Нет, я не накачалась наркотиками, – сказала она. – Значит, вы продолжаете расследование?

Я кивнул.

– Мне казалось, мы стали друзьями, – вздохнула она.

Я не знал, что сказать. Я сел на единственный стул, рядом с кроватью, и начал задавать ей вопросы. Она угрюмо отвечала, почти рассеянно. Мы снова повторили «ход событий». Она была точна в своих показаниях – ни разу не сбилась.

В понедельник, то есть позавчера, она вернулась домой в одиннадцать часов или чуть позже. Откуда? От друзей, она дала их имена и адрес. Можно проверить. Когда она видела Гризельду в последний раз? Утром, за завтраком, а потом вечером, когда вернулась домой, но уже мертвую. Мемфис Шарль испачкалась в крови, приподняв труп, а потом она увидела окровавленный нож и подняла его. Она пришла в ужас, увидев, что вся в крови. Она переоделась, вышла, бросила нож на клумбу, а выпачканную одежду сунула в мусорный ящик и побежала ко мне.

– Вы не знаете, чем Гризельда занималась днем?

Она покачала головой:

– Нет.

– Вы отвечаете так, словно ваши отношения были натянутыми.

– Это так.

– Из-за фильма «Папаша – Длинное Дуло»?

– Из-за него и по другим причинам.

– По каким?

Она пожала плечами и закурила сигарету. Она купила «Голуаз», когда выходила за покупками, и открыла пачку в моем присутствии.

– По разным, – ворчливо ответила она. – Мне не нравился ее образ жизни.

– Она была шлюхой? Баловалась наркотиками? Вы это имеете в виду?

– Я бы не стала уточнять. Я имею в виду вообще стиль жизни, мировоззрение. Мы были просто абсолютно несовместимыми. Вы понимаете, что я имею в виду.

Я кивнул. Тогда я начал с другого конца. Я попытался узнать, знает ли она людей, желавших зла Гризельде. Я попросил ее попытаться вспомнить какую-нибудь незначительную деталь, неважно что, просто что-нибудь, что показалось ей необычным в тот вечер, в понедельник, когда она вернулась домой. Она ничего не вспомнила. Досадно.

– Вы закончили?

Я вздрогнул. Я не заметил, как погрузился в собственные размышления.

– Да, – вздохнул я.

– Вы в дурном расположении духа?

Ее голос звучал немного мягче, чем десять минут назад. Я кивнул и грустно посмотрел на нее.

– Может быть, нам вместе отправиться к фараонам, Тарпон? – предложила она. – Мы вместе влипли в историю. Нужно вовремя поставить точку.

– Подождем до полуночи, – упрямо возразил я.

– Если вам страшно из-за того, что вы убили, то я пойду одна и вообще не буду о вас упоминать.

Она уже говорила мне это в «торнадо», но меня это не устраивало. Хотя мне было наплевать, убил я или нет. В любом случае я уже сухим из воды не выйду. Но сейчас я уже так устал от этой истории, что мне хотелось самому быстрее с ней покончить, а не пускать все на самотек. Я поднялся со стула и покачал головой.

– Беру назад свои слова. Вы – моя клиентка, если хотите. До полуночи.

Она вынула чек из одного из карманов своей кожаной куртки.

– Сколько вы берете за час?

– Нет, – сказал я, – это бесплатно.

Я направился к двери и, не оборачиваясь, бросил на ходу:

– Советую вам не уходить отсюда. Попросите, чтобы вам принесли сюда обед. Я позвоню.

Я вышел из комнаты. Когда я закрывал дверь, то увидел, что она встала с кровати, держа в руке пижаму. Она показала мне язык, и я закрыл дверь.

Я вышел из отеля и подошел к «аронде». Прежде чем тронуться, с минуту неподвижно сидел за рулем, затем поехал в направлении семнадцатого округа, где проживал так называемый Эдди Альфонсио.

Этот мелкий коммерсант, приятель Гризельды, имя которого мне дал накануне Жерар Сержан, жил в красивом доме из тесаного камня неподалеку от площади Перер.

В то время как на редкость медленный лифт поднимал меня наверх, я подумал, что за пороки приходится расплачиваться, если даже папаша Эдди мог позволить себе только уютную однокомнатную квартирку в этом доме. Я убедился, что у него однокомнатная квартира и что она хорошо обставлена, так как дверь не была заперта, а поскольку на звонок никто не отвечал, я толкнул дверь и увидел комнату, разобранную кровать, перевернутый ночной столик, выдвинутые ящики стола, пол, заваленный бумагой и одеждой, и мертвого Альфонсио на паласе.

Глава 18

Я не мог все это так оставить. Я достал шариковую ручку и подошел к телефону. Трубка была снята и лежала на комоде. Я набрал номер ручкой и наклонился над трубкой. Я попросил соединить меня с Кокле. Меня соединили с Коччиоли – комиссара не было на месте. Я рассказал офицеру полиции о том, что обнаружил и где нахожусь. Он сказал, что выезжает.

Тем временем я решил порыться в комнате, хотя в основном мне было понятно, на что можно рассчитывать. Что касается Эдди Альфонсио, который при жизни был крупным малым с большим носом, с повадками хищника, постепенно перешедшими в повадки стервятника, с черными волосами и глазами цвета желтого топаза, то он был зарезан ножом в сердце. Лезвие ножа сломалось о ребра. Из синей шелковой пижамы торчал квадратный конец ножа. Крови было немного. Труп лежал на спине, голова была повернута к двери. Рукоятки ножа нигде не было видно – вероятно, ее унес убийца. Времени прошло достаточно, так как кровь подсохла и была коричневого цвета.

Над Ночным столиком было четыре небольших прямоугольных отпечатка. Они были липкими, как следы от лейкопластыря или скоча. Что-то, по-видимому, здесь висело, и это что-то тоже унес убийца. Одно из двух: либо убийца пришел сюда совсем не за этим, либо он был с приветом. Он перевернул в комнате все вверх дном, чтобы в конечном счете обнаружить то, что искал, пусть не на видном месте; но все-таки заметном. Во всяком случае, это было доказательством не слишком развитого интеллекта.

Напротив входной двери находилась другая дверь, она была тоже приоткрыта. Я толкнул ее коленом. Она вела в небольшую ванную комнату. В ванне лежал американский увеличитель «Дерст» и прочие фотопринадлежности, бумага и куски пластиковой ванночки. Все это, казалось, специально было поломано.

Я не обнаружил ни одного снимка ни в комнате, ни в ванной. Валявшиеся на полу обрывки бумаги были сценарием к какому-то фильму. Я прочел несколько из них. Фильм предназначался только для совершеннолетних.

У покойного Альфонсио было много дорогой и элегантной одежды. Я не стал тщательно изучать его гардероб. Я боялся, что меня арестуют, и мне надо было предупредить Мемфис Шарль. Я достал свою шариковую ручку, чтобы набрать ею номер, но внезапно меня охватило сомнение. Я не хотел расстраивать малышку, кроме того, я не был абсолютно уверен в том, что меня действительно упрячут в тюрьму. В конечном счете я набрал номер Станиславского. Я мог бы позвонить Хейману, чтобы рассказать ему то, что собирался, но меня остановила мысль о его журналистском нюхе. Пусть сам выправляет свою лодку и не топчет мои клумбы (если вам понятно мое выражение).

Храбрый портняжка был очень возбужден, сообщая мне о том, что произошло у меня: хождение взад-вперед полицейских и его подозрение, что они арестовали «вашего друга журналиста». Он спрашивал, что со мной случилось, где я нахожусь и прочее. Мне пришлось перебить его, так как впереди у меня не было вечности. Я надеюсь, что не слишком обидел его.

– Если я не позвоню вам завтра до полудня, – объяснил я, – то позвоните по этому номеру в отель и попросите мадам Малон. (Под этим именем мы с малышкой зарегистрировались в отеле.) Скажите мадам, что я в тюрьме и что я ей советую пойти в полицию.

– Вы в тюрьме, господин Тарпон!

– Нет, пока нет, – сказал я, – но это может случиться. Я объясню вам все завтра или послезавтра, а может быть, еще раньше. Сейчас у меня нет времени, извините меня. Итак, вы ей скажите, что я ей советую пойти в полицию, но если она предпочитает уехать на каникулы, то я о ней ничего не скажу.

– Я записал.

Он повторил все, что я сказал, и обещал все передать. Я поблагодарил его, еще раз извинился и прервал связь. Не успел я отойти от аппарата, как появился Коччиоли.

С ним был еще один полицейский в штатском, которого я раньше никогда не видел и который поморщился, увидев труп и бардак в комнате. Третий полицейский, в форме, остался на лестничной клетке. Внизу, разумеется, было еще несколько стражей порядка.

Коччиоли посмотрел на меня, устало покачав головой. Он не был сердит, скорее, он был грустен, хотя у него были некоторые основания дуться на меня. Его волосы стали заметно короче, должно быть, они обгорели, когда опереточные пропалестинцы атаковали «ситроен», а парикмахеру только осталось их уложить. Кроме того, вместо вчерашнего пластыря на носу у Коччиоли был пластырь на щеке. Его правая рука была перевязана. Он перехватил мой взгляд.

– Этот идиот мясник, – сказал он. – Он принял меня за одного из тех, кто напал на вас. Я тоже принял его за одного из них.

– Сожалею, – вздохнул я.

– Это не ваша вина.

Он сказал это не слишком убежденным тоном и устало посмотрел на меня.

– У меня к вам множество вопросов, – добавил он. – Это меня утешает.

– Я не уверен, что у меня есть на них ответы.

– Мы поищем их вместе.

Я пожал плечами. В квартиру осторожно вошли еще несколько полицейских. Судебный эксперт вынес заключение, что убитый в самом деле мертв и что, вероятно, был убит ножом – одним словом, подтвердил все, что было очевидно. Из ванной комнаты донесся голос другого полицейского, обнаружившего фотопринадлежности и позвавшего Коччиоли.

Когда Коччиоли вернулся в комнату, то, к моему великому удивлению, предложил мне спуститься вниз. На углу улицы был бар, и мы направились туда. Недавно я сделал открытие, что никогда не стоит упускать случая поесть, потому что неизвестно, когда может снова представиться такая возможность. Я заказал пива и горячий сандвич с сыром и ветчиной. Коччиоли попросил кофе. В течение минуты или двух он задумчиво помешивал кофе ложечкой.

– Расскажите мне о вашей жизни начиная со вчерашнего вечера, – сказал он наконец. – В общих чертах. Если я захочу уточнить, я скажу.

– Вы не поверите мне, – вздохнул я, откусывая кусок сандвича.

Он посоветовал мне не быть пессимистом, и я объяснил ему, что меня схватили неизвестные лица, как он это сам видел, и что я не успел даже разглядеть их, так как меня оглушили, и что я пришел в себя, услышав выстрелы.

– Выстрелы?

– Я был привязан к кровати в комнате, – сказал я. – В изолированном доме.

– Откуда вы знали, что дом изолирован?

– Я узнал это позже. Все по порядку.

Он кивнул. Я продолжал:

– Когда мне удалось высвободиться, выстрелы прекратились. Была поздняя ночь, но я не могу назвать точное время, так как мои часы остановились.

