Достоевский всегда считал самоубийство загадкой. Самоубийства бывают разными – благородными и неблагородными, унизительными и исполненными большого мужества. Что же заставляет человека совершить столь трагический акт – протест против действительности или душевная слабость, покорность обстоятельствам или нежелание смириться с ними? Эта книга поможет читателю понять природу самоубийства и найти ответ на вопрос, так мучивший великого русского писателя: что же такое самоубийство и почему оно происходит?

Екатерина Останина

Трагические самоубийства

Введение

«Убийца убивает человека, самоубийца – человечество»

Именно так полагал известный писатель Г. Честертон. Этот удивительный человек, страдая в преклонном возрасте от тяжкого недуга, тем не менее ухитрялся при любых обстоятельствах выглядеть жизнерадостным и веселым. И что самое поразительное – он не только так выглядел, он так чувствовал и так воспринимал окружающий его мир. Честертон считал, что человеческая жизнь представляет собой подобие игры, где каждый из нас играет за двоих: за вора и за полицейского, т. е. выслеживает самого себя, сам совершает ошибки и сам себя за них наказывает. Но, делая это, он тем самым выносит приговор и обществу, в котором отказывается существовать. Великий энтузиаст Честертон был абсолютно уверен в том, что человек, совершающий акт самоубийства, посягает не только на собственную жизнь, но и на общечеловеческие ценности, ведь трагедия одного человека отзывается страшной болью в обществе.

«Должно быть, меня не поймут, – писал он. – Но я бы прежде всего сказал бы моим слушателям, чтобы они не наслаждались собой. Я посоветовал бы им наслаждаться театром или танцами, устрицами и шампанским, гонками, коктейлями, джазом, ночными клубами, если им не дано наслаждаться чем-нибудь получше. Пусть наслаждаются многоженством и кражей, любыми гнусностями – чем угодно, только не собой. Люди способны к радости до тех пор, пока они воспринимают что-нибудь, кроме себя, и удивляются, и благодарят».

Каждый из нас хотя бы однажды задумывался о самоубийстве. Но свободны ли мы в своих действиях и насколько широка степень этой свободы? Существует ли вообще эта свобода? Может быть, человек остается лишь безвольным рабом обстоятельств, которые складываются так или иначе, независимо от его действий и желаний? И если так, то никакого свободного выбора у него нет, и в определенных ситуациях он поневоле принимает бесстрастный приговор судьбы и подчиняется ему. Насколько человек свободен в выборе? Может ли он распоряжаться собственной судьбой и имеет ли право на добровольный уход из жизни?

Человек может быть недоволен своей жизнью, но имеет ли он право отказываться от нее? Здравомыслящий человек понимает, что в его руках находится решение всех важных вопросов, касающихся как его жизни, так и его смерти. И если жизнь на определенном этапе перестает его устраивать, то у него остается право выбора: жить или не жить. Ведь смерть у нас никто не может отобрать, как писал по этому поводу Монтень: «Почему ты жалуешься на этот мир? Он тебя не удерживает; если ты живешь в муках, причиной твое малодушие: стоит тебе захотеть – и ты умрешь».

Для философии самоубийство всегда оставалось первостепенной проблемой, поскольку от ее решения зависел ответ на другие не менее важные вопросы. Например, в чем вообще заключается смысл человеческой жизни, есть ли у человека свобода выбора, и если есть, то как и в чем она должна выражаться.

В отличие от убийства, в котором отсутствует элемент самостоятельности, самоубийство совершается абсолютно самостоятельно и к тому же сознательно, чего нет в несчастном случае, в котором по известным причинам отсутствует элемент сознательности и преобладает фактор случайности. Итак, два главных фактора, характеризующих самоубийство, если давать ему краткую характеристику, – это сознательное и самостоятельное лишение себя жизни.

Человек, принимающий решение уйти из жизни, вероятно, в определенный момент утрачивает все те ценности, которыми он до сих пор дорожил. Ведь, несмотря на многие невзгоды, что-то его удерживало в жизни, заставляло бороться и стремиться к лучшему, не позволяло поднять руку на самого себя? Но в какой-то момент в его сознании произошли серьезные изменения: утратился смысл жизни. Эта фундаментальная этическая категория крайне необходима человеку, дабы преодолевать всякого рода сложности и проблемы. Когда под влиянием тех или иных обстоятельств существование для человека утрачивает смысл, это неизбежно ведет к суициду.

Утрата смысла жизни – это первейшее, по мнению психологов, условие суицидального поведения, но не единственное. Человеку необходимо еще переосмыслить факт смерти, к которой любой из нас не может не относиться без невольного внутреннего содрогания. В настоящем положении смерть должна приобрести для человека некий нравственный смысл. Тогда представление о ней постепенно превращается в настоящую цель.

Николай Бердяев, рассуждая на эту тему в психологическом этюде «О самоубийстве», писал: «Самоубийство есть психологическое явление, и, чтобы понять его, нужно понять душевное состояние человека, который решил покончить с собой. Самоубийство совершается в особую, исключительную минуту жизни, когда черные волны заливают душу и теряется всякий луч надежды. Психология самоубийства есть прежде всего психология безнадежности. Безнадежность же есть страшное сужение сознания, угасание для него всего богатства Божьего мира, когда солнце не светит и звезд не видно, и замыкание жизни в одной темной точке, невозможность выйти из нее, выйти из себя в Божий мир. Когда есть надежда, можно перенести самые страшные испытания и мучения, потеря же надежды склоняет к самоубийству… Душа целиком делается одержимой одним состоянием, одним помыслом, одним ужасом, которым окутывается вся жизнь, весь мир. Вопрос о самоубийстве есть вопрос о том, что человек попадает в темные точки, из которых не может вырваться. Человек хочет лишить себя жизни, но он хочет лишить себя жизни именно потому, что он не может выйти из себя, что он погружен в себя. Выйти из себя он может только через убийство себя. Жизнь же, закупоренная в себе, замкнутая в самости, есть невыносимая мука».

Жизненные ситуации, конфликты и проблемы, приводящие к самоубийству, у каждого человека бывают свои, но есть один общий этический аспект, объединяющий все случаи суицида. Любой, отчаявшийся на решительный шаг, испытывает мощные удары по своим моральным ценностям. На уровне морального сознания происходит переосмысление его нравственных ценностей. Все прежние представления о добре и зле, о справедливости, долге и чести претерпевают радикальные изменения.

По мнению психологов, «само суицидальное решение – это акт морального выбора. Отдавая предпочтение самоубийству, человек соотносит его мотив и результат, принимает на себя ответственность за самоуничтожение или перекладывает эту ответственность на других. Так или иначе, когда человек выбирает этот поступок – он видит в самоубийстве не просто действие, причиняющее смерть, но и определенный поступок, несущий положительный или отрицательный нравственный смысл и вызывающий определенное отношение людей, их оценки и мнения. Исходным в этико-психологическом анализе самоубийств следует считать категорию жизненного смысла – одну из наиболее общих, интегральных характеристик жизнепонимания и жизнеощущения личности».

Любой человек, как бы ни был он поглощен будничными делами и заботами, на определенном этапе пытается осознать ценность своего бытия, ощутить значимость своей жизни. Чем бы человек ни занимался, ему важно знать, насколько полезна его деятельность, какой смысл заключен в его существовании и ради чего он должен преодолевать препятствия, стремиться к цели и верить в будущее.

Повседневные заботы нередко захватывают человека целиком, и не оставляют времени для ежеминутного осознания собственной значимости, смысла своих действий и поступков. В обыденной жизни мы не так часто задумываемся, зачем живем и для чего. Жизнь стихийно воспринимается как нечто положительное и само собой разумеющееся. Смерть же, напротив, вызывает инстинктивный страх. Человек неосознанно воспринимает смерть как некую трагедию. Прямо противоположное отношение к жизни и смерти позволяет говорить о так называемом инстинкте жизни, который специалисты рассматривают как первооснову биологического существования всех животных, в том числе и человека. Этот инстинкт утрачивается человеком, который решается на самоубийство. Причины, вызывающие суицидальное поведение, кроются как раз в пересмотре своего отношения к жизни и смерти.

Все словно переворачивается с ног на голову. Само понятие «жизнь» уже не несет для человека каких-либо положительных ассоциаций, эмоций, а начинает восприниматься негативно и трагически. Напротив, смерть предстает в новом свете, приобретая положительные свойства. Как только происходит подобная подмена, у человека начинают постепенно формироваться и цель самоубийства, и план его осуществления.

По этому поводу Гоббс в своей работе «О человеке» заметил: «Первым из всех благ является самосохранение. Ибо природа устроила так, что все хотят себе добра… С другой стороны, в ряду всех зол первое место занимает смерть, особенно смерть мучительная. Еще худшим злом, однако, являются страдания, причиняемые жизнью; последние могут стать особенно сильными, так что, если им не предвидится близкого конца, смерть может показаться благом в сравнении с ними». Величайший же философ древности Сенека, который и сам в решающий момент сознательно отказался от жизни, говорил: «Смерть предустановлена мировым законом и поэтому не может быть безусловным злом. Но и жизнь не есть безусловное благо: она ценна постольку, поскольку в ней есть нравственная основа. Когда она исчезает, человек имеет право на самоубийство».

Самоубийство каждым человеком осмысливается по-разному и основывается на различных целях, но в общем психологи выделяют пять типов суицидального поведения: самоубийство как знак протеста или мести; ради призыва; во избежание наказания или страдания; как акт самонаказания и, наконец, просто как отказ от всего.

Первая форма суицидального поведения, когда самоубийство совершается из мести или протеста, возникает в результате конфликтной ситуации. Субъект испытывает агрессию со стороны некоего объекта и, дабы избежать подобного враждебного отношения, решается на суицид. Таким образом акт самоубийства превращается в орудие отрицательного воздействия на агрессивный объект. Если же субъект откровенно желает нанести ущерб враждебному окружению, то самоубийство приобретает очертания мести. Такие формы суицидального поведения свидетельствуют о том, что субъект имеет довольно высокую самооценку, его личностные ценности также высоки. Позиция этой личности по отношению к враждебному окружению активна и даже агрессивна, но гетероагрессия в какой-то момент трансформируется в аутоагрессию.

Во втором случае, когда акт самоубийства совершается ради призыва, субъект стремится привлечь внимание извне к конкретной ситуации и тем самым поспособствовать изменению этой ситуации за счет активизации воздействия привлеченных объектов. Позиция личности в данном случае не так активна, как в ситуации с протестом или местью.

Третий тип суицидального поведения – ради избежания наказания – может возникнуть во время конфликта, суть которого заключается в угрозе личностному или биологическому существованию субъекта. При этом отмечается высокая самоценность этого субъекта. Суицид совершается им как акт самоустранения, чтобы избежать какой-либо конкретной угрозы, совершенно непереносимой с его точки зрения.

Когда самоубийство воспринимается субъектом как акт самонаказания, то его суть заключается в «протесте во внутреннем плане личности». Другими словами, возникает внутренний конфликт, когда наше Я как бы разделяется и возникают Я-судья и Я-подсудимый. Причем субъект может вынести себе приговор от имени судьи (сверху), т. е. совершить акт «уничтожения в себе врага». Или же пойти на самоубийство, как на некий акт «искупления вины», т. е. инициатива будет исходить от подсудимого (снизу).

Во всех вышеописанных четырех типах довольно сложно найти сходство между целью и мотивом самоубийства, поэтому суицидальное поведение в этих случаях можно квалифицировать как действие. Но есть еще один тип, когда цель и мотив практически совпадают: мотивом является отказ от существования, а целью – сознательное лишение себя жизни. В данном случае речь идет о суицидах отказа.

Данные типы суицидального поведения рассматривают поведение субъекта в конфликтной ситуации лишь в общем. Детальный анализ поведения индивидуумов, совершавших суицид, показывает, что выбор определенного типа поведения вырабатывается в течение всей жизни и соответствует личностному смыслу. Это подтверждает главные теоретические положения концепции суицида, среди которых и положение о роли личностного звена в генезе суицидального поведения.

Как отмечают психологи, прослеживая схему от первого типа к пятому, выявляется постепенное сближение цели и мотива суицида. Чем ближе к пятому типу, тем явственнее проступает истинность суицидальных тенденций, тем интенсивнее нарастает у субъекта желание смерти, стало быть, и попытки самоубийства становятся все более серьезными и обдуманными до мелочей. Все острее обозначается взаимосвязь между фактом суицида и характеристикой конфликта, а также с пресуицидальным периодом. Причем некоторые параметры последних изменяются с заметной закономерностью: ближе к пятому типу длительность этого периода увеличивается, а острота и накал, наоборот, снижаются.

Помимо выделенных типов суицидального поведения, психологи отмечают и соотносят ряд суицидоопасных состояний, или акцентированных реакций. Среди прочего замечается: «Суицидальное поведение есть следствие социально-психологической дезадаптации личности в условиях переживаемого микросоциального конфликта. Это результат взаимодействия средовых (ситуационных) и личностных факторов».

Однако ни специфика конфликтных ситуаций, ни специфика личностных характеристик не позволяет понять детерминацию суицидального поведения. Анализ этих факторов в отдельности и вкупе не приводит к значительным результатам и не определяет характера той или иной поведенческой реакции, а также не дает системного представления о механизмах поведения. Такое представление можно получить, если обратиться к смысловой сфере личности.

По мнению специалистов, «чтобы адекватно понять суицидальное поведение, необходимо в каждом конкретном случае ответить на два вопроса: „почему“ человек совершает или намеревается совершить суицидальное действие и „зачем“ он хочет это сделать. Ответ на первый вопрос требует анализа объективных условий существования суицидента, ответ на второй вопрос должен объяснить, как сам суицидент оценивает сложившуюся ситуацию, как, по его мнению, эта ситуация выглядит в глазах окружающих и чего он хочет добиться в результате суицидальных угроз или реализации суицидального действия».

Иначе говоря, чтобы ответить на первый вопрос, нужно рассмотреть жизненную ситуацию человека в каждом конкретном случае, его положение в окружающей обстановке, состояние его здоровья, как физическое, так и психическое. Второй же вопрос можно разрешить путем определения цели суицидента, его внутреннего побуждения, насколько глубоко осмыслены его намерения, т. е. выявить психологические предпосылки факта суицида. Только ответив на эти два вопроса, можно затем выяснить «объективные и субъективные факторы социально-психологической дезадаптации личности к социальной среде».

Естественно, суицидальное поведение, как и любое другое, социально детерминировано, а значит, базируется на определенном социальном положении. Психологические факторы и уровень культуры данного субъекта и его окружения создают условия, в которых и возникают определенные формы суицидального поведения. Насколько успешно личность может адаптироваться к социальной среде, настолько меньшей будет степень возникновения суицидального поведения. Адаптированность человека характеризуется его умением ориентироваться на установленные в данном обществе требования, формироваться в зависимости от принятых здесь ценностных ориентаций, гармонично входить в социальные или профессиональные группы и пр.

Если же подобные характеристики отсутствуют, то это свидетельствует о том, что механизм взаимодействия между личностью и ее социальным окружением нарушен, т. е. человек дезориентирован. Подобное может возникнуть в результате трансформаций в социальном окружении или же вследствие изменений самой личности, когда меняются потребности индивидуума, его ценностные ориентации. В последнем случае происходит несовпадение экспектакций индивида и его притязаний с реальными условиями существования. Кроме того, конфликт может быть выражен и в отрицательном отношении к нему окружающих.

Именно в такие критические моменты жизни у человека возникает потребность осознать суть происходящего и объяснить ее. Затем человек пытается исправить сложившуюся ситуацию, тем самым доказывая себе, что он владеет ею. В этот-то момент и происходит перестройка его смысловой системы, в дальнейшем изменяющая и его жизненную позицию, и его манеру поведения.

Обратимся вновь к мнению авторитетных психологов: «Факты свидетельствуют о том, что сходные по своим объективным признакам конфликтные обстоятельства (будь то семейные ссоры или развод, нанесенные оскорбления или профессиональные неудачи), даже если они затрагивают наиболее значимые сферы личности, т. е. имеют характер психотравмы, не определяют однозначно тактику поведения. Одни лица, оказавшись в подобных обстоятельствах, вступают в борьбу с „противником“, другие „взывают о помощи“, третьи пытаются избежать угрожающих моментов, четвертые склонны винить в случившемся себя, пятые „опускают руки“, подставляя себя под „удары судьбы“. Эти известные различия исходят из особенностей личности, подвергшейся психотравме, из присущих личности модусов и диапазона реагирования. Но, так или иначе, ряды „внешних“ и „внутренних“ условий сходятся в одном пункте, где из их переплетения рождается конкретная специфическая форма поведения. Это пункт осмысления ситуации и своего места в ней».

Попадая в ситуацию конфликта, человек каждый раз получает некое смысловое образование. Регулярно переосмысливая свое отношение к себе и к конкретной ситуации, мы учимся объективно оценивать различные моменты жизни. Оценка же значимости той или иной ситуации позволяет прогнозировать ее течение и исход. Таким образом человек может заранее выработать тактику своего поведения в зависимости от обстоятельств.

То же можно проследить и в условиях конфликта. Человек в своем сознании как бы проигрывает целостную ситуацию, при этом вычленяя Я и не-Я и размещая их в определенной позиции по отношению друг к другу в своем субъективном пространстве. В процессе данного самоопределения, в зависимости от той позиции, на которую субъект себя поставил, выбирается его дальнейшая тактика поведения. Правда, итоговая позиция довольно часто может оказаться сложной и даже противоречивой, поэтому-то выбрать конкретную линию поведения бывает очень сложно.

Иногда процесс самоопределения сводится к минимуму, т. е. протекает слишком быстро и свернуто. В таком случае субъект почти мгновенно занимает определенную позицию и действует в дальнейшем, сообразуясь с этой позицией, которая, кстати, может оказаться далеко не идеальной.

Бывает, что выбор позиции происходит не по собственной воле, а под воздействием внешнего принуждения. Это происходит, когда субъект поневоле попадает в конкретную ситуацию. Отсутствие права свободного выбора приводит к смысловой оценке данной ситуации как «безысходной», что, в свою очередь, до минимума сворачивает внутреннее «поле зрения» и блокирует поисковую активность. Психологи выделяют шесть признаков, характеризующих подобные (проигрышные) позиции субъекта.

Первый признак – фиксированность позиции, когда человек, оказавшись в неприятной ситуации, не в силах что-либо изменить. Говоря научным языком, он лишен возможности «манипулировать элементами в пространственно-временных координатах». Второй – вовлеченность, когда субъект, поместив себя в точку приложения угрожающих сил, не способен отстраниться от конфликтной ситуации и взглянуть на нее со стороны. Третий признак – сужение сферы позиции личности по сравнению со сферой конфликтной ситуации. В данном случае человек самого себя как бы недооценивает, снижает степень собственных возможностей и ресурсов. Тем самым смысловая сфера личности сужается, а изоляция от окружающих нарастает. Четвертый признак – изолированность и замкнутость позиции, когда позиция «мы-они», свидетельствующая об адаптированности субъекта к окружающей среде, заменяется в структуре осознания конфликтных отношений на «Я-они». Последняя позиция свидетельствует как раз об обратном, менее выгодном положении субъекта, о его дезадаптации, т. е. отчуждении личности и утрате связи с внешним миром, что неминуемо приводит в итоге к нарушению идентификации себя по отношению к окружающим.

Пятый признак выражен пассивностью позиции. Субъект, прекрасно представляя направленные против него активные воздействия участников конфликта, не может позволить себе в рамках сложившегося смыслового образа каких-либо действенных мер. Другими словами, он не может выбрать тактику своего поведения: нападать ему, защищаться, уйти или предпринять что-то еще. Причем проигрывая мысленно все известные варианты решения, он отвергает их все, поскольку пассивность вообще обесценивает всякие действия. Таким образом, все накопленные ранее знания и опыт не могут быть задействованы, человек в данном случае просто их отвергает.

И наконец, последний, шестой признак выражен неразвитостью во временной перспективе. Неумение человека представить себе благоприятное развитие ситуации в ближайшем будущем тесно связано с уже перечисленными ранее признаками «проигрышной» позиции. Человек усугубляет положение тем, что видит будущее в еще более мрачных тонах, не надеясь на исправление ситуации в лучшую сторону. Подобное представление вплотную подводит человека к суицидальному поведению, хотя самого факта самоубийства еще можно избежать. Но когда к данной конфликтной ситуации примешиваются главные смысловые образования человека, родившиеся в результате переоценки своего отношения к жизни и смерти, то суицидальный кризис неминуемо наступает.

Что же происходит со смысловыми образами, порожденными затуманенным сознанием человека? Они выходят далеко за рамки отражения конкретных обстоятельств. Представляя себе более широкую и отдаленную социальную ситуацию, человек в трагических красках рисует собственное положение.

Как отмечают специалисты, «процесс самоопределения и формирования позиции личности развертывается на более высоком уровне. В структуре актуального смыслового поля ситуативная позиция переформируется в жизненную позицию, которая при сохранении характера „проигрышности“ свидетельствует уже не только о капитуляции личности в данной ситуации, но и о ее жизненном крахе. Пассивность общей жизненной позиции, блокада отдаленных перспектив равнозначны невозможности самореализации, что влечет за собой утрату ценности жизни. Это уже специфическая почва для зарождения именно суицидального поведения, которое развивается на основе либо „квазипотребности“ – и тогда лишение себя жизни выступает как цель, обслуживающая иную потребность, либо истинной потребности самоуничтожения. В первом случае снижение ценности жизни не сопровождается возрастанием ценности смерти; во втором случае происходит полная инверсия отношений к жизни и смерти».

Обобщая все вышесказанное, следует отметить, что суицидальным поведением принято называть любые внутренние и внешние формы психических актов, которые возникают на основе личностных представлений о возможности лишения себя жизни. Сам термин „поведение“ включает в себя целый комплекс внутренних (в том числе вербальных) и внешних форм психических актов. Причем, если верить современным психологическим изысканиям, внешние акты находятся в неразрывной связи с генетикой. Внутренние же формы подобного поведения выражены всякого рода мыслями, представлениями, переживаниями суицидальной направленности. Это могут быть также специфические тенденции: замыслы, намерения.

Итак, все перечисленные ранее понятия позволяют обозначить как структуру субъективного оформления суицидальных феноменов, так и шкалу их глубины (возможности перехода от внутренних форм суицидального поведения к внешним). В основе суицидального поведения лежат антивитальные переживания: размышления об отсутствии ценности жизни. В данном случае у человека еще нет четких представлений о собственной смерти, но уже имеется отрицание жизни. Психологи ориентировочно выделяют три ступени шкалы глубины суицидального феномена:

1. Возникновение пассивных суицидальных мыслей, когда всякого рода представления на тему о своей собственной смерти остаются на уровне фантазий. Человек еще не планирует сознательно и активно того, чтобы в действительности лишить себя жизни.

2. Проявление суицидальных замыслов. На этой стадии суицидальность проявляется более активно – у субъекта все более чаще наблюдаются тенденции к самоубийству. Глубина шкалы нарастает в зависимости от того, насколько тщательно человек начинает продумывать план суицида, разбирая все возможные способы.

3. Суицидальные намерения свидетельствуют о том, что фантазии начинают воплощаться в действительность. К замыслу решения субъекта присоединяется волевой компонент, побуждающий несчастного к конкретным действиям. Как это выражается во внешних формах? Человек начинает предпринимать суицидальные попытки, многие из которых могут завершиться вполне «успешным» актом самоубийства. Как сухо замечают психологи, «суицидальная попытка – это целенаправленное оперирование средствами лишения себя жизни, не закончившееся смертью. Суицидальные попытки и суицид в своем развитии проходят две фазы. Первая – обратимая, когда субъект сам или при вмешательстве окружающих лиц может прекратить попытку. Вторая – необратимая, чаще всего заканчивающаяся смертью индивида (завершенный суицид). Хронологические параметры этих фаз зависят как от намерений суицидента, так и от способа покушения». В некоторых случаях первые попытки суицида становятся и последними, если субъект достаточно хорошо продумывает план действий и никто не мешает ему осуществить свои замыслы.

Подробнейшим образом изучаются факты суицида в психиатрии. Но в основном специалистов интересует, совершают ли самоубийство лица, страдающие психическим расстройством, или же на такой поступок способны и абсолютно здоровые (конечно, в психическом отношении) люди. В зависимости от разрешения этого вопроса рассматриваются возможности излечения человека от этого недуга. Может ли вообще суицидент избавиться от навязчивых мыслей о самоубийстве и если да, то какими могут быть методы и формы лечения, а также профилактики самоубийства?

На протяжении длительного времени специалисты придерживались мнения, что самоубийство является результатом психического заболевания. Так, Эскироль, сторонник психопатологической концепции, утверждал, что человек способен лишить себя жизни только исключительно в состоянии психического расстройства и что вообще все самоубийцы – душевнобольные.

Однако позже ученым, благодаря статистическим данным, удалось доказать, что лишь 25–30% суицидентов в действительности страдали каким-либо психическим заболеванием. Довольно известный русский суицидолог Г. И. Гордон, написавший предисловие к монографии Дюркгейма «Самоубийство», заметил по этому поводу: «Мы допускаем… что при известных условиях каждый из нас может стать самоубийцей независимо от состояния своего здоровья, умственных способностей, окружающих условий жизни и т. д. К реакциям в форме самоубийства способны не только больные и болезненные, но и здоровые души, совершенно нормальные по своим качествам и эмоциям».

Подобной точки зрения придерживались великие русские психиатры – такие, как С. С. Корсаков, И. А. Сикорский, Н. И. Баженов, С. А. Суханов и некоторые другие. В своих работах они отрицали абсолютное тождество самоубийства и душевного заболевания.

В конце XIX века появилась социологическая теория самоубийства, предложенная Дюркгеймом. Он рассматривал акт суицида, ориентируясь на социальные аспекты. По его теории, самоубийство является результатом разрыва связей личности с социумом, т. е. человек может использовать подобный отчаянный шаг, когда социальная группа, к которой он принадлежит, отвергает его, происходит разрыв между личностью и обществом. Основываясь на этой теории, Дюркгейм далее отмечал три типа самоубийств, каждый из которых отличался своей особенностью. Так, лица, недостаточно интегрированные с социальной группой, совершают эгоистическое самоубийство; при полной интеграции с социумом происходит альтруистический суицид; в результате реакции личности на тяжелые изменения в социальных порядках, приводящие к нарушению взаимных связей индивидуума и социальной группы, совершается аномическое самоубийство.

Самоубийства, совершаемые психически больными людьми, Дюркгейм классифицировал следующим образом:

1. Маниакальное самоубийство – вид суицида, совершаемого людьми, страдающими галлюцинациями или бредовыми идеями. Больной человек полагает, что ему угрожает опасность или позор, и, чтобы избежать подобного, он убивает себя. Иногда больной действует под влиянием некоего таинственного приказания, которое он получает свыше, или чего-то подобного.

2. Самоубийство меланхоликов – вид самоубийства, которое совершают люди в состоянии сильнейшего душевного напряжения, в момент глубочайшей скорби. Находясь в подавленном состоянии, человек не способен объективно оценить обстановку и определить свое отношение и к окружающим его обстоятельствам, и к предметам, и к людям. Жизнь рисуется ему в мрачных тонах и вызывает лишь раздражение, усталость или апатию. Если такое безрадостное состояние не проходит, угнетенность нарастает, то у больного появляются мысли о самоубийстве. Постепенно эти мысли становятся неотступными, затем фиксируются в мозгу, и, когда они уже совершенно завладевают больным человеком, первоначальные мотивы, вызвавшие их, опускаются и становятся для него не важны.

3. Самоубийство одержимых навязчивыми идеями – вид суицида, при котором у больного человека вообще отсутствуют какие-либо мотивы (и реальные, и воображаемые). Больной одержим навязчивой идеей о смерти, причем эта идея полностью овладевает его умом без какой-либо реальной причины. Сам человек понимает, что у него нет никаких разумных на то поводов, но он испытывает страстное желание покончить с собой. Это желание действует на уровне инстинктов, больной не способен их разумно объяснить и даже понять.

4. Автоматическое и импульсивное самоубийство – вид самоубийства, который так же, как и предыдущий, мало мотивирован. Не существует ни действительных, ни воображаемых причин для суицида. Единственная разница между этим видом и предыдущим – идея смерти не является в данном случае результатом одержимости больного, долгое время испытывающего все возрастающее желание покончить с собой. В настоящей ситуации больной совершает самоубийство под действием внезапно возникшего импульса, побороть который он не в силах. Неожиданно у человека возникает идея покончить с собой, мысль почти мгновенно созревает до конца и воплощается в действительности. Если самоубийство и не совершается тотчас, то заменяется рядом решительных предварительных действий. В целом в психиатрии отмечается, что все случаи самоубийства душевнобольных либо лишены мотива, либо вызваны воображаемыми мотивами.

Современные концепции рассматривают такого рода самоубийство как результат социально-психологической дезадаптации личности, попавшей в конфликтную ситуацию. Дезадаптация приводит к тому, что человек не находит способа для разрешения конфликтной ситуации обычным путем и выбирает самоубийство. Причиной же дезадаптации, т. е. невозможности вести нормальную жизнедеятельность, становится какое-либо психическое заболевание. Именно оно мешает человеку адаптироваться к определенным условиям социальной среды. Нередко поведение больного вредит не только ему самому, но и близким, членам его семьи или друзьям.

По статистике, из общего числа самоубийств на долю психически больных приходится третья часть. Следует заметить, что совершаемые акты суицида такими больными в большинстве своем являются псевдосуицидами, поскольку носят скорее характер несчастного случая. Больные, находясь в состоянии психоза, не способны реально оценить обстановку. Кто-то полагает, что умеет летать, и выпрыгивает из окна, кто-то забывает, что находится на последнем этаже многоэтажного дома, и как бы случайно падает и т. п. В основе этих случаев лежат суицидальные императивы или бредовые идеи. Чаще всего самоубийство или покушение на него совершается больными шизофренией под влиянием обострения заболевания. Иногда это происходит и в период ремиссии, когда мотив неблагополучия или мотив конфликта усиливается.

Самый распространенный мотив неблагополучия заключается в том, что больной прекрасно осознает всю степень серьезности своего заболевания. Он понимает, что это необратимый процесс, и его опасения вызваны ухудшением состояния, которое в конечном итоге может привести к полной деградации личности. Нередко душевнобольные люди занимаются тщательным изучением литературы по психиатрии, и когда они сами себе ставят весьма удручающий диагноз, то единственным средством спасения от самого себя для них становится самоубийство.

Мотивов для совершения суицидов, даже в рамках психопатологии, бывает достаточно много. Например, среди суицидентов, переживающих глубокую депрессию, когда влечение к смерти достигает сильнейшего накала, мотивы могут быть ауто– и гетерорефлексивного характера. При ауторефлексии мотивация возникает на уровне самосознания и относится к процессам имитирования логических операций. Другими словами, больной рассуждает примерно так: «Я не могу жить, потому что мне плохо». И суицид в данном случае является эгоистическим. При гетерорефлексии возникает межличностная психоимитация, т. е. больной полагает, что «я не должен жить, потому что я плохой, я должен понести наказание и освободить мир от себя». Такой суицид носит характер «альтруистического» бреда самообвинения. Больной сам себе выносит наказание и таким образом оправдывает свое самоубийство. Что же касается «безмотивных» суицидов, то в этих случаях мотивация может быть и ауто-, и гетерорефлексивной.

Нельзя не упомянуть и о психоаналитической концепции Зигмунда Фрейда по данному поводу. По мнению великого психоаналитика и многих его сторонников, суицид является следствием нарушения психосексуального развития личности. Например, у подростков влечение к самоубийству возникает как следствие аутоэротизма, удовлетворяемого онанистиче‑ скими эксцессами. При этом подросток расценивает свое поведение как нечто недопустимое, и, как он искренне полагает, онанистический эксцесс вообще унизительный акт, который непременно должен привести к тяжелым последствиям. Поэтому-то у него появляются вначале ущемленные комплексы, а затем влечение к самоубийству как способу наказать самого себя за «плохое» поведение.

Внимательно рассмотрев психологические аспекты самоубийств и выяснив отношение к этой проблеме в психиатрии, теперь следует обратиться и к социальной стороне данного вопроса, поскольку суицид по своей сути носит социальный характер. Какое же место занимает этот акт среди прочих социальных явлений? Можно ли вообще относить самоубийство к морально оправданным деяниям или все-таки эти акты нужно считать недопустимыми, расценивать как преступления? На протяжении многих веков вокруг этих вопросов кипели самые яростные споры. Так, если в некоторых культурах самоубийство расценивалось как некий подвиг (вспомним самураев или традицию самосожжения вдов у индусов), то с самого основания христианства самоубийство было строжайше за‑ прещено. Арлский собор в 452 году объявил: самоубийство есть преступление и результат дьявольских козней. Спустя столетие, в 563 году, на Пражском соборе ранее осужденное и запрещенное самоубийство получило вдобавок карательную санкцию.

На начальных этапах самоубийство запрещалось совершать самовольно. Государство, внимательно рассмотрев вопрос, выдавало специальное разрешение. Общество, принципиально осуждающее это явление, при известных обстоятельствах позволяло делать это. Акт суицида являлся безнравственным лишь тогда, когда человек лишал себя жизни без контроля органов общественности. Позже осуждение приобрело абсолютный характер: суицид запрещался при любых обстоятельствах без исключения. Человек не имел права самолично распоряжаться своей жизнью. Только наказание в виде казни как возмездия за преступление, вынесенное обществом, могло прервать жизнь человека. Самоубийство же стали относить к самым что ни на есть безнравственным деяниям, и оно ни при каких обстоятельствах не могло быть оправдано.

Итак, можно отметить, что с развитием прогресса отношение к самоубийству приобретало все более и более негативный характер, хотя число самоубийств от этого не снизилось. Как пишет Дюркгейм в своей работе «Самоубийство», «если же в настоящее время общественное сознание, по-видимому, снисходительно относится к самоубийству, то это колебание должно вытекать из временных, случайных причин; ибо совершенно невероятно, чтобы моральная эволюция, шедшая в течение веков в одном и том же направлении, могла пойти в этом вопросе назад».

В сфере социального морального сознания, общественного мнения уже сложилось определенное отношение к такому явлению, как суицид. Идея самоубийства никогда не покидает общественное сознание. Периодически эта тема отражается, в литературе, в музыке и в искусстве. Общественное мнение может осуждать суицид или относиться к нему более терпимо в зависимости от актуального в тот или иной момент этического отношения к вопросам жизни и смерти. Современная цивилизация культивирует ценности человеческой жизни, что находит отражение в системе моральных идеалов, санкций, норм, требований и т. д. Вместе с тем отношение к смерти, особенно преждевременной, перестало быть пассивным, напротив, приобрело характер активной социальной регуляции. Современная цивилизация стремится всеми гуманными средствами свести это явление к минимуму.

Суицид, с точки зрения современной морали, является актом негативным: ведь человек так или иначе наносит вред себе и обществу. Сохранение же своей жизни и укрепление здоровья превратилось в моральный долг каждого. Вместе с тем современные отношения в социальных группах приобрели глубокую эмоциональную направленность, и порой жизнь другого, может быть даже и неблизкого человека, становится более ценной для субъекта, чем собственная. В человеческом сознании распространяется идея о том, что потеря близких – гораздо большая трагедия, чем собственная смерть.

Таким образом, отношение к самоубийству в данной ситуации неоднозначно. С одной стороны, суициды приобретают морально-негативную оценку, ведь они вызывают преждевременную смерть (и общество пытается активно бороться с ними). С другой стороны, самоубийства в некоторых отдельных случаях морально оправдываются, «диапазон общественной приемлемости» суицидального поведения значительно расширяется. Дело в том, что потребности личности в полноценной и счастливой жизни с развитием человеческого общества возрастают, человек становится все более требовательным к окружающим условиям, к отношениям в данном социуме, потому его чувствительность страдает сильнее, а идеалы подвергаются серьезным испытаниям. Несовпадение «должного» и «сущего» ведет к внутреннему надлому, и результатом этого нередко становится самоубийство.

Нельзя забывать и то, что возрастающая ценность жизни расширяет действенность суицидального поведения: самоубийства в отдельных случаях выступают в виде неких «жестовых» форм. То есть суицидент прекрасно понимает, что своим поступком может вызвать сильнейший резонанс в социальной среде, попытка же к суициду будет выглядеть как способ морального давления на общество с целью получения желаемого. Проблема оправданности самоубийства в настоящее время превратилась чуть ли не в главнейший предмет обсуждения, но, несмотря на большое количество аргументов за и против, вопрос так и остается открытым. В результате в сознании отдельных индивидов эти несоответствия преломляются по-своему, каждый человек поневоле сам делает моральный выбор, особенно оказавшись в ситуации психологического кризиса или конфликта.

Сложное взаимодействие факторов индивидуального и общественного морального сознания становится причиной суицидального решения. Чтобы выявить суицидоопасные популяции населения, так называемые группы риска, современные психологи прибегают к анализу целой совокупности характеристик. Сюда входят и социально-этические, и морально-психологические аспекты: нравственные идеалы и ценности, моральные нормы, обычаи, традиции, нравы, законы и санкции – все то, что отличает ту или иную социальную общность.

Реалии нашего времени показывают, что число самоубийств в больших городах резко превышает тот же показатель в сельской местности. Хотя в некоторых племенах, например живущих в резервациях в Южной и Северной Америке, этот показатель так же высок, но это скорее исключение из общего правила. Свидетельством роста суицидов в крупных населенных пунктах служит хроника происшествий, публикуемая газетами и журналами, где довольно часто появляются сообщения о людях, покончивших жизнь самоубийством.

Так, 12 января 1991 года в Москве на станции метро «Чертановская» под поезд бросилась женщина с грудным ребенком. В этот же день из-за ревности повесился молодой мужчина. Затем – самоубийство в гостиничном номере; из школьного окна выбросился мальчик; в подъезде жилого дома обнаружили повесившуюся женщину… Только за одну неделю было совершено 21 самоубийство.

Далее, 1 июня 1991 года ученик 11-го класса выбросился из окна квартиры на седьмом этаже. Этим же днем 38-летняя женщина сначала выбросила из окна квартиры на одиннадцатом этаже годовалого внука, а потом кинулась вниз сама. В своем доме повесился восьмиклассник; научный сотрудник выстрелил себе в голову из охотничьего ружья; горничная гостиницы заколола себя кухонным ножом; молодой человек облил себя бензином и затем поджег; милиционер, поссорившись с женой, выпрыгнул из окна семнадцатиэтажного дома… Люди убивают себя самыми разными способами, но причина почти во всех случаях одна – так, по крайней мере, считает заведующий лабораторией психологии межгрупповых отношений Института психологии АН СССР, кандидат философских наук и священник П. Ширихев: «Основная причина суицида – ощущение человеком бессмысленности своего существования. Оно имеет связь с положением, в котором находится данное общество, в частности с экономической нестабильностью, идеологической неразберихой, переоценкой общественных норм морали. Что касается больших городов, к числу которых относится Москва, то здесь существует такое явление, которое на языке психологов называется анонимность в толпе. Иначе говоря, это ситуация, когда человек ощущает страшное одиночество, имея массу знакомых, коллег, приятелей».

Ширихев выделяет три формы суицида: истинную, когда человек действительно хочет убить себя; аффективную, в которой преобладает эмоциональный момент; демонстративную, когда самоубийство служит способом для привлечения внимания к собственной персоне.

«Первый, – пишет далее Ширихев, – в основном характерен для мужчин, второй и третий – для женщин. Причем истинный суицид, как правило, „удается“ самоубийцам.

Утверждать, что все самоубийцы – люди с психическими отклонениями, нельзя. Среди них немало весьма интеллектуальных молодых людей. Но дело в том, что многие из них остро ощущают утрату перспектив профессионального роста, вызванную десятилетиями геронтократии (правления стариков), которая и в наше перестроечное время дает себя знать, в особенности в области науки».

Но суициды в наше время происходят не только среди научных деятелей, о чем свидетельствуют ранее описанные публицистические сообщения. По данным Алтайского краевого управления статистики, за один только год был зафиксирован резкий рост самоубийств (с января 1990 года по январь 1991). Процент роста составил более 200 единиц, в количественном же соотношении картина выглядит следующим образом: январь 1990 года – 20 самоубийств, январь 1991 года – 65. Примерно в три раза возросло количество самоубийств, и, по мнению специалистов, важнейшими причинами этого стали стремительно снижающийся уровень жизни, неуверенность в собственных силах, страх за будущее. Даже традиционная тяга русского народа к православию, которое считает самоубийство не прощенным Богом грехом, не останавливает людей перед последней чертой.

Настоятель московской церкви Покрова Богородицы протоиерей Иоанн Рязанцев по этому поводу заметил: «Рассматривая жизнь как дар Божий, Русская православная церковь трактует самоубийство как добровольное отречение от этого чудесного дара. Вот почему верующие люди считают самоубийц страшными грешниками… Однако, если быть откровенным, то за 36 лет приходской службы мне часто приходилось встречать и верующих, весьма склонных к суициду. Их счастье, что в церкви существует обряд исповеди: они имеют возможность своевременно получить утешение в скорбях, которое, увы, нельзя пока получить ни в исполкоме, ни в милиции, ни даже в семье».

Специалисты по вопросам суицидного поведения также характеризуют нынешнюю ситуацию не с самой выгодной стороны. Так, руководитель Всесоюзного научно-методического суицидологического центра доктор медицинских наук А. Амбарцумова отметила: «Самоубийство – это социально-психологическое состояние личности в условиях неразрешенного конфликта, реализация вполне осознанного желания добровольно уйти из жизни. Поэтому неверно считать всех самоубийц сумасшедшими. На сегодняшний день соотношение самоубийц в столице составляет 21 на 100 тысяч человек, что весьма настораживает специалистов – цифра серьезная. Причин суицида много. Для Москвы, скажем, очень характерна такая причина, как одиночество, которое в сочетании с городскими суперстрессами социально-экономического характера приводит очень многих к роковому концу. Играет свою зловещую роль пресловутый микроконфликт: претензия личности к личности. Мы попросту не умеем нормально, по-доброму общаться друг с другом».

Джеффри Янг, американский психолог из Колумбийского университета, говорит, что одиночество – младшая сестра депрессии, хотя стоит добавить, что не каждый одинокий человек страдает от депрессии. Однако любой, кого они мучают, действительно одинок. А как уже говорилось ранее, от депрессии до самоубийства – один шаг. Далеко не самые приятные данные статистики на самом деле всколыхнули общественность, сегодня во многих странах активно создаются различные общества, группы и бригады. Главной задачей всех этих организаций является предотвращение актов суицида, оказание помощи лицам, страдающим от депрессии – ведь, судя по многочисленным опросам, мысли о самоубийстве возникают как раз у тех, кто страдает от депрессии и от одиночества. Проблемы молодого поколения в большинстве случаев связаны с вопросами личного характера – несчастная любовь, неуверенность в своей привлекательности, неумение наладить отношения с противоположным полом и т. д. Что касается лиц более старшего возраста, то в основном в группе риска оказываются женщины. Те, которые внезапно ощутили со всей остротой свое одиночество: либо их покинули повзрослевшие дети, либо мужчины.

Бесспорно, что человек, оказавшийся в полном одиночестве, страдает от сознания собственной ненужности. Изоляция от окружающего мира, уход в свои переживания, мысли о том, что твое существование отныне потеряло всякий смысл, – все это действительно может довести до отчаяния даже самого здравомыслящего человека. Доктор психологических наук Регула Фрейтаг, работающая в Обществе по предотвращению самоубийств в Германии, рассуждая об одиноких людях, оставшихся один на один с собственным Я, говорит: «Одиночество потому воспринимается как нечто ужасное, что мы никак не можем понять: это состояние вообще присуще человеку. Любому из нас знакомо чувство, что он один на всем белом свете, что возможности выразить себя, как-то заявить о своем Я в принципе очень ограниченны. Людям было бы неприятно это сознавать, и мысли об одиночестве они подсознательно стараются подавлять».

Но, к сожалению, попытка удержать джинна в бутылке не всегда удается – однажды пробку может просто выбить.

Глава 1

Преступление и наказание

Самоубийства бывают разными, и решаются на них люди абсолютно различные по складу своего характера. Если суицид совершается спокойно и обдуманно, то это свидетельствует о силе человека, который на него решился. С равным успехом у слабых людей акт суицида становится проявлением слабости в ее высшей точке. Несмотря на то что большинство людей, совершивших суицид из-за страха наказания, тюремного заключения, казни, обычно занимали высокие государственные посты, это еще не всем из них давало право называться сильными личностями. Они просто не могли себе даже представить, что жизнь, которую они настолько успешно выстраивали, вдруг оборвется чередой трагических событий. О том, что на самом деле эти события были подготовлены характером их собственной деятельности, такие люди не задумываются. Они не видят никого, кроме себя; личная беда их ослепляет. Эти люди перестают воспринимать окружающих и оценивать ситуацию хоть сколько-нибудь адекватно.

В критической ситуации, в которой человеку грозит неотвратимое наказание за совершенное преступление, он решается на суицид, поскольку акт самоубийства, добровольная смерть представляется гораздо меньшим злом, нежели смерть насильственная. Прежде всего в данном случае человек скрывается от собственного панического ужаса, он прячется в смерть. Если рядом не оказывается врача, способного ввести успокоительное средство, или человек не взят под стражу, самоубийство становится неотвратимо. Каждый человек, как бы высоко он ни стоял на социальной лестнице, всегда должен помнить, что счастье обычно обрывается мгновенно. Оно может уйти в любой момент. Поэтому лучше всегда иметь перед своим мысленным взором пример самураев и постоянно помнить их правило: «Путь самурая – это путь к смерти». Это значит, что надо жить так, как будто ты уже умер, а потому неважно – выиграешь ты в какой-то ситуации или проиграешь. Это просто не имеет ни малейшего значения.

Предатель Иуда Искариот

Согласно Евангелиям, Иуда, один из учеников Иисуса, продал его за 30 сребреников. Он указал на Иисуса римским солдатам, публично поцеловав его в саду, куда те явились по договоренности. После Иуда получил обещанные за предательство деньги, но неожиданно раскаялся и покончил жизнь самоубийством. Верующие христиане истолковывали этот поступок Иуды неким прозрением, т. е. «прекращением действия дьявольской инспирации». Сатана покинул его, и Иуда осознал, что совершил. Таким образом, Иуда действовал под влиянием мистических сил, и его вина заключалась в том, что он допустил это влияние. Прозрение к нему пришло слишком поздно… Имя предателя было навеки предано позору, и даже осина, на которой повесился Иуда, превратилась в дерево «с дурной репутацией».

С тех пор минуло более двух тысяч лет, но, несмотря на давно утвердившуюся версию о подлом предательстве Иуды, многие авторы склонны считать, что настоящих мотивов для преступления у Иуды не было. Сомнения породили массу версий об истинной подоплеке его действий. По одной из версий, он всего лишь выполнял волю самого Иисуса, ведь тот знал о грядущем предательстве: «…истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит. Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал на груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув, кусок хлеба подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Искариоту. И после сего куска вошел в него Сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее» (евангелие от Иоанна).

Если Иуда поступал по воле Иисуса, тогда вина с его поступка частично снималась бы. Но человеку, ступившему на порочный путь предательства, пусть даже совершенного по воле Бога, все равно не было места среди преданных учеников Иисуса. Каковы были истинные причины самоубийства Иуды? Чтобы ответить на этот вопрос, вначале нужно разобраться с тем, ради чего он пошел на предательство своего учителя.

Массу сомнений вызывает и Иудин поцелуй. Почему он именно таким образом предает Иисуса? Если рассуждать с чисто человеческих позиций, то этот поступок остается просто необъяснимым. Ведь Иуда мог указать на учителя хотя бы рукой, но он выбрал «поцелуй любви». Его роль злодея высвечивается с большей силой, поскольку трудно себе представить такого негодяя, который может целовать человека во время предательства. Даже если он действительно настолько коварен и черен душой, как это представляют традиционные толкования Библии, то разве может такой человек, совершенно испорченный, законченный злодей, затем вдруг раскаяться? Способен ли злодей вообще испытывать какие-либо муки совести? Тем более такие, которые могут привести к самоубийству?

Один из современных авторов, задающихся подобными вопросами, С. Михайлов писал: «История человечества столь богата многочисленными ошибками, когда предателей возводили в ранг героев, а из героев, наоборот, делали предателей, что никакой стереотип уже не может казаться абсолютным. И не является ли несчастная фигура Иуды Искариота дополнительным свидетельством ошибочного и скороспелого обвинения? Возможно, и не возникло бы подобное сомнение в его вине, не предоставь само Евангелие к тому достаточный материал. Первый вопрос, который естественно возникает: зачем Иуде, владеющему казной, каких-то 30 сребреников? Далее, зачем он, коль уж решился на сей шаг, так скоро, по сути, тотчас испытал раскаяние, причем такое сильное, что жить с ним не представляло возможности, отчего Иуда и лишил себя жизни, предварительно бросив стражникам „заработанные“ сребреники? Не ожидал ли подобной реакции на факт выдачи Иисуса, рассчитывал на что-то иное, не выдержал ли всеобщего презрения или просто неожиданно испытал неведомые до сих пор муки совести?».

Ни одно из Евангелий, по мнению современных авторов, не дает объяснения психологической мотивировке поступка Иуды. Ссылка на его корыстолюбие, как на изъян, который и позволил Сатане войти в его душу, весьма относительна. Как писал С. Михайлов, «…корыстолюбие – это лишь внешняя маскировка истинных причин». Но какими же были истинные причины? Именно по этому поводу так яростно спорят авторы, пытаясь разобраться, что стоит за предательством Иуды и как воспринимать его поступок. Как относиться к человеку, который все-таки был учеником Иисуса? Христа, завещавшего миру столь прекрасные слова: «И не вводи нас во искушение, но избавь от лукавого» (Евангелие от Матфея). Иисус же не делает ничего, чтобы предостеречь Иуду от совершения злодеяния, напротив, он как будто подталкивает того на предательство: «Что делаешь, делай скорее» (Евангелие от Иоанна).

Непонятной кажется и реакция Иуды на «напутствие» учителя – он воспринимает это как нечто само собой разумеющееся, нисколько не возмутившись словами Иисуса и не смутившись. Михайлов по этому поводу замечает: «Столь ли крепки были его нервы или настолько талантлива игра?». Говорить о том, что Иуда обладал невероятной крепостью духа, сложно, ведь он все-таки покончил жизнь самоубийством. Что же касается исполнения роли изменника, то на этот счет существует несметное число всякого рода версий.

Иисусу был необходим предатель, чтобы принять смерть на кресте, вознестись на небо и стать Христом. Ему нужен был такой предатель в глазах всех людей. Следуя евангельскому сюжету, можно увидеть, что Иисус сам посылал Иуду к первосвященникам. На такое ответственное дело он мог избрать только единственного преданного ученика, способного принести себя в жертву. А остальные выполняли лишь роль зрителей или… Одиннадцать учеников Иисуса знали о предстоящем предательстве и не воспрепятствовали этому. Не менее странным кажется и то, что они знали, кто будет предателем, и не остановили его. Так было предписано, и изменить что-либо они не могли. Тогда почему же они заклеймили имя Иуды?

Один сознательно пошел на крест, другой сознательно – на вечный позор. И если это так, то, как писал С. Михайлов, «Иисус был предан. Но не Иудой, а теми одиннадцатью, которые боялись признаться людям, что были с ним знакомы. Только две женщины пришли на Голгофу. Остальные его предали. Его и Иуду – единственного верного ученика. Иуда знал, на что идет, знал, чем жертвует, а жертвовал он не только жизнью, но и добрым именем, обрекая себя на вечные проклятия. Без Иуды не было бы спасения, не было бы Христа. Не предатель, а жертва предательства. И предаем его мы. Проклиная его, клевеща на него, втаптывая его имя в грязь. Такова ирония этой истории».

C. Михайлов, автор книги «Иуда Искариот», выдвигает версию о том, что евангельская история «не более чем хорошо разыгранный спектакль». По его мнению, Иисус явился миру с уже заготовленным сценарием. Каждый из учеников должен был играть отведенную ему роль, причем автор и режиссер сценария с невероятной точностью подбирал актеров. И в данном случае Иуде была отведена исключительно роль предателя, никак иначе.

Трагедия, потрясающая человечество вот уже два тысячелетия, была разыграна точно по нотам, ведь ни один актер не подвел Иисуса и не вышел из образа. Сам же Спаситель зачастую выступал и как суфлер, подсказывая дальнейшее развитие событий. Он пророчествовал о своем Распятии и последующем Воскресении, он давал Иуде конкретные указания, как тому следует поступать, он предрек Петру троекратное отречение… Его пророчества выглядят действительно как суфлерские реплики, помогающие всем исполнителям следовать роли в соответствии со сценарием, чтобы ничего не перепутать и не испортить «столь грандиозное предприятие». Все актеры сыграли свои роли без помарок, так же и Иуда, который выдержал взятый вначале верный тон до конца трагедии. И то, что спектакль игрался вживую, а казнь Спасителя и позорная смерть предателя произошли на самом деле, – это уже не столь важно, по мнению С. Михайлова: сыграно-то великолепно и более чем правдоподобно!

Автор развивает далее мысль о сценарии, выдвигая в качестве автора самого Бога, «которым появление Сына Человеческого в мире было заранее просчитано и предопределено». «Впрочем, Сын Человеческий идет, как писано о Нем; но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предастся: лучше было бы этому человеку не родиться» (Евангелие от Матфея). Этой фразой, – утверждает Михайлов, – вносится еще один штрих в „дело Иуды“. Да, Иуда предает Учителя, однако (как здесь уместно это оброненное вскользь слово „впрочем“!) действия его предначертаны Богом, заведомо заложены в сценарий в качестве необходимого сюжетного элемента». Иуда, даже если бы захотел, уже не смог бы изменить ход событий, переписать свою роль. Тем более что он не знал, каковы будут последствия его поступка, ему не ведомы «истинные намерения Бога-режиссера», возможно, поэтому он не возражал против возложенной на него миссии. У Иуды не было выбора – к такому выводу приходит Михайлов – ведь его поступками руководила высшая воля.

Но поскольку человек, созданный по образу и подобию Божию, все-таки существо свободное в выборе своих поступков и действий, то, стало быть, Иуда все-таки сознательно идет на предательство. Возможно, его и одолевали сомнения и муки, но он сделал свой выбор, он взял на себя ответственность, он сделал шаг, который был так необходим для исполнения Писания, для завершения трагедии. «За что – непонятый, униженный, растоптанный – и держит ответ перед судом поколений, на века заработав позорное клеймо „предатель“», – заключает Михайлов. Нельзя перебрасывать всю вину на Бога, ведь все-таки именно Иуда предал его, вернее, он не отказался от своей роли.

Скептики же склонны считать, что ответственность за содеянное все же лежит на Всевышнем. «В этом случае, – продолжает исследователь, – вся вина за смерть Иисуса ложится на его Отца, который оказывается по отношению к собственному Сыну слишком жесток и „бесчеловечен“: он не только посылает его на верную гибель, но и вынуждает лично подготовить ее, включая набор главных исполнителей и формирование „общественного мнения“. Очевидно, что при таком подходе Бог Отец, а вместе с ним и его „сообщник„ Иисус приобретают в глазах неискушенного читателя весьма неприглядный вид“.

Иисус пришел в этот мир по воле Божьей, он был призван спасти людей от греха. Финалом же Божественного плана должно стать установление Царствия Божьего на земле. Иисус избирает на главные роли апостолов опять же по воле Божьей: «Они были Твои, и Ты дал их Мне» (Евангелие от Иоанна). Каждый апостол затем сыграл свою роль в процессе установления христианства, каждый внес свой вклад в это грандиозное и святое дело. Но они не были лишь актерами, безвольно исполнявшими свои роли. Они не были «послушными марионетками, управляемыми манипуляциями Божественных пальцев». Каждый из них был вправе выбирать. Как отмечал Михайлов, «…каждый из них жил, действовал и служил общему делу в соответствии с зовом сердца, в меру своего понимания миссии Иисуса и любви к своему Учителю. Каждый из них соответствовал той роли, на которую был избран, каждый исполнил то, что должен был исполнить согласно Божественному замыслу, – однако каждый из них сознательно выбирал свою жизненную стезю, и выбор тот был проявлением свободного волевого акта».

Так же и Иуда Искариот – он был волен в выборе, хотя и действовал по «совету», данному свыше. «Бог не стал бы нарушать права Иуды на собственное волеизъявление». Таким образом, Михайлов приходит к выводу, что Иуда, передающий Иисуса в руки врагов, исполнял по собственному выбору «совет» Бога. В таком случае можно ли считать его поступок оправданным? Неверие Фомы или Петра не привело ни к каким последствиям, но деяние Иуды сыграло самую важную роль в судьбе Иисуса. Миссия Спасителя нашла завершение в соответствии с замыслом Божиим. «И если уж кого и надо было оправдывать в глазах людей, – продолжал Михайлов, – то именно его (Иуду)», а уже потом остальных учеников Иисуса. Автор полагал, что предательство Иуды было вовсе не грехом, а поступком, угодным Богу.

Михайлов напоминает, что Иуда попал в окружение Иисуса по выбору самого Спасителя, т. е. его появление не было случайностью. И поскольку он был избран Иисусом, то разве мог он действовать под влиянием мелочных чувств: корысти, ради 30 сребреников или из зависти к подвижнической славе Иисуса? Вероятно, мотивы поступка Иуды более сложные и даже возвышенные, хотя утверждать это однозначно нельзя.

Скандинавский исследователь Нильс Рунеберг пришел к подобным выводам, которые так заинтересовали Х. Борхеса. Последний проанализировал идеи Рунеберга в своем эссе «Три версии предательства Иуды»: «Он (Рунеберг) согласился, что Иисус, „располагавший необозримыми средствами, которые дает Всемогущество“, не нуждался в одном человеке для спасения всех людей… Он опроверг тех, кто утверждал, будто мы ничего не знаем о загадочном предателе; мы знаем, говорил он, что он был одним из Апостолов, одним из избранных возвещать Царство Небесное, исцелять больных, очищать прокаженных, воскрешать из мертвых и изгонять бесов. Муж, столь отличенный Спасителем, заслуживает, чтобы мы толковали его поведение не так дурно. Приписывать его преступление алчности (как делали некоторые, ссылаясь на Евангелие от Иоанна) означает примириться с самым низменным стимулом».

Некоторые исследователи склонны видеть среди причин, толкнувших Иуду на предательство, то, что он разочаровался в своем учителе. Его предательство было своего рода местью за обманутые мечты. Э. Шюре писал по этому поводу: «Надо думать, что эта черная измена была вызвана не низкой жадностью к деньгам, но честолюбием и несбывшимися надеждами». Затем русский философ Б. П. Вышеславцев повторил ту же мысль: «Христос отверг государственную власть, дважды ему предложенную, в пустыне и в Иерусалиме, как искушение от дьявола. За это и был, в сущности, предан Иудою, и отвергнут первосвященниками, и покинут народом: он не был властвующим Мессией и не сошел со креста».

Еще один русский философ, Н. О. Лосский, анализируя исследования С. Булгакова, утверждал следующее: «В свою любовь к Иисусу Христу Иуда вложил фанатическую мечту о Мессии как земном царе, который освободит еврейский народ извне от политического порабощения и изнутри – от разделения на богатых и бедных. Он (С. Булгаков) считает Иуду революционером, который преувеличивает значение материальной стороны жизни и является своего рода „мессианским марксистом, большевиком“, причем у него „в темной глубине души копошится змея честолюбия и сребролюбия“. Вот он – ключ к указанному мотиву: Иуда считал Иисуса „неистинным Мессией, обманувшим все его надежды“». Но не только один Иуда был обманут в своих ожиданиях. Все израильтяне ждали прихода Мессии-царя, который сумел бы сплотить народ и поднять на борьбу против поработителей, против римских завоевателей. Потому-то никто не мог понять Мессии-аскета, проповедовавшего любовь и непротивление злу, изгоняющего бесов и исцеляющего калек и больных.

Иуда был разочарован в таком Мессии, как и весь израильский народ. Возможно, его предательство преследовало единственную цель – вызвать народный гнев, поднять израильтян на борьбу с римлянами. Вот что писал по этому поводу английский писатель и философ Томас де Куинси (кстати, Борхес, упомянутый выше, также ссылался в своем эссе и на этого автора): «Иуда предал Иисуса Христа, дабы вынудить его объявить о своей Божественности и разжечь народное восстание против гнета Рима». Приверженцев этой версии достаточно. Например, Никос Казандзакис в романе «Последнее искушение Христа» изобразил Иуду именно в таком обличье – пылким бунтарем, жаждущим народного восстания (хотя мотивы предательства в этом романе несколько иные).

Дмитрий Мережковский видел Иуду таким же: «Может быть, Иуда галилеянин – ложный мессия тех дней – похож на Иуду Искариота: оба „зелоты-ревнители“, против римской власти бунтовщики – „революционеры“, по-нашему. Главная черта обоих – нетерпеливое, со дня на день, с часу на час, ожидание Царства Божия. „Скоро, еще во дни жизни нашей, да приидет Мессия (Помазанник, Царь) и да освободит народ свой“, – в этой святейшей молитве Израиля главное слово для обоих Иуд – „скоро“. Все равно, победить или погибнуть, только бы скорей, – не завтра, а сегодня – сейчас. Если так, то понятно, почему Иуда пришел к Иисусу в те дни, когда думали все, что Царство Божие наступит „сейчас“ (Евангелие от Луки), и отошел от Него, когда понял, что не сейчас, – надолго отсрочено… Больше всех учеников верил Иуда в Царство Божие и усомнился в нем больше всех… Чем подкуплен Иуда? Золотом? Нет, спасением Израиля».

Иуда жаждал спасения своего отечества, поэтому и предал Иисуса. Возможно, он был обманут в своих ожиданиях, а возможно, напротив, предвидел, что за собой повлечет казнь Иисуса и его последующее Воскресение – чудо, перевернувшее весь мир. Иисус завещал своим ученикам: «…отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною» (Евангелие от Луки). То, что Иуда отрекся от себя, от своей жизни, как раз подтверждает его веру в слова учителя и его безграничную преданность Спасителю.

«Совершенно очевидно, – писал С. Михайлов, – что аскетизм Иуды – аскетизм, доведенный до логического конца, – имеет своей целью не будущие награды и воздаяние, не посмертную славу святого и подвижника, не очищение от скверны земного греха, а нечто совершенно иное. Иуда пошел на столь ужасную жертву (умерщвление духа и убийство своей души разве не жертва?) не ради собственных выгод – прижизненных ли, посмертных, не столь важно, – а ради своего друга и учителя, которому безгранично верил и которого (не побоимся высказать это) горячо любил, – ради Иисуса».

Действительно ли Иуда сознательно пошел на унижение и вечный позор? Вероятно, мы этого так никогда и не узнаем, но то, что его имя превратилось в символ самого низкого и самого гнусного предательства, очевидно. И это может свидетельствовать о величайшей жертве Иуды, жертве быть вечно заклейменным. «Но не значит ли это, что Иуда, по сути, явился первым христианским подвижником, а имя его по праву должно стоять в череде имен великих христианских святых?!» – спрашивает С. Михайлов, не без основания возмущаясь такой страшной несправедливостью, обращенной против человека, и так наказавшего себя и позором, и самоубийством.

Автор повести «Иуда Искариот» Леонид Андреев изобразил Иуду как самого преданного ученика Иисуса, настолько одержимого любовью к учителю, что присутствие остальных учеников вызывало у него вспышки безудержной ревности. Именно эта ревность и желание доказать Иисусу, что все его ученики не достойны внимания, заставили Иуду совершить роковой поступок – продать учителя за 30 сребреников. Доходящая до извращенности любовь заставила предать Иисуса, чтобы показать ему, насколько обманчива народная любовь и преданность учеников в сравнении с его чувствами. Таким образом, предательство явилось доказательством любви Иуды и трусости остальных учеников. Злосчастные же 30 сребреников стали лишь предлогом для осуществления задуманного плана. Самоубийство в данном случае выглядит как единственно возможный способ избавиться от горя, постигшего Иуду после смерти любимого человека, преданного всеми. Следует добавить, что Леонид Андреев, по мнению мистиков, в одном из своих прошлых воплощений лично присутствовал при казни Иисуса, потому так блестяще и правдоподобно описал величайшую в мире трагедию.

Однако Леонид Андреев был не первым, кто выдвинул такую версию. На заре христианства существовала секта гностиков, которая трактовала предательство Иуды подобным образом. Согласно их версии, Иуда исполнял высшую волю, его предательство было предопределено и предписано самим Иисусом Христом; оно необходимо для искупления мира. Высказанная еще во II веке н. э., эта точка зрения была вновь поддержана лишь в XX столетии. Что касается ортодоксальной религии и средневековой апокрифической литературы, то здесь образ Иуды воспринимался и расписывался не иначе как в самых черных тонах. Он изначально был злодеем, а его предательство еще раз доказало, насколько он был порочен. Авторы XX века зачастую придерживались прямо противоположного мнения, а иногда выдвигали невероятные версии случившегося.

Сын Леонида Андреева, Даниил Андреев, в своей эпохальной книге «Роза мира» представил Иуду шпионом, который намеренно добивался доверия учителя, чтобы потом в полной мере выместить свою ненависть к Богочеловеку. В этом заключалась его миссия. После казни Иисуса дальнейшее пребывание Иуды на земле не имело смысла, ведь он выполнил то, зачем был явлен. Смерть же предателя, его самоубийство, превратилась также в некий мистический фарс. Он повесился на дереве, повторив фигуру распятия. Как и Иисус, он умер на возвышении. Таким образом, смерть предателя была как бы зеркальным отражением гибели учителя с прямо противоположным значением, с «темным» смыслом. Вот только намеренным ли было это повторение или случайным совпадением – остается неясным.

Писатели-фантасты братья Стругацкие в своем романе «03, или Отягощенные злом» предложили не менее интересную версию: предательство Иуды было совершено по договору с Иисусом. Это было своего рода игрой, в ходе которой Иисус пытался повысить свой почти утраченный авторитет. В результате не Иуда оказался предателем, а его учитель, потому что игра оказалась реальностью, в которой роль Иуды была далеко не самой приятной. Вполне можно понять степень отчаяния Иуды, решившегося на самоубийство. Ведь его имя на века стало синонимом слова «предатель».

В. Розанов, повторяя и развивая версию гностиков, изображал Иуду как бы истинным Христом. Иисус был его отвлекающим двойником, поскольку причины, толкнувшие Иуду на предательство, заключались в желании спасти миссию Иисуса. Причем спасти ценой собственной жизни и авторитета, навсегда загубленного и поруганного человечеством. «В этой версии, – как писал С. Михайлов, – цена платы за спасение мира поднимается еще выше, переходя из разряда цены временных мучений, крови и смерти (распятия) в разряд вечности мук, проклятий и позора». Иудин поступок, соответственно, превращался в подвиг, а не в предательство, каковым его представляет традиционное толкование Библии.

Один из исследователей данного вопроса, Р. А. Смородинов, в ходе филологического анализа греческих оригиналов привел даже доказательство того, что Иуда является тождеством Иисуса. В трехтомном труде «Сын Человеческий» он подробнейшим образом изложил свою версию. Оказывается, имя Иуда Искариот – искаженное, трансформированное при переводе с греческого Иисус Христос. Неверная транскрипция привела в дальнейшем к грандиозной ошибке, и образ раздвоился. В таком случае получается, что Иуда – тот же Иисус, а если это так, то легенда о предательстве – всего лишь миф, вымысел, не имеющий вообще никакого значения. Но, пожалуй, нам не дано узнать, как же все было на самом деле. Очевидно, образ Иуды останется еще одной неразгаданной тайной, как и загадочные три шестерки, упомянутые в Святом послании, – число апокалиптического зверя. Но его деяние до скончания веков будет считаться самым злейшим из всех зол. Любопытно, что самоубийство Иуды, которое также считается одним из тягчайших грехов, меркнет в свете его первого деяния. Великий Данте поместил Иуду в самом последнем круге вместе с Брутом и Кассием, предавшими Цезаря. За свой тяжкий грех они расплачиваются вечными мучениями, и ужасный Дит, вмерзший в лед, будет веками терзать их измученную плоть.

Борис Савинков. Запоздалое раскаяние перед народом?

Борис Викторович Савинков, лидер партии эсеров, родился в 1879 году в Харькове. Отец его служил судьей, проповедовал либеральные идеи. Старший брат был сослан в Якутию, где и скончался. Закончив гимназию, Борис поступил в Петербургский университет, но был исключен за участие в студенческих политических акциях. В 1898 году он стал членом социал-демократической группы. Через три года его арестовали и сослали в Вологду. В 1903 году ему удалось бежать за границу. В Женеве Савинков стал членом Боевой организации эсеров, непосредственно участвовал в нашумевших террористических актах (убийство В. К. Плеве, великого князя Сергея Александровича). Сначала был заместителем Е. Ф. Азефа, позже встал во главе Боевой организации эсеров. В 1906 году был арестован и приговорен к повешению, но сбежал из-под стражи и скрылся в Румынии.

В эмиграции Савинков проявил себя как одаренный писатель. Он стал автором (под псевдонимом В. Ропшин) «Воспоминаний террориста», «Коня бледного», романа «То, чего не было». В 1911 году переехал во Францию, вступил в армию во время Первой мировой войны и служил в качестве военного корреспондента. Февральская революция 1917 года позволила Савинкову вернуться в Россию. Он служил комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте, был товарищем военного министра и активно пропагандировал войну до победного конца, непримиримо борясь с большевиками, которые разлагали армию. Помогал выработать общую платформу между Л. Г. Корниловым и А. Ф. Керенским, но безрезультатно.

В сентябре 1917 года Савинков был исключен из партии эсеров, потому что отказался отчитываться перед ЦК. Он считал, что эта организация не имеет «ни морального, ни политического авторитета». После захвата Зимнего дворца большевиками предпринял безуспешную попытку его освободить. Савинков входил в число организаторов Добровольческой армии на Дону. В 1918 году основал в Москве Народный союз защиты родины и свободы, призванный свергнуть советскую власть. Эта контрреволюционная организация была разгромлена. Мятежи в Ярославле, Рыбинске, Муроме под предводительством Савинкова также не удались.

Вскоре он был направлен Н. Д. Авксентьевым во Францию, чтобы просить военной помощи для борьбы с большевиками. В Польше в 1920 году Савинков готовил вооруженные отряды, предназначенные для диверсионных работ на советской территории, издавал газету «За свободу». В повести «Конь вороной» явно выразилось разочарование в белом движении. Савинков был арестован в 1924 году после тайного перехода границы и публично заявил, что признает советскую власть. Его приговорили к высшей мере наказания, однако Президиум ЦИК СССР заменил казнь десятью годами заключения. Савинков выбросился из окна здания ВЧК и умер. Существует предположение, что он был убит чекистами.

Савинков – личность неординарная, он прославился более всего как борец с большевизмом. В январе 1920 года его пригласил в Варшаву школьный друг Юзеф Пилсудский. Савинков отправил туда своего соратника, журналиста А. А. Дикгоф-Деренталя, который должен был выяснить, разрешит ли глава Польского государства сформировать на территории страны боевые отряды. В случае победы над большевиками Пилсудскому были обещаны территориальные уступки. Согласие было получено, и Савинков прибыл в Варшаву. Он организовал Русский политический комитет и начал формировать армию, в основу которой легли составные части С. Н. Булак-Булаховского и интернированные части 3-й армии генерала Деникина. Вооруженные формирования собирались в местечке Скалмержицы и городе Калише. Главным стал лозунг «За созыв Учредительного собрания». Идейной основой была пропаганда мелкой частной собственности, суверенности Польши, автономии народов Российской империи. Савинковские формирования принимали активное участие в польско-советской войне.

При Русском политическом комитете было создано информационное бюро, во главе которого встал брат Савинкова Виктор. Бюро занималось военной разведкой на территории России и передавало собранные сведения 2-му отделу Генштаба Польши и французской военной миссии в Варшаве. Борис Савинков в это время присутствовал на съезде Народного союза защиты родины и свободы, который состоялся в июне 1921 года. Среди участников съезда были представители Генштаба, французской военной миссии, военные атташе Латвии и Эстонии.

Съезд способствовал активизации деятельности савинковских формирований. Каждый месяц границу нелегально переходили до 30 эмиссаров; в задачу одних входил сбор секретных сведений, в задачу других – формирование подпольных ячеек на территории России. Только в Москве к началу 1922 года были выявлены и ликвидированы 23 савинковца, которые занимали ответственные посты в центральных учреждениях, 15 находились под следствием. В Петроградском военном округе были арестованы 220 савинковцев, в Западном военном округе – 80. Нескольких человек обнаружили в других городах.

Народный комиссариат иностранных дел РСФСР направил правительству Польши, с которой имелся мирный договор, ноту протеста, подтвержденную документально на основе разведданных, и потребовал прекратить деятельность Народного союза. В октябре 1921 года его руководители были высланы из Польши.

Савинков объездил все европейские страны в поисках средств для борьбы с советской властью. При помощи своего друга разведчика Сиднея Рейли, который был знаком с военным министром Уинстоном Черчиллем, он получил аудиенцию у премьер-министра Великобритании Ллойда Джорджа. Этому предшествовала встреча с полномочным представителем РСФСР Л. Б. Красиным, о которой тот просил британское правительство. Красин убеждал Савинкова прекратить борьбу против России, обещал высокие посты за границей, просил способствовать получению займа. Савинков ответил согласием при условии, что большевики передадут власть свободно избранным советам, ликвидируют ВЧК и признают мелкую земельную собственность. Таким образом, собеседники не пришли к согласию.

Ллойд Джордж предложил Савинкову принять участие в Канн‑ ской конференции в качестве частного лица и при необходимости дать разъяснения по русскому вопросу. Желаемых субсидий Савинков не получил.

В марте 1922 года Савинков встретился в Лугано (Швейцария) с Муссолини, который предложил сотрудничество в Италии и высказал беспокойство по поводу прибытия советской делегации на Генуэзскую конференцию. Савинков согласился следить за членами делегации.

Еще ранее под фамилией Гуленко он поселился в Генуе как журналист из Константинополя, связался с резидентурой Иностранного отдела ГПУ в Италии и предложил сотрудничество, представив несколько исторических документов из личного архива. «Журналист» произвел положительное впечатление на резидента и почти оказался в охране советской делегации, однако своевременно был разоблачен. 18 апреля 1922 года Савинкова арестовала итальянская полиция.

ГПУ давно следило за неутомимой деятельностью врага советской власти. Оно потребовало выдачи Савинкова как террориста и уголовного преступника на любых приемлемых условиях. По свидетельству архивных материалов, Савинков, человек, принимаемый высшими чиновниками европейских стран, имевший связи с зарубежными спецслужбами, представлял реальную опасность для Советского государства, так как не мог примириться с большевиками и всегда был готов воевать с ними. Вооруженные формирования, призывы к террору, военные резидентуры Савинкова беспокоили Советскую Россию. ГПУ признало Савинкова серьезным противником.

В мае 1922 года коллегия ГПУ решила образовать для борьбы с иностранным шпионажем и контрреволюционным подпольем Контрразведывательный отдел (КРО), который начал деятельность с раскрытия савинковской организации. Было предложено создавать легендированные группы в среде савинковцев, чтобы ликвидировать все движение. Этот метод следовало использовать осторожно, дабы избежать провокаций.

КРО легендировал антисоветскую «Либерально-демократиче‑ скую организацию», которая признавала необходимость борьбы с большевизмом, но к террору относилась отрицательно. Была проведена необыкновенная в своем роде операция «Синдикат-2», которая до сих пор не имеет аналогов. Чекисты захватили, обработали и привлекли к сотрудничеству савинковцев Л. Шешеню и М. Зекунова. Игра велась от имени друга Савинкова полковника С. Э. Павловского, который был арестован. Использовался также ничего не подозревающий эмиссар И. Т. Фомичев. В итоге А. П. Федоров и Г. С. Сыроежкин, сотрудники контрразведки, были внедрены в окружение Савинкова, выезжая для этого за рубеж. Они и другие контрразведчики смогли убедить его, что на территории России существует антисоветская организация. Для большей убедительности была пропущена дезинформация для польской разведки.

Операция была задумана и проведена настолько умело и аккуратно, что в среде Савинкова никаких следов ГПУ не обнаружили. Уже после разгрома эмигранты искали провокатора в своей организации, но истину установить не смогли.

Савинков был арестован 15 августа 1924 года в Минске. Через три дня его поместили во внутреннюю тюрьму ОГПУ. Следствие длилось недолго. 29 августа Б. В. Савинков был приговорен к высшей мере наказания. Суд обратился с ходатайством о смягчении меры наказания, учитывая чистосердечное раскаяние виновного, и ЦИК СССР заменил расстрел 10 годами лишения свободы.

Савинков содержался под стражей с максимальными удобствами: он выезжал в город на прогулки (в сопровождении охраны, конечно), бывал в ресторанах и театрах, занимался литературным творчеством. Он обратился к белоэмигрант‑ ским кругам с письмом «Почему я признал советскую власть», которое было опубликовано в печати, как и множество других обращений. Дзержинский лично позволил находиться в камере вместе с Савинковым его гражданской жене Л. Е. Деренталь. Их снабжали винами, продуктами, книгами. И тем не менее несвобода тяготила Савинкова, и он просил об освобождении.

В день своей смерти, 7 мая 1925 года, утром, он передал письмо на имя Ф. Э. Дзержинского с аналогичной просьбой. Затем в сопровождении сотрудников тюрьмы совершил прогулку в Царицынский парк. Вернулся в 22 часа 30 минут. Пока не пришел конвой, Савинков рассказывал чекистам, как он жил во время ссылки в Вологде. Неожиданно в 23 часа 20 минут он вскочил на подоконник и выбросился в окно. Савинков упал вниз головой с пятого этажа. Врачи констатировали смерть.

13 мая газета «Правда» напечатала сообщение о самоубийстве Савинкова, текст которого был предварительно согласован со Сталиным.

Песнь любви на поле сражения. Адольф Гитлер и Ева Браун

Адольф Гитлер родился 20 апреля 1889 года в семье таможенного служащего и крестьянки. Молодая семья кочевала с места на место до тех пор, пока не купила дом в предместье Леондинга. По поводу фамилии фюрера до сих пор ведутся споры, так как предыдущие поколения были, по-видимому, неграмотными и записывали свою фамилию в различных вариациях, что привело к фонетическому и графическому искажению.

Адольф Гитлер не проявлял никакого интереса к учению, поэтому не сумел окончить даже реальное училище. После смерти отца мать с сыном поселились в Линце, где у юноши появилась возможность учиться музыке, посещать оперу и вообще праздно проводить время.

В возрасте 18 лет Адольф отправился в Вену, где дважды пытался поступить в Академию изобразительных искусств. Обе попытки оказались безуспешными. Все преподаватели советовали ему попробовать силы в архитектурном институте, однако у юноши не было аттестата зрелости, из-за чего его не допустили к экзаменам.

В это время Адольф с энтузиазмом принялся за чтение популярных философских и социологических исследований. Естественно, что эти незначительные отрывки из трудов именитых авторов не могли заменить полноценного образования, тем не менее в дальнейшем они стали основой философской концепции Гитлера. В 1909 году, после смерти матери, сладкая жизнь иждивенца закончилась, и Адольфу порой приходилось ночевать на улице. Спустя некоторое время будущий правитель Третьего рейха поселился в благотворительном учреждении Меннерхайм. В этот период он был разнорабочим, позже рисовал пейзажи Вены, куда он переехал в 1913 году.

Когда Адольфу исполнилось 25 лет, он начал чаще испытывать приступы отчаяния, и действительно было отчего: ведь он не имел ни постоянной работы, ни семьи, ни стремления двигаться вперед. Пришло время вступить в воинские ряды, но Гитлер поспешил скрыться от этой обязанности в Мюнхене. Неизвестно, каким образом это удалось, но его не признали годным к несению воинской службы, и молодой человек с чувством огромного облегчения вновь принялся за свои акварели.

В начале Первой мировой войны Гитлер решил, что наконец пришло время избавиться от статуса неудачника и по-настоящему проявить себя. На этот раз он добровольно записался в армию и за 4 года войны был удостоен высоких наград: медали за ранение и ордена Железного креста 2-го класса.

Адольф Гитлер

После неудачно закончившейся для Германии войны Гитлер вернулся домой и вошел в состав Следственной комиссии, которая была организована для того, чтобы проводить чистку в рядах бывших военнослужащих. После прохождения курсов так называемого политического просвещения Гитлер занял должность агента в организации, которая боролась с офицерами, придерживавшимися левых убеждений. Возможно, именно тогда и начала проявляться злобная натура будущего тирана. Адольф с удовольствием выполнял возложенные на него обязанности: выявлял, какие цели преследуют те или иные группы офицеров, и доносил на них руководству. Следует заметить, что в послевоенный период в Германии царили голод и разруха, поэтому правительство боялось, что революционно настроенные круги поднимут восстание.

12 сентября 1919 года стало знаковой датой в жизни диктатора. Именно в этот день Гитлер отправился на собрание карликовой группы, члены которой называли себя Немецкой рабочей партией. Идеология партии основывалась на программе, представленной в работах инженера Федера. Рассуждения о производительном капитале, универсальных магазинах, пропитанные антисемитизмом и шовинизмом, привлекли внимание Гитлера, и он решил вступить в ряды этой партии.

Далее карьера фюрера развивалась по восходящей. Он явно обладал ораторским талантом, возможно усиленным еще и долгими годами неудач. Теперь Гитлер пытался наверстать упущенное, и буквально за два года ряды его партии пополнились еще 3000 человек. Адольф не останавливался ни перед чем. Постепенно канули в бездну бывшие руководители, и диктатор стал полноправным хозяином партии, переименованной в Национал-социалистическую рабочую партию Германии. В качестве помощников Гитлер избрал Г. Геринга и бывшего фельдфебеля Амана.

В ноябре 1923 года Гитлер руководил знаменитым «пивным путчем», когда колонна молодчиков, выкрикивавших антигуманистические лозунги, двинулась в сторону здания баварского правительства. Однако полицейские были уже во всеоружии и сумели дать достойный отпор демонстрантам. В результате мятежники потеряли 16 человек. Гитлера схватили и обвинили в государственной измене, однако правительство не могло даже предположить, какая буря поднимется после его ареста. Газеты вовсю трубили об этом событии, сделав из главы нацистской партии национального героя. Подобное стечение обстоятельств оказалось только на руку Гитлеру. Его выпустили из тюрьмы, где он просидел всего 9 месяцев.

После выхода из тюрьмы в Ландсберге, которую иногда называли нацистским санаторием, так как в ее стенах Гитлеру предоставили полную свободу, диктатор объявил войну евреям. Он говорил о том, что после их уничтожения великие перемены наступят в благословенной Германии: все бедные станут богатыми, больные дети – здоровыми, а женщины – красавицами. Семя антисемитизма, видимо, упало на благодатную почву, и вскоре многие граждане были обращены в новую веру.

В 1934 году Гитлер провел чистку собственных рядов, а в августе того же года, воспользовавшись смертью президента Гинденбурга, объявил себя президентом с титулом фюрера – верховного вождя Третьего рейха. Таким образом Гитлер стремительно прошел путь к власти, устраняя ненужных или подкупая полезных людей.

Ева Браун

Жизненный путь Адольфа Гитлера неразрывно связан с именем Евы Браун. Когда они познакомились, она была наивной 18-летней девочкой, одной из тех, для кого фюрер был идолом. По настоянию родителей она пошла работать ассистенткой в фотоателье Генриха Гофмана, ярого приверженца национал-социализма. Как-то раз девушка оказалась на одном из предвыборных митингов Гитлера. Его харизма подчиняла людей и заставляла повиноваться. Загипнотизированную толпу порой приходилось разгонять конной полицией, чтобы освободить проезжую часть. В число околдованных попала и Ева. Ее простенькое, но в то же время милое лицо не оставило фюрера равнодушным. За публичной съемкой последовала частная, затем интимный обед, завершившийся в постели.

Однако для Гитлера девичья преданность ничего не значила. В течение 9 лет фюрер отдавал предпочтение Гели Раубаль, своей племяннице. Однако в сентябре 1931 года все решилось в пользу Евы: Гели нашли с огнестрельной раной в груди в мюнхенской квартире. Известие о ее смерти повергло Гитлера в шок, друзья в течение нескольких дней пристально за ним следили, опасаясь, что он пустит себе пулю в лоб. Смерть Гели нисколько не укрепила положения Евы. Она сопровождала его кортеж в машине секретарш, но никогда не появлялась рядом с ним на публике. С утверждением на должность канцлера Гитлер и вовсе потерял чувство приличия, открыто выражая интерес к той или иной особе. Причем офицеры пользовались слабостью Гитлера в своих целях. Например, Роберт Лей специально одевал жену Инге в откровенные платья или показывал гостям ее портрет в обнаженном виде. Бывали случаи, что он приказывал ей выполнять любые интимные прихоти фюрера. Естественно, что такую пытку бедная женщина не могла вынести, в результате она покончила с собой, выбросившись из окна.

Но вернемся к отношениям Гитлера с Евой Браун. На восьмом году жизни с фюрером Ева попыталась во второй раз покончить жизнь самоубийством. В конце концов родители Евы потребовали от Гитлера назначить дату помолвки. Но он ответил им, что занят подготовкой оккупации Австрии и что можно пожениться после окончания войны.

В 1936 году Ева поселилась в специально выстроенном для нее поместье Бергхоф. Коротая дни и ночи в одиночестве, она тем не менее сумела найти себе занятия: начала активно заниматься спортом, увлекалась кулинарией, читала детективы и индейские романы Карла Мая.

Когда Гитлер наконец вспоминал о своей «женушке», то в Бергхофе начиналась полоса иллюзорного существования. Гости томились от скуки, выслушивая пространные рассуждения хозяина. Та же развлекательная программа повторялась и во время ужина. Киносеанс, который Гитлер любил устраивать вечером, как правило, начинался с просмотра свежего выпуска военной хроники, а затем гостям предлагали посидеть у горящего камина опять-таки в обществе неутомимого хозяина. В конце концов падающая от усталости публика умоляла Гитлера отпустить их в свои апартаменты. Следующий день обычно был точной копией предыдущего.

Любимейшей темой фюрера была борьба за чистоту нации. Девушки европейского происхождения признавались им как полноценные, но тем не менее он всегда очень внимательно рассматривал фотографии невест офицеров, приложенных к прошениям о женитьбе. С легкой руки Гиммлера фюрер ввел разрешение на внебрачные связи, считая, что таким образом можно будет улучшить кровь нации.

В начале апреля 1945 года Ева выехала на своем белом «мерседесе-кабриолете» из Бергхофа и отправилась к берегу Хинтерзее. Весна здесь уже наступила. Где-то далеко в небе парили птицы, спешившие к своим птенцам, а ели приветливо махали проезжавшей мимо Еве ярко-зелеными лапами. За последние 4 года, которые она провела в резиденции фюрера, ей пришлось вытерпеть немало. Гитлер с каждым днем становился все более неуправляемым, и она никогда не знала, в каком настроении он приедет домой в очередной раз.

Сами обитатели «фюрербункера» не ожидали появления Евы, которую приказ Гитлера срочно переехать застал врасплох. Бункер напоминал жизнерадостной Еве склеп, здесь от всего веяло могильной холодностью. Но Ева уже приняла решение и не собиралась его менять. Как-то раз она заявила Гитлеру, что останется рядом с ним при любых обстоятельствах, на что тот лишь склонил голову, давая понять, что будет рад такому серьезному поступку любимой женщины.

Еве отвели комнату на нижнем этаже, рядом с телефонным узлом и личными апартаментами фюрера. Через несколько дней после приезда Евы в бункере объявился Гофман, который не преминул поприсутствовать при агонии Третьего рейха. Как ни странно, фюрер обрадовался приезду придворного фотографа. «Какая разительная перемена… Это другой человек» – единственное, что смог сказать Гофман после разговора с Гитлером. Испуганно озираясь, как маленький затравленный зверек, фотограф схватил свой саквояж и поспешил покинуть последнее пристанище добровольно согласившихся на смерть людей.

Когда стало известно, что русские войска подобрались к самой рейхсканцелярии, фюрер сказал, что пора выбрать между ядом и пулей. Однако он не забыл того, что должен был сделать только после войны. По настоянию Евы их обвенчали по обычной католической процедуре. После церемонии теперь уже Ева Гитлер вернулась к себе и стала ждать своего мужа. Фюрер решал последние формальности с завещанием…

Йозеф Геббельс и самоубийство нацистского идеолога

Геббельс Пауль Йозеф, друг Гитлера и величайший пропагандист, родился 29 октября 1897 года в Рейдте. Его отец был бухгалтером и религиозным человеком, который надеялся сделать из сына священника и расстроился, когда молодой Пауль после окончания гимназии решил изучать гуманитарные науки.

Пауль Йозеф Геббельс с детства мечтал о карьере журналиста или писателя. Получив поддержку «Общества Альберта Магнуса», он в 1917 году поступил в университет и занялся изучением философии, германистики, литературы и истории. В 1921 году он защитил докторскую диссертацию и получил ученую степень.

Во время Первой мировой войны Геббельса признали непригодным к армейской службе из-за инвалидности – небольшой врожденной хромоты. Уязвленный тем, что его посчитали калекой и не дали послужить своей стране, Геббельс проникся ненавистью к своим здоровым товарищам.

Потерпев неудачу в качестве солдата и драматурга (его пьесу «Странник» высмеяли критики), молодой человек решил сделать карьеру политика. В 1922 году вступил в НСДАП, примкнув к социалистическому крылу партии.

В 1924 году Геббельс переехал в Рур и стал редактором газеты «Фёлькише фрейхейт». В это время он очень неодобрительно высказывался о Гитлере и его политике: «Буржуа Адольф Гитлер должен быть исключен из Национал-социалистической партии!». Спустя некоторое время под влиянием окружающих людей его мировоззрение резко изменилось.

В 1926 году молодой политик начал обожествлять фюрера и написал в дневнике: «Адольф Гитлер, я люблю вас!». Издав свою первую книгу, он посвятил ее Гитлеру, приписав на обороте: «С глубокой признательностью». Попав под влияние будущего нацистского лидера, Геббельс восхищался: «Еще до суда в Мюнхене вы предстали перед нами в облике вождя. То, что вы говорили там, – величайшие откровения, не звучавшие в Германии со времен Бисмарка. Бог дал вам слова, чтобы назвать недуги Германии. Вы начали с самых низов, как всякий истинно великий вождь. И, как каждый вождь, вы становились все величественнее по мере того, как величественнее становились ваши задачи». Эти слова очень быстро привлекли внимание Адольфа Гитлера, и в 1926 году он назначил Геббельса гауляйтером НСДАП в Берлине.

Через очень короткое время Геббельс стал активным пропагандистом и известным агитатором рейха. В 1927 году он занял должность главного редактора газеты «Ангриф», в 1928 году стал депутатом рейхстага от партии нацистов. Его публичные выступления привлекли к себе внимание народных масс и позволили Гитлеру продвинуться на пути к президентскому посту.

В 1932 году Геббельс возглавил избирательную кампанию Адольфа Гитлера и своей пропагандистской деятельностью принес ему победу на выборах. Пауль Геббельс создал «десять заповедей национал-социалиста», которые в дальнейшем стали идеологической программой партии. Заняв пост канцлера, Гитлер назначил Геббельса рейхсминистром народного просвещения и пропаганды и поручил заняться созданием основной нацистской программы, таким образом поставив его во главе всей культурной жизни страны.

Пауль Йозеф Геббельс

По распоряжению Геббельса в университетах и библиотеках были сожжены книги Франца Кафки, Томаса и Генриха Маннов, Лиона Фейхтвангера, Бертольда Брехта и Эриха Марии Ремарка. Было подвергнуто репрессиям еврейское население Германии.

Геббельс был одним из самых близких советников Гитлера, а его дети стали постоянными гостями фюрера в Берхтесгадене. Демагог очень часто изменял своей жене с актрисами и женами гостей рейха, что стало поводом для постоянных семейных ссор. Кроме того, он регулярно конфликтовал с лидерами других нацистских партий, которых возмущали его близкие отношения с фюрером.

Перед началом Второй мировой войны Гитлер приказал своему лучшему пропагандисту поддерживать моральный дух народа и настраивать рядовых граждан против СССР и союзников. Именно благодаря Геббельсу Германия перед вторжением в СССР имела собственную идеологию.

В 1944 году Гитлер приказал Геббельсу собрать все людские ресурсы для тотальной войны с Россией. В апреле 1945 года, не желая признавать поражения и считая, что ход войны все еще можно изменить в другую сторону, Геббельс порекомендовал Гитлеру остаться в Берлине.

Геббельс создал культ фюрера и поддерживал его всеми силами, понимая, что от благополучия нацистского вождя зависит и его собственное. Народные массы прислушивались к его словам, даже когда стало очевидно полное поражение фашистской Германии.

Когда выяснилось, что фюрер собирается остаться в Берлине и покончить жизнь самоубийством, Пауль Йозеф Геббельс решил не покидать поверженного вождя. Со своей женой Магдой Геббельс он до конца был рядом с Гитлером и после гибели фюрера решил последовать его примеру.

Когда советские войска вошли в Берлин, Магда Геббельс усыпила своих шестерых детей морфием, а затем, прибегнув к помощи личного врача Гитлера, раздавила у них между зубами капсулы с цианистым калием. Когда дети погибли, супруги Геббельс покончили с собой.

Генрих Гиммлер. Когда палач задумывается о смерти…

Генрих Гиммлер, организатор концентрационных лагерей фашистской Германии, был руководителем дивизий СС – элитных частей немецкой армии. Гиммлер считался вторым человеком в рейхе и правой рукой самого Гитлера.

По распоряжению Генриха Гиммлера в концлагерях и лабораториях Германии проводились опыты на людях для выяснения возможностей человеческого организма в экстремальных условиях. Гиммлер положил начало серии опытов по восстановлению и очищению арийской расы. Этот чиновник, любивший свою семью, был основателем известного девиза СС: «В верности наша честь».

Гиммлер, физически слабый и трусливый человек, в 1945 году предал Гитлера, перед этим позаботившись об эвакуации концлагерей и уничтожении важной документации. В начале 1945 года Генрих Гиммлер с помощью Шелленберга попытался выйти на контакт с западными группировками, но открыто отречься от фюрера он решил только в момент, когда поражение Германии стало очевидным.

Генрих Гиммлер

Пытаясь спасти свою жизнь и имущество, Гиммлер решил просить защиты у США, надеясь вернуться в новую Германию и занять руководящий пост в правительстве. Его надежды не оправдались: Трумэн, президент Соединенных Штатов, отказался иметь дело с перебежчиком. Гитлер, узнав о предательстве своего доверенного лица, лишил его всех привилегий и званий.

После самоубийства фюрера Гиммлер попытался скрыться в Стокгольме и через несколько недель был обнаружен при переходе через границу Баварии. Арестованного экс-рейхсфюрера привели для опознания в фильтрационный лагерь. Нацист, понимая, какая судьба его ждет в руках службы безопасности, решил покончить с собой.

При попытке врача осмотреть его зубы на предмет обнаружения капсулы с ядом Гиммлер сжал челюсти и раздавил ампулу с цианистым калием. Спасти Генриха Гиммлера не удалось. Место его захоронения осталось неизвестным.

Герман Геринг

Герман Геринг был исключительно важной фигурой в истории немецкого государства периода Второй мировой войны. На протяжении всей его жизни блестящие взлеты чередовались с ужасающими падениями. Также стремительно и бесповоротно менялся характер этого человека, превращая его то в обаятельного добряка, то в жестокого тирана, идущего по трупам.

Родился Герман Геринг в семье высокопоставленного чиновника, генерал-губернатора немецкой Юго-Западной Африки, близкого друга Бисмарка, что благотворно повлияло впоследствии на карьеру и принятие в высших слоях общества. Пока отец занимал колониальный пост на Гаити, опекуном мальчика был богатый аристократ, граф Риттер Герман фон Эпенштейн.

Детство Германа прошло в нескончаемых драках и смене школ, откуда его выгоняли за агрессивность. Из-за подобных наклонностей мальчик был отправлен отцом в кадетскую школу в Карлсруэ. Закончив ее, Геринг перешел в Берлинскую военную школу, которая считалась довольно престижным образовательным заведением, и окончил ее с отличием. После этого Герман был определен на службу в пехотный полк принца Вильгельма в чине младшего лейтенанта. Пехота быстро надоела юноше, он сменил ее на авиацию, где смог проявить свой характер, показав себя бесстрашным летчиком, заслужил за время войны несколько медалей, что и послужило начальной точкой его карьеры.

