antiqueГоршковАлександр и Кракорова-ПаюрковаШаркаРепортёрrusГоршковАлександр и Кракорова-ПаюрковаШаркаcalibre 0.8.481.6.20125c378605-7d32-4eae-9e6d-34a4c17416e81.0

 

Александр Горшков

Шарка Кракорова-Паюркова

 

РЕПОРТЁР

психологическая повесть

Прошлое имеет на нас такое влияние, какое мы ему позволяем иметь. Поэтому каждый из нас сам выбирает, что хранить в своем сердце: убитых или живых, сгоревшие в пожаре дома и улицы или уцелевшие ему назло…

Таких, как я – много. Нам никто не ведет счет, мы брошены живым семенем в сухую землю, но новая жизнь из него не возродится, ибо мы – прах, имеющий цену лишь в глазах Бога…

Из переписки живущих без Родины

1

Улица, по которой одиноко шла Марта, была совершенно пуста. Моросящий дождь и порывистый колючий ветер загнал последних прохожих под крыши в дома и уютные кафе, мерцавшие в этом холодном и неуютном вечере теплыми огоньками. То, что Марта сейчас ощущала в своей душе – совершенное одиночество, пустоту и холод – вполне отвечало унылой погоде и темноте, обступившей ее со всех сторон.

Возле зеркальной витрины она на мгновение остановилась, чтобы взглянуть на себя. Кисло усмехнулась: припухлые от слез веки, такие же опухшие губы, потекшая с ресниц тушь… Марта вытащила из маленькой сумочки косметичку, взяла оттуда тюбик алой губной помады и жирным крестом перечеркнула свое отражение в сверкающем стекле. А потом, кинув помаду назад в сумочку, не спеша пошла дальше.

«Какая ж ты сволочь, – она снова вспомнила Гонзу, его нагловатую улыбку и недвусмысленные намеки на то, что между ними все кончено. – Какой подлец, мерзавец…».

Пустота, царившая в ее душе, стала быстро наполняться яростью и злобой, готовыми выплеснуться новыми слезами. Марта взяла себя в руки, стараясь не отдаться нахлынувшим на нее неприятным воспоминаниям. Чтобы успокоиться, она опять остановилась, достала сигарету и, повернувшись спиной к ветру, чиркнула зажигалкой. Но порывы ветра гасили огонек, пока Марте это не надоело, и она, скомкав так и не раскуренную сигарету, бросила ее в решетку канализации на обочине мостовой.

Сегодня был явно не ее день. Все было против нее, даже эта погода, этот внезапно налетевший ветер с мелкой моросью, превратившие ее стильную прическу в подобие мочалки.

«Мерзавец, – она не могла успокоиться, – ты еще пожалеешь… Мразь. Подонок…».

Она перебирала все подробности этого вечера, обидные слова, сказанные друг другу, упреки и обвинения. Нехорошие предчувствия Марты, не покидавшие ее в последнее время, оправдались. Как ни старалась она отогнать от себя дурные мысли, связанные с изменившимся поведением Гонзы – его недомолвками, странным нежеланием встречаться, как раньше, – сердце подсказывало, что разрыв близок. И вот сегодня он настал.

Марта опять всхлипнула, не в силах подавить подступивший комок к горлу, и еще больше размазала по щекам расплывшуюся тушь.

«И еще этот русский, – она вспомнила пьяную горластую компанию, сидевшую недалеко от них в том же уютном подвальчике «У Яны», где они любили коротать время с Гонзой, когда тот ненадолго приезжал из Праги. – Кто там был еще? Мадьяры? Югославы? Да какая разница! Свиньи есть свиньи…».

Эта компания в течение всего времени, пока она объяснялась с Гонзой, раздражала ее больше всего: их разнузданный громкий смех, наглые заигрывания с девчонками, сидевшими возле бара. Понимая немного русский язык, она слышала грязные слова, без которых не обходилась ни одна русская речь. Вся компания хлестала финскую водку вперемешку с пивом – и то, и другое на их столе было в огромном количестве вместе с закуской, которую то и дело подносил официант.

Нагловатый русский был в центре этого дикого пьянства. Он сидел в темно-бардовой тунике, совершенно вспотевший от выпивки и духоты, царившей вокруг, с давно небритой щетиной. Когда он начинал что-то рассказывать, вся компания на миг затихала и внимательно слушала, стараясь понять каждое его слово, а потом взрывалась либо одобрительными возгласами, либо оглушительным смехом, хлопая русского по плечу и наливая ему в рюмку.

Марта не любила русских: за их бесцеремонность, высокомерие, откровенное хамство. Она не любила их с тех пор, когда еще девчонкой жила с матерью недалеко от военного госпиталя оккупационного советского гарнизона, части которого были разбросаны по лесам вокруг их городка. Марта видела, что там служили не только русские, но и другие: черноволосые, курчавые, смуглые, как арабы или мулаты, раскосые, как китайцы, говорящие на странных гортанных наречиях. Но для нее они все были русскими, живущими неизвестно во имя чего на ее родной земле и чувствовавшими себя здесь полновластными хозяевами.

Марта не любила русских. Из-за них пострадал ее родной отец – скромный учитель истории, который осмелился высказаться нелестно про русские танки на Вацлавской площади в Праге в 68-м году. От этой неприязни в ней жило абсолютное равнодушие к тому, о чем так много писали и говорили журналисты: какие-то новые русские президенты, этнические и междоусобные войны внутри самой России, террористы, беженцы…

И вот теперь почему-то именно в этом русском хаме, весь вечер сидевшем недалеко от них, она видела причину краха своей любви и надежд. Ей казалось, что, не будь его рядом, она б сумела поговорить с Гонзой как-то по-другому, не взорваться в ответ на его снисходительные улыбочки, ухмылки и шутки. Однако Гонзу, похоже, все вполне устраивало. Он то и дело поворачивался в сторону, где сидела пьяная хохочущая компания, и весело подмигивал Марте, когда та готова была разрыдаться и убежать.

Полное отчаяние и жажда мести за свою поруганную любовь накатывались на нее волна за волной, заставляя до боли кусать и без того распухшие губы, вытирать катившиеся слезы.

Неожиданно Марта остановилась. Она увидела, что в темноте чуть не наступила на маленького, крошечного котенка, появившегося неизвестно откуда посреди мокрой улицы.

– Ты откуда взялся? – Марта взяла котенка на руки и прижала к себе.

Крошечное существо было промокшим и дрожало от холода. Едва почувствовав близость человеческого тепла и прикосновение ласковых рук, котенок замурлыкал и уткнулся мокрой мордочкой прямо в грудь Марты. От этого Марта вдруг забыла про душившие ее обиды и отдала всю свою нежность этому беззащитному существу.

– Как тебя зовут, а? – она оторвала лапки котенка, которыми он вцепился в легкую кофточку, и поднесла почти к самым глазам. Котенок был черный, с белым пятнышком на груди и такими же белыми лапками. – Разве можно такому чумазому гулять ночью? А если на тебя наступят или раздавят?

Она снова прижала его к груди, испытывая в этом сострадании к несчастному обездоленному животному некоторое облегчение от собственных душевных терзаний и обид.

– Хочешь жить у меня? Я тебя не буду обижать. И любить буду… Не то что…

Ласково гладя мурлыкавший на груди комочек, Марта пошла напрямик через парк, откуда уже виднелись окна старого дома, где она вместе со своей подругой Марцелой снимала маленькую квартирку. Центральная аллея была освещена, хотя здесь казалось еще безлюдней, чем на городских улицах.

– Сейчас придем домой, я дам тебе молочка, – Марта потрепала уже спящего котенка за ушко и вдруг почувствовала, как каблучок ее новеньких туфелек угодил прямо между декоративными плитами, которыми была выложены все аллеи в парке. Марта застонала от досады: она так давно мечтала купить эти итальянские туфельки. И что теперь? Выбросить? Нет, сегодняшний день был явно не ее.

Она попробовала вытащить застрявший каблучок, но ничего не получилось. Тогда она расстегнула лямку, сняла туфельку и швырнула ее в темноту, где рос густой кустарник. Потом, немного подумав, расстегнула вторую и швырнула ее вслед за первой, оставшись босиком на мокрой аллее. Дом все равно был рядом. Вздохнула, сожалея о том, что лишилась долгожданной покупки, и пошла дальше, как вдруг услышала из кустов, куда только что отправила свои драгоценные туфельки, чей-то стон.

Марта вздрогнула и тут же захотела бежать без оглядки к своему дому. Но стон повторился: жалобный, словно зов на помощь, и это заставило Марту остановиться и тихо, на самых цыпочках, подойти к кустам, за которыми действительно слышалось чье-то тяжелое дыхание и тихие стоны.

– Эй, кто там? – шепотом спросила Марта, не решаясь заглянуть за кусты, а тем более перейти с освещенной аллеи, где начиналась сплошная темнота.

Но в ответ слышались все те же стоны.

– Эй, – чуть громче обратилась Марта, – может, вызвать полицию или «скорую»?

Но тут же вспомнила, что оставила свой мобильник в клинике, когда спешила на злополучную встречу с Гонзой. Тогда, прижимая бездомного котенка еще сильнее, словно это ему угрожала опасность, притаившаяся за черными кустами, она робко сошла с аллеи и заглянула туда, откуда доносились стоны.

Темень была настолько непроглядной, что она не сразу заметила мужское тело, распростертое на мокром газоне. Мужчина лежал на спине, схватившись за правый бок, и тихо стонал, корчась от сильной боли.

Марта осмотрелась по сторонам, привыкая к темноте, и уже без опаски подошла к незнакомцу. В слабых отблесках света, заливавшего аллеи парка, она могла различить, что он тоже был босым. Легкие туфли незнакомца валялись неподалеку, почти рядом с итальянскими туфельками самой Марты, которыми она, судя по всему, угодила в несчастного в довершение всех его физических страданий. Весь газон вокруг него был изрядно помятым и говорил о том, что тут произошла какая-то борьба или драка. Мужчина был одет в джинсы и темную майку, порванную от плеча до груди.

– Эй! – Марта уже не испытывала ни малейшего страха, а лишь пыталась сообразить, как и чем помочь этому человеку. – Как вас зовут? Что с вами?

Незнакомец слегка приподнял голову и со стоном произнес:

– Помогите подняться…

Марта снова вздрогнула – на этот раз оттого, что услышала русскую речь. Она сразу узнала немного хрипловатый голос того русского горлопана и пьяницу, который, как ей казалось, испортил весь вечер и разрушил ее любовь. Не веря своим ушам, Марта порылась в сумочке, достала оттуда зажигалку и несколько раз чиркнула ею, пытаясь убедиться, что это был действительно он. Бережно опустив спящего котенка рядом на землю, Марта, ладонью прикрывая от ветра вспыхнувший огонек, поднесла его ближе к лицу незнакомца и тут же отпрянула назад: да, это был тот самый русский. Все его лицо, шея и грудь, оголившаяся из-под разорванной туники, были в страшных кровоподтеках и ссадинах. Марта коснулась самой туники – и ощутила на своих пальцах липкую жидкость. Она снова чиркнула зажигалкой и увидела, что это была кровь. От незнакомца сильно разило спиртным.

Чувство жалости и сострадания мгновенно сменилось отвращением и брезгливостью. Она тут же вспомнила его грязные слова, развязанный смех, шутки, стол, заставленный бутылками из-под водки.

– Скотина, – прошептала она, взяла на руки котенка и поднялась, собираясь уйти. – Пусть с тобой полиция разбирается.

Подобрав свои туфельки, она уже вышла на аллею, как снова услышала жалобный стон:

– Помогите… Помогите встать…

В сердце Марты опять шевельнулось сострадание. Казалось бы, работая хирургической медсестрой в одной из здешних клиник, она должна была давно привыкнуть к подобным стонам. К тому же, это был не ее пациент, какие приходят в клинику за помощью, а самый обычный пьяница, а, может быть, и хулиган, драчун, место которому – в полиции. Но зов на помощь, то, как он корчился от боли, не в силах подняться с сырой земли, остановили Марту. Не выпуская котенка, она возвратилась к незнакомцу, нагнулась к нему и протянула свободную руку:

– Держите.

Незнакомец ухватился за протянутую руку, и Марта попробовала помочь мужчине приподняться или, по крайней мере, сесть. Но тот снова застонал, высвободил свою руку и схватился за правый бок.

«Да, парень, тебе, видать, бока хорошо намяли, – подумала она, бережно ощупывая его ребра. – Нескоро теперь будешь хлестать водку и горланить в кабаках».

Марта уже в который раз опустила спящего котенка на землю и, поддерживая незнакомца под спину, испытывая при этом жуткое отвращение от алкогольного смрада, начала помогать ему подниматься с земли. Потом помогла выйти на аллею, где было светло, и так же бережно посадила на лавочку.

– Чао, мачо! – она похлопала его по плечу, подняла котенка и направилась к своему дому. Но не успела ступить нескольких шагов, как новые стоны, исполненные болью, заставили ее возвратиться.

– Послушайте, вам нужна медицинская помощь и полиция, – Марта легонько потрясла незнакомца за плечо, стараясь привлечь его внимание.

– Вы меня понимаете? Вам надо в больницу, а они вызовут полицию. У меня с собой нет телефона, чтобы помочь. Уже поздно. Дождь. Здесь нельзя оставаться.

– Спасибо, – превозмогая боль, тихо сказал незнакомец. – Я как-нибудь… Спасибо…

– Тогда я пойду? – спросила Марта, желая убедиться, что действительно больше ничем не может быть полезной начинавшему приходить в себя русскому. – Все окей?

– Окей, окей…

Незнакомец слабо махнул рукой, давая понять, что дальше со своими проблемами справится сам. Марта пошла по пустынной аллее, то и дело оглядываясь на русского, оставшегося сидеть на мокрой лавочке, согнувшись от мучивших его болей.

«Ему срочно нужно в больницу, – подумала она, – сейчас приду домой и вызову неотложку».

В дверях ее встретила заспанная подруга Марцела, с которой она снимала эту крохотную квартиру на две комнатки.

– Явилась наконец-то, – сонным голосом сказала она, запирая дверь на ключ. – Все подробности вашей вечеринки потом… Хорошо?.. Страшно хочется спать. Доброе утро… Нет, спокойной ночи…

Она тут же плюхнулась на свою кровать и с головой укрылась одеялом.

– Если хочешь есть, то там… Молоко… Наверное, теплое еще. Потом поставь в холодильник, не забудь, – пробормотала она Марте, поворачиваясь к стенке, завешенной вырезками из разных журналов, календарями и постерами.

Тихо раздевшись, Марта прошла на кухоньку и, не включая свет, налила молока – сначала в блюдечко для котенка, а потом в чашку себе – и присела за маленький стол, стоявший возле окна. Неприятные воспоминания стали опять душить ее, метаться в памяти. Чтобы как-то отвлечься и успокоиться, Марта выпила молока и, приоткрыв окно, закурила сигарету, выпуская дым в ночной воздух. Потом снова пригубила молоко, все думая и думая о том, что произошло между ней и Гонзой.

Окно кухни выглядывало прямо на парк, на ту самую аллею, по которой она только что шла. Марта отодвинула занавеску и в глубине аллеи вдруг снова увидела того русского. Он сидел по-прежнему на лавочке один, опустив голову на колени и корчась от боли.

Марта подошла к спящей Марцеле и легонько потрясла ее.

– Я же сказала, что все подробности утром… Дай поспать…

– Марцелка, где твой мобильник? Один звонок надо срочно сделать.

Не говоря ни слова, Марцела махнула рукой в ту сторону, где на стуле стояла ее сумочка. Марта нашла телефон, но он был совершенно разряжен.

– Марцелка, а зарядное где? Он же у тебя разрядился.

– На работе, – в полусне чуть слышно пробормотала она. – Ложись спать и дай мне тоже…

«Если не повезет – то до конца», – вздохнула Марта и положила телефон назад. Потом откинула покрывало на своей кровати и легла, давая отдых уставшим ногам и всему телу.

Но сна не было. Она почему-то стала теперь думать о русском, сидевшем под холодным дождем, в безлюдном парке, совершенно один, избитый. Она попыталась успокоить себя, полагая, что полиция обязательно увидит его и сделает все, что положено, но жалость к этому незнакомцу, оставившему в ее памяти такие неприятные воспоминания, возвращала мысли к его страданиям и одиночеству.

Неслышно встав с постели, Марта на цыпочках снова подошла к окну и выглянула в пустынный ночной парк. Русский сидел все там же, не изменив позы, свидетельствовавшей о том, что ему было плохо.

«Откуда ты взялся на мою голову?», – вздохнула Марта и, подумав немного, быстро надела джинсы, майку, накинула на плечи легкую куртку и пошла открывать дверь.

– Ты куда? Что случилось? – Марцела тут же подняла голову, услышав, как Марта пыталась в темноте попасть ключом в замочную скважину.

– Спи, все в порядке, – шепотом ответила Марта, – я сейчас вернусь.

Она быстро пошла по мокрой аллее, ежась от холодных капель, падавших с деревьев. Когда она подошла к незнакомцу и тронула его за плечо, тот даже не повернул к ней голову, по-прежнему не чувствуя, наверное, ничего, кроме страшных болей в правом боку, за который держался и стонал.

– Эй, – Марта уже не трясла его, а просто положила ему руку на затылок. – Вам срочно нужна медицинская помощь. Вы меня понимаете?

Незнакомец поднял голову и уже осознанным взглядом посмотрел на нее.

– Понимаю… Спасибо вам… Вы очень любезны…

– У меня нет телефона, чтобы вызвать полицию. Я просто не знаю, чем помочь вам. Оставаться здесь одному тоже нельзя.

Незнакомец снова поднял голову и, превозмогая боль, слегка улыбнулся:

– Тогда, может, посидим где-нибудь? Как вас зовут? Или вы не понимаете по-русски?

– Ne rozumim[1], – резко ответила Марта. Отвечать на глупые шутки ей совсем не хотелось.

– Не-ро-зу-мим, – заплетающимся языком повторил незнакомец и опять попробовал улыбнуться. – А я по-чешски ни бум–бум. Как же мы будем с вами объясняться в любви, а?

Марта хотела ответить чем-то резким и немедленно уйти, но вдруг рассмеялась. Глядя на этого пьяного русского хама, она впервые почувствовала свое превосходство над теми, кто много лет ходил по ее родной земле, как хозяин. Глядя, каким беспомощным, жалким и в то же время ничтожным в эту минуту был русский незнакомец, Марта особенно ясно ощущала собственное достоинство. Она не сомневалась: толкни его – и он свалится на мокрую аллею, будет валяться, пока его не подберут полицейские или на него не наткнутся такие же бродяги, чтобы обобрать и отобрать последнее, что, может быть, осталось в карманах его джинсов.

Марта осмотрелась по сторонам, но ни тех, ни других, ни просто случайных прохожих, у которых можно было бы попросить телефон, чтобы вызвать полицию, в парке не было видно. Ветер донес до нее одинокий удар часов на городской ратуше. Сколько это означало времени: час ночи или половину какого-то другого ночного часа – понять было невозможно.

Дождь усилился.

«Не ночевать же тебе здесь, в самом деле, пока не околеешь, – подумала Марта, глядя на незнакомца. – Поди, не собака. Хоть и настоящая свинья…».

Она аккуратно взяла его под левый локоть и помогла подняться. Все еще сильно шатаясь, незнакомец оперся на руку Марты и опять улыбнулся, дохнув ей прямо в лицо страшным перегаром:

– Я сразу почувствовал, что понравился вам. Это любовь с первого взгляда. Даже не сомневаюсь. Такое бывает не только в сказках. Вы верите в сказки? То есть я хотел спросить, вы верите в любовь с первого взгляда? И вообще в любовь?

Марта презрительно посмотрела на русского и усмехнулась:

«Ты на себя в зеркало хотя бы раз смотрел?».

Но незнакомец, продолжая стонать и держась за бок, не унимался:

– Настоящая любовь начинается всегда именно так. От такой любви рождаются красивые дети. У нас будет девочка. Очень милая и очень умная. Просто очаровашка. Вся в меня. И немножко похожа на вас, чтобы не обидеть. Имя у нее тоже будет красивое: Кристина…

«Боже, какой хам! – возмущенно подумала Марта, без особого труда разбирая его пьяный бред. – Или дурак. А, может, то и другое вместе. Очень подходящая комбинация».

Она остановилась и пристально посмотрела незнакомцу в глаза, стараясь сохранять самообладание, чтобы не оттолкнуть эту пьянь от себя.

– Послушайте, – Марта пробовала вспомнить русские слова, знакомые ей с детства. – Я работаю медсестрой. В клинике. Мне вас просто škoda. Rozumite nebo ne?[2] Дождь!

– А, так вы решили пригласить меня к себе в гости? – не унимался незнакомец. – Очень мило с вашей стороны… Кстати, вы неплохо говорите по-русски. От этого вы нравитесь мне еще больше… У нас будет романтичный вечер…

И, присев, он громко застонал от боли.

«Да уж, романтичнее не придумаешь, – горько усмехнулась Марта, помогая ему подняться и двигаться дальше в сторону дома. – Все, что я о тебе думаю, я скажу утром, когда ты немного очухаешься».

Марта отворила незапертую дверь, и они вошли в темную комнату. Незнакомец снова громко застонал и присел на стул, стоявший в прихожей. Услыхав эти стоны, Марцела вскочила с постели и, ничего не соображая, бросилась к двери, на ходу включив свет в комнате.

– О, так вас тут двое! – незнакомец с трудом поднял голову и сделал попытку улыбнуться. – Вообще мило… А у вас, между прочим, красивая фигурка…

Марцела вскрикнула от такой неожиданности: она стояла на свету, почти голая, перед совершенно незнакомым мужчиной, который вперился в нее циничным и одновременно пьяным взглядом. Она тут же выключила свет и, ничего не соображая, шепотом спросила Марту:

– Что все это значит? Кто этот тип? На какой помойке ты нашла его?

– Лучше помоги, раз вскочила, – Марта снова включила свет и провела незнакомца в комнату, где уложила его на свою кровать.

– Обалдеть можно! – всплеснула руками Марцела, едва успев накинуть на голое тело халатик. – Может, все-таки объяснишь, что все это значит?

– Потом, – буркнула Марта, пытаясь снять с незнакомца порванную майку. – Сама ж просила: все объяснения утром. Помоги лучше. Ему плохо.

Вдвоем они сняли с него майку, а потом и джинсы, оставив лежать в одних плавках.

– Ну а теперь? – ухмыльнулась Марцела. – Ты думаешь, он на что-нибудь способен?

– Теперь принеси воды. Только не слишком горячей. Нужно обработать раны.

– Ой, какая трогательная забота! – Марцела теперь улыбнулась с иронией. – Ты хоть объясни, кто он такой, что так с ним возишься?

– Сама не знаю, – ответила Марта, начиная осматривать тело незнакомца. – Знаю, что он пьяный и что его сильно побили. А еще… Он русский.

Не найдя, что ответить, Марцела пошла на кухню, бросив на ходу:

– Это все, конечно, твое личное дело, но мне кажется, кто-то из нас явно сошел с ума. И я даже догадываюсь, кто.

Щелкнув там включателем, она вполголоса запела, вспоминая слова старой советской песни, которую они когда-то хором разучивали в школе:

Как мне дороги, как мне дороги

Подмосковные вечера….

Потом рассмеялась и вспомнила еще одну знакомую с детства фразу:

– «Внимание, внимание! Говорит Москва!».

Попробовав воду, Марцела взяла кастрюльку, принесла ее в комнату и поставила возле кровати, где лежал стонущий незнакомец. Только сейчас она увидела, что все его тело было в страшных ссадинах, синяках, и кровоподтеках. На правом плече был виден зарубцевавшийся шрам.

– Боже мой, – прошептала Марцела, уже даже не думая шутить. – Кто это его так?

– Не знаю, – ответила Марта, смывая грязь и обрабатывая кровоподтеки. – Найди в моем чемодане широкий бинт и подай сюда. По-моему, у него сломаны два ребра. Надо сделать тугую повязку.

Марцела быстро нашла бинт.

– Ты объясни, кто он? Русский бандит? Мафиози?

– Русский шпион, – не отрываясь от своего занятия, ответила Марта. – Помоги его приподнять и держи, а я буду перевязывать.

Когда она все закончила, то снова уложила незнакомца на свою кровать, а сама села рядом со своей подругой напротив.

– Такие вот дела...

Незнакомец был крепкого телосложения, русоволосый, с заметной сединой на висках, небритый. На вид ему было за сорок. На шее у него висел серебряный крест, держащийся на куске прочной бечевки. Нагнувшись ближе, Марцела шепотом прочитала выгравированную надпись:

– «Спаси и сохрани»… Ты можешь хоть сказать, что все это значит? Где его подцепила, мать Тереза?

– Там, – Марта кивнула в сторону темного окна, – в парке.

Только сейчас Марцела вдруг поняла, что со Гонзой у ее подруги все кончено. Она без лишних слов обняла ее за плечи. Та в ответ склонила голову и тихо заплакала.

– Не пойму я тебя, – Марцела ласково гладила Марту по голове, – ты когда решительная, а когда – настоящая тряпка, об которую любой готов вытереть ноги. Я же говорила, что ты для него лишь очередная игрушка. Думала, что нашла себе пражского жениха? Эх ты…

Марта продолжала всхлипывать, не в силах сказать ни слова. Неожиданно Марцела вскрикнула и подскочила с места.

– Что такое? – Марта быстро утерла слезы и осмотрелась по сторонам.

Марцела нагнулась куда-то под кровать и вытащила оттуда крошечный комочек – того самого котенка, про которого Марта как-то совершенно забыла, занимаясь незнакомым русским.

– Ой, какое чудо! – страх Марцелы сразу исчез, она взяла котенка на руки, нежно прижала к себе и поцеловала. – И что, тоже в парке нашла?

– Почти, – улыбнулась Марта, окончательно вытирая слезы. – Я знала, что ты его полюбишь. Да и нам веселее будет, правда?

Они посидели еще немного, по очереди лаская котенка и глядя на незнакомца, который уже почти не стонал и погрузился в глубокий сон. Марцела нагнулась над ним, внимательно посмотрела на его лицо и прошептала Марте:

– Я никогда не видела русских так близко. Смотри, какие у него длинные ресницы… И здесь тоже шрам… И губы у него такие… Мужественные… Смотри, Марта, не влюбись в своего русского шпиона.

– Иди ты со своими шуточками знаешь куда? Только этой любви мне не хватало…

2

…Марта сидела на кухне и не спеша маленькими глотками допивала абрикосовый сок из холодильника. Она любила этот вкус еще с детства, когда гостила у бабушки, а та угощала ее сочными золотистыми плодами: летом свежими, прямо с огромного раскидистого дерева, что растет напротив окон, а в остальное время года – компотами из тех же абрикос. Марта особенно любила собирать их сама, когда спелые абрикосы падали прямо на землю, тут же трескаясь и пуская ароматный сок. Тогда маленькая Марта, забыв о том, что мама и бабушка заставляли ее мыть каждую поднятую с земли, вытирала их лишь краем платьица и тут же совала себе в рот, одну за другой, тем же платьицем вытирая сок, струившийся уже прямо с уголков губ.

«Сколько же можно спать? – подумала она, глядя на часы, показывавшие десять утра. – Как эти русские умеют пить, я теперь хорошо знаю. А вот сколько они любят спать?..».

Она снова стала перебирать в памяти подробности вчерашнего вечера – от размолвки с Гонзой до встречи в парке с этим вдрызг пьяным русским.

Марцелы не было дома. Она предупредила, что выходные проведет с Янеком на даче у кого-то из его новых друзей, и пораньше выпорхнула на улицу, прихватив с собой легкую джинсовую куртку и зонтик. Марта, напротив, совершенно не представляла, чем заняться на уикенд. Надежды на то, что она махнет куда-нибудь с Гонзой, рухнули, как и вообще планы на их совместное будущее. Единственное, чего ей хотелось сейчас, несмотря на утро, – поскорее выпроводить этого пьяницу, а потом хорошенько выспаться, забыв обо всем, что продолжало терзать ее душу при первом же воспоминании о размолвке с Гонзой.

«Сколько же можно дрыхнуть? До вечера, что ли? Чтобы потом опять пойти в кабак и нажраться до свинского состояния», – подумала она. Но тут незнакомец заворочался и тихо застонал.

Марта зашла в комнату и увидела, как тот пытался встать с постели. Каждая его попытка, каждое движение доставляли ему новые мучения. Взглянув на Марту, он с удивлением огляделся по сторонам и спросил:

– Где я?

Марта усмехнулась, глядя на его полную беспомощность и беспамятство:

– Hezke rano![3]

– Разве рано? – удивившись еще больше, спросил он. – Мне кажется, я проспал целую вечность. Где я? Кто вы?..

– Ja jsem ja[4], – ответила Марта, но, вспомнив, что разговаривает с иностранцем, тут же повторила с заметным акцентом, вспоминая русские слова:

– Я – это я. Меня зовут Марта. Я у себя дома. А кто вы и что тут делаете? Можете сказать?

– Могу, – кивнул незнакомец, по–прежнему от боли не в силах встать с постели. – Я – Алексей… Алексей Соколов… Живу в отеле «Влтава». А что тут делаю? Как тут оказался?... Не знаю… Не помню… Простите… Приятно познакомиться…

– «Влтава»? – усмехнулась Марта. – Это довольно приличный отель. Таким, как вы, место не там.

– А каким таким? – без всякой обиды переспросил Алексей.

– Ну, таким, – Марта мучительно вспоминала подходящие русские слова, – которые много пьют – очень много, потом дерутся, а потом лежат в парке.

– А что, я.., – незнакомец выразительно посмотрел сначала на Марту, потом на свою повязку, потом на постель, на которой лежал, прикрытый одеялом.

– Ano, да, вы! Именно вы! Много пили, потом много дрались, а потом я вас нашла в нашем парке, – Марта кивнула в сторону окна, выходящего на тот самый парк.

– Какой ужас, – прошептал русский, – какой кошмар… И мы с вами…

– Нет, мы не с вами! – отрезала Марта. – Вы сам! Вы… Počkejte, jak to bude rusky[5]…

От  сильного волнения Марта перешла на чешский.

– Простите, я действительно ничего не пойму, – продолжал шепотом незнакомец. – Вообще-то я здесь проездом. Я договорился со своим близким другом встретиться в этом отеле, чтобы отсюда вместе поехать отдохнуть пару недель в Татрах. Мой друг живет в Венгрии, у него там свой бизнес, мы с ним земляки, очень близкие друзья, родом… Ну, какая вам разница, откуда мы родом… Не в этом дело. А в том, что он задерживается на несколько дней… В Германии задерживается… Или в Голландии… Опять не в том дело. Мне понравился ваш городишко, и я решил никуда не ехать, ни в какие Татры, а ждать его здесь, как и договорились. По Интернету так и сообщил. А потом… Потом в ресторане во время ужина я познакомился с албанцами. Они из Косово, но хорошо говорят по-сербски, а сербский и русский очень похожи. Кроме того, они были там, где… Короче, это вам тоже не интересно. Мы пили, это правда. Не то, чтобы уж слишком много, но…

Он взглянул на Марту, ожидая ее реакции.

– Кстати, откуда вы знаете, что я пил?

– Знаю, – презрительно хмыкнула Марта, – потому что я тоже была в этом ресторане.

– И тоже… Ну?..

– Нет, не тоже! – Марта снова отрезала грязные намеки. – Я сидела со своим другом, а вы сидели со своими друзьями. Потом я вас нашла в парке…

– А друг? – русский никак не мог восстановить в своей памяти все, что произошло с ним в тот вечер. – Он-то куда делся? Разве можно оставлять свою девушку одну в парке? Да еще ночью! Вот еще друг, оказался вдруг…

– Это вас не касается, – оборвала Марта. – Мой друг – известный в Праге доктор. У него своя клиника. Он хирург. А кто вы – я тоже видела.

– А, хирург… Так это, значит, он меня? – Алексей провел по тугой перевязке на груди.

– Нет, это я вас, – Марте стало смешно от того, насколько бестолковым был этот русский. – Я работаю в nemocnice, в больнице.

– И тоже хирургом?

– Нет, медсестрой.

– А где вы так хорошо научились говорить по-русски?

– Ne delejte legrace[6], – усмехнулась Марта, – не надо шутить.

– Я не шучу, – через силу улыбнулся Алексей, – вы действительно хорошо, а главное – приятно говорите по-русски. Вы были в России?

– Нет, это Россия была у меня. Тогда и научилась. Во время оккупации.

– Оккупации? – изумился Алексей. – Сколько ж вам лет, если вы помните оккупацию? Наверное, не больше тридцати, а Чехословакию освобождал от немцев еще мой дед.

– Я говорю не про немецкую, а русскую оккупацию. Шестьдесят восьмой год. Ваши танки в Праге. Или то была не оккупация?

И она посмотрела на Алексея, ожидая его реакции.

– А, ну конечно.., – улыбнулся он. – Правда, нам говорили, что это была помощь вашему правительству. В Советском Союзе в этом убеждали всех. А тех, кто сомневался, объявляли диссидентами со всеми вытекающими последствиями.

– Не знаю, что вам говорили, а я сама видела, какая это была помощь, – жестко ответила ему Марта. – И отец мой видел. Вас никто не звал. Ни сюда, ни в Венгрию, ни в Афганистан. Никуда вас не звали. И не зовут!

Алексей хотел что-то сказать, но Марта опередила:

– Я вижу, вам уже лучше после вчерашнего.

– Конечно, конечно, – понял ее Алексей. – Только не пойму, где мои джинсы и майка. Я сейчас оденусь и уйду. Простите ради Бога.

