Расследуя убийство судьи Тамары Шуваловой, частный детектив Татьяна Иванова уже отработала все возможные версии преступления: месть осужденных Шуваловой, устранение ее как наследницы завещанной отцом квартиры, конфликты на работе, ссору с любовником… Все безуспешно. По наводке детектива Ивановой милиция арестовала даже двух подозреваемых, которые должны предстать перед судом. Но интуиция подсказывала ей: истинную причину гибели Шуваловой надо искать в ее личных отношениях. И вдруг события развернулись так, что видавшая виды сыщица сильно удивилась… Таня знает, кто убийца, но выдать преступника властям выше ее сил…

Марина Серова

Цена случайной ночи

Пролог

Тамара Аркадьевна Шувалова захлопнула последнюю папку и, убрав ее в сейф, тщательно заперла на ключ. Сняла с вешалки легкий пиджак — этот летний день неожиданно выдался прохладным, — накинула его перед зеркалом и остановилась, задумавшись. Она присела на край стола, закусив губу, и погрузилась в размышления.

Нужно принимать решение, и как можно скорее. Собственно, она его уже приняла. Все же ясно! Но, к сожалению, не все думают так, как она. И что делать, если их мнение не изменится? Брать всю ответственность на себя? И потом всю жизнь помнить об этом и чувствовать свою вину? Но за что, черт возьми?! Хотя понятно, за что…

Тамара Аркадьевна бессильно опустила руки. Как тяжело осознавать, что ты мучаешься, колеблешься, делая выбор, а потом вдруг выясняется, что ты допустила ошибку. И расплата за нее неумолимо настигает. И не только тебя. Вот, вот что самое главное! Платить будут еще и другие, она прекрасно это понимает. И в первую очередь родная дочь. Ну а если сделать наоборот, отказаться от своего внутреннего убеждения, тогда будет еще хуже! Опять же потом, позже, но — хуже! И снова этот замкнутый круг…

Тамара Аркадьевна вздохнула и поднялась. Надела берет и поправила перед зеркалом выбившиеся темно-русые волосы. Уже повернувшись к двери, собралась открыть ее, но дверь вдруг распахнулась, и в кабинет стремительной походкой вошел Никита Костин. Как всегда, быстрый и порывистый.

— Тома, привет, — скороговоркой выпалил он, усаживаясь на стул и вытягивая свои длинные ноги.

Высокий, худощавый брюнет с манерами холерика, уверенный в себе, Никита вел свои дела так, что ни у кого не оставалось сомнения — Костин отдается им самозабвенно. Его речи, всегда опирающиеся на достоверные факты, юридически выверенные, были при этом наполнены чувством и энергией, что усиливало их воздействие на любую аудиторию.

— Привет, — отозвалась Тамара Аркадьевна. — Собственно, и — пока. Я ухожу.

— Тома, подожди. — Никита вскочил со стула и, быстро подойдя к женщине, взял ее за рукав плаща и пытливо заглянул в глаза. — Осталось три дня…

— Господи, Никита, неужели ты думаешь, что я не помню?! — отозвалась Тамара Аркадьевна, машинально поправляя выбившуюся прядь.

— Ну и?.. — Никита выжидательно посмотрел на нее.

— Что — ну и? — раздражаясь, воскликнула Шувалова. — По-моему, я давно все сказала!

— Но ты же обещала подумать!

— Я и думала, — уже спокойнее ответила Тамара Аркадьевна. — Все уже решено.

— Тома, но ты же понимаешь, чем это может грозить, — как-то печально проговорил Костин. — Тебе что, мало того случая?

— Предостаточно. Но это все продолжается, пока не состоялся суд. Потом они успокоятся, потому что все уже будет закончено.

— Не знаю. — Никита с сомнением повертел головой. — Могут и не успокоиться. И тогда уже договориться с ними не получится.

— Ладно, хватит меня пугать! — поморщилась Тамара Аркадьевна. — Как будто я первый год здесь работаю и раньше ни с чем подобным не сталкивалась. Еще похлеще бывали субъекты.

— Ты знаешь, — задумчиво произнес Костин, — я тебя очень хорошо понимаю. Достаточно взглянуть на рожу этого Гаршина, чтобы согласиться с тобой. Но… Таких много, Тома. И против всех ты бессильна. Ей-богу, так вот подумаешь и решишь, да черт с ними, провались все пропадом! Возьмешь деньги и сделаешь, как они хотят. С паршивой овцы хоть шерсти клок! Его же все равно вытащат. Не отсюда, так из тюрьмы.

— Ты опять начинаешь меня убеждать, — усмехнулась Шувалова. — Мы же с тобой уже сто раз на эту тему говорили. Полагаешь, я об этом не думаю? Да постоянно. И сегодня целый день думала. И не хочу себя ломать.

— Ну что ж… — вздохнул Никита. — Я, в общем-то, где-то в глубине души даже рад, что ты так поступаешь, но не покидает меня чувство тревоги за тебя.

— Перестань, — усмехнулась Шувалова. — На тебя какая-то паранойя напала. Первый, что ли, случай в практике?

— Ладно, поступай как знаешь, — махнул рукой Костин. — Ты домой сейчас?

— Да, а что?

— Могу подкинуть, хоть нам и не по дороге.

Тамара Аркадьевна на мгновение задумалась, а потом решительно ответила:

— Ты знаешь, не нужно. Спасибо. Я хочу пройтись пешком, мне подумать надо.

Костин внимательно посмотрел на нее и согласился:

— Ну ступай. Как там Ксюха-то?

— Да! — Тамара неопределенно махнула рукой. — Обычные для такого возраста проблемы. Мать, конечно, безнадежно устарела со своими взглядами и ничего не понимает в этой жизни.

Оба вымученно улыбнулись.

— А твои пацаны как? — поинтересовалась Тамара.

— Ой, ты знаешь… — моментально оживился Никита и принялся увлеченно рассказывать последние истории о двух своих сыновьях.

Тамара слушала вполуха и думала о своем. Так, переговариваясь, они вышли из здания суда. Костин сел в свою машину, а Тамара, помахав ему рукой, отправилась домой пешком. Мысли вертелись вокруг все той же проблемы, не давая спокойно спать по ночам. На работе она старалась гнать от себя навязчивые думы, даже выглядела ровной и спокойной, но в подсознании неизменно постоянно присутствовали те же тревоги и страхи, а когда Тамара оставалась одна, и вовсе захлестывали ее.

Интересно, Ксения дома? Может быть, посвятить сегодняшний вечер ей — и у них получится долгий проникновенный разговор матери и дочери! Хотя к чему он приведет, этот разговор? Ксения в очередной раз решит, что мать ничего не понимает и хочет решить ее судьбу по-своему. Нет, нужно уйти в свою комнату и подумать. Хотя что тут думать, сто раз уже передумано…

Тамара и сама понимала, что навязчивые мысли мучают ее, делают слабой и нерешительной. Дойдя до дома, она приняла решение: сегодня ни над чем не ломать голову, заставить себя читать ту книжку, которую недавно притащила дочь, сказав, что ее должен прочесть каждый уважающий себя человек. Выходя из лифта, она склонилась над сумочкой, доставая ключи. Выпрямившись, хотела уже повернуться к двери, но выстрел в упор помешал ей сделать это. Она упала на холодный пол и уже не слышала, как лифт плавно поехал вниз…

Глава 1

Я не раз замечала: если к тебе приходит какая-то неприятность, то она, как правило, тянет за собой целую цепочку бед. Проверено уже сто раз — стоит случиться какой-то пакости, и на тебя, как из дырявого мешка, валится черт знает что.

Мои неприятности начались с того, что мой драгоценный автомобиль заглох посреди дороги. Я сперва даже не поверила, что это с ним случилось. Потом, осмотрев машину, устало села на переднее сиденье и вынесла вердикт: «Блин, чертова жизнь!»

Мимо меня проносились автомобили, водители с любопытством взирали на блондинку в короткой красной юбке, неподвижно сидящую на водительском месте. По их взглядам я видела, что ни один из них не готов оказать мне помощь.

Вздохнув, я поняла, что, пожалуй, к чьей-то помощи мне все же придется прибегнуть, и поднялась, вытянув правую руку.

Почти сразу же возле меня тормознула синяя «десятка», и совсем молодой, но — по глазам видно — весьма ранний паренек с искренним интересом и фальшивым сочувствием полюбопытствовал:

— Проблемы, девушка?

— Проблемы, — согласилась я. — Не могли бы вы помочь мне оттащить машину в автомастерскую?

— Какой разговор! Сейчас сделаем, — обрадовался парень.

Он прикрепил с помощью троса мою «девятку» к своей машине, и мы двинулись к ближайшей автомастерской.

Там пожилой усатый ремонтник долго качал головой и цокал языком, изо всех сил пытаясь убедить меня в том, что с моей машиной произошла серьезнейшая поломка. Я понимала, что ему просто хочется содрать с меня побольше денег, но поскольку знала истинную стоимость ремонта, то без лишних эмоций протянула ему нужную сумму и потребовала выписать квитанцию.

Ремонтник был не очень доволен, но тем не менее деньги взял, квитанцию выписал, пообещав, что очень постарается через три дня машину сделать.

Парень, который помог мне дотащить сюда мою «девятку», ужом крутился возле меня. Когда мои расчеты с ремонтником были закончены, он тут же возник, с готовностью открывая дверцу своей «десятки»:

— Садитесь, девушка, я вас отвезу.

— Благодарю, — ответила я, опускаясь на переднее сиденье и закуривая сигарету. — Мне в центр.

Парень кивнул и повел машину к центру. Всю дорогу я грустила о том, что несколько дней вынуждена буду обходиться без своей «ласточки». Правда, дел у меня в это время не было, но ведь они могли появиться в любой момент! Да и вообще, мало ли что может случиться. Когда ты выбираешь себе профессию частного детектива, то должен быть готов к любым неожиданностям.

А я, Татьяна Александровна Иванова, выбрала себе эту профессию несколько лет назад и с тех пор еще ни разу не пожалела об этом.

Парень, сидящий рядом со мной, предпринимал отчаянные попытки меня разговорить, но я отвечала односложно и вяло, и он через некоторое время заметно заскучал.

Возле своего дома я попросила его остановиться. Молча раскрыла сумочку и протянула парню деньги. Он явно ждал другого вознаграждения, но у меня не было абсолютно никакого желания продолжать это знакомство.

— Да что вы, девушка, не надо денег! — все еще не сдавался он, поглядывая на меня плотоядным взглядом. — Просто вы мне очень понравились. Может быть, вы оставите мне свой телефон?

— Это лишнее, — охладила я его пыл и, положив деньги на сиденье, быстро вышла из «десятки» и направилась в сторону своего подъезда, мечтая поскорее принять душ, чтобы смыть с себя пессимизм и хоть немного взбодриться.

Дома меня ожидала новая неприятность — отключили горячую воду. Летом это в городе не редкость, но, к счастью, в нашем доме подобные мероприятия проводились только по плану.

— Идиоты… — обреченно прошептала я, опускаясь на край ванны и слушая, как тоскливо урчит пустой кран. — Ну что за жизнь!

Кое-как уговорив себя принять холодный душ, я повернула другой кран. Досчитав до десяти, я быстро нырнула под обжигающе холодные струи.

Лето уже подходило к концу, и последние дни были довольно прохладными, поэтому удовольствие подобные процедуры доставляли, мягко говоря, весьма сомнительное. А при моем настроении, далеко не безоблачном, я постаралась провести экзекуцию в темпе блиц.

Выйдя из ванной, завернутая в большое махровое полотенце, я прошла в комнату и плюхнулась на диван, решив, что, раз уж день складывается так неудачно, ничем больше сегодня не заниматься, а просто включить музыку и проваляться в состоянии безделья остаток дня.

Я включила магнитофон и решила посмотреть, сколько у меня осталось средств для того, чтобы вести такой образ жизни.

Результат сразил меня наповал. Я, конечно, знала, что деньги подходят к концу, но не до такой же степени! А тут еще сумма за ремонт машины. Нет, жизнь становилась просто невыносимой…

Необходимо срочно браться за расследование нового дела, но, как назло, телефон молчит, преступники — черт бы их побрал! — не спешат совершать свои черные дела, а клиенты, соответственно, не нуждаются в моих услугах.

Мне же не оставалось ничего другого, как свернуться калачиком на диване и углубиться в чтение первой попавшейся на полке книги. Ею оказалось «Преступление и наказание» Достоевского.

Почти сразу я поняла, что и выбор книги был сделан очень неудачно, потому что как не согласиться с Федором Михайловичем, что жизнь полна несправедливости, грязи и беспросветности.

Досадливо вернув книгу на полку, я порылась в куче развлекательных журналов на столе и выбрала наиболее старый, поскольку надеялась, что уже успела забыть ту чушь, что читала в нем.

Журнал меня совершенно не заинтересовал, и я отшвырнула его, усевшись на диване и злясь на себя за меланхолию и бездеятельность.

Поняв, что долго находиться в подобном состоянии губительно для личности, я решила разрушить все стереотипы своего поведения, отправиться куда-нибудь вечером, чтобы только не киснуть дома.

И тут я вспомнила о своих гадальных костях. Вот с кем нужно посоветоваться, чем заняться и узнать, что же мне светит в ближайшем будущем.

Вспомнив о своих верных помощниках, я быстро соскочила с дивана и подошла к шкафу, где в бархатном мешочке лежали мои косточки. Я высыпала их из мешочка и, покатав в руке, разжала пальцы. Кости мягко скатились на диван, и я нагнулась, чтобы рассмотреть выпавшую мне комбинацию.

34+6+18 — «Верьте в свои возможности, и ваша мечта осуществится!»

Это предсказание меня несколько обнадежило, и я стала напряженно думать о своих возможностях, усиленно стараясь верить в них. От этого занятия меня отвлек телефонный звонок. Я тут же встрепенулась, вообразив, что это звонит потенциальный клиент, который поможет мне выйти из состояния депрессии.

Я подняла трубку и произнесла деловым тоном:

— Алло, частный детектив Татьяна Иванова.

В трубке послышался девичий голос, тембр его, окрашенный глубокой грустью, говорил о том, что у этой девушки большое горе:

— Как хорошо, что я вас застала. У меня к вам серьезное дело. Очень срочное. У меня погибла мама…

Последнюю фразу девушка произнесла еле слышно. Мне стало жаль ее, и я, тоном, который пристал скорее врачу или психологу, чем частному детективу, продиктовала свой адрес, предложив подъехать прямо сейчас.

Значит, кости меня не обманули. Причем предсказание их сбылось почти что моментально.

А примерно через час в дверь моей квартиры позвонила девушка лет восемнадцати. Среднего роста блондинка с круглым лицом и чуть припухшими губами. Вид у нее был, естественно, озабоченный и расстроенный. Рядом, положив руку на ее плечо, стоял парень примерно того же возраста, весьма симпатичный, с темными волосами, в которые вкраплялись высветленные «перышки». Он первым кивнул мне, и я ответила ему ободряющим кивком. Девушка очень тихо поздоровалась, очень тихо сняла обувь и очень тихой походкой прошествовала в комнату. Парень по моему приглашению последовал за ней.

— Это Данила, — представила своего спутника девушка.

Она больше ничего не добавила, а я не стала выяснять, кем ей приходится этот Данила, уточнив только, что я и есть нужная им Татьяна Александровна Иванова, частный детектив.

— Итак, что у вас случилось? — спросила я, когда клиентка расположилась в кресле, а Данила почему-то остался стоять. — И как, кстати, вас саму зовут?

— Ксения, — ответила девушка. — Вообще-то я по паспорту Оксана, но я предпочитаю быть Ксенией.

Она сидела в кресле так, что в ее фигуре чувствовалось напряжение, словно внутри ее торчала готовая разжаться в любой момент пружина. Сама же была худенькая, можно сказать, тщедушная. Несмотря на пухленькое личико, все остальное круглостью и плавностью линий не отличалось. Практическое отсутствие груди, стройная талия и очень худые ноги. И еще — я обратила внимание на то, что большие пальцы ног, торчавшие из босоножек, были крупные и очень диссонировали со всей стопой.

— Очень хорошо, я буду называть вас Ксенией, — произнесла я, заканчивая осмотр внешности своей клиентки. — Ну а теперь к делу. Вы упомянули о смерти вашей мамы…

— Да, — ответила Ксения и опустила глаза. — Ее убили. Это случилось… Это случилось три дня назад, вчера как раз были похороны. Я все эти дни находилась словно в тумане, никак не могла поверить, что такое произошло со мной, с моей мамой, а потом… Потом я решила прийти к вам.

— А почему именно ко мне? Ведь этим делом наверняка занимается милиция? — чуть подняла я брови.

Ксения нервно затеребила ворот блузки и сглотнула слюну.

— Ну да, занимается, конечно. Просто мне посоветовали к вам обратиться.

— А позволите узнать — кто? — заинтересовалась я.

Ксения неуверенно обернулась на своего спутника. Тот сжал ее плечо и тихо сказал:

— Да расскажи, что тут такого? Он же не просил скрывать…

Ксения вздохнула и проговорила:

— Мне посоветовал это сделать Никита Владимирович Костин.

Я напрягла память, но так и не смогла припомнить, где и когда встречалась с неким Никитой Владимировичем Костиным и встречалась ли вообще. А Ксения тем временем продолжала:

— Он работает… работал вместе с мамой. На похоронах он отвел меня в сторону и сказал, что есть такая Татьяна Иванова, которая расследует уголовные дела практически без провалов.

— Не практически, а точно, — не удержалась я, поскольку и в самом деле не имела ни одного провала в своей практике. А она продолжается уже как-никак… Впрочем, это не по делу. Хотя мне всего двадцать семь лет, дел я раскрыла уже немало, и среди них множество таких, которые вообще поначалу казались безнадежными. И мне, безусловно, было приятно, что меня характеризуют как беспроигрышного частного детектива. Но… Не будем раньше времени задирать нос, еще неизвестно, что за дело преподнесет мне эта девушка.

— Ксения, давайте теперь поподробнее, — попросила я. — Расскажите мне о своей маме, кем она была, чем занималась, с кем дружила и, наоборот, не дружила. Как именно она была убита? Я вас слушаю.

Ксения снова обратилась взглядом за поддержкой к Даниле, получила от него ободряющее пожатие руки, набрала в легкие побольше воздуха и начала:

— Моя мама работала в народном суде. Она была судьей.

«Вот как? — мысленно подняла я брови. — Значит, юрист, получается, как бы свой человек… Ну-ка, ну-ка, что же дальше?»

— Работала она там много лет, — уже более спокойным голосом продолжала Ксения. — С тех пор, как закончила институт и отработала практику. Жили мы с ней вдвоем, потому что папа у меня умер четыре с лишним года назад. — Голос девушки снова сник. Данила присел на ручку кресла и взял пальцы Ксении в свою ладонь.

— А отчего умер ваш папа? — уточнила я на всякий случай.

— У него был врожденный порок сердца. Собственно, мама всегда была готова к такому финалу, она прекрасно знала о его болезни. Это должно было случиться рано или поздно.

«Понятно, значит, криминала никакого там не было», — отметила я.

— Понятно, а дальше? С кем общалась ваша мама? И как, кстати, ее звали?

— Ее звали Тамара Аркадьевна Шувалова, — ответила Ксения. — А общалась она в основном с друзьями по работе. Ну, всех их, конечно, друзьями назвать нельзя, скорее приятелями, кроме разве что Никиты Владимировича.

— А там были какие-то особые отношения? — уточнила я.

— Да нет, — возразила Ксения. — Если вы имеете в виду близкие, то нет. Просто они вместе работают много лет, он приходил к нам домой, а остальных я практически не знаю. Это просто коллеги-приятели.

— И больше друзей у вашей мамы не было?

— Ну почему же. Вот, например, родители Данилы, — кивнула Ксения в сторону присевшего на ручку кресла парня. — Они знакомы давно, с молодости. И мы с детства друг друга знаем. А потом… — Она смутилась. — Потом мы с ним начали встречаться. Но это к делу не относится.

— Понятно, — снова кивнула я. — А теперь, Ксения, давайте поговорим о неприятных подробностях. Как это случилось? Как была убита ваша мама?

— Давайте лучше я расскажу, — вступил в разговор Данила, видя, что Ксения снова занервничала. — Мне все-таки проще… Одним словом, Тамару Аркадьевну нашли убитой в подъезде их дома. Она возвращалась с работы поздно, где-то уже около одиннадцати вечера.

— И как ее убили, каким образом?

— Выстрел из пистолета, — коротко ответил парень.

— А свидетели?

Данила развел руками и с сожалением покачал головой:

— Насколько я знаю, милиция никого не нашла.

— А кто же обнаружил труп?

— Соседи какие-то, — неопределенно повертел он рукой в воздухе. — Ничего толком не сообщили, просто что увидели ее лежащей на полу.

— Это дядя Миша Криволапов, — вставила Ксения. — Это он ее нашел.

— А что за дядя Миша? Куда он шел или откуда?

— Скорее всего он шел в ларек выпить сто граммов водки. Он часто туда ходит, благо ларек круглосуточно работает. Спускался по лестнице и увидел, что мама лежит. Он сперва «Скорую» вызвал, а те уже милицию.

— А вы дома были в это время?

— Да, — ответила Ксения и всхлипнула. — Мы с Данилой расстались только полчаса назад. Я даже представить себе не могла, что такое может произойти, даже не поверила, когда мне сказали…

— Вам дядя Миша сказал? — продолжала я свои обычные вопросы.

— Да. Он сильно испугался. Вызвал «Скорую» и пошел к нам. Я тут же выбежала, хотела поднять маму и увидела, что у нее кровь. Она уже была мертвая… Ей выстрелили в грудь.

И девушка, не сдержавшись, заплакала. Данила тут же принялся утешать ее, а я, воспользовавшись паузой, попыталась проанализировать услышанное. Пока какие-то определенные выводы делать еще рано, нужны были подробности, ситуация в семье и на работе, круг общения и прочее. Все это еще предстояло выяснить, а многое и без помощи Ксении, поскольку всего, что окружало ее мать, она могла и не знать. Правда, пока у меня крутилась одна мысль и не давала покоя — покойная была судьей. Но на основании этого тоже пока нельзя было делать однозначных выводов. Тем временем Ксения взяла себя в руки, вытерла слезы платком и извинилась.

— Ксения, а может быть, вы в курсе каких-то проблем вашей мамы на работе? Или еще где-то? — продолжила я.

— Насчет работы точно не знаю, — покачала головой девушка. — Вроде бы ничего такого не было. Во всяком случае, мама не рассказывала. А вот в быту… — Она нахмурилась и помрачнела. — Мне даже не хочется об этом говорить, потому что все это крайне неприятно. Но сказать нужно.

— Да, действительно, говорить сейчас нужно все, — подтвердила я. — И особенно если это кажется неприятным. Ну так что же?

Ксения вздохнула:

— У мамы есть младший брат. И проблемы эти связаны с ним. Дело в том, что их отец давным-давно бросил семью, и бабушка воспитывала маму и дядю Жору одна. А потом вдруг выяснилось, что он умер и оставил наследство… Собственно, оно состоит только лишь из его квартиры, но и этого в наше время достаточно.

— И в чем же проблема? — поинтересовалась я.

— В том, что дед составил завещание в пользу мамы, а дяде Жоре это не понравилось. Он считал, что тоже имеет право на эту квартиру.

— Ну, насчет морального права я не знаю, а юридически, наверное, нет, — сказала я. — Он же не был там прописан и в завещании не упоминается, как я поняла?

— Да, все правильно, — кивнула девушка. — И мать то же самое говорила. А ведь она юрист.

— Ну я вообще-то тоже, — напомнила я.

— Да, конечно. Но я сейчас о другом. Дядя Жора приходил выяснять отношения, и, в общем, все это было так неприятно, так некрасиво… — Ксения махнула рукой и поморщилась. — Вот вы упомянули насчет морального права. Тут, мне кажется, это неуместно. Отец их обоих не видел много лет, и они им не интересовались. Но если он оставил квартиру маме, значит, считал, что это правильно, — и Ксения вопросительно посмотрела мне в глаза.

— Ну я не знаю, — усмехнулась я. — И разбираться сейчас в том, правильно это или нет, мы, наверное, не будем. К тому же меня это и не касается. Давайте лучше о дяде Жоре, раз уж о нем зашла речь. Что он за человек, чем занимается, что за отношения были у него с вашей мамой до этой истории и как изменились потом?

— Очень сильно изменились, — ответила Ксения сразу на последний вопрос. — Я не знаю уж, почему он так на нас взъелся…

Как раз это-то мне было понятно, хотя пока я не совсем понимала, что именно стоит за словом «взъелся».

— В общем, он раскричался и даже пригрозил маме, что теперь их отношения изменились, и пусть она на него никогда больше не рассчитывает.

— А что, раньше она могла на него рассчитывать?

— Ну в общем, он помогал нам, особенно когда отец умер. Первое время после его смерти мама все время болела, денег у нас было мало, да и за мной нужно было следить, я все-таки была еще маленькая. Но скорее это была помощь такая… типа подвезти что-то, нас отвезти куда-нибудь. У него машина своя.

— А что у него за семья? Или ее нет?

— Почему же, есть. Наверное, он поэтому и обиделся.

— Не поняла, — отреагировала я.

— Ну, дело в том, что моя двоюродная сестра, его дочь, замуж выходит, и ей квартира нужна. Потом, сын там подрастает… Ну, и у них квартира такая же, как у нас: двухкомнатная. В общем, ничего хорошего. И он считал, что ему наследство это важнее, чем нам.

— А ваша мама считала по-другому? Она не хотела решить все миром и поделиться с ним?

— Да нет, а с какой стати? — удивилась Ксения. — Там же юридически все на ее стороне, она была уверена в успехе, даже если бы он в суд подал, как обещал.

— А он не хотел успокаиваться и собирался подать в суд, даже зная все условия дела? — спросила я.

— Вначале — да. Но потом, я думаю, он не стал бы этого делать. Понятно же, что он бы только время зря потратил.

— Ну а он угрожал чем-то действительно опасным вам с матерью, кроме обещаний, что больше не станет ничем помогать?

— Я точно не знаю, сама не слышала, — ответила Ксения. — Может, и угрожал, потому что его здорово задело это завещание.

— А этот дядя Жора, он был на похоронах вашей мамы?

— Да, конечно, был. И жена его тоже была, и дочь. Младшего сына только не было.

— И как они себя вели?

— Да, по-моему, нормально, — ответил Данила за Ксению. — Я ничего не заметил враждебного. По-моему, дядя твой даже искренне переживал.

— Искренне! — воскликнула Ксения. — Теперь-то эта квартира ему достанется.

— Ну ты же сама говорила, что там будут принимать участие все ближайшие наследники, то есть и ты, и он. Значит, поделите пополам, — заметил Данила примиряюще.

Ксению такая перспектива, видимо, не устраивала, потому что она сильнее нахмурилась и надула губы, дергая себя за пуговицу на блузке. Меня же сейчас волновали отнюдь не ее эмоции и обиды, поэтому я вернулась к своим вопросам:

— Как вы считаете, кто-то из маминого окружения был к ней настроен настолько негативно, чтобы пойти на убийство? Проще говоря, вы сами кого-то подозреваете?

Ксения задумалась, потом сказала:

— Кроме дяди Жоры, нет, никого.

— Значит, его вы все-таки подозреваете? — прищурилась я.

— Да, — подтвердила Ксения. — Милиции, правда, я тоже сказала об этом, и они вроде бы проверили, сказали, что у него алиби. Но он мог и не сам это сделать. А потом, алиби тоже можно подделать. И вообще, милиция все так туманно объясняет, говорит, что мы вам всего сказать не можем в интересах следствия. Почему это, скажите на милость, они считают, что я нарушу эти интересы? И почему решают, что я могу знать, а что нет?

— Потому что они делают свою работу, — разведя руками, пояснила я. — Наверное, считают — так правильнее.

— Нет, меня вот что еще возмущает: ведь она судья! Ради нее могли бы постараться, правильно? — раскрасневшись, воскликнула Ксения.

— Ну, МВД и судебная система — это разные вещи. А потом, кто вам сказал, что они не стараются? — несколько удивилась я.

— Но ведь Никита Владимирович зачем-то посоветовал мне обратиться к вам! — нажала Ксения. — Зачем?

— А кстати, действительно, зачем? — в ответ посмотрела я на нее. — Вы сами не собирались нанимать частного детектива?

— Не-ет, — протянула Ксения. — Я же говорю, что тогда вообще плохо соображала. Но потом… Я с Данилой посоветовалась, и Никита Владимирович еще раз напомнил и сказал, что так будет лучше. Я вообще-то тоже считаю, что так лучше, потому что хочу узнать, кто убил маму, а милиции уже не очень верю. Я раньше с ними не сталкивалась, а сейчас мне кажется, что им все безразлично, искать — не искать. Лишь бы не делать ничего!

— Ну, не нужно столь категорично. А вот Никита Владимирович меня интересует все больше… Скажите, как вы его можете охарактеризовать как человека? Я так поняла, что он был частым гостем в вашем доме, не чужим, наверное, человеком. Что вы о нем знаете?

Ксения потерла щеку и несколько неуверенно сказала:

— Ну, он… Нормальный человек, добрый, веселый. Очень энергичный. Мама всегда говорила, что он хороший юрист. Правда, он несколько безалаберный…

— В каком смысле? — уточнила я.

Ксения улыбнулась:

— Ну вообще-то он человек обеспеченный. У него и машина хорошая, дорогая, и вообще… Семья хорошо живет. Жена одевается в дорогих магазинах, не работает, а сам он ходит… Вроде бы и хорошо одет, а всегда как-то небрежно. Мама говорила, что у него просто натура такая. Например, может в слякоть дорогое пальто нацепить и все его заляпать — и даже не заметит этого. Он как-то равнодушно к таким вещам относится. Хотя не знаю, нужно ли вам это.

— Ну, психологический портрет не помешает, — проговорила я, снова пытаясь вспомнить, где же я могла пересечься с этим Никитой Костиным. — А лет ему сколько?

— По-моему, еще и сорока нет, — сказала Ксения. — Во всяком случае, выглядит он молодо. А вообще он человек довольно обаятельный.

— Ладно, пока оставим его в покое, все равно мне придется с ним встретиться. Теперь давайте вернемся к подробностям убийства вашей мамы. Из какого пистолета ее убили? Нашли ли его?

— Нет, пистолета не нашли, — покачала головой Ксения. — А из какого… Данила, ты помнишь, что про это говорили? — повернулась она к парню.

— Да, какой-то нестандартный пистолет, — неопределенно проговорил Данила.

— А в вашем доме есть лифт? — спросила я.

— Да, есть. И маму как раз убили, когда она из него выходила, — сказала Ксения. — Наверное, убийца выстрелил в нее, сразу же вошел в лифт и поехал вниз.

— А почему же никто не слышал выстрела? Вы ведь сами тоже не слышали? — обратилась я к девушке.

— Нет, я ничего не слышала. Может быть, пистолет был с глушителем? — Она неуверенно посмотрела на Данилу.

— Скорее всего, — пожал плечами тот. — Только все эти подробности не важны, пока пистолет не найден. Мало ли подобных пистолетов! А вот удастся ли найти его, не знаю. По идее, убийца должен был от него избавиться.

— А вот вы говорите, Ксения, что расстались с Данилой незадолго до этого трагического события…

Ксения кивнула.

— Данила, а вы, когда уходили от Ксении, видели что-нибудь подозрительное во дворе? Может быть, кто-то праздно шатался или…

Данила отрицательно покачал головой, насупив брови. Видимо, он пытался что-то вспомнить, но у него это не получалось. Да и действительно, что с того, что он вышел из подъезда полчаса назад? Он же не знал, что произойдет. Убийца же мог прятаться где угодно. Даже на виду у всех — опять же никто не знал, что это убийца.

И получалось, что на данный момент я выяснила от дочери Тамары Аркадьевны Шуваловой и ее друга все, что они могли сказать. Остальные сведения я уже должна раздобыть сама, если, конечно, соглашусь на это дело. И прежде чем сказать свое твердое «да», я задала очень важный для себя вопрос.

— Ксения, обращаясь за помощью к частному детективу, вы знали, на что идете? — Я смотрела на девушку в упор.

— Не понимаю… — пробормотала Ксения.

— Если вы насчет оплаты услуг, — вмешался Данила, — то мы это обсуждали. Ксюш, скажи.

— Да, — встрепенулась Ксения. — Никита Владимирович предупреждал, что ваши услуги стоят недешево, но у мамы остались сбережения. И я уже решила, что половину из них могу потратить на то, чтобы разыскать ее убийцу. Вы берете двести долларов в день?

— Да, плюс расходы, — кивнула я. — Не могу сказать точно, сколько дней продлится расследование, но обычно оно занимает не больше недели. Это крайний срок.

— Хорошо, — прикинув что-то в уме, мотнула головой Ксения. — Я согласна.

— Вообще-то это я должна быть согласна или не согласна, — улыбнулась я, чем повергла ее в смущение.

— Да, конечно, — покраснев и поднимаясь с кресла, сказала Ксения. — Так вы согласны?

— Да, — теперь уже с чистой совестью ответила я.

Ксения, посовещавшись взглядом с Данилой, полезла в сумочку и, открыв ее, протянула мне четыре стодолларовых бумажки.

— Вот, — проговорила она. — Если расследование продолжится, я, разумеется, добавлю.

— Хорошо, — убирая деньги, согласилась я и пошла провожать парочку до дверей.

Оставшись одна, я сварила себе кофе, закурила и, присев с чашкой на табурет в кухне, снова вспомнила о своих гадальных костях. Начало нового дела — самое время, чтобы их выслушать. Кости упали на крышку стола и выдали мне следующую комбинацию:

16+26+2 — «Материальное благополучие. Не упускайте из вида никакие мелочи, которые могут повлиять на конечный результат».

Что ж, по крайней мере, испытывать нужду в средствах я не буду, это уже радует. А вот на вторую часть толкования следует обратить особое внимание, наверняка кости предупреждают меня о тонкостях того дела, за которое я взялась.

Я убрала кости в мешочек и продолжала пить кофе, размышляя, с чего мне начать свою детективную деятельность. Логичнее всего было бы для начала наведаться на работу к Тамаре Аркадьевне и поговорить с господином Костиным, благодаря которому я и получила это дело. Возможно, вспомнить, где мы с ним встречались. Кстати, мне вот еще что было любопытно: заинтересован ли он сам в том, чтобы нашли убийцу Шуваловой, или посоветовал девчонке обратиться ко мне просто так, чтобы хоть как-то утешить? И почему он не обратился сам? Ну, здесь, кстати, можно почти безошибочно предположить почему: в этом случае ему пришлось бы самому платить за расследование. А Ксения, как ни крути, родная дочь, она охотнее выложит деньги.

Что касается дяди Жоры с его имущественными претензиями и алиби, которое он якобы имеет, то я решила повременить с этой версией. Может быть, на работе тот же Костин прояснит мне ситуацию досконально. А больше пока никаких версий и направлений не вырисовывалось. Допив кофе, я сунула чашку в раковину и пошла собираться. Выглядеть в таком официальном учреждении, как суд, нужно соответственно, поэтому все должно гармонировать — и прическа, и наряд.

Через полчаса после того, как я, тщательно уложив волосы, наложив макияж и надев черный брючный костюм, посмотрела на себя в зеркало, я пришла к выводу, что таким образом прибавила себе в возрасте лет пяток, но, с другой стороны, обрела больше солидности и даже, как мне показалось, зрелости во взгляде. И на привлекательность моего имиджа это никак не повлияло в худшую сторону. В судах любят подобный стиль.

Оценив свою внешность высоким баллом, я вышла из квартиры и направилась в суд. Я даже не воспользовалась машиной, поскольку здание суда находилось очень близко.

Глава 2

Кабинет судьи Костина находился на втором этаже. Из-за двери доносился нестройный хор голосов — несколько человек говорили вразнобой. Я приоткрыла дверь, и голоса сразу смолкли. Две женщины и мужчина, которые стояли вокруг стола и о чем-то спорили, с недовольным видом обернулись ко мне. Одна из женщин, критически оглядев меня, спросила:

— Вам кого?

— Никиту Владимировича Костина, — ответила я, и мужчина тут же встрепенулся и посмотрел на меня с интересом.

— Я Никита Владимирович, что вы хотели? — быстро проговорил он.

На вид Костину было лет тридцать семь. Броскую внешность этого высокого брюнета с тонкими, нервными чертами лица я оценила сразу. Он ни секунды не стоял на месте, постоянно жестикулировал и объяснял что-то очень эмоционально. То крутил в длинных пальцах авторучку, то запускал их в свой кудрявый чуб, то просто барабанил по столу. Я могла голову отдать на отсечение, что раньше никогда с ним не встречалась. А судя по вопросу, который он мне задал, Никита Владимирович также видел меня впервые.

— Меня зовут Татьяна Александровна Иванова, — сказала я. — И я здесь, можно сказать, благодаря вам.

— Ах, да-да! — поспешно воскликнул Костин и застучал ручкой по столу. — Так это, значит, вы Татьяна Иванова? Очень приятно, проходите, присаживайтесь, сейчас я быстренько закончу беседу и уделю вам все внимание, можете пока полистать газету, к сожалению, ничего интереснее здесь нет.

Все это Костин проговорил на одном дыхании, без единой паузы. Женщины еще сумрачнее оглядели меня, и возобновленная беседа с Костиным стала куда интенсивнее. Они забросали его вопросами, суть которых сводилась к реплике: «Ну как же так, Никита Владимирович?» Судья же отвечал им, тыкая в кодекс и еще какие-то документы, рефреном проводя мысль: «А вот так!» Я не очень-то вникала в суть вопроса, хотя он и был чисто юридического характера, думая при этом, как пройдет моя беседа с Костиным. Пока что он произвел на меня благоприятное впечатление.

Минут через пять Никита Владимирович проявил решительность и начал активно выпроваживать дам из своего кабинета. Те сопротивлялись, ссылаясь на то, что вопрос нужно решить положительно и срочно. Потому что завтра будет уже поздно и могут случиться весьма нежелательные вещи. Но Костин оставался непреклонным, причем я заметила, что в голосе его появились стальные нотки, хотя он по-прежнему оставался доброжелательным и вежливым. Появились некая уверенность и внутренняя сила, которой обе женщины не могли противостоять и в конце концов покинули кабинет.

Костин тут же воспрял и, подойдя на своих длинных ногах к окну, резко распахнул его, впуская в кабинет свежий воздух. Потянулся, приподнявшись на носках, отчего стал казаться еще длиннее, потом помотал головой, словно стряхивая с себя усталость, а затем, улыбнувшись, обратился ко мне:

— Вам про меня сказала Ксения?

— Верно, — кивнула я. — А можно узнать, кто вам сказал про меня? Мы с вами, кажется, незнакомы.

— Да, незнакомы. — Костин заходил по кабинету туда-сюда. — Но я о вас не раз слышал. Причем от разных людей. Позвонил, узнал телефон, выяснил, что вам легко можно позвонить, дал номер Ксении… Вот и все. Надеюсь, я не сделал ничего предосудительного?

— Да нет, ничего. Просто если уж вы подбросили мне это дело, давайте будем последовательны и поговорим о вашей коллеге. О госпоже Шуваловой, кажется.

Костин нахмурился и стремительно сел на свободный стул, настолько быстро, словно при этом сложился пополам.

— Да-да, — проговорил он. — Об этом, именно об этом я и хотел с вами поговорить.

— Вы хотели мне что-то сообщить? Что-то важное? — уточнила я.

Костин тут же вскочил и снова принялся ходить по кабинету. Он и в самом деле не мог ни минуты усидеть на одном месте.

— Я бы никому ничего не сообщал, если бы не произошло это несчастье! — воскликнул он, резко останавливаясь. — Главное, я же предупреждал ее, буквально за полчаса до случившегося предупреждал!

— Так вы предполагали, что ее должны убить? — вскинула я брови.

— Я был почти уверен, — бросил Никита Владимирович и сел на столешницу своего стола.

— А нельзя ли поконкретнее все-таки? — попросила я, уже начиная терять терпение. — Сколько говорим уже, а вы все вокруг да около ходите.

— Я не хожу! — воскликнул Костин и, противореча сам себе, соскочил со стола и зашагал по кабинету. — Просто я волнуюсь. И еще хочу, чтобы вы сами отнеслись к этому со всей серьезностью. Повторяю, я никому ничего не стал бы говорить, если бы не смерть Тамары. Просто потому что дело весьма скользкое и довольно щекотливое. Одним словом, связанное с ее работой.

— Я предполагала, что профессия Тамары Аркадьевны играет в данном случае большую роль, — сказала я. — А теперь все-таки попрошу вас объяснить подробнее, в чем дело. Естественно, я понимаю, что это строго конфиденциально, меня не нужно об этом предупреждать. К тому же моя клиентка — дочь Шуваловой, и я обязана блюсти ее интересы.

— Я очень рад, что вы меня правильно поняли, — кивнул Костин. — Собственно, Тамара ни в чем не виновата, ее нельзя обвинять. Она действовала строго в рамках закона, так что с этой стороны все чисто. Вина ее в том, что она слишком опрометчиво полагалась на свои силы. Ладно, ладно! — Костин упреждающе взмахнул руками. — Я не стану больше напускать туман и расскажу все по порядку. Так вот, Тамара должна была вести дело о разбойном нападении. Короче, два вооруженных отморозка напали на квартиру одного богатого человека, но тот сумел вытащить пистолет и выстрелить в одного из грабителей. Второй убежал, но его поймали. Первого, как выяснилось, пострадавший уложил на месте. Именно второй-то как раз и должен стать обвиняемым на процессе, который состоялся бы вчера, если бы Тамару не убили. Теперь заседание перенесено.

Костин сделал паузу, но только для того, чтобы секунд пять побарабанить пальцами по шкафу, возле которого он на короткое время остановился.

— А что это за отморозки?

Костин махнул рукой, как бы выражая презрение к разбойникам.

— В общем, студенты-наркоманы… Но не это главное. Главное в том, что у одного из них — богатые родители и связи, естественно, имеются. Ну и… они хотели решить вопрос таким образом, что… короче говоря, условным наказанием намеревались отделаться. А Тамара уперлась — и ни в какую. Честно говоря, — Костин прижал руку к груди, — я ее понимал. Подсудимый никакой симпатии вызывать не может. На мой взгляд, совершенно законченный подонок-наркоша. Родители просмотрели в свое время… А может, и не смотрели вовсе. Вот так.

— И что же, эти родственники, они угрожали?

Костин усмехнулся и крутнулся на месте.

— Можно сказать, что и так. К Тамаре приезжали два молодых человека, как они представились, из правозащитной организации.

Никита Владимирович громко хохотнул:

— Из них такие же правозащитники, как из нашего президента — лирический тенор! У них на лбу написано: бандиты!

— И о чем же шла речь во время беседы с правозащитниками? — поинтересовалась я.

Костин нервно дернулся:

— Тамара всего мне не говорила. Но общий смысл был таков: не хочешь по-хорошему — будет по-плохому.

— А по-хорошему — это деньги?

— Ну конечно! — Никита Владимирович с силой хлопнул ладонью по столу. — Ей предлагали. Но она не захотела. Не знаю уж, сколько именно и почему она все-таки не взяла… Может быть, подсудимый вел себя по-хамски, может, еще что, а может, действительно решила принципиальность проявить. Бывает так, по себе знаю… Вот так раскинешь мозгами туда-сюда, видишь, что ему место на нарах, а больше нигде, — сколько ни предлагай, все равно откажешься. Адвокат сначала один был, потом, видимо, предложил Тамаре поделиться… Она отказалась, и он в отказ пошел. Те другого наняли, еще круче, у него, говорят, сам наш главный губернский законник в покровителях ходит. И вот тут правозащитнички с борцовскими шеями-то и явились. И я ей говорю: «Тамара, ну что ты делаешь, я так думаю, что все равно они своего добьются, не так, так эдак…» Я имел в виду, что могут дело другому судье передать, — объяснил Костин.