После окончания войны Геринг остался без работы и поступил в университет, чтобы хоть как-то оправдать свое бездействие. Именно в это время он твердо решил посвятить жизнь национал-социализму, познакомившись с Адольфом Гитлером и возглавив штурмовые отряды полубандитских формирований. После того как Герман превратил эти отряды в настоящую армию, они с Гитлером предприняли попытку государственного переворота, которая окончилась неудачей и привела к серьезному ранению и вынужденному бегству в Австрию. Именно после этого Геринг пристрастился к наркотикам, которые повлияли на его умственное состояние и дальнейшие действия. Он стал опасен для общения и помещен в связи с этим в психиатрическую клинику, но так и не долечился. С этого времени у Геринга можно было наблюдать раздвоение личности, припадки и истерики, приступы сентиментальности и ярости. В нем как бы уживались два совершенно разных человека. Один из них был добродушным, второй – жестоким и неразборчивым в средствах для достижения цели.

После амнистии Геринг вернулся в Германию и сразу же был избран депутатом рейхстага, а впоследствии – его председателем. Это поправило его материальное положение, а благородное происхождение открыло двери в высший свет. Геринг начал увлекаться меценатством, коллекционированием произведений искусства и избрал другую тактику, совершенно изменившись. Теперь он начал действовать особыми методами, а не силой.

Герман Геринг

В 1933 году он подписал декрет о создании гестапо. Герингу принадлежала идея организации первого концентрационного лагеря под Ораниенбургом. Позже он был назначен на пост главнокомандующего Военно-воздушными силами Германии и стал самой важной после Гитлера фигурой в Третьем рейхе. Он получал огромное удовольствие от собственной, почти безграничной власти, но сохранял осторожность и безоговорочно подчинялся Гитлеру.

Созданный им образ веселого, ироничного и простодушного человека полюбился немецкому народу, так что Геринг являлся самой популярной политической фигурой того времени, поскольку продуманно создавал иллюзию видимой близости к народным массам.

В 1939 году Гитлер назначил Германа Геринга председателем Имперского совета по обороне и преемником в случае своей смерти. Но его отношения с Гитлером сильно ухудшились после сорванной операции «Морской лев» и провалившейся попытки захватить господство в воздухе во время битвы за Англию. У Гитлера вызывала раздражение его склонность к праздной жизни в то время, когда надо было предпринимать серьезные действия. А Геринг тем временем проводил почти все свое время в развлечениях в построенном за счет государства громадном шикарном дворце, полностью оказавшись во власти наркотических средств, которые принимал теперь регулярно и в огромных количествах.

В 1945 году отношения между Гитлером и Герингом испортились окончательно. Причиной тому был огромный ущерб рейху, который наносили бесконечные налеты авиации союзников, тогда как Геринг клялся, что ни одна бомба не упадет на территорию Германии.

В апреле 1945 года Геринг потребовал от фюрера передачи ему руководства страной, чем окончательно вывел Гитлера из себя. Фюрер лишил рейхсмаршала титула преемника и приказал его арестовать. Но через неделю Геринга освободили верные ему Военно-воздушные силы, и тот сдался американцам, надеясь заключить с Эйзенхауэром перемирие. Но с ним было приказано обращаться, как с обычным военнопленным.

В августе 1945 года Геринг был помещен в Нюрнбергскую тюрьму и обвинен по четырем пунктам. Среди них значились военные преступления и преступление против человечности. Поняв, что расплата неизбежна, Геринг решил отстоять национал-социалистические принципы и запретил другим заключенным говорить что-либо плохое о Гитлере и признаваться в преступлениях. Втайне он надеялся, что его рано или поздно реабилитируют. В своем последнем письме, адресованном жене, он уверял, что через 50–60 лет по всей Германии будут установлены его памятники, а небольшие бюсты появятся в каждом доме. Когда Геринг узнал о самоубийстве Гитлера, то расстроился по поводу того, что не сможет больше доказать свою невиновность и преданность фюреру.

Суд признал Геринга виновным по четырем пунктам, хотя некоторые обвинения он все-таки сумел с себя снять, и приговорил к смертной казни через повешение. 15 октября 1946 года, за два часа до исполнения приговора, рейхсмаршал раскусил ампулу с цианистым калием, которая таинственным образом ускользнула от внимания бдительной охраны при проверке. Через несколько минут агонии он умер. По распоряжению суда его тело было кремировано.

«Красная вдова» Цзян Цин

Цзян Цин – любовница, а позже супруга лидера китайских коммунистов Мао Цзэдуна. Эта женщина с красивым поэтическим именем (Цзян Цин в переводе с китайского – «голубая река») заняла достойное место среди китайских императриц прошлых столетий. Она была столь же неумолима, сурова и беспощадна к своим врагам, как и ее предшественницы, каждая из которых словно стремилась доказать окружающим, что женщина отнюдь не низшее существо, как это веками было принято считать в Китае. Женщина может управлять громаднейшей державой не хуже любого мужчины-правителя. Но тщеславным устремлениям Цзян Цин так и не удалось осуществиться в полной мере. После смерти «великого кормчего» она вознамерилась стать единоличной правительницей Китая. Заговор преступной группы во главе с Цин был раскрыт, а его участники наказаны. Цзян Цин чудом избежала смертной казни, но спустя несколько лет после провала своей звездной аферы покончила жизнь самоубийством.

Родилась Цзян Цин в 1914 году (по другим источникам – в 1912) в семье мелкого предпринимателя по имени Ли Дэвэнь в провинции Шаньдун. В 14 лет она поступила на театральные курсы, а через два года вышла замуж за торговца по фамилии Хуан. Но уже спустя месяц с небольшим молодые развелись, Цзян Цин уехала в город Циндао, где устроилась на работу в университетскую библиотеку. Здесь-то и началась ее карьера актрисы, хотя трудно сказать, что Цин стремилась именно к сценической славе. Еще в 18 лет она вступила в Коммунистическую партию. Но более всего Цзян мечтала выти замуж за первого человека в Китае.

В 26 лет Цзян Цин перебралась в Яньань, оставив работу в кино, а заодно и знаменитого китайского актера и критика Тан На, своего покровителя и возлюбленного. Вокруг этой истории разгорелся громкий скандал: ведь молодая женщина покинула не только своего любовника, но и двух очаровательных малышей. Тан На грозился, что покончит жизнь самоубийством, если Цин не вернется. Попав на страницы газет, эта история вскоре стала сенсацией. Со всех сторон на Цин сыпались обвинения, но она оставалась неумолима, так как совершенно твердо решила связать свою дальнейшую судьбу с политикой.

Цзян Цин

Еще в юности она впервые услышала о странствующем красном вожде Мао Цзэдуне и о его суровом товарище Чжу Дэ. Конечно, она могла лишь мечтать о встрече с этими легендарными героями. Но, как это ни странно, Мао сам за‑ метил Цин, когда она появилась в Яньане. Однажды он разыскал ее и пригласил в Институт марксизма-ленинизма на свою лекцию. Смутившись от внимания столь видной персоны, Цин вначале растерялась и не знала, как ответить, но затем сумела побороть робость и приняла приглашение. Молодая актриса вскоре стала интимной подругой «великого кормчего». Некоторое время им удавалось скрывать от окружающих свою связь, но, видимо, Цин совсем не устраивала роль тайной любовницы, она хотела большего – стать супругой лидера Коммунистической партии Китая. И ей удалось этого добиться вопреки протестам товарищей Мао по партии, которые были против развода вождя с третьей женой Хэ Цзычжень (в то время она находилась на лечении в СССР) и женитьбе на «вульгарной особе» с весьма сомнительной репутацией.

Этот вопрос даже обсуждался на заседании политбюро ЦК КПК, но мнение Мао тогда уже мало зависело от мнения товарищей, и он без утайки заявлял, что будет поступать так, как пожелает, невзирая ни на что. Мао называл себя в то время «обезьяной, бредущей под дырявым зонтиком без Бога и закона».

Отголоски новой скандальной истории долетали и до нашей могучей державы. О Цин слагал стихи даже Высоцкий: «Мао Цзэдун – большой шалун. Он… докатился до артистки…». После этих строк можно представить, какой репутацией пользовалась Цзян Цин у себя на родине.

Что касается третьей жены Мао, с которой он все-таки развелся, то позже в интервью с журналистами Цзян Цин всячески выгораживала себя, снимая с собственной персоны ответственность за развод. «Когда я приехала в Яньань, – рассказывала она. – Мао не жил со своей женой уже больше года. Они были разведены, и она лечилась в Советском Союзе». Хэ Цзычжень, по мнению Цин, вообще была слишком упрямой и к тому же недалекой женщиной, не сумевшей понять «политический мир Мао». Безусловно, Хэ вместе с «великим кормчим» совершила «великий поход», но именно она, Цин, сумела и понять, и поддержать вождя в его нелегком пути.

Цин стала четвертой женой Мао в 1939 году, но никогда не переставала думать о судьбе своих предшественниц. С первой женой вождь развелся потому, что ее якобы навязали ему родители. Вторая его спутница жизни была дочерью профессора, которого, кстати, Мао глубоко чтил, но и с ней он развелся. Вторая жена родила ему троих сыновей; позже ее казнили гоминьдановцы. Третью жену он сначала отправил лечиться в СССР, а по возвращении заточил в психиатрическую клинику. Разводы вообще не были редкостью среди высшего руководства, например у партийца Лю Шаоци было шесть жен. Цин с самого начала выбрала наиболее верную линию поведения, недаром она была актрисой. После того как земляк Цин – Кан Шэн – дал политбюро поручительство за нее (впоследствии он стал доверенным лицом Цин), руководство компартии согласилось на новый брак Мао, но при условии, что Цин станет неприметной домохозяйкой. Она же была не просто тихой хранительницей очага и доброй женой, но верным другом и соратником вождя.

В своих воспоминаниях она рассказывала, что ни разу не назвала Мао мужем или по имени, даже по ошибке. Она всегда почтительно обращалась к нему: «Председатель». Их отношения напоминали скорее деловые, чем супружеские. Цин всячески оберегала Мао от излишних хлопот, как преданный секретарь опекает высокопоставленного человека. Она старалась быть ему полезной во всем, выполняя различные поручения «великого кормчего» и не прекословя его прихотям. Причем последние могли бы вывести из терпения любую жену. Дело в том, что Мао решил, будто сексуальная активность сулит долголетие. Древние китайские мудрецы – даосы – утверждали, что мужчина может достичь бессмертия, если переспит с тысячью девственниц. Возможно, вождь действительно стремился к бессмертию именно таким путем, по крайней мере известно, что он «осчастливил» более трех тысяч прекрасных китаянок. Об этом с гордостью писали его соотечественники в различных изданиях тех лет.

Правда, немногие знали, что рядом с залом Всекитайского собрания находилась чудесно оборудованная комната, где вождь во время кратких перерывов между заседаниями предавался любовным утехам. Он жил как земной бог. Члены политбюро не раз поднимали вопрос о неистощимом любвеобилии председателя. Но уже в начале 1960-х годов он добился абсолютной власти, и критики были вынуждены замолчать. Мао мог делать все, что пожелает. Не протестовала и Цин, хотя именно в 1960-х годах она начала вмешиваться в дела большой политики, конечно, на правах самого близкого и доверенного соратника вождя. К этому времени «тихая домохозяйка» сумела прибрать к своим рукам немалую власть.

Ей выпала высокая миссия – она стала помощником председателя по вопросам культуры и образования. Женщина, практически не имеющая никакого образования (за исключением трех месяцев обучения в драматической школе), вдруг стала «патрульной» культурной революции, не ведавшей сомнений и милосердия. Цзян Цин повела настоящий «крестовый поход», проводя пролетарские идеи в духовную жизнь. В 1966 году на одном из митингов хунвэйбинов она с гордостью заявила о начале гражданской войны. Врагов у китайской культуры было много: некоторые ученые, композиторы, поэты, драматурги, артисты все еще продолжали «служить горстке помещиков, кулаков, контрреволюционеров, правых и буржуазных элементов». Все они, безусловно, противостояли пролетарской культуре, и их следовало подвергнуть «революционной ликвидации».

«С молотом в руке, – заявляла „патрульная“ культурной революции, – подняв сжатый кулак, я пошла в наступление на все старое». Среди врагов культурного строительства, правда, оказалось немало и личных врагов Цин – свидетелей ее жизни в 1930-х годах. Некоторые эпизоды из ее биографии давали повод китайским руководителям называть ее женщиной легкого поведения, которая вошла в ряды Коммунистической партии исключительно по заданию Гоминьдана. Необходимо было избавиться от прошлого и от тех, кто был его невольным свидетелем.

Уже значительно позже, после ареста «красной вдовы», в прессе появились статьи, разоблачавшие деяния Цин в годы культурной революции. Так, стало известно, что в 1964 году она случайно встретила человека, с которым была знакома задолго до своего восхождения к вершинам власти. Она тут же приказала своему агенту Линь Бяо: «Вам следует воспользоваться этими смутными временами и схватить моего врага. Если у Вас есть какие-либо враги, скажите мне, я сама разделаюсь с ними». В 1938 году ее агенты из секретной организации под видом «красных охранников» производили обыски в домах, где могли храниться документы или фотографии 1930-х годов, которые были способны скомпрометировать Цзян Цин. Все эти свидетельства былой «славы» Цин повелела уничтожить.

Среди достижений великой «патрульной» было создание так называемых образцовых спектаклей «янбань си». На одном из них в 1972 году побывал президент США Р. Никсон. Во время своего визита в Китай он по личному приглашению Цин посетил представление революционного балета «Женский красный батальон». Когда же Никсон попросил назвать имена драматургов, режиссеров и композиторов такого рода спектаклей, Цин, не скрывая восторга, заявила, что «они созданы массами».

Культурная революция позволила Цин добиться невероятного могущества, она даже вошла в состав политбюро Китая. Но теперь Цин стремилась к абсолютной власти. Она хотела стать преемницей председателя, о чем свидетельствуют некоторые факты, правда и недоказанные. Когда Мао умирал, кто-то из приближенных услышал слова Цин: «Мужчина должен отрекаться в пользу женщины. Женщина тоже может быть монархом. Императрица может существовать даже при коммунизме». Позже появились свидетельства того, что якобы сам Мао предостерегал перед смертью партийцев. Он говорил, что Цзян Цин способна совершить переворот, чтобы достигнуть всей полноты власти. Своему товарищу по партии Хуа Гофэну он с явным намеком рассказывал историю о Лю Бане, который только перед смертью узнал о заговоре своей супруги Люй и других негодяев, желавших захватить власть в стране.

Мао Цзэдун умер на 83-м году жизни. В этот момент рядом с ним оказалась не преданная жена Цин, а 20-летняя Чжан Юфэн, бывшая проводница спецпоезда, теперь же его личный секретарь. Он уже давно повернулся спиной к своей законной супруге, не оставив ей долгожданного политического завещания, сказав лишь на прощание: «Ты можешь достичь вершины. Если тебе это не удастся, ты упадешь в бездонную пропасть. Твое тело разобьется вдребезги».

Смерть великого вождя, «красного солнышка» Китая, явилась национальной драмой, но только не трагедией для его потенциальных наследников. Борьба за власть уже началась. Еще не был решен вопрос о том, как поступить с трупом вождя: кремировать, забальзамировать или предать земле, как Цзян Цин во главе «банды четверых» попыталась захватить власть. Переворот, вернее, его попытка была подавлена практически мгновенно. Всех четверых (кроме Цин, в заговоре принимали участие Ван Хунвэнь, Чжан Цуньцяо и Яо Вэньюань) арестовали и обвинили в попытке установить «фашистскую диктатуру». Следствие по делу «банды четверых» продолжалось несколько лет. В 1981 году «красную императрицу» едва не казнили, но в 1983 году изменили ранее вынесенный приговор на более мягкий – осудили на пожизненное заключение. Сначала Цзян Цин отбывала срок в тюрьме, а затем в строго охраняемом частном особняке близ Пекина.

В мае 1991 года охранники обнаружили, что 77-летняя вдова «кормчего» повесилась. Цзян Цин страдала раком горла. Возможно, эта страшная болезнь заставила женщину покончить жизнь самоубийством, но если вспомнить, насколько страстно она мечтала о достижении вершины власти, то нетрудно представить себе состояние некогда столь могущественной особы, вынужденной влачить унылое существование в заключении. Мрачные пророчества Мао сбылись: Цзян Цин пала в бездонную пропасть.

Глава 2

Смертельная любовь

Обычно самоубийства из-за любви происходят достаточно редко, причем склонны к ним главным образом женщины. Как правило, причиной суицида в этом случае бывает измена, которая воспринимается как конец света. Возможно, для кого-то подобное кажется сущей ерундой, но для тех личностей, у которых целый мир сконцентрирован в одном человеке, это подчас непоправимая трагедия. Бывает и так, что кому-то фатально не везет в любви и на протяжении всей жизни он испытывает целый ряд ударов подобного рода.

Когда происходит череда любовных неудач, человека порой очень трудно утешить. Его не радует статистика, по которой до 70% супругов хоть раз в жизни, но изменяли друг другу; его не успокаивают исторические сведения о том, что в подобном же положении оказывались римские цезари, величайшие короли и властители мира. Если бы человек, задумавший самоубийство на почве любви, вспомнил слова некоего обманутого человека, нашедшего в себе силы жить дальше: «Когда я узнал о неверности госпожи Б., я, несмотря на свое горе, сразу понял, что больше не люблю ее и что чувство мое к ней навсегда исчезло»… Если бы каждый смог почувствовать то же самое в страшный момент, когда боль причиняет самый близкий на свете человек, о самоубийстве можно было бы и не думать. Если бы…

В данной ситуации разумнее всего посмотреть не вглубь себя – там, кроме мрака, обычно ничего не остается, а на окружающий мир. На самом деле этот мир сейчас проявил себя не с лучшей стороны, а ведь когда-то все было совсем не так. Светило солнце, играли дети, и ты был таким счастливым… Значит, изменился не мир, а ты сам и твое отношение к нему. Рецепт в данном случае прост: посочувствовать тем, кому еще хуже, помочь ребенку или хотя бы животному. Весьма полезно в данной ситуации перечитать «Отверженных» Гюго, посмотреть кинофильм Стивена Спилберга «Искусственный разум». Ты не сможешь не заплакать, но уже не от жалости к себе, а от сострадания к миру, к слабому. Прояви сочувствие, и ты поймешь, что ненависть ушла, а вместе с ней – и желание покончить с собой.

Сафо (Сапфо)

Сафо была известной древнегреческой поэтессой, которую Платон даже называл «десятой музой». Сведения о ее жизни скудны и противоречивы. Предположительно, она родилась в 612 году до н. э. на острове Лесбос в аристократической богатой семье. Ее отец Скамандроним рано умер. Семнадцатилетняя Сафо и три ее брата вынуждены были покинуть остров, когда начались массовые выступления против аристократов. Она вернулась на родину только через 15 лет и поселилась в городе Милены.

Сафо

Сафо воспитывалась в школе гетер, где развивались эротическая чувственность и склонности к изящным искусствам. Девочек обучали танцам, пению, игре на музыкальных инструментах, умению вести светскую беседу, стихосложению, в котором Сафо показала наибольшие успехи. Поэзия Древней Греции в основном носила устный характер. Сафо декламировала оды, гимны, элегии, эпитафии, праздничные и застольные песни. «Софическая строфа» вошла в историю.

Поэзия Сафо оказала влияние на многих выдающихся поэтов Древней Греции и Древнего Рима. Сократ, признавая ее влияние, называл Сафо «наставницей в вопросах любви». «Заучивайте наизусть Сафо, – призывал Овидий. – Что может быть страстнее ее!»

Темой большинства стихотворений Сафо является любовный экстаз, откровенное чувство, которое зачастую звучит в эротической тональности.

Остров Лесбос был известен раскрепощенными нравами и доступностью любовных удовольствий. Сафо имела близкие отношения с мужчинами, среди них был поэт Алкей. Большой любви к нему она не испытывала. Выйдя замуж, Сафо родила девочку, которой посвятила много нежнейших стихов. По неизвестным причинам ее близкие прожили недолго. С тех пор Сафо любила только женщин.

Поэтесса основала школу риторики и поэзии «Дом муз». Некоторые ученицы этой школы удостоились ее любви. Некой Аттиде посвящено стихотворение, в котором есть такие строки: «Любовь, разбившая мои члены, снова обуревает меня, сладострастная и лукавая, точно змея, которую нельзя задушить». Аттида увлеклась другой девушкой, Андромедой, и Сафо горестно восклицает: «Мои песни не трогают неба. Молитвы Андромеды услышаны, а ты, Сафо, напрасно молишь могущественную Афродиту». Она пытается осрамить соперницу: «Неужели, Аттида, это она очаровала твое сердце?.. Женщина, дурно одетая, не знающая искусства походки, в одежде с длинными складками?..» Сафо пишет о том, что, пока жива, всегда будет отдаваться любовной страсти.

До нашего времени дошел эпизод из жизни поэтессы в пересказе Апулея. Брат Сафо Харакс торговал вином и, будучи по делам в Египте, влюбился в прекрасную куртизанку по имени Родопа. Он выкупил ее у хозяина и привез домой. Родопа покорила сердце не только Харакса, но и Сафо, которая была очень настойчива, из-за чего между братом и сестрой возник конфликт, и Харакс был вынужден уехать вместе с любовницей. История эта кончилась тем, что Родопа стала наложницей фараона Амазиса и Харакс вернулся на Лесбос.

Легенда гласит, что в смерти Сафо виноват мужчина. Молодой перевозчик Фаон переправил на другой берег под видом старухи Афродиту, которая подарила ему волшебную мазь. Фаон превратился в мужчину, которому не было равных по красоте. Сафо воспылала к нему любовью, но он не ответил взаимностью. Тогда Сафо бросилась с Левкадской скалы.

«Я любила, я многих в отчаяньи призывала на свое одинокое ложе, но боги ниспослали мне высшее толкование моих скорбей… Я говорила языком истинной страсти с теми, кого сын Киприды ранил своими жестокими стрелами… Пусть меня бесчестят за то, что я бросила свое сердце в бездну наслаждений, но, по крайней мере, я узнала божественные тайны жизни! Моя тень, вечно жаждущая идеала, сошла в чертоги Гадеса, мои глаза, ослепленные блестящим светом, видели зарю божественной любви!»

Кронпринц Австро-Венгрии Рудольф и его возлюбленная Мария Вечера

Самоубийство этой пары – одна из самых трагических любовных историй XX века. До сих пор истинные причины гибели двух влюбленных остаются неизвестны. По одной из наиболее распространенных версий, наследник австро-венгерского трона Рудольф и его возлюбленная Мария покончили с собой, поскольку не могли сочетаться законным браком: кронпринц уже был женат. Мария была беременна, в то время как Рудольф никак не мог расторгнуть брак с принцессой Стефанией Бельгийской.

Другая, не менее популярная версия утверждает, что причина смерти – в пресыщенности впечатлениями и безнадежной скуке. Эти болезненные симптомы были своего рода веянием времени и буквально преследовали изнеженных особ из высших слоев общества, что, в свою очередь, вызывало прилив энтузиазма и ликование у революционеров-народовольцев, злорадно подмечавших явные признаки разложения «правящей верхушки».

Среди прочих причин самоубийства видной пары были и такие, которые сильно портили репутацию великого королевского семейства Габсбургов. Так, говорилось о наследственной душевной болезни кронпринца и даже о более неприятном заболевании – сифилисе, которым он заразил свою возлюбленную. Была версия, что Мария – внебрачная дочь императора Франца-Иосифа, т. е. единокровная сестра своего любовника. Хотя никто всерьез не относился к подобного рода слухам, но говорили об этом все, с удовольствием смакуя мельчайшие подробности любовной трагедии.

Случилось же это событие в охотничьем замке Майерлинг. Именно здесь 30 января 1889 года наследник престола Габсбургов кронпринц Рудольф, 31 года от роду, и его 18-летняя возлюбленная Мария Вечера безо всяких на то причин (по крайней мере, очевидных) застрелились. Никто и не догадывался о возможности трагедии, поэтому лишь спустя некоторое время окоченевшие трупы любовников нашли в замке. Мария лежала на кушетке с распущенными волосами и розой в сложенных руках, Рудольф в полусидячей позе находился неподалеку, на полу был револьвер, который выпал из безвольно повисшей руки принца. Рядом с другой рукой стоял бокал с коньяком. Позже экспертиза показала, что никакого яда в коньяке не было. Любовники погибли от двойного выстрела из револьвера: у каждого пуля прошла сквозь один висок и вышла через второй.

Настоящие причины смерти не были выяснены, но в том, что это было самоубийство, почти никто не сомневался. Вероятно, сначала Рудольф убил свою возлюбленную и только после этого поднес револьвер к своему виску.

Рудольф был единственным сыном императора Франца-Иосифа и императрицы Элизабет. Императрица, более известная под милым и более кратким именем Сисси, славилась своей красотой и тем, что первой ввела для женщин гимнастические снаряды, которыми сама пользовалась регулярно. Впо‑ следствии ее нововведение преобразовалось в женский фитнесс. Когда она узнала о трагедии, то была просто потрясена. «Великий Иегова страшен, когда Он приходит разрушительный, как буря», – сказала она тогда. И далее, что удел всех матерей – страдая, рожать детей для того, чтобы те, страдая, обрекали их на еще большие страдания.

Жизнь императрицы тоже оборвалась трагически. Элизабет на 61-м году жизни отправилась в путешествие по Европе, чтобы немного развеяться. Ее горе по поводу смерти сына еще не утихло, Элизабет по-прежнему не снимала траура. Путешествовала она безо всякой охраны, единственной ее спутницей была хофдама графиня Ирма Штараи. В 1898 году почтенные дамы появились в Женеве. Здесь-то и случилось несчастье.

На императрицу напал 25-летний итальянский анархист Луиджи, который долгое время вынашивал коварный план умерщвления «тиранши». До этого, как позже установило следствие, этой отчаянный борец за справедливость пытался расправиться с принцем Анри Орлеанским, наследником французского трона. Но, к величайшему разочарованию Луиджи, принц Анри в назначенный день поехал другим маршрутом. Но более всего анархист мечтал заколоть итальянского короля Умберто, правда, денег на дорогу в Италию у него не было. И в этот момент ему повстречалась австрийская императрица. Страстное желание заколоть какого-нибудь тирана наконец осуществилось. Сама императрица вначале даже не поняла, что случилось, и после молниеносного нападения и удара в грудь вырвалась из рук преступника и попыталась бежать. Но, пройдя метров сто, она упала замертво. Врачи позже объясняли, что рана была очень маленькая, кровь поступала в околосердечную сумку по капельке, пока не заполнила ее целиком, потом остановилось сердце. Элизабет умерла почти без боли.

Итальянский анархист был приговорен к 11 годам тюремного заключения, хотя мечтал героем взойти на эшафот. Не выдержав томительной и однообразной жизни в тюремной камере, лишенный всякого героизма, Луиджи повесился. К печальной истории австро-венгерского королевского дома добавился еще один случай суицида, правда на этот раз лишь косвенно относящийся к родовитому семейству.

О трагедии двух влюбленных в Австрии не забыли и по сей день. В холле ресторана знаменитого венского отеля «Захер» можно увидеть меню обеда, который принц Рудольф заказывал за несколько дней до самоубийства, т. е. в конце января 1889 года. Сегодня это памятник эпохи и одна из главных достопримечательностей отеля.

Меню стоит того, чтобы на него обратить внимание. В длинном списке перечислены устрицы, черепаховый суп, омар a la аrmoricaine, голубая форель под венецианским соусом, жареные перепелки, петух в вине a la francaise, салат, компот, пюре из каштанов, мороженое, фирменный торт отеля «Захер», несколько видов сыра и фрукты. Кроме того, шабли, бордо «Мутон-Ротшильд», шампанское «Рёдерер» и херес «супериор». «Обед, воплощающий совершенство, и одновременно образец, на который должен равняться каждый», – написано в одном из путеводителей по Вене. Принц Рудольф оставался верен положенному ему по праву рождения стилю до конца, как в жизни, так и в смерти.

Любопытно, но в Вене, неподалеку от отеля «Захер», когда-то жил Зигмунд Фрейд. Именно здесь он впервые заявил, что влечение к смерти всегда стоит рядом с инстинктом жизни и продолжения рода. Быть может, подобные мысли и настроения навевает сам город? Недаром многие отмечают, что в Вене «все как-то особенно любят пожить и все как-то особенно влекутся к смерти…».

«А сердце рвется к выстрелу,

а горло бредит бритвою…»

Владимир Маяковский

Владимир Маяковский вошел в историю как поэт поистине блестящий. Он – обладатель несомненно огромного поэтического таланта. Ни один поэт до него не решался настолько смело реформировать природу стихосложения. У многих сложился образ вечного бунтаря и романтика, который воспел революцию 1917 года. По официальной версии, Маяковский сначала чувствовал в вихре революционных перемен объективную необходимость и самоотверженно отдал новой власти все, что имел, а именно свой талант. Однако мало-помалу поэт втянулся в поток насилия, стал шестеренкой огромного и страшного механизма власти. Наконец, он попал в тиски цензуры, он не мог уйти от обступившей его со всех сторон непобедимой бюрократии. Маяковский разочаровался в идеалах революции. Его мучили совесть и запоздалое раскаяние. Совершенно отчаявшись и сожалея обо всем, что ему пришлось сделать и чем поступиться, он кончил жизнь самоубийством. Следовательно, еще один поэтический талант стал жертвой советского тоталитаризма. Так ли это? Это было бы слишком просто, чересчур хрестоматийно, тогда как все обстоит гораздо сложнее.

Владимир Маяковский

Никто не может сказать точно, каким было детство поэта. Во всяком случае бесспорно одно: именно в ту пору он приобрел массу комплексов, которые составили ядро его характера. Вопреки распространенной версии о его нежных отношениях с сестрами и матерью, на самом деле Маяковский общаться с ними не стремился и старался делать это как можно реже, а по свидетельству Лили Брик, даже деньги матери он посылал после долгих и настойчивых напоминаний. Маяковский был необычен, странен, причем не только внутренне, но и внешне. Этой своей необычностью он отталкивал от себя многих. Поэт мог бы стать объектом тщательного изучения для психоаналитика.

Это был человек высокого роста, с крупными чертами лица, как бы созданными для ваятеля. Его нижняя челюсть сильно выдавалась вперед, что производило впечатление непреклонности и жесткости. Его глаза то становились невероятно выразительными и красивыми, то в них появлялось устрашающее выражение.

Всем своим видом Маяковский напоминал переростка из часто снимающихся в последнее время фильмов ужасов. Казалось, подростку 13 лет насильно ввели экспериментальный гормон роста, в результате чего он быстро вырос, но только внешне, а не в эмоциональном и не в душевном плане. И вот он общается на равных со взрослыми, а сам невыносимо страдает от типичных комплексов, присущих подростковому возрасту.

Это критики создали гипертрофированный образ поэта-великана, «горлана-главаря» с его физической и духовной мощью. Тем не менее Маяковский не был ни сильным, ни даже элементарно физически здоровым. С молодых лет он часто болел, потерял практически все зубы; его нос постоянно выглядел распухшим от преследовавшего Маяковского навязчивого гриппа. Поэт постоянно был простужен, часто болел, лечился в Евпатории и Крыму, обладал мнительностью, как и все мужчины, но, может быть, даже и более. Во всяком случае температуру он мерил без конца. Однажды разбил три градусника подряд.

В стихах он был сильным: «С удовольствием справлюсь с двоими, а разозлить – и с тремя». Однако это были только слова, слова… Маяковский всегда рассчитывал исключительно на внешний, театральный эффект. Ведь даже курил он понарошку: никогда не затягивался глубоко и только пускал дым.

Все его детские страхи, все ужасы подросткового возраста перешли вместе с ним в его взрослую жизнь и даже выросли, раздулись до невероятных размеров. Первый из детских комплексов – страстное желание, чтобы пожалели. Никто не жалеет, никому нет дела до его душевной муки, до его непрерывных жалоб:

…слов исступленных вонзаю кинжал
в неба распухшего мякоть:
«Солнце!
Отец мой!
Сжалься хоть ты и не мучай!
Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней.
Это душа моя
Клочьями порванной тучи
В выжженном небе
На ржавом кресте колокольни!
Время!
Хоть ты, простой богомаз,
Лик намалюй мой
В божницу уродца-века!
Я одинок, как последний глаз
У идущего к слепым человека!».

Это ранние стихи Маяковского, в которых заключена обида на весь окружающий мир. Этот мир существует отдельно, ему нет дела до талантливого мальчика-переростка. Его не любят, не понимают, не ценят. Мир не стремится раскрыться ему навстречу. А если это так, то горе этому миру. Он достоин только ненависти, презрения и мести. Слово поэта, человека искусства – и есть поступок, а ранние работы Маяковского дышат неутоленной до исступления жаждой обладания. При этом объект его желания может быть и вполне конкретным («Мария – дай!»), и абстрактным, но также аналогичным женскому образу, не желающему отдаваться и оттого отвратительному:

Вся земля поляжет женщиной,
Заерзает мясами, хотя отдаться…

Нет, не отдается этот мир! Он не хочет Маяковского ни в принципе, ни конкретно. Первая реакция подростка на такое отношение к нему – разрушить все, уничтожить, оплевать, втоптать в грязь:

Теперь —
Клянусь моей языческой силою! —
Дайте

Любую
Красивую,
Юную, —
Души не растрачу,
Изнасилую
И в сердце насмешку плюну ей!

Только у подростка жалоба так стремительно может превратиться в насилие, а обида стать ненавистью. И Маяковский ненавидел, причем все, включая знаки препинания. Он говорил: «…у меня ненависть к точкам. К запятым тоже». В автобиографии он постоянно признается, что ненавидит то одного, то другого. Эта подростковая ненависть металась в нем как слон в посудной лавке. У нее не было выхода, и она давила все вокруг.

Но вот пришла революция, и дала свободу вечной ненависти Маяковского. Энергия огромной концентрации выплеснулась в одну сторону. Что касается идейной стороны вопроса, то поэт был совершенно далек от политики, марксизма и социальных проблем России. Слово «рабочий» ни разу не встречается в его ранних стихах. Однако он говорил с гордостью, что принял революцию сразу и безоговорочно. Перед ним не стояло проблемы – принимать или не принимать. «Моя революция!» Революция же была только поводом к тому, чтобы более свободно писать о насилии и крови:

Пусть
Горят над королевством
Бунтов зарева!
Пусть столицы ваши
Будут выжжены дотла!
Пусть из наследников,
Из наследниц варево
Варится в коронах-котлах!

Так детская обида поэта к власть имущим и не дающим делается постепенно патологией, и она с предельной силой выражается у переростка, наделенного ярчайшим талантом словесной формулировки. На дне же этой патологии таится крайняя неуверенность в себе. Именно об этом говорят строки: «Пусть земля кричит, в покое обабившись: „Ты зеленые весны идешь насиловать!“», именно об этом свидетельствует его постоянная страсть к цитированию любимого Игоря Северянина: «С тех пор, как все мужчины умерли…»

Об этом хорошо писал Лившиц: «Зачем с такой настойчивостью смаковать перспективу исчезновения всех мужчин на земле?.. Нет ли тут проявления того, что Фрейд назвал… сознанием собственной малозначительности?.. Я высказал свою догадку Володе – и попал прямо в цель». В 30 лет Маяковский объясняет, почему ему не удавалось любить. Причин тут множество: не было денег, сидел в тюрьме, однако и в этих объяснениях чувствуется страх и наивность подростка:

У взрослых дела.
В рублях карманы.
Любить?
Пожалуйста!
Рубликов за сто.
А я
Бездомный,
Ручища
В рваный
В карман засунул
И шлялся, глазастый.

У взрослых свой отдельный мир. Им можно завидовать: они знают то, что тебе недоступно, они могут то, чего не можешь ты, хотя и изнемогаешь от желания («Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское…»). И как при этом чувствовать себя выше всех окружающих? Только опуская их в грязь, в мерзость. Пусть взрослым людям любовь доступна, однако все это – та же пакость и грязь.

Нажрутся,
А после,
В ночной слепоте,
Вывалясь мясами в пухе и вате,
Сползутся друг на друге потеть,
Города содрогая скрипом кроватей.

К. Зелинский вспоминает: «Маяковский обладал свойствами многих людей. Кто он? Человек с падающей челюстью, роняющий насмешливые и презрительные слова? Кто он? Самоуверенный босс, безапелляционно отвешивающий суждения, отвечающий иронически, а то и просто грубо?.. Разным бывал Маяковский… Самое сильное впечатление производило его превращение из громкоголосого битюга, оратора-демагога… в ранимейшего и утонченнейшего человека… Таким чаще всего его знали женщины, которых он пугал своим напором».

А что же женщины? Главной женщиной в жизни поэта была Лиля Юрьевна Брик. Ей посвящена поэма «Про это», где в качестве иллюстраций даются изображения Лили в разных видах, в том числе и в пижаме, что по нынешним временам равноценно фотографии на обложке «Плейбоя». Казалось, Маяковский хочет закрепить свои отношения с этой женщиной чем-то более прочным, нежели бесчисленные посвященные ей стихи.

Однако возлюбленная, о которой, по мнению поэта, он имеет полное право говорить во весь голос, несвободна. У нее есть муж, и отношения Маяковского с этой семьей запутанны и двусмысленны.

Николай Асеев свидетельствует: «Он выбрал себе семью, в которую, как кукушка, залетел сам, однако же не вытесняя и не обездоливая ее обитателей. Наоборот, это чужое, казалось бы, гнездо он охранял и устраивал, как свое собственное устраивал бы, будь он семейственником. Гнездом этим была семья Брик, с которыми он сдружился и прожил всю свою творческую биографию». Поистине странные взаимоотношения, которые трудно понять обычному человеку. Поэт говорил, что сильно любит обоих, однако в своей предсмертной записке писал: «Моя семья – Лиля Брик» (а не Лиля и Ося Брики).

Маяковский, думается, нуждался в обоих Бриках, но если Лилю он нежно и страстно любил, то Ося был его покровителем, истиной в последней инстанции. Маяковский даже знаки препинания в стихах не мог расставить без Оси. Первым читателем каждого творения поэта был Брик, которому Маяковский неизменно говорил: «Ося, расставь запятатки» (сам поэт ни одного знака препинания в своих рукописях не ставил). Можно сказать, что без Осипа Брика не существовало бы и того Маяковского, каким его многие знают. Осе принадлежали идеи и замыслы, он ставил знаки препинания, подбирал материалы для поэм, занимался редактурой, следил за сдачей произведения в печать… Может быть, Брик не умел писать, зато Маяковский не умел читать, поэтому поэт не мог существовать без мужа своей возлюбленной Лили, он вовсю пользовался эрудицией Осипа.

Итак, Брики были для Маяковского семьей со всеми соответствующими характеристиками обычной семьи: с любовью, ненавистью, ревностью, ссорами, примирениями, дружбой… Вероника Полонская вспоминала: «Я никак не могла понять семейной ситуации Бриков и Маяковского. Они жили вместе такой дружной семьей, и мне было неясно, кто же из них является мужем Лили Брик. Вначале, бывая у Бриков, я из-за этого чувствовала себя очень неловко». А вот запись из дневника Лили Юрьевны: «Физически О. М. не был моим мужем с 1916 г., а В. В. – с 1925 г.».

В 1923 году произошла серьезная семейная ссора в этом тройственном союзе, о которой Лиля Брик писала следующее: «Личные мотивы, без деталей, коротко, были такие: жилось хорошо, привыкли друг к другу, к тому, что обуты, одеты, живем в тепле, едим вкусно и вовремя, пьем много чая с вареньем. Установился „старенький, старенький бытик“. Вдруг мы испугались этого и решили насильственно разбить „позорное благоразумие“. Маяковский приговорил себя к 2 месяцам одиночного заключения… В эти два месяца он решил проверить себя». Володю отправили жить на Лубянку и, кажется, зажили еще веселее без его вечно угрюмого вида и надоевших всем выходок с угрозами самоубийства. Вместо чая с вареньем стали пить шампанское и активно принимать гостей.

В дни своей «ссылки» Маяковский входил в подъезд Бриков, однако не заходил в квартиру, а, по свидетельству Риты Райт, стоял на лестнице и слушал, сгорая от ревности, а потом писал стихи:

А вороны гости?!
Дверье крыло
Раз по сто по бокам коридора исхлопано.
Горлань горланья,
Оранья орло
Ко мне доплеталось пьяное допьяна.

Он вернулся в их семью ровно через два месяца, день в день. Не мог не вернуться.

У него ничего не получалось. Он хотел всеобщей любви, а не нравился даже женщинам, хотя на этом поприще куда менее приметные его друзья явно преуспевали. Ведь любят же других миллионы, причем сразу, с первого взгляда, наповал! Так нет же. Женщины с ним скучали и отдаваться не спешили.

Ни одна женщина в жизни Маяковского не принадлежала ему совершенно: ни Лиля Брик, ни Татьяна Яковлева, ни Вероника Полонская. Сознание поэта просто раскалывалось от одной мысли об этом.

В 1924 году Маяковский дерзнул на попытку побега от Лили. Он объявил: «Любви пришел каюк». Для Лили это был удар. До сих пор она была первой, единственной женщиной. Ей были абсолютно безразличны Володины любовные похождения, однако, по мнению Лили, никому, кроме нее, он не имел права посвящать свои стихи. А он публично прочитал стихи, посвященные Татьяне Яковлевой, и это было воспринято как серьезная измена. Эту женщину он, несомненно, потерял…

А тут еще в 30 лет Маяковского стала преследовать не‑ отвязная мысль о надвигающейся старости. Он безумно боялся старения и смерти, и это тоже походило на патологию. Он непрерывно заботился о собственном здоровье, он был брезглив до безумия – боялся заразиться. Он проповедовал в своих стихах атеизм, но это не приносило ему успокоения. Дело в том, что и верующий человек, и атеист одинаково спокойны в своем отношении к смерти. Верующий знает, что жизнь – это только миг, временное страдание, за которым последует переход в иную, лучшую жизнь. Атеист же воспринимает жизнь как высокую трагедию. Путем выстраданных заключений он пришел к выводу, что Бога не существует, и считал, что раз уж он принимает участие в этом высоком жанре – трагедии, то за эстетику придет время и расплатиться. Каждый боится смерти, но способен воспринять ее спокойно и без протеста.

Другое дело – воинствующий атеист, такой, как Маяков‑ ский. Он теряет почву под ногами, в нем нет спокойствия, а потому нет и достоинства. Такому человеку остается только беспорядочно метаться, бесполезно грозить и при всем этом выглядеть суетливым и мелким. Небу нет до него никакого дела, и пусть он кричит:

Эй вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!
Глухо.

Это уже звучит не как атеизм, не как отрицание Бога, а как детская обида на него:

Пустите!
Меня не остановите.
Вру я,
Вправе ли,
Но я не могу быть спокойней.

«Пустите!» – так кричит подросток, и каждый родитель знает, что на самом деле эти слова значат: «Держите меня! Держите крепче!». Но он уже не маленький, и его никто не держит.

И вот финал – самоубийство, безумное и непонятное уже потому, что на него решился человек, больше всего опасавшийся смерти. Суицид всегда является актом неожиданным, но самоубийство Маяковского буквально застигло врасплох всех, кто знал его. Причин для такого поступка было много: это разрыв с Бриками, весть о замужестве Яковлевой, ужасный провал пьесы «Баня» и сокрушительное поражение на послед‑ ней выставке. В конце концов, грипп… В результате появилась официальная версия о разочаровании поэта, который всеми силами поддерживал существующий строй и вдруг прозрел: увидел, что нет свободы слова, что не соблюдаются права человека и что он сам в какой-то мере виноват в произошедшем, хотя бы потому, что поддерживал эту власть. Оттого поэт и совершил самосуд над собой.

Тем не менее вряд ли данную точку зрения можно считать истинной. Маяковский был искренен в выражении своих чувств, он являлся порождением этой власти. Ему не приходилось ломать себя. Его взгляды нисколько не изменялись под влиянием поездок на Запад. Он открыто заявлял на одном из публичных собраний 1930 года: «То, что мне велят, это правильно. Но я хочу так, чтобы мне велели». Неужели пересмотр жизненных позиций поэта мог совершиться в какие-нибудь два дня? В это поверить невозможно.

Маяковский решает вопрос о поездке с писательской группой в район сплошной коллективизации и вдруг на следующий день пишет предсмертное письмо (сохранена пунктуация автора): «ВСЕМ! В том, что умираю, не вините никого и пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите – это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет. Лиля – люби меня. Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.

Как говорят —
«Инцидент исчерпан»,
любовная лодка
разбилась о быт.
Я с жизнью в расчете,
И не к чему перечень
Взаимных болей, бед и обид.

Счастливо оставаться. Владимир Маяковский. 12. IV. 30 г.

Товарищи вапповцы – не считайте меня малодушным. Сериозно – ничего не поделаешь. Привет. Ермилову скажите, что жаль – снял лозунг, надо бы доругаться. В. М. В столе у меня 2000 руб. – внесите налог. Остальные получите с ГИЗа. В. М.».

Записка страшна своей незначительностью, поскольку, когда человек расстается с жизнью, он должен, он не может не проявить свою внутреннюю суть, а Маяковский продолжает говорить что-то о склоках (доругаться с Ермиловым). Но ведь он сказал: «умираю» и умер на самом деле.

Лавинская пишет: «В том году великий поэт был окружен врагами, которые давили, сжимали в психологические тиски, и самоубийство 14 апреля – это убийство».

Думается, что враги не могли пугать Маяковского. Он привык с кем-то ругаться всю жизнь, вражда являлась способом его существования. Конечно, весной 1930 года количество врагов у Маяковского увеличилось. Он захотел устроить свою персональную выставку, хотя друзья-рефовцы мечтали о коллективной. На открытие не явился никто, за исключением Осипа Брика и Бориса Шкловского. «От меня людей отрывают с мясом», – мрачно обронил Маяковский. Не осталось никого, а бывший друг Кирсанов опубликовал в газете статью с обращением к Маяковскому: «Пемзой грызть, бензином кисть облить, чтобы все его рукопожатия с ладони соскоблить!».

Однако не это было самым страшным. Недоверие власти оказалось гораздо тяжелее. Маяковский был своим, признанным. Конечно, его ругали время от времени, но на это он внимания не обращал. Однако запрет на выезд в Париж, где он рассчитывал увидеться с Татьяной Яковлевой, стал серьезной проблемой. Раньше Маяковский выезжал свободно. Он бывал за границей девять раз и привык заранее планировать свои встречи. И вот первый отказ. Почва начала уходить из-под ног поэта пролетарских масс.

Маяковский пытался поставить в театре пьесу – и снова провал. Пьеса действительно слабая, но газетные фразы типа «Исписался!» Маяковский воспринимал крайне болезненно. Он пытался оправдываться, все больше утрачивая уверенность в себе. Последним страшным ударом по его самолюбию стало выступление в Плехановском институте. Поэт пришел на выступление усталый и больной. Он плохо понимал, что происходит в зале. А в зале собралось новое студенчество пролетарского происхождения, решившее весело провести время. Они и вправду повеселились.

Маяковский считал, что он единственный из всех поэтов понятен широким массам. Оказалось – нет. А тут он читает отрывок из своих стихов, спрашивает: «Понятно?». Ему в ответ, явно издеваясь, говорят: «Не-а, не понятно!». Он снова читает под гогот аудитории. «Ну хоть кому-то из вас мои стихи понятны?» – выбиваясь из сил, выкрикивает поэт, преодолевая спазмы в горле. Из жалости к нему некоторые поднимают руки. Совсем ошалев от гвалта безумной толпы, Маяковский бежал, даже забыв свою трость.

Он не нужен «товарищу правительству», он не нужен народу, он не нужен женщинам.

Весной 1929 года дальновидный Ося Брик познакомил Маяковского с Вероникой Полонской. Она была молода и прелестна, да к тому же очень непосредственна и искренна. Брик знал, что Маяковский не сможет не влюбиться в нее. И он влюбился, хотя в то же самое время продолжал роман в письмах с Татьяной Яковлевой. Он бывал у Полонской, а возвращаясь домой, писал Яковлевой: «По тебе регулярно тоскую, а в последние дни даже не регулярно, а чаще». Он планировал на осень поездку в Париж к Яковлевой, а Полонскую нежно называл своей «невесточкой». До Яковлевой, естественно, доходили какие-то смутные слухи о том, что ее воздыхатель небезупречен. Когда Маяковскому запретили выезд в Париж, Яковлева восприняла это как очередное доказательство его неверности.

В январе 1930 года Маяковский узнал: Яковлева вышла замуж. Он немедленно потребовал от Полонской узаконить их связь. Да вот беда: Вероника Полонская, как и все другие женщины поэта, тоже несвободна – у нее есть муж, актер Яншин. Яншина Полонская уважала и не торопилась признаваться в связи с Маяковским, что, конечно же, понятно.

Поэт, снова чувствуя вечное проклятие необладания, требовал от Полонской немедленного развода с Яншиным, чтобы она оставила сцену, устраивал скандалы, клялся в любви, угрожал. Бесполезно. Полонская ни за что не соглашалась оставить театр.

В начале апреля Маяковский заболел гриппом. Ему стало казаться, что мир изменился и везде он находит лишь издевательства и насмешки. Каждый взгляд и любое слово представлялись ему враждебными и унизительными. Самое страшное: он чувствовал себя просто смешным, и это конец, это катастрофа.

Маяковский устраивал бесконечные сцены Полонской. Та в ужасе просила его показаться врачу, а лучше расстаться на какое-то время. Эти слова только подлили масла в огонь его безумия. Поэт дошел до своей последней черты.

Лиля Брик вспоминала: «Мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского, и, как каждая хроническая болезнь, она обострялась при неблагоприятных условиях… Всегдашние разговоры о самоубийстве! Это был террор». Он любил неожиданно и весело, как бы между прочим, говорить в компаниях: «К сорока застрелюсь!».

Говорят, что в молодости Маяковский пытался стреляться и тогда его револьвер дал осечку. Любопытно, что, собираясь стреляться 14 апреля 1930 года, он вложил в обойму всего один патрон. Вероятно, надеялся, что не дадут уйти, удержат, может быть, повезет и удастся выжить. Так часто рассуждают и многие подростки.

Еще утром, когда к нему пришла Полонская, Маяковский вряд ли всерьез задумывался о самоубийстве, хотя прощальное письмо было уже написано. Однако поэт был серьезно болен, и требовался только небольшой толчок для последнего шага. Маяковский потребовал от Полонской не ехать на репетицию, остаться с ним, в этой комнате, навсегда. Но Полонская решительно отказалась, отложив разговор до вечера. Едва она прикрыла за собой дверь, как раздался выстрел. Полонская бросилась назад и увидела: Маяковский лежит на полу, он еще жив и даже пытается поднять голову. Через несколько минут на место происшествия приехали чекисты, комнату опечатали. На следующий день бывшего великого пролетарского поэта похоронили. Демьян Бедный в ответ на это событие написал в газете: «Чего ему не хватало?».

Лиля Брик.

И в любви бывают осечки

Лиля Брик – личность примечательная в истории русской литературы. Ведь именно эта женщина вдохновляла на творчество поэта-новатора Владимира Маяков‑ ского и таким образом прославила свое имя.

Лиля Брик родилась в московской семье юрисконсульта и преподавателя музыки. Своим именем девочка обязана увлечению отца творчеством Гёте, возлюбленной которого была Лили Шенеман. Вторая дочь также получила имя одной из героинь прославленного писателя – Эльзы. Родители дали девочкам великолепное образование. Сестры превосходно говорили по-французски и по-немецки, увлекались игрой на рояле. Лиля, в отличие от сестры, была самостоятельным ребенком и всегда могла постоять за себя. Да и внешность хулиганки была под стать ее характеру. Все, кто хотя бы раз видел Лилю, не оставались равнодушными к ее огромным карим глазам и огненно-рыжим волосам.

Знакомство Лили с Осипом Бриком состоялось еще в гимназии. Во второй раз они встретились в фойе художественного театра, и оба поняли, что их свела сама судьба. Родители Осипа решительно отказывали ему в согласии на женитьбу, поскольку считали Лилю недостойной их сына, воспитанного в глубоко нравственной семье. Тем не менее свадьба все равно состоялась в 1912 году.

Лиля Брик

В салон, который Лиля открыла сразу после замужества, Владимира Маяковского привела Эльза. Хозяйка салона с первой минуты покорила поэта, и он был включен в обширнейший список ее воздыхателей. О начале романа Лиля Юрьевна позже вспоминала: «Это было нападение. Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня. Два с половиной года у меня не было спокойной минуты – буквально. Меня пугала его напористость, рост, его громада, неуемная, необузданная страсть. Любовь его была безмерна. Когда мы познакомились, он бросился бешено за мной ухаживать, вокруг ходили мрачные мои поклонники. Я помню, он сказал: „Господи, как мне нравится, когда мучаются, ревнуют…“».

Маяковский, боявшийся упустить даже мгновение, не подаренное ему Лилей, поселился в ее доме. Официально разведенные супруги продолжали жить вместе и, когда Маяковский оказался в их доме, поползли слухи о любовном треугольнике.

Личность Лили Брик представляет собой загадку, которую до сих пор невозможно разгадать. В начале XX века имя Лили Брик упоминалось в обществе чаще, чем какой-либо другой женщины. Лозунгом ее жизни было «Либо все, либо ничего». Она без труда заводила романы с мужчинами, причем ее даже не останавливало, если они были женаты. По этому поводу она часто говорила: «Надо внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешать ему все, что не разрешают дома. Например, курить или ездить куда вздумается. Остальное сделают хорошая обувь и шелковое белье».

Самым интересным является то, что, обольщая чужого мужа, она хотела стать другом его жены. Сам Маяковский как-то на этот счет заметил: «Ты не женщина, ты – исключение». До сих пор многие историки обвиняют Лилю Брик в смерти поэта. Она же как-то заметила: «Конечно, Володе следовало бы жениться на Аннушке, подобно тому как вся Россия хотела, чтобы Пушкин женился на Арине Родионовне».

Естественно, что у Маяковского были женщины помимо Лили Брик, но он настолько трепетно относился к своей музе, что заставлял остальных любовниц дружить с ней. Он любил дарить ей подарки, которые та с удовольствием принимала. Самым изысканным подарком стало кольцо, на внутренней поверхности которого были выгравированы ее инициалы. Если читать по кругу, то получалось слово «люблю».

Маяковский не хотел делить ни с кем свою любимую женщину, но «инцидент был исчерпан», поэтому Владимир решил уйти навсегда. За несколько лет до этого он уже испытывал судьбу, но тогда револьвер дал осечку. Теперь же орудие самоубийства сработало безотказно, и Володя «рассчитался с жизнью», как заметил он в предсмертном письме. После самоубийства Маяков‑ ского Лиля Брик писала сестре: «Любимый мой Элик! Я знаю совершенно точно, как это случилось, но для того, чтобы понять это, надо было знать Володю так, как знала его я. Если бы я или Ося были в Москве, Володя был бы жив».

Смерть Маяковского до глубины души потрясла Лилю, но не в ее характере было сидеть и целыми днями оплакивать потерянную любовь, она продолжала жить и, что самое главное, любить. После гибели поэта Лиля два раза выходила замуж. В первый раз за Виталия Примакова, блестящего и талантливого офицера, расстрелянного в 1937 году, во второй раз за литератора Василия Катаняна, с которым она прожила 40 лет.

Лиля Брик даже в последние годы являлась олицетворением жизнелюбия, элегантности и красоты. При этом манера ее общения сохранилась как у той девчонки, которая пошла наперекор родителям и отрезала свои прекрасные волосы перед поступлением в гимназию. Тем не менее было в облике этой женщины и такое, что заставляло держаться на расстоянии. С юности Лиля осознавала, что она избранная, и это придавало ей уверенности.

В число горячих почитателей Лили попал и известный модельер Ив Сен-Лоран, с которым она познакомилась в 1975 году в Париже. Он создал для нее много изысканных платьев, одно из которых, подаренное на 80-летие Лили, заняло место в музее. «О какой моде может идти речь в мои годы?» – недоумевала Лиля, когда примеряла очередной коллекционный шедевр. Но, по мнению Сен-Лорана, существовали женщины вне моды и вне времени, к этой категории принадлежала и Лиля Брик. После ее смерти он вспоминал: «С Лилей Брик я мог откровенно разговаривать обо всем – о любовных делах, о порядочности, о живописи, даже о политике… О моде, конечно, тоже».

Что заставило эту блистательную женщину покончить с собой? После ее смерти стали известны интересные факты ее гибели. По мнению Юрия Карабчиевского, Лиля Брик ушла из жизни из-за… несчастной любви. В возрасте 86 лет к Лили Брик пришла самая большая любовь в ее жизни. Это был талантливый кинорежиссер Сергей Параджанов. На закате жизни Лиля с головой окунулась в водоворот испепеляющей страсти. Однако он в то время не мог откликнуться на этот призыв души, так как для него началась череда арестов и следственных процессов. Благодаря хлопотам Лили Брик через 4 года его выпустили. Лиля Юрьевна долго ждала этого, и поэтому приготовилась к встрече своего возлюбленного. Она заказала 7 шикарных платьев, но возможности их продемонстрировать, увы, у нее так и не появилось.

Сергей приехал всего на несколько дней, только чтобы повидаться и попрощаться – навсегда. Он слал ей из родного города письма с просьбой его простить, для нее же жизнь уже потеряла смысл. К душевному кризису добавился и роковой перелом шейки бедра, смертельный в таком возрасте. Потеряв надежду снова вернуться к полноценной жизни, Лиля Брик приняла огромную дозу снотворного, все, что было у нее дома. Некоторым может показаться, что несчастная любовь здесь вовсе и не причем, но, если только представить, что в течение всей жизни вы безраздельно владели сердцами мужчин и в какой-то мере считали себя их повелительницей, то можно понять, что чувствовала Лиля Брик после разрыва с Сергеем Параджановым.

Роми Шнайдер. По ту сторону экрана

Французы считают самой замечательной актрисой ХХ века Роми Шнайдер. По результатам всех опросов, проводимых во Франции, она опережает даже таких знаменитостей, как Мерилин Монро и Элизабет Тейлор, Катрин Денёв и Брижит Бардо. В чем же секрет ее популярности? Бесспорно, это и ее красота, и обаяние, и одаренность, и ее блестящая карьера в кино, и трагическая жизнь. Как это ни печально, но именно трагедия возносит человека в глазах общественности на высоты, недосягаемые для тех, чья жизнь и смерть не были отмечены чем-либо исключительным.

Роми Шнайдер умерла в 1982 году в возрасте 44 лет. Ее последние годы жизни были на редкость драматичными. Еще при жизни многие критики пытались разгадать загадку этой актрисы. Но она все равно оставалась «черной жемчужиной Тихого океана», хотя некоторые и полагали, что знают о ней достаточно много. Роми Шнайдер стала для французов олицетворением и счастливой, и трагической судьбы одновременно, символом уходящего века. Неудивительно, что ее смерть вызвала всеобщее потрясение и породила многочисленные слухи и гипотезы, среди которых на первом месте была версия о самоубийстве. Никто не верил официальному заявлению, что актриса скончалась от сердечной недостаточности…

Роми Шнайдер

Родилась Роми Шнайдер 23 сентября 1938 года в семье актеров Магды Шнайдер и Вольфа Альбах-Ретти, в Вене. Ее настоящее имя – Розмари Альбах-Ретти. Впервые она снялась совсем юной (15 лет) в фильме, в котором играла ее мать. Это была замечательная картина с романтическим названием «Когда вновь расцветает белая сирень».

После ее пригласил на съемки фильма режиссер Эрнст Маришки в качестве главной героини по имени Сисси. Последовала целая череда серий этого фильма, и прозвище Сисси накрепко пристало к Роми Шнайдер. Многие ее воспринимали именно по этой роли.

Героиня Роми, Сисси – супруга австрийского императора Франца-Иосифа, императрица Элизабет, чья жизнь окончилась трагически. Для австрийцев прелестная Роми, сыгравшая их любимую императрицу, и по сей день остается легендой. Это был трехсерийный художественный фильм о семейной и личной драме императрицы. Юная Роми Шнайдер, которой в то время было всего-то 18 лет, играла великолепно. После выхода фильма на экраны она мгновенно стала общепризнанной кинозвездой. Путь к европейской славе оказался настолько стремительным, что Роми не могла воспринимать его всерьез, и, к сожалению, этот путь оказался слишком коротким.

По поводу фильма в прессе писали: «Замысел режиссера не простирался дальше желания порадовать публику романтиче‑ скими перипетиями влюбленной пары, роскошной съемкой королевских апартаментов и альпийских лугов. Тут было все, что обычно нравится зрителю: милые недоразумения, счастливые случайности, нестрашные козни отдельных отрицательных персонажей, торжественный бал, на котором царила, ослепляя юностью, очарованием, невиданной красотой туалетов, простая девушка, на которой женился король».

Австрийцы называли Роми Шнайдер австрийской Марлен Дитрих, ее имя и фотопортреты обошли все газеты и журналы. С первых же кадров картины она покорила зрителей каким-то невероятным обаянием и загадочностью.

Казалось, что весь ее жизненный путь будет усыпан розами. Неслучайно же и настоящее ее имя – Розмари – в переводе означает «роза». Она действительно родилась счастливицей, ведь ей не пришлось добиваться славы, – слава сама «явилась к симпатичной немецкой девочке, взяла за руку и повела на съемочную площадку».

Перед премьерой первой серии фильма «Сисси» в городах Австрии и Германии все стены были оклеены плакатами: «Завтра вам предстоит влюбиться в Роми Шнайдер». И это заявление было небезосновательным. После показа фильма для жителей Германии и Австрии юная Роми превратилась в кумира, фильм-трилогия стал национальным достоянием этих двух стран.

Как ни странно, одна из красивейших актрис экрана вовсе не считала себя таковой. Да, на экране она выглядела бесподобно: в любом ракурсе и при любом освещении Роми оставалась красавицей. Но сама она в жизни убивалась по поводу своих чересчур пухлых щечек и маленьких глаз. Но для зрителя ее небольшие глаза были лучиками света, они словно что-то скрывали и в то же время манили, приковывали к себе, завораживали… В жизни коренастая фигура актрисы, по поводу которой она тоже немало горевала, на экране становилась как по волшебству стройной и изящной, даже утонченной. Конечно, можно было бы сказать, что в этом заслуга операторов или гримеров, но никакие ухищрения съемочной группы не смогли бы придать даже самой симпатичной актрисе того шарма, каким обладала Роми. Она буквально излучала обаяние и женственность, силу и слабость одновременно. Именно это и сделало ее мечтой многих мужчин. Не «деланная», не отрепетированная, а та, которая была ее вторым Я – вот что так притягивало людей. Второе Я Роми составляло ее загадку, которую многие пытались разгадать. И это чудо было заметно уже в первом фильме.

Обрушившаяся на нее так внезапно слава словно бы вовлекла очаровательную актрису в своеобразную игру. Все полагали, что она просто призвана играть лишь императриц и высокопоставленных особ в романтических фильмах, мелодрамах и т. п. Ее не просто видели в таком образе, но любовно называли Сисси, как ласково именовали домашние императрицу Элизабет.

Конечно, Роми Шнайдер совсем не желала мириться с этим киноштампом. Роль императрицы Элизабет превратилась для актрисы в кошмар, к тому же публика требовала продолжения и новых серий. Продюсеры, конечно же, не хотели отказываться от больших гонораров, которые приносил им фильм о Сисси. Мать Роми, достаточно популярная в Германии актриса Магда Шнайдер, также требовала от дочери возвращения в «императорскую сказку». Роми говорила по этому поводу: «Нет ничего опаснее для актера, чем дать поставить на свой лоб штамп. Мой штамп называется „Сисси“».

Она уже начала сниматься в других картинах и от работы над четвертой серией о Элизабет наотрез отказалась. Продюсеры и режиссер уговаривали ее как только возможно, предлагали гонорар в миллион марок, но Роми твердила «нет». Был страшный скандал в семье, но…

Она долгие годы боролась с общественным мнением и с предвзятым отношением режиссеров к ее способности играть нечто большее, чем просто роли романтических героинь. В итоге ей все-таки удалось не только сломить мнение общественности, но и создать действительно незабываемые по силе и внутренней красоте образы.

В 1958 году она сыграла роль в фильме «Кристина» французского режиссера Пьера Гаспар-Юи. Роми и не предполагала, что поездка в Париж будет не просто важным шагом в карьере, но и во многом изменит ее личную жизнь. Здесь она встретила свою первую любовь, самую сильную и страстную, которая повлияла на всю последующую судьбу. На съемках одного из фильмов она познакомилась с Аленом Делоном, тогда еще только восходящей звездой французского кино. После тяжелого разрыва с ним, в середине 1960-х годов, Роми Шнайдер отчаянно металась, пытаясь найти забвение в отношениях с другими мужчинами. Она несколько раз выходила замуж, рожала детей, но забыть Делона ей вряд ли удалось. Когда погиб ее сын, первенец, рядом с ней оказался именно Делон. А потом… потом умерла она, и в последний путь ее провожал опять он – ее первая и самая сильная любовь.

После ее кончины Ален Делон, давая интервью для журнала «Пари матч», вспоминал эту прекрасную любовь, но ведь в разрыве был повинен только он сам. Делон испугался, что будет всю жизнь находиться в тени славы гениальной жены. Он опасался, что его будут называть только мужем Роми Шнайдер. И Делон сбежал от нее, искалечив ей всю жизнь. Роми в последние годы жизни осталась совсем одна. Никем не понятая, она начала принимать наркотические средства, которые сильно подорвали ее здоровье. В момент глубочайшей депрессии рядом с ней не оказалось никого, и она ушла из жизни.

Как отмечали в прессе, Шнайдер была не просто очаровательной женщиной, но и бесконечно гениальной и талантливой актрисой. Все те фильмы, в которых ей довелось в полной мере отобразить глубину своего дарования, были «своеобразным откликом на ее личную жизнь». Это и пронзительно сыгранная роль в «Бассейне», где она играла с Делоном, и в фильме «Поезд», где ее партнером был Трентиньян, затем «Старое ружье», снятый в паре с Филлипом Нуаре. Даже небольшие роли удавались ей на славу, как, например, в фильме Клода Миллера «Под предварительным следствием». Довольно автобиографической была картина А. Жулавского «Главное – любить». За роль в этом фильме Роми Шнайдер получила премию «Сезар». И наконец, лента Ж. Руффио «Прохожая из Сан-Суси» оказалась неудачной работой Роми. Здесь уже было заметно, что актриса, регулярно употреблявшая транквилизаторы, находилась далеко не в самой лучшей форме, к большому сожалению ее поклонников, которые, впрочем, готовы были простить своей любимице все.

С Аленом Делоном Роми встретилась на съемках «Кристины», затем она несколько лет прожила с ним в Париже. Здесь Делон познакомил актрису с замечательным итальянским режиссером Лукино Висконти, который в дальнейшем сделал многое для ее профессионального роста.

Самыми успешными для Роми были 1970-е годы, когда один за другим выходили фильмы с ее участием. За это время Роми несколько раз получала высшую награду французского кино – статуэтку «Цезарь». Одно только ее участие в картинах «Простая история», «Групповой портрет с дамой» сделало эти фильмы аншлаговыми.

Успехи в кино сопровождались, увы, трагедиями в личной жизни. Сначала разрыв с Делоном, потом – годы потрясений, от которых она попыталась спастись в Голливуде. Затем возвращение в Европу, где как будто наступил просвет в личной жизни актрисы. Она вышла замуж за германского актера Харри Мейена. Но он страдал алкоголизмом и в 1979 году, не сумев справиться с депрессией, покончил жизнь самоубийством. Роми была не просто подавлена, – раздавлена. Снова начались тяжелые времена, но ее воодушевляло присутствие сына – Давида-Кристофера (сына от Харри). Как раз в этот период Роми и начала злоупотреблять разного рода лекарственными препаратами. В результате она попала на операционный стол: в мае 1981 года ей удалили одну почку. А потом, в июле этого же года, погиб сын.

В своем дневнике Роми писала: «Я устала. Моя жизнь – ад, он всегда у меня перед глазами». В последнем фильме, где она снималась, «Прохожая из Сан-Суси» (1982), героиней была смертельно больная молодая женщина, что как раз подходило по содержанию состоянию самой актрисы. Роль была сыграна блестяще и достоверно, ведь Роми играла словно бы саму себя.

23 сентября все того же страшного года она ушла из жизни. Как писали в прессе: «Перестало биться сердце Роми Шнайдер – одной из гениальных актрис Европы». Брижит Бардо сказала, что ее убила жизнь. В австрийском журнале «Профиль» замечали: «Роми Шнайдер никогда не скрывала, что готова жить против всех правил. Но жизнь ее подвела…».

Но вернемся к истокам, вернее, к самым счастливым годам жизни Роми, когда она уехала во Францию. Фильм «Флирт» с ее участием оскорбленные отъездом актрисы за границу немцы не признали. И вовсе не потому, что он был плох, просто поползли слухи, которыми так знамениты съемочные площадки. Немцы узнали, что их любимица, их национальная гордость, крошка Роми самым глупым образом закрутила роман со своим партнером по фильму. Тогда это был никому не известный французский актер Ален Делон.

Отношения между Роми и Делоном складывались сначала не так уж и романтично. Режиссер, снимавший «Флирт», совершенно измучился и надеялся поскорее закончить картину. Работа на съемочной площадке походила на ад: главные герои постоянно ссорились, спорили… Словом, ни о какой любви и речи быть не могло. Любовные сцены фильма давались с невероятным трудом. Позже Роми вспоминала: «С первого дня мы находились в состоянии войны и так цапались друг с другом, что от нас летели пух и перья».

Для молодого Делона роль в фильме «Флирт» была первой пробой, а Роми к тому времени уже совершенно вжилась в образ звезды. Нескладный дебютант, на ее взгляд, был полной бездарностью. Несомненно, что такое пренебрежение сильно задевало Делона. Тогда он называл ее, «невесту Европы», весьма непочтительно – «надутой гусыней». Но неожиданно для всех после окончания работы над фильмом между двумя актерами вспыхнула самая настоящая любовь. Безумная, с ночными звонками, волнениями, неожиданными решениями, изменением планов и пр. Роми была готова на все. Слова Алена: «Приезжай в Париж. Будем жить вместе», – совершенно изменили ее жизнь.

Австрийские и германские зрители бурно переживали по поводу непонятной любви Роми. Они никак не могли ей простить измены. Отъезд актрисы в Париж вызвал буквально шквал негодования. Первые полосы газет пестрили заголовками: «Предательница» и все в таком духе. Похвалы сменились презрительным: «Жаль, что она стала продажной девкой». Увы, Роми тогда не осознавала, что, покидая родину, теряет многое. Она плохо говорила по-французски и едва ли могла играть во французских фильмах с тем же блеском, как в Австрии или Германии. Ее мать говорила, что она сошла с ума, но, как известно, чтобы влюбиться, надо действительно оторваться от суеты. А Роми влюбилась. Ей было 22 года, и мать не понимала, почему и ради чего дочь отказывается от славы, бешеных гонораров и вообще от будущего. По мнению Магды Шнайдер, смазливый мальчишка в потертых джинсах и рубашке нараспашку того не стоил. Возможно, она была права, но только человек с холодным сердцем может отказаться от любви, тем более от такой, которая пришла к Роми. И весной 1959 года влюбленные обручились.

Роми и Ален поселились в небольшом скромном отеле, где не было никаких удобств, но из окон открывался изумительный вид на Сену. Они были счастливы. Днем парочка каталась по Парижу на стареньком «Рено», но им казалось, что «за их плечами крылья».

Роми забыла о себе, о своей карьере. Теперь актриса № 1 Германии стала безмолвной тенью Делона. Она повсюду сопровождала его, в качестве невесты ездила с ним на все съемки. Впервые в жизни Роми не играла перед камерой, а неподалеку от съемочной площадки терпеливо дожидалась Делона. И никому до нее не было дела. Правда, немецкие режиссеры все еще звонили ей иногда, ведь Роми по-прежнему оставалась самой кассовой актрисой на родине. Делон безжалостно смеялся над подобными звонками и приглашениями сыграть в очередном немецком фильме. По его мнению, немецкое кино вообще являлось самым бездарным.

Конечно, Роми переживала, ведь она была такой деятельной и энергичной, импульсивной и эмоциональной. Она хотела играть, работать, но Делон с чисто мужским эгоизмом полагал, что ей достаточно его большой любви.

Как-то раз во время съемок фильма «На ярком солнце» режиссер Рене Клеман заметил сидящую как всегда в стороне симпатичную молодую женщину. Он поинтересовался, кто это, и был поражен, узнав, что перед ним та самая знаменитая Сисси. Возможно, желая доставить ей хоть немного радости, он дал Роми небольшую роль. Актриса, привыкшая блистать на экране с 15 лет, исполнявшая совсем недавно с неизменным талантом лишь главные роли, была оскорблена до глубины души. Но ей пришлось подавить эти неприятные чувства, ведь рядом находился ее любимый, ради которого она была готова играть даже такие незначительные роли, лишь бы не подавлять его своей значимостью, которой так боялся Делон.

Алена Делона пригласили сниматься в фильме «Рокко и его братья» у Лукино Висконти. Вместе они поехали в Италию. Этот фильм принес Делону всемирную славу, а Роми по-прежнему оставалась в тени. Но Висконти быстро понял, что мучает невесту Делона. Он, конечно, заметил ее талант и заставил ее учить французский язык. «Без этого, Ромина, ты пропадешь», – заявил великий режиссер. Роми всерьез занялась языком, она зубрила французский день и ночь, а потом Висконти пригласил ее играть в своем фильме «Бокаччо-70». Роми была счастлива: ведь она не просто вернулась на съемочную площадку, она теперь имела возможность работать с великим маэстро. Висконти помог Роми пройти настоящую школу актерского мастерства, кроме того, он занялся ее внешним обликом, познакомив с лучшими международными модельерами.

Среди них была и Габриэль Шанель, которая, едва взглянув на Роми, бросила небрежно: «Худеть». Шанель создала для актрисы исключительные туалеты, которые превратили и без того очаровательную Роми в образец изящества и утонченности. Известный куафер Александр тоже взял Роми под свою опеку: он создавал для актрисы эксклюзивные прически. Отношения Роми и Висконти напоминали дружбу взрослой дочери и отца, ведь он сумел вдохнуть в нее новую жизнь, вытянул из водоворота однообразной парижской жизни. В фильме «Бокаччо-70» Роми впервые проявила себя как французская актриса. Правда, у нее были серьезные соперницы – Софи Лорен и Анита Экберг. Но, как ни удивительно, критика очень дружелюбно отнеслась к новой Шнайдер. Все в один голос хвалили ее, отметив, что французский экран заполучил нечто удивительное и бесподобное в лице Роми.

Актриса вернула свою славу, но в то же время она потеряла любовь. Ален Делон весьма странно отреагировал на столь трудный дебют невесты во французском кино. Она не дождалась от него ни полезных советов, ни простой дружеской поддержки; не выказал он и прежней своей пылкой привязанности. «Мы плачем, приходя на свет, а все дальнейшее подтверждает, что плакали мы не напрасно…» В момент своего нового взлета Роми поняла, что теряет любимого. Она осознала это раньше, чем сам Делон. Они еще оставались вместе, но это была лишь формальная близость. Роми плакала по ночам, а он как будто не замечал, что с ней происходит. Все чаще Делон пропадал, говоря, что занят на съемках. Конечно, Роми догадывалась, что он изменяет. Его страсть прошла, как и молодость. Он превратился в зрелого мужчину, причем дьявольски красивого, которому поклонницы просто прохода не давали. Вряд ли Роми теперь могла надеяться на свадьбу, но все-таки она удержала бы его, если бы не была так горда.

Возможно, в пику изменяющему Делону она уехала в Голливуд сниматься в очередном фильме. Таким образом Ален Делон был предоставлен самому себе и толпе обуреваемых страстью поклонниц. По сути, Роми сама сделала первый шаг к разрыву. Спустя какое-то время, а именно – в августе 1964 года от Делона пришло послание. Это было прощальное письмо, в котором он сообщал, что актриса Натали Бартелеми ожидает от него ребенка. Теперь он был совершенно потерян для Роми. И хотя она перед отъездом смутно понимала, что они расстаются, но в глубине души все-таки надеялась: он приедет к ней, будет просить ее любви или что-то в этом роде. Увы, реальность оказалась жестокой. Разрыв с Делоном поверг актрису в отчаяние.

К этому добавились газетчики, которые безжалостно вторгались в их жизнь, вытаскивая порой на свет самые интимные детали. Роми с головой ушла в работу, она снималась как одержимая, меняя фильм за фильмом. Присутствовать на съемочной площадке порой приходилось по 18 часов. Чтобы снять усталость и взбодрить себя, Роми изредка прибегала к помощи шампанского. Это помогало, но лишь на какое-то время, а потом тоска наваливалась с новой силой, и она словно бы деревенела. «Ну, Ромина, надо быть мужественной», – утешал ее Висконти. Он помогал ей выйти из оцепенения, но она мучилась от сознания того, что ее бросили, предали. Роми надеялась, что сможет забыть Делона, заменив его новым мужчиной. «Пустоту надо заполнить, и тогда будет легче». Как она ошибалась тогда!

Роми познакомилась с режиссером Харри Мейеном, а в июле 1966 года вышла за него замуж. Она была беременна, и Харри ради нее оставил жену, с которой прожил 12 лет в мире и согласии. Потом у Роми родился мальчик, ее первенец Давид. Супруги поселились в Гамбурге, и Роми была счастлива. Она хотела стать хорошей женой и матерью и так любила своего сына и мужа, хотя любовь к последнему скорее походила на благодарность. Харри помог ей вырваться из депрессии, утолить тоску и отчаяние. Роми была благодарна ему за сына. В дневнике она писала: «Харри дал мне уверенность. Я стала гораздо спокойнее, болезненное возбуждение, кажется, оставило меня. За это время я не сделала ни одного фильма, и тем не менее чувство пустоты больше не преследует меня. Мы стали семейной парой, и я охотно провожу время в нашей четырехкомнатной квартире».

Это было так похоже на обман, на самовнушение. Она словно бы говорила себе: мне хорошо, мне очень хорошо… Со временем это заклинание начало терять свою силу. Все чаще в дневнике Роми стали звучать нотки недовольства и раздражения. Ей наскучила роль домохозяйки, она устала от криков сына, от мелочных забот и от всегда такого внимательного мужа. Теперь Роми чувствовала себя в четырехкомнатной квартире словно в клетке. Ей не хватало воздуха свободы, живого человеческого общения или… ей не хватало Делона?

Она тосковала, и, возможно, это чувство долетело до адресата. Однажды в квартире раздался звонок, Роми сразу узнала голос. «Приезжай в Париж. Я снимаю фильм. Есть классная роль для тебя», – опять любимый голос нарушал ее покой, ломал ее жизнь, но она не могла не откликнуться.

И снова Роми, как когда-то в забытой юности, в Париже, в городе своей самой сильной и, наверное, единственной любви. Она играла в фильме «Бассейн», который немного повторял печальную историю их романа с Делоном. Зрители еще помнили об их красивой любви, и едва фильм вышел на экраны, как публика буквально атаковала все европейские кинозалы. Потом начались интервью, Роми часто спрашивали, не помешали ли ей прежние отношения с Делоном играть эту роль. На что она отвечала: «Нисколько! Я работала с ним, как с любым другим партнером. Нет ничего холоднее мертвой любви…». У Делона тоже спрашивали о его чувствах к Роми, он говорил: «Когда мы с ней встретились впервые, она была девочкой, а сейчас я вижу перед собой зрелую прекрасную женщину».

С этого фильма началось триумфальное шествие Роми Шнайдер по киноэкранам всего мира. Фильмы с ее участием следовали один за другим. В «Людвиге», режиссером которого был Висконти, она сыграла главную роль, принесшую ей награду на фестивале. В журнале «Пари матч» ее, иностранку, назвали звездой французского кино. А потом начались съемки в фильме «Поезд». В этой картине рассказывалась история о любви, которая оказалась даже выше смерти. Но, увы, счастье, отпущенное ей Богом, касалось только ее творческой карьеры. В личной жизни блистательной актрисе не хватало таланта. Она не умела быть мудрой и терпеливой женщиной, она делала ошибку за ошибкой, даже и не подозревая об этом, лишь с годами осознав, что же она наделала. Правда, ей хватало мужества признаться: «Знаю, что у меня плохой характер, часто я бываю невыносимой».

Отношения с Харри окончательно разладились, и через два года после свадьбы они расстались. Харри был мягким и добрым человеком, его жизненный опыт (ведь он был много старше жены) позволял ему многое прощать Роми и удерживать ее от непродуманных шагов. Но когда Роми стала «великой», все советы мужа казались ей глупыми нападками, нелепыми колкостями. Она отвергала его мнение. Ссоры супругов теперь часто сопровождались ее истериками и бранью мужа. Не выдержав, Роми бросила Харри, забрав с собой сына. Она вновь поселилась в Париже. А спустя какое-то время у нее начался роман с Даниэлем Бьязини – ее личным секретарем.

Бьязини был выходцем из интеллигентной и богатой семьи, и хотя он был вполне уравновешенным молодым человеком, но отличался некоторым легкомыслием. Это смущало и расстраивало Роми, желавшую видеть в своем партнере абсолютную верность и преданность. Правда, Даниэль очень сблизился с ее сыном, что было важно для Роми. Для Давида ее новый спутник жизни был старшим товарищем, другом и в то же время мудрым наставником. С ним Давид мог и погонять мяч, и подраться, и поговорить о серьезных мужских делах. Родители Даниэля с радостью приняли Давида и очень привязались к нему, это чувство стало взаимным. Давид относился к старикам Бьязини как к родным дедушке и бабушке. Их вилла стала для него родным домом, где он чувствовал себя вполне уютно. Его мама много снималась, постоянно была в разъездах, он так редко видел ее. Так что новая семья давала ему полное ощущение домашнего тепла.

Роми тоже была довольна, ей казалось, что в ее жизни наконец достигнуто полное равновесие. Даниэль ее обожал, сын был доволен и обласкан его родителями, возвращаясь домой, Роми всегда встречала лишь доброту и любовь. Все было так похоже на настоящую большую семью. Роми начала бракоразводный процесс с Харри. Она выплатила ему почти полтора миллиона марок, чтобы добиться своего. Наконец в декабре 1975 года Шнайдер вышла замуж за Даниэля. Тогда она говорила: «Всю жизнь я пыталась собрать под одной крышей мужчин, детей, профессию, успех, деньги, свободу, уверенность, счастье. В первый раз все рухнуло. С Даниэлем я делаю новую попытку».

Вскоре у них родилась дочка Сара – это было чудесное событие в семье Бьязини. Роми, казалось, забыла все свои прежние горести и разочарования. Теперь у нее была семья, двое детей, заботливый муж и любимая работа. Роми продолжала сниматься, и это по-прежнему приносило ей не только удовольствие, но и бешеный успех. Роми получила второй «Сезар», ее талант вновь был высоко оценен. В этот момент пришла телеграмма из Гамбурга: ее бывший муж Харри, не выдержав разлуки с Роми, повесился. Она вылетела в Гамбург. Толпа жадных до сенсаций журналистов набросилась на нее уже в аэропорту: «Не считаете ли вы себя виноватой в гибели этого человека? Вы отняли у него хорошую, добрую жену, а что дали взамен?».

Да, смерть Харри тяжким грузом легла на ее совесть, после этого несчастья она вновь потеряла едва обретенное душевное равновесие. В обвинениях звучала такая горькая правда, она и сама это понимала, но, увы, изменить уже ничего не могла. Ее новый муж, Даниэль, был еще слишком молод и совсем не обладал теми качествами, которые помогли бы Роми выдержать этот удар. Он требовал от нее выдержки. Кроме того, в силу своего возраста или характера Даниэль был вовсе не из числа домоседов и примерных семьянинов, как Харри. Роми опять мучилась от ревности.

И хотя актриса могла часами себя утешать тем, что она великая, она звезда, но от ревности это не спасало. Ее самолюбие было задето, Роми чувствовала себя оскорбленной. Ведь ради Даниэля она рассталась с Харри. Кроме того, ей казалось, что Даниэль рядом с ней из-за глупого мужского тще‑ славия, ему льстит внимание и любовь звезды мирового кино. Роми не хватало мудрых советов Харри, поддержки, она опять была бесконечно одинокой. Актриса начала пить и теперь уже не скрывала этого. И все опять повторилось: алкоголь снимал стрессовое состояние на какое-то время, а потом наступала еще более тяжелая депрессия. Хорошее настроение как будто навсегда покинуло ее, уверенность таяла день ото дня, ведь от алкоголя страдала не только ее душа, но и внешность. Гримеры порой не знали, что им делать, когда Роми являлась на съемочную площадку вся опухшая, с мутными глазами и вялым взглядом, который уже не излучал былой чарующей загадочности.

Конечно, быть звездой и при этом хорошей женой удавалось немногим женщинам. Всегда приходится чем-то жертвовать. Роми пыталась удержать в своих руках и то и другое и в конечном итоге надорвалась. Ее нервы были совершенно расшатаны. Она говорила Даниэлю глупые и обидные слова, часто намекала на разницу в возрасте. Он же считал, что эта самая возрастная разница сделалась для нее чем-то болезненно-маниакальным. Позже он говорил: «Мне на это было наплевать, но Роми, когда ей исполнилось 40, вдруг начала панически этого бояться. Она стала жуткой собственницей и ревновала меня без причины. Она постоянно говорила о нашем будущем – каково нам будет через 10 лет, когда ей стукнет 50, а мне лишь 39? Какие роли ей тогда еще будут предлагать? Эта тема занимала все наши разговоры, мы ругались как ненормальные».

Роми стала принимать транквилизаторы, и чем дальше, тем больше. «У нее это добро всегда было в запасе, как спасательный круг», – печально констатировал Даниэль. Снотворные таблетки она запивала вином, чтобы они лучше усваивались. После одного такого приема ее едва откачали. А потом врачи обнаружили у Роми опухоль. Правда, она была доброкачественной, но тем не менее одну почку пришлось удалить. После операции Роми впала в еще большую депрессию: на спине остался безобразный шрам длиной в 20 см, а утолять горести с помощью вина и транквилизаторов с одной почкой вообще было немыслимо.

Конечно, ее внешность сильно изменилась, под глазами появились мешки и черты лица стали размытыми, но она предприняла отчаянную попытку. Она решила сняться для «Плейбоя». Позже фотограф признавался, что ему было настолько неловко и даже отвратительно работать, ведь предстояло сделать что-то невозможное – воскресить былую красоту «невесты Европы». Роми же искала новые способы самоутверждения, теперь она решила найти нового мужа. Она развелась с Даниэлем, брак с которым продолжался уже 6 лет. Даниэль согласился только потому, что устал от ее истерик и безумных поступков. Но был один человек, который никак не хотел мириться с разводом, – Давид. Он так любил своего приемного отца, что не пожелал с ним расставаться. Увы, он был единственным, кто еще хотел сохранить семью.

Позже Даниэль написал в своей книге «Моя Роми» по этому поводу: «Давиду нужна была семья, стабильность, защищенность – уютный покой, это он унаследовал от матери. Он был очень подавлен разводом своих родителей. Я помню, как он радовался, когда мы поженились и когда появилась на свет его младшая сестренка. Наше расставание было для него драмой, он боялся потерять все, что любил. Из-за этого он закатывал матери жуткие сцены. И когда у Роми появился новый спутник жизни, Лоран Петен, он-то в глазах Давида и стал главным виновником. И мальчик ушел в единственную семью, которая у него еще оставалась, – к моим родителям. Конечно, это причиняло Роми боль. Но она ничего не смогла бы с этим поделать. Давиду было уже 14, и он, скорее всего, просто сбежал бы из дому…».

Сын решительно отказался жить с матерью и ее новым мужем, для Роми это был тяжелый период. Давид был ее первенцем, и она не могла потерять его, но даже это не образумило женщину, продолжавшую все делать по-своему. Актриса жила с дочкой, а Давид – у родителей Даниэля. Роми всегда не хватало сына, хотя они часто встречались в кафе, беседовали. Он тоже скучал по матери и по сестренке, но не желал признавать мсье Петена – нового спутника жизни Роми. Возможно, со временем трения между матерью и сыном как-нибудь уладились бы, но судьба распорядилась иначе.

Давид возвращался поздним вечером домой, к старикам Бьязини. Их вилла была огорожена железной решеткой, обрамленной сверху острыми зубцами. Подросток всегда легко перелезал через эту преграду, не желая дожидаться, пока привратник отопрет калитку. И в этот раз он полез наверх, но в самый неподходящий момент его рука сорвалась, и он животом напоролся на острие. Он все-таки перелез через ограду и дошел до дома, прикрывая рану майкой. Дома были и старики, и Даниэль. Когда мальчик вошел в гостиную, зажимая рану руками, Даниэль подскочил к нему и чуть приподнял майку. Тут же на него брызнул целый фонтан крови, острие забора задело аорту. Уже в машине Давид, видя волнение Даниэля, спросил: «Ты думаешь, что я умру?».

Операция продолжалась 6 часов, врачи и медсестры сновали по коридору, Роми выла, словно раненый зверь. Обстановка становилась все нервознее, наконец врачи сказали, что все кончено. Роми была вне себя. У больницы уже дежурила толпа репортеров, друзьям удалось провести актрису к машине, где она спряталась под сиденье, чтобы не видеть вспышек фотокамер. Начались самые страшные дни. К ней прилетел Ален Делон и все время был рядом. Он занялся похоронами, сделал все, чтобы облегчить страдания Роми. Но она погрузилась в себя и как будто уже не замечала ничего происходящего вокруг нее. Роми изредка приходила в себя, но близость Делона ее уже не радовала: та молодая любовь, когда-то крепко их связавшая, теперь давно была утрачена. И все-таки память о ней заставила Делона быть рядом с Роми.

Делон и Шнайдер по-прежнему держались в когорте самых лучших актеров французского кино. Их постоянно называли самой красивой парой. Ален и Роми иногда появлялись перед теле– и фотокамерами. Делон говорил: «Смотри-ка, мы с тобой еще самые лучшие. А знаешь, я думаю, что и через 20 лет ничего не изменится». Пожалуй, можно заметить, что эти слова он говорил не для публики, а только для нее. Он как бы просил ее жить, ведь все видели, что Роми словно тает на глазах. Ален Делон решил спасти ее в очередной раз работой, как когда-то. Он начал снимать фильм, сюжет которого опять перекликался с их жизнью. Это была история о мучительном восхождении к славе, в жертву которой приходится приносить порой слишком многое.

Роми ожила, работа всегда ее отвлекала от личных горестей. Потом она загорелась тоже снять фильм. В качестве сюжета актриса решила избрать роман, который так любил Давид. Этот фильм она хотела посвятить памяти сына и бывшего мужа Харри. Роми приложила все усилия, чтобы закончить работу, теперь время жизни для нее определялось сроком завершения съемок. В то время знавшие ее люди говорили, что, если бы не этот фильм, Роми умерла бы значительно раньше. На первых кадрах ее картины «Прохожая из Сан-Суси» стояло посвящение: «Давиду и его отцу».

Через 9 месяцев (это мистическое число) после смерти сына скончалась и Роми Шнайдер. Все французские газеты поместили статьи, посвященные самоубийству великой актрисы. Ален Делон оставался с ней до конца и после смерти Роми позаботился о том, чтобы ее прах покоился под одной плитой с прахом Давида на тихом кладбище деревни Буасси под Парижем.

Кристина Онассис

Кристина Онассис была одной из самых богатых женщин мира, ее состояние оценивалось в один миллиард долларов. Но, к сожалению, огромное наследство, оставленное греческим судовладельцем Аристотелем Онассисом своей дочери, не принесло той большого счастья. В ноябре 1988 года Кристина Онассис скончалась при загадочных обстоятельствах на вилле своей приятельницы неподалеку от Буэнос-Айреса. А наследницей сказочного состояния стала ее совсем юная дочь Афина. Что могло заставить Кристину Онассис отказаться от далеко не самой худшей жизни, тем более оставить одинокой совсем маленькую дочь, которую она так горячо любила? Пытливый психолог непременно отыскал бы первопричины ее депрессивного состояния, закончившегося суицидом, еще в далеком детстве.

Кристина Онассис

Аристотель Онассис в 1946 году женился по большой любви на 17-летней Тине Ливанос. И первое время их брак действительно представлял идеальную картину счастливой супружеской жизни. Но вскоре эйфория прошла, и ее место заняла совершенно необъяснимая тоска, которая постепенно целиком завладела Тиной. Ей показалось, что муж подавляет ее и, не придумав ничего лучшего, она начала из протеста и как бы назло принимать наркотики. Даже дети – к этому времени в семье уже были сын Александр и дочь Кристина – не могли повлиять на настроение своей любимой мамы.

Но семья все еще продолжала существовать. Правда, Тина, полностью поглощенная многочисленными проблемами личного характера, не уделяла детям должного внимания (что, кстати, еще более усиливало ее страдания), а Аристотель, или, как его называли близкие, Арис, был слишком загружен работой, поэтому времени на семейные радости оставалось не так уж и много. Но все-таки Онассисы предпринимали морские путешествия. Они отправлялись в плавание на громадной роскошной яхте, которую Аристотель подарил своей любимице Кристине еще в младенческом возрасте, или проводили по несколько дней вместе в каком-нибудь из европейских городов, останавливаясь в лучших гостиничных номерах, на квартирах или виллах.

Кристина росла словно принцесса, даже ее куклы были одеты в наряды, сшитые по специальному заказу самим Кристианом Диором. Но, как известно, никакие замысловатые подарки и диковинки не в состоянии заменить родительской любви, ласки, внимания и теплоты. Чем старше становились дети, тем чаще между супругами Онассис происходили бурные ссоры, свидетелями которых нередко были и Александр с Кристиной. Наконец после очередного романа Аристотеля с известной греческой певицей Марией Каллас и без того непрочный брак распался. А в 1968 году Аристотель вторично женился, причем на знаменитой американской вдове Жаклин Кеннеди.

Через три года 18-летняя Кристина сбежала из дому вместе с 48-летним Джозефом Болкером. Болкер работал продавцом недвижимости в Лос-Анджелесе, он был разведен и имел от первого брака четырех уже достаточно взрослых детей. Конечно, такие подробности вряд ли могли понравиться тестю, тем более что о браке дочери с этим подозрительным евреем (их Аристотель особенно недолюбливал) ему сообщили во время торжества, устроенного в честь 42-летия миссис Онассис. Неудивительно, что он пришел в ярость и тут же объявил, что лишает дочь наследства. Разговаривая с Кристиной по телефону, отец категорично заявил, что она не получит и цента, пока не разведется с Болкером. На решение Аристотеля не смогла повлиять даже Жаклин, которая всегда умолкала, видя мужа в гневе, поскольку возражать ему, особенно в такие моменты, было просто бесполезно.

Кристина и Болкер прожили вместе только 9 месяцев, после чего последний под давлением Онассиса все-таки начал бракоразводный процесс. Кристина попыталась покончить жизнь самоубийством. Она была настолько расстроена гневом отца, что никак не могла смириться со сложившейся ситуацией. Нечто подобное уже приключалось в ее жизни, когда она была вынуждена расстаться с одним из своих первых возлюбленных Петросом Гуландрисом. Тогда она впервые встретила столь яростное сопротивление отца, который ей раньше ни в чем не отказывал, и ощутила в полной мере, каково это – спорить с сильной личностью. Кристина проиграла этот спор, так же как раньше всегда проигрывала ее мать Тина, пытавшаяся с помощью наркотиков хоть каким-то способом доказать свою независимость и самостоятельность.

Позже Болкер вспоминал: «Мы жили в напряжении. Она еще слишком молода и не смогла перенести разлуки с отцом». Кристина же говорила: «Он перестает быть моим мужем, но навсегда останется моим лучшим другом».

Каждый раз, когда Кристина выходила из депрессии, ею овладевала неимоверная жажда жизни. Она не пропускала ни одной вечеринки, ни одного торжества или приема, и всякий раз на газетных полосах появлялись снимки, свидетельствовавшие о ее довольно сомнительных развлечениях.

В 1975 году Аристотель Онассис скончался, и Кристина осталась совсем одна: ее брат разбился на спортивном самолете еще раньше, а потом умерла мама. В 24 года она лишилась единственного остававшегося близкого человека, пусть даже чересчур деспотичного, но бесконечно любящего ее, и превратилась в самую богатую в мире невесту. Причем теперь Кристина была вольна выбирать супруга или просто партнера. Но обретенная свобода ее уже не радовала, как и папины миллионы.

