«Рваная грелка-2. 48 часов», осень 2001 г. Тема конкурса: «Оставалось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время?» Фраза должна присутствовать в тексте рассказа. Опубликовано в библиотеке Свенельда: http://www.svenlib.sandy.ru/48-2/

Конкурс фантастического рассказа «Рваная грелка-2»

Закончился конкурс фантастического рассказа «Рваная грелка» в интернете: http://www.svenlib.sandy.ru/48-2/

Грейсвандир (Наталия Ипатова)

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА АНГЕЛА-ХРАНИТЕЛЯ

Ничто не предвещало трудностей, когда я впервые его увидел, но, впрочем, он ничем не отличался от прежних моих подопечных. Мятая красная мордочка и бессмысленные голубые глаза, которыми он таращился на облака и рожь, клонящуюся к земле. Я постарался, подбирая антураж. Мне всегда казалось, что детеныш, родившийся среди полей, под небом, имеет больше шансов.

Но я не смог им долго любоваться. Те, кто суетились вокруг, поспешно вытерли его, завернули в тряпицу, заткнули ему рот материнским соском, и телеги со скрипом вновь двинулись в путь. Почмокав, он заснул, с виду совершенно счастливый. Меня это успокоило, хотя теперь я понимаю, что то была преступная халатность.

Телеги докатили до железнодорожной станции, и там, к моему неподдельному ужасу, всех, кто ехал с ним, рассадили в грязные теплушки с зарешеченными окнами, предназначенные, по-моему, для скота. «Где были их координаторы?» — спрашиваю я сегодня у тех, кто вынесет мне приговор. Я постыдился бы и скот подвергать таким издевательствам, однако природный такт запрещает мне комментировать состояние дел, проходящих по другому ведомству. Один только мой подопечный громким криком попытался протестовать, но его буквально насильно заставили замолчать, грубо перепеленав и заткнув ему рот тряпкой с разжеванным черным хлебом. Подвластный жребию и долгу, я последовал за ним через астральный мир, потому что пребывать в этой вони и слышать богохульную брань было выше моих сил.

Оставалось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время!

Однако там, где их высадили, тоже было небо, и росла рожь, хотя и было значительно холоднее, и я снова воспрянул духом в надежде на благополучный исход своей миссии. Подопечный рос, бегал босиком по грязи, жевал соломинки и глядел в небо. И душа его была повернута к Богу. Ни с Богом, ни с душой я, как опытный педагог, не спешил, полагая, что открытие и пришествие должны быть сознательными. Но когда я повернул его взгляд к белым стенам и золотым куполам, надеясь зрелищем этим подвигнуть его к высоте помыслов и благородству служения, стены вздрогнули, а купола упали. Земля вздрогнула от омерзения, а с верхушек окрестных тополей с криком взвились полчища галок. Глаза его расширились на мгновение, но, боюсь, это было изумление, а вовсе не праведный гнев, на какой мы могли бы рассчитывать, когда бы я не переоценил свои возможности. И пока я страдал, он разглядывал галок, ковыряя в носу и называя их стаи «эскадрильями».

Потом он пошел в школу, где ему объяснили, что души у него нет, а есть только выдумка буржуазных идеалистов, предназначенная для обуздания сознания народных масс. Это нанесло мне тяжелую травму, и я решил изменить тактику. В конце концов, не в терминах суть. Поэтому я стоял рядом с ним, положив ему на плечо невидимую руку, когда он провожал мечтательным взглядом проносящиеся в вышине фанерные аэропланы, от винтов которых волнами шла рожь, или бежал слушать по радио, как идет спасение экспедиции, дрейфующей на льдине. У меня не было возможности показать ему настоящее море, но, в целом, это было то, что надо, потому что именно тогда у него впервые, фигурально выражаясь, отрастали крылья. Коллеги, без сомнения, понимают, что я имею в виду.

Потом появилась девушка. Они всегда появляются, рано или поздно, потом исчезают из поля зрения, реже остаются, равно служа источниками как разочарования, так и счастья. Я ничего не стану говорить по ее поводу, кроме того, что у нее должен быть собственный координатор, и его отчет хранится где-нибудь в архиве. Скажу только, что когда он впервые танцевал с ней в клубе, когда провожал домой при первых звездах, когда они часами стояли по разные стороны плетня, я был почти спокоен.

