Так прекрасно начался первый день Сергея Пепла на свободе. Ветреная фортуна помогла выиграть билет в казино на чемпионат по борьбе без правил. Шикарное место, много старых друзей, красивых незнакомых женщин и азартное зрелище. Но фарт — опасная штука. Простая разборка в туалете повлекла за собой серьезные последствия. Король кокаинового картеля решает проучить наглого русского, посягнувшего на его собственность. Спастись Пепел может, только выиграв пари. Он должен в нереально короткий срок обогнуть земной шар, отмечаясь в условленных местах и не попадаясь в руки мафиози. Итак, авторитет Сергей Пепел против короля колумбийской наркомафии. Слабонервных просим запастись валерьянкой. Делайте ставки на соотечественника, господа!

Александр Логачев Игорь Чубаха Пепел и кокаиновый король, или Вокруг света за 79 дней под прицелом Туристический боевик

Роман публикуется в авторской редакции.

Пролог. 13 апреля 2002 года. Черная суббота

Где-то багульник на сопках цветет,

Кедры вонзаются в небо.

Кажется, будто давно меня ждет

Край, где ни разу я не был.

Возле палатки закружится дым,

Вспыхнет костер над рекою.

Вот бы прожить мне всю жизнь молодым,

Чтоб не хотелось покоя.

Знаю, что будут наверно не раз

Грозы, мороз и тревога.

Трудное счастье находка для нас

К подвигам наша дорога.

«Багульник». Слова И. Морозова, музыка В. Шаинского

За окном упоительный российский вечер плавно перекрашивался в ночь, по радиоточке что-то там бормотали на родном русском языке полусонные дикторы, приятно пахло наструганной толстыми ломтями докторской колбасой, а рядом друг наполнял граненые стаканы «беленькой» уважаемого местного разлива. Лепота. Но последний раз вот так, по-человечески, сидел Сергей Пепел. И от того, что в последний раз — на душе было паскудно, как после прокурорской речи.

— Ну, ты, Серега, влип по гланды. Нет, ты побожись, что не туфту грузишь, — отодвинув бутылку, уставился глаза в глаза Димон по кличке Пакет, будто хотел отловить в глазных подвалах приятеля озорные искры.

Да и сам Пепел, расскажи ему кто-нибудь такую историю, ни в жизнь не принял бы рассказ за чистую монету без божбы и суровых клятв.

— Чтоб я ботаником стал, — обняв пятерней холодные грани стакана, хмуро вздохнул Пепел.

— Влип, — Димон запустил пальцы в короткий черный газон на черепе, что у него означало высшую степень подавленности. — Ой, влип. А обратно не сыграть? Может, не поздно превратить в шутку?

Поймав в ответ невеселую улыбку Пепла, Димон печально покачал черноволосой головой:

— Тогда — только в бега, Пепел. Исполосуйся на пластической операции, сваргань новый паспорт и нырни на дно где-нибудь в глубинке. Нет тебе другого выхода, кроме как раствориться по глухим деревням среди трактористов и старух, или зарыться в горах дикой республики Абхазии. На худой конец, можно кануть в чокнутую Хохляндию, например, забуриться в харьковские трущобы. Не хочешь же ты в натуре крутить барабан этой рулетки?

Пепел кивком дал понять корешу, что как раз не намерен сбрасывать петлю, которая из ничего возникла за вчерашний вечер и захлестнула, сдавив мертвой хваткой, Серегину шею. Пакет (такую кличку кент получил за то, что подмял до того неорганизованных крупно и мелкооптовых поставщиков пластиковой, полиэтиленовой и прочей одноразовой продукции) запустил в газон на голове уже две пятерни:

— Влип, ой, влип…

Сергей не спорил. Так оно и есть. Прочная мирная жизнь Пепла раскололась, как яйцо над сковородой. И неповинны в том менты, неповинны любящие и умеющие предавать бабы, неповинны беспредельщики из отмороженной российской криминальной тайги… Беда нагрянула оттуда, откуда и в кошмаре не присниться. И на самого себя должен повесить Пепел часть вины за накликанную беду.

А начинался вечер-вечерочек вполне бубново…

* * *

За вход содрали сотку баксов. И на дверях одним металлодетектором не обошлось. Угрюмые фэйсконтрольщики с ловкостью спецов сталинской закалки на всякий случай добавочно ощупали клиента руками. Ну и Бог с ними. Сегодня Пепел не имел надобности держать при себе ствол. Сергей пришел отдыхать, а не отстреливать недругов.

Оставив позади швейцарящих бойцов, Сергей ступил на солидный ковер «Континенталя». Нет, конечно, приспичь Пеплу, он проволок бы мимо охраны и ствол, и казацкую саблю, и «максим» с запасной лентой. Да ведь на фиг ему это не надо было! Хотя, если оставаться перед собой откровенным до конца, не совсем пустым явился Пепел в козырный клуб. Без выкидухи на кармане он чувствовал бы себя, будто импотент в брачную ночь. Как карта ляжет, одному банкомету известно, отсюда — по-пионерски будь готов всегда и всюду к рывку напролом через флажки и засады. А нет в беде вернее товарища, чем лезвие ножа.

Еще и потому не расставался Пепел с выкидухой, что перышко это — память о хорошем человеке. Нож специально для Пепла выточил на комяцкой зоне под городом Усинском рукастый мужик Жека с погонялом Ватсон. Конечно, немало поделок Ватсона гуляют по просторам нашей сказочной страны, застревая в ребрах, оседая на дне водоемов и пыльных полках с вещдоками в отделах по борьбе с особо тяжкими преступлениями. Но далеко не все подобные вещдоки заточены под ладонь и под характер.

Ценность ножа в его состыковке с конкретной рукой. Чтоб в пальцах лежало, будто так и родилось. Короче, продолжение руки создал Ватсон для Пепла. Да и балансировка выкидухи выверялась Жекой с тщательностью аптекаря. И теперь положи выкидуху с выщелкнутым лезвием на ребро ладони, наклоняй руку хоть влево, хоть вправо — перо не шелохнется.

Между прочим, Пепел честно выложил нож прямо под нос клубной секьюрити прежде чем пройти рамку детектора. Выкидуха пряталась под бархоткой в футляре с очками. Этот футляр Пепел таскал не только как сейф для ножа, но и очки для маскировки иногда напяливал на нос.

Пепел заскрипел подошвами по вестибюлю. По привычке внимательно огляделся в незнакомом месте — так озирается и принюхивается зверь в чужих владениях. Поправляя непривычный пиджак от Армани (одел, чтоб попадать в общую клубную масть), на автомате зафиксировал входы и выходы, где что поставлено-расставлено, какая публика бродит по «Континеталю». А по вестибюлю горделиво разгуливали тузы, короли и валеты, держа под ручки дам в золоте и брильянтах. Телохранители бдительно оценивали сектора, не замышляет ли кто против их отцов недоброе.

Пепел засек немало знакомых. Любезничая с худой мадмозелью в зеленом платье, у пышного фикусауса в кадке прикладывался к фужеру с бордовым вином Леха-Мотыга. У стенда с афишами распирала пиджак спина татарина Ильдара по прозвищу Батыр, знаменитого тем, что не пропускает ни одного мало-мальски стоящего мордобоя в городе. В вестибюльном зеркале отразились кустистые брови адвоката Кости-Карася, работающего на Пегого.

Еще по фойе «Континенталя» наблюдались высокомерно таращащиеся вокруг сходу распознаваемые рожи откровенно импортного происхождения. Правда, сопровождали забугорных кренделей красавицы исключительно отечественного производства. Типа, переводчицы. А еще всюду сновали клубные жучки, собирая с клиентов ставки, как пчелы мед с цветков.

Из настежь распахнутых дверей зала выпархивали звуки, подобающие любой драке: смачные хряси по мордасам, охи, стоны, шмяки тел об пол, звон сетки, всякие там «йе-хо!» и «на!».

Пепел отловил пробегавшего мимо букмекера. Притянул двумя пальцами за отворот рубашки:

— Докладывай.

Анфас и профиль у деляги были типичными для мелочевщика: голова вытянутая, как у суслика, черты невзрачные и не запоминающиеся. Выделялись только прыщики на лбу и бегающие глазки. И сейчас в этих глазках мельтешили искорки испуга.

— Не дрейфь, — успокоил Пепел, отпуская рубашку жучка, — не укушу.

— Сейчас идут разминочные бои. Главные начнутся через час. Но если хотите, следом выйдет полутяж из бокса Валерий Самойленко против борца сумо из Китая Кау Дзе Кина…

— На нашего поставить сколько стоит?

— Один к полутора.

— Годится.

Пепел иногда играл, как профи, а иногда этак мимоходом прощупывал фарт. Например, завернет в казино, и поставит всю наличность на зеро. Удачу надо ловить, пока она синекрылой птахой не перекочевала на соседнюю ветку, потому как подолгу не любит данная птица задерживаться на одном и том же месте.

— Держи. На нашего, понятно. На Валерку. — Пепел выдал жучку стошку, но не зеленых или деревянных, а согласно последней питерской моде «еврейских» или «евриков». Пеплу, кстати, нравились еврофантики. Наверное, потому, что не успели еще намозолить глаза. Хоть они, заразы, ни в один бумажник не лезли, и приходилось просто комками рассовывать по карманам.

— А через час кто вырулит на кой?[1] — Сергей спрятал в нагрудный карман полученный взамен денег билет.

Пепел не случайно нынче завернул на огонек, он знал, что сегодня в стенах «Континенталя» наши бойцы без правил будут рубиться против тоже правил не признающей сборной мира. Слухи о том, что отечественные папы сговорились с западными на такое мероприятие, ходили давно. Дескать, за бугром наслушались разговоров про крутость рашен гладиаторов и решили доказать, что их буржуйские костоломы все равно сильнее.

— Главный вечер начнется с боя между кикбоксером Ортегой, великим никарагуанцем, чемпионом мира по версии Джи-Би-Си, и нашим самбистом из Дагестана Гейдаром Юсуфовым по прозвищу Теракт, олимпийским чемпионом. Потом выйдет штатовец Шакил Вейденгриг, мастер джиу-джитсу, дублер самого Ван Дамма в последних фильмах, и Алексей Стенник, специалист русбоя, ученик самого сенсея Огавелова.

— Все, что ли? — удивился Пепел. Но, оказывается, букмекер всего лишь переводил дух.

— Нет, что вы! Это только начало. Потом вас и нас ждет двоюродный брат Майка Тайсона против Сергея Горшкова, вы знаете такого?

— Ну, уж не совсем я деревянный.

— А в следующем бою сойдутся супертяжи: рукопашник Анатолий Прибыльский по прозвищу Паштет и Хуго Мария Капучо по прозвищу Упырь, мексиканец пуэрто-риканского происхождения. Этот Хуго Мария знаменит тем…

— Ладно, вечер, чую, удастся. Иди, работай…

Так и не дослушав увлекательную программу, Пепел двинул дальше. Пожал руку татарину Ильдару, отсалютовал Лехе-Мотыге, услышал обрывок чужого разговора:

— Боец он конечно классный, но только клаустрофобия у него.

— Не понял.

— Замкнутых пространств боится. А чтобы выступать в Штатах, надо пройти проверку на ядерно-магнитном томографе. Это такой горизонтальный шкаф, в котором человека закрывают и просвечивают органы — здоров ли. Ну, а Миша наотрез в ящик упаковываться отказывается, потому что там тесноту надо терпеть минут сорок. Поэтому в США на бои и не ездит.

Сергей не нашел в услышанном ничего нового, зевнул, и ноги сами собой завернули в бар. Здесь над стойками висели мониторы, по ним показывали столики, уважаемых горожан вокруг столиков, и снующих вокруг с заказами халдеев в бабочках. Сергей улыбнулся, отметив, что столик с первыми лицами налоговой полиции оказался рядом со столиком, оккупированным таймырскими пацанами. Расклад, батенька… Подумал, не сразу ли двинуть в зал, чтобы заказать любимую текилу на месте? Но не жаловал Пепел сутолоку и решил не торопиться. Как выяснилось, очень зря.

На бабки, которые Пепел отдал бармену за двести грамм текилы, какой-нибудь среднероссийский хроник мог гудеть целый месяц. Но правильные люди по деньгам не плачут, они живут удовольствием. Сергей перевел взгляд с колышущих бедрами воздух в баре девиц на мониторы. В мониторах сейчас красовался обнесенный сеткой восьмиугольный кой. Только что уволокли предыдущего неудачника и запускали участников следующего поединка. Парень, на которого Пепел поставил свои «еврики», был упакован в жесткие узкие перчатки, красные трусы с желтым серпом и молотом и черные «борцовки» на ходулях. Как там его бишь?

— Валерий Самойленко! — проорал в микрофон анонсер. — Россия, Магадан. Черный пояс. Кунг-фу, стиль «укус богомола».

«Что за стиль такой? — хмыкнул Пепел. — Где ему учат? В Магадане, что ли? Тогда почему я с таким не встречался?».

Валерка, которому предстояло биться за Пепеловскую ставку, вымахал на магаданских витаминах под два метра, но бугайскую мышцу не нарастил. Боец пуще всего смахивал на недоедающего студента-иногородника. А тем временем в восьмиугольник протиснулся соперник. Видать, специально для смеха подбирали парочку. Бои-то несерьезные, разогревочные, отчего же публику не повеселить? Обещанный китаец Кау Дзе Кин, борец сумо, тянул килограммов на сто пятьдесят, а ростом едва дотягивал Валерке до пупка.

В предвкушении забавы Пепел заказал себе еще двести текилы. Отдыхал сегодня Пепел, не болела ни о чем голова, на душе было легко и светло.

— Тут с Валерием два дня назад случай был, — по-свойски заговорил бармен, кивнув на русского бойца, — Простые постовые менты повязали его с минимальной дозой наркоты. Приводят в отделение. А там во всю стену плакат-календарь «Бои без правил» с нашим героем. Отделался автографами.

Сергей хмыкнул, потому что наверняка с умыслом бармен заговорил про наркоту. Но Пепел не проявил интереса, и бармен вежливо отстал. А в мониторах уже разворачивался бой. Валера, высоко задирая колени, на каждом шагу раскачиваясь в поясе влево-вправо, назад-вперед, гарцевал вдоль сетки. Китаец же присел в раскорячку и, пыхтя, из-под насупленных бровей отслеживал танец русского поединщика. Складчатое брюхо грозно свисало на набедренную сумоистскую повязку. И, наконец, китаеза не выдержал, сорвался.

Валерка по-балетному отпрыгнул в сторону, разрешая сумоисту врезаться в сетку. Сетка вздрогнула и закачалась девятым валом, чудом удержавшись в крепеже. А Валера еще успел вдогонку довесить китайцу пинка. Чем окончательно успокоил Пепла. Победа останется за русским оружием. Не пропадут «еврики». Не посрамится честь державы.

И успокоенный Пепел покинул бар, не дождавшись конца схватки, потому как Пепел тоже человек, а человеку свойственно отливать. И ничего у него внутри не дрогнуло, не проснулся ангел-хранитель.

Туалет располагался в полуподвале. Случись на месте Сереги врач-гигиенист, вот бы уж он порадовался: и просторно, и белой плиткой разве потолок не выложен, и не резаная газета в кабинках, а бумага мягкости кошачьей шерсти. И пахнет, как на лесном лугу. Всего один-одинешенек недостаток портил безукоризненность клубного нуждника, как червоточина портит спелое краснощекое яблоко. Обвесив все стены мраморными писсуарами, сколотив кабинок на целый взвод засранцев, русские сантехники установили всего один рукомойник.

Пустив теплую воду, Пепел выдавил плюху жидкого мыла и принялся прилежно тереть ладони друг о друга. Сзади брякнула дверца кабинки, протопали по плитке пола каблуки, и в зеркале над рукомойником Пепел увидал прикинутого во все черное господина. Черный пиджачок, черная, застегнутая до последней пуговицы, рубашка, с шеи на грудь свисают нити разноцветных бус, цепочки с амулетами и ладанками.

Несколько лошадиная физиономия этого клоуна показалось Сергею смутно знакомой. Пепел пошелестел в голове архивами. Зона? Нет. Из деловых, с которыми сводила мать-фортуна на воле? Не вспоминается, хотя память у Пепла — дай Бог любому. Так… гражданину на вид лет сорок-пятьдесят, значит, не из молодой шебутной и беспонятийной поросли. Барыга? Переодетый мент? На мента вообще-то не похож кардинально, но почему тогда портрет так знаком? Кстати, о роже… она у клоуна не только не русская, не российская даже…

А незнакомец начал нетерпеливо приплясывать. Дескать, давай живее ополаскивайся, некогда мне. Нет, Пепел не измывался, Пепел делал все, как привык, в своем нормальном ритме. И не собирался с не смытым мылом отчаливать от умывальника. Кто ж виноват, что кран всего один?

Мужичок с висюльками поверх рубашки нарочитым жестом задрал рукав пиджака, поднес к глазам часы, типа очень спешит. И что-то недружелюбно проквакал по-нерусски. Ах, вот оно как, заграничная морда!? «Часы-то „Роллекс“, — отметил между делом Пепел. — Будь на моем месте Сенька Майданный, точно бы и подрезал. Ну, откуда же я тебя знаю?»

И тут нетерпеливый импорт похлопал Пепла по плечу и поцокал ногтем по циферблату. Мол, баста, хватит брызгаться, русская свинья, некогда мне, время — есть доллары.

Это хамство Пепел кое-как стерпел. Все-таки иностанец, все-таки другие понятия.

— Погоди ты, чучело, — дипломатично скрыв истинные чувства, мирно процедил сквозь обозначение улыбки Пепел. — Если очень спешишь, поплюй на руки, вытри об штаны и геен нах хаузе.

— Факинг фак! — взревел привозной гражданин в черном прикиде, больно сцапал Пепла за плечо и отпихнул от рукомойника. И сунул свои лапы под водопроводную воду.

— Ах, вот ты как захотел? Побыстрее!? — криво ухмыльнувшись, прохрипел Пепел. — Ну, лады…

И Пепел вытер свои мокрые пальцы о полу черного буржуйского пиджака.

Нерусский детина с перекошенной от ярости физиономией развернулся, звякнув бусами. Отступил на шаг и что-то там пугающее изобразил руками.

И тут Пепла пробило! Да по видакам он видал это чмо! В боевиках про разборки на кораблях и паровозах! В кухонном колпаке и этих же амулетах! Стивен Сигал, так раз этак! Актер и вроде бы борец боевых искусств. Как же, привык, что перед ним все гнутся, а тут какой-то Иван не пропускает к рукомойнику.

Сигал, брызжа слюной, что-то шипел на английском. Пепел расслышал несколько раз повторенное, понятное и без переводчика «факинг рашен». Сигал размахивал длинными щупальцами, разводил их в стороны, тряся головой. Потом вдруг ткнул указательным пальцем Пепла в грудь и этим же пальцем показал в сторону кабинок. Типа твое место, русский, у параши.

— А это ты зря сделал, петух голливудский, — процедил Пепел, не слишком, правда, надеясь на понимание. И показал Сигалу, по-ихнему, киношному, обычаю средний палец. — Теперь нам с тобою кораблями не разойтись.

Пепел и Сигал стояли друг напротив друга. Стивен был выше Сергея на голову, в плечах, пожалуй, ровня. Более загорелым был Стивен, но Пепел выглядел в стократ спокойней голливудского фигляра.

Однако именно Пепел пропустил выпад американца. Ничего не скажешь, ловок все-таки оказался подлец, все-таки не за красивые глазки его пристроили в Голливуд. Удар в грудь отшвырнул Пепла на стену. Сотрясенный спиной Сергея сам собой включился аппарат для сушки рук.

Под аппаратное завывание Сигал попробовал поставить на русском точку, заехав ногой с разворота в живот. Но тут уж врешь! Может, Пепел у Чаков Норрисов уроки не брал, но кошачью реакцию ему поставили тюремные учителя. Которые не в черных поясах, а в синих наколках.

Пепел, вильнув, ушел от выпада штатовского каратиста («или кто он там у них?»), отпрыгнул в сторону. Тут можно было бы пощекотать америкоса спрятанной в футляре сталью. Но ему же еще сниматься. К тому ж опять — международный конфликт.

Сигал пошел на Пепла, как делал во всех кинофильмах: широким шагом, целеустремленно, прищурив глаза и натянув улыбочку. А Пепел с той же скоростью пятился, как казалось, позорно отступая. Так Пепла вразумляла сама жизнь: главное победить, а как это будет выглядеть — наплюй.

Допятившись до третьей от входа кабики, Пепел схватил прислоненную к стенке швабру и уже сам шагнул навстречу Сигалу.

Стивен перехватил целящуюся ему в физиономию швабру, как перехватывал в постановочных драках бильярдные кии, которые тут же ломал об колено. Только это в фильмах плохие парни застывают, как околдованные, при виде расправы над любимым кием. Пепел же ерундой не маялся. Стоило Стиву овладеть шваброй и увлечься ее ломанием, Сергей с футбольного замаха, да со всей широты души заехал Сигу тупым носком башмака под коленную чашечку.

Что-то обиженно профакав и схватившись за коленку, америкос согнулся. Пока грозный янки тормозил, Пепел вновь нырнул в кабинку, тут же выскользнул обратно и плеснул из плетеного пластмассового ведерочка на Стива белой пургой из использованной и скомканной туалетной бумаги.

Американец взвыл сиреной (чего с ним в блокбастерах не случалось) и по-бабьи стал отряхиваться от прилипчивых бумажек. Причем напрочь забыл о враге: не о киношном враге, а о враге настоящем.

А враг зашел сбоку и провел, пускай неграмотно поставленный, не слишком правильный, если сверять с учебниками айкидо, но зато снарядный, с оттяжечкой, выброс в печень железного русского кулака. И уж потом сверху, зайдя со спины, опустил сцепленные в замок кулаки на шею рухнувшему на колени Сигалу.

— Вот так, — назидательно произнес Пепел, стоя над расстянувшимся на полу сортира голливудским любимчиком. И и вспомнив сочную цитату добавил с ухмылкой, — Никто не может победить меня в сортире!

А далее Пепел шагнул к рукомойнику и вымыл руки как следует.

Войдя в зал, Сергей щелкнул пальцами, подзывая халдея, и заказал еще двести текилы. В сетке сражались новые гладиаторы. Наш, легко признаваемый по борцовскому трико в цветах родного флага, судя по медвежьей комплекции и стойке «наклон вперед, руки растопырены» происходил из греко-римской борьбы. Чужой, легко опознаваемый по негритянскому цвету кожи, судя по козлиным прыжкам и размахиванию кулаками, принадлежал к неунывающему боксерскому племени. И что-то там у них не ладилась схватка не на жизнь, а на смерть, что-то они вообще сойтись не могли.

Нашему разгуливать по восьмиугольной клетке было нелегко и незачем, он и не ходил никуда, топтался на месте, поджидал, играя мыщцами. Чернокожий варяг, понятное дело, не спешил в объятия русского медведя, плясал себе в сторонке, описывая акульи круги. Зал недовольно улюлюкал, требуя начать бой всерьез.

Сергей, сверяясь с входным билетом, нашел место. За столиком уже пребывала аппетитная особа лет двадцати пяти. Конечно, ее мини произвело бы фурор даже на нудистском пляже, но больше всего поцарапала Сергею душу родимка на нежной щеке девушки. Девушка, оглянулась на Пепла. И, кажется, он заинтересовал ее крепче, чем бой в восьмиугольнике. Пепел почувствовал в теле сладкую ломоту предвкушения — похоже, ему сегодня не удастся выспаться.

— Ваш заказ, — сдавлено доложил над ухом халдей и протянул бокал с текилой. Оглянувшись, Пепел обнаружил причину трусливого дребезжания в голосе официанта. За халдейской спиной высилось трое мордоворотов с оттопыренными подмышками. В глазах читался наскальной надписью выгравированный приказ главарей — «доставить любой ценой».

— Пошли! — прохрипел, надо полагать, назначенный у них за главного.

Пепел не исключал такого оборота, потому не стал дурным голосом кричать: «Не виноватая я, он сам ко мне пришел!» Просто поднялся, отхлебнул текилы и потопал, бренча льдом в стакане, в окружении откомандированных за ним пацанов. Значит, все-таки наябедничал Сигал…

В дверях зала Пепел обернулся, чтоб узнать, чья берет. Брала наша. Негр все-таки попался и теперь его шоколадная голова торчала из-под мышки борца-классика в триколорном трико. И еще сзади остался растерянный взгляд смазливой соседки. Она, кажется, поняла, что Сергей больше в зал не вернется.

Пепла дожидались на верхнем этаже. То, что со стороны зала выглядело как ряд затемненных окон под потолочными перекрытиями, изнутри оказалось самыми престижными апартаментами. Кресла, диванчики, прозрачный круглый стол посередине, пульты, микрофоны, бар в стене, через окна прекрасный обзор на восьмиугольную клетку с катающимися по полу гладиаторами и на ревущих зрителей.

Народу в зальчике оказалось не много, зато народ, не считая стерегущих авторитетный покой шестерок, был сплошь конкретный и качественный. Народ четко делился пополам: мэны явно импортного разлива и отечественный материал. Особняком развалился в помпезном кожаном кресле — ого! — сам Серега Шрам, центровой смотритель питерских полян, курил толстую сигару, видимо, поднесенную заграничными гостями. За спиной авторитета потягивал что-то из кофейной чашки его верный подручный Ридикюль. Шрама, догадался Пепел, позвали судить-разводить непростой международный конфликт.

Все иностранцы кроме одного, раскидавшего по диванной спинке жирные телеса господина, топтались на ногах. А тип на диване выглядел, как помесь азербайджанца с цыганом: маленький, смуглый, нечеловечески толстомясый, с тремя подбородками, с короткими пальцами, запакованными в рыжие перстни, нос свисает спелой грушей, тонкая полоска усиков над губой, сальные чернявые волосы, завязанные «конским хвостом».

От российской стороны, держась подчеркнуто своим кругом, здесь пребываали Михрюта, татарин Ильдар, да братья Ермолаевы — Штык и Пластырь — бывшие волейболисты.

Среди импортных гостей сразу бросался в глаза Стивен Сигал с расквашенным носом. Сиг, завидев приконвоированного Пепла, что-то пробубнил, тыча пальцем. Его болтовню никто переводить не стал.

— Свой товарняк он мимо нас прогнал, — Шрам выпустил сигарный дым колечками. — Давай, Пепел, стравливай теперь свой баллон.

Пепел пожал плечами и рассказал, как происходило на самом деле. Все же оказалось, переводчик имелся. Он высовывал лисью мордочку из строя цветастых рубашек импортных парней (почти все или латиносы) и шевелил губами в такт Пепловским словам.

— …Только в одной точке нестыковка, — первым подал голос татарин Ильдар. — Этот шайтан Сигал плетет, что Пепел его оттолкнул от крана, а Пепел стоит на обратном. Кому поверим, братва?

Из зарубежных рядов просочился очкастый тип, выюлил к ногам босса. Как бомжа чуешь за версту, так и в этом типе издали угадывался адвокатишка. Он залопотал на языке, похожем на английский. Забугорный переводчик поспешил отрабатывать зарплату:

— Йе, синьор Лопес говьорить, мистер Сигал его сьобственность и есть большой деньги. Капитал, банк, инвестицион. Андэстенд? Лицьо мистер Сигал есть товарни знак, йе. Тьеперь продать тьолько дьошево, андэстенд ми? Кто дать разница в цена?

— Ни фига себе заява! — воскликнул Михрюта и от избытка чувств, хлопнув по спинке стула, слегка погнул алюминевую трубку.

— Синьор Лопес, йе, влошить в фильми мистер Сигал много мильон долларс. Андэстенд?

— Предъява понятна, — сказал брат-волейболист Штык. — Так и переведи.

— Еще переведи, — добавил другой брат, Пластырь, — что мы верим своему кенту так же железно, как он своему. Потому выходит ничья.

— Может, монетку кинуть на правоту? — пошутил за спиной Шрама Ридикюль.

Пепел молчал, но глаза не прятал. Он свое сказал, теперь говорить должны те, кто старше.

— Йе, синьор Лопес, — не унимался адвокатишка, — не льубить ехать Россия с мистер Сигал. Он взать мистер Сигал по просьба рьюских амиго, йе. Длиа презентэшн, длиа висьоки рейтинг турнир. Синоьор Лопес есть огорчить от плохой дрюшба.

— Сигал сегодня выступает в клетке? — поинтересовался Ильдар.

— Ноу, ноу, — адвокат даже замахал руками.

— Тогда пусть выступит, — внес дельное предложение татарин. — Да хоть бы против Пепла. Весь сбор смахнем на покрытие издержек. Все разойдутся счастливыми.

— Ноу, ноу, — в ужасе заверещал адвокат, едва до него дошел смысл дикого рацпредложения Ильдара.

— Мистер Сигал есть великий ценность, — гордо перевел переводчик объяснение отказа.

Потом адвокат позволил себе криво ухмыльнуться, выпятить хилую грудь и что-то презрительно процедить. Толмач тоже ухмыльнулся и тоже влил в перевод презрение:

— Ви есть одна мафья, друг друг глаз клевать ноу.

— Значит так, — размочалив сигару в пепельнице, поднялся из кресла Шрам. Вышел на середину. — Раз пошли дешевые наезды всяких шестерок, разбор кончаем. Решение будет таким.

Шрам глянул на поехавшую вниз челюсть переводчика и спецом для него обошелся дальше без непереводимой игры слов:

— Никто никому ничего не должен. Форс-мажор. Невеселое стечение грустных обстоятельств. Никакого бизнеса, только личное. Личное дело повздоривших пацанов. Тем более серьезных травм ноу, значит, и проблем ноу. А за моральный облом, он же моральный ущерб, мы Сигалу-мистеру такую ляльку, то есть мисс, отвалим, что клиент забудет обо всем. Если нос нужно подлечить — отведем к лучшим лепилам, то есть к самым головастым профессорам по медицинским запарам. А Пепла нашего мы тут за перебор по-свойски сами накажем.

Монолог добросовестно перевели синьору Лопесу. После чего где-то на полминуты в апартаментах повисло молчание.

А потом впервые заговорил сам синьор Лопес. Заговорил, уставившись на Пепла. У синьора обнаружился давящий взгляд красивых фиалковых глаз и хорошо поставленный дикторский баритон.

— Один гаучо гонял свои коровьи стада. Среди тупых коров он возомнил себя торреро. Он выпросил мулету и шпагу, вышел на арену и его задрал первый же задрипанный бык, — вот о чем говорил синьор Лопес, и это коряво переводил завозной толмач. — Никто тебе не поверит, амиго, что ты победил самого Стивена Сигала, зря надеешься. Зато ты отныне обречен сидеть на своем коровьем поле, шагу с него не ступишь, это я тебе обещаю. Да и зачем тебе куда-то еще, амиго? Только среди коровьих лепешек ты герой. Медяк тебе цена в иных местах. Что скажешь, гаучо?

Если бы Пепел не знал, что такое гаучо, он выхватил бы выкидуху. Но Пепел был осведомлен насчет «гаучо», ведь с разными клиентами доводилось пересекаться за карточным столом, и потому ответил лишь словами:

— Если я гаучо, то ты всего лишь бычара. — Вряд ли, конечно, Лопес схватил потаенную подстилку Пепеловских слов. Впрочем, это были не все слова русского, — Я б тебе, амиго, советовал языком чесать поаккуратнее, не у себя. У нас за бурый базар любой ответить может. Будь он хоть весь в пушках и перьях, будь он хоть король, хоть барон.

— Храбришься, — дослушав перевод, растянул пухлые губы в недобрую улыбку синьор Лопес. — Если б мне было не жаль выбрасывать деньги на ветер, я бы выкупил твою жалкую жизнь с потрохами.

— Ну попробуй, амиго.

Взгляд у смуглого пахана был, конечно, тяжел, но Пепел держал его на все сто.

— Смелый? — зачем-то спросил, продолжая скалиться, работающий под дона Карлеоне синьор. — Так приезжай ко мне на ранчо в Аргентину. Или, хочешь, в мой швейцарский замок? Или в мой личный мексиканский городок. Или в мою польскую усадьбу. Или на мой остров в Карибском море. Или по своему выбору. Я везде тебя встречу, амиго.

— Может, и заеду как-нибудь, — пообещал Пепел. — Разговор договорить. Только шестерок побольше при себе держи.

— Как-нибудь? — чуть не обрадовался Лопес. — Зачем «как-нибудь»? Жизнь мою хочешь? Я тебе могу ее предложить, мне не жалко. Могу предложить ее прямо сейчас, бери. Больше никогда не предложу. Если ты мужчина и не бросаешь слов на ветер, бери мулетту и выходи на арену. Я люблю корриду, амиго. Ты назвал меня быком, а себя торреадором, ну давай, заколи этого быка, попробуй…

Пепел заводился, потому что его заводили. Может, этот Лопес по жизни был рожден игроком и ему, как алкашу стакан, требовались новые азартные игрища, когда старые уже прискучили. Короче, как бы там ни было, а распалять, доводить до бешенства, и подписывать на свои бредни Лопес умел…

* * *

— Почему?! — кричал Димон на кухне. — Почему ты не стал отмазываться?! Почему не отошел на шутках?

Наверное, потому, что люто возненавидел Пепел тогда маленького жирного Лопеса и, едва замаячил хилый огонек надежды наказать этого цыганско-латинского царька, как Пепел ринулся мотыльком на этот огонек. И, как мотылек, угодил в полымя.

— Кто он такой этот Лопес? — спросил вдруг Пакет.

— Да, ясно, кто. Поставляет кокаин по разным странам. К нам тоже притащился не на мордохлест любоваться. Это уж так, попутно. Он заявился сюда прощупать тему поставок наркоты в Россию-матушку и через Россию-матушку. Ну, а лишние деньги Лопес вливает во всякие мероприятия с честным бизнесом типа Сигаловских боевиков. И Лопес счастливо лопается от уверенности, что нет на его резьбу своего болта…

— Думаешь, ты будешь этим болтом? Да он тебя прихлопнет на первой же станции. У него ж подвязки по всему земному шару. Во что ты влез, Пепел!?

— Ну, если по-другому до него не добраться, — Пепел сковырнул пробку с очередного пузыря водки. — А добраться очень хочется…

Добраться до смуглой глотки синьора Лопеса действительно очень и очень хотелось. Но добираться придется окружным путем. И вот почему… Потому что Лопес подбил Пепла на страшный, странный, невозможный спор. Сергей должен совершить путешествие вокруг земного шара и вернуться в Питер первого июля. Сергею нельзя пользоваться самолетами и подводными лодками (Лопес что-то краем слыхивал про подводные кругосветки советских атомоходов), и по пути Сергей должен последовательно отметиться в пяти контрольных точках — Прага, Заир, Нью-Йорк, Япония, Петропавловская крепость — именно в таком порядке. Так, отметиться, чтобы не оставалось никаких сомнений в реальности вояжа. Все условия пари задокументировали на бумажке, и бумажку заверили подписями уважаемые люди.

Глава первая. 14 апреля 2002 года. Воруют все!

Будем кружить,

Петь и дружить.

Я совсем танцевать разучился

И прошу вас меня извинить.

Утро зовет

Снова в поход…

Покидая ваш маленький город,

Я пройду мимо ваших ворот.

«Случайный вальс» Стихи Е. Долматовского, музыка М. Фрадкина

— У вас очень интересные глаза. Насыщенный цвет стали. Как бы мы ни строили визаж, их не «приглушить», встречные всегда будут обращать внимание на глаза и запоминать вас по вашему взгляду, — смущенно призналась суетящаяся вокруг Сергея красавица.

Отсюда сквозь витрину открывался прекрасный вид на сине-бело-златокупольную церквушку и втиснутый в строй старых узловатых тополей проспект. И чтоб не лишиться возможности любоваться этим видом, Сергей отказался от стрижки и заказал подобрать по компьютеру подходящий имидж.

— Все воруют, приятель. Только некоторые прикидываются честными, — заявил Пепел, устроивший наблюдательный пункт в мужском зале самого навороченного на Петроградской стороне косметического салона «Квази-мода».

— Я никогда ни у кого! — мозолистым кулаком в перстнях стукнул по подлокотнику парикмахерского кресла пузатенький клиент с сиреневым носом. Судя по костюму, жил он с доходов собственной средней оптовой фирмы. Судя по физиономии, имел бурное прошлое и любил заложить за воротник. И еще одна неизгладимая черта — толстяк относился к породе людей, которые сами верили любым своим бредням.

Но это была настолько наглая ложь, что Сергей даже не сразу нашел, как продолжить тему. Срезать пузана укором напрямую, дескать, честному торгашу в России не выжить, не хотелось. Это поставило бы точку под диспутом, да и Пепел чересчур рановато продемонстрировал бы свою проницательность. И Сергей завернул с тыла:

— А у государства разве не крал? Так уж никогда, ни гайки? Даже в прежней, совковой жизни? — Пепел наседал не от большой любви к истине, просто надо было навести в салоне мосты, чтоб потом мельком задать парочку действительно важных вопросов. На пылающую благородным негодованием рожу толстяка оглядываться было некогда, гораздо больше Сергея итнтересовало то, что творится за окном.

— Может, и брал. Брал, а не воровал! — заслуженный «из грязи в князи» сжал пролетарский кулак, на котором перстни выглядели, как узбеки на атомной подводной лодке. — Свое брал. Что недоплачивали. Не продавать из-под полы брал, а на хозяйство. Гвозди-«сотку» там, цемент для дачи, рубероид.

Ловко орудующая маникюрным железом вокруг заскорузлых ногтей толстяка блондинка (крайний сексапил) поймала убранную руку и припечатала назад. Ее лазурный халатик славно оттопыривался на попе.

— А Господу нашему при подсчете грехов все едино будет, гвоздь или картину Рубенса из Эрмитажа, на продажу или для жены, один раз или регулярно. Грешен — значит, будь добр пожаловать в ад, — пугнул присутствующих холеный и эстетствующий, будто Арамис из «Трех мушкетеров», явно не бедствующий служитель культа, которому вторая красавица делала из рыжей бородки произведение искусства. Одна ряса батюшки, из шерсти австралийских овец-мериносов, похоже, стоила, как приличный мерседес, — Значит, всей не умеющей не воровать матушкой Россией в преисподнюю и отправимся.

— Чтобы приглушить насыщенность ваших глаз, я бы рекомендовала весь костюмный ансамбль решать в «железных» тонах. Это «размоет» впечатление, — предложила охаживающая Сергея брюнеточка.

Сергей не возражал, пусть сним подольше повозятся, он специально заказал почти не выполнимую по визажу задачу. Уставшая охотиться с пилочками для ногтей за непоседливыми пальцами толстяка блондинка тоже решила высказаться:

— Это что, у меня соседи по коммуналке, приличная семья, муж работал на Ливизе. Так вот он переконструировал на новый лад куртку и брюки. Всякие непромокаемые карманы, система трубок от капельниц, вшитые под подкладку воздушные шарики. Вместе с женой не один день думали и шили. Потом до двух ящиков водки на себе выносил. И охрана его не тормозила — ничего ведь не оттопыривается, не вздувается, идет мимо мужик нормальной толщины. Потому как водка распределялась на теле равномерно.

— Вранье, во-первых, если равномерно, то как быть с силой притяжения? А во-вторых, не воздушные шарики это были, а презервативы! — поставил диагноз шустрый паренек. Молодой, да ранний, одетый в отутюженный костюмчик, крикливый галстук и белоснежную рубашку. Скорее всего, менеджер из ближайших офисов. — Зато у нас бабулька, хоть на пенсии, а работает. Пятнадцать лет таскает из кондитерского цеха между грудей сахар, тесто и сливки, — в салон паренек явился, стриженный под ежика, и объяснил, что поскольку короткие стрижки вышли из моды, ему срочно требуется парик. Теперь на фоне батареи одеколонов перед пареньком выброшенными на берег медузами лежала дюжина париков. И он каждый степенно примерял.

Наконец переставший отдергивать обрабатываемую блондинкой руку толстяк ностальгически закатил глаза:

— А у нас прежний мастер рельсы воровал. Надо же что-то воровать. В метрополитенском депо я, ребята, ишачил. И рельсов по нашему огромному депо разбросано было невидано-немеряно. С глубоких советских времен сменяные рельсы просто оттаскивали в сторону и оставляли ржаветь в густой траве и колючих кустах, а ближе к Перестройке сообразили сдавать в металлолом. Мастер вывозил чин-чинарем по государственным мандатам. Но одну рельсину отдавал во имя государства по безналу, десять — для себя за хрустящие рубли. А мы ему этими, — толстяк предъявил слушателям трудовые мозоли, — руками грузили сволочные железяки на шаланды. Ох, и тяжяленные, заразы! Так хоть бы по пузырю нам за труды выкатывал. Фиг! Жадный был очень. Михайлов его фамилия.

Проверив идею на компьютере, брюнеточка стала заламывать руки вокруг Сергея:

— Опять ничего не получается, у вас слишком волевой подбородок. Если убрать «яркость» глаз, начнет работать общая фактура.

— Мать-природа стоит на воровстве. Или отнять, или украсть, — выдал глубокую мысль Пепел, кстати, заглядывающий в вырез халатика склонившейся брюнеточке. Чуть широковата в плечах, зато фигурка точеная, наверное, шейпингом юное тело изводит. — Звери тащат все подряд из лесов, полей и даже из курятников. Мы занимаем без благодарности чужой опыт и идеи у соседей, чтоб не ошибиться самим. Красавицы лямзят наши деньги, мы похищаем у красавиц их молодость. — Сергей улыбнулся самым краешком губ, заметив, что брюнеточка прочитала его взгляд, но лишать Пепла удовольствия не стала. Похоже, намекает на перспективность контакта, — Ученые уводят у природы ее тайны, бизнесмены скупают краденное или отнятое и перепродают. Композиторы крадут ноты из нотной грамоты, а слушатели тибрят у композиторов мелодии, потом ходят и напевают ворованное под нос. Писатели бондят у народа смачные слова и забавные байки, а народ из их книжек крадет крылатые фразы и всякую мудрость. Короче, происходит круговращение воровства в природе. Только не за все еще пока сажают.

После такого глобального вывода все поневоле притихли, с уважением косясь на Сергея.

— Что-то не то у нас тут по району сегодня, как-то не так, а в чем дело не пойму, — предложил новую тему Пепел, который в этих краях являлся гостем наиредчайшим.

Понятно, прежде всего, он рассчитывал на бдительность работниц зала. И не ошибся. Блондинка, тоже, видимо, стараясь очаровать интересного клиента, опередила брюнетку:

— Людей-афиш чего-то много болтается. То всегда у метро толклись, а сегодня тут разгуливают. Может, их от метро поперли?

Действительно по скверику между ларьками, по тротуарам Большого проспекта и прилегающего к нему переулка бродили люди, грудь и спину которых закрывали плакаты с картинками и надписями из области «Только у нас в магазине настоящий стиральный порошок» или «Магистр эзотерических наук Адвендей навсегда избавит от кариеса по адресу…». А ведь под плакатом что хочешь можно спрятать, вплоть до пулемета Стечкина. Да и слишком уж крепкие и молодые пацаны для такого низкооплачиваемого занятия ошивались по округе. Чересчур уж пристально разглядывали эти двигатели прогресса прочих пешеходов…

Брюнетка кольнула напарницу полным ревности взглядом и, конечно же, отмалчиваться не стала:

— Еще вон арку перегородили, видите, рыжие жилетки в асфальте ковыряются. Еще вчера никого не было. Отремонтируют на копейку, а спишут потом на миллион. Хотите, я вам расскажу, как…

— Нет, лучше я расскажу, как у нас в депо круговую пожарную дорогу строили и сколько при этом сперли…

Именно ради этого момента истины Пепел и забрался в кресло, за этим и вступил, выражаясь шпионским языком, в контакт с местным населением. Чтобы прежде чем лезть в пекло, осмотреться чужими наметанными глазами. И вывод из добытой информации получался неутешительный: Пепла ждут и крепко обложили подходы, вернее отходы.

Ведь Пепел хотел отбыть за бугор самым законным порядком: с загранпаспортом в кармане и с визами внутри свежего документа. Ясно, он не поплелся в ОВИР, где б его промурыжили до воссоединения России с Украиной. Имелся у Пепла знакомец по первой отсидке, чалившийся в те годы по фарцовой статье. Петя Карназовский по кличке Сабонис. Освободившись, Петя завязал, тем более — на волю он вышел уже в перестройку, когда фарцевать позволялось в открытую. Там-сям терся по жизни Сабонис, а нынче возглавил турфирму.

Вчера Сергей навестил знакомого, а сегодня, как условились, прибыл на Петроградку за готовым документом. И вот выясняется, что турфирму превратили в западню для Пепла. Ну, надо ж так, а!? Ради презренных буржуйских тугриков охотиться на своего же соотечественника? Русский русского предает! В войну фашисты едва наскребали по одному полицаю на деревню, теперь же… Совсем прогнил этот мир.

Еще один нехороший вывод электродрелью буравил мозг: синьор Лопес круто взялся за дело и нашел местных гнид, чтобы те не выпустили льва из его российской клетки. Гниды, к сожалению, оказались головастыми. В два счета просчитали ходы, пробили знакомства. И квартиру Пепла, небось, уже тоже пасут, как медведи идущего на нерест лосося. Хорошо, Пепел перебрался на Васильевский к Иве, которую отбил у какого-то босса от рекламы на презентации третьей модели БМВ.

Правда, сегодня возвращаться к девушке с длинными, как Ниагарский водопад, ногами Иве, увы, никак нельзя — ее или уже вычислили, или вот-вот вычислят. Ладно, Пеплу в дорогу хватит того, что у него сейчас при себе: выкидухи, «Беломора» и последней пачки евроденег.

— Взятые в долю пожарники составили для отмазки обоснование, что дорога нужна им позарез, — вещал навязанную байку бывший деповской мужик, а ныне оптовик средней руки. И не оставалось Секретом для Сергея. Что через минуту торгаш, забыв про осторожность, созреет похвастаться окружающим о своих нынешних неладах закона. Язык мой — враг мой.

Но не до торгаша сейчас. Что ж, и ежу понятно — соваться в Петину турфирму нельзя. Но теперь некогда и негде делать фальшивый загранпаспорт. Придется обходиться без него. Тем более, по тому, как круто взялся Лопес за дело, предельно ясно, что не дадут Пеплу легально перешагнуть ни одну границу. Синьор Лопес не поскупится засветить перед каждой таможней фото Пепла, как особого опасного русского мафиози, пробирающегося из Чечни к Бен Ладену на инструктаж.

— Вы знаете, ничего не получается, — совсем опустила руки брюнеточка. И ее можно было понять. Пепел заказал имидж: «Такой, чтоб сегодня вечером расстаться со своей подружкой. Причем, подружка сама должна начать сору». Но найдите такую дуру, которая сама, по доброй воле, решит порвать отношения с этим сероглазым парнем?

* * *

Синьору Лопесу вполне по карману развесить вокруг всех границ плакаты с фото Пепла. Дескать, сто тысяч долларов от правительства банановой республики за голову живого или мертвого. Но лучше мертвого, поскольку знаменитый русский мафиози Сергей Пепел сурово вооружен, и бить его надо, как белку, пулей в глаз и сразу насмерть. А еще для верности Лопес может просемафорить ту же тему Интерполу. Так что не проходить Пеплу досмотры, не задумываться при ответе на извечные пограничные вопросы «Везете ли оружие, наркотики или диких животных?», не отовариваться в такс-фри.

Но свой серпасто-молоткастый с проставленными в нем двумя судимостями, отданный Пете-Сабонису для оформления загранксивы, Пепел во вражеских руках оставлять не собирался. Думаете, не отберу? А мы посмотрим!

Пепел одиноко сидел на скамейке в скверике, на две улицы удаленном от офиса туриста Карназовского, котом щурился на млеющее в подушках облаков солнышко, прихлебывал из горла пивко и ждал. Он примерно представлял себе, как невдалеке разворачиваются им же и заказанные события…

…А Петя-Сабонис представлял себе сегодняшний урочный час так: приходит Сергей Пепел, с улыбкой протягивает руку ковшом, чтобы ему туда положили оплаченный загранпаспорт, который Петя, разумеется, этой зековской морде не сделал. Но тут к Пеплу справа с невинным видом приближается громила, исполняющий роль обычного клиента, и тюк Пепла кастетом по затылку! А слева вскакивает другой громила, работающий под простого офисного клерка, и жух Пепла сквозь рубашку электрошокером! Потом этого назойливого уголовника Пепла, неспособного понять, что на дворе иные времена, где нет места замшелым тюремным порядкам, уволокут за руки-за ноги прочь навсегда из Петиной жизни. И в результате Петя-Сабонис получит за труды немножко зеленых денег.

Но Пепел что-то запаздывал, заставляя Сабониса волноваться. Сабонис раздраженно слушал, как третий громила, притворяющийся секьюрити на входе, отшивает честных клиентов:

— Куда?

— В Анталию путевки по триста двадцать долларов у вас?

— По триста двадцать кончились. Остались по четыреста десять.

— Ладно, годится.

— Тьфу, блин, забыл. По четыреста десять тоже не осталось. Есть последняя по четыреста шестьдесят.

— А какой отель? Пятизвездочный?

— Две звезды, до моря пять кэмэ, и транспорт не ходит.

— Вы — сумасшедший?

— Я-то знаю, что нормальный. Но начальство скорую помощь уже вызвало, само табельный пистолет отнять бздит…

— Куда?! — уже на полном серьезе вдруг затрубил в коридоре остроумный громила. И в ответ школьным звонком по коридору покатился серебристо чистый, но уже с ранней наглецой детский голос:

— У меня тут папка работает. К бате родному! Харчи несу!

— Стоять, щенок!

По коридору затопали тяжелые ботинки догоняющего мальчишку охранника.

— Стоять, подонок! Эй, эй, эй, стоять, уроды!!! Застрелю!!!

За кабинетной творилось что-то необъяснимое. К надсадным воплям охранника прибавился оглушительный перестук и шарканье, захлопали двери. До того нервно слонявшийся по кабинету Петя-Сабонис поспешил к двери. На пути к ней он расслышал, как охранник пронзительно и жутко взвыл «Ой, мамочки мои, бо-о-ольно, ой-йё!» Да что ж это такое в самом деле, в родном-то офисе!?

Турист Карназовский распахнул дверь. По глазам ударил пропитанный горечью из слезоточивого баллончика воздух. И тут же в проем охотничьей дробью посыпались все в слезах и соплях дети разной величины. Не смотря на застящие картинку слезы Сабонис рефлекторно сцапал за воротник одного из них. Попавшийся стервец тут же заученно затараторил:

— Дяденька, подайте Христа ради на хлебушек, мамка померла, батяня пил и мамку бил, я вступался, меня колотил, я сбег из дому, в школу не берут, в милиции пинают…

Тем временем у Сабониса под мышками и между ног в кабинет прошмыгивали все новые и новые пацанята, разбегались в стороны и носились по помещению так, что от их мельтешения рябило в глазах. За детворой глупо бегали трое нюхнувших слезоточивой дряни громил, ловили малышню и не знали, что дальше с малявками делать. Сабонис тоже не знал, что делать с пойманным гаденышем, без устали жалобно лопочущим про папку и мамку.

— Атас, банда! Атас! — вдруг громко, отчетливо и без дурашливости прокричал кто-то из беспризорного десанта.

— Атас! Атас! — подхватили крик остальные, разнося его по коридору и комнатам офиса.

Сабонис почувствовал дикую боль в пальце. Взвыл, разжал ладонь, отпуская задержанного щенка, который тотчас выскочил в коридор, только его и видали. Сабонис поднес кисть к лицу и сквозь едко-сопливую пелену разглядел, как на пальце змеиными точками набухают кровью два серьезных прокуса.

А детки растворились вмиг — так растворяются из вагонов каталы, до нитки обчистив лоха, так растворяются из подворотен мошенники, всучившие доверчивому лопуху «куклу» вместо баксов, так растворяется нечаянно выпавший в июне снег…

В руках громилы, работавшего под простого посетителя, осталась опустевшая, вонючая и изгвозданная куртка-«варенка», громила хлюпал носом и обалдело пялился на ее пустые рукава. А под ногами гоблина катался выработанный газовый балончик.

И вдруг Сабониса озарило. Он ломанулся к столу, на котором оставил лежать приманкой общероссийский паспорт Сергея. Паспорт исчез. И как выяснилось позже, не только он. Из кармана Карназовского пропал сотовый телефон, также ушли в беспризорные дали факс из комнаты внутренннего туризма, календарь со стены, коробка со скрепками, пачка «горящих» путевок на Багамы, косметичка секретарши Юли, запасные ботинки Сабониса сорок чевертого размера…

…Пепел швырнул пустую бутылку дежурящему в сторонке бомжу. Кстати, Пепел грустно сознавал, что, может быть, пиво «Стенька Разин» он пил в последний раз в своей жизни. Или, в лучшем случае, надолго расстается со вкусом «Специального» и «Адмиралтеского». Это какой-нибудь настырный «Гинесс» или «Хайнекен» где хочешь, там и купишь, а настоящее русское пиво, вкуснее которого и нет ничего, проклятые буржуи к себе не везут, боятся конкуренции.

— Зачем бутылку выкинул, дядька? Нам бы отдал. Мы ж для тебя такое дело сварганили, — обиженно пробурчал старший по беспризорной ватаге, представившийся Кривошипом. — А ты вот как…

— В побирушки готовишься? Мы в твоем возрасте в космонавтов мечтали вырасти, а ты на бомжа наметился? — и Пепел, не поленившись привстать со скамейки, залепил шкету педагогически верный, отеческий подзатыльник.

«Вероятно, — подумал Пепел, засунув в карман возвращенную ксиву и отсчитав мальцам обещанный гонорар, — каждый должен внести свой вклад в отечественную педагогику». И хоть время он теперь должен был беречь, как живую воду, Пепел все-таки задержался в скверике и прочел жадно внимавшим малолеткам лекцию о пользе жизни по понятиям.

Глава вторая. 15 апреля 2002 года. Провожающих просим покинуть салон

С чего начинается Родина?

С картинки в твоем букваре,

С хороших и верных товарищей,

Живущих в соседнем дворе.

А может, она начинается

С той песни, что пела нам мать.

С того, что в любых испытаниях

У нас никому не отнять.

«С чего начинается Родина?» Стихи М. Матусовского, музыка В. Баснера

Локомотивы и вагоны на ночь не успокаивались. Громыхали, лязгали, гудели, стучали, скрипели, бубухали. Без устали надрывалась громкая связь: то хриплым от замороченности голосом диспетчерши, то прокуренными голосами ругающихся с нею обходчиков, сцепщиков, башмачников и путейцев. Вовсю трудилась «горка», сортируя вагоны. Когда какая-нибудь сцепка из десяти вагонов с лесом, раскатившись с «горки», не остановленная вовремя подсунутыми «башмаками», впиливалась в зад формируемого состава, то с непривычки можно было не только упасть, накрывая голову руками, но и прикусить язык.

Пепел вдыхал чарующий букет из запахов креозота, угля, машинного масла, стружки, табака и керосина. Аромат вползал через приоткрытое окно купе. За замызганным окном не бежали телеграфные столбы, не мелькали полустанки, не скакала в просветах между деревьями луна, — короче, не мельтешило все то, от чего так тащатся железнодорожные романтики. За вагонной стеной дремали запасные пути. Вагон же торчал в самом глухом и заброшенном тупике.

Посещение Петроградской стороны навело Пепла на угрюмый вывод, что соваться на вокзалы и в аэропорты ему нельзя ни в коем разе. Всюду наверняка окопались вражьи дозорные. Можно было, конечно, угнать тачку или, на худой конец, подсесть к кому-то автостопом. А в неприметном городишке типа Дно или Уторгоши влезть в скорый поезд, заплатив мзду проводнице, и катить по железной дороге в сторону государственной границы. Но ведь не уснешь на вагонной полке — вдруг по проходу гуськом пойдет охотничья партия с фотографиями Пепла в жилетных карманах? А Пеплу требовалось не только ехать быстро, но и отдыхать. Дорога-то длинная…

— Все узнал, — отложив мобильник и подкрутив фитилек керосинки, сообщил седовласый морщинистый вор с погонялом Стрелочник, поставленный смотрящим по санкт-петербургскому железнодорожному сортировочному узлу. Поставленный сходом еще при Хрущеве и оставлявший свое занятие лишь вынужденно, когда доктора в погонах выписывали путевку в санаторий «Кича». — Часика через два отправляют товарняк. В него и подселим. А там…

В купе вежливо постучали.

— Ну?! — откликнулся Стрелочник.

— Чайку не желаете? — ласково прохрипели в коридоре.

— Неси.

— Вам сколько? — уточнили из-за двери.

— Мне парочку. А тебе? — Стрелочник глянул на Пепла сквозь круглые очки в металлической оправе.

— И мне парочку, — решил не отставать Пепел.

— А там, — продолжил Стрелочник, когда предупредительный штымп за дверью отвалил в сторону вагонного титана, — в Ровно-Грузовая смотрящим состоит Гусек. Он тебя определит дальше по твоему маршруту. Если надо, зашлет маляву следующим смотрящим.

Стрелочник поднялся — на Пепла пахнуло овчиной от меховой безрукавки вора — откинул крышку сиденья, достал из багажного ящика полиэтиленовый пакет и принялся выкладывать из него на откидной столик газетные свертки.

— Сиди пока здесь. Почаевничаем, за жизнь погудим, — Стрелочник развернул газету, прятавшую шмат сала. — Как сформируют, звякнут. Тогда отведу тебя, представлю. Там холодильные вагоны, мясо везут в Житомир, охраной при них человечек из наших, — Стрелочник хехекнул, выкладывая на тарелку из фольги вареную курицу и слегка подавленные яйца. — Типа смотрящего по холодильникам.

Стрелочник замолчал, пережидая, пока за окном прогромыхает маневровый тепловоз.

— Ишь, гоняется, — он неодобрительно покачал головой. — «Формулы один» пересмотрел. Переходи себе на «Эр-200» и гоняйся, а на маневровых путях изволь соблюдать.

Опять постучали. Тип неопределенного возраста в картузе и резиновых сапогах внес чай в подстаканниках. Звякнули ложечки в граненых стакашах. Когда угощение приземлилось на стол, рядом лег сахар в железнодорожных упаковках.

— Стрелочник, скоро на шестой подгонят триста сорок второй из Чухонии.

— Знаю. Иди, Пила… Достали их напоминания. Думают, у меня слабоумие, — пробурчал старик, когда тип в картузе задвинул за собой дверь купе. — Да, надо будет сходить, приглядеть за работой. Чтоб лишнего не хапнули, там же компьютера едут, понятно, наши хавальник раззявят. Ох, и жадный народ пошел нынче. Одним днем живут, о завтре не думают.

Не совсем прогнил этот мир. Не сдали Пепла воры, а наверняка к ним обращались, сулили нехилые деньги. Или, скорее даже, вовсе не обращались, понимая, что воры на заподло не пойдут. Пока еще кто-то верен понятиям, понятия живы. Пусть понятия держатся, главным образом, на таких как Стрелочник, которые ботают по фене послевоенных годов, когда не всегда и понять-то можно, о чем задвигает собеседник, которые уважают все больше паутиной поросшие песни вроде: про Шилку и Нерчинск, «Гоп со Смыком это буду я», «А по тундре, по железной дороге, где мчится поезд „Воркута-Ленинград“».

Сквозь перегородку пробились новые звуки — там включили радио. Бодрый голос приглашал отдохнуть: «Хотите убедиться, что знойными бывают не только „жгучие брюнеты“? Нет ничего проще! Вам на время мгновенно тающих, как айсберг на Гавайях, но все же летних отпусков уготована пара теплых местечек на черноморском или средиземноморском побережье! В самом деле, одни куда только не летают, а мы что — так никуда и не полетим?! В дорогу! Нас ждут семь-восемь излюбленных приморских маршрутов…».

— Эх, чифирнуть бы, да здоровье уж не то, — Стрелочник отхлебнул чаек, макнул в стакан кусок сахару, вытащил, пососал размоченный кончик. — Короче, Пепел, до Ивано-Франковска доедешь королем. Ну, а на Западной Украине самому крутиться придется. Тамошние деловые хлопцы умом совершенно поехали, навроде отцепленных вагонов, которые сами по себе несутся с горы к разобранному мосту. Мол, мы теперича незалежни и сами тут как-нибудь, без сообщества прокантуемся. Все воры как воры, былые советские связи поддерживают, новые устанавливают, общее дело ведь делаем. Даже молдаване и те не выкаблучиваются. Одни эти бендеровцы дуркуют. Ну вот в говне и сидят. Жареные семечки друг у друга тырят. У кого больше семечек, тот и в законе.

Сортировка глубоко дышала ночной жизнью. Ночь — самое горячее время не только для джентльменов удачи, но и для транспортного узла. Составы сформировывались, расформировывались, отбывали, прибывали. Рабочий грохот за окном развернул Стрелочника в сторону миропорядковых раздумий.

— Уйду я, на кого Сортировка останется? — Стрелочник отставил стакан и потянулся к пачке «Беломора». — Вохра не справится, куда ей перекрыть такую территорищу? Если б не мы, давно бы кирдык пришел жэдэ. К примеру, медь всю бы давно повыковыривали. А без нее светофоры не заморгают, стрелки не переведутся, двигателя не зафурычат. Весь медный провод бомжа и мужичье без нас давно бы со столбов бы скрутили. Нам же этого не надо. Аварий-то. Не поедут пассажирские составы — чемоданы останутся на руках у лопухов, каталам придется перекидываться с самими с собой в дурака. Не закапает копейка в общак. Поездные девочки-шалашовки будут простаивать без работы.

Пепел прекрасно понимал затаенную тревогу собеседника. От звонка до звонка отбывший два срока Сергей сам был составной частью этого исчезающего мира. Первый срок — самый несправедливый. В парке отдыха к Серегиной девчонке привязались трое. Один упал и уже никогда больше не встал. Второй срок — тоже не за сахар. Была драка в бараке, а что делили — вспоминать тошно. И опять слишком тяжелой оказалась Серегина рука. Так и пошел на вторую отсидку, не выходя за ворота.

Тем временем глаза Стрелочника заволокла мечтательная поволока. И Стрелочник завел байку про прежние годы.

— При Сталине на Витебск-Сортировочной смотрящим отвечал за порядок вор Фонтан. И вот раз приводят к нему бабу в шубе, золоте и в слезах. И говорит та баба, мол, устрой, встречу с любимым, ничего не пожалею. А любимого как раз через Витебск должны были этапировать на отсидку четвертака за гоп-стоп сберкассы. Времена тогда стояли суровые, конвой жуть как лютовал. Короче, не то, что встречу не устроишь, к составу с зека просто так не подойдешь. А баба плачет и дудит свое, проси, мол, чего хочешь. Ничего, де, не жалко за то, чтоб с любимым хотя б минутку поголубятничать. Ну, Фонтан извернулся-таки, сладил им свиданку. Потому как проникся такой вот бабьей любовью, да и не с троцкистом каким-то попрощаться хотела, а с уважаемым вором, с Арыком, не слыхал? Золотишко с бабы Фонтан, конечно, поснимал. Не себе, понятно, вертухаев умаслить. Ну, все прошло пучком, и опосля баба уже без золота, но в счастливых слезах, подгребает к Фонтану и заводит благодарную песнь. Мол, проси чего хочешь, ничего не жалко за твое добро. Фонтан рассудил так, что дело он сварганил святое, и нехорошо с Маруськи расплату сколачивать. Иди, говорит ей, домой. Ладно, баба та говорит, пойду и, мол, я сама найду, как тебя отблагодарить. И вот проходит год…

За окном слонами трубили локомотивы, лязгали сцепки, надрывалась «громкая». Стрелочник отхлебнул остывшего чаю. Промочив горло, прожевав отправленное в рот нежное, как детская кожа, сало, вернулся к своей истории.

— Через год вдруг к Фонтану на Сортировку заваливает натуральный летчик-капитан. При полной форме, сапоги блестят, как новенькие рельсы. Капитан щелкает каблуками, вручает Фонтану пакет, со всех сторон запаянный сургучом, козыряет и, ни слова не вякнув, отваливает. Фонтан вскрывает пакет, а там записка от бабы той влюбчивой, где она предупреждает Фонтана, что через месяц начнется война с германцем. На дворе-то стоял май сорок первого. И баба та приходилась то ли Молотову женой, то ли Жукову сеструхой. Вот тоже, понимаешь, втюрилась по уши в вора…

Пепел вдруг отчетливо всем загривком почувствовал, что совсем скоро по-русски будет и словом не с кем перекинуться, а заморским языкам он не обучен. И паршиво на душе сделалось Пеплу.

А тут еще за стенкой «Маяк» распинается: «Средняя стоимость проживания в трех-четырех звездочном отеле во всем мире примерно одинакова (не считая Кубы, Монголии и России. Шутка! Откуда в России четырехзвездочные отели?!). Следовательно, разнятся по цене в основном условия перемещения в пространстве. Так, бывшая „дружественная“ Болгария сейчас доступна в любопытном исполнении: двое суток поездом до Кишинева и ночь автобусом до Варны. В районе этого достославного городка есть два популярнейших курорта — „Албена“ и „Золотые пески“. Две недели с полупансионом (завтрак плюс ужин)стоят 412 у. е…».

— Однажды на станции Свердловская-Товарная, — тем временем заходил на новую байку Стрелочник, — где смотрящим был Гоша-Костыль…

* * *

В Берлине шел дождь, просеиваемый сквозь мелкую лейку. Моросил с неба цвета «фельдграу».[2] Барабанил по скатам крыш, выбивал дробь из зонтов, стучал, прося впустить, по крышам автомобилей. Вода бежала по водостокам, сбегала по желобам в асфальте к решеткам люков, стекала по лобовому стеклу «мерседеса». В приемнике ностальгически картавила Эдит Пиаф: «Па\'гам-па\'гам-па\'гам…».

Отто фон Лахузен любил апрельский дождь, но не любил Берлин. Он любил Вену, город, в котором родился семьдесят четыре года назад. Город, в котором вальсируют даже кирхи и строгие государственные учреждения. Город, где если из-за угла тебе навстречу выйдет Моцарт в камзоле, треуголке, помахивающий тростью, ты этому ничуть не удивишься. Город, где его отец Эрвин Эдлер фон Лахузен-Вивремонт служил в разведуправлении австрийского Генштаба до аншлюса тридцать восьмого года. Вена…

Вену отец оставил в тридцать восьмом. Аншлюс присоединил Австрию к Германии, а австрийскую военную разведку включил в состав абвера. Автоматически ставший начальником отца Вильгельм Канарис предложил фон Лахузену, которого давно и хорошо знал, перевод в Берлин с повышением. С Веной расставаться было жаль, но ради перспектив, можно было распрощаться не только с Веной. Отец, конечно, перевез с собой в Германию жену и маленького Отто фон Лахузена.

«Да, — подумал сын великого отца, посматривая из автомобиля на унылую, дождливую столицу великой Германии, — Берлину не хватает венской легкости, венской ажурной воздушности. Даже в солнечные апрельские дни Берлин остается сумрачен и тяжел».

Сейчас Лахузен возвращался в Берлин из Потсдама, где посетил учебно-тренировочный лагерь «Нового Абвера» и провел несколько важных встреч. В частности с личным представителем или, на военный манер выражаясь, с одним из адъютантов синьора Лопеса Родриго Клементесом.

Клеймо «специалист по…» выжигается навечно, не выведешь. Скажем, майор Нойбауэр, проведший год на раскопках в Египте, считался специалистом по Африке, и без него теперь не обходилось ни одно совещание по африканским проблемам. Хотя подхвативший в Египте малярию и лишившийся там двух пальцев на ноге Нойбауэр Африку ненавидел. Его бы воля, вообще не смотрел бы на карту ниже широты Средиземного моря. Но он вынужден был давать консультации по Черному континенту, вновь и вновь мысленно возвращаясь в проклятый климат, к «этим чертовым расово неполноценным арабам и неграм».

По приемнику кончилась песня, и эфир завибрировал рекламой: «Традиционно привлекательны для многих немцев курорты Греции. Трехзвездочный отель „Соня-Вилледж“ (под городом Геракина, между Кассандрой и Ситонией — в самих названиях есть что-то мифологическое!) пятнадцатидневный отдых обойдется примерно в те же500евро, правда, в полупансионе. Привлекают мини-круизы на теплоходах, поездки в Салоники, Афины, а также прочие прелести родины цивилизации. И — море, море… Но чемпион средиземноморских пляжей — это остров Крит! Он имеет специальную награду — „Голубой флаг“, оспариваемую странами средиземноморского региона как символ чистоты и сказочной привлекательности пляжного отдыха…»

Вспоминая встречу с Клементесом, Лахузен усмехнулся. Его в «Новом абвере» тоже считали узкопрофильным специалистом. По Чехии и Словакии. Благодаря тому, что отец начинал службу в австрийской армии еще во время первой мировой войны,[3] и в австрийском Генштабе с тридцать пятого по тридцать восьмой Лахузен-старший курировал как раз таки Чехословакию. Поэтому в «Новом абвере» заниматься созданием «новоабверовской» сети на территории Чехиии поручили именно Отто. И теперь, понятно, рассмотрение вопросов, так или иначе связанных со страной Сметаны, Гашека и Дворжака, непременно требует и будет требовать его, Лахузена, по меньшей мере, консультативного участия.

Тем временем за стеклом автомобиля, с которого «дворники» сгоняли дождевые потеки, замелькали дома Шлахтензее, берлинского предместья, где на улице Бетацайле жил «Вильгельм Канарис», глава «Нового абвера».

Перед выездом из Потсдама Отто Лахузен позвонил на Тирпицуфер 74/76.[4] и очень удивился, когда узнал, что «Канариса» на месте нет. Однако все разъяснилось после того, как диспетчер зачитал по телефону записку, оставленную начальником для Лахузена. В ней «Канарис» сообщал, что заболела его жена, поэтому он едет домой, и просил, если генерал не почтет это за труд, заехать к нему в Шлахтензее по дороге из Потсдама.

И вот «мерседес» Лахузена засигналил у ворот небольшого дома. Дома, купить который три года назад «Канарис» смог лишь после того, как его жена решилась расстаться со скрипкой работы чуть ли не самого Страдивари. Такое желание жить во что бы то ни стало именно в Шлахтензее на улице Бетацайле объяснялось тем, что на этой улице проживал когда-то ТОТ САМЫЙ адмирал Канарис.

В комнатах было жарко натоплено, пахло микстурами и травами. Домочадцы передвигалась на цыпочках.

— Пейте, пока не остыло, — «Канарис» поднес чашку к губам, сделал небольшой глоток.

Он был даже чем-то внешне похож на ТОГО САМОГО адмирала: невысокий, хитрые лисьи глаза, совершенно белая голова и манера не говорить, а, скорее, изрекать фразы, поднимая кверху указательный палец. Может быть, внешнее сходство и подвигло когда-то Ганса Цоккенброка уйти в отставку с поста управляющего «Фельд-Банка» и посвятить остаток жизни возрождению абвера в его прежнем величии, тем самым заложив фундамент, на котором продолжатели возведут прочное здание «четвертого рейха». Или Цоккенброка подвигло то, что его отец, как и отец Лахузена, когда-то служил под началом адмирала Канариса? Или все гораздо проще — идея Великой Германии, как пепел Клааса, стучит в сердце каждого настоящего немца? Только одни немцы боятся, предпочитая мечтать, а другие ничего не боятся и ДЕЙСТВУЮТ. Потому что нет уже никаких сил смотреть, во что превратили Германию нынешние политики. Турки, китайцы, албанцы, арабы, негры канализационными водами хлынули в страну, заполонили ее и плодятся, как кролики. А за черной азиатско-негритянской волной тянутся мутными потоками югославы, русские, украинцы, белорусы, все кому не лень, все второсортное человеческое сырье…

— Эти дожди, влажность… На такое время лучше всего уезжать из Берлина. Куда-нибудь в Испанию. К солнцу и морю. — Начальник «Нового абвера» снова пригубил обжигающий кофе. — Супруга болеет редко, может быть, поэтому любая простуда протекает тяжело.

«Теперь, на последних ступенях жизни, мы все стареем уже не по годам, а по часам», — посетила Лахузена невеселая мысль. Много ли им осталось?.. А сделать требуется немало, чтобы уйти, не сомневаясь — флаг не останется лежать на поле боя, его поднимут, начатое ими дело будет доведено до победного конца.

Да, к сожалению, без помощи таких, как Лопес, сейчас «Новому абверу» не обойтись. Потому что не обойтись без денег, вернее, без больших денег. А большие деньги, увы, могут принести только наркотики. Но на одно, только на одно никогда не согласится «Новый абвер» — продавать наркотики немцам. Туркам, евреям, цыганам, русским, чехам со словаками и всяким помесям — сколько угодно, их генофонд не представляет никакой ценности для человечества…

Прежде чем начать серьезный разговор, хозяин покрутил настройку приемника, подыскивая противоядие от случайной прослушки. По «Голосу Мюнхена» транслировали туристическую рекламу, оба невольно заслушались: «Прилетев в столицу Крита — город Ираклион, Вы проследуете далее в район города Ретимно. Трехзвездочный отель „Крити-Бич“ с двухразовым питанием предоставит вам две недели незабываемых впечатлений древней критской культуры за довольно приличную сумму в 800 евро. Но родина Зевса, поверьте, того стоит! Искренне любим мы и остров Кипр — родину богини Любви Афродиты. Боги, они, знаете ли, не родятся где попало… Курортные городки Лимасол и Ларнака давно знакомы немецкому туристу. Две недели „трехзвездочного“ отдыха здесь обойдутся примерно в 600–650 марок, простите, евро. Более престижные Эйнана и Пафос — чуть подороже. Что характерно: на всем средиземноморском побережье — экскурсионные туры, аквапарки, чудесные круизы вплоть до библейских мест, вроде последнего прибежища апостола Иоанна или могилы Богоматери…».

— Рассказывайте, — наконец «Канарис» поставил чашку на стол. Стол, как и вся мебель гостиной, был изготовлен в старопрусском стиле. Казалось, что ты попал на сто лет назад в эпоху Фридриха Вильгельма Третьего. Весь дом убранством своих комнат словно вздыхал по старым добрым временам.

Лахузен пересказал свой сегодняшний разговор с Родриго Клементесом. Много времени это не заняло.

— А ваш кофе, конечно, уже остыл, — произнес «Канарис», когда Отто закончил с рапортом. — Может быть, хотя бы коньяком согреетесь?

Лахузен отказался — знал, что алкоголь в конце наполненного переездами дня его не взбодрит, наоборот, от коньяка потянет в сон. А ему сегодня еще с бумагами сидеть, проверять отчетность словацкого отделения.

— Так, так, крайне непонятно и крайне любопытно, — «Канарис» перебрался в кресло-качалку, набросил на ноги плед. — Лопес хочет, чтобы мы занялись каким-то русским. Не пустить к означенному месту, по возможности захватить и спрятать на одной из явок, не убивать, не дать завладеть указанным предметом. Почему такая уверенность, что русский окажется именно в этом месте и именно в ближайшее время?

Лахузен пожал плечами:

— Родриго Клементес раскрыл ровно столько карт, сколько поручил раскрыть ему синьор Лопес.

— Конечно, Лопес не считает нужным делиться с нами информацией в полном объеме, — хрустнул пальцами «Канарис». — Этот грязный латинос когда-нибудь пожалеет, клянусь мечом Зигфрида, о том, что вел себя с нами, как с какими-нибудь фольксдойче. Однако зачем, черт побери, какому-то русскому эта чешская дребедень? Вы же у нас спец по Чехии. Может быть, эта вещь, за которой идет русский, представляет немалую ценность?

— Никакой, — уверенно ответил Лахузен. — Хотя ее пропажа бесспорно попадет в передовицы чешских а, значит, и европейских газет.

— Так, так. Может быть, синьору Лопесу как раз и нужен переполох… Воспользовавшись им, он… он провернет какие-нибудь свои темные делишки. Мало, Отто, мало информации у нас. Но недаром же Лопес обещает такое солидное вознаграждение!

Лахузен еще раз пожал плечами. Отто понимал, что «Канарис» сейчас думает о том, а нельзя ли «Новому Абверу» начать свою игру и переиграть в ней синьора Лопеса, как когда-то Шелленберг переигрывал Кальтербрунера.

— Боюсь, я тоже подхватил простуду, — «Канарис» устало потер переносицу. — Может быть, действительно взять жену и укатить в Испанию, как думаете, Отто? Оставлю вас вместо себя. Вы ведь справитесь?

Мотив усталости в последнее время слишком часто проскальзывал в речах «Канариса». Отто насторожился, не кроется ли за этим какой-нибудь подвох? Не желает ли шеф в случае провала свалить на Отто вину?

Повисшую паузу заполнил диктор «Голоса Мюнхена»: «Благородная Испания считается престижным местом отдыха из-за замечательного сочетания мягкого климата, относительной дешевизны, обилия достопримечательностей и необременительного наплыва туристов. Раскрученное курортное местечко Коста-Бланка примет Вас на двухнедельный отдых в трехзвездочном полупансионе примерно за 800 евро, более спокойная Коста-Дорада — примерно за 720–750 евро. Напомню, „коста“ — это побережье. Не пренебрегайте поездкой в Барселону: там есть все, что Вы знаете или хотя бы слышали об Испании! Вам никогда уже не спутать Дон-Кихота с Дон-Карлосом…».

— Ну сейчас не до отдыха, — раскачал кресло-качалку «Канарис». — Придется вам, дорогой Отто, ехать в Прагу. Ничего не поделаешь. Полностью задействуйте чешский отдел, возьмите с собой из Берлина людей, сколько считаете необходимым. Не приходится вам говорить, насколько важна для нашего общего дела любая финансовая поддержка. Вернетесь с победой, тогда и о коротком отдыхе подумаем. Я со своей стороны наведу справки и попробую просчитать игру Лопеса. Так что после, дорогой Отто, поедем на отдых. Кстати, говорят, недорого и с большой пользой для здоровья можно провести время в Карловых Варах.

Лахузен не сомневался, что беседа с «Канарисом» тем и закончится — придется собирать чемодан. Отто не хотелось в Прагу. Ему не нравились страны, где не говорят по-немецки. Но ничего не поделаешь. Дисциплина есть дисциплина.

Да, Чехия — навязанная ему любовь на всю оставшуюся жизнь. Что-то сродни той же малярии майора Нойбауэра — раз подцепил и не отделаться вовек. «Так и во всем. Человеческая жизнь напоминает путешествие по железной дороге, — повело Лахузена в этот дождливый час на обобщения философского порядка. — Рождением, положением, окружением тебя ставят на рельсы определенного пути, по нему ты вынужден двигаться. И изменить заданный маршрут предоставляется возможность лишь на редких стрелочных переводах. Проскочил стрелку и жди следующей. А следующей уже может и не быть».

* * *

Четырех работников мелкооптовой «точки» заперли на складе, посетителей отсекли табличкой «переучет», кошку Машку же пощадили или не заметили. Она шмыгнула на первую полку демонстрационного стеллажа и сейчас выглядывала из-за бобин капроновых веревок.

Отсюда Машка всполошено наблюдала, как трое двуногих с грохотом и криком уложили на пол четвертого, закатали его в снятую с полки «продуктовая упаковка» пленку и обмотали поверх липкой лентой. А потом еще попинали получившийся рулон ботинками.

— Мешков для расчлененки фирма не предлагает. Упущение. Ходовой товар профукали, — пошутил бугай в синих штанах с полосками, прогуливаясь вдоль стеллажей и безжалостно сбрасывая вниз скотчи, стэплеры, зубочистки деревянные и зубочистки пластиковые, пленку парниковую, разовые стаканчики и тарелочки для закусок. Положил в карман брезентовые рукавицы, пробормотав что-то про машину. Добравшись до стены, которую, как лоскутный гобелен, закрывали целлофановые пакеты всех мыслимых размеров и расцветок, немного постоял с наморщенным лбом, поводил туда-сюда глазами. Потом, приподнявшись на носках, бугай снял с гвоздика пакет с новогодней тематикой, оторвал ценник «0,033 у.е. за шт. от тыс. шт.» и, отходя, задел пенопластовый подносик с блюдцем на полу.

Второй сделал погромче звук в магнитоле, чтоб глушить вопли пленника. Торговый зал тут же наполнился рекламой: «Если Вы не согласны с поэтом: мол, вреден север для меня — развейтесь в Скандинавии. Авиаперелетом Вас доставят в Стокгольм, Копенгаген или Осло. Погуляйте, попейте кофе: невозмутимость „горячих финских парней“ успокаивающе действует на взбаламученную российскую душу. Пяти-семидневное проживание стоит в среднем 450у. е…»

Кошка не сдержала возмущенного мяуканья, когда из перевернутого блюдечка полилось недопитое молоко. И можно бы успеть, подскочить да вылакать, но страх покидать бобины пересилил. Хотя Машка и привыкла к посетителям, среди которых раз в день обязательно попадались сумасшедшие, но сегодняшние двуногие напугали ее нешуточно. После происшествия с блюдечком кошка без колебаний занесла троицу в отдел «плохие». Туда, где числились собаки, крысы, вентилятор, грузовой шофер Егорыч, кот Филька из коммуналки наверху и девушка из налоговой полиции, под шумок плановой проверки укравшая прежнее блюдечко для молока. Кошка занесла в «плохие» только троих — тех, кого видела впервые. Бесхвостого, который лежал на полу в полиэтилене, Машка знала. Этот иногда заходил на «точку», запирался с хозяином, выходил оттуда, попахивая так, как всегда попахивал грузчик, кошек не трогал и однажды даже положил в кошачью кормушку недоеденную шаверму. Он значился у Машки в отделе «полухороших».

— Раз твое погоняло Пакет, погонялом и получай, — бугай в синих штанах натянул пакет на голову пленника.

Вот почему он выбрал новогодний пакет — из-за затяжек на горловине, предусмотренных для того, чтобы дети не углядели подарки раньше времени. Бугай крепко стянул затяжки на шее спеленатого Димона.

— Теперь ты, сволочь, быстро вспомнишь, что дружбанишь с Пеплом! Ты сейчас все перескажешь, о чем с Пеплом базарили! — и второй из «плохой» троицы заехал тупорылым ботинком по облепленной полиэтиленом печени.

— Сейчас он нам про все Пепловские планы распишет. Захотим, стихами распишет, — добавил третий, наклонился к Пакету и покачал головой. — Неплотно. Надо скотчем залепить, чтобы воздух не прошел.

Третий подобрал с пола катушку скотча и обмотал липкой полосой горловину, закрыв новогодних зайцев и крепко прижав целлофан к шее.

Машка отвлеклась от слежки за двуногими, потому что вдоль кассиршиного стола с вечными шоколадками в нижнем ящике к мусорному ведру пробежала мышь, живущая в дыре за плинтусом. Инстинкт, конечно, гнал преследовать серую мелкоту, но Машка всегда позволяла ей юркнуть в норку. Вот крыс Машка догоняла всерьез и душила сразу, без сантиментов. Мышь скрылась за мусорным ведром, и кошка вернула взгляд на середину торгового зала.

Моталась из стороны в сторону, стуча по полу, накрытая пакетом голова пленника. Шурша, дергались, извивались целлофановые деды Морозы со своими снегурками. Кататься пленнику по полу, выгибаться дугой не давали насевшие на него сверху сразу двое мучителей.

— Отрывай, а то задохнется! — орал один из них. — Отрывай!

Оторвать никак не получалось, скотч не поддавался. А пленник извивался все отчаяннее, у него началась агония.

— Режь, режь! Да режь же к едреням! — скакал вокруг и размахивал руками бугай, выбравший из богатого ассортимента новогодний пакет. — Дырку протыкай!

Один из прижимающих жертву к полу бандитов выдернул из кармана штанов нож-бабочку, махнул им, выбрасывая наружу тонкое лезвие. Поднес перо к напластованиям скотча и — как раз в этот момент ослепленный мешком пленник резко вскинулся и напоролся горлом на острие.

Секунду-другую бандит недоуменно пялился на окровавленную сталь, потом взрезал пакет, разодрал его, высвобождая из целофанового плена голову Димона. Но все уже было закончено.

— Ты же убил его, придурок!!!

— Мокруху на себя повесили, братва.

— Уходим!

— Куда уходим! Сбрендил?! Заворачиваем в пленку и тащим в машину. И за город, по Токсовскому шоссе. Закопаем в лесу.

— А что с магазинщиками?

— С ними? Мокруху они не видали, так? В ментовку по изчезновению делового не заявят. Не будет от магазинных ваще никакого кипежу. На хрена им лезть в игры братвы, так? Значит, оставляем в кладовке. А вернемся, выпустим и объясним, что теперь их крыша — мы. Только надо будет кровищу замыть, как из брандсбойта хлещет.

