Зимним вечером Дима поссорился со своей невестой Варей и ушел гулять в Александровский парк. Подвернув ногу, он чуть не замерз посреди ночного Петербурга. Помощь пришла в образе таинственной девушки с блокнотом, укутанной в бело-красный шарф. Именно она своим теплым дыханием помогла ему не замерзнуть…

Елена Хаецкая

Зимний художник

Городские легенды

Место действия: Александровский парк, станция метро «Горьковская»

Пушистый белый день заканчивался; было три часа. Небо уже поблекло, солнце из золотистого сделалось совсем грустным. Пора было ехать на встречу с Чупрыновой.

Чупрынову звали Варя, и она была настоящая валькирия. Такой, во всяком случае, то и дело представлялась она Диме, когда проносилась на роликах: высокая, широковатая в кости, с развевающимися светлыми волосами. Они и познакомились во время катаний, когда Петербург заполнялся роллерами, и Дворцовая площадь превращалась в многолюдную карусель с невидимым центром притяжения в самой сердцевине Александринского столпа.

Дима заметил эту девушку издалека: она каталась не слишком уверенно, но как-то исключительно дерзко, и когда она проезжала мимо, Дима вполголоса пропел тему Валькирии из Вагнера. Она обернулась, пронзила его гневным взором и едва не упала. Его это насмешило, он подхватил ее за руку, и остаток вечера они катались вдвоем.

Дима был по призванию художником. Он то учился, то не учился, то вдруг решался взять себя в руки и поступить в Мухинское училище, после чего запирался в своей комнате и не выходил оттуда неделями – творил. С родителями у него возникали из-за этого всякие сложности, поэтому предложение Чупрыновой перебираться к ней и «перестать лицемерить» было воспринято им с удовольствием.

И они стали жить вместе. Поначалу у них все получалось, и они уже стали воображать, будто избежали всех тех глупостей, которые натворили их родители, но затем вдруг явился пресловутый «быт» и начал стремительно «заедать».

Дима так и выражался:

– Ты, Чупрынова, иной раз заедаешь меня совершенно как Чацкого – среда.

– Почему не четверг? – скучно фыркала Чупрынова.

Но ссоры из-за того, что кто-то не вынес вовремя мусор, продолжались. Дима терпел. Все-таки жить с Чупрыновой ему нравилось. Она его понимала. Или делала вид. В таком случае – удачнее, чем мама.

Можно было не ложиться спать вовремя, не завтракать и обедать чипсами. Заработки у обоих молодых людей были мизерные, но Чупрыновой регулярно подбрасывали состоятельные предки, да и Диме иногда перепадало от мамы.

«Если ты Вареньку любишь, – советовала мама, когда Дима заскакивал к ней на домашний пирог или просто так, по пути из пункта «А» в пункт «Б», – постарайся не ссориться. Попросит о чем-нибудь – сделай. А там, глядишь, и ссориться не будете».

«Да мы не ссоримся», – говорил Дима, отводя глаза.

«Вот и хорошо, – проницательно не верила мама, – вот и прекрасно, что не ссоритесь. Детей заводить еще не собрались?»

«Нет», – быстро отвечал Дима, давясь, доедал и уносил ноги.

Ни он, ни Чупрынова никаких детей пока не хотели. И меньше всего Дима желал обсуждать этот вопрос с мамой.

Согласия с подругой у Димы все не получалось и не получалось. Просьбы Чупрыновой были незатейливы, но почему-то всегда заставали Диму врасплох. Сегодня, например, она сказала:

– В половину четвертого встреть меня, пожалуйста, на Технологическом. Я поеду от предков, наверняка с дачи огурцов навезли и меня навьючат.

И вот время подползало к трем, а Дима смотрел в стену и пытался вспомнить, какую станцию метро назвала Чупрынова: Технологический или Политехнический. Если бы она еще сказала – «Техноложка» или «Политех», можно было бы восстановить в памяти звучание слова, так ведь нет! Он точно помнил, что она сказала – какой-то там институт. Технический.

Дима решил рассуждать логически. Предки Чупрыновой возвращаются с дачи и желают наделить дочь свежими огурцами. От еды Чупрынова никогда не отказывается, поэтому наберет полные авоськи. И будет его ждать на станции метро»…технический институт».

Если они едут с дачи, то логичнее предположить, что выйдут из электрички поближе к станции метро. То есть – на окраине города. То есть – на «Политехническом».