Аристотель Онассис был погребен на принадлежавшем семье острове Скорпиос в Эгейском море. Сразу после похорон Кристина собрала на своей яхте весь персонал, коллег отца по бизнесу и его друзей. Приглашенные пребывали в подавленном состоянии, и беседа едва поддерживалась. Аристотель Онассис по праву пользовался всеобщим уважением. Не‑ ожиданно для всех Кристина взобралась на массивный стол, установленный в центре салона, и, обведя присутствующих мутным и почему-то взбешенным взглядом, воскликнула: «С сегодняшнего дня этот остров, этот корабль, все, что вы видите и что принадлежит семье Онассис, – мое. Я буду определять вашу судьбу». После недолгой паузы срывающимся голосом она выкрикнула: «И вы все – тоже мои».

Спустя какое-то время Кристина вышла замуж. На этот раз за наследника процветающих предпринимателей – Александроса Андреадиса. Но через год супруги развелись, и Кристина опять осталась наедине со своей тоской и все более возрастающей депрессией.

Затем был третий брак, с русским чиновником и агентом КГБ Сергеем Каузовым. Их знакомство произошло совершенно случайно. Однажды Кристина вела по телефону переговоры с Москвой по поводу перевозки партии нефти на своих танкерах. Собеседник показался ей на редкость милым и любезным, к тому же он говорил на безукоризненном английском. Постепенно разговор принял совсем не деловой характер. Они познакомились, обменялись любезностями, а через некоторое время Сергей приехал к Кристине в Париж.

Эта связь долго скрывалась, и не только от общественности, даже близкие Кристины ни о чем не догадывались. Поэтому, когда она заявила, что выходит замуж за русского чиновника, все были изумлены до крайности. Помимо прочего, Кристина после брака должна была поселиться с мужем в Москве.

Но вначале Сергею требовалось развестись с первой женой, которая так и не смогла удержать мужа ни слезами, ни проклятиями. Лишь мама Сергея в какой-то мере понимала «помешательство» сына, и именно у нее, в скромной московской квартире, поселились на первое время счастливые влюбленные.

На торжественной церемонии бракосочетания, проходившей в мрачноватом здании на улице Грибоедова, присутствовали некоторые родственники Сергея, поздравить же невесту не приехал ни один из ее близких друзей.

Конечно, дочь греческого миллиардера вряд ли когда-нибудь смогла бы привыкнуть к простому и незатейливому российскому быту. Едва она вновь очутилась в небольшой квартире Сережиной мамы, которая от радости не переставала напевать русские народные песни, как поняла, что безумно хочет домой. Ближе к ночи начались звонки друзьям – в Париж, Нью-Йорк, Лондон… А через несколько дней Кристина уехала в Европу. Сергей кинулся за ней следом, и они опять встречались, словно обрученные, в отелях и гостиничных номерах. Видимо, эти отношения, так часто переходившие из одной крайности в другую, уже начинали утомлять обоих. Совместного будущего они не видели, поэтому развод был легким, и он окончательно поставил точку в красивой любовной истории, длившейся почти полтора года. Кристина подарила любимому напоследок два танкера, и они расстались.

Сергей Каузов женился затем на англичанке Алисон Харкес, бывшей любовнице министра обороны Великобритании. У супругов родилась дочь, но и этот брак не продлился долго. Возможно, Сергею и не удалось-таки забыть о восхитительном романе с гречанкой. Сегодня 60-летний Сергей Каузов превратился в сказочно богатого предпринимателя. Некоторые соотечественники не без зависти называют этого нового мультимиллионера одним из самых богатых бывших сотрудников КГБ.

Несмотря на легкость развода с Сергеем, Кристина Онассис на какое-то время отдалилась от светской жизни. Нелегко было выглядеть жизнерадостной дамой в глазах общества, когда душу жгла горечь нового разочарования. Но спустя какое-то время она вновь начала появляться на светских тусовках, надеясь убедить всех, и себя в первую очередь, что жизнь не так уж и плоха.

Кристина переехала в Париж. Здесь она встретила своего давнего знакомого Тьерри Русселя – богатого французского бизнесмена, с которым познакомилась еще 10 лет назад. Тьерри, видимо заметив, в каком упадническом настроении пребывает Кристина, неожиданно решил, что отныне целью его жизни будет спасение молодой женщины. Он искренне верил, что ему удастся наставить ее на путь истинный и избавить от дурных привычек, которые Кристина успела приобрести к этому времени. Сначала она возражала, поскольку не видела ничего дурного в таблетках и прочих наркотических средствах, по крайней мере, считала, что это ее личное дело. Но постепенно, поняв, насколько Тьерри искренне заботится о ней, Кристина уступила. «Вот человек, который находит меня привлекательной, и, конечно, не из-за денег. Да, Тьерри лучше, чем все мои прежние мужья, – так полагала Кристина в этот, пожалуй действительно самый замечательный, период своей жизни.

Тьерри и Кристина поженились, вскоре у них родилась дочь Афина, и казалось, что счастье будет длиться вечно, но… Начались анонимные звонки, знакомые якобы из добрых побуждений и дабы предостеречь молодую женщину наперебой стали передавать ей некоторые тайные подробности из жизни Тьерри. Оказывается, у него была связь на стороне, и что самое обидное, с прежней возлюбленной – шведкой Габи Ландханге. Несмотря на брак с Кристиной, Тьерри не разорвал отношений с этой женщиной, и позже у нее родился от него ребенок. Поговаривали, что между любовниками был заключен некий договор, который обязывал Тьерри поддерживать эту связь.

Кристина знала, что когда-то у ее мужа был роман с Габи, но она и предположить не могла, что данные отношения будут продолжаться даже после их брака. Тьерри, оставаясь заботливым, внимательным и чутким мужем, все-таки изменял ей с самого первого дня счастливой супружеской жизни. Такое открытие может потрясти любую, даже самую мужественную, женщину, не говоря уже о совершенно неуравновешенной и несколько истеричной Кристине. Обида была слишком велика, чтобы ее забыть и простить. Последовал очередной развод, хотя Тьерри по-прежнему пытался выказать свою привязанность. Он часто приезжал навестить дочку и, конечно, пытался вновь завоевать доверие Кристины, но, правда, без особого рвения.

Кристина же искала утешения в церкви. По мнению окружающих, она стала фанатично религиозной. Возможно, вера в Бога – единственное, что еще удерживало ее на краю пропасти, но, видимо, этого не хватило, чтобы пересилить тоску одиночества.

Накануне гибели Кристина вернулась с вечеринки поздней ночью в гостиницу в Буэнос-Айресе. Она стремительно поднялась в свой номер, но спустя какое-то время вновь появилась в холле гостиницы. Кристина выглядела несколько странновато, чем и поразила служащих гостиницы: босоногая, с наушниками «вокмена» и чересчур легко одетая для этого времени года, она, ни на кого не обращая внимания, прошествовала к выходу и скрылась из виду. Где она была и зачем выходила, никто так и не узнал. На следующий день, когда за ней приехала подруга Марина Додеро, Кристина уже была в своем номере. Вместе с Элен Сиро, неразлучной спутницей Марины, они отправились на виллу в 37 км от города.

Ближе к вечеру компания устроилась на ужин возле бассейна, Кристина, сославшись на плохой аппетит и озноб, сказала, что пойдет спать. Наутро ее обнаружили мертвой. Обнаженная, она лежала в холодной ванне. Никаких признаков насилия или следов борьбы обнаружено не было, она скончалась от отека легких в тяжелой форме. Потом уже был найден и пустой пузырек со снотворным.

Тьерри Руссель, едва узнав о случившемся, приехал к своей бывшей возлюбленной, но все, что он мог теперь сделать для нее, – это взять на себя хлопоты, связанные с похоронами. Кристину погребли на острове Скорпиос, ставшем островом-мавзолеем семьи Онассис. Последний отпрыск благородного семейства – Афина – стала единственным утешением для Тьерри. Отныне он решил посвятить всего себя этой девочке, еще совсем юной, чтобы в полной мере ощутить невосполнимость утраты.

Глава 3

Когда мир отвергает художника

Натуры творческие более всего подвержены депрессии, ведь им свойственно гораздо болезненнее переживать одиночество, непонимание окружающих и, что хуже всего, забвение, если до этого человеку одаренному удалось добиться известных успехов и высот. В актерской или артистической среде, по мнению психологов, самоубийства – привычное дело. Для актера самой страшной бедой зачастую становится потеря популярности и успеха. Отсутствие предложений от продюсеров и режиссеров усиливает осознание собственной ненужности, утрату собственной значимости. Так, известный актер немого кино Макс Линдер, когда почувствовал, что его былая слава и популярность остались в прошлом, впал в глубокую депрессию, а затем…

Немецкая актриса Мария Шелл однажды приняла чрезмерную дозу снотворного. Для окружающих ее попытка самоубийства, к счастью закончившаяся провалом, явилась невероятным потрясением, ведь она никогда не выказывала своего истинного состояния, глубоко прятала грусть и переживания, на людях всегда выглядела жизнерадостной и энергичной. Позже актриса призналась: «Мне ведь никто не давал права отравлять окружающим жизнь из-за собственных неприятностей…»

Звезда мирового уровня танцовщица Дженни Долли (она выступала вместе с сестрой Розой) в 1933 году попала в автомобильную аварию, в результате которой ее лицо было совершенно обезображено. Можно представить состояние женщины, тем более звезды, внезапно утратившей свою привлекательность из-за несчастного случая. Для многих представительниц слабого пола это обстоятельство могло бы стать серьезной причиной для депрессии, ведь, даже умирая, любая женщина стремится занять как можно более пленительную позу. Едва Дженни Долли узнала о своей трагедии, она сказала, что «врачи не помогли ей, сохранив жизнь». Прошло почти 8 лет после катастрофы, вероятно, все это время знаменитая в прошлом звезда танца провела в муках и сомнениях, а в 1941 году она повесилась в номере гостиницы на оконной раме.

Еще одна знаменитость, голливудская актриса Клара Блэндик, известная по фильму «Волшебник страны Оз», ушла из жизни после того, как потеряла всякую надежду вновь быть приглашенной на съемки какого-нибудь фильма. Облачившись в свое самое красивое платье, сделав изысканную прическу и макияж, она приняла таблетки и легла на кровать, предварительно надев на голову пластиковый пакет, чтобы не испортить прическу. Пресса позже отмечала, что Клара Блэндик покончила с собой в том же номере голливудской гостиницы «Шелтон», где почти 20 лет назад повесилась Дженни Долли. Гостиница за это время уже приобрела дурную славу гостиницы самоубийств.

Выпив убойную дозу снотворного, покончил с собой в 1958 году Филипп ван Занд. К своим 53 годам жизни он успел сняться более чем в 300 фильмах.

Снотворные таблетки, с момента их появления, стали излюбленным способом порывать с жизнью для людей, причисляющих себя к творческой богеме. Действительно, они позволяют уйти из жизни тихо и безболезненно и к тому же придать предварительно своей еще живой плоти подобающий вид. С помощью злосчастных таблеток снотворного покончила с собой французская певица Далида. По поводу ее смерти было высказано немало версий. В этом отношении интересным будет вспомнить строку из мемуаров Казановы (и хотя это XVIII век, но некоторые замечания до сих пор актуальны), посвященную одной из его бывших возлюбленных: «О ней все забыли, ибо пятидесятишестилетняя женщина в Париже все равно что мертва». Далида была гораздо старше этого возраста, а для женщины, некогда очень знаменитой и очень красивой, нет ничего страшнее, чем такие понятия, как время и старость.

Очаровательная Мерилин Монро в период горького разочарования также приняла снотворное, пытаясь таким способом разомкнуть плотное кольцо одиночества.

М. Ройзман, знающий не понаслышке о судьбах актеров, в своих воспоминаниях описывал историю несчастной любви, в результате которой актриса покончила с собой: «Вадим <Шершеневич> полюбил артистку Юлию Дижур. Она ответила ему взаимностью… Но вот Дижур повздорила с Вадимом, и он ушел от нее, заявив, что никогда не вернется: он хотел проучить ее. Она несколько раз звонила ему по телефону, он не поддавался на уговоры, и она выстрелила из револьвера себе в сердце». Об этом несчастье писал и сам В. Шершеневич: «Трагически погиб человек, которого я любил. О смерти я узнал из газет, и еще несколько дней после смерти этой женщины я получал от нее, уже мертвой, письма. Письма из Киева до Москвы шли дольше, чем пуля от дула до виска».

Возможно, люди, так часто исполняющие роли, в том числе и трагические, переносят переживания своих персонажей со сцены в жизнь, как бы перестают различать жизнь реальную и жизнь экранную, заигрываются, и тогда им кажется не так уж и страшно переступить последнюю черту. Черту, отделяющую жизнь от смерти.

Людвиг Баварский.

Фантастический мир лебединого короля

Король-мечтатель Людвиг Баварский был самой трагической фигурой XIX столетия. Его называли немецким Гамлетом; он тревожил воображение многих писателей и поэтов. Гийом Аполлинер писал о нем как о «лунном короле», а Поль Верлен посвящал ему сонеты. Габриэле д’Аннунцио преклонялся перед ним, говоря, что покорен мощью гордости и уединения Людвига, мечтавшего о вселенском одиночестве горных высот и сказочных замков, о невозможном, о безумном с точки зрения погрязшей в практицизме толпы. «Людвиг Баварский поистине король, но король самого себя и своей мечты. Он не может передать свое желание толпе и склонить ее под ярмо своей идеи; он не может выразить в действии свою внутреннюю мощь. Он является одновременно и величественным, и детски наивным», – говорил д’Аннунцио.

Последней попыткой понять величайшее поражение Людвига, которое было на самом деле поражением самой мечты, стал фильм великого итальянского режиссера Лукино Висконти «Людвиг». Висконти всегда любил, по его собственному признанию, описывать истории поражений. Его привлекали судьбы, подобные судьбе Людвига, и души, одинокие и разрушенные реальностью.

Людвиг Баварский

Людвиг Баварский происходил из древнего рода Виттельсбахов, прославившихся своими необычайными способностями в области архитектуры и искусства. Он родился близ Мюнхена 25 августа 1845 года. Его отцом был император Максимилиан II, а матерью – прусская принцесса Мария Гоггенцолерн. Через мать Людвига сумасшествие проникло в семью Виттельсбахов. Сестра Марии, тетка Людвига, регулярно лечилась в психиатрических клиниках. Несчастная была уверена, что проглотила стеклянную софу. Людвиг был необычайно красив и обладал поистине блестящими дарованиями. Его дед, Людвиг I, гордясь своим отпрыском, писал своему брату, королю Греции: «Людвиг красивейший – поразительная красота. А его глаза – это страстные глаза Адониса». Правда, известный французский психиатр Морель был настроен в отношении царственного ребенка более прозаически. «В этих глазах я вижу будущее сумасшествие», – признавался он.

С точки зрения окружающих Людвиг отличался странностями с самого детства. Например, он никогда не любил обычных для детей шумных подвижных игр, предпочитая уединение. Целыми днями он бродил по лесу, предаваясь мечтам, о которых было известно лишь ему одному. Ему никогда не было скучно в одиночестве.

У Людвига были самые лучшие гувернеры из Франции, уверенные, что король и тщеславие – понятия неотделимые. Французов можно было понять: ведь эпоха расцвета их страны совпала с девизом великого Людовика XIV «Государство – это я». И тем не менее не королевское тщеславие являлось высшей ценностью для Людвига. Многие говорили, что, несмотря на любовь к мечтам и уединению, принц обладает сильной и независимой волей, светлым и быстрым умом, умением быть настойчивым в принимаемых им решениях.

Когда Людвигу исполнилось 18 лет, он стал королем Баварии. Умер его любимый отец, Максимилиан II. Получив печальное известие, Людвиг упал в обморок к ногам своей матери.

Это были тяжелые времена для небольшого княжества: в Европе шла война между Австрией и Пруссией. Для молодого короля оказалось слишком трудной задачей разобраться в расстановке военных сил, и он предположил, что будет правильнее принять сторону Австрии. Людвиг просчитался, и верх в войне одержала Пруссия. Опасаясь, что Бавария потеряет самостоятельность, Людвиг пошел на союз с Пруссией и, говорят, даже стал поклонником Бисмарка.

В 1870 году Бавария предоставила своих солдат Пруссии для проведения франко-прусской кампании, чем значительно облегчила победу своему союзнику. После этого Людвигу удалось добиться большей независимости Баварии в германском союзе, причем остальные княжества обладали гораздо меньшей степенью свободы, нежели та, что была теперь у Баварии.

Людвиг мечтал о полной независимости своего княжества. В связи с этим в нем постепенно сформировалась ненависть к Берлину и всему, что может оттуда исходить. В жизни очень деликатный и терпимый, Людвиг приказал поместить в тюрьму на хлеб и воду германского кронпринца Фридриха, однако придворные откровенно саботировали приказы своего монарха, нисколько не страшась его гнева.

Высшие государственные чиновники Баварии, как им казалось, имели все основания для недовольства королем. И первым его грехом оказалось неодолимое пристрастие к творениям Рихарда Вагнера. Эту величественную и завораживающую музыку он впервые услышал в 18 лет. Людвиг навсегда запомнил тот незабываемый день – день своего рождения. Ему преподнесли дивный сюрприз – сказочный вечерний праздник, центром которого явился поезд Лоэнгрина. На озеро спустили украшенную ладью в виде лебедя. Принц Пауль фон Торн унд Таксис, юный флигель-адъютант Людвига, обладатель прекрасного голоса, исполнил арию Лоэнгрина. Король был потрясен. Он пожелал немедленно познакомиться с композитором, чья музыка настолько отражала состояние его души.

В это время Вагнеру было уже 50 лет; он находился в тяжелейшем творческом кризисе и погряз в долгах. Общество забыло и отвергло его, композитор прозябал и находился на грани отчаяния. Именно в этот момент Людвиг разыскал его и помог материально. Они стали много и часто встречаться, переписываться. Свои чувства к кумиру Людвиг никогда не скрывал. В одном из посланий 1865 года баварский король писал ему: «Вы и Бог! До смерти, до перехода в иной мир, в царство ночи миров, пребываю верным Вам».

Вагнер отвечал восторженной взаимностью молодому королю: «Вы знаете, – писал он, – что молодой баварский король отыскал меня. Сегодня меня привели к нему. Увы! Он так хорош, так умен, так полон глубокого чувства, так великолепен, что я боюсь, что его жизнь, подобная мечте богов, увянет в этом обыденном мире! Он любит меня с пылкостью первой любви, знает все про меня, как моя собственная душа. Вы не можете себе вообразить всю прелесть его взгляда! Только бы он жил, он слишком хорош для мира!».

Очень скоро дружба между королем и композитором стала предметом злобных сплетен и пересудов. Чиновники распускали слухи один другого нелепее и утверждали, будто Вагнер проповедует Людвигу безбрачие и вмешивается в дела государственной важности. Тем не менее король обладал достаточной самостоятельностью суждений и был способен принимать решения сам, не прислушиваясь ни к чьему мнению и имея относительно всего собственные умозаключения. В свою очередь, «злой гений» Людвига Вагнер признавал, что без его покровителя не существовало бы ни «Парсифаля», ни «Нибелунгов».

Главное, что вызывало гнев придворных, – это огромные траты Людвига на Вагнера. На самом деле это было вовсе не так. Конечно, баварский король подарил композитору большой дом в Мюнхене, но пенсию, составлявшую всего 15 000 марок, никак нельзя назвать большой суммой, ставившей под удар благополучие княжества.

Людвиг постоянно слышал обвинения против Вагнера. Тот будто бы является прусским шпионом и к тому же масоном, и перед ним якобы поставлена задача обратить жителей Баварии в протестантскую веру.

В этот трагический момент Людвиг, верный идеалам дружбы, писал Вагнеру теплое ободряющее письмо, желая успокоить близкого по духу человека: «Дорогой друг! О, я очень хорошо понимаю всю глубину ваших страданий. Вы говорите, что, заглянув в глубину человеческого сердца, вы нашли там злобу и испорченность. О, я верю вам, и я понимаю, насколько вы могли отдаться порывам гнева против людей! Но не забудем (не так ли, мой дорогой?), что есть много благородных и добрых сердец, для которых можно с удовольствием работать и жить. А между тем вы говорите, что не созданы для земного мира! Заклинаю вас, не огорчайте вашего верного друга. Мужайтесь: любовь может заставить все перенести и под конец приводит к победе! Любовь умеет найти в самой простой душе семена добра, она одна умеет побеждать! Живите, возлюбленный души моей! Умение забывать есть добродетель: это ваши собственные слова, которые я теперь восклицаю вам: „Прикроем снисхождением ошибки других, помните, что ведь за всех умер и страдал Спаситель!“. Ваш и по смерти верный друг Людвиг. 15 мая 1864 года».

Во всяком случае Вагнер искренне любил Людвига и никогда его не предавал, чего нельзя сказать о женщинах. Поэтому стоит ли винить композитора в том, что король предпочитал оставаться холостяком? Людвиг был человеком чувствительным, способным на глубокую привязанность и на отчаянную ненависть, когда речь шла о чем-то самом сокровенном в его душе, на что покушались посторонние. В свое время баварский король нежно любил принцессу Софию, очаровательную прелестницу, сестру австрийской императрицы Елизаветы (впоследствии, в 1897 году, она погибла в пожаре во время проведения в Париже благотворительного базара). Красавец Людвиг и София были чрезвычайно привлекательной парой, и жених относился к своей невесте как к божеству во плоти. Однако случай разрушил его доверие к любимой женщине, а другую полюбить он так и не смог.

Однажды король, как истинный романтик, решил сделать Софии очаровательный подарок: он собрал странствовавших музыкантов и вместе с ними отправился к принцессе, чтобы исполнить ей серенаду. Свою любимую он обнаружил в парке: очаровательная и невинная София перебирала пальцами волосы молодого аббата. Их скрывали ветви деревьев, но король мог отчетливо видеть, как сплетаются их руки и готовы в следующее мгновение слиться губы. Взбешенный, Людвиг бросился на неверную возлюбленную и нерадивого аббата. Еще секунда – и он убил бы обоих любовников, но подоспела свита принцессы, и слуги удержали руку баварского короля. Когда Софию попросили объяснить столь странное поведение ее жениха, она, подобно многим женщинам, солгала. Причем ложь была откровенно нелепой и била в самое больное место Людвига. София спокойно заявила, что ее жених – просто сумасшедший и у него произошла галлюцинация.

Людвиг смолчал, но от женщин с тех пор предпочитал держаться на расстоянии. Вероятно, он был прав: никто не умеет делать так больно и бить с такой силой и меткостью, как любимый человек, который знает все твои секреты, тайные мысли, мечты и боль. Король любил, чтобы ему читали вслух. Он мог слушать декламацию актеров ночи напролет. Однажды к нему в спальню пришла знаменитая и прелестная актриса. Читая долгий монолог и войдя в роль, женщина в порыве страсти присела на королевскую кровать, чем вызвала сильнейший гнев Его Величества. Людвиг выгнал ее за дверь в ту же секунду и приказал в течение суток выехать из Баварии, как было сказано в приказе, «за оскорбление Высочества».

В другой раз Людвиг посреди ночи вызвал к себе секретаря, который проживал неподалеку. «Я видел лицо вашей жены», – заявил он в страшном гневе. Секретарь не понял, что от него хотят, однако король еще раз повторил свою фразу, и тон его не сулил ничего хорошего. Наконец секретарь понял, что Людвиг случайно встретил в парке его жену, чем был возмущен до чрезвычайности, и придворному осталось только извиниться и заверить, что такой безобразной ситуации впредь не произойдет.

Нечто подобное произошло с одной привлекательной актрисой, стремившейся заполучить Людвига. Молодая женщина была уверена, что эта твердыня ей по плечу. Она даже разработала по-женски наивный план: пригласила короля покататься с ней на лодке по озеру, а потом как бы случайно опрокинула лодку. И вот оба оказались в воде. Женщина полагала, что король, как истинно галантный кавалер, поможет ей выбраться из воды, однако не тут-то было: даме даже дотронуться до него не удалось, как она надеялась. Людвиг, крича: «Не смейте прикасаться к королю!», вплавь добрался до берега и приказал свите заняться его спутницей. Едва дама была извлечена из воды, как получила предписание покинуть Баварию и впредь не сметь там появляться.

Впрочем, была женщина, которую Людвиг по-своему любил и даже ласкал иногда. Это была жена принца Леопольда, принцесса Гизела, женщина, как и сам Людвиг, весьма странная и эксцентричная. В знак нежной дружбы Людвиг посылал ей цветы и подарки, как правило ночью, ибо вел ночной образ жизни. Гизела, однако, не возражала и принимала королевского посла в любое время суток, даже если для этого приходилось одеваться в три часа ночи.

Немало времени баварский король провел с талантливой актрисой Лилой фон Бюловски, надо полагать из чистой любви к прекрасному искусству, хотя даже многие придворные и чиновники предпочли бы, чтобы это была любовная связь. И все же покорила Людвига не прелесть актрисы, а ее талантливое исполнение роли Марии Стюарт. Что же касается взаимоотношений коронованной особы и Лилы, то они тянулись, агонизируя, на протяжении 6 лет, пока окончательно не иссякли и не исчерпали себя.

Гораздо снисходительнее относился Людвиг к своему придворному чтецу и актеру Йозефу Кайнцу. Кайнц говорил королю Баварии такие дерзкие слова, которые Людвиг не простил бы никому. Например, после одного из представлений король и Йозеф вместе пили шампанское, и вдруг Людвиг, охваченный острым чувством внезапной меланхолии, сказал: «Мне это бремя власти невыносимо». Недалекий и довольно-таки бестактный Кайнц беспечно заметил: «Так отрекись, государь!». Людвиг страшно переменился в лице, и в его глазах промелькнуло бешенство, однако он тут же овладел собой и произнес со своей обычной мягкостью: «Прошу тебя, никогда не говори больше так со мной, дорогой». В то же время бывало, что за вольности гораздо меньшие король приказывал выколоть глаза или содрать кожу. Правда, все это так и оставалось на словах; не известно ни одного пострадавшего от жестокости короля. Придворные же, зная, что через некоторое время Людвиг начисто забудет о существовании своего обидчика, не торопились выполнять его приказы.

Из прочих пристрастий Людвига наиболее значимой была архитектура. По его приказу и под его непосредственным руководством были выстроены три дворца, а еще один перестроен и украшен. Самое известное творение Людвига Баварского – замок Нейшвайштайн, что находится на юге Баварии, в Гогеншвангау.

Нейшвайштайн высится над глубочайшей пропастью у водопада, Лидергоф расположен на границе с Австрией в Оберау, а Герренхиимзее построен посреди озера Хиим, на острове Геррен. Герренхиимзее – это маленький Версаль. Людвиг строил его в пору увлечения великим французским королем Людовиком XIV. Чтобы узнать все тонкости французской архитектуры, король побывал инкогнито в Париже. Последний замок – Берг – был построен до Людвига, но король значительно украсил и перестроил его. Судьбе было угодно, чтобы именно здесь, на Штарнбергском озере, король-романтик нашел свою смерть.

Постройка замков баварским королем все больше напоминала некую манию. Людвиг с ума сходил от того, что не может воплотить в жизнь все свои планы, а их было множество. Он представил министру финансов смету и потребовал необходимую денежную сумму, но получил решительный отказ. Ярости Людвига не было предела. «Высечь его как собаку и выколоть ему глаза!» – долго кричал он, не желая успокаиваться. Но как быть? Княжеской казны не хватило бы на постройку даже одного замка, задуманного королем, поскольку планы его были поистине грандиозны.

Не успокоившись, Людвиг стал искать требуемую сумму, обращаясь с просьбами о ссудах во многие правительства мира – в Тегеран и Стокгольм, в Константинополь и в Бразилию. Наконец он решился просить о помощи даже Францию, гарантируя ей военную поддержку в случае войны с ненавидимой им Германией, но все было тщетно. Правительство Германии всерьез обеспокоилось, а Людвиг тем временем нанял «солдат удачи», поручив им грабить берлинские, венские и штутгартские банки.

Время шло, и король становился все более странным и вел себя все более необычно. Он совершенно перестал выносить присутствие людей; его все более манило одиночество. Когда Людвигу случалось бывать на придворных обедах, а это происходило регулярно, король требовал, чтобы все присутствующие были скрыты от него вазами с цветами и прочими ухищрениями. Он никого не хотел видеть и не считал нужным с кем-либо считаться. Людвиг обожал оперы, но, посещая театры, всегда находился в зале один, и актеры играли роли лишь для него и больше ни для кого. Если королю приходилось заседать в государственном совете, он требовал, чтобы его отгораживали ширмой даже от секретаря, так что его последний секретарь никак не мог похвастаться, что видел в лицо своего господина.

Во дворце королю вообще не нужна была прислуга. Он приказал устроить в своей столовой все таким образом, чтобы стол, сервированный кушаньями, подавался через раскрывающийся пол и таким же образом – автоматически – убирался. Министры часами простаивали перед дверями покоев короля, пытаясь добиться аудиенции. Им стоило большого труда представить на рассмотрение монарха свои доклады. Не составляли исключения и иностранные посланники. Их Людвиг не мог игнорировать, однако заставлял долго ждать, а выходил на прием, основательно выпив спиртного, видимо, для того, чтобы снять стресс.

Людвиг стал пить все больше и больше. Он предпочитал шампанское в смеси с рейнвейном, куда добавлял капли фиалкового эфирного масла. Прислуживали королю в последние годы его жизни кавалеристы, но и тех монарх заставлял носить на лицах маски, поскольку вид их был для него невыносим. Все королевские приказания отдавались через дверь посредством стука. Подданные также стуком извещали, что правильно поняли своего господина. При этом все приказания должны были исполняться немедленно, сию же секунду. Людвиг не мог терпеть ни минуты промедления.

Помня о своих замечательных поездках в Вену и Париж, Людвиг придумал, как можно путешествовать, не покидая дворца. Как правило, он ограничивался тем, что спускался в манеж и выбирал лучшего коня. Конная прогулка короля продолжалась в среднем около получаса. Далее являлся конюх в форме кондуктора и объявлял, что его господин успешно прибыл на следующую станцию.

Баварский король мучился ужасными головными болями и, чтобы хоть на время избавиться от них, прикладывал к голове лед и постоянно пил снотворное. Его психика, видимо, страдала все больше и больше: у него случались неконтролируемые припадки бешенства, когда Людвиг рвал на себе волосы и одежду. А то вдруг он впадал в состояние странного оцепенения, уходил в лес и часами стоял на одном месте, больше напоминая не человека, а статую. В эти моменты он слышал потусторонние голоса и его посещали необычайные видения. Ему казалось, что перед ним расстилается бескрайнее море, а кусты и деревья превращаются в великих и благородных людей прошлого. Он почтительно кланялся этим призракам и заставлял слуг оказывать подобающие знаки почтения королеве Марии‑Антуанетте, которая чудилась ему в какой-нибудь парковой статуе.

Особенно часто Людвигу казалось, что на полу лежат ножи или еще какие-нибудь предметы, по большей части устрашающие. Он звал слуг, приказывал убрать от него «эту мерзость», но люди не понимали, чего от них хотят, поскольку не видели перед собой ничего, кроме пустого места. Даже врач боялся подойти к королю и пощупать у него пульс: его могли обвинить в непочтении к Высочеству.

Слуги казались Людвигу до чрезвычайности непонятливыми и поэтому постоянно вызывали его гнев. Нередко он бил их арапником, приказывал заковать в цепи виноватых или даже отправить их в Бастилию или утопить в пруду. Во избежание неприятностей челядь спрятала все опасные предметы во дворце. Что же касается жестоких приказаний Людвига, то их никогда никто не выполнял. Иногда ему докладывали, что приговор приведен в исполнение, хотя в действительности все обстояло не так. Сам же король никогда не изъявлял желания присутствовать на чьей-либо казни. Известен факт, что Людвиг приказал посадить в тюрьму государственного секретаря фон Циглера, и каждый день ему докладывали, что министр отбывает наказание, хотя тот благополучно разгуливал на свободе.

Людвиг чувствовал себя неким пилигримом, персонажем вагнеровского «Тангейзера», благородным рыцарем Тристаном, но чаще Лоэнгрином. У него был специальный костюм Лоэнгрина, в котором он совершал ночные поездки по озеру Штарнберг, и каждый раз его сопровождал прекрасный лебедь. Ночью он поднимался на крышу своего замка и часами любовался звездами и луной.

Жители окрестных деревень часто наблюдали, как по ночам баварский король, подобно фантастическому горному духу, бродит в лунном свете или мчится в санях в вихре серебряного снега. Когда же Людвиг вдруг чувствовал ностальгию по временам Людовика XIV, то в одном из своих дворцов, выстроенных по образу Версаля, прогуливался одетый и загримированный под своего кумира.

Простые люди обожали короля, которого придворные все громче называли безумным и откровенно сторонились. С крестьянами Людвиг был приветлив и ласков; здоровался с ними за руку и всегда находил время поговорить об их нуждах, проявить участие.

Пожалуй, единственной коронованной особой, никогда в жизни не соглашавшейся с тем, что Людвиг безумен, была его двоюродная сестра, австрийская принцесса Елизавета. Людвиг был моложе ее, и она относилась к нему как старшая сестра, не обращая внимания на странности в его поведении.

Людвиг, как ребенок, мечтал продать свою Баварию, где никто не желал его понимать, а взамен купить необитаемый остров, без придворных, без совета министров, без конституции, без этикета, без надоевших непонимающих лиц. Он поручил директору государственных архивов объездить все Гималаи, побывать на Крите и Кипре, в Канаде и в Крыму. Он везде искал свой заповедный уголок, но так и не нашел его.

Тем временем в Берлине начали всерьез опасаться за состояние здоровья Людвига. Бог знает, что он мог выкинуть в подобной ситуации; во всяком случае Германия усматривала в его существовании серьезную угрозу для себя. Летом 1886 года была созвана комиссия в составе четырех весьма уважаемых в то время психиатров. Врачи со всей ответственностью заявили, что Людвиг болен серьезно и неизлечимо. На государственном уровне было принято решение обеспечить безумному королю опеку и назначить в Баварии регента, о чем и был уведомлен Людвиг в своем любимом замке Шванштейн. Услышав заключение комиссии, он пришел в неописуемое бешенство. Король кричал, что хочет содрать живьем кожу с членов комиссии и выколоть им глаза. Не на шутку перепуганные государственные чиновники спешно бежали в Мюнхен, даже не захватив с собой ничего из личных вещей.

Людвиг решил срочно созвать пожарных, егерей и жандармов, чтобы те обеспечили его защиту. И народ, так любивший своего господина, был готов в ту же минуту встать на его защиту, а в случае необходимости отдать за него жизнь. Предстояло кровопролитное сражение. И вдруг все переменилось. Когда за Людвигом прибыла очередная комиссия, он встретился с ней и казался спокойным. Улучив удобный момент, король сделал попытку броситься вниз с высокой башни, но бдительная прислуга остановила его.

Так Людвиг лишился королевского венца. Вместо него назначили регента, а бывшему монарху предоставили возможность провести остаток жизни в замке Берг. Король произнес с сожалением: «Я признаю за лучшее подчиниться судьбе. Меня не могли бы устранить от правления, если бы мой народ не был на это согласен. Мне было бы очень легко освободиться, стоило выпрыгнуть из этого окна, и всему позору конец. Что меня лишают власти – это ничего, но я не могу пережить того, что меня делают сумасшедшим».

После этого его отправили в замок Берг. На всем пути следования королевской кареты стояли баварские крестьяне, горячо оплакивавшие его участь. Многие из них предлагали Людвигу свою помощь и защиту, но бывший король только улыбался грустно и ласково.

В Берге Людвиг находился под присмотром бдительных психиатров – докторов Гуддена и Мюллера. Король все время казался спокойным, рассуждал весьма здраво и был любезен с врачами. Вечером Людвиг заявил, что хочет прогуляться по берегу озера Штарнберг, ведь он привык совершать ежевечерние прогулки. Доктор Гудден согласился. По просьбе короля он пошел сопровождать его один, не пожелав воспользоваться помощью еще двоих служителей. Как казалось психиатру, в тот момент король не представлял ни малейшей опасности ни для себя самого, ни для него лично.

Однако шло время, а с прогулки никто не возвращался. К ночи прислуга не на шутку встревожилась, и начались активные поиски Людвига и доктора Гуддена. При свете факелов в озере Штарнберг был найден труп престарелого Гуддена. Он лежал на мелководье с расцарапанным лицом и зажатыми в руке королевскими часами, остановившимися на 7 часах вечера. По всей вероятности, доктор хотел удержать Людвига от самоубийства и вместо этого погиб сам. Король утопил своего надсмотрщика, после чего вошел в озеро, чтобы его навсегда успокоила голубая вода. Тело лебединого короля в конце концов нашли. Его сердце положили в позолоченную серебряную урну и поместили в мавзолей Альт-Эттинг – фамильную усыпальницу Виттельсбахов, расположенную в Верхней Баварии. С тех пор мавзолей Альт-Эттинг стал местом настоящего паломничества.

Прав оказался Вагнер: Людвиг был слишком хорош для этой жизни, где нет места романтике, где каждый не хочет видеть ничего, кроме своей уютной кормушки, где мало кому интересно небо и звезды. Людвиг же всю жизнь провел в ведомых только ему заоблачных высотах, откуда он упал, и это было неминуемо. Но до сих пор поражают воображение людей фантастические замки Людвига Баварского. Они заставляют помнить о том, что жизнь не ограничивается материальными ценностями, задуматься о жизни души, которой не нужны деньги и слава. Быть может, именно поэтому до настоящих дней в Баварии к Людвигу сохранилось трепетное отношение, как к святому… Его любят, ему поклоняются, о нем помнят. Так можно ли назвать такого человека потерпевшим поражение?

«Каждая буква стоила мне капли крови»,

или Гамлет сердца. Всеволод Гаршин

Всеволод Михайлович Гаршин родился 2 февраля 1855 го‑ да в Бахмутском уезде Екатеринославской губернии, в небогатой дворянской семье. Отец был офицером кирасирского полка. В их доме нередко собирались его сослуживцы, принимавшие участие в недавно завершившейся Крымской войне, так что мальчик рос под впечатлением их рассказов о героической обороне Севастополя.

Воспитывал юного Гаршина П. В. Завадский, который был членом тайного общества, поддерживавшего связи с Герценом. Будущий писатель рос под влиянием передовых демократических идей. Даже чтению он обучался по одной из книжек «Современника». В своей биографии Гаршин отметил, что в возрасте 8 лет уже читал роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?».

В 1864 году Гаршин поступил в одну из петербургских реальных гимназий. Он много читал, интересовался социальными проблемами. Мальчик часами наблюдал за природой, растениями и животными. Интерес к естествознанию он пронес через всю жизнь. Современники, которые общались с Гаршиным-гимназистом, отзывались о нем как о любознательном и вдумчивом юноше, который очень рано начал испытывать смутные стремления к борьбе с «мировым злом». Один из товарищей Гаршина по гимназии впоследствии писал по этому поводу: «Нередко бывало, что этот веселый на вид, беззаботный гимназист вдруг присмиреет, смолкнет, будто недоволен собой и окружающим, будто горько ему, что кругом недостаточно умного и хорошего. Иногда при этом с уст его срывались замечания о том, что необходимо бороться со злом, и высказывались подчас очень странные взгляды, как устроить счастье всего человечества».

Людвиг Баварский

Тягостное впечатление, что оказывала на Гаршина общественная жизнь того времени, нередко приводило к обострению душевной болезни, которой он был подвержен с раннего возраста. Ее приступы возникали нечасто. В обычном состоянии Всеволод Михайлович был жизнерадостным и целеустремленным молодым человеком.

В 1874 году Гаршин окончил гимназию. Мечте о поступлении в университет осуществиться было не суждено, потому что выпускников реальных гимназий туда не принимали. Поэтому Всеволод Михайлович решил поступить в Горный институт, хотя особого рвения к овладению инженерным мастерством никогда не испытывал.

Обучение в институте было прервано в апреле 1877 года, когда началась война с Турцией за освобождение балканских славян. День объявления Россией войны Турции Гаршин встретил так: «12 апреля 1877 года я с товарищем (Афанасьевым) готовился к экзамену по химии. Принесли манифест о войне. Наши записки остались открытыми. Мы подали прошение об увольнении и уехали в Кишинев, где поступили рядовыми в 138-й Болховский полк и через день выступили в поход…» Позже описанию этого похода Гаршин посвятит рассказ «Из воспоминаний рядового Иванова».

О своем решении пойти добровольцем в действующую армию Всеволод написал матери: «Я не могу прятаться за стенами заведения, когда мои сверстники лбы и груди подставляют под пули. Благословите меня». В ответ он получил короткую телеграмму: «С Богом, милый».

11 августа Гаршин получил ранение в бою при Аясларе (Болгария). В реляции о нем говорилось, что он «примером личной храбрости увлек вперед товарищей в атаку, во время чего и был ранен в ногу». Тогда же, находясь на лечении в военном госпитале, он написал свой первый рассказ «Четыре дня», который был расценен критиками и современниками как блестящий писательский дебют. Это небольшое произведение ставили в один ряд с такими выдающимися творениями, как «Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого и батальные картины В. Верещагина. В мае 1878 года, по окончании войны, Гаршина произвели в офицеры, но меньше чем через год он вышел в отставку по состоянию здоровья и полностью посвятил себя литературному творчеству.

Произведения Гаршина начали публиковаться еще в те годы, когда он был студентом. В 1876 году был издан его первый газетный очерк «Подлинная история энского земского собрания». В нем Гаршин обратился к таким острым социальным проблемам своего времени, как голод в деревне и полное равнодушие к положению народа земских властей. Эта сатира на земские учреждения появилась как раз в то время, когда земство считалось основой народного самоуправления и рассматривалось как одно из важнейших достижений эпохи «великих реформ». Скептическое отношение Гаршина к реформам шло вразрез с общественным мнением. Показательным в этом смысле является стихотворение, написанное Всеволодом Михайловичем 19 февраля 1876 года к 15-летию отмены крепостного права, в котором поэт говорит о том, что падение «ржавых оков» крепостничества ничуть не облегчило положения крестьянства:

…Бесстыдная толпа
Не дремлет; скоро вьются сети
Опутано израненное тело,
И прежние мученья начались!..

В 1877 году в «Отечественных записках» был опубликован рассказ «Четыре дня». В нем отразилось отношение самого Гаршина к войне, которая, по мнению автора, противоестественна и враждебна человеку. Однако, несмотря на то что герой рассказа не в состоянии объяснить, для чего люди ведут войны и убивают друг друга, он снова и снова идет в бой, повинуясь долгу, естественному чувству справедливости.

В рассказе «Трус», написанном в 1879 году, в качестве главного героя вновь предстает человек, потрясенный осознанием неисчислимых страданий, которые приносит людям война. Рассказ начинается словами: «Война решительно не дает мне покоя». Гаршин вложил в уста героя и свое собственное мнение. Он также не может смириться с законностью сознательно организованного кровопролития. «Я не рассуждаю о войне, – пишет он, – и отношусь к ней непосредственным чувством, возмущаемым массою пролитой крови». Тем не менее неприятие войны не стало для героя поводом для уклонения от участия в ней, которое он счел бы для себя бесчестьем.

Особый, присущий только Гаршину тон повествования и в наши дни придает его произведениям чрезвычайно современное звучание. Всеволод Михайлович одним из первых постиг философию войны. Вот как он описывает движение армии к месту будущих сражений в своем последнем военном рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова»: «Мы обходили кладбище, оставляя его вправо. И казалось мне, что оно смотрит на нас сквозь туман в недоразумении. „Зачем идти вам, тысячам, за тысячи верст умирать на чужих полях, когда можно умереть и здесь, умереть покойно и лечь под моими деревянными крестами и каменными плитами?.. Останьтесь!“ Но мы не остались. Нас влекла неведомая тайная сила: нет силы большей в человеческой жизни. Каждый отдельно ушел бы домой, но вся масса шла, повинуясь не дисциплине, не сознанию правоты дела, не чувству ненависти к неизвестному врагу, не страху наказания, а тому неведомому и бессознательному, что долго еще будет водить человечество на кровавую бойню – самую крупную причину всевозможных людских бед и страданий…»

В том же рассказе Гаршин дает описание боя, в котором, как бы забегая вперед, опровергает обвинение русской армии в мифической кровожадности, неоднократно звучавшее во время войны в Чечне: «Говорят, что нет никого, кто бы не боялся в бою; всякий нехвастливый и прямой человек на вопрос, страшно ли ему, ответит: страшно. Но не было того физического страха, какой овладевает человеком ночью, в глухом переулке, при встрече с грабителем; было полное, ясное сознание неизбежности и близости смерти. И – дико и странно звучат эти слова – это сознание не останавливало людей, не заставляло их думать о бегстве, а вело вперед. Не проснулись кровожадные инстинкты, не хотелось идти вперед, чтобы убить кого-нибудь, но было неотвратимое побуждение идти вперед во что бы то ни стало, и мысль о том, что нужно делать во время боя, не выразилась бы словами: нужно убить, а скорее нужно умереть».

В произведениях, посвященных мирной жизни, Гаршин, так же как и в военной прозе, выступает мастером социально-психологического рассказа. Его герой – «смирный, добродушный молодой человек, знавший до сих пор только свои книги, да аудиторию, да семью… думавший через год-два начать иную работу, труд любви и правды…» – внезапно сталкивается с каким-либо вопиющим фактом, исполненным глубокого трагизма и круто изменяющим его отношение к жизни. Подобное столкновение приводит к тяжелому нравственному кризису, который разрешается либо погружением «туда, в это горе», как происходит в рассказе «Художники», либо самоубийством главного героя, не справившегося с душевным разладом («Происшествие»). Обычно именно по такой схеме развивается действие в произведениях Гаршина.

Писатель рассматривает социальные противоречия в их будничном обличье, однако будничное в его рассказах перестает быть таковым и приобретает характер давящего кошмара. Для того чтобы увидеть скрытые от обычного взгляда трагедии будней, необходимо пережить внезапное душевное потрясение, которое выводит человека из пассивного участия в повседневном зле. Столкнувшись с фактом несправедливости или неправды, герой гаршинских рассказов начинает размышлять о своем положении и мучительно искать выход из создавшейся ситуации. Нередко эти размышления приводят к трагической развязке.

Для писателя не существовало единичных выражений жизненной неправды, в каждом конкретном образе он видел «всю невинно пролитую кровь, все слезы, всю желчь человечества». Поэтому, наряду с психологическими рассказами, Всеволод Михайлович обращался к жанру аллегорической сказки. К числу бесспорных его шедевров относится рассказ «Красный цветок», объединивший в себе черты этих двух жанров. Показывая социальное зло во всей его наготе, Гаршин, так же как и многие его современники, стремится пробудить в читателе напряженную работу мысли, «убить его спокойствие», растревожить его совесть, заставить восстать против зла и несправедливости жестокого мира людей.

Профессор Сикорский, известный в XIX веке психиатр, считал, что в рассказе «Красный цветок», действие которого происходит в психиатрической лечебнице, Гаршин дал классическое изображение душевной болезни. К сожалению, многие эпизоды этого рассказа носили автобиографический характер. Главный его герой, бедный безумец, увидел в больничном саду три красных цветка и, вообразив, что в них заключено все мировое зло, уничтожил их ценою собственной жизни.

Гаршин закончил свой рассказ словами: «Утром его нашли мертвым. Лицо его было спокойно и светло; истощенные черты с тонкими губами и глубоко впавшими закрытыми глазами выражали какое-то горделивое счастье. Когда его клали на носилки, попробовали разжать руку и вынуть красный цветок. Но рука закоченела, и он унес свой трофей в могилу». Многие критики писали, что Гаршин изобразил борьбу не со злом, а с иллюзией или метафорой зла, показав героическое безумие своего персонажа. Однако в противовес тем, кто строит иллюзии, что он властитель мира, имеющий право вершить чужие судьбы, герой рассказа погиб с верой в то, что зло можно победить. К этой категории относился и сам Гаршин. Об этом свидетельствуют, может быть в чем-то по-детски наивные, сказки писателя: «Attalea princeps», «То, чего не было», «Сказка о жабе и розе» и, конечно же, последнее написанное им литературное произведение – «Лягушка-путешественница».

В середине 1880-х годов Гаршин переживал творческий кризис. Жанр психологического рассказа перестал удовлетворять писателя, поскольку в нем основное внимание уделялось духовной драме главного персонажа, а окружающий его внешний мир оставался в стороне. «Я чувствую, – писал Всеволод Михайлович в 1885 году, – что мне надо переучиваться сначала. Для меня прошло время страшных, отрывочных воплей, каких-то „стихов в прозе“, которыми я до сих пор занимался: материалу у меня довольно, и нужно изображать не свое Я, а большой внешний мир».

В последние годы жизни Гаршин почувствовал потребность в создании большого эпического произведения. Однако это вовсе не означало, что он собирался отказаться от своих прежних принципов. Всеволод Михайлович поставил перед собой задачу объединить изображение внутреннего мира людей, обладающих обостренным чувством ответственности за царящую в обществе неправду, с широкими бытовыми картинами «большого внешнего мира».

У Гаршина были далеко идущие творческие планы. Он собирал исторические материалы, относящиеся ко времени Петра Великого, задумывал полуфилософский, полунаучный роман с элементами спиритизма, а также готовился к работе над романом «Люди и война». Но полностью раскрыться в новом стиле Гаршину не удалось. Его творческие искания оборвала внезапная смерть. В новой манере писатель создал лишь несколько произведений, в частности рассказы «Надежда Николаевна» и «Из воспоминаний рядового Иванова».

В 1888 году здоровье Всеволода Михайловича резко ухудшилось. Как писал Г. Успенский, который был другом Гаршина, болезнь его «питали впечатления действительной жизни», которые были мучительными даже для здоровых людей, а для больной психики писателя оказались губительными. В своей статье «Смерть В. М. Гаршина» Г. Успенский так характеризует эти впечатления «реакционной эпохи»: «Один и тот же ежедневный „слух“ – и всегда мрачный и тревожный; один и тот же удар по одному и тому же больному месту, и непременно притом по больному, и непременно по такому месту, которому надобно „зажить“, поправиться, отдохнуть от страдания; удар по сердцу, которое просит доброго ощущения, удар по мысли, жаждущей права жить, удар по совести, которая хочет ощущать себя… – вот что дала Гаршину жизнь, после того как он уже жгуче перестрадал ее горе». Все эти удары Всеволод Михайлович перенести не смог. 19 марта 1888 года, во время очередного приступа душевной болезни, находясь в состоянии тяжелой тоски, Гаршин бросился в лестничный пролет одного из мрачных петербургских домов. 24 марта писателя не стало.

В. М. Гаршина называли «современным Гамлетом», «Гамлетом сердца». По свидетельству современников, с этим шекспировским героем писателя сближало болезненно обостренное неприятие любой несправедливости, несовершенства человеческих взаимоотношений, которое вызывало у него постоянные, почти физические муки совести и сострадания. Сам Гаршин незадолго до своей трагической кончины признавался: «Хорошо или нехорошо выходило написанное – это вопрос посторонний; но что писал я в самом деле одними своими нервами и что каждая буква стоила мне капли крови, то это, право, не будет преувеличением».

Однажды, беседуя с А. П. Чеховым, В. Г. Короленко высказал предположение, что если бы Всеволода Михайловича при жизни можно было оградить «от мучительных впечатлений нашей действительности, удалить на время от литературы и политики, а главное – снять с усталой души то сознание общественной ответственности, которое так угнетает русского человека с чуткой совестью…», то больная душа его могла бы обрести успокоение. Но Антон Павлович на это замечание ответил: «Нет, это дело непоправимое: раздвинулись какие-то молекулярные частицы в мозгу, и уж ничем их не сдвинешь…»

В том и заключается драматизм ситуации, что в собственном творчестве Гаршин стремился всеми силами доброго и ранимого сердца, «одними своими нервами» связать распавшиеся «молекулярные частицы» мира, в котором он жил. Можно утверждать с абсолютной уверенностью, что толчком к написанию каждого произведения было пережитое самим автором потрясение. Не волнение или огорчение, а именно потрясение, потому и каждая буква стоила писателю «капли крови». При этом Гаршин, по словам Ю. Айхенвальда, «ничего больного и беспокойного не вдохнул в свои произведения, никого не испугал, не проявил неврастении в себе, не заразил ею других…».

«Унеси меня, ветер,

на другую планету,

но подальше отсюда,

где я все потерял…»

Джек Лондон.

Летом 1875 года в сан-францисской газете «Кроникл» в разделе «Происшествия» была опубликована страшная история под названием «Покинутая жена», о том, как молодая женщина пыталась покончить с собой, выстрелив в висок. Эту женщину, Флору Уэллман, удалось спасти. Что же толкнуло женщину на такой отчаянный поступок? Она объяснила это следующим образом: супруг «выгнал ее из дому, так как она отказалась умертвить своего еще не родившегося младенца, – пример бессердечия и мучений семейной жизни».

На самом деле женщина откровенно блефовала: она не собиралась кончать жизнь самоубийством и не страдала от дурного обращения со стороны своего мужчины – ирландского профессора-астролога Чани. Просто он не видел смысла в официальном скреплении их союза. Флора таким образом отомстила ему, и тот, оскорбленный и опозоренный, покинул город. Помимо этого, Чани решительно отказался признать отцовство. Через 8 месяцев младенец Джон Гриффит Чани родился, и Флора сразу же вышла замуж за вдовца Джона Лондона. Мальчик же получил новое имя – Джек Лондон.

Джек Лондон

Отчим Джека Лондона был немолод: ему перевалило за сорок, и у него было 10 детей. Правда, большинство из них уже выросли и стали вполне самостоятельными людьми, а в семье остались только две младшие дочери. Джон Лондон постоянно болел, что в его возрасте вполне объяснимо, но был человеком весьма приятным в общении и к тому же обеспеченным. Видимо, последнее обстоятельство и заставило мать Джека остановить выбор на этом человеке.

Впрочем, Флора вообще была крайне далека от всего, что связано с материнскими заботами. Кажется, Джек ей вовсе не был нужен, и она с удовольствием переложила все обязанности на плечи 8‑летней девочки Элизы, младшей дочери Джона Лондона. Элиза полюбила малыша, она опекала его и тогда, когда он стал совсем взрослым. Именно она впоследствии похоронила прах Джека Лондона на холме, высящемся над Лунной долиной.

В семье Джона Лондона у Джека был еще один друг – негритянка Дженнет Прентис, которая потеряла своего ребенка и все нерастраченные материнские чувства отдала Джеку.

Когда Джеку Лондону исполнилось 11 лет, его отчим потерял работу, и всерьез встал во‑ прос о том, кому дальше кормить семью. Было решено, что теперь опорой станет Джек. Он начал разносить газеты, устроился на работу ночным сторожем, однако дела в семье шли все равно из рук вон плохо. Казалось, бедность и неудачи поселились здесь навсегда. Мать стала вспыльчивой и нервной, из-за нее в доме постоянно царила тягостная, мрачная атмосфера. Хрупкое спокойствие могло взорваться в любую минуту.

Джек, спасаясь от невыносимой тяжести окружающей действительности, пытался найти спасение в книгах. Только читая истории об отважных и сильных людях, способных противостоять судьбе, он забывал о накаленной обстановке в доме; мысленно уносился на далекие побережья и в это время чувствовал себя совершенно счастливым.

Вскоре Джек выяснил, что может писать сам. Эту способность невольно помог развить ему школьный директор, придумав оригинальное наказание за какую-то шалость, совершенную Джеком. За провинность мальчик должен был писать сочинения в то время, когда у других его одноклассников по расписанию был урок пения. С тех пор Джек писал всегда. Для него стало правилом каждое утро, в любом настроении и состоянии сочинять по крайней мере тысячу слов.

По окончании начальной школы Джек работал на консервном заводе. Его трудоспособность была поистине невероятной. Наверное, ни один человек в мире не смог бы трудиться по 18–20 часов в сутки, а Джек мог. Он говорил о себе: «Я не знал ни одной лошади в Окленде, которая работала бы столько часов, сколько я».

Джек обожал море. Оно манило в загадочный мир невероятных и опасных приключений, открытий, загадок. Семья Лондон в то время жила в порту города Окленд, и мальчик имел возможность вдоволь слушать рассказы контрабанди‑ стов, китобоев и авантюристов всех мастей. Слушая их, он не только представлял своих будущих героев, но и сам перево‑ площался, становясь персонажем задуманной книги. Форд Мэрдокс, английский писатель, как-то очень точно сказал о Лондоне: «Как Питер Пэн, он так и не вырос. Он вживался в своих героев настолько, что в результате стал верить, что они – это он сам».

В 15 лет Джек занял 300 долларов у негритянки Дженнет и купил свой первый шлюп. Он решил стать «устричным пиратом», иными словами, заниматься незаконной ловлей устриц – деликатеса, который пользовался большим спросом и мог принести неплохой доход. Джек собрал приятелей, которых называл устричной флотилией, и они вместе не раз совершали дерзкие браконьерские налеты, дрались, весело проводили время в портовых кабаках. С 15 лет Джек начал пить неразбавленное виски, завел себе подружку и устроил на яхте своеобразное семейное гнездышко. Во всяком случае, здесь ему никто не мешал вести себя как хочется, пить и от избытка чувств горланить по ночам безумные песни. Даже бывалые моряки приходили в ужас от проделок Джека, ставшего признанным королем местных пиратов. Между собой они говорили, что при таком образе жизни парень не проживет больше одного года. Мальчишка мог запросто утонуть по пьянке, угодить в тюрьму, быть зарезанным в драке или получить пулю от конкурента по бизнесу.

Однако жизнь Джека неожиданно переменилась: он принял приглашение от рыбачьего патруля и стал бороться с браконьерами. Потом, когда ему исполнилось 17 лет, Джек нанялся простым матросом на шхуну, которая совершала рейды к берегам Японского моря, чтобы охотиться на котиков. Через 7 месяцев он вернулся на родину, где в то время царила массовая безработица.

Мать Джека Флора, постоянно раздумывавшая над тем, как бы вдруг разбогатеть, предложила сыну попробовать силы в беллетристике: написать для газеты «Сан-Франциско колл», которая объявила конкурс на лучший рассказ. Победителя ждал приз – 20 долларов. Джек согласился не раздумывая. Он и сам давно хотел превратить свои смутные мечтания в реальность, и требовался всего лишь толчок. Он немедленно уселся за кухонный стол, а на следующий день рассказ «Тайфун у японских берегов» был готов. Рассказ Джека имел колоссальный успех, однако настоящее литературное творчество еще не началось.

В 1894 году Джек отправился бродяжничать по Америке. Он присоединился к армии безработных, шедшей на Вашингтон, побывал во многих городах, научился воровать и просить милостыню. В результате Лондон попал в тюрьму за бродяжничество и провел в ней месяц. Ему было уже 19 лет.

Вероятно, тюрьма немного отрезвила буйного юношу, поскольку, выйдя из нее, он отправился домой. В Сан-Франциско будущий писатель жил случайными заработками, потом неожиданно увлекся марксистской теорией, да так рьяно, что вновь не раз подвергался аресту, потому что «вносил смуту в общество». Думается, здесь дело было не в политических пристрастиях юного Джека, просто он постоянно чувствовал: окружающий мир враждебен ему и он должен бороться с ним, пока хватит сил, а в то время сил у него было немерено.

Неожиданно к Джеку пришла любовь, настоящая, первая, самая значительная во всей его жизни. Сердце хулигана завоевала хрупкая и интеллигентная красавица Мэйбл Эпплгарт. Она обладала изысканными манерами, была начитанной и весьма образованной. Джек любил ее до безумия, до беспамятства. Он поклонялся ей как живой богине. Именно Мэйбл, нерешительная, скованная сословными предрассудками, невольно сделала из Джека писателя, именно благодаря ей был написан роман всех времен и народов «Мартин Иден», глубоко автобио‑ графичный, повествующий о самом Джеке и его неудачной любви.

Как и герой романа, Лондон решил стать достойным своей избранницы, завоевать славу и деньги. Он стал ходить в библиотеку, готовиться к поступлению в Калифорнийский университет. Джек успешно сдал экзамены, но посещал занятия всего лишь один семестр, поскольку у него не было денег на обучение. Однако Джек не сдавался. Он начал активно писать статьи, рассылать их в газеты и журналы, одновременно подрабатывая в прачечной. Что такое отдых, он не знал. К воскресенью Джек обычно уставал настолько, что мог только отсыпаться.

Летом 1897 года семья Лондон заложила дом, и Джек отправился на Аляску за золотом. В стране бушевала золотая лихорадка. На Аляске Джек пробыл год. Он пережил не одну смертельную опасность, болел цингой, написал множество заметок о жизни золотоискателей, на основе которых была создана книга «Сын волка», восторженно принятая критиками и читателями, но сам автор не разбогател. Из Клондайка Джек вернулся, не имея за душой ни гроша.

Дома его ждал удар: умер горячо любимый им отчим. Теперь главной обязанностью Джека стала забота о семье. Однако зарабатывать удавалось лишь от случая к случаю. Он продолжал писать, но это занятие не приносило дохода. У Джека не осталось даже хоть сколько-нибудь приличной одежды, в которой он мог бы прийти к своей обожаемой Мэйбл. У него участились приступы депрессии. Все чаще появлялись навязчивые мысли о самоубийстве. Не раз Джек составлял прощальные записки, но каждый раз откладывал роковое решение.

Тем временем журналы начали публикацию рассказов Лондона. Одновременно почтовое ведомство пригласило его на работу с обещанием постоянного оклада. Перед Джеком встала проблема выбора: устроиться на работу, таким образом иметь возможность содержать семью и, быть может, даже жениться на Мэйбл, или продолжать занятия литературой, но в этом случае он не застрахован от провалов и непонимания. Во всяком случае писатель никогда не мог рассчитывать на какие-то серьезные гарантии. И тут снова в дело вмешалась эксцентричная Флора. Она никогда по-настоящему не любила Джека, по сути, она отравила ему всю жизнь, но в этот момент поняла, что если ее сын станет писателем, то, быть может, таким образом ее безумная жизнь будет оправдана.

Но Джек и сам чувствовал, что литература – его судьба. С этого дня он принял твердое решение – писать в день по тысяче строк, т. е. приблизительно пять страниц. К 25 годам он приобрел достаточно широкую известность, и в семье даже появились деньги, но Джек никогда не умел правильно ими распоряжаться. Кто бы ни просил у него взаймы, он давал деньги, не задумываясь, а сам в результате вновь оставался без гроша.

Началось новое столетие. Джек находился на вершине писательского успеха. Он решил, что теперь вполне может жениться. Взяв сигнальный экземпляр своего произведения «Северная Одиссея», Лондон отправился просить руки Мэйбл. Но семья Эпплгарт оттягивала решение, а Джек не был склонен долго ждать. Он рассудил, что ему нужна женщина, способная обеспечить идеальные условия для писательской работы и дать здоровое потомство. Таковую он нашел в лице Бесси Маддерн, которая ранее была женой погибшего друга Джека.

За 1901–1903 годы материальное состояние Джека Лондона значительно улучшилось. Вышли в свет романы «Дочь снегов» и «Люди бездны». Издательство «Макмиллан» каждый месяц платило писателю 150 долларов, чтобы иметь право издавать произведения, которые он еще только собирается написать. Лондон купил шлюп «Спрэй», на котором много путешествовал вместе с семьей – женой и двумя дочерьми. Казалось, жизнь безоблачна. Но внезапно размеренному счастью, спокойной семейной жизни настал конец. Причин для разрыва не было никаких. Просто Джек понял, что такая рациональная, взвешенная любовь не для него. Это просто не любовь. Он не может так жить дальше. Когда он объявил Бесси, что оставляет ее, женщина решила, что муж хочет на время отправиться в очередную поездку, однако Джек четко повторил: «Я ухожу от тебя. Я развожусь». Бесси, ничего не понимая, могла только непрерывно повторять: «Что случилось?».

А главной причиной развода было то, что Джек увлекся Чармиан Киттеридж, которая была старше его на 6 лет и вовсе не отличалась ни особой красотой, ни блестящим умом. Однако Джек очень нежно относился к ней, называя «своим ребенком». Она же и вправду была вечным ребенком, замечательным товарищем по играм и безумствам.

Вместе с Чармиан Джек решил совершить кругосветное путешествие. Огромное количество средств он вложил в постройку яхты «Снарк». Лондон сам придумал проект своего корабля, но, будучи непрофессионалом, допустил множество серьезных промахов. К тому же Джека, очень неопытного и наивного в денежных делах, постоянно обманывали и поставщики, и рабочие. Однако, несмотря ни на что, в апреле 1907 года Лондон со своей подругой вышли в Тихий океан на крайне ненадежном судне. На борту «Снарка» началась работа над романом «Мартин Иден».

Джек и Чармиан посетили Гавайи, остров Прокаженных, Маркизские острова и наконец достигли Таити. Здесь обнаружилось, что средств на продолжение плавания явно не хватает, и влюбленные вернулись в Америку. Лондону удалось получить аванс за будущий роман, и это дало возможность вернуться на Таити, откуда «Снарк» отправился к Самоа, Фиджи и Соломоновым островам. Путешествие сопровождалось огромными трудностями, и Джеку с Чармиан не раз грозили опасности. То корабль терялся в океане, то открывалась течь. Лондону приходилось самому готовить еду, мыть, чистить и чинить «Снарк». Одновременно он дописывал «Мартина Идена», начал цикл «южных» рассказов. Нечеловеческое напряжение сказалось на здоровье писателя, и он тяжело заболел. Чармиан пришлось перевезти его в Сидней и положить в больницу. Здесь же был продан «Снарк», чтобы расплатиться за операцию.

Лондон вернулся на свое ранчо в Глен Эллен, но возвращение это было нерадостным. Пока он отсутствовал, его буквально обобрали до нитки многочисленные друзья и приживалы.

Тогда Джек затеял очередной безумный проект. Он решил заняться фермерством и выстроить на ранчо в Глен Эллен громадный «Дом Волка». В это время Лондон написал роман «Время не ждет», сборники рассказов «Потерявший лицо», «Когда боги смеются», «Сказки южных морей», «Сын Солнца», «Храм Гордыни», «Смок Беллью». А на его ранчо стекались сотни социалистов, желавших принять участие в небывалом сельскохозяйственном эксперименте. Здесь же находили приют бродяги, которых наивный Джек считал философами, много времени проводя в беседах с ними. Он начал много пить и устраивал бешеные скачки на лошадях в окрестностях ранчо. Он не жалел денег и раздавал их, не считая. Его гонорары были фантастичны, однако Лондон не вылезал из долгов.

Социалистическая печать клеймила писателя за то, что он возводит для себя дворцы, предавая таким образом дело революции, но Джек был уверен, что делает великое дело и его проект непременно спасет от упадка американскую экономику, а заодно будет способствовать возрождению общества.

Наконец «Дом Волка» был построен. Но едва его окончательно подготовили к заселению, как он сгорел в одну ночь. В эту же ночь что-то окончательно надломилось в душе Джека Лондона. Казалось, сгорело само его сердце. За несколько дней он превратился в старика. Лондон еще продолжал работать над новыми произведениями, но они были лишены той неповторимой силы и обаяния; в них больше не было жизни. Бывший сверхчеловек пил, страдал от постоянных депрессий, мучался от уремии и с каждым днем все больше превращался в живой труп. Он пытался сблизиться со своими дочерьми, но не встречал ответного желания с их стороны.

Джек боролся с надвигавшимся сумасшествием долго. Он даже задумал отправиться в путешествие по странам Востока, но потом внезапно вернул билеты. Наконец, он вышел из рядов Социалистической партии Америки. Все было кончено.

В начале ноября 1916 года Джек Лондон попросил сестру Элизу похоронить его прах на Лунном холме. 22 ноября, когда близкие зашли в спальню писателя, то обнаружили его без сознания. Прибывший врач констатировал отравление морфием. Его догадку подтверждали пустые флаконы из-под морфия и атропина, находившиеся в комнате, а также листок из блокнота, на котором Джек вычислял требуемое количество яда. Писателя пробовали спасти. Ему вводили противоядие, но безуспешно. Вечером 22 ноября 1916 года Джека Лондона не стало. Не стало страстного и невероятно энергичного человека, сумевшего за 16 лет создать полсотни книг. Все мечты его рухнули. Он не смог устроить семейную жизнь на разумной основе, и дети отвернулись от него; он разочаровался в социализме, который сжег его мечту; он уяснил, что не является сверхчеловеком. Джек Лондон понял, что пуст и если жизнь сама не хочет покидать его, он заставит ее сделать это.

«„Острых чувств“ и „нужных мыслей“

Мне от Бога не дано». Марина Цветаева

Марина Ивановна Цветаева по праву считается одной из наиболее ярких представительниц русского Серебряного века. Ее поэзия наполнена напряженной эмоциональностью, романтическим максимализмом, парадоксальной метафоричностью. Для нее характерны мотивы трагической обреченности любви и творчества в бездуховном и прагматичном мире.

Поэтесса родилась 26 сентября (по новому стилю 8 октября) в Москве. К сожалению, дом № 8 в Трехпрудном переулке не сохранился. Родители Марины Цветаевой были высокообразованными людьми. Отец, Иван Владимирович, – известный филолог и искусствовед, профессор Московского университета – в дальнейшем возглавлял Румянцевский музей, а также стал основателем Музея изящных искусств (сейчас Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина). Мать, Мария Александровна, происходила из обрусевшей польско-немецкой семьи, была одаренной пианисткой. Она приобщала детей к искусству с ранних лет. Сестра Марины Цветаевой, Анастасия, впоследствии вспоминала: «Детство наше полно музыкой. У себя на антресолях мы засыпали под мамину игру, доносившуюся снизу, из залы, игру блестящую и полную музыкальной страсти. Всю классику мы, выросши, узнавали, как „мамино“ – „это мама играла…“. Бетховен, Моцарт, Гайдн, Шуман, Шопен, Григ… Под их звуки мы уходили в сон».

Марина Цветаева

Детские и юношеские годы Марины Цветаевой прошли в Москве. Летние месяцы девочка проводила на даче в Тарусе. Необычные способности у нее проявились уже в раннем детстве. В дневнике Марии Александровны есть такая запись: «Четырехлетняя моя Маруся ходит вокруг меня и все складывает слова в рифмы, может быть, будет поэт?». В возрасте 6 лет Марина начала писать стихи, причем не только на русском языке, но также и на французском и немецком. Во многих из них – таких, как «В зале», «Столовая», «Домики старой Москвы», «Прости волшебному дому», – звучит мотив отчего «волшебного» дома на Трехпрудном.

Анастасия Цветаева вспоминала, что постоянным ощущением с первых лет жизни у них с сестрой была «страсть к слову, в буквальном смысле, к буквам, что ли, его составляющим? Звук слов, до краев наполненный их смыслом, доставлял совершенно вещественную радость. Только начав говорить – и почти сразу на трех языках, мы оказались – хочешь не хочешь – в таком сообществе, как попавший по сказке в горную пещеру к драгоценным камням, которые стерегли гномы. Драгоценное существование слова, как источника сверкания, будило в нас такой отзвук, который уже в шесть-семь лет был мукой и счастьем владычества. К каким-то годам написание первой стихотворной строки или своей первой фразы прозы было желанным освобождением от перенасыщенности чувством слова. Заткнув на бегу словесного вихря эти камни в это ожерелье, те – в другое, мы могли отдохнуть в ощущении чего-то сделанного».

Осенью 1901 года Марина в возрасте 9 лет поступила в первый класс 4-й женской гимназии в Москве, где проучилась всего лишь год. Осенью 1902 года Мария Александровна заболела чахоткой, поэтому семья вынуждена была покинуть Москву и переехать в Италию. Марина училась в пансионах Лозанны и Флейбурга, затем, с 1905 года, когда закончилась заграничная поездка Цветаевых, – в московских женских гимназиях, а также в музыкальном училище В. Ю. Зограф-Плаксиной. Мария Александровна умерла в 1906 году, а в 21 год Марина лишилась и отца.

В 1908 году, в возрасте 16 лет, будущая поэтесса совершила самостоятельную поездку в Париж, где прослушала краткий курс истории старофранцузской литературы в Сорбонне. Тогда же Марина Ивановна начала печататься, а через два года втайне от семьи выпустила свой первый стихотворный сборник под названием «Вечерний альбом», который получил одобрительную оценку таких известных поэтов, как Н. Гумилёв и М. Волошин.

Н. Гумилёв в своих «Письмах о русской поэзии» отмечал: «Марина Цветаева (книга „Вечерний альбом„) внутренне талантлива, внутренне своеобразна… здесь инстинктивно угаданы все главнейшие законы поэзии… Первая книга Марины Цветаевой „Вечерний альбом“ заставила поверить в нее, и может быть, больше всего – своей неподдельной детскостью, так мило-наивно не осознающей своего отличия от зрелости“.

Несмотря на значительную разницу в возрасте, с первой встречи Марины Цветаевой с Максимилианом Волошиным началась их долгая дружба. Марина Ивановна не раз бывала у него в гостях в Коктебеле. В мае 1911 года она познакомилась там со своим будущим мужем Сергеем Яковлевичем Эфроном и с тех пор с ним не расставалась.

Несколько по-иному оценил творчество Марины Цветаевой поэт В. Я. Брюсов. По словам Анастасии Цветаевой, у ее сестры были все основания не любить его. «В прессе Брюсов отозвался о Марине вяло. На поучающий отзыв Брюсова о „Вечернем альбоме“ Марина ответила ему:

Улыбнись в мое окно,
Иль к шутам меня причисли,
Не изменишь все равно!
„Острых чувств“ и „нужных мыслей“
Мне от Бога не дано.
Нужно петь, что все темно,
Что над миром сны нависли…
– Так теперь заведено, —
Этих чувств и этих мыслей
Мне от Бога не дано!

В этих строках поэтесса метко и лаконично сформулировала жизненную позицию и основные черты своей творческой индивидуальности, которым она оставалась верна на протяжении всей своей жизни. Именно из-за отсутствия «острых чувств» и «нужных мыслей» многие не понимали и не принимали ее творчество.

Тем не менее стихи Цветаевой привлекали читателей оригинальностью и творческой самобытностью. Уже в те годы начали проявляться присущие Марине Ивановне черты характера: своеволие, неуступчивость, строптивость, дерзость и постоянное стремление быть против всех. Поэтесса так и не примкнула ни к одному из литературных течений. Забегая вперед, приведем строки из письма Марины Цветаевой к Р. Н. Ломоносовой от 11 марта 1931 года, подтверждающие эти слова: «…Меня всю жизнь укоряют в безыдейности, а советская критика даже в беспочвенности. Первый укор принимаю: ибо у меня взамен мировоззрения – ощущение. Беспочвенность? Если иметь в виду землю, почву, родину – на это отвечают мои книги. Если же класс, и, если хотите, даже пол – да, не принадлежу ни к какому классу, ни к какой партии, ни к какой литературной группе никогда. Помню даже афишу такую на заборах Москвы 1920 года. Вечер всех поэтов. Акмеисты – такие-то, нео-акмеисты – такие-то, имажинисты – такие-то, исты – исты – исты – и в самом конце, под пустотой: -и– Марина Цветаева (вроде как – голая!). Так было, так будет…»

Осенью 1911 года состоялось первое публичное выступление Марины Ивановны в обществе «Свободная эстетика». Произошло это знаменательное в ее жизни событие в литературно-художественном кружке в доме Вострякова, на Малой Дмитровке. Марина читала стихи со своей сестрой Анастасией. Реакция публики была неожиданной. По «высокому тону» литературного собрания там запрещалось аплодировать кому бы то ни было. Однако, как только Марина и Анастасия произнесли последнее слово, вдруг, вопреки всем запретам, грянули аплодисменты. Анастасия Ивановна вспоминала по этому поводу: «Мы стояли, смущенные (неумело кланяясь?) – откланиваясь, уходя, спеша уйти, а нам вслед неистово аплодировали… Выходили ли мы вновь? „Триумф“, – говорили нам потом. Это был первый вечер Марининой начинавшейся известности».

В декабре того же года проходил Всероссийский конкурс на лучшее стихотворение на строки Пушкина. Стихи высылались анонимно, в двух конвертах. На верхнем не было фамилии автора, вместо него был написан девиз. По этим девизам и распределялись призы. Стихи Марины Цветаевой получили первый приз. Но когда В. Я. Брюсов, возглавлявший жюри, распечатал второй конверт и прочитал фамилию автора, он неожиданно провозгласил: «Первый приз не получил никто, а первый из вторых призов получила Марина Цветаева». Поскольку подобное заявление сочли несколько нелогичным, Марина Ивановна все же получила золотую медаль – «круглую, как маленькое солнце, с изображением черного крылатого коня – Пегаса», которую она «долго носила брелоком на браслете, на тоненькой золотой цепочке».

В 1912 году Марина Ивановна вышла замуж за Сергея Эфрона, ставшего для нее верным спутником жизни и самым близким другом. В том же году была издана вторая книга стихов Цветаевой «Волшебный фонарь» и родилась дочь Ариадна.

В феврале 1913 года вышел третий сборник «Из двух книг». В следующем году поэтесса поселилась в доме № 6 в Борисоглебском переулке (с 12 сентября 1992 года – Дом-музей М. И. Цветаевой), в котором жила с семьей на протяжении 8 лет. В этом втором после дома в Трехпрудном переулке «волшебном» доме родились сборники «Версты» (первый и второй), «Лебединый стан», «Стихи к Блоку», «Ремесло», поэмы «Царь-девица», «На красном коне», «Переулочки», 6 пьес цикла «Романтики», дневниковая проза («Октябрь в вагоне», «Мои службы», «Из дневника», «Чердачное» и др.), ярко рисующая быт послереволюционной Москвы, и многие другие произведения.

Осенью-зимой 1914 года Марина Ивановна написала ряд восторженных стихотворений, посвященных поэтессе Софье Парнок, с которой на протяжении нескольких лет ее связывала крепкая дружба. Их скандальная связь вызывала в обществе множество толков. Поначалу поэтессы скрывались от любопытных глаз в монастырской гостинице Ростова, где встречали Рождество, затем стали вместе появляться в обществе. Весной и летом 1915 года Марина Цветаева и Софья Парнок побывали в Коктебеле и Малороссии, а в декабре совершили поездку в Петроград, где встретили Новый год и вместе выступили в Политехническом музее. Однако вскоре Софья Парнок оставила подругу, отправившись на поиски новых приключений. Цветаева глубоко переживала это предательство, о котором со скорбью вспоминала до конца своих дней.

Сергей Эфрон обычно спокойно относился ко всем увлечениям супруги, считая, что подобные вспышки страсти необходимы ей для полноценного творчества и что благодаря им она обретает поэтическое вдохновение. Однако связь с Софьей Парнок все же внесла некоторый разлад в отношения супругов.

Будучи натурой романтической, Марина Ивановна обладала не только необычным поэтическим даром, но и редкой способностью любить человеческую душу независимо от того, существу какого пола она принадлежала. «Раз я люблю душу человека, – говорила Цветаева, – я люблю и тело. Раз я люблю слово человека, я люблю и губы».

В 1915 году Сергей Эфрон ушел на фронт, вступив в Белую гвардию, в рядах которой воевал вплоть до окончания военных действий. С мужем Марине Цветаевой случайно довелось увидеться в 1917 году в Москве, после чего его следы снова затерялись на фронтах войны. В последний раз перед четырехлетней разлукой они встретились в январе 1918 года.

Период стремительного творческого роста поэтессы пришелся на суровые годы Первой мировой войны, революции и Гражданской войны. Она жила в Москве, много писала, однако ее стихи почти не публиковались. Мифологически-декадентская направленность ее лирики была чужда рабоче-крестьянским идеалам.

Цветаева не приняла революцию, считая ее восстанием «сатанинских сил», непоправимой катастрофой для родной страны, которую она любила всем сердцем. Недаром именно к этому времени относятся написанные ею трагические стихи о конце, гибели, муках. Марина Ивановна с уважением относилась к Маяковскому, Блоку, Есенину и другим известным поэтам, которые прославляли новую власть, но вторить им она не могла, да и не испытывала в этом потребности, поэтому по-прежнему держалась в литературном мире особняком.

Революция 1917 года внесла резкие изменения в жизнь Цветаевой. Один из самых благополучных периодов сменился годами нужды и отчаяния. Не обошли ее стороной и несчастья. В ноябре 1919 года Марина Ивановна, уставшая от голода и нужды, отправила своих дочерей (в апреле 1917 года у нее родился еще один ребенок) в Кунцевский приют. Однако в феврале там умерла младшая дочь Ирина, а тяжелобольную Ариадну Цветаева забрала домой. От мужа не было никаких вестей, так что Марина Ивановна не знала, жив ли он еще или погиб.

В эти годы Цветаева была завсегдатаем расположенного в Кривоарбатском переулке дома Жуковских-Герцыков, который А. Н. Толстой назвал «обормотником». Там собиралась творческая интеллигенция Москвы – поэты, художники, артисты. Часто бывала Марина Ивановна в доме профессора А. А. Грушка, где проживала семья композитора А. Н. Скрябина, а также на квартире К. Д. Бальмонта. Несмотря на тяжелые условия, в которых она оказалась с дочерью, поэтесса находила в себе силы не только жить, но и творить. 2 мая 1919 года Марина Цветаева выступила с чтением своих стихов на «Празднике труда», проходившем во Дворце искусств на Поварской улице, 6 июля там же прочла пьесу «Фортуна», 11 декабря 1920 года принимала участие в «Вечере поэтесс», состоявшемся в Политехническом музее.

Находила Цветаева силы и на новые романтические увлечения. После разрыва с Софьей Парнок у нее был роман с Мандельштамом. В разное время внимание поэтессы привлекали актер Ю. А. Завадский, Б. Л. Пастернак и князь С. М. Волконский. В письме к А. Бахраху Цветаева писала, что «любила 60-летнего князя Волконского, не выносившего женщин. Всей безответностью, всей беззаветностью любила и, наконец, добыла его – в вечное владение! Одолела упорством любви. (Женщин любить не научился, но научился любить любовь.)».

Были среди увлечений Цветаевой и женщины. Так, в 1918 го‑ ду Марина Цветаева познакомилась с актрисой Софьей Голлидэй, женой русского эмигранта, ставшей прототипом героини ее пьес, с которой у поэтессы завязался кратковременный роман. Известно также, что Цветаева была влюблена в художницу Наталью Гончарову. Не случайно в ее стихотворениях нередко появлялись строки, исполненные любви к женщине. Цветаева обычно увлекалась людьми неординарными, сраженная их красотой или талантом. Часто поэтесса любила, не имея ни малейшей надежды на взаимность.

В июле 1921 года Марина Ивановна узнала наконец о том, что ее муж жив и находится в Константинополе, откуда собирается отправиться в Чехию. Поэтесса приняла решение восстановить семью и начала готовиться к отъезду за границу.

В конце 1921 года, накануне отъезда и после 8‑летнего перерыва, частное издательство «Костры» выпустило небольшую книгу Цветаевой под названием «Версты», в которую вошло 35 ее стихотворений, написанных с января 1917 по декабрь 1920 года. С января по май 1922 года Марина Ивановна писала прощальные стихи. Расставанию с Москвой она посвятила поэму «Переулочки».

Разрешение на выезд из России и все необходимые документы Цветаева получила в мае 1922 года. 15 мая она с дочерью Ариадной приехала в Берлин, где к тому времени были изданы две книги ее стихотворений – «Разлука» и «Стихи Блоку». Вырученные деньги пошли на оплату дороги.

Спустя месяц за женой и дочерью приехал Сергей Эфрон, учившийся в то время в Пражском университете. Три года семья провела в предместьях Праги, поскольку жизнь в городе была для русских эмигрантов слишком дорогим удовольствием. Сергей Эфрон тщетно пытался заработать деньги, чтобы как-то прокормить семью: работал на киностудии, был редактором журнала, пробовал свои силы на литературном поприще. Однако все эти попытки оказались безрезультатными. К тому же реализовать себя Эфрону мешало его подорванное здоровье. Он был болен туберкулезом, так что Марине Ивановне нередко приходилось оплачивать его лечение в больнице.

Удивительно, что, невзирая на нищету, бесконечную нужду и постоянные проблемы, которые ей приходилось решать, Цветаева продолжала беззаветно отдаваться любимому ремеслу, много и напряженно работала. В 1923 году в берлинском издательстве «Геликон» вышла ее книга «Ремесло», которая получила высокую оценку критиков. В 1924 году в Праге поэтесса написала «Поэму Горы» и «Поэму Конца». В 1926 году поэтесса дописала поэму «Крысолов», работала над поэмами «С моря», «Поэма Лестницы», «Поэма Воздуха» и др.

Пришло и новое, может быть самое сильное из всех, что были в жизни поэтессы, увлечений. На этот раз ее избранником стал близкий друг Сергея Эфрона – К. Б. Радзевич. В противовес не приспособленному к жизни и безвольному Сергею Радзевич ни в чем не нуждался и занимал завидное положение в обществе. Роман продолжался около двух лет. Однако Марина Ивановна так и не решилась на разрыв с мужем, хотя нередко говорила, что «женитьба и любовь разрушительны для личности». В эти годы у Цветаевой родился сын Георгий.

К семейным и бытовым неурядицам вскоре прибавились и творческие проблемы. Поначалу русская эмиграция заинтересовалась творчеством поэтессы. Однако и здесь, так же как и в России, ей суждено было остаться непонятой. Независимость, бескомпромиссность, одержимость поэзией, своей собственной, нетрадиционной, не вписывающейся в рамки ни одного из существовавших в то время поэтических направлений, снова обрекли поэтессу на полное одиночество. И здесь, вдали от России, Марина Цветаева также оказалась чужой. По словам поэтессы, ей было «некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться», «одна всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей». Утешения не было даже в любви. Все складывалось не так, как хотелось бы.

Последний прижизненный сборник поэтессы «После России» был опубликован в Париже в 1928 году. Он включал стихотворения, написанные в 1922–1925 годах. Однако большая часть созданного за границей так и не была опубликована. В письме А. А. Тесковой Цветаева с горечью отмечала: «Была бы я в России, все было бы иначе, но – России (звука) нет, есть буквы: СССР, – не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу. Не шучу, от одной мысли душно. Кроме того, меня в Россию не пустят: буквы не раздвинутся. В России я поэт без книг, здесь – поэт без читателей. То, что я делаю, никому не нужно».

Еще более осложнилось положение Марины Ивановны после того, как Сергей Эфрон, изменив своим прежним убеждениям, стал сотрудником НКВД. Он принимал участие в вербовке, в слежке за сыном Льва Троцкого, организации убийства Игнатия Рейсса, советского работника НКВД, в результате чего вынужден был скрываться. Марина Ивановна Цветаева вместе с сыном Георгием провожали мужа, бежавшего от преследования полиции. Ю. М. Каган в книге «Марина Цветаева в Москве. Путь к гибели» писал: «Парижские эмигранты сторонились ее. Публиковаться в эмигрантских изданиях стало невозможно. Средств к существованию почти не было. Какие-то деньги она получала от советских властей за работу мужа и начала готовиться к вынужденному отъезду, считая невозможным разрыв с мужем и предчувствуя неминуемые беды. Разбирала рукописи, письма, бумаги – вновь проживала свою жизнь».

В начале 1930-х годов Цветаева приняла окончательное решение о возвращении на родину. Но душу ее переполняли противоречивые чувства. «Моя неудача в эмиграции, – писала она, – в том, что я не эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху – там, туда, оттуда…» Тогда же она замечала в письме А. А. Тесковой: «Все меня выталкивает в Россию, в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна».

Сначала в СССР уехали муж и дочь, а в 1939 году, восстановив наконец свое советское гражданство, и Марина Ивановна с 14-летним сыном. Возможно, она никогда не отважилась бы на это, если бы знала, что ее сестра Анастасия в 1937 году была арестована.

Вопреки ожиданиям поэтессы Россия встретила ее отнюдь не как «желанного и жданного гостя», на что искренне надеялась Марина Ивановна. В СССР ее стихов практически никто уже не помнил. Лишь в 60-м томе Большой советской энциклопедии, изданной в 1934 году, ей было посвящено несколько сухих строчек: «Представительница деклассированной богемы, Цветаева культивирует романтические темы любви, преданности, героизма и, особенно, тему поэта как существа, стоящего неизмеримо выше остальных людей».

Семья Цветаевых поселилась на даче НКВД в подмосковном Болшеве (в начале 1990-х годов в том доме, где они жили, был создан Музей М. И. Цветаевой в Болшеве). Поэтесса приехала в Москву 18 июня, а 27 августа была арестована ее дочь Ариадна, за ней, 10 октября, последовал и Сергей Яковлевич Эфрон.

Марина Ивановна с сыном перебрались в Мерзляковский переулок, к сестре мужа – Елизавете Яковлевне Эфрон, а затем жили в Голицыне. Теперь поэтесса одна должна была содержать не только себя, но и сына, а также зарабатывать на то, чтобы носить передачи в тюрьму, готовить посылки. Осенью 1940 года Цветаева обратилась в Гослитиздат, для которого подготовила сборник своих стихотворений. Однако из-за разгромной рецензии К. Л. Зелинского, который назвал ее книгу «душной, больной» и формалистической, сборник издавать отказались. Да она и сама не особенно верила в то, что ее книга дойдет до читателя. После того как Цветаевой предложили подготовить сборник стихов, она писала: «Вот, составляю книгу, проверяю, плачу деньги за перепечатку, опять правлю и – почти уверена, что не возьмут, диву далась бы, если бы взяли. Ну – я свое сделала, проявила полную добрую волю (послушалась)». Отзывом на рецензию были строки: «Человек, смогший аттестовать такие стихи как формализм, – просто бессовестный. Я это говорю – из будущего. МЦ».

Осознавая ненужность своего творчества (31 августа 1940 го‑ да Цветаева сообщала поэтессе В. А. Меркурьевой: «Москва меня не вмещает, она меня вышвыривает…»), в последние годы своей жизни Марина Цветаева почти не писала собственных стихов. Она занималась главным образом переводами, а также читала друзьям и знакомым произведения, написанные ею в годы эмиграции: в доме литературоведа Е. Б. Тагера – поэму «Молодец», у критика А. К. Тарасенкова и его жены М. И. Белкиной – «Поэму конца». Последнее чтение состоялось в доме переводчика Н. Г. Яковлевой 21 июня 1941 года.

Единственным произведением Марины Цветаевой, изданным в Москве после ее возвращения из эмиграции, стало стихотворение, написанное поэтессой в июне 1920 года. Оно было опубликовано в третьем номере журнала «Тридцать дней» за 1941 год. Сохранился автограф Цветаевой – сокращенная запись этого стихотворения. При сравнении этой записи с текстом, опубликованным много лет спустя, в 1965 году и позднее, оказалось, что в журнальном варианте отсутствует одна строфа:

Все ведано – не прекословь!
Вновь зрячая – уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.

Лишь по одной ей известной причине Марина Ивановна оставила эти строки в глубинах души, вероятно уже тогда с горечью ощущая бессмысленность своей жизни, тем более что мысли о самоубийстве к ней приходили и раньше. Так, в 1940 году Цветаева записала: «Я уже год примеряю смерть. Но пока я нужна», и она продолжала жить ради единственного сына.

Началась война. Марина Ивановна пребывала в полной растерянности, не зная, что ей делать. Она очень боялась за Георгия, который «стремился тушить на крыше зажигательные бомбы». Ю. М. Каган по этому поводу пишет: «Металась, не знала, на что решиться: эвакуироваться или нет. Боялась за сына, боялась ехать без друзей. Просила Н. Г. Яковлеву взять ее с Муром (так она называла Георгия) в Томск, куда Яковлева уезжала с институтом, в котором работала ее дочь. Просила едва знакомую Лидию Моисеевну Поляк – литературоведа, друга Е. Б. Тагера – взять ее с собой в Йошкар-Олу домработницей, советовалась с оставшимися в Москве друзьями дочери…» Наконец было принято решение ехать в Елабугу.

На вокзале Марину Ивановну с сыном провожали Борис Пастернак и поэт Виктор Боков, которого Пастернак недавно с ней познакомил. Накануне отъезда у Бокова с Цветаевой состоялся разговор, о котором поэт рассказал в написанном впоследствии «Собеседнике рощ»: «…Марина сочувственно за‑ улыбалась:

– Вы поэт?

– Собираюсь быть поэтом.

И тут впервые на близком расстоянии я увидел глаза Марины. Невероятное страдание отражалось в них.

– Знаете, Марина Ивановна, – заговорил я с ней, – я на Вас гадал.

– Как же Вы гадали?

– По книге эмблем и символов Петра Великого.

– Вы знаете эту книгу? – с удивлением спросила она.

– Очень хорошо знаю! Я по ней на писателей загадываю.

– И что мне вышло? – в упор спросила Марина.

Как было ответить, если по гадательной древней книге вышел рисунок гроба и надпись: „Не ко времени и не ко двору“.

– Все поняла! – сказала Марина. – Я другого и не жду!..»

В Елабугу Марина Цветаева с сыном прибыли 21 августа 1941 года. Через 10 дней поэтессы не стало. Приехавшей в Елабугу Анастасии Ивановне владельцы дома, где остановилась ее сестра, рассказали следующее. Хозяйка дома ушла на субботник, с ней вместо матери отправился и Георгий. Хозяин собрался на рыбалку.

«Когда первой в дом вернулась хозяйка, – пишет Анастасия Ивановна в воспоминаниях, – дверь сеней была заперта, хоть не на щеколду. Ее удалось открыть – она изнутри была густо замотана веревкой. Войдя, она увидела Марину. Она висела невысоко над полом, на гвозде, вбитом вбок в поперечную потолочную балку, на тонком крепком шнурке… Когда сын пришел домой, его не пустили. Он спросил – почему? Узнав о самоубийстве матери, он не захотел войти в дом – и ушел».

Возможно, именно утрата взаимопонимания с сыном, который стремился вернуться в Москву, из-за чего у Марины Ивановны с ним постоянно вспыхивали ссоры, стала решающим толчком, заставившим ее переступить роковую черту. В предсмертном послании к Георгию Марина Ивановна писала: «Мурлыга! Прости меня, но дольше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Я люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь, что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик». До по‑ следней минуты она думала о сыне, в письме просила позаботиться о нем Н. Н. Асеева («со мною он пропадет»).

Хоронили Марину Цветаеву 2 сентября 1941 года. Никто из тех людей, которые провожали ее в тот день в последний путь, не запомнил не только места погребения, но даже и того, в какой стороне кладбища находится могила.

Н. Н. Асеев принял в Чистополе Георгия, но не захотел оставить его в своей семье, поэтому добился для него разрешения на выезд в Москву, к Елизавете Яковлевне Эфрон. В письме к тете Георгий, или Мур, как называла его Марина Ивановна, писал: «Я думаю, что до вас дошла весть о самоубийстве М. И., последовавшем 31-го числа в Елабуге. Причина самоубийства – очень тяжелое нервное состояние, безвыходность положения – невозможность работать по специальности; кроме того, М. И. очень тяжело переносила условия жизни в Елабуге – грязь, уродство, глупость. 31-го числа она повесилась. Она многократно мне говорила о своем намерении покончить с собой, как о лучшем решении, которое она смогла бы принять. Я ее вполне понимаю и оправдываю. Действительно, как она пишет мне в последнем письме: „дальше было бы хуже“. Дальше для нее был бы суррогат жизни, „влачение своего существования“».

В 1960 году, когда Анастасия Ивановна Цветаева и Софья Исааковна Каган приехали в Елабугу, им с трудом удалось отыскать место захоронения Марины Цветаевой. Кладбищенский сторож рассказала женщинам о том, что безымянные могилы на кладбище располагались строго по годам. Могил 1941 года было немного и находились они в правой стороне кладбища, у самой стены. Здесь, у раздвоенного дерева, А. И. Цветаева и С. И. Каган поставили тогда металлический крест, который нашли у кладбищенской стены. На этом кресте они поместили надпись: «В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева. Род. 26 сент. ст. ст. 1892 в Москве, умерла 31 августа нов. ст. 1941 в Елабуге». Позднее вместо креста было установлено каменное надгробие, на котором уже не было слов: «В этой стороне кладбища…»

Спустя десятилетия, когда имя Марины Ивановны Цветаевой зазвучало с новой силой и приобрело мировую известность, нашлись свидетели, присутствовавшие на похоронах поэтессы, и начались бесконечные споры о местонахождении ее могилы.