— Ну и замой.

— А почему я?

— Потому что самый умный. Пером махать осторожно до сих пор не научился.

— Ну-ка, гляньте туда, братва! — виновнику смерти Пакета очень не хотелось браться за грязную работу.

Машка, когда в ее сторону разом повернулось три пары глаз, втянула ушастую голову за бобины, но было уже поздно. Заметили.

— Пацаны прогоняли, что у кошки в башке остается то, что она видит. Записывается там у нее все, как на дивидишник. Пацаны прогоняли, что мусора типа освоили доставать с прибором из кошачьего мозга всякие картинки.

— Туфта.

— А если не туфта?

— Ну ладно…

Бандит снова вытащил нож-бабочку.

— Кис, кис, — двинулся он к полке с бобинами капроновых веревок, — Я ее ща… А вы пока кровищу уберите.

Другой пробубнил:

— Кошаки-то погорластей людей будут, — и врубил звук магнитолы на полную мощь.

Магнитола стала надрываться из последних сил: «Хотите посетить плавучий город „Силья-Лайн“ и убедиться, что паромом его называют только по недоразумению? Видели Вы на пароме рестораны, ночные клубы, магазины duty-free? Или только пару нетрезвых паромщиков? Маршрут „Силья-Лайн“ включает Хельсинки, Турку, Стокгольм, Осло — и все это за семь дней! И примерно за 400у.е. в 2-х— или 4-х-местной каюте. В общем, купите выбранный тур, возьмите денег (до полутора тысяч у.е. можно ввозить не декларируя — это общее правило) и езжайте себе — плывите, летите… Ручаюсь, даже соскучиться по дому не успеете!..».

* * *

С Родиной теперь по настоящему, то есть прочувствовано, и не попрощаться. Потому как с чего теперь заканчивается Родина, какая песня ответит на этот вопрос? Раньше было понятно. Вспаханная полоса, столбы с надписью «СССР». Погранцы в зеленых фуражках остаются у тебя за спиной — значит, ты уже на чужой земле. Теперь же наши погранцы, которых и не видишь, остаются позади, когда ты уже катишь по Белоруссии, но Белоруссию язык не поворачивается обозвать чужой землей. А границу с Украиной как прикажете воспринимать, граждане начальники?

Среди прочих и такие мысли окатывали Пепла на рельсовых дорогах. Путешествие складывалось скучное, что не могло не радовать. Потому что все, что способно нарушить эту скуку, легло б не в масть: бандиты Лопеса, бандиты, нанятые Лопесом, менты и погранцы, купленные или обманутые Лопесом. Собственно на то Пепел и рассчитывал — охотники сбились со следа и сейчас, скорее всего, готовят встречу на подступах к контрольной отметке.

В вагоне-рефрижераторе можно было с комфортом объехать земной шар по кругу. Ну, конечно, у кого какие требования к комфорту. Пеплу же по жизни требовалось немного: чай с бутербродами, пачка «Беломора», свежие носки. А тут в придачу обзор из окошка на просторы родной стороны, шипучий, как шампанское, приемник да два зачитанных до дыр детектива про подвиги разведчика.

Приемник то пел голосом Киркорова или Пугачовой, то бессовестно грузил рекламу: «Исторический неприятель, курортный конкурент Болгарии — Турция все так же шумна, говорлива и гостеприимна. Россиян ждут золотые пляжи Анталии и Кемера: отель „Дельпинар-Клуб“ в 19-ти километрах от последнего за 545 у.е. распахнет Вам на две недели двери двухместного номера в режиме all-included (буквально — „все включено“). Любопытный пансион: трехразовое питание „от пуза“ плюс бесплатные турецкие напитки (по слухам — с алкоголем и без). Вам хочется турецкой кожи и дубленку жене?.. Пожалуйста: из Анталии идет автобус в Стамбул (18 часов) — терпите, но едьте: там всё дешевле в два раза…».

Хранитель холодильников хлопот не доставлял: от станции до станции дрых себе взахлеб, а просыпаясь, с разговорами не лез, водки не пил (сразу же по знакомству рассказал, болезненно морщась, про беду свою — язву). Пепел скоро понял, что мужику просто лень раскрывать рот для чего-нибудь еще крове жратвы. Видимо, по причине врожденной лени он и профессию себе избрал именно такую: спи под монотонный перестук, следи за показаниями надежных холодильных приборов, просыпайся, если вагон начнут взламывать и грабить. В виду последнего холодильщика крайне устраивал попутчик, особо такой авторитетный, каким ему представили Пепла. Можно спать уж совсем спокойно. А спал сторож холодильных вагонов, как правильный кот, часов по четырнадцать в сутки.

На некоторых станциях приходили люди, шептались с холодильщиком, заходили с ним в рефрижератор, потом Пепел видел в окошко, как они отваливают с завернутой в целлофан бараниной.

За окнами давно отмелькали унылые полустанки российской глубинки, провинциальные вокзалы, похожие друг на друга, как пивные бутылки. Теперь видеотреком езды по железке тянулись белорусские поля, леса, станции и полустанки, отличимые от российских разве названиями населенных пунктов. Скоро уж их товарняк докатится до Ровно-Сортировочная, где предстоит пересадка на другой попутный поезд. Может, придется обходиться вообще без комфорта. Ну, уж как придется.

А приемник все старался соблазнить экзотикой: «На северном побережье Африки Вас ждет незабываемый Тунис! Запомните побыстрее, что стоимость двухнедельного постоя там составит 350–450 у.е., и постарайтесь поскорее забыть! Потому что там — сафари по Сахаре, арабские базары и древние мечети, изумительный дайвинг (подводное плаванье с маской), поездки в Карфаген (Карфаген!) и талассотерапия (лечат чем-то из моря…), римские акведуки и мозаичные панно… Джипы перебегают дорогу верблюдам… В городе Сус остановитесь в отеле „Ройял Салем“ на 11 дней и 10 ночей — и Вы не пожалеете отдат ьза это примерно 550 у.е. В Тунис хочется возвращаться, хотя там попроще, чем в Испании, и победнее, чем в Турции…».

А пока Пепел все больше лежал на полке, читал «Броня крепка» и «Линию Маннергейма», наслаждался отдыхом, да думал про то, как дальше быть, как дальше жить…

Глава третья. 18 апреля 2002 года. Как карта ляжет

Черные силы мятутся,

Ветер нам дует в лицо,

За счастье народное бьются

Отряды рабочих-бойцов.

Далека ты, путь-дорога…

Выйди, милая, встречай!

Мы простимся с тобой у порога,

Ты мне счастья пожелай.

«Тучи над городом встали» Стихи и музыка П. Арманда

Закарпатье, город Борислав. 11.04 по хохляцкому времени.

По торговым рядам колхозного рынка Борислава легкой карпатской походкой топал человек в расшитой коричневым узором гуцульской жилетке с меховым подбоем, и в широком кожаном поясе с надраенными медными бляхами. Человека в жилетке по спине мягко шлепал большой, но явно не тяжелый, холщовый мешок. От колоритного парубка не отставал потрепанный мужичок бродяжного вида с алкоголической припухлостью лица и с такой же, как у гуцула, торбой за спиной.

Гуцул остановился напротив прилавка, за которым, уперев руки в бока, поджидала покупателей пышнотелая молодуха в платке с журавлями. Сонная молодуха торговала несвежей огородной-полевой продукцией: кореньями, сухофруктами, сушеными травами, соленьями, вареньями и маринадами.

— Гы, — сказал человек в жилетке и вытянул палец.

А рынок вокруг шумел, бурлил не хуже Сорочинской ярмарки: «Положь ботинок, говорю, шановный громодяныну! Знаемо цэ „на що мне один?!“ Один у меня, другой на сусиднем рынке сопрешь», «А ну кому кавуны женехив завэртаты?! Вид десяти штук богатые скидки», «Самэ гарнэ сало на свити, налетай!», «Эй, дэвушк, иды суда, чего скажу», «Ты покуштуй! Дрожжи першый класс!»

— Гы! — опять мугыкнул гуцул, громче и напористей чем прежде, и дотронулся пальцем до пучка сушеной «червоной руты».

Прочие висящие над головой торговки вдоль веревки пучки тревожно зашептались — душистый чебрец, любисток, зверобой…

— Що треба-то, вуйку? — наконец проснулась молодуха.

— Траву твою хочэ хлопець купить, — разъяснил экскорт-бродяга.

Человек же в жилетке поставил свой мешок на пыльный рыночный асфальт и размычался, словно недоенная корова, размахался руками, что гарна мельница.

— Пан — немой, — с фальшивой жалостливостью проговорил бродяга, тоже сгружая со спины холщовый сидор.

Человек в жилетке вставил пальцы в уши.

— И глухой, — добавил бродяга.

— Ой, ты бедненький! — молодуха прижала ладони к красным щекам. — Ох, ты горемыка! Як же ж жинке-то твоей важко. Чы вона тэж убогонькая?

— Гы! — уже грозно икнул человек в жилетке, снял с веревки пучок шуршащей, как вощеная бумага, руты и принялся внюхиваться в него, будто девица на свидании в поднесенные розы.

— А ну, добродии, хомуты берем! — приставал к людям мордатый бендеровец с пришпиленным к груди обрывком тетрадного листа, на котором от руки было выведено «Хомути. Тел. 62–85».[5]

— Гы, гы, гы! — требовательно затряс веничком руты человек в гуцульской жилетке, и даже бляшки на ремне угрожающе забренькали.

— Сердится, — растолковал бродяжка сопровождения. — Чуешь, зозуля, напиши ему на аркуши, скилькы хочешь за пучок. А то зовсим сказыться.

— Дэ ж я йому бумажку визьму? — дивчина нагнулась под прилавок, чем-то там загромыхала. Причитая, скрылась под прилавком с головой.

Наверху покупатель-немтырь, выудив из кармана гуцульской жилетки огрызок карандаша, нетерпеливо постукивал им по накрытому полиэтиленом ржавому железу торгового стола.

А где-то, по привокзальной площади, в растерзанных чувствах носился гуцул, проспавший жилетку, пояс и половину гривен из кошелька в поезде дальнего следования «Львiв — Борислав — Хруст — Ужгород», в который он подсел на станции Когуты. Гуцул ехал в закарпатский Ужгород на Всегуцульскую Раду, куда теперь придется явиться, считай, раздетым. Гуцул грешил на цыган, потому что цыгане всегда засматривались на его жилетку и широкий пояс с бляшечками, как колорадские жуки на картошку. А еще не случалось такого поезда с самого изобретения паровоза, в котором не ехали бы цыгане…

— Тилькы цифирку намалюй, сколько за пучок грошей бажаешь. Усяких умных слов малюваты нэ трэба, — учил бродяжка из эскорта глухонемого. — Неграмотный вин. Повезло тоби, дивчина. Трошкы скинешь ему с пучка, он у тебя всю траву визьмэ.

— Так вжэ и всю?! — ахнула молодуха, не веря нежданно заклевавшему счастью.

— Гы, — произнес жилеточник, чтобы напомнить болтунам о себе.

Переводчик с немого языка скабрезно подмигнул торговке и игриво осклабился, показав, сколько зубов не хватает во рту:

— Якщо гроши не с кем прогулять, зозуля, только свистни, прилечу, — а далее посерьезнел, — Цэ я його до тебе прывив. Так що з тебя могорыч.

Гуцул же стоял рядом и хлопал глазами, как теленок у титьки.

— Якщо не збрехав, на горилку получишь. Пры громади обицяю, — обвела вокруг рукой молодуха. Тут, конечно, свое взяло извечное женское любопытство: — А на що убогому стилькы руты?

— Столько? — надулся от гордости бродяжка сопровождения. — Бачыла б ты, зозуля, сколько мы вже накупили! Третий рынок объезжаем. Скупаем мешками. Його фургон пид завязку напхалы.

Легковой «Москвич» с обтянутым брезентом кузовом, дожидался седоков возле входа на рынок. А где-то в прогретой апрельским солнцем канаве, в сотне метров от авторассы пропускал важные события накушавшийся горилки с клофелином исконный хозяин фургона Микола Болонюк.

— Мабуть, внушили убогому, що трава его выликуе, — вслух строила догадки торговка, выводя на газетном клочке стоимость пучка червоной руты. — Якыйсь знахарь нашептал, що писля бани на травах неборака почнэ балакаты та почуе пташок, коровок, жинку свою.

— Запросто, — согласился с молодой женщиной помощник глухонемого. — Село, воно и е село. Уси сэляны трошкы прыдуркувати.

— Може, цэй дурень у меня отводник для газопровода прыдбае? — полез к переводчику с мугыканья сосед молодухи, торговавший предметами, похожими на оборудование для алхимической лаборатории.

Если б кому стало интересено заглянуть в глаза гуцула, то он обнаружил бы, как те полыхнули злобой. Будто костер, в который плеснули бензин.

— Попробуй тилькы перебей в мэнэ торговлю, — молодуха оторвалась от рисования цифры, чтоб показать соседу вполне увесистый кулак. — Я твоей жинке зразу розповим, як ты тут меня каждый день обхаживаешь, какие соблазны обицяешь.

— Яки? — вырвалось у помощника глухонемого.

«Рушныки, розшыти рушныки з лэлэками!», «Картопля нэ билоруська, витчизняна, незалэжна!», «Гэй, пановэ, що просышь за свое порося? Скилькы? А щоб тэбэ гэпнуло об Говерлу![6] Да я за таки карбованци трех поросят куплю!» — надрывался рынок. А где-то в этом же городе клофелинщица Ганка, пересчитывала гроши, вырученные от продажи ампулы клофелина, любовалась красивенькими бумажками под названием «хевро» и прикидывала в уме, сколько это выйдет в пересчете на гривны.

Женская цифра не устроила немого, и он, страстно гыгыкая, накарябал свою вдвое меньше. Началась базарная рутина, без которой не обходится купля-продажа не только на жарком Востоке, но и на Западной Украине. Правда, у первых это многовековая традиция, неприлично на Востоке не поторговаться, неуважение окажешь. У вторых же человек, который сорит грошами, то есть выкладывает сколько попросят, не может не вызвать законных подозрений. Пепел далеко не все понимал из разговоров на украинской мове. Но нехорошие слова в свой «глухонемой» адрес почему-то распознавал без труда. Пепел еле сдерживался, выкидуха жгла кожу сквозь подкладку брюк.

Но никак иначе у Пепла не получилось бы исполнить задуманное, кроме как играя под глухонемого. Безопасней, наверное, пройти по палестинским землям, распевая песни на иврите, чем на Западной Украине заговорить на мове москалей.

…А в кармане брюк Пепла лежал большой, «беременный», коробок из-под хозяйственных спичек, плотно набитый предусмотрительно приобретенной во Львове анашой…

* * *

Словацко-украинская граница. 16. 34 по часам начальника дежурной смены украинского пропускного пункта капитана Леонида Крыщука.

«Запорожские» усы — единственное, чем замаскировал себя Пепел. Хотя шанс, что ориентировки по его внешности Лопес успел рассовать по границам, был более чем велик. Но вряд ли погранцам придет в голову сличать с фотками человека, который не просто сам явился пред их светлы очи, а к тому же навязывается на общение, да еще так навязывается, что гонишь — не уходит. Охотничий инстинкт включается, когда жертва убегает, прячется, боится, или, по крайней мере, старается вести себя предельно неброским образом.

Ну, еще разве Пепел замаскировал себя клеенчатой сумкой, которая разумно врисовывалась в образ. А образ был такой: дешевый челнок, который придумал чуток заработать на продаже игральных карт скучающим погранцам.

Пепел предполагал, что на конкретно этом КПП может быть непопулярна игра в карты. Но чего уж не могло не быть, так это служебной тоски. А красиво сыграть на тоске песню вроде опытного акына со своей одной струной, — это, граждане начальники, что называется, дело техники.

Капитан пограничных войск Украины Крыщук услышал смех в родной курилке под «грибком» с облупившимися и загнутыми на краях железными листами. Подойдя, начальник украинской дежурной смены обнаружил помимо подчиненных хлопчика средних лет, который развлекал перекурщиков карточными фокусами: перекидывал колоду из ладони в ладонь, угадывал карту, вытаскивал карты из карманов зрителей и собственного уха. В ногах хлопчика стояла расстегнутая полосатая сумка, бока которой распирали бумажные упаковки по двенадцать карточных колод в каждой.

Когда ребята, почувствовав себя с приходом начальства неуютно, побрели на рабочие места, Крыщук как-то незаметно разговорился с фокусником, потом опять же незаметно для себя согласился разок перекинуться в буру на интерес, потом сыграли кон по гривне, а потом капитана Крыщука будто шмель ужалил…

Нет, дежурного не выгнал из курилки срочный вызов с КПП. Пепел спецом выбрал такой отдаленный от большегрузных трасс малопропускной пункт и заявился под вечер, чтобы ничто не отвлекало людей от игры.

— В очко граешь? — спросил капитан после третьего кона, резко прихлопнув колоду рукой, а в глазах его заплясали не установленного происхождения черти.

— Ну, играю, — не стал корчить целку Пепел.

— Зможешь зробыты файного игрока? Давай щиро, я же бачу, що ты не прост, — неясного Пеплу происхождения огонь разгорался в прищуренных глазах капитана.

— Это как получится, — осторожно ответил украинцу залетный москаль. — Как карта ляжет.

— Трэба, щоб легла, — приказал пограничник. — Слухай внимательно, хлопец. Я бачу, у тебя в сумке батальоны колод. Гарантирую, що товар у тебя здесь раскупят по найкращий цене, поедешь домой с пустой клеенкой. Но только в том случае, якщо зумиешь перемогты. Проиграешь — краще тоби николы здесь больше не показываться. Ну як, згодэн?

— Точно товар раскупят? — Пепел изобразил непреодолимую барыжью жадность.

— Слово украинского офицера.

— Тогда можно попробовать. Эх, пропадай моя телега! А кого обыгрывать-то?

Капитан заговорщески подмигнул:

— Через годыну сходим з тобою в гости к сусидам. Пока потренируйся.

«Ах вот оно как! — догадался Пепел. — Словацко-украинское соперничество. У вас от скуки тут развелось типа вечное соревнование с сопредельной сменой. В очко дуетесь. Конечно, это несколько осложняет план, но поди — откажись…»

* * *

Словацко-украинская граница. 17. 56 по часам начальника дежурной смены словацкого пропускного пункта майора Ежи Хандуша.

Ворона третий раз за день пересекала украинско-словацкую границу. Даже, может быть, и более того. Третий раз она попадалась на глаза майору Хандушу. Он ее хорошо разглядел благодаря природной дальнозоркости и запомнил благодаря белому пятну на изнанке левого крыла. Ворону хотелось пристрелить из табельного пистолета. Но Хандуш боялся быть неправильно понятым коллегами и начальством. Если уж и тратить патроны, подумал майор, то выпускать их стоит в скопление автомобилей у контрольно-пропускного пункта. За пекло в ботинках и за весь жаркий день, в который приходится работать, а не купаться и загорать на озере Радуница. За куцее жалование, за всего лишь майорские погоны, за покалывающую печень, за жену, которая предположительно изменяет во время несения мужем пограничной службы. За то, что сборная Словакии не вышла в финал чемпионата мира по футболу, а Словения вышла.

Начальника дежурной смены Хандуша, пьющего «фанту» под могучей вековой лиственницей, что растет на холме с видом на пропускной пункт, всецело захватила расстрельная фантазия. Место пистолета в воображении занял автомат. Из него удобнее всего поливать автомобильный затор. Ах какие замечательные искры высекали бы пули из автомобильного железа! Надоевшие морды шоферов и туристов перекосило бы от ужаса. Эти сморчки прятались бы за колесами, сигали бы в сточные канавы. Из дырочек в бензобаках тек бы бензин, смешиваясь с водкой, капающей на асфальт из простреленных фургонов, пары поднимались бы над асфальтом… А потом как рвануло бы!

Тем временем над головой Хандуша безбоязненно пересекали украинско-словацкую границу перистые облака. Где-то глубоко внизу под майором Хандушем кипела магма, огненными реками путешествуя по странам и континентам без виз и осмотров. Тем же занимались грунтовые воды и переносимые ими минеральные вещества. Чуть выше подземными ходами пробирались через границы и демаркационные линии неразумные кроты. Солнечные лучи, радиоволны, бактерии с вирусами, фотоны, электроны, не говоря уж про неуловимые нейтрино, — короче, все сущее кроме людей, машин и грузов не считалось с пограничным постом на словацко-украинской границе.

А пана майора настолько увлекла расстрельная дума, что он не сразу заметил на фоне вечереющего неба эту парочку. Но заметил, как замечал в конце концов все на свете, сколь бы тщательно от него это не прятали. Парочка целеустремленно топала к его начальственному наблюдательному посту, оборудованному под лиственницей и состоящему из деревянного стола и лавок. И одного из двух гостей начальник дежурной смены знал распрекрасно. Потому что это тоже был начальник дежурной смены. Украинской смены. Вот уж третий год они с капитаном Крыщуком строго параллельно заступали на дежурство, отделенные друг от друга всего какой-то сотней метров. И если не каждый раз, то раз в неделю точно, в моменты пограничного затишья наведывались друг другу в гости. А незнакомец выглядел как обыкновенный мелкий деляга из сопредельного государства, подобных которому мотается каждый день туда-сюда что саранчи. И усы, свисающие до подбородка, тоже не выделяли его из намозолившей глаза публики, делающей свой маленький приграничный бизнес. Скорее уж наоборот… Капитан и незнакомец шли, мило между собой беседуя. Усатый нес в руках полосатую сумку.

А еще через четверть часика из холодильника, подключенного к электропитанию в душной и уныло-казенной будке пропускного пункта, рядовой Иржи Бондра по приказу начальника доставил холодное чешское пиво. Выставляя на стол бутылки, Иржи Бондра прислушивался к разговору своего начальника с украинским начальником и усатым штатским, но ничего так и не понял. Понял разве только, что беседовали по-русски.

Еще бы майору Хандушу было не знать по-русски, когда он прилежно учил его во времена тогда единой Чехословацкой Социалистической Республики и в школе, и в училище. Еще бы ему забыть русский, когда он ездил на полугодовую стажировку в Харьковское пограничное училище, а по ее завершению нес службу на совестко-чехословацкой границе, где другими языками не пользовались. Еще бы ему сейчас разучиться говорить по-русски, когда украинского он не знает и учить его на старости лет не собирается.

Полетели в пепельницу первые пивные пробки, на стол, извлеченная из полосатой сумки Пепла, легла нераспечатанная, пахнущая типографией колода. Пальцы майора Хандуша с хрустом взлохматили упругие картонные прямоугольники, ловко и привычно приступили к тасованию, пальцы Пепла сдвинули верх колоды, после чего доски стола приняли на свои деревянные плечи первую карту.

Майор Хандуш ничего не имел против, как выразился «кэп Крыщук», «показать, какой он есть на самом деле мастер». Почему бы и не показать, когда изо дня в день одно и то же. Даже одна и та же ворона пересекает украинско-словацкую границу каждую смену: с белым пятном на изнанке крыла.

— Сегодня важкый день, Ежи, — в один глоток влив в себя половину пивного малька, произнес Крыщук и утер губы рукавом форменной рубахи.

— У нас каждый день, как гиря на ноге, Микола, — эхом тут же отозвался Хандуш.

Этими фразами они обменивались каждую встречу. А чем еще обмениваться?

Тем временем усатый сорвал первый банк на девятнадцати против семнадцати.

— Ох, дивлюсь я, не на что тебе будет прыдбаты сливянки по дороге до хаты, — подначил Крыщук, не слишком скрывая своего удовлетворения исходом первого круга. И потянулся к следующему пиву. Капитан Крыщук не слишком жаловал карты, играл в них от скуки, ему больше нравилась роль болельщика, в которой он сегодня и оставался.

Банкирство усатого затянулось на три круга. Каждый раз словак шел на все, но челнок благополучно «отстучал» и спрятал в карман словацкие кроны. Хандуша это разозлило. Все-таки он действительно считал себя сильным игроком. И ничего из шулерских штучек, как ни следил из-под хитро прищуренных век, за гостем не заметил. А ведь глаз у Хандуша — алмаз.

— Может быть, чуть поднимем ставки? Чем больше денег на кону, тем сильнее становятся игроки, — предложил Хандушу его усатый партнер.

«Этот шпак возомнил, что нашел болвана, и пускает слюни, размечтавшись с легкостью опустошить мой кошелек на пару тысяч крон», с раздражением подумал Хандуш.

— Не трэба, Ежи, а то проиграешься в пух и прах, — как бы посоветовал Крыщук и не удержал губы от сползания в ехидную улыбку.

Тогда майор Хандуш не просто поднял размер начального банка, он поднял его вдесятеро. Словаку очень хотелось увидеть, как в глазах усатого мелькнет испуг. Испуг мелькнул, доставив начальнику словацкой смены мимолетное удовольствие, но, поразмыслив, соперник ставку принял. И снова с первого раза сорвал банк — туз червей и десятка треф — очко.

Впрочем, и Хандуш с первого раза вернул сдачу колоды на четырнадцати против перебора, он «ломал» карту, а следующий банк с грехом пополам отстоял, и даже нарастил вдвое. А ведь майор уж было хотел бросить карты на стол, заявив, что сегодня не его день, и что лучше они просто попьют пиво, а доиграют в следующий раз.

Крыщук в сердцах расплющил комара на лбу. На фоне лиственницы нарисовался подчиненный.

— Что тебе?

— У нас контрабандный провоз польских сигарет, — доложил рядовой Иржи Бондра.

— Без меня не разобраться?! — рявкнул начальник. — В первый раз увидели контрабанду?! Инструкций не знаете?!

Иржи Бондра внеуставно пожал плечами, почти по уставу отозвался: «Ясно, пан майор!» и оставил начальника в покое.

Через час продувшийся под чистую усатый поставил сумку с карточным имуществом на отыгрыш всех денег. Проиграл — фортуна повернулась к украинской стороне раком.

— Закончим? — устало утирая пот, поинтересовался Хандуш.

— На, — Крыщук бросил на стол ворох гривн, все, что было у него с собой. — Играй.

— Я хочу сыграть сразу на все.

— Против сотни гривн?

— Нет. У меня есть кое-что еще.

А ведь уже стемнело. Пришлось по рации отдавать рядовому Бондре приказ воткнуть на пропускном пункте вилку в розетку. По исполнении приказа над столом зажглась прикрученная к нижнему суку лиственницы лампа.

Пепел отыграл сумку. Выиграл все кроны, портсигар Хандуша, карманный приемник Хандуша и снова все проиграл.

Сразу назвать, что у него еще есть за душой, Пепел не рискнул, прежде следовало завести партнера до белого каления. Пришлось театра ради потянуть время, поиграть душевные муки. Пришлось даже погрызть ногти и потеребить кончики приклеенных усов.

— Играю на все, что проиграл, плюс сверху тысячу долларов, — наконец набрался решимости усатый.

Хандуш и Крыщук решили, что ослышались. Потом Крыщук успел подумать, что его протеже расстегнет рубаху, снимет с груди золотой фамильный медальон в сто граммов и положит на стол. Но медальон на столе не появился. Глаза Пепла стали холодными и колючими:

— Я назову место в лесу, где стоит машина с анашой, приготовленная к ночной переправе.

Вот это была новость! Оба погранца машинально потянулись к табельным пистолетам. Посмотрели в глаза друг другу и передумали расстегивать кобуры. Не новобранцы, а спешка нужна только при ловле блох и поносе. Первым опомнился словак:

— Почему мы должны тебе верить на слово? — но его интонация не оставляла сомнений, пан купился с потрохами. Он боялся еще спросить, по какую сторону границы спрятана машина, потому что имел веские основания предполагать (гость явился с востока), что ответ его не обрадует.

Пепел выбрал загадочно промолчать, тогда погранцы сами придумают подходящий мотив. И, кроме того, не рассказывать же в нечаянно сложившемся карточном кругу, что первоначально Сергей планировал примелькаться на украинской заставе, потом подогнать машину поближе, и пока все будут вокруг нее толпиться и ловить раскрытыми от удивления ртами мух, под шумок проскользнуть мимо КПП. А теперь импровизировал на могиле прежнего плана.

— Хорошо… Согласен… А, все равно пропадать! Я называю место сейчас, — голос завибрировал на истерической ноте, Сергей стал косить под напрочь азартного беднягу, — Вы находите машину, проверяете, перегоняете на нейтральную полосу. Кто сорвет последний банк, та сторона и получает право отрапортовать по начальству.

— Машина ставится на нейтральной полосе ровно посредине, — тяжело прохрипел майор Хандуш, глядя в глаза не Пеплу, а украинскому коллеге.

— Погодь, мил человек, ну-ка выкладывай, що ты про цю машину, и звидкы знаешь? — приподнялся в стойку гончего пса Крыщук.

— Я сейчас не на территории Украины! — запальчиво ответил Сергей и закусил фальшивый ус. Играть сумасбродного челнока, так уж до конца. И радостно отметил, что Хандуш уставился на украинца без малейших остатков дружелюбия во взгляде. Подозрения пана майора к коллеге в попытке присвоить себе все лавры за задержание груза, кажется, стали оправдываться.

— Машина ставится на нейтральной полосе ровно посередине, — выделяя каждое слово, повторил майор Хандуш. Дружба дружбой, а звездочки на погоны получать врозь. Поэтому пан майор ни на йоту не сомневался, что при любом исходе карточной баталии Крыщук такой подарок судьбы из загребущих лап не выпустит. Но Крыщук был по эту сторону пограничных столбов и перешел границу незаконно, и челнок был здесь. А это — весомые козыри Хандуша против хохла. Но машина-то спрятана где-то там, за контрольной полосой. Как в задаче про волка, козу и капусту, которых следует переправить без потерь через реку. И кажется, сам украинский капитан наконец догадался, что находится не в том положении, когда может командовать.

— Будь ласка, — будто бы покорно кивнул Крыщук, будто бы руководствовался лишь логикой, а не собственными интересами, — Машина ставится на нейтральной полосе ровно посредине, — от волнения он вдруг заговорил по-русски почти правильно, — Я проведу тебя обратно через границу, а потом вернусь сюда, и мы с паном майором будем тебя дожидаться.

Когда капитан обращался к Сергею, его голос так пропитался медом, что Пепел не удержался и раскатисто захохотал. Даже усы чуть не отвалились.

— Так не пойдет, пан капитан. Там вы меня мигом сквозь мясорубку пропустите. Придумайте что-нибудь получше, потому что машина будет стоять в лесу без шофера только до трех ночи. А потом либо будет переправлена через границу, либо отправлена назад, и вы ее уже никогда не увидите. Решайтесь, пан капитан, пятьдесят на пятьдесят, что находка останется за вами, я — сильный игрок.

— Но ведь тебя одного тут же задержат! — зашел украинец с последнего козыря. Он все еще надеялся сыграть в беспроигрышную лотерею.

— Ты можешь своим хлопцам приказать не трогать этого москаля. По рации. А потом рацию ему отдашь, чтоб не подмывала идея запроситься в туалет и там сыграть своим тревогу. Он вернется, и рацию вернет.

— А если не вернется?

— Это игра, Мыкола, — примирительно фыркнул пан словак, — И она гораздо интересней, чем игра в очко. Да и зачем ему не возвращаться? Он сам сказал про «три часа ночи». Это его лимит. Не вернется, поднимем обе заставы по тревоге.

— А если я сейчас по тревоге подниму свою заставу? — стал торговаться по-крупному хохол.

— А если я соврал, и не вернусь? — разозлился Сергей.

— Ни много — ни мало, — отмахнулся Хандуш от аргументов Пепла, в которые не верил, и тоже пошел ва-банк, — Ты нарушил границу, без визы проник на нашу территорию. Думаешь, я тебя отпущу подобру-поздорову, если ты выберешь нечестную игру.

— Гаразд, — сдался хохол, тяжело осел на лавку и сквозь зубы отдал приказ на свою заставу ничему не удивляться, не препятствовать движению усатого картежника в обе стороны, в пешем порядке и за рулем, но приготовить Альму.

После этого рация перекочевала в карман Сергея, а пан Хандуш кликнул Бонду, чтоб тот принес еще пива. И когда об стол звякнули свежие бутылки, Бонда, как бы между прочим, был оставлен рядом, чтоб украинский капитан чего не натворил от избытка хитрости.

Оказывается, Альмой, про которую упоминал Крыщук по рации, звали овчарку. Сергей смотался за в перелеске припрятанным «Москвичом», подогнал машину, тормознул между двумя шлагбаумами, хлопнул дверцей, и собака тут же зашлась хриплым лаем. Она явно учуяла струящийся из-под брезента аромат анаши, на который ее натаскали в Школе служебного собаководства Закарпатского пограничного округа.

На украинской пограничной будке можно было разглядеть стихотворный плакат:

«Вот ползет к границе враг.

Граница!

Он залез в большой овраг.

Боится!»[7]

На словацкой наглядная агитация отсутствовала — вот и все различия. Сдерживающий Альму на поводке хохол срочной службы хищно облизал Сергея взглядом, но вспомнил приказ. А с другой стороны рвала поводок уже вторая овчарка, удерживаемая словаком. Шоу удалось: Сергей откинул брезент, демонстрируя солдатикам обоих стран закрома, полные сушеной травы, и у служивых синхронно отпали челюсти. Сергей же, так и не опустив брезент, потопал к игровому столу, вернул Крыщуку рацию и дал выслушать захлебывающийся доклад собаковода. И, как ни в чем не бывало, вытянул из сумки новую колоду.

— Нет, колоду буду выбирать я! — ударил кулаком по столу Хандуш, а потом в запале смахнул к известной матери на землю со стола полупустые бутылки с пивом — широкий жест. Одна разбилась, майору было на это глубоко наплевать. В алчных глазах пана майора золотились подполковничьи звезды.

Бонда испарился, он не желал оказаться свидетелем чего бы-то ни стало. Крыщук только крякнул, не собираясь сглаживать гнетущую паузу. Пепел равнодушно пожал плечами и придвинул майору сумку. Пан майор достал упаковку с самого дна и вскрыл. Сергей протянул руку за колодой.

— Нет, сдавать буду я! — безапелляционно выставил следующее условие пан майор.

Пепел равнодушно пожал плечами, но встрял Крыщук:

— Вытяните «на старшую карту», — голос капитана от волнения стал до смешного тонок. Только никто не засмеялся.

Сергею досталась семерка треф, Хандушу — бубновая десятка. Хандуш начал тасовать, и Сергей с облегчением заметил, что пан майор мизинцем выстраивает вольт,[8] поскольку эту партию Пепел должен был ПРОИГРАТЬ обязательно.

Выстроив карты, Хандуш незаметно (для Крыщука) придержал мизинец внутри колоды и протянул Пеплу сдвигать. Его расчет строился на том, что Пепел сдвинет как раз отделенную мизинцем часть, и далее при раздаче пойдет запланированная комбинация. Но Крыщук не дремал:

— Карты на стол, — срывающимся голосом скомандовал украинец.

— Не понял!? — начал багроветь пан Хандуш.

— Положи колоду на стол, пусть сдвинет не из рук, — потребовал украинский капитан.

Хандуш обиженно надулся, дескать, не веришь старому приятелю, но подчинился. Пепел постарался сдвинуть именно там, где прежде находился майорский палец, но карты были закуплены из самых дешевых, а Сергей больше привык работать на пластиковых, и практики не хватило. Он ошибся всего на пару карт, но это делало результат игры непредсказуемым.

Шумно сопящий Хандуш дал Сергею первую карту — десятка, и открыл свою — восьмерка. Было видно, как по лбу майора скатываются виноградные капли пота. Сергей чувствовал себя не лучше, просто умел держаться в руках. Сергею требовалось обязательно проиграть этот кон, иначе пришлось бы придумывать совершенно другой способ перехода границы и в другом месте. Чем дальше от подчиненной пану Хандушу заставы, тем лучше.

Следующей Сергею пришла дама — замаячила «прокладка», теперь бы тузика или скромненькую девятку, и перебор готов… но пришел нагло щурящийся червовый валет. Пятнадцать — с такой картой выигрывают только если у противника перебор, и останавливаются на такой карте, боясь своего перебора, который чаще всего и выпадает. Пепел поколебался, решил подстраховаться и попросил еще карту, но ему пришла не вымаливаемая у фортуны и так нужная для перебора фоска, а еще одна дама. Дама пик, черт бы ее побрал. Восемнадцать — достаточно сильная карта, чтобы рассчитывать проиграть на халяву. Пепел потребовал следующую… Валет!

— Себе, — изменившимся голосом сказал Сергей. С двадцатью очками на руках он чувствовал себя очень нерадостно.

К восьмерке пан майор вытащил короля. Утер пот, и Пепел понадеялся, что этот жест для отвода глаз, а на самом деле майор полез за спрятанной под фуражкой девяткой. Увы, майор просто утер пот. И зажмурившись, открыл следующую карту. Семерка.

— Девятнадцать. Стал, — не скрывая уверенности в победе, прохрипел пан майор.

И тогда Сергей использовал последний шанс. Спрятав одного валета под даму, он веером разложил на столе карты в надежде, что Крыщук не заметит нехватки одной.

— Восемнадцать! — изобразил Сергей крайнее отчаяние, — Я продул.

Действительно Крыщук не считал выдаваемые Пеплу карты, и не засек, что вместо пяти открыто четыре. Откуда же украинскому капитану знать, что усатый челнок играет против него? Разочарование хохла было вселенских масштабов. С каменным лицом капитан Крыщук молча поднялся с лавки и, волоча негнущиеся ноги, побрел в сторону границы. А покрасневший от счастья, как вареный рак, Хандуш уже ревел в рацию Бонде, чтоб тот волок «Москвич» с наркотой на площадку у родного поста, и чтоб заставу поднимал по тревоге. Чтоб все, как положенно!

— А я? Пан майор, мне же теперь на ту сторону нельзя, — хорошо разыграл панику Сергей, — Меня же теперь хозяева «Москвича»… Да и капитан Крыщук, он же меня сгноит, если попадусь.

Пану майору проигравшийся в пух и прах челнок был не нужен, не нужен был и как свидетель некоторых щекотливых подробностей триумфа, пусть победителей не судят. Пан майор был благодушен и по-своему щедр:

— Надо бы тебя взять за шкирятник, да допросить, откуда владеешь информацией. Спросить, а где хозяева прячутся… Ладно. И так хорошо. Не обижу. Есть у кого пересидеть пару неделек в Словакии?

— Есть, — тяжело вздохнул Сергей.

— Ну, так и мотай туда. И чтоб я тебя здесь через пять минут не видел. И сумку с картами с собой забирай, — накинул от щедрот безнадежно старающийся убрать с пунцовой рожи глупую счастливую улыбку пан майор, — Видишь, до чего они доводят, я через эти карты, похоже, навсегда с приятелем капитаном рассорился. Да и не положена эта зараза на посту!

Пепел без лишних благодарностей подхватил сумку и нырнул во тьму. Отойдя шагов сто, сорвал усы. Через час он выйдет на трассу и поймает попутку. О том, что захватили машину с сушеной червоной рутой, только чуть-чуть приправленной коробком анаши, словацкие погранцы допрут еле-еле к утру. Сергей будет уже далеко, да и вряд ли станет пан Хандуш объявлять тревогу, когда поймет, что остался в дураках. Совершенно лишнее для панов Хандуша и Крыщука, чтобы история разошлась дальше заставы. Не судят только победителей, а паны офицеры обделались по самое некуда.

Глава четвертая. 20 апреля 2002 года. Похождения бравого Пепла

Мы все добудем, поймем и откроем —

Холодный полюс и свод голубой.

Когда страна быть прикажет героем,

У нас героем становится любой.

Нам песня жить и любить помогает,

Она, как друг, и зовет и ведет.

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет!

«Марш веселых ребят» Стихи В. Лебедева-Кумача, музыка И. Дунаевского

13. 43 по курантам на Староместской ратуше.

Пепел добирался до Праги поездами. Граница между Чехией и Словакией, оправдав предположения Пепла, оказалась подобием границы российско-белорусской: границы условной, доброй, пассажирами поездов неощущаемой.

В поезде «Оломоуц-Пардубице» Сергей прошел по вагонам, тщательно выбирая место. Выбрал в вагоне для некурящих напротив холеной белокурой пани возрастом между тридцатью и сорока. Будь ты хоть пани, синьора, фрау или миссис феминистка — если одинока и тоскуешь по мужику, наметанный глаз раскусит это в един момент. Пани напротив оказалась более чем одинокой, пани Бондрчкова оказалась вдовой.

Чехия не Россия, здесь не нужны поезда со спальными полками. Пассажиры ездят сидя. А Пеплу требовалось к следующему дню выглядеть огурцом. Поэтому понадобилась пани и именно не моложе тридцати. То есть успевшая застать преподавание русского языка в школе. Языковых барьеров на пути Сергея еще наберется немеряно, стоит себе облегчить хотя бы начало.

Пепел вряд ли смог бы воспроизвести второй раз историю собственного необузданного сочинения, преподнесенную пани Бондрчковой. Какая-то авантюрная смесь, где фигурировал отец-офицер, усмирявший в шестьдесят восьмом «бархатную революцию», роман отца с танцовщицей из пражского мюзик-холла, приказ отступать домой, через десять лет весточка в гарнизон без обратного адреса, сообщавшая, что у Сергея в Праге есть брат, признание в этом отца на смертном одре, а до того странная любовь отца ко всему чешскому, няня из Моравии, подозрения матери, наконец, нынешняя поездка Пепла в поисках брата. Пепел договаривал свою историю уже в привокзальном купе, где на столе расточал ароматы купленный на площади букет пионов. Кроме того о пани Бондрчковой у Пепла в памяти навсегда или надолго останется: блеск свечей, отраженный в бутылке кминки,[9] скрип накрахмаленных простыней, кнедлики на завтрак и ее прощальная фраза: «Если тебе нужен совет — иди к пану советчику, если тебе нужна любовь — зажги ее сам»…

Злата Прага Сереге нравилась. Здесь и зеленые холмы с каштановым полноводьем, как в Киеве; и речка не уже Невы; и средневековые улочки-прогулочки, как в Старом Таллинне; и сталагмитовые церкви (так их называл застреленный при побеге Айвар Скуиньш), как в Риге…

На груди Пепла для пущей маскировки под беспечного туриста болтался «поллароид», позаимствованный у японца, который неосторожно попросил «пана чеха» сфотографировать группу японских товарищей на фоне ратуши. Затеряться же на забитых гуляющими гостями узких улочках так же просто, как на Апраксином рынке в субботний день.

Карту Праги, разноцветно опутанную маршрутами всякого разного транспорта, Пепел выменял у пана торговца журналами на углу улиц Вацлавске намести и Краковска за три моментальные фотографии пана торговца на рабочем месте, с чем великолепно справился японский «поллароид». Расчувствованный тем, как он хорошо получился, пан торговец еще и прицепил «пану поляку», достав его со дна большой коробки, значок: «Jsem velmi unaven».[10]

«Пан поляк» Пепел заглянул в адресное приложение и наткнулся на кабачок «У зелене жабы».[11] Название манило. Как десантник в тылу врага, определившись по карте, Пепел поправил значок и пошагал нужным курсом.

«Зеленая жаба» тоже сумела понравиться русскому страннику. Потому как очень кстати нырнуть после жарких улиц в прохладный погребок. Полукруглые каменные своды, общая лабиринтистость заведения, деревянные кружки с крышками, — все это будило щемящие мушкетерские фантазии из далекого советского малолетства. Да и чешское пиво, подтвердив рекламные легенды, оказалось взаправду вкусным.

Пепла мало заботило, что он выгребает из карманов последние деньги. Один пень, на все кругосветное мытарство еврофантиков не хватит. Уминая жареную свинину с капустой и кнедликами, запивая пильзенским пивом, Пепел рассматривал карту чешской столицы. Никто не подскажет, сколько людей вовлек на сегодняшний день в охоту за Пеплом синьор Лопес, и разосланы ли по кабакам инструкции обращать внимание на странных посетителей славянского обличья. Поэтому Пепел сам аккуратно водил глазами по сторонам, не пробудила ли его персона чей-то ненужный интерес. Нет, пока Пепел был никому неинтересен. Сидит турист туристом, с идиотским значком на лацкане, изучает подходы к неосмотренным достопримечательностям.

Вот турист пялится на район Нове Место, обводит взглядом улицу На Боишти. Турист изучает, как пройти в знаменитую пивную «У калиха».[12] Быть в Праге и не побывать «У калиха» — это все равно, что увидеть Париж и не умереть. Бравый солдат Швейк — национальная чешская достопримечательность, а «У калиха» — любимая пивная непревзойденного Швейка. А то, что турист вдруг опустил взгляд в низ карты и не по-туристически пристально рассматривает пражские промышленные районы — так это, не иначе, как под воздействием пильзенского пива.

Вдруг отключилась радиотрансляция с чешской народной музыкой, в тишине на электрогитаре опробовали три аккорда и внятно выговорили по родному: «Зашибись». Русскую речь на улицах Праги он сегодня уже слышал не раз. И, разумеется, не бросался на зов родной речи с криком «Земели!». Братание с земляками было чревато.

Эстраду скрывал от Пепла изгиб стены. Соотечественники тоже, видать, клюнули на название, чем-то близкое русской душе. Посидели «У зелены жабы», хлопнули, заскучали, придумали для себя развлекуху, отслюнявили кроны и нынче мучали гитару аккордами, а микрофон — пьяными голосами:

Где-то возле Ордынки или возле Таганки,
Или где-то еще, заблудившись весной,
На неверных ногах после выпитой банки
Витька Фомкин один добирался домой…

Пепел не стал в рамках маскировки изображать, скажем, придурковатого немецкого туриста, хлопать в ладоши и восклицать: «Дас ист фантастиш!». Совсем наоборот. Интуиция, не объясняя причин, подсказала Пеплу — надо сматываться. Пепел подозвал официанта. А за изгибом стены надрывалось под гитару трехголосье:

За спиною три тени появились так быстро,
Что Витек не сумел устоять на ногах.
Их под утро поймали, они были таксисты.
Монтировку нашли рядом с ним в трех шагах…

Интуиция не подвела Сергея и на этот раз. То ли там, за изгибом стены, параллельно шло приставание к чешским женщинам, то ли национальное самосознание чехов ущемлял сам факт русской музыки в «Зеленой жабе», но — явственно назревал мордобой. Возмущенные возгласы на чешском жестко натыкались на ответные сочные реплики на родном. Не приходилось волноваться — туристическая братва (предположительно из Ростова или из Кемерово) спуску местным не даст и песню допоет.

Пепел расплатился, сложил карту, упрятал ее во внутренний карман пиджака, поднялся, так и не доев жареную свинину с капустой и кнедликами. Его совсем не устраивали скандалы, полиция, проверка документов и все тому подобное, чем заканчиваются похожие гуляния. А мордобой мог начаться в любую минуту.

Пепел уже приближался к входной двери, когда в спину толкнул очередной куплет, исполненный с особым пророческим надрывом:

Витька Фомкин лежал удивленный и грустный.
И холодный асфальт он собою накрыл.
Он уже не подарит своей ласковой Люське
Тот цветастый платок, что с аванса купил.

Закрывая «зеленожабскую» дверь, Пепел услышал, как истошно взвизгнув, умолкла гитара, скорее всего, обрушенная на чью-то голову. Но Сергея уже подхватил вольный апрельский воздух чешской столицы.

«Хорошо иметь дело со славянами, пусть и с западными, — подумалось Пеплу, оглядывающемуся с крыльца „У зелены жабы“. — Завод хоть и пишется ненашими буковками zavod, но все сразу понятно. Того и требуется». А требовалось Пеплу садиться на автобус и следовать по маршруту с конечной остановкой «Нусле, Клобоучницка». То есть в один из промышленных районов Праги…

* * *

19. 49 по наручным часам фирмы «Лоренц» Отто фон Лахузена.

Вызывая досаду, вокруг сновали расово неполноценные чехи. Даже в пивной «У калиха» их было больше, чем могли вынести немецкие глаза. Не говоря про Прагу в целом… Лахузен терпел. Все сделано. Район оцеплен по методу фон Бентивеньи:[13] наибольшее количество агентов сосредоточено в точке появления объекта, улицы, ведущие к объекту, находятся под наблюдением, несколько машин с работающими движками рассредоточены по радиусу квартала.

Хорошо также было бы расставить людей во дворах и подъездах прилегающих домов, но… Но, увы, возможности «Нового абвера» значительно уступают возможностям старого. Людей в обрез. Вдобавок под началом Лахузена из Берлина прибыло всего три человека: Дитмар, Отмар, Андреас. И лишь двое из трех были немцами не только по паспорту.

В операции пришлось полностью задействовать словацкие и чешские ячейки «Нового абвера», состоявшие из этнических немцев. Как выразился шутник Андреас, задействовать обчешенных и ословакившихся немцев. Еще — пришлось дополнительно привлекать структуры, не принадлежащие «Новому абверу», но сотрудничающие с ним: националистов, антиглобалистов и радикалов из «Гринпис». Народ не надежный, поэтому Лахузен использовал их в темную и только на периферии подконтрольной зоны.

Еще потребовалось залегендировать присутствие одних и тех же десятерых людей в одном и том же месте на протяжении нескольких дней. Увы, «Новый абвер» в отличие от старого вынужден экономить. В прежние годы абвер, заплатив хозяину, взял бы пивную в аренду и не допустил бы в заведение ни одного постороннего. Теперь же пришлось прикрываться удостоверением Интерпола, и сочинять для директора «У калиха» дезу о засаде на международного преступника. Удостоверение, разумеется, Лопес обеспечил подлинное, и надумай кто проверять легенду звонками в представительство Интерпола в Праге, получил бы официальное подтверждение полномочий Лахузена.

Третий день основная группа, рассредоточившись по «У калиха», пила кофе, питалась чешской кухней и ждала. Лахузен не признался бы даже пастору на исповеди, что в глубине души надеется на тихий, бескровный вариант. Надеется, что объект охоты не проявит себя, не придет за интересующим его предметом. Пусть «Новый абвер» получит от Лопеса не самое высокое из возможного вознаграждение, зато обойдется без нервотрепки. И этими мыслями Лахузен сам себе не нравился. Неприятно осознавать, что он стареет, что его тянет к покою, тянет прочь от схваток.

Закурив сигару, Лахузен отложил дважды прочитанную газету «Лидова демокрацие» на немецком языке и обвел глазами центральный зал пивного ресторана. Его агенты, для отвода глаз занимаясь кто чем, не нарушали режим бдительного ожидания. Немцы они и есть немцы, пусть даже и вынуждены жить вне исторической родины, дисциплина для них — мать и отец.

Охвати вдруг Лахузена такое патологическое желание, он мог бы за эти дни заучить наизусть самые известные цитаты из совсем несмешного и очень тупого романа, которыми исписаны многострадальные стены ресторана. Поразительно безвкусного ресторана во всех смыслах. И в смысле дизайна тоже. Слишком светлые залы при слишком высоких потолках создают дискомфортное ощущение пустоты. Интерьер «У калиха» — полнейший разнобой стилей, какая-то гремучая помесь народной пивнухи с рестораном категории люкс. И нет ни какого спасения открытому глазу от этого безмозглого Швейка, от его тупоносой рожи и неказистой фигуры, напоминающей мешок со свиными потрохами, он везде: на дверях, на спинках стульев, на посуде, на салфетках, на меню, в меню, на солонках, на передниках обслуги, на пепельнице, на сливном бачке унитаза. По всем шкафам и полкам рассажены куклы-Швейки. Пробки-Швейки на графинах, Швейки-вилки, Швейки-втыкалки для бутербродов…

А лже-Швейка, в поисках подачек шляющегося по залам в костюме рядового австро-венгерской армии, этого толстомясого, потного, навязчивого, дешевого актеришку Лахузен убил бы лично с превеликим удовольствием. Ряженый Швейк приставал к туристам, конечно же, отрабатывая жалованье какой-то местной турфирмы. На разных языках предлагал ездить в Карловы Вары и тому подобную глушь. В ответ на приставания там и сям рассредоточенные люди Отто натянуто улыбались.

И вообще… народ, который выбрал для своего олицетворения такого убогого героя как рядовой Швейк, вряд ли заслуживает, как говаривал старина Гейдрих, большего чем барак концлагеря.

Под влиянием мыслей о концлагере Лахузен перевел взгляд на пана Новотны, с важностью жирного павлина орудовавшего на разливе пива. Макушку кельнера Новотны прикрывала почти турецкая шапочка, а из зубов свисала трубка с длинным чубуком. Отто вспомнил досье на Новотны, переданное позавчера чешским национал-социалистом Вацлавом Шмитцером. Пан Новотны действительно не курит — это подтверждалось трехдневным наблюдением, трубка не более чем…

На этой мысли Лахузена одно из матовых окон пивного ресторана вдруг потемнело и незамедлительно вслед за этим с грохотом упавшего посудного шкафа разлетелось оконное стекло…

* * *

19. 48. По карманным часам пана Новотны (отстают на две минуты).

Пан Новотны твердо знал три вещи: Первое — пока течет Влтава — Чехия не умрет. Второе — rozumu neni nikdy nazbyt (лишнего ума не бывает). Третье — он, пан Новотны, должен передать свое место кому-то из семьи Новотны.

Дед по материнской линии Ладислав Добиаш, в смутном 1918 году купивший грязную маленькую пивную на Боиште, в 1929 передал ее самому толковому из семьи, а именно своему двоюродному племяннику Зденеку Новотны. В пивной Зденек пережил немецкую оккупацию, а после войны поступил предельно мудро, а именно — добровольно передал пивную в собственность социалистического государства. Но еще больше мудрости Зденек проявил, выторговав себе за лояльность к новой власти место директора. В 1964 пивная закрылась на реконструкцию, в 65 открылось вновь уже как храм бравого солдата Швейка, став в несколько раз просторнее и вместительнее. К тому времени совсем старый и еще более умудренный Зденек выбрал для себе преемника, а именно сына от первой жены Франтишека Новотны. Зденек устроил Франтишека в ресторан «У калиха»… нет, не директором, а главным кельнером, правильно просчитав, что в новом варианте заведения именно место главного кельнера станет самым хлебным и почетным, хлебнее и почетнее, чем место пана директора. Так и вышло.

Кому интересен пан директор? Другое дело главный кельнер. Сфотографировать его, сфотографироваться с ним, во все рекламные проспекты и ролики вставляется именно он, а не пан директор. Простые кельнеры зависят больше от того, кто стоит прямо над ними. Не говоря про то, что через руки, поворачивающие пивной кран, проходит самый востребованный в ресторане продукт со всеми недоливами и переливами. А случись что, спросят именно с пана директора, а не с главного кельнера.

Франтишек Новотны с самого детства готовил своего сына Бедржиха к приему династической эстафеты, несколько лет тренировал в младших кельнерах. А после падения коммунистической власти со словами «Моя эпоха прошла, наступила твоя эпоха» Франтишек передал уже совсем взрослому Бедржиху полномочия, кран, шапочку и, главное, трубку Ярослава Гашека[14] Может быть, из-за этой самой трубки так легко удавалось семейству Добиаш-Новотны сохранять свои позиции в ресторане, потому что каждый чех знает эту трубку, ее знает и каждый не-чех, кто побывал в Праге, а значит побывал и «У калиха». Трубка — законная, документально подтвержденная собственность их семьи.

Дед Ладислав Добиаш любил рассказывать историю этой трубки. Гашек частенько заглядывал в пивную на Боиште. Хотя, правды ради, следует заметить, что и в другие пивные центра Праги он заглядывал не реже. Пиво Гашек уважал, особенно черное, и вел пивной образ жизни, Швейка своего сочиняя за кружкой. Трубкой Гашек расплатился, когда не смог расплатиться кронами. Трудные дни случались даже у Гашека. Вместе с трубкой великий писатель оставил расписку, где указывал сумму долга, возместив который он должен получить трубку назад. Но он так и не выкупил трубку. Или забыл про нее, или не нашел денег, а то и пожалел их. При коммунистическом режиме в разговоре с официальными лицами, например, с биографами «пана Ярослава», дед Ладислав придерживался версии, что для Гашека тогда наступили черные дни буржуазной травли. Реакционная пресса, улюлюкая, по всем фронтам начала преследовать прогрессивного писателя, и тому стало не до житейских мелочей вроде трубки.

Как бы там ни было, а ныне знаменитую трубку, которую на ночь запирают в ресторанном сейфе, пан Берджих Новотны сжимает в зубах, мусолит губами от открытия до закрытия заведения. Без нее он уже чувствует себя так же неполноценно, как ковбой без жевательной резинки.

Наполнив четыре кружки пивом «Праздрой», пан Новотны выставил их на поднос, который понесет клиентам младший кельнер Микулаш, и поставил диск Карела Готта «AllofLyrics». Ему, пану Новотны, сорок пять, он воспитывался под песни Карела Готта, он первый раз влюбился, танцуя под версию «Oh, Pretty Woman» Карела Готта, он свою первую крону заработал под песню Карела Готта «Tu 104»… И пусть морщатся за столами. Он здесь главный. А не нравится — в Праге много еще пивных заведений. А уж что интерполовцы морщатся — так это и вовсе прекрасно. Доходов от них никаких, только стулья занимают, еще и неприятностей, гляди, накличут. Новотны знал твердо — он скажет спасибо преступнику, если тот придет поскорее и избавит…

На этой мысли пана Бедржиха Новотны слева разлетелось оконное стекло, и в ресторан, как вода из прорванной трубы, хлынул густой серый поток, знакомо и пронзительно пахнущий…

* * *

19. 47. По электронным часам на приборной панели бетоновоза фирмы «Шкода».

Чтобы предельно точно классифицировать совершенное Пеплом противоправное деяние, необходимо прибегнуть к кинжальному языку протокола.

Значит так: имело место разбойное нападение на бетоновоз с применением насильственного выселения шофера из кабины и перемещения указанного лица на свалку покрышек в промышленной зоне между цементным заводом и фабрикой «Ферромет». Далее потерпевшему были нанесены внутренние повреждения путем вливания в оного ликера «Бехеровка» емкостью пол-литра, что не позволило потерпевшему вовремя опомниться, вовремя прибыть к средствам связи и просигнализировать куда следует. В виду вышесказанного угнанный бетоновоз, соблюдая правила дорожного движения, без помех проследовал по магистралям чешской столицы и был припаркован в одном метре двадцати сантиметрах от окна пивного ресторана «У калиха».

Пугая пражских голубей, бетоновоз фирмы «Шкода» с гудением вращал огромный барабан с бетоном. Толстый гофрированный шланг, подсоединенный к сточному желобу бетоновоза, вздрагивал, как жирный агонизирующий удав, вываливая в разбитое окно шикарный светло-серый раствор. Случившиеся поблизости пражане и гости чешской столицы ничего не поняли.

Пепел быстрым шагом дошел до входа, увернулся от выскочившего из дверей швейцара с багровым лицом и выпученными глазами, и ступил на территорию знаменитого пивного ресторана.

— Policie! Policie!!! — за спиной Пепла будоражили улицу надсадные крики швейцара.

Внутри заведения разгоралась паника. Люд ломил на выход. Два расторопных официанта ловили убегающих, разбросав руки и заклиная про неоплаченные счета и честность. Убегающие не очень-то давались: выскальзывали, уворачивались, отталкивали ловцов, при этом ругаясь громко, охотно и с чувством полной своей правоты. И всем было не до наивного туриста, идущего не в ту сторону, против всеобщего течения. Пепел любил, когда всем становилось не до него. В такой обстановке работалось гораздо легче.

Каков из себя внутри кабачок «У калиха» Пепел загодя вызнал у пани Бондрчковой. Она, как всякая чешка, в Швейковском ресторане, разумеется, бывала, основные залы и повороты помнила, трубку видела и даже сумела поведать какие-то увлекательные исторические подробности про сей знаменитый предмет. А если к этому прибавить два рекламных проспекта кабачка, купленных Пеплом по сорок геллеров за штуку, то уж никак нельзя было сказать, что Сергей пер вслепую.

Раствор уже просочился в коридор, перевалившись через дамбы дверных порогов, уже растекался серыми ручьями по малахитовой зелени плитки. Визжали женщины, всполошено носились с задранными подолами, с туфлями в руках, и в конце концов висли на своих кавалерах, разрывая ноготками рукава их рубашек. Перепуганными ланями метались кельнеры. Два пана, не обращая внимания ни на чавкающий под подошвами бетон, ни на взбешенную женщину, сумкой лупившую их обоих, трясли друг друга за грудки и орали безумными голосами:

— Ona moje![15] Ona moje!..

Пепел обогнул человека, брызжущего слюной в телефонную трубку: «Pan redaktor, pan Leschek, viznamna mimoradna zprava![16]» и, не долго думая, перескочил через стойку пустого гардероба. Выудив из полиэтиленового пакета оранжевый комбинезон, как конопатинами, покрытый застывшими брызгами раствора, Сергей молниеносно напялил его поверх костюма и туфлей, рывком застегнул «молнию» и вновь сиганул через стойку в коридор. В спецовке цвета апельсина с черным трафаретом «WRH» на спине Пепел выглядел несколько комично. Прежний владелец одежды оказался гораздо тучнее Сергея, поэтому балахон болтался, как костюм на толстяке после месяца жесткой диеты, и мерзко шуршал складками. Пепел помахивал пакетом, который теперь утяжелял лишь фотоаппарат. Какое никакое, а оружие, своего рода кистень.

Пан, что надрывался в телефонный микрофон, бросил трубку, догнал Пепла, попытался развернуть к себе лицом… Но в двух шагах от цели Пепла хватанием за руку не остановишь, отлетишь, как мячик от стенки. Пан не только отлетел, но и сбил пепельницу-треногу, стукнулся о стену и сполз по ней в бетонную лужу. Шутки закончились. Да они, в общем-то, и не начинались. Пепел переступил порог центрального зала и огляделся…

…Когда разлетелось оконное стекло, и в ресторан хлынула жижа, в которой к огромному своему изумлению пан Новотны опознал бетонный раствор, главный кельнер первым делом метнулся к кассе и запер ее на ключ. За это короткое время в заведении разразилась настоящая паника. Оно и не удивительно. Пан Новотны всякое на своем веку повидал, от драк и съемок кинофильмов до пожаров и облав, но с таким безобразием судьба свела его впервые. И он не очень представлял, что же именно следует предпринимать. Да, он крикнул Микулашу «Бегом к пану директору и звони в полицию!», он крикнул Яромиру «Бегом на улицу, останови это!». Но а самому куда? Не бросать же кассу на произвол?

Когда бетон, а произошло это безумно быстро, растекся по всему залу, пан Новотны забрался на стойку, что не могло не нанести вред его репутации солидного человека. И тут проклятые интерполовцы повели себя до крайности странно. Мало того, что никто из них не покинул терпящий бедствие ресторанный зал — они лишь вскарабкались на столы — но помимо того двое бросились к стойке, запрыгнули на нее, заняв позиции с двух сторон от главного кельнера. Пан Новотны не стал выяснять, в чем тут дело, не до них. Он вытащил из-под стойки радиотелефон, запаралеленный с городским директорским номером. Новотны в такую минуту не мог бездействовать, он решил продублировать звонок в полицию и еще позвонить в службу спасения. Однако в наушнике пиликали короткие гудки.

— Da er![17] Da er! — раздались крики.

Пристроившиеся по бокам от Новотны интерполовцы отреагировали охотничьими стойками. Главный кельнер, следуя за их взглядами, повернул голову и увидел застывшую на пороге зала фигуру в дорожном комбинезоне предупреждающего, оранжевого, цвета…

…Пепел срисовал расстановку сил вмиг. И, между прочим, отметил, где конкретно торчит тот самый халдей, а по совместительству хранитель ценного предмета. И даже высмотрел этот ценный предмет, который синьор Лопес вставил в первый пункт их пари. Трубка общечешской значимости была зажата в кулаке мордатого халдея, угнездившегося на стойке рядом с кружками пива и двумя хлопцами боевого вида.

Примерно на такую встречу Пепел и предполагал нарваться. Разве что врагов набралось больше, чем рассчитывал Сергей. В этом зале семеро гвардейцев кокаинового кардинала, а зал-то в ресторации не один. Но количество противников планов не меняет, а план простой — действовать и еще раз действовать. Труба бетоновоза с чмоканьем выплевывала в окно последние плюхи бетона. Это не вода, чтобы, найдя дырочки, вытекать прочь, как в задачке про бассейн. Сколько раствора вытекло, столько его и останется в опалубке, в которую превратился ресторанный зал.

Пепел ступил в бетонный разлив, утонул по щиколотку, сделал шаг. Выдирать ноги из первоклассно замешанного раствора, который уже начинал потихоньку схватываться, оказалось чертовски нелегко. Но тебе трудно, а врагу еще труднее. Взгляды оставшихся в зале людей, как лучи прожектора на бомбардировщике, сошлись на Пепле. Хлопушками загромыхали по залу возгласы, смысл которых угадывался без перевода — «Вот он, гад, хватай!». На него показывали друг другу руками. А после команды «Форвертс!» все слаженно рванулись в его сторону.

Вымучив два шага, Пепел дотянулся до ближайшего стула, подтащил, забрался и с него перепрыгнул на стол, сбив в бетонное озеро блюдо с недоеденным рулетом и солонку. К этому же столу подбирался, с трудом выдергивая ноги из раствора, плечистый рыжеволосый дылда в клетчатом пиджаке. Он перекрывал Пеплу подступ к следующему столу. Сергей нагнулся, подхватил со стола глиняную пивную кружку, закинул в пакет к «поллароиду», выдернул за спинку из бетонных объятий стул, выбросил его навстречу рыжеволосому и тут же прыгнул. Едва подошвы коснулись деревянного сиденья, Пепел с плеча и от души, так менты лупят демонстрантов резиновыми дубинками, обрушил на рыжую голову свой полиэтиленовый кистень. Рыжий закрылся руками.

В пакете смачно хрупнул «поллароид», сухой палкой, ломаемой об колено, треснула глиняная кружка. Сам себе руками закрыв обзор, рыжий пропустил момент броска. Пепел, оттолкнувшись от стула, как от стартовой площадки, врезался в бойца всеми своими восьмьюдесятью тремя килограммами без остатка и сбил рыжего с ног. Серым венчиком взметнулись брызги. Но полумеры Пепла не устраивали. Накрыв пятерней перекошенное лицо с бровями цвета утренней мочи, Сергей погрузил вражью голову в бетон. Тут же отпустил и отскочил.

Пепел не оглядывался. И так ясно, что один отыгран. Все мы видели «Операцию Ы»… Рыжий вскочил с бетонной маской на лице, отплевываясь, ошалело завертел ослепшей головой. Принялся суматошно тереть глаза грязными руками, еще более усугубляя свою слепоту. Опомнился, содрал с плеч уже далеко не клетчатый пиджак, завозил по физиономии подкладкой. Но поезд событий отъехал уже далеко, и догнать его рыжему было не суждено.

— Uberdecke den Ausgang![18]

Они заходили слева и справа, намереваясь взять Пепла в кольцо и отсечь от входной двери. Неожиданно для противника стало проблемой то, что к моменту появления долгожданного гостя все бойцы оказались равномерно рассредоточенными по разным углам просторного зала. Никак не получалось добраться до Пепла бегом, никак не выходило навалиться скопом. Именно на этом Пепел строил свой расчет с бетоновозом — стеснить врага в маневренности.

Пепел прикидывал, что Лопес накажет своим шестеркам воздержаться от стрельбы. Разве что, когда дело примет вовсе уж скверный для группы захвата оборот… И то разрешит метить только в ноги. Охота ж захватить человека, помучить-попытать. Еще лучше — сыграть с Пеплом в игру уже не по обоюдопринятым, а по исключительно Лопесовским правилам. Например, как в каком-то фильме, загнать Пепла в джунгли и устроить на него охоту, аки на дикого зверя. Или организовать с участием Пепла гладиаторские бои со ставкой «жизнь или смерть». Или бросить в пруд, кишащий пираньями и крокодилами. Короче, поразвлечься. Сделать из Сереги Пепла труп на месте — это для Лопеса слишком просто и скучно. Всерьез Пепла синьор не принимает. Как он может принимать всерьез всего одного человека? Тем более, когда впереди у Лопеса еще уйма времени и возможностей уничтожить Пепла, к чему спешить?..

Тем временем проблемы Пеплу готовился создать второй боец ресторанного фронта, отрезающий путь к стойке. И с ним Сергею было никак не разминуться. Тогда Пепел двинул навстречу. Они сближались, меся ногами раствор, который булькал уже где-то посреди голени. Скорость ходьбы противника по бетонному болоту равнялась скорости Пепла. Да и как, за счет чего тут ускоришься? Между ними оставалось шаг шагнуть… Немец уже развел руки, готовясь поймать Пепла в захват и продержать в нем до подхода своих…

И тут Пепел трусливо уклонился от борьбы. Просто развернулся и пошел прочь от противника. Получалось как бы вдоль стойки, но чуть забирая в ее сторону. Одновременно Сергей запустил руку в пакет, вытащил кружку, откинул в сторону полиэтилен с раздолбанным «поллароидом». Кружку пересекала здоровая трещина, она проходила как раз по изображению ухмыляющегося Швейка в идиотской форменной шапочке.

Когда до противника расстояние чуть больше вытянутой руки, да он к тебе повернут спиной, да еще позорно убегает — просыпается здоровый охотничий инстинкт. Рвануть, наддать и хоть в прыжке, но повалить. Пепел выждал, когда это произойдет. За тем и провоцировал лопесовского вояку. И тот купился. Попытка побежать закончилась, как и следовало ей закончиться: инерция утащила туловище бойца вперед ног, и герой бухнулся животом в жижу.

Пепел развернулся, наклоняясь и зачерпывая кружкой бетон. Шагнул навстречу. И огрел не успевшего распрямиться бойца кастетом весом не менее в полкило. Кружка развалилась окончательно, залив раствором бритую макушку. С бетоном тут же стала обильно смешиваться кровь. Лопесовский боец боком завалился в бетон.

— Что, орлы, оказались не готовы к борьбе в бетоне?! Не отрабатывали такую борьбу на своих макетах?! Думали количеством задавить?!

— Nicht zu schieiзen! Nicht zu schieiзen!!![19]

Знакомый Пеплу выкрик. И вообще Лопесовские заградотрядовцы орали почему-то на немецком. Почему немчура, откуда взялась немчура? Однако упредительный выкрик опоздал. Прогрохотал выстрел. Вжикнувшая пуля, обдала Сергея горячей струей воздуха и прошила дерево стойки. Не прошло и секунды, не успел Пепел взобраться на очередной стол, как из пулевого отверстия с шипением рассерженного дракона ударила пенная пивная струя. Ее бурлящий вылет достал до центра зала и обдал незадачливого стрелка. От неожиданности тот выронил пистолет…

…Пан Новотны понял, что происходит. Явился тот, на кого Интерпол устроил засаду. И бетонное бедствие подстроено преступником. Тогда вопрос, а зачем это нужно преступнику? Неужели он знал, что его ждут? А если ждал, то зачем пришел?

Из трясины гаданий пана Новотны с корнем выдрал хлопнувший по ушам выстрел. Не сразу кельнер поверил, что все это произошло наяву: прямо под ним («еще чуть выше и… о господи!») пуля пробила почти целую бочку с сегодняшним пивом. Это оно сейчас хлестало, как вода из «Поющего фонтана» в парке Королевкого бельведера. Стойка мелко задрожала в такт дрожанию бочки с «Праздроем».

Новотны решил бежать. Бог с ней, с кассой. Деньги можно заработать, от полученной же в сердце шальной пули уже не вылечит ни один доктор. Он свесил ноги вниз, ненадолго задумался, а где же должно быть помельче и тут… Навалились интерполовец слева и интерполовец справа.

Новотны почувствовал, как один страж порядка выкручивает правую руку, а другой выдирает из нее трубку Гашека. Это уже не поддавалось объяснению. Но поддавалось сопротивлению. Не хватало еще дозволять не-пойми-кому творить бесчинства на чешской земле. Тягаться силами приходилось сидя. Разве еще можно встать на карачки. В полный рост не выпрямишься — мешало нависающее над головой наружное оформление стойки из деревянных реечек.

Пан Новотны вцепился в трубку обеими руками, резко развернулся, крутнувшись на полировке — а он славу богу ходит не в последней весовой категории — и интерполовца, который держался за чубук, мотнуло так, что, потеряв под задом стойку, наглец полетел в бетон. Второй тут же отпустил руку кельнера. Как оказалось, лишь для того, чтобы размахнуться, насколько позволяли условия сидячего противоборства, и выполнить полукрюк снизу в подбородок. Кельнер помотал головой, словно стряхивая удар. Новотны по молодости держал удары и посерьезнее.

Зато Интерпол разозлил пана кельнера не на шутку. Новотны, конечно, слышал выкрики на немецком. Не первый раз приходят немцы в ресторан, да почитай каждый день приходят. Но только сегодня и сейчас пана Новотны молнией пронзили воспоминания, что в сорок втором после покушения на палача чешского народа Гейдриха[20] боши стали хватать всех без разбору и расстреливать без суда. Тогда в Панкраце[21] без вести сгинул Ласло, племянник Зденека Новотны. Фашисты проклятые! Пан Новотны закинул на стойку ноги и влепил ими второму немцу в грудь…

…Отто фон Лахузен чувствовал себя так, как чувствовал себя, наверное, Адольф, когда неприятель ступил на немецкую землю. Отто утратил контроль над ситуацией. Анализировать, как же так по-дурацки получилось, почему инициатива оказалась у врага, придется позже, сейчас надо выполнить поручение. Полученные от синьора Лопеса инструкции предписывали «захватить и доставить, можно ранить, но желательно легко». Правда, умертвление русского тоже допускалось, однако это влекло бы за собой серьезные штрафные санкции в виде усечения вознаграждения на две трети. Поэтому пока Лахузен не приказывал применять оружие, хотя ситуация ему категорически не нравилась. У Йоргена просто не выдержали нервы. Он нарушил приказ, открыл огонь и из этого получилась одна сплошная глупость. Сейчас Йорген, окончательно потерявший себя, шарил в растворе в поисках пистолета. Лахузену не удалось докричаться до него, чтобы бросил заниматься ерундой. Или боец не слышал команд за шипением струи, за завываниями сирен за окном, за криками и за продолжающей завывать в динамиках чешской попмузыкой. Или делал вид, что не слышит. В любом случае к Йоргену по завершении операции будут применены самы строгие санкции.

А объект показывал себя отличным солдатом. Лахузену он даже нравился. Русский вывел из строя уже двух противников и сейчас подходил к стойке. Уже совсем близко от нее. Правда, на этом русский поход должен, обязан закончиться. Там целых двое людей Лахузена, они задержат славянина.

Его люди правильно поступили, не дав унести трубку. Правильно с точки зрения полученной ими инструкции — не упускать трубку из виду. А кельнер пытался скрыться вместе со своей драгоценностью. Хотя, конечно, пусть бы и проваливал к чертовой матери и уносил, что захочет, объект же — вот он, перед глазами, а трубка нужна была только как нажива для русского окуня. Но опять же через весь зал Лахузену было не докричаться до своих парней. Однако Отто не сомневался, что его люди бросят проклятого чеха, с которым сейчас продолжали ненужную возню (и уже оба по разу побывали в бетонной грязи). Бросят и встретят русского. Отто быстро подсчитал — достаточно задержать жертву секунд на двадцать, этого хватит, чтобы подоспел Фриц, за ним секунд через восемь — Дитмар, еще через пятнадцать — остальные… Нет, все-таки рано пока отдавать приказ применить оружие…

…Если бы Пепел не умел за мгновения фиксировать перемены в обстановке и делать из этого выводы, то уж точно бы не гулял сегодня по Европам, а гнил бы где-нибудь под Усинском с заточкой в ребрах. Например, Пепел вычислил главного у немцев: сухопарый седовласый старикан с прямой, «офицерской» спиной. Тот единственный остался на своем месте, картинно стоял на столе, как памятник Кутузову в городе Питере. Еще Пепел учел карусель вокруг стойки и сообразил, как эту тему можно разыграть. Работать придется быстро — сзади торопится подкрепление. Сзади могут вновь начать палить, а так не хочется, чтоб палили.

Сереге чуть повезло, прятавшийся в углу лже-Швейк, наверное, по контракту он не имел права покидать зал и до сих пор дрожал потерять работу, после выстрела психанул и стал лягушкой прыгать по столам и стульям. Замыкающие кольцо подозрительные немцы не рискнули оставлять актера в тылу — вдруг с Пеплом за одно, и отвлеклись на беснующегося литературного героя.

Пепел был уже у стойки. Безуспешно охранявшие трубку от ее хозяина пана Новоты бойцы не успели повернуться лицом к опасности. Поймав за волосы на затылке, Сергей хрустнул одного губами о стойку, а другого, ухватив за шкирку ткнул в бьющую с кинжальным напором пивную струю. Немец, захлебываясь, забарахтался, будто пытался поплыть. И пан старший кельнер, оценив момент, раскроил одну за другой об голову утопающего все еще умещавшиеся на стойке пустые кружки. Теперь Сергей мог безбоязненно отпустить во всех смыслах перебравшего пива немца. Отпустил, тот подобно дождевой капле по стеклу, стек в бетон.

— Dekuji vam,[22] — сказал Новотны. И получил в зубы. И удар Серегиного кулака оказался достаточным даже для пана старшего кельнера.

Подхватив, будто эстафетную палочку, выроненную паном трубку, Сергей ринулся налево. Краем глаза отметил, что актер не превратился в серьезную проблему для лопесовских охотников, и теперь комом грязного белья плавал в жиже. По другой бок от Сергея оказалась дверь в подсобку. С легкой душой можно было выбрать этот путь. Скорее всего, там Сергея ожидала стычка всего с одним немцем, часовым поставленным в кухне и не покинувшим свой пост. Но Пепел придумал кое-что похитрее. Оказавшись у стены, зажал трубку в зубах, как пират кинжал, дернул на себя стол, оставляя борозды в бетоне. Забрался на стол и щучкой прыгнул в выдавленное трубой бетоновоза окно.

Такого наглого, банального и одновременно не вяжущегося с немецкими представлениями об воинском этикете поступка Отто не ожидал никак. И от обиды даже выкрикнул вслед сквозь пальцы просочившемуся врагу:

— Du wirst mich dennoch nicht entlaufen!.[23]

Мало кто так заметен на улицах города как человек, об которого можно испачкаться. Сергей в секунду сбросил измазанный и уже далеко не только оранжевый комбинезон у разбитого окна. Оставшись в костюмчике, затерялся в толпе. Он не слышал последнего вопля Отто, хотя прислушаться стоило. Потому что это был не крик отчаяния, а слова врага, сохранившего уверенность в победе.

* * *

20. 54. По настенным часам внутри Главного почтамта, Индржишска ул., 14.

Пражане быстро стали законченными европейцами и беззаботно оставляли велосипеды в стойках возле магазинов и кафе, положившись лишь на хилую цепочку и игрушечного вида замок. Любой наш беспризорник сковырнет такой замок пивной пробкой. Поэтому к почтамту Пепел летел на велосипеде, скатываясь с улиц-горочек и ловко лавируя в автомобильных пробках.

Ресторанная братия пока на почтамте не объявилась. Даже если б они где-то как-то переоделись и отмыли забетонированные лица, Пепел все равно угадал бы их присутствие. У него фотографическая память на лица, спасибо дням и ночам, проведенным за карточным столом. Но на почте могли ошиваться и другие соглядатаи. Пепел незаметно осмотрелся, вроде бы слежки не заметно.

— Ну вот и порядок, — вырвалось у Пепла, после того как служащая в синей униформе запаковала в казенную коричневую бумагу картонку из-под зонтика с несоответствующей картинкам начинкой и положила бандероль на тележку. А тележку вместе с невинными подарками чехов своим дальним родственникам укатил в загадочный мир пересылок пан катальщик, или как его тут кличут.

Велосипед Пепел приставил к колонне почтамта. Хороший, кстати, велик, двенадцатискоростной, с мягким ходом. Сергей не исключал для себя вариант воспользоваться им еще разок, удобная штука, чтоб уходить от машин, ныряя в проулки.

Ощущение радостной легкости как пришло, так и схлынуло. Вернулись собранность и настрой на действие. Пора выбираться наружу, так сказать, выходить в люди. И поскольку от Лопеса стоило ожидать любых подлостей, приходилось быть готовым, что люди латиноса сейчас играют нечто вроде ментовсих отечественных забав «Перехват», «Невод» и тому подобное. А посему требовалось построить ситуацию так, чтобы даже при встрече Пепла с этими людьми ничто не натолкнуло бы их на идею проверить почтовые закрома.

Пустые картонные коробки, явно приготовленные на выброс, он заметил еще раньше. Они стояли неподалеку от дверей внутренней почтамтской кавярни (кафе по нашему) — один зал среди прочих. Прежде чем присвоить этот хлам, Пепел заглянул в кафе. Не сказать, что именно на это и рассчитывал, но интуитивно предчувствовал — здесь он найдет, чем разжиться.

Пепел бодрым шагом прошел к одному из столов, нагнулся, протянул руку за салфеткой и двинул к выходу, утирая салфеткой губы. А под полу его пиджака перекочевала форменная почтальонская фуражка, оставленная на стуле паном почтальоном, одним из тех, что сейчас у стойки увлеченно разглядывал витрину с салатами.

А минуты через полторы из дверей Пражского Главпочтамта бочком выбрался человек с высокой стопкой коробок. Судя по походке, груз ему достался нелегкий. Лицо трудяги закрывали картонные бока с цветными и черно-белыми картинками. Фуражка выдавала в человеке служащего, но, конечно же, мелкого, раз его припахали к малопочетному носильному труду. Человек с превеликой осторожностью стал спускаться по лестнице.

Хотя коробки закрывали обзор, Пепел предпочитал из-за них не высовываться. Спустится как-нибудь, не загремит. Лестница не высока. Ну еще ступеньки три проковылять и…

Спустя мгновение после того, как уже все произошло, Пепел увидел, какая сволочь это учинила. Молодая длинноногая сволочь с высокой грудью и спортивными бедрами, обтянутыми джинсовыми шортами, с россыпью белых, до плеч волос. Ее сумочка, которой она легкомысленно размахивала, взбегая по лестнице, и которой въехала по его картонной горе, еще маятником покачивалась в загорелой руке, перехваченной серебряным браслетом. А Пепеловские коробки катились по ступеням, и из них высыпался кафешный мусор: обертки, пластиковые бутылки, скомканные салфетки, окурки…

Пепел не только глазами, но и всей кожей, и тем, что под кожей бьется и течет, ощутил, как взгляды ВСЕХ людей вокруг сошлись на нем.

Еще Пепел ухватил, как слева и справа ринулись в его сторону фигуры.

Еще Пепел сумел разглядеть небольшой коридор, в который мог бы попробовать проскочить.

— Odpustte mnohokrat,[24] — донеслось со стороны белых волос и джинсовых шортиков. Краем глаза Пепел зацепил, что девушка бросилась поднимать его коробки.

Но Сергей вынужден был распрощаться с блондинкой, причем с натуральной, а не крашеной. Припустил по ступеням, давя картонную тару. После, милая, вот вернусь настоящим туристом, тогда и отдохнем, тогда и познакомимся.

Пепел слетел с лестницы и кинулся к автостоянке, оставляя преследователей за спиной. Пробежал между двумя припаркованными машинами. Дернул за одну дверцу, за другую — заперто. Выскочил на проезжую часть.

Тормозить было нельзя. Пепел и не тормозил. Он бежал. Бежал к остановке, где готовился к отправке одновагонный трамвай. Пассажиры уже зашли. Двери вот-вот захлопнутся.

Они захлопнулись, когда Пепел вскочил на подножку. Водитель что-то там пробубнил по трансляции на чешском народном языке и трамвай поехал. Пепел, тяжело дыша и утирая пот платком, прислонился спиной к прозрачной двери. Однако здорово обложили, черти! Высаживаться надо на следующей. Пока они запрыгнут в машины, пока заведутся, а еще учитывая сильное движение центра города… до следующей остановки не нагонят.

— Prosim, kupovati jizdne, pan (Пожалуйста заплатите за проезд, пан), — над Пеплом завис кондуктор в салатно-зеленом жилете на липучках.

Сергей сунул руку во внутренний пиджачный карман, вытащил дистрофической толщины пачку уцелевших после всех трат денег. Не глядя на кондуктора, а глядя в окна, сунул ему самую мелкую свою бумажку в десять «евро».

— Nemate jinou? Mam zde koruni?[25] — с отработанной суровостью произнес кондуктор, возвращая европейский «червонец».