У Димы окончательно испортилось настроение. «Политехнический» находился на так называемой «разорванной» ветке метро: лет десять назад там произошла авария, обвалился тоннель, и теперь для того, чтобы из центра города добраться до «Политеха», нужно делать пересадки наземным транспортом.

Однако делать нечего. Чтобы укрепить решимость, Дима представил себе Чупрынову с авоськами. Вышло устрашающе. Он быстро нарисовал карикатуру на листке бумаги. Чупрынова, очень похожая, что-то безмолвно кричала, мультяшно разинув рот. Гневалась.

Дима одолел шнуровку зимних ботинок, влез в куртку с капюшоном и покинул квартиру.

Зимний день пощипывал лицо дружески, солнце делалось все печальнее, город тонул в снегу. Тащиться на «Политехническую» не хотелось – болезненно. Дима не любил эти места. Все чужое, необжитое. Больше всего на свете он боялся там заблудиться. Однажды он заплутал в том районе и едва не отморозил себе уши.

«Не буду выходить из метро, – обещал он себе. – Подхвачу Чупрынову и обратно прыг на эскалатор…»

Он обреченно дотащился до станции и поехал. Мелькали перроны, квадратные колонны, люди толпились и толкали Диму. Затем его вынесло в сутолоку – к разливу ларьков и замерзших лоточников в твердых от холода дубленках: не теряя синтетической бодрости, те предлагали угрюмым пассажирам, изгнанным из подземного тепла к наземному транспорту, разный ненужный хлам: кроссворды, доисторическую воблу, даже мороженое. Кое-кто поддавался, утрачивал волю и покупал.

Огни, умноженные снегом и светом из ларьков, слепили глаза. Для Димы это было здесь самым мучительным. Автобусы неостановимо ползли по проспекту, точно рыба на нерест. Машины таращились фарами, и из-за их яркого света не видно было номеров маршрута. Наконец Дима втиснулся в небольшое маршрутное такси. Сидячих мест не было, но водитель смилостивился – разрешил стоять, и Дима покорно стоял, неудобно пригнув голову и периодически падая на тетку с изумительно твердыми коленями. Тетка, следует отдать ей должное, сносила димины падения стоически. «Всем надо ехать», – сказала она, когда он особенно больно стукнулся о ее каменные кости.

Оказавшись на «Политехнической», Дима даже не поверил собственному счастью. Дорога обратно представлялась ему куда более простой. Обычно так и бывает. Главное – добраться до цели, а возвращение домой происходит само собой, без особых усилий.

Часы показывали начало пятого. «Опоздал», – с ужасом сообразил Дима. Со временем у него были сложные отношения. Время вечно обманывало Диму. Внутренние ритмы юного художника были куда более медленными, нежели обычный ход стрелок. Дима существовал во времени тягучем, неспешном; а все вокруг бежало, суетилось, стукало: секунда-секунда-секунда… Между тем как правильным в отношении Димы было бы: секу-у-унда-секу-у-унда-секу-у-унда-а-а…

«Чепрунова голову снимет», – понял Дима.

И тут он понял нечто еще более жуткое: Чепруновой возле эскалатора не было. Дима схватился за телефон. Оператор на чепруновском мобильнике бесстрастно сообщил, что «абонент не отвечает». Дима сделал еще несколько попыток – с тем же успехом, после чего сунул трубку в карман, бессмысленно протоптался по всему павильону станции метро и поплелся домой.

Возвращение, против обыкновения, оказалось еще более мучительным. Транспорта приходилось ждать подолгу, мороз усиливался, фонари и фары терзали зрение. Чепрунова была, конечно, уже дома.

– Где ты была? – спросил Дима.

– Я прождала тебя почти час! – сказала она.

Он видел, что Варвара взвинчена, но и сам, измученный, плохо держал себя в руках.

– Я все бросил и поехал тебя встречать! – крикнул Дима. – Я торчал там, как дурак! Где ты была?

– Ждала тебя! – сказала Варя. – Ты и есть дурак! И не ври мне, потому что тебя там не было.

– Был.

– Где?

– На «Политехнической».

– Я сказала – «Технологический». «Технологический институт». Каким местом ты слушал?

Дима вдруг понял, что ни мгновения больше не может выносить упреков. Он был совершенно разбит произошедшим. Повернувшись, он молча вышел из дома.

– Ну и катись! – крикнула ему вслед Чепрунова.

Дверь закрылась, и на лестнице сразу стало холоднее. Дима поежился и спустился во двор – точно на дно колодца, открытого навстречу ночному небу.