Марта вышла из комнаты и вернулась с вещами ночного гостя. Сначала подала ему джинсы:

– Я их немного почистила от грязи, а вот это…

Она без слов протянула то, что осталось от майки – кусок рваной ткани, пригодной лишь к тому, чтобы выбросить.

– Ничего, доберусь как-нибудь до отеля, там у меня есть во что переодеться. Еще раз простите за все неудобства. Я вам очень…

Он хотел сесть на кровати, но тут же со стоном упал назад на спину, схватившись за бок. Марта подошла ближе и присела на край этой же кровати. Едва она прикоснулась к забинтованным ребрам Алексея, как тот снова охнул и застонал.

– Co se stalo?[7] Что случилось с нашим русским героем?

У нее опять проснулась жалость к страданиям этого незнакомца, и она принялась осторожно ощупывать его грудь. Алексей, стиснув зубы, старался не стонать, а лишь вздрагивал при каждом прикосновении рук Марты.

Только сейчас он рассмотрел свою спасительницу. Это была немного круглолицая молодая чешка лет тридцати. Ее непослушные светлые волосы, рассыпаясь по плечам, напоминали некий картинный образ, что изображали старинные художники. Щеки ж выделялись маленькими бугорочками, подчеркивая большие выразительные голубые глаза. Испытывая неловкость или смущение, она слегка прикусывала нижнюю губу, отчего ее лицо принимало детскую непосредственность и простоту. Едва заметная полнота вовсе не портила ее стройной фигуры, а, наоборот, придавала особую женственность.

– Вы красивая девушка, – тихо сказал Алексей, пока Марта поправляла ему повязку. – Наверное, ваш друг очень любит вас?

– Очень, – даже не взглянув на русского, бросила Марта.

– Простите, что я доставил вам столько хлопот и неудобств… Честное слово, простите… Я помню, как мы сидели, пили, разговаривали. Оказалось, что они тоже были там же, где и я. Мне было интересно кое-что узнать. Мы говорили о политике – русской политике, европейской, потом рассказывали анекдоты…

– С грязными словами, – съехидничала Марта, вспомнив, каким развязанным был этот русский вчера в том ресторанчике.

– Вы и эти слова знаете? – спросил изумленный Алексей.

– Так ведь вы, русские, без этих слов жить не можете! Наверное, даже о любви говорите этими словами.

– О любви?... Нет, для любви у нас другие слова есть. Красивые… Чистые. Нежные. А грязные слова… Это правда, без них русская речь, что…

Он на секунду задумался, подыскивая сравнение.

– … что брачная ночь без невесты!

И рассмеялся, но снова застонал, схватившись за бок.

«Наверное, без больницы не обойтись, – подумала Марта, глядя на него. – Кто там сегодня дежурный доктор? Не помню. Схожу, а там решим, что делать с ним. Да и мобильник надо забрать…».

– Я пойду в больницу. Вам нужна помощь врача. И еще вам надо лежать. Много лежать. Rozumite?

– А как же! Конечно, разумею.

Марта усмехнулась и пошла на кухню. Побыв там несколько минут, она возвратилась с небольшим подносом.

– Я иду в больницу. Здесь сыр, хлеб… Хлеб čerstvý. Dodrou chut’[8]. Приятного аппетита.

Алексей удивленно посмотрел на приготовленные ему бутерброды.

– Какой же он черствый? Хороший мягкий хлеб.

Марта пыталась вспомнить нужное русское слово, но никак не могла.

– Ano, chleb čerstvý[9]. Моя подруга вчера купила в маркете.

И, взяв один бутерброд, она слегка надавила на него.

– Ага, понял! – рассмеялся Алексей, хватаясь за больные ребра. – По-вашему «черствый», а по-нашему – свежий. Так?

– Ano, свежий, – облегченно вздохнула Марта, вспомнив подходящее слово. – Тут kava, вода. Horká[10].

– Горькая вода? – опять изумился Алексей. – А для чего? Вы что, готовите кофе на горькой воде?

– Ježišmarie[11], – всплеснула руками Марта, – как вы не можете понять! Voda je horká. To znamena[12]…

– Да я понимаю вас, – хотя Алексей ничего не понимал. – Горькая – значит без сахара, и не кислая.

Марта попыталась изобразить жестом значение того слова, которое русскому было непонятно. Она дотронулась до термоса и тут же стала дуть на руки:

– Horká voda! Horká!

– Да так бы сразу и сказали! – хохотал Алексей, превозмогая боль. – Горячая вода! А то «горькая», «горькая»!

Улыбнулась и Марта, снова вспомнив знакомое русское слово. Алексей же не мог остановиться от смеха:

– Черствый хлеб! Горькая вода! А как тогда будет «горькая»?

– Hořká, – перевела Марта, ожидая новую реакцию гостя.

– Как? Опять «горка»? – глаза Алексея округлились от изумления.

– Hoř–ká, – по слогам повторила Марта.

– Боже, как вы понимаете друг друга?

– Точно так же, как вы понимаете свои грязные слова, – вспыхнула Марта и пошла к двери, оставив Алексея одного в комнате.

3

…Несмотря на то, что утро выдалось пасмурное и накрапывал дождик, в городском парке было людно. Работали детские аттракционы, негромко играла музыка, под навесами кафе сидели посетители, наслаждаясь ароматом утреннего кофе.

Марта прошла мимо того места, где ночью увидела пьяного незнакомца. Следов борьбы там уже не было видно: на этой лужайке стайка детей гоняла мячик, заливаясь веселым смехом и радостными криками.

«Дернуло меня пойти по этой аллее, – думала Марта. – Теперь попробуй объясни кому-нибудь, как и почему этот русский очутился в моей постели, да еще вдрызг пьяный, грязный и избитый. Лучше бы сразу вызвать полицию, так нет, решила проявить милосердие».

Когда она пришла в клинику, доктор Недамански как раз сдал дежурство и собирался домой. Марта обрадовалась этому, потому что он считался душой всего коллектива, умел понять проблемы каждого, не участвовал в сплетнях и пересудах про своих коллег. Его преклонный возраст – под 60 – не мешал ему быть очень общительным, веселым, совершенно безобидным человеком. Сотрудники клиники часто делились с ним своими секретами, зная, что доктору Недамански можно довериться.

Увидев Марту, он радушно улыбнулся и поздоровался, когда та вышла из своего отделения с мобильным телефоном, на ходу проверяя, не звонил ли после их размолвки Гонза. Но никаких звонков или сообщений не было.

– Доктор Недамански, – смущенно улыбнулась Марта, – я хотела бы просить вас об одной любезности.

– С радостью, милая Марта, – он учтиво взял ее под руку и провел в свой кабинет, где никого не было.

– Доктор Недамански, мне страшно неловко обременять вас, тем более после дежурства, но со своей просьбой я могу обратиться лишь к вам. Это моя личная просьба…

Доктор присел за стол и вопросительно посмотрел на Марту.

– Не могли бы вы осмотреть одного человека… Мужчину… Я его нашла сегодня ночью в парке и вынуждена была привести к себе домой, потому что забыла телефон и не могла вызвать…

Она показала свой мобильник, который от волнения теребила в руках.

– Ему было очень плохо… Там следы побоев… Видимо, кто-то его… Я сделала, что смогла. Но я хотела бы просить вас, доктор, осмотреть его, потому что мне кажется…

– Вот и посмотрим вашего друга, – улыбнулся доктор Недамански, не требуя больше никаких объяснений и понимая, что в этой истории есть что-то личное.

– Он мне вовсе не друг, – Марта смущенно покраснела, не зная, как лучше объяснить все, что произошло ночью.

– Значит, гостя. Вы, пани Марта, поступили очень правильно и милосердно, не оставив его одного, тем более в такую погоду.

Он быстро собрал в свой чемоданчик все необходимое, и вместе с Мартой они вышли из клиники к машине доктора, припаркованной тут же во дворе.

Когда они вошли в комнату, где жила Марта, Алексей снова спал, повернувшись на левый бок. Услышав, что рядом кто-то есть, он открыл глаза и попытался встать, но охнул и схватился за больные ребра.

– Это доктор Недамански, – Марта поставила возле Алексея стул, а сама присела рядом на край кровати, где спала Марцела.

– Здравствуйте, доктор, – Алексей беспомощно улыбнулся.

– О, vaš přitel je rus?[13] – радостно воскликнул Недамански и тут же сам перешел на русский язык:

– Рад, очень рад познакомиться, – он легонько пожал Алексею руку, а потом обратился к Марте:

– Пани Марта, почему вы мне сразу не сказали, что ваш друг – русский?

– Потому что он мне вовсе не друг, – в ответ сухо ответила Марта, – а просто человек, который нуждался в помощи. А кто он – русский или нерусский – мне все равно.

– Это, пани Марта, потому что вы не жили в России. А я жил. Почти три года. В самой Сибири. Учился там, наукой занимался. Даже чуть не женился!

Он от души расхохотался.

– Да–да, милая Марта, чуть не женился и не стал русским зятем. Это удивительные люди!

– Удивительные хамы и пьяницы, – по-чешски возразила ему Марта, не разделяя восторга доктора.

– Ну, я бы не стал так плохо говорить про всех русских. Я знаю, что среди них есть люди хорошие, добрые, веселые. Главное, что они очень простые, искренние.

И, перейдя на русский, весело подмигнул Алексею:

– Пить – так пить, а бить – так бить?

В ответ Алексей тоже улыбнулся:

– У нас есть другая пословица: «Чем лучше вечером, тем хуже утром».

Доктор Недамански снова от души рассмеялся и опять перешел на чешский, обращаясь к Марте:

– Знаете, пани Марта, для нас, европейцев, русская душа – это действительно загадка. Европа никогда не поймет, почему для русских, когда они собираются выпить, одна бутылка водки – в самый раз, две бутылки – много, а три – уже мало. Вы-то сами можете это понять?

– А зачем мне это вообще понимать? Я видела, как им всем вчера было «мало», а потом нашла этого типа в парке почти без чувств.

– По-моему, вы слишком строги. Когда русские гуляют – у них это всегда от души.

– А когда приходят в чужой дом? На чужую землю? Тоже от души?

Доктор Недамански ласково взглянул на Марту:

– Давайте лучше осмотрим нашего пациента. А про политику поговорим потом.

Надев очки, он стал внимательно осматривать и ощупывать покрытое синяками и ссадинами тело Алексея.

– Где же это вы, голубчик, так «поцарапались», а?

Алексей смущенно молчал и лишь охал при каждом прикосновении доктора. Тот продолжал не торопясь осматривать тело, сантиметр за сантиметром, пока не дошел до зарубцевавшегося шрама на правом плече.

– Ну, голубчик, а это кто вас так нежно «поцеловал»?

Алексей ничего не ответил. Доктор Недамански снял очки и вопросительно посмотрел ему в глаза.

– Вы где-то воевали?

– Нет, я просто работал в тех местах, где воюют. У меня опасная профессия. Я – репортер, делаю новости. А там где воюют, стреляют, взрывают, случается всякое. В том числе и с нашим братом.

Доктор вздохнул, а потом взял Алексея за руку:

– Руки и ноги целы, голова тоже, а все остальное, как говорится, до свадьбы заживет. Кстати, вы женаты? Семья есть?

Алексей утвердительно кивнул.

– А как с этим? – он многозначительно указал взглядом на плавки Алексея. – Этому хозяйству, наверное, тоже крепко досталось? Давайте-ка, голубчик, посмотрим…

– Доктор, – Алексей смутился, взглянув на сидящую рядом Марту. – Я прошу вас, только не это…

– А, вот вы о чем, – рассмеялся Недамански, тоже взглянув на Марту. – Так мы попросим эту милую девушку приготовить нам по чашечке кофе.

Марта послушно встала и пошла на кухню, а доктор продолжил свое дело. Когда она вернулась с подносом, на котором стояли три чашки ароматного кофе, Недамански потер руки, как это он делал всегда, удовлетворенный результатом, и сказал:

– Ну что ж, милая пани Марта, вы просто молодец, все сделали грамотно. Я всегда высоко ценил вас. Страшного ничего нет. Вашему другу нужен полный покой и постельный режим, деньков эдак на десять. Не больше. Лежать, лежать и еще раз лежать. Можно немножко сидеть, немножко ходить. Но больше покоя. И не волноваться. Тут, – он указал на лекарства, оставленные на столе, – все необходимое, чтобы он быстрее поправился. Перевозить его в клинику, думаю, нет особой нужды. Там ему будет скучно. Кроме того, лучше вас за ним никто не сможет поухаживать.

Марта совершенно растерялась от такой перспективы – не только оставаться в компании этого русского, но и ухаживать за ним.

– Доктор Недамански, – сдерживая свои эмоции, сказала Марта, – я уверяю вас, этот человек мне совершенно не друг и даже не знакомый. Я узнала его имя буквально перед вашим приходом. Все получилось совершенно случайно…

– Вот и замечательно, – улыбнулся Недамански, – теперь он станет вашим другом. Русские умеют дружить и быть верными друзьями. Я это знаю.

– Кроме того, я тут живу не одна, а с подругой, она работает в косметическом салоне. По-правде говоря, я не знаю, как она воспримет такую новость.

– Милосердие, пани Марта, еще никому не было в тягость. И, кроме того, кто-то из мудрецов сказал, что каждое доброе дело возвращается к тому, кто его делает. Точно так же, как и злое. Почему не позаботиться об этом человеке, раз уж вы однажды спасли его?

– Кстати, – доктор Недамански снова перешел на русский, обращаясь к Алексею, – где вы остановились? У вас не будет проблем с визой и всем остальным?

– Нет, все нормально, – ответил Алексей, тоже с удовольствием пригубив кофе. – Правда, как раз сегодня мне нужно либо продлить свое проживание в отеле, либо уехать оттуда. У меня есть деньги. В том же отеле, в сейфе. Не беспокойтесь. Я сегодня же переберусь туда. Я без того доставил вам столько хлопот и беспокойств. Простите…

– Голубчик, вам нужен покой. Полный покой. Лучше сестры Ковачовой за вами никто не поухаживает. Пани Марта Ковачова – наш лучший работник…

– Доктор Недамански, – попыталась остановить его Марта.

– Нет–нет, мы поступим так: мы прямо сейчас едем в отель и привозим вещи. Надеюсь, их там немного, чтобы все поместилось в машину. А потом…

– Доктор Недамански, – Марта посмотрела на него уже умоляющим взглядом.

Доктор ответил тоже взглядом, но совершенно решительным, не терпящим возражений…

– Иногда, милая Марта, судьба ставит нас в совершенно непредвиденные ситуации, чтобы проверить наше сердце, – задумчиво сказал доктор Недамански, выруливая на городскую дорогу, ведущую к отелю. – Это как награда, как подарок судьбы за что-то хорошее. Но перед тем она испытывает нас, хочет понять, достойны ли мы этого подарка. Мне кажется, то, что случилось с вами, надо принимать как подарок судьбы. И ничем не смущаться.

– Доктор Недамански, – Марта за все это время впервые улыбнулась, – я и не знала, что вы философ. Или вы верите в Бога?

– Ну, верующим – по-настоящему верующим – я никогда не был и уже, наверное, не стану, – тоже улыбнулся доктор, – а вот философом… Наверное, каждый из нас немножко философ, не правда ли?

Они помолчали, думая о своем.

– Доктор Недамански, – Марта повернулась к нему, – вы рассказывали о своей любви… Ну, там, в России…

Недамански рассмеялся.

– О, это удивительно романтичная история. Если бы я был не врачом, а писателем, то обязательно написал бы целый роман. В те годы, когда я был таким же молодым, как и вы, я изучал советский опыт полевой хирургии. Войны научили русских врачей творить настоящие чудеса с ранеными. Кроме того, этот опыт может всегда пригодиться не только на войне. Вот тогда я и познакомился со Светланой. Она была намного младше меня, настоящая русская красавица. Такой тип женщин есть только в России.

– Доктор, да вы, оказывается, еще и романтик! – рассмеялась Марта.

– В те годы я был еще больший романтик. Наверное, поэтому Светлана ответила на мои чувства взаимностью. Я наверняка б женился. Все шло к этому. Мы мечтали о будущем, о том, где лучше строить молодую семью – там, в Советском Союзе, или у нас. Но… Вы когда-нибудь слыхали о такой организации – КГБ?..

– Конечно, – кивнула Марта, – все русские шпионы – из КГБ. Неужели вас тоже заподозрили в шпионаже?

– Нет, в шпионы я никогда не годился. Как и в космонавты. Просто в той организации работал отец девушки, которую я любил. Он был кадровый офицер КГБ. И им, конечно, хорошо было известно о наших отношениях и намерениях. Да, Советский Союз и Чехословакия тогда были друзьями, братьями, но КГБ во всех иностранцах, даже в нас, видел потенциальных врагов. Для отца Светланы наша любовь грозила крахом его успешной офицерской карьеры, а сама Светлана была еще слишком юной, чтобы между мной и своим отцом выбрать любовь…

– Грустная история, – вздохнула Марта. – Пан Недамански, какой вы интересный человек! Какой вы романтик!.. Я и не знала. Как жаль, что вы расстались…

– Это не совсем так, дорогая Марта. Светлана, конечно, вышла замуж. Теперь у нее двое взрослых детей, есть даже внуки. Но мы на всю жизнь остались верными друзьями. Я очень дорожу этой дружбой. Она нам послана тоже как подарок судьбы.

– Разве это подарок, доктор? – задумчиво спросила Марта, вдруг вспомнив Гонзу. – Подарок – если бы остались вместе. А так…

И она глубоко вздохнула.

– Вы еще молоды, милая Марта, поэтому вам кажется, что судьба несправедлива к нам. Это не совсем так… Да, не всегда получается, как нам хочется. Но жизнь мудра, дорогая Марта. Мудра и милосердна. Она умеет утешить человека с добрым сердцем. Умеет наполнить печаль тихой радостью… Нам трудно понять это, а тем более согласиться. Но это так…

Наверное, доктор Недамански хотел сказать что-то еще, но они уже подъехали к отелю «Влтава» и припарковались.

4

Доктора Недамански в городе все хорошо знали и уважали. Поэтому договориться открыть дверь номера, где жил Алексей, и забрать его вещи не было проблемой. Пока Марта укладывала в большую дорожную сумку одежду, доктор аккуратно сложил раскрытый на столе ноутбук, а потом взялся за сумку, набитую фотоаппаратурой. Кроме двух фотокамер Canon, тут было три мощных объектива, фотовспышка и разная мелочь, назначение которой мог объяснить только сам Алексей.

– Ого, какая тяжелая! – доктор Недамански повесил репортерскую сумку себе на плечо. –Надо быть настоящим атлетом, чтобы таскать такую тяжесть.

Потом он подошел к дверце сейфа, встроенного в стену, и, набрав комбинацию цифр, написанную на листочке бумаги Алексеем, открыл ее. Внутри лежал загранпаспорт, журналистское удостоверение, несколько тысяч крон, пару тысяч евро и банковская кредитная карточка. Все это доктор Недамански сложил в отдельный пакет и спрятал в ту же сумку, где лежала фотоаппаратура.

Они еще раз осмотрели комнату, чтобы ничего не забыть, и поехали назад.

– Ну вот, голубчик, – улыбнулся доктор, выкладывая перед Алексеем его сумки, – теперь можете ни о чем не беспокоиться. О вас будет беспокоиться милая пани Марта.

Он вежливо откланялся и ушел. Марта подошла к Алексею и присела возле него.

– Я хочу знать, кто вы.

– В каком смысле? Я же сказал: Алексей Соколов, репортер…

– А мне кажется, что вы русский шпион.

Алексей рассмеялся:

– Нет, шпион живет этажом выше. Вы, наверное, начитались нехороших книжек.

– Ne delejte legrace![14] Я не хочу с вами шутить, – Марта даже не улыбнулась в ответ на этот смех. – Что это за аппаратура? Кто вы?

– Я – репортер. А это моя аппаратура. Она всегда со мной. Это моя работа, понимаете? Ра-бо-та!

– Я не верю вам. Вы сказали, что приехали отдыхать. Так, – она снова указала взглядом на репортерскую сумку, набитую аппаратурой, – не отдыхают!

– А я по-другому отдыхать не умею, – Алексей смотрел на Марту веселым и искренним взглядом. – Одни умеют, а я нет. Для меня моя репортерская профессия – это все: и работа, и отдых, и вся жизнь.

– Я не могу понять такую жизнь, – Марта немного успокоилась. – Наверное, кроме работы в жизни человека должно быть еще что-то.

– А вы любите свою работу? – Алексей придвинул к себе репортерскую сумку.

– Конечно, – без всяких эмоций ответила Марта, – я очень люблю свою работу. И дорожу своей работой.

– А вчера вечером, когда вы… Ну, когда там, в парке… Вы были на работе?

– Конечно, нет. Я шла домой.

– Вот видите! Ведь вы могли пройти мимо? А не прошли. Снова стали сестрой милосердия. Потому что любите свою работу не только на работе, но везде и всегда. Так и я – репортер везде и всюду, даже на отдыхе. Кроме того, в моей профессии многое решает случай. Самое интересное в жизни репортера случается совершенно неожиданно, внезапно, поэтому надо быть всегда готовым.

– О, так вы папарацци? Бульварная пресса? Охотник за сенсациями и скандалами? Однако, у вас грязная работа.

– Нет, Марта, я занимаюсь экстремальной журналистикой.

– Что? – Марта тут же насторожилась. – Вы экстремист?

Алексей снова добродушно рассмеялся:

– Не экстремист, а экстремал.

– Špatne rozumim, co to znamena.[15] Я плохо понимаю вас.

– Я работаю там, где опасно. Понимаете? Там, где воюют, где происходят катастрофы, аварии, разные несчастья и беды. Туда посылают работать специальных репортеров.

Марта на мгновение задумалась.

– Но ведь это очень опасная работа. Наверное, вам за нее хорошо платят?

– Когда как, – серьезно ответил Алексей. – В зависимости от того, кто заказывает информацию. Ведь хорошо сделанная новость – это тоже товар. А товар надо уметь не только хорошо сделать, но и хорошо продать.

– Новости про войну – это плохой товар. Я не люблю такие новости. Это плохие новости. И все, кто делает эти новости – это люди жестокие. Я так думаю. Простите. Показывать смерть, кровь, слезы… Что в этом хорошего?

– Может, вы и правы, Марта, – в задумчивости сказал Алексей. – Но люди должны знать, что такое война. Фильмы показывают войну в ореоле некой романтики, приключений, как чье-то геройство. А мы, репортеры, показываем войну такой, как она есть: раненых, убитых, калеченых... Показывать войну – плохая эстетика, согласен с вами. Это не то что снимать эротику или работать в рекламе. Но наша работа тоже нужна. Чтобы у людей появилось отвращение к войне. На войне много грязи. И в окопах, и вообще… Правда о войне – не под заказ, а настоящая, какой мы видим в объективе – очень страшная. А для тех, кто делает войну – это бизнес. Но тоже грязный.

– Тогда чем ваша работа есть для вас? – Марта быстро взглянула на Алексея. – Бизнес? Деньги? Слава?

– Нет, – усмехнулся он. – Я не хотел бы получить награду от тех, кто делает войну. Тем более такую славу. Хотя, признаюсь, за мою работу мне обычно неплохо платят. Как профессионалу. Но для меня не это главное.

– Что же? Азарт? Адреналин?

– Нет. Просто у меня к войне счет.

– Špatne rozumim, co mate na mysli.[16]

– Не знаю, поймете ли вы меня, Марта. Вы живете в маленькой, очень красивой, тихой стране. А я родился и вырос в другой стране: очень большой, огромной, богатой и в то же время бедной. Даже нищей. Вся история моей страны – это история войн. То на нас нападали со всех сторон, то мы куда-то лезли… Как бы вам это объяснить попроще…

– О, чехам это хорошо знакомо! Можете ничего не объяснять.

Марта кивнула в знак того, что все поняла.

– Так вот, то на нас кто-то, то мы кого-то или куда-то. А потом стали искать врагов внутри своей же страны…

Алексей посмотрел Марте в глаза и тихо спросил:

– Вы можете прожить без родины?

– Без родины? – удивленно посмотрела на него Марта. – Как это? Моя родина маленькая, но это моя земля. Я тут родилась и никакой другой не желаю.

– А у меня нет родины, – вздохнул Алексей. – У меня ее забрала война. Поэтому я воюю с войной. У меня к ней свой счет. Особый…

– А что это за родина? – осторожно спросила Марта. – Я знаю Советский Союз, знаю Россию. Разве вы не русский, пан Соколов?

– Русский. Но я родился там, где кроме русских живет много других народов. На Кавказе.

– Počkejte,[17] – Марта пыталась вспомнить то, что знала про этот далекий для нее край. – Кавказ… Это, если я не ошибаюсь, горы, вино, Сочи, Черное море, какие-то курорты… Так? При чем тут война?

– При том, что кроме Сочи, вина и солнечных пляжей на Кавказе есть еще и Чечня…

В глазах Марты мелькнул испуг.

– Вы хотите сказать, что вы...

Алексей поспешил улыбнуться:

– Моя родина была ничуть не хуже вашей. Такая же маленькая, красивая, зеленая. Красивые высокие горы. Красивые люди. Война все изменила…

Он снова вздохнул.

– Как странно, – Марта тоже вздохнула, о чем-то вспомнив.

– Что странно, Марта?

– Все… Чечня, война, вы… Я мало знаю обо всем этом. Какие-то террористы, бомбардировки… Город весь в руинах. Страшно… Помню, как по телевидению показывали людей, которые прятались в подвалах. Кругом все горит, бомбы, много убитых, раненых, а они сидят в подвале. Ждут помощи. Я тогда плакала… Не могла понять, почему такая жестокость в наши дни. Зачем эта война? Еще я думала: какое счастье, что моя страна находится далеко от всего этого. Но все равно было жалко тех людей… И вот теперь вы… Оттуда… С той страшной войны…

Они оба немного помолчали.

– Марта, мне очень неловко после всего, что произошло, – Алексей безуспешно сделал попытку приподняться. – Я уйду сразу, как только смогу встать. Может, даже сегодня. Простите ради Бога…

Марта посмотрела на своего гостя и усмехнулась уже без всякой злости.

«Русский шпион в моей постели. С ума можно сойти!».

В это время зазвонил ее мобильный телефон, который она оставила в прихожей. Звонила Марцела. По ее радостному: «Привет, подружка!» Марта сразу догадалась, что у той было все в полном порядке.

– Марта, – кричала она от радости в трубку, – я тебе не могу описать, как тут все здорово! Такие классные ребята! В общем, все блеск. Мы заночуем в отеле, а завтра к вечеру я вернусь. Не волнуйся. А ты как? Выпроводила своего пьяницу?

Марта вздохнула, думая, как лучше объяснить ту ситуацию, в которой она оказалась.

– Марцелка, об этом по телефону не расскажешь.

– Не поняла, – та старалась перекричать гремевшую где-то рядом музыку. – Какие-то проблемы с полицией?

– Нет, с полицией проблем никаких. Проблемы с самим русским.

– Так пусть он и разбирается! Тебе-то какое дело до всего этого?

– Я повторяю: это не по телефону. Лучше отдыхай, а когда приедешь, все сама поймешь.

– Ты хочешь сказать, что он до сих пор у нас? – изумилась Марцела.

– В общем-то да, – Марта представила себе, какими огромными стали от удивления и без того большие глаза ее подруги.

В ответ послышался истерический хохот.

– И как это понимать? Надолго он у нас?

– Доктор сказал, что на неделю или дней на десять.

– Он что, серьезно болен?

– Не то чтобы серьезно, но нужен постельный режим. Покой.

– А для чего больницы? Что это за милосердие?

– Марцелка, прошу тебя, давай не по телефону. Мне и так тошно.

Та рассмеялась и крикнула в трубку:

– Я ж говорю: ты еще влюбишься в этого русского!

– Да пошла ты.., – Марта даже не улыбнулась на эти шуточки и выключила мобильник.

Когда она возвратилась к Алексею, тот встретил ее тем же вопросом, что и у Марцелы:

– Марта, я вижу, у вас проблемы?

– Проблемы у вас, пан Соколов, – отчеканила Марта. – А у меня все в порядке.

В ответ на этот строгий и официальный тон Алексей улыбнулся:

– У вас не только все в порядке, но и очень красивые глаза.

Марта никак не ожидала комплимента.

– И очень обаятельная улыбка, – продолжил Алексей, пока Марта приходила в себя от неожиданности. – Мне бы хотелось сфотографировать вас, оставить вам добрую память о себе, чтобы вы не сердились на меня.

– Я плохо получаюсь на фото, – она старалась сохранить официальный тон, но мягкая, добрая улыбка Алексея, его тихий голос обезоружили ее. Она тоже улыбнулась.

– Это потому, что вас плохо фотографируют, – возразил он. – А я сделаю вам красивые снимки. Вам понравится.

– А разве вы умеете фотографировать еще что-нибудь, кроме войны?

– Мои друзья говорят, что я неплохой фоторепортер и фотохудожник. А в нашей профессии надо уметь снимать все. Я вам кое-что покажу…

Он потянулся за ноутбуком, но Марта остановила его:

– Мне это не интересно. Я оставлю вас ненадолго. Мне нужно идти за продуктами. Чтобы мой русский гость не умер от голода.

Алексей взял свой бумажник и протянул Марте:

– Здесь евро и ваши кроны… Прошу вас, возьмите. Поверьте, мне очень неловко после всего, что произошло…

– Пан Соколов, – Марта отклонила жест Алексея, – вам эти деньги еще будут нужны. Кажется, вы собирались путешествовать?

– Конечно! Приедет мой друг, о котором я вам говорил. Я вас обязательно познакомлю с ним. Вы увидите, какой это замечательный, какой это веселый человек…

«Боже, только это знакомства мне не хватало!», – подумала Марта, но, чтобы не обижать гостя категоричным отказом, уклончиво ответила:

– Пан Соколов, как там у вас, русских, говорят? Сначала прыгнуть, а потом крикнуть «ура»?

– Сказать «гоп!», – поправил ее Алексей.

– Или «гоп», – безразлично сказала Марта.

Она достала с полки пачку дисков и положила перед Алексеем.

– Тут разные фильмы, чтобы не было скучно. Правда, на чешском, но я не готовилась к тому, что у меня будет русский гость.

Алексей механически взял и просмотрел глянцевые обложки.

– О, – удивленно и в то же время радостно воскликнул он, – а этот фильм не нуждается в переводе. Я смотрел его много раз. Это одна из самых любимых наших сказок.

Марта взглянула на диск и теперь удивленно посмотрела на Алексея:

– Вы смотрели «Tři ořisky pro Рopelku»?[18]

– Да–да, – радостно ответил Алексей, без труда поняв название, – именно «Три орешка для Золушки». Это старый фильм. Его показывали у нас еще в советское время, и теперь это один из самых любимых фильмов на новый год.

– Как, – снова удивилась Марта, – даже там, где вы… Где война?

Алексей улыбнулся.

– Там ведь не все время была война. Когда-то люди в моем родном городе жили мирно, красиво… Влюблялись. Детей рожали. А все дети любят сказки.

– «Влюблялись», – с нескрываемой иронией повторила Марта. – По-моему, любовь – это и есть сказка. Только не для детей, а для взрослых. К тому же плохая сказка. Плохая и опасная…

– Марта, вы, наверное, несчастны? Или вас кто-то обидел? – тихо спросил Алексей.

– Нет, у меня полный порядок, – Марта отмахнулась от налетевших на нее неприятных чувств и воспоминаний, когда она услышала про любовь. – И давайте, пан Соколов, не задавать ненужных вопросов. Приятного вам отдыха.

Быстро собравшись, она вышла из дома.

Весь остаток дня она провела под впечатлением того, что узнала от Алексея.

Война? В наше время? Марте это казалось непостижимым: во имя чего люди уничтожают друг друга, когда мир и без того стал слишком хрупок? Неужели нельзя жить без войн? Без разницы – глобальных или же локальных, но от этого не менее трагичных и жестоких?

Эти мысли не покидали ее, когда она возвратилась уже поздним вечером домой, неслышно отворив дверь. Из комнаты, где лежал Алексей, доносилось легкое похрапывание. Не став ничего больше делать, Марта так же неслышно разделась и легла на кровати своей подруги, уложив рядом мурлыкавшего сытого котенка. Мысли о войне и совершенно непонятной судьбе своего гостя не давали ей спокойно заснуть.

В памяти снова всплыла кинохроника о Чечне, которую она случайно увидела в теленовостях: разбитый, охваченный пожаром город, какой-то подвал, в котором в последней надежде спастись от бомбардировок и артобстрелов укрылись мирные жители, стоны раненых и тела убитых. Марта хотела избавиться от этих неприятных воспоминаний, но память все крутила и крутила их, словно наспех склеенную кинопленку…

5

…Марта шла, прижимаясь к Алексею и испуганно озираясь по сторонам. Вокруг нее громоздились руины разбитых зданий, еще недавно бывших чьими-то домами, офисами, школами. Они вонзались в холодное серое небо огрызками взорванных, рухнувших стен, торчащих бетонных перекрытий, скорбно глядя на город и его обитателей пустыми оконными глазницами. По широкой улице, где они шли, сновали военные и гражданские люди, где-то отдаленно слышались выстрелы, разрывы, а небо барражировали низко летящие вертолеты. Тем не менее, все это не мешало местному населению тут же, среди пепелищ, завалов и беспорядка заниматься торговлей. То и дело пробегали женщины, предлагая сигареты, жвачку, самодельный хлеб, подозрительную водку, лепешки, консервы, разные вещи и дешевые украшения. Каждая из этих торговок почему-то подбегала именно к Марте, хватая ее за руку, таща к себе и незнакомым гортанным языком наперебой предлагая купить хоть что-нибудь. При этом они смотрели на нее каким-то отчужденным, пустым, холодным взглядом, словно за их стеклянными глазами совершенно не было жизни. От этих остекленевших взглядов Марте вовсе становилось жутко. Ей казалось, что ее тащили к себе не живые люди, а мертвецы.