Проворный пражский трамвай огибал какую-то площадь, явно крутую в историческом смысле. Тут тебе и часовня, вся в скульптурах святых мучеников, и строгое здание дворцового типа, из тех, которые любят захватывать под свои нужды депутаты и чиновники, и по центру — памятник рыцарю на коне. На площади, конечно, остановки нет. Наверное, по ту сторону, когда вырулим на новую улицу…

— Muzete vimeniti cizi penizi! Mam zde koruni?[26] — занудно гнул свое пан кондуктор.

— Ноу кроны, нихт шиссен… вернее просто «нихт», или даже «найн». Йок кроны, поиздержался, — уделил ему некоторое внимание Пепел, отмахнувшись от «чирика». — Бери себе. Сдачи не надо.

— Пан русский?! — почему-то изумился трамвайный человек, словно в Чехии есть такой закон, что русским в трамвай нельзя.

А вот этого Сергей не учел! Не кондуктора, конечно, а то, что его противник готов и настроен предельно серьезно. Трамвай догоняли три машины, идущие сквозь автомобильный поток с включенными мигалками. Законопослушные чехи безропотно, гады, уступали дорогу.

Сергей мог бы, наверное, что-то сочинить, пока не догнали. Но догнали в два счета. Лопесовцы решились на еще один маневр. Он не стали огибать площадь, они проехали по прямой, по газону, разбитому перед конным памятником.

Три «ауди» шли теперь параллельным курсом, выстровшись одна за другой напротив трамвайных дверей и сбавив скорость до трамвайной. Из первой машины высунулась рука с бумажкой, запаянной в пластик, которая должна была навести на мысль об удостоверении. Замахали, приказывая остановиться.

— Prosim, kupovati jizdne koruny,[27] — кондуктор клещом вцепися в руку, когда Сергей попытался оттеснить его и пройти в салон.

Трамвай начал тормозить. И уже на ходу водитель зачем-то открыл все двери. Сергей отпихнул кондуктора, бросился в салон и с разбега ногой попробовал вышибить окно, на котором заметил значок аварийного выхода. Стекло устояло.

С воплем из одной протяжной ноты на плечи навалился кондуктор. Пепел развернулся и отшвырнул идиота, заставив того завалиться на колени какой-то пассажирке, скомкал и сунул в рот почтовую квитанцию.

Трамвай уже еле катился. Не дожидаясь, пока он встанет, из открытых дверей «ауди» в салон запрыгивали песледователи. Пока Сергей глотал, скребя горло сухой бумажкой, его рука Сергея нырнула за выкидухой. Мне, ребята, терять нечего. Что в трамвае полечь, что у Лопеса на ранчо…

Ох! Этакой подлости, пожалуй, Сергей не ждал. Кондуктор, больше некому… От удара по яйцам Сергея согнуло, он потерял мгновение, рука так и не вылетела из кармана, нажимая на кнопку выброса лезвия. Потерянного мгновения оказалось достаточно, чтобы подлетел знакомый лопесовский боец и огрел Сергея по шее рукоятью пистолета.

Истошно, как в фильмах ужасов, завизжала чешка. Пепел повалился на пол, теряя сознание. Последнее, что он увидел — почему-то шприц, из иглы которого брызнула прозрачная голубоватая струйка…

Глава пятая. 21 апреля 2002 года. Затяжной прыжок

Но сурово брови мы насупим,

Если враг захочет нас сломать.

Как невесту Родину мы любим,

Бережем, как ласковую мать.

«Широка страна моя родная». Стихи В. Лебедева-Кумача, музыка И. Дунаевского.

…Молоточками стучат вагонные колеса? Ему мерещится, или позвякивает в стакане ложка? Пепел открыл глаза. Действительно, купе. Куда же он едет? Ничего не вспомнить. Над ним склонилось лицо. Чертовки знакомое. Но откуда? Аккуратные усики…

— С добрым утром, земляк! Сколько ты всего интересного проспал, братан!

Говорили по-русски, и отчего-то это не желало никак вязаться со смутными воспоминаниями, которые клубились в голове, призрачные в густом тумане. Пепел обнаружил, что заботливо накрыт тонким одеялом. И… что-то неладное творится с руками. Еще раньше, чем пошевелил ими, понял «что творится». Его запястья перехвачены наручниками. Вот вам и «здрасьте»…

А память помаленьку начинала раскачиваться запущенным маятником, выводя картинки последних часов, минут, секунд перед провалом…

Человек с усиками продолжил зудеть на языке родных осин:

— Нам из-за тебя пришлось поработать грузчиками, а за это дополнительно не заплатят. Ты никак не соглашался продирать глаза, когда настала пора пересаживаться в поезд. Хотел, чтобы тебя на руках несли. Что ж, не скрою, несли на руках, как китайского мандарина.

Слушая этот вздор, Пепел боролся с дурнотой. Голова трещит, слабость в теле, как после недельного запоя.

— И куда едем… б р а т а н? — все-таки сумел выдавить из себя Пепел.

— Несемся на всех порах в направлении Берлина, землячок, — охотно ответил усатый.

И Пепел вспомил его. Один из тех, кто бегал по кабаку «У калиха».

— Вот в следующий раз проснешься, а мы уже к Германии подъезжаем. Сейчас сходим в туалет и снова баиньки. Не знаю, как тебе, а нам очень понравилось, как ты спал. Никого не трогал, гранаты не бросал. Поэтому мы тебе снова сделаем укольчик, чтоб уж в Германии проснулся, не раньше.

Пепла подняли. Этот русский и еще какой-то коренастый тип. Его конвоируют только двое? Или двое с ним в купе, но весь вагон набит лопесовцами?

— Только ты не просись слишком часто, хорошо? — продолжал кривляться русскоязычный лопесовец. — Обувайся в тапочки.

На постеленном в купе коврике стояли его, Сергея, туфли. Пепел сунул в них босые ноги. Коренастый отодвинул дверь, вышел из купе, повернулся. Русскоязычный шел сзади и подталкивал в спину рукой. В тесноте, с наручниками, пол раскачивается, Сергей сам очень удивился, как гладко ему повезло вытащить у конвоиров мобильники и попрятать по собственным карманам. Вышло это само собой, машинально.

«Похоже, — отметил, осмотревшись в коридоре, Пепел, — обыкновенный поезд, люди у окон стоят, на меня таращатся, кто испуганно, кто удивленно».

Один спереди, другой сзади — его повели по коридору. Вели недолго. Купе было ближайшее к туалету. Толкнули внутрь. Коренастый («А я его среди „пражских соловьев“ не припоминаю, может быть, в машине сидел») не давал туалетной двери закрыться, приглядывал за оправкой заключенного. «Черт побери, — поймал себя на мысли Пепел, — что ж это они хозяйничают, будто выкупили весь поезд!.. Хотя весь не весь, а бабок, наверняка, отвалили. Да и с ксивами у них, понятно, порядок. Небось, под Интерпол работают, а я типа преступник, которого конвоируют на родину. Блин, а голова какая плохая! Проклятая химия. Что ж они мне вкололи?»

И тут Пепела прошиб пот — сейчас ему будут колоть эту дрянь снова. Проснется, они сказали, уже в Германии! Твою мать…

И от плавающей в крови химии, и от навалившейся безнадеги Пепела швырнуло на стену коридора, когда он вышел из туалета. Сергей едва удержался на ногах.

— Э, да ты еле стоишь, братуха, — прочмокал губами, изображая слащавое сочувствие, русский лопесовец. — Спать, спать. Сон — лучшее лекарство.

Каждый из каких-то семи-десяти шагов до купе, переводил отчаяние Пепела в злость. Русский раскрыл дверь, вошел в купе, сделал шаг в бок, уступая дорогу Пепелу. Пепел шаркнул ногой, положил руки на край дверного проема, словно вконец обессилев. И, уловив, как двинулся к купе коренастый конвоир, Сергей, опираясь руками о край дверного проема, влепил тому ногой в живот. Коренастый, смешно замахав руками, отлетел к коридорной стене. И не успел схватить человека в наручниках, бросившегося по вагонному проходу. Не сразу спохватился и оторопевший русский.

Пепел добежал до тамбура. Бежал, держа скованные наручниками руки, поднятыми к груди. Опустил их к дверной ручке. Открывая тамбурную дверь, услышал топот сзади. Захлопнул дверь. И тут же к следующей. К той, что открывает доступ наружу. А ведь кто знает эти импортные порядки на жэдэ, могли и запереть. Открыта.

Пепел расслышал, как грохочет металлический пол тамбура. Преследователи бы успели, если бы Пепел хоть на полтакта сердца промедлил. Скажем, посмотрев, что ждет его внизу. Насыпь, река или телеграфный столб. Но он не посмотрел. Ему было все равно. Сергей прыгнул, не медля ни мига…

…Если ты хоть однажды прыгал с поезда, идущего под шестьдесят километров в час, то тебе должно быть знакомо ощущение свистящего провала в пустоту, когда отключается время, и все суетные житейские мелочи сжимаются в одно-единственное желание — выжить. Пронзительное, молитвенное желание. Ощущение, должно быть, сродни тому взрывному мгновению на эшафоте, когда из-под ног выбита табуретка, но петля не успела затянуться на шее. Если тебе доводилось выпрыгивать из поезда на ходу, ты должен помнить, как сжимается сдавленное безжалостными стальными пассатижами сердце. Оно замирает, не зная, стоит ли ему дальше продолжать исправно гнать кровь по зависшему над пропастью телу.

А потом тебя сотрясает удар. Вздрагивают, как вагоны трогающегося поезда, позвонки, желудок сворачивается в улитку, прыгает челюсть, плюща верхние зубы о нижние. Глаза захлопываются, и тьма под ними вспыхивает радужными кругами. Уши трескучим громом заполняет шуршание щебенки. Тело, остановленное землей, становится тряпичным и безвольно катится по насыпи.

Пепел упал боком. Видимо, правильно приземлиться телу помогли рефлексы. В локоть, в бедро, в бок впились грани мелких камней. Щека прошла по гравию, зарабатывая царапины. О себе напомнила, вонзившись в запястье, сталь наручников.

Его увлекло вниз по насыпи. Наконец, движение прекратилось. Тело остановилось в чем-то вязком и мокром.

Шевелиться страшно — вдруг от мизинцев ног и до клеток мозга пронесется разряд невыносимой боли? Стоит только потревожить сломанную кость, разорванную связку или вывих. Пока… пока дает о себе знать ушибленный бок, зудит поцарапанная щека, пульсирует во рту мелкой болью кончик прикушенного языка. Вроде бы все. Пока…

Но необходимость сильнее страха. Пепел открыл глаза и увидел курчавые барашки облаков на бледно-синей простыне неба. Оперся локтем — чавкнула глина. Повернулся, утопил ладони в грязную коричневую жижу, оттолкнулся и приподнялся. Боль не бросила его на землю, уже хорошо. Встал посреди хлюпающей глины. Кажется, все-таки цел. Сделал пробный шаг. Шаг не принес неприятных открытий. Можно просуммировать и подытожить — повезло.

Вот только голова тяжелая, словно похмельная. Мысли, как дохлые рыбы в мутном аквариуме. Но тут уж ничего не поделаешь, пока дрянь, что ему вкололи, не выветрится.

По насыпи тянулся черный пунктир торцов шпал, утопающих в щебне. Пепел покарабкался вверх. Оказывается, без помощи рук это не так просто. Камни с шорохом скатывались из-под подошв. Но подъем был не велик, и Пепел выбрался на железнодорожный путь. Перешагнув до зеркальности отполированный рельс, встал в колею и утвердился на бетонной шпале.

Хвост остановившегося состава темнел в просвете меж обступающими путь деревьями где-то в полукилометре отсюда. Пепел не удивился. Рассчитывать, что его конвоиры удовольствуются причитаниями: «Ах, горе-то какое, ах, упустили!», подивятся ловкости пленника и покатят дальше докладывать начальству о случившемся промахе, было бы нелепо. Правда, примеру сбежавшего акробата им не хватило храбрости или хватило здравого смысла не следовать. Но стоп-кран дернули.

Пепел сощурился, вглядываясь вдаль. Преследователей различить не удалось. Можно предположить, что они пробираются вдоль состава. Следовало как можно быстрее сматываться. Разумеется, не по шпалам. Пепел оглянулся: сплошные зеленые насаждения. Кусты да деревья. Ан нет, что-то виднеется… Далеко, над лохматыми верхушками просматривался копьем взлетевший шпиль…

Пепел покачнулся. Напряжение глазных нервов не прошло даром — затылок налился свинцом, накатила тошнота, веки захлопнулись в попытке погасить резь в глазницах. Впрыснутая шприцом химия не позволяла о себе забыть. «Однако не до страданий сейчас, Серега. Рвать когти надо!». И он в полуобморочном бреду сбежал по насыпи, раз поскользнувшись и упав, на ту сторону пути, где заметил шпиль.

Пеплу хватило остатков рассудка не вламываться в кусты, круша ветви и оставляя преследователям подсказку — вот, дескать, куда я от вас скрылся. Он оббежал кустарниковую поросль, двигаясь прочь от поезда, и достиг места, где деревья лесополосы подступали вплотную к краю леса. Двумя сцепленными руками коцнул друг об дружку и зашвырнул подальше умыкнутые у конвоиров мобильные телефоны. (Если бы не наручники, он бы спер и оружие, а так — ловкости не хватило.) И вскоре стволы, ветви, хвоя, скрыли его от возможных взглядов со стороны железнодорожного полотна.

Разглядеть шпиль над верхушками конвоирам может помешать разве слепота. Не решат ли они тогда, что беглец пошел на него, как на маяк? А почему бы им, спрашивается, не прийти прямо к противоположному выводу — что беглец станет избегать любых поселений. Если его не заметили издали, то преследователям придется помучить себя загадкой, куда податься. И для начала — по правую или по левую руку от насыпи? Если на его, Пепловское счастье, загонщики не являются к прочим достоинствам следопытами. Однако в любом варианте стоит им выйти на след — догонят измотанного беглеца.

Бег давался Пеплу так же тяжело, как курице сезонный перелет в жаркие страны. Только курице не мешали бы свободно размахивать руками-крыльями, стальные браслеты. Да и лететь ей над полями, над лесами, а не ломиться по пересеченной местности.

Лес мало походил на русский. Не было обычной для наших лесов дикости и запущенности: обилия сушняка, непроходимых зарослей, мелкой бестолковой поросли. Здесь преобладали лиственница и ольха. Вдобавок в русском лесу в конце мая нет-нет да и наткнешься где-нибудь в ложбинах, ямах или под кореньями на грязно-белые островки не растаявшего снега. А в здешних краях, похоже, плюсовая температура давным-давно расплавила все напоминания о зиме.

Но зато Пепел наткнулся на ручей. И упал перед ним на колени. Погрузил ладони в студеную родниковую воду, зачерпнул и бросил в лицо. Хорошо, но мало. И он опустил в ручей голову. Подержал, пока лоб не свело от холода. Потом повернулся, лег на спину и окунул в воду затылок. Слой свинца, затопившего черепную коробку, несколько утончился.

Пить Пепел не стал, хотя горло жгло огнем. Будет терпеть до последнего. Помнил он историю, когда несколько лагерников угостились из ласково журчащего, прозрачного, невинного на вид ручья, и через полчаса их нашли мертвыми. Потом оказалось, что выше по течению в воде лежал и разлагался труп лося. И трупный яд растворялся в быстром потоке. А есть еще на свете и брюшной тиф. Зачем ему без нужды рисковать, без того, что ли, забот мало?

Пепел поднялся, преодолевая желание… даже не желание, а стотонный пресс, придавливающий его к земле, на которой можно растянуться, закрыть глаза и забыться, отдыхать, спать. В ушах звенели колокола, кровь бушевала в висках, новый прилив свинца окатил голову, тошнило. Казалось, на нем болтаются не только наручники, но и ножные кандалы. Надо отвлечься мыслями о чем-нибудь веселом. Например, о том, каким красавцем он сейчас выглядит. В заяложенных глиной брюках. В исполосованной ветвями рубашке. С расцарапанной щекой, с мокрыми, спутанными волосами. Не следует забывать и про наручные украшения. Короче говоря, желанный гость в любом доме любой страны.

Пепел уже не бежал, а шел. Если его, не приведи господь, догонят, следует сохранить в загашнике остаток сил, чтобы достойно встретить старых друзей. Он шел, чтобы заходящее солнце все время светило в правую щеку. Интересно, приближается он к бывшему Советскому Союзу или удаляется от него?

* * *

— Смотри, Гюнтер! Вот он где приземлился, — под громкое шуршание Андреас сбежал с насыпи, держа в отставленной руке «зауэр». Сейчас он больше всего напоминал напарнику всполошенного гусака с подбитым крылом, — Это отпечатки его подошв.

Гюнтер сверху уныло наблюдал, как его коллега накручивает круги, Гюнтер вздохнул и пошел по междупутью. Через каждую пару-тройку шагов он останавливался, пристально всматривался под ноги и озирался вокруг. Без особого сожаления увидел, как тронулся поезд, которому предстояло наверстывать расписание. А потом и Гюнтер обнаружил следы беглеца.

— Эй! — крикнул он. — Давай сюда!

Андреас проворно вскарабкался наверх:

— Ну?

— Видишь, — ткнул себе под ноги Гюнтер. — Он стоял здесь, вот натекла глина с его туфель.

— Отлично! Отлично! — Андреас присел на корточки. — Куда же он потом пошел? Смотри, смотри, Гюнтер, не стой! Гляди! Капля на рельсе! Значит, он перешагнул этот рельс. Идем туда!

Андреас опять поспешно спустился по склону, метнулся сначала в одну сторону, потом в другую, шаря взглядом по земле и кустам.

— Что ты стоишь? — обернулся он к Гюнтеру и взмахнул рукой с «зауэром». — Ищи, ищи!

Гюнтер вздохнул, вышел из путевой колеи и без энтузиазма съехал по щебню:

— Бессмысленно это, — кинул он вдогонку устремившемуся вперед коллеге.

— Что бессмысленно?! — Андреас резко обернулся, — Что?

— Так мы долго провозимся. Только отстанем от него. Дадим ему время, — Гюнтер снял шляпу с короткими полями, провел ладонью по серому ежику стрижки, водрузил шляпу на большую и почти квадратную голову.

— Дьявол! — вырвалось у Андреаса по-русски. Он сотряс ветви кустов ударом кулака. В этот момент Андреас ненавидел и любимый гюнтеровский жест — провести ладонью по волосам, и немцев вообще, ненавидел весь мир, себя самого и его, Гюнтера, правоту.

— Я думаю, надо добраться до станции или города. Взять русского получится только облавой, — добавил Гюнтер, глядя по своему обыкновению не на собеседника, а в сторону.

Лучше бы он промолчал. Но он не смог удержаться и сознательно — а как же еще! — подчеркнул национальность беглеца. Андреас взорвался.

— Это ты его упустил, толстяк! — он поднес указательный палец к хмурому лицу напарника. — Ты! Тебя он сбил с ног, как кеглю. Из-за твоего ротозейства пленник сейчас на свободе.

Гюнтер принял обвинение безучастно. Пожав плечами, спокойно произнес:

— Я поступал по инструкции.

Его невозмутимость сразу успокоила Андреаса. И он даже подумал, что слово «русский» напарник употребил без какого-либо подтекста.

— Возможно, ты прав, — Андреас убрал пистолет в карман плаща. — Выслеживать вдвоем бесполезно. Нужен телефон. Черт, где мы находимся? Ты можешь сказать хоть приблизительно?

Гюнтер снова пожал плечами:

— Около сорока минут назад мы проехали какой-то городишко. Название короткое, прочитать не успел. Вроде бы ничего после этого не проезжали.

— Сорок минут… Наверное, лучше идти вперед. Скорее до чего-нибудь дойдем.

— Зачем вперед? Видишь, — Гюнтер вытянул руку, словно для нацистского приветствия. — Верхушка церкви. Самое большее, километров пять.

Андреас разглядел, на что указывал напарник. Действительно, какой-то шпиль.

— Я принимаю решение. Идем туда. Через лес, — сказал Андреас. Старшим в их паре был он. Андрей, как его звали в прежней жизни.

Конец прежней жизни был положен перестройкой, хотя Андрей тогда об этом не подозревал. Тогда он полагал, что жизнь, его собственная и страны, продолжится счастливо, ей будет придан новый, созидательный смысл. В ту юношескую пору студент-химик петербургского университета бредил идеями революционного преобразования общества, зачитывался демократическими газетами, ходил на митинги.

Демократы предали его. Они использовали его молодые силы, чтобы завладеть величайшей страной. А в благодарность за то, что мерз и надрывался за них на митингах, разбрасывал и клеил листовки с демократическими призывами, развалили страну. Практически уничтожили академическую науку, заставили сограждан мучиться и страдать, а его, Андрея, оставили нищим теперь уже младшим научным сотрудником, без перспектив и надежд.

Андрей прожил год в Польше, торгуя на рынках, потом перебрался в Германию, там и остался.

Андрей понял, что отныне смыслом его жизни должна стать борьба с псевдодемократией и глобализмом. Формы этой борьбы очертила встреча с господином «полковником Николаи», так он себя просил называть. При всей внешней случайности их встречу — Андрей в этом нисколько не сомневался — иначе как преднамеренной не назовешь. Как со стороны полковника — тот подыскивал сотрудников для будущего «восточного отдела», которому химик уж точно бы не помешал. Так и с его, Андрея, стороны — он давал всем подряд понять, что ищет практическое применение своей ненависти.

Андрей принял предложение Николаи и стал сотрудником службы «Новый абвер». Получил немецкий паспорт, превратился в Андреаса. С тех пор не имел дел с эмиграцией, если только эти контакты не касались даваемых ему поручений. Он даже «вылечился», что стоило ему немалых мук упражнений и постоянного самоконтроля, от русского акцента. Ему доверяли, до сегодняшнего дня он был на хорошем счету. Но избавиться от своей национальности он не мог. Не иначе шестым чувством Андреас ощущал, что в один прекрасный день его «славянское происхождение» может его подвести, как вдруг подводит до того исправно стучавшее сердце. Однако он никак не думал, что сотворит такой день собственными руками.

Бегства пленника-соотечественника ему не простят. Он попадет под колпак недоверия и проверок. И закончиться эта история может очень плачевно. Спасти способна только поимка беглеца. И хорошо бы захватить его собственноручно.

— Пошли, Гюнтер, — и того не замечая, Андреас точно ступил в едва приметный на земле след, оставленный подошвой Пепела…

* * *

Паспорт, к удивлению, Сергей обнаружил в нагрудном кармане, выкидуха пропала… Лес оказался перелеском и закончился быстро. Пепел дошел до крайних деревьев, остановился, прислонился к шершавому стволу лиственницы. Ноги подгибались в коленях, требуя отдыха. Но легче заставить себя не садиться, чем потом принудить подняться и идти.

Неглубокий водоотводный ров отделял сейчас его от поля. Квадрат черной земли с редкой зеленой щетиной продравшейся наверх или сорной, или правильной травы. Квадрат гектаров на пять, со всех сторон окруженный лесополосой. Где-то неподалеку должна быть деревня или хутор. Хутор предпочтительнее, меньше глаз.

Пепел опустил взгляд на наручники. Вот уж что совсем лишнее в его положении. Чтобы избавиться от них, нужны инструменты. Тяжело будет разжиться ими незаметно. А любому местному жителю, кому улыбнется счастье его увидеть, сразу и непременно придет мысль о сбежавшем уголовном преступнике.

Отлепив себя от ствола, Пепел пошел… скорее побрел краем лесопосадки. В таком виде, какой он имел, и с преследователями на хвосте, по открытому пространству передвигаться не рекомендуется. А все же любопытно было бы выяснить, землю какого государства он сейчас топчет? Чешскую или совсем другую. Интересно все-таки, как далеко его успели завезти.

Странно, но совершенно не хотелось курить. То ли не до того сейчас организму, то ли вколотый препарат обладал антиникотиновым действием. Ответом на мысли о курении стал приступ рвоты. Не в первый раз уже пустой желудок попытался вывернуться наизнанку, словно мстя своему хозяину за бег с препятствиями и прыжки из поезда, когда так необходим покой. Придет, придет покой, но вот только в каком виде?

* * *

— Что ты там застрял, землянику собираешь? — раздраженно оглянулся Андреас, — Прибавь шагу. Начнется дождь и смоет все следы. Начнется ночь, и мы упустим его навсегда!

— А ты это видел? — победно откликнулся Гюнтер и разогнул спину. В его руке серела трубка мобильного телефона «Нокия». Именно такой пользовался Андреас, и именно такую у него ухитрился стянуть пленник.

Испугавшись человеческих голосов, вспорхнула с ветки пичуга, и ветка еще какое-то время раскачивалась, будто отгоняла комаров. Андреас кинулся к напарнику, но почти сразу был остановлен завибрировавшим в голосе того разочарованием:

— Промокла. Не работает. Я ее в луже нашел. Кажется, это твоя трубка, Андреас. Может быть где-то рядом и моя валяется? Давай поищем?

Андреас чуть не заскрипел зубами, любому идиоту ясно, что беглец потому выкинул трубку, что две ему просто ни к чему. И искать «Фору» напарника можно триста лет.

— Ты думаешь, она от воды испортилась? Он наверняка хорошенько треснул трубкой о пенек прежде чем выбросить, — Андреас почти не скрывал злобу на этого увальня, готового использовать любой повод для передышки, — Брось, Гюнтер. Хочешь, возьми «Нокию» себе, сдашь в ремонт. А сейчас давай, не тормози, время уходит. Нам нужно найти беглеца кровь из носу! Видишь, трубку нашли, значит, на пятки ему наступаем. Слышишь, где-то собака лает? Зуб кладу, она беглеца учуяла. Давай же, быстрее переставляй ходули, мешок с немецким дерьмом!

* * *

Пепел очнулся от холода. В крепкое ж забытье он, однако, впал — умудрился проспать несколько часов на холодной земле!

В лесу стоял монотонный шум. Сверху, соскальзывая с хвои лиственницы, падали капли. Но дождь начался не сейчас. Влага успела насквозь пропитать одежду, брюки и рубашка мерзко липли к телу.

Пепла трясло. Не фигурально, а по-настоящему. Верхние зубы плясали на нижних. Дрожь тела передавалась цепочке наручников, ее звенья тихо побрякивали. Терпеть это безобразие Пепел не собирался.

Двадцать приседаний не слишком согрели, но придали застывшей крови первый толчок. Пепел перевел дыхание и зашел на новую двадцатку.

Уже стемнело. В лесу мгла смешалась с деревьями, а посмотришь на поле и видишь, что до непросветной мглы еще не дошло. В надвигающихся сумерках на границе перелеска и поля Пепел перешел к отжиманиям. Конечно, выполнять упражнение со скованными руками оказалось весьма трудоемко, но лишние усилия в данном случае шли на пользу — быстрее выгоняли из тела озноб.

Пепел находился не просто на краю перелеска, а занимал позицию с видом на хутор, или ферму, сейчас смотревшую на вечер глазом освещенного окна. Когда Пепел добрел до нее еще при дневном свете, то понял, что дальше идти нет ни сил, ни смысла. Не боец он в наручниках. И нет для него разницы — в этот дом пробираться за противобраслетным инструментом, в другой ли. До того как глаза захлопнулись, погружая его в забытье, он из своего зеленого укрытия ферму («будем называть ее так») рассмотрел.

От края леса до плетня, окружающего фермерское хозяйство, набиралось шагов сто. Жилой каменный дом, двухэтажный, оштукатуренный, с острой двускатной крышей, был поставлен параллельно лесополосе. От его торцов, образуя вместе с домом каре, отходили пристройки. Даже те из строений, что удалось разглядеть Пеплу со своего НП, являли разнообразие строительного материала: приземистый кирпичный сарай, сруб, напоминающий русскую баню, сооружение вроде амбара…

Днем со двора доносились голоса, металлический звон, покашливание какого-то механизма, мычание коров, лошадиное ржание и, что хуже всего, собачий лай. Однако бессобачные жилища реально можно обнаружить разве что в городах. Но к городам со стальными украшениями на руках и прочей подозрительной атрибутикой приближаться не рекомендуется.

Сейчас, заставляя себя наклоняться вперед-назад, резкими выдохами выгоняя из организма холод и слабость, Пепел подумал, что дождь ему на руку. Не всякий хозяин сразу выскочит в темень да под холодные струи, разбираться, от чего это никак не может успокоиться его лохматый сторож.

Скверно получится, если собака во дворе и не на цепи. Может быть, придется поворачивать оглобли снова к лесу. В любом другом случае у него есть шанс успеть нашарить что-нибудь подходящее, пока фермер успокаивает собаку, потом выглядывает в окно, прислушивается, набирается решимости выйти во двор, снимает со стены какой-нибудь дробовик, накидывает дождевик. А подходящее — это напильник, клещи, пилка, ломик, отвертка, — чем можно, если не открыть браслеты, то хотя бы рассоединить руки, разорвав цепочку. Все легче станет жить.

Вечерняя гимнастика сказывалась благотворно. Остывающий вечерний воздух не вызывал более ознобной дрожи. Размятые мышцы гудели, готовые к действию. Сон освежил голову, и химия теперь напоминала о себе разве покалыванием в висках. И жажда больше не мучила Пепела — он ловил ртом дождевую влагу, слизывал капли с губ, и неприятное жжение в гортани отступало. Пока он упражнялся, стемнело окончательно, и увидеть его, если кто-то случайно выглянет в окно, будет непросто. Пепел покинул лесополосу, прошел чуть вперед вдоль строя деревьев — ни к чему топать по пашне, когда можно добраться до лужайки и идти по траве.

Неплохо было бы дождаться, когда хозяева улягутся спать, но терять на ожидание час, два, а то и все три-четыре (кто знает, когда у них тут трубят отбой?) не хочется. Что поделывали и поделывают его преследователи? Между прочим, неизвестно, не заявлялись ли какие-нибудь гости на эту ферму, пока он спал. А ну как не просто заявлялись, а еще и оставили засаду? С его прыжка из поезда прошло часов пять, срок приличный…

Плетень — не препятствие. Он и поставлен здесь для скота, а не как преграда нежелательным визитерам человеческой породы. Раздвинув прутья, Пепел пролез на ту сторону. И в этот миг его приближение обнаружила собака. Лай доносился из дома. Ну, хоть какая-то удача — псина пока не на улице.

Не бегом, но очень быстрым шагом Пепел одолел расстояние до ближайших строений фермы. Кирпичная и глиняные постройки стояли не вплотную друг к другу, между ними оставалась щель. Пепел протиснулся в нее — под ногами зашуршала солома — и попал на двор. Собака продолжала брехать внутри дома, но на крыльцо, никто не выбегал. От дома тянуло дымом — обитатели согревались отнюдь не гимнастикой. Пепел свернул к двери кирпичной пристройки — строение небольшое, живность в ней вряд ли держат, а вот инструментарий запросто.

Понятно, здесь не запирали двери — Европа. Сергей нырнул в отчаянно пахнущую свежескошенной травой тьму, задел лопаты и они с зубовным скрежетом поползли вдоль неясной опоры, убыстряясь, пока не грохнулись с вызывающим лязгом. Однако на где-то не дремлющую собаку это не произвело впечатления, как лаяла в полсилы, так и продолжила сотрясать воздух с ленцой. Закралось подозрение, что даже не прокравшемуся злоумышленнику посвящалось ее соло, а кому-то другому. Но пес, судя по тембру, был внушительный.

Пепел чуть не впилился лбом в деревянный столб, нащупал на нем какие-то болтающиеся кожаные ремешки. Обошел справа, под ногами запружинило сено. И вдруг дверь за его спиной всполошено хлопнула. Сергей мгновенно обернулся, готовый скованными руками рвать кадыки и выковыривать вражьи глазные яблоки. Но этого не понадобилось. Незнакомец лет тридцати с чемоданом в отвисшей руке не спешил нападать на Пепла, а стоял навалившись на дверь спиной. Он удерживал дверь и пялился на Сергея с совершеннейшим безразличием, на сосредоточенной роже читалось только одно желание — удержать эту проклятую дверь во что бы то ни стало.

Сергей тоже не стал ничего пока предпринимать. Только крепче впился в гражданина глазами, благо они помаленьку свыклись с мраком. И ведь по всем статьям выходило, что судьба свела с соотечественником. Русый, округлые щеки и широкий нос, подбородок рыхлый, закушена губа, а в глазах чисто российская печаль. Последние сомнения в гражданстве незнакомца отступали, стоило разглядеть чемодан. Очень родной чемодан, продававшийся во всех галантереях Советского Союза от Калининграда до Находки.

Собака залаяла гораздо ближе и гораздо азартней. И почти сразу снаружи на дверь обрушился мощнейший удар. Соотечественник удержал дверь, и тут же завертел руками в манере глухонемого, бессловесно призывая Сергея на помощь. Пепел не долго раздумывал, и вот уже они бок к боку подперли спинами дверь на пару. Собака еще пару раз прыгнула на преграду снаружи и умаялась. И слава Богу, потому что весом равнялась с теленком.

— Друг, одолжи наручники, — вдруг горячо на самое ухо зашептал оказавшийся не немым соотечественник. Куда-то из его глаз канула и вселенская печаль, теперь там млел веселый азарт.

Оказавшись в нелепой ситуации, Пепел и ожидал услышать какую-нибудь нелепицу, посему ответил в том же духе:

— Я тебе разве Игорь Кио?

— Я ща, подержи дверь, — незнакомец скользнул в глубь помещения.

Ситуация своей абсурдностью стала Пеплу даже нравиться, однако на донышке души оставалось подозрение, что русский господин просто имел железные нервы и, натолкнувшись в сарайчике на «окольцованного» гражданина, нашел силы разыграть полное к этому равнодушие. Сам же теперь измышляет, как справиться с незваным гостем. Пока Сергей гадал, не отправился ли на самом деле соотечественник вооружиться чем-нибудь железным, чтоб одолеть Пепла наверняка, сосед по двери (он в сарае прекрасно ориентировался) вернулся на покинутый пост с шилом. Но к облегчению Сергея держал инструмент не в боевой позиции.

— Витась, бардзо видчиняй! — раздался за дверью властный женский голос. Надо признать, вполне мелодичный, и даже гневу оказалось не по силам эту мелодичность загубить.

— Бажена, не надо этих сцен! Я ухожу на этот раз навсегда! — изогнувшись над вытянутыми руками Сергея, Витась почти наугад заковырял шилом замок браслетов. Один раз шило соскользнуло и царапнуло кожу.

— Витась, я тебя добже прошу, я тя умоляю!

— Бажена, убери Хорвата и дай мне спокойно уйти. Если дашь мне уйти, я тебе потом как-нибудь позвоню. Но сейчас я не вернусь. Мне надо побыть одному.

— Витась, давай сядем за стол, як цивильни люди и все промовим. Не ругаться же нам через взарвженый вступ.

Пепел откровенно любовался женским голосом. Были там, как в первоклассном коктейле и слезы, и злость, и лукавость. И самое главное — звенела в этом голосе неподдельная страсть. Сергей иначе, уже с доброй долей уважения, взглянул на ковыряющего шилом замочную скважину парня. Но парень, кажется, относился к волшебным нотам в голосе крайне отрицательно.

— Бажена, убери собаку! Я все равно не останусь! — Витась наконец разомкнул наручники и на все том же языке глухонемых показал Сергею, чтобы партнер отстранился от двери. А затем рывком дверь распахнул.

И только чудовище по кличке Хорват впрыгнуло в сарай, как Витась за ошейник пристегнул зверя к тому самому столбу, об который Сергей чуть не расшиб лоб. Пес — огроменная кавказская овчарка — отнесся к плену вполне спокойно, но стоило хозяйке запоздало крикнуть: «Фас!», как в тварь вселились бесы. Столб выдержал, однако от метаний хрипящего и рвущегося с поводка Хорвата даже крыша заходила ходуном.

— Бажена, ты проиграла! — Витас пнул дверь и вышел на теперь уже безопасное пространство, размахивая чемоданом, как отпущенный на каникулы школьник портфелем. — Бажена, я не врал, я действительно тебе как-нибудь позвоню. Но сейчас мне нужна свобода. Я не могу без свободы.

Сергей хмыкнул, и выбрался наружу следом за освободителем. Его появление не имело для женщины ни какого значения, женщина переживала, что от нее уходит Витась. А жаль, хозяйка была очень даже ничего. Смуглая, будто провела год на каком-нибудь фешенебельном курорте, с тугой косой до попы, она жгла Витася фиалковыми глазищами. И одета была не как российские доярки. Одна больше говорящая, чем скрывающая блузка чего стоила!

— Так будь же ты тяжко немочь! Проваливай на все четыре краины, чтоб ниц се твого хнуса зждесь больше не было! Чтоб ты сблазнил в путе! Чтоб тя кони недотикали! Чтоб ты подох на сесте роджного дома!!!

— Бажена, ты ведешь себя не как приличная девушка, а как цыганка!

— А я и же е цыганка, когда мне нема чут к живу. Еще раз повторю, будь ты пржоклят! Я сейчас же мушу заяву до полиции, ниц ты мя обокрал!

Витась полуобернулся к Пеплу и развел руками, дескать, что тут скажешь? И они пошли, не сговариваясь, вместе по вьющейся вдоль леса тропинке. И выскользнувшая из-за туч луна стала тереться об их плечи.

— Брыдло, собаку приковал! — вместо прощания донеслось сзади, — Я немедленно иду звонить в полицию!

— Слушай, почему ты не испугался, встретив меня в сарае? — как бы между прочим, полюбопытствовал, сглотнув горькую слюну, Сергей. Головная боль отпустила окончательно, зато теперь дьявольски хотелось курить.

— Во-первых, на этой территории в чужой сарай может забраться только россиянин. А во-вторых, когда человек в браслетах, он свое уже отпугал. Согласен? — и Витась широко улыбнулся.

Что ж, Сергей решил пока довериться этому человеку, благо тот ступал в темноте уверенно, не боясь напороться глазом на ветку, и явно знал, куда идет. А всякие объяснения и речи за знакомство можно отложить на потом.

Ночью лес был похож на русский гораздо больше. Так же, как и на Родине, заглядывала в лужи и серебрила кроны луна. Чирикали какие-то пичуги и гудели голодные комары. Глухо похрустывали под ногами сырые ветки, и очень скоро сбитая с травы влага пропитала туфли.

А тем временем к ферме вышли Андреас и Гюнтер.

— Госпожа, мы — сотрудники Интерпола, — уверенно и бойко соврал Андреас, безбоязненно в темноте взмахнув каким-то документом. — Мы преследуем особо опасного преступника. Вы за сегодняшний день в округе никого подозрительного не замечали?

В Германии такое обращение к любому встречному сработало бы безотказно. Но это была другая страна.

— Кто вы такие, чтоб без спроса врываться на частную территорию? — Бажена пронзила визитеров столь гневным сполохом фиалковых глаз, что «интерполовцы» застыли на месте, будто напоролись на колючую проволоку.

— Госпожа хозяйка. Мы находимся при исполнении служебного долга и в соответствии с международной конвенцией имеем право вести в интересах следствия любые беседы. Но я совершенно не хочу, чтобы мы вам как-либо помешали. Пожалуйста, ответьте на наши вопросы, и мы тут же уйдем. Скажите, сегодня мимо фермы не проходил кто-нибудь посторонний? — Андреас умышленно бубнил с налетом скуки. Дескать, люди находятся при исполнении, чему и сами не шибко рады. Чем быстрее ответите на их вопросы, тем быстрее вас оставят в покое.

— Я никого не видела. Довольны? Теперь убирайтесь!

Андреас готов был голыми руками придушить эту гордячку. Но еще теплилась надежда, что хозяйка в конце концов сменит гнев на милость. Мало ли отчего она сейчас такая злая. Поэтому Андреас сменил тон на подчеркнуто вежливый.

— Простите великодушно, от вас можно позвонить? Мы заплатим, — про «мы заплатим» он ввернул с умыслом. Деньги — путь к сердцу почти каждой женщины.

— Если вы из полиции, то сможете освободить от наручников моего пса, — поколебавшись, Бажена кивнула в сторону сарая, причем говорила это, глядя не на поздних гостей, а куда-то в сторону, и думая о чем-то своем и далеком, — Я прикажу, и Хорват, пока вы возитесь, будет вести себя смирно.

Кажется, Андреас разгадал, в чем причина демонстрируемой враждебности. Эта крестьянка не поверила на слово, что гости — из полиции, мало ли кто ночью по лесу шляется, и теперь придумала, как развеять подозрения на деле. Визитеры переглянулись и вошли в сарай. Бажена включила свет. Хорват вел себя так, будто решил, что с ним играют. Андреасу больших усилий стоило не пялиться на хозяйку, которая оказалась ужас какой аппетитной. Даже не смотря на ледяной холод в фиалковых глазах и залегшую вокруг губ категоричную складку. А Гюнтер, тот и вовсе чуть не прилип к вырезу в блузке очумевшим взором.

— Интересно, кто это приковал собаку? — прилаживаясь с ключом, невзначай спросил Андреас.

— Ребенок играл. А ключ потерял, — равнодушно солгала Бажена.

— Все, собака свободна. Вам нужны эти наручники без ключа?

— Нужны, — Бажена почти вырвала железку из руки Андреаса.

Пес с учетом интонаций хозяйки перестал вилять хвостом. И Андреас, не смотря на то, что бедро сквозь ткань брюк холодила рукоять пистолета, почувствовал себя очень неуютно. Он опять прибегнул к подчеркнутой вежливости:

— Но теперь-то можно хотя бы позвонить?

— Нет. Вы разбудите ребенка.

— Мы будем вести себя тихо-тихо.

— Нет. До свиданья, — и хозяйка фермы повернулась на каблуках к дому. Пес поплелся за ней, то и дело недобро озираясь на поздних визитеров.

— Она поняла, что мы немцы. А здесь немцев не любят, — пробурчал Гюнтер, с рожи которого никак не могло сползти масляно-мечтательное выражение.

— Толстяк, ты ничего не понял. Я узнал наручники. Наш клиент здесь побывал, и чем-то приворожил моравку.

Глава шестая. 22 апреля — 1мая 2002 года. Галопом по Европам

Светит незнакомая звезда

Снова мы оторваны от дома,

Снова между нами города,

Взлетные огни аэродромов.

Здесь у нас туманы и дожди,

Здесь у нас холодные рассветы,

Здесь на неизведанном пути

Ждут замысловатые сюжеты…

«Надежда» Стихи Н. Добронравова, музыка А. Пахмутовой.

Это была идея Витася. Особенно зверствуют погранцы на стыках таких стран, как Венгрия и Австрия, Албания и Греция. Здесь могут не только тебя проверить по компьютеру, но еще и учинить личный досмотр. Витась и предложил прибиться к нелегальным эмигрантам. За довольно большую плату тебя провезут в тесном и душном фургоне почти без остановок (разве ночью, в лесу, для справления малой нужды), сквозь все необходимые границы. Очень удобно. Надо только найти большие деньги и дилеров по эмигрантам. Дилеры подсадят на нужный маршрут. Он, Витась, знает, где этих дилеров найти.

— Европа — это как рынок в Гродно. С виду махонький, но очень проходной. Мне ли не знать, я тебя умоляю! Я по ней с девяностого болтаюсь, я здесь кругом свой, в каждой стране у меня прихвачено. Я по Европе все тупики облазил еще лучше, чем по Витебску.

Ко времени этого разговора деньги у Пепла снова завелись, правда, небольшие. Больших Витась на ферме у Бажаны так и не заработал. Чтобы понять, как такое случилось, надо отмотать катушку на самое начало и запустить ее снова с того места, когда из ночного перелеска они вышли к соседней ферме. Откуда Витась выехал уже на видавшем виды «жуке» и за околицей подобрал Пепла, которого, понятно, на показ местным жителям не водили — нечем тут было хвастаться.

— Обычное соседское дело, — объяснил Витась. — У Бажены машина сломалась, а позарез треба сгонять в город. Почему бы пану Лешеку не одолжить худший из трех автомобилей доброму соседу, который на днях помог отремонтировать Лешековский трактор. Как тебя зовут-то?

Пепел ответил с секундной заминкой, взятой на легкое размышление — есть смысл врать или нет.

— Сергеем. А тебя, слыхал, Витасем называли.

— Правильно называли. Согласно паспортной записи.

— Бритва у тебя есть, Витась? — спросил Пепел.

— Возьми в чемодане.

Бритва сумела Пепла удивить. Механическая, советская, с рельефным фонтаном «Самсон, пытающий льва» и буквами «Ленинград» на бледно-зеленом корпусе. Привет из шестидесятых годов.

— Батькина. Которую тот случайно пихнул в мамкины вещи, — пояснил Витась. — Приходится беречь — единственная память. Если не считать их курортной фотографии и пьяных мамкиных признаний.

Доставая бритву, Сергей наткнулся на потрепанный автомобильный атлас Европы с пояснениями на немецком. Отложив щетину на второе, Пепел показал Витасю карту, на которой атлас был распахнут.

— Мы где?

— На следующей странице, — скосил глаза Витась.

Пепел разлепил чем-то склеенные страницы, просыпав из атласа себе на колени хлебные крошки.

— Вот здесь, — оторвав руку от баранки «жука», белорус ткнул пухлым пальцем рядом с пунктиром железной дороги, между крохотными, как микробы, точками.

Через четверть часа, в которые Пепел едва уложился с бритьем, шесть раз по новой крутя завод батькиного наследства, они добрались до городишки, настолько неприметного, что Пепел не стал замусоривать память его названием. Как сказал Витась, порядочные поезда здесь не останавливаются. «Жука» бросили у летнего кафе с неубранными на ночь пластиковыми столами и стульями.

— Тут проживает кум Лешека. Завтра сосед Бажены получит назад свою иномарку. Зачем сжигать мосты, не каратели же какие? — белорус Витась тяжко вздохнул. — Мало ли как сложится… А через пятьдесят минут по шоссе пройдет Брновский экспресс. Как я понимаю, тебе, во-первых, надо убраться отсюда подальше, во-вторых, попасть в такое место, откуда можно свалить в любую, какую пожелаешь, сторону?

Пепел кивнул.

— Тогда нам пока по пути. На Брновском мы доедем до большого города. Место — самое то. Там даже аэропорт есть.

На пустынной остановке в ожидании автобуса белорус сам предложил скоротать время и достал колоду из чемодана. По исцарапанной крышке с остатками отодранных наклеек и разбросали сдачу.

Настоящая игра началось с того, что Пепел поставил значок «Jsem velmi unaven», который немцы (не иначе, в припадке своего удивительного германского юмора) сняли с пиджака и прикололи под отворот рубашки. А Витась поставил против значка десять геллеров, хотя Пепел в Праге дешевле, чем по пятьдесят геллеров значков не видел. Вскоре ставили только деньги. Ясен бубен, деньги Витася.

Белорусу не везло. И это притом, что играли в любимую игру Витася — японского дурака. А ведь Пеплу еще приходилось и приноравливаться к непривычной колоде: «рубашка» из больно бьющих по глазам профессионального игрока красно-синих ромбиков, короли в виде Гитлеров, Сталиных и Черчиллей, дамы в виде шлюх начала прошлого века, а карты с шестерок по десятки размалеваны сценками из исторической жизни Наполеона с Жозефиной. Ко всему прочему карты были непривычно длинные. Одним словом, за такие карты надо привлекать по статье «дешевый выпендреж».

Белорус остановился только тогда, когда иссякли денежные знаки. Какое-то время он отупело молчал. Разглядывал пустое шоссе, провожал взглядом редкие, болидами проскакивающие мимо машины. Пепел ему не мешал — пусть человек переварит ситуацию.

— Ты посмотри на себя, — переварив, заговорил Витась, — хотя бы глазами полиции. У кого еще проверять документы, как не у человека в такой рубахе. А у меня есть запасная рубаха. Джинсовая. Настоящий голландский «райфл».

Видимо, белорусу не впервой было попадать в жизненные ямы. Он щелкнул замками чемодана, приподнял крышку, забросил внутрь злосчастную колоду и достал обещанную «райфоловскую» рубаху.

— И почем отдаешь?

Этими «за сколько», «почем» и неизбежными торгами Пепел решил подлечить расстроенного белоруса. Брось рыбу в воду — она и оживет… Витась назвал цену.

— Ого! — почти искренне восхитился Пепел размаху белорусской наглости. — Я уж как-нибудь дотерплю до первой рубашечной лавки. К тому же твоя рубаха мне велика. И никакой это не голландский «райфл», тебя обманули. Такое шьют на старых «зингерах» исключительно в трущобах Стамбула для нужд оптовой продажи в Белостоке. Ну-у… разве половину скинешь, тогда еще поглядим.

— Подумаешь «велика»! — Витась на глазах отходил от скоропостижной валютной потери. Так Растропович в тяжелые дни оживал, заслышав бренчание виолончели, так Пеле выводил из глубокой депрессии стук футбольного мяча. — Джинсовка и должна быть больше согласно европейским модам. Ну, так и быть, процентов десять скину из уважения к братскому славянскому народу.

Слово за слово и сторговались, сойдясь на тридцатипроцентной скидке от первоначальной суммы. Любимое дело — продавать с наваром вернуло Витасю приемлемое настроение.

Чем еще мог заниматься белорус, болтаясь по Европе с девяностого? Торговать на рынках, подрабатывать там-сям, ненадолго возвращаться в родную Беларусь и, набрав дешевого товара, отправляться по фиктивному приглашению в новое турне «поезда-рынки-фермы-фирмы-рынки-Беларусь».

Рваную рубашку Пепел запихал в урну при остановке, сверху на всякий случай набросал веток.

— Брюки, конечно, не рваные, но ты погляди, какие грязные, — развивал рыночный успех Витась. — Конечно, неплохо бы и их поменять. Могу предложить спортивные штаны, но в трениках по улицам, как в вашей России, тут не ходят. Есть у меня щетка для одежды. Правда, я никому ее не одалживаю. Хотя, мы где? Мы — в мире капитала. По законам капитализма продается все. Так и быть, сдам тебе щетку в аренду за недорого.

Сошлись в цене и по щетке. В автобусе Витась, окончательно растопивший в себе горечь утраты, уже вовсю шутил:

— А как ты меня развел! Ловко! Признайся, ты шулер?

— Да ты что, какой я шулер, просто я везучий! — возражал Пепел. — Не забывай, что ты же сам предложил в картишки перекинуться.

— Ага, «сам»! А кто спросил: «чем бы занять пятьдесят минут?»!

— Да я же не мог знать, что у тебя при себе колода. Откуда? — соврал Пепел. Ясен бубен, что у человека, ведущего разъездную, базаро-вокзальную жизнь, должна была в чемодане заваляться колода.

За автобус расплатился Пепел, как алаверды за вызволение с фермы. За ночлег никто из них не платил. Еще не хватало оплачивать два часа дурного сна на парковых скамейках. А ранним утром за пиво и жареные колбаски в открытом кафе на центральной площади Брно опять расплатился щедрый Пепел. В этом кафе, за этим пивом состоялся судьбоносный, путеопределяющий разговор.

— И куда ты теперь? — спросил Пепел. — Обратно на хутор к Бажене?

— Мечтаю мотнуть в Сербию. Денег там нынче не заработаешь, зато друзей осталось полно. Отдохну недельку-другую, проведаю подружек. У меня там знакомцев больше чем по Витебску. Потом махану в Польшу, заколочу деньжат и поверну домой.

— Мечтун — находка для Деда Мороза. Веселая у тебя жизнь…

— А! — махнул рукой Витась. — Тоже надоело.

Они потребляли пиво в питейном одиночестве. Редкие граждане, оседающие в заведении, всего лишь завтракали, омлеты и сэндвичи осторожно запивали кофе. Со стороны Пепла было неразумно так подставляться под изучающие взгляды. Но, во-первых, выходцы из бывшего Союза уже примелькались и в здешних краях. Во-вторых, ориентировать охотников будут на зашуганого человека, старающегося не выходить из тени на свет. А в-третьих, плевал Сергей на взгляды, ему было охота начать день по-человечески — с пива и колбасок.

— Так чего ж тебе надо, если надоело?

На вопрос Пепла белорус пожал плечами.

— Да сам не пойму. А ты куда?

— В Африку, — выдал Пепел информацию, и без того известную всем его врагам.

— Дальше Босфора я еще не бывал. Что ты там будешь делать, кроме того, что прятаться от полиции?

— Была бы Африка на месте, а дела там хватит.

— Как же думаешь добраться до Африки?

Пепел сам не представлял пока, как будет добираться, когда ему было думать об этом? Он сказал первое, что пришло в голову:

— Допустим, через Италию.

— А до Италии? Это ж получается… миллион границ!

В этом же кафе за третьей кружкой пива и всплыла идея с нелегальными эмигрантами.

В целом Пепел идею одобрил, но нелегальный проезд нынче дорог… Витась тогда подбросил вторую идею.

— Берем мои деньги… то есть эти, ну которые у тебя, едем в Знойно, закупаем у пана Шемлянски сигареты «Бонд» подпольно-польского производства. И едем уже в Австрию, но ты не бойся, австрийская граница — тьфу, и я знаю, как обойти пропускной пункт. Там, в Вене албанец Мустафа даст за них полторы цены. Вырученных евро тебе хватит на нелегалов. Я имею в виду, хватит с учетом вычетов моих пятнадцати процентов за посредничество в никотиновом бизнесе и пяти процентов за вывод на нелегалов. Нет, нет, — белорус поднял руки, показывая собеседнику открытые ладони, — пять процентов только после того, как знакомлю с нелегалами. Все должно быть честно. Смотри…

Витась выдернул из специального стаканчика зубочистку, сорвал обертку, макнул острый кончик в соусник, из которого поливал колбаски, и на салфетке запрыгали друг по другу столбцы складывающихся и перемножающихся цифр.

— Значит, так. Чтоб набрать сумму, нам нужно перевести четыре коробки. В каждой коробке по сорок блоков. Нам понадобятся две спортивные сумки. Поедем стопом, тут еще берут попутчиков…

Прислушиваясь краем уха, все уже для себя решив, Пепел водил глазами по чистенькой площади, мощеной квадратной плиткой, завоевывающей города Европы и России гораздо лучше Александра Македонского. Вокруг Пепла крайне неспешно набирала обороты размеренная жизнь среднего во всех смыслах города, отзавтракавшие горожане семенили по своим делам. Каждый из горожан, наверное, что-то да слышал о похищении трубки Гашека, точно слыхал о такой общественной язве, как наркомафия. Но никому из них не могло прийти в голову, что человек, унизивший Прагу и схлестнувшийся с одним из самых авторитетных наркобаронов мира, почтил присутствием их малоизвестный городок. И что городок в любой момент может превратиться в мясорубку.

— …сегодня к вечеру обернемся. Согласен?

— Лады, — сказал Пепел. — Займусь для разнообразия сигаретным бизнесом…

…Мустафа, с которым Витась познакомился в девяносто втором на рынке в Варшаве, ныне с видом на жительство обосновался в Вене. Косовский албанец заведовал окраинным складом транзитных товаров и примыкающей к нему стоянкой трейлеров.

Мустафа не понравился Пеплу сразу. И вовсе не тем, что смахивал на торговца баклажанами с Сенного рынка. И даже не тем, что от него убойно несло кислым потом. Мустафа сразу же повел себя неправильно.

Было бы понятно, если бы он сходу изобразил полное нежелание брать товар или начал азартно торговаться. Даже если б он сходу расплатился, тоже было бы более-менее похоже на правду. Но на фига ему играть большого друга славян и радость долгожданной встречи, сочась дружелюбием, усаживать гостей на табуреты и предлагать кофе?! Таких друзей тут шляется… — никакого кофе не напасешься.

Резиденция Мустафы представляла собой рядовой металлосборный ангар. Пепел огляделся. Слева — бочки, разбросанные запчасти и колонны из покрышек, у дальней стены — штабеля коробок, два контейнера, зеленые ящики армейского образца, посреди ангара — «обглоданная» кабина трейлера. Справа от входа — конторка, возле которой они сейчас и сидели на низеньких табуретах у ржавого бензобака, заменяющего стол.

Сзади оглушительно шарахнуло железо об железо. Похоже, дверь ангара распахнули ногой. Металлическая створа, долетев до упора, помчалась назад и почти вернулась на место. Поэтому заявившимся умникам пришлось все же открывать дверь еще раз, по-человечески, рукой. Затем порог ангара один за другим переступили четверо.

Пепел покосился на албанца. Со смуглого лица Мустафы хоть лепи скульптуру «Облегчение». Пружина беспокойства, заставлявшая торговца контрабандными баклажанами дергаться и притворяться, ослабла. Выходит, этих друзей он и ждал. Друзья были этнически близки косовскому албанцу. Все четверо кожей смуглы, волосом черны, коренасты и усаты. Окажись на месте Пепла любой омоновец, тут же потащил бы все компанию в автобус проверять паспорта и устраивать личный досмотр.

Один из черномазых гостюшек доедал шаверму или ее местный заменитель, заливая подбородок майонезом. Через дорогу кафе, вспомнил Пепел. Видимо, оттуда и шлепают. Переход от входа до табуреток они проделали до предела развязными походками. Таким походняком в советских фильмах семидесятых годов расхаживали по электричкам волосатые гопники, заводясь ко всем без разбору.

Пока Пепел почел за разумное не суетиться. Еще ничего не ясно. Еще, как пишут в объявлениях, возможны варианты. А черная четверка рассредоточилась возле стола-бензобака. Хищно оскалившись, они принялись тыкать пальцами в сумки Витася и Пепла и загомонили не по-русски. Наверное, по-албански, раз их треп активно поддерживал албанец Мустафа.

Наконец пошел перевод. Мустафа переводил Витасю на англо-славянский гибрид, белорус выдавал Пеплу русскоязычный вариант.

— Они говорят, мы влезли в чужой бизнес. Они говорят, все перевозки теперь под ними, — в голосе Витася тянулась унылая нота покорности судьбе. — Они говорят, весь сигаретный бизнес теперь у них. Говорят, если мы хотим войти в него, то вступительный взнос — тысяча долларов с каждого. А сейчас в виде штрафа у нас изымают товар, но на первый раз отпускают невредимыми. Еще говорят, что мы — бешеные славянские собаки и повстречайся бы мы им в Косово…

Один из косовских удальцов задрал длинную рубаху и, явно красуясь, показал рубчатую рукоять, торчащую из-за пояса. Стволы присутствовали у всех четверых — это Пепел срисовал, едва черные переползли через порог.

— Да понятно! — весело перебил Сергей.

У Пепла отлегло. Оказывается, Лопес тут ни при чем. Это всего лишь местная молодежная самодеятельность. Дружина косовских албанцев, не выдержавшая испытание благонравной жизнью и решившая — «Хватит, слюшай, да! Какая такая Австрия, зачем Австрия?! Ми научим австрийских чурок жить правильно». И за что так любит, защищает и привечает европейская общественность всевозможных выходцев с Востока: албанцев, курдов, чеченцев и далее по списку? Непонятно. Ну, ничего, когда-нибудь каждая Австрия получит по своему Косову полю… Легкость и кураж охватили Сергея.

— Улыбайся — сказал он белорусу. — И переводи, что мы на все согласны. — Сергею вспомнилось прочитанное в какой-то книжке. В минуту опасности опоссум притворяется мертвым настолько правдоподобно, что даже источает запах гниения. В надежде, что напавший хищник не захочет есть падаль.

Улыбаясь как можно более заискивающе и подобострастно сутулясь, Пепел поднялся. Шагнул к пожирателю шавермы, указывая пальцем на кушанье в промасленной бумаге и бормоча:

— Шаверма, шаурма, люля-кебаб. Шашлык-башлык, бешбармак, мамалыга.

Видимо, албанец, отведя шаверму ото рта и презрительно ухмыльнувшись, прогнал что-то вроде «Чего ты несешь, чурка неалбанская?».

Пепел ответил ему немедля. Костяшками в кадык. Придержав оседающего албанца, Сергей выдернул у него из-за пояса ствол и пинком ноги в живот толкнул нокаутированного хлопца на его близстоящего приятеля.

Суровые албанские парни оказались не готовы к превращению жалкого мелкого контрабандиста в быстрого и безжалостного зверя. Они собирались выпендриваться и грабить, но уж никак не биться. Чтоб перестроиться, им бы времени чуток, да кто ж его подарит. Второй сумел лишь выставить перед собой руки и получил носком ботинка под коленную чашечку, а потом — рукоятью пистолета в переносицу.

Третий, отшвырнув от себя бесчувственного приятеля, полез за пушкой, и — повалился с рассеченным лбом. Лишь последний успел выхватить ствол, но ему еще требовалось поднять оружие и снять его с предохранителя. А в грудь ему уже смотрело дуло изготовленного к стрельбе пистолета.

— Бросай, сука, убью. Считаю до трех.

Пепел поднял левую руку с тремя загнутыми пальцами. Отогнул первый, второй… Видимо, албанец по глазам и интонации понял, что перед ним отнюдь не австрийский хлюпик, и этот парень взаправду шмальнет, отогнув третий палец. Искушать судьбу мусульманин не стал — бросил ствол на пол. И — получил огнестрельным «кастетом» в солнечное сплетение, а потом еще довесок по загривку.

По полу, сцепившись, катались и сшибали табуретки Витась и Мустафа. Оценив течение борцовского поединка как нормальное, Пепел занялся частично шевелящейся бригадой.

Искать что-то более гуманное, чем стальная проволока, Пепел не счел целесообразным. Зашвырнув албанское оружие за гору запчастей, Сергей связал этнической преступной группировке руки-ноги, потом разложил бандюков лепестками и одним куском той же проволоки обмотал им шеи. Выпутаться из такой запутки не легче, чем однорукому собрать вслепую кубик Рубика.

— Ну, что тут у вас?

А у них Витась, по-ментовски заломав Мустафе руку, пытался провести удушающий прием. Албанец не давался, мотая головой.

— Ладно, голуби, хватит на сегодня греко-римской борьбы. Брейк.

Отпущенный на свободу Мустафа мигом уяснил, кто теперь на складе хозяин, и безумствовать не стал.

— Пошли в твою будку, расчет произведем. — Чтоб не мудохаться с переводом, Пепел показал стволом, куда надо идти. Албанец — вот чудеса — без труда врубился в сложный смысл сообщения.

Деньги Мустафа хранил не в сберкассе, а в железном ящике. И искренне захотел расстаться со всеми сбереженьями. Без рисовки, трясущимися руками албанец вывалил на железный стол большую груду преимущественно грязных бумажек.

— Переведи ему на вашем иврите, что мы не албанцы, мы справедливые. Типа Робин Гудов. Нам позарез надо только свое. Сигареты мы ему оставляем. Курит пусть, корешей угощает. Забираем, сколько нам полагается в общеевропейской валюте. Забирай, Витась. Плюс пятьдесят процентов от суммы сделки за моральный ущерб. Если он считает, что пятьдесят много, то я с ним с удовольствием поторгуюсь.

Поторговаться Пепел предлагал, поигрывая трофейной «береттой».

Закончив расчеты и попрощавшись с Мустафой тугими узлами телефонного шнура, они вышли наружу и закрыли ангар на амбарный замок. Витась вдобавок прихваченным мелком намалевал на двери «closed». Возле ангара стоял далеко не свежий «форд» с длинной, старательной царапиной на капоте. Прежде его здесь не было.

— Вот и средство передвижения, — пнул по колесу Витась. — Не придется возвращаться в Чехию на попутках.

— Не надо, Витась, без необходимости умножать количество совершаемых преступлений. Мало нам нелегального пересечения, так ты еще хочешь добавить угон и все цепочку, что от него потянется…

И вот позади возвращение в Чехию и врученные дилерам по нелегалам деньги. Позади вроде бы спонтанное решение Витася: «А если я с тобой махану в Африку, что на это скажешь?», не ставшее для Пепла неожиданным. Потому что Сергей уже вполне уяснил, как говорят англичане, «Ху из мистер Витась».

Кровь папы-курортника стучит в его генах. И никак Витась не может выдрать из своего характера занозу беспокойства — кажется ему, что где-то не в нем самом, а вовне лежит его кусок счастья, надо только до него добраться и подобрать. Оттого жизнь белоруса схожа с похмельной маетой: все, за что не возьмешься, моментом утомляет, валится из рук, но и на месте не сидится, покою нет. Балбес, короче, но Европу изучил, его знания могут пригодиться. Еще одно соображение, оно же наверное и главное, сыграло свою роль — а ну как на Витася выйдут преследователи Пепла, и он им выложит всю колоду информации. «Нехай прокатится, — решил Сергей, — всегда можно избавиться при первой необходимости».

* * *

Осталась позади ночная посадка в фургон, сопровождавшаяся предосторожностями, достойными шпионов уровня Рихарда Зорге: глухое место, бесконечные переговоры по мобильникам, подозрительные взгляды исподлобья с обеих сторон. И вот уже откатилась за спину не одна сотня километров европейских, гладких, как кремлевский асфальт, европейских трасс — это на фургонном полу чувствуешь копчиком и кожей.

Витась, конечно, пытался вызнать у Пепла его тайны: кто он, да откуда, от кого бегает и по какой причине. Но Сергей два раза весьма конкретно отшутился, дав понять, что на третий раз уже открыто пошлет бульбаша с его прокурорскими замашками. Витась больше с расспросами не лез, а завел рассказы о своих европейских похождениях. Видимо, он все-таки надеялся получить откровенность за откровенность.

— Побродить по свету меня потянуло еще при Советском Союзе. В то время валюты было не наскрести, поэтому каждый выкручивался, как мог. В Финляндию в основном везли водку. А там процесс обмена был отлажен до автоматизма. Хочешь бутылку продать — ставишь в номере на тумбочку. Приходишь вечером и забираешь с этой самой тумбочки финские марки. Приехал я как-то в Хельсинки. Вечером прихожу в номер и на пороге цепенею. Стоит моя бутылка на своем месте, но наполовину початая. А рядом аккуратненько финские марочки лежат — ровно половина стандартной суммы. Ах, вы… думаю. Я к горничной. Она глазами хлоп-хлоп, мол, ничего не знаю и вообще не понимаю по-русски. И перегаром от нее не пахло. Пустила, значит, кого-то похмелиться в мой номер. Пусть бы этот «покупатель» хоть меня дождался, выпили бы с ним на пару, обсудили бы его финансовые проблемы, которые не позволили даже поллитровку целиком купить. А бутылку пришлось самому допивать, естественно…

Нелегальную партию везли в Италию, в промышленный город Турин. Помимо добавленных в Чехии двух бледнолицых братьев-славян партия состояла из пятерых то ли малазийцев, то ли филиппинцев, двух то ли турков, то ли курдов и одного несомненного афганца. Последний, мало того, что одет был классическим душманом из телевизионных репортажей, так еще, едва разглядел в фургонном полумраке новых пассажиров, показал поочередно на каждого из них пальцем и два раза четко выговорил «шурави» с непонятной интонацией: может быть, обрадовался встрече, а может быть, пообещал, что обязательно зарежет. Сказав свое слово, он закрыл глаза, скрестил руки на груди и более позы не менял.

— Утром 8 марта в Праге на Вацлавской площади, — завел следующую историю Витась, — я подошел к ларьку, в котором продавались «шпикачки», напитки и прочие радости общепита. А надо сказать, что в таких ларьках работают, в основном, бывшие советские женщины. Преимущественно, украинки. И они, конечно, отмечали Международный Женский день: наливали себе из-под прилавка шампанское в те же стаканчики, в которые разливали безалкогольные напитки клиентам. Не знаю, то ли я похож на чеха, то ли они уже основательно накачались шампанским, но эти подруги приняли меня за местного жителя. Кстати, заказывая кофе, я прочитал на ценнике его чешское название и повторил: «Една кава». Девчонки окончательно уверились в том, что я чех, и принялись меня высмеивать, делая вид, что просто беседуют между собой: «Гляди, а ручонками к моему шампанскому тянется,» — сказала одна, когда я сделал попытку взять стаканчик, предполагая, что в нем предназначенный мне кофе. «Конечно, рожа-то буржуйская», — прокомментировала вторая. — «И похотливая!» — добавила третья, вежливо глядя мне в глаза. «Плесни ему в харю, чтоб знал, где чей стакан,» — весело посоветовала одна из продавщиц. И тут первая осторожно предположила: «А вдруг он русский понимает? Вы бы потише, девочки». Это замечание вызвало новый водопад насмешек: «Откуда ему понимать? Ты посмотри, он наверно, и чешский уже забыл. С бодуна, небось. Красавчик, ты ведь не бум-бум по-русски, правда?» К тому моменту я, терпеливо молчавший, хотя меня душил смех, уже получил свой кофе и вежливо сказал: «Конечно, девочки, я не русский. Я белорус!»…

— Нгянь ли шон. Куаянь лио. — Или что-то вроде того.

Ну, в общем, тоже понятно. Выплывшее из мрака худое, встревоженное, узкоглазое лицо не-разберешь-какого-пола умоляло говорить потише. Еще оно, наверное, просило не курить. Но курить Пепел и не собирался, не совсем же он дурной. Да и трепался Витась шепотом. Видимо, лицо азиатской национальности просило вовсе замолчать. Как азиаты сами молчат, лишь жмутся друг к дружке и водят по стенкам фургона глазенками побитых жучек.

После истории с землячками Витася закоротило на женском вопросе.

— Я сразу ей сказал, — вновь зашептал Витась в фургонной тишине, — когда нападет на меня тоска, не держи, Бажена. Все равно, говорю, я ничего не могу с собой поделать. Если разойдемся тихо-мирно, буду помнить о тебе только хорошее и тогда точно возвернусь. Когда-нибудь теплым июньским вечером.

Пеплу пришлось выслушать лирическую повесть о проказливой француженке Мадлен, с которой Витась познакомился на сборе винограда, откуда их обоих потом прогнали за аморалку и порчу урожая. Пепел узнал, что в городе Гдыня живет высокая девушка Марыся с большими синими глазами, работает в порту и с тоской глядит на море, не на этом ли белом пароходе возвращается к ней принц ее сердца Витась. А в Черногории в курортном местечке Градишты трудится официанткой жгучая брюнетка, которая непременно ушла бы в монашки, не повстречайся ей в тот переломный момент странствующий белорус.

Наконец-то белорусовы рассказки подействовали на Пепла должным образом — потянуло в сон.

— А ты в Москве бывал? — вдруг спросил Витась.

— Москвички такие же некрасивые, как и француженки, — со скукой ответил Сергей. — Я сплю, разбудишь, когда покажется Италия. — И Сергей принялся устраиваться поудобнее. Набросал под себя побольше сплющенных коробок, пристроил спортивную сумку вместо подушки.

— Это мы еще в комфорте катим, — порадовал Витась. — Слышал, наверное, про нелегалов, которые пачками задыхаются в трюмах или под вторым дном трейлеров?

— Что нелегальному эмигранту в радость, то русскому вилы, — и Сергей зевнул. — Ладно, перетерпим, бывали в ситуациях. Случалось и на бетоне ночевать…

— …Уже Италия? — зевая, Пепел выпрыгнул из фургона.

— Да нет, рано еще. Просто бытовая остановка в глухомани, — отозвался Витась, поспешая в сторону ближайших кустов.

Пепел осмотрелся: утоптанная площадка, окруженная невысокими деревцами, старое кострище посредине. Пустое шоссе просматривается метрах в трехстах вниз по склону. Повернувшись к трассе спиной, можно разглядеть не менее чем в километре отсюда огни, скорее всего, какой-то деревеньки. Этот внезапный кусок чужой земли был упакован в идиллическую ночь: теплый, как ватное одеяло, воздух, луна в полный рост, никакой нехватки в звездах.

Однако их высадили не для отдыха с видом на луну. Это и стал втолковывать пассажирам первый шофер, дождавшись возвращения славян из кустов. Втолковывал он на примитивном английском, подкрепляя его доходчивыми жестами. Второй шофер прислушивался к речи сменщика, облокотившись на кабину в районе переднего колеса. Вряд ли шоферилы были братьями-близнецами, но могли себя за них выдавать: оба с пивными бурдюками животов, с могучими задницами, в одинаковых, натянутых на нос бейсболках.

Фургон, оказывается, притормозил у самой границы Италии. Но граница на замке, с нелегалами в кузове не проедешь. (В подкрепление этой части рассказа водила ссылался на мобильный телефон, тряся его, как коктейльный шекер, и обводя пальцем телефонное окошко, — дескать, у нас все схвачено, мы получаем самую оперативную информацию). Поэтому машина через кордон пойдет пустой, а пассажиры переберутся из страны в страну пешочком. Идти надо на во-о-он те огни, тут каких-то паршивых полтора километра и ни одного пограничника по пути. Не доходя до огней, попадется шоссе, это будет уже итальянское шоссе, всего и останется, что подождать машину на обочине и запрыгнуть в кузов. Даже вещи из фургона можете не забирать, зачем забирать?

Сказав речь, шофер с кряхтением взобрался на задний борт и принялся застегивать на все молнии и липучки полы пластикового верха кузова. Эмигранты азиатских национальностей растерянно топтались у машины, переговариваясь на родных наречиях. Славяне держались в сторонке, своим кустом. Одиноко и задумчиво, как сосна на краю утеса, стоял афганец и почему-то поглядывал не на братьев по третьему миру, а на неверных «шурави». То ли предполагал, что и на этот раз виноваты русские, то ли ждал от них помощи — ведь пришла же она в Кабул однажды в 79-ом…

— Про то, как разводят нелегальных эмигрантов, даже я наслышан, а ты, должно быть, и подавно, — Пепел курил, прислонившись к борту плечом.

— Нет, что ты! — воскликнул Витась. — Я давно знаком с людьми, которые устроили нас на маршрут. Я вожу им товары по заказу.

— Знакомство знакомством, а деньги диктуют свои суровые законы. К тому же не исключается самодеятельность шоферюг.

— Но почему ты так уверен, что нас кинут?!

— Я ни в чем не уверен, — Пепел втоптал окурок в сухую иностранную землю, — но в лохи попадать не хочу.

«Может, и не врет шоферня, — подумал Сергей. — Не исключено, что это из-за меня вскипели границы. Гнев чешской полиции, гнев Лопеса, гнев Интерпола — вот тебе и ужесточение проверок».

Водитель спрыгнул на землю, отряхнул руки.

— Коммон, бойз! — он постучал по часам и махнул ладонью, как пинг-понговской ракеткой. — Коммон!

— «Коммон», говоришь, — Пепел подошел к водителю вплотную, заглянул в глаза, — «без вещей на выход», говоришь. Переведи ему, Витась, вот какую фразу. У них еще есть шанс передумать. Последний шанс передумать и сохранить меня в числе своих друзей, а не врагов.

Шофер происходил из европейских южан, португальцев или испанцев, поэтому на эмигрантские подозрения отреагировал бурно: стал громко возмущаться, пылко жестикулировать и… отступать к кабине. Его напарник уже давно забрался в кабину, нетерпеливо выглядывал в открытую дверцу. Пепел, к удивлению Витася, успокоился, более ни на чем не настаивал, сел на корточки и даже закурил еще одну сигарету.

— А если нас все же хотят бросить? Здесь, у самой границы? — беспокойство заразной болезнью перешло к Витасю.

— Думаю, хотят. Его глазенки выдали. Сиганули в сторону глазенки.

— Так что ж ты!? — наклонившись, зловеще прошептал Витась. — Надо же остановить!

Мотор, который, естественно, не выключали, перешел с холостых оборотов на рабочие. Фургон тронулся с места, принялся объезжать старое кострище.

— Ну, остановил. И дальше? Умолять сознаться и исправиться? Захватить транспорт при содействии моей волыны?

— Почему б не захватить!? — вконец разошелся белорус.

— А если все-таки они не соврали? — ухмыльнулся Пепел. — Есть и такая вероятность, где-то процентов в двадцать. Тут надо, как говорят менты, брать с поличным.

Фургон, прощупывая дорогу фарами, выбирался с площадки.

— Значит, тупо попремся на какие-то там огни, гадая, подберут добрые дяденьки или не подберут?

— Я прикидываю, что тебе… — Пепел растер едва начатую сигарету меж клочков куцей травы, — тебе лично имеет смысл с четверть часа поторчать тут.

— А… Эй!

Витась не сумел закончить фразу, не с кем вдруг стало разговаривать. Пепел сорвался с места, размеренным, неторопливым бегом обогнул поляну с кострищем по краю, догнал фургон, сворачивающий с площадки на грунтовый съезд к шоссе, запрыгнул на задний борт, повис на нем. Бульбаш растерялся. Может, все-таки броситься догонять? Тем более — вдруг осенило — в кузове остался чемодан… Хотя вроде бы Серега ясно наказал дожидаться.

Усиливая растерянность белоруса, еще одна человеческая фигура, как белый призрак ночи, скользнула по следам Пепла вдогон фургону. Афганец, узнал Витась…

…Витасю ждать и волноваться пришлось не четверть часа, а целых три четверти. За это время успели вернуться то ли филиппинцы, то ли малазийцы и рассказали, главным образом, средствами пантомимы, что, пройдя по тропинке приказанные полтора километра, они не обнаружили шоссе.

Пока шли, до них не доносилось никаких звуков, обычно свойственных автомобильным трассам. Зато доносилось мычание коров, далекий собачий лай и, кажется, жужжание ветряка. А до таинственных огней, на которые их ориентировали, еще было идти и идти. Те двое с черными усами, между прочим, решились идти дальше. Скорее всего, придут на какую-нибудь ферму.

Как понял Витась, азиаты вернулись из вбитой в них привычки к послушанию, вернулись на место получения невыполнимых инструкций за новыми инструкциями. Тем более, на полянке почему-то остался белый человек, а белого человека они должны считать умным человеком. Чтоб впредь не мучиться и чем-то заполнить томительные минуты ожидания, белорус выяснил-таки национальность попутчиков. Они оказались — вот умора! — вьетнамцами. Трое мужчин, две женщины — в этом Витась разобрался еще во время поездки.

Чтоб еще чем-то себя занять, белорус выяснил, кем они друг другу приходятся. Оказалось: муж с женой, два брата жены и ее же сестра.

Так как подходящих занятий по-прежнему не подворачивалось, Витась пригляделся к сестре, нашел, что она не лишена экзотического своеобразия и бесспорна молода. И белорус стал, косясь на братьев, выспрашивать ее, не скучает ли девушка в нелегальной эмиграции, хочет ли она побольше узнать про Европу, если хочет, то он, большой белый человек, с радостью поможет ей в нелегком и радостном труде получения новых знаний…

— Парижским порядкам я начал учиться на собственных ошибках, — начал преподавание курса начинающего европейца белорус, — Зашел выпить чашку кофе, узнал ее стоимость, 6 франков, и тут же высчитал сумму чаевых. Я гордился тем, что знал: на чай надо давать 10 процентов от счета. В моем случае, значит, 60 сантимов. Дал ровно 6.60, уселся за стойкой, жду. Барменша сказала «мерси», принесла кофе. Пью, радуюсь, что все сделал правильно. Тут эта клуша приносит маленькую пластмассовую тарелочку и кладет ее на стойку рядом со мной. Причем кладет вверх дном. Я тарелочку взял, повертел. Может, это пепельница? Не похоже, она же пластиковая — расплавится. Может, для какого-нибудь пирожного? Но я ничего не заказывал. И почему вверх дном? Перевернул загадочное блюдце, постучал по нему ногтем, мило улыбнулся и вежливо спросил на английском: «Forgive, what it?». Мол, простите, что это? И началось! Барменша в лице изменилась, по-французски что-то затрещала, потом нашарила в кассе какие-то монетки и мне швырнула. Гляжу — мои «чаевые» 60 сантимов. Остальные посетители как-то насмешливо посмотрели, а эта баба за стойкой начала меня передразнивать: «what it, what it!». И по-своему что-то про туристов добавляет. Стыдно мне сделалось, я ей на чистом русском сказал: «Вы, мадмуазель, меня неправильно поняли. Заберите монетки». Она сантимы все же сгребла, но еще что-то бурчала, когда я, кофе не допив и расстроившись, уходил оттуда. Потом узнал, что совершил сразу три ошибки. Во-первых, 10процентов у них положено давать только в ресторане. За чашку кофе в Париже чаевые стандартные — 1 франк. За бокал пива — 2 франка. Во-вторых, оказывается, где-то до первой мировой войны французский считался языком международного общения, а уже потом начал быстро сдавать позиции английскому. Уязвляя тем самым национальную гордость французов, которые по инерции продолжают считать, что всякий приличный и образованный иностранец должен уметь хоть немного говорить на их языке. Я же заговорил на ненавистном барменше английском, хотя за версту было видать, что клиент — не англичанин. Наконец, таинственная тарелочка являлась просто — «меткой». Кладя ее возле меня, барменша для себя отмечала, что этот посетитель уже расплатился, а вверх дном — потому, что он сдачи не потребовал. Вернуть такую «метку» в нормальное положение — все равно, что потребовать: «Сдачу давай!» Те жалкие 60 сантимов…

Знакомое — уж наслушались слава тебе господи! — тарахтенье мотора подкинуло нелегальных мучеников с корточек и развернуло лицами к дороге. Родной фургон — в этом никаких сомнений — выехал, залив светом фар кострище, утоптанную землю и кусты. Но в кабине сидели не два толстомордых придурка в бейсболках. За ветровым стеклом грузовика покачивались совершенно другие шоферы: за баранкой — афганец, рядом — русский парень Сергей…

…Пепел остановил грузовик просто — выстрелил в заднее колесо. А, когда резина зачмокала по асфальту, и фургон, вырулив на обочину, заскрипел тормозами, афганец даже быстрее Сергея добежал до кабины. Выдергивая одного из шоферюг и укладывая его лицом в песочек дорожной обочины, душман обошелся без стволов и перьев, одними жилистыми руками. Впрочем, афганец не обошелся бы без Пепла. Шурави Пепел вовремя воткнул пистолетный ствол в складки жира на боку второго шофера, иначе огреб бы душман разводным ключом по тыкве.

Спрашивается, чего это вдруг и когда именно Пепел начал стрелять по колесам? Конечно, повесть о своем автопробеге, Сергей начал как раз с этого пункта. С того, как убедился, что какой бы то ни было государственной границей и не пахнет; автофургон катит не в ту сторону, куда хитрая шоферня в бейсболках направила людей, а в нагло противоположную; а на дорожном указателе значится «Insbruk — 50 km.». Как же тут было не выстрелить в покрышку!

После того, как пленные водилы поменяли колесо, душман коварными азиатскими узлами из поясных ремней привязал им за спиной ручки к ножкам, сделал им, по нашему говоря, «ласточку». Чувствовался опыт: или на баранах упражнялся в своих горах и кабулах, или на разумном двуногом материале. На кляпы пошли замызганные бейсболки.

По шоферским карманам, в бардачке и в какой-то сумке Пепел наскреб около тысячи евро. Вполне приличная сумма для посещения придорожного магазина…

…Когда грузовик подкатил к заправке, двое ухарей в бейсболках уже украшали собой фургон. А магазину при заправке повезло — вряд ли с момента его открытия кто-нибудь покупал столько всего за раз. Да вдобавок ночью. А они еще открывать не хотели, дурилки. Ночь, сигнализация!

— Пикник? — спрашивали у Пепла, когда он шел мимо полок и ссыпал в корзину все, что хоть чуть-чуть понравится.

— Йес, йес, бьютифул пикник! Гигантише пикник! Я есть пражски тьюрист, я есть гаст, вилла, яхта, френд, амиго. Ит из Раджи Сингх. Индия, Калькутта. Ит из май стюард, — так Пепел объяснял хозяину магазина и заправки, кто это оттаскивает наполненные корзины к магазинной кассе. — Дас ист фантастиш, андестенд?

Хозяин кутался в пуховик, наброшенный на голое тело, и одновременно с опаской и с невысказанной мольбой наблюдал за ночными гостями. Что ж, хоть чья-то мечта исполнилась этой звездистой полнолунной ночью. Разумеется, как оно всегда и бывает за счет чьего-то невезения, за счет чьего-то проигрыша…

…На месте старого кострища вновь полыхал огонь. В очистительном пламени сгорали коробки, доселе служившие недоброй, противозаконной цели укрывания живого груза от проверяющих глаз. Коробки подбрасывал в огонь афганец. Но прежде он их кромсал большим изогнутым ножом, отвлекаясь от своего занятия лишь для того, чтобы полюбоваться игрой огненных бликов на новенькой, бритвено заточенной стали, и улыбка раздвигала его потрескавшиеся губы. Нож афганцу купил Пепел.

— Водки у них тут нет, — Сергей, тяжело вздохнув, свинтил пробку с бутылки виски «Джонни Уокер». — И это называется, мир изобилия и товарного перенасыщения. Ни водки, ни ржаного хлеба, ни «Беломора». Давай, Витась, подставляй стаканы.

По крайней мере, журчал напиток виски, переливаясь в пластиковую тару, очень похоже на водку.

— Я удивляюсь другому, — Пепел принял от замужней вьетнамочки, которую звали Нхан, разрезанную пополам и проложенную ломтями ветчины и кусочками сыра «пармезан» булочку, — зачем они вообще из Чехии выехали, раз не собирались переправлять нас в Италию? Ну, покружили бы денек по чешским дорогам. Что бы мы сквозь дырочки разглядели-то?!