Там было очень тихо. Где-то в ледяном космосе пылали звезды. Их тепло не достигало земли, но Дима точно знал, что на Венере очень жарко. И еще где-нибудь, на планете, о существовании которой Диме ведать не дано.

Дима не понимал: решил ли он порвать с Чепруновой или же это обычная рядовая ссора, которая закончится вялым примирением? В любом случае, идти сейчас к родителям означало бы признать свое поражение. Полный жизненный крах. И Дима поплелся в парк, где весной они с Варварой столько раз бродили, бездумно обнимаясь.

В парке вовсю велась реконструкция. Там все раскопали, а потом как-то сразу началась зима, рвы и котлованы сковало морозом и покрыло снегом. Ходить по парку следовало с осторожностью: в любом месте могла оказаться скрытая пушистым сугробом ловушка. Нечто вроде волчьей ямы.

Статуи, разбросанные по парку, тоже замело. Дима вдруг сообразил, что, пока он стоял во дворе, небо затянуло невидимыми тучами и возобновился вчерашний снегопад.

Он потуже засунул руки в карманы. Сквозь дыру в подкладке сквозило, и Дима сжал пальцы левой руки в кулак, чтобы им было теплее.

Он быстро прошел по аллее, повернул и зашагал обратно. Ноги, вроде бы, согрелись, но лицо начало неметь, и дало о себе знать некогда отмороженное ухо. Дима остановился, подумал немного. Нет, к Чепруновой идти рано. Не остыла еще, будет торжествовать.

Он свернул на бывший газон. Огляделся по сторонам. Никого. Белое безмолвие. На тысячи верст – ни единой живой души. Лишь скудно горят фонари, холодные и отрешенные, словно снизошедшие к земле звезды.

Загребая ногами снег, Дима пошел в произвольном направлении. На ровном белом покрывале отпечатались его неряшливые следы, но это не имело ни малейшего значения: к утру снегопад и метель снова выровняют поверхность.

«Если ходить всю ночь, то не замерзну», – думал Дима. Но постепенно ему становилось все страшнее: призрак убийственного холода брел за ним по пятам, точно голодный волк за умирающим человеком в рассказе Джека Лондона. Дима сказал себе: «Какие глупости!» Он находится в центре Петербурга, в маленьком городском парке, а не где-нибудь там на Аляске. Вокруг – цивилизация.

Да, но… где она? Ничего, кроме белого покрывала. Точнее – синюшного в свете фонарей. Завораживающе прекрасного, с крохотными алмазиками. Какое расточительство – все эти снежинки, неповторимые, тончайшие произведения небесной кружевницы; смятые, стиснутые, они лежат все вместе, образуя нечто еще более прекрасное: толщу снега с невесомой каймой, колеблющейся под равнодушными вздохами ветра.

Дима сделал еще шаг, ломая мириады сокровищ, и вдруг провалился: скрытая яма захватила его ступню и больно вывернула ее. Дима рухнул на снег и завыл. Несколько минут он приходил в себя после приступа ошеломляющей боли, а затем решился – выдернул ногу из ловушки.

Перед глазами скакали огненные шары, на мгновение Диму даже бросило в жар. Судя по боли – в самом лучшем случае вывих стопы, но вероятнее – перелом. Интересно, удастся ли встать?

Времени, к счастью, было навалом. Можно полежать и собраться с духом. Дима устроился на мягком снегу поудобнее и стал ждать, пока боль утихнет хотя бы немного. Снег сыпался с неба, завораживая взор, и оседал на ресницах. «Если глаза залепит, можно будет смотреть как сквозь калейдоскоп…» – думал Дима рассеянно.

Он вдруг заснул и был вырван из сна резким приступом боли: должно быть, неловко повернулся.

– Боже! – вскрикнул Дима, чувствуя, как ледяной холод проник во все его жилы. – Я замерзну!

Он перевернулся, встал на четвереньки. Больная нога отказывалась служить. Она как будто приняла самостоятельное решение – отделиться от тела и существовать по собственному разумению. Это было похоже на подлое предательство с ее стороны.

Дима двинулся вперед на четвереньках. Получалось медленно, больно и как-то унизительно. Он сел.

– Не буду спать – вот и не замерзну, – сказал он.

И тут он впервые увидел в парке человека. Даже странно, что он не заметил эту девушку раньше, потому что она стояла совсем близко от него. Она была невысокая и вся удивительно кругленькая. Это угадывалось даже под беленькой лохматенькой шубкой. Шапочка у девушки была тоже белая и совершенно легкомысленная, прикрывающая только макушку. Светлые волосы забраны в хвостик, на шее – бело-красный полосатый шарф. И, кажется, еще сапожки красные.