«Жить в таком душевном состоянии – невыразимая мука!»

Акутагава Рюноскэ

Акутагава Рюноскэ родился 1 марта 1892 года в городе Токио. Его мать лишилась рассудка, когда сыну было меньше года. Мальчика взял на воспитание старший брат матери Акутагава Митиаки, у которого не было детей, и дал ему свою фамилию.

В школьные годы у Акутагавы проявились большие способности ко всем предметам, но наибольший интерес вызывала литература. Поэтому, закончив школу в 1913 году, он поступил в университет на отделение английской литературы (в Токио). С этим периодом связаны его первые собственные публикации: рассказы «Маска хёттоко» и «Ворота Расёмон» были напечатаны в журнале «Тэйкоку бунгаку». Акутагава Рюноскэ вошел в университетскую литературную элиту.

Произведения молодого писателя охотно принимались в печать, однако он счел своим долгом посетить дом Нацумэ Сосэки, писателя, которого считал своим учителем, и получить его одобрение.

Нацумэ Сосэки был одним из первых писателей, который смог соединить европейскую и японскую художественные традиции, работая в реалистическом жанре. Как и его предшественник, Акутагава был писателем-реалистом. Наибольшее внимание в своих произведениях он уделял внутреннему миру человека. Литературное творчество стало для него смыслом всей жизни. В одном из своих произведений Акутагава заявил: «Человеческая жизнь не стоит и одной строки Бодлера».

Широкую известность ему принесли рассказы о парадоксах человеческой души: «Ворота Расёмон», «Нос», «Бататовая каша». В 1918 году в газете «Осака майнити» был напечатан рассказ «Муки ада», в котором писатель предсказал свою судьбу.

Заняв почетное место в японской литературе, Акутагава ни на день не прерывал своего творчества: одно за одним из-под его пера выходили новые произведения, выпускались новые сборники. В определенные дни он встречался с начинающими литераторами, читал лекции в разных городах Японии. Совершил путешествие в Корею и Китай. Увлеченно собирал антиквариат.

До конца жизни Акутагава Рюноскэ оставался самым любимым и популярным писателем в Японии. Книги его раскупались вскоре после выхода. Но постепенно накапливалась душевная усталость, появились первые признаки нервного истощения.

В 1927 году журнал «Кайдзо» поместил на своих страницах новое произведение Акутагавы «В стране водяных», которое было сатирой на капиталистическую Японию.

В последние годы жизни Акутагава часто вспоминал мать. Он боялся сойти с ума. В состоянии нервного напряжения были написаны лучшие его произведения: «Зубчатые колеса» и «Жизнь идиота».

Писатель считал, что он захвачен злым демоном «конца века», который сводит его с ума. В романе «Жизнь идиота», завершенном в 1927 году, автор вспоминает эпизоды своей жизни: «Он, двадцатилетний, стоял на приставной лестнице европейского типа перед книжными полками и рассматривал новые книги. Мопассан, Бодлер, Стриндберг, Ибсен, Шоу, Толстой…

Тем временем надвинулись сумерки. Но он с увлечением продолжал читать надписи на корешках. Перед ним стояли не столько книги, сколько сам «конец века».

Образ Вийона, ждущего виселицы, стал появляться в его снах. Злой демон «конца века» действительно им овладел. Он почувствовал зависть к людям Средневековья, которые полагались на Бога. Но верить в Бога, верить в любовь Бога он был не в состоянии. В Бога, в которого верил даже Кокто!».

Это произведение прозвучало предостережением новому безбожному веку.

Рано утром 4 июля 1927 года Акутагава Рюноскэ покончил с собой, приняв большую дозу снотворного.

«Жить в таком душевном состоянии – невыразимая мука! Неужели не найдется никого, кто бы потихоньку задушил меня, пока я сплю?» – одно из последних высказываний Акутагавы. И еще: «Из всего, что свойственно богам, наибольшее сожаление вызывает то, что они не могут совершить самоубийства».

Юкио Мисима. Путь самурая

Юкио Мисима (настоящее имя Хираока Кимитаке) родился 14 января 1926 года в Токио. Поскольку он был сыном высокопоставленного служащего, учился Хираока в престижной школе пэров. Писать он начал очень рано. Когда Хираоке исполнилось 16 лет, под псевдонимом Юкио Мисима он опубликовал свой первый небольшой рассказ.

В начале Второй мировой войны Мисима пытался попасть в армию, однако это ему не удалось, поэтому все военные годы он работал на одной из фабрик в родном Токио и писал. После поражения Японии Мисима поступил в Токийский университет, где изучал право. В 1948–1949 годах он работал в Министерстве финансов. В 1949 году был опубликован его второй роман «Признание Маски», благодаря которому имя Юкио Мисимы приобрело широкую известность. За ним последовали другие романы: «Запретные цвета» (1953), «Башня Золотого Павильона» (1959), «Моряк, которого отвергло море» (1963), «Солнце и сталь» (1968). Кроме того, Мисима написал множество сценариев, в частности «Мадам де Сад», по которым ставились спектакли в театре кабуки и современном театре «No drama».

Юкио Мисима

В 1966 году Мисима снялся в главной роли в фильме «Патриотизм», поставленном им по одноименному рассказу. Фильм рассказывал о любви и смерти. Его главными героями были молодой японский офицер и его преданная жена, которые в финале фильма осуществили ритуальное самоубийство, сеппуку. В рассказе во всех подробностях описывались ощущения совершавшего обряд офицера, которые были не менее ярко переданы на экране: «Держа меч в правой руке, лейтенант начал медленное убийственное движение клинка поперек живота – вправо и влево. По мере того как лезвие проникало в тело, оно наталкивалось на мягкое, но постоянное сопротивление внутренностей. Лейтенант осознал, что для того, чтобы достигнуть достаточного давления на живот, необходимо держать меч двумя руками. Он положил клинок плашмя, пытаясь лезвием разрезать брюшную стенку, но это оказалось не так просто, как ему представлялось. Он направил силу всего тела в правую руку и надавил еще раз на меч. На теле появился разрез в три или четыре дюйма.

Боль медленно разливалась из глубины организма, пока весь живот не запылал огнем. Это было похоже на дикий колокольный звон. Или как будто тысяча колокольчиков звенели одновременно при каждом вздохе и каждом ударе пульса, сотрясая все его жертвенное тело. Теперь уже клинок двигался сверху вниз и был ниже пупка. Когда до его сознания дошло, что острие меча проложило себе путь, он испытал чувство глубокого удовлетворения и новый прилив мужества.

Количество вытекающей из раны крови постоянно нарастало, она широким пульсирующим потоком покидала его тело, унося с собой жизнь. Циновка перед лейтенантом приобрела цвет его крови, пропитавшись насквозь ею, но еще больше крови скапливалось в складках его форменных брюк цвета хаки. Капелька крови, как птичка, перелетела к Рейко и села на полу ее белого шелкового кимоно».

С годами Мисима проявлял все больший интерес к самурайскому прошлому его родной страны. Характерная для современного ему мира погоня за материальными благами раздражала его. В своем произведении «Море изобилия», написанном в 1969–1970 годах и включающем четыре новеллы («Весенний снег», «Убегающие лошади», «Башня тумана» и «Падение ангела»), Мисима использовал образ высохших морей Луны, подчеркивая тем самым бесплодность современной Японии. К этому времени ранее изнеженный юноша, который не выдержал физических испытаний, из-за чего не был принят в армию в годы Второй мировой войны, благодаря занятиям традиционными японскими искусствами, карате и кендо, превратился в сильного воина, сумевшего создать собственную частную армию, получившую название «Общество щита». Основным ее предназначением была защита императора в случае восстания левых или коммунистической атаки, которую Мисима предсказывал Японии в конце 1960-х годов.

Последним днем жизни Юкио Мисимы стало 25 ноября 1970 года, когда он и его последователи из «Общества щита», вооруженные мечами, ворвались в штаб-квартиру Национальной обороны в Токио.

Перед тем как выйти из дома, Мисима написал записку: «Жизнь человеческая ограничена, но я хотел бы жить вечно». Затем положил на видное место папку с окончанием четвертого романа «Падение ангела» из тетралогии «Море изобилия». У дома его ожидала машина, в которой сидели четверо его друзей: Масаеси Кога (по прозвищу Тиби-Кога), Хироясу Кога (по прозвищу Фуру-Кога), Масакацу Морита и Масахиро Огава. Обменявшись с ними короткими приветствиями, Мисима сел в машину.

Около 11 часов утра машина подъехала к штабу Восточного округа «сил самообороны». В штабе было известно о предстоящем визите Юкио Мисимы. Поскольку он был знаменитым писателем, его встретили как уважаемого гостя, поэтому никто не потребовал у него снять с пояса самурайский меч. Вопреки заведенному порядку Мисиму и его последователей проводили к генералу штаба вооруженными.

Ничего не подозревавший генерал Масита встретил гостей с улыбкой. Однако все же высказал свое удивление по поводу того, что их пропустили к нему с оружием. Мисима отвечал, что его меч – всего лишь музейный экспонат. Когда же генерал наклонился, чтобы рассмотреть богато украшенную рукоять, Тиби-Кога по приказу Мисимы накинул ему на шею платок и усадил в кресло, к которому его и привязали. Затем забаррикадировали дверь кабинета.

Адъютант генерала, майор Савамото, в установленный час заглянул в замочную скважину, дабы убедиться, что настало время подавать чай. Как писал американский журналист, «сначала он подумал, что кто-то из гостей делает генералу массаж плечевых мышц. Но затем майор Савамото все же понял, что происходит что-то неладное, и бросился к полковнику Хара. Предпринимать какие-либо действия в одиночку он побоялся».

У дверей командующего собрались штабные офицеры. Посовещавшись, они решили проникнуть в кабинет. Баррикада оказалась непрочной, но когда три полковника и два сержанта оказались в кабинете, Мисима выхватил из ножен свой антикварный меч и начал угрожающе им размахивать. Испуганные этим зрелищем офицеры выбежали из кабинета.

Очередную группу атакующих возглавил начальник Штаба округа. Тиби-Кога, Фуру-Кога и Огава предпочли сдаться без сопротивления. Морита отдал свой кинжал. Однако Мисима продолжал отчаянно отбиваться. Он ранил нескольких офицеров, и те вынуждены были удалиться, после того как Мисима пригрозил убить генерала. Один из штабистов позвонил в управление Национальной обороны и получил совет действовать по обстоятельствам.

Мисима тем временем изложил свои требования связанному генералу. Он решил обратиться с речью к расквартированным в районе штаба подразделениям «сил самообороны», которые должны были выстроиться на плацу. Там же намеревались присутствовать члены «Общества щита» при условии обеспечения им полной безопасности.

Все требования Мисимы были выполнены. В 11:38 к штабу прибыла полиция. Полицейские проникли во все уголки здания, стараясь не приближаться к дверям кабинета командующего.

Огава и Морита с балкона разбрасывали листовки, в которых Мисима призывал «силы самообороны» взять в свои руки власть в стране и выступить с требованием о пересмотре конституции. Листовка заканчивалась словами: «Давайте вернем Японии ее былое величие и давайте умрем. Неужели вы цените только жизнь и позволили умереть духу?.. Мы покажем вам, что есть ценность большая, чем наша жизнь. Это не свобода и не демократия. Это Япония! Япония, страна истории и традиций. Япония, которую мы любим». Это было последнее написанное Мисимой «произведение».

Ровно в полдень Мисима вышел на балкон и обратился к солдатам с десятиминутной речью, призывая их к восстанию. Он нападал на японскую конституцию с ее запретом на создание армии, обвинял ее в том, что она предала дух Японии: «Мы видим, как Япония купается в благосостоянии, – объяснял он собравшимся, – и все больше вязнет в духовной пустоте… Неужели возможно, чтобы вам нравилась жизнь, которую дает вам мир, где дух умер?». Однако речь его осталась неуслышанной. В ответ Мисиме раздались лишь ругательства. Осознав, что все его попытки ни к чему не приведут, Мисима вернулся в кабинет генерала. Обращаясь к своим товарищам по «Обществу щита», он сказал: «Нам остается одно».

В соответствии с традициями истинного самурая Мисима разделся и совершил обряд сеппуку. Он принял смерть ради своего сюзерена, которым считал японского императора. Мечом Мисима вскрыл себе живот по форме конверта, после чего его ближайший друг и ученик Морита должен был отсечь ему мечом голову. Но из-за волнения или неопытности Морита сделал это лишь с третьей попытки, после чего тоже распорол себе живот. В тот день ритуальное самоубийство, кроме Мисимы, совершили семь его последователей.

«Самоубийство не может бытьформой протеста» Ясунари Кавабата

Ясунари Кавабата родился 11 июня 1899 года в Осаке. Он рано потерял родителей: его отец, известный врач, скончался, когда сыну было два года, мать умерла через год после смерти мужа. Родители матери взяли маленького внука и его сестру на воспитание. Бабушка и сестра скончались через несколько лет. Единственным близким человеком для Ясунари оказался его дед.

В юные годы Кавабата мечтал стать живописцем, однако в 12 лет решил посвятить себя литературе. В 1914 году он написал рассказ о своей жизни, с которым публика познакомилась только в 1925 году. Он назывался «Дневник шестнадцатилетнего». Вскоре умер любимый дедушка. Кавабата жил у родственников, поступил в среднюю школу в Токио, где познакомился с европейской культурой и литературой. Большое впечатление на него произвели работы Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рембрандта и Сезанна.

В 1920 году Кавабата начал изучение английской литературы в Токийском университете, но увлекся родной литературой. На последнем курсе он опубликовал в студенческом журнале статью, которую заметил писатель Кан Кикути. Он предложил Кавабате сотрудничать в литературном журнале «Бунгэй сюнджю» («Литература эпохи»). В этот же период Кавабата увлекся модернизмом, который в японской литературе известен как синканкакуха (неосенсуалисты). В основанном молодыми писателями журнале «Бунгэй дзидай» («Современная литература») публикуются произведения, в которых ощущается влияние Джеймса Джойса и Гертруды Стайн.

Известность молодому писателю принесла повесть «Танцовщица из Идзу», опубликованная в 1925 году. В ней впервые встречаются герои, которые пройдут почти через все творчество Кавабаты: автобиографический персонаж и невинная девушка. «Культ девственницы, – писал последователь Кавабаты Ю.Мисима, – источник его чистого лиризма, создающего между тем настроение мрачное, безысходное. Ведь лишение девственности может быть уподоблено лишению жизни…»

Главным героем книги «Птицы и звери» (1933) стал холостяк, убежавший от людей и живущий среди животных, с которыми обрел покой. В душе он бережет образ девушки, горячо любимой им в молодые годы.

Несколько лет Кавабата отдает работе над романом «Снежная страна»: первый вариант был опубликован в 1937 году, последний – в 1947. В романе рассказывается об отношениях немолодого токийского бездельника и деревенской гейши. Повесть написана в стиле «хайку» – японской поэзии ХVII века, построена эллиптически, имеет скрытый подтекст.

В 1940–1950-е годы писатель много путешествовал по Маньчжурии, изучая «Сагу о Гэндзи» – классический японский роман, написанный в XI веке. Отзвуки «Саги» заметны в повести «Тысячекрылый журавль» (1949), которая больше других произведений Кавабаты известна европейскому читателю.

В 1954 году вышел в свет роман «Стон горы», который критики считают одним из самых значительных произведений писателя. В романе отражается семейный кризис. В это же время была опубликована эротическая повесть «Озеро», в которой автор использует прием «поток сознания».

Мастерство писателя ярко проявилось в романе «Дом спящих красавиц» (1961). В нем автор добился напряженности сюжета и неоднозначности философского подтекста. В романе речь идет о старике, который отправляется в публичный дом, чтобы избавиться от тоски и одиночества. Проститутки не замечают его, потому что находятся в состоянии сильного наркотического опьянения. Этот роман Кавабаты был высоко оценен западной критикой.

В 1960 году Кавабата провел несколько семинаров по японской литературе в университетах США. Он говорил о том, что современная японская литература тесно связана с классической, традиционной, что большое влияние на нее оказала европейская литература.

Всю жизнь Кавабата старался быть в стороне от политических событий, однако (возможно, под влиянием Мисимы) в конце 1960-х годов подписал петицию против китайской «культурной революции».

В 1968 году первым из японских писателей Кавабата стал лауреатом Нобелевской премии по литературе «за писательское мастерство, которое передает сущность японского сознания».

Эта награда не была первой в его жизни. В 1937 году он получил премию «За развитие литературы», в 1952 – Литературную премию Академии искусств. Через семь лет был награжден Франкфуртской медалью имени Гёте, еще через год – французским орденом Искусства и литературы.

В апреле 1972 года Ясунари Кавабата вышел из больницы, где лечился от наркотической зависимости. 16 апреля он покончил с собой, отравившись газом в собственном доме в Джуси. Посмертной записки Кавабата не оставил. Предполагают, что этот поступок вызван самоубийством его друга Мисимы, совершенном два года назад.

«Какова бы ни была степень отчужденности человека от мира, самоубийство не может быть формой протеста. Каким бы идеальным ни был человек, если он совершает самоубийство, ему далеко до святости» (из Нобелевской речи Я. Кавабаты).

Артур Кестлер. Битва йога и комиссара

В 1926 году недавний выпускник Венского университета и талантливый журналист Артур Кестлер принял решение уехать в Палестину. Надо сказать, что его желание отправиться на историческую родину изумило сокурсников и коллег по редакции. Дело в том, что Кестлер должен был со временем стать главой коммерческой фирмы, как и его отец. К тому же он был талантливым журналистом, и все его друзья и коллеги были уверены, что, если он и дальше будет двигаться в этом направлении, то его ждет блестящая карьера.

Но Кестлер не изменил своего решения и, выхлопотав предоставляемую англичанам иммиграцию по скудной квоте, на свой страх и риск отправился в страну, о которой в то время почти никто ничего не знал.

В Палестине он стал халуцом, поселенцем без собственного капитала и практически без гражданских прав. Родителям, которые после прихода к власти фашистов уехали из Будапешта в Англию, Артур написал, что отправился в Палестину, дабы оправдать только что полученный диплом инженера. Это было ложью – в кибуце Хефци-ба он выполнял обычные сельскохозяйственные работы. Впоследствии в своих воспоминаниях Кестлер писал об этой маленькой коммуне как о гиблом месте, со всех сторон окруженном арабскими территориями: вокруг простиралась «каменная пустыня, царство малярии, тифа и разбойников-бедуинов». Но в то же время он с восторгом отзывался о Хефци-ба как о «блистательном символе свободы».

Кестлер верил, что в Палестине он наконец обретет смысл своего существования. Подобно многим представителям своего поколения, он считал, что век разума и прогресса кончился, а небо опустело, но, в отличие от них, не хотел и не мог примириться с мыслью о жизни в духовном вакууме: ознакомившись со статьями Жаботинского и прочитав несколько брошюрок о бесчинствах арабов в отношении евреев, Кестлер стал ревностным сионистом. Он был одержим бесконечно‑ стью – этакой ностальгией по абсолюту. Его не устраивала будничность принципа, что надо радоваться жизни «здесь и сейчас». Кестлер мечтал о торжестве идей справедливости, ради которых был готов пожертвовать всем – родиной, карьерой, материальными благами…

Уже через много лет он напишет о своих душевных исканиях следующее: «Я продвигался зигзагом, во мне было два противоположных импульса, заставлявшие метаться между политическим фанатизмом и пассивной созерцательностью».

Когда Кестлер поселился в кибуце, ему был 21 год, и, разумеется, о созерцательности тогда не могло быть и речи. Кибуц представлялся ему чем-то вроде ранних христианских общин. Вступая в него, люди приносили обет на всю жизнь: служить истине и пожертвовать ради нее всем. И для Кестлера, который жил по принципу «все или ничего», стремясь сделать свое пребывание на земле осмысленным, в то время не могло быть цели желаннее и ближе.

Ни разочарования, ни тупики, в которые заводила Кестлера его жажда абсолюта, совершенно не изменили его отношения к жизни. В кибуце ему дали лопату и направили обрабатывать поле. Ни на что не жалуясь и как должное принимая жесткую дисциплину, скудный рацион и минимум удобств, Кестлер работал от зари до зари. Он был всецело поглощен идеей справедливости и братства и, спокойно перенося все тяготы жизни, не мог смириться только с тем, что в кибуце была общая не только собственность, но и мысли, чувства и даже интимные стороны жизни. Кестлеру был чужд коллективизм в таких крайних формах, и, как он ни старался, так и не смог уйти от самого для него главного – быть самим собой, быть личностью, а не «человекоединицей».

Стремление Кестлера к индивидуальности не осталось незамеченным членами кибуца, и, когда после испытательного срока на общем собрании решалось, принимать его в общину или нет, все проголосовали против. Хотя данное решение не стало для Кестлера сюрпризом, однако самолюбие его было задето. Исключение из кибуца стало окончанием пролога той драмы, которая продолжалась всю его жизнь. Но тогда он вряд ли думал об этом и вряд ли представлял, насколько трагичным будет эпилог этой драмы.

В 1945 году вышло в свет его знаменитое эссе «Йог и комиссар», где писатель охарактеризовал два типа людей, которых считал основными для своего времени. Первый, йог – созерцатель, дорожащий больше всего на свете свободой духа и исповедующий кредо моральной чистоты, второй, комиссар – деятель, не представляющий своей жизни без политики и легко идущий на любые нравственные жертвы во имя грядущего всеобщего блага: торжества социальной справедливости.

Размышляя о трагической судьбе Кестлера, невозможно обойти вниманием его автобиографию, в которой есть один интересный момент. Кестлер писал, что всю жизнь он разрывался «между потребностью превратиться в ученика йога и желанием сделаться комиссаром».

В 1931 году Кестлер, снова удивив своих друзей, вступил в германскую компартию и стал секретным агентом Коминтерна. Не понимая мотивов этого поступка, люди, с которыми он общался, пришли к выводу, что это своего рода радикальный жест: разрыв с разочаровавшим писателя сионизмом. На самом же деле в сознании Кестлера шла настоящая битва комиссара и йога. Комиссар, предприняв стремительную атаку, победил йога, заставив последнего отступить. Но уступка йога была временной, он продолжал сопротивляться и через 9 лет одержал над комиссаром верх. Финалом этой борьбы стал роман Кестлера «Слепящая тьма» (1940) —произведение, в котором автор подвел итог трагедии множества людей, поверивших в ложный абсолют, обещанный большевиками.

Впервые мысль о «Слепящей тьме» возникла у Кестлера в Со‑ ветском Союзе, куда он приехал в качестве корреспондента «БЦ ам Миттаг», одновременно готовя пропагандистские материалы для коммунистической прессы. В СССР в то время шла коллективизация. Секретный агент Коминтерна, к своему ужасу, увидел не абсолют, а… умирающих от голода детей, не свободу личности, а людей, которые боялись не только говорить, но и думать свободно. Он наблюдал, как вчерашние герои-революционеры наутро оказывались «врагами народа», которых безжалостно расстреливали и хоронили в общих могилах… Он столкнулся с набирающим обороты «большим террором», одной из жертв которого оказалась его любимая женщина. Но, как ни странно, все это не мешало ему отправлять в Берлин репортажи о трудовых победах рабочих и крестьян.

Хотя, если задуматься, то ничего странного в этом не было. Кестлер не лицемерил и не испытывал душевных мук, потому что в ту пору он был очень схож со своим будущим героем Рубашовым из «Слепящей тьмы», старым большевиком, который и на Лубянке, перед расстрелом, не нашел ни малейшего изъяна в аксиомах, определявших его решения и поступки: «Мы заменили порядочность полезностью… то, что объявлено на сегодня правильным, должно сиять ослепительной белизной, то, что признано сегодня неправильным, должно быть тускло-черным, как сажа». Видимо, в то время Кестлер пытался сделать все возможное, чтобы окончательно превратиться в комиссара: он убеждал себя (как и Рубашов), что «субъективная честность не имеет значения», а «добродетель ничего не значит для истории». И ему почти удалось в это поверить. Почти…

Первые мысли о «Слепящей тьме» возникли у писателя как раз в эти годы. И, как он ни старался, но так и не смог их прогнать. Дав себе слово остаться коммунистом несмотря ни на что, он не сдержал его.

Вскоре он отправился в Испанию писать репортажи с фронтов гражданской войны, где был захвачен в плен франкистами и приговорен к казни. Но из тюрьмы в Малаге его вызволила европейская кампания, развернутая по инициативе журналистов-демократов. Потом Кестлер попал в фильтрационный лагерь во Франции, где и приступил к работе над «Слепящей тьмой». В 1939 году он добровольно вышел из компартии – йог в тот момент оказался сильнее комиссара.

Вот что он писал в своей биографии о том периоде жизни: «Мы жили в эпицентре бури, но ничего не замечали. Мы вели словесные битвы и не видели, что привычные слова утратили прежний смысл, что они указывают нам ложное направление. Мы обожествляли волю масс, а их воля клонилась к убийству и самоубийству. Мы считали капитализм пережитком и с радостью заменили бы его новейшей формой рабства. Мы проповедовали широту взглядов и терпимость и были терпимы к тому злу, которое уничтожало нашу цивилизацию. Наш социальный прогресс обернулся лагерями рабского труда, наш либерализм превратил нас в пособников тиранов и угнетателей, наше миролюбие поощряло агрессию и новую войну».

Но, разочаровавшись в большевизме, Кестлер не оставил своей идеи об абсолюте. В своей биографии неискоренимую «жажду абсолюта» он назвал болезнью вроде стигмата, «экспериментальным неврозом, приобретенным в лаборатории нашей эпохи», которая пробуждала у него «хроническое негодование». Желание оставаться в стороне, наблюдая за жизнью с позиции высокой нравственности, Кестлер воспринимал как «подлую трусость», а невмешательство – как преступление против человечества.

Хотя он сознавал, насколько важным для писателя является созерцание – соблюдение определенной дистанции по отношению к злободневным событиям, и в некоторой степени невмешательство – гарантия того, что творчество не превратится в сплошную пропаганду и призывы. Но пересилить себя Кестлер не мог: ему так и не удалось соблюсти дистанцию, которая необходима каждому писателю для отрешенного созерцания проблем общества. Расстояние между ним и мировыми событиями сокращалось до минимума при одной мысли о том, что три четверти людей, с которыми он «был знаком до тридцатилетнего возраста, погибли в Испании, были затравлены собаками в Дахау, отправлены в газовую камеру Бельзена, депортированы в Россию и там ликвидированы, выбрасывались из окон на тротуары Вены и Будапешта, задыхались от бессмысленного нищенского существования пожизненных эмигрантов». Это и была «лаборатория нашей эпохи».

И Кестлер сформировался именно в ней, он полностью принадлежал этой эпохе, потому что его ориентиры (сионизм, большевизм, сциентизм), сменявшиеся на первый взгляд необъяснимо, на самом деле являлись вехами эволюции одной и той же идеи, целью которой было пришествие земного рая. Но йог неустанно напоминал Кестлеру, что конца страшным опытам над человечеством и торжества земного рая не будет никогда. А комиссар стоял на своем, убеждая писателя любыми средствами добиваться невозможного.

Прожив более двух лет в Иерусалиме, Кестлер испытал в отношении этого города противоречивые чувства: с одной стороны, он считал, что Иерусалим «прекрасен надменной и одинокой красой крепости, высящейся среди пустыни», а с другой – что он «трагичен без катарсиса», «жестокий, фарисейский город, исполненный ненависти, недоверия, фарисейских святынь».

Когда Кестлер узнал о своем переводе в Париж, то испытал довольно сложное ощущение – радости и в то же время утраты. Но было и другое: его отъезд во Францию разрешал мучительную дилемму. В Иерусалиме его настойчиво приглашали в «Доар а-йом», где надо было писать на иврите, а Кестлер считал, что этот язык «совершенно не годится для выражения современной мысли, оттенков чувств, важных человеку ХХ века».

«Я мог отказаться от европейского гражданства, но не от европейской культуры», – писал Кестлер в своей биографии. Причем слово «культура» он наделил здесь особым смыслом: необходимостью свободно выражать свой личностный, присущий только ему взгляд на мир. Дело в том, что почти все произведения, писавшиеся в то время на иврите, имели политическое содержание с ярко выраженной идеологией кибуца – преобладания мы над я, т. е. коллективности над индивидуальностью. Видимо, Кестлер прекрасно понимал, что его переход на иврит привел бы к полной победе комиссара над йогом.

Внешне жизнь Кестлера в послевоенные годы складывалась благополучно: «Слепящая тьма», изданная тиражом всего в тысячу экземпляров и долго остававшаяся невостребованной читателями, постепенно сделалась одной из самых популярных книг ХХ века. Критики единодушно признали «Слепящую тьму» современной классикой.

В 1940-е и 1950-е годы увидели свет новые романы («Приезд и отъезд», «Время томления»), в которых Кестлер старался доказать гибельность любой идеологии и обосновать свою новую веру – веру в науку как единственное спасение для человечества. Споры вокруг этих книг не угасают до сих пор. И действительно, не все критики и читатели соглашаются с мнением автора, что моральное начало в современном мире олицетворяют только йоги, но преобразовать мир способны лишь комиссары, разумеется не на коммунистических, а на демократических основаниях.

В этих произведениях Кестлер впервые пришел к выводу, что йог и комиссар должны существовать в его сознании на равных правах, более того, они не могут существовать друг без друга: победа одного из них неминуемо приведет его к гибели.

Сразу после войны вышел роман Кестлера «Воры в ночи», а спустя 30 лет – «Тринадцатое племя». Оба произведения автор посвятил трагической судьбе еврейского народа в Палестине. Стоит заметить, что бурный отклик на эти книги был в основном критическим. В своих романах Кестлер отверг любую идеологию и довольно жестко высказался о тех политических концепциях, которые вдохновляли строителей еврейского государства. Мечты же о Земле обетованной автор назвал «опасным мифом», более того, он охарактеризовал их как форму тоталитарного мышления.

Проповедуя этику йога, Кестлер в глубине души прекрасно осознавал, что она бездейственна перед лицом жестоких коллизий, которыми движется реальная история. Он искал выход из этих противоречий, но так его и не нашел…

Пожалуй, этот внутренний разлад и стал причиной его самоубийства в 1983 году. Впрочем, Кестлер оставался самим собой до последней минуты своей жизни – он отошел в иной мир приверженцем абсолюта. Решительную победу в последней битве одержал все же йог…

В предсмертной записке Кестлера были строки о том, что человек всегда свободен в своем выборе, даже в том, согласен он или нет жить в этом трагическом и неисправимом мире.

Гениальное безумие Ван Гога

По основной версии, причиной самоубийства Винсента Ван Гога явилось его психическое заболевание – шизофрения. Художник осознавал, насколько безнадежно он болен, и однажды, сделав последний мазок картины «Вороны на пшеничном поле», выстрелил себе в голову.

Краткая биография голландского живописца, изложенная в нескольких предложениях в каком-нибудь энциклопедиче‑ ском издании, вряд ли сможет поведать о тех злоключениях, которыми так была полна его жизнь. Родился Ван Гог 30 марта 1853 года; умер 29 июля 1890 года; в период с 1869 по 1876 год служил комиссионером художественно-торговой фирмы в Гааге, Брюсселе, Лондоне и Париже. А в 1876 году работал учителем в Англии. После он увлекся вопросами теологии и с 1878 года был проповедником в шахтерском районе Боринаж (в Бельгии). Правда, на поприще проповедника пробыл он всего один год с небольшим и, по утверждению биографов, был вынужден удалиться из Боринажа из-за конфликта с церковными властями. Ван Гог был не в состоянии нести свою миссию проповедника с положенным достоинством, он был не в силах утешать измученных голодом и тяготами нищенской жизни шахтеров обещаниями светлого будущего. Простое человеческое горе отзывалось в его душе как свое собственное. В течение целого года он пытался добиться от власть имущих хоть какой-то действенной помощи для своей паствы, но, когда понял, что все усилия тщетны, окончательно разочаровался в своей миссии, в людях, властью облаченных, но не желающих помогать ближнему своему, в Боге…

В этот период Ван Гог делал первые неумелые попытки рисовать, персонажами его зарисовок были, конечно же, обитатели шахтерского поселка. В 1880-е годы он всерьез обратился к искусству, начал посещать Академию художеств. В Брюссельской академии Винсент проучился до 1881 года, затем перебрался в Антверпен, где оставался до 1886 года. На первых порах Ван Гог живо прислушивался к советам живописца А. Мауве в Гааге. Он по-прежнему увлеченно рисовал шахтеров, крестьян и ремесленников, находя их лица наиболее прекрасными и исполненными истинного страдания. Исследователями его творчества отмечено, что серия картин и этюдов середины 1880-х годов (а к таковым относятся «Крестьянка», «Едоки картофеля» и пр.) была написана в темной живописной гамме. В целом работы художника говорили о его болезненно-остром восприятии людских страданий, в них прямо-таки сквозила подавленность. Впрочем, художнику всегда удавалось воссоздать «гнетущую атмосферу психологической напряженности».

В 1886 году Ван Гог переехал в Париж, где начал активно посещать частную художественную студию. Он с увлечением изучал живопись импрессионистов, японскую гравюру, синтетические произведения П. Гогена и был просто одержим живописью. Опять же по замечанию специалистов, палитра Ван Гога в этот период преобразилась: она стала светлой и более жизнерадостной. Исчезли темные, земляные краски, вместо них художник стал использовать чистые голубые, золотисто-желтые и даже красные тона. В это время появился характерный для его творчества динамичный мазок, так оригинально передающий настроение картины. К этому периоду относятся следующие работы Ван Гога: «Мост через Сену», «Папаша Танги» и пр.

В 1888 году Ван Гог уже в Арле. Именно здесь своеобразие его творческой манеры окончательно определилось и оформилось. В картинах, написанных в этот период, чувствуется пламенный художественный темперамент художника, его страстное желание достичь гармонии, красоты и счастья. Но одновременно улавливался и некий страх перед враждебными человеку силами. Искусствоведы ссылаются на обилие разных оттенков желтого на полотнах, в частности в изображении сияющих солнечными красками юга пейзажах, как на картине «Жатва. Долина Ла-Кро». Отголоски страха просочились и в изображение художником зловещих существ, которые скорее напоминают персонажи ночного кошмара, как на полотне «Ночное кафе». Однако исследователи творчества Ван Гога отмечают также, что в этот период особенно ярко проявилась необычайная способность художника наполнять жизнью не только природу и людей («Красные виноградники в Арле»), но даже неодушевленные предметы («Спальня Ван Гога в Арле»).

Ван Гог всегда рисовал яростно и страстно. Отправляясь работать ранним утром в какой-нибудь заповедный уголок сельской местности, он возвращался домой только поздним вечером. Ему хотелось немедленно, в один присест, закончить начатую с утра картину. Он забывал о времени, о том, что голоден… Усталости он как будто совсем не чувствовал. Неудивительно, что такая напряженная работа вскоре вызвала у него нервное истощение. В последние годы он все чаще испытывал приступы душевной болезни, которая в конечном итоге привела его в больницу в Арле. Потом его перевели в клинику для душевнобольных в Сен-Реми, и, наконец, он поселился в Овер-сюр-Уаз, находясь под непрестанным наблюдением врача.

Последние два года жизни Ван Гог рисовал словно одержимый, в творчестве это проявилось в предельно обостренной экспрессии цветовых сочетаний. В картинах этого периода можно отметить резкую перемену настроения художника – «от исступленного отчаяния и мрачного визионерства до трепетного чувства просветления и умиротворения». Если «Дорога с кипарисами и звездами» приводит зрителя в отчаяние, то его «Пейзаж в Овере после дождя» может внушить только самые приятные чувства.

Сложно установить настоящую причину болезни Ван Гога. Его жизнь полна эпизодами, отмечающими его крайнюю несдержанность и возбудимость. Однажды он рассорился с Гогеном, которого обожал и которым восхищался. По одной из версий, причиной ссоры была женщина, в которую Ван Гог был влюблен. В порыве гнева он набросился на Гогена с бритвой, желая отомстить за свою поруганную любовь, но в последний момент передумал. После он отрезал себе этой же бритвой одно ухо и отправил его в письме бывшей возлюбленной. После этого происшествия Гоген покинул друга, побоявшись новых вспышек ярости.

Продолжительность подобного рода приступов у Ван Гога колебалась между несколькими неделями и несколькими часами. Сам художник во время своих приступов оставался как будто в полном сознании и даже сохранял критическое отношение к себе и окружающему. По свидетельству главного врача больницы в Арле, «Винсент Ван Гог, 35 лет, болел уже на протяжении полугода острой манией с общим делирием. В это время он себе отрезал ухо». И далее: «Винсент Ван Гог, 36 лет, уроженец Голландии, поступивший 8 мая 1889 года, страдавший острой манией со зрительными и слуховыми галлюцинациями, испытал существенное улучшение своего состояния…»

Как безумный, Ван Гог писал и писал свои картины, используя невероятные цветовые сочетания, каждую новую картину завершая уже к вечеру одного дня. Продуктивность его была невероятной. «В интервалах между приступами больной совершенно спокоен и страстно предается живописи,» – констатировал лечащий врач.

Трагедия случилась 16 мая 1890 года. Ван Гог покончил с собой, работая над очередной картиной. Мотивов для его самоубийства было предостаточно: непризнание, непонимание окружающих, вечные насмешки как среди маститых живописцев, так и среди друзей и близких, душевная болезнь, бедность, наконец… Брат Ван Гога, Тео, был, пожалуй, единственным человеком, который понимал, любил художника и заботился о нем. Он истратил на содержание Ван Гога практически все свое состояние, что в конечном итоге привело Тео к полному разорению. Сознание того, что он, Ван Гог, довел до нищеты своего любимого брата, еще более усилило его отчаяние, ведь он был предельно совестливым и безгранично добрым человеком. Стечения подобного рода обстоятельств трагичны для гения. Ван Гог выстрелил себе в живот – так мог бы поступить любой нормальный человек, оказавшийся просто в чудовищных условиях. Тем более непереносимыми казались эти условия для человека с острой и даже болезненной восприимчивостью окружающего мира.

Психологи диагностировали болезнь художника как маниакально-депрессивный психоз. «Припадки у него носили циклический характер, повторялись каждые три месяца. В гипоманиакальных фазах Ван Гог снова начинал работать от восхода до заката, писал упоенно и вдохновенно, по две-три картины в день», – писал врач. В пользу этого диагноза говорят и яркие, буквально раскаленные краски его полотен последнего периода.

По одной из версий, причиной смерти художника было губительное воздействие абсента, к которому он был неравнодушен, как и многие другие люди творческого склада. Этот абсент, по утверждению специалистов, содержал экстракт полыни альфа-туйон. Данное вещество, попадая в организм человека, проникает в нервную ткань, в том числе в головной мозг, что приводит к нарушению процесса нормального торможения нервных импульсов, другими словами, нервная система «срывается с тормозов». В результате у человека случаются судороги, галлюцинации и прочие признаки психопатического поведения. Следует отметить, что алкалоид туйон содержится не только в полыни, но и в туе, давшей название этому алкалоиду, и во многих других растениях. По иронии судьбы на могиле Винсента Ван Гога растут как раз эти злосчастные туи, чей дурман окончательно погубил художника.

Среди прочих версий о заболевании Ван Гога в последнее время появилась еще одна. Известно, что художник часто испытывал состояние, сопровождающееся звоном в ушах. Так вот, специалисты установили, что этому явлению сопутствует сильнейшая депрессия. Избавить же от подобного состояния может только профессиональная помощь психотерапевта. Предположительно, именно звон в ушах при болезни Меньера, да еще в сочетании с депрессией довел Ван Гога до сумасшествия и самоубийства.

Как бы то ни было, но творчество Ван Гога подарило человечеству изумительные шедевры. Его видение мира было столь необычным и столь удивительным, что вряд ли какой другой художник смог бы повторить шедевры Ван Гога. Однако ему удавалось запечатлеть не только собственное оригинальное видение, но и навязать его зрителю. Правда, признание он получил лишь после смерти. Если при жизни его никто не понимал и за весь свой многострадальный период творчества Ван Гог с трудом сумел продать лишь одну из своих работ, то теперь его картины продаются на аукционах за баснословные суммы (автопортрет художника на аукционе «Кристис» был продан более чем за 71 миллион долларов). Как с сожалением отметил один современный критик, только теперь «многие научились видеть мир именно таким, каким его видел Ван Гог».

Элвис Пресли. Король и рок

Элвис Пресли родился 8 января 1935 года в штате Миссисипи. Он был единственным ребенком в семье (его брат-близнец родился мертвым). Вся материнская любовь и забота достались Элвису, что отразилось на его личности и на его судьбе.

Он приобщился к музыке в церкви, которую посещали его родители. Затем за победу в школьном конкурсе юных талантов был награжден гитарой и никогда с ней не расставался. Он исполнял в старших классах блюз, музыку в стиле кантри.

Элвис Пресли

Некоторое время после школы Пресли работал шофером грузовика. Однажды он рискнул записать свои песни в студии звукозаписи города Мемфиса. Записи понравились продюсеру Тому Паркеру, и он заключил с Пресли контракт: с каждого заработанного Пресли доллара он получал 50%. За это Паркер помог выработать Пресли его имидж, занимался режиссурой его выступлений.

Девушка, которой симпатизировал Элвис, не стала ждать, пока он добьется успехов, и вышла замуж за другого. Элвис тяжело и долго переживал ее измену.

В 1956 году Пресли впервые выступил по телевидению с песней «Отель разбитых сердец». Манера его поведения на сцене шокировала публику, однако миллион дисков с записью песни был распродан в рекордные сроки. Главными его поклонниками являлись главным образом тинейджеры.

Популярность Элвиса активно использовалась в рекламных целях: его портрет появлялся на сувенирах, майках, музыкальных инструментах. Пресли стал миллионером, когда ему исполнился 21 год. Он приобрел огромный дом, перевез в него родителей.

В декабре 1957 года кумира молодых американцев призвали на службу в армию. Служба проходила в Техасе. Внезапно заболела и скончалась мать Элвиса Пресли, которую он боготворил.

Продолжая служить в Германии, Элвис попробовал наркотики и увлекся девушкой по имени Присцилла. Ей было 14 лет, и она жила с отчимом, военным. После возвращения из армии Пресли вновь занялся музыкой. Его неизменным компаньоном был Паркер.

Со временем проблемы Элвиса росли: он принимал все больше наркотиков, вел разгульную жизнь. Элвис брался за разные предприятия: то ему хотелось самому создавать фильмы, то организовать футбольный клуб под своим именем. Казалось, он сам не знает, чего хочет.

Вскоре Элвис всерьез заболел «звездной болезнью». Он стал невероятно раздражительным, требовал от людей почти рабского повиновения и обожания, для него стали привычными настоящие истерики. Пресли оказывал знаки внимания актрисам, которые снимались в его фильмах: Тьюзди Велд, Урсуле Андреа, Ивонне Крейг, Энн Маргарет. Свои сексуальные игры он записывал на видеокамеру.

Футболисты Пресли употребляли допинг, благодаря чему были сильнее других команд, но больше прочих страдали от травм и поэтому нуждались в обезболивающих препаратах, которые доставал сам Пресли.

Песням Элвиса пришлось потесниться на ступеньках хит-парадов: в моду вошла четверка «Битлз» из Ливерпуля. Пресли впал в угнетенное состояние духа, которое вынуждало его принимать еще больше наркотиков. В таком виде он выступал на сцене, забывая слова своих песен. Зрители стали уходить из зала. Слава Элвиса приближалась к закату.

На некоторое время вернула ему стимул к жизни женитьба на Присцилле Энн Болье. Свадьба состоялась 1 мая 1967 года в Лас-Вегасе. Медовый месяц молодые провели в Калифорнии. Позднее они поселились в Беверли-Хиллз. Вскоре родилась дочь Лиз-Мари. Однако отказаться от наркотиков Пресли уже не мог, так же как и хранить верность своей супруге.

В 1969 году Пресли провел ряд концертов в Лас-Вегасе, на которых побывало огромное количество зрителей – около 160 тысяч. В это же время он стал употреблять инъекционные наркотики. Ничто в жизни его уже не интересовало.

Присцилла, обиженная и заброшенная, завела любовника – тренера Пресли по карате Майка Стоуна. В 1973 году она потребовала развода. Элвис, потрясенный тем, что его кто-то может отвергнуть, сам подал на развод. Ему было 40 лет. После развода он попробовал вылечиться от наркозависимости и лег в больницу, но начались необратимые изменения во внутренних органах, и врачам сделать ничего не удалось.

В конце 1976 года у Элвиса появилась девушка, Джинджер Олден, почти на 20 лет моложе его. В январе 1977 года состоялась их помолвка. Джинджер рассчитывала, что они поженятся на Рождество того же года.

За день до смерти Пресли читал рукопись книги, в которой описывалась его жизнь, рано утром взял ее с собой, собираясь принять ванну. Джинджер нашла его там уже мертвым. Личный врач попытался реанимировать Элвиса, немедленно отправил его в клинику, но все было напрасно. К вечеру о смерти Пресли сообщили родственникам и журналистам.

Медики обнаружили в его крови 13 видов наркотиков и 22 лекарственных препарата, однако публике объявили, что он скончался от нарушения сердечного ритма.

Близких не удивила весть, что Элвис покончил с собой. Он много думал о самоубийстве, замаливал свои грехи перед Богом, незадолго до смерти попрощался с некоторыми людьми. Толчком к этому шагу послужили два события: опубликование откровенной книги его бывшего телохранителя, в которой кумир молодежи выглядел далеко не лицеприятно, и предстоящие гастроли по стране, которые могли кончиться провалом. Книга все-таки была опубликована и шокировала американцев.

Хоронить Элвиса на кладбище Форест-Хилл пришли сотни тысяч поклонников. Попытки фанатов выкрасть тело привели к тому, что возникла необходимость перезахоронить его в саду около Грейсленда, недалеко от могилы матери.

«Прощай, беби!» Дженис Джоплин

Дженис родилась в 1943 году в небольшом городе Порт-Артуре штата Техас. В детстве она много читала, неплохо рисовала. В школе и колледже девочку обижали ровесники, потому что она была толстой и некрасивой. Дженис надела на себя броню, которую несла до конца – она хотела казаться человеком, которого ничто не трогает, который употребляет алкоголь и наркотики, берет от жизни все, что только можно взять. Она начала петь в стиле блюз, подражая Бесси Смит, в ресторанах родного города.

Дженис уехала в Калифорнию и поступила солисткой в группу «Big Brother And The Holding Company» из Сан-Франциско. Второй альбом группы «Дешевое возбуждение» принес ей известность. Большой успех имело выступление Джоплин на поп-фестивале в Монтерее. У нее появились горячие поклонники. Однако стиль жизни Дженис не изменился: она, как и раньше, принимала наркотики и пила. Дженис даже утверждала, что одна из фирм-производителей алкоголя подарила ей шубу за то, что она изо дня в день рекламирует их продукцию.

Дженис мечтала о семье, о тихом женском счастье, но говорила друзьям, когда ее просили отказаться от наркотиков, что не доживет до 30 лет.

В 18-летнем возрасте, впервые оказавшись в Сан-Франциско, Дженис попала в колонию хиппи и присоединилась к ним, разделив их взгляды и убеждения: протест против войны во Вьетнаме, отказ от жизненных благ, злоупотребление наркотиками и увлечение сексом. Ее подруга рассказывала, что Дженис долго отказывалась от близких отношений с мальчиками, так как комплексовала по поводу своей внешности, но с тех пор, как начала курить марихуану, стала вести беспорядочную половую жизнь.

У Дженис был мужчина, с которым она жила, пока не надоела ему, после чего он выгнал девушку из дома. Его сердце не тронули даже ее мольбы. Дженис поклялась себе, что больше ни у одного мужчины не станет просить любви.

Денег не было, и Дженис занялась проституцией. Однако немного желающих на нее находилось даже за 5 долларов. Потом она вернулась в Порт-Артур.

В 1965 году Дженис познакомилась с молодым человеком, который занимался фармацевтическим бизнесом. Знала ли она, что это только прикрытие? Таким образом ему легче было доставать наркотики. Внешне он совсем не походил на хиппи и казался Дженис спасителем. Она познакомила молодого человека с родителями, была назначена свадьба. В день бракосочетания жених не явился в церковь. Для Дженис это стало ударом.

В 1966 году к ней приехал представитель группы «Биг бразер», которому было поручено вести переговоры с Дженис и убедить ее стать вокалисткой. Представитель даже вступил с ней в близкие отношения. Позднее Джоплин рассказывала всем, как с ней переспали, чтобы сделать членом рок-группы. Она любила выносить на всеобщее обозрение свою интимную жизнь. Дженис занималась сексом беспорядочно и безвкусно: ее партнерами были как мужчины, так и женщины, которых она находила на улице, не отказывалась она и от группового секса. Среди всех Дженис предпочитала 16-летних юношей, которые так безжалостно насмехались над ней в школьные годы.

Она считала себя безнадежно уродливой и не понимала, что на сцене становится необыкновенно привлекательной. «Я такая звезда, а со мной даже переспать никто не хочет,» – жаловалась она друзьям. Мужчины появлялись в ее жизни обычно на один день.

Все деньги, заработанные Дженис, уходили на наркотики и алкоголь. На фестивале в Монтерее, на котором ее признали королевой блюза, она познакомилась с Джимми Хендриксом. Оказалось, что между ними много общего. Дженис вступила с ним в половую связь, встречались они еще несколько раз, а потом…

Следующим был Джим Моррисон, рок-звезда. Они скандалили друг с другом, но спали вместе.

4 октября 1970 года Дженис Джоплин закончила запись своего третьего альбома и в номере голливудской гостиницы «Лэнд-Марк» вколола себе огромную дозу героина. На следующее утро нашли ее бездыханное тело.

Всю жизнь Дженис панически боялась отказа, поэтому, вступая в интимные отношения, всегда изображала бурный оргазм. Она сама выбирала партнеров и не впускала их в свое сердце. Однажды Дженис пожаловалась после поездки, что в поезде было 365 мужчин, а с ней переспали только 65. Известен случай, когда она наградила близостью в один вечер всех членов футбольной команды за то, что они стали чемпионами штата.

Несколько мужчин относились к ней серьезно. Например, Крис Кристофферсон, музыкант и актер, или певец Джо Мак Дональд, роман с которым длился четыре месяца. Джо называл Дженис «хорошенькой и очень женственной», а она считала его очень милым.

Однажды Дженис написала: «После того как ты выходишь на определенный уровень (а талант есть лишь у единиц), решающим фактором становится честолюбие. Если у тебя нет таланта, забудь о честолюбии, но даже если и есть, все равно до поры до времени забудь о нем. Трудись как проклятый, а главное – забудь про себя. И только потом, когда у тебя уже есть успех, не раньше, вспомни, что тебе нужна любовь, гордость, самоуважение – это и есть настоящее честолюбие. А главное – много-много любви. Очень много любви!..»

Роковое «наследство» семьи Хемингуэй

Сейчас уже доказано учеными, что многие наши привычки передаются по наследству, точно так же, как цвет волос или тембр голоса, но мог ли Кларенс Хемингуэй предвидеть, что его печальному примеру последуют его сын, правнук и правнучка?

Кларенс Эдмондс Хемингуэй был типичным представителем викторианской эпохи, с неспешным и размеренным течением жизни. Добропорядочные жители Оук-Парка, пригорода Чикаго, не признавали близкого соседства знаменитого города гангстеров и противопоставляли свой тихий, заполненный заботами о душе образ жизни шумному разгулу, царившему в борделях, находившихся по соседству.

Эрнест Хемингуэй

Кларенс Хемингуэй женился на такой же достойной девушке Грейс, и вместе они составили типичную законопослушную пару, которой отводилась простая роль любить друг друга и в старости коротать вечера в обществе очаровательных внучат. И неважно, что до женитьбы Кларенс Хемингуэй жил в Южной Дакоте, изучая способы лечения малярии в племени индейцев сиу, а Грейс покоряла нью-йоркскую публику своим редким контральто, да так, что ей предложили контракт в Мэдисон-сквер-гарден. Ведь в конце концов Кларенс стал замечательным врачом, а Грейс сумела облегчить тоску по сцене пением в церковном хоре. В этой благопристойной семье появилось 5 детей: три девочки и два мальчика.

Эрнест был вторым по счету ребенком в семье. Когда он подрос, отец стал приобщать его к охоте на птиц и рыбалке, а мать – к музицированию на виолончели. Мальчик был больше привязан к отцу, чем к матери, видимо, Грейс не могла простить себе то, что отказалась от карьеры певицы ради тихого провинциального парня, и поэтому днями и ночами пилила мужа. Кларенс научил маленького Эрни свистеть, чтобы облегчить приступ боли. Как-то раз Эрни упал, когда бежал на соседнюю ферму за молоком. Испуганный ребенок весь в крови прибежал домой. Отец объяснил ему, что боль проходит, если постоянно свистеть. Потом мальчик стал замечать, что после того, как мама и папа о чем-то долго спорят, закрывшись в комнате, отец несколько дней насвистывает.

На 12-летие Кларенс подарил мальчику настоящее ружье, однозарядное, 20-го калибра. Именно в тот момент Эрни и решил, что никогда не позволит женщине подчинить себя, как папа…

По словам Марселины и Лестер Хемингуэй, отца и Эрни связывала настоящая дружба, тем не менее он воспротивился требованию родителей поступить в университет и овладеть достойной профессией, за что те выгнали его из дома. Марселина вспоминала, что, когда родители получили по почте первую книгу Эрнеста, изданную в Париже, дома разразился настоящий скандал. Отец несколько дней ни с кем не разговаривал, а мать все рыдала и спрашивала у Господа, за что сын их так наказывает. И это о будущем нобелевском лауреате.

Возмущение семьи, где царили пуританские нравы, было вполне объяснимо, ведь в произведении Эрнеста герои выражались не на литературном языке, а на его уличном эквиваленте. Гнев отца усилил и тот факт, что главный герой его сына оказался болен гонореей. В своем письме к Эрнесту он так отчитывал сына: «Мне казалось, что всем своим воспитанием я давал тебе понять, что порядочные люди нигде не обсуждают свои венерические болезни, кроме как в кабинете врача. Видимо, я заблуждался, и заблуждался жестоко…»

Естественно, что после этого события Эрнест в течение нескольких лет не общался с родителями и не сообщал им о своих успехах на литературном поприще. Он продолжал вести образ жизни, который ему нравился: женился, разводился, воспитывал детей и много писал о настоящей жизни, а не о той беспросветной череде дней, которую вели жители Оук-Парка.

Когда Кларенс преодолел 50-летний рубеж, он вдруг осознал, что жизнь прошла впустую. Несмотря на то что он стал очень уважаемым в Оук-Парке врачом, завладеть секретом индейской народной медицины ему так и не удалось. Любящая жена, характер которой, однако, с годами не стал лучше, настоятельно советовала обратить внимание на собственное здоровье: «Милый, у тебя же грудная жаба! Милый, ты обязан лечь в постель!». Но больше всего его раздражала постоянная боль в ногах. Приступы порой были настолько сильными, что Кларенс чуть не терял сознание. Родные и не подозревали, что вот уже в течение нескольких лет у него развивается гангрена ступней, осложнение диабета.

Кларенс много времени проводил в одиночестве, запираясь в кабинете. Жена жаловалась, что он перестал брать с собой в автомобильные поездки внуков. На самом деле Кларенс боялся, что однажды он не сможет совладать с собой и выпустит руль от нестерпимой боли.

Как-то в начале декабря, когда все обитатели Оук-Парка начали готовиться к Рождеству, Кларенс Хемингуэй вернулся домой после обхода своих пациентов чуть раньше обычного. Он в спешке разделся, спросил, как чувствует себя младший сын Лестер, который лежал с простудой, и сказал, что ему необходимо отдохнуть в кабинете до обеда. Когда он поднимался по лестнице, Грейс впервые обратила внимание на то, как ее муж тяжело опирается на перила. Могла ли она в тот момент подумать, что видит мужа живым в последний раз?

О смерти отца Эрнесту сообщили, когда он ехал вместе с сыном Джоном из Нью-Йорка в Ки-Уэст. Отдать последние почести респектабельному врачу пришли все жители городка. В газете «Оук-Ливс» сообщалось, что Кларенс Хемингуэй в течение многих лет облегчал страдания сотням людей. Эрнест Хемингуэй старался не заводить темы смерти отца в разговорах с друзьями, лишь однажды он обронил: «Возможно, он струсил… Был болен… были долги… И в очередной раз испугался матери – этой стерве всегда надо было всеми командовать, все делать по-своему!». Эрнест всегда высказывался о самоубийстве отрицательно, словно таким образом пытался обвинить умершего отца в поспешности покинуть земной мир. Лишь через 20 лет Хемингуэй напишет в предисловии романа «Прощай, оружие!»: «Мне всегда казалось, что отец поторопился, но, возможно, больше терпеть он не мог. Я очень любил отца и потому не хочу высказывать никаких суждений». Оправившись после кончины отца, Эрнест продолжал жить, как и прежде: писал про корриду и испанскую войну, много охотился. Хемингуэй пережил пять аварий и семь катастроф, но судьба была к нему милостива и он всегда оставался в живых.

В отношениях с женщинами Папа (именно так его называли все близкие и друзья) был предельно серьезным. Он настолько сильно влюблялся в предмет своего поклонения, что считал своим долгом жениться. Предстоящий развод его, как правило, не смущал. По этому поводу он мучился только в первый раз, когда женился на Полин Пфайфер. В тот момент он даже подумывал о самоубийстве, но ведь Хедли была очень преданной женой. Она поддерживала его увлечение литературой, причем не приносившее в семейный бюджет никаких средств, могла обходиться без модных платьев и готовить вкусные обеды из банальной картошки. Эрнест, сожительствуя одновременно с обеими, предоставил женщинам право самим решать, кто уйдет первой. Его постоянные поездки на сафари, задиристость и показная смелость обсуждались во всех салонах и кафе Парижа, причем даже поклонники высказывались о том, что все это лишь признаки панического страха Хэма перед смертью. И действительно, Эрнест Хемингуэй в течение всей жизни испытывал свою смелость или, возможно, пытался убить в себе отцовскую трусость. Если случая продемонстрировать свою храбрость не представлялось, то он прилагал все усилия, чтобы его найти.

Эрнест всегда приближал к себе только отчаянных женщин. Например, Джейн Мейсон, представительница старинного рода и жена богатого мужа, могла без особого труда взобраться к нему в номер по водосточной трубе. Хемингуэй боялся добропорядочных женщин, и особенно таких, которые когда-то мечтали стать оперными певицами, но выбрали обыкновенных врачей из захолустных городков и всю жизнь упрекали их за нереализованный талант. Любимым увлечением Эрнеста и Джейн были гонки по бездорожью на ее маленьком спортивном автомобиле. Все друзья Эрнеста отмечали, что в характерах любовников много общего. В Полин, так же как и в Эрнесте, постоянно боролись два начала: самоутверждение и саморазрушение. В случае с Полин фатального конца борьбы этих стремлений не наблюдалось: она скончалась лишь в 1980 году, а вот Хемингуэй довел эту борьбу до логического завершения.

Марта Гельхорн, третья жена писателя, с легкостью переносила тяготы военной жизни и могла сутками карабкаться пешком по скалистым склонам испанских гор. Увидев Марту, Эрнест осознал, что именно такую женщину он искал всю свою жизнь. Но просчитался, подарив ей на свадьбу дом на Кубе. Марта провела там всего два месяца, а затем вновь отправилась на поиски приключений, на этот раз в Гонконг. Однако Папа пока не подавал вида, что все эти опасные авантюры начинают ему надоедать, и поехал вслед за ней.

Семейная жизнь закончилась после того, как Хэм, перебрав спиртного, оказался в больнице с травмой головы. Раненый писатель представлял собой жалкое зрелище, и Марта не смогла удержаться от смеха, когда пришла его навестить. Она не учла того, что Папа свирепеет, когда отпускают шуточки в его адрес.

Спустя некоторое время Хэм сделал предложение своей последней жене, Мэри Уэлш. Она тоже относилась к категории тех женщин, которые презрительно смотрят на любые проявления слабости. Мэри, как и все предыдущие жены, вскоре поняла, что этот с виду смелый мужчина на самом деле ждет от женщины только одного – заботы. Именно поэтому он и искал женщин, способных бороться до последнего. Сам же, как выяснилось в дальнейшем, бороться не умел. Перепады давления, старые раны и шрамы, полученные в войнах и авариях, отражались на его душевном состоянии. Самое страшное, что он не мог больше писать: диктуя тексты, он понимал, что это уже не стройные ряды слов, а беспорядочное бегство после поражения. Годами подавляемый страх превратился в настоящую манию преследования. Как-то раз Мэри увидела, как Папа методично вставляет в ружье патроны. Приехавший доктор поставил диагноз паранойя и посоветовал Хемингуэю лечь в клинику, якобы лечить повышенное кровяное давление. Писатель застрелился 2 июля 1961 года в возрасте 62 лет и не оставил никакой записки.

…Эрнест Хемингуэй всегда был для Лестера настоящим кумиром. Ведь Эрни был таким большим и сильным. Он, так же как и брат, полюбил журналистику, охоту и войну. В 1944 году Лестер, который работал военным корреспондентом, случайно встретился с Эрни и его будущей женой Мэри. Она произвела на него впечатление. Хотя все, что делал его брат, приводило Лестера в восторг. О своих литературных трудах он старался не говорить. Его единственным значительным произведением можно назвать мемуары «Мой брат, Эрнест Хемингуэй», появившиеся в 1962 году, через год после самоубийства Эрни.

Через 30 лет Лестер Хемингуэй последовал примеру старшего брата, на что в американской прессе появились ироничные заметки по поводу того, что суицид становится устойчивой привычкой в семье Хемингуэй, и, видимо, были недалеки от истины, поскольку через 14 лет покончила с собой Марго Хемингуэй. Обеспокоенная долгим молчанием Марго, одна из ее подруг позвонила. Не дождавшись ответа, она попала в квартиру Марго по приставной лестнице. На кровати лежало тело, настолько разложившееся, что в нем вряд ли уже можно было узнать блестящую в прошлом модель.

Марго Хемингуэй

В юности перед Марго Хемингуэй открывались широкие перспективы, ведь она была внучкой кумира нации. Манера ее поведения была точно такой же, как и у деда. Она проводила все выходные на рыбалке или лазая по горам. После того как Марго бросила школу, она решила перебраться в Нью-Йорк и попробовать себя в качестве модели. Интенсивная диета и изнурительные тренировки сделали из обычной девушки звезду «Вога» и «Тайма». Продюсер Дино де Лаурентис увидел в Марго будущую кинодиву и предложил ей главную роль в фильме «Губная помада». С выходом фильма Лаурентис понял, что поторопился с выводами, поскольку оценки критиков колебались в пределах от «очень плохо» до «отвратительно». Провал фильма стал для Марго началом конца. В личной жизни все складывалось также неудачно: последовал разрыв с мужем, который был официально оформлен только в 1978 году. Позже она вышла замуж за французского режиссера Бернарда Фуше, что дало ей возможность еще раз появиться в модных журналах. Проект Фуше сделать документальный фильм о жизни Эрнеста Хемингуэя так и остался на уровне плана, так как Марго теперь увлеклась буддизмом и магией американских индейцев, да и сам брак уже трещал по швам.

После развода Марго пристрастилась к спиртному, заливая таким образом горечь прошлых поражений, и к 1988 году выглядела абсолютной развалиной. Осенью 1990 года она попала в больницу с нервным расстройством на почве алкоголизма. Марго прошла курс лечения сильнейшими психотропными препаратами, но спустя несколько месяцев болезнь обострилась, и бывшая модель покончила с собой, приняв смертельную дозу снотворного.

«Лестница на небеса» Александра Башлачёва

И всем сердцем своим благородным не объять тебе скорби людской…» – эти строки принадлежат не Башлачёву, а другому русскому поэту – Н. Некрасову. Но они так замечательно говорят о судьбе поэтов в России вообще. «А в глазах мировая скорбь – пошло, заезжено, но… Пусть это будет даже не поэт, а просто человек, взявший на себя слишком большую ответственность „за судьбы мира“, слишком тяжелую ношу. Объять необъятное невозможно, но кто-то пытается, и, возможно, именно поэтому не выдерживают нервы, сердце или все-таки душа? А потом говорят, что, вот мол де, надорвался, сорвался и…

17 февраля 1988 года в Санкт-Петербурге покончил жизнь самоубийством Александр Башлачёв. Талантливый рок-бард свел счеты с жизнью, выбросившись из окна. Стоит заметить, что относительная известность пришла к нему уже после смерти, отчасти благодаря акту самоубийства. После его гибели стало расхожим мнение, что «самоубийство, самоуничтожение есть естественное продолжение жизни именно как самостоятельный уход отсюда, из этого мира. И именно эстетическую сущность дал этому Сашка Башлачёв своим уходом. То есть люди поняли, что это круто, так должно быть. И не будь его, все эти люди были б живы» (Алексей Марков).

Психологи считают, что в случае, когда творческий человек добровольно уходит из жизни, его смерть напрямую соотносится с автобиографической легендой, т. е. писатель, художник, музыкант может творить по определенной модели не только свою жизнь, но и свою смерть. Конечно, не все литераторы и композиторы рассматривают свою жизнь как художественное или музыкальное произведение, но те, кто живет «по сценарию», старается как можно эффектней «задернуть занавес». Люди такого типа планируют самоубийство заранее, для них этот поступок – эпилог в «книге жизни». Это – красочный финал, как бы корректирующий всю обыденность и неправильность предшествующей биографии. Так, Г. Чхартишвили среди трех основных мотивов писательских самоубийств назвал «опасную тенденцию превращать собственную биографию в литературное произведение, иногда жертвуя ради эффектного финала самой жизнью».

Александр Башлачёв

В истории Саши Башлачёва больше всего поражает то, что соавтором его «текста смерти» стали средства массовой информации. Вряд ли кто-то будет спорить, что общественность воспринимает «книгу жизни и смерти» той или иной известной личности именно благодаря статьям в прессе или телепередачам, а не из первоисточников (автобиографии, высказываний самого литератора, воспоминаний о нем родных и друзей), которые зачастую очень сильно искажаются средствами массовой информации.

Как раз анализ высказываний о Башлачёве в прессе и популярных книжных изданиях и позволил нам воссоздать некую модель мифологизированного жизнеописания талантливого рок-барда. Для начала обратимся к заметке школьницы Ольги Никитиной. Ее выступление в прессе стало своеобразной квинтэссенцией мифологического творчества общественности.

Мы не будем приводить полностью заметку, а рассмотрим лишь некоторые выдержки из нее: «обычный парень», «увидели талант, но не поняли его боли», «больше других ощущал смерть России», «его баллады будто были написаны от лица человека, который уже умер», «Саша жил, отдавая людям весь свет, всю боль своей души». Кем видится Ольге Башлачёв? Пожалуй, если не святым, то уж точно «пионером-героем».

Та же мысль сквозит и в статье, опубликованной в вологодской газете: «Для него очень дорого было слово „честь“. Ему легче было пойти на плаху, чем на компромисс».

А вот что писала после смерти Саши газета «Губерния» (Архангельск): «Александр торопился жить, а потому был сбит метким выстрелом на лету, как птица, гордая и свободная. Башлачёв выбросился из окна на питерские камни: тело – вниз, а душа – вверх…» (Гильфан Дохин).

Тот факт, что Саша Башлачёв после смерти был «канонизирован» общественностью, сомнений не вызывает. Но сам собой напрашивается вопрос: в каком амплуа? «Саша был поэтом, – писала все та же Оля Никитина. – Он шел до конца и жил как умел. Саша не был посланцем Бога или дьявола. Он был настоящим Поэтом, а настоящий Поэт сам и ангел, и черт». Самым интересным в этих рассуждениях является не религиозная идентификация Башлачёва, а то, что Ольга называет его Поэтом. Как поэтом, так и ангелом называли Башлачёва и до Ольги. Вот, например, что написал о барде Слава Задерий: «С уходом Саши нарушилось многое в Питере. Несмотря на то что он был веселый простой парень, был он – не скажу „душой компании“, не скажу – „сердцем“… а тут какая-то более высокая стадия, что ли. Ангелом».

Но, как показали наблюдения, в воспоминаниях и рассуждениях об Александре Башлачёве доминирует сравнение его не с ангелом и чертом, а именно с Поэтом. Причем Поэтом называют его самые разные люди: поклонники, журналисты, ведущие телепрограмм, литературные критики, ученые:

«Он был поэт – этим и интересен» (И. Смирнов); «Ближе всего, конечно, слово „поэт“, но в его изначальном природном значении, смыкающимся с игрой стихий»; «Башлачёв – поэт, а не историк и философ» (А. Житинский); «Знала, что Саша Башлачёв – поэт, а не текстовик» (Н. Науменко); «истинный поэт, Поэт от Бога, он рано или поздно должен был занять место в литературе» (И. Карней); «Башлачёв был гениальным поэтом» (А. Рахлина); «Рок был „обезглавлен“, потеряв своего лучшего поэта» (Г. Фролова); «Чем больше времени проходит, тем более загадочной кажется эта фигура. Личность. Поэт» (Е. Борисова); «А. Башлачёв состоялся как поэт» (В. Кошелев, А. Чернов); «Поэт подлинный, поэт в самом высоком значении слова» (А. И. Николаев); «Если о литературных достоинствах многих рок-текстов можно долго дискутировать, то что Башлачёв – поэт, является бесспорным» (О. В. Палий).

Чтобы дополнить картину, приведем отзывы на публикации произведений Башлачёва: «Совершенно ясно одно – в мире жил поэт. Поэт незнакомый, но истинный, сказавший свое слово с подлинным вдохновением и неугасающей болью» (Б. Окуджава); «Его талант должен был украсить российскую поэзию 80-х годов… Он имел гораздо больше прав на признание, чем многие из тех, чьи поэтические сборники годами пылятся на полках магазинов» («Собеседник», август 1988 г.); «Одно ясно и сейчас: Башлачёв – национальный наш поэт» (А. Зарубин); «Мы с ним на берегу Аксая буквами, наверное, размером в десять на десять метров написали: „Вся власть поэтам“» (Задерий).

Последнее высказывание говорит о том, что и сам Башлачёв ощущал себя прежде всего поэтом.

«Башлачёв говорил, что песни буквально „осеняли“ его, да так внезапно подчас, что он едва успевал записывать их на бумагу», – вспоминал Артем Троицкий. Хотя высказывания такого рода пытался развенчать в своих воспоминаниях Задерий: «Ходят разговоры, что стихи и песни к Сашке прибывали свыше, то есть некто как бы вкладывал в него готовые строчки и оставалось только записывать их на бумагу. На самом деле это не так, Сашка хорошо работал». Впрочем, «звание» поэта Башлачёв носил еще при жизни. Вспомним хотя бы слова Шевчука, который советовал всем идти слушать Сашу Башлачёва: «Идите, ребята, идите. Это фантастика. Настоящий поэт!». А после самоубийства Александра Шевчук писал: «Он был просто самый талантливый, самый гениальный среди нас».

Что интересно, общественность восприняла уход из жизни Башлачёва не как смерть рок-барда, а именно как смерть поэта. «Башлачёв – не рок-поэт, а просто поэт» (Давыдов).

Стоит заметить, что в русской культуре после смерти Пушкина и Лермонтова сформировался некий миф: поэт должен трагически погибнуть молодым. А после самоубийств Есенина и Маяковского миф о гибели поэта приобрел в русской культуре особый смысл: поэт должен не просто трагически погибнуть, а обязательно покончить с собой. И разумеется, можно предугадать реакцию публики на добровольный уход талантливого человека из жизни.

Так, К. К. Ротиков после смерти П. И. Чайковского написал: «Миф о самоубийстве претерпел любопытную эволюцию. Мысль не нова: обыватель никогда не может поверить, будто знаменитости могут вот так запросто умереть, как простые людишки, от простуды или инфаркта. А уж с поносом, спазмами – так неаппетитно, нет, великому человеку не пристало».

«29. XII Есенин повесился, – писал Гинзбург после самоубийства Есенина. – Очень все это скверно. И сквернее всего то, что вот уже выползает готовенькая „легенда о писателе“. С этим ничего не поделать: я по себе знаю – у меня каждый самоубийца ходит в ореоле. Я, вероятно, теперь никогда не смогу читать без какого-то волнения его стихи, которые я не люблю. Я испытываю к самоубийству, нет, к самоубийцам, род подобострастия. И странное дело – мне никогда их не жаль. Для меня смерть – такая непонятная и ужасающая вещь, что я, если смею так сказать, – завидую людям, которые поняли ее до такой точки, что отважились ее себе причинить. Почему-то теперь, когда человек вешается (особенно такой), то кажется, что он это сделал нарочно, для вящего безобразия и чуть ли не из литературных соображений. Это все, кажется, пошло от Ставрогина».

Таким образом, Башлачёв своей смертью в полной мере реализовал миф о гибели поэта.

Поэтому публика восприняла его смерть как «продолжение традиций». И как нельзя лучше об этом говорят заголовки статей о рок-барде, опубликованных уже после его самоубийства: «Предпочел молчание», «Судьба скомороха», «Русская смерть», «Один из нас», «По ком звонят колокольчики», «Смерть шута», «А. Башлачёв, В. Цой – кто следующий?», «Шагнуть вниз, чтобы взлететь», «Сказка с несчастливым концом» и др. Можно даже не читать эти материалы, а глядя только на заголовки, согласиться с Георгием Рамазашвили, который в 1994 году написал по поводу этих публикаций: «Одной пятерни хватает для перечисления статей, в которых речь идет о реальном непридуманном поэте. Во всех же остальных случаях авторы создают миф».

Рамазашвили пытался хоть отчасти развенчать миф о «смерти русского поэта»: «Нетрудно представить, как будет выглядеть когда-нибудь дом-музей Башлачёва: входить посетители будут через окно, специально приспособленное для этого. Зачем вчитываться в каждую строку? За это не платят денег. То ли дело кунсткамера! То ли дело гримерная актеров в фильме ужасов! Вся жизнь банальна, как форма оконной рамы! Гладка, как карниз! Прозрачна, как стекло! Поэтому она и заслуживает того, чтобы в лавке старьевщика-журналиста оказаться обменянной на какой-нибудь символ».

Также в заголовках статей о Башлачёве очень часто авторы используют цитаты из его произведений, которые прекрасно соотносятся с мифологемой «поэт»: «Люблю оттого, что болит», «Мы редко поем, но когда мы поем, поднимается ветер…», «Я позвал сюда гром!», «Следом песни, которой ты веришь…», «Пляшу в огне…», «На второй мировой поэзии», «Семь кругов беспокойного лада», «Я стану хранителем времени сбора камней…», «Я не знал, как жить…», «Звезда! Зачем мы вошли сюда?», «Я люблю время колокольчиков…», «Я знаю, зачем иду по земле…».

Но что же, по мнению мифотворцев, толкнуло Башлачёва на самоубийство? Уверенность, что только после смерти ему гарантирована слава? Театральный эффект, который должно было произвести самоубийство на публику? Или нечто иное?

Как ни странно, но практически все, кто обращается к причинам самоубийства Башлачёва, сходятся на том, что их объяснить невозможно. Вот лишь несколько высказываний людей, пытавшихся раскрыть тайну добровольного прощания с жизнью Саши Башлачёва: «Его смерть до сих пор остается загадкой»; «До сих пор загадка, почему он ушел тогда, когда, казалось бы, – после безверия и мрака – начиналось его колокольное время. А может, и не надо, не стоит отгадывать эту загадку? Ибо объясненный поэт уже не поэт»; «Что означало его добровольное прощание с жизнью – этот грохот раскрытого окна в никуда?»; «Не хотелось бы углубляться в причины и мотивы того, что он совершил, дабы не разводить сплетни, тем более что причины эти не общественные, они скрывались в нем самом»; «Отчего ушел из жизни Саша Башлачёв? Может быть, от ощущения своей чуждости настоящему? Словно попав во временной водоворот, он так и не смог выбраться из прошлого…»; «Почему он решил оборвать жизнь (а значит, и поэзию) – тоже тайна, и не стоит рядить ее в романтиче‑ ские одежды фатальности, якобы неизбежной для поэта ранней гибели»; «А когда мир так неустроен, несовершенен и так беспощаден ко всему, что любимо? Наверное, можно и это пережить. Наверное, можно. Он не смог. И в этом не его вина»; «Мы уже никогда не узнаем ответа на вопрос: почему он решился на этот шаг? Шаг в открытое окно, шаг в никуда, в темноту и бесчувствие. Никто – ни его близкие, ни друзья, ни любимая женщина – не может сказать, отчего сделал он этот шаг не во времена, когда нашей жизнью правили тупость и самодовольная бездарность, когда все талантливое отчаянно проигрывало или выходило из игры, даже не пытаясь победить. Он ушел из этой жизни, когда у всех нас появилась надежда, когда все захлебывались разрешенной свободой, многообразием возможностей и планов. Он получал выгодные предложения, мог выходить на сцену и петь свои песни. Но он предпочел молчание… А может быть, уже тогда он предчувствовал появление хаоса, родившего неуверенность и поглотившего надежды на нормальную человеческую жизнь, на гармонию в душе и в доме?.. Впрочем, он был далек от политики, но остро чувствовал печаль и одиночество жизни, переменчивую хрупкость прекрасного и „веселенький“ юмор зла…»

Также существуют мнения, что, Башлачёв, как русский поэт, поэт с большой буквы, просто не мог поступить по-иному: «И мог ли поэт, столь преданный жизнетворческой концепции и обладающий таким предельно трагическим голосом, закончить жизнь иначе». Многие пытаются свести причины его самоубийства к психическим отклонениям, наркотикам и даже политике: «Наверное, настоящая медицина могла бы спасти его от депрессии – та медицина, которой у нас нет»; «Был подвержен приступам депрессии, проходил курс лечения в психиатрической клинике»; «Как это произошло, мы сумели понять, но вот – почему… Я все-таки думаю, что самоубийством это не было – по крайней мере, самоубийством в классическом виде. Я склоняюсь к мысли, что тут виноваты грибы. И грибы действуют на психику очень странным, непредсказуемым образом – особенно на такую восприимчивую психику, какая и была у Саши. Могут подтолкнуть к самым невероятным действиям. Мне кажется, ему в тот момент показалось, что он сможет полететь. И он полетел…» (Задерий); «Еще говорят, что его трава унесла… На самом деле 27 – цифра известная…»; «Саша понял, что разбивать лед в человеческих сердцах напрасно, когда оркестр играет туш».

Когда известный человек совершает самоубийство, очень важную роль в его биографическом мифе играет тот способ, с помощью которого он расстался с жизнью. Как известно, Башлачёв выбросился из окна. Г. Чхартишвили в «Энциклопедии литературицида» называет 27 писателей, покончивших с собой таким способом.

Мой близкий! Вас не тянет из окошка
О мостовую брякнуть шалой головой?
Ведь тянет, правда?

(Саша Чёрный).

Таким образом, даже способом самоубийства Башлачёв реализовал миф о «смерти, достойной поэта».

Интересно, что в стихотворениях Саши очень часто присутствуют темы смерти, самоубийства, полета, окна, поэта и зимы (известно, что Башлачёв ушел из жизни в феврале). Ниже мы постараемся вкратце рассмотреть каждую из этих тем.

Смерть.

Вывод о том, что Башлачёв предчувствовал (или планировал?) свою смерть и даже видел свои похороны, можно сделать, прочитав нижеследующие отрывки из его стихотворений.

Я знаю, зачем иду по земле,
Мне будет легко улетать.
Без трех минут – бал восковых фигур.
Без четверти – смерть

(«Все от винта!»).

Или:

…Сегодня молчат бубенцы моего колпака.
Мне тесно в уютной коробке отдельного гроба»

(«Похороны шута»).

Самоубийство.

Из всех существующих способов суицида наиболее часто в творчестве Башлачёва встречается повешение: «А на них водовоз Грибоедов, улыбаясь, глядел из петли» («Грибоедовский вальс»); «А мне от тоски хоть рядись в петлю» («Песенка на лесенке»); «И я повис на телефонном шнуре. Смотрите, сегодня петля на плечах палача» («Поезд»).

Но писал Башлачёв в своих стихотворениях и о других способах ухода из жизни: «Мечтал застрелиться при всех из Царь-пушки» («Верка, Надька и Любка»); «Что, к реке торопимся, братцы? Стопудовый камень на шее. Рановато, парни, купаться!» («Некому березу заломати»); «Мы вскроем вены торопливо надежной бритвою „Жилетт“» («Мы льем свое больное семя…»).

Полет.

В творчестве Башлачёва полет не всегда выглядит как позитивный акт: зачастую герой стремится к полету, чтобы оторваться от реальности, улететь от жизненных трудностей, невзгод и разочарований: «Хотелось полететь – приходится ползти» («Палата № 6»); «Мы можем заняться любовью на одной из белых крыш. А если встать в полный рост, то можно это сделать на одной из звезд» («Влажный блеск наших глаз»); «Высоко до небес. Да рукою подать до земли» («Слыша В. С. Высоцкого»). Также поэт пытается отождествить себя с птицей и вместе с тем осознает невозможность свободного полета: «Улететь бы куда белой цаплею! – обожжено крыло» («Ржавая вода»); «Да не поднять крыла, да коли песня зла» («Когда мы вместе»).

Окно.

Тема окна ни разу не перекликается в стихотворениях Башлачёва с темой смерти. В основном окно выступает в его произведениях как некая деталь: «Красивая женщина моет окно на втором этаже. Я занят веселой игрою. Мне нравится этот сюжет» («Тепло, беспокойно и сыро»); «И в квадрате окна ночь сменяется ночью» («Ничего не случилось»). Если же рассматривать в целом творчество Башлачёва, то видно, что окно для него имеет значение границы между «этим» миром и миром «тем». И часто эта граница оказывается перекрыта: «Через пень колоду сдавали да окно решеткой крестили» («Некому березу заломати»). Впрочем, мир за окном притягивает к себе героя как магнит: «За окном – снег и тишь… Мы можем заняться любовью на одной из белых крыш» («Влажный блеск наших глаз»); «Он вставал у окна, видел снег» («Музыкант»).

Что значила эта тяга Башлачёва к прекрасному миру за окном? Сейчас трудно ответить на этот вопрос, хотя для каждого человека существует свое «окно», т. е. тот мир, который кажется ему лучше и чище того, в котором он живет. Хотя мифотворцы, видимо, не задумывались над этим и истолковали башлачевское «окно» как философскую подоплеку избранного им способа ухода из жизни. И конечно, тему окна они связали с темой полета, получив в результате следующую картину: в тот прекрасный мир, о котором грезил поэт, возможно попасть, только вылетев из этого ужасного мира в открытое окно.

Зима.

Хотя тема зимы в поэзии Башлачёва встречается не намного чаще, чем упоминание других времен года, но то обстоятельство, что именно зимой Александр совершил самоубийство, заставило публику искать в башлачевских строках о зиме тайный смысл: «Но падает снег, и в такую погоду в игре пропадает азарт» («О, как ты эффектна при этих свечах…»); «Но, когда я спокойно усну, тихо тронется весь лед в этом мире. И прыщавый студент – месяц Март – трахнет бедную старуху-Зиму» («Зимняя сказка»); «Кони мечтают о быстрых санях – надоела телега. Поле – о чистых, простых простынях снега. Кто смажет нам раны и перебинтует нас? Кто нам наложит швы? Я знаю, зима в роли моей вдовы» («Осень»). Кстати, именно последний фрагмент часто расценивается читателями как пророчество Башлачёвым собственной гибели.

Поэт.

Все же центральной темой «книги жизни и смерти» Башлачёва является образ Поэта. Интересно, что призвание Поэта Башлачёв часто соотносит со служением воина: «На второй мировой поэзии призван годным и рядовым» («В чистом поле – дожди»), а процесс поэтического творчества автору представляется как некое ниспослание свыше, порой доводящее Поэта до безумия: «Тот, кто рубит сам дорогу, – не кузнец, не плотник ты, да все одно – поэт. Тот, кто любит, да не к сроку. Тот, кто исповедует, да сам того не ведает» («Сядем рядом…») или: «Пойми – ты простишь, если ветреной ночью я снова сорвусь с ума, побегу по бумаге я. Этот путь длиною в строку, да строка коротка» («Когда мы вдвоем»).

Судьбу и предназначение Поэта Башлачёв понимал как нечто великое, но в то же время неизбежно трагическое: «И дар русской речи беречь. Так значит жить и ловить это слово упрямо, душой не кривить перед каждою ямой. И гнать себя дальше – все прямо да прямо. Да прямо – в великую печь!» («Тесто»).

Вопреки расхожему мнению о трагичности, которая пронизывает все творчество Башлачёва, хочется сказать, что рок-бард вовсе не следовал традиции, представляющей Поэта как человека с заведомо трагической судьбой, а скорее, иронизировал над ней. Он вносил в трагедию Поэта некий комический элемент (вспомним, что свой «роман» Башлачёв назвал именно трагикомическим): «Погиб поэт – невольник чести. Сварился в собственном соку» («Мы льем свое больное семя…»).

Один из друзей Башлачёва, рок-музыкант Константин Кинчев, в начале марта 1988 года спел «Шабаш» – песню, посвященную памяти Саши. «Это песня-исповедь, песня-автобиография, – комментировала Нина Барановская. – Но и песня-биография многих и многих, кого в этом городе – великом и ужасном – свела жизнь. Это песня провидения их судеб».

…Памятью гибель красна.
Пей мою кровь, пей, не прекословь!
Мир тебе, воля-весна!
Мир да любовь!

Трагическая судьба Башлачёва спроецирована теперь уже как бы на «петербургский миф», сотворенный не одним поколением русских литераторов. У Кинчева восприятие города на Неве, «прекрасного и зловещего, притягивающего, завораживающего, вдохновенного и больного» (Н. Барановская) совпадает с ощущением судьбы Башлачёва. Жизнь и смерть Поэта превратились в такую же красивую, зловещую, трагическую и вдохновенную легенду, как и легенда о Питере.

Близко знавший Башлачёва лидер группы ДДТ Юрий Шевчук посвятил его памяти пронзительную балладу, где можно обнаружить все те же мотивы, давно устоявшиеся в мифе о Поэте: дорога в небеса, приобщение поэта к ангелам и жизнь после смерти.

Еще один друг погибшего поэта, Святослав Задерий, посвятил его памяти стихотворное послание: «Через какое-то время я написал ему письмо. Туда, где он сейчас находится. Говорят, самоубийц 15 лет на небо не пускают – так что, возможно, он еще находится где-то среди нас. И когда о нем вспоминают, поют его песни, то как бы „подкачивают“ его своей энергией. Но это, конечно, может, только фантазия моя, – не знаю. Это не было песней, посвященной памяти Башлачёва – просто письмом ему». Так вот, в этом стихотворном послании есть такие строки: «Ты был разведчиком солнца во всех городах. Они нашли тебя мальчиком, знавшим дорогу наверх». Тема полета особенно актуализируется, причем в лучших европейских традициях, соотносится с известным античным образом: «Счастливой дороги, Икар!».

В своих воспоминаниях Задерий рассказывает, в частности, об одном эпизоде: как они с Александром Башлачёвым как-то в Сибири познакомились с двумя девушками – Янкой и Леной. Янка – известная в рокерской среде исполнительница песен. Дело в том, что Янка действительно была знакома с Башлачёвым, и даже слишком знакома. Как отметил их общий знакомый Ник Рок-н-ролл, «дело в том, что Янка очень хорошо знала Сашу Башлачёва. Даже, по-моему, чересчур очень. Ну, это их интим… Я надеюсь, они сейчас встретились». Так вот, Янка не надолго пережила Башлачёва, и ее смерть, по официальной версии, это было самоубийство, была не менее трагичной. После гибели Башлачёва поэзия Янки и манера исполнения песен несколько изменились, как замечали близкие, ее поэзия стала более мужской, чем была до сих пор. Это позволило некоторым поклонникам творчества Янки Дягилевой заключить, что ее биографический миф, несомненно, претерпел трансформацию под влиянием башлачевского «текста смерти» – его поэзии и его смерти. Среди доказательств наиболее ярким является работа М. Тимашёвой, тезисом которой стали слова: «Наиболее явно Янка наследовала А. Башлачёву». Но судьба Янки Дягилевой – это, безусловно, тема для отдельного повествования, поскольку в ее смерти было и осталось довольно много тайн и загадок, над которыми ее друзья и близкие по сей день ломают голову.

Лидер рок-панк-группы «Гражданская оборона» Егор Летов не раз обращался к творчеству Башлачёва, посвящая ему замечательные стихотворные произведения, переложенные на музыку. Когда Летова спросили, считает ли он творчество Башлачёва неким уникальным явлением в нашей музыке, он ответил: «Да, я считаю, что это лучшее, что есть».

Курт Кобейн и его «Нирвана»

Лидер сверхуспешной группы «Nirvana» Курт Кобейн ушел из жизни в зените славы, совершенно неожиданно для друзей, тем более для многочисленных фанатов. Бывший член группы, ныне лидер «Foo Fighters» Дейв Гроль сказал как-то в интервью, что Курт не выдержал бремени славы. Именно слава, которая так мешала личной жизни, довела его до самоубийства. Однако это только одна из многих версий о причинах смерти музыканта, среди прочих упоминаются наркотики и тяжелая болезнь Курта, стремление таким образом «канонизировать» свой образ и более скандальная – организация убийства музыканта его собственной супругой Кортни Лав. Возможно, истинные причины его гибели так и останутся неизвестными, но одно можно утверждать с абсолютной уверенностью: его имя действительно ныне символизирует образ героя, музыканта, поэта, бунтаря, мученика из числа тех, про кого пел русский рок-музыкант Виктор Цой:

…Кто живет по законам другим
И кому умирать молодым…

В чем же заключался феномен группы «Nirvana», принесший своим лидерам сумасшедшую славу и популярность? Прежде всего это был феномен «нового сиэтлского саунда», позже получившего название «гранж» (grunge). Эта музыка является как бы разновидностью «гаражного рока», но только с более жесткими, громкими и нервными интонациями, с акцентом на гитары и рваные ритмы наподобие дэт-метал. Принято считать, что первыми, кто играл в этом стиле, были музыканты группы «Melvins», записавшие свой «гранж» в Сиэтле на фирме грамзаписи «Sub Pop Records».

Курт Кобейн

Курт Кобейн был страстным поклонником «Melvins» и часто посещал концерты этой группы. На одном из таких концертов он и познакомился с Баззом Осборном – лидером «Melvins». В результате Кобейн, тогда еще начинающий музыкант, вдохновленный одобрением самого Осборна, решил создать свою собственную группу. Был записан демо-тейп «Nirvana», руководитель фирмы грамзаписи «Sub Pop Records» Джонатан Поунмен прослушал демо и тут же предложил Курту подписать контракт на запись дебютного альбома. Так, в октябре 1988 года вышел первый сингл группы «Nirvana» под названием «Love Buzz»/«Big Cheese». В середине 1989 года вышел диск «Bleach», записанный всего за три дня и обошедшийся в совсем смешную сумму – менее тысячи баксов. К концу этого же года диск разошелся тиражом более чем в 35 тысяч, что было совсем неплохо для начинающей группы и для самого альбома, записанного на так называемой инди-фирме. Было бы несправедливостью не отметить, что поддержку в раскрутке первого альбома «Nirvana» оказала другая группа – «Sonic Youth».

Позже «Nirvana» перешла на более крупную фирму, где записала потрясающий альбом «Nevermind», разошедшийся всего за четыре месяца тиражом в три миллиона. В 1992 году вышел еще один шедевр – сборник песен, не вошедших в альбом «Bleach», затем – программный диск «In Utero», по популярности равный всем прежним творениям группы. «Nirvana» уже завоевала международный успех и всеобщее признание, но не‑ ожиданно, на пике славы, весной 1994 покончил жизнь самоубийством Курт Кобейн – лидер и основатель группы. На этом стремительная карьера «Nirvana», повлиявшей на судьбу целого поколения подростков 1990-х годов, оборвалась.

Среди людей, близко знавших Курта Кобейна, можно назвать Криса Новоселика, который познакомился с музыкантом задолго до славы «Nirvana». Они вместе учились в старших классах школы в городе Абердин, куда переехала семья Курта. Вместе с Крисом Курт создавал группу, вместе они записывали альбом «Nevermind», выступали перед толпой фанатов и оставались самыми лучшими и близкими друзьями вплоть до 5 апреля 1994 года. Их общий знакомый Дейв Грол говорил, что «Крис был одним из немногих людей, способных рассмешить Курта». Видимо, у них, помимо замечательного прошлого, было еще и одинаковое чувство юмора.

Так вот, Крис, отвечая на во‑ прос, как он относится к своего рода обожествлению образа Курта, сказал: «Ну, так бывает в шоу-бизнесе. Человек делает что-то особенное, его показывают по телевизору. Никто не видит, как он ест и пьет. И он становится кумиром. А если еще и умирает, так вообще причисляют к ли‑ ку святых. Довольно любопытно быть по другую сторону всего этого де… – знать и помнить человека, личность». И далее: «Я был более жизнелюбив. Но зато Курт был по-настоящему умен. У него было свое видение мира. И он знал, как себя вести. У него была эта азиатская мудрость и ее главная фишка – молчание. Он умел молчать. И еще разбирался в людях. Курт мог позаботиться о себе и не нуждался в моей защите».

По поводу сумасшедшего успеха альбома «Nevermind» Крис отметил, что это выглядело для них самих неожиданностью, но кроме того: «Мы же были панками, как мы могли признаться, что счастливы от того, что получили признание! Вот эта панк-эстетика и не была соблюдена – мы стали богатыми и знаменитыми… Под конец Курта действительно многое раздражало. Даже успех. Он был очень агрессивный певец и музыкант, но при этом и очень тихий, домашний парень. Ему вообще не стоило покидать свою квартиру в Абердине – тогда все было бы хорошо». Таково мнение близкого друга Курта, который, впрочем, не вдается в подробности и не пытается всем разъяснить истинных причин гибели музыканта. Но это право друга, вряд ли кому-либо может доставить удовольствие разговор о смерти близкого человека, тем более этакий публичный «стриптиз» на тему о причинах…

Что касается прочих версий, то в год 10-летнего юбилея альбома «Nevermind» на Американском континенте вышла книга Чарльза Р. Кросса, одного из авторов, пристально изучавших биографию Курта Кобейна. Кросс сделал попытку развенчать Курта, превратившегося буквально в икону для поклонников «гранжа». Скандальный литератор, среди прочего, обвинил Курта в специально состряпанной гибели, хорошо спланированной и призванной вознести до небес свой образ. Словом, самоубийство Курта явилось актом самоканонизации.

Дело в том, что Кросс (в прошлом редактор музыкального журнала «Ракета») имел доступ к святая святых – к неопубликованным нигде ранее письмам, дневникам, рисункам и видеоархивам семьи Курта. Весь этот материал пролежал «в столе» почти семь лет, и Кортни Лав строго охраняла от постороннего глаза эти сокровища. Кросс в течение четырех лет занимался изучением этого архива, собрал более 400 интервью с родственниками, друзьями и знакомыми Курта. После этого он заявил, что знает о Курте все…

Вдова Кобейна, Кортни Лав, по поводу книги Кросса сказала следующее: «Эта книга – шок. Когда я ее прочитала, то потом целый день не могла выйти на улицу. Биографии знаменитых людей – всего лишь чей-то взгляд на положение вещей, а не объективная реальность. Но Кросс подобрался к истине ближе, чем все остальные».

Итак, Кросс оказался тем самым человеком, который так близко подобрался к разгадке тайны Курта: что же стояло за его самоубийством? Кросс говорил, что Курт на протяжении всей своей такой недолгой жизни сознательно создавал имидж этакого скромного парня, творца, который случайно добился невероятного успеха. Курт же утверждает, что на самом деле он очень хотел быть звездой и разработал целую стратегию, чтобы этого добиться. «…Самое интересное в Курте – это различия между внутренним и внешним. Все эти истории о том, что Кобейн существовал вне или над индустрией, „просто творил“, – чушь собачья. Если посмотреть на все его жизненные выборы и поступки, то видно, что каждый раз он готовил себя к славе. Ничего не было сделано просто так. Каждый шаг – еще один камень в стене популярности. Он жаловался, что ему не нравятся клипы, жаловался, что они много выступают, а потом звонил менеджеру и жаловался, что тот плохо делает свое дело – они должны играть больше».