– Как это удобно! – процедил сквозь зубы Коччиоли.

Я промолчал.

– Я вышел из комнаты, обошел весь дом и обнаружил двух убитых.

Коччиоли чуть не поперхнулся кофе. Он выругался.

– Еще двое убитых? Кроме Альфонсио?

Я утвердительно кивнул.

– Дом был пустой, – объяснил я. – Только два трупа.

Я рассказал, что я обыскал трупы, и что одного звали Карбоне, а другого Форд, и что, по-видимому, они застрелили друг друга в перестрелке.

– Вы не вызвали полицию, – заметил Коччиоли.

– Позвольте мне вам объяснить, что я обо всем этом думаю. Вы видели у Альфонсио следы от скоча, над столиком? Вы обратили на это внимание?

– Обратил.

– Убийца что-то унес. После гибели Гризельды Запата все эти люди что-то ищут, вы согласны?

– Я не знаю.

– Что-то вроде маленькой записной книжки, – настаивал я.

– Шантаж, – сказал Коччиоли, – вы это имеете в виду? Луизу Сержан убивают, чтобы что-то взять у нее, но это что-то вовсе не у нее, а у Альфонсио, ее сутенера.

– Я не знаю, был ли он ее сутенером, я просто строю гипотезы.

– Он был ее сутенером, – категорично повторил Коччиоли, – это установлено полицией.

– Хорошо, – сказал я. – Допустим, что существует маленькая черная книжка и разные люди охотятся за ней. Допустим, что они хватают меня. Можно также допустить, что они дерутся между собой, не так ли?

– Но вы не маленькая черная книжка, Тарпон, – заметил Коччиоли.

Я вяло вздохнул.

– Но некоторые люди, в том числе некоторые полицейские, думают, что я знаю, где находится Мемфис Шарль. Они могут также думать, что эта вещь находится у нее, – то, за чем они охотятся, – черная книжка или еще что-то. Альфонсио, быть может, был сутенером Луизы Сержан, а Мемфис Шарль жила с ней в одной квартире.

Коччиоли почесал свой нос.

– Вернемся к вашей волшебной сказке, – сказал он. – Вы хотите сказать, что этой ночью две соперничающие группировки пытались заполучить вашу драгоценную персону, но ни одной из них это не удалось и все уехали, оставив вас привязанным к кровати, а также двух убитых на полу.

– Я ничего не говорил о двух соперничающих группировках. Я могу говорить только об этих двух типах – двух убитых, оставшихся со мной и что-то не поделивших между собой, возможно разошедшихся во мнении, что со мной делать дальше... и вот, – закончил я жалким тоном.

– Вы не могли бы придумать что-нибудь более правдоподобное?

– Я говорю то, что есть. Мне самому ничего не понятно.

Коччиоли вздохнул. Он допил кофе. Он дунул на стекло своих часов и протер их правым рукавом. Он раздражал меня.

– Вы не вызвали полицию, – повторил он.

– Меня здорово стукнули по голове, – сказал я, потирая затылок. – В этом доме не было телефона. Я вышел и пошел наугад. Я попытался остановить проезжающие машины, но вы ведь знаете, какие люди... Когда наконец одна тачка подобрала меня, мне не хотелось все еще более усложнять и просить, чтобы меня отвезли в жандармерию. Я приехал в Париж, и вот я здесь.

– И вот вы здесь, – повторил Коччиоли, недоверчиво глядя на свои часы. – Вам кажется, что я поверил в вашу историю?

– Нет, но все это обстояло именно так.

В действительности я был в отчаянии от своего рассказа. Сейчас я уже не сомневался в том, что кончу свои дни на тюремной койке. Однако Коччиоли не спешил. Мне кажется, что ему доставляло удовольствие переворачивать меня на гриле.

– Зачем вы пришли к Альфонсио?

– Вы прекрасно знаете, что Жерар Сержан нанял меня, чтобы расследовать убийство своей сестры. Я хотел задать ему несколько вопросов.

– Вы удачно выбрали момент. Хорошо, что консьержка видела, когда вы пришли, и хорошо, что кровь уже высохла.

– Я бы предпочел прийти раньше и встретиться с убийцей.

– Вы думаете, речь идет об одном и том же убийце в обоих случаях?

– Двух убийц было бы слишком много, – заметил я.

– Вы непоследовательны, Тарпон. Вы только что рассказали мне, что сегодня ночью два типа убили друг друга из-за вас.

Он был прав, я был непоследователен. Я насупился. Я объяснил ему, где приблизительно находится дом, в котором, вероятно, еще лежат трупы Карбоне и Форда. Он поднялся.

– Я позвоню отсюда. Подождите меня.

Он исчез. Я знал, что кто-нибудь следит за мной и, если я уйду, пойдет за мной следом. Я не хотел, чтобы вдобавок ко всему меня обвиняли в попытке к бегству. Достаточно уже того, что есть. Я заказал еще два пива и еще один сандвич.

Когда Коччиоли вернулся, он был разочарован, что я все еще здесь.

– Я должен подняться наверх, – сказал он. – Мы проверим вашу историю о доме. Вы можете доесть обед. Я жду вас наверху.

Ему действительно хотелось, чтобы я сбежал.

– Я иду с вами, – сказал я, на ходу заглатывая кусок.

Он мрачно посмотрел на меня. Я запил сандвич пивом, расплатился за обед и за кофе Коччиоли, и мы поднялись к Альфонсио.

В наше отсутствие полицейские хорошо поработали, но без видимых результатов. Они нашли фотоаппараты покойного Эдди – прекрасную коллекцию разной формы и величины, – но негативов и снимков не обнаружили. Тоже кое-что.

Мы вышли из здания, когда к подъезду подкатил фургон, приехавший забрать труп. Коччиоли предложил мне сесть в «симку».

В своем кабинете, вернее, в кабинете Кокле Коччиоли получил ответ на свой звонок из бара. Он ухмыльнулся, поблагодарил и повесил трубку, затем обернулся ко мне.

– Тарпон, вы сумасшедший?

Я не понял смысла его вопроса и сказал ему об этом.

– Не прикидывайтесь, – порекомендовал Коччиоли. – Ваш дом нашли. Но в нем никого нет. Он пустой. Ни живых, ни мертвых. Он продается, если вас это интересует.

Я покачал головой, совершенно ошеломленный.

– Они... Кто-то все вычистил, – пробормотал я.

Коччиоли встал и стукнул кулаком по столу. Он хотел что-то крикнуть, затем неожиданно выражение его лица изменилось, и он почесал свой нос. Должно быть, нос чесался из-за пластыря.

– Кто бы мог придумать нечто подобное? – задумчиво произнес он.

Я развел руками, чтобы показать, что полностью разделяю его мнение. Коччиоли сел, сохраняя на лице задумчивое выражение.

– Послушайте, Тарпон. Меня устраивает следовать инструкциям Кокле. Вы меня понимаете?

– Да.

– Это не означает, что мне бы не хотелось дать вам шанс.

– Я знаю, – подтвердил я.

– Если бы только вы мне сказали, где находится Мемфис Шарль, – вздохнул Коччиоли.

– Если бы только я это знал, – вторя ему, произнес я.

Он посмотрел на меня с отчаянием.

– Куда вы пойдете, – спросил он меня, – если я вас сейчас отпущу?

– Опрашивать других людей, знавших Гризельду Запата.

Он попросил назвать ему имена. Я назвал. Он их уже знал. Он помрачнел, потом сказал мне, что, учитывая все обстоятельства, он не отпустит меня сию же минуту, потому что ему хотелось бы еще раз по-дружески задать мне те же вопросы, чтобы быть уверенным, что он ничего не забыл. Он задавал мне вопросы по нескольку раз. К пяти часам вечера он утомил меня. В это время пришел Кокле и сменил Коччиоли. Офицер полиции вышел, не взглянув на меня.

– Коччиоли ужасно бестолковый, – объяснил мне Кокле голосом, полным симпатии. – Он чересчур усердствует. Это погубит его. Он большой гурман. Что касается меня, то я готов позволить вам вернуться к себе, пока вас не вызовет следователь.

– Хорошо, – сказал я.

– Я бы только хотел, чтобы вы мне сказали, где находится Мемфис Шарль.

– Я был бы рад, если бы мог.

– Вы не можете?

– Не могу.

– Профессиональная честь?

– Незнание.

Он тоже потер свой нос, хотя у него не было пластыря.

– Хорошо, – сказал он. – Начнем все сначала.

Глава 19

В шесть часов тридцать минут вечера они внезапно сменили тактику. Между тем полицейские Валь д'Уаз прочистили под гребенку заброшенный дом. В нем не было больше ни трупов, ни следов пуль (даже дверь была заменена), но я оставил там два четких отпечатка пальцев, и Мемфис тоже оставила их уйму. Обо всем этом я узнал позднее. А в данный момент папаша Кокле объявил мне, что я могу идти. Я подумал, что ему удалось за это время натянуть паутину филеров. Так и оказалось на самом деле, разумеется.

Я направился в сторону площади Шатле. Я был выжат как лимон. На улице было сыро и прохладно, и меня знобило. Я был совершенно выбит из колеи. Чем дальше разворачивались события, тем меньше я понимал, что происходит.

Я спустился в метро. Учитывая мое состояние, самое лучшее, что я мог сейчас сделать, это следовать ранее разработанному плану. В метро я по крайней мере согрелся.

Киноклуб продюсеров Лысенко и Ваше находился неподалеку от вокзала Сен-Лазар. Я вышел из метро и попытался вычислить моего филера. Ничего не вышло. По всей вероятности, они сменяли друг друга. Сейчас мне было на это наплевать. Позднее я сыграю с ними злую шутку.

Я был несколько удивлен, что бюро киноклуба было еще открыто, потому что шел уже восьмой Час, но автоматическая дверь в глубине мощеного двора оказалась открытой, и я вошел в холл с ковровым покрытием на полу, в котором стояли маленький письменный стол и стеллажи вдоль стен. На стеллажах я увидел большие алюминиевые коробки, на стене – афиши фильмов, изображающие девиц в объятиях мускулистых самцов. За письменным столом, склонившись над пишущей машинкой, сидела секретарша, в которой не было ничего сексапильного. Я ей сказал, что хотел бы увидеть месье Ваше или месье Лысенко.

– Вы условились о встрече?

– Нет.

– Их нет.

– Мне необходимо увидеть их сегодня, – настаивал я.

– Если речь идет о массовках, то мы уже набрали статистов, – ответила дама.

Я сказал, что речь идет не о массовках, а что я представляю брата Гризельды Запата. Дама выразила соболезнование.

– Бедная девушка. Это ужасно.

Я кивнул.

– К сожалению, сегодня вы уже не сможете встретиться ни с кем, – продолжила она без соболезнования. – Я запишу вас на завтра. Позвоните завтра после обеда, и я скажу вам, сможет ли месье Лысенко принять вас.

– А Ваше? – спросил я. – Его тоже нет?

– Он в Германии.

Дама начинала раздражаться.

– А Лысенко? Он тоже в Германии?

– Нет, он на съемках.

– На съемках?

– Да. На съемках фильма.

– Где?

– Когда он снимает фильм, его нельзя беспокоить.

– Вы хотите публичного скандала? – спросил я.