Впоследствии я пережил четыре кошмарнейших года. Войдите в мое положение: я, имеющий семь тысяч лет от сотворения, привыкший перелистывать века, как страницы, могу вспомнить каждый день из тех, когда мы вместе с ним рыли окопы с бруствером, волочили мокрые ноги по снегу, перемешанному с грязью, когда я сбивал его с ног и накрывал его от пуль своим астральным телом, а над нами стригла воздух пулеметная очередь. Нас обоих засыпало землей от близких разрывов. Но это была та работа, которую я сделал хорошо. Да, я стоял рядом, когда он наводил прицел на другого такого же, с той стороны. Мне было стыдно, но, в конце концов, кто-то из нас делает свою работу лучше. Мы вместе сидели с ним за столом в переполненной прокуренной землянке над ржаным сухарем и стаканом с обжигающим пойлом, поминали друзей, и я латал дыры в своем астрале, а он наливался тем смертельно опасным чувством под названием «праведный гнев», из которого чьи-то другие руки, помимо моих, лепили то, что нужно было им. Они называли это «героизмом», и вот что я вам скажу — из этого тоже растут крылья. Правда, заранее не скажешь — какого цвета. Во всяком случае, из этих лет мой подопечный вынес твердое понятие о том, что он до конца дней своих станет называть добром и злом. И когда однажды в теплом цветущем мае этот ужас кончился, мой протеже достиг состояния, которое уважаемый ареопаг несомненно почтил бы самой высокой отметкой.

Наверное, мы оба исчерпали свой запас прочности. Маятниковое существование последующих двенадцати лет: город, завод, запах типографской краски, размазывающийся на свежем листе, враги и козни, возникающие неожиданно, громкие ереси века: то врачи, то юристы, то какие-то космополиты… Водки стало больше, и миссия моя в те годы свелась к тому, чтобы отвлекать его внимание, когда он готов уже был сказать что-нибудь не то, или стоять над его бесчувственным телом, когда он отдыхал в канаве, чуть-чуть не дотянув до домашнего аэродрома. Ничто, казалось, не предвещало возвышения духа, и я, каюсь, потерял уже надежду, когда вдруг в сумерки мой подопечный, уже не мальчик, выскочил во двор, и стоя там в толпе столь же возбужденных соседей, тыкал пальцем в яркую серебряную точку, перемещающуюся по синеве. На некоторое время газеты из моих врагов превратились в друзей. Я даже начал их читать вместе с ним. И этим парнем с чудесной улыбкой, которого буквально носила на руках вся Земля, мы гордились оба, так, словно он был ему сыном, а мне — протеже. Я знаю, разумеется, что отчет его координатора засекречен, но признаюсь, что ознакомиться с ним было бы одним из самых сильных моих желаний.

Были у нас взлеты духа, были. В этом смысле человечество не изобрело ничего лучше олимпиад. Мы затаивали дыхание перед телевизором, когда зажигался огонь, и плакали, не стыдясь, когда улетал резиновый Мишка. И готовы были вставать, когда звучала эта музыка со словами про «союз нерушимый». И не могли даже представить себе, что скоро те же самые слова станут вызывать пренебрежительные ухмылки.

Провал в моей работе наиболее отчетливо обнаружился в последние годы. Раздражительность, ругань в очередях, суррогатное пойло, утренний похмельный синдром на фоне сухого закона, эта партия клоунов-крикунов, в которую я не смог помешать ему записаться. Я уныло тянул свою лямку. Я не слепой, уважаемые судьи, и работаю не на необитаемом острове. Я имел возможность видеть, как опускаются руки у моих коллег. Мой результат не хуже прочих. Хотя, как уважающий себя ангел-хранитель, я осознаю, что это меня не оправдывает.

Это я вытащил его на площадь перед Белым Домом в девяносто первом году. Мы вместе вдохнули рассветный воздух двадцать первого августа. Мы оба помнили про наши крылья. И не вина моего подопечного, что потом был октябрь девяносто третьего и август девяносто восьмого. Но я виновен в том, что не смог дать ему ничего, кроме телевизора и водки. Я мог только выпить вместе с ним, чтобы не оставлять его в одиночестве.

Он оставил меня первым. Я стоял над его остывающим телом, в ободранной холостяцкой квартире, пропитанной запахом старого тела, где тускло светился экран приглушенного телевизора, пока вызванная соседями милиция не взломала дверь. В его карманах они нашли горстку мелочи, грязный носовой платок и скомканную, полупустую пачку «Золотой Явы». Но я верю в людей. В следующий раз, быть может, там обнаружат лежать бурый ноздреватый камень — кусок марсианского грунта. Но чтобы это произошло, чтобы нам, не стыдясь, смотреть в глаза и людям, и друг другу, вот что мы должны сделать:

Ангелы-хранители всех стран, объединяйтесь!

КОНЕЦ

Ali

ОСТАВАЛОСЬ ПОЧТИ СЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ…

Оставалось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время?

