Дерзкая, отчаянная Николь Дотри в свои восемнадцать лет не была похожа на сверстниц. Замужество представлялось ей тяжкими оковами. Бунтующий дух требовал свободы, прогулок верхом со скоростью ветра, опасных приключений. Николь не могла позволить себе влюбиться и оказаться в чьей-либо власти. Так она думала до встречи с Лукасом Пейном, маркизом Бэсингстоком. Лукас был покорен свободолюбивой молодой девушкой с копной густых темных волос. Маркизу грозило обвинение в организации бунта, и, ухаживая за леди Дотри, он надеялся отвести внимание общества от опасной темы. Николь также невероятно привлекал Лукас, но раз за разом она отвергала его предложения руки и сердца. Удастся ли благородному маркизу укротить строптивую леди?..

Как укротить леди

Посвящаю юной мисс Агустине, которая держит все в своих руках, позволяя мне разбрасываться. Тысяча благодарностей!

Пролог

На опушку леса вихрем вылетел всадник. Потревоженные им зайцы опрометью бросились в разные стороны. Стая всполошенных птиц с шумом снялась с верхушек деревьев и черной тучкой унеслась в высокое, непривычно яркое синее небо.

Копыта лошади на мгновение увязли в мягком, недавно вспаханном поле, но она быстро приноровилась к иной почве и стремительно понеслась дальше.

Поза всадника напоминала посадку наездников, которых можно было видеть на состязаниях во время деревенских ярмарок, – голова низко пригнута к шее лошади, руки крепко сжимают поводья, локти так и ходят вверх-вниз, он почти стоит в стременах, сжимая коленями бока лошади и едва касаясь седла.

Эта слаженная пара отлично знала цепь препятствий. Первой шла изгородь из кустарников, за ней, в конце второго поля, – широкая, хотя и не очень высокая каменная стена, отделявшая спуск в добрых три фута, который заканчивался обширным болотистым лугом.

Еще одна дистанция, преодоленная длинным свободным галопом, и – высокий барьер. Вот где всадника ждало настоящее испытание, явный вызов – и высший триумф, когда преграда оставалась позади.

Лошадь под всадником выглядела сильной, выносливой и быстроногой, но здесь все зависело от человека. И это было самым прекрасным и упоительным. Полная власть твоей воли над животным, над ситуацией, над самим собой и своей судьбой!

А главное – головокружительное чувство свободы, которую давала эта власть.

Всадник преодолел менее значительные препятствия, и вдали уже показался тот самый барьер из пяти бревен. Это препятствие было не для слабых духом, не для каждого наездника. Здесь требовались высокое мастерство и отвага. И – чуточку везения.

Но нашему всаднику неизменно сопутствовала удача.

Кобыла ускорила бег, напрягая мощные мышцы, выбрасывая в морозный утренний воздух струи пара из черных ноздрей.

Всадник всем телом прижался к крупу лошади, ощутив точно рассчитанный толчок, когда она в последний раз коснулась копытами земли и взлетела в воздух.

Слившись воедино, они парили, оторвавшись от земли с ее бренными заботами. Внизу все замерло в ожидании – на долгое мгновение захватывающего дух полета.

И вот передние копыта лошади снова коснулись земли, и сердце всадника заколотилось в такт с ритмичной дробью копыт. Рукой в перчатке он сорвал с головы мягкую войлочную шляпу и, встав в стременах, размахивал ею, как победным стягом.

Вырвавшиеся на свободу густые черные волосы взметнул ветер. Губы, полные, свежие, будто созданные для радостных и насмешливых улыбок, чарующего кокетства и поцелуев, округлились, и над полем пронесся ликующий вопль.

Большие глаза цвета лесной фиалки сверкали. Дерзко вздернутый носик и слегка выступающие скулы, усеянные веснушками, придавали всему лицу выражение милой невинности, с которым не совсем сочетался выразительный, чувственный рот.

Порывистый ветер остужал высокую грудь под белой, распахнутой у ворота батистовой рубашкой, заправленной в коричневые бриджи, – наряд, который счел бы слишком смелым даже самый отпетый вольнодумец.

Восемнадцатилетняя леди Николь Дотри знала, что ее считают красавицей и не похожей на других девушек благородного рода. Но ее это ничуть не огорчало, напротив, она упивалась своей юностью и отвагой, непокоренным сердцем и бьющей через край жаждой жизни. А больше всего – изумительной, необыкновенной свободой!

Сегодняшний день был отдан празднованию этой юности, этой радости и свободы. А уже завтра предстояло прощание с одним миром и встреча с другим – ее ждал первый сезон в Лондоне, к которому она готовилась, как к взятию самого трудного препятствия.

Без страха и сомнений в благополучном исходе.

Глава 1

Март 1816 г.

Лукас Пейн, маркиз Бэсингсток, отличался классической красотой – густые, чуть вьющиеся белокурые волосы, ясные голубые глаза и высокий стройный стан. Его манеры, как и туалеты, всегда были безукоризненны. Маркиз обожал свою овдовевшую мать и любил своих собак.

Его принимали во всех домах высшего общества, и он состоял членом самых избранных клубов. Искусный наездник, он не менее ловко правил упряжкой, не избегал и боксерских залов, где выделялся своим мастерством, хотя утверждал, что чувствует себя более уверенным в бою на рапирах, чем на кулаках. Он не нюхал табака, держался в обществе естественно и сдержанно, великодушно танцевал с застенчивыми или не пользующимися успехом у мужчин барышнями, умел сделать приятный комплимент почтенным вдовам и в игре в карты всегда соблюдал умеренность, хотя и обладал огромным состоянием.

И если память о покойном отце маркиза омрачала тень скандала, то сына она никогда не касалась.

Как заметил его друг Флетчер Саттон, виконт Ялдинг, в тот мартовский день, когда оба прогуливались по Бонд-стрит, с опаской поглядывая на низкое небо с нависшими тучами, если бы маркиз вдобавок к своим добродетелям еще бы мог управлять погодой, он был бы почти равен Богу.

Лукас и Флетчер знали причину этой отвратительной погоды с затяжными холодными дождями и почти полным отсутствием солнечных дней, но искренне поражались тому, что извержение вулкана под названием Тамбора, случившееся почти год назад где-то на краю света, вызвало столь продолжительное ненастье на большей части Англии и остальной Европы.

– Ты все молчишь, – заметил Флетчер, когда приятели остановились раскрыть зонты, поскольку едва заметная изморось перешла в мелкий дождь, обещавший через несколько минут обернуться настоящим ливнем. – Все еще злишься из-за того, что вчера в Уайте сказал лорд Харпер? Он действительно повел себя довольно бестактно, когда заявил, что даже на похоронах ему не приходилось слышать более безотрадных и мрачных речей… Тем более, когда разве что спиной к тебе не повернулся со своими приятелями. Хотя, должен признать, в каком-то смысле он прав.

Виконт Ялдинг имел в виду инцидент, произошедший накануне в одном из самых избранных лондонских клубов. Лорд Харпер, известный своими плоскими шутками, с преувеличенным негодованием пожаловался, что не смеет ступить за порог своего дома, так как на улице к нему сразу бросается толпа «жалких оборванцев» с просьбой о подаянии.

Неожиданно для самого себя Лукас стал горячо защищать обездоленных, голодных и запуганных бедняков и даже предостерег, что, если в ближайшее время не будут приняты меры для оказания помощи соотечественникам из низших классов, это может привести к самым серьезным и непредсказуемым последствиям.

Хотя высказанное соображение внезапно пришло в голову взволнованному Лукасу, оно показалось ему вполне справедливым. Впрочем, его почти и не слушали.

Лукас взглянул на своего друга, иронически подняв бровь:

– Если мнение этого записного шута когда-нибудь повергнет меня в депрессию, я бегом вернусь домой и перережу себе горло!

Флетчер отреагировал на это коротким кивком.

– Понятно, тогда в чем же дело? В погоде? Но роптать на нее бессмысленно, ты сам говорил, что скорого улучшения ждать не стоит. Или тебе жмут новые сапоги? Но ведь ты приобрел их у Хоби, верно? Значит, дело не в сапогах. И все же ты выглядишь так, будто тебя покинул последний друг, но это не так, ибо вот я здесь, собственной персоной! И пожалуйста, не стесняйся, как только тебе снова вздумается дразнить гусей, я вскочу на стул и буду поддерживать тебя криками: «Слушайте! Слушайте!»

– В самом деле? Рад это слышать, Флетчер. Только я не совсем понял, заверяешь ли ты меня в своей поддержке или подстрекаешь на то, чтобы я снова стал дразнить гусей, как ты тактично это назвал.

Виконт Ялдинг, привлекательной наружности молодой человек лет двадцати пяти, с веселыми светло-карими глазами и озорными ямочками на щеках, от души рассмеялся.

– И это самое интригующее, не так ли? Потому что сам ты никогда не догадаешься!

– Но ты-то, Флетчер, понимаешь, в чем дело! К сожалению, жизнь ничему нас не учит. Еще недавно наш дорогой принц-регент готовился к бегству, уверенный, что его верноподданные вот-вот восстанут против него, как французы восстали против своего короля. А что теперь? Из-за проклятого вулкана мы имеем непомерно высокие цены абсолютно на все, наши фермеры разоряются, наши храбрые солдаты нищенствуют, а дети болеют из-за отсутствия овощей! Но мы не даем себе труда задуматься о том, к чему это может привести! А между тем в народе уже давно бродят бунтарские настроения.

– Да, да, я помню, что ты говорил, но довольно об этом, прошу тебя. Цитируя лорда Харпера, это довольно мрачная тема для разговора. И ты не совсем прав, Лукас. Наше правительство принимает меры, хотя, возможно, и не в том направлении, которое ты одобряешь… Смотри!

Лукас увидел девушку, которая бежала в их сторону, на ходу оглядываясь на другую молодую женщину, стоявшую под навесом в ожидании служанки с зонтом.

– Не будь такой неженкой, Лидия! Карета совсем рядом. Всего несколько… Ах!

Схватив девушку за руку, Лукас помешал ей сбить себя с ног.

– Осторожно, юная леди! Я далек от мысли выступать в роли учителя, но хочу напомнить вам о необходимости смотреть, куда вы направляетесь и где находитесь.

Девушка, ростом ему по грудь, подняла голову, так что из-под широких полей шляпки стало видно ее лицо, и взглянула на него.

Господи! Видел ли он когда глаза, подобные этим? Да разве бывают такие необыкновенные глаза?! Синие, цветом напоминающие выгоревшие на солнце фиалки, такие живые, бесстрашные и веселые, провоцирующие его – но на что? Тонкий овал юного лица в облаке дивных черных волос, изящный, чуть вздернутый носик, слегка припухшая нижняя губка, и ямочка на правой щеке. Нежная, как свежий персик со сливками, кожа, сбрызнутая легкой россыпью веснушек, до которых так и хотелось дотронуться, пересчитать их кончиком пальца, кончиком языка…

– Вы правы, – сказала она, закусив ту самую нижнюю пухленькую губку превосходными белоснежными зубами и окинув его смелым взглядом. – Ваше заявление не лишено здравого смысла. Хотя, когда я уже знаю, где нахожусь, меня всегда больше интересует то, что находится впереди. А теперь можете меня отпустить.

Лукас, не помнивший, чтобы встреча с какой-либо женщиной могла привести его в такое волнение, казалось, утратил дар речи и только во все глаза смотрел на нее.

– Лукас! – подтолкнул его локтем Флетчер. – Дама говорит, что ты можешь ее отпустить.

Он с некоторым усилием овладел собой.

– Да, да, конечно. Прошу прошения, юная леди. Я боялся, как бы вы не ушиблись при нашем… э… столкновении.

– Благодарю вас, сэр, но, думаю, я бы это пережила. А вот и моя сестра! Она сердится на меня и готова в который раз напомнить, что мы уже не в Ашерст-Холл и что в Лондоне нельзя вести себя как в своей деревне. Хотя я не понимаю, а почему, собственно? Вряд ли здесь, на Бонд-стрит, можно встретиться с каким-нибудь опасным разбойником.

– Я бы так не сказал, мисс. Если подумать, мы можем быть довольно опасными, – шутливо заметил Флетчер, подмигнув Лукасу, который счел, что его друг слишком уж разыгрался.

– Вы сказали, Ашерст-Холл? – переспросил Лукас, обращаясь к девушке, чье прелестное лицо успели усеять бисеринки дождя. Она была свежа, как только что распустившаяся роза, но ум в этих необыкновенных глазах говорил ему, что, несмотря на юный возраст, перед ним отнюдь не бездумная пустышка. – В таком случае вы, вероятно, знакомы с герцогом Ашерстом?

– Разумеется, Рафаэль – наш с Лидией брат. А теперь, когда вы уже знаете мое имя…

– О, тысяча извинений! – Лукас взглянул на красивую молодую блондинку, названную Лидией, которая присоединилась к их трио под зонтами. Сестры? Да, конечно, сходство было очевидным, но на первый взгляд подошедшей молодой даме недоставало живой смелости и огня ее сестры. – Леди Лидия, если я правильно расслышал ваше имя? Позвольте мне представить вам себя и моего друга.

– Джентльмены! – приветствовала их Лидия легким реверансом, дав знак сестре сделать то же самое. – В свою очередь позвольте мне представить мою сестру леди Николь Дотри.

Николь! В переводе с греческого это означает «победительница», сообразил Лукас. Да, это имя ей подходит. Он представил ее летящей на коне впереди своей армии, наподобие Элеоноры Аквитанской. Говорили, что для того, чтобы вдохновить солдат, королева скакала с обнаженной грудью.

Лукас отбросил это смущающее видение и поклонился юной даме:

– Счастлив познакомиться, леди Николь.

– Да… – Проказница улыбнулась ему, будто не сомневалась, что знакомство с нею действительно доставило ему необыкновенное удовольствие. Она взглянула ему под ноги и лукаво заметила: – Милорд, кажется, не обратил внимания, что стоит в луже?

Флетчер прыснул от смеха, а Лукас только теперь увидел, что все это время вода из водосточной трубы вместо того, чтобы стекать в канаву, образовала вокруг его новых сапог порядочную лужу.

– Ну почему же, леди Николь, я это знаю. Я предпочитаю стоять исключительно в лужах, поскольку остальные их избегают и в них не так тесно.

На щеке ее появилась ямочка, и она на мгновение закусила пухлую нижнюю губку.

– Но, милорд, я тоже в ней стою.

Отлично! Если ей хочется шутить, он не заставит ее разочароваться.

– Следовательно, теперь эта лужа принадлежит нам обоим, не так ли, леди Николь?

– Н-не уверена. Моя сестрица может подтвердить, что я не люблю делиться чем-либо с другими. Извольте выйти из нее, милорд!

Она его предостерегает? Его?! Маркиза Бэсингстока предостерегает юная мисс, впервые оказавшаяся за пределами деревни. Это ему следовало предостеречь ее, хотя он не очень хорошо понимал по поводу чего.

Флетчер смущенно покашлял.

– Да… э… М-да… Господи, я только что вспомнил! Лукас, у нас же назначена встреча. Мы уже задерживаемся, а ты знаешь, как рассердится его светлость, если мы опоздаем. Да и дамы могут простудиться. Не стоит их задерживать.

– Да-да, конечно, – поддержал Лукас выдумку своего друга, уже сообразив, каким образом он сможет снова увидеться с леди Николь. Он повернулся к леди Лидии, которая если и не оказывала сильного влияния на сестру, зато гораздо меньше его смущала. – Уважаемые дамы, мы почтем за честь навестить вас завтра и просить у вашего брата позволения вчетвером совершить увеселительную поездку в Ричмонд. Как вы смотрите на это предложение, леди Лидия?

Если она понимает свою выгоду, то согласится, – услышал Лукас шепот леди Николь, прикрывшей рот ручкой, затянутой в элегантную перчатку, и Флетчер опять закашлялся, на этот раз скрывая смех.

– Думаю, милорд, вам следует обратиться с этим предложением непосредственно к нашему брату, – сказала леди Лидия, на что ее сестра укоризненно покачала головой. – Вечером мы обедаем у себя на Гросвенор-сквер, и если вы и лорд Ялдинг свободны, мы будем рады, если вы присоединитесь к нам. Тогда вы его и спросите.

Лукас взглянул на леди Николь, которая с изумлением уставилась на свою сестру, и поспешил выразить свое согласие и благодарность леди Лидии, после чего проводил дам к ожидающей их карете с герцогским гербом на дверцах.

– Какая очаровательная проказница эта девушка! – воскликнул Флетчер, глядя вслед карете, которая влилась в негустой поток движения. – А что это за бред вы несли относительно лужи? Не скажу, что разговор был неприличным, но я почувствовал себя неловко, слушая ваш обмен репликами. Она же почти ребенок, Лукас. Это на тебя не похоже.

– Ребенок? – Лукас направился к своему экипажу, решив вернуться на Парк-Лейн и хорошенько обдумать все, что только что произошло с ним. – Эта девушка никогда не была ребенком.

– Да, к сожалению, не всем дано знать, что такое счастливое и беззаботное детство. Но обычно эти несчастные не из герцогской семьи, если ты понимаешь, о чем я говорю. И как я понимаю, ты предлагаешь мне занимать ее сестру, чтобы вы с леди Николь могли беседовать на своем особом языке, так ведь?

Приятели вручили зонты груму, чтобы он отдал их в ближайшую лавку зонтов, где их высушат, снова сложат и заменят другими, новыми. В этом году лавки по продаже зонтов были, вероятно, самыми преуспевающими предприятиями города.

– Да, если тебя это не обременит.

– Нисколько, – сказал Флетчер. – Леди Лидия показалась мне очень хорошенькой. Хотя и сильно отличается от своей сестры. Нужно иметь особое зрение, чтобы разглядеть ее скромную прелесть рядом с броской красотой леди Николь.

– А у тебя оно есть?

– Вряд ли, – признался Флетчер, усаживаясь в экипаже рядом с другом. – Ты же знаешь, я не могу себе этого позволить. Однако я заметил, что твое настроение стало гораздо лучше после встречи с леди Николь. Кажется, ты сказал, что уже не злишься из-за этой истории в Уайте.

– Я сожалею о ней, но должен признаться, мой друг, что ты меня разочаровываешь. Люди не хотят слышать ничего, кроме хороших новостей. Мы предпочитаем закрывать глаза и затыкать уши и, в результате, продолжаем совершать одни и те же ошибки.

– На этот раз я с тобой согласен, во всяком случае, насчет повторения ошибок. Взять хотя бы моего отца. Ему давно пора было понять, что игорный дом позволил разместиться в своем помещении банку Фаро для того, чтобы выманивать из простаков побольше денег. Нашей семье пошло бы на пользу, если бы он выучил этот урок наизусть. Но, кажется, ты не это имел в виду? Тебя, видимо, возмущает наше отношение к простому люду.

– Да, до крайности! Железный кулак не бывает хорошим правителем, Флетчер, тогда как желание помочь слабым в итоге приносит пользу всему обществу в целом. Как этого не понимают в палате лордов?

Вероятно, не понимают, потому что они состоят членами палаты лордов, а не влачат жалкое существование, как низшие классы, – пожал плечами Флетчер. – Но может, пора уже оставить эту тему? Ты высказал свое мнение, и, судя по всему, оно никого не интересует.

После этого резюме Лукас решил не рассказывать другу о своей утренней встрече с лордом Найглом Фрейни, ровесником своего покойного отца, и о том, какое значение будет иметь эта встреча, если Лукас решит ввязаться в предложенное им дело.

– Возможно, ты прав. Но мне хотелось бы чем-нибудь помочь беднякам, – только и сказал он.

Флетчер хранил молчание до тех пор, пока карета не остановилась перед домом на Аппер-Брук-стрит, где он снимал квартиру. Уже взявшись за ручку дверцы, он обернулся к другу:

– Если ты решительно хочешь найти способ помочь им… внутренний голос говорит мне, что не стоит делиться с тобой сведениями, которые я недавно узнал, но я все равно скажу тебе.

Лукас, который в этот момент погрузился в воспоминания об отце, только удивленно поднял бровь:

– Звучит зловеще и многозначительно.

Флетчер снова опустился на сиденье.

– Сказать по правде, поначалу мне так не показалось. Может, это твои речи заставили меня задуматься? Но как бы там ни было, а на прошлой неделе я был в своем клубе и случайно кое-что услышал о нашем дорогом друге лорде Сидмауте.

– Наш знаменитый министр внутренних дел нам с тобой вовсе не дорогой друг, Флетчер. Я сомневаюсь, нравится ли он своей же матери.

– Это верно. Так ты хочешь знать, что я услышал? Потому что после твоего неожиданного и страстного выступления в защиту бедняков я вовсе не горел желанием говорить тебе об этом. К тому же, скорее всего, это только сплетни, из которых я уловил всего несколько фраз.

– Ну, говори, а я обещаю в ближайшее время не произносить патетических речей.

– И дай-то бог! Так вот, я услышал, что лорды Ливерпуль и Сидмаут договорились провести через парламент новые законы о штрафах и других жестких мерах против тех, кто выражает недовольство деятельностью правительства. То есть против тех самых бедняков, которых ты так горячо защищал в своей блестящей, но неуместной речи.

– Понятно… А ты, случайно, не слышал, каким образом они рассчитывают заставить парламент единогласно проголосовать за эти новые законы? Общеизвестно, что во время очередной сессии на обсуждение вносятся реформы в пользу расширения прав народа, а вовсе не новые санкции.

Флетчер покачал головой:

– Нет, к сожалению, не слышал, но, думаю, они знают, как этого добиться. Сожалею, но больше ничем помочь не могу. – Он снова взялся за ручку. – Мне быть готовым к шести, как думаешь? Или это слишком рано?

Лукас снова глубоко задумался и не сразу его услышал.

– Извини, что ты сказал? Ах да! Да, это слишком рано. Вряд ли герцог обедает раньше восьми.

– Тогда я буду ждать тебя в семь. Может, очаровательная леди Николь заставит тебя забыть о моем сообщении?

– Флетчер, эта девушка любого мужчину способна заставить забыть обо всем!

Флетчер засмеялся и вышел из кареты, тогда как улыбка на лице Лукаса постепенно замерла, когда он стал размышлять о встрече с леди Николь.

Она лишила его опоры – не физически, в результате их столкновения, а морально, направив его мысли в сторону, о которой он и думать забыл.

Что за девушка! При изумительной внешней красоте такая непосредственность и смелость! Ничего общего с жеманными барышнями лондонского света!

И какой обольстительный рот, так и манит к поцелуям! И плутовка наверняка об этом знает, иначе зачем же она то и дело так соблазнительно прикусывает нижнюю губку, любого способную свести с ума!

Но черт, как все это некстати! Теперь, когда лорд Фрейни обратился к нему с просьбой и только сегодня утром неожиданно пообещал сообщить столь важные для него сведения, разве мог он позволить себе думать о чем-то другом?

Нет-нет, это невозможно!

Глава 2

Вынув из прически всевозможные шпильки и заколки. Николь помотала головой, позволив густым черным волосам свободно упасть на плечи и спину, и принялась их расчесывать, старательно расправляя перепутанные пряди. Она могла попросить о помощи свою новую горничную Рене. Но та делала это слишком резко и больно, приговаривая, что женщина должна страдать ради своей красоты, и Николь удалила ее, поручив выгладить свое розовое платье с множеством оборок.

Устроившись перед туалетным столиком, Николь видела в зеркале Лидию, сидевшую в кресле-качалке и, как всегда, уткнувшуюся в книгу. Наводящая тоску картина – ведь они находились в самом интересном городе на свете! Впрочем, Николь это давно не удивляло: тихая и уравновешенная Лидия с детства слыла пропащей книгочеей.

Николь беззаветно любила свою сестру-двойняшку, для которой прошедший год стал невероятно тяжелым и печальным.

Их брат Раф, вернувшийся с войны, чтобы получить титул герцога и вступить в права владения поместьем, прибыл в сопровождении друга, капитана Свейна Фитцджеральда.

И вдруг тихая и кроткая Лидия, казалось ничего вокруг не замечавшая, кроме своих книг, по уши влюбилась в красивого и мужественного капитана. Их роман не успел расцвести в полную силу, потому что очень скоро капитан погиб. Это произошло во время последнего сражения англичан с войсками сбежавшего из заключения Бонапарта.

Николь до сих пор замечала в огромных голубых глазах сестры тень глубокой печали.

Кто-то возразил бы, что в свои семнадцать лет Лидия не способна была на глубокие чувства, что капитан Фитцджеральд был намного старше ее и, следовательно, ей не пара. Но Николь никогда бы с этим не согласилась. Она всеми силами поддерживала сестру, опасаясь, что горе сведет ее в могилу и она потеряет своего лучшего друга, свою половинку.

В тот ужасный день, когда герцог Малверн появился в их доме на Гросвенор-сквер и сообщил им о смерти капитана, потрясенная Николь поклялась, что сама она никогда не уступит этой гибельной страсти. Жизнь создана для безмятежной радости и наслаждений. Спрашивается, зачем же ставить себя в зависимость от другого человека, когда это не только лишает тебя спокойствия и уверенности, но может закончиться такими страданиями, как у Лидии!

Нет, она никогда не позволит мужчине взять над собой такую власть, решительно объявила Николь сестре и их невестке Шарлотте.

А те лишь переглянулись и снисходительно улыбнулись. Ведь что оставалось делать юной леди в положении Николь, кроме как выйти замуж? Как сестра герцога, она не могла выбирать самостоятельный путь в жизни, хотя многим ее положение казалось куда как завидным. Муж. Дети. Да, она могла стать хозяйкой великолепного поместья и роскошного особняка в Лондоне, где устраивала бы с мужем большие приемы, появляясь в новых ослепительных платьях, фасоны которых перенимали бы все дамы общества… Да, но… она никогда бы не отправилась в дальнее путешествие по морям, не участвовала бы в войне, не заседала бы в парламенте… хотя о последнем она и не мечтала.

По правде говоря, Николь сама не знала, чем хочет заняться и чего ждет от жизни.

Зато твердо знала, чего не хочет.

Главное, она не хотела быть безрассудной, как мать, и несчастной, как сестра.

А вообще она мечтала о полной свободе, ибо хотела сама понять, что именно нужно ей от жизни. И ничего плохого нет, если пока она подумывает о каком-нибудь невинном флирте, чтобы проверить силу своих чар… Ведь это будет ужасно весело и интересно, не так ли?

Она очень любила свою семью, и больше ей никто не был нужен. Николь никогда не пренебрегала случаем процитировать своей начитанной сестре Фрэнсиса Бэкона: «Имеющий жену и детей – заложник судьбы, ибо семья – помеха на пути великих дел, как добрых, так и злых».

В ответ Лидия справедливо указывала, что Николь – не мужчина (вызывая у Николь злость и досаду, поскольку она видела, что мужчины пользуются гораздо большей свободой) и что она, Лидия, никогда не подозревала, что Николь стремится совершить нечто доброе и великое. Поскольку Николь с детства была известна своей склонностью к различным проказам и своевольным выходкам, чаще всего, услышав из ее уст эту сакраментальную фразу, Лидия просто возводила взор к небу и подчеркнуто тяжело вздыхала.

Сестры-двойняшки были абсолютно разными по характеру. Лидия спокойно принимала существующий порядок вещей и свое место в жизни, никому и никогда не причиняла хлопот. Тогда как Николь со своим неуемным темпераментом не терпела никаких ограничений, каждое правило воспринимала как повод к бунту и частенько, правда не намеренно, вела себя столь безрассудно, что окружающие только руками разводили и точно так же сокрушенно вздыхали.

Разница в характерах сестер проявилась с самого раннего детства, и Николь давно уже поняла, что очень удобно жить на свете, когда рядом такая сестра – надежная, хоть и скучноватая, рассудительная, хотя порой излишне, словом, во всех отношениях образец доброты и благоразумия.

Что не объясняло того, что произошло сегодня днем.

– Лидия!

– Николь, минутку, пожалуйста, – пробормотала сестра. Перевернув страницу и прочтя еще несколько строк, она заложила страницу пальцем. – Я как раз читаю про очень интересную и необычную дискуссию.

– Рада это слышать, Лидия. Следовательно, ты читаешь не последний глупый роман мисс Остин?

Лидия покачала головой:

Его я закончила еще вчера. А эту книгу рекомендовал мне еще капитан Фитцджеральд, автор некий Томас Пейн[1]. Она называется «Права человека» и… Вот, послушай. – И она открыла книгу на заложенной странице.

На этот раз пришлось вздохнуть Николь:

– Если это похоже на проповедь, то можешь не трудиться.

– Нет-нет! Я хотела тебе прочесть только один отрывок из того, что написал мистер Пейн. Он ясно указывает на необходимость постоянно остерегаться поползновений представителей власти к агрессии против общества и пресекать ее, пока она не достигнет критической степени. Прочитать тебе?

Николь подавила улыбку.

– Нет, мне кажется, я поняла его мысль. Лидия, я, конечно, не считаю себя достаточно образованной, но ты не думаешь, что твоего мистера Пейна могут счесть подстрекателем революции и противником правительства?

– Я предпочитаю думать, что он призывает нас только к постоянной бдительности, – возразила ее сестра, снова захлопнув книгу. – Но может, ты и права. Ведь Америка восстала против нас, а Франция – против своего короля.

– Если уж на то пошло, то здесь этого никто не собирается делать. У нас хороший и справедливый король.

– В самом деле, Николь? А вот я вчера искала в кармане передника у горничной пуговицу, которую она собиралась пришить на мою синюю ротонду, а нашла там вот это! Как думаешь, почему? Вот потому-то я и читаю предостережения мистера Пейна.

С этими словами Лидия извлекла из кармана сложенный несколько раз лист бумаги и передала его Николь. Та недоумевающе взглянула на сестру, а затем на напечатанный бледным шрифтом призыв ко всем присоединиться к обществу «Граждане за справедливость» и «поднять оружие против гнета правительства, вынуждающего голодать наших детей и притесняющего всех честных людей».

Быстро пробежав глазами остальной текст, она поняла тревогу Лидии.

– Значит, ты нашла это в переднике своей горничной?

– Да. И завтра хочу показать эту листовку Рафу. Он объяснит, что все это значит. Революция ужасна, Николь, даже если она необходима. И она не где-то там, вдали от нас. Она может случиться и здесь.

– Да, я помню это по нашим урокам, – сказала Николь, стараясь не показать Лидии, как встревожила ее листовка. – Но неужели ты действительно считаешь, что…

– О нет! Конечно нет! Иначе я не говорила бы о своих опасениях вслух. Впрочем, тебе это неинтересно. Как жаль, что с нами нет капитана Фитцджеральда! Он бы мне все объяснил.

У Николь сердце упало.

– Но, Лидия, я же не говорила, что политика меня не интересует! Или ты считаешь меня законченной эгоисткой, которая думает только о себе? И что меня не могут волновать сообщения об обездоленных людях и тех, кто призывает народ к революции? Неверно. Лидия, правда, это вовсе не так!

Сестра поспешно согласилась, и Николь подумала: наверное, все считают ее пустой и легкомысленной девицей, интересующейся только развлечениями и ничем другим. Неужели человек, который предпочитает вести жизнь спокойную, без каких-либо сложностей, в глазах окружающих является безнадежным эгоистом? И еще. Действительно ли эгоизм – преступление, если он проявляется только в желании защитить себя?

Да, наверное, многие именно так на это и смотрят. Ей стало ужасно неприятно и стыдно.

– Николь, ну не дуйся! Я вовсе не хотела тебя обидеть. Ты у меня такая замечательная, такая преданная сестра! Кто всегда заступается за меня, когда мама начинает брюзжать и обзывать меня «синим чулком», стоит ей увидеть меня за книгой? Если бы от нее что-то зависело, мы с тобой говорили бы только о погоде! Как будто о ней можно сказать что-то другое, помимо желания, чтобы поскорее прекратился дождь и выглянуло солнце…

Николь повеселела и поспешила задать вопрос, который уже давно вертелся у нее на языке:

– Скажи, Лидия, почему ты вдруг решила пригласить маркиза с виконтом на ужин? Не то чтобы я недовольна, напротив, но это было так на тебя не похоже!

Взглянув на часы на каминной полке, Лидия поднялась на ноги.

– Да, действительно. Сама не знаю, почему я их пригласила. Разве только… почувствовала, что тебе хотелось бы снова встретиться с маркизом. По нему сразу было видно, что уж он-то с радостью увиделся бы с тобой еще раз. Еще не было такого мужчины, который, увидев тебя однажды, не мечтал бы о большем.

– О чем – о большем, Лидия? – с невинным видом переспросила Николь, скрывая внезапную радость. – Значит, ты тоже заметила? Я имею в виду интерес ко мне маркиза?

– Это заметили и я, и бедный виконт Ялдинг, который так смутился. И ты сама это сразу поняла, потому и принялась издеваться над ним.

Неужели она издевалась над маркизом? Николь не хотелось признаваться, но она не могла ни единого слова вспомнить из того, что ему говорила. Ей достаточно было просто смотреть на него.

– Ты намерена сделать его своей первой жертвой за время пребывания в Лондоне?

Николь подняла тяжелую массу блестящих волос на макушку, потом сразу отпустила их и тряхнула головой так, что вьющиеся пряди свободно упали ей на плечи и спину. Хаотичными движениями она пыталась скрыть от Лидии всплеск сомнения, в которое внезапно повергли ее слова сестры. Она всеми силами старалась выкинуть из головы мысли о маркизе Бэсингстоке, неожиданно для нее так поразившем ее воображение.

– Сказать правду, Лидия? Для своей первой победы я выбрала герцога Малверна. В конце концов, он друг Рафа, уже встречался с нами и знает нас. К тому же нельзя отрицать, что герцог очень красив. Мне кажется, на нем я смогу отлично попрактиковаться.

Внезапно побледнев, Лидия вскочила на ноги.

– Герцог Малверн?! Ни в коем случае, Николь! Он самый ужасный человек на свете! Как тебе это в голову пришло! Больше я не намерена обсуждать твои вздорные планы и ухожу спать.

Николь совсем забыла о том, что для Лидии он был живым напоминанием о ее горькой утрате. Во всем виноват маркиз Бэсингсток, рассердилась она. Стоит ей подумать о нем, и она совершенно перестает соображать!

– Лидия, погоди!.. – закричала она, но сестра уже скрылась в своей комнате, смежной со спальней Николь. – Как я могла быть такой глупой! – укоряла себя Николь, снова усевшись на низкий стул перед туалетным столиком и подперев подбородок руками, рассматривая свое отражение в зеркале. – Нужно будет обязательно перед ней извиниться. Может, предложить ей еще раз зайти в книжную лавку Хэтчерда? Видит бог, для меня станет достаточно суровым наказанием проторчать там несколько часов, пока она будет ахать над каждой книгой!

Приняв это решение, она наклонила голову набок, пытаясь понять, что могло так сильно поразить в ней маркиза Бэсингстока, как сказала Лидия. Ее глаза? Она сама находила их цвет очень красивым и необычным. Николь вообще приятно было думать, что она не похожа на других девушек, что она единственная в своем роде.

Но эти проклятые веснушки! Они отравляли ей жизнь, особенно после того, как мама – в те редкие дни, когда удостаивала дочерей своим вниманием, – стала требовать, чтобы она дважды в неделю наносила на лицо маску из мятой клубники со взбитыми сливками. Может, он не заметил их?

И все же, если бы ей пришлось выбирать между нежной безупречной кожей, как у Лидии, и счастьем носиться без шляпы верхом на Джульетте по полям Ашерст-Холл, подставляя лицо солнечным лучам и упоительно свежему встречному ветру, она предпочла бы свои веснушки. И ей безразлично, как относятся к ним остальные!

Но вот от чего ей обязательно нужно избавиться, так это от детской привычки прикусывать нижнюю губу от смущения или неуверенности – вряд ли это принято среди благовоспитанных лондонских дебютанток.

Так или иначе, но маркиз нашел ее привлекательной, не такой глупышкой она была, чтобы не понять этого. И сам он очень хорош собой, даже красавец, одет с большим вкусом, и манеры у него настоящего светского джентльмена. Будет замечательно, если именно он станет ее первой лондонской жертвой.

Если только он не счел ее тщеславной, глупой и слишком смелой.

– Прекрати! – приказала она себе. – Какая разница, что он о тебе думает! Ты приехала в Лондон веселиться, а вовсе не влюбляться, как бедная Лидия.

Однако прежде чем вызвать звонком Рене, чтобы та приготовила ей ванну, она взяла со стола забытый Лидией тоненький томик и уселась в кресло, надеясь немного отвлечься от досадных размышлений.

Войдя в гостиную на Гросвенор-сквер, Лукас внезапно остановился и пробормотал:

– Черт возьми, как же я не сообразил! Ведь она сказала «Рафаэль», верно? Капитан Раф Дотри! Ну конечно!

Рафаэль Дотри, получивший в этом году титул герцога Ашерста и солидное состояние, еще недавно находившийся без средств и за неимением других перспектив шесть лет служивший в армии Веллингтона, приветствовал маркиза небрежным взмахом руки:

– Майор! Вечер добрый, сэр.

– В чем дело? – растерянно спросил виконт Ялдинг. – Разве вы знакомы? Почему же ты мне не сказал?

– А потому, мой дорогой Флетчер, что я сам только что догадался. – Лукас обменялся с хозяином дома крепким рукопожатием. – Раф Дотри! Господи, сколько же прошло лет? В последний раз мы виделись, когда вы со своим другом из Ирландии покидали Париж в то самое время, как я входил в него. Опять забыл его имя… А! Фитцджеральд! Такие отчаянные солдаты, как он, редко встречаются. Абсолютно бесстрашный. Он жив, здоров?

Раф медленно покачал головой и кинул предостерегающий взгляд, указывая на появившихся в гостиной дам.

– Мы потеряли Фитца при Катр-Бра. Он собирался обручиться с моей сестрой Лидией.

Лукас испытал острую горечь, как всегда, когда узнавал о гибели еще одного отважного солдата. Даже сейчас, спустя почти год, приходилось часто слышать о тяжелых утратах.

– Прими мое самое искреннее сочувствие, Раф. Больше мне нечего сказать.

Он быстро представил ему Флетчера, затем все обернулись поздороваться с дамами.

Их было три. Леди Лидия с молодой беременной супругой Рафа Шарлоттой и леди Николь. Лукас склонился над рукой Шарлотты, попросив ее не трудиться приседать в реверансе, подвел к креслу, заботливо усадил и только потом приветствовал улыбкой девушек.

Он надеялся, что его улыбка была принята обеими, хотя сам видел только леди Николь.

Если днем она была очень привлекательной, то сейчас казалась просто неотразимой. Ему и в первый раз хотелось увидеть ее без шляпки, но он не был готов к тому впечатлению, которое произвели на него эти роскошные упругие пряди, убранные с безыскусной простотой по последней французской моде, восхитительно обрамляющие это совершенное в своей красоте личико и подчеркивающие темно-фиалковый цвет ее глаз.

Ее муслиновое платье цвета персика было простым и скромным, как и полагалось юной дебютантке, чего никак нельзя было сказать о ее фигуре. Над тонким шелковым кушаком, повязанным сразу под корсажем, выдавались высокие полные груди, а эта россыпь мельчайших нежных веснушек на коже выше выреза лифа пробудили в нем страстное желание узнать, покрывают ли они все ее тело, даже там, куда нет доступа солнечным лучам…

Тем временем подали напитки – вино для джентльменов, лимонад для леди, и Раф принялся вспоминать свои встречи с Лукасом на Пиренеях. Он очень живо рассказал о забавном эпизоде, когда они захватили караван мулов с продовольствием, и о том, как солдаты делили пищу, предназначенную для императора, а доставшуюся – неприятелю.

– И вы, мой супруг, конечно, стояли в сторонке и просто наблюдали за этим возмутительным разбоем, – весело заметила Шарлотта.

Раф поднес ее белую изящную ручку к губам жестом, по которому Лукас понял, что его друг не скрывает своей любви к красавице жене.

– Ну, разумеется, дорогая! Я всегда был образцом респектабельности, несмотря на холод и голод и даже утопая в грязи по колено.

– Не нужно, не притворяйтесь! – улыбнулась Шарлотта. – Я думаю, мы должны аплодировать той выносливости, находчивости и смелости, какие все вы проявляли в самых тяжелых условиях.

– Благодарю вас, дорогая. Но это Лукасу пришла в голову блестящая мысль напасть на караван с провиантом. Он похитил даже королевского повара. Вообразите, тот не говорил по-английски, мы ни слова не знали по-испански, и все-таки нам как-то удавалось понимать друг друга. Такой вкусной и сытной еды мы не видели уже бог знает сколько месяцев.

– Насколько я помню, я продержал его у нас почти все лето, – заметил Лукас. – К тому времени мы уже достаточно хорошо понимали друг друга, и он сказал, что его жена и, кажется, с дюжину детишек живут в деревне, прямо за горой, у подножия которой мы как раз раскинули лагерь. Вот тогда мы с ним и расстались. Но я до сих пор с восхищением вспоминаю его жареную курицу. Когда он ушел, я больше всего скучал по курам, которых он так ловко воровал и готовил из них самые лакомые блюда.

К тому времени как дворецкий объявил, что обед подан, все решили обходиться без титулов, и за стол с горячим прозрачным консоме уселась дружная и очень веселая компания.

– Куриный бульон! – заметила Николь, когда Лукас погрузил в него ложку. – Вам предоставляется еще одна возможность с тоской вспомнить о вашем поваре-испанце.

Лукас вопросительно посмотрел на нее:

– Вам не понравилась наша история?

– Нет, почему же, – тихо сказала она, не поднимая глаз от тарелки. – Но мне показалось странным, что во всех ваших историях совершенно не фигурировал капитан Фитцджеральд. Вы меня понимаете?

– Меня вовремя предостерег ваш брат. – Лукас бросил многозначительный взгляд на сидящую напротив леди Лидию, которая увлеченно слушала Флетчера, что-то тихо ей рассказывающего и, по обыкновению, оживленно жестикулирующего. – Он всегда возбуждается, когда говорит на интересующую его тему, – сказал он, указывая на Флетчера, – и лучше убрать из-под его руки бокалы с вином. Однажды, когда он описывал боксерский поединок, который видел в Эпсоме, он вот так же размахивал руками и столкнул прямо на колени леди Хартфорд тяжелый канделябр. Ей это явно не понравилось.

– А меня бы только рассмешило. Кстати, я не вижу ничего хорошего в том, чтобы постоянно избегать упоминания в разговоре имени капитана. Думаю, брат слишком уж оберегает Лидию. Как сможет зажить ее душевная травма, если все и дальше будут нянчиться с ней, скрывать от нее свои воспоминания о капитане Фитцджеральде, делать из него героя, забывая, что он был просто человеком из плоти и крови? Я не нахожу это доброй услугой ни для самого капитана, ни для Лидии. Она всегда будет его любить и помнить, но пора уже ей улыбаться, когда она услышит его имя. Пора ей осознать, что он был не только ее возлюбленным, а храбрым воином, геройски погибшим за свою страну.

Лукас с некоторым недоумением выслушал эту страстную тираду. Да уж, в этом доме не принято было вести за столом вежливые светские разговоры ни о чем.

– Наверное, вы правы, леди Николь. Но разве вы не боитесь случайно расстроить вашу сестру?

– Разумеется, боюсь и не хотела бы этого. Во всяком случае, сейчас. Но думаю, нам не нужно особенно церемониться и опасаться затрагивать эту тему при нашей следующей встрече. Постоянно избегать упоминания имени капитана – значит обманывать Лидию и создавать затруднения для окружающих.

– А когда мы снова увидимся? Ах, передо мной сверкнул луч надежды! Означает ли это, что вы уже получили разрешение на завтрашнюю поездку в Ричмонд?

Она улыбнулась, и на щеке ее обозначилась милая ямочка.

– Да, Раф находит вас надежным спутником, другими словами, совершенно безопасным и безвредным. Как вам нравится, милорд, что вас считают таким невинным и безобидным? Мне любопытно это узнать, потому что по отношению ко мне, увы, подобного определения никто не применял.

– С чего бы? – с шутливым недоумением спросил Лукас, когда убирали суповые тарелки и подавали второе блюдо. Самому ему есть совершенно не хотелось, но, возможно, аппетит присутствовал у его соседки, которая намеренно провоцировала его, желая узнать, насколько далеко она может зайти, прежде чем повергнуть его в шок.

Игра становилась все увлекательнее.

– Лукас, – позвал Флетчер, перегнувшись через стол. – Ты не поверишь! Представь себе, леди Лидия читает Томаса Пейна! Ты слышал что-нибудь подобное?

– В самом деле, леди Лидия? – с интересом, хотя и не очень удивившись, откликнулся он. – Некоторые считают его самое известное сочинение «Здравый смысл» главной причиной, подтолкнувшей американских колонистов восстать против Англии. Вы знали об этом?

Порозовев от волнения, Лидия прямо взглянула в глаза Лукасу:

– Но согласитесь, есть вещи, о которых нельзя молчать, если вы желаете устранить несправедливость. Как писал мистер Пейн, мы не можем позволить себе роскошь быть благодушными и безгранично доверять власти.

– Да, я помню. «Давняя привычка ни о чем не думать дурно дает нам обманчивое впечатление своей правоты».

– Вы цитируете его по памяти, Лукас? – поразился сидящий во главе стола Раф. – Только не говорите, что он – ваш отдаленный предок.

– Вовсе нет, хотя одинаковая фамилия время от времени вынуждала мою семью выступать в защиту его памяти. Мне очень нравятся некоторые его сочинения, но я предпочел бы, если бы он прекратил писать до того, как дал выход своей раздражительности и депрессии в «Правах человека». Вы знаете, что в то время для англичанина было преступлением обладать экземпляром этой книги?

– У Лидии она есть, – тихонько сказала Николь. – Я только сегодня днем читала ее.

Лукас удивленно поднял брови. Он догадывался, что она непременно поразит его чем-нибудь, но не ожидал, чтобы это произошло так скоро.

– В самом деле? И вы достаточно прочитали, чтобы составить мнение о книге?

Николь прикусила нижнюю губку, потом кивнула:

– Сказать вам правду? Возможно, сестра не согласится со мной, но, насколько я успела понять, автор излагает подстрекательские идеи, состоящие из смеси горькой истины с весьма опасным вздором.

Лукас искренне расхохотался:

– Раф! Ты слышал? Я сам не сказал бы лучше!

– Ты-то как раз и сказал, – заметил Флетчер, с любопытством глядя на Николь. – Просто невероятно!

Лукас перехватил растерянные взгляды, которыми обменялись Раф и его очаровательная жена, как будто они ничего подобного от Николь не ожидали. В то же время их не удивило, что ее сестра читает сочинения Пейна. И не только его?

Он решил выяснить это.

– Раз уж вы читали Томаса Пейна, – обратился он к Николь, – могу я предположить, что вы также читали работы Виланда, Гиббона и Берка?

– Можете. Можете предположить все, что вам заблагорассудится, – живо ответила она, и он понял, что его очень твердо поставили на место. И кто? Совсем еще юная девушка, которую любому грубому фигляру вряд ли удалось бы так легко вывести из равновесия, как его самого!

– Прошу прощения. Мне не следовало этого делать, – повинился он, а она вдруг сжала ему руку и наклонилась ближе.

– Да и мне не нужно было прикидываться той, какой я не являюсь. Думаю, из нас двоих весь ум достался Лидии, а мне пришлось довольствоваться обыкновенной сообразительностью. Но я говорила убедительно, не правда ли? А слово «подстрекательские» пришло мне в голову в последний момент.

Вот так-то! Лукас с самого начала оказался в плену у этой девушки с ее редкостной красотой, но сейчас, глядя в эти изумительные глаза, в глубине которых прыгали озорные чертенята, он понял, что погиб – окончательно и бесповоротно.

Глава 3

Словно в наказание Николь за дерзкое поведение за обедом, следующие два дня лил такой беспросветный и сильный дождь, что ни один нормальный человек без крайней надобности не решился бы выйти из дому. Что уж тут говорить о поездке в Ричмонд.

Расстроенная, она заперлась в своей комнате с взятым у Лидии романом Джейн Остин «Эмма» и читала до тех пор, пока все герои не сочетались браком со своими возлюбленными и Эмма, наконец-то, осознала все обаяние мистера Найтли.

Роман ей совершенно не понравился. Все эти переживания насчет того, подходит ли леди А. джентльмену Б., и стремление оградить леди В. от явно неподходящего ей кавалера Г. казались ей безнадежно глупыми и нелепыми.

Неужели женщинам больше нечем заняться, кроме как волноваться по таким пустякам? Она лишний раз убедилась, что решение никогда не выходить замуж избавит ее от подобного бесцельного и бессодержательного образа жизни, чему она будет бесконечно рада.

Хотя, считая себя более способной в области сватовства, чем Эмма, Николь подумала, что интересно было бы найти подходящего мужа для Лидии. Ибо, хотя лично она не имела ни малейшего намерения погружаться в матримониальные заботы, ее сестра явно нуждалась в том, чтобы ее любили и чтобы сама она кого-то любила.

Николь вспомнила про виконта Ялдинга, который казался вполне приятным человеком, правда, немного нервным. Будет ли он для Лидии подходящей парой? После того обеда она ни разу о нем не заговорила.

Зато Лидия несколько раз упоминала маркиза Бэсингстока. Он был военным, как капитан Фитцджеральд. Он читал Томаса Пейна, как капитан Фитцджеральд. Он относился к ней очень любезно и, по-видимому, пришел в восхищение от ее ума. Как капитан Фитцджеральд. Но что это может означать, кроме того, что Лидия по-прежнему не может забыть бедного погибшего Фитца?

К утру третьего дня, отмеченного появлением на облачном небе солнца, когда на Гросвенор-сквер прибыли оба джентльмена в изящных колясках, Николь успела убедить себя, что Лукас Пейн – самый заурядный человек и что ее неожиданно сильный интерес к нему не что иное, как заблуждение. Она намеревалась завоевать весь мир, а не какого-то одного человека, пусть даже такого обаятельного, как Лукас. Поэтому нечего ей постоянно думать о нем, как было всего после двух встреч.

Николь всегда гордилась своей самостоятельностью и независимостью. Так почему же одна мысль, что она снова увидит этого человека, вызвала у нее столь сильное волнение и даже учащенное сердцебиение?

Ну, нет, довольно женских глупостей! Сегодня она докажет, кто хозяин положения.

Размышляя так, Николь смотрела, как Лидия завязывает ленты своей шляпки с голубой оборкой – ее выбирал для возлюбленной сам капитан Фитцджеральд, – и пыталась представить свою сестру замужем за маркизом Бэсингстоком.

Ощутив легкий, но ощутимый укол в сердце, она на секунду прикусила нижнюю губку, но затем решительно продолжила рассматривать эту идею.

Вспомнив внушение Шарлотты и Рафа о том, что не подобает вынуждать лошадей кавалеров слишком долго томиться у подъезда, она поспешила к лестнице и самым невинным тоном задала свой первый вопрос:

– Кстати, Лидия, что ты думаешь о маркизе?

Положив руку на перила, Лидия остановилась.

– Что я о нем думаю? Извини, Николь, но мне кажется, я совсем о нем не думаю, во всяком случае, ничего такого, что могло бы иметь значение. А сама ты, что о нем думаешь?

Вместо ответа, Николь снова спросила:

– Ты не находишь, что он очень хорош собой?

Лидия взяла ее за руку и отвела в сторону.

– Николь, что случилось? Я думала, он тебе понравился еще в нашу первую встречу с ним. А во время обеда он показал себя интересным и учтивым собеседником. Раф ему симпатизирует, Шарлотта тоже. Или ты хочешь поступить всем наперекор и вообразить, что тебе он не нравится, раз он нравится всем остальным?

– Я никогда так не поступаю! – возмущенно возразила Николь.

– Ну да, если забыть о твоем отношении к вышиванию и к вареной репе. Но иногда ты меня очень беспокоишь. Дорогая, ты вовсе не обязана завоевывать каждого встречного мужчину. Если ты решила, что его светлость не будет твоей первой… жертвой, как ты это называешь, тогда, пожалуйста, можешь с ним больше не видеться. Хотя я этого не одобряю.

– А я и не собираюсь завоевывать каждого… Знаешь что, Лидия? Иногда я сама себе не нравлюсь. Этот сезон обещал быть очень интересным и веселым. Лондон, балы, всякие развлечения… Я ждала этого с самого детства, как ничего другого! Я не задумывалась о дальнейшей жизни, как все мне твердили. А потом появился он. Ах, если бы я могла отказаться от поездки! Он сбивает меня с толку, этот несносный человек!

Лидия внимательно посмотрела на сестру, затем улыбнулась:

– Николь, да ты не влюблена ли?

– Не говори глупостей!

– Я и не говорю, но, думаю, здесь что-то есть. Подумать только, какие планы ты строила, как хвасталась – и достаточно одного мужчины, чтобы все твои планы рассеялись, как дым! Теперь ты понимаешь, Николь? Выбираешь не ты, а твоя судьба.

– Может быть, за кого-то и судьба, но только не за меня. Ну, все, идем. Нам же сказали, чтобы мы не заставляли лошадей застаиваться.

– Я и не собираюсь медлить. Почему-то я дождаться не могла этой прогулки! – сказала Лидия, возвращаясь к лестнице, и Николь вдруг заметила, что ее сестра, вообще не отличавшаяся бодростью и энергией, а с прошлого июня ставшая еще более тихой и грустной, повеселела и в глазах ее появился живой блеск.

– Ну, а я – нисколько! – проворчала Николь только для того, чтобы доставить своей сестре удовольствие от собственной проницательности, и последовала за нею вниз.

Лукас в очередной раз взглянул на Николь, чье лицо почти полностью скрывали широкие поля модной шляпки из соломки.

Сегодня она весьма холодно поздоровалась с ним, поднялась в коляску так быстро, что он не успел ей помочь, и до сих пор не сказала и десяти слов.

Ее сестра и Флетчер ехали следом за ними, и каждый раз, когда он оборачивался посмотреть, не разделили ли их другие экипажи, он видел, что они оживленно разговаривают, а Флетчер размахивает своими длинными руками, очевидно знакомя ее с достопримечательностями города.

Судя по безразличному выражению обычно живого лица Николь, ее совершенно не интересовали ни город, ни его жители. А главное – он сам. Она сидела, чинно сложив руки на коленях и устремив взгляд на дорогу, и всякий раз, когда он пытался завязать разговор, отвечала или молчаливым кивком, или односложными словами.

Спустя тридцать минут терпение Лукаса лопнуло.

– Ваш брат предупредил вас, чтобы вы вели себя прилично?

Она повернулась к нему, явно задетая за живое:

– Что такое?! Почему вы спрашиваете?

– Не знаю. Если бы я был вашим братом – к счастью, я не он, потому что это было бы крайне неловко, принимая во внимание мою далеко не братскую симпатию к вам, – при ваших манерах я вообще не разрешал бы вам выходить из дому.

Николь едва заметно улыбнулась.

– Думаю, милорд, вам не следовало этого говорить.

– Разумеется, не следовало. Но если уж вы решили относиться ко мне с неприязнью, я тоже могу себе позволить удовольствие говорить с вами честно и откровенно.

– Я вовсе не отношусь к вам неприязненно, – вызывающе вздернув подбородок, заявила она. – Иначе я не поехала бы с вами в одной коляске. Я никогда не делаю того, чего не хочу.

Он не удержался от того, чтобы не поддразнить ее:

– Ага, следовательно, сегодня у вас было желание поехать со мной! В таком случае прошу извинить мою ошибку – мне показалось, мое общество неприятно вам.

Она опять прикусила губку и вновь устремила взгляд на дорогу.

– Вы бываете положительно невыносимым! – надменно пробормотала она.

Лукас не помнил случая, чтобы когда-либо слышал от женщины подобные замечания. Скорее всего, такого просто не случалось. Ни его мать, ни няня, ни одна из молодых леди, неукоснительно соблюдающих вежливые и приятные манеры – по правде, наводящие на него отчаянную скуку, – чтобы завлечь его в сети брака, не осмеливались разговаривать с ним таким тоном.

– Что ж, еще раз прошу меня извинить, – сказал он, подстегнув лошадей, как только они выехали за пределы Лондона. – Еще что-нибудь?

– В каком смысле? А! Вы хотите сказать, раздражает ли меня в вас еще что-нибудь?

Лукас с трудом сохранял хладнокровие.

– Не думаю, чтобы я именно так выразился. Впрочем, да. Прошу вас, не стесняйтесь, загляните в список моих прегрешений и разом излейте на меня все свое возмущение. Это будет милосерднее.

Он не удивился бы, если бы от гнева у Николь пар вырвался из ноздрей, но она набрала воздуха и стала загибать пальчики в перчатках, перечисляя свои претензии:

– Во-первых, вы очень странно смотрите на меня, и это выводит меня из равновесия. Во-вторых, я приехала в Лондон развлекаться, а не подцепить себе мужа, поэтому для меня не имеет никакого значения, как вы ко мне относитесь. В-третьих, мне не нравится то, как я… Нет, это все. Я закончила.

– Вы уверены? А мне все-таки хотелось бы услышать третий пункт ваших претензий.

– Тогда вас ожидает разочарование, – твердо заявила Николь и вдруг вздохнула. – Вы когда-нибудь мечтали о чем-либо, милорд? Причем очень долго, на протяжении многих месяцев, даже лет! Вы мечтаете… Нет, скорее, очень точно представляете себе, какой будет ваша жизнь, потому что вы уверены в себе и в своих желаниях, четко сознаете, почему вам хочется именно такой жизни. А потом… А потом все вдруг идет совсем не так…

Лукас сразу догадался, что неожиданно для себя самой девушка затронула вопрос, имеющий для нее первостепенное значение. Поэтому он постарался ответить ей как можно более беззаботно, намеренно решив не упоминать о мечтах и ожиданиях отца и своих собственных, чтобы его ответ не прозвучал слишком серьезно.

– Нет, пожалуй, так мне не приходилось мечтать. Видите ли, жизнь моя складывалась довольно приятно и благополучно. Я не боюсь разочароваться в своих желаниях, и, поскольку у меня есть почти все, что мне нужно, я нахожу нецелесообразным тратить время на мечты о чем-то еще. Это было бы уже эгоизмом, что я нахожу признаком дурного тона.

Она быстро взглянула на него, и в ее красивых глазах промелькнуло выражение боли.

– Вот как? Значит, я эгоистка? Что ж, пожалуй. Я думаю только о себе и о своих удовольствиях. Я забочусь только о своем счастье. Мне хочется веселья, удовольствий, приключений и… ощущения полной свободы. И вы… Вы меня раздражаете, потому…

И вдруг Лукаса осенило. Николь действительно приехала в Лондон развлекаться и, в отличие от других дебютанток, вовсе не мечтала о замужестве. А он встал у нее на пути, не дает ей жить спокойно и беззаботно.

Он отлично понимал девушку и даже сочувствовал ей – ведь Николь тоже совсем не вовремя появилась в его жизни.

Принимая во внимание ее откровенность, Лукас решил не притворяться, что не понимает ее состояния.

– Вы считаете, мне лучше исчезнуть и снова появиться года через два? – спросил он, свернув на малоезженую тропу, ведущую через луг. – По правде говоря, меня бы это устроило.

– Обычно люди не говорят друг с другом вот так… открыто и честно. – Николь в замешательстве сплела пальцы рук. – Лидия в обморок упала бы, если бы услышала наш разговор. А Шарлотта закатила бы глаза и стала бы отчитывать меня за то, что я вечно ухитряюсь поставить себя в неловкое положение и никак не научусь вести себя прилично. И Раф… Но нет, Рафу об этом не сказали бы, чтобы не расстраивать его. Мужчинам спокойнее, когда они ничего не знают.

Лукас скрыл улыбку, пощипав себя за верхнюю губу.

– И все стали бы говорить вам, что вы неисправимы, да?

– Да, и еще много всего в этом духе. Но думаю, вы можете не исчезать. Все равно вы уже испортили мне все веселье.