– Привет, – сказала она и присела рядом на корточки. – А ты что тут делаешь?

– Гуляю, – ответил Дима.

Она призадумалась.

– По-моему, холодно, – сказала она наконец.

– По-моему, тоже, – согласился Дима. – А ты здесь для чего?

– Ну… я живу поблизости, – отозвалась она и подхватила уголком рта кончики волос, связанных в пучок.

– Не жуй волосы, – сказал Дима машинально.

– Дурная привычка. – Она качнула головой. – Прости, ладно?

Дима кивнул.

– Меня зовут Дима. Я повредил ногу. Вообще-то я художник. Точнее, пытаюсь им быть.

– Я тоже рисую… всю жизнь, – сказала девушка. – Ну надо же! А что ты делаешь в парке ночью?

– Жду рассвета, – мрачно пробурчал Дима. – Попробую добраться до больницы. Говорят тебе, я повредил ногу. Потому и идти не могу.

– Так и будешь тут сидеть? – Девушка задумчиво провела пальцем по щеке. – Всю жизнь? Странно…

– Ты сама какая-то странная…

– Я тоже художница, – сказала она. – Хочешь посмотреть?

Она вытащила из кармана шубки блокнот. Дима положил его на колени, усилием воли заставил себя избавиться от рукавиц и, теряя последнее тепло, начал листать. Там были сплошь цветы: настоящие и фантастические. Дима закрыл последнюю страницу, поднял глаза.

Девушка, чуть пританцовывая на снегу, смотрела на него доверчиво.

– Понравилось?

– Ну… да, – сказал Дима. На самом деле он не знал, что сказать. – Ты с натуры рисуешь?

Она кивнула.

– Таких цветов не бывает, – заметил Дима.

– Смотря что считать натурой, – возразила девушка.

Дима снова натянул рукавицы. Теперь они были тоже стылые. Он вздрогнул, и девушка заметила это.

– Что с тобой?

– Замерз.

Она зачем-то огляделась по сторонам и подсела к Диме вплотную.

– Я буду на тебя дышать.

И она действительно принялась дышать, старательно, изо всех сил выдувая из себя тепло. Затем посмотрела на Диму выжидательно:

– Ну как? Согрелся?

– Немного, – соврал он и тут понял, что вовсе не соврал: ему действительно стало чуть теплее.

– Будем рисовать, – предложила она. – Бери блокнот. Там еще полно места.

Дима, сам себе удивляясь, послушался. Девушка сунула ему карандашик.

– Что рисовать? – спросил он.

– Что-нибудь приятное. Ты любишь собак?

Дима нарисовал несколько мультяшных собачек. Девушка бегала вокруг, кричала: «Как здорово!», смеялась и время от времени хлопала Диму руками по плечам и спине, чтобы «согревалась кровь», как она объясняла. Ей нравилось все, что он ни рисовал. Она восхищалась им самим, его вымученными шутками и, казалось, была абсолютно счастлива – хотя с чего бы?

Диме наконец надоело рисовать. Он вернул девушке блокнот и попросил:

– Обними меня.

Она окутала его своей шубкой и прижалась к нему тесно-тесно. Она была горяченькая, как зверек, и дрожь постепенно перестала сотрясать димино исстрадавшееся тело.

«Я не должен спать, – заклинал себя Дима. – Не исключено, что эта девчонка мне только грезится. Я засну и больше не проснусь… Я не должен спать на морозе…»

И все-таки он заснул.

Разбудил его телефонный звонок. В кармане куртки сотрясалась и обиженно вопила трубка. Негнущимися пальцами Дима вытащил ее и поднес к уху.

В трубке плакала Чепрунова.

– Димка, Димка… – твердила она. – Что ты не позвонил? Я всю ночь реву, жду тебя…

– Я… – хрипло начал Дима и замолчал, не в силах продолжать вот так, сразу.

Он огляделся по сторонам. Бледненький свет сочился сквозь потустороннюю ночную синеву, впереди, там, где начиналось изогнутое тело моста, уже простиралась через все небо желтоватая полоска. Парк был погребен под снегом, все следы, оставленные вчера, исчезли. Не было и девушки в белой шубки. Дима спал в неловкой позе, прислонившись к чему-то твердому.

