Сергеев Иннокентий

Продано

Иннокентий А. Сергеев

Продано

Фотоальбом

По отрешённой улице, увешанной ёлочными игрушками, привычно катились порыжевшие от ржавчины вагонетки. Тротуары уже подмели, газоны были причёсаны, и пахло сырой землёй и опавшими листьями. Никто никуда не спешил, час опозданий истёк, и теперь можно было просто неторопливо брести, наблюдая, как помеченные мелом вагонетки скрываются за поворотом в одном из облетевших листвой переулков. Я хотел присесть на скамейку, но она была мокрой, и я только застегнулся поплотнее и улыбнулся выглянувшей в окно девчушке. У кирпичной стены дома посреди тротуара стояло глубокое кожаное кресло. Я подошёл к нему и, усевшись в него поудобнее, стал ждать, пока приготовят камеру. - Так, учтите, что мы идём прямым эфиром. Не волнуйтесь и улыбайтесь. - Я не волнуюсь. - Вот и прекрасно,- его лицо мгновенно изменилось, и он заговорил сладким благожелательным голосом.- Э-э-э... Мне бы хотелось задать вам всего несколько вопросов... Я понял, что камеру включили, и улыбнулся себе в спину с телеэкрана. - Что вы почувствовали, когда увидели теплоход? - Мне показалось, что все обращаются ко мне, и за меня же отвечают... ... Мохнатый славный пёс, улыбаясь во всю пасть, подставлял морду под ураган жёлтых кленовых листьев. Он чихал и вертел головой. - Мама, а собачку мы возьмём? - Ну конечно. Гербарии не могут передать этого. Я увидел нефтяные вышки, телеграфные столбы, болоньевые куртки, зонты и закусочные, но они были на том берегу. И тогда я понял, что должен плыть... Я бездумно отвечал на вопросы, говорил, что мой любимый цвет голубой, и что я люблю "Битлз", всё это было правдой, и всё это было привычным. Даже когда экран за моей спиной погас, я всё ещё продолжал улыбаться, осязая в сумерках окон Вавилонскую Башню. Она возникла из небытия, она ожила и зазвучала, она росла и вот уже заслонила собой улицы и переулки, и я услышал голоса женщин и мужчин, я почувствовал тепло и холод их рук. Меня угостили солёным печеньем из огромной красной коробки, после чего я, простившись с провожавшими меня, вышел на пристань. Студёный ветер путался гривой в шести струнах и лениво перебирал разноцветные ракушки на берегу. Всё было так, как будто происходило вчера. Точно вот-вот снова должен был начаться дождь, который будет лить до поздней ночи. Он будет обдавать веером брызг витрины магазинов и струиться по жести карнизов и водосточных труб. И я увидел теплоход и понял, что должен плыть.

. . .

Подхваченные ночным дождём толпы золотоискателей стекаются к красно-серым отвалам древней породы. Лезвия их лопат отливают лихорадочным светом. Ноги вязнут в коврах, но желание вновь оказывается сильнее бессилия. Их взгляды, полные нерастраченной страсти, пронзают ночной мрак, и неровное дыхание будит зверей в норах. По настилу рекламного сияния, по неону и болотной траве катятся волны болезненного мужества и отчаянного страха. Вперёд, вперёд, нам надо успеть! Завтра мы будем уже далеко отсюда. На бензозаправках шипят и исходят бензином гибкие змеи шлангов. Рабочие пожимают плечами и подмигивают красивым женщинам. Консервные ножи взрезают жесть, и на сплетённые пальцы падает пепел взорвавшихся как мины замедленного действия вулканов. В их руках лозунги, и они не хотят знать о том, что даже самые глубокие мысли плакаты делают плоскими как фанера, на которой они написаны. В их руках газовые зажигалки и букеты цветов, завёрнутые в целлофан. Им вдогонку летят тысячи газетных строк, но они не оглядываются назад. Песчаные берега покрываются могилами и кемпингами; шум озверелых моторов не смолкает ни на секунду. Запах дымных костров мешается с бензиновой гарью. Тело плачет от пронзительной боли, гудящие ноги уже автоматически давят на газ подошвами ботинок и замшевых туфель. Они засыпают, не раздеваясь, и просыпаются уже на ходу, женщины в спешке накладывают косметику, глядя в дрожащее от нетерпения зеркальце, и колёса снова и снова вгрызаются в землю. В пятистах двадцати тысячах квартир вспыхивает дежурный свет,- губы, не успев остыть от жаркого сна, привычно повторяют: "Вперёд, вперёд, нам надо успеть! Завтра мы будем уже далеко отсюда". Я люблю эти квартиры, губы и дежурный свет. Я люблю мой Город. Мой огромный, живой, летящий навстречу накатывающему завтрашнему дню Город. Город скользящих огней. Город надежд, расстояний, желаний и усталости. В его глазах горит всё тот же знакомый болезненный свет.