Если бы Лукас вздумал пересказать этот разговор Флетчеру – чего он, естественно, не собирался делать, – его друг сказал бы, что леди Николь отчаянно в него влюбилась… что дало бы ему возможность и дальше поддразнивать Лукаса намеками на их отношения с Николь. Флетчер до сих пор ломает голову над смыслом их разговора о луже, чувствуя в нем не очень приличный подтекст, но никак не может понять, в чем здесь соль.

Но Лукас был далек от того, чтобы поверить в любовь Николь. Настоящая любовь так быстро не возникает. Между ними с первого взгляда зародилась взаимная симпатия, возможно, даже влечение, но это еще не любовь.

Сейчас Лукасу было не до любви, как, видимо, и Николь. Не ее вина, что она молода и неопытна и потому не догадывается о физической природе возникшего между ними влечения. И если бы он просветил ее на этот счет, она имела бы полное право ответить ему пощечиной и разорвать с ним знакомство.

– О каких развлечениях вы думали, когда ехали в Лондон? – спросил он, наконец, отбросив другие темы, которые могли оказаться для него западней.

Она снова пожала плечами, но затем все-таки заговорила:

– Ну, о всяких приключениях. Обо всем новом, интересном и… захватывающем. Ведь я всю свою жизнь провела в деревне. Например, мне никогда не приходилось править лошадью, тем более кататься в коляске.

– Да ну? И вы думаете, мне стоило бы научить вас этому искусству?

Она живо повернулась к нему:

– Однажды я правила лошадью, запряженной в карету Рафа! Это было в Ашерст-Холл.

– Леди Николь, – совершенно серьезно сказал Лукас, – если я помогу вернуть вам веселое настроение, которое, как вы утверждаете, я вам испортил, благоволите больше не огорчать меня столь явной ложью. Договорились?

Она ослепительно улыбнулась ему.

– Наш кучер Джон разрешал мне садиться рядом и учил меня держать вожжи. А потом я привязала старые вожжи к стулу у себя в спальне и упражнялась несколько месяцев, пока не убедилась, что все делаю правильно. Это почти то же самое, что управлять на деле.

– Да, примерно так же, как мел похож на сыр. Что ж, посмотрим, чему научил вас кучер.

Надеясь, что она хотя бы отчасти сказала правду, он передал ей вожжи и с удивлением увидел, как ловко она пропустила их между пальцами.

Его призовая пара гнедых мгновенно почувствовала разницу в манере держать вожжи, и Юпитер, левый передний, сразу ускорил рысь, чтобы испытать нового возницу.

– Ну, нет, не шали! – закричала Николь, натянула вожжи и без труда осадила Юпитера. – Ты же не хочешь попробовать хлыста, верно? – спросила она, взглянув на длинный кнут, стоявший в стойке справа от Лукаса.

– Отлично! – похвалил Лукас и спросил, не желает ли она попробовать хлестнуть лошадь, но девушка покачала головой, не отрывая сосредоточенного взгляда от дороги. – Скоро будет крутой поворот налево. Вы все еще играете?

– Если вы не отказались! – восторженно ответила Николь. – Наверное, Лидия там умирает от страха!

– Бедняжка! Она может оказаться в опасном положении, если, глядя на нее, Флетчер упадет в обморок и рухнет с сиденья. Он у нас такой впечатлительный! – заметил Лукас, придя в отличное расположение духа. – Ого, леди Николь, превосходно! Только вы свернули слишком резко и колесами проехались по кустам.

– Правда? Нужно будет это отработать. А у леди из высшего общества принято самим править лошадьми?

– Пожалуй, среди очень немногих, да и те уже давно не дебютантки.

– Это хорошо. Значит, я буду первой, – сказала она.

Он указал ей на широкий луг и объяснил, что нужно натянуть вожжи и остановиться.

Лукас ставил коляску на тормоз, когда к ним приблизился экипаж Флетчера.

– Кажется, я догадываюсь! Вы хотите, чтобы я сказал вашему брату, что вам нужно иметь собственный выезд.

Она на мгновение нахмурила брови – это было восхитительно, – затем у нее на щеке появилась ямочка.

– Я об этом не подумала. Неужели вы это сделаете?

– Нет, конечно, даже если бы вы приставили мне к виску пистоль и уже сосчитали до двух, – весело ответил он. – Но если вы согласитесь еще раз покататься со мной, я позволю вам править моими лошадьми. Я говорю про парк. Улицы Лондона – это совершенно другое дело.

– Лукас! – крикнул Флетчер. – Я ошибся или действительно видел, что леди Николь держала поводья? Ее брат сломает тебе шею, если она сломает свою!

– Да, Флетчер, спасибо за предупреждение, – кивнул Лукас и осведомился, не желает ли кто-нибудь остановиться и подкрепиться в маленькой гостинице в миле от Лондона, которую они будут проезжать.

Все единодушно выразили мнение, что это было бы замечательно, и Лукас стал разворачиваться на лугу, чувствуя, что Николь следит за каждым его движением, очевидно запечатлевая его в памяти. Эта чудесная девушка действительно серьезно относилась к развлечениям, как она их понимает.

– Благодарю вас, – сказала она, когда они возвращались прежней дорогой. – И знаете, я была бы вам очень благодарна, если бы вы показали мне место, где моя Джульетта могла бы вволю набегаться. Она, наверное, обижается на меня, потому что я давно не выезжала из-за этой несносной погоды. И у меня такая изумительная амазонка, что все шею выворачивают, чтобы поглазеть на меня!

– В самом деле? Вы хотите меня предостеречь или быть уверенной, что я произнесу подобающий комплимент, когда увижу вас в ней?

– Милорд? – спросила она, вместо ответа. – Вам не нравится моя правдивость? Признаться, я редко бываю правдивой, так что у меня это получается не очень удачно.

– Леди Николь, я готов пари держать, что у вас все получается исключительно удачно! А лучше всего вам удается вывести из равновесия человека, уверенного в собственной неуязвимости.

– О! – Она прикусила губку, затем кивнула. – Поняла. Что ж, это справедливо.

Лукас рассмеялся, направив лошадь во двор постоялого двора.

– Значит, мы в расчете? – спросил он. – Нам остается только спросить себя, что с нами будет дальше.

Николь быстро взглянула на свою сестру, которой виконт помогал выйти из коляски.

– Я думаю, нам лучше быть друзьями. А вы? Было бы намного… намного спокойнее, если бы каждый из нас воспринимал другого как друга.

– И как долго? – машинально спросил Лукас, который в этот момент думал только о том, как страстно ему хочется поцеловать Николь в соблазнительные полные губки.

– Ну… вероятно, до тех пор, пока нам больше не захочется дружить. Действительно, у нас получается какой-то странный разговор. Я и в самом деле только из деревни, милорд, но уж вы-то человек светский… И я ужасно проголодалась. Как вы думаете, у них есть ветчина? Я обожаю ветчину.

Лукас каким-то чудом удержался от признания: «А я, кажется, начинаю обожать вас».

Гостиница могла похвастаться всего одной отдельной столовой, которую не замедлил занять Лукас, тогда как дам проводили в маленькую спальню под самой крышей, где они могли умыться и привести себя в порядок.

Лидия еще снимала перчатки, когда Николь, бросив на кровать свою шляпку, склонилась над умывальником, плеская на горящие щеки пригоршни холодной воды.

– Как тебе удалось уговорить его светлость дать тебе поводья? – спросила Лидия, развязывая ленты своей шляпки. – Впрочем, стоит ли об этом спрашивать?

Николь вытерла лицо жестким полотенцем и радостно улыбнулась.

– Скорее всего, нет. Это было замечательно, Лидия! Мне так хотелось пустить лошадей галопом! Но я побоялась, что он отберет у меня вожжи. У него превосходные гнедые, гораздо лучше пары виконта.

– Не знаю, лично я не заметила никаких недостатков в лошадях виконта. Кстати, у нас состоялся еще один интересный разговор. Оказывается, у виконта целый выводок младших сестер и вдовая мать, вот почему он не смог позволить себе участвовать в войне. Хотя он ужасно стыдится, что остался дома, тогда как другие мужчины погибли или стали инвалидами, сражаясь за короля. И тогда я сказала ему, что наш дядя и кузены тоже не были на войне, однако все равно погибли страшной смертью. Мы с ним пришли к единому мнению, что безопасность – дело относительное и что безрассудные поступки так же легко могут привести к трагическим последствиям, как и открытая схватка с врагом.

– Очень жаль, что я пропустила этот разговор, – сказала Николь и, сдерживая смех, отвернулась сложить полотенце. – Вероятно, на обратном пути на Гросвенор-сквер вы будете развлекаться спряжением французских глаголов, это тоже будет безумно увлекательно. Но пожалуйста, за ланчем постарайся найти более легкую тему для разговора.

– Но… Но виконт казался очень довольным. И если уж ты такой знаток в светских беседах, расскажи, о чем говорили вы с маркизом?

Пока Лидия мыла руки, а затем аккуратно освежала лицо влажной салфеткой, Николь наблюдала за сестрой, усевшись на край кровати. Да, Лидия – настоящая леди, ей присуща особая женская грация, она и двигается так же, как говорит – плавно, неторопливо, осмотрительно, – не то, что Николь, которую недаром все называют сорвиголовой!

Всегда благоразумная и сдержанная, Лидия осторожно ступает по жизненной дороге, а она, Николь, беззаботно шлепает по ней, подумала Николь, довольная таким сравнением.

– Мы с маркизом, – медленно начала она, тщательно подбирая слова, – решили стать друзьями. Нам очень… нам очень хорошо и спокойно друг с другом.

– В самом деле?

«Господи, нет, конечно!» – подумала Николь, чувствуя, как внутри у нее снова все сжалось.

– Ну конечно! Он понимает, что я приехала в Лондон развлекаться, и его вполне устраивает наша договоренность. Понимаешь, я сочла честным сказать ему об этом, потому что, может, он ищет себе жену, как и другие мужчины, которые приехали сюда на сезон… Ну, чтобы он понапрасну не тратил на меня время.

– Николь! Не может быть, чтобы ты сказала ему такое! По-твоему, если маркиз – или любой другой мужчина – заглядывается на тебя, уделяет тебе какое-то внимание, то из этого обязательно следует, что он хочет на тебе жениться? Я знаю, дорогая, ты сказала ему это из самых добрых побуждений и не понимала нескромность и неприличие своего предположения, что его светлость… что он захочет…

– Что ему не терпится жениться на мне? Или, по крайней мере, разделить со мной ложе? – Николь подавила дрожь, надеясь, что она возникла от ужаса, а не от предвкушения. – Только не говори, что ты не почувствовала этого с нашей первой же встречи. Я не настолько наивна, чтобы не понимать, о чем думают мужчины, когда смотрят на меня. Вспомни мистера Хью Хобарта. Он…

– Нет, нет! Замолчи! Не смей говорить о мистере Хью Хобарте, никогда! Тебя могли убить или… еще хуже.

– Лидия, глупенькая, что может быть хуже, чем быть убитой?! Любое другое состояние только временно. И пусть оно неудобно и даже страшно, все равно его можно пережить. Или ты предпочла бы, чтобы я отказалась от жизни из-за того, что в тот день едва со мной не случилось, как ты, когда погиб капитан… О! Прости, дорогая!

Она спрыгнула с кровати и крепко обняла сестру.

– Ты боишься за меня, потому что я за все хватаюсь обеими руками. А я тревожусь за тебя, потому что ты не решаешься протянуть вперед даже одну руку, не пытаешься вернуться к жизни. Я так тебя люблю, Лидия! Это не значит, что тебе обязательно нужно научиться править лошадьми, брать высокие препятствия или отчаянно флиртовать с опасным человеком, потому что это ужасно интересно! Да, мы с тобой двойняшки, но очень разные. У тебя свой путь в жизни. Ты нежная, мягкая и любящая. Пожалуйста, Лидия, люби себя еще сильнее и выйди из тени, куда ты все время прячешься! Я хочу, чтобы ты на что-то осмелилась, милая моя сестренка. Будь живой. Этого хочу я, и того же хотел бы и капитан, я это точно знаю!

Лидия замерла в руках сестры, сердце ее билось часто и взволнованно. Потом она поцеловала Николь в щеку и отстранилась.

– Если я пообещаю быть менее осторожной, ты сама обещаешь вести себя более осторожно?

Зная свой характер, Николь задумалась.

– Ты имеешь в виду вообще или именно с маркизом? Потому что я не знаю, смогу ли я…

– О нет, я не стала бы просить тебя отказаться от того, что вы с маркизом нашли друг в друге. Я тоже не настолько наивна. Но ты обещаешь вести себя осторожно, осмотрительно? Я знаю, ты считаешь это невозможным, но имей в виду, что даже самого сильного и независимого человека можно сделать несчастным.

– Хорошо, – согласилась Николь с притворной улыбкой. – Мы же не хотим, чтобы это случилось с бедным маркизом, правда?

– Ох, дорогая, ты неисправима. – Лидия еще раз порывисто обняла сестру.

– Все это твердят! А я тем временем положительно умираю от голода! – добавила Николь, искренне надеясь, что сестра наконец-то сделала решительный шаг в мир, что порадовало бы капитана Фитцджеральда. – А пока мы спускаемся, скажи, как ты находишь виконта Ялдинга? Он тебе интересен? Кажется, ты ему очень нравишься.

– Николь! Разумеется, нет!

– Ну что ж, – сказала Николь, направляясь к лестнице. – В Мейфэре на каждом шагу встречаются подходящие джентльмены. Я буду искать.

Лидия легонько шлепнула сестру, и та весело засмеялась, продолжая спускаться… и увидела Лукаса, который ждал ее у подножия лестницы.

Он снял и держал в руке шляпу с загнутыми полями, густые белокурые волосы с золотистым отливом были слегка взъерошены, на лбу виднелась розоватая полоска от шляпы, и глаза его… Она никогда не видела таких чарующих, таких лучистых глаз, как у него. Николь замерла в восхищении. Он был таким красивым, таким непринужденно естественным и веселым, таким сильным и стройным, что в ней все запело от ощущения полноты и радости жизни.

Наверное, он подумал, что ее улыбка и смех предназначались ему?

Маркиз подал ей руку, и она слегка оперлась на нее, удивленная своим волнением.

Но даже если он подумал, что она улыбалась ему, какое это имеет значение? Ведь Лидия тоже улыбалась. И сегодня, несомненно, самый замечательный день…

Глава 4

Лукас с удовольствием слушал Николь, которая, размахивая жареным куриным крылышком, рассказывала в лицах историю о том, как Раф и Шарлотта обнаружили в своей спальне в Ашерст-Холл гнездо с новорожденными мышатами. Раф требовал немедленно предать их смерти, а Шарлотта умоляла его собрать малышей и вынести на улицу.

Разумеется, только после того, как Раф найдет мать, без которой мышата могли погибнуть.

Флетчер покатывался от хохота, когда Николь перешла к описанию охоты Рафа за матерью. Сперва, брат действовал с помощью кусочка сыра, потом из кладовой был извлечен сачок для ловли бабочек, и, наконец, в полном отчаянии он сдернул с подушки наволочку… И когда несчастная мышь была наконец поймана, Шарлотта потребовала, чтобы он убедился, мать это или отец, потому что отец таким крошкам совершенно не нужен.

– И Раф заявил: «Мадам, хотя у меня были совершенно иные намерения относительно этого семейства, я сделал то, что вы просили. Теперь же поднимите хвостик и посмотрите сами, если вам это нужно, а с меня хватит!»

И когда всеми овладел новый приступ истерического смеха, она отломила кусочек крылышка – уже третьего – и, с аппетитом отправив его в рот, подмигнула Лукасу.

Он только головой покачал, давая ей понять, что она положительно неисправима.

А про себя восхищался ее простотой и естественной непринужденностью ребенка, уверенного в любви окружающих, ведь сам он любит весь мир. Когда-нибудь ей суждено стать восхитительной хозяйкой дома и играть значительную роль в обществе. Разумеется, в том случае, если до этого она не скомпрометирует себя каким-нибудь взбалмошным поступком.

В Николь поразительным образом сочетались прирожденное кокетство красивой девочки и безыскусное очарование. Когда она спускалась вниз, он заметил, что щеки ее блестят, а локоны вокруг лица еще влажные – видимо, она просто умылась и причесалась, больше желая освежиться, чем навести красоту.

Она определенно не пользовалась румянами и пудрой, иначе ее веснушки были бы не так заметны. Нет, блеск ее кожи говорил только об отменном здоровье, а губы алели от природы. Глаза ее сияли от неуемной энергии и заразительной радости жизни.

Кто-то мог найти ее утомительной, но Лукасу она казалась волнующе прекрасной и соблазнительной.

И если бы у него было чувство самосохранения, он как можно быстрее сдал бы ее на руки брату и сбежал бы от нее на край света!

– Вы все еще голодны, леди Николь? – тихо спросил он. – Или хотели бы погулять на свежем воздухе, прежде чем мы вернемся на Гросвенор-сквер? Сегодня на редкость солнечная погода.

Склонив голову набок, она задумчиво посмотрела на него, затем протянула ему руку, чтобы он помог ей подняться.

– Рискнем оставить этих двоих без нас? – спросила она шепотом, возбужденно сверкнув своими дивными фиалковыми глазами.

– Вы не хотите пригласить их?

– А вы?

Уж не прочла ли она его мысли? Однако вежливость требовала, чтобы он пригласил и другую пару.

– Леди Лидия, Флетчер! Пойдете прогуляться с нами? – спросил он, и Николь, отвернувшись от сестры, недовольно скосила на него глаза.

Лидия и Флетчер обменялись взглядами и дружно отказались, очевидно не желая прерывать какой-то интересный разговор.

– Мы можем оставить дверь открытой, – сказала Николь, приняв у Лукаса свою шляпку и положив ее на стол. – У меня наберется целая дюжина шляпок – я сама их покупала, хотя они меня ужасно раздражают. Они, конечно, очень красивые, но вообще-то в шляпке я чувствую себя как лошадь в шорах.

Лукас взглянул на свою шляпу и решительно вернул ее на столик, а затем предложил Николь руку.

– Так как мы выходим ненадолго, думаю, мы можем позволить себе некоторую вольность, не рискуя шокировать общественное мнение.

Они направились к выходу.

– Если бы я знала, что для великосветского общества так важно, надели мы с вами головные уборы или нет, я предложила бы ему заняться более серьезными проблемами.

– Вы сами намерены сообщить об этом обществу или поручите мне? Я имею в виду, до того, как оно от нас отвернется?

– А вас это волнует? – поинтересовалась Николь.

Они вышли из гостиницы, повернули налево и направились по тропинке, которая вела к светлой березовой роще.

– Я хотела сказать, опасение, что общество может от вас отвернуться? Если подумать, можно было бы извлечь из этого некоторую пользу. Например, ввести новую моду – появление на открытом воздухе без головного убора.

– Пожалуй, я мог бы это сделать. По словам Флетчера, я буквально напичкан плодотворными идеями. Но что касается вас, то вам грозило бы сразу оказаться в списке весьма сомнительных и даже легкомысленных невест, и мамаши постарались бы держать своих сыновей подальше от вас, если бы Раф не давал за вами солидного приданого. А так, будь у вас хоть три уха, это никого бы не испугало.

Николь весело рассмеялась.

– Если бы у меня было три уха, я никогда бы не снимала шляпку!

Лукасу ужасно хотелось погладить ее чудесные, блестящие на солнце волосы, ощутить их тепло.

– И мир был бы лишен удовольствия любоваться вашими замечательными локонами. Вы это рассчитывали услышать? – Он осторожно взял ее за руку.

Улыбка ее исчезла, и, прикусив губку, Николь отвернулась.

– Нет, не рассчитывала. Я не напрашивалась на комплимент, милорд. Я думала, что мы с вами друзья, но ошибалась. Я вовсе не такая неисправимая кокетка, как утверждает Шарлотта.

– Уверен, ваша невестка говорит это, искренне любя вас. Но она смотрит на вас не теми глазами, какими смотрю я и любой мужчина моложе восьмидесяти, если только он не слеп и не глух. Вы кокетка, дорогая моя, кокетка от рождения. Я бы даже сказал, что, если ее светлость действительно беспокоится о вас или о мужском населении земного шара в целом, она оказала бы ему огромную услугу, повесив на вашу прелестную шейку табличку с предостерегающей надписью.

Николь выдернула свою руку и вприпрыжку побежала по узкой тропинке. Остановившись в отдалении, она повернулась к нему лицом.

– Я не думала, что вы можете быть таким злым. Вы сказали ужасную вещь.

Лукас был готов провалиться сквозь землю.

– Да, конечно, – поспешил признаться он. – И я очень сожалею. Я никоим образом не хотел оскорбить вас.

В ее глазах снова заплясали озорные искорки.

– Меня?! О нет, милорд, я вовсе не оскорбилась. Вы сами себя оскорбили, себя и… как вы сказали, все мужское население. Уверена, что среди джентльменов есть и такие, которых интересует в женщинах не только их внешность.

– И, рискуя еще больше оскорбить представителей своего пола, скажу, что для многих из нас внешность – это единственное, что имеет значение. Все мы поверхностны – в той или иной степени.

– Следовательно, если бы у меня было три уха и никакого приданого, вы сразу бы от меня отвернулись? Понятно.

Лукас мысленно воспроизвел свои слова с начала их прогулки, пытаясь понять, когда он ошибся в первый раз. И тогда понял, что она пытается сделать.

– Вы намеренно добиваетесь, чтобы мы поссорились?

Николь на мгновение смешалась, затем посмотрела ему в глаза:

– Да. И это не получается, потому что вы не помогаете мне. Почему это не получается? Раф говорит, что, если я захочу, я способна даже святого вывести из себя.

– Я не святой, – спокойно сказал Лукас, подойдя к ней и ощутив, как от ее волос пахнет горячим солнцем. – Вы действительно боитесь меня? Неужели я представляю для вас такую угрозу, Николь?

Она прикусила губку, а потом быстро поднесла ко рту руку, словно желая скрыть что-то, что могло ее выдать.

– Ведь я вас совсем не знаю, то есть не знаю по-настоящему. И если уж говорить начистоту, то и вы меня не знаете, Так почему вы так на меня действуете? Потому что мне это не нравится, милорд, совсем не нравится! – И она даже ножкой топнула.

– А как я на вас действую? – настойчиво спросил он, позволив себе приподнять пальцем ее подбородок и любуясь играющими на ее свежем лице солнечными бликами. – Скажите мне.

– Ну, нет, этого удовольствия я вам не доставлю! – Она откинула голову назад. – Простите, но дело заходит слишком далеко. Отведите меня в гостиницу или уступите мне дорогу.

Отпустить ее! Это было выше его сил!

– Признайтесь, Николь, последние три дня вы гадали, каково будет, если я вас поцелую, правда? Сам я все время об этом думал. Вы – сестра моего друга, но я только и мечтал о том, как поцелую вас, как вы окажетесь в моих объятиях. С того самого момента, как вы ворвались в мою жизнь и потрясли весь мой мир.

Она медленно покачала головой, но не убежала.

– Я вас совсем не боюсь.

– В самом деле? Почему-то мне в это не верится. Я-то вас точно опасаюсь. С вами пришло то, что мне сейчас совершенно не нужно, точно так же, как – вы сами дали мне это понять – для вас я тоже являюсь помехой. Однако вот мы здесь, рядом, и я по-прежнему хочу вас поцеловать и, даже больше, уверен, что и вы этого хотите. Сказать по правде, сомневаюсь, что кто-то из нас сможет думать о чем-то другом до тех пор, пока…

И вдруг Николь кинулась к нему, едва не сбив с ног. Привстав на цыпочки и взяв его лицо в ладони, она пригнула его голову и с силой прижалась к его губам, крепко зажмурив глаза, словно от боли.

Так же резко и неожиданно она отстранилась и, задыхаясь, отступила назад.

– Вот! Теперь никто из нас больше не будет об этом думать.

Не успел он ответить, как она подобрала юбки и быстро побежала к гостинице. Лукас решил выкурить сигару, чтобы дать ей время прийти в себя.

Господи, все-таки она прелесть!

Пока он курил, улыбаясь и проигрывая в памяти ее внезапный поцелуй, в мозгу его начала оформляться некая идея. На первый взгляд сумасбродная идея, однако, чем дольше он над ней размышлял, тем больше находил ее довольно разумной…

Когда она отучится вести себя столь порывисто и импульсивно? Когда, наконец, начнет сначала думать, а только потом действовать?

Но Николь не дала ему и рта раскрыть. Она явно не хотела, чтобы он сказал что-то такое, чего она не смогла бы отрицать, не рискуя поставить себя в нелепое положение.

Все это выглядело совершенно оправданным и, как оказалось, очень приятным.

Но она не должна была забывать, что ей еще предстоит сидеть рядом с ним всю обратную дорогу до Лондона.

Николь бежала, пока не оказалась перед гостиницей. Здесь она остановилась, отдышалась и вошла в столовую, где ее сестра и лорд Ялдинг по-прежнему увлеченно беседовали и даже не заметили ее возвращения.

Лукас появился через несколько минут и объявил, что уже расплатился с трактирщиком и что им нужно возвращаться, пока погода снова не испортилась.

– Ничего не говорите! – предупредила его Николь, когда он помогал ей подняться в коляску. – Ни единого слова.

– Я и не собирался. Но могу я хотя бы поблагодарить вас? Это был… в высшей степени интересный поцелуй. Смею предположить, он был вашим первым? Я невероятно польщен.

– Это не имеет значения. – Николь сердито посмотрела на него. – И могу ли я добавить, что я подразумевала совсем иное, когда просила вас ни слова не говорить. Я исходила из предположения, что вы – джентльмен.

– Я и есть джентльмен. Менее воспитанный человек схватил бы вас в объятия и показал бы вам, что такое настоящий поцелуй, но я от этого воздержался. Я даже горжусь своим самообладанием и джентльменским поведением в минуту такого искушения.

– Очень благородно с вашей стороны, милорд. К сожалению, не могу сказать того же о себе. – Николь глубоко вздохнула и отвернулась к окну. – Нам не следует больше видеться. Хотя, полагаю, время от времени нам придется сталкиваться, и тогда, разумеется, мы будем друг с другом вежливыми и приветливыми, особенно в присутствии Лидии или Рафа. Вы будете на балу у леди Корнуоллис?

– Да, теперь непременно буду, – сказал Лукас, на что она вся вспыхнула от злости, хотя втайне обрадовалась. – Но надеюсь удержать себя и не пригласить вас на шотландский рил, чтобы похитить во время танца, если вы этого боитесь. А что касается вашего поведения, я не могу чувствовать себя в полной безопасности, вы согласны? В конце концов, ведь не я… совершил это нападение.

– Да, не вы, и я очень рада, что я это сделала, – заявила Николь, всеми силами стараясь скрыть свое смущение. – Потому что теперь, когда мое вполне объяснимое любопытство удовлетворено, я поняла, что вы вовсе не такое уж сложное препятствие, как я думала.

– Поцелуй оказался настолько неудачным?

Так она ему прямо все и скажет – он уже сияет от самодовольства! И она ни за что не признается, как обрадовалась, поняв, что он намерен продолжать за ней ухаживать. Насколько это будет проще, чем самой его преследовать, решила она, одновременно понимая, что, когда дело дойдет до отстаивания самых заветных планов на жизнь, она сможет оказаться самым злейшим своим врагом.

– Поскольку я не чувствую желания повторять этот эксперимент, я бы сказала, что поцелуй был замечательно удачным… О, смотрите, милорд, что вы наделали! Из-за вас мы чуть не рухнули в канаву!

– Прошу прощения, – сказал Лукас, посмотрел на дорогу и с силой натянул вожжи.

Может, она слишком много себе позволяет? Шарлотта не раз предупреждала, что ее вольные речи и безрассудное поведение кого угодно могут свести с ума. На протяжении целой мили Николь хранила молчание, размышляя, извиняется он за поцелуй или за то, что едва не опрокинул коляску, и, наконец, тихо промолвила.

– Это было не так уж страшно.

– Прошу прощения? Боюсь, я потерял нить нашего разговора.

Она возмущенно уставилась на него. Лукас даже не пытался облегчить ее состояние, и было ясно, что он делает это намеренно.

– Я сказала, что было не так уж страшно. Я имела в виду поцелуй. Вы все равно мне нравитесь, хотя и против моего желания. Думаю, мы оба можем быть совершенно ненормальными, и я понимаю, что вам не следует так вести себя со мной, а мне – с вами, но все равно я вам симпатизирую. Не знаю почему.

– Вы не в состоянии устоять передо мной из-за моего врожденного обаяния, – шутливо заявил Лукас, снова вручая ей поводья. Николь заподозрила в этом жест примирения, но не смогла отказаться. – Поднимите немного кисти… Вот так, правильно. А теперь, хотя от этого зрелища Флетчера неминуемо хватит удар, пустите лошадей вскачь, я же вижу, вам не терпится. Дорога здесь прямая, и на добрых полмили никого не видно.

Она искоса посмотрела на него, принимая от него очередное одолжение. В глубине души она сомневалась, что сможет долго на него сердиться. А это обоим не предвещало ничего хорошего.

– Вы серьезно мне это разрешаете? Считаете, что я сумею справиться с лошадьми, или вы так извиняетесь передо мной?

– Поскольку я осознаю риск оказаться выброшенным из коляски, что может не лучшим образом отразиться на состоянии моей шеи, в мои планы не входит просто доставить вам удовольствие. Да, это мой способ извиниться перед вами. Такое объяснение вас удовлетворяет?

– Да, пожалуй. Я тоже прошу прощения. Я отлично понимаю, что вела себя очень скверно, хотя меня и вынудили к этому, – не удержалась Николь от оговорки, так как не любила признавать за собой вину.

Затем она полностью сосредоточилась на лошадях и слегка подстегнула их, и лошади мгновенно перешли на галоп. Ветер взметнул широкие поля ее шляпки, и она радостно воскликнула:

– Ах, как чудесно!

– А завтра, если позволит погода, мы снова отправимся на прогулку, пусть ваша любимица как следует порезвится. Ее кличка Джульетта, не так ли?

Она кивнула, внимательно глядя на дорогу.

– О, хорошо, я согласна. Только ради вас, поскольку, как вы скромно признались, вы так обаятельны. Но не думайте, милорд, что из этого что-нибудь выйдет! Больше никаких поцелуев!

– Вы меня убиваете! Но я согласен, больше ни одного поцелуя – подобного тому, каким мы обменялись у гостиницы.

Несносный человек! Она хорошо его расслышала, но сразу заподозрила, что он сказал совершенно противоположное тому, что она имела в виду. По его коварной улыбке она поняла, что права.

– Мы будем с вами такими же, как прежде – просто друзьями.

– Безусловно, пока вы не пожелаете иного. Но признаюсь вам, Николь, у меня есть свои предпосылки, чтобы согласиться на дружеские отношения. Правда, я не так тщательно обдумал свою идею, как следовало, но все-таки скажу, что хочу заключить с вами сделку. Вы можете расценить ее как приглашение к приключению. Вы сами сказали, что ждете приключений от вашего пребывания в Лондоне.

Когда они свернули за поворот и впереди показались другие экипажи, он забрал у нее поводья, и она не стала возражать, настолько ее заинтриговал тон Лукаса.

– Это звучит зловеще. У вас есть какие-то соображения?

– Да, – кивнул он, и его тон стал серьезным. – Позвольте мне сказать об этом, пока я не передумал. По причинам, которыми не стану вас утомлять, я заинтересован в том, чтобы в ближайшие несколько недель окружающие считали меня глупцом, потерявшим голову от любви. Иными словами, совершенно невинным и никому не опасным.

Замысел Лукаса действительно оказался неожиданным и очень интересным.

– Думаю, только безнадежный глупец может считать вас неопасным. И какова же ваша цель?

– Это не имеет значения. Пожалуйста, Николь, выслушайте меня. Мы с вами договорились быть просто друзьями, поскольку, как выяснилось, в настоящее время ни вам, ни мне не нужны какие-либо осложнения. Вы согласны?

Хотя на небе по-прежнему сияло солнце, Николь вдруг показалось, что оно померкло.

– Да, мы говорили об этом. Хорошо… мы… друзья.

– Тогда, если я позволю вам править своей упряжкой, если я возьму вас на прогулку с вашей Джульеттой – и выполню другие ваши желания – разумеется, в пределах разумного, – согласитесь ли вы появляться со мной в свете? Всего несколько недель и только в обществе, это я вам обещаю. Затем вы публично дадите мне отставку, так что до конца сезона у вас останется достаточно времени, чтобы завоевать не меньше десяти сердец. При этом мы оба будем знать, что только разыгрываем своего рода шутку, шараду, что не принесет вреда никому из нас.

В его глазах появилось выражение, какого Николь еще не видела. Что-то вроде решимости, отчего он стал строгим и даже суровым, как будто за что-то сердился на себя.

– Хотелось бы мне сказать, что я вас поняла, но не могу. Зачем вам нужно, чтобы люди думали, будто вы – влюбленный без памяти глупец?

– Разве я сказал «глупец»? – Если он хотел своей улыбкой отвлечь ее, то ему это не удалось.

– Да, сказали, – серьезно отвечала она.

– Ну, давайте заменим «глупца» на «преданного поклонника», хорошо?

– Нет, пока вы не скажете, почему вам это нужно.

Лицо его стало замкнутым.

– Тогда оставим это, Николь. Между друзьями некоторые вещи нужно принимать на веру, как я поверил вам, отдав поводья.

Он выводил ее из себя!

– Вы всегда так легко сдаетесь, милорд?

– Только когда осознаю, что допустил глупость. Прошу вас забыть о моей просьбе. Эта мысль казалась мне хорошей до тех пор, пока я не высказал ее вслух, а теперь она предстала передо мной во всей своей нелепости.

– Нет, вы говорите неправду. Поскольку сама я легко прибегаю ко лжи, когда мне это нужно, я так же легко могу почувствовать, когда человек лжет мне. Вам очень нравится ваша идея, потому что она каким-то образом помогает вашим целям. Просто вам не понравилось, что я хочу знать, зачем вам необходимо внушить людям то, чего на самом деле нет.

– У меня есть на это причины. Это все, что я могу сказать.

– Все, что вы мне скажете! – подчеркнула Николь и увидела, как на щеке его дернулся мускул. – Вам что-то грозит?

Он весело засмеялся:

– И поэтому я прошу вас защитить меня? Ну, уж это вряд ли!

– Не паясничайте! – Она лихорадочно пыталась сообразить, в чем тут загвоздка. – Шпионом вы не можете быть, ведь война уже окончилась и шпионы больше не нужны. Или нужны?

– Нет, уже не нужны. Николь, оставим это. Не стоило мне даже заводить разговор.

– Правильно, не стоило. Но вы завели его, и теперь я сойду с ума, пытаясь понять, зачем вам нужно вводить свет в заблуждение! А! Вас преследует какая-нибудь назойливая мамаша, которая мечтает выдать за вас свою сдобную дочку?

– Если я скажу «да», вы мне поверите?

Она немного подумала.

– Нет, пожалуй. Вы не из тех, кто станет бояться женщин.

– Разумеется, за исключением присутствующих, – отпарировал он, одновременно к ее восхищению и огорчению.

– Да, да, я знаю, что навожу ужас, – машинально пошутила она, продолжая ломать голову над загадкой Лукаса: зачем ему нужно было создать впечатление, что он целиком захвачен ухаживанием за женщиной?..

Отвлечь внимание от какого-то другого дела? Но какого?

– Все-таки объясните мне, пожалуйста. Вам угрожает какая-то опасность? Ведь вы мне так и не ответили.

– А вы заметили? – удивленно спросил он.

– Я уже призналась, что не такая начитанная, как Лидия. Но, кажется, не давала вам оснований считать меня глупой. И вы по-прежнему не отвечаете на мой вопрос.

Он некоторое время молчал, сосредоточив внимание на запруженной экипажами дороге, поскольку они уже въехали в Лондон.

Она ждала затаив дыхание, зная, что от его ответа будет зависеть, встретятся ли они снова. Несомненно, и он это понимал.

– Думаю, то, что я собираюсь сделать, – наконец сказал он, – может оказаться не таким уж опасным. А в данный момент мне вообще ничего не угрожает. И если у окружающих не появятся причины подозревать меня в чем-либо, то риска будет еще меньше. Этого вам достаточно, Николь?

Да слышит ли он, что говорит?! Перед ней замаячили некая тайна и шанс принять участие в приключении, возможно сопряженном с подлинным риском! И он думает, что она успокоится, так и не узнав о его замыслах? Однако если она не согласится выступить в качестве прикрытия его намерений, она никогда ничего не узнает!

– Но вы скажете мне, когда все закончится? Я имею в виду, когда осуществится ваш план?

– Да, Николь, когда он осуществится и если мне повезет, я, конечно, обо всем вам расскажу. Это будет только справедливо.

– А если не повезет? – Она внезапно испугалась за его жизнь. Видит бог, она мечтала о приключениях, но чтобы при этом за кого-то бояться… – Что будет тогда?

– Не знаю, – медленно проговорил он. – О неудаче я просто не думаю.

– Я тоже никогда о ней не думаю. Мы с вами похожи, милорд.

– Лукас! – поправил он.

– Мы с вами очень похожи, Лукас, – повторила она и удовлетворенно вздохнула. – Ну, хорошо. Я позволяю вам выступать в роли моего страстного поклонника. Лидия придет в полный восторг и будет твердить свое любимое «Я же тебе говорила!». Ведь она знает, что я поклялась никогда не интересоваться мужчинами. Раф с Шарлоттой тоже будут рады видеть меня в обществе подходящего мне человека и перестанут за меня волноваться, так что я смогу спокойно наслаждаться этим приключением. А когда оно закончится, вы откроете мне вашу тайну. Хотите еще что-то сказать?

– Только одно. Принимая во внимание наши дружеские отношения, я, как джентльмен, обязан сказать обо всем Рафу.

Николь разочарованно охнула. А как же тайна?

– Ни в коем случае! Во-первых, он ни за что не согласится. А во-вторых, если вы объясните Рафу, почему вы затеяли эту игру, тогда я настаиваю, чтобы вы и меня во все посвятили. В противном случае у вас с ним будет передо мной преимущество, а это нечестно.

– Он – ваш брат и мой друг. Мне совесть не позволяет его обманывать.

– Вы и о моем поцелуе хотите ему рассказать?

– Нет, конечно!

– Но вы же его друг и джентльмен. Как же вы можете скрыть это от него? – Николь почувствовала свое преимущество и усилила давление.

Но ответ Лукаса смел все ее расчеты:

– Да, пожалуй, вы правы. Я скажу ему, что это я вас поцеловал – чтобы вам не пришлось краснеть, вы понимаете, – но тогда Раф уже на следующий день поместит в утренних газетах объявление о нашей помолвке.

Она с негодованием уставилась на него:

– Вы меня запугиваете?! И это после того, как я согласилась вам помогать?

Он рассмеялся, но сразу стал серьезным.

– Интересно! Значит, перспектива замужества вас пугает, я вас правильно понял, Николь? Вам неприятна сама идея замужества или мысль стать именно моей женой?

Она замахала перед собой руками.

– О нет, со мной ваша хитрость не пройдет! Я согласилась вам помогать, а вы сразу пожалели о своей просьбе и теперь нарочно хотите меня разозлить, чтобы я взяла свое обещание назад. Ну а я этого не сделаю! Можете рассказать Рафу об этом глупом поцелуе, если считаете себя обязанным исповедаться перед ним. Только имейте в виду, его гнев будет направлен не на меня!

Лукас изумленно уставился на нее:

– Кажется, я загнан в угол, и кем же?! Девушкой младше меня, по меньшей мере, лет на восемь! Николь, да вы чертовски умны! Мне даже страшно становится!

– А что, скажете, мои доводы не разумны? – с гордостью заявила она и только потом вспомнила то, когда, как ей представлялось, она повела себя очень умно в деле, представлявшемся ей благим и справедливым, но едва не закончившемся ее гибелью.

Тогда она поклялась быть более осторожной, особенно с теми, кто казался достойным доверия и кого – девушка была в этом уверена – она могла держать под контролем, как ей представлялось в отношении мистера Хью Хобарта.

Доверяла ли она Лукасу? Да, приходилось признать, что доверяла.

Могла ли его контролировать?

Нет. Рядом с ним она даже за себя не могла поручиться.

Но теперь она уже не в силах была отступить. Тайна, о которой он намекнул, была слишком соблазнительной, чтобы забыть о ней. Боже мой, свобода, приключение и… тайна!

– Не знаю, насколько разумны ваши доводы, Николь, но они кажутся убедительнее моих.

– Мне не стоит труда самый нелепый вздор выдать за нечто серьезное и обдуманное, во всяком случае, для меня самой, – с лукавой улыбкой призналась она. – Это благодаря давней практике.

Николь даже не заметила, как коляска свернула на Гросвенор-сквер.

Лукас остановил экипаж и к коляске выбежал лакей, чтобы помочь Николь спуститься на землю.

Лукас придержал ее за руку.

– Будь у меня чувство самосохранения, я сломя голову сбежал бы от вас. Но, увы, мы уже договорились. Пойдемте спросим Флетчера и вашу сестру, не хотят ли они сегодня пойти в театр. Раз уж мы договорились убедить общество в моей влюбленности, придется нам продолжить эту игру.

Николь кивнула, и он спрыгнул на землю и, опередив лакея, быстро подошел к ней с другой стороны коляски.

Она положила руки ему на плечи, и он подхватил ее за талию, глядя ей в глаза, пока опускал на землю. Сердце у Николь замерло.

– Поймите, я не просто так расспрашиваю вас. Не потому, что мне хочется настоять на своем, думая исключительно о том, чтобы развлечься. Здесь есть еще кое-что… Вы сказали, что угроза для вас небольшая, но я все равно за вас волнуюсь. Как… Как ваш друг. И из-за этого почему-то сержусь на вас.

– Я понимаю, – тихо сказал он с чарующей улыбкой и поднес ее руку к своим губам. – И благодарю вас.

Покраснела ли она? Щеки ее вспыхнули. Но это было невозможно, она никогда не краснела – в отличие от легко смущающейся Лидии.

– Да… Да… Не стоит благодарности… И все-таки вы невыносимы! – сбивчиво пролепетала она с сильно бьющимся сердцем. – Но я со своей стороны благодарю вас за прекрасный день, и если у вас есть хоть капелька доброты, то теперь уходите и дайте мне возможность спокойно обдумать все, что между нами произошло.

Глава 5

Лукас еще раз прочитал первые строки воззвания «Граждан за справедливость»: «Друзья, настало время восстать против деспотического правительства, решившего уморить голодом наших детей и уничтожить всех честных людей». Затем сложил листовку и вернул ее Флетчеру.

– Да, да, спасибо, Лукас, я уже читал ее несколько раз. Крайне неприятная ситуация. Леди Лидия собиралась передать ее своему брату, но на следующее утро после того, как мы с тобой обедали у них на Гросвенор-сквер, его вызвали в поместье, и он вернется только к вечеру. Поэтому сегодня в гостинице она дала листовку мне. Что ты об этом думаешь, Лукас?

– Определенно ничего хорошего. Ты говоришь, леди Лидия нашла ее у своей горничной?

– Да, в кармане передника. Она не стала говорить об этом с горничной и думает, что, вероятно, видит проблему там, где ее нет, но факт, что как раз теперь она читает гневные памфлеты твоего родственника, заставляет предполагать, что в ее голову проникают кое-какие пугающие идеи.

– Он мне вовсе не родственник, а однофамилец, – сердито возразил Лукас. – Но я понимаю, что леди Лидия вполне могла найти связующее звено между этими двумя фактами. Листовка является подстрекательством к бунту. Флетчер, ты понимаешь, какие могут быть последствия?

– Думаешь, заинтересуются? – предположил Флетчер и пожал плечами. – То есть когда мы установим автора этой галиматьи. И они называют себя «Граждане за справедливость»! Скорее – «Граждане за несчастье». Я просил леди Лидию не тревожиться, но, по-моему, мне не удалось ее убедить. А ты что на это скажешь? Ведь именно ты всего несколько дней назад предупреждал о подобной возможности.

– Что я скажу? – повторил Лукас, опускаясь в кожаное кресло перед письменным столом в своем просторном кабинете на Парк-Лейн, обдумывая ответ. – Ну, прежде всего, неизвестно, кто имеет отношение к этому вздору. Листовка – явный призыв к вооруженному бунту, но в ней не говорится, где и когда должны собраться недовольные правительством люди и что должны предпринять в том случае, если все-таки соберутся. Куда они пойдут? На кого направят оружие?

Флетчер задумчиво потер щеку.

– Ну… Провалиться мне на месте, Лукас, если я это знаю. Думаешь, в тексте зашифрованы какие-то указания?

Лукас улыбнулся:

– Нет, конечно. А главное, полагаю, из тех, кому адресована листовка, читать умеют от силы один-два человека из пятидесяти. Что уж тут говорить о тайном шифре! Так какова же цель листовки, а?

Флетчер озабоченно наморщил лоб, затем покачал головой.

– Поскольку мы единственные, кто в состоянии с ней ознакомиться, то просто ума не приложу.

– Нет, Флетчер, ты знаешь – ты сам только что об этом сказал. Листовка адресована не населению Лондона, или где ее там еще распространили. Она обращена к людям, которые смогут ее прочитать, то есть к нам.

– Извини, но я не понимаю.

Лукасу и самому не хотелось бы это понимать, но, к сожалению, он все понял – благодаря лорду Найглу Фрейни. Один Флетчер думал, что Лукас впервые видит листовку.

– Вспомни, что ты позавчера рассказал мне. Ты случайно услышал, что кое-кто из членов нашего правительства считает, будто нашел способ убедить парламент – как тори, так и вигов – в необходимости ужесточить законы и налоги, которые еще сильнее ударят по жителям Англии, так?

– По-моему, я не говорил «ударят». Но, в общем, ты пересказал правильно.

– Отлично. А можно ли найти более убедительный способ обеспечить единогласное голосование за эти жестокие законы, чем угроза восстания народа против правительства? Против нас, состоятельных, обладающих силой, но, к сожалению, до глупости беспечных?

Флетчер пораженно распахнул глаза:

– Ты хочешь сказать?.. Нет, это нелепо. Кому это нужно? Мятежи? Марши протеста на улицах Мейфэра? Они же швыряются камнями, Лукас! Выковыривают из мостовых булыжники и превращают их в метательное оружие! Я слышал рассказы, как это происходило несколько лет назад. Я не могу позволить себе заменять все стекла в своей городской квартире, пожалей меня!

– Не говоря о счете, который выставит тебе стекольщик, никому из нас не нужно, чтобы в городе вспыхнули мятежи. Прибегать к помощи гвардии против своих же граждан?! Это было бы ужасно. Возможно, я действительно помог Сидмауту и другим своей импульсивной тирадой в Уайте, предупредив о таком развитии событий. Невольно я сыграл им на руку, хотя руководствовался совсем иными соображениями.

И меньше всего он предполагал, что именно его речь побудит обратиться к нему лорда Фрейни.

Флетчер машинально взял свой бокал с вином и задумчиво уставился на него.

– Давай посмотрим, правильно ли я все понимаю, хорошо? Ты говоришь, что кто-то – допустим, Сидмаут или человек из его окружения – намеренно подстрекает граждан восстать против правительства? Чтобы и без того суровые законы сделать еще более жестокими?

– Вот именно! – И Лукас знал, помоги ему, Господи, что вопреки всем своим взглядам и принципам он был близок к тому, чтобы принять самое серьезное участие в намечаемом предприятии.

– Хотелось бы мне, чтобы ты ошибался. – Как подумаю про счета стекольщика! Хорошо, насколько я понимаю, ты решительно настроен помешать этому. Чем я могу тебе помочь?

Мог ли он лгать своему другу? Да, мог – чтобы очистить имя своего отца от позора. К тому же сказать Флетчеру правду означало навлечь на него неприятности. Ведь то, что должен был сделать Лукас, сопряжено с нарушением нескольких королевских законов.

– Я не хочу тебя в это вмешивать.

– А тебе не кажется, что уже поздновато? Я же твой друг. Если ты что-то задумал, я тоже должен в этом участвовать. На моем месте ты поступил бы точно так же. Так что я могу для тебя сделать?

– Что ж… Скажи, тебе не составит труда и дальше ухаживать за леди Лидией Дотри?

Флетчер резко выпрямился в кресле.

– А! На тот случай, если она найдет другие листовки, да?

– Нет. – Лукас покачал головой. – Я не сомневаюсь, что, стоит только оглядеться, мы и сами найдем их повсюду на Пиккадилли.

– Тогда зачем?

Говорить правду было уже поздно.

– Все очень просто. После того как я так опростоволосился в Уайте, я не хочу, чтобы люди думали, что я выступаю на стороне народа, как авторы этой листовки. Мне нужно уйти в тень и надеяться, что все забудут мою… вспышку. Леди Николь согласилась помочь мне. Суть нашей договоренности в том, что я буду делать вид, будто отчаянно ухаживаю за ней, то есть слишком влюблен, чтобы думать о таких серьезных вещах, как интересы граждан.

– Черт тебя возьми! Значит, ты уже составил некий план действий, какой-то способ, благодаря которому булыжник останется на своем месте? И вместо того чтобы посоветоваться со мной, ты посвятил в свой план леди Николь?! Лукас, ты меня обидел. Серьезно. И она на это согласилась? Почему?

В самом деле, почему? Лукас долго раздумывал над этим, то уверяя себя, что она действительно им увлеклась, то вдруг объясняя ее прихоть тягой к приключениям. Первая мысль приятно волновала его, вторая же тревожила.

Он беззаботно махнул рукой.

– Кажется, это дает ей возможность когда угодно выезжать со мной в коляске, ездить верхом и развлекаться разными другими способами, о которых сейчас не стоит и говорить. Впрочем, все это не важно. И на самом деле никакого плана действий у меня нет.

– Ты хочешь сказать, больше нет, помимо желания заставить людей забыть о твоей ужасной речи в Уайте – не хочу тебя обидеть. Все равно скажи, как я могу тебе с этим помочь.

– Но я уже сказал – ты можешь мне помочь, развлекая ее сестру, то есть вы с нею должны играть роль своего рода компаньонов Николь. Леди Лидия очень заботлива по отношению к своей сестре и, ты должен это признать, очень умна.

– Да, да, несомненно, – согласился Флетчер. – Правда, большей частью говорит она, но меня это нисколько не раздражает. Думаю, она считает меня таким же неопасным, каким хочешь казаться ты сам. Но ты хотя бы намекни, что надумал. Ведь ты считаешь это далеко не безопасным делом, верно? Честно говоря, я даже сообразить не могу, что ты можешь сделать.

– Как-нибудь в другой раз, а то мы опоздаем на Гросвенор-сквер, чтобы отвезти дам в театр. А сейчас скажи мне вот что. Ты знаешь, показывала ли леди Лидия эту листовку леди Николь?

Флетчер кивнул:

– Да, она показала ее сестре и думает, что леди Николь потому и заинтересовалась сочинением Томаса Пейна. Помнишь? «Права человека»? Леди Лидия призналась мне, что никогда так не удивлялась, как услышав, что ее сестра читает эту вещь. Понимаешь, это совсем на нее не похоже. Она полагает, что леди Николь почему-то решила, будто должна больше интересоваться происходящим вокруг, а не стремиться только к развлечениям и прочим удовольствиям. Леди Лидия очень ею гордится.

– Черт, это все осложняет. Мне следует остерегаться, – тихо произнес Лукас.

– Остерегаться? Но чего?

– Любопытства хорошеньких женщин, Флетчер, – сказал Лукас, подходя к дверям кабинета и пропуская друга вперед. – А пока, раз уж ты так хочешь мне помочь, прошу тебя, в театре последи за нашими дамами, когда я на минуту покину ложу. Мне нужно встретиться с одним человеком. И главное, ни на минуту не выпускай из виду леди Николь, понимаешь? Договорились? А завтра я, может быть, кое-что тебе расскажу.

– Боже мой, она всего лишь юная девушка, к тому же только что из провинции. Уверен, мне не составит труда понаблюдать за ней.

– Да, – пробормотал Лукас, отворачиваясь, чтобы скрыть улыбку. – Я тоже в этом не сомневаюсь.

Ковент-Гарден располагался в громадном величественном здании, по сравнению с которым театр недалеко от Ашерст-Холл, где Николь несколько раз бывала с братом и Шарлоттой, показался ей маленьким и провинциальным.

Сначала она поглядывала вокруг с деланым безразличием, но ее стараний хватило всего на несколько минут, и она снова стала самой собой, жадной до впечатлений и тонко подмечающей все комическое и уродливое. Вглядываясь в оживленную толпу посетителей, она выхватывала взглядом то поразившее ее красотой женское лицо, то чрезмерно выпирающие из корсета пышные телеса молодящейся кокетки, то безвкусно яркий туалет леди весьма почтенного возраста. Среди разноцветных дамских нарядов чернели безупречные фраки солидных джентльменов. А заметив молодых франтов в туфлях на высоких каблуках, с невероятно высокими воротничками сорочек и торчащими из нагрудного кармашка фрака кружевными платками, она прикусила губку, с трудом удерживаясь от смеха.

У всех дам в ушах и на шее сверкали бриллианты, хотя некоторым больше подошел бы лошадиный хомут. Кто-то слишком громко хохотал, некоторые казались растерянными, но большинство окружающих держались непринужденно и уверенно.

Они прогуливались по тротуару перед театром, затем неторопливо направлялись в вестибюль, а оттуда к забронированным местам или абонированным ложам. Они приехали провести время, продемонстрировать драгоценности и наряды. Они поднимали к глазам монокли и лорнеты, кокетливо играли веерами, обменивались небрежными, заинтересованными или откровенно завистливыми замечаниями.

Все вместе произвело на Николь сильное впечатление. Восхищенная позолоченной резьбой и затянутыми парчой стенами, которые ярко освещали многочисленные свечи в тяжелых хрустальных канделябрах, свисающих с потолка, пораженная зрелищем порхающих вокруг разодетых дам высшего света, она наклонилась к Лукасу.

– Я словно в волшебной сказке оказалась, – сказала она. – Кто все эти люди?

Лукас в очередной раз приветствовал кивком проходивших мимо них леди с джентльменом.

– Просто люди, Николь. Я бы с удовольствием сказал вам, что они пришли посмотреть представление, но это не так, во всяком случае, в отношении большинства. Они явились сюда посмотреть на людей и себя показать, чтобы потом сплетничать обо всем, что видели. А жаль, потому что сегодня дают пьесу Марии Терезы де Камп «Улыбки и слезы». Вы хотели бы с ней познакомиться? Для вас это было бы достаточно интересным приключением?

Николь улыбнулась ему:

– Конечно! А это прилично? Я имею в виду, знакомство с женщиной из театра?

– Да, абсолютно прилично, если я пошлю ей записку с приглашением заглянуть к нам в ложу в один из антрактов. Хотя было бы лучше пройти к ней за кулисы.

– Тогда мы так и сделаем. А Лидию и лорда Ялдинга оставим в ложе на попечении Рене, – сказала Николь, тогда как он не отрывал от нее восхищенного взгляда, явно войдя в роль ее преданного поклонника. – Вы же этого хотели, не так ли?

– Только ради того, чтобы подарить вам еще одно приключение, чтобы вы не заскучали. Видите, я помню свои обязательства по сделке. Кстати, вы сегодня просто ослепительны. Буквально все провожают вас взглядами.

Николь и сама это видела, но считала необходимым делать вид, что ничего не замечает.

– Они и на Лидию смотрят. Мужчины улыбаются, а женщины хмурятся. Это очень плохо, если я скажу, что мне это нравится?

– Нет, разумеется, получайте удовольствие. Только советую вам запомнить следующее. Искренность и подлинное дружелюбие людей из высшего общества, если вам придется в него окунуться, на поверку оказываются такими же мелкими, как та лужа, где мы с вами оказались в день нашей встречи. Вы с сестрой являетесь заклятыми врагами для каждой дебютантки и ее мамаши, озабоченной ее замужеством.

– И для мужчин?

– Ах, вы еще слишком молоды, чтобы понимать, о чем думают мужчины, глядя на таких красивых и цветущих девушек, как вы и ваша сестра. Но это не относится к охотникам за богатым приданым. Те предпочли бы, чтобы сестры герцога были невзрачными – тогда ваш брат более благосклонно принял бы их ухаживание за вами.

Поднявшись по красивой широкой лестнице, они повернули и снова пошли вверх. За ними следовали Лидия с Флетчером и преданная Рене.

– Вы пытаетесь испортить мне настроение, не так ли? Я хочу развлекаться и веселиться, а не думать о мотивах людей, с которыми могу познакомиться. Уверена, в этом вашем высшем обществе, которое вы представили таким непривлекательным, существуют исключения. Например, вы.

Он привел их к ложе, задернутой тяжелой красной портьерой. Такие же портьеры, обозначающие вход в ложу, тянулись по одну сторону узкого фойе.

– О да, я исключение. Искренний и порядочный, достойный доверия и без каких-либо скрытых мотивов. Человек простой и честный до мозга костей. Вы можете спросить любого и не услышите ни одного дурного слова о маркизе Бэсингстоке. Вам повезло, что вы со мной встретились.

– И это говорит человек, просивший меня участвовать в его тайной игре! – насмешливо заметила Николь.

Служитель в театральной ливрее поспешно отдернул портьеру, и девушка первой вошла в ложу.

– Осторожно, Николь, – предупредил Лукас. – Здесь три уровня, а значит, есть ступеньки.

Она его не слышала. Если ее так поразил вестибюль, то теперь, увидев зрительный зал, она была просто ошеломлена. Она уверенно спустилась по невысоким ступеням в проходе, по обе стороны которого были расставлены кресла, и, подойдя к краю ложи, положила затянутые в перчатки руки на массивный медный поручень, словно завороженная зрелищем волнующегося моря, образованного головами людей.

За всю жизнь ей не приходилось видеть такого скопления людей в одном месте. Сердце ее учащенно забилось, внимательный взгляд жадно впитывал все вокруг.

«Вот зачем я родилась на свет! Чтобы быть частью всего этого», – восторженно подумала она, а потом покачала головой, словно не веря, что у нее могла возникнуть эта глупая, тщеславная мысль.

Она обернулась к своим друзьям, радостно улыбаясь и возбужденно сверкая глазами:

– Лидия, подойди ко мне! Здесь весь мир!

Но Лидия уже заняла место в первом ряду ложи, а лорд Ялдинг стоял за ее спиной, не отрывая взгляда от пола.

– Да, я видела, – сказала Лидия. – А теперь сядь, пожалуйста. Если ты слишком сильно наклонишься, то можешь упасть.

– Да, леди Николь, прошу вас, – пробормотал Флетчер, по-прежнему не поднимая взгляда и крепко сжимая спинку кресла. – Видите ли, я не могу сесть, пока вы стоите. И хотя мне очень стыдно, но должен признаться, что я никогда не чувствовал себя комфортно, стоя в ложе. Мне очень плохо, меня так и тянет спрыгнуть вниз и разбиться насмерть.

Николь немедленно уселась, глядя на него с некоторым испугом.

– Вы думаете, что вам хочется спрыгнуть, милорд?

– Нет, нет, конечно, нет! Но такое чувство, понимаете? Ощущение, что я могу сделать то, чего на самом деле вовсе не хочу, просто потому, что это можно сделать.

– Не пытайтесь его понять, Николь, – тихо сказал Лукас, опустившись в соседнее с ней кресло. – Он стал таким после того, как в прошлом году я уговорил его подняться со мной на воздушном шаре в Грин-парке. С тех пор мой друг предпочитает чувствовать под ногами твердую почву. Теперь он с места не сдвинется, пока мы не соберемся уходить.

Николь бросила еще один взгляд на лорда Ялдинга. Увидев его побледневшее лицо и плотно сжатые губы, она прошептала:

– Бедняжка! О, смотрите! Лидия предлагает ему свой веер. Как мило, правда?

– Только он его не возьмет, – сказал Лукас. – Сомневаюсь, чтобы Флетчеру понравилась роль хлыща. Ну вот, мы уже привлекаем к себе внимание! Простите меня, если я буду с обожанием смотреть на вас, помогая вам снять шаль.