В кузове мычали связанные шоферы.

— Я так понимаю, это и есть настоящая разводка по-европейски, с обязательной долькой «гуманизьма» в криминальном коктейле, — Пепел вручил вьетнамцу Фану стакан с виски. — Вроде бы, получается, и не совсем сподлянили, даже какие-то деньги отработали, все-таки полпути провезли. Совесть, получается, лишь до половины вымарана в грязи, отсюда и у какого-нибудь пастора Шлага быстрее получишь отпущение грехов. А теперь переводи, Витась, раз у всех налито. Большой Нелегальный Праздник считаю открытым!

Огонь жадно, как жрет спозаранку пиво алкоголик, пожирал коробочный картон. Легкое испанское вино уничтожали мелкими глотками вьетнамские женщины Нхан и Мей, по виски ударяли мужчины разных племен и народов. Лишь афганец не пил вина и виски, но много смачно ел, опустошая с ножа одну за другой мясные консервы (говяжья тушенка!). А облизывал он острие ножа с такой любовью, с какой не облизывает главная жена в гареме своего падишаха.

Подарки получили все. Белорусу Витасю был куплен брелок-радиоприемник в виде футбольного мяча, вьетнамцам достались наборы цветных фломастеров тайваньского производства. Витась уже не так внятно, но с прежним упорством учил Мей европейским премудростям:

— …Поселившись в отеле, группа столпилась у края бассейна и долго его разглядывала: для людей, впервые попавших за границу, наличие бассейна в гостинице являлось признаком крайней роскоши и свидетельством того, что «жизнь удалась». Потом туристы скрылись в своих номерах, но уже через пять минут персонал стал свидетелем страшного зрелища. Из своего номера торжественно вышел русский, полностью снаряженный для снорклинга — ныряния с трубкой, маской и ластами. Под напряженными взглядами служащих отеля он прошлепал к бассейну и… Персонал просто не успел ни о чем предупредить отчаянного гостя: тот с размаху рухнул всем телом в бассейн, собираясь, видимо, нырнуть поглубже и рассмотреть подводные достоинства заморского чуда. Через несколько секунд на поверхность всплыла ушибленная тушка (другого слова не подберу) бедного туриста. Стекло его маски треснуло, ласты свалились и всплыли в разных концах бассейна, а трубка осталась лежать на дне. Бесчувственное тело общими усилиями уволокли в медпункт, а через час у бассейна появились таблички на плохом русском языке: «Фнимание! Басеин для детей! Глубин — 50 см! Купать себя в море — 100 метр!»…

Наконец, вернулись и наплутавшиеся курды. Они дошли до сетчатой изгороди, за которой начинались длинные сараи с мычанием внутри. Стоило подойти к изгороди, как срабатывали фотоэлементы, на столбах включался свет, а на сетку с лаем бросались откормленные собаки. К таким сюрпризам курды поспешно повернулись спиной.

Они были приятно удивлены грузовику, который уж не чаяли встретить когда-либо в этой жизни, были неприятно удивлены предательством шакалов-шоферов и были очень рады подаркам — зажигалкам в виде огарков свечей.

Витась зудел на ухо Мей:

— Первый белорусский авиарейс на Кипр состоялся в 1992 году. Уже на борту белорусские «братки» основательно загрузились спиртным, готовясь к встрече с далеким островом. И начали интересоваться у стюардесс, входят ли в стоимость билета интим-услуги. Кончилось тем, что на подлете к Кипру пятеро из пассажиров ломились в кабину пилотов, чтобы «показать пацанам, как надо садиться». Разумеется, испуганный экипаж связался с землей и прямо в аэропорту на руки первых белорусских туристов одели наручники. Через пару дней в эти расстроенные горе-туристы проявились в офисе минской турфирмы. Они уже не галдели, не веселились, а сурово повествовали о своих мытарствах и требовали компенсации за испорченный отдых. Типа: «Подлетаем, типа, к Кипру. Все чин-чином, блин, культурно. Выходим, как солидные бобры, а нас менты кипрятские с браслетами ждут. И тем же самолетом — обратно в Минск. А где, блин, гостеприимство?»…

Пепел отбросил опустевшую бутыль, вытащил из ящика нового «Джонни Уокера».

— Мей, прикрой кабину, музыка мешает. Я тост говорить буду.

Незамужняя вьетнамка все поняла, выскользнула из-под руки бульбаша и прикрыла дверцу кабины, в которой старалась автомагнитола.

— Я могу перевести на английский, — предложил Витась.

— Не надо. Им уже пора понимать и без перевода.

Пепел встал, держа в руке пластиковый стаканчик с «Джонни Уокером». Окинул взглядом притихшее нелегальное сообщество.

— М-да, думал ли я… Ну да ладно, не об этом речь. Речь пойдет за нашу с вами жизнь. Знаете, синьора Лопеса? По глазам читаю, что не знаете. А есть такой мудак международного масштаба. Он гадает, где я, куда Серега подевался? А я тут с вами виски дринкен. И в это есть что-то, я б сказал… мистическое. Короче, завтра я сам займусь нелегальным перевозом. Рубь за сено, два за воз, полтора за перевоз, ферштеен? За коробками прятаться не будете, хватит крысиной жизни. Короче, нелегалы, вот вы куда-то едите за счастьем. А вы уверены, что будет у вас когда-то более счастливый вечер, чем этот? Выпьете ли вы в своей жизни что-нибудь лучше, чем «Джонни Уокер»? Будет ли вообще какой-нибудь другой вечер кроме этого? Вот то-то оно, что это есть неизвестность. За неизвестность и до дна, нелегалы!

* * *

Лахузен проткнул карту булавкой с красной, фосфорицирующей головкой в районе австро-итальянской границы. Булавка поразила деревню Шёлемань, славящуюся виноградом и козьим сыром. Оттуда поступило последнее сообщение.

К сожалению, извилистый путь русского бандита Отто отмечал задним числом.

Очертив территорию, где теоретически мог объявиться личный враг синьора Лопеса, «Новый абвер» проверял каждое сообщение о любых, самых пустячных происшествиях на этой территории. Слишком поздно они вышли на мелкого албанского проходимца Мустафу и курирующих его подонков, которые были избиты странной славянской парочкой. (О, Лахузен с какой радостью принял бы личное участие в расстреле всей этой никчемного двуногого албанского мусора, изгадившего Европу, но пришлось внимательно их выслушивать и платить за информацию). Один из драчливой парочки подходил под описание разыскиваемого русского. След был взят.

Андреас проницательно связал появление у русского беглеца напарника с ночным посещением чешской фермы. Пришлось вернуться в те края. У местного сонливого и добродушного полицейского, похожего на отставного Швейка («О, майн готт, что ж ко мне так привязался этот проклятый Швейк, когда ж пройдет этот пражский кошмар», сам на себя разозлился Лахузен), легко установили личность господина, проживавшего на ферме в качестве гастарбайтера. Витась Завирюха, гражданин Белоруссии, согласно паспортной записи постоянно проживает в городе Витебске, согласно полученной информации проживает где угодно, но только не в городе Витебске.

Предположение, что русский, не столь хорошо знакомый с Европой, воспользуется связями этого Витася, полностью оправдалось. Удалось быстро отработать круг знакомств гражданина Белоруссии. Так вышли на людей, занимающихся переправкой нелегальных эмигрантов. От них же и узнали, что фургон, в котором ехал русский со своим напарником, сошел с маршрута, исчез.

Однако людям «Нового абвера» удалось нащупать след фургона. Этот русский Иван… впрочем, он не Иван, а Серхей («доннер веттер, какое трудное имя!») ведет себя непостижимо неразумно. Никакой логики. Да, захват фургона можно признать разумной акцией. Но зачем он потащил с собой этнически недоразвитых, абсолютно неподконтрольных особей из стран третьего мира? Ладно бы еще просто потащил, славянин же устроил целый балаган из этой поездки, словно и не надо ему ни от кого скрываться!

Следует признать — способ преодоления границы выбран верно: по проселочным, лесным и горным дорогам, от деревушки к деревушке, в объезд всех постов. Но почему не ехать тихо, зачем сопровождать езду шумом и грохотом?! Какой в этом смысл?!

По свидетельствам очевидцев искомый фургон проезжал через их поселения с песнями, с винопитием, с пусканием петард. Путешественники надолго удивляли продавцов местных магазинов, иногда покупая немыслимые вещи. Зачем, скажите, понадобилось русскому и его окружению черно-белый фотоувеличитель и хоккеистская форма?

Ну а как прикажете объяснить такую выходку: они вернулись в деревню, от которой уже отъехали на приличное расстояние, узнав от случайного прохожего, что в той деревне делают лучшее на всей пограничной земле вино. И они купили целый бочонок этого вина!

А следующий поступок этого Серхея и его зондеркоманды, как говорят сами русские, «не лезет уже ни в какие ворота». В одной из деревень они попали на праздник туземного значения в честь какого-то святого. И приняли участие в гуляниях. Пили и плясали. А ведь на празднике присутствовали люди от власти, от полиции и даже один пограничник.

Лахузен читал факс с отчетом посланного в ту деревню агента как газетный фельетон. Не верилось, что в донесении рассказывается о людях, которые убегают и скрываются.

Вот — пожалуйста. Человек в чалме, предположительно афганец, поставив вьетнамку к деревянному кругу, метал ножи. Курды вызывали местных силачей на расстеленный ковер бороться. Вьетнамцы учили местных жителей своим танцам. Русский показывал карточные фокусы, потом обыграл в карты хозяина двухсот акров виноградников, выиграл дом, но согласился в уплату проигрыша взять несколько бочонков вина и продуктов под завязку. Его витебский приятель был чуть не побит братьями одной из деревенских красавиц, но дело закончилось примирением за столом и чем-то вроде помолвки.

Ладно, русские и белорусы — это особая человеческая статья, их образ мышления отчаялись понять западные психологи. Но почему так вызывающе вели себя нелегальные эмигранты?! Ведь они обычно бояться даже по нужде выходить из трюмов и трейлеров, в которых их перевозят. Что с этими-то стало? Может быть, все эти представления были затеяны русским для того, чтобы деревенские жители принимали их компанию за бродячий цирк?

Однако только у древних греков Ахилесс не может догнать черепаху. Все это хитрые игры ума и не более. Путь, который проделывал фургон русского от деревни до деревни за час, они, «Новый абвер», отслеживали за минуты. Таким образом они становились все ближе к русскому Ивану, таким образом они сокращали изначальное отставание. И, по расчетам Лахузена, где-нибудь в центре Италии они нагонят Ивана. Особенно, если тот станет подолгу задерживаться на одном месте. Тем более если он продолжит вести себя столь неразумно…

Глава седьмая. 2 мая 2002 года. Как умирают в Венеции

Споемте, друзья, ведь завтра в поход

Уйдем в предрассветный туман.

Споем веселей, пусть нам подпоет

Седой боевой капитан.

«Вечер на рейде» Стихи А. Чуркина, музыка В. Соловьева-Седого

Дом доживал последние годы, а то и месяцы перед уходом… вот только куда? На слом ли, на реконструкцию ли, — никто точно не знал. Никак не могли пересечься в одной точке мнения владельца, городских властей, организаций общественного надзора и Юнеско, занесшего этот дом в перечень мировых архитектурных памятников. Профессор из Генуи Умберто Домиани давал дому не более четырех месяцев, аргументируя столь малый срок расчетом активности жучка-древоточца, подтачивающего несущие балки. Венецианский водопроводчик Паоло Траволло, считающий разговоры о гибели Венеции пессимистичными и вредными, заявлял, что «кабы трубы в домах поменять, воду из всех подвалов выкачать, то враз стал бы не город, а царствие небесное». Это всех домов касается, говорил Паоло, и дома Капольяни тоже.

Владелец же дома утверждал, что все в руках божьих, а господь благоволит семье Капольяни с тех самых средневековых пор, как дож Меркуцио подарил Антонио Капольяни за личную преданность первый на белом свете кубок из венецианского стекла. Конечно, в их фамилии, как и в каждой аристократической семье, случались свои уроды, извращенцы и предатели нации, но они отсыхали и отваливались от генеалогического древа Капольяни, не нанося ему вреда. Семидесятилетний сеньор Фабрицио Капольяни, занимал весь последний, он же четвертый, этаж и проживал в одиночестве, если не считать приходящую пожилую служанку и домашнюю живность: долматина Чико, кота Филидора, трех попугаев и несколько десятков ящериц разных видов и подвидов. Нижние этажи были отведены под отель, когда-то приносивший семье Капольяни недурной доход.

Теперь в припахивающих гнилью и плесенью номерах, как с видом на внутренний дворик, так и на канал с зеленой водой, изредка останавливались лишь престарелые чудаки, представители богемы и богатые мизантропы. В числе пригодных к проживанию числились номера третьего этажа «43» и «44», расположенные напротив друг друга. Именно их сейчас занимали единственные на всем этаже двое постояльцев, мало напоминающие обычных клиентов «Аль-Капочинно». Пепел, свистом импровизируя на тему похоронного марша, чистил в сорок третьем номере пистолет. Витась расхаживал по комнате.

— Это картина, — произнес Витась, остановившись перед портретом, с которого людей буравил суровым взглядом из серии «что ж вы, гады, делаете» седовласый муж в пижонском воротнике и с золотой цепью, похожей на велосипедную, на бархатной груди. — Она красивая и большая. Ей много лет.

— Сколько лет этой картине? — спросил Пепел. — И как тебя зовут?

— Меня зовут Витась, я родился в Витебске. Картине две тысячи двести сорок восемь лет. Картине очень много лет.

Если бы их подслушивали, то немало подивились бы идиотизму постояльцев. Так общаются между собой разве обитатели специфических заведений, крашенных в желтую краску, да чукчи в анекдотах.

— Окно, — Витась потрогал могучую раму из темного дерева и пощупал, словно задумал покупать, ткань складчатых бардовых гардин, которые могли бы при ином развороте судьбы стать театральным занавесом. — Окно.

Окна номера «сорок три» выглядывали во внутренний дворик: на поросшие плющом стены, неработающий фонтан с тремя мраморными грациями, деревья, которые давно забыли, что где-то по белу свету бродят садовники с секаторами, и скамьи, чьи тонкие металлические трубки, как проказа, покрывали пятна ржавчины.

— И что?

— Оно широкое, высокое, э-э… Не знаю.

— Плохо, — покачал головой Пепел, собирая вычищенное оружие. — Ты есть не Джек Лондон, ты есть не Индиана Джонс.

И Пепел, загнав обойму на место, перешел на русский:

— Залезай в талмуд, смотри, как по-ихнему будет «прозрачное», «старинное», «немытое».

Все дело в том, что эти двое прежде говорили по-английски. Как известно, лучший метод ускоренного изучения — погружение в языковую среду.

Пока Витась листал потрепанный, без обложки, самоучитель английского на белорусском языке, Сергей подошел к двери. Прислушался. Из-за богатырской дубовой двери с фигурными накладками из деревьев других пород, которая могла при случае пригодиться для съемок фильма про аристократическую повседневку, пробивалась одна лишь затхлая тишина загибающегося от старости отеля. Вот чем хорош нынешний отель — этой тишиной. Любой шухер прокатится по гостинице, как грохот камней по трубе, заставит весь дом затрещать старыми деревянными костями, покрытыми вяленым каменным мясом.

Однако ныло. Звериное чутье на опасность, не раз вытаскивавшее Пепла из жестоких передряг, скребло по нервам когтями. Пепел не вычислял по бумажке, сколько времени потребуется лопесовцам, чтобы встать на след и подобраться вплотную, но, очень может быть, чутье выполнило эту работу одному ему ведомыми путями. И теперь вот сигнализирует о наступлении критического срока.

В предыдущем отеле Витась попытался расплатиться наукой о двойной бухгалтерии. Портье трижды переспросил, что такое «черный нал», а, наконец, врубившись стал набирать телефонный номер полиции. А еще говорят, что в Италии мафия бесчинствует. Пришлось спешно искать другой отель.

До полдня они отсыпались после нелегального переезда, где путевого сна так и не получилось. Отоспавшись, сошлись в номере «сорок четыре», куда и заказали завтрак. Завтрак в итальянском духе: пицца с сыром, ветчиной и газоном из зелени, ломти какой-то рыбы, которые требовалось макать в прилагающийся соус, булочки и кофе. И ни капли спиртного. Заказывать водку или слабоградусные напитки в большом количестве (а на фига они нужны в малом количестве?) не стали. Как не стали заказывать или зазывать в номера итальяночек. Короче, полное облико морале. К вечеру следовало сохраниться собранными и отдохнувшими.

Позвонив по аппарату в стиле «ретро», заставившего Пепла вспомнить фильмы далекого детства про Ильича и Крупскую, они поставили портье в известность, что будут торчать в сорок четвертом и если, скажем, на их имя поступит корреспонденция, то знайте, синьоры, где нас искать. После чего руссишо туристо передислоцировались в номер «сорок три».

До кораблика, который доставит их с Витасем в городок Бриндиси, оставалось пять часов. В Бриндиси предстояло найти рыболовное судно, капитан которого согласился бы заплыть в территориальные воды Туниса или Ливии, и высадить на африканский берег двух замечательных парней. Еще, кстати, предстояло раздобыть денег на оплату транспортных услуг, но эта задача сейчас представала последней по степени важности.

— Нашел, — сказал Витась. — Запоминай, «старинное» по-английски «Ancient».

— Я почему-то так и думал, — отозвался Пепел, отходя от двери…

…Звякнул дверной колокольчик. Портье привычно накрыл крышкой от термоса крохотный двухглотковый стаканчик с кьянти, как цыгане на площади перед дворцом Святой Марии делла Салюте накрывают наперстками плутоватый шарик. Не то чтобы портье боялся быть пойманным за употреблением и лишиться места. Просто сказывалась многолетняя привычка переживать за репутацию заведения. Марко вообще-то ничего не боялся. Как он может бояться, если он родом с Сицилии!

Так много людей сразу в «Аль-Капочинно» не входило с того дня, когда «Удинезе», игравшая на кубок страны с «Венецией», выбрала местом проживания почему-то именно их отель. А было это… в тот год еще невиданно хорошо уродился виноград, и молодое вино было чертовски дешево, эхе-хе… давно это было.

Визитеров набилась адова куча — около двух десятков мужчин и одна женщина. Совсем не во вкусе Марко — высокая, плечистая, с грубым немецким лицом и с коротким ежиком обесцвеченных волос. Судя по злобному взгляду — портье тоже находился вне ее вкуса.

К стойке подошли трое: явный итальянец, синьор незапоминающегося облика и седовласый импозантный синьор с прямой спиной. Чуть вперед выдвинулся итальянец. К лицу Марко подлетело удостоверение.

— Интерпол.

Тем временем другие, как теперь выяснилось, интерполовцы взяли под контроль вход на лестницу и двери служебных помещений. Двое приволокли с собой объемистые сумки, вроде тех, с которыми садятся в автобус футболисты, собираясь на матч в другой город. Когда нежданные гости сбросили сумки с плеч, внутри бряцнуло железо. А на стойку перед Марко легла закатанная в пластик фотография, с которой, прищурившись, глядел в объектив некий короткостриженный синьор в свитере.

— Узнаете?

Конечно, Марко узнал. Один из двух подозрительных синьоров, которые вчера поселились на третьем этаже. Портье сразу заподозрил клиентов в связях с ИРА[28] — уж больно ирландские лица, слишком мало вещей и странный выбор отеля. Выходит, он был прав. Но Марко был сицилийцем, более того, он родился в пригороде Палермо, а где еще так яро ненавидят полицейских, как в Палермо?!

— Прошу прощения, синьор карабинер, я плохо вижу без очков, годы знаете ли. Будете в моем возрасте, припомните мои слова, клянусь мадонной. Куда же я их положил?

Куда и всегда. Очки находились под рукой, но Марко получал удовольствие от того, как нервничает и злится этот легавый.

— Где он остановился? — грозно надавил интерполовец-итальянец.

Незапоминающегося вида синьор показал пожилому синьору на полочки с ключами. Пожилой кивнул и сказал что-то одобрительное.

Ах да, догадался и Марко. Полочки. Где не хватало шести ключей. Увы, такие неважные времена переживал «Аль-Капочинно» — всего шесть занятых номеров. «Они просто проверят все номера подряд, напугают последних постояльцев, и те съедут». Марко достал из ящика очки. Быстро взглянул на фотографию.

— Святая Дева! Я вспомнил его, синьор карабинер. Этот человек действительно у нас, остановился в сорок третьем.

Портье направлял полицейскую свору в сорок третий, давая ирландцам шанс. Они услышат, как ломятся в номер напротив и, конечно, догадаются что-то придумать. Это из сорок третьего не попрыгаешь — внизу поджидают каменные плиты внутреннего двора палаццо, а из сорок четвертого можно спрыгнуть в канал.

Танталовы муки, матерь божья! У Марко отвалилась челюсть, когда слаженно вжикнули молнии двух сумок, и свет заиграл на оружейном металле. Сумки, святая дева Мария, были набиты доверху! Интерполовцы молча и деловито принялись разбирать оружие. Короткоствольные автоматы, длинноствольные автоматы, карабины, помповики и… — о, пречистая сила! — гранатомет!

Марко, находясь в полной прострации и повинуясь безотчетному инстинкту, потянулся к стаканчику кьянти, что стоял рядом с телефоном.

— Не дергайся! Замри и не дыши! — в нос портье уткнулся холодом и ужасом ствол очень большого и очень блестящего пистолета…

…— Это какой-то краеведческий музей, а не гостиница, — сказал Витась по-русски, перебирая виниловые грампластинки, сложенные стопкой на трельяже возле патефона. Карузо, Челентано, Рикки энд Повэри, музыка к фильмам Чарли Чаплина и Макса Линдера. Затем добавил по-английски:

— Все это рок-н-ролл.

— Мир потребления, Витась, мир потребления. Где на каждый спрос найдется свое предложение, — заметил развалившийся в дряхлом кресле Сергей, попыхивая сигаретой. И в свою очередь тоже присовокупил на англицком наречии:

— Брать или брать, вот в чем вопрос.

Они замолчали, погрузившись в глубокомыслие. Пепел задумался о том, что через пару часов надо будет заказать обед в противоположный, сорок четвертый номер, и обед должен быть плотный, макарон каких-нибудь побольше, мясца — путь предстоит далекий. Мысли о предстоящем пути законно привели к раздумью по поводу синьора Витася. Зачем Пепел с ним возится, как лысый с дудочкой? Белорусу пока лишь известно, что Пепел от кого-то убегает, и спутник думает — от полиции, а это в глазах человека, покрутившегося по европам, не выглядит серьезной проблемой. Еще же Витась полагает, будто Пепел желает затаиться в Африке. И это заблуждение пока ни в чем не замазанного бульбаша или надо рассеять честным признанием, или — просто слинять, ничего не объясняя. Удобнее всего будет слинять в заштатном местечке Бриндиси. Оставить его где-нибудь на шухере, самому договориться с моряками на одно время, а белорусу назвать время несколькими часами позже. И потом срыть от него, затерявшись в толпе. Белорус придет в порт в означенное время, когда его русский приятель Сергей будет уже бороздить…

— Тихо! — вдруг страшным свистящим шепотом приказал Пепел.

В кресле барствовал, отдыхая, один человек, из кресла по-кошачьи пружинисто в ы с т р е л и л совершенно другой человек. Этот человек — собранный, как гепард перед атакой, по-звериному опасный — прильнул к дверному косяку, вытащил из-за пояса пистолет и загнал патрон в патронник.

Витась замер там, где его пригвоздил к месту приказ Сергея. Замер в нелепой позе, прикрыл глаза и тоже кое-что расслышал. Как скрипят ступени и половицы под чьими-то ногами…

…Отто фон Лахузен не имел права на ошибку.

Когда стало известно, где укрылся беглец, и только-то и осталось, что захватить его или, как допустимый вариант, уничтожить, Лахузен поставил в известность шефа. Они с «Канарисом» посовещались, после чего «адмирал» связался с Лопесом и заверил того, что «Новому абверу» по силам справиться самому. Да, они с «Канарисом» рисковали. Сорвись рыбка с крючка и тогда о деньгах богатого грязного латиноса можно забыть навсегда. Но запроси помощи у Лопеса — тоже не получишь всей суммы обещанного вознаграждения, да и авторитет «Нового абвера» упадет ниже нижнего предела.

Лахузен привлек всего двоих помощников из местного, итальянского отделения. Как без них обойдешься — никто из его немцев языком Муссолини не владел, даже полиглот майор Нойбауэр. Но доверять макаронникам Отто не мог, трусливая, кичливая, празднолюбивая нация, этой нации он не доверил бы даже надзор за гороховым полем. Поэтому Лахузен нацелил итальяшек на второстепенные участки: одного из макаронников определил приглядывать за портье, другого выдвинул за двери — отгонять посторонних.

Итак, люди на позициях, перекрыты все возможные отходы противника, сам Лахузен стоит у поворота с лестницы в коридор, застланный давно не чищенным, линялым ковром. В этот коридор выходит дверь того самого номера «сорок три». Осталось дать отмашку к началу операции. Дичи некуда деться….

…Под окнами звякнуло и покатилось. Похоже, задели ногой бутылку, затерявшуюся в траве, которой буйно поросли стыки каменных плит. Ожидаемо. Их обложили в номере, как зверей в логове. Но Пепел потому и выбрал номер «сорок три», что не исключал такой пакостный разворот событий.

Шарканье ног в коридоре затихло возле двери. Интересно, будут стучаться или сразу начнут вышибать? Пепел, двигаясь беззвучно, отступил в комнату, подозвал к себе белоруса.

— Уходи, как показывал, — звуки, покидая губы Пепла, чуть шелестели, будто листья на небольшом ветру. — Даже, если тебя заметят, не беги, ты им на хрен не нужен. Встретимся через два часа на причале. Помнишь причал?

Витась замахал руками, протестуя, мол, я приму бой плечом к плечу. Пепел показал белорусу кулак.

— А вдруг это не полиция? — на ухо Сергею прошептал Витась.

— Ясен пень, не полиция. Потому вали и быстрее. Пошел! — Пепел толкнул бульбаша в плечо.

В дверь постучали. Пепел не отозвался. Ну, мало ли, не слышит человек! Постучали еще раз, настойчивей.

Витась же тем временем, ступая на цыпочках, подобрался к пуфику из гобеленовой ткани, на котором лежал его чемодан, уцепил галантерейное изделие за ручку… Сергей предостерегающе шикнул, мол, ты что, рехнулся? Печально вздохнув, белорус, откинул крышку, вытащил бритву, память об отце-курортнике, сунул ее в брючный карман. И заскрипел половицами по направлению к камину.

Оставшийся со времен владычества печного отопления камин — вот причина, по которой Пепел облюбовал для дислокации гостиничный номер «сорок три». По ширине дымоход камина мог сравниться с дорожкой метрополитеновского эскалатора. И что самое приятное — кладка дымохода была частично разрушена, пустоты из-под выпавших кирпичей образовывали преудобнейшие ступени. Взобраться по ним наверх могла бы и синьора в преклонных летах. Во втором снятом ими, сорок четвертом номере, стояла голландская печь, которую как спасательное средство, увы, не используешь. Из сорок четвертого только разве в окно сигать, пытаясь угодить между пришвартованных гондол.

На третий стук Сергей откликнулся голосом разбуженного человека.

— Ху из ит?

— Я, горничная, — ответил ему девичий голосок тоже по-английски. — Мне надо у вас прибраться.

— Ноу, ай… э-э… эм, эм, — на ум никак не приходили подходящие английские слова вроде «занят, устал, хочу побыть один, мне нужно закончить работу над докладом», — ноу, ноу, синьорина. Синьорина, чао, чао!

Витась переступил каминный экран, забрался в проем, пропихнул туловище в жерло дымохода, вот уже видны одни ноги, вот эти ноги дрыгнулись и скрылись из виду. Вниз посыпалась крошка, на волю вырвалось облако сажи, грохнулся кирпич.

«Синьорина» за дверью еще раз попробовала уговорить клиента и, напоровшись все на те же «ноу, ноу», замолчала. Ко всему прочему, думается, ее, как и ее подельников, приводили в недоумение странные звуки, доносящиеся из-за двери.

Да, Пепел немножко размялся, переставив мебель. А разве не может он чуточку подготовиться к венецианской битве при отеле? Вспомнилась старая шутка: «Прелставьте, какие мысли бродят в голове хирурга, когда он режет шашоык».

Все, за дверью установилось предгрозовое молчание. Ясно, что неудавшуюся «синьорину уборщицу» отодвинули в сторону и распределяют роли на вторжение. Вот сейчас и начнется, понял Пепел…

…Першило в горле от сажи, слезились глаза. Находить опору для рук и ног было несложно — выбоин хватало. Но быстрого карабканья все равно не получалось, пока разглядишь во мраке или нащупаешь, где там пустоты, пока отплюешься от всей этой дряни, что роится в трубе, пока убедишься, что кирпич тут же не выкрошится. Витась пробирался все выше, чувствуя себя этим, как его… Ну как же зовут этих обормотов? Он взглянул наверх, посмотреть сколько осталось, разглядел квадрат света метрах в двадцати над собой и — вспомнил. Спелеологом он себя чувствовал, вот кем…

…Фридрих и Карл-Хайнц, в каждом из которых сидело по сто с небольшим килограммов, разбежались от противоположной стены и впечатали железные плечи в деревянную преграду. Дверь содрогнулась и устояла, косяк хрустнул и тоже устоял. Фридрих и Карл-Хайнц снова отступили к противоположной стене.

— Отставить, — приказал Лахузен. — Не станем терять время. Огонь!

Пепел услышал: «Фойер!», и захлопали, затрещали выстрелы. Полетела щепа. Вокруг замка быстро вырос черный круг. Искалеченная дверь вздрогнула под ударами ног и под треск доломанного замка отлетела от косяка. Фридрих и Карл-Хайнц первыми ворвались в номер, увидели перед собой темные силуэты с оружием и, не задумываясь, вдавили спусковые крючки короткоствольных израильских «Узи».

Зазвенело, стало осыпаться осколками и вдруг с грохотом целиком обвалилось зеркало, много десятков лет отражавшее людей в полный рост. Фридрих и Карл-Хайнц в пороховом дыму остолбенело таращили глаза, не понимая, как они могли принять отражения за живых людей. И тут они наконец увидели живого человека, он вырос над креслом, сжимая двумя руками пистолет. Два выстрела прогромыхали почти слитно. Фридрих и Карл-Хайнц — один с пробитой грудью, другой с пробитой головой — упали на пороге. Еще две пули ушли в коридор, заставляя остальных лопесовцев отпрянуть под прикрытие стен.

А что прикажете? Сдаваться на милость синьору Лопесу? Пытаться уговорить преследователей на гладиаторские рукопашные бои? Лезть сразу за Витасем и схлопотать пулю в задницу? К сожалению, время путешествия мирного этнографа и натуралиста Пепла закончилась. Это сказки, будто скунс в минуту опасности просто обрызгивает врага свом дерьмом. На самом деле скунс целит струей в глаза напавшему, и дерьмо его настолько ядовито, что напавший может ослепнуть…

…В конце концов живым можно и не брать. Пусть меньше денег, зато и хлопот меньше. Так подумал Лахузен и приказал:

— Гранаты!..

…Марко мог еще как-то терпеть, что этот макаронник с пистолетом расхаживает по холлу, как по Палермо («Мадонна, стоит человеку получить в руки пистолет, и он уже считает себя доном Карлеоне»), что на все вопросы огрызается визгливыми: «Молчать! Руки на стойку! На звонок не отвечать! Отключить телефон!». Мог вытерпеть пару-тройку выстрелов, предназначенных, чтобы напугать ирландцев. Но когда отель всколыхнулся от гранатных разрывов, отколовшийся кусок штукатурки шлепнулся на газетный столик, покосился портрет Лауры Борджиа, и тревожно зазвенела тысячью подвесок люстра холла, портье Марко сицилийским сердцем понял, что не может оставаться в стороне.

У хозяина слабое сердце и больные нервы. А не он ли дал работу отцу Марко, потом позволил передать место сыну. И даже сейчас, когда дела идут из рук вон плохо, хозяин не урезает и исправно выплачивает жалованье. Сицилийцы помнят добро. Марко открутил крышку термоса. Его надзиратель молча наблюдал, как портье наливает полную чашку горячего кофе.

И этот дымящийся кофе черной волной обдал физиономию полицейского. Пока легавый орал и хватался за обожженное лицо, Марко покинул стойку. Ударом увесистой связки ключей отправил врага считать зубы на полу, с кряхтеньем подобрал выроненный пистолет и отключил полицейского отвесным ударом рукояти по голове. Потом еще разок по шее и еще, еще, не разбирая, куда бьет.

Наконец Марко выпрямился, и это был уже совсем другой человек. Прав был дон Арманьяни, сказавший в последнем слове на процессе «Шести сицилийских кланов», что у каждого сицилийца в крови бурлят преступные наклонности. Портье Марко ощущал, как от пистолета заряжается омолаживающими токами высокой частоты. Вот оно — чего ему так всегда хотелось. Сойтись с легавыми в безжалостной войне…

…Лахузен, Андреас и еще пятеро немцев, включая Матильду Доренкрафт, вошли в номер «сорок три» готовые полосовать очередями направо и налево.

— Андреас, Оливер — туалетная комната. Матильда, Иоганн — спальня. Быстро заканчиваем и уходим. Нам ни к чему дожидаться полиции.

Хрустели под ногами осколки и обломки. Вилась пыль, летали клочья обоев. В высаженное окно задувал пахнущий тиной ветер.

— Спальня — чисто, герр Отто!

Андреас приложил палец к губам и показал стволом на королевских габаритов кровать совспаханным взрывными волнами бельем, потом на шкаф, лишь местами продырявленный осколками гранат. Лахузен кивнул. Они подняли оружие: Отто — автомат, Андреас — помповое ружье. Шкаф задергался, как живое существо, дверцы разлетались в щепы. Потом они, перезарядив оружие, нагнулись и прополоскали свинцом пространство под кроватью. Но ни там, ни там проклятого русского не оказалось.

— Туалетная комната — чисто, герр Отто, — вернулись в гостиную Матильда и Иоганн.

Лахузен подошел к окну. И сразу увидел Юргена и Фрица, с пистолетами наизготовку осматривающих стены отеля. Они заметили шефа и жестами показали, что беглец в их зоне ответственности не мелькал.

— Да где же он?! — взорвался Отто фон Лахузен.

И туи из дымохода в камин вывалилась груда мелкого сора.

— Вот он где, герр Отто, — плотоядно оскалился Андреас…

…Пепел, проделывая путь вслед за Витасем, испытывал те же неудобства плюс острую нехватку времени. Замолкли внизу гранатные разрывы, отстучали обязательные страховочные очереди. Пепел понял, что не успеет добраться до крыши прежде, чем его обнаружат. Но он предполагал и такой поворот событий. Ногами вперед Сергей забросил себя в квадратный лаз дымоходного отвода на следующем этаже и, проскользив по кладке, в туче черной пыли объявился внутри холодного камина последнего, четвертого этажа…

…Пропитанный запахом тухлой воды воздух влажно шептал о пользе летних прогулок по крыше. Витась, отряхиваясь, вертел головой. Нет, кровельное железо не громыхало под тяжестью людей с оружием, никто из-за труб с пулеметом наперевес не поднимался. Прав был Серега — не стали они перекрывать крышу, не учли высотный вариант.

Перепачкав руки, но так и не став чище, белорус плюнул, одежда испорчена навсегда. Оглядевшись вблизи, Витась перевел взгляд за пределы крыши и на миг позабыл о суетных огнестрельно-криминальных заботах. Грандиозные панорамы имеют такое свойство завораживать.

Вдали зеленела и играла солнечными бликами гладь Венецианской лагуны. Четыреста мостов соединяли острова Мурано, Бурана, Чорчелло, Джудекка, Сан Джорджа Маджоре и полсотни других. Легко узнавались растиражированые путеводителями барочный дворец Ка Пезаро на Большом Канале, чудная церковь Святой Марии Глориоза дей Фрари и школа Святого Рокко. Картина, достойная кисти Тинторетто, Тициана и Донателло, вместе взятых. По каналам скользили узкие гондолы, ими рулили, приняв важные стойки на корме, знакомые по рекламным клипам гондольеры. Древний транспорт, уважительно притормаживая, аккуратно обгоняли мощные современные катера. «О соля мио, — под влиянием красот лезла на язык культовая итальянская песня, — как сладко светит после бури солнце!»

«Ну, и зачем мне это надо? Может быть, перескочить на крышу соседнего дома, спуститься по пожарной лестнице и возвратиться в привычный спокойный круговорот по центральной и восточной Европе, чреватый лишь мелкими денежными обломами». Так думал Витась, обдуваемый венецианским ветром. Ведь иначе положат рядышком с русским бандитом Серегой, а он, ясен бубен, бандит, кто ж еще?! «Почему, — недоумевал Витась, — ну откуда берется уверенность, что русский сумеет выкрутиться из любой передряги?! И ради каких златых гор мне с ним на пару выкручиваться? А в той же Африке, говорят, куча экзотических болезней, от которых европейцы мрут, как мухи. Кстати, о мухах, там же водятся цеце»…

Белорус не сумел додумать свои непростые думы. Потому что вдруг одновременно с закладывающим уши разрывом разлетелась на отдельные кирпичи выводная труба каминного дымохода. Один из кирпичей саданул Витася в бок. Белорус упал, чуть прокатился по покатой крыше, пока его не остановил отогнутый край кровельного железа. «Никогда, — принял твердое решение белорус, лежа на теплой крыше и накрыв голову руками, — я не приду на тот причал, про который договаривались. Ой, ё-о, как бок болит! Все, немедленно домой, сейчас же в Витебск, под защиту батьки Лукашенки»…

…Пеплу в глаза заглядывал песик породы долматин и рычал. Песик находился по ту сторону каминной решетки, Пепел по эту.

— Хорошая собачка, хорошая, — убеждал Сергей зверюгу, огибая решетку с пистолетом в опущенной руке.

В обойме оставался всего один патрон. В здоровенной и высоченной, как Эрмитажные залы, комнате кроме пса и забравшейся на спинку дивана кошки никого не было. Нет, вон еще какая-то ящерица шмыгнула в толстый рулон бумаги.

Приоткрытая дверь комнаты распахнулась, и в помещение сквозняком ворвался невысокий сухонький старикашка с длинными седыми волосами, только зашелестели полы засаленного халата. В одной руке старик держал графин с напитком цвета бордо, в другой — фужер, украшенный гербом. Старикан фактурой и бойкостью смахивал на полководца Суворова из старого советского фильма.

Пепел было хотел поздороваться и для начала заявить что-нибудь успокаивающее типа: «Перепись населения», но синьор «Суворов» не обратил никакого внимания на вооруженного пистолетом незнакомца. Старик целеустремленно прошуршал халатом к мольберту с недоконченной картиной, налил вина, опустил графин на узкий высокий столик и, отступив с фужером на два шага, погрузился в созерцание набросков на холсте. Долматин верноподданно глядел на хозяина, впрочем, приглядывая и за продвигающимся к двери Пеплом. Не получив команды «фас», пес гавкнул для порядка, потом зевнул и побрел к подстилке у дивана. Сергей чуть не вздохнул с облегчением — ну не хотелось ему стрелять в собаку.

Пепел уже сумел догадаться, что синьор «Суворофф» безвылазно проживает в своем мире-раковине. Все стены залы украшали полотна, картины были прислонены к стенам, по одной и стопками валялись на паркете. Холсты, как завершенные, так и заброшенные, пылились на мольбертах. И на всех полотнах были изображены только дамы, брюнетки и блондинки, стройные и толстушки, но всегда рядом с ними один и тот же мужик. Вот мужик, еще совсем молодой, несет невесту на руках к украшенной цветами и лентами гондоле. Мужик и сеньорита, она на голову выше его и с пышными формами доярки, стоят голые на балконе как раз вот этого здания. Мужик уже с сединой в волосах и длинноногая бестия с распущенными белыми волосами спускаются, держась за руки, по снежному склону на горных лыжах. Мужик и дама, оба в бесформенных шубах и в ушанках с кокардами бросаются снежками на фоне Кремля, ядрен батон.

В общем, понятно. Синьор решил потратить остаток дней на самые приятные воспоминания. Типа мемуары в живописи. И утонул в этих мемуарах с головой, немного помутив при этом голову. Пепел уже добрался до порога, когда стены комнаты вздрогнули, тугая сильная волна вырвалась из камина, сметая мольберты, а уши заложило от грохота.

Кругом все падало и разлеталось, разбивалось и раскалывалось, пронзительно завизжала собака. Пепел понял, что лопесовские морды шандарахнули в трубу из гранатомета. Правда, с опозданием.

Сергей выскользнул в коридор, успев бросить взгляд на синьора — тот, подняв с пола и отряхнув, водрузил на мольберт свалившуюся картину, и быстро заводил кистью по холсту.

Длинный, прямой коридор упирался в железную дверь. Пепел почти бегом одолел дистанцию. Подергал за ручку, заперто. Отлично. И дверь отличная — деревянная основа, обшитая стальными листами, внушающие веру и надежду запоры. Сергей прильнул к «глазку», дающему панорамный обзор на лестницу и площадку. Сперва Пепел расслышал сквозь дверь топот. И вот они — лопесовцы.

Кто-то промчался наверх, к чердаку. Остальные навалились на дверь. Но тут уж хренушки — одними плечами не выдавишь. Между прочим, память карточного игрока сбоев не дает. Морды-то в «глазке» мелькали если не сплошь, то через одного знакомые: по чешскому кабаку, по чешскому трамваю, а вон тот — русскоязычный козел, что конвоировал в поезде.

— Русских не возьмешь! — набрав побольше воздуху в легкие, выпалил Пепел. — Русские не сдаются! Айн унд цванциг фир унд зибцих! Цурюк нах Берлин, швайны! Лопес капут! — Пепел отпрянул под прикрытие стены.

Пулевой шквал не замедлил обрушиться на стальные листы обшивки. Однако дверь спокойно переносила свинец, поглощая его. И бессмысленная пальба быстро затихла. Сейчас взрывать будут. Пеплу того и надо. Лишь бы, подонки, собачку не тронули.

И Сергей бросился по коридору, идущему через весь этаж. Возле одной из дверей Пепел увидел варана. Ящерица выскочила к блюдцу с молоком и, заметив бегущего человека, замерла, притворяясь, будто она — это вовсе не она, а камень. Это его, варана, фишка. Пепел, как и варан, играет в свою игру с охотниками. Пеплу вовсе не нужно, чтобы охотники носились по всему зданию в поисках жертвы. Пускай сгрудятся возле двери и вышибают ее.

Сергей влетел в дверь, расположенную напротив комнаты с увлеченным живописью синьором. И очутился в спальне. Тут тебе и кровать размером с теннисный корт, и весь в резных завитушках шкаф, в котором можно упрятать взвод скелетов, и по стенам — опять же картины, принадлежащие полусумасшедшей кисти синьора (Пепел уже наблатыкался, как искусствовед, распознавать руку хозяина). Слаломистом обогнув мебельные препятствия, мимоходом отметив, что «вон та рисованная краля с загадочной лунной улыбкой и волосами черным водопадом, ведущая под уздцы взмыленную лошадь, очень даже ничего девочка», Пепел добрался до выхода на балкон.

И тут какой-то инстинкт (но не воровской, уж в этом Пепел мог быть уверен) заставил его поступить так: схватить стоявшую на комоде миниатюру карманного размера, на которой, ясен бубен, здешним синьором была изображена некая женщина, и засунуть ее в карман джинсовой рубахи. Некогда разбираться, отчего да почему, подсказывает чутье «брать!», значит, надо брать.

И Пепел выскочил на балкон, существование которого он установил во время вчерашней прогулки. Не теряя темпа, пробежал по свободному от ящиков с рассадой и банок с соленьями балкону, забрался на широкие каменные перила и прыгнул на балкон противоположного палаццо. Дома разделяло метра два с половиной. В общем, конечно, был шанс не допрыгнуть. Но Пепел постарался. Внизу пронеслись зелень и плиты двора, и, шаркнув подошвами по щербатому камню ограды, Сергей спружинил на балконный пол.

Распрямляться предусмотрительно не стал. Где-то там внизу могут крутиться лопесовские бойцы. Так и есть — сперва Пепел их услышал, потом увидел сквозь пузатые каменные столбики ограды. Оба маячили у мертвого фонтана, один выдергивал из пиджака мобильник, другой поднимал короткоствольный автомат. И оба совершенно не прятались. Сергей мог снять любого из них на выбор последним патроном.

Пригнувшись, под щелканье пуль, которые принимали на себя перила, он добрался до стеклянной балконной двери. Даже не потрудился выяснять, заперта она или открыта, ногой разбил стекло и кувырком вкатился внутрь. Пока враги разберутся, куда бежать, что перекрывать, пока основные силы, взорвав дверь («Уже взорвали!» — по дому прокатился грохот), сообразят выскочить на балкон — он должен успеть оторваться. Так думал Пепел, кубарем вкатываясь в какое-то помещение. Вкатившись, понял, что все не так просто…

…А Витась сейчас бежал, петляя как мог, по крыше. Его, неторопливо пробирающегося по гребню к соседнему зданию, спугнули вывалившие из люка автоматчики. Они же подхлестнули беглеца очередями. Правда, очереди быстро затихли. Люди с оружием разобрались, что это вовсе не Пепел, а за подстреленных незнакомцев денег никто не обещал, чего ж гоняться бесплатно. И от Витася, загнав того на крышу соседнего дома, отстали…

…А на первом этаже шла ожесточенная пальба. От оконных стекол сохранились разве зубастые огрызки. Раскололись китайские вазы, не осталось ни единой мебели без пулевого отверстия, портрет Лауры Борджиа напоминал решето, повсюду валялись газетные клочья и щепа. Уже давно был мертв второй итальянец, которого привел с собой Лахузен и оставил возле дверей отеля. Пал итальянец когда ворвался в отель, заслышав звуки борьбы. Не мог же сицилианец Марко позволить застрелить себя, поэтому он выстрелил первым. А, уложив второго интерполовца, портье двинулся выручать хозяина.

Но Марко так и не суждено было помочь дону. Сицилиец уже поднимался по лестнице, когда в отель хлынула полиция.

— Стой, руки вверх! Бросай оружие!

Может быть Марко и бросил бы пистолет, и поднял бы руки. Но, оглянувшись, он услышал:

— Кому сказано, свинья! — Они не боялись оскорбить сицилийца, у которого в руках оружие. Они ни во что не ставили сицилийца.

Марко принял решение не умом. Ветерану вообще показалось, что оружие в его руках заработало само по себе. Два ствола поднялись и полыхнули огнем. И пули, похоже, сами по себе находили цели. Полицейские валились, как болинговые кегли. А кто не валился, спасался бегством, ответные перепуганные выстрелы уходили в молоко.

Прав был дон Джузепе, друг их семьи, приезжавший на выходные распить с отцом Марко кувшинчик домашнего вина. Дон Джузепе, катая во рту сигару и сверкая перстнями, говорил: «Чтобы метко стрелять, не обязательно месяцами торчать в тире. Достаточно просто очень сильно возненавидеть». Всю ненависть, накопленную к легавым в течение жизни, Марко отдавал им сегодня свинцовым дождем. Отдавал, не промахиваясь.

Теперь уже отступать было некуда. И Марко, отныне и бесповоротно уже бывший портье, не отступал. Он держал оборону, меняя позиции, подбирая оружие убитых. И, сам того не ведая, оттягивал на себя силы полиции…

…Пепел знал, что оказался в левом, закрытом аварийном крыле здания. И сейчас все вокруг него трещало и сыпалось. Все в этом крыле, видимо, держалось на честном слове, но от гранатных встрясок, честное слово оборвалось. Пробравшись по краю комнаты, в центре которой зияла дыра с неровными паркетными краями, Пепел взялся рукой за повисшую балку. Толстый кованый гвоздь, который спасал брус шириною со шпалу от последнего полета, со скрипом еще немного вылез из гнезда. Сергей рукой притормозил раскачивание балки, ему вовсе не нужно было, чтобы она упала так рано. Затем вытянулся над провалом и заглянул вниз — вход в крыло со двора был прямо под ним.

Наконец внизу захрустел руинный мусор, и наверх донеслись выкрики на немецком — два давешних дворовых хлопца забежали внутрь. Вот теперь Сергей толкнул балку. Он предполагал, что брус не упадет в одиночку, а потянет за собой рейки и, вероятно, часть паркета. Так и вышло. Только брус потянул за собой еще и ту часть пола, на которой стоял Пепел.

Рефлексы сработали — Сергей, почувствовав, как уходит из-под ног опора, сумел отбросить себя назад, ухватился пальцами за подоконник. Снизу сквозь грохот и треск донесся истошный крик — балка нашла жертву. А у Пепла соскальзывали пальцы. Он продержится разве несколько секунд. Сергей повертел головой, осмотрелся — есть ли внизу что-нибудь, способное смягчить удар? Наиболее подходящими показались остатки деревянной лестницы.

Сам себя благословив, Пепел оттолкнулся ногами от стены. Мимо лестницы пролететь было сложно, еще сложнее было уцепиться за что-нибудь. Пепел уцепился за столбик перил, съехал вниз и удержался за край ступеней. Теперь следовало подтянуться, забросить ноги и… Пепел увидел (а увидел, потому как сразу посмотрел в ту сторону) появившийся в оконном проеме силуэт. Оставшийся в живых немец, с испугу выскочивший наружу, просунул сейчас голову внутрь, крутил ею, высматривая преследуемого.

Оторвав одну руку, Пепел выхватил из-за пояса пистолет. А немец увидел зависшего на полуразрушенной лестнице человека, вскинул автомат. Дуэль получалась нечестная, но на честную рассчитывать не приходилось. Последний патрон покинул ствол, оставив после себя запах пороха. После чего Пепел выкинул бесполезный пистолет. Автоматная очередь завалившегося на спину противника ушла вверх, в стены.

Ободрав руки и джинсовую рубаху, Пепел спустился вниз. Обошел поверженных врагов и обзавелся автоматом, запасным рожком и двумя гранатами. Потом осторожно выглянул наружу и рассмотрел над балконом головы и стволы, положенные на верхний край перил.

Раздумывать было некогда, Сергей свинтил предохранительные колпачки у обеих гранат, резким движением извлек вытяжной шнур у первой гранаты. И тут же метнул. Так же поступил со второй гранатой. Оба яйцевидных снарядика попали на балкон. Первая граната покатилась по полу, по ней успел въехать носком ботинка Иоганн, она отскочила от перил и вернулась к Иоганну. Вторую поймала Матильда Доренкрафт, размахнулась, чтобы выкинуть… Запалы горели разное время и так совпало, что обе гранаты разорвались одновременно.

Пепел выглянул из укрытия и увидел, как трещина, которая снизу выглядела будто угольный рисунок молнии, ветвясь, разбегается и утолщается. Раздался треск, будто сломался в комеле великанский дуб, и балкон рухнул.

Когда все происходило, Лахузен находился в комнате, вызывая по мобильной связи внешние посты. Когда все произошло, он в сердцах он разбил телефон о стену. Андреас в это время стоял возле балконной двери, он успел заскочить в комнату и упасть на пол.

— Русская свинья! — закричал Оливер, который во время двойного взрыва находился вместе с Лахузеном, и, загнав в автомат полный рожок, двинулся к развороченному балконному проему.

Швейной машинкой прострекотала очередь, и Оливер, разбросав руки, рухнул на спину. Очередь после этого не смолкла, пули влетали со двора в окна и дверь, отбивая штукатурку с потолка. Андреас почти ползком подобрался к окну и, едва затихли выстрелы, поднялся, вскидывая помповое ружье. Но так и не выстрелил. Постоял, водя стволом, потом вернулся к Лахузену.

— Ушел, — Андреас вытащил мобильник. — Надо звонить Герту и Питеру. Он будет выбираться через ресторан.

— Они не отвечают, я звонил. Думаю, там уже полиция, им пришлось сдаться или отойти, — Лахузен сидел на полу, прислонившись спиной к кровати. — Это конец. Сейчас полиция нагрянет и сюда.

— Мы же должны что-то делать! — Андреас в возбуждении выхаживал по комнате.

— Бесполезно. У нас уже не осталось людей. Пока мы снова соберем силы, русский будет далеко. Мы проиграли, Андреас. — Отто фон Лахузен, казалось, постарел на десяток лет, сгорбилась его всегда прямая спина.

— Я все равно доберусь до него!

— А зачем? — Лахузен поднялся с пола, подобрал телефон. Тот несмотря на удар об стену работал — вот что значит немецкое качество. — Лопес снимет свой заказ. Лопес вообще не станет с нами больше иметь дело.

— Плевать на Лопеса! — Андреас бросил помповое ружье на кровать и стер с него отпечатки постельной накидкой. — Это дело чести! Пойдемте, герр Отто.

— Иди один, — устало махнул рукой Лахузен. — Поодиночке проще обойти полицию.

— Где мы встретимся?

— Я найду тебя.

Андреас внимательно посмотрел на шефа и, ничего больше не сказав, вышел из комнаты.

А Отто фон Лахузен, держа одной рукой телефон, достал другой рукой из плечевой кобуры свой верный «зауэр». Также честно поступили когда-то Геббельс и Гитлер. Надо уметь ставить точки в предложениях. Невозможно жить опозоренным. Да и жизнь, посвященная реваншу, теперь теряет смысл. Кто теперь станет иметь дело с их организацией после такого грандиозного провала!

Лахузен набрал номер «Канариса». Доложить он обязан. Доложить о том, что игра проиграна, и о том, что он, Отто фон Лахузен выходит из Большой Игры, выходит навсегда…

…Пепел в этот трагический для кого-то момент, просунув руку в форточку, опускал шпингалет на окне ресторанного туалета. Ресторан, из которого в гостиницу приносят еду, примыкал к отелю, но во внутренний дворик отеля выходило всего одно, закрашенное окно, — это Сергей тоже сумел установить еще вчера. Конечно, окнами туалетов обычно пользуются, чтобы незаметно улизнуть из заведения, однако не беда, если кто-то нарушит правило и поступит наоборот. Так кобра, если ее не преследуют, тихо уползает в щель.

Кое-какие события произойдут вскоре после того, как Пепел, послав ресторанного повара в нокаут, переоделся в его халат и колпак. После того, как, держа в двух руках над головой коробки с пиццами, Пепел пройдет мимо полицейских на набережную и сядет в лодку к скучающему гондольеру. Как гондольер высадит немого разносчика пицц, который будет изъясняться с ним жестами, а расплатится пиццами. События произойдут далеко от Венеции — в столице Германии, в берлинском предместье Шлахтензее на улице Бетацайле.

«Адмирал Канарис» (или по бундеспаспорту Ганс Цоккеброк) войдет в комнату к простуженной жене с дымящейся чашкой чая. Он даст выпить ей, свое верной спутнице, с которой прожил вместе почти тридцать лет, этого чая, зная, что она уйдет безболезненно, ничего не почувствовав. Затем уйдет он сам, выпив чашку такого же чая. А Германия останется. И когда-нибудь она все-таки возродится, не может не возродиться в четвертом непобедимом рейхе…

Глава восьмая. 6–7 мая 2002 года. Жажда

Эх, дороги…

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Знать не можешь

Доли своей,

Может, крылья сложишь

Посреди степей.

«Дороги» Стихи Л. Ошанина, музыка А. Новикова

«Шаланды, полные кефали»,

— пропел Пепел.

«В Одессу Костя приводил»,

— подхватил Витась.

Куплет закончили дуэтом:

«И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил».

Это было еще не сумасшествие, хотя всепроникающий запах рыбы мог свести с ума реально. Запах въелся в одежду, забрался под ногти, запутался в волосах и просочился в мысли. Запах не выветрился ни после высадки с рыболовецкой посудины на причал чахлой ливийской деревни, ни по дороге в город Бенгхази, ни после лихой езды в натуральном «виллисе» времен второй мировой, взятом на прокат по документам «интерполовца» Оливера Хорста. Хозяин прокатной конторы первым делом сурово спросил: не болгаре ли европейцы,[29] и, получив отрицательный ответ, успокоился. Проверять паспорт дальше ему помешали расслабляющий зной и исходящая от гостей вонь.

А запах рыбы не исчез даже после трех часов, проведенных в самом центре пустыни.

— Говорю тебе, что это была фелюга, — сказал Витась. Вялотекущий спор продолжался с самого побережья Средиземного моря. «Слушай, как называется эта галоша? — спросил Витась, когда они, босиком пройдя мостки, остановились, чтобы при сходе на песок влезть в горячие башмаки. — Он говорил — бригантина?» «Нет, бригантина, это двухмачтовое судно, на первой мачте несущее прямые паруса, а на задней — косые…». Он, то есть Тони, капитан суденышка под собственным именем «Дольче Вита», действительно называл тип своего рыбохода. И русский с белорусом мучительно вспоминали этот термин до сих пор.

— Фелюги, полные кефали. Подходит по ритму, — недовольно произнес Пепел. — А я точно помню, что настоящее название не подходило. — Сергей с удивлением обнаружил, что картографическая память его здесь подвела. Наверное, мозги от жары расплавились.

— Бригантины, полные кефали? — Витась привстал и передвинул автопокрышку, догоняя тень. — Торпедоносцы, полные кефали?

— Да, понимаю. Тонкий белорусский юмор. Ты мне лучше скажи, зачем увязался за мной на Черный континент?

— Скучно, — Витась, как Пифагор, начертил на песке железным прутом зловеще незаконченный овал. — Может, еще по глоточку? А то говорить уже тяжело. Шутка ли, в этой местности, если верить Бенгхазскому радио, последний дождь прошел тридцать семь лет назад.

— А ты зря языком не трепись, — посоветовал Пепел. — В пустыне воду нужно беречь.

Место, где они застряли, аборигены, вполне вероятно, величали заманчивым словом «оазис». Пепел под этим словом с детсадовских времен представлял нечто вроде трех раскидистых пальм, где под листьями-тентами хватает места всем верблюдам, а меж камней, в пальмовой тени, обязательно журчит родник.

Пальмы были, штук пять. Одна даже с подходящими, похожими на опахала, листьями. Но никакого родника в камушках, сплошной песок и мусор. Никаких тебе осколков кувшинов и осыпей древней мозаики, зато до дури грязной пластиковой тары. Из пальмовых стволов торчали крюки, над их предназначением не приходилось ломать голову — для натяжки белых полотнищ, которые Пепел с Витасем в отличие от предусмотрительных бедуинов с собой не захватили.

А вот родник оказался «виртуальным». Пепел сам помочился под одну из пальм, а так как оазис располагался на перекрестии караванных и автомобильных путей, то тут по несколько раз в день кто-то притормаживает на отдых. Пальмам этого хватало.

— Гляди, еще едут, — сказал Витась. — Машины, полные кефали.

Вдалеке показалось желтое облако. Будто бы по пустыне катился шар, слепленный из песка.

— Опять с наклейками, — разочарованно протянул Витась. — Сколько ж нам тут сидеть! До песчаных бурь досидимся! До мучительной жажды!

Белорус приставил ладонь козырьком ко лбу.

— Наши! — Потом, опомнившись, бульбаш хорошенько подумал и исправился, — Ваши.

И он был прав. Родной триколор полоскался над кабиной. К оазису подъезжал «КАМАЗ» без кузова, с выведенным на капоте и на дверцах номером «16» и залепленный трафаретами с названиями фирм-спонсоров. Еще один ловец дорожной удачи, участник ралли «Париж-Дакар». Трогательно, конечно, повстречаться с соотечественниками под палящим солнцем Сахары, но тем все равно налево от оазиса, когда Пеплу нужно направо. Так что помашем ручкой…

С визгом и скрежетом «КАМАЗ» залихватски затормозил перед пальмами. Отпрыгнула дверь, на песок соскочил крепыш в серебристом комбинезоне.

— Эй, селяне! Ду ю спик инглиш? Пурле ву франсе? Шпрехен зи дойч? — гонщик подошел, вытирая пот кепкой, к загадочным восточным людям, восседающим посреди пустыни на покрышках.

— Ай шпрехе бьютифул по-русски, мон колонель, — отозвался Пепел, поправив белую, под обручем бедуинскую накидку на голове. — Ну, и пошто ты к нам явился, голубь?

— Вы что русские?! — ахнул гонщик. — Ну ни хрена себе! Что вы здесь делаете?!

— Да вот, — Пепел обвел рукой оазисное хозяйство, — шайбу гоняем.

— Эй, Петя, вылазь! — закричал крепыш. — Слышь, тут наши!

Он вновь повернулся к людям пустыни.

— Второй раз участвую, но ничего подобного не видел.

— Второй раз — это мало, — наставительно сказал Витась, выводя железкой на песке пятиконечную звезду.

— На этой помойке вода есть? — спросил крепыш.

— Это не помойка, — обиделся Витась. — Это узловой пункт. Что-то вроде города Дно, что в вашей, кстати, Псковской области. Кстати, от Дно полтора часа до Витебска. Дно — железнодорожный узел, а это узел пустынный, барханный, караванный, понял? В Витебске-то бывал?

— Да погоди ты с Витебском, — перебил бульбаша Пепел. — Зачем вам вода, своя что-ли кончилась?

— Да хоть сколько-нибудь, — коренастый гонщик попробовал закурить, но после первой же затяжки выкинул сигарету. — Всю в радиатор залили. Хоть просто горло смочить.

— Горло, говоришь…

Пепел потянулся и взял прислоненную к пальмовому стволу пластиковую двухлитровку. Посмотрел на свет.

— При дележе на четверых, выходит по полстакана. Витась, вытаскивай стакан. А вообще — отстаете, парни, — покачал головой Пепел. — Нехорошо, державу позорите.

— «Татра» с Карелом Лопрайсом и «Татра» бразильца Андре ди Азеведо не проходили? Нет? Тогда все путем, остальные нам не соперники. Нам бы набор гаечных ключей, — это подошел гонщик Петя, долговязый нескладный субъект. При ходьбе он черпал песок носками кед сорок седьмого размера. Петя так и не смог оттереть руки тряпкой и протянул Пеплу и Витасю для пожатия локоть. — Тогда б мигом убрали отрыв. Наши ремонтники заблудились, а первая мастерская теперь только на краю пустыни.

— Набор ключей, говоришь? — Пепел улыбнулся и взглянул на солнце. Белое солнце пустыни подмигнуло ему сверху слепящим бельмом. — А они в автомобиле марки «виллис» водятся?

Гонщик Петя всплеснул руками, похожими на пожарные рукава.

— Они даже в «Оке» водятся. У нас на стоянке свой бедуины сперли. Наверное, ожерелий теперь наделают.

— Видишь, Петя, за последней пальмой ржавый корпус от автобуса? Вот за ним стоит «виллис». Берите, парни, от всей широты русской души.

— Славянской души, — откорректировал Витась.

— Русский русскому завсегда в беде поможет.

— Славянин славянину, — поправил Витась.

— И вода в радиаторе есть? — коренастый гонщик смотрел скептически, похоже, в чудеса он не верил.

— Что-то должно быть. Короче, что есть — все ваше.

— А вы-то как? — захлопал глазами гонщик Петя.

— Ничего, мы, Петя, на ковре-самолете, — заверил Пепел. — Мы джины, если вы еще не врубились. Сидим тут, проблемы решаем.

Не рассказывать же правду о том, что джип со всей водой в радиаторе, остатками бензина и набором гаечных ключей им с белорусом на фиг не нужен. Потому что на нем, даже забей баки под завязку, пустыню не одолеть. Значит, надо дожидаться, как говорит Витась, «верблюдовского» каравана в нужную сторону и покупать проезд на безотказном и неприхотливом «корабле пустыни».

— Джины пустыни, а рыбой воняете, — недоверчиво пожал руками механик. Но некогда ему было разгадывать загадку, побежал к подарку…

— Да, — сказал Витась, вместе с Пеплом наблюдая, как российские гонщики движутся пешим ходом от места последней парковки «виллиса» к «КАМАЗу». Те тащили на горбу, прижимали к груди, волокли на плече полезные части старенького джипа.

— Да, — еще раз сказал Витась и больше ничего не мог по этому поводу изречь, — А может «рыбопромысловый бот»?

— «Так нафига ж вы ботик утопили…»

— Кажется, вспомнил баркентина?

— Увы, это шхуна-барк, одна мачта с прямыми и две с косыми парусами.

— Тогда джекасс?

— Опять мимо, это трехмачтовая марсельная шхуна, все мачты с косыми парусами и несколько верхних прямых парусов на фок-мачте…

— Может вас упомянуть с благодарностью, если доведется постоять на пьедестале с шампанским и девочками. — Подошел, мучая руки тряпицей, гонщик Петя.

— Упомяните, — согласился Пепел. — Так и скажите, мол, спасибо Сергею Пеплу и его другу Витасю. Вы скоро в Дакаре окажетесь?

— Если не увязнем, то послезавтра.

— Конверт купить справитесь?

— Да для вас хоть фельдегерьскую почту организуем.

Пепел наспех накарябал на коленке и отдал сложенный треугольником лист с посланием. Послание предназначалось Димону-Пакету (не ведал Серега, что дружок давно в могиле). Поздравление со второй годовщиной подминания под себя пакетного бизнеса. Мол, «привет, поздравляю, сам я жив-здоров, чего и тебе, корефан, желаю». Какой-никакой, а ложный след. Может быть, оттянет на себя некие лопесовские силы.

— Вы уверены, что хотите остаться здесь?

— Может быть, вас все-таки подкинуть?

Пепел лениво почесал потную грудь под рубашкой:

— Попутный караван ждем.

— А куда вам надо?

— В обратную сторону. Туда, где остались этапы вашего автопробега — Эрги, Лиазоны, Тиджикжа, Тишит, Атар… — бессо.

— А если никто не возьмет?

— На все воля Аллаха, — и Пепел обратил открытые ладони к белому солнцу пустыни…

* * *

Камера наружного слежения передала камере внутренней слежки человека в кожаном пиджаке. Охрана на входе прошлась вдоль кожаных боков ручным металлоискателем и осталась довольна. Не удивительно — свой пистолет посетитель оставил в бардачке «Феррари».

— Сам Перец притащился, — у рулеточного стола ткнул локтем в бок один пацан другого пацана.

— Смотри, Наталка, твой стручок… или как там его… прирулил, — сказала, оторвавшись от коктейльной соломинки, казиношная прилипала своей соседке по стойке бара.

— Надо попасться ему на глаза, — распрямила спину, поднимая грудь в охотничью позицию, Наталка. — Может, опять меня захочет. В общем-то на бабки мэн не жабится. Но какой-то он сегодня озабоченный. Только не тем, по-моему, озабоченный, скотина. Похоже, по делам чешет.

Наталка, хоть и работала при казино не первый день, никогда не была допущена за обитую черной кожей и утыканную бронзовыми заклепками дверь, возле которой всегда торчал охранник. Один раз Наталка чуть было не поплатилась за лишние вопросы и с тех пор предпочитала загонять любопытство на самое глубокое женское дно и глушить его там коктейлями, как глубинными бомбами.

Перец же был из числа допущенных в кабинет неофициальных ставок — туда, где никогда не звучит гуммозное слово «налоги», где нет ограничения ставок, куда не попасть только на том основании, что у тебя много денег, надо еще знать ЛЮДЕЙ, и не просто надо знать, а ЛЮДИ должны поручиться за тебя.

Поднятием ладони поприветствовав букмекера, Перец повернул к дивану, на котором читал газету татарин Ильдар. Обменявшись рукопожатием, больше похожим на армрестлинг, Перец подошел к исписанной мелом грифельной доске. Брезгливо кривясь («и есть же любители с этим связываться»), пробежал колонку политических ставок. Примет ли Дума бюджет в третьем чтении до шестнадцатого декабря, на «примет» коэффициент полтора. Начнут ли Штаты наземную операцию против Ирака в течение месяца, коэффициент один с четвертью.

Не это интересовало Перца. И не вопрос «ликвидируют ли в течение трех с половиной недель второго зама начальника ОЖД»,[30] где «да» оценивалось как десять к одному. И даже — не разведется ли Пугачева с Киркоровым через месяц (между прочим, ставка на развод один к двумстам могла обогатить рискового игрока). Ага, вот то, что нужно. Пепел и Лопес.

Котировки на Пепла поднялись.

— Выходит, это правда, что пацаны про Пепла базарят?

— Что именно «правда»? — уточнил привыкший к тотальной осторожности букмекер Дима.

— Что Серега-Пепел раздобыл эту чешскую хренотень? — Перец изобразил хренотень щелчком пальцами.

— По сообщениям СМИ, пропавшая из пивного ресторана «У Калиха» трубка, именуемая трубкой писателя Гашека, обнаружена при проверке всей почтовой пересылки на территории Чехии. На посылке с трубкой в качестве получателя был указан наш клуб, — сообщил букмекер Дима, привыкший к точности во всем. — Первое условие пари, именуемого как «пари: Пепел против Лопеса», считается выполненным. Господин Ильдар сейчас читает заметку о происшествии в ресторане «У Калиха» и последовавших за тем событиях. Если вам интересно, можете тоже ознакомиться.

И только сейчас Перец просек, какая несуразность кольнула его при первом взгляде на Ильдара. Буковки нерусские.

— Ты чего, по-английски бумкаешь? — Перец щелкнул по краю газеты «Трибуна люду» на чешском языке.

— Да тут перевод, — расплылся в добродушном оскале Ильдар и, перевернув газету, продемонстрировал вложенный внутрь отпечатанный на принтере текст. — Слышь, ну Серега выдал! Затопил шалман цементом, набил рожу халдею, начистил хари каким-то фашикам, которые пытались сперва взять его на понт, типа, мы из Интерпола, хэнде хох. А когда не прокатило, навалились гурьбой. Он их, гадов, всех раскидал. А потом еще Пепел сумел дочиста выгрести кассу кабака, перевернуть на кухне бачок с хавкой и смыться в окно. Вот это по-нашему! А у халдея крыша съехала от такого кино. Он описывает нашего Пепла как типа ростом с меня, узкого в плечах, а будку ваще не разглядел.

— А может он спецом отводит легавых от Пепла? — сев на диван, Перец закурил.

— Зачем ему?

— Представь, что это халдей под шухер взял кассу. Тогда ему никакой радости не перепадет, если Пепла заловят.

— Тут, — Ильдар потряс газетой, — никто на халдея батон не крошит.

— Значит, ихние мусора еще тупее наших.

— Да и почтальоны такие же. Серегин портрет никто из почтальонов толком не срисовал. Слышь, тут еще на Серегу вешают хулиганку в трамвае, козлы! Типа было рядом с почтой. Блин, если чешские менты загребут Пепла, то назовут русской мафией и все свои висяки спишут.

Телефон, чтобы звонок не мешал мозговать над судьбой сотен и тысяч хрустящих бумажек, не звенел, а мигал лампочкой.

— Да, — взял трубку букмекер Дима. — Кого вы называете? Да, тогда отвечаю вам. На депутатов ЗакСа будем принимать через неделю. Пока не знаю, до свидания.

Перец вытащил из кармана пачку финских марок. Он только сегодня вернулся из Хельсинки, где разбирался с вконец охамевшей чухонской «лесной»[31] братвой.

— Эй, боец! Короче, возьми и пересчитай. Все на Пепла. И пепельницу тащи, шестерня! Чего, не видишь, я курю!

Букмекер Дима, извиняясь, потрусил с пепельницей к дивану. Накопившуюся за день злость он сорвет позже: на продавщицах и официантках по дороге домой, а дома на жене…

* * *

Грозовое облако вздыбленного копытами песка неумолимо приближалось к сонному поселению на границе пустыни и джунглей. Песок наждачил горло, скрипел на зубах и набивался в нос под плотно обмотавшие лица тряпки. Их было шестеро, бряцающих сохранившимися чуть ли не с Англо-Бургской войны револьверами «Смит-Вестсон» и закутанных по самые глаза, так что никто никогда не узнает, охотников за удачей. И селение с дубовым названием Нгоролебо лежало перед ними в душном мареве, словно выброшенная на берег и уснувшая рыба.

Въехав на главную и единственную улицу, всадники вдруг пришпорили коней, и те понеслись галопом. Возившаяся в единственной на мили вокруг зловонной луже голая черномазая ребятня и дюжина лизавших соленые стены коз испугано брызнули в стороны — свиней в городке не держали, здесь правили мусульманские законы. Трое всадников тут же развернулись и помчались вокруг — околицей. А трое резко осадили коней у самого богатого в Нгоролебо дома — двухэтажной, слепленной из глины и коровьего навоза халупы, украшенной раскаленной тарелкой спутниковой антенны. Это одновременно была и гостиница, и почта, и лавка. Хозяин заведения, мосластый лысый, как колено, негр, прятавшийся от палящего зноя под выгоревшим тентом, отбросил в песок объеденную арбузную корку и, вытирая руки о полосатый халат, проворно подсеменил к спешивающейся троице. И угодливо закланялся.

Его будто не заметили. Один из троицы собрал в кулак поводья трех взмыленных коней, и, положив свободную руку на кобуру, остался на самом солнцепеке, но так, чтобы отслеживать все здание. А двое его приятелей беззвучно скользнули вдоль сложенной из навоза и камней ограды, обходя строение по кругу навстречу друг другу.

Песок стремился проникнуть всюду. Он был горячий и колючий, и, просачиваясь под одежду, лип к потной коже. Здесь, через дорогу от лавки-гостиницы, на втором этаже заброшенного дома под окнами высились холмы нанесенного ветром песка. И мгновенно вымершая кривобокая единственная улочка Нгоролебо сплошь состояла из перемешанного шинами, копытами и босыми ногами песка. И горизонт горбился песчаными барханами. И только тоненькая сине-зеленая риска справа намекала, что там-то как раз конец царства песка. И за отпугивающими поселенцев малярией от берега мутноводой реки Нигер болотами начинаются джунгли, но отсюда в это верилось с превеликим трудом. Расплавленный мозг отказывался верить. И глаза снова поворачивались в сторону близкой опасности.

Вот, наконец, в оранжевом мареве, обшарив окрестности, встретилась спешившаяся троица, жаль, под бурнусами не разглядеть, белые это или негры. Вот к троице, уже не спеша, с противоположного конца селения подъехали еще трое рейнджеров пустыни, и тоже повыскальзывали из седел. Итого шестеро. Многовато для двух выходцев из северных широт.

— Похоже, теперь нам не скоро удастся развлечься шопингом. Как думаешь, это по нашу душу? — не особо напрягшись, пробурчал Витась под нос. Он химическим карандашом заносил на мятый клок тетрадного листа подслушанные местные словечки, чтоб не забыть.

Пепел его комментарий проигнорировал. Он наблюдал, как пришлые наконец обратили внимание на суетящегося хозяина гостиницы. Обменялись скупыми поклонами, и повели коней за мосластым негром в сарай.

— Ты верхом умеешь? — задумчиво спросил Пепел, не поворачиваясь.

— В этом краю всадник именуется «акбара», хоть ездит на верблюде, хоть на коне. Нет, не умею, — утер пот Витась и, отступив по прогибающимся доскам пола к сваленной у дверей поклаже, принялся рыться в барахле.

— Не скрипи песком. Эти черти слышат за километр, — Пепел не сводил глаз со строения напротив.

— И воды попить теперь нельзя? — Витась задумчиво перетряхивал нехитрый скарб, — Мать итить, я ж точно помню, что совал ее сюда!

А те, в бурнусах, пристроив коней, опять двинулись на обход городка, и опять один остался на самом солнцепеке.

— Блин! — рыкнул Пепел, мимо копошащегося и еще не догадывающегося о приближающихся неприятностях Витася выскочил из заброшенной комнатенки в коридор и спешно стал втягивать наверх деревяную рассохшуюся и отчаянно скрипящую лестницу.

— Я потерял флягу с водой! — жарким шепотом доложил поспешивший на помощь белорус. Но и двоих пар рук явно не хватало, чтобы справиться с тяжестью из этого положения.

Тогда Пепел, отстранив помощника, просто оттолкнул лестницу подальше с расчетом, чтобы она упала на кучу щебня и подняла как можно меньше пыли. А сам, подпихивая неповоротливого Витася, увлек напарника вперед к зияющему лазу на чердак:

— Чихнешь, убью!

Им помогло то, что первый этаж заброшенного дома, благо двери давно отсутствовали, обжили соседские куры, пережидающие здесь жару. Во-первых, несушки благополучно заштриховали, гоняясь и отстреливая клювами неядовитых сороконожек, оставленные следы, а во-вторых, шарахнувшись от падающей лестницы, кудахтаньем и хлопками крыльев смазали и сам звук падения, и взвившуюся пыль, и шорох прячущихся.

А объявившийся внизу разведчик, принял испуг кур на свой счет. Он потоптался на пороге, пока глаза привыкнут к сумраку. Весьма ловко, но без азарта, дулом выхваченного револьвера поводил по углам, потом задрал подбородок к потрескавшемуся потолку. Как раз в одну из щелей замершие Пепел и Витась за ним и наблюдали, они стояли, не дыша, боясь, что противно запоет под ногой сухая, как мощи, доска, или на голову лазутчика посыпится труха. И еще они боялись, что у замершей перед ними в схожей позе симпатичной молодой негритянки, которую они неожиданно обнаружил на чердаке, не выдержат нервы.

Тот, внизу, сунув револьвер в кобуру, склонился над сброшенной лестницей и попытался ее приподнять. Обследовать верхний этаж явно входило в его намерения. Кажется, загнал занозу и выматерился по-английски…

Эта, наверху, еще крепче сжала в вытянутой в сторону чужаков руке самодельный нож и сделала страшные глаза, дескать «всех порежу, всех перережу». На ее шее маятником болтался камень с дыркой посредине на кожанном шнурке — куриный бог…

Тот, внизу, пару раз без толку поднатужившись, сдался, снял с головы платок, ним же утер лоб, сел на лестницу и закурил. Он оказался загорелым до черноты, но все же белым юнцом, почти мальчишкой. И сам по себе был не опасней мухи, заберись из любопытства на второй этаж, или выше. Но его друзья, не дождавшись возвращения парня, обеспокоились бы, и пришлось бы принимать неравный бой. Посему самым разумным оставалось таиться и не рыпаться…

Эта, наверху, приложила палец к губам, на самом международном языке — языке жестов — советуя новым знакомым молчать в тряпочку. Пепел, не делая резких движений, повторил жест. Тут Пепла за брючину легонько затормошил Витась и некультурно ткнул пальцем во флягу на поясе негритянки. Кстати, кроме пояса и придерживаемой ним пестрой ситцевой тряпки до колен на деве ничего не было. Но фляга-то была как раз из их хозяйства: облезшая на алюминиевых боках краска, цепочка от ушка к крышке, на крышке знакомые зазубрины. А негритяночка была — самый смак. Розово-синие бутоны сосков целились прямо в глаза Пеплу, атласную шоколадную кожу так и хотелось погладить рукой, да и вообще не к месту приходили самые озорные мыслишки…

Тот, внизу сплюнул окурок и пошел на выход, сося палец с занозой. Кажись, пронесло. Но у этой, наверху, в руке матово поблескивало острие ножа, и она правильно прочитала претензии Витася.

— Вот кто спер нашу воду, — еще боясь повышать голос, пробубнил Витась то, что и так не составляло тайну.

— Ойра мути, бана хура се мути пряху, — задрожал звонкий голосок красавицы. Стальное жало нацелилось Витасю в пах, хорошо еще стороны разделяло не меньше трех метрова, можно успеть увернуться.

— Что говорит эта принцесса пустыни? — зевнул Пепел, демонстрируя вооруженной почти игрушечным ножиком глупышке, что не особенно и зол на ее проделку.

Витась помялся, сверился со своим рукописным словариком:

— Вроде как, «просить — позор, почетно красть».

— Наш человек, — хмыкнул Сергей, — Ладно, ты хорошенько допроси эту пташку, только не обижай и на перо по глупости не лезь. А я с нашего поста за окрестностями покараулю. — Пепел спустился на второй этаж и, осторожно ставя ногу, приблизился к подоконнику.

Окна в лавке-гостинице оставались плотно занавешены. Пребывала ли великолепная шестерка внутри, или снаружи, определить шансов не было. Где-то за сараем жалобно блеял баран, может, его волокли на шашлык для незваных гостей? Успокоившиеся чумазые дети снова полезли кувыркаться в лужу. Вернувшиеся на главную улицу из щели в заборе козы перешли в тень на другую сторону и принялись обгладывать кору на неизвестно для каких нужд врытом там столбе. На виселицу не похоже.

— Ты не угадал, она принцесса не пустыни, а джунглей. А это сюда наведывались «плохие люди». И эти «плохие люди» охотятся за ней, — легонько подталкивая перед собой присмиревшую аборигенку, появился в комнате Витась. Ножик благополучно перекочевал на девичий пояс, этот ушлый бульбаш умел обращаться с женским полом не хуже Сергея.

Чернокожая красавица торопливо залопотала что-то по своему. Сергей уловил только пару затесавшихся английских слов, общий же смысл речи остался загадкой. Да и не столько слушал он, сколько косился на слепящую наготу, благо, «принцессе» было не более девятнадцати годов от роду. Наверное, он бы еще несколько минут любовался бы смазливой мордашкой, торчком стоящими сосками на апельсинах грудей и безупречной плоскостью живота, но тут ситуация снаружи изменилась. Раздались гортанные выкрики, топот… Двое северян и представительница коренного населения мигом приникли к окну, правда, стараясь слишком не высовываться.

Лысый, как колено, негр все еще подобострастно кланялся, при каждом поклоне полосатый халат нелепо вставал колом, а шестерка всадников, взяв с места в галоп, была уже далеко. Только перемолотый копытами оранжевый туман клубился вдоль по улочке. Пепел еле успел пересчитать тающие точки. Все шестеро. И теперь можно смело прогуляться за покупками к лысому негру, если только в гостинице нет других опасных жильцов.

И ведь в чем заковыка, это был последний населенный пункт перед джунглями, впереди ждали малярийные топи, и отправляться туда без снаряжения не рискнул бы даже Индиана Джонс. А Сергей Пепел не был Индианой Джонсом, он был простым русским парнем, по справедливости начистившим морду одному знаменитому индейцу, и потом поспорившим с другим, но очень богатым индейцем. Поэтому, кровь из носа, был обязан добыть снаряжение именно здесь, именно в лавке напротив. Еще хорошо, что великолепная шестерка обшаривала окрестные барханы не по его душу, а ради шоколадной принцессы.

— Они кричали, что завтра наведаются снова, пусть хозяин тогда приготовит барана, — запоздало перевел Витась.

— Ладно, хватит ждать у моря погоды, двинули, — Сергей сплюнул горячую горькую слюну пополам с песком, — А ты, принцесса, побудь здесь. Пусть тебя не учитывают. А потом нас держись, не обидим.

Кажется, милашка поняла сказанное, и то хорошо. Пепел легко спрыгнул вниз, и рыжая глупая курица шарахнулась из-под ног. Следом десантировался Витась, и они пошли по раскаленному песку с самым невинным видом. На случай, если в гостинице окажутся еще какие-нибудь «некомпанейские» жильцы, у Пепла в карманах ничего не имелось. Но не зря славяне часов двенадцать проторчали в доме напротив, шпионя за мосластым аборигеном и, кроме шестерых всадников, ничего не выследили.

— А ты заметил, какие были сапоги у того пацана? Из крокодиловой кожи, мне б такие, — Витась повернулся к луже и скорчил страшную рожу.

Самый младший негритеныш принял это всерьез и заревел, размазывая сопли и грязь. Наверное, еще кто-то сквозь щели в ставнях пристально рассматривал из соседних домов двоих вдруг нарисовавшихся посреди Нгоролебо пешеходов. А что делать?

— День добрый вашей хате! — с порога весело поприветствовал Витась хозяина.

У лысого негра от неожиданности из рук выпал мерный пластиковый стакан, которым он пересыпал чечевицу из одного джутового мешка в другой. Но прошло каких-то пару секунд, и физиономия лысого засияла обычной торгашеской лучезарной улыбочкой.

— Салям, — неопределенно пробормотал Пепел и остался за спиной Витася, нарочито держа руки в карманах и старательно срисовывая глазами обстановку. Керосиновая лампа и стериновые свечи. Пластиковые канистры с маслом «Mobil» и батарейки для сотового телефона. Фотопленка «Fuji», патроны на медведя и дешевые стеклянные бусы. Вонючие шкурки болотных крыс и новенький автомат «Coca-cola», большой и красный, как вареный рак. И еще три жужжащие не хуже бомбардировщиков вкривь и вкось прошивающие пространство лавки под навсегда замершим вентилятором огромные изумрудные мухи.