— А когда все эти события происходили? Например, визит правозащитников?

Никита Владимирович нахмурил брови. Думал он недолго и громко воскликнул:

— За неделю до смерти! За неделю… А новый адвокат за день приходил. О чем они говорили, правда, я не знаю. Но Тамара после разговора была в очень нервном состоянии. И еще мне кажется, что… — Костин предостерегающе поднял вверх указательный палец, — …что, если бы они еще чуть-чуть надавили, она бы сломалась… Но видите — они не захотели ждать. Может быть, кстати…

Никита Владимирович снова вскочил и заходил по кабинету, приняв очень озабоченный вид.

— Подождите, подождите, — отмахнулся он от меня, почувствовав, что я хочу что-то сказать. — Сейчас я все вспомню… Да! — Он повернулся ко мне и застыл на одном месте.

— Что? — тут же отреагировала я.

— Сейчас дело передано новому судье. — Костин понизил голос и подошел ко мне поближе. — Его фамилия Антипов. Не исключено, что предварительно они… Ну, вы меня понимаете?

— Договорились с Антиповым? — домыслила я.

— Нельзя исключать, — уклончиво ответил Костин. — Вот, собственно, пожалуй, и все, что я хотел вам сказать. Впрочем… Наверное, вы захотите координаты всех участников дела: отморозков, адвокатов, родственников…

— Желательно, — коротко бросила я.

— Фамилия отморозка — Гаршин, делом сейчас занимается адвокат Лисицкий, фамилию судьи я вам уже назвал…

— Лисицкого, кажется, знаю, — наморщила я лоб. — А с Антиповым не встречалась.

— Придется познакомиться, — сказал Костин.

В этот момент в дверь постучали, и на пороге возникла какая-то женщина, чем-то напоминавшая тех, которых недавно выпроводил из кабинета Костин. Никита Владимирович бросил быстрый взгляд на визитершу и вдруг замахал руками:

— Нет, нет, сейчас я занят. Лучше завтра, Мария Николаевна, лучше завтра… Наверняка же что-то несрочное.

— Ну как… — растерянно проговорила женщина.

— Завтра, голубушка, завтра! — решительно заявил Костин и направился к двери с намерением закрыть ее на ключ.

Когда он, закрыв-таки дверь, возвратился, у меня наготове был уже следующий вопрос:

— Никита Владимирович, а вы в курсе тяжбы Тамары из-за наследства с братом?

— В общих чертах, — махнул рукой Костин. — Там дело тухлое совершенно. Для брата, я имею в виду, — сразу же поправился он. — Там все абсолютно законно, не придерешься. Обидно, конечно, мужику, а что поделаешь? — Никита Владимирович развел руками. — Тамара ничего отдавать не хотела, сказала еще, что посоветовала брату подавать в суд. А тот рассмеялся и в ответ: «Конечно, ты сама там себе и присудишь все. Там все сплошь твои знакомые…» А что, есть какие-то улики? — тут же озабоченно поинтересовался он у меня.

— Улики такие же, как и против остальных, — ответила я. — Прошло всего часа три с того момента, как я познакомилась с историей этого преступления вообще.

— Угу, угу, — закивал Костин. — Ну, относительно этого брата я ничего больше сказать не могу. Тамара только один раз о нем упоминала.

— Никаких угроз, других каких-то напрягов с его стороны не было?

— Может, и было, — развел руками Костин, — но мне ничего не известно. Если бы было что серьезное, я думаю, Тамара бы поделилась со мной. А так у нее голова была только этим делом о разбое занята.

Я внимательно посмотрела на Костина. Предстояло задать ему вопрос, может быть, не совсем тактичный, но необходимый. И вообще, какие тут могут быть церемонии, когда убита женщина и сам Костин продемонстрировал, что заинтересован в том, чтобы виновник ее смерти был найден! Поэтому я откинула ложное стеснение и спросила:

— Никита Владимирович, а что за отношения связывали вас с Тамарой Аркадьевной?

Костин на секунду оторопел, а потом, пожав плечами, ответил:

— Обычные дружеские отношения.

— Но она с вами делилась своими проблемами, вы давали ей какие-то советы, были даже в курсе ее семейных дел. Может быть, вас связывало нечто большее? Она была женщиной свободной…

— Ну и что? — тут же спросил Никита Владимирович. — Нет, любовниками мы не были. Я не стану сейчас распинаться и объяснять почему, пытаться в чем-то там оправдываться — это было бы уж совсем нелепо, могу только повторить: мы были просто друзьями. А то, что я в курсе многих ее дел, неудивительно: я был дружен и с ее семьей, мы с женой на все торжественные мероприятия к ним ходили. Потом, когда муж у Тамары умер, встречаться вне работы стали реже, но отношения наши не изменились. Я даже не понимаю: почему я обязательно должен был с ней спать?

— Да вовсе вы не были ничего должны, — пошла я на попятную.

— По вашей логике выходит, что должен, — упрямился Костин, словно я его обвинила в чем-то совсем уже недопустимом.

— Ладно, я все поняла, давайте вообще оставим этот вопрос. Меня интересует еще вот что: с кем, кроме вас, Тамара Аркадьевна была дружна? Вы, наверное, знаете?

— Да, знаю, потому что и знать тут особенно нечего. — Костин заворошил свою пышную шевелюру. — Подруг и друзей у нее практически не было, она не очень-то общительна, а потом, почти все время проводила на работе, здесь мы все и общались. Есть еще семья Гладилиных, я их знаю, потому что они тоже всегда присутствовали на семейных торжествах. По-моему, еще с молодости знакомы, у них даже дети дружат.

Я поняла, что речь идет о Ксении и Даниле, только, наверное, их отношения уже перешли через понятие «дружба».

— Но они, наверное, мало что смогут вам сообщить полезного, — пожал плечами Никита Владимирович. — К тому же Тамара говорила, что на общение с ними у нее вообще почти не остается времени. Так, перезваниваются иногда, вот и все.

— Значит, у нас на руках только дело Гаршина да семейный конфликт насчет наследства, — задумчиво произнесла я.

— Наверное, да, — согласился Костин. — И дело Гаршина мне представляется приоритетным. Хотя частный детектив, безусловно, вы, а не я, и вам решать, что делать. Я, как мне кажется, сообщил все, что знал. Если что… — Никита Владимирович принялся хлопать себя по карманам, потом почти подбежал к письменному столу и, рывком выдернув один из ящиков, порылся в нем и вытащил свою визитку. — Вот, звоните мне по этому номеру, в кабинете меня не всегда можно застать.

Я взяла визитку, поблагодарила экспансивного судью за достаточно подробную информацию и вышла из кабинета. Проходя по коридору, я встретилась с теми двумя женщинами, которые были у Костина в кабинете, и не удивилась, что они проводили меня недовольными, даже уничтожающими взглядами. Что ж, женщины в возрасте не очень жалуют своих более молодых подруг, справедливо считая их удачливыми соперницами.

Безусловно, мне было абсолютно наплевать на реакцию этих женщин, у меня были свои задачи, требующие решения. Но все же приятно почувствовать себя молодой и красивой победительницей. Зарядившись от этого маленького эпизода энергией, я была готова продолжать дело. Но для этого стоило еще раз обратиться к своим костям, а это было возможно только дома. Именно туда я и направилась.

* * *

Приехав домой, я первым делом достала свои магические косточки и раскинула их, присев на диван. Вот что мне выдали мои маленькие оракулы:

20+25+10 — «Да, действительно жалок тот, в ком совесть не чиста».

Ну что ж, надеюсь, что это камень не в мой огород. Даже если мне и приходилось врать в своей жизни — а мне, каюсь, действительно приходилось это делать, и весьма часто, — никак не могу сказать, что совесть моя нечиста. Видимо, они имеют в виду или судью Антипова, или адвоката Лисицкого, или их обоих, что всего вероятнее. И это еще раз говорит о том, что с ними необходимо встретиться. Нет, все-таки хорошо, что я стала частным детективом, а не пошла работать в народный суд или не осталась в прокуратуре. Не нужно теперь брать взятки и заключать сделки с собственной совестью, оправдывая законченных преступников и упекая за решетку невинных людей. Живу сама по себе, делаю свое дело, которое приносит доход, да еще и удовольствие — что еще нужно?

А еще нужно выпить кофе. Но это уже прямо сейчас, немедленно. Любимый напиток был приготовлен очень быстро — благо, что зерна у меня давно перемолоты, — и, поглощая кофеек, я думала о предстоящих делах.

Итак, дело Гаршина поставило перед Тамарой Шуваловой серьезные проблемы — это однозначно. Неизвестно, правда, они ли стали причиной ее гибели, тут еще надо разбираться. Прежде всего с Антиповым и Лисицким. Кроме того, чтобы ясно видеть всю картину, необходимо составить себе представление о том, что это за такие сердобольные и заботливые родственнички у незадачливого налетчика. Что это за круг? Каковы люди? Хорошо бы познакомиться с материалами «дела» Гаршина, узнать его подробности. Может быть, придется встретиться и с самим подследственным, посмотреть, что там за птица такая. Хотя понятно, что он-то лично не убивал, поскольку из камеры сделать это весьма затруднительно.

Порывшись в своей обширной коллекции визиток, я отыскала номер телефона адвоката Лисицкого Льва Романовича.

Голос человека, привыкшего к публичным выступлениям, был профессионально хорошо поставлен и даже приятен. Он довольно быстро согласился на встречу со мной, предупредив, правда, что очень занят, но минут пятнадцать уделить сможет.

Я снова засобиралась в путь-дорогу. Собственно, контора Лисицкого находилась не очень далеко от моего дома, и я снова решила пройтись пешком.

— Здравствуйте, здравствуйте, — с елейной улыбкой встретил меня Лев Романович. — Присаживайтесь, рассказывайте, что у вас за проблемы.

— Да проблемы, в общем-то, не у меня, — вздохнула я. — Я по поводу дела Гаршина.

Лисицкий понимающе закивал:

— Ну что я вам могу сказать? Дело это неоднозначное весьма… Но вам, наверное, более интересны предположения относительно возможности, скажем так, вовлечения моего клиента в другое дело…

Я кивнула.

— Мне кажется, что это абсолютно друг с другом не связано, — убежденно проговорил адвокат. — Если у нас подследственные будут убирать судей, то сами подумайте, что получится.

— Беспредел, — догадалась я.

— Вот именно! — с жаром воскликнул Лисицкий. — Вот именно! Я незнаком с подробностями убийства Шуваловой, да это меня, собственно, не так уж интересует, — чуть усмехнулся адвокат. — Но я предполагаю, что вам следует искать подозреваемого вне рамок того поля, на котором действую я.

— То есть не в окружении Гаршина? — теперь уже усмехнулась я.

— Конечно, — простодушно согласился Лев Романович. — Конечно.

— Ну а все же, можно полюбопытствовать, в чем обвиняют вашего клиента?

Лисицкий покачал головой, внимательно на меня посмотрел и ответил:

— Покушение на убийство. Но… Понимаете, Таня, в чем дело? Свидетелей того, что именно мой клиент, подчеркиваю — именно мой клиент, действовал в паре с убитым, нет. Пострадавший сначала опознал его, потом изменил свои показания, что он, мол, не совсем уверен, что тогда видел его. Понятное дело — человек находился в состоянии аффекта, испытал шок, поэтому мог ошибиться. Восприятие действительности в момент нападения и уже потом, в более спокойной обстановке милицейского кабинета, — две большие разницы.

— Значит, пострадавший изменил показания? — уточнила я.

— Да. Именно поэтому я взялся за это дело. Я, знаете ли, не занимаюсь абсолютно проигрышными делами. А здесь… Гаршин был в приятельских отношениях с убитым на месте происшествия Романовым. Но и все… И еще он похож на того человека, именно похож, — Лисицкий поднял вверх указательный палец, — на того, кто вломился в квартиру пострадавшего вместе с Романовым в тот роковой день.

— И еще, я слышала, он наркоман, — продолжила я.

— Медицинского заключения по этому поводу нет, — парировал Лисицкий. — Так что нет и доказательств. Ну а если даже это и так? Все равно ничего не доказывает. Кроме самого пострадавшего, моего подзащитного Гаршина в районе места преступления в тот день никто не видел. Отпечатков пальцев милиция не нашла.

— Потому что, наверное, они были в перчатках, — с невинным видом предположила я.

— Отпечатков нет, — невозмутимо продолжал Лев Романович. — Пострадавший в конце концов опознать Гаршина не сумел. Обвинение, правда, ссылается на кожаную куртку Гаршина, на боку которой было обнаружено отверстие от пули. Якобы тот самый пострадавший стрелял после Романова еще и в Гаршина, но сумел лишь прорвать куртку на боку, не причинив тому более никакого вреда. Мол, это доказывает вину Гаршина. Но вы же понимаете, Таня, как юрист, что сие не доказательство! Потом, прокурор еще упоминает пистолет. У моего клиента изъяли пистолет. Но из него не было выпущено ни одной пули — баллистическая экспертиза это доказала. То есть пострадавший, возможно, сам открыл стрельбу первым.

— Сыграл на опережение, — пожала плечами я. — А как, вы думаете, должен поступать хозяин квартиры, на которого совершается налет? Ждать, пока налетчики убьют его самого, чтобы потом иметь достаточные основания для самообороны?

Лисицкий еле уловимым движением глаз дал понять, что оценил мою иронию.

— Даже если представить себе, что мой подследственный был на месте преступления, то при наличии пистолета он не стал стрелять! — воскликнул адвокат. — А пострадавший выстрелил в него, хотя прямой угрозы для него тот не представлял.

— Откуда вы знаете, может быть, Гаршин просто не успел выстрелить?

Лев Романович снова покачал головой:

— Таня, наши дискуссии для меня полезны, поскольку я тренируюсь перед процессом, но для вас… Скажите, что вы сами думаете по этому поводу? Ведь дело Гаршина само по себе вас не интересует.

Я не стала вступать со Львом Романовичем в дискуссию. Он, безусловно, знает свое дело и защищает интересы клиента. А как же иначе? Но меня интересовало другое — взаимоотношения в треугольнике подсудимый — адвокат — судья. Лисицкий взялся за это дело не сразу, а после того, как другой адвокат обломал об это дело зубы. Наверное, хорошо запросил за свою работу. И наверняка получил эти деньги, раз так старается. Да, вряд ли Лев Романович сейчас расскажет мне о том, сколько ему заплатили, но это не так уж и интересно для меня.

— Ну а Шувалова придерживалась того мнения, что Гаршин виновен? — спросила я.

Лисицкий выдержал небольшую паузу и чуть склонил голову набок.

— Тамара Аркадьевна, кстати, незадолго до ее трагической кончины признавалась мне, что прямых и убедительных доказательств причастности моего клиента к попытке убийства нет. И я думаю, что она бы изменила свое мнение. Я бы постарался убедить ее…

Я не стала спорить. Хотя Костин убеждал меня совсем в другом — а именно в том, что Шувалова была уверена: Гаршин — отморозок, и место ему, естественно, в тюрьме.

— Вы хотите знать, что я сама думаю? — переспросила я. — Хорошо, я вам скажу. Родители Гаршина, насколько я поняла, довольно влиятельные люди. Естественно, они имеют возможности устранить нежелательных людей, мешающих вытащить их отпрыска. К этим людям принадлежала Тамара Шувалова. Поэтому руками неких людей Шувалова и была устранена. А дело было передано судье Антипову, у которого, по моим данным, несколько другое видение обстоятельств дела.

— Это всего лишь совпадение, — парировал Лисицкий. — Может быть, это высшие силы встали на сторону моего клиента.

«О, ну это совсем уже что-то новенькое!» — не могла я скрыть усмешку. Адвокат, опирающийся, как правило, на земные и материальные вещи в своей деятельности, вдруг вспомнил о потустороннем.

Собственно говоря, разговор можно было заканчивать. Пятнадцать минут уже истекли, более того, сверх набежало еще пять. Лев Романович, увлекшись, вроде бы как и не гнал меня, но я, по сути, свою задачу выполнила. Адвокаты вообще, как мне кажется, влюблены в свой голос, в свою манеру говорить, плести словесную вязь, опутывая ею слушателя. А если еще прибавить бархатистый тембр голоса, почти гипнотизирующий и даже убаюкивающий… В общем, Лисицкий был профессионалом и сейчас, по всей видимости, предавался нарциссизму — на моих ушах оттачивал свое мастерство и одновременно любовался им.

Я же заявила о своем присутствии. Нет сомнений в том, что этот факт вскоре станет известен подследственному, а также тем, кто стоит за ним. И если они виновны в смерти Шуваловой, то наверняка от них следует ожидать каких-то действий. А если получится, то их можно и спровоцировать. Но это все дело будущего. А сейчас пора благодарить Льва Романовича и откланиваться.

— Желаю вам удачи, Танечка, — расплылся адвокат в елейной улыбке, едва я заикнулась о том, что собираюсь уходить. — И лучше бы вам, конечно, отработать другие версии.

Я ничего не возразила на это, попрощавшись с Лисицким.

* * *

Я лежала на диване и смотрела телевизор. На часах было уже почти десять вечера, когда раздался телефонный звонок. Я подняла трубку и услышала знакомый мне восторженный голос. Это был Никита Владимирович Костин.

— Татьяна, извините, что беспокою. Но есть кое-какие новости. Нам нужно обязательно встретиться, и желательно прямо сейчас.

В его интонациях чувствовались напор и некая безапелляционность. Он был уверен в том, что собирается делать, и я, судя по всему, должна сейчас подстраиваться под него.

— А что случилось? — все же решила уточнить я.

— Не по телефону, — оборвал меня Костин. — Где мы можем встретиться?

— Давайте лучше у меня дома, — ответила я и продиктовала судье адрес.

Он тут же отключил связь, пообещав быть через полчаса. Я потянулась и прошла на кухню, чтобы сварить кофе.

Насколько я успела узнать Костина, он был человеком эмоциональным и поэтому склонным ко всякого рода импульсивным поступкам. Возможно, этим и объясняется этот его звонок. Но он же судья, и судья опытный, поэтому все же вряд ли отдается эмоциям безоглядно, во всяком случае, в делах. Но звонок этот меня заинтриговал. Ждать, однако, мне оставалось недолго — всего каких-то двадцать минут.

Никита Владимирович явился даже раньше минут на пять. Прямо с порога, едва закрылась дверь, он объявил мне:

— Я нашел нечто важное. У себя в сейфе. Тамара мне передавала кое-какие материалы, но я после того, как она умерла, туда не заглядывал. Просто как-то было не до того. Но сейчас вспомнил.

Я пригласила судью пройти в комнату и поставила перед ним чашку кофе. На нее он не обратил никакого внимания. Был весь сосредоточен на папке, которую вынул из «дипломата».

— Вот здесь есть кое-что относительно судьи Антипова.

— Компромат? — тут же спросила я.

— Да. Видимо, она чувствовала, что от Антипова исходит угроза, и решила подготовиться.

— А что там за материалы?

— Посмотрите, очень интересно. — Никита Владимирович протянул мне папку.

Я взяла папку и вытащила оттуда листок бумаги. Это было заявление Тамары Аркадьевны Шуваловой, адресованное в прокуратуру. В нем она описывала несколько подозрительных, с ее точки зрения, эпизодов, связанных с деятельностью своего коллеги, судьи Антипова Сергея Владимировича. Я несколько разочарованно пробежала глазами документ. В нем, к сожалению, не содержалось ничего, что могло бы доказательно свидетельствовать о том, что Антипов — коррупционер.

— Вы удивляетесь, почему там прямо не написано, что Антипов — нехороший человек? — прочитал мои мысли Костин.

— Ну да, — согласилась я.

— Потому что он не совсем дурак, — ответил Никита Владимирович. — И документальных свидетельств найти не удалось. Но она все равно решила подстраховаться. К сожалению, ей это не помогло. Но в этой бумаге есть кое-что, что может помочь вам, Татьяна. Видите, там она говорит о контактах между Антиповым и отцом подследственного Гаршина, неким Павлом Николаевичем. Этот бизнесмен, а по некоторым данным, просто бывший бандит, скорее всего предлагал Антипову взятку…

— Но мы-то это доказать не можем! — воскликнула я. — Вы, Никита Владимирович, не можете, как юрист, этого не понимать!

— Доказать не можем, а, например, начать наблюдение за Антиповым можем. Поэтому я и пришел к вам. Мне кажется, частному детективу сделать это сподручнее, чем, скажем, мне.

Я задумалась, и мои размышления скорее были проникнуты скепсисом, нежели энтузиазмом по поводу предложения Костина. Хотя, чем черт не шутит, может быть, и стоит рискнуть.

— Завтра, между прочим, первое заседание с Антиповым в роли главного судьи. Слушается дело Гаршина, — заметил Никита Владимирович.

— Что ж, я, безусловно, приду, — сказала я. — А пока подумаю, что можно сделать с этим.

Я кивнула на заявление Шуваловой. Собственно, юридических зацепок там не было никаких. Были просто подозрения в адрес коллеги Антипова, которые, как известно, к делу не пришьешь. Никита Владимирович это, по всей видимости, тоже понимал. И все равно примчался ко мне поздно вечером.

Почему? Потому что он такой импульсивный? Потому что очень хочет, чтобы я занялась версией Антипова? Только ли потому, что желает отомстить за убитую подругу-коллегу? Или я просто понравилась ему как женщина и он использовал это заявление как предлог? Взгляд, брошенный Костиным на меня в прихожей перед уходом, можно трактовать и таким образом. Но почему тогда не сделал попытку переломить в этом плане ситуацию? Не почувствовал ответных флюидов?

Словом, вопросов насчет Костина было достаточно. Я не могла исключать того, что и он мог быть причастен к убийству своей коллеги. Мало ли что там между ними произошло, о чем не знаю я, о чем не знают ни Ксения, ни другие окружавшие Тамару Шувалову люди!

А с другой стороны, если Костин в чем-то там замешан, то зачем он стал советовать Ксении обратиться к частному детективу? Чтобы окончательно отвести от себя подозрения?

Но если продолжить задавать себе эти вопросы, на которые ответы все равно получить сейчас нельзя, можно сойти с ума. А по идее, мне нужно сейчас просто дождаться завтрашнего утра, чтобы отправиться в суд и познакомиться с другими персонажами дела.

Глава

Придя утром к зданию суда, я заметила на улице необыкновенное оживление. Везде сновали энергичные молодые люди неформальной наружности, в каких-то странных, непонятных простому обывателю одеждах — причудливого фасона кожаных куртках с понавешенными на них фенечками. Головы молодых людей и подруг украшали самые причудливые прически — от полного отсутствия растительности до косичек, а также просто нечесаных и немытых лохм. В толпе мелькали журналисты, знакомые мне по различного рода городским тусовкам. Прибыло даже телевидение.

Неужели дело Гаршина настолько интересно народу, что его прискакали освещать СМИ? Через минуту по разговорам среди собравшейся публики я поняла — конечно же, нет. Народ явился присутствовать при историческом моменте суда над знаменитым писателем, который на старости лет решил поэкспериментировать со своим показным экстремизмом с российской Фемидой. Когда он находился в эмиграции на Западе, его выходки там никого не пугали. Нашу же правоохранительную систему провести не удалось. На всякий случай от греха подальше — в кутузку! И вот — надо же, почему-то в нашем заштатном городе проводится над ним суд. Отсюда и внимание прессы, и присутствие неформалов — это были поклонники неоднозначного таланта писателя.

Что же касается дела Гаршина, то к нему имели отношение, как выяснилось, трое строго одетых людей, явно контрастирующих с пестротой неформалитета. Мордастый мужик, которому более пристал трактор и плуг, облаченный в дорогой костюм, был окружен телохранителями, невозмутимо поигрывающими мускулами. Атмосфера театра абсурда привлекала и отталкивала одновременно.

Тем более что один из телохранителей был мне знаком. Не помню его имени, прошло, наверное, года два, как мы встречались с ним во время одного моего расследования. Но что я точно помню — так это удар моей ноги прямиком ему в пах. Выражение злобы и боли на его лице было последним, что я тогда запомнила. И если бы не друзья из милиции… Но это уже другая история. И вот теперь — он в пиджаке, «шестерка» при мордастом мужике.

Интересно, узнал? Я, впрочем, на всякий случай спряталась за спиной одного из журналюг. А вскоре меня сзади осторожно тронули за локоть. Я обернулась и увидела Костина.

— На массовку внимания не обращайте, — сразу же сказал он. — У нас писателей судят, а это сенсация. Отморозок Гаршин никого не интересует. А вот всяческого рода нестандартные личности с экстремальными наклонностями — это да!

— Меня больше заинтересовали люди, вышедшие из той машины. — Я указала на противоположную сторону улицы. — Они только что проследовали туда.

И я показала уже на двери здания суда.

— Это наши с вами клиенты, — усмехнулся Костин. — Вернее, извиняюсь, ваши… Отец того самого отморозка и его братки.

— Ах, вот как? — подняла я вверх брови. — Ну что ж, тем будет интереснее, наверное, дальше…

И я поведала судье историю, случившуюся со мной два года назад. Никита Владимирович, как мне показалось, посмотрел на меня с уважением и не преминул заметить:

— Вот видите, а вы не верили, что они бандиты.

Я не стала ничего говорить в ответ, а решила поделиться с Костиным планом, который возник у меня ночью во время тихих размышлений. Выслушав мою идею, Никита Владимирович думал недолго. Он почти тут же одобрил мой план. И мне ничего не оставалось делать, как, радуясь ходу событий, устремиться ко входу в суд.

— Подождите, — дернул меня за рукав Костин. — Вот там — ваш следующий подопечный.

Я посмотрела в указанном Никитой Владимировичем направлении и увидела холеного полноватого мужчину, тщательно выбритого, одетого сообразно официальному ритуалу — костюм, галстук, дорогие полуботинки. Слегка переваливающейся, но все же не карикатурной, как ходят толстяки, походкой, держа в руках папку, он направился в здание суда. Игнорируя неформалов, которые что-то выкрикивали в его адрес.

— Это Антипов? — уточнила я.

— Да.

— А он что, ведет дело писателя?

— Нет, но эти молодцы считают нужным обозначить свою поддержку подсудимому перед каждым работником нашей системы, — объяснил Никита Владимирович.

Я это почувствовала на себе очень скоро, поскольку, когда мы с Костиным входили в здание, в наш адрес полетело сакраментальное: «Сатрапы!» А некоторые очень смелые девушки вызывающе смотрели на Никиту Владимировича и показывали ему неприличный жест поднятым вверх средним пальцем. Костин, естественно, оставил все эти демарши без ответа.

Мы прошли на второй этаж и встали возле двери. Перед ней толпилась небольшая кучка женщин, о чем-то озабоченно переговариваясь вполголоса. Отец подсудимого разговаривал с кем-то по мобильнику в дальнем конце коридора под неусыпным наблюдением братков-телохранителей.

— Всех прошу зайти, — бесстрастным голосом сказала какая-то вяловатая женщина среднего возраста с унылым лицом и белыми крашеными, свисающими сосульками волосами.

Народ потянулся в зал. Я заняла место с краю. Костин вообще в зал не пошел — у него были другие дела, он в это время должен был сам рассматривать некое рутинное, как он выразился, дело.

Вскоре откуда-то сбоку появился конвой, и в его сопровождении в зал был введен молодой человек, обритый почти наголо, с угрюмым и злобным взглядом, обращенным к людям, собравшимся на заседание. А потом появился самодовольно лоснящийся Лев Романович Лисицкий в сопровождении невзрачного молодого человека, скорее всего помощника. Зашла еще мужеподобная женщина-прокурор, не очень удачный имидж.

«Господи, почему они все такие неженственные, эти дамы из судебной системы!» — тихонько вздохнула я, подумав, что пойди я после окончания института в прокуратуру или суд, то и меня, возможно, ждала бы такая же участь.

— Встать, суд идет!

В исполнении вяловатой тети эта фраза прозвучала как-то неестественно. Словно команду отдавала музейный экскурсовод, которой по штату положено быть такой неземной и воздушной, согласно Ильфу и Петрову, зовущей отнюдь не к правосудию, а к поцелуям.

Антипов и еще двое, тощий мужичонка лет пятидесяти и мадам добротной комплекции, хотя совсем еще не старая, возможно, даже чуть постарше меня, вошли в зал. Антипов деловито отодвинул стул и сел. Наступила пауза. Судьи раскрывали папки, зрители шептались между собой, конвой переминался с ноги на ногу, прокурор и адвокат готовились к словесной битве, а подсудимый смотрел в зал каким-то невидящим взглядом.

«До-зы! До-зы!» — мне почудилось, что он закричал бы именно это, если бы ему сказали, что наступает момент исполнения последнего желания.

— Итак, мы продолжаем рассмотрение дела подсудимого Гаршина Олега Павловича, — объявил Антипов. — И должны будем сегодня в ходе заседания заслушать выступление представителя защиты. Пожалуйста, Лев Романович.

— Спасибо. — В интонациях Лисицкого мне послышалась та проникновенность, которая является признаком профессионализма. — Итак, перед вами, уважаемые граждане, подсудимый Гаршин. Прямых доказательств вины моего подзащитного следствие, увы, не представило. Собственно, увы — это не то слово, которым мне бы хотелось оперировать. Потому что не может следствие представить доказательства вины. Почему? — спросите вы. Да потому что нет самой вины. Судите сами, есть показания сокурсников Гаршина и убитого Романова. Якобы все вместе они собирались вечером куда-то отправиться. Об этом знали двое свидетелей, которые нам это подтвердили. Но это совершенно не означает, что Гаршин и Романов собирались идти и совершать налет на квартиру уважаемого господина Артамонова. Вполне возможно, Романов пошел туда с кем-то другим. Может быть, он намеренно ввел в заблуждение всех. Почему? К сожалению, узнать об этом мы не можем — Романов мертв. Но одних только предположений, как вы понимаете, недостаточно. Гаршин мог отправиться куда угодно, мог отказаться идти вместе с Романовым совершать преступление. А потерпевший, увы, не может указать, Гаршин ли вместе с Романовым напал тогда на него. Он не помнит лица второго налетчика. Поэтому вина моего подзащитного ни в коем случае не доказана. Кроме того, защита имеет в своем распоряжении свидетеля Машнова, который утверждает, что этот вечер Гаршин провел вместе с ним в поездке по городу на автомобиле, принадлежащем Машнову.

«Это что же, они катались, что ли?» — усмехнулась я внутренне и неожиданно вспомнила. Да, конечно. Машнов — это тот самый бандит, которому я тогда врезала между ног. Помню, эту фамилию я встречала впоследствии в официальных протоколах.

— Свидетель, пройдите, пожалуйста, для дачи показаний сюда, — вступил Антипов, приглашая жестом моего старого знакомого подойти.

Тот занял свидетельское место и после соблюдения необходимых формальностей начал говорить:

— Значит, короче, Гаршин… Мы с ним встретились, короче, в шесть-семь часов, точно я сейчас не помню… Ну, и поехали, короче…

— На чем вы поехали, свидетель? — тут же строго спросила мужи?чка-прокурорша.

— На моей машине, — ответил Машнов.

— Марка машины, номер?

— Ну, это… «Бэха»… Извините, «БМВ»-«семерка», — и он продиктовал номер.

— И долго вы катались на «БМВ»?

— Протестую, — вступил Лисицкий. — Свидетель утверждает, что они не катались, а ездили…

— Протест принимается, — вступил Антипов. — Так как долго вы ездили, свидетель, вместе с подсудимым Гаршиным в тот вечер?

— Ну, до одиннадцати, наверное…

— До одиннадцати? — удивилась прокурорша. — Что же вы делали такое долгое время на машине?

Машнов пожал плечами и как бы смутился.

— Отвечайте, свидетель, — нахмурился судья Антипов.

— Ну, это… Короче, с девушками… Знакомиться ездили…

— Телок снимать! — неожиданно раздалось этаким хулиганским мальчишеским голосом у меня за спиной.

Женщины, которые, видимо, тоже составляли команду поддержки подсудимого в виде сердобольных тетушек и матушек, зашикали, оборачиваясь назад.

— Где вы ездили? — строго продолжил Антипов.

— Ну как — по городу, — опять растерялся свидетель.

— А конкретнее? — вступила прокурорша. — Кто это может подтвердить?

— Нас в машине двое было. Вот он может подтвердить. — Машнов обернулся к зарешеченному помещению, где сидел Гаршин.

— Это для суда не основание, — продолжил игру в строгость главный судья Антипов.

— Почему вы сразу не дали этих показаний, свидетель? — сдвинула брови прокурорша.

— Так это… Я же не знал, что Олежку замели, — простодушно развел руками Машнов. — Извините, арестовали. А потом я встретил случайно пацанов… Извините, студентов экономической академии… Этих, как их…

— Гусева и Морозова, — услужливо подсказал адвокат Лисицкий.

— Ну да. Они мне и говорят, мол, Толян, так и так. Олега, короче, обвиняют — убийство. Я — да вы что?!

— Итак, свидетель, вы встретились со студентами, — решительно прервал невразумительные междометия Машнова судья Антипов. — И они вам рассказали о том, что Гаршин находится под судом. Потом что вы делали?

— Ну это… Нашел Льва Романыча… Ну а потом он меня записал свидетелем…

— Записал свидетелем, — иронично передразнила прокурорша, которой, видимо, все происходящее все меньше и меньше нравилось, да и сама персона свидетеля скорее всего раздражала. — Что же вы молчали почти полгода?

— А чего — я с Олегом знаком так — здрасьте, до свиданья. Тогда просто случайно встретились, взяли, поехали… — Машнов был олицетворением малоразвитого лоха, простодушного, ничего не знающего и не ведающего.

— Кстати, свидетель, с девушками вы в тот день познакомились? — спросила прокурор.

— Ну да, — ухмыльнулся Машнов.

— И они могут подтвердить это?

— Наверное… Если вспомнят, — добавил свидетель.

— Да они, наверное, на Астраханку ездили за телками, — послышался все тот же хулиганский голос за моей спиной. — Подтвердят они тебе, как же! Они, может, сами уже за городом в овраге лежат… Профессия-то вредная, опасная.

— То есть, как я поняла, вы познакомились, а потом… Потом что было?

— Ну как… Что… — совсем растерялся Машнов. — Ну это…

Он лихорадочно призывал себе на помощь руки, пытаясь объяснить, что было потом. И, чтобы не допускать неприличных жестов, вступил Лев Романович:

— Скажите, свидетель, где вы проводили время с девушками?

— Как где? В машине! Там и проводили.

— То есть девушки эти были все время в машине… И что же вы делали? Вы знаете их имена, фамилии?

— Да ну, — снова замялся Машнов. — Не помню. Это когда дело-то было!

— В любом случае это показания, — решительно заговорил Лисицкий. — Это основание для того, чтобы, по крайней мере, провести дополнительное расследование по вновь открывшимся фактам. Следствие не располагало этими данными, поэтому и ограничилось другими версиями. А сейчас…

— Подождите, защитник, — остановил его Антипов. — Вам еще будет предоставлено слово. Давайте закончим допрос свидетеля.

Слушая всю эту тягомотину, я поймала себя на мысли, что наблюдаю спектакль, разыгранный дирижерами Антиповым и Лисицким. Безусловно, этот косноязычный Машнов просто-напросто врет, что он катался тогда вместе с обвиняемым на машине. Врет, зная, что свидетельниц их «катания» вовек не сыскать. А может, и наоборот, очень даже сыскать. Если выйти на Астраханку, на что намекнул мой сосед сзади, то за двойной тариф тамошних девок за раз можно и сторговать. Придет такая вот разукрашенная выдра — а других там нет, я как-то от нечего делать оценивала внешние данные наших городских проституток — и станет утверждать, стесняясь и краснея, что она действительно в тот день познакомилась с молодыми людьми… Ну, и все такое прочее.

Видать, не зря предупреждал Костин о том, что здесь, на этом процессе, без Тамары Шуваловой на главном судейском месте, все схвачено и за все заплачено.

— Спасибо, свидетель, вы можете занять свое место, — послышался голос Антипова, прервавший мои размышления.

Машнов послушно пошел по проходу, отделявшему одну половину зала от другой. И тут наши глаза встретились. И я поняла, что он меня узнал. И как-то даже забеспокоился. А потом вдруг, наоборот, просиял. Он вспомнил, вспомнил меня, мой залихватский удар ему прямиком в причинное место. И возможно, даже воспылал желанием отомстить.

И может быть, мне это его желание очень кстати. Надо будет подумать, каким образом это можно использовать. А пока ничего не остается, как продолжать слушать гладкую, хорошо отрепетированную речь адвоката Лисицкого.

— Итак, выступление свидетеля защиты практически доказывает алиби моего подзащитного.

— Потерпевший опознал Гаршина, — напомнила прокурор.

— А потом изменил показания, — радостно парировал Лисицкий. — Рискну предположить, что он таким образом проявил высокую гражданскую сознательность, потому что не хотел, чтобы пострадал невинный.

«Невинный» в это время находился на скамье подсудимых и по-прежнему имел все то же выражение лица. Возможно, конечно, я излишне взыскательна к нему. Но мне все равно казалось, что, кроме дозы, у этого человека не было ничего святого. Возможно, он и пистолет выхватить не успел, потому что перед тем, как идти на дело, слишком хорошо ширнулся героином — а он, как известно, расслабляет.

После Машнова был заслушан еще один свидетель. Он утверждал, будто вспомнил, как Гаршин в тот самый злополучный день говорил: Романов предлагает ему одно дело, но он не хочет с ним связываться. Выступление было радостно встречено адвокатом Лисицким, который расценил это как еще одно косвенное свидетельство невиновности Гаршина. Женщина-прокурор, скептически щурясь, выслушивала все это. Судья Антипов, изображая беспристрастность, после выступления свидетеля объявил перерыв.

Люди в зале зашевелились и, кто медленнее, кто быстрее, двинулись к выходу. Я последовала их примеру. Смело прошла мимо Машнова, даже не взглянув на него. И кожей ощутила злобный его взгляд. «Ну и хорошо, — подумала я. — Если он замешан во всей этой истории, будет проще вывести его на чистую воду с его-то злобой».

У меня же, согласно плану, одобренному Костиным, была другая задача — встретиться с судьей Антиповым и обозначить свое присутствие в деле еще раз. Я, впрочем, не сомневалась, что Антипов уже осведомлен обо мне, хотя бы через адвоката Лисицкого.

Увидев судью в коридоре, я, изобразив на лице доброжелательность, подошла к нему и представилась:

— Здравствуйте. Меня зовут Татьяна Иванова, я частный детектив. Расследую обстоятельства гибели Тамары Шуваловой. Не могли бы мы поговорить?

Сергей Владимирович, как я и предполагала, не очень был рад нашей встрече. Он вежливо, но холодно отказался:

— Понимаете, у меня сейчас много дел. Процесс идет… Давайте в другой раз.

— А когда вас можно застать и где?

— Звоните, — коротко ответил он, пожал плечами и уже собрался двинуться дальше по коридору.

Но я осмелилась проявить настойчивость, безусловно, свойственную всем начинающим частным детективам. Так это, по крайней мере, должно было выглядеть в глазах Антипова. Я схватила его за рукав и умоляюще заглянула в лицо.

Холодность и недоумение были мне ответом. Но я не смущалась.

— Понимаете, вы сейчас занимаетесь тем же делом, что и она в свое время… Я думала, что скорее всего причина где-то здесь, и поэтому мне необходимо с вами поговорить.

Антипов, видимо, оценивал: что это — наивная простота, наглость или нечто худшее. Я же, заправским движением профессиональной воровки мгновение назад запрятав «жучок» в карман пиджака судьи, теперь стояла как паинька. Сергей Владимирович решил наконец проявить ко мне видимость сочувствия, тронув за рукав:

— Девушка, знаете, давайте-ка завтра подойдите ко мне где-нибудь часиков в пять. К сожалению, сегодня никак не смогу. Завтра… В пять…

Я кивнула в знак согласия. А Антипов, казалось, был рад, что отделался от меня. Он быстро отвернулся и пошел по коридору. Кстати, вместе с «жучком», который я сунула ему в карман, — это было главным результатом нашей непродолжительной беседы. Маленькая штучка, чуть больше спичечной головки, которую довольно трудно оторвать от ткани. Идеальное средство для прослушивания. Правда, для таких специфических мест, как постель и баня, оно не подходит — кто же спит или купается в одежде? А вот для деловых переговоров — самое то! И еще одно условие — для качественного приема сигнала необходимо находиться не далее пятисот метров от объекта. А лучше — ближе.

Но близость уж я как-нибудь попробую обеспечить. Тем более что в здании суда непосредственное, или, как любят выражаться профессионалы, наружное, наблюдение за Антиповым должен был взять на себя Костин.

И еще от него зависел один очень важный момент — он должен был распустить в суде слух о том, что на руках у частного детектива, то есть у меня, есть документы, компрометирующие Антипова. То, что информация дойдет до ушей Антипова, сомневаться не приходилось — обычно такие вещи распространяются достаточно быстро. А дальше оставалось ждать реакции Сергея Владимировича.

Поэтому после разговора с Антиповым я с чистой совестью направилась домой. Заседание, по большому счету, меня не интересовало — я убедилась, что там разыгрывается спектакль, что Антипов скорее всего в курсе всего сценария — до конца. И, безусловно, он уже знает, какой приговор будет вынесен — в полном соответствии с суммой, которая ему за этот приговор заплачена.

Я как-то потеряла из виду Машнова, который, естественно, терся возле своего босса, то есть Гаршина-старшего. Тем более что, видимо, и в заседании по делу знаменитого писателя-экстремиста тоже был объявлен перерыв, и в силу этого тусовка высыпала на крыльцо здания суда курить и обсуждать последние события. В этой толпе я и затерялась, а потом быстренько свернула за угол, после чего беспрепятственно преодолела несколько кварталов до своего дома. Вскоре я уже пила кофе и готовила себе обед, как и привыкла в последнее время, из полуфабрикатов.

Воспользовавшись тем, что образовалось свободное время, я вспомнила про брата убитой и набрала его домашний номер.

— Алло, Георгия Аркадьевича будьте добры!

— Его нет, что передать? — ответил мне женский голос.

— Это детектив Татьяна Иванова, по делу об убийстве его сестры. Я хотела бы с ним встретиться.

— К сожалению, его нет дома, но я обязательно передам, что вы звонили, — тут же отреагировала женщина и повесила трубку.

Похоже, женщина не очень рада тому, что ее мужу надоедают в связи с убитой сестрой. Это, в общем-то, понятно, потому что наверняка жена острее супруга восприняла решение Тамары не делиться наследством. Но ничего, встретиться все равно придется. Всему свое время. Я еще подумала, стоит ли мне перезвонить еще раз и оставить свой телефон, но все же решила этого не делать.

* * *

Динамика расследования в принципе меня удовлетворяла. Основная, первоначальная версия не всегда оказывается правильной — в этом я не раз убеждалась на собственном опыте, но есть и обратные примеры.

Я сидела дома уже четыре часа, размышляя над тем, правильно ли я поступила сегодня с Антиповым и чего мне ожидать в дальнейшем. Неизвестно, сколько бы я еще предавалась размышлениям, но в дверь неожиданно позвонили.

Я решила заглянуть в «глазок». На площадке стоял незнакомый мне мужчина средних лет, с кудрявой шевелюрой и аккуратной бородкой. Я спросила через дверь, кто пожаловал.

— Это Георгий Аркадьевич Шувалов. Вы мне звонили, — сразу же ответил мужчина.

— Да, сейчас, — отозвалась я.