Николь постаралась сохранять самообладание, когда он протянул руку ей за спину, помогая освободиться от мягкой кашемировой шали, очень ловко делая вид, что не в силах оторвать от нее влюбленный взгляд.

Если бы ее сердце невольно не забилось, а по спине не пробежала бы восхитительно приятная дрожь, она считала бы себя в полной безопасности, помня, что все это лишь игра и притворство.

Но это не было игрой, во всяком случае, она не была знакома с правилами этой игры. Когда он останавливал на ней свой взгляд, она могла бы поклясться, что в его глазах действительно появлялось выражение обожания. Он едва не довел ее до слез, что было в высшей степени нелепой реакцией. Да, она должна постоянно напоминать себе об их договоренности, и, может, тогда сердце ее станет прислушиваться к голосу разума.

Она схватила висящий на кисти веер из слоновой кости, резко развернула его – едва не задев Лукаса по носу – и, прижав его к губам, прошептала:

– Думаю, милорд, вы добились своей цели. Если только вы не собираетесь говорить всякие глупости, что было бы неприятно для нас обоих.

Лукас откинулся всем телом на спинку кресла и рассмеялся, как будто она сказала что-то невероятно остроумное. Когда он снова выпрямился, она проследила за тем, как его взгляд скользил по ложам на противоположной стороне зала. Он задержал взгляд всего на долю секунды, когда смотрел почти прямо напротив, неуловимым движением наклонив голову, а затем продолжил обзор. Но Николь успела это заметить.

Она устремила взгляд в ту сторону, поверх гудящего внизу зрительного зала, наводящего такой ужас на бедного лорда Ялдинга, и стала быстро осматривать три яруса лож.

– Которая из них? – обмахиваясь веером, спросила она своего спутника.

– Прошу прощения?

– Да, вам стоило бы его попросить! Только что кто-то поймал ваш взгляд, и вы приветствовали его – или ее – кивком. Другой мог ничего не заметить, но я всему уделяю особенное внимание, и вы понимаете почему. Однако если в зале присутствует человек, которого интересует, чем вы занимаетесь, и который может видеть ту ложу, то он тоже мог заметить ваш кивок. Видимо, вы не очень-то умеете действовать незаметно, не так ли?

– Да, видимо, не очень. Могу ли я также признаться, что меня пробирает дрожь ужаса, когда я думаю, сколько времени вы сами практикуетесь в этом искусстве?!

Николь опустила веер и нарочито улыбнулась так открыто и радостно, что на правой щеке появилась ямочка.

– Ну вот, хорошо. Не заискивающий, а вполне восхищенный и даже зачарованный взгляд. Любой, кто сейчас на вас смотрит, не усомнится в предмете вашего интереса. Вы молодец.

Он хотел что-то сказать, но передумал и только головой покачал. Затем обернулся назад и спросил, не желают ли виконт или леди Лидия прохладительного напитка.

Это дало Николь возможность с видимым безразличием осмотреть ложи напротив. Однако в это мгновение никто в их сторону не смотрел, и она так и не поняла, с кем поздоровался Лукас.

Тут ее отвлекла очень высокая и полная дама в блестящем фиолетовом платье, с огромным розовым плюмажем, возвышающимся над ее головой на добрых два фута. Она неуклюже спускалась по ступенькам ложи, явно неся свою тушу к одному из кресел в первом ряду и таща за собой своего кавалера.

Этот джентльмен почтенного возраста, высокий и худой как жердь, сопротивлялся ее напору, очевидно страшась той же судьбы, какая приводила в ужас виконта. Странную пару (а также сидящих в партере зрителей) спасали от неминуемой беды два дюжих лакея, один из которых удерживал мадам за фиолетовый шлейф, а другой вцепился в фалды фрака старого джентльмена.

Николь так увлеклась этим забавным зрелищем, что, обернувшись, чтобы сказать об этом Лукасу, с удивлением поняла, что даже не заметила, как он вышел.

– А где его светлость? – спросила она лорда Ялдинга, когда в ложе затихла вся эта возня и все устремили взгляды на сцену.

– Он пошел принести нам лимонад, – пояснил Флетчер и приложил палец к губам, показывая, что теперь нужно вести себя тихо.

Николь раздирали противоречивые чувства. Представление началось, публика время от времени разражалась бурными аплодисментами, и ей, конечно, не хотелось отвлекаться на посторонние мысли при первом посещении лондонского театра. Но она ничего не могла с собой поделать – приходилось следить за противоположными ложами, куда смотрел Лукас, когда она заметила его кивок.

Повернув голову к сцене, уголком глаза она продолжала наблюдение за этими ложами.

В одной находились три молодые леди и их мать, Николь запомнилась средняя из сестер, с ярко-рыжими волосами. Ложу прямо под ними занимали два джентльмена, один совершенно обычный, а второй в безупречно сшитом фраке и очень привлекательный, но с выражением такой отчаянной скуки, что она не понимала, зачем он обременил себя поездкой в театр.

– Кто это? – спросила она у лорда Ялдинга, сложенным веером незаметно указывая на эту ложу. – Тот, у которого такой вид, будто он не удивился бы даже в том случае, если бы на сцене появилось стадо слонов.

Флетчер со вздохом перевел взгляд со сцены в указанном направлении:

– А, это мистер Джордж Браммель, миледи. Он всегда такой.

– Красавчик Браммель? – Николь снова бросила на него взгляд. – О боже! Он именно такой, как о нем говорят, не правда ли?

– Если вы подразумеваете, что он лишился расположения нашего принца-регента, что он погряз в долгах и что его сосед – один из его кредиторов, которые преследуют его как тень, опасаясь, как бы он не сбежал от них в Кале, то да, он именно такой, каким его описывают. А теперь, если вы не возражаете…

– О да, конечно, простите. Возвращайтесь к своему… развлечению, – извинилась Николь и снова принялась изучать сидящих в ложах.

Ложа слева от мистера Браммеля пустовала, пока в нее не ввалились фиолетовая дама и ее насмерть перепуганный кавалер. Ложа под ними была по-прежнему занята двумя полными дамами, юной леди в красивом голубом туалете и… Нет, седовласый джентльмен уже исчез. Как и Лукас.

Гмм!

– Лорд Ялдинг! Лорд Ялдинг!

Флетчер снова тяжело вздохнул, отрывая взгляд от сцены, где на этот раз не очень слаженно танцевали балерины, и перегнулся через узкий проход.

– Чем могу помочь, миледи? – тихо спросил он, посматривая в сторону сцены, как бы напоминая ей, что она снова помешала ему смотреть представление.

– Прошу прощения. Но прямо против нас во втором ярусе лож сидит молодая женщина. Видите? А по бокам от нее две полных леди. Она в голубом. Вы ее знаете?

Флетчер проследил за ее взглядом:

– Э… Племянница лорда Фрейни? Не знаю ее имени, но это она. Я уже видел с ними его светлость. И что же?

– Ничего, – невозмутимо ответила Николь. – Просто она показалась мне очень красивой. Вы сказали, лорд Фрейни. Спасибо. А скоро ли вернется лорд Бэсингсток? Меня мучит жажда.

– Буфет с напитками чуть дальше по коридору. Он скоро вернется. А пока, если не возражаете…

– Да, да, разумеется, – сказала Николь, отмахнувшись от сестры, укоризненно глядевшей на нее. Николь давно уже привыкла к таким взглядам.

Затем обе снова повернулись к сцене. Балетный номер уже закончился. Теперь в центре сцены стоял один человек, что-то декламируя с огромным пафосом. Лидия явно находилась под сильным впечатлением и с волнением прижимала к груди руки.

Николь сосчитала до десяти, потом еще раз, после чего выскользнула из кресла и тихонько поднялась по ступенькам в глубокую тень.

– Миледи? – встревоженным шепотом окликнул ее Флетчер.

– Тсс! – призвала она его к тишине. – Выступает артист! Там, у перил, очень сквозит. Я немного посижу здесь, сзади, рядом с горничной.

Виконт Ялдинг посмотрел на нее едва ли не с ужасом, но потом покачал головой, будто усмехаясь своим мыслям, и снова обратил внимание на сцену.

Приказав Рене взглядом хранить молчание, Николь подхватила ридикюль сестры и, отведя в сторону портьеру, выскользнула в коридор.

Издали к ней сразу поспешил тот самый служитель в ливрее, который проводил их в ложу, с выражением готовности служить ей чем только может.

Вы очень любезны! – Она ослепила юношу своей чарующей улыбкой. – Моей сестре нездоровится, и я хотела бы найти лорда Бэсингстока, который вышел за помощью, но слишком долго отсутствует. Вы, случайно, не видели, куда он направился?

– Да, мисс, видел, – сказал служитель, пока Николь доставала из ридикюля монету, при этом девушка слегка нахмурилась, заметив, что серебряная сумочка плохо сочетается с золотистым шелком ее платья.

– Очень хорошо. Не покажете ли, в какую сторону?

– Да, мисс, прошу прощения. Он пошел в ту сторону, мисс. – Молодой человек указал рукой направление, а другой рукой ловко опустил монету в карман. – Вон туда. Но там ничего нет, мисс, кроме последней ложи, а за ней начинается лестница, которая ведет за сцену.

– Благодарю вас, – сказала Николь и, взглянув налево, увидела, что буфет с напитками расположен в направлении, противоположном от указанного служителем. И Лукас определенно не зашел в какую-то ложу, ведь он обменялся кивком именно с лордом Фрейни. – Должно быть, он спустился по лестнице в поисках помощи моей сестре. Вы не проводите меня к нему?

Николь понимала, что ее не должны видеть в коридоре одну, поскольку это не принято в свете. Кроме того, она была уверена, что, если даже виконт Ялдинг заметит ее отсутствие, он вряд ли осмелится встать со своего кресла, что ему обязательно придется сделать, чтобы последовать за нею.

– Буду счастлив, мисс, – сказал служитель, как если бы знатные леди постоянно обращались к нему с просьбой сопровождать себя. – Меня зовут Лестер, мисс.

– Вот как? Очень красивое имя, Лестер. А теперь, пожалуйста, помогите мне, я должна как можно скорее найти его светлость.

– Да, мисс, лестница прямо вон там.

Действительно, они прошли совсем немного и оказались в другом коридоре с дверью, закрывающей выход на лестницу. Лестер открыл дверь, и Николь прошла вперед и заглянула в плохо освещенный пролет. Лестница оказалась винтовой, с узкой площадкой десятью ступеньками ниже.

– Подождите меня здесь, Лестер, – приказала она. – Закройте дверь и сторожите ее для меня.

– Мисс?

Николь положила руку в перчатке на его плечо. Лестер был года на два моложе ее. Легкая жертва, если бы она подумала о нем в этом смысле. И в данном случае он таковой и был.

– Пожалуйста, Лестер. Вы же не станете препятствовать настоящей любви?

– Но… вы сказали, что вашей сестре…

– Это уловка, Лестер, на случай, если бы нас подслушали. Это единственная возможность для нас с его светлостью увидеться наедине. За нами постоянно следят. Я так его люблю, Лестер! Могу я вам доверять? Пожалуйста!

Юноша взволнованно вздохнул, и Николь с изумлением увидела, как на его тонком горле вздулось адамово яблоко.

– Я… э… пожалуй…

– Благослови вас Бог, Лестер! – поспешила сказать Николь, не давая ему договорить.

Она быстро оглянулась, но никого не увидела – здесь коридор действительно заканчивался после длинного ряда лож. Тогда она решительно вышла на лестницу, жестом приказав Лестеру закрыть за ней дверь.

Можно было спуститься по лестнице до самого низа и все-таки не найти Лукаса, но вряд ли. Ведь Лестер видел, как он вошел именно сюда и не возвращался. Скорее всего, он спустился на один пролет, чтобы выйти на следующий ярус и встретиться с человеком по имени Фрейни.

Определенного плана действий у Николь не было, она просто рассчитывала застать вместе этих людей, когда спустится на второй ярус. Как она использует увиденное в дальнейшем, она понятия не имела, но пусть Лукас знает о ее осведомленности – даже если она и не поняла бы значения их встречи.

Эта мысль сразу показалась ей стоящей…

Николь постояла, пока глаза не привыкли к полумраку, который едва разгоняли несколько сальных свечей, укрепленных в нишах на стенах, затем стала медленно спускаться, напряженно прислушиваясь.

Без приключений она добралась до первого поворота, повернула и собиралась спуститься на следующую площадку и войти в фойе второго яруса, но в замешательстве остановилась.

В стене на площадке между этажами оказалась узкая дверь. Как странно, что здесь устроено какое-то помещение. И ей показалось, что она слышит доносящиеся из-за двери голоса, хотя слов различить не могла. Затаив дыхание, она присела и приложила ухо к замочной скважине, чувствуя себя шпионом, подслушивающим тайны неприятеля.

И сразу услышала голос Лукаса:

– …на позицию до наступления семи часов, чтобы наверняка. Я знаю это место. Церковь Сент-Джайлс, рядом с Феттер-Лейн.

– Но не сама старая церковь, а соседнее с ней заведение, «Сломанное колесо». Они соберутся в подвале под пивной. Вход с тыльной стороны таверны, из переулка. Вы назовете пароль, и вас впустят.

– И этого будет достаточно?

– Да, и молитесь, чтобы так оно и было, а не то завтрашний вечер станет для вас последним на этом свете. А когда окажетесь на том свете, то уже от своего отца узнаете, кто хотел запятнать его честь, вместо того, чтобы получить эти сведения от меня. На собрании внимательно слушайте и учитесь, потому что в следующий раз выступать будете уже вы сами. Договорились?

– Да, договорились. И ваша забота, милорд, была бы очень трогательной и лестной для меня, если бы я не знал, что могу быть вам полезным только в том случае, если меня не утопят в Темзе. А теперь, как бы приятна ни была для меня наша встреча, мне нужно вернуться в ложу. Молодая леди, наверное, уже соскучилась по мне.

– Я ее видел. Настоящая красавица. Не позволяйте ей отвлечь вас от дела.

– Мне это не грозит. Разве только кого другого.

Стоящая за дверью Николь состроила гримаску и повторила про себя: «Мне это не грозит». Каков наглец!

– Ну и отлично. У меня еще одна встреча, я тоже должен возвращаться в свою ложу. Можете идти.

– Минутку, сэр. Вы не назвали мне пароль. Николь прижалась к скважине еще плотнее.

– Разве? Должен заметить, его придумал человек, начисто лишенный фантазии. Итак, пароль «Гай Фокс».

– А, тот, кто собирался взорвать парламент. Вам он должен был показаться очень вдохновляющим. Хорошо. Я свяжусь с вами как можно скорее. Где мы встретимся?

Николь тоже интересно было это узнать, но тут голоса приблизились к двери, и она поняла, что пора уходить. Подхватив юбки, она как можно быстрее и тише взбежала наверх и стуком в дверь дала Лестеру знать, что вернулась.

Дверь открылась, юнец улыбнулся и хотел что-то сказать, но она схватила его за рукав и потащила по коридору:

– Дамская комната. Быстро, Лестер, где она?

– Это… э… там, почти напротив ложи лорда Бэсингстока.

– Отлично! Если его светлость спросит, то я была именно там, где и провела все время. Вы очень за меня беспокоились, потому что я была очень бледной и сказала, что мне нехорошо. Вы можете это сделать для меня, Лестер?

– Но я думал, вы были с… Ах, мисс, теперь понимаю. Я не должен знать, что вы были с ним.

Черт возьми! В собственной лжи запуталась!

– Д-да, будет лучше, если вы сделаете вид, что вы об этом не знаете, – сказала Николь, выудив из ридикюля еще одну монету. К счастью, Лидия истратила не все карманные деньги на безделушки, тогда как деньги Николь разлетелись еще месяц назад.

– Он вас чем-то обидел, мисс? – Лестер весь напружинился, готовый отомстить за любое зло, совершенное его светлостью. – Больше я не поддамся на ваши уловки, мисс. Мне вообще не следовало помогать вам, если он обидел вас.

– Он не обидел меня, Лестер, поверьте. Просто мы с ним поссорились. Он требует, чтобы мы сбежали, а я сказала, что не могу так поступить, чтобы не доставлять боль своей несчастной матери, которая недавно похоронила мужа. Запомните, что я вам сказала.

Николь быстро направилась к дамской комнате, каждую секунду ожидая, что ее окликнет Лукас. Но этого не случилось, и она вбежала в ярко освещенное квадратное помещение, захлопнула дверь и, облегченно закрыв глаза, прислонилась к ней спиной, стараясь отдышаться.

– А, вот и ты, наконец!

Николь распахнула глаза и ахнула:

– Лидия!

Лидия подошла к ней и зашептала на ухо:

– Да, это я, Лидия! Твоя сестра, которая чуть с ума не сошла за последние десять минут, гадая, куда ты пропала. Приятно, что ты еще меня помнишь. Где ты была? Лорд Ялдинг предположил, что ты могла пойти в дамскую комнату. Ты заметила, что по ошибке взяла мой ридикюль? Мне пришлось взять твой, но он оказался пустым! Я не нашла даже пенни для прислуги, которая едва ли не силой заставила меня освежиться мокрым полотенцем. Я ждала, что ты вот-вот объявишься, не могла же я уйти, не поблагодарив ее. Шарлотта велела нам обязательно давать прислуге чаевые.

Николь услышала слабый щелчок и увидела, что здесь присутствовала Рене и еще несколько леди со своими горничными. Она строго посмотрела на Рене, и та скрыла улыбку за притворным кашлем.

– Мне так неловко! Почему-то я направилась не в ту сторону, – стала вдохновенно сочинять Николь, виновато глядя на сестру. – Понимаешь, меня вдруг стало сильно тошнить, и я просто прошла по коридору и присела там на банкетку. Разве ты меня не видела?

– Нет, не видела, – сухо отрезала Лидия. Николь сразу поняла, что сестра обо всем догадалась и не одобряет ее поведение, но, к счастью, ей хватает ума не устраивать выговор в присутствии посторонних, с любопытством прислушивающихся к их разговору.

– Рядом с банкеткой находится большое растение в кадке, видно, поэтому ты меня и не заметила. Но я все время была там, – уверяла Николь, подхватив сестру под руку. – Извини, что заставила тебя волноваться. Вернемся в ложу?

Оказавшись в коридоре, Лидия остановилась.

– Ты сделала что-то такое, о чем мне лучше даже не знать, не так ли? Вместе с лордом Бэсингстоком?

Николь попыталась притвориться смущенной и пристыженной, но из этого ничего не вышло, и она сказала сестре то, что та рассчитывала услышать:

– Это был всего один поцелуй, Лидия. Ничего страшного. Он умолял меня, понимаешь? И я… я уступила просто из любопытства…

Вот, подумала она. Это ему за то самоуверенное заявление!

– Мне следовало бы догадаться. Твое неуемное любопытство покоя тебе не дает! Неужели ты действительно позволила ему поцеловать себя?

Пришлось снова лгать. Лгать Лестеру, лгать Лидии… лгать себе. О, какую запутанную сеть мы плетем… именно так сказала бы ей миссис Баттрэм, покачивая у нее перед носом своим длинным пальцем.

– Только один раз, Лидия, поверь! Ты огорчилась, да? Ты всегда из-за меня расстраиваешься, и мне так стыдно. – Николь поцеловала сестру в щеку. – Я постараюсь загладить свою вину. Завтра мы с тобой отправимся к Хэтчерду, и ты сможешь рыться в книгах сколько тебе захочется, а я ни разу даже не спрошу, когда мы уйдем, вот!

– Ты же терпеть не можешь стоять рядом, пока я роюсь в книгах.

– Да, но я буду не просто стоять, а спрошу у них карту Лондона. Ту, на которой указаны все улицы и церкви. Я уверена, что в Лондоне множество интересных церквей и около одной из них можно будет сделать зарисовку какого-нибудь древнего надгробия или еще чего-то в этом роде.

– Но тебе это никогда не нравилось! – Лидия смотрела на нее, не скрывая подозрения.

– Право, Лидия, послушать тебя, так мне ничего не нравится! Я предлагаю это, чтобы загладить свою вину. Почему ты противишься?

Лидия – а иначе она не была бы самой собой – сразу покраснела, устыдившись своей жестокости.

– Прости меня. Мне следовало бы проявить больше чуткости. Но прошу тебя, обещай, что ты больше не будешь убегать на свидания с маркизом. А ему стоило бы быть умнее, раз уж от тебя этого не дождешься!

Улыбаясь торопившемуся к ним Лукасу, Николь спрятала руку за спину и, скрестив пальцы, торжественно поклялась отныне вести себя благоразумно и обдуманно.

– Леди Николь! – Лукас с тревогой вглядывался в ее лицо. – Лорд Ялдинг сказал, что вам стало дурно.

– Вероятно, сказалось возбуждение от первого выхода в свет, – солгала Николь и сразу спохватилась – Лукаса Пейна трудно было заставить поверить в столь явную ложь. – Но все уже прошло. А сейчас не вернуться ли нам в ложу? Мне хотелось бы посмотреть пьесу, о которой вы говорили. «Улыбка и слезы»! Интригующее название!

– Пьеса действительно очень интересная, но она уже скоро закончится. – Лукас поклонился Лидии. – Могу ли я проводить вас в ложу, леди Лидия, в общество его светлости? Мне хотелось бы поговорить с вашей сестрой, чтобы убедиться в ее хорошем самочувствии.

– Но вы только что были с… Впрочем, да, хорошо. Вы ведь будете прямо здесь, в коридоре, да? Николь? – обратилась Лидия к сестре с вполне понятным смущением. – Не задерживайтесь, пожалуйста.

– Хорошо. Только попрошу его светлость принести мне лимонад. Здесь ужасно душно и жарко, не правда ли?

– И будет еще жарче! – еле слышно предупредил ее Лукас и отправился проводить Лидию к Флетчеру.

Он тотчас вернулся, но на его лице уже не было улыбки, которую он сохранял в присутствии Лидии.

Твердо взяв Николь за локоть, он повел ее по коридору, любезно раскланиваясь налево и направо и не останавливаясь для разговора.

Как ни хотелось ей думать, что они идут к его знакомой, автору этой пьесы, надежда на это была слабой.

– Куда мы идем?

– Думаю, вы знаете.

Она подняла на него взгляд, и сердце у нее упало.

– Лестер, – тихо произнесла она, сразу все поняв. – Он сказал вам.

– Приятное имя. Этот юнец так на меня смотрел, будто хотел наброситься с кулаками! Я спросил, что вы ему сказали, и, должен признаться, мне не понравилось то, что я от него услышал.

– Он думает, что вы хотели сбежать со мной, а я отказалась, и мы из-за этого поссорились, только и всего.

– Только и всего?! Восхитительно! Вы сделали меня бессовестным соблазнителем юных леди!

Николь едва не рассмеялась.

– Да, вы действительно ведете себя просто бессовестно. Как вам удалось убедить Лестера выдать меня?

– Вы дали ему медь, Николь, а я – серебро. Даже ваши самые обворожительные улыбки не в состоянии перевесить серебряную монету. Постарайтесь это запомнить, когда в следующий раз вздумаете прибегнуть к своим чарам, чтобы добиться своего.

Николь с силой закусила губу. Он так на нее рассердился, что собственная изобретательность уже не радовала ее и все происшедшее перестало казаться просто интересным приключением. В ней проснулся стыд за свое поведение, напоминающее уловки упрямого и своевольного ребенка.

Но раскаяние не дало ей забыть о том, что она подслушала!

Лукас остановился и шепотом велел ей сделать вид, что она рассматривает подол платья, как будто там оборвалась оборка. Затем, дождавшись, когда из последней ложи вышла и проследовала мимо них последняя пара, он быстро огляделся вокруг, потащил ее в маленький коридор, открыл дверь на лестницу и повел вниз, в ту самую комнатку на второй площадке.

Глава 6

Должно быть, он с ума сошел, что вовлек Николь в свои дела, сокрушенно рассуждал Лукас.

И все же… ни одна из знакомых ему молодых женщин никогда бы не отважилась на слежку за ним.

И просто поразительно, до чего легко слетала ложь у нее с языка – видимо, она действительно давно приучилась на ходу сочинять всякие небылицы, помогающие ей добиться своего, удовлетворить свое любопытство, искать и находить приключения, а вовсе не мужа, для чего в Лондон ежегодно съезжалось новое поколение дебютанток.

Или он заблуждается, не до конца понимает ее характер и душу?

Он наблюдал, как Николь с любопытством осматривает крохотное помещение без окна, скудно освещенное двумя стоявшими на столике свечами, у которого сиротливо притулился одинокий стул с потертым сиденьем.

Она не казалась ни испуганной, ни растерянной, а держалась так же невозмутимо и уверенно, как любой мужчина в подобной ситуации, – во всяком случае, производила такое впечатление.

Она была такой наивной, прелестной и в то же время смелой и своевольной, что у него защемило сердце.

– Что это за комната? – спросила она, собираясь опуститься на стул.

– Не садитесь на него! – быстро предупредил он.

– Извините, – сказала Николь и удивленно взглянула на него. – Да, стул выглядит не очень надежным, но вы сами привели меня сюда. Откуда вам известно об этой комнате?

– В здании театра имеется несколько подобных этой маленьких комнат, предназначенных для частных разговоров и встреч. Эта уже была зарезервирована на вечер одним джентльменом, так что нас никто не побеспокоит.

– Для встреч? В самом деле? – Она с еще большим интересом оглядела комнату. – Значит, вы говорите, что…

– Я же говорил вам, что зачастую люди посещают театр вовсе не для того, чтобы посмотреть представление, – перебил ее Лукас. – Но не важно, Николь. Итак, что вы слышали?

Она невинно улыбнулась:

– А почему вы решили, что я что-то слышала? Я только хотела узнать, куда вы ушли. Вы даже не потрудились извиниться, милорд, что я нахожу неприличным. – Неожиданно она развернула веер и стала обмахиваться. – Не подумайте, что я жалуюсь, но вы не находите, что здесь не очень приятно пахнет?

Лукас в великом смущении потер подбородок, избегая ее взгляда. В комнате стоял спертый запах секса, исходящий от стула. Эта маленькая комнатушка действительно использовалась для деловых встреч, но чаще служила местом тайных свиданий любовников, неверных жен и дамских угодников, а еще проституток со своими клиентами. Какого черта он притащил ее сюда!

– Поскорее закончим этот разговор и уйдем. Итак, что вам удалось подслушать?

Она вздохнула и кивнула:

– Хорошо, я все вам расскажу. Только не здесь, мне здесь не нравится.

Он покачал головой:

– Нет, только здесь. Кажется, я лишь теперь начинаю понимать вас, Николь. Стоит нам выйти отсюда, и вы найдете какой-нибудь предлог отложить объяснение до завтра. А завтра вы постараетесь скрыться от меня, и с наступлением вечера мне придется постоянно оглядываться, зная, что вы выскочите в тот момент, когда я меньше всего ожидаю.

Виноватое выражение лица Николь убедило его в правильности своей догадки.

Он стоял, прислонившись к двери, и, сложив руки на груди, ждал ее ответа.

– «Гай Фокс», – наконец выпалила она, сердито глядя на него. – Церковь Сент-Джайлс. «Сломанное колесо». Революционеры. Все это я слышала, Лукас. Как услышал бы любой другой, кто не поленился бы проследить за вами. Вам следовало бы радоваться, что это оказалась я, а не чужой человек. А теперь, пожалуйста, уйдемте отсюда, хорошо?

– Черт побери! – выдохнул он, услышав, что оправдались его худшие опасения. – И что вы собираетесь теперь делать?

– О, бога ради, перестаньте так смотреть на меня! Ничего! Я ничего не собираюсь делать. Я тревожилась за вас, вот и все. Вы же не хотели говорить мне, что задумали, не так ли? Вот мне самой и пришлось это узнавать. – Она улыбнулась. – Да, вот так-то. Вы сами в этом виноваты. Стыдитесь!

Он медленно покачал головой, пытаясь сообразить, как он вообще решил ей довериться.

Но вот Николь склонила голову набок, продолжая торжествующе улыбаться, отчего на щеке подрагивала соблазнительная ямка, а глаза озорно поблескивали. Грудь ее вздымалась и опускалась под мягким желтым шелком платья, напоминая ему о россыпи веснушек на коже, с которыми он поклялся свести более близкое знакомство… И к черту все последствия!

– Провалиться мне на этом месте! – пробормотал он, подошел к ней и, опустив руки на ее точеные плечи, притянул к себе. – Вам кажется, будто вы понимаете, что делаете, да? Но, вы же ничего не знаете, абсолютно ничего!

– Вот в этом вы очень ошибаетесь, Лукас. – Она посмотрела ему в глаза. – Я знаю, что вы собираетесь сделать нечто опасное. Знаю, что вам необходима моя помощь, чтобы никто это не заподозрил. Знаю, что вы – человек недалекого ума, а потому считаете меня слишком юной и наивной, способной удовлетвориться просто интересным приключением в обмен на свою помощь в вашем деле, из-за которого вы можете серьезно пострадать или того хуже.

– Вы назвали меня человеком недалекого ума?! Я не ослышался?

– Я могла бы назвать вас и хуже. – Николь осторожно сняла со своих плеч его руки. – Итак, договорились. Кончено. Больше никакой игры. И нечего относиться ко мне покровительственно, как к маленькой девочке, в то время как сами рискуете, что-то замышляя с лордом Фрейни. С меня достаточно, Лукас. А теперь позвольте мне пройти.

Если Лукас и слушал эту возмущенную тираду с некоторой снисходительностью, то теперь его охватил настоящий ужас.

– Лорд Фрейни?! Боже! Вы даже знаете его имя?

– Да, знаю. Имейте в виду, если меня что-либо интересует, мне не составит труда разузнать подробности! – заявила она, явно нисколько не стесняясь своей слежки. – Ему известно то, что вам хочется узнать о вашем отце, и он заставляет вас сделать для него нечто опасное, после чего он поделится с вами необходимыми вам сведениями. И у меня создалось впечатление, что ваша сделка с этим человеком не очень вас радует.

Лукас в отчаянии потер виски.

– Хорошо, хорошо! Вы все знаете. Во всяком случае, вы так думаете. Поэтому повторяю свой вопрос: что вы намерены делать?

– Ничего, – снова возмущенно ответила она. – Я ровно ничего не намерена делать, потому что больше не желаю с вами видеться! Я не желаю принимать участие в вашей глупой затее, которая может закончиться тем, что вас утопят в Темзе.

– Господи, Николь, вы что? Запомнили каждое мое слово?

– Не важно. Вам следовало сразу мне все сказать, Лукас, когда я спрашивала, только и всего. Я вас предупреждала. И любой, кто меня знает, предупредил бы вас. Мне не нравится, когда у людей есть от меня какие-то тайны. А теперь или проводите меня к сестре, или дайте мне пройти. Я сама найду дорогу. Не думаю, что я смогу теперь смотреть на вас.

Он не сдвинулся с места.

– Потому что я не открыл вам того, что разожгло ваше любопытство? Или потому что вы слишком сильно беспокоились за меня и потому разозлились? Николь, я чувствую себя польщенным!

Лукас был достаточно сообразительным человеком, чтобы вовремя схватить Николь за кисть, когда она занесла руку для пощечины.

– Пустите! – тихо потребовала она, а ее чудесные глаза от ярости стали почти черными.

– Не могу, – к своему удивлению, честно ответил он. – Отпущу ли я вас или задержу здесь, я никогда себе этого не прощу.

– Лукас…

Она произнесла его имя не протестующим, а вопросительным, возможно, даже ожидающим тоном. Или он просто льстил себе, думая, что привлекателен для нее? Но сейчас некогда было углубляться в этот вопрос.

Лукас нагнулся к ней, продолжая одной рукой удерживать за кисть, а другой обвил ее гибкий стан и привлек к себе.

Он был бы очень нежен, если бы Николь позволила ему быть таковым.

Но она не позволила.

Порывисто прильнув к нему, она обожгла его жаром своего юного крепкого тела.

Губ его коснулось ее чистое, как у младенца, сладкое дыхание, и он с силой прижался к ее рту в страстном поцелуе.

Через мгновение он очнулся и, поклявшись себе, что тотчас ее отпустит, поднял голову и… Боже! Перед его глазами светилась мягкой белизной стройная девичья шея с таким трогательно тонким горлом, что он не удержался и с невыразимой нежностью кончиком языка провел по коже, усеянной едва заметными здесь веснушками.

Где-то в дальних уголках его сознания промелькнула мысль: вот так на протяжении веков мужчины, короли и императоры становились беспомощными в объятиях умных красавиц. Анна Болейн… мадам де Помпадур… Эмма Гамильтон… а Нелл Гвинн была еще моложе Николь, когда завладела душой и сердцем короля Карла II…

– Лукас…

Он с трудом сдержал внезапно вспыхнувшую страсть. Еще немного, и он стал бы верным и покорным рабом Николь. Но она вовсе не стремилась завоевать его, она была просто девочкой, приехавшей в Лондон на свой первый сезон, правда, очень своевольной, страстной и импульсивной, но абсолютно лишенной циничной расчетливости. Он же считал себя человеком – во всяком случае, до сих пор, – знающим свет и умудренным жизненным опытом.

Лукас заглянул ей в глаза, затуманенные чувством, природу которого она вряд ли осознавала.

– Вы правы. Лучше нам больше не видеться. Мы осложняем друг другу жизнь, а это не нужно ни вам, ни мне. Мне – тем более, я не могу позволить себе отвлекаться от дела.

Николь почувствовала, как подступившие слезы обожгли ей глаза, и испугалась, что он может их заметить. Неужели ее настолько огорчило его согласие больше не встречаться? Или она слишком боится за сто жизнь?

Да был ли еще на свете человек такой же глупый и самоуверенный?

Она кивнула, соглашаясь с ним, и прикусила нижнюю губку. И вдруг, когда он решил, что она все поняла, она заявила:

– Я хочу завтра пойти с вами. Вам не следует идти одному.

– Со мной?! Ни в коем случае, мадам. Об этом и говорить нечего.

Он схватил ее за руку, осторожно приоткрыл дверь и, убедившись, что на лестнице никого нет, потянул за собой. Он выпустил ее руку только тогда, когда они оказались в фойе их яруса, где их могли увидеть.

Видимо, наступил очередной антракт: узкий коридор был заполнен зрителями, покинувшими свои ложи, поэтому им удалось незаметно смешаться с неторопливо расхаживающими парами.

– Лукас! – прошептала она, делая вид, что поглядывает на публику. – Вы слышали, что я сказала? Мне известно, куда вы идете и в какое время. Благодаря Лидии и листовке, которую она обнаружила, я почти догадываюсь, с какой целью. Позвольте мне пойти с вами. Я слышала разговоры о войне, которые вели Раф и капитан Фитцджеральд, о том, как важно, чтобы у тебя за спиной был надежный человек, которому вы можете доверять. Вам необходим такой надежный человек, и вы можете мне доверять.

– Нет, – тоже шепотом ответил он, раскланиваясь с леди Корнуоллис, которая приветливо помахала ему, беседуя с лордом Гордоном. – Я же сказал, ни в коем случае.

– Хорошо, но я вас предупредила. Я и без вас найду дорогу! – сразила она его, сохраняя на лице самую невинную улыбку и с детским любопытством озираясь вокруг.

– Черта с два вы ее найдете! – проворчал Лукас, когда они огибали небольшую группу людей, остановившихся в самом центре коридора и не замечающих, что мешают остальным. – Добрый вечер, леди Болдридж, лорд Болдридж. Чудесный вечер, не правда ли?

– Будь я проклята, если не найду! Сделанного не воротишь, Лукас. Я хочу сказать, что я не могу забыть то, что узнала. «Сломанное колесо», в семь вечера. Вот видите, я все помню.

– Я расскажу обо всем Рафу и попрошу его запереть вас в комнате.

Да кончится ли когда-нибудь этот проклятый коридор! Ему не терпелось поскорее вернуть ее в ложу, под надзор сестры. Леди Лидия! Вот нормальный, разумный и здравомыслящий человек!

– Вы этого не сделаете, – промурлыкала Николь, принимая у него стакан лимонада, который он взял с подноса проходившего мимо лакея. – Вы уже грозились сказать Рафу про мой поцелуй, а сами не сказали! И теперь вы тоже ничего ему не скажете. Да! Ведь его вызвали в деревню, его нет в городе. А Шарлотте вы ничего не скажете, потому что она ждет ребенка и вы побоитесь ее расстраивать. Но кое-что вы все-таки можете сделать, чтобы отговорить меня.

Лукас искоса посмотрел на нее. Вот плутовка! Она угрожает ему, нет, даже шантажирует, чтобы что-то выторговать! И он еще считал, что она невинна и простодушна! Да, невинна, как Ева, предлагавшая Адаму отведать запретный плод.

Что ж, назовите ваши условия. – Он весь, напрягся, не зная, чего от нее ожидать.

– Я как раз собиралась это сделать. Во-первых, больше не будем нести нелепый вздор… Ну, о том, чтобы больше не встречаться. Мы должны признаться друг другу, что не желаем прекращения нашего знакомства, хотя внутренне я настроена против. Просто меня подводит мой собственный темперамент. Итак, завтра утром вы сопровождаете меня, когда я поеду верхом на Джульетте, чтобы она могла вдоволь набегаться.

Лукас заметил, что леди Лидия с Флетчером стоят около их ложи, высматривая их в толпе.

– На это я уже согласился.

– И сейчас вы еще раз подтвердили свое согласие, поэтому уже не сможете нарушить слово. Во-вторых, во время этой прогулки вы расскажете мне о «Сломанном колесе» и о лорде Фрейни. И еще о вашем отце. Все до мельчайших подробностей.

– И этим вы удовлетворитесь? И завтра вечером мне не нужно будет все время вздрагивать и оглядываться, чтобы проверить, не крадетесь ли вы следом за мной в сопровождении своего несчастного лакея? Господи, да я почти уверен, что вам хватит безрассудства, чтобы действительно выкинуть такой фокус!

– Это вы выкидываете фокус, – заявила она, помахав своей сестре. – Или только мужчинам позволено быть безрассудными?

Лукас не стал напоминать ей, что он – мужчина, который может себя защитить, тогда как она всего лишь женщина и, следовательно, не в состоянии… О боже!

– Николь!

– Да?

– А вы умеете стрелять?

– Конечно. Из пистоля. И еще из лука, хотя в Лондоне это вряд ли пригодится, верно? А что еще делать в деревне, если тебя не интересуют вышиванье и акварели? Я с удовольствием научилась бы фехтованию, если вы согласились бы научить меня. Да, кстати, это мне кое о чем напомнило. И в-третьих, мы продолжаем разыгрывать нашу шараду, как вы это назвали. Теперь мне понятно, что вы хотите казаться окружающим таким же безобидным и неопасным, как… положим, как лорд Ялдинг. Поэтому позволяю вам и дальше делать вид, что вы влюблены в меня. Правда, выглядите вы довольно глупо, но лучше уж это.

Они остановились недалеко от Лидии и Флетчера, и она повернулась к Лукасу:

– Ну же, Лукас! Вы согласны на мои условия?

Опять ее условия? И внезапно Лукас все понял. Он обратился к ней со своим планом. И поэтому она перевернула все таким образом, чтобы он стал ее планом. Теперь это был ее план, потому что Николь никому не желала подчиняться, всегда стремилась играть главную роль, и вот, отвоевала себе право заказывать музыку, под которую он должен был танцевать. И в результате она снова стала такой, какой всегда хотела быть – независимой особой, принимающей решения.

О, как он ошибался, сравнивая ее с Евой! Невзирая на свою молодость и воспитание в деревне, вдали от света, она уже сейчас не знала себе равных в искусстве женских уловок.

Но, вместе с тем, она сама запуталась в сплетенной ею паутине, потому что была к нему неравнодушна, тревожилась за него. Николь выдала свои чувства реакцией на его ласки. Ничего удивительного, что она сердится на него!

– Согласен! – наконец сказал он.

Подойдя к Лидии с Флетчером, они извинились и объяснили свое долгое отсутствие интересным разговором с леди Хартфорд про бал, который она организовывала.

Николь на лету подхватила его ложь, живо сочинив забавную историю о намерении леди Хартфорд украсить бальный зал рыболовными сетями, выкрашенными в розовый цвет. Если бы Лукас ничего не знал, то ни на секунду не усомнился бы в правдивости этой выдумки.

Он покачал головой и с восторгом любовался ее смеющимися глазами и лукавой ямочкой на щеке.

Но вдруг беззаботная и веселая улыбка Николь замерла, и она устремила взгляд куда-то вдаль, на толпу, все еще циркулирующую по коридору.

– Что-то случилось? – тихо спросил он.

– Может, вы не увидите в этом ничего странного, – сказала она, отворачиваясь, чтобы скрыть от него лицо. – Это будет зависеть от того, насколько нам понравится, что, кажется, вторая встреча у лорда Фрейни назначена с моей мамой.

Глава 7

Трижды овдовевшая леди Хелен Дотри, – когда ее сын унаследовал титул герцога, она стала вдовствующей герцогиней, но терпеть не могла этого обращения и предпочитала, чтобы ее называли просто леди Дотри, – направлялась к маленькой компании под руку с лордом Фрейни.

На ней было платье ее любимого темно-розового цвета, фасон которого больше подошел бы ее дочерям, чем женщине, чей возраст перешагнул за сорок. Тяжелые белокурые волосы, перевитые ниткой жемчуга, были забраны высоко вверх, серьги с крупными бриллиантами покачивались в такт ее легкой и игривой походке, на шее красовалось массивное ожерелье из золота с вкрапленными в него мелкими бриллиантами. Искусно наложенные румяна и пудра были заметны только острому глазу Николь, которая видела свою мать всего один раз до того, как с помощью каких-то снадобий леди Дотри удалось помолодеть лет на десять.

«Интересно, она из кокетства так обильно пользуется духами или желает сильным ароматом замаскировать отчаяние и тревогу?» – подумала Николь, заметив их в ярко-голубых глазах матери.

Этой женщине не следовало быть ее матерью, она никогда и не была ей настоящей матерью! Одно страстное желание – быть любимой, одна пугающая мысль – не оказаться одной, без любви и внимания, – вот единственное, что ее волновало. Женщина, которая не могла существовать без опоры на мужчину, не представляла себе жизни без его обожания, вызывала у Николь презрение с оттенком жалости.

– А, вот и вы, дорогие мои! – воскликнула леди Дотри, останавливаясь слишком близко к Николь, чего та не выносила. – И вам не стыдно! Мне приходится ехать в театр, чтобы увидеть своих дочерей! – Она обратилась к лорду Фрейни: – Вы знаете, сын предоставил в мое распоряжение прелестный дом на Гросвенор-сквер, буквально рядом со своим домом, но я могу прозябать в полном одиночестве на протяжении месяцев, даже не надеясь, что мои дочери потрудятся дойти до соседнего дома, чтобы навестить свою любящую maman!

Maman? Не мама, не мать, a maman? Николь была уверена, что, хотя мать больше уже не может держать дочерей в детской, а ее сын – герцог – давно достиг совершеннолетия, она стремится каждого из них использовать в своих целях. Хелен Дотри – любящая и заботливая мама. Просто смешно!

– Тысячу извинений, maman, – сказала Николь, присев в реверансе перед лордом Фрейни. – Я не думала, что вы стали такой дряхлой и немощной, что не способны дойти до соседнего дома, чтобы навестить ваших дочерей.

– Николь, не надо! – испуганно прошептала Лидия.

– О, не волнуйся, Лидия, – уверенно отозвалась она. – Мама понимает, что я просто шучу. Не так ли, maman? Теперь вам остается лишь поведать своему спутнику, каких змей вы пригрели у себя на груди. Эта часть мне всегда особенно нравится.

– Признаюсь, Найгл, я была недостаточно строгой воспитательницей. – Леди Дотри театрально вздохнула. – Но она неотразима, вы не находите?

– Да… гмм… Да… Добрый вечер, леди Дотри, – поспешил заполнить возникшую паузу Лукас, тогда как та метнула на Николь злобный взгляд. – Лорд Фрейни, позвольте мне представить вам дочерей леди Дотри – леди Николь и леди Лидию. Лорда Ялдинга вы, конечно, помните.

Николь подавила вспышку гнева, вызванную встречей с матерью, и еще раз быстро присела:

– Рады познакомиться, милорд. Кажется, я уже видела вас, в ложе напротив ложи лорда Бэсингстока. И вашу прелестную племянницу, как пояснил мне любезно лорд Ялдинг, когда я спросила о ней.

Серые глаза джентльмена стали холодными.

– Да, это моя племянница. Я бы вас познакомил, но, к сожалению, завтра утром она уезжает в деревню. Хелен, кажется, до конца антракта вы хотели заглянуть в ложу миссис Драммонд-Баррел?

– Да, дорогой Найгл. – Она подмигнула дочерям. – Откровенно говоря, ему не терпится побыть со мной наедине. О, несносный! – Она шутливо хлопнула по его руке своим веером.

Коротко кивнув молодым людям, лорд Фрейни увел свою даму, за которой тянулся шлейф столь крепких духов, что Николь начала подчеркнуто быстро обмахиваться веером.

– Ну, в чем тут дело? – обратилась она к Лукасу. Она посмотрела на него так, как будто обрадовалась бы, если бы ему нож вонзили в спину!

– Это моя вина, Лукас, – смущенно признался Флетчер. – Я сказал, что та девушка – его племянница. Больше мне в голову ничего не пришло.

– А, так она ему вовсе не племянница? – спросила Лидия, глядя вслед своей матери, которая что-то быстро говорила лорду Фрейни с таким негодованием, что ее высокая прическа грозила рассыпаться. – Куда это они? – удивилась она.

Николь обернулась посмотреть. Зрители уже расходились по своим местам, в фойе стало пусто, и она увидела, что интересующая их пара миновала последнюю ложу, затем быстро свернула в маленький коридор, уже знакомый Николь.

Она бросила быстрый взгляд на Лукаса, который усиленно потирал лоб, скрывая от нее лицо.

– Лидия, вернемся на свои места, – подавив отвращение, предложила Николь. – А то я все время отвлекалась и почти не видела представление.

– И кто же в этом виноват? – с неожиданным возмущением осведомилась Лидия, приняла руку Флетчера и вместе с ним направилась в ложу.

– Если она ему не племянница, – тихо сказала Николь Лукасу, когда они шли следом за первой парой, – то приходится предположить, что она его…

– Да, разумеется, любовница, – подтвердил Лукас, усаживаясь в соседнее с ней кресло. – И прежде чем вы спросите, сразу скажу, что права этой молодой леди узурпированы… гм… вашей матушкой. О чем, кстати, вы не можете знать, поскольку понятия не имеете ни о той лестнице, ни о комнате между этажами. Договорились?

– Это вы договорились, – брезгливо отрезала Николь. – А меня просто тошнит! Она не успокоится, пока он на ней не женится. Все ее ухажеры женятся на ней. А потом умирают. Раф говорит, что они сами этого хотят… то есть умереть, а не жениться на ней.

– Ваша мать – настоящая красавица. Я вижу в ней больше сходства с вашей сестрой, чем с вами, но, возможно, вы похожи на нее в других отношениях.

Николь метнула на него убийственный взгляд:

– Вы сказали это нарочно, чтобы рассердить меня!

– Наверное. С моей стороны это было низко и мелочно. Пожалуйста, примите мои извинения.

Вздохнув, Николь откинулась в кресле, настолько огорченная поведением матери, что хотя и смотрела на сцену, но ничего не слышала и не видела.

– Мама часто выходит замуж, но всегда неудачно. Первым был мой бедный отец, второй сын герцога, обладавший злосчастной страстью заключать пари на огромные суммы и постоянно их проигрывать. Раф говорит, что предметом пари могло быть все, что подвернется под руку. Крапленые карты или нет, которая из дождевых капель первой упадет на подоконник, и все в этом духе… А потом были другие мужья, и каждый хуже предыдущего. Ради бога, скажите, что хотя бы лорду Фрейни не грозит опасность попасть в долговую тюрьму.

– Не волнуйтесь, Николь, его светлость располагает огромным состоянием. Иначе я просто предложил бы ему солидную сумму за обещанные сведения, и сейчас мне не пришлось бы участвовать в его сомнительной интриге. Но если вы думаете, что она надеется стать его женой, то, уверяю вас, он вовсе не собирается делать ей предложение. Его единственный сын погиб в прошлом году в результате несчастного случая – при столкновении экипажей, насколько я слышал. И Фрейни подыскивает себе молодую жену, которая подарит ему нового наследника.

– Тогда почему же он… – Она беспомощно взмахнула рукой, не в состоянии подыскать подходящее слово. Впрочем, для этого, вероятно, и не было приличного определения.

– Когда вам предлагают нечто, не требующее взаимных обязательств, обычно на это идут, хотя человек, принимая это нечто, и не думает ответить услугой на услугу.

Николь внимательно посмотрела на него, затем перевела взгляд на сиену. Она не любит свою мать, не любит! «О господи, прошу тебя, ведь я действительно ее не люблю?»

Только когда пришло время аплодировать артистам, она осознала, как сильно стиснуты ее руки, лежащие на коленях.

Было уже далеко за полночь, когда Николь отбросила одеяло и встала с кровати, решив выпить теплого молока, чтобы наконец заснуть.

Она попыталась обвинить в своей бессоннице Лукаса Пейна, но когда это не помогло, поняла, что нужно взглянуть правде в глаза: сегодня вечером она вела себя очень дурно, даже неприлично.

А еще хуже было то, что она не видела иного выхода, как продолжать вести себя в том же духе, – ведь иначе он больше ничего ей не расскажет, и тогда следующие дни, а может, даже недели ей предстоит тревожно гадать, не пострадает ли он или того страшнее… Нет, но как он смеет держать ее в неведении!

Голова у нее шла, что называется, кругом, и она никак не могла расположить свои мысли в одну прямую линию, которая привела бы ее от одного места к другому – предпочтительно подальше от понимания, что Лукас Пейн все сильнее завладевает ее душой и сердцем.

И это тоже просто бессовестно с его стороны!

Она нащупала в темноте домашние туфли, набросила пеньюар и, выйдя в коридор, направилась к лестнице для слуг, которая вела в кухню.

Пробираясь по слабо освещенному коридору, она заметила под дверью спальни Рафа и Шарлотты узкую полоску света. Раф находился в своем поместье, и сейчас Шарлотта была одна. Они с мужем собирались к июлю, когда ожидалось рождение ребенка, вернуться в Ашерст-Холл, но последнее время Шарлотта все больше времени проводила в постели, жалуясь на недомогание.

Николь некоторое время постояла перед дверью, нерешительно покусывая нижнюю губку и раздумывая, стоит ли тревожиться, а потом постучала:

– Шарлотта! Шарлотта, это Николь. С тобой все в порядке?

Шарлотта ответила что-то неразборчивое, Николь повернула ручку и вошла, притворив за собой дверь.

– Шарлотта?

– Я здесь, Николь.

Николь ступала очень осторожно, вспомнив, что в спальне постелено несколько ковров, и опасаясь зацепиться за край. Миновав небольшую прихожую, она очутилась в ярко освещенной спальне. Шарлотта, опустив книгу на колени, сидела в кресле перед камином, устроив ноги на низкой подставке.

– Почему ты не спишь? – Николь опустилась на соседнее кресло, накрыв пеньюаром босые ноги. – Мыс Лидией рассказали бы тебе о посещении театра, но мы думали, что ты уже спишь.

– Я действительно спала, – сказала Шарлотта, заложив страницу вышитой ленточкой, подаренной Лидией на прошлое Рождество, и откладывая книгу на маленький столик. – Но кажется, у сына Рафа совсем другое настроение… Как ты думаешь, он может родиться в крохотных сапожках для верховой езды? Да еще со шпорами?

Николь засмеялась, представив себе это забавное зрелище, но потом из груди ее невольно вырвался тяжелый вздох.

– Николь, милая, что случилось?

– Случилось? – Николь взглянула на свою невестку, которую считала очень умной. Вряд ли она сумела бы перехитрить Шарлотту, как бы ни старалась. – Нет, ничего. Просто я… Просто хотелось бы мне знать себя так же хорошо, как знаешь меня ты.

– О, милая, ты меня пугаешь. Объясни, что ты имеешь в виду.

Николь устремила грустный взгляд на свою подругу, когда-то бывшую их соседкой, с которой она с сестрой играли еще в раннем детстве. Шарлотта была очень доброй и хорошенькой девочкой, а в юности стала настоящей красавицей, покорившей сердце Рафа. Правда, за время беременности она слегка подурнела, но сейчас, когда на ее милое лицо в облаке густых каштановых волос падал золотистый свет от горящих дров, она казалась Николь идеалом женственности. Шарлотта была довольна своей судьбой, своим замужеством, грядущим материнством, обожала своего мужа, который также нежно и преданно любил ее.

Короче, Шарлотта воплощала тот тип женщины, который Николь считала для себя абсолютно неприемлемым.

Больше всего в жизни Николь хотелось быть свободной, ни с кем не связанной, чтобы не оказаться «заложницей судьбы». И никакие мужчины ей не нужны! Она никогда не будет рыдать, как рыдала по капитану Фитцджеральду Лидия. Она никогда не уподобится своей матери, вызывающей у нее презрение за то, что не представляет себе счастливой жизни без обожающего ее супруга!

Нет уж, ее счастье будет зависеть только от нее самой и ни в коем случае от другого человека!

И никогда она не будет такой любимой и довольной, как сейчас Шарлотта…

– Николь! Милая, ты действительно пугаешь меня. На, возьми!

Николь подняла голову и увидела, что Шарлотта предлагает ей свой кружевной носовой платок. Только тогда она поняла, что ее щеки стали мокрыми от слез.

– Извини, – сказала она, шмыгнув носом. – Я не хотела…

– Ну конечно не хотела. Не помню, когда я в последний раз видела тебя плачущей, если вообще когда-нибудь видела. Ты не плакала, даже когда упала с пони и сломала себе руку. А ведь тебе было всего десять лет!

Николь улыбнулась сквозь слезы.

– Нет, я плакала, только потихоньку от всех. Лидия пролила достаточно слез за нас обеих, потому что думала, что это она виновата в моем падении.

– А это действительно так? Ты же сказала, что это не из-за нее.

– Как же она могла знать, что я собираюсь промчаться на Джаспере через весь сад и испугать ее, внезапно вылетев на дорожку? Нет, это я во всем виновата. Понимаешь, тогда я думала только о том, как будет здорово, если я вдруг появлюсь там, где никто верхом не ездит. Мне и в голову не приходило, чем это может закончиться. – Она беспомощно посмотрела на Шарлотту. – Почему я так поступила?

– Ты была еще маленькой, Николь. Теперь ты уже не совершаешь столь необдуманных поступков.

– Нет, Шарлотта, к сожалению, совершаю… и как раз сегодня вечером. Я действительно такая, какой всегда называла меня мама, – своевольная, взбалмошная девчонка.

– Это имеет какое-то отношение к лорду Бэсингстоку, да?

Николь кивнула и поспешно вытерла слезы, ненавидя себя за эту детскую слабость.

– Я только хотела подразнить его, чтобы развлечься. А теперь… Теперь я поняла, как ошибалась, как опасно… когда тебе кто-то нравится. – Она стукнула себя кулаком по коленке. – Он так меня злит!

– Маркиз Бэсингсток, – тихо произнесла Шарлотта. – Он заставляет тебя сердиться. Потому что опасно его любить. Интересно! Опасно для кого, Николь?

Николь видела, что говорит непонятно, но, начав свои откровения, она уже не могла остановиться.

– Для нас обоих. Его опасно любить потому, что он занимается чем-то опасным, и я знаю, он окажется в еще более опасном положении, если я попытаюсь ему помочь. Хотя он не хочет, чтобы я ему помогала, во всяком случае, по-настоящему…

Шарлотта внимательно слушала, и Николь продолжила:

И потом, он смотрит на меня… Понимаешь, смотрит на меня! И я знаю, что на самом деле он вовсе не думает того, о чем говорит выражение его глаз, но, оказывается, я хочу, чтобы он так думал… И вот я ужасно разозлилась на себя за то, что хочу того, чего никогда не хотела, и… О, что мне делать? Должно быть, то же самое чувствовала Лидия, когда капитан Фитцджеральд уехал в Брюссель. Я чувствую себя совершенно беспомощной. Капитан Фитцджеральд отправился на войну, это было опасно… И он так и не вернулся домой, Шарлотта!

– Ты хочешь сказать, что лорд Бэсингсток занимается таким же опасным делом?

Николь покачала головой:

– Нет, извини. Это не моя тайна, и он сразу сказал мне об этом… Но потом я кое-что выяснила… за что ругаю себя, потому что теперь по-настоящему боюсь за него. Правда, я не показала ему этого, ведь он считает меня глупой девчонкой, которую он попросил помочь ему, а на самом деле он этого не хочет, потому… потому… Ну, потому что я кокетничала с ним, да, флиртовала и вела себя бесстыдно, и вот он подумал, что может притвориться и делать вид, что влюблен в меня.

– Но почему он так подумал?

Николь взмахнула рукой, как бы говоря, что это не важно.

– Я не могу тебе сказать, но мы оба согласились на эту выдумку, каждый по своим причинам. Шарлотта, что мне делать?

Шарлотта тихо засмеялась.

– О, извини, дорогая. Я знаю, это совсем не смешно. Но как я могу тебе что-нибудь посоветовать, если я не поняла ничего из того, что ты тут наговорила!

– Но ты все равно не станешь требовать, чтобы я все тебе рассказала, не так ли? Вот этим-то мы с тобой и различаемся. Если бы Раф сказал тебе, что, пока не может все тебе сказать, ты бы не стала приставать к нему с расспросами, если бы он заверил тебя, что с ним ничего не случится. Ты бы просто ждала, когда он сочтет возможным рассказать тебе, что хотел. А я не такая. Мне просто не терпится поскорее все самой узнать. Кто-то будто подталкивает меня всюду совать свой нос и разнюхивать, пока я не удостоверюсь, что узнала все, что нужно, потому что, возможно, я смогу… Нет, не возможно, а наверняка я придумаю что-нибудь более подходящее, понимаешь, или какой-нибудь более легкий способ… Господи, я не знаю, как это объяснить!

– Но, Николь, я тебя отлично понимаю. Тебе необходимо владеть ситуацией, самой распоряжаться своей судьбой и даже судьбой других. С самого раннего детства вы с Лидией никогда не знали, будете ли вы жить с мамой в Уиллоубрук, или она сплавит вас в Ашерст-Холл, где вас приютят как бедных родственниц, потому что она в очередной раз вышла замуж и не хочет, чтобы дети мешали ее семейному счастью. Бывало, только вы возвратитесь домой и успокоитесь, как у вас появляется новый отчим, который принимается хозяйничать в Уиллоубрук, все больше разоряя поместье и загоняя вас в долги. Рафа тоже глубоко возмущало это чувство бессилия что-либо изменить.

– А вот Лидию никогда. Она всегда спокойно принимала все изменения в нашей жизни, – со вздохом сказала Николь. – И старалась найти в новом положении что-то хорошее.

– Ты так думаешь, Николь? Право, не знаю… Мне Лидия представляется куколкой, которая беззаботно спит в своем коконе, но однажды она появится из него в облике прекрасной бабочки и взлетит в небо, поразив всех нас.

Шмыгнув носом, Николь улыбнулась.

– Хотелось бы мне так думать. Когда капитан погиб на войне, я боялась, что она тоже умрет.

– Дело в том, что Фитц был ее первой любовью, с ее стороны это было просто сильное увлечение, хотя она этого не осознает, пока не полюбит уже как женщина, а не юная девочка. Думаю, с Фитцем она была бы счастлива. Я знаю, он ее очень любил. Однако смогла бы она с ним летать или хотя бы расправить крылышки? Я не уверена. Но однажды кто-нибудь разбудит ее, и мы удивимся, как высоко она способна воспарить.

– Это было бы замечательно!