Хозяин привычно закланялся и что-то спросил. Но что еще мог он спросить кроме: «Зачем пожаловали почтенные покупатели?». Витась торжественно вынул загодя приготовленный список, собрался зачитать вслух, но ослепнув от зайчика с бьющей поклоны негритянской лысины, передал бумагу. Не был уверен Витась в своем владении местным говором.

Хозяин хлопнул в ладоши, беззвучно и плавно рядом возникла женщина в паранже. Список переплыл в ее руки, и дама, грациозным движением бедер переместив себя за прилавок, стала прямо на нем городить башню из заказанного. Моток капроновой веревки, спички, таблетки от дизентерии… А лысый негр, не уставая кланяться, задом нацелился в одну из внутренних дверей.

— Куда это он? — недовольно нахмурил брови Сергей.

Витась затараторил по-местному, часто сверяясь с клочком бумажки и примешивая английские слова с белорусским акцентом. Негр, объяснясь, замахал руками, как мельница. Через минуту Витась, утирая пот, смог доложить:

— Его жены, или жена, черт знает их систему множественных суфиксов, нам все соберут и примут деньги. А он должен помолиться, чтобы товары оказались хорошего качества и не подвели нас в дороге.

— Скажи ему, что мне вера не позволяет принимать что-либо из женских рук, — решил проявить осторожность Сергей. Оглянувшись, снял с крючка и бросил до кучи три противомоскитные сетки. И тут же усек, как блеснули глазки мосластого торгаша, негр явно сделал какие-то выводы из того, что белый взял не две, а три штуки.

На объяснение сложной антифеминистской идеи у Витася ушло всего три минуты. И опять хозяин закланялся, будто о пол бьется мячик для пинг-понга. И неожиданно гаркнул что-то грозное женщине. И та растаяла, как и появилась, совершенно беззвучно.

— Когда он узнал, что вы — суфий… — начал новый этап объяснений Витась с тяжелого вздоха.

— А я, оказывается, суфий? Слава Аллаху.

— Суфий, суфий, если верить этой черной обезьяне. Так вот, он с радостью обслужит суфия, потому что суфии здесь — очень редкие птицы. Только ради такого почетного гостя он обязательно должен вымыть руки. Да ты, как суфий, и сам должен знать обряд. Он нас может смело оставить здесь одних, поскольку в присутствии суфия ничего худого с его товарами произойти не может.

А негр, воспользовавшись, заминкой уже исчез за двеью.

— Не нравится мне это, — проворчал Сергей и зло затопал вдоль прилавка. И уперся в подвешенный за ярко пунцовым автоматом «Колы» жестяной умывальник, точно такой-же как в любой российской деревеньке. — Руки помыть? — Сергей недоуменно тронул алюминиевую висюльку, и на руку чвыркнула теплая вода. И тогда Пепел с разгону в прыжке саданул подошвой по двери, скрывшей хозяина. Дверь смачно хрустнула и кувыркнулась с петель.

Понятно, никто не ожидал здесь встретить евроремонт. Но все же это была уже не грязная лавка, а вполне приличный кабинет на уровне парторга среднего ведомственного НИИ из семидесятых годов. Ковры, лакированная мебель, какие-то серебряные кубки, словно за первое место в городской спартакиаде. И тут же меж кубками бюстики каменных божков, явно чуждых мусульманским заветам. И конечно же, суперсовременное устройство связи, слегка похожее на тайваньский факс, тут же бросалось в глаза. Тем более, полосатый халат как раз прижимал телефонную трубку к шоколадному уху и пальцем выстукивал по кнопкам заветный номер. Тем более прямо под провод, по стене, идущий к устройству, чтоб всегда мозолили глаза, было засунуто две фотки. Одна — вполне качественный фоторобот прибившейся к северянам принцессы, а вторая — увеличение с паспортной фотографии Сергея.

Немой сцены не получилось, потому что негр оказался не бесталанный. Он откуда-то из недр полосатого халата выхватил длинный кинжал, взмахнул железом над головой и проткнул жаркий плотный воздух в том месте, где за миг до этого находился Пепел. Окаменевшая ладонь Сергея с разворота сухо, как пуля, щелкнула негра по темени, придав ускорение. И уже можно было не заморачиваться насчет кинжала, потому что хозяин торгового комплекса встретил губами дверной косяк. И оставляя, кровавый след, сполз но косяку на ковры.

И сразу же, будто подглядывали, за стеной на разные голоса запричитали жены. Целый гарем — не меньше десятка.

— Утешь! — равнодушно бросил отходящий от слепящего приступа ярости Сергей, переступил через широко разбросанные ноги негра и запустил первого подвернувшегося под руку базальтового божка в центр электронного чуда связи, — А говорил, что правоверный! — кивнул Пепел на бюстики божков. Впрочем, Витася рядом уже не было.

Не удовлетворившись одним ударом по электронному комбайну, Сергей поднял электрогроб над головой (защелкали выдираемые потянувшимся проводом из стены скрепки), разгреб ногой ковры, оголяя каменную кладку, и обрушил электронику вниз. Кр-р-ряк!!!

Как говорится, проделана большая и серьезная работа. Сергей брезгливо обшарил не приходящего в себя доносчика — пустышка. Измельчил ногтями фотки. Обшарил апартаменты более тщательно, но кроме выпавшего из безвольных пальцев кинжала не нашел никакого оружия. Что ж, пора и честь знать, Сергей вернулся в «торговый зал».

Весьма внушительного калибра двустволку он нашарил под прилавком. Не продумано, слишком неповоротливое решение, наверное, поэтому лысый предпочел не сам вязать клиентов, а позвонить куда надо. Двустволку Сергей повесил на плечо, чтобы потом не получить порцию картечи в спину. Взял за шкирку на треть наполненный джутовый мешок, вытряхнул чечевицу на пол и стал уже без всякого списка грузить необходимое. Патроны на медведя, сахар в пластиковой упаковке, дегтярное мыло, бинт, пачку гвоздей, рыболовные крючки…

Из другой внутренней двери появился Витась, и только теперь Пепел обратил внимание, что женские визги давно стихли.

— Я там телек обнаружил и включил. Поставил этим мымрам «Санта-Барбару». Плюются, поминают Аллаха, но от экрана не отрвать.

— Волоки, — придвинул Сергей навстречу напарнику груз, — И сразу же уходим. А я пока старого дружка проведаю. — Пепел вернулся в личные апартаменты лысого.

Кое-что здесь изменилось. Например, были выдвинуты ящики стола, и по ковру стелились пестрые местные денежные купюры. Еще была вспорота циновка, прежде занавешивавшая окно. А через это окно проникшая негритянская принцесса прилаживала на пояс вместо самодельного ножика солидный трофейный кинжал.

— Ойра мути, бана хура се мути пряху, — с самым серъезным видом заявила красавица.

— Понимаю: «просить — позор, почетно красть». И не возражаю, — Сергей сдернул с вешалки пятнистую хлопчатобумажную куртку военного покроя, — Одевайся, невинное дитя пампасов, будешь у нас за проводника.

Негритянка без споров тут же напялила предложенную одежку, кажется, принцесса уже начала понимать его с полуслова.

Глава девятая. 7–8 мая 2002 года. Кладбище слонов

У Черного моря

Прошло мое детство,

В Москве я учился и жил.

Работал на Буге,

Рыбачил на Волге,

В Ростове солдатом служил.

И где бы ни жил я,

И что бы ни делал,

Пред Родиной вечно в долгу.

Великую землю,

Любимую землю

Я в сердце своем берегу.

«Моя Родина» Стихи М. Лисянского, муз. А. Долуханяна

— …Это русское слово, которое говорят после того, как тебя чуть не укусила ядовитая змея, — смущенно принялся объяснять Витась негритянской принцессе, — Но его запоминать не надо. Давай попробуем сначала. Попугай — грула. Пальма — нуху, лиана — гнунга.

— Момо бонини гоа, — задумчиво пробормотала негритянка, — Ута гобу села яноа.

Витась вздохнул и, полуобернувшись, растолковал Сергею:

— Она говорит, что в их языке тоже есть слово, когда тебя чуть не цапнула змея. Это слово «гоа».

— Наше злее, — фыркнул, замыкающим пробирающийся через джунгли Сергей. А вообще-то, Пеплу уже почти и не требовалась помощь Витася в переводе. Ведь за Пеплом была натренированная карточной игрой до безупречности память. Он уже мог кое-как объясниться с любым аборигеном на жуткой смеси английского и местных наречий, да и нехитрый язык принцессы для него не оставался загадкой.

А вокруг вздымались джунгли. Массивные стволы деревьев, украшенные свисающими орхидеями, стояли, связанные друг с другом сетью перекрученных лиан, словно рабы, прикованные к одной большой цепи. Тропа шла по усеянному неровными валунами руслу пересохшего ручья, и было страшно даже только представить, что здесь творится в сезон дождей. Рубашки на Сергее и Витасе от пота были черные, глаза запали и сверкали пьяным от духоты блеском, распухшие языки скребли небо, и только спутница вела себя так, будто ни чуточки не устала.

Принцесса начала рассказывать, как в их деревню пришли белые люди. Сначала белых было только трое, и они были добрые — одна женщина и двое мужчин. Дарили всем железные ножи, угощали пивом и звали помогать копать землю. Но только никто из деревни не пошел с белыми людьми, потому что те хотели копать землю в Долине, Куда Приходят Умирать Слоны. И белые люди ушли ни с чем. А потом пришли злые белые люди числом, сколько пальцев на руках и ногах, убили двух добрых белых, а жителей деревни заставили копать. А принцесса сбежала, она хотела дойти до Куликоро и сообщить в полицию, но злые белые люди перекрыли дорогу из Нгоролебо в пустыню, да она и сама бы не рискнула без запасов воды отправиться через пустыню, вот и пряталась два дня в заброшенном доме, ожидая неизвестно чего. Она знала, что хозяин почты на стороне злых белых людей. Может быть, она ждала, когда никого не останется на почте, тогда бы позвонила в Куликоро. Пусть Сергей и Витась не думают, она не такая уж дикарка. Однажды отец ее возил даже в Сикассо, в деревне у нее осталось много платьев, годящихся для белых девушек, она умеет носить туфли белых девушек и знает, что никаких лесных духов на самом деле не бывает. Только лесные духи сами не знают, что их не бывает, поэтому все время требуют часть добычи с охотников племени, к которому принадлежит принцесса…

Витась споткнулся о крученный корень и повис на плече негритянки.

— Кара гоборо мбвана фура тинама! — возмутилась красавица, — Мене такуел фаргоме.

— Тихо, я ж нечаянно, — виновато убрал руки Витась и нехотя перевел Сергею, — Мол, я должен знать, что в военном походе все девушки принадлежат только вождю.

Пепел хмыкнул, он и сам кое-как разобрал смысл сказанного. И еще он заметил, что, насколько Витась продвинулся в изучении местного языка, настолько же его ухайдокало путешествие сначала через зловонные топи, а потом по джунглям. Как бы вообще парень с ног не свалился.

А вокруг почву, валежник и даже стволы деревьев усеивали грибы. Они были всех цветов — от винно-красного до черного, от желтого до серого — и фантастически разнообразны по форме. Некоторые имели вид венецианских кубков на тонких ножках. Другие, все в филигранных отверстиях, напоминали маленькие желто-белые изогнутые столики из слоновой кости. Третьи были похожи на большие гладкие шары из смолы или лавы — черные и твердые, они покрывали всю поверхность подгнивших бревен. А иные — скрученные и ветвистые, как рога миниатюрного оленя, — были, казалось, изваяны из полированного шоколада. Одни грибы выстроились в ряды, словно красные, желтые или коричневые пуговицы на манишках упавших листьев, другие, похожие на старые желтые губки, свисали с ветвей и источали едкую желтую жидкость.

— Сколько еще? — скорее не спросил, а простонал Витась, — Мы еще в Судане, или уже перешли границу Конго?

— Не больше пяти минут, — важно ответила негритянка.

— Мы все еще в Уганде, — без раздражения объяснил Пепел.

Эти «пять минут» тянулись два часа с лишком. Русло кончилось, и половину оставшегося пути трое пешеходов брели по вытоптанной слонами просеке. Правда, идти от этого стало еще труднее, приходилось все время вырубать лазы в высокой, прошитой лианами, траве и скользить по прячущимся в этом зеленом аде поваленным стволам.

На исходе второго часа Витась все явственней стал намекать, что их ожидает судьба «трех добрых белых людей». Сергей чуть не отвесил паникеру оплеуху, но оказалось, что на этот раз они действительно почти добрались до цели. Лес перешел в подлесок, а затем и вовсе выродился в разлапистых и крепко ощипанных слонами одиночек. Да и трава здесь росла пожиже, и из нее там и сям выглядывали белые камни, наверное, термитники. Но проверять догадку Сергей не стал, потому что троица дружно залегла на границе джунглей и долины. Иначе их бы мигом засекли и из лагеря, не смотря на то, что начало смеркаться, и с дощатой пост-платформы на ближайшем высоком дереве, где озлобленно расчесывал укусы москитов часовой.

Лагерь раскинулся впереди в каких-нибудь двухстах метрах. Десяток одинаковых выгоревших на солнце брезентовых палаток. Тоже брезентовый тент над общим длинным, как сороконожка, столом. Нелепо оранжево-яркий среди пасмурного хаки двухместный прогулочный вертолетик «Flay-87Z» с грубо привинченной местным умельцем пулесетной турелью. Запах подгорелой маисовой каши. И люди — черные и белые. И тех, и других чересчур много…

Ожидали ли «злые люди» появления Сергея? Конечно, ожидали. В этом палаточном клочке цивилизации в центре Черного континента был спрятан второй (после трубки Гашека) из предметов, которые Пепел обязался представить, как доказательство, что реально совершил кругосветный тур, а не отсиделся, например, на метеорологической станции в Заполярье. И хитроумный кокаиновый король Лопес конечно же не пустил процесс на самотек, а собрал пару десятков рыщущих по саваннам головорезов и наобещал им за Сергея небо в алмазах.

Самым опасным казался боец, засевший на дереве в каких-то метрах двадцати у слоновьей тропы. Это было просто везение, что Сергей его засек, потому как еще чуть-чуть, и дозорный сам бы срисовал подкрадывающуюся к лагерю троицу. К выдвижному дозорному посту вдобавок вдоль периметра лагеря с винчестерами под мышками прогуливалась троица скучающих евроафриканцев в широкополых шляпах. Но эти были почти не опасны, поскольку не слишком утруждались несением службы, а все время о чем-то спорили и косились на происходящее в лагере. Им было крепко завидно, что они должны служить, а кто-то развлекается.

Ромашки здесь не росли, а жаль. Как бы здорово оказалось поползти по родному полю. Зато высящихся из жесткой травы издалека похожих на термитники отполированных дождями и грифами слоновьих черепов хватало. И где-то на самой окраине поля дюжина негров под надзором еще нескольких белых, не смотря на разом навалившуюся тропическую темень, курочила из черепов бивни. Так сказать, побочный промысел.

И, как это ни забавно, чем ближе двинувший по-пластунски на разведку Сергей подбирался к лагерю, тем меньше шансов у него оставалось быть обнаруженным. Во-первых, потому что лагерь неплохо освещался, ночные бабочки липли к повсюду развешенным лампам, и из света в окружающем мраке вряд ли можно было разглядеть хоть что-то, а в одной из палаток жужжал движок, вырабатывающий электричество. То есть за его шумом производимый разведчиком шорох тоже терялся.

А во-вторых, потому, что болтающиеся по лагерю свободные от вахты искатели приключений, как один, пребывали на разной степени кочерге. Кто-то валялся с намертво зажатой в руке пустой бутылкой, кто-то пьяно ржал над нехитрой шуткой в кругу у костра. Двое молодцев развлекались тем, что ставили на голову привязанного к столбу пожилого негра опорожненные жестянки из-под пива и с пятнадцати шагов навскидку разили жесть в окрошку из длинноствольных револьверов. Сергею тут же до зуда захотелось хоть один глоток «Адмиралтейского», а еще не очень понравилось, что с восьми попыток не выпало ни одного промаха, ведь вполне можно было ожидать, что ему придется сойтись с этими снайперами не на жизнь, а на смерть.

Хотя стоп. Вон у той, третьей слева, палатки явно скучает еще один трезвехонький часовой. Даже не отошел подальше справить малую нужду, а сделал это, не покидая поста. Получалось, есть все шансы обнаружить искомую костяшку припрятанной там, как плавленый сырок в мышеловке.

— А в нашем городке был случай, — у костра пришел черед страшных историй, — банда старого Хельмута поймала одного несчастного парня, завела, по пути взломав телефонный автомат, и давай кормить монетками.

— Факинг кот, ел?

— Приставили нож к пузу, гот демент, вот и ел. Пока не подавился.

— Помер, факинг кот?

— Каюк стопроцентный, только после смерти несчастный стал являться. И из призрака, как из сломанной копилки, все время сыпались призраки монеток.

— Факинг кот! Со звоном?

— Нет, в абсолютной тишине. Но все равно в построенном доме никто поселиться не решился. Привели колдуна вуду, а тот заявил, типа призрак исчезнет, когда монетки кончатся.

— А у нас была история — одному парню приснилось, что он завтра умрет, и вот…

— Погоди, факинг кот, дай дорассказать!

— А другая старая колдунья заявила. Что призраки монеток не кончатся никогда. Потому что, гот демент, это призраки тех самых монеток, которые на счастье туристы кидают в море. И кидать будут всегда.

— Факинг кот, и чем все кончилось?

— Тем, гот демент, что я вскрыл домашний сейф, где старый Хельмут хранил накопленное, и уехал на Север.

— А у нас был случай, одному типу приснилось…

Сергей очень удивился, что враги не удосужились возвести вокруг лагеря какие-нибудь самые примитивные проволочные заграждения и обвешать их консервными банками, вон сколько вокруг бесплатной рабочей негритянской силы. С другой стороны переть на себе мотки колючей проволоки сквозь джунгли, или даже просто гнать груженных бухтами проволоки негров — занятие не для ленивых. В общем-то, главное Пепел уже разведал, за поставленной на кон ценностью он вернется на рассвете, сейчас же оставалось только вычислить среди двух десятков противников главаря, чтоб потом не упускать из виду.

Это мог оказаться угрюмый детина лет сорока, в одиночестве сидящий под лампой за длинным столом и что-то записывающий в блокнот. Или типчик с короткими усиками, которого Сергей узнал, не смотря на расстояние. Узнал не благодаря профессиональной памяти картежника, а потому, что этот парень, как сел Сереге на хвост в Праге, так до сих пор висел, будто репей. Да, это был тот самый земляк, от которого Пеплу повезло ускользнуть в Моравии, и который чудом уцелел в отельной разборке. Живучий и цепкий гаденыш по имени Андреас.

Андреас вился вокруг единственной на весь лагерь особы женского пола. Вполне миловидной явно запуганной до дрожи в коленках блондиночки в очках, футболке и длинных шортах. Кажется, это и была последняя оставшаяся в живых «хороший белый человек» из археологической экспедиции. Сквозь отвратительный английский Андреаса, да еще сдобренный родным пьяным матом, Сергей понял, что тот клеится к даме под лозунгом «пошли в палатку сторожить тайник всю ночь на пару». Не будь Пепел так занят, он бы и сам с удовольствием подбил клинья к представительнице древней науки, сейчас же отметил только то, что, судя по словам Андреаса, «тайник» с обозначенным в пари раритетом устроен в одной из палаток, а не, например, на дне выгребной ямы.

Перестрелявшие всю посуду на голове у насмерть затюканного негра ковбои придумали, чем продолжить развлечение. Один ненадолго отлучился и вернулся с небольшим предметом, а когда водрузил, Сергей серьезно заерзал, разглядев человечий череп.

Правда, чересчур маленький. Наверное, череп ребенка. Фу-у-у, у Пепла отлегло от сердца, конечно же это была обезьянья черепушка, но как похожа! Теперь за грохотом выстрелов появился риск пропустить что-нибудь важное из препирательств Андреаса и блондинки. Сергей решил рискнуть подобраться поближе, вон до той груды костей.

О, как жестоко он просчитался! Евроафриканцам не зачем было городить колючую проволоку с банками, они «убедили» негров выложить подступы сухими костями, и хруст задетого прикладом слоновьего ребра раздался громче, чем щелчок взведенного у виска курка. И самое страшное, что этот отчетливый звук даже сквозь бубнение движка услышали все: и трое меряющих поле ногами дозорных, и мающийся на посту у палатки часовой, и Андреас, и медитирующий над блокнотом под тентом угрюмый детина лет сорока.

Сначала прозвучала короткая хриплая команда. Детина под тентом уже не морщил лоб над блокнотом, а стоял, сместившись в тень, даже не снять хитреце выстрелом. Кто-то команду подхватил, потом неожиданно трезвые голоса повторили команду во втором ряду палаток. А пьяни оказалось не так уж и много, оказалось — даже тип, дрыхнувший на траве с бутылкой в руке, мигом подхватился и выставил свой вороненый ствол в сторону джунглей. Щелк, свет погас во всем лагере, зато несколько мощных и с умом расставленных прожекторов веером накрыли поле — идеальная ловушка. Только вокруг надгробиями торчащих слоновьих черепов оставались непроглядно-черные проплешины, в одной из которых затаился и Сергей, не зная в какую сторону нацелить ствол ружья. Но прочесать поле займет не больше двадцати минут. Финита ля комедия…

Витась не скучал по ромашкам. Ветка какого-то куста скребла ему затылок, а он вспоминал Бажену. Ее смуглую упругую кожу, ее непроглядные цыганские глаза, ресницы, щекотавшие ему грудь при страстных поцелуях. И посланные в спину Баженой проклятия. И ведь было в моравке что-то, буквально на месте приворожившее годика два тому назад нанявшегося на ферму батраком белоруса. И за ее прощальными проклятиями Витась чувствовал реальную цыганскую угрозу. Зря Бажена с ним так простилась.

А совсем рядом, на дереве, засел часовой, который не заметил белоруса и негритянку только потому, что тропические ночи черней угля, и двое дожидающихся Пепла с разведки соратников если и рисковали о чем-либо перебрасываться словом, то исключительно на языке диверсантов и глухонемых — жестами, и тщательно следя, чтоб не задеть какую-нибудь ветку.

А впереди, за широким полем, лежал палаточный лагерь с крайне недружелюбно настроенными к Витасю обитателями, и что-то зудело внутри, дескать будет чудом, если пророчества моравки не сбудутся, и Витась выберется из Африки живым. И где-то посреди этого усыпанного слоновьими костями поля прятался Сергей.

Их явно здесь поджидали, потому что вдруг лагерь погрузился во тьму, но осветилось все поле. Несколько мощных прожекторов ударили светом прямо в глаза Витасю, и парень на несколько секунд ослеп. А еще всполошенные команды по всему лагерю, так и подзуживающие белорусским зайчиком сигануть прочь отсюда и мчаться, мчаться, мчаться не разбирая дороги до самых египетских пирамид. Может быть потому, что рядом находилась не запищавшая от испуга негритянка, а может быть крепости нервов хватило, но Витась усилием воли расплавил по жилам студеный лед страха и пригвоздился к месту. И даже не пикнул, когда какая-то жужжащая дрянь из мира насекомых уселась ему на щеку и разом высосала грамм пятьдесят крови.

А потом Витась разглядел, как в их сторону, рассредоточившись, сторожко крадутся трое душегубов с винчестерами на перевес, но рядом была негритянка и она сумела на пальцах объяснить, что рыпаться не стоит, если пронесет, так пронесет, если нет… В ночных джунглях искать убежище еще неразумней.

Троица приостановилась метрах в пятидесяти от подлеска, и услышав от дежурящего на дереве дозорного, что он жив, ничего подозрительного не усек, только кончились сигареты, повернула обратно. И лишь тогда, превратившаяся в мертвую корягу, негритянская принцесса ожила и показала жестом Витасю, что собирается его покинуть.

— Ты куда? — прижав губы к ее уху, почти беззвучно выдохнул белорус.

— Я дам ему прикурить, — жемчужные зубы блеснули в улыбке, так ярко, что Витась даже испугался. Будто блеск может их выдать.

— Скажи на прощанье, как тебя зовут? — почему-то только сейчас поинтересовался белорус.

— Бана, — был ответ, и черная женщина беззвучно скользнула прочь.

«Не хватает внутри слога „же“», — хотел шепнуть Витась, но уже не кому было шептать. Бана исчезла. Он стал озираться, пытаясь угадывать сквозь в упор бьющий по глазам свет прожекторов, где настоящие изгибы веток, а где маскирующееся среди этих изгибов тело Баны. Впрочем ни черта разглядеть не мог. А вот дежурящий на дереве человек, особенно поджаренный лучами прожекторов, был теперь, как на ладони. И Витась признал в нем того самого юнца, который чуть не накрыл их в заброшенном доме.

Паренек тоже то и дело смахивал вызванную ураганным пучком света слезу и слепо мигал. И вдруг увидел устремившуюся поверх ближайшей ветки прямо ему в лицо черную змею. Паренек отшатнулся и почкой нарвался на нож Баны. А рука девушки, которую он принял за змею, зажала юнцу рот, и не выпустила на волю предсмертный вскрик. Длинноствольный револьвер сломанным сучком хрустнул вниз под нос Витасю.

И когда мертвое тело обвисло, у Баны хватило сил, удержать способный выдать ее шумом падения груз, пока не иссякнет жизнь. Мягко опустить его и перевалить через толстую ветку. Будто вывесила на просушку выстиранный комбинезон.

Она подождала пару секунд, дав успокоится дыханию, а потом хитрым образом, как учил отец, засунула указательный и большой пальцы обеих рук в рот и издала утробный, но далеко разлетевшийся в ночи звук. Потом, еще раз отдышавшись, повторила…

Сэм, Паркинсон и Элай должны были сторожить собирающих бивни негров, и при этом Хьюго запрещал пропустить даже каплю виски. Два дня назад Ларри даже расквасил нос Тому Фергиссону, за то, что тот прихватил с собой на вахту — прогулки по периметру — фляжку. Однако, Элай не был бы Элаем, если бы не припрятал фляжку в сапоге. Но только, озираясь на освещенный лагерь, Элай пригласил ребят стать его соучастниками, как началась тревога. И фляжка осталась зажатой и забытой в кулаке.

Они были слишком далеко, и в случае тревоги им полагалось выстроить негров цепью и положить в траву «отдыхать». Если же тревога не окажется ложной, и подобравшийся к лагерю загадочный «Пепьель» обнаружит себя стрельбой, полагалось погнать негров цепью на него, чтобы отвлечь внимание. Впрочем, это была шестая тревога за две ночи, и никто уже особо не верил, что какому-то русскому беглому преступнику понадобится рыскать в богом забытых джунглях. А если какой-то богатый дядя-мачо готов платить за подобное сафари, честь ему и хвала.

— Я на месте этого русского медведя прямиком бы отправился в Кейптаун, а далее на побережье и поискал бы счастья среди черных алмазоискателей, — сплюнув слюну, выразил общее мнение Элай, пнул распростертого негра, чтоб тот подвинулся, и достал из сапога фляжку, — Ну, кто не боится схлопотать по роже от Хьюго? — редкие и крупные, вроде лошадиных, зубы Элая оскалились в заговорщицкой улыбке. Да и сама его сухопарая фигура изогнулась, готовая затрястись в беззвучном смехе.

И тут над полем разнесся очень неприятный утробный звук. И негры, будто того и ждали, сусликами повскакивали из травы, испуганно озираясь, и что-то лопоча по своему.

— Лежать! — зарычал Элай и попытался ударом сапога свалить ближайшего. Но черномазый проворно отпрыгнул, а странный пугающий звук повторился. И опять негры принялись возбужденно лопотать по своему.

— Они кричат, что слоны идут умирать в долину! — вдруг завопил Паркинсон, единственный, кое-как разбирающийся в местном наречье, — Надо бежать, иначе слоны всех растопчут! — его покрытые коркой после недавней лихорадки губы захлопали, нервно ловя воздух. И вообще он стал очень похож на охотящуюся на комаров жаббу.

— Заткнись, паникер, или Хьюго свернет тебе челюсть! — вспыхнул Сэм.

— Зато я останусь живой! — взвизгнул Паркинсон и неожиданно для напарников кинулся к лагерю, — Спасайтесь! Слоны идут умирать в Долину Смерти!

— Да плюнь ты на этого идиота! — прошипел Элай, отшвыривая мешающую фляжку, — Держи ниггеров, разбегаются!

Правильное решение опоздало, краем задеваемые вспыхнувшими лучами прожекторов спины негров мелькали уже метрах в двадцати, причем аборигены бросились в рассыпную, и гоняться за каждым было бессмысленно. Взбесившийся Элай пустил им вслед несколько пуль, кого-то задел. Но в лагере стрельбу Элая поняли неправильно, а тут еще запаниковавший Паркинсон со всех ног бежал на свет прожекторов и вопил что-то про смерть, кто-то понял не так, и первая же пуля вышибла Сэму глаз…

А сидевший в палатке у движка и изредка переворачивающий страницы Библии запачканными мазутом пальцами старый негр совершенно не поверил, в то, что в долину смерти идут умирать слоны. Негра звали Джинга, и он был достаточно умным, чтобы получше прислушаться, когда звук повториться. Нет, это был не трубящий хобот, Джинга аккуратно заложил библию спичкой, и отложил на столик. На столике лежала пачка сигарет и стоял стакан с молоком, накрытый салфеткой. Прикасаться к этим вещам Джинге запрещалось пол страхом смертной казни. Стула не было, негру не позволялось сидеть. Но кроме движка и столика в палатке находилось несколько канистр с авиационным керосином ТС-1, и хотя это тоже категорически запрещалось, Джинга иногда рисковал примоститься на краешек одной из них. А еще у Джинги было вдосталь гаечных ключей и прочих инструментов, и даже ладная кувалда.

Нет, Джинга узнал звук, потому что сам обучал ему, Джинга взял в руки кувалду и со всего маху обрушил тяжелое железо на движок. Машинка заткнулась, и тут же снаружи завопили гораздо громче, потому что все прожектора беспомощно потухли. Мигнула и ослепла и лампа под потолком палатки. Джинга для верности еще раз шарахнул по движку, но в темноте чуть смазал и кажется, раскроил бак, потому что услышал журчание солярки. Так даже лучше, уходя, он бросит в солярку зажженную спичку. Но уходить было рано.

Джинга умный, он по памяти стал напротив входа в палатку и занес кувалду. Ждать пришлось три удара сердца, а потом он обрушил кувалду на того, кто в палатку сунулся. Это должен был быть часовой, как всякий белый человек, настолько ленивый, что заставил вместо себя работать Джингу, и настолько коварный, что остался снаружи Джингу сторожить. Но Джинга хитрее, опять же наугад он еще несколько раз, чтоб наверняка, шарахнул по распростертому телу со всего маху кувалдой, потому что раздавшийся из джунглей звук был более чем знаком Джинге. Когда-то Джинга обучил издавать его свою дочь.

К сожалению, старый негр больше никогда свою дочь не увидел, поскольку в абсолютном мраке палатки один из ударов кувалды пришелся на болтавшуюся на поясе часового гранату, и чека вылетела…

Увидев, как поле скрылось во тьме, и огненный цветок с грохотом пожрал палатку, Бана сняла с плеча мертвеца винчестер и наспех выпустила по лагерю все патроны из магазина, потом скользнула на землю, и вжалась в траву рядом с Витасем.

Прилетевшие из джунглей в лагерь пули никому не показались приятной неожиданностью, поэтому тут же началась ответная стрельба. И те трое дозорных, что возвращались от выдвижного поста на дереве, вынуждены были залечь. Под огнем всегда начинаешь верить в самое худшее, поэтому у троицы не осталось сомнений, что салют делается в их честь. Может быть «Пепъеля» уже поймали и теперь избавляются от лишних дольщиков?

Но куда стрелять в ответ, было не выбрать, потому что по троице палили из лагеря, сбоку, где негры должны были под присмотром курочить бивни (может, негры захватили оружие надсмотрщиков?) и сзади (наверное, малыш обиделся, что ему отказали в сигаретах). Поэтому троица, разделив окружность на сектора, тоже выпустила в воздух пару обойм. Дескать, не стреляйте, мы — свои, но умеем огрызаться. Но откуда же во всполошенном лагере люди могли знать, что выстрелы сделаны в воздух?

Готовившийся к совершенно другой судьбе и вдруг оказавшийся в полной темноте посреди бедлама и под свистящими пулями Сергей колебался не долго. Все-таки во вражьем лагере лучше, чем под перекрестным огнем. Превратившись в льнущую к земле крысу, Пепел рванул вперед, будь что будет.

Но встретить в лагере такую панику Сергей не ожидал. Наверное, инструкторы Лопеса немного переборщили, рассказывая при вербовке наемникам, с каким опасным русским тем придется встретиться. Впрочем, Сергей среди гама расслышал бодрые выкрики командира и понял, что паника продлится недолго. А кто-то недосчитается зубов.

Теряющийся в общем шуме хруст костей под ногами длился не больше дюжины секунд, Пепел разогнул спину и заметался среди прочих всполошенных смутных человеческих контуров, спотыкаясь о палаточные веревки и колышки. Здесь полосовали ночь пронзительно-молочные дрожащие, как полет стрекозы, лучи фонариков. И часто натыкались и преломляли лучи в рассеянных повсюду бутылочных осколках. Огонь доедал одну из палаток, и из-за отсутствия сонного ворчания движка все звуки врезались в уши острее. Едко воняло соляркой и паленой шерстью. Люди суетились и шастали вокруг, как взбесившиеся шарики от пинг-понга.

А вот этого парня, с которым столкнулся лоб в лоб, Сергей узнал даже по одному дыханию и со всего маху заехал Андреасу прикладом в солнечное сплетение. Раздалось растерянное кваканье, и русский немец, даже если остался жив, выбыл из дальнейшей суеты. Пепел обшарил старого знакомого, прибрал в карман «зауер» и нацелил подобранный фонарик так, чтоб вроде нечаянно слепить первым всех встречных охотников за его шкурой.

— Сэма убили! — выл кто-то на грани истерики, — Убили Сэма! Негры восстали и убили Сэма!!!

Следующий контур на опытный взгляд Сергея отличался от прочих, как коньяк от пива — женская фигура. Это была та самая блондинка, она, кажется, поверила в приближающееся стадо слонов и растерянно ерзала на месте: страшно остаться в лагере и быть растоптанной, но еще страшнее потеряться в ночных джунглях.

Пепел сзади зажал девушке рот и игриво проворковал на ушко, упражняясь в английском:

— Элефантов не будет, зато я уже здесь, — и дав гражданке опомниться, — Надеюсь, вы не за одно с этими бандитами? — зажимающая рот рука почувствовала робкий кивок. Сергей убрал руку, сохраняя мышцы в готовности чуть что врезать ребром ладрни по горлу.

Секунды три казалось, что девушка вдыхает для максимально громкого призыва о помощи. Но ее горло не пострадало, потому что она просто-напросто лишь жадно ловила ртом воздух. А потом сама ухватилась за мужскую руку и жарко зашептала:

— Вы «Пепьел»? Вам сюда, — и потащила к одной из палаток.

В отличии от Сергея она привычно не спотыкалась о веревки и колышки, а втащив гостя под полог, заставила нацелить фонарик в землю. Чтоб не рисовать мишени на брезентовых стенках.

— Вот, берите и убирайтесь, — схватила она нагло лежащий на газетке предмет и протянула Сергею, — Вслед за вами отсюда уйдут и другие бандиты, — сказала она, будто оправдываясь. И еще в ее интонации Сереге вроде бы почудилась горечь по двум убитым бандитами коллегам археологам.

— Прекратить бардак!

— Сэма убили!

— Элай видел русского собственными глазами! — доносилось из разных углов лагеря вперемешку с хлопками выстрелов.

— Я приказываю прекратить стрельбу!

— По джунглям одиночными огонь!

— Прекратить бардак!!! — и только овалы фонариков плясали по брезентовым стенам палатки, будто ночные мотыльки.

Зажав фонарик подбородком, Пепел взял предмет, ради которого потащился в тропические дебри и почти равнодушно сунул в сумку на боку. В Долине, Куда Приходят Умирать Слоны, различных костей было в достатке. И черепов хватало. Но этот череп был особенный. Ведь этот костяной оскал принадлежал знаменитому путешественнику Левинсону, последняя экспедиция которого пропала без вести более ста лет тому. И о находке следов которой было вскользь упомянуто в ведомственном журнале «Новости археологии», за каким-то чертом валявшимся в лучшем номере «Континенталя» и попавшемся Шраму на глаза, когда разрабатывались условия спора с Лопесом.

Это был череп путешественника Левинсона, если враги не устроили подставу. Пепел засек, как блондиночка прячет глаза. Тогда он взял девушку за подбородок, чтобы не давать ее взгляду ускользнуть.

— Ты меня не обманываешь, красавица?

Ее кожа казалась холодной, девушка чуть не дрожала, она хотела отвернуться. Может быть, она хотела убежать. И может быть, уже жалела, что привела Пепла в палатку.

— Ты можешь забрать меня отсюда? — вопросом ответила девушка.

— Ноу проблем, десять секунд на сборы.

Тогда девушка без лишних вздохов подхватила стоящий на столике пузатый глиняный кувшин и шарахнула о земляной пол. Глина была сыровата, и осыпалась плохо. Часть комков так и не отвалилось от облущившегося у ног Пепла второго черепа.

— Это настоящий Левинсон.

Пепел, не освобождаясь от предыдущего, сунул в сумку и второго, пусть там не скучают. Девушка метнулась к выходу.

— Я же говорил «десять секунд», а не «мгновенно», — постаравшись, чтоб не получилось грубо, одернул леди Сергей, — Собери документы экспедиции, может быть мне понадобятся письменные доказательства…

Девушка послушно стала рыться в кожаном планшете, очень похожем на те, которыми шиковали лейтенанты Советской Армии. Пепел выхватил планшет у нее из рук, застегнул и повесил ей на плечо, Потом сорвал с гвоздя чью-то одежду.

— Напяль поверх своей, и пошевеливайся, паника угасает, — подробней объяснять даме, что в лагере найдется достаточно зорких глаз, способных угадать женщину по контуру, и это может их погубить, Сергей не стал.

Он почти не ошибся. Она уложилась в десять секунд, ну, может быть, пятнадцать. А паника снаружи действительно ушла на нет…

Бывший майор британской армии, а ныне командир собранного по грязным притонам Центральной Африки сброда Хьюго Оцелот пресек панику профессионально быстро. Бегущему к лагерю и вопящему, дескать сейчас придут слоны и все растопчут, Паркинсону Хьюго выстрелом навскидку снес полголовы. Остальные новобранцы сразу подтянулись и забыли про глупости. Теперь можно было побеспокоиться и о противнике.

По оценке Хьюго враг неизвестным числом засел где-то на периферии джунглей и оттуда произвел разведку боем. К стыду отставного майора, достаточно успешную разведку. Но больше такого не повторится, и майор выйдет победителем, потому что враг реализовал все свои резервы, а у Хьюго осталась в запасе парочка сюрпризов. Этот загадочный «Пепьель» действительно нашел слабое место в обороне — подневольных негров — и красиво разыграл «черную» масть, устроив среди черномазых панику имитацией звуков приближающегося слоновьего стада. Правда, даже хитроумному «Пепьелю» не удалось заставить землю дрожать, как полагалось бы при настоящем приближении слонов, и Хьюго не попался на удочку.

Еще враг вывел из строя движок, и наладить освещение теперь удастся только днем. Но все успехи врага — временные. Хьюго прикрикнул на подчиненных, чтобы те провели круговую перекличку.

— Ларри?

— Живой. Барнет?

— Пулей оцарапало щеку, но жив. Счастливчик Лакки?.. — поплыли выкрики над полем.

Хьюго надеялся, что «Пепьель» не дознался, что, кроме для хруста разложенных костей, лагерь опоясан датчиками системы скрытого слежения «Касава»,[32] фиксирующей любое пересечение периметра на высоте до одного метра. Сейчас карманный пульт управления «Кассавой» показывал на слабо светящемся циферблате пятерку. То есть за неуправляемый период паники границу лагеря пересекли пять человеческих единиц. Могло бы быть и больше, исходя из того, как туда-сюда носились подчиненные, и веером разбегались негры. Но все же, когда кончится перекличка, Хьюго пойдет и лично проверит целостность тайника.

— Чиф, у нас реальные потери. Мертв Сэм, мертв мальчишка, дежуривший на дереве, средне ранен Тиролли и мерт этот болван Паркинсон, которому вы отстрелили лоб, — со слегка виноватой интонацией доложил Селинджер.

— До утра тревога не отменяется. Всем продолжать контролировать свои сектора обстрела, — равнодушно отчеканил Хьюго. То, что погиб молодой Хорхе на выдвижном посту, лишний раз подтверждало выводы Хьюго. Враг притаился где-то там, у конца слоновьей тропы и до утра уже вряд ли что-то предпримет. Враг не знает, что днем лагерь наконец будет взят под спутниковое наблюдение — секретарь самого господина Лопеса синьор Родриго Клементес дал по этому поводу самые твердые гарантии, и тогда какой бы русский ни был прыткий, ему от Хьюго не скрыться.

Освещая дорогу лучом фонарика, майор проследовал мимо догорающих ошметков брезента и искореженной алюминиевой рамы — все, что осталось от палатки с движком — и сунулся в палатку археологов. И здесь одного взгляда майору хватило понять, что сколь бы высокого мнения он не был о враге, он все равно того не дооценил. И еще Хьго вспомнил, что перекличка не охватывала продажную белокурую девку. И здесь ее тоже не было.

Переметнулась? В этом не оставалось сомнений, стоило лишь посмотреть на валявшиеся под ногами черепки. Облепить настоящий череп глиной было ее идеей, и знали об этой хитрости только она и майор. И вот здесь майор позволил себе хитро улыбнуться, ведь он не потрудился поставить в известность эту девицу, что из предосторожности приклеил изнутри черепа знаменитого соотечественника радиомаячок.

Вынув из кармана спутниковый телефон, Хьюго без колебаний вызвал синьора Клементеса:

— Синьор? У нас некоторые проблемы. Охраняемый объект все же попал в руки преследуемого объекта. Зато теперь мы в любую минуту можем выйти на преследуемый объект по маяку. Жду вашего решения насчет того, преследовать ли мне русского ночью или подождать до утра. Я бы сам рекомендовал подождать, в темноте не могу ручаться, что мои парни будут стрелять объекту только по ногам.

— Под вашу ответственность подождите до утра, — ответил хриплый спросонья голос, и связь прервалась.

Хьюго подумал, что секретарь Лопеса находится не так уж и далеко, где-то в пределах «черного континента». В противном случае бы звонок его не разбудил. Хьюго вышел из палатки и миновал растопыривший лопасти спящий вертолет — как прекрасно, что Хьюго приказал на ночь стравливать горючее, иначе беглецы могли бы спастись на этой машине. Майору показалось, что кто-то прячется в кабине, англичанин подошел и подергал ручку. Заперто, а ключ у Барнета. Но все равно, достав из кобуры револьвер, майор зашел со стороны кабины и осветил фонариком ее внутренности. Все-таки никого. Тогда майор прошагал на середину лагеря и, сложив ладони рупором, прокричал во тьму:

— Прежний приказ отменяется. Все посты снять. Всем спать до рассвета, завтра у нас тяжелый день, ребята, — и голос его при этом был совершенно равнодушен. Он берег эмоции для завтрашнего дня.

В ответ со стороны джунглей раздался одиночный выстрел из длинноствольного револьвера. Хьюго узнал по звуку, что это револьвер молодого Хорхе, и поморщился. Получалось, что отставной майор невольно сам и вооружил своего противника. Ничего, завтра люди майора по сигналу со спутника догонят русского бандита за час. И если при этом поляжет еще несколько бойцов, остальным достанется больше денег…

Витась, случайно заметив крадущегося в его сторону длинноволосого блондина, конечно же выстрелил. Хорошо, пуля сделала дырку лишь в просторном костюме миссис археолога, а вынырнувший из мрака Пепел не дал выстрел повторить. Правда, спустившаяся на землю с обезьяньей ловкостью Бана почему-то повела себя крайне нелюбезно и выразилась в том смысле, что среди мужчин мазилы встречаются слишком часто. Слава богу, у миссис археолога не было Пепловой и Витасевой лингвистической практики на местном наречии.

Пепел поднял оброненный при выстреле блондинкой маленький кожаный мешочек, подбросил на ладони, встретился с блондинкой взглядом и молча спрятал находку в собственный карман.

— Ладно, — прошипела Бана, — Люди моей деревни свободны. Череп древнего белого человека у тебя в сумке. Теперь мы можем уходить?

— Погодите, — ухватила Сергея за сумку с черепами миссис. Вынула знаменитого соотечественника и изнутри ногтем соскоблила приклеенный прямоугольник пленки размером с почтовую марку. Кажется, она хотела вернуть расположение Сергея после находки тем кожаного мешочка. Вернув череп, девушка поймала в кулак рассевшуюся на цветке крупную бабочку и приладила пленку той на брюшко, — Вот теперь мы действительно можем уходить… Я случайно подсмотрела за Хьюго, — в ответ на остановившийся на ней очередной пристальный взгляд Сергея сказала миссис.

«Все равно ты слишком опытна для обыкновенного археолога» — не произнес вслух Пепел. И уж тем более не стал он сейчас обсуждать находку — мешочек, судя на ощупь, хранил неограненные алмазы, чей-то загашник на спокойную старость, который ушлая блондинка явно украла под шумок.

Глава десятая. 11–19 мая. Гуд бай, Африка

А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер,

Веселый ветер, веселый ветер!

Моря и горы ты обшарил все на свете

И все на свете песенки слыхал.

Спой нам, ветер, про чащи лесные,

Про звериный запутанный след,

Про шорохи ночные,

Про мускулы стальные,

Про радость боевых побед!

«Спой нам, ветер» Стихи В. Лебедева-Кумача, муз. И. Дунаевского

Конго — при президенте Мабуту, именовавшаяся Заиром — достаточно цивилизованная держава. В недрах Конголегских гор скрыты месторождения урана и золота. Страна является мировым лидером по производству меди, кобальта и промышленных алмазов. Огромные площади Заира, третьей по территории африканской державы, превращены в национальные парки. Здесь протекает могучая одноименная река Заир, которая служит главным транспортным путем, пролегающим по гористой территории страны. Ее притоки имеют очень красивые и экзотические имена: Арувими, Убанги, Ломами, Касаи. Но для наших беглецов маршрут по обжитой территории подходил не очень, наши беглецы вообще-то даже толком не знали, по какому из притоков движется их плот. Движется приблизительно на Запад — уже хорошо.

Возможно, Бана находила определенный кайф в том, чтобы заставить белых выучить начальный суахили.[33] А может быть, она прежде стеснялась своего произношения. Но как только в команде появилась вторая женщина, от стеснения не осталось и следа, и выяснилось, что Бана «спикает инглыш» достаточно сносно.

Бана сказала, что все белые женщины глупы, как лягушки в брачный период, и если белую женщину оставить одну в джунглях, она не протянет и пятнадцати минут. Еще Бана сказала, что и пальцем не пошевелит, если белую женщину укусит змея «тени», или, еще лучше, схватит за ногу крокодил и утащит с плота в бурую воду.

Плот в это время благополучно обминул очередную преграду — наполовину лежащее в воде мертвое дерево. Кора свисала с него полосами, обнажая выбеленный солнцем ствол. Среди ветвей сидела пара красных ибисов. При движении плота мимо птицы поднялись в серый, пропитанный душными испарениями воздух и, лениво кружа, медленно хлопая крыльями и вспыхивая розовым, красным и алым, полетели вверх по реке, копьями выставив перед собой длинные изогнутые клювы.

Белокурая Лотта была родом из Стокгольма и, как представительница северного народа, оказалась более выдержана. Она только посоветовала этой «миссис сникерс» Бане держаться от Лотты подальше, желательно на другом конце плота, и тогда местные крокодилы вообще останутся без завтрака.

На небе вяло ворочались хмурые тучи. Витась сидел на руле, часто отвлекаясь, чтобы длинной вешкой ткнуть в морду очередному из самых любопытных и голодных крокодилов или расплющить на лбу очередную кусачую муху, поэтому имел все основания не вмешиваться в женскую свару. И только отворачивал перекошенную улыбкой физиономию в случае наиболее сочных реплик негритянской принцессы.

— Эх, а в Сахаре сейчас солнышко, жара и ни единого комара, — сладко простонал Витась, размазывая по щекам следующее раздавленное насекомое, — Все-таки пустыня имеет свои плюсы. Подумать только, тридцать семь лет не было дождя. Я тогда еще не родился.

Плот плыл по течению, бурая вода иногда превращалась в безжизненно-сонное широкое озеро, а в следующий раз неслась с бешеной энергией. А Пепел сидел впереди с ружьем на коленях, пытался высмотреть в проплывающих мимо джунглях какую-нибудь опасность и почти всерьез жалел, что ночью в лагере высыпал в бак вертолета с килограмм сахара.

Что происходит с двигателем внутреннего сгорания, когда в горючем растворяется сахар, Сергей знал приблизительно — тосол выкипает, двигатель перегревается и клинит. Такой диверсионный метод славянин высмотрел в одном из кинобоевиков и, судя по тому, что вертолет сейчас беглецам не досаждал, метод не был высосан из пальца. Но, проявись сейчас в небе вражеский вертолет, может быть, женщины наконец заткнулись бы.

Перекрученные стволы деревьев сплетались над водой, и ветви их были увешаны лишайником, длинными бородами серого мха, яркими ковриками из розовых и красных орхидей и множеством вьющихся зеленых растений. Вода у берегов была скрыта от глаз под сплетением зелени и усеяна множеством ярких мелких цветков. Местами этот впечатляющий ковер был испещрен блестящими зелеными тарелками — листьями водяных лилий, жавшимися в кучки вокруг остроконечных бело-розовых цветов.

Наверное, кто-то свыше услыхал молитвы Пепла, потому что от ближнего берега свистнула длинная стрела и вспорола воду метрах в трех от плота. Следующая стрела легла всего в метре.

— Сензибы! — испуганно пискнула Бана, но не удержалась от очередной едкой реплики, — Теперь, белая женщина, у тебя есть прекрасный шанс не достаться на завтрак крокодилам!

— Выворачивай! — рыкнул Пепел на замешкавшегося Витася.

Плот повлекло к противоположному берегу. И очень хорошо, что у, как оказалось, кравшихся там старых знакомых — Лопесовых евроафриканцев — не хватило терпения выждать, пока беглецы сами свалятся к ним в руки. Раздавшийся нестройный залп не причинил обитателям плота серьезных проблем, разве что одна глупая пуля выскоблила щепку из приклада ружья Сергея. Похоже, преследователи крепко умаялись, прыгая по корягам, если напрочь растеряли ранее демонстрируемые снайперские таланты.

— На весла! — скомандовал Пепел и, ухватив одно из благоразумно выструганных при изготовлении плота весел, стал показывать личный пример.

Он работал веслом, как кайлом в забое. Витась посадил на руль Лотту, сам тоже ухватился за весло.

— Белые мужчины слишком нежничают с белыми женщинами, — шипела Бана, но честно и яростно лопатила воду.

Плот пошел серединой реки, по самому течению. Бегущие по густо заросшему всякой зеленой дрянью левому берегу белые охотники стали кричать Пеплу, чтоб тот не дурил и сдавался, поскольку лучше иметь дело с десятью Лопесами, чем с одним пигмеем-сензибом. Сергей им ответил категорическим матом, белые снова бабахнули из всех стволов, и снова мимо. Похоже, у них опять действовал приказ «Взять живым!».

Справа свистнуло еще несколько стрел, но не долетело метров десять, и тогда пигмеи перестали тратить боеприпасы. Но радости это спасающимся на плоту не прибавило, поскольку определить, насколько успешно продолжают пигмеи преследование по берегу, возможности не было. Эти юркие недоросли в отличие от зычно ломящихся сквозь заросли белых, не издавали никакого шума.

Вода в реке была густого рыжевато-коричневого цвета со стальным отливом из-за отражающихся низких туч. Воздух — горяч и неподвижен, того и гляди, хлынет тропический ливень и смоет все к такой-то матери. Берега были оторочены розовыми водяными лилиями, неподвижно лежащими на темной, словно полированной воде.

— Быстрее! Еще быстрее!!! — задавал себе и другим ритм Сергей, боясь посмотреть вперед, где берега явно сужались.

Однако и течение вдруг резко усилилось. Из воды там и сям стали высовываться корни, жадно царапая плот. Деревья по берегам все теснее жались друг к другу — и вот уже плот понесся в зеленом полумраке под сводом из ветвей и листьев по эбеново-черной воде, местами тронутой серебряными бликами пробивающегося сквозь листву над головой света. Нависшие с боков ветви стали хлестать по головам. Явно запутавшиеся в лианах и отстающие преследователи взвыли по обоим берегам, часть стрел полетела уже не в беглецов, а в сторону белых охотников. И из очередного залпа у сидящих на плоту мимо ушей не вжикнула ни одна пуля.

Береговые дебри достигли максимальной густоты: лианы, колючки, широкие, как правительственные апартаменты, листья с зубристыми краями и кривобокие стволы с шелушащейся корой.

— И… раз, и… раз, и… раз!.. — рубил веслом воду Сергей.

Орудующие веслами по другому борту Витась и Бана хрипели, будто в агонии.

Стайка краснозадых макак возмущенно освистала с низких веток проносящееся внизу плавсредство. Река вильнула, плот чуть не вышвырнуло в илистую заводь, плот чуть не прищемил хвосты двум дремлющем в иле крокодилам… И скорость сразу спала почти до нуля, потому что далее плот вынесло на широкую воду.

Где-то уже далеко за спиной залпы превратились в пальбу одиночными. И вроде бы звуки не двигались вслед за беглецами. Кажется, охотники с пигмеями временно отвлеклись друг на друга.

Окружающий ландшафт не радовал. Чахлые, опутанные мхом деревья росли по берегу небольшими группами, вокруг которых жались пыльные коврики редкой травы и кустарника. Между этими миниатюрными оазисами простирались обширные бесплодные пространства песка, белые и мерцающие, словно свежевыпавший снег. Сергей прикинул, что до подхода преследователей беглецы на энтузиазме смогут отмахать по почти стоячей воде метров четыреста-пятьсот. Потом выдохнуться окончательно, итак уже Витась ловит воздух ртом, как голодная щука, а Бана не гребет, а только чиркает и шлепает веслом по воде. Для пигмейских стрел полкилометра станет непреодолимым препятствием, но превратит беглецов в реальную мишень для вооруженных приличными винчестерами охотников. И наверняка на такой дистанции приказ «Брать живым!» перестанет работать.

— К берегу! — Сергей яростно загреб к рощице вздымающихся по левый «борт» то ли пальм, то ли баобабов.

— Там же!.. — заерзал Витась, и чуть не заработал от Сергея тычок в зубы.

— Без сопливых скользко. К берегу! Прорвемся!!!

Черпая сапогами прибрежный ил вперемешку с пиявками и лихорадочно впутываясь в лямки рюкзаков, они высадились. Витась нечаянно утопил в грязи трофейный револьвер.

— Пусть думают, что мы отправились к пигмеям! — Лотта попыталась столкнуть надежно запутавшийся в прибрежных водорослях плот.

— Брось, девочка, кого ты хочешь обмануть? Охотников? — Сергей хлопнул ее по заду, — Сейчас нас спасет только скорость. Бегом от сюда!

И они побежали гуськом, как десантники в бравых отечественных фильмах. Бана первой, Пепел замыкающим, а окружающие деревья тут же растопырили колючки, чтоб беглецам жизнь медом не казалась. Но последнее огнестрельное оружие группы — ружье — Сергей не выбросил.

Иные малорослые искривленные деревья были украшены пучками орхидей, спускавшихся по их коре наподобие розовых цветочных водопадов. Среди других ветвей виднелись серые, слепленные из грязи гнезда термитов. Из одного такого гнезда при приближении беглецов выпорхнула пара длиннохвостых стрижей и с хриплыми криками растаяла в свинцовом небе. С противным визгом с дороги убралась дикая свинья. Поглубже в джунглях дико завизжала еще какая-то тварь, хотя это могла оказаться и вполне безобидная обезьяна.

Деревья стали реже и приземистее, с ближайшего вдруг вспорхнула стая синих крупных птиц, расселась по округе и беспокойно загалдела.

— Пять минут передохнуть, — еле пошевелил заплетающимся от усталости языком Сергей.

— Больше не могу! — упала на травяной горб Лотта.

— Если не можешь, то упади рядом, а не здесь, ты в муравейнике, — злорадно прокомментировала тоже еле держащаяся на ногах негритянка.

Лотта на карачках отползла от потревоженного дома насекомых.

— Тихо, — шикнул Сергей.

Отчетливый выстрел раздался уже не сзади, а спереди беглецов.

— У плохих белых людей, которые за нами гнались, винтовки говорят иначе, — подсказала Сергею Бана, лицо которой сразу же стало злым и серьезным.

— Может быть, я сгоняю на разведку? — без особого энтузиазма предложил Витась.

— Поскольку им нужен только я, тебя без меня они просто пристрелят, — отчеканил Сергей, — Все пойдем, но осторожно.

Хотелось осторожно, а получалось, как всегда. Птицы, стоило им заметить крадущуюся четверку, тут же поднимали дикий свист. А Лотта нет-нет, да и умудрялась наступить на сухую ветку. Поэтому, когда они выбрались на поляну, Сергей сначала не поверил своим глазам — их никто не дожидался в засаде.

С одного краю более-менее ровной травяной площадки перед большой настежь распахнутой палаткой чуть курился забытый костерок, хорошо еще, против пожара окопанный по кругу. Рядом несколько жирных мух кружилось над пустыми консервными банками. Под натянутым между деревьями тентом на раскладном пластиковом столе отражала гранями пасмурное небо початая бутылка виски. И самое главное, здесь же стоял открытый джип, выкрашенный в тот зелено-желтый цвет, который сам собой рождал на языке вкусное слово «сафари». И никого…

— А палаточка-то фирмы «Джеральд», с электроподогревом, кондишеном и прочими прибамбасами. Тысяч двадцать зелеными стоит. У меня, наверное, никогда такой не будет, — завистливо хмыкнул белорус.

— Думаете, эти люди согласятся нам помочь бесплатно? — с сомнением пробормотала белокурая скандинавка.

В более цивилизованной обстановке и не имея на хвосте банду головорезов, Пепел предпочел бы все же свести знакомство с хозяевами джипа. Но сейчас, по закону военного времени, цыкнул на Витася, заворожено двинувшегося в сторону виски, и через бортик перебрался на заднее сидение. Угонять чужую машину не хотелось, аж скулы сводило. А что делать?

— Я поведу! — топнула ножкой Лотта, — Я умею здорово водить.

— Может быть, я и правильно не столкнула тебя в гнилую воду, — сквозь зубы проворчала Бана, устраиваясь рядом с Пеплом.

— А если это полицейский джип? — прыгнул на правое переднее сидение Витась. — Вдруг это какой-нибудь «зеленый патруль»? Вдруг они на браконьеров охотятся?

— Охотятся — их и получат. У нас на хвосте толпа стопроцентных браконьеров, — отчеканил Пепел, — Лотта, надеюсь, ты помнишь, что, начиная с Камеруна в Африке левостороннее движение?

Джип взревел, неловко перевалился через очередное трухлявое бревно и газанул, набирая скорость среди разбегающихся в стороны деревьев.

* * *

Грузовики, вздымая непроглядный рыжий шлейф пыли, оттряслись по кое-как усыпанной щебенкой дороге. Хьюго подумал, что шрферы опять собираются останвливаться, чтобы помолиться Аллаху, но ошибся. Справа тянулись бесконечные заросли высохшего колючего кустарника, слева простиралось не менее бесконечное поле с жухлой травой. Даже птицы не кружились в небе, будто раз и навсегда вымерли от жажды. А спереди расположились пограничные посты. Первый — Демократической республики Конго, и чуть дальше второй — просто Республики Конго, оба по крышу оклеенные плакатами-комиксами для малограмотных: как принимать роды, и как пользоваться презервативами. У обоих по финиковой пальме с обгоданной на уровне колен корой.

Хьго бывал в этих местах в периоды, не очень мирные, в памяти остались пачки с устрашающей скоростью девальвировавшей местной валюты и колоритные и совершенно не умеющие воевать повстанцы под руководством Лорана-Дезире Кабилы. Впрочем, регулярные войска Мабуту воевали не лучше, и в мае 1997 года Мабуту из страны дал деру. Хьюго не любил обе Конго, впрочем, и покинутые прежде африканские страны он не жаловал.

Колона грузовиков сбавила скорость, а затем и вовсе остановилась. Преследователи, будто стервятники на ветках, восседали по четверо на первых машинах, чтоб меньше глотать пыль, неудобно примостившись на врезающихся в задницу поперечных арматуринах, предположительно, приваренных к бортам для натягивания тента. Насчет тента хозяева грузовиков проявляли экономию, и под свешивающимися ногами путников в навозе сонно пряли ушами, отгоняя докучливых слепней, худые и низкорослые местные буренки. На задних машинах в тех же позах восседали пропахште фасолевой кашей «фуль» местные жители — грузовик со скотом являлся в этой пустынной местности чуть ли не единственным средством передвижения. Где-то впереди коров ждала бойня, где-то позади в уже далекой Уганде остались лагерь археологов, а в Заире — три могилы на речном берегу. Могилы тех, кого уложили стрелы дикарей.

Хьюго первым перепрыгнул через борт и взмахом карабина приказал остальным бойцам спешиваться. Взгляд ненадолго зацепился за утыканный чадящими огарками свечек алтарь под открытым небом, но отставной майор не верил в Бога.

— Граница? — чтобы прочистить горло, спросил то, что и так ясно, подбежавший на плохо сгибающихся ногах Сэллинджер.

Вид Сэлинджера не мог порадовать Хьюго, настолько подчиненный был грязен и жалок. А ведь этот парень когда-то служил советником у самого Абу Амина и, кажется, имел отношение к казням оппозиционеров. Конечно, Сэлинджер о прошлом не шибко откровенничал. Но. Господа, здесь Африка, а в Африке любой белый искатель приключений тащит за собой груз слухов и не может от них избавиться. Африка — маленький континент.

— Передай Элаю, чтоб с дуру не поторопился рассчитаться с шоферами. Умчаться, только мы их и видели, — брезгливо процедил Хьюго. Он бы с удовольствием прямо здесь и сейчас пристрелил Сэлинджера. Но от этого прочие бойцы не станут чище и подтянутей. Это банда, а не регулярная армия.

— А может, шоферов следовало того?.. Пока ехали по пустыне?

— Тут у каждого из них по девке в каждой деревне. А за границей деревня пойдет за деревней. У нас и так хватает проблем. Сходи, лучше, поспрашивай пограничника, не проезжали ли мимо наши клиенты?

Селинджер покорно потрусил к посту, а Хьюго подозвал Тома.

— Ну что, дружище, последний раз спрашиваю: ты уверен, что правильно прочитал следы? — кажется, брезгливость в голосе Хьюго обосновалась надолго. Тома тоже следовало бы пристрелить на пару с Сэлинджером. У тома чистыми оставались только небесной голубизны глаза. Все остальное было заскорузло серым или бурым, и одежда, и кожа. Тома Хьюго знавал и раньше, Том был из ангольских «диких гусей», позже не захотел прибиваться к мусульманским партизанам, а завел дела с черными браконьерами…

— Не зваться мне Фергиссоном.

— Ты знаешь, что поставлено на карту. Поэтому я предлагаю такую игру. Если наши беглецы здесь были, я даю тебе тысячу долларов. Если нет, выкалываю правый глаз.

— Эй, Оцелот, тебя прозвали Бешенным, но не настолько же?! То, что я прочитал по следам, могу хоть сейчас повторить. У них сломался джип. Они попытались запрячь в него зебр, затея идиотская, и только русским могла прийти в голову. Зебры понесли и разбили машину окончательно. Потом наши клиенты еле выбрались из болота и дошли до дороги. Но, черт возьми, откуда я могу знать, в какую сторону они поехали?

Фергиссон был сильным следопытом. Один раз Хьюго его не послушал и после очень пожалел — когда отправился охотиться за радиомаячком. Сейчас Хьго просто изливал накопившуюся злость.

— Они здесь проезжали вчера после обеда! — от пограничного поста подал голос Сэлинджер.

— В следующий раз захочешь на спор выиграть, решайся быстрее, — Хьюго утер лоб грязным носовым платком и повернулся к приближающемуся Сэлинджеру, — Ты еще должен был задать два вопроса. Во сколько здесь привыкли обедать? И сколько с нас возьмут за проход?

— Если у нас есть бумаги о прививке от желтой лихорадки, с белых возьмут всего по десять гринов. За каждый ствол еще по пять гринов.

— Лучше бы у меня в подчинении были одни безоружные негры, — процедил Хьюго Оцелот, глядя, как спешившиеся черномазые пассажиры расплачиваются на посту снедью из котомок.

— Хью, — решился задать давно мучивший вопрос подошедший Андреас, — А как ты надеешься отыскать наших «друзей» в большом городе?

— А вот это проще простого. Что делает русский, выбравшись из джунглей с набитым кошельком? Идет в кабак. Что заказывает? Водку. Просто вам, ребятки, придется побегать, спрашивая у официантов, когда в каком баре в последний раз заказывали водку, — Хьюго Оцелот поймал себя на мысли, что Андреаса он тоже ненавидит до белого каления, хотя этот бош каким-то немыслимым образом ухитрился впитать в кожу и одежду грязи меньше, чем сам Хьюго. Да ведь и не за грязь ненавидел своих людей отставной майор. Дело в том, что проклятый русский кроме черепа знаменитого соотечественника прихватил в лагере и заветный мешочек со всеми накоплениями британца на старость.

А еще могло быть и так, что мешочек с алмазами прихватил кто-то из подчиненных. И за это Хьюго ненавидел их всех авансом и скопом. Но тайком обыскать своих бойцов Хьюго возможность как-нибудь найдет, а до русского еще надо добраться.

Эх, если бы Оцелот не потерял два дня, гоняясь по джунглям за глупой бабочкой с приклеенным маячком, он бы уже знал ответ на мучивший вопрос.

* * *

Если хочешь увидеть настоящий Камерун, держись подальше от Художественного музея города Фумбан, расположенного в бывшем дворце королей Бамум (XVIII век) и яхт-клуба на искусственном озере Яунде. Четверка беглецов так и поступала, но все равно получала очень скудные дорожные впечатления.

Машину трясло умеренно, и за последние полчаса она явно ни разу никуда не сворачивала. Пепел и его команда ехали внутри запертого фургона, кое-как примостившись на туго набитых джутовых мешках, и нельзя сказать, чтобы содержимое этих мешков Сергея не беспокоило. Но уж слишком много причин было у Пепла не брать на душу лишний риск. Во-первых, наверняка где-то на хвосте остались болтаться люди Лопеса. Во-вторых, сейчас Пепел путешествовал запертый внутри полицейского фургона. В-третьих… Впрочем, и двух причин хватало за глаза.

После неудачи с джипом беглецы, дважды чуть не утонув в болоте, выбрались на дорогу и стали голосовать. Им повезло, их подобрала бригада врачей «Красного креста», спешащая к новому очагу лихорадки Эбола, и в таком интилигентном обществе путники проехали все Конго. Потом пути-дорожки разошлись, очередную границу переходили ночью, и где-то рядом во мраке хохотали гиены. На следующей границе вообще не оказалось пограничников, два поста стояли друг против друга брошенные и слегка подзанесенные песком. До небольшого селения, в котором не было никого кроме толпы голопузых, галдящих, будто их режут тупым ножом, детей и чахлого столетнего старца, беглецов подбросил водитель трейлера, груженного арбузами почти под завязку. Всю дорогу водитель рассказывал подсевшей в кабину Лотте одну и ту же историю. Дескать, здешние колдуны вуду подходят к трейлерам на стоянках и, вроде бы просто так мнутся в сторонке и что-то бормочут под нос. А потом несколько арбузов оказываются выеденными изнутри.

В селении беглецы из гигиенических соображений не рискнули воспользоваться приглашением старца заночевать в его хижине, и провели ночь под открытым небом на тут же выменянных за катушку ниток листах полиэтилена. Нельзя сказать, чтобы очень комфортно, но бывало и хуже.

А утром тормознули первую попутку. Когда вдруг выяснилось, что это местная полиция, Пепел внутренне замандражировал по крупному — с Лопеса станется впутать и здешние силы правопорядка в их конфликт. Но полицейские хотели всего лишь подшабашить и, сторговавшись, без всякой задней мысли подсадили ездоков в фургон, как выяснилось, набитый опечатанными мешками с наличностью. Понятно, что, оказавшись в такой ситуации, Пепел не очень вникал в который раз завязавшуюся между спутницами свару.

— Я пошла с вами, чтобы заявить в полицию о нападении плохих белых людей. И пока вы не довезете меня до полицейского участка, я с машины не слезу! — безапелляционно заявила Бана.

— А почему ты не обратилась к этим славным мальчикам, которые нас сейчас везут? — показала зубки Лотта.

— Бана, — тяжело вздохнул Витась. — О чем ты? Мы уже в третьей… — Витась стал загибать пальцы и поправился, — Четвертой стране, которая носит красивое название Камерун. Какое дело здешней полиции до того, что произошло у тебя на родине?

— Но белая женщина продолжает путешествовать с вами, почему мне нельзя?

Пепел подумал, что белая женщина продолжает держаться их дружного коллектива исключительно в ожидании, когда Сергей разделит содержимое заветного кожаного мешочка. Но свои предположения Пепел вслух высказывать не стал.

— Бана, — еще тяжелей вздохнул Витась, — У нас есть свои цели. А твоя цель была — освободить племя. Ты его освободила…

— Ты меня выгоняешь?

— Бана, никто никого не гонит, но…

— Мы сейчас окажемся в большом городе, и я не хочу быть рядом, когда ты начнешь жрать в ресторане еду руками! — презрительно фыркнула Лотта.

— Закон моего племени учит, что война длится до тех пор, пока вождь не передумает. И ни кто из воинов не имеет права покидать отряд, пока вождь не сказал, что прекращает войну. И ни кто из воинов не имеет права голоса, пока не кончилась война. Война кончилась? — попыталась Бана поймать пасмурный взгляд Сергея.

— Не думаю, — рассеяно ответил Пепел.

— Тогда, белая кукла, ты не имеешь никакого права мне указывать. И, кроме того, у меня тоже есть цель. Я хочу увидеть черных братьев, поселившихся за большой водой в городе Нью-Йорке. А вы с Сергеем едете туда.

— С чего ты взяла? — неискренне удивился Витась.

— Я слышала, как ты хвастался белой женщине.

И тут фургон резко затормозил.

— Сити! — постучал из кабины в окошко шофер. — Дуала!

Выбираться из железного ящика буквально рядом с полицейским участком не доставило Пеплу никакого удовольствия. Но подвезшие их блюстители порядка были сама обходительность. А получив договоренную мзду, и наспех глянув, не пострадали ли при переезде пломбы на мешках, полицейские потеряли к путникам всякий интерес и оставили тех один на один с большим городом.

А город-порт Дуала производил впечатление. Огромный, чистый, зеленый, даже с небоскребами, торчащими там и сям и похожими на клыки из папуасского ожерелья, вывешенного в ближайшей витрине сувенирного магазина. Однако стоило Пеплу увести свою команду подальше от полицейского участка и центральных улиц, как Африка дала себя знать.

Здесь уже приходилось нагибаться, проходя под перетянутыми между противоположными балконами бельевыми веревками с разноцветным тряпьем. Все ездили на осликах или, в крайнем случае, на отвратительно гремучих мотороллерах, и здешние дети имели такие же раздутые животы, как где-нибудь в деревнях.

Через три поворота отряд наткнулся на небольшой рынок. Горы рыбы, фруктов и каких-то кореньев частью выставлялись в высоких плетеных корзинах, а частью громоздились прямо на заплеванном асфальте. Сытые и глупые мухи лезли в глаза и нос. Ободранные собаки ждали, когда им отдадут рыбью требуху. Нищие хватали за рукава и визгливо набивались в гиды. Один из самых прытких даже выклянчил от Витася затрещину.

Путешественникам повезло, они попали на «праздник королев» — действо в честь жен председателей местных колхозов. Верхняя и нижняя губы их величеств были авантажно проткнуты железными или соломенными палочками в знак того, что они принадлежат к дому владетельных особ. Через ноздри королев были продернуты медные кольца, а мочки ушей оттягивали тяжелые серьги, похожие на небольшие гирьки. Причесаны королевские супруги были весьма оригинально: их затылки украшены курчавым хвостиком, а прочие волосы на голове тщательно выбриты. Глаза обведены красными кругами. Девушки пели и приглашали всех мимо проходящих угоститься разрубленными пополам лягушками. И наконец к общему облегчению не потрудившийся посвятить остальных в свои планы Пепел сообщил, что спутники подождут его снаружи, а сам вошел в одну из окружающих рынок лавок и закрыл за собой дверь.

Лавка, как лавка, всего понемногу. И копья массаев, и деревянные идолы, и консервированные осьминоги в пузатых банках. Последние, кажется, предназначались в пищу, а не на сувениры. Впрочем, какая разница? Пепел выбрал эту торговую точку не из-за товаров, а потому что рожа хозяина оказалась самой продувной на весь толчок.

Пепел остановился посреди помещения, оглядывая товары с легким этаким пренебрежением. Однако и хозяин заведения был не лыком шит, а посему и бровью на визит не повел, как читал католическую газетку, так и продолжил читать. Пепел рассмотрел на газетной фотографии океанский лайнер и, подойдя к прилавку, вынул газету из рук торговца. Отложил в сторону и важно заявил:

— Если ты не будешь делать глупости, то сможешь за сегодня заработать больше, чем за год. Обратиться к тебе мне посоветовал мистер Смит, — про мистера Смита Пепел, конечно же, беззаветно соврал, но таков уж порядок на кого-нибудь ссылаться при сбыте краденного во всех притонах от Аляски до Огненной Земли.

Хозяин равнодушно потянулся за газетой, между делом только буркнув:

— Масса, моя-твоя не понимай по-английски.

Сергей не стал спрашивать, какого лешего этот негр тогда внаглую читает газету на английском языке, а, эдак ненавязчиво, вынул из кармана один из не ограненных камешков и катнул вдоль по прилавку.

— Мистер Смит предупредил, что я даю только пятую часть цены? — вроде бы и не глядя на камень, оскалился негр.

— Наоборот, мистер Смит сказал, что ты честно платишь половину.

— Масса, я вас не знаю, и не знаю никакого мистера Смита. Поэтому могу заплатить только треть, — улыбка негра стала настолько радушной, что Сергею захотелось испортить ее прямым в зубы.

— Треть американскими долларами. Остальное — товаром. Мне нужна городская одежда, а у тебя на полках я вижу кое-что подходящее.

— Чтобы собрать такую кучу долларов, потребуется время. Мистер, не назвавший имени, вы не могли бы зайти сюда через два часа?

— Называй меня: «Мистер Вселенная». Но через два часа меня уже не будет в этом городе.

— Мистер Вселенная, я, кажется, вспомнил. Действительно среди моих знакомых есть мистер Смит, и его рекомендаций достаточно, чтобы иметь с вами дело. У вас один камень, или есть еще?

— Через неделю будет еще, — без запинки соврал Пепел. Понятно, он ни на секунду не поверил, что сможет обмануть черномазого скупщика, притворяясь оптовым сбытчиком. Так уж пусть скупщик поверит, что сможет обвести этого белого, явного новичка, вокруг пальца, — Кроме одежды на четверых я возьму и эту газету. Ты все равно не умеешь читать по-английски, — сказал Пепел последнее слово в сделке.

Снаружи уже во всю пел сводный хор жителей квартала, «королевы» плясали. Оркестр, обеспечивающий музыкальное сопровождение песни, состоял из барабанов, палок, дубинок, рогов антилоп, погремушек и раковин самой причудливой формы. И, конечно, уже через квартал передавший пакеты с барахлом спутникам Сергей зафиксировал хвост. Он специально не дал времени ушлому негру кликнуть кого-нибудь на подмогу, и теперь в витринах то и дело замечал крадущегося в отдалении хозяина лавки собственной персоной.

Дальнейший сценарий с точки зрения слишком жадного аборигена наверняка выглядел элементарно. Отследить, где белые остановятся, собрать небольшую толпу из рыночных прихлебателей и нагрянуть в гости поближе к ночи. Как минимум, вернуть выплаченные три тысячи зеленых, и хорошенько поискать, не осталось ли у глупых масса еще чего-нибудь не ограненного.

Поэтому, завернув в первый попавшийся дешевый отель, Пепел снял номер на первом этаже и дал команде минуту на переодевание. И, как Лотта ни умоляла выделить ей хоть три жалких минуты на душ, женские слезы на Пепла не подействовали. Почти все старое тряпье, рюкзаки и столь необходимое в джунглях снаряжение были оставлены в номере. Также было брошено ружье — жалкие остатки арсенала. Череп и археологические дневники перекочевали в симпатичный полиэтиленовый пакет с рекламой женских прокладок черного цвета. И еще Сергей сохранил газету. А далее гостиничный номер пришлось покинуть через окно. Витась чуть не зацепился рукой с отцовской бритвой за опасно торчащий гвоздь.

В новой одежде — веселенькие шортики и футболочки — команда на главном проспекте города-порта Дуала выглядела уже не столь дико. И теперь Сергей рискнул завернуть в приличный магазин. Вот тут Лотта и Бана удивились до глубины души, поскольку каждой из красавиц было предложено ни в чем себе не отказывать в пределах штуки баков.

— Ты должно стать похожей на очень дорогую шлюху, — объяснил Пепел Лотте. — Ты должна нарядиться так, чтобы свести с ума любого начальника полиции, — поставил Сергей задачу Бане.

На себя же и Витася он истратил восемьсот долларов. И в новом прикиде повел компанию в ресторан напротив, название которого перевести не смог, а звучало очень похоже на «реакцию манту». Так сказать, генеральная репетиция перед предстоящей операцией.

Ресторан по местным меркам был весьма и весьма, европейская кухня. Кондишены, накрахмаленные скатерти. Даже официантами здесь трудились не негры, а белые. И Бана, чтоб не ударить в грязь лицом, старательно копировала все жесты Лотты. От «держать вилку в правой руке» до «после каждого глотка промакивать губы салфеткой».

— Что будем пить? — получив заказ, вежливо поинтересовался официант у дам, — Могу предложить тунисское вино. Очень хорошее. Производство налаживали французские колонизаторы.

Пепел искоса очень внимательно следил, какое впечатление производят на халдея их наряды. Кажется, все в масть. Лотта в вроде бы деловом костюме, но с разрезом до бедра, словно после удара казацкой шашки, стала похожа на секретаршу из той породы, которые не покидают шефа-миллионера ни днем, ни ночью. А Бана, накрутившая из кислотно-изумрудного комбинезона и дюжины шелковых полупрозрачных платков наряд в духе ранней Пугачевой, вполне могла сойти за сумасбродную дочь хозяина пары нефтяных скважин.

— Чай со льдом, — небрежно сказала Лотта.

— Пиво «Корону», — решил Витась.

— Пиво «Корону», — повторила за Витасем Бана, но ее заказ вполне укладывался в образ сумасбродной дочки нефтяника.

— Водку, — не громко произнес Пепел. Потому что успел соскучиться по родному напитку. И если задуманный план сорвется, неизвестно когда доведется снова промочить горло сорокаградусным алкоголем. А, кроме того, Сергей посчитал, что достаточно затруднил охоту на себя и можно чуть-чуть расслабиться. Ведь как следует прятаться в чужом городе? Необходимо не мыкаться в поисках самой глухой норы, а менять этажность, перепрыгивая из одного социального слоя в другой. Именно поэтому он и устроил возню с двукратным переодеванием, авось это собьет со следа Лопесовских ищеек.

С блюдами проблем не оказалось. Обыкновенные европейские бифштексы с корочкой красиво лежали на тарелках в обрамлении гарнира. И на вкус были именно таковы, как требуется. Но вот принесенные халдеем напитки вызвали легкое недоумение. Правильно было подано только пиво. В оба бутылочных горлышка воткнуто по дольке лимона, и сами бутылки настолько красиво запотели, что хотелось глотнуть до зуда в ладонях.

— Я же просила чай со льдом! — возмутилась Лотта, глядя на источающую пар чашку.

— Одну минуточку, — официант шастнул к стойке, вернулся с вазочкой колотого льда и щипчиками, и один за другим опустил в кипяток три ледяных осколка.

— Ладно, принесите мне тоже «Корону», — вздохнув, решила Лотта.

— А это что? — деланно спокойно поинтересовался Пепел, когда халдей поставил ему под нос мензурку с прозрачной жидкостью на палец.

— Русская водка. Как вы просили. «Смирновская».

— Любезнейший, у вас есть стаканы?

— Не понял.

— У вас есть емкости в двести миллилитров?

— Не держим. Завсегдатаи даже тунисские вина пьют прямо из горлышка.

Пепел из остатков недоеденного гарнира поднял обрезок перца, в России почему-то прозванного болгарским:

— Вы можете принести мне один такой овощ целиком. И бутылку «Смирновской» сюда несите.

Официант оказался вышколенным, своего удивления он ничем не выдал, пробормотал нечто вроде «Джаст момент» и через пару минут явился. На подносе стояла запотевшая поллитровка и на блюдечке внушительных размеров оранжевая перчина, а рядом ножик и вилка.

Вилку Сергей отложил. Ножиком аккуратно срезал овощу носик, вычистил семечки. Держа за хвостик, наполнил получившуюся рюмку, и поместилось как раз грамм двести. И с удовольствием выплеснул ледяное содержимое перца в глотку. И перцем же зажевал.

— Джаст момент! — восхищенно пискнул халдей, умчался в сторону стойки, а когда вернулся, начал кланяться, будто припадочный, и бормотать, — Вы покушали за счет заведения! Денег не надо! Платить не надо! Это все угощение хозяина!

* * *

Вдоль улицы тянулась живая изгородь в беспорядке посаженных фикусов, пальм, эвкалиптов, хлебных деревьев, железного дерева и азобэ. Хьюго Оцелот сидел за столиком открытого кафе и под настырно льющуюся из приемника музыку букутси цедил теплую колу. Камерун успел надоесть отставному майору хуже овсянки. От палящего солнца спасал выгоревший тент, и все равно на душе была сплошная черная тоска. И не потому, что отставной майор потерял надежду изловить русского бандита. Хьюго не мог думать ни о чем другом, кроме пропавших алмазов. Эти неограненные камешки достались британцу нелегко.

Берег Скелетов — так моряки прозвали Каоковельд — побережье пустыниНамиб в Юго-Западной Африке, между Китовой бухтой и портом Алешандри в Анголе. Каоковельд на языке местеых обитателей-кочевников гереро значит «берег одиночества», а искатели алмазов еще прозвало его «берегом алмазов и смерти». На пространстве в восемьсот километров вдоль моря и на двести в глубь материка пустыня безводна и необитаема. Вся эта страна сделана запретной зоной, обнесенной проволокой высокого напряжения, и охраняется постоянной стражей. Все эти меры устроены, чтобы предупредить обесценивание алмазов, составляющих (вернее, составлявших до открытия алмазных труб в Сибири) мировую монополию владельцев кимберлеевских разработок.

По счастью для искателей алмазов, Берег Скелетов слишком огромен и пустынен. Но это счастье оборачивается другой стороной, потому что преодоление трудностей Каоковельда смертельно опасно для одиночных искателей, а организованные экспедиции требуют такой конспирации, какой не владеют неподготовленные люди.

А теперь этот русский где-нибудь без зазрения совести раздаривает алмазы каким-нибудь негроносым шлюхам. И чем позже «Пепьель» попадется в руки Оцелота, тем меньше алмазов останется в сохранности. Да ведь еще и вокруг Хьюго — не дети. Прознают о кожаном мешочке, и самому Бешеному Оцелоту глотку перережут в два счета.

— Есть! — издалека радостно завопил приближающийся Барнет, — проходя мимо стойки, прихватил чистый бокал, сел под тент к майору и без спросу плеснул колы из бутылки и себе.

— Надеюсь, твоя наглость имеет основания.

По улице с громким воем промчался мотоцикл, шлем мотоциклиста покрывала сотня дырочек специально для косичек модной африканской прически. Следом проехала мазда, из бензобака которой торчал и волочился оторванный шланг. По радио прервали трансляцию музыки для экстренного сообщения. Дескать, американец Дэвид Уотзел вновь отправился в Камерун на поиски бронтозавра. Впервые бизнесмен из города Конкорд услышал о доживших до наших времен бронтозаврах от американских миссионеров. Загоревшись идеей найти чудовище, он тогда отправился вместе с компаньоном в Яунде.[34] Пробираясь по тропическим лесам и болотам, они наткнулись на племя бака. Бледнолицые люди для тех оказались в диковинку, а вот когда аборигенам показали рисунки бронтозавра, они даже не удивились: это же «ликела-бембе», так они его называли. Увы, Дэвиду повидаться с чудовищем так и не удалось. Теперь он снова организовал экспедицию. «Вероятность того, что подобные существа все еще обитают на планете, равна 75–80 процентам», — утверждает он.