«Дядя среагировал, — внутренне прокомментировала я. — Скорее всего позвонил Ксении, и та сообщила мой домашний адрес. Надо ее предупредить, чтобы больше так не делала, а то мало ли кому по молодости лет предложит мой адресок. Греха потом не оберешься».

Я открыла дверь и пригласила гостя войти.

— Итак, вы хотели, видимо, спросить у меня относительно наших с Тамарой разборок по поводу квартиры? — с места в карьер начал Георгий Аркадьевич.

— Вы угадали, — ответила я, располагаясь в кресле напротив Шувалова.

— Я сразу хочу вам сказать, чтобы вы не тратили времени на разработку так называемой «версии брата», — заявил он. — Конечно, получилось все таким образом, что сейчас мы с Ксенией скорее всего разделим наследство пополам в связи со смертью Тамары, но весь фокус в том, что я к смерти сестры непричастен, и мне самому очень интересно, кто ее убил. У меня нет денег, и я не заказчик, хотя могу считаться лицом заинтересованным. Поэтому, собственно, я и пришел к вам.

Я пожала плечами:

— Очень хорошо. А у вас у самого есть версии?

Шувалов выдержал небольшую паузу.

— В общем-то, четких и выстроенных нет. Но вы спрашивайте, не вспомню ли я чего-либо, что покажется важным…

— Ну, прежде всего скажите: когда вы последний раз видели сестру?

— С Тамарой я встречался три месяца назад, — ответил Георгий Аркадьевич. — Может быть, даже раньше. Да, точно раньше, это было в апреле, сразу после того, как мы узнали о наследстве моего батюшки…

— То есть вы поговорили, поругались и расстались, — высказала я предположение.

— Совершенно верно, — ответил Шувалов. — Вы, наверное, уже в курсе дела, так что скорее всего можете понять меня, почему я так поступил.

— Почему поругались? — уточнила я.

— Да. Видите ли, наш с Тамарой батюшка был человеком резким, пьющим и, в общем, скандальным. Общаться с ним как мне, так и Тамаре не очень-то хотелось. Умер он внезапно, не болел. Следовательно, никто за ним не ухаживал. Я бы еще понял, если бы, скажем, Тамара в больнице ему судно подносила или еще как отметилась в уходе за ним. А тут получилось, что мы с ней, абсолютно одинаково к нему относящиеся, оказались в разных категориях. Может быть, он сделал так нарочно, чтобы мы поссорились.

— Что, и такое было возможно?

Шувалов покачал головой:

— Я же говорю, что мой батюшка был самодуром. Очень прямолинейный человек, нередко упорствовавший в очевидных вещах. И это завещание из числа его абсурдов. Скорее всего составил он его в пьяном угаре, на каких-то непонятных эмоциях. Об этом мы никогда не узнаем. Я еще спрашивал Тамару — может быть, она ходила, говорила с ним на эту тему? Она категорически это отрицала. Сама, мол, удивилась, когда завещание прочитала. Я и говорю: ну давай тогда по-честному все разделим! Бате что угодно могло прийти в голову, мы же с тобой все-таки более разумные люди! Нет, она говорит — с какой стати? Ну, я и… — Шувалов вздохнул и махнул рукой. — У вас можно курить?

— Да, конечно, вот пепельница, — указала я на журнальный столик.

Шувалов вытащил сигарету, прикурил и продолжил.

— Я тогда взбрыкнул, наорал на нее, обозвал эгоисткой, сучкой даже… — с сожалением произнес он. — Ну, и ушел, конечно, сказал, что никогда больше не приду и чтобы шла она… Ну, сами понимаете куда. Потом я еще раз по телефону ей позвонил, попробовал поговорить по-нормальному, но тут она уже характер начала показывать. Мол, раз я сучка и гадина, чего звонишь. Трубку бросила…

— В общем, вы хотите сказать, что хороши оба?

Шувалов медленно покачал своей кудрявой головой.

— Я все-таки считаю, что она зарвалась, — убежденно сказал он. — На деньгах помешалась.

— А вот, судя по тому, что она не захотела пойти против совести в своем последнем судебном процессе, этого сказать нельзя, — заметила я.

Шувалов как-то виновато на меня посмотрел.

— Об этом я ничего не знаю. Я же не работаю вместе с ней. Вполне допускаю, что она не берет взятки. Тамара вообще была человеком настроения. Может, это у нее от отца — некая такая самодуринка… — Георгий Аркадьевич улыбнулся. — Если что втемяшится, то хоть стой, хоть падай. Вот хоть взять случай с дачными участками десять лет назад. Она набрала их целых три. Я говорю — зачем тебе, ты что? А она — ребенку нужны нормальные ягоды и фрукты без пестицидов. Так ведь не обработаешь же! Но ей хоть кол на голове теши, ездила, загибалась, сажала там эти дурацкие помидоры. Потом, конечно, поняла, что глупость сделала, но не признала, что была не права. Просто по-тихому все продала, и делу конец. А сколько я на эти дачи ездил, сколько времени потратил?!

Шувалов сокрушенно качал головой. Безусловно, в нем говорила обида на сестру. Но, наблюдая за ним и внутренне определяя, мог бы он решиться на то, чтобы убить ее из-за… пошло, конечно, но из-за жилплощади, я была склонна скорее ответить «нет». Ничто на это вроде бы не указывало, но я ведь шла от интуиции. Надо будет, кстати, насчет этого посоветоваться с костями. Но, разумеется, после ухода господина Шувалова.

— Все это, конечно, ерунда, — сказал тем временем Георгий Аркадьевич. — И я бы, наверное, может быть, когда-нибудь… — он на минуту задумался, — простил бы ее. Но все же она решила неправильно. И я считаю, что поступил тогда нормально, разругавшись с ней. Другое дело — убийство. Вы, я еще раз повторяю, не тратьте время на меня. Лучше спросите о чем-нибудь…

Я не заставила себя долго ждать:

— Ну, дело все в том, что вы видели сестру довольно давно. А вполне возможно, что проблемы, которые привели ее к трагическому финалу, возникли совсем недавно. И все же — у нее были какие-то враги, о которых вам известно?

Шувалов задумался.

— Нет, врагов скорее нет. Были люди, которые относились к ней недружелюбно.

— Кто же это?

— Ну, например, родственники покойного мужа, Димы.

— А почему?

— Они считали, что Тамара угнетает Диму, не уделяет ему должного внимания как женщина, как хозяйка. Не варит суп, не стирает носки, не следит, в чем он ходит… Ну, в общем, вы понимаете… Но ведь все это не повод же для убийства. Да и они практически не общались после того, как Дима умер.

— Георгий Аркадьевич, а может быть, вы знаете — Тамара вела какую-нибудь личную жизнь, помимо семейной?

Шувалов отрицательно покачал головой.

— Пока был жив Дима — нет. Не потому, что она была такой верной женой. Скорее потому, что ее не тянуло на сторону. Не было интереса. А после смерти… — Георгий Аркадьевич поднял глаза к потолку, — …был вроде бы один… Видел я. Зовут его, по-моему, Валентин. Да, точно. Имя довольно редкое. Он уже в годах, не знаю даже, женат или нет. Но, судя по виду, скорее всего — да. Так вот, пару раз я видел его с Тамарой. У него иномарка, по-моему, «Ауди». Но сейчас уже, может быть, и какая-нибудь другая — время ведь идет, машины меняются, как и жены…

— Кто этот Валентин? Когда вы его видели рядом с Тамарой? И что заставило вас думать, что они любовники?

— Я не знаю точно, любовники они или нет. Но, скорее всего, да. Зачем тогда ему тратить на нее время, ездить по ее делам?

— Может быть, он — клиент. Простите, я не так выразилась: человек, заинтересованный в ней как в судье.

— Возможно, потому что Валентин, насколько я понял, бизнесмен, — сказал Шувалов. — Но взгляды, положение рук… Словом, некоторые нюансы. Наверняка они были близки. Может быть, связь эта не очень прочная, не очень стабильная и не слишком романтичная… Да и неясно, продолжалась ли она до сих пор. Видел-то я их вместе в прошлом году.

— Фамилию Валентина вы не знаете?

— К сожалению, нет. Об этом можно спросить Ксению, но… Тамара старалась не афишировать свои личные дела. Она была довольно скрытным человеком.

— А Никита Владимирович Костин? Вы знакомы с ним? — спросила я.

— Никиту знаю. Но он — коллега, и не больше того. Есть еще Гладилин Володя… Он был другом Димы. Возможно, он что-то и может сказать о Тамаре. А я… — Шувалов снова виновато на меня посмотрел, — понимаете, я что знал, то сказал. Может быть, этого совсем недостаточно, но большего я просто не знаю. Поймите, я не хотел, чтобы вы зря тратили на меня время.

— Вы это говорите уже в третий раз, — заметила я. — Поверьте, если «версия брата», как вы сами выразились, не имеет под собой оснований, то я, проверив, не стану ее разрабатывать. Я все же не новичок в своем деле.

— Да-да, я понимаю, — тут же начал оправдываться Георгий Аркадьевич. — Кстати, если вас интересует, где я был в то время, когда убили Тамару, то я отвечу — в командировке в Москве. Вместе со своим начальником. Можете уточнить это у него лично. Я работаю в торговой фирме «Меркурий».

— Хорошо, — тут же согласилась я.

Шувалов несколько помялся, вытащил сигареты, но тут же убрал их.

— Ну что, если у вас нет вопросов, я, наверное, пойду? — не очень решительно осведомился он.

— Наверное, — согласилась я. — Если вдруг у меня возникнут вопросы, я могу рассчитывать на вашу помощь?

— Конечно, — заверил меня Георгий Аркадьевич.

На этом мы и распрощались. А мои размышления после его ухода снова вернулись к судье Антипову. Не выдержав, я набрала номер мобильного телефона Никиты Владимировича Костина.

— О чем договаривались, то сделано, — коротко сообщил он. — Пока что реакции особой я не заметил. Но это неудивительно — его уже нет в здании суда. На завтра назначено продолжение заседания, наверняка что-то будет известно именно завтра.

Я поблагодарила Костина за информацию и отключила связь. До вечера еще оставалось довольно много времени, а что делать дальше — пока что неизвестно. И тут я вспомнила про свою машину, стоявшую в ремонте. И еще кое о чем…

Словом, находясь пока в несколько подвешенном состоянии, я вдруг решила перенести акцент своего расследования на дела личные. Чем черт не шутит! Но вот, по словам коллеги, судьи Костина, Тамара эту самую личную жизнь вроде бы не вела. Что было, в общем, несколько странно — еще не старая, в конце концов, женщина, судя по фотографиям, довольно привлекательная. Обеспеченная, что тоже немаловажно. Хотя брат предоставил мне информацию совершенно другого рода — любовник был, и зовут его Валентин.

Костин отзывался о Тамаре исключительно в позитивном ключе — мол, честная, принципиальная, можно сказать, бескорыстная. А история с братом и квартирой показывала ее с другой стороны — прижимистой и меркантильной.

Одним словом, Шувалова как личность и как женщина для меня была неясна. Взгляд дочери Ксении на мать наверняка будет неполным и необъективным — что может рассказать молодая неопытная девчонка? В таком возрасте обычно родители кажутся детям существами почти ископаемыми, отжившими свой век. Охота копаться в их личной жизни! В своей бы разобраться… Кто еще может пролить свет?

Такой вариант есть! Бойфренд Ксении, мальчик Данила, из семьи, которая была близка к Тамаре. Что ж, придется познакомиться с ними. Ксению я не стала по этому поводу тревожить, чтобы у нее не возникло всяких ненужных мыслей, решила еще раз позвонить Никите Владимировичу.

Он без лишних расспросов продиктовал мне адрес и подробно объяснил, как кого зовут в семье Димы и как туда добраться.

Глава 4

На мое счастье, Гладилины проживали недалеко от той станции техобслуживания, куда я отдала чинить свою машину. И как раз сегодня я должна была ее забирать. Такое вот совмещение полезного с полезным.

Усатый ремонтник что-то долго мне объяснял, изъясняясь техническими терминами. Я ничего в них не понимала, зато понимала другое — вся эта болтовня вела только к одному: нужна якобы дополнительная плата. Плата за то, что при первоначальном осмотре не обнаружилось, а вскрылось только потом. И ремонтники должны были выходить из положения своими деталями, дополнительными усилиями и прочее. В общем — платите еще. Сумма этого, с позволения сказать, бонуса была смешная — сто рублей. Но я решила не идти на поводу у ремонтника, тем более что он еще при первой встрече пытался меня надуть. А я, такая злопамятная, все помнила. И ничего не заплатила. Я и не должна была этого делать, потому что на руках у меня была квитанция о том, что я оплатила все еще в прошлый раз. В общем, ничего у усача не вышло.

Через десять минут после посещения станции техобслуживания я уже тормозила возле девятиэтажки, которая располагалась на холме, откуда открывался вид на Тарасов. Можно было бы сказать, что вид был дивный, но… Не буду грешить против истины — город был подернут пеленой смога, центр с его старинными зданиями не просматривался, а вид унылых однообразных жилых коробок в новых районах дивным назвать было нельзя.

Но в солнечную погоду, должно быть, с балкона Гладилиных можно было лицезреть пейзаж совсем другой — жизнерадостный, вселяющий оптимизм. Сейчас же мне было не до пейзажей. Хоть вскрывай дверь с кодовым замком, будь они неладны, эти замки! И, как назло, никто не выходит и не входит.

Словом, я проторчала у подъезда минут десять. Как вдруг за моей спиной раздался бодрый женский голос:

— Вы к кому?

— К Гладилиным, — обернулась я и увидела перед собой бойкую женщину средней упитанности, со спортивной стрижкой крашенных в белый цвет волос, одетую в модные в этом сезоне ярко-красные брюки в обтяжку и черную молодежную блузку навыпуск. Учитывая ее возраст — а женщине было где-то около шестидесяти, — такой прикид выглядел весьма смело, и можно было сделать вывод, что она весьма уверена в себе, энергична и полна оптимизма.

— Ну, так это к нам, — сказала женщина, нажимая на кнопки кодового замка. — К кому, к Людмиле, что ли?

— Сразу ко всем, — ответила я.

— Вот как? — удивилась женщина. — Вы из собеса, что ли? Или откуда?

— Нет, меня зовут Татьяна, я по поводу одной вашей знакомой.

— Какой знакомой? — живо отреагировала энергичная особа, уже нажимая на кнопку вызова лифта.

— Шуваловой Тамары Аркадьевны. Хотя вы можете ее и не знать. Вы ведь, наверное, мать Владимира Сергеевича?

— Да. Меня зовут Маргарита Федоровна, — представилась наконец собеседница. — А Тамару я знала. Почему не знала? Знала, я и в гостях у нее была. И она у нас тоже…

Мы зашли в лифт, и Маргарита Федоровна нажала на кнопку с номером восемь.

— А вы, собственно, откуда? — продолжила она расспросы.

— Я частный детектив.

— Вот оно что! — поразилась Маргарита Федоровна и с искренним интересом осмотрела меня. — Это вы откуда же взялись?

— Вообще или в данном случае? — улыбнулась я.

Маргарита Федоровна заулыбалась мне в ответ и, махнув рукой, сказала:

— В данном, в данном…

— Я занимаюсь расследованием по просьбе дочери Тамары.

— Это Ксения вас пригласила? — еще больше удивилась Гладилина и покачала головой: — Ну надо же, а Данила нам ничего и не говорил!

В этот момент мы вышли из лифта, и Маргарита Федоровна, уже достав ключи, открывала дверь квартиры. Зайдя в прихожую, она включила свет и громко спросила:

— Есть кто дома?

Ответом была тишина. Маргарита Федоровна пожала плечами и, разведя руками, обратилась ко мне:

— Видите, не совсем вы удачно… Но ничего, — тут же успокоила она меня, кивнув на часы. — Сейчас кто-нибудь да придет. А через два часа так вообще все должны дома быть. Данила тоже придет…

Зазвонил телефон, и бойкая хозяйка квартиры тут же подскочила к аппарату:

— Алло… Здравствуйте, Михаил Алексеевич… Нет, ничего… Да я же уже сто раз говорила — нужно идти и договариваться напрямую с шофером, вот и все. Что, так трудно дойти, что ли? Язык не повернется?.. В общем, вы давайте сами решайте, но чтобы бетон привезли. У меня тоже в городе дела есть, сегодня приехала, искупаться, отдохнуть… Я только послезавтра буду… А бетон должен быть, в понедельник уже надо начинать. Это что же у нас получится? Давайте, давайте…

Положив трубку, Маргарита Федоровна тут же охотно поделилась со мной своими проблемами, кивая на телефон:

— Вот, помощники-то у меня какие… Ничего не могут сообразить, догадочки нет никакой! Я же председатель дачного кооператива, выбрали вот на мою голову… А они и рады на меня все повесить. Я, по их мнению, должна идти насчет бетона договариваться. Да я — пожалуйста, позвоню, да это будет дороже. Дешевле с водителем договориться, на лапу ему сунуть… Это мужику проще сделать, неужели я буду этим заниматься?!

Маргарита Федоровна озабоченно покачала головой и пошла в направлении туалета. А мне кивнула и жестом пригласила пройти.

В комнате царил легкий беспорядок, не портящий, однако, общего вида. Может быть, по причине довольно дорогой обстановки: новая, добротная мебель, современная бытовая техника, красивая, большая люстра под потолком. Чувствовалось, что доход в семье Гладилиных немалый. Это и неудивительно, если Владимир Сергеевич, по словам Костина, заведовал кафедрой в экономической академии. Правда, я не знала, чем занимается Людмила Васильевна, но, даже если она и ходила на работу исключительно ради удовольствия, средств мужа вполне хватало для безбедного существования.

Осмотревшись, я села на мягкий просторный диван и потянулась к лежавшей на журнальном столике газете. Я не успела прочитать и нескольких строк, как в комнату буквально влетела Маргарита Федоровна, облаченная в шелковый халат и энергично растирающая мокрые волосы полотенцем. За это время она уже успела, очевидно, принять душ и вымыть голову.

— Читаете? — поинтересовалась она, сгребая со столика вещи, которые, видимо, попали туда случайно: какие-то куски ткани, ленты и булавки. — Сейчас будем пить кофе!

И она унеслась на кухню. Я прочитала одну статью в газете, тут же забыла, о чем она, и Маргарита Федоровна появилась снова. Она катила перед собой столик на колесиках, на котором стояли две чашки с кофе.

— Может быть, яблоки? — спросила она. — Свои, сегодня с дачи привезла. Чуть ли не целое ведро приперла. Все на себе таскаю! И хоть Володя говорит, что на машине проще, да пока дождешься его с машиной! — Она, не договорив, махнула рукой. — Проще самой.

Я вежливо отказалась от яблок, и Маргарита Федоровна, плюхнувшись рядом со мной, продолжила, покачивая головой:

— Вот они меня все ругают — мол, горбатишься ты на этой даче непонятно зачем, на базаре купить проще, а сами, между прочим, ни от чего не отказываются! И клубнику, и яблоки, и огурцы с помидорами — все едят за милую душу! Да и что мне дома делать? У меня здоровье, между прочим, лучше, чем у них обоих! Если посчитать, сколько они на лекарства тратят, — я бы удавилась лучше! Вы пейте, пейте!

Я отпила глоток кофе, с удовольствием отметив, что приготовлен он в высшей степени хорошо. Болтовня Маргариты Федоровны меня несколько развеселила, но все-таки не нужно забывать и о том, зачем я, собственно, сюда приехала. К тому же она женщина словоохотливая, можно получить информацию и от нее, пока не вернулись Владимир Сергеевич с женой. Тем более что мнение этой женщины по поводу Тамары Аркадьевны наверняка будет беспристрастным и объективным.

— Отличный кофе, — для начала похвалила я и уже собиралась задать первый вопрос по делу, как Маргарита Федоровна тут же подхватила:

— Это меня научили варить в Африке!

И, видя, что сразила меня наповал, довольно заулыбавшись, продолжила:

— Самый лучший кофе — не бразильский. Вообще не американский! Это все говорят ради рекламы. А я пила настоящий кофе, который растет в Анголе, и его оттуда перевозят в Европу, а там закатывают в банки и пишут «Нескафе», «Якобс» или что там еще! Только добавляют туда еще неизвестно чего! Могу вам сказать, что вкус здорово меняется, только в худшую сторону. А я признаю только в зернах. И еще варить его нужно особым способом… Здесь, правда, это сложно, потому что нужен очаг специальный, это мне негры показывали. Но и на плите можно, если постараться. Вот если мы с вами подружимся… — она вдруг хитро глянула на меня, — то я обещаю поделиться с вами секретом!

Я заранее поблагодарила Маргариту Федоровну и поспешила все-таки задать свой вопрос:

— Скажите, пожалуйста, а как давно вы знали Тамару Шувалову?

— Ой, да лет двадцать уже, наверное, — ответила женщина. — Еще когда они совсем молодые были. Ее муж покойный, Дима, с моим Володей дружил. И потом, когда все переженились, дружили, что называется, семьями. Правда, Димке вот не повезло, умер молодым совсем. Сорок лет — разве это возраст! Мне вон уже седьмой десяток, а я и не собираюсь на тот свет отправляться. И на здоровье, слава богу, не жалуюсь. Потому что на месте не сижу. А вот стоит только раскиснуть как квашня — и все! Правда, у Димы там другой случай был, — вздохнула она. — Болезнь очень серьезная. Ну а когда его не стало, они дружить продолжали. Не так часто, конечно, виделись — тут и работа, и дети, а в первую очередь, я считаю, лень. Мы молодые не такие были, — покачала она головой, оттопырив нижнюю губу. — Хоть и жили бедно, а никогда не скучали, нет! Постоянно какие-нибудь праздники устраивали, встречались, в компании ходили. Мы с мужем и Володю везде с собой брали, он иногда даже засыпал прямо за столом. А сейчас придут, телевизор включат — и весь вечер в него глаза пялят. Только и щелкают каналами, а там везде одно и то же. Вроде бы на одной половине каналов сплошную «Санту-Барбару» крутят, а на другой — боевики эти, стрельба одна да кровь… Свихнуться можно! Мне вот хоть провались совсем этот телевизор! Мне Володя с Людой предлагали: «Мама, давай мы тебе на дачу маленький купим, чтобы тебе там не скучно было». Да мне никогда скучно не бывает, а телевизора этого и даром не надо! Лучше бы шланг новый купили, старый прохудился уже весь.

Я дождалась, когда Маргарита Федоровна умолкла, чтобы сделать очередной глоток кофе, который, очевидно, у нее уже успел остыть, и поспешно вбросила следующий вопрос:

— А что вы можете сказать о Тамаре как о человеке? Ее характер, привычки, особенности, может быть? Вы, мне кажется, человек наблюдательный.

Маргарита Федоровна, явно польщенная, кивнула и обратилась ко мне:

— Давайте покурим? Будете?

— С удовольствием, — чуть удивленно согласилась я, доставая свои «Мальборо».

Маргарита Федоровна же вытащила «Золотую Яву», щелкнула зажигалкой, давая мне прикурить, и закурила сама, резко, глубоко, по-мужски затянувшись.

— Тамара, на мой взгляд, не совсем точно определилась со своим предназначением в жизни, — наконец проговорила она. — От этого и мучилась.

— То есть? — подняла я брови. — Расшифруйте, пожалуйста.

— Пожалуйста, — стряхивая пепел в массивную пепельницу в виде скорлупы кокоса, кивнула Маргарита Федоровна. — Она в первую очередь человек дела. Работа для нее все. И так было всегда — и при жизни Димы, и после. Я не хочу сказать, что она при этом не уделяла внимания семье — как раз нет. Но вот это ее и угнетало. Ей бы всей отдаваться работе, без остатка, тогда она была бы по-настоящему удовлетворена.

— Вы сказали удовлетворена? Не счастлива? — уточнила я.

— Я сказала именно то, что сказала, — подтвердила Маргарита Федоровна. — Именно удовлетворена, поскольку женщины такого склада, как Тамара, вообще не имеют понятия о счастье. Я имею в виду понятное нам с вами женское счастье.

— А вы меня записали к себе в единомышленницы? — улыбнулась я.

— Да, — улыбнулась в ответ пенсионерка-дачница с опытом психолога. — Хотя и вы, как я понимаю, вся в работе, но знаете, без чего жизнь женщины теряет смысл. Вы все-таки по складу другой человек, я сразу это поняла. А Тамара… Дочь, семья — все это у нее появилось просто потому, что так принято, такова традиция. Она не особенно задумывалась, а нужно ли это ей самой.

— А вы, значит, считаете, что ей это было не нужно?

— Это мое мнение, — развела руками Маргарита Федоровна. — Я вообще не очень понимаю, почему она вышла за Диму. Вернее, понимаю — потому что он предложил. А замуж выходить надо, поскольку годы идут и все такое прочее.

— То есть она не любила своего мужа?

— Она его ценила, уважала, не изменяла ему и никогда бы от него не ушла, — проговорила Маргарита Федоровна. — Но и… все на этом. Простите, все это подробности ее личной жизни, которые уже мало что значат, но вы сами просили ее охарактеризовать.

— Да-да, — подняла я руку. — И мне действительно это интересно.

Я бы с удовольствием еще поговорила с хозяйкой квартиры, но в это время раздался шум со стороны прихожей, и Маргарита Федоровна тут же повернула голову.

— Володя, наверное, — прокомментировала она, вскакивая с места.

И, словно иллюстрация к ее словам, на пороге комнаты появился мужчина средних лет, с копной волос на голове, в которой уже проблескивала седина.

— Здравствуйте, — несколько удивленно посмотрев на меня, произнес он.

— Это детектив, по поводу Тамары, — опередив меня, проинформировала сына Маргарита Федоровна. — Ксения наняла.

Владимир Сергеевич нахмурился, выдержал паузу, а потом, обращаясь ко мне, кивнул:

— Очень приятно. Давайте пройдем в мой кабинет.

— Давайте, — согласилась я.

— Зачем в кабинет? — встряла Маргарита Федоровна. — Можно здесь, я сейчас к себе пойду, вам мешать не буду.

— Нет, мама, лучше в кабинет, — стоял на своем Гладилин, и мать не стала спорить, пожав плечами.

Мы прошли через коридор в дальнюю комнату. Владимир Сергеевич отворил дверь и пропустил меня внутрь. И здесь я боковым зрением увидела женщину, стоявшую в прихожей перед зеркалом.

— Сейчас жена еще подойдет, — словно отвечая на мои мысли, сказал Гладилин. — Проходите, располагайтесь.

Я прошла в комнату: стена, сплошь заставленная книжными полками, стол, за которым, видимо, работал Владимир Сергеевич, старинной работы, крытый зеленым сукном; а кресло — напротив, современное, как будто только что купленное в модном мебельном салоне. Ощущение некоторой несовместимости создавали также канделябры, стоявшие здесь, видимо, просто ради украшения, и монитор компьютера в углу стола.

Большего я ничего отметить в обстановке не успела, поскольку на пороге комнаты появилась миниатюрная женщина с короткой прической и довольно милым лицом.

— Людмила, — коротко представилась она и присела на диван, стоявший напротив стола.

Гладилин прикрыл дверь в кабинет и сел рядом с женой, предоставив мне возможность расположиться на его месте, в кресле за столом.

— Спрашивайте, что хотите, мы вам ответим, — сказал он. — Не знаю, правда, чем мы можем особо помочь. Смерть Тамары — ужасна, мы все шокированы, но… — Гладилин посмотрел на жену, и та сразу же вставила:

— Наверное, это связано с ее работой. А мы не знаем ее дел в суде…

— Нет, меня скорее интересует Тамара как человек, — поспешила сказать я. — Понимаете, я занимаюсь этим делом уже несколько дней, но все еще не могу понять ее как личность.

— А это вам очень важно? — решил уточнить Гладилин.

— Конечно, — несколько удивилась я. — Даже если убийство связано с ее профессиональной деятельностью, то сущность человека все равно играет большую роль.

Владимир Сергеевич неопределенно кивнул, вскинул брови вверх и сказал:

— Ну, так сразу и не скажешь… Во всяком случае, плохим человеком она никак не была.

— А в личной жизни? Извините за бестактность, может быть, у нее кто-то был после смерти мужа? — спросила я.

Людмила отрицательно покачала головой и обратилась за поддержкой к мужу:

— По-моему, нет. Володя, ты ничего такого не знаешь?

— Я не знаю, — хмуро ответил Гладилин. — Мы уже как-то начали привыкать, что она все время одна да одна. Даже как-то и не думали почему… Ведь пять лет уже почти прошло, как Дима умер.

— Да она никогда и не отличалась склонностью к каким-то романам на стороне.

— Дело не в этом, — прервал жену Гладилин. — Тома — это тип деловой женщины. У нее просто не было времени. Много работы, дочь ведь надо обеспечивать, все это понятно… Поэтому, наверное, и брала на себя чуть больше, чем раньше. Поэтому и на работе все время. Кстати, на работе есть у нее коллега, Никита Костин, вот он, по-моему, мог бы с ней составить пару. Они прекрасно находили общий язык. Он — эмоциональный, она — сдержанная. Но… — Гладилин развел руками. — Никита — женатый человек, о чем разговор? А так, чтобы кого-то завести… Может, и было дело, но мы-то об этом не знаем.

— А у нее не было подруг? — спросила я. — Я имею в виду тех, кто не входил в ваш круг…

Гладилин задумался, а Людмила медленно стала покачивать головой, скептически поджав губы.

— Когда мы ее последний раз видели? — задумался Гладилин. — Да я уж и не помню… День рождения у меня весной был… Наверное, тогда и видели. Хотя нет, мельком она еще позже заезжала, вместе с Ксенией. Но это совсем мельком, я спешил куда-то… Так что и не поговорили даже. А о чем разговаривали на дне рождения? Да ну… — Преподаватель даже как-то растерялся. — Сами понимаете…

— Значит, никакими проблемами она с вами не делилась? — разочарованно переспросила я.

— Нет, я же говорю, она не очень общительная была, — ответила Людмила. — Володя, ведь правда?

Владимир Сергеевич кивнул в знак согласия. В разговоре наступила пауза. Я не знала, что спрашивать дальше, а супруги Гладилины тоже, наверное, не знали, как продолжить беседу об убитой Тамаре.

— Ксению, конечно, жалко, — наконец выговорила Людмила. — Я уж Даниле говорю, ты сейчас будь с ней побольше вместе, девчонке поддержка нужна…

Владимир Сергеевич неожиданно напрягся и сглотнул слюну, а потом недовольно посмотрел на жену.

— А что такого? — тут же изумленно взглянула на него Людмила. — По-моему… Ну, впрочем, ладно!

И она махнула рукой в сторону мужа. Я вежливо не заметила этой непонятной для меня размолвки и не стала уточнять, чем она вызвана. Может быть, это какие-то семейные дела, совершенно мне ненужные, с какой стати я буду влезать?

Гладилин же, не сдержавшись, обратился к жене:

— Я тебе говорил, что эти отношения между ними нужно прекращать, а ты, наоборот, провоцируешь!

— Господи, да почему прекращать-то? — недоуменно спросила Людмила. — Они с детства друг друга знают, всегда дружили хорошо… Может быть, конечно, ничем серьезным это и не закончится, но сейчас-то зачем запрещать?

— Вот именно, что ничем серьезным не закончится, — чуть более спокойно проговорил Владимир Сергеевич. — Время только зря тратят и нервы тоже.

Людмила Васильевна вздохнула и покачала головой.

— По-моему, ты стал чересчур опекать сына, — заметила она с легкой улыбкой. — Особенно с тех пор, как он стал взрослым и меньше в ней нуждается.

— Я просто не хочу, чтобы они делали ошибки, — с нажимом сказал Гладилин.

— Ой, ну а кто их не делал? Особенно в таком возрасте. — Людмила Васильевна засмеялась и повернулась ко мне: — Ведь правда?

— Не знаю, наверное, — ответила я. — Хотя родителям свойственно желание уберечь своих детей от проблем, порой мнимых. Вы простите, но это все-таки не мое дело. Поэтому давайте вернемся к Тамаре Аркадьевне.

— Давайте, — тут же согласился Владимир Сергеевич. — Только я уже и не знаю, что еще можно добавить. Кроме как с ее работы, больше неприятностей ждать неоткуда было. Во всяком случае, насколько я знаю. Ну, с братом у нее там какие-то накладки произошли из-за наследства.

— Да, — вступила Людмила Васильевна. — У них отец умер, а квартиру ей оставил. Хорошо, что хоть что-то оставил, конечно, но все-таки я считаю, что он и здесь поступил нехорошо. Безответственно. Он их всю жизнь не воспитывал, а теперь решил, наверное, таким образом грехи замолить перед смертью. И даже не подумал, что загружает детей лишними проблемами. Если уж вспомнил о детях, так об обоих нужно было. А как только вскрылось это завещание, сразу же пошли нелады у Тамары с братом.

— А вы и его знаете? — поинтересовалась я.

— Да, конечно, сколько раз встречались на семейных праздниках у Тамары дома, — сказал Владимир Сергеевич. — И Люда права, у них всегда хорошие отношения были, у сестры с братом. А потом как кошка пробежала! Понять, конечно, обоих можно, но не отца. Все-таки нельзя было так делать.

Юридические подробности этой истории мне были известны, об отношении самого Георгия к случившемуся я тоже узнала от него самого, а вот характеристика этого человека посторонними людьми не помешает. Поэтому следом я спросила:

— И что вы можете сказать о ее брате как о человеке? И как повлияла на него обида на сестру?

Супруги Гладилины переглянулись, и отвечать взялся Владимир Сергеевич:

— Обида, конечно, у него была сильна. Мы сами его не видели после этого инцидента, но со слов Тамары это было понятно. Видимо, он не ожидал, что старшая сестра поступит таким образом. Ну, и заявил, что знать ее больше не желает. Но это скорее просто эмоциональная реакция, прошло бы все со временем.

— А вот я так не думаю, — возразила Людмила Васильевна. — Мне кажется, он всерьез обиделся. Первым бы не пришел и вообще вел бы себя как чужой человек.

— То есть этот конфликт между ними можно назвать роковым? — спросила я.

Людмила Васильевна тут же осеклась и заговорила быстро и убеждающе:

— Ну нет, нет! Если вы имеете в виду, что это он устроил убийство сестры, вы ошибаетесь. Верно же, Володя? Не стал бы он! Да и вообще нужно знать Жору. Я это сказала потому, что он человек, в сущности, очень добрый и совсем не обидчивый. Он даже такой… по-детски немного наивный. Но уж если он столкнется с тем, что сочтет несправедливым, если он обидится, то это всерьез. Вернуть его расположение потом будет практически невозможно, даже если он будет сама вежливость. Вот и все… Верно ведь?

И Людмила Васильевна снова посмотрела на мужа.

— Ну в общем, наверное, да, — согласился тот. — И потом, он человек не склочный, не вздорный… И тяжбу в суде не стал начинать бы, если вы об этом думаете. Это сама Тамара ему предложила, чтобы отвязаться. И потом, убивать из-за квартиры родную сестру — ну, это просто даже… пошло как-то, а он все-таки человек интеллигентный, образованный.

— Вообще-то… — задумчиво проговорила Людмила Васильевна, — я думала, что Тамара все-таки пересмотрит свое решение и поделится с братом. Но вот… не так вышло. — Женщина развела руками и вздохнула. — Одним словом, не из-за квартиры этой ее убили.

Их доводы не то чтобы убедили меня в полной невиновности Георгия Аркадьевича — я-то прекрасно знала, что такие качества, как интеллигентность и образованность, порой вовсе не являются гарантией того, что человек не способен на преступление. Но мнение Гладилиных по этому поводу я выслушала, а цель у меня и была именно такой.

— А вот скажите, пожалуйста, — продолжила я свои вопросы. — Не заметили ли вы в настроении или поведении Тамары каких-то перемен в последнее время? Ну может быть, ее что-то мучило или она чего-то боялась? А может быть, наоборот, стала веселее, оживленнее, надежды какие-то появились, новые планы?

Супруги Гладилины снова переглянулись.

— Я понимаю, вы все это хотите связать с появлением в ее жизни какого-то нового человека, — кивнул мне глава семейства. — Но вроде бы ничего такого не наблюдалось. Уставшая она ходила, чувствовалось, что ей отдых требуется. Но никакого оживления, новых планов… Нет, ничего такого.

— Я не могу сказать, чтобы она прямо уж так чего-то боялась, — вступила Людмила Васильевна. — Но у нее работа такая была, вечно связанная с опасностью. Может быть, чаще со скрытой. Я помню, мы это еще давно, несколько лет назад, обсуждали. Я как-то спросила Тамару, почему она стала именно судьей, ведь решения приходится принимать серьезные, влияющие на судьбу человека — мало ли кто захочет отомстить? А она ответила, что этим тоже кто-то должен заниматься и что она сама внутренне всегда готова к такого рода поворотам. Так что сами понимаете: особого страха у нее не было, а в то же время опасения были всегда.

— Однако никаких конкретных случаев мы не знаем, — добавил Владимир Сергеевич.

— То есть вам неизвестно, угрожал ей кто-нибудь или нет? — спросила я. — Необязательно в последнее время, а вообще.

— Нет, Тамара на такие вещи никогда не жаловалась. Я думаю, если бы случилось что-то… неординарное, мы были бы в курсе, — сказал Гладилин.

— Да, она еще упоминала, смехом так, что, мол, я столько народа пересажала, что если каждого из них бояться, то лучше на улицу не выходить, — вставила Людмила Васильевна. — Многие, говорила, грозились ей отомстить после освобождения, а она, мол, до сих пор жива… Словно сглазила! Еще добавила, что вот, мол, на днях еще один заклятый враг на свободу выходит, который еще в суде прилюдно грозился ей отомстить. Они, говорит, все грозятся, а потом выходят и помалкивают себе…

— Стоп! — перебила я жену Гладилина. — Это она когда говорила про заклятого врага?

— Ой, ну когда… — растерялась Людмила Васильевна. — Когда мы у нее последний раз были-то, Володя? На поминках Диминых, значит, месяца два назад.

— И тогда Тамара Аркадьевна сказала, что «на днях этот человек выходит на свободу»?

— Ну да… — Людмила Васильевна по-прежнему растерянно переводила взгляд с мужа на меня.

— И ты молчала об этом! — воскликнул Владимир Сергеевич. — Я тут твержу, что мы не знаем никаких конкретных случаев, а ты умалчиваешь о таком эпизоде!

— Но я как раз и не знаю ничего конкретного! — принялась оправдываться его супруга. — И разговор-то был не очень серьезный, мы с ней начали вообще на другую тему…

— Все равно нужно было рассказать! — настаивал Гладилин.

— Так я ничего не знаю! — прижала руки к груди жена.

— Подождите, — остановила я их спор. — Людмила Васильевна, вспомните поподробнее этот разговор. Что еще упоминала Тамара Аркадьевна? Может быть, фамилию этого человека или еще что-то? Дело, по которому он проходил обвиняемым?

Людмила Васильевна задумалась, закусив губу.

— Она назвала его Рогожкиным, — осторожно произнесла она. — А больше ничего. И фамилию-то проговорила так, вскользь. И мы сразу о другом заговорили. Нет, никаких подробностей дела она не рассказывала.

— Вы знаете что, — вмешался Владимир Сергеевич. — Лучше обратитесь к Никите по этому вопросу. Он наверняка должен знать, что там и как. Или, по крайней мере, поможет узнать.

— Да, конечно, — отозвалась я. — Я именно так и сделаю. Спасибо, вы ответили на все мои вопросы.

— К сожалению, вряд ли мы чем-то помогли, — с извиняющейся улыбкой проговорил Владимир Сергеевич. — Но я сразу предупреждал — мы просто друзья, вот и все. А проблемы Тамары идут все-таки от ее работы, я в этом уверен. Вы бы проверили.

— Ее работа — слишком обширное поле, чтобы его все можно было так скоро проверить, — возразила я.

— Ну… — Гладилин смутился. — Начните с этого Рогожкина. И все равно успехов вам.

— Да, Ксюша, наверное, здорово переживает, если даже частного детектива наняла, — вздохнула Людмила Васильевна. — Жалко мне девчонку, сиротой совсем осталась.

— Ну ладно уж тебе, сиротой! — резковато бросил Владимир Сергеевич. — Она старше нашего Данилы, ей уже девятнадцать. Взрослый человек, осталась не на улице, а в квартире, да и средства после матери есть. Так что нечего зря причитать, слава богу, с таким резервом она не пропадет.

— Да я просто говорю, что по-человечески ее жалко, — оправдываясь, проговорила Людмила Васильевна. — Все-таки сначала отца потеряла, потом мать. Думаешь, легко это девчонке, хоть и в девятнадцать лет?

— Да я это к тому, что она взрослый человек, — смягчился Владимир Сергеевич. — Хорошо, что не в школьном возрасте одна осталась.

— Это конечно, — тут же кивнула Людмила Васильевна, и следом послышался звук открываемой входной двери, а затем звонкие молодые голоса. — Ну вот и они, — с облегчением проговорила Гладилина, поднимаясь и легкой походкой направляясь к двери. — Нужно пойти их покормить. Вы извините меня, Татьяна, у вас все?

— Да, спасибо, — не стала я больше задерживать чету Гладилиных, которые и сами, вернувшись с работы, еще не садились ужинать из-за моего визита. Теперь у меня сложилось более полное впечатление о личности Тамары Шуваловой.

Я вышла в прихожую, где столкнулась с раскрасневшимися Данилой и Ксенией, которые разувались, что-то возбужденно, наперебой рассказывая при этом вылетевшей встречать их Маргарите Федоровне. Они поздоровались со мной, а Ксения тут же вперила в меня полный надежды взгляд.

— Ну что? — спросила она. — Вы уже что-нибудь узнали?

— Узнала я уже многое, — честно ответила я. — Но пока не могу назвать имени убийцы вашей матери. Расследование еще не закончено.

На лице Ксении отразилось чуть заметное разочарование, но она тут же взяла себя в руки, встряхнулась и бодро проговорила:

— Ничего. Вы продолжайте все равно, хорошо? Я заеду к вам завтра заплатить за последующие дни.

— Хорошо, договорились, — кивнула я.

— Бабуль, а поесть-то найдется что? — обратился тем временем Данила к Маргарите Федоровне.

— Ой, да, ну конечно, у меня уже все готово! — всплеснула руками моложавая бабушка. — Полезла в холодильник, а у вас ничего готового и нет, пришлось сейчас же котлеты жарить. Я за двадцать минут управилась, а вы за неделю ничего приготовить не можете, все бы кусками питались! Что родители, что дети — одинаковые! Давайте, давайте, проходите скорее — и за стол. А вы, Татьяна, с нами разве не поужинаете? — вцепилась в меня деятельная женщина.

— Нет-нет, спасибо, — отказалась я. — У меня еще дел много, да я и не голодна совсем.

Но Маргарита Федоровна никак не хотела отпускать меня просто так. Наказав мне, чтобы я непременно подождала, она метнулась на балкон, прогремела оттуда ведрами, затем пронеслась в кухню, а оттуда уже вернулась с полиэтиленовым пакетом, набитым душистыми крупными яблоками.

— Вот, — протянула она мне. — Свои, из сада. Так что кушайте на здоровье и не вздумайте отказываться!

От яблок я отказываться не стала, хотя врученный Маргаритой Федоровной пакет оказался довольно увесистым. Распрощавшись со всеми Гладилиными и Ксенией и спускаясь на лифте вниз, я подумала, что если дело так пойдет и дальше, то я непременно удостоюсь и рецепта приготовления знаменитого кофе от Маргариты Федоровны, подаренного ей неграми Южной Африки.

Глава 5

Начало следующего утра я провела дома. Чтобы не терять времени, я позвонила Ксении и попросила ее зайти. Во-первых, для того, чтобы уточнить несколько моментов, во-вторых, и от этого никуда не денешься, — получить от нее деньги за продолжение своего расследования.