Она вытаращила глаза. Она не понимала, о чем я говорю. Я тоже не понимал, о чем я говорю, но делал вид, что знаю.

– Я думаю, что Лысенко предпочел бы встретиться сегодня со мной наедине, чем завтра на рассвете с полицейскими, – сказал я угрожающим и развязным тоном.

Она задумалась.

– Хорошо, – сказала она дрожащим голосом. – Поскольку это так срочно...

Она дала мне адрес.

– Они будут там до полуночи, – уточнила она.

– Спасибо, – сказал я.

Я развернулся и направился к выходу. В дверях я остановился, подождал тридцать секунд и открыл дверь. Дама уже набрала номер телефона и смотрела на меня с раскрытым ртом.

– Передайте, что я ему не советую удирать, – сказал я и закрыл дверь.

Я вернулся пешком к Сен-Лазару. Не очень-то гуманно с моей стороны таким образом терроризировать людей, но мне необходимо было расслабиться после сеанса в комиссариате.

На вокзале я купил билет в Гарш, туда и обратно, и у меня осталось чуть меньше пятидесяти франков, но у меня с собой был чек, выписанный Жераром Сержаном. Мне следовало бы поторопиться получить по нему деньги, пока толстяк не отказался от моих услуг из-за некомпетентности.

В поезде я попытался обнаружить мой или мои хвосты. Я не думал, что в пригороде они тоже будут пасти меня вдесятером. Вероятно, несколько полицейских ехали со мной в одном поезде. Я решил пройти через вагоны вперед на ходу поезда, но таких умных, как я, было много – в основном те, кто сел в последний момент и пробирался вперед, чтобы выйти прямо на вокзал на тех станциях, куда они ехали. Безнадежно.

В Гарше вместе со мной на перрон вышла целая толпа. Я подождал на платформе, пока поезд уедет. Таким образом я избавился от тех полицейских, которые остались в поезде на случай, если я в последний момент запрыгну в вагон. Теперь оставались те, кто следил за мной из зала ожидания или поджидал меня в уборной.

Когда я подошел к выходу, то увидел, что следом за мной идет молодой усатый парень. Он обогнал меня и вышел из здания вокзала.

Я остановился у плана Гарша. На улице стемнело, но движение еще было интенсивным. Я посмотрел по сторонам, но усатого не было видно.

Мне пришлось долго идти пешком, пока я не добрался по указанному адресу. Я понял, что окончательно выбился из сил, когда споткнулся о край тротуара и растянулся на нем во весь рост. Я поднялся на ноги, отряхнулся и снова пошел. Мне не оставалось ничего другого. У меня сильно ныло колено.

Улицы становились все более шикарными. Коттеджи отодвинулись и отгородились от проезжей части улицы зелеными занавесами. Я старался идти как можно быстрее, чтобы утомить моих преследователей. Машины и прохожие на улицах редели. Я снова увидел усатого парня, кроме того, второй раз за последние пятнадцать минут с интервалом около двух километров наткнулся на одну и ту же домашнюю хозяйку с продовольственной сумкой в руках и понял, что имею дело с женским вспомогательным отрядом.

Около девяти часов вечера я пришел наконец по указанному адресу. Передо мной стояла белая вилла, окруженная огромным парком, занимающим пространство трех улиц. Площадка перед домом была ярко освещена прожекторами, в свете которых двигались совершенно белые силуэты.

Я пошел к входу, думая, что меня остановит привратник, но никого там не было. Я спокойно вошел и быстро поравнялся с кучкой людей, суетившихся возле прожекторов. Ослепленный светом, я обо что-то споткнулся и упал второй раз за полчаса. Я был взбешен.

– Там какой-то идиот завалился на тропинке, – сообщил возмущенный голос.

– Извините, – сказал я, вставая на ноги и уворачиваясь от типа, желающего мне помочь (господи, я же еще не старик!).

Я объяснил, что мне нужен Лысенко. В этот момент из дома кто-то громко спросил, все ли готово. Все ответили «да», включая моего собеседника, взявшего меня под локоть и подтолкнувшего в тень между двумя кустами.

– Стойте здесь и не двигайтесь. Подождите.

Он оставил меня стоять и помчался к таинственному предмету.

Из открытой двери виллы выбежал высокий тип в темном костюме и полосатом бело-голубом галстуке, пересек террасу и прыгнул на гравий метрах в десяти от дома, где толпились люди. Мне не очень хорошо было видно, что происходит, и еще меньше понятно. Послышались различные романтические крики типа «мотор», «снимаю» и другие, затем из дома вышла девушка и устремилась на террасу. На ней был прозрачный пеньюар, а под ним красные трусы. У нее были пышные формы и баранье лицо. Высокий тип продолжал что-то ей кричать.

– Пройди вперед! Не так быстро! Оглянись! Ты встревожена! Ты дрожишь! Ты подносишь руку к горлу, всматриваясь в темноту! Вот так... Теперь зови его!

– Фабрис? – позвала девушка скрипучим голосом.

Никто не ответил.

– Хлоп! – крикнул высокий тип через некоторое время.

Девушка вскрикнула и поднесла руки к своей пышной груди. Я испытал шок, увидев, как между ее пальцев течет кровь. Она очень неловко упала вперед, на матрац.

– Стоп, – скомандовал высокий тип, и несколько голосов крикнули, что это было хорошо. Свет прожекторов убавили, и все вдруг разом заговорили и закурили. Мертвая встала и убежала в дом. Прежде чем исчезнуть, она чихнула.

– Бордель, – сказала она, – сдохнуть можно.

Я решил подойти к высокому типу, стараясь не запутаться в электропроводах.

– Месье Лысенко? – спросил я.

– В чем дело?

В его руке были листы бумаги, я думаю, сценария.

– Приготовьте мне кадр тридцать шесть, – приказал он своему окружению, прежде чем я ответил ему.

– Вы можете уделить мне минуту? – спросил я. – Я представляю брата Гризельды Запата.

– Бедная крошка, – бросил на ходу Лысенко. – Какой ужасный конец. Мы очень любили ее. Пойдемте.

Одним прыжком он оказался на террасе. Она сантиметров на пятьдесят возвышалась над уровнем парка, и мне пришлось опереться на руку, чтобы взобраться на нее. Лысенко широким шагом уже входил в дом. Я поспешил за ним.

Мы пересекли салон, опутанный проводами, в котором жертва предыдущей сцены, закутанная в твидовое пальто, пила горячее вино в обществе двухметрового черного гиганта.

– Через четверть часа снимем кадр номер тридцать восемь, – объявил им Лысенко на ходу.

Я шел за ним по узкой лестнице, ведущей в коридор второго этажа. В коридоре он открыл дверь в кабинет, в котором повсюду валялись листы бумаги. Лысенко закрыл дверь, и я обернулся как раз вовремя, чтобы получить сильный удар в челюсть.

Я отлетел к стене и стукнулся головой.

– Ну, подлец? – сказал Лысенко, идя на меня. – Пришел меня шантажировать?

Ему было лет сорок, и он был весь вылеплен из мышц и костей при росте примерно метр восемьдесят. У него был здоровый цвет лица, коротко остриженные волосы, квадратная челюсть и руки-кувалды, которыми он хотел разворотить мне челюсть. Я достал свою шариковую ручку.

– Не подходите, или я всажу вам ее в глаз, – сказал я.

Он собирался размазать меня по стене, но заколебался, так как я истошно завопил.

– О каком шантаже вы говорите? – спросил я более твердо.

Он переминался с ноги на ногу, ударяя кулаком по ладони другой руки. Вена на его виске подергивалась. Он с трудом сдерживался, чтобы не превратить меня в студень. Я достал левой рукой свой бумажник и бросил его на стол.

– Посмотрите, – сказал я. – А потом я уберу карандаш, а вы спрячете свои клешни, и мы сможем спокойно поговорить.

Он осмотрел содержимое бумажника и успокоился. Потом сел за стол и положил мой бумажник на его край. Открыв стол, он достал оттуда две рюмки, графин и коробку сигар. Быстро выпил рюмку, видимо чтобы успокоить свои нервы, затем плеснул в другую рюмку и снова в свою.

– Начнем сначала, – сказал он. – И извините меня. Когда я снимаю, становлюсь очень нервным. Ведь я артист...

Я кивнул. Он так же походил на артиста, как парашютист на десантника. Я отошел от стены. Моя челюсть посылала болевые сигналы в мозг и плечи.

– О каком шантаже вы говорите? – повторил я, ногой пододвигая к себе стул.

Я сел. Он протянул мне рюмку. Я обмакнул губы – это был «Арманьяк». От него у меня голова не пройдет.

– Забудьте об этом, – сказал он. – Что вас сюда привело? Вы сказали, что представляете брата Гризельды Запата?

Я ответил, что да, и что я пытаюсь расследовать убийство, и что меня интересует, что он думает обо всем этом. Он вознес руки к небу.

– Что я думаю, месье... э-э... Тарпон? Но я ничего не думаю. Я честный коммерсант и занимаюсь своим делом.

Он посмотрел на часы.

– Мне бы хотелось вам помочь, – сказал он. – Но, к сожалению...

– Нет, – перебил я. – Вам просто на это наплевать.

Он рассмеялся. Затем спросил, глядя на меня:

– Вы частный детектив? Наверное, это не слишком романтично?

– Не слишком, – подтвердил я.

– Но у меня кое-что найдется для вас, черт побери!

Он продолжал смеяться. Ему было весело. Он наклонился, чтобы поднять кейс, стоящий у ножки стола. Положив его перед собой на стол, он открыл его, достал конверт, из которого вынул снимок и письмо, и протянул их мне.

Фото было размером шестнадцать на двадцать три и сложено пополам, чтобы уместилось в конверте. На снимке без труда можно было узнать продюсера-режиссера и крашеную блондинку. Это была живая Гризельда Запата и не менее живой Лысенко, которые в голом виде предавались плотскому греху весьма странным образом, а именно при посредничестве кровати с балдахином и трапеции.

– Прочитайте письмо, – сказал Лысенко.

Я быстро отложил снимок и взглянул на отпечатанный на машинке текст без даты и подписи:

Грязная свинья. Снимок, который я тебе посылаю, говорит о том, что мне известны твои гнусные пороки. Хотел бы ты, чтобы он появился на первых страницах газет, либо ты предпочитаешь, чтобы его получила твоя жена? Мне все известно о тебе, грязный мерзавец. Ты должен искупить вину. Во-первых, ты должен прекратить свои мерзости. Во-вторых, ты должен взять в банке миллион старых франков и завтра, в четверг, в шестнадцать часов ты приедешь на своей машине на вокзал Монпарнас и положишь деньги в автоматическую камеру хранения, ключ к ящику которой я прилагаю. В шестнадцать часов ровно. За тобой будет установлена слежка. Не пытайся уйти от своей СУДЬБЫ, но ИСКУПИ ВИНУ, МРАЗЬ, и ты будешь прощен, а негатив уничтожен. Я ПЛЮЮ В ТЕБЯ.

– Вот ключ, – сказал Лысенко, когда я оторвал глаза от письма, и подкинул его на своей ладони. – Теперь вы понимаете, – добавил он, – это письмо взбесило меня. И тут еще моя секретарша сообщает мне, что со мной хочет встретиться какой-то тип, который угрожает скандалом.