. . .

По вечнозелёной реке плывут фиолетовые от дыхания вечера острова. Усыпанные огнями острова.

Шёпот. Твоё Имя.

Лиловая белизна Твоих Пальцев сливается с лиловостью ночи, жаждущей объятий. Восторженные глаза взмывают ввысь как праздничные монгольфьеры. Внизу, где-то совсем далеко, рассыпался фейерверк, и огненные дуги рвутся искрами, пытаясь начертать Твоё Имя. Но им это снова не удалось, и ночь спадает как ненужная более королевская мантия после спектакля. (Утром по газетной бумаге высыпала сыпь сообщений, но из них совершенно ничего невозможно понять.) "Дайте мне точку опоры!"- вопит Архимед. Ему вторит многомиллионный хор на площадях. И вот из хаоса имён и красок появляешься Ты, и для Тебя всё просто, Ты принимаешь всё как есть, потому что ничто не может изменить Тебя, ничто не может исказить Твоего Лица. И тогда я снова спокоен. На сцену выплывает рояль и играет свадебный марш. Нет ни пианиста, ни слушателей, ни процессии. Всё происходит само по себе. И каждое утро, просыпаясь и выводя из истерики идиотский будильник, я шепчу Твоё Имя, вернее, одно из Твоих имён. Его я знаю точно, но постараюсь не говорить никому, ведь если я скажу, его примут за единственное, и Бог знает, чем это обернётся. "Абсолют непостижим",- так мне сказал кто-то. Лица его я не запомнил, но хорошо помню ту ночь. Луна плавала как желток в чернилах. Я всё время возвращаюсь к Тебе. Одни называют это наваждением. Другие - судьбой. Но это ни то и ни другое. Это моя жизнь. И мои возвращения означают только лишь то, что я не меняюсь, оставаясь самим собой. И мы всегда узнаем друг друга.