«Камерун — дикая страна, потому что здесь нет алмазных копей» — отвлеченно подумал Хьюго.

— Есть, — будто и не заметил в голосе командира угрозы, радостно сообщил бывший вертолетчик уже после того, как проглотил колу, — Тут рядом. Солидное заведение. Захожу и начинаю издалека про водку. А мне такой радостный тамошний официант и докладывает, что с сегодняшнего дня у них фирменная фишка — подавать водку в стручках перца. Я спрашиваю: «Сами додумались?», а он мне…

* * *

Конфискованная у черномазого жулика газетка помогла Сергею трижды. В-третьих, подсказала адрес частной почтовой конторы «World express», где Сергей благополучно избавился от остатков останков господина Левинсона, как было условленно в пари, отправив того в Британский музей. Точнее, в пари говорилось, что черепу достаточно просто исчезнуть из рук археологов, именно поэтому Лопес сам не выкрал череп, а «приставил» к археологам дополнительную охрану. Британский же музей всплыл в этой истории из озорства Сергея.

Во-вторых, среди рекламных объявлений Пепел нашел фирму по прокату лимузинов и заказал на сэкономленные двести долларов в местной фирме по сдаче представительских авто в прокат открытый, белый, как сметана, линкольн «Ультра Супер Стрейч» с вышколенным молчуном-шофером прямо к дверям ресторана. А во-первых, в газете был подробный репортаж о том, что в порту города остановился и сегодня отбывает лайнер «Voyager of the Seas», являющийся плавучей фешенебельной гостиницей для скучающих миллиардеров.

«…Не просто самый большой круизный лайнер в мире, а революция в истории кораблестроения! Представьте себе Нью-йоркскую Таймс-Сквер в центре круизного корабля. „Роял Променад“ внутри лайнера это настоящая улица под стеклянным куполом высотой в четыре палубы со множеством магазинов и кафе, ярмаркой с уличными музыкантами и непередаваемой атмосферой. Огромное количество ресторанов, трехъярусный театр, ночные клубы, дискотеки, множество бассейнов, в том числе и с водными горками, вертолетная площадка, уникальные спортивные сооружения — все это поразит любого, даже самого искушенного путешественника…» И, дескать, среди сильнейших мира сего арендовать номер на лайнере является таким же тоном приличия, как простому питерскому студенту иметь мобильный телефон. Дескать, по полгода на борту лайнера проводят и Маргарет Тетчер, и Майкл Джексон, а далее в треть газеты еще перечень полузнакомых фамилий.

Понятно, что лучшего средства передвижения, чтобы ускользнуть из-под носа Лопесовских людей, человечество еще не придумало. Естественно, шикарный «Стрейч» не рискнули остановить даже местные таможенники, и машина самодовольно проехала и под подобострастно взмывшим шлагбаумом, и сквозь строй оцепления из местных потеющих в парадной форме вояк.

Здесь, не смотря на день, не гасли портовые огни, заливая причалы неоном, и жизнь била ключом, ни на миг не замирая. Докеры и матросы медленно двигались группами, словно автоматы из фантастического фильма пятидесятых годов. Груз шел в трюмы, а огромные паровые котлы и устаревшие машины крупных судов готовились к выходу в открытый океан. Сквозь дизельный и табачный туман, окутавший узкие припортовые улочки, пунктиром пробивался свет баковых огней. А дальше располагались бесчисленные грязные кафе и закусочные — прибежища торопящихся моряков, где подавали самый дешевый джин и ром на свете, а один вид блюда вызывал тошноту.

— Слушай меня и не переспрашивай, — командовал Пепел, развалясь на кожаных подушках заднего сидения белого, как взбитые сливки, линкольна, зеркальный потолок и встроенное видео, — Что делает пантера перед охотой? Катается в дерьме буйвола, чтобы из-за запаха ее принимали за нечто другое. Женщины тоже любят этот прием — брызгаются духами, чтобы их принимали за нечто другое.

— Белые женщины, — уточнила Бана и выразительно посмотрела на Лотту.

— Мы тоже используем этот трюк, — не стал комментировать мысль негритянки Сергей, — Мы изменяем запах. И нашим новым запахом будет запах денег.

Порт встретил путешественников, как родных. Какие-то оборванцы пытались «почти даром» всучить корзину бананов. Праздные матросы провожали линкольн завистливым свистом. А работающие на разгрузке контейнеровоза докеры, чуть не свернули крану башню, отвлекшись от зарабатывания хлеба насущного.

— Делай как я, — сказал Пепел Витасю, под музычку «Охотники за привидениями» выбираясь из авто прямо у трапа, и галантно подал руку Лотте, — А вы, милые барышни, должны вести себя, будто каждый ваш мизинец стоит, как шапка Мономаха.

Неотразимая в новом наряде Бана приветливо помахала всем сразу и никому конкретно из толпящихся на борту зевак ладошкой. И в этом жесте оказалось достаточно сексапильности, чтобы парочка волокит замахала в ответ. А ведь дежурный матрос на трапе все это видел и принимал за знаки внимания между старыми знакомыми.

— О-ля-ля? — тут же поймала необходимый тон Лотта и запричитала с той громкостью, когда сразу видно, что говорящей на остальных плевать, — Шапка Мономаха? Это Россия? Я не хочу в Россию! Там медведи!!! — этот милый спор помог поднимающимся по трапу занять себя до последней ступеньки.

Витась сзади поддерживал под руку Бану и нес уже окончательную чепуху. Благо, на не понятном окружающим белорусском. Кажется, что-то про вкусовые качества различных сортов картофеля.

— Мы надо Нью-Йорк! — вдруг разом забыл английский Пепел, только его нога коснулась корабельной палубы. Далее он покачнулся и постарался так дохнуть в лицо возникшему рядом стюарду (или как на таких посудинах называют обслуживающий персонал?) чтобы облаченный в белое и золото красавец обязательно поморщился от водочного выхлопа, — Шейх! — вдруг разом ставший крепко под шафе Пепел ткнул пальцем в глубь палубных надстроек, — Гарем! — небрежно кивнул Сергей на Лотту и остановившуюся за спиной Бану, — Секьюрити! — еле выговорил он заплетающимся языком и некультурно ткнул пальцем сначала себе в грудь, а потом и Витасю.

— Простите, вы — англичанин, француз, немец?

— Шейх! Гарем! Секьюрити! — лицо Пепла стало наливаться кровью, будто он прямо здесь и сейчас учинит пьяную драку.

— Шейх? — из осторожности отступил на шаг сотрудник, и жалобно посмотрел ниже по трапу, авось следующий из визитеров окажется разговорчивей, — Фарси, иврит?

— Косив Ясь конюшину, косив Ясь конюшину!.. — тут же пьяным голосом заголосил Витась.

— Шейх! — опять кивнул в сторону кают верхней палубы Сергей, — Гарем! — чуть не плача, ткнул он себя кулаком в грудь, — Секьюрити! — потряс он за плечо притихшую рядом Лотту.

И тут сбоку кто-то рангом вроде помощника капитана прикрикнул на встречающего, дескать, неужели тот не видит, что клиенты выхлебали все виски на побережье, а посему хорошо бы их спровадить с глаз других клиентов подальше. А еще было бы умным решением дать этим анонимным алкоголикам расписание апартаментов, может они хоть таким образом вспомнят имя шейха, на которого работают. А если не вспомнят, то их следует засунуть в какую-нибудь пустующую каюту, чтоб проспались, и потом уж разбираться, кто и откуда, а не сейчас. На глазах у честной публики, якорь тебе в промежность!

Так беглецы и оказались на борту круизного лайнера «Voyager of the Seas». Жаль только, с берега, из-за оцепления их концерт засек Андреас, забредший в порт поспрашивать в местных кабачках, не заказывал ли кто водку.

Глава одиннадцатая. 19 мая 2002 года. Тайна Тихого океана

Нам нужны такие корабли на море,

Чтоб могли с любой волной поспорить,

Маяки нужны, и нужен нам локатор,

А еще нам верные нужны ребята!

«Экипаж — одна семья» Стихи Ю. Погорельского, музыка В. Плешака

Стоило двери за услужливым провожатым закрыться, как Сергей, волшебным образом мгновенно протрезвев, двинулся на осмотр четырех кают выделенных апартаментов, напевая под нос:

Летять у-у-утки
Над водо-о-ою,
Мутить у-у-уток
C перепо-о-ою.
Уткам хотца пить!
Как же уткам быть?

Витась с удовольствием плюхнулся на диван. Бана успела раньше Лотты оккупировать ванную и принялась с таким интересом играть кранами и шампунями, что Лотта, закусив губу, не стала требовать права вымыться первой.

Каюты оказались обставлены мебелью уровня не ниже «ИКЕА» и «Ligne Roset».

— А ты заметил часики на руке этого морячка? — окликнул Витась появившегося из спальни Пепла, — Настоящий «Леприклок».

— Зря расслабились, — Пепел заглянул в бар, опытным взглядом оценил хранящееся там богатство и закрыл не без колебания, — Нам дадут часа четыре проспаться, а потом насядут со скучными вопросами. Поэтому имеющееся время мы должны использовать с умом. — Пепел скрылся в следующей каюте.

Бана вылила в биде флакон шампуня и опустевшим флаконом стала взбивать пену. Лотта посмотрела на творящееся безобразие и опять промолчала.

— Бильярдная, — доложил появившийся Пепел, — Нам за ближайшие четыре часа необходимо или перейти на нелегальное положение, или легализоваться окончательно. Нелегальщины не хочется, поэтому, Лотта, я тебя попрошу прогуляться и где-нибудь свистнуть список пассажиров.

— Интересно, где?

— Это только похоронки из тюрьмы под кальку пишут, а здесь творческий подход нужен.

— Всех?! — Лотта и сама была не прочь прошвырнуться по палубам. Красивая жизнь ее манила, как кошку клетка с канарейкой.

— Достаточно, если это будет перечень класса «вип». — Сергей не выдал удивления, что девушка не заартачилась.

Лотта с нескрываемой ненавистью посмотрела, как Бана играет с душем в дождик, скрипнула зубами и вышла из номера.

Ворс дорожки мягко глушил ее шаги, значит, не услышишь, если и к каюте кто-то будет подкрадываться. За вторым поворотом девушка оказалась у дверей прозрачной капсулы лифта, а за перилами — двумя палубами ниже — скандинавка увидела настоящую улицу с бутиками, магазинами, бассейнами и даже уличными указателями. В лифте попутчиков не оказалось, Лотта спустилась и пошла по почти настоящей мостовой. Улица вблизи выглядела еще ослепительней, чем с высоты второго этажа.

Лотта не заглянула в офис с табличкой «Консьерж-клуб», она не верила в старый трюк: «Сэр, вы не поможете узнать, в какой каюте поселился мой кузен?». Путь Лотты пролег мимо лазурных бассейнов с лениво плещущимися и потягивающими оранжевые коктейли томными мулатами. Мимо гимнастического зала с мучающими сверкающее железо помпезными атлетами. Мимо океанографической лаборатории с колдующими над пробирками симпатичными умниками. И вот она в главном ресторане лайнера, она только что прошла мимо всего, чего ей так не доставало в жизни. И если бы не конкретная цель, Лотта нашла бы время вдоволь поудивляться, поскольку ресторан оказался трехъярусным и роскошным до запредельности.

— Что желает мадмуазель? — мгновенно возник рядом с девушкой метрдотель в неизменном белом кителе с золочеными пуговицами.

Лотта внутренне заворожено, а внешне со скукой в глазах разглядывала убранство зала. Особенно мозаичные панно. Здесь и геометрические линии астрологических карт, и сцены великих баталий Александра Македонского. А на полу — ломтики экзотических овощей, фруктов и лепестки цветов из смальтовой мозаики. Археологи такую манеру называли «неметеный пол».

— Мадмуазель желает позвонить, — с той же скукой в голосе сообщила скандинавка.

Человек в белоснежном кителе никак не выдал своего удивления. Исчез и вернулся с мобильником. Лотта села за один из пустующих столиков, подождала, пока метрдотеля не отвлекут новые посетители.

— Привет, — сказала Лотта, набрав номер, — Это Лотта Хоффер. Нужно напомнить, кто я такая?

— Здравствуйте, — почти без заминки ответила трубка, — Не будем тратить драгоценное время. Если вы, Лотта, позвонили, значит, собираетесь предложить сделку?

— Правильно. Предмет сделки называть не надо?

— Лучше сразу перейдем к деталям. Сколько вы хотите, Лотта Хоффер?

— Я хочу одна получить на руки вдвое больше, чем вы обещали всем вашим африканским мачо вместе взятым.

— Не слишком ли это много?

— Нет, потому что ваши африканские наемники остались с носом. Только я одна теперь знаю, где находится интересующий вас объект. Причем, объект доверяет мне на сто процентов. И я смогу вам вручить его тепленьким.

— Лотта, вы нас недооцениваете. Интересующий нас объект в настоящее время находится на борту круизного лайнера. Но, оказывается, и мы вас недооценили. Что ж, в случае успеха, вы получите запрашиваемую сумму. Наш человек с вами свяжется, — где-то, может быть, по ту, а может быть, по эту сторону океана сказал секретарь Лопеса и положил трубку.

Лотта встала и, не спеша, приблизилась к барной стойке, пристально посмотрела в глаза откровенно любующемуся ее разрезом на юбке бармену:

— Будьте любезны — таблетку от головной боли и апельсиновый сок.

Бармен сделал понимающее лицо и покинул пост. Лотта уверенно зашла за стойку, без суеты огляделась и скрылась за служебной дверью следом за ним.

Здесь уже начиналась кухня. В надраенных до блеска кафельных стенах отражались суетящиеся малайцы в белых колпаках и сверкающая металлическая посуда, в нос била тысяча аппетитных запахов. Лотта с самым равнодушным видом подошла к столику распорядителя, сначала внимательно осмотрела лежащие перед распорядителем журналы в солидных переплетах, а потом уж взглянула и на самого сотрудника ресторанного сервиса:

— Я только что попросила вашего парня найти мне таблетку от головной боли. Вы знаете, я передумала. Лучше я отправлюсь в каюту и попытаюсь заснуть.

— Конечно, мадмуазель, — промямлил слегка растерявшийся господин. Это был первый случай, когда пассажир проявляет столько вежливости к персоналу.

— Почитаю что-нибудь перед сном, — задумчиво сказала Лотта.

— Конечно, мадмуазель.

— Например, это, — Лотта небрежно подобрала со стола изготовленную на ротапринте книгу.

— Но, мадмуазель, это литература для внутреннего пользования! Здесь перечислены вкусовые пристрастия наших вип-клиентов. Вам это читать будет скучно!

— Тем быстрее я засну.

— Но эта книга не продается!

— Тогда я возьму ее бесплатно, — Лотта улыбнулась так, что у парня пропало всякое желание спорить, грациозно развернулась на каблуках и вернулась в ресторанный зал с книгой под мышкой…

— Интересно, что они о тебе подумали? — полюбопытствовал листающий трофей Пепел, когда вернувшаяся Лотта рассказала, как ей удалось провернуть такую операцию, — Вот, например, забавно: «Майкл Джексон предпочитает, чтобы ему в молочный коктейль добавлялось десять грамм „Балантайна“… А мистер Джеральд Кроули из каюты сто двенадцать (десять процентов „Бритиш Петролеум“ и пятнадцать в „Норз Норжен Банк“) требует, чтобы ему заказы в каюту доставляли только мужчины, только блондины, где-то от двадцати до двадцати пяти лет». Очень полезная и своевременная книга.

— Наверное, они решили, что я — брачная аферистка, охотящаяся на миллионеров, и на всякий случай сообщили обо мне внутренней службе безопасности, — беспечно отмахнулась Лотта.

— Ага! — Пепел ткнул пальцем в очередную страницу, — Один шейх у нас есть. Девочки, вы имеете что-нибудь против того, чтобы побыть еще пару часов женами из гарема шейха Абу-Рашид-Муслима? «Ненавидит арабскую кухню, предпочитает, чтобы порционные блюда были в полтора раза больше, тайный поклонник свинины. Но подавать ее ему следует замаскированной под акульи плавники… Верблюжье молоко… это скучно — пропустим… Вот! Большой любитель и знаток вишневых ликеров, в идеале обслуживающий официант должен проявить осведомленность в данном вопросе, обязательно отрицательно охарактеризовать калифорнийские шерри-ликеры и порекомендовать эфиопские…» Нравится вам этот парень? Нет? Ну, на нет и суда нет. Стерпится-слюбится. А я прогуляюсь. Пора встретиться с кем-нибудь из соотечественников. Соскучился я, что-то, по землякам. Вот как раз подходящий кандидат — Стерлигов Максим Павлович. «Медвежатина, голландские водки, соленые, но ни в коем случае не маринованные огурцы. Также ни в коем случае нельзя рекомендовать икру…» — швырнув ресторанный ДСП-справочник Витасю, Сергей вышел из каюты.

По «Королевскому променаду» важно прохаживались толстые кошельки, в биржевых конторах жужжали факсы и мигали мониторы. На витринах ювелирных бутиков сверкали кольца, браслеты и ожерелья. Улица так пропахлась дрооарами, что на языке чувствовался жирный налет. Конечно, богатое до безобразия убранство круизного лайнера произвело положенное впечатление. Но по сути сердце не задело, а уж на предмет обещаемых удовольствий, так с точки зрения Сергея Невский проспект в ночную пору их сулил в десять раз больше. Шумная улица кончилась. Подойдя к каюте номер триста двенадцать, Сергей вежливо постучал, и, не услышав ответа, вошел. Конечно, он и здесь вида не подал, что наконец ошарашен.

За дверью не было каюты в традиционном смысле. За дверью под прозрачным потолком размещался участок английского летнего сада с безупречно постриженными газонами, живыми изгородями в рост человека и увитыми плющом павильонными конструкциями — миниатюрный самообман. Оранжерея, но в таких оранжереях Пеплу прежде бывать не приходилось. А на «экологически чистой» скамеечке — цивилизованном аналоге российских скамеечек перед подъездом, сидела, закинув ногу на ногу, девушка и целилась Сергею в голову из пистолета калибр 7,65.

У девушки была неправильно выбрана помада, слишком блеклая, и от этого ее подбородок казался тяжелее, чем в жизни. Да и черный деловой костюм ее толстил больше, чем она заслуживала на самом деле. И, тем не менее, девочка оставалась вполне шарманная.

— Девушка, вы случайно не замужем? — Сергей с удовольствием вспомнил русский язык.

— Случайно, да, — она не убрала нацеленный ствол.

— Представьте, как обрадуется ваш муж, когда вы вернетесь домой в три часа ночи, потому что приняли мое приглашение вместе поужинать.

— Ужин до трех ночи? Мне столько не съесть.

— Не беспокойтесь, я не допущу, чтобы у вас появился избыточный вес. Кстати, будь сейчас рядом со мной один мой приятель, он обязательно бы заяви: «Ты заметил, какой у этой девушки пистолет? Французский „Петтер“ выпуска года этак тридцать пятого, настоящий антиквариат. Мне бы такой». Милая барышня, вы не могли бы отвести ствол в сторону, или поставить на предохранитель?

— Все в порядке, Катя, — на аллейку свернул плотный господин в шлепанцах, шортах и не очень уместной футболке «Свободу спамам!», — Это вы, молодой человек, имеете отношение к похищению ресторанного справочника?

— Я его не похитил, а одолжил.

— Чем напрягли службы безопасности всех находящихся на лайнере известных персон. Что ж, теперь я вижу, ради чего вы это затеяли, и меня съедает жгучее любопытство. Рассказывайте.

— Меня зовут Сергей Пепел…

— А меня — Максим Павлович Стерлигов. Русский лес в Финляндию, русскую нефть в Европу, американские фильмы в Россию и все такое прочее…

— Может быть, вы краем уха слыхали, но я поспорил с господином Лопесом…

— Это такой некультурный коротышка, который привозил в Петербург Стивена Сигала, а потом еще кто-то в сортире начистил Сигалу морду…

— Это был я.

Максим Павлович поднял бровь, и аукнул в кусты:

— Василий, мой друг, это правда?

— Чистая правда, чиф! — донесся из-за живой изгороди сочный бас.

Живая изгородь включала шиповник, олеандр и миндаль. Углы обозначал стриженный мирт. Пепел, не стесняясь, стал на цыпочки и глянул поверх кустарника. И опять увидел, как ему целятся прямо в лоб, правда, на этот раз из «Стечкина».

— Обычные меры предосторожности, — пожал плечами господин Стерлигов, — Ведь даже на этом лайнере я не могу чувствовать себя в безопасности.

В лоб из «Стечкина» Пеплу целился широко и дружественно улыбающийся щуплый веснущатый паренек, а рядом с ним за компьютером сидел громадный бородач и с трудом попадал пальцами в клавиатуру.

— Чиф, но этого парня делают неплохие ставки, — доложился бородач, не отрывая взгляд от экрана.

— Василий, а мы что-нибудь ставили?

— Десять тысяч против тридцати за то, что он не доберется до берегов Америки.

— Жаль, — развел руками господин Стерлигов, — Я так понимаю, вы, молодой человек, пришли искать покровительства. И я бы вам его с удовольствием предоставил, хотя бы для того, чтобы досадить грязному колумбийцу. Но я уже вложил в это дело деньги, и, к сожалению, поставил на неприятный для вас результат. Обещаю, что не приму никаких шагов в помощь вашим врагам, но сейчас попрошу покинуть мои апартаменты.

— Это уже не мало, — улыбнулся Сергей, — Со своей стороны чистосердечно заявляю, что все равно рад знакомству с вами. И, прошу вашего разрешения, когда буду писать мемуары, упомянуть и этот эпизод в своей жизни, — Пепел повернулся к выходу.

— Мемуары? Любопытно. И вы уже продали кому-нибудь авторские права?

— Да все пока недосуг.

— Я так понимаю, вы не успели заключить ни с кем договора и на право экранизации этой истории?

— Увы.

— Погодите, молодой человек, нам, кажется, есть о чем поговорить. Катерина, водка в баре со вчера осталась?

— Да, чиф.

— Василий, найди в Интернете все, что там есть по истории моего нового знакомого. Через час жду готовое досье.

— Бу сделано, чиф.

— Семен, прекрати держать нового приятеля на мушке. «Криминальное чтиво» смотрел? Не дай Бог, нечаянно пальнешь!

— Есть, чиф.

— Аркаша, тебя это тоже касается!

— Есть, чиф, — раздалось из-за изгороди по другую строну.

— Катерина, смотайся на камбуз за огурцами.

— Только солеными, — встрял Пепел, — Ни в коем разе не маринованными.

— Люблю за эти слова, — согласно кивнул господин Стерлигов. — Какая у нас главная проблема?

— Легализоваться. Пока здесь думают, что я привез подружек из гарема шейха Абу-Рашид-Муслима. Но, ясен пень, у меня нет никаких документов, да и шейх, того и гляди, нагрянет…

— Василий, ты слышал? Свяжись с моим другом Абу-Рашид-Муслимом и попроси от моего имени содействие. Парой девушек меньше в гареме, парой больше — почему бы ему не взять и эту пару птичек под покровительство?

— Чиф, — раздался грустный бас из-за кустов, — Тогда я досье приготовлю не через час, а через час и семь минут.

— Терпимо. — Максим Павлович повернулся к Пеплу, — Еще какие текущие проблемы?

— Меня чуть смущают ваши прежние слова насчет честной игры.

— Это — когда речь касается десяти тысяч зелени. Когда же речь заходит о миллионах, я, к сожалению, плюю на всяческие этические нормы. Да, сейчас Аркаша подготовит контракт о переуступке прав на экранизацию. Это и будет цена моего покровительства. Аркаша, ты слышал? И захвати водку из бара.

— Есть, чиф, — раздалось из-за кустов по другую сторону аллейки.

* * *

Это было уже в апартаментах шейха, безумный дизайнер задекорировал апартаменты под французский винный погреб — бочки-столы, бочки-табуреты, обшитые мореным дубом стены. Спальню освещал рассеянный свет, и в этом свете все казалось нереальным, как в рождественской сказке, а затянутый парчой цвета «Реми Мартена» потолок придавал картинке сладкий кремовый привкус. Голая Лотта делала маникюр, лежа животом вниз поверх атласного покрывала.

Не тратясь на церемонии, вошедший Сергей спустил трусы и плюхнулся рядом.

— Весьма решительный поступок. Но я думала, что у нас чисто деловое соглашение. — Лотта отодвинула по атласу подальше маникюрные острые штучки.

— Да, — сладко потянулся рядом Сергей, — Я просто ошибся дверью, но уйти теперь было бы неприлично.

Лотта засмеялась и перевернулась на спину. Сергей сел рядом, свесил ноги и принялся мягко поглаживать ее бедра. Она совсем не знала стыда, на ее губах блуждала расслабленная улыбка, и называть вслух то, что сейчас должно было произойти, обоим было лень. Однако стоило Сергею начать действовать чуть энергичней, Лотта села на кровати, поджала ноги и обхватила их руками. Затем непоследовательно погладила его бицепсы.

— Наверное, это далеко не первое и далеко не последнее твое приключение. У тебя под кожей титановая сталь.

— Вокруг нас тоже сталь, — загадочно ответил Пепел, и было не ясно, имеет ли он ввиду то, что они находятся на корабле со стальными бортами, или подразумевает, что противостоят им тоже весьма не слабые люди.

Лотта потерлась носом о плечо Пепла, поцеловала в ключицу и вдруг отпрянула:

— Ты явился от этой негритянки! Твоя кожа пропиталась ее запахом, — голос Лотты ревниво дрожал, и она смотрела себе на ног???????????????????????????????????????????

?????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????

??????????????????????????????????????????????

???????????сейчас я в твоей кровати, а не в ее? — Сергей растянулся перед девушкой на постели и уложил ее рядом с собой. Ее рука сначала робко, а потом все решительней стала гладить ему грудь.

— Какой ты сильный, — мурлыкнула скандинавка чуть громче вздоха ветерка.

Теперь он и она лежали на боку друг против друга, а рассеянный свет продолжал превращать их в рождественские угощения. Пепел нежно подтолкнул девушку, подсказывая перевернуться на другой бок. Затем прижался грудью к ее спине. Лотта слегка раздвинула ноги.

— Хочешь, я погашу свет?

— Тогда в темноте ты будешь представлять, что занимаешься этим с негритянкой, — скользнул в ее голосе остаток ревности и растаял окончательно. И как бы извиняясь, если шпилька слишком остра, девушка стала тереться задом о Пеплово естество.

Сергей высвободил из-под девушки правую руку и откинул локоны цвета пшеницы за правое ухо. А затем со змеиной ловкостью принялся ушко целовать и покусывать. Уже секунд через двадцать Лотта перестала сдерживать сладкие грудные стоны и извивалась, как угорь.

— Остановись, остановись, я больше не могу! — страстно зашептала она.

Но стоило Сергею прерваться, как ее ноготки впились в его руку:

— Еще, еще!

Тогда Сергей занялся вопросом всерьез. Его язык заработал, как жало. И вот Лотта на несколько бесконечных ударов сердца вдруг вся напряглась и вытянулась, будто ей вонзили нож под сердце. Потом обмякла, и ее голова сорванной лилией упала на подушку. Едва касаясь, Сергей стал ласкать ее шею осторожными и быстрыми поцелуями, будто воровал удовольствие. А затем нежно-нежно, словно сдувает парашютики с одуванчика, взял свой член и вошел в нее.

Это было так легко, что может быть, Лотта не сразу и заметила. А потом Сергей начал накатываться с ритмичностью морской волны. И эти волны изошли морской пеной, медузами и морскими звездами.

— Я тебя не утомил?

— Не останавливайся ни на миг! Не оставляй меня ни на миг!..

Он снова овладел ею, на этот раз жадно и яростно, будто ворвавшийся в чужую деревню солдат, или вернувшийся на побывку в свою, что почти одно и тоже.

— Я умираю и снова рождаюсь, — простонала Лотта. И она перевернулась на живот, разлив свои волосы по подушке и положив ладони на затылок. Сергей поцеловал ее в поясницу, потом между лопатками, потом приподнялся над ней на коленях.

— Раздвинь ноги, — приказал Лотте ее повелитель.

Она изогнулась страстной кошкой и раздвинула ноги. Член снова проник в Лотту. А девушка продолжала шептать, будто в наркотическом трансе:

— Я умираю и снова рождаюсь, я умираю и снова… — она продолжала закрывать голову руками, упираясь локтями в постель.

А Пепел ощущал, как от верха к низу стал сжиматься ее живот, и участилось дыхание. Не выходя из Лотты, Сергей упал набок и увлек девушку за собой. В чем Сергей был уверен, так это в том, что до утра Лотта ни разу не вспомнит о ждущих раздела алмазах из майорского мешочка… На свою кровать Сергей вернулся через два часа весьма довольный собой — об алмазах не было сказано ни слова. И обнаружил там Бану.

— Принцесса, ты перепутала дверь, время, пространство и век.

— Интересно, — будто и не услышав Сергея, хихикнула Бана, — Спорим, что я умею все то же самое, что и эта белкожая цапля, только в сто раз лучше.

Если девушка что-то решила доказать, она докажет. Поэтому Пепел не стал оказывать лишнее сопротивление и покорно лег рядом.

— Я уже решила, будто ты забыл, что в военном походе вождю принадлежат ВСЕ женщины, — заговорщицки прикусила Бана ноготок.

Она была гладкая и изящная, будто выточенная из нефрита, она пахла мускусом и лесными травами. Сергей присел рядом, склонился и стал целовать ее между грудей долго-долго, будто пил воду из родника. Бана от удовольствия сжала колени и почти сразу раздвинула их. И рука Сергея прокралась туда, где курчавый, блестящий и жесткий подшерсток на лобке застревал между пальцами.

И вот он начал ласкать ее средним пальцем мягко и нежно, будто пробует воду в ванной. Губы ее влагалища, горячие и влажные, пружинили пол Сергеевой рукой, а он сам покусывал розовые и пахнущие полынью бутоны сосков девичьей груди.

— Ты все-таки решила и дальше путешествовать с нами, — сквозь укусы-поцелуи говорил Сергей. Он не спрашивал, он констатировал факт. А она черными кобрами рук прижимала его голову к груди.

— Ты не знаешь, девочка, во что ввязалась, — говорил, утопая в неге, Сергей. А она молчала и выгибала грудь под его ласками. Правая рука Пепла скользила вверх и вниз вдоль ее ляжек, и Бана раскрывалась, как цветок на каждое точно рассчитанное прикосновение.

— Я хочу увидеть большой город Нью-Йорк, — наконец хрипло прошептала Бана, и Сергей понял, что может играть на ее голосе. Как на кларнете. Интонация при каждом новом прикосновении становилась совершенно иной.

И вдруг она одним тигриным движением выскользнула из под такой властной и одновременно нежной руки и исступленно впилась ртом в губы Пепла. И опрокинула его навзничь…

* * *

Соленый воздух ударил в лицо синьору Клементесу, и это было очень кстати, потому что еще минут десять болтанки в вертолетном чреве над поверхностью океана, и синьор Клементес оказался бы вынужден воспользоваться барф-пакетом. А подчиненным становиться свидетелями такого позора незачем. Один из адъютантов синьора Лопеса, секретарь господина Лопеса Родриго Клементес вступал в игру лично, потому что до сих пор все болваны, которым поручалось либо пленить, либо уничтожить русского негодяя, дело проваливали.

Какой-то олух из корабельной администрации, пытаясь переорать драконий визг винтов, доказывал вертолетчику, что тот все перепутал, привез латиносов вместо гаитянцев. Вертолетчик жадно хлебал «колу» из горлышка и не слушал горлопана.

Синьор Клементес, хотя и сильно торопился, сошел на палубу круизного лайнера последним в ряду богемного вида груженных гитарами и прочими музыкальными инструментами персонажей. И последним занял место в импровизированной шеренге перед важно вышагивающим надутым индюком из штата лайнера. То, что их не сразу повели в выделенные каюты, привело синьора Клементеса в состояние тихого бешенства. Одет секретарь был, как завсегдатай притонов Санта-Лаву — в узорчатое сомбреро, отороченное бахромой пончо и сапожки с серебренными шпорами, на шее телепались крупные раскрашенные белой и голубой краской бусы. В соответствии с ролью, ведь прибыл на лайнер синьор инкогнито, как и отныне подчиненные ему напрямую спутники — уцелевшие бойцы африканской бригады Хьюго.

А представитель круизной компании уже читал нотации:

— Значит так, чумазые свиньи, меня зовут маэстро Брайчик. И на ближайшую неделю я вам и родной папа, и злая мачеха. Я добр только с теми, кто подчиняется беспрекословно. Никаких богемных штучек я не потерплю, зарубите себе это на грязных испорченных кокаином носах! Вы сюда приехали не развлекаться, а выступать на празднике, посвященном переходу через экватор. И если кто-то настроен не проливать седьмой пот, пусть пеняет на себя. За отсутствие на репетициях я буду запирать в трюм! За употребление спиртного и наркотиков — трюм! За общение с публикой, ну а тем более за приставание к дамам — трюм!

Если бы маэстро Брайчик узнал, кто прибыл на лайнер под видом музыкантов, он бы мгновенно заткнулся, сел в спасательную шлюпку и умчался на необитаемый остров. Но откуда же ему было знать? Синьору Клементесу и самому до печеночных колик не нравился этот маскарад, но Лопес решил, что так будет лучше, мягко выражаясь — «неофициальней».

— Разрешите вопрос, маэстро, — со скрытой ехидцей подал голос замаскированный загарным кремом под жгучего мексиканца Хьюго, — А пиво разрешается?

— На ужин. И стоимость вашей жратвы будет вычтена из гонорара. Ясно?!

Синьор секретарь от нетерпения был уже близок к тому, чтобы отдать рискованный приказ ребятам заставить этого павлина заткнуться. Но дальше маэстро Брайчику покуражиться не дал пилот вертолета. Он замахал руками и заорал, чтоб все немедленно убирались с вертолетной площадки, потому как машина до вечера еще должна успеть сделать два рейса. И в приключившейся после этого сутолоке, синьору секретарю, майору Хьюго и имеющему с Пеплом личные счеты Андреасу удалось потеряться. А остальные ребята пусть помучаются, кося под фольклорный ансамбль. Они потребуются, только если провалится план «А».

Троица оказалась на пустынной палубе с беспорядочно расставленными шезлонгами. На одном ветерок ерошил кем-то забытое полотенце с гербом мальтийского ордена. Серебристо-изумрудные волны чесали спины о борт. Здесь без лишних слов троица сбросила маскарадные сомбреро и пончо, под которыми обнаружились вполне пристойные костюмы и галстуки. Европейцы стерли чужим полотенцем косметический грим, и уже нарядностью не отличающиеся от отдыхающих богатых бездельников Родриго Клементес, Хьюго и Андреас, с трудом сдерживая нервно торопливый шаг, через сверкающие бронзовым лаком коридоры пофланировали на смотровую площадку по правому борту.

Синьор переживал зря, они успели в самый раз. К тому моменту, как с лайнера спустили сходни, и на эти сходни с б?????????????????????????????ие сердце коготки волнения отпустили. Все обговорено заранее, теперь осечки быть не может.

— Вы довольны, синьор Родриго? — раздался вкрадчивый баритон за спиной.

— Вполне, — не поворачиваясь, кивнул секретарь Лопеса, — Господин Тыклински, вы уже заработали четверть от обговоренной суммы.

— Я сделаю все от себя зависящее, чтобы ПОЛНОСТЬЮ оправдать ваше доверие.

— Тогда не будем медлить, мои люди к вашим услугам, господин корабельный детектив, — после таких многозначительных слов синьор Родриго позволил себе демонстративно зевнуть и, вроде бы ему совершенно все по барабану, развернулся на каблуках, звякнул не очень сочетающимися с костюмом и галстуком шпорами и побрел назад. Туда, где морская соль оседала на брошенных маскарадных костюмах и шезлонгах с видом на вкрадчиво плещущиеся волны. Его показное самоустранение объяснялось банально, секретарь не переносил вида крови.

А поднявшаяся на борт дама в сопровождении абреков, не растрачиваясь на объяснения с выступившим ей на встречу очередным человечком в белом кителе плюс золотые пуговицы, целеустремленно зацокала высокими каблуками к каюте с хорошо ей известным номером. Корабельный детектив — следом, но в некотором отдалении, чтобы появиться в нужный момент с нужным театральным эффектом. А за господином Тыклински — Хьюго и Андреас, Хьюго натянул лайковые перчатки, а Андреас передал майору полиэтиленовый пакет с выкидухой, еще в Чехии реквизированной у отключившегося Пепла.

* * *

Шум зависающего над лайнером вертолета пробился даже в каюту, и Пепел, подозрительно посмотрев на обтянутый парчой цвета коньяка потолок, повернулся в сторону Витася:

— Смотайся, проследи, кто и с чем к нам пожаловал?

Витась глазами спросил: «можно сначала по-человечески позавтракать?», но, встретив в ответном взгляде Сергея холод Арктики, проворно подскочил и отправился на разведку. Ни Бана, ни Лотта интермедии не заметили, слишком заняты были собой.

Бана медленно и старательно уже в третий раз сначала долго вращала пальцем в банке арахисового масла, будто ложечкой чай размешивала, а потом старательно и медленно палец облизывала. И нельзя сказать, чтобы в этом не присутствовала эротика. Но Лотта оставалась к эротике глуха, сидела, смотрела прямо перед собой, будто и не ее пытается довести до белого каления негритянка, на автопилоте отрезала от яблока мелкие дольки и механически жевала.

— Что, белая женщина? Не нравится? А так будет прилично? — Бана глотнула сливки прямо из носика, — А так? — Бана зачерпнула горсть сахара, чуть не опрокинув сахарницу, и из высоко поднятого кулачка струйкой ссыпала себе в рот.

Лотта только презрительно щурилась и улыбалась загадочней Джоконды. И Пеплу все больше не нравилась улыбка скандинавки, слишком циничная для рядового археолога.

И тут дверь распахнулась от мощного пинка. Понято, это не Витась вернулся с докладом. Так распахиваются двери перед людьми в брониках и шерстяных масках. Пепел по привычке сидел за бочкообразным столом, чтобы держать дверь в поле зрения, и очень удивился, обнаружив, что в каюту ворвались не гориллы с автоматами на перевес, а дородная дама. Впрочем, не одна, откормленные жлобы тоже, но числом всего двое, без калашей, и чалмы вместо скрывающих звериную улыбку масок.

— Алло, гараж! — возмутился Пепел.

Но дама его не слушала. Ни его, никого. Размахивая руками, она с порога стала возмущенно орать на незнакомом арабском наречии, и только невнятно мелькающие в крике российские матерные выражения дарили смутную надежду, что, в конце концов, причина визита проясниться.

Дама не обращала на Пепла никакого внимания, ее возмущение сконцентрировалось, будто алое пятно лазерной подсветки, на двух неловко застывших перед чашками девицах. Кажется, огрызнись хоть одна из «подруг», как мадам тут же вцепилась бы жертве кокетливо наманикюренными ногтями в лицо, или принялась бы таскать за косы. Зато абреки, демонстрируя определенный профессионализм, не упускали из вида и Сергея.

— Хватит, — ударил Сергей кулаком по столу, — Заткнись, лярва вокзальная! — он просто пытался отвлечь внимание на себя и не предполагал последовавший результат.

— Ага! — еще пуще взвилась мадам, — Ну, конечно же соотечественничек! Что, сутенеришка, решил моему козлу шмар подложить по тихому? Думаешь, мне верные люди не шепнули, что моего шейха потянуло поразвлечься?

— Тихо, тетка, — попытался, как минимум, понизить децибельность беседы Сергей, — Может, я чего-то не понимаю, может, ты чего-то не понимаешь. Объяснись.

— Я то все прекрасно понимаю. Я-то как раз и есть старшая жена Абу-Рашид-Муслима. А ты — мелкий шустрик, — все-таки не сразу снизила обороты дама, — Ладно, выбирай. Получаешь пятьсот долларов и выметаешься под ручку со своими шкурками нафиг из апартаментов моего мужа. Или получаешь кукиш с маслом, и мои ребята тебя кантуют пинком под зад.

При этих словах абреки дружно приблизились к Сергею с самыми недвусмысленными намерениями. И чтобы продолжить интересный разговор в более непринужденной обстановке, Сергей решил в первую очередь заняться ними. Правому в небритую рожу ребром ударил мейсенский фарфор кофейника. Левому повезло больше, Пепел зарядил ему в физиономию кремовый торт. А потом по очереди сначала саданул каждому носком ботинка по голени, шарахнул временно лишенных зрения басмачей лбами, и завершил процесс «успокоительными» ударами кулаков чуть выше висков. Абреки покорно растянулись на паласе из тигровых шкур.

К сожалению, старшая жена шейха отреагировала неправильно. Взвыв пуще прежнего, она кинулась к выходу. Наверное, за подмогой. Распахнула дверь, застыла в дверях, и рухнула спиной назад.

И даже под неудобным углом зрения Сергей увидел, что в груди мадам торчит нож с очень знакомой рукояткой, а по роскошным арабским узорам платья расплывается кровяное пятно. Выходит, Пепел подыграл свом врагам, вырубив личную охрану мадам. С Баной вдруг приключилась истерика, брызгая соплями и слезами, она залопотала что-то жалобное на суахили. Лота сидела белая, как украшающий физиономию одного из вырубленных абреков крем. Пепел три непозволительных секунды пытался осмыслить произошедшее, а потом метнулся к двери, чтобы ее захлопнуть.

Неизвестно, успел бы он это сделать, если бы не медлил три секунды. Скорее всего, нет, поскольку и так уже все свидетельствовало за то, что он стал участником хорошо отрежессированого спектакля. Его подставили. Каким-то образом проведав, что Пепел в обществе двух девушек шикует в апартаментах постороннего шейха на круизном лайнере, люди Лопеса подбросили мадам Муслим информацию, дескать, ее муженек задумал шашни на стороне. А теперь труп бывшей гражданки СССР легкого повеления, умудрившейся выскочить замуж за тогдашнего студента Института Дружбы Народов, повесят на Сергея, благо он потрудился лично лишить мадам охраны.

Именно для воплощения этого сюжета в дверях нарисовался с нацеленным в Пепла пистолетом рыхлотелый господин. Его жуликовато бегающие глазки явно имели цыганские гены. А за спиной типчика, как положено, при хорошей режиссуре, уже рыли копытами не отъявленные головорезы, а ребятки из корабельной полиции. Коротко и аккуратно подстриженные, в накрахмаленных голубых рубашечках и черных шортиках, с браслетами, дубинками и кобурами на поясах. Правда, кобуры расстегнуты, а пистолетики держат под контролем всю площадь каюты. Но самое подлое в разыгрываемом спектакле оказалось впереди:

— Это он! — вдруг противно заскулила Лотта и стала тыкать пальцем в Пепла, — Это он зарезал женщину! Я все видела, и могу подтвердить под присягой!!! — и зло бросила в лицо оболганному, — Я поняла, ты никогда бы не поделился камнями.

— Лжешь, шалава. Хочешь и в кресло сесть, и рыбку съесть? — в гневе задохнулся Сергей.

— Не поняла!?

— И ладно.

Наверное, Сергей не рассчитал силу удара по виску правого басмача, потому что тот в этот момент заворочался, приходя в себя. И, наверное, в прошлом этого абрека таилось что-то, заставляющее относиться к полиции с недоверием. А может быть, араб просто неправильно прочитал ситуацию, увидев хозяйку поверженной и рыхлого господина с пистолетом наголо. В общем, абрек попытался вмешаться, приближающемуся к бочкообразному столу полицейскому, чтобы вернуть араба в нирвану, хватило удара ноги. Но этого отвлечения хватило и Сергею. Зарядив кулак служителю порядка в солнечное сплетение, Пепел толкнул второго плечом, и тот, удерживая равновесие, заскользил на разбрызганных по тигровым полосам ошметках крема.

Рыхлый господин сначала не рискнул выстрелить, боясь задеть то ли девушек, то ли полицейских, а потом у него уже не было такого шанса. Прямым в скулу Сергей придал ему горизонтальное положение и, крутя маятник, вывалился в коридор.

Здесь слева, шагах в десяти, он увидел с ухмылочкой созерцающего развитие ситуации Андреаса и украдкой вытирающего руку от крови носовым платком командира из африканского прошлого. Причем, Андреас не только не выказал никакого желания преследовать Сергея по палубам и отсекам. А даже придержал был рыпнувшегося подельника.

И Пепел пом????????????????????блава. С одной стороны за Пеплом пойдет вся корабельная полиция, с другой, явно прибывшая в полном составе на вертолете африканская бригада. Если Пепла возьмет полиция, в любой европейской тюрьме он будет все едино, что за пазухой у Лопеса. Если возьмут наемники, он окажется в застенках Лопеса непосредственно.

А еще Пепел не знал, что Хьюго был даже благодарен Андреасу за торможение первого порыва. Ведь корабельный детектив Тыклински пообещал сославшемуся на некие туманные причины Хьюго участие в обыске каюты. А значит, отставной майор имеет шанс вернуть собственные алмазы. Правда, и майор не подозревал, что пресловутый кожаный мешочек, болтался у Сергея на шее под рубашкой.

Глава двенадцатая. 20 мая 2002 года. Пусть сильнее грянет буря

Лейся, песня, на просторе,

Не скучай, не плачь жена!

Штурмовать далеко море

Посылает нас страна.

Буря, ветер, ураганы —

Ты не страшен, океан:

Молодые капитаны

Поведут наш караван.

«Лейся, песня, на просторе» Стихи А. Апсалона, музыка В. Пушкова

— Как адвокат, я в первую очередь требую снять наручники со свидетеля, — безапелляционно заявил синьор Клементес, всем своим видом демонстрируя, что пусть это всего лишь спектакль, он готов добросовестно сыграть в спектакле свою роль, и ждет этого и от остальных.

— Не имею ничего против заявления адвоката, — господин Тыклински тоже стал серьезен, он собирался честно отработать обещанные деньги, — Снимите наручники с госпожи Лотта Хоффер, — бесцветно отдал судовой детектив распоряжение двум сотрудникам корабельной полиции.

Распоряжение было беспрекословно выполнено, и полицейские вернулись на пост у дверей каюты. Причем декор этой каюты мало отличался от типичного полицейского участка, скажем, в Сан-Франциско. Немножко офисной электроники, казенные столы, стеклянные перегородки. Правда, на стенах красовались портреты не сугубо опасных преступников, а наиболее почетных пассажиров. И в приоткрывшуюся внутреннюю дверь была видна по холостяцки не убранная кровать.

Лотта облегченно стала растирать запястья. Она боялась, что ее попытаются подставить вместе с русским авантюристом, но нет, судя по всему, от нее ждут помощи. И, конечно же, эту помощь получат — за обговоренную мзду. А еще она очень переживала, что в сложившихся обстоятельствах ей почти не светит участвовать в дележе содержимого кожаного мешочка, но, как шутят археологи, за двумя мумиями погонишься…

— Свидетельница Лотта Хоффер, вы согласны, что ваши права будет отстаивать синьор адвокат Родриго Клементес? — самым официальным тоном спросил господин Тыклински.

— Возражений не имею, — сухо кивнула Лотта, — И хочу дополнить без занесения в протокол, что адвокат не должен забывать о гонораре.

— Наш договор в силе, — улыбнулся краешками губ синьор, и без лишних сантиментов придвинул к господину детективу стопочку загодя распечатанных на принтере страниц, — Это запротоколированные показания свидетельницы, — вторая такая же стопочка легла на стол перед Лоттой, — Ознакомьтесь, и если не будет возражений, распишитесь на каждой странице показаний.

— Оперативно, — позволил себе одобрительную реплику господин Тыклински, и профессионально быстро принялся просматривать текст.

Лотта не настолько доверяла Клементесу, чтобы расписаться не глядя. Но нет, в придуманных за нее и задокументированых показаниях не содержалось никаких подвохов. Судя по «ее» показаниям, Лотта стала заложницей русского бандита, который захватил девушку в археологическом лагере и убил двух ее коллег. Затем угрозами и регулярными побоями совершенно подчинил и заставил пропутешествовать с собой по всей Африке. Почему-то анонимный автор постеснялся добавить, что русский преступник регулярно жестоко насиловал жертву. Лотта не постеснялась бы, впрочем, им виднее.

— А как быть с показаниями второго свидетеля, этой черномазой Баны? — поочередно ставя закорючку на страницах, вроде бы невзначай поинтересовалась мстительная скандинавка, — Ее показания наверняка станут противоречить моим, а это значит, что одна из нас лжесвидетельствует.

— Действительно, как быть с показаниями гражданки Заира? — переадресовал вопрос господин Тыклинский синьору адвокату.

— Госпожа Лотта, если вы мне уже доверились, то доверяйте до конца. Разговор с Баной мы предпочитаем провести в ваше отсутствие, почему-то нам кажется, что тогда негритянка окажется более покладистой. Ну, а если нет, то вы сами нашли для госпожи Баны подходящее определение: «лжесвидетель». Есть ли вам еще что-либо добавить по сути предварительного разбирательства убийства супруги шейха госпожи Лидии Рашид-Муслим? Нет? Вас проводят в апартаменты, где вы сможете отдохнуть. Я вас больше не задерживаю.

Господин Тыклински не имел ничего против такого развития разбирательства. Два полицейских увели Лотту, следующие два ввели Бану и замерли на страже у дверей.

— Освободить ее от наручников? — предложил Тыклински.

— Посмотрим на ее поведение. Госпожа Бана, — с иронией библейского змея начал синьор Клементес, — Известно ли вам, что против вас в Заире возбуждено уголовное преследование в связи с ограблением торгового центра селения Нгоролебо?

— Это ты прислал плохих белых людей в деревню! — зло блеснули глаза негритянки.

— Госпожа Бана, — тяжело засопел господин Тыклински, — Отвечайте на поставленный вам вопрос! — он не спешил начинать составление официального протокола. Наверняка и эту работу за детектива уже выполнил синьор. Теперь осталось лишь добиться, чтобы негритянка подписала показания против славянина.

— Сейчас речь о другом, — мягко продолжил Клементес, он предпочел играть доброго следователя, — Против вас выдвинуто серьезное обвинение, но поскольку палуба круизного лайнера считается территорией Соединенных Штатов Америки, где правосудие лояльно к черному меньшинству, мы могли бы закрыть глаза на произошедшее в Нгоролебо.

Бана презрительно молчала, только гневно раздувались ноздри на ее даже в этой обстановке красивом лице.

— В своем упрямстве вы остаетесь совсем одна и рискуете разделить обвинения, направленные против русского бандита. Другие бывшие участники «банды Пепьеля» уже с нами сотрудничают. Его приближенный по имени Витась дал показания против своего бывшего главаря и в настоящее время под негласным надзором наших людей ходит по палубам, разыскивая Пепьеля.

Бана продолжала презрительно молчать.

— Второй член банды, археолог Лотта Хоффер, тоже успела притормозить на самом краю бездны и заявила, что была насильно втянута в преступную деятельность. Она добровольно дала показания против бывшего вожака и в данный мрмент находится в абсолютной безопасности, — синьор кивнул на подписанные Лоттой бумаги, — Снять вам наручники, чтобы вы подписались под аналогичным заявлением?

Клементес уже было стал протягивать Бане следующий ворох страниц из своих адвокатских закрома, но, натолкнувшись на обжигающий гневом взгляд, пока отложил.

— Слушай, ты, головешка, здесь тебе не джунгли! — подыграл злого следователя господин Тыклински, — Если хочешь, чтобы тебя навсегда упрятали в каменный мешок, так и скажи. Твои преступления тянут на пожизненный срок, особенно если следствие обнаружит, что твое племя причастно к гибели двоих археологов!

— Она ведь не дура, она все прекрасно понимает, — как бы успокоил детектива адвокат, — Я сейчас прикажу снять ей наручники, и она подпишет показания.

— Чтоб ты умер дурной смертью далеко от дома, и твоя семья тебя не похоронила, — прошипела вдруг Бана.

— Она ведь не дура, — будто и не заметил проклятия синьор Клементес, — Она посидит день-другой в камере, хорошо подумает и подпишет показания. Что-то здесь душно, схожу-ка я прогуляться на свежий воздух, и если вдруг за время моего отсутствия эта негритянка попытается сбежать, а доблестная полиция ей не позволит, и при этом нанесет телесные повреждения, я пойму.

— А самого русского мы будем ловить официально, или обойдемся помощью нескольких добровольцев? — честно глядя в глаза синьору Клементесу, невинно поинтересовался господин Тыклински.

Синьер Родриго Клементес широко улыбнулся. Славянин был уже почти в его руках, оставалось только схватить затравленную жертву на замкнутой территории. Но Родриго предпочел бы доложить Лопесу, что русский схвачен под личным руководством синьора секретаря, а не силами корабельной полиции.

— Огласка не нужна, это может произвести неприятное впечатление на пассажиров, и, следовательно, принести убытки вашим работодателям. Конечно, необходимо сообщить господину шейху о гибели его любимой супруги. И еще необходимо отменить сегодняшний карнавал. Так «добровольцам» будет проще поймать беглеца, — на этих словах синьор Клементес поднялся со стула и покинул каюту.

Он не хотел присутствовать при том, как полицейские будут выбивать из Баны необходимые показания. Он не любил насилия. Пройдя по левому борту, синьор Клементес нашел знакомую пустующую площадку и устроился в одном из шезлонгов. Созерцание бесконечных океанских далей должно было успокоить синьора. Но сам океан не был спокоен.

Тревожно вскрикивали вьющиеся вокруг лайнера и садящиеся передохнуть на леера и мачты чайки. А вдоль кормы шипели пеной сердитые вспоротые волны, бессильно кусали борта и исходили на нет брызгами.

Хрипло заговорило бортовое радио:

— Уважаемые леди и джентльмены, в связи с неблагоприятным прогнозом погоды мы вынуждены перенести посвященный пересечению экватора карнавал на завтра. Надеемся, эта вынужденная мера не слишком нарушит планы вашего отдыха. В связи с испортившейся погодой предлагаем всем избрать развлечения во внутренних помещениях лайнера. К вашим услугам рестораны, казино, бассейны. Приятного вам отдыха!

Синьор секретарь поежился, действительно приближался шторм, и корабельный детектив заставил непогоду работать на себя. «На нас» — мысленно тут же поправился Клементес, достал мобильник и отдал короткий приказ «музыкантам» начать планомерное прочесывание лайнера.

* * *

Все остальное теперь не имело никакого значения, Витасю срочно нужно было найти Пепла. Найдет, и тогда снова вернется спокойная и сытая жизнь. Витась, забывая завидовать, брел сквозь толпу праздно шатающихся разодетых в наряды от Кензо, Мияки, Ватаеабэ, Атсуро Таямы и Джоши Ямамото туристов, кого-то нечаянно задевал плечом, кому-то наступал на ноги и невнятно бормотал извинения. Если бы Витася ударили, он бы и этого не заметил, все его мысли сконцентрировались только на Пепеле.

Ресторан китайской кухни? Никого похожего. Площадка для скалолазания? Не такой Пепел кретин, чтобы в эти роковые минуты отдаться пустяковой забаве. Ярмарка с уличными музыкантами, итальянский ресторан «Портофино», танцпол, бар-шампанское, театр «Ла Скала», бар-аквариум, роликовая дорожка, видеосалон с виртуальным центром, часовня для свадебных церемоний, гольф-поле…

Вот мелькнул знакомый профиль, матросская форма может оказаться маскировкой, Витась рванул, чуть не затоптав болонку у ног кошмарно накрашенной старухи. Но нет, свет прожекторов сыграл с белорусом злую шутку, матросик при ближайшем рассмотрении оказался пожиже в плечах, косоглаз и веснушчат. И опять танцевальный салон, казино, бассейн с водными горками и в такт килевой качке бегающей волной, бар-мороженное…

Как сомнамбула, подчиняясь смутным, рождающимся на дне души, командам, Витась свернул с оживленной улицы в коридоры. Просачивающийся сквозь двери кают девичий смех его не волновал ни на грамм, даже пугал. Девушки совершали вечернее макияжное священнодействие и облачались в вечерние наряды. Маскарад отменен, но праздник продолжается. И в грядущей сутолоке найти Пепела станет еще труднее.

Витась от бессилия кусал губы и все шел, и шел. Четко отражался в венчающих повороты зеркалах и смутно — в лаке обшитых красным деревом переборок. Поднимался по трапам, и спускался по трапам, целеустремленный, будто зомби. А за бортами шторм все пуще набирал силу.

Мимо Витася прошла, дымя сигаретой в длинном мундштуке, собственной персоной чемпионка по легкой атлетике Джеки Джойнер-Керси, снявшаяся для последнего «Вога» — Бажена зачитывала номера журнала до дыр.

— Уважаемые леди и джентльмены, — опять проснулось корабельное радио, — в связи с неблагоприятной погодной обстановкой мы вынуждены приостановить работу наших казино, иначе вы с утра опротестовали бы любой проигрыш и оказались бы, безусловно правы. Надеемся, эта вынужденная мера не слишком нарушит планы вашего отдыха. В связи с испортившейся погодой предлагаем всем избрать развлечения во внутренних помещениях лайнера. К вашим услугам рестораны, кинотеатры, бассейны. Приятного вам отдыха!

Витась уже потерял ориентировку, на которой палубе находится, когда почти случайно заметил под ногами несколько брызг крови, засыхающих на ворсе ковровой дорожки. Витась механически толкнул дверь ближайшей каюты, она оказалась не заперта.

Каюта принадлежала опять же кому-то из сильных мира сего. Даже без включенного верхнего света Витась смог определить, что помещение декорировано по супермодерновым стандартам. Стены вместо обоев оклеены (или инкрустированы?) лазерными дисками. Поверх подвешено несколько серьезных электрогитар, будто охотничьи трофеи. В одной от качки дрожала какая-то металлическая деталь, и казалось, будто кто-то язвительно смеется. На заменяющих этажерки стальных конструкциях тоже диски — стопками и горками. В углу — мощные колонки и музыкальный центр, в другом углу… Витась сначала испугался, но спустя дюжину бешенных ударов сердца понял, что это не живой человек. Живой человек не способен стоять в такой позе без малейшего движения.

Витась включил свет. То, что его испугало, оказалось резиновым чучелом Майкла Джексона в одной из характерных майкло-йоговских поз. Наверное, манекен для битья, Витась читал о подобной практике в японских компаниях. Но при ярком свете белорус обнаружил еще одно тело. Вдоль стеночки недвижимо скрючился мельком виденный в венецианском отеле немец из нападавших. Непонятно, мертвый или без сознания.

А еще в каюте оказался персональный лифт на второй этаж. Двухэтажная каюта — шикуют буржуи.

Витась на цыпочках вернулся к выключателю, щелкнул, гася свет, и протер клавишу рукавом. Выйдя, также рукавом протер, там, где касался, дверь, и осторожно двинулся дальше по коридору. Его вели изредка украшавшие ковер росинки запекшейся крови. Кто-то оставил кровяной след, может, Пепел?

Витась прошел мимо двери, за которой очень громко играл «Дар Стрейз», из-за следующей душисто тянуло анашой.

Из каюты пятьсот сорок три выпорхнула длинноногая девушка. Да ведь это фотомодель, рекламирующая мыло «Сефгард»! Красавица прошла мимо в шаге от белоруса, не заметив ни пятнышек крови, ни Витася.

* * *

Эта негритянка оказалась крепким орешком и умудрилась даже цапнуть детектива за руку, когда он решил тщательно обыскать то ли свидетельницу, то ли соучастницу. В прежней жизни господин Тыклински обязательно сломал бы красавице нос и отбил почки. Сейчас только скромно отхлестал по щекам, ведь девчонка и так сломается. И все равно будет выступать свидетелем обвинения.

Тем более в каюте господин Тыклински пребывал не один, два молодых болвана, хоть и торчали у дверей навытяжку, но явно не одобряли методы детектива, сопливые еще, а господину Тыклински не охота терять должность.

Внезапно в дверь постучал официант и передал записку.

«Господин корабельный детектив, моя личная охрана задержала в моей каюте проникшего туда без спросу соотечественника. Во-первых, я очень не доволен предоставляемым вашей компанией уровнем безопасности и рассчитываю на компенсацию. Во-вторых, мне, как и вам, не нужна огласка. Рассчитываю в самом ближайшем времени обсудить возникшую проблему в моих апартаментах. Без уважения, Максим Стерлигов».

Тыклински стало душно. Детектив открыл иллюминатор, но порыв ворвавшегося ветра оказался настолько пронзителен, что Тыклински тут же иллюминатор закрыл и задвинул на защелку.

«Сволочь, денег куры не клюют, а он, как мелкий шантажист, с компании откупного хочет» — зло вспыхнуло в мозгу детектива. Но на самом деле детектив ужасно испугался. Понятно, что в триста двенадцатом номере схватили того самого Пепла. Наверное, подлец, решил спрятаться у соотечественников, да не на тех напал. И теперь Тыклински реально рискует потерять нехлопотную должность, если не сумеет правильно провести переговоры с русским миллионером. Правда, с другой стороны, получается, что, как синьор Клементес ни старался, взять русского преступника повезло не ему, а господину Тыклински. А значит, синьор должен раскошелиться дополнительно.

Нацепив на лицо сугубую официальность, господин Тыклински постучал в триста двенадцатый номер. Ему открыла очень симпатичная девчонка. Господин Тыклински оказался не в привычной каюте, а в настоящей оранжерее, замаскированной под классический английский парк. Вот как шикуют миллионеры.

Господин Тыклински сделал несколько бодрых шагов по алее. И только тогда обратил внимание, что впустившая его горничная, осталась у дверей.

— Господин Стерлигов назначил мне встречу. Где я могу его найти? — самым официальным голосом задал вопрос господин детектив.

Девушка послала гостю обворожительную улыбку, а вслед за этим у нее в руке появился нацеленный на детектива пистолет.

— Милая барышня, — хмыкнул детектив, — В меня за мою жизнь столько раз целились из разных видов оружия, что чувство страха совершенно атрофировалось. Если сообщение о поимке русского бандита — лишь повод, чтобы познакомиться со мной лично, что ж, давайте знакомиться. Но при чем здесь оружие? Ваша красота страшней любого французского «Петтера» устаревшей модели. Хотя модель, следует признать, вполне приличная.

— Держите на виду руки, — ответила оригинальным приветствием красавица, — Иначе я для начала прострелю вам колено.

— И будете платить мне пенсию до глубокой старости, — попытался и дальше балагурить господин детектив, которому было совершенно не весело. Он никак не мог просчитать, какую игру с ним ведут? А глаза профессионально ощупывали живую ограду из выстрелившего бутоны шиповника и прочих зарослей, названия которых Тыклински не знал.

Освещение в этом «патио» было поставлено профессионально. Оптическим волокном и футуристическим неоновым светом освещались только дорожки и увитые плющом решетки, превращая оранжерею в аттракцион теней. Во-первых красиво, а во-вторых, разглядеть, не притаился ли кто за живой изгородью, у детектива не оставалось ни малейшего шанса.

— Вы — Шандор Тыклински, румын по национальности, родились в Бухаресте в сорок седьмом году, — не спрашивала, а будто зачитывала с возникшего за спиной детектива экрана девушка, — Окончили Бухарестский политехнический институт, примкнули к антиправительственной группе «Белый социализм» и за участие в оппозиционной деятельности долгое время подвергались политическим гонениям со стороны клики Чаушеску. В восьмидесятом эмигрировали из Румынии в США, работали охранником эмигрантских лидеров, в восемьдесят седьмом отошли от оппозиционной деятельности и открыли частное сыскное бюро «Комиссар Роман», однако быстро разорились и пошли на службу в судоходную компанию, где сделали сносную карьеру.

— Милая девушка, вы так внимательно интересуетесь судьбой старого Шандора, что я вас начинаю бояться. Я вам не безразличен? Я разбил ваше сердце? — если не помогают глаза, детектив доверился ушам, пытаясь вычленить малейший подозрительный шум за кустами. Но царапающий прозрачный потолок ветер не позволял.

— Господин детектив, при проведении следственных мероприятий по расследованию убийства жены шаха вами умышленно допущен ряд вопиющих нарушений. Держите руки на виду! Вы допустили к процедуре проведения обыска каюты некоего отставного британского майора Хьюго Оцелота, личность весьма нелояльную к закону. Вы содержите двух свидетельниц под стражей, более того, мы имеем информацию, что за несколько часов до убийства вы имели продолжительную беседу с источником в Колумбии…

— Кажется, я понимаю, — постарался, чтоб его голос звучал искренне, господин Тыклински, — Это давление на следствие. Вы хотите повлиять на результаты расследования, не правда ли, прекрасная незнакомка? — Тыклински верил, что в силах справиться с вооруженной девкой, если она работает в одиночку. Но беседа становилась все интересней.

— Нет, — раздался голос за спиной детектива, — на ход следствия хочет повлиять не она, а я. И судя по этому признанию, вы можете догадаться, что наша беседа сейчас не фиксируется на магнитофон.

— Господин Стерлигов? — конечно, корабельный детектив сразу узнал это лицо. Фотография Максима Павловича висела на стене его каюты рядом с губернатором Лос-Анджелеса.

— Катерина, будь любезна убрать пистолет, а вы, господин Тыклински на всякий случай знайте, что находитесь еще под двумя прицелами.

— Меня преполняет гордость, — продолжал с улыбкой детектив, — Что такой важный русский миллионер заинтересовался скромной персоной служащего круизной компании.

— Более, чем заинтересовался. Поверьте, что факты названных Катериной ваших нарушений я могу подтвердить документально.

— Зачем такие сложности? Вы настолько важная персона, что старый Тыклински готов служить вам просто так. Без доказательств.

— Не юродствуйте.

— Я вполне серьезно. Назовите сумму, и я исполню любую вашу блажь, — детектив очень старался, чтоб эти люди поверили в его готовность продаться. Стоит ему только выйти целым из каюты, как синьор вдвое заплатит за имя своего нового влиятельного врага.

— Тыклински, я вас начинаю уважать.

— Спасибо.

— За умение врать в любой обстановке. Вы недоумеваете, откуда у меня столь подробная информация о вас? Вы ведь родом из Румынии. Нефть, то да се. Вдовствующий шейх, как вы догадываетесь, тоже имеет отношение к нефти. Кстати, вообще-то он вам благодарен за безвременную кончину супруги. Но это не значит, что, если мы не договоримся, не будет произведено дополнительное расследование причин гибели мадам Муслим. И уже самым серьезным образом будет изучена ваша роль в преступлении.

— Я понял, — голос Тыклински стал неожиданно хриплым, — Я проиграл. Что я должен делать? — на самом деле детектив еще не был уверен, что проиграл. И пока не знал, за какую команду станет играть, если целым и невредимым покинет каюту.

— Вы сейчас сами еще не знаете, говорите правду, или ложь. Зато я знаю, что вы сказали правду. С вас я даже не потребую типичного честного раскаяния на бумаге. Вы плохо слушали, когда я объяснял, где шейх нашел информацию о вас, вы думали о другом. Поэтому уточню, ваше досье вместе с кипой похожих, было продано шейху одним из сотрудников еще коммунистической Румынской службы внутренней безопасности. А в досье однозначно записано, что вы — провокатор. И стоит мне предать это досье гласности, как вы потеряете все.

— Я всего лишь детектив, ведущий расследование. Есть труп, и мне нужен хоть какой-нибудь убийца. — Тыклински сам удивился, как, оказывается, легко говорить правду.

— Вижу, теперь вы не врете, и вы уже на нашей стороне. Уверяю, к вечеру на корабле будет достаточно свежих трупов, чтобы свалить убийство на одного из них. А пока… А пока заложником моего обещания выступит Катя. Она проследует с вами, вы ей позволите оставить отпечатки пальцев на орудии преступления, и она останется в вашем плену, пока на роль убийцы не найдется кто-нибудь более подходящий. И не забудьте извиниться перед свидетельницами. Я желаю вам горячей печени, чистых почек и холодного мочевого пузыря.

Катерина задорно улыбнулась господину Тыклински и поиграла рукояткой пистолета в кармане:

— Ну что ж, мой сыщик, давай — конвоируй подозреваемую. Только знай, шаг вправо, шаг влево — попытка к бегству и расстрел. Прыжок на месте — провокация.

Пока девушка стояла на месте, детектив не сомневался, что он сильнее и ловчее ее. Но стоило красавице ступить один шаг, румын понял, что глубоко ошибался, это была высококлассная профессионалка. Выйдя с Катей почти под ручку из триста двенадцатой каюты, господин Шандор Тыклински первым делом услышал обращенную к пассажирам проникновенную речь корабельного радио:

— Уважаемые леди и джентльмены, в связи с усиливающейся непогодой мы вынуждены отменить работу кинотеатров и слить воду из плавательных бассейнов. К вашим услугам рестораны и бары лайнера. Надеемся, эта вынужденная мера не слишком нарушит ваши планы. Приятного вам отдыха!

* * *

Палуба под ногами покачивалась все ощутимей. Подрагивали на полке зубные щетки в стаканчике. Цокали друг о друга флаконы духов. По днищу ванны туда-сюда катался колпачок от питательного крема для кожи «Макс Фактор». Мобильный телефон синьора Клементеса оказался «временно отключен, или абонент находится вне сферы обслуживания». Но Лотту такой поворот совершенно не устраивал. Ей обещали деньги, свою часть работы она выполнила, теперь будьте любезны. И так уже неограненные алмазы Лотте не светят.

Лотту поселили в ту самую каюту, в которой скандинавка уже была сразу после посадки на «Voyager of the Seas». Но Лотта не находила себе места в шикарных апартаментах. Она смотрела на свое отражение в зеркале, и отражение нашептывало, что синьор обязательно оставит госпожу Хоффер на бобах. Ей так и виделось, как Клементес, гнусно улыбаясь, забирается по выкидной лесенке в взлетающий вертолет, а сэкономленные пачки долларов приятно оттягивают карманы.

Все. Лотта не вытерпела. Решительно отперла замок и выскочила из каюты. Мимо, раскачиваясь на высоких каблуках прошла та самая фотомодель, которая рекламируюет мыло «Сефгард». И, стерва, будто бы даже не заметила Лотту, хотя у самой ни рожи, ни кожи. Ничего, Хоффер себя еще покажет. Она помнила, что Клементес очень любит, развалившись в шезлонге, бездумно пялиться на волны. Даже постоянное место для этого нашел, где меньше всего шатается туристов, по корме ближе к юту на второй палубе. Решительно закусив губу, Лотта отправилась туда.

Но вторая палуба встретила девушку зябкой пустотой. Соленые брызги пузырились на не убранных шезлонгах. Ветер свирепо трепал парусину зонтиков. И только Лотта здесь появилась, обжег кожу ледяным дыханием.

Лотта Хоффер заворожено уставилась на панораму рассерженного океана. Кажется, она поняла страсть Клементеса к созерцанию бесконечной дали. Рыхлое черно-серо-фиолетовое небо нависало почти над самим кораблем. Косматые тучи вели себя похоже на кадры учебного фильма про жизнь амеб. Черно-зеленые волны стремились наперекор кораблю. Серо-грязные шапки пены шуршали о борта, будто бархат бальных платьев. Как минимум, в такую погоду никакой вертолет не увезет Клементеса на материк.

Палуба плавно накренилась и вдруг рывком выпрыгнула из-под ног Лотты. Этого не могло быть ни за что, не такая уж сильная качка. Но Лотту перешвырнуло через борт. Скандинавка перекувыркнулась в воздухе. В глаза ударил ослепляющий свет из пронесшегося вверх иллюминатора, но все таки Хоффер разглядела удаляющееся со скоростью падения, выглянувшее за борт перекошенное ненавистью лицо Баны и чуть ниже болтающийся на шнурке амулет «куриный бог».

И океан принял Лотту.

* * *

Кровавый след привел Витася в промерзшие трюмы. Огромные отсеки встречали белоруса гнетущей тишиной, в которой таял и рокот разгневанного океана за бортами, и звук робких Витасевых шагов. Пахло мазутом и тухлой рыбой. Трюмы освещались скудно — на далеком потолке слепо и тревожно мерцали оплетенные проволокой немощные дежурные лампочки.

Поэтому Витась далеко не сразу рассмотрел то, что лежало прямо на его пути. Сначала он решил, что это груда грязного тряпья, точнее, две груды. Потом подумал, что это вывалившиеся из ближайшего контейнера тюки с зерном.

Контейнеры возвышались вокруг, будто автобусы ночью в автопарке. И явно с ними что-то было неправильно, Витась никак не мог понять, что же ему не понравилось. Он подошел к двум трупам. Чтобы разглядеть лица, пришлось по очереди над каждым низко склоняться. Слава Богу, Пепла среди покойников не оказалось. Мертвецы относились к африканскому отряду преследователей.

Брезгливо морщась, Витась обшарил мертвецов, ему нужно было вооружиться. Эти двое еще сохраняли в мышцах остатки тепла, и, судя по тому, как жадно высасывала эти остатки ледяная сталь палубы, эти двое сложили головы всего минут двадцать назад. О том, что здесь произошло, можно было догадаться по отдельно лежащему в кровяном пятне выбитому зубу. Похоже, Пепел уложил охотников голыми руками. Витась нашел за поясом второго бойца пистолет. Чувствовать в ладони холодную тяжесть стали удовольствия не доставило.

— Совсем по сторонам не смотришь, — донесся ироничный вывод с крыши ближайшего контейнера.

— Пепел? — охнул обрадованный белорус, — Я тебя пятый час по кораблю ищу.

— Значит, плохо я спрятался, если всего четыре часа потребовалось, чтобы найти, — Сергей пружинисто спрыгнул на рифленую палубу. В его руке тоже был пистолет.

Витась кинулся к другу, вроде как обниматься.

— Стой! — хлестнул навстречу полный угрозы окрик Сергея. — Ты какого лешего на меня пистолет направляешь?

— Извини, у меня от напрягов совсем крыша поехала, — и тут вдруг Витась понял, что ему столь сильно не понравилось в контейнерах, заполнивших именно этот отсек, — Я видел, что к нашей каюте подтягивается полиция… — Витасю надо было так много рассказать Сергею, но это желание перечеркнул жесткий взгляд вожака, — Ты мне не веришь? Ты думаешь, что я им продался? — Витась с удивлением увидел пистолет в своей руке и поспешно сунул оружие за брючный ремень.

— Я не верю всякому, с кем расстаюсь больше чем на полчаса, а с тобой мы не виделись гораздо дольше, — криво усмехнулся Пепел и все же перестал целиться Витасю в живот.

— Витась, из этого отсека надо делать ноги. Здесь все контейнеры не закреплены, а снаружи бушует шторм. Нас раздавит в лепешку.

— А вот теперь я снова тебе верю. Если б ты меня предал, то придумал бы повод оставить своего кореша здесь одного. Так говоришь, не стал возвращаться в каюту?

— Ну да. Полиция. Потом я видел тебя, убегающего по третьей палубе, да разве за тобой угонишься. Но давай уйдем отсюда. Контейнеры не закреплены, вот-вот начнут ездить, как взбесившиеся утюги.

— Давай уйдем. Но чуть позже. Если меня нашел ты, то охотнички найдут подавно. А контейнеры я сам освободил. Вот этими руками. А теперь ты вернешься ко входу в отсек и спрячешься. Как только вошедшие Лопесы пройдут мимо, выскочишь и задраишь отсек.

— Это же убийство, — Витась понял замысел Сергея, и от ужаса его глаза стали круглыми, как золотые червонцы, — Я никогда еще никого не убивал!

— Когда-нибудь надо начинать. — Сергей успокаивающе похлопал белоруса по плечу, за плечи же развернул и мягко подтолкнул ко входу, — Да, братишка, не строй из себя героя, не пытайся кого-нибудь уложить из пистолета. Я вынул все патроны, это была еще одна проверка, слишком уж долго тебя не было рядом, — сказал Пепел в спину еле шагающему на подгибающихся ногах белорусу.

Потом за спиной раздался дробный треск, будто Сергей просыпал пакетик орехов, но и этот звук мгновенно поглотил ледяной холод. На самом деле это была щедро брошенная в сторону трупов горсть алмазов из заветного мешочка. Как медведь в минуту опасности сбрасывает из желудка накопившееся дерьмо, чтоб стало легче драпать, так Сергей швырнул под ноги две трети призрачного богатства. Авось на этой Сергеевой «медвежьей болезни» враги крепко поскользнуться.

Витась забился в щель между контейнерами у входа в отсек, замер, будто куколка бабочки, и стал ждать. Пепел опять оказался прав, у Витася не успели задубеть от мороза пятки на ногах, как в отсек ввалилась идущая по кровавому следу банда. Первый, второй, третий… Двенадцать рядовых головорезов и замыкающим майор Хьюго Оцелот.

Будто шершень поселился в печени майора, и теперь подгонял укусами: быстрее, быстрее, быстрее! Майор был прирожденным охотником, и чутье ему подсказывало, что развязка близка. Они настигнут славянина вот-вот, быть может, в следующем отсеке. Поэтому майор не рвался вперед в предстоящей перестрелке, майор сделает лишь один выстрел — контрольный выстрел в голову сраженного Пепьеля. Быстрее, быстрее, быстрее!

— Это Барнет!

— А это Сэлинджер! — завопили люди майора спереди. Отряд замешкался.

Хьюго Оцелот выступил вперед. Действительно на рифленой палубе, безвольно разбросав руки, лежали два бойца из его команды. Уткнувшись щеками в такой студеный метал, что невольно свело скулы у самого майора.

— А это алмаз! — один из охотников нагнулся и подобрал прозрачный камешек, — неограненый. А вон еще!

Парня грубо оттолкнули, и следующий камень схватил другой наемник.

— Мое! — уже сцепились два других бойца за третий камень.

Мозг Хьюго остался холодным, не смотря на то, что сейчас делили его сбережения на старость. Поэтому майор смог расслышать металлический лязг за спиной. Он рывком оглянулся — поздно. Кто-то снаружи задраивал овальный люк, через который они проникли в этот отсек.

— Мое! Отдай! Глаз вырву! Кишки на нож намотаю! — потеряв головы, дрались между собой люди майора.

И сквозь этот гвалт Оцелот скоре догадался, чем расслышал звук запираемого люка в другом конце отсека. И тут палуба под ногами стала заметно крениться. Один из огромных, как танк контейнеров плавно поехал на ничего вокруг не видящих бойцов и размазал, будто масло по хлебу, ногу Ларри. Но истошный визг Ларри потерялся в криках других.

Майор кинулся назад. Не может быть, чтобы в отсеке не нашлась мертвая зона. Справа на Хьюго рванули два контейнера. Оцелот увернулся от первого но второй с силой железнодорожного экспресса снес майора и впечатал в бок первой железной коробки. От майора осталась каша.

* * *

— Тыклински, — бесился синьор Клементес, — Ты еще пожалеешь!

Андреас с обмотанной бинтом головой молча забрался внутрь жадно рубящего свежий соленый воздух винтами вертолета. Посмотрел на сжимаемый в руках прозрачный целлофановый кулек с орудием убийства — Тыклински только что вернул на память о майоре. Андреас подумал, не вышвырнуть ли пакет долой, когда они будут лететь над океаном? Но нет, Андреас еще встретится с Пеплом. Обязательно встретится. Андреас спрятал «сувенир» в карман.

— Я ничего не могу поделать, — отводил глаза в сторону провожающий двух последних уцелевших охотников на русского корабельный детектив.

— Я тебя достану, клянусь вставной челюстью своей матери! — хорохорился синьор секретарь.

— Я ничего не могу поделать. Не нужны мне ваши деньги, обстоятельства сильнее нас, — блеял Тыклински. Чуть сзади него стояла русская девушка Катерина, пряча руки в карманах.

— Хватит тюльку травить! — неожиданно зло рявкнул из кабины вертолетчик, — Мне еще сегодня три рейса успеть надо.

Синьор секретарь покорно забрался в вертолет. Винты заработали с удвоенной силой… с удесятеренной. Провожающие, пригибаясь, побежали прочь с вертолетной площадки, ветер задрал Кате юбку, будто она — Мерлин Монро. И вертолет поднялся в утреннее небо. Кончилась палуба, под вертолетом поплыли бегущие куда-то волны. Не такие грозные, как вчера, ведь лайнер оставил далеко позади эпицентр шторма.

Глава четырнадцатая. 4 июня 2002 года. Город контрастов

Нам нет преград ни в море, ни на суше,

Нам не страшны ни льды, ни облака.

Пламя души своей, знамя страны своей

Мы пронесем через миры и века.

«Марш энтузиастов». Стихи А. Дактиля, муз. И. Дунаевского.

Из E-meil-письма нью-йоркского таксиста Гарри Беллхэма (сетевой никнейм «Бел»), отправленного адресату, прикрывающемуся никнеймом «Джуди», с которой (а, может быть, и с которым, к сожалению для правильных парней, в Интернете всякое случается) таксист переписывался вот уже месяц, но никак не мог уговорить на встречу. Правда, переписку не бросал. Привык.[35]

«Ты завидовала моей работе, крошка. По-твоему выходит, я лишь ерзаю задницей по сиденью, прихлебываю колу, одной рукой поправляю руль и стучу языком по зубам, особенно стараясь, когда в машину влезает симпатичная девчонка. Я расскажу тебе, детка, как оно все обстоит на самом деле, чтоб ты наконец поняла, что это за дерьмовая работа — „нью-йоркский таксист“».

Нынешний денек, крошка, удался не лучше и не хуже остальных. Впечатлений досыта. Скажем, вез араба из «Кеннеди» в Лонг-Айленд. Это только в фильмах, Джуди, мы можем ухмыльнуться и, выплюнув зубочистку, заявить: «В этот район, мэм, я ни за что не поеду» или «Меньше, чем за сотню, парень, я не сдвинусь с места ни одним колесом». В жизни, девочка, клиент за отказ может отсудить кругленькую сумму, а то и добиться отзыва лицензии. Вот и возим кого ни попадя.

Этот араб сидел сзади с таким видом, словно он шейх и не меньше, а я его раб и не больше. И это после того, что они сотворили с Манхэттеном 11 сентября! Понимаешь, детка? Вместо того, чтобы потушить об его лоб сигарету, я должен везти его в Лонг-Айленд Сити, высаживать на Гранд-Авеню.

Потом пришлось доставлять чертова ниггера в идиотской шапке с 59-ой к Центральному парку. Машина после него провоняла сладким дезиком, а уши, забитые его гнусавым рэпом, очень хотелось промыть.

Послушай, детка, если ты цветная, то лучше сразу об этом напиши, и мы не станем терять время попусту. Хоть режь меня на части, хоть задуши меня фильмами про черных и белых напарников — никогда не поверю, что это такие же люди, как мы. Во мне, детка, течет кровь шотландских горцев. Видела фильм «Отважное сердце» со стариной Гибсоном? Вот мы такие, нас не разобьешь, как кирпич о голову. Если уж мы, что не любим, так это навсегда.

Между прочим, никто не знает и не чувствует этот город так как таксисты. Возьмем меня. За семь лет, что я накручиваю километры по «Большому яблоку», моя желтая машина побывала везде: от Киннгстон-авеню до Флашинг Медоуз, от Гринвич Виллиджа до Виллис Бридж. Разве что в Гарлем никто из нас не поедет ни за какие тройные чаевые. Кому охота быть растоптанным бандой обкуренных ниггеров?

Да, детка, кого только не встретишь в Нью-Йорке. Ты можешь подвезти на Уолл-стрит эксцентричного миллионера, который почему-то не желает пользоваться своим автомобилем. На его место заберется чернокожий раввин и ты отправишься с ним в Квинс на кладбище «Гора Сион». По дороге на Бродвей ты будешь отводить глаза от зеркала, чтобы не проблеваться от вида целующихся, расфуфыренных, как шлюхи, геев. А потом повезешь в Бруклин русских, которые будут пить водку в машине, как пиво, прямо из горлышка.

Кстати, о русских, крошка. Сегодня перед Бруклинским мостом ко мне в машину забралась запыхавшаяся троица. Двое белых мужчин и одна черная женщина.

— На сорок вторую стрит, — сказал тот, кто пристроился рядом со мной.

— На Гранд Цетрал,[36] — добавил второй парень, который положил себе на колени карту Нью-Йорка.

Это было сказано по-английски. Следующую фразу произнесли на другом языке, но я ее запомнил.

— Кажется, оторвались.