— Здравствуйте.

Его лицо выражает крайнюю степень неуверенности, он не знает куда спрятать глаза, но вроде не боится.

— Да вы не волнуйтесь так, чтобы рассеять ваши подозрения, пожалуйста, смотрите документы.

— Н-н-е надо…

— Нет, надо, может быть вам и все равно, но так положено, вот мое удостоверение. Удостоверились? Тогда садитесь.

Наш разговор происходит на верхней палубе речного трамвайчика, день паршивый, моросит дождик и поддувает под тент. Поэтому мы здесь одни. Я наклоняюсь к портфелю и достаю чуть початую бутылку водки и два бумажных стаканчика.

— Я не пью…

— Я тоже не пью, но без этого антуража мы будем выглядеть здесь странно, не правда ли?

— Тогда, чтобы зря не стояла… налейте мне, больше, больше!

Он опрокидывает стаканчик, так, что ему может позавидовать любой абориген, в этом-то и все дело, он утверждает, что не абориген…

— Начну пожалуй, с тех фактов, которые известны мне достоверно. Неделю назад Председателю ФСБ, по казалось бы абсолюто недоступной для подслушивания и вмешательства линии, позвонил неизвестный. Неизвестный потребовал контакта на высоком уровне, он утверждал, что владеет информацией черезвычайной важности, даже угрожал. В подтверждении весомости своих слов он привел некоторые сведения, касающиеся секретных операций ФСБ, дословно и очень долго диктовал материалы заседаний Правительства, без купюр естественно, и многое другое, что даже мне, заму Председателя, не положено знать. Попытка засечь подключение ничего не дала.

На контакт идти пришлось, но попытка взять неизвестного окончилась плачевно — группа захвата и вообще все, кто был задействован в операции, были обездвижены, хотя никто и не погиб, все участники пролежали в отключке несколько дней.

Этот Х снова позвонил, и опять приведя несколько сверхсекретных фактов, заявил буквально следующее, он-де является «инопланетянином» и хочет предоставить важную информацию на самый верх. Он потребовал конфиденциальной встречи с самим Председателем или его замом, и пригрозил в случае невыполнения его требований огласить, скажем так, очень многое.

Таким образом вы приперли нас к стенке и заставили играть по своим правилам.

Вот, я здесь перед вами и жду «инопланетных» откровений.

Мой собеседник сгорбившись сидит и глядит на проплывающие мимо берега Москвы-реки. Наконец он прерывает молчание.

— Мы сюда пришли за технецием, очень знаете ли хороший материал: выскокотемпературный сверхпроводник и высокая температура кипения, одновременно и катализатор и ингибитор, радиоактивен ну прочее…

Делается это так, прибывает группа добытчиков, за срок равный вашим двум-трем столетиям вблизи звезды строятся лазеры и накапливается энергия для пробоя звезды до самого ядра. Потом импульс и по каналу выплескивается глубинный материал. По пути происходит несколько ядерных реакций и в итоге получается технеций.

— Ну и что?

— Вы в самом деле не понимаете?

Он раздраженно смотрит на меня.

— Когда это происходит звезда на несколько тысяч лет теряет стабильность, да и звездный материал выплескивается… Короче, после импульса на вашей планете не останется ничего живого, выжарит на километр вглубь.

Поймите, мы никакие не ученые, мы в вашей терминологии шахтеры, обыкновенные шахтеры на подряде. До вас нам дела нет и ничего личного. Но когда мы прибыли сюда, по вашему это было в 18 веке, ваше существование было очень неприятной неожиданностью.

— Неужели у вас так просто, взяли и «выжарили» пять миллиардов разумных существ?

— Хэ, конечно нет, если бы об этом узнали наверху… Но как узнают? В 18 веке радиволн отсюда не было, все что идет сейчас, можно вполне списать на наше присутствие. И в конце, концов, вы много знаете, или может сильно интересуетесь, например, дикими племенами, которые еще сейчас иногда находят где-нибудь в Борнео? Хочу вас успокоить, межзездное ООН собирать по поводу вас не будут. Без фанфар обойдутся.

Сначала мы долго спорили, но потом… Знаете, если мы вернемся, то потеряем свой бизнес? пустой прогон туда обратно дорого стоит, и существенно укоротим свою жизнь, у нас, как и здесь, то есть как и везде, за все надо платить — есть деньги, живи хоть миллион лет, нет, извини-подвинься. Мне это не понравилось, но идти против было опасно, знаете, несколько совершенно случайных несчастных случаев произошедших с громогласными идеалистами заставила меньшинство заткнуться.