– Конечно! Точно так же, как я жду того дня, когда наконец ты сбросишь с себя кольчугу, которую так долго носишь, и позволишь своему сердцу раскрыться. Раскрыться для радости и для боли, для жизни – такой, какая она есть, а не такой, какой ты ее себе представляешь. И с того знаменательного дня ты перестанешь метаться в поисках того, что, как тебе кажется, ты упускаешь в своей жизни. А пока? Не знаю, Николь, что тебе сказать. Могу только посоветовать довериться своему сердцу, пусть оно решает, что хорошо, а что плохо.

– А если сердце говорит мне, что нельзя просто сидеть на месте и ждать, ничего не делать и только надеяться на лучшее? Если сердце говорит мне, что это означает все потерять?

Шарлотта долго смотрела на нее. Дрова догорали, и угли с тихим шорохом сыпались сквозь каминную решетку.

– А ты больше похожа на Рафа, чем мне казалось. Ты стремишься к своей цели, пренебрегая последствиями. Когда твоему брату кажется, что я что-то утаиваю от него, он не отстает, пока я не расскажу ему все, что решила не открывать никому на свете. Но он это делает, Николь, из любви ко мне и желания помочь. А не просто для удовлетворения своего любопытства.

Николь снова сглотнула слезы. Эдак она скоро превратится в настоящую плаксу. Она попыталась найти ответ, но произнесла только:

– Он так меня злит!

– Да, ты уже говорила. А теперь тебе нужно понять, в чем тут причина. Согласна?

Глава 8

Лукас, заснувший только перед рассветом, в семь уже вынужден был встать. Он подумал, не отправить ли Николь записку с просьбой отложить прогулку, но это было бы неучтиво: она наверняка успела позавтракать, одеться и теперь ждет, когда он заедет за ней на Гросвенор-сквер.

Красивая гнедая кобыла под дамским седлом срывала на груме свое нетерпение, когда Лукас прибыл на четырехлетнем черном жеребце, отличающемся капризным норовом, которого он приобрел неделю назад на аукционе чистокровных лошадей «Таттер-соллс», где проигравшийся в карты сэр Генри Уоллес распродавал свою конюшню. За ним следовал верхом его грум.

Жеребец носил грозную кличку Гром и как будто понимал ее смысл – он немедленно попытался завязать знакомство с кобылой, словно желая проверить, кто здесь хозяин – конь или наездник.

И, разумеется – ибо в последнее время все оборачивалось против Лукаса, – Гром проявил свой норов именно в тот момент, когда из дверей Ашерст-Мэннор появилась Николь.

Лукасу все-таки удалось обуздать лошадь, но лишь после того, как Гром еще раз встал на дыбы и закружился на месте, словно красуясь перед кобылой.

Когда один из здешних грумов отряхнул от пыли и подал Лукасу его шляпу, Николь крикнула:

– Я могу попросить, чтобы для вас оседлали Дейзи, Лидину кобылу, если вам трудно справляться с этим красавчиком. Дейзи смирная кобыла, она и мухи не обидит.

Грум, ожидавший благодарности за свою услугу, фыркнул от смеха и отступил назад, поняв, что чаевых ему не видать.

– Вы слишком добры, леди Николь, – поблагодарил Лукас, глядя, как она с грацией олененка спускается по мраморной лестнице.

– Нет, что вы, я вовсе не добрая. Просто я люблю посмеяться, – ответила она, подойдя к жеребцу с морковкой в руке, затянутой в перчатку. – Какой он большой! Как его зовут?

– Гром и Молния, – неохотно назвал Лукас полное имя жеребца. – Я познакомился с ним только на прошлой неделе и с тех пор пытаюсь придумать ему более симпатичную кличку.

– Хорошо бы. Бедняга! Ну, иди сюда, мой красавчик!

Она протянула ему ладонь, на которой лежала морковка, и Гром осторожно взял ее губами, поразив грума Бэсингстока, которого он только вчера здорово куснул. Затем она погладила его по лбу, украшенному белой звездочкой, а несносный жеребец благодарно уткнулся ей мордой в шею.

Бедная кобыла жалобно заржала.

– О, да ты ревнуешь, Джульетта? У меня и для тебя найдется морковка. Но пока только одна, если тебе действительно хочется как следует размяться.

Она угостила кобылу, потом вдела обутую в сапог ножку в стремя, которое держал ее грум, и легко взлетела в седло.

Ее грум вскочил на диковатого с виду мерина, и все трое выехали на площадь, причем грум следовал за парой на почтительном расстоянии.

– А теперь, хоть и с опозданием, с добрым утром, Николь. Могу я сделать комплимент вашей амазонке?

– И да, и нет, – отвечала она, поправляя головной убор в форме кивера, кокетливо надвинутый на лоб. – Я и сама знаю, что она великолепна.

Темно-синий жакет военного покроя и юбка с разрезом действительно сидели на ней как перчатка, подчеркивая изящество фигуры. Но дело было не в костюме. Леди Николь Дотри была бы великолепной и в рубище.

Вчера, в Ковент-Гарден, он видел, как мужчины засматриваются на нее, кто открыто, а кто исподтишка. А сегодня вечером на балу у леди Корнуоллис должен был состояться ее первый выход в свет. На предыдущей неделе королева приняла Николь и Лидию в своей гостиной и пожелала им удачи в дебюте. Лукас понимал, что если он не попросит ее занести его в свою бальную карточку на вальс, что открывает бал, или хотя бы на любой другой танец, то рискует вечером вообще с ней не увидеться.

Если, конечно, он не захватит шпагу, чтобы проложить себе дорогу в толпе ее поклонников.

– Для прогулки в Гайд-парке еще слишком рано, если вы хотите покрасоваться в своей амазонке, – заметил он, заранее уверенный в ее ответе. Николь была откровенной и порой даже резкой, но не тщеславной.

– Но вы обещали мне Ричмонд, где много простора. Моей Джульетте необходимо место, где она смогла бы поскакать вволю. Или теперь, когда вы не в силах справиться с собственной лошадью, вы намерены меня обмануть?

– Прикажете расценивать это как вызов?

– Как вам угодно, – усмехнулась она.

Они продвигались шагом по улочкам, где в этот ранний час только торговцы зеленью и овощами катили свои тележки да время от времени встречались разносчики товаров.

– О, смотрите, у этой женщины клубника!

Лукас сокрушенно покачал головой, ибо, услышав ее восклицание, торговка сразу направилась к ним, придерживая на голове огромный плетеный короб.

– Желаете отведать клубники?

– Да, очень! Захватим ее с собой и полакомимся, когда лошади будут отдыхать. Или вы не любите клубнику?

– Нет, очень люблю, – сказал он, достав кошелек, и, выдав женщине больше, чем та просила, велел ей передать корзинку следовавшему за ними груму. Как он довезет ягоды и ухитрится их не просыпать, Лукаса не интересовало, лишь бы в корзине осталось хотя бы две штуки, когда они доберутся до Ричмонда.

Откуда ни возьмись, на улицу высыпала целая ватага оборванных мальчишек, протягивая к всадникам грязные руки в надежде получить монету. Вслед за ними спешили уличные торговцы, ловко жонглируя длинными заостренными палками, на конце которых торчали пирожки или привязанные мешочки с сухой лавандой. Толпа грозила заполонить всю улицу, и Лукас посоветовал Николь поскорее двигаться дальше.

Когда в прошлый раз они ехали этой дорогой в коляске, Николь не смотрела по сторонам, настолько была занята своими мыслями – как он теперь догадался, слишком разозлившись на него и измышляя способ выведать его тайну.

Но сейчас она буквально засыпала его вопросами о зданиях и памятниках города. К счастью, ему не стоило труда просветить ее, а вскоре она изобрела веселую игру, придумывая фантастические истории о прохожих.

– Вон тот человек, справа от вас, – указала она подбородком, когда они вынуждены были перейти на шаг, так как в город устремился уже целый поток фермеров с тележками. – Он похож на торговца мануфактурой, который собирается открыть свою лавку, а на самом деле это низложенный принц из богом забытой европейской страны. Бедняга, так низко пал! Но он не утратил своего достоинства!

– Это потому он шествует так, будто палку проглотил? А что скажете об этой троице, что только что появилась из-за угла?

Она стала серьезной.

– О, это определенно бывшие солдаты. Видите? На одном до сих пор порванная и выцветшая куртка от мундира, наверное, его единственная одежда. А у того, что слева от него, болтается пустой рукав – на войне он потерял руку. Какие они худые и сутулые! Вот уж действительно правду говорят: жизнь согнула в бараний рог. Раф считает, что, как только правительство перестало нуждаться в пушечном мясе, его отношение к нашим храбрым солдатам стало просто позорным.

Один из солдат поднял голову, как будто услышал слова Николь. Измученными глазами он обвел холеных упитанных лошадей и богатую одежду всадников, и во взгляде его промелькнуло отвращение и даже ненависть. Придав лицу спокойное выражение, он вышел на середину улицы и протянул руку, как все, кто просит милостыню.

– Подайте пенни, добрый господин, – заныл он жалобно. – Для голодающих детишек, ваша милость.

Грум Ашерстов тронул лошадь, чтобы встать между маркизом и бедняком, но Лукас жестом остановил его.

– Какого вы полка, солдат? – спросил он, и тот сразу подтянулся и выпрямился.

– Тридцать третьего пехотного, сэр! Да все мы служили в нем. Вот у Берти проклятый лягушатник в жестокой схватке отсек руку, а Билли теперь ни черта не слышит, но видели бы вы, как он управлялся с пушкой! А я так просто оголодал. Мы постоянно голодаем. Вот что мы добыли, сражаясь в тридцать третьем!

– Собственный полк Железного Герцога? Да, он не раз побывал в самых страшных сражениях, – подтвердил Лукас и снова полез за кошельком. Он достал три золотые кроны, зная наверняка, что ни один из этих солдат в жизни не держал в руках таких денег. – Вот, по монете на брата. К сожалению, больше дать не могу.

Солдат посмотрел на деньги, потом на Лукаса, и глаза его заблестели от слез. Он поспешно схватил монеты, пока человек на огромном черном коне не передумал.

– Храни Господь вас и вашу леди! Храни и благослови Господь вас обоих!

Он подбежал к товарищам и вручил каждому по монете. Казалось бы, поступок Лукаса должен был доставить ему удовлетворение, но на сердце у маркиза стало тоскливо и горько. Он чувствовал себя предателем по отношению к этим трем солдатам и всем беднякам, которым хотел помочь. Он мог попытаться успокоить свою совесть любым доступным ему способом, но пока ему суждено было обманывать этих несчастных.

Они с Николь тронули лошадей, и Лукас ехал, опустив голову в мрачном раздумье. Покинув пределы города, они почти сразу оказались среди зеленых холмов, поросших кустарником.

Николь тоже молчала, она никак не отреагировала на встречу с солдатами, как будто понимала, что любые слова были бы лишними.

Теперь им стали чаще встречаться всадники, несущиеся по холмам с отлогими склонами. В основном это были грумы, выехавшие, чтобы задать пробежку лошадям хозяев, пока те еще нежились в постели или только что проснулись и наслаждались утренней чашкой шоколада.

Вдали у подножия холмов клубился густой белый туман. Лукас натянул поводья и указал на него:

– Под этим туманом скрывается речка не очень широкая и с довольно медленным течением. Обычно мы переходим ее на лошадях, но после всех этих дождей течение могло стать стремительным, так что перед рекой предлагаю остановиться.

– Вы всегда переходите ее шагом? Когда река спокойная?

Он опрометчиво ответил:

– Нет, Виктор преодолевал ее в прыжке. А Гром… Право, я не уверен, хватит ли у него сил на такой прыжок… Если он рухнет на передние ноги, я полечу кувырком и сломаю себе шею.

– Есть только один способ выяснить это, – задорно заявила Николь, и он повернулся взглянуть на нее, уверенный, что она просто дразнит его.

– Николь…

– А знаете, Лукас, иногда, когда я катаюсь на Джульетте, я издаю вопли.

– Прошу прощения… Что значит «вопли»?

Она весело улыбнулась:

– Ну, клич. Кричу во всю силу легких! Понимаете, это так здорово – нестись во весь опор навстречу ветру, который уносит прочь мои беды и огорчения. И я сама не замечаю, как из горла вырывается такой крик, что в ушах звенит!

– А, я вас понял! Как у гусара, который несется навстречу врагу, – кивнул Лукас. – Своими воплями гусары наводят на неприятеля ужас и сами от него избавляются.

– Да, наверное, очень похоже, и еще это помогает справиться со злостью и досадой. Может, вам тоже захочется покричать. Сегодня как раз подходящий день. Не позволяйте Грому взять над вами верх. Ну, я пошла!

Она пришпорила кобылу, та бросилась с места в карьер и стремительно понеслась по длинному склону холма, внизу переходившему в ровную площадку, за которой начинался довольно крутой обрыв к реке с высоким противоположным берегом.

Гром, видимо уязвленный тем, что его опередили, встал на дыбы и закружился волчком, так что Лукасу с трудом удалось повернуть его в нужном направлении.

– Черт возьми! – вскричал он, глядя девушке вслед. – Теперь она ждет, чтобы я погнался за нею.

За спиной у него раздался смешок грума Ашерстов.

– Она перемахнет прямо через реку, милорд, раз вы сказали, что этого нельзя делать. Леди Николь всегда действует напропалую.

– Благодарю за предупреждение, – сказал Лукас, проклиная себя за то, что не взял своего верного и быстрого Виктора, и, прощаясь с мечтой о том, как Николь будет угощать его клубникой. – О, черт возьми! – вскричал он и вонзил шпоры в бока коня.

Куда только девалось упрямство жеребца! Врожденное стремление к быстрому бегу погнало его вперед, и Лукас не мог на него нарадоваться.

Вдалеке можно было заметить несущихся по холмам других всадников, но ни один из них не посылал лошадь таким безудержным, сумасшедшим галопом, как Николь.

Напротив, несколько всадников даже остановились и смотрели, как Николь стрелой летит вниз по склону заросшего травой холма.

Но Гром явно не хотел отставать. Напрягая мощные мышцы, он стремительно набирал скорость. Бобровую шапку унесло с головы Лукаса, и ветер трепал ему волосы.

Вот так когда-то он устремлялся в самую гущу боя, размахивая над головой саблей, с бешено колотящимся сердцем! Ветер бил ему в лицо, прогоняя все тревоги, сомнения и тени прошлого, его жажду мщения и горькое воспоминание о безысходном отчаянии трех солдат, отражавшем гибельное состояние народа.

Лукас забыл о прошлом и будущем и жил только настоящими драгоценными мгновениями. Он похитит Николь и умчит ее на край земли. Он будет упиваться ее смеющимися глазами, ее юной прелестью, а последствиями этого пусть занимается в другое время другой Лукас Пейн, более серьезный и собранный, осмотрительный и здравомыслящий Лукас Пейн, который, к счастью, сейчас отсутствовал.

Впереди он видел то, что давно уже понял: Николь и не думала останавливаться перед рекой. Она собиралась с лету послать лошадь в прыжок – так стремительно она неслась сквозь туман навстречу неизвестности.

И она благополучно перелетит на тот берег.

Потому что иначе и быть не могло, ведь Николь никогда не думала о поражении. Потому что она была еще ребенком и вместе с тем – ведьмой, и не родилось еще на свет создание, в ком жизнь бурлила бы гак же неистово и ликующе.

– Вперед, Гром! – закричал на ухо жеребцу Лукас, нагнувшись к его шее. – Ты же не дашь обскакать себя женщине!

В ответ Гром еще больше ускорил бег, словно спасая свое самолюбие, и через несколько скачков они поравнялись с Николь.

Она обернулась к нему с сияющей восторженной улыбкой, отчего у Лукаса возникло ощущение почти физического удара под дых.

Он вскинул вверх руку со сжатым кулаком и, что было силы, закричал. Кричать оказалось чертовски приятно, и он снова издал вопль: «Bay!»

– Bay! – звонко ответила Николь, а Гром пронесся мимо, летя прямо в туман над рекой.

К счастью, оказавшись в облаке тумана, Лукас увидел под собой землю. В противном случае прыжок через реку был бы самоубийством, чего жеребцу и в голову не приходило.

Лукас рискнул оглянуться назад, на Николь, потом полностью собрался перед прыжком в неизвестность.

Он снова ликующе завопил. Гром в последний раз коснулся края обрыва передними ногами и в следующую секунду усилием мускулов поднялся в воздух, перелетел через бурлящую реку, и вот его копыта уже с грохотом опустились на противоположный каменистый берег. Не задерживаясь на месте, он снова помчался вперед и через мгновение уже скакал по мягкой весенней траве. Лукас обернулся как раз в тот момент, когда гнедая кобыла готова была к прыжку. Голова Николь была наклонена, и вся она подалась вперед, что выдавало в ней искусного наездника.

И через доли секунды она была уже на другом берегу, и кобыла ее буквально стелилась над землей в погоне за Громом.

– Получилось, Лукас! – во весь голос закричала Николь. – Получилось! Bay!

Наверное, сердце ее колотилось так же бешено, как у него. Он опьянел от восторга, снова стал молодым, каким ни разу не чувствовал себя после смерти отца. И все из-за этой отчаянной, сумасшедшей девчонки, без которой – он это внезапно осознал – ему и жить не хотелось.

На протяжении нескольких следующих сотен ярдов он сдерживал Грома, как и Николь свою кобылу, и к тому времени, когда они достигли деревьев на гребне холма, лошади уже шли шагом.

– Нужно дать им отдохнуть перед обратной дорогой, но только не здесь, – сказал Лукас и указал налево. – Вон там мы будем в сторонке на случай, если еще кто-нибудь вздумает нестись очертя голову.

Не успев отдышаться, она только кивнула в ответ. Щеки ее раскраснелись, глаза сияли от радости, и чувствовалось, что она еще взбудоражена приключением. Да, как бы Николь ни старалась, она не умела скрывать свои чувства. Он попробовал представить, как она выглядела бы, если бы лежала рядом с ним и он пробудил бы в ней совершенно иные чувства…

Они двинулись вдоль опушки лесочка, который выглядел выросшим естественным образом, но Лукас знал, что всю вершину холма сначала тщательно расчистили, убрав древние валуны и высохшие от времени деревья, после чего специально разместили саженцы так, чтобы казалось, что их взрастила здесь сама матушка-природа.

Вскоре они добрались до небольшой рощицы, скрывавшейся за густым кустарником, Лукас спешился и, поймав сброшенные Николь поводья, отвел лошадей в сторонку и привязал к толстому суку, чтобы они попаслись на свежей зеленой травке.

– Вы потеряли шляпу, – заметила девушка, когда он протянул к ней руки, чтобы помочь ей спуститься на землю.

– И не только! Я хочу сказать, что совершенно утратил чувство собственного достоинства и вел себя как мальчишка. Но кажется, мне это безразлично, – сказал он, когда она высвободила ногу из стремени, наклонилась и руками оперлась ему на плечи. Он обхватил ее за талию, и она упала на него и соскользнула вниз, заставив его затрепетать от ощущения ее крепкого юного тела.

Полные и свежие губки ее изогнулись в улыбке, и он не в силах был отвести от них взгляд, гадая, каким будет вкус ее сегодняшнего поцелуя. Наверное, пронизанным солнцем и душистым запахом еще не высохшего сена. Или молодым и задорным смехом. Неподражаемым ароматом приключения…

– Люди скажут, что я вожу вас за нос. Я имею в виду тех всадников, мимо которых мы промчались, как будто за нами гнались исчадия ада! – засмеялась она, высвобождаясь из его рук. – Но, кажется, вы именно этого и добивались?

Она подошла к недавно высаженным деревцам, у подножия которых выбились на поверхность новые буйные побеги, и опустилась на них, оказавшись окруженной свежей зеленью. Она похожа на нимфу леса, подумал Лукас, присевшую отдохнуть на трон из упругих зеленых веток.

– Ну, разумеется, ведь мы договорились на этот счет… А еще я обещал вам ответить на ваши вопросы. Хотя, по зрелом размышлении, мне хотелось бы отменить этот пункт нашей договоренности. И все-таки я готов рассказать вам обо всем, что вас интересует, – при условии, что вы пообещаете вести себя благоразумно.

Она сняла перчатки и положила их на колени.

– Что вы хотите сказать?

– Дело в том, Николь, что я не уверен, – сказал он, поставив одну ногу на пень, оставшийся после расчистки участка. – То есть я не могу знать заранее, что вам взбредет в голову, а потому хочу быть готовым к любой неожиданности. А из этого следует, что вы должны дать мне обещание не предпринимать ничего в связи с тем, что от меня услышите.

Выдернув две-три серебряные шпильки, придерживающие кивер, она сняла его и положила рядом на траву.

– Николь, вы меня слышите?

Она не ответила, а вынула еще несколько шпилек, и освободившаяся масса темных волос упала ей на плечи. Потом она резко тряхнула головой и расправила волнистые пряди.

– Ну вот, так намного лучше. Знаете, в детстве я дождаться не могла, когда мне разрешат убирать волосы в прическу – ведь это значило бы, что я стала взрослой! А теперь поняла, что у меня от нее голова болит. Наверное, попрошу Рене подстричь их.

– Ни в коем случае! – Лукас сам удивился своему испугу. – То есть… гм… Видите ли, короткие волосы нынче не в моде. А теперь что вы еще затеяли?

Николь достала из кармана черную ленточку и старательно связала волосы сзади, так что они спустились ей на спину наподобие конского хвоста.

– Думаю, вы должны были сообразить, – заявила она, взяла кивер и встала. – Я не дам вам такого обещания.

– Простите? – Он так увлекся, любуясь этими чудными волосами, что не сразу вспомнил, о чем они говорили. – Вы не пообещаете, что не будете делать – что? Злить меня?

– Нет. Я вообще ничего не собираюсь вам обещать. Я все тщательно обдумала, Лукас, и просто не могу дать вам слово, извините.

И она проследовала мимо него, очевидно считая разговор оконченным!

Он схватил ее за руку и довольно грубо развернул девушку к себе, но в ее темно-фиалковых глазах мелькнуло предостережение о той буре, что назревала в ее груди.

– Что случилось? – возмущенно спросил он. – Еще вчера вечером вы так и одолевали меня вопросами, хотели знать и то и это!

– Да, но я решила больше ни о чем не спрашивать. Чем больше вы мне расскажете, тем больше вопросов у меня возникнет, и если я могу помочь вам только тем, что позволю смотреть на себя так, будто вы готовы меня съесть, так уж лучше я останусь со своими вопросами. Мне довольно осведомленности о том, что вы собираетесь делать сегодня вечером. А там – если вы доживете до утра – я не могу все время думать о том, чем вы занимаетесь, когда я вас не вижу.

Ее заявление застало Лукаса врасплох. Вчера он действительно не хотел ей говорить больше того, что она услышала и о чем сама догадалась. Но это было вчера. А сегодня ему ужасно хотелось объяснить ей, почему он согласился выполнить просьбу лорда Фрейни.

– Николь? – тихо спросил он, стараясь припомнить, не сказал ли он ей чего-то обидного. – Я сам хочу все вам сказать.

Глаза ее сверкнули, и на этот раз он увидел в их глубине искорки гнева.

– Что ж, в таком случае вам не повезло. Вы идете на войну… И нечего делать удивленный вид! Вы отправляетесь на опасное дело, значит, можно сказать, на войну. Если мне нельзя пойти с вами – а вы ясно дали понять, что не желаете моей помощи, – тогда мне лучше не знать о ваших сражениях, пока они не закончатся. Или, может, вам доставляет удовольствие представлять, как ночами я не могу уснуть и расхаживаю по комнате в тревоге за вашу несчастную, глупую жизнь? Вероятно, это так. Думаю, мужчинам, которые уходят на войну, всегда приятно сознавать, что дома кто-то будет за них молиться, скорбеть о них, как Лидия о своем убитом капитане!

– Николь…

– Нет! Я намерена с этим покончить. Пусть другие женщины сидят дома, вяжут чулки и ждут. Но только не я, Лукас. Я не могу так и не буду! Я много над этим размышляла, очень много, и теперь точно знаю, что это не для меня и что…

Он не очень удивился, обнаружив, что прервал ее тираду поцелуем. Но неужели ему предстоит целовать ее каждый раз, когда она не захочет умолкнуть?

Гнев Николь обрадовал его – значит, он ей не безразличен, хотя она никогда не призналась бы ему… да и себе. Вслед за гневом вспыхнула страсть, толкнувшая ее всем телом прильнуть к Лукасу, а его – захватить в плен ее полные свежие губки.

Его ладони скользнули к ее талии, она же, обхватив его за шею, пригнула к себе. Под его пальцами оказался небольшой зазор между ее юбкой и жакетом, который задрался вверх, когда она встала на цыпочки.

Едва его горячая рука прикоснулась к обнаженной коже Николь, у нее вырвался приглушенный стон, и она так тесно прижалась к нему, что ему захотелось разорвать петли на ее жакете.

Ее порыв привел Лукаса в такое возбуждение, что он с силой привлек ее к себе настолько откровенно чувственным движением, что она должна была испуганно отпрянуть.

Но она не испугалась. Его Николь, в отличие от жеманных барышень, ничего не боялась.

Сомневаться в ее невинности не приходилось. И хотя она страстно отзывалась на его ласки, однако делала это неловко и неумело. Она просто подчинялась своим чувствам, готовая испытать все, что предлагала ей жизнь, пренебрегая условностями и мнением света.

К этому заключению он пришел за долгие бессонные ночи.

Оставался один вопрос, на который Лукас не мог найти ответа и который вдруг пришел ему на ум именно сейчас. Не считала ли она встречи с ним просто еще одним приключением?

– Довольно, Николь, – сказал он, отстранив от себя и заглядывая ей в глаза. Они потемнели, но на этот раз не от гнева, а от страсти. – Нас может увидеть ваш грум.

– И это все, что вы можете сказать?

– Нет. Но прежде мне нужно поговорить с Рафом.

– Зачем?

Лукас улыбнулся ее наивности.

– А затем, дорогая моя, что если я стану компрометировать вас на каждом шагу – а в этом нечего и сомневаться, – я должен просить у него вашей руки. В противном случае ваш брат, отличный стрелок, пустит мне пулю прямо в лоб.

– Не пытайтесь сменить тему разговора, Лукас. Об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз. – Она протянула руку и убрала волосы с его лба, и от этого неожиданного, но такого естественного интимного жеста у него растаяло сердце. – Откажите лорду Фрейни! Скажите, что вы передумали, что не станете делать то, о чем он вас просил, ни сегодня вечером, ни в любой другой вечер.

– Я не могу так поступить, Николь.

Она опустила руку.

– Тогда позвольте мне пойти с вами.

Опять она за свое!

– Этого я тоже не могу допустить.

Она прикрыла глаза, а когда снова открыла их, в них застыло выражение холодной решимости. Мягкая, податливая Николь исчезла, как и ее невинная страсть. Они вроде бы совершенно незнакомы, во всяком случае, она смотрела на него так, словно он ничего для нее не значил.

– Тогда не трудитесь обращаться к Рафу. Вам не стоит опасаться скомпрометировать меня, поскольку больше мы никогда не окажемся в такой вот близости. А теперь извольте проводить меня домой.

На этот раз Лукаса охватил гнев, и, как он полагал, не без причины.

– Вы действительно такая, какой называет вас матушка, – своевольная, неуправляемая девчонка. Вы хотите, чтобы все плясали под вашу дудку, а если они отказываются, вы разворачиваетесь к ним спиной и уходите. Разве не так, Николь?

– Да! – горячо подтвердила она. – Такая уж я есть! А вы для меня – никто и ничто, от вас одни тревоги. Я ехала в Лондон развлекаться, а не тревожиться за какого-то упрямого осла, который готов подвергнуть свою жизнь страшной опасности и не хочет никакой иной помощи, кроме самой смешной и нелепой! Я жалею, что вчера подслушала ваш разговор. Жалею, что вы обратились ко мне с вашей глупой затеей. И вы еще шутите насчет того, чтобы жениться на мне?! Ха! Лучше бы я в жизни вас не видела!

Она повернулась к нему спиной и решительно зашагала к своей кобыле, возле которой остановилась и, нетерпеливо постукивая сапожком, ждала, когда он подаст ей руку, после чего уселась в седло, не заботясь об изяществе позы.

Лукас отвязал поводья и передал Николь, зная, что она не станет его ждать. И действительно, она сразу поскакала к реке. Они возвращались на Гросвенор-сквер рядом, но не разговаривали.

Она была права. Во всем виноват он один. Он не обдумал свою глупую просьбу, а сразу выложил ей, потому что идея ухаживания позволяла ему быть рядом с нею – он был достаточно честным, чтобы признаться себе в этом. Он сделал первый шаг, учитывая, прежде всего, свои интересы, не так уж сложно было сделать ему и второй шаг. И если он и дальше пойдет этим путем, то скоро не сможет найти обратную дорогу.

Он пытался успокоить себя мыслью, что она тревожится за него, симпатизирует ему, испытывает к нему страсть. Но это было слабым утешением.

Все было кончено. То, что между ними могло произойти, оборвалось, едва начавшись.

Николь молода. Скорее всего, она запрется у себя в комнате на Гросвенор-сквер, выплачет свое горе, а потом забудет его.

Лукас же чувствовал себя безнадежно старым. Он поедет к себе на Парк-Лейн, уединится в кабинете и напьется до бесчувствия, зная, что никогда не сможет ее забыть.

А эта проклятая клубника пусть достается груму…

Глава 9

– Николь, ты только посмотри! – воскликнула Лидия, взяв очередную книгу с одного из столов в Хэтчерде. – Это все про цветы. Взгляни, какие чудесные акварели! Вот маргаритки, это крапива, ой, я узнала, это вереск! Хотелось бы мне так рисовать красками. А ты что нашла?

Николь взглянула на тонкий альбом, который держала в руках:

– Так, ничего особенного. Просто виды и карты Лондона. Я узнала Гросвенор-сквер, на нем отмечены дома на площади и особняк Рафа с надписью «Ашерст», так чтобы все видели. Теперь у меня более точное представление о том, где находится наш дом.

– Интересно, – пробормотала Лидия, забрала у нее альбом и раскрыла его. – А, вот Карлтон-Хаус, это Ковент-Гарден, где мы были вчера вечером, и собор Святого Павла. Да, Николь, кажется, ты предлагала мне посетить все церкви? Благодаря этой карте мы можем составить план и решить, с какой церкви начать. Думаю, нужно купить этот альбом.

– Пожалуйста, если хочешь, – безразлично пожала плечами Николь.

– Если я хочу? Но это тебе принадлежала идея осмотреть все церкви! Что случилось? После утренней прогулки с лордом Бэсингстоком ты ходишь вялая и сама не своя. Ты недовольна его светлостью? Вчера вечером, казалось, ты была рада ему.

– С ним довольно интересно, – сказала Николь, забирая со стола и передавая обе покупки Рене, после чего все направились к стойке, чтобы внести их стоимость в счет Рафа. – Только не хмурься и не устраивай мне выговора, но утром я сказала ему, что хочу быть… гм… более свободной, поскольку мы с тобой приехали в Лондон развлекаться.

Лидия наклонилась к ней и прошептала:

– Ты прогнала его? Ты это имеешь в виду, Николь? Я думала, он тебе нравится. Ты же целовала его.

– Это он меня поцеловал, Лидия. А это совсем другое дело.

– Другое? Почему?

Николь не помнила, чтобы ранее сестра так настойчиво приставала к ней с расспросами.

– Я не знаю. Только это так, и все. В любом случае тебе следует радоваться, что я поняла, что вела себя скверно. Поэтому я его и прогнала.

Девушки вышли на улицу в сопровождении горничной, их встретил грум и развернул над ними большой зонт, так как снова стал моросить дождик.

– Значит, ты разбила ему сердце, Николь? Ты говорила, что будет очень забавно и интересно разбить сердце нескольким джентльменам за время нашего пребывания в Лондоне.

– Мало ли что я говорила до поездки в Лондон! Ты оказала бы мне большую услугу, если бы забыла об этом. Порой я бываю невыносимо глупой и веду себя как маленькая.

– Ну, да, только ты же не нарочно. – Лидия взяла сестру под руку. – Поэтому я сразу поняла, что ты просто хотела меня поразить. Другие, может, этого не понимают, но я отлично это вижу.

– Спасибо, – тихо промолвила Николь, когда они садились в экипаж. – Все равно мы с его светлостью согласились, что не подходим друг другу и это конец. Мы расстались очень… очень дружелюбно.

Усевшись напротив сестры, Лидия пристально посмотрела на нее:

– Однако ты загрустила… Ты все равно хочешь пойти сегодня на бал к леди Корнуоллис? Если тебе хочется выплакаться, я это пойму и с удовольствием останусь дома с тобой.

Николь смахнула с накидки капли дождя и через силу улыбнулась.

– Остаться дома? Вздор! Я не собираюсь пропустить первый настоящий бал! Представляю, как он будет отличаться от наших домашних балов! Представь, он начнется только в десять вечера! В это время мы в Ашерст-Мэннор просто помолились бы и легли спать.

– Ты знаешь, лорд Ялдинг предложил проводить нас, думаю, с ним будет и маркиз. Но теперь, раз Раф вернулся, наверное, он сам с нами поедет.

Николь мысленно шлепнула себя по лбу за несообразительность. Это было в ее духе – сначала действовать, а потом только думать о последствиях. И вот она отняла у сестры шанс на счастье с лордом Ялдингом.

– Но ведь тебе нравится лорд Ялдинг.

– Да, он очень мил, хотя и слишком молод, – отозвалась Лидия. – Но только тебе одной кажется, что за нашей дружбой кроется что-то еще. В любом случае мы наверняка увидим его на балу. Так что попросим Рафа поехать с нами.

– Но как мы можем просить его об этом, когда он только что вернулся из деревни. Ему наверняка захочется побыть с Шарлоттой. Но я понимаю, куда ты клонишь. Если лорд Бэсингсток не будет нас сопровождать, то лорд Ялдинг может почувствовать себя неловко. Ты хочешь известить его запиской, чтобы он не заезжал за нами?

– Да, конечно. Но, кто же будет нашей компаньонкой? Миссис Баттрэм? Но стоит ей выехать в свет, как у нее начинается приступ подагры, – сказала она, имея в виду нанятую ими в прошлом году компаньонку, вернувшуюся к ним на сезон, поскольку Шарлотта не хотела появляться в обществе в нынешнем положении. – Вообще-то есть… мама.

У Николь упало сердце. Так вот какое наказание ей суждено было за своеволие, упрямство и стремление оградить себя от переживаний – все повернулось так, что она открылась для еще более острой боли.

– Да, всегда есть наша дорогая maman! – сказала она, подчеркивая каждое слово. – Как же нам повезло!

Лукас безучастно слушал, как его друг рассказывал о присланной ему леди Лидией записке. Она объясняла, что, хотя будет очень рада видеть его на балу у леди Корнуоллис, они с сестрой решили, что было бы приличнее, если бы они приехали в сопровождении леди Дотри, их матери.

– И знаешь, что странно, Лукас? Не думаю, чтобы мать и дочери очень любили друг друга, – сказал Флетчер, отпив глоток вина. – Леди Николь сказала, что они пикируются лишь для видимости, но мне так не кажется. Их отношения больше похожи на притворную любезность, которую стараются сохранять друг с другом моя сестра София и кузина Джейн, когда мы собираемся всей семьей на Рождество. Они ведь на ножах друг с другом, хотя и скрывают это за приторными улыбками. Так и хочется спрятаться куда-нибудь за угол, подальше от линии огня. Не стану скрывать, Лукас, женщины меня просто пугают, не знаешь, чего от них ожидать!

– Это я виноват, Флетчер. Мы с леди Николь поссорились, и, видимо, поэтому она попросила сестру найти способ отделаться от меня.

Лорд Ялдинг сразу успокоился:

– Ну, в таком случае все в порядке. Я думал, это из-за меня. Говоришь, поссорились? Очень дурно с твоей стороны, Лукас.

– А я и есть дурной человек, – вставая из кресла, ответил Лукас. – А теперь, если не возражаешь, мне нужно еще кое-что сделать до нашей встречи на балу.

– А как же обед? – Флетчер поставил бокал и тоже поднялся на ноги. – Я думал, мы пообедаем вместе. Послушай, Лукас, я же сказал своему повару не беспокоиться относительно обеда. Что же мне теперь делать?

Лукас посмотрел на каминные часы. Было уже больше шести.

– Я велю своей экономке принести тебе что-нибудь. А мне нужно идти.

Флетчер с любопытством посмотрел на него:

– Это… ну, твое дело… Оно как-то связано с тем, что мы обсуждали на днях?

– Ты настаиваешь, чтобы я ответил на вопрос?

– Н-нет, пожалуй. Если только ты не хочешь, чтобы я тебя подстраховал. Правда, я не очень искушен в таких делах, но если тебе нужна помощь, я готов.

Лукас сразу вспомнил, как Николь предлагала ему точно такую же услугу, но с гораздо большим энтузиазмом и с большей уверенностью в своих силах.

– Мне неловко, Флетчер, право. Но спасибо, помощи не нужно. Дело не представляет никакой опасности.

Флетчер кивнул:

– Пойми, Лукас, твой отец уже давно умер, и вряд ли ты найдешь те ответы, которые надеешься найти. И еще – какое это теперь имеет значение? Ведь никто уже о давнем деле и не помнит.

– Зато помню я. И моя мать. Смерть отца едва ее не убила. Мы с ней слишком долго верили в то, что было неправдой. Мне предложили узнать правду, и я не смог отказаться от этой возможности. Я пошел бы на это, даже если бы мне пришлось вступить в сделку с самим дьяволом.

И опять Флетчер кивнул:

– Лорд Фрейни.

– Откуда ты…

– Не настолько я глуп. Не только леди Николь заметила, что он вышел из своей ложи в то же время, как и ты исчез из нашей. Ты затеял опасную игру с крайне сомнительным человеком, друг мой.

– Да, возможно. И в данный момент это у меня не единственная опасная игра, – добавил он, подумав о Николь.

Через полчаса, одетый в мешковатые брюки, грубый рыбацкий свитер, старую куртку и башмаки, которые, очевидно, в последний раз чистили лет двадцать назад – все эти вещи были приобретены его дворецким в лавке старьевщика на Тотхилл-Филдс, – Лукас подходил к входу в «Сломанное колесо» со стороны переулка.

От стены отделились два здоровенных парня с увесистыми кулаками.

Лукас, чьи белокурые волосы были посыпаны золой из камина, а лицо и руки выглядели так, будто месяцами не видели мыла, вызывающе прорычал:

– В чем дело? Я для вас слишком хорош? Ближний к нему парень отвернулся в сторону, видимо поймав дыхание Лукаса, который перед выходом из дому предусмотрительно сжевал целую луковицу. Он подумал, что запах подойдет к его одежде, в которой целый день была завернута рыбина, купленная его камердинером на рынке в Биллинсгейте всего за полцены, так как уже протухла.

– Отойди, ради бога, – сказал парень. – От тебя воняет хуже, чем в свое время от моей хозяйки. А теперь убирайся прочь! Нечего тебе здесь высматривать.

– Мой друг Гай Фокс так не сказал бы, – тихо проговорил Лукас.

Парни быстро переглянулись, и второй караульный вышел вперед.

– Для парня, от которого так несет, ты слишком правильно говоришь, – с подозрением сказал он.

Но Лукас был готов к такой реакции. Он пытался подражать разным выговорам, но камердинер сказал, что его сразу поймают как самозванца, если он попробует заговорить на одном из них.

– А если человек переживает тяжелые времена? – Он вскинул голову и смело посмотрел в лицо часовому. – Или человек не может потерять необходимые для жизни средства не по своей вине? Всех нас угнетает одно и то же правительство, дружище. Впрочем, пошел ты к черту, вот что я тебе скажу!

Он повернулся, якобы собираясь уйти, но парень схватил его за плечо.

– Ты назвал пароль. Значит, ты знаешь человека, который тебе доверяет. Заходи.

Лукас облегченно вздохнул, нарочито грубо стряхнул с плеча руку парня и зашел внутрь таверны.

В кирпичном подвале без окон, где стоял тяжелый запах сырости, человеческого пота и прокисшего пива, горело всего несколько сальных свечей. В сумраке он едва различал лица тех, кто стоял ближе к нему. Оно и понятно: никто не хотел быть узнанным на улице.

Он уселся на грубо сколоченную скамью в последнем ряду, между тощим человечком с самодельным костылем на коленях и толстой женщиной, которая, уловив исходящий от Лукаса запах, моментально вскочила и пошла искать себе другое место. А он дождался, когда глаза привыкнут к полумраку, и только тогда рискнул оглядеться.

В помещении оказалось больше людей, чем ему показалось, примерно человек семьдесят, в основном мужчины. В ожидании начала собрания все сидели молча, не глядя на соседа.

Через несколько минут у дверей послышался шум, и по узкому проходу между рядами скамей быстро прошли три человека в грубой одежде простолюдинов и заняли места за столом, лицом к аудитории.

Самый высокий из них положил ладони на стол и объявил:

– Собрание общества «Граждане за справедливость» объявляю открытым! Прошу тишины.

Затем он обернулся к человеку слева от себя, который кивнул и вышел вперед.

Оратор произнес речь, по мнению Лукаса, состоявшую из перечисления всех известных за время существования человечества грехов и преступлений, приписываемых особе принца-регента. Затем выступил второй оратор с гневным разоблачением вины правительства в бедственном положении простого народа и страстным призывом к бунту.

И доведенные до отчаяния слушатели, наивные как дети, безрассудно приветствовали каждое мятежное слово, соглашались с каждым пунктом рискованного плана. Им предлагалось со своими вилами, мотыгами и дубинками собраться на Вестминстерском мосту, где им будет роздано настоящее оружие – сабли и ружья. Полностью вооружившись, люди должны были проследовать к зданию парламента и прикрепить список своих требований к его дверям.

Лукасу предстояло провести подобное собрание в подвале какой-нибудь другой таверны, где он должен был повторить то, что слышал сегодня, добавив что-нибудь из своей импульсивной речи в клубе. Как заверил его лорд Фрейни, он будет выглядеть очень убедительным в своей заботе о беднейших классах. Просто он обращался не к той аудитории.

И Лукас согласился! В обмен на сведения о злодее, погубившем его семью, он заключил сделку с дьяволом, каким был лорд Фрейни. Он сыграет роль агента-провокатора, поможет поднять мятеж, который докажет всему населению необходимость принятия новых жестоких законов, чтобы предохранить Англию от революции, разразившейся во Франции.

Сегодня ему следовало только смотреть и учиться. Он знал, что оба оратора, произносящие пламенные речи, оплачивались лордом Фрейни и его союзниками. В следующую встречу лорд Фрейни назовет ему время очередного собрания, которое состоится в какой-нибудь таверне для бедняков вроде «Сломанного колеса», где он, Лукас, займет место оратора, призванного воспламенить, вдохновить, вселить надежду на лучшую жизнь и – предать новую аудиторию, состоящую из несчастных людей, которые требуют столь малого – угля для обогрева жилища и еды для детей.

И за это ему обещали назвать имя подлеца, по вине которого погиб его отец. Сколько лет он вспоминал своего несчастного отца с презрением и болью! Но год назад он получил анонимное письмо, где говорилось, что его отец вовсе был не предателем, из трусости покончившим с собой, а верным патриотом, погибшим из-за оговора другим человеком.

После этого письма Лукас пытался выяснить, что же произошло на самом деле, но без успеха. Однако достаточно ему было произнести ту неуместную речь в клубе, и вдруг лорд Фрейни предложил сообщить ему сведения, которых он так жаждал. Тот самый лорд Фрейни, который ненавидел отца Лукаса, но, как теперь выяснилось, вовсе не его, а какого-то другого человека. Причем ненавидел до такой степени, что готов был открыть его имя сыну, поклявшемуся отомстить за отца, тогда как лорд Фрейни останется в стороне и с чистыми руками.

Да, эта сделка была поистине дьявольской, и в ней принимали участие простодушные бедняки, собирающиеся на тайные встречи по всему городу и по всей стране и не подозревающие, что являются лишь жалкими пешками в крупной игре, смысла которой никогда не узнают.

Решится ли он выполнить требование лорда Фрейни? Неужели он уподобится ему только ради того, чтобы рассеять мучительные сомнения; по поводу смерти своего отца?

Сможет ли оправдать свое участие в этой позорной сделке, если, выяснив планы лорда Фрейни, придумает способ помешать их осуществлению? Сумеет ли успокоить свою совесть мыслью, что стремился узнать правду о своем отце ради спокойствия своей матери, а не своего собственного?

Сможет ли он снова взглянуть в глаза Николь, если ей станет известно о той опасной игре, в которую он вовлек этих несчастных?

Да сможет ли посмотреть в зеркало на самого себя?

Нет, никогда! Ему следовало сразу догадаться, что он просто не способен на такую подлость!

Не задумываясь о последствиях, Лукас вскочил на ноги и указал на оратора, бессовестно обещавшего людям работу и сытость, как будто это было в их власти.

– Покажите нам! – выкрикнул он. – Покажите нам это оружие! Почему мы должны вам верить? А если мы придем на Вестминстерский мост и столкнемся с королевской гвардией? Чем нам защищаться – вашими прекрасными словами? Где будете находиться вы сами, когда мы выступим против правительства?

Почти сразу Лукас понял, что дал маху. Если знакомые по клубу кисло улыбнулись на его речь и затем под разными предлогами старались его избегать, собравшиеся здесь люди не стеснялись в выражениях:

– Трус!

– Негодяй!

– Лучше умрем людьми, чем погибнем от голода, как бессловесная скотина!

– Гоните прочь этого гада!

– Трус! Трус! Подлый трус!

Что ж, Лукас давно понял, что люди слышат то, что хотят слышать, и верят в то, во что им хочется верить.

Объединенные общей жаждой веры и надежды, все как один ополчились против него, демонстрируя поведение толпы, какой они станут, если пойдут к парламенту.

Он пригнул голову, заметив, что в него летит брошенный чьей-то рукой непонятный предмет, и в ту же секунду кто-то схватил его за руку и быстро потащил к выходу. Сначала он пытался выдернуть руку, но сказанная шепотом фраза «Бегите, пока вас не поколотили, господин» настолько испугала маркиза, что он пригнулся и позволил протащить себя к каменной лестнице, что вела вверх.

– Сюда, господин, – указал человек.

Лукаса не нужно было подстегивать, он побежал следом за тремя людьми, которые свернули в один переулок, затем в другой и, наконец, не слыша за собой шума преследования, остановились.

Только тогда Лукас посмотрел на своих спасителей.

– Меня зовут Джонни, сэр, – представился один из солдат, с которыми он беседовал утром, и показал на своих друзей. – А это Билли и Берти. Билли вас сразу узнал. Вам здесь не место, сэр.

– Да уж, что и говорить. – Лукас озирался вокруг и пытался собраться с мыслями. – Меня ждет коляска на Линкольн-Инн-Филдс.

– Тогда сюда, сэр. Мы вас проводим.

– И вы не спрашиваете, зачем я приходил? Почему так оделся?

Джонни покачал головой:

– Нет, сэр, это не важно. Сегодня вечером благодаря вам мои детишки получат еду, настоящую говядину. А до остального нам дела нет.

– Так знайте же, Джонни, что люди, которые выступали на собрании, на самом деле вовсе вам не друзья. Они приходили только для того, чтобы заставить нас взбунтоваться. Им это на руку, потом что тогда парламент испугается и быстро проголосует за новые законы, чтобы еще больше притеснять вас.

Джонни посмотрел на своих товарищей, которые только плечами пожали, потом снова на Лукаса:

– Так уж устроен мир, сэр. Всегда найдутся те, кто слушает.

– Вы правы. Наверное, я поступил глупо, да?

Джонни поскреб по щеке.

– Не мне это говорить, сэр. А знаете что, сэр? От нас пахнет еще хуже, чем от Билли. И это ужасно плохо.

Лукас рассмеялся и сразу успокоился. Взглянув на небо, он увидел, что скоро совсем стемнеет, а ему еще предстояло смыть всю эту вонь и грязь, прежде чем появиться на балу у леди Корнуоллис.

Но в первый раз после сделки с лордом Фрейни у него стало легче на сердце.

Трое мужчин пошли с ним, стараясь держаться в густой тени, падавшей от прилепившихся друг к другу жалких лачуг, из труб которых не поднимался дымок, а из окон не доносился запах жареного мяса. Жители убогого квартала провожали их кто равнодушными, кто враждебными взглядами.

Когда они подошли к коляске, Лукас заставил Джонни пообещать, что завтра в десять утра тот придет к его дому, к входу для слуг.

– У меня нет часов, сэр, и я не знаю, как определить время.

– Да, конечно, извините, не подумал. Приходите утром, когда сможете, друг мой. Я предупрежу своих людей. Я хочу, чтобы вы и ваши друзья забрали своих жен и детей и завтра вечером уже направлялись в мое загородное поместье. Вам необходимо уехать отсюда, подальше от того, что здесь может произойти.

– Сэр?

Лукас почесал голову, и рука его сразу запахла золой и салом. Господи, ну и грязный же он! И голова кружится, что показалось ему довольно странной ре акцией.

– Это все, что я могу сделать, Джонни. Я был бы полным глупцом, если бы думал, что способен устранить зло и обман при помощи другого зла и обмана, и, признаюсь, я и был таким глупцом. Так что позвольте мне сделать для вас то, что в моих силах. – Он протянул ему руку. – Вы даете слово, что придете?

Солдат недоверчиво взглянул на его руку, потом посмотрел на своих спутников, которые растерянно замерли. Ни один благородный господин не протянул бы руку таким, как они. Даже их Железный Герцог называл их грязными подонками.

Джонни вытер руку о штаны, потом выставил ее вперед дощечкой.

– Да, сэр, даю вам свое слово и свою жизнь, если вы этого потребуете.

Лукас даже не нашел что на это ответить.

– Тогда здесь и расстанемся.

Берти толкнул приятеля в бок и что-то прошептал.

– Сэр, Берти говорит, можем мы узнать, как ваше имя?

Лукас с горечью усмехнулся:

– Берти прав. Я Лукас Пейн и, за мои грехи, маркиз Бэсингсток.

– Ну и ну! – вырвалось у Берти.

С легким сердцем Лукас вскочил в коляску и направился домой на Парк-Лейн, чтобы – и это не игра слов – намылить себе голову.

А потом он встретится на балу с Николь, скажет, что больше у него нет от нее никаких секретов, что больше опасность ему не угрожает, а потому ей теперь не нужно за него беспокоиться и избегать его общества.

Однако, когда он вспомнил про лорда Фрейни, представил его реакцию на свой поступок в «Сломанном колесе», о его истинных планах, он передумал.

Глава 10

Николь весело засмеялась, глядя на стаканы с лимонадом, которые протягивали ей два красивых молодых джентльмена, добивающиеся ее внимания.

– Думаю, чтобы не обидеть никого из вас, – пошутила она, – придется мне притвориться, что либо меня одолевает невероятная жажда и принять сразу два стакана, либо мне вообще не хочется пить. Что вы посоветуете, джентльмены?

– Миледи, если вы позволите мне кинуть один только взгляд на вашу бальную карточку, – сказал рыжеватый юноша с хитринкой в зеленоватых глазах, – тогда я уступлю Фредди честь угостить вас лимонадом.

– Черта с два! – сердито возразил барон Фредерик Бейслип.

Молодые люди отошли в сторонку и ожесточенно заспорили, расплескивая лимонад, а Николь поняла, что ее действительно мучит жажда, которую теперь вряд ли удастся утолить.

Она прикрыла рот рукой в перчатке и зевнула.

– Не смей зевать, Николь! – прошептала ей Лидия. – Ты должна выглядеть оживленной и радостной.

– В самом деле? Почему же мне все это кажется до того глупым и несносным, что я обрадовалась бы, если бы все эти хлыщи разом провалились сквозь землю! Лорд Хеммингс едва не оторвал мне оборку во время кадрили. От виконта Олбека невыносимо несло вареной капустой. Очевидно, он и дня без нее не может прожить. Мистер Тиммонс читал оду моим глазам, настолько потеряв голову, что ухитрился рифмовать фиалку с фрегатом – наверное, он когда-то служил в королевском флоте. А вон тот с рыжими волосами…

– Мистер Сандерленд, – подсказала Лидия, с трудом удерживаясь от смеха.

– Да, спасибо. Так вот, мистер Сандерленд пригласил меня завтра покататься в его новом фаэтоне с высоким сиденьем, предварительно поведав, как больно он ушибся, свалившись с него на прошлой неделе. Однако он заверил меня, что больше такое не повторится, потому что отец нанял ему кучера, который научит его управлять лошадьми. Да, и еще – свистеть! Кажется, умение свистеть интересует его больше, чем найти способ в будущем избегать опасности оказаться в канаве.

– Но ты ведь не поедешь с ним, правда?

– Разумеется, не поеду. Но теперь, когда я под выдуманным предлогом отказалась от его приглашения, завтра мне ни в коем случае нельзя показываться в парке, иначе меня обвинят в обмане. И то же самое с танцами, представляешь? Если я откажу хотя бы одному джентльмену, то уже весь вечер не смогу танцевать с другими. Мама ясно дала это понять, когда читала нам лекцию о том, как следует себя вести. А теперь она все время расхаживает по залу, как будто сама она больше озабочена поисками мужа, чем эти глупые дебютантки. Она выставляет себя в смешном виде.

– Да, – вздохнула Лидия. – Я посматривала на нее и случайно слышала, как сама леди Корнуоллис говорила другой даме, что если эта вульгарная леди Дотри забросит еще несколько приманок, расхаживая по залу, то она, то есть леди Корнуоллис, не удивится, если на полу окажется целая стая мальков.

Николь засмеялась этой не очень удачной шутке, но затем снова стала серьезной.

– Ты же понимаешь, Лидия, если бы она не была вдовой герцога, ее никто бы не приглашал. Но если она и дальше будет вести себя так, к нам с тобой и близко никто не подойдет, уверенный, что мы такие же, как наша мать.

– Ну, пока еще это не случилось, – заметила Лидия в тот момент, когда к ним подошел, сияя победной улыбкой, мистер… э… кажется, Сандерленд, очевидно выигравший поединок за право угостить даму лимонадом.

– К вашим услугам, миледи, – торжественно произнес он, поклонившись и широко взмахнув рукой, в результате чего угодил в мраморную колонну, хрустальный стакан с печальным звоном разбился вдребезги. – О, черт! – Мистер Сандерленд покраснел от смущения. – Я… То есть… Я сейчас вернусь, – пробормотал он и ретировался.

– Вижу, вы превращаете всех юных джентльменов в жалких идиотов. – Перед сестрами с поклоном остановился герцог Малверн. – Хотя, что касается Сандерленда, это не так уж трудно, поскольку, как выразился бы мой покойный батюшка, в своем умственном развитии он опередил орангутанга всего на одну ступеньку. Добрый вечер, леди Лидия, леди Николь. Вы не танцуете?

Николь почувствовала нервное напряжение, охватившее сестру, и, не давая ей возразить, быстро сказала:

– О нет, ваша светлость, танцуем. Мой партнер по следующему танцу вот-вот возвратится… как только его любящая мамочка прикрепит к нему поводок.

Герцог, как и ожидалось, засмеялся и обратился к Лидии:

– Не будет ли слишком большой смелостью с моей стороны пригласить вас на следующий танец?

– Отказываешь одному, значит, и всем другим! – шепотом напомнила сестре Николь, делая вид, что поправляет на ней кружевную оборку.

– Право, я… Нет, ваша светлость, это не будет слишком большой смелостью, – ответила ее сестра тихо и с таким же энтузиазмом, как если бы ее спросили, предпочитает ли она взойти на эшафот в капюшоне или без него.

– А ваш партнер скоро вернется? – спросил герцог Николь, явно не желая оставлять ее в одиночестве.

Николь кивнула, жестом руки отсылая их на паркет, где пары уже выстраивались для кадрили.

Бедная Лидия! Сестра понимала, что неприязнь ее к герцогу Малверну была неоправданной. Хотя именно он принес им на Гросвенор-сквер страшную новость о трагической гибели капитана Фитцджеральда. Тогда Лидия набросилась на него с кулаками, кричала, что он лжет, что этого не может быть, велела ему немедленно убираться из дома… А он крепко прижал ее к себе и удерживал против ее воли, пока она не разрыдалась.

Герцог постоянно напоминал Лидии о горькой утрате.

Но Малверн был другом Рафа и капитана Фитцджеральда, и Шарлотта под большим секретом рассказала Николь, что перед смертью капитан просил герцога «позаботиться о моей Лидии».

Лидия пришла бы в ужас, если бы узнала об этом…

Николь смотрела, как сестра движется в танце с присущей ей изысканной грацией, производя впечатление хрупкой северной красавицы, тогда как Николь знала, какой внутренней силой обладает ее Лидия.

Затем она перевела взгляд на герцога. Высокий, спортивного телосложения, строгие черты благородного лица смягчают чуть волнистые темно-русые волосы, безукоризненный костюм и такие же превосходные естественные манеры. Да, это был истинный джентльмен и красавец.

Когда оба сошлись в очередной фигуре танца, Николь решила, что они самая красивая пара. Но она утаила бы это от Лидии, щадя ее чувства.

– Отчего ты не танцуешь?

Николь внутренне подтянулась и в состоянии полной боевой готовности обернулась к неизвестно откуда появившейся матери. Подозрительность Николь заставила ее предположить, что последние полчаса или даже больше мать могла провести в сомнительном уединении с каким-нибудь знатным холостяком. Как обычно, она была в платье своего любимого розового цвета, со слишком низким вырезом и множеством кружевных оборок, что совершенно неуместно для женщины ее возраста, раздраженно отметила про себя Николь.

– Мой партнер задерживается, – сухо ответила она. Хелен Дотри с треском развернула веер из слоновой кости и стала энергично обмахиваться.

– Слава богу! А я боялась, что ты сказала какому-нибудь кавалеру очередную резкость, что тебе свойственно, перейдя границы приличия. Кроме того, хотя твое платье и приятного оттенка, но оно блекнет рядом с моим, а я не хочу затмевать собственную дочь. Поверишь ли, тревога за вас не дает мне спать по ночам! Я буду счастлива, когда ты и милая Лидия обручитесь и выйдете замуж.

– А также если Лидия нашла бы себе мужа, который увез бы ее в дебри Шотландии, а мне выпала бы участь стать женой американского авантюриста и жить с ним за океаном. От этого вы положительно были бы в восторге. Но как же быть с Рафом? И с внуком, которого они предъявят вам через несколько месяцев? Вот незадача! Как вы втолкуете детям, что им тоже лучше уехать подальше?

– Что за вздор ты несешь! – Веер леди Дотри заметался еще быстрее. – Я обожаю своих детей.

Николь вздохнула. И почему всего через пару минут разговора с матерью в ней вспыхивает затаенная вражда?!

– Простите, maman. Мы с Лидией очень благодарны вам за то, что вы согласились поехать с нами сегодня.

– Еще бы вы не были благодарны! В мои планы вовсе не входит играть роль няньки. К тому же мне, видимо, придется уйти с бала одновременно с вами. Хотя вы отлично добрались бы до дому и без меня, если все увидят, что я провожаю вас к карете Рафа.

– Это было бы прекрасно, maman, и даже желательно.

– Да, для нас обеих. О, да вот еще более удачный выход! – обрадовалась леди Дотри, игриво подтолкнув локтем Николь. – Ты только посмотри, как он на тебя смотрит! Кажется, съесть тебя готов! Мои поздравления, дорогая. Бэсингсток – самый выгодный жених сезона. И совершенно невероятный любовник, во всяком случае, насколько я слышала. Только не позволяй ему, милая, слишком быстро добиться своей цели, иначе ты его потеряешь.

Николь хотелось уши себе заткнуть.

– Перестаньте, maman, это отвратительно!

Тряхнув белокурой головкой, леди Дотри рассмеялась:

– Очень скоро ты станешь думать по-другому, если только не подцепишь какого-нибудь деревенщину. Во всяком случае, про Бэсингстока говорят, что он знает, что делает. Ах, он приближается! Выпрямись, дорогая, ты должна показать товар лицом!