Отказ

Блестящая звёздочка самолёта, бесшумно прочертив бледное небо розовой от заходящего солнца полосой, отметила рождение Вечера, и по пыльной траве газонов пробежало лёгкое дуновение прохладного ветерка. Доносившиеся откуда-то издалека звуки гитары виноватой улыбкой летели над эстрадой двора, упиравшейся в стены домов и автомобильные трассы. Я расположился прямо на бетонном бордюре и рассеянно дарил пахучие цветы шиповника незнакомым девчонкам. Но вот какой-то человек, лет тридцати пяти на вид, в шоколадного цвета костюме резко повернулся ко мне, и я заметил в его лице что-то знакомое, очень знакомое. Я уже видел его раньше. На цветном развороте журнала он вкрадчиво предлагал купить фетровую шляпу. В осипшем от бесконечного октября переулке он уверенно открывал одну из безликих дверей и так же уверенно выходил из другой, прикуривая от зажигалки и подбирая с чёрного асфальта оброненную кем-то зелёную трёхрублёвку. Теперь он стоял и пристально смотрел на меня, хотя я даже не знал его имени и не мог предположить, что ему могло от меня понадобиться. Лепестки шиповника? Пять аккордов на шестиструнке? Или волосы для парика? Из суфлёрской будки выглянуло набеленное лицо и, облизав фиолетовым языком сухие узкие губы, с натугой зашептало: "Чем могу быть полезен?" Я молчал, пытаясь разглядеть глаза незнакомца. Суфлёр зашептал громче: "Чем могу быть полезен?" Я знал, что должен послушно повторить эту фразу, но губы упорно не желали приходить в движение. Человек в шоколадном костюме посмотрел на меня с благодарной улыбкой и уже медленнее (гораздо медленнее) стал удаляться. - Что вы наделали! - заорал на меня подскочивший ко мне тип с квадратным черепом, квадратной челюстью и устало-злыми глазами.- Почему вы дали ему уйти?! Суфлёр недоумённо пожал плечами, всем своим видом показывая, что уж он-то тут совсем не причём, и виноват во всём я один. - А почему вы заставляете его таскать на себе этот костюм? Его глаза округлились от гневного изумления. - Вы, я надеюсь, понимаете, что это будет иметь для вас самые неприятные последствия? Я отвернулся от него. Он ещё некоторое время постоял рядом,- я слышал за спиной его хрипловатое дыхание,- потом резко повернулся на каблуках и зашагал строевым шагом в сторону телефона-автомата. Ну и бог с ним! Я почувствовал непередаваемое ощущение лёгкости в голове. Господи, как же хорошо, что кончился этот бесконечный день!

. . .

Я сидел на бордюре среди цветущих кустов шиповника. Рядом со мной примостился человек в шоколадном костюме. Он закурил сигарету и одёрнул брюки. - Вы, конечно, понимаете, что этого не может быть. - Почему же? Мимо прошёл парень с женским лицом на майке. - Во-первых, потому что путешествие во времени невозможно... - А во-вторых,- оборвал его я,- потому что вас уже нет, вы исчезли, испарились в тот самый момент, когда я отказался говорить под диктовку. Он и в самом деле исчез, и я был один среди цветущих кустов шиповника. Кажется, я был спасён. И счастлив от того, что этот день наконец-то кончился.

Продано

Мимо заспанных домов стареющей улицы, мимо дымящихся фонарей добросовестно тащились трамваи. "Подождите, подождите, вы забыли свой зонтик!" "Ах, спасибо". По тротуарам кочевали лики напудренной кожи и рыжие, золотые, чёрные локоны над отворотами плащей и пальто. Длинные тонкие нити проводов стряхивали студёную влагу, которая летела мелкими брызгами и никак не давала сосредоточиться тем, кто вышел из дому пораньше, и тем, кто ещё помнил ночные огни аэропорта. Я сидел на плоском сиденье троллейбуса и рассеянно наблюдал за тем, как люди входят и выходят на остановках, озабоченно смотрят на небо и поднимают жёсткие холодные воротники. У водителя поскуливало радио. - Тьфу ты, чёрт! Весь как есть выпачкался! - огромного роста гражданин, брезгливо посмотрел на свой рукав и покачал головой. Рукав был весь в противных тёмно-красных разводьях. П о ч е м у о н и в с е т а к н а м е н я у с т а в и л и с ь ? Я оглядел себя и с ужасом заметил, что левая моя рука распорота (должно быть, за гвоздь где-то зацепился. И что за идиотство оставлять торчать эти ржавые острые гвозди!), и из открытой раны совершенно свободно и естественно изливается кровь, как из какой-нибудь водосточной трубы. И н т е р е с н о, д а в н о э т о т а к ? Мою голову сдавило дикое головокружение, к горлу подступила тошнота, я хотел что-то сказать, и не мог... Все осуждающе смотрели на меня и качали головами. Вамнеследовало...- прозвучало уже где-то высоко-высоко, выше даже чем гудрон и жесть, где-то у самого неба. Глаза оцепенели и скрылись под кожей.