– Вам не стоило мне это показывать, – сказал я. – Вы слишком доверчивы.

Он рассмеялся.

– Да мне плевать на это! Я сплю с девочками? Ну и что? Только кретин может думать, что меня можно этим шантажировать.

– У вас могут быть неприятности с женой, – сказал я.

Он снова рассмеялся.

– Этот дурак даже не навел справки о моей личной жизни. Я развелся шесть лет назад. «Мне все о тебе известно»! Не смешите меня.

И он снова рассмеялся.

– Когда вы это получили? – спросил я, когда он прекратил смеяться.

– Только что. В моем кабинете, по пневматической почте.

Он протянул мне конверт со штампом семнадцатого округа Парижа. Неподалеку от покойного Альфонсио. Письмо было отправлено в два часа дня, в то время, когда Альфонсио был уже холодным и им занималась полиция. Это интересно.

– Я должен спуститься вниз, – сказал Лысенко, осушив рюмку «Арманьяка». Надеюсь, что дал вам пищу для размышлений. Я понимаю, что вам хочется задать мне кучу вопросов о малышке Гризельде, но у меня много работы. Если вы захотите меня увидеть в офисе завтра днем, то позвоните.

– Секунду, – сказал я. – Вы знаете Эдди Альфонсио?

– Да.

– Он мог бы быть автором, снимка.

Лысенко встал. Он сдвинул черные брови, и я увидел, что он напряженно думает, либо делает вид, что думает.

– Эдди Альфонсио никогда бы не написал такого письма. Он дурак, но не настолько.

– Я не это хотел узнать.

Он снова задумался.

– Да, – вздохнул он. – Эдди мог бы сделать этот снимок. Стервец.

– А как давно?

– Восемь месяцев назад, во время съемок «Запретных ласк». Но поверьте мне: письмо отправил не он.

– Я знаю, – сказал я.

Он удивленно поднял брови, но ни о чем не спросил.

Я сунул в карман свой бумажник, а он убрал письмо и снимок, и мы вместе спустились вниз. Я не мог его удержать, так как не был представителем закона. Я сказал, что позвоню ему завтра днем. Я спросил его, не мог бы он навести справки о том, не получил ли кто-либо еще из его круга подобных писем. Он рассеянно пообещал. Я понял, что он ничего не сделает. Мы расстались. Было десять часов вечера, и мне не хотелось заставлять ждать плачущего человека.

Глава 20

Мой усатый филер стоял в тени, спрятавшись за машинами на стоянке. Я не хотел приводить его к человеку, который плачет, – ни его, ни его приятелей. С одной стороны, их присутствие могло не понравиться оттоманской развалине, с другой стороны, парням Кокле захотелось бы задать несколько вопросов плаксе, что также расходилось с моими планами.

Я неторопливо вернулся на вокзал Гарша, чтобы мои хвосты могли успокоиться. Когда я садился в поезд, следующий по направлению к Парижу, то увидел, что усатый тоже сел в него, равно как и подозрительная домохозяйка со своей сумкой, а также еще двое или трое типов из их команды.

Должно быть, они были весьма удивлены, когда я внезапно выскочил из поезда на ходу, на тихой станции Беконле-Брюйер, и помчался по платформе к выходу. Когда я обернулся, то увидел вдали силуэт усатого. Я стремглав выбежал на дорогу и помчался не сбавляя скорости к мосту Леваллуа, несмотря на боль в ноге и голове. В конце моста, как известно, находится конечная станция метро с тем же названием. Я на бегу достал из кармана билет и спустился на платформу. На мое счастье как раз подошел поезд метро, я запрыгнул в вагон, и двери захлопнулись. Я сел на кресло, чтобы отдышаться. Поезд тронулся. Уткнувшись горячим лбом в прохладное стекло, я увидел на платформе багрового от изнурительного бега и бешеной ярости усатого. Поезд погрузился в темноту туннеля.

В Перере я выскочил из метро и побежал по улице. «Аронда» Хеймана стояла на том месте, где я ее оставил, поднявшись к покойному Альфонсио. Я сел в машину. С четвертой попытки она завелась. Я взял направление на Марсово Поле.

Мне удалось припарковаться на переходе, в ста метрах от «Хилтона». Такое везение начинало беспокоить меня.

Когда я входил в отель, то столкнулся с молодым человеком, лицо которого уже видел где-то на афишах. Его сопровождала целая свита парней его возраста в клетчатых костюмах и целая армия носильщиков с чемоданами. Вокруг них сновало несколько фотографов. Молодой человек и его свита разместилась в двух сверкающих и обтекаемых «силвер гост». Что может со мной случиться в таком приличном заведении? Я направился к администратору.

Меня приняли с некоторой сдержанностью из-за моего помятого вида. Да, для вас есть сообщение, месье Тарпон. Некий Луи Карузо ждет вас в баре ресторана, расположенного на крыше.

Я сел в лифт. Когда я вошел в ресторан, было ровно двадцать три часа. Несмотря на поздний час, многие люди с аппетитом ели, а Стефан Грэйпли играл «Свит Джорджия Браун». Не успел метрдотель подойти ко мне, чтобы проводить к столику (либо выпроводить вон из-за моего подозрительного вида), как передо мной появился Карузо, костюм которого резко контрастировал с моим: на нем был смокинг лососевого цвета, как у музыканта оркестра, исполняющего танцевальную музыку. Он смерил меня мрачным взглядом.

– Мы спустимся, – сказал он.

У него не было такого сильного акцента, как у преставившегося Папы-Ругера. Я стоял в нерешительности.

– Мы спустимся только в номер, здесь, – уточнил он. – Для дружеской беседы.

Я согласился. Я еще раз подумал о том, что со мной ничего не может случиться в таком респектабельном заведении. Мы вошли в лифт и вышли тремя или четырьмя этажами ниже, прошли по длинному неуютному коридору без единого окна. Мне стало не по себе. Карузо нажал на звонок одной из дверей. Нам открыл человек, в котором я тут же узнал шофера «мерседеса». Мы вошли в холл.

– Позволите? – спросил Карузо, ощупывая мои карманы.

Я вздохнул, снял часы, достал шариковую ручку, ключи от моей квартиры и от машины Хеймана.

– Хотите, чтобы я снял ремень и вынул шнурки из ботинок? – спросил я.

– Нет, спасибо, – ответил шофер «мерседеса». – Проходите.

Мы прошли. Прекрасный номер с балконом, выходящим на освещенную Эйфелеву башню. Плачущий человек сидел в кожаном кресле перед низким столиком, на котором стояли бутылка «Мартеля», рюмки, сифон и ведерко со льдом. Он больше не плакал. Его огромные глаза были по-прежнему налиты кровью, но в остальном он выглядел совершенно нормально. Даже чисто. Он был тщательно выбрит и, как мне показалось, напудрен, но в то же время в его облике не было ничего женственного. На нем была куртка из алого щелка, черные брюки, белая сорочка без воротничка. Он курил «Манилу» и смотрел на меня.

– Здравствуйте, месье Тарпон, – четко и раздельно произнес он без видимого акцента.

Я поприветствовал его кивком и прошел в салон.

– Я вижу, что вы получили мое послание, – сказал я, усаживаясь в кресло.

Я сел, напуская на себя самоуверенный вид. Плачущий человек смотрел на меня задумчиво. Карузо и шофер стояли, опершись о дверь. Плачущий человек сделал им знак, и они удалились. Он продолжал молча разглядывать меня.

– Начинаем второе заседание? – спросил я.

– Второе заседание? Я не понимаю, – заявил он. – Месье Тарпон, мое понимание французского сводится к общим выражениям, к базисному арго и коммерческим терминам. Что значит «второе заседание»? Объясните, пожалуйста.

– Вы снова ограничитесь молчаливым разглядыванием моей персоны?

– По правде говоря, нет.

– Вы не могли бы для начала представиться? – спросил я.

– Меня зовут Мариус Горизия. У меня американское гражданство. Если угодно, я крупный бизнесмен.

– Угодно.

– Избавьте меня от ваших плоских шуточек, – приказал он монотонным голосом. – Я очень издерган. Я разыскиваю одного человека, чтобы уничтожить его. Если понадобится, я готов уничтожить и других людей. Вы меня интересуете. Ваше существование осложняет мои цели. Вы меня понимаете?

– Я понимаю то, что вы говорите.

– Если содержание моих слов кажется вам чудовищным, – заявил он, – это потому, что вам неизвестна степень моего могущества.

– Возможно, – согласился я, – Это вы распорядились убрать тела двух ваших телохранителей? Вы издерганы этим обстоятельством?

– Меня не забавляет все это! – крикнул он.

– Меня тоже, – гаркнул я в ответ.

Он стучал кулаком по ручке кресла. Его трясло. Видимо, от ярости. Он походил на капризного рассерженного мальчишку. Он внушал мне некоторый страх. Неожиданно он успокоился.

– Да, действительно, – вздохнул он. – Форда и Карбоне унесли и уничтожили. Они меня больше не интересуют. Меня интересуете вы.

– Вы тоже интересуете меня, – вежливо ответил я.

– Мне нужна Мемфис Шарль, – сказал Мариус Горизия.

Я принялся массировать свое колено. Оно продолжало болеть.

– Зачем? – спросил я.

Он не ответил.

– Чтобы уничтожить ее? – подсказал я.

– Вы должны знать, где она находится, – сказал он вместо ответа. – Я покупаю у вас информацию.

– Миллион франков, – выпалил я.

Он задумался. Клянусь, он воспринял мои слова серьезно. Затем покачал головой.

– Нет. Вы шутите. Это слишком. Я могу вам предложить пятьдесят тысяч франков. Без торга. Я мог бы получить сведения менее щепетильным способом, но предпочитаю этот, посредством денег, которые решают все.

– Вы позволите? – спросил я и, не дожидаясь ответа, налил себе коньяку. – Скажите мне, что вам нужно от Мемфис Шарль?

– Я хочу посмотреть на нее.

– Так же, как вы смотрите на меня?

– Именно так.

Он не шутил. Это было нелепо.

– И это все? – спросил я.

– Дальнейшее будет зависеть от того, что я замечу в ней.

Он поднял рюмку, вытянув руку в мою сторону.

– Ваше здоровье, – дружелюбно добавил он и залпом выпил свой коньяк.

Я тоже отпил глоток. Сколько времени можно жить спокойно с пятьюдесятью кусками? Мариус Горизия, я думаю, просаживает их за неделю, есть люди, которым бы этих денег хватило на год. При моем образе жизни и с учетом покупки автомобиля мне бы хватило их года на два. Я даже мог бы позволить себе месяц каникул на берегу Средиземного моря в хорошем отеле. Я отпил еще один глоток. Сколько времени можно прожить с пятьюдесятью кусками и с воспоминанием о человеке, которого продал? Ответ: в памяти не хранится, как говорит компьютер моего друга.

– Какая у вас цель? – спросил я.

– Но я вам только что назвал ее.

– Нет. Ваша конечная цель.

Его лицо сморщилось. Он налил себе еще коньяку и собрался выпить его, но поставил рюмку на место.

– Я хочу уничтожить убийцу той девушки, – сообщил он монотонным голосом.