Другие копошились в руинах, что-то ища и собирая рядом на небольшие кучки: уцелевшие вещи, одежду, посуду, продукты. Тут же, прямо на руинах, прячась в развалинах, весело игрались дети, изображая свою войну.

Миновав стихийное торжище, Марта подошла к одной из развалин и на сохранившейся табличке прочитала название: «Бульвар Мира». Она горько усмехнулась, понимая, что это название никак не вязалось с тем, что видела вокруг.

– Чего улыбаешься? – поймал ее взгляд Алексей. – Между прочим, красивая была улица. Широкая, шумная, много магазинов, кафешек. Весь деловой мир города здесь крутился.

– Что-то я не вижу ни магазинов, ни кафе, – снова усмехнулась Марта. – Где все? Или от бульвара только название осталось?

– А это ты спроси у них, – Алексей кивнул в сторону патруля, проходившего неподалеку.

Заметив кивок, вооруженный короткоствольным автоматом офицер быстро подошел к Алексею и остановил его.

– Мы репортеры, – попытался объяснить он, доставая документы.

– Разберемся, – буркнул мрачный офицер, сверяя фотографию. – А это кто?

– Это моя коллега. Чешка.

– Чеченка в смысле? – офицер посмотрел на нее недобрым взглядом.

– В смысле из Чехии. Тоже репортер.

– А сюда чего принесло? Сидела бы у себя дома, пиво пила… Чешское.

– У нас такая работа, офицер, – Алексей протянул руку, желая забрать документы назад, но тот не спешил возвращать.

– У каждого своя. Подними руки, – уставшим голосом сказал он.

– Что непонятного? Мы журналисты из международного информационного агентства.

– Я сказал: руки подними! Ноги на ширине плеч! И лицом к стене! – крикнул офицер и ткнул Алексея стволом автомата прямо в живот.

Торговки, только что сновавшие рядом, услышав крик офицера, мгновенно разбежались в стороны. Алексей послушно повернулся к стене и облокотился на нее высоко поднятыми руками. Офицер ощупал его куртку и карманы брюк, потом расстегнул репортерскую сумку и, даже не взглянув, что там находилось, вытряхнул содержимое прямо на грязную улицу.

– Осторожно! Там дорогая аппаратура! – Алексей хотел повернуться, но мгновенно получил удар в бок.

Офицер носком сапога перебрал то, что было вытряхнуто: камеры, оптика, диктофон, бустер, аккумуляторы, после чего взглянул на Марту:

– Чешка, по-русски ферштейн?

– Да, я немного понимаю ваш язык, – Марта стояла бледная, не зная, как себя вести в этой ситуации.

– Ну, раз ферштейн, тогда тоже подними руки, – офицер снова стал угрюмым и даже немного безразличным.

Марта подняла руки, и тот бесцеремонно облапал ее грудь, бедра, шлепнул по заднице:

– Смотри, чешка, не попади к «чехам»! Там с тобой церемониться не будут.

Они расхохотались и пошли дальше по бульвару Мира, живущему своей странной жизнью посреди войны и разрушений. От страха, обиды и откровенного хамства Марте хотелось расплакаться, но она взяла себя в руки, присела на корточки и помогла Алексею уложить назад в сумку его репортерскую технику.

– Я не понимаю, что происходит, – шепотом заговорила она, глядя туда, куда только что ушел патруль. – Мы репортеры, нас никто не имеет права обыскивать, а тем более унижать. Мы…

– Пошли отсюда, – Алексей не дал ей высказать до конца свое возмущение и, взяв под руку, повел дальше. – Прежде всего, мы в зоне боевых действий. На войне. Здесь тебе не фронтовая хроника по телевизору, на мягком диване с чашечкой кофе или под пиво. Здесь реальная война! Понимаешь? А если тебя что-то не устраивает, то я могу завтра же отправить тебя домой. Ближайшим спецрейсом. Ферштейн?

Марта недовольно хмыкнула, но не стала спорить со своим коллегой и другом, а пошла дальше рядом с ним, все озираясь и озираясь на страшные развалины. Между тем Алексей отошел немного в сторону и, достав из сумки фотоаппарат, начал незаметно снимать Марту, не перестававшую ужасаться всему, что шаг за шагом открывалось перед глазами. Алексей не сердился на нее. Если ему, матерому репортеру, прошедшему через горячие точки, были понятны царившие здесь порядки, то для командированной вместе с ним молодой иностранной журналистки все было непостижимым.

Неожиданно она обернулась и, увидев снимавшего Алексея, погрозила ему пальцем.

– Ничего, ничего, – рассмеялся тот, – а то приедешь домой – никто не поверит, где была. А попала ты не просто в горячую точку, а в самое пекло. Помнишь плакат на въезде? «Добро пожаловать в ад!». Со временем книгу напишешь про нашу поездку.

Марта хотела заглянуть внутрь разрушенного одноэтажного здания, стоявшего на углу, но Алексей остановил ее:

– Не забывай, о чем предупреждали. Везде могут быть мины–ловушки. Под каждым камнем. Саперы могли еще не все успеть проверить.

Она остановилась и послушно пошла за Алексеем.

– Ты не поверишь, но как раз в этом здании еще до войны сидели наши коллеги, – он поднял с земли небольшой обломок кирпича и ловко забросил его в зияющую дыру в стене. – Здесь была редакция молодежной газеты. Моя первая репортерская школа.

Он рассмеялся, засовывая «Кэнон» назад в сумку. Они стояли на перекрестке двух некогда больших и широких улиц.

– А тут был здешний «Бродвей», – пояснил Алексей. – Каждый вечер – сплошная тусовка. Все выходили сюда, особенно летом, чтобы подышать вечерним воздухом. После выпускного школьного бала тоже все шли сюда – встречать первый рассвет самостоятельной жизни. Классное место…

Они прошли перекресток, и Алексей продолжил:

– А это наш любимый скверик. У каждого тут была своя лавочка. Наша, например, вон там.

И он указал в ту сторону, где лежали остатки рухнувшей стены.

– Пошли дальше, за нами скоро должны приехать. Группа вылетает в горы рано утром. Нам еще надо отдохнуть. Или ты останешься?

– Нет уж, – возразила Марта, – не для того я сюда просилась, чтобы просидеть всю командировку с пьяными офицерами.

– Тогда давай топать, а то…

Алексей не успел договорить, как метрах в пятидесяти от них раздался оглушительный взрыв, потом еще один. Их накрыло ударной волной и целым облаком пыли. Не успев ничего крикнуть Марте, Алексей сгреб ее двумя руками и накрыл собой, повалив прямо на грязный асфальт…

Марта вскрикнула и… проснулась. Она даже не сразу сообразила, что все только что виденное и пережитое ею было сном. Ей казалось, что она еще слышит эхо взрывов, смешавшихся с истошными криками людей, автоматными выстрелами. Оглядевшись по сторонам, она постепенно начинала соображать, что находится в своей комнате, на маленьком диване, а через проемы окон разливался тихий мягкий свет от уличных фонарей.

Ее била нервная дрожь. Она откинула назад растрепанные волосы и ощутила, как вспотели ладони. Марта слегка потерла их – как будто почувствовала под пальцами какой-то песок. Она встала с постели, тихонько прошла на кухню и включила маленький настольный светильник. Взглянув на себя, она была не в силах сдержаться от охватившего ужаса. Ночная сорочка была вымазана странной пылью, грязью, частичками строительного мусора, словно Марта лежала в ней ничком на грязном асфальте. Такими же грязными, перепачканными были ее руки, особенно ладони, а на коленках виднелись свежие ссадины.

– Ježišmarie![19] – в ужасе воскликнула Марта и бросилась в ванную, чтобы смыть с себя неизвестно откуда появившуюся грязь.

Она начала тереть под струей теплой воды руки, а потом, скинув с себя ночную сорочку, встала под душ, смывая все, что напоминало об этом кошмаре.

Когда она вышла из ванны, то почувствовала некоторое облегчение. Волнение и дрожь тоже понемногу улеглись. Она снова зашла на кухню, налила себе маленькую рюмочку «Бехеровки» и не спеша выпила. Потом достала сигарету из лежащей на столе начатой пачки и глубоко затянулась, выпуская дым в приоткрытую створку окна.

– Ježišmarie, – уже без оцепенения в душе тихо повторила она, пытаясь понять, что же произошло.

До утра Марта уже не могла уснуть. Она боялась снова увидеть те развалины, пепелища домов, странных людей, торгующих на улицах, где накануне шли ожесточенные бои, работала авиация и артиллерия. Все это было куда страшнее того, что она видела в телехрониках, сообщавших о том, что происходило в горячих точках. Сон стирал грань между реальностью и самим сном. Марту не покидало ощущение того, что все виденное было реальным, происшедшим с ней в некоем странном, неведомом ей измерении. А, кроме того, эта пыль, грязь, эти частицы измельченного кирпича, цемента… Откуда все? Как соединить все в одну реальность?

– Ježišmarie, – то и дело шептала она, лежа на боку с открытыми глазами и ожидая рассвета.

И все же Марта уснула. Проснулась она от стона Алексея. Тут же вскочила и, забыв, что была в одной ночной рубашке, подошла к гостю.

– Нет, все в порядке, – улыбнулся Алексей, увидев ее, – просто я неловко повернулся, забыл, что у меня не все ребра целы. Доброе утро, Марта. Как вам спалось?

– Špatne, плохо, – ответила Марта и, только теперь поняв, в каком виде стоит перед Алексеем, тоже смущенно улыбнулась:

– Prominte[20]. Простите, я забыла, что…

И вышла в другую комнату.

– А я, между прочим, слышал, как вы вставали ночью, сидели на кухне, – Алексей старался говорить громче, чтобы Марта слышала. – Бессонницей страдаете или сон страшный приснился?

Марта слегка вздрогнула.

«Как он догадался?» – подумала она и ответила:

– Я не вижу снов.

– Вы счастливый человек. С тех пор, как я вынужден был покинуть свою родину, она мне снится в каких-то развалинах. Все хожу, хожу по знакомым улицам, чего-то или кого-то ищу – и не нахожу… Друзья часто снятся. Горы… Я очень любил наши горы. Здесь таких гор нет, хотя тоже очень красивые места.

Марта ничего не ответила, а, быстро одевшись, пошла на кухню готовить завтрак.

– А вы верите в сны? – снова крикнул Алексей, на что Марта рассмеялась:

– Если я не вижу снов, как могу в них верить? И вообще, я ни во что не верю.

– Даже в любовь?

– А в любовь – прежде всего.

Алексей помолчал, потом снова подал голос:

– Жаль, Марта, что вы ни во что не верите. А то я хотел просить вас.

– О чем же?

– Зайти в церковь и поставить за меня свечку. У вас тут есть церковь?

– Какая-то есть. И не одна. Я никуда не хожу, потому что неверующая. Я не верю. Ни во что. И в ни в кого. И особенно – никому.

Алексей снова замолчал.

– Мне все кажется, что вас кто-то обидел.

– Мы же договорились не задавать ненужных вопросов. Моя жизнь – это моя жизнь. Если вам она кажется странной, то меня вполне устраивает.

Алексей посмотрел на Марту и улыбнулся.

– В чем дело? – та не поняла этой улыбки.

– Вы на самом деле хорошо говорите по-русски. Если бы это было раньше – ну, когда мы дружили против остального Запада, это было бы нормально и даже естественно, а теперь…

– Вы странные люди, – Марта налила Алексею и себе кофе в маленькие чашечки и присела напротив, – вы все время предлагаете другим свою дружбу. Как вы сказали? Предлагаете дружить против кого-то. Неужели у вас мало своих проблем? Или вам мало своей земли? Почему вы все время с кем-то воюете? С чужими, своими…

– По этому поводу, Марта, есть известная песня. «Хотят ли русские войны?» называется.

– Ну и? – Марта вопросительно посмотрела на Алексея. – Что же песня отвечает?

– А так и отвечает: «Спросите вы у тишины».

– Странно… Я далека от политики, она меня никогда не интересовала, но мне кажется, что так жить нельзя, как живете вы, русские.

– Мне тоже так кажется, Марта, – улыбнулся Алексей.

Марта удивленно вскинула брови:

– Что я слышу? Вы, русский, не согласны с русскими?

Теперь Алексей рассмеялся, хватаясь за перебинтованный бок:

– А что вас так удивляет? Ведь вы тоже не всегда и не во всем согласны с тем, что происходит в вашей стране. Разве не так?

– Так. Но у нас никто не поет: «Хотят ли чехи воевать?». Мы не хотим ни с кем воевать. И не хотим, чтобы с нами воевал кто-то. Мы не хотим быть оккупантами и быть в оккупации. Все остальное – это наше внутреннее дело.

Алексей перестал улыбаться и серьезно посмотрел на Марту.

– Наверное, вы думаете, что все русские одобряют то, что происходит у нас? В том числе войну? Или думаете, что все русские одинаковы?

Марта хотела чем-то возразить, но вдруг снова вспомнила разрушенный город, который видела во сне, разбитые дома, пепелища, торговок, военный патруль. От этих воспоминаний она сразу ощутила неприятный осадок.

– Простите, мне нужно оставить вас, – скороговоркой сказала она. – Отдыхайте.

7

Она шла по знакомым улицам, залитым утренним солнцем. Город не спешил просыпаться. Вокруг было тихо, лишь редкие прохожие неспешно шли в магазины, на утреннюю прогулку в парк – кто в одиночку, кто с детьми, кто с домашними питомцами. В сознании Марты все крутились и крутились обрывки виденного во сне.

В таком состоянии она подошла к маленькому рукотворному озерцу: в него из каменного грота таким же маленьким водопадом вливалась вода, а в глубине грациозно скользила форель. У кромки воды несколько детей бросали рыбам хлебные крошки, поедаемые обитателями озерца, что вызывало детский смех и радость.

Марта тоже порылась в кармане куртки, но не нашла ничего, кроме нескольких крон. К ней подошла незнакомая девочка, протянув с улыбкой кусочек хлеба, делясь своей радостью. Марта поблагодарила, погладила ее по головке и стала бросать снующей форели мелкие крошки.

Озерцо было совершенно прозрачным и чистым, лишь по тихой поверхности плавали опавшие листья, нанесенные сюда ночным ветром. А еще в этой поверхности отражались контуры окружающих домов, освещенные тихим солнцем. Отражение домов вперемежку со скользящими листьями сплетались в удивительную гармонию осеннего утра, которую не хотелось нарушать ничем, даже крошками хлеба, падавшими на водную гладь.

Марта на мгновение отвлеклась от мучавших ее мыслей, как вдруг испытала новое неведомое ей ощущение. Ей показалось, что она смотрит на воду чьим-то чужим взглядом, а в отражении видит не тихие улочки своего маленького городка, а их развалины – обугленные, дымящиеся, изувеченные бомбардировками и обстрелами, точь-в-точь как она видела во сне незнакомый ей уничтоженный город. От этого страшного наваждения Марту качнуло, и она едва успела опереться на перила, чтобы не упасть в воду. К ней тут же подошла пожилая женщина, гулявшая рядом, и учтиво спросила:

– Вам плохо? Может, нужна помощь?

– Нет, спасибо, все в порядке, – Марта встряхнула головой, освобождаясь от наваждения, и пошла вдоль тихой улочки. Потом она зашла в маленькое кафе, где еще не было ни одного посетителя.

«Что происходит? – думала она, глядя на чашечку кофе, от которого поднимался ароматный пар. – Какая связь между этим русским и тем, что я видела? Почему я никогда раньше не видела этих страшных снов? Откуда все взялось?».

Выйдя из кафе еще больше уставшей и измученной терзавшими недоумениями, она опять пошла тихими безлюдными улочками, вдыхая свежий утренний воздух и запахи наступавшей осени.

Неожиданно она увидела прямо перед собой небольшую церковь. Над ее входом висел образ Богоматери, склонившейся в скорби к Младенцу. Подойдя ближе, она увидела надписи, сделанные изящной славянской вязью. Догадавшись, что это православный храм, Марта открыла массивную дверь и робко вошла туда.

Внутри было лишь несколько женщин. Пахло ладаном и стариной. Не зная, что делать и в какой угол встать, Марта отошла от двери и начала рассматривать внутреннее убранство храма. Он был маленький, но очень уютный, тихий и светлый. По стенам висели святые образа, а некоторые стояли в массивных позолоченных рамах–киотах. Возле них горели зажженные свечи.

– Могу вам помочь? – услышала Марта возле себя чей-то голос.

Она посмотрела и увидела рядом миловидную женщину лет сорока. Заметная седина вовсе не старила ее, а придавала лицу особую привлекательность.

– Простите, но мне показалось, что вы впервые в нашем храме, – незнакомка приятно улыбнулась. Марта тоже ответила улыбкой, в смущении опустив глаза.

– Мой друг…, – тихо сказала она, – мой знакомый…

– Наверное, он просил вас зайти сюда?

– Он болен и он…

Марта не знала, как объяснить свое появление здесь, но вдруг сказала:

– Он русский.

– Правда? – удивилась незнакомка. – Мой дедушка русский эмигрант. Я помогу вам.

Незнакомка подошла к тому месту, где лежали свечи.

– Возьмите, – она подала несколько штук Марте, – поставьте их вон перед тем образом Богоматери. Русские почитают этот святой образ. Казанская Богородица…

Марта робко взяла одну свечу и подошла к иконе, оправленной в дорогую раму с тонкой резьбой и позолотой. Потом зажгла и осторожно поставила рядом с уже горевшими свечами. Отойдя на шаг, она посмотрела на старинный образ, украшенный многими крестами и медальонами – большими, маленькими, очень дорогими и совершенно скромными, простенькими, на золотых и серебряных цепочках висевших под стеклом возле груди Богородицы.

– Мне ваше лицо очень знакомо, – Марта снова услышала возле себя тихий голос женщины.

– Возможно, – так же шепотом ответила Марта. – Не знаю, что вам сказать. Я в кино не снимаюсь. В рекламе тоже. Простите…

И, не говоря больше ни слова, вышла из храма, затворив за собой дверь.

Первое, что она услышала, придя домой, это был заливистый смех ее подруги Марцелы. Та сидела возле Алексея и рассматривала фотографии с портативного компьютера, который он держал прямо на забинтованной груди.

– Привет, – буркнула Марта и, сняв куртку, прошла на кухню.

– А ты знаешь, твой русский шпион очень даже милый, – Марцела тоже зашла на кухню и, обняв свою подругу, поцеловала ее в щеку. – Привет, моя дорогая! Как ты?

В ответ Марта устало махнула рукой и налила в стакан свой любимый сок.

– Между прочим, он обещал мне сделать портфолио, а потом, если ты не будешь против…

– Одного не пойму, – перебила ее Марта уставшим голосом, – как вы могли обо всем договориться, когда ты по-русски, как я по-китайски?

Марцела снова обняла подругу за плечи и радостно зашептала:

– Он очень даже! Ох, смотри, не влюбись в своего русского шпиона!

– Сама не влюбись, – Марта легко освободилась от объятий. – А за меня не беспокойся.

– Какая-то ты сегодня уставшая. Или просто не в духе?

– Плохо спала. Плелось всякое… И потом… Как-то все сразу на мою голову свалилось. Прости.

– Наверное, сегодня я приду поздно, – крикнула Марцела из ванны, принимая горячий душ, – так что отдыхай, не жди меня.

Марта снова устало махнула рукой, чувствуя огромное желание побыстрее остаться одной и хорошо выспаться.

Она заснула неожиданно легко и быстро. Разбудил ее громкий и веселый смех Алексея. Он с кем-то разговаривал по мобильному телефону. С трудом разбирая быструю речь, Марта догадалась, что тот, кого Алексей называл Асланом, был тот самый приятель, с которым он договаривался встретиться, чтобы вместе ехать отдыхать.

– Не знаю, братишка, – он почти кричал в трубку, – я и так тут незваный гость, а если еще ты появишься, тогда точно туши свет.

«Тушить свет? – изумилась Марта, вслушиваясь в разговор. – Зачем? Что это значит?».

Она не успела вникнуть в смысл этой фразы, как новый словесный каламбур из уст Алексея еще больше спутал ее мысли:

– Нарезались в стельку. Короче, полный аут. Конец машине боевой!

«О чем они говорят? – пыталась понять Марта этот набор слов. – Кого они порезали? Причем тут боевая машина?».

Пока она терзалась недоумениями, до нее донеслись более–менее понятные слова:

– Сейчас спрошу Марту. Если она не будет против…

– Не буду против, – тут же подала голос Марта, поняв, о чем идет речь. – Пусть ваш друг приезжает. Только прошу вас: не надо тушить свет.

– Не понял, – Алексей отвел трубку мобильника в сторону и удивленно посмотрел на Марту.

– Ну, о том, что «туши свет».

Алексей громко рассмеялся, схватившись за перевязанный бок. Поняв, что в эти слова был вложен иной смысл, Марта тоже улыбнулась и назвала свой адрес, готовясь к встрече еще одного гостя.

Тот не заставил себя долго ждать. Марта не успела выглянуть в окно, услышав мягкий скрип тормозов остановившейся возле дома машины, как раздался звонок – и Марта поспешила открыть дверь. В прихожую вошел сначала не гость, а букет алых роз – огромный, красивый, мгновенно наполнив комнату пьянящим ароматом.

– Это вам, – из-за букета показался сам гость, галантно кланяясь Марте и передавая ей цветы. – Я тот самый Аслан, которому мой друг предлагал тушить свет. Но я обещаю, что не буду этого делать.

И улыбнулся, целуя Марте руку. Вручив цветы, он тут же выбежал и мгновенно возвратился назад, держа в обеих руках по большому пакету с подарками. Каждый его жест, каждое движение излучали невероятную энергетику. Такими же были его глаза – жгуче темные, открытые, искрометные.

Марта смутилась от этого взгляда и улыбнулась.

– Что-то не так? – гость застыл со своими пакетами в дверях.

– Нет, просто я не такими представляла себе людей с Кавказа, – Марта попыталась снять неловкость. – Вы больше похожи на…

И еще больше смутилась.

– На кого же? – гость с нескрываемым любопытством посмотрел на Марту.

Покраснев от смущения, Марта снова взглянула на гостя. Он был одет в безукоризненный дорогой костюм, белоснежную наутюженную рубашку с модным галстуком. Вспомнив, в каком виде был его друг Алексей, когда она впервые увидела его – сначала в баре в окружении пьяной горластой компании, а потом в состоянии полного беспамятства в ночном парке, Марта покраснела еще больше.

– Простите, но я никогда не видела людей оттуда… Ну, откуда вы, ваш друг… Мне почему-то казалось, что это люди такие… Ну, с черной бородой, небритые… Очень злые…

– С автоматом и ножом, да? – снова весело рассмеялся гость. – Нам надо больше общаться, дружить. Тогда вы быстро расстанетесь со своими представлениями.

– Ну, что касается вас, я уже согласна начать думать по-другому, – теперь улыбнулась Марта, провожая гостя в комнату, – а вот что касается вашего друга…

– Не надо так думать о моем друге. Ему и так плохо, – Аслан подошел к Алексею, нагнулся и обнял его. – Как ты, дружище?

Алексей ответил на объятия друга рукопожатием и улыбкой:

– Рад тебя видеть.

– Это вино тебя быстро поставит на ноги, – Аслан откупорил глиняную бутылку, больше похожую на старинный кувшин, и налил в такую же глиняную чашку, давая другу выпить. – Специально для тебя вез. Словно чувствовал, что пригодится. Это лучшее лекарство от всех болезней. Старое вино. В нем все – и здоровье, и сила, и бодрость. Пробуйте на здоровье.

Он достал еще одну такую же глиняную чашечку и налил, подавая Марте.

– У меня свои виноградники, поэтому и свое вино. Сам, правда, не пью, но люблю угощать близких друзей от хорошей лозы.

Марта пригубила вино, сразу почувствовав насыщенный мускатный аромат.

– А разве я среди ваших близких друзей? – она пыталась понять, что объединяет этого изысканно одетого, с красивыми манерами ингуша[21] с тем пьяным хамом, которого она подобрала ночью в пустынном парке и привела к себе в дом. – Ведь мы знакомы несколько минут.

– В жизни такое случается. Несколько минут знакомства, общения – и человек тебе становится не просто близким, а родным. Хотя бывает и наоборот: проживешь многие годы под одним кровом – и лишь потом начинаешь понимать, что живешь с совершенно чужим человеком. Всякое бывает. То, что вы сделали для моего друга, не оставили его одного – больше, чем минутное знакомство.

Он снова галантно взял руку Марты и поцеловал.

«Какие разные люди, – подумала она, переведя взгляд на Алексея. – Какая может быть между ними дружба?».

8

Они просидели втроем почти до самого вечера. Наконец, Алексей, утомленный воспоминаниями и разговорами со своим другом, задремал.

– Сон для него сейчас – лучшее лекарство, – тихо сказал Аслан, собираясь уйти. – Да и вам нужен отдых от таких гостей. Я надеюсь, у нас еще будет время и возможность пообщаться?

Марта в ответ улыбнулась, показывая гостю свое расположение.

– Мы могли бы немного посидеть где-нибудь, – тихим голосом предложил он. – Мне-то спать еще рано. И потом у меня такой ритм, что иду отдыхать обычно за полночь.

Марта многозначительно улыбнулась:

– Ну, такой мужчина… Я понимаю…

– Вы очень догадливая девушка, – так же тихо рассмеялся Аслан. – Но дело в том, что у меня небольшой отельный бизнес. В нескольких странах. Когда в одной стране идут спать, в другой только просыпаются, а в третьей собираются на ужин. Поэтому сам я мало сплю. Мой бизнес требует особой аккуратности. Иначе я потеряю клиентов. И авторитет.

– А ваш друг? – Марта кивнула в комнатку, где остался Алексей. – У него тоже бизнес?

– Нет, – снова рассмеялся Аслан. – У него – состояние души.

– Ne rozumim, – Марта внимательно посмотрела на Аслана. – Что значит «состояние души»? Пить и валяться пьяным – это состояние души?

– Кстати, душа иногда просит выпить, – попытался объяснить ей Аслан. – Особенно русская душа. Но у Лёхи не это главное. Он журналюга, репортер. Матерый репортер, для которого не существует ничего, кроме его работы. Эта работа для него и есть его главным состоянием души. Заберите у него эту работу, эти фотокамеры, объективы, блокноты,  книжки, бумажки – и все! Нет Лёхи!

Марта тихонько закрыла дверь и вместе с Асланом вышла во двор, где у подъезда стояла его машина. Это была «Мазда» спортивного типа, динамичного красного цвета, всем внешним видом вполне отвечающая характеру своего хозяина. Щелкнув сигнализацией, Аслан открыл перед Мартой переднюю дверцу, любезно приглашая сесть рядом.

– Куда едем? – спросил он, включая зажигание. – Я совершенно не знаю ни здешних мест, ни языка.

– Ну, с языком мы как-нибудь, – улыбнулась Марта и неожиданно для самой себя предложила:

– Едем в «Яну». Это недалеко, но очень уютно.

Ей вдруг захотелось снова приехать туда, где она оставила все свои надежды на Гонзу. Приехать с этим молодым красивым кавказцем, на его безумно дорогой и красивой машине, сесть с ним за один столик, и чтобы ее увидел сам Гонзик. А там – будь что будет.

И каково же было удивление, изумление Марты, когда, подъехав к знакомому кафе «У Яны», она действительно увидела припаркованную недалеко серую «Шкоду» своего обидчика. Но теперь чувство обиды даже не шевельнулось в ее душе. Она скорее хотела реванша за унижение, за свои слезы и мольбы, над которыми посмеялся Гонза. Поэтому Марта нисколько не удивилась, а даже наоборот – обрадовалась, когда, спустившись под руку с Асланом в полумрак любимого кафе, за одним из столиков сразу увидела Гонзу, мило беседовавшего с блондинкой.

«Ах, стерва!» – Марта ощутила прилив злобы, безошибочно узнав в ней худощавую продавщицу из того самого парфюмерного магазина, куда любил забегать Гонза, желая сделать Марте очередной подарок.

И в это мгновение она встретилась взглядом с самим Гонзой. Она увидела в его глазах полную растерянность. Марта, бывшая всегда и во всем ему послушной, согласной, покорной, даже безропотной, сейчас стояла перед ним под руку с незнакомым ему галантным спутником, приятно улыбаясь и ничуть не смущаясь тем, что села за соседний столик. Самоуверенность, самовлюбленность Гонзы мгновенно исчезли. Он сразу потерял интерес к своей собеседнице, пытаясь встретиться взглядом с Мартой и понять, что же произошло.

– Прошу вас, заказывайте, мне хочется угостить вас, – Аслан подал Марте меню, располагаясь напротив. – Здесь и впрямь очень уютно.

– Ну, чтобы не разорить такого бизнесмена…

Марта немного озорным взглядом посмотрела на Аслана и ограничила свой выбор пирожным, любимым абрикосовым соком и чашечкой кофе.

– А я с вашего позволения позволю себе немного поужинать.

– Можно вам посоветовать? – Марта снова взяла листочек меню. – Вот очень вкусная свинина…

– Свинина, даже очень вкусная – не для ингушей, – Аслан тронул ее за руку, улыбнувшись.

Марта удивленно посмотрела на него.

– Это правда очень вкусно.

– Я верю вам. Но ингуши свинину не едят. Нам вера не позволяет.

– Так вы тоже верите?

– Тоже? – теперь удивился Аслан.

– Ну, ваш друг тоже… Он просил меня… Но я ничего не знаю и не умею… Я неверующая.

– У вас очень доброе сердце, – улыбнулся Аслан. – Значит, вы не совсем неверующая.

Марта ощущала на себе не просто пристальные, а полные злобы и ненависти взгляды своего недавнего возлюбленного. Она пересела на стул ближе к Аслану, теперь повернувшись к Гонзе спиной. Аслан достал зажигалку и зажег маленькую свечку, стоявшую на их столике, добавив атмосфере общения еще больший уют и доверительность.

– И все же так все странно, – тихо сказала Марта, глядя на замерцавший огонек. – Я, вы, ваш друг… Эта встреча в парке… А сейчас… Вы и…

Она осеклась, едва не произнеся имя того, кто сидел у нее за спиной.

– В нашей жизни нет ничего странного. То, что кажется странным нам, в жизни имеет свою логику.

Марта опустила голову и улыбнулась.

– Вас это удивляет? – Аслан по-своему понял ее улыбку.

– Нет, просто вы повторили слова одного моего хорошего друга. Он тоже думает, что в нашей жизни ничего не бывает просто так.

– А вы думаете иначе?

– Нет, я сейчас думаю не о том. Но не буду говорить. Это может вас обидеть.

– Марта, о какой обиде может идти речь после того, что вы сделали для моего друга?

– Я как раз и подумала о вашем друге, – немного помолчав, сказала Марта.

– Он мне очень близкий и дорогой друг, – тут же отозвался Аслан.

– Я не об этом, – в задумчивости сказала Марта. – Вы… У вас бизнес, красивая машина… Наверное, красивая жена, умные дети… Красивый дом… И ваш друг…

Она снова вспомнила, как впервые увидела Алексея в окружении пьяной компании наглецов, а потом валяющимся в полном беспамятстве в парке и содрогнулась от этих неприятных воспоминаний:

– Ježišmarie… Мне все непонятно. Вы, ваш друг… Что вас может связывать? Какие интересы? Что между вами…

Она попыталась найти нужное русское слово.

– Что между нами общего? – помог ей Аслан.

– Ano![22] Так! Что между вами общего? Я не понимаю. Простите…

– Что общего? Дружба. Самая искренняя дружба. Много лет. А все остальное: бизнес, машины, дома, жены, дети – это уже жизнь каждого из нас. У него своя, а у меня своя.

– Мне всегда казалось, что люди такого высокого положения, как вы, имеют таких же друзей.

Аслан улыбнулся, посмотрев на Марту.

– Если бы все было действительно так, то на дружбу надо написать свое меню. Свой прейскурант. Как здесь.

Он открыл лежавшее перед ним меню и, как мог, прочитал названия чешских блюд:

– Polevka… Brambory… Hulaš… Ryba[23]… Разве вы не допускаете дружбу между людьми с разным достатком?

Марта вдруг подумала про свои недавние отношения со Гонзой, которым удивлялись многие. Как он, столичный интеллигент, известный врач, хозяин клиники, мог так часто приезжать к своей подруге – обычной медсестре, живущей в маленьком провинциальном городке за триста километров от Праги? Если с его стороны это была обычная любовная интрижка, то почему она затянулась так надолго?

– И все-таки странно…

Марта задумчиво посмотрела на Аслана, потом на огонек свечи и улыбнулась.

– Чему вы все время удивляетесь?

– Я не могу вспомнить вашу пословицу. Как там? Скажи о своем друге – и я расскажу про тебя. Так.

– Почти, – рассмеялся Аслан. – Скажи мне, кто твой друг – и я скажу тебе, кто ты.