– Димка? – обеспокоилась в трубке Чепрунова. – Ты что молчишь? Где ты?

– Я в парке… – выдавил Дима. Голос почти не слушался его.

– Я сейчас приду, – сказала Варвара решительно. Она мгновенно осушила слезы, сделалась деловитой. – Ты всю ночь там торчишь?

– Да…

– Дурак!

– Знаешь что, – просипел Дима, – не надо тебе приходить…

Она сразу всхлипнула.

– Димочка, прости… Я не хотела.

– Давно бы так, – сказал Дима. Он попробовал пошевелиться, но тело затекло и почти не повиновалось.

– Дима, – сказала в телефоне Чепрунова, – а давай поженимся. Чтоб на всю жизнь.

– Всю жизнь ругаться? – спросил Дима.

– Я же сказала – не буду больше!

– Вообще-то это я должен был сделать тебе предложение, – сказал Дима. – И не по телефону.

– Кто успел, тот и съел, – объявила Варвара.

Дима вдруг засмеялся, но вышло у него это так хрипло, что Варя испугалась.

– Что с тобой? Ты умираешь?

– Почти. Приходи скорей. Я что-то совсем замерз.

– Бегу!

Варвара отключилась и, видимо, бросилась одеваться. Она всегда проявляла чудеса расторопности, когда принимала какое-нибудь решение и наступала пора практических действий. А вот в жизненных теориях Чепрунова слабовата. Иной раз по суткам мучается, соображая, как лучше поступить.

Дима, кряхтя, навалился на свою опору, чтобы попытаться встать. Снежная шапка свалилась с гладкой поверхности, и открылась черная голова статуи – одной из десятка, что украшают парк. Статуя изображала молодую девушку, сидящую с блокнотом для зарисовок. Юная художница задумчиво чертила в блокноте карандашом, почти не глядя в свой рисунок. Диме нравилась эта статуя. Раньше она стояла в другом месте, возле пруда, но после начала реконструкции ее перенесли чуть подальше. Красно-белая лента, которой отгораживали опасные участки ремонта, была обмотана у девушки вокруг шеи, обрывок той же ленты болтался на соседнем дереве. Видимо, порванная лента показывала местонахождение ямы, в которую вчера угодил Дима.

Эта лента убедила Диму больше всего. Теперь он уже не сомневался в том, с кем вчера разговаривал и кто согревал его ледяной ночью. Он наклонился и разгреб снег, очищая блокнот для зарисовок. На бронзовой страничке отчетливо видны были мультяшные собачки.

Дима тихо, счастливо вздохнул, провел рукой по бронзовой щеке статуи, и ему показалось, что лицо девушки все еще теплое. Оглядевшись по сторонам – не видит ли кто – Дима поцеловал ее в висок.

И тут на него, буквально из небытия, вихрем сверхъественной витальности налетела Чепрунова:

– Что с тобой? Ты цел? Ухо не болит?

«Надо же, помнит, оказывается, что у меня было ухо отморожено!» – поразился Дима. Чепрунова всегда представлялась ему особой достаточно безразличной к болезням окружающих, однако ж вот тебе!

– Варька, я чуть не помер, – честно просипел Дима. – И ты – самая лучшая, правда. Не знаю, что на меня нашло. Я люблю тебя.

Она длинно всхлипнула.

– Идем. Я чайник поставила. Пока мы ходим, как раз закипит.

– Пока мы ходим, он как раз расплавится, – сказал Дима. – Я вывихнул ногу. Или даже сломал.

Валькирия велела пострадавшему «навалиться» на нее «всей тушей», и они похромали прочь, в сторону дома.

Бронзовая девушка в пушистой шубке тихо смотрела, как мультяшных собачек в ее блокноте заносит стылой предрассветной поземкой. Она знала, что там, под белым покровом, страница перевернется, и блокнот вновь застынет на рисунке несуществующих цветков.

Парк лежал под толстым слоем снега: в ожидании весны притаились трудяги-аттракционы, спряталась под лед протока-«Темза», сберегая в илистом дне зародыши будущих ленивых кувшинок; голыми колами торчали стойки для зонтиков в летних кафе, впавших в обычную сезонную спячку; молчала музыка из киосков; клумбы стали как глазетовые младенческие гробики и точно так же навевали мысль о сахарных ангелочках. Александровский парк погрузился в зиму, как в перину, чтобы с наступлением весны расцвести всеми своими чудесами – аляповато-пестрыми и, несомненно, доступными для любого человека, даже с самым скромным достатком.