Девушка – это не совсем верное слово.

– Вы говорите о Гризельде Запата? – спросил я для уточнения.

Он подтвердил. Я допил свою рюмку.

– Почему? – спросил я.

Он покачал головой.

– Вы не говорите мне правды, вы не ответили правдиво ни на один вопрос! – разгневанно заявил я и тут же удивился своему гневу. Я сам не понимал, почему внезапно занервничал и разгорячился.

Он пристально взглянул на меня, поднялся с кресла и подошел ко мне. Я хотел встать, но он зажал ладонью мне рот, и его пальцы впились в мою челюсть. Он буквально сдавил мою челюсть, и я попытался высвободиться. Рюмка выскочила у меня из руки и разбилась о низкий столик.

Мариус Горизия вытолкнул меня из кресла, и я упал на ковер. Я хотел подняться, но не смог. Он что-то подсыпал в мою рюмку. Я посмотрел на осколки рюмки на столе, который куда-то уплывал.

– Сволочь... – Это все, что мне удалось выговорить.

Он мило и нежно улыбнулся. Он стоял надо мной на четвереньках. Я чувствовал запах его лосьона.

– Расслабьтесь, – проворковал он. – Я ваш друг. Вы находитесь в преддверии рая.

Он сложил мои руки и согнул колени, после чего медленно перевернул меня на бок. Он на секунду поднялся, затем завернул меня в теплый шелковый халат, по крайней мере, по моим ощущениям это был халат.

– Не сопротивляйтесь, вы снова становитесь эмбрионом, – мягко прошептал Мариус Горизия в мое ухо. – Вы снова в утробе матери. Здесь тепло. Здесь влажно. Вы еще не родились. Вы еще совершенно невинны, ни за что не отвечаете. Я ваш друг. Вы можете просить у меня все, что угодно. Вы можете все мне рассказать. Я ваша мамочка.

Я еще понимал, что он говорит неправду, но мое сознание ослабевало и становилось податливым и вялым. Я знал, что мне нужно мысленно за что-либо зацепиться. Мне это не удавалось. Мне было хорошо, очень хорошо. Тепло. Я был невинен.

Вот!

Вот за что я мог зацепиться, господи!

Невинный. Надо же. Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Шум. Пот. Транспаранты. Прожекторы. В Форана летит гнилой помидор. Его рожа испачкана. Он выругался, но я не расслышал слов из-за шума и гвалта. Его лицо неприятно, это не из-за помидора, а из-за выражения. Выражения ненависти. Крики. Мостовая. Удар. Кровь. Огонь. Ранен. Кровь. Кровь. Умер. Отходите к зданию префектуры, черт побери!

Я отошел и вошел в здание префектуры. Здесь темно и тихо, долго, долго, долго...

– ...ничего из него не вытрясешь, он за что-то цепляется, – сказал Мариус Горизия.

Я понял, что он сказал, несмотря на то что он говорил по-американски. Я немного учил английский на вечерних курсах. Конечно, я все забыл, но если к вам забираются в мозги, то оттуда всплывают разные вещи, как в пруду. Мариус Горизия с кем-то разговаривал. Но я улавливал только обрывки фраз. Я возвращался в реальность. В явь.

На поверхность пруда. Теперь можно распроститься со знанием иностранных языков. Челюсть моя онемела, во рту пересохло. Я лежал на полу, весь в поту, завернутый в шелковый халат. Пот стекал со лба в мои глаза, тек по щекам, попадал в рот. Я закрыл рот. Я услышал чей-то голос. Мои глаза были закрыты, но я почувствовал, что кто-то склонился надо мной и приставил к моему сердцу стетоскоп. Я приоткрыл веки. Какой-то тип поднялся на ноги. Это был молодой парень в твидовом костюме, в очках в прямоугольной черной оправе, с кожаным чемоданчиком. Он отошел и смотрел на меня с высоты своего роста, затем повернулся к Горизия, кажущемуся подавленным и усталым. Через некоторое время он вышел. Горизия вновь наклонился надо мной и протянул мне рюмку.

– Здесь нет наркотика, – сказал он, и я поверил ему, потому что он говорил тоном побежденного человека.

Я выпил. Я обжег горло и согрел внутренности.

Я прикрыл глаза. Горизия стал рассказывать мне, как он испугался, когда увидел мои конвульсии во время сна. Обычно люди расслаблялись, выпивая коктейль Мариуса, который я отведал без четверти двенадцать. Затем я погрузился в глубокий сон. Тогда Мариус вызвал своего личного врача. Очень любезно с его стороны.

– Вы решительно отказываетесь сказать мне, где находится Мемфис Шарль?

– Да, – выдавил я.

– Поймите, Тарпон, – сказал Мариус – Я хочу только справедливости. Я хочу найти убийцу девушки. Сначала я подумал о вас и о старике Хеймане, потому что вы оба были на месте преступления. Но я исключил Хеймана, потому что в момент убийства он находился в комиссариате. Что касается вас, то я увидел вас и понял, что вы не способны на такое.

– Но однажды я уже убил человека, – вымолвил я. – И я убил Патрика Форда.

– Я знаю, – тихо сказал Мариус, – но при других обстоятельствах. Я навел соответствующие справки. Я долго смотрел на вас и понял, что вы не убивали девушку.

– Вы поняли? – с раздражением воскликнул я. – Это так просто? Вы смотрите на человека, и вам становится понятно, что у него на сердце?

– Я сказал не совсем это.

Да, он действительно сказал не совсем это. Я вздохнул. Мне удалось сесть. Все тело ломило. Я взял рюмку.

– Хотите кофе? – спросил Мариус.

Я кивнул. Он снял телефонную трубку и попросил принести кофе. Я взглянул на него. Его щеки покрылись щетиной.

– Господи! – воскликнул я. – Который час?

Я повернулся к окну и увидел, что за шторами было светло, несмотря на то что в комнате горела люстра. Я хотел встать на ноги, но упал на ковер.

– Соберитесь с силами, – сказал Мариус, повесив трубку. – Ваше сердце еще не в состоянии переносить нагрузки. Это – следствие наркотика. Прошу извинить меня.

– Господи, который час? – повторил я. – Где мои часы, черт побери?

– Полдень.

Я был потрясен.

– Да, – сказал Мариус – Наркотик обладает продолжительным действием. Вот почему я вам сказал, что был очень встревожен и вызвал врача.

Двенадцать часов небытия! С судорогами! Неудивительно, что все тело ломит. А мне казалось, что прошло каких-нибудь четверть часа...

– Мне нужно позвонить, – вымолвил я.

Я должен был позвонить Мемфис Шарль, но я не мог сделать это отсюда. Я решил позвонить Станиславскому, чтобы сказать ему, что отменяю тот звонок, о котором его просил. Я надеялся, что не опоздал.

– Прошу вас сообщить мне номер, – услужливо сказал мне Мариус.

Я посмотрел на него. Мышцы моего лица расслабились.

– Не стоит, – сказал я.

Мне удалось встать на колени под неодобрительным взглядом Мариуса. В этот момент принесли кофе. Карузо поставил поднос на низкий столик. Я с удовольствием выпил. Карузо удалился. Я выпил три чашки подряд и почувствовал прилив энергии. Я ухватился за кресло и встал на ноги.

– Я пойду, – сказал я.

– Но вы не сообщили мне, где находится Мемфис Шарль.

– Я вам этого не скажу.

– Я хочу только посмотреть на нее, уверяю вас, Тарпон. Я хочу знать, может она быть убийцей или нет.

– Вы видели много убийц в своей жизни? – спросил я с иронией.

Мариус кивнул с серьезным видом.

– Да, конечно, – сказал он.

Моя ирония улетучилась.

– Какой бизнес вы представляете? Вы представляете мафию?

– Мафия, организованная преступность – все это чушь собачья, – ответил Мариус – Но я видел много убийц. Я умею их распознавать.

– Гризельда Запата шантажировала вас? – спросил я под влиянием проснувшейся интуиции.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Вы с ума сошли! – воскликнул он. – Моя бедная девочка!

Глава 21

И он заплакал.

В этот момент я понял, что дело было вовсе не в аллергии, как мне показалось накануне. Он плакал точно так же, как тогда в «мерседесе», при нашей первой встрече. Слезы текли из его глаз по лицу, а с лица капали на ковер. Как это он сказал минуту или несколько часов назад? Он изнурен, издерган. Да.

Он сел в кресло и высморкался в свой шелковый носовой платок.

– Я... б-больше не могу г-говорить, – сказал он довольно спокойным тоном.

Он плакал, и мне было омерзительно. Мариус Горизия был, по-видимому, законченным негодяем. Но мне стало жаль его. Думаю, что во мне заговорили крестьянские чувства. Чувство семьи, траур, мне было это понятно. Я запутался в своих ощущениях.

– Луиза Сержан, – спросил я, – была вашей дочерью?

Он кивнул, брызнув слезами во все стороны, затем быстро встал и подошел к комоду. Он резко выдвинул ящик, взял, черную картонную коробку, украшенную по бокам белыми эмблемами масонского типа, вынул из коробки разноцветный деревянный кубик, затем нажал пальцем на поверхность куба – и тот раскрылся. На ковер посыпались ажурные разноцветные палочки. Мариус нагнулся, собрал их и снова сел в кресло напротив меня. На боковой поверхности черной коробки я прочел надпись: «Головоломка, доводящая до безумия». Я думаю, это успокаивало его.

– В то время я был капитаном американских вооруженных сил, – сообщил он. – Господи, когда я думаю, что мадам Сержан была обыкновенной шлюхой!..

Он выкрикнул эту фразу. Я думаю, это тоже успокаивало его нервы. Говоря, он перебирал пальцами свои палочки, почти не глядя на них.

– А господин Сержан в конце концов повесился, не так ли? – спросил он небрежным тоном. – Его дочь была не от него, сын, впрочем, тоже. Люди смеялись над ним. Несчастный французский крестьянин.

– Жерар тоже ваш сын? – спросил я.

– Жерар? – Он посмотрел с недоумением. – А, брат. Нет, нет. Меня в это время там уже не было, я уехал. Я узнал об этом позднее. В Америке я был занят очень важными делами. Мне некогда было воспитывать дочь. У меня есть извинение.

Я кивнул. Что еще мне оставалось? Он продолжал:

– Я смог выбраться только в этом году. Наверное, мне не следовало этого делать. Это может повредить моим делам в Соединенных Штатах. Я имею в виду мое отсутствие. Но я приехал, потому что узнал о том, что моя девочка попала в... скверное положение.

Он посмотрел на меня.

– Да, в скверное, – подтвердил я. – У нее были неприятности.

– Эти фильмы... – сказал он. – И друзья. Развратные. Эдди Альфонсио и другие того же типа. Итак, я приехал. Она не знала, что я ее отец, вы понимаете? Прежде чем встретиться с ней, я установил наблюдение. Ее как раз и убили в тот вечер, когда я установил наблюдение.

Ему надоела головоломка, и он бросил кубик в угол комнаты. Куб снова рассыпался на двадцать щепок. Мариус развел руками.

– Убили, – повторил он.

Он снова заплакал, как фонтан. Губы его шевелились, но он больше не изрек ни слова. Он уже не вызывал во мне жалости. Я плеснул коньяк на дно моей кофейной чашки и выпил его.