– Вот–вот! Глядя на вас, я никогда бы не подумала, что у вас есть такой друг. И наоборот: если смотреть на вашего друга…

– Марта, а вы старайтесь не смотреть на нашу внешность. Ни на мою, ни моего друга. Хотя, признаюсь, Алексей всегда был таким: джинсы, майка, куртка, кепка… На груди, за плечами куча всякой аппаратуры, оптики. Он репортер. А у меня другая работа. Мое нынешнее положение обязывает придерживаться своего стиля: одежда, машина, привычки… Но мы с Лёшей друзья. Почти братья. Хотя и разные. Не только потому, что он русский, а я ингуш. Мы с ним разные по характеру, привычкам, вкусам, увлечениям…

– Все равно не понимаю, – Марта продолжала смотреть на мерцающий перед ней на столике огонек. – Ваш друг с какой-то войны. Я плохо знаю, что это за война, почему начали убивать своих же людей, бросать на мирный город бомбы. Что-то слышала из новостей по телевидению. Наверное, ваш друг остался без дома. Без своей родины. Но вы… Почему вы…

– Я покинул родину незадолго до войны.

Марта удивленно посмотрела на Аслана.

– Да–да, я не стал ждать, пока мой дом, как и дом Лёши, будет сначала разграблен, а потом просто уничтожен. Я на все плюнул и уехал. А мой друг всегда был идеалистом, неисправимым романтиком. Убедить его плюнуть на все и начать жизнь с нуля было просто нереально. Я ж говорю, мы с ним разные. Он во что-то верил и наделся, что все как-то изменится, образумится. А я уехал. Вот так все бросил – и уехал. Потому что видел и понимал: наша прежняя жизнь там кончилась. Конечно, можно было жить и дальше. Но для этого нужно было самому стать другим: подстроиться под новую власть, под кем-то прогнуться, на что-то просто закрыть глаза. Кому-то это удалось. А мне – нет. У меня другие принципы. Поэтому я уехал. А моя родина…

Аслан приложил руку к сердцу:

– Моя родина всегда со мной. Вот тут… Здесь ее никто не уничтожит и не опозорит.

– Да, – Марта робко взглянула на собеседника, – но ведь теперь там, говорят, мирная жизнь. Что мешает вам возвратиться туда, где все близко и дорого?

– Я обязательно возвращусь, – твердо сказал Аслан, глядя Марте в глаза. – Чтобы лечь в родную землю. Наверное, не раньше.

– Но там ведь мир, никто не воюет…

В глазах Марты застыл немой вопрос непонимания того, о чем говорил Аслан.

– Я не хочу возвращаться туда, где так легко предают свой народ.

Марта по-прежнему смотрела на Аслана непонимающим взглядом.

– Первый раз предали, когда подло молчали о том, что творилось на нашей земле. Второй – когда кинули туда погибать молодых пацанов и погребли под бомбами тысячи мирных людей. А третий – когда такие, как мой друг Лёха, кто прошел через свой ад, оказались лишними в своей же стране. Таких людей никто не замечает, они никому не нужны. Я не хочу жить там, где так предают свой же народ. Я не хочу жить в городе, где уничтожено все, с чем связана память: мой дом, моя школа, улицы, по которым я ходил…

Марта боялась перебить Аслана новыми вопросами.

– Раз так умеют предавать в наше время – предадут в любое, – продолжал он. – Дело даже не в войне. Война лишь обнажила, оголила эту мораль. А у ингушей всегда были свои принципы, несовместимые с предательством. Наш народ маленький, но за всю свою историю он никого не предавал. Нас же – часто. Не знаю почему, но ингушам все время приходится расплачиваться за чужие грехи. Но где бы я ни жил, буду всегда жить со своими принципами, оставаясь ингушом. Там – на той земле, которую у нас отняли – пусть живут, как знают: строят новые президентские дворцы, аквапарки, новые проспекты с супермаркетами… Теперь не принято вспоминать о тех, кто остался без родины. Как будто ничего и не было: ни войны, ни крови, ни братских могил посреди улиц и во дворах домов... Где вместе с солдатами хоронили стариков и старух, которым некуда было уезжать. Они погибли в подвалах, где прятались от бомбежек. Интересно, да? Воевали с боевиками, а гибли свои. И никто им счета не вел. И не ведет. Такая вот правда… О ней теперь не принято говорить. Остальным эти воспоминания портят праздничное настроение. На этом празднике таким, как мой друг Лёха, нет места…

– Да, – робко заговорила Марта, – но ведь Алексей – русский…

– И что с того? Он мой брат. Он родился и вырос на земле моих предков, и могилы его предков тоже в нашей земле. Рядом с могилами наших предков. Он такой же, как и все мы, вайнахи. Он – вайнах,[24] наш. По духу. А это важнее, чем братство по крови и плоти.

– Боже, – тихо прошептала Марта, слушая Аслана, – я ведь ничего не знаю…

– От этой правды можно сойти с ума, – так же тихо сказал Аслан. – Или отравиться ею до смерти. Простите, что коснулся этой темы.

Помолчав, он, наконец, улыбнулся Марте:

– Вы не обидитесь, если я ненадолго оставлю вас? Очень хочется закурить.

Марта молча кивнула ему, пригубив чашечку остывшего кофе. И едва она осталась одна, как сразу к ней подсел Гонза.

– Что все это значит? – он взял ее за руку и сильно сжал в своей ладони.

Марта обернулась назад, но уже не увидела блондинки, нежно щебетавшей с ее бывшим возлюбленным.

– Это значит, что ты не такой умный, каким мне казался, – спокойно сказала она, высвобождая руку.

– Марта, ведь это был всего лишь легкий флирт, – Гонза попытался снова удержать ее руку, но она не позволила. – Обыкновенная интрижка, понимаешь? Ничего серьезного! Давай все забудем!

– А я так и сделала, – прямо в глаза ему рассмеялась Марта, радуясь своей уверенности. – Я все забыла. Все! В том числе тебя. Просто вычеркнула из памяти – и все. А теперь прошу тебя: возвращайся за свой столик. Я не одна.

– Ах, так ты не одна! – Гонза аж подскочил с места. – Быстро ж, однако, ты нашла себе утешение.

– Точно так же, как ты сумел быстро уничтожить во мне все доброе и святое, что было.

Марта поднялась и, оставив Гонзу, подошла к стойке бара и заказала еще одну чашечку кофе. Там и осталась ждать, пока возвратился Аслан. Увидев его, Марта вдруг ощутила не просто полное спокойствие, а даже радость от того, что с прежней любовью было все покончено.

Дома было тихо. Алексей спал. Стараясь не разбудить его, Марта достала из стоявшей на столе кожаной репортерской сумки цифровой фотоаппарат. С присоединенным объективом он показался ей невероятно тяжелым и громоздким. Она представила себе, сколько нужно сил, чтобы целый день таскать эту сумку на плече. В предназначении ж всевозможных кнопочек, переключателей на корпусе самой камеры и объективе, Марта даже не пыталась разобраться.

Она хотела положить камеру назад, но не удержалась от любопытства и осторожно заглянула в глазок видоискателя. Однако ничего, кроме темноты, там не увидела. Догадавшись, что причиной всему крышка на передней линзе объектива, она так же осторожно, боясь что-либо повредить, сняла ее и снова заглянула в видоискатель. Теперь она четко увидела панораму своей комнаты, только почему-то невероятно объемную – настолько, что ей показалось: раздвинь ее еще чуть-чуть – и она увидит даже собственные руки, которые держали эту чудо-оптику.

Поддерживая объектив снизу, она неожиданно сделала поворот рукой – и панорама мгновенно преобразилась: она сузилась, сфокусировавшись на нескольких глянцевых постерах, висевших над кроватью.

«Ничего себе!» – подумала Марта и осторожно возвратила фокусировку в прежнее положение. Но любопытство взяло верх: она подошла к окну и, вращая кольцо трансфокатора, стала не спеша разглядывать все, что было за ним – деревья в парке, аллеи, одиноких прохожих, то приближая, то удалая мелькающие в видоискателе картинки…

9

…Чтобы хоть как-то отвлечься от подступавшей комками тошноты, Марта прильнула к иллюминатору и начала смотреть на уплывающий внизу ландшафт. Сначала исчезла бетонка военного аэродрома, откуда они поднялись в воздух, потом под ними потянулась лента дороги с двигающимися в обе стороны военными и гражданскими машинами, появились развалины крупного завода и река.

Стараясь перекричать ревущую над ними турбину, свист лопастей и лязг железок, Алексей что-то кричал ей почти на самое ухо, тыча пальцем в иллюминатор. Но Марта ничего не могла понять и лишь удивленно наблюдала за тем, как две ленты реки, текущие откуда-то прямо с гор, именно в этом месте, над которым они сейчас пролетали, соединялись в один поток, укрощая свое стремительное течение и на широкой равнине обретая покой.

Конечно, ей очень хотелось отправиться на высокогорную заставу. Такой шанс – мечта каждого репортера, тем более иностранного. Она подключила все связи, сделала все, чтобы теперь вместе со своим другом лететь в этом дребезжащем, грохочущем, свистящем во все щели вертолете в глухие дикие горы. Отряд, летевший с ними, должен был сменить тех, кто уже стоял там. Времени для репортажа – в обрез. Но Марта радовалась и этой возможности. До нее на эту точку не пускали ни одного журналиста. Было слишком опасно.

Теперь же, когда осталось каких-нибудь полчаса полету, она ощущала нарастающий страх. Она боялась всего: этой развалюхи, на которой они летели, едва не цепляясь за острые скалы, экипированных военных, этих жутких скал и обрывов, среди которых бешено неслись мутные горные потоки, которые она видела несколько минут назад в полном умиротворении и покое.

Она посмотрела на пулеметчика, сидевшего у открытой двери, беззаботно свесив ноги, ухватившись одной рукой за пулеметную турель и раскачиваясь в такт музыке, звучавшей у него в наушниках портативного магнитофона.

«Неужели им не страшно?» – ужаснулась Марта, глядя, как внизу параллельно с ними прямо по ущелью черной птицей скользила тень вертолета, на котором они летели.

Ее страшила неизвестность самого пути, ожидание чего-то тревожного. И потом эта тошнота… Она всегда панически боялась летать самолетами. А тут такая возможность! Такой шанс! И репортерский азарт, кураж настоящего охотника за сенсацией переборол страх.

Она достала из кармана начатую упаковку мятных жвачек и взяла сразу две, чтобы подавить приступы тошноты. Рядом с ней сидел Алексей, а между ними возле ног лежали две репортерские сумки.

– Эй, корреспондент, – громко крикнул ему офицер, возглавлявший группу, – непорядок! Шнурки на ботинках завяжи! А то нос расквасишь! Что тогда твоя барышня скажет?

Остальные громко рассмеялись. Алексей нагнулся и увидел, что левый ботинок и впрямь был расшнурован. Ему не хотелось возиться, потому что тоже было интересно следить в иллюминатор за скольжением вертолета между скал. Чтобы отвязаться от шуток и смеха, он лишь запихнул развязанные шнурки в ботинок и снова прильнул к круглому окошку. Под ними показались развалины древних жилищ и сторожевых башен, выложенных из тесаного серого камня, намытого горными речками.

«Наверное, уже совсем рядом», – подумал Алексей и нагнулся, чтобы вытащить из сумки карту.

И в это мгновение даже через неимоверный грохот и шум все отчетливо услышали, как по обшивке вертолета забарабанила дробь. Турбина взвыла – и вертолет тут же начал терять высоту, падая в глубокую пропасть, на камни, торчащие из мутных потоков горной речки.

Марта схватилась за горло, еще не понимая того, что произошло, и выкатила от охватившего ее ужаса глаза, а Алексей прижал ее к себе, отвернув от иллюминатора.

– Успокойся! – закричал он ей на самое ухо. – Идем на посадку!

– Веселая посадочка! – хохотнул сидящий рядом офицер, видать, уже не раз бывавший в подобных ситуациях. – Держи свою подругу покрепче! Чтобы ветром не сдуло!

Из кабины пилотов тут же вышел командир отряда и, энергично жестикулируя, чтобы всем было понятно, закричал:

– Проблемы с двигателем! Прямое попадание! У нас несколько секунд! Вертолет зависнет над высоткой! Десантируемся и сразу занимаем оборону! «Клещ» – на рацию и вызывай «вертушку»! Приготовились!

Он подошел к открытой двери и, держась за скобу, выглянул наружу, оценивая ситуацию. Потом вдруг посмотрел на Алексея и погрозил ему кулаком. Тот в ответ удивленно пожал плечами.

– Шнурки завяжи! – заорал ему офицер, снова показывая взглядом на ботинки. – Нос расквасишь!

И тут же скомандовал отряду:

– По одному – вперед!!! Гоу, гоу, гоу!!![25]

Алексей забросил за спину обе сумки и, поддерживая Марту, тоже шагнул к двери.

«Действительно, веселая посадочка! – подумал он, мельком взглянув вниз. – Да тут все руки и ноги переломаешь! С головой и позвоночником вместе».

Несмотря на то, что вертолет сильно раскачивало и болтало, летчики старались удержать его, давая возможность военным выпрыгнуть вместе со всем их добром: ящиками с боеприпасами, продуктами, теплой одеждой.

– Корреспондент, а ты какого хрена ждешь? Особого приглашения? Даму под руку – и вперед за орденами!

Алексей еще раз взглянул вниз, перекрестился и потянул за собой Марту. Та не успела даже вскрикнуть, как вместе с Алексеем оказалась в воздухе. На какое-то мгновение она потеряла сознание. Но, раскрыв глаза, увидела, что лежит возле покрытого мхом могильного камня, чуть поодаль от нее, укрывшись за таким же камнем, притаился Алексей, а вокруг сновали бойцы, занимая круговую оборону и на ходу ведя огонь. Она догадалась, что весь отряд высадился на каком-то старом кладбище. Вертолета уже не было видно, вокруг лишь нависали мрачные серые скалы, старые могильные камни да склепы, выложенные из таких же тесаных, покрытых мхом камней.

Марта механически провела по ним ладонью. Камни были гладкие, серые, плотно подогнанные друг к другу, соединенные между собой без всякого раствора. От них веяло древностью и холодом. Могильным холодом тех, кто спал вечным сном под их сенью…

Алексей подмигнул Марте и улыбнулся:

– Ну что, хотела приключений?

Марта еще не могла отойти от одного шока, испытанного во время прерванного полета и прыжка в бездну, как ощутила новую волну животного страха. Непосредственная близость войны – не по телевизору, а вполне реальной, где стреляют боевыми патронами, где отряд попал в окружение, где по тебе отовсюду целятся – все это привело Марту в совершенное оцепенение.

– Эй, – окрикнул ее Алексей, стараясь привести в чувство, – надо работать! Пейзажами потом наслаждаться будешь. Держи!

И он аккуратно подтолкнул ей сумку с аппаратурой, сам распаковал две камеры, присоединил на байонет мощную оптику и тут же приступил к съемке, осторожно выглядывая из-за камня, за которым укрылся от пуль.

Марта тоже достала свой «Кэнон», включила питание. Она почувствовала, как камера в руках помогла ей перебороть наступающий страх. Азарт репортера вытеснил его – и в ней проснулась страсть, жажда охоты. Как те, кто искал противника и целился в сердце друг друга, не жалея паторонов, так и Марта превратилась в львицу, пантеру, вышедшую на охоту. В это мгновение ей было наплевать, что прицельная или шальная пуля сейчас могла сразить ее саму, ранить, убить наповал. Она ощущала себя не жертвой, на которую идет охота, а самим охотником, выслеживающим свою жертву.

Тоже подмигнув Алексею, она осторожно выглянула из-за своего могильного укрытия и стала снимать все, что происходило вокруг: как отовсюду огрызались злобными автоматными и пулеметными очередями, как молоденький солдат – почти мальчишка, перепуганный насмерть – матом кричал в микрофон, вызывая вертолет с подкреплением и требуя поддержки с воздуха. Марта даже не обращала внимания, как вокруг нее самой градом сыпались стреляные гильзы, отскакивали пули и осколки могильных плит, гремели выстрелы гранатометов…

– Осторожно! – крикнул им офицер, двигаясь перебежками от одного склепа к другому. – Вон там работает снайпер!

И он указал в сторону старой полуразрушенной башни, почти слившейся с мрачными скалами.

– Где? – переспросила его Марта, выглядывая из-за камня с фотоаппаратом наготове.

– Когда получишь пулю в лоб, тогда узнаешь! – заорал на нее офицер. – Сиди и не высовывай носа!

Марта даже не обиделась на грубость офицера, а тут же навела на ту башню с маленькой бойницей мощный телеобъектив. В это время из-за серых туч выглянуло солнце, мгновенно преобразив окружавший их грозный пейзаж. От башни прямо на скалу, к которой она была словно прилеплена, легла красивая изящная тень, придав самой древней архитектуре необыкновенную красу, даже грациозность, а небольшое облачко, скользнув по склону, так же на миг прикрыло все, что могло бы отвлечь внимание от этого очарования.

«Боже, какое чудо!», – про себя воскликнула Марта и тут же стала щелкать затвором камеры в сторону этой величественной красоты. Она совершенно забыла, что вокруг шел бой, стараясь захватить как можно больше неповторимых мгновений.

– Глянь, до чего ж красиво! – крикнула она Алексею, тоже увлеченному съемкой. – Давай сюда, а я на твое место!

В ответ Алексей покрутил пальцем возле виска, запихнул внутрь куртки обе камеры и приготовился перебежать к Марте. Выждав, когда автоматные очереди на мгновение умолкли, он сделал рывок и тут же растянулся между двумя могильными камнями, зацепившись за свой же шнурок – тот самый, который остался не завязанным, а просто запихнутым в ботинок. Он начал новый рывок, пытаясь как можно быстрее убраться с открытого простреливаемого со всех сторон пространства, как пуля, выпущенная снайпером, засевшим в неприступной башне, попала в правое плечо, сбив Алексея с ног.

Далее все происходило, как в замедленной видеосъемке. Падая, он зацепился за камень, где притаилась Марта, и со стоном повалился прямо на нее. Марта сразу ощутила кровь, брызнувшую из открытой раны, на своем лице. Она снова вскрикнула и замерла, не в силах пошевелиться – не столько от навалившегося на него Алексея, сколько от оцепенения и страха.

Видимо, почувствовав состояние своей подруги, Алексей пересилил пульсирующую в плече боль и застонал:

– Марта… Марта…

Но та лежала в оцепенении, зажмурив глаза, парализованная ужасом от всего только что увиденного, отбросив в сторону камеру и забыв о том, кем она была секунду назад – азартным охотником, пантерой, львицей.

– Марта...

Этот голос, этот стон – жалобный, зовущий на помощь, обессиленный – она уже где-то однажды слышала. Она силилась вспомнить где, но не могла, и от этого собственного бессилия цепенела еще больше.

Наконец, Марта сделала над собой невероятное усилие, открыла глаза и… проснулась. Она снова не могла поверить, что все только виденное и испытанное ею было сном. Из комнатки, где лежал Алексей, действительно слышался его слабый голос, звавший ее:

– Марта… Марта… Вы слышите меня?..

Она снова сделала над собой невероятное усилие, чтобы отреагировать на этот зов.

– Slyšim..,[26] – не то прошептала, не то прохрипела она сдавленным голосом. – Ted…'[27] Сейчас…

Все ее тело снова дрожало от пережитого кошмара. И потом этот запах крови. Живой человеческой крови… Он был хорошо знаком Марте. Откуда этот сладковатый, тошнотворный запах мог взяться здесь?

И вдруг ощутила эту кровь на своем лице, ощутила так, словно была забрызгана ею…

– Ježišmarie, – прошептала она, боясь прикоснуться, чувствуя, что сейчас просто сойдет с ума.

Она все же нашла в себе силы встать и в полуобморочном состоянии подойти к Алексею. Она посмотрела на него и, не говоря ни слова, молча легла рядом, уткнувшись в его прострелянное плечо.

– Марта, вы… Ты так стонала во сне, – Алексей обнял ее и погладил по голове. – Страшный сон? Да? У меня такое тоже бывает. Успокойся… Я тоже видел… Горы… Старое кладбище… Камни, склепы… Мы летели в горы… Снимать. И там попали в засаду…

Все еще не в силах отойти от своих видений и переживаний, не веря в то, что все это было страшным сном, Марта тихо прошептала:

– Proč jsi ne zavazal tkaničku?[28]

– Я не понимаю тебя, Марта, – Алексей снова ласково погладил ее, стараясь успокоить. – Что ты спрашиваешь?

– Proč jsi ne zavazal tkaničku? – повторила Марта, всхлипнув и еще больше прижавшись к тому месту, где у него была затянутая рана.

– Проч… Тканичку…

Алексей пытался понять смысл слов, которые повторяла и повторяла Марта.

– Марта, я не понимаю… Успокойся. Все нормально.

– Proč jsi ne zavazal tkaničku? – повторяла и повторяла Марта, уже не всхлипывая, а рыдая на плече Алексея, испытывая при этом облегчение от всего, что давило, терзало ее душу отчаянием и страхом. Постепенно успокаиваясь, она так и уснула на плече Алексея, продолжая уже беззвучно, лишь губами, повторять и повторять:

– Proč jsi ne zavazal tkaničku?..

10

Сквозь сон Марта услышала, как на кухне разрывался мобильный телефон. Схватившись с постели, она даже не сразу сообразила, что спала на плече Алексея, в его объятиях.

– Алло, – сонным голосом ответила она, пытаясь восстановить в памяти все, что произошло с ней ночью.

– Привет, подруга! – раздался радостный голос Марцелы. – Ты как, не соскучилась? Или не дают скучать?

«Кровь! – вдруг вспомнила Марта. – На моем лице была кровь!».

Она провела по щеке, но, к удивлению, лицо было совершенно чистым.

– Эй, где ты там? – раздался в трубке взволнованный голос Марцелы. – С тобой все нормально?

– Да, порядок, – выдавила из себя Марта, еще не в силах опомниться. – Просто я…

– Что? – еще более взволнованно отозвалась ее подруга. – Что случилось? Ты где-то была? Отвечай! Не тяни!

– Да… На вертолете… В горах… На кладбище…

– Где?! Ты что, с ума сошла? Ты нездорова? Я сейчас же еду к тебе!

Марта, наконец, стала приходить в себя.

– Все в порядке, Марцелка. Приезжай скорее. Я по тебе соскучилась. Жду.

Набросив халатик, она подошла к Алексею и присела рядом на край кровати.

– Я не знаю.., – сбивчиво начала она, краснея и волнуясь. – Я не понимаю, как все…

Алексей в ответ улыбнулся и взял ее за руку:

– Ничего страшного не случилось. Все страшное было во сне. Вы очень стонали и, мне показалось, плакали.

– Да, было страшно… Очень страшно… Как будто это не сон. А потом… Потом…

Она снова покраснела, вспомнив, как проснулась возле Алексея.

– А потом ничего не было, – улыбнулся тот, успокаивая Марту. – Просто вы успокоились и уснули. И я вместе с вами. Потому что тоже плохо спал. Плелось всякое: горы, старое кладбище, вертолет…

Марта высвободила свою руку и сама коснулась руки Алексея.

– Почему вы живете со всем этим? Почему вы мучаете себя?

Алексей улыбнулся, глядя на Марту:

– Почему я живу с этими воспоминаниями? Правильнее будет спросить, почему эти воспоминания, это прошлое живет со мной?

– Да–да, именно так я и хотела спросить. Почему прошлое живет с вами? Почему вы не начнете новую жизнь? Но новой родине. Нельзя все время жить тем, что было. Так можно сойти с ума. Или умереть.

Алексей прикрыл глаза.

– И сходили. И умирали. Одни нашли новую родину, а другие нет. Вот и умерли. Такую болезнь в клиниках не лечат. И от нее нет лекарства. Вон, кактус, например. Или колючка. Растет себе в пустыни: ни воды, ни земли. Один песок вокруг. Чем она питается, чем дышит – никто не знает. А пересади ее на благодатную почву, где много воды, влаги, удобрений разных – и она не будет жить. Ей нужна пустыня: дикая жара, песок, безводье… Так и человек: один приживется, а другой зачахнет.

– Да, но человек – это не… Как вы сказали? Ко–лью–чка?

Алексей кивнул головой, улыбнувшись Марте. Она в задумчивости сказала:

– Человек – не колючка. У вас есть семья? Дети?

Алексей снова задумчиво посмотрел на Марту.

– У меня было все: семья, дети, друзья, дом… Но война все перевернула. Оставила только одно: мою работу репортера. И сама осталась со мной. А теперь я понимаю, что с моей работой семью иметь вообще противопоказано.

Марта удивленно взглянула на него.

– Да–да, не удивляйтесь: противопоказано. Любая командировка в горячую точку, где стреляют – и моя потенциальная жена может остаться вдовой, а дети – сиротами. Это в лучшем случае, потому что семья получит материальную компенсацию, льготы. А в худшем – у них в доме появится калека: с оторванной ногой или рукой, в коляске, с протезами, покалеченной психикой. Зачем им такое «счастье»?

Марта снова вспомнила обрывочные детали своего сна.

– Вы сказали, что вам снились… Горы, кладбище, самолет…

– А, то грустная история, – рассмеялся Алексей, – лучше не вспоминать. Как раз тогда я получил дырку.

Он указал взглядом на рану в плече.

– Это была моя командировка по заданию одного западного журнала. Надо было сделать хороший фоторепортаж. Ну а хороший материал в тылу не сделаешь. Только там, где стреляют. Вот и сделал…

– Снайпер? – осторожно спросила Марта, вспоминая свой страшный сон.

– Да, снайпер. Нас высадили на старое кладбище, отряд попал в засаду. Пока пришло подкрепление, с обеих сторон много полегло. На войне ведь одна простая логика: если ты, то тебя. Другого не дано.

– А снайпер… Он сидел… Такая старая vеža[29]… Ну, маленькая крепость… Из камня…

– Да, – Алексей удивленно посмотрел на Марту, – башня. Старая полуразрушенная башня. Снайпер сидел как раз там. В старину сторожевые башни ставили именно в труднодоступных местах. Оттуда удобно контролировать и простреливать пространство. А вы откуда знаете про снайпера и все остальное?

– Так, – Марта больше не хотела восстанавливать в памяти жуткие детали. – Тоже что-то снилось… Страшное. Давайте больше не будем об этом.

Она собралась встать, но Алексей удержал ее за руку.

– Марта, хотел спросить вас…

– О чем?

– Да так… Что значит ваше слово «тканичка»?

– Tkaničkа? – Марта быстро взглянула на Алексея и снова вспомнила детали сна. – Почему вы спрашиваете?

– Потому что вы ночью плакали… И повторяли это слово.

– Tkaničkа – это…

Она пыталась найти подходящий перевод этого слова, но у нее ничего не получалось. И тут увидела кроссовки Алексея, лежавшие рядом с кроватью. Она взяла один из них и, указывая на развязанный шнурок, сказала:

 – Tkaničkа. Rоzumite? Понимаете? Это есть tkaničkа[30].

– А почему...

Алексей хотел спросить еще что-то, но снова зазвонил телефон и Марта, спохватившись,  решительно встала:

– Вам интересно учить наш язык? Простите, но у меня есть дела.

И оставила его одного со своими мыслями.

Марта гуляла бесцельно по улицам. Снова пришел Аслан, но слушать их разговоры, похожие на какую-то бессмыслицу, каламбур, набор слов, Марте было неинтересно. Поэтому она оставила друзей общаться наедине.

– Ничего, еще пару дней – и хоть в космос отправляй, – шутил Аслан, подбадривая своего друга. – У меня есть классная идея. Давайте все вместе махнем куда-нибудь на природу, пока не наступили холода, и отметим чудесное спасение Лёхи. Как вы на это посмотрите?

– У меня есть еще более интересная идея, – поддержала его Марта. – Если вам так хочется на природу, то моя бабушка живет как раз там – в очень красивом месте, и недалеко. Мы с ней давно не виделись, она будет очень рада. Так что можем сделать… Как ваша пословица? Соединить что-то приятное…

– Соединить приятное с полезным, – помог ей Аслан, обрадовавшись тому, что Марта согласилась легко и даже с удовольствием. – Вот на уикенд и махнем. Я обо всем позабочусь. От вас – только личное участие и хорошее настроение.

Бродя по улицам, Марта заглянула в один магазинчик, другой, третий, и тут встретила доктора Недамански, который, похоже, был рад этой неожиданности. Поцеловав руку Марте, он сразу поинтересовался здоровьем Алексея. Узнав, что тот в хорошем расположении духа и дело идет на поправку, доктор одобрительно заключил:

– Древние, как мне кажется, ошибались, когда утверждали, что в здоровом теле – здоровый дух. Очень часто бывает как раз наоборот: здоровый дух, хорошее настроение помогают победить болезнь. Так что, милая Марта, мы с вами выбрали верный путь скорого выздоровления вашего друга.

– Доктор Недамански, – Марта чуть улыбнулась, – он мне не друг, а просто…

– Вот и пусть будет просто друг. Не враг же он вам, в самом деле?

Почувствовав непонятное смущение Марты, он взял ее под руку:

– Вас что-то беспокоит?

И пригласил ее посидеть немного в соседнем кафе.

Марта была рада возможности открыть человеку, которому она доверяла то, что творилось в ее душе. Она рассказала ему о странных, страшных снах, словно все было наяву, непостижимой связи всего, что она видела, с судьбой Алексея и его далекой родиной.

Внимательно слушая Марту, доктор Недамански смотрел на стоявшую перед ним пустую чашечку из-под кофе.

– Кто я, чтобы вам все растолковать? Я всего лишь врач, хирург, а не толкователь снов или пастор. Мое дело – лечить не души, а тела, восстанавливать их, избавлять от болезней. Хотя даже в своем деле сказать, что я все понимаю, знаю, умею – не берусь. Это было бы слишком дерзко. Каждый раз, вставая за операционный стол и беря в руки скальпель, я со страхом думаю, что, может быть, не смогу справиться со своей задачей. Потому что каждый раз сталкиваюсь с чем-то новым, неизведанным, не до конца описанным в литературе. Перед тобой лежит не учебник по хирургии, а живой человек. Понимаете? А человек – это всегда тайна…

Ничего не отвечая, Марта тоже взяла свою чашечку и стала поворачивать ее из стороны в сторону, переливая остатки недопитого кофе.

– Так все странно, – задумчиво сказала она. – Странно и страшно…

– Этого, милая моя Марта, не надо страшиться. Мне кажется, тут важнее понять, почему все это происходит именно с вами. Ваш друг, – доктор взглянул на свою собеседницу и улыбнулся, – да–да, ваш друг, его душевное состояние… Не говоря о физическом… Тут как бы все понятно. Или, по крайней мере, можно объяснить. Война, потеря родины, стрессы… Такие случаи известны. Я сам знал человека, потерявшего родину. Он был намного старше меня, и я тоже не мог понять, что ему не хватало здесь, на этой земле, приютившей его, давшей ему кров, новую семью, детей. А не хватало ему именно его родины. Одни переживают эту трагедию легко, другие – нет. Для кого-то же потеря родины вовсе не является трагедией. Так, поменял место жительства – и все. Как перейти из одной комнаты в другую. Какая в том трагедия? Временные неудобства, к чему-то надо привыкнуть, новый язык – вот и все.

– Да, – все так же задумчиво согласилась Марта, – но откуда эти сны? Почему в них я вижу себя? Эти странные следы на лице, на теле…

Недамански снова улыбнулся Марте, тронув ее руку.

– Для такой милой и очаровательной девушки вы слишком рациональны. Может, не следует так терзаться этими вопросами, а попробовать взглянуть на вещи иначе? Человеческая психика – это куда более тонкая материя, чем хирургия, где, казалось бы, все понятно: здесь надрезать, здесь вырезать, а в этом месте вовсе удалить. Мы ведь тоже опираемся не только на знания, личный опыт, но и на интуицию, когда что-то подсказывает: надо делать так и не иначе. А интуиция – это уже труднообъяснимое понятие, если ее вообще можно научно объяснить. Но бывает так, что только интуиция подскажет тебе правильное решение. Не опыт, не знания, а именно интуиция. Вот и теперь мне кажется, что не следует искать в ваших снах, милая Марта, слишком рационального объяснения. Попробуйте положиться на собственную интуицию. Вы же верите, что она существует? Наверняка в вашей жизни случалось нечто такое, чего вы не могли объяснить, но чувствовали неизбежность какого-то события.

Марта улыбнулась, вспомнив свою размолвку со Гонзой. Ведь все случилось именно так: его измену она чувствовала сердцем, хотя разум убеждал ее в обратном.

– Да, в интуицию я верю. Она не обманет.

– Тем более! – радостно воскликнул доктор Недамански. – Раз вы не просто верите, а уверены в правоте своей интуиции, то и положитесь на нее, не терзайтесь слишком рациональными вопросами: они не помогут.

– Да, но…

– Не помогут. Постарайтесь понять этого человека не разумом, а сердцем. Оно у вас очень чуткое. Раз вы в тот вечер не прошли мимо, значит…

Недамански замолчал и сосредоточенно посмотрел на Марту.

– Знаете, что кажется мне? Ему очень трудно и больно, и его сердце интуитивно ищет, кому открыть эту боль. Даже не так. Не сердце. Потому что оно исстрадалось настолько, что ему уже все равно, слышат его или нет. Такое состояние бывает у тяжело больных людей, когда что-то сначала ноет, потом болит, болит беспрестанно, без перерыва… Потом эта боль становится частью твоей жизни. И человек живет, ходит с ней. Пока не умрет…

Кроме того, если согласиться с тем, что родина любого из нас – это не только кусок географии, территории, а нечто гораздо большее, надматериальное, то она, видимо, тоже ищет приюта в сердцах тех людей, которым дорога и близка. Ей не хочется умирать. И она тоже тоскует за теми людьми, с которыми была и осталась связана. Поэтому вместе с ними умирает… В это действительно трудно поверить, но это так. Наверное, для того, чтобы все понять, нужно испытать то, что испытал ваш друг, прожить его жизнь… Да и то…

Он вздохнул и задумался.