Даже то, что Курт начал употреблять героин, было сознательным и продуманным шагом. Он в тот момент уже предвидел свою грядущую славу, и к этому времени нужно было создать имидж настоящего героя «гранжа», крепко «подсевшего» на наркотики. Курт говорил, что героин ему нужен для снятия боли в желудке. Кросс заверял, что вряд ли он смог бы чувствовать эту боль, ведь он кололся постоянно. Далее Кросс приводит целую серию причин наркомании Курта. Во-первых, тяжелое детство. Во-вторых, недиагностированная депрессия, которая преследовала его всю жизнь. Ну и, конечно же, стремление создать образ страдальца. Кортни Лав, по свидетельству Кросса, была ангелом-хранителем Курта: она несколько раз спасала ему жизнь после передозировки. То, что Кортни Лав и сама употребляла героин, в этом автор книги винил в первую очередь Курта, именно он сделал жену зависимой от наркотиков. И в довершение всего Кросс утверждал, что Кортни неоднократно прикладывала руку к созданию музыки «Nirvana», особенно это касалось совместного творчества над «Hole».

Книга Кросса имела потрясающий успех и до сих пор расходится миллионными тиражами. Никаких протестов от армии поклонников в связи с несколько нескромными заявлениями автора книги выражено не было. Правда, некоторые журналисты склонны считать Кросса не совсем порядочным человеком: «журналистик-неудачник» после увольнения из журнала «Ракета» решил заработать деньги написанием книги о знаменитом музыканте, кумире миллионов, окончившем жизнь вполне трагически, как и подобает истинному бунтарю. Несомненно, что такая книга, дабы принести автору немалые деньги, должна была содержать какой-нибудь скандальный материал и нестандартные, еще никем не заявленные мнения, выводы и т. п., ведь публика просто обожает скандалы и сенсации.

Фраза Кросса: «…попытался доказать, что самоубийство лидера „Nirvanа“ было спланированным актом по самоканонизации» – дает представление о том, какие цели преследовал автор. Сомнительным кажется, что Курт, находясь на вершине славы, пожелал еще большей славы и начал даже по этому поводу советоваться со своими менеджерами и продюсерами, каким способом будет лучше всего уйти из жизни.

То, что Кортни Лав предоставила Кроссу архивы семьи и к тому же сопроводила издание книги своими отзывами, тем самым делая ей рекламу, также вызывает подозрения. Ведь многим известно, насколько сильную неприязнь она испытывает к журналистам. По мнению одного из журналистов, нашего соотечественника, Кортни Лав был необходим автор, который смог бы обелить ее несколько замаранное имя в связи с трагической кончиной супруга. Между ней и Кроссом был заключен своего рода договор, негласный конечно, по которому она должна была обеспечить автора необходимым материалом, а он в свою очередь должен был показать, что она была великолепной женой Курта.

Как бы то ни было, Но Кортни Лав продолжает жить, и ей действительно не все равно, что о ней говорят миллионы поклонников Курта и какого они о ней мнения. Возможно, это и не очень красиво и истинное горе вдовы должно было заставить ее вовсе удалиться от мирской суеты, но… Кортни Лав жива, и в этом вряд ли ее можно обвинять. А провести остаток жизни в тени славы своего покойного супруга и безропотно выносить любые, даже самые нелепые намеки, особенно о ее причастности к смерти Курта, – для этого нужны невероятные душевные силы. Быть звездой – все равно, что быть живой мишенью, поэтому… «не суди, да не судим будешь».

«Умри молодым». Сид Вишес

Кризис среднего возраста – этот введенный современными психологами термин те из музыкантов, кто «до хрипоты» и до боли и крови предан своей музе, воспринимают по-своему. Для них это не просто термин, низводящий душевную муку и надлом до уровня обыденного эпизода, вполне объяснимого с научной точки зрения. Те из немногих, кто отдает себя без остатка творческой деятельности и дарит свой талант людям, когда наконец добиваются известных успехов, вдруг понимают, что лучшие годы остались позади. А что их ждет впереди? Кем они будут и как они вообще будут? Вот тут-то и начинается самое страшное: боязнь заглянуть в будущее, нежелание видеть себя никем и ничем, только тенью своего «крылатого» прошлого. Эти вопросы словно подножки, на них-то и спотыкаются, из-за них-то и кажется безрадостным, бессмысленным будущее. Жизнь музыкантов – сцена, творчество, а что касается обыденной жизни, они к ней просто не приспособлены. Отсюда и ставшее девизом для «вечно молодых, вечно пьяных» выражение: «Live fast and die young» («Живи быстро и умри молодым»). Потому и умирают, уходят из жизни, потерявшей всяческий смысл… Да и живут они так, словно завтра наступит последний день, жадно хватая от жизни все – и хорошее, и плохое, «пожирая жизнь».

Таких людей, конечно, не так уж и много, но они были во все времена. Они – те, кто «выпил чашу терпения судьбы до дна, самим своим существованием опровергнув утверждение о тривиальности и предсказуемости человека XX века…».

Сид Вишес – басист и шоумен легендарной группы «Sex pistols» – один из них. Ему при жизни удалось стать не просто кумиром, а чем-то гораздо большим – легендой, даже богом панк-рока, символом вечного горения, вечного протеста против обыденности, пошлости, банальности, хотя сам он был воплощением безумия и порока. Конечно, он и не предполагал, что когда-нибудь станет живой легендой. И, вероятно, эта ноша оказалась чересчур тяжела для человека, отвергавшего всем своим существом общепринятые ценности – славу, богатство и т. п.

До сих пор о группе «Sex pistols» и помнят, и говорят, ею восхищаются, несмотря на то что она распалась уже более 20 лет назад. Поразительно то, что выступления этой группы продолжались всего-то два года, и за это время вышел один-единственный альбом «пистолетов», из официальных. И все это время группу травили в прессе, запрещали выступления, урезали тиражи, другими словами, всячески пытались уничтожить, подтасовывая даже цифры количества продаж в чартах. Но, невзирая на такие препоны, группа становилась все более и более популярной, знаменитой и любимой. Как писал один из поклонников их творчества, эти едва перевалившие 20-летний возрастной рубеж «парни смогли не только добиться мирового признания, но и дать уже, казалось бы, незыблемым традициям в хэви-метал и хард-роке даже не просто отпор, а самый настоящий удар ниже пояса кожаным ботинком».

«Sex pistols» была не просто первой панк-группой, как принято считать, она была как бы визитной карточкой панк-рока. Потому-то они были столь заметны и служили постоянным объектом для нападок, однако это только прибавило им популярности и даже вознесло до небес, сделав «пистолеты» прямо-таки предметом безграничного поклонения.

Взвалив на себя этот непосильный груз, выраженный как в регалиях, так и в традициях панка, группа уже не могла изменить хоть что-нибудь в своем имидже. Хотели «пистолеты» этого или нет, но теперь они были просто обязаны до конца выполнять свою миссию: бесноваться и рвать на концертах английские флаги, кричать и дебоширить… Они были словно стрелочники. Их манера выступления, песни, вообще манера жить – во всем выдерживались те негативные тенденции, которые, по мнению мировой общественности, были результатом деятельности этих «новых нигилистов». Как отмечала пресса, «…эти полупрофессиональные музыканты, и тем более еще слабо понимавшие, что на самом деле они значат для молодежи, парни не выдержали и… надорвались. Они хотели просто (говоря их языком) валить драйв, отрываться на пьянках, курить дурь, бухать по-черному и заваливать девах в укромных местах. Им же взамен в принципе предлагали то же самое, но только под светом юпитеров и стрекотание телекамер».

«Пистолеты» стали рабами своего имиджа. Своего рода протеже «Sex pistols» (который, кстати говоря, был креатором многих известных групп) Мальком Макларен сыграл немаловажную роль в становлении группы. Именно с его легкой руки, а вернее, при его попустительстве «пистолеты» стали тем, кем они стали. А началось все на сцене «100 Club», где молодые парни впервые дали волю своим чувствам, доведя до исступления всю зрительскую аудиторию клуба. С этого момента за ними прочно закрепилась слава группы, выступающей в манере шоковой терапии. Затем последовал скандальный он-лайн, выступление в программе Билла Грюнди… «Пистолеты» отныне принадлежали исключительно своему имиджу.

«Их подростковое дуракаваляние, – отмечалось в прессе, – было воспринято как протест против всего и вся, их матерщина, богохульство и неприличное поведение вообще транскрибировали как новую политику, так и новый, самый футуристический и прогрессивный образ жизни. „Пистолеты“ стали воплощением каких-то „новых людей“, личностей без компромиссов и без моральных и этических ограничений. В мгновение ока музыканты стали неотъемлемой составляющей шоу-бизнеса, который, приняв бесят в свои цепкие щупальца, уже лепил из Роттена (Джонни Роттен/Лайдон, вокалист, автор текстов „Sex pistols“), Кука (Пол Кук, барабанщик группы), Джонса (Стив Джонс, гитарист) и Вишеса (Сид Вишес, второй и по‑ следний бас-гитарист бэнда) очередной кассовый аппарат».

Выдержать такой сумасшедший ритм не под силу ни одному человеку, поэтому-то группа, просуществовав совсем недолго, бесславно распалась. Тем более что «Sex pistols» стали чересчур коммерческой группой, а это было вовсе несовместимо с принципами панк-рока. Музыканты зареклись когда-либо выступать под старым названием, превратившимся в неутомимый аппарат добычи денег. По свидетельству прессы, «то, что они сначала организовали по приколу, стало сильно смердеть мэйнстримом, люди, ранее помогавшие группе выкарабкаться, начали заниматься более „мирными“ вещами, а все те несдержанные реплики, которые ранее отпускали участники „Sex pistols“, стали причиной череды судебных разбирательств, вконец испортивших атмосферу в коллективе. Музыкантам надоело быть номером один в скандальной хронике бульварных газет, они были слишком молоды для этого».

Вполне вероятно, что незыблемая слава панков со временем потускнела бы и померкла, но все сложилось иначе и самым на первый взгляд тривиальным образом. Что нужно для того, чтобы обеспечить славу в веках? Смерть. Это то, что делает бессмертным имя поэта, музыканта или художника. В случае с «пистолетами» трагическая роль смертника или, если хотите, иконы отводилась общепризнанному лидеру группы – худенькому и болезненному Сиду Вишесу, настоящее имя которого было Джон Саймон Ричи, или, как его еще называли, Джон Бэверли.

Нельзя сказать, что Сид был основателем группы и ее лидером, хотя именно так и считают многие поклонники «Sex pistols», на деле мало знакомые с творчеством «пистолетов». Безусловно, Сид Вишес был исключительной фигурой, настолько экстравагантной и необычной, что у публики возникло мнение о его лидерстве. Тем более что пресса, публикуя очередной скандал вокруг команды, заостряла особое внимание на персоне харизматичного Вишеса.

На самом деле Сид пришел в группу далеко не профессионалом-музыкантом, он не слишком-то хорошо умел играть на своей бас-гитаре, но он был до корней волос панк-рокером. Своих «братьев по разуму» он прямо-таки покорил тем, что был человеком, что называется, без башки, а это, надо заметить, наипервейшее достоинство панк-музыканта.

«То, что предлагал Сид, – писали в прессе, – было очень синонимично тому, чего добивался и Роттен, т. е. превращению группы в декорированный балаган, только косвенно имеющий отношение к музыке. Изначально творчество команды было лишь поводом для выхода на сцену, выпуск эмоций – вот главная задача музыкантов. До прихода Сида в группе играл Глен Мэттлок, человек уравновешенный и спокойный, из светской семьи, воспитавшей свое чадо законопослушным гражданином. Поэтому найденный случайно Джонни Роттен (на самом деле Лайдон), став вокалистом и лидером команды, так негативно оценивал нежелание Мэттлока отрываться на сцене. Вскоре вслед за Роттеном и остальные участники коллектива восстали против своего некогда друга. Сид же по своему характеру был полной противоположностью Мэттлоку. Будучи человеком неглупым, Сид мгновенно оценил те возможности, которые ему открываются в „Sex pistols“.

Работавший до этого в группах «Siouxsie&Banshees» и «Flowers of romance», Вишес был недоволен царившим там матриархальным конформистским панком, этот амбициозный басист-самоучка всегда стремился к центризму, к четким граням в творчестве: вот тут куплет, тут припев, тут кидаю бутылку в зал, а тут я просто реву, как марал. «Siouxsie&Banshees» же это стремление было чуждо, группа была более пластичной и экспериментальной как таковая, поэтому предложение «Sex pistols» позаимствовать у Сьюзи „безумного Сида“ было с радостью удовлетворено».

Конечно, приход Сида в группу изменил многое, но причины стремительного успеха «Sex pistols» заключались не только в этом. Вишес был своего рода катализатором, благодаря присутствию которого и происходили своеобразные процессы, в головах его коллег рождались новые оригинальные идеи. Если перебирать каждого участника коллектива по отдельности, то ничего интересного заметить нельзя. Сам Вишес, или Саймон Ричи, был самым обыкновенным подростком и, как его обозвали в прессе, типичным «пост-тинейджером» Англии 1970-х годов. Он не обладал какими-нибудь феноменальными способностями и не владел уникальными знаниями, но всегда отличался от своих сверстников какой-то необычайной экспрессивностью. Он был крайним максималистом и не признавал ничего среднего, серого, деля все в жизни на черное и белое.

Такое отношение к жизни проявлялось у Сида еще в подростковом возрасте, и причиной тому было своеобразное воспитание. Мать Сида во всем одобряла своего сына, касалось ли это его кожаного прикида или даже пристрастия к наркотикам, хотя на первых порах это вряд ли можно было назвать пристрастием, скорее баловством. Друзья Сида называли Энн Бэверли идеальной матерью, но, увы, именно это ее всепонимание и желание дать сыну полную свободу действий стали в дальнейшем причиной гибели музыканта. Человеку с неуравновешенной психикой просто нельзя давать абсолютную свободу, тем более когда у этого человека предрасположенность к наркомании выражена особенно ярко. Людей такого склада непременно нужно сдерживать, одергивать и периодически переключать на что-то более приземленное, направлять их безудержную энергию в нужное русло. Иначе эта энергия, этот внутренний огонь, выйдя из-под контроля, сжигает человека.

«Сид всегда был человеком тусовки, – писали журнали‑ сты. – Он не существовал вне вечеринок и концертов, он был „человеком толпы“ в том смысле, что его личность была неотделима от массовки. Сид никогда не имел постоянного жилья, толком-то и не работал, промышляя по большому счету мелким воровством и выклянчиванием денег у матери, перемежая эти занятия с недельными загулами у знакомых (и незнакомых) ему людей».

Натура взбалмошного Сида во многом импонировала небезызвестному Макларену. Ему удалось не только раскрыть безумную натуру музыканта, выпустить джинна из бутылки, но и умело воспользоваться его выходками, превратить их в аттракцион, приносящий большую выгоду. Как отмечалось в прессе, «для Макларена Сид всегда был диковинной игрушкой, предметом для достижения собственного совершенства… Единственным же отличием альтерэго Сида от остальных представителей шоу-бизнеса было то, что Макларен никогда не ставил свои финансовые требования выше творчества контролируемых им коллективов. Мальком умело отшлифовывал грани таланта Сида так, чтобы звезда бас-гитариста „Sex pistols“ сияла еще ярче. Сид никогда не был музыкантом в полном смысле этого слова (он просто не успел этого достичь, в отличие, скажем, от других участников „Sex pistols“, он был шоуменом, искрометной кометой, воспламеняющей все вокруг».

Был ли Сид Вишес отъявленным наркоманом, каковым его представляли себе многие: и друзья, и недруги? Впрочем, и сам Сид считал себя таковым. Он никогда не скрывал своего пристрастия к героину и ЛСД, и даже, наоборот, словно бы хвастался, сколько и что он принимает. Сид с удовольствием делился с корреспондентами о количестве доз. Он пережил лечение от гепатита и критическую потерю веса, передозировки также случались нередко, и никогда у него не возникало желания бросить колоться – на игле он сидел прочно, до самой смерти. Только один Макларен пытался отучить Сида от этой привычки, причем не на словах, а на деле. Правда, выглядело это довольно-таки странновато: он подсовывал Сиду спиртное в таких количествах, чтобы тот, изрядно «накачавшись», забыл о зелье и уже не смог бы пойти в какой-нибудь притон.

Колоться Сид начал из простого любопытства, как это делают многие подростки, попавшие в дурную компанию или находящиеся под влиянием уличных «авторитетов». Но постепенно, по мере его звездного восхождения, увлечение наркотиками превратилось в привычку, тем более что появились неограниченные возможности для приобретения зелья. Когда же Сид ушел в так называемое автономное плавание, ситуация существенно ухудшилась, ведь его уже ничто не сдерживало, и никто не мог на него повлиять, как, например, это раньше пытался делать Мальком.

То, что вытворял Сид, на первый взгляд выглядит как проявление самодурства или полного безволия, но на самом деле все его поступки отражали позицию человека, не желавшего жить по общепринятым нормам. Он не хотел быть как все, он готов был быть панком, наркоманом, изгоем, аутсайдером, кем угодно, только бы не как все. У него не было никаких конкретных планов на будущее, а его мать видела в нем только рок-звезду, не пытаясь сдержать его безумных порывов. Такие люди, как правило, всегда заканчивают жизнь трагически. Сид Вишес, казалось бы великий и бесстрашный, прочно защищенный от всего мира броней панк-героя, с кулаками отстаивающий свое, на самом деле очень болезненно относился к мнению людей. Он не выносил никакой критики. Поразительно, но человек, который зачастую выходил победителем в какой-нибудь уличной драке, получил полный нокаут от славы. Мировая слава стала для него поистине страшным ударом, от которого он так и не сумел оправиться.

Он переругался со своими друзьями, порвал с «пистолетами», а затем возненавидел и Макларена, своего, по сути, «второго отца». В результате он оказался в кругу людей более прагматичных, хватких, которые, по словам Роттена, «начали делать из Сида рок-тотем». Вишес надеялся полностью сменить свой имидж и думал, что для этого будет достаточным сменить рваный пиджак на что-то более пристойное. Однако публика по-прежнему воспринимала его как часть скандальной и любимой вместе с тем группы «Sex pistols», которая, ко всеобщему сожалению, развалилась. В прессе бывшего бас-гитариста так и называли «один из „Sex pistols“».

Распад группы был запланированным актом, и руководство лейбла EMI уже создавало новую панк-группу, в которой Сиду предложили занять место лидера. У него не было выбора, ему намекнули, что только в этом случае он получит поддержку. Сид был совершенно раздавлен. Весь последний год свой жизни он проводил в постоянном наркотическом опьянении, жил словно в забытье. Позже знавшие его достаточно хорошо люди говорили, что его жизнь превратилась в бесконечный наркотический транс, из которого он практически не выходил ни на день. Настоящих друзей у Сида вообще никогда не было, только знакомые. Его либо боялись или опасались, принимая за безумца, либо презирали, считая полным дураком. Так его воспринимали все, за исключением матери, которая, впрочем, вряд ли осознавала всю глубину его душевной трагедии, и за исключением Нэнси Спэнджен – последней пассии Сида.

Сид все это время пытался сам создать группу, но потом бросал затею, едва пригласив каких-нибудь музыкантов. Большую часть времени он проводил в полуподвальных лондонских пабах, клубах, слоняясь без цели по мрачным столичным задворкам. Возможно, он еще надеялся все начать сначала, а для этого ему необходимо было избавиться от приставшей маски истеблишмента. Последняя попытка что-то изменить – известнейший кавер хита Фрэнка Синатры «My Way». В каком-то смысле это можно назвать панк-шедевром, который записывался в невероятных мучениях. И сам Вишес работал над записью с поистине титаническими усилиями, ведь он пребывал в данный момент в перманентной депрессии, и съемочная группа претерпела немало волнений и мучений. Этой работой, перепевкой известнейшей песни, Сид пытался доказать всем, что и без «Sex pistols» способен на что-то; кроме того, он попытался показать свое стремление остепениться, стать более культурным, удобоваримым, но критика в ответ на его ход ответила недоумением. Можно сказать, что попытка Сида полностью провалилась.

Последняя пассия Вишеса, танцовщица Нэнси Спэнджен, говорила в то время: «Сид стал другим, он словно внутренне сломался». Вообще Нэнси сыграла, пожалуй, ключевую роль во всей истории трагической гибели Сида.

А случилось все в Нью-Йорке 12 октября 1978 года. Ранним утром в гостиничном номере отеля «Chelsea», после очередного наркотического ночного бдения, Сид очнулся и, едва что-либо помня о вчерашнем, едва что-то соображая, покачиваясь, направился в ванную комнату. Он переживал очередной «отходняк» и надеялся, что холодный душ немного приведет его в чувство. Минуя заваленный рваной одеждой, поломанными стульями и весь в окурках коридор, он приоткрыл дверь в ванную… Вряд ли он сразу понял, что увидел. На полу ванной в мутной луже крови лежала Нэнси, в ее животе торчал нож с причудливой рукояткой. Сид, как в тумане, перешагнул через тело, включил кран с холодной водой, плеснул себе в лицо и в этот момент случайно задел тело ногой. Тело Нэнси было ледяным, и не просто ледяным, а мертвяще ледяным. До его одурманенного сознания наконец дошел весь ужас происходящего. Сид пронзительно закричал, спотыкаясь и падая, бросился в комнату и, дрожа от страха и нежелания принимать действительность как она есть, начал набирать дрожащими пальцами телефонный номер.

Нэнси была, наверное, единственным человеком, который хоть как-то понимал его, по крайней мере, она прощала ему все приступы безумия.

Воспоминания о вчерашнем дне были смутными: пьяная оргия, незнакомые люди с бледными от героина лицами, густой от сигаретного дыма смог, в котором все приобретало размытые и кошмарные очертания… Беспорядок в номере свидетельствовал о том, что гостей было много, но кто они были, Сид не помнил.

Слушание по делу об убийстве Нэнси Спэнджен проходило 14 октября в присутствии многих известных рок-звезд, кто-то из них был знаком с Вишесом, а кого-то он совсем не знал. И конечно же, были корреспонденты ведущих изданий из Нью-Йорка и Лондона.

На протяжении всего процесса Сид находился в состоянии ступора, его ввели под руки в зал суда и посадили на место обвиняемого. Едва сопровождающие его лица убрали руки, как Сид словно мешок рухнул на скамью, голова упала с громким стуком на стол. Он не проронил ни слова и даже не шелохнулся; создавалось впечатление, что на заседание приволокли труп. Вероятно, таковым он себя и ощущал, вернее он себя совсем не ощущал, как и не воспринимал все происходящее вокруг.

Судебная комиссия признала Саймона Ричи по факту убийства Нэнси Спэнджен виновным, но ему оставили возможность быть освобожденным под залог. Верный Макларен, «второй отец» Сида, приехал к нему сразу же, едва узнал об убийстве. Он во всеуслышание заявил, что считает Вишеса невиновным, он сказал, что убийцей был скорее всего кто-то из тех неизвестных гостей, кто находился в гостиничном номере в ночь с 11 на 12 октября. Сид ничего не помнил, но он упорно твердил, что не убивал Нэнси. Именно Мальком, простив Сиду его последние выходки и забыв о недавней серьезной ссоре между ними, внес за него залог в размере 30 тысяч долларов. Чтобы собрать эту немалую сумму, ему пришлось подключить многих своих знакомых. В итоге Сид, пробыв в тюрьме почти три месяца, вышел на свободу, но только теперь эта свобода ему была не нужна. И возможно, выйдя из заключения, он тем самым подписал себе смертный приговор.

2 февраля 1979 года в нью-йоркской квартире, снимаемой давней знакомой Сида Мишель Робинсон, случилось то, что, по всей видимости, навсегда останется тайной. Если смерть Нэнси со временем объяснили как пьяную и глупую выходку одного из гостей, то гибель самого Сида так и осталась неразгаданной. Рано утром Мишель нашла своего любовника мертвым и голым на полу своей спальни. Вскоре пришла мать Сида, которая проживала неподалеку. Она внезапно почувствовала, что что-то стряслось и, придя в квартиру, увидела рыдающую Мишель, пытающуюся руками поддержать голову любовника, безвольно раскачивающуюся в такт ее истерическим движениям. Мать вызвала полицию и «скорую»… Она еще верила, что его можно спасти, что это всего лишь очередная передозировка, крепкий чай быстро поставит его на ноги. Но, увы, было слишком поздно спасать ее мальчика. Приехавшие санитары констатировали смерть от передозировки героина. Худое и жалкое тело панк-легенды, все в шрамах от бритв и ножей, с разбухшими венами на шее и темными кругами вокруг запавших глаз, погрузили в машину. Бэверли Ричи всю дорогу в морг оплакивала своего сына, все еще не веря в его смерть.

По сей день о смерти Сида Вишеса ходят самые разнообразные слухи. Накануне состоялась бурная вечеринка по поводу выхода Сида на свободу. По свидетельству всех присутствовавших, Сид на этой вечеринке был веселым и беззаботным. Как всегда. Мишель Робинсон на допросах показала, что в тот роковой вечер Сид шутил и резвился как ребенок. Потом она пошла спать, а Сид остался. Компания состояла из знакомых музыкантов. Все они заверяли следствие, что покинули Вишеса под утро в таком же бодром настроении. Никто не знал, что же произошло потом, почему он умер. Ведь пока гости находились в квартире, по их заверениям, никто не кололся. То же самое засвидетельствовала и проведенная позже экспертиза.

По одной из версий, кто-то специально подсунул Сиду испорченный героин, по другой – ему чуть ли не специально вкололи чересчур большую дозу. Есть и такая версия, по которой Сид сознательно вколол себе чрезмерную дозу: он боялся грозящего ему тюремного заключения. По слухам, в кармане его джинсов была даже найдена предсмертная записка, где он писал, что намерен совершить самоубийство. Говорили также, что сама мать Сида дала сыну наркотики, как это делала раньше.

Словом, смерть легендарного и безумного панка оказалась такой же странной, какой была и вся его жизнь. Как бы то ни было, но ему удалось остаться навеки молодым, быть может, не успевшим полностью себя реализовать. «Мечта стать всемирно известным панк-рокером, – заметил один из наших отечественных журналистов, – превратилась в кошмар, модное увлечение героином превратилось в зависимость, единственная и по-настоящему правдивая любовь закончилась убийством… Впереди было только 20 лет тюрьмы или, если повезет, свободная жизнь… но жизнь ли?..» Все самое лучшее было уже позади. Разве мог этот талантливый, но испорченный парень смириться с дальнейшим скучным и тусклым существованием, ведь он не признавал ничего серого, ничего среднего? Тем более что теперь он уже не принадлежал самому себе. Его имя использовали те, у кого были деньги и власть. Рано или поздно, тем или иным способом, но Сид Вишес отказался бы от такой жизни. Таким, как он, вряд ли найдется место среди простых людей, не обремененных великими идеями и мечтами.

Трагедия знаменитого актера и комика Макса Линдера

Известный комик, актер немого кино Макс Линдер ушел из жизни по собственной воле. По одной из версий, причина самоубийства – падение популярности, отсутствие предложений от режиссеров и, как следствие, утрата веры в себя, в свою необходимость, значимость, потеря смысла жизни, другими словами, депрессия…

Настоящее имя Макса Линдера – Габриэль-Максимиллиан Лёвьель. Но под этим именем актер выступал недолго. В качестве исполнителя легкомысленных песенок он совсем не приводил в восторг публику парижских варьете, которая реагировала на его выступления едва слышными аплодисментами. Заработки были настолько малы, что их хватало только на самое необходимое. Поэтому-то Габриэль Лёвьель и решил подработать в кино. Надо заметить, что в начале ХХ века кино воспринимали несколько иначе, чем сегодня, это вовсе не было искусством, а скорее развлекательным мероприятием. Итак, Лёвьель пришел в кино, но и здесь ему вряд ли удалось бы проявить себя в амплуа неотразимого героя-любовника: слишком он был мал ростом.

Изобретательные режиссеры надели на Габриэля коньки и поставили на лед, а бесстрастная камера фиксировала неумелые попытки молодого актера удержать равновесие, которые в итоге все равно заканчивались полным провалом. Лёвьелю никак не удавалось с достоинством держаться на ногах. В отчаянии он думал, что и здесь его постигла неудача, но, как ни странно, зрители хохотали до слез над неумелым фигуристом. Так, к Лёвьелю, совершенно неожиданно, пришла слава.

В то время в варьете с успехом выступали два артиста – Макс Дирли и Марсель Линдер. Они-то и подарили Лёвьелю новое имя, у одного из них начинающий актер позаимствовал имя, у другого – фамилию, в результате перед зрителями предстал Макс Линдер.

Макс Линдер

Конечно, он хотел играть героев, но ему пришлось смириться с единственно приемлемым и приносящим бешеный успех амплуа комика. Однажды примерив эту маску, он уже не мог от нее избавиться. Имя и его амплуа сделались навеки неразделимыми. Других ролей ему не предлагали. В каких бы фильмах он ни снимался – «Макс в опере», «Макс ищет невесту», «Макс идет напролом», он неизменно оставался тем созданным комическим персонажем, который был слишком предсказуем, но тем не менее популярен.

Но сам актер не раз пытался привнести в свой образ некое подобие героя. Он хотел увеличить небольшой рост (158 см), надевая туфли на высоких каблуках, пытался дополнить комическую роль романтическими чертами, но, увы, это не вызывало у зрителей восторга. Публика желала видеть лишь Макса-комика, а никак не Макса-героя. И успех его был просто ошеломительным, как и гонорары.

В 1910 году в Париже на Больших Бульварах открылся кинотеатр под названием «Макс Линдер». Здесь каждую неделю показывались новые фильмы с участием звезды. Когда в 1911 году Макс Линдер простудился, весь Париж с трепетом следил за течением болезни, читая ежедневно в хронике о состоянии здоровья любимца. Зрители страдали не меньше самого актера, и наконец Макс Линдер был совершенно покорен этой любовью и… выздоровел.

Он по-прежнему мечтал быть героем на экране, возможно, поэтому в фильме «Макс-тореадор» он с пикой в руке сражался… Правда, только с быком. В газетах же написали, что это был вовсе не бык, а всего лишь теленок с накладными резиновыми рогами. Это было ударом ниже пояса. Такого унижения Макс выдержать не мог и, взяв в руки настоящее оружие, отправился добровольцем на фронт – сражаться с немцами. Ирония судьбы: еще совсем недавно именно немцы желали заполучить Макса хотя бы на полгода, и тогда они готовы были заплатить фирме «Патэ» полмиллиона за актера.

Вскоре в прессе стали появляться публикации, рассказывавшие о трагической кончине Макса на фронте. Русские газеты очень скорбели по этому поводу. Дело в том, что еще в 1913 году звезда немого кино приезжал в Россию. Его приезд был организован весьма пышно: на экранах демонстрировались кадры, как Макс выезжает из Парижа на поезде, потом пересаживается на аэроплан, аэроплан терпит крушение – и тут на фоне ослепительно белого экрана на сцене кинотеатра, спускаясь с колосников, появлялся, к всеобщему восторгу, сам Макс, целый, невредимый и сиявший от счастья. Гастроли проходили в Санкт-Петербурге, Москве и Одессе, и всюду ему рукоплескала благодарная публика.

В Петербурге толпа поклонников встречала актера на вокзале. Возбужденные зрители распрягли лошадей и, подхватив экипаж, на руках понесли его прямо до кинотеатра. В Одессе за несколько дней до приезда Линдера по городу разгуливал под крики восторженных зевак фальшивый Макс, когда же явился настоящий, то публика готова была платить любые деньги, лишь бы его увидеть. Многие были, правда, разочарованы. Макс совсем не говорил по-русски, и все его познания в этом языке сводились к двум-трем словам, которые он выговаривал по-детски смешно и картавя. Это несколько шокировало публику и охладило пыл встречи. И хотя к актеру был приставлен в качестве переводчика артист, знавший французский язык, однако публика все равно была огорчена, поскольку ни слова не понимала из того, что говорил Макс. В связи с этим гастроли актера были свернуты, и Макс поспешил вернуться домой.

Когда же в русской прессе появились сообщения о геройской смерти звезды, то публика пережила настоящее горе от потери любимца (правда, далеко не все скорбели). Верные поклонники несколько дней осаждали представительство фирмы «Патэ» в Москве. Они оставались в здании до тех пор, пока Макс не прислал телеграмму: «Жив, здоров! Макс».

Макс Линдер действительно был на волосок от смерти, он получил ранение и контузию, а спас его, как это ни парадоксально, столь ненавистный актеру маленький рост: будь Макс чуть выше, пуля обязательно попала бы в сердце.

После длительного лечения в санатории Макс, вероятно многое передумавший за это время, направился прямиком в Голливуд, надеясь покорить этот город, а заодно и американцев. Кинофирма «Эссеней», где еще совсем недавно работал Чарли Чаплин, с радостью приняла нового комика, мечтая заменить прежнего. Макс Линдер получил очередное доказательство своей гениальности, теперь никто уже не посмел бы даже заикнуться о его бездарности. Но… Опять это предательское «но…»: едва он успел сняться в трех картинах, а по контракту подразумевалось 12, как повторилась история, подобная той, что случилась с ним в России. После шумного первоначального успеха, по поводу которого пресса буквально надрывалась, последовал абсолютный провал…

Кумир опять повержен, и несчастный Макс Линдер снова отправился домой. Он переживал глубочайшую депрессию, из которой становилось все труднее и труднее выбираться. Только спустя два года после возвращения из Америки он отваживается сняться в кино. В 1919 году на экран вышла картина под названием «В маленьком кафе», имевшая успех у публики. Вдохновленный этим прорывом актер решился без контракта, на свой страх и риск сделать картину для американцев, которых он, по собственному мнению, должен покорить. Так появилась картина «Три пройдохи» – забавная пародия на «Трех мушкетеров» Дюма. Поистине работа в этом фильме была наивысшим достижением Макса Линдера. Здесь он наконец-то играл настоящего героя (хотя и в комическом ракурсе). Он был самим Д’Артаньяном, изящным и в то же время мужественным, ироничным и обаятельным. Зрители с удовольствием заметили, как прекрасно Линдер фехтует, и их восторгам не было конца.

К сожалению, самому Максу этот ошеломительный успех дался нелегко: во время съемок он получил сильнейший ожог глаза и затем 6 недель был вынужден провести в постели, в темной комнате и с повязкой на глазах. Его опять «похоронили», думая, что после этого звезда вряд ли сумеет оправиться. Но не тут-то было, Макс Линдер вовсе не собирался сдаваться. Ему было всего 40 лет, он знал, что может нравиться, да еще как нравиться. Именно в этот период в него влюбилась очаровательная 18-летняя девушка из семьи добропорядочных фламандских буржуа, красавица Элен Петерс. Родители противились увлечению дочери и были категорически против брака, но Макс похитил девушку, и 2 августа 1923 года они поженились. Счастливые молодожены отправились в Вену.

Здесь актер сыграл свою последнюю роль – в картине «Король цирка». Сдержанные австрийцы довольно холодно встретили актера, но все-таки выбрали его президентом Ассоциации авторов фильмов, о чем было торжественно напечатано во всех центральных газетах.

Сам же Макс понимал, что почетное избрание в президенты всего лишь формальность, которая вряд ли может подсластить пилюлю. Горечь поражения не давала ему покоя. Тем временем у Макса и Элен родилась дочка, но это не спасло семью: брак оказался на редкость злополучным. 31 октября 1925 года супругов Линдер нашли в комнате на авеню Клебер. Они погибли. По-видимому, Макс, как более мужественный человек, вскрыл вены жене и себе, кроме того, оба приняли смертельную дозу веронала и морфия. Настоящие причины самоубийства супругов неизвестны, никаких предсмертных записок не осталось… Высказывались различные предположения: что Макс давно замышлял совершить самоубийство, что сделал это в припадке неврастении, что убил жену, боясь, что она его покинет, а затем покончил и с собой… Но объективные причины, по всей видимости, так и останутся неизвестны.

Маленькую дочь Макса Линдера воспитывали родители Элен. Долгое время от нее скрывали ее происхождение. Позже, уже взрослая, Мод, конечно же узнала, кто был ее отец и, главное, кем он был. Она сделал все возможное, чтобы возродить былую славу Макса Линдера, внушив людям добрую память о талантливейшем актере немого кино. Мод тщательно собирала все картины с участием отца, для этого ей пришлось объехать чуть ли не весь мир, а затем, в 1963 году, она выпустила замечательный фильм, состоящий из трех американских картин, – «В компании Макса Линдера». Отец мог бы гордиться своей дочерью и уж, конечно, был бы ей благодарен…

Мэрилин Монро

Звезда мирового кино, секс-символ Мэрилин Монро родилась 1 июня 1926 года. От рождения ей было дано имя Норма Джин Бейкер Мортенсон. Она не знала своего отца, хотя и носила фамилию норвежского иммигранта. Глэдис, мать будущей актрисы, была душевнобольной, как и ее родители, и много лет находилась в психиатрической лечебнице. Детство Мэрилин было горьким: она сменила десять приемных семей, два года прожила в приюте.

Монро боялась одиночества, которое преследовало ее всю жизнь, несмотря на то что она всегда была окружена поклонниками и обожателями. Мэрилин была порывистой, эмоциональной, иногда неестественной и в то же время очаровательной.

Она вышла замуж (точнее, была выдана опекуншей) за Джима Дахерти, когда ей исполнилось 16 лет. По воле случая Норма Джин попала в кадр профессионала-фотографа, и ее пригласили на работу.

К ней быстро пришел успех. Существует мнение, что в 1946 году и раньше Норма Джин снималась обнаженной и подрабатывала проституцией. Фотомодель мечтала о карьере кинозвезды. В 1947 году она впервые появилась в эпизодических ролях на экране под псевдонимом Мэрилин Монро.

Кинокарьера Монро состояла не только из одних взлетов. Она пробивалась к цели, заводила знакомства, занималась в Актерской лаборатории. Однако компания «ХХ век Фокс» расторгла с ней контракт. Мэрилин не отчаялась: училась, занималась спортом, добывая на хлеб насущный позированием и проституцией. В возрасте 22 лет Мэрилин Монро была приглашена на съемки кинокомпанией «Коламбиа Пикчерс». Первую полноценную роль она получила в картине «Хористки». Этому предшествовали длительные любовные отношения с Фредом Каргером, который руководил музыкальным отделом компании. Воспоминания об этой любви Мэрилин сохранила до конца жизни. Разрыв с Фредом привел к потере работы.

Вскоре «ХХ век Фокс» заключила с Монро новый контракт, предложив ей небольшую роль в фильме «Асфальтовые джунгли». Восхождению новой звезды способствовал продюсер и любовник Мэрилин Джонни Хайд. Он опекал актрису, и ей нелегко было пережить его скорую смерть.

Мэрилин Монро

Несколько следующих ролей в фильмах «Обезьяньи проделки», «Некоторые любят погорячее», «Как выйти замуж за миллионера» принесли ей славу и любовь зрителей. Портреты великолепной блондинки продавались по всей Америке. В первом номере только что созданного журнала «Плейбой» появились ее фотографии в обнаженном виде.

Возможно, большим актерским даром она и не обладала, но олицетворяла собой женственность, чем и пленяла зрителей. Со временем Монро стала исполнять более сложные роли, среди самых известных картин с ее участием – «Ниагара», «Некоторые любят погорячее» (в российском прокате известная под названием «В джазе только девушки»), «Займемся любовью» и «Неприкаянные», послед‑ ний фильм, где играла Мэрилин.

Несмотря на успех в кино и у мужчин, Мэрилин оставалась крайне неуверенным в себе человеком. Ее бурные любовные романы быстро начинались и так же стремительно заканчивались, иногда у нее было по несколько любовников одновременно, что скорее всего свидетельствовало о ее желании самоутвердиться. Увы, такие легкомысленные отношения не могли перейти в более серьезные, хотя Мэрилин и мечтала о нормальной семье и о детях. Она так хотела иметь сына, но продолжала делать карьеру.

В 1952 году Монро все-таки попыталась создать семью, тайно вступив в брак с бывшим литературным критиком и своим давним любовником Бобом Слетцером. Церемония прошла в Мексике, но едва молодожены вернулись в Соединенные Штаты, об их союзе узнал хозяин киностудии. Он потребовал немедленного расторжения брака, который вовсе не входил в условия подписанного Мэрилин контракта. Ей пришлось выполнить это требование. Но вскоре она опять вышла замуж, после того как была уволена с работы за неявку на съемку. 14 января 1954 года Монро вступила в брак с Ди Маджо – известным баскетболистом того времени. Супружеская чета отправилась в Японию в свадебное путешествие, правда, оно было сопряжено с деловой поездкой Ди Маджо.

Семейная жизнь не заладилась почти с самого начала, супруги часто ссорились, и ревнивый Ди Маджо частенько пускал в ход кулаки как главный свой аргумент. Невзирая на яростные протесты своего супруга, Монро продолжала сниматься в кино. Уже через 9 месяцев Мэрилин сбежала, брак был расторгнут, но за это время она уже получила титул самой популярной актрисы Америки.

Удачи в кино перемежались с провалами, но закончилось все триумфальным для Мэрилин заключением контракта все с той же компанией «XX век Фокс». Условия контракта на этот раз были куда более выгодными для Монро, чем раньше.

Напряженный ритм жизни, личные неурядицы и постоянное стремление завоевать прочное положение в мире кино: причин для того, чтобы Мэрилин начала использовать наркотики, было достаточно. Это случилось в 1950-е годы, когда она переживала стремительный рост карьеры. Сначала звезда принимала небольшие дозы, чтобы снять очередной стресс или усталость, но постепенно они увеличивались. Со временем Мэрилин перешла от легких лекарств типа бенниза (дающего легкую эйфорию и, помимо этого, снижающего аппетит, что было существенно для начинающей полнеть Монро) к более сильным средствам. Она стала использовать снотворные и антидепрессанты, транквилизаторы, причем все это зачастую запивалось алкоголем. Бесспорно, что ни один организм не в состоянии выдержать такого убойного сочетания лекарства со спиртным. Постепенно у Монро возникла самая настоящая наркотическая зависимость.

Очередной брак актрисы с драматургом Артуром Миллером (это был самый продолжительный из всех ее романов) закончился неудачей. Мэрилин даже была готова отказаться от съемок в кино, чтобы удержать мужа, но это не спасло семью. К этому моменту Мэрилин стала настоящей звездой экрана, ее восковой двойник украшал Музей мадам Тюссо в Лондоне, ее успех у зрителей был феноменальным – у кого угодно от этого закружится голова. Сама актриса в полной мере ощущала бремя славы. Она уже успела приобрести те типичные замашки, которыми так знамениты звезды. Своими выходками и капризами она изводила не только своих мужчин, но и съемочную группу. Каждый день работы превращался для режиссера и ассистентов в настоящую пытку. Мэрилин была совершенно неуправляема, ее истерики и вспышки неуверенности перемежались с приступами крайней самовлюбленности и самоуверенности. Работать с ней становилось все труднее и труднее. Неудивительно, что после провального показа фильма «Неприкаянные» кинокомпания не спешила делать ей новых предложений.

Личный врач Мэрилин Монро был не без причины встревожен по поводу ее состояния, поэтому она периодически ложилась в клинику. Психиатр отметил у актрисы раздвоение личности: на съемочной площадке она являла собой образ чувственной, обворожительной женщины, тогда как в обычной обстановке Монро преображалась в даму неопрятного вида, алкоголичку и наркоманку, подверженную постоянным маниям. Чем дальше, тем больше становилась пропасть, разделявшая эти два лика, тем чаще проявлялись психические отклонения. Мэрилин была серьезно больна. Помимо психических расстройств, у нее наблюдались и физические от бесконечного злоупотребления лекарствами и алкоголем. Ее организм совершенно износился. Теперь это была не очаровательная пышнотелая блондинка, а несчастная изможденная женщина.

Если раньше ей удавалось скрывать свои чувства и страдания за маской пленительной красавицы, перед чарами которой не могли устоять самые красивые мужчины мира, то теперь это было ей не под силу.

Возможно, если бы не всемирная слава, актриса остаток жизни так и провела бы в одной из психиатрических клиник. Но разве могла звезда экрана так бесславно окончить свои дни? Это было невозможно, как невозможно человеку, покорившему крутую, отвесную скалу, спуститься обычным способом…

По некоторым версиям, роковую роль в судьбе актрисы сыграл Джон Кеннеди. Знакомство с ним произошло еще задолго до того, как Джон стал президентом. Для него очаровательная блондинка была всего лишь очередной любовницей; президент вообще славился своим незаурядным темпераментом. Разве он мог упустить кинодиву, секс-символ Америки? Любовники встречались достаточно долго, и даже после того, как Кеннеди занял президентское кресло. Но поведение Монро становилось слишком вызывающим, она могла позволить себе какую-нибудь неосторожную пьяную выходку, что бросило бы тень на главу государства. Ведь их роман оставался в тайне, и Кеннеди совершенно не хотелось, чтобы его карьера была испорчена, пусть даже самой красивой женщиной Америки. Он стал избегать Мэрилин, но она не понимала, почему, и все продолжала настаивать на встрече. Чтобы не разразился скандал, брат Джона, Роберт, попытался переключить внимание Мэрилин на себя, но вскоре и его утомили истерики актрисы.

Монро не успокаивалась, она периодически звонила то в Белый дом, то в Министерство юстиции, разыскивая Джона Кеннеди. Потом начались угрозы: актриса говорила, что устроит пресс-конференцию, на которой открыто объявит об отношениях с президентом. По одной из версий, Монро пыталась заставить Джона жениться на ней. Она представляла настоящую угрозу для семейного клана Кеннеди: ведь, зная многое, в приступе очередного психического расстройства, Мэрилин могла выдать все без утайки, возможно даже несколько приукрасив историю собственными домыслами и фантазиями.

Кеннеди находился в затруднительном положении, все усугублялось и войной, объявленной этому семейству чикагской мафией. Последняя могла использовать информацию о связи президента с Монро в своих целях. К тому же актриса поддерживала отношения с Фрэнком Синатрой, а он в свою очередь дружил с Сэмом Джанкано – боссом чикагского синдиката.

Тем временем карьера актрисы пришла к полному краху. Во время репетиций роли в фильме с символичным названием «Так больше нельзя» Монро не могла внятно произнести свой текст, потому что постоянно являлась на съемочную площадку «под кайфом». В результате компания «XX век Фокс» отстранила ее от работы.

Купив небольшой домик в окрестностях Лос-Анджелеса, Мэрилин поселилась в нем в надежде обрести покой. При ней неотлучно находилась пожилая медсестра Юнис Меррей. Здесь, окончательно осознав безысходность своего трагического положения, Монро решила покончить с собой. Она делала несколько попыток, наглотавшись снотворного, тихо уйти из жизни во сне, но ее каждый раз спасали. Однако ее последняя попытка увенчалась успехом.

Последние два месяца жизни Мэрилин не переставала донимать Джона и Роберта Кеннеди своими звонками, истериками и угрозами. Известно, что ей удалось разыскать Роберта даже на отдыхе у родственников в Сан-Франциско. Мэрилин потребовала немедленной встречи. Этой же ночью ей звонила неизвестная женщина, которая сыпала угрозами и оскорблениями в адрес актрисы. Некоторые полагают, что это могла быть либо жена Роберта, либо Джеки Кеннеди.

По свидетельству Лоуфорда (именно он устраивал тайные свидания братьев с Монро), Роберт встречался с Мэрилин последний раз 4 августа 1962 года. Они громко ссорились, Мэрилин билась в очередной истерике, грозила пресс-конференцией. Роберт с большим трудом ее успокоил, по крайней мере Мэрилин перестала кричать и рыдать. Он говорил ей, что она должна оставить их семью в покое, а напоследок посоветовал обратиться к психиатру Ральфу Гринсону.

Мэрилин действительно воспользовалась советом Роберта и вызвала врача. После двухчасовой беседы ее состояние оставалось подавленным. Ей позвонил Лоуфорд и пригласил на вечеринку. Монро отказалась, сославшись на плохое самочувствие, и повесила трубку. Почувствовав, что с Мэрилин происходит что-то неладное, Питер разволновался и стал снова набирать ее номер, но к телефону никто не подходил.

Лоуфорд начал звонить адвокату Мэрилин, затем ее медсестре, но те уверяли, что паника напрасна. Уже после полуночи медсестра актрисы все-таки заглянула к ней в спальню. Мэрилин была в бессознательном состоянии. Юнис Меррей поспешила вызвать «скорую», а также психиатра Гринсона и пресс-атташе. Гринсон прибыл первым, и попытался сделать Мэрилин искусственное дыхание, к моменту приезда врачей актриса уже начала подавать признаки жизни. Врач «скорой помощи» выслушал Гринсона, осмотрел Мэрилин и сделал ей какую-то инъекцию; буквально через минуту актриса скончалась.

Кто же виновен в ее смерти? И было ли это самоубийством? По официальным данным, Мэрилин Монро умерла в результате передозировки снотворного. Но в этой истории существует столько таинственных обстоятельств и столько неприятных подробностей, что о причинах гибели актрисы до сих пор спорят. Почти все очевидцы ее смерти считают, что это было убийство, однако предшествовавшие смерти события заставляют думать иначе. Неоспоримым остается лишь факт стремительного движения Монро к смерти, и, возможно, она изыскала бы другой способ, но добилась бы своего – умереть в расцвете лет, все еще прекрасной женщиной и любимой актрисой миллионов зрителей.

«Жизнь мне невыносима…». Далида

Известная французская певица Далида 3 мая 1987 года начертала на белом картоне: «Жизнь мне невыносима, простите меня!» – и тихо ушла из жизни.

Самоубийство знаменитой певицы вызвало всеобщий шок, и пресса, еще совсем недавно критиковавшая последний альбом Далиды, теперь рассыпалась в любезностях, превознося ее творчество и называя его не иначе, как «искусством самой высшей пробы». Но как бы ни было изменчиво мнение журналистов, время все расставило по своим местам: песни Далиды действительно оказались «слишком хороши, чтобы их забыли».

Незадолго до 15-летней годовщины ее трагической кончины брат певицы, Орландо, выпустил сборник песен Далиды, состоящий из четырех дисков. Почитатели творчества певицы мгновенно раскупили все те экземпляры, которые поступили в продажу.

Далида

Далида за 30 лет своей творческой деятельности записала невероятное количество песен (более тысячи), причем на разных языках. Сама себя она иной раз в шутку называла «заводом по производству песен». Ее брат также планировал создать художественный фильм, посвященный памяти Далиды. И по сей день она остается одной из любимейших певиц французов, и не только их.

Настоящее имя Далиды – Иоланда Джигиотти. Родилась она в семье итальянских эмигрантов в 1940 году в столице Египта – Каире. Отец и мать ее были музыкантами, и, видимо, это повлияло на выбор профессии дочерью. Известно, что до 16 лет Далида пыталась тщательно скрыть свой небольшой физический недостаток – легкое косоглазие. Она страдала комплексом неполноценности и даже носила очки, постоянно переживая, что они ей совсем не идут. В этой ситуации девушка все-таки нашла в себе силы и подала заявку на участие в конкурсе красоты «Мисс Египет», пытаясь таким способом раз и навсегда избавиться от невыносимого комплекса. К своему удивлению, она стала победительницей и немедленно распростилась со своими очками, выбросив их в мусорное ведро.

Безусловно, своенравная девушка не могла рассчитывать на какую-либо карьеру в Египте, где подавляющее большинство жителей, мусульмане, предвзято относились к женщинам, тем более таким, которые пытались нарушить установленные веками традиции. Женщина должна сидеть дома, но никак не выступать на сцене. Далида скорее всего так и осталась бы жить в родной стране, но когда она снялась в нескольких фильмах, исполнив эпизодические роли, то впервые столкнулась с общественным мнением, настроенным явно против артисток. Быть изгоем Далида не пожелала и без промедления решила покинуть Египет. На те деньги, которые ей удалось накопить, она купила билет до Парижа, села на самолет и с жалкой сотней франков в кармане вышла в знаменитом аэропорту «Шарль де Голль», даже и не мечтая о звездной карьере.

Именно Париж сделал ее знаменитой и богатой, подарил ей любовь и страдания. Здесь один за другим умерли все ее любовники (по странному стечению обстоятельств все они покончили жизнь самоубийством), здесь же погибла и она сама. Но тогда все только начиналось, и юная певица пока не догадывалась о своем великом будущем.

В Париже она устроилась на работу в одно из кабаре, где и начала петь. Спустя какое-то время Далида решила попытать счастья в конкурсе молодых исполнителей. Он проводился по понедельникам на радио «Европа-1» и потому так и назывался – «Понедельники». В день выступления Далиды два мэтра французской эстрады – директор радиостанции Люсьен Моррис и известный импресарио Эдди Барклай – мучительно раздумывали над тем, куда пойти: на прослушивание или в ресторан. Они даже бросили кости, и выпало «слушать», т. е. идти на прослушивание очередных исполнителей-новобранцев. Безо всякого энтузиазма два знаменитых француза вошли в здание радиостанции. В тот момент пела Далида…

Вечером этого же дня Эдди Барклай подписал с молодой певицей контракт. Что же касается Люсьена Морриса, то он впоследствии стал ее супругом. Уже спустя несколько месяцев имя Далиды знал буквально каждый француз. На всех радиостанциях звучал голос обворожительной египетской итальянки. Джонни Холидэй, Клод Франсуа и даже великие Шарль Азнавур и Морис Шевалье были отодвинуты на задний план. Все словно помешались на песнях Далиды. Французские знаменитости могли бы обидеться на нее, но вряд ли кто из них устоял перед чарующим обаянием молоденькой и красивой девушки, к тому же обладавшей несомненным талантом. Отныне Далида имела возможность часто общаться с известными французами, которые с удовольствием проводили время в ее обществе, потягивая бургундское в каком-нибудь уютном кафе на Монмартре. Ее узнавали на улице, улыбались и здоровались, а молодые поклонники дарили букеты алых роз в знак любви и уважения. Позже Далида назвала это время самым лучшим периодом в своей жизни.

Конечно, ее законный супруг никак не мог быть доволен подобным положением дел, он мучался от ревности и подозревал Далиду во всех грехах. Бесконечные ссоры и выяснения отношений превратились в пытку. Певица сбежала от мужа, что повергло в смятение бедного Морриса. К тому же сбежала она с неким художником-авангардистом. Моррис был подавлен и сломлен, но он до последних дней оставался самым верным и преданным другом Далиды. Он терпел любые ее выходки и все прощал.

Молодой итальянский композитор Луиджи Тэнко стал второй любовью Далиды, самой большой и сильной страстью. Певице исполнилось 26 лет, когда они познакомились. Случилось это в Риме в 1966 году. Все восхищались красивой парой. Тэнко, вдохновленный любовью, написал песню для Далиды, которую они потом исполнили вместе в Сан-Ремо. В то время фестиваль в этом городе считался самым престижным музыкальным мероприятием в мире. Многие стремились принять в нем участие и порой ставили на карту все. Новый дуэт обещал быть замечательным, и не только влюбленные ожидали успеха, но и все окружающие. К сожалению, выступление обернулось полным провалом. Честолюбивый итальянец, возлагавший большие надежды на фестиваль, был совершенно сражен. Когда пара вернулась в Париж, Тэнко в порыве отчаяния пустил себе пулю в лоб прямо в гостиничном номере, где остановились любовники.

Далида очень тяжело пережила эту трагедию, и даже пыталась покончить с собой спустя месяц после похорон Тэнко. Она набрала в ванну воды и вскрыла себе вены. Последнее, что она видела, это то, как вода постепенно начала окрашиваться в розовый цвет. К счастью, ее спасли. Когда Далида очнулась, то обнаружила, что находится в больнице, а рядом был ее верный муж Люсьен. В тот момент она ему сказала: «Люсьен, никогда не делай того, что я сделала».

Увы, Люсьен ее не послушал. Через два года, уже после развода с Далидой, он совершенно опустился. Беспробудное пьянство закончилось трагедией. Люсьен Моррис выбросился из окна одной из многоэтажек на окраине Парижа.

Далида предприняла еще одну попытку обрести семейное счастье. Она вышла замуж за человека по имени Ричард Шамфрей, правда, в Париже его называли чаще графом Сен-Жерменом, поскольку Ричард считал себя вторым воплощением графа. Вообще, он был мистиком и авантюристом. Во всеуслышание он заявлял, будто знает секрет бессмертия, потому-то и сам живет вот уже несколько сотен лет. Но эти причуды нисколько не отражались на семейном благополучии пары. Ричард был верным мужем. Он повсюду сопровождал Далиду, ездил вместе с ней на гастроли, был рядом во всех турне и путешествиях. Так продолжалось 7 лет. Но в конце концов Далида устала от постоянного присутствия чересчур верного и к тому же ревнивого мужа. Развелись они без скандалов, вполне миролюбиво и продолжали поддерживать отношения, периодически созваниваясь. А через три года несчастный Ричард Шамфрей, бессмертный граф Сен-Жермен, каковым он себя когда-то называл, повесился в своем загородном особняке. Его тело было обнаружено почтальоном спустя несколько недель. Самоубийства как будто преследовали певицу.

После смерти Ричарда она уже не была так жизнерадостна и легкомысленна, как когда-то. Нервы стали сдавать, и Далида все чаще срывалась, а в последние годы жизни совсем не могла себя контролировать. Певица все чаще стала прибегать к наркотическим средствам или алкоголю, чтобы снять депрессивное состояние, но с их помощью вряд ли можно добиться чего-то положительного. Депрессии становились более глубокими и продолжительными после каждого очередного алкогольно-наркотического загула. Далида пребывала в сумрачном состоянии месяцами, можно сказать, она убивала себя несколько лет.

Последние годы она провела в своем особняке на Монпарнасе, оставаясь в полном одиночестве и совершенно удалившись от людей. Лишь пара карликов, Петро и Лючия, скрашивали одиночество звезды, вернее, они только лишь помогали по хозяйству, не более. Но и с ними приключилась беда: в 1987 году они внезапно заболели неизвестной болезнью и вскоре умерли один за другим.

Видимо, эта двойная смерть оказалась последней каплей. Далида, отгородившись от всего мира, полагала, что ее никто не понимает, все любовники, которые у нее теперь появлялись, надолго не задерживались, а наркотики и алкоголь сильно подорвали здоровье. Правда, она делала попытки выйти в свет, последний раз ее видели в парижском зале «Олимпия». Это было за несколько дней до смерти. Она пела с Шарлем Азнавуром и выглядела как всегда ослепительно. Зрители были в восторге.

А затем в газетах появился некролог, сообщавший о том, что Далида покончила с собой: когда ее нашли, она лежала в изящной позе, в ослабевшей руке оставался недопитый бокал, а рядом белел кусок картона с последними прощальными словами певицы.

Глава 4

«Приглашение на казнь»

Иногда люди лишены возможности делать выбор между жизнью и смертью. Их заставляют совершать самоубийство, и они не противятся судьбе и не испытывают ненависти к окружающему миру. Возможно, лучше всех это состояние описал Ф. М. Достоевский словами одного из своих персонажей: «…Есть, пить и спать по-человеческому значит наживаться и грабить, а устраивать гнездо значит по преимуществу грабить (это метафора; речь идет не о бандитизме, здесь подразумевается капиталистический способ производства и распределения созданного продукта – ред. ). Возразят мне, пожалуй, что можно устроиться и устроить гнездо на основаниях разумных, на научно верных социальных началах, а не грабежом, как было доныне. Пусть, а я спрошу, для чего? Для чего устраиваться и употреблять столько стараний устроиться в обществе людей правильно, разумно и нравственно-праведно? На это, уж конечно, никто не сможет мне дать ответа. Все, что мне могли бы ответить, это: „чтоб получить наслаждение“. Да, если б я был цветок или корова, я бы и получил наслаждение. Но, задавая, как теперь, себе беспрерывно вопросы, я не могу быть счастлив, даже и при самом высшем и непосредственном счастье любви к ближнему и любви ко мне всего человечества, ибо знаю, что завтра же все это будет уничтожено: и я, и все счастье это, и вся любовь, и все человечество – обратимся в ничто, в прежний хаос. А под таким условием я ни за что не могу принять никакого счастья, – не от нежелания согласиться принять его, не от упрямства какого из-за принципа, а просто потому, что не буду и не могу быть счастлив под условием грозящего завтра нуля. Это – чувство, это непосредственное чувство, и я не могу побороть его. Ну, пусть бы я умер, а только человечество оставалось вместо меня вечно, тогда, может быть, я все же был бы утешен. Но ведь планета наша невечна, и человечеству срок – такой же миг, как и мне. И как бы разумно, радостно, праведно и свято ни устроилось на земле человечество, – все это тоже приравняется завтра к тому же нулю. И хоть это почему-то там и необходимо, по каким-то там всесильным, вечным и мертвым законам природы, но поверьте, что в этой мысли заключается какое-то глубочайшее неуважение к человечеству, глубоко мне оскорбительное и тем более невыносимое, что тут нет никого виноватого…

Так как, наконец, при таком порядке, я принимаю на себя в одно и то же время роль истца и ответчика, подсудимого и судьи и нахожу эту комедию, со стороны природы, совершенно глупою, а переносить эту комедию, с моей стороны, считаю даже унизительным – то, в моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдание, – вместе со мною к уничтожению… А так как природу я истребить не могу, то истреблю себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого».

«Я ухожу отсюда, приговоренный вами к смерти». Сократ

Древнегреческий философ Сократ (469–399 до н. э.) родился в бедной семье афинского каменотеса Софроникса и повитухи Финареты. В Афинах в это время отмечали один из многочисленных праздников – знаменитые фаргелии, посвященные рождению Аполлона и Артемиды. Согласно преданию, богиня Лето родила их на острове Крит, в местечке Делос, под пальмой. По афинской культовой традиции в фаргелии город занимался искупительным очищением. Родиться в такой день считалось знаменательным событием, поскольку покровителем новорожденного становился высоко почитаемый в Афинах бог муз, искусств и гармонии Аполлон.

Рождение под «знаком Аполлона» действительно предопределило судьбу Сократа. Известно, что надпись на Дельфийском храме Аполлона гласит: «Познай самого себя». Именно философскому познанию Сократ и посвятил всю свою жизнь. Более того, он расценивал занятие философией, которая была для него высочайшим из искусств, как служение дельфийскому богу. Недаром оракул Аполлона в Дельфах провозгласил Сократа мудрейшим из греков.

В дошедших до наших дней источниках правда нередко переплетается с вымыслом, но из множества древних текстов все же можно почерпнуть некоторые достоверные сведения, касающиеся первой половины жизни великого философа.

Сократ

Сократ был в семье вторым ребенком. Старшего брата звали Патрокл. Согласно одной из биографических легенд, по принятому в те времена обычаю, после рождения Сократа Софроникс отправился к оракулу и задал ему вопрос о том, как следует обращаться с сыном и каким образом его воспитывать. Оракул изрек следующее божественное наставление: «Пусть сын делает то, что ему заблагорассудится; отец не должен его к чему-то вынуждать и от чего-то удерживать. Отцу лишь следует молиться Зевсу и музам о благом исходе дела, предоставив сына свободному проявлению своих склонностей и влечений. В иных заботах его сын не нуждается, так как он уже имеет внутри себя на всю жизнь руководителя, который лучше тысячи учителей и воспитателей».

Под внутренним руководителем имелся в виду даймоний (демон) Сократа, т. е. его гений, внутренний оракул, голос, предостерегавший от дурных поступков. На суде Сократ скажет о своем демоне: «Со мною приключается нечто божественное или чудесное… Началось у меня это с детства: возникает какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот этот-то голос и возбраняет мне заниматься государственными делами».

Так же как и все афинские дети, Сократ получил общедоступное начальное образование, целью которого было физиче‑ ское и духовное формирование члена полиса (города-государства), его будущего преданного и полноправного гражданина. Обучение в афинских гимназиях происходило по двум направлениям – мусическому и гимнастическому. К мусическому воспитанию относились все искусства: поэзия, музыка, театр, изобразительное искусство, скульптура, искусство счета, речи и философия. Дети получали зачатки знаний во всех этих областях.

Достигнув 20-летнего возраста, Сократ на протяжении некоторого времени обрабатывал камни, так же как и его отец. Многие древние историки приписывают ему авторство скульптуры из трех одетых харит, которая выставлялась у Афинского акрополя.

Одно из преданий гласит, что однажды на одаренного молодого человека обратил внимание философ Архелай, который освободил его от работы каменотеса и сделал своим учеником. Так, писатель Ион Хиосский сообщает о том, что Сократ вместе с Архелаем не раз посещал остров Самос. Согласно другой версии, деньги на обучение Сократу дал его друг Критон, покоренный душевными качествами молодого человека. Именно благодаря Критону он получил возможность совершенствовать свои знания в области философии.

Как бы то ни было, Сократ очень быстро завоевал славу умного и находчивого собеседника в философских спорах, наделенного необыкновенным даром красноречия. Он выбирал политического деятеля или просто известного в городе человека, после того как тот прочитал речь, и начинал задавать свои знаменитые вопросы. Сначала Сократ хвалил собеседника, говорил, что он умный человек, поэтому ему не составит труда ответить на один элементарный вопрос. Сократ задавал свой вопрос, который действительно был настолько элементарным, что собеседник легко давал на него ответ. Тогда Сократ задавал следующий вопрос, касавшийся той же темы, собеседник снова отвечал. Так, вопрос следовал за вопросом до тех пор, пока оппонент своим последним ответом полностью не противоречил первому. Доведенный до исступления, оратор спрашивал Сократа, известен ли ему самому ответ на этот вопрос, на что Сократ отвечал, что он не знает ответа, и удалялся.

Однако не всегда споры заканчивались столь дружелюбно. Однажды очередной взбешенный поражением афинянин пнул Сократа ногой. Тот не обратил на это внимания. Свидетели сцены, удивленные его поведением, спросили Сократа, почему он молча стерпел оскорбление, на что философ спокойно отвечал: «Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?».

Испытывая на мудрость других людей, сам Сократ не претендовал на звание мудреца. Он говорил: «Какой я мудрец, я только люблю и ищу мудрость, я – философ». Звание мудреца, по мнению Сократа, приличествовало лишь богу. Философ считал: если человек самодовольно возомнит о себе, что на каждый вопрос он знает единственно верный ответ, он не может быть философом, потому что ему незачем предаваться поискам наиболее верных понятий и блуждать по бесконечным лабиринтам мысли. Однако чаще всего те истины, которые он считает неоспоримыми, оказываются по сути своей собранием убогих представлений заурядного обывателя.

Излюбленным выражением Сократа, отражавшим его философскую позицию, было: «Я знаю только то, что ничего не знаю». «Ничего не знаю» означало, что, насколько бы далеко человек ни продвинулся в своем познании, он не должен останавливаться на достигнутом.

Основным направлением философских поисков истины для Сократа стало не создание стройного учения о сущности мироздания и происхождении человека и окружающего его мира, а выяснение смысла, роли и границ человеческого познания. Он враждебно относился к изучению природы, которое считал вмешательством в дело богов. Философский интерес Сократа к проблематике человека и поиску принципов познания ознаменовал собой переход от натурфилософии к философии моральной.

Сократ не оставил после себя никаких сочинений. Его мысли и суждения дошли до наших дней благодаря воспоминаниям его многочисленных учеников, в частности Платона. Единственным способом распространения его учения были споры, в которых затрагивались не только чисто философские, но и религиозно-нравственные проблемы. На улицах, площадях, в местах общественных собраний Сократ неутомимо проповедовал идеи своего этического идеализма.

Философ считал, что, для того чтобы соединиться душой с миром богов, а значит, и с основами бытия, человек должен быть добродетельным, а для этого ему необходимо знать добродетель как «всеобщее», которое служит основой для всех частных добродетелей. Задаче нахождения «всеобщего» и способствовал, по мнению Сократа, его особый философский метод обнаружения истины путем беседы, спора, полемики, ставший источником идеалистической диалектики.

Известно, что древние ученые понимали под диалектикой искусство достижения истины путем раскрытия противоречий в суждении противника и их преодоления. Раскрытие противоречий в мышлении и столкновение противоположных мнений представлялись им лучшим средством обнаружения истины.

Учение Гераклита, который считал главной движущей силой развития природы борьбу противоположностей, было основано на объективной диалектике. Сократ же, взяв за основу идеи элейской школы (Зенон) и софистов (Протагор), первым среди философов древности сосредоточил свое внимание на субъективной диалектике, т. е. диалектическом способе мышления.

Основными составляющими сократического метода были ирония и майевтика. Ирония заключалась в том, чтобы привести собеседника в противоречие с самим собой и тем самым показать его невежественность. Майевтика («повивальное искусство») способствовала преодолению этих противоречий. Ее суть выражалась словами «В споре рождается истина». Сократ как бы помогал своим собеседникам возродиться к новой жизни, познать «всеобщее» как основу истинной морали. Таким образом, главной задачей сократического метода было обнаружение «всеобщего» в нравственности, установление всеобщей нравственной основы отдельных добродетелей.

Основными добродетелями Сократ считал умеренность (знание, как обуздывать страсти), храбрость (знание, как преодолеть опасности) и справедливость (знание, как соблюдать законы божественные и людские). Философ отождествлял истину и нравственность, а истинную нравственность трактовал как знание того, что хорошо.

Беседа Сократа опиралась на факты реальной жизни, конкретные явления. Он сравнивал отдельные этические факты, находил общие элементы, анализировал их, для того чтобы обнаружить противоречивые моменты, препятствовавшие их объединению, и в конечном итоге на основе выявленных существенных признаков сводил их к высшему единству. Таким образом он формулировал общие понятия и законы.

Сократ прославился не только своей жизнью и философскими воззрениями, но также и смертью. Несмотря на то что он не питал ни к кому из своих сограждан враждебных чувств, его ирония многим не давала покоя. Он высмеивал людей за их жадность, расточительность, неразумное поведение и другие пороки, так что речи философа не все воспринимали восторженно. Кое-кто затаил тайную злобу, потому что во все времена мудрый человек, высмеивавший самодовольство темных и пустых людей, слыл сначала беспокойным, затем нестерпимым и наконец в глазах обиженных сограждан он превращался в преступника, который заслуживал смерти.

Своеобразное полушутливое-полусерьезное обвинение в адрес Сократа было выдвинуто в 423 году до н. э. Это была всего лишь постановка комедии Аристофана «Облака», в которой автор изобразил философа мастером «кривых речей». Спустя 24 года после этого, в 399 году до н. э., жители Афин читали выставленный на всеобщее обсуждение текст обвинения, в котором говорилось: «Это обвинение написал и клятвенно засвидетельствовал Мелет, сын Мелета, пифеец, против Сократа, сына Софроникса из дома Алопеки. Сократ обвиняется в том, что он не признает богов, которых признает город, и вводит других, новых богов. Обвиняется он и в развращении молодежи. Требуемое наказание – смерть».

На суде Сократ произнес речь в свою защиту, содержание которой с необычайной художественной силой передал Платон в первом философском сочинении «Апология Сократа». В словах философа поражает то, что он сам абсолютно сознательно идет на смерть. Смысл его рассуждений заключался в следующем: «Раз уж, афиняне, вы дошли до такого позора, что судите мудрейшего из эллинов, то испейте чашу позора до дна. Не меня, Сократа, судите вы, а самих себя, не мне выносите приговор, а себе, на вас ложится несмываемое клеймо. Лишая жизни мудрого и благородного человека, общество себя лишает мудрости и благородства, лишает себя стимулирующей силы, ищущей, критической, беспокоящей мысли. И вот меня, человека медлительного и старого (Сократу было в то время 70 лет —ред. ), догнала та, что настигает не так стремительно, – смерть, а моих обвинителей, людей сильных и проворных, – та, что бежит быстрее, – испорченность. Я ухожу отсюда, приговоренный вами к смерти, а мои обвинители уходят, уличенные правдою в злодействе и несправедливости».

Сократ предсказал, что сразу же после его смерти афинян постигнет более суровая кара, чем та, на которую они его обрекли. Однако озлобленные на Сократа сограждане не прислушались к его речам. Суд признал его виновным, а когда судьи решали, какое избрать для него наказание, философ с присущей ему иронией заметил: «По заслугам моим я бы себе назначил вместо всякого наказания обед в Пританее». В Пританее афиняне устраивали пиры, на которых чествовали почетных гостей.

Услышав слова подсудимого, судьи наконец вынесли свой приговор. Они предоставили Сократу выбор: либо умереть от яда, либо провести остаток жизни в изгнании. Философ сам подписал смертный приговор. Сократ мог спасти жизнь, согласившись на изгнание, однако это бегство он рассматривал как отказ от своих убеждений, поэтому предпочел смерть и хладнокровно выпил цикуту.

Слова Сократа, произнесенные им на суде, очень скоро превратились в пророчество. Его обвинители были побиты каменьями и, по словам Плутарха, повесились, сраженные презрением афинян, которые лишили их «огня и воды». Таким образом Сократ собственной смертью продемонстрировал всему миру несправедливость законов, принятых в его стране.

Луций Анней Сенека. Судьба философа

Знаменитый древнеримский философ-стоик, поэт и государственный деятель Луций Анней Сенека родился в 4 году до н. э. в испанском городе Кордубе (Кордове) в семье талантливого юриста, политика и ритора.

Будучи сторонником традиционных взглядов, отец с презрением относился к философии, считая ее занятием, недостойным настоящего мужчины. Он прочил своим сыновьям карьеру государственных мужей и ради осуществления этой мечты переехал в Рим.

Здесь, в столице, и прошла юность Сенеки-младшего, не стремившегося, в отличие от старших братьев и отца, блистать на политической арене. Юношу в большей степени интересовала философия. Он посещал школы пифагорейцев и стоиков, среди его наставников были лучшие мыслители современности.

Сенека старался во всем следовать заветам стоиков, призывавших к подавлению чувственных желаний путем аскетического самоотрешения, а также к отказу от привилегированного положения в обществе социального неравенства.

Желание посвятить свою жизнь философии было велико, но чувство долга перед родиной и уважение к отцу, поставленные на противоположную чашу весов, вынудили Луция Аннея Сенеку поступить на государственную службу.

Луций Сенека

Лишенный возможности заниматься любимым делом, философ вскоре серьезно заболел. Состояние его здоровья было настолько тяжелым, что юноша даже начал подумывать о самоубийстве. От решительного шага его удержала лишь безграничная любовь к отцу и нежелание причинить ему боль. Сенека уехал в Египет, где, занимаясь любимой философией и естественными науками, вскоре пошел на поправку.

Вернувшись в Рим, молодой мыслитель быстро обрел известность, став сначала придворным поэтом и оратором, а при императоре Калигуле – сенатором.

Речи Сенеки, произносимые перед членами сената, всегда отличались необыкновенным мастерством, в них было все: и знание темы, и искрометный юмор, и убежденная уверенность в правоте произносимых слов. Ораторское мастерство Сенеки вызывало зависть многих, и однажды оно чуть не погубило философа.

Как-то, выступая в очередной раз в сенате, Сенека произнес блистательную речь, вызвавшую не только восторженные аплодисменты присутствовавших, но и жгучую зависть честолюбивого Калигулы. Злоба императора была столь сильна, что он отдал приказ убить красноречивого оратора. От неминуемой гибели Сенеку спасло лишь вмешательство одной из императорских наложниц, напомнившей Калигуле о слабом здоровье философа и его вероятной скорой смерти. Это был лишь первый раскат грома, грянувшего над головой Сенеки позже.

В первый год правления императора Клавдия (41 год) знаменитый оратор снова впал в немилость. Сенеке были предъявлены обвинения в прелюбодеянии с Юлией Ливиллой, опальной сестрой Калигулы, и члены сената, приободренные поддержкой императрицы Мессалины, потребовали для него смертной казни. На этот раз философа спасло от гибели вмешательство самого императора Клавдия. Казнь была заменена ссылкой на Корсику.

Пустынный остров угнетающе подействовал на слабого здоровьем философа. Не желая провести на Корсике остаток жизни, он послал в Рим сочинение «Утешение к Полибию» – своеобразное ходатайство о помиловании, содержавшее большое количество комплиментов в адрес императора. Ответа не последовало, и Сенека предался научным изысканиям.

Особый интерес проявлял философ к небесным светилам. Его умозрительные представления об устройстве Земли и Вселенной, почерпнутые из сочинений стоиков, были дополнены конкретными наблюдениями. Выводы Сенеки нашли выражение в адресованном матери трактате «Утешение к Гельвии»: «Пусть мы проедем из конца в конец любые земли – нигде в мире мы не найдем чужой нам страны: отовсюду одинаково можно поднять глаза к небу».

Пребывание на практически безлюдном острове заставляло Сенеку постоянно задумываться над превратностями человеческой судьбы. Именно в это время был написан философский трактат «О краткости жизни». Сенека полагал, что каждый человек призван исполнять долг перед обществом, причем первичным является долг перед собой и философией, которая одна есть путь к истинному благу. Государственная же служба не приносит ничего, кроме забот и волнений.

Тем не менее, получив после гибели Мессалины в 48 году помилование и возвратившись в Рим, философ не отказался от почетного места при дворе. Он стал наставником Домиция Агенобара, сына второй жены императора Клавдия, Агриппины, будущего императора Нерона.

Выбор в пользу Сенеки был сделан с расчетом на то, что он примет участие в реализации коварных замыслов рвавшейся к власти Агриппины. Однако этот расчет оказался неверным, ни в одном историческом документе нет упоминаний об участии Сенеки в государственном перевороте, в результате которого власть в Риме перешла в руки 16-летнего Нерона.

Первые 5 лет правления нового императора (54–59) вошли в историю как «счастливая эпоха принципата». В этот период Нерон чутко прислушивался к советам своего умного наставника. Сенеке даже удавалось держать в узде властную жестокость Агриппины, имевшей на сына большое влияние.

Союзником философа в этом деле был префект претория (начальник императорской гвардии) Афраний Бурр. Римский историк Тацит отмечал в одном из своих сочинений: «Они помогали друг другу, чтобы легче было удержать пребывавшего в опасном возрасте императора, дозволив ему, если он пренебрежет добродетелью, некоторые наслаждения».

В годы влияния Сенеки был проведен ряд мероприятий государственного масштаба: финансовых (попытка отделить государственную казну от личной императорской), судебных разбирательств (виновные в злоупотреблениях властью наместники провинций представали перед судом), велась борьба с доносительством. Последняя мера вызывала недовольство большей части римлян и многочисленные нарекания в адрес Сенеки.

Именитый философ с презрением относился к доносчикам. Его не беспокоило мнение большинства. Сенека методично делал свое дело: воспитывал идеального, по понятиям стоиков, правителя – мудрого, справедливого и милосердного императора, носителя высшего разума. Философ полагал, что «только мудрец умеет быть царем» и только при таком правителе монархия способна стать залогом благоденствия государства.

В своем трактате «О милосердии», адресованном Нерону, Сенека писал: «Необходимо найти должную меру между мягкостью и строгостью для обуздания страстей толпы». Это, по мнению философа, способствовало бы исправлению нравов народа и объединению его в порыве любви и поклонения перед мудрым правителем.

Однако мечты были далеки от реальности. Чтобы сохранить свое влияние на Нерона, Сенеке приходилось идти на уступки молодому императору, возомнившему себя гениальным артистом, поэтом и властелином мира. В благодарность за поддержку Нерон посылал воспитателю дорогие подарки.

Богатство Сенеки увеличивалось столь быстрыми темпами, что среди римских граждан пошли разговоры о несоответствии проповедей философа его поступкам. Ропот недовольства сменился открытым презрением, когда в 59 году Сенека помог Нерону оправдать страшное преступление – матереубийство.

Попытка мыслителя сказать веское слово в свое оправдание и примирить стоическую доктрину с действительностью вылилась в написание трактата «О блаженной жизни». Здесь Сенека впервые использовал понятие «совесть» – сознание нравственной нормы, объединяющее разум и чувства и выделяющее человека-мудреца из порабощенной страстями толпы.

В трактате мыслитель критически подошел к оценке собственного положения: «Все философы говорят не о том, как живут сами, но о том, как должно жить. Говорю о добродетели, но не о себе, и воюю против грехов, а это значит, и против своих собственных: когда их одолею, буду жить как надо».

В 62 году, после смерти Афрания Бурра, Сенека отважился на решительный шаг и подал Нерону прошение об отставке. Он возвратил бывшему ученику все его подарки и отошел от дел.

Этот поступок можно считать не только следствием крушения надежд философа на устройство идеального общества, но и результатом его размышлений, нашедших выражение в сочинениях «О страдании» и «О спокойствии души».

Сенека утверждал, что служить на благо общества можно не только на государственном или военном посту. Существуют и иные способы, например занятие общественных должностей, ораторство и даже безмолвное присутствие на собраниях в качестве человека и гражданина.

Жизнь Сенеки после отстранения от дел стала совершенно иной. Историк Тацит отмечал в одном из своих трудов: «Он… отменяет все заведенное в пору прежнего могущества: запрещает сборища присутствующих, избегает всякого сопровождения, редко показывается на улице, как будто его удерживает дома нездоровье либо занятия философией».

В конце жизни Сенека написал свои лучшие философские трактаты: «О досуге», «Изыскания о природе», «О благодеяниях» и «Нравственные письма к Луцилию». В последнем из этих сочинений философ попытался обосновать теорию нравственного самоусовершенствования, согласно которой активным двигателем и нравственным мерилом всех человеческих деяний является совесть: «Стремись найти задачи более важные, чем те, которыми ты до сих пор занимался, и верь, что важнее знать счет собственной жизни, чем общего блага, о котором ты пекся до сих пор».

До конца дней Сенека переосмысливал собственные философские взгляды и анализировал свои деяния, продолжая искать философскую основу нравственного бытия. А жить мыслителю оставалось совсем немного…

В 65 году император Нерон обвинил Сенеку в заговоре, имевшем целью свержение правителя. Причастность философа к группе заговорщиков не была доказана, и тем не менее Нерон приказал бывшему наставнику умереть.

Сенека не посмел ослушаться императора и покончил с собой, вскрыв вены. Долгие уговоры философа не смогли удержать его супругу от решительного шага, и она последовала вслед за мужем в мир иной.

Вот как описывал последние часы жизни Луция Аннея Сенеки историк Тацит: «У Сенеки, чье стариковское тело было истощено скудной пищею, кровь шла медленным током, и он взрезал жилы еще и на голенях и под коленями. Обессилев от жестокой боли, он, чтобы его страдания не сломили духа жены и чтобы самому при виде ее мук не потерять терпеливости, убедил ее перейти в другую комнату. И в последние мгновения он призвал писцов и с неизменным красноречием поведал им многое, что издано для всех в его собственных словах…»

Знаменитый мыслитель, познавший при жизни не только почет, но и несправедливость, горечь поражения и разочарования, в предсмертный час думал только об одном – о передаче своих философских изысканий потомкам. Тем самым он надеялся не только оставить память о себе, но и продемонстрировать всему миру, что смерть не может бесследно унести с земли великого человека.

Пётр Ильич Чайковский

Чайковский – русский композитор, который добился всемирной славы, его музыка остается популярной почти полтора века. Он родился 7 мая 1840 года в Западном Приуралье. Через 10 лет впервые попал в Петербург. Родители будущего композитора были большими любителями искусства, мать пела и играла на арфе и фортепьяно.

Пётр Ильич закончил Петербургскую консерваторию. Он написал несколько лирико-философских симфоний. В качестве первоосновы Чайковский брал литературный сюжет. Так, например, он сочинил увертюру-фантазию «Ромео и Джульетта». Одновременно создавались небольшие пьесы для фортепьяно и романсы. Всемирную славу принесли Чайковскому оперы «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Иоланта» и другие. В 1866 году он переехал в Москву и стал преподавать в консерватории гармонию, инструментовку, композицию.

Во многих произведениях Чайковского звучала тема рока, которую сам композитор объяснял материальными трудностями. Возможно, здесь сказалась его нетрадиционная сексуальная ориентация. Он очень страдал от того, что видел в себе ненормальные наклонности. Он считал это болезнью и даже пытался лечиться. В июне 1877 года Пётр Ильич женился на Антонине Ивановне Милюковой, выпускнице консерватории, и развелся с ней через месяц, потому что не смог стать для нее мужчиной. Испытывая нервное расстройство, Чайковский уехал за границу.

Многолетнюю дружбу по переписке поддерживал Пётр Ильич с Надеждой Филаретовной фон Мекк, богатой вдовой, большой любительницей музыки и меценаткой, которая боготворила Чайковского. Благодаря ее поддержке он смог оставить работу в консерватории и несколько лет провел в Швейцарии, Италии, на Украине и под Москвой. Эта дружба длилась 14 лет. Содержание некоторых писем было слишком откровенным.

Эти годы оказались чрезвычайно плодотворными для творчества, были созданы «Мазепа», «Орлеанская дева», «1812 год», «Итальянское каприччио» и другие произведения.

В 1884 году имела успех поставленная на сцене опера «Евгений Онегин». Однако в настроении композитора появилась неуравновешенность, что отражалось и на его творчестве.

Чайковский был принят в состав дирекции Московского музыкального общества, поселился в подмосковном Клину. Здесь была написана симфония «Манфред», в которой нашли выражение душевные страдания автора. Чайковский написал музыку для балетов «Лебединое озеро», «Спящая красавица» и «Щелкунчик». Помимо этого, композитор создал такие произведения, как Пятая симфония, «Пиковая дама», «Иоланта» и Патетическая симфония.

Жизнь Петра Ильича закончилась в Петербурге. Официальные источники объявили, что 6 ноября 1893 года он умер от холеры. Лишь спустя много лет появились факты, которые свидетельствовали о том, что Чайковский кончил жизнь самоубийством. Мотивы смерти звучат в его последней симфонии: композитор в ней прощается с жизнью.

Самоубийству предшествовала жалоба графа Стенбок-Фермора на имя обер-прокурора сената, в которой сообщалось, что Чайковский проявляет неестественное влечение к племяннику графа. Следствием этой жалобы мог бы стать «суд чести» однокурсников композитора, после которого ему бы предложили покончить с собой, чтобы избежать огласки.

Существует предположение, что такой суд состоялся. Чайковский по доброй воле заразился холерой, эпидемия которой в то время была в Петербурге, и не обращался к врачам до тех пор, пока болезнь не перешла в неизлечимую стадию.

Серго Орджоникидзе – «брат» генсека

В октябре 1936 года Серго Орджоникидзе отпраздновал свой 50-летний юбилей. Торжественное празднование юбилея сопровождалось многочисленными поздравлениями и приветствиями, рапортами и докладами. К этой дате было приурочено переименование городов, улиц, заводов и колхозов в честь почетного юбиляра. Орджоникидзе занимал одно из самых высоких положений в партийно-государственной иерархии, и к началу 1937 года ничто не предвещало трагической развязки.

Он был одним из ближайших соратников Сталина и на тот момент пользовался, по-видимому, его доверием. Доказательством этому могут служить слова вождя на одном из московских судебных процессов о том, что Орджоникидзе значится в списке из 7–10 партийных лидеров, против которых «троцкисты» затевали заговор.

Следует, однако, отметить, что Орджоникидзе все-таки отличался от прочих заметных фигур тем, что большинство из них превратились в безличных бюрократов, исполнителей сталинской воли. Он же сумел сохранить те свои замечательные качества, которые были свойственны большевикам в начале их революционного пути. Орджоникидзе по-прежнему оставался искренним и верным товарищем, демократичным, но в то же время нетерпимым ко лжи и фальши. Правда, это исключительное положение можно было объяснить его боевым прошлым. Тем более, сам Ленин очень тепло отзывался об Орджоникидзе в одной из своих последних работ: «…лично принадлежу к числу его друзей и работал с ним за границей в эмиграции».

Но после ареста Пятакова тучи над головой влиятельного партийца стали сгущаться. Всем было известно его замечательное качество защищать товарищей по работе от ложных обвинений. В весенне-летний период 1936 года, во время обмена партдокументов, с работы в наркомате (в центре и на местах) было снято всего 11 человек, из которых 9 арестованы и исключены из партии. Между тем под началом Орджоникидзе работало всего 823 человека. Ситуация изменилась уже к концу 1936 года, когда 44 человека, занимавшие высокие посты в наркомате, были сняты со своих должностей. Из них более 30 арестованы с изгнанием из партии.

Всего же в справке, составленной отделом руководящих партийных кадров ЦК, приводилось 66 фамилий номенклатурных работников наркомата. Все они в прошлом якобы были оппозиционерами – колебались. На языке НКВД это означало, что все они являлись кандидатами для будущих чисток. Управление делами наркомата подготовило следующий документ, в котором говорилось, что 160 сотрудников центрального аппарата НКТП в прошлом исключались из партии, а 94 человека были судимы за «контрреволюционную деятельность».

Наконец, в дни юбилея Орджоникидзе получил известие об аресте своего старшего брата – Папулии, занимавшего не самую последнюю партийную должность в Грузии. Чтобы арестовывали близкого родственника члена политбюро – такое произошло впервые, хотя в дальнейшем это уже не вызывало ни у кого удивления, и многие родственники ближайших соратников Сталина, как, впрочем, и сами соратники, на себе испытали то, что теперь переживали близкие Орджоникидзе. Находившийся на отдыхе в Кисловодске Серго немедленно обратился к Берии с требованием ознакомить его с делом, заведенным на Папулию, и попросил также предоставить ему возможность встретиться со старшим братом. Берия отказал, пообещав, правда, сделать все возможное после окончания следствия. Но оно затягивалось, а Орджоникидзе так ничего и не сумел предпринять.

Некоторые сохранившиеся документы лучше всего рассказывают о том, что испытывал Орджоникидзе в тот период. Из воспоминаний Микояна, написанных в 1966 году: «Серго… остро реагировал против начавшихся в 1936 году репрессий в отношении партийных и хозяйственных кадров». Один из немногих сотрудников Орджоникидзе, избежавших репрессий, С. З. Гинзбург рассказывал позже, что в середине 1930-х годов многие сотрудники наркомата тяжелой промышленности заметили, что всегда жизнерадостный и уравновешенный Орджоникидзе после каждого заседания «наверху» возвращался обеспокоенный и грустный. «Бывало, у него вырывалось: нет, с этим я не соглашусь ни при каких условиях! – писал Гинзбург. – Я не знал точно, о чем идет речь, и, конечно, не задавал никаких нескромных вопросов. Но иногда Серго спрашивал меня о том или ином работнике, и я мог догадываться, что, очевидно, „там“ шла речь о судьбе этих людей».

В 1953 году, когда на июльском пленуме ЦК рассматривалось дело Берии, некоторые члены политбюро упоминали, в частности, и об интригах Берии в отношении Орджоникидзе. Ворошилов: «Я вспоминаю, как в свое время, это известно и товарищам Молотову и Кагановичу, и в особенности тбилисцам-грузинам… и тем, которые здесь присутствуют, какую гнусную роль играл в жизни замечательного коммуниста Серго Орджоникидзе Берия. Он все сделал, чтобы оклеветать, испачкать этого поистине кристально чистого человека перед Сталиным. Серго Орджоникидзе рассказывал не только мне, но и другим товарищам страшные вещи об этом человеке».

Нечто подобное излагал на пленуме и Андреев: «Берия рассорил товарища Сталина и Орджоникидзе, и благородное сердце товарища Серго не выдержало этого: так Берия вывел из строя одного из лучших руководителей партии и друзей товарища Сталина». Микоян вспомнил, как за несколько дней до смерти Орджоникидзе поделился с ним своими тревогами: «Не понимаю, почему мне Сталин не доверяет. Я ему абсолютно верен, не хочу с ним драться, хочу поддержать его, а он мне не доверяет. Здесь большую роль играют интриги Берии, который дает Сталину неправильную информацию, а Сталин ему верит».

Официальная причина смерти Орджоникидзе, преподнесенная Сталиным, – «сердце не выдержало». В 1953, судя по выступлениям участников пленума, акцент опять-таки делался на сталинскую установку, только товарищ Орджоникидзе на этот раз скончался не потому, что не выдержал предательства «троцкистов», а потому, что его довели интриги Берии. Но, по мнению современных исследователей, роль Берии была несколько преувеличена. «Наследники Сталина», арестовав Берию из страха за свою безопасность, пока еще не знали, какого рода обвинение ему лучше всего предъявить. Ссылка же на его причастность к гибели всенародно любимого и почитаемого Орджоникидзе как нельзя лучше подходила в данной ситуации. В то время члены политбюро пока еще не решались говорить откровенно об истинных причинах конфликта между Сталиным и Орджоникидзе, поэтому объясняли все лишь происками коварного Берии. В то время все грехи некогда могущественного генсека вообще списывались на Берию – такова была партийная линия.

Никита Сергеевич Хрущёв уже спустя несколько лет после легендарного пленума говорил: «Мы создали в 1953 году, грубо говоря, версию о роли Берии: что, дескать, Берия полностью отвечает за злоупотребления, которые совершались при Сталине… Мы тогда еще никак не могли освободиться от идеи, что Сталин – друг каждого, отец народа, гений и прочее. Невозможно было сразу представить себе, что Сталин – изверг и убийца… Мы находились в плену этой версии, нами же созданной в интересах реабилитации Сталина: не Бог виноват, а угодники, которые плохо докладывали Богу, и поэтому Бог насылает град, гром и другие бедствия… Узнают люди, что партия виновна, наступит партии конец… Мы тогда еще находились в плену у мертвого Сталина и… давали партии и народу неправильные объяснения, все свернув на Берию. Нам он казался удобной для этого фигурой. Мы делали все, чтобы выгородить Сталина, хотя выгораживали преступника, убийцу, ибо еще не освободились от преклонения перед Сталиным».

И все-таки в отношениях между Орджоникидзе и Берией действительно замечались некоторые сложности. Орджоникидзе в партийной иерархии занимал гораздо более высокое положение, чем Берия. В 1932 году он даже смог воспрепятствовать решению Сталина выдвинуть Берию на пост руководителя Закавказской партийной организации. Об этом факте вспоминали С. З. Гинзбург и А. В. Снегова – один из руководящих работников Закавказского крайкома ВКП(б) в 1930-е годы. Кроме того, Гинзбург подчеркивал, что негативное отношение Орджоникидзе к Берии с годами лишь усиливалось и он нисколько этого не скрывал.

Некоторые следственные дела 1930–1950-х годов также свидетельствуют, хотя и косвенно, об этом. М. Звонцов, бывший второй секретарь Кабардино-Балкарского обкома, после ареста в 1938 году на допросе рассказывал о содержании беседы между Орджоникидзе и Беталом Калмыковым, руководителем партийной организации этого района: «Бетал задал вопрос: „Товарищ Серго, до каких пор этот негодяй будет возглавлять Закавказскую парторганизацию?„. Серго ответил: „Кое-кто ему еще доверяет. Пройдет время, он сам себя разоблачит““.

Первый секретарь ЦК компартии Азербайджана Багиров, выступая на следствии по делу Берии, сообщал, что в 1936 году Орджоникидзе самым подробным образом расспрашивал его о Лаврентии Павловиче, при этом отзывался о последнем крайне неодобрительно. «Орджоникидзе тогда понял уже всю неискренность и вероломство Берии, – говорил Багиров, – решившего любым средством очернить Орджоникидзе». О неприязненных отношениях между этими двумя партийцами рассказывали и ближайшие товарищи Берии по работе. Так, Шария показал: «Мне известно, что Берия внешне относился к Серго Орджоникидзе как бы хорошо, а в действительности говорил о нем в кругу приближенных всякие гадости». Гоглидзе по этому поводу говорил: «Берия в присутствии меня и других лиц допускал в отношении Серго Орджоникидзе резкие высказывания пренебрежительного характера… У меня складывалось впечатление, что Берия говорил это в результате какой-то личной злобы на Орджоникидзе и настраивал против него других».

О личной неприязни Берии к Серго свидетельствует и тот факт, что после смерти последнего была учинена расправа над многими его родственниками. По указанию Берии в мае 1941 года был арестован младший брат Орджоникидзе, Константин. Следствие по его делу длилось три года и не привело к каким-либо существенным результатам. Тем не менее Константин Орджоникидзе был осужден Особым совещанием и приговорен к 5 годам одиночного тюремного заключения. Берия еще дважды продлевал этот срок, причем второе постановление было подписано уже после смерти Сталина.

Но вряд ли только интриги Берии привели к гибели несгибаемого партийца Орджоникидзе. Здесь уместным будет вспомнить выступление Хрущёва на XX съезде партии: «Орджоникидзе мешал Берии в осуществлении его коварных замыслов… всегда был против Берии, о чем он говорил Сталину». И далее Хрущёв отмечает: «Вместо того чтобы разобраться и принять необходимые меры, Сталин допустил уничтожение брата Орджоникидзе, а самого Орджоникидзе довел до такого состояния, что последний вынужден был застрелиться».