– И теперь вы охотитесь за убийцей, – сказал я. – Чтобы уничтожить его.

Он кивнул, вытирая лицо носовым платком.

– И вы думаете, что убийцей может быть Мемфис Шарль, – добавил я.

– А вы так не думаете, Тарпон?

– Нет.

– И вы можете это доказать?

Я пожал плечами.

– Это из-за имитации изнасилования, – объяснил он. – Как если бы женщина хотела сделать вид, что преступление совершено мужчиной. Вы понимаете? Вы знаете?

– Я знаю, – сказал я. – А вы? Откуда вы это знаете?

– Ах, Тарпон, – сказал он, – я уже вам говорил, что я очень влиятельный человек. Если мне нужна информация, я получаю ее.

Говоря это, он немного приосанился, но в общем вид у него был подавленный. В конечном счете это был забавный допрос, но вел его я. И информацию получал тоже я. Я поднялся. Теперь я уже мог передвигаться без посторонней помощи.

– Мне действительно нужно идти, – сказал я.

– Нет, – прошептал он. – Мне нужна Мемфис Шарль, немедленно. Чем больше вы упорствуете, тем больше я ощущаю в этом необходимость. Вы понимаете?

– Я понимаю, – сказал я. – Тем не менее, я говорю «нет». И я ухожу.

– Луиджи! – позвал старый Мариус.

Дверь тут же открылась, и на пороге появился вышеупомянутый Карузо. Старик что-то сказал ему по-американски. Карузо посмотрел на меня с искрой удовлетворения во взгляде. Он пошел на меня.

– Давайте не будем драться здесь, – сказал я. – Я имею в виду «Хилтон». Вас за это упрячут, старина.

Карузо наступал на меня, а я отходил к окну. Быстрым движением он вынул из бокового кармана какой-то предмет из своей металлоколлекции. Это был «кольт». Он делает большие дыры. Пистотлет был даже без глушителя. Мне было страшно. Очень страшно. В этот момент зазвонил телефон. Карузо застыл на месте. Он щурил глаза, как сова на солнце. Только я не знаю, есть ли у сов веки.

Мариус снял трубку. Он слушал, наморщив лоб. Потом посмотрел на меня с озабоченным видом.

– Хорошо. Спасибо, – и повесил трубку.

– Все о'кей, Луиджи, – сказал Мариус. Карузо кивнул ему и с разочарованным видом вышел из комнаты, сунув «кольт» в карман своих брюк.

Мариус равнодушно взглянул на меня.

– Я знаю, где находится Мемфис Шарль, – сказал он.

Я ничего не ответил, потому что не верил ему. Я думал, что он покупает меня, чтобы я раскололся.

– Она арестована, – сказал Мариус – Мне только что позвонил один э-э... функционер. Они обнаружили ее машину на стоянке и устроили засаду, вы понимаете?

– Мышеловку, – рассеянно прошептал я.

– Вот именно. Итак, когда девушка подошла к машине, ее арестовали. Сейчас она в тюрьме. Вы можете идти, Тарпон.

Я пошел к выходу, думая о том, что мне придется теперь разгребать все это, но больше всего меня беспокоило сейчас другое. Подойдя к двери, я повернул голову и сказал:

– Если она в тюрьме, то вы не сможете заглянуть ей в глаза. Должно свершиться правосудие.

Он молча улыбался мне в ответ.

– Если это она убила мою дочь, то я уничтожу ее, – сказал Мариус – Где бы она ни находилась. Даже в тюрьме.

– Хорошо, – сказал я. – До свидания, Горизия.

– Прощайте, Тарпон.

Я вышел в холл. Карузо и шофер «мерседеса» сидели за маленьким столиком и играли в китайские шашки. Они вернули мне мои часы, ключи и ручку. После этого я вышел.

К ветровому стеклу «аронды» были приклеены два протокола о штрафе. Я их разорвал и выбросил в канаву. Мне некуда было спешить. Я сел в машину. Я чувствовал себя усталым и голодным. Я подумал, что мне лучше всего вернуться домой и ждать полицейских, которые рано или поздно придут за мной.

* * *

Когда я припарковал машину на улице Сен-Мартен, было пятнадцать минут второго. Я зашел в бакалейную лавку и купил банку мясного рагу с бобами и бутылку «Амстеля».

Поднимаясь по лестнице, я столкнулся с помятым человечком в коричневом костюме-тройке с перхотью на плечах и лысой голове.

– Вы месье Тарпон? Эжен-Луи-Мари? – спросил он меня с суетливым видом.

– Да.

– Вот повестка.

Он неловко открыл портфель и протянул мне лист бумаги. Я расписался в получении.

– Всего хорошего! – бросил он, исчезая.

Я должен был предстать перед следователем Деруссо завтра, в пятницу, в пятнадцать часов.

Я сложил бумагу настолько аккуратно, насколько мне позволяли мои руки, занятые консервной банкой и пивом, и сунул ее в карман. Я поднялся по лестнице и вошел к себе.

В квартире царил беспорядок, но не такой, какой оставляют после себя грабители. Такой беспорядок остается обычно после обыска без ордера. Очевидно, квартиру обыскали полицейские после моего похищения.

Я прошел на кухню, чтобы выложить на стол покупки, разделся и стал мыться над раковиной. В этот момент зазвонил телефон.

– Я звоню вам уже в шестой раз, – сообщил мне Хейман. – Я уже собирался звонить в полицию, чтобы отправить их в «Хилтон». Где вы были? Почему вы не позвонили мне?

Я кратко объяснил. Моя рука была в мыле, и трубка тоже стала мыльной.

– Горизия? – повторил Хейман. – Не знаю. Я вообще плохо знаю сегодняшний воровской мир. Я рядом с отелем. Вы в курсе?

– С каким отелем? В курсе чего?

– Не прикидывайтесь дурачком, Тарпон. Я говорю об отеле, в котором вы остановились с Мемфис Шарль. Под именем Малои. Есть новости. Неприятные. Печальные.

– Опечальте меня.

– Под ее матрацем нашли пачку гнусных снимков, – сказал Хейман. – На всех снимках изображена Гризельда с разными партнерами. Имена партнеров обозначены, но я не смог их узнать. Во всяком случае, это великолепный материал для шантажа. Но это еще не самое печальное.

– Опечальте меня еще больше.

– Вы помните о рукоятке ножа? Об окровавленной рукоятке? Альфонсио тоже был убит ножом.

– Да, – вздохнул я. – И нож сломался. Рукоятки не было.

– Мне кажется, ее нашли.

– Да.

Мы помолчали с полминуты. Было слышно наше дыхание.

– А малышка вам нравилась? – наконец спросил Хейман.

– Да, нравилась, – ответил я.

Едва я успел закончить разговор и вернуться к раковине, как телефон снова зазвонил. На этот раз на проводе был Жерар Сержан. Он хотел узнать, есть ли новости, что я делаю и что уже сделал. Я ему сказал, как обстоят дела. Я ни словом не упомянул ему о плачущем человеке, Мариусе Горизия, потому что не хотел расстраивать его рассказом о прошлом матери. Я рассказал ему почти все, включая мои перемещения с Мемфис Шарль. Рано или поздно он все равно узнал бы об этом.

Он воспринял все гораздо легче, чем я предполагал.

– Вы делали все, как лучше, – сказал он.

– Да.

– А что вы думаете делать дальше, Тарпон?

Я как раз задавал этот вопрос себе.

– Я не думаю, что девушка виновата, – сказал Жерар Сержан.

– Почему?

– Эти снимки... под матрацем, вы говорите? Это такой несерьезный тайник, особенно в отеле.

– Да, – согласился я.

Господи, как он меня раздражал!

– Вы продолжаете вести расследование? – спросил он.

– Да.

– Кроме того, девушка... – замялся он. – Видите ли, не женское это дело – убивать людей.

Еще один, считающий, что женщина – это нечто хрупкое, нежное и чистое. И все равно он раздражал меня.

Мы обменялись еще несколькими фразами, после чего я вернулся к раковине.

На этот раз мне удалось закончить процедуру, которую я начал. Я помылся и побрился, надел старые вельветовые брюки в крупный рубчик, клетчатую сорочку и черные нейлоновые носки. Я сунул ноги в тапочки, открыл банку рагу и выложил содержимое в кастрюлю, чтобы разогреть. Ел прямо из кастрюли и пил из горлышка. Во время еды я думал.

Я закончил есть без десяти три. Сегодня четверг. Вся эта история началась в понедельник вечером, и мне казалось, что за эти два с половиной дня я состарился на десять лет. Я подошел к телефону и снял трубку.

Лысенко только что приехал, и меня соединили с ним почти без всякого выпендрежа.

– Сегодня в четыре часа вы должны оставить деньги в обмен на гнусный снимок, вернее, негатив на вокзале Монпарнас? – спросил я.

– Я уже вам сказал, что не намерен...

– Да, – перебил я. – Я знаю. Если вас не затруднит, не могли бы вы приехать туда с чемоданчиком, набитым старыми газетами или чем-нибудь в этом роде?

Он задумался на секунду.

– Вы хотите устроить засаду?

– Да.

Он проворчал:

– Этот кретин и нам тоже устраивает ловушку на свой лад. Надо быть умственно неполноценным, чтобы требовать деньги таким образом Автоматическая камера хранения на Монпарнасе? Это силок для птиц, по его мнению.

– Да, – согласился я. – Я думаю, он собирается напасть на вас по пути.

– Что?

Он кричал. Но я думаю, он кричал скорее от возбуждения, чем от страха.

– Он назначает вам определенное время на Монпарнасе, в шестнадцать часов, – спокойно объяснил я. – Он хочет выследить вас и отнять деньги на пути следования. Это очевидно.

Лысенко на некоторое время утратил дар речи, затем сказал:

– Черт возьми, вам надо было быть сценаристом!

Я принял комплимент.

– Вы согласны исполнить то, что я вам предлагаю? – спросил я.

– Конечно! – крикнул Лысенко с энтузиазмом. – Вы будете эскортировать меня? Вы спрячетесь где-нибудь возле офиса, затем последуете за мной, а когда он попытается взять у меня чемоданчик, вы схватите его, да? Вы согласны? Я буду все это снимать! Какой великолепный фильм я сделаю! Вы думаете, что шантажист и убийца Гризельды – это одно и то же лицо?

Я сказал, что не знаю. Это не охладило его пыла.

– Мы это уладим, – пообещал он неопределенно. – В котором часу вы будете здесь, Тарпон?

– Если учесть интенсивность уличного движения, не раньше четырех. Я не буду заходить в офис. Когда вы выйдете, я буду уже в укрытии.

Он радовался как сумасшедший. Он охотно стал мне объяснять, как он будет одет, какой марки у него будет машина и какого цвета. Прежде чем повесить трубку, он попросил меня поторопиться.

Опустив трубку на рычаг, я подумал о том, что нужно позвонить Кокле. Но не позвонил.