Ксения явилась на этот раз без Данилы, и мне показалось, что она была чем-то расстроена. Впрочем, она и при первой встрече не улыбнулась ни разу. Это было, наверное, объяснимо, потому что она переживала смерть матери. Но сегодня девушка была еще более озабочена, чем прежде.

— Ксения, у меня к тебе вопрос относительно, скажем так, личной жизни твоей мамы, — осторожно начала я.

Шувалова пожала плечами.

— Я же говорила, что у нее никого не было, — тихо проговорила она.

— А вы не знаете человека по имени Валентин?

Ксения отрицательно покачала головой.

— И никогда не слышали о нем?

И дочь своим кивком снова подтвердила, что ничего не знает о личной жизни матери.

— А откуда всплыло это имя? — поинтересовалась она.

— Об этом сказал мне твой дядя, — ответила я.

— Дядя может наплести что угодно, вы же знаете, как он относился к маме, — нахмурилась Ксения. — Кстати, как он себя вел?

— Нормально, по сути дела, подтвердил свое алиби, — ответила я.

— Но он мог сделать это не сам, а через кого-то. — Ксения, по-видимому, поверила, что именно дядя виноват в смерти матери, и подталкивала меня к этой версии.

— Я все проверю, ты не волнуйся, — поспешила я успокоить ее. — И все-таки вспомни насчет Валентина — может быть, просто забыла, слышала или видела мимолетно.

— Я посмотрю, конечно, в ее вещах, в письменном столе, может быть, что-то и найду, но скорее всего вряд ли… — после задумчивой паузы пообещала мне Ксения. — Ну а дядя — неужели вы думаете, что он не виноват?

— Пока расследование не завершено, ничего с уверенностью сказать нельзя, — терпеливо ответила я. — Версия дяди еще будет отрабатываться.

Я ничего не стала говорить Ксении насчет нашего с Костиным плана по поводу судьи Антипова — это, в конце концов, мое дело, куда направлять основные усилия. Но по общему настроению Ксении я поняла, что она не очень удовлетворена моей работой. Впадать по этому поводу в меланхолию я, конечно, не стала, списав поведение заказчицы на девичий максимализм. Втемяшилось ей в голову, что дядя виноват, — и никакие аргументы против не подействуют. Просто нужно найти настоящего виновного.

Кстати, мне неожиданно пришла в голову мысль, что Ксения — достойная дочь своей мамы. Про Тамару Аркадьевну тоже высказывались в том смысле, что она была весьма упрямой особой.

— А про типа по фамилии Рогожкин тебе ничего не известно? — вспомнила я вчерашний разговор с Гладилиным.

— Нет, — подумав, ответила Ксения. — А кто это такой?

— Человек, который был осужден твоей матерью и грозился отомстить за это, — ответила я.

— Нет, — твердо сказала Ксения. — Мне ничего о нем не известно…

— Ну что ж, тогда у меня все, спасибо, — развела я руками и вздохнула.

Ксения чуть помедлила. Было понятно, что ей пора уходить. Но она, видимо, не решалась, формулируя внутри себя фразу, с которой хотела ко мне обратиться. Я почему-то подумала, что это будет нечто напоминающее историю с пресловутым дядей. Но Ксения после паузы задала мне совсем уж формальный вопрос:

— Так, значит, вы продолжите расследование?

— Конечно, не волнуйся, — улыбнулась я.

Шувалова встала и направилась к выходу своей вкрадчивой походкой. На этом, собственно, наш разговор и закончился.

Единственное, что уже в прихожей, когда она обувала босоножки и я снова невольно обратила внимание на ее выдающийся вперед большой палец на ноге, я поинтересовалась, как у нее дела, — чтобы хоть как-то расшевелить ее. Но она нахмурилась еще больше и тихо ответила, что нормально. Я не стала настаивать — в конце концов, я не психолог, чтобы заниматься реабилитацией таких, видимо, слишком впечатлительных девушек, как Ксения, по поводу ее личных проблем. Я и на прощание не дождалась от нее улыбки.

Я снова осталась одна. Коротать мне время в одиночестве, как выяснилось чуть позже, долго не пришлось. Вскоре раздался звонок. На проводе был возбужденный Костин:

— Таня, только что началось заседание. Все здесь на месте, и Гаршин-старший, и ваш старый знакомый. Антипов, как мне кажется, нервничает. Наверняка слухи до него уже дошли.

— Спасибо, я сейчас подъеду, — поблагодарила я.

На машине добраться до здания суда — это десять минут. Свой «приемник» я включила еще дома, но, кроме шума и неясных звуков, ничего слышно не было — все-таки расстояние для качественного приема сигнала великовато. А уже при подъезде к суду я начала различать в наушниках сначала отдаленный голос, в котором признала баритон Льва Романовича Лисицкого, а потом и совершенно четкий басок самого Антипова:

— Благодарю вас. Обвинение, ваш вопрос!

Итак, из этого следовало, что Антипов находился в зале заседания и вел процесс. Теперь, если все так, как сообщил мне Костин, и если до Антипова действительно дошли слухи, он должен как-то среагировать. А может, и никак не среагирует, и мне придется ждать пяти часов вечера — ведь именно на это время он назначил мне вчера аудиенцию.

Припарковав машину напротив здания суда, я слушала прямую трансляцию из судебного зала. Вокруг «храма Фемиды» продолжали тусоваться неформалы из группы поддержки писательского гения, обвиняемого в подрыве государственного строя. Но они меня практически не отвлекали, я была полностью поглощена тем, что слышала в наушниках.

И первый час, откровенно говоря, я скучала. Голоса свидетелей, адвоката, прокурора прослушивались плохо, а Антипов был немногословен, ограничиваясь протокольными фразами: «Протест отклонен», «Займите свое место», «Спасибо» и прочее. Скорее всего повторялся вчерашний сценарий — заслушивали свидетелей, впечатлительные дамочки млели от тембра голоса Льва Романовича Лисицкого, судья выступал в строгой маске, а подсудимый с голодными глазами все так же молил мир о дозе. Да, забыла про конвойных — ну те наверняка так же тоскливо думали о том, как задолбал их этот процесс. А может, и вообще ни о чем не думали.

Я чуть было не задремала под неясный шум в наушниках. В моей голове даже родилась бредовая идея: вот бы сконструировать все таким образом, чтобы в одно ухо говорил Антипов, а в другое лилось что-нибудь музыкальное, скажем, из репертуара «Европы-Плюс». Но… Всерьез этого делать нельзя, в любой момент события могли круто измениться.

Наконец я услышала, что объявлен перерыв. В наушниках раздался шум задвигаемых стульев, кашель и прочие звуки.

Прошло еще минут десять, заполненных пустыми разговорами Антипова со своими коллегами, а также паузами, такими, как шуршание какой-то бумаги и шум, извиняюсь, сливного бачка — судья, по всей видимости, посетил уборную. Как вдруг совершенно отчетливо на фоне этих туалетных звуков я услышала:

— Алло, это Антипов. Есть разговор, срочный. Где можем встретиться?.. Нет, не здесь, это исключено… Когда?.. Да, нормально…

И связь отключилась. «Черт побери, ну почему он не переспросил, где и когда?» — подумала я. «Жучок» прекрасно ловил голос Антипова, но, к сожалению, был не в состоянии выдать мне слова абонента, с которым судья разговаривал по телефону. Но сам факт, что Антипов из туалета с кем-то разговаривал по мобильнику и договаривался о неотложной встрече, уже наводил на мысли. В конце концов, он никуда не денется — машина у меня под рукой, починенная, искусством слежки я владею.

Дальше прослушка не дала ничего интересного. Все то же самое — ритуальные фразы Антипова во время ведения заседания, кашель, пищеварительные процессы, сопение. Я, воспользовавшись паузой, отлучилась в близлежащее кафе и наскоро пообедала. Потом вернулась в машину и продолжала слушать. Заседание окончилось в три часа. Я видела выходивших из здания суда Гаршина с его подручными — Машнова почему-то среди них сегодня не было, вместо него присутствовал другой парень. Потом увидела Костина, который в компании с какой-то женщиной спустился по лестнице и пошел в сторону ближайшего перекрестка.

Антипов же, судя по звукам из моих наушников, уединился в своем кабинете и разбирал какие-то бумаги. Пару раз я услышала ординарное «ой», русский мат, судья, по всей видимости, комментировал таким образом свои размышления. Вполне вероятно, что ругательства адресовывались мне.

Я посмотрела на часы. Маленькая стрелка перевалила через отметку «четыре». Если так пойдет и дальше, придется выходить из укрытия и идти на встречу с Антиповым, согласно вчерашним договоренностям.

Но нет, видимо, встреча со мной не входила в планы судьи. Он предпочел ей то самое неотложное рандеву, о котором договаривался по телефону из туалета. Около половины пятого он вышел из здания суда и, оглядевшись, направился к своей машине.

«Тойота», — машинально отметила я, когда Антипов взялся за ручку двери автомобиля.

Слежка стартовала через две минуты, когда «Тойота», сверкнув поворотниками, выехала на проезжую часть и устремилась в сторону Центрального рынка. Мы последовательно миновали несколько перекрестков, и в конце концов «Тойота» затормозила около заведения под названием «Золотая стрела». Это было кафе, обладавшее еще несколько лет назад репутацией бандитского логова. Сейчас, по мере трансформации бандитов как класса в более элитарные слои общества, кафе стало вроде бы обычным заведением. Здесь граждане отмечали дни рождения и другие даты, благо цены были терпимыми.

Но, наверное, у некоторых представителей вырождающегося класса бандитов сильны были ностальгические рефлексы. Кстати сказать, подогреваемые самим названием «Золотая стрела». Эдакий русский Дикий Запад — смесь ковбойской и, скажем, не всегда золотой, а все больше блатной романтики, с которой, видимо, бесполезняк бороться в нашей стране.

Я оказалась права: чуть поодаль от кафе была припаркована знакомая мне машина — та самая, из которой вчера вышла троица во главе с отцом подсудимого Гаршина. Сомнений не оставалось — Антипов приехал на встречу именно с ним. И это можно было считать удачей. Наверняка разговор пойдет о неких не предназначенных для широких ушей вещах. И будет положен в копилку истории через звукозаписывающее устройство.

Антипов припарковался, видимо, на всякий случай, не рядом с машиной Гаршина, а в противоположном углу стоянки. Не спеша вышел из машины, щелкнул пультом сигнализации, огляделся и так же неспешно вошел внутрь.

Я, естественно, не собиралась следовать за ним. Мне вполне достаточно было находиться на противоположной стороне улицы и сидеть в машине, будучи не очень приметной для тех, кто явился на встречу в кафе «Золотая стрела».

Наушники мои в первые минуты зафиксировали шум, характерный для помещения кафе, — стук вилок, ложек и вкрадчивый голос официанта:

— Что будете заказывать?

— Шашлык, салат, сто водки, — таков был вердикт Антипова.

«Эталон среднестатистического россиянина», — про себя отметила я.

— Привет, — голос с фамильярными интонациями мне не был знаком.

Звучал он очень ясно, и я поняла, что это и есть визави Антипова, ради которого тот и явился в «Золотую стрелу».

— Здравствуйте, — более сухо и напряженно ответил Антипов.

— В чем проблемы?

— Проблемы… А вы не догадываетесь?

— Я догадываться не люблю.

— Дело в том, что… — Голос Антипова зазвучал более вкрадчиво, — …делом занимается детектив, у которой есть кое-какие документы против меня. Это ваша работа?

— Какая еще детектив? Почему наша работа? — Голос Гаршина — а я уже не сомневалась, что это он — зазвучал жестче.

— Подставить меня решили на всякий случай? Подстраховываетесь?

— Да ты что?

— Давайте без «тыканья» обойдемся.

— Да мне плевать! — залихватски отозвался Гаршин. — Вы что, Сергей Владимирович, извиняюсь, даже не знаю, как сказать… Туфту гоните. Что за детектив?

— Девчонка, можно сказать… Но я справки навел — дело свое знает.

«Спасибо, Сергей Владимирович, — мысленно поблагодарила я судью. — Вот уж не ожидала комплиментов от вас».

— Ну и что? — Голос Гаршина звучал скептически. — Я тоже знаю от своих орлов, что это за птица. Ее, скорее всего, наняла дочь убитой. Вчера детективша на процессе была. Сегодня, кстати, я ее уже не видел. Наверное, так, для ознакомления…

— Для ознакомления? — передразнил Антипов. — Она со мной договаривалась о встрече на сегодня, на пять.

— И что же вы не пошли? Четыре пятьдесят на часах!

— Я прежде с вами решил встретиться, — ответил Антипов. — Узнать, как на самом деле все было. А то сначала отнекивались, даже платить не хотели… Мол, все само собой получилось.

— Сергей Владимирович, мы же с вами уже все обсуждали! — В голосе Гаршина послышались недовольные нотки. — Мы здесь ни при чем. Но какая разница? У нас с вами все понятно, о нашем договоре никто не знает. Какой мне смысл об этом свистеть? Вы что?

Антипов, видимо, не нашелся что ответить и молчал.

— Что за кипеж-то поднимаете? — продолжил Гаршин. — Какие документы? А если даже и есть документы, то мы-то здесь при чем? К ней и обратитесь, что у нее за документы. А мы вообще чистые, не знаю, кому понадобилось ее убирать… Видать, бог помог.

— Бог! — снова передразнил Антипов и ухмыльнулся. — Вы ее и убрали, как мы и договаривались…

— Тише, тише! — понизил голос Гаршин. — Вот именно: как мы и договаривались. Чем же вы теперь недовольны, вы же предвидели такую развязку?

— Мне не нравится то, что вы сделали дело, а отдуваться придется, не дай бог, мне! — горячился Антипов.

Я вся обратилась в слух. Эти люди сейчас явно обсуждали детали гибели Тамары Шуваловой.

— Что? Тебе-то отдуваться придется?! — пренебрежительно воскликнул Гаршин-старший. — Ты что на измену-то сел не по делу? С какой стати мне тебя подставлять? Я бабки тебе отстегнул, ты подписал что нужно — и все, гуляй, пей, ешь шашлык.

В этот момент скорее всего Гаршин кивнул на стол, за которым они с Антиповым сидели и на котором уже стоял горячий шашлык. Он снова сбился на свою фамильярную манеру. И вообще, судя по первым фразам, ощущал себя гораздо больше хозяином положения, чем представитель Фемиды, сидящий напротив.

— Я бы и гулял, если бы мною не заинтересовались! — парировал Антипов.

— Кто заинтересовался? Детектив этот?

— Не знаю! Не знаю! Не знаю кто! — совсем разнервничался подкупленный судья, и в голосе его послышались истерические нотки. — Откуда я знаю, кто за этим стоит? За девчонкой за этой? Может, ее подсунули просто так, для начала меня пугнуть? Говорят, что в прокуратуре уже эти документы!

— Какие документы? Ты выяснил, какие документы? — перешел на повышенные тона Гаршин. — Может, это туфта все! А ты от страха, видно, совсем разум потерял! К тебе девчонку какую-то подослали, а ты уже и в штаны наложил!

— Я просто не хочу проблем, — упрямо твердил Антипов. — Вы говорили, что все это ваши заботы, а теперь они на меня легли! Я же говорил, что в прокуратуре на меня давно косо смотрят, рады прижать, появись повод! И вот он появляется!

— А мы-то при чем? — с нажимом уточнил Гаршин. — Я уж не знаю ваших дел. Сначала бы выяснил, что за документы и где они, а то, может, это вообще с нами не связано. У вас же там коррупция, понимаешь! Прокололся, может, сам где-то? Да я больше чем уверен, что ничего там нет. Сам подумай: что может быть? Видеозапись нашего разговора? Да это смешно! О нем никто не знал, к тому же проходил он у меня, а там камеру никто не установит. Глупости это все! А мне тебя подставлять… — он еще раз понизил голос, — это еще смешнее. Ты лучше вот о чем подумай: кто в это дело вмешался и зачем? Баба-то без нашей помощи на небесах отдыхает.

— Извините, я в это не верю, — нервно отреагировал Сергей Владимирович.

— Ну и не верь! — снисходительно ответил Гаршин. — Я не понимаю, какая разница. У нас с тобой договор? Он к бабе отношения не имеет. А имеет к моему шалопаю. Баба уже не при делах, ты к ее смерти отношения не имеешь.

— Вот именно! — подхватил Антипов. — Не имею! И не хочу иметь! И не хочу, чтобы это связали со мной! Вы же мне обещали, что устраните ее сами, что это не мои проблемы!

— Да это и не твои проблемы! Я вообще, если честно, если бы знал, что ты такой нервный, с другим бы договаривался. А то — все решилось самым лучшим образом, даже напрягаться не пришлось, а он недоволен!

— Конечно, вам легко говорить! Вами никто не интересуется!

— Да если бы и заинтересовались, то предъявить мне нечего! Вот я и не волнуюсь. А вот ты с чего так перетрухал, мне непонятно. Видно, рыло у тебя в пуху и без нас, но меня это не колышет: вот процесс кончится, я тебя знать не знаю.

— А я-то жду не дождусь, когда он кончится, — вздохнул Антипов. — Знал бы, что такие проблемы будут, ни за что не брался бы.

— Да какие проблемы?! — не выдержал Гаршин. — Надоело твои причитания слушать! Давай лучше конкретно еще раз договоримся — ты бабки брал? Брал! Дело должен в нашу пользу решить? В нашу! Все! Говорить больше не о чем!

— Да я и не собираюсь по-другому, — уныло ответил Антипов. — Я просто хочу, чтобы меня не трогали.

— Это не ко мне! — тоже уже нервно отозвался Гаршин, и я услышала, как под ним скрипнул стул. Видимо, отец подсудимого решил поставить в разговоре с судьей точку и собрался уходить.

— Подожди, подожди, — вдруг засуетился Антипов, тоже переходя на «ты». — У тебя там эти… Ну… Свидетели. Может, они этот вопрос разрулят?

— Фу! Какой вопрос? — Гаршин был очень недоволен.

— Ну, с девкой этой…

«Вот, уже обо мне речь зашла, — констатировала я. — И что же они придумают?»

— И чего? С какой стати я должен все это решать? Это твои проблемы, а не мои!

— А вот не скажи, — неожиданно ехидно и даже злорадно прозвучал голос Антипова. — Если она пойдет в прокуратуру даже с сомнительными документами, а что там эта Тамарка накропала, я понятия не имею, то… Последствия могут быть плохими.

— И какими же?

— А то, что тебе придется с другим судьей договариваться! — выдал Антипов. — Потому что прокуратура будет очень рада всему этому. Конечно, меня просто так не прижмут, это понятно! Но до всяких там выяснений отстранить могут. А по делу твоего шалопая назначат еще одного судью.

Я услышала, что Гаршин сел на место и забарабанил пальцами по столу. Информация насчет другого судьи явно ему не понравилась. А Антипов продолжал:

— Может, за ней никто и не стоит, за этой девкой. А проверить это стоит. И твои орлы это могут вполне сделать. Так будет проще, чем мне по своим каналам выяснять, что за документы. Это не так и важно, если она надумает пойти. А скорее всего если она что и надыбала, то будет придерживать, пытаться на меня наехать.

— Так вот и выяснил бы! — оборвал его Гаршин. — А то время на часах уже пять двадцать, ты стрелку с ней пробил. Может, там и нет ничего, а ты мне здесь мозги паришь!

Гаршин взял паузу. Антипов же, судя по звукам, решил воспользоваться этой паузой и заполнил ее пережевыванием шашлыка и выпиванием водки.

— Ну ладно, допустим, с детектившей этой я разберусь, — наконец произнес Гаршин. — А вот ты мне внушаешь сомнения. В связи со своей, скажем так, нервозностью. Короче, ты должен слезть с измены и продолжать дело. И закончить так, как мы договаривались. И так уже все за тебя сделали — свидетелей нашли, защиту обеспечили, бабки отдали. Даже пострадавшего подмазали. Чего больше-то?

В голосе Гаршина прозвучала даже обида на Антипова. Судью же, похоже, в данный момент волновал только один вопрос — чтобы у него не было проблем. Я же могла ответить на этот вопрос однозначно: проблемы у него обязательно будут, после этого разговора в кафе «Золотая стрела». И наверняка будут они у Гаршиных — и младшего, который за решеткой, и старшего, который пока что за столом шашлык пережевывает.

Запись их беседы я могу передать Костину, а он уже пускай отправляется с ней в прокуратуру. А там уже пусть сами смотрят — достаточно этого для них или нет. Судя по словам самого Антипова, в прокуратуре будут весьма рады появлению хоть каких-то материалов на него. Дальше тамошние ребята уже сами знают, что делать: наблюдать, прослушивать, провоцировать. Главное, я взбудоражила это осиное гнездо. И теперь Антипова отстранят от дела Гаршина, уж я приложу к этому все усилия.

Но… По-прежнему неясен вопрос о гибели Тамары Шуваловой. Из разговора Антипова и Гаршина-старшего мне стало понятно, что они на самом деле собирались устранить прежнюю судью. Причем не просто отстранить от дела, а устранить физически. Итогом их предварительного сговора, по-видимому, стало следующее: Гаршин-старший заранее авансирует Антипова, чтобы тот решил дело в пользу его сына, обещая при этом, что Тамару Шувалову берет на себя. Антипов соглашается. Тамара убита. Сергей Владимирович получает дело Гаршина. Но Гаршин-старший категорически отказывается, что совершал убийство. Не сам, конечно, а его люди. Что это? Правда, или просто он не хочет озвучивать подробности гибели Тамары Аркадьевны? И сейчас главное решить для себя — правду ли говорил Гаршин-старший, уверяя, что не успел сам покончить с Шуваловой. Но вот кто мне ответит на этот вопрос?

Разговор Гаршина и Антипова закончился, я видела, как они вышли из кафе порознь: сначала Гаршин, серьезный и хмурый, а минут через пять Антипов, взволнованный, но, как мне показалось, довольный. Видимо, рад был, что убедил Гаршина «проверить меня». Интересно, как они собирались это сделать?

Я дождалась, пока оба уехали, следить сейчас за ними у меня уже не было нужды, и я, прежде чем отправиться домой, достала свои гадальные кости. Высыпав их на сиденье, я получила следующую комбинацию:

12+21+25 — «Наказание лжецу не в том, что ему больше не верят, а в том, что он сам не может никому верить».

Интересно, и о ком же это? Об Антипове, наверное. Ведь я думала о нем и о его споре с Гаршиным насчет смерти Тамары. Гаршин уверял, что его люди ее не убивали, а Антипов, кажется, уверен в обратном… Или это все-таки чудовищное совпадение и Тамару намеревались устранить сразу двое? В смысле, две не соприкасающихся по своим интересам стороны?

Я решила отправиться домой, где в спокойной обстановке можно вдоволь напиться кофе, выкурить несколько сигарет и подумать над сложившейся ситуацией. Однако предварительно я все-таки убедила себя зайти в кафе «Золотая стрела» и перекусить, чтобы дома не тратить времени на готовку. К тому же упоминания о шашлыке, шум вилок и ложек возбудили мой аппетит.

Дома я первым делом отправилась на кухню варить кофе. Выпив две чашки, пришла к однозначному выводу: самостоятельно, не обладая более никакой информацией, я не в состоянии понять, кто убийца. Я решила еще раз обратиться к костям. Высыпав три двенадцатигранника из замшевого мешочка на диван, я получила такое предупреждение:

19+10+33 — «Дом, где вы живете, подвержен опасности разрушения».

Это еще что за новости? Мой дом может быть разрушен? Или это иносказание, смыслом которого может быть опасность разрушения отношений в семье? Но у меня нет семьи. Что же может угрожать нашей вполне добротной кирпичной девятиэтажке? Теракты? Землетрясения?

Признаться, такое толкование событий меня не на шутку встревожило. Можно было, конечно, решить, что кости в данном случае ошиблись, но ведь раньше мои верные помощники никогда не ошибались. Я общалась с ними уже не первый год, и мне казалось, что хорошо научилась их понимать. Неужели действительно моему дому что-то грозит?

В волнении я поднялась с дивана. Самое главное, что я даже не знаю, как себя вести в данной ситуации. Проще говоря, что делать? Просто сидеть и ждать у моря погоды после такого предупреждения было бы крайне неосмотрительно. А с другой стороны, что предпринять? Позвонить в службу спасения и сказать: спасите меня неизвестно от чего? Это просто такой абсурд, что я и думать о нем не хотела. Единственное, что мне пришло в голову, это на время покинуть свое жилище. Просто пойти куда-нибудь и переждать, а там посмотреть, что будет.

Приняв такое решение — лучшего-то все равно не просматривалось, — я пошла переодеваться. Выйдя из своего дома, я бросила на него такой взгляд, словно видела в последний раз. В голове вертелись самые дикие мысли — в доме осталось полно народа, всем этим людям тоже может грозить опасность… Но не бегать же теперь по квартирам и не кричать, мол, срочно эвакуируйтесь!

Постаравшись откинуть мысли о катастрофе, я села в свою машину и выехала со двора. Собственно, ехать куда-то с конкретной целью я не собиралась, у меня не было этой цели. Дел никаких на ближайшее время я не намечала, заниматься Антиповым, записью его разговора с Гаршиным и отправкой этого материала в прокуратуру вкупе с заявлением Тамары Шуваловой собиралась только завтра, и даже если срочно изменить планы, то все равно — времени уже почти семь часов, и ни о какой прокуратуре сегодня речи быть не может. И я просто отправилась в ближайший супермаркет.

Убив около получаса, расхаживая между рядов с продуктами и набивая ими корзину, я наконец решилась подойти к кассе. Расплатившись, я медленно побрела к машине, так же медленно села за руль и на малой скорости отправилась обратно. Признаться, на душе у меня было очень неспокойно, и когда я, выруливая из-за угла, увидела свой дом в целости и сохранности, то сердце мое просто пропело гимн. Однако я не стала торопиться и снова достала кости, которые, естественно, взяла с собой, как и все деньги — на всякий случай.

На сей раз мои вещуны поведали мне вот что:

7+21+25 — «Берегитесь человека, который не ответил на ваш удар: он не забудет обиды и не позволит вам простить себя».

Так-так… И кто же, интересно, не забудет мне обиды? Уж не Антипов ли? Но пока что его бояться нечего. А вот Гаршин с его ребятами, которые должны меня проверить… И в частности, Машнов, которого я в свое время обидела просто-таки конкретно. Так что, в этом все дело?

Буквально в ту же минуту ответ вышел из моего подъезда собственной персоной. Это действительно был Машнов, а следом за ним появился еще один парень, мне незнакомый. Они вышли из дома и остановились у подъезда, что-то обсуждая. Естественно, они навестили меня и не застали дома. Я сдала чуть назад, хотя и так находилась неблизко, и продолжила наблюдение. Машнов и его приятель, посовещавшись, протопали к стоявшей неподалеку машине, красной «восьмерке», и, сев в нее, захлопнули дверцы, явно намереваясь ждать.

«Мельчаете, ребята, — усмехнулась я про себя. — Раньше, помнится, на черной „БМВ“ разъезжали, а теперь что же? Пришлось продать и заплатить, чтобы на нары не загреметь? Ничего, недолго осталось нарам без вас пустовать, я это чую».

Теперь расклад, выданный костями, стал мне абсолютно ясен. Ну конечно, они не знали, как меня предупредить о том, что в мою квартиру ожидается визит непрошеных гостей, вот и заявили об угрозе разрушения моего дома. И очень удачно сделали, в противном случае не знаю, что могло бы меня выманить из дома. И дальше все ясно: вот он, человек, который не забыл обиды на меня. Наверное, аж просиял, когда получил команду от своего шефа, Гаршина-старшего, навестить меня и «проверить». Наверняка про себя решил, что разберется со мной по полной программе, наверняка уже злорадствовал в предвкушении встречи… Ну ничего, я тебе эту встречу обеспечу! Только сценарий будет другим, моим произведением.

Не заезжая во двор, я снова развернула машину и поехала прочь. Ребята будут меня дожидаться, это уж точно, а за это время я успею сделать все необходимое в данной ситуации. Сейчас без помощи мне не обойтись.

Во двор я возвращалась примерно через час. Спокойно вышла из машины, оставив ее во дворе, и двинулась к своему подъезду. Боковым зрением я уловила, что Машнов и его приятель завозились в своей «восьмерке», естественно, заметив мое появление. Делая вид, что совершенно их не вижу, я поднялась в свою квартиру, переоделась и стала дожидаться звонка в дверь. Он не заставил себя ждать.

Специально не посмотрев в «глазок» — я и так знала, кто за дверью, и открыла бы в любом случае, — я отперла дверь и тут же увидела Машнова с его напарником.

— Привет, — с улыбкой произнес он, делая шаг в прихожую.

Я не стала противиться и чуть отступила назад. Следом за Машновым вошел его приятель и тут же захлопнул за собой дверь.

— Вы вообще-то что хотели? — спросила я.

— Поговорить нужно, — проходя в комнату, ответил Машнов.

Его приятель кивком головы показал мне, чтобы я отправлялась туда же. Когда мы вошли, Машнов уже сидел на диване. Приятель его остался стоять, а я опустилась в кресло.

— Так о чем разговор-то? — уточнила я.

— Документы давай, — с ходу заявил Машнов.

— Какие именно? — еще раз уточнила я.

— Ты что дурочкой-то притворяешься? — осведомился Машнов. — Что ты там говорила у тебя есть на Антипова?

— Ах, эти документы! — разочарованно протянула я. — Так они уже не у меня.

— А где же? — Машнов переглянулся со своим приятелем.

— Там, где им и положено быть, — в прокуратуре, — глядя прямо в глаза Машнову, проговорила я.

Тот откровенно растерянно уставился на друга. Вероятно, о таком развитии событий они предупреждены не были. Видимо, сам Гаршин не предполагал, что я так скоро отправлюсь в прокуратуру.

— Что ты нас лечишь? — неуверенно спросил Машнов.

— Да я не доктор вообще-то, а детектив, — с усмешкой ответила я.

Машнов не оценил шутки. А его приятель решил вступить со мной в разговор:

— Тут у нас не бирюльки, а серьезные дела.

— Я вижу, что серьезные, — вздохнула я. — Но документов у меня нет. В прокуратуре они.

— А что за документы-то? — продолжил напарник Машнова.

— Заявление, бумажки кое-какие со старыми делами, кассетка…

— Какая кассетка? — угрожающе спросил Машнов.

— Там разговоры о взятках, — лениво махнув рукой, ответила я. — А вы-то вообще что этим делом занялись? С какого боку-то?

Машнов с приятелем снова переглянулись.

— Это тебя вообще-то не касается.

— Ну а вас мои дела не касаются, — в ответ отрезала я.

— Короче, ты давай не борзей, потому что мы люди нервные, Борян вон вообще только что из дурки вчера вышел, — пошел в атаку Машнов, кивнув на приятеля. — Давай, короче, документы. А потом — мы тебя, ты нас не знаешь.

— Мы с тобой не первый раз встречаемся, — заметила я, показав глазами на нижнюю часть тела Машнова.

Настроение Машнова стало портиться, причем на глазах. Он явно вспомнил неприятный для него эпизод, закончившийся травмой. Но, надо отдать должное, он не стал срываться, как задетый неосторожным высказыванием одноклассника вспыльчивый подросток. Он просто еще больше ужесточил тон:

— В общем, давай без базара документы, а то Борян на пределе. Неприятностей ты, наверное, не хочешь?

— Вообще-то нет, — уверенно ответила я, почти не слукавив, — да и кто из живущих на земле людей сознательно хочет неприятностей?

— Ну тогда кончай волынку тянуть. Где документы?

Я спокойно сидела, ожидая дальнейших действий со стороны бандитов.

— Так, короче, все! Надоело! — подал голос Борян, вынул из кармана пистолет и направил его в мою сторону. — Хватит дуру лепить!

Наступил момент «Х». В полном соответствии с законами жанра в этот момент должно было случиться явление на сцену нового персонажа. И даже не одного. И это явление случилось.

— Так, добрый вечер, — раздался бодрый голос с порога комнаты.

Там стоял, помахивая ключами от моей квартиры в одной руке и удостоверением МВД в другой, Мельников. А рядом с ним — еще один товарищ в штатском, державший обеими руками пистолет, который был нацелен на моих собеседников. От неожиданности Машнов оторопел, однако немедленно отдернул от меня свою руку.

— Здрасьте, — глупо сказал он.

— Документы, пожалуйста. — Мельников произнес эту будничную милицейскую фразу очень устало. Видимо, она ему самому надоела. Но что поделаешь, приходилось выполнять формальности. Вообще-то, когда я обратилась к нему с просьбой проехать со мной и быть наготове за дверью моей квартиры, Андрей согласился сразу же. Он даже обрадовался, поскольку, как сам выразился, его заела рутина, а здесь намечалось хоть что-то веселенькое. Меня же радовало не само веселье, а возможность услышать что-то от Машнова и его приятеля после задержания. Скорее всего они должны выложить все по поводу своего шефа, чтобы смягчить свою вину.

— Так, оружие, наркотики, — продолжал Мельников, проверив документы визитеров.

— Какие наркотики? — тут же возмутился Машнов. — Сроду ничем таким не занимались.

— Это, конечно, похвально, — все тем же усталым тоном констатировал Мельников, в то время как его напарник обыскивал поднявших руки парней.

Он тут же достал ствол из кармана Машнова.

— А это что? Нашел, что ль? — осведомился Андрей.

— Нашел, — тут же мотнул головой Машнов.

— В милицию нес? — усмехнулся Мельников.

— Угу, — пробурчал тот, наливаясь красным цветом.

— Понятно.

В этот момент был изъят пистолет и у приятеля Машнова.

— И ты нашел? — повернулся к нему Мельников.

Тот молчал, понимая, что подобное объяснение будет звучать совсем уж смешно.

— Везет же людям! — покачал головой Мельников. — Оружие находят, да еще сразу в один день… А я вот за всю жизнь больше пятидесяти копеек ничего не находил.

— Ладно, оформлять нужно, — махнул рукой один из оперативников. — Где у вас можно присесть? — обратился он ко мне.

Я провела его на кухню, и оперативник погрузился в составление протокола. Происходившее дальше было не столь интересным. Естественно, Машнов и его друг — а звали его, как выяснилось, Борис Лопатников — монотонно бубнили о том, что ошиблись адресом и зашли ко мне случайно, а на самом деле им нужна совсем другая девушка и совсем по другому вопросу.

— По какому? — спросил Мельников.

— По личному, — пробурчал Машнов.

Однако ни адреса этой девушки, ни даже ее фамилии и имени они назвать так и не смогли. Да никто и не ждал от них этого, понимая, что это просто первая пришедшая им в голову глупая отмазка.

Мельников задавал свои вопросы, просто коротая время в ожидании приезда других ментов, которые и должны были сопроводить задержанных в кутузку — сами оперативники этим делом заниматься не хотели. Все было ясно — и с тем, кто сюда этих бандитов послал, и зачем они пришли, что хотели. Ясно было и предварительное обвинение — хранение огнестрельного оружия и угроза его применения. Остальная, и главная, часть раскрутки, или «колки», обоих бандитов должна была происходить в милиции — не в моей же квартире, в конце концов, Мельников со своими подручными будут вытрясать из бандитов признание.

В общем, это было уже не мое дело. Коллеги из милиции понимали, что связь с Гаршиным, обстоятельства судебного процесса и все остальное являются очень удобным фоном для того, чтобы пришить дело об убийстве Шуваловой именно этим господам, ворвавшимся в мою квартиру и угрожавшим мне.

Понимая все это и оставаясь спокойной насчет того, что Мельников сделает все, чтобы бандиты признались в убийстве судьи Шуваловой, я после того, как выпроводила и задержанных, и милиционеров, направилась на кухню варить кофе.

Потом я позвонила Никите Владимировичу Костину и сообщила о том, что операция по задержанию Машнова и его приятеля успешно проведена. В ответ я получила поздравления и восторги. После этого, несмотря на то, что кофе был крепкий и, по идее, я должна была взбодриться, мною овладела приятная усталость, и я заснула, едва моя голова коснулась подушки.

Глава 6

Только на следующий день я вспомнила о еще одном гражданине, который как-то оказался на периферии событий, потому как главные партии взялись исполнять Гаршин и его подручные. А этот гражданин существовал. По крайней мере, о нем было известно со слов Гладилиных. И как бы ни закончилось дело с Машновым и компанией — признаются они в убийстве Шуваловой или нет, — а версию зэка Рогожкина отрабатывать все равно следует.

Не успела я об этом подумать, как раздался телефонный звонок. Звонил Мельников. Он был раздраженный и злой.

— Не колются твои гаврики, — мрачно поведал он. — Сволочи! Алиби сейчас проверяем. Но вроде бы оно есть. По крайней мере, у Машнова.

— Не колются в убийстве Шуваловой? — уточнила я.

— Конечно, — ухмыльнулся он. — Насчет оружия и нападения на твою квартиру они сознаются мигом. Совершенно другое дело — убийство. К тому же — судьи.

— Что ж, тогда я продолжаю расследование, — вздохнула я.

— Да, может, еще и расколются, — вздохнул мне в ответ Мельников.

— А если вообще не они?

— Вполне возможно, — почему-то вдруг согласился Мельников. — Тогда кто?

— Вот я и продолжу работать.

— Ну и продолжай, — вяло согласился Мельников. — Хотя мне кажется, что это они, просто устал я их колоть. Коллеге передам, может, он будет более успешен…

Я не стала расспрашивать подробности допросов Машнова и Лопатникова. Но, скорее всего, что-то там не складывается. И чем черт не шутит — а может быть, это действительно не они? Есть, конечно, запись разговора Антипова и Гаршина и вообще совпадение многих обстоятельств. Но…

Это одно «но», из-за которого я не стала особо спорить с Мельниковым и из-за чего решила отработать версию еще и с Рогожкиным, заключалось в комбинации цифр, которые выпали после того, как за десять минут до разговора с Мельниковым я подбросила на своем столе кости.

И комбинация эта выглядела так:

30+8+22 — «Неустойчивое положение дел».

Это могло означать, как мне показалось, только одно: разрешение ситуации с Машновым не позволяло автоматически говорить о разрешении дела Шуваловой в целом. Кости подсказывали мне, что я слишком рано решила, что дело сделано.

И именно поэтому я набрала номер судьи Костина. Рогожкин — вот версия, которая требовала проверки. Если два месяца назад Тамара Аркадьевна делилась со своими друзьями и говорила, что он вот-вот должен освободиться, значит, сейчас уже вполне может гулять на воле. А еще для звонка был повод совсем другой — наступило обеденное время.

Поразмыслив, я пришла к выводу, что деловую встречу с Костиным и такой личный вопрос, как обед, вполне можно совместить, если назначить эту встречу в кафе. В случае, конечно, если Никита Владимирович вообще свободен на данный момент.

— Никита Владимирович? А у меня к вам предложение, — чуть кокетливо начала я. — Как личного, так и делового характера. Я вас приглашаю в кафе!

— Да? Вот как? — немного растерянно отозвался Костин. — А… по какому случаю?

— А вот разговор у меня к вам есть, это уже по делу, — пояснила я.

Костин, услышав о деловом разговоре, тут же проявил, как мне показалось, больше интереса, чем когда я сказала о личном характере встречи. Меня это даже как-то задело, хотя под личным я подразумевала только лишь совместный обед. А Никита Владимирович тут же оживился и стал уточнять, где именно мы встретимся. Я назвала кафе «Ротонда», удобное и тем, что находилось рядом, и тем, что кормили вполне сносно. Костин пообещал быть через десять минут.

Я прибыла за минуту до его появления и еще не успела сделать заказ. Никита Владимирович выглядел хотя и довольным, но все же озабоченным. Как выяснилось, радость его была обусловлена провалом Антипова.

— Ну что, прижали Антипова-то? — радостно говорил Никита Владимирович, вертя в руках салфетку, а также листок с меню.

— Никита Владимирович, вы бы сделали заказ, а потом мы уже и продолжили бы разговор, — с едва заметной улыбкой поторопила я его.

— Да мне, собственно, все равно, — пожал плечами Костин и, спохватившись, протянул листок мне: — Вот, выбирайте сами.

Я не заставила себя долго ждать, поскольку желудок уже вовсю кричал о пренебрежительном к нему отношении, и через пять минут была уже в состоянии выслушивать Костина более внимательно. Я орудовала своей вилкой, а Костин в основном бесцельно покручивал ею, рассказывая:

— Значит, отстранили временно от дел Сергея Владимировича, прокуратура пришла, заявление, естественно, было отдано, как мы с вами и договаривались. Ну а потом, главное, конечно, это то, что связано с вами. Пленка с разговором — это серьезный аргумент. В общем, делом Гаршина он больше, естественно, не занимается. И вот что я еще хотел вам сказать — я теперь за него возьмусь.

— Вот как? — удивилась я и даже перестала на мгновение жевать.

— Ну да, — кивнул Костин. — Знаете, надоела уже тягомотина и неразбериха с этим делом. Теперь Лисицкому и Гаршину-старшему придется со мной договариваться.

— И что, вы считаете это возможным? — подняла я брови.

— В каком смысле? — не понял Никита Владимирович.

— В смысле, вы просто замените Антипова, и все?

— Если вы имеете в виду, смогут ли они со мной договориться так, как нужно им, то, разумеется, нет, — взмахнул рукой судья. — Тем более, — хмыкнул он, — что они, похоже, порядочно поиздержались на Антипове. Да и на Лисицком тоже. А Лев Романович — он такой жук, разведет руками и скажет, что он здесь ни при чем, это все случайные обстоятельства виноваты, а при другом судье — другие ставки. Да он понимает, что со мной тут каши не сварит. Можно было бы, конечно, поторговаться, но тут другой случай. Не хочу я с ними дел иметь. Тамара не хотела, и я не хочу. А тут еще начальство на нас наехало, как всегда, когда петух в задницу клюнет, извиняюсь. Говорят, прекращать коррупцию, как будто сами не знают и не берут… В общем, приказано по всей строгости закона судить. Так что в этом плане уже все решено. Гаршин скорее всего сядет, и надолго. А с потерпевшим еще надо разобраться, почему он показания изменил, может, заплатили ему, может, угрожали, но это уже обычные рабочие моменты, да и не мне ими заниматься. Естественно, свидетель из Машнова теперь никакой, ему самому адвокат нужен. Короче, изменения большие, — подвел он итог своему долгому эмоциональному монологу.

— Да вы ешьте, Никита Владимирович, — улыбнулась я.

— Да. — Костин спохватился и взялся за вилку, но тут же снова заволновался: — Но вы ведь хотели у меня что-то спросить? Вы говорили о деловой встрече, помнится… Не ради же моих карих глаз вы меня сюда пригласили.

— С удовольствием пригласила бы только из-за этого, Никита Владимирович, если бы дело было завершено, — со вздохом сказала я. — А пока что оно идет полным ходом, и у меня в поле зрения появилось сразу два новых персонажа, причем один как минимум должен быть вам знаком. Просто в связи с бурными событиями вокруг Антипова они временно отошли на второй план.

— Кто же это? — заинтересовался Костин.

— Некто Рогожкин. К сожалению, ничего больше о нем не знаю, за исключением разве что того, что он был осужден Тамарой Аркадьевной неизвестно когда и по какому делу.

— Рогожкин, Рогожкин… — наморщив лоб, забормотал Никита Владимирович.

— Он еще грозился круто отомстить ей после выхода, — добавила я.