Не в силах удержаться, Николь посмотрела в ту сторону, куда указывала мать, и увидела Лукаса, который пробирался к ним, не замечая юных дебютанток, тоскливо жмущихся к стенам в стороне от танцующих пар. За ним следовал лорд Ялдинг, на лице которого читалась борьба между растерянностью и настороженностью. Впрочем, для бедного лорда это не было необычным, с сочувствием подумала Николь.

Она ожидала, что Лукас непременно появится на балу, если только его не утопили в Темзе. Однако он был цел и невредим, следовательно, событие, намечавшееся в «Сломанном колесе», прошло благополучно. Слава богу!

Хотя ей-то это совершенно безразлично.

В вечернем облачении он был положительно неотразим. А как красиво сияли его белокурые волосы в ярком освещении зала! Правда, взгляд его голубых глаз был более пристальным и напряженным, чем обычно, но можно было сделать вид, что она это не замечает.

А когда он склонится перед нею в поклоне, она могла повернуться к нему спиной в знак прямого отказа. Этим она доказала бы ему, что сегодня утром вовсе не шутила, заявив, что больше не желает с ним видеться.

Но сможет ли она? Неужели она действительно сделает такое… по отношению к себе?

Будь он проклят, но это выше ее сил!

– Леди Дотри, – произнес Лукас, склонив голову перед Хелен, которая быстро сложила веер и протянула ему руку для поцелуя. – Мне показалось, что я видел с вами леди Лидию… Мои поздравления, миледи. Очевидно, вы нашли секрет вечной молодости.

– Вы слишком любезны, милорд, – радостно вспыхнула Хелен, и Николь всеми силами старалась скрыть презрение к матери, падкой на столь откровенную лесть. – Добрый вечер, лорд Ялдинг, – продолжала она, подавая Флетчеру руку. – Как поживает ваша очаровательная матушка и все ваши сестры? Надеемся, они стали настоящими красавицами, ведь всем известно, что у бедняжек нет надежды на приданое.

Maman!

– О, не стоит возмущаться, Николь, – сказала леди Дотри, не обращая внимания на покрасневшего до ушей Флетчера. – Его светлость знает, что я всегда говорю правду. Не так ли, милорд? Меня с тобой и твоей сестрой постигла бы такая же жалкая участь, если бы твой дядя и кузены не упокоились так вовремя, что позволило Рафу стать их наследником.

– Maman! – в ужасе прошептала Николь, стиснув ей руку. – Даже от вас я не слышала ничего более жестокого!

– Нет, моя дорогая, в последние годы мир стал более чувствительным и сентиментальным, за что стоит благодарить глупых патронесс из Олмакса и им подобных. Мы были более искренними и прямыми и, откровенно говоря, более счастливыми. О, смотрите, лорд Фрейни! Он идет к нам. Надеюсь, я не забыла записать его в свою карточку.

Николь взглянула налево и действительно увидела лорда Фрейни, направляющегося к ним с крайне решительным видом. Но его вдруг остановил какой-то джентльмен в красно-коричневом жилете. Лорд Фрейни выглядел недовольным, а вот этим ли человеком или его жилетом, Николь не поняла.

Лукас схватил Николь за руку повыше локтя и почти приказным тоном сказал:

– Пойдемте на воздух.

Николь хотела вырвать руку и отказаться, но выражение его глаз остановило девушку.

– Там идет дождь, – возразила она.

– Да, миледи, но на балконе значительно прохладнее, – с намеком подчеркнул он последнее слово.

– Но меня будет искать мой партнер по танцу, – нарочно упрямилась она.

– Флетчер, если появится партнер леди Николь, скажите, что леди надоело его ждать. Или потанцуй с ним вместо нее.

Леди Дотри засмеялась, хотя не понимала, что происходит. Впрочем, она никогда бы в этом не призналась.

Николь не уступала:

– И… И Лидия скоро вернется.

– Флетчер! – позвал Лукас, не отрывая от нее взгляда.

– Я понял, Лукас, я с удовольствием потанцую с нею. Но куда ты…

Николь стряхнула с себя руку Лукаса, который хотел потащить ее к ближайшему выходу на балкон.

– Не тащите меня, Лукас, как будто я какой-то мешок! – возмутилась она.

– Вы предпочли бы остаться в зале и смотреть, как ваша матушка кокетничает со своим новым любовником?

– А вы могли бы не спрашивать, сами знаете, что я бы ответила, – пробурчала Николь, когда он распахнул высокие французские окна и жестом предложил ей выйти на балкон.

– Встаньте поближе к стене, чтобы вас не намочил дождь, – подсказал он, как будто она сама не догадалась бы. Он посматривал по сторонам, словно собираясь с мыслями. – Идемте сюда. – Он повел ее направо.

– Куда вы меня ведете? Видимо, у леди Корнуоллис тоже есть потайные комнатки, которые она уступает влюбленным джентльменам, грешным супругам или случайному заговорщику?

Он оглянулся с усмешкой:

– Я вижу, вы сегодня в прекрасном настроении, леди Николь. Кстати, выглядите вы изумительно. Розовый вам очень к лицу.

– А я терпеть не могу розовый цвет. Я заказала такое платье лишь для того, что досадить матери. Она всю жизнь носит только розовое. Вы представить себе не можете, как мне надоели комплименты по поводу этого несчастного платья! Больше никогда его не надену.

Он остановился перед другим входом на балкон и положил руку на перила.

– Да, я понимаю, почему это вас раздражает. Но признаться, вероятно, все эти комплименты вызваны заманчивым вырезом платья, хотя даже у самых зеленых новичков должно было хватить такта и сообразительности, чтобы не сказать вам, какая прелестная у вас грудь, мэм.

– А сами это сказали!

– Я же знаю, как вы цените искренность. Вот я и высказал свое искреннее мнение. А чтобы сразить вас наповал своей откровенностью, добавлю, что ваши веснушки куда более обворожительны, чем те бриллианты, которые сверкают сегодня на дамах.

Николь едва удержалась от желания прикрыть ладонью декольте и эти проклятые веснушки.

– Вы самый несносный человек из тех, кого знаю!

– И много у вас знакомых, Николь? – поинтересовался он, затем нажал ручку и, приоткрыв дверь, заглянул внутрь. – Пойдемте, здесь мы сможем поговорить.

– Но, Лукас! – воскликнула она упрямо, войдя вслед за ним. Он прошел к противоположной двери, которая вела в коридор, запер ее, затем проделал то же самое с дверью на балкон. – Кажется, сегодня утром я вам ясно дала понять, что не желаю разговаривать с…

В следующую секунду она оказалась прижатой к стене, и Лукас взял ее лицо в ладони.

– Вы правы, Николь. Нам просто незачем разговаривать!

И он приник губами к ее рту, внезапно пересохшему от охватившего ее восторга и неудержимого влечения к этому мужчине, и она почти бессознательно обвила руками его плечи и, как и он, вложила в поцелуй всю свою страсть.

Руки его скользнули по ее шее и обнаженным плечам и – замерли у пышной отделки декольте. Вот несносный! Придумал, когда остановиться. Он просто дразнит ее, намекнув на тайну и не собираясь ее открывать, сердито подумала Николь.

Она терпеть не могла тайн.

Вспомнив, как он прижался к ней в то утро, Николь решилась на поступок, мысль о котором никогда бы не пришла ей в голову еще неделю назад, до встречи с Лукасом, чья улыбка заставила измениться все вокруг. Она осторожно провела руками по его спине до самого пояса, затем всем телом прижалась к нему и почувствовала, как в живот ей уперлось нечто твердое, от чего внутри у нее все сжалось – болезненно, но и невероятно приятно.

Лукас гортанно застонал – чем привел ее в восхищение, затем прервал поцелуй и заглянул ей в глаза.

– Вы не понимаете, что делаете, – слегка задыхаясь, вымолвил он.

– Так научите меня, Лукас, – сама едва дыша, пролепетала она. – Научите…

Тогда он подхватил ее на руки и, сделав несколько шагов, опустил на жесткую поверхность. Она убедилась, что сидит на краю стола, при этом их глаза оказались на одном уровне. Дыхание молодых людей смешивалось, сердца бешено колотились в унисон.

– Николь, когда я рядом с вами, я сгораю от желания касаться вас. И даже вдали от вас я только и думаю о том, как буду вас ласкать, обнимать и целовать. Вы чувствуете то же самое, да, Николь? Вы поэтому так на меня рассердились – потому что постоянно думаете обо мне, как я о вас…

Возбужденная, не в силах выровнять дыхание, Николь, не отрываясь, смотрела в его глаза, потемневшие от наплыва чувства, которое она не могла бы определить, хотя догадывалась, что именно оно вызывает внутри у нее такое сладостное и томительное ощущение.

– Да, – выдохнула она, понимая, что нет смысла лгать. – Я все время думаю о вас. О том, как вы меня обнимаете…

Лукас стянул вниз по плечам лиф платья, поймав в плен ее руки и обнажив упругие полные груди, нежную кожу которых мгновенно омыл прохладный вечерний воздух.

Она продолжала тонуть в его уже не голубых, а серых глазах, захлестнутых желанием… Но вот, опустив веки, он коснулся ее грудей горячими ладонями.

Она закусила нижнюю губу, а он снова посмотрел на нее, будто спрашивая, хорошо ли ей, не боится ли она, или ему лучше не продолжать…

Она провела кончиком языка по мгновенно пересохшим губам. Ей вспомнилось предостережение матери, которое едва не испортило эту изумительную минуту. Но ведь мать разрешала это, разве нет? Намекая, что она еще многого не знает.

– Научите меня…

Лукас нагнул голову и стал осыпать благоговейными поцелуями белоснежные, усеянные прелестными веснушками плечи и груди, о которых он грезил во сне и наяву. Пылающие ладони его сами собой взлетели вверх и приняли в себя их восхитительную тяжесть, от чего внутри у него все затрепетало и восторг его мгновенно сменился неудержимой страстью, желанием заключить Николь в свои объятия, унести далеко отсюда и ласкать, ласкать ее, пока хватит сил…

Закинув голову назад, Николь самозабвенно отдавалась его горячим ласкам, чувствуя, как в ней зарождаются и растут неведомые ранее чувства и желания, и когда он вдруг прильнул ртом к ее соску, из груди ее вырвался то ли вздох, то ли стон от неизъяснимо сладостного и томительного предвкушения. «Да, да! Это еще не все, – смятенно думала она, – за этим должно последовать нечто еще более поразительное и необыкновенное, он научит меня, я просила его… Скорей бы, скорее!»

И она в нетерпении обняла его голову и прижала к груди, вся дрожа от предчувствия близкого чуда…

Первым опомнился Лукас. «Боже, что я с ней делаю! Неужели я посмею воспользоваться ее наивной доверчивостью!» Он мягко отстранился, но она схватила его за плечи и взмолилась:

– Не уходи, не отпускай меня!

– Нет-нет, я не могу, нельзя, понимаешь, нельзя! Мы и так зашли слишком далеко…

«Пойми, я не могу поступить так с тобой, не имею права…»

– Мне все равно, все равно! Только не уходи!

Они провели вместе не так много времени, наверное, какие-то минуты. Но для Николь течение времени уже не существовало. Ей нужно было, чтобы он обнимал ее, не выпускал из своих рук. Она хотела быть рядом с этим человеком – вопреки своей прежней уверенности – и хотела, чтобы их близость длилась вечно.

Но на земле ничто не бывает вечным.

– Эй! Эй, вы! Думаете, вы одни хотите посмотреть на дождь? – раздался за дверями мужской голос.

Затем из коридора послышался визгливый кокетливый смешок, сразу узнанный Николь.

– Это мама! – отпрянув от Лукаса, в ужасе ахнула она. Он придерживал ее, когда она спускалась с письменного стола лорда Корнуоллиса – Это с ней лорд Фрейни?

– Нет, не думаю. – Лукас помог ей расправить кружева вокруг декольте.

– Нет? Но это значит, что…

– Да, вероятно. Николь, вы не обиделись на меня? Я не хотел… Я привел вас сюда не для того… О, черт!

Дверь стали дергать, задребезжала щеколда. Лукас взял Николь за руку:

– Пойдемте. Уйдем тем же путем, каким пришли.

– Вы не собираетесь открыть эту дверь?

– Зачем? Чтобы вы встретились со своей матерью? – улыбнулся он.

И смущение Николь, пришедшее на смену страсти, растаяло. Она оставалась Николь, а он – Лукасом. Что-то изменилось. Что-то очень важное и невероятно главное для них обоих. Но они оставались, прежними.

– Вы правы. Пусть себе стоят там. А куда мы идем?

– Возвратимся в зал. Вы слишком долго отсутствовали.

Он отпер французские окна, они вышли на длинную безлюдную веранду и направились назад, прижимаясь к стене, чтобы не намокнуть.

Николь спросила:

– Как у вас прошел вечер? Вы ведь хотели рассказать мне об этом, правда?

– Да, хотел. Но завтра, Николь. Я обо всем расскажу вам завтра, и тогда вы либо с отвращением от меня отвернетесь, либо простите.

– Я не понимаю.

– Разумеется, не понимаете. Зато я, наконец, кое-что понял.

Разочарованно вздохнув, она последовала за ним, и они окунулись в жаркую атмосферу бала, остановившись за толстой колонной, перед которой росла в кадке пальма с широкими листьями, полностью скрывавшая их от посторонних глаз.

– Вы идите первой, а я за вами. Ваша сестра вон там, с Флетчером. Если вас спросят, скажите, что вы были с матерью, которой стало нехорошо от духоты. Пока что ее не видно в зале, так что она не сможет обвинить нас во лжи. Идите же.

Николь повиновалась и быстро подошла к сестре.

– А, вот ты где! – с деланной радостью воскликнула она. – А я везде ищу тебя. Наша драгоценная maman пожаловалась на головную боль от духоты, и мне пришлось проводить ее наружу. Она немного постояла под портиком, дожидаясь, когда остынет. Впрочем, я думаю, что она просто выпила слишком много вина.

– Ты была с maman? – растерянно спросила Лидия. – Но лорд Ялдинг сказал, что ты вышла с лордом Бэсингстоком.

– В самом деле? – спросила Николь у виконта, который сразу стал озабоченно рассматривать свои кружевные манжеты. – Ах да, вспомнила! Да, мы с ним немного поспорили, как обычно. А потом maman… Знаешь, Лидия, в следующий раз, когда ей покажется, что она страдает от духоты, пусть она обращается за помощью к тебе!

– Лукас! А вот и ты! – радостно воскликнул Флетчер, как утопающий, завидев лодку со спасателями. – Тебя искал лорд Фрейни. Кажется, ему позарез нужно было увидеться с тобой.

– Могу себе представить, – невозмутимо сказал Лукас. – И что ты ему сказал?

Флетчер пожал плечами:

– Ничего особенного. Сказал, что ты где-то здесь, поскольку привез меня в своей карете, что без меня ты не ушел бы. Ведь так?

– Разумеется! Однако я умираю от голода. И раз уж музыканты дали знак на перерыв, не желает ли кто пройти со мной поужинать?

– А ты не станешь искать лорда Фрейни? Я же сказал, ему очень нужно с тобой поговорить. Очень.

Николь ждала ответа Лукаса.

– А уж это, Флетчер, забота лорда Фрейни, а не моя. Так мы идем, леди?

Николь приняла предложенную Лукасом руку, гадая, догадываются ли те, кто на них смотрит, чем они занимались всего десять минут назад, – ей казалось, что ее выдает лицо.

– Почему вы избегаете лорда Фрейни? – спросила она, следом за другими парами спускаясь с ним по мраморной лестнице в столовую, где был подан ужин.

– Я вовсе его не избегаю, а отчаянно ухаживаю за вами. И был бы очень вам благодарен, если бы вы тоже смотрели на меня с обожанием, поскольку я не намерен выпускать вас из виду до конца вечера. В противном случае я буду вынужден разбить нос тому бедняге, который осмелится нам помешать.

Несмотря на его легкомысленный тон, Николь все поняла.

– Вам все еще грозит опасность?

– Вчера я солгал бы вам и стал бы это отрицать. Возможно, я солгал бы вам даже сегодня утром, хотя, кажется, собирался открыть правду, даже если бы это унизило меня в ваших глазах. А сейчас? Ах, сейчас я могу честно и открыто сказать – да, вероятно, грозит.

– Это лорд Фрейни! – воскликнула Николь. – О, Лукас, что вы натворили?

Он молчал, пока они не нашли пустой столик, затем помог ей усесться и только потом нагнулся через стол и прошептал:

– Завтра, Николь, поговорим об этом завтра. А теперь скажу одно. Сегодня я понял разницу между тем, что важно для меня, и тем, что принципиально важно. Теперь мне предстоит обдумать, что делать дальше.

Они с Флетчером отправились к стойке за закусками, и Николь смотрела ему вслед, втайне вздыхая и вспоминая его ласки и свою бурную реакцию. Она чувствовала себя близкой ему и вместе с тем – такой далекой!

Близкие незнакомцы – вот кем они теперь стали. Это звучало довольно романтично, но вместе с тем невероятно тревожно.

Глава 11

Лукас поднес бумажный жгутик к огню в камине, разжег сигару, взглянул на часы и бросил жгут в пламя.

Стрелки показывали начало третьего.

Записка, написанная Лукасом лорду Фрейни, которую должен был доставить один из слуг леди Корнуоллис, была краткой и ясной:

«Предлагаю Вам, милорд, соблюдать крайнюю осторожность и благоразумие. Я буду у Вас в час после полуночи».

Фрейни умышленно заставлял его ждать в отместку за то, что молодой человек избегал с ним встречи на балу. Можно было только гадать, хотел ли Фрейни этим опозданием показать, кто здесь главный, или надеялся, что Лукас проведет этот час в сильной тревоге, опасаясь его могущества.

В любом случае Фрейни ожидало разочарование.

Услышав, как звякнула щеколда, Лукас повернулся к двери кабинета и спокойно смотрел на вошедшего лорда Фрейни. Жилет того был расстегнут, узел галстука ослаблен, утомленное лицо выдавало преклонный возраст.

– Я только что разговаривал с людьми, которых вы вчера видели. Кажется, я переоценил вас, Бэсингсток, предположив в вас ум, которым вы, к сожалению, не обладаете. Вы не умнее своего отца, – без вступления заявил Фрейни. – Я думал, вы поняли смысл нашей сделки.

– Я тоже так думал. – Лукас опустился в одно из кресел на колесиках, что стояли перед камином, и невозмутимо закинул ногу на ногу. – Как оказалось, я ошибался. А теперь понял, что для меня важнее другие приоритеты.

Пожав плечами, лорд Фрейни подошел к столику с напитками и налил себе стакан вина. Со стаканом в руке он пересек ковер и остановился перед Лукасом, глядя на него со злобной усмешкой.

– Видимо, вы полагаете, что ваша выходка в «Сломанном колесе» что-либо меняет? Что вы нарушили планы правительства?

Лукас затянулся и медленно выпустил струйку дыма, вынуждая собеседника ждать ответ.

– Вы хотите сказать, ваши планы, Фрейни, ваши и тех, кто с вами заодно. Думаю, теперь я понял вашу цель. Вы стремитесь захватить еще больше власти, больше, чем у нашего безумного короля, больше, чем у регента. Даже больше, чем у Сидмаута и Ливерпуля, которые, возможно, разделяют некоторые ваши взгляды и даже думают, что понимают смысл вашей игры, хотя видят в ней только способ подчинить парламент своим целям.

– Мелкие людишки с жалким умом и ограниченными амбициями, – презрительно отрезал Фрейни. – А что до нашего тупоголового германского короля и его сыновей-транжир… Они вообще не нужны.

Лукас скрыл удивление, услышав столь откровенное заявление Фрейни о своих намерениях. Без этого откровения положение Лукаса было бы безопаснее, и все-таки он решил попробовать получить дополнительные сведения.

– И это все, что вам нужно для того, чтобы захватить власть в свои руки, так вы полагаете? Один хорошо организованный спектакль, изображающий народный бунт? Вы надеетесь, что несколько сотен убитых мятежников заставят благонамеренных граждан Лондона испугаться, что вот-вот произойдет настоящая революция и на каждой площади появятся гильотины.

– А вы не были таким щепетильным, когда я предложил вам присоединиться к нам.

Лукас встал, и Фрейни, который был значительно ниже его, попятился, чтобы не запрокидывать голову.

– Да, не был, не стану отрицать. Я готов был продать свои убеждения и независимость в обмен на ваше обещание сообщить мне имя человека, опозорившего моего отца.

– Услуга за услугу, и вы это прекрасно понимали. Ваша речь в клубе в защиту простолюдинов была поразительно красноречивой и убедительной. Мы легко могли бы подтолкнуть их к мятежу. Я не мог и надеяться заполучить лучшего агента-провокатора, чтобы заслать его в толпу черни, как кота в стаю голубей. Да… А те, что там выступали? Они и множество им подобных всегда готовы к услугам, но никому из них не хватает способностей, чтобы произнести речь, не заученную заранее по шпаргалке. Они сказали, что после вашей выходки люди стали осаждать их вопросами, сомневаться в их способности вооружить народ, защитить его от королевской гвардии. Так что ваше спонтанное выступление отнюдь не помогло мне, Бэсингсток.

– Не сомневаюсь, что вы найдете способ преодолеть эту маленькую неудачу. Людям ваших убеждений это не составляет труда. Но как вы уже поняли, это будет без меня. А между нами все кончено.

– Следовательно, ваш отец так мало для вас значит?

Лукас промолчал, швырнул сигару в камин и направился к двери, не желая дольше оставаться в обществе этого человека.

Но Фрейни не собирался так быстро отступать.

– Я видел, как сегодня вечером вы скрылись из зала с той брюнеткой – знатной леди, но, очевидно, с моралью падшей женщины, – бросил он вслед Лукасу. – В точности как ее мамаша. Я с такой же легкостью овладел бы ею, как овладел ее матерью.

Лукас повернулся и подошел к Фрейни:

– Поосторожнее в выражениях, старина!

– О, значит, дело зашло дальше, чем я думал. Прекрасно! Так вот, Бэсингсток, держите при себе мнение о том, что вы узнали, а я буду хранить свое. В противном случае… – Он выразительно пожал плечами.

– Договаривайте, я же вижу, вам не терпится!

– Хорошо, раз уж приходится держать вас в узде… Я могу погубить ее мать. Видите ли, она пишет мне письма, и, должен сказать, весьма откровенные. И поскольку она так же захвачена идеей женить меня на себе, как восторгом от возможности обладания новым титулом, то непременно ставит свою подпись…

Лукас похолодел.

– И что же?

– А то, мой друг-идеалист, что нашу дорогую Хелен стало трудновато выносить. И если эти письма попадут не в те руки, леди будет опозорена, а с нею и дочери. Всегда найдутся люди, которых интересует, как это ее бывший супруг герцог и оба его сына умудрились одновременно оказаться на том свете, расчистив дорогу к титулу сыну Хелен. Да, Бэсингсток, не помню, встречалась ли мне другая семья, стоящая столь близко от края пропасти. Разве только… – Он со значением помолчал, мерзко осклабившись. – Разве только вспомнить о том дне, когда ваш отец покончил жизнь самоубийством, чтобы его жена и сын не стали свидетелями его позорной публичной казни.

– Мой отец не был предателем. Вы сами это сказали.

– Неужели? Ну, я много чего говорю. И знаете, что важно, Бэсингсток? Люди верят тому, что я говорю. Вы вот поверили. Однако советую вам верить в то, что я скажу сейчас. Стоит вам проронить одно только слово, одно-единственное слово о том, что – как вам кажется – вы знаете, и я заговорю. Мы поняли друг друга?

Значит, это была ложь? Фрейни солгал ему, а на самом деле ничего не знает о причинах смерти его отца, о том, кто довел его до самоубийства?! Это была ложь, а он с такой готовностью пренебрег своей честью и согласился выполнить просьбу Фрейни!

На молчаливый вопрос Лукаса циничная улыбка Фрейни отвечала: «Да! Да! Да!»

Лукас почти воочию представил себе, как стискивает горло Фрейни, по капле выдавливая из него жизнь. Как издевательская усмешка гаснет в этих глазах, они вылезают из орбит и затем стекленеют. Никогда в жизни Лукас не был так близок к мысли убить человека. Это было бы так легко!

– Мы поняли друг друга, – наконец выговорил он и быстро вышел.

– Но ты не можешь! – в ужасе говорила Лидия, еле поспевая за сестрой, которая стремительно направлялась в свою комнату. – Ты просто не можешь!

Николь нашла перчатки, которые никак не могла отыскать Рене, и повернулась к сестре:

– Разумеется, могу, Лидия. Вчера я с разрешения Шарлотты выезжала с Лукасом. Почему же я не могу поехать с ним сегодня? Что здесь неприличного?

Лидия подошла к стулу и без сил опустилась на него.

– Конечно, ничего, Николь, только я тебя не понимаю. То он тебе нравится, то ты его ненавидишь, то уверяешь меня, что он тебе совершенно безразличен. В гостиной повернуться негде от цветов, которые прислали твои поклонники…

– Наши поклонники, Лидия, наши! Ты отлично знаешь, что часть этих букетов прислана тебе. И по меньшей мере половина визитных карточек, которые джентльмены оставили в гостиной, поскольку мы решили – точнее, это ты решила, – что мы не принимаем сегодня утром. Я обратила внимание, что лорд Малверн прислал и букет, и свою карточку.

– Вот потому ты и не можешь оставить меня одну, Николь, пойми! Сегодня он будет здесь. Он все время разговаривал со мной во время танца – я с трудом это терпела, поэтому решила просто кивать ему, как будто действительно его слушаю, и… вот так, нечаянно согласилась пойти с ним в Британский музей посмотреть элгиновскую коллекцию мрамора.

Николь прислонилась к высокому бюро, усмехаясь панике сестры.

– Лидия, милая, да что здесь страшного? Поедешь с ним, скажешь что-нибудь невероятно умное об этих дурацких обломках мрамора, а потом вернешься домой. В итоге проведешь день довольно приятно, хотя и скучновато. Он же не кусается!

Лидия не отрывала взгляда от своих рук.

– Я этого и не говорила.

– Да, но ты ведешь себя так, будто он какое-то чудовище!

– Каждый раз… каждый раз, когда я вижу его, я вспоминаю…

Николь опустилась перед сестрой на колени, горячо сочувствуя ей, но считая своим долгом переубедить ее:

– Лидия, герцог не виноват в том, что он остался жив, а капитан Фитцджеральд погиб. Как и Раф, он был другом капитана. Но, в отличие от Рафа, он присутствовал при гибели капитана. Ты думаешь, что в тот день ты одна потеряла дорогого тебе человека?

Лидия подняла на нее глаза полные слез.

– Я не знаю, что случилось в тот день, и не хочу знать. Но стоит мне увидеть герцога, меня так и тянет расспросить его. И мне все время кажется, что он тоже хочет мне все рассказать. Вот почему я изо всех сил избегаю встреч с ним.

– Но, Лидия, ты не можешь совсем с ним не видеться. Он дружит с Рафом, и я знаю, что его светлость приглашен к нам на ужин завтра вечером. Если ты откажешься встречаться с ним сегодня, то завтра все равно его увидишь.

Лидия со вздохом встала и сжала руки сестры.

– Николь, пойми, я не готова провести наедине с ним целый день. Завтра – дело другое, он будет просто одним из гостей за обеденным столом, так, случайный взгляд, одна-две фразы… Я знаю, он очень добрый, и мне не за что его упрекнуть. Но прошу тебя, Николь, обещай, что вы с маркизом поедете с нами. Пожалуйста!

Герцог Малверн заказал частную экскурсию, чтобы Лидия могла не торопиться и от души насладиться огромной коллекцией великолепных античных скульптур.

Николь все больше проникалась к нему симпатией.

Они быстро прошли в здание музея, стараясь не замечать бедно одетых людей, столпившихся перед входом с криками: «Нам не нужны камни! Дайте нам хлеба! Дайте хлеба!»

– Этим мы обязаны Крукшенку, – сказал герцог Малверн, когда они оказались внутри и последовали за экскурсоводом на осмотр коллекции, состоящей из древнегреческих скульптур, обломков мрамора с выбитыми надписями и даже части фриза, когда-то украшавшего Парфенон. – Есть и еще кое-что. Я видел карикатуры, которые он выставил в своей витрине.

– «Джон Буль покупает камни, тогда как его большая семья нуждается в хлебе» , – пояснил Лукас, поднимаясь рядом с Николь по лестнице строения, в котором коллекцию разместили только на время, так как узкие окна почти не давали доступа естественному освещению. – Думаю, людям на улице действительно трудно понять, почему парламент требует разрешения потратить на «камни» тридцать пять тысяч фунтов, когда их дети голодают.

– Не забудьте еще про десять тысяч фунтов, только что выделенных на строительство подходящего для коллекции здания, – добавил герцог и обернулся к Лидии: – Мы портим вам удовольствие? Но помните, леди Лидия, то, что многие воспринимают как вздорную прихоть, призвано сохранить богатейшее культурное наследие, которое в противном случае могло бы оказаться утраченным для нас и для последующих поколений. Мы глубоко обязаны лорду Элгину. Хотя в настоящее время, помимо нашей благодарности, он располагает только кучей долгов.

Они стали обходить по периметру первое просторное помещение, но большинство экспонатов еще находилось в деревянных ящиках.

– Нужно сказать, что не все его долги образовались из-за того, что он скупил и привез сюда половину Греции, – отойдя с Николь в сторону, пояснил Лукас. – Супруге Элгина надоело, что его сундуки прибывают набитыми бесполезными камнями, как выражается Джон Буль, и десять лет назад она покинула его ради другого. Развод был публичным и весьма скандальным и потребовал больших расходов. Наших добрых соотечественников гораздо больше интересуют громкие скандалы, чем греческая или римская скульптура, да и вообще величайшие произведения искусства.

Вы словно предостерегаете, – заметила Николь, делая вид, что с интересом рассматривает мраморную статую женщины, у которой отсутствовали голова, одна рука и половина ноги. На самом деле она пыталась понять, почему сохранение этой искалеченной статуи считалось для будущих поколений таким невероятным благодеянием.

Зато сестра пребывала в полном восхищении, отчего Николь чувствовала себя безнадежно ограниченной и глупой. Что ж, вздохнула она, ничего удивительного. Куда ей, у которой истинный восторг вызывают лишь великолепная породистая лошадь да еще, пожалуй, отлично приготовленная отбивная, до Лидии с ее высокими запросами!

– Уж не готовите ли вы какой-нибудь скандал? – поддразнила она его. – Лукас? Я вас спрашиваю.

Он с видимым усилием отвлекся от своих дум.

– Нет, нет, во всяком случае, не сегодня. Пойдемте, там есть другие помещения. Не бойтесь, сестра вас не потеряет.

Николь оглянулась на Лидию. Та, держа в руке открытый путеводитель, склонилась над стеклянной витриной, рассматривая несколько кусков мраморного фриза, сложенных вместе, чтобы воссоздать резьбу, изображающую всадников на конях.

– Вы правы. Она уже забыла, что не хотела идти на эту экскурсию. А куда вы меня ведете?

– В такое место, где я мог бы вас целовать, если вы не возражаете, – сказал он, открывая одну за другой двери и заглядывая внутрь, пока не нашел подходящую комнату. – Не соблаговолите ли, мадам? – пошутил он, почтительным жестом предлагая ей войти.

– Мадам следовало бы отказаться, да только это было бы ложью, – тихо сказала она, еще раз оглянувшись, прежде чем войти в полутемное помещение, оказавшееся чуланом.

Он плотно закрыл дверь, отчего они оказались почти в полном мраке, и положил руки ей на плечи.

– Вы не боитесь? – спросил он. – Вчера вечером… Признаться, я не ожидал того, что вчера произошло. Я привел вас туда вовсе не для этого. Я пришел на бал таким… довольным, таким гордым после своего поступка, что у меня все еще кровь в венах бурлила. А потом я увидел вас. Вы стояли рядом с сестрой, такая красивая, такая милая и оживленная… И, понимая, что могу потерять вас, что вы так же просто можете отвернуться от меня, как и поздороваться, я… О, не обращайте внимания. Как я могу извиняться за то, о чем нисколько не жалею?

А ей стало жалко, что в темноте она не видит его лица.

– Это очень мило, но теперь я позволяю вам умолкнуть. Вы, кажется, сказали, что хотите меня целовать.

– Да, да…

Она почувствовала, что он встал рядом, и обняла его за талию, он же склонился к ней, ища ее губы своими губами. Николь охватила такая радость, будто она возвратилась домой после долгого отсутствия. Ей было тепло и уютно с ним, тела их были словно созданы друг для друга судьбой, предопределившей их встречу.

Он обнял ее, и она всем существом ответила на эту ласку, прижавшись к нему, ободряя его.

– Достаточно! – Лукас мягко отстранил ее. – То есть я хочу сказать, конечно, далеко не достаточно, но я привел вас сюда, чтобы поговорить. Мне многое нужно вам рассказать. Я надеялся, что сегодня мы будем одни, и заказал комнату в одной таверне, куда люди света редко заглядывают. Черт! Николь, пора прекратить эту игру в прятки. Я должен поговорить с Рафом о нашем браке. Вы и сами это понимаете.

Лукас не сомневался, что она с ним согласится. Он скомпрометировал ее, правда не без ее согласия, и приличия требовали, чтобы они поженились, хочет того кто-то из них или нет.

Насколько же проще отношения между мужчинами и женщинами, не принадлежащими к высшему свету! А так… Не важно, что свело их здесь – внезапно вспыхнувшая страсть или истинная любовь. Общество скажет, что они сами позволили своей страсти определить их судьбу и что теперь обязаны жить вместе до конца своих дней. И потом мужчина может спокойно завести себе любовницу, как и женщина – только прежде она должна родить мальчика, хотя бы отдаленно похожего на мужа, который в будущем станет его наследником. Все это со смехом однажды объяснила Николь мать, и девушка находила такое положение вещей грустным и досадным.

Николь вздохнула и отошла в сторону.

– Вы только об этом и говорите!

– И я серьезно намерен это сделать.

– Да уж, наверное. – Она обхватила себя за плечи, чувствуя, как внутренне отдаляется от него. – Послушайте! Вы… Вы не можете передо мной устоять. Погодите смеяться, дайте мне договорить, – быстро продолжала она. – Кажется, я тоже не в силах устоять перед вами. Все это очень приятно, Лукас, вот только…

– Простите? – шутливо улыбнулся он. – Вас не устраивает, что нас влечет друг к другу?

– Да, если вы помните, мне это не нравилось с самого начала! – с отчаянием сказала она. – Это… это влечение, этот взаимный интерес, который, кажется, мы испытываем, очень некстати – и вам, и мне.

– Потому что вы приехали в Лондон не за тем, чтобы найти себе мужа.

– Да, именно! Ведь то, что здесь происходит, просто отвратительно! Бесчисленные наряды, чтобы выставить себя в самом выгодном свете, бесконечные вечеринки, приемы, балы, катание в колясках в парках. Это было бы очень интересно и весело, но на самом-то деле все делается с расчетом! Солидное ли у этой девицы приданое? Как ты думаешь, у нее достаточно широкие бедра, чтобы рожать детей? Боже, ты только посмотри на ее зубы – даже за двадцать тысяч в год я не захотел бы, чтобы мой сын связал себя браком с такой коровой. Не смейтесь! Только вчера я сама подобное слышала!

– Хорошо, хорошо. Я же не возражаю. Если подумать, то ярмарка невест оскорбительна для любого цивилизованного человека. Но какое отношение происходящее имеет к нам?

Ему обязательно нужно задавать такие умные вопросы?!

– Не знаю! Знаю только, что я приехала в Лондон не за этим. Я никогда не строила планов семейной жизни. Никогда!

– Вам будет легче, если я скажу, что, скорее всего, я влюбился в вас?

– Нет, потому что я вам не поверю, – честно ответила она, хотя услышать признание в любви было очень приятно. – Меня не за что любить. Я пустая, легкомысленная, глупая и ужасно упрямая. И эгоистичная. Вспомните сами! Если мы с вами не целуемся, то я всегда вынуждаю вас рассердиться на меня, и заслуженно. Я ничего не могу поделать с тем, что я… что я хорошенькая и что вам хочется меня целовать. Я сама хотела, чтобы вы меня целовали. Я хотела… ну, одним словом, всего… Но, Лукас, люди не должны жениться только потому, что их терзают какие-то желания!

– Значит, вы хотите сказать, что я увлекся пустой и своевольной девчонкой и что совершу непростительную глупость, если попрошу вашей руки? Понятно.

О, как ей хотелось стукнуть его!

– Д-да, хотя вы могли бы выразиться иначе. И… я вам очень благодарна за вашу заботу о моей репутации. Правда, вряд ли вы стали бы во всеуслышание объявлять, что скомпрометировали меня. Что такого мы с вами сделали? Что еще мы можем сделать, если вы не возненавидите меня и не решите больше со мной не встречаться? Это наше дело, мы сами этого хотим. И то, что мы делаем, никого не касается.

– И вы этому верите, – спокойно констатировал он, шагнув к двери. – Вы серьезно думаете, что поступки двоих людей никак не отражаются на окружающих?

К глазам Николь подступили жгучие слезы.

– Нет, – еле слышно произнесла она, наконец-то признавая правду. – Я столько лет жила в полной зависимости от прихотей мамы, что не могу так думать. Просто я не хочу быть такой, как она.

Он уже приоткрыл дверь, но при этих словах быстро ее захлопнул и вернулся к Николь.

– Но вы действительно не такая. – Он погладил ее по щеке. – Господи, Николь, как только вы могли так подумать!

– Наверное… из-за того поцелуя в театре… а еще из-за того, что произошло вчера. И оба раза, Лукас, оба раза она была там и делала то же самое! Кокетничала в надежде поймать новую рыбку, то есть уже четвертого мужа, который будет уверять ее, как она молода, мила и прекрасна. Она даже посоветовала мне позволить вам со мной все, что вы пожелаете. Не очень скоро, конечно, потому что вы не захотите покупать, если можете получить искомое бесплатно.

– Будь она проклята, эта женщина! – пробормотал он. – Вот уж поистине неиссякаемый источник неприятностей!

– Лукас, о чем вы говорите? Какая еще неприятность случилась из-за нее?

– Нет, дорогая, не сейчас, – сказал он и снова повел ее к дверям. – Сестра, наверное, ищет вас. Но мы на этом не закончили, мне обязательно нужно увидеться с вами сегодня вечером. Кажется, вы приглашены на раут к леди Хартфорд?

– Да, среди прочих развлечений. Но знайте, я свое решение не переменю, – сказала она, сознавая, что ее тону недостает убедительности.

– Не сомневаюсь, что вы так думаете. – Он поцеловал ее в щеку. – И мне будет очень приятно показать вам ошибку в ваших рассуждениях.

Они вошли в большой зал как раз в тот момент, когда там появились Лидия с герцогом. Лидия по-прежнему несла в руке раскрытый путеводитель, явно собираясь осмотреть как можно больше экспонатов.

– Вы слишком уверены в себе, милорд, – заметила Николь, невольно щурясь от яркого света, падающего из окна, прорезанного под самым потолком. – Я нахожу это возмутительным.

Он предложил ей руку и улыбнулся.

– И я с нетерпением жду сегодняшнего вечера, чтобы вызвать у вас еще большее возмущение. Но мне надоело все время торчать под крышей. Если погода не испортится, я предпочту возмущать вас в саду леди Хартфорд.

Николь не нашла ответа на шутливую угрозу. Ведь если она согласится с ним, то ни в чем не проиграет.

– Думаю, я бы с удовольствием услышала ваш рассказ о том, как все прошло в «Сломанном колесе».

– Не сомневаюсь.

– Это не ответ, – надулась она, придержав его за рукав, когда он хотел подвести ее к сестре.

– Ну, хорошо, обещаю все вам рассказать, и тогда вы можете снова мне отказать, но на этот раз вполне обоснованно.

Глава 12

В Уайте собралось совсем небольшое общество, возможно, из-за царящих на улицах холода и сырости, к которым добавился густой желтый туман. Каждый раз, как открывалась дверь клуба, этот туман врывался внутрь и вскоре уже ядовитым облаком стлался над полом.

Навстречу вошедшему Лукасу спускался в фойе, поддерживаемый лакеем, пожилой джентльмен, хрипло кашляя и прикрываясь громадным носовым платком.

– Добрый день, лорд Харпер, – поздоровался Лукас, уверенный, что тот его проигнорирует, поскольку накануне бурно возмущался произнесенной им речью об извержении вулкана, оказавшем столь пагубное влияние на погоду и урожай, и о необходимости помочь беднякам. – Вы выглядите нездоровым. Могу я проводить вас до экипажа?

Лорд Харпер отнял от лица платок и сердито посмотрел на него:

– Можете идти к чертям, Бэсингсток! Это из-за вас нас накрыл проклятый туман. Невозможно дышать!

Его одолел новый приступ кашля, и он снова схватился за платок.

Лукас едва удержался от улыбки.

– Прошу прощения?

– Да, все из-за вас! Своими мрачными предсказаниями вы как будто накликали на нас эту вредную погоду! Я собираю вещи и уезжаю в деревню, подальше от этого грязного дыма из труб, который так и стелется над землей.

– Но за городом тоже холодно и сыро, милорд, – добродушно предупредил Лукас.

– Вот как? Тогда я знаю, кого винить и за это!

Лакей пораженно уставился на Лукаса, который нарочито небрежно кивнул, то ли здороваясь со слугой, то ли прощаясь с лордом. Передав другому лакею пальто и шляпу, он направился в гостиную, где его ожидал Рафаэль Дотри, герцог Ашерст.

– Спасибо, Раф, что согласился со мной встретиться.

– Как я мог устоять от приглашения, когда в твоей записке содержалась просьба никому не говорить о нашей встрече? И как я понимаю, прежде всего, ты имел в виду Николь.

Раф встал, и они обменялись рукопожатиями, в то время как слуга принес еще один стакан и поставил его на маленький столик, установленный между двумя креслами перед камином.

– Флетчера вызвала за город мать, и бедняга предчувствует, что по дороге в Гастингс коляска не раз застрянет в этой непролазной грязи. А как прошла твоя поездка? – осведомился Лукас, наливая себе вина.

– То есть помимо жуткой дороги? Признаться, опасения Флетчера совершенно справедливы. А в остальном в этом году я справился с делами гораздо лучше, за что должен благодарить мою умницу жену. Она научила меня, как должен вести себя герцог, сталкиваясь с затруднениями, подобными тем, с какими мне пришлось иметь дело в Кенте. Я уволил управляющего поместьем, нанял другого и сумел привести в порядок записи о расходах – год назад я ни черта в них не понимал. Еще заказал новый жернов для мельницы. Бывали, конечно, моменты, когда я чувствовал себя простым солдатом и бедным родственником, робким и непритязательным, но это случалось гораздо реже.

Лукас не ожидал, что возможность заговорить о своем деле появится так быстро, и поспешил ею воспользоваться.

– Скажи, как умерли ваш дядя и кузены? Боюсь, я совершенно не в курсе того, что с ними случилось, поскольку в это время сражался у Веллингтона.

Раф взял стакан и сделал несколько глотков вина, избегая смотреть на Лукаса.

– Это был несчастный случай. Новая яхта, внезапно налетевший шторм – и все, кто был на борту, утонули. Их тела так и не нашли. Мне написала об этом моя тетка Эммелина, когда я был в Париже.

Лукас почувствовал, что он что-то не договаривает, и, перегнувшись через стол, тихо спросил:

– И никто не видел, как тонула их яхта?

– Нет, никто. А что?

Лукас тяжело вздохнул. Раф был ему другом и ожидал рождения своего первенца. В его семейном счастье сомневаться не приходилось, в чем он убедился за обедом на Гросвенор-сквер. Лукас знал Рафа как храброго солдата и порядочного человека с незапятнанным именем. Но история с гибелью его родственников могла послужить поводом для грандиозного скандала, если о ней заговорит такой грязный интриган, как лорд Фрейни.

– Кажется, мне придется рассказать все с самого начала, – сказал Лукас, знаком попросив слугу принести еще вина.

– Вероятно. – Раф с сомнением посмотрел на него. – Я думал, ты пригласил меня, чтобы попросить руки Николь. Во всяком случае, так решила моя жена. А какое значение имеет то, как погибли мой дядя и кузены?

– Да никакое, Раф. По крайней мере, не должно бы иметь. Но боюсь, я всех нас подставил под удар. Позволь объяснить.

Он начал со смерти своего отца, которую в семье приняли за самоубийство из-за опасения, что его могут казнить как предателя, и быстро перешел к анонимному письму, полученному им год назад. В нем утверждалось, что его отец ни в чем не виноват. Затем он коротко рассказал о том, как целый год пытался найти автора письма – умолчав о своем выступлении против равнодушных сограждан здесь, в Уайте, неделю назад (казалось, с тех пор прошла целая вечность), и о том, как ему предложили сообщить интересующие его сведения в обмен на помощь в одном деле.

– Пойми, Раф, я был полностью готов помочь этому человеку, можешь мне поверить. Ведь мне предложили поведать правду о смерти моего отца, облегчить страдания моей матушки, которая вот уже пятнадцать лет не знает покоя! После кончины отца она перестала выходить в свет, здоровье ее подорвано. Представляешь, Раф, как я радовался, что вскоре смогу рассеять все ее сомнения! Мне хотелось верить тому, что мне говорили! Но вчера вечером, когда дело дошло до услуги с моей стороны, я не смог выполнить своего обещания. Да, не смог – даже ради себя, даже ради матери, которую очень люблю!

Меня это не удивляет, Лукас, ты всегда был человеком чести. А теперь расскажи остальное. Как это касается моих дяди и кузенов?

– И твоей матери, – добавил Лукас, наполняя обоим стаканы.

– Моей матери? Господи, Лукас, неужели мне попросить принести еще один графин?

Лукас быстро объяснил, что ему предложено хранить в тайне намерения обратившегося к нему человека в обмен на молчание того о предположительно подозрительных обстоятельствах смерти герцога с сыновьями. И тогда письма, которые мать Рафа имела неосторожность подписать своим именем, не станут достоянием публики, и вся семья Дотри может не опасаться скандала, за которым последует позорное изгнание из высшего общества.

– И ты веришь человеку, чье имя даже не хочешь назвать?

– Да, он способен на все что угодно, чтобы защитить себя и не дать разрушить свои планы. И еще я уверен, что до тех пор, пока у него есть это оружие – письма твоей матери, – мы не можем быть спокойными.

– Согласен, – кивнул Раф и, нахмурив брови, задумался.

– Я и не сомневался. А, кроме того, меня приводит в ужас то, что он задумал. Собственно, из-за этого я и пригласил тебя сегодня. Он хочет спровоцировать людей на демонстрацию, которая пойдет к парламенту. Представляешь, Раф? А когда они окажутся на Вестминстерском мосту, их будут ждать правительственные войска! И тогда кровь, которая прольется на этом мосту, окрасит и мои руки. Я не сомневаюсь в том, что, если погода не улучшится и урожай окажется таким скудным, как ожидается, мятежи все равно вспыхнут по всей стране. Такое у нас уже случалось. Но это восстание, эту демонстрацию я могу предотвратить.

– Не стану спрашивать, как ты собираешься осуществить задуманное, но я в тебя верю и тоже считаю необходимым всеми силами помешать маршу, чтобы избежать массового убийства.

– Благодарю за поддержку. Но… как я могу что-либо предпринять, зная, что подвергаю тебя и твою семью такому страшному скандалу, подозрению, что ты убил, то есть приказал убить своего дядю и кузенов, чтобы получить право на титул? Чтобы твою мать заклеймили позором?

– Назови мне его имя, – напряженно сказал Раф. Лукас ожидал этой просьбы.

– И что ты сделаешь, Раф? Вызовешь его на дуэль? Я пошел бы с тобой, если бы считал это возможным…

– Да, такой человек найдет тысячу способов уклониться от дуэли. Но как любил говорить мой друг Фитц, не рой яму другому… Сдается мне, что этого незнакомца нужно подтолкнуть к яме, которую он так злобно готовит другим.

– Хорошо. – Вот почему Лукасу так нравился Раф Дотри! – Давай обсудим, как это сделать. Да, но прежде скажу, что я хочу жениться на Николь.

– Правда? – Напряженное лицо Рафа немного смягчилось. – Она уже знает?

– Знает. И отказала мне не то два, не то три раза, я и счет потерял.

Раф кивнул:

– На Николь похоже. Шарлотта рассказывала мне о том, что пришлось перенести Николь и Лидии, пока я был на войне. Лидия быстро привыкла к бесконечным переездам из нашего маленького имения в Уиллоубруке в поместье дяди и обратно… в зависимости от прихоти нашей матушки. Другое дело – Николь. Тетушка Эммелина отказалась от надежды обуздать ее бунтарский характер. Не знаю, да, по правде, и не хочу знать, что еще может выкинуть сестренка, но точно одно – она всем и каждому твердила, что замуж никогда не выйдет. Может; из-за матери, которая так часто меняет мужей.

Лукас решил придержать при себе мнение о причинах поведения Николь, о ее страхах, мнимых или реальных.

– Я действительно люблю ее, Раф. Думаю, что полюбил ее с первого взгляда, и она не перестает восхищать и удивлять меня. Скажу без ложной скромности, что она разделяет мои чувства – хотя скорее откусит себе кончик языка, чем признает это. Я подумывал, не увезти ли ее в Гретна-Грин, чтобы насильно жениться на ней, но надеюсь, что до этого не дойдет. Просто хочу, чтобы ты знал: со мной она всегда будет в полной безопасности.

– В этом я и не сомневался, дружище, – сказал Раф и поднял стакан. – Хотелось бы мне с такой же уверенностью сказать это о тебе!

Сидя в городской карете Рафа напротив него, Николь чувствовала на себе его взгляд и старалась незаметно прикрыть грудь шалью, опасаясь, что он сочтет ее платье слишком фривольным для дебютантки. Но даже родному брату трудно объяснить, что твоя фигура сама диктует тот или иной фасон и никакой, даже самый искусный портной, не в силах замаскировать то, что тебе дано от природы.

Наконец, когда она уже не могла переносить его лукавые взгляды и легкие усмешки, она решительно заговорила с ним со своей обычной прямотой:

– Что тебя так смешит, Раф? Или ты ждешь, что я вот-вот запою?

– Николь! – воскликнула сидящая рядом Лидия.

– Раф? – продолжала Николь, не обращая на сестру внимания. – Так ты скажешь или предоставишь мне самой догадаться, в чем дело? Ну, давай попробую. Шарлотта сказала тебе, что я опять превысила ежемесячную сумму на карманные расходы… Нет, это вряд ли привело бы тебя в хорошее настроение, не так ли? Чему же ты тогда улыбаешься? Не будет ли слишком смело предположить, что мама сообщила тебе, что завтра уезжает в Париж и проведет там, по меньшей мере, год?

– На первое твое предположение отвечу, что я не в курсе, а что касается второго, то такое везение не для нас. Нет, я просто подумал о разговоре, который состоялся у меня сегодня с нашим другом маркизом.

Сердце Николь встрепенулось.

– Он приходил к тебе? Я же сказала, чтобы он этого не делал, а он все равно пришел! И что с ним случилось?

– Он, случайно, не дрожит от страха, когда ты отдаешь свои приказания? – поинтересовалась Лидия, заодно с братом посмеиваясь над Николь. – Нет? В таком случае он невероятный храбрец!

– Пожалуй, стоит обратиться к королю с прошением, чтобы его величество отметил маркиза наградой за храбрость, – добавил Раф.

– О, я вижу, вам очень весело! – выпалила Николь и сердито отвернулась к окошку. – Так знай же, я за него не выйду, а потому мне все равно, что ты ему сказал!

Раф промолчал, а Лидия сделала вид, что роется в своем ридикюле.

Карета медленно продвигалась в длинной цепочке экипажей, направляющихся на раут леди Хартфорд. Не вынеся долгого молчания, Николь спросила:

– Ну? И что же ты ему сказал?

– Ничего, – ответил Раф, и на его лице появилась легкая улыбка, похожая на улыбку самой Николь – по ней она и догадалась, что он смеется над ней. – Он приходил вовсе не для того, чтобы просить разрешения жениться на тебе.

– В самом деле? – Николь впервые в жизни почувствовала, как загорелись у нее щеки. – Ну… Тогда зачем же он к тебе приходил?

– Разве я сказал, что он приходил ко мне? Не думаю. Мы встречались в Уайте. Можем встретиться там снова или где-нибудь в другом месте, поскольку мы вращаемся в одних и тех же кругах. Или ты хочешь запретить мне разговаривать с ним?

Николь насупилась:

– Ты это нарочно сделал! Заставил меня подумать кое о чем, что вовсе не было тем, о чем я думала. Ведь так?

Раф с усмешкой посмотрел на нее:

– Шарлотта права, когда говорит, что у тебя слишком изощренный ум, так что просто невозможно предугадать, к каким выводам он придет! Понять не могу, почему маркиз вздумал на тебе жениться!

– А он ничего и не вздумал. Ты же сказал, что он не просил у тебя моей руки.

– Ах да! Но я не сказал, что он не говорил мне об этом. Как его друг, я должен был бы наставить его на путь истинный, но он был так решительно настроен, введенный в заблуждение, бедняга! А, наконец-то мы добрались!

Он нагнулся и отодвинул засов, но затем чуть помедлил.

– Хочу вас предупредить, что я провожу вас наверх, а потом оставлю, поскольку обещал друзьям партию в вист. Около двенадцати я поднимусь за вами. Тем временем, Лидия, думаю, виконту Ялдингу не терпится услышать твой рассказ о посещении коллекции мраморов Элгина. А ты, Николь, постарайся вести себя учтиво и вежливо, а если тебе это не по силам, то хотя бы сдерживайся, умоляю тебя! Я хочу сказать, когда появится маркиз – а он непременно будет, – не кричи на него сразу, как рыбная торговка, договорились?

Николь обиделась и даже хотела не выходить из экипажа, но это только доказало бы всем ее упрямство, и без того им известное. К тому же Лукас, наверное, уже в особняке, и не могла же она его задушить, оставаясь в карете!

Широкая мраморная лестница, ведущая в зал для приемов особняка Хартфордов, была заполнена гостями, ожидающими появления хозяев. Николь захотелось разогнать всех, потому что они задерживали момент расправы с Лукасом.

Воздух был пропитан смешанными запахами духов и пота, поскольку некоторые особы отдавали предпочтение духам вместо того, чтобы чаще пользоваться водой и мылом. Плюмажи из перьев поникли от духоты, вызванной таким скоплением людей. Все разговоры сводились к обмену замечаниями о том, что хозяева дома, видимо, считают эту давку признаком успеха раута, тогда как самим гостям это начинало казаться грандиозным провалом.

К тому моменту, когда Николь, Лидия и Раф поднялись на верхнюю ступеньку, она успела придумать и забраковать десятки способов встречи с Лукасом. По мере того как шло время, на смену ее злости пришла досада, и, наконец, у нее осталось единственное желание, чтобы он извлек ее из этой толпы и принес стакан лимонада.

Она заметила Лукаса и виконта Ялдинга, как только поднялась на площадку, где гостей встречали хозяева. По лицам молодых людей было видно, что они тоже раздосадованы столь большим наплывом гостей, которые съехались на раут, как на первое вечернее мероприятие, и мечтают только о том, чтобы усесться где-нибудь в уютном уголке и дать отдых ногам. К счастью, леди Хартфорд не стала их задерживать и на приветствие и комплименты рассеянно улыбнулась: «Да, да, благодарю вас, ваша светлость. Проходите, пожалуйста».

– Идем скорее, Лидия, – сказала Николь. Взяв сестру за руку и быстро присев перед лордом Хартфордом, она протиснулась вперед. – Ты видела их? Они уже приготовили для нас стаканы с лимонадом. За такое внимание я готова все простить человеку.

– Значит, ты не будешь отчитывать маркиза за то, что он сказал Рафу о своих видах на брак с тобой?

– Я сказала «простить», Лидия, а не «забыть». Ты не рассердишься, если мы с маркизом на некоторое время удалимся куда-нибудь, чтобы поговорить наедине?

Лидия скрыла улыбку.

– Нет, не рассержусь, ведь он хочет на тебе жениться.

Николь взглянула на свою сестру – кроткую, выдержанную, воспитанную, не способную и мухи обидеть.

– Ты наслаждаешься тем, что я попала впросак, да?

– Не то чтобы наслаждаюсь, но, признаюсь, приятно видеть тебя растерянной. Обычно ты в себе так уверена. Да, кажется, ты всегда умеешь добиться, чтобы все шло так, как хочется тебе. Но теперь, благодаря его светлости, тебе, наконец, придется задуматься, как чувствуем себя мы, простые смертные, далеко не настолько уверенные в себе. Думаю, это может пойти тебе на пользу.

Забыв о жажде, Николь дернула сестру за руку, остановив ее, отчего следовавшие за ними гости едва не наткнулись на них, затем оттащила ее в сторону.

– Ты говоришь так, будто меня нужно бояться, будто я командую всеми. Как же ты уживалась со мной все эти годы?

Лидия горячо сжала ее руку.

– Нет-нет, ничего подобного! Я всегда любила тебя и считала просто замечательной. Ты такая смелая и отчаянная, а я – обыкновенная, скучная особа, которой и в голову никогда не придет выкинуть что-то из ряда вон выходящее.

– Лидия, ты вовсе не скучная!

– Пожалуйста, не спорь со мной, а просто выслушай. Правда, сейчас не время и не место для такого разговора, но, может быть, ты поймешь меня, если я скажу, что мы с капитаном никогда, ни на минуту не оставались наедине. Мы никогда не разговаривали свободно, без свидетелей, хотя оба знали, что чувствует другой. Мы никогда не касались друг друга, ни разу не поцеловались. Он ушел на войну и погиб, и я так и не узнала, что значит быть в его объятиях. Знаешь, как я жалею о том, что не осмелилась на это? Поэтому я никогда не запрещу тебе делать того, чего желает твое сердце.

Увидев слезы в глазах сестры, Николь поняла, что сейчас лучше не объяснять, что она сама не знает, чего хочет ее сердце, знает только, что хочет ее тело. И ее сердце, и тело борются друг с другом, и она понятия не имеет, кто из них побеждает и почему.

– Ты такая умная! – Николь порывисто обняла сестру. – Мне просто повезло, что у меня такая замечательная сестренка!

– Вы только послушайте! – Голос Рафа, подошедшего к ним сзади, звучал удивленно. – Я пропустил что-то очень важное?

– Ничего особенного. – Николь сморгнула выступившие слезы. – Сколько нам здесь оставаться? Ты сказал, до полуночи?

– Шарлотта велела, чтобы вы провели здесь два часа, а потом я должен отвезти вас к миссис Драммонд-Баррелл, чтобы вы поблагодарили ее за приглашения в Олмакс, которые она для вас достала. А пока или тащитесь вслед за этим стадом гостей, или найдите тихий уголок и поговорите с джентльменами, которые, как я вижу, уже идут к нам. Я найду вас здесь. Договорились?

– Добрый вечер, леди, Раф! – сказал Лукас. Они с лордом Ялдингом поклонились и подали дамам стаканы с лимонадом.

– Мы с Флетчером подумали, что прохладительный напиток как раз то, о чем можно мечтать после ужасной духоты на лестнице. Возможно, наши хозяева в восторге от этой давки, но их несчастным гостям она скорее дает представление о том, что значит пересекать Атлантику в третьем классе парохода. Извини, Раф, но тебе придется самому добывать лимонад.

Вечерний фрак удивительно шел Лукасу, он выглядел истинным джентльменом, спокойным и беззаботным, – в отличие от Николь. Поскольку было бы верхом глупости наказывать себя лишением возможности утолить жажду, Николь поблагодарила джентльменов и с наслаждением выпила целый стакан холодного лимонада.

– Благодарю вас. – Она взглянула на лорда Ялдинга, но пустой стакан возвратила Лукасу. Пусть теперь таскается с этим стаканом!

Но, как нарочно, в этот момент из толпы гостей вынырнул слуга с серебряным подносом, и Лукас преспокойно поставил на него пустой стакан и ловко подхватил и передал бокалы с вином Рафу и Флетчеру, не забыв и о себе.