Я кружил по квартире, пытаясь вспомнить, что сделал со своим славным «браунингом» тридцать восьмого калибра, куда я мог его засунуть позавчера, до похищения пропалестинскими молодчиками. Наконец я нашел оружие в ящике письменного стола, предварительно обшарив самые невероятные места. Разрешение на хранение оружия лежало сверху, прожженное сигаретой – это был след, оставленный силами порядка. Я проверил, заряжено ли оружие. Я не собирался стрелять из него на улице. Я даже по-настоящему не думал, что кто-нибудь на самом деле нападет на Лысенко. Но лучше быть ко всему готовым – поэтому я предпочел, чтобы пистолет был заряжен. В этом случае я смогу угрожать им с большей уверенностью.

Я сунул бельгийский «браунинг» в боковой карман вельветовой куртки, хорошо гармонирующей с брюками. Натянул куртку, надел ботинки и пошел к выходу. Часы показывали ровно четверть четвертого. В этот момент на мою руку упала капля крови.

Глава 22

Сначала я подумал, что это вода. Дом был старый, подпадающий под закон сорок седьмого года о снижении квартплаты, и домовладелец практически не занимался им. Так что в этом грязном бараке все прогнило: трубы, краны, стены. Поэтому я и подумал, что это протечка, что-нибудь неисправно у Станиславского. Но когда я рассмотрел внимательно каплю, то увидел, что она розового цвета. Я поднял глаза к потолку и увидел на нем небольшое темное пятно.

Я вышел из квартиры и поднялся наверх. Я звонил и стучал в дверь, но Станиславский не отзывался. Именно в этот момент я понял, что темное пятно на потолке было кровью портного. Тогда я изо всех сил ударил ботинком по замку. Посыпалась штукатурка, и дверь поддалась. Я вошел.

Здесь была настоящая битва. Храбрый портняжка мужественно сопротивлялся. Мебель была перевернута. Швейная машинка разбита. Обои на стене в комнате содраны. Стеллажи вдоль стен сломаны, книги валялись на полу и на кровати. Станиславский, видимо, вцепился в стеллажи, когда его убивали, и поэтому все рухнуло на пол.

Он лежал между кроватью и перегородкой, мой храбрый портняжка. Его тело было покрыто обрывками обоев и книгами. В спине зияло десять или пятнадцать ножевых ран. Как решето. Из него вытекла вся кровь. Я нерешительно потрогал его за плечо. Мне не хотелось верить в то, что Станиславский мертв. Я отказывался понимать, почему его убили.

Кровь уже запеклась. На мою руку упала, так сказать, последняя капля, просочившаяся сквозь пропитанный кровью потолок. Смерть наступила приблизительно час назад. Или еще раньше. Тело было холодным. Станиславский лежал на книге, до корочки промокшей от уже высохшей крови. Я вынул из-под него книгу и взял несколько страниц, которые он сжимал в своем кулаке. Высохшая кровь не похожа на кровь. Книга и вырванные страницы казались пропитанными кофе. Они были коричневого цвета и липкими. Это было отвратительно.

Орудия преступления нигде не было видно. Я буквально пробежал по обеим комнатам в поисках неизвестно чего, думаю, улик. Мои руки сильно дрожали, а зубы начали стучать. В ушах гудело, в глазах стоял туман. Я тихо ругался, стуча по перевернутой мебели.

Я положил пропитанную кровью книгу на телефонный столик. Это была «Массовая психология фашизма». Я нервно рассмеялся, вышел из квартиры портного и спустился по лестнице. Дойдя до второго этажа, я заметил, что по-прежнему держу в руке вырванные страницы, и сунул их в карман. Я продолжал спускаться, а мои зубы – стучать. Станиславский и его чай... Его манера называть меня господином. Станиславский, милый портной... Ах, господи!

На последних ступеньках я столкнулся с пьяницей-консьержкой.

– Ну и вид у вас, – заметила она.

– Месье Станиславский лежит мертвый в своей комнате, – сообщил я.

Она широко открыла рот. Не дожидаясь ее последующей реакции, я вышел из здания и повернул в сторону улицы Сен-Мартен.

Я сел за руль «аронды» Хеймана, тронулся с места и сразу набрал большую скорость. Я ехал по Сен-Лазар. В голове у меня гудело.

Не доехав до вокзала, я попал в пробку. Я сунул руку в карман и вынул вырванные из книги листки, в которые судорожно вцепился умирающий Станиславский.

Сквозь пятна крови можно было различить отрывок бредового текста: «...иудеизация жизни наших душ и меркантильная эксплуатация наших сексуальных инстинктов рано или п... (залито пятном) погубят наше потомство. Грех против крови и расы является...» – читал я.

По-видимому, это была цитата из Адольфа Гитлера. Я медленно продвигался в заторе машин, проехал мимо вокзала и пять минут спустя остановился у подземного перехода на повороте на маленькую улицу, где находился офис Лысенко. Отсюда мне хорошо был виден вход в офис. Было без трех минут четыре. Я снова заглянул в листы, которые держал в руке.

«Будем подразумевать под „пороком родителей“ их пагубную привычку смешивать свою кровь с кровью другой расы и особенно с еврейской кровью, смешивая таким образом „чистую кровь с иудейской и подвергая ее заразе мировой иудейской чумы“. Отметим, что социалистический антисемитизм является иррациональной сферой сифилитичной фобии. Согласно... всеми средствами за чистотой арийской крови».

Мне понадобилась минута, чтобы все осмыслить. В этот момент я уже знал, кто шантажировал Лысенко, кто поджидал его сегодня, сидя где-то в машине или бистро, напротив его офиса. И понял, что этот человек караулил Лысенко совсем не для того, чтобы взять у него чемоданчик. Я увидел Лысенко, выходящего из здания. В тот же момент Жерар Сержан выскочил из бистро.

В ту же секунду я, как безумный, вылетел из «аронды» на шоссе, пытаясь на ходу вынуть из кармана свой «браунинг»... Мушка прицела зацепилась за дыру в подкладке. Я дернул изо всех сил и вырвал подкладку вместе с оружием. Жерар Сержан тоже побежал. Он уже пересекал улицу. Лысенко, стоя на тротуаре, повернулся в мою сторону. Он видел, что я кричал, но ничего не понимал. В этот момент на него выскочил Жерар Сержан. Я застыл на месте, расставив ноги и вытянув руку с пистолетом на уровне глаз, как меня учили, и спустил курок. Выстрел оглушил меня. Жерар Сержан упал на четвереньки, под ноги Лысенко. Я не знал, куда я в него попал. Я увидел, что он пытается встать на ноги и вынимает из куртки нож. Лысенко бросил в его голову портфель и со всех ног побежал к офису.

«Все кончено», – подумал я, мелкой рысью подбегая к раненому. Он уже встал на ноги и повернулся ко мне. Вся правая сторона его лица была залита кровью. Меня уже тошнило от крови.

– Свинья, пьяница, сукин сын, – сказал Жерар Сержан, идя мне навстречу.

Я нацелил пистолет в его сердце.

– Брось нож, старик, – сказал я.

Он кинулся на меня, и я спустил курок, крича от отвращения. «Браунинг» заело. Позднее я обнаружил, что первая гильза не вышла. Из-за ржавчины. Жерар Сержан снова бросился на меня. Он упал на спину, а я – на колени. Он ухмылялся. Я увидел рукоятку ножа, торчащую между моими ребрами, и почувствовал внутри своего тела холод стали.

– Грязный жид, – сказал мне Жерар Сержан, и это было нелепо, так как я по национальности француз.

После этого мы оба потеряли сознание. Через некоторое время приехала полицейская машина «скорой помощи» и подобрала нас.

Глава 23

– Это больной человек, – сказал я Хейману.

Мой друг журналист сидел у меня в изголовье, на железном стуле с облупившейся кремовой краской, и запах его плаща смешивался с запахом больницы. Он кивнул и достал «Житан».

– Здесь нельзя курить, – заметил я.

– Плевать я хотел.

Хейман закурил сигарету. Он с наслаждением сделал сразу несколько глубоких затяжек, обслюнявив фильтр.

– Сумасшествие не является извинением, – сказал он.

Я вздохнул.

– Вы должны понять. Имейте воображение. Представьте себе его детство. Он на три года младше своей сестры. А его мать... Как сказал мне тогда Мариус Горизия, эта мадам Сержан – обыкновенная шлюха. Представьте себе. Они живут в небольшой деревне. Мать – деревенская шлюха. К ней ходят разные типы. Торговые представители, помощники мэра, солдаты, скотоводы. Отец повесился после нескольких лет беспробудного пьянства...

– Деревенские радости, – усмехнулся Хейман. – Я знаю. Я много лет проработал в газете и вел «Хронику происшествий». Наследственный алкоголизм, разрушающий семью. Но Сержан не произвел на меня такого впечатления.

Я осторожно пожал плечами, так как мне нельзя было шевелиться. Меня зашили всего сорок часов назад. Лезвие каким-то чудом не задело жизненно важных органов, но тем не менее проникло на целых пятнадцать сантиметров в мое тело. Слава богу, что ранение не было сквозным. Врач «скорой помощи» сказал мне, что я был «хорош».

– Жерар Сержан, – сказал я, – наелся в жизни дерьма. Отец – пьяница, мать – шлюха. Отец – самоубийца. Когда Жерар повзрослел, его сестра пустилась во все тяжкие. Мы должны были это понять еще тогда, когда он настаивал на ее чистоте, на абсолютной чистоте. Господи, почему мы ничего не поняли? Представьте себе брата и сестру, которые живут в одной комнате. Луиза возвращается на рассвете, Жерар выслеживает ее, подглядывая сквозь прищуренные ресницы за тем, как она раздевается. От нее пахнет мужчиной...

– Оставьте литературщину, – вставил Хейман.

– ...а он не может ею овладеть, – продолжал я, как в бреду. – Кто угодно владеет ею, кроме него. Точно так же, как кто угодно мог овладеть его матерью, кроме него. Так продолжается несколько лет. Луиза уезжает с красивыми господами из города. Она снимается в омерзительных фильмах. Жерар время от времени навещает ее. Он знает, что она живет в распутстве. Она спит с евреями и иностранцами, то есть для Сержана – с людьми другой расы. Мы не знаем точно, когда Сержан стал развивать теорию о евреях и иностранцах. Мы можем только предполагать.

– Случаев у него было больше чем достаточно, – проворчал Хейман. – Их у любого человека предостаточно.

– Что касается перехода к действию, – вздохнул я, – я не располагаю подробностями. У меня не было времени заняться этим. Я напичкан лекарствами. Меня постоянно клонит в сон.

Хейман начал щелкать пальцами. Щелчки отдавались в моем мозгу. Мне было муторно.

– В понедельник вечером, – сказал журналист, – Жерар пришел к сестре. Он приехал на поезде за час до убийства. Это установлено. В течение десяти лет он мечтал овладеть Луизой. В тот вечер он решился. Неизвестно почему. Вероятно, это застряло у него в сознании. Во всяком случае, на этот раз он решился. Она стала сопротивляться. Ему не удалось полностью овладеть ею, так как его охватила немощность. Он убил ее. Все очень просто.

– Просто, – повторил я.

– Он взял нож Мемфис Шарль. Когда приступ прошел, он решил замести следы и позвонил в полицию. Изменив голос, сообщил, что две девушки дерутся на вилле.