. . .

Горящие деревья валились на шахматные столики, сметая симметрию Игры. Люди с ручными пулемётами сосредоточенно целились через оконные проёмы по новорожденным щенкам, которые кричали детскими голосами и беспомощно пытались разлепить веки. Это сон или пробуждение? - Вы, должно быть, желаете горячих сосисок? Хозяин закусочной, бессердечно улыбаясь, правил окровавленный фарш в адскую машину. Что же я хотел спросить у него? Ах, да. - Вы не знаете, какое сейчас время года? Кажется, была осень? - Это время, когда кончилась осень, а зима не началась, то есть то, что называется затмением. Да я уже и сам заметил, что журналы как-то уж очень нелепо смотрятся среди битых бутылок. Мимо, зубоскаля и подпрыгивая, летели выкрашенные точно заборы катафалки, похожие на инвалидные коляски. Из них выглядывали бритые подбородки и гарантировали безопасность маршрута. На каждом подбородке было по три родинки, благоухающие одеколоном. - Почему они не спрячут подбородки в лисий мех? Ведь уже холодно. - Лисий мех, вы говорите?- он смущённо почесал за ухом.- Должно быть, они уверены, что с ними ничего не случится. - И вы тоже? - Что тоже? - Тоже уверены? Он явно ждал этого вопроса и тут же страдальчески закатил глаза. - Кто ведает, что будет завтра? У меня уже третий раз за неделю бьют витрину, и ничего, живу. Страшновато, конечно. - Я так боюсь за эту улицу, ведь год идёт за годом, а она не меняется... - Вы совершенно правы, совершенно правы... Он продолжал вздыхать, а тем временем фарш выползал у него между пальцев как внутренности отвратительного монстра. К моему счастью, запах кофе перебивал запах отработанных пороховых газов, и я имел прекрасную возможность (по крайней мере, так было написано на вывеске) спокойно позавтракать. За катафалками последовали стаи чёрных птиц, а уже после них полыхнули голубые и белые листки бумаги, за которыми тянулись тысячи пятипалых рук. Толпы людей судорожно глотали крепко заваренный воздух и мельтешили точно огни сигнализации. - Вы, верно, подумали о сигнализации? Да, без неё теперь никак нельзя. У меня не было сил повернуться к нему, чтобы ответить. Я не мог смотреть на его пальцы. Тут моё внимание привлёк плюшевый медвежонок - чуточку нелепый, забавный и добродушный медвежонок. На животе у него была зелёная наклейка "ПРОДАНО". Сначала это показалось мне возмутительно неприличным, но потом я подумал: "Раз это так, то, видимо, иначе и не может быть. Следствие всегда вытекает из условия, и с этим ничего не поделаешь". И грязное бельё на грязных бельевых верёвках уверенно подтверждало правоту этой мысли. - Сколько я вам должен? Странная тишина. - Эй, я хочу расплатиться. Молчание. Улица была чудовищно пуста. Закусочная была чудовищно пуста. И тогда (только тогда!) я вдруг явственно услышал завывание ветра. Последнего ветра в этом году.

. . .

Люди с неохотой стряхивали остатки сна, озабоченно глядя на небо и поднимая холодные жёсткие воротники. Они осуждающе смотрели на меня и качали головами. Но как я мог объяснить им, что дело вовсе не в моих вспоротых венах!

. . .

Пёстрые змеи впиваются в охваченные ужасом глаза квартир и высасывают жизнь из новых и новых тысяч спящих супружеских пар. Это комиксы, цветные комиксы, которые лежат сейчас передо мной на столе.