Николь едва скрыла досаду и по-детски решила, что Лукасу не помешало бы иметь хоть один недостаток. Ей было бы приятнее, если бы он был раздражительным или пережевывал пищу с открытым ртом – нет, уж этого она просто не выносила! Ну, пусть хотя бы его улыбка не отражалась так изумительно в его глазах…

– А что, Раф, это было бы замечательно! – услышала она голос Лидии, видимо отвечавшей на какой-то вопрос брата. – Николь, ты согласна?

Застигнутая врасплох, Николь ослепительно улыбнулась и кивнула:

– Да, замечательно. Разумеется. А почему я должна возражать?

– В таком случае, – сказал Лукас, предлагая ей свою руку, – прошу!

Но куда, спросила она себя и оглянулась. Раф уже увлекся беседой с лордом Ялдингом, очевидно совершенно не беспокоясь, что отпустил сестру с… Впрочем, не с каким-нибудь незнакомцем. Неужели все вокруг сговорились против нее?!

– И куда же мы направляемся? – наконец спросила она.

– А вы не слышали? – поинтересовался Лукас, проводя ее под аркой в соседний зал, наполненный гостями.

– Нет. Я была слишком занята, придумывая самый жестокий способ расправиться с вами, – призналась она, стараясь не обращать внимания на суматоху, возникшую из-за того, что довольно полную даму, почти теряющую сознание, с трудом тащили в сторону двое джентльменов. Следовавшая за ними пожилая леди во всеуслышание объясняла, что, если бы ее сестра слегка ослабила свой корсет, она не падала бы в обморок каждые десять минут. – Вы не могли бы объяснить мне смысл всего этого?

– Я думаю, это совершенно очевидно. Здесь не предусмотрено ни пения, ни танцев, не было бы даже комнаты для игры в карты, если бы лорд Хартфорд не настоял на своем. И напитков явно недостаточно. Хозяйка приглашает в два раза больше гостей, чем вмещает особняк, и считает, что ее раут будет иметь успех, если они передавят друг друга или попадают в обморок. А лучше и то и другое.

Настроение Николь улучшалось с каждым словом Лукаса.

– Продолжайте.

– Знаете ли вы, что удачный раут – это вещь особенная! Это такое мероприятие, когда экипажи тянутся цепочкой на протяжении целого квартала, затем наступает долгое, томительное ожидание на лестнице, за которым следует медленное и мучительное продвижение по анфиладам комнат, специально для этого предназначенных, а затем спуск по другой лестнице и снова долгое и тоскливое ожидание вашего экипажа. И цель всего этого – увидеть людей и дать им увидеть себя – кажется, вы сказали, выставить себя напоказ, – а затем явиться на другой вечер, другой раут или бал, и на каждом вы непременно скажете, что только что ушли с невыносимо скучного вечера мистера такого-то, но что же делать, раз вас всюду приглашают?

Слушая его импровизацию, Николь едва сдерживала смех и сообразила, что они спускаются уже по второму маршу лестницы, когда почувствовала на лице дуновение прохладного ветерка.

– Мы уходим?

– Да, именно это вы и пропустили, когда мы принимали решение, как провести вечер, – объяснил он. – Раф встречается со своими друзьями за карточным столом, Флетчер и ваша сестра обсуждают древние статуи и фризы, а мы с вами будем целый час бродить по залам. И поскольку, когда нам нужно будет собраться всем вместе, мы вряд ли найдем друг друга в этой толчее, мы решили порознь добираться до особняка миссис Драммонд-Баррелл.

– Но мы с вами вовсе не бродим по комнатам, а уходим!

– Вы предпочитаете вернуться?

– Вы и без меня знаете!

Они вышли на тротуар и завернули за угол, где в сторонке стоял экипаж маркиза.

Лукас помог Николь подняться, затем забрался сам. Как только он закрыл дверцу, внутри стало совершенно темно, поскольку занавески были опушены, оберегая седоков от любопытных взглядов. В первый раз они оказались вместе в таком месте, где можно было не бояться, что кто-то на них наткнется, постучит в дверь или еще как-то прервет их.

Однако это не вызвало у нее должной радости.

– У нас осталось около двух часов, чтобы я успел сказать вам все, что хочу сказать, все, что нужно сказать, и еще кое-что, чего я предпочел бы никогда не говорить, – заявил Лукас, усаживаясь рядом с Николь. – Сколько времени из этих двух часов займет ваш разнос за то, что я встретился сегодня с Рафом, это дело ваше. Но сначала…

Она сразу поняла, чего он хочет, и уже придвинулась к нему, обняла за шею и подставила губы для поцелуя.

И почему-то вдруг представила себе свою будущую жизнь без Лукаса и его поцелуев.

Она прижалась к нему еще сильнее, зная, что достаточно принять его предложение и тогда ей не придется тосковать о нем, потому что они всегда будут вместе.

Казалось бы, что ей стоит ответить согласием! Она вовсе не такая, как ее мать. Так сказал Лукас, в этом же уверяли ее и Лидия с Шарлоттой. Почему она должна сомневаться в их искренности?

Было так легко поверить, что она любит Лукаса, любит всем сердцем, и что сам он любит ее так же нежно и преданно.

Но Николь уже видела, что могут сделать с человеком страсть и чувственное влечение, видела, как они внезапно гаснут, умирают и какой безрадостной становится без них жизнь.

Ее мать испытывала истинную страсть и влечение к тем двум мужчинам, которых она приводила в дом в качестве своих новых мужей. По выражению Рафа, каждый из них «был прослушан, но до последнего акта допущен не был».

И мать уверяла, что очень их любила – до тех пор, пока не приводила их к себе в постель или к алтарю. «И каждый раз, девочки, это оказывалось все равно, что птица в небе, – говорила она в приступе откровенности, когда снова оставалась одна. – Когда птица попадает тебе в руки, ты вдруг видишь, что на самом деле она грязная и некрасивая, а вовсе не такая прекрасная, какой казалась, когда парила высоко над землей. Люди легко поддаются на эту иллюзию, а когда она разрушается, это приводит брак к гибели».

И пока карета катила по вечерним улицам, Николь прижималась к Лукасу еще теснее, тая в его объятиях, вдыхая аромат его дыхания.

Нет, все-таки она очень похожа на мать. В ней от природы были заложены пылкость чувств и желания, словно дремавшие в ожидании Лукаса. А вот Лидии и в голову не приходило нарушить приличия и уединиться со своим возлюбленным где-нибудь в укромном уголке, она принимала почтительные знаки внимания капитана и с нетерпением ждала его возвращения с войны, как и полагалось девушке ее воспитания. Как с презрительной усмешкой говаривал их дядя, покойный герцог, Лидия была хорошей девочкой.

Итак, сомневаться не приходилось: в отличие от Лидии, Николь была истинной дочерью своей матери.

Замолчи, приказала она себе, когда карета остановилась, и она неохотно позволила Лукасу отстраниться. Он в последний раз поцеловал ее и поправил шаль у нее на плечах.

– Это поможет мне сдерживаться, – сказал он, погладив ее по щеке. – Сегодня вечером мы, наконец, поговорим.

Глава 13

– Где мы? – спросила Николь, когда Лукас помог ей спуститься на землю.

– Мы около конюшен, которые находятся за моим домом на Парк-Лейн. Мне не хотелось, чтобы вас увидели входящей в мой дом без компаньонки.

– Вы становитесь ловким интриганом, – заметила она, когда они прошли по узенькой тропинке и оказались в кухне. – И вы приказали слугам не покидать свои комнаты?

– Должен вам сказать, что обычно я отпускаю их на вечер. Но если вы голодны, я могу кого-нибудь вызвать.

Николь сняла шаль и повесила ее на спинку одного из стульев, расставленных вокруг грубо сколоченного рабочего стола.

– И не думайте! Что бы вы хотели съесть?

– Сказать по правде, больше всего мне хочется отвести вас наверх и провести там с вами хотя бы следующую неделю, но это нереально. Однако, не хотите ли сказать, что вы знакомы с кухней?

Прислонясь к косяку двери, он с легким удивлением смотрел, как Николь сняла с крючка передник из беленого холста и ловко надела его поверх шелкового платья цвета морской волны.

– Если помните, я не всегда была сестрой герцога. Поскольку наша мать умела за неделю растранжирить всю сумму, которую дядя выделял нам на три месяца, нам с Лидией частенько приходилось помогать служанке по дому. Я умею довольно быстро разжечь огонь в плите и сменить постельное белье. Вижу, ваша кухарка содержит кухню в идеальном порядке, так что пищевое отравление вам не грозит. – Она огляделась вокруг. – А где у вас кладовая?

Лукас тоже осмотрел кухню и обнаружил три дверных проема, которые вели бог знает куда.

– Этот дом принадлежал трем поколениям моей семьи. Вас ужасно разочарует, если я скажу, что понятия не имею?

– Вовсе нет. Вы и не обязаны это знать. – Она вышла в один проем и тут же вернулась. – Кажется, этот коридор ведет в комнату экономки, – сказала она и скрылась в другом коридоре.

Поскольку она задержалась, Лукас решил, что она нашла кладовую, и пошел посмотреть, что она будет делать дальше. Ему казалось, что, если бы они вместе дожили до глубокой старости, он и тогда бы не знал, чего от нее ожидать.

Она встретила его приказанием:

– Протяните руки.

Он повиновался, и она вручила ему тарелку с остатками мяса, которые они с Флетчером ели за обедом, и велела зажать под мышкой половину хлебного каравая.

Сама Николь выгрузила на кухонный стол увесистый клин сыра, найденный в кладовой, затем отправилась за посудой. Еще она нашла большой, страшный на вид нож, который передала Лукасу, приказав действовать осторожно, чтобы не поранить палец.

– Будете говорить, когда закончите дело, – распорядилась она.

Когда он нарезал хлеб и сыр, она застелила стол простым льняным полотенцем, налила молока в глиняные кружки и разложила еду на толстые фаянсовые тарелки, которыми, как он догадался, пользовались слуги.

Он понял, что она приготовилась есть на кухне, но решил сказать свое мужское слово. Отыскав деревянный поднос, он поставил на него тарелки и, забраковав два дверных проема, направился в третий, пригласив Николь следовать за собой.

Но та сначала отнесла в кладовку оставшиеся продукты и только потом подошла к нему, так и не сняв фартука, туго затянутого вокруг узенькой талии. Как ни странно, этот нелепый передник придавал Николь такой простодушный и вместе с тем лукавый вид, что Лукасу отчаянно захотелось поцеловать ее.

Но он удержался и повел ее вверх по лестнице в гостиную, где были зажжены все свечи и в камине полыхал огонь. Осторожно лавируя с подносом между двумя диванами, он опустил поднос на столик, где обычно красовался изящный чайный сервиз из тончайшего китайского фарфора. Гордый тем, что молоко почти не расплескалось, он жестом предложил Николь садиться на один из диванов.

– Нет, нет, подождите, – сказала она и подошла прямо к камину, над которым висел большой семейный портрет. – Это вы, не так ли? А ваш отец выглядит таким важным и представительным! А зачем он положил руку вам на плечо? Чтобы принять такую горделивую позу, или он просто удерживает вас на месте, чтобы художник получил возможность спокойно работать?

– В свое оправдание могу только сказать, что в те дни стояла прекрасная погода и мне хотелось побегать со своими собаками по полям, а не позировать на фоне реки. – Лукас подошел и встал рядом с Николь. – Этот портрет писался вскоре после возвращения отца из России и Копенгагена, куда он ездил по поручению нашего правительства. Он отсутствовал больше года и действительно очень гордился своими успехами. На следующий месяц мы собирались ехать в Лондон, где, как говорили, сам король пожелал отметить его за службу. Дело в том, что он помог русскому императору Павлу убедить Данию присоединиться к Лиге вооруженного нейтралитета. Еще поговаривали, что его назначат следующим премьер-министром.

– Ужасно интересно, хотя, должна признаться, я была не очень внимательной, когда гувернантка пыталась вбить мне в голову историю нашей страны. Лидия определенно знает об этой Лиге вооруженного нейтралитета, а я могу сказать только одно: вы должны гордиться своим отцом. И вы поехали с ним в Лондон?

Покачав головой, Лукас взял ее за руку и подвел к дивану.

– Нет. Спустя три недели после того, как был закончен этот портрет, мой отец заперся у себя в кабинете и выстрелил себе в голову.

– О, Лукас! – Николь сочувственно погладила его по плечу. – Какой ужас! – Она снова взглянула на портрет. – А здесь вы все такие веселые и радостные! А что с вашей матушкой?

– Она живет в нашем имении Бэсингсток и никогда не появляется в свете. Бедная мама так и не оправилась после смерти отца. Не следовало бы мне на вас влиять, Николь, но я хотел, чтобы вы увидели этот портрет, хотел, чтобы вы увидели, какими были мои родители. Моему поступку нет извинений, но есть приведшие к нему причины.

Еда стояла нетронутой, пока Лукас рассказывал Николь, что случилось с его отцом. Она держала его за руки, не задавала никаких вопросов, только слушала, поэтому ему легче было говорить.

Когда он умолк, Николь отпустила его руку и уголком передника вытерла глаза.

– И люди действительно поверили, что ваш отец участвовал в заговоре с целью убийства? Но ведь когда императора убили, он уже уехал из России и находился дома, с семьей!

– Да, но были обнаружены какие-то связи, и отца обвинили в соучастии. Его вызвали в Лондон, где он должен был ответить на выдвинутое против него обвинение. Вероятнее всего, его приговорили бы к виселице. Но он не поехал и предпочел покончить с собой, чтобы оградить семью от позора. До прошлого года я считал своего отца предателем и трусом. Я ненавидел его за то, что он с нами сделал.

– Что же произошло в прошлом году?

– Не стану докучать вам подробным пересказом письма, которое я получил, – разумеется, анонимного. По словам автора письма, мой отец был невиновен, и его обвинили только для того, чтобы спасти от суда какого-то другого человека. Но отца все равно осудили бы публично и приговорили к казни. Другими словами, его самоубийство было не трусливым, а смелым поступком человека, желающего защитить свою семью. Весь прошлый год я пытался выяснить, кто автор этого письма и почему он написал мне. Николь прижалась лбом к его плечу.

– Я с ума бы сошла! Как вы вынесли эту пытку неизвестностью?

Она давала ему возможность сказать то, что он хотел сказать. Он обнял ее, набираясь храбрости, потому что после первого трудного признания ему предстояло сказать такое, что могло навсегда отвратить ее от него.

– Вы ничего не едите, – сказал он, отстранив девушку от себя и вставая. Ему нужно было расхаживать по комнате и видеть ее глаза.

– Я уже не хочу есть. Лукас, скажите мне, что считаете необходимым, и ни слова больше. Но прежде чем вы начнете, должна поблагодарить вас за то, что вы уже сказали. Вам это нелегко было. И обещаю вам, я никому ничего не скажу.

И брат считал ее еще маленькой? Нет, Николь не была ребенком. Несмотря на свой юный возраст, она уже знала и понимала, что значат душевные страдания и боль, и это делало ее старше своих лет.

– Благодарю, но, боюсь, то, что мне еще предстоит вам сказать, заставит вас изменить ваше отношение ко мне. Как раз на прошлой неделе мне пообещали назвать имя человека, который обвинил моего отца, чтобы отвести подозрение от себя, и, разумеется, я обеими руками ухватился за эту возможность. Я не колебался ни минуты, не испытывал ни малейших угрызений совести по поводу того, что меня просили сделать. Хочу, чтобы вы это понимали. Я вовсе не горжусь своим поступком, а тем более тем, что невольно вовлек вас в эту историю. Я хочу одного – рассказать вам правду.

Николь расширившимися глазами уставилась на него:

– Я не понимаю.

Он схватил кружку, сделал глоток и сразу поморщился, сообразив, что это молоко, которое он терпеть не мог. Поставив кружку, он подошел к стойке с бутылками и налил себе бокал вина.

– И снова не стану утомлять вас подробностями. Но на прошлой неделе я неожиданно для себя произнес довольно пылкую речь насчет страданий простого народа из-за войны, этой проклятой погоды, скудного питания и высоких цен на зерно. И заявил, что существует огромная вероятность, что в Лондоне и по всей Англии начнутся бунты, если правительство не поможет беднякам.

Николь кивнула:

– Как тем несчастным солдатам, которых мы с вами видели.

– Да, именно. Случайно мою речь услышал лорд Фрейни, нашел меня достойным его целей и предложил открыть имя человека, обвинившего моего отца, за что я должен был помочь ему осуществить его планы. То есть если я выполню его указания, он сообщит мне интересующее меня имя.

Николь ничего на это не сказала, а только закусила нижнюю губку, и он поспешил закончить эту часть своей истории.

Он рассказал, как согласился выступить в роли агента-провокатора, проникнуть на заседание организации «Граждане за справедливость», о которой она знала по листовке, обнаруженной у горничной ее сестрой. Он должен был призвать собравшихся к восстанию, к маршу, чтобы Фрейни и его клика могли провести через парламент более суровые законы, которые помогут держать народ под железной пятой правительства.

И затем он поведал ей самое страшное. Слишком поздно он понял, что Фрейни надеялся использовать его для устранения своего врага. Назвав Лукасу имя человека, который свалил на его отца вину за предательство, и, зная, что Лукас отомстил бы ему, Фрейни избавился бы от того, кто стоял у него на пути, поскольку в его планы входило не столько усиление власти правительства, сколько собственное восхождение к вершине политической карьеры. Он мнил себя вторым Кромвелем, хотя и без благородных намерений последнего.

– А что бы вы сделали, если бы Фрейни выполнил свое обещание, Лукас? Наверняка он рассчитывал, что вы убьете негодяя – что ему и нужно.

– Да, на дуэли. Вероятнее всего, так и было бы. Я не разделяю мнения Фрейни о своих ораторских способностях, но, признаюсь, стрелок я довольно меткий. Понятно, что после убийства того человека мне пришлось бы покинуть Англию, но месть за отца и желание доставить покой измученной матушке того стоили. И я был полностью готов совершить все это.

Осмелится ли он сказать: «Пока не встретил, вас» ? Нет, он не мог возложить на нее такую ответственность. Он сам принял решение.

Николь кивнула:

– Я понимаю, Лукас. На вашем месте я поступила бы точно так же. Некто практически убил вашего отца, и он заслуживает смерти. Разве у вас был другой выход?

– Когда еще мне придется узнать все ваши достоинства, Николь, но уже сейчас я вижу, что вы определенно не робкого десятка, не так ли?

– Да, думаю, вы правы. Я часто говорю, что мне лучше было бы родиться мужчиной. Но не важно. Рассказывайте дальше.

Лукас снова сел рядом и взял ее руки в свои.

– В тот вечер я отправился в «Сломанное колесо», горя желанием выполнить поручение Фрейни, посмотреть на выступления людей, которых он уже внедрил в общество «Граждане за справедливость», заслужить доверие и потом вести другие собрания. Кстати, я убежден, что идея создать эту организацию родилась в воспаленном мозгу самого Фрейни. Я использовал вас, чтобы заставить высшее общество забыть о моей глупой речи и убедить всех, что у меня совершенно другие интересы, а мое сочувствие простому люду было не чем иным, как временным заблуждением. Видите ли, Фрейни считал необходимым, чтобы я не вызывал подозрений, пока исполняю для него эту грязную работу. И вот… вот я и воспользовался вами, чтобы отвлечь от себя внимание.

– И я не возражала, если вы помните. – Николь сжала его руку. – Можете больше ничего не говорить, потому что я, кажется, сама обо всем догадалась. Вы не смогли выполнить поручение Фрейни, ведь так?

– Да, не смог. Даже ради моих родителей, даже ради надежды отомстить за смерть отца. К сожалению, я не подумал о последствиях, осознал это только в «Сломанном колесе». И вот теперь в результате моего легкомыслия нам приходится иметь дело с опасными амбициями лорда Фрейни, – сказал он, кинув взгляд на часы. – Идемте, договорим в карете.

Она встала, но потом спохватилась и, завернув в салфетку нарезанные мясо и сыр, протянула ему сверток.

– Заберем с собой, кажется, ко мне возвращается аппетит. Вы меня очень напугали, я ожидала, что вы скажете нечто такое, за что я возненавидела бы вас.

– Это еще возможно, ведь мой рассказ не закончен. Да, может, вам все-таки снять передник, хотя он вам очень идет?

Она посмотрела на себя и улыбнулась.

– А может, я придумала новую моду? Но я шучу. Шарлотта взяла с меня обещание, что я буду вести себя прилично у миссис Драммонд-Баррелл.

Они спустились в кухню, и через нее вышли к конюшням, где их ожидала карета.

Усевшись напротив Лукаса, Николь весело засмеялась.

– Ваш грум и кучер наверняка думают, что мы не просто так поднимались наверх, не так ли?

– И вам это кажется забавным?

– Конечно. Слуги любят сплетничать о хозяевах, и было бы интересно услышать, как они объяснят легкий беспорядок в кухне. Думаю, в результате составленный ими ваш образ романтического героя может значительно побледнеть!

– Ага, вот почему вы так радуетесь! – сказал Лукас, поняв ее шутку. – Николь! – Он повернулся к ней, но в темноте видел только нежный овал ее лица. – Я еще раз благодарю вас за то, что вы не осудили проступок, который я едва не совершил, но вы еще не знаете последствий моей ошибки.

– Ну почему же! Представляю, как рассердился на вас лорд Фрейни! Теперь, когда он так неосторожно посвятил вас в свои планы – из крайней самоуверенности или странной непредусмотрительности, – он боится, что вы попытаетесь как-либо расстроить эти планы. Вот только как мы это сделаем? Я имею в виду, как мы их расстроим?

– Мы, Николь?

– Ну да, конечно. А иначе зачем вы мне все рассказали? Когда я в первый раз предложила вам свою помощь, вы отказались, но сейчас согласитесь ее принять, не так ли?

– Но вы не спрашиваете, что заставило меня во всем вам признаться?

Она приподняла шторку на окне, и хотя в карете стало лишь немного светлее, теперь они могли видеть лица друг друга.

– Что ж, объясните.

– Во-первых, я прошу вас сообщить мне все, что вам известно о смерти вашего дяди и кузенов.

Она удивилась:

– А почему это вас интересует?

Да, объяснение предстояло не из легких. Выслушав его признание в собственной глупости, она не стала возмущаться, не отвернулась от него, чего он так боялся. Упаси ее боже, неужели она воспринимает эту историю как интересное приключение, которого так жаждала?! Но теперь ему предстоит сообщить о том, в какое положение он поставил всю семью Николь, и ее реакция может оказаться совсем иной.

– Потому что я навлек на вас опасность, потому что Фрейни не идиот и понял, что вы мне не безразличны.

– Вы хотите сказать, он видел, с каким обожанием вы на меня таращились? – изумилась она. – Я не думала, что вы были так убедительны. Но продолжайте.

– Николь, дело серьезное, даже очень! Понимаете, мне Фрейни больше уже ничем не может навредить. Поэтому он грозит погубить вашу семью, если я посмею встать у него на пути, попытаюсь остановить его или сообщу кому-нибудь о его планах. Дело в том, что теперь мне ясно: он не один задумал добиться принятия варварских законов. А это значит, что я могу выдать его кому-то из единомышленников.

Николь внимательно посмотрела на Него:

– Сегодня днем вы виделись с Рафом. Вы не просили у брата моей руки, а поведали ему об угрозе лорда Фрейни.

– Да. Николь, пожалуйста, расскажите, что вам известно.

– Раф вам ничего не сказал?

– Он сказал, что герцог с сыновьями погибли на море во время шторма.

Она опустила глаза, стараясь не смотреть на него.

– Да, так и было.

Лукас почувствовал озноб.

– Странно. Обычно вы лжете очень убедительно.

Она подняла голову, вызывающе вздернув подбородок.

– Раф ни в чем не виноват. Лорд Фрейни подразумевает именно это? Что Раф имеет какое-то отношение к смерти дяди?

– Грозное это оружие – косвенные намеки. Шепотки, сплетни, замечания, сделанные в определенном кругу… Все это я узнал после самоубийства моего отца. Я не прошу вас рассказывать, что произошло. Мне достаточно знать, что существуют сомнения, которые могут поставить Рафа в крайне неловкое положение. И есть еще кое-что.

– Разве этого мало? – спросила Николь, блеснув в темноте глазами. – Как вы могли это допустить? Моя семья…

Карета встала в длинную вереницу экипажей, медленно продвигающуюся к цели. Лукас понял, что у него мало времени.

– Помните наш вечер в Ковент-Гарден? Помните, вы видели лорда Фрейни с вашей матушкой? Николь, их встреча не была случайной! Фрейни дал временную отставку своей любовнице не для того, чтобы… ухаживать за вашей матерью. Он знал о ее репутации и решил использовать ее в своих целях. Фрейни далеко не глуп. Он не доверял мне, поэтому подстраховался на тот случай, если я передумаю и откажусь ему помогать.

Николь заговорила, и голос ее был напряженным и тихим.

– Скажите мне все. Что сделала моя мать? Как она предала нас?

– Фрейни сказал, что располагает письмами вашей матери, порочащими ее честь. – Лукас замолчал, только сейчас подумав, что эти письма могут содержать не только откровенные признания влюбленной женщины. – Николь, вы сказали, «предала нас». Неужели ваша мать могла быть настолько беспечной, что написала своему любовнику о том, что случилось с вашим дядей и кузенами? Какими бы ни были эти сведения?

– Моя мать способна на любой безрассудный поступок, – ледяным тоном произнесла Николь. – И даже хуже. Вы с Рафом думаете, что она писала ему об этом?

– Нет, – в замешательстве ответил Лукас. – Я полагал, что речь идет о любовных письмах… до сих пор полагал. Но если речь в них шла о гибели ваших родственников, то это уже хуже.

– Вы не понимаете. То, что произошло с нашим дядей и кузенами, не имеет к нам никакого отношения, но это может выглядеть, как если бы… – Николь сильно сжала ему руки. – Я еще раз спрашиваю: что мы будем делать?

– Черт, Николь, вы правы. Хотя мне очень не хотелось впутывать вас в это дело, мы с Рафом решили, что без вашей помощи не обойдемся. Теперь больше, чем прежде.

– Какая помощь, говорите!

– В качестве первого шага нам нужно устроить похищение вашей матери.

Николь даже не заметила, как сверток с едой соскользнул у нее с коленей.

– Что?!

Шаг за шагом карета продвигалась вперед, и Лукас увидел, что они находятся уже перед парадным входом в Драммонд-Баррелл-Хаус.

– У нас мало времени, поэтому слушайте внимательно. Пусть завтра Лидия велит упаковать вещи и одежду вашей матери. Горничная леди Дотри с ее багажом должна будет сесть в мой дорожный экипаж, который доставят в конюшню позади дома.

– Лидия тоже будет в этом участвовать?

– Да, не можем же мы привлечь вашу невестку, когда она в таком положении. Раф заверил меня, что Лидия с этим справится, тогда как вы, более смелая и изобретательная от природы – это его слова, не мои, и выражают они комплимент, – займетесь своей матушкой. Вам предстоит выманить ее из городского дома, под любым предлогом отвезти куда хотите, откуда я ее потом заберу. Она должна немедленно покинуть Лондон.

– Но куда же она поедет? Даже если Раф отвезет ее в Ашерст-Холл, он не сможет приковать ее к кровати, и она опять вернется сюда. И примется рассказывать всем и каждому, что вы с ней сделали.

– Раф придумал кое-что получше. Он отправит ее в Италию. Как только все будет готово, мой экипаж с горничной и карета с вашей матерью отправятся в Дувр. Поскольку Фрейни не подозревает, что Рафу все известно, вашему брату придется остаться в городе и следить за ним, а мы с вами позаботимся о том, чтобы уже завтра вечером ваша мать отплыла на материк, как и было запланировано. Ее отъезд развяжет нам руки и позволит заняться Фрейни. Пойдемте, ваши брат и сестра, наверное, уже ждут нас.

– А Лидия уже знает обо всем этом? – спросила Николь, когда дверца открылась.

– Да, ей должен был рассказать Раф. Николь… Мне так стыдно. Ничего этого не случилось бы, если бы меня не ослепило стремление отомстить за своего отца.

– Да. – Она отказалась опереться на его руку и приняла помощь слуги в ливрее. – Я понимаю, что вами двигало, и сочувствую вам, Лукас, правда, сочувствую. Вероятно, я поступила бы так же, как вы. Но скажу вам прямо и откровенно: если с моими родными случится беда, я никогда вам этого не прощу!

Глава 14

Сидя в кресле в модной лавке на Бонд-стрит, Николь смотрела, как ее мать вертелась перед зеркалом во весь рост, примеривая кашемировую розовую шаль и восхищенно рассматривая свое отражение. Вот она набросила один конец на левое плечо и замерла в изящной позе.

Хелен Дотри действительно обладала незаурядной красотой. Николь вспомнила, как девочкой сидела на огромной кровати в Уиллоубруке и наблюдала, как мать расчесывает свои длинные светлые волосы, возится с баночками румян и пудры, отрабатывает перед зеркалом мимику и кокетливые улыбки.

Лидия внешностью пошла в мать – тоненькая и хрупкая, с большими глазами, голубыми и ясными, как летнее небо. Николь, знавшая отца только по портрету над камином, всегда поражалась, почему именно ей достались эти угольно-черные волосы и склонность к полноте.

Иногда мать разрешала дочкам рыться в своей шкатулке с драгоценностями, накидывала на них шали, учила, как двигаться, какие принимать позы… как флиртовать, прикрываясь веером и бросая из-за него застенчивые взгляды. Нарядившись, как взрослые барышни, они с кокетливыми улыбками спускались по изогнутой лестнице навстречу выстроившимся вдоль нее восхищенным слугам, игравшим роль гостей на роскошном балу. В гостиной подавался чай с сахаром и маленькие пирожные.

Мать вызывала у Николь благоговейное обожание.

Но вдруг она неожиданно исчезала, часто даже не попрощавшись, а потом возвращалась с мужчиной, который либо не обращал на девочек ни малейшего внимания, либо, когда они становились подростками, исподтишка щипал их в отсутствие матери. Однажды Николь набросилась на нового «папу» с кулаками, и тогда их с Лидией в первый раз отправили к дяде, герцогу. Потом это повторялось так часто, что слуги стали держать вещи девочек наготове.

Раф сбежал на войну, а сестрам довелось испытать на себе все прихоти и капризы их ветреной матери. Лидия пристрастилась к чтению, настолько погрузившись в захватывающий мир книг, что едва замечала бесконечные переезды и смену обстановки. Задумчивая и тихая, она никому не доставляла проблем, все гладили ее по головке, называли хорошей девочкой и… попросту забывали о ней.

Другое дело Николь. О ней невозможно было забыть! Эта сорвиголова лазила по деревьям, очертя голову носилась верхом на лошадях, дразнилась и с умильной рожицей выкидывала такие фокусы, что взрослые только руками разводили. Она бурно восставала против любых ограничений, ничего не боялась и всегда шла напролом. И главное, никому не позволяла обидеть себя, а тем более – забыть о себе…

– Вам очень идет этот оттенок, – заверила свою мать Николь, хотя ярко-розовый цвет вызывал в памяти раздутое вымя коровы во время дойки. – Думаю, вам определенно стоит приобрести эту шаль.

– Она очень дорогая, – нерешительно сказала Хелен Дотри, но затем повеселела. – Но разве у моего сына герцога мало денег! А ты действительно уверена, что Рафаэль разрешил мне купить все, что пожелаю?

– Да, maman. Он надеется, что этим сможет хотя бы отчасти возместить недостаточное внимание к вам за эти несколько месяцев. Мы, конечно, понимаем, что он был ужасно озабочен делами в Ашерст-Холл и беременностью Шарлотты. А тут еще наш выход в свет… Но Шарлотта внушила ему, что он, прежде всего, должен думать о своей maman.

– Милая девушка! – пробормотала Хелен, передавая шаль приказчику и уже рассматривая красиво разложенные на столике изящные ридикюли, украшенные драгоценными камнями. – Я всегда говорила, что восхищена его выбором невесты.

– Разве? – не удержалась от возражения Николь. – Я ни разу не слышала, чтобы вы так говорили. Зато не раз была свидетельницей, как вы внушали ему, что жениться на особе без титула, когда он может выбрать себе самую знатную невесту, верх глупости.

Хелен метнула на дочь убийственный взгляд:

– Ты ошибаешься, ничего подобного я не говорила. Ты просто вредный бесенок, вот что я тебе скажу!

«Что ж, истинная дочь своей матери» , – подумала Николь и тут же поспешила выбросить из головы эту мысль.

– Простите, maman. Мне кажется, вам лучше взять серебристый ридикюль. Серебро так красиво сочетается с розовым.

– Ты думаешь? Я всегда носила золотистый.

– Да, maman, – натянуто улыбнулась Николь, надеясь, что это не слишком бросается в глаза. – Я знаю.

Леди Дотри небрежно-царственным жестом бросила ридикюль из серебристой ткани со сверкающими камнями в сторону клерка, который услужливо поймал его и, сияя от радости, добавил к груде отобранных нарядов на прилавке. Рафу предстояло дорого заплатить за обман, зато время, проведенное его матерью за покупками на Бонд-стрит, давало Лидии возможность проследить, чтобы вещи Хелен и ее горничной вовремя были собраны к отъезду.

– Эй вы, приказчик! Подайте нам что-нибудь подкрепиться. Мы посидим вот здесь, и потом вы сможете показать нам еще что-нибудь из ваших тканей. Меня особенно интересует французский шелк.

– Вы устали, maman? – спросила Николь, когда та, приподняв юбку, грациозно опустилась в кресло рядом с Николь. Между креслами стоял низкий овальный столик, уставленный изящными табакерками.

– По правде сказать, туфли слегка жмут, – сказала Хелен, выбирая одну из табакерок. – Больше уже никто не нюхает табак, это дурной тон. Но они просто прелестные, ты не находишь?

Николь с ужасом увидела, как мать ловко сунула табакерку за корсаж.

– Maman!

– О, Николь, закрой рот, пока туда не влетела муха! Приказчик ушел за закусками, так что ничего не видел. Впрочем, все это делают… Лучше расскажи мне о маркизе. Все еще не подпускаешь его к себе, да? Я вижу, как он на тебя смотрит, и вид у него скорее голодный, чем удовлетворенный.

– Maman, прошу вас, я не хочу обсуждать маркиза.

– Да, да, конечно, ты притворяешься такой сдержанной и благопристойной. Все это очень хорошо – до поры до времени! Но ты ведь не Лидия, не так ли? Ты больше похожа на меня, чем тебе хочется, – характером, если не внешностью, – и тебя это бесит, я права?

Николь вздрогнула, как от удара.

– Но ты слушай меня, дочь моя, потому что я знаю, что тебе нужно, я понимаю, почему ты не можешь заснуть ночью, понимаю, какие желания терзают тебя. Если ему так уж хочется опрокинуть тебя в постель, советую позволить ему это. Я все хорошенько обдумала и, судя по его репутации, уверена, что если этот человек нарушит твою невинность, то непременно на тебе женится.

– Я же сказала, что не хочу…

Но мать продолжала, как будто не слышала возражений дочери:

– И еще – имей в виду, дорогая, девственность вовсе не добродетель, а всего лишь временное препятствие на пути к наслаждению – во всяком случае, если мужчина понимает в этом толк. О да, как часть сделки девственность имеет значение, но всегда можно заставить мужчину думать, что он получил то, чего уже нет. И ты не пожалеешь, распрощавшись с нею. Бог видит, я об этом не жалела.

Николь вскочила на ноги, чувствуя, как к горлу подступили рыдания. Грубая откровенность матери шокировала ее. Но что еще хуже, Николь испытала некую физическую реакцию на эти безнравственные поучения. Ее вероломная плоть на мгновение снова взяла верх над разумом.

– Вам не следует говорить со мной о таких вещах, – с трудом справившись с собой, заявила девушка, снова усевшись, когда приказчик поставил на стол маленький заварной чайник и две чашки.

– Вздор! Кто еще скажет тебе правду, как не твоя maman? – Хелен наклонилась к ней через столик. – Николь, тебе уже восемнадцать, ты слишком долго раздумываешь. Я только хочу помочь тебе, дорогая. – Она встала и позвала служащего. – Больше мы здесь ничего не берем. Пошлите эти покупки и счет моему сыну на Гросвенор-сквер.

Николь посмотрела на груду свертков, затем на нетронутый чай.

– Нет! То есть мы заберем покупки с собой.

– Зачем это? Завтра они уже будут у меня.

– Но… Но разве вам не хочется пить? Вы же просили чаю.

– Я просила закусок, а этот болван принес чай, – наставительно заметила Хелен. – Этот откровенный разговор с тобой пробудил во мне желание выпить вина. Мы и без того уже всю карету загромоздили покупками, так что эти пусть пришлют к Рафу.

Николь кинула еще один взгляд на множество свертков и решила, что мать и без этой жуткой розовой шали доберется до Италии.

– Ну, хорошо. Думаю, нам пора ехать – как только вы вернете табакерку на место.

– А я надеялась, что со временем ты исправишься, – со вздохом сказала Хелен, вернула изящную вещицу на столик и величественно поплыла к выходу.

Выйдя с матерью на улицу, Николь облегченно вздохнула, заметив на углу Лукаса, который делал вид, что рассматривает витрину ювелирной лавки. Его появление означало, что Лидия благополучно справилась со своей частью плана и его экипаж с горничной и багажом Хелен уже на пути в Дувр.

Настало время отправить тем же путем и саму Хелен.

Николь поднялась в карету следом за матерью и заняла место напротив. Мелькнуло опасение, что ее станет тошнить, если она проведет весь путь до пролива, сидя спиной к направлению движения.

– Знаешь, дорогая, я провела с тобой восхитительное утро.

Николь почувствовала укол совести, зная то, что ее матери только предстояло узнать. Как объяснить это ей? И почему она заранее ничего не придумала?

– Да, утро было очень приятным.

Хелен старательно расправила юбки, чтобы они не помялись.

– Разумеется, я предпочитаю общество Лидии – с нею намного легче, но мне не нравится, когда люди начинают нас сравнивать. Эта свежесть юности, понимаешь? Как удачно, что ты унаследовала волосы отца. Думаю, контраст между светлым и темным привлекает внимание джентльменов, не заставляя их прибегать к сравнению.

И тут в голове у Николь будто что-то щелкнуло.

– Мы не вернемся на Гросвенор-сквер! – выпалила она, не понимая, с чего ей вздумалось проявлять великодушие к этой невыносимой женщине. – Кучер уложил все ваши вещи, захватил вашу горничную и уже находится в пути. Мы везем вас в Дувр, усаживаем на пароход, и вы отправляетесь в Италию, где проведете, по меньшей мере, год, а если не измените свое поведение, то и больше. Раф все уладил со своими банкирами, вам снимут дом, вы будете получать деньги на расходы и все, что вам потребуется.

Ее мать несколько раз открыла и закрыла рот, как рыба, выброшенная на берег.

– Что ты сказала?!

– Вы меня слышали. Вы писали письма! Так вот, больше вы их писать не будете, в противном случае Раф снизит вам сумму на содержание, и вы можете прозябать себе в Италии, пока о вас не позаботится кто-нибудь из нас.

– Да как ты смеешь! Останови экипаж, слышишь?! – Хелен метнулась к шнуру, чтобы подать сигнал кучеру.

Николь быстро оттолкнула мать, так что та упала на подушки.

– Сядьте! И клянусь вам, maman, если вы не будете сидеть тихо и спокойно, я выхвачу один из пистолей – видите, здесь, в кармашке? – взведу курок и направлю прямо вам в голову, чтобы вы поняли, что я не шучу. И тогда вам придется молиться, чтобы у этой кареты были хорошие рессоры и чтобы меня не слишком трясло, а то я могу случайно нажать на курок.

Леди Хелен Дотри, которая уже не раз в своей жизни переживала взлеты и падения, устроилась поудобнее и погрузилась в размышления.

– Ты сказала, письма. Это имеет какое-то отношение к лорду Фрейни, да?

– Вы писали ему письма?

Хелен пожала изящными плечиками:

– Д-да, можно сказать, мы с ним переписывались. Вместе с завтраком мне приносили на подносе его любовную записку с одной розой! – Хелен самодовольно улыбнулась. – Но этот взбалмошный человек попросил меня сжечь все его письма. Ну, разве это не романтично?

– И это все? Вы обменивались только любовными записками?

– Ну почему, не только. Он ведь был близким другом твоего покойного дяди. По-моему, я как-то вскользь упомянула, как ужасно, что он и мои дорогие племянники были убиты…

– Они утонули! – прервала ее Николь.

Хелен улыбнулась:

– Да, так следовало говорить, что я и делала. Утонули. Кто-то мне это говорил.

– Это мы вам говорили, и много раз.

– В самом деле? Я что-то не помню. – Она порылась в своем ридикюле, извлекла маленькую фляжку прозрачного стекла с филигранной резьбой и, отвинтив крышечку, воздела фляжку вверх. – Скверный джин, неразбавленный. Джин, дорогая, проклятие низших классов. Зато он дешево стоит и всегда доступен. Как иначе, спрашиваю я, человеку дожить до конца дня? Остается только надеяться, что Гизель догадалась упаковать несколько дюжин бутылок.

Николь с отвращением смотрела, как мать запрокинула голову и прямо из фляжки влила в себя порядочную порцию крепкого напитка.

– Ну вот, теперь уже лучше, – удовлетворенно сказала Хелен, завинчивая крышку. – Ты сказала, в Италию? Кажется, там говорят на каком-то другом языке?

Две короткие остановки, чтобы подкрепить силы едой, три перемены лошадей – и столько же посещений пивной, чтобы наполнить фляжку, – и к ночи карета Рафа уже остановилась около пристани в Дувре, рядом с экипажем, на дверце которого красовался герб Бэсингстока.

– Ого! Далеко же мы забрались! – воскликнула леди Дотри, не очень уверенно спускаясь на землю. – А где же милый маркиз? Заказывает брачные апартаменты в одном из постоялых дворов, которые мы проехали? Что ж, вполне подходяще для тебя, дорогая!

Николь, занятая мыслями, где может быть Лукас, сделала вид, что не слышит вопроса матери.

С наслаждением потянувшись, она всей грудью вдыхала соленый ветер с пролива, уносящий противный запах джина, и с восторгом рассматривала множество кораблей, застывших у пристани в ожидании ночного отлива.

Вокруг стояли шум, грохот и суета, но заглушающие их грубые крики грузчиков и пронзительный визг чаек будто стихли, когда из-за кареты появился Лукас и прошептал ей на ухо:

– Вы не убили ее? Хвалю вашу стойкость и мужество, дорогая.

– Лукас! – Она едва пересилила желание броситься ему на грудь, попросить его посадить мать на ближайшее судно и дать ей самой обрубить канаты, удерживающие его у пристани. – Где вы были?

– Немного опережал вас на Громе и с вашей Джульеттой в поводу, договаривался на постоялых дворах насчет еды и лошадей. Багаж вашей матери и горничная уже на борту. Боже, что за картина!

Он отошел от Николь и, вскоре удерживая Хелен за плечи, помогал даме сохранять устойчивое положение, стоя на месте.

– Вот вы и прибыли, леди Дотри. Видно, устали от дороги?

– Скорее, она пьяна, – со вздохом сказала Николь. – Я чувствовала себя куда лучше, когда у меня были кишечные колики.

Леди Дотри подняла на Лукаса затуманенный взгляд, улыбнулась и погрозила ему пальцем:

– Даже полный дурак способен сосчитать до девяти, милорд. Что ж, торжествуйте вместе с моей дочерью, я аплодирую вам. Но я – ее мать, хотя она меня не выносит. – У нее задрожала нижняя губа, и по щеке скатилась слезинка. – И у нее есть на это причины.

– Maman, прекратите, пожалуйста.

– Видите? А я всегда желала своим детям только добра! Искренне… Только этого и хотела для них… – Она покачала головой. – Н-нет, неправда. Я всегда хотела добра только для себя, всегда. Но вы женитесь на ней, слышите?

– Да, мэм, таковы мои намерения, – сказал Лукас, и Николь рассердилась и демонстративно повернулась к ним спиной. – Вам пора подняться на судно, миледи.

– Николь, дорогая! Ты не хочешь попрощаться со своей мамочкой? – заплетающимся языком плаксиво выговорила Хелен.

Николь не обернулась, сильно закусив нижнюю губку и сдерживаясь изо всех сил. Резкие порывы ветра трепали и прижимали юбки сзади к ногам.

– Ну, не важно, – произнесла леди Дотри смиренным тоном. – Милорд, вашу руку, если не возражаете.

– С удовольствием, мадам, – поклонился Лукас и обратился к Николь: – Ждите меня здесь, Николь. Я скоро вернусь.

Николь кивнула и словно окаменела. В душе ее царило смятение. Да, она полностью права, что не захотела попрощаться с матерью, с этой дурной, безнравственной, чужой женщиной. Всю жизнь леди Хелен бессовестно пренебрегала детьми, а если вдруг вспоминала о них, то лишь усугубляла их страдания. Теперь к ней подкрадывалась старость, пугающая и вызывающая отчаяние. По мере того как эпоха, которой она так наслаждалась, уходила в небытие, стареющая дама становилась все более жалкой и безрассудной. Эта женщина ничем, ничем не заслужила сочувствия!

И вдруг Николь сорвалась с места и побежала, но не от пристани, а к ней. Она летела сломя голову, окликая мать, и едва успела к тому моменту, когда леди Дотри собиралась ступить на сходни, опираясь на руку услужливого моряка.

Она крепко прижалась к матери.

– Желаю вам… счастливого плавания, maman. – Николь поцеловала мать в щеку.

– Дорогая моя девочка! – Хелен тоже поцеловала ее. – Не волнуйся, у меня все будет хорошо, даже прекрасно… Как всегда! Я буду писать!

– Мама! – погрозила ей шутливо Николь. Леди Дотри залилась своим серебристым смехом.

– Ты единственная, кто меня понимает. Я буду вести себя хорошо, обещаю тебе. Я никогда не хотела причинить кому-нибудь зло.

– Правда, maman, никогда? – Николь сморгнула слезы. – Я люблю тебя, мама!

– Да-да! – Леди Дотри поспешно промокнула глаза кружевным платочком. – А теперь уходи. Прямо передо мной на борт поднялся на редкость привлекательный джентльмен. Я не могу допустить, чтобы он увидел меня в первый раз с покрасневшими глазами! Иди… Твоя maman отправляется навстречу грандиозному приключению!

Глава 15

Лукас молча подвел Николь к карете, поднялся вслед за ней, и кучер тронул лошадей.

Николь забилась в уголок, отвернулась к окну и время от времени тихонько всхлипывала.

Лукас не тревожил ее, отлично понимая, что творится у нее в душе. Нелегко быть дочерью броской красавицы Хелен Дотри, о которой по заслугам злословили в свете. Но мать есть мать, и дети любят своих родителей, даже если те их разочаровывают. Он тоже любил своего отца, хотя одно время считал его предателем своей страны.

Лукас не мог с этим смириться, но не любить отца тоже не мог. Николь не нравился образ жизни матери, но она все равно ее любила. Таковы уж дети, какого бы возраста они ни были.

– Не волнуйтесь за нее, – наконец сказал он.

– Я знаю, что за маму можно не волноваться, она всегда хорошо устраивается. Просто я подумала, что всем нам придется изучать итальянский язык, ведь через год она вернется с новым мужем, на этот раз итальянцем. Она останется единственной, кто не понимает его речь, но для них это не будет иметь никакого значения.

Лукас улыбнулся в темноте кареты.

– Как говорится, amor regge senza legge? – сказал он. – Любовь правит без правил.

– Вот видите, какой вы умница, – проворчала Николь, обхватив себя руками. – Куда мы направляемся? Вы сказали, что при вас Джульетта?

– Да, я думал, что после целого дня, проведенного в карете, вам захочется покататься на свежем воздухе. Лидия распорядилась упаковать для вас кое-какие вещи и в том числе вашу амазонку. Разумеется, мы не будем ехать верхом до самого Лондона, но пару раз можем покататься. Мы можем не торопиться и провести две ночи в дороге. Раф не ждет нас так быстро.

Эти слова заставили Николь повернуться к нему.

– Мама, Раф, вероятно, Шарлотта, а теперь даже Лидия. Почему все только и думают, как бы уложить меня с вами в постель? – спросила она и вздрогнула, как будто только сейчас поняла, что сказала.

– Чтобы избавить вашу сестру от подозрений, ей сказали, что у меня в Кенте небольшое поместье, и она думает, что мы собираемся навестить мою мать, которая приехала сюда из Хэмпшира.

– Раф солгал Лидии?!

– Нет, думаю, это сделала Шарлотта. Но ведь ваш брат и невестка не знают, что вы относитесь ко мне с такой неприязнью. Они по-прежнему думают, что мы поженимся.

– Я вовсе не отношусь к вам с неприязнью, – тихо проговорила Николь. – Я же сказала, что понимаю, почему вы совершили тот поступок… То есть думали его совершить, но не смогли.

– Но я подставил под удар всю вашу семью. Так что я понимаю…

– Понимаете? Вряд ли вы способны понять, не зная того, что известно мне.

Лукас дал ей время закончить мысль, но не дождался и сказал:

– Раф рассказал мне, что случилось в день гибели вашего дяди и кузенов. Теперь я понимаю, почему человек без совести и чести способен представить все в таком виде, будто Раф причастен к их гибели, хотя в это время ваш брат находился в Париже. В лучшем случае может разразиться скандал, от которого никто из вас никогда не сможет оправиться. А в худшем?

– А в худшем Рафа могут повесить. – Она снова отвернулась к окну. – И все из-за меня. Если бы я не согласилась на ваш план, не уверяла вас, что знаю, почему вы просите меня о помощи…

Лукас был потрясен:

– Вы во всем вините себя? Но, Николь, это же смешно!

– Я часто бываю смешной, – со вздохом сказала она. – Но ведь это действительно так, как вы не понимаете? Если бы вы рассказали мне о своем отце, о том, чего от вас требует лорд Фрейни, я бы сразу сказала вам, что вы не сумеете этого сделать. Ни за что, чего бы он вам ни наобещал! Я видела, как вы разговаривали с теми несчастными солдатами. Вы никогда не совершили бы поступка, который вовлек бы в беду таких людей, как они. Вы на это просто не способны.

Лукас подумал о Джонни и его товарищах, которые уже покинули город и теперь находятся в безопасности, но не стал говорить об этом Николь. Это выглядело бы бахвальством. Однако ему нечего было возразить Николь. Он действительно должен был понять, что при своих взглядах не способен стать агентом-провокатором Фрейни.

Но он позволил себе думать, что возможность получить сведения о человеке, предавшем его отца и погубившем его мать, важнее всех других соображений.

– Вынужден признать, что вы правы. Мне следовало послушаться вас, когда вы потребовали, чтобы я рассказал вам всю историю с Фрейни. Думаю, тогда бы я осознал, что ставлю свои желания выше соображений нравственности. Откровенно говоря, меня остановила сама мысль открыться вам.

И тут она снова его удивила, что, видимо, вошло у нее в привычку.

Николь повернулась к нему и… улыбнулась!

– Я всегда права, Лукас, за исключением тех случаев, когда ошибаюсь. Я допустила ошибку, согласившись помогать вам, не зная, почему вам нужна моя помощь.

– Так почему же вы согласились?

– Потому что хотела быть рядом с вами. Я ожидала интересной истории, уверенная, что рано или поздно разгадаю вашу тайну. Я никогда не могла устоять перед тайной. Но главное, мне хотелось быть с вами. Вот, я это сказала! У каждого из нас были свои причины, и мы оба ошибались. И в результате моя мать покидает страну и отправляется навстречу неизвестности, Рафу грозит опасность, и нам с вами предстоит исправить положение, потому что во всем виноваты именно мы. Так что мне кажется, не стоит нам воевать друг с другом.

Господи, что за чудо эта девушка!

– А мы разве воюем?

Она пожала плечами:

– Я воевала. Я ненавидела вас за то, что помогла вам совершить. А разве вы не заметили? Значит, мне необходимо научиться быть более жесткой и непримиримой. О, мы остановились. Вы так и не сказали мне, куда мы едем.

– Мы находимся на Дуврской дороге около постоялого двора «У ворот», отсюда уже недалеко до Кентерберри. По дороге в Дувр я заезжал сюда и заказал для нас две спальни и отдельную столовую. Вы проголодались?

– Невероятно! За весь день я ни кусочка не смогла проглотить, настолько мне было не по себе от того, что я ехала спиной к движению. Вы сказали, две спальни?

– Да, я думал, так будет приличнее. И только теперь сообразил: как мы объясним хозяевам, почему с вами нет горничной или компаньонки? Хотя вся эта история смахивает на захватывающее приключение, нам следует позаботиться о вашей репутации. Так что, видимо, я не так уж искушен в искусстве интриги.

Николь беззаботно махнула рукой:

– О, на этот счет можете не волноваться! Я же говорила, что благодаря давней практике мне ничего не стоит любого обвести вокруг пальца.

– В большинстве случаев, – с улыбкой уточнил Лукас, и вдруг его охватило чувство удивительной легкости и беспечности, что было странно, поскольку им еще предстояло решить проблему с Фрейни и письмами леди Дотри.

– Да, кажется, вам не составит труда разоблачить мои обманы – мне не следовало об этом забывать.

– С другой стороны, признаюсь, что я восторгаюсь вашей изобретательностью. – Грум открыл дверцу, и Лукас предложил ей руку. – Ну-с, вы уже что-то придумали?

– Кажется, придумала. Нам нужно, чтобы все нас побаивались и не задавали лишних вопросов, не так ли? Вот как сегодня в лавке приказчики старались держаться от мамы на почтительном расстоянии. Представьте себе, Лукас, один из них даже спрятался под стол! Да, да, это подойдет! Я буду подражать властным манерам мамы. Когда ей нужно, она бывает столь грозна, что никто и слова поперек не смеет сказать.

Лукас сделал вид, что вздрогнул от страха.

– Спасибо, что предупредили.

– Не за что. Вы уже знакомы с хозяином?

Он покачал головой:

– Нет, я не хотел оставлять лошадей без присмотра, поскольку Гром попытался укусить здешнего конюха, поэтому передал хозяину записку и пару монет. Да, на всякий случай, мы с вами представимся как мистер и миссис Пейн. Сомневаюсь, что здесь знают мой герб, так что мы будем в безопасности.

– Что ж, мистер Пейн, в таком случае я готова.

Николь накинула на голову капюшон и быстро прошла по короткой дорожке к двери большого оштукатуренного строения. Здесь она остановилась и повелительно щелкнула пальцами, что означало, что он должен забежать вперед и открыть для нее дверь.

Лукас мгновенно сообразил, что ему предстоит выступать в роли жалкого мужа-подкаблучника. Вот дерзкая девчонка!

Она величественно проследовала в ярко освещенную свечами прихожую, где хозяин гостиницы у стойки развернул перед Лукасом книгу для записи проезжающих.

Не успел он и слова сказать, как Николь откинула капюшон и с такой брезгливой миной на прекрасном лице оглядела скромное помещение, что он едва удержался от смеха, что могло бы их выдать.

– Так вот какую гостиницу ты выбрал для жены, которой предстоит неделю – целую неделю, муженек! – терпеть общество твоей невыносимо назойливой матери с ее вечно тявкающими моськами! У нее же шагу не ступить, чтобы не наткнуться на одну из этих мерзких собачонок! И ко всему этому ты принудил меня обходиться без горничной. Ее сыпь вовсе не так страшна, чтобы мы оставили ее… Господи, да где мы ее оставили?

– В Смэрдоне, дорогая, – наугад сказал Лукас, и тут в прихожую, очевидно услышав шум, вплыла дородная особа с необъятной грудью и, застыв в дверях, с ужасом уставилась на Николь. – Мы заберем ее на обратной дороге, я обещал ей.

– А мне ты обещал, что твой слуга закажет нам комнаты в лучшей гостинице. По-твоему, это и есть лучшая гостиница, муженек? Мне так не кажется. И ты заставил меня покинуть дом и приятное общество ради вот этого? И только потому, что твоей матери в очередной раз показалось, что она умирает.

– Дорогая, я у нее единственный сын, – смиренно проговорил Лукас, получая огромное удовольствие от игры.

– Х-ха! Удивительно, как твой покойный отец вообще решился когда-то подойти к ней! А вы! – накинулась она на хозяина. – Сколько вы еще намерены держать меня на ногах? Проводите меня немедленно в мою комнату, и чтобы через полчаса ванна была готова. Да, и пришлите мне какую-нибудь прислугу! Вашу жену или одну из ваших дочерей, только не как водится – пустую девчонку с длинными волосами, но с коротким умом. У вас наверняка полно дочерей. Ну? Мою комнату, эй, ты! И поживее!

– Да, мэм! – вскричал перепуганный насмерть хозяин и выбежал из-за стойки. – Мод! Мод! Бога ради, женщина, проводи леди в ее комнату! – Затем он быстро ретировался на прежнее место, переложив все заботы на могучие плечи супруги.

– Я займусь твоим багажом, дорогая, – кротко пробормотал Лукас, глядя, как Николь взбирается следом за женой хозяина по лестнице, надменно вскинув голову, так что было непонятно, каким образом она ухитряется не споткнуться на ступеньках. Лукас готов был аплодировать ей.

– Значит, вы будете мистер Пейн, сэр? – нервно осведомился хозяин, когда дамы ушли, и, выхватив из передника огромный носовой платок, вытер пот со лба.

– Да, видно, это имя[2] дано мне за мои грехи и с каждым годом подходит мне все больше… Но не важно, – быстро добавил маркиз, увидев, как хозяин натужно наморщил брови, стараясь понять смысл шутки.

– Да, сэр. Две спальни и отдельная столовая, верно?

– Да, господи, две спальни. А иначе разве она даст уснуть? – подмигнул Лукас хозяину, как мужчина мужчине, желая загладить неудавшуюся остроту.

– Мне ли уж рот раскрывать… Прошу прощения, сэр. Я хотел сказать, не мне судить, сэр.

Лукас подошел к стойке и, перегнувшись через нее, заговорщицки понизил голос:

– Да, приятель, ловко эти красотки нас надувают! Глядя на них, никогда не подумаешь, какие они на самом деле. А когда, наконец, поймешь, то уже поздно – все, ты уже попался в их сети и женился!

– Если уж на то пошло, сэр, они всегда притворяются не такими, какие есть, вот как я считаю, сэр. Не желаете ли пройти выпить пива, пока мы поднимем ваш багаж в комнату?

– А что, недурная мысль, дружище, – сказал Лукас. – Только скажу вам, она еще больше расходится, когда хочет есть. Надеюсь, мы приехали не слишком поздно и можем рассчитывать на холодный ужин, скажем, через полчаса? У вас есть ветчина? Моя жена обожает ветчину. Только, бога ради, приятель, срежьте жир, иначе она закатит такую истерику, что света не взвидишь.

– Мод проследит за этим. Ваша леди не увидит жира, буквально ни жиринки, сэр!

– Отлично. Пусть принесут поднос в комнату моей супруги. Я… Я выйду на минутку взглянуть на кучера и лошадей.

Лукас сам не помнил, как ему удалось выбежать наружу и спрятаться за угол дома, где он, наконец, разразился хохотом, прислонясь к стене, чтобы не упасть.

Нет, в постоялом дворе «У ворот» их ни о чем не посмеют спросить. Все только и будут думать, как бы не попасться на глаза Николь и, не дай бог, не оказаться вблизи ее комнаты.

После того как жена хозяина помогла Николь вымыть голову и закрепить волосы на затылке, девушка отослала ее, раздраженно заявив, что терпеть не может, чтобы рядом кто-то торчал, когда она принимает ванну. Услышав, как за Мод захлопнулась дверь, она по самый подбородок погрузилась в высокий бак с горячей водой и блаженно прикрыла глаза.

В глубине души она испытывала неловкость за свое наглое поведение, но это была вынужденная мера, невольная вина, которую Лукасу придется загладить щедрыми чаевыми.