Хейман сделал новую затяжку. В палате появился санитар, толкая перед собой столик с едой. Хотя мои кишки не были порезаны, я имел право только на рис, так как кишечник находился в состоянии послеоперационного шока.

– Сержан бродил по городу до утра, – продолжал Хейман. – Утром он снял комнату в отеле, сделав вид, что только что приехал в Париж с первым поездом. Затем, появился у своей сестры. Он притворился, что только сейчас, здесь, узнал об убийстве. Полицейские отвезли его в морг для опознания трупа. Там я перехватил его, чтобы передать вам. Я не знаю, почему он согласился. Быть может, он начитался детективных романов, либо ему понравилось играть с огнем.

– Со смертью, – поправил я. – И с наказанием.

– Перестаньте повсюду видеть влияние Фрейда, – усмехнулся Хейман. – Не стоит становиться мономаном, даже если вы увидели свет в одной книге по психоанализу.

– Пора, дамы-господа, – объявила в третий раз дежурная.

– Можно также предположить, что Жерар Сержан хотел быть в курсе ведения следствия, – сказал Хейман. – В общем, трудно сказать.

Дежурная подошла к нам. Хейман прикуривал потухшую сигарету.

– В злом деле всегда есть темные пятна, – с умным видом заявил Хейман между двумя затяжками.

– Пора уходить, месье, – сказала дежурная.

– Вы ведь видите, что я разговариваю!

– Послушайте, месье, уходите!

– Мне непонятен мотив других убийств, – сказал мне Хейман. – Или он действительно потерял управление...

– Уходите, месье! – с оттенком отчаяния произнесла дежурная.

Она покраснела от возмущения. Она была ужасно некрасива. Хейман встал. Достав из кармана своего плаща книгу в золотом переплете, он бросил ее на столик у моего изголовья. Это были «Три трактата по теории сексуальности».

– Несмотря на название, здесь не хватает изюминки, – заявил журналист. – Очень эффективное убаюкивающее средство. Я еще вернусь сегодня после ужина, и вы объясните мне с психоаналитической точки зрения мотивы других убийств.

После этого он ушел, ухмыляясь.

Глава 24

Выдержка из еженедельника «Детектив», из статьи под заголовком «Убийца-маньяк хотел покарать всех тех, кто добился благосклонности его сестры»:

"Вид крови на полуобнаженном теле, корчившемся в предсмертных судорогах, нарушил нормальное функционирование мозга убийцы, одержимого навязчивой идеей. Ему показалось, что он должен убивать дальше, убивать до тех пор, пока его не возьмут, либо до тех пор, пока будет, кого убивать. Ученым-психологам хорошо известен это комплекс вины. Отныне Жерар Сержан считает себя носителем смерти. Жалкий архангел, потрясающий своим ножом, как стальным членом, с исступлением налагает на других то наказание, которое ему хотелось бы, чтобы наложили на него. Стереть соитие.

Больной мозг убийцы почти автоматически обращается к тем, кто навязал соитие его сестре, которое он пытается теперь всеми силами смыть кровью.

Прежде всего он обрушивает свое возмездие на Эдди Альфонсио, распущенного красавчика, поработившего актрису, сделавшего ее своей вещью во время разнузданных оргий, которые он устраивал в фешенебельных кварталах для пестрого общества. Здесь собирались артисты с изношенными нервами, сутенеры, юнцы, режиссеры, охотящиеся за свежей плотью, и прочие представители «сладкой жизни», ищущие наслаждение в дыму марихуаны и алкогольных парах.

Кроме того, благодаря небрежности своей сестры Жерар знал, что у красавчика Эдди он найдет всевозможные компрометирующие снимки, которые сейчас находятся в руках комиссара Кокле и которые могли бы подорвать репутацию многих людей. Убийца принимает решение: его следующей жертвой будет Эдди Альфонсио.

В среду утром, 18 апреля, Сержан проникает к Эдди Альфонсио и убивает его. Одним ударом ножа. Нож ломается от спазм агонии. С шокирующим бесчувствием убийца спокойно обыскивает квартиру жертвы, безжизненно лежащей на ковре. Он находит то, что ищет, и только после этого уходит, унося в кармане окровавленную рукоятку своего оружия и снимки красавчика Эдди.

* * *

Безумный план мести

Еще до того как убийца узнал о существовании скандальных снимков, в его больной голове созревает безумный план мести. Не прошло и часа после смерти красавчика Эдди, как в четыре конца Парижа отправляются пневматические письма, адресованные ряду представителей той сомнительной среды, в которой расточала свои ласки Гризельда. В каждом конверте был снимок и послание одержимого с требованием уплатить миллион старых франков на следующий день, в разные часы дня и вечера. Всех получателей объединяет: все они в разное время были близки с актрисой, жаждущей наслаждений, и снимки зафиксировали момент доказательства благосклонности молодой женщины. Эта головокружительная череда смелых и откровенных сексуальных поз порождает пароксизм – порок, доведенный до крайности. В настоящее время эти фотографии находятся в руках полиции, которая тщательно оберегает общественность от проявления нездорового любопытства.

В соответствии с признанием, сделанным комиссару Кокле и офицеру полиции Коччиоли, преступник не собирался ограничиться шантажом своих жертв. Он жаждал крови. Только в смерти и изуверских ритуальных увечьях он видел искупление этих людей с внешностью добропорядочных отцов семейств, которые превратили чувственную Гризельду в предмет своего невообразимого распутства. Одержимый приговорил таким образом шесть человек. Каждого из них в свой черед ожидала рафинированная смерть.

...И только по чистой случайности на пути Сержана возникла неожиданная жертва – жертва, которая предопределила его участь.

* * *

Более двадцати ножевых ран

Эта жертва – Тадде Станиславский, портной шестидесяти пяти лет, живущий над частным детективом Эженом Тарпоном. Скромный труженик с удовольствием оказывает услуги своим соседям. Он обещал бывшему жандарму позвонить Шарлотт Шульц, она же Мемфис Шарль, скрывающейся в маленьком отеле, чтобы посоветовать ей явиться в полицию.

Именно тогда и настиг его перст судьбы. По одной из тех случайностей, которыми изобилует жизнь. В тот момент, когда портной собрался позвонить по телефону, раздался звонок в дверь. Это был Сержан. С наглым цинизмом убийца пришел сначала к Тарпону, чтобы узнать у того, как идет следствие, но детектива не оказалось дома.

Портной по своему характеру простодушен и доверчив. Он знает Сержана, которого уже видел в обществе Тарпона, и ему не приходит в голову, что этот упитанный белокурый юноша с голубыми глазками может быть изувером-убийцей своей собственной сестры и что он замышляет новые убийства.

Он впускает молодого человека к себе и даже, как потом покажет следствие, предлагает ему чашку чая. Не думая о тонкостях уголовного расследования, он звонит Шарлотт Шульц, в то время как Сержан находится в соседней комнате и подслушивает разговор.

В болезненном мозгу убийцы зарождается демонический план, и он требует у портного номер телефона девушки. Отказывается ли портной дать ему номер или соглашается? Мы не знаем. Решает ли Сержан убить и его, чтобы убрать нежелательного свидетеля, или невероятная жестокость, которую демонстрирует убийца, нанеся своей жертве более двадцати ножевых ран, является пыткой, к которой прибегает изувер, чтобы заставить портного говорить? Вероятно, мы этого никогда не узнаем.

Как бы то ни было, шестидесятипятилетний портной умирает, истекая кровью. Сержан, получив номер телефона, быстро устанавливает отель, в котором скрывается Шарлотт Шульц. Сержан проникает в номер девушки и оставляет улики, которые, как он надеется, позволят обвинить каскадершу в убийстве, в то время как он сам сумеет скрыться с миллионами, которые рассчитывает получить в тот же вечер. Но он не принял в расчет поразительную интуицию Эжена Тарпона..."

Статья была длинной, иллюстрированной шестью фотографиями. На двух снимках в очень откровенных позах была изображена Гризельда Запата, на одном – Мемфис Шарль, выходящая от судебного следователя Деруссо, еще на одном – Жерар Сержан после прохождения призывной комиссии. Был также снимок с комиссаром Кокле и офицером полиции Коччиоли и, наконец, частный детектив Эжен Тарпон, изображенный в жандармском мундире.

Глава 25

Через неделю я вышел из больницы, потому что мне надо было думать о хлебе насущном. Я вернулся в свою квартиру, где провалялся в постели еще две недели, пока шов не зарубцевался. Я узнал, что чек, выписанный мне Жераром Сержаном на три тысячи пятьсот франков, был без покрытия, так что мои дела не намного бы улучшились, если бы я успел инкассировать его до развязки событий.

Хейман чувствовал себя прекрасно и ежедневно навещал меня. Он давал деньги консьержке, чтобы она приносила мне еду и прочие необходимые вещи. Она, как всегда, была пьяной и рассказывала мне о своей семье. Меня это успокаивало.

Кроме того, благодаря Хейману я заработал две тысячи новых франков за эксклюзивность моих сообщений, благодаря которым он написал блестящий рассказ, напечатанный в газете и переведенный на итальянский для одного из еженедельников. Он сделал мне рекламу, необходимую для того, чтобы Кокле и Коччиоли не слишком донимали меня. Окончательно оправившись, я встретился со следователем Деруссо. Я провел в его обществе несколько неприятных часов, но в конечном счете мне не было предъявлено ни одного обвинения.

Спустя неделю после моей выписки из больницы я получил чек на миллион старых франков от некоего господина Террачини. Я не знал никого под этим именем, но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что речь идет о Мариусе Горизия.

Таким образом, я оплатил расходы за лечение, внес квартплату и прочее. У меня оставалась еще куча денег.

Жизнь в некотором роде была прекрасной.

Когда я почувствовал себя лучше, то решил нанести визит Алэну Люилье, юноше, который приходил ко мне в тот памятный вечер, чтобы попросить меня защитить его от рэкетиров, и которого я ударил, потому что был пьян. Я хотел подбодрить его, сказать, чтобы он не отчаивался и что я буду вести его дело, что мы вместе попытаемся выплыть из этого моря дерьма, в котором все плаваем в одиночку.

Я потратил массу сил, чтобы найти его заведение, так как он не оставил мне своего адреса. Когда в конце концов я отыскал его так называемый клуб, мне сказали, что Алэн все бросил, уехал в горы, но никто не знал, куда именно и чем он теперь занимается, и еще мне сообщили, что этот клуб перешел в руки рэкетиров. Мне было очень досадно, как будто это все произошло по моей вине.

Меня навестила Мемфис Шарль. Она тоже сумела выйти сухой из этой истории. Она снова была обворожительной и шикарно одетой. В течение месяца она не подавала о себе вестей; как я понял, ей помешали сердечные дела. Новое увлечение. Она сообщила, что выходит замуж за звукооператора. Я поздравил ее. Больше я ее не видел.

Вот почти и все.

Нет, я забыл одну вещь: я не знаю, был ли замешан здесь Горизия, или это явилось результатом угрызений совести, или это безумие, или еще что-то, – но, находясь в камере предварительного заключения, Жерар Сержан свел счеты с жизнью, воспользовавшись гвоздем как орудием самоубийства.

body
Военизированные формирования на службе у нацистов. Формировались из французов и использовались для уничтожения коммунистов и евреев.