Бешенно строим, прямо по стахановски, это там, на той стороне Меркурия, Осталось семьдесят лет, а потом раз, и технеций!

— Он опять лихо опрокинул стаканчик водки, я даже не заметил как было налито. По шахтерски.

— Вы это, вообще какие-то осьминоги?

Он хохотнул.

— Ага, осьминоги, такие же как вы крокодилы, только детей совместных не бывает, проверено.

— Давайте вернемся к сути, значит вы из «идеалистов». И как я понимаю, вы хотите нам помочь, не смотря на потерю существенного куска своей жизни?

Он сплюнул за борт и кивнул.

— Но как?

— Да есть такая штука, ансибл называется, мгновенная квантовая наводка на приемник. Я ее вам дам и вы уже сами свяжетесь с учеными там, политиками, вам гуманитарную помощь сбросят и прочую мутотень. Сопьетесь, конечно, как все туземцы, но моя совесть будет чиста. Главное он транспортировать может, вашего посла, или осла, без этого нельзя.

Он снова плюнул за борт и поднялся,

— Пойдем, тут рядом, пару кварталов отсюда и я все предоставлю и ансибл, и разные другие игрушки.

Трамвай начинает выруливать к пристани и мой собеседник направляется к лестнице. Я негромко окликаю его.

— Эй, Типау!

Он резко оборачивается.

— Ты думаешь самый умный? Решил укоротить свою жизнь? Мы тебе поможем.

Его глаза округляются, и он еще попытается броситься на меня, но мой бластер быстр…

…В его карманах я нашел горстку мелочи, грязный носовой платок, спички, мятую полупустую пачку «Золотой Явы» и бурый ноздреватый камень — кусок марсианского грунта.

КОНЕЦ

Борис Долинго

ТВОРЕЦ АПОКАЛИПСИСА

— Оставалось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время? — Эту фразу я расслышал вполне чётко и с удивлением обернулся на неприятный дребезжащий голос.

Он принадлежал худощавому старику, одетому, несмотря на тёплый день, в поношенный неопрятный плащ неопределённого то ли серого, то ли бежевого цвета и такую же затрапезную шляпу. Тёмные брюки размохнатившимися концами штанин подметали пыльные давно нечищеные штиблеты. Бомж с остаточными элементами интеллигентства, да и только!

Собственно, за моей спиной уже довольно давно раздавалось какое-то кряхтение, покашливание и отдельные бессвязные фразы, но до последнего мгновения я, увлечённый чтением «Комсомолки», не обращал внимания на того, кто устроился рядом со мной. Тем более что поскольку урны тут отсутствовала я перекинул ноги через край парковой скамейки и отвернулся от возможных соседей.

Я выбрал этот довольно укромный уголок парка неподалёку от своего института, чтобы мне никто не мешал. Вчера был мой день рождения, сегодня, соответственно, у меня побаливала голова, и я сбежал с лекции по философии, решив собраться мыслями, как мне жить дальше. Ясно, что я не хочу быть инженером железнодорожного транспорта, но как поступить: тратить ли время на учёбу или заняться чем-то другим? Бросить в общем-то постылый ВУЗ, но там имелась военная кафедра, и если сейчас забрать документы, меня тут же забреют в солдаты — как раз осенний призыв на носу.

Газету я купил по пути сюда, поскольку хотел прочитать об этих ужасных терактах в США. Вчера же я не смотрел телевизор, поскольку оттягивался с друзьями.

Возможно, я разглядывал старика дольше, чем нужно, но он успел поймать мой взгляд, словно того и ждал. Наши глаза встретились, и я испытал некоторое замешательство: на морщинистом лице, покрытом старческими пятнами, это была деталь, которая никак не вязалась с общим фоном. Глаза были молодыми, а взгляд — пронзительным, с полным отсутствием катарактной помутнелости.

Старик скользнул глазами по первой странице газеты, где размытая фотография запечатлела момент, когда «боинг» врезался в здание Всемирного Торгового Центра, и, как мне показалось, чуть насмешливо, спросил:

— Ну, и что вы, молодой человек, про всё это думаете?

Я пожал плечами — отвечать мне не хотелось. Мой ответ означал бы вступление в пустой разговор со старым и явно неуспешным в этой жизни человеком, выслушивание нудных прописных истин о том, что мир катится в пропасть, и, волей не волей, необходимость высказывания своего мнения, которым я не считал необходимым делиться с первым встречным.

— Да ничего хорошего, — уклончиво молвил я, собираясь продолжить чтение.

— Это точно, у меня просто не хватило времени, — кивнул, чуть поворачивая шеей, старик, и мне показалось, что я услышал хруст позвонков.