— Да это они все… — начал Костин и тут хлопнул себя по лбу: — Да! Конечно, я вспомнил. Я знаю, о ком речь. Насильник это. Мерзкий притом. Там защита все изгалялась, помню, насчет того, что, мол, она сама… Девчонка в смысле. Но факты, факты были уж настолько очевидными, что оправдать не получилось. Да Тамара и не собиралась, поскольку у нее в насилии сомнений не было. Пробовали в дурку играть, на состояние аффекта списывали… Рогожкин говорил, что на самом деле не два дня знакомы, а два месяца, влюблен, мол, был, а она только хвостом крутила. Но не получилось ничего, короче. И загремел гражданин по известной статье, с отягчающими, ни много ни мало на семь лет. И это еще при хорошей защите, а то прокурор просил вообще впендюрить лет двенадцать. Ну сами посудите: девчонка потом в реанимации валялась, адаптационный период почти год плюс бесплодие на всю жизнь. И этот Рогожкин — а у него действительно что-то там с головой, наверное, не в порядке — стал орать… Да они-то всегда орут: мол, выйду, достану. Только обычно это ментам грозят, а тут он решил на судью наскочить. Мы тогда к его словам всерьез не отнеслись. А что, у вас есть какие-то основания его подозревать?

— Пока что я только узнала о его существовании да еще о том, что он должен был выйти на свободу как раз примерно месяц назад. Ну и еще — Тамара Аркадьевна вспоминала его не так давно.

И я рассказала Костину о словах Людмилы Васильевны Гладилиной.

— Ну, это может быть просто к слову сказано, — помолчав, развел руками Никита Владимирович. — Со мной она почему-то не поделилась. Скорее всего, к слову. Разговор зашел в гостях, слово за слово, страх, месть, туда-сюда, Тамара и вспомнила. А Людмила могла все это связать. Ведь после смерти человека все по-другому воспринимается.

— Может быть, и так, — согласилась я. — Вы мне опишите, пожалуйста, этого Рогожкина. Вы вот говорили, что у него с головой не в порядке. Поподробнее можно? И вообще, что за тип?

Костин запустил длинные тонкие пальцы в свою шевелюру, взъерошил кудри до состояния пышной шапки и, скривив губы, произнес:

— Неприятный тип. Антипатичный. Несдержанный, грубый, воспитания ноль. Как говорил наш штатный психолог, «налицо асоциальное поведение». На суде вел себя вызывающе, чуть что, принимался кричать, руками размахивать. Конвой его удерживал несколько раз. Я на паре заседаний присутствовал ради интереса, по-моему, на первом и на последнем. Да там надолго и не затянулось, быстро уложились.

Костин, бросив взгляд в тарелку, принялся доедать уже совсем остывший бифштекс, и я даже почувствовала некие угрызения совести. Натура увлеченная и порывистая, он не мог совмещать два дела: есть и говорить о деле. Тем более что речь шла о самом для него важном — о его работе. Я не стала перебивать его, дождалась, пока он покончит с обедом, и только после того, как мы заказали кофе с пирожными, спросила:

— А насчет головы поконкретнее можно? Ему официально был поставлен какой-нибудь диагноз?

— Серьезного нет, — покачал головой Костин. — Если бы он был поставлен, то Рогожкин оказался бы в психушке, а не на зоне. А так… Истеричный, конечно, тип, вел себя очень деструктивно. Наш психиатр говорил, что у него явно невротическое развитие личности, помноженное на неблагоприятную социальную среду, но с таким заключением за дурака не сойдешь. Я вам скажу, что сойти-то, конечно, можно, — склонился ко мне Костин. — Если заплатить хорошо. Но там денег не хватило.

— А Тамара Аркадьевна к какому решению по этому делу склонялась изначально?

— Я же вам говорю, там все однозначно было. Почти как с Гаршиным. Думаю, что, если бы ей там предложили деньги, она бы тоже отказалась. Думайте что хотите, но для судьи многое зависит от личности обвиняемого.

— И где теперь этот Рогожкин? Он действительно освободился? — спросила я.

— А вот этого я не знаю, — развел руками Никита Владимирович. — Я вообще вспомнил о нем сегодня благодаря вам, впервые с того времени, как он был осужден. Если бы я стал интересоваться судьбой каждого из них, то…

Костин, не договорив, махнул рукой.

— Но это мне тем не менее необходимо, — настаивала я.

— Вы что же, думаете, что Антипов и эти отморозки непричастны к убийству Тамары? — нахмурился Никита Владимирович.

— Точно сказать пока нельзя. Но мне почему-то кажется — непричастны.

У меня было основание так говорить. Но не могла же я сказать истинную причину Костину — ответ моих гадальных костей! А Никита Владимирович, похоже, остался недоволен, что я, когда дело уже практически, по его понятиям, завершено, вдруг хочу разрабатывать другие версии.

— Я, конечно, могу сделать запрос, — пожал плечами Костин.

— Нет, проще это сделать мне, через милицию по сведениям о регистрации. Если он освободился, то обязан был зарегистрироваться по месту, так сказать, предыдущей прописки.

Костин кивнул.

— Что же касается отморозков, как вы говорите, то ими уже милиция будет заниматься. Здесь я как бы и не в силах повлиять на ситуацию. Пускай проверяют алиби, сопоставляют…

Никита Владимирович решительно взмахнул рукой.

— Они, наверняка они. Даже сомневаться не хочу. Ведь они же планировали ее убийство, об этом знал Антипов — это все подтверждается их собственными словами! Таня, вы хорошо все сделали, сработали очень качественно, я вас поздравляю! Если бы можно было, мы бы с вами сейчас выпили шампанского, но мне, к сожалению, пора на работу. — Костин, расправившись наконец с едой, вытер губы салфеткой.

— Было приятно с вами пообедать, — улыбнулась я. — Спасибо.

— Не за что, — ответил Никита Владимирович. — Примите еще раз мои поздравления.

* * *

Возвратившись домой, я достала купленный по дороге «Космополитен» и решила, что могу себе позволить некоторое время посвятить чтению, а также кофепитию. Однако долго наслаждаться журналом для женщин мне не пришлось, по закону подлости в дверь позвонили. С сожалением отложив «Космо» в сторону, я пошла открывать. На пороге стояла Ксения Шувалова, и вид у нее был совсем потерянный. Уголки губ опущены, глаза явно заплаканы.

— Что случилось? — первым делом спросила я, даже не дав девушке переступить порог.

— Да… Понимаете… В общем, это не имеет отношения к делу, — выпалила Ксения. — Не обращайте внимания. Я вообще-то по делу.

— Ну проходи, — пожала я плечами, пропуская ее в квартиру.

Ксения, как-то нервно подергивая плечом, прошла в комнату.

— Кофе будешь? — спросила я, и она тут же кивнула.

Я отправилась на кухню варить кофе, а когда вернулась, девушка сидела на диване, перелистывая отброшенный мною журнал, который ее явно заинтересовал. Я бросила взгляд на название статьи, которой она увлеклась, и прочитала: «Если он тебя не понимает…»

«Все понятно, — усмехнулась я. — Проблемы с любимым, что еще может волновать девушку в ее возрасте?»

Однако задавать никаких вопросов на эту тему я Ксении не стала, вместо этого протянула ей чашку с кофе. Она поблагодарила и сделала пару глотков, после чего отставила чашку на журнальный столик.

— Я посмотрела мамины вещи, — наконец произнесла она. — И… вот.

Она открыла сумку и протянула мне извлеченную оттуда изящную визитку, на которой золотистыми буквами было написано «Валентин Павлович Золотарев, фирма „Армада“». Далее шли телефоны этой самой «Армады», факс и прочее.

— Где ты это нашла? — спросила я девушку.

— В мамином столе, — ответила та.

— А ты уверена, что это тот самый Валентин, который мне нужен? — спросила я, хотя сама понимала, что она не может этого знать наверняка.

— Наверное, — пожала плечами Ксения. — Во всяком случае, ничего больше, связанного с Валентином, я не обнаружила. И потом, это, наверное, личное, — тихо закончила она.

— Почему ты так решила? — удивленно вскинула я брови.

— Потому что это лежало в мамином блокноте, где записаны адреса и телефоны родственников и друзей, — пояснила Ксения. — У мамы было два блокнота: один для всяких деловых записей, в основном по работе, и тот, в котором я нашла эту визитку. В «личном» нет ни одного телефона постороннего человека. И визитка лежала в нем.

— А в самом блокноте никакого Валентина не значится? — уточнила я.

— Нет, я бы сказала вам. Вот, только визитка. На всякий случай я, конечно же, пересмотрела и «деловой» блокнот мамы. Но там вообще никакого Валентина нет, и этого тоже. — Она кивнула на визитку.

— И твоя мама в самом деле никогда не упоминала о нем?

— Нет, — покачала головой Ксения. — Я как-то не привыкла думать, что мама может… Нет, я понимала, конечно, что она теперь свободная женщина, еще не очень старая, но… я как-то в первую очередь привыкла считать ее своей мамой, а подумать о ней как о женщине мне в голову не приходило. Вернее, приходило, но я старалась об этом не думать. В общем, вы понимаете, что я хочу сказать…

Ксения совсем смутилась, покраснела и опустила глаза.

— Конечно, я понимаю, — кивнула я. — Мы всегда думаем о своих родителях в первую очередь как о своих родителях. И, естественно, у тебя с мамой насчет ее личной жизни разговоров не возникало.

— Нет, — подтвердила Ксения. — Больше насчет моей.

— А что насчет твоей?

— Ну, обычные родительские предупреждения, опасения. — Ксения досадливо дернула плечиком. — Ничего интересного.

Она чуть помолчала, потом снова полезла в свою сумочку.

— Вот. — Она протянула мне пачку денег. — Это на дальнейшее расследование.

Я поблагодарила и убрала деньги. Ксения явно не спешила уходить, хотя, как мне казалось, сказала и сделала все. Я решила это уточнить:

— У тебя еще что-нибудь?

— Нет… То есть да, — неуверенно сказала она, нервно поглаживая кончиками пальцев чашку с недопитым кофе, и вдруг выпалила: — Скажите, а вас когда-нибудь предавал любимый человек?

— Именно любимый? — слегка удивившись, спросила я. — Слава богу, нет.

— Значит, вам повезло. — Ксения произнесла это столь трагично, с такой обреченностью на лице, что не оставалось никаких сомнений: сама она была глубоко убеждена, что ее участь сия не миновала, она предана любимым человеком. Мне стало любопытно, к тому же я понимала, что девушка неспроста заговорила об этом. Видимо, она больше нуждается сейчас во мне не как в частном детективе, а как в психологе. Возможно, раньше она адресовала бы свой вопрос маме, но сейчас, оставшись без нее, чувствует себя одинокой и беспомощной. Не став ее разочаровывать, я спросила:

— А что, тебя предали?

Ксения вздохнула, затем посмотрела мне прямо в глаза и решительно сказала:

— Мы расстались с Данилой. Навсегда.

Примерно это я и ожидала услышать. Осталось только выяснить, в чем причина «бесповоротного разрыва». И разобраться, такой ли уж он бесповоротный. И я начала осторожно, совсем как умудренная опытом пожилая дама:

— Ксения, молодые люди часто ругаются между собой…

— Нет! — решительно перебила меня Ксения. — Это навсегда! Я так решила!

— Ну что ж, — развела я руками и так же осторожно продолжила: — Если ты так решила, это, безусловно, твое право. А можно узнать почему?

— Он меня предал! — категорично заявила Ксения и принялась постукивать ногой о пол.

— Что ж, это весьма печально, если так, — сказала я. — Но, может быть, попробуем разобраться, действительно ли имеет место быть предательство? Что ты подразумеваешь под этим словом? Иногда под влиянием обиды мы можем обвинить близкого человека в предательстве, которого он на самом деле не совершал.

— Он поступил подло! — стояла на своем Ксения. — Он не принял мою сторону в вопросе, где ее однозначно нужно принять. Причем пошел на поводу у других людей.

Я мысленно вздохнула:

— Ксения, если уж ты заговорила об этом, может быть, расскажешь, что произошло? Мне трудно давать тебе какие-либо советы, не зная ситуации.

Ксения помолчала, потом кивнула:

— Все началось с того, что мне позвонил дядя Жора.

— Георгий Аркадьевич? — уточнила я.

— Ну да… Он спросил, как дела, а потом завел разговор насчет той квартиры. Дал понять, что теперь мы должны делить ее пополам.

— Что ж, это естественно, и этого следовало ожидать, — ответила я. — По-моему, вы с Данилой при мне это в общих чертах обсуждали.

— Да, — согласилась Ксения. — Но дело в том, что я не хочу ее делить! Эта квартира была завещана маме, и теперь она должна принадлежать мне!

— Ксения, но ведь твоя мама не оставила завещания в твою пользу, — мягко напомнила я. — Она вообще еще не успела вступить в права наследства, насколько я поняла. Следовательно, твой дядя может претендовать на долю, он тоже сын своего отца, как и твоя мама его дочь. Мне казалось, что ты готова к такому повороту событий.

— Ничего я не готова! — сердито воскликнула Ксения. — Просто поначалу у меня не было ни времени, ни сил об этом подумать. Но сейчас я более-менее пришла в себя и решила, что не стану ничего делить.

— А Данила, как я поняла, против такого твоего решения? — предположила я.

— Да, — подтвердила девушка. — Он присутствовал при этом моем разговоре с дядей и сразу же заявил, что он мною недоволен. Я с ним поделилась, сказала, что могу сделать так, чтобы это решилось в мою пользу. Ведь моя мама была судьей! У нее полно друзей в суде! И эти люди, конечно же, не оставили бы меня без поддержки, они встали бы на мою сторону и помогли добиться права на квартиру. А Данила сказал, что, дескать, я не права и порядочные люди так не поступают. При чем тут порядочность? Я никого не ограбила, не обманула, я хочу получить то, что принадлежит мне!

Ксения завелась, уголки губ у нее задергались, наверное, она снова вспомнила разговор с Данилой и все, что он ей наговорил в пылу спора. Она даже достала из сумочки сигареты и вопросительно посмотрела на меня.

— Кури, — разрешила я и потянулась за своими «Мальборо».

Что ж, Ксения Шувалова оказалась истинной дочерью своей матери. Та же упертость и категоричность. Порядочность в одних вопросах — и полная беспринципность в других. Наверняка такой меркантилизм показался неприятным молодому пацану. Может быть, он подумал, во что это может вылиться впоследствии… Так или иначе, а мне предстояло продолжать выступать в непривычной, в общем-то, для себя роли психолога и даже моралиста. Но необоснованные обиды Ксении на своего друга были настолько очевидны, что пришлось продолжить:

— Ксения, может быть, мы все-таки рассмотрим ситуацию поподробнее? Да, твоя мама являлась законной наследницей квартиры. Мы сейчас не станем касаться ее отношений с братом и их расхождений во мнении. Но ты пойми — наследницей была именно она, а все-таки не ты… Да, конечно, если бы мама составила завещание, то, наверное, оно было бы в твою пользу. Но его нет. И если ты подумаешь сейчас спокойно и обстоятельно, то поймешь, что, может быть, это твой шанс наладить отношения с дядей. Ведь он всегда хорошо к тебе относился, верно? Зачем же делать из него врага на всю жизнь? Поделив с дядей честно ту квартиру, ты лишишься многих проблем, уверяю тебя. К тому же ты не на улице живешь, после матери тебе осталась квартира. Плюс половина той — по-моему, неплохо.

Ксения, надувшись, молчала. Ей явно не нравилась моя позиция. Возможно, она уже жалела, что поделилась со мной своими проблемами.

— Все равно, — наконец выдохнула она. — Данила не имел права так разговаривать со мной. Это не его дело!

Ксения явно противоречила сама себе. То считала, что Данила обязан быть на ее стороне в этом вопросе, теперь убеждает меня и себя, что его это вообще не касается…

«Господи, какое же, должно быть, наказание быть взрослой дочери матерью!» — перефразируя Грибоедова, мысленно воскликнула я, но вслух сказала другое:

— А почему бы вам с Данилой не остановиться на этом варианте? То есть вы решаете раз и навсегда: вопрос наследства — это только твоя забота, не имеющая отношения к Даниле и не влияющая на ваши отношения. И делай все дальше сама, как хочешь, не советуясь с ним больше.

— Он-то все равно будет знать, как я поступлю, — проговорила Ксения. — И он уже заявил, что ему это не нравится во мне. Это его еще родители накрутили!

— Родители? — удивилась я.

— Ну, точнее, не родители, а Владимир Сергеевич, — поправилась Ксения.

— А откуда ты это знаешь?

— Владимир Сергеевич как-то раз при мне спросил, что там с наследством. Я ответила, что заниматься этим буду не я сама, а кто-то из маминых коллег-друзей, кого я попрошу. Может быть, Никита Владимирович Костин. А Владимир Сергеевич головой покачал так скептически и заявил, что Никита Владимирович не станет этим заниматься. Я спросила почему, а он ответил: потому что он специалист по уголовным делам, а не по гражданским. Но я по глазам видела, что ему хочется сказать «потому что он хороший человек».

Как бы наивно ни прозвучала эта фраза в устах Ксении, я почему-то подумала, что девчонка скорее всего верно оценила отношение Гладилина-старшего к происходящему.

— И еще он добавил, что лучше бы мне вообще отказаться от этой затеи, — продолжила Ксения, подтверждая мои предположения. — А затем и Данила мне подтвердил. Когда мы начали с ним ругаться, то раскричались, и он мне бросил в лицо: «Правильно отец говорит, что мне нужно держаться от тебя подальше!»

Проговорив это, Ксения не выдержала и расплакалась. Губы ее дрожали от обиды, она вытирала платком слезы и пыталась закурить следующую сигарету. Я поднесла ей свою зажигалку и постаралась успокоить:

— В конце концов Данила сам решит, что ему делать. Мне он показался довольно самостоятельным молодым человеком, не очень-то зависимым от мнения родителей. А тебе я еще раз советую как следует подумать и, возможно, пересмотреть свою позицию по вопросу наследства. Подумай сама: все это началось со скандала, продолжилось скандалами и тянется по сей день. И дальше будет то же самое. И главное, что скандалы происходят между близкими, родными людьми. Твоя мама поругалась с родным братом, теперь ты поругалась и с дядей, и с Данилой… Подумай, стоит ли того полквартиры? Если, конечно, ты однозначно решишь, что стоит, то тогда что ж — вперед, действуй. Среди коллег твоей мамы действительно вполне могут найтись такие, кто поможет тебе в этом вопросе. Но в этом случае будь готова к тому, что потеряешь нескольких близких людей. Ты готова?

— Не знаю, — качая головой, прошептала Ксения.

Взгляд у нее был печальный и задумчивый. Докурив сигарету, она поднялась с дивана.

— Я, пожалуй, пойду, — проговорила девушка. — Мне действительно нужно подумать. Спасибо вам, и извините, что загрузила своими проблемами.

— Ничего, — махнула я рукой. — Решай побыстрей свои проблемы.

У дверей Ксения еще спросила:

— А вы позвоните мне после встречи с этим… Валентином Павловичем?

— Да, позвоню, — заверила я. — Обязательно.

* * *

Оставшись одна, я тут же отбросила все мысли насчет размолвок Ксении и Данилы, даже Рогожкина, по поводу которого я позвонила друзьям в милицию и сейчас ожидала информации — освободился ли он, а если освободился, то по какому адресу официально зарегистрирован.

Сейчас я вся сосредоточилась на одном-единственном человеке: Валентине Павловиче Золотареве. Если он был любовником Тамары Шуваловой, то встреча с ним обещает быть интересной. Впрочем, если партнером по каким-то другим делам, то, может быть, и еще интереснее. Но в любом случае, кем бы ни приходился он Тамаре Аркадьевне, встретиться с ним было нужно. Посему я, не размышляя долго, набрала один из телефонов, указанных в оставленной мне Ксенией визитке. Почти сразу я услышала голос вышколенной секретарши, которая приветливо, но очень уж заученно поздоровалась со мной и спросила, что я хотела. Я честно ответила, что хотела бы поговорить с Валентином Павловичем. Голос попросил меня представиться, после чего произнес: «Минутку», а затем я услышала довольно приятный баритон:

— Слушаю вас.

— Добрый день, Валентин Павлович, я звоню вам по поводу одной вашей знакомой, — начала я. — Не могли бы мы с вами встретиться и поговорить?

— Простите, а о какой знакомой идет речь? — переспросил Золотарев.

— О Тамаре Аркадьевне Шуваловой.

Валентин Павлович замолчал на несколько секунд, после чего осведомился:

— А вы, собственно, кто? И по какому… поводу?

Судя по его вопросу, а также по тому, сколь недолгое время прошло со дня смерти Тамары Аркадьевны, я сделала вывод, что Золотарев может об этом и не знать. Поэтому я сообщила ему:

— Я частный детектив. Занимаюсь расследованием гибели Тамары Аркадьевны.

Пауза на сей раз длилась секунды три, потом Золотарев ошеломленно переспросил:

— Гибели?! Вы хотите сказать, что Тамара погибла?

— Да, — произнесла я. — Это случилось неделю назад.

— Вот оно что, — задумчиво протянул Золотарев. — А я-то думал…

Он не договорил, и я решила, что, видимо, Тамара не пришла на условленную встречу, и Валентин Павлович ломал голову, в чем причина ее отсутствия. Однако же он не позвонил ей по какой-то причине…

— Как она погибла? — тем временем спросил Золотарев.

— Ее убили выстрелом из пистолета.

Валентин Павлович что-то пробормотал, после чего решительно сказал:

— Где и когда вы хотите встретиться?

— Я могу хоть прямо сейчас, — ответила я. — Не знаю, насколько вам это будет удобно…

— Удобно, — перебил он меня. — Говорите где.

Я назвала ему одно кафе, которое очень нравилось мне тем, что было рассчитано на небольшое количество посетителей и в нем всегда было уютно и нешумно. Золотарев согласился без вопросов, сказав, что будет там через полчаса. Повесив трубку, я засобиралась на встречу. Легкая блузка, светлая юбка, минимум макияжа, почти никаких украшений — в таком виде мне предстояло предстать перед Валентином Павловичем. Собрав волосы в жгут, я надела белые босоножки и поспешила на встречу.

Заняв свой любимый столик у окна, я приготовилась ждать. Ожидание тянулось недолго — Золотарев прибыл к назначенному сроку. Я поняла, что это он, поскольку, войдя в кафе, немолодой мужчина, очень ухоженный, остановился у входа, оглядываясь по сторонам. Я помахала ему рукой и журналом «Космополитен» — условный опознавательный знак, о котором мы договорились по телефону. Валентин Павлович тут же приблизился ко мне.

Ему было где-то под пятьдесят. Крупный, широкоплечий, с покрытыми сединой висками, в рубашке с короткими рукавами и светлых брюках, он производил впечатление уверенного в себе человека. Вежливо и сдержанно поздоровавшись, он сел напротив меня и сразу сказал:

— Расскажите, пожалуйста, как это случилось.

Я рассказала ему то, что мне было известно о смерти Тамары Аркадьевны. Выслушав меня внимательно и не перебив ни разу, Золотарев покачал головой и с тяжелым вздохом произнес:

— Ах, Тома, Тома…

— Скажите, у вас есть какие-то предположения, кто это мог сделать?

Золотарев с сожалением развел руками:

— Конкретно я никого назвать не могу. Думаю, что это из-за работы.

— Почему? Она делилась с вами чем-нибудь?

— Нет-нет, мы вообще не обсуждали подробности того, что происходит у нас на работе, — махнул рукой Валентин Павлович. — Сразу так договорились. Просто… Выстрел, пистолет… В подъезде собственного дома. Что еще может быть?

— А может быть, какой-то личный момент?

Золотарев пожал плечами:

— Личный… Не так уж много у нее было личного, чтобы из-за этого ее могли убить…

Выдержав небольшую паузу, я спросила:

— Валентин Павлович, вы меня извините, пожалуйста, но я должна задать этот вопрос. Между вами и Тамарой Аркадьевной были близкие отношения?

Золотарев посмотрел мне прямо в глаза и просто ответил:

— Да.

— И как долго они продолжались? Еще раз извините, но эти вопросы необходимы мне для работы. Чтобы у вас не осталось сомнений, могу сообщить, что меня наняла для расследования дочка Тамары Аркадьевны, Ксения, и показать свою лицензию частного детектива.

Я уже полезла было в сумку, но Золотарев остановил меня:

— Не стоит, я уже все выяснил. Позвонил ей на работу, там мне сказали, что она умерла. Позвонил одному человеку насчет вас, он подтвердил, что вы частный детектив с хорошей репутацией и большим опытом. Все это меня убедило, что с вами можно разговаривать.

— Что ж, это очень хорошо, — кивнула я. — Так раз уж вы готовы пойти мне навстречу, то ответьте на мои вопросы. Как близкий человек вы могли знать что-то такое, о чем не может сообщить, например, дочь Тамары.

— Я, конечно, отвечу на ваши вопросы, но боюсь, что если и смогу сообщить что-то о Тамаре, неизвестное другим, то это никак не поможет в расследовании обстоятельств ее смерти, — грустно усмехнулся Золотарев.

— Вы, главное, говорите, а я уж там разберусь, — обнадежила я его. — Итак, как давно вы стали близки?

— Почти сразу после того, как познакомились, а это случилось в прошлом году осенью, — ответил Валентин Павлович.

— Но о вас никто не знает из ее окружения. Вы не афишировали свои отношения умышленно?

— Да, — подтвердил Золотарев.

— Почему? Вы женаты?

— Да, — снова сказал он. — Но дело не только в этом. Так хотела сама Тамара. Она не желала, чтобы о ней судачили, чтобы знала ее дочь и делала какие-то выводы. Ну, и я был с ней согласен. Понимаете, у меня с женой напряженные отношения, которые…

— Не стоит об этом, — перебила я его, усмехнувшись. — Я вовсе не собираюсь обсуждать с вами вопрос, как же вы докатились до связи на стороне, это вообще не мое дело. Меня волнуют ваши отношения с Тамарой в другом аспекте.

— Хорошо, я понял. Так вот, мы познакомились, когда я обратился в суд по одному вопросу, касающемуся моего бизнеса. Меня направили к Тамаре за консультацией, мы с ней все обсудили, а потом я подвез ее домой. Потом еще раз пришел к ней… Одним словом, нет нужды пересказывать подробности. Главное, я думаю, вам ясно.

— Вы встречались на вашей территории или на ее?

— На нейтральной, — улыбнулся Золотарев. — Она была против встреч у нее дома, я же не мог привести ее к себе… Пришлось обратиться к одному своему приятелю, который сейчас в отъезде, у него пустует квартира. Встречались мы нечасто, раз в две недели примерно. Договорились не звонить друг другу без нужды, о следующей встрече всегда договаривались заранее. Поэтому я и не позвонил Тамаре, когда она не пришла на последнюю, думал, что она сама даст о себе знать.

Золотарев вздохнул.

— А какими были ваши отношения? Вы что-то планировали?

— Нет, — покачал он головой. — Потому и не делились проблемами о работе. Тамара вся была погружена в заботы о дочери, у меня, сами понимаете, отношения с женой еще не определены до конца… Нет, быть вместе всю жизнь мы не договаривались, хотя я был по-своему к ней привязан. Кроме Тамары, у меня никого не было, а в ней я чувствовал умного собеседника, с которым приятно поговорить, пообщаться. Скажу вам честно, даже секс мне был не столь важен, да и Тамара, честно говоря, не придавала этому особого значения. Ей, как мне казалось, в первую очередь нужен был друг и советчик в семейных вопросах.

— А что в семейных вопросах? — поинтересовалась я. — Ее семья состояла из нее самой и дочери.

— Вот о дочери у нее и были все мысли, — ответил Золотарев. — Она переживала за Ксению.

— Разве за нее так уж стоило переживать? — удивилась я. — По-моему, довольно благополучная девушка. Или Тамаре так не казалось?

— Ей не нравились отношения дочери с каким-то парнем, — сказал Валентин Павлович. — Я так понял, что это сын ее давних друзей.

— И почему же они ей не нравились? — продолжала удивляться я.

— Да я и сам толком не понимал, — признался Золотарев. — Особенно остро это стало проявляться в последнее время, раньше она была куда спокойнее насчет Ксении. А тут прямо распереживалась. Вообще-то нам, родителям, свойственно переживать за своих детей, порой даже придумывать опасности там, где их нет. Вы, наверное, меня понимаете? — улыбнулся он.

— Не знаю, у меня нет детей, — в ответ улыбнулась я. — Но думаю, что понимаю вас.

— Возможно, она боялась, что Ксения забеременеет раньше времени, не знаю, — задумчиво продолжал Валентин Павлович. — Хотя мне казалось, что Тамара настроена именно против этого парня.

— И вы не вдавались в причины ее тревог?

— Я несколько раз говорил: «Что уж ты так волнуешься, девчонка все-таки взрослая уже». А она только твердила: «Ты ничего не понимаешь!» Скорее всего просто убежденность матери в том, что никто, кроме нее, не в состоянии уберечь ее чадо от проблем. Мне это тем более казалось странным, потому что Тамара вообще-то не относилась к типу мамаш-клушек. В первое время, когда мы встречались, она вообще редко упоминала о дочери. А в последний месяц только о ней и твердила.

«Интересно, что же такого могло произойти с Ксенией в последний месяц, если мать так переполошилась? — подумала я. — И ведь Владимир Сергеевич Гладилин, как я поняла, против отношений своего сына с Ксенией. Но почему? Людмила Васильевна, по-моему, не настроена столь категорично. Этих молодых вообще не разберешь. Ссорятся-мирятся, типичные отношения для не совсем еще зрелого возраста. Кто бы мог пролить свет на это?»

— А еще о чем-то, что мучило Тамару в последнее время, вам известно?

— Да вроде с остальным все было в порядке, — пожал плечами Золотарев.

— У Тамары были некие проблемы с родным братом из-за оставленной в наследство квартиры. Вам что-нибудь об этом известно?

— Нет, — уверенно ответил Валентин Павлович. — Никогда ничего такого она мне не говорила. Наследство… Это ведь юридический вопрос, так?

— Конечно, — согласилась я.

— Видимо, она считала, что тут прекрасно разберется и без моей помощи, — сказал он. — Она вообще была довольно скрытным человеком. Суховатая, жестковатая… Я говорю, она меня привлекала в первую очередь не как женщина, а как собеседник.

— То есть ни о каких ее терзаниях, кроме как по поводу дочери, вам неизвестно? — еще раз уточнила я.

— Увы, нет, — снова вздохнул Валентин Павлович. — А что, разве вы не беседовали с ее друзьями, коллегами? Им, наверное, лучше это известно?

— Разумеется, беседовала, — подтвердила я. — Но надеялась, что вы как близкий человек будете больше других посвящены в ее дела. К сожалению, это оказалось не так. Видимо, Тамара Аркадьевна относилась к женщинам, которые не делятся почти ничем даже с любовниками.

Валентин Павлович неопределенно развел руками:

— Но ведь какие-то версии вы должны отрабатывать? Например, ее работа, о подробностях которой я ничего не знаю. Там наверняка должно что-то всплыть.

— Безусловно, всплывало, и не один раз, — успокоила я его. — Все версии уже отработаны. Боюсь, что Тамару Аркадьевну убили все-таки не из-за этого. Ну, или всплывут еще какие-то обстоятельства по работе, доныне мне неизвестные.

— Знаете что, — помолчав, сказал вдруг Валентин Павлович. — А вы попробуйте поговорить с самой дочерью. Может быть, она вам что-то подскажет? Она же заинтересована в том, чтобы найти убийцу матери, раз даже частного детектива наняла!

— Я с ней разговаривала уже не раз, можете не сомневаться, — усмехнулась я. — Пока что все разногласия с отпрыском той семьи сводятся лишь к этой пресловутой унаследованной квартире. Еще даже не унаследованной, но уже принесшей столько проблем. Не знаю, честно говоря, что можно раскопать в этом направлении. Очень боюсь, что Тамара Аркадьевна владела какой-то тайной, которую унесла с собой в могилу. И теперь, кроме убийцы, никто не может пролить на это свет.

— Ну не стоит отчаиваться, — ободряюще сказал мне Золотарев. — Вы же детектив с большим опытом, наверняка отыщете решение. Может быть, затратите времени побольше, чем обычно.

Я была благодарна Золотареву за поддержку и недовольна собой за то, что позволила себе разнюниться перед ним. Расплакалась в жилетку! Лучше бы новую версию попробовала выстроить. Хотя ее и выстраивать-то не на чем. Прямо даже и не знаю, что делать после встречи с Золотаревым, которая, похоже, уже подходит к концу.

— А где ее похоронили? — спросил тем временем Валентин Павлович.

— Этого я даже не знаю, — ответила я. — Лучше вам позвонить ее дочери.

— Нет, нет! — махнул он рукой. — Это исключено. Тамара всегда была против того, чтобы она знала о наших отношениях. Как же я стану ей представляться?

— Но вам и необязательно заявлять о ваших отношениях, — сказала я. — Можно просто назваться другом, коллегой, знакомым, который был в отъезде и не сумел попасть на похороны, а теперь хотел бы навестить могилу.

— Не знаю, не знаю… — с сомнением протянул Золотарев. — Может быть, вы и правы.

Он посмотрел на часы.

— Да, нам пора, — кивнула я. — Спасибо, что согласились встретиться.

— Не за что. Единственная просьба: после завершения расследования позвоните мне, хорошо? Я хочу знать, что все-таки случилось с Тамарой.

Пообещав Золотареву, что сделаю это, я попрощалась с ним, и мы разошлись по своим машинам.

Глава 7

Что ж, после Золотарева оставался только Рогожкин. Вроде бы все тайное стало явным. Да, у Тамары Аркадьевны был хорошо законспирированный любовник, о котором не знали ни друзья Гладилины, ни коллега Костин, ни дочь Ксения. Но все ли тайны Тамары Аркадьевны всплыли на свет божий? А если точнее, все ли они предстали пред мои ясны очи?

Золотарев становился актуальным еще и потому, что, связавшись с моими коллегами в милиции, я узнала, что людей Гаршина уже основательно проверили на причастность к убийству Шуваловой. И вроде бы вышло, что по крайней мере у тех парней, что приходили ко мне, алиби есть. Оно, конечно, спорное, но… Ко всему прочему, изъятые у них стволы под ту пулю, которой была убита Тамара Аркадьевна, никак не подходят.

«В общем, глухарь», — констатировала я, выслушав унылые комментарии по этому поводу Мельникова. Конечно, тут можно предположить разные варианты. Например, убили Машнов со товарищи, но намеренно использовали нестандартный пистолет, который потом выкинули в реку. Или — убили не они, а какие-то иные киллеры, специально нанятые Гаршиным. Или, к чему склонялась я, убили вообще не те и не другие. Тогда кто?

Косвенно это подтверждали и кости. Очередной сеанс связи с мистическим оракулом дал мне следующий результат:

7+36+17 — «Пока вы медлите, будущие удачи могут пострадать, а тайные замыслы врагов окрепнут».

То есть я, по их мнению, медлю. Хороша медлительность! Проведенная операция с Антиповым и Гаршиным, потом встреча с Валентином Павловичем. Что имеют в виду кости? Понятно одно: если версия насчет гаршинских братков верна, они не стали бы обвинять меня в медлительности.

«Ничего себе, медлительность!» — продолжала возмущаться я. На подозрении, между прочим, оставался брат Тамары Аркадьевны. И я не поленилась и встретилась с его непосредственным начальником. Он принял меня без особого энтузиазма, но разговаривал по-деловому и весьма конкретно. А именно — показал командировочные удостоверения и приложенные к ним железнодорожные билеты. А затем контракт с московским предприятием, на котором стояли подписи его самого и Георгия Аркадьевича Шувалова. Дата подписания контракта соответствовала тому дню, когда была убита Тамара Аркадьевна. В общем, если откинуть версию о том, что начальник в сговоре с негодяем-сотрудником, алиби было довольно прочным.

Оставался Рогожкин. Это с ним я медлю? Ну что ж, может быть. По крайней мере, кроме него, я уж и не знаю, на кого думать. Ну не на Золотарева же, тайного два-раза-в-месячного любовника!

Я через тех же коллег в милиции выяснила, что Рогожкин действительно недавно освободился, примерно за два месяца до смерти Тамары Шуваловой, и проживал вместе с матерью на окраине нашего города.

Выяснить-то выяснила, а что толку? Нужно было разрабатывать эту кандидатуру. А это значит — надо иметь какой-то план, которого у меня пока не было. И, откровенно говоря, я плохо себе представляла, каким образом этого самого Рогожкина проверять. Нет, конечно, я придумаю, как это сделать. Но сейчас, после стольких усилий по поводу Антипова, не очень продуктивных разговоров со всяческими Гладилиными, Костиными, Золотаревыми и Шуваловыми все мозги как-то набекрень. «Но необходимо собраться, необходимо!» — прикрикнула я на себя. Двести долларов в день — это немалая сумма, достаточная для того, чтобы напрягаться и умственно, и физически и не ныть.

«Шесть тысяч баксов в месяц!» — скажете вы, совершив несложные арифметические действия и ахнув. Зажралась, мол, дрянь, еще и ноет при этом. Не совсем так. Если бы я каждый день своей жизни занималась расследованиями, я была бы уже либо в психушке, либо на кладбище. Потому что ежедневно человек не в силах выносить такие нагрузки. Успокойтесь все, кто экономит на питании, отоваривается китайским дерьмом на рынке и не может себе позволить выехать за пределы МКАД!

Сварив себе кофе и устроившись с ним на диване, через несколько минут спокойных размышлений я пришла к выводу: самый простой путь — это провокация. Статья за изнасилование у этого типа была — была. Нервишки не в порядке — это точно. Значит, на симпатичную особу — а я все-таки не страдаю недооценкой собственной внешности — он должен среагировать. А когда он полезет, я встаю в позу, запугиваю его и раскалываю. Если, конечно, имеется что раскалывать. Живет он вдвоем с матерью, значит, алиби проверить будет сложно. Скажет, что был дома, — поди проверь. Мать не станет против сына ничего говорить — это как пить дать, знаем мы этих матерей.

Еще очень плохо, что нет никаких свидетелей. Дядя Миша Криволапов, обнаруживший труп, — не в счет, это не свидетель. Он скорее констатировал факт. А убийцу никто и в глаза не видел в том подъезде. То есть даже предъявлять подозреваемого некому.

Но тем не менее делать что-то нужно. Поэтому я, вооружившись фотографией Рогожкина, позаимствованной у тех же моих доброжелательных ментов-коллег, отправилась в Солнечный поселок.

Этот шедевр градостроения времен позднего социализма, микрорайон многоэтажных домов, располагался на возвышенности и был поэтому открыт всем ветрам. Более соответствующим названием для него было бы все же Ветреный, нежели Солнечный. Но, естественно, Солнечный — это и романтичнее, и теплее, поэтому назвали именно так. При этом ветра все-таки учитывали, поэтому девятиэтажки здесь строили по принципу замкнутых дворов — то есть получились этакие недоделанные Пентагоны без одной грани. Вот в один из этих домов-крепостей и лежал мой путь.

Поразительнейшая нудность первых часов слежки — как это знакомо! Вот и сейчас, сидя за рулем своей машины и наблюдая с унылым видом за всеми, кто входит и выходит в подъезд, где живет Рогожкин Вадим Алексеевич, я откровенно томилась.

Еще и фотография была, откровенно говоря, не слишком хорошего качества. В милицейском архиве вообще люди выглядят как будто на одно лицо. А тут еще и несколько лет прошло. В общем, я опасалась не узнать нужного мне парня вживую.

Потом еще отвлек какой-то искатель половых приключений. Усатенький маленький шкет пронырливо заглянул в окно машины и осведомился, который час. После того как я ответила, шкет объяснил, почему у него возникли проблемы со временем, хотя я, разумеется, его об этом не просила.

Потом он счел, что подготовительный период уже пройден, и представился мне Михаилом, добавив, что он является кандидатом в мастера спорта по гимнастике, а также только что приобрел в соседнем книжном магазине очень модный роман заграничного автора. В общем, пометал бисер славно.

Я слушала вполуха, стараясь не терять из виду подъезд. Шкет, однако, не отставал, с виртуозным упорством выискивая все новые и новые темы для общения. Делал он это беззлобно, без нажима и агрессии, и я не имела никаких формальных оснований для того, чтобы грубо отшить его. Наконец он пригласил меня в гости, потому что, как он понял, «девушка просто откровенно скучает за рулем». Он тут же заявил, что отнюдь не наводчик для угонщиков автомобилей и ничего с моей машиной за время визита к нему домой не случится. Просто видит, какой интересный человек находится за рулем, а у него сегодня общительное настроение.

Я вынуждена была все-таки ему отказать, причем сделала это два раза, чтобы не давать повода сомневаться. Поюлив вокруг меня и пару раз загородив собой вид на подъезд, шкет неожиданно стрельнул у меня сигарету, причем взял из пачки «парочку» и удалился, вежливо меня поблагодарив. Я вздохнула с облегчением.

Слава богу, что после его ухода меня уже никто не отвлекал, тем более что интересующий меня объект вскоре и появился. Расхлябанной походкой он вышел на крыльцо подъезда и огляделся по сторонам с видом типичного бездельника. Я сразу узнала его. Хотя сходство с фотографией, кстати, было весьма приблизительным. Но манеры, походка, прическа… Человек явно не знал, чем ему заняться, и вышел на улицу просто потому, что сидеть дома было еще скучнее. И этот момент я решила использовать.

Рогожкин постоял, поковырял в носу, кивнул в сторону какой-то бабки, видимо, поздоровавшись, достал сигареты, закурил и медленно двинулся к выходу со двора.

«Итак, с чего мы начнем?» — спросила я у самой себя. Ответ пришел довольно быстро. Совсем недавно прошел дождь, было довольно мокро, а около арок, соединявших улицу с внутренним двором дома-замка, наличествовали ямы. Естественно, они были заполнены водой. Теперь нужно только правильно рассчитать время и скорость. Это оказалось не так уж сложно, тем более что Рогожкин двигался медленно, не торопясь. Я стартанула с места, направляя машину тем же маршрутом, что шел он, неуклонно прибавляя скорость. Когда до Рогожкина осталось совсем немного, я выжала еще и, специально бултыхнувшись колесом в одну из переполненных ям, всколыхнула фонтан грязи и окатила его светлые брюки.

Рогожкин резко встал и выматерился. Круто повернувшись в мою сторону, он хотел было продолжить, но я тут же вылетела из машины и, прижимая руки к груди, заохала и запричитала:

— Ой, простите меня, ради бога! Торопилась, вот и не рассчитала! Не сердитесь, пожалуйста!

— Какой — не сердитесь? — продолжал возмущаться Рогожкин, оглядывая себя спереди и пытаясь смахнуть грязь, отчего она только размазывалась. — Я только что из дома вышел! Брюки новые надел! Мне что теперь — в химчистку идти?

— Не сердитесь, — повторила я. — Я сама вам все очищу. Если вы не против, мы можем проехать ко мне домой, это совсем недалеко, и там я сделаю все, что нужно, не сомневайтесь!

Предложение проехать ко мне домой заинтересовало Рогожкина, и он наконец оторвал взгляд от своих испорченных брюк и уже внимательнее осмотрел меня. До него стало доходить, что перед ним молодая, привлекательная девушка, попасть домой к которой он может очень даже скоро. А это сулит приятное приключение… Так, видимо, он рассуждал. Во всяком случае, я постаралась говорить с нужной интонацией и используя нужные манеры, чтобы у него сложилась уверенность, что со мной это приключение вполне возможно.

— Ну что, вы пойдете? — заглянула я с улыбкой ему в глаза. — Не бойтесь, никто не помешает, я сейчас живу одна.

— Ну…

Рогожкин поломался для вида, посокрушался, глядя на свои брюки, а потом сделал вид, что сдался, и, махнув рукой, забрался ко мне в машину, естественно, на переднее сиденье. Я тут же направила машину в сторону центра города.