Но он был великолепен, улыбнулась она, вынимая из воды большую морскую губку и поливая себя мыльной водой. Он вел себя в точности как робкий, забитый муж, какими выглядели мужья и поклонники ее матери, когда той приходила блажь показать им свою власть.

Конечно, притворяться, ломать комедию ужасно интересно. Но вообще Николь предпочитала быть самой собой. Долго притворяться той, какой на самом деле она не была, довольно утомительно и даже печально.

Рука Николь с зажатой губкой вдруг замерла на месте.

Ей вдруг открылось, что мать всю жизнь играла какую-то роль. Как же она раньше этого не поняла?!

Значит, она попросту не знала свою мать? Но какая Хелен Дотри была настоящей? Прелестной, благоухающей духами молоденькой мамой, весело наряжающей своих маленьких дочек, делая вид, что они собираются на бал? Или женщиной, тяжело переживающей смерть либо расставание с каждым из своих мужей или поклонников, как если бы она глубоко любила каждого из них?

Была ли врожденной та циничность, с какой она запросто рассуждала об интимных отношениях с мужчиной? Или она стала такой со временем, не зная иного способа заставить мужчину обратить на себя внимание, как только уступить его страсти? Только потому, что хотела быть любимой, что жизни себе не представляла без любви…

Ее мать придавала слишком много значения своей незаурядной, яркой внешности, зная, что больше ей нечем привлечь мужчину, ведь первый муж не оставил ей ничего, кроме троих детей и огромных долгов. Понятно, что теперь, когда она вынуждена прибегать к помощи румян и пудры, она старается не появляться в свете рядом с Лидией, такой юной и свежей.

В возрасте шестнадцати лет Хелен выдали замуж за человека, которого она не могла любить, за человека, который ею пренебрегал, бросал в деревне, а сам уезжал в город, где безудержно предавался игре. А потом он умер, семья же оказалась полностью во власти его брата – герцога, который распоряжался деньгами. Этот новый покровитель не испытывал симпатии к молодой вдове и предоставил ей с тремя детьми по-прежнему уединенно прозябать в маленьком обветшалом поместье Уиллоубрук. Так стоило ли удивляться, что она всеми силами старалась по-своему устроить свою жизнь?

Точно так же поступила бы и Николь, хотя и не тем способом, какой выбрала ее мать. Ее мать искала и до сих пор ищет человека, который избавит ее от одиночества, полюбит ее. И Николь, видевшая все это, но не понимавшая сути, решила, что сама она никогда не полюбит, никогда не допустит такой унизительной зависимости от мужчины.

Они были такими разными, мать и дочь, и вместе с тем такими похожими…

– Она боится, – тихонько промолвила Николь, и сердце ее на мгновение замерло, когда она почувствовала, что угадала правду. – Наверное, она всю жизнь боялась снова оказаться одинокой и заброшенной, а потому притворялась уверенной и развязной, только и думала о том, чтобы понравиться, поразить чем-то, чтобы ее заметили и полюбили, чтобы она наконец-то могла стать прежней, истинной Хелен.

Тяжело вздохнув, она уронила голову на край бака.

– Мама, мама, я и представить не могла, не понимала. Мне так стыдно, прости меня, мамочка!

Николь не знала, сколько времени она так просидела, пока не почувствовала, что, несмотря на горящий в камине огонь, стала мерзнуть.

Не успела она встать и потянуться за полотенцем, как из темного угла комнаты донесся какой-то стук и открылась дверь, не замеченная ею прежде.

Она подумала, что это жена трактирщика, но…

– Лукас!

Николь с размаху плюхнулась обратно в бак, уйдя с головой в воду вместе с полотенцем, которое сразу намокло и прилипло к телу, удерживая ее на глубине. Она сердито отдернула его, вынырнула по плечи и прикрылась им.

– Николь? Боже, с вами все в порядке?

Она выплюнула воду и вытерла глаза уголком полотенца.

– Вы с ума сошли! Вы что, хотите, чтобы я утонула?

Она зажмурилась, потому что глаза щипало от мыла и было стыдно, но от нее не укрылись веселые нотки в голосе Лукаса, когда он сказал:

– Если я и хотел этого, то явно потерпел неудачу. Прошу простить меня. Я был уверен, что вы уже выбрались из ванны. Выходя из пивного зала, я видел, как жена хозяина спускалась вниз.

– Я отослала ее, – сообщила Николь, сдув с лица влажные пряди волос, потом потрясла головой, выливая попавшую в уши воду. – Вы где? – Она прищурилась, всматриваясь в темный угол, но его там не было.

– Я здесь, позади вас, – ответил он.

Она ахнула и еще туже стянула на груди полотенце, теперь уже довольная его огромными размерами и глубиной бака.

– Вам известно, что здесь больше нет полотенец? – спросил Лукас.

– А вам известно, что сейчас я хочу только одного – задушить вас!

– Ну, вы меня успокоили. Любая другая женщина на вашем месте упала бы в обморок и действительно могла бы утонуть. Но вам, миссис Пейн, такой бесславный конец не грозит! Вы поразительно отважная девушка.

И он от души рассмеялся. Николь хотелось швырнуть в него полотенцем, но все же не рискнула остаться неприкрытой.

– Вы закончили? – любезно осведомилась она. – Больше вам нечего сказать? Отлично! А теперь отправляйтесь вон и найдите мне другое полотенце.

− Вода уже почти совсем остыла. − Вдруг глаза ее испуганно расширились, и она снова присела глубже в воду. – Что это?!

– Это, женушка, стук в дверь, вероятно извещающий нас о доставке обеда. Мне открыть дверь?

Когда она выйдет из этой импровизированной ванны – если когда-нибудь получит возможность, – она определенно его убьет.

– О нет, не стоит беспокоиться. Пожалуйста, предоставьте это мне, – с издевкой проворковала она.

– Если вы настаиваете! – Он насмешливо поклонился, но все-таки заверил, что она может оставаться в воде и что нет ничего неприличного в том, что муж находится в спальне жены, когда та голая.

– Иначе вы, конечно, не могли выразиться! – пробормотала она, лихорадочно ища выход из положения. Пока что единственное, что пришло ей в голову, – это закрыть глаза, будто эта детская уловка могла сделать ее невидимой. Поняв, что на самом деле это не поможет, она открыла глаза, обернулась и увидела, что Лукас вышел.

Она так замерзла, что у нее зуб на зуб не попадал. А он оставил ее здесь погибать от холода!

Через минуту он возвратился, и она снова поспешила закрыть глаза.

– Я попросил принести обед в мою комнату, – сказал Лукас, подойдя к баку. – А еще принес вам несколько полотенец.

– Вы так гордитесь собой, да? Наверное, ждете от меня благодарности?

Одно из сложенных полотенец упало в воду.

– Лукас!

– У меня осталось еще два. Но – только два. Подумайте об этом, прежде чем снова решите насмехаться надо мной.

– Лукас, прошу вас! – едва выговорила она задеревеневшими губами.

– Я расправлю полотенце, отвернусь, а вы вылезайте и дайте мне завернуть вас в него.

– У меня есть идея получше. Положите полотенце вот на этот стул, выйдите из комнаты, и тогда я вылезу из ванны.

Он усмехнулся:

– Мне больше по душе мое предложение. И прежде чем вы возразите, Николь, помните, что полотенца выдаю я.

– Тогда отвернитесь и обязательно закройте глаза, – стала она торговаться.

– Похоже, мы в первый раз с нашей встречи пришли к общему согласию. Это заставляет меня думать, что возможно все! Хорошо. Только осторожно, не поскользнитесь.

Николь подождала, пока он не развернет полотенце полностью. К счастью, размером оно оказалось с простыню, так что она сможет завернуться в него почти целиком. Как только он отвернулся и зажмурился, она встала и бросилась вперед, на полотенце.

Он сразу обхватил ее, полностью завернув в махровую ткань, потом легко, словно перышко, вынул из воды и держал, не позволяя ее ногам коснуться пола.

– Господи, как приятно вас ощущать, – шепнул он и поцеловал ее за ушком. – Но у вашей кожи вкус мыла!

Она с удовольствием стукнула бы его, но была целиком завернута в полотенце, спеленута, как кокон!

– Поставьте… меня… на пол.

– Да, пожалуй, пора. – Лукас осторожно поставил ее на ноги и отошел в сторону. – Вы сами справитесь?

– Сумею ли я вытереться и одеться, хотите вы сказать? – спросила она, забившись за спинку кровати, дальнюю от камина. – А почему вы спрашиваете? Разве вам самим нужна для этого помощь камердинера?

Он почесал бровь, но она видела его улыбку.

– Туше, моя прелесть. Я жду у себя, когда вы будете готовы. Нам принесли ветчину, причем срезали с нее весь жир.

– О! Я так люблю ветчину, особенно когда она нежная и хорошо прокопченная. – У нее заурчало в желудке, и она испугалась, что он услышал. А она еще была мокрой, замерзшей и стояла в стороне от огня. – Я скоро приду к вам.

Он в шутку отвесил ей церемонный поклон и вышел, старательно прикрыв за собой дверь.

Николь заторопилась.

Босиком она прошлепала по ковру к камину, одной рукой придерживая на себе полотенце, а другой стягивая с волос мокрую ленту, которая удерживала тяжелый узел ее гривы.

Жена хозяина предлагала распаковать ее дорожную сумку, которую принесли в комнату, но Николь отослала ее, опасаясь, что долго не выдержит своей роли и выдаст себя смехом.

Теперь нужно было посмотреть, что из вещей приказала упаковать для нее Лидия.

Она расстегнула ремни, раскрыла сумку и сначала выудила свою амазонку, а за ней утреннее муслиновое платье, у которого – вот досада! – по всей спине тянулся длинный ряд пуговок. Нет, его без посторонней помощи не надеть!

Николь выложила на кровать нижнее белье, затем снова нырнула в сумку, нащупала на самом дне еще какие-то вещи, обрадовалась, извлекла их на свет – и с ужасом уставилась на теплую ночную рубашку и халат.

Это были не ее вещи! Они принадлежали Лидии, которая надевала их только во время болезни, когда испытывала потребность укутаться во что-то теплое и уютное.

Потому что застежка на ночной рубашке доходила почти до подбородка, рукава спускались ниже кистей, а подол касался пола. Это была не рубашка, а настоящий саван!

Но поскольку Николь никак не могла согреться даже после того, как растерлась полотенцем, приходилось выбирать: либо облачиться в этот саван, либо надеть единственный комплект чистого белья и платье, а потом не только просить Лукаса застегнуть его, но и расстегнуть, когда она будет ложиться спать…

– Черт с ним! – вслух решила она и влезла в ночную рубашку с чересчур длинными рукавами, так что из-под кружевной оторочки едва виднелись кончики ее пальцев, затем быстро накинула халат с лифом, вышитым глупыми желтыми розочками.

Николь видела ночные сорочки своей матери и, быстро поняв, что предпочитает ощущение на теле шелка или атласа, придирчиво выбирала себе белье в лавках на Бонд-стрит. Неужели Лидия не могла упаковать ее ночной комплект из желтой рубашки и такого же пеньюара с отделкой из венецианских кружев вокруг ворота, на манжетах и на подоле?!

Иногда ее сестра была такой… такой несообразительной.

Николь приподняла волосы и, чтобы предохранить халат от влаги, накинула на плечи последнее сухое полотенце.

Порывшись в сумке в последний раз, она извлекла маленький ящичек с зубной щеткой, зубным порошком и гребень из черепахового панциря, оправленный в серебро, и принялась расчесывать волосы, рывками расправляя спутанные пряди, так что слезы выступали на глазах.

Наконец, приведя голову в более или менее приличный вид, она быстро перебежала комнату – стараясь не глядеть в зеркало, чтобы не испугаться собственного отражения, – и, не утруждая себя стуком, вошла в комнату Лукаса.

Глава 16

Лукас только что стянул с себя сюртук – и не без труда, поскольку тот сидел на нем как влитой, и он даже пожалел, что рядом нет камердинера, хотя никогда бы не признался в этом Николь.

Для снятия сапог ему тоже пришлось применить специальное приспособление, что было истинным оскорблением для превосходной кожи, но не просить же у девушки помощи после ее насмешливого замечания! Затем он снял жилет, шейный платок и расстегнул на рубашке две верхние пуговки.

Он не стал надевать халат, чтобы не шокировать Николь – достаточно того, что он встретит ее без сапог.

Едва он успел умыться, как услышал скрип двери, ведущей в смежную комнату. Обернувшись, он увидел Николь, входящую с вызывающим видом, будто предостерегая его от легкомысленных замечаний.

И Лукас ничего не сказал.

Он просто рухнул в кресло перед камином и расхохотался.

– Право слово, в жизни не видывал более надежных доспехов! – признался он, разглядывая ее странное облачение, скрывающее стройную фигуру. – Николь, вам достаточно было просто сказать «нет»! Хотя мы с вами находимся наедине, я не собираюсь навязываться вам силой.

– Это халат Лидии, – гневно, сверкнув в его сторону глазами, возразила она и подошла к столу у окна. – Это она говорит вам «нет». А я, кажется, еще не знаю, как это делать. Но если вы не перестанете надо мной смеяться, то я быстро научусь.

– Прошу прощения, – сказал он, вставая. – Позвольте мне помочь вам.

Он снял крышки с блюд. Им подали целую груду нарезанной ветчины, четверть круга домашнего сыра, сливочное масло, хлеб и небольшую тарелку с клубникой, политой сливками.

Николь ухватила за черенок и отправила в рот одну ягодку, с которой упала на подбородок капелька сливок, что вызвало у него невероятное искушение слизнуть ее с нежной кожи.

– Думаю, мне лучше забрать ветчину к себе в комнату. – Она положила несколько ломтиков на тарелку. – Мне нужно хорошенько высушить волосы, а то подушка намокнет, и к утру сырые волосы еще больше спутаются. Они слишком густые, поэтому долго сохнут.

– Оставайтесь здесь, – сказал он, тоже накладывая себе ветчины, добавив еще несколько ломтиков сыра. – Я уже позвонил и попросил убраться в вашей комнате после того, как вы приняли ванну. А затем вы сможете вернуться к себе.

Николь не стала возиться с ножом и вилкой, а просто свернула рулетом и положила в рот порядочный кусок ветчины. Господи, какая очаровательная непосредственность! Она с аппетитом прожевала его и спросила:

– Вы не собираетесь просить меня остаться?

Ну что ей ответить? Если он скажет «нет», то солжет. Если скажет «да», это будет означать, что он пользуется своим преимуществом. Черт, он и без того находится в более выигрышном положении по отношению к ней – он старше, опытнее и, предположительно, мудрее.

– Видите ли, Николь, обстоятельства… – наконец проговорил он. – Сегодня нас свели вместе обстоятельства. Но это не значит, что здесь непременно что-то должно произойти.

Она внимательно посмотрела на него, потом взяла свою тарелку и удалилась к камину. Опустившись на коврике на колени, она поставила тарелку на пол.

– Мне нужно высушить волосы.

Она придвинулась к огню, склонила голову набок, и волнистая черная масса волос свесилась почти до пола. Затем она старательно промокнула волосы полотенцем, отложила его и вынула из кармана большой массивный гребень.

А потом, будто Лукаса и не было в комнате, она стала тщательно расчесывать эту пышную блестящую гриву, то поднимая волосы вверх, то сбрасывая вниз, подставляя их теплу, и тогда сквозь черную завесу ее волос, словно звездочки на ночном небе, просвечивали искорки пламени.

Лукас с замирающим сердцем смотрел, как это будничное занятие превращалось ею в видение, достойное кисти художника.

Она выглядела непорочной девой в этом наглухо закрытом длинном пеньюаре, из-под которого не видно было даже кончиков ее пальцев. И все-таки каждый раз, как она поднимала руки к голове, он видел очертания ее полных грудей, восхищался тем, как мягкая ткань облегает плавные линии ее бедер. Эта девушка обворожительна, как сирена на скале, завлекающая древних моряков на верную смерть.

Он не был Одиссеем с его командой моряков, которые привязали бы его к мачте, помогая устоять против призыва сирен. Он был обыкновенным мужчиной, мечтающим о Николь с тех пор, как на Бонд-стрит она впервые подняла на него взгляд и улыбнулась, лишив его дара речи.

Подойдя к ней, Лукас опустился рядом на колени и забрал у нее гребень.

– Позвольте мне… – сказал он и не узнал своего голоса, едва сознавая, что у нее просит.

Николь снова быстро тряхнула головой, и волосы гладкой завесой упали ей на плечи.

Они были еще слегка влажными и горячими от огня. У него покалывало в кончиках пальцев, когда он медленно погрузил зубцы гребня в эту тяжелую черную массу.

Николь откинула голову назад, вздохнула и едва ли не замурлыкала, как довольный котенок.

– Как хорошо, – блаженно прошептала она. – Рене дергает волосы, поэтому обычно я расчесываю их сама. Но мне нравится, когда это делает кто-то другой. Становится так… так уютно. Может быть, я все же не стану их подстригать.

– Позвольте мне самому догадаться. Кажется, сейчас я должен умолять вас ни в коем случае это не делать, не так ли? – Он вспомнил, что однажды уже просил об этом.

Она откинула голову еще больше, чтобы взглянуть ему в лицо.

– Да, мне доставило бы удовольствие слышать ваши униженные мольбы, потому что вы сами отлично понимаете, что поступили дурно, когда дразнили меня этим полотенцем. Хотя вы ничего не видели.

– Не видел?!

Расческа застряла у нее в волосах, когда она быстро повернула к нему голову.

– Да, не видели! Я уже встала на ноги, но как только вы открыли дверь, то сразу соскользнула… Лукас, перестаньте играть бровями! Это просто по-детски!

– Хорошо, вы правы. К сожалению, я смотрел в другую сторону ванны, и, когда вы окликнули меня, я повернулся и успел увидеть только всплеск воды. Кстати, вы шлепнулись в воду довольно сильно.

Она улыбнулась.

– Правда? Ковер весь намок, он теперь и за неделю не высохнет. Я уже подумала об этом и пришла к выводу, что вам придется дать хозяину очень щедрые чаевые.

– Согласен. Должен же я заплатить им за жестокое обращение со стороны моей сварливой жены!

Она забрала у него свой гребень.

– Погодите-ка. Мне было очень приятно, когда вы расчесывали мне волосы, но так они никогда не высохнут.

Она привстала, повернулась боком и улеглась ему на колени таким образом, что волосы ее накрыли их и свесились на ковер. Потом она вытянула ноги, и халат слегка приподнялся, обнажив ее маленькие босые ступни и щиколотки.

Вид этих изящных ножек оказался более соблазнительным, чем быстрый промельк ее обнаженного тела в ванне. Когда-нибудь он откроет ей эту тайну – когда будет уверен, что она не убьет его за то, что он подглядывал.

– Пожалуйста, подложите полотенце мне под волосы, – попросила она, мило ему улыбнувшись. – О, прекратите так смотреть на меня. Больше вам не нужно их расчесывать. Теперь они сами высохнут, а мы можем спокойно поговорить. Мне нужно рассказать вам кое о чем. Я обнаружила это, когда принимала ванну.

Он продолжал играть с ее волосами, приподнимая их, пропуская густые пряди между пальцами и восхищаясь тем, как мягко они снова падают на полотенце. По мере того как из них испарялась влага, они стали свиваться в локоны, и это чудо завораживало его.

Ох, еще немного, и он уже не сможет сдерживать себя и зароется лицом в эти шелковистые и благоухающие волны!

– Вы ухитрились что-то обнаружить, принимая ванну? Что именно? Рыбку или, может, лягушку? Кажется, кваканья я не слышал. Довольно громкий вскрик, потом бульканье, но определенно никакого кваканья.

– Перестаньте, Лукас! Я говорю серьезно.

Он заглянул в глубину ее дивных фиалковых глаз.

– Да, я вижу. Извините. – Он нагнулся и поцеловал кончик ее носа. – Ну, говорите, что вы там обнаружили.

– Ну… – Она сложила руки и нервно переплела пальцы, словно стараясь успокоиться или набираясь смелости.

– Это… Это о нас?

– Нет, во всяком случае, это нас не касается… Ах, нет, все-таки это имеет к нам какое-то отношение. Видите ли, я… Я поняла, кто я такая.

Рука его замерла.

– Простите?

Она повернулась и приподнялась, чтобы видеть его лицо, потом, как бы желая привлечь его внимание к тому, что хотела сказать, положила руки ему на плечи.

– Лукас, я – дочь своей матери. То есть именно такая, какой меня все считают. Это истинная правда. Но я – не моя мать. Я – это я. И, кажется, наконец-то я довольна собой, такой, какая я есть. И другой я быть не хочу!

Он погладил ее по щеке и взглянул ей в глаза, пытавшиеся понять, как он отреагировал на ее признание. Отсвет пламени ласкал ее лицо с легчайшей россыпью веснушек на нежной коже.

– И я не хочу, чтобы вы были другой, – тихо промолвил он, отчего ресницы ее затрепетали и сомкнутой бахромой легли на щеки, когда он нежно прильнул к ее губам, и они вместе опустились на пол.

Его первые поцелуи не были страстными, он целовал ее легко и ласково, наслаждаясь упругой полнотой ее губ, чистотой и свежестью девичьего дыхания, ароматом только что вымытых волос… Он не спешил, впереди у них была долгая, долгая ночь.

Он угадывал ее возбуждение по тому, как она придвинулась к нему и прижалась всем телом, стремясь познать то, что существовало за пределами ее воображения или о чем слышала.

Один бог знает, что рассказывала ей мать о мужчине и женщине…

Он хотел, чтобы она испытала и почувствовала всю полноту упоительного восторга, какую только способна подарить интимная близость. Но не только это. Николь заслуживала большего.

Ему хотелось, чтобы она поняла: за взаимным обладанием кроется нечто большее, чем просто обмен физическим наслаждением.

И вот он взял ее на руки, отнес в постель, бережно опустил на подушки, опять поцеловал и, отойдя в сторону, разделся и скользнул к ней под одеяло.

Он осыпал поцелуями ее губы, волосы, веки с пушистыми ресницами, шептал на ушко ласковый вздор, успокаивая и одновременно воспламеняя ее.

Потом с поцелуями снял с нее одежды, с восторгом взирая на ее обнаженное божественно прекрасное юное тело. Нежными и страстными ласками он говорил ей, как она прелестна и желанна, как трудно ему, невозможно устоять перед ее соблазнительной красотой.

Он целовал ее в ямку внизу гибкой шеи, и губы его чувствовали биение ее сердца.

Ласкал губами трепетные голубые венки под нежной кожей в локтевом изгибе, вогнутую чашу девического живота, теплое углубление под стройными коленями, высокий свод ее детских ступней.

Эта ночь принадлежала им, и он был полон желания любить в ней все, все до последней клеточки!

Она лежала под ним гибкая и податливая, только беспомощно выдыхала его имя, когда он решался на новую интимную ласку и без слов давал ей понять свое восхищение ее совершенством.

Он приподнялся и слегка раздвинул ее бедра, и она нетерпеливо подалась навстречу ему, и пылающими губами он обжигал ее трепещущее от возбуждения тело, упиваясь восторгом, когда она приглушенно выкликала его имя, сначала изумленно, а затем восхищенно.

А дальше последовало то, что должно было, и эта ночь стала только их ночью, и Николь принадлежала ему, как он желал, а он – ей, как желали они оба.

Сметя все барьеры и запреты, она познала великую тайну и великий восторг и изливала их в ликующих и изнемогающих стонах.

Он же изведал неизъяснимую, неведомую прежде благоговейную нежность к девушке, с доверчивой радостью вручившей ему свою невинность.

* * *

– Попросить, чтобы принесли еще масла? – спросил Лукас, когда они сидели за маленьким столиком у окна и она намазывала маслом толстые ломти хлеба домашней выпечки.

Он набросил на голое тело халат, а Николь надела его рубашку, которая оказалась ей ниже колен. Догорающие угли уже почти не давали света, от свечей оставались одни огарки. В полумраке на белом фоне рубашки резко выделялись черные волнистые пряди, свободно струившиеся по ее плечам и спине. В окна заглядывала темная звездная ночь, и Николь казалось, будто темнота в комнате и за окном окутывала их с Лукасом теплым и уютным покровом близости, воспоминание о которой не изгладится из ее памяти до конца дней.

Николь посмотрела на свой хлеб, щедро намазанный маслом.

– Вы намекаете, что я съела слишком много масла?

– Ну что вы! Вы и фунта не съели.

Она состроила ему рожицу.

– Оно такое вкусное! Я не ела такого свежего масла с того дня, когда мы уехали из Ашерст-Холл Недостает только одного – сахара. Вы когда-нибудь посыпали сахаром хлеб с маслом, Лукас? Откусываешь и сначала ощущаешь сладкий хруст, а потом нежный вкус масла. Мне ужасно нравится есть масло!

Он опять как-то особенно смотрел на нее. Как смотрел, когда они занимались любовью. Словно с легким удивлением и… удовольствием.

– Вы вся состоите из ощущений, не так ли? – спросил он, опустив подбородок на подставленные руки и с улыбкой глядя на нее. – Ощущений солнечного тепла, встречного ветра, восхитительной дрожи возбуждения, когда совершаете отчаянный прыжок на лошади, вкуса еды. Вы от души наслаждаетесь тем, что несет с собой каждый момент. Это замечательно! Я завидую этой вашей способности.

– Потому что сами вы старый и пресыщенный! – пошутила она, отломив еще один кусочек хлеба. – Знаете, кажется, я еще никогда не была такой голодной. Вы уверены, что больше не хотите клубники?

Он откинулся на спинку стула и жестом дал ей понять, что тарелка с ягодами в ее распоряжении.

– Я предпочитаю смотреть на вас… Николь?

Она высматривала самую спелую клубнику, которую собиралась ухватить за черенок, пренебрегая ложкой, как если бы считала, что тогда ягоды будут не такими вкусными. Кроме того, тогда нельзя будет слизывать сливки с пальцев.

– Что?

– С вами все в порядке?

– Со мной? О!

Она опустила голову, пряча загоревшееся лицо. До встречи с ним она никогда не краснела. Но какой он милый и заботливый!

После этой любовной бури – как она всегда будет это называть – он намочил в тазике полотенце и ухаживал за нею, как нянюшка, пообещал, что больше ей никогда не будет больно, что он об этом позаботится.

Ей не хватило смелости признаться, что мать давно уже рассказала ей обо всем этом с шокирующей откровенностью, поэтому она сознавала, что делает, и с радостью на это пошла. Бог мой, ведь никто ее не заставлял приходить в его комнату и тем более оставаться!

Да, они занимались любовью, но это было ее решение. Мать была права: мужчины только думают, что последнее слово за ними.

– Да, Лукас, мне хорошо, и… гм… мне кажется, вы были замечательны, правда.

– Что ж, благодарю, но я не просил вас оценивать меня. Я хотел спросить, вы не возражаете, чтобы мы с вами поженились? Потому что теперь уже не осталось ни малейших сомнений, что…

– Не надо, Лукас! Прошу вас, не надо все губить этим!

– Губить? А что, кажется, вы нашли подходящее определение! Ваша семья, да и общество совершенно справедливо сочтут, что я… гм… погубил вас. Так ведь оно и есть, и вы это отлично понимаете. Николь, бога ради…

Она протянула к нему руки, умоляя замолчать.

– Пожалуйста, Лукас, не читайте мне лекцию. Не воспринимайте то, что между нами произошло, как формальный повод для предложения. Мы оба пришли сюда, понимая и ожидая, что может произойти. Вы не… Вы мне ничего не должны… И, разумеется, не должны на мне жениться.

Он снова расслабился и улыбнулся, отчего она так рассердилась, что невольно стиснула кулачки.

– Еще одно подходящее слово – формальный. Можно подумать, вы эту речь наизусть выучили.

Николь терпеть не могла, когда он угадывал правду.

– Ничего не выучила! – выпалила она и смутилась. – Ну, хорошо, положим, выучила. Но я говорю серьезно, Лукас. Я все время вам твердила, что приехала в Лондон в надежде на приключения. Поверьте, я и думать не могла, что встречу вас и… ну и про все это. Но ехать в Лондон, чтобы принудить кого-то к браку! Это низко и подло! Это отвратительная расчетливость. Я не желаю принимать в этом участия!

– И теперь я стал вашей жертвой, да? Я несчастный, ничего не соображающий алкоголик, которого вы ослепили своей красотой и заманили к себе в сети? Еще немного, и вы скажете, что это вы меня соблазнили.

Она подняла взгляд к потолку.

– Н-ну…

Внезапно он буквально зарычал от хохота, и она вскочила со стула.

– Не смейте! Я совершенно серьезно! Не смейте надо мной смеяться!

Он тоже встал.

– Как же не смеяться, когда вы говорите такие смешные нелепости.

– Моя мать…

– Нет! – вскричал он и сразу стал серьезным. – Об этом мы уже говорили, Николь! Вы сами сказали, что вы – не ваша мать, помните? Уж не знаю, что она понарассказывала вам за всю вашу жизнь, что вам довелось видеть и что, по-вашему, вы знаете о мужчинах и женщинах.

Слезы подступили у нее к глазам, но она прогнала их.

– Она успокоила бы меня, сказала бы, что я могу не сомневаться в том, что вы на мне женитесь…

– Господи! – с ужасом понял он, и всю его злость как рукой сняло. – Вы думаете… Вы думаете, что теперь, когда я вами овладел, у меня пропал интерес к вам. Да? У меня… или у вас ко мне. У кого из нас? Кого нужно считать ветреными и неспособными на глубокую привязанность, Николь, – всех мужчин или всех женщин? Скажите мне. Я хочу знать, что вы думаете, чему она вас научила.

Николь охватили смятение и растерянность. Ей хотелось верить, что он ее любит, что его влечет к ней не только плотское желание. Желание того, что она предложила ему. Господи! То, что она сама ему предложила. Какой мужчина откажется от столь откровенного приглашения?

– Я пойду спать, – сказала она, внезапно ощутив такую слабость, что пошатнулась. – И заберу это с собой. – Она взяла тарелку с оставшимися ягодами и прижала к груди, будто щит.

Лукас потер переносицу носа.

– Да, конечно, ложитесь спать. Действительно, у вас был долгий и трудный день. Это даже лучше, во всяком случае, пока.

– Благодарю вас, Лукас, – тихо сказала она. – Лукас, мне очень жаль.

– Да, я понимаю. Однако, Николь, поверьте, насчет меня вы заблуждаетесь. Но я хочу, чтобы вы сами это поняли. Уже далеко за полночь, и вам нужно отдохнуть. Я постучу к вам в восемь, и мы спустимся вниз на завтрак. Может быть, вы пожелаете прокатиться на Джульетте.

Застрявший в горле комок не давал ей говорить, поэтому она только кивнула и вышла. Оказавшись в своей комнате, она посмотрела на эту дурацкую тарелку с ягодами и отшвырнула ее в сторону, так что та ударилась о стену и разбилась, забрызгав все вокруг сливками.

– Точно так же поступила бы эта ужасная миссис Пейн, – пробормотала она, глядя на испачканные стену и ковер.

Потом она забралась в кровать, спрятала лицо в воротник рубашки Лукаса, чтобы ощущать его милый, такой пьянящий запах… и разрыдалась.

Глава 17

Лукаса разбудили еще до рассвета, принеся письмо, адресованное мистеру Пейну. Помедлив секунду, он сломал печать без герба, догадываясь, что произошло нечто важное, раз Раф послал человека в такую даль.

Поблагодарив хозяина гостиницы и закрыв за ним дверь, он подошел к окну, небо за которым только начинало светлеть, и достал из конверта единственный листок. Он быстро пробежал глазами текст, затем внимательно перечитал еще раз и только потом бросил в огонь.

Его камердинер был бы поражен, если бы увидел, как скоро он умылся и оделся, выбрав куртку свободного покроя для верховой езды, наскоро повязал свежий шейный платок и, даже не поглядев в зеркало, натянул сапоги.

Торопливо пригладив взъерошенные после сна волосы, он подошел к двери в смежную комнату.

– Николь, я иду! – постучав, крикнул он. – Нам нужно срочно ехать.

Он думал, что застанет ее еще в кровати, но она уже стояла рядом в расстегнутой куртке своей амазонки, из-под которой виднелась белая рубашка, и закалывала волосы.

Лукас застыл на месте, с радостным восхищением глядя на юную прелестную женщину, которая этой ночью стала его женщиной, хотя сама не соглашалась это признать. И, несмотря на то, что будущее их было неизвестно, он уже считал себя счастливейшим человеком в мире.

– Выходит, я не ошиблась, – вынув изо рта шпильку, объяснила Николь. – Меня разбудил конский топот, и когда я открыла окно и выглянула во двор, мне показалось, что звали мистера Пейна. Я сразу стала одеваться. А вам лучше было бы причесаться, – с легкой улыбкой заметила она.

Лукасу понравилось, что она нисколько не испугалась, но из-за спешки он решил отложить поцелуи и похвалы на потом. Любопытно, что ей даже в голову не приходило, что один он быстрее добрался бы до Лондона, а ее мог оставить на попечение человека Рафа, который доставил бы ее домой.

Впрочем, он сам только что додумался до этого разумного решения, но сразу от него отмахнулся.

– Раф отправил нам навстречу свою коляску со свежими лошадьми. В этот час дорога на Дувр будет заполнена людьми и повозками. Мы сэкономим время, если оставим свои вещи в моей карете, а сами поедем до первого постоялого двора. Не знаю, как он узнал, но марш на Вестминстерский мост назначен на сегодняшний вечер, а нас отделяют от Лондона больше пятидесяти миль.

Она быстро кивнула, ловко прикрепив к волосам головной убор в виде кивера.

– Понятно. Вам нужно вернуться в город вовремя, чтобы успеть предотвратить этот марш, – сказала она, потянувшись за перчатками. – Прикажите седлать лошадей, я сейчас буду. Да! Как вы думаете, вы сможете достать для меня обычное седло? Мы домчимся быстрее, если мне не придется ехать по незнакомой местности, сидя боком.

В ответ на эту просьбу он мог задать ей много вопросов, но не стал.

– Я посмотрю, что можно сделать. Николь, у вас всего пять минут. Жаль, конечно, что мы не успеем позавтракать, но можем перекусить, когда доберемся до Линстеда, то есть сократим путь на добрых двадцать миль. Потом уже можно будет не так торопиться. А ваша Джульетта продержится?

– До сих пор мы с ней не преодолевали за один раз такое расстояние. Но думаю, она справится, должна справиться.

Времени у них было в обрез, и все-таки он привлек ее к себе и обрадовался, как она сразу потянулась к нему и закинула руки на шею. Губы их слились в поцелуе, и они замерли на несколько секунд, набираясь друг от друга силы и решимости.

– Вы готовы? – спросил он, когда она мягко отстранилась.

Прерывисто вздохнув, она кивнула и спросила:

– А мне нельзя с вами в «Сломанное колесо»?

Он покачал головой:

– Вам и сейчас не следовало бы ехать со мной.

– Но ведь вы не оставите меня здесь?

– Нет. – Он пристально смотрел в ее глаза, надеясь, что она понимает: он ответил не только на этот ее вопрос. – Я никогда вас не оставлю.

Глаза у нее потемнели от прилива чувств, но она только сказала, что встретится с ним на конюшне.

Через пять минут, когда Лукас наблюдал за тем, как на кобылу Николь водружают поношенное седло, купленное им втридорога, к нему подошел хозяин и спросил, не ошибся ли он при оплате счета за услуги.

Глядя в светившееся робкой надеждой круглое лицо, Лукас ответил, что нет, не ошибся, вручая деньги, и хозяин просиял улыбкой:

– Хорошо провели ночь, сэр? Господь любит женщин, какими бы они ни были, если они знают, как подарить мужу счастливую ночь.

Лукас догадался, что спровоцировал эту фамильярность своими вчерашними шутками, но не мог скрыть удивление.

– Прошу прощения?

Хозяин побарабанил себя пальцами сбоку по шее и широко улыбнулся.

– Желаю вам счастливого пути, сэр, а вашей матушке быстрого выздоровления, – сказал он, повернулся и быстро зашагал к дому, фальшиво напевая какой-то мотивчик.

Лукас поднес руку к горлу, вспомнив, что повязал шейный платок наспех, не посмотрев в зеркало, прикрыл ли он место, где остался след от страстного поцелуя Николь.

Приподняв платок выше, он отправился искать человека Рафа, чтобы приказать ему забрать их багаж и возвращаться на Гросвенор-сквер.

Понимая, что ждет его впереди, не совсем уверенный в своей решимости, он рассеянно насвистывал.

Николь вышла из двери для слуг, с сожалением покинув кухню, где так аппетитно пахло только что испеченным хлебом, но ей тоже не терпелось поскорее отправиться в путь.

Мысль, что она опять будет наедине с Лукасом, и радовала ее, и смущала. К этим чувствам примешивалось еще что-то непонятное, но она решила сейчас не ломать голову, иначе весь день только и будет вспоминать прошедшую ночь и жалеть о пропавшей из-за спешного возвращения в столицу второй ночи.

– Эй, ловите! – весело крикнула она Лукасу, который стоял спиной к ней.

Он быстро обернулся и успел поймать брошенное ею сваренное вкрутую яйцо.

– Где вы его взяли?

– Ну не снесла же я его, если вы это хотели спросить, – ответила она, отчего лакей в ливрее Ашерстов прыснул в кулак и незаметно ретировался в конюшню. Но Николь знала Феликса с раннего детства, поэтому ничуть не смутилась, да и он не слишком удивился ее дерзкой шутке.

Она уже съела в кухне два яйца и с удовольствием смотрела, как Лукас в два счета умял свою порцию.

– Ах ты, моя дорогая Джульетта! – ласково пропела она, доставая из кармана две морковки, одну для своей любимицы, а вторую для Грома. – Ну как, вы уже подружились, а?

– Вряд ли сведения о его поведении вас обрадуют, – усмехнулся Лукас. – Могу сказать одно: карман мой скоро совсем истощится, если мне придется и дальше платить за сварливых жен, поношенные седла и за доски, которые Гром выломал в стойле, стремясь добраться до Джульетты.

Николь засмеялась и подошла к помосту, установленному специально для наездников. Юный конюх, ошеломленный ее красотой, почтительно помог ей подняться и сесть в седло. Она сразу ощутила легкий дискомфорт, но не подала виду, сунула ноги в стремена и сделала мальчику знак бросить ей поводья.

Лукас уже сидел на своем жеребце и вопросительно взглянул на нее.

– Вам… удобно? – спросил он.

– Да, отлично, благодарю вас.

– Выглядите вы замечательно, – улыбнулся он, и Николь сразу стало действительно удобно. – Только никакого галопа, нужно поберечь лошадей.

Джульетта уже нетерпеливо гарцевала на месте, цокая копытами по утрамбованной земле скотного двора.

– Это вы скажите Джульетте. Вы знаете направление?

– Да. Примерно милю проедем по этой дороге, а потом свернем в сторону. Готовы?

Николь глубоко вздохнула и кивнула:

– Готова!

Ей было известно, что хорошая лошадь – а Джульетта и Гром были не просто хорошими, а превосходными лошадьми – способна покрыть за сутки расстояние в сто миль. Это означало, что они с Лукасом требовали от своих скакунов не так уж много, намереваясь проехать всего двадцать миль.

Другое дело, если бы им пришлось ехать верхом на протяжении всего расстояния до Лондона. Ночью Лукас почти не спал. Она знала об этом, потому что и сама не могла уснуть и долго лежала и слушала, как он неустанно расхаживает по своей комнате.

Когда они доберутся до коляски Рафа, нужно будет предложить ему поспать, отдохнуть перед тем, что ожидает его вечером.

А тем временем она может придумать, чем ей заняться, пока он в «Сломанном колесе» попытается уговорить выслушать себя недовольных правительством людей. Она уже точно знала, что не станет сидеть дома и, не находя себе места от тревоги, ждать его возвращения на Гросвенор-сквер, как положено девушке.

Некоторое время они медленно продвигались по дороге, как и предсказывал Лукас, забитой потоком людей с повозками, спешащих в Дувр, а затем свернули и помчались по еще не засеянным, топким после затяжных дождей полям. Кое-где из земли торчали жалкие всходы прежнего посева, при одном взгляде на которые на душе становилось тоскливо и печально.

Когда они оказались на широком пространстве, Николь послала Джульетту вперед и поравнялась с Лукасом.

– Я даже не представляла, что все до такой степени плохо, – со вздохом сказала она. – Почему здесь было так мало солнечных дней вроде сегодняшнего?

– Из-за этого проклятого вулкана с его пеплом мы радовались и тем редким хорошим дням, что нам выпадали, – ответил он, переведя лошадь на шаг. – Николь, что мне сказать в таверне? Этих несчастных людей не проведешь. Они знают, что прекрасными словами и обещаниями сыт не будешь.

– Скажите им правду.

– Насчет вулкана? Вряд ли это их заинтересует.

– Нет, зачем? Скажите им, что существуют люди, которые бессовестно пользуются их бедственным положением ради достижения своих корыстных целей. Что эти люди провоцируют их на выступление против правительства, которое только побудит его принять новые, еще более суровые законы, дав тем, кто рвется к власти, возможность еще сильнее притеснять народ.

– Другими словами, вы хотите, чтобы я предстал перед толпой недовольных и отчаявшихся людей, вооруженных пиками и вилами, для храбрости опрокинувших не одну кружку эля, и заявил им, что все они – наивные простаки. – Он обернулся к ней и улыбнулся. – А вы будете плакать на моих похоронах?

– Это не смешно! – подавив страх за него, сердито отрезала она. – Вы думаете, они не поверят вам, когда вы скажете им правду?

– Нет, конечно, поверят. Но подумайте, Николь, эта правда вызовет у них только больше злобы и ненависти. Во всяком случае, у меня самого это вызвало бы такую реакцию.

– Что ж, тогда… пусть они обрушат свою ненависть на того, кто этого заслуживает.

Лукас как-то странно посмотрел на нее:

– Да… Пожалуй, это то, что нужно. Нужно будет подумать над вашей идеей. А теперь прибавим скорости!

К двум часам дня они уже дважды останавливались, чтобы сменить лошадей, и Николь и думать забыла о том, чтобы подремать по дороге.

Кучер то и дело настегивал лошадей, так что было просто чудом, что они с Лукасом не упали с сиденья.

Устроившийся на крыше кареты грум Бэсингстоков снова и снова дудел в рожок, предостерегая встречные экипажи. Сначала звук рожка очень понравился Николь, но через некоторое время только лишний раз напоминал, что ее желудок не приспособлен к резкой тряске в карете.

Прижимаясь к стенке кареты, на поворотах она изо всех сил цеплялась за свисающую ременную петлю и смотрела в окошко, как карета проносится в каком-то дюйме от края канавы, потом оборачивалась взглянуть на Лукаса, который крепко спал в другом углу кареты.

Вытянув длинные ноги на противоположное сиденье, одну руку он просунул в петлю, чтобы она удерживала его на месте, а потом сложил обе руки на груди, сдвинул шляпу на нос и вскоре уснул, как невинное дитя!

Зато он проспал и не видел, как она попросила кучера остановиться и выскочила на обочину дороги, где ее вырвало едой, которой их накормили в последнем трактире. Жена трактирщика подала ей напиток, от которого во рту остался приятный вкус мяты, но даже это не успокоило ее многострадальный желудок. Внутри оставалось ощущение пустоты, в которой ее желудок мотался взад-вперед, и Николь решила, что больше никогда, даже под дулом пистоля, не возьмет в рот баранину.

– Лукас! Вы спите? – Она вытянула руку и не очень вежливо ткнула ему в ребра. – Лукас, вы спите?

– Видимо, теперь уже нет, – пробормотал он, выпрямился и, сняв шляпу, бросил ее на противоположное сиденье. – А что, случилось что-нибудь?

Да, случилось, – язвительно усмехнулась она. – Как вы можете спать?

Он потер лицо, прогоняя сонливость.

– Ну, если вы не знаете, как это делается, то я готов вам рассказать. Во-первых, я закрыл глаза…

– Перестаньте дурачиться!

– Хотя нужно было еще заткнуть уши ватой, – сказал он и поспешно выставил вперед руки, защищаясь от очередного тычка в ребра. – Позволительно ли мне будет напомнить, что это вы советовали мне немного поспать?

– Это когда я думала, что тоже смогу заснуть. Но мне это не удалось, и я считаю ужасно невоспитанным с вашей стороны спать, когда я не сплю.

– А, кажется, я догадался. То есть я должен одновременно с вами ощущать голод, правильно вас понимаю? Радоваться, когда вы радуетесь? И грустить, когда вы грустите, ну и так далее, да?

– И умереть, когда я вас убью! – невольно рассмеялась Николь. – Ну ладно, продолжайте спать. А я просто посижу и подумаю, как вам остановить марш на парламент, чтобы вас не растоптали сами демонстранты – если они не растерзают вас еще в «Сломанном колесе». Так что вы ни о чем не беспокойтесь.

– Идите ко мне. – Он протянул ей руку.

– Нет, вам меня не соблазнить. Вам же предстоит очень серьезное дело, поймите это!

– И я обещаю вам, что отнесусь к нему не менее серьезно, чем Раф.

Она удивленно воззрилась на него:

– Раф? Он что, идет с вами?

– Да, насколько я понял. Все произошло слишком неожиданно. Мы с Рафом думали, что у нас достаточно времени. Вы же понимаете, что, если нам удастся сорвать сегодняшний поход на парламент, Фрейни разозлится еще больше. А мы должны остановить не только этот марш, но и Фрейни. И как можно скорее, желательно сегодня ночью, пока он не пустил в ход письма, которыми так неосторожно снабдила его ваша матушка. Пока он ничего не подозревает и чувствует себя уверенно, считая, что у него на руках козырная карта.

– Так оно и есть, – с досадой кивнула она.

– Да, дорогая, письма у него в распоряжении, но вопрос в том, готов ли он без промедления передать их газетам? Я тщательно это обдумал и считаю, что не готов. Если он разыграет свою карту, то есть эти письма, у него не останется других рычагов, чтобы заставить меня хранить молчание о его планах.

– Но Раф…

– Да, я понимаю. Если он все-таки решит ее разыграть, тогда предметом сплетен станет Раф, на него будут смотреть как на вероятного убийцу ваших ближайших родственников. Но историю с моим отцом уже поздно вытаскивать на свет, и Фрейни это понимает. Он угрожает Рафу и всей вашей семье, что развязывает мне руки и дает возможность информировать лордов Ливерпуля и Сидмаута о том, что мне известно о его планах.

– Вы хотите обратиться прямо к премьер-министру и министру иностранных дел?

– Да, разумеется. И мне остается только надеяться, что они не участвуют в этой затее Фрейни с маршем на парламент. Ну а теперь, пожалуйста, идите ко мне, Николь!

Она предостерегающе выставила руку.

– Вы правы. И лорду Фрейни проще было бы убить вас, и дело с концом.

Лукас изумленно уставился на нее:

– Не дай мне бог сделать вас своим врагом!

– Но это же логично, Лукас! Вы должны это понимать! Или вы уничтожите Фрейни, или он – вас!

– Я это понимаю, моя прелесть, только по наивности своей надеялся, что вы это не понимаете.

Она скользнула в его сторону, чему невольно помог кучер, совершив крутой поворот на изгибе дороги, и оказалась в объятиях Лукаса. Она давно этого хотела.

Казалось, он и сам это знал!

Прижавшись щекой к его камзолу, она сказала:

– Теперь лорд Фрейни никогда не назовет вам имя человека, предавшего вашего отца. Вам и вашей матери достаточно просто знать, что он невиновен в преступлениях, в которых его готовились обвинить?

– Да, думаю, достаточно. Когда он умер, ходили только смутные слухи о неких подозрениях, о его участии в убийстве русского императора открыто никто не говорил. И, впервые появившись в Лондоне, я изредка ловил на себе косые взгляды, слышал обрывки каких-то намеков, но дальше этого не пошло, и я был принят в свете. Общество кормится скандалами, оно без них жить не может, как младенец без материнского молока, но одна скандальная история быстро сменяется другой, а с ней возникает и новая тема для досужих сплетен.

– После смерти моего отца прошло уже много времени. И вся эта история по-настоящему тяжело коснулась только мамы и меня. Так что, как бы мне ни хотелось узнать, кто именно повинен в гибели моего отца, думаю, лучше оставить все как есть и пусть прошлое остается в прошлом.

Николь прижалась к нему еще теснее.

– Вы хороший человек, Лукас, и хороший сын. Когда моя мама вернется из Италии, я тоже постараюсь быть ей хорошей дочерью. Но, зная себя и тем более маму, я сомневаюсь, что когда-нибудь между нами воцарятся добрые отношения и взаимопонимание. Во всяком случае, такая гармония способна продлиться не больше двух недель.

Она подняла взгляд на Лукаса, увидела его улыбку и сама улыбнулась, довольная, что сумела отвлечь его от грустных дум.

Он опустил голову и прошептал ей на ушко, приятно щекоча кожу губами:

– Я хочу любить вас… Я заснул сразу, как только мы отъехали от постоялого двора. Как вы думаете, сколько времени мы уже едем?

Она уткнулась ему в камзол, пряча зардевшееся лицо.

– Не знаю, не очень долго. Не больше четверти часа.

Он подвинулся и опустил шторку на ближнем оконце. Затем повернулся к ней, и она увидела его глаза, подернутые дымкой страсти.

– Значит, до следующей остановки у нас не меньше часа. Вы говорите, что любите приключения. – Он нагнулся вперед и задвинул шторками дальнее окно. – Так давайте рискнем!

Не успела Николь ахнуть от неожиданности, как он подхватил ее и усадил боком себе на колени, затем, не отпуская ее, нагнулся, прикрыл остальные окошки, и внутри стало совсем темно.

И в этой таинственной тьме вновь совершилось то, что от века происходит между мужчиной и женщиной, которых неудержимо тянет друг к другу. И не было предела их упоительным восторгам и нежности, и не было для них ни прошлого, ни будущего.

Каждый поворот колеса неотвратимо приближал их к Лондону, но здесь были просто мужчина и женщина, какими их сотворил Господь, и время остановилось, превратив то, что ожидало их в конце пути, в нечто призрачное и бесконечно далекое…

Глава 18

Лукас уселся напротив Рафа, и лакей поспешил поставить на столик еще один бокал вина.

– А ты довольно быстро добрался, – сказал Раф, поднимая свой бокал в знак приветствия. – И выглядишь чертовски здорово. Думаю, это следует отнести на счет моей сестры.

– Мне с твоей сестрой вскоре предстоит серьезный разговор, очень серьезный, – отвечал Лукас, окидывая взглядом малолюдную клубную гостиную. Из-за ссоры Джорджа Браммеля с принцем-регентом и его огромных долгов Уайт-клуб утратил большую часть своей привлекательности и клиентов.

– Вы провели с ней около двух дней. И у вас не нашлось времени поговорить?

– Она по-прежнему намерена отказать мне.

Раф засмеялся:

– А ты ожидал иного? Если верить моей жене, Николь никогда не скрывала своего решения не выходить замуж. Я думал, ты сумеешь найти к ней подход. Клятва в вечной любви и верности способна многое изменить. Во всяком случае, так утверждает моя женушка.

Рука Лукаса с бокалом замерла в воздухе.

– Боже милостивый!

– Ты что, не говорил ей этого?!

– Я… Ну конечно, я… – Лукас запустил пальцы в волосы, как будто это могло помочь ему вспомнить. – Кажется, говорил. Да, да, конечно, говорил. В какой-то момент…

– Я далек от мысли критиковать тебя, но если ты и сказал, то, видимо, выбрал момент не самый подходящий, если сам не можешь вспомнить.

Лукас отставил нетронутый бокал, хотя мечтал о том, чтобы добраться до клуба и снять напряжение за столом, и встал:

– Мне нужно идти.

– Сейчас? Сядь, Лукас. Я только подшучивал над тобой. Хотя не мне это делать, поскольку сам я не могу похвастаться умением ухаживать за любимой женщиной.

– Но, Раф, ты не понимаешь! «Выходите за меня замуж» – это я говорил ей раз сто. Черт! – Он растерянно покачал головой. – Но почему я не признался Николь в любви?! Не понимаю… Ведь тебе же я сказал, что люблю ее!

– Да, припоминаю. Это было очень трогательно, и, конечно, я всегда буду ценить твое доверие и откровенность.

Лукас резко опустился на стул.

– Раф, это не смешно.

– О, здесь ты ошибаешься. Если бы ты видел себя моими глазами! Я пытался предупредить тебя. Николь… Понимаешь, моя сестра девушка особенная.

– Она просто невозможная… Мне нужно поговорить с ней. Сколько у нас времени?

Раф бросил взгляд на каминные часы.

– Финеас… Ты знаешь, это мой камердинер. Так вот, он сказал, что люди собираются в «Сломанном колесе» в восемь вечера, а сейчас уже больше шести. Да, и если тебе интересно, как я узнал, что марш решили провести именно сегодня, то этим мы обязаны Финеасу, который до того, как решил связать свою судьбу со мной, служил посыльным на Боу-стрит. Он не утратил способности быстро найти выход из сложных лабиринтов Уотерфолла, что не мешает ему быть превосходным камердинером. Взгляни хотя бы на мой шейный платок. По-моему, он выглядит довольно прилично, ты не находишь?

– Раф, я совершенно не выспался, так что иди ты к черту со своими нарядами! Мне необходимо поскорее поговорить с Николь. Давай лучше продолжим наш разговор. Сколько их там будет?

– Извини. По прикидкам Финеаса, демонстрантов наберется больше сотни. Из них только небольшая часть имеет хоть какое-то оружие. Все полны решимости пройти колонной по Вестминстерскому мосту и прикрепить плакаты со своими требованиями прямо к дверям парламента. Если твои предположения верны и Фрейни уже поднял на ноги гвардию, то просто не знаю, как нам удастся избежать бойни.

– Так как нам остановить их?

– Ну, лично я не в состоянии вызвать в воображении радужную картину, где мы с тобой внезапно врываемся в таверну и заявляем, что все собравшиеся – наивные простаки, которых водят за нос агенты-провокаторы, подосланные правительством, чтобы спровоцировать их на мятеж. Мне это представляется отличным способом заставить людей перерезать нам глотки.

– Примерно так же я ответил на вопрос Николь, что будет с нами. И она сказала, что если уж люди возмутятся, то пусть обрушат свой гнев на того, на кого следует.

– Гмм… Разумно. Только как этого добиться?

Опершись на стол, Лукас нагнулся к нему и зашептал:

– Есть у меня одна идея…

* * *

Николь открыла один глаз, услышав, как заскрипела дверь, ведущая в ее спальню, и увидела осторожно входящую Лидию.

– О, я не знала, что ты в ванне, – смутилась она и хотела уйти, но Николь остановила сестру.

– Ничего страшного, – сказала она, подняв голову с края ванны. Блаженствуя в горячей воде, она отчасти пребывала в дреме, отчасти размышляла о вселенной и о том, какое место она в ней занимает. – Я уже начинаю к этому привыкать.

– Что ты имеешь в виду? Впрочем, не важно. Мне жаль, что меня не было дома, когда ты вернулась. Герцог Малверн уговорил меня погулять, пока стоит хорошая погода. Мы с ним посетили Тауэр, но времени на осмотр было немного, потому что я торопилась домой, чтобы встретить тебя из поездки.

– Говоришь, была с герцогом? Значит, ты к нему переменилась? И твоя ненависть к нему прошла?

Аккуратно расправив юбки, Лидия опустилась на стул, обтянутый полосатым ситцем, где обычно сидела, когда заглядывала в спальню Николь. Ее движения покоряли врожденной грацией, в противовес манерам матери, в которых угадывалась некая принужденность. При внешнем сходстве с родительницей Лидия отличалась от матери внутренним благородством. Ничего удивительного, что Хелен старалась избегать сравнения с дочерью.

– Я никогда не испытывала ненависти к его светлости, – не глядя сестре в лицо, сказала Николь. – Он человек очень… очень приятный и порядочный. Думаю, скоро он обручится со своей дальней кузиной мисс Харбертон. Она очень красивая и такая же темноволосая, как ты. Мама сообщила мне об этом вчера утром, до вашего отъезда.

Николь встала во весь рост и потянулась за огромным полотенцем, которое нагревалось перед камином.

– А как об этом узнала мама? – поинтересовалась она, уловив в голосе сестры нотку грусти.

– Специально я не спрашивала. Она сразу догадалась бы, что мне это не совсем безразлично. Так вот она сама объяснила мне, что такой, как я, о герцоге нечего и мечтать.

И вот так каждый раз! Стоило Николь настроиться на более великодушное отношение к матери, как случалось что-нибудь в этом роде, отчего ей хотелось задушить мать.

– А она объяснила, что имеет в виду?

– О да, объяснила. Ты же знаешь маму. Она всегда выражает свои мысли предельно точно и откровенно. «Ты довольно хорошенькая» , – сказала она, затем подчеркнула мое приятное обхождение с ней, но у меня… Оказывается, у меня недостаточно широкие бедра, чтобы стать герцогу женой и родить ему наследников. Она считает, что мне лучше выйти замуж за какого-нибудь викария с приличным доходом и тихо жить в деревне, как все остальные деревенские мыши.

– Да, наша матушка ничего в этом не смыслит! – заявила Николь, накинув на себя полотенце и скрывшись за ширмой в углу комнаты, где Рене приготовила ей на стуле свежее белье. – Если он тебе нравится, Лидия, и ты хочешь быть его женой, добивайся его!

– Но в этом-то и дело. Он действительно мне нравится, мне с ним интересно, но я совсем не хочу за него замуж. И все-таки мне было неприятно, когда мама сказала, что я не могу быть его женой. Я слишком самолюбивая, да?

Николь высунула из-за ширмы голову и улыбнулась сестре:

– Ты никогда не была ни самолюбивой, ни злой, ни упрямой. Это все мои грехи. А наша мать все равно ни черта не понимает!

– Она не хотела меня обидеть.

– Я знаю, – снова выглянула Николь, балансируя на одной ноге, пока натягивала чулок. – Кажется, наконец-то я смирилась с ее характером и поняла, почему она такая. Но это вовсе не значит, что человек в здравом рассудке должен прислушиваться к тому, что она говорит.

Лидия засмеялась и наклонила голову, пытаясь заглянуть за ширму.

– Что ты там делаешь?

– Ничего. – Николь натягивала на стройные ноги чьи-то чужие длинные штаны. – Ну, так как? Ты собираешься это делать?

– Что? Осторожнее, не то ширму свалишь!

– Ну, убедить герцога Малверна, что его кузина Халибат совершенно ему не подходит?

– Не Халибат, а Харбертон, а халибат – это рыба, палтус. Из нее готовили блюда во время церковных праздников еще до того, как на берега Англии высадился Вильгельм Завоеватель. – Лидия вздохнула, словно понимала, что говорит впустую, и рассеянно добавила: – Кажется, Эдуард Исповедник особенно любил блюда из палтуса.

Николь в очередной раз высунулась из-за ширмы.

– Знаешь что, сестренка? Иногда ты меня просто пугаешь. Мы ведь говорим не о рыбе, а о герцоге Малверне!

– Нет, его персону мы затрагивать не будем, – с неожиданной резкостью заявила Лидия. – Можем обсудить, как понравился маркизу халат, который я велела упаковать для тебя. Хочешь?

Николь наконец вышла из своего укрытия, застегивая рубашку.

– Если бы мы были маленькими, я бы рассчиталась с тобой за этот халат, а заодно и за ночную рубашку! Нет, это я обсуждать не же…

– Николь! Что ты на себя напялила?!

– А ты не видишь? – Николь довольно осмотрела костюм, одолженный у самого юного лакея, и усмехнулась. – Сидит вполне сносно, правда?

Лидия вскочила на ноги и затрясла головой:

– Ну, нет! Этого я не допущу!

– Чего – этого? Ты же не знаешь, что я собираюсь делать. И если я тебе не скажу, то ты не сможешь выдать меня, не так ли?

Сестра с подозрением уставилась на нее.

– Я тебя очень люблю, Николь, но могу и отшлепать!