Пауза

Нас заносило обгорелыми хлопьями бумаги, которые вспыхивали в ночном небе сверкающими бабочками и тут же тонули в непроглядном аквариуме пустоты. Колёса примерзали к рельсам. Меж рядов, примятых задами всех тех, кто сидел, уныло уставившись в своё отражение в чёрном стекле, или просто дремал, или читал газету, протискивались контролёры,- синие контролёры с красными повязками. С чьей-то сумки капало молоко из протёкшего пакета, оно разбрызгивалось, становясь неподражаемо голубым. Оскаленные зубы под густыми усами - в этом вагоне это означало улыбку. Посмотрел, Сделал, Сравнил. Образцовые биографии на стене во весь голос рекламировали такую манеру поведения. "КУРИТЬ ЗАПРЕЩЕНО!" Всё расплывалось как потолок от температуры. "Курить запрещено. Штраф..." Внизу под табличкой на корточках сидел длинноволосый парень в потёртой джинсовке и как ни в чём ни бывало курил. Десять тысяч охрипших змеев ревели как вьюга. Наверное, где-то сейчас самолёты вызывали диспетчерские аэропортов, а телефоны отвечали безнадёжными долгими гудками. Всё это напоминало Сцену в Больнице.

Сцена в Больнице

Кабинетная тишина. Стенгазета о вреде кофе, никотина и алкоголя. Осунувшиеся от скуки лица безразлично наблюдают за тщетной попыткой оприличить коридор приторно-белым светом. Изредка кто-нибудь вздыхает и ёрзает на стуле. Изредка проходят женщины в белых халатах. - Следующий. Мозги и руки совершенно нечем занять. - Следующий. Я прохожу по застеклённому боксу, где на жёсткой обивке кожзаменителя лежит замотанная в цветастое тряпьё старуха и безучастно следит за неподвижностью стены. (Одна её рука придерживает платок, другая лежит без дела. Носки дырявые.) Я ложусь под рентгеновский аппарат. По инерции не в состоянии ни о чём думать, разве что о какой-нибудь ерунде. - Лежите спокойно. ... - Не шевелитесь. Чудовищно, но кроме этой комнаты сейчас нет ничего. Кроме этих дежурно-холодных, дежурно-мягких и дежурно-чистых рук. Белых халат призван символизировать Стерильность и Излечимость. Но я никак не могу представить, чтобы эти руки держали зажжённую свечу, когда за окном мечутся зашторенные ветви, и хочется погладить страницы тех книг, что учили нас жить совсем иначе, нежели описано в Образцовых Биографиях. Чью истину несёт прозрачность охряно-голубой осени... - Готово. Если это отняло только полдня, то можно, в конце концов, отнестись к этому просто как к приключению. Ведь так?

Какой-то водянисто-жирной даме вида дряблого и несъедобного пришло в голову, что слишком жарко. Терпеть не могу обнажённого мяса. И этот проклятый запах пота! Тошнота. Пробежали какие-то люди. Ещё. Ещё. Раздались дурацкие оглушительные выстрелы (всё происходило как в кошмаре). Парень в джинсовке завалился набок, и простонав что-то, умер. Больше он улыбаться не будет. Потом была возня. Были вызваны... Да. Были обезврежены... Да. Ну в общем, всё как полагается. Порядок был восстановлен. Жертвы? Нет, жертв нет. Была одна, да умерла. Теперь нет. И потом, милые граждане, разве это жертва? Дама, которой было жарко, стала напяливать одежду обратно, видимо сообразив, что обстановка не совсем подходит для стриптиза. Никто, кажется, не смутился нелепости произошедшего. Многолетняя привычка. Мимо окон прогрохотал поезд. Неужели мы так долго стояли только для того, чтобы нас кто-то обогнал? Все оживились. Поехали. Точно и не останавливались, только в тамбуре ещё остались следы крови, но наверное, ненадолго. Если это отняло только полжизни, то можно, в конце концов, отнестись к этому просто как к приключению. Ведь так?..