Конечно, мне пришлось здорово слукавить, уверяя Рогожкина, что мой дом находится «совсем недалеко». На общественном транспорте до него пришлось бы добираться не меньше получаса, что по тарасовским меркам приличное расстояние, и я в душе беспокоилась, что Рогожкин что-то заподозрит в отношении меня. Но насколько же глупыми и неосмотрительными становятся мужчины, видя, что к ним проявляет интерес привлекательная женщина. Разумеется, они тут же записывают это на счет собственной неотразимости и просто лопаются от гордости и важности. Включить мозги и подумать, а чем, собственно, они смогли привлечь эту женщину, они не догадаются. Более того, они скорее готовы пойти до конца и вляпаться в любое дерьмо, но ни за что не попробуют предположить, что их просто используют.

Вот и Рогожкину не приходило в голову ничего подобного. Он сидел рядом со мной, беспечно крутя головой и поглядывая то за окно, то на мои обнаженные колени — одежду я в этот раз, естественно, тоже подбирала, тщательно продумывая. За время пути мы успели перейти с ним на «ты», я рассказала, что недавно развелась, получив от мужа машину и квартиру, и что работаю в риелторской конторе. И в этом районе находилась по рабочим делам, что у меня сорвалась сделка, и я, расстроенная этим, с досады рванула домой, поэтому, собственно, и произошел казус с брюками Вадима. Рогожкин же, слегка смутившись, поведал, что он долгое время находился «в отъезде», а сейчас, по прибытии в родной город, «временно не работает». Все это я знала и без него, но делала вид, что слушаю с большим интересом.

Вообще я старалась произвести впечатление скучающей богатой дамочки, очень одинокой, которая имеет все, кроме постоянного или хотя бы частого мужского внимания, и что этого внимания ей так не хватает, что она готова на «контакт с первого взгляда».

— И что, в конторе неплохо зарабатываешь? — поинтересовался он сквозь зубы.

— Ну, так, более-менее, — уклончиво ответила, улыбаясь, я. — То густо, то пусто. Если бы машины не было, то на своих двоих много не заработаешь.

— Машину сама, что ли, купила?

— Нет, от мужа осталась. Он иномарку себе купил, а мне эту оставил.

Рогожкин покивал головой, и я сделала вывод, что он завидует моей жизненной ситуации. «Может быть, это его разозлит и его можно будет спровоцировать?» — подумала я.

Впрочем, мне все равно казалось, что, по крайней мере, попытку пристать ко мне он совершит. А после этого с ним церемониться совершенно необязательно. Человек он засвеченный, пригрозить ему заявлением, и его мигом заметут. В общем, я сделала ставку на силовые и, в целом, надо признать, не очень-то законные методы.

Я повезла его прямиком к себе домой. Едва войдя в квартиру, Рогожкин быстро огляделся и, видимо, остался удовлетворен увиденным. Я уж грешным делом подумала, что он настроился на некую длительную историю, которая должна будет закончиться тем, что он присосется к богатой дамочке и будет тянуть из нее деньги. Но я переоценила его аналитические способности.

Развязка наступила очень скоро. Впрочем, я это предвидела и предприняла контрмеры.

— Что ж, Вадим, снимайте ваши штаны, сейчас мы ими займемся, — шутливо, но вместе с тем решительно сказала я.

— Сейчас, — криво ухмыльнулся Рогожкин и принялся стаскивать с себя штаны. — Вот, — сказал он, протягивая их мне.

— Вы пока можете посидеть вот здесь. — Я указала ему на кресло в комнате.

Рогожкин кивнул и вроде как поплелся в указанном направлении, сверкая цветастыми трусами. Я же скрылась в ванной, нарочно оставив дверь открытой. Интуиция мне подсказывала, что долго в комнате Рогожкин не усидит. Так оно, собственно, и вышло.

Не успела я замочить штаны в ванне и склониться над ней, как почувствовала сзади себя некое сопение.

— Ну, ты вообще… — как-то неопределенно проговорил Рогожкин за моей спиной.

— Что? — продолжала я разыгрывать свою роль.

— Да ну… Ничего… Это, нормально… Слушай, ну их на фиг, эти штаны!

Эта фраза прозвучала как боевой клич. После этого он решительно обнял меня сзади и принялся шарить руками по верхней части моего тела. Щупал он недолго и приступил к решительной атаке. А именно — запустил руки ниже и попытался стянуть с меня трусики.

«В общем, галантный кавалер, — ехидно отметила я про себя. — Сколько ухаживаний, комплиментов, ласки и восхищения!»

— Ну это, давай… — продолжил он свои невразумительные междометия.

Он не то подбадривал себя, не то обращался ко мне. Я, однако же, в призывах не нуждалась. Только совсем в другом смысле. Я дала приспустить с себя трусики, потом схватила руки Рогожкина и прижала их к своему животу. Ему это не очень понравилось, он, видимо, ожидал чего-то другого. Но это было не важно. Собрав силы, я одной рукой прижала конечности Рогожкина сильнее, а другая моя рука проскользнула в бак с грязным бельем. Через секунду вынутые оттуда наручники защелкнулись на руках Рогожкина.

Господин насильник несколько ошалел. Мгновением ранее я ощущала его орудие производства в довольно неплохой степени готовности, но тут почувствовала, что наступает осечка.

— Э… Ты что? Я так… Это… Так не надо… Ты что? Давай по-нормальному.

Видимо, он принял меня за извращенку. И, наверное, ожидал, что сейчас из бака с грязным бельем будут извлечены кнут, цепи, а то и вообще нож для колки льда в духе «Основного инстинкта». И попробовал взъерепениться. Он попытался рвануться назад, увлекая меня за собой. Но тут я с силой двинула ему локтем под дых, выгнув спину. А затем завела его руки вверх и, развернувшись, уже от души приложилась ребром ладони к его шее.

Для надежности я использовала еще и баллончик с газом. Дождавшись, когда клиент временно обездвижится на полу моей ванной, я взяла его за ноги и потащила в комнату. Там Рогожкин вскоре был прикован наручниками к батарее.

А еще через пять минут он был готов к тому, чтобы давать показания. Вид у него был, конечно, жалкий — в каких-то нелепых трусах, из которых что-то там вываливалось, высунутый язык, небритая щетина… Мне даже стало жалко этого недотепу. Но интересы дела требовали выполнения программы.

— Так, давай колись, а то убью, — начала я.

— Чего? — с трудом ворочая языком, спросил Рогожкин, с нескрываемым ужасом глядя на меня.

— Ты убил Шувалову?

— Кого?

— Шувалову Тамару Аркадьевну, — быстро уточнила я, склонившись над Рогожкиным.

Рогожкин осоловело хлопал глазами.

— Нет, — наконец ответил он. — Не знаю, кто это.

— А кто убил?

— Не знаю…

— А кто знает?

Эти вопросы, на первый взгляд кажущиеся бессмысленными и бестолковыми, я задавала очень быстро, не давая ему времени на обдумывание ответов.

— А грозился убить, — напомнила я.

— Кого? Когда?

— Судью Шувалову, это слышали около сотни человек. Рогожкин! Давай колись, а то терпение у меня невечное. О том, что ты здесь, никто не знает. Давай отвечай, а то убью!

И я показала Рогожкину шприц, наполненный водой. Он тоже заранее был приготовлен.

— Очень нехорошая штука, — предупредила я, потрясая шприцом. — Приводит к почти полной импотенции. Никакая «Виагра» потом не спасает.

Рогожкин, по-прежнему находясь в шоке от неожиданной для него ситуации, с ужасом взглянул на шприц.

— Да кого? Я никого не убивал, вы что? Какую судью? — от страха Рогожкин перешел на «вы», уже забыв, что пять минут назад хотел грубо отыметь меня сзади в моей ванной.

— Тамара Шувалова, судья областного суда, была убита две недели назад в подъезде своего дома. А ты вышел два месяца назад. То, что ты обещал ее порвать на британский флаг, слышали очень многие. Все понятно?

— Да не убивал я! Вообще не знал, что ее убили! Я не знаю, где она живет! Это я так говорил, времени-то сколько прошло! Зачем мне? Что, с ума, что ли, сошел?

— Рогожкин! — повысила я голос, не слушая его. — Что ты мне детский лепет городишь? Ты клялся убить? Клялся! До твоего освобождения она жила спокойно, а стоило тебе выйти — так ее сразу и убили. Кто тебе поверит, как ты думаешь? К тому же у тебя уже есть одна судимость. Пошевели мозгами, кто на твою защиту встанет? Можешь считать, что «дело» твое новое уже в суде, а там… Кто была Шувалова? Правильно, судь-я. А тебя кто будет судить? Тоже судья. И какой он, думаешь, тебе приговор вынесет? Соображаешь?

Судя по лихорадочному блеску глаз Рогожкина, это все он соображал очень хорошо. За убийство своей коллеги новый судья вряд ли по-отечески погрозит ему пальцем и ласково посоветует больше так не делать. Денег у него нет, а следовательно, и на хорошего адвоката рассчитывать не приходится. Так что положение свое Вадим Алексеевич уже осознал как весьма незавидное. А еще элемент неожиданности, полное неведение относительно того, кто я такая и кто за мной стоит, вызванный всем этим страх, — я была уверена, что сейчас он должен заговорить откровенно.

И Рогожкин заговорил, быстро-быстро, захлебываясь на концах фраз:

— Я понимаю, понимаю, но это все не так, вы зря на меня подумали, это не я, вот честно, не я! Да что, что я, больной совсем, только освободился — и сразу убивать идти? Я бы хотя бы время выждал, правильно? Чего бы я стал так подставляться-то? И потом, не мое это, я не по мокрому делу сидел, можете проверить… Или вы знаете? Ну вот, я сроду не убивал никого, я и не знаю, как это… Тем более она судья, связываться еще с ней… Разве я не понимаю, что за такое меня самого могут того? У ней, поди, знакомых всяких куча, потом не отмажешься!

Его интонации показались мне довольно правдивыми, но тем не менее останавливаться на этом я не собиралась и угрожающе придвинула к нему шприц.

— Ну что ж, — проговорила я при этом со вздохом. — Я считала тебя более сообразительным и понятливым. Так бы тебе хоть чистосердечное признание зачлось, может быть, даже явку с повинной удалось оформить, будь ты послушным мальчиком. Но раз ты ведешь себя так плохо, придется наказать.

И я уже поднесла шприц к его полуобнаженной ягодице.

— А-а-ай! — Рогожкин взвизгнул, дернул ногой, пытаясь отодвинуться от меня. — Не надо, не надо, вы зря это делаете, это не я! Я не знаю, как мне вам сказать, чтобы вы мне поверили, но вы же меня сейчас… инвалидом на всю жизнь сделаете зазря! Вы потом… Я потом…

Рогожкин уже не знал, что делать — то ли взывать к моей совести, то ли попытаться мне пригрозить последствиями за искалеченную его плоть.

— А как ты докажешь, что это не ты? — грозно прищурилась я, заглядывая ему в глаза.

— Я… Я не знаю как! Вы скажите, что нужно сделать-то? Что вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы ты сказал мне правду, — отчеканила я.

— Да я уже сказал правду, — по-прежнему с вытаращенными глазами произнес Рогожкин.

— Вот и давай проверим, — кивнула я и назвала ему число, когда была убита Тамара Шувалова.

Рогожкин начал вспоминать, что он делал и где был в это время, но то ли от страха, то ли еще отчего, у него это плохо получалось. Он морщил лоб, тряс головой и периодически бросал на меня умоляющие взгляды.

— Так, давай успокойся и вспоминай, — решительно сказала я. — В тот день был вторник, плюс еще перед этим дождь прошел, и было немного прохладно…

Я сама подсказывала Рогожкину, чтобы поскорее услышать от него хоть что-то конкретное, а не пустые слезные заверения.

— А, прохладно! — вдруг вспомнил он. — Ну да… Сейчас… Это… Мы, короче, с пацанами на пляж в тот день собирались, а тут как раз прохладно стало, мы и не поехали.

— И что? — насмешливо спросила я. — Это, ты хочешь сказать, алиби?

— Нет, я просто к тому, что понял, когда это было. Да елки-палки! Мы же вместо пляжа к Толяну пошли. Долго сидели там у него, он один живет. Я домой поздно пришел. А во сколько ее убили?

— Ладно, давай адрес Толяна, — не отвечая ему, потребовала я. — И имена тех друзей, что еще с вами были.

Здесь Рогожкин начал путаться. В основном это касалось адреса Толяна, потому что он знал его только визуально. То же самое относилось и к адресам других «пацанов». Но вот имена и фамилии он проговорил четко. У меня набрался список из пяти человек.

— Я могу показать, где Толян живет, — с готовностью продолжал разговорившийся Вадим, заглядывая мне в лицо. — Хоть сейчас можем проехать вместе.

— Так, хорошо, — вздохнула я и решила устроить себе маленькую передышку, закурив сигарету и устроившись в кресле напротив лежавшего на полу Рогожкина.

— Я, может, и думал отомстить, — неожиданно после паузы сказал Вадим. — А потом подумал — зачем мне второй срок? Я туда попал, больше не хочу. Еще думал девке той, из-за кого попал, хорошенько приложить… А потом сказал себе — зачем? Я вообще захотел нормальным стать, чего мне опять садиться-то?

Выходило довольно складно. И в принципе стандартно. Все они, находясь в безвыходной ситуации, такой, как сейчас, говорят примерно одно и то же. И я решила обратиться к своему излюбленному методу.

Кости рассыпались по столу под аккомпанемент чистосердечного раскаяния в прошлых грехах Вадима Рогожкина.

14+28+1 — «Неосуществление задуманных планов».

Ну, вот и вердикт. Пускай запоздалый, возможно, спросить нужно было непосредственно перед тем, как ехать в Солнечный поселок. Может быть, тогда и не поехала бы… Но так или иначе, они намекают на то, что Рогожкин, похоже, пустышка.

Несмотря на то, что интеллектом он явно не блещет, но должен бы, наверное, понимать, что совпадение не в его пользу — вышел и отомстил. Совершенно очевидный мотив. Значит, не он? Тогда кто?

Но это все дело будущего. Сейчас нужно заканчивать возиться с Рогожкиным. И рассусоливать тут нечего.

Я освободила несчастного насильника от пут, вынула из ванной замоченные штаны и сложила их в пакет. А потом нашла у себя в дальнем шкафу спортивные штаны одного из моих давно уже канувших в Лету бойфрендов и кинула их Рогожкину. Тот с благодарностью принял неожиданный презент и облачился, прикрыв наконец свой срам.

Для очистки совести я съездила к Толяну, который подтвердил показания Рогожкина. На этом я решила ограничиться. На прощание я пожелала Вадиму, если он действительно решил перековаться из насильника в нормального мужчину, вести себя с женщинами погалантнее и лучше проводить психологическую стадию в отношениях. Рогожкин, еще не отойдя от испуга, согласно кивал в такт моим словам. После этого, можно сказать, в чем-то материнского внушения мы и расстались.

Глава 8

Пребывая после приключения с Рогожкиным в бодром состоянии — все-таки как ни крути, а физические упражнения бодрят, — я почти весело встретила Ксению, которая нагрянула ко мне домой без звонка. А вот она в отличие от меня была в ином настроении.

И обычно не отличавшаяся жизнерадостностью, девушка явилась ко мне, можно сказать, зареванная. Я тут же усадила ее в кресло и поставила перед ней чашку кофе.

— Что случилось? — участливо спросила я.

— У меня к вам просьба, — тихо сказала Ксения.

— Что-нибудь по поводу расследования? У тебя нехватка финансов? — предположила я.

— Нет, — раздраженно отмахнулась Ксения, и я внезапно поняла, что расследование девушку уже не столь интересует, как ранее. Ее волнует другая проблема, видимо, более для нее насущная.

Я не ошиблась.

— Понимаете, Татьяна, я… В общем, у меня большие проблемы с Данилой. И если вы мне можете помочь… Просто, наверное, больше некому… У меня нет таких подруг. Короче…

Ксения замолчала и вдруг зарыдала. В принципе я догадывалась, в чем проблема. Она ведь в последний свой приход обозначила ее. Просто теперь, видимо, эта проблема еще больше обострилась.

— Давай договоримся так: ты перестаешь плакать и скажешь хотя бы что-то конкретное, — сказала я.

Ксения подавила очередной приступ рыдания, закивала головой в знак согласия, достала платок и, успокоившись и набрав побольше воздуха в легкие, выпалила:

— Вы можете помочь мне с Данилой?

— Возможно, что и могу, — тут же ответила я. — Но в чем? Вы опять поругались? И опять насовсем?

Ксения была готова снова задать реву, но я подсела к ней на подлокотник кресла и взяла ее за руку.

— Поверь мне, в таком возрасте, как у тебя, это совершенно естественно. И нечего по этому поводу особо расстраиваться.

— Но он меня совсем знать не хочет! Сказал, что позвонит сам, когда захочет, а чтобы я ему не звонила! И я не знаю, что делать. И ведь если он меня не будет видеть, то его настроят против меня. Я это знаю, потому что после того, как мама умерла, они как с цепи сорвались против меня!

— Они — это кто? — серьезно спросила я.

— Владимир Сергеевич. Да и Людмила Васильевна тоже в последнее время на меня косо посматривает. И даже бабка тоже… Там все против меня. И Данила вот теперь тоже. Не знаю, что я им плохого сделала. Но это после того, как мама умерла. Как будто это имеет значение — жива она или нет! Когда она была жива, меня там встречали как родную, а когда ее не стало — и на порог не хотят пускать!

С каждой фразой Ксения все больше и больше распалялась. В ней говорила обида, как ей казалось, на вопиющую несправедливость. Про себя я отметила, что Ксения говорит о перемене отношения к ней Гладилиных после смерти матери, и решила взять это на заметку.

— Но от меня ты хочешь, чтобы я помирила тебя с Данилой? — спросила я.

— Да, и я думаю, что у вас получится. Потому что вы опытный человек, и в таких делах, наверное, тоже… Послушайте, я знаю, что арестованы те бандиты, которые убили маму, мне Никита Владимирович сказал…

«Ну вот, Костин решил не мудрствовать лукаво и все списал на Гаршина и компанию, — про себя подумала я. — В принципе, может, он и прав — а то девчонка вздумала дядю подозревать, который вообще, похоже, в этом деле ни при чем. А теперь хоть в этом успокоится».

— Так вот, вы сделали свое дело, — продолжила тем временем горячо говорить Ксения. — Вам спасибо большое. Но, пожалуйста, сделайте так, чтобы Данила вернулся. Я вам заплачу, как будто вы продолжаете расследование. Что вам стоит? Вам только поговорить с ним, он вас послушается, я знаю.

— Почему ты думаешь, что он меня послушается? — проникновенным тоном психолога спросила я.

— Потому что он мне сам говорил — вы на него впечатление большое произвели. И то, как вы с этими бандитами разобрались, — тоже.

— Так, значит, вы обсуждали это с Данилой?

— Да, вчера. Но потом… — Ксения сделала паузу и снова захотела заплакать.

Я сжала ее руку и быстро спросила:

— А что потом?

— А потом он вновь про дядю завел разговор, сказал, что мне нужно по-другому с ним. Потом про какую-то одноклассницу бывшую сказал, что, мол, она вот совсем другая… Хорошая, в смысле… И что у него с ней что-то было…

Ксения нервно выдернула руку и махнула ею прямо перед моим носом.

— Ну а я говорю — и катись к этой своей мымре-однокласснице. Я ее знаю — там вообще ни кожи ни рожи. Уродина какая-то…

«Категоричность, однако», — снова прокомментировала я слова Ксении.

— Ну а он взял и пошел?

— Да, он взял и пошел, — убитым голосом подтвердила Ксения. — А я еще… В общем, там у них бабка фортель выкинула — видите ли, все ей надоели, на дачу никто не ездит, она и сказала, что дачу продаст, деньги себе заберет, квартиру разменяет и уедет к сестре в Петербург. Хотя давно подразумевалось, что дача эта будет завещана Даниле. Я в порыве злости и сказала, что она — старая маразматичка. А Даниле это очень не понравилось. Потом я пожалела, конечно, что так сказала. Вечером позвонила ему, а он сказал… Ну, я уже говорила, что он сказал.

— Чтобы ты не звонила, а ждала его звонка, — продолжила я.

— Да.

— Ну, это, может, еще ничего не значит, — тут же постаралась успокоить я Ксению. — Он остынет, ты остынешь, а там, глядишь, и все наладится.

— Нет, само собой не наладится! — упрямо заявила Ксения, притопнув ногой. — Потому что там его быстро настропалят. Я же вам говорила!

— Может быть, ты преувеличиваешь?

— Нет! Нет! Я же чувствую! Непонятно, правда, чем я провинилась? Или мама перед смертью что-нибудь им не так сказала, или еще чего — но я-то при чем?

Ксения была явно на грани истерики. Я подумала, что вместо кофе ей бы сейчас таблеточки типа тазепама или чего-нибудь в этом роде вкатать. Но подобных медикаментов у меня дома не было.

— Итак, ты хочешь, чтобы я пошла к Даниле и убедила его, что ты его любишь, хочешь, чтобы он вернулся и простил тебя за неосторожные слова, — начала я озвучивать позицию Ксении.

— Да, да, — усердно закивала она головой.

— В принципе сделать это не так уж и сложно, — оптимистично заметила я. — А где он бывает? Где его можно застать? Как ты понимаешь, лучше, если это будет не у него дома, а где-нибудь на нейтральной территории.

Ксения отчаянно махнула рукой.

— Все дело в том, что они уехали на дачу, — раздраженно поведала она и добавила: — Все вместе. К бабке на дачу, она у них там председатель кооператива, по-моему. Вот они все и направились туда. Это я определила по тому, что у Данилы мобильник есть, а на даче у них сигнал почему-то не принимается. Вот мне и отвечают сегодня с утра — мол, абонент временно недоступен.

— Ты все-таки звонила ему, несмотря на его просьбу? — улыбнулась я.

Ксения ничего не ответила. Она сидела нахохлившись и вся как-то ощетинившись. Казалось, что она вполне уверена в своей правоте, только не знает, как это доказать окружающим. И может выражать свой протест только таким вот мрачным молчанием.

— Может быть, он просто отключил его? — высказала я предположение.

— Нет, он так никогда не делает. К тому же я слышала еще несколько дней назад, что бабка на них на всех наезжала и говорила, что, мол, на дачу никто ехать не хочет, она одна должна там все делать… А Данила и пообещал ей — мол, приедем, не волнуйся.

— Угу, а дача далеко?

— На Волге, на той стороне, в Окуневке.

— Ты там была, знаешь, где она находится?

— Да, — ответила Ксения и внезапно улыбнулась.

У меня аж брови поднялись вверх от изумления. Неужели царевна-несмеяна изменила себе?

— Там… — она внезапно покраснела, — у нас с Данилой первый раз…

«Понятно, ностальгические воспоминания», — подумала я и понимающе улыбнулась в ответ.

— Там очень красиво, — продолжала Ксения. — И все бабка, кстати, своими руками сделала. Владимир Сергеевич — он не очень энергичный человек, все больше в университете, деньги зарабатывает. Людмила Васильевна — та вообще городская женщина. А Маргарита Федоровна — она и рабочих наймет, и договорится, а где нужно, так и сама раствор замешает. В общем, отстроили они дачу хорошую, зелени полно… И охрана хорошая, дом утепленный, зимой можно жить. Ни бомжей, ничего такого нет. Мы как раз с Данилой зимой туда ездили. На Рождество… Так романтично все было… Камин зажгли…

Ксения улыбалась. Она рассказывала об их с Данилой прошлом с таким теплым чувством, что я прониклась искренним сочувствием к ней. Именно сейчас в этой суховатой девушке проступило нечто такое, что меня глубоко тронуло. Ведь до этого она была для меня просто заказчицей — одна из многих.

— Ну вот, мы с ним сели возле камина и начали говорить. Что будет с нами через десять, через двадцать лет. Будет ли этот камин? Буду ли я с ним, он со мной? Тогда у нас не возникало сомнений в ответе на этот вопрос. А за окном был снег, пушистый такой… И тихо так… Помните, как в клипе у Алсу: «Значит, наступила зима». И знаете, Таня, сейчас мне кажется, что мне все это приснилось. И я проснулась, и хочу заснуть снова, а не могу. Потому что мобильник его не отвечает. А за окном лето, и от той зимней сказки не осталось абсолютно ничего. Абсолютно!

Я взяла Ксению за руку.

— Не волнуйся. Я придумаю что-нибудь, чтобы Данила завтра сидел на моем месте и у вас возникла теперь уже летняя сказка.

Ксения посмотрела на меня глазами, в которых читалось — «вашими бы устами, Таня, да мед пить», но… Впрочем, когда жизнь разрушает идиллию, придуманную влюбленными, они готовы хвататься за тончайшую соломинку, чтобы вернуться в мир своих грез. В данном случае соломинкой была посредническая миссия частного детектива Татьяны Ивановой. Именно я должна была выступить в несвойственной мне роли замирителя поссорившихся влюбленных.

«А все-таки очень странно, почему родители против их отношений? — снова вернулась я к своим мыслям. — Причем особо усердствовал, даже при мне, Владимир Сергеевич. Мать тогда особого рвения не проявляла. Хотя чаще бывает именно наоборот — потенциальные свекрови стервозничают и находят у кандидаток на сердце своего любимого сыночка всяческие недостатки, а свекры, напротив, склонны оценивать невестку снисходительно».

— Итак, значит, родители Данилы стали против ваших отношений после смерти твоей мамы? — еще раз уточнила я.

— Ну… Я не помню… Может быть, и немного раньше. Да и мама…

Ксения отчаянно махнула рукой.

— Что мама? — спросила я.

— Она тоже незадолго до смерти как-то сказала мне, что, мол, Данила — парень несерьезный и что мне с ним, наверное, не по пути. Да, я сейчас это вспомнила. Ну почему, почему они против? Я не могу понять вообще этого! Как с цепи сорвались все! Я-то ладно, а Данила — им же можно управлять, он родителей слушается, а они вбили себе в голову… Наверное, из-за квартиры этой дедовой! Они думают — вот, мол, выйдет замуж, потом на нашу квартиру будет претендовать, а мать в суде все сделает как надо! Но вы поймите, я вообще никогда, никогда об этом даже не заикалась, понимаете! Мне важнее Данила, а не его квартира! А мама еще говорила — мол, ты его старше на год, потом поженитесь, ты раньше состаришься, он станет тебе с молодыми изменять, а ты будешь дома сидеть и слезами заливаться! Чушь, чушь, какая чушь!

Слова Ксении снова грозили перерасти в истерику. И я решила прервать ее монолог, перевести разговор в конкретное русло.

— Ксения, но ведь, чтобы я появилась на этой даче, нужен предлог, — спокойно проговорила я, как будто размышляя.

Девушка тут же прекратила причитать и застывшим взглядом посмотрела на меня. Осмыслив мои слова, она вдруг оживилась и даже повеселела:

— Можно что-нибудь придумать. Сейчас я подумаю…

«Нет уж, наверное, думать буду я, — про себя возразила я Ксении. — А то с твоей импульсивностью, девочка, мы далеко не уедем».

— Вы поедете рассказать им о том, что поймали убийцу мамы! — выпалила Ксения, все мысли которой, видимо, уже начали работать только в одном направлении.

— Ты успокойся, я найду предлог, — махнула я рукой. — Ты только ответь себе на вопрос: а нужны ли тебе отношения с Данилой? Или, может быть, с другим парнем тебе будет проще?

— Нет, нет! Я хочу только с Данилой, мне никто другой не нужен! — снова категорично заявила Ксения.

Другого, собственно, я и не ожидала. Когда человек влюблен, с ним разговаривать бесполезно. Аргументы от разума в этом случае наталкиваются на мощнейшее противодействие. Их просто не слышат, они отскакивают, как волны от скал. Пусть хоть целый Атлантический океан, но никакая толща воды не сможет пробить утесы, воздвигнутые человеком внутри себя. В этом, собственно, и есть великая сила любви. Вот только разрушительна или созидательна эта сила в данном случае? Вот в чем вопрос. Нет, скорее всего, Ксения с Данилой вместе не будут. Ну, помирятся, потом опять поссорятся. Видимо, здесь есть некая несовместимость. А если еще и родители против, то вообще перспективы шаткие… Но, кстати, почему же они против?

Вопрос этот не давал мне покоя. Наверняка здесь скрыта какая-то тайна. Просто даже ради этого мне стоило снова встретиться с Гладилиными. А что еще делать, с другой стороны? Эти сволочи, Машнов с Лопатниковым, в кутузке не колются, прикрылись якобы имеющимся у них алиби. Впрочем, наверное, не «якобы»… Мельникова устроит только твердое алиби, на остальные он не обратит никакого внимания. Значит, алиби все-таки есть…

Далее. Гаршина как организатора преступления призвать к ответу если и можно, то тоже не сразу и не прямо, а все ж, наверное, косвенно. Все остальные версии проверены — и тоже никаких зацепок. Рогожкин ни при чем, Золотареву незачем, Георгий Аркадьевич со своим начальником подписывали контракт в Москве. Все чистенькие, как только что из ванной.

К тому же… Я больше доверяла моему проверенному детектору лжи — своим костям. А они в очередной раз намекнули мне, что писать слово «конец» в деле Шуваловой рановато.

28+7+19 — «Примите жизнь такой, какова она есть, и извлекайте уроки».

То есть противодействовать жизни не следует. Значит, если пришла Ксения и попросила о помощи, ее следует оказать. Так надо понимать ситуацию. И еще и «извлечь уроки». А это означает, что и до того все было не так уж правильно и благостно. Если же пойти дальше в своих рассуждениях, то вообще можно сказать, что раньше была сплошная ерунда. В смысле — Машнов, Лопатников, Рогожкин, Золотарев… И прочие, и прочие.

Где копать дальше? Ну а вот, может быть, здесь, среди Гладилиных. Все правильно — «жизнь такова, какова она есть» сегодня предстала в виде Ксении, подталкивающей меня к общению со своим женихом Данилой и его родителями.

Все, решено. Нужно отправляться на эту дачу, только предлог необходимо придумать не такой идиотский, как предложила Ксения.

Впрочем, я не забывала и о своих интересах, и о предостережении костей. Если они говорят — не идти против течения жизни, значит, и не надо. А ехать на дачу к Гладилиным.

* * *

Предлог для посещения дачи нашелся сам собой, что еще раз подтвердило правильность моих намерений. Сама жизнь снова подсказывала мне ход действий. Мне же оставалось просто не противиться течению событий.

Гладилин позвонил сам. Он сказал, что сейчас уезжает на дачу на несколько дней и решил узнать, как продвигается дело. Так сказать, интересуется судьбой расследования убийства давней подруги.

Я сразу же сказала, что есть много новостей, но о них желательно говорить не по телефону. К тому же я ожидаю один важный звонок. А потом ухватилась за слово «дача». Я посетовала, что давно не была на природе. И зачем нам встречаться в городе, если можно это сделать на волжском берегу, и что если Владимир Сергеевич будет не против, то я могу подъехать именно на эту дачу во второй половине дня.

Гладилин благосклонно воспринял мою инициативу и подробно объяснил, как доехать до дачи. Я сверилась с тем маршрутом, который нарисовала мне Ксения, и убедилась, что все совпадает.

Через три часа я уже на своей машине переезжала через волжский мост, с некой завистью поглядывая на пляжников, которые купаются и загорают на островке посреди широкой реки.

Дача действительно производила впечатление. Это было добротное двухэтажное строение из белого и красного кирпича. Но это еще слабо сказано. Энергичная бабка постаралась выделиться — дачу украшали две башенки в диснейлендовском стиле. Если мысленно увеличить эту дачу раза в четыре, то получился бы замок в стиле модерн.

Именно архитектора, то есть Маргариту Федоровну, я и заметила, едва подъехала к даче. Она стояла и на повышенных тонах разговаривала с каким-то мужчиной. Прислушавшись, я поняла, что разговор ведется на дачные же темы — о поливе, трубах и еще о чем-то, что было бесконечно далеко от жизни городского частного детектива.

Заметив меня, Маргарита Федоровна расплылась в улыбке и затараторила:

— Проходите, проходите, Володя там, ждет вас.

Последовал широкий жест в сторону мини-замка. Я въехала на своей машине в ворота и остановилась. Навстречу мне вышел Гладилин.

— Здравствуйте. Проходите.

Я вышла из машины, поздоровалась и прошла в дачу. Действительно, все довольно мило — вполне приличная мебель сошла бы и для городской квартиры какой-нибудь бедноты.

— Что, у вас возникли какие-то вопросы? — поинтересовался Гладилин, указывая на плетеное кресло.

— Дело в том, что арестованы подозреваемые в убийстве. Но ваш сын Данила ушел в тот вечер от Ксении за полчаса до убийства. И я подумала, что вдруг он видел этих самых людей во дворе или в подъезде, случайно… Поэтому я взяла с собой фотографии, может быть, он их опознает.

Владимир Сергеевич, едва я упомянула Данилу в связи с Ксенией, помрачнел.

— Значит, они арестованы? — выдержав паузу, переспросил он.

— Да.

— А кто они?

— Подручные одного из, скажем так, авторитетов, сына которого арестовали за разбойное нападение и дело которого вела Тамара Аркадьевна.

Владимир Сергеевич мрачно кивнул.

— Я вам говорил, что это связано с ее работой, — сказал он, словно еще раз убеждая меня в том, что его первоначальная версия верна.

В этот момент в дачу вошла Маргарита Федоровна с корзиной яблок.

— Вот, кушайте, попробуйте, у меня тут несколько сортов, все должны попробовать. Я вам в прошлый раз давала мальт, а сейчас уже и бархатный анис поспел… У нас Данилка любит особенно бархатный, тоненькими прутиками зовет. Видите, у них какие тонкие ножки… А вкус — отменный. Ни у кого в округе этих яблок нет, только у меня. Почему-то не приживаются больше ни у кого, прямо мистика какая-то! Все говорят, яблоки — чудо! Ксения приезжала, тоже говорила: «Маргарита Федоровна, это из райского сада».

— Мама, поставь на стол, — отмахнулся Владимир Сергеевич, который почему-то вдруг напрягся, и я это связала с тем, что Маргарита Федоровна упомянула имя «Ксения».

И тут из дальней комнаты дачи появился Данила с наушниками плейера в ушах.

— Здравствуйте, — поздоровался он.

— А я к тебе, — улыбнулась я в ответ. — У меня к тебе несколько вопросов.

Владимир Сергеевич напряженно наблюдал за мной и сыном. Обстановку разрядила Маргарита Федоровна, которая сказала, что неплохо было бы в связи с прибытием гостьи накормить меня шашлыком. Тем более что костер она давно разожгла в дальнем углу сада и там уже образовались угли. А так как шашлык — это дело мужское, то Владимир и должен им заняться. Я не стала протестовать, отказываться, что, мол, не голодна, даже из тех соображений, что присутствие Гладилина-старшего мне мешало.

И когда Владимир Сергеевич удалился во двор заниматься костром, я для начала предъявила Даниле фотографии Машнова и Лопатникова. Как я и ожидала, он их не узнал. Он вообще заявил, что плохо помнил, как уходил тогда от Ксении. Вернее, помнил хорошо, потому что… тут в его ответе промелькнуло смущение, и я поняла, что молодые люди занимались, скорее всего, любовью, а, как правило, после таких эмоций никого и ничего вокруг не замечаешь, весь мир сосредоточен на собственных переживаниях и ощущении эйфории.

Но, собственно, цель у меня была другая. Я понизила голос и начала спрашивать у Данилы насчет его отношений с Ксенией.

— Я почти уверен, что она у вас была, — тут же заявил юноша. — И просила на меня повлиять. Это в ее духе. Но… Дело в том, что она за последнее время открылась мне совершенно с другой стороны. Я раньше не замечал в ней ничего отрицательного, все было просто и понятно. А сейчас… — Данила поиграл в воздухе руками, подбирая слова. — В общем, отец во многом прав, когда говорит, что она мне не пара, что нужно подождать, все проверить… Может быть, это смерть матери на нее так подействовала, а может, и нет.

— А что тебя конкретно в ней настораживает? — спросила я.

— Многое, — махнул рукой Данила. — Я сейчас не могу сказать вот так прямо… Мне нужно все обдумать, поэтому я и уехал сюда, на эту дачу, хотя сроду не ездил. Особенно когда бабушка здесь — это караул, ни минуты покоя. То сделай, то принеси, туда сходи…

— В общем, не жизнь, а каторга, — усмехнулась я.

— Я просто не дачный человек, — насупился Данила.

— Да я тебя не обвиняю… Так, значит, ты не видел этих людей в тот вечер? — спросила я, видя, что в комнату снова вошел Владимир Сергеевич.

— Нет, — вновь отрицательно помотал головой Данила.

— Я уже поставил первую порцию на угли, — объявил Гладилин-старший. — Сейчас будет готово.

Я поднялась со стула. Кажется, наступил все-таки момент, когда мне надо выяснить, почему же Владимир Сергеевич так негативно настроен в отношении связи своего сына с Ксенией.

— Пойдемте, я покажу вам сад, — вступила неугомонная Маргарита Федоровна.

— Мама, я сам покажу, успокойся, пожалуйста, — поднял руку вверх Владимир Сергеевич.

Мы с ним направились в конец сада, где на мангале дымились куски свинины.

— Владимир Сергеевич, а разрешите мне задать вам один вопрос, может быть, личный? — осторожно начала я.

Гладилин быстро взглянул на меня, и во взгляде этом я прочла явное напряжение. Но он тут же взял себя в руки и, поведя делано-равнодушно бровями, проговорил:

— Задавайте.

— Почему вы так выступаете против того, чтобы Данила встречался с Ксенией?

— Вот вы о чем? — чуть усмехнулся Гладилин, приседая и переворачивая шампуры. — Понимаете… Он совсем забросил учебу. А сейчас такая трудная пора, у него напряженная программа. К тому же мы хотим перевести его учиться в Питер, а там более высокие требования. А он вместо этого постоянно мотается по каким-то тусовкам, гуляет, ходит по кафе.

— И виной этому Ксения?

— Ну, любовь, это понятно, — попытался добродушно улыбнуться Гладилин, но глаза его все равно оставались злыми, в них мелькало раздражение. — Но…

Не найдя, как продолжить мысль, он замахал фанерной дощечкой над углями и сосредоточился на процессе приготовления шашлыка. Выдержав таким образом полуминутную паузу, он наконец отложил дощечку в сторону и сказал:

— Да, ко всему прочему, Ксения не очень-то нам и нравилась. Девушка, как вам сказать… — Гладилин слегка замялся. — Тамара, нисколько не хочу сказать о ней плохо, женщина малоинтеллигентная и не привила в свое время дочери нужных качеств.

— Но вы же дружили, вместе проводили время, — вставила я.

— Да, — согласился Гладилин. — Но компания — это одно, а совместная жизнь — другое. Данила — другой человек, он гуманитарно развит, а Ксения так же, как и ее мама, к сожалению, более материально смотрит на жизнь.

— Ну вот и прекрасная пара, — тут же заметила я. — Один дополняет другого.

— Нет, — покачал головой Владимир Сергеевич. — Все же Даниле нужна другая девушка. Ксении, безусловно, сейчас тяжело, ей нужна поддержка, но… А почему это вас интересует? — внезапно сдвинул он брови.

— Просто потому, что обычно отцы более лояльно относятся к увлечениям сыновей, — ответила я. — Я бы еще поняла, если бы у вас была дочь. За девочек больше тревожатся.

— Не скажите, — возразил Владимир Сергеевич. — За таким, как Данила, нужен глаз да глаз.

— Да? — удивилась я. — А мне он кажется вполне самостоятельным, взрослым и серьезным человеком.

— Это он пыль в глаза пускает, — улыбнулся Гладилин. — А на самом деле шалопай шалопаем.

— А может быть, вы зря тревожитесь? Может быть, они и не поженятся, вы ведь этого боитесь?

— И этого, и того, что ребенка заведут раньше времени. Это, как вы понимаете, дело нехитрое.

Я пожала плечами. Вообще-то молодежь сейчас довольно образованна и в этих вопросах, наоборот, куда более осмотрительна, чем поколение того же Владимира Сергеевича. К тому же волков бояться — в лес не ходить. Так я и сказала Гладилину.

— Возможно, возможно, — кивал он, не глядя на меня, обратив свой взгляд вниз, на мангал. — Надо, наверное, чуть водой сбрызнуть, а то сейчас разгорится, и шашлык обуглится.

Я посмотрела туда же. Да, действительно, начало искрить, угли разгорались, и один из них уже вылетел из костра в сторону. Я обратила внимание на то, что Гладилин был обут всего лишь в сланцы и уголек упал прямо возле его ноги. Я хотела предупредить его, чтобы он держался в стороне, но вдруг, бросив повторный взгляд на его ноги, замерла. Некоторое время я не сводила с них глаз, а потом, круто развернувшись и ничего не объясняя Гладилину, быстро пошла к дому.

Владимир Сергеевич что-то крикнул мне вслед, но я не разобрала, поглощенная сделанным только что открытием. Данилу я нашла разговаривающим с матерью за домом. Мне довольно быстро удалось отвести его в сторону и продолжить разговор, прерванный появлением Владимира Сергеевича.

— Ну а ты сам как — собираешься восстанавливать отношения с Ксенией? — спросила я.

— Все-таки она вас просила со мной поговорить, — сделал окончательный вывод Данила. — Ну ладно, это не важно. Я же сказал ей, что хочу побыть один… А вообще… Мне тут бабка предлагает в Питер перевестись, в институт, через каких-то своих знакомых, и вроде как сама туда намылилась, что называется, на ПМЖ. Вначале, когда она об этом сказала, я и слушать не хотел, а теперь думаю: а что такого? В Питере лучше, пожалуй, будет. Бабка и денег обещала дать, она вроде дачу продавать собралась. Ксения, кстати, расстроилась очень, когда услышала про это, — усмехнулся он. — Наверное, сама уже рассчитывала на эту дачу. Ну вот, поеду, поживу… Если пойму, что не могу забыть Ксению, напишу ей или приеду, к себе позову. А если забуду вскоре — значит, не судьба, так тому и быть.

— А твой отец одобряет этот шаг с поездкой в Петербург? — спросила я.

— Да, очень, — тут же кивнул Данила. — Он прямо расцвел, когда бабка об этом заикнулась. Обрадовался, ухватился за это решение и теперь постоянно мне рассказывает, что это для меня очень хороший шанс. Хотя, мне кажется, он обрадовался из-за того, что мы с Ксенией видеться не будем.

— А вот скажи мне, он всегда так относился к вашим отношениям? Когда они, кстати, начались?

— Полгода назад, зимой, — ответил Данила, и в глазах его вдруг промелькнуло то, что я заметила у Ксении, когда она вспоминала о романтической ночи с Данилой на даче.

— А когда о них стало известно?

— Ну… Не знаю, мы официально не объявляли, — пожал он плечами. — Но и не скрывали. Мы вообще-то и раньше дружили, в одну компанию ходили, но это было просто так, обычные друзья-приятели. Все привыкли к этому. А окончательно поняли, наверное, весной, ближе к лету. Я дома прямо говорил, что поехал с Ксенией вдвоем туда-то и туда-то.

— И это воспринималось нормально, спокойно?

Данила задумался.

— А вы знаете, да, — с легким удивлением произнес он. — Раньше отец так не восставал против наших отношений. Он даже вроде как и поддерживал, и мама тоже. А потом вдруг резко так переменился, словно что-то случилось. Хотя абсолютно ничего не случилось, да и что могло произойти? Это было еще до того, как Тамара Аркадьевна умерла.

— Вот как? А Тамара Аркадьевна как смотрела на вашу связь?

— Да мы ее практически не видели, — снова пожал он плечами. — Часто встречались у Ксении дома, а ее и не было, она поздно приходила с работы, я ее порой и не видел совсем.