– Я нужна Лукасу. Они с Рафом…

– Вот именно! – прервала ее сестра. – Раф с маркизом собираются в «Сломанное колесо», чтобы решить эту… эту серьезнейшую проблему. И им вовсе не нужно, чтобы ты из любви к приключениям околачивалась поблизости и мешала им. Когда, наконец, ты повзрослеешь, Николь! Предоставь другим делать свое дело и не вмешивайся, прошу тебя!

У Николь задрожала нижняя губа, и она поскорее закусила ее, чтобы не заметила сестра. И все-таки не смогла удержать слез.

– Ты не представляешь, какой опасности они подвергаются…

– И каким образом твое появление в «Сломанном колесе» в этом странном наряде поможет им избежать опасности?

– Ты уже дважды упомянула о «Сломанном колесе»! Значит, ты все знаешь, да?

Лидия возмущенно вскинула голову. Николь поражение уставилась на сестру, ибо не ожидала от нее такой вспышки.

– Да, мы с Финеасом несколько раз обсуждали эту тему. Надеюсь, ты понимаешь, что я не позволила бы тебе уехать с маркизом, если бы не знала цели поездки. Основное мне рассказала Шарлотта, а вчера Финеас ходил в «Сломанное колесо» и вернулся с сообщением, что марш на парламент состоится сегодня вечером. О! Уж не туда ли ты надумала идти? К парламенту? Нет, туда я тебя тоже не отпущу!

– Нет, не к парламенту, – сказала Николь, знаком пригласив Лидию садиться. – Лидия, прости меня.

– За что? – спросила Лидия, старательно расправляя юбки. Даже в такие моменты Лидия оставалась истинной леди.

– За… за все. С того дня, когда я уговорила тебя помочь мне влезть на крышу конюшни в Уиллоубруке, выдумав, будто хочу спустить оттуда кошку, которой там вовсе не было, просто мне хотелось посмотреть, как выглядит земля с такой высоты… до этой самой минуты прости меня.

Помолчав, Лидия улыбнулась.

– А какой замечательный вид открылся оттуда, правда? Нам с тобой казалось, что мы находимся на крыше мира… Постой, кто это к тебе стучится? Бога ради, скорее за ширму, я посмотрю, кто там.

Николь немедленно спряталась – по правде говоря, она была так поражена необычным для Лидии поведением, что исполнила бы любое ее приказание. Но как только раздался стук закрывшейся двери, она поспешила выскочить из-за ширмы.

– Кто это был?

Лакей. – Лидия протянула сестре сложенную записку и снова опустилась на стул. – Ее только что принесли, на ней твое имя.

Николь взяла записку и нахмурилась, увидев незнакомый почерк. Кроме того, в Лондоне у нее почти не было знакомых, если не считать множества поклонников, от которых ей пришлось отбиваться на балу, но их она в расчет не принимала.

Она сломала печать и развернула письмо.

«Николь, дорогая моя, милая Николь! Я полный идиот. Вы самая прелестная и обворожительная девушка на свете, и я люблю Вас до самозабвения. Мне давно следовало сказать Вам об этом. Прошу Вас, будьте моей женой!»

За коротким текстом следовала подпись в виде заглавной «Л» и под ней постскриптум:

«Обещаю Вам позднее на коленях умолять Вас, если Вы этого желаете. А пока, прошу Вас, ведите себя хорошо».

Николь, молча передала письмо сестре и опустилась рядом с ней на пол.

– Знаешь, Лидия, я поверить не могу, что полюбила его. Он сводит меня с ума, смеется надо мной, порой очень злится и… Главное, он принимает меня такой, какая я есть. Но это правда – я его люблю. Теперь ты понимаешь? Не могу я просто сидеть здесь и ждать, когда кто-то придет и расскажет, что там происходит. Я знаю, что для женщины так поступить предпочтительнее, знаю, что Лукас хотел бы, чтобы я просто дожидалась его. Но я не могу, просто не в силах оставаться на месте.

Лидия свернула и положила письмо на столик.

– Среди женщин есть такие, которые следуют за своими мужьями на войну. В прошлом году в Брюссель отправилось много жен или просто женщин, любимые которых были воинами, и они делили с мужчинами все трудности военного похода. Когда сражение закончилось, они отправились на поле боя и искали там своих мужчин, живых или мертвых. Я читала о них в газетах.

– Лидия, милая, не нужно…

– Они отправились на войну, не желая расставаться с мужчинами, которых любили. А я… я осталась в Ашерст-Холл и писала капитану глупые письма, рассказывала о погоде, о том, что наша кухарка обожгла себе палец, случайно схватив кастрюлю за раскаленные ручки.

– Я знаю, – сказала Николь, вытирая слезы. – Все равно Раф не пустил бы тебя, тебе было всего семнадцать.

Сестра грустно покачала головой:

– Нет, дело не в этом. Какое значение имеет возраст, когда речь идет о любви. Я любила его. Мне нужно было идти с ним. Ты нашла бы способ отправиться в Брюссель, если бы твой маркиз собирался воевать. Я это точно знаю. По крайней мере, тогда… когда все кончилось, я могла бы быть рядом с ним. А он умер без меня и перед смертью просил герцога рассказать нам о его кончине. Но я не посмела уйти из дома, я просто сидела и ждала, когда он вернется. Я… Я действительно просто серая мышь, как сказала мама.

Николь уткнулась заплаканным лицом в колени сестры.

– Капитан все понимал. Он тебя очень любил и не хотел бы, чтобы ты подвергалась опасности.

– Точно так же не хотел бы этого по отношению к тебе и маркиз, не так ли? – спросила Лидия, гладя сестру по голове. – И видишь, как ты учитываешь его желания.

Николь подняла голову и посмотрела сестре в глаза:

– Если бы тебе снова пришлось провожать его на войну, ты отправилась бы с ним?

Часы на камине пробили семь.

– Да, хотелось бы думать, что отправилась бы. Пожалуйста, пойми, я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Но твое появление в «Сломанном колесе» не принесет ничего хорошего. Мы должны надеяться, что маркизу и Рафу удастся разрядить обстановку. Ты согласна?

– Но…

– Я спрашиваю: ты согласна?

– Да, наверное.

– А если это им не удастся, если люди им не поверят, тогда им останется только смотреть, как на Вестминстерском мосту убивают людей, и попытаться спасти хоть кого-нибудь. Правильно?

– Правильно, – со вздохом сказала Николь. – Значит, по-твоему, мне не следует туда идти. Я понимаю. Просто я хочу сделать хоть что-нибудь.

Лидия подняла сестру и стала взволнованно расхаживать по комнате.

– По всей логике, нам остается только заняться лордом Фрейни. – Она остановилась и повернулась к Николь: – Ведь понятно, как разъярится лорд Фрейни, если маркизу и Рафу удастся помешать походу демонстрантов, не так ли?

Николь кивнула:

– Да, мы это обсуждали и поняли, что уже завтра он может переправить мамины письма бог знает кому. А она действительно писала эти письма, она сама мне в этом призналась. И через несколько дней весь Лондон будет знать, что наш дядя и кузены…

– Тогда все очень просто, не так ли? Со вчерашнего дня я размышляла над этим и пришла к выводу, что у нас есть единственный выход. Финеас согласился со мной. Он уже… уже принял кое-какие меры.

Николь вскочила на ноги и удивленно воззрилась на Лидию.

– Сними эту нелепую одежду и надень самое нарядное платье. Лучше всего то, розовое, с глубоким декольте. А я поищу Финеаса.

– И что мы будем делать? – У Николь голова шла кругом. Просто не верилось, что перед ней стоит ее тихая и скромная сестренка и что это ее голос звучит так решительно и твердо!

– А разве не ясно? Поедем к лорду Фрейни и заберем у него письма мамы, конечно! Финеас согласился со мной, что это необходимо сделать в первую очередь. Если ты помнишь, под угрозой честь нашей семьи. Сперва тень падет на Рафа, а через него и на всех нас. Даже на будущего ребенка Шарлотты. Поэтому мы должны изъять у лорда Фрейни его оружие, понимаешь, я говорю в переносном смысле. Я не планировала наш рейд на этот день, но, узнав, что люди решили выйти на демонстрацию именно сегодня, мы подготовились. Я имею в виду, мы с Финеасом. Николь, я не могу всю жизнь быть тихоней!

– Лидия, ты гений! Настоящий гений!

– Ты так думаешь? – улыбнулась Лидия. – Может быть, мама права, и из нас двоих именно мне достался весь ум?

– Так и быть, я прощаю тебе это совершенно не сестринское замечание только потому, что готова задушить тебя в объятиях! Только как мы это сделаем?

– Воспользуемся тем, чем сильна женщина! Я уже внесла свою лепту, и теперь очередь за тобой, Николь. Веришь ли, при одной мысли вести себя как мама я положительно сжимаюсь от ужаса. Другими словами, кокетничать придется тебе!

Глава 19

Маркиз и Раф не стали переодеваться, что можно было бы сделать, чтобы смешаться с остальными демонстрантами. И решили не рисковать и не прорываться сквозь строй здоровенных верзил, охраняющих вход в подвал «Сломанного колеса».

Вместо этого они вошли в таверну прямо с улицы. Подойдя к маленькой стойке, за которой стоял дюжий молодец, они попросили его подать две бутылки лучшего эля на стол в дальнем углу таверны.

Рядом с этим столом находилась дверь в подвал, о чем сообщил им Финеас.

– Не часто сюда захаживают такие, как вы. Уж больно шикарно одеты, – проворчал бармен и не думая их обслуживать. – Небось заблудились? Может, помочь вам найти дорогу? Куда вы там хотели попасть?

Лукас положил руку на стойку, затем убрал ее, оставив золотую монету.

– А может, вам лучше заняться своим делом? Принесите нам бутылки, а стаканов не надо. Тогда у вас не будет искушения сначала в них плюнуть, верно?

– Скорее всего, он так и моет эти стаканы, – тихо сказал Раф, под подозрительными взглядами посетителей следуя за своим другом в дальний конец зала. – Меня принимали бы здесь более благосклонно, если бы я просто вычищал выгребные ямы.

– Заодно ты больше бы соответствовал этому месту, – сказал Лукас, усаживаясь на стул у двери в подвал. – Или ты не чувствуешь, какой дух здесь стоит?

– Это меня не беспокоит, зато хорошо, что здесь так мало посетителей… С другой стороны, похоже, что большинство завсегдатаев уже собрались здесь, внизу. – Раф стукнул ногой по полу. – А, вот и наш новый друг! Ты готов?

– Нечего и спрашивать! Давненько не доводилось мне размять мускулы! Оказывается, мне этого здорово не хватает.

Зажав в каждой лапе по бутылке, детина с мрачным видом шагал к их столу.

Раф продолжал сидеть, а Лукас встал, будто желая потянуться.

Бармен нагнулся к столу.

Раф мгновенно схватил его за могучие кисти и будто тисками сжал их. Лукас выхватил из рукава нож и приставил лезвие к спине молодчика, нагнув голову к его уху.

– Одно слово, приятель, и ты увидишь перед собой на столе свою левую почку. Сейчас мы спустимся вниз, дружище. У тебя есть ключ, он в кармане твоего передника. Мой друг освободит твою правую руку, а ты достанешь ключ и отопрешь дверь. Потом мы втроем под видом приятелей спустимся вниз, чтобы выбрать в твоем роскошном погребе выпивку поприличнее. Согласен? Отлично! Просто кивни. Ну, молодец!

Все прошло более гладко, чем думал Лукас, так что никто из посетителей таверны ничего не заподозрил.

С барменом, который шел впереди, друзья спустились в большое помещение с низким потолком, которое Лукас помнил по своему предыдущему визиту.

Вдоль стен громоздились ряды бочек. Стол, который служил помостом для ораторов, находился на прежнем месте.

Но как они и предполагали, здесь не было тех, кто выступал перед аудиторией в прошлый раз.

– Он приставил мне нож к боку! – заорал бармен, перекрывая общий говор толпы, и все разом обернулись в сторону лестницы.

– Я уже убрал его, а вот ты позволил себе лишнее! – Лукас спрятал нож и ловко двинул гиганту ногой в зад, отчего тот скатился по трем оставшимся ступенькам и врезался в груду бочонков, которые с грохотом покатились во все стороны.

– Что ж, теперь, когда все на тебя смотрят… – Раф приветствовал людей взмахом руки. – Джентльмены! Позвольте мне представить вам моего друга и меня самого. Я капитан Рафаэль Дотри, шесть лет служил на Пиренеях. А это майор Лукас Пейн, из штаба самого Веллингтона, участник нашей последней победы в битве при Ватерлоо. Мы пришли к вам как товарищи солдат, которые доблестно и героически воевали вместе с нами.

– А чего пришли-то? Забрать назад пуговицы с наших мундиров? – выкрикнул кто-то из задних рядов. – Остального-то у вас хоть отбавляй!

Раздался разъяренный рев, и стоявший впереди парень с изможденным, серым лицом и с болтающимся пустым рукавом заорал:

– А им все мало! Может, хотите отхватить мне вторую руку? А потом будете сами подтирать мне задницу, а?

– Что ж, мы и не думали, что это будет что-то вроде прогулки в Гайд-парке, – тихо сказал Раф, уступая место Лукасу. – Давай теперь ты.

Лукас служил под командованием Веллингтона и хорошо знал солдат, с воодушевлением бросавшихся в бой, готовых умереть за Отчизну и герцога, а после сражения, сидя вокруг костра, проклинавших обоих.

– Довольно! – повелительно закричал он. – Мы пришли сказать вам, что вас предали, поэтому следующий, кто попытается заговорить без очереди, ответит мне за это. Или вам не терпится подохнуть в сточной канаве?

– Выслушайте их, ребята! – закричал один из людей, проталкиваясь вперед. – Этот вот – Бэсингсток, я его знаю. Я видел, когда он мчался впереди своего отряда, под ним убили трех лошадей!

– Мы и рассчитывали на то, что люди узнают хоть одного из нас. А я и не знал, что ты настоящий герой, – встав рядом с товарищем, прошептал Раф. – Это правда, про трех лошадей?

– Две, из них одну не убили, просто она споткнулась на скаку и рухнула. Но я не буду его поправлять.

Сознавая необходимость немедленно воспользоваться моментом, пока люди не сообразили, что они уже не на войне, Лукас поднял руку, призывая всех к тишине, и принялся излагать заранее обдуманные факты.

Убедить разгневанных людей в том, что они стали жертвами обмана, было нелегко и потребовало времени. Но к тому моменту, когда три человека, посланные с проверкой в другие таверны, где, предположительно, собирались дополнительные группы «Граждан за справедливость» для марша на парламент, вернулись в подвал и сообщили, что никаких других групп нет и в помине, аудитория уже с полным вниманием слушала Лукаса.

Наконец, отобрав двадцать человек в качестве разведывательного отряда, уговорив остальных ждать в «Сломанном колесе», Лукас велел узнавшему его бывшему солдату провести их темными улицами и переулками к Вестминстерскому мосту.

Осторожно выглянув из последнего перед мостом переулка, они увидели подразделения королевской гвардии, уже собравшиеся в конце моста и заполонившие все пространство перед зданием парламента. Войска дожидались демонстрантов, которые так и не появились, мятежа, который так и не произошел, необходимого предлога для принятия новых жестких законов, который не имел места быть…

Люди помрачнели, хотя и были благодарны Лукасу и Рафу, и в полном молчании возвратились в «Сломанное колесо».

Вдруг из угнетенной толпы выскочил бармен с грязной повязкой на голове, рассеченной до крови рухнувшим бочонком, и задал вопрос, которого друзья так ждали и готовы были сами предложить, если бы не услышали его от людей. Спасибо Николь за ее логический вывод!

– Так кто этот проклятый ублюдок из парламента, который хотел послать нас на гибель?!

Как ни упрашивали сестры Шарлотту остаться дома, она заупрямилась и поехала вместе с ними.

Незадолго до девяти три женщины прибыли на тихую площадь респектабельного Белгрейв-сквера. Накануне Финеас в интимной беседе с кухаркой Фрейни выяснил, что хозяин садится за ужин в половине седьмого и выходит из дому, отправляясь на светские развлечения, не раньше десяти.

Шарлотта зевнула, прикрыв рот затянутой в перчатку ручкой, когда карета остановилась перед огромным каменным особняком угрюмого вида.

– Тебе с нами скучно, наверное? – спросила Николь у невестки.

– Ничуть, просто в это время я обычно ложусь спать. Особенно с тех пор, как ребенок Рафа стал будить меня ровно в два ночи, малыш то брыкается, то икает, бедняжка… Все помнят свои роли?

– Истеричная будущая мать, невозмутимая и расчетливая особа, излагающая убедительные доводы, и бойкая кокетка, уверенная, что своим очарованием способна добиться того, что двум другим оказалось не под силу, – деловито перечислила Николь и нахмурилась. – Я и в самом деле должна подражать маме? Мне так не хочется!

– Но, милая, тебе вряд ли удастся сыграть роль расчетливой особы, – заметила Шарлотта, поддержанная одобрительным смехом Лидии.

Грум открыл дверцу и опустил лесенку.

– А Финеас уверен, что у него все получится?

– Николь, перестань задавать один и тот же вопрос, – приказала Лидия, дожидаясь, пока из кареты не выйдет Шарлотта. – Раз Финеас сказал, что сделает, значит, сделает. К твоему сведению, он работал посыльным на Боу-стрит.

– Это означает, что он ловил воров, а вовсе не то, что сам был вором.

– Но все-таки он их ловил, не так ли? – возразила Лидия, и Николь не нашла что ответить, только состроила гримаску и спустилась вслед за Шарлоттой.

Стоя у подножия мраморной лестницы, дамы ждали, когда лакей Фрейни отзовется на стук их грума. Как только дверь распахнулась, Лидия подтолкнула Николь, давая понять, что настал момент пустить в ход ее обаяние.

Николь легко взбежала наверх, позволив шали соскользнуть с обнаженных плеч, и улыбнулась лакею в ливрее, который оказался юношей с выпирающим на худой шее кадыком.

– Доложите вашему хозяину, что ее светлость герцогиня Ашерст желает немедленно видеть лорда Фрейни по личному делу. Ее сопровождают невестки леди Лидия и леди Николь Дотри. Бог мой, вероятно, вам трудно все это запомнить? Мне повторить?

Кадык так подскочил вверх, что Николь испугалась, что парень задохнется, затем энергично заходил вверх-вниз, прежде чем тот смог ответить:

– Нет… мэм… э-э… мисс… э-э… миледи.

Николь с победной улыбкой обернулась к сестре и невестке. Подоспевший чопорный дворецкий проводил дам в главную гостиную, предложил присесть, пообещал принести лимонад и привести лорда Фрейни. Пока Шарлотта поплыла к самому удобному дивану, на ходу доставая из ридикюля обшитый кружевами носовой платочек, Николь обошла гостиную.

– Поразительно безвкусная роскошь! Вся эта позолота! – с презрительным смешком сказала она сестре, остановившейся перед камином. – И собственный портрет над камином! Этот человек обожает себя!

– Тише, Николь! – прошипела Лидия, усаживаясь на стул, поставленный под углом к одинаковым кушеткам по обе стороны большого и низкого овального стола с ножками в виде трех позолоченных ангелов с воздетыми вверх пухлыми ручонками. – Прими соблазнительную позу!

– Еще немного, и она станет продавать меня за два пенса на улицах Ковент-Гардена, – тихо пожаловалась Николь Шарлотте, которая безуспешно пыталась выдавить из себя несколько слезинок, но, поскольку в этот момент появился лорд Фрейни, ей пришлось выдать свой смех за рыдание.

– Ваша светлость, какой приятный сюрприз! – поспешил он к Шарлотте, которая уткнулась в платок, рассеянно протянув ему руку для поцелуя. – Какая честь и, должен признаться, совершенно неожиданная радость!

Шарлотта пробормотала что-то невнятное и поспешила убрать руку.

– Леди! – поклонился он Николь и Лидии. – Случилось что-нибудь ужасное?

– Вчера вечером наша матушка со свойственной ей внезапностью покинула нас и отплыла в Италию, за что мы никак не можем благодарить вас, милорд, – холодно сообщила ему Лидия. – Наш брат, муж бедной Шарлотты и отец их будущего ребенка, оказался зависимым от вашей воли и милосердия, а мы с сестрой пребываем под угрозой быть опозоренными и отринутыми обществом, из-за чего рискуем остаться старыми девами или выйти замуж за людей, недостойных нашего положения! Да, милорд, вы правильно выразились, предположив, что случилось нечто ужасное.

– И все из-за этого противного Бэсингстока, который так и не пришел к нам, как мы надеялись. Насколько я понимаю, он ведь и вас разочаровал, не так ли? – сказала Николь, приняв соблазнительную позу у камина. – В самом деле, милорд, как нам все это уладить?

Фрейни обвел взглядом трех женщин, задержав его на продолжавшей рыдать в платок беременной герцогине Ашерст, затем переместил его на Николь, точнее, на ее грудь.

– Прошу прощения, но я не понимаю. Ваш брат? А какое отношение имеет к этому Бэсингсток? Боюсь, леди, вы знаете то, о чем мне неизвестно.

Николь готова была задушить этого отъявленного лжеца, но Лидия ожидала, что он станет все отрицать.

– Не пытайтесь это скрыть, милорд. Нам известно о письмах нашей матери. Мы пришли, чтобы выкупить их. Назовите свою цену.

Николь подняла руку и словно в смущении обвела пальчиком низкий вырез декольте, затем рассеянно погладила выступающую из выреза грудь. Каким-то образом ей удалось сдержать дрожь отвращения, и она встревоженно смотрела на Фрейни, закусив нижнюю пухлую губку, как бы подтверждая, что они действительно готовы заплатить любую цену.

Любую!

Даже принести в жертву готовую на все девственницу дочь, мать которой известна своей доступностью. Должно быть, он спрашивал себя: «Дочь в мать или мать в дочь?»

Николь читала все эти вопросы и соображения на потасканном лице Фрейни, в его маленьких бегающих глазах. Как удержать письма при себе и притом овладеть дочерью автора злосчастных писем? Как доставить себе наслаждение и вместе с тем не выпустить из когтей маркиза Бэсингстока? Как выиграть сейчас и потом?

– Я… – Фрейни откашлялся, отворачиваясь от Николь, но не удержался и еще раз оглянулся на нее, после чего обратился к Лидии: – Пожалуй, я имею некоторое представление о том, что вас беспокоит. Однако мой долг побуждает к тому… гм… мой долг… Поймите, когда ко мне поступают сведения о возможном убийстве – о нескольких убийствах! – Он в третий раз посмотрел на Николь, и она слегка наклонила голову, невинно взмахнула ресницами и придала глазам выражение мольбы. – Вы… вы понимаете мое затруднение.

– Я понимаю одно – вы ужасный человек, – сурово заявила Лидия. – Мы оказались в отчаянном положении, и, думаю, вы это прекрасно сознаете. Маркиз покинул нас в беде, оставил нас на ваше милосердие, сбежав от вас в деревню, и мы ничего не можем сказать брату, опасаясь, что он совершит нечто непоправимое. Вы… наша единственная надежда.

– Бэсингсток сбежал?!

Николь покинула свое место у камина и, приблизившись к Фрейни сзади, казалось, слышала, как натужно работает его мозг.

– Да, после того, как поведал нам, в какое ужасное положение попали мы по его вине! Он – жалкий трус и вызывает у меня только презрение. Мужчина должен быть стойким и храбрым.

– И… И он сказал вам, почему я был… то есть почему я готов открыть преступление вашего брата?

Николь пожала обнаженными плечами.

– Он нес какую-то невразумительную чепуху о своем покойном отце и о том, что его просили сделать что-то невозможное. Как будто нам есть до этого дело!

– Поверить не могу! Он признался в том, что с вами сделал, и предоставил вам самим спасать свое положение?!

– Мы же говорим, он низкий трус! Если бы мы рассказали об этой истории Рафу, он вызвал бы его на дуэль, но что будет с его будущим ребенком? Однако женщинам нередко приходится разгребать грязь после мужчин. Поэтому мы все вместе подумали и придумали, как все это уладить.

– То есть вы решили уладить дело своим визитом ко мне, – сказал лорд Фрейни и кивнул. – Понимаю.

Николь опять закусила нижнюю губу, на этот раз действительно испугавшись, затем промурлыкала:

– В самом деле, милорд?

Шарлотта зарыдала в голос:

– Как я могла решиться на столь… столь постыдный поступок! Это такая жертва, моя дорогая Николь, такая жертва! Но мой ребенок, что будет с моим бедным ребенком!

Николь кинула взгляд на Лидию, не зная, что делать дальше. По их расчетам, сейчас Финеас должен был закончить свою часть плана, если ему не помешали. Еще немного, и Фрейни или прогонит сестру и Шарлотту, а ее пригласит подняться наверх, или, упаси бог, начнет торговаться!

Она заговорила запинаясь:

– Побереги себя, Шарлотта, милая. Я ли не говорила, что его светлость поймет наше состояние? И ты, Лидия, тоже успокойся. Злобой и требованиями ничего не добьешься. Разве maman ничему тебя не научила? Меня она точно научила, как должна вести себя женщина, чтобы выжить.

Лидия собиралась что-то возразить, но тут Николь услышала стук брошенного в стекло окна мелкого камешка.

Шарлотта наверняка тоже услышала этот звук, потому что сразу прижала обе руки к огромному животу и вскричала:

– Ребенок! Роды… Начинаются роды!

Фрейни побелел.

– Что она сказала?

Лидия подбежала к невестке, помогла ей встать, и они медленно побрели к вестибюлю, причем Шарлотта не переставала стонать, бережно поддерживая живот:

– Начинается! Ох, начинается!

– Здесь? Вы собираетесь родить его здесь?! Только не это!.. Но вы-то, конечно, останетесь? – с надеждой посмотрел он на Николь.

Та бросила на хозяина дома надменный взгляд и, шелестя юбками, проследовала мимо, тогда как он покорно, как собачонка, пошел за ней по пятам. Мужчины! Они думают, что правят миром. Составляют планы, затевают войны и властвуют над женщинами, отнимая у них все права, как у низших классов.

Однако если как следует подумать, мужчины бывают невероятно глупыми, и хорошенькой женщине не труднее заставить их подчиняться себе, чем легкому весеннему ветерку хлопать воротами со смазанными петлями! Слава богу, Лукас был исключением – он мгновенно разгадывал все ее уловки.

– Разумеется, я ухожу. Придется оставить этот разговор на другой раз, милорд, разве только вы не предпочтете, чтобы роженица слегла в вашем доме. Тогда нам понадобятся ваши слуги, нужно будет сразу пригласить доктора, постелить перед домом толстый слой соломы, чтобы скрип колес не беспокоил будущую мать во время родов. Кроме того, это поможет заглушить ее крики. Да, и полотенца, как можно больше полотенец и простыней. Я слышала, что иногда роды проходят очень тяжело.

– Нет, нет! Ни в коем случае!.. Когда? Когда вы вернетесь? Я хочу сказать, ваше предложение было достаточно понятным. Я человек разумный и справедливый. Можно будет подумать о женитьбе, если вы правильно разыграете свою карту. В любом случае мне нужен наследник. Кроме того, уже завтра или очень скоро мое положение станет весьма важным и влиятельным, и вы будете счастливы, что связали со мной свою судьбу. Только скажите, когда?

Поразительное самомнение! Николь не останавливалась и с облегчением увидела, что Лидия с Шарлоттой уже выходят на улицу.

Она должна была сказать что-нибудь безобидное и уйти. Так было предусмотрено планом, и она клятвенно обещала Лидии и Шарлотте не отступать от него. Лидия прямо предостерегла ее: «Не вздумай злорадствовать, Николь, и выходи сразу за нами!»

Но этот человек совершенно потерял совесть!

Она расправила розовую воздушную шаль, величественно перекинула один конец через плечо, как сделала ее мать в лавке на Бонд-стрит, и обернулась к Фрейни с гневно горящим взором.

– Когда, милорд? Теперь, когда эти злосчастные письма снова у нас в руках, да-да, пока вы пожирали плотоядным взглядом то, чего вам никогда не иметь, мы заполучили их! Так вот, даже если бы вы остались на земле единственным мужчиной, – никогда! Думаю, даже такой тупица, как вы, мог бы уже догадаться. Нет, нет и нет!

– Смитерс! – в ярости заорал Фрейни своему дворецкому, схватил Николь за руку и грубо втянул ее назад, в гостиную. – Смитерс! Заприте дверь!

Лукаса охватили сомнения.

Не то чтобы Фрейни не заслуживал, чтобы в его доме перебили все до единого стекла люди, покинувшие таверну «Сломанное колесо» скрытно, маленькими группами по два-три человека, и направляющиеся в одну и ту же сторону…

И не то чтобы Фрейни не заслуживал того, чтобы собравшаяся у его дома толпа разбила его парадные двери и растащила имущество… Когда сто человек слаженно действуют по четко составленному плану, благодаря чему и была выиграна битва против Наполеона, поставленная перед ними задача будет выполнена быстро и точно.

Но если бы у них был запас времени на составление плана, возможно, они смогли бы изобрести более простой и легкий способ забрать письма Хелен Дотри, чем ворваться к Фрейни на плечах этих разгневанных людей и обыскать его кабинет?

Однако Фрейни хотел мятежа, и он его получит. Люди принесут непосредственно к его дверям свой голод, жестокую нищету и праведное возмущение. И это будет мятеж не против города и правительства, а нападение на одного, конкретного человека, чреватое огромными убытками для этой жертвы взломщиков, но недостаточное, чтобы дать Фрейни новые законы, которых он так домогался.

Таков был план.

Но теперь Лукас задумался, не подвергает ли он этих людей новой опасности, хотя недавно спас их от верной гибели, уговорив оставить мысль идти к парламенту.

– Раф, – взглянул он на друга, когда они вышли на площадь из узкого переулка для проезда экипажей, который вел к конюшням позади особняков. – Может, подумать, как нам обойтись без их помощи?

Но Раф не слышал его, устремив пристальный взгляд на особняк Фрейни.

– Шарлотта? – произнес он, не веря картине, которая открылась его глазам, и вдруг сорвался с места и побежал. – Шарлотта! Шарлотта!

Лукас побежал вместе с ним, надеясь, что, когда окажется возле кареты Ашерстов, увидит Николь. Он уже видел светлые волосы Лидии, на которые падал свет факелов, укрепленных по обе стороны парадного входа.

Но пока сердце его настраивалось на встречу, внутренний голос подсказал, что если Николь и была где-то рядом, то не по эту, безопасную сторону от дверей Фрейни.

– Что она натворила? – спросил он у Лидии, которая испуганно уставилась на него, когда он схватил ее за руки. – Скажите мне! Что еще за глупость она затеяла?

– Нет, нет, это я придумала. Это была моя идея. Это я виновата. Я больше не хотела быть тихоней, серой мышью… О, какое счастье, что вы пришли сюда!

– Да, да, мы пришли. Только не надо ее защищать, Лидия, – предупредил девушку Лукас. – Не знаю, что здесь происходит, но я никогда не поверю, что вам пришлось уговаривать Николь принять в этом участие! Черт ее возьми!

К ним подошел Раф, держа жену за руку.

– Лукас, она в доме. С Фрейни. Это произошло всего минуту назад, мы оказались здесь, как раз когда он только что ее захватил.

– Но какого черта… Ладно, не важно. Я вытрясу это из Николь, когда мы ее освободим. – Он повернулся к мужчинам из «Сломанного колеса», вооруженным вилами и дубинками, с карманами, набитыми булыжниками, которые они по дороге наковыряли из мостовых.

Четверо мужчин только ждали команды, готовые, как тараном, выбить двери вывернутыми из земли столбами уличных фонарей.

На Белгрейв-сквер было пусто, если не считать этих людей и экипажа Ашерстов. К счастью, в большинстве своем здешние обитатели были людьми пожилыми и приверженными старомодной привычке выходить из дому не раньше десяти. Впрочем, услышав шум на улице, они, скорее всего, спрятались за запертыми дверями, не думая о том, чтобы прийти на помощь соседу.

Но Лукас все равно считал, что необходимо действовать стремительно и не попасться на глаза ночному дозору.

– Ко мне, ребята! Ко мне! – воскликнул он, взмахнув рукой, и бегом стал подниматься по лестнице.

Прежде чем он добежал до дверей, они распахнулись, и одетый в черную одежду дворецкого старик отступил назад, не выпуская ручку двери.

– Он потащил молодую женщину в гостиную, милорд. – Дворецкий указал на высокие закрытые двери. – Только если можно, не наказывайте прислугу. Мы в этом не участвуем.

Лукас вошел в вестибюль и, подняв руку, остановил свой маленький отряд.

– Тогда предлагаю вам собрать и поскорее увести прислугу в подвал. И примите мою благодарность, дружище.

– Да, милорд Бэсингсток, сию минуту. И мы сегодня вечером не видели вас здесь, милорд, не так ли? А также дам.

Лукас усмехнулся, хотя его улыбка получилась похожей на болезненную гримасу.

– Я вижу, вы порядочный человек. Вы знаете мое имя, так что завтра приходите ко мне. Здесь вам больше нечего будет делать, разве только убрать мусор. Но если вы и здешняя прислуга пожелаете найти новое место…

Дворецкий низко поклонился, как будто приглашал в дом самого принца-регента, а не двух прилично одетых взломщиков и банду разгневанных вооруженных людей с улицы, а затем увел слуг в глубь особняка.

– Пять минут, и все вы исчезаете, как призраки, как будто вас здесь и не было, понятно? – обратился Лукас к своим людям. – Если замешкаетесь, вас может обнаружить ночной дозор. Берите и крушите все, что пожелаете, мне все равно. Но эту комнату оставьте мне! – Лукас указал себе за спину, на закрытые двери гостиной.

Стоящие впереди мужчины бойко отдали честь, затем часть толпы ворвалась в вестибюль и разбежалась по другим помещениям, а остальные бросились вверх по лестнице.

– Где Николь? – тревожно спросил Раф, пробравшийся сквозь уже поредевшую толпу.

– За этими дверями. Ищи письма или подожди меня снаружи вместе с женой. Фрейни – моя добыча.

– Ничего искать не нужно. Шарлотта рассказала, что они придумали. Они отвлекали внимание Фрейни, а тем временем Финеас проник в дом через окно и забрал из кабинета письма и кое-какие другие бумаги. Они уже у меня, так что одной заботой меньше. Только не убивай этого негодяя. Я не хочу, чтобы мою сестру с мужем изгнали во Францию.

Все это – неожиданная встреча на Белгрейв-сквер, проникновение в дом Фрейни, быстрые переговоры с его дворецким и с Рафом – заняло каких-то пять–десять минут, показавшихся Лукасу целым годом.

Годом, полным ужаса, на протяжении которого Николь находилась во власти Фрейни. Он не мог не слышать, что его дом подвергся нападению, что Николь вот-вот освободят, что все его претенциозные планы если не разрушены окончательно, то основательно смяты.

Признал ли он свое поражение или превратился в еще более опасного врага? Скоро Лукасу предстояло это выяснить.

Глава 20

Николь сидела на диване и, потирая синяк на кисти от жесткой хватки Фрейни, настороженно следила, как он в панике мечется по гостиной.

Над их головой слышались топот ног, ликующие вопли, звон разбитого стекла и грохот падающих на пол тяжелых предметов.

– Черт побери, что там происходит?! Куда смотрит дозор? Боже мой, что они творят с моим домом! Да это… Это бунт, революция! Я говорил, я предупреждал, что до этого дойдет!

– Позволю себе уточнить, милорд, – с ядовитой вежливостью заметила Николь, к которой с момента нападения на дом вернулись спокойствие и уверенность. – Разве не вы сами все это готовили? Только вы не думали, что бунтовщики обрушат свой гнев и ненависть именно на ваш дом. Нет, толпа должна была разгромить дома других, ничего не подозревающих, невинных жителей, угрожая их жизни. Но только не вашей, разумеется! А Лукас великолепен, вы не находите?

– Замолчите! – Фрейни круто развернулся и бросился к ней, в ярости стиснув кулаки с такой силой, что побелели суставы. – Говорю вам, замолчите!

При всей своей тяге к приключениям Николь мгновенно сообразила, что он не помнит себя от гнева и способен на любую мерзость. Она вскочила на ноги и забежала за спинку дивана. И в этот момент высокие двойные двери с треском распахнулись и в гостиную ворвался Лукас.

– Лукас, я могу объяснить… – заговорила она, но благоразумно умолкла, поскольку он даже не взглянул на нее.

В открытые двери были видны люди, которые носились по холлу, как гончие, спущенные с поводка.

Кто-то прижимал к груди огромное серебряное блюдо, кто-то тащил тяжелый бронзовый канделябр с непогашенными свечами. Один взломщик задержался перед входом в гостиную, ухмыльнулся щербатым ртом и в знак приветствия приподнял меховую шляпу Фрейни, которую он напялил на грязные жирные волосы, и побежал дальше.

– Вы! – вскричал Фрейни, стремительно повернувшись к Лукасу. – Это ваших рук дело! Разбой вам даром не пройдет! Вы угодите на виселицу!

– А чем вы недовольны, Фрейни? Вы же хотели сегодня бунта, вот он и произошел. Правда, люди почему-то пошли не на Вестминстерский мост, а… Николь, немедленно отправляйтесь к брату!

Она безумно его любила, но не сошел ли он с ума? Неужели он действительно думает, что она уйдет – сейчас, когда она нашла отличное решение всех их проблем!

– Извините, Лукас, но я останусь здесь. Мне интересно послушать, как его сиятельство объяснит, почему повесить нужно вас, тогда как подстрекателем восстания был именно он. Финеас должен был забрать письма мамы, но мы велели ему унести и всю корреспонденцию, какую сможет найти, которая доказывает связь Фрейни с обществом «Граждане за справедливость». Теперь вы с Рафом можете вручить его переписку лордам Ливерпулю и Сидмауту, и вряд ли им понравится, что его светлость планировал также смещение их с высоких постов! Вот так-то!

Произнося эту ложь, она скрестила за спиной пальцы, но пораженный вид Фрейни показал ей, что в его кабинете действительно находились компрометирующие доказательства. Например, стопки листовок, одну из которых Лидия обнаружила в кармане передника своей горничной.

А попросить Финеаса поискать и забрать листовки или что-нибудь в этом роде придумала именно Николь. Ха! И ведь ее сестра думала, что весь ум достался ей одной!

Над их головой закачалась люстра и раздался грохот, как будто по полу тащили что-то тяжелое, и все взглянули вверх. Этого мгновения было достаточно, чтобы Фрейни, поняв, что удача ему изменила, набросился на Лукаса и сбил его с ног.

– Лукас! – вскричала Николь, выбежав из-за дивана и схватив фарфоровую статуэтку, чтобы в нужный момент обрушить удар на голову Фрейни.

Сцепившись, противники катались по полу, рыча от ярости и напряжения. Но Лукас был и моложе и сильнее, и через минуту исход борьбы уже не вызывал сомнений.

Облегченно переведя дух, Николь поставила статуэтку на место. Лучше, если Лукас справится без нее, ведь мужчины так щепетильны в вопросах чести!

Наконец, он схватил Фрейни за ворот фрака, оторвал от пола и швырнул на стул. Тяжело дыша, тот трясущимися руками поправил сбившийся набок шейный платок и с мстительной злобой просипел:

– Теперь, Бэсингсток, вы никогда не узнаете, кто оклеветал вашего отца!

– Не беспокойтесь, меня примиряет с этим сознание, что вам и вашим подлым планам захвата власти пришел конец, – сказал Лукас. Отряхнув руки, он притянул к себе Николь.

По лестнице с грохотом спускали какой-то громоздкий предмет, и, выглянув в вестибюль, молодые люди успели увидеть, как несколько мужчин с трудом протаскивают в парадные двери огромный гардероб из красного дерева с инкрустацией слоновой костью.

Мы, сударь, не жадные, нам этого хватит. То-то моя женушка порадуется! У нас в жизни не было ничего похожего. Шкаф такой большой, что в нем смогут спать наши ребятишки. Другие разобрали бы его на доски, но мы, сэр, люди порядочные и не станем крушить такую красоту, – справившись с задачей и появляясь на пороге, сказал тот самый бывший солдат, который узнал Лукаса в «Сломанном колесе». – Мэм! – Он почтительно поклонился Николь и продолжал, обращаясь к Лукасу: – Мой приятель Хьюджи велел сказать вам, что эта шайка «Граждане за справедливость» сегодня вроде как получила свое, и поблагодарить вас. Этот Хьюджи, он прямо молодец.

– Мебель, моя мебель! – Фрейни выскочил на крыльцо и увидел, как шестеро здоровенных парней с его драгоценным гардеробом скрываются в темноте улицы.

Он обернулся и в ужасе уставился на свой дом – все окна в нем были разбиты, за исключением окон гостиной.

– Окна! Эти подлые негодяи перебили мне все окна!

В этот момент начался дождь, как будто сама природа, одобряя действия взломщиков, помогала им замести следы.

Лукас и Николь задержались рядом с хозяином дома, который в беспомощной ярости рвал на себе волосы.

– Предупреждаю, Фрейни, одна только жалоба, одно слово – и Ливерпуль и Сидмаут все узнают о вас, а честные люди, которых вы собирались принести в жертву своим амбициям, вернутся сюда, на этот раз с горящими факелами. Думаю, намокшее имущество лучше сгоревшего, верно? Вы меня поняли, Фрейни? Сегодня ничего этого не было, ровным счетом ничего! – Затем он предложил руку Николь: – Карета вашего брата ждет нас. Мы идем?

– Да, конечно! – Николь устремила презрительный взгляд на поверженного врага. – Всего доброго, лорд Фрейни, и, поскольку я подозреваю, что остаток сезона вы проведете в деревне, прощайте. Или, как говорит моя мать с ее чудовищным акцентом, au геvoir.

– Вам непременно нужно оставить за собой последнее слово, не так ли? – сказал Лукас, подсаживая ее в карету.

Она поднялась на две ступеньки, затем обернулась к нему:

– Но сегодня я больше не буду к этому стремиться. Вы очень на меня сердитесь, да?

– И вы еще спрашиваете!

– Что ж, прошу прощения.

К явному облегчению Шарлотты и Лидии, она уселась на мягкое бархатное сиденье, тогда как Лукас занял место напротив, рядом с Рафом. Кротко сложив руки на коленях и не отрывая от них взгляда, она решила хранить смиренное молчание на протяжении всей поездки до… Николь вскинула голову, когда карета остановилась раньше, чем она ожидала.

Это же дом Лукаса на Парк-Лейн!

Она перевела взгляд на брата, лицо которого было спокойным и невозмутимым. Лукас открыл дверцу, спрыгнул на тротуар и молча протянул к ней руки.

– Раф! Шарлотта! А ты, Лидия! Вы так и будете сидеть и позволите мне идти с ним? Да вы представляете, в каком он гневе?

Лидия неуверенно взглянула на брата.

– Она права. И в основном это была моя идея. Ну, кроме последнего эпизода, когда она не вышла из дома вместе с нами, как мы планировали. Может быть, нам лучше…

Раф наклонился к Лукасу и сказал:

– Мы завтракаем в десять. Доброй ночи.

С тяжелым вздохом Николь сдалась и оперлась на руку Лукаса.

Одного взгляда Лукаса было достаточно, чтобы дворецкий повелительно посмотрел на двух лакеев, и те потупили голову, притворяясь, что не видят, как их хозяин поднимается по лестнице, ведя за руку красивую и слегка намокшую под дождем девушку.

Лукас остановился только перед своей спальней, втолкнул туда Николь и быстро захлопнул за собой двери.

– А разве сами вы не стремитесь все повернуть по-своему? – поддразнила она его, останавливаясь у спинки широкой кровати. – Вы хотите затащить меня в свою постель, не так ли?

– Чего я хочу, так это положить вас себе поперек колен и хорошенько отшлепать, как должен был делать ваш отец, когда вы были еще ребенком.

– Какой отец, Лукас? У меня их было целых три. А теперь говорите, что вы собирались сказать, и на этом закончим.

– Покорно благодарю за полученное разрешение… Нет, но что вам взбрело в голову?! Я имею в виду вас трех, с позволения сказать, женщин! – взорвался он. – Это же нужно было придумать такую глупость…

– С меня довольно, благодарю вас. А теперь расскажите, как прошел вечер у вас? – отвечала Николь, смерив его таким же разъяренным взглядом.

Но сейчас ему было все равно.

– А еще беременная женщина! Как она позволила себе такое легкомыслие! Проникнуть в дом мужчины, да еще такого прожженного негодяя, как Фрейни! И никому и слова не сказав? Да что там предупреждать! Уверен, вам и в голову не пришло подумать о последствиях! А ваша сестра?! От вас я еще мог ожидать такой глупости, но от нее!..

– Лукас Пейн, минуту! – воскликнула Николь, собираясь отчитать его, но вдруг передумала. – Ну, хорошо, признаюсь. Это была исключительно моя идея! Я заставила их пойти туда против желания – ради спасения вас и Рафа. И я очень рада за Рафа, но сами вы такой радости у меня не вызываете. И зачем вы притащили меня в эту комнату? Разве не для того, чтобы швырнуть меня в постель? От злости, да, Лукас?

Лукас сильно стиснул голову, опасаясь, что она лопнет от боли и возмущения. Он отошел подальше, стараясь избежать выплесков гнева, и только потом повернулся к Николь:

– Ладно, я все понял. Вы не тащили их туда против воли. Возможно, они даже помогали составить ваш злосчастный план.

– И наш злосчастный план сработал, Лукас! – вызывающе заявила она. – Не стесняйтесь, можете нас поблагодарить. Не сомневаюсь, что вскоре вы осознаете, что женщины тоже способны за себя постоять.

Он в буквальном смысле зажал себе рот, чтобы удержаться от проклятий. Он все еще кипел от злости.

– И вы… вы считаете, что ситуация, когда вы оказались наедине с Фрейни в запертой гостиной, доказывает вашу способность постоять за себя?!

– Нет, этого мы не предусматривали, – тихо призналась она и, сняв шаль, стала старательно ее складывать, избегая его взгляда. – Мы собирались просто отвлечь Фрейни, чтобы дать время Финеасу найти у него в кабинете мамины письма.

– Просто отвлечь. И для этого вы отправились туда именно в таком составе, втроем?

Николь кивнула, но по ее слишком невинному взгляду Лукас видел: она отлично понимает, что именно привело его в такое бешенство.

– Лидия должна была убедить его выдать нам письма мамы, Шарлотта – рыдать о своем будущем ребенке, который останется без отца, если Рафа повесят, а я… я должна была просто находиться там.

– В этом наряде! – язвительно подчеркнул Лукас, окидывая возмущенным взглядом низкое декольте ее розового платья, в котором она всего несколько дней назад довела его до безумия.

Он вспомнил, как спустил лиф этого платья с ее плеч, когда… Нет, сейчас нельзя об этом думать… Он должен быть сердитым, ему необходимо показать ей, что он ужасно сердится.

– Ну… Может, я немного и пококетничала с ним. Но только чуточку. – И она показала на пальцах эту «чуточку». – Финеас сказал, что ему нужно примерно четверть часа. Ну и чтобы протянуть время, Лидия велела каждой из нас делать то, что у нее хорошо получается. А поскольку у меня хорошо получается… О! Прекратите смотреть на меня так!

И вдруг Лукас почувствовал, что уже не злится. Вероятно, он еще долго будет просыпаться в холодном поту, переживая во сне охвативший его ужас, когда он узнал, что Николь находится с Фрейни в запертой гостиной, но злости его как не бывало.

Он начал развязывать шейный платок.

– Да, прелесть моя, кокетничаете вы великолепно. Можно даже сказать, почти неподражаемо.

– Всего лишь почти? – На ее полных губках играла шаловливая улыбка.

Он стянул длинную полоску белой шелковой ткани, скомкал ее и, швырнув в сторону кровати, стал стягивать с себя камзол.

– Ну, хорошо, совершенно неподражаемо, вы довольны? Или это результат воздействия вашего платья. Хотя мне вы нравитесь больше без него.

– В самом деле?

Не отводя взгляда, она завела руки назад, чтобы расстегнуть пуговки на спине, и от этого движения под лифом четко обрисовались ее полные груди.

Лукас даже не заметил, как камзол выпал у него из рук, и стал поспешно расстегивать жилет.

– Вы получили мою записку?

Она перевела дыхание и вытянула руки вперед, предоставив платью соскользнуть на пол, широко раскинувшись вокруг ее ног.

– Да, получила. Лидия нашла ее очень милой.

Сбросив жилет, расстегнув и выдернув рубашку из узких панталон, он двинулся к ней:

– Меня мало интересует реакция вашей сестры.

Николь вынула из волос шпильки и, тряхнув головой, распустила густую волнистую массу по плечам. Освободившись от упавшего платья, она принялась развязывать шнурки нижней юбки.

– Мне особенно понравились в нем два момента.

Лукас сразу догадался, что она имеет в виду, но кротко попросил уточнить.

– Ну…

Нижняя юбка упала на пол, под тонкими панталонами он увидел темные завитки и… едва не потерял нить разговора.

– Больше всего мне понравилось, что вы назвали себя идиотом. А еще ваше намерение просить у меня руки, стоя на коленях. Эти строки доставили мне особенное удовольствие. Вы собираетесь снимать панталоны?

Он стоял уже совсем близко и мог бы дотронуться до нее, но не стал. Ему нравилось возникшее напряжение, усиливающее его желание.

– Не могу снять их, пока не освобожусь от сапог, а здесь нет специального приспособления. Извините.

Николь сокрушенно вздохнула.

– Ничто не остается без возмездия, не знаю, почему всегда так выходит! Что же делать! Попробую помочь вам стянуть ваши сапоги.

Он подошел еще ближе, положил руки ей на талию, она призывно отступала, пока не уперлась спиной в кровать.

– Нет, мне кажется, для этого нет времени, а вам?

Она провела розовым язычком по пересохшим губам.

– В таком случае, думаю… Думаю, придется вам остаться в сапогах. Или у вас есть другие предложения?

– Да нет, пожалуй…

Он потянул за шнурок панталон, стянул их вниз, усадил ее на кровать и, уже не сдерживая себя, обрушил на нее вихрь страстных и изощренных ласк, доводящих обоих до восторженного исступления. Он освобождался от пережитого напряжения перед схваткой, изливал невыразимое облегчение и ликование, что не только выжил, но и одержал победу. Это состояние он помнил по войне. Но теперь к нему примешивалась безграничная радость от сознания, что он встретил эту единственную в мире, необыкновенную женщину, полюбившую его так глубоко и преданно, что самозабвенно отдалась ему и даже жизнью своей рисковала ради него. Они всегда будут рядом… хотя порой ему придется потрудиться, чтобы сравняться с нею. И общими будут их любовь и нежность, верность и готовность разделить любые трудности, общими будут их печали и радости…

И подобно тому, как в эти незабываемые мгновения, они вместе будут взлетать к небесам!

Николь медленно просыпалась с улыбкой на припухших губах, потом сладко потянулась, как котенок после сна на солнышке.

– О! – выдохнула она, ощутив слабую боль в мышцах рук.

– Что с тобой?

Она теснее прижалась к мужчине, на чьей широкой груди уснула после долгих часов любви, вознесшей ее к таким высотам наслаждения, что она испытывала невольное сочувствие к женщинам, которым не суждено было испытать что-либо подобное.

– Нет, ничего. Но если я еще когда-либо изъявлю желание стянуть с тебя сапоги, не позволяй мне этого.

– Достаточно было стянуть их с пятки, и все. Видела бы ты свое лицо, моя радость!

Вспомнив, как она со стуком упала на пол с его сапогом в руках – а главное, как он хохотал, пока она старалась восстановить дыхание, – она ткнула его кулаком в бок.

– Николь?

– М-м-м? – промурлыкала она, не отнимая своего кулачка и размышляя, куда бы направить руку дальше. На север? Или на юг? Оба направления казались ей одинаково привлекательными.

– Я люблю тебя.

Рука ее замерла, и она посмотрела ему в лицо.

Признаться, я на это надеялась. Но скажи еще раз!

Сердце у нее радостно забилось.

– Я люблю тебя до самозабвения!

– Так было написано в твоем письме. Почему ты прислал мне письмо?

Он обнял ее и вместе с нею приподнялся на подушках.

– Раф обратил мое внимание, что ему я говорил, что люблю тебя, а тебе сказать не догадался. Я не успевал к тебе, нам пора было уходить в «Сломанное колесо», но мне очень хотелось, чтобы ты знала о моей любви.

– Интересные разговоры ты ведешь с моим братцем! Это он подсказал тебе мысль встать передо мной на колени?

– Нет, это была моя идея, – сказал он, накручивая на палец ее локон. – Можешь это проигнорировать.

– Я подумаю. Но я не сожгла письмо, если ты хотел меня попросить об этом. Думаю, наши дети будут с удовольствием читать его. Особенно девочки.

– Наши девочки! – с благоговейной нежностью прошептал он. – Нужно будет внимательно за ними присматривать, когда они подрастут. Я бы убил любого, если бы он осмелился с ними на то, на что я с тобой.

Затем он подвинулся.

– Постой-ка! Ты сказала, наши дети?

Ее пальчики медленно двинулись на север, вверх по его груди.

– Да, а ты сейчас повторил.

– Но я еще не слышал, чтобы ты сказала, что любишь меня и согласна выйти за меня замуж!

– Мы с тобой так похожи, Лукас! Да, я сказала это не тебе, а Лидии. Это считается?

– А потом ты напишешь мне письмо, да? В таком случае прошу тебя начать его словами: «Лукас, я настоящая идиотка!»

Николь рассмеялась и стала поглаживать нежными подушечками пальцев его соски, и это было так восхитительно, что у него захватывало дух.

– Я люблю тебя, Лукас. Иначе я не пришла бы сюда. Всю жизнь я искала свое место в этом мире, и вот, наконец, поняла, что оно – рядом с тобой. Мы с тобой во всем подходим друг другу, поэтому я согласна стать твоей женой. Но и тогда не перестану тебя любить.

Он сжал ей руку и поцеловал в волосы.

– Благодарю тебя, Николь.

– Благодаришь? – Она удивленно вскинула на него глаза.

– Да, потому что понимаю, как трудно было тебе решиться на это признание. Как трудно тебе было со мной. Я никогда тебя не покину, всегда буду тебя любить.

Она сморгнула выступившие слезы.

– Даже когда я выведу тебя из себя?

– Даже тогда, дорогая. А сейчас как ни жаль, но нам пора одеться и ехать на Гросвенор-сквер. Нас ждут твои родственники.

– Еще рано. – Она нагнулась и поцеловала его, сначала нежно, а потом с нарастающей страстью, легонько касаясь пальчиками его напрягшихся сосков.

Лукас осторожно отстранил ее.

– Хорошо, – согласился он, устраиваясь поудобнее. – Пожалуй, действительно рановато.

Эпилог

Спустя четыре дня после того, как Лукас с Рафом привели мужчин из «Сломанного колеса» на Белгрейв-сквер, и через три дня после внезапного отъезда лорда Фрейни в его поместье в Линкольншире Лукас пришел в кабинет Рафа, и они вместе ознакомились с письмами Хелен Дотри.

– Бедная мама, – вздохнул Раф, бросая пачку писем в огонь и поворачивая листы кочергой, пока бумага не превратилась в пепел. – За всю жизнь ей ни разу не удалось выиграть. Ничего удивительного, что Фрейни считал эти письма своей козырной картой. Я чувствую себя виноватым, что прочел ее интерпретацию того, что было на самом деле.

– А что там у тебя на столе? Не листовки ли «Граждан за справедливость»?

– Да, – сказал Раф, возвращаясь за свой письменный стол. – И еще несколько записей, сделанных рукой Фрейни. Фрейни уже набросал проект своей речи перед парламентом, в которой члены этого общества объявляются мятежниками и разбойниками, что давало ему основания потребовать ужесточения законов во имя спасения страны от якобы грозящей революции.

– Дай-ка взглянуть!

Но когда он взял у Рафа лист бумаги, по его спине дрожь пробежала. Не от содержания, а от почерка.

– Лукас! Что-то случилось?

– Да, пожалуй… Я узнаю этот почерк, его трудно спутать с каким-либо другим.

Он растерянно посмотрел на друга.

– Ты знаешь, что около года назад я получил некое письмо. Относительно моего отца.

Раф кивнул:

– Там еще говорилось, что твой отец был невиновен, что кто-то другой навлек на него подозрения, чтобы убрать его с дороги и тем самым расчистить себе путь к карьере.

– Да-да! После дипломатических успехов, которых отец добился во время пребывания на континенте, ему прочили пост премьер-министра после ухода Питта. И очень скоро после смерти отца тот действительно ушел в отставку, уступив свой пост Эддингтону, понимаешь? То есть Питт и не думал об отце как о кандидате на пост премьер-министра. Значит, он мог остаться в живых…

– Уж не хочешь ли ты сказать, что это письмо написал Фрейни?

– Да, именно это, – сказал Лукас, вскочил на ноги и стал расхаживать по кабинету. Так ему лучше думалось. – Но с какой целью?

– Кто знает, какие у него были причины? Ведь у Фрейни такие амбиции! Он широко разбрасывает свои сети в надежде, что кто-нибудь в них попадется. Как поймал тебя, пообещав назвать имя человека, предавшего твоего отца, в обмен на твою помощь в его грандиозных замыслах.

– В глубине души я думал, что Фрейни хотел кого-то убить… моими руками. – Он положил лист бумаги на стол и посмотрел на своего друга. – А теперь? А теперь я думаю так: либо он и был тем человеком, который погубил моего отца, рассчитывая сам занять кресло Питта, либо ему ничего не ведомо ни о моем отце, ни о том предателе.

– И вполне может быть, что ты никогда этого не узнаешь. После того, что произошло с его домом, Фрейни полностью утратил доверие парламента, его политическая карьера рухнула, но он никогда не понесет наказания за то зло, какое, предположительно, принес твоей семье. Ты сможешь с этим примириться, дружище?

Лукас подошел к окну, выходящему на небольшой сад за домом.

На широкой белой скамье, половину которой закрывала густая тень от нависающих ветвей граба, сидели Николь и Лидия.

Лидия в капоре устроилась в тени и читала книгу.

Рядом с ней, положив капор на колени, Николь закинула голову назад, подставив лицо солнечным лучам, вероятно чувствуя, как на ее нежной коже расцветают новые гроздья веснушек. Скинув башмачки, она погрузила ноги в свежую зеленую травку. Сердце Лукаса переполняла любовь. Он обожал ее. И его мать тоже ее полюбит. Их будущие дети будут обожать свою маму, а его несчастной матери наконец принесут радость и заставят забыть о печали.

Прошлое ушло безвозвратно, его невозможно изменить. Но будущее было ясным и радостным.

– Да, Раф, – с глубочайшей искренностью сказал он. – Я уже с этим примирился…

От автора

Произошедшее в 1815 году извержение вулкана Тамбора выбросило в атмосферу гигантские облака вулканического пепла, которые заволокли небо над большей частью земного шара, вызвав изменение климата в Северной Америке, Европе и Англии. Погода стала холодной и дождливой, солнце показывалось так редко, что 1816 год был назван Годом без солнца.

К концу 1816-го недостаток продуктов питания и общее обнищание простых людей действительно выливались в марши протеста и даже в бунты в некоторых графствах Англии. Возмущение людей подогревалось агентами-провокаторами, вероятнее всего нанятыми лордами Ливерпулем и Сидмаутом. В результате внесенный партией вигов билль о реформах в парламенте, предусматривающий значительное расширение прав низших классов, был легко отклонен, и должно было пройти еще целых шестнадцать лет, прежде чем вопрос о реформе был снова поднят.

Кстати, я нашла в архивах очень интересные факты – в газетах писали, что время от времени банды взломщиков врывались в дома лондонских аристократов. Огромные толпы действовали на удивление ловко и слаженно, за каких-нибудь пять минут ухитряясь оставить от особняков одни стены, после чего бесследно исчезали с добычей в запутанных лабиринтах Лондона.

Томас Пейн (1737–I809), просветитель радикального направления, участник Воины за независимость в Северной Америке 1775–1783 гг. и Великой французской революции.
Пейн – от англ.