Курс на Эльдорадо

Дорога была широкая и удобная, и растопыренные пальцы деревьев нелепой своей символикой вряд ли могли задержать на себе чьё-то внимание. Машины, проносившиеся мимо, были заново выкрашены, и у каждой был свой Шанс на Выигрыш. Случайность порождает множественность, равно как и наоборот. Это лотерея, в которой разыгрывается боль. Чем крупнее выигрыш, тем дороже за него приходится платить. И хоть порядок (я заметил это) соблюдался безукоризненно, это не застраховывало от несчастных случаев. О них узнавали из газет. Резкий порыв северного ветра заставил встрепенуться отшельнически-безмолвный лес и вонзился словно лезвие в мою грудь. Я покрепче прижался к борту машины - нужна была хоть какая-то опора, а то, что я был не один, ничего не меняло. - Вы не знаете, где мы остановимся? Мой сосед промолчал. Я повторил свой вопрос, не из желания, конечно, получить ответ, а просто из упрямства. И тогда он заговорил, медленно и размеренно. - Да будет вам известно, молодой человек, что место, где мы находимся, предназначено исключительно для передвижения, а вовсе не для выяснения отношений и прочая. Закончив эту фразу, он закрыл глаза и нацепил маску. Я сомневался ещё секунду, не больше, а затем поднялся и сделал шаг в пустоту за бортом машины... Поднявшись с асфальта и оглядевшись по сторонам, я увидел, что поодаль, на автобусной остановке, стоит женщина лет сорока с полной корзиной роз. На первый взгляд всё произошло случайно. Случайно я оказался в машине, случайно спрыгнул,- причём спрыгнул на редкость удачно, не получив даже ни одного серьёзного ушиба,- да и женщина не была какой-нибудь особенной, таких тысячами можно увидеть на улицах их городов со скудным прошлым и ещё более скудным сегодняшним днём. Когда я подошёл к ней, она слабо улыбнулась и молча протянула мне букет цветов. К своему изумлению я обнаружил, что цветы не пахнут, и тут же понял, что они сделаны, правда очень искусно, из розовой ткани. - Эти цветы... не настоящие? Она поправила косынку и снова попыталась улыбнуться. - Если бы я стала рассказывать, это отняло бы у вас время... - Но я никуда не тороплюсь. - Правда?- в её голосе послышалось удивление.- Вы знаете, раньше здесь был сад, и в саду этом росли розы, и когда они распускались, им не было числа. И тогда звучала музыка, и многие приходили слушать её. А потом здесь проложили эту автомобильную трассу. Некоторое время цветы ещё росли по обочинам, но потом обочины засыпали щебнем, да и всё равно бы они зачахли. Уж больно большое здесь движение. Так и появились эти искусственные розы,- неожиданно закончила она. - Но почему вы остались здесь? Она посмотрела на меня с недоумением. - Вы пытаетесь заменить оригинал подражанием, а какой в этом смысл? - Но ведь вы подошли... Значит, не зря... - Да, но... Вдруг я почувствовал на своём плече чью-то руку. Я обернулся и оказался лицом к лицу с высоким, худым человеком в вязаном джемпере. Возраст его можно было бы узнать из его паспорта, но мне это было ни к чему. - Всё спорите?- заговорил он, глядя, почему-то, на одинокую водонапорную башню, торчавшую посреди голого поля наподобие перста, указующего в небо.Это хорошо. В спорах рождается истина. - Это банальность,- возразил я ему.- И к тому же, не слишком удачная. Истина не может родиться, равно как и умереть. Истина или есть, или её нет вовсе. - Тогда зачем вы стоите здесь? Вопрос этот, в сущности резонный, прозвучал как насмешка. Ведь о том же самом я спросил минуту назад эту женщину! Я прекрасно помню, что нас было всего трое, так что слухи о собравшихся толпах совершенно беспочвенны. Эти люди собрались вовсе не вокруг нас просто в очередной раз динамик прокаркал отправление, и все заспешили занять места согласно купленным в кассах билетам. Так уж устроен человек - он всегда будет оправдываться или обвинять. Но оставшись один, на кого ты будешь сваливать вину за свою трусость?