— То есть она была не в курсе?

— Не знаю, — ответил он. — Я никогда об этом не задумывался, для меня-то это было само собой разумеющимся. У меня с ней разговора никогда не было, а Ксения… Ну, наверное, рассказывала, если мать спрашивала. Это у нее надо спросить.

Собственно, спрашивать об этом у Ксении было необязательно: я помнила, что она говорила мне, будто мать предупреждала ее насчет того, что с Данилой она счастлива не будет. То есть мать все-таки была в курсе связи своей дочери с сыном Гладилина. Но вот когда она об этом узнала? Теперь, в свете открывшихся мне обстоятельств, это становилось очень важным.

Надо же, с какой стороны открылись мне отношения в семьях Шуваловы — Гладилины! Об этом я думала уже в машине, когда возвращалась в город после шашлыков на даче Маргариты Федоровны. И в голову не могло прийти, что такое возможно. Но, скорее всего, здесь и кроется разгадка смерти Тамары Аркадьевны Шуваловой. А ведь я могла об этом и не узнать, если бы не поехала сегодня на дачу и не пошла к костру вместе с Владимиром Сергеевичем. Одна лишь деталь помогла мне проникнуть в тщательно скрываемую тайну: выпирающий и искривленный большой палец на ноге Гладилина-старшего. Точно такой же, как у Ксении Шуваловой! Что ни говори, а с генетикой не поспоришь.

Теперь мне становилось понятным, почему Гладилин так протестовал против отношений своего сына и… своей дочери. Только непонятно: почему он не сделал этого раньше, сразу, как только узнал о них? И почему Тамара смотрела на них сквозь пальцы? Ну, с ней-то, наверное, понятно: она была женщина занятая, деловая, пропадала на работе и не очень-то много времени уделяла дочери. Она могла до последнего и не знать, что происходит с Данилой и Ксенией. Но Владимир Сергеевич представал совершенно другим человеком, он-то должен был знать! А вмешался только после смерти Шуваловой…

Глава 9

Итак, вопрос номер один — кто был в курсе событий двадцатилетней давности, когда случилась та самая роковая близость Тамары Шуваловой и Владимира Гладилина? Разумеется, исключая их самих. У одной не спросишь, а с другим разговаривать пока что, наверное, не стоит — он превращается чуть ли не в главного подозреваемого, если моя догадка верна. Но все же эту догадку нужно было сначала проверить. Может быть, я в корне ошибаюсь и ничего этот палец не значит? Мало ли, у кого какие отклонения, незаметные на первый взгляд. Но проверить это напрямую я, естественно, не могла. Оставалось полагаться на косвенные подтверждения.

И для начала я решила обратиться к человеку, который на протяжении всего дела был для меня помощником и даже в какой-то степени генератором некоторых идей. Я позвонила Никите Владимировичу Костину. Судья пребывал в приподнятом настроении и тут же пригласил меня подъехать к нему на работу. Я это и сделала, благо было недалеко.

Причина хорошего настроения Костина заключалась в том, что дело Гаршина было передано ему, а он готовился вынести по нему самый что ни на есть жесткий приговор. Уже состоялось два заседания, на которых снова были заслушаны показания свидетелей и потерпевшего. В общем, судебная волынка продолжалась, но уже с другим акцентом. Меня это интересовало мало. К Костину у меня имелись совершенно другие вопросы.

— Никита Владимирович, вы давно знали Тамару? — сразу же перешла я к делу.

— Конечно, — тут же ответил Костин. — Я же вам говорил, что мы бог знает с каких пор работали вместе.

— А двадцать лет назад?

Костин недоуменно посмотрел на меня.

— Двадцать лет назад вы были знакомы? — повторила я вопрос.

— Нет, — ответил судья. — Двадцать лет назад — нет. А почему вы спрашиваете?

— Никита Владимирович, есть основания полагать, что дочь Тамары, Ксения, вовсе не дочь ее мужа.

Костин еще с большим недоумением смотрел на меня. Он даже нахмурился.

— То есть, вы хотите сказать, у нее другой отец? — наконец спросил он.

— Вот именно, — подтвердила я. — И я хочу уточнить, были ли вы в курсе этого…

Костин на этот раз решительно замотал головой:

— Нет, нет… Конечно, не был. Но… почему вы так решили? Никогда Тамара об этом не говорила и даже не намекала! Это наверняка какая-то ошибка.

Никита Владимирович говорил горячо и убежденно, и я подумала, что вряд ли здесь что-нибудь для себя проясню. Тем более что в те годы он не был еще знаком с Тамарой Аркадьевной.

— Наверняка это ошибка, — повторил Костин.

— Вряд ли, — ответила я.

— Но кто?! Кто настоящий отец?

— У меня есть версия, но я пока воздержусь от комментариев, — сказала я. — Надо ее проверить. Поскольку вы ничего не знаете о жизни Тамары в тот период, то мне, следовательно, нужно обратиться к другим людям. Кстати, вы не знаете, кто это мог бы быть?

Костин задумался:

— Скорее всего, Гладилины… Вернее, скорее Владимир. Он знал тогда Тамару. Он был другом ее мужа, он и может что-нибудь рассказать.

«Владимир-то, конечно, может, — подумала я, — но он-то и является кандидатом номер один на отцовство».

— Родители у Тамары уже умерли, — продолжал рассуждать Костин. — Может быть, брат? Больше просто никто на ум не приходит. И что же, Ксения в курсе?

Я отрицательно покачала головой.

— Слава богу, нет, — тихо произнесла я.

— И не надо, — добавил Костин.

На этом наш разговор и закончился. Большего я все равно не могла узнать у Никиты Владимировича и поэтому поспешила созвониться с Георгием Аркадьевичем Шуваловым.

Меня по телефону «встретил» тот же женский голос, он слегка замешкался после того, как я представилась, но все же подозвал потом к трубке Георгия Аркадьевича. А спустя еще час я уже у себя дома принимала брата Шуваловой.

— Что, вы проверили мою версию и нашли нестыковки? — хмуро начал Георгий Аркадьевич. — Я с удовольствием могу развенчать их, потому что…

— Нет, меня интересует совсем другое, — прервала его я. — Скажите, у вашей сестры Тамары были добрачные связи? Вы что-нибудь знаете об этом?

Вопрос этот застал Георгия Аркадьевича, так же как и Костина, врасплох. Видимо, Тамара имела настолько другой имидж в глазах близких людей, что они никак не могли связать в своем сознании ее образ с моим вопросом.

— Да… Вроде бы нет, — обескураженно ответил Шувалов. — Но… тут такое дело, что… В общем, всякое, конечно, может быть… А что такое?

— Есть кое-что, — уклончиво ответила я. — Так, значит, вы не в курсе?

Шувалов некоторое время помедлил, потом неуверенно произнес:

— У меня было ощущение того, что она перед свадьбой как-то нервничала… Но я не придавал этому значения. К тому же сейчас сложно вспомнить все детали — столько времени прошло.

Я понимающе кивнула.

— Может, и был кто… Только я думаю, что вряд ли там была какая-то любовь, чувства, разлуки… Нет, этого, наверное, ничего не было.

— А кто был — вы не знаете? — еще раз спросила я. — Может быть, это был Гладилин?

— Гладилин? — поднял вверх брови Шувалов. — Нет, Гладилин — нет… Он был другом Дмитрия, нет, он не мог.

— Ну а, может быть, случайно? — продолжала настаивать я.

Георгий Аркадьевич находился в явном замешательстве.

— Насколько я знаю, Володя никогда не проявлял к Тамаре таких чувств, и… А что, собственно, произошло? Почему вы ворошите прошлое, причем в таком ракурсе, прямо скажем, для меня неожиданном?

— Похоже, это неожиданно почти для всех, — вздохнула я. — Вы извините, но всего я вам говорить не могу. Мне еще нужно выяснить детали. Скажите, вы не в курсе того, где проживают родственники умершего мужа вашей сестры?

— В общем, да, — ответил Шувалов. — Я не помню квартиры, но дом знаю. Мне просто нужно посмотреть в записной книжке, дома. У Димы родители, кстати, живы. Оба… Живут они вместе с дочерью, у них большая квартира, в центре, в «свече» на проспекте.

Этот дом знали в нашем городе многие. На центральном проспекте возвышался единственный в том районе многоэтажный дом, довольно уродливый и не гармонирующий со старинной застройкой. Его построили в семидесятых годах, официально для работников обкома и облисполкома — то есть для всякого рода «блататы». А на деле многие квартиры заняли представители торговой мафии.

— Я поняла, — сказала я. — Если вам нетрудно, перезвоните мне, пожалуйста, и сообщите точный их адрес. Мне нужно с ними встретиться.

— Пожалуйста, — в голосе Шувалова по-прежнему сквозили обескураженность и недоумение. — И что же, у вас больше нет ко мне вопросов?

— Пока нет, — ответила я, мысленно отметив, что алиби брата проверять еще раз нет никакого смысла и что вопросов по его собственной причастности к гибели сестры у меня действительно к нему не осталось.

Шувалов, уходя от меня в тот день, сделал попытку еще раз уточнить, с какой стати я интересуюсь делами прошлых лет и добрачными сексуальными приключениями его сестры. И еще раз отметил, что у Тамары отсутствовал ярко выраженный интерес к мужчинам и что на сексуально озабоченную девицу она никак не тянула. Добавил еще, что сам Дмитрий жаловался в приватной беседе с Георгием, что Тамара холодна как женщина. И, когда Шувалов уже открывал дверь, чтобы уйти, его неожиданно осенило:

— Вы хотите сказать, что Ксения — дочь Володи?

— Дело тут не в этом, — ушла я от ответа, поскольку неизвестно, как, узнав правду, стал бы действовать брат убитой. Может быть, движимый меркантильными соображениями, он будет распускать всяческие слухи, и они дойдут до Ксении. Этого я допустить не могла.

— Понятно, значит, все-таки есть что-то… Дыма без огня не бывает, — решил он что-то для себя, невзирая на мои слова.

— Перезвоните мне, пожалуйста, насчет адреса родителей Дмитрия, — попросила я.

— Да-да, конечно, — отозвался Шувалов и в большой задумчивости и даже ошеломлении пошел по лестнице вниз, забыв воспользоваться лифтом.

* * *

Родители Дмитрия Мартынова, а именно эту фамилию, оказывается, носил муж Тамары, оказались довольно приятными в общении людьми. Но не это было главным. До меня только сейчас, когда Шувалов мне продиктовал адрес и фамилию, дошло, что Ксения носила девичью фамилию своей матери, а не отца. Раньше почему-то я не обращала на это внимания, хотя и было очевидно почему. Все это наверняка неспроста. И еще раз показывало, что мои подозрения насчет законного отцовства Дмитрия имеют под собой основание.

А родители действительно были приятными людьми. Этакими интеллигентами позднего социализма, состарившимися и не желавшими особо признавать новые реалии, которые вовсю буйствовали за окном их уютной, но старомодной квартиры. Здесь не было евроремонта, но присутствовал уют, характерный для жилищ состоятельных советских граждан. Альбомы картин из Третьяковки, Эрмитажа, Музея Айвазовского. Добротная югославская мебель. Полный набор совдеповских изданий классики в шкафах — Чехов, Пушкин, Толстой… Всемирная библиотека, «Жизнь замечательных людей»… И гэдээровские статуэтки — показатель, с одной стороны, былого достатка, с другой — остановившегося времени, застывшего тогда, когда все было ясно и понятно, когда время сверяли по «Маяку» и жили по указам ЦК КПСС.

— Проходите, пожалуйста, — пробасил глава семейства, породистый старик с седой шевелюрой, предлагая мне тапочки.

Я прошла в комнату, где меня встретила пожилая женщина, составлявшая достойную пару породистому старику. Аккуратненькая старушка со следами былой красоты, с правильными чертами лица, облаченная в халат.

— Здравствуйте, меня зовут Вера Анатольевна, — представилась с улыбкой она.

После ритуальных приветствий и представлений, когда хозяева усадили меня в кресло, а сами сели в такие же кресла напротив и мне был предложен чай, от которого я не отказалась, начался разговор.

— Такое событие ужасное, — начала Вера Анатольевна. — Вы ведь по этому поводу пришли?

— Да, — согласилась я.

— Но мы вряд ли сможем вам в чем-то помочь, — подал голос хозяин дома, представившийся мне как Алексей Павлович. — Мы с Тамарой нечасто общались после того, как наш сын умер.

Вера Анатольевна помрачнела и покачала головой.

— Да вот, видать, мы с отцом чем-то прогневили бога, что у нас сын так рано ушел… — произнесла она.

— Ну, мать, это все дело прошлое, — нахмурился Алексей Павлович. — Давай по делу говорить. Так что вас интересует? — Он вопросительно посмотрел на меня.

— В первую очередь отношения между Тамарой и вашим сыном, — ответила я. — И не просто хорошие или плохие, а поподробнее. Как ладили между собой, как воспитывали дочь?

Мартыновы слегка задумались. Первой начала говорить Вера Анатольевна:

— Ну, на первый взгляд может показаться, что слишком просто они жили. Незаметно, может быть. Шумных вечеринок не устраивали, сами редко куда-нибудь выбирались, только если к друзьям близким. Тамара больше на работе пропадала, Дима тоже… Мать Тамары, когда жива была, все с Ксенией возилась. Но уж как выходные, то Дима всегда с девчонкой — то в парк, то в кафе, то еще куда. А Тамара и дома какие-то бумаги вечно разбирала. Придешь к ним — она сидит, уткнулась, и голову поднять некогда. Ну, по правде сказать, особого уюта не было у них. Но ладили между собой они хорошо — ничего не могу сказать. Скандалов не было у них.

— А как они познакомились?

— Да где-то… — Вера Анатольевна развела руками. — В компании какой-то студенческой. Дима-то в университете учился, а Тамара — в юридическом. Ну вот, а потом он, значит, ухаживать за ней начал. Мы сразу заметили, потому что он больше следить за собой стал — по полчаса причесывался, брился. — Мать улыбнулась, видимо, восстановив в своей памяти эту картинку.

— На работу даже устроился, потому что стипендии не хватало, — поддакнул отец.

— То есть они долго встречались?

— Да с год, наверное, может быть… Но не могу сказать, что встречались, тут другое слово, — задумчиво проговорила Вера Анатольевна. — Это ухаживал он за ней долго. А отношений-то… можно сказать, что и не было. Да и не принято это было тогда, чтобы до свадьбы встречаться.

— Когда вы познакомились с Тамарой? — спросила я.

— Да когда он привел ее и сказал: вот, мол, папа-мама, женюсь я, — ответил Алексей Павлович. — Перед фактом, можно сказать, поставил. Считай, перед свадьбой самой мы ее и увидели. А потом выяснилось, что она уже и беременна… Ну, в общем, все тут стало и понятно.

— Так что свадьбу сыграли, девчонка у них родилась, и стали они жить. У Димы уже квартира-то была кооперативная, Леша еще от своего треста давно вступил, вот и выстроилась как раз. А мы уж здесь остались, у нас еще и дочь младшая. С тех пор здесь так и живем.

«Понятно, моя версия, можно сказать, находит косвенное подтверждение, — мысленно констатировала я. — Вышла замуж уже беременной, чтобы, что называется, прикрыть грех».

Дальше выглядел логичным вопрос о Гладилине. Но спрашивать в лоб нельзя. Родители явно ни о чем не знают. Но спросить все равно нужно, хотя бы мнение о самом Гладилине — ведь он же был другом их сына.

— Скажите, а Владимир Сергеевич Гладилин — он был давним другом Дмитрия?

— Они в университете познакомились, на одном факультете учились, — ответила Вера Анатольевна. — Помню, он несколько раз приходил вместе с Димой. Положительный парень. Молодец. Даже когда Димы не стало, все равно продолжал дружить с Тамарой. Да и Ксения… По-моему, с его сыном сейчас встречается.

— Вы сами с Ксенией поддерживаете связь?

Вера Анатольевна и Алексей Павлович смущенно замолчали.

— Молодежь не очень-то интересуют старики, — наконец после паузы заговорил Мартынов-старший. — Это когда маленькие — тогда бабушки-дедушки нужны, а выросли — и забыли. Обычное дело. С днем рождения звонит, поздравляет, а так, чтобы прийти, посидеть, поговорить, — все времени нет.

— Скажите, Ксения любила отца?

— Да, — убежденно ответила Вера Анатольевна. — Как же не любить — родной отец, все время вместе с ними жил, да и больше, чем Тамара, уделял ей внимания.

— Давайте вернемся к свадьбе, — предложила я. — Ваш сын предложил выйти Тамаре замуж, и она согласилась — так было дело?

Алексей Павлович откашлялся и осторожно заметил:

— Вообще-то он, по-моему, раза два или три предлагал. Но Тамара, наверное, гордость соблюдала или что еще — этого мы уж не знаем… В общем, на третий раз согласилась. Скорее всего, потому, что уже Ксению в себе носила.

«Совершенно верно, — снова мысленно ответила я словам моих собеседников. — Именно поэтому, скорее всего, и согласилась. Зная, от кого на самом деле она беременна».

— Спасибо вам большое, — поблагодарила я пожилых супругов и поднялась со стула.

— Но подождите, а к чему вам все эти подробности? — поинтересовалась Вера Анатольевна.

— Следствие ведется по широкому фронту, для меня все важно, — уклонилась я от прямого ответа. — Сейчас пока не могу сказать, может быть, и ничего особенного, а может быть, и окажется важной какая-нибудь деталь.

Алексей Павлович понимающе кивнул и, выдерживая благородную осанку, пошел меня провожать. Откровенно говоря, я вздохнула с облегчением, когда покинула квартиру Мартыновых. Потому что мне стало как-то неудобно перед этими, в общем, симпатичными людьми. В случае, если моя версия верна, а я практически в этом не сомневалась, и если бы я открыла им ее, им наверняка бы было так же больно, как и тогда, когда они потеряли сына…

* * *

Проанализировав все услышанное, я пришла к выводу, что теперь на повестке дня у меня встреча с Владимиром Сергеевичем Гладилиным. Он становился центральной фигурой в истории, которую нарисовали мое воображение и сообразительность. В том, что он отец Ксении, я уже не сомневалась, и теперь мне нужно было услышать подробности этой истории от него лично. И если он до сих пор это скрывает, то… То он заинтересован, чтобы об этом никто не знал. А Тамара Аркадьевна Шувалова, разумеется, знала. А из этого следует…

Я надела светло-бирюзовый костюм из тончайшего шелка, великолепно подходящий для теплой летней погоды, собрала волосы в хвост и осталась собой довольна. Звонить предварительно Гладилиным и сообщать о своем визите я не стала, мне нужно было, что называется, оглоушить Владимира Сергеевича своим открытием, чтобы оно застигло его врасплох и заставило рассказать все. Конечно, лучше бы он был дома один, но тут у меня не было никаких гарантий.

Владимир Сергеевич оказался не один, кроме него, в доме находился еще Данила. Людмила Васильевна, как выяснилось, задерживалась с работы, поскольку собиралась навестить какую-то свою подругу, а Маргарита Федоровна пребывала на своей любимой даче. Свое удивление моим визитом Гладилин выразил лишь легким поднятием бровей, после чего сразу же предложил пройти в комнату, но я остановила его:

— Владимир Сергеевич, давайте лучше пройдем на кухню. Разговор предстоит не из легких и весьма… конфиденциальный.

На сей раз брови главы семейства взлетели еще выше, однако больше он ничем не показал своего замешательства и, пожав плечами, провел меня на кухню.

— Кофе хотите? — предложил он.

— По знаменитому рецепту вашей мамы? — спросила я.

Гладилин улыбнулся:

— К сожалению, нет, всего лишь растворимый, но вполне приличный. Мама не пьет его принципиально, заявляя, что кофе, который не сварен, — это не кофе. Может быть, она в чем-то и права, но нас всех, увы, испортило неуклонное развитие цивилизации, и положить ложку порошка и залить ее водой кажется куда предпочтительнее трудного процесса перемалывания бобов, а затем еще и варки порошка.

Я улыбнулась ему в ответ и согласилась на растворимый, отметив, что фирма-изготовитель и впрямь относится к разряду вполне достойных и уважаемых компаний.

— Так что у вас за разговор? — сделав несколько глотков, спросил Гладилин.

Я отставила свою чашку и внимательно посмотрела ему в лицо. Он не отвел взгляда, но тем не менее едва заметное смущение и беспокойство промелькнули в нем.

— Владимир Сергеевич, я не стану ходить вокруг да около, — проговорила я. — Одним словом, мне известна ваша тайна. Ксения ведь ваша дочь.

Я сказала это ни вопросительно, ни утвердительно, словно констатировала всем давно известный и не вызывающий сомнений факт. Гладилин чуть вздрогнул и, резко отодвинув чашку, взял сигарету и закурил. Он молчал некоторое время, нахмурив лоб и часто выпуская дым, потом с силой загасил окурок в пепельнице и сказал:

— Я не знаю, как вам удалось докопаться до этого — для меня самого это стало открытием совсем недавно, — но я считаю, что копаете вы не то, что нужно. Зачем вам это?

— Я расследую смерть Тамары Аркадьевны по просьбе Ксении, — напомнила я.

— А при чем тут то, чья она дочь?

— Вполне может статься, что при чем-то да есть, — уверенно заявила я. — То, что об этом не говорят открыто, означает, что хотят скрыть. А там, где есть тайны, возможны любые преступления. Чтобы остаться хранителем своего секрета, люди порой идут на многое.

Я проговорила все это довольно тихо, но очень четко, не отрывая при этом взгляда от лица Гладилина. Оно было мрачным, но не испуганным и не растерянным.

— Хранителем этого секрета был отнюдь не я, а Тамара, — возразил он мне, бесцельно стуча окурком по донышку пепельницы. На лице его при этом отражались следы каких-то воспоминаний.

— Да, и я думаю, что по этой причине ее и могли убить, — сказала я. — Причем я вовсе не уверяю, что это сделали именно вы. Я пришла к вам разобраться в этой истории, узнать ее подробности и уже на основании этого попытаться сделать заключение, кто убил Тамару Аркадьевну.

— Неужели вы в самом деле считаете, что на основании подробностей этой… этого… безобразного ее поступка можно сделать вывод, кто ее убил?

— Думаю, да, — уверенно ответила я. — Я уже отработала все возможные версии, и они оказались ложными. То, что убийство Тамары Аркадьевны связано с ее профессией, не подтвердилось. Возможная тяжба из-за наследованной ею квартиры — тоже. Тогда я стала думать, что это что-то личное. И пока из всего личного выяснился только тщательно скрываемый факт, что Ксения — ваша дочь.

— И вы считаете, что я убил Тамару, чтобы никто уже об этом не узнал, да?! Чтобы мой сын продолжал спокойно встречаться с этой девушкой, не зная, что они на самом деле брат и сестра?! Вы это хотите сказать? — вышел из себя Гладилин.

Однако он тут же вспомнил о присутствии в доме Данилы, который, к счастью, находился в своей комнате за закрытой дверью, из-за которой доносились звуки музыки. Владимир Сергеевич плотнее закрыл дверь в кухню и понизил голос.

— Если бы мой сын и эта девушка не начали встречаться, боюсь, я бы до сих пор не знал правды, — добавил он.

— Я вот что заметила, — сказала я. — Данилу вы именуете своим сыном, а Ксению, вашу дочь, упорно продолжаете называть «этой девушкой». Это что, протест?

Гладилин замолчал, растирая лоб ладонью. Ему явно стало жарко, он расстегнул воротник рубашки и распахнул окно. Потом, подумав, все же прикрыл его и сел на свое место.

— Ах, Татьяна, — наконец со вздохом проговорил он. — Мне сложно вам объяснить свои чувства. Мне самому сложно их понять. Представьте себе, неожиданно узнать, что ты являешься отцом девушки, которую знаешь двадцать лет как дочь своего товарища и, в общем-то, не особенно ей симпатизируешь. Что при этом ты считаешь ее мать хорошим другом, более того — другом семьи, но… Но и не больше. А самое главное — ты знаешь, что эта девушка встречается с твоим родным сыном, что она спит с ним и, может быть, собирается за него замуж! Поверьте, от этого можно сойти с ума. И все это свалилось на меня как снег на голову! Ведь я даже не подозревал о том, что у меня может быть ребенок где-то на стороне. Я привык знать, что у меня своя семья, единственный сын — и вдруг такое! Есть от чего перевернуться сознанию!

Гладилин покачал головой и продолжал:

— Умом я понимаю, что она моя дочь. И при этом… Не хочу этого принимать! Как бы это чудовищно ни прозвучало. Не хочу принимать этого, не хочу смириться, хотя и знаю, что это уже свершившийся факт, который не поправить. И главное, я изначально этого не хотел! Вернее… Я даже не мог этого сказать тогда, двадцать лет назад, потому что ничего не знал, даже не догадывался!

— Вы не думали, что ваша девушка может от вас забеременеть? — вставила я.

— Тамара не была моей девушкой, — устало поправил он меня, и я отметила, что и никто из родных Шуваловой, с кем я беседовала, не называл Гладилина ни ее женихом, ни близким приятелем.

— Как же это могло случиться?

Владимир Сергеевич вылил недопитый кофе, насыпал в чашку новую порцию порошка и вопросительно посмотрел на меня. Я кивнула. Он разлил кофе по чашкам и, помешивая ложечкой сахар, сказал:

— Это и было-то всего один раз, после какой-то вечеринки, я даже не помню какой. Тамара тоже там присутствовала, у нас была как бы одна компания. В то время я еще не был близко знаком с Людмилой, а о Томе знал, что у нее никого нет. Впрочем, я над этим не задумывался, поскольку не воспринимал ее как девушку, с которой могу завести какие-то отношения. Все произошло случайно. Мы все выпили, к ночи начали расходиться, и я пошел провожать Тамару, просто так, по-дружески. Когда мы подходили к ее дому, она вдруг сказала, что у нее никого нет дома, поскольку мать с отцом уехали в деревню. Я был в ударе и предложил зайти к ней. Тогда у меня еще и в мыслях ничего такого не было. Понимаете, времена и нравы были все-таки несколько иными, но главное заключалось даже не в этом, а в моем отношении к ней. Повторяю, она не вызывала у меня эротического чувства. Одним словом, мы поднялись в квартиру, сидели, пили кофе, слушали музыку, я чувствовал себя очень расслабленно, и мне совсем уже не хотелось идти домой. А Тамара и не выгоняла. Потом она сказала, что пора ложиться спать, и подошла ко мне — я сидел в кресле, — чтобы подать руку. Я поднялся и тут же обнял ее. Это получилось вроде бы случайно, но в то же время как-то очень естественно. Одним словом, спать мы легли вместе, а наутро… Наутро я чувствовал себя очень смущенным. Хотел поговорить с ней, но подумал, что это будет выглядеть как-то по-дурацки. Просто собрался и ушел. Потом уже, поразмышляв наедине с собой, я решил относиться к произошедшему так, словно ничего не было. Сам решил, что этот эпизод никак не повлияет на наши отношения, мы по-прежнему будем добрыми приятелями. Самое главное, что после этой ночи и мое отношение к ней не изменилось. Я не воспылал к ней любовью, но и не чувствовал никакого негатива. И сохранил прежний стиль общения. Она, видимо, поняла это и, как мне казалось, одобрила. В смысле, не стала возражать. Ни разу с тех пор между нами не возникло разговора о том эпизоде.

Владимир Николаевич закурил следующую сигарету и в задумчивости отхлебнул кофе. Взгляд его показывал, что он весь находится во власти воспоминаний.

— Ну вот, — продолжал он со вздохом. — А вскоре я узнал, что она выходит замуж за Диму, и вообще обрадовался. Сам я к тому времени ближе познакомился с Людмилой, мы уже стали встречаться, вместе были на свадьбе Тамары и Димы, а вскоре и сами поженились. Затем у Тамары родилась Ксения, и никому — никому! — не пришло в голову, что это может быть не дочь Дмитрия. Мне первому не пришло.

— То есть Тамара вам не говорила о том, что беременна?

— Ну конечно, нет! — воскликнул Владимир Сергеевич. — Она промолчала, списала беременность на Диму, вот и все. Ей и не нужно было от нее избавляться, потому что как раз в это время Дима в очередной раз — я узнал об этом позже — предложил ей пожениться. И она сразу согласилась, хотя до этого между ними ничего не было.

— А вы уверены, что она «списала» эту беременность на своего мужа? Я говорю в том смысле, что, может быть, он был в курсе, от кого на самом деле ребенок? — предположила я.

— Нет! — уверенно махнул рукой Гладилин и помотал головой. — Ни в коем случае! Да вы бы видели, как он относился к дочери! Он вообще был из породы тех отцов, которые своих детей, что называется, в зубах таскают. Кстати, он хотел именно девочку и, когда родилась Ксения, был просто шальной от радости. Он любил повторять, как она на него похожа, всегда подчеркивал, что у Ксении глаза его матери, хотя я этого не находил… Не находил, но и не догадывался об истине! Мне не приходило в голову выискивать в ней сходство с самим собой.

«Похоже, так оно и есть, и бедный покойный муж Шуваловой действительно не догадывался о правде, — подумала я. — Хотя, может быть, для него это было и к лучшему? Неизвестно, как пережил бы он такой удар, узнав, что его любимое чадо, в котором он души не чает, на самом деле не его».

— Владимир Сергеевич, — обратилась я к Гладилину, который теперь, возбужденный и взволнованный рассказанной мне историей, сидел, погрузившись в мрачное молчание. — Я, как мне думается, понимаю ваши чувства и очень благодарна за откровенность. Но все-таки меня интересуют подробности не только двадцатилетней давности, но и те, что произошли незадолго до смерти Тамары Аркадьевны. Вы ведь незадолго до ее смерти узнали о том, что Ксения ваша дочь?

Гладилин молча кивнул.

— Когда это случилось? — не отставала я. — И при каких обстоятельствах?

Владимир Сергеевич продолжал молчать, нахмурив лоб и сосредоточенно думая о чем-то. Тут дверь в кухню отворилась, и на пороге появился Данила, облаченный в желтую спортивную майку и джинсы.

— Пап, я ухожу, — бросил он и рассеянно поздоровался со мной.

Отец кивнул, затем встрепенулся:

— Куда?

— К Пашке, он вчера с моря вернулся, ну и… Посидеть, встречу отметить, его послушать.

— Как у тебя с Ксенией? — вдруг резко спросил Гладилин.

Данила кинул на него полный изумления взгляд, скосился на меня и пожал плечами:

— Никак.

— Вот чтобы и было никак! — отрезал отец, повысив голос.

Изумление на лице сына возросло, он не нашелся что сказать.

— Данила, — опомнившись, сказал вдруг Гладилин-старший, поднимаясь со стула. — Я иногда бываю резок, ты уж извини, пожалуйста. Это все нервы, и зол я не на тебя. Я просто хочу с тобой поговорить… Не сейчас, не сейчас, потом, — замахал он руками, видя, что сын собирается что-то возразить. — Сейчас ты иди, куда тебе нужно. Но потом давай поговорим… спокойно.

— Хорошо, — снова пожал плечами Данила. — Завтра?

— Да, вот завтра будет хорошо, — кивнул Владимир Сергеевич, и Данила поспешно покинул кухню, кивнув мне на прощание.

После его ухода я внимательно посмотрела на Гладилина и серьезно спросила:

— Вы что, собираетесь ему рассказать обо всем?

— Не знаю, — снова растирая покрасневший лоб, тихо ответил он. — Я был против этого, я… Я просто не знаю, что делать. У меня такое ощущение, что Тамара ушла навсегда и передала все это мне, предоставив самому разбираться и расхлебывать ее поступки. Так оно, в сущности, и есть, только ушла она не по своей воле.

— Я просила вас рассказать о вашем с ней главном разговоре, — напомнила я. — Тем более сейчас, когда сын ушел, вы можете говорить спокойно, не беспокоясь, что кто-то услышит.

— Да, — согласился Гладилин. — Да-да. Это случилось два месяца тому назад…

Глава 10

Это случилось в самом начале июня, перед выходными днями. Владимир Сергеевич собирался вместе с женой и сыном на дачу, а мать его уже давно находилась там, активно занимаясь садово-огородными делами. Сегодня она должна была возвратиться домой, чтобы искупаться, поэтому на дачу и были вызваны сын с семьей. В разгар сборов раздался телефонный звонок, и он узнал голос Тамары Шуваловой.

— Володя, привет. — Голос звучал, как ему показалось, не совсем обычно, сквозили в нем какие-то озабоченные интонации.

— У тебя время есть? — продолжала Тамара.

— Да в общем, наверное, нет, — ответил Гладилин. — На дачу едем.

— Я тебя надолго не задержу, — торопливо проговорила Тамара. — Мне нужно с тобой срочно поговорить, а потом отправляйся на дачу. А твои пусть едут, мне нужно наедине.

— Что-то случилось? — удивленно спросил Владимир Сергеевич.

С просьбой о конфиденциальности старая знакомая обращалась к нему впервые.

— Я при встрече все расскажу. Задержись, пожалуйста, на часок, очень тебя прошу, это крайне важно!

Он проводил уже ожидавших его жену и сына, объяснив, что подъедет чуть позже, после чего стал ждать Тамару. Она явилась минут через пятнадцать, одетая и накрашенная весьма небрежно, и показалась ему взволнованной.

— Проходи. — Он провел ее в кухню. — Ну что такое, что у тебя за спешка? Кофе будешь? Или квасу?

День был жарким, и Тамара попросила домашнего квасу, приготовленного по рецепту Маргариты Федоровны. Она залпом осушила стакан и села, подперев подбородок руками. Взгляд ее был тревожным. Владимир Сергеевич, по-прежнему не понимая причины, терпеливо ждал. Наконец Тамара вздохнула и, резко вскинув голову, спросила:

— Ты знаешь про Ксению и Данилу?

— Что такое? — нахмурился он.

— Знаешь, что они встречаются и… даже спят вместе?

— Ну… Примерно догадываюсь, — усмехнулся он. — А что случилось?

Он ожидал известия о беременности Ксении и, в сущности, внутренне был к нему готов. Такое сейчас случается сплошь и рядом, так что удивляться особенно не приходится. Другое дело, что рановато, конечно, да и девчонка не самая подходящая, но что ж сделаешь? Если сыну это нужно, то и они с женой возражать не станут. Тамара, видимо, просто волнуется за дочь и хочет сначала поговорить с ним на эту тему, выяснить его позицию.

Тамара молчала, и он спросил сам:

— Она что, беременна?

— Слава богу, нет, — выдохнула та и снова замолчала.

— Значит, ничего не случилось? — уточнил он. — Ты что, наперед беспокоишься?

— Да, беспокоюсь! — воскликнула та, вскакивая со стула. — Беспокоюсь, потому что эти отношения нужно прекращать. Если бы я знала о них раньше, то давно приняла бы меры.

Владимир Сергеевич в недоумении смотрел на свою приятельницу.

— Послушай, я не очень понимаю причины твоего беспокойства, — начал он. — Тебе не нравится мой сын? Ты считаешь его неподходящим для своей дочери? Может быть, они и в самом деле друг другу не подходят, но еще неизвестно, как у них все повернется. Может, повстречаются годик и разбегутся — обычное дело в наше время. А как ты им запретишь?

— Дело не в этом, — перебила его Тамара, поднимая руки. — Сын твой мне нравится, и меня устроил бы такой зять, хотя о свадьбе пока разговор не идет, слава богу.

— Так в чем же дело? — не понял Владимир Сергеевич.

— Ты просто не знаешь ничего! Вот ты послушай меня…

— Да я охотно послушаю, но ты же сама ничего не объясняешь, — заметил он. — Если ты была против их отношений, то нужно было думать раньше. Они встречаются, по-моему, с зимы.

— С зимы! — неожиданно ахнула Тамара. — И вы с Людой молчали?

— А почему мы должны говорить? Мы думали, что ты в курсе, — недоумевал Гладилин.

— Я была не в курсе, — жестко, с напором в голосе произнесла Тамара. — Понимаешь, не в курсе. Я же все время на работе, некогда все, постоянно некогда!

Тамара откровенно нервничала, теребила рукой блузку, сокрушалась, хваталась за голову и делала страдальческое лицо. И все это было совершенно непонятно Владимиру Сергеевичу, который не видел ничего страшного в том, что происходит между его сыном и ее дочерью.

— Ну, в общем, вы хороши, — не нашла ничего лучшего, чем выступить с обвинениями, Тамара.

Гладилин нахмурился. Поведение Тамары начало его раздражать.

— Так, хватит на меня бочку катить! — повысил он голос. — Может быть, ты все же объяснишь, в чем дело? А то наезжать мы все горазды, а объяснить — ума не хватает.

— Я не объясняю, потому что волнуюсь! — огрызнулась Шувалова. — Потому что ситуация слишком… нетипичная. И все это настолько кошмарно, что я даже боюсь говорить.

— Да что там такое? — не выдержав, закричал Гладилин. — Если уж такое кошмарное, то давай говори, что время-то тянуть?

Тамара глубоко вздохнула и взяла сигарету.

— Ты, конечно, будешь ошарашен, — говорила она, прикуривая. — И есть от чего. Но сейчас — я прошу тебя! — думай не об этом, а о наших детях. Одним словом… Ты помнишь, что произошло между нами незадолго до моей свадьбы?

Она пытливо заглянула ему в глаза.

— Ну? — снова нахмурился Владимир Сергеевич.

Он понял, о чем она говорит, вспомнил об этом эпизоде, хотя давно забыл, практически вообще никогда не вспоминал и не понимал сейчас, зачем нужно вдруг ворошить старое.

— Ну так вот, — кивнула Тамара. — Потом я вышла замуж за Диму, потом родилась Ксения…

— Ну и… что? — все еще не понимая, только совсем смутно догадываясь о чем-то неприятном для себя, спросил он.

— Ты еще не понял? — тихо спросила Тамара. — Она же твоя дочь!

Это прозвучало настолько неожиданно, настолько нереально и даже абсурдно, что Владимир Сергеевич даже не вник полностью в смысл.

— Кто дочь? — глупо переспросил он. — Чья дочь?

— Ксения! Твоя дочь!

Он стоял и чувствовал, словно в голове у него переваливается какая-то вязкая каша, в которую вдруг превратился мозг, не в силах осознать смысла услышанного.

— Ты… что говоришь? — наконец вымолвил он.

— Вот то! Я была уже беременна от тебя, когда выходила замуж за Дмитрия! После той ночи…

Теперь он уже все понял, переварил и понимал, что это правда, но всеми силами своего сознания гнал эту мысль. Это было слишком… неправильно, чтобы быть правдой!

— Как же так получилось, что ты вышла за Дмитрия? — спросил он, сам не понимая, что спрашивает.

— А за кого? — усмехнулась она. — За тебя? Между нами никогда и разговора такого не возникало, и я знала, что ты меня не любишь.

— Но и ты меня не любила, — возразил он.

— Да, — кивнула она, подумав. — Да. Не знаю, любила ли кого-нибудь вообще, но не стану скрывать, ты мне всегда нравился больше, чем Дмитрий. Может быть, поэтому я так легко тогда пошла с тобой… Ну вот, а замуж все равно выходить было надо. Я и согласилась на предложение Дмитрия, потому что нужно было выходить. Мне было уже двадцать два, годы идут, семья так и так нужна. А тут как раз человек подвернулся хороший, да еще я узнала о том, что беременна… Я уж хотела было поговорить с тобой, сделать аборт, а тут Дима со своим предложением, и я поняла, что этого ничего не нужно.

— Отлично! — стукнув ладонью по столу, саркастически воскликнул Гладилин, который уже пришел в себя после первоначального шока и все осознал. — Отлично! Ничего не нужно! И меня ставить в известность не нужно! Нужно делать все самой, решать самой, выбирать самой, чтобы через двадцать лет ударить меня обухом по голове! Отлично!

— Подожди, я не об этом хотела сказать! — начала было Тамара, но он перебил ее:

— А о чем еще тут говорить?

— Как о чем? О наших детях!

— О наших! Ты уже говоришь так, словно они у нас общие! — произнеся это, он вдруг осекся, вспомнив, что, в сущности, так оно и есть и один ребенок у них действительно общий. Но все равно никак он не мог заставить себя привыкнуть к этой мысли.

— Володя, но ведь нужно что-то делать! Ты знаешь, что они встречаются, а они же брат и сестра, понимаешь? Ты понимаешь, что это значит?

Гладилин же понимал только одно: что его подло обманули, а теперь поставили перед фактом этого обмана.

— Ты говоришь так, словно это я во всем виноват! — круто повернулся он к Тамаре. — Словно это я, а не ты, совершил двадцать лет назад этот глупый и отвратительный поступок, а теперь не хочу за него расплачиваться! Словно я когда-то отказался от собственного ребенка, а теперь должен расхлебывать последствия! Ты так это преподносишь! Как претензию!

— Да нет же, я только хочу избежать проблем…

— Их и не было бы, этих проблем, если бы не ты! — в голос закричал он, глядя чуть ли не с ненавистью на сидящую перед ним женщину, с которой раньше никогда не говорил в таком тоне. — Как ты могла до такого додуматься? Ты всегда была скрытной, себе на уме эгоисткой! Все делаешь так, как удобно и выгодно тебе! Тогда было выгодно промолчать — промолчала, теперь выгодно вынести на свет божий — выносишь! И дочь у тебя такая же, вся в тебя! Молодая стяжательница!

— Это и твоя дочь, — тихо заметила она.

Это совсем вывело из себя Гладилина.

— А ты меня спрашивала, хочу ли я этого? — заорал он. — Нужна ли мне эта дочь? В свое время почему ты об этом не спросила, не сказала? Ты что, не знаешь, что у меня давным-давно своя семья? Ладно бы еще у нас были хоть какие-то отношения в прошлом, а то ведь ничего, совсем ничего!

— Давай не будем копаться в прошлом, Володя, — примиряюще подняла руки Шувалова. — Наоборот, нужно думать о будущем. О будущем наших детей, чтобы они не страдали из-за наших ошибок.

— Я не совершал никаких ошибок, — категорически заявил он.

— Ну хорошо, ты не совершал — я совершила, — признала Тамара Аркадьевна. — Но сейчас-то, сейчас нужно думать о них, о детях! Что толку перемывать, кто там виноват? Володя, я тебя очень прошу откинуть сейчас все обиды, все эмоции и полностью обратиться мыслями к детям. Им нужно помочь.

— Каким образом? — Он с вызовом посмотрел на нее.

— Их нужно разлучать, причем немедленно! Ты представляешь, что будет, если их отношения зайдут слишком далеко? А если Ксения забеременеет?

Владимир Сергеевич резко заходил по кухне взад-вперед. Потом подошел к окну и распахнул его, с жадностью вдыхая воздух. Лицо у него пылало от возмущения и свалившейся как снег на голову проблемы.

— Этого, конечно, совсем не нужно, — согласился он. — Но как ты себе представляешь их разлучать?

— Я думаю, что, может быть, придется даже обо всем рассказать, — проговорила Тамара Аркадьевна.

— Вот как? — надвинулся на нее Гладилин. — Ничего умнее ты не могла придумать! А что будет с ними после этого? Во-первых, мне не нужны скандалы дома. А Люда, как ты понимаешь, не с восторгом воспримет эту новость. Еще станет упрекать бог знает в чем! В том, о чем я даже не подозревал!

— Я поговорю с ней, все объясню, скажу, что ты не виноват, — попыталась урезонить его Тамара, но он остановил ее решительным движением руки.

— Нет уж, спасибо! Не нужно твоих объяснений, они двадцать лет назад меня бы устроили куда больше! А теперь уж не лезь! И не в одной Людмиле дело! А что будет происходить в сознании моего сына, когда он узнает, что спал со своей сестрой?!