– Душевная мука всегда тяжелее и страшнее физической. Физическую боль можно одолеть, средств и способов существует много. А вот душевную… Знаете, что может утолить эту боль?

Марта грустно взглянула на доктора.

– Не знаю… Одни начинают много пить. Другие садятся на наркотики…

– …и погибают, – продолжил Недамански. – Рано или поздно, но неизбежно погибают.

– Тогда что же? – Марта не могла понять логику мыслей доктора.

Недамански теперь улыбнулся как-то загадочно:

– Наверное, я скажу вам… Но не называйте меня философом. Я ваш старый добрый друг, поэтому говорю с вами как друг, а не как философ, каковым вы меня считаете.

Марта вопросительно посмотрела на него, ожидая продолжения.

– Пусть вас это не слишком удивляет, но вашего друга в его состоянии спасет…

Он сделал паузу.

– Любовь.

Марта сначала сделала удивленные глаза, потом откинулась на спинку стула и рассмеялась:

– Нет, доктор Недамански, вы совершенно неисправимый философ! Философ и романтик.

Недамански тоже рассмеялся:

– Вы не хотите поверить в то, что вам говорит интуиция, поэтому называете меня, вашего друга и врача, философом.

Потом он снова стал серьезным.

– Милая Марта, я скажу вам больше: любовь в вашем сердце к этому человеку может родиться независимо от вашего желания. Да–да… Вопреки всей логике и здравому смыслу. Настоящая любовь чаще всего так и приходит. Вашему сердцу станет жалко вашего гостя, оно услышит его сердце – и полюбит. Вы тут будете совершенно ни причем.

– Нет, это невозможно…

– Наверное, в детстве вы мало читали сказок. Поэтому вам это и кажется невозможным. Между тем в сказках спрятано много человеческой мудрости. И доброты. Ну-ка, вспомните про чудовище, которое пожалела, а потом полюбила красавица, и это чудовище превратилось в прекрасного принца. Неужели не читали? Там ведь все очень понятно и просто, без всякой философии.

– Нет, это совершенно невозможно…

Марта не верила в то, что говорил ей доктор Недамански. А тот спокойно продолжал:

– В нашей жизни возможно все. Поэтому надо быть ко всему готовым. Быть может, нам иногда не под силу понять логику этой жизни, но она нас может поставить в сложную ситуацию, выход из которой… В детских сказках. В их простоте, доброте, мудрости… Ведь что такое ваши сны? Как мне кажется, это единственный способ, единственный путь к пониманию этого человека, его души. Ну а то, что эти сны частично материализуются, то это как раз и свидетельствует о том, что…

Он посмотрел Марте в глаза.

– …что вам его действительно жалко.

– Вы очень добры ко мне, доктор Недамански, – Марта посмотрела на него с теплом и благодарностью. – Спасибо вам.

12

Они вместе вышли из кафе и пошли в разные стороны. Марте хотелось еще побродить в одиночестве, а доктор спешил по делам. Марта вновь осталась наедине со своими мыслями и переживаниями, но теперь они не мучили, не терзали ее так, как до встречи с Недамански. Ей казалось, что эта встреча внесла в ее душу некий покой и умиротворение, дали ее мыслям возможность ухватиться за некую опору, нащупать ключ к пониманию того, что с ней происходит.

Гуляя по осеннему городу, незаметно для себя она снова очутилась возле церкви, в которой была накануне. Входная дверь была приоткрыта, и Марта робко вошла вовнутрь. Осмотревшись вокруг, она прошла вперед и присела на одну из длинных лавочек, стоявших вдоль стен.

В церкви было пусто, прохладно и сыро. Теплом разливались лишь мерцающие огоньки нескольких свечек, стоявшие зажженными в углу под образами. Марта наклонила голову, прикрыла глаза и попробовала освободиться от всех мыслей, кружившихся в голове.

Она сидела несколько минут, пока не услышала возле себя тихие шаги. Кто-то тронул ее за плечо:

– Могу ли быть вам полезным?

Она подняла глаза и увидела рядом с собой священника – еще достаточно молодого, высокого, стройного, с аккуратной бородкой, с умным интеллигентным взглядом.

– Нет, спасибо, – Марта слабо улыбнулась, не вставая с лавки. – Я… просто хочу побыть здесь… Немного… Если можно…

– Конечно, конечно, – священник тоже улыбнулся и, слегка поклонившись, зашел в алтарь.

«Почему людей тянет сюда? – подумала Марта, неспешно оглядываясь по сторонам. – Что должно случиться с человеком, чтобы он поверил в Бога? Чтобы пришел к Нему?».

Она увидела перед собой лежащее Евангелие и, наугад раскрыв его, стала про себя читать:

«Когда же он прожил все, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему…».

«Интересно, о ком это?», – подумала Марта и начала читать немного выше:

«У некоторого человека было два сына, и сказал младший из них отцу: Отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю страну и там расточил имение свое, живя распутно…».

«А, вот какое дело, – усмехнулась Марта. – Не жилось, значит, спокойно. Ну, тогда все справедливо…».

Снова мелькнула мысль про Гонзу:

«И этому было мало. Пошел «в дальнюю дорогу» гулять с новыми подружками».

И тут же вернулась к чтению дальше:

«Когда же он прожил все, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествует хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих…».

«Ну да, – усмехнулась Марта, – голод – не тетка… Вспомнил он отца... Как же! Не отца он вспомнил, а его сытых наемников. А если б не голод? Небось, гулял бы в свое удовольствие. Нужен ему старик отец…».

Но продолжила читать дальше:

«Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв и ожил, и пропадал и нашелся. И начали веселиться…».

«Я бы дала ему веселье, – Марта снова вспомнила своего бывшего возлюбленного, и он представился ей в образе этого евангельского героя. – Пил, гулял, шлялся, а теперь вдруг вернулся – и в его честь еще устраивают пир. Такого веселья я не понимаю. Я бы ему такой пир устроила…».

И тут же задумалась:

«А отец ведь простил. И ничем не укорил… Я бы так не смогла. Чем же все кончилось?».

«И начали веселиться, – продолжала читать она, увлекшись этой историей. – Старший же сын его был на поле; и, возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! Ты всегда со мною, и все мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся».

«Вообще замечательно, – Марта вздохнула, закрыла книгу и положила на место, где она лежала. – Всем хорошо и весело. Один радуется оттого, что не сдох с голоду, другой – что тот возвратился домой, третьего просят радоваться, а всем остальным закололи теленка и приказали радоваться. Где же тут справедливость?».

Марта почувствовала, что подошла не просто к вопросу, а к некой тайне, постичь которую разумом невозможно.

«Что ж получается? – продолжала размышлять она. – Пей, гуляй, а потом тебя еще с распростертыми объятиями встретят? Да еще всем остальным – ну, тем, кто всю жизнь трудился – будут говорить: радуйтесь вместе с нами? Ничего не могу понять».

Она хотела было снова взять книгу и перечитать этот отрывок, но не стала и, закрыв глаза, попробовала отогнать от себя вообще все мысли и дать голове успокоиться. Но глубоко в подсознании эта тема не оставляла ее.

«Или я опять подхожу ко всему слишком рационально, как считает доктор Недамански? Если так, то как все объяснить? Тоже любовью? Какая же должна быть любовь, чтобы все забыть и простить? Даже не укорить?».

И снова вспомнился Гонза.

«Предположим, пришел бы он и стал у меня просить прощения после всего. Даже на коленях. Смогла бы я простить ему эту измену? Не знаю… Не знаю…».

Марта на минуту совершенно освободилась от терзавших ее мыслей, но теперь вдруг подумалось об Алексее.

«И этот тоже… «Пошел в дальнюю страну»… Хотя, нет, не так. Он вынужден был уйти. Или его вынудили. Какая разница, как оказаться изгнанником?».

Она вздохнула, представив себя на его месте.

«Того отец родной ждал. А этого кто? Где его ждут?».

«Там, где любят…».

Марта ужаснулась ответу на ее же вопрос, который помимо воли тут прозвучал в глубине сознания.

«Там, где любят…», – вполголоса повторила Марта, пораженная простотой и силой этого ответа.

«Неужели любовь настолько сильна, настолько всемогуща, что способна все простить и все вылечить?».

И снова ужаснулась пришедшей мысли:

«Значит, я Гонзу вовсе не любила? Если не могу простить ему все, значит, я его не лю–би–ла?..».

Как ни странно, но логика, за которую ухватилась Марта, успокоила ее, привела в порядок доселе бушевавшие мысли и сомнения. Она поднялась и, затворив за собой дверь, тихо вышла из храма. Теперь она шла по знакомым улицам, думая совершенно о другом – предстоящей поездке к бабушке. Прежние мысли ее больше не беспокоили.

13

Марта ощущала, что все происшедшее с ней с того дня, как встретилась и познакомилась с Алексеем, узнала о его судьбе, и последовавшие за тем странные сны что-то изменили в ней самой. Она не могла до конца осмыслить, что именно, но, несомненно, ощущала внутренние перемены. Они дали терзавшим ее мыслям и чувствам некое иное направление, наполнили иным содержанием. Изменили отношение к Алексею, все так же вынужденному лежать перебинтованным в ее постели, лишь изредка переворачиваясь, давая вздохнуть отлежанным спине и бокам.

Марта даже не заметила, как стала общаться с Алексеем, перейдя на «ты». Их общение стало более простым и доверительным. Она без стеснения начала рассказывать Алексею о своей жизни, судьбе, личных отношениях. Рассказывал и Алексей: о своей далекой родине, горах, встречах, людях, судьбах, о своей работе. А еще он показывал Марте фотографии, хранившиеся в его ноутбуке: там хранились тысячи мгновений,  выхваченных репортерским объективом.

Марте нравилось перелистывать эти фото, не спеша щелкая клавишей портативного компьютера. Какие-то из них задерживали ее внимание, и Марте казалось, что она уже видела эти дома, улицы, скверы, парки, горы, древние башни.

– Правда, очень красивый город и красивые места, – задумчиво сказала Марта, разглядывая фото.

– Если бы ты видела не на картинках, а своими глазами, то тебе понравилось еще больше.

Марта улыбнулась, не отрываясь от монитора.

– Чего смеешься? Не веришь? Я правду говорю. Кто в наших местах бывал хотя б раз, навек с ними в памяти остался. Почитай Пушкина, Толстого, Лермонтова.

Марта снова улыбнулась:

– Нет, я верю. Места очень красивые. Просто…

– Что просто? – Алексей повернулся к ней.

– Да так…

Марта встала и подошла к окну.

– Просто мне иногда кажется, что я уже однажды была в этих местах. Мне трудно сказать… Объяснить… Но это так.

Алексей улыбнулся.

– Так не бывает. А если бывает, то в сказках. Или во сне.

– Или во сне, – механически повторила Марта, испугавшись этих слов.

Но Алексей, похоже, не заметил ее смущения. Он положил ноутбук себе на грудь и начал сам перелистывать фотографии.

– Вот смотри, – задержался он на одной, – здесь был красивый парк, мы частенько убегали сюда с лекций, когда учились студентами. Спрятаться тут было где. Возьмем пива, рыбки – и сидим среди деревьев. Рядом речка, в парке лебеди плавают, а мы сидим и пивком балуемся. Красота!

– А вот тут, – он зашел на другой файл, – мы любили собираться вечером. У нас была своя любимая скамейка.

Он открыл новую фотографию, где Марта сразу узнала знакомые ей здания. Алексей не успел открыть рот, чтобы рассказывать дальше, как Марта продолжила сама:

– А здесь вы любили гулять по большой улице. Кажется, она называется улица или бульвар Мира? Тут, – она указала пальцем на монитор, – была редакция…

Алексей отвел взгляд от монитора и посмотрел на Марту.

– Да, правильно… Здесь была редакция молодежной газеты, а стояла она на проспекте, который мы называли местным Бродвеем. Откуда ты это знаешь?

– Улица Мира.., - не ответив прямо на вопрос, задумчиво сказала она. – Как хорошо, если бы в каждом городе была улица с таким красивым названием: «улица Мира». И чтобы никто ни с кем и никогда не воевал…

Она принялась сама листать фотографии дальше, не убирая ноутбука с груди Алексея. Вдруг одна из них снова привлекла ее внимание. На фоне руин, разрушенных зданий Марта увидела молодую женщину в куртке защитного цвета и сумкой, наброшенной на плечо. Она смотрела в объектив немного удивленно, словно не ожидая, что ее фотографируют.

– Кто это? – тихо спросила Марта, вспомнив до мельчайших подробностей свой первый сон, связанный с войной.

– Тоже репортер, – ответил Алексей, готовясь поменять картинку. – Из британской Би–Би–Си. Они город не знали, а мне там каждый камушек родной. Вот и работали вместе. Кэрри звали ее. Потом в горы тоже вместе летали. Весело было…

И снова перед Мартой замелькали фотографии разрушений, опустошенные городские пейзажи, черные обугленные деревья, сгоревшие боевые машины, следы уличных боев.

– А что там сейчас? Все так же война?

– Нет, – Алексей продолжал «листать» файлы. – Теперь там новый город: проспекты, фонтаны, парки… Все новое. Как будто ничего не было: ни войны, ни старого города. Жаль, что так не получается с нашей памятью: взял, все стер и начал все заново. Тот город, который уничтожили, надо было бы оставить, сохранить. Сохранить все, что уцелело: взорванные стены, сгоревшие дома, подбитые танки на улицах… А потом туда водить экскурсии. Со всего мира. Чтобы все видели, что такое война – не на картинках или с экрана, а вживую, своими глазами. Чтобы зашли в эти дома, где пахнет гарью пожаров и смертью… Прикоснулись к сгоревшим деревьям, танкам… А новый город надо было строить в другом месте. Я лично так считаю.

– Знаешь, о чем я сейчас подумала? – задумчиво спросила Марта, остановив Алексея. – Ты жил на красивой земле, в красивом городе. Война все уничтожила. Люди, которые там жили рядом с тобой… Что они?

– Как что? – Алексей понял ее вопрос буквально. – Одни уехали сами, другие вынуждены были уехать, третьих убили…

– Нет, я не о том хотела спросить. Я понимаю: война. Я не о том… Как бы это сказать, чтобы было понятно… Я хочу понять, как война изменила людей. Не тех, кто пришел туда воевать, а кто жил в этом красивом городе, на этой земле. Если от города остались камни, то что осталось от людей? В их душах, сердцах…

Алексей отложил в сторону ноутбук и прикрыл глаза, собираясь с мыслями.

– Что осталось?

– Да, что осталось в душах людей? Если бы мы были знакомы раньше, до войны, мне, может быть, это было понятно. А сейчас я смотрю… И не понимаю…

Алексей немного помолчал.

– Я расскажу тебе одну притчу. Легенду, чтобы было понятнее.

Пришел однажды ученик к своему учителю и начал «скулить» ему на свою жизнь…

– Скулить? – тут же переспросила Марта, пытаясь понять смысл незнакомого ей слова.

– Ну да, жаловаться на тяжелую жизнь, житейские проблемы. Спрашивает учителя, что делать, когда и то навалилось, и другое, и третье, и вообще, просто руки опускаются.

– Уже интересно, – улыбнулась Марта. – Что же делать, когда все плохо?

– Не спеши, – остановил ее Алексей и продолжил. – Когда ученик спросил его об этом, учитель поставил перед собой четыре котелка с водой. В один он кинул деревянную чурку, в другой – морковку, в третий – яйцо, в четвёртый – зерна кофе. Через некоторое время он вынул то, что кинул, из воды.

– Počkej[31], – остановила Марта. – «Де–ре–вьяш–ка». Я не пойму, что значит это слово.

– Это значит кусок дерева, обыкновенная деревянная чурка.

– Špaliček[32]?

– Пусть будет «шпаличек». Кусок дерева. Так вот, кинул он в воду этот самый «шпаличек», морковку, яйцо и несколько зерен кофе. А потом спрашивает ученика, что изменилось.

– Ничего, – отвечает тот.

Учитель согласился и поставил эти четыре котелка с водой на огонь. Когда вода закипела, он снова кинул в один деревяшку, в другой – морковку, в третий – яйцо, в четвёртый – раздавленные зерна кофе. Когда вода закипела, он вынул деревяшку, морковь, яйцо и налил в чашку ароматный кофе. Ученик же снова ничего не понял, что тем самым хотел сказать учитель.

– И я ничего не пойму, – улыбнулась Марта, – для чего он все это сделал.

– Сейчас поймешь. Ученик увидел то, что и мы с тобой: морковка и яйцо сварились, деревяшка не изменилась, а зерна кофе растворились в кипятке. Так?

– Ano, так, – согласилась Марта.

– Это лишь поверхностный взгляд на вещи, – ответил тогда учитель. – Посмотри внимательнее. Морковка разварилась в воде и из твердой стала мягкой. С ней теперь можно сделать все: помять, легко разрезать, поломать на части. Даже внешне она стала выглядеть по-другому. Деревяшка – или как ты говоришь, «шпаличек» – ничуть не изменилась. Яйцо, тоже внешне не изменилось, но теперь внутри стало твердым, и если оно упадет на пол или ударится, то не вытечет из своей скорлупы. А вот кофе окрасило воду, придало ей новый вкус и аромат. Понятно?

– Понятно, – уклончиво ответила Марта, – но не все. Мы ведь говорили о людях, а не…

– Да, о людях. Так вот, вода – это наша жизнь. Огонь – это перемены и все нехорошее, что с нами в этой жизни бывает. Морковка, дерево, яйцо и кофе – это типы людей. Они все в тяжелые моменты жизни меняются по–разному.

Ничего не спросив, Марта вопросительно посмотрела на Алексея, ожидая, пока он сам объяснит до конца смысл притчи.

– Еще не поняла? Человек–морковь – их большинство. Эти люди только в обычной жизни кажутся твердыми. А когда их коснется беда или что–то в жизни надо поменять, они становится мягкими и скользкими. Они опускают руки, винят во всем себя либо других. Понимаешь? Чуть придавило – и они уже в панике. Такие «морковки» всегда хотят, чтобы у них все было, как у людей. Они всегда плывут по течению.

А вот человек–дерево, наоборот, никогда не меняется, остается самими собой в любых жизненных ситуациях. Эти люди, как правило, хладнокровны, внутренне спокойны. Именно такие люди показывают всем, что и тяжелые жизненные обстоятельства – всего лишь жизнь, и за черной полосой всегда наступает белая. Таких людей очень мало.

Человек–яйцо – это те, кого жизненные невзгоды закаляют, делают крепче. Таких людей еще меньше. В обычной жизни живут своей почти незаметной жизнью, а в тяжелые времена твердеют и упорно преодолевают любые преграды. Вот так, Марта.

– Počkej, – она удивленно посмотрела на Алексея. – Но ведь там был еще кофе. Как же этот тип людей?

Алексей рассмеялся:

– Ученик тоже спросил своего учителя: «А как же кофе?».

– О, это самое интересное! – ответил учитель. – Зерна кофе под воздействием огня растворяются в воде, превращая ее во вкусный, ароматный и бодрящий напиток!

И дальше сказал:

– Есть особые люди. Их единицы. Они не столько меняются под влиянием трудностей, сколько трансформируют сами жизненные обстоятельства, превращая их в нечто прекрасное, извлекая пользу из каждой неблагоприятной ситуации и изменяя в лучшую сторону жизнь всех людей вокруг.

– И кем же есть пан Соколов? – улыбнулась Марта, выслушав эту притчу.

– А пан Соколов есть тем, кем есть, – спокойно ответил Алексей. – Один Соколов ходит, ездит, работает, ест, пьет, матерится, с кем-то спорит, куда-то все время спешит, лезет… А другой Соколов – внутри внешней оболочки первого –  живет с отметиной родины, которой его лишила война. С которой его выгнали. Закатали танками и бомбежками. Там и осталось мое сердце… Под теми развалинами, которые были домами, парками, улицами, где я родился, сделал первые шаги, потом рос, влюблялся, учился, работал… А до этого там жили мои предки, которых судьба привела в этот край.

– Но ведь так нельзя жить все время, – Марта ужаснулась тому, что говорил человек, еще несколько дней назад бывший ей не только чужим, а даже омерзительным. – Нельзя тосковать по холодным камням… Раз ты потерял родину, то надо…

– Погоди, – остановил ее Алексей. – Это не просто камни. И они не холодные. Они согреты нашей памятью, нашей любовью к ним… Они живые, как могильные камни, кресты, под которыми спят дорогие нам люди. Ты не задумывалась, почему людей тянет в эти святые места? Потому что там живет часть нас самих…

Сейчас Марте было жалко Алексея. И, словно угадав, уловив то, что творилось в ее душе, он продолжил:

– Только не надо меня жалеть. Это самое худшее лекарство.

– Почему же твой друг Аслан живет по-другому? У него свой дом, бизнес…

– Это тоже один Аслан, внешний. А внутри у него та же отметина, что у меня и всех, кто там родился. Красивый дом, бизнес, машина, успех – все внешнее. А внутри – раны, кровь, боль…

Он вздохнул и задумался.

– Вот ты говоришь, что тебе было бы интересно встретиться со мной в той жизни… Ну, когда не было войны. А я думаю вот о чем: кем бы стал я, все мы, кто жил там, если б не война? Интересный вопрос, правда?

Марта взглянула на Алексея с полным изумлением:

– Неужели для этого нужна война? Жили бы нормально, мирно, как живут все люди. Зачем война?

– Нет, ты меня не так поняла, Марта, – он взял ее за руку. – Я сам против войны. Не в том смысле.

– А в каком? – Марта никак не могла понять его.

– В каком?.. В одной мудрой книге сказано, что Бог очень ревнив, и Он может забрать у человека то, что ему дороже всего. У одного это – самые родные и близкие люди, у другого – дом, богатство, у третьего – родина. Забирает, чтобы проверить его сердце, его веру. Чтобы сердце не привязывалось ни к чему земному. Потому что рано или поздно мы все оставим и уйдем к Тому, Кто нас послал в эту жизнь. А кроме того…

Он на минуту задумался.

– Кроме того, быть может, такими испытаниями Бог зовет нас к Себе. Когда у нас все хорошо, гладко и сладко, мы не думаем о том, что однажды можем остаться ни с чем. Может, тебе это покажется диким, но за такую судьбу, как наша, надо не роптать, а благодарить Бога. Жизнь научила нас относиться к тому, что имеешь, проще, а в будущее смотреть спокойно. Потому что очень многое в этой жизни зависит совершенно не от нас. Когда долго живешь без средств к существованию, начинаешь ценить то немногое, что имеешь. Когда видишь смерть – начинаешь ценить чужую жизнь так же, как и свою. А когда побываешь в шкуре изгнанника – научишься прощать. Разве за такую судьбу надо жалеть? За нее надо благодарить Бога, потому что она посылается немногим…

– Альйоша, – Марта впервые назвала Алексея на чешский манер этим ласковым именем, – мне трудно понять все это. Я не верю в Бога, в жизнь после смерти. Мне трудно понять все, что было в твоей жизни. Я и свою понимаю плохо. Так кем есть пан Соколов: морковка, «шпаличек», яйцо или кофе?

– Ну, точно не «шпаличек», – рассмеялся Алексей. – И морковкой, вроде, тоже никогда не был.

Он ласково взглянул на Марту.

– Ты когда-нибудь читала Высоцкого?

– Высоцкого? – Марта попыталась вспомнить. – По-моему, он пел под гитару. Ваши русские солдаты любили его слушать. Но я этих песен не понимаю. Они слишком русские.

– Жаль. Он ведь не только пел, но и стихи хорошие писал. Хочешь, почитаю?

И, не дожидаясь ее согласия, начал:

Четыре года рыскал в море наш корсар,

В боях и штормах не поблекло наше знамя.

Мы научились штопать паруса,

И затыкать пробоины телами.

За нами гонится эскадра по пятам.

На море штиль и не избегнуть встречи.

Но нам сказал спокойно капитан:

– Еще не вечер, еще не вечер!..

– Ну как? – тихо спросил он Марту, внимательно слушавшую каждое слово.

– Я ж говорю, для меня это слишком русская поэзия, – грустно улыбнулась она. – Раз ты не морковка и не «шпаличек», то давай пить кофе.

И вышла на кухню. А Алексей, прикрыв глаза, продолжил тихо читать, помня это стихотворение наизусть:

На нас глядят в бинокли, в трубы сотни глаз,

И видят нас от дыма злых и серых,

Но никогда им не увидеть нас

Прикованными к веслам на галерах!..

Но нет! Им не послать его на дно –

Поможет океан, взвалив на плечи.

Ведь океан–то с нами заодно,

И прав был капитан: еще не вечер!..

14

…Марта едва успевала за Алексеем, стараясь не упасть, то и дело спотыкаясь о рельсы, вывернутые шпалы. Они шли через железнодорожные пути, оставив за собой вокзал и прилегавшие к нему здания. Все было разрушено, исковеркано, искорежено, изрыто сотнями больших и маленьких воронок. Накануне в этом районе шли ожесточенные бои, и теперь, когда оборона была сломлена, вместе с передовыми войсками сюда дозволено было войти журналистам. Держась вместе и никуда не разбредаясь, чувствуя опасность, они делали свою работу: снимали, записывали впечатления бойцов. Над некогда крупной железнодорожной станцией, превращенной в груду руин, стелился дым от пожарищ, а в том направлении, куда Марту вел Алексей, дым клубился, пульсировал, вздымаясь над землей горячим дыханием совсем близкой войны.

– Альйоша, – жалобно простонала Марта, едва успевая за ним.

– Не хнычь! – он повернулся к ней в вполоборота и подал руку. – Это рядом. Я тут каждый камень, каждую кочку знаю.

Зачем они пошли сюда? Марта кляла себя за то, что согласилась пойти с Алексеем, оторвавшись от остальных репортеров, с которыми их привезли прямо на «броне» – в бронетранспортерах, еще накануне наступавших на огневые позиции. Алексею очень хотелось взглянуть на свой родной поселок, где он родился, где прошло его детство, где жили и росли близкие друзья. Быть совсем рядом, в нескольких сотнях метров – и не увидеть земли, в которую ты врос всей своей памятью… Это было слишком большим искушением, чтобы устоять перед ним.

– Мы успеем, – успокаивал он Марту, помогая пробираться через рытвины воронок и завалов. – Как ты не понимаешь? Это ведь ро–ди–на! Я только взгляну, одним глазочком, сделаю пару кадров – и бегом назад. Вот сейчас будет моя родная школа, потом наш родной парк, родная речка, а там…

Но ничего, кроме все тех же руин, пепелищ на их пути не было: ни школы, ни парка… Лишь руины, изрешеченные осколками и пулями стены разрушенных зданий, обгоревшие деревья, сгоревшие машины и военная техника.

Марта мельком успела разглядеть название улицы, превращенной в сплошные развалины, по которой они уже не шли, а почти бежали: «Боевая».

– Точное название, – усмехнулась она, глядя во все стороны.

– Да, здесь во время гражданской войны, сразу после революции, шли ожесточенные бои, – пояснил ей Алексей, на что Марта снова усмехнулась:

– Правда? А как будто было вчера. Тебе не кажется?

Алексей никак не отреагировал на шутку. Его память, которая была настроена на встречу с далеким детством, не хотела мириться с тем, что видели глаза. Память противилась этой правде – обугленной, дымящейся, взорванной, закатанной гусеницами танков.

– Сейчас, сейчас, – уже механически повторял Алексей, то и дело оглядываясь по сторонам, пытаясь восстановить в памяти то, что было на месте этих дымящихся руин и обломков, – еще немного… Сейчас будет мост…

Но моста тоже не было. Оба берега соединяли лишь несколько уцелевших металлических конструкций, по которым осторожно, чтобы не упасть в речку, переходили военные и беженцы, оставшиеся без крова. Марта хотела остановить Алексея, чтобы не ходить на ту сторону реки, где начинался его родной поселок, но по его взгляду – растерянному и беспомощному, лихорадочно искавшему хотя бы какую-нибудь зацепку для того, что хранила память – Марта поняла, что это бесполезно. Оставлять своего друга одного она тоже не решилась.

Марта вслед за Алексеем ступила на шаткие трубы, соединявшие берег, глянула вниз на несущиеся прямо под ногами мутные потоки реки – и у нее закружилась голова:

– Ježišmarie! – прошептала она, ухватившись за руку Алексея.

– Сейчас, сейчас, – все так же механически повторял он, совершенно не глядя под ноги, а будучи устремлен туда, где его вот-вот ждала встреча с чем-то очень дорогим.

Но когда они дошли до конца переправы и поднялись наверх, их взору предстала печальная картина. От края до края, насколько мог охватить взгляд, расстилалась безжизненная пустыня, распаханная воронками и гусеницами: глубокие борозды тянулись во все стороны, пересекаясь, перечеркивая себя, сливаясь с линиями дорог, по которым тянулась военная техника. Лишь кое-где эта пустыня напоминала о том, что здесь еще недавно жили люди: остатки домов, построек, торчащие отовсюду балки, уже не державшие кров… Возле развалин возились люди, собирая все, что уцелело после бомбардировок, обстрелов и пожаров.

Марта стояла в шаге сзади Алексея, вместе с ним в ужасе глядя на раскинувшееся рукотворное опустошение. Марта не знала, не находила слов, чтобы хоть утешить своего друга. Она хотела подойти к нему ближе, но он вдруг повернулся и спросил:

– Ты ничего не замечаешь?

Его глаза, его взгляд отражали то же внутреннее опустошение, которое царило, торжествовало перед ними. Не поняв вопроса, Марта подошла и обняла Алексея. Но тот освободился от ее рук и спросил снова:

– Погоди… Ты ничего не замечаешь?

– Альйоша.., – тихо сказала она, собираясь снова обнять его.

– Птиц не слышно.., – прошептал он. – Здесь всегда было много птиц. Разных. А сейчас их не слышно… Как страшно…

Его взгляд стал похож на безумный. Он механически прошел еще несколько десятков метров вперед – туда, где сразу за мостом тянулись руины.

– Птиц не слышно.., – снова прошептал он. – Птицы улетели отсюда… Им больше негде жить… Ни домов, ни деревьев…

Пройдя еще немного, он остановился и опустился на землю. Рядом присела и Марта, не спуская взгляда со своего друга. Ей казалось, что он оцепенел от того, что увидел на месте своей бывшей родины.

Алексей взял пригоршню земли и, разжав ладонь, медленно высыпал назад.

– Она уже не узнает меня… Не помнит…

– Альйоша, – Марта робко тронула его за плечо.

– Совершенно не помнит… Ей очень больно…

– Альйоша, надо идти. Нас ждут, будут волноваться.

Он снова взял горсть земли и повернулся к Марте.

– Да, ты права… Надо идти… А я никуда не хочу отсюда идти. Я хочу лечь в эту землю и раствориться в ней. Стать ее частью…

– Альйоша, – Марта крепко обняла его за плечи, – это судьба… Мы уедем к нам, и ты снова будешь счастлив. Я помогу тебе стать счастливым. Я сделаю все.

– Да–да, – словно во сне отвечал Алексей, – мы обязательно уедем… И там начнем новую жизнь… Красивую и счастливую… А она останется…

Он наблюдал, как земля сыплется через его пальцы.

– Ее ведь не возьмешь с собой… Туда, где можно снова стать счастливым… Я буду счастлив, а она будет страдать, болеть… И я вместе с ней… Потому что мы – часть друг друга. Понимаешь? Она живет во мне, а я – в ней. Кто я без нее? Прах…

К ним подошла незнакомая женщина, возившаяся неподалеку в черных руинах. На вид ей было лет сорок. А можно было дать и все сто. Война не просто исказила, а обезобразила ее. Глядя на Марту глазами человека, потерявшего разум, она показала ей маленькую безделушку из синего стекла и засмеялась тонким детским смехом:

– Нашла… свою стопочку…

Марта вдруг увидела, что вся земля вокруг них была усеяна стреляными автоматными гильзами. Она подняла несколько.

– Почему пули не летят в тех, кто начинает войны? Почему от них страдают и гибнут ни в чем невинные люди? Где справедливость? И есть ли она вообще?

Алексей нагнулся к самой земле и прошептал, обращаясь к ней, словно живой:

– Прости меня, моя земля… Прости, что я вернулся к тебе со своими ранами. Ты сама вся в крови и ранах. Прости… Я тебе не враг и не оккупант. Мне никто не запретит любить тебя так же сильно и преданно, как и те, кто за тебя отдал жизнь. Я тоже многого не понимаю. И не принимаю. Прости меня, моя земля… Мне дано только одно право: любить тебя. Любить, пока живу. А потом уйти с этой любовью под свой могильный крест… Осталась только любовь. И память. Все остальное забрала эта проклятая война…

Его душа, разорвавшись на тысячи мелких кусочков, летела над землей, из которой была взята, призвана в эту жизнь, став плотью, вместе с прахом, в который она – эта родная ему земля, затерянная во времени и пространстве – теперь была превращена войной.

Алексей все так же что-то шептал, нагнувшись к земле, и плакал – беззвучно, но безутешно и горько….

Слушая эти слова посреди зловещей тишины, царившей над погребенным поселком, Марта почувствовала, что сейчас закричит от охватившего ее отчаяния и горя. Не заплачет, а именно закричит, воздев руки к небу, где живет Тот, Кто, по ее мнению, не должен был допустить этой трагедии. Если Бог есть, почему Он глух и слеп к слезам Своих людей? Ей захотелось кричать, выть к небу, чтобы ее вопли услышали и взглянули на эту исстрадавшуюся, израненную, изувеченную землю.