Аккомпанемент из трёх аккордов

Осень была одета в траур, и Она стояла посреди тротуара прямо перед Вывеской, комкая в руке ненужный уже билет. Это было Мгновение, потом были люди, были ещё люди, они говорили, говорили, перебивая друг друга, но всё было впустую, ведь они не слышали друг друга, потому что их транслировали по разным каналам Телесети, а Ей тем более не было до них никакого дела. Взлохмаченные чёлки оставшихся в живых деревьев склонялись перед натиском мусорных урн и статистики, не ведая, что всё это было рассчитано на год вперёд, и только то, что принято называть случайностью, запрогнозировать не удавалось. И напрасно морщили бумагу Компьютеры, пытаясь определить Степень Вероятности, пользуясь тем преимуществом, что понятия не имели о нервах и таких вещах как радуга, то есть были вполне объективны. Она больше не верила в случайность, но и в компьютеры тоже, а значит, всё, что у Неё теперь оставалось, это легкий не по погоде плащ, ненужный уже билет, туфли и ещё Колыбельная Зимы, которая приближалась издалека, сначала чуть слышная, но всё громче и печальней, и всё вокруг подтверждало её. А время сквозило в каждом движении тех, кто двигался. Сначала к ней подошёл Инквизитор. Он вежливо представился, задал несколько вопросов, аккуратно записал Её ответы в записную книжку, после чего поправил галстук, оставил визитную карточку и неслышно удалился. Потом был Страж, он шёл не один, а в сопровождении свиты, одетой в одинакового цвета униформу. Он не стал ничего говорить, а просто преградил ей путь к трамвайным путям, к которым она, собственно, и не собиралась идти. Он сделал это просто для порядка, подчиняясь Своду Обязанностей, лежавшему в единственном кармане его пиджака. Но вскоре ему стало ясно, что миссия его исчерпана, и, напоследок строго нахмурив брови (на всякий случай), он продолжил обход улиц. Свита безмолвствовала. Ей вдруг пришло в голову, что всё это похоже на Выставку Игрушек, и Она улыбнулась, первый раз за день, но улыбка была искренней. Фотограф успел заснять этот момент и хлопал теперь в ладоши от радости. Ещё бы! Ведь он торчал тут с самого утра и насквозь продрог. Но теперь он забыл про это. Теперь этот снимок будет на весь разворот напечатан в Вечернем Выпуске, а он сможет наконец-то позволить себе чашечку кофе и полчаса отдыха в любимом кафе, где его никто не знает, а он знает всех. Впрочем, Ей это было почти безразлично, иначе Она вспомнила бы, что забыла подкрасить губы. Улыбка привлекла внимание не только фотографа. Спустя минуту после Гениального Снимка к Ней подлетел Наставник с залысиной и набором хирургических инструментов. Он тут же стал советовать Ей. Кажется, спорт, не увлекаться сексом и алкоголем, потом режим дня и... Но поняв по Её глазам, что Она не слушает его, он обиженно поджал губы и хлопнул дверью ближайшего подъезда. Больше к Ней не подойдёт никто. Ну разве что какая-нибудь облезлая кошка потрётся о Её ногу, и всё. Она перевела дыхание, поправила волосы и заспешила туда, где ждёт Её зеркало в прихожей, окно, три книжные полки и газовая плита, короче, то, что мало кого интересует. Всё это - сценарий фильма, написанный существом с труднопроизносимой фамилией, которое само по сути действующее лицо нелепой драмы. Нелепой, потому что это драма, а драмы лишь повторяют одна другую. - Мы играем в игру с жёсткими правилами, установленными не нами, но нами упрямо соблюдаемыми. А соблюдать - это значит заново устанавливать. Регулярно повторяющаяся фраза - это Авторитет, а авторитетам принято верить. Это ещё одно правило всё той же игры.

. . .

Но всё-таки бережнее всего мы храним фотографии детства, а значит, мы ещё живы. Что ж, у нас есть ещё шанс остаться в живых. - Аккомпанируй нам, Осень!

1988