В своих мемуарах Хрущёв приводит содержание последнего разговора между Орджоникидзе и Микояном (причем, воспоминания Микояна на данную тему в 1953 году несколько отличаются от версии Хрущёва). Если верить версии Никиты Сергеевича, то Орджоникидзе воспринимал сложившуюся в то время ситуацию как безысходную, но роль Берии при этом не упоминается. Никита Сергеевич рассказывает, как Микоян после смерти Сталина поведал ему в доверительной беседе, что незадолго до смерти Орджоникидзе заявил: «…не могу дальше жить: бороться со Сталиным невозможно, а терпеть то, что он делает, нет сил». И далее: «Сталин мне не верит; кадры, которые я подбирал, почти все уничтожены». Хрущёв настаивал на том, что главной причиной гибели Орджоникидзе стало его общее пассивно-упадническое настроение.

Другие факты свидетельствуют об обратном. Так, один из старейших грузинских большевиков и ближайших друзей Орджоникидзе М. Орахелашвили во время следствия в 1937 году дал следующие показания: «Я клеветнически отзывался о Сталине как о диктаторе партии, а его политику считал чрезмерно жестокой. В этом отношении большое влияние на меня оказал Серго Орджоникидзе, который еще в 1936 году, говоря со мной об отношении Сталина к тогдашним лидерам ленинградской оппозиции (Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Залуцкий), доказывал, что Сталин своей чрезмерной жестокостью доводит партию до раскола и в конце концов заведет страну в тупик… Вообще я должен сказать, что приемная в квартире Орджоникидзе, а по выходным дням его дача… являлись зачастую местами сборищ участников нашей контрреволюционной организации, которые в ожидании Серго Орджоникидзе вели самые откровенные контрреволюционные разговоры, которые ни в коей мере не прекращались даже при появлении самого Орджоникидзе».

Конечно, это показание может выглядеть несколько сомнительным, но если из него исключить типичные для допросов того времени слова наподобие «контрреволюционный» или «клеветнический», то в целом можно представить настрой Орджоникидзе и его соратников по отношению к событиям 1930-х годов.

Кроме того, сам Сталин позволил себе высказаться о конфликтах с Орджоникидзе на февральско-мартовском пленуме ЦК. Генсек заявил, что Орджоникидзе как будто «страдал такой болезнью: привяжется к кому-нибудь, объявит людей лично ему преданными и носится с ними, вопреки предупреждениям со стороны партии, со стороны ЦК… Сколько крови он испортил на то, чтобы отстаивать против всех таких, как видно теперь, мерзавцев». После этого товарищ Сталин перечислил несколько фамилий соратников Орджоникидзе по работе в Закавказье. Именно их Орджоникидзе пытался защитить от ложных наветов и злобных преследований. И далее в докладе Сталина: «Сколько крови он себе испортил и нам сколько крови испортил». Не лишним будет заметить, что в то время Сталин уже привык отождествлять действия партии ЦК со своими собственными.

Настоящую ненависть у Сталина вызывала дружба Орджоникидзе с Ломинадзе, который, по словам генсека, был одним из лидеров «право-левацкого блока». Сталин утверждал, что «товарищ Серго знал больше, чем любой из нас» об «ошибках» Ломинадзе, поскольку еще в период с 1926 по 1928 год получал от него письма «антипартийного характера». Сталину же он рассказал об этих письмах лишь спустя 8–9 лет. Любопытно, что все эти замечания в адрес Орджоникидзе Сталин вычеркнул из доклада, готовившегося к печати.

Орджоникидзе действительно в последние месяцы до гибели во многих выступлениях подчеркивал замечательные качества своих подчиненных и сотрудников, отмечая их верность и преданность советской власти и опровергая всякие подозрения в саботаже. По всей видимости, Сталин прекрасно понимал, что и на предстоящем пленуме ЦК Орджоникидзе, храня верность своим принципам, вновь начнет выгораживать командиров индустрии и инженерно-технический персонал. Поэтому генсеку было необходимо деморализовать «противника», внушив ему чувство вины: мол-де, он защищал когда-то уже «разоблаченных предателей» – Пятакова, Ратайчака и им подобных. Поэтому теперь должен промолчать. Заранее все предусмотрев, Сталин вынес на повестку дня пленума ЦК доклад о вредительстве в тяжелой промышленности. Орджоникидзе предоставил ему проект резолюции по данному докладу. Генсек буквально испещрил работу множественными замечаниями и пометками. Орджоникидзе полагалось «сказать резче» о вредителях на производстве, центральной же частью доклада предписывалось сделать вопрос о хозяйственниках, которые в сложившейся ситуации «должны отдавать себе ясный отчет о друзьях и врагах советской власти». Там, где Орджоникидзе писал о выдвижении на ответственные посты людей со специальным техническим образованием, Сталин пометил: «…и являющихся проверенными друзьями Советской Власти».

Орджоникидзе всерьез готовился к предстоящему пленуму и понимал, насколько важная предстоит схватка. В проект резолюции он включил следующий пункт: «Поручить НКТП в десятидневный срок доложить ЦК ВКП(б) о состоянии строительства Кемеровского химкомбината, Уралвагонстроя и Сред‑ уралмедстроя, наметив конкретные мероприятия по ликвидации на этих строительствах последствий вредительства и диверсий с тем, чтобы обеспечить пуск этих предприятий в установленные сроки». Дело в том, что в прессе до этого появились некоторые материалы процесса по делу «антисоветского троцкистского центра». В ходе этого процесса выяснилось, что якобы на этих предприятиях вредительство достигло ужасающих масштабов. Орджоникидзе, как истинный поборник добра и справедливости, уже начал своими силами проводить проверку на данных объектах, теперь же он хотел получить санкцию пленума по этому поводу.

5 февраля Орджоникидзе направил в Кемерово комиссию во главе с профессором Н. Гельпериным. В осторожных формулировках он посоветовал ему провести объективную проверку и выяснить, насколько реальны факты «вредительства». «Учтите, что Вы едете в такое место, – напутствовал Орджоникидзе, – где был один из довольно активных вредительских центров… помните, что у малодушных или недостаточно добросовестных людей может появиться желание все валить на вредительство, чтобы, так сказать, утопить во вредительском процессе свои собственные ошибки. Было бы в корне неправильно допустить это… Вы подойдите к этому делу как техник, постарайтесь отличить сознательное вредительство от непроизвольной ошибки – в этом главная ваша задача».

Когда же комиссия Гельперина вернулась в Москву, то в составленном ею докладе вообще отсутствовало слово «вредительство». Такой же ситуация была и в отношении коксохимической промышленности Донбасса, где проверкой занималась комиссия во главе с Осиповым-Шмидтом, заместителем Орджоникидзе. Результаты работы третьей комиссии также не доказали фактов «вредительства». Но о последней стоит рассказать более подробно, поскольку ее возвращение в Москву состоялось незадолго до смерти Орджоникидзе.

Итак, третья комиссия занималась выяснением обстоятельств по факту «вредительства» на строительстве вагоностроительного завода в Нижнем Тагиле. Руководителями комиссии были заместитель наркома Павлуновский и начальник Главстройпрома Гинзбург. В середине февраля Орджоникидзе позвонил Гинзбургу в Тагил и спросил о положении дел на стройке. Гинзбург заверил его, что никакого криминала обнаружить не удалось. Напротив, качество работ на Уралвагонстрое даже превышает положение на других уральских стройках. Гинзбург особенно подчеркнул, что «завод построен добротно, без недоделок, хотя имели место небольшие перерасходы отдельных статей сметы. В настоящее же время строительство замерло, работники растеряны». После этого Орджоникидзе обратился к Гинзбургу с просьбой вернуться в Москву вместе с Павлуновским и по дороге составить записку о работе комиссии на стройке.

Они прибыли в столицу утром 18 февраля и немедленно позвонили Орджоникидзе. На звонок ответила жена, Зинаида Гавриловна, и сказала, что теперь муж спит, но до этого уже несколько раз спрашивал о них. Затем она попросила их отправиться на дачу Орджоникидзе, куда и он сам вскоре приедет.

Чтобы проследить во всех подробностях деятельность Орджоникидзе накануне гибели, стоит вернуться немного назад. Так, 17 февраля, накануне возвращения сотрудников из поездки, с трех часов дня Орджоникидзе присутствовал на заседании политбюро. Здесь обсуждались проекты резолюций предстоящего пленума ЦК. Вечером этого же дня Орджоникидзе отправился в наркомат, где успел переговорить с Гельпериным и Осиповым-Шмидтом. В это же время в его квартире был произведен обыск. Едва Орджоникидзе узнал об этом, он тут же позвонил Сталину и, вероятно, в резких выражениях выразил свое возмущение. Генсек же уклончиво ответил: «Это такой орган и что у меня может сделать обыск. Ничего особенного…»

На следующий день ранним утром состоялась личная встреча Сталина с Орджоникидзе. Затем Серго, вернувшись домой, еще раз переговорил с Иосифом Виссарионовичем по телефону, и, по свидетельству очевидцев, разговор был «безудержно гневный, со взаимными оскорблениями, русской и грузинской бранью».

В это время Гинзбург, так и не дождавшись Орджоникидзе на его даче, приехал в наркомат и уже отсюда вместе с другими руководителями НКТП отправился на квартиру к Орджоникидзе, где уже находились Сталин и другие члены политбюро. Орджоникидзе был мертв, а стоявший в изголовье его постели Иосиф Виссарионович, грозно окинув взглядом всех собравшихся, отчетливо произнес: «Серго с больным сердцем работал на износ, и сердце не выдержало». Спустя несколько лет, уже после смерти Сталина, жена Орджоникидзе рассказывала, как генсек, покидая квартиру покойного, грубо предупредил ее: «Никому ни слова о подробностях смерти Серго, ничего, кроме официального сообщения, ты ведь меня знаешь».

В прессе же тех лет появилось официальное сообщение, подписанное наркомом здравоохранения Каминским и несколькими кремлевскими врачами, в котором указывалось: Орджоникидзе «внезапно скончался от паралича сердца во время дневного сна». Вскоре все, кто подписывал это заявление, были расстреляны.

Смерть Орджоникидзе по времени следовала за завершением процесса о «троцкистском центре» и ненамного предшествовала февральско-мартовскому пленуму. Причем пленум был перенесен на три дня позже намеченного срока в связи с похоронами Орджоникидзе. В эти дни появились слухи о том, что смерть одного из кремлевских вождей была вызвана его потрясением из-за «предательства» Пятакова и прочих «троцкистов». На траурном митинге прозвучало немало речей в честь почившего. Характерно выступление Молотова, где среди прочего прозвучало следующее: «Враги нашего народа, троцкистские выродки, ускорили смерть Орджоникидзе. Товарищ Орджоникидзе не ожидал, что Пятаковы могут пасть так низко».

Таким образом версия о роковой роли «троцкистов» в судьбе Орджоникидзе утвердилась и прозвучала позже в статье об этом видном партийном деятеле в Большой советской энциклопедии: «Троцкистско-бухаринские выродки фашизма ненавидели Орджоникидзе лютой ненавистью. Они хотели убить Орджоникидзе. Это не удалось фашистским агентам. Но вредительская работа, чудовищное предательство презренных право-троцкистских наймитов японо-германского фашизма во многом ускорили смерть Орджоникидзе».

Хрущёв писал в своих мемуарах, что в 1937 году он и не предполагал, какими могли быть истинные причины смерти. О самоубийстве ему стало известно от Маленкова, и то после войны. Маленков же узнал об этом от самого Сталина, который однажды случайно проговорился в приватной беседе. Скорее всего, многие на самом деле не догадывались о том, что Орджоникидзе покончил с собой. Сталин приказал всем свидетелям его кончины молчать, поэтому-то рядовые члены ЧК ничего не знали.

Хрущёв пишет о том, что самоубийство Орджоникидзе являлось актом протеста, выражением своего несогласия с методами работы Сталина, поскольку в то время ближайшие соратники генсека никак иначе не могли противостоять его диктату. Такое положение устраивало «наследников Сталина», потому что могло хоть в какой-то мере оправдать их молчание, бездействие и безвольное подчинение в те страшные годы репрессий.

И если Хрущёв ставит самоубийство Орджоникидзе в ранг поступков, требующих особого мужества, то Молотов, убежденный сталинист, был склонен видеть в этом акте лишь глупость и упрямство человека, не желавшего поддержать генсека. Он однозначно заметил, что Орджоникидзе «поставил Сталина в очень трудное положение». В беседах с Чуевым Молотов выражал все ту же позицию: Орджоникидзе «выступал против советской власти, был на него достоверный материал. Сталин велел его арестовать. Серго возмутился. А затем дома покончил с собой. Нашел легкий способ. О своей персоне подумал. Какой же ты руководитель!.. Он последним своим шагом показал, что он все-таки неустойчив. Это было против Сталина, конечно. И против линии, да, против линии. Это был шаг очень такой плохой. Иначе его нельзя толковать…». Чуев спросил Молотова: «Когда Серго застрелился, Сталин был очень злой на него?». На что Молотов ответил: «Безусловно!».

Чем можно объяснить такую позицию Молотова в отношении к смерти Орджоникидзе? Только лишь одной преданностью вождю? Или за его категоричной убежденностью скрывается нечто более интересное? Действительно, как выяснилось позже, Молотов также был причастен к негласно объявленной Сталиным травле Орджоникидзе.

Генеральный прокурор СССР Руденко, выступая на июньском пленуме ЦК в 1957 году, сообщил, что во время следствия по делу Берии Ворошилов рассказывал ему: «Вы покопайтесь в отношении Серго Орджоникидзе, его затравили, и, нечего греха таить, что Вячеслав Михайлович, когда был председателем Совнаркома, неправильно относился к покойнику».

Некоторые свидетельства вообще ставят под сомнение версию о самоубийстве Орджоникидзе. Многие из числа близких утверждали, что Орджоникидзе накануне гибели был как всегда полон сил и энергии, никаких признаков депрессии, которая могла бы привести к самоубийству, никто даже и не заметил. О том же говорил и Гинзбург: «…кому были известны его поступки, намерения, замыслы, в частности в последнее время, когда он готовился к предстоящему пленуму ЦК, не могут допустить и мысли о его самоубийстве… Он тщательно готовился к тому, чтобы… решительно выступить против массового избиения кадров партии, руководителей промышленности и строительства».

Гинзбург приводил также в качестве доказательства записку, отправленную ему В. Н. Сидоровой, бывшей его сослуживицей по Наркомтяжпрому. В этой записке сообщались факты, изложенные супругой Орджоникидзе, Зинаидой Гавриловной, под большим секретом самой Сидоровой. 18 февраля, в первой половине дня, к Орджоникидзе на квартиру пожаловал некий неизвестный Зинаиде Гавриловне человек. Он сказал, что должен передать лично в руки Орджоникидзе папку с документами политбюро. Таинственный посетитель прошел в кабинет Орджоникидзе, а через несколько минут там раздался выстрел. Незадолго до прихода этого человека Орджоникидзе разговаривал по телефону со Сталиным. Это был тот самый разговор с «русской и грузинской бранью».

О том, что Сталин и после смерти не простил Орджоникидзе, свидетельствуют немногие факты, сообщенные Гинзбургом. Так, например, когда соратники Серго пытались добиться правительственного разрешения на установление ему памятника, то всякий раз наталкивались на немое несогласие. После войны Сталину предоставили на утверждение список видных партийных деятелей, в честь которых в Москве намечалось установить памятники. Генсек из всего списка вычеркнул только одну фамилию – Орджоникидзе.

Было ли это убийство, хитро спланированное Сталиным, или самоубийство, совершенное человеком, доведенным до крайнего отчаяния и желающим спасти не только свою честь, но и свою семью от расправы, – об этом остается только догадываться, как и о многих других случаях, связанных с добровольным уходом из жизни ближайших соратников генсека.

Эрвин Роммель.

«Лис пустыни» уходит благородно

Эрвин Роммель является одним из самых известных офицеров-тактиков Второй мировой войны. Немецкий фельд‑ маршал Роммель прославился умом и жестокостью и вошел в историю как «Лис пустыни». Военный талант Эрвина Роммеля уважали даже враги, называя его «искусным противником» и «великим генералом».

Эрвин Роммель родился 15 ноября 1891 года в Хейденгейме, в Германии. Его отец работал школьным учителем, а мать была дочерью известного политика. В детстве Роммель часто болел и поэтому продолжительное время воспитывался дома, но потом все же смог ходить в школу. В 1910 году молодой Эрвин, избрав карьеру военного, поступил на службу в армию. Он стал кадетом 124-го пехотного полка, а в 1912 году окончил военное училище в Данциге и получил звание лейтенанта.

Военная карьера Роммеля началась во время Первой мировой войны, когда он отправился служить во Францию, а потом в Румынию и Италию, где получил орден Железного креста I степени и высший прусский орден. Роммель был награжден высшей боевой германской медалью и произведен в капитаны 26 октября 1917 года. В этот день отряд из двух сотен немецких солдат под предводительством Роммеля взял штурмом итальянское горное укрепление и, понеся незначительные потери, захватил более 80 пушек и несколько тысяч вражеских солдат.

Вернувшись с Первой мировой войны, Роммель некоторое время занимал должность военного инструктора и командовал отдельными пехотными подразделениями. В 1937 году он был назначен на должность командира личной охраны Адольфа Гитлера и опубликовал несколько своих лекций по тактике «Пехотная атака».

Очень скоро Гитлер отозвал Роммеля из военной академии и назначил бригадным генералом своей охраны, введя его в штаб. Именно на этой должности Эрвин Роммель изучал теорию Блицкрига и приложил все силы для ее дальнейшего развития. После завоевания Польши Гитлер поручил ему командовать дивизией, которую немецкий штаб собирался использовать для готовившейся оккупации Франции.

Эрвин Роммель

15 февраля 1940 года Роммеля назначили командующим 7-й танковой дивизией. В этом же году Роммель лично участвовал в боях и прославился как организатор быстрых и внезапных атак, из-за которых его дивизию прозвали «призрачной».

В конце войны Роммелю было присвоено звание генерал-майора. В этом чине он отправился командовать Африканским корпусом, и в 1941 году, во время боевых действий в Северной Африке, Роммель получил свое прозвище «Лис пустыни».

22 июня, после захвата порта Тобрук, Гитлер произвел Роммеля в фельдмаршалы. С этого момента началось падение известного военного тактика. Россия и ее многочисленные союзники доставляли Гитлеру множество проблем и оставили фельдмаршала без необходимых боеприпасов и продовольствия. После высадки на побережье Северной Африки американских десантных войск положение Роммеля еще больше осложнилось. Несмотря на прямой приказ Гитлера «биться до последнего солдата», 6 марта 1943 года Роммель, щадя своих бойцов, капитулировал.

Возмущенный Гитлер отозвал полководца, но сдержал свой гнев, назначив Роммеля военным советником. Через некоторое время союзники высадились в Нормандии, и фельдмаршал был вынужден возглавить оборону всего побережья. Понимая, что война проиграна, он попытался убедить фюрера закончить эту войну, ставшую бессмысленной.

В результате произошедшего разговора немецкий военачальник полностью потерял доверие Адольфа Гитлера и понял, что продолжение военных действий против России и союзников приведет к безоговорочному поражению Германии. В результате произошедшей ссоры с главой государства Роммель вошел в сговор с «Черной капеллой» – офицерской группировкой, которая решила убить главнокомандующего и заключить мирный договор с противником.

17 июля 1944 года по дороге на фронт немецкий фельдмаршал был ранен в голову и вернулся в Германию на лечение. Через три дня после этого несколько немецких офицеров под руководством графа Шраунберга совершили покушение на Адольфа Гитлера. По плану заговорщиков после смерти фюрера Роммель должен был занять его место и начать мирные переговоры с Россией и союзниками.

20 июля граф Шраунберг спрятал в ставке Гитлера портфель с бомбой и подал сигнал к началу государственного переворота. Скоро обнаружилось, что фюрер остался жив, но заговорщики уже открыли себя и были арестованы. 21 июля участники заговора были расстреляны по вынесенному им приговору военно-полевого суда.

Роммель, не принимавший участия в покушении, тем не менее был включен в состав обвиняемых. 14 октября 1944 года Гитлер, побоявшись реакции общественности на казнь известного полководца, предложил бывшему фельдмаршалу выбор: самоубийство или суд с последующим арестом всей семьи опального офицера. Роммель, попав в безвыходное положение, принял предложенный двумя офицерами яд.

Что же касается общественности, то ей пришлось довольствоваться официальной версией, будто легендарный «Лис пустыни» был тяжело ранен на Западном фронте, в результате чего и скончался. На похоронах Роммеля присутствовали многие высокие военные чины. Они невольно прятали глаза, потому что при взгляде на мертвеца им казалось, что его лицо выражает безграничное презрение – презрение героя к предавшим его правителям…

Глава 5

Цена поражения – жизнь

С самых древних времен борьба за власть или поражение в войне приводили тех, кто проигрывал и терпел полное фиаско, к самоубийству. По крайней мере, такое случалось с большей частью проигравших. Еще известный византийский историк Лев Диакон в повествовании о тавроскифах (так называл историк южных славян – росов) писал, что эти отчаянные люди «никогда не сдаются врагу, даже побежденные, когда уже нет надежды на спасение, они пронзают себе мечами внутренности и таким образом сами себя убивают. Они поступают так, основываясь на следующем убеждении: убитые в сражении неприятелем становятся после смерти и отлучения души от тела рабами его в подземном мире. Страшась такого служения, гнушаясь служить своим убийцам, они сами причиняют себе смерть».

В текстах договоров князя Игоря с греками тоже упоминается о смерти от собственного оружия. Самоубийство являлось в данном случае возмездием за вероломство.

Известно несколько подобных случаев в истории Китая. В Х веке во время междоусобной войны один из императоров, находясь в осажденном здании лоянского дворца, сжег себя со всей своей семьей и ценностями, чтобы ничего не досталось врагу: ни его жена, ни его дети, ни его богатство.

Самоубийством заканчивали жизнь многие военачальники античных времен. Среди наиболее прославленных – Ганнибал, знаменитый полководец древности. Потерпев поражение в борьбе с Римом, он предпочел принять яд, дабы избежать позорного пленения.

У римских императоров, а также высших сановников, потерпевших поражение в борьбе за власть, по традиции было принято кончать жизнь самоубийством. Подобной участи не избежали императоры Отон, Нерон и триумвир Марк Антоний. Необычным самоубийством закончила жизнь и царица Египта Клеопатра. Военачальник Александра Македонского, Антипатр, спустя несколько лет после его смерти увидел, что империя, некогда созданная Александром, разваливается. Не в силах вынести этого, он отравился, приняв яд.

На протяжении всей истории человеческого общества можно найти массу примеров, когда мужественные правители и прославленные полководцы, не желая мириться со своим поражением, предпочитали смерть. XX век не является исключением. После поражения второй армии российских войск во время Первой мировой войны генерал Александр Самсонов, стоявший во главе окруженной части, застрелился. Алексей Каледин, атаман войска Донского и генерал, после того как казацкое восстание против большевиков потерпело крах, пустил пулю в висок.

Октябрьская революция, как, впрочем, и любая другая, отвергавшая всяческие религиозные установки, породила целый сонм самоубийц, действовавших во имя высоких идеалов. Причем среди них были не только высокопоставленные лица, как, например, молоденький 17-летний комсомолец, покончивший с собой в знак протеста против нэпа, введенного Лениным. «Правда» от 20 мая 1922 года довольно высокопарно сообщала по поводу этой смерти в некрологе: «Часто приходилось от него слышать, что прежде всего надо быть коммунистом, а потом уже человеком». И таких героев было достаточно много в то время. В газетах периодически появлялись сообщения о добровольно ушедших из жизни коммунистах, которые совершали самоубийство в знак протеста против «измены революционным идеалам». Для них самоубийство служило своеобразным письмом к миру, последней надеждой привлечь всеобщее внимание и быть услышанными…

Некоторые революционеры-активисты или же социалисты и прочие борцы за справедливость уходили добровольно из жизни, когда понимали, что сил для дальнейшей активной партийной деятельности у них не хватает. Так, выдающийся французский социалист Поль Лафарг, зять Карла Маркса и его внучатый племянник, посвятивший всю свою жизнь служению во имя торжества социализма, когда на склоне лет осознал старческую беспомощность, вколол себе синильную кислоту. Его верная супруга, Лаура Маркс, последовала за мужем.

Жертва собственных амбиций Александр Керенский, бывший глава Временного правительства, когда оказался вместо обычной больницы в клинике для абортов, куда его поместили для лечения, отказался принимать лекарства, выдирал из руки иголки от капельницы, пока не умер. Он боялся, что его противники будут смеяться над ним: «Сперва бегал в женском платье, потом умер в клинике для абортов». Но, к несчастью, все именно так и случилось.

Борьба за идеалы революции – мотив для самоубийства, весьма схожий с борьбой за свободу родины. Причем этим мотивом руководствуются граждане не только тоталитарных государств, но и демократических. В качестве примера можно привести трагические события в Литве и Ирландии.

В Литве в самый разгар брежневизма, в 1972 году, в центре Каунаса, столицы Литвы, бывший студент политехнического института Ромас Калантас облил себя бензином и поджег, совершив акт публичного самосожжения. Позже в его дневнике была обнаружена запись, где молодой человек говорил о необходимости добиться независимости Литвы. На месте его самосожжения также была найдена записка. В ней Ромас Калантас с жаром говорил о своей родине и о том, что ненавистный Советский Союз оккупировал Литву. Вскоре примеру патриота последовали другие. Ранней весной 1990 года в самом людном месте Москвы на глазах пораженной публики сжег себя Станиславас Жемайтис. В предсмертном послании он писал: «Жить больше не могу, оккупанты перекрывают краны, бесчинствует десант, люди остаются без работы (из-за экономической блокады, которую объявил тогда Литве Горбачёв – ред. )». В ходе расследования выяснилось, что его отец в послевоенное время ушел в леса с «зелеными братьями» (группа, боровшаяся за независимость Литвы). Чтобы избежать ареста органами НКВД – МГБ, Жемайтис сжег себя.

Что касается высокопоставленных лиц, то мотивом их самоубийства нередко становится страх быть разоблаченными и осужденными. Так, в марте 1917 года, спустя всего неделю после Февральской революции, застрелился бывший начальник Особого отдела Департамента полиции жандармский полковник С. В. Зубатов. Он опасался привлечения к суду.

Немало высокопоставленных самоубийц было в годы сталинских репрессий: кто-то из них под давлением был вынужден расстаться с жизнью, другие выбирали смерть, лишь бы не испытать чудовищных истязаний в застенках НКВД… Для одних самоубийство являлось делом чести, защитой собственных идеалов, для других было единственным способом избежать дальнейшего позорного судилища, а у кого-то просто не оставалось выбора.

Видные партийные, военные и государственные деятели кончали с собой, когда предвидели, что им грозит арест по ложным обвинениям. Порой сами чекисты, приходившие их арестовывать, советовали несчастным выбрать именно такую смерть. Среди тех, кто в 1930-х годах, спасаясь от репрессий, застрелился, были Евгения Ежова (Хаютина) – жена «разоблаченного» шефа НКВД, прославившегося ранее своей жестокостью; заместитель наркома обороны Ян Гамарник и многие другие. Некоторым опасность быть репрессированными явно не грозила, но их самоубийство служило своего рода вызовом. Так выглядела смерть Надежды Аллилуевой, жены генсека, и его близкого друга – наркома Серго Орджоникидзе. Жена Сталина, видимо, поняла, с каким чудовищем связала свою жизнь, и предпочла умереть, чем оставаться рядом с ним, тем самым показав ненавистному супругу, что даже смерть ей милее его общества…

Жизнь и смерть Ганнибала Барки

Прославленный карфагенский полководец Ганнибал (Аннибал) Барка родился в 247 или 246 году до н. э. в семье талантливого военачальника и государственного деятеля Гамилькара Барка, прозванного «молнией» за быстроту в принятии важных решений.

Будучи представителем знатного рода и человеком высокообразованным, Гамилькар стремился дать своим сыновьям хорошее образование (под словом «хорошее» в то время понималось формирование всесторонне развитой личности по греческому образцу). Ганнибал вместе с братьями посещал лучшие школы в городе, где старательно постигал все премудрости ораторского искусства, учился чтению, арифметике, музыке.

Ганнибал Барка

Будущий полководец рано познал все «прелести» военной жизни, поскольку, соблюдая древнюю традицию, был вынужден сопровождать отца в его частых походах.

Так, Ганнибал и его братья Гастурбал и Магон приняли участие в походе на Испанию во время Первой Пунической войны 264–241 годов до н. э. Наряду со взрослыми мужчинами, они сражались с римлянами, отстаивая право Карфагена на обладание плодородной Сицилией и господство на Средиземном море. Вероятно, именно с этого времени Ганнибал начал ненавидеть Рим, он даже поклялся отцу посвятить всю свою жизнь борьбе с этим государством.

Братья Барка становились достойными преемниками своего отца. Однако, когда Гамилькар погиб в схватке карфагенян с одним из иберийских племен, главнокомандующим карфагенской армии был назначен его зять Гаструбал, а не сын Ганнибал.

Ганнибал сильно переживал это, как ему казалось, несправедливое назначение. Он был готов сам выступить в роли главнокомандующего, однако власти Карфагена предпочли молодому горячему юноше более опытного и рассудительного мужчину. И Ганнибал решил доказать всему миру, что он способен самостоятельно воевать с ненавистными врагами.

В возрасте 22 лет Барка получил новое назначение и стал командующим карфагенской конницей. Вскоре об успешных выступлениях возглавляемого Ганнибалом отряда заговорили не только в Карфагене, но и в Древнем Риме. Дальновидные римские политики увидели в лице отважного полководца опасного противника, способного сломить мощь республики.

Через несколько лет (в 221 году до н. э.) Ганнибал все же стал главнокомандующим армии Карфагена, сменив на этом посту погибшего зятя. Кандидатуру сына легендарного Гамилькара Барки предложили военные чины, а народное собрание Карфагена утвердило армейского избранника в должности.

Полководческий талант Ганнибала и способности к объективной оценке внешнеполитической ситуации в наибольшей степени проявились во время подготовки и ведения карфагенянами Второй Пунической войны 218–201 годов до н. э.

Подготовка к войне велась очень тщательно. В тылу противника бы‑ ла проведена разведка, изучены все маршруты предстоявшего продвижения, наняты опытные проводники. На юге Испании удалось создать опорную базу из враждебных Риму племен, а военные действия перенести на территорию Римской республики, отдалив арену сражений от карфагенских границ. Естественно, римляне не ожидали подобной наглости от Карфагена и его умного, дальновидного и изобретательного главнокомандующего.

Причинами начала Второй Пунической войны стали неудовлетворительные результаты первой войны. Утрата практически всех сицилийских территорий и монополии на торговлю в Средиземном море негативно отразилась на экономическом благосостоянии Карфагена. Когда положение стало совершенно нестерпимым, армия Ганнибала, нарушив соглашение, подписанное противниками после Первой Пунической войны, вторглась на Пиренейский полуостров.

В 219 году до н. э. карфагеняне напали на союзный римлянам испанский город Сагунт. Осада продолжалась 8 месяцев, затем город был взят приступом и разрушен. С этого трагического события началась Вторая Пуническая война.

Римляне рассчитывали вести военные действия на подвластных Карфагену африканских и испанских территориях, но Ганнибал нарушил их планы. В 218 году до н. э. вместе с многочисленной, хорошо вооруженной и обученной армией наемников он совершил величайший по тем временам переход через Трансальпийскую Галлию (современная Франция) и Альпы и вторгся на территорию Италии.

Последующие за этим сражения при реках Тицина и Требий и у Тразименского озера оказались победоносными для Ганнибала. Слава о военных успехах карфагенян способствовала тому, что некоторые союзные римлянам италийские племена и города, в том числе Капуя в Кампании и Сиракузы на Сицилии, перешли на сторону Ганнибала.

Успехи карфагенян во многом объяснялись полководческим талантом их главнокомандующего. Стратегия Ганнибала строилась на четкой организации продолжительных переходов армейских частей, создании опорных баз на пути движения войск и на завоеванной территории (это позволило свести к минимуму зависимость Ганнибаловой армии от Карфагена) и умении использовать в своих интересах недовольство Римом его италийских союзников. Важную роль в стратегических проектах полководца играло изучение данных, полученных разведкой.

Особенности имела и тактика Ганнибала. Основой армии для военачальника являлось сухопутное войско, а его главной ударной силой – многочисленная маневренная конница, действовавшая совместно с пехотой и боевыми слонами.

Ганнибал хорошо знал тактику противника и старался никогда не вступать в бой, если местность не была достаточно изучена, а войска не в должной мере подготовлены к сражению. Использование эффекта неожиданности и хитрости, смелый маневр на поле боя и решительный удар – вот характерные черты тактики Ганнибала.

В полной мере полководческий талант прославленного карфагенянина проявился в 216 году до н. э. во всемирно известной битве при Каннах, в которой римляне потерпели сокрушительное поражение.

Это сражение ознаменовало собой новый этап в развитии военной тактики: впервые в истории войн сокрушительный удар по противнику был нанесен с двух флангов наиболее боеспособными частями атаковавшей армии, в результате чего неприятельские войска оказались в плотном кольце окружения.

Ганнибал надеялся своими победами внести разлад в римско-италийский союз и добиться его распада, однако этим надеждам не суждено было сбыться. Его настойчивые просьбы прислать из Карфагена свежие силы оставались без ответа, а действующая армия, истощенная кровопролитными столкновениями с римлянами, уменьшалась день ото дня.

В 212 году до н. э. римлянам удалось перехватить тактическую и стратегическую инициативу и одержать ряд побед в Сицилии, Испании и Италии над некогда несокрушимой карфагенской армией. Видимо, счастливая звезда отвернулась от Ганнибала.

Ганнибал обратился за помощью к брату Гастурбалу, командовавшему карфагенскими войсками в Испании, но в ответ получил лишь его отрубленную голову с запекшейся на висках кровью. Столь извращенный способ отмщения и угроз придумали римляне, устроившие шедшим на подмогу к Ганнибалу частям засаду у реки Метавр. Это трагическое обстоятельство лишь усилило ненависть полководца к заклятому врагу – Риму – и придало новые силы для борьбы. Тем не менее положение Барки оставляло желать лучшего. В 204 году до н. э. он получил известие о том, что римские войска под командованием молодого полководца Публия Корнелия Сципиона высадились в Африке. Некогда победоносный военачальник был вынужден покинуть Италию и вернуться в Карфаген.

Собрав новую армию, Ганнибал предпринял последнюю попытку отмщения ненавистным римлянам. В марте 202 года до н. э. в грандиозной битве при Заме Ганнибалово войско потерпело сокрушительное поражение, и Карфаген был вынужден принять продиктованные Римом условия мира.

Согласно подписанному в 201 году до н. э. договору, карфагеняне теряли все свои заморские владения, флот и большую часть сухопутной армии, на них возлагалась обязанность выплачивать Риму огромную денежную контрибуцию, а главное, была утрачена свобода внешней политики: с этого времени Карфаген мог объявлять войну лишь с согласия Рима.

Ганнибал Барка, занявший в 201 году до н. э. должность суффета, стал первым лицом в родном отечестве. Благодаря его дальновидной политике была приведена в порядок финансовая система Карфагена и обеспечена уплата первоочередных платежей, наложенных Римом.

Однако мысль об отмщении не давала Ганнибалу покоя. В поисках союзников для новой антиримской войны он обратился к сирийскому царю Антиоху III и, заручившись его поддержкой, начал готовить боеспособную армию.

Вскоре о замыслах Ганнибала Барки стало известно Риму: враги полководца донесли на него, и римляне потребовали выдачи опасного противника. Ганнибал был вынужден бежать в Сирию, где стал военным советником Антиоха III. Сумев уговорить последнего поднять оружие на Рим, полководец обратился с подобной просьбой и к карфагенскому сенату, но получил решительный отказ.

Война Сирии с Римом длилась четыре года (192–188 годы до н. э.) и закончилась поражением Антиоха III. Подписание мирного договора предусматривало обязательную выдачу сирийской стороной римлянам Ганнибала Барки. Последний был вынужден покинуть страну. Как метко заметил тогда полководец, «не Рим, а карфагенский сенат победил Ганнибала».

Некоторые источники свидетельствуют, что прославленный военачальник нашел пристанище при дворе армянского царя Артаксия и в благодарность за оказанную милость основал для него город Арташат на реке Аракс.

Следы пребывания Ганнибала обнаружены и на острове Крит, откуда, по-видимому, престарелый полководец отправился к вифинскому царю Прузию. Здесь Ганнибал в последний раз вступил в борьбу с ненавистными римлянами, вернее, их союзником, пергамским царем Эвменом, возглавив военный союз между Прузием и правителями соседних территорий. В сражениях на море и на суше войска Ганнибала по-прежнему одерживали победы, и, вероятно, талантливому полководцу удалось бы вновь развязать войну с Римом, если бы не измена Прузия…

В 183 году до н. э. вифинский царь, не желавший ссориться с могущественной державой, начал переговоры о выдаче Ганнибала римским властям. Узнав об этом, 64-летний военачальник покончил с собой, приняв яд, который всегда носил в перстне. Это была тихая безболезненная смерть.

Согласно некоторым источникам, прежде чем принять яд, Ганнибал произнес следующую фразу: «Надо избавить римлян от постоянной тревоги, ведь они не хотят слишком долго ждать смерти одного старика». Позорному пленению прославленный представитель славного рода Баркидов предпочел смерть.

Полководца обнаружили, когда он уже был мертв. Бездыханный, с бледной кожей, закрытыми глазами и приоткрытым ртом, он лежал на диване, свесив к полу безжизненную руку.

Возможно, кто-то скажет, что самоубийство Ганнибала было не чем иным, как страхом за собственную жизнь. Ведь, окажись прославленный карфагенянин в руках римлян, ему не миновать смертной казни. Таким образом, у Ганнибала не было иного выхода, он оказался в роли загнанного в угол зверя, утратившего последнюю надежду на спасение. Но справедливости ради стоит отметить, что не каждый человек решится на подобный поступок и отважится расстаться с жизнью. Это под силу только сильным личностям, к коим и относился прославленный карфагенский военачальник.

Похоронили Ганнибала Барку вдали от родины, в Либиссе, на европейском берегу Босфора. Лишь на 37 лет Карфаген пережил своего прославленного деятеля, оставившего заметный след в мировой истории военного искусства.

Об этом легендарном человеке писали в свое время многие древнеримские историки: Корнелий Непот, Полибий, Тит Ливий, Аппиан. Корнелий Непот отмечал, что Ганнибал свободно говорил на греческом и латинском языках и даже написал несколько книг на греческом.

Восхищением полководческим дарованием опаснейшего врага Рима пронизаны следующие строки Полибия: «Шестнадцать лет воюя в Италии против Рима, ни разу не уводил войска с поля битвы». Все древние историки отмечают, что карфагенский военачальник старался делить со своими солдатами все тяготы военных походов, он «никогда не приказывал другим делать то, чего не смог бы или не захотел бы сделать сам».

Тит Ливий в своей «Римской истории от основания города» писал о Ганнибале так: «Он одинаково терпеливо переносил жару и холод; меру еды и питья он определял природной потребностью, а не удовольствием; выбирал время для бодрствования и сна, не отличая дня от ночи; многие часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спал на земле среди воинов, стоявших на постах и в караулах. Он далеко опережал всадников и пехотинцев, первым вступал в бой, последним покидал сражение».

В то же время Ганнибал не был лишен тщеславия, о чем свидетельствует сохранившийся в источниках полулегендарный рассказ о встрече прославленного карфагенянина с римским полководцем Сципионом Африканским, находившимся в составе римского посольства, направленного в 193 году до н. э. ко двору вифинского царя Антиоха III.

Согласно документам, на вопрос Сципиона о том, кого Ганнибал считает величайшим полководцем, карфагенянин ответил: «Александра Македонского, эпирского царя Пирра и себя». При этом он добавил, что если бы ему удалось одержать победу над Римом, то первое место по праву принадлежало бы ему. И вероятно, в этих словах была доля истины, поскольку Ганнибал Барка вошел в мировую историю как один из величайших полководцев Древнего мира.

Последняя царица Египта

и римский триумвир Марк Антоний

Антоний и Клеопатра – эти два имени навечно вошли в историю как некий символ красивой, страстной и трагической любви. Любовь и политика – две вещи несовместимые, возможно, поэтому жизнь двух пылких влюбленных, посмевших пренебречь своими государственными обязанностями, оборвалась так внезапно.

Правительница Египта Клеопатра происходила из знаменитой греческой династии Птолемеев. После смерти Птолемея XI Авлета в июле 51 года до н. э. престол перешел к его старшим детям – 16-летней Клеопатре и 13-летнему Птолемею-Дионису, которые, согласно египетским традициям, немедленно вступили в брак друг с другом. Клеопатра получила прекрасное образование: хорошо знала литературу, играла на нескольких музыкальных инструментах, изучала философию, изъяснялась на многих языках, обладала поистине политическим умом. Кроме того, Клеопатра обладала невероятной магией очарования. Не удивительно, что ее образ вот уже более двух тысяч лет волнует воображение писателей, поэтов и других почитателей женской красоты. Хотя, по свидетельству современников, она не отличалась яркими внешними данными, однако, по мнению тех же современников, могла в считаные минуты обратить любого мужчину в своего вечного раба. Тайну ее колдовского обаяния пытались объяснить многие.

Клеопатра

Плутарх тоже попытался в «Сравнительных жизнеописаниях» исследовать феномен воздействия Клеопатры на окружающих, и, надо заметить, ему удалось написать вполне законченный портрет царицы: «Красота этой женщины была не тою, что зовется несравненною и поражает с первого взгляда, зато обращение ее отличалось неотразимой прелестью, и потому ее облик, сочетавшийся с редкой убедительностью речей, с огромным обаянием, сквозившим в каждом движении, накрепко врезался в душу. Самые звуки ее голоса ласкали и радовали слух, а язык был точно многострунный инструмент, легко настраивающийся на любой лад – на любое наречие, так что лишь с очень немногими варварами она говорила через переводчика, а чаще всего сама беседовала с чужеземцами – эфиопами, троглодитами, евреями, арабами, сирийцами, мидийцами, парфянами…»

Клеопатра в полной мере владела искусством очаровывать и подчинять себе людей, иначе зачем истории так трепетно хранить ее имя, ведь ничего такого выдающегося эта дама не совершала. Ничего, кроме того, что сумела удержать престол в своих руках на протяжении довольно-таки длительного времени и довести до безумия, практически погубить двух величайших политиков Древнего Рима. Клеопатра всегда умела добиваться своего. Историк Гуго Вилльрих писал по этому поводу: «У нее, как у настоящей дочери Птолемея, не было ничего женственного, кроме тела и хитрости. Свою наружность, таланты, всю себя Клеопатра всегда подчиняла холодному расчету, постоянно имея в виду интересы государства, или, вернее, свои личные выгоды».

Вступив на престол вместе с братом-супругом, юная Клеопатра прекрасно понимала, что от ее дальнейших действий будет зависеть не только ее высокое положение, но и сама жизнь. Любая ошибка может привести к гибели – слишком высоки ставки. Она никогда не забывала о казненной по приказу Птолемея XII сестре Беренике. «Горе побежденным!» – таков главный принцип земного правителя. Поэтому поспешила воспользоваться всеми своими талантами, дабы удержать власть в руках.

Воспитателем ее брата-супруга был умнейший царедворец Потин. Этот человек обладал не меньшим честолюбием, чем царица, и с не меньшим рвением желал власти. Потин надеялся, что будет править от лица своего воспитанника, поскольку 13-летний Птолемей был слаб не только здоровьем, но и умом. Оставалось лишь устранить с пути Клеопатру. На него совсем не действовали чары царицы, причем по самой простой причине – он был евнухом. Можно представить, в каком смятении находилась царица, лишенная всяческой возможности применить хоть малую часть своих великолепных способностей. Возможно, Потину и удались бы его коварные замыслы, но он не учел, что Клеопатра, в отличие от брата, обладала и умом, и женской привлекательностью.

В 48 году до н. э. Потин обвинил царицу в том, что она стремится к единодержавию и ради этого готова призвать на помощь римские легионы. Евнух также поспособствовал распространению слухов о том, что царица якобы уже кое-что успела предпринять в этом направлении. А именно – отдалась Гнею Помпею, в то время сыну римского правителя. Клеопатра действительно провела несколько ночей с Помпеем-младшим и совершенно его очаровала. Семь лет назад властитель Римской империи помог укрепиться на египетском престоле ее отцу, и Клеопатра не сомневалась, что подобную помощь Рим окажет и ей. Оскорбленные жители столицы государства – Александрии – были напуганы и возмущены до крайности. Жизнь царицы была в опасности, и она решила бежать в Сирию.

Помпей, на которого она возлагала большие надежды, потерпел полное поражение во время Фарсальской битвы (48 год до н. э.). Теперь власть в Риме прочно утвердилась за Юлием Цезарем. Сам Помпей, ища спасения, бежал в Египет, но, увы, здесь его встретил один лишь коварный Потин. Вскоре Цезарь отправился в Александрию под предлогом получения денежного долга, который Египет непременно должен был вернуть Риму. Злобный евнух в знак величайшего почтения преподнес ему голову Помпея. Узнав о распре в царской семье, Цезарь, пользуясь правом сильного, повелел и Клеопатре, и Птолемею распустить свои войска, а затем явиться к нему в Александрию для личной беседы. Птолемей немедленно явился к римскому правителю, но отсутствие Клеопатры вызвало у Цезаря некоторые подозрения, и он отправил к ней в Пелузу гонца.

Оказалось, что хитрый Потин передал царице только первую часть приказа, поэтому-то Клеопатра и не спешила в Александрию, хотя прекрасно понимала, насколько важно было встретиться тет-а-тет с новым правителем Рима. Едва гонец открыл ей истинное положение дел, Клеопатра тут же собралась в путь. Опасаясь козней Потина, Клеопатра переоделась простолюдинкой и на рыбачьей лодке добралась до столицы Египетского государства. Чтобы беспрепятственно проникнуть в покои Цезаря, ей снова пришлось прибегнуть к хитрости: преданный раб по имени Апполодор завернул царицу в кусок пестрой материи, перетянул ремнем, взвалил драгоценную ношу на плечи и, благополучно достигнув покоев римского властителя, возложил к его ногам сей дар.

То, чего больше всего боялся Потин, свершилось – несравненная Клеопатра покорила Цезаря. Их первое свидание продлилось до раннего утра, и Клеопатра уже не сомневалась в том, кто будет править Египтом. Наутро Цезарь заявил Птолемею, что должен помириться с супругой и разделить с ней престол. Юный царь, несмотря на свое слабоумие, узрел подвох (видимо, сказалось длительное влияние Потина) и с криками «Измена! К оружию! Измена!» бросился вон из покоев римского правителя. Взбудораженная придворная челядь поспешила на помощь Птолемею, но Цезарю удалось убедить народ не ссориться с сильными мира сего; редкое хладнокровие спасло жизнь и ему, и Клеопатре.

Но волнения не утихали. Однажды дворец, где двое влюбленных предавались утехам, был окружен целой толпой возмущенных и уже готовых к бою египтян во главе с евнухом Потином. На этот раз ситуацию спасли вовремя подоспевшие римские войска. Рим одержал очередную победу, Потин погиб, а несчастный Птолемей XIII бросился в Нил. Эта небольшая стычка между египтянами и римлянами вошла в историю под названием «война Клеопатры». Царица торжествовала, ведь Цезарь сражался только ради нее, к тому же она наконец-то избавилась от своего главного врага – Потина.

Египет лежал у ее ног, но, чтобы не вызвать новой вспышки недовольства среди египтян, Клеопатра, следуя совету Цезаря, вышла замуж за второго своего брата, 16-летнего слабоумного Птолемея XIV. Конечно, этот брак был фиктивным и преследовал исключительно политические цели. Клеопатра по-прежнему оставалась любовницей Цезаря и единолично правила Египтом, опираясь на поддержку Рима.

Между тем в Риме начались беспорядки, и диктатора вызвали в столицу империи для наведения порядка. Но великий Цезарь никак не мог покинуть свою возлюбленную, забыв и о гражданском долге, и о своих обязанностях. Отрешившись от реальных забот, игнорируя ту ответственность, которая возлежит на властителях мира сего, они, словно два безумца, планировали совершить романтическое путешествие по Нилу. Лишь недовольство римских легионеров немного отрезвило диктатора и заставило его заняться своими прямыми обязанностями.

Спустя несколько месяцев после отъезда Цезаря Клеопатра родила сына и назвала Птолемеем-Цезарионом, обнародовав таким образом свои отношения с правителем Рима. Цезарь, не выдержав длительной разлуки с возлюбленной, вызвал ее в Рим. В середине 46 года до н. э. Клеопатра вместе с сыном, фиктивным мужем и в сопровождении огромной свиты пожаловала в столицу великой империи. Египетская царица устроила настоящее триумфальное шествие, помпезность и грандиозность которого поразили даже уже видавших немало величественных торжеств римлян. Между прочим, среди пленниц, которые следовали за колесницей Клеопатры, находилась и ее младшая сестра – Арсиноя, попавшая в опалу после того, как восставшие египтяне пытались, свергнув Клеопатру, возвести ее на престол.

Цезарь поселил свою драгоценную царицу в одном из лучших дворцов на берегу Тибра и все свое свободное время проводил с ней, чем вызвал всеобщее недовольство. В принципе римляне не придавали особого значения любовным связям императора, но на этот раз Цезарь зашел слишком далеко. Он публично признал Клеопатру своей любовницей, воздвигнул в храме Венеры ее золотую статую и заставил почтенных граждан воздавать ей божественные почести. Кроме того, римляне не без основания опасались, что своим наследником Цезарь объявит Цезариона – сына Клеопатры. Эти опрометчивые действия, по мнению Кассия, вдобавок к прочим поступкам диктатора, во многом поспособствовали сокращению его жизни.

15 марта 44 года до н. э. Клеопатра получила страшное известие – сенат восстал, Цезарь убит, ей самой угрожает опасность. Царица вновь вынуждена бежать. Она вернулась в Александрию, а через год умер ее супруг Птолемей XIV. Юный отпрыск царского рода добровольно принял яд, не выдержав бесконечных унижений и намеков на свое странное положение. Некоторое время в его смерти обвиняли Клеопатру, но, поскольку доказать это не удалось, она осталась полноправной властительницей Египта. Царица незамедлительно объявила своим наследником сына, к тому моменту достигшего 4-летнего возраста.

Тем временем в Риме продолжалась война, и враждующие партии поочередно требовали военной помощи от Клеопатры. Целых два года ей приходилось лавировать между противниками, ловко избегая крайностей. Наконец цезарианцы одержали победу, и правителем азиатских провинций был назначен один из триумвиров – Марк Антоний. Клеопатра вновь обрела уверенность в себе, ведь теперь она знала, против кого можно обратить свое оружие, чтобы заручиться поддержкой всесильного Рима. Марк Антоний в то время был одним из наиболее влиятельных лиц Римской империи.

После победы над Брутом в 42 году до н. э. он отправился в Грецию и Малую Азию для сбора контрибуции. Повсюду его встречали с восторгом, чествуя как победителя. Только одна царица Египта словно игнорировала нового правителя и не спешила с поздравлениями. Самолюбие Антония было уязвлено, ведь красивый, удачливый и доблестный воин привык пользоваться успехом у женщин. Он мечтал видеть гордую Клеопатру у ног, тщетно вымаливающей прощения, но вместо этого…

Во время расправы над преступниками на главной площади Тарса Марк Антоний услышал восторженные крики, доносившиеся с берегов реки Кидна. Заинтригованный, он спросил, что там происходит, и льстивые киликийцы сказали: «Сама Венера, для счастья Азии, плывет на свидание к Бахусу» (Антоний частенько называл себя этим именем). Подойдя ближе к берегу, он увидел великолепную картину, которую как нельзя лучше описал Вильям Шекспир:

…Судно, на котором
Она плыла, сверкало, как престол.
Была корма из золота литого;
А паруса пурпурные так были
Насыщены благоуханьем дивным,
Что ветры от любви томились к ним…

Клеопатра нашла самый верный путь к сердцу легкомысленного сластолюбца, ответив на приглашение Антония своим приглашением. Когда он явился в назначенный час во дворец царицы, то был окончательно покорен и представшей перед его взором роскошью, и великолепно приготовленными блюдами, и, конечно же, неотразимым очарованием Клеопатры. Гордый римлянин готов был подарить царице весь мир, только бы добиться ее любви. Но она скромно попросила всего лишь о двух вещах – признании Цезариона наследником Римской империи и избавлении от младшей сестры Арсинои, которая все еще претендовала на египетский престол. Сгорая от страсти, безумец немедленно исполнил оба ее желания. Рим признал ее сына, а младшая сестра, скрывавшаяся в храме Дианы в Милете, была коварно убита. Антоний получил желаемую награду – Клеопатра отныне принадлежала ему безраздельно. Хотя на самом деле все выглядело наоборот. Не случайно Октавиан назвал его «рабом царицы» и изменником Римской империи.

Если триумвир до встречи с Клеопатрой собирался в поход против парфян, то теперь, поспешно отложив поход до весны, удалился с возлюбленной в Александрию. О любовных утехах Клеопатры и Антония написано немало, их жизнь протекала в бесконечных удовольствиях и наслаждениях. Рядом с Цезарем Клеопатра всегда неизменно оставалась остроумной и очаровательной скромницей; близость с Антонием быстро превратила ее в сладострастную вакханку, которая с удовольствием разделяла все, даже самые вульгарные, а порой и опасные, развлечения любовника. Их внезапно вспыхивающие ссоры нередко сопровождались площадной бранью и потасовками, после которых страсть разгоралась с еще большей силой, и размолвка заканчивалась бурным примирением.

Одно из любимейших развлечений «неподражаемых» (так называли друг друга одержимые любовники) – переодевшись в служанку и матроса, разгуливать по темным улицам ночного города. Очень часто такие прогулки заканчивались драками со случайными прохожими или пьяницами из притонов. И хотя оба порой бывали жестоко побиты, но возвращались во дворец абсолютно счастливые и довольные. Добропорядочные египтяне вскоре узнали о тайных проделках высокопоставленных особ, поэтому при встрече старались избегать откровенных стычек и потасовок. Удовольствие утратило свой пикантный привкус, но любовники были неутомимы по части изобретения новых забав и развлечений.

Рано или поздно это бездумное веселье должно было закончиться, поскольку, упиваясь страстью друг к другу и соревнуясь в собственных фантазиях, влюбленные забыли о своих прямых обязанностях. Чрезмерная самоуверенность лишила их бдительности и осторожности, в то время как в Риме приемный сын Цезаря – Октавиан – серьезно и основательно готовился к войне. Он публично обвинил Антония в измене интересам Рима, слишком уж демонстративной была его связь с Клеопатрой. Жена Антония – Фульвия – потеряв всякую надежду вернуть мужа и избавить его от влияния этой «александрийской проститутки», затеяла против него перузинскую войну. Только после этого Марк Антоний вернулся в Рим, где узнал о кончине супруги. Пытаясь вернуть расположение Октавиана, он раскаялся и женился на его сестре Октавии.

Три года провел Антоний вдали от своей возлюбленной, пытаясь вернуть свой прежний политический авторитет. Все это время Клеопатра страдала и мучилась сознанием того, что ее бросили. Это было не просто оскорбленное женское самолюбие. Она действительно любила Антония, хотя и старалась всем своим видом выказать окружающим спокойствие и равнодушие. Но, видимо, не случайно говорят, что настоящая любовь обладает удивительной магией, и какие бы обстоятельства ни развели влюбленных, их с невероятной силой будет тянуть друг к другу.

В конце 36 года до н. э. римские легионы во главе с Марком Антонием были направлены на войну с Сирией. Как только Антоний ступил на азиатский берег, он немедленно отправил гонца за Клеопатрой. Любовь вспыхнула с новой силой, но вскоре Антоний получил приказ из Рима отправиться в Азию. За несколько дней он покорил Армению и пленил царя, стремясь поскорее вернуться в объятия Клеопатры. Свой триумф Антоний решил отпраздновать в Александрии, в который раз потеряв голову от любви. Сенат и римский народ уже не могли простить Антонию новой измены. Хотя сам полководец нисколько не смутился, проигнорировав мнение сограждан.

В настоящий момент его куда более волновала судьба Клеопатры и их общих детей – трех близнецов: Александра, Клеопатры и Птолемея. Антоний смело одарил их завоеванными землями, посодействовал тому, чтобы Клеопатре официально было присвоено имя «Новой Изиды», приказал чеканить монеты со своим профилем и профилем своей возлюбленной и в довершение всех безрассудств повелел на щитах своих воинов выбить имя египетской царицы.

Октавиан, возмущенный поведением своего шурина, объявил войну Клеопатре как главной виновнице всех бедствий. Антоний был абсолютно уверен в победе, поскольку его армия вместе с египетской по численности во много раз превосходила армию противника, но…

В 31 году до н. э. при Акциуме состоялось решающее морское сражение, в ходе которого неопытная воительница Клеопатра, не сумев понять стратегического замысла Антония, в самый ответственный момент бежала с места сражения вместе со всем своим флотом. Октавиан одержал полную победу. Разгневанный глупостью Клеопатры, Антоний несколько дней провел взаперти в своих покоях, не желая встречаться с виновницей позорного поражения. Он никак не мог принять настоящее положение дел. Возможность вернуться в Рим и занять там достойное положение была навсегда утрачена, его честь воина, привыкшего к безоговорочным победам, была попрана, к тому же он подозревал Клеопатру в измене. Антоний был полностью деморализован; его существование утратило всякий смысл, и он искал спасения лишь в вине.

Царица действительно еще пыталась спасти ситуацию и для этого использовала все возможные средства. Вначале собрала нечто подобное «народному ополчению», куда записала даже своего сына Цезариона для поднятия морального духа воинов. В это же время у нее появилась мысль о самоубийстве. Клеопатра, так любившая жизнь, боялась смерти, но она надеялась найти самый безболезненный способ самоубийства. По ее приказу на рабах, приговоренных к смертной казни, начали испытывать действие различных ядов. Царица лично присутствовала на этих церемониях и мрачно наблюдала за действием каждого яда. Наконец, был найден наиболее «безобидный» из них – укус небольшой змейки аспида оказался самым безболезненным и самым смертельным. В это же время для царицы начали возводить усыпальницу на берегу моря, где по ее повелению подданные должны были сжечь свою правительницу вместе со всеми ее сокровищами.

Однако надежда на спасение еще не оставила Клеопатру. Она переправила к берегам Красного моря свои корабли на случай бегства, но они были сожжены арабами. В это время Антоний примирился с Клеопатрой, влюбленные нарекли себя «неразлучными до смерти».

Царица все еще искала пути спасения. Она решилась на отчаянный шаг – послала Октавиану втайне от Антония гонца с богатыми дарами, надеясь задобрить его и спасти собственную жизнь и жизнь своих детей. При этом участь любовника ее, вероятно, мало беспокоила. Октавиан отверг все ее предложения. Царица получила известие, что император расположился с войском недалеко от Александрии. Антонию удалось обратить римлян в бегство, но в помощь Октавиану двинулось войско из города Кирены, и в армии Антония начались волнения, обещавшие перейти в открытый бунт. Сам полководец метался по городу в отчаянии, тщетно надеясь разыскать свою возлюбленную. Клеопатра же вместе со своими верными прислужницами удалилась в только что отстроенную усыпальницу. Антоний, узнав об этом, решил, что царица уже мертва. С ее именем на устах он бросился на свой меч, повторив пример Брута и Катона.

Клеопатра, ошеломленная этим известием, потребовала, чтобы ей немедленно доставили любимого, живым или мертвым. И хотя рана Антония была смертельной, он истекал кровью и еле дышал, но радость, что любимая жива, придала ему нечеловеческих сил. Он так хотел умереть в ее объятиях, поэтому перенес даже мучительный подъем в усыпальницу царицы. Дело в том, что Клеопатра, страшась измены, не стала открывать двери, а спустила из окна своего нынешнего укрытия веревки, к которым и был привязан умирающий Антоний. Вместе с преданными служанками она с трудом втащила окровавленное тело все еще живого Антония наверх и, разрыдавшись, припала к его груди. Последнее желание Антония исполнилось – он умер в объятиях своей возлюбленной.

К этому времени Октавиан уже занял Александрию и захватил в плен детей Клеопатры. Теперь и она, и ее несметные сокровища безраздельно принадлежали ему, он мог диктовать любые условия. Октавиану нужны были богатства царицы, чтобы щедро наградить своих воинов. Кроме того, ему нужна была сама Клеопатра для участия в победном шествии. Царица вернулась во дворец, где ее окружили привычной роскошью, но на самом деле она оставалась пленницей Октавиана. К тому же один его приближенный проговорился, что император планировал отвести далеко не самую приятную роль для царицы в торжественном шествии. Он хотел приковать Клеопатру золотыми цепями к колеснице и в таком виде провезти по всему Риму, дабы посрамить любовницу Цезаря и Антония, эту «египетскую блудницу», перед народом и тем самым лишить ее сына Цезариона права на наследование римского престола.

Выхода у царицы не оставалось. Но ей следовало быть крайне осторожной, ведь Октавиан бдительно следил за каждым ее шагом. Клеопатра устроила роскошный пир в знак прощания и для отвода глаз отправила Октавиану послание, в котором говорилось о том, что она желает быть похороненной рядом с Антонием. После того как гости разошлись, она оделась в лучшие одежды, в это время крестьянин, по договоренности, принес ей корзину с фруктами. Стражники позволили Клеопатре принять эту корзину, не подозревая, что на самом ее дне среди винных ягод притаилась небольшая змейка. Вместе со своими прислужницами Клеопатра удалилась в спальню, опустила руки в корзину и уколола аспида золотой шпилькой…

Едва Октавиан получил послание от царицы, он бросился во дворец, но к этому времени Клеопатра уже была мертва. Мрачная картина предстала его взору: прекрасная египтянка раскинулась на богато убранном ложе, одна из прислужниц в застывшей позе склонилась в ногах госпожи, другая, чуть дыша, расправляла волосы своей любимой хозяйки. Как ни был раздосадован Октавиан, но величественная кончина царицы смутила и восхитила его. Он выполнил ее последнюю волю и с почестями похоронил рядом с Антонием. И если по его приказу статуи Антония были немедленно убраны из Александрии, то мраморные изваяния Клеопатры остались нетронутыми. Правда, сын Клеопатры Цезарион все-таки был казнен, ведь он оставался наиболее вероятным претендентом на трон. Детей Антония от первого брака Октавиан также лишил жизни. Троих же близнецов египетской царицы и Антония Октавиан пощадил.

Так закончился земной путь прекрасной египтянки, любовь которой погубила мудрого Цезаря и мужественного Антония, но эта же любовь подарила ей жизнь вечную в произведениях искусства. Созданный А. С. Пушкиным восхитительный образ Клеопатры – пожалуй, один из самых роковых и пленительных из когда-либо созданных поэтическим воображением:

…В моей любви для вас блаженство?
Блаженство можно вам купить…
Внемлите ж мне: могу равенство
Меж нами я восстановить.
Кто к торгу страстному приступит?
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою?

Марк Брут и Гай Кассий

Брут и Кассий – главные заговорщики убийства Цезаря – покончили с собой, потерпев полное поражение в битве с цезарианцами Октавианом, Антонием и Помпеем, которые вместе составляли триумвират.

Марк Юний Брут(85–42 до н. э.) был римским сенатором. Чтобы понять этого человека, убившего Цезаря, следует обратиться к его родословной. Дело в том, что на протяжении нескольких поколений в семье Брута сознательно культивировался дух свободы, защиты республиканских прав. Тираноборчество стало своего рода традицией для этой семьи. Со стороны отца наиболее знаменитым предком был Луций Юний Брут, который участвовал в свержении Тарквиниев в 509 году до н. э. Со стороны матери среди его предков отличился Гай Сервилий Агала: в 439 году до н. э. он собственноручно убил Спурия Мелия, добивавшегося диктаторской власти. Правда, историки сомневаются по поводу такой роскошной родословной, поскольку в действительности род Брутов прослеживается лишь до конца IV века до н. э.

Известно, что отец Брута в 77 году до н. э. был коварно убит Помпеем Великим. После этого маленького мальчика Брута взял в свою семью брат его матери – Квинт Сервилий Цепион. Этот достойный римлянин усыновил ребенка, которого в литературе тех лет нередко называли Квинтом Цепионом Брутом. Впервые его имя упоминается современниками в период правления первого триумвирата, созданного в 60 году до н. э. Цезарем, Помпеем и Крассом. Брут к тому моменту уже являлся видной политической фигурой, ему было предъявлено серьезное обвинение в подготовке покушения на Помпея (59 год до н. э.), оказавшееся впоследствии недоказанным. В 58 году до н. э. Брут отправился на Кипр в свите еще одного своего дяди – Марка Порция Катона. На деле это путешествие означало изгнание. Историки предполагают, что к этому периоду относится документ, свидетельствующий о предоставлении Брутом займа под проценты этой самой провинции.

В 53 году до н. э. Брут отправился в новое путешествие – на Восток. На этот раз он сопровождал проконсула Киликии в Малой Азии Аппия Клавдия, своего тестя. Возможно, поездка тоже была связана с финансовыми операциями, хотя доподлинно это не известно.

Когда между Цезарем и Помпеем в 49 году до н. э. развязалась гражданская война, Брут, как ни странно, встал на сторону Помпея, убийцы своего отца. Скорее всего, он просто последовал примеру дяди Катона, предпочитавшего оставаться в лагере Помпея. Во время сражения при Диррахии (Адриатическое побережье современной Албании) Брут даже отличился. Удивительно, что после разгрома армии Помпея при Фарсале (в Северной Греции) в 48 году до н. э. Цезарь, несмотря на явное противостояние Брута, сохранил ему жизнь. Мало того, Брут после этого получил несколько ответственных должностей. В 46 году до н. э. он был назначен проконсулом Цизальпийской Галлии, в 44 году до н. э. – городским претором в Риме. Далее, в 43 году до н. э., Цезарь планировал назначить Брута правителем Македонии, провинции к северу от Греции, а затем и консулом, но, увы, этим планам не удалось свершиться.

Император выказывал Бруту явные знаки своего расположения, но тот оставался равнодушным. И вместо благодарности Брут ответил подлым предательством. Его заинтересовало предложение Гая Кассия Лонгина умертвить великого диктатора. Вскоре Брут стал главой заговора, а затем и главным участником жестокой расправы. Официальная версия, описывающая обстоятельства убийства, обессмертила горестное восклицание божественного: «И ты, Брут!». Не ожидал Цезарь увидеть среди нападавших на него сенаторов с обнаженными клинками своего любимца Брута.

Несмотря на то что большинство сенаторов были недовольны последними действиями Цезаря, после его трагической смерти имя императора было возвеличено, некоторые его реформы остались в силе и нашли дальнейшее развитие. На торжественных похоронах Цезаря его ближайший соратник Марк Антоний произнес проникновенную и пламенную речь. Вождей заговора римляне осудили, и им ничего не оставалось делать, как покинуть столицу.

В сентябре 44 года до н. э. Брут отправился в Афины, потом на север – в Македонию (именно эту провинцию назначил ему Цезарь). Квинт Гортензий, проконсул этой провинции и сын знаменитого оратора Гортензия, уступил свое место Бруту, сочтя его притязания вполне законными. Таким образом, Брут вскоре получил и провинцию, и ее армию.

Но в Риме своевольное проконсульство Брута вызвало не‑ одобрение. Кроме того, Антоний, имеющий больше прав, сумел добиться у сената этой должности для себя, а вернее, для своего брата Гая. В марте 43 года до н. э. Гай отправился в Македонию через Адриатическое море. Но как только он сошел на берег, войска Брута принудили его сдаться, а затем заперли в Аполлонии. Сенат был вынужден утвердить Брута в должности проконсула этой провинции. Когда же в апреле 43 года до н. э. Антоний потерпел поражение в битве при Мутине в Северной Италии, Брут, теперь уже вместе с Кассием, был назначен главнокомандующим войсками всех восточных провинций. Обладая такой мощной армией, Брут не замедлил снарядить поход в основном ради добычи, выбрав для этих целей фракийцев.

Тем временем в Риме был создан второй триумвират. В ноябре 43 года до н. э. Марк Антоний, Октавиан (будущий Август) и Марк Эмилий Лепид объединили свои армии для борьбы против прочих претендентов на римский престол. Брут входил в число противников и прекрасно понимал, что ему придется воевать с коалицией. Он поспешил перебраться в Малую Азию, где надеялся сформировать достойную соперника армию: набрать побольше людей, организовать флот, а главное – собрать необходимые для всего этого денежные средства. После этого Брут планировал присоединиться к армии Кассия. Но, пока он занимался сбором денег (для этого ему пришлось побывать в Ликии на побережье Малой Азии, на острове Родос, а также у берегов), драгоценное время было упущено. Лишь во второй половине 42 года до н. э. армии Брута и Кассия воссоединились и двинулись на запад.

К этому времени Антоний и Октавиан сумели как следует подготовиться. Встреча противников произошла в Македонии. В первом бою Брут одержал победу над Октавианом, но Кассий не выдержал накала битвы; в один из моментов ему показалось, что сражение проиграно, и он в отчаянии покончил с собой. Кассий бросился на свой меч (такую же смерть позже принял Марк Антоний). Три недели спустя состоялось второе сражение, и тоже при Филиппах. На этот раз Брут, убитый горем после смерти Кассия, был повержен, а его армия разгромлена. Оставшиеся в живых солдаты разбежались, Бруту оставалось только последовать примеру своего почившего товарища. Как утверждают некоторые источники, доблестному воину не хватило отваги самому кинуться на меч, и он попросил одного из своих солдат заколоть его. Так или иначе, но 23 октября 42 года до н. э. Брута не стало.

Историки, летописцы, писатели и поэты традиционно изо‑ бражали Брута человеком строгих правил, борцом за республиканские свободы, избегавшим крайних мер и излишних кровопролитий. Сам он был хорошо известен как человек ученый и книжник. Писатель, политик и великий оратор Цицерон назвал его именем один из своих лучших трактатов, несколько других, не менее важных, были также посвящены Бруту. Шекспир называл его «благороднейшим из римлян», но, по сути, Брут оставался типичным сенатором-аристократом, который всеми средствами отстаивал узаконенные привилегии своего класса. Класса, который традиционно на протяжении нескольких веков находился у власти. Стремление Брута быть проконсулом одной из римских провинций свидетельствует лишь о том, что он был абсолютно уверен в своем праве на это. Ведь люди его класса рождены, чтобы править и использовать государственный аппарат в собственных интересах. Однако сам Брут совершенно не был подготовлен к такой ответственной миссии.

Возможно, участвуя в заговоре против Цезаря, Брут действовал из искренних побуждений, не в состоянии примириться с присвоением всей полноты власти одним человеком. Греческие философы оправдывали убийство тирана. Но у него могли быть и другие, не менее значимые для него лично доводы. Известно, что Цезарь соблазнил мать Брута – Сервилию. По этому поводу даже ходили слухи, что и сам Брут незаконнорожденный сын Цезаря, иначе почему тот так благоволил к римлянину? Несомненно, личный мотив присутствовал в совершении кровопролития: Брут мстил за свою мать, за свою репутацию и за столь откровенные знаки внимания Цезаря… Но главенствующими оставались все-таки мотивы гражданского характера – Цезарь был виновен в том, что принял должность пожизненного диктатора (dictator perpetuus).

Дядя Брута, Катон, как и многие другие высокопоставленные римляне, был крайне возмущен этим фактом, попиравшим республиканские идеалы Рима. Брут же не только находился под влиянием Катона, но и откровенно восхищался моральными качествами своего дяди. Ради того, чтобы приблизиться к своему кумиру, он даже пошел на развод с женой Клавдией, а затем женился на дочери Катона – Порции. Правда, уже после его смерти, но тем яснее проступает искренняя преданность Брута этому человеку. Доказательством такой преданности служит и панегирик, сочиненный Брутом в честь Катона. В Риме среди высокопоставленных чиновников уже давно сложилось непреклонное убеждение, что господствовать должно все сословие сенаторов, а не отдельно взятый человек, пусть даже и наделенный невероятными талантами. Брут говорил: «Я воспротивлюсь любой силе, которая поставит себя выше закона».

Как бы ни были высоки идеалы этого достойного римлянина, но он проиграл, так же как и его ближайший соратник – Кассий. «Горе побежденному!» – главный принцип власть имущих. Если они не имели жалости к проигравшему Цезарю, то не было у них жалости и к себе.

Римский император Отон

Отон Марк Сальвий (32–69 н. э.) в январе 69 года сверг императора Гальбу, который в свою очередь поверг Нерона и занял римский трон. Увы, царствовал он недолго: в этот же год другой претендент на императорский престол, Вителлий, одержал победу в сражении с войсками Отона. Солдату, который принес весть о поражении в Рим, сначала никто не поверил. Все обвинили его в трусости и назвали лжецом. Доблестный воин, чтобы доказать свою правоту и спасти честь, на глазах императора бросился на острый меч, скончавшись затем прямо у ног Отона. Император был шокирован и поступком солдата, и страшной вестью о своем поражении. Для него все было кончено и оставалось только готовиться к смерти.

Отон

Известный римский историк Светоний довольно подробно описывает события тех лет: «Брату, племяннику и нескольким друзьям он (Отон) посоветовал спасаться, кто как может, обнял их всех, поцеловал и отпустил. Оставшись один, он написал два письма – одно к сестре, с утешениями, и другое к Мессалине, вдове Нерона, на которой собирался жениться. Им он завещал позаботиться о его останках и памяти. Все свои письма он сжег, чтобы никому не причинить вреда от победителя; деньги, какие были, разделил между слугами.

Он уже решился и приготовился умереть, как вдруг послышался шум; ему сказали, что это тех, кто пытается покинуть войско и уйти, хватают и не пускают, как беглецов. Тогда он произнес: „Продлим жизнь еще на одну ночь“ – это его подлинные слова, – и запретил удерживать кого бы то ни было силой».

До поздней ночи спальня императора оставалась открытой, чтобы все желающие могли попрощаться с ним. Затем Отон затворил двери своих покоев, выпил холодной воды и взял два острых кинжала. Однако он медлил, вероятно решив, что утро вечера мудренее. Спрятав кинжалы под подушку, император решил дождаться утра. Удобно расположившись на своей кровати, он мгновенно забылся глубоким сном. Проснувшись на рассвете, Отон осознал всю тщетность своих надежд на спасение. Одним ударом острого клинка он поразил себя в грудь, в самое сердце, чтобы погибнуть наверняка. Невольно вырвавшийся стон привлек внимание челяди, и к постели умирающего императора сбежались люди. Отон умер на их глазах. Истекая кровью и прижимая к пораженной груди руку, он скончался как истинный герой, не проронив ни звука. Приближенные поспешили предать кремации тело своего господина, как тот и велел, чтобы не оставить врагу на поругание труп побежденного. «Это было на тридцать восьмом году его жизни, – пишет Светоний. – после 95 дней правления». Увы, даже за такой малый срок правления приходится порой платить самой дорогой ценой.

Император успел позаботиться и о своей благородной кончине, и судьбе своих близких, что свидетельствовало о небывалом величии духа. Как отмечает древний историк, поразительное мужество Отона совсем не сочеталось с его внешними данными и потому вызвало всеобщее удивление, смешанное с восхищением. «Был он, говорят, невысокого роста, – излагает историк, – с некрасивыми и кривыми ногами, ухаживал за собою почти как женщина, волосы на теле выщипывал, жидкую прическу прикрывал накладными волосами, приглаженными и пригнанными так, что никто о том не догадывался, а лицо свое каждый день, с самого первого пушка, брил и растирал моченым хлебом, чтобы не росла борода; и на празднествах Исиды он при всех появлялся в священном полотняном одеянии».

Именно эти подробности больше всего волновали и современников императора, и потомков – насколько не соответствовала его жизнь, полная забот о поддержании внешнего лоска, его смерти, исполненной драматизма. Конечно, солдаты Отона не могли оставаться равнодушными к замечательному мужеству, проявленному в критической ситуации. Воинственные римляне со слезами целовали руки покойного императора (и, как замечает Светоний, не обошлось без лобызаний ног божественного). Многие из них под воздействием всеобщей скорби и в порыве пламенного патриотизма кончали жизнь самоубийством прямо у погребального костра. Те же, кто не успел проститься со своим мужественным императором, услышав о его кончине, приходили в отчаяние и как безумные убивали друг друга, не желая подчиняться новому законному правителю.

С самого момента вступления на императорский трон Отон надеялся удержать власть без кровопролития. Воевал он лишь с целью отразить претензии прочих претендентов на престол. Ему удалось выиграть три первых несущественных сражения, но одно, самое главное и решающее, он все-таки проиграл.

И хотя самоубийство среди императоров и других высокопоставленных лиц для римлян не было диковинкой, однако героическая гибель Отона поразила всех. Дело в том, что у императора была достаточно сильная и преданная армия, к нему спешили присоединиться союзники, но благородный император заявил, что не желает больше кровопролитий, поэтому приносит себя в жертву во имя покоя в Римской империи. Тацит отметил: «Смерть Отона была столь прекрасна, что молва о ней распространилась очень быстро…», соответственно распространилась и слава этого удивительно гуманного правителя.

«Живу я гнусно, позорно…» Нерон

Казалось, злое проклятие тяготеет над Нероном с детства. Его матерью была Агриппина, которой пришлось много страдать в молодости. Ее отец, мать и братья погибли, став жертвами дворцовых заговоров и интриг. Братом Агриппины был римский император Калигула, сначала заставивший ее стать своей любовницей, а затем, когда Агриппина ему надоела, сославший ее на Понтийские острова. После Калигулы императором стал Клавдий, позволивший Агриппине вернуться в Рим, однако там ей пришлось вытерпеть множество унижений от Мессалины.

Агриппину выдали замуж без ее желания за Гнея Домиция Агенобарба, про которого известный римский историк Светоний говорил: «Человек гнуснейший во всякую пору его жизни». Агриппина родила сына, и множество друзей поздравляли ее со столь счастливым событием, однако муж заявил, что от Агриппины ничего хорошего родиться не может, а новорожденный станет для человечества воплощением ужаса и горя. Проклятие отца, вскоре после рождения Нерона скончавшегося, вероятно, и стало определяющим для всей дальнейшей жизни будущего императора.

С детства Нерона не интересовали мужские забавы: он не мечтал о славе на поле брани, не хотел обучаться искусству войны. Его влекли благородные науки, философия, живопись и музыка. Он сочинял стихи и пробовал заниматься чеканкой.

Однако Агриппина страстно мечтала о том, чтобы ее сын стал императором. Однажды, придя к гадалке и спросив о судьбе Нерона, она услышала в ответ: «Если он станет царствовать, то ты будешь его жертвой: он убьет тебя». Агриппина твердо на это ответила: «Пусть убьет. Только бы он был императором».

Агриппина приложила все силы к тому, чтобы стать женой Клавдия, хотя тот и приходился ей дядей и римские законы запрещали браки подобного рода. Но никакая сила не смогла бы остановить ее. По ее просьбе Клавдий усыновил Нерона, а потом скончался при таинственных обстоятельствах. По Риму ходили упорные слухи, что Агриппина отравила своего мужа, однако достоверно подтвердить или опровергнуть это никто не смог и по сей день.

Далее Клавдий был признан божественным, а 17-летний Нерон объявлен его преемником, признан преторианцами и сенатом. Он стал императором с громким именем – Нерон Клавдий Цезарь Август Германик.

Нерон был очень молод, да к тому же не испытывал ни малейшей склонности к занятиям государственными делами. Его манили театр и изящные искусства, поэтому юноша предоставил заниматься политикой вельможе и философу Аннею Сенеке и знатоку военного искусства Афраннию Бурру.

Что же касается простого народа, то приход Нерона к власти был встречен с энтузиазмом, как это часто бывает в подобных случаях, поскольку от молодого правителя люди обычно ждут перемен к лучшему. Первые реформы Нерона можно назвать либеральными. Он поклялся восстановить «древние обязанности сената», а сенат, в свою очередь, превознес правителя, позволив ему присутствовать на молебствиях в облачении триумфатора. Помимо этого, в храме Марса Мстителя была установлена статуя Нерона, отлитая из золота и серебра. Наконец, изменения претерпел даже календарь. Теперь год начинался с декабря, месяца, в который был рожден Нерон.

Некоторое время в Риме царили общее согласие и взаимное довольство, однако вскоре началась борьба за власть между двумя придворными группировками, во главе одной из которых стояла мать императора Агриппина, а в центре другой – Сенека и Бурр. Агриппина как мать правителя хотела играть решающую роль в управлении страной. Тогда Сенека и Бурр решили стравить между собой мать и сына. Нерон не обращал внимания на то, как Агриппина постепенно убирает всех, кто может хоть каким-то образом достичь императорского престола. Положение ее оставалось стабильным.

Впервые интересы матери и сына столкнулись, когда молодой император полюбил вольноотпущенницу Акте. Эта женщина настолько завладела его сердцем, что он открыто высказал желание жениться на ней. Естественно, Агриппина была недовольна, тогда как Сенека и Бурр поддержали Нерона в его решении. Сенека устраивал влюбленным встречи в доме своего друга, чем вызывал постоянный гнев Агриппины. Мать императора в порыве гнева напомнила, что без нее он никогда не получил бы власти и, не стесняясь, добавила, что ради него пошла на убийство. Наконец, она заявила, что гораздо большими правами на престол обладает законный сын Клавдия, 14-летний Британник.

Эмоциональный и вспыльчивый Нерон велел удалить мать из своего дворца вместе с ее телохранителями, а потом всерьез задумался над словами, сказанными о законном наследнике. Он принял решение отравить Британника и немедленно осуществил задуманное.

Следующий, решающий, конфликт между матерью и сыном произошел в 58 году. Нерон снова влюбился. На этот раз – в изысканную красавицу Поппею Сабину, жену Сальвия Отона. Мужа своей избранницы он отослал в провинцию, дав ему должность наместника, а сам начал приготовления к браку с Поппеей. Агриппина встретила новое известие с яростью. К тому же новая женщина императора не обладала смирением Акте и не собиралась уступать: светская львица, она знала, чего может добиться с помощью власти.

Изменился к этому времени и сам Нерон. В первые годы правления политика не была его стихией. Все свое время он посвящал конным состязаниям, театру и разнузданным оргиям, в которых участвовал весь высший свет Рима, в том числе и сенаторы. Казалось, Нерон в точности повторит правление Калигулы, однако этого не случилось. Постоянно подстрекаемый Поппеей, Нерон решил организовать убийство матери. Конечно, открыто исполнить задуманное казалось ему невозможным; кроме того, он знал, что слуги Агриппины неподкупны и не позволят даже волосу упасть с головы своей госпожи. Поэтому Нерон решил организовать убийство, которое выглядело бы как несчастный случай. Он велел построить корабль для Агриппины. Когда судно вышло в открытое море, оно просто развалилось на части. Тем не менее император не рассчитал, насколько сильной может быть воля к жизни у его матери. Она вплавь добралась до берега, и попытка убийства таким образом не удалась.

Однако отступать было поздно, и Нерон направил солдат на виллу Агриппины с целью ее убийства, что и было исполнено. Народ же получил свою версию: мать императора покончила с собой. Но в Риме никто этому не поверил, и это жуткое преступление подорвало доверие народа к правителю. Если человек перешагнул через самое святое – собственную мать, он может быть способен на все. Такой приговор вынесли Нерону люди и оказались правы. Нерон же хотел сделать своим соучастником все общество, весь римский народ. Он объявил, что мать готовила заговор против него и сената, а все продолжали приветствовать его, но только из страха. Однако доверия к Нерону больше не было.

Всеобщий ужас передался Нерону, он воспринял его, он оправдал ожидания тех, кто ждал от него новых преступлений. Он как будто переродился и сам поверил в то, что готов на все. Он стал рабом двух жутких чувств – страха и вседозволенности.

Больше всего на свете Нерон увлекался театром, особенно пением под кифару. Это было немыслимо, поскольку в римском обществе с пренебрежением относились к тем, кто занимается ремеслом актера, комедианта. Но Нерон не мог противиться своему естеству: его самым заветным желанием было выступать перед публикой, слышать восторженные крики. По мнению правителя, успех актера значил гораздо больше, нежели власть.

И Нерон осуществил свою мечту. При большом скоплении публики в Неаполе он пропел несколько арий. Скверное предзнаменование: едва император допел арию своим сиплым голосом, как произошло землетрясение. Театр шатало, но Нерон не останавливал своего выступления. К счастью, публика успела покинуть театр, когда он в результате мощных подземных толчков рассыпался совершенно. В тот раз никто не пострадал.

Сенаторы испытывали крайнюю неловкость оттого, что император поет как обычный актер. К тому же он выступил с еще одной оригинальной инициативой – устроил спортивные состязания, названные нерониями. Они должны были проходить по образцу Олимпийских игр, однако в центре внимания находились не поединки гладиаторов, а состязания ораторов, а проще говоря, соперничество в актерском искусстве. Сенат сделал отчаянную попытку удержать своего правителя от безумного шага. По словам Тацита, «еще до того, как начались… состязания, сенат, пытаясь предотвратить всенародный позор, предложил Нерону награду за пение и в добавление к ней венок победителя в красноречии, что избавило бы его от бесчестия, сопряженного с выступлением на театральных подмостках».

Тем не менее Нерон отказался, заявив, что желает стать победителем в честном поединке. Представление длилось невероятно долго – целый день и целую ночь, на протяжении которых Нерон упивался тем, что вновь и вновь демонстрировал перед публикой все свои дарования. За время выступления императора-актера многие люди были задавлены в толпе, а многие, не выдержав столь длительного сидения, заболели. Однако этим неприятности для народа не заканчивались, поскольку среди толпы бродили соглядатаи, посланные Нероном. Они запоминали лица тех, кто относился к выступлению правителя неприязненно. Многих из тех, кому представление не понравилось, впоследствии постигла казнь.

После этих выступлений Нерона его популярность стала стремительно падать. Склонность правителя к актерству называлась не иначе как «безобразием». Когда в 60 году на небе появилась большая комета, многие обрадовались, поскольку, говорили в обществе, небесное светило предвещает скорый конец властителя. И в самом деле, с тех пор неудачи преследовали Нерона. Сначала он серьезно заболел, в римских провинциях то и дело вспыхивали восстания, а кампания Рима в Парфии окончилась провалом.

В 62 году при невыясненных обстоятельствах умер Бурр, и говорили, что это дело рук Нерона. Сенека подал в отставку, а его место занял Тигеллин. В этом же году Нерон без каких-либо видимых причин убил свою первую жену Октавию, женщину очень добродетельную и любимую всем римским народом. Ей было выдвинуто обвинение в прелюбодеянии, после чего Октавию выслали из Рима и убили. В ответ на такую ничем не оправданную жестокость Сенека сочинил трагедию под названием «Октавия».

Нерон полностью попал под влияние Поппеи Сабины. Красивая, жестокая, беспринципная и лицемерная, она диктовала свою волю императору, а тот послушно выполнял все, что она желала, поскольку любил ее до безумия. Через год у Нерона и Поппеи родился ребенок, первое дитя императора. По этому случаю были устроены грандиозные игры и молебствия. Через четыре месяца ребенок умер.

Тем временем недовольство народа своим правителем достигло предела. Поворотным моментом можно назвать 64 год, год знаменитого пожара в Риме. Он бушевал почти девять дней и уничтожил большую часть великого города. Нерон не только вел борьбу с пожаром, но и сделал очень многое для возрождения Вечного города. Именно благодаря ему была улучшена система противопожарной безопасности и уборки мусора. Однако неприязнь в обществе была к нему настолько сильна, что правителя обвинили в причастности к поджогу Рима. Надо сказать, что уверенность в виновности Нерона в том бедствии сохранилась до наших дней.

Ответом на пожар стал заговор Пизона в апреле 65 года. Состав заговорщиков был довольно разношерстным, но всех их объединяло желание убить Нерона и заменить его другим правителем. Перед самым покушением один из заговорщиков донес императору о намечающемся убийстве, причем в числе прочих был назван и Сенека. В результате часть заговорщиков покончила с собой, не дожидаясь, пока за ними придут солдаты Нерона, прочих заставили лишить себя жизни своими руками, в том числе и Сенеку. Заодно Нерон уничтожил множество неугодных ему людей, не имевших никакого отношения к заговору Пизона, но позволявших себе проводить независимую линию поведения. Последовали массовые изгнания и ссылки интеллигенции.

Нерон наслаждался самоубийствами достойнейших и ни в чем не виноватых людей. Вот, например, как Тацит описывает некоторые эпизоды того времени, и в частности убийство аристократа Вестина, некогда связанного с Нероном узами дружбы: «Он (Нерон) посылает трибуна Гереллана с когортою воинов, приказав… занять его подобный крепости дом и подавить охранявшую его отборную молодежь… Завершив на этот день свои консульские обязанности, Вестин давал пиршество, ничего не опасаясь, когда внезапно вошедшие в покой воины сказали ему, что его призывает трибун. Вестин без промедления встает из-за стола, и все совершается мгновенно: он уединяется с врачом в спальном покое; надрезаются вены; еще полного сил, его переносят в баню и погружают в теплую воду, причем ни единым словом он не пожаловался на свою участь… Вслед за ним он (Нерон, вдоволь посмеявшийся над ужасом гостей Вестина) велит умереть Аннею Лукану. И когда тот, истекая кровью, почувствовал, что у него холодеют руки и ноги и жизненная сила понемногу покидает тело, хотя жар его сердца еще не остыл и сознание не утратило ясности, ему вспомнились сочиненные им стихи, в которых изображался умиравший такой же смертью раненый воин. Он прочел эти стихи, и то были последние произнесенные им слова».

Весь Рим был объят страхом. Сенат с перепугу объявил месяц разгрома заговорщиков (апрель) неронием и готов был назначить правителя богом, но тот сам отказался от подобной чести.

Сразу после казней устроили неронии, и вновь император выступал перед публикой в качестве актера, а вслед за этим умерла жена Нерона Поппея. Причиной ее смерти стала обычная семейная ссора. По свидетельству Тацита, муж убил беременную жену, в припадке ярости пнув ее ногой в живот. Тело Поппеи забальзамировали по восточному обычаю и поместили в гробницу Юлиев. Народ внешне скорбел по этому поводу, но внутренне радовался, поскольку это женщина осталась у всех в памяти как кровожадная и бесстыдная.

Бури и моровые поветрия омрачили и без того богатый на казни и злодеяния 66 год. «Вся Кампания была опустошена вихрем, который, повсеместно сметая постройки, древесные насаждения и собранный в закрома урожай, донес свое неистовство до окрестностей Рима, где род человеческий истреблялся повальной болезнью, хотя и не было никаких заметных отклонений в погоде, – пишет Тацит. – Дома наполнялись бездыханными телами, улицы – погребальными шествиями; ни пола, ни возраста не щадила эта пагуба; смерть с одинаковою стремительностью уносила и рабов, и свободнорожденных из простого народа среди причитаний их жен и детей, которые, находясь при них, плача над ними, нередко сжигались на тех же кострах, что и они. Об умерших всадниках и сенаторах, хотя и их было великое множество, горевали меньше, считая, что, разделив общую участь, они упредили жестокость принцепса».

В этом году против Нерона был организован новый заговор, во главе которого стоял Анний Винициан. Лидеров заговора казнили, но Нерон этим не удовлетворился. Правитель, находящийся в состоянии постоянного опасения, не щадил ни в чем не повинных воинов, которые завоевали себе славу во многих сражениях. Так погибли Антей и Осторий. Антея заставили принять яд, но действие его было слишком медленным, поэтому воин сам ускорил свой конец, вскрыв себе вены. Что же касается Остория, то Тацит скупо сообщает об этой трагедии: «…преградив выходы из виллы Остория, центурион передает ему приказание императора. И Осторий обратил против себя ту самую доблесть, которую столь часто выказывал в битвах с врагами. Но так как из надрезанных вен вытекало малое количество крови, он воспользовался рукою раба, но лишь для того, чтобы тот неподвижно держал перед собою кинжал, и, ухватив его крепко за правую руку, приник горлом к кинжалу и поразил себя насмерть».

Всемогущий Тигеллин, воспользовавшись сложившейся ситуацией, приложил все силы к тому, чтобы убрать с дороги любимца императора Гая Петрония, служившего в те времена образцом вкуса и изысканности. Этот человек был истинным эпикурейцем. Днем он спал, а ночи проводил, исполняя свои обязанности при дворе или участвуя в шумных пиршествах. В отличие от многих, кто добыл славу усердием или славой, Петроний стал знаменит именно благодаря бесподобной в своем изяществе праздности. Конечно, он обожал красивых женщин, и оттого его считали распутником. Он любил роскошь, считался признанным ее знатоком и не жалел сбережений предков на то, что казалось ему прекрасным. Он был расточителен, однако безупречен во всем том, что было отмечено изысканностью.

Этот человек, простодушный и открытый, как ребенок, всегда говорил то, что думал. Все его речи дышали непринужденностью, и к ним относились благосклонно, как и к его небрежным поступкам. Петроний, однако, имел и должность – консул Вифинии – и вполне успешно справлялся со своими обязанностями.

Тацит сообщает о Петронии: «…он был принят в тесный круг наиболее доверенных приближенных Нерона и сделался в нем законодателем изящного вкуса, так что Нерон стал считать приятным и исполненным пленительной роскоши только то, что было одобрено Петронием. Это вызвало в Тигеллине зависть, и он возненавидел его как своего соперника, и притом такого, который в науке наслаждений сильнее его. И вот Тигеллин обращается к жестокости принцепса, перед которою отступали все прочие его страсти… Донос… поступает от подкупленного тем же Тигеллином раба Петрония; большую часть его челяди бросают в темницу, и он лишается возможности защищаться.

Случилось, что в эти самые дни Нерон отбыл в Кампанию; отправился туда и Петроний, но был остановлен в Кумах. И он не стал длить часы страха или надежды. Вместе с тем, расставаясь с жизнью, он не торопился ее оборвать и, вскрыв себе вены, то, сообразно своему желанию, перевязывал их, то снимал повязки; разговаривая с друзьями, он не касался важных предметов и избегал всего, чем мог бы способствовать прославлению непоколебимости своего духа. И от друзей он также не слышал рассуждений о бессмертии души и мнений философов, но они пели ему песни и читали легкомысленные стихи. Иных из рабов он оделил своими щедротами, некоторых – плетьми. Затем он пообедал и погрузился в сон, дабы его конец, будучи вынужденным, уподобился естественной смерти. Даже в завещании, в отличие от большинства осужденных, он не льстил ни Нерону, ни Тигеллину, ни кому другому из власть имущих, но описал безобразные оргии принцепса, назвав поименно участвующих в них распутников и распутниц и отметив новшества, вносимые ими в каждый вид блуда, и, приложив печать, отправил его Нерону. Свой перстень с печатью он сломал, чтобы ее нельзя было использовать в злонамеренных целях». Петроний Арбитр покинул эту землю как истинный эстет. Он умер так же, как и жил, изящно и легко.

Таким образом, безобразные распутства Нерона сделались известными многим. К списку злодеяний императора, помимо пожара Рима и невероятной растраты казны, прибавились описания его ночных безумств с новой любовницей Кальвией Криспиниллой и евнухом Спором.

Тем временем в Иудее шла война, а в Лугдунской Галии против Нерона восстал легат Юлий Виндекс, который происходил из царского рода Аквитании. К Виндексу присоединился испанский наместник Сервий Гальба. Узнав о восстании Виндекса, Нерон не предпринимал практически ничего; даже сообщение сенату он сделал только через восемь дней после случившегося. Восстание набирало силу, и вот уже на сторону Гальбы перешли преторианцы. Они присягнули Гальбе, а сенат во всеуслышание объявил Нерона врагом родины.

И вот ночью 9 июня 68 года бывший император проснулся и обнаружил, что оставлен даже телохранителями. Нерон испугался и вскочил с постели. Он звал друзей, но не получил ответа. В какую бы дверь он ни стучался, все они были крепко заперты. Нерон вернулся в спальню и обнаружил, что в его отсутствие слуги успели стащить даже простыни с постели и ларец с ядом. Император беспорядочно метался, надеясь найти опытного воина, чтобы принять смерть от его руки, но кругом было пустынно.

В какое-то мгновение Нерон захотел броситься в Тибр. «Неужели у меня нет ни друга, ни врага?» – закричал он, подбегая к воде. Но при взгляде на черные холодные волны его порыв отчего-то рассеялся. Ему захотелось собраться с мыслями, что-то еще доделать, что-то такое, о чем он забыл. Из темноты появились четыре человека. Значит, еще не все слуги покинули его. Среди них был евнух Спор и вольноотпущенник Фаон, который предложил Нерону спрятаться в его усадьбе, расположенной между Соляной и Номентанской дорогами, поблизости от Рима. Нерон не стал даже одеваться. Как был, в одной тунике и босой, император вскочил на коня. Один из слуг успел накинуть на его плечи черный плащ, и всадники вихрем понеслись по дороге.