Она со злобой швырнула зажатые в ладони стреляные гильзы и опустилась на колени перед Алексеем. Она понимала, чувствовала, что нет слов, способных утолить, утешить его боль и страдания. Марта плакала вместе с ним, ощущая себя такой же распятой на этой земле, такой же изуродованной гусеницами грохотавших здесь танков, такой же уничтоженной, раздавленной, кровоточащей, как и душа Алексея. Как и сама эта земля…

Кто-то сзади тронул ее за плечо. От неожиданности Марта вздрогнула и… проснулась.

Несколько минут она лежала, не шевелясь, снова не веря, что все только что виденное и пережитое ею было сном. Ей по-прежнему хотелось плакать, рыдать, склонившись вместе со своим другом к чужой, незнакомой ей земле, обезображенной войной.

Наконец, она встала и тихонько, на цыпочках, подошла к спящему Алексею. Было далеко за полночь. Отблеск фонарей в парке смешивался с тихим светом луны, падая через задернутые шторы на пол и стены. Чуть отодвинув их, Марта стала смотреть в окно, наслаждаясь ночной тишиной, спокойствием, умиротворением, понемногу успокаиваясь сама от пережитого потрясения.

– Почему ты не спишь? – вдруг услышала она тихий голос Алексея.

Ничего не ответив, Марта подошла к нему и присела на краешек постели.

– Почему ты не спишь? – повторил он, взяв ее за руку.

И только сейчас Марта заметила блеск на его щеках. Алексей плакал…

Снова не говоря ни слова, Марта легла рядом, прижавшись к нему.

– Почему ты дрожишь? – все так же тихо спросил он, обняв ее за плечи. – Тебе холодно?

Марта прижалась к Алексею еще ближе.

– Мне страшно.., – прошептала она.

– Ты боишься темноты? – Марта почувствовала, как Алексей улыбнулся, прижимая ее к себе. – А ведь уже не маленькая.

– Я боюсь… войны…

– Какой войны? – Алексей снова улыбнулся. – Тебе опять что-то приснилось?

– Нет, – прошептала Марта, – я видела войну… Там… Откуда ты… Как страшно!..

Алексей хотел сказать еще что-то, чтобы успокоить Марту, но та повернулась к нему и провела своей ладонью по его мокрым щекам.

– Обещаю, что утром побреюсь, – он хотел отшутиться, чтобы не говорить о том, что так волновало Марту. Но та все гладила и гладила его по щекам, шепча одно–единственное слово:

– Альйоша…

Алексей чувствовал биение ее сердца – учащенное, как при только что пережитом страхе.

Постепенно она начала успокаиваться. А потом, обняв Алексея, тихо уснула.

Когда они проснулись, Марта отдала Алексею всю силу своей нежности и женской ласки, чувствуя, что больше ничем не сможет прикоснуться к его оголенной страданиями душе…

15

Эта ночь окончательно сблизила Марту и Алексея. Все, что их разделяло до этого – неприязнь, недоверие, стеснительность – исчезло. Марцелы по-прежнему не было дома, она продолжала проводить время в кругу своих друзей и знакомых, поэтому Марта неотлучно находилась рядом с человеком, так неожиданно и странно наполнившим ее жизнь совершенно новыми чувствами, переживаниями и мыслями. Доктор Недамански, в очередной раз приехавший осмотреть Алексея, с удовлетворением констатировал заметное улучшение его самочувствия.

– Жалко будет расставаться с таким пациентом, – пошутил он. – Когда теперь увидимся? Ведь вы не забудете нас?

– Конечно, доктор, – улыбнулся в ответ Алексей, взглянув на Марту.

– Кстати, сестра Ковачова сказала мне, что вы собираетесь провести уикенд за городом. Думаю, что эта прогулка пойдет вам только на пользу. Разумеется, если не будет никаких новых приключений. Свежий воздух, природа… У нас красиво. Моравия[33] – это особый край. Так что поезжайте. Не будем спешить расставаться с вами. Так, пани Марта?

Тень смущения, пробежавшая по лицу Марты, не утаилась от доктора.

– Ну, конечно, не навсегда, – он поспешил успокоить ее, чувствуя уже некую особую привязанность Марты к Алексею. – Мы, чехи, в таких случаях говорим не «s bohem», а «na shledanou», то есть не «прощайте», а «до свидания». Кроме того, как раз вот с таких историй часто начинается большая дружба. Мне такие случаи известны. Причем, не из врачебной практики.

Выйдя проводить доктора, Марта больше ни о чем не стала его расспрашивать.

– Думаю, еще несколько дней – и ваш друг сможет спокойно обойтись без нашей помощи, доктор Недамански пожал ей руку, стоя возле своей «Шкоды». – А дальше…

Он взглянул на Марту, не выпуская руки.

– А дальше, милая Марта, диагноз ставят не врачи. Дальше вы должны понять своего друга сами. Понять, чем помочь ему. Это уже за гранью моей скромной компетенции хирурга. Человеческие отношения – настолько тонкая и деликатная материя, что со скальпелем туда не полезешь. Теперь нужно слушать свое сердце, оно все подскажет. И не обманет. Поверьте мне, вашему старому другу.

Возвратившись, Марта подошла к Алексею и присела рядом.

– Доктор говорит, что через несколько дней ты сможешь быть свободен.

– Я и так вполне свободен, – улыбнулся Алексей, глядя на озабоченную Марту.

– Ты понимаешь, о чем я. Ты сможешь встать и…

Она замолчала. Алексей понимал, что она хотела сказать. Он взял ее за руку, притянул к себе и нежно поцеловал.

– У меня такая работа, что я не могу сидеть на месте. Я – репортер, а репортер – это как волк, которого ноги кормят.

– Но даже волк имеет свой дом, свою семью, – прошептала Марта, чуть не плача. – Неужели тебе не хочется того же? Работа, работа… Я уже слышала это. Что у тебя есть, кроме твоей работы?

Алексей погладил Марту по голове.

– Ты молодая, красивая, живешь в такой же красивой стране… Зачем я тебе? Чтобы твои друзья смеялись? Скажут, ну и нашла себе «сокровище»! Долго, видать, искала, пока не нашла такое «счастье». Мы же с тобой не Отелло с Дездемоной? «Она его за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним»! Правда?

И рассмеялся, обняв Марту.

– Мне все равно, что будут говорить или думать другие, – она всхлипнула, не удержавшись от слез. – Неужели ты сможешь уйти? Вот так встать – и уйти… после всего…

– Зачем я тебе? – он все гладил ее. – Чужой, из далекой страны, побитый… Я даже не понимаю вашего языка. Помнишь, как ты пыталась объяснить мне, что такое «горький чай» и «черствый хлеб»? Помнишь?

Алексей засмеялся, а Марта расплакалась, держа его руку.

– Я все помню, – сквозь слезы сказала она. – Все… Я всегда была рядом с тобой. Только ты не замечал. Не видел. Или забыл. Но я всегда была рядом. Даже там, где… Где было страшно… И все помню…

– Что тебе мешает начать новую жизнь? – немного успокоившись, спросила Марта. – Я не могу понять. У каждого из нас есть свое прошлое. Но надо жить сегодня, думать о том, что будет завтра. Разве не так? Что в этом плохого?

– Может, ты и права, – задумчиво ответил Алексей. –  Наверное, я действительно застрял в своем прошлом. Стал калекой, вот как сейчас, когда не могу встать с постели. Но прошлое для меня – это моя точка опоры в нынешней жизни. Понимаешь? Моя опора. Потому что ни на что больше я не могу опереться. Это, если хочешь, мой способ выжить, остаться самим собой…

– Альйоша, зачем так сложно? Я помогу тебе жить по-другому. Ты будешь счастлив. Мы будем счастливы…

Он нежно обнял Марту.

– Я везде буду чужим… Конечно, можно жить, к чему-то приспособиться. Многие так и живут. Это их выбор. Этих людей нам нельзя судить. Значит, прошлое не имеет на них большого влияния. Оно не тяготит их, и они по-своему счастливы. Стряхнули с себя все неприятные воспоминания – и живут. Им так легче, и слава Богу. Зачем вспоминать то, что было? Прошлое действительно не вернешь. Но я не настолько рационален, чтобы подчинить свою память, приказать ей, заставить ее забыть свою родину и распахнуть для новой. Мое сердце похоронено там… Поэтому я везде буду чужим…

– А любовь ты можешь пустить в свое сердце? – тихо спросила Марта.

– Не понял, – не сразу отреагировал Алексей.

– Ты говоришь, что не можешь пустить в свое сердце новую родину. А любовь? Ее можешь пустить?

Алексей усмехнулся:

– Ты веришь в любовь?

– А ты нет? – Марта прижалась к нему.

– Я первый спросил.

– Вот первым и ответь.

Алексей задумался.

– Не то что не верю… Просто я, наверное, не знаю, что это такое. Любовь – это дар, особый дар, который дается человеку. А я, видать, его не достоин. Ни я по-настоящему никого не любил, ни меня. Хотя…

Он замолчал, задумавшись.

– Что ты хотел сказать? – тихо спросила Марта.

– Наверное, она все-таки есть.

– Далеко? – Марта уткнулась ему в плечо, пряча улыбку.

– У меня такое предчувствие, что где-то совсем рядом, – он тоже улыбнулся и прижал Марту еще крепче.

– У меня тоже. Тем более что совсем недавно ты уже говорил мне о любви. Ну, о том, что она есть. Даже с первого взгляда.

– Правда? – изумился Алексей. – Я нес такую чушь? И когда же?

– Говорю тебе: недавно. Просто ты не помнишь. Как и то, что я всегда была рядом…

16

Они ехали по живописной осенней дороге вдоль леса и тихой речушки. Равнина начинала переходить в холмы, сплошь укрытые золотой листвой растущих на них деревьях. С правой стороны блестела лента речки, то скрываясь, то вдруг выныривая из-за холмов. Аслан сидел за рулем, Алексей расположился рядом с ним на переднем сиденье, откинутом назад, чтобы заживающие ребра не ощущали нагрузки. Марта расположилась сзади, рассовав в багажник и возле себя сумки с продуктами и подарками, которые они везли в гости к ее бабушке, а также кофры с аппаратурой Алексея.

– Красивые места, – Аслан то и дело смотрел по сторонам, восторгаясь природой. – Тебе они ничего не напоминают?

– Я сам об этом только что подумал, – Алексей тоже не мог оторвать взгляда от чарующей красоты. – Чишки, Шалажи, Галашки… Были б эти холмы повыше – можно Беной вспомнить, Сержень-Юрт[34].

Марта тихо засмеялась:

– Какие смешные названия: Галашки, Шалажки…

– Не Шалажки, а Шалажи, – поправил ее Алексей. – Это во-первых. А во-вторых, наши названия ничуть не хуже ваших. Кстати, что это за речка? И куда мы едем?

– Бечва. А едем в Млин.

– Куда? – переспросил Алексей.

– Млин.

– Понятно. Мельница.

– Ano[35]. Это где делают муку, – повторила Марта. – Очень старый, но сохранился. Там всегда жили люди.

– Откуда такие познания? – Аслан взглянул на своего друга, не скрывая искреннего удивления. – На инязе мы с тобой, вроде, не учились.

– Там, где я живу, мельница – это тоже «млин»[36]. Так что, братишка, не удивляйся: у меня свой «иняз» – так сказать, по жизни. По судьбе. Млин он и в Африке будет «млин», если там будут жить хотя бы два украинца.

– «В Африке…», – повторил Аслан, не переставая смотреть по сторонам. – Знаешь, о чем я думаю? Давай купим тебе где-нибудь здесь домик! Не в Африке, а именно здесь. Совьешь свое гнездышко, будешь жить–поживать, добра наживать. Сколько можно быть перелетной птицей? Как думаешь?

– Думаю, что негоже орла сажать в клетку, – философски ответил Алексей, вполоборота глянув на Марту.

– Орел нашелся, – хмыкнул Аслан. – Марте кланяйся в ноги, что она такого «орла» не постеснялась к себе домой привести. Нашли б тебя полицейские, они крылья твои орлиные быстро подрезали б. Вместе с хвостом. Ты от темы не увиливай. Так как насчет домика на лоне природы? Кроме шуток.

– Я без твоего домика почти все время на лоне природы. Командировки, съемки, поездки…

– Мне кажется, тебе уже не только о работе своей думать надо. И не только о себе.

И весело подмигнул Марте в зеркальце:

– Верно говорю, Марта?

– Я согласна. У орла тоже есть свое гнездо. Оно на земле, а не в небе.

– Кстати, я давно присматриваюсь к этим местам. Насчет того, чтобы здесь тоже делать свой бизнес. Маленький уютный отель, туристы, отличный релакс вдали от больших городов… Но для этого мне нужен компаньон, причем надежный. Такие дела первому встречному не доверишь. Так что ты, Лёха, самая подходящая кандидатура. Вместе с Мартой, разумеется. Тебя без Марты, я так понимаю, далеко и надолго отпускать нельзя. Да и я буду всегда недалеко, рядом, случись что.

И снова глянул на нее в зеркальце, наблюдая за реакцией. Он, конечно, видел, что Алексея и Марту с недавнего времени связывает гораздо нечто большее, чем завязавшаяся между ними дружба. Марта же улыбалась, воспринимая этот весь этот разговор Аслана про сказочный домик среди здешней природы просто как шутку.

– Эх, не понимаете вы души настоящего репортера! – Алексей сладко потянулся на своем сиденье. – Домик, гнездышко… Душа репортера рвется на простор, где ей не тесно.

– Да куда ж тебе больший простор? – Аслан обвел свободной рукой, указывая на панораму перед ними. – Пора, как говорится, менять профессию. Нет, не так. Пора менять профиль твоей профессии. Хватит мотаться по горячим точкам и искать приключений. Разве ты не можешь быть, к примеру, фотографом–пейзажистом? Море работы для неуемной души, вроде твоей. Лазай с утра до ночи со своими объективами по долинам и по взгорьям, снимай в удовольствие. Между прочим, хорошие фотографии хорошо украшают интерьер и всегда пользуются спросом. Для нормальных людей, а не таких фанатиков–журналюг, как ты, это тоже неплохой и стабильный заработок, своего рода бизнес.

– Боже, что я слышу! – всплеснул руками Алексей. – И от кого? От своего лучшего друга! Товарища и брата. Мне, прожженному репортеру, уйти с передовой и окопаться в тихом гнездышке… Кошмар! Страшный сон!

И, немного помолчав, он неожиданно стал читать стихи:

Но нет, им честь знамен не запятнать,

Дышал фельдмаршал весело и ровно.

Чтоб их в глазах потомков оправдать,

Он крикнул: «Кто-то должен умирать,

А кто-то должен выжить –  безусловно!».

И нет звезды тусклее, чем у них.

Уверенно дотянут до кончины,

Скрываясь за отчаянных и злых,

Последний ряд оставив для других –

Умеренные люди середины…

– Высоцкий, – думая о чем-то своем, сказал Аслан.

– Чего притихли? Стыдно, небось? – улыбнувшись, спросил Алексей после небольшой паузы. – Хотите и меня запихнуть в средние ряды? Какой после этого я репортер? В самом деле, тогда надо сидеть где-нибудь в тылу, щелкать разных птичек, зверюшек, цветочки, лепесточки. Нет, ребята, эта работа не для меня, не для моего характера.

– Да с твоим характером тебе и не надо искать никаких приключений, – возразил ему Аслан. – Таких, как ты, они сами находят. Везде и всюду. Так что, братан, покой нам только снится.

– Марта, нам еще долго ехать? – Алексею хотелось поменять тему.

– Что, болит? – тут же откликнулась Марта, озабоченно склонившись к Алексею. – Уже недолго. Скоро приедем. Там ляжешь.

– Жаль, – нарочито уставшим голосом сказал Алексей. – А то я бы сейчас вздремнул, пока вы тут за меня обсудите, где какой домик покупать…

И так же притворно закрыл глаза.

– Ты и так хорошо «дремал» за все эти дни, пока гостил у Марты. На целый год хватит.

Марта положила ему руки на плечи.

– Если бы вы знали, Марта, как мне трудно с этим упрямцем, – не выпуская руля, Аслан легонько хлопнул его по плечу. – Ладно, меня не слушает. Но мудрецов-то надо слушать! А что они говорят? «Всему свое время, – говорят. – Время смеяться и время плакать, время войне и время миру». Как дальше – не помню. Но тоже мудро.

– Правда? – оживился Алексей. – А почему этих мудрецов другие «мудрецы» не слушают? Особенно в отношении войны и мира.

– Вся история человечества – это история войн, – возразил Аслан. – Больших войн, малых… Или вот таких, которые теперь называются горячими точками, миротворческими операциями, зачистками. Какая разница? Где закипает людская ненависть – там и войны. Где равнодушие – там и кровь. Одни  войны кончаются, другие начинаются, то здесь, то там. Одни забывают, другие вспоминают…

– Вот–вот, – Алексей повернулся к Аслану, – а ты хочешь меня упрятать в райский уголок.

– Причем тут одно к другому?

– А притом, что репортеры никогда не дадут людям забыть, что такое войны, как бы кому этого ни хотелось. Разве не так? Если бы люди помнили, знали всю правду о войне, они б не решились убивать друг друга, калечить, оставлять детей сиротами, утюжить дома танками. Так что, братан, не спеши меня списывать на берег. Или вообще на покой. Моя профессия ничуть не хуже твоей или любой другой. Репортер – это очевидец, живая память. А если мы помним, то остальные тоже не имеет право забыть. А мы многое помним. Потому что многое видим. И многое знаем.

– А известно ли тебе, господин репортер, что кто много знает – плохо спит? И долго не живет. Марта, представляю, как вам тяжело с этим кавказским гостем, – усмехнулся Аслан.

В ответ Марта склонила к Алексею свою голову, облокотившись на его плечо.

– Просто он еще не совсем здоров.

– Как это нездоров? В каком смысле? – Алексей резко повернулся к Марте и тут же охнул, схватившись за бок.

– В этом смысле, – улыбнулась Марта. – Когда ты будешь здоров, то поймешь, что твой близкий друг и я желаем тебе только добра.

– А вот, кстати, то, о чем я говорил, – Аслан кивнул в сторону небольшого деревянного домика – словно сказочного, из тесаных бревен, с ажурными окнами, в окружении стройных сосен, стоявшего на склоне одного из живописных холмов, мимо которых они проезжали. – Лёха, быстрее соглашайся! Смотри, какая красота.

– Нет, здесь нельзя, – пояснила Марта. – Это дом, где живут и лечатся дети. Которые… У которых нет отца и матери… Как это сказать по-русски?

– Сироты, что ли? – помог Алексей.

– Ano, да, сиротки. С разными болезнями. Тут им хорошо: чистый воздух, природа, тихо. Дети целый год.

– Вон какое дело, – Аслан проводил взглядом сказочный домик, – тогда будем искать дальше. Все равно найдем. Все равно мы с Мартой тебя приземлим. Так, Марта?

И снова взглянул на нее в зеркальце, наблюдая за реакцией.

Вскоре они подъехали к небольшой журчащей речушке, перегороженной старой водяной мельницей с огромным вращающимся колесом–жерновом.

– Наш Млин! – радостно воскликнула Марта, давая понять, что они приехали.

Млин меньше всего походил на деревню. Скорее это был совсем маленький хуторок из нескольких деревянных домов и дворов, огороженных плетеными изгородями. Над некоторыми домами из торчавших над ними труб уже клубился дым. Заботливые хозяева сложили припасенные на зиму дрова под специальные навесы, а рядом, так же заботливо укрытые, стояли аккуратные стога сена. Все дышало тишиной, осенним умиротворением и покоем. Лишь далеко в лесу слышался топор дровосека, но эти звуки, усиленные резонансным эхом, не нарушали царившей над этим местом гармонии.

Трудно было сообразить сразу: был ли хутор посреди леса или, наоборот, лес без стеснения рос прямо посреди и вокруг хутора, окружив его плотной стеной со всех сторон. Но главенствовала тут, конечно же, водяная мельница – очень старая, почерневшая от времени, но вполне исправная, скрипящая таким же черным колесом, вращаемым непрерывным потоком маленькой речушки, текущей с холма и образующей вниз по течению, метрах в двадцати от мельницы, небольшую запруду, где мирно плавали домашние гуси и дикие утки. А в глубине этого озерца сновали продолговатые тени: то были его постоянные обитатели – форель.

О присутствии цивилизации здесь напоминали лишь электрические опоры, от которых к каждому дому тянулись провода.

– Идиллия, – восторженно прошептал Аслан, открыв дверцу и не спеша выходить из машины.

Марта ж, напротив, не просто вышла, а выскочила оттуда и побежала чуть ли не вприпрыжку к старенькому дому, что стоял почти рядом с мельницей и речушкой. Не успела она добежать, как из того двора навстречу выбежал огромный лохматый пес, который стал грозно рычать и лаять на Марту. Но, видимо, узнав ее, он мгновенно превратился в комок неописуемой радости и ласки, начал визжать, лизать Марте руки, прыгать, стараясь достать до лица, а потом, путаясь у нее в ногах, забежал во двор. Махнув Аслану и Алексею рукой, она зашла в дом, но вскоре возвратилась в сопровождении того же пса. Подойдя осторожно к незнакомцам, он так же осторожно обнюхал каждого, пока те стояли, выйдя из машины, не шевелясь.

– Это Азор, не бойтесь его, он своих не тронет, – успокоила их Марта, потрепав пса за холку.

– Ну да, мы тут свои, как Марта – кавказская горянка, – отшутился Аслан, тоже погладив лохматого сторожа.

– Babička[37], бабушка очень старая, плохо слышит, ей уже больше 80 лет, – объяснила Марта, провожая гостей к дому. – Теперь я у нее бываю редко, много работы. Другие тоже. Поэтому она будет очень рада гостям.

Бабушка Марты действительно обрадовалась, когда к ней в дом вошли Алексей и Аслан, по–прежнему сопровождаемые Азором. Надев очки, она подошла к ним и пристально посмотрела, ласково улыбаясь.

– У меня со вчерашнего дня было предчувствие, что ты приедешь, – она обняла Марту. – Я так давно тебя не видела, родная моя! Сейчас я вас буду угощать.

Домик, в котором жила бабушка Марты, был совсем небольшой, но очень уютный. Сразу из прихожей все прошли в главную комнату, откуда вели две двери в крохотные спальни. От печки, стоявшей на такой же маленькой кухне, на весь дом веяло теплом и приятным запахом домашнего хлеба. На окнах стояли горшки с цветами, между которыми, греясь на скупом осеннем солнце, дремал рыжий пушистый кот, никак не отреагировавший на появление в доме незнакомых людей.

– Он такой же старый, как и я, – тихим смехом рассмеялась бабушка, указывая на кота. – В его кошачьем возрасте уже не мышей ловить или с кошками гулять, а только спать.

Погладив дремавшего кота, Аслан подошел к старому деревянному шкафу, стоящему рядом с окном.

– Лёха, глянь, какая работа! Какая древность!

Шкаф и впрямь был очень старой ручной работы, а политура, которой он был покрыт, потемнев от времени, еще более усиливала эффект благородной старины. Тонкая ажурная резьба, нанесенная на дверцы, придавала особую изящность. Сверху по углам его украшали такие же ажурные фигурки в виде ангелочков. Сделанный из добротной липы, шкаф сохранился в идеальном состоянии, нигде не потрескавшись и не рассохшись.

– Это работа еще моего деда, – приветливая старушка поспешила все объяснить гостям. – Он был большой мастер, все делал сам. Он, как и все мы, тоже работал на мельнице, только кроме муки имел там свою пилораму, распиливал бревна на доски, сушил и делал из них прекрасную мебель. К нему даже из городов приезжали, чтобы что-то заказать. Меня еще на свете не было, когда он этот шкаф смастерил – специально к моему появлению на свет. Поэтому я очень дорожу этим подарком. Люди стараются вместе с жизнью менять и мебель, а этот шкаф – дедушкина память – всю жизнь со мной.

И она провела ладонью по его матовой поверхности.

Ничего не поняв, Аслан и Алексей переглянулись, а потом вопросительно посмотрели на Марту.

– Гости – иностранцы, – Марта только сейчас начала объяснить ситуацию бабушке, обращаясь к ней почти на самое ухо. – Русские.

– Русские? – та изумленно посмотрела на обоих.

– Особенно я, – хмыкнул под нос Аслан.

– В этом доме русские были. В конце войны, когда шли на Прагу. Весной 45-го. Больших боев у нас тут не было. Немцы вечером ушли,  а утром пришли русские. Солдат разместили в школе, а офицеры жили по домам. Два офицера остановились у нас, даже какие-то важные совещания тут проводили.

– Ну и как, не обижали? Не хулиганили? – через Марту спросил Аслан.

– Нет, что нас обижать? – улыбнулась бабушка. – Мы люди деревенские, простые. Нам воевать некогда. Земля не для войны Богом создана. Они тоже недолго были здесь. Чем смогли – тем угостили их. Один даже стал ухаживать за мной. Я ведь не всегда была такой старенькой.

– Интересно, – оживилась Марта, – об этом ты мне никогда не рассказывала. Ну-ка, поподробнее, пожалуйста, о своем романе с русским офицером. Во мне, случаем, не течет русская кровь?

Та добродушно рассмеялась.

– С твоим дедушкой мы поженились уже после войны. Так что не беспокойся насчет своего происхождения. Хотя с тем русским у нас были очень красивые романтичные отношения. Он дарил мне каждый день цветы, читал русских поэтов, хотя я мало что понимала. Так, отдельные похожие слова. Но «я тебя люблю» по-русски я запомнила на всю жизнь. Такое не забывается. А звали его Алексей. Алёша…

При этих словах бабушка о чем-то вздохнула, обняв Марту.

– О чем это она? – сразу поинтересовался Алексей, услышав свое имя и знакомые русские слова–признания в любви.

– Так, – уклончиво ответила Марта, пряча улыбку, – бабушка кое-что вспомнила. Мне это трудно перевести. Кстати, как звали твоего дедушку?

– Как и меня. Алексеем. Алексеем Федоровичем. Меня в его честь назвали. А что?

– Да так, – снова ушла от прямого ответа Марта. – И он, наверное, воевал?

– Что значит «наверное»? Конечно, воевал, как все мужчины его возраста, когда шла война с немцами. И не просто воевал, а всю войну прошел – от самого Сталинграда до Праги. Вся грудь в боевых наградах.

– До Праги? – изумилась Марта.

– До Праги. Не американцы ж ее освобождали, а наши войска. Или теперь историю по-другому пишут? Может, они еще Русь крестили и Москву строили?

– Počkej, – Марта не ответила на его шутку и снова обратилась к бабушке:

– И долго они были твоими постояльцами?

– Я ж говорю: недолго, около месяца. Потом их часть пошла дальше, и мы больше не виделись.

Марта обняла бабушку и, хитро прищурив глаза, спросила:

– А его фотографий у тебя, случаем, не осталось? Раз ты помнишь, как по-русски «я тебя люблю», то, может, и фотографии помнишь, где лежат?

– Нет, ничего не осталось. Ни фотографий, ни писем, хотя он поначалу писал. Много писал, хотя я ничего в тех письмах не понимала. Только картинки рассматривала: цветочки, сердечки разные… Может, ранили его потом. Может, убили. Война есть война. Одно горе и слезы от нее…

Не выпуская бабушку из объятий, Марта тихо, но так, чтобы она услышала, спросила ее на само ухо:

– А из этих русских на твоего друга никто не похож?

Снова внимательно глянув на обоих, она так же тихо ответила:

– Вот этот русый – даже очень…

И кивнула на Алексея. Марта оторопело посмотрела на него. Догадавшись по нескольким фразам, о чем речь, Аслан рассмеялся, обняв своего друга:

– Что, бедный родственничек, попался? Не зря я спросил, освободители не хулиганили здесь, пока шли на Прагу? Им ведь только дай волю. Все равно, что заставить козла стеречь капусту.

– Ой, только не надо ля–ля, – Алексей отмахнулся от Аслана, – надо еще разобраться, нет ли у тебя европейской родни в Австрии, Германии, Польше или еще где-нибудь.

– А чего разбираться? Могу сразу заверить: нет! Мы хоть и не безгрешные ангелы, но у нас на счет этого подозрения железное алиби: в 44–м году всех чеченцев с ингушами сослали очень далеко от тех мест, где гремели бои.

– Как сослали? – тут же переспросила Марта, забыв о своем разговоре с бабушкой. – За что?

– За то, что мы, якобы, помогали немцам. Хотя мы помогали им так же, как китайцам – делать их культурную революцию.

– И что?... – Марта не знала, как и о чем спросить дальше.

– И все. Посадили весь народ в теплушки – вагоны такие, в которых скот возят – и погнали за тысячи километров от родины. Всех погнали – от младенцев до стариков и старух. Под конвоем, чтобы никто не убежал. Даже тех вайнахов, кто воевал на фронтах, тоже отозвали и сослали. Как врагов народа.

– Боже, – прошептала Марта, – я ничего об этом не знаю.

– А зачем об этом знать? В нашей стране об этом не любили говорить. И до сих пор не любят. Тем более про геноцид. Какой геноцид? Самое гуманное государство, где так вольно дышит человек. Как будто ничего и не было: десятков тысяч трупов, унижений, издевательств… Когда есть враг – есть и спаситель Отечества. А когда врага нет – его придумывают. Ну, чтобы спасителю легче было осуществлять свою миссию. На трупах своего же народа. Так было и, наверное, еще долго будет. Я, кстати, тоже родился на чужой земле – там, куда сослали весь мой народ. Так что, дорогая Марта, Алексей в какой-то мере прав: репортеры нам еще долго будут нужны. Чтобы никто не имел права забыть о том, что было.

Марта стояла, пораженная услышанным. В ней снова проснулась боль, которую она ощутила рядом с Алексеем. Однако мягкий, ласковый голос бабушки, приглашавшей гостей за стол, заставил ее заняться делом.

Аслан сразу предложил распределить обязанности, связанные с организацией уикенда. Марте он предоставил право хозяйничать вместе с бабушкой на кухне, а с Алексеем решили готовить прямо на природе, возле речушки, падавшей на лопасти мельничных жерновов.

– У нас будет праздник международной кухни, – весело сказал он, распаковывая взятые с собой сумки с провизией. – Вы готовьте свои блюда, а мы с Лёшкой приготовим свои кавказские, прежде всего, настоящий шашлык.

– Не удивили, – парировала Марта. – Шашлык у нас тоже готовят. Жареное такое мясо, прямо на огне…

– Ну что ж, – усмехнулся Аслан, – если у вас «тоже», да на огне, тогда  у нас «чешское» пиво «тоже» делают. Ты не помнишь, Лёха, где у нас «тоже» делают «чешское» пиво? Вспомнил! В Назрани! Не, в Ачалуках![38] На местном заводе минеральной воды.

И они рассмеялись, оставив Марту в недоумении: о чем они снова говорят?

– Нет–нет, дорогая Марта, настоящий шашлык – только на Кавказе! Это восточное блюдо. Его готовят только мужчины, хотя едят вместе с женщинами. Поэтому, с вашего позволения, мы берем это право на себя. И прихватим с собой Азора. Он ведь тоже «мужик».

Учуяв запах мяса, пес давно крутился возле сумок, облизываясь в предвкушении угощения.

– Шашлык, Марта, это не просто изысканное блюдо, а целая наука, целая философия, – продолжал Аслан, разбираясь в сумках. – Кавказское застолье – не пьянка, а ритуал, украшенный красивыми тостами. Поэтому у нас ум не пропивают.

– Правда? – Марта улыбнулась, незаметно взглянув на Алексея. – Мне кажется, это получается не у всех ваших.

– Это когда они попадают в чужую компанию и пьют по чужим правилам, – выкрутился Аслан, поняв ее улыбку. – Но потом они исправляются. Факт!

Оставив Марту, они вышли со двора и подошли к самой речке, где она журчала, перескакивая через небольшие каменные порожки. Там они расчистили площадку для огня, обложили ее камнем и, когда появился нужный жар, принялись нанизывать мясо на шампура.

– Настоящий молодой барашек! – похвастался Аслан. – Обыскался по всем магазинам, пока нашел. Как ты относишься к такому шашлычку?

– Очень даже положительно, – поддержал его Алексей, следя все время за тем, как мясо на глазах начало покрываться ароматным румянцем.

Такой же ароматный дымок спускался к самым домам. Один из жителей, немолодой чех, выйдя со двора и подойдя к ним ближе, начал о чем-то просить.

– Моя твоя не понимай, – жестами попытался ответить ему Аслан. – Нихт ферштейн. Донт андестенд[39].

Увидев Марту, вышедшую из дома, Алексей тут же позвал ее на помощь.

– Он просит хотя бы кусочек, – рассмеялась она, расспросив этого человека. – Говорит, что не может спокойно сидеть дома, когда так вкусно пахнет.

– Кусочек? – рассмеялся Аслан. – Угостим, как положено. Зови его в гости. Да и всех остальных соседей. У нас еды хватит, дров тоже, чтобы шашлыки нажарить. Пусть идут, не стесняются.

Марта ничего не ответила, немного смутившись.

– В чем дело? – не понял ее Аслан.

– У нас так не принято…

– Что не принято? Гостей приглашать?

– Нет, мы тоже любим гостей. Но у нас все по-другому, не так…

– Ну, как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. А этого дядьку все же надо позвать. Неудобно как-то: он просит, а мы…

Марта засмеялась:

– А он и есть мой дядя. Его зовут Йозеф.

– Вот и лады. Пусть приходит. Нам веселее будет.

Заметив, что Алексей ходит, держась за перевязанный бок, она вынесла из дома бабушки кресло–качалку и усадила его, упросив не ходить. А сама взялась помогать Аслану.

Алексей между тем подтянул свою репортерскую сумку, достал оттуда «Кэнон», примкнул к нему телеобъектив и стал незаметно снимать Марту, увлеченную своими приготовлениями.