— А мне, думаешь, наплевать на дочь? — спросила в свою очередь Тамара. — О сыне ты думаешь, а о ней? Ведь она твоя дочь! — снова напомнила женщина.

— Да мне… — горячо начал Гладилин, хотел сказать «наплевать», но все же не произнес этого, замолчал и, махнув рукой, схватился за голову и сел. — Черт знает что, черт знает что, — повторял он, раскачиваясь на стуле. — Вот еще мерзость-то!

— Володя, — тихо позвала его Тамара. — Но что ты предлагаешь? Ведь нельзя все так оставлять, ты сам понимаешь!

Гладилин молчал, хотя и понимал, что здесь Тамара права. Ничего не поделаешь, придется принимать какие-то меры… Закрывать глаза на отношения Данилы и Ксении нельзя. Но какие меры? Как их разлучить?

Он взял сигарету и закурил. Молчал долго, размышляя. Тамара тоже молчала, не решаясь заговаривать, видимо, чтобы не вызвать новую вспышку гнева. Наконец Владимир разлепил губы.

— В общем, так, — устало проговорил он. — Никаких откровенных разговоров с ними, никаких рассказов о… правде. Я против ударов по неокрепшей юношеской психике. Просто решительно протестовать против их отношений, принимать самые жесткие меры.

— Какие? — тут же спросила Тамара.

— Во-первых, поговорить с ними самими, — начал он, снова поднимаясь со стула и принимаясь ходить по кухне. — Ты со своей дочерью, я со своим сыном. Сказать, что мы против их отношений, потому что они друг другу не подходят. Я скажу, что мне категорически не нравится Ксения, ты то же самое можешь сказать ей о моем сыне. Сказать, чтобы больше внимания уделяли учебе… Хорошо бы отправить куда-нибудь их поврозь… Да, вот что: я достану ему путевку куда-нибудь, на Черное море, что ли, — самое простое. Пускай побудет там, развлечется, отвыкнет. Ты свою тоже куда-нибудь отправь, постарайся, благо у них сейчас каникулы в институте. Вот за лето и нужно все решить.

— Мне кажется, это все не подействует, — покачала головой Тамара. — Слова насчет того, что нам нравится или не нравится, они пропустят мимо ушей, а что касается разлуки, то… Мне кажется, они только сильнее начнут скучать друг по другу. Могут вообще отказаться ехать поврозь! Ксения может взять путевку туда же, куда и Данила, — это не проблема. Нет, это все не то.

— А что — то? — со злостью спросил он.

— Нужно как можно скорее все решить! Для этого нужно им все рассказать, всю правду. Они взрослые, поймут.

— Ну уж этого ты точно не дождешься, — категорически заявил Гладилин. — Я не хочу калечить душу своего сына.

— А я не хочу — здоровье своей дочери! Она может забеременеть в любой момент! И что потом? Прерывать первую беременность, в двадцать лет? А ее придется прервать в любом случае.

— Да подожди ты раньше времени со своей беременностью, ее же нет еще! Что ты заранее беспокоишься? Раньше ты не думала о последствиях, — снова уколол он ее.

— Теперь приходится думать, — с горечью произнесла Тамара.

— Одним словом, ты ничего не скажешь, — попробовал подвести он итог, но Тамара на этом не успокоилась.

— Я этого так не оставлю, не смогу, — сказала она. — Нужно все обрубить резко!

— А я считаю, что лучше быстро, но не резко, — возразил он. — Резко — это только если пойти на то, что предлагаешь ты, а я против. Если уж ты не советовалась со мной двадцать лет назад, будь добра, принимай сейчас в расчет мое мнение.

Тамара вздохнула и потянулась за сигаретой.

— Дай еще квасу, во рту пересохло, — не глядя на Владимира, попросила она.

Он молча налил ей квасу, затем наполнил стакан и себе.

— А как же ты жила все это время? — не удержавшись, снова начал спрашивать он. — Жила с мужем, обманывала и его, смотрела, как он воспитывает не своего ребенка? Или он знал обо всем? Не могу в это поверить, я же помню ситуацию в вашей семье.

— Нет, он ничего не знал, — покачала головой Тамара. — А как я жила… Я старалась не думать об этом. Убедила себя, что это его дочь, запретила думать о другом. Говорила: какая разница, кто биологический отец? Воспитывает же ее он, и любит ее он, а тебе она безразлична…

Гладилин аж руками всплеснул.

— Так вот, — продолжала Тамара Аркадьевна, — убедила и убедила, так и жила.

— И совесть никогда не мучила? — спросил Владимир Сергеевич.

Шувалова вздохнула и посмотрела мимо него.

— Это мое дело, личное, — ответила она. — Если что и тревожило меня по ночам, то об этом только я знаю. И ты меня об этом больше не спрашивай, тебе это и не нужно знать.

— Конечно, — согласно кивнул он. — Мне нужно знать только тогда, когда у тебя проблемы возникнут. А если бы Дмитрий был жив по сей день? Как бы ты ему все объясняла? Как бы он воспринял, что Ксения не его дочь, а? Не знаешь? А я тебе скажу! Он тебя или убил бы, или…

— Не надо! — резко остановила она его, меряя холодным взглядом. — Что говорить о том, чего нет! Дмитрий… Это на моей совести.

— А Ксения, значит, теперь на моей совести! — снова завелся он, вскакивая с места. — Ты огород нагородила, а теперь спокойно все на меня вешаешь — дескать, вот, дорогой, твоя дочь, ты и разбирайся с ней, а меня уж, слабую женщину, оставь в покое!

— Я о покое забыла совсем, — проговорила Тамара. — Спать не могу с тех пор, как узнала, что они вместе.

— Короче, пускай едут отдыхать, — заключил Гладилин. — В разные места. За это время еще что-нибудь придумаем. Ничего, расстанутся.

— Да не придумаешь ты ничего! — устало махнула рукой Тамара Аркадьевна. — Правду надо рассказать.

— Хватит! — громыхнул он кулаком по столу. — Слышать об этом не хочу! И не вздумай сказать сама, иначе… Иначе я за себя не ручаюсь!

Шувалова, выждав пару секунд, поднялась и пошла к двери.

— Я еще раз прошу тебя. Обдумай все хорошенько. Спокойно, без страстей, без горячки. Я даже не прошу у тебя прощения, я его, наверное, не заслужила, я прошу только об одном: избавь наших детей от трагедии. Реши, как лучше поступить.

— Безусловно, я подумаю, — хмуро ответил он. — Теперь только об этом и буду думать.

— Ну и хорошо, — кивнула она. — Я не стану раздражать своими визитами, я позвоню.

— Давай, — ответил он, закрывая дверь.

Оставшись один, он прошел на кухню, достал из холодильника бутылку водки и налил себе в стакан. Пару секунд смотрел на него, потом залпом выпил, ощущая, что никакого расслабления и даже легкого опьянения это не принесло. Он уже забыл о том, что ему нужно ехать на дачу, думая только о том, что там находится его сын, которому в ближайшее время грозит очень неприятная вещь. Обхватив голову руками, он сидел один в тишине и раздумье до тех пор, пока не послышался звук отпираемой двери, а затем веселый голос матери, возвестивший, что она приехала мыться.

Тамара позвонила уже через три дня. Он сухо повторил ей все то, что уже сказал при встрече: никакой правды детям не говорить, разлучать их постепенно, но неуклонно, поменьше оставлять наедине. Тамара осталась явно недовольна и перезвонила через пару дней. В конце концов Гладилин перестал подходить к телефону. В итоге Тамара позвонила ему на работу и почти пригрозила, что расскажет все дочери, если Владимир Сергеевич не примет радикальных мер. После этого он понял, что ненавидит ее.

* * *

Гладилин затушил бог знает какой по счету окурок в пепельнице и сидел теперь, не глядя на меня и наморщив лоб.

— То есть вы так и расстались, как бы ни на чем? — уточнила я, понимая, что Владимир Сергеевич находится во власти своих воспоминаний и переживаний.

— Не совсем, — хрипло ответил он. — Это она так считала. Я же, безусловно, предпринял со своей стороны то, что считал нужным. Я обстоятельно поговорил с Данилой, подробно перечислил все недостатки Ксении, преувеличив некоторые из них. Сказал, что ее мать тоже против их отношений…

— Но его это не убедило? — продолжила я.

— Да, не очень, — согласился Гладилин. — Он, конечно, встал на дыбы, принялся ее защищать. Знаете, мне даже понравилась такая его твердость. Я еще подумал, что он в деда пошел, в отца моего, в этом смысле. Он у меня военным был, в Анголе служил. Если что решил — то всегда стоял на своем. И Данила вот так же, мне показалось. Но я-то понимал, что мне необходимо довести дело до конца, и продолжал гнуть свою линию. Я действительно купил ему путевку в Сочи, и он уже должен был отправиться на юг, но тут погибла Тамара. Естественно, он никуда не поехал, остался, чтобы поддерживать Ксению, путевку пришлось продать… Я смотрел на них и боялся, что сойду с ума. Просто терялся, что мне делать. Сами посудите — видеть их вместе, зная правду, каково это?

— Да, должно быть, нелегко, — сказала я. — Ну а может быть, и в самом деле придется все рассказать?

— Вы считаете, что так будет лучше? — поднял он на меня глаза. — А что станет с ними? Я, конечно, в первую очередь думаю о Даниле… Может быть, это плохо, но, повторяю, мне трудно признать Ксению в душе своей дочерью. Я волей-неволей отдаю предпочтение Даниле. Поймите, я не привык к тому, что она моя, я не хочу, чтобы так было, во мне все восстает изнутри.

Я видела: Гладилин страдает и не знает, как ему выбраться из ситуации, в которую он попал. А он, уже поделившись со мной истиной, теперь словно спрашивал совета:

— Как, как можно им об этом рассказывать, как можно так переворачивать сознание? Мне заранее жаль их обоих! Как бы я ни относился к Ксении, но я понимаю, что она девушка, что она слабее Данилы, что она недавно потеряла мать… Что с ней станет, если она узнает еще и об этом? Она может и меня возненавидеть, хотя я и не виноват ни в чем! Вы бы как поступили?

— Не знаю, — честно ответила я. — Просто не представляю.

— Вот и я не представляю, — вздохнул Владимир Сергеевич. — Единственное, что могу сказать, — такой ситуации не пожелаю никому.

— Вы бы посоветовались с психологом, — сказала я. — С хорошим профессионалом. Может быть, такие случаи уже бывали в практике?

— Да не очень-то я верю этим психологам, — поморщившись, признался Гладилин. — Только я вас прошу, Татьяна… Не знаю, как я поступлю, но вы, ради бога, никому ничего не говорите. Даже в интересах следствия, хорошо?

— Я пока никому и не собираюсь ничего рассказывать, — ответила я. — Но что касается интересов следствия, то вот их давайте сейчас и коснемся.

— Давайте, — мотнул головой Гладилин. — Только как? Я уже рассказал абсолютно все, что только мог. В душе, похоже, совсем ничего скрытого не осталось.

— Этот разговор проходил между вами и Тамарой наедине — так?

— Так, — кивнул Владимир Сергеевич.

— И она не упоминала, что об этом знает кто-то еще?

— Нет, — покачал он головой.

— А сами вы ни с кем не делились?

— Да что вы! — Гладилин аж подпрыгнул на стуле. — Да я боялся до смерти, что она не выдержит и все расскажет.

Спохватившись, он вдруг пристально посмотрел на меня.

— Вы, может быть, думаете, что это я ее и… устранил по этой причине? — спросил он. — Чтобы никто ничего не узнал?

— Вы уж не сердитесь, но такой вариант вполне возможен, — усмехнулась я.

— Да, наверное, но я вас уверяю, что это не так, — запротестовал он. — Может быть, с какой-то стороны мне и было бы выгодно, но я этого не совершал. У меня и пистолета-то никакого нет. И потом, убить Тамару… Как бы ни изменилось мое отношение к ней после этого, я все равно не пошел бы на подобный шаг. Вы, может быть, ухватились за мою фразу насчет того, что я ее возненавидел? Не стану скрывать, в последнее время перед ее смертью я ощущал именно это. К тому же она упрямилась, настаивала на своем, хотела объявить все детям и разрубить, таким образом, их отношения. В общем, совершить революцию, переворот в сознании. Но ведь это жестоко…

Владимир Сергеевич покачал головой в знак осуждения позиции Тамары.

— Она звонила несколько раз, напоминала, требовала, чтобы мы это сделали вместе. И посудите сами, как еще я мог к ней после всего этого относиться? Мне нужно было время, чтобы постараться хоть как-то ее простить. Хотя, наверное, простить до конца у меня бы все равно не получилось. И прежние дружеские отношения между нами стали уже невозможны. В порыве гнева мне казалось, что я готов был убить ее, но это ведь все несерьезно, это просто эмоции! Это совсем не значит, что я готов был совершить реальное убийство. Я перед вами не оправдываюсь, мне бояться нечего — улик против меня нет и быть не может, это ясно. Я просто хочу, чтобы вы меня исключили из списка подозреваемых по одной причине: я боюсь, что благодаря вниманию к моей персоне вся эта история может всплыть наружу. А я этого совсем не хочу.

— Что ж, раз уж вы заговорили об уликах, давайте продолжим эту тему, — согласилась я. — Давайте попробуем действительно исключить вас из списка подозреваемых. Для этого мне нужно убедиться в вашей невиновности.

— Что, хотите начать с проверки моего алиби? — усмехнулся он.

— А почему бы и нет? Алиби — вещь надежная, хотя, правда, и не всегда. Но давайте все-таки попробуем. Итак, где вы находились и что делали в день убийства Тамары? Вы, наверное, помните этот день?

— Я бы не помнил, не будь он днем ее смерти, — сказал Гладилин. — Обычный, в общем-то, день… Я провел его на работе. Но вас это, наверное, интересует мало, поскольку Тамару убили вечером. Так вот, вечером мы с женой были дома. Мать моя находилась на своей любимой даче, Данила ушел к приятелям, а к нам зашла коллега жены. Вернее, они пришли вместе с Людмилой. Они сидели в кухне, обсуждали какие-то ситуации на работе, потом перешли к обычным разговорам «за жизнь», потом к ним присоединился я, мы немного выпили, а примерно к часу ночи мы с женой вышли ее проводить. Посадили в машину, немного прогулялись и вернулись домой. Вскоре пришел и Данила. Как впоследствии выяснилось, он был не у приятелей, а у Ксении, — раздраженно заметил Гладилин. — Вот и все. Телефон этой женщины — ее зовут Виктория Юрьевна — я могу вам сообщить, она все подтвердит. Если, конечно, вы не думаете, что мы ее подговорили, — с легким сарказмом закончил Гладилин. — Да! — вдруг вспомнил он еще. — Когда мы выходили все втроем из подъезда, навстречу шел сосед, он гулял с собакой. Правда, он может и не помнить, какого именно числа это было, но слов Виктории Юрьевны, мне кажется, достаточно для моего алиби.

— Пожалуй, — сказала я. — А когда вы узнали о смерти Тамары Аркадьевны?

— Вскоре после возвращения домой. Нам позвонила Ксения. Она сначала поговорила с Данилой, а он уже сообщил нам. Мы собрались и поехали к ней, утешили как могли и забрали ночевать к себе.

— Понятно. И у вас нет предположений, кто мог ее убить?

— Абсолютно никаких, — развел руками Гладилин. — Всякий раз, когда мы с вами беседовали на эту тему, я был откровенен, говоря, что не представляю, кто мог это сделать. В этом я нисколько не кривил душой. По-прежнему думаю, что это не имеет отношения к этой истории… дочки-матери.

— Но все, что было опасного и подозрительного на ее работе, я проверила, я же вам уже говорила, — напомнила я. — Мне осталось предполагать только личные мотивы. А из них самым очевидным является как раз ваша история. Ещу раз подчеркну — там, где есть тайны, есть и преступления.

— Но хранителями этой тайны были только мы с Тамарой, — сказал Гладилин. — Я ее не убивал, больше никто об этом не знал…

— Вы уверены?

— Уверен. И даже если бы не был уверен, то зачем постороннему человеку влезать в эти дела и убивать ее? Можно было бы еще хоть как-то предположить, если бы Дмитрий был жив, что это он, узнав правду, обезумел от горя или ненависти и убил жену. Но, во-первых, его нет в живых, а во-вторых, он был не таким человеком. Он был добрым и даже наивным, и мне не хочется тревожить сейчас его память, — решительно закончил Владимир Сергеевич.

— И никто не мог совершить это за него? — предположила я.

— А кто? — с недоумением посмотрел на меня Гладилин. — Его родители? Не смешите меня! Да они и не знают ничего.

Да, мысль о том, что за Дмитрия Мартынова могли «отомстить» его родители, казалась просто абсурдной. Естественно, это не они убили Тамару. Но кто, если не Гладилин? Так или иначе, а он больше никак не мог пролить свет на обстоятельства ее гибели, и поэтому я стала прощаться с Владимиром Сергеевичем.

Когда я подходила к двери, Гладилин вдруг остановил меня и тихо спросил:

— Я не понимаю только одного… Я подумал об этом лишь сейчас. А вы-то сами откуда узнали об этой истории, если о ней знали только мы с Тамарой? Вам кто сказал?

В глазах Владимира Сергеевича вдруг появилась тревога, и я поспешила успокоить его:

— Мне никто ничего не говорил, я дошла до этого путем логических размышлений. Во-первых, очень подозрительным казался ваш протест против отношений между Ксенией и Данилой. А ваши доводы выглядели надуманно и неубедительно. Меня давно волновал вопрос — почему вы так противитесь? Потом еще тот факт, что Ксения носила девичью фамилию своей матери, но это не самое главное. А самое главное — некое антропологическое сходство между вами и Ксенией…

— Какое еще сходство? — встрепенулся Владимир Сергеевич и в недоумении посмотрел на меня. — Я, знаете ли, после того, как узнал от Тамары, что Ксения моя дочь, стал внимательней наблюдать за ней. У меня развилось что-то вроде фобии, поиск похожести. Но, к счастью, ничего такого я не обнаружил. Ксения унаследовала черты лица своей матери, разве что оказалась помилее и поженственнее ее.

— Я говорю не о чертах лица, — пояснила я. — Я еще при первой встрече обратила внимание, что большой палец на ноге Ксении слишком крупный и что он как-то искривлен в сторону, отстает от других пальцев. Когда я была у вас на даче, то заметила, что и у вас такое же строение пальцев.

Гладилин невольно опустил глаза и посмотрел на свои ноги, даже пошевелил при этом выдающимися большими пальцами.

— Сопоставить факты и догадаться об истине оказалось уже несложно, особенно после бесед с родителями Дмитрия, — закончила я.

— Они что-то сообщили вам? — изумился он.

— Да нет, нет, о том, что вас беспокоит, они ничего не знают. Но они сообщили мне достаточно, чтобы я поняла, что моя догадка верна. Не волнуйтесь, больше никто ничего не знает.

* * *

Сидя у себя дома после беседы с Гладилиным, я предалась анализу. Итак, если принимать во внимание, что причина убийства — тайна отцовства Ксении, то выходило, что единственным человеком, которому было выгодно устранение упрямой Тамары Шуваловой, был именно Гладилин. Но у него алиби.

Да к тому же пистолет. Откуда? Откуда у мирного преподавателя пистолет? Нанял киллера? Еще хлеще в плане неправдоподобности.

Кто еще? Выходило, что еще кто-то знал об этой тайне. Кто? Жена Людмила Васильевна каким-то образом прознала? Увидела угрозу для сына, для спокойствия в семье? Но тогда нужно было убивать не Тамару, а саму Ксению. Но… Что-то не связывался у меня образ женственной и живущей в тени мужа Людмилы Васильевны с уверенной рукой киллера. Да о чем я, господи боже мой, ведь у нее тоже алиби, они в тот вечер были вместе с мужем!

Если убийство и совершила женщина, то абсолютно другая, не такая, как Людмила Васильевна. Уверенная в себе, энергичная. Такая, например, как Маргарита Федоровна.

Кстати! Маргарита Федоровна, заядлая дачница! Чем не вариант? Психологически, во всяком случае, подходит. Так, так, так…

И еще один момент. Пистолет-то, кажется, был не совсем стандартный, вернее, просто устаревший. Сейчас такие обычно не используют. Где взять современное оружие Маргарите Федоровне? А вот служба ее мужа в Анголе наводит на некоторые размышления.

И главное — мотив. Я уже пришла к выводу, что убийство Шуваловой было связано именно с событиями вокруг ее дочери и Данилы. И устранить ее мог тот, кто активно не хотел обнародования факта отцовства Гладилина. Это сам Гладилин, его жена… Но у них алиби. Маргарита Федоровна, любящая бабушка, не желающая травмировать психику внука. Чем не мотив? И она могла подслушать разговор! Я вдруг вспомнила, что Гладилин, когда рассказывал мне о своем разговоре с Тамарой, упомянул: мать пришла домой немного погодя после того, как Шувалова ушла. Но… Квартира у Гладилиных немаленькая. Кричали они на кухне громко. Мать могла войти незаметно, подслушать, сделать выводы, а потом удалиться на всякий случай. Фантастическое предположение, но все-таки… Это стоит проверить.

После минутных раздумий я набрала номер Мельникова.

— Андрей, извини, что отрываю от работы. Не мог бы ты снова посмотреть в акт баллистической экспертизы убийства Шуваловой?

— Зачем тебе? — устало спросил Мельников.

— Что за пистолет там был нестандартный?

— Старой модели, был на вооружении Советской армии где-то тридцать лет назад, — быстро ответил Андрей. — Это я и так помню…

— Слушай, а вот неожиданный вопрос. Не в курсе ли ты, когда была война в Анголе, в которой принимали участие наши?

Трубка замолчала. Видимо, Мельников оценивал мое состояние с точки зрения трезвости и вменяемости.

— Так что, ты не в курсе? — повторила я свой вопрос.

— Нет, — вздохнул Андрей. — Но… Таня, если тебе это так важно, я даже не хочу спрашивать зачем, то я могу тебе перезвонить минут через пятнадцать. Тут как раз один капитан у нас освободится, он сейчас допрос ведет, этот товарищ политически подкованный, так что…

— Я буду ждать твоего звонка.

Через пятнадцать минут по телефону мне был прочитан краткий курс новейшей истории. Я узнала, что Ангола освободилась от колониального гнета в семьдесят пятом, и к власти пришли марксисты, что, в общем и целом, через некоторое время не понравилось народу, который стал жить хуже и хуже. Из недовольных образовались боевики, которых вооружили проклятые империалисты, и началась война. Недовольные начали одерживать верх. Но не тут-то было — из Союза понаехали военные инструкторы, с Кубы прибыл спецназ. И, в общем, повоевали там в итоге славно, жестоко долбили негры друг друга нашим и американским оружием. Но самым главным для меня было то, что вся эта катавасия, называемая интернациональной помощью братской Анголе, происходила в конце семидесятых — начале восьмидесятых. Потом началась перестройка, и помощь тихо свернули. А затем и вообще махнули на эту Анголу рукой — у самих проблем образовалось до черта. Что сейчас происходило в этой стране, политически подкованный мент не знал. Но это мне было и не важно.

«Все сходится, — подумала я. — Только с доказательствами, видимо, будет туговато».

Попрощавшись с Мельниковым, я стала думать, как правильнее начать разговор с Маргаритой Федоровной. А время для него явно пришло.

Глава 11

Для беседы с Маргаритой Федоровной мне пришлось отправиться на ее дачу в Окуневку. Ехала я туда со смешанным чувством. Не скрою, мне была симпатична эта обаятельная и энергичная бабулька, и в чем-то я даже оправдывала ее поступок. Подчеркиваю — в чем-то. И даже не то что оправдывала, а понимала по-человечески. Скорее всего — а я видела мотив с ее стороны именно таким — ей не хотелось, чтобы страдали дети, ее внуки. Чтобы не терзались они мыслью, что им по вине родителей пришлось пройти через инцест. Чтобы пребывали в уверенности, что расстались по несходству характеров, и все. С этой точки зрения позиция Маргариты Федоровны понятна.

Но с другой — она совершила убийство, намеренное убийство, причем лишила жизни человека, который не был таким уж чудовищем. Как бы непорядочно ни поступила Тамара Аркадьевна Шувалова двадцать лет назад, убийство — слишком тяжкое наказание за этот поступок. И здесь Маргариту Федоровну оправдать нельзя. К тому же она оставила круглой сиротой еще сопливую, в общем-то, девчонку, отнюдь не собираясь становиться для нее бабушкой, которой она фактически являлась. И разговор с ней предстоял не из легких.

Вот уже впереди показались ворота дачи. Я глубоко вздохнула и, притормозив, прошла внутрь, в сад, благо калитка была не заперта. Маргариту Федоровну я заметила в глубине сада по ярко-красным шортам, огненным пятном алевшим возле яблоневого дерева. Маргарита Федоровна склонилась под ним с секатором в руках.

— О, добрый день! — выпрямившись и вытирая пот со лба, бодро приветствовала она меня. — За яблоками приехали?

— Отнюдь нет, — покачала я головой, в упор глядя на нее. — За вами, Маргарита Федоровна.

Она, кажется, сразу все поняла. У меня создалось впечатление, что в душе она даже была готова к такому повороту событий, когда кто-то придет к ней и произнесет эту фразу. Только, может быть, не думала, что это буду я.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, а потом Маргарита Федоровна, откинув взмокшую прямую прядку со лба, вдруг весело тряхнула головой и предложила:

— А давайте-ка выпьем кофе. Здесь, на костре, я могу приготовить его почти как оригинальный. Вы ведь, наверное, все равно хотите поговорить, что-то выяснить до конца?

— Давайте, — согласилась я.

— Тогда прошу. — Она указала мне на деревянный столик со скамейками, выкрашенными в ярко-голубой цвет, которые были выстроены под каким-то раскидистым деревом. В прошлый раз за этим столиком мы угощались шашлыком. Сама бабулька принялась возиться возле костра. Когда она принесла две чашки дымящегося кофе, я отметила, что аромат его распространился по всему саду. — Нравится? — спросила Маргарита Федоровна. — Я помню, что обещала поделиться с вами рецептом.

— Теперь вы вряд ли захотите это сделать, — заметила я.

— Отчего же? — возразила она. — Вы слишком плохо обо мне думаете. Я не злопамятна и стараюсь быть объективной.

— И по отношению к Тамаре Шуваловой? — спросила я.

Маргарита Федоровна усмехнулась, но тут же посерьезнела.

— Честно вам скажу, поначалу старалась, — сказала она. — И если бы Тамара в дальнейшем проявила благоразумие, то я бы повела себя по-другому. Заставила бы себя смириться с тем, как она поступила с моим сыном.

Маргарита Федоровна вдруг замолчала и бросила на меня испытующий взгляд.

— Вы небось думаете, что я рассказываю вам это, понимая, что разоблачение моей вины неизбежно? Это совсем не так. С этой стороны мне бояться нечего, доказать мою вину вряд ли кому-то удастся. Но я понимаю, что вы вооружены против меня. Я знаю, что вы в курсе тайны, которую замесила сама Тамара. Вооружены информацией, своей осведомленностью. И я не хочу, чтобы эта информация дошла до детей. Поэтому и готова вам откровенно все рассказать. Вам же интересны подробности?

— Желательны, — кивнула я.

— Вы любопытны, как и большинство женщин, — улыбнулась она и тут же подняла руки. — О, нет, я вовсе не хотела вас оскорбить. Помните, я уже говорила вам при первой встрече, что вы — истинная женщина? Ваше любопытство лишний раз подчеркивает это, и в нем нет ничего плохого.

— Тогда скажите мне сначала, когда и как вы узнали о том, что Ксения — ваша внучка?

— В тот же день, что и Володя, — задумчиво ответила она. — Я приехала с дачи помыться. Дверь в кухню была закрыта, но оттуда раздавались голоса Володи и Тамары. Я поняла, что они там вдвоем и о чем-то спорят. Они так орали, что было слышно через закрытую дверь. А вот сами они из-за своего крика не услышали моего прихода. Я постояла некоторое время, хотела было войти, потому что поняла, в чем дело, а потом решила все-таки не вмешиваться. Я быстро вышла и пошла в соседний двор, чтобы там пересидеть и подумать. Признаться, откровение Тамары здорово вышибло меня из колеи…

Она покачала головой.

— Недаром она казалась мне несколько нелепой, не умеющей правильно вести себя. Не могу сказать, что дурой, но… не умеющей жить. У меня внутри все кипело от бешенства, к тому же я представляла состояние своего сына. А уж когда я начинала думать о внуках… Потом я заставила себя успокоиться, видела, как Тамара вышла из дома и пошла к себе как ни в чем не бывало. Володе я ничем не показала, что в курсе событий.

— У вас железная выдержка, — похвалила я ее. — И как же у вас созрело решение убить Шувалову?

— Не сразу. Хоть я в душе и не могла простить ей ее глупости, но убивать не собиралась. Надеялась все же, что они договорятся с Володей и найдут выход. Я знала его позицию в отношении детей, и она мне казалась разумной. Потом я поняла, что они с Тамарой не приходят к единогласию, и мне пришлось подслушивать, о чем они говорят по телефону, когда она звонила. Мне необходимо было это знать. И в конце концов я поняла, что Тамара представляет угрозу для благополучия детей. Мало того, что она сама сотворила эту тайну, так теперь хочет, чтобы за нее расплачивались дети. Поразительный эгоизм! Впрочем, для ее натуры это неудивительно. Она никогда не была дальновидной. Сухарь. В судейских делах разбиралась великолепно, а во всем прочем не видела дальше своего носа. Я же говорила, она не была создана для семьи. И даже для любви.

— Круто же вы с ней, — отметила я.

— Я объективна, — развела руками Маргарита Федоровна. — Но все это меня бы не касалось, и я по сей день могла бы просто наблюдать за ней со стороны и заниматься психологическими упражнениями, если бы не то, что случилось много лет назад.

— Пистолет у вас хранился давно?

— Да, с тех пор, как мы вернулись из Африки. Мой муж каким-то образом сумел его провезти. Тогда, кстати, было много всякого неучтенного оружия. И он хранился у нас как сувенир даже после смерти мужа. Мы никому никогда его не показывали, это была память о прошлом, не более того. Я и не относилась к нему всерьез как к оружию до того момента…

— Пока вам это не понадобилось, — закончила я за нее.

— Ну да, — согласилась она. — Мне показалось, что это будет самым удобным. Я дождалась ее в подъезде, думая, как всё, наверное, похоже на заказное убийство. Если бы только не модель пистолета. И я была уверена, что это дело спишут на издержки ее профессии. Месть, коррупция — это сочтут главным мотивом, но никак не личные тайны. Я не боялась, что накажут кого-то невиновного, тут можно копать сколько угодно, и все равно ничего не докажешь. А если каких-нибудь бандитов и заметут под горячую руку, так это только на пользу.

— А как же вы потом собирались действовать в отношении Данилы и Ксении?

— А я уже действую. Вернее, я уже сделала то, что хотела. Данила завтра уезжает в Петербург, так и не помирившись с Ксенией. Там уже все готово, сестра сняла на первое время для него квартиру, с документами в институт все уладили…

— Так вы не продали эту дачу? — спросила я.

— Зачем? Это, в сущности, его дача, как я и обещала. Хочет — пускай сам продает и покупает себе квартиру, хоть здесь, хоть в Питере. Но он пока ничего про это не говорит.

— Но вы же заявили, что продаете ее и сами уезжаете в Петербург?

— И это тоже часть моего плана, — кивнула Маргарита Федоровна. — Я подумала, что мои действия должны идти параллельно с действиями Володи. Он со своей стороны убеждал Данилу, что не стоит встречаться с Ксенией, а я со своей. Только он делал это напрямую, в лоб, а я решила поступить потоньше. И мое заявление насчет продажи дачи и покупки квартиры для себя было маленькой провокацией в сторону Ксении. Ее характер мне тоже хорошо знаком, и я была уверена, что здесь ее натура должна проявиться. Она и проявилась. Я уж не знаю, что именно она сказала или сделала, но после этого Данила с ней разругался окончательно. Может быть, все это выглядит жестоко, но вы сами понимаете — встречаться им нельзя. Пускай расстанутся и никогда не узнают, что на самом деле их разделяет. И еще, представьте себе, если бы Тамара, которая наверняка вскоре устала бы ждать, взяла и ляпнула эту самую правду. Было бы лучше?

— А вы что, уверены, что она так и сделала бы?

— Уверена, — убежденно ответила бабушка. — Это она на работе любит во все вникать, разбираться досконально, а как дело доходит до ее жизни, детей, семьи, у нее только одно решение — самое простое. Ее как будто это раздражало все: мол, на работе головоломки, еще и дома. И она не любила, да и не умела сглаживать углы, поступать тонко, умно… Ей бы все прямолинейно, в лоб. С братом вон хоп-цоп — разругалась, сразу забыла, сколько от него помощи получала. С Володей — вмиг друга во врага превратила… Не могла я допустить, чтобы из-за нее детям плохо было.

Маргарита Федоровна плотно сжала губы, и в ее глазах отразилась твердая решимость. Я даже подумала, что отмеченная Владимиром Сергеевичем твердость в его сыне, возможно, большей частью досталась ему от бабушки, а не от дедушки.

— Но ведь из-за вас Ксения осталась одна, — заметила я. — А вы ведь не собирались признать ее своей внучкой?

— Я и не могла этого сделать, — возразила Маргарита Федоровна. — Но это не означает, что она осталась бы брошенной нами. Мы бы все равно помогали ей на правах давних друзей ее матери. Правда, ей нужна не столько материальная помощь — здесь у нее все в порядке, — а скорее моральная поддержка. Со стороны матери она ее никогда не имела. Пока был жив Дима, она была окружена лаской и заботой. Тамара же вечно вела себя с ней не как с ребенком. Ну, как обычно, — усмехнулась Маргарита Федоровна. — Все резко, не по-женски, сухо, холодно… Не женщина — робот. Вернее, я бы выразилась: «мертвая женщина». И поверьте мне, как бы цинично это ни прозвучало, Ксения потеряла гораздо больше, когда лишилась отца, а не матери. С ее же смертью в материальном плане она даже многое приобрела. Хотя я свой поступок оправдываю не этим, не материальными моментами.

Я слушала ее и думала о том, насколько неоднозначным оказалось это дело и мое отношение к главной его участнице. Я пребывала в сомнении относительно того, что мне делать дальше. Сама защелкивать наручники на Маргарите Федоровне я не могла, да и не хотела. Но все-таки нужно было заканчивать дело. И я подумала — надо отдать его на откуп официальным органам.

— Вы можете передавать эти материалы в милицию, — спокойно проговорила Маргарита Федоровна, практически озвучив мои мысли. — Вы же неофициальное лицо. Я вас уверяю, что не стану скрываться и оказывать сопротивление при аресте. Просто они могут не набрать достаточно доказательной базы. И в этом случае — уж извините — я ни в чем признаваться не стану. Во-первых, пистолета нет, а это самая главная улика. Никто никогда не знал о том, что он вообще у меня есть, в глаза его не видел. Безусловно, он нигде не был зарегистрирован. Даже если поднять армейские архивы, это ничего не даст. Во-вторых, меня в тот день никто в городе не видел, для всех я была на даче. Если опрашивать соседей, они меня видели вечером здесь. Поехала я уже позже, на случайной, неместной машине, найти которую невозможно. Как я возвращалась — тоже никто не видел. К тому же я применила кое-какие секреты маскировки. Об этом я уж не стану распространяться, это не важно.

— То есть вы все будете отрицать? — уточнила я.

— Да, — кивнула Маргарита Федоровна. — Вы со своей работой справились, и вы молодец. Но! Доказать мою вину — это уже другая задача, она не в вашей компетенции. Это будет решать суд, противоборство адвоката и прокурора. И тут, думаю, все шансы на моей стороне. Так что будем считать: как суд решит. Докажут мою вину — спорить не буду. Нет — извините. А вот насчет детей… Вы, конечно, можете меня прижать своей осведомленностью, пойти на шантаж, пригрозив, что обнародуете все. Но я думаю, что вы этого не сделаете.

— Почему?

— Потому что я вас вижу как человека. Вы способны на любую провокацию и уловку, но только если это направлено на человека, который является вашим противником. А тут… Против кого вы это сделаете? Получится, что против них, а не против меня. Нет, вы не пойдете на это, — с уверенностью кивнула она головой, и я в очередной раз поразилась ее проницательности.

— Что ж, — я поднялась со скамейки. — Тогда уж не обессудьте.

— Я уже говорила вам, что не злопамятна и объективна, — улыбнулась она, собирая со стола чашки и отправляясь к умывальнику во дворе.

Эпилог

Вот, собственно, и все, что можно сказать по поводу этого дела. Дачники-соседи Маргариты Федоровны не смогли подтвердить ее алиби. А сосед Шуваловой, пьяница дядя Миша Криволапов, дал весьма туманные показания, что, возможно, видел Гладилину-старшую из окна своей квартиры во дворе в тот самый вечер. Но — и это все. У милиции не было других улик. Однако суд должен был состояться, поскольку обвинение было предъявлено.

У меня состоялось еще два не очень приятных разговора. Один — с Гладилиным, другой — с Ксенией.

Владимир Сергеевич очень мрачно меня выслушал. Он был в курсе того, что к ним приходила милиция, которая интересовалась его матерью. Как ни странно, но он не очень удивился тому, что убийцей Тамары оказалась его матушка.

— Независимо от того, виновата она или нет, она моя мать, — сказал мне Гладилин. — Так что, поймите меня, я буду делать все, чтобы она не попала в тюрьму. К тому же я ее понимаю — она защищала то же, что и я. Просто я не пошел бы на такой шаг, а она пошла. И я в душе на ее стороне.

— Если вы имеете в виду хорошую защиту на суде, это ваше право, — ответила я.

— Безусловно, — хмуро бросил он. — Главное, что Данила уже в Питере, с Ксенией до отъезда он так и не увиделся. И я думаю, что с ними все будет нормально.

— Это, конечно, самое главное, — согласилась я.

Я видела, что ему не очень-то приятно мое общество, ведь я, что ни говори, оказалась косвенной виновницей того, что его мать арестована. А то, что Тамары теперь нет, похоже, воспринималось им с чувством облегчения. Но мне и не нужно было больше копаться в его чувствах, я уже сообщила Владимиру Сергеевичу все, что должна была. Теперь мне предстоял куда более сложный разговор — с заказчицей расследования, которой я должна была дать отчет о проделанной работе. Но в отличие от беседы с Гладилиным не могла говорить всей правды.

* * *

Ксения при нашей последней встрече была безрадостна и дулась. Я ее разочаровала, поскольку не смогла помирить их с Данилой. А он уехал в другой город, не попрощавшись. Даже не позвонил ей. Не дал своего адреса. Словом, Ксения явно была не расположена ко мне.

И в такой ситуации мне предстояло проинформировать ее об окончании дела. Причем финал его, без всякого сомнения, был тягостен для Ксении. Маргарита Федоровна была бабушкой Данилы, и этот факт тяжким грузом ложился на их почти уже разорванные отношения. Но я пересилила себя.

— Ксения, твою маму убила Маргарита Федоровна, — сказала я без всякого предисловия, едва она села в кресло и приготовилась слушать.

— Как? — коротко вскрикнула девушка. — Не может быть! Вы, наверное, спутали… Никита Владимирович говорил, что это те бандиты… Как же так?

— Это была она, — тихо, но твердо повторила я.

— Но почему? — вырвалось у Ксении.

Я молчала. Я не знала, что сказать на это, потому что придумать «левый» мотив здесь было очень трудно. А говорить правду я не могла — Маргарита Федоровна оказалась права, когда говорила, что я не пойду на это.

— Это потому, что она была против наших отношений с Данилой, — вдруг ответила на свой же вопрос Ксения. — Именно поэтому. Она замутила всю эту кашу. Она меня всегда ненавидела, поэтому и дачу решила продать, и Данилу отправила в Питер.

Я ничего не стала ей возражать.

— Совсем уже свихнулась на старости лет, — продолжила бормотать Ксения, глядя куда-то в пол. — Я, между прочим, подозревала, что это она. Она наверняка и Владимира Сергеевича настроила против меня, и с мамой вела себя так, чтобы настроить ее против Данилы. Вот, оказывается, откуда все корни!

Логика в словах Ксении была, мягко говоря, не очень железная. А точнее сказать, ее вообще не было. Но это так свойственно молодым натурам — увериться в чем-то и отстаивать свою позицию, невзирая ни на какие разумные аргументы. И переубеждать ее я, конечно, не стала. Если Ксения верит в то, что сейчас проговорила, — это лучший вариант, пусть уж так, но не та правда, о которой ей хотела рассказать мать.

Что же касается Данилы, то с ним пусть разбирается его отец, я свое дело сделала.

Правда, подробности этой истории узнали еще двое: Никита Владимирович Костин и дядя Ксении, Георгий Аркадьевич Шувалов. Но на их счет я не беспокоилась: они будут молчать. Шувалов — по причине родственных чувств, а Костин — в силу прямо-таки патологической порядочности. И это меня успокаивало.

* * *

Да, у меня еще состоялся разговор с Никитой Владимировичем Костиным. Это произошло где-то через месяц после окончания расследования. Никита Владимирович позвонил мне сам и предложил встретиться, чтобы кое-что сообщить. Я поехала к нему на работу. Костин все так же быстро говорил, расхаживал своей стремительной походкой по кабинету, грозясь смести все на своем пути, при этом бурно жестикулируя.

— Во-первых, не знаю уж, интересно вам это или нет, но отморозок Гаршин приговорен к семи годам лишения свободы. Во-вторых, нам передают дело Машнова и Лопатникова. Ну, с ними все более-менее ясно, никто их особо защищать не будет, и получат они тоже на полную катушку. В-третьих, раскручивают нашего с вами старого знакомого Антипова. Слушаться это дело наверняка будет не у нас, чем закончится, пока сказать сложно, но в одном я уверен: здесь он больше работать не будет. Ну и, наконец, самое главное, — сверкнул Никита Владимирович карими глазами, — что имеет отношение к вам.

— Вы о Шуваловой? — догадалась я, внимательно глядя на него.

— Да. Но уже не столько о ней, сколько о Гладилиной Маргарите Федоровне. Обвинение несколько запуталось: с одной стороны, благодаря вам есть косвенное признание вины в подготовке убийства со стороны Гаршина и Антипова, и их, надо сказать, упорно раскручивают в этом смысле. Ведь идет кампания борьбы с коррупцией. Это как раз хороший ей подарок. Да и на самом деле, как я понял, они намеревались устранить ее, только их опередил другой человек. А именно — Маргарита Федоровна Гладилина. Персона, в общем, надо сразу признать, «левая» и мало кому интересная. Но мы с вами, Таня, знаем, что именно она и виновата. И ведь интересное дело — я же ее много лет знаю! Сформировалось уже отношение к ней, причем нельзя сказать, что плохое. С другой стороны, Тамара была моей коллегой, другом… Ну, в общем, все смешалось. Для себя я решил, что не возьмусь судить это дело, хотя там легко вынести оправдательный приговор. Просто не знаю, как судить. Да и вряд ли это дело разрешат рассматривать у нас, будут опасаться пристрастного судейства. Скорее всего по месту жительства, в Волжском или каком-нибудь другом районе. И последняя информация: защищать Маргариту Федоровну взялся Лев Романович Лисицкий. А он старается с проигрышными делами не связываться. Боюсь, правда, что Владимиру, чтобы с ним расплатиться, придется дачу продать… Но это его проблемы. Так что, как я считаю, ее скорее всего оправдают. И я даже не знаю, радоваться этому или огорчаться.

— Я тоже не знаю…

И уже потом, покинув здание суда и возвращаясь домой, я размышляла над своим ответом. Как считать — победила справедливость или проиграла? Я не находила однозначного ответа. Да и много ли их есть в жизни?..