Вот так это звучало, детка. Почему я запомнил? Во-первых, это было сказано с чувством, если ты понимаешь, о чем я говорю. Во-вторых, не в первый раз я слышу, как ее произносят русские, запрыгивающие в мою машину.

Да, девочка моя, я не сомневался, что передо мной русские. Уж поверь, я на них насмотрелся и наслушался их язык, похожий на журчание водопроводной воды в техасском отеле.

Фразу эту произнес тот, что сидел рядом со мной. Этот парень производил впечатление, детка. Ты бы тоже не отвела от него взгляд, как отводишь от тумбы с рекламой жевательной резинки. От него разило силой, а в глазах полыхал Пирл-Харбор. Он сидел в моем такси с таким видом, словно это не он приехал в Нью-Йорк, а Нью-Йорк перетащили в Москву.

Даже в этом городе, который видел все, от Чарли Чаплина до Годзиллы, человек, излучающий подобную силу, — редкость. Я знаю, что говорю, детка. Поезди с мое, и ты поймешь, что я прав.

Еще с ними была черная девушка. Она глазела по сторонам, будто Тарзан, которого привезла из джунглей в Нью-Йорк его подружка Джейн. Кстати, меньше всего эта негритянка походила на городскую черную девчонку. Они все или безмозглые, или развязные, или то и другое вместе. Эта же напоминала черную пантеру, вышедшую на тропу охоты. И тут этот крутой русский, думая, что я по ихнему ни бум-бум, заявляет:

— Не люблю американцев. Помнишь, мы в Мамбасском баре пиво пили, а за соседним столиком американцы. Я уже дважды сходил поссать, а они все еще меню читали.

Думаешь, на этом история заканчивается, детка? Вот и нет. Эту тройку я сегодня увидал в новостях Си-Эн-Эн…

* * *

— …Поняли, олухи? Он высадился где-то на побережье, розыски похищенного с борта круизного лайнера катера продолжаются, но Пепьель уже наверняка в городе. Если упустите его, то мы на неделю остановим поставки. Ни одной дозы, ни одного грамма! И пусть ваши спятившие клиенты разорвут вас на части, как бешеные волки разрывают овец! — Родриго Клементес, сцепив руки за спиной, топил каблуки в ворсе пятизвездочного гостиничного ковра.

— Но, синьор, — робко подал голос кто-то из наркодилеров, которые, словно приговоренные к расстрелу, сбились в кучу у стены. — А если он просто не пройдет мимо наших парней?

— Они же не могут рассмотреть каждого прохожего, — несмело заблеял второй.

— Зато они могут рассмотреть каждую смазливую девку, ковыляющую мимо! — рявкнул Родриго.

Пять секунд тишины в гостиничном номере, в котором обычно останавливаются президенты и голливудские звезды, тянулись с не меньшим напряжением, чем пять секунд обратного отчета перед запуском баллистической ракеты.

— Мимо тебя он, может, и пройдет, баран, — синьор Клементес ткнул пальцем наугад, его указующий перст попал на долговязого парня, чем-то смахивающего на Квентина Тарантино. — И мимо тебя, — Родриго показал на типичного байкера, толстого и бородатого. — И мимо тебя, лопоухий. Но только в том случае, если вы будете прятаться по барам. — Секретарь Лопеса зловеще усмехнулся. — Представьте на миг, мои маленькие тупоголовые амиго, такую ситауцию. Мне вдруг становится известно, что наш русский друг ошивался на Бродвее и ушел оттуда, никем не узнанный. Кто у нас отвечает за сбыт на Бродвее?

— Я, — раздвинув передние ряды, вперед выдвинулся маленький человечек, похожий на Вуди Аллена.

— Вот ты, мучачо,[37] и представь сейчас, — навис над ним Родриго, — что я сделаю с тобой лично и с твоими дебильными торговцами, если русский прогуляется по Бродвею, и мы об этом узнаем не от тебя.

— А если он изменит внешность до полной неузнаваемости? — глядя снизу вверх, заморыш храбро поправил на переносице большие квадратные очки.

— А копы из отдела по борьбе с наркотиками никогда не меняли внешность, да?! — Клементес занес руку, словно собираясь прихлопнуть эту очкастую вошь. — Если б вы не узнавали копов, даже когда те наряжаются клоунами и китайцами, вы бы сейчас не здесь пыль глотали, а за решеткой Шоушанка.

— Так то копы! — загудели все наркодилеры. — Копов мы всегда отличим от нормальных людей.

— Хватит болтать! — Родриго саданул ладонью по столику, из перевернувшейся вазы посыпались на ковер апельсины. — Всех гнать на улицы, самим с улиц ни шагу! Никто не будет спать, пока я не скажу вам «довольно». Пока я не скажу вам «свободны, отбой, топайте домой, грязные, вонючие и тупые бараны»…

* * *

Тонго от-Уполу собрался поднять руку с зажатой в ладони салфеткой и, если бы через десять секунд возле столика не появился охранник, Тонго бы ушел из ресторана. А еще бы он подал на это заведение в суд. И сборище прохвостов под вывеской «Золото команчей», нашедших пристанище в Линкольновском центре искусств, заплатило бы сполна. Пункт первый — за унижение самоанского народа в лице его представителя в ООН; пункт второй — за опасность, которой подвергался представитель Западного Самоа; третий пункт обвинения — за пренебрежение в целом к ООН, в котором Западное Самоа ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЕТ весь этот месяц, то есть выполняет почетную и ответственную миссию.

Все это Тонго от-Уполу обязательно исполнил бы, но незнакомец, нагло подсевший за его стол, сказал:

— Вот вам подарок от чистого сердца.

И вместе со словами на белую, как пена прибоя у острова Савайи, скатерть лег неограненный алмаз. Или камень, удивительно похожий на алмаз. Незнакомец быстро накрыл камень салфеткой. Потому что к столу подбежал официант, разодетый индейцем. На голове султан из искусственных («Гринпис» отдыхает) соколиных перьев, на груди пластиковая бирка-бейджик «Сидячий Бык», на ногах кожаные мокасины.

— Мне пиво «Бочкарев». Нету? Тогда «Хольстен», — распорядился незнакомец.

— Принесете мне коктейль. Записывайте рецепт, — прикрыв глаза, Тонго от-Уполу стал вспоминать ингредиенты. — Пункт первый — пятьдесят унций ананасового сока, пункт второй — двадцать унций трескового рыбьего жира, пункт третий — сто унций португальского красного рома и пункт четвертый — сто унций сильногазированной минеральной воды. Пункт пятый — одать безо льда.

Если бы липовый индеец Сидячий Бык хоть как-то выразил удивление, например, удивленно тряхнул бутафорскими перьями на голове, отвечать ресторану в суде за плохую подготовку персонала.

— Поговорим за коктейлем, — сказал самоанец, доставая из кейса повестку дня завтрашнего утреннего заседания. И далее, не обращая на подсевшего незнакомца никакого внимания, углубился в чтение.

В первоклассном кофейном костюме от «Фалко и внуки» самоанец смотрелся все же неубедительно. Смуглый, невысокий, худой туземец. Типичный Пятница — друг Робинзона Крузо. Приходилось прикладывать волевые усилия, чтобы повести с ним переговоры о сложной комбинации в сфере высокой политики и биржевой игры. Так и тянуло попросить его дотащить до гостиницы чемодан или нырнуть за жемчугом.

Витась скучал в углу над порцией травяного чая с бисквитами. Черная девушка Бана находилась тоже под рукой. Она сидела за столиком в соседнем зале, отделенным от этого прозрачной пластиковой перегородкой. Бана отщипывала виноград по ягодке и запивала его молочным коктейлем, и винограда перед ней была целая гора. Именно она, чернокожая принцесса, проследила за самоанским чиновником от здания ООН. Ведь Пепел в ооновском районе был бы мгновенно опознан и схвачен, да и Витася бы узнали и обезвредили. И вообще в Нью-Йорке Пепел чувствовал себя даже более неуютно, чем на борту лайнера. Надо поскорее отсюда уматывать.

Фальшивый индеец принес заказ. Поболтав зубочисткой в бокале жидкость блекло-розового цвета, Тонго от-Уполу откинул салфетку, взял подарок двумя пальцами и бросил в коктейль. Наведя бокал на окно, самоанец прищурил один глаз. Старинный, известный далеко не всей Океании способ отличить алмаз от стекляшки. Настоящий алмаз в подобном «рассоле» станет невидим, и даже пузырьки газировки не обозначат его контуры, потому что жир не оседает на поверхности алмаза.

— Нормально? — поинтересовался незнакомец, хлебнув пиво.

— Излагайте, — Тонго от-Уполу вернул бокал с алмазом на стол и счел возможным улыбнуться.

— Главная статья доходов Западного Самоа — экспорт копры.[38] Повышение цен на копру сказывается на экономике вашего государства так же благотворно, как повышение цен на нефть — на экономике стран Персидского залива. Я прав?

Тонго от-Уполу кивком головы согласился с тем, что написано в любом справочнике по Западному Самоа.

— Но не одно Западное Самоа живет экспортом копры. Также вся Океания и многие другие, — закурив, странный человек продолжил свою просветительскую лекцию. — А теперь представьте, что вам стало заранее известно о биржевом скачке цен на копру. Чтобы это принесло экономике Западного Самоа и вам лично, как вы думаете?

— То же самое, что приносит предварительное знание результата матча игрокам на спортивном тотализаторе, — Тонго от-Уполу подвинул бокал с алмазным коктейлем к собеседнику. — Пункт первый — даже когда мне было всего пять лет, я не верил сказкам, которые рассказывала на ночь моя бабушка. Пункт второй…

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, — без намека на улыбку перебил самоанца незнакомец, достал из кармана второй алмаз, бросил его в жидкость и подвинул бокал на прежнее место.

— Вы полагаете? Предположим… Но цены на копру не так зависимы от войн, заявлений политических деятелей и принимаемых правительствами решений, как, скажем, та же нефть. Копровый скачок трудно спровоцировать, тем более не может произойти сильного и длительного скачка.

— Согласен. Зато может произойти однодневный и не слишком сильный скачок, на котором, если знаешь заранее, можно получить большую прибыль, играя на Нью-Йоркской сырьевой бирже.

— Вас, наверное, зовут мистер Смит?

— Мистер Вильям Смит.

— И вы представляете некий фонд помощи развивающимся странам, группу филантропов, по причине природной скромности желающих остаться неизвестными?

— Так точно.

— Я так и подумал, — вздохнул Тонго от-Уполу. — А гарантии, что цены подскочат, а не упадут?

Еще один алмаз, булькнув, поднял уровень коктейля в бокале.

— Вы понимаете, чем рискую лично я? — самоанец забросил в кейс окончательно не нужный протокол утреннего заседания. — По МОЕЙ подсказке влиятельные люди в Апиа[39] начнут подготовку к копровому скачку, то есть начнут вкладывать деньги в копру, изымая их с других направлений.

— Я понимаю степень вашего ЛИЧНОГО риска, — и в знак понимания «мистер Смит» достал из кармана очередной алмаз и утопил его в бокале. Блекло-розовая жидкость выплеснулась на белоснежную скатерть. Пустяки, все оплачено.

Собеседники замолчали, пережидая, пока официант с индейской окраской на лице расставит тарелки с заказанным самоанцем обедом и отойдет. И вдруг Пепел увидел Бану не на обговоренном месте. Она стояла за окном снаружи. А вокруг — несколько местных негров в крикливых рубашках.

— Теперь о главном, — постучал пальцами по столешнице «мистер Смит», кося на окно. Он угадывал, о чем говорит принцесса с черными братьями. «Здравствуйте, черные братья, — наверняка сказала Бана, — Я проделала большой путь через океан, чтобы с вами познакомиться…»

— Что вашему… фонду требуется конкретно от меня, — закончил фразу Тонго от-Уполу и чуть отодвинул от себя бокал, демонстрируя, что к окончательной договоренности стороны пока еще не пришли, — Давайте разберем по пунктам.

— Совершенно верно. Кое-что требуется. Пункт первый — надо изменить повестку завтрашнего заседания ООН. Пункт второй — вы будете должны зачитать доклад совершенно иного содержания. Ничего постыдного для Западного Самоа. Речь в докладе будет касаться Антарктиды. Ведь Западное Самоа не имеет интересов в Антарктиде?

За окном Бана наверняка говорила нечто вроде: «Я вижу, у вас здесь такие же джунгли, как и у нас. Только каменные. Я вижу, у вас здесь не скучно». А черные братья ей отвечали: «Пойдем с нами, сестра. Ты еще не видела настоящие каменные джунгли, и мы тебе их покажем». И судя по выражению лица принцессы, ей очень хотелось пойти с черными братьями.

«Действительно, здесь джунгли» — мысленно согласился Сергей. И потому так щедро Сергей разбрасывался алмазами, что это был единственный способ преследуемому и гонимому славянину выдать себя за властвующего в этих каменных джунглях хищника. Так у многих бабочек на крылях природа рисует два контрастных пятна, чтоб пролетающая мимо птица приняла их за глаза голодного хищника. Пусть и самоанец принимает Пепла за свирепого хищника, охотящегося за гораздо большей добычей, чем сам самоанец.

— А если вопрос об Антарктиде снимут с повестки? — затягивал переговоры самоанский представитель при ООН. — Не я же один решаю.

Пепел видел, что господин Тонго от-Уполу уже со всеми сомнениями разобрался, а сейчас просто набивается на еще один алмаз. Придется, наверное, выдать. В запасе у Пепла всего два последних алмаза.

— Тогда аванс, — Пепел щелкнул ногтем по алмазному бокалу, — придется вернуть.

— Не об этом разговор. А о том, что не мне одному достанется этот аванс. Придется включать в игру еще очень многих людей. Хватит ли на всех этого коктейля?

— Вы забываете о копровом скачке, благодаря которому сможете купить себе целое ведро такого коктейля, — Пепел пока не торопился нырять рукой за следующим драгоценным камушком.

И тут один из негров приобнял Бану за плечо, и в этом не было ни капельки угрозы, это были братские объятия. И принятая в компанию Бана пошла по асфальту вдоль счетчиков за парковку прочь от Центра искусств имени Авраама Линкольна.

Витась взволнованно привстал, но прочитав на посеревшем лице Сергея бессловный приказ, тяжело опустился обратно на стул. Почему Бана ушла не попрощавшись? Наверное, чтобы не было сопливых, как в кино, объяснений. Это не обсуждалось, но все равно расставания было не избежать, слишком разные цели влекли Сергея и Бану. Пусть в памяти останется только то, как им хорошо было вместе.

А на столике сох недоеденный виноград и лежал амулет в виде куриного бога.

Тонго от-Уполу опять был чем-то деланно озабочен. Пепел, что-то механически ответив ему, механически достал предпоследний алмаз и бросил в бокал, в очередной раз расплескав коктейль по скатерти.

* * *

— Вы хотели это увидеть своими глазами, синьор Лопес. Я для вас все-все подготовил, — праздничным тоном рапортовал Мигель, семеня за своим хозяином. Верный адвокат упивался счастьем, словно щенок в ящике с обувью.

Слишком часто Мигель вставлял в свои предложения «я», «моя», «мною». Хотя все в Нью-Йорке организовал Родриго Клементес и его глазастые наркодилеры. Правда, Мигель тоже заслуживал похвалы. Он не побоялся войти в Большой зал, где Лопес вел непростые переговоры с министром энергетики Венесуэллы. Неотложные дела требовали присутствия Лопеса в его личном замке, построенном на холме посреди джунглей в ста сорока километрах от Медельина. Иначе Лопес теперь лично руководил бы операцией в Нью-Йорке.

Синьор Лопес спускался по мраморной лестнице со второго этажа на первый.

— Как только синьор Клементес сообщил мне эту новость, — тараторил Мигель, — я тут же распорядился переправить туда на вертолете подготовленную группу си-эн-эншников. Они уже приземлились на крышу небоскреба, сейчас едут в лифте. Я постоянно с ними на связи.

Охранник в двух наплечных кобурах, надетых поверх камуфляжной футболки, распахнул дверь кабинета перед шефом и его самым доверенным адвокатом. Из кабинета плеснуло душистым кофейным ароматом.

Чашка, как любит синьор Лопес, крепчайшего кофе дымилась на столике, когда-то являвшемся личной собственностью Людовика Четырнадцатого, рядом со шкатулкой для сигар, когда принадлежавшей самому Симону Боливару. Лопес опустился в кресло, которое колумбийский наркобарон после трагической гибели Версачи приобрел на аукционе по распродаже имущества знаменитого модельера.

Плазменная панель телевизора-гиганта поддерживала изображение, транслируемое компанией «CNN»: наводнение в Чили, затопленные города и деревни, уносимые мутными потоками скот и скарб. В данный момент камера бесстрастно фиксировала барахтающегося перед операторами в воде чилийца в пончо, чья голова все реже показывалась на поверхности.

— Сейчас, сейчас, — сказал Мигель, вслушиваясь в мобильный телефон, — считанные минуты, а то и секунды, синьор Лопес.

Прекрасно изучивший привычки хозяина, адвокат достал из шкатулки Боливара сигару, отрезал в золотом станке кончик сигары и протянул на специальном блюдечке Лопесу. Телефон при этом Мигель от уха не отрывал.

Телекомпания Теда Тернера продолжала затапливать свой всегда прямой эфир чилийским наводнением. Тонущий селянин цеплялся за жизнь и за верхушку деревца. Крупный план позволил заглянуть в его полные страдания глаза, увидеть, как утопающий отплевывается.

И вдруг без рекламных пауз вещание переключилось на новый сюжет. Экран показал зрителям выход из Центра искусств имени Линкольна.

А на крыльце, под объективами, взятые в плотное журналистское кольцо растерянно озирались по сторонам двое покинувших здание посетителей.

— Только не отрицайте, что вы тот самый русский мистер Пьепел, о котором так много говорили Ларри Кинг и Дайана Росс в шоу «Грязный мир», — журналист заранее знал, кому надо подносить микрофон.

Пепел остановил жестом русоволосого парня, который затряс его за рукав, в чем-то страстно убеждая. Прежде чем ответить журналисту, тоскливо посмотрел по сторонам и куда-то наверх.

— Я не отрицаю этого, — сказал русский мистер по-английски в си-эн-энэшный микрофон.

— Что вы можете сказать о русской мафии? — журналист явно ориентировался на интересы американского зрителя.

— Не только хорошее, — ответил Пепел. — Много, к сожалению, сегодня творится еще беспредела и непоняток. Но колумбийская мафия гораздо хуже любой другой мафии. Вот кого давить надо беспощадно. Злая судьба свела меня с одним НАРКОБАРАНОМ по имени Лопес. Мерзкий тип, самый гнусный парень, которого видел этот мир. Типичная вонючка.

— Как вы и заказывали, синьор Лопес. Смерть в прямом эфире, — склонившись к хозяину, горячо шептал Мигель. — Его держат на мушке шесть снайперов. Одно ваше слово, и его не станет. Даже если он кем-то прикроется от одного снайпера, его снимут другие пять.

Лопес пока молчал, зло поджав губы. Отложенная сигара дымилась в пепельнице, сделанной из покрытого лаком черепа Троцкого.

Тем временем мистер Пепел, проигнорировав вопрос журналиста об убийстве пропавшим без вести отставным майором британской армии старшей супруги шейха Муслима, гнул свое:

— Достаточно посмотреть на этого жирного, неповоротливого карлика с пустыми свинячьими глазками. Только самая последняя мафия могла выбрать такого уродца своим главарем. Я, к счастью, не знал матери Лопеса, но думаю, он — хийо де пута.[40]

— Синьор Лопес, синьор, — безостановочно бормотал адвокат Мигель. — Он в перекрестиях шести прицелов, пальцы на курках, только чуть двинуть пальцем и этот напыщенный пекино (пингвин (исп.)) Пепьель навсегда заткнется.

Как известно, чтобы смертельно обидеть итальянского мужчину, надо оскорбить или его мать, или его дом или любимую футбольную команду. А для колумбийца самыми страшными оскорблениями считаются нелестные отзывы о внешности, о его матери или о сорте его табака. Пепел уже оскорбил внешность Лопеса и его мать.

— Знали бы вы, какие сигары курит этот подонок! — расхохотался в прямом эфире Пепел. — Я думаю, он вертит их из дерьма ящериц, а потом выдерживает для аромата в верблюжьей моче. Я не понимаю, как его с такими сигарами в кармане, пускают в приличные страны?

На памяти адвоката до такой опасной степени лицо Лопеса багровело в последний раз три года назад, когда войска национальной гвардии, нанятые конкурентами, взяли в осаду этот замок. «Как бы удар не хватил», — забеспокоился Мигель.

— Живым, — вдруг прошипел наркокороль, расстегнув ворот шелковой рубашки и проведя вспотевшей ладонью по волосатой груди, — живым мне его. Лично хочу резать.

— Синьор! — всплеснул руками Мигель. — Он же нарочно! Он же все просчитал. Он понял, что стоит под прицелом и намеренно злит вас, мой синьор. Чтобы вы отменили выстрел…

И тут Лопеса прорвало. От его голоса затряслись подвески люстры позапрошлого века:

— Заткнись, Мигель, или я вспорю тебе живот! Ты хочешь, чтобы он просто умер, как умирают нормальные люди!? Убрать снайперов! Взять живым! Привести ко мне! Живым!!!

Лопес схватил со стола пепельницу из черепа Троцкого и разбил ее о камин, сложенный из камней Колизея.

* * *

— Что значит, не поднимался на поверхность?! «Скрылся в сабвее» — это я понял! Я не понимаю, как вы пропустили его!? Ах, ты уверен, что не могли пропустить? В оба глаза, говоришь… Выходит, он до сих пор катается по линиям? Или бродит по туннелям?.. Привлеките бродяг, которые живут в метро, пообещайте в награду недельную дозу героина. — Родриго охрип от телефонных перебранок. Правда, уже не был так грозен, как в начале нью-йоркской облавы. Лопес сломал в его душе некий крепежный гвоздь. Почему они снова должны разыскивать Пепьеля, которого один раз уже разыскали и вывели под снайперов?

Синьор Родриго Клементес до своего головокружительного возвышения на посту секретаря жил в Колумбии, где метрополитена нет в принципе. Позже высокий ранг не позволял ему пользоваться народным транспортом. Поэтому секретарь синьора Лопеса не имел никакого понятия о том, что известно каждому питерскому или московскому пацану. Как, дождавшись поезда на конечной остановке, спрятаться в нем, переждать проверку вагонов и прокатиться в депо.

А перекрыть депо никому из лопесовцев и рекрутированных наркодилеров в голову не пришло.

Родриго Клементес оглянулся в зеркало. За эти окаянные дни он сильно сдал. А последний звонок Лопеса, наверное, состарил его еще на год. Хозяин требовал перекрыть подходы к зданию Организации Объединенных Наций так плотно, чтобы не проскочил не то что Пепел, но даже летучая мышь. И при этом следовало не прекращать розыск русского по городу и усилить патрулирование.

Откуда брать новых людей? Как заставить людей, что уже столько времени на ногах и без отдыха, работать с прежней отдачей? Люди так утомлены, что угрозы на них уже не действуют, и не надо им никакой награды, только отвязались бы поскорей, да дали поспать.

И сам Родриго Клементес, будь такое возможно, отдал бы треть накопленного им на банковских счетах за то, чтобы выйти из охоты на русского невидимку. Он очень устал…

Затренькал один из телефонов. Звонил Педро Гонсалес, предводитель небольшой мексиканской банды, промышляющей на юго-западе Нью-Йорка. Вот кого следует бросить на ООН. Ни Клементес, ни сам Лопес не подозревали, что речь про Антарктиду на завтра ассамблее произнесет не сам Пепел, а совершенно посторонний к пари самоанец. И условие пари будет выполнено, поскольку пунктом значилась просто речь про защиту российских интересов в Антарктиде.

Сам Пепел уже готовился к путешествию в Японию. Предстоящий маршрут пролегал по местам, где его будут искать в последнюю очередь: мексиканская граница — Барбадос — под самым носом Лопеса Панамский канал — Филиппины — Южная Корея… Проблема только в деньгах на дорогу. Как-нибудь вакрутится.

Свои же обязательства перед экономикой Западного Самоа Сергей тоже выполнит. Чтобы обеспечить однодневный скачок цен на копру на Нью-Йорской сырьевой бирже достаточно зайти в любое интернет-кафе, не обязательно в самом Большом Яблоке.[41] Посмотреть сайты нескольких серьезных информагентств вроде Рейтера и списать электронные адреса их корреспондентов в Окенавии. Далее ничто не мешает от имени этих корреспондентов единодушно направить во все информагентства сообщение о приближающемся к берегам Западного Самоа урагане невиданной силы. Дескать, урожай кокосов этого года под серьезной угрозой. Пока дезинформацию раскроют, она разойдется по тысячам потребителей, в том числе попадет и в аналитические отделы брокерских контор. Скачок цен гарантирован.

* * *

В Думской курилке было, как обычно, дымно и весело.

Депутат Игнатий Старк травил байку о том, как однажды вечером приняли они с мужиками своей фракции бюджет с небольшим перерасходом и решили нагрянуть в один из домов окраинного избирательного округа, состоящих на балансе медицинского ВУЗа, чтоб лично проверить, хорошо ли живется нынче электорату из числа простых беспартийных студенток.

Депутат Каукин, публично радеющий за простой народ, рубил ладонью воздух и зычно трубил по поводу последних известий из ООН.

— Не дадим оттяпать Артктику с Антарктикой! Ура пролетариям островов! А ежели к примеру, трудящиеся Западного Самоа еще протолкнут вопрос про наши законные права на орбиту и кусок стратосферы, то им от нас будет большое рабоче-крестьянское спасибо. Кто туда первым забрался? Гагарин! Значит, считай, он как бы колышек там вбил, и теперь вся она наша — та небесная земля. Не отдадим!

«Медведь» Владимир Мильян в диспуте не участвовал, зато у него в руках была стенограмма выступления самоанца, и он спешно пожирал текст глазами: «…русские всегда считали, что имеют больше прав на хозяйственную деятельность в Антарктиде. Ведь официально признано, что этот континент открыли россияне — Беллинсгаузен и Лазарев. Но, похоже, когда дело дойдет до дележа антарктических недр, с этим вряд ли кто будет считаться. Первооткрыватели шестого континента могут остаться без доли сокровищ, которые таятся в его недрах!..»

— Никак не пойму, — жаловался Дмитрий Рогозин[42] одному из своих помощников. — Какое дело этим папуасам до наших прав на Антарктиду? Нет, я бы понял, когда бы они просили для себя. Но какая им выгода лоббировать наши интересы?

— Так это же хорошо, Дмитрий Олегович, — помощник говорил, пытаясь угадать, то ли он говорит, что хочет услышать Рогозин, или не то.

— Да кто его знает, хорошо или плохо! А ну как штатовцы завоняют, что, дескать, мы подкупили аборигенов обещаниями тайных поставок списанного оружия?

— А на самом деле? Мы обещали им или нет?

— Может, и обещали, — пожал плечами Рогозин. — Мне ж не докладывают, козлы…

«Медведь» Мильян наискосок читал текст: «…Россия не должна стать аутсайдером в проектах, которые рассматриваются сейчас с прикидкой на не такое уж далекое будущее. Антарктида богата не только льдом. Ее можно сравнить с холодильником, битком набитым продуктами, жизненно необходимыми для мировой экономики…»

Постепенно разговоры в курилке перешли на футбол.

— А я поставлю завтра этот вопрос, поставлю, — едва не топал ножкой «яблочник» Жаботинский. — Объявить четырнадцатое июня выходным днем. Хватит ханжества и лицемерия. Все равно четырнадцатого до обеда никто работать не будет.

— Но мы же правые, нам нельзя, — косясь по сторонам, шепотом напоминал «эспээсник» Быстроглебский. — Наши враги непременно усмотрят в этом экстремизм. И заулюлюкают на все голоса.

Депутат Каукин теснил к стене депутата из фракции аграриев.

— Ну что, навозная фракция, отвечаешь за свои слова? Ставишь на Бельгию свой «мерс» против моего «ауди» на Россию-матушку.

— Я — навозная фракция?! А ты-то кто?!

— Я от станка! Я — независимый пролетарий! Ставишь свою телегу или нет?

Дмитрий Рогозин тяжело вздохнул.

— Никак не пойму, что творится с миром. Туземное племя вступается за Россию, причем на очень высоком уровне — в ООН. Ради просмотра игры в мяч законодатели готовы забросить государственные дела.

— Мир катится в пропасть, Дмитрий Олегович, — подсказал помощник, преданно заглядывая в глаза…

«Медведь» Мильян дочитывал стенограмму: «…залежи магнетита с 30-40-процентным содержанием руды в породе найдены на Земле Эндерби и Земле Королевы Мод, в оазисе Бангера и других местах восточной Антарктиды. В центральной части гор Земли Королевы Мод еще советские геологи обнаружили гранато— и титаномагнетитовые руды высокого качества. А на Земле Мак-Робертсона исследователям удалось обнаружить толщу осадочных пород с железорудными пластами на площади около 10 тысяч километров… В этом же районе расположена крупная железорудная провинция, не уступающая по своим запасам Курской магнитной аномалии и Криворожскому железорудному бассейну. Запасы железной руды найдены и на Земле Виктории. Содержание железа в этих рудах — 25–35 процентов — рекордный „мировой“ показатель… На Земле Адели и Земле Мэри Бэрд найден свинец; во внутренних районах Антарктического полуострова и на северо-западном его побережье в районе залива Маргерит разведаны марганец и молибден… Признаки платиновых металлов и золота, серебра и цинка, ванадия, кобальта и никеля обнаружены в массиве Дуфек…»

Глава пятнадцатая. 14 июня 2002 года. Это вам за Порт Артур!

Забота у нас простая,

Забота наша такая:

Жила бы страна родная —

И нету других забот.

И снег, и ветер,

И звезд ночной полет…

Меня мое сердце

В тревожную даль зовет.

«Песня о тревожной молодости» Стихи Л. Ошанина, музыка А. Пахмутовой.

14 июня 2002 года Сергей явился к стадиону «Экопа» (Япония, префектура Шизуока, Фукурои-сити) с лицом, разрисованным в цвета российского флага. Образ дополнял приобретенный в сувенирной лавке шарфик «Расия» с перевернутой буквой «с». Но, издали поглядев, что творится у стен японского стадиона, Пепел поменял планы. Вокруг тусовки земляков вертелось слишком много подозрительных типов. Одиночный же российский болельщик вообще бросался в глаза, как голая женщина на сборище гомиков. Надо было придумывать новый типаж, и Пепел подвалил к бельгийцам.

— Бельгийцы! — сказал им Пепел на английском. — Братья и сестры! Я разочарован. Наши не умеют играть. Ваши играть умеют. Долой Романцева! Да здравствует одна восьмая «Бельгия-Бразилия»!.[43]

Предателя родины заключили в жаркие бельгийские объятия. Рыхлые, некрасивые и очень шумные бельгийки полезли целоваться. Пеплу во имя легенды пришлось отвечать на липкие засосы. Потом из пластиковой двухлитровки перебежчику полили на руки минералку, и он под одобрительные похлопывания по спине смыл с лица российский флаг. Далее Сергею пришлось вынести еще одну душевную муку — позволить нанести себе на лицо краски вражеского флага. Раскраску взяла на себя пухлогубая бельгийка. При этом она слишком часто касалась Пепла напряженными сосками, чтобы можно было говорить о какой-то случайности. Или, может быть, у них в Бельгии обычаи такие?

— Бельгийцы! — вопил на ухо Сергею, поднимая общий боевой дух самый рьяный фанат, — Наши футболисты за этот матч получат по 24789 евро!

— Ура! — орали бельгийцы.

— За участие в четвертьфинальном матче игроки нашей сборной получат по 57015 евро, а полуфинал принесет им по 126425 евро!

— Ура! — орали бельгийцы.

— А за выход в финал бельгийцам выплатят по 176004 евро!

— Ура!!! — орали бельгийцы.

В довершение Пеплу выдали красно-черно-желтую шапку с рогами, шарфик тех же цветов, футболку с фамилией вражеского нападающего «Sonk» и трещотку. Тут же вокруг захрустели вскрываемые банки пива («А вот пиво у них доброе», — отметил справедливый Пепел), а пухлогубая бельгийка скинула лифчик и стала закрашивать верхние прелести цветами родного ей флага.

В толпе шныряли билетные спекулянты. Полицейские неторопливо рассекали толпу, задерживаясь по любому поводу, то и дело вертя головой. Вечная игра «полицейский-вор» регулировалась предварительной и, понятно, оплаченной договоренностью. Но если перекупщик наглел, переставал обращать внимание на представителей закона и давал полицейскому к себе подобраться вплотную, то жулик проигрывал в этой игре, и его уводили в направлении коричневых фургонов.

«ФИФА не может взять в толк, почему все билеты на матчи раскуплены, а на трибунах остаются свободные места. То ли дурку валяет ФИФА, то ли футбольные чиновники тоже в доле» — думал Пепел, наблюдая за тем, как из спекулянтского кармана появляется очередная перетянутая резинкой пачка билетов. Перекупщик вытянул из другого кармана некий предмет, уместившийся в небольшой азиатской ладошке, и скрытно от клиента в ладошку заглянул. Потом перевел взгляд на покупателя.

Пепел прошел мимо и заглянул спекулянту через плечо. Взгляда мельком хватило, чтобы опознать собственную паспортную фотографию, увеличенную раза в два. Это уже была конкретная засада, и Сергею, наивно рассчитывавшему взять билет с рук, теперь предстояло изобрести нечто новое.

Невдалеке пели родные славянские голоса:

…Фудзияма — не яма, гора
Над священной и бурной рекой.
Ямомото — такой генерал,
Харакири — обычай такой…

Грустных лиц пока не встречалось. Они появятся позже — когда закончится матч. Сейчас же вокруг стадиона пенилось веселье и оживление, пузырилось возбужденное ожидание. Бойко раскупались российские и бельгийские флажки и гримерная краска: синяя, белая, красная, черная и желтая. Драла горло горстка английских болельщиков, занесенных бесшабашным ветром футбольного чемпионата мира. Примкнувшие к ним два шотландца дули в волынки и сами же под них отплясывали — зажигательно взвивались клетчатые юбки, обнажая кривые волосатые ноги. Однако в драку британцы вопреки своей репутации не лезли.

Там, где звучала песня про Ямомото, над головами хлопало трехцветное полотнище, укрепленное на длинном гибком шесте. Шест передавали друг другу — из уставших рук в отдохнувшие. Под флагом собирались российские болельщики для совместного, в национальном духе коллективизма, прохода на трибуны. Боевой болельщицкий настрой тоже подогревался пивом. Следом за «Про Ямомото» не первый раз сегодня затянули актуальную песню про то, что «В эту ночь решили самураи перейти границу у реки».

— Душевнее, — попросил кто-то из певцов. Запели душевнее, почти интимно:

«…Но разведка доложила точно.
И пошел отвагою силен
По родной земле дальневосточной» —

И уж тут вжарили во всю мощь луженых российских глоток —

«Броневой ударный батальон…»

Судя по нулевой реакции японцев, песня им была незнакома. Невысокие желтолицые люди чему-то улыбались, без конца друг другу кланялись и очень мало между собой разговаривали. Вели они себя совершенно одинаково. Будто их император издал указ проходить на стадион не иначе как: организованно двигаться к стадиону от остановок и парковок, купить по дороге футболку и флажок, ненадолго притормозить возле группы фанатов-гейдзинов,[44] загадочно улыбаясь, некоторое время поглазеть, как готовятся к матчу большие белые люди, купить мороженое и продолжать движение.

Огромный надувной мяч с эмблемой мундиале-2002 рвал не пускающие его в поднебесье тетивой натянутые тросы. Выше барражировали полицейские вертолеты. Нынче они летали поодиночке, а не стаями, как во время матчей сборной США — сегодняшний матч органам японского правопорядка не представлялся особо опасным. По внушительным, величиной с футбольные ворота экранам, гоняли рекламу. Любой антиглобалист исплевался бы, глядя на преобладание рекламы транснациональных фирм. Раз в пять минут, видимо, для тех, кто еще не понял, куда попал, крутили ролик, анонсирующий сегодняшний матч — «Бельгия-Россия».

И тут Пепел услышал русскую речь, усиленную мощными динамиками. И если бы просто говорили по-русски, эка невидаль. Но обращение было адресовано именно ему — Сергею Пеплу…

* * *

Витась походил босиком по циновкам, попереключал каналы. Так и не найдя в эфире славянскую речь, вырубил телевизор — достойный агрегат, плоский экран и все такое, Витась не отказался бы иметь похожий. Раздвинув жалюзи, поглядел в окно, конечно же, с видом на уже набившую оскомину Фудзияму. Где-то там в дымке прятались горные хребты с горячими источниками, скалистое океанское побережье, озеро Хамана, водопады Ширато, а также замки Сумпу и Какегава, некогда противостоявшие Токио. Потом взгляд перекочевал на станцию Токайдо линии железнодорожных экспрессов «Синкансен». Все опрятненькое и чистенькое, будто игрушечное.

В дверь поскребли.

— Ху из ит? — спросил белорус.

— Пришел отель-бой, мистер, — ответили Витасю на том же языке с чудовищным акцентом. — Ваша всем довольна?

— Нормально, — сказал Витась. — Жить можно.

— Ваша хочет что? Мистер хочет виски, женщина, кушать в номер, наркотика, другое для мистер? — слащавым голосом перечислил соблазны гостиничный служка.

Мистер белорус задумался. Кушать в номере он не хотел. А вот женщина… Загадочное и манящее слово «гейша» всплыло в голове вместе с кадрами из скандального фильма «Империя чувств». Витась помнил, что гейша — это не просто шлюха, а нечто более возвышенное, что-то там и для души. Кажется, сначала она должна поговорить, поиграть на инструментах, потанцевать, нарисовать на рисовой бумаге иероглиф, а уж потом показать познанное в совершенстве искусство любви.

Пепел строго настрого наказывал порог номера не переступать, смотреть футбол, болеть за Россию. Но Пепел ничего не говорил про удовольствия, не требующие переступания порога, так сказать, про доставку удовольствий на дом.

— Один раз живем, — вслух по-русски подумал Витась. — Один раз живем.

— Что мистер сказать?

— Мистер хочет гейшу. Сможешь организовать?

— Гейша, гейша… Я понял ваша, мистер. Очень быстро. Гейша, окей. Ваша правильно делать.

Не успел Витась вдоволь наиграться в компьютерную стрелялку, встроенную в телевизор, как в дверь вновь поскребли. Давешний отель-бой, оказавшийся сморщенным старичком, впустил в номер легендарную гейшу. Она была такой, какой Витась себе их и представлял: упакованная в кимоно, с деревянными заколками в волосах, с белилами на лице. Короткими покорными шажками она прошла на середину номера, остановилась, потупив взор. Музыкального инструмента у гейши при себе не было.

— Ты по-английски говоришь? — спросил Витась, обходя гейшу по кругу.

— Да, хозяин, — не поднимая глаз, ответила гостья.

Витась нашел приятным, когда женщина тебя называет хозяином:

— А что ты умеешь?

— Я умею искусно любить, — сказала жрица японской любви с видом полнейшей невинности.

И от горючего коктейля «целомудрие-распущенность» с добавлением экзотики волчком закрутился внутри организма генератор, вырабатывающий киловатты мужской энергии.

— И все? — Витась удивился, откуда вдруг взялись хрипы в его голосе.

Девушка помрачнела:

— Хозяин мною не доволен?

— Нет, нет, — поспешил заверить хозяин, продолжая ходить кругами. — Просто… Я тут слышал, кроме искусной любви гейши могут… э-э кое-что…

Ее лицо прояснилось, набеленные круглые щеки раздвинула улыбка, похожая на взошедшее солнце:

— Я умею делать массаж. Знаменитый японский массаж. Хозяин хочет?

Хозяин захотел. Витась нашел до чрезвычайности эротичным то, как избавляется от кимоно японская женщина. Ее тело оказалось вовсе даже не хрупким, а крепко сбитым и гибким. Похоже, для нее не существует недоступной, акробатически невыполнимой позы. И от сладкого предвкушения огонь в белорусском теле разгорелся еще жарче.

— Хозяин должен лечь на живот, — ему под халат скользнули прохладные пальчики.

Витась хотел было сказать, что пусть массаж немного подождет, но ее руки, стянув халат, мягко, но требовательно направили мужчину на циновки. Вдыхая соломенный аромат циновок, белорус почувствовал, как его оседлали, как ласково погладили спину ладошками, как, наклонившись и что-то прошептав на японском наречии, провели по его коже маленькими крепкими грудками.

После чего гейша приступила собственно к массажу. Массаж оказался точечным и состоял всего из одного касания. Из выверенного, резкого, мгновенно отключающего удара костяшкой среднего пальца в подзатылочную область…

* * *

Пепел знал, что ролик должны повторить. Так и вышло. После рекламных сказок про машину «шевроле» и фотопленку «Кодак» снова запустили злополучный клип.

На экране появился человек, привязанный к стулу, и зазвучал замогильный закадровый голос, причем, на русском: «Этот человек боится воды. Но у него перхоть. Его перхоть осыпается как пепел. И под этим пеплом хоронятся надежды человека на карьеру, на встречу с хорошей девушкой, на будущую счастливую жизнь». На экране к пленнику подошли двое ниндзя, облили жертву водой и стали мыть бедовую белорусскую голову. «Покупайте мыло „Лопес“»! — отчеканил замогильный голос и продиктовал номер телефона. Картинка сменилась, пошел знакомый ролик «Пепси».

— Эх, Витась, Витась, — прошептал Пепел.

Сергей понимал, что ему не предлагают сдаться в обмен на свободу белоруса. Не столь уж наивны лопесовские братки, чтобы всерьез рассчитывать, будто Пепел немедленно побежит отдавать свою жизнь за чужого человека. Хотя телефончик для переговоров они на всякий случай сообщили.

Нет, главное, для чего они это все затеяли — напугать, выбить из колеи. Вот, мол, до одного из вас мы добрались, и тебя, Пепел, ожидает тоже самое, дрожи, у нас здесь все схвачено, нами все здесь перекрыто, так что ты, парень, лучше откажись от продолжения игры, убегай в леса и прячься там до конца дней.

Пепел огляделся еще раз, теперь обращая внимание на то, что раньше совсем не трогало — на уличные экраны. Столько экранов необходимо лишь на время чемпионата, потом их быстренько уберут. Пепел, проигнорировав зазывания друзей-бельгийцев, развернулся и стал пробираться к ближайшему экрану. Ну конечно, так и есть — под бетонную опору с металлическими стойками асфальт не вскрывали, конструкцию водрузили поверх. И, главное, — кабели брошены по земле.

— Русского человека злить не стоит, — тихо проговорил Пепел. — Не напугаешь, но заведешь.

Кабели от уличных экранов сходились в одной точке. Одноэтажное здание — железный вагончик без колес — располагалось на краю сквера. Пепел прошуршал подошвами по песочным дорожкам, огибающим газоны с сакурами и затейливо разложенными камнями. Взошел на крыльцо из трех ступенек. Подергал дверь. Заперто.

Дверь украшал даже не глазок — застекленное окошечко, поэтому стучаться и давать себя разглядывать Сергей не рискнул.

— Врешь! Чтоб русский да что-нибудь не придумал? — под нос пробормотал Пепел. Люди, которые затеяли игру с заложником, не учли такой простой фигни, что они имеют дело не со своими прямолинейными соотечественниками. Никто так не умеет находить обходные пути, как русский человек. Потому что с самого детства рожденный в России врубается в простую истину местного значения — честно, прямиком ничего путного не добьешься.

С тусовавшимися на травке весьма колоритными, увешанными сувенирными значками, японскими хиппи Пепел договорился при помощи английского и покупки двух упаковок пива. Пиво и трещотка — в подарок, английский — чтобы наплести про розыгрыш друзей, «таких же бельгийцев», и растолковать, что ему нужно. Еще Сергей приобрел у лоточника кульки с орешками в твердой скорлупе.

Хиппи передислоцировались на другую сторону здания, Пепел остался на крыльце. Отсюда он и услышал, как орешки забарабанили по металлу стены и по оконным стеклам.

Сперва на той стороне здания звякнуло распахнутое окно и раздался грозный мужской окрик. Предупрежденные о такой возможности похожие на Бенов Ладенов и Леннонов японцы как ни в чем не бывало продолжали свои хулиганские выходки. Не исключено, высунувшемуся в окно мужику досталось орехом в лоб. Потому что дверь распахнулась быстрее, чем прикидывал Пепел.

На порог выскочил низкорослый широкоплечий японец с перекошенным от злобы лицом. И только уличный свет коснулся его узких глаз, охранник получил ногой в пах, а потом кулаком в переносицу.

Пепел захлопнул дверь, опустился возле нокаутированного и обшарил. Из оружия нашлись только нунчаки. Еще Пепел заметил, что на левой руке японца не хватает мизинца. «Якудза, ядрена корень. Вот кого Лопес подключил».[45]

Японский мафиози зашевелился, и Сергей вернул его в забытье кулаком. Дело происходило в коридорчике, который упирался в дверь, сейчас приоткрытую на ширину ладони. Сквозь щелку можно было рассмотреть засилье приборов, мигающих лампочками, угол стола и серый ковролин. Оттуда доносилась негромкая музыка в стиле джапан-фольк. Оттуда же что-то, не жалея голосовых связок, крикнули, вероятно, окликают того парня, что сейчас отдыхал на полу.

Нарочито громко топая (пусть думают, что возвращается их дружбан, которому незачем таиться) Пепел двинулся к двери. Не притормаживая, выдрал из крепления на стене огнетушитель, размерами родственный нашему автомобильному. (Кстати, а вернее, некстати припомнились байки Витася про европейскую гуманность по отношению к грузчикам и прочим работягам. Жалостливые европейцы не используют упаковок тяжелее двенадцати килограммов, даже цемент так фасуют. Когда им рассказываешь про пятидесятикилограммовые мешки, имеющие широкое хождение в России, — не верят). Под эти несвоевременные мысли Сергей толкнул плечом дверь, одновременно срывая на огнетушителе пломбу и отгибая рычаг.

Первым делом, еще не успев осмотреться, Пепел швырнул огнетушитель на середину помещения. Баллон завертелся, как фугас, с ядовитым шипением захлестала бурлящая струя пены, заливая аппаратуру и офисную мебель, и забрызгивая по уши четырех человек.

Сергей учел поднимающегося из-за стола человека в белой рубашке — подхватил ближайший факс и опустил его на голову поднимающемуся. Потом развернул стул на колесиках и пнул его навстречу набегающему япошке. Япошка споткнулся, нырнул головой вперед и получил наотмашь деревянными нунчаками по темени. Развернувшись к следующему противнику, Пепел увидел утолщенный глушителем вороненый ствол в вытянутой руке и, не размышляя, метнул в том направлении нунчаки. Следом сам тут же нырнул под стол, над которым возвышался стрелок. Где-то над головой хлопнул выстрел. Пуля полетела куда-то своей дорогой, главное, что мимо.

Сергей не стал хватать стрелка за ноги, просто поднялся, поднимая на плечах и стол с оргтехникой: процессорами, мониторами, видео, аудио и прочей хитрой аппаратурой. И обвалил эту гору техники на любителя приглушенной стрельбы.

Крякнул расколовшийся монитор, что-то куда-то покатилось, затрещала замкнувшаяся проводка, прыснули искры. Японец судорожно копошился под грудой приборов, путаясь в электрических шнурах. Мучения японца преумножил телефонный форсистый аппарат из прозрачного пластика, с открытыми на обозрение электрическими внутренностями — который вдребезги расколошматили о его лоб.

Пепел отшвырнул стол, подобрал оброненный пистолет и… Чутье подсказало — он резко отпрянул в сторону, упал на пол, перекатился, ушел под защиту стойки с аппаратурой. Очередь посшибала со столов какую-то мелочь, высекая пластиковую крошку, проковыряла в стене, обитой чем-то мягким, круглые черные дыры, звякнула о металл стойки и прервалась. Автоматную очередь не смягчал глушитель. (Холодный рассудок отстучал: снаружи выстрелы не должны быть слышны: во-первых, звукоизоляция первоклассная, это же не хрущевка, во-вторых, музыка на улице гремит повсюду)

Пепел толкнул стойку с аппаратурой. Та обрушилась с грохотом, достойным двух стоек, и тотчас снова заработал автомат. Но Сергей уже перекатился на два метра в сторону, подхватился на ноги и дважды выстрелил по вспышкам. Готово. Повернувшись, Пепел еще раз нажал на курок и пистолетная пуля нагнала пытавшегося скрыться в коридоре японца, кого он несколько секунд тому огрел нунчаками (да, видать, недостаточно).

Все, активное сопротивление вроде бы подавлено. Теперь привести в чувство «языка» и устроить допрос с пристрастием. Ба! В горячке боя Пепел не разглядел, что японец, у которого он отобрал ствол с глушаком, — вовсе и не японец никакой, а в старый знакомый.

— Экий ты неугомонный. — Пепел поднял с пола стул, переставил его ближе к середине комнаты, в самую гущу оседающей желтой пены, чтобы держать под контролем заваленных, но недобитых врагов.

Андреас зашевелился в свалке аппаратурных развалин, попытался встать, его качнуло и сел, прислонившись спиной к стене.

— Если б не трюк с огнетушителем, быть тебе трупом. Я попался, — натурализованный немец кисло усмехнулся, — подумал, бомба влетела, грохнулся на пол, упустил момент.

— Где мой кореш?

— Смотрю, ты трупы кладешь налево и направо, — ушел от ответа Андреас. — Уже ничего не боишься.

— Нормальная война, — пожал плечами Пепел. — Был бы выбор, я бы никого не трогал, ходил бы, всем конфеты раздавал. Но некогда мне с тобой лясы точить. Ты сам про трупы совершенно справедливо подметил, тебя ждет тоже самое плюс предсмертные муки, если быстро не ответишь, где мой приятель.

— Так ты из-за него сюда припожаловал, геноссе Пепел?

В дальнем углу комнаты защелкали неведомые тумблеры и реле внутри аппаратуры, что-то тревожно запиликало, с мягким дивидишным жужжанием приподнялась некая крышка, зажглись какие-то новые лампочки. Японская техника жила своей, обособленной от операторов жизнью.

— Как говорят мои немецкие друзья, аллес вундершён, их бин поражен, удивлен, — процедил Андреас, промокая платком окровавленный лоб и болезненно морщась. — Зря ты время тратил. Дейн фройнд Витась далеко отсюда.

— Где именно?

— На окраине этого азиатского городишки. Местечко называется Кодзуоки, дом на отшибе, сразу за ним начинаются чайные плантации. Знаешь, что префектура Шизуока дает чуть ли не половину японского чая? Отсюда на машине даже без пробок добираться час. Если ты рванешь туда сию минуту, то железно проиграешь Лопесу пари. Если рванешь туда потом, то будь готов к встрече в пять стволов.

— Ты, никак, за меня беспокоишься? — Пепел внимательно вгляделся в лицо собеседника.

— Хочешь верь, хочешь не верь, я уже и сам не знаю, чего хочу, — Андреас закрыл глаза. — Мои немцы кончились, как и мои обязательства по отношению к ним. Эти же уроды, хм… Они действительно уроды. Немцами хотя бы двигала идея… Потом, эти уроды, которых поднимает Лопес, никогда не поперлись бы себе во вред освобождать товарища, чего уж говорить про какого-то случайного попутчика. Потом, я вроде русский, а не латинос, не негр и не азиат…

— Вспомнил наконец? — пришла пора усмехнуться Пеплу.

— Брось. Ты намекаешь, что я стараюсь за деньги? Плевал я на них.

— Так за что же ты стараешься?

— Тебя достать… хотел. По личным мотивам.

— И куда мотивы вдруг делись?

— Да не вдруг… — Андреас отбросил пропитавшийся кровью платок, вытащил из-под факсоподобного ящика бланк с иероглифами, приложил его к ссадине на лбу. — И какая тебе разница!?

— Ну, допустим, — задумчиво протянул Пепел, — допустим… Не грохнут Витася, пока я управляюсь на стадионе, как полагаешь?

— Без приказа Лопеса Клементес его точно не грохнет, — без раздумий ответил Андреас, а немного подумав, добавил: — А с Лопесом он вряд ли будет выходить на связь, пока ты не покинешь Японию. Кстати, и я наш разговор этой обезьяне пересказывать не буду.

— Почему я должен тебе верить?

— Ну не верь! И вообще, спрашивай обо всем у моих желтых дружков, они уже, небось, приходят в себя. Только сомневаюсь, что тебе удастся разговорить людей из якудзы. Да! — Андреас отлепился от стены, полез в задний карман брюк. — Только не стреляй, убедительно тебя прошу, там нет запасного пистолета… Вот, держи! Кажется, тебе это должно пригодиться.

И человек с немецким паспортом протянул Сергею пачку билетов на сегодняшний матч.

— Мне теперь из игры не выйти, не выпустят, — Андреас устало привалился к стене. — Либо с Лопесом, либо с тобой. Так что, не обессудь, если мы снова встретимся дулом к дулу. Или можешь пристрелить меня прямо сейчас.

— Сложно с тобой, я погляжу. Вот она в полный рост загадочная славянская душа, которой так умиляются на Западе, — Пепел отправил билеты в свой задний карман. — «Спасибо» говорить не буду. В знак благодарности я тебя сейчас не пристрелю. Ну, бывай, землячок!

Навстречу Пеплу попался якудза номер один. Попался в коридоре, по которому брел, пошатываясь, опираясь о стену рукой. Пришлось Сергею еще раз употребить кулак для возвращения бедолаги в нокаут. Как бы у этого якудзы не развилась после сегодняшнего дня болезнь Паркинсона.[46] Чтобы наверняка никакая болезнь не развилась, можно было бы пристрелить бедолагу, но русские, как известно, зря не убивают.

Пистолет Сергей выкинул в урну, приделанную к стене возле самой двери. На стадион все равно с оружием не пускают. Между прочим, потребители уличной рекламы заметили разве застывание картинки продолжительностью секунд в десять, после чего все наладилось. Управление экранами автоматически взяла на себя запасная аппаратура.

* * *

— Какой Тайвань! — не по чину разгорячился букмекер Дима. — Натурально японская техника! Мы балды не держим. Вот, пожалуйста, бирка «маде ин джапан». Осечек не будет.

— Смотри, кролик, отвечаешь, — пригрозил Перец, в третий раз пересаживаясь. Теперь не отсвечивало, но угол обзора получался чересчур острым.

Сколько уж слышал брокер Дима это «отвечаешь» и каждый раз нешуточно пугался.

— Я-то что, не я же покупал, — заблеял он. — Мое дело включить-выключить.

— Так и включай! — отвел от лица газету Ильдар. В последнее время он подсел на газеты из мест, по которым прошелся Пепел. Статьи татарину переводили (даже с суахили и эсперанто) головастые профессора. Ильдар любил толковать вычитанные происшествия с точки зрения присутствия поблизости Пепла. Дескать, поезд сошел с рельс в Алжире — дело рук Пепла; в Чекаго подстрелили копа — Пепел постарался; в Японии сегодня утром прошло землетрясение силой в четыре балла — проделки мистера Пепла…

— Рано же еще, — робко возразил Дима. — До начала двадцать минут.

— Главное, чтоб была доказуха, — веско произнес невысокий крепкий паренек из образованных по кличке «Адвокат-3». — Если эта дорогущая фигня, — он показал на нагромождение приборов, среди которых можно было разве что распознать телевизор, компьютер и колонки, — сработает, как нам тут напели, и мы получим фотку Пепла в хорошем качестве, ни один Лопес не отвертится. Никто не обговаривал, что Пепел должен попасться крупным планом. Условие — попасть в прямой эфир. Хоть при съемках с дирижабля, когда объективом хапают весь стадион. Наша задача раскопать в толпе Серегу и увеличить до узнаваемости.

— Лишь бы Пепел пальбу на поле не устроил, — серьезно сказал Ильдар. — Нашим засчитают поражение…

* * *

На первом кордоне всего лишь проверяли билеты. Не суровые старушки с повязками на рукавах, а молодые вежливые волонтеры. Причем, они даже не смотрели на билет, а сразу опускали его в щель прибора, смахивающего на портативный принтер. Билет исчезал из виду секунды на две и, проверившись по всем степеням защиты, бодрячком выскакивал обратно. Когда умная машина отлавливала фальшивку, зажигались лампочки, и радостно гудел зуммер.

«Смешно получится, — подумал Пепел, — если Андреас подсунул паленые билеты. Вот уж подивятся волонтеры, когда бельгиец выудит из кармана пачку и начнет пробовать картонки одну за другой».

Но обошлось без эксцессов.

Второй радиус оцепления специализировался на выявлении взрывчатки и оружия. Пепла заставили поволноваться японцы в штатском, прохаживающиеся между металлическими барьерами первого и второго кордонов. Очень уж они пристально рассматривали граждан европейской наружности. Однако Пеплу, по-свойски держащемуся в бельгийской тусовке, стражи уделяли не больше внимания, чем остальным рогатым, буйным, трещащим, дудящим фанатам. Не зря все-таки Сергей хоть и наспех изменил… точнее будут сказать, подкорректировал внешность.

Металлоискатели и детекторы взрывчатки пропустили группу бельгийских болельщиков без оглушительного звона и надсадных завываний. Но подходя к третьему кордону, Пепел обнаружил, что здесь его поджидает испытание гораздо серьезней предыдущих.

На подступах к третьему рубежу проход делился барьерами на рукава шириной со среднестатистического болельщика. За турникет на резиновый коврик входили по одному, и пока предыдущий болельщик не сойдет с коврика, турникет блокировался. Если тут заловят, то хана.

Процедура сверки занимала некоторое время, поэтому Пеплу пришлось выстоять небольшую очередь. Он проследил, как выводят со стадиона англичанина. Тот упирался изо всех нетрезвых сил, возмущался и хватался за трубки ограды. Из громкоголосой перепалки Пепел понял, что британец напроказничал в Корее, попал в черный список, но думал, что хотя бы в Японии просочится на трибуны. Ан нет, у полиции двух стран черный список был общим.[47]

Турникетная вертушка на вход провернулась едва ли не сама. Дескать, заходи, дорогой, проверяйся, пожалуйста, не жалко. На этом ребристом коврике, огороженном со всех сторон барьерным металлом, Пепел ощутил себя голым новобранцем перед медкомиссией. Годен или не годен? Объективы видеокамер, берущие болельщика анфас и в профиль, отсканировали физиономию соискателя на вход и вбросили ее в базу данных. Экран небольшого монитора разбился на десяток, а то и более окошек, и в каждом замелькали лица, лица, лица.

Изображения мельтешили так, будто перелистывают книгу. Взгляду не удавалось зацепиться ни за что конкретное. «Наверное, — подумалось Пеплу, — точно также выглядит Книга судеб людских, которой будет перед тобой шуршать апостол Петр, решая, какой режим вечного содержания тебе назначить». Кроме техники на этом КПП, понятно, торчали и люди. Один — за монитором, другой — без дела. Этот второй, который, пялился жестче видеокамер, готов был в любой момент подать сигнал переминающимся вотдалении ребятам в касках, с дубинками, шокерами и пластиковыми щитами.

И вдруг мельтешение прекратилось. Одно из окошек укрупнилось на весь экран. Мониторное пространство заполнила одна-единственная фотография. И очень неприятно, что умная машина из всей колоды вытащила как раз его, Пепла, паспортную фотку. Сразу показались глупыми ухищрения, предпринятые им, чтобы обмануть электронику последнего поколения. И рисовые шарики за щеками, и клеем суженные глаза, и двухсантиметровой толщины стельки в туфлях.

Ну и куда рвать?! На стадион с боем? Заломают, навалившись скопом, пока скачешь через эти рогатки, как лошадь. Назад? Та же фигня. Чтобы смешаться с толпой, надо еще до нее добежать, и эти гады, думается, к подобным фортелям готовы.

А за барьерами раздражающе счастливыми ручьями стекались в полноводные колонны везунчики, прошедшие компьютерную проверку. Спортивная чаша, к которой топали запаздывающие, взорвалась воплями и аплодисментами. Должно быть, команды вышли на разминку. Кому-то повезло, кто-то может сейчас любоваться, как Бесчастных с Ковтуном пинают мячик, а Нигматуллин этот мячик ловит.

Мгновения двигались так медленно, словно это никакие не мгновения, а тяжело груженые самосвалы. Пепел вдруг ощутил, что у него взмокла спина. Он был уверен, что снаружи ничем себя не выдал, но задавить все рефлексы трудновато даже при его умении и жизненном опыте. И затекли напряженные, готовые взорваться немедленным действием мышцы.

А с экрана все так же смотрела на Пепла его собственная неулыбчивая фотография. Изображение накрыла сетка каких-то линий, побегали по контуру лица шустрые стрелки, в верхнем углу экрана возникали-пропадали столбцы цифр. И замигала лампочка на процессоре, что означало — компьютер думает.

Наконец, компьютер думать закончил.

После чего укрепленный прямо перед Пеплом фонарь зажегся зеленым светом. Сергей ждал иного продолжения, и взведенная в нем пружина помешала вовремя сообразить, что путь-то свободен. Помог один из японских вертухаев, замахавший рукой, мол, проходи, не задерживай.

Только когда Пепел вновь очутился внутри галдящей толпы, и вокруг снова захихикали бельгийки, он окончательно понял, что прошел-таки фейс-контроль. Все же японцы слишком полагаются на свою электронику. Они верят ей, как Будде. Они думают: «Как смеют простые смертные не доверять высоким технологиям и проверять их работу? Как смеет отдельно взятый человечек ставить под сомнение выводы машины, над которой трудились целыми корпорациями?». И в этой слепой вере зарыта их японская беда.

Под такие вот раздумья, навеянные благополучным пересечением кордонов, Пепел отделался от своих друзей из солнечной Бельгии. Бельгийцы сделали свое дело — бельгийцы могут отдыхать…

…В мусорное ведро отправились шапка с рогами, красно-черный парик и прочее бельгийское барахло. Краска смывалась так же легко, как морской песок, налипший на лицо. Клей же вообще не смывался, приходилось соскабливать его ногтями. Зато Пепла никто от рукомойника не отталкивал — этого сантехнического добра в японском сортире хватало.

В нужднике, который так и тянуло поименовать как-нибудь возвышенно, например, Храмом Нужды, под потолком был установлен телевизор. И работал, настроенный, разумеется, на футбол. Собственно игра еще не началась, команды только вышли на построение. Лица соотечественников были сосредоточенны и суровы, с такими лицами в советских фильмах комсомольцы уходили на Гражданскую войну. С таким лицом, как его отражало японское зеркало над рукомойником, Пепел вполне мог бы стать в строй российских футболистов. Но у Пепла имелись свои задачи на ближайшие полтора часа. Тем временем после Российского зазвучал гимн государства Бельгия. Комментатор по телевизору диктовал расклад, невидимый переводчик вторил на инглише:

— Поражение отправляет россиян домой. Ничья или победа гарантируют российским футболистам путевку в следующий раунд, но с различными последствиями. Теоретически у сборной России есть шанс попасть даже на первое место в группе. Для этого надо побеждать Бельгию и рассчитывать на ничью в игре Япония — Тунис. Россиян устроит и поражение японцев в случае, если сами они разойдутся с бельгийцами миром. Однако победа Туниса с разрывом в два мяча может привести к тому, что придется считать забитые мячи. Не исключен даже вариант того, что африканцы окажутся в группе первыми, а россияне — вторыми. В любом случае, команда, занявшая в группе H первое место, сыграет против сборной Турции (второе место в группе C). Команда же, занявшее в нашей группе второе место, выходит на лидера группы C — сборную Бразилии, для которой групповой этап был, судя по всему, лишь легкой разминкой к основным матчам чемпионата…

Нет, Пепел отправился не на народные трибуны, куда, казалось бы, ему прямая дорога. Он был бы не прав, если бы не пролистал всю пачку билетов, подаренную Андреасом. Среди картонных допусков на все мыслимые трибуны и сектора он обнаружил также виповский билет. На контроле Сергей не стал его предъявлять, потому как виповский человек не должен выглядеть простым болельщиком. Размалеванная особо важная персона могла вызвать совсем ненужный пристальный интерес. А вот сейчас билет и следует пустить в дело. Судейский свисток застал Сергея поднимающимся по лестнице.

Через минуту Сергей добрался до входа в виповский сектор. И вот вам здрасьте! Еще один кордон. От парней, которые дополнительно проверяли билеты и окидывали взглядом вип-гостей, за версту разило профессионалами самого высокого полета. Да других на такой пост и не определили бы. Эти работали без компьютерной поддержки. Разве провода от наушников тянутся за воротник — вот и все их техническое подспорье. Но не приходится сомневаться, что вся база нежелательных лиц заучена ими, как рецидивистом — статьи УК.

Пепел импровизировал с самого начала своего личного сегодняшнего матча, как импровизировали на поле Марадона или Давид Кипиани или, в конце концов, Ривальдо в лучших своих матчах. Свой первый тайм Пепел, считай, выиграл. И не собирается упустить победу во втором. Сергей отвернул от прежнего курса на гул трибун, пошел фланирующей походкой по просторному фойе, где приоткрытые двери заманивали в бары и кафе.

— Спорим, наши пропустят до двадцатой минуты, — услышал он родную речь. — По тысяче?

Сергей скосил глаза и признал Колоскова,[48] который выходил из бара под ручку с человеком, похожим на Кирсана Илюмжинова. А может, и с самим отцом калмыков.

Пепел даже не стал обдумывать возможные комбинации с участием Колоскова, не любил этого ответственного товарища. Купил мороженое и поп-корн. Мороженое для собственного удовольствия, а кукурузную отраву, чтобы замотивировать простой. Человек, который ест — торчит на месте законно, и не вызывает лишних подощрений, не то, что человек, который стоит просто так.

По лестнице еще тянулись важные персоны, хотя фигурки футболистов стали перемещаться по полю. В общем, понятно, випам главное себя друг другу показать, а не насладиться незабываемыми мгновеньями великой игры. С трибуны звучал хорошо поставленный голос соотечественника, он давал интервью корреспонденту Рейтера:

— Наша сборная играет так, как мы о ней думаем. Она отражает состояние наших мыслей. А в наших головах сейчас полный хаос. Мы разучились договариваться между собой, потеряли единство. Поэтому и наши игроки перестали быть единой командой, каждый из них играет только за себя. Когда сегодня наша сборная будет играть с бельгийцами, мы должны думать только о них, и молиться. Может быть, тогда все и сложится благополучно.

Среди опаздавших к началу матча Пепел высмотрел Иозефа Блаттера,[49] которого показывали чуть ли не во всех репортажах накануне чемпионата. Нет, Блаттер — это будет чересчур дерзко…

Ага, вот кто сгодится в самый раз! По лестнице торопливо поднимался Мишель Платини, шлепками по попе подгоняющий спутницу — наголо бритую девицу моложе Платини лет на двадцать и выше на целый футбольный мяч.

Прием, которым воспользовался Пепел, вовсю практикуют опера, чтобы завести «случайное» знакомство с разрабатываемым фигурантом. Этим же приемом пользуются на поле футболисты — сами подставляются под набегающего игрока, чтобы судья свистнул на противника нарушение.

Платини поверил, что это он — именно он, известнейший футбольный француз, звезда семидесятых, мастер мягких нацеленных подач и обводящих штрафных ударов — напоролся на какого-то человека, сбил его с ног, да так сбил, что тот шваркнулся головой о лестничные перила и голову раскровянил. Умение пустить самому себе кровь, незаметно содрав ногтем тонкую полоску кожи, — это уж скорее из набора тюремных навыков. Но не объяснять же такие тонкости старине Мишелю.

Платини сбежал по ступеням к несчастному, склонился над ним.

— С вами все в порядке?

— Не все! — прохрипел Пепел, страшно вращая глазами. — Доктора! Скорее! У меня гемофилия, сэр. Я истеку кровью. Быстрее, будь ты проклят!

Мишель оказался добрым и отзывчивым малым, на что Сергей и рассчитывал. Великий футболист, отправив бритоголовую спутницу на трибуну, потащил жертву своей «торопливости» в медпункт. Платини пропустили в зону служебных помещений без проверок, досмотров и расспросов. Второго человека, повисшего на руках великого француза, трудно было рассмотреть, но кто-кто, а Мишель Платини внушал полное безоговорочное доверие во всем, в том числе и по части своих спутников.

Завидев стеклянные двери с нарисованным на них большим красным крестом, «больной» вдруг повел себя странно. Он отпихнул благодетеля:

— Сам, сам дойду. Уходи-проваливай. Ты сделал уже свое черное дело, чуть не убил меня. Видеть тебя не могу. Ты напоминаешь мне о пережитой боли.

Платини настаивал не долго, совсем даже не упорствовал. В конце концов, он выполнил свой долг честного самаритянина. Дождавшись, когда француз скроется за поворотом, Пепел отпустил дверь медпункта, за которую держался. Ну что же, так оно гораздо лучше. В коридорах служебных помещений безопасней. Его враги ждут, что он будет лезть в объективы телекамер на стадионе, совать деньги операторам, попробует обратить на себя внимание неординарным поступком. Короче, ждут от него простых решений, потому что возможности Пепла ограничены временем и средствами.

Служебные коридоры были на удивление пусты. Впрочем, чему тут удивляться? Все смотрят матч. Одной охране не положено смотреть, вот она и мается на входе.

Чувствовать себя древним греком в лабиринте Минотавра, мешали висящие на каждом шагу указатели. Иероглифы под стрелками были переведены на английский. Администрация. Тренажерный зал. Служба дренажа. Раздевалки. Служба стрижки газона. Табло. Не забраться ли на табло, как в каком-то фильме поступил Брюс Уиллис и, помнится, еще танцевал для всего стадиона джигу? Но вообще-то у Пепла имелась идея получше, чем табло Брюса Уиллиса.

Своды над головой содрогнулись от воплей. Этому могло быть только одно объяснение — кто-то забил. Но кто, кто? Приблизительно, восьмая минута матча. Волнуйся теперь… Сзади послышался нарастающий топот. Пепел быстро оглянулся. И от увиденного не пришел в хорошее настроение. Его догоняли трое японцев, одетых в одинаковые черные облегающие джемперы.

Сергей ускорил шаг. Ему надо дойти до очередного поворота, скрыться с глаз, попробовать оторваться или спрятаться. Амулет Баны под рубашкой стучал в его сердце. Из подвешенного на стене радиорепродуктора брызгала захлебывающаяся речь комментатора:

— …Вообще, арбитры очень любят игроков японской сборной. Они вежливы, предельно корректны, в отличие от игроков европейских команд с судьями не спорят…

«Лучше б за полем следил» — мельком подумал Сергей. Его окликнули на японском. Пепел сделал вид, что не понимает, к кому относится окрик, и наддал. Окликнули на английском. И тут же — стало слышно, что преследователи перешли на бег. Побежал и Сергей.

Завернул за поворот. Дернул первую попавшуюся дверь — ничего другого не придумаешь. Дверь оказалась открыта. Пепел заскочил внутрь. И попал в гимнастический зал.

Сергей быстро осмотрелся. Зал использовали и как хранилище бесполезного на время кубка мира спортинвентаря. В скупом свете поблескивали тренажеры, штанги, курган мячей в огромной сетке, бейсбольные биты, упоры для спринтерских ног, клюшки для гольфа и прочая сволочь. На другом краю зала можно было различить контуры нескольких дверей. Не иначе, туалеты, сауна, раздевалки. Но вряд ли имеется еще один выход отсюда.

Пепел схватил первый подходящий предмет, попавшийся под руку. Им оказался легкоатлетический диск. Крутнувшись вокруг своей оси, как учит фигура дискобола, Сергей метнул снаряд в тренажерный угол, а сам шастнул за ближайшее укрытие.

Пять секунд спустя дверь зала вновь распахнулась. На пороге замерли три тени. И еще не стих звон потревоженного тренажерного железа,

С порога отрывисто прокаркали фразу, и две плечистые фигуры сорвались в сторону тренажеров. Они побежали, перепрыгивая стопки матов, огибая стойки для шестов, подныривая под брусья. Один же остался у дверей. Вытащил из чехольчика на поясе мобильный телефон, нажал кнопочку. Облегающий джемпер позволял убедиться, что в тренажерные залы этот парень попал не впервые в жизни. На джемпер с мощной шеи свешивалась толстая цепь, не золотая, как лет семь назад было принято в России, а серебряная.

Притаившийся за боксерской грушей Сергей держал в руке клюшку для гольфа. От японца Пепла отделяло три шага.

Раз шаг. Двое поисковиков на том конце зала громыхали отодвигаемым железом. Два. И три. Расплющенный кончик клюшки нырнул под цепь. Ухватив клюшку за края, Сергей повернул ее, будто ворот. Японец, взревев, развернулся. Но вместе с ним развернулся и Пепел, продолжая держаться у японца за спиной. И еще раз провернул клюшку.

Цепь натянулась, сдавливая горло, точно так же на железных дорогах России крепят автомобили к платформам, натягивая проволоку арматурой. Японец упустил момент, когда можно было просунуть пальцы под цепь. Теперь он мог только брыкаться, лягаться, хрипеть и пытаться обо что-нибудь ударить Пепла.

В результате всех его стараний оба рухнули, причем русский сумел извернуться так, чтоб с полом встретилась физиономия японца. После чего Пепел поднял оглушенного и придушенного противника и потащил к шведской стенке. Сергей просунул клюшку в зазор стенки и развернул ее там поперек перекладин. Японец задергался, замолотил руками по деревянным поперечинам. И это была уже агония.

Оставшиеся двое бегом возвращались к двери, перепрыгивая маты, подныривая под брусья и огибая стойки. А Пепел не драпал.

Первый из подбежавших японцев взвился в классическом каратистском прыжке, метя пяткой в голову. Его нога зря вспорола воздух, а бок сшибся с выброшенным навстречу атлетическим молотом. Японец падал уже без сознания, со сломанными ребрами. А Пеплу пришлось выпустить молот, чтобы тот не оторвал ему руки. Снаряд отлетел за связки прыжковых шестов.

Последний японец не торопился. Он обходил Пепла по кругу, ухмыляясь и разминая плечи. Вот он изогнул ладони кобрами, зашипел и с визгливыми выкриками прорубил воздух серией выпадов.

Хренов самурай запугивал противника. Короткой демонстрации показалось мало. Еще боец изобразил, как умеет работать ногами. А умел, скотина. Он взвихрился в воздух и, пока опускался, его ноги нанесли пять воображаемых ударов. И японца, казалось, нисколько не волнует, что противник, используя паузу, вооружается подручными предметами.

Когда японец наконец пошел в реальную атаку, ему навстречу вылетело легкоатлетическое копье, брошенное русской рукой. Самурай увернулся от него играючи. Так же легко уклонился от ядра. А клюшку для хоккея на траве просто перехватил, вырвал из рук Пепла и отбросил в сторону. И с разворота заехал славянину ногою в лоб.

Быть Пеплу в жестоком ауте, не отклонись он в последний миг и не отскочи назад. Правда, это мало помогло. Следующий прыжок каратиста, перешедший в выпад пяткой в грудь, отбросил Сергея на какие-то корзины.

Японец решил поставить красивую точку в схватке. Он взлетел над полом, обернулся вокруг своей оси… Сергей вскочил, опрокидывая корзину, за которую держался, прыгнул куда попало, ожидая кувалдного удара в спину.

Но вместо него раздался хруст на фоне мягкого постукивания и следом громкий вопль. Сергей обернулся. По полу, выкатываясь из корзины, скакали теннисные мячики. Приземлившийся на мячики японец извивался на полу, держась за вывихнутую ногу.

— Фортуна сегодня играет в моей команде, — сказал Пепел. — Будем надеяться и за всю Россию тоже.

Японец, кривясь от боли, что-то грозно выкрикнул. Подергал себя за нос, видимо, обещая Пеплу самые невыносимые ужасы на языке японских жестов.

— Фу-у, утомил ты меня. И на лбу теперь будет шишка.

Пепел снял со стойки не самую тяжелую штангу.

— Попытаюсь тебя не убить, самурай. Но это как повезет. — Пепел не имел права оставлять за спиной такого врага…

* * *

— Оле! Оле-оле-оле! Россия вперед! — сами для себя пели в это время на Манежной площади московские болельщики.

А впору было бы петь другое. Что-нибудь вроде «Мама, мама, что ж я буду делать…»

Уличный монитор снова окутал плотный дым от дымовых шашек, когда Хохлов, видимо, все-таки в душе желая только хорошего, отдал точную передачу прямо на ногу Мбо Мпензе. Если бы опешивший чернокожий бельгиец не потерял мгновение, опуская взгляд на бутсу «а правда ли мне так крупно повезло?», он вышел бы один на один с Негматуллиным. Но Мпенза промедлил и был сбит налетевшим Ковтуном, как кеглю сбивает городшная бита.

Над площадью стоял неслышный, иллюзорный скрип милицейских зубов. Легионы правопорядка недоумевали и злились — откуда взялось столько дымовых шашек, когда они д в а ж д ы ощупывали каждого болельщика, не делая скидок ни женскому полу, ни почтенному возрасту? И это когда народу тут собралось не больше полутысячи, и это когда милиции гораздо больше! Однако даже милиционеры, косящие взглядами на экран, не стали бы отрицать, что цветной дым хоть как-то скрашивает тухлую игру российской сборной.

Японские режиссеры, словно специально издеваясь над Манежной площадью, крупно дали на экран текущий счет — «2:1» в пользу Бельгии. И в ответ получили свист, надсадные вопли «Позор!», «Россия, вперед!», «Романцева в отставку, Колоскова на пенсию!» и новую порцию дыма.

Болельщики из числа спокойных обсуджали футбольные страсти с соседями по площади.

— Глаза не горят, патриотизму нет. Видели, как гимн пели? Никто не пели кроме Онопко и Ковтуна. Руку на сердце не клали.

— Титов с Бесчастных рот открывали.

— Какой внутренний чемпионат, такова и сборная. Развалили страну, детский футбол извели, «Кожаный мяч» запинали и еще хотят, чтоб одиннадцать человек бились за честь страны. Нету этой чести, не за что им на хрен биться!

— Даешь тренера-иностранца на место Романцева!

— Пускай нефтяники скинутся по лимону зелени и купят нам Фергюссона. Чего им «лимон», все равно что тебе — десятка на пиво.

— Это ты про мою десятку?

— Они чего: быстрее напоследок побегать не могут!

— Они уже все старенькие, им вредно переутомляться. Молодых надо было выпускать.

— Почему, ну почему Романцев не выпустил до сих пор хотя бы Сычева!?

— Сборная суть отражение нашей ментальности, искривленной сегодняшним днем. В наших мыслях о самих себе сейчас полный бедлам, бедлам имеем и на поле. Мы не можем договориться друг с другом, так как же мы можем отдать точный пас своему игроку. Наша страна не может защитить свои интересы и не может защитить своих граждан, чего ж удивляться, почему у нас такая дырявая оборона?

— Ты что, интеллигент?

— А тебе какое дело, мудила?

— Повезло нашим парням. Каким-нибудь немцам и бразильцам еще бегать и бегать, ноги ломать, а наши могут ехать в Сочи, жопу на пляже греть, смотреть хороший футбол по телеку.

Все чаще слышалось слова «безнадега» и «позор». Некоторые уже уходили с Манежной площади. А милицейские овчарки рвались с поводков и тявкали им вслед…

* * *

Пепел шепотом выругался. Совсем япошки сбрендили на безопасности! Вход к раздевалкам и судейским комнатам охранялся дополнительно. Сколько ж можно преодолевать кордоны, так же и устать недолго!?

Этот рубеж стерегли люди европейской расы. Россиян можно было распознать без труда — особой вырубки лица, а на них выражение безмерного презрения. Презирать все вокруг без всяких на то оснований могут только наши люди. И только наши умеют так неподражаемо жевать жвачку — словно выполняют тяжелую, плохо оплачиваемую работу. Вторая караульная двойка была бельгийской, о чем докладывал такой знакомый Пеплу нашитый на карманы пиджаков флаг.

Сергей решил воспользоваться избитым советским приемом, применявшимся против вахтерш: скорчить рожу позначительнее и переть как ни в чем не бывало, будто имеешь на то полное право.

Дорогу ему перекрыли и свои, и бельгийцы.

— Куда прешь? — как партизанское бревно на лесной дороге, встала на пути рука соотечественика.

— Извините, ваш пропуск пожалуйста, — попросили бельгийцы, закрывая доступ за дверь телами.

Пепел внутренне тяжко вздохнул и приготовился нести пургу.

— Пепел! — вдруг закричал один из отечественных бугаев. — Пепел, он!

Сергей подобрался, отступил на шаг, выстраивая дистанцию, достаточную для маневра.

— Гляди, Сема, точно Пепел! — продолжал надрываться охранник. И вроде как радовался. — Я на него стошку баксов поставил. А ты, Сема?

— Одну тысячу четыреста двадцать рублей, — без выражения произнес Сема.

— Про Пепла в охране только и базарят. Чего там чемпионат! С ним все ясно, наши в пролете. Я на нашу сборную так вообще ни хрена не ставил. А ты, Сема?

— Ни рубля, — отозвался Сема.

— Слушай, Пепел, покажи какую-нибудь бумажку, чтоб отлепились эти черти, — и охранник ткнул пальцем в сторону бельгийцев, от чего старательно отучают преподаватели изящных манер.

Сергей, не долго думая, достал краснокожий паспорт, выданный ему давным-давно советскими мусорами в торжественной обстановке.

— Во, отлично, — первый охранник насуплено полистал документ, мельком по достоинству оценил вложенную между страниц картинку: миниатюру работы дряхлого, но сластолюбивого византийца. — Посмотри, Сема.

Сема тоже заглянул в паспорт. После чего первый охранник неожиданно отдал Пеплу честь. И тайно от бельгийцев подмигнул:

— Скажем чертям, что ты полковник ФСБ.

В этот момент сразу у обоих бельгийцев на поясах запиликали рации.

— Проходи шустрее на всякий пожарный, — первый охранник, отодвинув плечом бельгийца, открыл дверь. — Давай, Пепелыч, борись там!

— Постараюсь, братцы, что ваши денежки не гикнулись, — сказал им Сергей.

— Это наш человек. Из службы внутренней безопасности, — донеслось из-за закрытой двери на плохом английском. — Полковник Пожарский.

— Но он же не показал пропуск. Не положено без пропуска, — на хорошем английском скулили бельгийцы.

Никто ему не мешал, все ушли на футбольный фронт. Понятно, что дверь раздевалки с табличкой «Russia» и с гербом СССР, нашаренным отставшими от ситуации япошками в пыльных запасниках, была на запоре, но это был не запор. Пепел открыл его заколкой чешского значка «Jsem velmi unaven».

Раздевалка пропахла сигаретами. Понятно. В перерыве между таймами по ней бродил, дымя одну за другой, призывал поднажать, вашу мать, постоять за честь России, мать вашу, тренер Романцев. На стене висела доска для стратегических занятий в виде футбольного поля. Ворота, подписанные мелом «Бель», напористо осаждали красные фишки. Белые фишки трусливо жались к своей штрафной площадке, но никаких шансов спастись у них не было.

Пепел, переодеваясь, с любопытством озирался по сторонам. Не доводилось ему раньше бывать за футбольными кулисами вообще, а в футбольной гримерке и подавно.

Экран, подвешенного на кронштейнах телевизора, закрывала приставленная к нему икона. Темная, закопченная, явно раскольничья. В центре раздевалки стоял стол, а в центре стола — бутыль со странной этикеткой такого типа, из каких хлестали самогон махновцы. Пепел не удержался и рассмотрел этикетку. На ней мелкими буквами был напечатан бредовый текст про белую магию, энергетику страстей и коррекцию кармы. Под текстом имелась подпись — Алан Чумак.

На многих лавках перед шкафчиками лежали фотографии жен, детей, собак, плюшевый медведь с оторванной лапой, бычий рог (перед шкафчиком игрока испанской «Сельты» Карпина) или рушник с вышивкой «Егорушке Титову от мамы». Суеверный народ — футболисты. Несмотря на гнет ответственности нашлось место и шутке. Ботинки у шкафчика Измайлова были связаны между собой шнурками, на пузатой сумке красовалась надпись мелом: «Бесчастных-мазила», а к лавке, на которую должен был вернуться Онопко, была прилеплена изжеванная жвачка.

Сергей на всякий случай переложил паспорт в карман на трусах. Ну, все. Свою одежду Пепел повесил на крюк рядом со шкафчиком третьего вратаря Черчесова.