Неожиданно Алексей сам увлекся этой съемкой. Он впервые взглянул на Марту через объектив своей камеры и увидел ее совершенно иной, чем та, с которой общался все эти дни, пока лежал в ее комнате. Каждое ее движение, каждый поворот головы, улыбка, выражение глаз, непослушная челка, все время спадавшая на лоб – все показалось ему необыкновенно милым, теплым, очень знакомым и в то же время совершенно незнакомым. Он нажимал и нажимал на кнопку спуска, почти без остановки, стараясь запечатлеть Марту на фоне этого чарующего осеннего леса, кристально чистой речушки, старой мельницы, ее огромного колеса, неспешно делавшего свои обороты уже многие десятилетия, отмерявшего свой счет текущему вместе с речушкой времени.

«Почему я не видел ее такой раньше?», – думал он, не отводя объектива и своего завороженного взгляда от Марты.

Она вдруг взглянула на Алексея и, заметив, что он ее снимает, засмеялась и погрозила ему пальцем. Тут же подбежала и, присев на корточки, попросила показать картинки.

– Так не интересно, – обнял ее Алексей, – давай посмотрим вечером, с монитора. Я ведь прихватил с собой ноутбук.

Обедали, собравшись все вместе за большим столом в доме бабушки. Йозеф принес с собой большую бутылку, важно поставил ее в самый центр стола и торжественно объявил:

– Slivovice![40]

– Это наша домашняя водка, – объяснила Марта гостям. – Ну, как русская…

– Самогонка! – тут же подхватил ее мысль Алексей. – В таком случае это от нашего стола вашему столу.

Он порылся в своей огромной сумке и достал оттуда запечатанную бутылку.

– «Хо-лод-ный Яр», – по слогам прочитал на красочной этикетке Аслан. – Нашел, чем угощать друзей. И без твоего «Холодного Яра» прохладно.

– Ладно тебе ерничать, – рассмеялся Алексей. – Это ж тебе не что-то с чем-то, а настоящая украинская горилка! Попробуй, а потом посмотрим, кому из нас будет «прохладно».

Йозеф же, откупорив свою бутылку, начал угощать гостей. Ему очень хотелось, чтобы гости оценили вкус этого напитка. Пришлось пробовать всем – морщась и хватаясь за закуску, потому что сливовица оказалась необыкновенно крепкой. Марта смеялась больше всех, хотя больше всех морщилась, делая даже маленький глоток огненного напитка.

Но никто не был пьяным. От свободного общения было уютно и весело. К удивлению всех, никто не ощущал дискомфорта. Наоборот, находя схожесть многих слов, все дружно радовались, стараясь запомнить их. Алексей много снимал, мигая вспышкой: всех вместе, по отдельности, смешные сценки, интересные моменты…

17

За этим весельем никто и не заметил, как наступил вечер. Когда компания вышла из-за стола, решив прогуляться с Йозефом, обещавшим показать живописные окрестности своего хутора, солнце уже село за лес. Было свежо и прохладно. Накинув куртки, Аслан, Алексей и Марта в сопровождении без умолку болтавшего Йозефа стали подниматься на вершину каменистого холма, вдоль которого журчала речка, а с самой вершины спускалось густое облако тумана. Следом увязался и Азор, успевший привыкнуть к гостям.

– Ничего не напоминает? – тихо спросил Аслана Алексей, пока Марта, весело и беззаботно смеясь, перескакивала с камня на камень.

– Что именно? – переспросил Аслан.

– Ну, горы, туман…

Аслан молчал, понимая, о чем спрашивал его друг. И тогда Алексей начал читать:

Где-то в туман попрятались

Горы остроконечные,

Чтобы не видеть яростной

Бойни бесчеловечной.

Где-то в ущелье каменном

Смерч прокатился брошенный –

Горы проснулись памятью

Слез от гостей непрошенных…

Где-то очаг погашенный

Скрыли руины скорбные.

Чей он? – о том не спрашивай.

Ветер то знает горный.

Где-то еще по–прежнему

Снятся края знакомые:

Родина снится беженцам,

Родина разоренная.

Где-то есть край безрадостный:

Скрылись в тумане горы.

Делит война безжалостно

Нас на живых и мертвых…

– Кто это написал? – спросил Аслан. – Я никогда не слышал этих стихов.

– Наш один… Грозненский. Ты не знаешь.

Остаток пути на вершину холма, укрытого туманом, они поднимались в молчании, каждый думая о своем. Поднявшись, они ненадолго остановились, чтобы отдышаться и переждать, пока туман спустится вниз, и тогда они смогут увидеть окрестности. Но туман не спешил расставаться с вершиной, на которой он, видно, задремал, зацепившись за кроны высоких деревьев.

– Я не могу понять, – прижавшись к Алексею и дрожа не то от охватившего ее волнения, не то от холода, спросила Марта, – почему нельзя забыть все, что было? Почему надо все время жить с этим? Вспоминать каждый день, каждый раз… Почему нельзя забыть и жить дальше?

Потрепав Азора за холку, Аслан пошел прогуляться с Йозефом дальше, оставив друга с Мартой наедине.

– Может, ты и права, – в раздумье ответил Алексей. – Надо просто жить, жить, жить… Сколько, для чего, во имя чего? Это уже другой вопрос. Жить и не терзаться тем, что было. Многие так и живут. Никого нельзя осуждать.

– Так что тебе мешает жить так, как живут другие?

Алексей усмехнулся.

– Знаешь, о чем я подумал? В одной святой книге сказано, что всякий, кто идет вперед, но оборачивается назад, ненадежен для будущего царства. А вот я не знаю, касаются ли эти слова тех, кто остался без родины? Кто не может без нее жить, дышать, быть счастливым? Не знаю… Может, и впрямь надо просто жить, просто идти вперед, ни о чем не вспоминая и ни на что не оборачиваясь? Чтобы не споткнуться и не упасть. Чтобы не затоптали те, кто идут следом… Или наша память, наша родина, которая живет в этой памяти, помогает нам, чтобы мы не сбились с пути, назначенного нам Богом?

Он еще крепче обнял Марту:

– Ах да, я забыл: ты ведь не веришь ни в сны, ни в Бога…

– Не верю, – тихо ответила Марта. – Пока что… Но все, во что веришь ты, для меня дорого.

– Вот ты говоришь: «жить дальше». Один мой друг – чеченец – в той войне потерял мать и сам получил шесть осколков. Да и боев в тот момент не было. Шла себе колонна беженцев: женщины, дети, старики. А по ним с вертолета ракетами. Что им там померещилось – не знаю. Взяли – и ударили по той колонне с воздуха. Мой друг кинулся мать спасать, а другие его не пускали. Укрылись в кювете – и не пускали. Потому что видели, что она уже мертва. И вот пойди убеди его, чтобы он все забыл и жил, как все… Живет. Работает, крутится, как может. Даже улыбается иногда. Четверо маленьких детей не бросишь в тот же кювет. А вот его брат до сих пор не хочет жить. Никак не хочет! И все потому, что его беременной жене все в той же колонне осколком снесло полголовы…

– Замолчи, – в ужасе не прошептала, а застонала Марта, но Алексей словно не слышал, продолжая говорить:

– И прожили-то вместе не больше полугода. Ну, погибла… Сколько их тогда погибло! С обеих сторон. Никто никогда не посчитает. Главное, что сам остался жив. Радуйся! А он не хочет… У старой чеченки война сразу восемь сыновей забрала. А она живет. «На все воля Всевышнего», – говорит. И живет. А вот другая мать потеряла единственного сына, которого ей Бог дал. И не выжила от горя. Наверное, верой была слаба. Не смогла сказать, как та чеченка. Собрала его по кускам… Хотя и собирать было нечего: фрагмент позвоночника и ступня. Парень нигде не воевал, никому ничего плохого не сделал. Просто оказался в ненужном месте в неподходящее время. Такое там случалось. Его сначала пытали, потом спрятали в колодце, а потом, для большей острастки, швырнули туда пару–тройку гранат…

– Замолчи.., – снова застонала Марта, впившись в руку Алексея.

– Еще одна мать – русская – тоже не могла спокойно «жить дальше». Ее сын служил пограничником. Шли отомстить за своего командира, да сами попали в засаду. Втроем. Один не всегда в поле воин. Их там и положили. Потом мать одного из них сама отправилась на поиски сына, которого успели обвинить в дезертирстве. И пока одни искали дезертира, мать сама нашла своего сына – там, где его убили в бою. В горах. Тот, кто его убил, сам и показал могилу. Чеченец – его Сулейманом звали – рассказал русской матери, как все случилось. Никаких денег за тело ее сына не стал брать. Сам пошел откапывать яму, где положил того пацана. Потому что те начальники, кто должен был это делать, за свою шкуру боялись, думали, что тот чеченец их в ту же яму положит. Струсили. Такое на войне тоже часто бывает. Одни в бой, другие – за их спины.

Кто сейчас помнит про матерей тех пацанов, которых в новогоднюю ночь кинули на штурм Грозного?.. На них даже гробов не хватало. Собирали по кускам, снимали обугленных с брони, намотанных на гусеницы танков, с простреленными черепами – и в обычные ямы. Без всяких почестей, без гробов… В траншею, в одну кучу... Знаешь, сколько таких братских могил?

Он говорил и говорил каким-то чужим, бесстрастным, страшным голосом, звучавшим в этом тумане, окутавшем их со всех сторон непроглядной пеленой, во мраке быстро наступивших сумерек, в абсолютной тишине – не просто жутко, а зловеще. Марте казалось, что она сейчас сама стоит возле этих ям, из которых на нее – прямо в душу, в сердце – смотрят остекленевшие глаза ни в чем неповинных жертв.

Наконец, придя в себя, он понял, что делал Марте больно.

– Прости, – он тряхнул головой, освобождаясь от страшных воспоминаний. – Я знал одного военного летчика, который выполнял там боевые задания. Бомбил город. За это получил звезду героя. Тоже живет. Спокойно, мирно, счастливо. Счастлив своей судьбой. Горд ею. Наверное, внуки им тоже гордятся. Его приглашают в школы, чтобы рассказал пионерам, как надо любить свою родину. Я не знаю, что снится ему, а мне снится мой родной город в руинах после таких налетов… Каждую ночь снится… В руинах… Люди снятся, которые остались под теми завалами… А он счастлив. По-своему. А я – по-своему. Что родился и вырос на той земле. И у меня никто не вырвет эту память. Без нее я собьюсь в жизни. А мне, видать, еще надо идти. Для чего-то держит меня Бог на этой земле…

Вниз они спускались также вместе, держась друг за друга, чтобы не упасть в непроглядном тумане. Дома уже все было готово для ночного отдыха.

– Гостям я приготовила отдельно, а ты будешь спать в отцовской, – распорядилась бабушка. – А я пойду на кухню, чтобы вам не мешать. Вставать рано, надо все успеть приготовить. А вы отдыхайте.

Аслан хотел еще посидеть с потешным Йозефом, и они пошли к нему в гости. Алексей подошел к нему и тихо сказал:

– Братан, понимаешь, Марта боится темноты…

– Еще бы! Как не понять? – широко улыбнулся он, подмигнув ему. – Хорошо, что ты меня с бабушкой не оставил. Вашей щедрости, сэр, нет границ.

– А вы, сэр, такой догадливый! Аж противно…

Аслан погладил улегшегося в ногах Азора.

– Нам тоже не будет холодно, правда? Укутаемся каждый в свое одеяло и будем спать. Посидим только немного с Йозефом – и баиньки.

Обняв друга и улыбнувшись Марте, он в сопровождении того же радостно виляющего хвостом Азора пошел за Йозефом к нему домой.

18

…Батальон, несколько часов назад штурмовавший центр города в направлении президентского дворца, отходил назад. Отходил истрепанный, измотанный, потерявший более половины личного состава и техники, уступая место свежим силам, готовым бросить в пекло новую порцию пушечного мяса. Марта видела, как из чрева уцелевших боевых машин выносили тела раненых и убитых, кого успели взять «на броню». Некоторые из них были страшно обезображены: без рук и ног, в крови, с простреленной грудью и головами, без сознания и вовсе бездыханные… Кто-то стонал, кто-то кричал, звал на помощь, заходился в крике. А кто-то сидел молча, с отрешенным взглядом, вперившись в одну точку, не в силах отойти от того, что видел там, откуда только что вернулся живым и не веря в это. Их однополчане давали им закурить, хлебнуть спирта или водки, чтобы помочь хоть немного успокоиться от пережитого.

Раненых тут же перекладывали на санитарные и наспех сбитые самодельные носилки и быстро несли к развалинам бывшей больницы: там в уцелевших подвалах работали полевые хирурги, борясь за жизнь своих изувеченных пациентов. Убитых и тех, кого не удалось спасти, укладывали снаружи на деревянные настилы, накрывая быстро коченевшие безжизненные тела окровавленными простынями и таким же окровавленным брезентом. Они не нуждались ни в чьей помощи и ожидали лишь одного: своей идентификации перед тем, как их тела навечно запаяют в специально приготовленные цинковые ящики.

Марта шла, увязая неуклюжими солдатскими сапогами, в которых была обута, в непролазной январской грязи, превратившейся под колесами и гусеницами боевой техники в сплошное месиво, где увязали не только люди, но и все, что передвигалось. Она ходила между обгоревшими, обстрелянными боевыми машинами, с многочисленными следами вмятин от попавших в них пуль и осколков, подходя то к одному, то к другому бойцу, в глазах которых видела способность ответить на ее один–единственный вопрос:

– Репортер с вами? Где репортер?

Алексей ушел с этим штурмовым батальоном, не вняв просьбам и мольбам Марты не рисковать жизнью и не идти туда, где шли яростные уличные бои. Он был неумолим. Он рвался словно одержимый, не внимая никаким мольбам и доводам. Защитив себя только бронежилетом и каской, он сложил в такой же десантный рюкзак, с каким готовились идти на штурм бойцы, свою аппаратуру. Наспех обнял Марту и, пообещав скоро вернуться, запрыгнул в люк бронетранспортера.

– Репортер с вами? Где репортер? – сильно волнуясь, словно заклинание повторяла она, обращаясь к бойцам. Те в ответ лишь тупо молчали, не в силах сообразить, что нужно было этой заплаканной молодой женщине в армейских сапогах и поношенном солдатском бушлате без всяких знаков различия. Другие злобно ругались, а кто-то вообще никак не реагировал на ее слова и мольбы, совершенно уйдя в себя. Лишь один из офицеров, обхватив руками перебинтованную голову, смог ответить ей что-то вразумительное:

– Был, вроде… Такой… Весь обвешанный фотоаппаратами… Как новогодняя елка… Еще шутили над ним. Они засели в гостинице. По ним сильно гранатометчики работали. Никого не осталось… Всех перебили… Так что не рви сердце. Здесь война, а не карнавал…

– Этого не может быть! – забыв, что перед ней сидит раненый, Марта начала трясти офицера за плечи. – Он не солдат! Он репортер! Это его работа!

Офицер поднял на Марту уставший взгляд:

– Девочка, на войне у каждого своя работа… А пуля не разбирает. Она дура… Ее выпустили – она и летит: одному в сердце, другому в голову… Кому куда. Так что, девочка, лучше не совать свой нос туда, где свистят пули. Тебя надо пожалеть, но… На всех жалости не хватит. У меня там два взвода полегли. Отвоевались, даже не успев повоевать. Только пороху нюхнули. Вчера смеялись, под гитару пели, домой письма писали, а завтра сами туда полетят… В цинковых гробах…

Марта не верила тому, что говорил офицер. Хотелось кричать, что это все неправда, что Алёша жив, но офицер, обхватив голову, имел право на свою правду – ту, которую он видел своими глазами. Марта пошла дальше в надежде разузнать хоть что-нибудь о судьбе своего друга. Но снова услышала за спиной голос офицера:

– Эй, девочка… Как тебя?.. Спустись вниз. Может, найдешь. Если он еще жив. Или уже мертв… И если он вообще есть… В любом виде…

Он устало махнул рукой в сторону дверей, ведших в подвальное помещение, где было развернуто хирургическое отделение.

Никто ни у кого не спрашивал пропуск. Одни быстро входили туда, другие выходили, одних спешно вносили, других выносили – прооперированных и подающих надежду на жизнь, а также тех, кого жизнь оставила навсегда, без всякой надежды.

Вход в хирургию был расчищен от завалов и следов недавних боев. Пропустив санитаров, вносивших туда очередного раненого, Марта вошла следом. То, что она увидела, наводило не меньший ужас, чем то, что царило наружи. Низкое полутемное помещение освещалось лишь несколькими тусклыми лампочками от генератора, тарахтевшего за окнами. Удушливый запах йода и антисептиков смешался с запахом крови, немытых тел, лежавших тут же – прооперированных или ждавших своей очереди. Операции делались в том же подвале на установленных хирургических столах: ампутации, извлечение застрявших пуль и осколков, остановка кровотечений…

Хирурги и медсестры с воспаленными от изнурительной работы и бессонных ночей глазами склонились над окровавленными телами, вывернутыми человеческими органами, стараясь использовать тот единственный шанс, который дала судьба очутившимся в аду. Тесные помещения, тянувшиеся одно за другим, были наполнены стонами, криками, плачем раненых. А рядом с ними лежали те, кто уже не подавал никаких признаков жизни. Санитары подходили и накрывали их лица одеялами, простынями, перед тем стянув челюсти куском бинта и освободив их руки от капельниц, совсем недавно поддерживавших в их телах слабый огонек жизни.

Марта шла вдоль коек, где лежали прооперированные – живые и мертвые, пытаясь разглядеть знакомое лицо.

– Не мешай, – санитар грубо оттолкнул ее, освобождая проход для носилок, на которых лежал очередной покойник.

Марта не знала, где искать и кого спросить. И тут она увидала врача – скорее всего, хирурга, в запачканном следами свежей крови халате, стоявшем у приоткрытого окна и курившего глубокими затяжками сигарету, не снимая хирургических перчаток.

– Я ищу.., – начала было Марта, но врач, быстро глянув на нее, спросил:

– Там искала? – кивнул он в сторону рядов больничных коек, мимо которых она только что шла. Но Марте не хватило сил даже на то, чтобы хоть что-то ответить.

– Тогда посмотри вон там, – поняв ее состояние, он кивнул в сторону длинного коридора, где в несколько рядов стояли такие же металлические койки, – а если и там нет, то пройди в самый конец и выйди во двор. Там наверняка найдешь. Если он вообще тут, а не...

И кивнул уже в ту сторону, откуда доносились звуки ожесточенного боя.

Марта снова пошла вдоль коек, на которых лежали тяжелораненые бойцы, провожавшие ее безучастным взглядом, полным физических страданий, боли и отчаяния. Она уже не осмеливалась кого-либо спрашивать об Алексее – им хватало своих воспоминаний, чтобы помнить еще о каком-то репортере, отважившемся вместе со штурмовым отрядом сунуть голову в самое пекло.

В предчувствии чего-то жуткого она шагнула к двери, ведшей наружу, и отворила ее. Она увидела небольшой внутренний двор, со всех сторон огороженный стенами полуразрушенных больничных корпусов. Почти треть площади этого двора была накрыта навесом из бетонных плит, что давало возможность тем, кто здесь находился, чувствовать себя в относительной безопасности.

Взглянув на штабелированные доски, укрытые под навесом, и работавших здесь нескольких человек в солдатской форме, Марта сразу поняла, что это была похоронная команда, готовившая опознанные тела к отправке домой. Ее поразило, что работа, которую делали эти люди, казалась им такой же будничной, как и сама смерть, которую принимали на той войне: буднично, каждый день, без всякого пафоса – от пули, на мине–ловушке, в горящем БТРе…

Одни солдаты сколачивали из досок гробы, другой запаивал большим разогретым докрасна паяльником цинковые ящики. Тут же, под навесом, в мешках из переливающейся и шелестящей на сквозняке фольги, лежали трупы убитых и умерших. Рядом дымилась чугунная солдатская печка, на ней кипел старый алюминиевый чайник, а из самой печки торчали еще два больших паяльника.

Солдаты, гревшиеся возле буржуйки, даже не повернулись в сторону Марты, когда та вошла во двор. Они продолжали свой разговор, тихо пересмеиваясь, поочередно затягиваясь одной на всех сигаретой и попивая из кружек дымящийся кипяток. Из дальнего угла двора, где стояли складированные ящики, доносился стук молотка: там уже заколачивали крышки ящиков с запаянными цинковыми гробами.

От всего увиденного Марте захотелось кричать, но она собрала последние силы и пошла вдоль сложенных мешков из фольги, вчитываясь в имена, написанные на прикрепленных к ним бирках.

– Плохо спать будешь, – услышала она за спиной насмешливый голос солдат, – кошмарики приснятся.

Марта никак не отреагировала на этот неуместный смех. Она наклонялась то к одному, то к другому мешку в надежде найти знакомое имя.

И тут она увидела его. Не имя, а самого Алексея. Вернее, то, что от него осталось: обугленную груду с вытянутой рукой, на которой остались часы – те самые знакомые Марте часы, которые, по словам Алексея, достались ему в память от его друга–чеченца перед расставанием с родиной. Его тело тоже лежало в цинковом ящике, и солдат, запаивавший крышку, как раз примерял ее, прежде чем начать работать раскаленным паяльником.

Марта оттолкнула солдата и, присев рядом с цинковым гробом, коснулась руки с часами. Да, это были те самые часы Orient, которыми Алексей очень дорожил как последней памятью о своем близком друге. Часы еще шли, хотя рука, на которой они висели, была давно безжизненна.

Охваченная совершенным ужасом и отчаянием, Марта, не выпуская обгоревшей руки Алексея, закричала к небу, чувствуя, что сейчас ее больше никто не услышит:

– Господи, я никогда не молилась к Тебе и не верила, что Ты есть… Если Ты есть, почему не видишь все это?.. Почему не остановишь эту войну?.. Ведь Тебя называют Отцом Небесным… Зачем это все?.. Где Твои глаза, уши, если Ты есть и если все можешь?..

Она перевела взгляд на изуродованное до неузнаваемости тело Алексея и зашептала:

– Верни мне его, Господи… Я уверую в Тебя, только верни… Ты ведь все можешь…

Солдат тронул ее за плечо:

– Успокойся… Оттуда еще никто не возвращался… А нам работать надо. Скоро за «двухсотыми»[41] транспорт придет. На аэродроме для них уже готов «борт»[42]. Отойди.

Марта даже не шевельнулась, продолжая сидеть, склонившись над черными, обугленными останками своего друга.

– Отойди, нам работать надо, – настойчиво потребовал солдат, уже, видно, привыкший к таким сценам.

– Он живой, – чуть слышно прошептала Марта.

– Не понял юмора, – хохотнул солдат, держа паяльник.

– Он живой… Он сейчас встанет… Он сейчас…

И в это мгновение ей показалось, что холодная, уже окостеневшая рука, которую она держала, слабо шевельнулась, постепенно наполняясь теплом. Не веря в это чудо, Марта закричала и… проснулась.

19

Несколько минут Марта лежала, боясь повернуться к лежащему рядом Алексею. Но его тихое посапывание, ровное дыхание понемногу начали успокаивать. Марта прижалась к Алексею, наслаждаясь исходившему от него теплом.

Почувствовав, что Марта не спит, Алексей заворочался и обнял ее.

– Кому не спится в ночь глухую? – сонным голосом пробормотал он и, нежно обняв Марту, поцеловал ее. Марта ответила ему таким же нежным поцелуем, но ничего не сказала. Словно желая еще раз убедиться, что все виденное ею было сном, она взяла левую руку Алексея и погладила.

– Почему ты без часов? – шепотом спросила она. – Где твои часы?

– Рядом, – Алексей уже почти проснулся. – Тебе опять что-то приснилось?

– Приснилось, – не сразу ответила она. – Я хочу тебя спросить…

– Кажется, я догадываюсь, о чем, – Алексей повернулся к ней и прижал к себе.

– Počkej, погоди, – Марта удержала его порыв. – Я хотела спросить… Как ты думаешь дальше? Ты, я… Что дальше?..

– В смысле? – Алексей приподнялся на локте и, все так же держа Марту в своих объятиях, снова поцеловал ее.

– Ну, что дальше? Ты, я…

Алексей тихо засмеялся и шепотом запел на самое ухо Марте:

Пусть всегда будет солнце,

Пусть всегда будет небо,

Пусть всегда будет Марта,

Пусть всегда буду я!

Марта прикрыла Алексею ладонью рот:

– Не надо… Ты не хочешь отвечать, да?

Алексей вздохнул и повернулся на спину, уставившись в черный потолок.

– Марта, я слишком долго жил один… Сам по себе… Без семьи, без родины, без работы, без дома…

Он замолчал, не зная, что сказать и ответить, понимая, что Марта ждет от него определенного ответа и определенности в отношениях. Он молчал.

– У меня нехорошее чувство, – Марта снова прижалась к нему всем телом. – Мне кажется, что должно что-то быть… Страшное…

– Я видел столько страшного, что меня уже ничем не испугать, – улыбнулся Алексей, успокаивая Марту.

– Нет–нет, я видела сон…

Алексей повернулся к Марте и, гладя ее по голове, снова запел на самое ухо:

Ой, то не вечер, то не вечер,

Мне малым–мало спалось,

Мне малым–мало спалось,

Ой, да во сне привиделось…

– Не надо, Альйоша, – Марта вдруг всхлипнула и вцепилась в него. – Ja mam strаch[43]… Понимаешь?

– Я мам страх, – повторил Алексей. – Как не понять? Только не пойму, чего ты боишься?

– Я боюсь тебя потерять, – помолчав, ответила Марта и отвернулась.

– Потерять… А помнишь, как ты меня нашла? – Алексей повернул ее к себе и легко пощекотал.

– Я все помню. Это ты ничего не помнишь. Ничего…

– Да ладно тебе, – отмахнулся Алексей. – Я-то все помню. У меня профессия такая: много пить и не пьянеть.

Теперь тихо засмеялась Марта:

– А что ты мне говорил? Помнишь?

Алексей притворно закашлялся:

– О чем говорил? Да я вообще ни о чем не говорил! Тебя слушал.

– Нет говорил, – Марта понемногу успокаивалась. – Говорил… Такое…

– Да мало ли чего спьяну наговоришь? – усмехнулся Алексей.

– Ты же сказал, что все помнишь и не был пьяный.

– Ну, сказал… Так времени сколько прошло! В голове всех слов не удержишь.

– Такие слова нельзя забыть. Это особые слова…

Она взяла его свободную руку и положила себе на плечи.

– Я не хочу тебя потерять… Мне страшно… Страшно…

– Успокойся, милая, – Алексей понимал, каких слов она ждет от него, но понимал и то, что они должны были быть сказаны искренно, из самого сердца.

– Марта.., – он на минуту замолк. – Марта, жизнь меня научила смотреть вперед чуть дальше завтрашнего дня. И не слишком переживать о том, чего вообще невозможно изменить, как-то на это повлиять. Жизнь научила меня проще относиться к настоящему, спокойнее смотреть в будущее. Потому что слишком многое зависит просто от случая. Понимаешь? Поэтому пусть будет между нами так, как есть. Пока что… А дальше жизнь сама подскажет, как быть – и тебе, и мне.

– Ты фаталист?

– В некотором роде, – Алексей глубоко вдохнул запах волос Марты: они еще хранили пряный запах вчерашнего шашлычного костра. – Представь себе: если бы я не приехал сюда, если бы не пришел в тот вечер в кабак, не напился основательно… Если бы ты шла не через парк, а по другой дороге и не увидела меня… А? Что молчишь? Я – фаталист, а ты кто? Прагматик? Тогда объясни мне логику всех событий, которые с нами произошли?

Марта промолчала, а потом снова сказала взволнованным голосом:

– Альйоша, я боюсь за тебя… Что-то будет… Плохое… Страшное…

– Да ничего не будет, – он укрыл ей плечи и погладил по волосам. – Проснемся, погуляем, да и поедем назад. К тебе.

Немного успокоившись, Марта стала засыпать, как вдруг снова проснулась и зашептала:

– Я никогда не молилась Богу… Не знаю, как это делать. Но мне страшно… За тебя… Пусть Бог, которому ты веришь, тебя будет спасть…

Она поцеловала крестик, висевший на шее Алексея, и быстро заснула, уткнувшись ему в простреленное плечо.

Их разбудил Азор. Он вбежал в комнату и, радостно визжа, начал зубами стаскивать одеяло.

– Ну, парень, ты вконец обнаглел, – Алексей погладил его и снова натянул одеяло, не спеша вставать и наслаждаясь близостью Марты.

Пес посмотрел умными глазами и улегся напротив.

– Чего уставился? – шикнул на него Алексей. – Иди погуляй.

Но пес не спешил выполнять эту команду. Полежав немного, Алексей вздохнул и стал подниматься:

– Ну и наглец ты, однако. Ни себе, ни людям…

Марта открыла глаза и тоже погладила подбежавшего к ней Азора.

Выйдя во двор, Алексей сразу увидел сидящего возле дома на скамейке Йозефа. Сев рядом, он обнял его за плечи.

– Как ты после вчерашнего?

Догадавшись, о чем спрашивал Алексей, Йозеф показал на голову и покачал ею.

– О, это состояние мне знакомо! – рассмеялся Алексей и снова обнял своего нового друга. – Может, чуток?

И он показал пальцами красноречивый жест, намекающий на чарку, на что Йозеф отчаянно замотал головой.

– Вот приедешь в гости – я повезу тебя в Холодный Яр. Увидишь, как там красиво. Не хуже, чем в ваших местах. Ты ведь приедешь?

Услышав про Холодный Яр, Йозеф снова отчаянно замотал головой, думая, что речь идет о вчерашнем угощении. Алексей опять рассмеялся:

– Да я тебе не водку предлагаю, а про настоящий Холодный Яр[44] говорю. Тот, где я живу недалеко. Понимаешь? Лес кругом, красиво…

– Лес, - повторил Йозеф и обвел рукой вокруг, пытаясь понять, о чем идет речь.

– Да, и здесь лес, – согласился Алексей, – но в Холодном Яру он выше. Древний лес. Там растут дубы, которым по тысяче лет. Здесь я таких не видел. Приедешь – сам увидишь, какая у нас красивая природа. А потом мы тебя посвятим в казаки. Согласен?

Но Йозеф лишь слушал и улыбался, ничего не понимая. Поняв, что с ним бесполезно было разговаривать, Алексей снова возвратился в дом к Марте.

– И что же нам такого страшного приснилось? – он сел рядом и обнял ее.

Марта ничего не ответила и лишь прижалась к Алексею.

– Холодный.., – прошептала она, касаясь щекой его руки.

– И ты о том же… Ладно тебе: «холодный»!.. Наоборот, горячий кавказский мужчина. В меру своего возраста, конечно.

Позавтракав, они все вместе, прихватив с собой Йозефа и неотлучно бегавшего Азора, снова отправились гулять по здешним окрестностям. Алексей все фотографировал и фотографировал, восхищаясь природой.

– Наверное, все-таки соглашусь поселиться здесь, – весело сказал он, и, увидев в глазах Аслана и Марты ответную радость, поспешил добавить:

– Ненадолго. Репортер не должен сидеть на одном месте.

Лишь после обеда, распрощавшись с бабушкой и Йозефом, потрепав Азора и набрав в дорогу кристально чистой воды из местного лесного источника, они отправились в обратный путь, намереваясь добраться засветло.

Аслан все так же сидел за рулем, Алексей – рядом, откинувшись на спинку сиденья, а Марта – сзади друзей.

– Кто скажет, чего нам не хватает сейчас? – Аслан мельком взглянул на Марту и подмигнул ей.

– Повторения вчерашнего ужина, – вместо нее ответил Алексей.

Марта рассмеялась, вспомнив, в каком тяжелом состоянии после этого застолья был дядя Йозеф.

Не дождавшись желаемого ответа, Аслан достал диск и торжественно объявил:

– Нам не хватает хорошей кавказской музыки!

И вставил диск в лазерный проигрыватель. Из динамиков тут же полилась мелодия: темпераментная, зажигательная. Потом ее сменила лирическая, и теплый женский голос стал петь на совершенно непонятном, незнакомом Марте языке, в котором она смогла разобрать одно–единственное слово: «даймохк». Она спросила, что оно означает.

– «Даймохк» – это земля отцов, Родина, – пояснил Аслан, – без чего невозможно жить человеку. Такой земли, как наша, нигде больше нет. Не зря античные боги избрали ее своим подножьем. Когда-нибудь мы снова приедем туда… Все вместе. Поедете с нами, Марта?

– Если Альйоша возьмет меня с собой, – улыбнулась она, прижавшись к его плечу. А так я согласна. Я уже так много слышала про вашу Родину, что мне хочется увидеть, где рождаются такие интересные люди.

– Мы этого «Альйошу» спрашивать не будем, – Аслан нарочито повторил имя своего друга в интонации Марты. – Я, ингуш, приглашаю вас в гости на землю своих предков. Мы поедем в горы, Джейрах[45], там древние башни – настоящее чудо!

– И шашлык там тоже будем делать? – рассмеялась Марта.

– А как же! Обязательно! Какой Кавказ без шашлыка?

– Мне уже хочется, – снова засмеялась Марта.

– Что, шашлыка? – уточнил Аслан.

– Нет, поехать на Кавказ и увидеть ваши горы.

– Обязательно поедем, только чуть позже. А если хотите шашлыка, то это можно хоть сейчас. Между прочим, вон там, вроде, что-то уже жарят.

И он указал рукой в сторону. Там над лесом поднимался дым.

– Отдых на природе, на свежем воздухе, в кругу друзей – что может быть лучше этого? – продолжал Аслан. – Так, кто за шашлык – прошу голосовать.