Они не решились войти на виллу открыто и, отпустив коней у одной из неприметных тропинок, пошли через тростник, подстилая одежду под босые ноги Нерона. К задней стене виллы удалось подобраться с огромным трудом. Увидев яму, из которой черпали песок для строительных нужд, Фаон предложил Нерону спрятаться в ней на время. «Я не пойду живым под землю!» – с ужасом воскликнул Нерон. Тогда слуги начали рыть тайный ход на виллу, а император, укрытый плащом, изодранным терновником, сидел в раздумье у тропинки. Зачерпнув воды из грязной лужи, он проглотил ее со словами: «Вот напиток Нерона!». Он так устал, что еле держался на ногах. Когда лаз был вырыт, император на четвереньках пробрался на виллу и, зайдя в первую попавшуюся каморку, упал на жалкую, едва прикрытую старым плащом подстилку. Потом он попросил немного поесть и чего-нибудь выпить. Однако предложенный ему хлеб из грубой муки Нерон решительно отверг; ограничился только тем, что выпил совсем немного теплой воды.

Позор бывшего правителя Римской империи был поистине ужасен. Не в силах вынести подобного падения, слуги молили Нерона уйти как можно достойнее. Тот действовал как в тумане: приказал снять с него мерку и вырыть немедленно могилу. Он стоял и смотрел, как копают его могилу, постоянно всхлипывая и повторяя: «Какой артист погибает!».

Тем временем из Рима прибыл скороход с письмом, которое передал Фаону. «Что там?» – тревожно спросил Нерон. Не в силах далее выносить неопределенность, он вырвал письмо из рук слуги и прочел, что сенат объявил его врагом государства, который заслуживает смерти по обычаю предков. Не зная, что это за казнь, бывший император поинтересовался, что же его ждет впереди. Ответ был ужасен: его голову должны зажать в колодке и засечь до смерти розгами. Позорная, долгая и ужасная смерть!

Нерон в ужасе заметался. У него с собой было два кинжала. Император трогал то один из них, то другой, пробовал, какой острее, потом прятал и со слезами на глазах говорил, что такого быть не может, потому что он уверен: роковой час еще далек. Он просил Спора начать плач по нему, чтобы таким образом добавить мужества перед лицом смерти, он уговаривал и бранил самого себя: «Живу я гнусно, позорно. Не к лицу Нерону, не к лицу. Нужно быть разумным в такое время. Ну же, ну же, мужайся!». Пока он так терзал себя и окружающих, послышался топот коней. Это скакали римские всадники, получившие приказ доставить живым в Вечный город ненавидимого всеми тирана. Услышав стук копыт, Нерон задрожал и вскричал: «Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает!». Эта фраза скорее напоминала сцену из театральной постановки, нежели слова мужественного государя.

Государственный советник Эпафродит понял, что следует помочь императору уйти достойно, раз он сам не в силах сделать это. Эпафродит прижал меч к горлу Нерона и тихонько подтолкнул его. Дальше было уже легче, поскольку враг государства наконец конкретно понял, что от него требуется. Острие свободно вошло в шею Нерона.

Когда в каморку зашел центурион, император был еще жив; он дышал и даже мог что-то говорить. Центурион зажал плащом рану. Со стороны казалось, будто он хочет Нерону помочь. Император прохрипел: «Поздно!». Еще он успел сказать безо всякого выражения: «Вот она – верность!». Это были его последние слова. Наклонившись, центурион понял, что Нерон не дышит.

Инженер и авантюристДональд Кроухерст

Несостоявшийся бизнесмен, инженер и изобретатель Дональд Кроухерст после очередной неудачной попытки разбогатеть и прославиться решился на самоубийство, шагнув за борт своей яхты, дрейфовавшей посреди океана. Кроухерст был действительно талантливым инженером, но всю жизнь его преследовали неудачи. После многочисленных провалов и разочарований в бизнесе он предпринял последнюю попытку победить наконец свою неумолимую судьбу и взять реванш. Кроухерст подписался на участие в морской гонке. Соревнование предполагало многомесячное кругосветное плавание без остановок в портах. Таким образом, участники гонки лишались всякой помощи извне, общения с людьми. По условиям состязания лишь тот из них становится победителем, кто сумеет пройти положенный маршрут до конца (протяженность составляла 30 000 миль) и не нарушить установленных правил, т. е. в течение по меньшей мере 10 месяцев будет находиться в полной изоляции от окружающего мира. Победитель, конечно же, получил бы и почет, и славу, а помимо этого, и солидную награду.

Кроухерст был не очень опытным моряком; кроме того, судно, на котором он отправился в путешествие, было построено наспех и вряд ли могло тягаться с другими, более оснащенными судами участников соревнования. Но Дональд был уверен в победе, в своем успехе, хотя никто не мог понять, откуда взялась эта уверенность. Возможно, то была его последняя надежда, соломинка, за которую хватается утопающий.

Свой тримаран Кроухерст с гордостью окрестил «Тейнмаутским электроном». Однако «Электрон» не оправдал своего названия и оказался не таким скорым судном. Уже в первые дни гонки и конструкция тримарана, и его оборудование начали давать сбои. Кроухерст понимал, что если он срочно что-то не предпримет, то его участие в гонке на этом закончится. И он решил пойти на подлог.

Дональд завел второй судовой журнал, в котором описывал якобы проделанный маршрут, фиксируя по времени свои действия и местоположение. Этот журнал он планировал затем предъявить арбитрам гонки, естественно, после того, как с триумфом пересечет финишную черту.

Пока остальные участники соревнования сражались со стихиями в открытом океане, Кроухерст мирно дрейфовал вдоль берегов Южноамериканского материка, старательно скрываясь от проплывавших мимо судов. Никто и не догадывался об истинном положении дел. Весь мир, следивший за гонкой, был уверен, что тримаран Кроухерста опережает прочие на опасном маршруте и лишь судно Тетли составляет ему конкуренцию.

Тем временем Дональд решил пристать к берегам Южной Америки в местечке под названием Рио-Саладо. Он был вынужден сделать это, чтобы привести в порядок судно, произвести надлежащий ремонт и еще раз обдумать ситуацию. Его начинали одолевать сомнения: правильное ли он принял решение, отважившись на обман? Он не выходил на связь, надеясь все списать потом на неисправность генератора радиостанции. Однако сам он непрерывно следил за сообщениями о передвижении других участников гонки.

Так случилось, что его главный конкурент Тетли сошел с дистанции. Его судно попало в сильнейший шторм у Азорских островов и затонуло. Теперь неоспоримым лидером гонки оставался лишь Кроухерст. Он уже не мог проиграть, ведь находился впереди всех, но очень боялся разоблачения, поскольку судьи рано или поздно открыли бы обман.

Между тем в родном Тейнмауте уже вывешивали флаги в честь победителя, все горожане были оживлены предстоящим триумфальным возвращением Кроухерста, превратившегося в мировую знаменитость. Возможно, это всеобщее ликование еще больше усилило отчаяние Дональда: как он мог смотреть в глаза землякам, которых обманывал самым подлым образом?

Записи в бортовом журнале, сделанные в этот отрезок времени, свидетельствовали о том, что рассудок горе-мореплавателя окончательно помутился. Бредовые рассуждения о космосе и разуме перемежались с математическими вычислениями. Возможно, в этом и можно было обнаружить некий глубинный смысл, но тем не менее подобные пространные рассуждения не имели ни малейшего отношения к маршруту морской регаты. Специалисты, тщательно изучившие судовые книги Кроухерста, позже констатировали, что в период с декабря 1968 года по 30 июня 1969 года, более пяти месяцев, несчастный Дональд был вынужден вести двойную игру, тщательно скрывая от всего мира, что он давно выбыл из соревнования. Раздираемый противоречиями, Дональд окончательно запутался. Психическое напряжение достигло наивысшего накала, поэтому вполне допустимо, что в этот критический момент ему и пришла в голову шальная мысль шагнуть за борт, чтобы разом разрубить узел проблем.

До сих пор многие не верят в гибель Кроухерста, ведь его труп так и не был найден. В первых числах июля потрепанный тримаран «Электрон» был обнаружен в 700 милях от берегов Англии. Судно нашли британские ВМС. Спустя еще некоторое время весь мир узнал о великом обмане Дональда, после того как были найдены оба бортовых журнала. Сам же виновник громкого скандала словно в воду канул. Некоторые сострадательные земляки Кроухерста полагают, что находчивый инженер все-таки соорудил из обломков тримарана плот, еще находясь в Саргассовом море. На этом плоту он якобы пустился вплавь к островам Зеленого Мыса, дабы навсегда укрыться от людей и позора. Кое-кто, говорят, даже видел его не то на Канарских, не то на Азорских островах…

Жена изобретательного путешественника, между прочим, тоже так и не смирилась с гибелью любимого, поэтому долгие годы провела в томительном ожидании.

Казачий генерал Алексей Каледин

После поражения казацкого мятежа возглавлявший его генерал Каледин застрелился. А началось все в Петрограде…

Когда политическая обстановка уже не сулила счастливых перемен, генерал Алексеев вместе со своим адъютантом ротмистром Шапроном, согласно намеченному ранее плану, 30 октября 1917 года отправился на Дон. 2 ноября они уже прибыли в Новочеркасск. В этот же день генерал без промедления приступил к активным действиям по организации вооруженных сил, созданию мощной армии, на которую белогвардейские военачальники возлагали большие надежды.

Алексей Каледин

Юго-восточный район России, в частности Дон, славился своими доблестными воинами. Здесь еще оставались преданные монархии офицеры, юнкера, ударники и солдаты. Алексеев и его окружение надеялись с их помощью навести в государстве порядок. Конечно, вряд ли казаки согласились бы спасать все Отечество, но генерал знал наверняка, что «собственное свое достояние и территорию казаки защищать будут». Однако обстановка на Дону сложилась не совсем подходящая и обнадеживающая. Казачий атаман Алексей Каледин, познакомившись с планами белогвардейского руководства, лишь посочувствовал. Но на просьбу «дать приют русскому офицерству» ответил вежливым отказом, поскольку знал, что настроения казаков были далеко не самыми лучшими в этом смысле. Каледин попросил Алексеева не задерживаться надолго в Новочеркасске и перенести всю свою деятельность куда-нибудь за пределы области. По его мнению, Алексеев мог благополучно перебраться в Камышин или Ставрополь.

К своему разочарованию, генерал Алексеев не получил на Дону ни теплого приема, на который так рассчитывал, ни материальной поддержки. Но данное обстоятельство не обескуражило генерала. Он немедленно телеграфировал в Петроград в одно благотворительное общество. В зашифрованном послании говорилось о переправке в Новочеркасск офицеров. Затем он выбил у мест‑ ного руководства помещение одного из лазаретов, расположенное на Барочной улице, которое превратилось в офицерское общежитие и собрало под своей крышей всех добровольцев. Вскоре в Алексеевскую организацию поступило первое пожертвование – 400 рублей. Благотворительное общество оказало некоторую поддержку, но, конечно, эти средства были мизерными для создания серьезной и мощной армии. Русское общество как будто игнорировало сложившуюся опасную ситуацию.

Алексееву, который в былые времена располагал миллионной армией и миллиардами военного бюджета, теперь пришлось из кожи вон лезть ради того, чтобы добыть хотя бы десяток кроватей для своего общежития, несколько пудов сахара и хоть какую-то сумму денег для содержания бездомных офицеров, юнкеров, кадетов, которые стекались в Новочеркасск под крыло Алексеевской организации со всей страны. Бывшие белогвардейцы сначала приходили по одному, потом целыми группами. Кто-то бежал из советских тюрем, кто-то спасался от большевиков, кто-то искал прибежища после развала своей войсковой части – всех их объединяла ненависть к новому строю, к новому порядку, а вернее, беспорядку.

Казачий Дон превратился в своего рода маяк, к которому устремились все преданные павшей монархии офицеры, голодные, оборванные и обездоленные, но не павшие духом. Многие из них не имели ни малейшего представления о своей дальнейшей судьбе, они просто шли на Дон, ведь именно здесь была вековая колыбель казачьей вольницы и именно с Доном народная молва упорно связывала имена лучших белогвардейских и казачьих вождей.

Вскоре в Новочеркасск пришел небольшой Георгиевский полк из Киева. В конце декабря сюда же прибыл Славянский ударный полк почти в полном составе и немедленно восстановил с гордостью свое прежнее название – Корниловский. История этого полка трагична и необычайна. Генерал Корнилов простился с ним 1 сентября, отписав в приказе добрые, ничуть не официальные напутствия: «Все ваши мысли, чувства и силы отдайте Родине, многострадальной России. Живите, дышите только мечтою об ее величии, счастье и славе. Бог в помощь вам». Далее полк был направлен новым правительством на Юго-Западный фронт – в самую гущу озверелой солдатской народной массы. Во время сентябрьских и октябрьских бунтов комиссары нового правительства бросали полк на усмирение волнений, поскольку революционные войска, ими же созданные, утратили не только воинские честь и доблесть, но и вообще какое-либо человеческое подобие. Бывший же Корниловский оставался самым дисциплинированным и на редкость законопослушным, чем, впрочем, заслужил обвинение в контрреволюционности.

Когда в конце октября в Киеве вспыхнуло большевистское восстание, правительственный комиссар доктор Григорьев от имени Временного правительства обратился к корниловцам с просьбой поддержать власть. Полк, возглавляемый Григорьевым, отправился в Киев. Но, как позже будет отмечено, комиссар оказался неумелым и даже безграмотным полководцем. Корниловцы, защищая уже не существующее Временное правительство, а вместе с ними офицеры и кадеты из киевских военных училищ (Константиновского, Николаевского и Сергиевского) были вынуждены противостоять мощнейшей силе. Против них выступили украинцы во главе с генералом Петлюрой и большевики под предводительством комиссара Пятакова. Кроме того, чехи и донские казаки, которые раньше сохраняли нейтралитет, теперь не хотели идти против народа. Кровавый бой шел прямо на улицах города, и многие из числа правительственных войск, самые доблестные и стойкие, погибли. В разгар боя комиссар Григорьев объявил, что «выступление правительственных войск в Киеве против большевиков натолкнулось на национальное украинское движение, на что он не рассчитывал, а потому „приступает к переговорам о выводе правительственных войск“.

Так власть в городе перешла к Центральной раде и большевикам. Киевские военные училища выслали на Дон и Кубань, а Корниловскому полку Петлюра предложил остаться для охраны города. Конечно, корниловцы пребывали в подавленном состоянии и даже в отчаянии: старый мир рухнул, вокруг царили хаос и неразбериха. Ради чего погибали их однополчане, лучшие офицеры России, за что они сражались и что их ожидало впереди?

Возглавлявший полк Неженцев с большим трудом вывел войска из Киева, отправив немедленно в Ставку телеграмму, в которой просил спасти полк от истребления и отпустить его на Дон. Донское правительство не возражало, но Ставка боялась навлечь на себя подозрения и ответила категорическим отказом. Лишь накануне развала Ставки, 18 ноября, было наконец получено распоряжение передвинуть полк на Кавказ «для усиления Кавказского фронта и для новых формирований». К этому времени все пути, по которым можно было передвигаться, уже были заняты большевиками. Единственным средством добраться до Дона оставалась возможность присоединиться по частям к казачьим эшелонам, отправлявшимся на восток. Казачьи войска оставались неприкосновенными, поскольку сохраняли нейтралитет.

Всеми правдами и неправдами 19 декабря в Новочеркасск прибыл сначала один эшелон полка, к 1 января 1918 года здесь собрались по одному и небольшими группами другие офицеры и солдаты. В таких муках рождалась Добровольческая армия генерала Алексеева, хотя ни цели, ни лозунги этого движения пока еще окончательно не определились. Только имя генерала служило доказательством истинной политической направленности действий добровольцев.

Правда, для широких масс Донской области это имя было несколько одиозным, как и имена других известных всей России военачальников. У рабочих, в большей степени подверженных большевистской пропаганде, присутствие «контрреволюционного офицерства» вызывало и опасения, и недовольство. Среди них начались волнения, критическая ситуация возникла в Ростове и Таганроге. Казачество в сложившейся обстановке обвиняло в первую очередь непрошеных гостей – добровольцев-белогвардейцев. Донское правительство видело, что Добровольческая армия вызвала не только волнение, но и гнев со стороны советской власти. Местные революционные учреждения начали всерьез готовиться к активным военным действиям. Между тем донское правительство, не желая каких-либо осложнений, предполагало пойти на некоторые уступки и соглашения с представителями советской власти в области, дабы избежать тотального нашествия большевиков. Казаки устали от войны и потому враждебно относились к тем, кто мог разжечь новую бойню.

Интеллигенция, хотя и сочувствовала, но оставалась безгласна и малоактивна. Казачий генерал Каледин некоторое время оставался словно бы в стороне от происходивших событий, но постепенно давление на него извне возрастало, по мере того как увеличивался приток новых добровольцев. С одной стороны, он не мог отказать бездомным беглым офицерам в приюте, с другой – прекрасно понимал, как к этому относится казачество, доведенное до крайнего раздражения. Каледин несколько раз обращался к генералу Алексееву с просьбой перевести созданную им организацию в другой город, по крайней мере не делать никаких официальных заявлений и соблюдать максимальную осторожность.

В Новочеркасске находились два большевистских запасных полка, которые вызывали немалые опасения у казачьего атамана. Ни одна казачья часть не пожелала принять участия в разоружении этих полков и не подчинилась Каледину. Тогда он воспользовался силами Алексеевской организации и во главе небольшого офицерского отряда сумел добиться желаемого, правда, обстановка в городе по-прежнему оставалась крайне напряженной. Он понимал, что «казачество заболело, как и вся Россия».

После этих событий генерал Алексеев уехал на заседание правительства Юго-Восточного союза в Екатеринодар. Советская власть оказывала все возраставшее давление на правительство Дона. Крыленко направил на Дон карательные отряды с фронта; Черноморский флот прислал ультиматум, требуя «признать власть за Советами рабочих и солдатских депутатов»; Макеевский район был объявлен Донецкой социалистической республикой. Мало того, в Таганрог прибыл миноносец и несколько тралеров с большим отрядом решительно настроенных матросов на борту. Тралеры уже вошли в порт Ростова, после чего военно-революционный комитет города выступил с воззванием начать открытую борьбу с «контрреволюционным казачеством». А казаки воевать не хотели. Когда атаман Каледин обратился к своему полку с призывом защитить родную землю, один из казаков выкрикнул из толпы: «Да что там слушать, знаем, надоели!». А потом люди просто разошлись.

Каледин еще слушал доклады, разговаривал по телефону и отдавал распоряжения, но делал он это почти механически: «Отдаю распоряжения и знаю, что почти ничего исполнено не будет. Весь вопрос в казачьей психологии. Опомнятся – хорошо, нет – казачья песня спета». Он еще надеялся уладить ситуацию, если бы Добровольческая армия Алексеева покинула Дон и перебралась куда-нибудь на Кавказ или хотя бы в отдаленные кубанские станицы. Генерал Каледин хотя и обладал всеми надлежащими лидеру качествами, но в данный момент его поведение немногим отличалось от общего направления деятельности российской власти.

По словам его соратников, Каледин был «знающий, честный, угрюмый, настойчивый, быть может, упрямый» человек. В годы Первой мировой войны он проявил себя как спокойный, упорный и расчетливый полководец, по праву заслужив уважение и славу. Успехи на полях сражений тогда дали имя и ему, и его дивизии. Из воспоминаний людей, с которыми ему довелось вместе, бок о бок, сражаться против австрийцев, складывается героический образ доблестного казачьего атамана и российского генерала: «Каледин не любил и не умел говорить красивых, возбуждающих слов. Но когда он раза два приехал к моим полкам, посидел на утесе, обстреливаемом жестоким огнем, спокойно расспрашивая стрелков о ходе боя и интересуясь их действиями, этого было достаточно, чтобы возбудить их доверие и уважение».

Революцию Каледин категорически отвергнул, он органически не мог принять новых идей «демократизации», которые просто захлестнули армию. Как отмечает один из его современников: «Он резко отвернулся от революционных учреждений и еще глубже ушел в себя. Комитеты выразили протест, а Брусилов в середине апреля сказал генералу Алексееву: „Каледин потерял сердце и не понимает духа времени. Его необходимо убрать. Во всяком случае на моем фронте ему оставаться нельзя“. И для генерала Каледина, давшего армии столько славных побед, не нашлось больше места на фронте: он ушел на покой в Военный совет».

Позже ему предложили возглавить донское казачество, но он ответил: «Никогда! Донским казакам я готов отдать жизнь; но то, что будет, – это будет не народ, а будут советы, комитеты, советики, комитетики. Пользы быть не может. Пусть идут другие. Я – никогда». Но большинством голосов Каледина все-таки избрали на пост донского атамана, и генерал был вынужден сдаться, уступая требованиям большинства и, особенно, уговорам донского правления. Так, 18 июня на Дону вышло постановление: «По праву древней обыкновенности избрания войсковых атаманов, нарушенному волею Петра I в лето 1709 и ныне восстановленному, избрали мы тебя нашим войсковым атаманом…» Новый пост, новую власть Каледин принял словно тяжкий крест, как будто заранее зная свою будущую судьбу и судьбу казачества. «Я пришел на Дон с чистым именем воина, а уйду, быть может, с проклятиями…» – говорил генерал в те дни.

Каледин, как и генерал Алексеев или Корнилов, до конца оставался русским патриотом и мечтал об освобождении государства, но теперь на него возложили и другую миссию: став донским атаманом, он был обязан оставаться верным лидером казачества. Корнилов и Алексеев, в отличие от него, не были связаны подобными узами, они могли уйти вместе со своими армиями в любое место – на Кубань, Кавказ или на Волгу. Каледин тоже прекрасно видел всю сложность ситуации и предельно четко ставил перед собой государственные задачи, но он был выборным атаманом. К своему избранию он относился как к «некоему мистическому предопределению».

Теперь его жизнь была неразрывно связана с судьбой казачества Дона. И если он мог стремиться к общерусским национальным целям, то только вместе с доверенным ему Донским войском. Каледин пытался возбудить в казаках порыв сражаться за свою землю, он надеялся, что они поднимутся на его призыв, если не из государственных соображений, то хотя бы из чувства самосохранения. Несмотря на всякого рода подозрения и обвинения, до последней минуты он оставался лоялен и демократичен по отношению к воле казачества, а ведь такого отношения казаки не встретили ни от одного вождя революции, так страстно пропагандировавшего эти самые идеи «демократизации».

В последние дни своей жизни Каледин чувствовал себя совершенно одиноким и не ждал уже чудесного исцеления Дона. Когда вера в свои силы пропала, как и вера в разум и силы казачества, он выбрал смерть. Сложив с себя полномочия, Алексей Каледин застрелился. Чуть позже его могила была уничтожена большевиками.

«Русский патриот и донской атаман! – так пишет о нем один из известных военачальников тех лет. – В этом двойственном бытии – трагедия жизни Каледина и разгадка его самоубийства… В этом было его моральное оправдание и политическое бессилие. Он мыслил и чувствовал как русский патриот; жил в эти месяцы, работал и умер как донской атаман».

Сергей Зубатов

Один из талантливейших руководителей царской охранки Сергей Зубатов ушел из жизни на 53-м году жизни. Что заставило этого человека исключительных способностей, занимавшего самые высокие посты в Российском полицейском управлении, так внезапно оборвать свою жизнь? По мнению исследователей, первопричиной самоубийства стало столкновение Зубатова с твердолобыми царскими генералами, которых не устраивала кропотливая работа и всякого рода уступки рабочим – они предпочитали нагайки. Политика Зубатова не принесла желаемых результатов. В итоге он был отправлен в отставку.

Сергей Зубатов

Разве мог такой деятельный и инициативный человек вести размеренную и тихую жизнь в Замоскворечье, оставаясь в сторо‑ не, когда страна была буквально охвачена пламенем революции? Убежденный сторонник, а вернее, инициатор политики «полицейского социализма» на протяжении всей своей профессиональной деятельности искал пути мирного урегулирования конфликтных ситуаций политического характера. Он до конца надеялся, что монархическое правительство в лице Николая II сможет спасти Россию от страшной катастрофы, удержать на краю пропасти, избавить страну от ненужного кровопролития. Как истинный патриот своего отечества, он понимал, какие последствия может вызвать отречение императора от престола. Его жизнь, подчиненная интересам родины, в таком случае теряла всякий смысл.

Родился Сергей Васильевич Зубатов в семье обер-офицера, что и определило его дальнейшую судьбу. В юном возрасте он участвовал в различных нелегальных народовольческих кружках. Отец Сергея, дабы вырвать его из-под вредного влияния, добился того, чтобы мальчика исключили из 6-го класса. Видимо, эти меры были своевременны, поскольку позже Сергей Зубатов поступил на службу в тайную политическую полицию. До этого он успел поработать и в библиотеке, и на телеграфе, но работа в тайной полиции была действительно его призванием. С 1886 года он секретный сотрудник Московского охранного отделения; затем, через пять лет, стал чиновником по поручениям того же отделения; с 1894 года Зубатов был помощником начальника, а через два года – начальником.

Зубатов на свой страх и риск создал целую сеть легальных рабочих организаций, чем и стал знаменит. Но его идеи не встретили одобрения ни среди революционеров, ни среди промышленников и дворянства, ни у императорского двора. Тем не менее рабочие организации существовали по всей стране, а главные центры находились в Москве, Петербурге, Киеве, Харькове, Екатеринославле, Николаеве, Перми, Минске, Одессе и других городах Российской империи.

По инициативе Зубатова на многих предприятиях были созданы так называемые комитеты, которые занимались решением различных трудовых споров, проблем рабочих мирным путем, а не методом террора. Собственно, с этих комитетов и возникло в России профсоюзное движение. Гениальный сыщик надеялся, что организованное легальное экономическое движение рабочих будет полезным как им самим, так и государству. Он верил, что таким образом удастся избавить рабочих от губительного влияния революционеров.

В Москве на механическом производстве в 1901 году под контролем Зубатова была создана первая такая организация – Общество взаимного вспомоществования. Затем появились Совет рабочих механического производства г. Москвы, Общество взаимной помощи текстильщиков, Независимая еврей‑ ская партия и многие другие. В литературе левого толка эта деятельность начальника Московского охранного отделения называлась не иначе как «политика полицейского социализма» или проще – «зубатовщина». Но именно при Зубатове охранное отделение завоевало высокий общенациональный авторитет.

В 1902 году Сергей Васильевич был назначен заведующим Особым отделом Департамента полиции. 19 февраля 1902 года он сумел организовать многотысячную рабочую манифестацию в честь открытия памятника Александру II. Это явилось неким доказательством правильности действий Зубатова, показало, что его начинания нашли признание и со стороны властей, и со стороны либерально настроенных деятелей.

Увы, осенью 1903 года по личному распоряжению министра внутренних дел В. К. Плеве Зубатова отправили в отставку. Он был сослан во Владимир в чине надворного советника. Дело в том, что многие фабриканты были крайне недовольны «профсоюзной» деятельностью Сергея Васильевича и постарались организовать против него целую кампанию в верхах. Хотя официальная причина отставки талантливого руководителя охранки основывалась на том, что, дескать, его агенты участвовали в выступлениях рабочих. Среди прочего они принимали участие во всеобщей забастовке 1903 года. После устранения Зубатова с занимаемой должности почти все созданные им рабочие организации были закрыты. Правда, в 1904 году, после гибели Плеве, Зубатова «простили» и даже назначили пенсию за былые заслуги, но Сергей Васильевич так и не вернулся на службу.

Еще при жизни о нем слагались легенды, его меткие замечания и фразы становились всеобщим достоянием и передавались из уст в уста, иногда как анекдоты, а иногда… Например, однажды он обозвал эсеров «сентиментальным зверьем», что, естественно, не понравилось самим эсерам, но с тех пор многие именно так их и называли. Секретных сотрудников госбезопасности Зубатов называл кратко – «сексот». Он всегда оставался на высоте и при этом не терял чувства юмора. Отеческая забота Сергея Васильевича об агентах Московского охранного отделения стала легендарной.

Несколько рекомендаций от Зубатова по поводу бережного отношения к сотрудникам секретной службы:

«Вы, господа, должны смотреть на секретного сотрудника как на любимую женщину, с которой находитесь в нелегальной связи. Берегите ее как зеницу ока. Один неосторожный Ваш шаг, и Вы ее опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я Вам советую, и они поймут Вас, доверятся Вам и будут работать с Вами честно и самоотверженно. Штучников гоните прочь, это не работники, это продажные шкуры. С ними нельзя работать. Никогда и никому не называйте имени Вашего сотрудника, даже Вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию и помните только по псевдониму. Помните, что в работе сотрудника, как бы он ни был Вам полезен и как бы честно ни работал, всегда, рано или поздно, наступит момент психического перелома. Не прозевайте этого момента. Это момент, когда Вы должны расстаться с Вашим сотрудником. Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпускайте его. Расставайтесь с ним. Выведите его осторожно из круга, устройте его на легальное место, исхлопочите ему пенсию, сделайте все, что в силах человеческих, чтобы отблагодарить его и распрощаться с ним по-хорошему. Помните, что, перестав работать… сделавшись мирным членом общества, он будет полезен и дальше для государства, хотя и не сотрудником; будет полезен уже в новом положении. Вы лишаетесь сотрудника, но Вы приобретаете в обществе друга для правительства, нужного человека для государства».

Историк Леонид Петренко считал Зубатова умнейшим и достойнейшим гражданином России: «Разработанный им метод агентурной провокации в борьбе с преступным миром ныне широко используется правоохранительными органами всего мира. В силу своих служебных обязанностей, зная об упорной подготовке международными террористическими организациями революционного взрыва в Российском государстве, Зубатов предпринял гениальную попытку избежать жуткой катастрофы для народов России. К чему разрушать тысячелетнее государство, проливать потоки крови, если требуется лишь некоторое перераспределение национального богатства? Организуется легальное, мирное рабочее движение, то, что ныне называют профсоюзами. В это же время, используя служебный и личный авторитет, опираясь на поддержку Столыпина, Зубатов склоняет работодателей: „Пойти на уступки, чтобы не потерять все!“. На дикий российский капитализм надевается первая уздечка».

Далее Петренко довольно драматично описывал историю падения гения сыска: «Дело шло настолько успешно, что даже поджигателей фитилей российской бомбы бунта – большевистских агитаторов – рабочие сами изгоняли со своих собраний. И вот чудовищная провокация 9 января 1905 года – мирное шествие рабочих союзов с петицией на поклон к царю-батюшке. В далекой Женеве Ленин в это время пишет: „Сердце сжимается страхом перед неизвестностью, окажемся ли мы в состоянии взять хотя бы через некоторое время движение в свои руки. Положение крайне серьезное“. 8 января большевики выпускают в Петербурге листовку: „Ко всем петербургским рабочим“ с призывом к оружию: „Свобода покупается кровью, свобода завоевывается с оружием в руках, в жестоких боях. Не просить царя, а сбросить его с престола и выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку – только тогда загорится заря свободы“. Чтобы призывать к крови и к не очень понятной свободе, нужна, как минимум, сама кровь. И кровь пролилась».

Многотысячные колонны рабочих заполнили Дворцовую площадь, и в этот момент раздались выстрелы. В толпу собравшихся на площади людей стреляли большевистские боевики, умело спрятавшиеся в ветвях росших поблизости деревьев. Жертвы были неисчислимы, первыми пали казаки и солдаты войскового оцепления. Началась паника, кто-то отдал приказ, и вот начался безумный расстрел и разгон ни в чем не повинных граждан. «И тут же чертиками из табакерки, – писал Петренко, – явились провокаторы-агитаторы с криками: „Наших бьют! Грабь награбленное!“». Так началась первая русская революция 1905 года.

Боевики партии социалистов-революционеров поймали, а затем казнили лидера первых русских профсоюзов – священника Георгия Гапона. Он был заклеймен позорным именем провокатора, и в советской политической мифологии легенда о «попе-провокаторе» занимает одно из «достойнейших» мест.

15 марта 1917 года во время обеда Зубатов получил известие о государственном перевороте, о свержении императора. Он вышел в соседнюю комнату и застрелился.

По мнению историка Петренко, Зубатов боялся мести своих противников. Возможно, именно этот страх, а также глубокое отчаяние – ведь все его благие начинания не привели к желаемым результатам – заставили Сергея Васильевича принять роковое решение. Тем не менее замечательный опыт Зубатова не был забыт: и по сей день профсоюзы широко используются во всем мире как средство спасения от социальных потрясений. Так что можно с полной уверенностью сказать, что его методы привели к процветанию отдельных государств.

Николай Ефимович Кручина

Николай Ефимович Кручина был народным депутатом СССР от Горно-Алтайского территориального избирательного округа № 68, членом КПСС, а также управляющим делами ЦК КПСС. 26 августа 1991 года Николай Кручина выбросился из окна своей квартиры, расположенной на пятом этаже одного из престижных домов по Плетневу переулку. Смерть наступила около 5 часов 30 минут. Бывший управляющий в посмертных записках говорил, что честен перед партией и народом, перед страной и президентом. Он не считал себя преступником, но сам приговорил себя к смерти.

Незадолго до своей гибели, 23 августа, он вернулся домой со службы достаточно рано, около 7 часов вечера. На вопрос супруги Зои Ивановны Кручины: «Почему так рано?», ответил, что «уже отработал…». Хотя забот у Николая Ефимовича всегда было достаточно. Управляющему ЦК КПСС было вверено действительно немалое хозяйство: издательства, типографии, архивы, лучшие в стране административные здания и общественно-политические центры, больницы, санатории, гостиницы, секции магазинов, различные предприятия и производства, в том числе аффинажный завод, где изготавливались золотые изделия, и многое-многое другое.

Содержание представителей партийной верхушки, привыкших ни в чем не уступать зарубежным «коллегам», требовало больших расходов. Солидные суммы из партийной казны уходили на оплату командировок и поездок за рубеж. Но былые времена безмятежного существования партийцев канули в Лету. С начала перестройки число рядовых партийцев, регулярно пополнявших казну взносами, сократилось, как и уменьшилось количество партийных издательств и типографий, приносивших ЦК неплохую прибыль. Газеты и журналы взбунтовались, а рядовые граждане с легкостью забыли о своих некогда прямых обязанностях снабжать казну взносами. Мало того, если в былые времена четкой границы между партийными и государственными финансами не существовало, то теперь завхозу партийной казны приходилось частенько ломать голову, где раздобыть денег.

Если раньше никто и никогда не требовал от партии финансового отчета, то теперь Николай Ефимович Кручина впервые за всю историю КПСС был вынужден держать публичный отчет о доходах и расходах партии. Бесспорно, отчет мог носить весьма относительный характер на предмет его правдивости, ведь в то время общество не имело возможности проверить все предоставляемые для доклада данные. Однако сам факт вмешательства посторонних в столь интимную сферу деятельности партийной верхушки заставлял тревожиться. Прежний комфортный образ жизни партийцев, увы, был утрачен безвозвратно.

Вскоре среди подчиненных Кручины появились специалисты из «боевого отряда партии» – КГБ. Люди из ведомства Николая Ефимовича слабо представляли, как можно жить по-новому, а офицеры разведки прекрасно разбирались в хитростях западной экономики. Они должны были контролировать и координировать экономическую деятельность всех хозяйственных структур партии в самых непредвиденных условиях, другими словами, научить хозяйственников быстро зарабатывать большие деньги и умело их укрывать от постороннего глаза.

Очень скоро миллионы партии были обезличены, а проделывалось все это с помощью специально создаваемых фондов, предприятий и банков. Заграничные счета в спешке зашифровывались, был сформирован институт «доверенных лиц» – миллионеров-карманников от ЦК. Такие действия гарантировали в будущем партийцам стабильный и анонимный доход даже в самых экстремальных условиях, а в случае крайней необходимости эти средства могли обеспечить им жизнь в эмиграции или подполье. Так что на момент путча работа партийного хозяйственного ведомства уже принесла свои результаты.

Однако гэкачеписты нанесли сокрушительный удар по КПСС, и все старания партийцев оказались не только напрасными, но и приобрели совершенно иное значение. Если раньше все то, чем занимались хозяйственные структуры, в партийных отчетах называлось «коммерческой деятельностью», то теперь эта деятельность носила откровенно криминальный характер. Руководству партийной казны вменялось «контрабандное перемещение валютных ценностей через государственную границу (ст. 78 УК РСФСР), нарушение правил о валютных операциях (ст. 88) и умышленное использование служебного положения в конкретных целях, что вызвало тяжкие последствия для государственных и общественных интересов (ст. 170 часть 2)».

Рой Медведев, известный историк и член ЦК КПСС, свидетельствовал, что Михаил Сергеевич Горбачёв предупредил Кручину о своей отставке и попросил подготовить трудовые книжки всех партработников и выдать им зарплату. Но последняя просьба Горбачёва так и осталась невыполненной.

«…В воскресенье, 25 августа, Кручина возвратился домой в 21.30, – показывал на следствии Евланов, офицер охраны КГБ. – Обычно он человек приветливый, всегда здоровается. В этот раз был какой-то чудной. Я находился у входа в дом, на улице, когда подъехала его машина. Он вышел из машины, не поздоровался, ни на что не реагировал, поднялся к себе. Чувствовалось, что он чем-то расстроен. С утра вышел один человек, а возвратился совсем другой…»

Николай Ефимович в этот день уже никуда больше не отлучался, и никто с ним не виделся в течение вечера, кроме старшего сына. Ровно в полночь офицер охраны, дежуривший у дома, закрыл дверь, и, по его показаниям, никто не выходил из дома и не входил в него.

«…После 22 часов он велел мне идти спать, – рассказывала позже вдова Кручины, – а сам собирался еще поработать. Около 22.30 прилег на диван в своем кабинете и уснул. Я пошла к себе. Однако заснуть мне не удалось, так как на душе было неспокойно. Я не спала практически всю ночь. В 4.30 я посмотрела на часы и мгновенно уснула. Проснулась я от сильного стука в дверь. Когда я вышла из спальни, меня встретил сын Сергей и работники милиции».

Развитие событий в тот роковой день, а вернее, раннее утро, можно узнать из показаний того же офицера охраны Евланова: «…В 5.25, находясь внутри здания, я услышал сильный хлопок снаружи. Впечатление было такое, как будто бросили взрывпакет. Выйдя на улицу, я увидел лежащего на земле лицом вниз мужчину… Немного поодаль валялся сложенный лист бумаги…» Это была одна из двух оставленных Кручиной посмертных записок. В ней говорилось: «Я не заговорщик, но я трус. Сообщите, пожалуйста, об этом советскому народу. Н. Кручина». Вторая же записка была следующего содержания: «Я не преступник и заговорщик, мне это подло и мерзко со стороны зачинщиков и предателей. Но я трус». Последнее предложение Николай Ефимович, вероятно для большей убедительности, подчеркнул. Далее: «Прости меня, Зойчик, детки, внученьки. Позаботьтесь, пожалуйста, о семье, особенно вдове. Никто здесь не виноват. Виноват я, что подписал бумагу по поводу охраны этих секретарей. Больше моей вины перед Вами, Михаил Сергеевич, нет. Служил я честно и преданно. 5.15 мин. 26 августа. Кручина». Под секретарями Кручина подразумевал членов ГКЧП.

После проведенного осмотра тела и места происшествия следственная экспертиза пришла к заключению, что Н. Кручина никаким насильственным физическим воздействиям до смерти не подвергался. При обыске квартиры было установлено также, что никаких бумаг он не уничтожал, не сжигал и т. д. Все документы, относившиеся к секретным аферам партии, в том числе и финансовым, находились в квартире в целости и сохранности. Следует добавить, что в дальнейшем именно эти документы послужили поводом для расследования нового дела – о деньгах партии.

Но ответа на главный вопрос, чего же или кого так боялся Н. Кручина, следственным органам так и не удалось установить. Какие соображения и какие причины заставили по‑ следнего управляющего ЦК КПСС выброситься из окна своей квартиры ранним утром 26 августа? Возможно, это выяснится после того, как будет закончено расследование по делу о деньгах партии.

Маршал Сергей Фёдорович Ахромеев

Сергей Фёдорович Ахромеев проделал долгий путь, прежде чем достичь вершины воинской карьеры. Он участвовал в Великой Отечественной войне начиная с 1941 года и по 1945. Причем воевал Сергей Фёдорович на самых опасных фронтах – Сталинградском, Ленинградском, 4-м Украинском и Южном. Маршальское звание он получил уже после войны. Когда Сергей Фёдорович вышел в отставку, то не остался в тени, как многие другие военачальники. По просьбе М. С. Горбачёва Ахромеев занял пост советника президента. Вероятно, жизненный путь Сергея Фёдоровича, так удачно складывавшийся до сих пор, закончился бы с тем же почетом, но…

19 февраля 1991 года маршал Ахромеев, находясь в отпуске вместе с женой и дочкой в Сочи, узнал о создании ГКЧП. В этот тревожный для всей страны момент Сергей Фёдорович принял роковое решение, которое практически перечеркнуло все его былые заслуги и привело к трагической гибели.

Спешно сменив гражданский костюм на маршальский мундир, Ахромеев отправился в Кремль, на место своей службы. Здесь его встретили сотрудницы Т. Шереметьева, Т. Рыжова и А. Гречанная, которые позже рассказывали, что маршал приехал в отличном настроении, был весел, бодр, полон сил и жаждал деятельности. Уже 20 августа Ахромеев диктовал Рыжовой план мероприятий, которые необходимо было провести в связи с введением чрезвычайного положения. Позже он уехал в министерство обороны, а когда вернулся, то на вопрос Рыжовой: «Как дела?», ответил, что плохо. Он собирался остаться в Кремле на ночь, поэтому попросил сотрудницу принести в свой кабинет раскладушку с бельем. На другой день настроение маршала еще более ухудшилось, а 22 августа он отправил на имя Горбачёва личное письмо, о содержании которого пока никто не знал.

Только 18 октября 1991 года следствие получило от секретариата Президента СССР ксерокопию этого письма. Написано оно было от руки, и почерк, как было позже установлено, действительно принадлежал Сергею Фёдоровичу. Маршал Ахромеев с солдатской прямотой излагал президенту свои переживания и действия в те жаркие августовские дни: Президенту СССР товарищу М. С. Горбачёву докладываю о степени моего участия в преступных действиях так называемого „Государственного Комитета по чрезвычайному положению“ (Янаев Г. И., Язов Д. Т. и другие).

6 августа с. г. по Вашему разрешению я убыл в очередной отпуск в военный санаторий г. Сочи, где находился до 19 августа. До отъезда в санаторий и в санатории до утра 19 августа мне ничего не было известно о подготовке заговора. Никто, даже намеком, мне не говорил о его организации и организаторах, то есть в его подготовке и осуществлении я никак не участвовал. Утром 19 августа, услышав по телевидению документы указанного „Комитета“, я самостоятельно принял решение лететь в Москву, куда и прибыл примерно в 4 часа дня на рейсовом самолете. В 6 часов прибыл в Кремль на свое рабочее место. В 8 часов вечера я встретился с Янаевым Г. И. Сказал ему, что согласен с программой, изложенной „Комитетом“ в его обращении к народу, и предложил ему начать работу с ним в качестве советника и. о. Президента СССР. Янаев Г. И. согласился с этим, но, сославшись на занятость, определил время следующей встречи примерно в 12 часов 20 августа. Он сказал, что у „Комитета“ не организована информация об обстановке и хорошо, если бы я занялся этим. Утром 20 августа я встретился с Баклановым О. Д., который получил такое же поручение. Решили работать по этому вопросу совместно.

В середине дня Бакланов О. Д. и я собрали рабочую группу из представителей ведомств и организовали сбор и анализ обстановки. Практически эта рабочая группа подготовила два доклада: к 9 вечера 20 августа и к утру 21 августа, которые были рассмотрены на заседании „Комитета“.

Кроме того, 21 августа я работал над подготовкой доклада Янаеву Г. И. на Президиуме Верховного Совета СССР. Вечером 20 августа и утром 21 августа я участвовал в заседаниях „Комитета“, точнее, той его части, которая велась в присутствии приглашенных. Такова работа, в которой я участвовал 20 и 21 августа с. г. Кроме того, 20 августа, примерно в 3 часа дня, я встречался в министерстве обороны с Язовым Д. Т. по его просьбе. Он сказал, что обстановка осложняется, и выразил сомнение в успехе задуманного. После беседы он попросил пройти с ним вместе к заместителю министра обороны генералу Ачалову В. А., где шла работа над планом захвата здания Верховного Совета РСФСР. Он заслушал Ачалова В. А. в течение трех минут только о составе войск и сроках действий. Я никому никаких вопросов не задавал.

Почему я приехал в Москву по своей инициативе – ни‑ кто меня из Сочи не вызывал – и начал работать в „Комитете“? Ведь я был уверен, что эта авантюра потерпит поражение, а приехав в Москву, еще раз убедился в этом. Дело в том, что начиная с 1990 года я был убежден, как убежден и сегодня, что наша страна идет к гибели. Вскоре она окажется расчлененной. Я искал способ громко заявить об этом. Посчитал, что мое участие в обеспечении работы „Комитета“ и последующее связанное с этим разбирательство даст мне возможность прямо сказать об этом. Звучит, наверное, неубедительно и наивно, но это так. Никаких корыстных мотивов в этом моем решении не было. Мне понятно, что, как Маршал Советского Союза, я нарушил военную присягу и совершил воинское преступление. Не меньшее преступление мной совершено и как советником Президента СССР».

Ахромеев уже знал о неминуемом поражении гэкачепистов и в этом письме вынес самому себе приговор.

23 августа состоялось заседание Комитета Верховного Совета СССР по делам обороны и госбезопасности, на котором присутствовал и маршал Ахромеев. Стенографистка Сергея Фёдоровича позже рассказала, что в этот день маршал был в подавленном настроении. Обычно активный и выступавший на всех заседаниях, на этот раз Ахромеев не проронил ни одного слова. В течение всего заседания он оставался в одной и той же позе, ни разу даже не повернув головы.

Рядом с кабинетом Ахромеева в Кремле находился кабинет советника Президента СССР Загладина. На следствии он показал, что видел маршала в этот день последний раз и он был в крайне подавленном и каком-то нервном состоянии: лицо потемнело, руки дрожали. Когда Загладин спросил маршала, как тот себя чувствует, он ответил, что неважно, «переживает, много думает, даже ночевал в кабинете». Он рассказал также, что «было трудное заседание Комитета по обороне» и теперь он «не знает, как все будет дальше».

В ходе следствия была обнаружена рабочая тетрадь, где маршал делал записи во время заседания. Среди прочего там есть такие слова: «Кто организовал этот заговор – тот должен будет ответить».

Ближайшие сотрудники Ахромеева – Шереметьева и Гречанная – практически весь день 23 августа по долгу службы находились с ним в тесном контакте, поэтому могли заметить, что с маршалом происходит что-то неладное. На следствии они показали, что весь этот день Ахромеев писал какие-то бумаги, снимал копии, но старался делать все это незаметно и всякий раз прятал бумаги от внезапно вошедших в кабинет посторонних. Ничего подобного он никогда раньше не делал. Такое странное поведение Ахромеева и его угнетенное состояние даже пробудили неприятные подозрения: сотрудницы впервые подумали, что маршал намерен покончить жизнь самоубийством.

Что же касается родных, то гибель Сергея Фёдоровича явилась для них страшным ударом. Ни жена, ни дочь и представить себе не могли, что такое может случиться. Ведь они всегда знали Сергея Фёдоровича как жизнерадостного, волевого и твердого человека, ни при каких обстоятельствах не выказывавшего страха или сомнения. Маршал без колебания принимал ответственные решения в самые трудные минуты жизни, и именно так он поступил на этот раз.

Ночь накануне гибели он провел в семье дочери, Натальи Сергеевны. Позже она рассказывала: «Четыре вечера подряд я не могла с ним поговорить, так как он возвращался усталый, очень поздно, пил чай и ложился. Кроме того, мой отец был таким человеком, которому невозможно было задавать вопросы без его согласия на то. В пятницу, 23 августа, накануне его смерти, я почувствовала, что он хочет поговорить. Мы купили огромный арбуз и собрались за столом всей семьей. Я спросила у него: „Ты всегда утверждал, что государственный переворот невозможен. И вот он произошел, и твой министр обороны Язов причастен к нему. Как ты это объясняешь?“. Он задумался и ответил: „Я до сих пор не понимаю, как он мог…“ На следующий день перед уходом он пообещал моей дочке, что после обеда поведет ее на качели…» Ничто в поведении Сергея Фёдоровича не предвещало трагической развязки, поэтому-то у семьи возникли сомнения по поводу версии о самоубийстве маршала.

24 августа около 9 часов утра, по словам Натальи Сергеевны, Ахромеев отправился на работу. Примерно через полчаса она ему позвонила и сообщила, что мама вернулась из Сочи. По тону разговора Сергей Фёдорович показался ей, как обычно, веселым и бодрым, поэтому никаких подозрений о его возможной кончине у нее не возникло. Однако вечером этого же дня, в 21 час 50 минут, дежурный офицер охраны Коротеев, совершая обычный обход, обнаружил в кабинете № 19 тело – Маршал Советского Союза С. Ф. Ахромеев повесился.

«Труп находился в сидячем положении, – как свидетельствуют материалы следствия, – под подоконником окна кабинета. Спиной труп опирался на деревянную решетку, закрывающую батарею парового отопления. На трупе была надета форменная одежда Маршала Советского Союза. Повреждений на одежде не было. На шее трупа находилась скользящая, изготовленная из синтетического шпагата, сложенного вдвое, петля, охватывающая шею по всей окружности. Верхний конец шпагата был закреплен на ручке оконной рамы клеящей лентой типа скотч. Каких-либо телесных повреждений на трупе, помимо связанных с повешением, не обнаружено. Обстановка в кабинете на время осмотра нарушена не была, следов какой-либо борьбы не найдено. На рабочем столе в кабинете обнаружены шесть записок, написанных от имени Ахромеева».

Посмертные послания были рукописными. Первое датировано 24 августа. В нем маршал просил передать оставленные им остальные записки адресатам: Маршалу Советского Союза С. Соколову и семье. Записка Соколову была датирована 23 августа. В ней маршал просил Соколова, а также генерала армии Лобова помочь семье в хлопотах, связанных с похоронами, и выразил надежду, что они не оставят его родственников в одиночестве в эти тяжелые дни.

Письмо, адресованное семье, также датировано 23 августа. В нем Ахромеев сообщал, что принял решение покончить жизнь самоубийством. Следующая записка, безадресная и датированная 24 августа, содержала объяснение причин самоубийства. «Не могу жить, когда гибнет мое Отечество, – писал Ахромеев, – и уничтожается все, что считал смыслом моей жизни. Возраст и прошедшая моя жизнь дают мне право из жизни уйти. Я боролся до конца».

Далее следовала еще одна записка с просьбой оплатить долг в столовой с приколотой купюрой в 50 рублей. И наконец, в последней записке говорилось следующее: «Я плохой мастер готовить орудие самоубийства. Первая попытка (в 9:40) не удалась – порвался тросик. Собираюсь с силами все повторить вновь». Действительно, тросик, который порвался во время утренней попытки, был найден в пластмассовой урне под рабочим столом маршала. Вернее, были обнаружены куски синтетического шпагата, схожего по материалу с петлей, что подтверждало версию о самоубийстве. Кроме того, проведенная 25 августа 1991 года судебно-медицинская экспертиза показала, что никаких признаков, свидетельствовавших о насильственной смерти путем удавления Ахромеева петлей, обнаружено не было. На трупе покойного не было найдено и каких-либо телесных повреждениях, говоривших о борьбе и т. п., кроме странгуляционной борозды – последствия удушения. Та же судебно-медицинская экспертиза показала, что маршал незадолго до смерти спиртных напитков не принимал.

Проведенная 13 сентября 1991 года почерковедческая экспертиза доказала, что все записки, обнаруженные на столе маршала в рабочем кремлевском кабинете, были написаны Ахромеевым. Но тем не менее у многих оставались сомнения. Ведь по давно установленной традиции военачальники, особенно маршалы, в критических ситуациях стреляются, а не вешаются. В армии испокон веку приговаривали к казни через повешение лишь изменников и шпионов. Ахромеев же выбрал именно этот, далеко не маршальский способ самоубийства.

Как оказалось, у Сергея Фёдоровича не было пистолета: после ухода в отставку он сдал все личное оружие, в том числе и пистолеты, полученные в награду за долгую воинскую службу. По данному факту давал показания адъютант Ахромеева Кузьмичёв, допрошенный как свидетель в ходе расследования. Его показания были документально подтверждены.

Самое, пожалуй, удручающее во всей этой печальной истории то, что маршала не остановила даже первая, провалившаяся попытка. Казалось бы, судьба воспротивилась его смерти, но он все равно поступил так, как решил заранее. Смастерив петлю покрепче, он наконец добился приведения приговора, вынесенного самому себе, в исполнение.

Борис Карлович Пуго

Судьба одного из участников ГКЧП до 1991 года складывалась самым завидным образом. После окончания рижского политехнического института Пуго поступил на завод, где с энтузиазмом включился в комсомольскую работу. Сначала Борис был секретарем райкома комсомола, потом заведующим сектором ЦК ЛКСМ, первым секретарем ЦК ЛКСМ, секретарем ЦК ВЛКСМ, инспектором ЦК КПСС, заведующим отделом ЦК компартии Латвии и, наконец, первым секретарем Рижского горкома партии. В 1976 году Пуго работал в КГБ СССР и Латвийской ССР, а в 1980 занял пост председателя Комитета государственной безопасности Латвийской ССР. В период с 1984 по 1988 год Пуго – первый секретарь ЦК компартии Латвии, был депутатом Верховного Совета СССР одиннадцатого созыва. С 1986 года он член ЦК КПСС, в 1988 году избран председателем Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. 11 декабря 1990 года Пуго назначен министром внутренних дел СССР, а 4 февраля 1991 года ему было присвоено воинское звание генерал-полковника.

Борис Пуго

Но блистательная карьера видного партийца с политехническим образованием оборвалась с поражением гэкачепистов. Против Б. К. Пуго было возбуждено уголовное дело по обвинению в участии в антиконституционном заговоре. Другими словами, за организацию и членство в ГКЧП. Борису Пуго грозил арест, публичный судебный процесс. Но он не стал дожидаться решения своей участи новой властью и сам себе вынес приговор, который и привел в исполнение 22 августа 1991 года.

Сын Бориса Пуго, Вадим Пуго, говорил позже: «Я считаю, что они с мамой сделали все правильно. Я не представляю, как бы отец мог жить после августа 1991 года». Участие отца в августовском путче перевернуло жизнь и карьеру сына. В то время он работал в разведке, в Главном управлении КГБ. Карьера Вадима складывалась на редкость успешно, но… Он ушел из разведки, заняв, правда, далеко не самое худшее место под солнцем: Вадим стал вице-президентом фирмы по производству нефтяного оборудования.

Урна с прахом покончившего с собой Бориса Пуго полгода стояла дома у Вадима на подоконнике. Власти отказывались дать место для захоронения родителей после кремации, пока Вадим не добился этого разрешения.

Среди тех, кто общался с Борисом Пуго накануне его смерти, было много разных людей – друзья и недруги. Александр Гуров, начальник Бюро по борьбе с коррупцией в то время, один из тех, кто составлял близкое окружение Пуго, позже вспоминал последнюю встречу с министром: «Я был в отпуске и дал команду своему заму не вмешиваться ни в какие дела. Чутье подсказывало, что ожидается подстава. Пуго для меня был олицетворением высшей порядочности, чистоты и профессионализма. Увидев его среди путчистов, я даже опешил.

Приезжаю в МВД, а у нас был крупный успех – взяли 200 кг слоновой кости и иконы допетровских времен. Даже митрополит Питирим пришел на них посмотреть. Вдруг у меня в кабинете звонит телефон прямой связи. Я машинально поднимаю трубку и говорю: „Слушаю, товарищ министр“. Пуго просит зайти к нему. Захожу. Он стоял совершенно спокойный, в помятом костюмчике – у него всегда один и тот же костюмчик – и сам после бессонной ночи тоже выглядел помятым. „Что, идут громить МВД?“ – спрашивает. Я говорю: „Нет, люди ликуют, никто не идет“. Вдруг звонок телефона с гербом. Это из Кремля. Пуго кому-то отвечает: „Нет, я не поехал в Форос. А они поехали, кто каяться, кто оправдываться“, – кладет трубку. Затем говорит: „Ну что, Руцкой орал? Я же ему говорил: никто вас не будет брать. Если б надо было, «Альфа» взяла бы без проблем. А то, что кровь студентов пролилась, это ужасно. Я видел съемку“.

Мы взяли бутылку коньяка, бутылку водки, селедку, картошку. Выпили. Питирим рассказывал о том, что собирается строить деревни. Пуго сидит отрешенно и вроде ничего не слышит. Я ему: „Товарищ министр, ну вы же кровь не проливали, чего так волнуетесь?“. А он отвечает: „А я и вошел в ГКЧП, чтобы кровь не пролилась“. И Питирим стал его успокаивать.

Был момент, когда мне предложили „шестернуть“ и арестовать Пуго, но я возмутился и сказал: „Санкции нет, ордера нет. Это просто исключено“. Меня потом поразило то, что в Верховном Совете на трибуну выскочил Степанков, тогдашний генпрокурор, и радостно сообщил: „Только что застрелился Пуго“. Люди вскочили, начали хлопать в ладоши. Хасбулатов и Руцкой тоже искренне радовались. В 1993 году я спрашивал, когда уже их арестовали, почему же они не совершили такой джентльменский поступок, как Пуго?».

По поводу самоубийства Бориса Пуго сразу же возникли самые жаркие споры. Некоторые, кто поддерживал обвинения против президента в ходе импичмента, считали, что Пуго был убит по заданию сторонников Ельцина. Так, писатель Василий Белов с трибуны Госдумы, обсуждая деятельность президента Ельцина в 1991 году, громогласно вопрошал: «Почему никто не спрашивает, кто убил Пуго?» – и требовал разобраться с этим вопросом. Василий Белов известен как писатель и автор нескольких публикаций, защищающих интересы русских. Почему же у Белова возникли подобные вопросы и сомнения?

Дело в том, что в операции по аресту Пуго принимали участие четыре человека: Иваненко, председатель КГБ РСФСР; Ерин, первый заместитель министра внутренних дел республики; Лисин, заместитель прокурора республики; Явлинский, участник событий в российском Белом доме. Иваненко возглавлял этот квартет. Григорий Явлинский принимал участие в обсуждении плана арестов. То, что он примкнул к группе Иваненко, было одновременно и случайностью, и закономерностью. Позже Явлинский рассказывал, что накануне ареста никто не знал, где Пуго. Он пропал с утра 22 августа. Бориса Пуго разыскивали три часа, его местонахождение обнаружил Иваненко. Оказывается он «как-то хитро» позвонил, и Пуго снял трубку. До этого квартира Пуго была блокирована, и не было никакой возможности установить, там ли он. Между ними произошел разговор следующего содержания: «Борис Карлович, это говорит председатель КГБ России Иваненко. Я хотел бы с вами поговорить». Последовала длительная пауза, затем Пуго ответил: «Хорошо». «Мы сейчас к вам подъедем, вы никуда не уходите», – продолжал Иваненко. «Ладно».

Группа во главе с Иваненко немедленно отправилась на квартиру Пуго. Охрана сообщила, что из дома никто не выходил. Четыре участника операции поднялись на нужный этаж и позвонили в квартиру. Долгое время никто не отзывался, и у арестовывающих даже возникла идея ломать дверь. Но в этот момент она открылась, и взору посетителей предстал глубокий старик. Как позже выяснилось, это был тесть Пуго. Его спросили: «У вас произошло несчастье?». Старик ответил: «Да». После этого визитеры вошли в квартиру. Вместе с ними должна была действовать группа захвата, но, по словам Явлинского, автоматчики выехали немного позже и должны были прибыть на квартиру с минуты на минуту.

В квартире Пуго действительно произошло нечто ужасное. По Москве потом долгое время ходили слухи, что, прежде чем застрелиться, Пуго стрелял в жену. Но что же произошло на самом деле, по словам Явлинского, понять было трудно: «Она (супруга) была изранена, в крови. Лицо измордовано в кровь». И далее он отметил по поводу того, ножевыми или огнестрельными были ранения: «Там невозможно было разобраться. Она сидела на полу с одной стороны двуспальной кровати, а непосредственно на кровати с другой стороны в тренировочном костюме лежал Пуго. Его голова откинулась на подушку, и он дышал. Но внешний вид у него был как у мертвеца». Позже, как рассказывал Явлинский, на квартиру «пришла соседка, а затем приехала бригада врачей. Через некоторое время прибежал лечащий врач, вызванный соседкой. Удивительно, что врачи абсолютно не обращали внимания на искалеченную женщину, а занимались только Пуго».

Супруга Пуго находилась в состоянии невменяемости: ее речь была бессвязной, а движения нескоординированны. Охраны не было, поскольку ее сняли незадолго до трагедии. Группа во главе с Иваненко, находясь на лестничной площадке, никаких выстрелов не слышала, поскольку дверь в квартиру Пуго была двойной и с тамбуром, что гарантировало полную звукоизоляцию. Окна не зашторены, в целом все в квартире находилось в полном порядке: никаких следов обыска или пепла от сожженных бумаг. Однако можно было заметить, что Пуго еще совсем недавно работал за своим письменным столом в соседней комнате.

Как рассказывал Явлинский: «Я не профессионал и тогда не задумывался над обстоятельствами. Передо мной лежал государственный преступник. И только после того, как мы с Иваненко уехали, а Ерин и Лисин остались ждать экспертов, после того как я оказался в спокойной обстановке, помимо моей воли в голове нарисовалась картинка происшедшего. И память высветила два обстоятельства, которые я не могу объяснить.

Первое. Светло-серый пистолет аккуратно лежал на тумбочке. Причем так, как лежал Пуго, положить пистолет на тумбочку ему было бы очень трудно: как до выстрела, так и после (что само по себе абсурдно). Тумбочка стояла за головой, и, для того чтобы туда положить пистолет, надо было делать это либо через плечо, либо развернуться.

Второе. Были три стреляные гильзы».

По мнению Иваненко, который еще во время поисков министра высказывал предположение о его самоубийстве, Пуго вообще был самым циничным, жестоким и твердым человеком из восьмерки гэкачепистов. «Он нам может преподнести любой сюрприз», – сказал Иваненко в тот момент и добавил, что нужно быть готовыми к неожиданному повороту событий.

Результаты же следствия показали, что последней стреляла жена Пуго, она-то и положила пистолет затем на тумбочку. Бедная женщина не захотела расставаться со своим мужем и последовала его примеру, только стрелять ей пришлось дважды…

Глава 6

Когда кажется, что нет выхода

Самоубийство всегда неожиданно, оно – всегда шок. Многие русские писатели пытались размышлять на эту тему, стараясь найти разгадку подобного явления хотя бы только для себя. Вот как писал, например, знаменитый русский философ Василий Розанов:

«– Когда жизнь перестает быть милою, для чего же жить?

– Ты впадаешь в большой грех, если умрешь сам.

– Дьяволы: да заглянули ли вы в тоску мою, чтобы учить теперь, когда все поздно. Какое дело мне до вас? Какое дело вам до меня? И умру и не умру – мое дело. И никакого вам дела до меня.

– Говорили бы живому. Но тогда вы молчали. А над мертвым ваших речей не нужно».

Болезненнее всех переживал тему самоубийства, пожалуй, Ф. М. Достоевский. В его многочисленных романах и на страницах дневников обязательно встречается хотя бы один персонаж, наложивший на себя руки. Можно, конечно, искать причины такого внимания писателя к самоубийствам в том, что он вообще был склонен с пристрастием разбираться в «проклятых вопросах», но… Действительность, предстающая пытливому взору писателя, на самом деле отличалась необыкновенной жестокостью и трагизмом.

Так что хроникер, который задавал вопрос одному из героев романа «Бесы», Кириллову, не случайно возмущается: «Разве мало самоубийств?». Пресса тех лет просто изобиловала сообщениями о несчастных, покончивших жизнь самоубийством. Достоевский писал и об этом: «В последнее время газеты сообщали почти ежедневно о разных случаях самоубийства. Какая-то дама бросилась недавно в воду с елагинской „стрелки“ в то время, когда муж ее пошел к экипажу за конфектами <…>; в Измайловском полку застрелился молодой офицер; застрелился еще какой-то мальчик, лет 16 или 17; на Митрофаньевском кладбище найден с порезанным горлом кронштадтский мещанин, зарезавшийся от любви; в Москве девушка, соблазненная каким-то господином, утопилась от того, что другой господин назвал ее „содержанкою“. Цитата, приведенная выше, относится к 1871 году. А всего лишь за период с 1870 по 1887 год в России покончили самоубийством 36 тысяч человек».

Федор Михайлович, который отличался необычайной отзывчивостью и сострадательностью, конечно же, с содроганием узнавал о подобных несчастьях.

Знакомая Достоевского, писательница Л. X. Симонова-Хохрякова, в своих воспоминаниях рассказывала о нескольких беседах с Достоевским на тему самоубийства: «Федор Михайлович был единственный человек, обративший внимание на факты самоубийства; он сгруппировал их и подвел итог, по обыкновению глубоко и серьезно взглянув на предмет, о котором говорил. Перед тем как сказать об этом в „Дневнике (писателя)“, он следил долго за газетными известиями о подобных фактах, – а их, как нарочно, в 1876 году явилось много, – и при каждом новом факте говаривал: „Опять новая жертва и опять судебная медицина решила, что это сумасшедший! Никак ведь они (то есть медики) не могут догадаться, что человек способен решиться на самоубийство и в здравом рассудке от каких-нибудь неудач, просто с отчаяния, а в наше время и от прямолинейности взгляда на жизнь. Тут реализм причиной, а не сумасшествие“».

Кстати, в дневнике писателя, помеченном октябрем 1876 го‑ да, есть целая глава, посвященная двум самоубийствам. Среди прочего Ф. М. Достоевский пишет: «Для иного наблюдателя все явления жизни проходят в самой трогательной простоте и до того понятны, что и думать не о чем, смотреть даже не на что и не стоит. Другого же наблюдателя те же самые явления до того иной раз озаботят, что (случается, даже и нередко) – не в силах, наконец, их обобщить и упростить, вытянуть в прямую линию и на том успокоиться, – он прибегает к другого рода упрощению и просто-запросто сажает себе пулю в лоб, чтоб погасить свой измученный ум вместе со всеми вопросами разом. Это только две противуположности, но между ними помещается весь наличный смысл человеческий». Достоевский был уверен: в самоубийстве все, «и снаружи и внутри, – загадка». Иногда в жизни возникают опасности и конфликты, оказывающиеся страшнее самых кошмарных сновидений, и эти кошмары наяву нередко приводят человека к опасной грани, за порогом которой он надеется избавиться от ужасной реальности.

Вик д’Азир. Охота на бабочек

Издалека наплывал тяжелый, невнятный гул, напоминающий морской прибой. Вик д’Азир чувствовал, как он накатывается откуда-то из дальних лесов, становится все более угрожающим. Наверное, он темный и грязный от осенней пены и водорослей, погибших рыб и осьминогов. Сейчас прибой подойдет ближе, натолкнется на камни замка и снова отойдет далеко. Быть может, он не так уж опасен, как кажется… Вик с трудом открыл глаза, и окружающая реальность обрушилась на него, как молот. Значит, он все еще жив. Вик не сразу осознал, где находится. Его окружала темнота с пляшущими на стенах огненными отблесками. Красные блики пробегали по портретам его предков. Все деды и прадеды, ведущие происхождение от великого Конде, смотрели на него осуждающе. Они сберегли свой титул, отстояли владения, они сражались в Крестовых походах. Один из них получил меч от самого короля, другой бросился на этот меч, чтобы не попасть в плен мусульман, окруживших их войско неподалеку от Иерусалима. Боже мой, как это было давно… Как и рассказы о них молодого воспитателя-аббата. Как и его напутствия о том, что Вик не должен посрамить их славное имя и быть достойным великого Конде. Правда, Вик помнит, как через некоторое время проповеди аббата приобрели совсем другое направление. Его воспитатель зачитывался книгами Руссо и говорил, как прекрасно вернуться к природе, жить естественной жизнью. («Крестьянской, что ли?» – думал Вик, но ничего не произносил вслух.) Проповеди добрейшего аббата не оставили ни малейшего следа в его душе, как и захватившие все общество напряженные размышления о тяжкой доле простого народа. Вик любил поездки по ночному лесу, бешеный топот коня, шелест огромных нормандских дубов и журчание тайных источников. Ночью лес всегда преображался, и Вик, подолгу стоя у огромных менгиров, представлял, что вот сейчас из-за этого высокого кустарника покажется белый единорог, таинственное животное, украшающее его фамильный герб. А может быть, выйдет высокий друид с белой, как снег, бородой и предскажет его судьбу…

Однако его судьбу предсказал не друид. Это произошло зимой 1788 года, когда Вик пришел на заседание Французской академии. Там давал ужин герцог де Нервей; говорят, что человеком он был умным, весьма начитанным и образованным, по крайней мере настолько, чтобы оказывать всяческую материальную помощь и поддержку Шодерло де Лакло, Бомарше и Шамфору.

Граф Вик д’Азир чувствовал себя в своей стихии. Он проходил мимо знатных дам, касаясь края их одежды как бы невзначай, и они не закрывались веерами, даря ему легкие и многообещающие улыбки. Вик знал, что он привлекателен, и ему это нравилось: мягкий овал лица, серые прозрачные глаза, темные густые брови и непослушные черные волосы, которые эти герцогини так любят гладить среди густых ночных кустов жасмина, когда все вокруг напоено ароматом цветов, пением соловьев и бессмысленным, но всепоглощающим счастьем. Наверное, так же счастливы бабочки, великое множество которых легко порхает в фамильном имении Вика.

Придворные, академики, известнейшие ученые и вольнодумцы уже собрались за столом и успели как следует подкрепиться мальвазией. Обстановка становилась все более свободной, реплики звучали громче и откровеннее. Шамфор прочел одну из своих фривольных сказок, и дамы слушали его, не рдея, а открыто смеясь. «А помните, как написано у маркиза де Сада? – услышал Вик голос герцогини де Граммон. – Старый лекарь достал свой скальпель и, криво усмехнувшись, сказал проститутке Фаншон: „Я вовсе не нуждаюсь в твоих дырках, они мне все известны; я сделаю их сам, причем столько и в таком размере, как мне это покажется интересным“». Все окружающие залились веселым смехом. Вик улыбнулся, но почувствовал, как по его спине пробежал неприятный холодок. «Слушай, Вик, а ты, как мне кажется, не в восторге», – прозвучали рядом с ним слова, и граф обернулся. В то же мгновение его улыбка стала теплой и искренней.

«Брат!» – радостно сказал он. Рядом с ним стоял Гийом де Монвиль, обожаемый двоюродный брат, любимец всех придворных дам. Говорят, его жертвой стала даже принцесса де Ламбаль, известная своей суровостью к мужчинам. Но против Гийома устоять было невозможно, как невозможно было противиться солнцу. Его прозвали «ледяным ангелом» за удивительную красоту и солнечную улыбку, словно пробивающуюся сквозь лед. Вик обнял Гийома и взглянул в его смеющиеся зеленые глаза. «Ты-то что здесь делаешь, бедный мой мотылек?» – «Здесь слишком много красавиц, – отвечал Гийом, откидывая со лба непослушную черную прядь волос, – а сегодня вечером я совершенно свободен». – «Тебе нравится то, что пишет маркиз де Сад?» – удивился Вик. – «Мне смешно, и только», – сказал Гийом.

Пока они разговаривали, собравшиеся успели дружно поаплодировать стихам о том, что счастье в мире наступит после того, как «на кишках последнего аббата повесят короля». «Это уже чересчур, – подумал Вик. – Этого много, слишком много…». «Гийом, давай уйдем», – попросил он. «Ну погоди, – махнул рукой Гийом, – ну еще минутку, сейчас что-то начнется, я чувствую».

Старый академик, подняв бокал мальвазии, провозгласил тост за грядущее царство разума и справедливости. «Как жаль, что я не увижу его», – добавил он со вздохом. «Вовсе нет, – неожиданно спокойно прозвучали слова, – вы все, господа, увидите лицо этой революции, этой справедливости с завязанными глазами и поднятым мечом, этого монстра, который поглотит вас всех; всех, кто здесь присутствует». Кружок гостей раздвинулся, и в его центре оказался Казотт, человек милый и любезный, но, как говорили, состоявший в секте иллюминатов.

«Что вы хотите всем этим сказать, господин пророк?» – надменно промолвил маркиз Кондорсэ. «Ничего, маркиз, кроме того, что своих желаний следует немного побаиваться: они имеют свойство исполняться! Так и вы: увидите революцию, но погибнете, выпив яд в темнице, чтобы не погибнуть от рук грязного палача». – «У меня нет даже такой оригинальной манеры – носить с собой яд», – сказал Кондорсэ. «Нет, значит, появится, – отрезал Казотт, – в эти благодатные времена многие станут носить с собой яд, как носовой платок». – «Но какие тюрьмы и палачи могут существовать во время торжества всеобщего царства Разума?» – «А во времена Разума и Справедливости только такое и возможно, – усмехнулся Казотт, – все французские храмы будут посвящены этому самому Разуму, а когда каждого из вас Огненный Архангел станет судить по справедливости, то ни для кого не найдет оправдания. Ибо еще в Библии было сказано, что нет человека без греха. Он обвел глазами всех присутствующих и добавил: „Из вас только один Шамфор мог бы избежать участи погибнуть на эшафоте. Он стал бы одним из главных жрецов в этих проклятых храмах Разума и Справедливости, но предпочтет вскрыть себе вены бритвой. С непривычки у него, конечно, ничего не получится, но такова судьба. В конце концов всем нам суждено умереть, и это немного утешает. Вы же не рассчитывали, надеюсь, жить вечно?“.

Воцарилось неловкое молчание, а Казотт продолжал перечислять: «Господа… Мальи, Руше, Мальзерб… Не пройдет и шести лет, и все вы погибнете на эшафоте, и ваши головы поднимут над рукоплещущей толпой».

Герцогиня де Граммон неестественно рассмеялась: «Господин Казотт, то, что вы говорите, и притом так серьезно, больше напоминает безумие. Вы перерезали всех наших мужчин. Хорошо, хоть нас не тронули. Женщин, я думаю, пощадят?» – «Зря вы так думаете, герцогиня, – сказал Казотт. – Ваш пол не защитит вас, и все вы, включая принцесс крови, отправитесь к месту казни на грязной телеге, с руками, связанными за спиной, под хохот и одобрение доброго французского народа». – «Фи, – воскликнула герцогиня, прикрываясь веером, – отвратительная шутка, господин Казотт, вы испортили нам вечер. Ну да ладно, скажите еще одно: хотя бы духовника нам предоставят?» – «Нет, герцогиня, – холодно отвечал Казотт, – последним, кому будет предоставлена подобная привилегия, станет король Франции».

Герцог Ниверне нахмурился. «Хватит, господин Казотт, довольно вы здесь порезвились». Казотт молча повернулся, чтобы покинуть зал, но напоследок обвел глазами собрание и, встретившись взглядом с Виком, поинтересовался: «А вы не спрашиваете о своем будущем?». Вик молчал и только все сильнее сжимал руку Гийома. Ему казалось, он проваливается в какую-то беcконечную бездну и видит в ее глубине то, от чего хочется завыть, как волки в его нормандских лесах. «Прекратите, господин Казотт, – тихо, но твердо сказал Гийом, обнимая брата, – сейчас же замолчите, или больше вы не скажете ничего никогда». – «Господин д’Азир, – сказал Казотт, как бы не слыша слов Гийома, – когда вы вспомните обо мне, не забудьте: сделайте все возможное, чтобы сохранить своего ребенка. Ваш сын – последний из рода Конде, и его потомки должны вернуться на место вашего родового замка. Только бы они не стали комедиантами; это все осложнит…». После этих слов он резко повернулся и вышел, не глядя ни на кого. «Уйдем, – сказал Гийом Вику, – ты же видишь: он безумен. Что такое он говорил о твоем сыне? Насколько мне известно, у тебя нет детей. И что он там плел о каких-то комедиантах? Вообще бред какой-то…». Вик продолжал молчать, и одному богу известно, что творилось в его душе. Он позволил брату увести себя безропотно, как ягненок.

Казалось бы, ничего не изменилось с тех пор. Граф Вик д’Азир продолжал вести обычный образ жизни, покидая свой роскошный парижский особняк для поездок в театр, для посещения королевского двора, ради встреч в густых кустах жасмина… Однако его не оставляла мысль, будто он слышит тиканье часов. Это превратилось в наваждение. Сначала это тиканье было совсем тихим, незаметным, но потом оно стало все громче, и часто Вик не мог уснуть ночами. Он похудел и побледнел, но, несмотря на это, любовницы уверяли его, что так он выглядит еще привлекательнее.

И вот однажды Вик не услышал ставшего привычным тиканья часов. Он заснул и всю ночь проспал, как счастливый ребенок. Проснувшись, он понял, что это началось. Но что именно – он не знал. Вик открыл глаза и увидел, как осеннее солнце золотит полог над кроватью, и ощущение непонятного счастья нахлынуло на него как волна. В окно было видно бездонное синее небо и летящую стаю птиц.

«Жаклин!» – позвал он служанку и не получил ответа. Потом Вик вспомнил: у него сегодня остался ночевать Гийом; понятно, где может находиться Жаклин. Улыбнувшись, он поднялся, накинул халат и подошел к зеркалу. Ничего в нем не изменилось: все тот же мягкий овал немного осунувшегося лица и глубокие серые глаза.

«Гийом!» – крикнул Вик и прошел в соседние апартаменты. Там под пологом происходила непонятная возня. Потом он услышал быстрый шепот Гийома: «Ну, пошла, пошла!» – и из-под покрывала выскользнула очаровательная и растрепанная Жаклин, прикрываясь шелковой простыней. «Извините, монсеньор, – пробормотала служанка, обращаясь к Вику, и исчезла за дверью.

«Гийом, дорогой, ты неисправим!» – воскликнул брат, присаживаясь к нему на постель и глядя в сияющие счастьем зеленые веселые глаза. «Прозрачные, как волны Адриатики», – произнес он. «О чем ты?» – смеясь, спросил Гийом и привычным жестом откинул со лба непослушную черную прядь. «О твоих глазах», – сказал Вик. – «А ты поэт, оказывается», – сказал Гийом. – «Ну да, когда вижу тебя. Просто я люблю тебя, брат». – «И я тебя, Вик». Они обнялись. «Что же ты не добавил „мой бедный мотылек“?» – спросил Гийом, и Вик вновь почувствовал неприятный укол в сердце. Так не хотелось портить столь замечательно начавшееся утро, и Вик поспешил сменить тему: «Как тебе моя Жаклин?» – «Обычная малышка. Мила, не более того, – ответил Гийом, поднимаясь с постели и накидывая на плечи халат. – Мы очень позабавились с ней этой ночью, братец. Представь, какую шутку я придумал: попросил ее читать Вольтера в то время, как… Ну, ты понимаешь. Сначала она все сбивалась, но я говорил: „Читай, читай, не останавливайся“». Кажется, ей все-таки понравилось. Представляешь, Вик, Вольтер вперемешку со страстными стонами!» – Гийом расхохотался.

Он подошел к окну и наклонился к начинающему увядать букету алых роз. Его тонкие пальцы сжали бутон, и шелковые лепестки посыпались на золотистую ткань скатерти. Больше всего на свете Вик хотел бы остановить это мгновение: черноволосый «ледяной ангел» Гийом на фоне счастливого неба с лепестками роз в руке. Часы остановились. Навязчивое тиканье прекратилось, как будто упал нож гильотины, и настала послед‑ няя тишина, имя которой – пустота и ничто.

«Что это там происходит?» – рассеянно спросил Гийом, глядя в окно. «А что?» – отозвался Вик, и сердце его отчего-то упало. «Какие-то женщины. Много женщин». – «Наверное, знают, что ты здесь и хотят назначить тебе свидание», – попытался пошутить Вик, но фраза его прозвучала как-то зловеще. Его настораживал гул, накатывающийся в окно, словно шум далекого моря.

«Мне пора», – вдруг сказал Гийом. Он как бы очнулся от оцепенения, в котором пребывал. Слов брата он вообще не слышал. «Не ходи», – попросил Вик. – «Мне надо, – сказал Гийом и, кажется, немного рассердился. – Что это с тобой сегодня? У меня во дворце назначена встреча». И потом мягко добавил, подходя к Вику и обнимая его: Вечером увидимся. Ты неважно выглядишь, братец. Не заболел ли ты? Быть может, тебе отправиться на время в поместье?» – «Но Гийом, мы же хотели уехать в Англию. Ты сам говорил, что в сложившейся обстановке это самое разумное». «Ну да, – ответил брат. – Я же не отказываюсь. Вечером, вечером, Вик. Мы уедем, но сейчас я уже должен быть во дворце. Я опаздываю. Ты сам придворный, как же ты не понимаешь?» Вик не нашелся, что ответить, а Гийом тем временем уже совершенно оделся и подошел к двери. «До вечера», – попрощался он и вышел. Вик хотел крикнуть что-то, чтобы остановить его, но не успел, да он и не смог бы подобрать слов, чтобы что-либо сказать.

Он стоял и ждал, а шум внизу нарастал. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошел слуга Вика Жермон, нормандец огромного роста. «Уезжаем, монсеньор», – заявил он тоном, не терпящим возражений. Вик очнулся. «Что? Что произошло?» – еле выдавил он. – «Нет времени на объяснения. Карета ждет. Скорей, монсеньор, мы выйдем через черный ход. Там пока еще свободно».

«Гийом!» – закричал Вик, и голос показался ему чужим. Он так стремительно рванулся к окну, что Жермон не успел удержать его. Дальнейшее показалось Вику кошмарным сном, чем‑то невозможным в реальности. Перед ним плыли кадры чужого кошмара: растрепанные женщины стаскивают с коня Гийома. Звука не было. Вик видел только безумные глаза людей, камни и столовые ножи в их руках. Через мгновение эти руки покраснели от крови. «Не смотрите, монсеньор!» – сказал Жермон, подходя к господину и крепко обнимая его. Черная ослепительная вспышка загорелась в мозгу Вика. Он рвался из железных объятий Жермона, но чувствовал себя совершенно бессильным. Он слышал дикий, безумный звериный крик. Он никогда бы не подумал, что способен издавать такие звуки. Последнее, что он видел, – это кровавые куски мяса и какую-то старуху, пытающуюся руками оторвать когда-то прекрасную голову Гийома с прежде сияющими, как солнце, глазами.

Вик провалился в спасительный мрак. Мрак обнял его, мрак прервал все его контакты с жизнью. Наверное, в тот момент он умер. Так подумал бы он, если бы мог вообще о чем-то подумать. Наверное, он изредка приходил в себя, потому что смутно помнил, как подпрыгивает на дорожных ухабах карета. В эти моменты тошнота подкатывала комком к его горлу, и мелькали обрывки спутанных мыслей: королева Мария-Антуанетта была гораздо мужественнее в такой ситуации. Граф Вик д’Азир находился на том завтраке у королевы, когда толпа подняла к окну королевы мертвую голову принцессы де Ламбаль, напудренную и покрытую кровавыми пятнами, надетую на пику. Тогда многие придворные дамы упали в обморок, а Мария-Антуанетта даже не изменилась в лице. Потомок королевского рода всегда должен помнить, что в его жилах течет благородная кровь, и не имеет права демонстрировать свои чувства. Толпа не должна даже догадываться о страданиях сильных мира сего, для которых счастье и несчастье должны быть равны…

Ну что же, значит, Вик д’Азир оказался недостойным своего великого рода, впрочем, ему все равно. Наверное, много дней он находился во мраке и вот очнулся для того, чтобы вновь услышать угрожающий, нарастающий гул моря. Кто-то отер с его лба капли крупного пота. Как же он ослабел за это время, даже не может пошевелить рукой. «Кто здесь?» – прошептал Вик. «Это я», – ответил тихий голос. – «Марианна?» – «Да». – «Где я?» – «В поместье». – «И давно?» – «Неделю, монсеньор». «А что там?» – спросил Вик, думая о море в клочьях пены, с мертвыми рыбами и осьминогами. «Народ», – ответила Марианна. «Мой добрый народ», – прошептал Вик без выражения, глядя на старинные гобелены, где среди пышных могучих дубов гуляли белые единороги и на их шкурах плясали красные пламенные отсветы. «Марианна, – сказал Вик, пытаясь приподняться на непослушных руках, – принеси мне Тео. Я хочу проститься с ним». «С вами все будет в порядке, монсеньор, – произнесла девушка, помогая Вику сесть на постели, – сейчас придет Жермон. Мы все уезжаем в Англию». – «Принеси Тео», – настойчиво и твердо, все более крепнущим голосом сказал Вик. Девушка подчинилась, более не произнеся ни слова.

Она вернулась через минуту, неся с собой сонного двухлетнего ребенка, бастарда Вика. Вместе с ней вошел великан Жермон. «Уезжаем, монсеньор», – произнес он такую знакомую фразу. «Нет, – твердо сказал Вик, выпрямляясь. – Теперь вы будете слушать только меня. Вы немедленно уедете. Жермон, охраняй Марианну и Тео. Он – последний потомок великого рода Конде. Запомни все, что я говорю, и не считай это бредом больного. Потомки Тео должны вернуться на это место, чтобы возродить былую славу Конде, пусть даже через полчаса здесь не останется камня на камне. Но главное – никто из этих потомков не должен стать комедиантом, иначе все будет гораздо сложнее».

«Я все сделаю, монсеньор, – сказал Жермон. – Положитесь на меня. Я сделаю для Тео все, что смогу. Я клянусь вам памятью моих предков, никогда не предававших своих господ, и землей моей страны. Но скажите, почему вы не хотите уехать с нами? Ведь это возможно». Было слышно, как внизу разбиваются стекла и что-то падает с грохотом. «Это невозможно, Жермон, хотя бы потому, что я уже мертв. Поэтому им будет уже некого убивать. Прощай, я любил тебя, береги Марианну, береги Тео».

Когда дверь за ушедшими тихо затворилась, Вик нащупал на столике около кровати кинжал и с трудом поднялся с постели. Тело не слушалось, а ноги предательски дрожали. Что с ним сейчас сделают? Разорвут руками, как Гийома, или сожгут заживо? Он подошел к гобелену на стене и представил, что не слышит больше яростных криков и шума падения камней, влетающих в комнату через окна. Ясный, солнечный весенний день, ласковый, как материнские руки, окутал его. Еще минута, и он проснется от всепобеждающего кошмара. Дубы гобеленов ожили, вознесли вверх свои крепкие ветви, а единороги склонили головы, увенчанные рогами. Судорожно сжав рукоять кинжала в ладони, а острие направив прямо в сердце, Вик подошел к дубу и, как в детстве, изо всех сил прижался к нему. Он умер, он проснулся.

«Смутьян похуже Пугачёва». Александр Радищев

Жизнь Александра Николаевича Радищева, выдающегося писателя и политического деятеля XVIII века, трудно назвать простой. Ведь при неустроенности личной жизни и непонимания со стороны современников он продолжал творить и отчаянно отстаивать свои дерзкие взгляды на окружающую его действительность. Как это часто бывает, лучшие сыны отечества не принимаются обществом и вынуждены быть изгоями всю свою жизнь, а это тяжелое испытание для любого человека. Так было и на этот раз. Александр Радищев не смог выдержать давления со стороны государственной машины, поэтому посчитал, что лучшим уходом со сцены будет самоубийство.

Александр Радищев родился в семье небогатого провинциального помещика, офицера гвардии. Детство Александр провел в глухой саратовской деревушке под названием Верхнее Аблязово. Русский язык будущий писатель изучал с помощью часослова и псалтыря. Возможно, в России и не было бы такого писателя, как Радищев, если бы не счастливое стечение обстоятельств. В 1757 году родители отправили мальчика в Москву, к родственнику по материнской линии Аргамакову, человеку в высшей степени образованному и просвещенному. В доме Аргамакова Александр воспитывался под наблюдением гувернера из Франции и именитых университетских учителей. Далее обстоятельства складывались для мальчика как нельзя лучше. Его сделали пажом, и он смог продолжить образование в Пажеском корпусе. Пажи часто присутствовали на королевских балах и приемах, так что юноша знал об особенностях дворцовой жизни не понаслышке.

Видимо, Александр приглянулся Екатерине II, которая включила его в число тех молодых людей, которые отправились в 1765 году в Лейпцигский университет изучать основы права и юриспруденции. Кроме того, каждому студенту полагалась стипендия в размере 800 рублей, сумма по тем временам огромная. Студенты, помимо права, могли выбрать для изучения любую дисциплину. Радищев проявил блестящие способности в учении. Он прекрасно разбирался в медицине и химии, знал наизусть некоторых древних авторов, владел французским, немецким и английским. Казалось, он был мастер во всем: от танцев до философских рассуждений о бренности бытия.

Самый счастливый период жизни Александра Радищева начался в 1771 году, когда он вместе со своим другом Алексеем Кутузовым был назначен на должность протоколиста при Сенате, а уже через 2 года стал капитаном в штате графа Брюса. Петербургское общество с удовольствием открыло двери талантливому писателю и переводчику.

После женитьбы на Анне Васильевне Рубановской Радищев решил оставить светские развлечения и пожить в уединении в своем имении. Только в конце 1777 года он вернулся в Петербург, где занял место асессора в коммерц-коллегии. Именно здесь Радищев впервые заявил о себе как о человеке с твердым характером и предельной честностью. Однако это не способствовало его душевному равновесию, поскольку большинство чиновников в то время без зазрения совести брали огромные взятки и посмеивались над этим поборником справедливости.

Несмотря на осторожное отношение государственной власти к смутьяну, его восхождение по служебной лестнице проходило довольно успешно. Граф Воронцов даже смог вымолить для Радищева чин надворного советника, а в 1780 году его повысили до помощника управляющего Петербургской таможней.

Счастье писателя длилось недолго. Смерть жены в 1783 году стала для него настоящим испытанием. Вот как сам Радищев описывал свое моральное состояние: «Смерть жены моей погрузила меня в печаль и уныние и на время отвлекла разум мой от всякого упражнения». На первый взгляд может показаться, что писатель смог побороть свои слабости и справился с возникшим душевным дисбалансом, тем более что в тот момент ему во всем начала помогать сестра покойной жены Елизавета Васильевна. Однако это трагическое событие стало первым в череде несчастий и гонений, которые выпали на долю писателя и в конце концов привели его к гибели.

Но вернемся в 1783 год. Анна Васильевна стала для Радищева самым близким человеком, которому можно было полностью доверять. Эта женщина взяла на себя все заботы по уходу за детьми и ведению домашнего хозяйства, а писатель теперь мог всецело отдаться литературному творчеству. В трудах, появлявшихся в это время, уже явно сквозили смелые вольнолюбивые идеи французских просветителей. Радищев обладал врожденным чувством справедливости, поэтому неудивительно, что оно в итоге вылилось в открытый протест. Естественно, такое вольнодумство в рамках просвещенного абсолютизма, которого придерживалась Екатерина II, показалось более чем странным.

Однако в то время Радищев выражал свои мысли без намеков на русский уклад жизни, поэтому к его выступлениям относились без особого внимания. Крамолу усмотрели в его высказываниях только тогда, когда он начал откровенно связывать слово «деспотизм» с самодержавием.

В 1789 году Александр Радищев приобрел печатный станок, на котором в 1790 году было напечатано его произведение «Путешествие из Петербурга в Москву», над которым он работал в течение 4 лет. Внешне этот роман выглядел вполне безобидно, однако под дорожными заметками, в форме которых было написано произведение, скрывалась жесткая критика рабского положения крепостных крестьян и пороков деградировавшего дворянства.

Оценки современных Радищеву литераторов были неодно‑ значными. Например, Александр Пушкин охарактеризовал «Путешествие из Петербурга в Москву» как «невежественное презрение ко всему прошедшему, слепое пристрастие к новизне». Абсолютно противоположное мнение высказывал о произведении другой русский писатель, Александр Герцен. Такой раскол в обществе вполне понятен, ведь по тем временам Радищев являлся яркой фигурой в истории отечественной литературы.

Крамольная книга поступила в продажу в мае 1789 года. Ее распространитель, книготорговец Зотов, не успевал издавать книгу, настолько она стала популярной. Интерес к произведению проявила и Екатерина II, которая, прочитав роман, велела немедленно арестовать автора. Александр Радищев успел сжечь все экземпляры книги, но императорские ищейки уже были начеку. Автора произведения арестовали и поместили в Петропавловскую крепость. В одночасье любимый всеми писатель превратился в государственного преступника. Через некоторое время суд вынес смертный приговор, который в последний момент Екатерина II заменила ссылкой сроком на 10 лет.

Местом заключения Радищева стал Илимский острог. Вскоре за ним последовала преданная Елизавета Васильевна с сыновьями. Нельзя сказать, что жизнь Радищева в изгнании была трудной. Он получил право свободно передвигаться по Илимску, в его полное распоряжение предоставили пятикомнатный дом с многочисленными надворными постройками и 8 слуг. Однако деятельная натура Радищева требовала выхода энергии, поэтому он сразу принялся за строительство дома с помощью плотников губернатора. Новый дом состоял из 8 комнат, здесь даже был кабинет и библиотека, где Радищев постоянно работал. В ссылке появились такие произведения, как «О человеке, его смерти и бессмертии», сочинение на политические темы «Письмо о китайском торге» и «Сокращенное повествование о приобретении Сибири». В лаборатории он ставил химические опыты, много времени посвящал воспитанию детей, обучая их истории, географии и иностранным языкам, которыми владел в совершенстве.

В Илимске Радищев женился на Елизавете Васильевне Рубановской. Здесь же появилось еще трое детей писателя. Но был ли он счастлив? Возможно, другой человек и смирился бы со сложившимися обстоятельствами, но только не Радищев. Как и все великие люди, в ссылке он чувствовал себя ненужным российскому обществу, более того, бессильным помочь миллионам крепостных крестьян, обреченных на рабский труд.

Жившие в столице высокие покровители Радищева делали все возможное для облегчения участи писателя, однако перемены в его судьбе наступили только после смерти Екатерины II. С воцарением на престоле Павла I Радищев решил вернуться в свое родное поместье. Но злой рок готовил ему еще одно тяжкое испытание: в дороге скончалась дорогая его сердцу Елизавета Васильевна. Овдовевший во второй раз Радищев поселился вместе с детьми в селе Немцово, которое он не покидал вплоть до кончины Павла I.

С приходом к власти Александра I Радищев был назначен членом Комиссии по составлению законов. Писатель с большим энтузиазмом принялся за создание нового проекта «Государственного уложения», в числе основных пунктов которого были уничтожение Табели о рангах, свобода слова и вероисповедания, отмена крепостного права и др. Тем не менее председатель комиссии, граф Завадский, не разделял реформаторских взглядов писателя и сразу же отклонил проект Радищева. Более того, он заметил, что с таким подходом к государственному устройству России Радищев в очередной раз может угодить в ссылку.

Именно с этого момента в характере Радищева произошли фатальные изменения: он постоянно испытывал чувство тревоги, горячо брался за какое-нибудь дело или вдруг терял к нему интерес и сидел без движения в течение нескольких дней. Родственники были не на шутку встревожены этими первыми проявлениями эмоциональной нестабильности, а впо‑ следствии и душевной болезни. 11 сентября 1802 года Александр Радищев покончил жизнь самоубийством, приняв смертельную дозу яда.

В России в течение полувека после кончины писателя его творчество находилось под запретом. Только в 1885 году благодаря ходатайству внука писателя, художника Боголюбова, в Саратове был создан музей имени Радищева, представляющий вниманию зрителей прекрасную коллекцию произведений русского искусства и ценные документы, принадлежавшие семье Радищевых.

«Добровольно иду к неизбежному…» Афанасий Фет

Почти всю свою сознательную жизнь великий русский лирик Афанасий Афанасьевич Фет посвятил борьбе за право носить другую фамилию – Шеншин, фамилию своего отца. Хотя был ли тот его отцом, неизвестно.