Пепел не собирался обворовывать своих. Он всего лишь имел намерение взять с последующей отдачей из запасных комлектов бутсы и трусы. Футболка у него имелась своя, сделанная вчера на заказ в японской лавке…

Цокая шипами бутс по полу, Сергей одолевал финишную прямую — пятидесятиметровый туннель, заканчивающийся просветом, в который вливался гул футбольного прибоя. Пепел шел по этому коридору и гул нарастал, как бывает, когда приближаешься к водопаду. И хоть Сергей был готов к потрясению, этот водопад света и рева обрушился на Пепла мощно и внезапно, как атомная бомба на жителей Хиросимы.

Завороженный, он стоял у выхода из туннеля рядом с волонтерами и бригадой медпомощи. Да, ядрен батон! Когда находишься на трибуне, ощущаешь себя атомом термоядерной человеческой энергии, а здесь, внизу она придавливает тебя мегатонным прессом.

Справившись с потрясением, Сергей перевел взгляд на табло, чтоб быть потрясенным вновь…

…Матч «Бельгия-Россия», как и прочие матчи кубка мира по футболу, транслировался в прямом эфире на планету. В комментаторских кабинах, похожих на пчелиные соты, на все языки изгалялись хорошо оплачиваемые люди разных разрезов глаз и темпераментов: вскакивали и заламывали руки, тускло уведомляли о перемещениях мячика, зачитывали по бумажке подготовленные шутки, брызгали слюной, зевали, выключая микрофон.

Комментатор из Бангладеш Суд Раджан болел за Бельгию и не скрывал этого от своей аудитории, понимающей язык бенгали. Потягивая в кабинке, пропахшей ароматом сандаловых палочек, кокосовое молоко, он отправлял в прямой эфир торжествующие караваны слов:

— Двадцать минут до конца матча, мои великолепные зрители! Три один в пользу железного бельгийского легиона. Русский медведь не сможет победить бельгийского тигра, потому что на чайном кусте никогда не вырастет цветок лотоса!

Спортивный канал «Мегхгна» требовал от своих комментаторов, чтобы их речь походила на распушенный павлиний хвост — это нравится бангладешским зрителям.

— Русский тренер готовит замену. Вам не показывают, но я-то из кабинки вижу игрока, готовящегося к выходу на поле. Он разминается за воротами, идет к угловому флажку. Я пока не могу разглядеть его номер, но разве вам хочется знать его номер и фамилию? Разве воды, которую может на себе привести один слон, хватит, чтобы потушить пожар в джунглях? А тем временем русские вновь теряют мяч, который держится в их ногах так же хорошо, как хорошо держится утюг на поверхности реки Брахмапутра…

…За воротами и мимо углового флажка проходил никто иной как Пепел.

— Это еще кто такой, — массажист по прозвищу Годзилла первым увидел идущего к скамейке человека в форме сборной России. — Глянь, Семеныч!

— Отстань! — рявкнул на него доктор сборной. — Болеть мешаешь!

Пепел прислонился к прозрачной стенке скамейки запасных, за которой прикуривал сигарету от сигареты Романцев. Сергей подождал, пока, накатившись, откатится от бельгийских ворот волна атаки, и наступит короткое затишье. Настало. Пепел наклонился.

— Кремль велел передать… Кремль, Олег Иванович, Кремль.

Конечно, не необходимость попадания в прямой эфир погнала Пепла к скамейке, а счет на табло.

— Что? — Романцев не мог не среагировать на магию слова «Кремль».

— Кремль велел передать, Олег Иванович… — Пепел говорил лениво, спокойно, тихо, как и должен говорить посланец Кремля. Не вина посланца Кремля, что его не услышат, а беда того, кто не расслышит. — Кремль велел передать, чтоб выпускали молодых, — Пепел выпрямился. Он никуда не ушел, он остался стоять, подпирая плечом скамейку запасных.

Пепел знал, что уже выполнил японский пункт пари. Если ни одна из камер не зацепила его до сих пор хотя бы краем верхнего плана, то это все равно случится за оставшиеся минуты матча. Пепел смотрел репортажи из Японии. Скамейку запасных и главного тренера обязательно давали в эфир хотя бы раз в пять минут и, конечно, тогда, когда забивали голы.

* * *

— Пепел! — завопили за тысячи километров от префектуры Шизуока, когда выпущенные за двенадцать минут до конца матча молодые российские футболисты Сычев с Кержаковым организовали гол бельгийцам, а японские телережиссеры показали радость на скамейке запасных. Аппаратура, установленная в казино «Три шестерки», остановила изображение. Размытый сперва стоп-кадр был подкорректирован компьютерной техникой. Люди в казино (а значит, теоретически и весь мир, прильнувший к экранам) могли увидеть номер «21» и поверх него фамилию игрока — «PEPEL». Потом человек в удивительной футболке повернулся к камере лицом и тут уж не осталось никаких сомнений, что в прямом эфире побывал именно Пепел…

* * *

Настроением автобус напоминал катафалк. Со стадиона на вокзал везли более двух десятков побежденных людей и одного победителя. Победитель Пепел не нарушал атмосферу всеобщего траура. Он сидел в кресле экскурсовода рядом с шофером, правда, повернувшись лицом к дороге, а не к сборной своей страны. Правда, Пеплу тоже было о чем жалеть. Эх, на пять минут раньше ему бы подойти к Романцеву — молодые футболисты соорудили бы и третий, спасительный гол…

Никому из сборников не было дела не то что до Пепла, а даже до японских красот за обзорными окнами. Тренерский штаб думал о том, как он будет оправдываться дома, футболисты размышляли о возможных изломах своих карьер. Точно так же никто не спрашивал у Романцева, а что это за человек, почему он вошел в нашу раздевалку, почему он садится с нами в автобус. Все сборники с финального свистка пребывали не в реальном времени, а снова и снова проживали три сыгранные матча чемпионата, два из которых продули.

Когда сборная плелась от стадиона к автобусу, Пепел кожей ощущал вражеские взгляды, жгущие его, как капли серной кислоты, из-за сетчатой ограды. Ясно, что перед журналиистскими камерами никто в него не палил и тем более не захватывал. Думается, эти радости враги перенесли на высадку сборной на вокзале или на поезд.

— Останови, драйвер, у въезда на путепровод, — сказал Сергей водителю-японцу. — Понимаешь по-английски?

— Нельзя, уважаемый руский-сан, — испуганно завертел головой шофер. — Правила строго запрещают.

— Леха! — обратился Пепел к охраннику, которому возле раздевалок предъявлял паспорт и с которым почти сдружился по дороге к автобусу. — Посодействуй в проблеме!

— Сделаем, Пепелыч, — заверил Леха. — Сема, помоги!

Понятно, автобус остановился. Только чуть дальше того места, которое наметил Пепел. Бросив прощальный взгляд на футбольные сливки России, которые не заметили за пеленой горя, что транспорт притормаживает, и отметив, что нападающий Сычев уже весел, единственный из всех улыбается, слушая плейер, Пепел покачал головой и сошел.

— Хоть ты не подведи, — напутствовал его охранник Леха.

Пепел ничего не ответил. Пепел уже окунулся в царство выхлопных газов и шуршания шин. Чтобы попасть на лестницу, ведущую с верхнего моста на нижний, требовалось пересечь один ряд автомобилей и пройти около ста метров по пешеходной дорожке путепровода. На нижней дороге останется поймать такси и махануть на нем в Кодзуоки.

Пепел остановился на линии, разделяющей автомобильные потоки. Он пропускал машины, дожидаясь просвета. Сзади дико завизжали тормоза. Стук, звон, завывание клаксонов, хлопанье дверей. Пеплу не надо было оглядываться. Неверующий Пепел, мысленно перекрестившись, замахал руками и шагнул наперерез «тойоте», под завязку набитой японцами. Добрые японцы не стали давить Сергея. Машина вильнула вбок, вырулила на пешеходную дорожку и впилилась в ограду путепровода. Следовавший за «тойотой» трейлер ударил по тормозам.

А Пепел, опять же повинуясь только одному звериному чутью, упал на асфальт и перекатился так, чтобы оказаться под брюхом у накатыващего, дымящего шинами трейлера. Где-то совсем рядом знакомо зацокали по асфальту пули. Пепел прижался лицом к горячему покрытию автобана, инстинктивно накрыл голову руками. Все вокруг трещало, скрежетало, стучало, визжало и сигналило.

Первый помощник главного тренера Гершкович затряс шефа за рукав.

— Олег Иванович, вы только посмотрите, что происходит. Оглянитесь, Олег Иванович. — Он хотел, чтобы шеф увидел чудовищный затор на мосту, по которому они только что проехали. Увидел, как там ударил вверх столб огня, как аварию тут же окутал черный дым, как какая-то легковуха подлетела в воздух, перевернулась, упала на ограду, но не свалилась на нижнюю дорогу, а зависла, покачиваясь. Гершкович хотел, чтобы шеф увидел и понял, что вот она настоящая трагедия, а не футбольный проигрыш.

Но не внял шеф помощнику, не оглянулся. Олег Иванович лишь болезненным голосом проговорил из-под закрывавших лицо ладоней:

— Все самое страшное уже произошло, Гершкович. Ты хоть понимаешь, что сегодня случилось?

— Я… это… — помощник не знал, что ему говорить.

— Сегодня выиграла не Бельгия, а Газаев.[50] Газзаев сегодня сделал нас всухую…

…Выползая из-под трейлера, Пепел не мог взять в толк только одного — кто в кого продолжает самозабвеннно палить. В черном дыму пылающих бензобаков шла отчаянная перестрелка.

Пепел скользил между искореженными машинами, стонущими и мечущимися людьми, выскочившими из кабин. И никто его не преследовал, не пытался его подстрелить.

Загадку Пепел разгадал, уже когда добрался до спуска на нижнюю дорогу. Среди автомобильного железа сверкали две полицейские мигалки. Службы правопорядка, конечно, сегодня усиленно патрулировали важную трассу и, завидев людей с оружием, японские копы, ясен бубен, рефлекторно бросились выполнять свой долг. Они знать не знали, что тем самым прикрывают отход некого Сергея Пепла.

Славянину пришлось пройти около двухсот метров, прежде чем он поймал такси.

— Кодзуоки, — выдохнул Пепел, плюхнувшись в кресло слева от водилы. — Курить есть?

Японец не сохранил на лице хваленую азиатскую невозмутимость.

— Да есть у меня бабки! — по-русски выпалил Сергей. Успокоившись, вытащил из кармана мятые йены и перешел на английский. — Видишь? На, держи. Деньги есть, а сигарет нет. Бывает такое. И не такое бывает, друг мой. — И добавил по-русски — А Курилы хрен вы от нас получите, этому не бывать…

* * *

Личный самолет Лопеса пропахал край грозового фронта и оставил непогоду позади. Впрочем, Лопес этого не знал. Не он же сидел за штурвалом. Наркобарон вообще не умел водить самолеты. Лопес даже никогда не смотрел в иллюминаторы. Поэтому «окна в небеса» всегда были занавешены.

Кокаиновый король любил футбол. Но сейчас по экрану телевизора, перед которым на широченном диване раскинулся Лопес, бегали не футболисты, а хорошие парни и террористы. Наркобарон успокаивал нервы проверенным способом — пересматривал «Захват» со Стивеном Сигалом.

Телефоны не звонили. И это Лопесу нравилось. Потому что до конца матча «Россия-Бельгия» он оставил не отключенным всего один аппарат — тот, номер которого знал только Родриго Клементес и никто больше. Пусть Родриго не может доложить о поимке Пепла, главное — что он не докладывает о попадании Пепла в прямой эфир.

Задумавшись, синьор Лопес проглядел половину своей любимой сцены — боя между Сигалом и Томми Ли Джонсом в рубке авианосца. Он взял в руки пульт, чтобы отмотать запись назад…

Зазвонил телефон. Тот самый.

Лопесу не понравилось, что пульт дрогнул в его ладони. Нервничать не из-за миллиарда долларов, а из-за какого-то русского — это ли не позор? Если об этом прознают его конкуренты…

— Да, — наркобарон поднес телефон к уху.

— Он попал в прямой эфир, — услышал Лопес то, что боялся больше всего услышать. — Вас интересуют подробности, синьор Лопес?

— Да задавись ты своими подробностями, — наркобарон едва сдержался, чтобы не проорать эти слова.

— Мы возьмем его на пути со стадиона, — пообещал Родриго. — Что делать с его другом, которого мы взяли в плен?

— Убить, — коротко приказал Лопес.

Родриго Клементес, однако, не довольствовался коротким приказом.

— Убить быстро или медленно?

— Средне, — рявкнул кокаиновый король и вырубил телефон.

Лопес остановил запись любимого фильма. Даже он теперь не успокоит нервы. Как?! Как такое может быть, чтобы один человек бесконечно ускользал от людей, чья профессия — выслеживать, захватывать и убивать?

А под крылом личного самолета Лопеса замелькали лазурные воды Атлантики. Бесконечной Атлантики. Могучей Атлантики. Таинственной, мистической, непознанной Атлантики. Атлантики, равнодушной к человеческой суете…

* * *

Пеплу не пришлось напряженно разыскивать начало чайных плантаций и расспрашивать местных жителей, где расположен дом, облюбованный якудзой под криминальные нужды. Когда до Кодзуоки оставалось около пяти километров, впереди показалось зарево пожара. Тут же их обогнала специфическая машина красного цвета. Как выяснилось вскоре, это была припозднившаяся пожарная машина. Более проворные пожарные уже присоединяли шланги к цистернам с водой. Первая струя обрушилась на пламя, когда Пепел выбирался из таксомотора.

Дом можно было и не тушить. Огонь пожирал конструкции так жадно, словно их возводили из пропитанных порохом материалов. Как и в России, на пожар сбегались-съезжались зеваки. Сбившись в кучи, люди делились мнениями и предположениями. С дороги сворачивали все новые машины.

Делать здесь было нечего. Когда-нибудь, может, и удастся выяснить, что произошло в доме с видом на чайные поля и Фудзияму, но сейчас отсюда надо сматываться.

Пепел взялся за дверцу такси.

— Эй, приятель, не скажешь, как закончился матч?! — громко произнесли за спиной по-русски.

Сергей повернул голову на голос. Положив локти на крышу «мазды» кетчупового цвета, на него смотрел Андреас.

— Три два. Наши проиграли, — ответил Пепел.

В приоткрытую дверцу «мазды» высунулся живой, лыбящийся белорус с неразлучной отцовской бритвой в руке.

— А ты за какую команду сегодня играешь? — в свою очередь спросил Пепел.

— За твою, — сказал Андреас…

…Шоссе отсюда было не видно и не слышно. «Мазда» переводила бензиновое дыхание на обочине проселочной дороги. Ее пассажиры, сидя на теплой земле, любовались закатом в стране Восходящего солнца. Вызывающе пламенели горы, в которые, как в плохо подстриженный газон, опускался кровавый мяч солнца. Вокруг в тишине и беззвучии медитировали непривычного вида поля и редкие леса. Пепел вертел в руках выкидуху, когда-то отобранную Андреасом, а теперь им же и возвращенную.

— Вернемся в Россию, надо будет выпить за упокой души секретаря Лопеса синьора Клементеса. Я же тебе сказал, что мне теперь из игры выхода нет. Последнее, что мне было оставлено, перейти из команды в команду. Скажем, как из «Боруссии» перейти в «Баварию».

— Или как из «Зенита» в «Спартак», — вырвалось у Пепла.

— Или как из минского «Динамо» в… — вторую белорусскую команду Витась так и не смог вспомнить.

— Так чего ж в сборной Лопеса было не доиграть? — Сергей нажал на кнопочку, выпуская на волю лезвие.

— А, надоела мне эта иностранная шушера. Русским словом не с кем перекинуться. Да и вообще… Долго рассказывать и слишком много высоких слов потребуется: «чувство Родины», «наши», «переосмысление»… И незачем рассказывать. Даже если я вдруг пойму, что ошибся, снова передумаю, меня в команду Лопеса не вернут. Сегодняшнего расстрела пятерых якудза, смерти Клементеса и поджога их логова мне не простят.

— Как с островов выбираться будем? — сменил тему пожевывающий травинку Витась.

— Проще пареной репы, — зевнул и потянулся русский немец. — Здесь швартуется куча российских браконьерских судов. Им не привыкать перевозить запрещенный груз.

— Кстати, о морепродуктах. Меня как раз перед тем, как ты ворвался, садя из двух пистолетов, кормили суше, — сытым котом сощурился Витась. — Я его из-за тебя не доел. А до того меня вообще не кормили в этом застенке. Но время не прошло даром. Я сложил хокку. А может, танку.

— Откуда ты знаешь про хокку и танка? — спросил, не скрыв ехидства, Андреас.

— Ты меня за идиота держишь, да?! — выплюнув травинку, взвился Витась в непритворной обиде.

— Ладно, ладно, я пошутил. Прочти.

— Не буду, — надул губы Витась.

От обиды белорус отошел секунд за десять.

— Была у меня одна сербка из города Нови-Сад, работала посудомойкой в ресторане «Триглав», а по вечерам училась на курсах японского языка. Она говорила, что настоящий самурай должен складывать стихи так же ловко, как управляться с мечом. Она хотела, чтобы и я полюбил японскую поэзию, потому что я казался ей настоящим самураем. Слушайте!

Витась прокашлялся и прочел:

Карате, дзюдо, барицу

Ты усвоил, Киндзабуро.

Джиу-джитсу знаешь также

И владеешь им вполне.

Но скажи, зачем все это,

Если ты без рук, без ног?

— Да, — сказал Адреас. — Пожалуй, тебя стоило спасать. Иначе от кого бы мы это услышали. Пропал бы шедевр…

Глава шестнадцатая. 1 июля 2002 года. Я люблю тебя, жизнь

Летят перелетные птицы в осенней дали голубой,

Летят они в жаркие страны, а я остаюся с тобой.

А я остаюся с тобою, родная навеки страна!

Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна.

Немало я стран перевидел, шагая с винтовкой в руке,

Но не было большей печали, чем жить от тебя вдалеке.

Немало я дум передумал с друзьями в далеком краю,

Но не было большего долга, чем выполнить волю твою.

«Летят перелетные птицы» Музыка М. Блантера, слова М. Исаковского

За свои сорок два года Лопес встречал русских редко, потому что большую часть жизни провел в колумбийских джунглях. Но первое знакомство с русскими Лопес не забудет никогда.

Испокон веку считавшийся самым криминальным городом Колумбии, Медельин мало изменился за последние тридцать лет. Разве другие вырывались из окон и дверей мелодии, в других машинах богатые парни катали своих девчонок, да еще волосы прежде стремились отрастить подлиннее. Ну и конечно квартал от улицы Санчеса до улицы Конкистадоров перестал быть окраиной, за которой начиналась городская свалка.

Пятеро братьев, две сестры, отец до вечера работает на стекольном заводе, до ночи сидит в баре Химентеса. Мать в памяти Лопеса осталась вечно развешивающей белье во дворе или судачащей с подругами возле колонки. Еще от детства остались в памяти футбол, рейды на свалку и драки. Бесконечные драки со своими и чужими.

Воспоминания…

Лопесу шестнадцать. Возвращается из Боготы старший брат Энрико. Его не было дома год. Приезжает на неделю, в хорошем костюме и с деньгами. Еще через год придут вести, что Энрико убит в перестрелке с полицией. Но пока он жив и выглядит шикарно, особенно для их квартала.

Лопес дерется с двумя парнями из другого квартала, цеплявшимися к его девчонке. Энрико покуривает неподалеку, не вмешиваясь. Лопес выходит победителем, зарабатывая несколько синяков. Синяки для него, как для девчонок накрашенные губы. Энрико уходит, ничего не говоря.

Вечером Энрико протягивает Лопесу бумажку с адресом:

— Завтра в пять. Спортивный клуб. Я договорился. Будешь заниматься боксом. Потасовки на улице бросай. Еще увижу с сигаретой — убью. Я буду звонить в клуб, узнавать, как у тебя дела. Ты понял, что это значит?

Это были последние слова, слышанные Лопесом от Энрико.

Тренировки. Бег, скакалка, отжимания, «груша» приняла не меньше миллиарда ударов. Тренировочные бои. Первые бои на ринге спортклуба. Полутяжелый вес. Победы местного значения. Больше половины их них — нокаутом. Первые деньги, которые кажутся невероятными. Его авторитет в квартале растет как на дрожжах.

После одного из боев в раздевалку протискивается человек с огромными плечами и животом, с сигарой в зубах, опаляющей роскошные усы. Присаживается рядом на лавку. Та скрипит. Аромат настоящей и ужасно дорогой гаванской сигары так не похож на табачные запахи, плавающие по его кварталу.

— Я — Пабло Гомес. Слышал про меня?

Конечно, Лопес слышал. Это Гомес тренировал Кастильо-молотобойца и Симона Диаса.

— У тебя неплохие задатки, сынок. Тебе нужна школа. Пойдешь ко мне?

Отказываться было глупее глупого. Подвернулся настоящий шанс. В то время пределом мечтаний юного Лопеса было войти в бар Химентеса, щелкнуть пальцами, облокотясь на стойку: «Мне как обычно, Гучо». И, потягивая виски (обязательно виски «Single malt Cragganmore» — напиток людей, нашедших в жизни место), обводить взглядом заведение. Отвечать на кивки и приветственные взмахи рук. У Химентеса всегда хватает посетителей. Под потолком жужжат вентиляторы, лениво проворачивая огромные лопасти. Табачный дым, смех и звон посуды.

Потом оставить виски на стойке, подойти к выбранной девице. Но чтоб та обязательно была со своим парнем. И увести ее, обняв за талию, из бара (та счастлива, что Лопес ее выбрал). И чтоб ее парень дернулся вдогон, но его дружки удержали бы его, хватая за руки и торопливо объясняя, кто это был.

И вдруг с сигарой в зубах и с животом, свешивающимся на ремень появилась возможность шагнуть в эту мечту…

Со следующего дня в другом зале, в другом районе Медельина, Пабло Гомес начал на тренировках выдавливать из Лопеса сок, как из винограда.

— Много таких, как ты, сынок, тянет руки из канав. Чтоб тебя оттуда вытащили, надо самому попотеть.

Так говорил Пабло Гомес. И Лопес потел.

Его начали ставить в бои. Ринги, на которых он теперь выступал, были не так зашарканы ногами, канаты не протерты до волокон, залы чище и просторнее, скамьи для зрителей со спинками и публика заметно поденежнее. Лопес подавал надежды. О нем стали хорошо отзываться знатоки.

Однажды, навалившись на канаты, Пабло Гомес свистом остановил спарринг. Подозвал Лопеса, отправив с ринга его партнера.

— Сынок, я тебе приготовил подарок. Едешь со мной на Кубу, на любительский турнир. Это тебя научит кое-чему новому.

В то время отношения с Кубой ненадолго потеплели, и Гомес воспользовался личным знакомством со знаменитым тренером кубинской сборной Саганой (о котором отзывался как о лучшем тренере мира), чтобы включить в турнир своих медельинских парней.

Чуть позже Пабло Гомес сказал:

— На сегодняшний день в мире существуют три ведущие боксерские школы: американская, кубинская и русская. Американская — это обмен тумаками, у кого рука тяжелее, кто первый упадет. Кубинская — постановка работы ног и чувства дистанции. Ты увидишь, как во всех весах ребята Саганы похожи друг на друга: высокие, жилистые, длиннорукие и дьявольски подвижные. Русская школа, сынок, — это ставка на реакцию, ошибки противника и акцентированный удар. Мы, к сожалению, чаще подражаем американцам. Тебе, сынок, желательно попробовать себя со всеми. Для того и едем. И еще, сынок. Ты не думай, любительский ринг — это очень серьезно. Собраться раз в месяц на восемь-десять раундов проще, чем через день настраиваться на три. И ребята там не слабее профи. Особенно кубинцы и русские, у которых нет профессионального ринга.

Лопес готовился к поездке на Кубу не просто серьезно, а так, будто отправляется биться за звание абсолютного чемпиона мира.

И вот он в Гаване. До этого Колумбию он не покидал. Когда и на какие шиши?

В ожидании багажа Лопес ходил по аэропорту, как по храму, с благоговением. По окончании турнира он обязательно выпьет кубинского рому и отведает любовь местной девчонки. Может, ему повезет, и он увидит знаменитого Фиделя.

Лопес завернул в багажное отделение. У вертящегося круга с чемоданами, нечаянно, но весомо наступил на ногу какому-то недоноску. Уже хотел извиниться, но в ответ услышал что-то вроде «хэй». Лопеса услышанное развеселило. Этому мучачесу на ногу наступают, а он выпаливает приветствие. Надо же быть таким трусливым? Потакая своему игривому настрою, щелкнул недоноска по носу. Щелкая, разглядел нос и понял, что перед ним тоже боксер. И увидел кулачок, летящий в лицо.

Будто по лбу залепили молотком.

Лопес понял, что погружается в нокаут. Такая знакомая слабость в коленках, туман в глазах, будто все глубже уходишь под воду… Последнее, что он услышал — еще одно приветствие «хэй»…

Когда очухался, разглядел над собой незнакомое негритянское лицо. Лопес сел. Негр был в униформе.

— С вами все в порядке? — спросил тот по-испански. Лопес кивнул. Хотя порядка не наблюдалось. Левую щеку залило кровью из рассеченной брови. Голова гудела.

Недоноска и след простыл. Зато на Лопеса надвигался Пабло Гомес. Он нес сумку Лопеса.

— Первый раунд, ты проиграл, сынок, — сказал, подойдя, Пабло Гомес. — Теперь тебе придется весь бой думать о защите брови, она не сможет нормально зажить до турнира. А на любительских рингах, сынок, с рассечением быстро снимают с ринга.

Лопеса сняли во втором раунде первого боя. Жеребьевка свела его с неуклюжим марокканцем, которого бы Лопес сделал одной левой, неударной рукой. Но марокканец провел два точных прямых в левую часть лица. Будто сам дьявол нашептывал ему куда бить.

А недоноска будущий кокаиновый король увидел в тот же день и тоже на ринге — тот оказался русским боксером наилегчайшей, «петушиной» категории. Лопес сидел уже на трибуне и смотрел остальные бои дня. Русский проиграл свою встречу с венгром по очкам. И дрался недоносок средненько, весь бой провел в защитной стойке, выжидая подходящего шанса для контрудара. Так и не дождался.

Лопес не восторжествовал. Наоборот, еще больше расстроился. И уже хотел поскорее убраться с проклятой Кубы.

С тех пор Пабло Гомес все меньше работал с Лопесом. С тех пор левая бровь стала уязвимым местом Лопеса, кровоточила после малейшего прикосновения к ней. С тех пор Лопес стал все раньше уходить из спортклуба, все чаще пропускал рюмку-другую рома и пристрастился к кубинским сигарам. Через год после кубинского турнира Пабло Гомес сказал ему:

— Ты никогда не станешь Мохаммедом Али или Пабло-Молотобойцем. Ты уткнулся головой в свой потолок, сынок. А мне это неинтересно…

И Лопесу пришлось оставить ринг и стать членом медельинской преступной группировки в Боготе. Да, он достиг небывалых, гималайских высот в мире наркоденег и беспощадных автоматных стволов. Но от того времени, с неудавшейся боксерской юности осталась у Лопеса неисстребимая любовь к поединкам на рингах и в кино и неискоренимая ненависть к русским.

А теперь какой-то русский уголовник почти точь в точь повторил эту историю со Стивеном Сигалом. Кажется, судьба подарила Лопесу шанс отомстить за прошлое. Но опять проиграл Лопес раунд за раундом, из пяти условий пари славянин уже справился с четырьмя — выкрал трубку Гашека в Праге и череп Левинсона в Африке, устроил так, чтобы в ООН заговорили о российской доле антарктических территорий…

* * *

В десять двадцать к покачивающемуся на невских волнах дебаркадеру Английской набережной причалила «Ракета» из Петергофа. Не битком набитая, как в советские времена, но и не пустая, как бывало в годы мрачной перестройки.

Заскрипел, заходил под ногами трап. Первой на питерский гранит сбежала молодежь, сжимая в несовершеннолетних ладонях пивные бутылки. Следом потянулась степенная семейная публика. А на берегу уже ждали своей очереди, зажав в кулачках потные билеты, какие-то итальяшки, и галдели, словно обрызганные святой водой черти.

Одним из последних покинул борт «Ракеты» малый в расцвете мужских лет, одетый в светлые джинсы и пепельного цвета рубашку навыпуск. Посмотрев на иностранцев и устало поморщившись, словно надоели ему забугорные физиономии горше редьки, человек ступил подошвой кроссовки на разгоряченный асфальт набережной.

— Питер! Прямо не верю! — завел руки за голову человек. — Фу, какая жара!

— И это еще утро! — подхватил русый, с округлыми щеками и широким носом, спутник. Он разглядывал воспетые еще Пушкиным достопримечательности со скрупулезностью провинциала. — А сколько тут смазливых девчонок! Серега, вот ответь, я, вроде, парень видный. Но почему всю дорогу подруги только на тебя западали? Дороти в Вене, Мальма в Ливии, Бана с Лоттой из-за тебя грызлись, потом эта ирландка из Айдахо? А те близняшки в Иркутске?

Пепел прикинул, что Витась пропустил пани из Чехии, вьетнамочку Мэй, Катю и Джейн на круизном лайнере, но решил на этом не акцентировать внимание. Третий и последний член компании тоже сказал свое слово:

— Дас ист фантастиш! А мне ТАМ стало казаться, что я уж никогда не вернусь в Питер.

Пепел столь же внимательно, как Витась Медного всадника,[51] разглядывал заторы на Дворцовом и Лейтенанта Шмидта мостах. Потом проводил взглядом катер с мигалкой на носу и с человеком в камуфляже за рулем. Катер рулил к стрелке Васильевского острова.

— Видишь ли, дружище… — думая о совершенно другом, ответил Сергей Витасю, — Кому принадлежат все самки в конском табуне, слоновьем стаде или волчьей стае? Вожаку. Зато вожак чаще под смертью ходит.

— Чего-то подобного ты и ждал? — спросил Андреас.

Пепел кивнул. Так враждебно родной Питер не встречал его с времен охоты за золотом Акелы.[52]

— Слушайте, мужики, а это что за собор? — Витась некультурно ткнул пальцем.

— Исаакиевский, — сообщил бывший немец и бывший лопесовец.

— Мне б такой загородный особняк… Ексель-моксель! Матка боска! — воскликнул белорус и хлопнул себя по лбу, заставив приятелей оглянуться. Нельзя же так бурно в Питере реагировать на каждый памятник культуры.

— Бритву папашину забыл, — с трагическим надрывом произнес Витась. — Осталась в пакете с книгами. Наверное, уже сперли.

— Ну так беги живей! — Пепел развернул белоруса лицом к причалу и подтолкнул в спину. — Мы тебя подождем на той стороне, под деревьями, в тенечке.

Растолкав последних пассажиров, перебирающих ногами трап, Витась пробежал дебаркадер, но у «Ракеты» его тормознул матрос:

— Билет.

— Слышь, мореман, я забыл тут кое-что. Не узнаешь?

Вообще-то матрос сразу узнал человека, простоявшего на открытой палубе от Петродворца до Питера, просто может он себе позволить, имея такую зарплату, слегка повыдрючиваться, или нет? Слегка повыдрючивавшись, морячок пустил забывчивого пассажира на борт.

Пакет с книгами и бритвой висел на подлокотнике кресла. Белорус вытащил бритву с актуальным названием «Ленинград» и рельефом фонтана «Самсоном», который вчера он наконец-то увидел воочию. Правильно Пепел придумал обойти засады врагов именно таким способом — попасть в Питер из Петергофа по воде.

Книги, которые Пепел предпочел забыть на борту, Серега скупал, двигаясь по России, и внимательно прочитывал. Последние книги были накуплены в Петродворце: «Памятники архитектуры Санкт-Петербурга», «Сто вопросов о Петропавловской крепости» и «Узники Нарышкинского бастиона». Просмотрев их сегодня в кресле «Ракеты», Пепел объявил: «Теперь я знаю про Петропавловку не меньше, чем профессор истории, и всяко больше, чем краевед-любитель»…

…— А я укуренный иду по переулочку, и, улыбаясь на ходу, кусаю булочку, — подпевал радиошансону человек по кличке Диагноз за рулем «форда».

На его месте другой не пел бы, а скулил, но Диагноз шагал по жизни несгибаемым оптимистом. Вот сегодня, казалось бы, никаких поводов для оптимизма нет: он безбожно проспал время общего сбора на Петропавловке, а Диагноз все-таки бандит, не работяга, который может отмахнуться от мастера купленным за пару стольников бюллетенем. Но Диагноз уже придумал отмазку — типа его перепутали с Пеплом и задержали на мосту менты.

На приборной доске, куда обычные шоферюги приляпывают фотки с грудастыми девками, у водителя «форда» красовались три мужских фотопортрета: Пепла, какого-то белоруса и какого-то полурусского-полунемца. Ишь, ловок! И команду успел сколотить!

А ведь полтора месяца назад Диагноз не предполагал, что ему вновь придется поработать на кокаинового короля. Он думал, все закончится стараниями не выпустить Пепла из города и обработкой какого-то Пакета, с которым они малость переусердствовали…

Он не ударил по тормозам только потому, что имел железную выдержку. Проехал еще метров сто, до места, где разрешено парковаться, и там прижал «форд» к тротуару. Здесь Диагноз проанализировал ситуацию и понял, что особо суетиться незачем. Бегун, так похожий на свою фотографию, держал курс на пристань, откуда ему никуда не деться. Если только уплывет на корабле. Так и черт с ним тогда…

Бандит не забыл поставить любимый «форд» на сигнализацию — озорников в городе хватает. Затем пересек дорогу и пружинистой походкой оптимиста направился к дебаркадеру, вертя ключами на пальце левой руки. Правая в кармане грела оружие. Прекрасная отмазка перед Лопесом. Гораздо лучше задержки на мосту…

…Пепел и Андреас взлетели по трапу, отшвыривая всех, кто попадался на пути.

— Убили! Убили! — вопила женщина на пристани. — Ой-ей-ой, что же это делается! Горе то какое! Убили!!!

Под навесом, где висит большая карта Санкт-Петербурга, столпились люди. Громко, с истерическими взвывами звучал мужской голос:

— Налетели, орут, руками машут! Я ж не понимаю, чего они хотят. Они ж не русские. Если б я сразу понял… Может, и увидел бы гада…

Пепел и Андреас узнали матроса с «Ракеты». Под «нерусскими» тот имел в виду притихших, напоминающих стайку испуганных воробушков, итальянцев. Лишь слышался их тихий шепот: «мафия», «мафия».

— Я ничего не видела, ничего не знаю, — ненужно оправдывалась перед всеми кассирша, выскочившая из будки.

— Он же приплыл на нашей «Ракете». А потом вернулся. Пусти, говорит, друг, забыл кое-что. Я и пустил, мне не жалко, — от нервного перевозбуждения матрос не мог заткнуться.

Пепел раздвинул зевак, присел на корточки. Осознавая бесполезность действия, проверил пульс. Витась был заколот в область сердца. Застывший взгляд придавал лицу выражение искреннего детского непонимания. Ножа не было, наверное, бросили в воду.

— Как накаркал, — скорее простонал, чем прошептал Сергей. Слез не было, была сосущая боль за всех тех простых людей, которые помогли Сергею пройти дьявольски опасный маршрут, иногда погибая сами. За портье в Венецианском отеле, отца Баны, сторожа портовых складов во Владивостоке, и вот теперь за самого родного из всех, ставшего верным другом белорусского парня. Сергей преодолел все преграды благодаря им, простым людям разных стран.

— Что у него в руке? — забеспокоился кто-то за спиной Пепла.

— Никак, старинная бритва, — подключился другой голос.

— Механическая, у меня такая же на даче. В шестидесятых мы все такими брились.

— В шестидесятых этот парень мог разве только родиться.

— Когда я подбежал, он был еще жив, — матрос не умолкал ни на миг. — Он бормотал. Я запомнил слово в слово: «Передай Бажене, что ее проклятие сбылось».

— Бредил, — хмыкнул кто-то из толпы.

Пепел закрыл белорусу глаза, поднялся с корточек и молча пошел прочь. Андреас последовал за ним.

* * *

Утреннее солнце жгло немилосердно, последний хилый ветерок сдулся час тому. Поэтому не слабо заплативший, чтобы сегодня оказаться на стенах и бастионах Петропавловской крепости, народ предпочитал из-под зонтов носу не казать. Жара царила неимоверная, до звона в ушах.

Зонты свезли со всех кафешантанов города: разного размаха, с рекламами «Бочкарева», «Спрайта» и даже вездесущего «Чупа-Чупса». Лишь на одном было выведено название неизвестной широким массам фирмы «Шрам». Здесь под вызывающе черным парусиновым тентом веселились потные молодцы и на голову выше парней девицы из модельного агентства «Прима». Если с другого берега Невы бабахнут из гранатомета Шрамовы враги, то положат именно эту никчемную компанию. Сам же Шрам[53] и его ближайшие подручные укрывались под красно-белым кока-коловским зонтом.

Грязноватый пляж у Петропавловки сегодня пустовал. На перегораживающем крепостной мост шлагбауме висела табличка: «Закрыто на дезинфекцию. Завтра крепость работает по обычному расписанию». В дополнение к табличке у полосатых будок и вдоль шлагбаума прохаживалась и прела угрюмая охрана. Все как на подбор черноволосые, смуглые и непробиваемо молчаливые. На их салатного цвета жилетках были прошлепаны трафареты: в желтом круге желтая же крыса, как символ дезинфекции.

Тяжелее всего переживали закрытие Петропавловки экскурсоводы. Эти не уходили просто так. Они прежде подолгу возмущались, трясли официального вида бумагами, упирая на печати и подписи, пугали фамилиями городского и федерального значения. Но не добивались от хмурых дезинфекторов в ответ ни слова.

По Неве в акватории Петропавловской крепости курсировал катер водной милиции.

— А я уж думал, их всех сократили, — прошамкал дед, выгуливающий внука по набережной Кутузова.

— Деа, деа! — сорванец, затряс старика за пиджак, показывая пальцем на Троицкий мост. — Посмотри, сколько дяденек ментов на мосту! Я тоже хочу быть ментом. Как Шерлок Холмс и Дукалис!

Ментов сегодня действительно высыпало до фига. И не только на Троицком, а и на всех тех, что перекинуты через Неву, Малую и Большие Невки, и ведут на острова Петроградской стороны.[54] Въезды на мосты перекрывали рогатки, за которыми тоже толпились люди в погонах. Гаишники, словно дирижеры симфонического оркестра, размахивали палками, тормозя КАЖДУЮ машину, доставалось даже автобусам с трамваями. Ясен череп, образовывались жуткие пробки.

«Особо опасного преступника ловим, двоюродный брат Чекатило», — апатично отмазывались милиционеры. Их жертвы стихийно сбивались в толпы, чтобы костить-материть власть в хвост и гриву.

На круглощеких чиновников Смольного сегодня должна была напасть поголовная икота, должны были перегореть телефоны горячих линий. Потому что не с одной Петропавловкой и мостами творилось неладное, метрополитен бил по городу ниже пояса. Электропоезда со свистом пролетали мимо станций: «Горьковская», «Петроградская», «Спортивная» и «Чкаловская». Машинисты бубнили в микрофоны текст с бумажек, которые им выдавали на планерках: «По техническим причинам поезд проследует без остановок…»

Антигубернаторские силы потирали ладони, придумывая заголовки для ангажированной ими прессы — «Губернаторская засада на дорогах», или вот еще лучше — «Губернатор перерезал городу артерию! Транспортную!!!». А телекомпании засылали виртуозов камеры и микрофона добывать информацию про чуднЫе дела, творящиеся в северной столице в разгар лета.

«Вести» в десятичасовых новостях сообщили, что в Питере, в связи с приближающимся трехсотлетием города, начался строительный аврал, но строители все равно не успеют. По каналу «НТВ» в одиннадцать утра прошел материал, где всерьез заявлялось, что в Петербургском метрополитене случилась очередной глобальный размыв.[55] На этот раз, мол, подводное озеро прорвало в районе «Петроградской»…

…Лопес коснулся лафета, горячего, как музыка карнавалов в Медельине, и отдернул руку. Ствол тянулся к синему русскому небу поверх шеренги домов на противоположном берегу реки. Или Пепел придет в Петропавловскую крепость за оставшийся час, или не придет. Вот и весь карнавал.

Из пяти условий пари славянин уже справился с четырьмя — устроил так, чтобы в ООН заговорили о российской доле антарктических территорий, и был зафиксирован телекамерами на матче Россия-Бельгия чемпионата мира по футболу. Оставался последний пункт пари…

Лопес гадал, чего ему хочется больше: чтобы Пепла подстрелили на подходе, или чтобы он поднялся на бастион, и можно было убить славянина своей рукой, видя налитые болью глаза. Нет, сначала ранить. И вырезать сердце.

Зазвонил телефон.

— Прекрасно, — сказал Лопес, прослушав сообщение. — Аста ла виста (до свидания(исп.)).

Ла квадрилья де лос фантасмос[56] уменьшилась на того ублюдка, которого предатель-немец освободил в Японии. Значит, Пепел в городе. Может быть, уже в крепости. Лопес на его месте так бы и поступил. Вылез бы из шкуры, но прибыл на день, лучше на два раньше, спрятался бы на территории этой гасиенды и вылез из норы незадолго до назначенного времени. Поэтому Лопес заставил своих людей с утра тщательнейшим образом обшарить весь остров, особенно саму крепость. Заглянуть в каждую щель, с щупами пройти песочный пляж, облазить все казематы…

Но кто знает, нет ли здесь тайных укрытий или подземных ходов? Вот что здесь, в этой чертовой крепости, точно есть — так тот же Монетный двор куда не пускают людей Лопеса, не смотря на деньги и связи наркокороля…

…А Пепел сейчас находился в магазине снаряжения для подводного плавания «Ихтиандр».

— Самой подходящей маской считаю Samurai, выпускаемую французской фирмой «SPORASUB», и Samurai Elite с зеркальными стёклами. У вас есть?

— Есть, — равнодушно ответил продавец.

— Мне две штуки. Теперь трубки. Мне нужны с минимальным сопротивлением при движении в воде, то есть они должны не просто не срывать маску с лица при ускорении, но и не вызывать вибрации. Желательно мягкой, изогнутой «по голове» формы.

— Классная охотничья трубка Tubair от BEUCHAT, — чуть ожил продавец, — У нее мягкая нижняя часть и очень удобный загубник. Хорошая трубка для охоты SPORASUB Samurai. Интересна и «мнущаяся» трубка от OMER с длинным названием ZOOM PRO SOFT.

— Мне две любые без клапанов. Теперь гидрокостюмы. Мне нужны типа «сухие». Самое лучшее.

— Ласты с открытой пяткой?

— С закрытой.

— Куканы и буйки?

— Не требуется, а вот ножи нужны обязательно. Что у вас есть?

— Очень хорошие отзывы охотников получили OMER и MARES Compact. Практически не тупятся, удобны в руке, имеют «пилу» и стропорез. Многие охотники используют удобные и надёжные дайверские ножи типа SPORASUB Spada, BEUCHAT Ocean legend и другие похожие на них модели, — продавец был не против пространной беседы со знатоком.

— Мне по охотничьему стилету Snake и Murena от SPORASUB, — заглянул торопящийся Пепел за спину продавцу, — обоюдоострые с «пилой» на одной из сторон. Теперь, подводные ружья.

Проникшийся уважением к клиенту продавец на этот запрос печально вздохнул:

— В наличии только одно ружье. Жара — бешенный спрос. Обещали завезти завтра.

— Какое? — Пепел только зло хрустнул костяшками пальцев.

— Арбалет с направляющим жёлобом для гарпуна, пять бендов, есть возможность крепления катушки с линём, для удобства зарядки присутствует «пятка». Еще патентованная примочка SPORASUB в виде суппорта тоже для облегчения зарядки…

…По дороге к Летнему саду они один раз все-таки остановились. Пепел подошел к старушке на лавочке, сунул ей в карман вязаной жилетки последние нерастраченные деньги.

— На, мать, сходи в церковь, поставь свечку за упокой раба божьего Витася.

— За кого? — переспросила бабка.

— За Витася.

— Ты напиши на бумажке, сынок. Имя какое-то не наше.

— Не на чем писать. Постарайся запомнить, мать. А имя белорусское. Забудешь его, просто помолись за невинно убиенного белоруса…

…На отданной зрителям стене, из-под зонтов выбирались только по нужде. Все прочие вопросы решали при помощи телефонов и официантов.

— Сколько на твоих? — спросил Ильдар.

— Одиннадцать десять, — ответил Перец.

— На моих восемь минут. Мои не могут врать, у меня «Роллекс».

— А у меня «Картье». Ты понял, что не прав?

— Не врубаюсь, почему вы, мужики, сходите с ума по этой Курниковой, — фыркала рядом со Шрамом его подруга на сегодня — Клешнева Юлия, фотомодель русского варианта мыла «Сефгард». — У нее же груди совсем нет. И стерва еще та. Паши Буре ей мало!

Юлька не случайно была так эмоциональна. Курникова — настоящая, живая, — сидела через два зонтика.

— И в теннис она не тянет, — никак не могла успокоиться Юлька. — Ей этот корт нужен только для одного — чтобы было где задницей вилять перед камерами. И что в ее заднице такого, вот скажи мне? На что там глядеть?

— Пока не знаю. Когда мимо пойдет, разберусь, — пообещал Шрам.

— Больше ставок не принимают? — интересовались под зонтом с рекламой «Степан Разин навсегда».

— Не принимают. Я думаю, уже не на кого принимать. Но это, подчеркиваю, мое личное мнение…

Под зонтами, не уставая, вливали в себя напитки разной крепости и рекламной раскрученнности. Это в точности соответствовало врачебным рекомендациям — в жаркую погоду следует употреблять как можно больше жидкости.

* * *

Дизельный катер «Везувий» водоизмещением двенадцать тонн, длиной четырнадцать метров, высотой борта два метра с четвертью и осадкой один метр пятнадцать сантиметров дрейфовал возле Троицкого моста, там, где Нева распахивает объятия вокруг Заячьего острова.[57]

Катер сносило по течению. Когда он оказывался напротив дальнего края Иоановского равелина, заводился двигатель, и малое судно вновь возвращалось на исходный рубеж. Экипаж «Везувия» насчитывал двух человек в форме речной милиции. Один в кресле рулевого курил, забросив ноги на штурвал. Второй исполнял боевое расписание на корме возле пулемета.

Станковый пулемет системы Дегтярева был стеснительно закрыт брезентовым чехлом. Для нужд экстренного реагирования у обоих «матросиков» лежали под рукой автоматы Калашникова. Но оба полагали, что их активная работа на Лопеса ограничится прошлыми заслугами: попыткой перехватить Пепла на старте и выводом из игры приятеля Пепла. А сегодня бойцы просто досыта покатаются на катере.

Дежурящий на корме завидовал рулевому — лысину подельника прикрывала от жары крыша рубки, а не жалкая фуражка, и боролся с соблазном забросить в невскую воду удочку на окушка из семейства нефтестойких. Человека на корме примиряло с действительностью одно — скоро все закончится. Закончилось все и в правду скоро.

У кормового борта из Невы вынырнула обтянутая капюшоном гидрокостюма голова. Лицо скрывала маска для ныряний. Потом аквалангист отплыл от катера метра на два, и над водой появилось заостренное жало гарпуна. Подводное ружье нацелилось в широкую спину человека, сидящего на корме.

Гарпун с яростной мощью вырвался из канала ствола, стальной молнией сверкнул на солнце и вошел бойцу, мающемуся на корме, между лопаток. Сдавленный вскрик, глухой удар о деревянную палубу. Аквалангист, подтянувшись за край и навалившись грудью на борт, дотянулся до лежащего на кормовой банке «калашникова». И срезал очередью рулевого, как раз схватившегося за оружие.

Человек в акваланге, в маске и без ласт, которые он заблаговременно скинул в воде, забрался в катер. Переступая через сраженного гарпуном часового, больно ударился коленкой о выступ под брезентом, выматерился, отбросил ткань, присвистнул и произнес прежнее ругательство уже с другой интонацией — радостного удивления…

…— Пепел! — взревела Невская куртина от Государева до Нарышкина бастионов. Радостно завизжали женщины. По всей стене из-под зонтов заблестели окуляры биноклей.

Бинокли приблизили палубу «Везувия». Гости разглядели на борту речного судна две фигуры: один человек сидел в кресле рулевого, второй на корме возился с пулеметом, его лицо скрывала маска аквалангиста. Катер тихо чапал по течению вдоль Петропавловки, вскоре он должен будет поравняться с занятой гостями Невской куртиной.

— Который из них Пепел?

— Почему он не снимает маску, в ней же от жары свихнуться можно?

— Как начнется плотный огонь, он сразу нырк в Неву, только его и видели. А потом вынырнет уже в другом месте.

— Он собирается плавать вокруг крепости и отстреливать охрану. Умно!

— Умно? А если нас зацепит?..

Враги тоже не прохлопали появление Пепла. Радиоэфир в окрестностях Петропавловки всполошено заголосил на испанском, арабском и русском языках. И тут с борта катера «Везувий» заговорил пулемет.

Скошенный первой же очередью скатился по каменному откосу в Неву часовой возле Государева бастиона. Другие охранники заметались в поисках укрытий…

…— Да спустись в метро, зайди в любой вагон. Там каждая вторая баба, приодень, подкрась, навсегда затмит вашу Курникову, — зудела мухой Юлия Клешнева. — А загони свою Курникову в баню, смешай с голыми бабами, замучаешься разыскивать.

Идея с Курниковой в бане Шраму понравилась.

Под другими зонтами красавицы расспрашивали кавалеров про лихого и загадочного Сереженьку Пепла. Кто такой, сколько лет, женат или свободен.

— В Чечне неизвестный освободил двадцать четвертого июня трех заложников из плена боевиков! — шелестел газетными вырезками и горячился Ильдар, споря с собеседником о предполагаемом маршруте Сергея, — Если «неизвестный», значит Пепел. Кто ж еще?

И в этот момент внизу сухо протрещала автоматная очередь. Мужские руки инстинктивно дернулись к подмышкам. Но там было пусто.

В последнем пункте пари обговаривалось условие: никакой стрельбы на территории Петропавловской крепости, та сторона, что применит огнестрельное оружие внутри крепости, считается проигравшей. Иначе кто из уважаемых людей привел бы сюда, под пули, своих девочек? Да и самим уважаемым людям подставляться под шальной свинец не было никакого резона.

— Вы же обещали, что никакой стрельбы! — Курникова втягивала голову в плечи, а в ее голосе явственно нарастала истерика.

— Значит, было это в Америке. Пепел со своими кентами зашел в бар и заказал водку. А ему, значит, туда кубиков льда насыпали. Ну он, значит, попросил у бармена чайную ложку, все кубики выловил нафик, а водку выпил. А на следующий день, значит, пошли разговоры. Что русские водку чайными ложками жрут, — очень серьезно рассказывал девицам боец под зонтиком «Шрам».

— Это за стеной. Внутри стрелять не станут. Вам нечего бояться, Аня, — успокаивал теннисистку ее телохранитель…

…По расписанию его место было на катере «Везувий», но Диагноз опоздал. И, поощрив за убийство белоруса, Диагноза с автоматом поставили в самое безопасное место, но на самый солнцепек — охранять участок от бастиона Головкина до бастиона Меншикова. Через канал — красные стены Артиллерийского музея и парк, далеко влево на сегодня вымерший плавучий ресторан «Парус» и плешь вертолетной площадки.

Бульбаша Диагноз развел на дешевую фразу: «Улыбнитесь, вас снимают скрытой камерой», и когда доверчивый лох, распахнув рот, зашарил глазами по сторонам, Диагноз не мешкал.

В десятый раз проходя вдоль канала, Диагноз даже споткнулся от неожиданности. Глаз кольнул яркий блеск. На каменной кладке откоса возле самой воды лежал предмет, с силой неоновой лампы преломляющий солнечный свет. Таких солнечных зайчиков пускают драгоценности в кинофильмах и на витринах ювелирных магазинов.

Сердце в груди бойца заработало паровым молотом. А вдруг и правда это алмаз? Тут собрались такие люди, что могут себе позволить алмазами «блинчики» пускать. «Почему же я его раньше не видел?» — подумал Диагноз. И тут же нашел ответ. Наверное, сюда падала тень, а сейчас солнце переместилось.

Диагноз огляделся по сторонам. Никого. Может, с бастионов кто-то из колумбийской братвы следит за ним, ну и плевать. Мало ли что могло насторожить патрульного?

И боец изменил предписанный маршрут. Он сбежал по каменному откосу. Перевесил автомат из положения «на груди» в положение «за спиной». Наклонился и протянул руку к предмету, который все и больше и больше напоминал алмаз.

Показалось, будто против здравого смысла сама вода взмыла вверх двумя темными щупальцами. Щупальца вцепились в охранника и рванули вниз. Вместо дневного света глаза застлала серо-зеленая муть. Тело окутала холодная невская вода. Охранник вцепился в чьи-то скользкие руки, пытаясь отодрать их от себя. И… Что-то острое, длинное и беспощадное впилось со спины под сердце.

Невыносимо яркая, внутренняя вспышка ослепила глаза, вода хлынула в распахнутый беззвучным криком рот. И мир захлопнулся, как крышка гроба…

…На ходу пристегнув штык-нож к стволу трофейного «калашникова», Пепел отщелкнул магазин и, передернул затвор. Патрон из патронника кувыркнулся в траву. Пепел избавлял себя даже от малейшего соблазна нарушить один из параграфов последнего пункта пари.

Откуда только не фотографировали Петропавловку. С вертолета, с Дворцовой набережной, со стрелки Васильевского острова, изнутри, с крепостных стен, с башни Петропавловского собора, со стороны зоопарка… Пепел изучал фотографические виды Петропавловской крепости, иногда даже вооружаясь лупой, и теперь знал наперечет уязвимые с точки зрения преодоления стен места. Их было полно: раскидистые и высокие, выше куртин, тополя, зачастую растущие впритык к стенам; ниши и окна Петровской, Невской, Екатерининской куртин, с которых легко перебраться на стены. И вдобавок несколько водосточных труб. Одна из таких труб торчала на изгибе Кронверкской куртины, там, где стена переходила в Меншиков бастион.

Марш-бросок по открытому пространству до водостока. На бегу Пепел заметил, что выставленный на этом бастионе часовой его засек и играет тревогу. Проблему быстрого подъема по трубе помогли решить часто расположенные крепежи. Амулет Баны под гидрокостюмом стучал в его сердце. Короткая пробежка по стене, и вот Сергей на Меншиковом бастионе. Где уже ждут.

Коренастый, черноволосый, с тонкой щеточкой усов над губой часовой не спешил атаковать врага в одиночку. Сергей, пока не поспела подмога, попытался поразить бойца классическим штыковым выпадом в живот. Латинос проворно отскочил, уходя от острия штык-ножа. Второй выпад Пепла ему пришлось отразить, подставляя наваху. И тут, к облегчению колумбийца, подоспели двое его запыхавшихся дружков.

Сталь длинных складных ножей — навах скрестилась с военной сталью отечественной ковки. Пепел прикладом блокировал колющие, секущие, режущие удары, подставлял под испанские ножи ствол, просто уворачивался. И бил сам. Штыком и прикладом.

Хорошо достал как раз того, со щеточкой усов. Раненый колумбиец отступил к внутреннему краю стены, опустился на колени и выронил нож. Приложил ладонь к груди, потом отнял ее, испачканную в крови, посмотрел на кровь помутневшими глазами и снова прижал ладонь к ране. Пепел краем глаза углядел, как по пологому подъему на бастион несется еще один персонаж. Араб, одетый в белые просторные куртку и шаровары, с узкой зеленой полосой на лбу и непонятно почему — пустыми руками.

Теперь, когда Сергею противостояло всего двое, стало сказываться преимущество в длине холодного оружия. Пепел атаковал, теснил колумбийцев, и те отступали к противоположному выступу стены.

Вдруг один из латиносов что-то выкрикнул по-испански, и оба противника Пепла со всех ног бросились наутек в разные стороны. Сергей опешил, а на него уже налетал человек восточный внешности в развевающихся белых одеждах. Правая рука араба сжимала продолговатый черный предмет.

Как фотовспышка в ночи, полыхнуло озарение, и в голове мгновенно сложилась цепочка: араб — без оружия — зеленая повязка на голове — коробочка в руке. Забросив автомат на спину, Сергей ухватил за рубаху и пояс зажимавшего рану ладонью латиноса, и швырнул безвольное тело в объятья приближающегося шахида. А сам перемахнул через каменный выступ стены на оцинкованный скат и заскользил по нему.

Сзади рвануло. Взрыв заложил уши, посыпался дождь из каменной крошки, мимо пролетели белые тряпичные ошметки. Пепел удержал себя на краю оцинкованного ската, вцепившись в отгиб последнего кровельного листа. Можно было вновь карабкаться наверх. Но выйдет долго, и наверху ему успеют организовать встречу двое латиносов. Сергей увидел внизу под собой газон и отпустил руки…

…Стоило прогреметь взрыву, как одинаково истошно завизжали Курникова и Юлька. Обе красавицы нырнули каждая под свой столик.

— В Чите сотрудник МЧС спас от завала пятерых шахтеров. Если имени эмчеэсовца не назваер, значит, это Пепел, — не замечая ничего вокруг, упоенно тасовал вырезки Ильдар.

Вскочил, бросился к краю стены, перегнулся через стену Ридикюль, вернулся оттуда, страшно ругаясь. В сердцах раздавил жестянку с недопитым пивом, и шипящая жидкость плеснула ему на руку.

— А бомбы и гранаты — это не огнестрелка, это боеприпасы.

— Так это ж прошлогодняя заметка! — возмутился Перец, спорящий с Ильдаром о возможном маршруте Сергея.

— Ну и что? Все равно это Пепел, — не терял веры в кумира татарин.

Шрам тоже выматерился:

— Так-перетак, провел нас Лопес со своим адвокатишкой. Ловко состряпали бумагу.

— Тогда ж никто не думал, что дело дойдет до финала.

— Как, никто не думал! Я думал! Уж ты-то знаешь, сколько я поставил на Пепла!

И вместе с этими словами к Шраму внезапно пришла еще одна запоздалая догадка. О том, что делают тут, на территории Петропавловки, сразу показавшиеся ему странными лица арабской наружности…

Если уж быть точным, то палестинцев и иранцев, Лопес выкупил формально у шейха Иссина,[58] понимая, что на самом деле покупает людей Бен Ладена. Все эти бойцы являлись шахидами.[59] Их готовили, то есть религиозно-идеологически обрабатывали и обучали самовзрывному делу в организациях «Джаль Кашмир» и «Воины ислама», для терактов на территории Израиля и Йемена. Шахидам было все равно, где именно им придется подорвать тротил, которым их увешали. Лишь бы после героической смерти во имя Аллаха они попали в обещанный рай, лишь бы их семьям были выплачены обещанные деньги…

…Андреас полосовал из станкового «дегтярева» залегших за стенкой между Иоановским равелином и Государевым бастионом, укрывшихся за деревьями, перебегающих с места на место бойцов наркокороля. Те отвечали щедрыми автоматными очередями.

Окна рубки разлетелись от первых же пуль. Тело рулевого, привязанное к сиденью возле закрепленного штурвала, вздрагивало и вздрагивало от попаданий. Пули рвали деревянную обшивку речного суденышка в щепу. Пули свистели у Андреаса над головой, одна по касательной зацепила плечо.

Мотор «Везувия» продолжал молотить на малых оборотах, двигая катер вдоль крепости. Почти не умолкал пулемет, безостановочно пожирая матерчатую ленту с патронами. Когда одна заканчивалась, Андреас заправлял следующую, доставая ее из цинковой коробки. Русский немец не видел, уложил он еще кого-нибудь или нет. Кажется, попал, но это значения не имело. Главное — отвлечь на себя как можно больше вражьих сил со всех бастионов и крутин. Чтоб у Сергея на пути остались единицы.

Андреасу было наказано продержаться на катере пять минут с момента, как плавсредство окажется в его руках. Пять минут истечет — акваланг на спину, прыгай за борт и уплывай хоть в Финский залив, главное — подальше от кровавой Петропавловки. Пять минут давно прошло, но Андреас не покидал катер. Чем больше врагов отвлечено, тем легче Пеплу. Пока есть возможность держаться, он будет держаться, рана пустяковая…

Стоило подумать о ране, как левое плечо онемело от нового попадания. Это уже серьезно. Опустившись на дно катера, Андреас сорвал с лица аквалангистскую маску — теперь маскировка ни к чему, Пепел уже должен находиться внутри крепости — и, вытащив нож, отсек резиновые стяжки маски. Одной рукой с помощью зубов он перетянул плечо примитивным жгутом. Однако с такой раной ему до спасительного берега все равно не доплыть. Значит, нечего и пытаться. Ладно, чему быть того не миновать, зато похоронят в родной земле.

Андреас перевел пружинный буфер, находящийся в затыльнике пулемета, в режим максимального темпа стрельбы — тысяча двести выстрелов в минуту. Чтобы успеть израсходовать как можно больше патронов. А из-за дальней оконечности Заячьего острова, на которой стоит Алексеевский равелин, навстречу «Везувию» выдвигался еще один, быстроходный катер…

* * *

Первого июля операторы мобильной связи могли подслушать много любопытных звонков. Из Смольного и в Смольный, из милицейского главка и в милицейский главк.

— Что у вас там происходит? Мне сигнализируют подчиненные, дескать, стрельба, с катера бьет пулемет. И с самого верха тоже уже звонили. Волнуются, требуют объяснений.

— Так и объясняйте. Все же заранее обговаривали. По просьбе уважаемых правительственной делегации Колумбии Петропавловская крепость арендована для проведения на ее территории игры в пентбол. В игре принимает министр энергетики Колумбии, а также наши российские бизнесмены и политики. Оснащение для игры используется самое современное, в точности имитирующее грохот настоящего оружия. Плюс приглашены киношники для создания спецэффектов, дающих ощущение реального боя.

— Хорошо, хорошо, я так… просто волнуюсь. Всех успокою, извините, если отвлекаю. Подождите! Скажите, как там Пепел? Жив еще? Хе-хе, нет, я ставил против него…

…Нет ничего упоительного в ситуации, когда за тобой гонятся пять шахидов, которым всего и нужно-то оказаться рядом, лучше, конечно, для верности схватить тебя за рукав, и нажать на кнопочку. Регби со смертельным исходом. Одно преимущество на стороне убегающего — смертники утяжелены весом тротиловых шашек.

Двое шахидов выскочили из-за угла Прокурорского дома. Двое рванули наперерез от здания великокняжеской усыпальницы. Последний сел на хвост возле собора, появившись со стороны здания казначейства.

Выбирать не приходилось. Пепел свернул к Петропавловскому собору.

Главную достопримечательность крепости загодя готовили к трехсотлетию северной столицы, для чего забрали в идущие от фундамента до шпиля[60] строительные леса. Пепел подтянулся на руках и побежал по пахнущему сосновой смолой деревянному настилу. Сзади незамедлительно затопали преследователи. «Тут в клещи и коробочки не возьмешь, тут вам гуськом придется побегать».

Оббежав первый круг, обливающийся потом Сергей добрался до деревянной лесенки, ведущей на второй ярус. Потом на третий. С лесенки на лесенку, с яруса на ярус, хрипящий от усталости Пепел забирался все выше. В такт бегу монотонно бил по спине автомат с пристегнутым штык-ножом. Только наверх. Отсюда уже как на ладони были видны пестрые зонтики со зрителями, отдающий неслышные приказы в рацию Лопес у задравших жерла сигнальных пушек, и гордо противостоящий превосходящим силам врага катерок. Зря ты это, Андрюха.

Шахиды ломали ногти, рвали одежды о гвозди, но упрямо преследовали Сергея. Наверное, они заранее торжествовали победу — куда неверный денется? Он заберется на самый верх и ему останется только превратиться в птицу.

Но не зря Сергей так скрупулезно изучал все входящие в этот музейный комплекс достопримечательности. За балками и перекрестьями лесов промелькнули башенные часы. Куранты показывали тридцать пять двенадцатого. Как мало времени!

Не утяжеленному взрывчаткой Пеплу повезло обогнать преследователей на целый ярус. Наконец, Сергей добрался до яруса лесов, огибающего башенку соборной звонницы. Оставалось только перенести ногу за подоконник звонницы, и он внутри, за прочной стеной старинной кладки.

Пепел, мягко ступая по скрипучим доскам, вернулся к отверстию в полу — выходу с лестницы на этот ярус. И лег на заляпанные краской и цементом доски. Как человек, будь хоть гедонист, хоть смертник, карабкается через люк наверх? Правильно, первым делом просовывает в отверстия руки.

Руки первого шахида выдвинулись из люка. В правой ладони, как и предполагал Пепел, была зажата смертоносная коробочка пульта. Сергей захватил кисть шахида в «замок» и со всей силой сжал пальцы смертника на красной кнопке.

И ласточкой бросился к башенке.

Каких-то три шага, а словно марафонский забег.

Пепел перевалился внутрь звонницы в тот самый миг, когда на высоте в сто десять метров от петропавловской земли лопнул воздух.

Разнесло в клочья голубей, гадивших на крыше собора. Собор окутала бело-серая пыль. Взрывной волной качнуло колокола, и тревожный набат поплыл над Петербургом. В окно зашвырнуло обожженные обломки досок, одной головешкой Пеплу досталось по скуле. И долго, долго гремели обваливающиеся строительные леса.

Черта с два Лопес поверит, что Пепел погиб. Поэтому медлить было нельзя, Пепел сбросил чуть ли не хлюпающий от стекшего пота гидрокостюм — так осьминог меняет цвет при помощи пигментных клеток. Может, это хоть на десять секунд обманет уцелевших преследователей. По винтовой лестнице башни бегом спустился в собор. Пронесся сквозь красоты внутреннего убранства[61] и выбежал на улицу через обращенные к Комендантскому дому двери.

* * *

Катер «Везувий» окутывал густой приторно сладкий дым. Подстреленный двигатель заглох, и речное судно продвигалось по Неве со скоростью течения. Закончились патроны к «дегтяреву». Раскаленный ствол пулемета потрескивал, остывая. «Увидеть Питер и умереть! Увидеть Питер и умереть! Увидеть Питер и…» — мантрой повторялось в колеблющемся на грани яви и небытия мозгу Андреаса.

Рубка и борта превратились в решето, и в дырки било по глазам слепящее солнце. Андреас, держа палец на курке «калашникова», лежал в луже крови и груде пулеметных гильз калибра 7, 62. Не смотря на то, что в теле застряло не меньше пяти свинцовых пуль, Андреас еще каким-то образом цеплялся за жизнь и ждал, когда второй катер подойдет поближе.

Ясно, что лопесовские парни не захотят рисковать и, прежде чем перепрыгнуть на борт «Везувия», польют его пулевым ливнем.

«Ну давай, давай, еще немного», — шептал русский немец… вернее сейчас уже снова и навсегда просто русский человек по имени Андрей.

Вот уже тарахтение мотора слышится совсем близко. Доносятся фразы на испанском и бряцанье оружия. Андрей, опираясь рукой на банку, из последних сил приподнял себя над бортом:

— Ну что, не ждали? Налетай по одному на русского матроса, — ему показалось, что он крикнул эти слова. На самом деле едва прошептал окровавленными губами.

В единый треск слились его очередь и автоматные очереди с вражеского катера…

…У входа в казематы Нарышкина бастиона стоял шахид. Все в тех же белых одеждах и зеленой повязке на лбу. С короткой бородкой.

Смертник улыбался, по-паучьи разведя руки. Наверное, ему мерещился близкий рай и заждавшиеся гурии. Пропуск в рай, неверный по имени Папел… или Пелеп?.. или Пелп?.. короче, этот гяур бежал прямо на араба и, похоже, не собирался сворачивать.

Пепел не собирался сворачивать, «куриный бог» стучал в его сердце. Сергею необходимо было попасть в казематы Нарышкина бастиона, потому что там существовал лаз наверх по вентиляционному отводу. Но сначала следовало разойтись с шахидом, и техника регби здесь уже помочь не могла. Когда до смертника оставалось метра три, Сергей коротко размахнулся и дротиком метнул автомат Калашникова.

Широкое лезвие пристегнутого штык-ножа с вкусным хрустом пробило смуглую грудь. Под белыми одеждами на связки шашек плеснулась густая, почти черная кровь. Араб с искаженным беспредельным изумлением лицом, выронил пульт, схватился двумя руками за ствол автомата и осел на асфальт.

Пепел подхватил выпавший пульт и вволок мертвеца в дверь бастиона. Затем Сергей запер дверь на мощную щеколду, отрезая от казематов набегающих отовсюду колумбийцев с навахами.

Минут пять колумбийцы безуспешно бились плечами в дверь и царапали ее ножами. Наконец, появился вызванный по рации от Васильевских ворот последний шахид. Колумбийцы, заметив его, дружно закричали, чтоб тот поторапливался. Но взрывчатка с пояса смертника не пригодилась. Нарышкин бастион сотряс взрыв изнутри.

Двери сорвало с давно проржавевших, но добросовестно выкрашенных петель, их створки взрывом швырнуло в столпившихся людей. Кого-то сшибло, кого-то придавило, кого-то размазало по стенке.

Пусть Петропавловка и крепость, но эту крепость никто за ее почти трехсотлетнюю историю не штурмовал. Ни, когда она служила форпостом, ни, когда она являлась политической тюрьмой. Сегодня музейный комплекс «Петропавловская крепость» впервые на своей каменной шкуре испытал, что это такое — штурм…..Потянуло легким ветерком, и Лопесу в доказательство победы принесли рваную и окровавленную рубашку пепельного цвета, но он не верил. Доложили, что русского погребло обрушившимися стенами в казематах Нарышкинского бастиона, но он не верил. А наверху, на смотровой площадке этого бастиона, как ни в чем не бывало, остались стоять две пушки, нацеленные в сторону Эрмитажа. Действующая и запасная, чтобы выстрел раздался обязательно.

Лопес погладил горячий выкрашенный в хаки ствол, русский притаился где-то в толще каменных стен, но время работает на Лопеса. Последний пункт их спора — Пепел должен, потратив на кругосветное путешествие семьдесят девять дней, дать залп из сигнальной пушки Петропавловки именно 1июня, именно в двенадцать ноль-ноль, причем на территории крепости обоим сторонам запрещено использование огнестрельного оружия.

Лопес не верил, что русский погиб, но время работало на Лопеса. Благодаря его кошельку, сегодня залп состоится, но должна произвести официальный выстрел (под контролем инструктора) только что принятая в почетные граждане Петербурга теннисистка Анна Курникова. Это символично, как плевок в могилу — вместо русского мужика русская баба. Вот уже какой-то щедро оплаченный местный майор за ручку сопровождает даму к пушке от зонтиков.

Сзади раздалось поскрипывание, треск, что-то с грохотом упало и покатилось.

Лопес обернулся, выплюнул нервно измочаленный зубами огрызок сигары и хищно оскалил зубы в улыбке. Ну конечно, он не верил, что русский мертв. В глубине души он желал именно такой предстоящей развязки.

Сорванную полоску жести, прежде закрывающую вентиляционный воздухоотвод, переступал ОН — русский. Почти тот самый, что в Гаванском аэропорту ударом кулака погубил Лопесовскую карьеру боксера. И только что прилетевший со стороны Ладоги слабый ветерок трепал рваный тельник на торсе противника.

Щедро оплаченный майор под ручку с Курниковой замерли на полпути. Русского надо во что бы то ни стало убить. И тогда старый тренер Пабло Гомес положит тяжелую ладонь на плечо и произнесет: «Ты хорошо поработал, сынок». Кто сказал, что тренер давно умер? Нет, он жив, он придет, он похвалит. А похвала Пабло Гомеса стоит больше всей прожитой жизни.

Лопес нагнулся, вжикнул «молнией» на сумке, которую у него на входе никто не проверял — еще бы посмели проверять самого Лопеса! — и достал из нее автомат Калашникова со складным прикладом. Пусть русского убьет хорошее, надежное оружие его собственной страны. Лопеса уже не волновал такой пустяк, что он нарушает условие пари, под которым ставил свою подпись. Нет ничего в этом мире кроме жары, автомата в руках и русского боксера из гаванского аэропорта по имени Пепел.

Под финал путешествия фортуна заставила Сергея испробовать на собственной шкуре и самые экстремальные виды туризма. Сначала дайвинг, теперь спелеологию. Грязный, как краб-костюмер, исцарапанный острыми выступами камней и малость ослепший от ударившего по глазам после мрака завала солнца Сергей выкарабкался из воздуховода. «Так я и знал, — подумал Пепел, увидев, как Лопес выпрямляется с автоматом в руках. — Это всего лишь жирный шулер. А шулеров наказывают беспощадно».

За взрослую жизнь Лопес так и не научился подавлять странное волнение, которое вызывало в нем прикосновение к оружию. Приклад автомата, пистолетная обойма, рукоятка гранаты пушечный снаряд так тяжело и властно ложились в ладонь, словно вливали через нее слепую и безжалостную силу, заключенную в них. И сила эта незаметно начинала пьянить, заполнять грудь, напрочь вытесняя повседневные тревоги, тоску одиночества, горечь разочарования и прочие смутные порывы. Лопес развернул складной приклад. Палец наркокороля сдвинул предохранитель.

Пепел чуть ускорил шаг.

Правый указательный Лопеса лег на спусковой крючок.

Пепел перешел на бег.

Лопес упер приклад в плечо, прищурился, повел стволом и нажал на спуск.

Пепел прыгнул и перекатился под защиту накрытых брезентом ящиков со снарядами. Брезент кашлянул облачком выколоченной пыли. Стеклянно звякнули пули о латунь снарядов, пронзительно зажужжала отрикошетившая пуля.

Очередь прервалась, и Сергей услышал, как звенят, прыгая по камням, гильзы. Между ящиками и пушкой пролегали метров десять открытого пространства. Последние десять метров кругосветного марафона. Такие же последние, как минута, что осталась до урочного часа — двенадцати ноль-ноль дня по Московскому времени. Сергей достал из кармана тротиловую шашку, снятую с шахидского пояса.

Лопес торжествовал. Коррида окончена, измотанный, утыканный бандарильями бык завалился на песок. Осталось нанести завершающий удар тореадора. Удар милосердия, отправляющий безмозглое животное пастись на изумрудных равнинах заоблачных пастбищ. Удар на публику, под грохот аплодисментов.

Лопес медленно и устало шаркал подошвами к ящикам, откуда русскому бежать было просто некуда.

Пепел бросил взгляд на часы. Двадцать девять секунд. Если искать аналогию поднявшемуся на торговле кокаином колумбийцу в зверином мире, то это тварь, паразитирующая на человеческих удовольствиях. Лобковая вошь, поражающая человека в сладчайшую из минут. И Сергей должен раздавить гниду. Быстро выглянув из-за ящиков, русский швырнул шашку за спину наркобарону.

Лопес узнал пролетевший мимо предмет. Взрывная шашка. Пор Диос! Лопес понесся к пушке, чтобы спрятаться за железным щитом… Но ведь запал не горел! Синьор бросил взгляд на продолжающую катиться по граниту шашку. Не горит, Мадре де Дио! Не проведешь, русский недоносок, как ты провел меня однажды в багажном отделении аэропорта! Лопес развернулся, готовясь поливать и поливать из автомата ящики и того, кто за ними…

И горло вдруг пронзила невыносимая боль… Такая невыносимая, что онемели руки. Такая невыносимая, что ноги перестали держать и тело стало заваливаться назад. Почему? Почему сейчас?!!!

Промахнуться Пепел права не имел. Из горла Лопеса торчала выкидуха.

Наркокороль выронил автомат, сделал несколько шагов назад, пытаясь удержать равновесие, и упал под пушечным стволом.

Сергей быстро прошагал к орудию. Оставалось пятнадцать секунд. Снаряд для залпа в зарядном устройстве пушки отсутствовал.

До полудня оставалось десять секунд. И пусть Лопес уже тем проиграл пари, что нарушил одно из его условий, но Сергей намеревался доиграть честно. Чтобы никто не смог вякнуть.

На раз Сергей достал снаряд из ящика, на два с лязгом кинул снаряд в лоток, на три снаряд исчез в стволе. И Пеплу еще пришлось некоторое время ждать. Целых пять томительных секунд.

Ровно в полдень, или в «адмиральский час», как говорили во времена, родившие традицию стрелять из пушки, горожане услыхали привычный залп. Все нормально, так и должно быть, жизнь катится привычным порядком. Залп ударил по перепонкам сидящих под зонтиками и заложил уши ватой.

А за миг до выстрела Сергей Пепел увидел, как издыхающий Лопес нашел силы оторваться от земли, подтянулся за ствол и оказался напротив дула… Холостой пороховой шквал швырнул кокаинового короля долой со стены русской крепости. На вечно холодные камни Петербурга…

…Две фотомодели проводили взглядами потряхивающую короткой юбчонкой блондинку и понимающе переглянулись. Блондинка сердито раздвинула помехи в виде пожимающих друг другу руки людей и встала перед Шрамом.

— Меня могли ранить, меня, Курникову, вы это понимаете!? Кто оплатит моральный ущерб!?

— Тот, кто вас пригласил, — ответил Шрам, — уже ничего оплатить не сможет.

Все после пушечного грохота, не говорили, а почти кричали. Того, кто пригласил Курникову и снял на сегодняшний вечер четыре ресторана гостиницы «Невский Палас», этого самонадеянного богача сейчас «соскребали» с камней молчаливые дезинфекторы. На их салатного цвета жилетках были прошлепаны трафареты: в желтом круге желтая же крыса, как символ дезинфекции.

— Программа вечера остается в силе, Анечка, — одновременно обворожительно и нагло, как только он умел, улыбнулся красавице Шрам. — «Невский Палас» до утра, и лучшие люди города у ваших кроссовок.

— Если хотите, можете выстрелить из пушки. Ведь я воспользовался вашей очередью? — сказал слово приме и Пепел.

— Вы так считаете? — Курникова пальнула в Пепла заинтересованным взглядом. — Стрелять не хочу. И так все уши заложило. А вот…

— Сегодня поставим на уши «Палас», а потом куда? — от радости не переставал хлопать Пепла по плечу Ильдар. — Наверное, захочешь отдохнуть? Отдых за мой счет, который здорово пополнился с твоей победой. Канары, Сейшелы, Ямайка?

— НАШИ турагенства, — выступил вперед Ридикюль, незаметно оттирая Ильдара, — из патриотических соображений готовы предложить бесплатно двухнедельный тур в любую точку Земного шара!

— Текилы выпьешь со мной на брудершафт? — от радости не знал, чем еще угодить победителю татарин Ильдар, — Ты ведь любишь!

— Теперь как отрезало, — устало улыбнулся герой. — Только водки. Русской водки!

— Может быть, в Таиланд? — предложила Клешнева. — У нас с девочками из агенства… модельного агенства, — поспешно добавила она, — через неделю начнется турне по Таиланду, будем демонстрировать русские меха. Там есть на что посмотреть.

Хотя Пепел намек понял, виду не подал.

— Я рекомендую Флориду, — со значением кокетливо сообщила вьющаяся рядом Курникова. — Пляжи, море. Я тоже через недельку туда вернусь. Вы хотите во Флориду?

— Нет, — признался Пепел, — уж лучше вы к нам. Айда со мной на Валаам?

Поскольку Лопес был мертв, означенную в пари атомную сумму требовать стало не с кого. Скромными приобретением Сереги за вояж оставались последний неограненный алмаз и портрет красавицы кисти венецианского сластолюбца. Портрет красавицы Сергей подарит приятелю Пакету. Кстати, где он, почему не поздравляет? Неужели не пришел, потому что не верил в мою победу? Сергей даже немножко обиделся на друга.

А алмаз можно прокутить, хоть с теннисисткой, хоть с любой другой подругой. Да ведь Пеплу и не нужны были грязные деньги Лопеса. Уже хорошо, что пусть всего на месяц, на неделю или день Сергей сломал слаженный процесс движения ядовитых кокаиновых рек. По Колумбии, по России, по миру. «Куриный бог» больше гневно не стучал в его сердце.

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ

Примечания

1

31

название ринга в боях без правил
«Полевой, серый». Цвет германской военной формы.
То есть когда еще существовала Австро-Венгрия, управляемая Габсбургами, и частями которой являлись Чехия и Словакия
Адрес подпольной штаб-квартиры «Нового абвера» в Берлине.
В украинском языке буква «ы» пишется — «и»
Самая высокая гора в Карпатах. 2061 м. н. У. М.
Стихи И. Гречина, из сборника «Непревзойденное».
шулерский прием.
тминная водка.
Я очень усталый (чеш.)
«У зелене жабы» винный погребок, адрес: Прага 1, Ураднице, 8.
«У калиха» (У чаши), адрес: Прага 2 — Нове Место, На Боишти, 12.
Франц Эккард фон Бентивеньи — генерал-лейтенант, руководитель отдела «Абвер-3» (контрразведка абвера) с 1938 по 1944.
Гашек Ярослав (1883–1993) — чешский писатель-сатирик, гордость Чехии. (Не путать с Домиником Гашеком по кличке Доминатор, вратарем команды «Детройт» и сборной Чехии по хоккею с шайбой).
Она моя.
Пан редактор, пан Лешек, сенсация.
Вот он (нем.)
Перекройте выход (нем.)
Не стрелять (нем.)
Гейдрих Рейнхард — шеф политической полиции Германии (гестапо), 1941-42 — имперский протектор Богемии и Моравии.
Панкрац — политическая тюрьма в Праге. Во время фашистской оккупации в ней содержались узники гестапо.
Спасибо.
Ты от меня все равно не сбежишь.
Изините многожды.
Других нет? У вас есть кроны?
Вы должны обменять иностранные деньги! Кроны, пожалуйста.
Попрошу заплатить кронами.
Ирландская революционная армия.
18 июня 2001-го года ливийский прокурор Отман аль-Бизанти потребовал вынесения смертного приговора в отношении одного врача и пяти медсестер (все — граждане Болгарии), обвиненных в том, что в госпитале Бенгхази они умышленно заразили 393 ребенка вирусом, вызывающим развитие СПИДа. Судебное дело имело громкую огласку в СМИ.
Октябрьская Железная Дорога.
лесозаговки, пиломатериалы.
Система разработана в Бразилии и названа в честь очень ядовитой змеи.
один из африканских языков.
Столица Камеруна.
Электронное поле Интернета — чуть ли не последнее место в Америке, где можно смело высказываться на разные темы, не боясь быть привлеченным за расовую дискриминацию, сексуальное домогательство и так далее.
Два названия одной и той же улицы.
сынок (исп.)
сладкая мякоть кокоса.
столица Западного Самоа.
сын шлюхи (исп.)
Так Нью-Йорк прозвали его жители.
Тогда еще глава международного комитета Думы.
Тогда практически не оставалось сомнений, что победитель матча «Бельгия-Россия» попадает в одной восьмой на четырехкратных чемпионов мира — бразильцев.
чужак (яп.)
якудза — общее название японских мафиозных кланов, отрезание пальца применяется как наказание за проступки, некоторые якудза сами себе отрезают палец, чтобы доказать другим, что они способны переносит боль. Кроме того, отрубленный мизинец еще и признак «мастера железа», пальцы отрубают, чтоб не мешали быстро хвататься за нож.
профессиональное боксерское заболевание им страдает Мохамед Али (вспоминай открытие олимпийских игр в Лос-Анджелесе, трясущегося дяденьку, поднимающегося к чаше с факелом)
кубок мира по футболу проходил одновременно в двух странах: Японии и Южной Кореи. Для тех, кто забыл.
президент Российского футбольного союза.
Президент ФИФА, несмотря на коррупционные скандалы вокруг его имени перизбран на новый срок накануне кубка мира 2002.
Вскоре по возвращении сборной в Россию, Романцева О. И. сняли с поста главного тренера сборной, а на его место был назначен Газзаев Валерий Георгиевич.
памятник Петру Первому от Екатерины Второй.
роман «Пепел и золото Акелы».
История, как Шрам стал смотрящим по Петербургу описана в трилогии Семена Майданного «Смотрящий», «Крестовый отец» и «Хранитель понятий».
Петроградской стороной называют часть СПб, расположенную на четырех островах: Петроградском, Аптекарском, Заячьем и Петровском.
Предыдущая авария случилась в районе станции «Академическая», и восстановить ветку не могут уже несколько лет.
команда приведений (исп.)
Петропавловская крепость размещается на Заячьем острове, с берегом ее соединяют два моста.
Известный и особо не прячущийся лидер одной из радикальных исламистов.
исламские смертники.
высота собора 122, 5 м.
Внутреннее пространство собора разделено на три нефа мощными пилонами, обработанными пилястрами коринфского лодера. Крестовые своды, перекрывающие помещение, декорированы филенками и орнаментальной росписью. В 1865–1866 годах деревянные резные царские врата иконостаса заменили литыми из мели нажелезном каркасе.