Он первым поднял руку, другой управляя машиной. Но Алексей немного приподнялся со своего кресла и вгляделся тоже туда, откуда поднимался дым.

– По-моему, там не шашлык жарят, а что-то другое…

– Ага. Самолет упал. Помнишь книжку Гайдара? Тоже «Дым в лесу» называется. Какая разница, брат! Пусть люди делают свое, а мы – свое, – весело воскликнул Аслан, уже увлеченный идеей продолжения отдыха.

– Я не о том, – Алексей стал еще более внимательным и настороженным. – Мне кажется, что там не гуляют, а что–то горит…

И они сразу увидели, как в черных клубах дыма мелькнули огненные языки.

– Точно! – воскликнули Аслан и Алексей в один голос.

– Ježišmarie! – вскрикнула Марта, тоже вглядевшись в пелену расстилавшегося перед ними дыма. – Это… Это…

– Что это? – Алексей резко повернулся к ней, забыв о перевязанных ребрах. – Что?!

– Это дети! – в ужасе крикнула Марта. – Мы ехали вчера там! Это дети!

20

Ни о чем больше не спрашивая, Аслан вцепился в руль и на бешеной скорости погнал машину узкой петлистой дорогой в сторону пылающего сказочного домика. Уже через несколько минут они были на месте.

Домик действительно был объят пожаром со всех сторон, из окон валил густой дым, наружу вырывались языки огня. От сильного огня и жара начинали заниматься ветви сосен, обступивших корпус со всех сторон. Вокруг бегали воспитатели, в основном женщины, собирая детей, громко выкрикивая их имена и отводя в сторону подальше от огня. Дети ж плакали, глядя в сторону домика, ставшего им родным приютом. Кто–то из них держал на руках перепуганных котят, кто–то гладил такую же перепуганную собаку, кто–то успокаивал свою куклу…

– Пожарных вызвали? Спроси их! – крикнул Алексей Марте, оглядываясь по сторонам.

– Ne rozumim! – от волнения и страха Марта перешла на чешский. – Hasičy[46]?

– Какая хрен разница: пожарники или «гасичи»! Вызвали или нет? Спроси воспитателей!

Марта тут же стала спрашивать стоявших рядом взрослых, собиравших детей в одну группу.

– Говорят, что вызвали, – в сильном волнении перевела Марта. – Но машины далеко. Скоро будут.

– Как же они скоро будут, если еще далеко? – закричал на нее Алексей.

– Да ладно тебе к словам придираться, – успокоил его Аслан. – Что непонятного? Пока эти «гасичи» приедут, тут одни головешки останутся. Ах ты беда!... Детей хоть всех успели вывести? Марта, спроси их.

Та снова подбежала к работникам приюта и тут же возвратилась с одной из женщин.

– Эта пани говорит, что нигде не могут найти двух holek…[47]

– Каких еще «голек»? Иголок? Вы что, с ума сошли от страха? Дети, спрашиваем, в доме остались или вывели всех?

Марта разволновалась еще больше, пытаясь быстро найти русские слова.

– Пани говорит, что нету двух… нет двух девочек. Может, они в доме, а может, убежали в лес. Их ищут и не могут найти. Две holky, девочки… Яна и Петра… Сестры… Их ищут, но не могут…

– Это мы уже поняли, – механически ответил Алексей и отвел Аслана в сторону.

– Ну, братан, что делать будем? – тихо спросил он. – Или это для настоящего ингуша лишний вопрос?

– А ингушей ненастоящих не бывает, – обнял его друг. – Ты со своими больными ребрами побудь пока тут, следи за порядком, а я сбегаю вовнутрь. Хоп?

Алексей пристально посмотрел на Аслана.

– Давай лучше наоборот, братан. Мне терять нечего, а у тебя вон сколько всего… И потом… Ты как-то спокоен в смертельном бою, а я горяч. Моя температура сравняется с той – и все будет тип–топ. Глазом не успеешь моргнуть, как я все сделаю. Давай не терять времени. Тут счет на секунды.

Он сбросил с себя куртку, но Аслан решительно удержал его. Увидев, что друзья затевают что-то опасное для своей жизни, Марта подошла к ним, но те не дали ей ничего говорить.

– Марта, – обратился к ней Аслан, – спроси эту женщину, где могут быть эти девочки.

Марта тут же перевела ее ответ:

– Она говорит, что спрятаться практически невозможно. Если они там и еще живы, то могут быть в своей комнате. Где-нибудь…

– А где сама комната? Тоже где-нибудь?

– Нет, – Марта сильно волновалась, – эта комната находится в конце коридора. Туда нельзя. Нельзя туда! Там огонь! Туда должны идти hasičy. Вы не можете! Там огонь!

– Да мы туда и не идем, – попытался успокоить ее Аслан, тоже сбрасывая куртку, – мы только глянем, там девочки или нет – и бегом назад. Только глянем. Пока «гасичи» прибудут, девочки могут сгореть. Понимаешь?

Марта стояла, не в силах сказать ни слова. Оба они – Алексей и Аслан – казались ей совершенными безумцами. Тем временем Аслан быстро открыл машину и вытащил оттуда две накидки, кинув одну своему другу:

– Чего терять время? Я первый, ты за мной. По ведру воды на себя – и вперед! Хоп!

– Хоп! – ответил Алексей и друзья энергично слегка стукнулись кулаками.

– Ježišmarie! – прошептала Марта, не веря в то, что друзья решились на это. А они быстро направившись к пылающему дому. Марта чувствовала, понимала, что уже ничем не сможет их остановить: никакие ее доводы, аргументы, мольбы были бессильны. И тут она увидела, что Алексей шагал с развязанным шнурком.

– Альйоша! – закричала она и побежала к нему.

– Я быстро, – он обнял и поцеловал ее. – Там дети… Понимаешь? Дети. Девочки. Как, говоришь, их зовут?

– Яна и Петра, – прошептала Марта и опустилась перед Алексеем.

– Что ты делаешь? – не понял он. – Что ты хочешь?

Марта вдруг взглянула на Алексея снизу и улыбнулась:

– Это, – она показала на развязанный шнурок, – tkanička.

И прочно завязала его своими руками.

Друзья подбежали к открытому колодцу и, набрав два полных ведра ледяной воды, по очереди выплеснули друг на друга.

– Ну что, брат, если дотла не сгорим, то хоть согреемся! – Аслан хлопнул Алексея по плечу, тот перекрестился – и оба шагнули в пылающий огонь и сплошную пелену едкого дыма.

После прохладного осеннего воздуха легкие обдал удушающий жар. Заслонив лицо мокрыми накидками, они мгновенно сориентировались, в каком направлении вести поиск пропавших детей. Перед ними открывался длинный коридор, от которого в обе стороны шли детские комнатки. Аслан махнул рукой вперед, и они устремились в конец коридора, переступая через горящие перекрытия, начинавшие падать сверху, за которыми был второй этаж этого корпуса. По коридору гулял сквозняк, раздувая пожар с еще большей силой, а в тесных комнатушках, где жили дети и воспитатели, он бушевал, охватывая пламенем деревянную мебель, постельное белье, матрасы, игрушки и книги.

Когда они добежали до конца коридора, сразу увидели, как вправо шла охваченная огнем лестница наверх. Мокрые накидки, спасавшие друзей от живого огня, покрылись густым паром. Они заглянули за дверь, которая была открытой, но там никого не было. Тогда Аслан со всей силы ударил в запертую дверь, она сорвалась с петель – и друзья сразу же услышали детский плач. Запертая дверь спасла спрятавшихся под своими кроватками двух девчушек от верной погибели: она не дала сюда пробиться огню, хотя комнатка была наполнена дымом, и лишь по самому низу гулял сквозняк, поэтому тут еще был относительно чистый воздух, которым можно было дышать.

– Кто из вас Яна? – Аслан подмигнул им и улыбнулся, стараясь успокоить.

Одна синеглазая девчушка тут же протянула к нему ручки. Аслан взял ее к себе, укутав влажной накидкой.

– Сам справишься? – спросил он Алексея, беря на руки вторую девочку и тоже кутая ее головку и тельце во влажную накидку.

– А для чего я сюда шел? Твои подвиги снимать, что ли? Давай резво назад, пока потолок не обрушился!

С потолка падали уже не только обшивочные доски, но и крупные балки, еще больше усиливая огонь внизу. Все так же прикрывая лицо полой накидки, Аслан выглянул в коридор и крикнул другу:

– У нас несколько секунд! Двигаемся в том же направлении! Я первый, ты за мной! Вперед!

И они устремились к выходу, уже не обращая внимания на то, как их одежда и легкая спортивная обувь начали заниматься огнем. Сзади рушились и падали шипящие перекрытия потолка, стен, словно негодуя, что им не удалось оставить в огненном плену этих безумцев.

Выскочив наружу, они сразу же отдали спасенных сестричек подбежавшим женщинам–воспитателям и найдя в себе силы крикнуть одно–единственное слово:

– Воды!..

Кто-то тут же дал им пить, другие тушили дымившуюся одежду, вытирали с оголенных участков тела сажу и копоть. Марта тоже была рядом, осматривая следы от ожогов и протирая их от копоти и грязи. Но в ее действиях не было суеты, сейчас она снова ощущала себя медсестрой, в чьей помощи нуждаются и взрослые, и дети.

Аслан глянул на пылающий домик и безнадежно махнул рукой:

– Где ж эти «гасичи»? Пока приедут, уже надо будет тушить не дом, а весь лес…

Хотя осенняя земля давно остыла и была прохладной, Алексей сгреб в небольшую кучку опавшие листья и растянулся на них, массируя болевшие ребра. Марта тут же подняла его:

– Не можна, Альйоша! Zimne[48]. Холодно. Будет плохо…

– Да ладно тебе, – отмахнулся Алексей, подмигнув другу. – Главное – сама держись, а за нас не бойся. Мы с Асланом и не в таких историях бывали.

Марту все время отвлекали две женщины, работавшие в этом детском доме, о чем–то оживленно ей рассказывая, глядя в сторону готового вот–вот рухнуть строения.

– Чего они верещат? – тихо спросил Аслан Алексея.

– Спроси Марту, – Алексею хотелось снова лечь на листья, растянуться на них, чтобы дать спине расслабиться.

– Пора бы уже самому хоть немного понимать, столько времени рядом, – Аслан хотел понять, что так беспокоило этих женщин.

– Они говорят, – тут же пояснила Марта, – что огонь начался, когда дети шли спать. После обеда. Что-то случилось на кухне. Или в электричестве. Огонь пошел сразу по всем комнатам. Эти пани боятся, что наверху может остаться еще один… Kluk…[49] Мальчик. Его не могут найти.

От этой новости Аслан и Алексей подскочили с мест, где они только что сидели, приходя в себя.

– А какого они молчали? – закричал Алексей на Марту.

Не говоря больше ни слова, они снова набросили на себя влажные накидки и бросились к пылающему домику. Где-то вдали послышались сирены пожарных и скорой помощи.

Марта бросилась тоже вперед и перегородила друзьям дорогу:

– Вы оба.., – она не могла найти подходящих слов. – Туда нельзя! Сейчас здесь будут hasičy. Это их работа! Это они…

– Пусть помогают, – Алексей обнял ее и отвел на шаг в сторону. – Так и скажи, что мы уже там. Пусть присоединяются.

И, уже не оборачиваясь, бросились в бушующий огонь. К их удивлению, в коридоре пламени почти не было – здесь уже выгорело почти все. Зато в конце коридора, где была лестница наверх, огонь еще полыхал в полную силу. Остановив своего друга, Аслан первым рванул по пылающей лестнице, Алексей – за ним. Они не слышали, как во дворе уже начали разворачиваться прибывшие пожарные машины, вокруг них сновали люди в специальных комбинезонах и респираторах, готовые вступить в схватку с огнем. А возле них бегала Марта, умоляя быстрее идти на помощь друзьям.

Аслан и Алексей были уже почти наверху, когда и без того шаткая лестница вдруг проломилась – и они оба упали вниз, погребенные рухнувшими на них перекрытиями и остатками самой лестницы, охваченными пламенем…

Когда их вынесли наружу – обгоревших, не подававших признаков жизни, Марта уже не была в силах ни кричать, ни звать на помощь, ни плакать. Она молча опустилась перед друзьями, сразу узнав в одном из обгоревших тел Алексея. Она увидела его руку – безжизненную, лежавшую на мокрых осенних листьях. Мальчишку, за которым друзья бросились в дом, не было нужды спасать: он выпрыгнул из окна, от страха убежал в лес, а сейчас стоял рядом, вместе с другими глядя на незнакомцев, рисковавших ради него жизнью.

– Zimne, Альйша.., – прошептала Марта. – Не можна лежать… Ты будешь болеть… Zimne…

Она взглянула на часы, висевшие на запястье: они шли, бесстрастно отсчитывая время, которое для этих двух друзей, возможно, уже остановилось. Марта попыталась вспомнить, где уже видела эту руку и эти японские часы – подарок, которым Алексей сильно дорожил. Она напрягла память – и в ней вдруг ожила страшная картина: закрытый со всех сторон двор, цинковые гробы, солдатская печка, на ней закипает алюминиевый чайник, а из топки торчит ручка огромного паяльника… Под навесом лежали тела, укрытые блестящей фольгой, пронумерованные и готовые лечь в ящики, аккуратно штабелированные тут же, во дворе… Из-под одной фольги выглядывала рука – такая же черная, безжизненная, с теми же японскими часами.

Марта подняла глаза к небу, готовая закричать: «Боже, где Ты? Если Ты есть, почему ничего не видишь?».

Но в это мгновение ей показалось – нет, она твердо почувствовала, – что Тот, к Кому она обратила свой взор и мольбы, слышит ее и знает, о чем она хотела просить. Марта лишь слабо застонала и, прижав руку Алексея, упала рядом на ту же холодную землю, лишившись чувств…

21

…Марта лежала, раскинув руки и не в силах отвести взгляда от бездонной синевы, раскинувшей над ней бескрайний шатер. Трава была настолько густой, высокой и мягкой, что Марта буквально утопала в ней, а душистый, пряный запах кружил голову. Все вокруг было наполнено жизнью и гармонией: от облаков, величественным караваном проплывавших куда-то на юг, орлов, круживших над седыми вершинами гор, до пчел и мотыльков, сновавших от цветка к цветку, собирая сладкий нектар.

Она прищурила глаза – и солнце сразу рассыпалось на сотни веселых пляшущих искорок. Марта тихо засмеялась, радуясь этой совершенной гармонии и девственной природе. Она ощущала, как все ее тело, каждая клеточка наполнялись светлой энергией, излучаемой всем, что ее окружало: древними каменными башнями, журчавшей внизу речкой, горным разнотравьем, могучими валунами, оторвавшимися когда-то от таких же величественных и могучих скал. Среди этой красы и величия мысли и чувства тоже обретали умиротворение, покой и гармонию.

– А–а–а–а.., – тихо протянула Марта, наслаждаясь чистотой вырвавшегося из ее грудей звука.

Она снова прикрыла глаза, играясь искорками, теперь рассыпавшимися в уголку глаза от нежданно накатившейся слезы. Ей захотелось теперь крикнуть в полный голос, чтобы услышать себя же в многократном эхе, но вместо этого снова протянула тихое и мелодичное:

– А–а–а–а…

Марта сладко потянулась и легла на бок. Ей не хотелось ни о чем думать, а лишь наслаждаться и наслаждаться этой гармонией: слушать музыку ветра, щебетание неведомых птиц, жужжание пчел, вдыхать горные ароматы…

Но вдруг в этой чарующей музыке она услышала детский голосок. Даже не голосок, а пение – без слов, словно мурлыканье какой-то радостной и веселой мелодии, разбавленной таким же мелодичным, звонким детским смехом. Марта приподнялась и удивленно посмотрела вокруг, пытаясь понять, откуда ей все это могло почудиться. И тут она увидела девчушку лет четырех, с огромным букетом полевых цветов вприпрыжку сбегающую с крутого горного склона, на вершине которого стояла древняя полуразрушенная башня, к самой Марте.

– Вот ты где, вот ты где! – радостно засмеялась и заплясала девчушка, тоже увидев Марту. И тут же подбежала к ней, упав рядом в траву и крепко прижавшись.

– Вот ты где, – теперь прошептала она на самое ухо Марте. И нежно поцеловала ее в щеку.

Марта не знала, что говорить, как реагировать и вообще что делать. Она погладила незнакомую девочку в легком летнем сарафанчике по головке и тоже ответила нежным поцелуем.

– Кто ты? Как тебя зовут? – она, наконец, решилась спросить девочку, которая уткнулась ей в плечо и, казалось, начала дремать.

– Как кто? – она подняла на нее пронзительно голубые глаза и снова прижалась. – Я так долго ждала тебя… Искала… Почему ты не приходила ко мне?

– Да, но…

Марта не знала, что ответить ей, ощущая вместе с тем прилив какого-то совершенно незнакомого, непостижимого чувства и радости.

– Меня зовут Кристина, – прошептала девочка. – Разве ты этого не знаешь?

– Кристина.., – так же тихо повторила Марта и прижала девчушку к себе. – Красивое имя.

Она вдруг вспомнила, о чем ей говорил в пьяном бреду Алексей, когда она нашла его лежащим в ночном парке: «У нас будет девочка. Очень милая и очень умная. Просто очаровашка. Вся в меня. И немножко похожа на вас, чтобы не обидеть. Имя у нее тоже будет красивое: Кристина…».

– Ты тоже красивая, – девочка прикоснулась к волосам Марты и нежно погладила их. – Ты самая красивая в мире мама…

– Но я не мама, – не понимая, что происходит в душе, механически ответила Марта. – Я не замужем. У меня нет мужа… Нет детей…

Девочка провела по щеке Марты мягкой бархатной ладошкой, ничего не сказав в ответ. Потом вдруг подскочила и потянула Марту за руку:

– Пошли, я тебе что-то покажу.

Они поднялись по тому же горному склону к полуразрушенной башне.

– Тс–с–с–с! – девочка заговорщицки приложила палец к губам и на цыпочках вошла вовнутрь через арочный каменный свод, а потом поманила к себе Марту. Заглянув туда, она увидела прямо над входом изнутри птичье гнездо. Не обращая внимания на людей, птицы кормили своих птенцов, кладя в их широко раскрытые и горластые клювы разных мошек, роившихся тут же в невообразимом количестве.

– Почему ты так долго не приходила ко мне? – прошептала девочка, взяв Марту за руку. – А я все ждала, ждала…

Не выпуская руки, они так же тихо вышли наружу. И Марта вдруг прямо перед собой увидела грозную фигуру всадника, сидевшего на коне. Всадник был одет в традиционную горскую одежду, в наброшенной на плечи бурке и лохматой черной папахе, за плечами у него висела винтовка, на ремне – посеребренный кинжал и сабля, а грудь опоясывали две ленты патронов. Всадник молча взглянул на Марту.

– Не бойся, – прошептала девочка, – он тебе не сделает ничего плохого.

Марта хотела спросить, кто это, но от страха не могла пошевелить языком.

– Не бойся, – повторила девочка, – он стережет наши горы. Кто приходит сюда с добром, тех он не трогает. Не бойся… Ты ведь пришла сюда, чтобы найти меня? Правда?..

– Правда, – неожиданно для себя утвердительно ответила Марта.

Потом присела, обняла девчушку, крепко прижала к себе и поцеловала:

– Правда, моя милая… Я так давно искала тебя! Здесь очень красиво. Но я хочу показать тебе дом, где ты будешь жить. Где мы будем жить… Там тоже красиво. Тебе понравится. И мы будем там жить…

– Почему же ты плачешь? – тихо спросила девочка, глядя на Марту своим небесным взглядом и вытирая ей ладошкой слезы.

– Это просто так… От счастья, что я нашла тебя…

22

Марта проснулась, пытаясь понять причину странного изменения, происшедшего в ней. Нет, дело было не только в той необыкновенной, необъяснимой радости, которые по-прежнему волнами накатывались по всему ее телу, наполняя каждую клеточку теплом и энергией. Что-то произошло в самой Марте, но таинственность этой перемены совсем не страшила ее. Наоборот, это было ожидание еще большей радости, как бывает с детьми, которые уже получили подарок и готовы развязать тесемку, чтобы узнать содержимое блестящей коробочки. Нет, даже не так. Они знают, что там внутри, но хотят продлить сладкий миг, который отделяет их от некого заветного желания.

Марта встала с постели и набрала номер мобильного телефона доктора Недамански, который был в курсе всех дел, связанных с состоянием Алексея и Аслана. Они оба были доставлены в клинику, где работала Марта и доктор Недамански, но теперь сама Марта после пережитого ею стресса нуждалась в домашнем лечении и покое.

– Все опасное уже позади, – успокоил ее доктор Недамански. – Огонь, конечно, немного попортил их красу, но, думаю, это не так страшно. Главное, что лечение идет успешно, и жизни их ничто не угрожает. Сегодня вы уже сможете их навестить. Только ненадолго. А вот через пару неделек, думаю, сможете позвать их к себе в гости.

Марта поблагодарила доктора. Затем она зашла в ванную комнату и стала умываться, оставаясь в том странном состоянии, в котором проснулась. Марта ополоснула лицо, потом еще, еще… И вдруг она услышала, как кто-то громко позвал на улице:

– Крис–ти–на! Крис–ти–на!!!

При этом имени Марта вздрогнула, взглянула на себя в зеркало и мгновенно поняла, в чем дело: она была беременна от Алексея. Не веря в это, Марта прошла в свою комнатку и легла на еще неприбранную кровать. Вытянувшись, провела рукой по животу, вслушиваясь в каждую клеточку своего тела, пытаясь услышать там голос будущего материнства. И этот голос откликнулся в самых потаенных глубинах ее подсознания: да, она была беременна…

По дороге в больницу, где лежали друзья, Марта зашла в магазин, купила им апельсины, сок, сладости, а выйдя на улицу, в ближайшем газетном киоске взяла газет, где не переставали писать о подробностях пожара в детском доме и спасении детей.

Придя в больницу, Марта набросила халат и поднялась в палату, отведенную для друзей. Она не спешила войти, не зная, как обо всем сказать Алексею и как он воспримет эту новость. Постояв еще немного, она осторожно заглянула через приоткрытую дверь.

Алексей и Аслан оживленно разговаривали, не обращая внимания на включенный телевизор, передававший спортивный репортаж.

– Вот так, брат, я и решил, – услышала она Аслана. – Мои сыновья выросли, у всех своя жизнь. А чтобы Еве не было слишком скучно, заберу я этих сестричек с собой. Зарема всегда мечтала о дочке. Вот и пусть получает в подарок от меня сразу двоих. Я ей намекнул, вроде не против…

Они немного помолчали, глядя на экран телевизора.

– Багаудина помнишь? – снова послышался голос Аслана.

– Еще бы! – отозвался Алексей.

– Над ним все время посмеивались, потому что у него одни дочки были. А он отшучивался: «Эх вы, дураки, – говорил, – если бы вы знали, что такое дочка в доме! А когда их много! Чего говорить? Вам все равно не понять». Вот и хочу понять, что такое не одна, а две дочки в доме. Да и чего тут раздумывать? Раз уж спасли, то мы за них несем ответственность на всю жизнь. Или не так?

– Это если бы ты меня надумал усыновить, то я бы мог тебе что-то посоветовать. А здесь и так все ясно. Вот как Марта отнесется к этому – не знаю. Ее и спроси.

– Марту тоже не нужно спрашивать, – она распахнула двери и, широко улыбаясь, вошла в палату. – Марта одобряет такое решение. Для девочек это было как второе рождение. Вот почитайте, что про вас пишут.

И положила перед ними на столик свежие газеты, выложив рядом и свои пакеты. Друзья лежали на специальных кроватях для пациентов с сильными ожогами, забинтованные до самых носов.

– Герои! Ждите теперь телевидение, прессу. Настоящих героев сейчас мало. А теперь сразу много. Одни герои спасли детей, а другие герои спасли первых героев.

Друзья молчали и, улыбаясь, смотрели на Марту, ожидая от нее нагоняя за свой отчаянный поступок.

– Я поняла, что между вами общего, – Марта стояла посредине больничной палаты. – После того, что произошло там, я это поняла.

– И что ты поняла? – Алексей перемигнулся с Асланом. – То, что мы оба кавказцы – и так понятно.

– Нет, между вами не это главное.

– А что же? – Алексей приподнял свою подушку, чтоб лучше рассмотреть Марту.

– Вы оба… Вы оба.., – Марта от волнения снова забыла подходящее русское слово, но, вспомнив, выпалила его:

– Я поняла, что вы оба сумасшедшие!

– Мы больше не будем! – в один голос ответили друзья и рассмеялась.

Марта же вдруг заплакала и, вытирая слезы, присела рядом с Алексеем.

– Вы оба сумасшедшие! А что было бы, если… если б вы там…

У нее на глазах снова быстро навернулись крупные слезы.

– Что было бы? Ничего страшного, – попытался отшутиться Алексей, пока Аслан молчал. – Нашими именами назвали б улицы, школы, корабли… Разве это плохо? Ты б читала наши имена и гордилась нами. Тебя бы приглашали в школы, где ты рассказывала б детям, какими мы были хорошими, воспитанными, послушными…

– Перестань, – прошептала Марта, присев рядом и взяв его забинтованную руку. – Вы совершенно не подумали о том, что могло быть.

– Потому что думали о детях, – согласился Алексей, – Ваше государство ведь думает об этих несчастных детишках? Вот и мы тоже подумали о них. Что в этом плохого?

– Нет, вы правда сумасшедшие, – повторила Марта, успокаиваясь. – Что же теперь?

– Я лично начну новую жизнь, раз ты не против, – ответил Аслан. – Заберу сестричек – и домой. Зарема, жена моя, уже ждет, готовится.

– А вы, господин Соколов?.. – улыбнувшись, Марта спросила Алексея, все время обдумывая, как сообщить ему свою главную новость и не зная, как он отнесется к ней.

– В мои годы жизнь не начинать надо, а начинать подводить ее итоги. Я лично так думаю.

– А вот тут, батенька, я вам могу возразить, – тут же отозвался Аслан. – Начать новую жизнь никогда не поздно. Когда есть во имя чего…

– Или во имя кого, – так же осторожно добавила Марта.

Алексей сделал невероятное усилие, чтобы через тугую повязку на лице улыбнуться. Потом он такой же забинтованной рукой позвал Марту ближе к себе и прошептал ей на самое ухо:

– А ты сделаешь мне подарок?

– Какой? – одними губами спросила Марта.

– Во имя которого можно начать новую жизнь.

Марта собрала всю свою волю и так же тихо ответила:

– Мне кажется… нет, я знаю, что такой подарок тебя уже ждет… Через девять месяцев…

И заплакала, уткнувшись в забинтованное плечо Алексея.

– Э, э, братан, ты чего там нашептал Марте? – понял по-своему ее слезы Аслан. – Что за слезы?

Марта вытерла заблестевшие на щеках слезинки и улыбнулась, сияя от счастья:

– А в горы мы поедем? Ну, туда, в ваши горы…

– Ничего не понимаю, – удивленно взглянул на Марту Аслан. – Причем тут горы? Обязательно поедем. Я ведь обещал. Слово ингуша!

– Я очень хочу увидеть ваш Кавказ! – Марта посмотрела на друзей умоляющим взглядом.

– Не боишься? – теперь улыбнулся Аслан. – Там ведь была война, да и сейчас неспокойно.

– А я не поеду воевать. Я поеду туда с миром. Горы меня пустят. И примут…

Выйдя из больницы, Марта долго бродила по улочкам и главному городскому парку, наслаждаясь быстро уходящим осенним теплом и радуясь своему счастью. Сама того не заметив, она снова оказалась перед храмом, где над входом висел образ Богоматери с Младенцем. Марте показалось, что Святая Дева глядела на нее без всякого укора, тоже радуясь счастью Марты и благословляя ее материнство.

Она зашла вовнутрь и поставила несколько свечей перед тем образом, который встретил ее, когда она впервые переступила порог этого храма. И здесь лик Богоматери светился особым светом, источая благодатное тепло, и оно касалось самого сердца Марты, окончательно умиротворяя его. От этой дивной тишины на глаза Марты снова набежали слезы, но они уже не давили ее, не терзали, доводя до отчаяния, а открывали сердце для совершенно неведомых доселе чувств: тихих, светлых, божественных, как и этот кроткий взгляд юной Девы, исполненный чистоты и святости.

«Я обязательно приду сюда, – подумала Марта. – Я постараюсь понять эту тайну…».

На улице быстро холодало. Погода на глазах менялась, небо затягивали серые осенние тучи. Но эта перемена вовсе не портила Марте необыкновенно радостного и приподнятого настроения. Она знала: эти тучи уйдут – и снова будет сиять солнце. И снова за тучами будет прозрачное тихое небо. Все, как и в жизни…

Вместо послесловия

Богу виднее, как распорядиться моей судьбой: подвергнуть ее бесконечным испытаниям или даровать покой… Я живу и думаю, как умею, а что вне понимания – вверяю в руки Божьи, молясь только об одном: прожить свою жизнь с немеркнущим образом Родины и лечь в ее землю на исходе дней.

Кто хочет быть свободным – будьте ими. Кому жизнь не мила без чувства мести – утолите вашу жажду, чтобы присоединиться к первым. А кто не умеет жить и дышать без воздуха Родины – взывайте к Богу, ибо другого способа жить не осталось…

Из переписки живущих без Родины

[1] Не понимаю (чешск.)

[2] Мне вас просто жаль. Понимаете или нет? (чешск.)

[3] Доброе утро (чешск.)

[4] Я – это я (чешск.)

[5] Погодите, как это будет по-русски (чешск.)

[6] Не надо шутить (чешск.)

[7] Что случилось? (чешск.)

[8] Хлеб свежий. Приятного аппетита (чешск.)

[9] Да, хлеб свежий (чешск.)

[10] Горячая (чешск.)

[11] Боже мой! (чешск.)

[12] Вода горячая. Это значит… (чешск.)

[13] О, ваш друг – русский? (чешск.)

[14] Прекратите шутки! (чешск.)

[15] Я плохо понимаю, что это значит (чешск.)

[16] Плохо понимаю, что вы имеете ввиду (чешск.)

[17] Погодите (чешск.)

[18] Три орешка для Золушки (популярная чешская сказка – прим. авт.)

[19] Боже мой! (чешск.)

[20] Простите (чешск.)

[21] Ингуши – народ, живущий в западных районах Ингушетии, кавказских предгорьях и плоскостной полосе, а также в ущельях центральной части Главного Кавказского хребта. Говорят на собственном ингушском языке. Верующие ингуши – мусульмане-сунниты. – Прим. авт.

[22] Да (чешск.)

[23] Полевка (традиционный чешский суп – авт.)… Картофель… Гуляш… Рыба (чешск.)

[24] В северо-восточной части Кавказского массива расположены республики Чечня и Ингушетия. Это и есть исторический край вайнахов. Местные жители называют себя «вайнах», что означает «наш народ». Этим словом объединяются родственные по языку и культуре чеченцы и ингуши, хотя те и другие имеют еще собственные самоназвания: чеченец – «нохчо», ингуш – «галга» (гIалгIа). – Прим. авт.

[25] Вперед! (англ.)

[26] Слышу (чешск.)

[27] Сейчас (чешск.)

[28] Почему ты не завязал шнурок? (чешск.)

[29] Башня (чешск.)

[30] Шнурок (чешск.)

[31] Погоди (чешск.)

[32] Деревяшка (чешск.)

[33] Моравия - страна великолепной истории, пейзажа, с бесчисленным числом достопримечательностей, некоторые из которых включены в Список Наследия Мира ЮНЕСКО. Расположена к юго-востоку от Праги. И чехи, и гости знают Моравию как край ярких народных традиций, дружелюбных людей, многочисленных исторических и архитектурных памятников.

[34] Названия предгорных сел в Чечне и Ингушетии

[35] Да (чешск.)

[36] Мельница (укр.)

[37] Бабушка (чешск.)

[38] Назрань – столица Ингушетии, Ачалуки – курорт в той же Ингушетии, известный своим источником минеральной воды

[39] Ничего не понимаю (нем. и англ.)

[40] Сливовица – спиртной напиток домашнего приготовления (чешск.)

[41] Это название пришло со времен афганской войны и является условным обозначением тел погибших, готовых к отправке

[42] Специальный самолет

[43] Мне страшно (чешск.)

[44] Холодный Яр – святое место для украинцев. Эта уникальная местность таит в себе загадки многих исторических событий Украины: Колиивщина, освободительная борьба, яростное казацкое сопротивление, Холодноярская республика, партизанское движение. Сама местность имеет уникальный ландшафт: разнообразная и неповторимая природа, крутые склоны оврагов и балок, покрытых густым лесом с тысячелетними великанами – дубами и ясенями. В самом названии «Холодный Яр» есть какая-то таинственная, притягательная и магическая сила. По легенде, во времена монголо-татарского нашествия над рекой Серебрянкой в лесных чащах пряталась Меланка Холодная с детьми. Со временем к ней присоединились другие беглецы, и возникло поселение с названием Холодное. С тех пор и леса вокруг него назвали Холодноярскими. Но вероятнее, название «Холодный Яр» имеет климатологическое происхождение. В глубоких лесистых впадинах и балках летом собирается холодный воздух и из них всегда тянет прохладой. Поэтому местные жители и назвали эту территорию Холодным Яром.

[45] Высокогорный аул в Ингушетии, известный своими древними башнями

[46] Пожарные (чешск.)

[47] Девочек (чешск.)

[48] Холодно (чешск.)

[49] Мальчик (чешск.)