Происхождение поэта – это самое темное место в его биографии. Никто не может с определенностью сказать, какова точная дата его рождения (октябрь или ноябрь 1820 года) и кто был его настоящим отцом.

Афанасий Фет

Известно, что в начале 1820 года в Германии, в Дармштадте, лечился 44-летний русский отставной офицер Афанасий Неофитович Шеншин, богатый орловский помещик. В доме местного обер-кригскомиссара Карла Беккера он познакомился с его дочерью, 22-летней Шарлоттой, бывшей замужем за мелким чиновником Иоганном Фётом. Осенью того же года она бросила мужа и дочь и бежала с Шеншиным в Россию. Шарлотта была уже беременна, но обвенчалась со своим любовником по православному обряду и взяла себе имя Елизавета Петровна Шеншина. Вскоре в семье родился мальчик, который был записан в метриках как сын Шеншина.

Некоторые источники указывают на то, что бракоразводный процесс Шарлотты-Елизаветы с бывшим мужем был очень длительным, и с Шеншиным она обвенчалась только спустя два года после рождения сына Афанасия, которого еще при крещении родители, подкупив священника, записали под фамилией Шеншин. Таким образом, до 14 лет будущий поэт считал себя потомственным дворянином, но, после того как в 1834 году тайна его рождения была раскрыта, орловское губернское правление учинило следствие и лишило отрока фамилии. Афанасию не только запретили именоваться Шеншиным, но и вообще отобрали право носить какую бы то ни было фамилию.

Первое, что за этим последовало, были злые догадки и издевки товарищей. Но вскоре Фет в полной мере ощутил тяжелейшие последствия, связанные с его новой фамилией. Это были не просто оскорбления и злые насмешки приятелей, это была утрата всего, чем он должен был обладать по праву, – дворянского звания, положения в обществе, имущественных прав, даже национальности, российского гражданства. Потомственный дворянин, богатый наследник в один момент стал человеком без имени – безвестным иностранцем весьма темного и сомнительного происхождения. И, разумеется, юный Фет воспринял это как мучительнейший позор, бросивший, по понятиям того времени, тень не только на него, но и на горячо любимую им мать. Потеря имени для будущего поэта явилась величайшей катастрофой, изуродовавшей, как он считал, его жизнь.

Но через некоторое время опекуны сестры Лины Фёт прислали из Германии документ, согласно которому Афанасий признавался сыном первого мужа Шарлотты-Елизаветы, чиновника Иоганна Петера Карла Вильгельма Фёта. Теперь будущий поэт наконец обрел законный статус, но зато лишился дворянства и наследственных имущественных прав.

Таким образом, одним росчерком пера дотошного чиновника потомственный дворянин Афанасий Шеншин стал Фетом, превратившись из русского в немца, а из российского подданного – в иностранца, лишившись прав наследования имущества и земли. С той роковой минуты будущий поэт стал подписываться: «К сему руку приложил иностранец Фет». Кстати, в университете он числился «студентом из иностранцев». Впоследствии в письме своему другу Полонскому Фет с горечью признавался: «Я два раза в жизни терял свое состояние, потерял даже имя, что дороже всякого состояния». А будучи уже известным поэтом, на вопросы приятелей, что было для него самым мучительным в жизни, он отвечал, что все слезы и боль его израненной души сосредоточены в одном слове – Фет.

Искупят прозу Шеншина
Стихи пленительные Фета.

Что касается буквы «ё», то она превратилась в «е» в фамилии лирика случайно. Наборщик его стихов однажды перепутал литеры, и Афанасий Афанасьевич после этого так и стал подписываться: Фет.

Стоит ли говорить о том, насколько потрясла сознание Афанасия Фета перемена статуса. С того момента, как он стал Фетом – сыном чиновника, им овладела всепоглощающая идея: вернуть утраченное дворянское достоинство.

Все его мысли и разговоры сводились только к одному: стать обычным русским помещиком Шеншиным, т. е. тем, кем он и должен быть на самом деле. Навязчивая идея послужила толчком к развитию душевной болезни, тяготевшей над родом Фетов (по материнской линии) и передававшейся из поколение в поколение.

Поступив на словесное отделение в Московский университет, Афанасий Фет подружился с будущим критиком и поэтом Аполлоном Григорьевым, под влиянием которого и начал писать стихи. Первая книга Фета – «Лирический Пантеон» – вышла, когда он еще был студентом. Читатели по достоинству оценили талант юного лирика, для них было неважно, помещик он или сын простого чиновника.

Белинский в печатных отзывах неоднократно выделял Фета, заявляя, что «из живущих в Москве поэтов всех даровитее г-н Фет», что среди его стихотворений «встречаются истинно поэтические». И действительно, в числе стихов, опубликованных в 1842–1843 годах, уже были жемчужины фетовской лирики.

Отзывы Белинского послужили Фету «путевкой» в литературу. Он начал печатать свои стихотворения в различных журналах, а через несколько лет при активном участии Аполлона Григорьева подготовил новый сборник лирики.

Хотя радость творчества и литературный успех целительно действовали на «больную» душу Фета, но укротить его «бунтующую» идею-страсть они не могли. Он по-прежнему больше всего на свете желал стать тем, кем он должен был быть по праву – помещиком Шеншиным.

Во имя поставленной цели Афанасий был готов пойти на что угодно. К удивлению своих товарищей, в 1845 году, после окончания университета, он покинул Москву и поступил на службу в один из провинциальных полков, расквартированных в Херсонской губернии. Сам Фет объяснял это тем, что на военной службе он скорее, чем на какой-либо другой, мог приблизиться к осуществлению своей заветной цели – стать дворянином – и тем самым вернуть хоть часть утраченного.

Вскоре Фет перестал значиться «студентом из иностранцев» – ему удалось вернуть гражданство. Хотя на военной службе он продолжал писать и печатать стихи, но его литературная деятельность в новых условиях все более ослабевала. Так, одному из своих друзей детства, И. П. Борисову, Фет с тоской говорил, что его судьба сравнима разве что с «существованием в окружении чудовищ всякого рода»: «…через час по столовой ложке лезут разные гоголевские Вии на глаза, да еще нужно улыбаться».

Свою жизнь Фет сравнивал с «грязной лужей», в которой он нравственно и физически тонет, а испытываемые им страдания – с «удушьем заживо схороненного»: «Никогда еще не был я убит морально до такой степени». В одну из таких минут он признался одному из своих приятелей, что страстно желает «найти где-нибудь мадмуазель с хвостом тысяч в двадцать пять серебром, тогда бы бросил все».

Но пока «мадмуазели с хвостом» у Фета не было, он продолжал нести воинскую службу. Целых 8 лет он барахтался в «грязной луже», терпел лишения и подлаживался под начальство. А по прошествии этого времени, когда цель уже казалась такой близкой, она неожиданно отдалилась. Дело в том, что за несколько месяцев до присвоения Фету первого офицерского чина был издан, чтобы затруднить доступ в дворянство выходцев из других сословий, указ, согласно которому для получения наследственных дворянских прав надо было иметь более высокое воинское звание.

Разумеется, это обстоятельство расстроило поэта, но остановить его ничто не могло. Хотя он и сравнивал себя с мифологическим Сизифом, но настойчиво и ревностно продолжал вести свою «ложную, труженическую, безотрадную жизнь»: «Как Сизиф, тащу камень счастья на гору, хотя он уже бесконечные разы вырывался из рук моих». Как бы трудно ему ни было, возможность отступиться от поставленной цели он категорически отвергал: «Ехать домой, бросивши службу, я и думать забыл, это будет конечным для меня истреблением».

Фет не дослужился до дворянства, да и «мадмуазели с хвостом» не нашел, но все же судьба смилостивилась над ним: в 1853 году ему посчастливилось вырваться из «сумасшедшего дома» и добиться перевода в гвардейский лейб-уланский полк, который был расквартирован сравнительно недалеко от Петербурга.

Время перевода Фета совпало с благоприятными переменами в отношении общества к поэзии. Как и предсказывал Белинский, во второй половине 1840-х годов стихотворчество утратило в глазах читателей всякую ценность. Литературные журналы совсем перестали печатать стихи, а спрос на новые поэтические сборники резко упал. Но к началу 1850-х годов ситуация изменилась в лучшую сторону: Некрасов стал редактором «Современника» (туда же перешел Белинский из «Отечественных записок»), и вскоре к журналу примкнули талантливые писатели, будущие корифеи литературы второй половины XIX века – Тургенев, Толстой, Герцен, Гончаров.

В 1850 году наконец увидел свет давно прошедший цензуру, но пролежавший три года на полках издателей второй сборник стихотворений Фета. Творениям поэта дали положительную оценку такие известные критики того времени, как В. П. Боткин и А. В. Дружинин, и вскоре под давлением Тургенева они помогли Фету подготовить новую книгу стихов, в основу которой был положен «вычищенный» и основательно переработанный сборник 1850 года. После выхода нового сборника, в 1856 году, Некрасов писал: «Смело можем сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском авторе, после Пушкина, не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г-н Фет». Помимо восхищенных откликов Некрасова и критиков-эстетов Дружинина и Боткина, которые провозгласили поэзию Фета боевым знаменем «чистого искусства», его стихи получили положительные отзывы в журналах всех направлений.

Воодушевленный похвалами ведущих критиков, Фет развил активнейшую литературную деятельность, систематически печатая свои произведения почти во всех наиболее крупных журналах. Его материальное положение, благодаря гонорарам за изданные стихи, в этот период тоже намного улучшилось. Однако на воинской службе дела шли весьма неважно. Тяжелейший камень, который Сизиф-Фет поднял на самую вершину горы, покатился вниз…

Приблизительно в то же время, когда вышел его сборник стихов, появился новый указ: отныне звание потомственного дворянина полагалось лишь тем военным, кто дослужился до чина полковника. Фет понимал, что осуществление его цели отодвинулось на столь неопределенно долгий срок, что продолжать делать военную карьеру становилось абсолютно бесполезным.

Еще во время армейской службы на Украине, гостя у своих друзей Бржеских в Березовке, Фет познакомился в соседнем поместье с одаренной музыканткой Еленой Лазич, чей талант произвел впечатление даже на Ференца Листа, гастролировавшего тогда на Украине. Девушка была страстной поклонницей поэзии Фета, а лирик в свою очередь восхищался ее красотой и музыкальными способностями. Взаимное восхищение вскоре переросло в глубокое чувство, и казалось, что ничто не может помешать молодым людям соединить свои судьбы.

1849 год – начало их любви. О чем говорили Фет и Елена Лазич в минуты первых встреч? В автобиографической поэме «Талисман» Фет подробно описал и родовое имение, и «сонные куртины», и атмосферу их бесед:

Мы говорили Бог знает о чем:
Скучают ли они в своем именье,
О сельском лете, о весне, потом
О Шиллере, о музыке и пенье…

Но в том же 1849 году влюбленный поэт написал своему другу Ивану Петровичу Борисову следующее: «Я… встретил существо, которое люблю и, что еще, глубоко уважаю… возможность для меня счастья и примирения с гадкой действительностью… Но у ней ничего и у меня ничего – вот тема, которую я развиваю и вследствие которой я ни с места…»

И Фет не решился жениться на Елене, объяснив это тем, что не имеет возможности содержать семью.

Драма назревала, и в июне 1850 года Фет написал Борисову: «О моей сердечной комедии молчу – право нечего и сказать, так это избито и истерто». А в письме, датированном 1 июля 1850 года, поэт совершенно категорично заявил: «Я не женюсь на Лазич, и она это знает». И с этого трагического момента Фет был обречен на духовное одиночество.

Сам поэт говорил, что пытался, как мог, убедить Елену в невозможности соединения их судеб: «Я ясно понимаю, что жениться офицеру, получающему 300 рублей, без дому, на девушке без состояния значит необдуманно и недобросовестно брать на себя клятвенное обещание, которого не в состоянии выполнить». Когда в мае 1851 года Фет снова приехал в Березовку, в имение своих друзей, Бржеский посоветовал ему съездить к Елене, дабы «постараться любыми усилиями развязать этот гордиев узел. Но поэт не решился ехать. Позднее он признал, что это была большая ошибка: „Я виноват; я не взял в расчет женской природы и полагал, что сердце женщины, так ясно понимающей неумолимые условия жизни, способно покориться обстоятельствам. Не думаю, чтобы самая томительная скорбь в настоящем давала нам право идти к неизбежному горю всей остальной жизни“.

В другом его письме есть следующие строки: «Итак, что же, жениться – значит приморозить хвост в Крылове и выставить спину под всевозможные мелкие удары самолюбия. Расчету нет, любви нет, и благородства сделать несчастие того и другой я особенно не вижу». Наверное, это и есть самое главное его признание: он не хотел сделать несчастной любимую девушку. Понимала Елена это или не желала понимать – неизвестно. Но полный разрыв отношений с Фетом, которого она страстно любила, толкнул ее на отчаянный шаг. Хотя было ли это самоубийством или несчастным случаем, как гласит официальная версия, никто не знает. Тайну своей смерти Елена Лазич унесла с собой в могилу, а Фет стал называть себя палачом: «Как тебя умолял я – несчастный палач» или «Ты отстрадала, я еще страдаю».

Драматическая развязка отношений Фета и Елены назревала долго. Видимо, девушка все еще надеялась, что любимый переменит свое решение и, несмотря ни на что, женится на ней. Но он был непреклонен. В 1850 году Фет стал очень редко бывать в Крылове. Со своей возлюбленной он встретился в этом году только один раз, но никакой радости встреча не принесла:

…Цветы последние в руке ее дрожали;
Отрывистая речь была полна печали,
И женской прихоти, и серебристых грез,
Невысказанных мук, и непонятных слез…

В одном из писем поэта есть такие строки: «Она… умоляет не прерывать наших отношений, она предо мною чище снега – прервать неделикатно и не прервать неделикатно…»

И Фет медлил, откладывая минуты решительного объяснения предстоящей разлуки. Но объяснение все же состоялось:

…Вдруг ты встала, ко мне подошла
И сказала, что все поняла:
Что напрасно жалеть о былом,
Что нам тесно и тяжко вдвоем,
Что любви затерялась стезя,
Что так жить, что дышать так нельзя,
Что ты хочешь – решилась – и вдруг
Разразился весенний недуг,
И, забывши о грозных словах,
Ты растаяла в жарких слезах.

После объяснения произошла трагедия, последствия которой Фет ощущал всю жизнь. Когда в очередной раз поэт приехал в Березовку, то неожиданно узнал о случившемся. Вот как он сам это описывает:

« – А Лена-то!

– Что? Что? – с испугом спросил я.

– Как! – воскликнул он, дико смотря мне в глаза: вы ничего не знаете?

И видя мое коснеющее недоумение, прибавил: „Да ведь ее уже нет! Она умерла! И, Боже мой, как ужасно“».

Далее в своих воспоминаниях Фет рассказывает трагическую историю со слов как бы другого человека: «Гостила она у нас, но так как во время сенной и хлебной уборки старый генерал посылал всех дворовых людей, в том числе и кучера, в поле… Пришлось снова биться над уроками упрямой сестры, после которых наставница ложилась на диван с французским романом и папироской, в уверенности, что строгий отец, запрещавший дочери куренье, не войдет.

Так последний раз легла она в белом кисейном платье и, закурив папироску, бросила, сосредоточенная вниманием на книге, на пол спичку, которую считала потухшей. Но спичка, продолжавшая гореть, зажгла спустившееся на пол платье, и девушка только тогда заметила, что горит, когда вся правая сторона была в огне. Растерявшись при совершенном безлюдье, за исключением беспомощной девочки сестры… несчастная, вместо того, чтобы, повалившись на пол, стараться хотя бы собственным телом затушить огонь, бросилась по комнатам к балконной двери гостиной, причем горящие куски платья, отрываясь, падали на паркет, оставляя на нем следы рокового горенья. Думая найти облегчение на чистом воздухе, девушка выбежала на балкон. Но при первом же появлении на воздухе пламя поднялось выше ее головы, и она, закрывши руками лицо и крикнув сестpe: «Sauvez les lettres», бросилась по ступенькам в сад… На крики сестры прибежали люди и отнесли ее в спальню. Всякая медицинская помощь оказалась излишней».

Уж очень много так называемых случайностей было в момент трагедии, произошедшей с Еленой: воздушное платье, отсутствие людей в усадьбе, беганье по комнатам вместо отчаянной борьбы с огнем за жизнь и, наконец, ее фраза «Sauvez les lettres» («Спасите письма»). Споры вокруг смерти возлюбленной Фета не умолкают до сих пор, но как тогда, так и сейчас число людей, уверенных, что это было самоубийство, значительно превосходит количество тех, кто считает смерть Елены Лазич несчастным случаем.

Уже через много лет Фет признался Борисову, что виноват в смерти своей возлюбленной: «Я ждал женщины, которая поймет меня, и дождался ее. Она, сгорая, кричала: „Аu nom du ciel sauvez les lettres“ („Ради всего святого, спасите письма“) и умерла со словами: „Он не виноват, а я“. После этого и говорить не стоит. Смерть, брат, хороший пробный камень. Но судьба не смогла соединить нас. Ожидать же подобной женщины с условиями жизни было бы в мои лета и при моих средствах верх безумия…»

После смерти Елены Фет с тоской и безысходностью смотрел в свое будущее: «Итак, мой идеальный мир разрушен давно. Что ж прикажете делать. Служить вечным адъютантом – хуже самого худа – ищу хозяйку, с которой буду жить, не понимая друг друга». Нет сомнений, что Фет любил Елену Лазич и ее смерть стала для него страшным ударом, оправиться от которого ему так и не удалось до конца своих дней. Ведь Елена была не только единственной любовью всей его жизни, она страстно верила в его поэтическую звезду и убеждала писать стихи. Уже на склоне лет, в 1878 году, в стихотворении «Alter еgо» («Второе Я») прозвучало запоздалое признание Фета и осознание той роли, которую Елена Лазич сыграла в его жизни:

Ты душою младенческой все поняла,
Что мне высказать тайная сила дана,
И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,
Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить.

После смерти Елены сразу же пошли разговоры о ее самоубийстве: говорили, что она наложила на себя руки, потому что не видела смысла в дальнейшей жизни без Фета. Но доказательств этому, в том числе и предсмертного письма, не было, а если оно и было, то кто-то (возможно, родственники девушки или же сам Фет) заинтересованный постарался, чтобы его содержание не было обнародовано.

Как уже говорилось ранее, в 1856 году вышел указ, согласно которому звание дворянина давал лишь чин полковника. У Фета был теперь только один выход: жениться на богатой девушке.

После выхода нового указа поэт взял годовой отпуск и на деньги, полученные за свои произведения, отправился в путешествие по Европе. В 1857 году в Париже он женился на дочери весьма состоятельного московского торговца чаем Марии Петровне Боткиной, которая к тому же была сестрой литературного критика В. П. Боткина.

О том, что Фет женился на Марии Боткиной только по расчету, красноречиво свидетельствует рассказ брата Л. Н. Толстого, Сергея Николаевича. Как-то поэт пришел навестить его; «они дружески разговорились», и Сергей Николаевич спросил Фета: «Афанасий Афанасьевич, зачем вы женились на Марии Петровне?». Фет покраснел, низко поклонился и молча ушел».

В 1858 году поэт вышел в отставку и поселился в Москве. Видимо, приданое Марии Петровны показалось ему недостаточным, и он решил пополнить полученный «сундук с червонцами» гонорарами от своей литературной деятельности. Фет проявлял потрясающую работоспособность, издавая невероятное количество новых произведений, качество которых оставляло желать лучшего.

«Фет стоит на опасной дороге, – с тревогой писал в 1859 году Дружинин Льву Толстому, – скаредность его одолела. Он уверяет всех, что умирает с голоду и должен писать для денег… не слушает никаких увещаний, сбывает по темным редакциям самые бракованные из своих стихотворений…»

Неважное качество новых произведений поэта не осталось незамеченным публикой, которая стала встречать его поэмы весьма прохладно. Вскоре и сам Фет признал, что лишен как «драматической» (он пытался писать и пьесы), так и «эпической жилки». Перевод трагедии Шекспира «Юлий Цезарь», сделанный им, видимо, именно для денег, вызвал обстоятельный, но весьма иронический и суровый разбор, мнения критиков сошлись на том, что «в нем нет Шекспира ни признака малейшего». Но в то же время критики давали положительную оценку Фету-лирику.

Примерно в эту пору ушел от столичной жизни, осев в Ясной Поляне, Лев Толстой. Фет решил последовать его примеру и уехать в имение в Степановке. «Нашему полку прибудет, и прибудет отличный солдат», – писал Толстой Фету, узнав о его намерении уехать в поместье. Но Толстой в своем уединении и помещичьих занятиях искал и нашел наиболее подходящие условия для творческой деятельности, которая именно там и достигла своего апогея, и вместе с тем возможности, как его Нехлюдов в «Утре помещика», хоть как-то облегчить положение крестьян. Фет же руководствовался совсем иными побуждениями: он стремился осуществить заветную цель – вернуть отнятое несправедливой судьбой происхождение.

После своего визита в поместье Фета Тургенев писал Полонскому: «Он теперь сделался агрономом – хозяином до отчаянности, отпустил бороду до чресл – с какими-то волосяными вихрами за и под ушами – о литературе слышать не хочет и журналы ругает с энтузиазмом». Впрочем, поэт все же печатался. В 1862 году в журнале «Русский вестник» Каткова стало снова появляться имя Фета, но под произведениями совсем нового для него жанра – статьями о «земледельческом деле», непосредственно связанными с его новыми сельскохозяйственными занятиями и написанными с точки зрения интересов нового, «жаждущего» («Заметки о вольнонаемном труде», «Из деревни», «По вопросу о найме рабочих» и др.). Правда, корыстно-помещичий характер этих статей вызвал среди поклонников лирики поэта взрыв искреннего негодования.

Продолжал писать Фет и стихи, в 1863 году он выпустил новый сборник в двух частях, который, в отличие от быстро разошедшегося собрания 1856 года, оставался, несмотря на маленький тираж, до конца его жизни в большей своей части нераспроданным.

Хозяином-землевладельцем Фет оказался хорошим, проявив в этом, совсем новом для него деле чрезвычайную практиче‑ скую сметливость и присущие ему исключительные способности. Он не только привел купленное им запущенное село в надлежащий вид, но и приобрел мельницу и конный завод. Вскоре Фету стали принадлежать еще два имения, после чего он с гордостью написал одному из своих бывших товарищей-однополчан К. Ф. Ревелиоти: «…я был бедняком, офицером, полковым адъютантом, а теперь, слава богу, орловский, курский и воронежский помещик, коннозаводчик и живу в прекрасном имении с великолепной усадьбой и парком. Все это приобрел усиленным трудом, а не мошенничеством».

Соседи-помещики все без исключения относились к Фету с уважением и в 1867 году избрали его на почетную дол‑ жность мирового судьи, на которой он оставался в течение 11 лет. Столь высокое положение в обществе открыло наконец Фету возможность вплотную приблизиться к наиглавнейшей цели жизни – вернуть утраченную фамилию и свое право на наследство.

Фет писал в мемуарах, что, разбирая бумаги своего покойного отца, нашел послание орловской консистории к мценскому священнику с просьбой перевенчать по православному обряду повенчанного за границей в лютеранской церкви с матерью Фета отставного штаб-ротмистра Афанасия Шеншина. Поэт писал, что в тот момент «тяжелый камень мгновенно свалился» с его груди. Теперь разрешился вопрос, который мучил Фета всю его сознательную жизнь: он узнал, что является законнорожденным сыном Шеншина и Шарлотты-Елизаветы Фёт, но только по не признанному в России лютеранскому обряду. Но это было не более чем законным самообманом, потому что на самом деле Фет давно уже и твердо знал, что он не только формально перестал считаться сыном Шеншина, но и вообще им не являлся.

Несмотря на все предосторожности, предпринятые Фетом, дабы не разглашать тайну своего рождения, сохранился важный документ – его письмо от 28 июля 1857 года будущей жене М. П. Боткиной, в котором поэт раскрыл своей невесте то, что знал уже давно: он не сын Шеншина. На конверте письма, которое поэт требовал по прочтении сжечь, стоит надпись: «Читай про себя», а под ней написано рукой М. П. Боткиной: «Положить со мной в гроб». Вот некоторые выдержки из этого письма: «Моя мать была замужем за отцом моим – дармштадтским ученым и адвокатом Фетом и родила дочь Каролину и была беременна мною. В это время приехал и жил в Дармштадте отчим мой Шеншин, который увез мать мою от Фета, и когда Шеншин приехал в деревню, то через несколько месяцев мать родила меня… Вот история моего рождения».

Но в этом признании Фет лгал, говоря о том, что его отец был ученым и адвокатом. Видимо, опасаясь разрыва с невестой, поэт не решился признаться ей, что был сыном простого чиновника. Кроме того, есть и еще одно обстоятельство, о котором Фет или не знал, или усиленно скрывал: его мать была еврейкой.

«Давно было известно, – писал академик Грабарь, – что отец Фета, офицер русской армии 1812 года, возвращаясь из Парижа через Кёнигсберг, увидел у одной корчмы красавицу еврейку, в которую влюбился. Он купил ее у мужа, привез к себе в орловское имение и женился на ней». Неизвестно, конечно, насколько эта версия правдива, доподлинно ясно лишь то, что Шеншин не был отцом Афанасия Фета и последний прекрасно об этом знал. Но даже это его не остановило, и в 1873 году, после обнаружения нужных документов в бумагах отчима, поэт обратился с просьбой на высочайшее имя о восстановлении в сыновних и всех связанных с этим правах.

И наконец, после 40 лет душевных мучений и настойчивых усилий обрести положенное ему по рождению дворянское звание, Фет достиг своей цели. В конце декабря 1873 года вышел царский указ «о присоединении отставного гвардии штабс-ротмистра Афанасия Афанасиевича Фета к роду отца его Шеншина со всеми правами, званию и роду его принадлежащими».

Вот как поэт писал своей жене об охвативших его в тот момент чувствах: «Теперь, когда все, слава богу, кончено, ты представить себе не можешь, до какой степени мне ненавистно имя Фет. Умоляю тебя, никогда его мне не писать, если не хочешь мне опротиветь. Если спросить, как называются все страдания, все горести моей жизни? Я отвечу тогда: имя Фет». Со дня выхода указа он стал подписывать вновь приобретенным именем все послания к друзьям и знакомым.

Идея-страсть, во власти которой Фет жил четыре десятка лет, вынуждала его, как он писал в своих воспоминаниях, «принести на трезвый алтарь жизни самые задушевные стремления и чувства». Другими словами, трудный жизненный путь и безнадежно-мрачный взгляд на жизнь и на людей отягчили его тонкую поэтическую душу, ожесточили его характер, заставив со временем эгоистически замкнуться в себе. «Я никогда не слышала от Фета, чтобы он интересовался чужим внутренним миром, не видала, чтобы его задели чужие интересы. Я никогда не замечала в нем проявления участия к другому и желания узнать, что думает и чувствует чужая душа», – писала о поэте сестра жены Льва Толстого Т. А. Кузминская – женщина, которой Фет посвятил одно из своих самых прославленных творений – стихотворение «Сияла ночь. Луной был полон сад…».

Но резкое различие между жестким, корыстолюбивым, тще‑ славным и пессимистичным Фетом, каким его знали окружающие, и его лирически-проникновенными стихами удивляло многих. «Что ты за существо – не понимаю, – писал Фету Полонский, – …откуда у тебя берутся такие елейно-чистые, такие возвышенно-идеальные, такие юношественно-благоговейные стихотворения?.. Какой Шопенгауэр да и вообще какая философия объяснит тебе происхождение или тот психический процесс такого лирического настроения? Если ты мне этого не объяснишь, то я заподозрю, что внутри тебя сидит другой, никому не ведомый и нам, грешным, невидимый человек, окруженный сиянием, с глазами из лазури и звезд и окрыленный! Ты состарился, а он молод! Ты все отрицаешь, а он верит!.. Ты презираешь жизнь, а он, коленопреклоненный, зарыдать готов перед одним из ее воплощений…» Таким образом Полонский прекрасно сформулировал противостояние двух миров – мира Фета-помещика, его мировоззрения, его житейской практики – и мира божественной лирики, который по отношению к тому, первому, был, скорее, антимиром. Как для современников Фета, так и для нас внутренний мир поэта и помещика остался тайной за семью печатями. Хотя… Возможно, поэт имел сверхъестественную способность в моменты лирического настроения полностью отрешаться от будничного мира, погружаясь в диаметрально ему противоположный – «благовонный, благодатный» мир своих лирических «вздохов». Видимо, поэтому лирика Фета соткана только из красоты: поэт ни разу не допустил проникновение в нее ужасной и жестокой правды жизни.

В честь 50-летия поэтической деятельности Фета его друзья организовали торжественный банкет, но, к огорчению поэта, большее число приглашенных не сочли нужным прийти на этот праздник. В стихах Фета «На пятидесятилетие музы», особенно в первом из них – «Нас отпевают…», сквозит затаенная печаль. И даже в небольшом предисловии к IV выпуску «Вечерних огней», где Фет демонстративно пытался подчеркнуть свое равнодушие к читательской аудитории, «устанавливающей так называемую популярность», явно звучат грустные нотки.

Но Фет не переставал писать стихи, даже несмотря на старческие недуги, которые все более стали его одолевать: у него резко ослабло зрение, обострилась «грудная болезнь», все чаще сопровождавшаяся приступами удушья и мучительными болями. Но Фет неутомимо работал, боясь не успеть, не написать того, что задумал. Фонтан его поэтического вдохновения все еще бил ключом. Одно из его последних стихотворений начинается словами «Полуразрушенный, полужилец могилы…». И этот «полужилец» продолжал петь «о таинствах любви»: «Еще люблю, еще томлюсь перед всемирной красотою…».

Последнее дошедшее до нас произведение Фета датировано 23 октября 1892 года. Меньше чем через месяц, 21 ноября, «Фет скончался от „грудной болезни“, осложненной бронхитом» – так звучала официальная версия смерти поэта. Но на самом деле все было иначе: Фет добровольно ринулся навстречу своей смерти, предприняв попытку самоубийства.

Когда он стал приближаться к 90-летнему рубежу, то все чаще и чаще рассуждал вслух о скорой смерти. «Ты никогда не увидишь, как я умру», – нередко повторял он жене.

21 ноября 1892 года поэт торжественно выпил бокал шампанского, немало удивив этим супругу, а затем нашел предлог и отослал ее из дома. Когда Мария Петровна ушла, Фет позвал своего секретаря и продиктовал: «Не понимаю сознательно приумножения неизбежных страданий. Добровольно иду к неизбежному». И подписал: «21 ноября, Фет (Шеншин)». Затем он схватил стальной стилет, служивший для разрезания бумаг, и попытался ударить себя им в висок. Но секретарь, поранив себе руку, вырвала у старика стилет и хотела дать ему успокоительное. Пока она наливала микстуру в стакан, Фет выбежал из комнаты и устремился в столовую. Старик одной рукой схватился за дверцу кухонного ящика, а другой потянулся к ножу, но так и не сумел его взять. Секретарь застала Фета лежащим на полу (по другой версии, он сидел на стуле). Наклонившись к нему, она с трудом разобрала в его бессвязном шепоте только одно слово: «Добровольно…». Сказав это, поэт потерял сознание и через несколько минут умер.

Разумеется, формально самоубийство Фета не состоялось. Но нет сомнений: это был заранее обдуманный и решенный добровольный уход из жизни. В эти дни Фет находился в довольно тяжелом состоянии, и для него, как впоследствии утверждали врачи, «самоубийственным» мог оказаться даже бокал шампанского. И Фет прекрасно об этом знал. Он добровольно шел к неизбежному…

Самоубийство Фета было не проявлением слабости, как считают многие, оно явилось последним усилием железной воли поэта, с помощью которой он, одолев несправедливо обошедшуюся с ним судьбу, сделал свою жизнь такой, какой хотел ее видеть, став Шеншиным и дворянином. И точно так же, когда он счел нужным, он «сделал» и свою смерть.

И тайной сладостной душа моя мятется,
Когда ж окончится земное бытие,
Мне ангел кротости и грусти отзовется
На имя нежное твое.

«По ту сторону принципа удовольствия». Зигмунд Фрейд

В настоящее время имя Зигмунда Фрейда знают все без исключения. Оно стало почти нарицательным. Одни считают его взгляды на жизнь и поведение человека абсурдными, другие – наоборот. Вклад этого ученого в современную психологию, бесспорно, велик и не‑ однозначен. На жизненном пути Фрейда постоянно возникали преграды и трудности. Его отвергали коллеги, преследовали нацисты, да и в личной жизни, изучению которой он посвятил себя, Зигмунду не очень везло.

В детстве Зигмунд был окружен вниманием и любовью. Во время беременности Амалии Фрейд, жены Якоба Фрейда и матери будущего ученого, предсказали, что ее первенец станет великим человеком. Родители не забывали этого на протяжении всего последующего времени. Они по мере возможности старались обеспечить ребенку максимальные условия для учебы и развития.

Семья Фрейда была стеснена в материальном плане: отец торговал тканями, и большого дохода это не приносило. К тому же у Зигмунда были братья и сестры. Но, несмотря на это, именно ему была выделена отдельная комната в их маленькой квартире. Родители надеялись на своего любимца, безгранично верили в него и мечтали о хорошей жизни и карьере для своего сына. И сын не подвел их, впоследствии оправдав все мечты отца и матери. Уже в детстве Зигмунд отличался трудолюбием, упорством, острым умом. Ребенок много читал, хорошо учился.

Однажды, когда Зигмунду было 12 лет, произошел неприятный инцидент, который наложил отпечаток на всю его последующую жизнь. Его отец был грубо оскорблен прохожим, но проявил покорность, а мальчик понял, что теперь все возложенные на него надежды будет с этой минуты осуществлять сам. Авторитет самого, пожалуй, главного для этого ребенка человека был потерян навсегда.

Зигмунд Фрейд

Зигмунд стал очень честолюбив, он стремился к славе и прилагал для этого все усилия даже в юности. Позже он это объяснил, высказав мысль о том, что материнские амбиции влияют на эмоциональное состояние ребенка, то есть дают ему установки на будущее. Если мать верит в успех, то это и является само по себе задатком успеха в будущем. Поэтому он просто не мог вести себя по-другому и не оправдать надежд.

И только по прошествии четырех десятилетий, когда он убедился в высоте собственного интеллекта и совершенстве ума, Фрейду удалось избавиться от этого детского комплекса.

После блестящего окончания школы Фрейд поступил в Венский университет на медицинский факультет. Почему выбор пал именно на медицину, Зигмунд и сам толком не знал. Вероятно, методом исключения. Во времена его юности у венского еврея, каковым он и являлся, выбор был небольшим: молодой человек мог либо стать промышленником, либо заниматься юриспруденцией, бизнесом или медициной. Но ни к чему сердце Зигмунда не лежало, поэтому, если учесть его интеллект и стремление познать человеческую сущность, чтобы разобраться в возникающих у людей проблемах, Фрейд и выбрал медицину.

Студенческая жизнь растянулась на 8 лет, что на 3 года больше, чем обычно. За это время он успел провести самостоятельные исследования, опубликовать несколько статей, получить степень доктора медицины. Но из-за отсутствия личной жизни у молодого Зигмунда были большие психологические проблемы. Он боялся женщин и до 30 лет не общался ни с одной из них. В связи с этим над ним многие подшучивали, Фрейд смущался и еще больше замыкался в себе. К тому же в нем росла уверенность, что в жизни можно прекрасно обойтись и без женщин.

Но однажды произошел случай, который заставил Фрейда поменять свой взгляд на представительниц прекрасного пола. Он познакомился с Мартой Бернайс. Девушка ответила ему взаимностью, а через некоторое время они поженились. От этого брака родилось пятеро детей.

Но и в семейной жизни Зигмунду не везло. Жена устраивала грандиозные скандалы, и причиной для них был сам Фрейд, который проявлял знаки внимания к ее сестре-близнецу, Минне. Любовники поддерживали отношения на протяжении почти всего времени совместной жизни Зигмунда с Мартой. Уже после смерти ученого были найдены 1500 писем, адресованных любовнице и имеющих весьма скандальное содержание. В завещании Фрейд разрешил обнародовать их не ранее 2000 года.

Огромную популярность и славу, о которой Фрейд мечтал с детства, ученый завоевал в 1900 году, после опубликования работы «Толкование сновидений». Эта книга внесла большой вклад в развитие современной науки. В ней он описывает подсознательные умственные процессы, исследование которых может помочь понять глубоко спрятанные конфликты и проблемы пациентов.

Фрейда совершенно справедливо считают основателем психоанализа. Он помогал людям разбираться, пусть и с помощью психоаналитика, в своих комплексах и находить их причину. Но о его собственной жизни в наше время известно очень мало. Факты искажены неправильным мнением и восприятием окружавших его людей.

На закате своей жизни Фрейд тяжело и долго болел. Причиной были его пагубные привычки: курение, употребление морфия. Курить Зигмунд начал в раннем детстве, в возрасте 6–7 лет. Эту привычку он не считал чем-то вредным для здоровья, наоборот, ему казалось это одним из самых больших и дешевых удовольствий в жизни. Поэтому ему часто не хватало даже двух десятков толстых длинных сигар в день.

Следствием многолетнего курения оказалась опухоль во рту, которая стала стремительно развиваться, и разлагающаяся кость в горле. К тому же у Фрейда был рак кожи лица, ему пришлось перенести более 30 операций, чтобы хоть как-то приостановить стремительно развивающуюся болезнь. Также ученый страдал от сердечной недостаточности и постоянно ощущал слабость во всем теле.

Несмотря на постоянные и очень сильные боли, Зигмунд не переставал работать и все время улыбался. Не остановили его и участившиеся нападки критиков. За это время было написано 24 тома его сочинений.

В 1933 году нацисты сожгли книги Фрейда в Берлине и начали его травить и преследовать. У ученого нашлось много защитников и сторонников. Именно благодаря их усилиям Зигмунд избежал Освенцима. За него пытались замолвить слово Франклин Рузвельт, Бенито Муссолини, Мария Бонапарт, жена греческого принца и внучка Наполеона. Гитлер согласился депортировать Фрейда из Австрии, но назначил огромную цену за его выкуп. Ученый переехал в Англию и поселился в Лондоне.

В последние годы жизни Фрейд очень сдружился со своим лечащим врачом, Шуром. Для того чтобы облегчить страдания и избавить пациента от сильных болей, которые практически не прекращались, врач стал делать ему уколы морфия. Фрейд очень быстро пристрастился к препарату; из-за этого некоторые биографы заявляли впоследствии о наркомании великого ученого. Когда годы, даже месяцы жизни были сочтены, Фрейд договорился с Шуром, что тот поможет ему избавиться от жалкого существования, когда он окажется в совсем безнадежном состоянии.

В 1939 году Зигмунд Фрейд уже не мог ни спать, ни есть, ни пить. 21 сентября он заявил врачу, что не видит смысла продолжать такую жизнь, что она превратилась в сплошную пытку… И попросил вспомнить и осуществить данное когда-то обещание. Когда ученый в очередной раз впал в беспамятство, Шур ввел ему дозу морфия. Фрейд почувствовал облегчение и заснул. Через полдня врач, скрепя сердце, был вынужден ввести такую же дозу, после которой его пациент впал в кому, так как силы были уже давно исчерпаны.

Умер Зигмунд Фрейд через два дня, не выходя из комы. По еврейскому календарю 23 сентября называется Йом Киппур и считается Днем искупления.

Старший сын Сталина – Яков Джугашвили

По поводу смерти сына Сталина, Якова Джугашвили, существует несколько версий, и одна из них связывает трагическую кончину Якова с самоубийством.

Яков Иосифович Джугашвили – старший сын Сталина от первого брака. В годы Великой Отечественной войны он, как истинный патриот своего Отечества, воевал на фронте, героически сражаясь с фашистскими захватчиками в первых рядах Советской армии. В первый же год войны попал в плен к немцам, а в 1943 году, находясь в концентрационном лагере Заксенхаузен, погиб.

Обстоятельства гибели Якова Джугашвили выяснились только после войны. 10 июля 1946 года сотрудники оперативного сектора МВД СССР арестовали в Берлине Пауля Генсгера – бывшего сотрудника отдела «1-ц» Главного штаба Центральной группы немецких войск. Во время допроса Генсгера было установлено, что в 1941 году в городе Борисове он в качестве переводчика принимал участие в допросе Якова Джугашвили, старшего лейтенанта артиллерии и сына Сталина. Допрос проводил доктор Шульце, капитан отдела «1-ц» и сотрудник 5-го отдела Главного управления имперской безопасности Германии. Известно, что после допроса Якова Джугашвили направили в концентрационный лагерь Заксенхаузен.

Сотрудники оперативного сектора МВД СССР вскоре арестовали в Берлине коменданта этого концентрационного лагеря, штандартенфюрера СС (полковника) Кайндля, а также командира охранного батальона (дивизии «Мертвая голова»), оберштурмбаннфюрера СС (подполковника) Вернера, который нес охрану в Заксенхаузене. В ходе допроса Кайндля выяснилось следующее: в концлагере Заксенхаузен находился особый лагерь «А», в котором содержались генералы и старшие офицеры Красной армии, английской и греческой армий. По указанию Гиммлера в марте 1943 года из лагерной тюрьмы в барак № 2 лагеря «А» были переведены два старших лейтенанта: Яков Джугашвили, сын Сталина, и Кокорин, родственник Молотова.

Выяснилось также, что Яков Джугашвили еще в Берлине отказался от какого-либо сотрудничества с немецкими властями и потому попал в лагерь смерти Заксенхаузен. Но и в лагере Джугашвили вел себя гордо и независимо. Свою фамилию он не называл, держался замкнуто и особняком, с администрацией лагеря не общался и относился к немцам даже с некоторым презрением, лишь иногда просил газеты, чтобы узнать о положении на фронте.

Из показаний Кайндля стало известно и об обстоятельствах гибели Якова Джугашвили. «Лагерь „А“ состоял из трех бараков, – излагал Кайндль, – огороженных каменной стеной, и, кроме того, на расстоянии двух метров от стены были поставлены три забора из колючей проволоки. Через один из них был пропущен ток высокого напряжения. В конце 1943 года арестованные барака № 2 были на прогулке около барака. В семь часов вечера эсесовец Юнглинг приказал зайти в барак. Все пошли. Яков Джугашвили не пошел и потребовал коменданта лагеря. Юнглинг повторил свое приказание, Джугашвили отказался его выполнить. Тогда Юнглинг сказал, что пойдет звонить мне».

Когда Юнглинг разговаривал по телефону с Кайндлем, снаружи раздались выстрелы, и эсесовец, спешно повесив трубку, отправился выяснять, в чем дело. Как позже выяснилось, пока Юнглинг разговаривал по телефону с начальством, Джугашвили, словно в задумчивости, минуя нейтральную тропу, подошел к проволоке. Часовой немедленно скомандовал «Стой» и выставил винтовку на пленного. Но Джугашвили продолжал идти, тогда часовой повторил угрозу: «Стой! Стрелять буду!». В этот момент Яков Джугашвили резко обернулся, схватился руками за гимнастерку, разорвал ворот и, выставив обнаженную грудь, прокричал часовому в ответ: «Стреляй!». Это было проявлением явного неповиновения, поэтому часовой тут же выстрелил в Джугашвили. Часовой метился в голову, пленный мгновенно скончался и, падая, зацепил первые два ряда колючей проволоки. Таким образом, Джугашвили был убит, но…

Из показаний Кайндля: «В таком положении убитый Джугашвили по моему указанию лежал 24 часа, пока не поступило распоряжение Гиммлера снять труп и отвезти на исследование в лагерный крематорий. Затем в крематорий приехали два офицера из Имперской безопасности, которые составили акт о том, что Джугашвили убит ударом электрического тока высокого напряжения, а выстрел в голову последовал после. Что часовой действовал правильно, согласно инструкции». Из заключения профессоров следует, что Джугашвили все-таки вначале бросился на проволоку под напряжением, и лишь затем последовал выстрел часового.

По установленной в концлагерях традиции тело Якова Джугашвили было кремировано. Правда, его пепел затем был помещен в урну, поскольку это было необходимо для дальнейшего расследования. Урну с прахом вместе с материалами расследования гибели Джугашвили отправили в Главное управление Имперской безопасности. Дело заключенного Якова Джугашвили, по словам Кайндля, хранилось у него в сейфе вплоть до самых последних дней войны. Когда Германия капитулировала, он отдал приказ своему адъютанту сжечь все бумаги, в том числе и дело Джугашвили.

Трагической кончине Джугашвили предшествовало еще одно любопытное обстоятельство, о котором погибший мог лишь догадываться. Дело в том, что эсесовцы хотели обменять Джугашвили на фельдмаршала Паулюса, захваченного в плен советскими войсками. Сталин, получив предложение об обмене, ответил кратко: «Я солдат на маршалов не меняю!». Эта фраза стала всемирно известной, но сам Сталин тяжело переживал смерть сына. После печального известия у него случился спазм сосудов головного мозга, и, по предположению врачей, было даже небольшое кровоизлияние. Но в той ситуации Сталин никак не мог обменять Якова: все попавшие в плен русские солдаты были, по его мнению, изменниками Родины. И хотя он понимал, что сын не может быть предателем (тем более были известны обстоятельства его героического поведения в плену), Сталин не мог, не имел права делать исключения даже ради собственного сына.

Конечно, Яков Джугашвили со всей ясностью осознавал свое положение, потому на первых порах молчал и пытался скрыть свою фамилию и родство с генсеком. Когда же все выяснилось и Сталин отверг предложение эсесовцев обменять сына на немецкого маршала, у Якова практически не оставалось никаких надежд на спасение. Тем более его пленение бросало тень на репутацию Сталина, чего никак нельзя было допускать в момент отчаянного положения русских на фронте. С именем Сталина солдаты бросались на врага и погибали. Его имя должно было оставаться незапятнанным, только так можно было сплотить русский народ для решающей битвы против фашистской Германии.

Возможно, Яков Джугашвили размышлял подобным образом, когда обреченно подходил к колючей проволоке под напряжением. Кроме того, ему было известно, что эсесовцы готовили провокацию. Они хотели натравить на него поляков и других заключенных, чтобы те убили его. В дальнейшем это можно было использовать в пропагандистских целях. Как бы то ни было, смерть Якова была своевременной, а крылатая фраза Сталина, отметавшая какие-либо родственные отношения во имя победы, добавила ему славы.

«Да здравствует жизнь!» Фрида Кало

Фрида Кало родилась в 1907 году. У ее матери она была вторым ребенком, однако первенец, мальчик, незадолго до ее рождения погиб. Мать, обожавшая сына, чрезвычайно тяжело переживала случившееся и не желала смириться с тем, что сын потерян для нее навсегда. Отец Фриды, известный в Мехико фотограф, считал, что время – лучший лекарь и боль со временем утихнет. Однако сеньора Кало по-прежнему страдала и хотела видеть мальчика даже в своей девочке. Она одевала Фриду в костюмчики своего любимого малыша, давала ей играть его игрушками.

В конце концов боль потери стала утихать, и тут неожиданно для себя сеньора Кало заметила, что ее дочка не похожа на все остальных девочек. Она не желает носить юбки, играет только в солдатики своего умершего братишки, а красивых кукол и плюшевых зверушек в лучшем случае просто не замечает. Игрушки для девочек наводят на нее тоску. Маленькая Фрида и внешне была похожа на мальчишку, и характером отличалась таким же сложным, ершистым, и вела она себя, как сорванец. Она была ужасной непоседой и не хотела спать. Спозаранку Фрида любила убегать в сад и забираться на высоченное дерево, несмотря на то что у девочки одна нога была немного короче другой из-за перенесенного в детстве полиомиелита. Однако она ловко взбиралась на ветки сливы и оттуда швыряла спелыми плодами в проходящих прохожих.

К 14 годам Фриду все же заставили надеть юбку, поскольку в штанах невозможно было появиться в школе. Девочку ужасно стесняла эта непривычная для нее одежда, и над ней, конечно, смеялись. Однако насмешникам пришлось повеселиться всего один раз: Фрида умела за себя постоять. Она расквасила пару носов, и одноклассники немедленно успокоились.

В школе Фрида тосковала: ей было смертельно скучно и хотелось веселых, озорных игр. Однажды она сбежала с уроков и пошла по улице, высоко задрав подол так мешавшей ей юбки. Неожиданно за ее спиной раздался насмешливый мужской голос: «Сеньорита, я в истинном восторге от вашей нижней юбки!». Фрида резко развернулась, пылая от гнева, чтобы как следует ответить этому наглецу. Перед ней стоял перемазанный краской, высокий и толстый мужчина с крупными чертами лица. Он широко улыбнулся и протянул ей руку с пятнами краски: «Позвольте представиться. Мое имя – Диего Ривера». Фрида посмотрела в эти смеющиеся глаза и вдруг почувствовала себя не проказницей и задирой, а маленькой и робкой девочкой. «Фрида Кало», – тихо сказала она, пожимая руку Диего. Ей вдруг сделалось неловко и невыносимо жарко. Настолько, что уже в следующую секунду девочка бросилась бежать без оглядки.

Диего Ривера произвел на Фриду неизгладимое впечатление. Уже на следующий день она выяснила, кем является ее недавний знакомый. Оказалось, что он – знаменитый художник с мировым именем. Его имя встречалось в каждой крупной газете, в каждом солидном журнале, наравне с такими известными мастерами, как Давид Сикейрос и Клементе Ороско.

Почему же знаменитый Ривера оказался поблизости от школы, где училась Фрида? Он расписывал своды здания, расположенного неподалеку. Едва девочка узнала об этом, как совершенно забросила уроки и целыми днями стала пропадать на стройке, спрятавшись среди строительных лесов и наблюдая за тем, как работает Диего. Казалось, совсем недавно она мечтала, как станет отважной революционеркой или будет хирургом, чтобы спасать отчаявшихся людей, но теперь это все в прошлом. Живопись завладела ее душой целиком. Какое это было наслаждение – следить за тем, как такой неуклюжий и немного нелепый Диего смешивает краски, как создает росписи. Это было самое настоящее таинство!

Фрида решила – она должна стать художницей. Она купила белую бумагу, краски и кисти и начала рисовать. Скоро у нее были готовы сотни карандашных набросков – портретов родителей, натюрмортов. Фрида аккуратно сложила их в папку и отправилась к Ривере, чтобы узнать его мнение о ее способностях. Ривера сделал вид, что удивился, когда худенькая черноволосая Фрида появилась на пороге. Он-то давно заметил, как девчушка прячется в укромном уголке и не сводит с него глаз. Диего стало очень приятно: пусть девушка ничего не понимает в рисовании, но она юна и очаровательна, да к тому же мечтает стать его ученицей. Ему 35, ей – 14; как ему кажется, он без труда сможет овладеть ею. Конечно, она слегка хромает, но эта черточка может даже показаться весьма пикантной. А почему бы и нет, в конце концов? Видимо, мысли Диего отражались на его лице, а может быть, он излишне откровенно разглядывал фигуру Фриды, а не ее рисунки, но девочка все поняла. Этот самоуверенный толстяк считает ее бездарностью! Она от всей души влепила ошалевшему Диего оплеуху, а потом молча собрала рисунки и ушла.

Фриду просто трясло от гнева. Никто еще так не обижал ее до сих пор! Она не останется в долгу, она отомстит этому самоуверенному индюку! Прошел день, и Диего упал со строительных лесов. Этот несчастный случай был подстроен Фридой, вытащившей всего один гвоздь из хлипкой конструкции. Диего пострадал несильно, но все же был вынужден несколько дней провести в больнице. А Фриду мучила совесть: из-за своей дурацкой обиды она едва не убила человека. Она решилась навестить его в больнице. Но заставить себя войти в палату было выше ее сил. Час она стояла перед дверью, за которой лежал Диего, как вдруг мимо нее прошла высокая красивая женщина с двумя девочками. Она бросила презрительный взгляд на Фриду и вошла в палату. Фрида услышала ее голос: «Диего, тебе и здесь покоя нет от твоих шлюх!». Щеки девочки стали пунцовыми, и она бросилась вон. Хватит! Пора выбросить из головы и этого самоуверенного урода, и его безумную супругу!

Фрида Кало

Прошло два года. Несмотря на этот нелепый случай с Диего, Фрида продолжала рисовать много и увлеченно. Рисование сделалось ее жизнью. Она часто встречалась с Диего на улицах Мехико. Видно, художник не забыл ее: во всяком случае, при каждой встрече он подчеркнуто вежливо раскланивался, но и только. Он никогда не делал попыток заговорить, да и Фриде это не было нужно.

Однажды они снова встретились на одной из выставок в Национальной галерее. Фрида была великолепна: черноглазая, с густыми черными волосами, тяжелой волной падающими на плечи, в ярком платье с огромными цветами. Диего не устоял перед этой буйной красотой и наконец решился обратиться к ней: «Милая сеньорита, простите меня. Мне так не хотелось бы, чтобы вы обижались на меня вечно…» Фрида взглянула на него и увидела наивные и чистые глаза большого ребенка. Как можно обижаться на него? Она с облегчением рассмеялась, и будто камень упал с души. Далее последовало приглашение на ужин, за которым Фрида узнала о Диего практически все: он обожает взбитые сливки и шоколад, он долго жил в Париже, и там у него остались жена и любовница, обе – русские. В Париже у него осталась дочка. Потом, в результате преследования за революционные убеждения, художник вернулся в Мексику, где опять женился, и от этого брака у него еще две дочки. Фрида подумала, глядя на хитро прищурившегося Диего: наверное, детей у него гораздо больше, чем он рассказал. Интересно, почему он, такой явно некрасивый, пользуется оглушительным успехом у женщин?

Вскоре Фрида и сама поняла, почему Диего имеет успех у прекрасного пола. Он галантен, добр, обаятелен, он умеет говорить так, что забываешь все на свете. Через пять минут общения с ним совершается чудо, и он кажется самым прекрасным человеком на свете. Неудивительно, что многие поклонницы смотрят на него, как на Бога.

Вскоре ночью Фрида проснулась от подозрительного шороха. Кто-то пробирался в ее окно. Она едва удержалась от смеха, глядя, как в комнату вваливается огромный толстяк Диего. Фрида не успела произнести ни слова, а уже находилась в его крепких объятиях. Она не могла вздохнуть и только слышала его страстный шепот: «Обожаю тебя, моя маленькая девочка. Как ты прекрасно пахнешь розами и апельсином. Я люблю тебя всю, твои волосы, твои глаза, твои ноги…»

С этой ночи Фрида и Диего стали любовниками. Девушка расцвела. Она больше не думала о своей хромой ноге и наконец поверила, что сможет стать хорошей художницей. И вдруг посреди этого безоблачного счастья грянула беда: Фрида отправилась в магазин за красками и попала в автокатастрофу. В автобус, в котором она ехала, врезался трамвай. У нее уцелело только лицо, а все остальное было переломано – таз, позвоночник, ребра, ключицы, ноги… Врачи не надеялись, что хрупкая восемнадцатилетняя девушка сможет выжить с такими страшными повреждениями. Но Фрида выжила. Она заново училась ходить, дышать, правильно держать в руках кисти. В тот раз ее спасла только любовь Диего, иначе она непременно покончила бы с собой. Она понимала, что после катастрофы осталась инвалидом на всю жизнь, но должна была жить ради Диего, этого взрослого ребенка, который просто погибнет без нее. Ведь Диего так любит, когда Фрида готовит ему по утрам сладкие булочки, вечером купает в горячей воде, а перед сном читает сентиментальные французские романы.

И Фрида делала все это, превозмогая страшную боль. А чтобы казаться Диего привлекательнее, она однажды украсила свой корсет цветочками и перышками. При виде этого зрелища Диего едва не расплакался от жалости к любимой. Он решил, что будет с ней всегда, всю жизнь, пока сам ей не надоест.

В 1922 году состоялось бракосочетание Фриды Кало и Диего Риверы. Вскоре Фрида забеременела. Она была невероятно счастлива: неужели это возможно, и ей тоже сможет быть доступным счастье материнства? Диего, правда, не хочет больше детей, но это неважно. У нее будет малыш, и она с радостью вытерпит ради него любые мучения, головные боли и спазмы, эту постоянную тошноту… Только бы он родился! А к боли ей не привыкать: Фрида давно терпит нечеловеческую боль. Но и этим мечтам было не суждено осуществиться.

Однажды утром Фрида проснулась в луже липкой крови: у нее произошел выкидыш. Она умоляла врачей сохранить жизнь ребенку, даже если бы для этого требовалось отдать свою собственную, но все было бесполезно. Доктора опасались, что их пациентка сойдет с ума: она постоянно просила показать ей ребенка, чтобы рассмотреть его ручки, ножки, личико. Она должна его нарисовать! Как только Фриде разрешили вставать с постели, она написала картину под названием «Летающая кровать», на которой изображала себя – обнаженную – и большого ребенка, связанного с ней пуповиной. У Фриды случилось впоследствии еще два выкидыша. Она поняла, что ребенка у нее не будет никогда, и смирилась с этим.

Тем временем Фрида заметила: Диего охладел к ней. Она не удивлялась. Как можно любить калеку, больную женщину, когда вокруг столько здоровых, которые так и рвутся в его постель? В последний год супруги ни разу не занимались любовью. Диего вполне хватало поклонниц, натурщиц, проституток и даже старых медсестер, которых он нанимал для ухода за больной женой. Фрида видела все, но молчала.

Однажды Диего пригласил к себе на виллу погостить опального революционера из Советского Союза Льва Троцкого и его супругу Наталью Седову. Троцкий рассчитывал провести у Риверы несколько месяцев, а вышло так, что задержался на 3 года. Однажды он засиделся в саду до поздней ночи и увидел Фриду. Его поразило ее скорбное лицо и горькая складка у губ. Волна жалости захлестнула Троцкого: «Не грустите, сеньора, – сказал он. – Я по сравнению с вами – глубокий старик, но знаю, что жизнь стоит того, чтобы радоваться». И вдруг неожиданно для себя самой Фрида произнесла: «Вам не было бы противно ко мне прикоснуться?» – «Вы – исключительная красавица!» – искренне сказал Троцкий. Фрида подошла к старику и горячо поцеловала его в губы, а потом медленно удалилась.

Троцкий застыл, как пораженный громом. Ему никогда и в голову не приходило изменять своей жене, но… Никто и никогда не целовал его с такой страстью. Безумный огонь вспыхнул в его душе. Фрида и Троцкий стали любовниками. Они даже не думали скрываться и часто проводили выходные в горах, наслаждаясь друг другом, как будто чувствуя: это – последнее настоящее счастье.

Наталья Седова делала вид, что ничего, собственно говоря, не происходит, но Ривера просто кипел от негодования. Да, он постоянно изменял жене, но чтобы она решилась на такое… В его доме! Он же мужчина в конце концов! Он не позволит продолжаться этому безобразию! Буквально через два дня Троцкий и Седова покинули дом Риверы. Троцкий уезжал навстречу смерти. Не прошло и года, как человек, которому он безоглядно доверял, Рамон Меркадер, загнал в его голову ледоруб.

А Фрида целиком ушла в работу. Она стала знаменитостью. В Париже и в Нью-Йорке с колоссальным успехом прошли две ее выставки, причем в Нью-Йорке было куплено двенадцать ее картин из двадцати, а в Париже одну картину художницы приобрел Лувр. Ее фотографии то и дело появлялись на обложках известных журналов, о ней высоко отзывались признанные мэтры модернизма Пикассо и Кандинский…

Что же касается семейной жизни, она была разбита окончательно. В 1940 году Ривера попросил Фриду подписать бумаги о разводе, и она немедленно освободила его от брачных обязательств, оставшись одна в большом доме. Диего бросил ее, но никто никогда не узнает, насколько ей было больно, плохо, одиноко до отчаяния. Для этого она слишком горда. Бродя по опустевшему дому, Фрида неожиданно увидела садовые ножницы. Недолго думая, она остригла свои роскошные волосы – предмет гордости. После ухода Диего Фрида написала свой автопортрет, на котором такой и показала себя – в виде худенькой женщины с большими глазами и неровно остриженными волосами. Закончив картину, она сделала внизу приписку: «Я любил тебя за твои волосы. Теперь у тебя их нет, и я больше не люблю тебя. Ты – лысая».

Но Диего и сам не догадывался, как сильно он привязался к ней, как бесконечно он ее любит. В 1941 году Диего попросил у Фриды руки – вторично. Она согласилась, но поставила условие: муж никогда не станет заниматься с ней любовью. Фрида не перенесла бы, если бы вдруг Диего увидел, как она мучается в своем стальном корсете, как ее болезнь прогрессирует, как она медленно угасает.

Фрида все чаще надолго задерживалась в больнице. Ей сделали еще 7 операций на позвоночнике. Состарившийся Диего сидел у ее кровати и плакал, не стыдясь своих слез. Запоздалое раскаяние мучило его: если бы можно было вернуть время назад, если бы можно было забыть нелепые измены и ссоры. Ведь он всегда любил только ее, и только она ему нужна.

А Фрида даже плакать не могла, хотя при виде рыдающего Диего очень хотелось это сделать. Но в ней не осталось уже почти ничего, кроме непрерывной, бесконечной боли, не прекращающейся ни на минуту и как будто выжигающей ее изнутри. Фрида приняла решение покончить с собой. В больнице она делала это несколько раз: отключала медицинскую аппаратуру, выпила несколько пузырьков снотворного… Но бдительные врачи постоянно были начеку и каждый раз ее спасали. Фрида не могла понять зачем.

В 1953 году Фриде ампутировали больную ногу и позволили вернуться домой. В ней не осталось уже ничего живого; она практически ничем не интересовалась и решительно отказывалась пользоваться костылями. Диего пытался вернуть ее к жизни как мог. Он устроил персональную выставку Фриды, чтобы она наконец покинула дом. Ведь не может же она не появиться на собственной выставке! И Фрида появилась. Всего на несколько минут. Собравшиеся увидели, как к галерее Лолы Альварес подъехала машина «скорой помощи», из которой на носилках вынесли Фриду Кало в одеянии восточной царицы. Никто не знал, какую нечеловеческую боль пришлось вынести Фриде, чтобы сделать великолепную прическу и одеться. Она искусно задрапировала обрубок ноги, и в тот раз ни один человек не мог отвести от нее глаз. Редко удается увидеть столь ослепительную женщину. Фрида поприветствовала собравшихся и скрылась.

Через несколько дней упорный Диего попросил Фриду все же пойти ему навстречу: встать на костыли и сопровождать его на политической демонстрации. В тот день шел дождь, и Фрида простудилась. У нее началась пневмония.

Наутро Диего принес завтрак любимой в постель. Он нежно улыбнулся, откинул одеяло и произнес: «Уже двенадцать часов дня, вставай, дорогая». Но Фрида не шевелилась. Взгляд Диего упал на туалетный столик. Там лежала записка. Прочитав ее, Диего все понял: «Я больше не вернусь», – писала она. Фрида умерла, приняв огромное количество снотворного. Потом Диего поднял на стену полные слез глаза: там висела картина, только что оконченная Фридой. На ней изображались сочные и спелые разрезанные арбузы. Надпись под картиной гласила: «Да здравствует жизнь!».

«Не вижу возможности дальше жить…»

Александр Фадеев

Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с 16 лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одаренный богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеями коммунизма… Сейчас довольно сложно воспринимать эти слова Александра Фадеева, которые он написал в предсмертном письме, но еще сложнее понять то, что именно разочарование в идеях коммунизма и, как следствие этого, нестерпимая боль утраты жизненных ценностей толкнули его на отчаянное решение покончить с собой.

14 мая 1956 года Фадеев был обнаружен в своем рабочем кабинете с огнестрельной раной в области сердца.

Александр Фадеев

«Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40–50 лет». Эти строки из предсмертного письма Александра Фадеева невольно заставляют задуматься: только ли разочарование в политике партии и правительства стало причиной его самоубийства? Ведь, как известно, Фадеев, будучи в 1932–1938 годах заместителем председателя оргкомитета Союза советских писателей (ССП), во время процесса по сфальсифицированному делу «параллельного антисоветского троцкистского центра» вместе с А. Н. Толстым и П. А. Павленко подписал письмо, где говорилось: «Требуем беспощадного наказания для торгующих родиной изменников, шпионов и убийц…», а уже лично в январе 1937 года выступил в «Правде», написав статью о «кривляющихся перед судом бесстыдно-голеньких ручных обезьянах фашизма». Среди «ручных обезьян» были талантливые советские литераторы… И не их ли он имел в виду, когда писал строки о том, что «лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте»? Сейчас практически невозможно ответить на этот вопрос, но тот факт, что одной из причин самоубийства Александра Фадеева было осознание своих жутких ошибок, уже не вызывает сомнения.

Александр Фадеев был причастен к гонениям и репрессиям против советских писателей и лично ответственен за доносы на многих из них. После смерти И. В. Сталина в 1954 году он был снят с поста генерального секретаря (остался лишь простым секретарем), а в 1956 году переведен из членов в кандидаты в члены ЦК КПСС. После речи Хрущева на XX съезде КПСС «О культе личности Сталина» Фадеев застрелился, оставив в ЦК КПСС предсмертное письмо, в котором объяснял свой поступок тем, что советская литература уничтожена и полностью развалена партией.

По сообщению «Правды», причиной самоубийства Фадеева был алкоголизм. Но друзья и коллеги Александра Фадеева утверждали, что это не так. «Но это была очередная неправда „Правды“, – писал в своих воспоминаниях о Фадееве литератор Ю. Кротков, – так как в литературных кругах Москвы хорошо знали, что Александр Александрович последние три месяца перед выстрелом не пил. Он был все это время совершенно трезвым, что вызывало всеобщее удивление. И покончил с жизнью в состоянии ясного рассудка. Более того, известно, что Фадеев долго и тщательно готовился к этому решающему акту. Известно, что он ездил по памятным местам, посещал старых друзей, как бы прощаясь с тем, что ему было дорого…» Кротков считает, что непосредственным поводом к самоубийству явилась реабилитация невинно пострадавших при Сталине. «Некоторые жертвы Фадеева (то есть те, кто был арестован и посажен по ордерам, завизированным Фадеевым) вернулись в Москву. Среди них был писатель, которого я обозначу буквой М., так как с нее начиналась его фамилия. Этот писатель публично назвал Фадеева негодяем и чуть ли не плюнул ему в лицо. После этого М. повесился».

Как пишет Кротков, «тени жертв, видимо, стали преследовать Фадеева. Но это не все, хотя одного этого уже было бы достаточно для того, чтобы прийти к мысли, что наступил час расплаты».

Кротков увидел и другой аспект трагедии писателя, который, по его словам, заключался в жестоком творческом кризисе. Как известно, работа Фадеева над романом «Черная металлургия» окончилась неудачно, потому что материалы, которые использовал писатель, оказались фальшивыми.

Письмо, адресованное Фадеевым в ЦК КПСС, было арестовано партийными чиновниками и увидело свет лишь спустя 34 года после смерти писателя. Начиналось оно так: «Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено». В конце предсмертного письма были следующие строки: «Литература – этот высший плод нового строя – унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот хоть был образован, а эти – невежды.

Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушиваются подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже трех лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.

Прошу похоронить меня рядом с матерью моей».

«Мама, если бы ты любила!» Юрий Злодеев

Юрий Злодеев всеми силами души ненавидел своего отца. Это из-за него и только из-за него он все потерял. Во-первых, это он наградил его такой ужасной фамилией. Как можно относиться к человеку с фамилией Злодеев? Значит, благодаря ему он не может ничего; он не способен даже рассчитывать на любовь своей обожаемой мамы. Мама кажется Юрию чем-то вроде недоступной и холодной красавицы. Он не может ни прижаться, ни приласкаться к ней. И в этом виноват отец. Он не удержал ее, оказался недостойным, и мама ушла от него. Причины развода остались для Юрия неизвестными, да он и не стремился узнать, кто виноват. Он был уверен: когда женщина уходит, всегда виноват мужчина. Расспрашивать кого-либо об обстоятельствах и версиях развода родителей он не хотел, потому что знал – он услышит много неприятного и грязного, чего угодно, только того, что никак нельзя назвать истиной.

А истина только одна – в раннем детстве он лишился мамы. Она – ослепительная красавица, все тянутся к ней, она достойна большего, нежели то, что может дать ей некий Александр Злодеев из Подмосковья; разве что свою уродливую фамилию, которая липнет к человеку как клеймо. Почему Юрий не сменил ненавидимую фамилию? Вероятно, из-за гордости и нежелания идти на поводу у окружающих. «Да, вы можете смеяться, издеваться, относиться ко мне как к изгою». А почему бы и нет? Он и есть изгой. Он практически не видит маму. Она вышла замуж, и, говорят, весьма успешно.

Отчим Юрия – большой начальник в этом городе. Если бы он жил в конце XX столетия, то его назвали бы человеком, который сделал себя сам. Он родился в беднейшей крестьянской семье, где-то в богом забытом астраханском захолустье; его отец-рыбак утонул, оставив огромную семью без кормильца. Потом произошла революция, и отчим быстро понял, откуда дует ветер. Теперь такие, как он, будут иметь все привилегии. Он окончил два института – торговый и хлебопекарной промышленности, после чего стал большим начальником в областной торговле. Отчим всегда чем-то напоминал Юрию большого медведя: своей энергией, часто бессмысленной и какой-то топорной. За два месяца этот человек мог построить несколько домов своими руками, где все – от внешнего вида до интерьеров обдавало медвежьей крепостью и грубостью. К тому же он привлекателен и может дать маме многое. Может быть… Отчим по натуре – ловелас. Он не способен пропустить ни одной женщины. Он сразу решил, что Юрий должен жить отдельно, и мама безропотно согласилась, отдав его на воспитание бабушке.

Юрий вырос у дедушки с бабушкой. Дедушка был участником Гражданской войны, и притом очень активным. Он воевал в саратовских степях в коннице Чапаева. Потом что-то случилось с ним, сломалось. Дедушка мог служить на самых лучших должностях, если бы захотел. Однако он предпочел купить маленький домик на окраине города, где жил тихо и незаметно, стараясь ничем не привлекать к себе внимания. Он был очень добрым и очень молчаливым. Как будто его отключили от жизни, и никаких эмоций больше не осталось. Он часто сидел, погруженный в свои мысли и не замечающий вокруг ничего, и Юрий был уверен: он видит перед своим внутренним взором бесконечное кино. И еще: он не был уверен, что это – увлекательное кино. Что же касается бабушки, то она отродясь, кажется, была лишена души. Ее все в жизни устраивало: и дедушкина большая пенсия, как участника Гражданской войны, и скупые подарки нового зятя. До Юрия ей не было ни малейшего дела. С утра он пропадал в школе, стараясь задержаться как можно дольше и прийти желательно к тому времени, когда все уже лягут спать. Ему было невыносимо смотреть, как бабушка делит картофелины за ужином – по три на каждого, ни больше и не меньше.

Тем временем у мамы подрастала дочка – сестренка Юрия. Юрий завидовал ей до боли: ведь у нее все было, и прежде всего – мамина любовь. И одета она как принцесса, и каждый год ездит с родителями на теплое Черное море, откуда привозит фотографии и с удовольствием показывает Юрию. Конечно, она не может не чувствовать неприязнь Юрия, но не принимает это чувство близко к сердцу. Когда ты счастлив, то всегда снисходителен. Именно от сестренки Юрий узнал, что мама обожает Юрия Гагарина. Конечно, в то время все любили первого космонавта планеты, но мама любила его не за героический подвиг во имя Советского государства. О Гагарине она говорила кратко: «Его улыбка – как солнце». Кроме того, Юрий и знаменитый космонавт были тезками, и это навело юношу на мысль еще раз попробовать завоевать сердце мамы.

Он поступил в летное училище и успешно закончил его. Но на что может рассчитывать человек с фамилией Злодеев? При распределении стало ясно, что не ему покорять космические просторы. Летчик гражданской авиации, и все. Юрий смирился, полюбил самолеты, невероятное ощущение управления машиной на недостижимой высоте. Он любил смотреть на поля облаков, которые кажутся такими мягкими из окна иллюминатора и которые так же недоступны, как и его мама, с возрастом становившаяся все красивее и все дальше.

Конечно, никто не запрещал Юрию появляться у нее в доме. Он бывал там часто, каждый раз принося с собой фотоаппарат. Он снимал маму множество раз и в разных обличьях: в мехах, кольцах и браслетах, больше похожую не на земную женщину, а на героиню кинофильма. В этом доме уже росла маленькая мамина внучка, племянница Юрия, и все внимание мамы, вся ее нерастраченная любовь были отданы ей. Ни Юрий, ни его сестренка даже мечтать об этом не могли: о настолько самоотверженной и бесконечной любви этого недоступного ангела.

Юрий фотографировал и свою племянницу: одну, среди кустов роз, на руках у отчима. Девочка немного напоминала Юрию самого себя в детстве: тот же упрямый нахмуренный лобик и неудержимо озорные глаза. Ее заставляли сниматься с куклами, а она ненавидела кукол. Ни одну из них она не прижимала к себе, а держала за ногу таким образом, как будто в следующий момент собиралась запустить ее подальше, в розовые кусты. Собственно, так девочка и поступала. Подаренных кукол она швыряла к двери, разбивая вдребезги. Она считала кукол своими соперницами, глупыми, нарядными, вечными. И в этом она тоже была похожа на Юрия.

Племянница гордилась своим дядей. Она говорила одноклассникам: «А у меня дядя – летчик». Девочка не знала, что Юрий давно уже не летчик, пусть даже и гражданской авиации. Его обошли с очередным повышением, и Юрий не смог этого стерпеть, подал заявление об уходе. Его не удерживали: многие желающие уже заняли очередь на его место.

Небеса закрылись. Их не хватало, пожалуй, так же сильно, как и маминой любви. Безнадежно потеряв и любовь, и крылья, он начал пить, только чтобы забыть то, что мучило его все эти бессмысленные, безнадежные годы. С детства у него не было маминой любви, у него не было семьи. Он даже попытался завести собственную семью, женившись на обыкновенной женщине с простым именем Мария, но до сих пор так и не знал, какие духи она предпочитает и какие платья ей больше всего идут. Она прошла тенью по его жизни, не оставив практически ни воспоминаний, ни ребенка.

А потом мама тяжело заболела. Сама врач, она сразу поняла, что у нее рак, и ушла умирать в больницу, чтобы не беспокоить родных ни своим угасающим видом, ни удушливой атмосферой умирания. Юрий почти не бывал у нее. Он замкнулся в своем горе. Он беспробудно пил, вызывая гнев и осуждение сестры. Но ему было все равно, она не поняла бы его в любом случае.

Мама умерла в декабре. Юрий не смог пойти на ее похороны. Если бы он пришел, то умер бы на месте, превратился в маленькую безобразную лужицу. Он пил подряд целую неделю, и жена Мария позвонила сестре мужа, скупо выразив свои соболезнования и сказав, что ни она, ни Юрий не придут, поскольку больны гриппом.

С тех пор Юрий перестал существовать для своей сестры. Она не понимала его и потому не могла простить. «Может быть, он хотел поступить по принципу „запомните нас красивыми“, но все-таки, какое это свинство». Для сестры с того дня Юрий умер. Через несколько лет она узнала, что рак догнал и жену Юрия, и у нее начисто разложился кишечник. Ничего не понимающий и потерявший почву под ногами Юрий позвонил отчиму, но ни отчим, ни сестра по какой-то причине не смогли помочь ему. Сама причина в данном случае не имеет никакого значения. Всегда можно найти ее, если всеми силами души не хочешь чего-то делать.

И вот Юрий остался один. По привычке он продолжал ходить на работу: жена в свое время устроила его на должность инкассатора в том банке, где сама работала. Будучи совершенно неприспособленным к жизни, он нисколько не обращал внимания на окружающую его обстановку, и обстановка живо на это его отношение реагировала: стены обрастали густым мхом, а с потолка свисала паутина наподобие лиан. А Юрий все пил и рассматривал старые мамины фотографии. Наконец он понял совершенно отчетливо: он никогда, никогда не добьется ее любви, никогда не сможет прижаться к ней, поцеловать ее, сказать: «Мама, я люблю тебя».

На следующий день он, как бы забыв сдать свой пистолет, положенный инкассатору, принес его домой. Лежа в постели, он со всех сторон обложился мамиными фотографиями и прижимал к себе пистолет, как игрушку в детстве. К тому времени пропажа пистолета открылась, и к Юрию направился наряд милиции. Он услышал, как гремят по лестницам шаги служителей порядка. Затем раздались голоса: «Гражданин Злодеев, именем закона, откройте!». Юрий молчал, судорожно прижимая к себе фотографии и пистолет. Через минуту дверь затрещала под ударами, и Юрий нажал на курок. Вошедшие обнаружили его в луже крови среди фотографий и с пистолетом в руке.

Родственники Юрия узнали об этой истории через 10 лет. Наверное, считали, что он продолжает жить по-прежнему и совсем уже опустился. Через 10 лет племянница с трудом обнаружила могилу Юрия на окраине кладбища. Собственно, это место было трудно назвать могилой: ровное и гладкое, без таблички, без имени. Человек Никто. Он и после смерти оказался от мамы безнадежно далеко. Глядя на голое место перед собой, племянница подумала, что три года назад своего сына назвала Юрием. В то время она рыдала от тоски и одиночества, как никогда чувствуя, насколько не хватает ей бабушки. Она решила: пусть мальчика зовут Юрием, ведь это имя так нравилось бабушке…

Жак Майоль. Когда уже больше не манит голубая бездна

Французский ныряльщик Жак Майоль стал первым и единственным в мире человеком, которому удалось опуститься без акваланга, без кислорода на глубину 100 м. Он стал прототипом главного героя в знаменитом кинофильме Люка Бессона, посвященного соперничеству двух талантливых ныряльщиков.

День рождения Жака Майоля выпал на первое апреля. Он родился в Шанхае в 1927 году. Как и его старший брат, он был заядлым ныряльщиком и все свободное время проводил у побережья Кюсю. Постепенно детские забавы стали для Жака целью и смыслом жизни, хотя, помимо ныряния, он серьезно изучал жизнь морских млекопитающих, пробовал свои силы в журналистике. Море стало большой любовью Жака. Он испытывал настоящее счастье в его голубых волнах, и ему казалось, что вот-вот он поймет язык дельфинов. Дельфины вообще казались Майолю самыми умными из живых существ, почти такими же, как человек. Он даже пытался всерьез обосновать общий корень происхождения человека и дельфина.

Жак Майоль

В начале 1960-х годов о Майоле узнал весь мир. К этому времени он уже жил на острове Эльба, и здесь же им были установлены потрясшие мир рекорды погружения на глубину.

Звездный час 49-летнего Майоля пробил 3 ноября 1976 года, когда поблизости от острова Эльба, в Тирренском море, состоялось соревнование между профессиональными ныряльщиками – французом Майолем и итальянцем Энцо Майоркой. Эти двое уже давно оставили позади всех своих конкурентов, не решавшихся двигаться глубже отметки 75 м. Да и сам Энцо, противник и друг Жака, при погружении получил баротравму легких, после которой дальнейшая борьба за пальму первенства представлялась уже чрезвычайно опасной.

И вот с небольшого судна под названием «Эльбано Уно» Жак Майоль начал погружение в голубую бездну. С корабля опустили нейлоновый трос, к концу которого прикреплялся металлический круг, тяжелый и хорошо отражающий солнечные лучи. На этом круге крепились жетоны с надписью «100 метров». Перед Майолем стояла задача сорвать хотя бы один из них.

Ныряльщик был прекрасно подготовлен. Во время тренировок ему уже удавалось достигать 96 м, но он знал, каких невероятных трудов стоит каждый следующий метр.

В этот день на море слегка штормило – не слишком благоприятное время для погружения. Небо затягивали суровые серые тучи, дул пронизывающий ветер, и все в природе предвещало возможный серьезный шторм. Помимо этого, не удалось собрать в полном составе команду погружения, а у Жака на левой руке постоянно ныли пальцы от полученного недавно сильного ожога. Настроение у ныряльщика было не из лучших, однако отступать было поздно, да и некуда. Следовало просто нырять. Его ждала голубая бездна. За пять минут до погружения Жак Майоль проводил гипервентиляцию легких по системе йогов. Пранайяма не раз выручала его; это было его изобретением. Во всяком случае, ни один ныряльщик в мире не пользовался системой йогов. За пять минут до погружения Жак в очередной раз прокручивал в уме ситуацию, вновь и вновь представляя, какой будет последовательность собственного погружения, прохождения сквозь толщу воды. На его ногах были тяжелые ласты, на глазах – защитные контактные линзы.

За две минуты до начала погружения ныряльщика его друзья Альфредо Гульельми и Роберто Аральди отправились на глубину с аквалангами. Осталась минута до окончания гипервентиляции, и в море ушли Юрген Эше и Гаэтано Кафьеро. Их целью была страховка Жака. Эше и Кафьеро остались на глубине 70 м. На глубине в 50 м находился Лучано Галли, 35 м – Джузеппе Алесси. На самой поверхности для страховки остался Гаэтано Донатти. Кроме всех этих людей, под воду спустился фотограф Энрико Каппелетти, чтобы зафиксировать моменты погружения Майоля.

И вот гипервентиляция закончена. Жак Майоль надел на нос специальный зажим. Он сделал последний на поверхности глубокий вдох и бросил в воду балласт, который со страшным шумом устремился вниз, увлекая за собой рекордсмена. Спуск начался. Как сразу выяснилось, день для спуска под воду выдался неблагоприятный не только в отношении погодных условий. Оказалось, что помощники Майоля не откачали как подобает воздух из подъемного буйка. В результате буек постоянно тормозил, уменьшая скорость спуска. К счастью, через какое-то время объем буйка стал увеличиваться: видимо, сказывалась все возрастающая глубина погружения. Увеличилась и скорость погружения.

Когда Жак прошел глубину 35 м, Джузеппе хлопнул его по плечу, показав тем самым, что ныряльщик прошел эту отметку. Еще 10 м, и Жак сделал «продувание», специальный прием, придуманный им самим, благодаря которому удавалось выровнять давление в ушах, лобных и гайморовых пазухах в отношении все возрастающего давления водяного столба. Жак почувствовал, что это удается ему с трудом, видимо, сказались результаты переохлаждения, которое он получил на одной из недавних тренировок. Поневоле Жак был вынужден притормозить. А потом и на глубине 50 м он задержался на две секунды: потребовалось выровнять давление еще раз.

Кажется, у него открылось второе дыхание, и к 60 м глубины Жак Майоль даже немного притормозил: он стал двигаться медленнее, чтобы не напугать не ожидавших такого внезапного приближения Эше и Кафьеро.

И вот наконец предполагаемая отметка 100 м. Заветная цель достигнута. К своему ужасу, Жак понял, что не может разглядеть жетоны с надписью «100 метров» на блестящем балласте. Их просто не было! Что случилось? Неужели их сорвало? Тем временем хронометрист, контролировавший направляющий трос, зафиксировал точное время спуска – 1 минута 45 секунд. А Жак тем временем все пытался отыскать хотя бы один жетон. Тщетно! Пришлось начинать подъем. На 100-метровой глубине Майоль провел в общей сложности 12 секунд. Это стоило ему такого невероятного физического и эмоционального напряжения, что на поверхность он буквально вылетел пулей. Это было нарушением правил и могло закончиться для ныряльщика весьма печально. Однако все обошлось благополучно.

Первый вдох на воздухе, потом выдох… И все окружающие слышат, как Жак торжествующе, как мальчишка, кричит: «Ку-ку!». Хронометрист свидетельствует: время подъема заняло 1 минуту 43 секунды. Королем морских глубин Жак Майоль стал в целом за 3 минуты и 40 секунд, которые показались ему бесконечными. На следующий день все мировые газеты поместили на первых полосах сенсационное объявление: «Жак Майоль стал первым в мире человеком, который успешно достиг 100-метрового рубежа в нырянии без акваланга!». Надо к этому добавить, что он стал не только первым, но и единственным, кто удостоился короны голубой бездны.

Победа Майоля преподносилась как чисто спортивное достижение, но сам Жак знал, почему с такой силой притягивает голубая бездна и почему некоторые безумцы, подобные ему самому, никогда не смогут жить без нее, никогда не остановятся. И действительно, вскоре появилось множество непрофессионалов, практически неподготовленных любителей, которые пытались совершать погружение без контроля медиков и научного персонала. Эти ныряльщики, по сути, являлись смертниками… Началась настоящая эпидемия несчастных случаев среди ныряльщиков-любителей. По статистике, в 1963 году во Франции только по официальным данным погибли 22 ныряльщика, В 1965 году в Америке из голубой бездны не вернулись 26 человек. При этом гибли не только ныряльщики-любители, но и настоящие звезды, желающие побить рекорд Майоля или хотя бы достичь его. Так погиб чемпион мира Жюль Корман, несколько американских знаменитых спортсменов, португалец Хозе Рамелата. В 1975 году чудом избежал гибели соперник и близкий друг Майоля Энцо Майорка. Тем временем Майоль продолжал свои тренировки. В 1981 году он опустился на глубину в 101 м, в 1983 году – 105 м. Он превратился в объект научных опытов; его помещали в подводную рентгеновскую установку, вводили в сосуды катетеры и зонды. В результате медицинское заключение гласило: по своим природным данным Майоль не может опуститься глубже 45 м. В то же время известный ныряльщик Роберт Крофт, обладатель десятилитровых легких, никогда так и не смог опередить Майоля.

Жак Майоль своими непревзойденными спусками под воду доказал, что давление воды на воздух в легких во время погружения может с успехом компенсироваться за счет тренированности организма ныряльщика (ведь при погружении воздух в легких Майоля был сдавлен на треть относительно нормального объема, но Жак при этом нисколько не страдал!).

Можно сказать, что Майоль достиг своих непревзойденных рекордов только благодаря постоянной нечеловеческой работе над собой. Только поэтому он стал единственным и непревзойденным из многих, кому тоже не терпелось завоевать корону голубой бездны. Достижения Майоля были недосягаемыми. Он тренировал нескольких ныряльщиков-энтузиастов, но они даже приблизиться не смогли к результатам своего наставника.

Только Майоль смог пройти сказочно прекрасные коралловые рифы Багамских островов. Эти голубые, но таящие неисчислимые опасности подводные пещеры Майоль прошел без дыхательного аппарата и направляющего троса. После увлекательного рассказа Жака о своих опасных приключениях другу, известному режиссеру Люку Бессону, тот снял и посвятил ныряльщику фильм, ставший известным во всем мире, – «Голубая бездна». Эта работа потрясла всех зрителей без исключения, даже тех, кто никогда не интересовался проблемами погружения на большие глубины.

Последние годы жизни Майоль провел на собственной вилле на острове Эльба. Здесь он часто тренировался, здесь он мог бесконечно наблюдать за морем, таким огромным, прекрасным и манящим. Однако со временем голубая бездна стала недостижима, абсолютно недоступна. В 2001 году Майолю исполнилось 74 года. Он невыносимо тосковал по своей голубой бездне, и практически все время друзья находили его в состоянии крайней подавленности и глубокой депрессии. И Жак Майоль принял решение добровольно уйти из жизни, в которой нет места сияющим голубым глубинам. Он повесился в своем гараже, ушел из жизни непобежденным, легендой, которая жива до сих пор.

Конец «Белокурой Венеры» Голливуда

Марлен Дитрих за прошедшее десятилетие стала настоящей легендой. Она становилась объектом поклонения многих знаменитых мужчин: Хемингуэя, Ремарка, Габена, Рузвельта, Адольфа Гитлера. Эта актриса расширила арсенал обольщения представителей сильной половины человечества с помощью мужского костюма. На пробах талантливого голливудского кинорежиссера Джозефа фон Штернберга молодая статистка фрейлейн Дитрих оказалась случайно, но, как показало время, не зря. Режиссер попросил, чтобы девушка что-нибудь спела и прошла по сцене. Выяснилось, что Марлен заранее ничего не готовила, да и в костюмерной выбрала платье, где с успехом поместилось бы еще три девушки. «Бестолковая девица!» – с досадой подумал фон Штернберг, но, когда Марлен запела, все его сомнения улетучились. Действительно, перед ним был роскошный материал, из которого можно было делать что угодно.

С появлением Марлен Дитрих на экране газеты запестрели возмущенными отзывами: «Что за неуклюжая фигура! А эти черты простолюдинки?». Да, пресса была права, столь нелестно описывая внешность молодой актрисы, ведь в Дитрих не было той светской утонченности, отвечавшей голливудскому идеалу красоты. Стилисты потратили немало времени, чтобы подчеркнуть томную тяжесть век и скрыть широкие скулы и несколько втянутые щеки. С помощью разработанного Штернбергом освещения в облике Марлен акцентировалось изящество, к сожалению не данное ей природой.

В далекие 1930-е годы кинематография была еще на пути познания эротики. Марлен Дитрих одна из первых приподняла завесу над интимными взаимоотношениями мужчины и женщины. Дитрих умела соблазнять глазами, позой, а главное – прекрасно модулированным голосом, полным страсти и внутреннего огня. Хемингуэй однажды сказал знаменитую фразу, которую впоследствии часто использовали при описании Марлен: «Если бы у нее не было ничего другого, кроме голоса, им одним она могла бы разбивать сердца».

Марлен Дитрих всегда проповедовала свободные отношения в браке. Так, например, для непосвященных ее разговоры с мужем Рудольфом Зибером могли показаться более чем странными. В них актриса постоянно жаловалась на чрезмерную ревность Штернберга, с которым у нее был роман. Супруги придерживались правил игры, которые установила Дитрих. После отъезда Марлен в Голливуд они никогда не жили вместе, но для нее важно было осознавать, что у нее есть законный супруг.

После долгих пререканий отец наконец согласился отдать их общую дочь матери. Взрослея, девочка начала понимать, что на мать не следует полагаться в решении жизненно важных вопросов. Ведь Марлен из кино переносила все роли в жизнь. Так, из ласковой матери, какой она уходила из дома утром, она могла превратиться в строптивую любовницу, возвращавшуюся с фон Штернбергом ночью. Мадам Дитрих, не задумываясь, надевала смелые наряды, а наутро в газетах появлялись фотографии, на которых она флиртовала то с Морисом Шевалье и Джоном Бэрримором, то с Ирвингом Берлином и Чарли Чаплином. Неприятное впечатление произвел на дочь и знаменитый фильм «Марокко», в котором одетая в мужской костюм Марлен, сидя за столиком, небрежно исполняла французскую песенку.

Марлен Дитрих

Марлен Дитрих подорвала все существовавшие до этого представления о женственности. Она стала носить брюки и галстуки не только на экране, но и в реальной жизни. Одно время ходили слухи, что, перед тем как Марлен прилетела в Париж, власти наложили запрет на мужской костюм, но актриса не обратила на это обстоятельство никакого внимания. Вместо матери чувство стыда испытывала дочь, переставшая появляться с ней в обществе.

Во время Второй мировой войны Марлен Дитрих оказалась в щекотливом положении. Она продолжала жить в США, отвечая на уговоры фюрера вернуться категорическим отказом. Однажды Дитрих пришла в посольство гитлеровской Германии, для того чтобы продлить паспорт, без которого нельзя было получить американское гражданство. Вельчек, тогдашний посол, прямо заявил актрисе, что она должна вернуться на родину к своему народу. Реакция Дитрих повергла окружающих в шок: «Я с удовольствием вернусь, если господину фон Штернбергу будет предоставлена возможность снять в Берлине фильм». После продолжительного молчания Марлен продолжала: «Вы не хотите Штернберга, потому что он еврей?». Друзья Марлен, пересказывая в дальнейшем это происшествие, говорили, что Марлен спасла от расправы только мировая известность и всеобщая любовь.

За год до окончания войны Марлен Дитрих дала на фронте свое первое эстрадное выступление. Собравшиеся солдаты недоуменно перешептывались, видя на сцене женщину, одетую в откровенное платье, и спрашивали, действительно ли это та Марлен Дитрих, которая поет песню «Лили Марлен».

Любовью всей жизни Дитрих стал популярный французский актер Жан Габен. Его карьера в Голливуде началась с незначительной роли, но зато здесь он встретил прекрасную Марлен, которая под его влиянием сильно изменилась. Так же как и Жан, она стала ненавидеть все американское, в ее английском стал сквозить легкий французский акцент, друзья нередко заставали ее за приготовлением изысканных французских блюд.

После окончания войны Марлен поехала в Париж, чтобы сняться с Жаном в фильме «Мартен Руманьяк». В то время Марлен уже исполнилось 45 лет, но она была все еще во всеоружии. Перед ней пали Жан Кокто, Жан Марэ и Жак Превер. Пытаясь привязать к себе актрису, Жан поставил ее перед выбором: либо жениться, либо расстаться. Испугавшаяся за свою свободу Марлен спешно уехала в Америку и жалела об этом поступке всю жизнь. Что касается Марии Зибер, единственной дочери Марлен, то она в то время пыталась делать первые шаги на пути к славе. По настоянию самой Марлен Марии давали в фильмах роли второго плана. Однако зависимость от матери, которой она завидовала, постоянно угнетала Марию. Она стремилась собственными усилиями построить свою жизнь.

Роковой для всемирно известной актрисы стала книга любимой дочери «Моя мать, Марлен», вышедшая в 1992 году. Мария Зибер не скупилась в выражениях, описывая свою мать как пустую и тщеславную развратницу. По мнению очевидцев, именно эта книга и стала причиной смерти Марлен Дитрих, которая скончалась от инфаркта.

Но существует и другая версия кончины кинодивы. Согласно мнению Нормы Боске, которая в последние годы жизни «голубого ангела» стала ее доверенным лицом, Марлен Дитрих сама пошла навстречу смерти. За два дня до этого у Марлен Дитрих был инсульт и, чтобы избежать мучений, актриса приняла огромную дозу снотворного.

Марлен Дитрих, блистательная актриса и покорительница мужских сердец, по-видимому, не пожелала, чтобы общество стало свидетелем ее слабости и физической немощи, и решила уйти из жизни раньше отпущенного срока.

Список использованной литературы:

Алданов М. А. Самоубийство. Армагеддон. Исторические портреты и очерки. М., 1995.

Андреев Д. Роза мира. М. , 1998.

Андреев Л. Иуда Искариот. М., 2000.

Бердяев Н. О самоубийстве// Психологический журнал. 1992. №1.

Гоббс Т. Основы философии: Избранные произведения: В 2 т. М., 1964.

Достоевский Ф. Бесы. М., 2001.

Дюркгейм Э. Самоубийство. СПб., 1998.

Иеромонах Григорий. Смерть и самоубийство как фундаментальные концепции русской рок-культуры. М., 1999.

Исаев Д. С., Шерстнёв К. В. Психология суицидального поведения. М., 2001.

Карабчиевский Ю. Воскресение Маяковского. М., 2001.

Корсаков С. С. Курс психиатрии: В 2 т. М., 1913.

Кривенко В. П. Проблемы самоубийства в контексте смысла жизни. М., 2000.

Кто есть кто в советском роке: Энциклопедия. М., 1991.

Ливий Тит. История Рима от основания города: В 3 т. М., 2002.

Лосский Н. О. Избранное. М., 1991.

Матьез А. Французская революция. Ростов н/Д, 1995.

Мережковский Д. С. Собр. соч.: В 4 т. М., 1990.

Монтень М. Опыты. М., 2002.

Нарицын Н. Суицид, М., 2000.

Перрюшо А. Ван Гог. М., 1997.

Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М., 1999.

Пурич-Пейакович Й. Самоубийство подростков. М., 1999.

Сикорский И. А. Эпидемические вольные смерти и смертоубийства в Терновских хуторах (близ Тирасполя): Психологическое исследование. СПб., 1897.

Стругацкий А., Стругацкий Б. 03, или Отягощенные злом. М., 1991.

Тацит. Анналы. М., 2001.

Фрейд З. Избранное. М., 1998.

Цветаева А. Воспоминания. М., 2002.

Честертон Г. Избранное: В 2 т. М., 2002.

Чхартишвили Г. Писатель и самоубийство// Новое литературное обозрение. 2001.

А также произведения следующих авторов:

Белоглазов Г. Социологический анализ самоубийства в России

Галанов С. Идеальное самоубийство

Гордон Г. Предисловие к монографии Дюркгейма «Самоубийство»

Градский А. Судьба скомороха

Дарк О. Феноменология суицида

Задерий С. О Саш-Баше, о Кинчеве, о себе, о жизни

Красненкова И. Философский анализ суицида

Мажаров В. Обычное самоубийство

Материалы XX съезда партии. Выступление Н. С. Хрущёва

Михайлов С. Оправдание Иуды, или Двенадцатое колесо мировой колесницы

Рахлина А. Граница рядом

Смородинов Р. Сын человеческий