Я уставился на него — ещё один городской сумасшедший!

— Чего у вас не хватило? — непроизвольно-насмешливо вырвалось у меня.

Старик сделал довольно презрительное движение плечом:

— Времени, будь оно неладно! Условие такое: начинать всё нужно в двадцать лет, у тебя впереди есть ровно семьдесят. Нужно подготовить Апокалипсис, и не простой, а изысканный, так сказать…

— Что-что подготовить?!

Я приподнял бровь, удивляясь сам себе, что задаю ещё какие-то вопросы, вместо того, чтобы просто встать и пересесть на другую скамейку.

— Вы образованный юноша, вы понимаете, о чём я говорю: Апокалипсис, гибель народов, человечества…

Грязный плащ, драные брюки… Бен Ладен замаскированный, мать твою!

Я вздохнул и встал, перекидывая ремень сумки через плечо, сворачивая газету и делая движение, чтобы уйти.

— Вы бы дослушали, — покачал головой старик. — У меня всего-то… Он приподнял замызганный манжет плаща, под которым мне в глаза бросился циферблат явно дорогих часов, да ещё какой-то странной конструкции, минут сорок осталось. Обидно будет, если я не успею найти себе замену. А вы единственный человек, кого я смог найти и подгадать первый день вашего двадцатилетия и свой последний день. Да, сегодня мой последний день, и, вот, уже и час. И смогу я выбрать преемника только сегодня и только сейчас, в свои последние минуты. В противном случае ремешок не расстегнётся…

Я удивлённо остановился. Псих, конечно, но как он узнал, что мне ровно двадцать именно сегодня? И с такой точностью, чтобы знать, что, действительно, первый день двадцатилетия у меня ещё не закончился?!

Старик чётко заметил моё замешательство.

— Вы мне подходите, и я дам вам уникальную возможность, поверьте. У вас не будет преград в пространстве, вы сможете перемещаться куда и когда захотите, кроме того, у меня есть солидные счета в банках мира…

Задрипанная шляпа и пыльные башмаки…

— Великое небо, что за мелочи! Поверьте, когда у вас будет такая власть, и вы сможете не обращать внимание на грязную обувь. Но дело не в этом — просто последнее время мне было не до того — я искал вас, чтобы успеть.

— Вы — сумасшедший? — напрямик спросил я.

— Я нет, а вы — да, если будете терять время. Вы получите колоссальные возможности, единственное ограничение — только семьдесят лет жизни. Минута в минуту, от звонка до звонка.

Я смотрел на него.

— Ладно, — кивнул старик, — чтобы вы поверили. Ваше имя Максим Петрович Углов, друзья зовут вас, естественно, Максом. Вы студент третьего курса Железнодорожной Академии, но вам не нравится ваша будущая специальность. Единственное, что вас удерживает — отмазка от армии. Вам вчера исполнилось двадцать лет, но первые сутки вашего двадцатилетия истекают только сегодня к трём часам дня, то есть, уже скоро. Ведь мама говорила вам, что вы появились на свет ровно в три двенадцатого сентября…

Всю информацию обо мне он мог как-то узнать, но вот про то, в котором часу я родился… Правда, есть люди, кому я это рассказывал: Анька, например, Серёга, Костя. Неужели он их расспрашивал? Только вот зачем?! Да и вряд ли мои друзья рассказали про меня первому встречному грязному старикашке.

— Грязный старикашка не убедил? — прищурился старик, глядя на меня снизу вверх.

Я презрительно хмыкнул, лихорадочно соображая, как этот тип может что-то про меня вообще знать. Зачем, главное, это ему, и что он ещё знает?

— Ну, вот вам ещё такая информация: один более старший друг усиленно зовёт вас к себе в фирму менеджером по продажам на приличную зарплату и предлагает откупить вас от армейской службы. Но вы подозреваете его в гомосексуальных наклонностях, а посему… — Он противно засмеялся, вряд ли согласитесь на такое, хе-хе! С ориентацией у вас всё в порядке.

Кинув сумку на скамью, я сам сел рядом со стариком. Я крепкий спортивный парень, три года карате-до отзанимался, и, в принципе, никого особо не боюсь. Тем более, какого-то старого сморчка.

— Слушай, дедуля, откуда ты такие фишки про меня выдаёшь? Говори, пень старый, шпионил, что ли? Как?

— Да я всё про тебя знаю, Макс, — молвил он и снова посмотрел на свои супер часы. — Я же мысли твои читаю. Сейчас ты, например, думаешь, откуда у такого старого оборванца такой дорогой «ролллекс». Да только не «роллекс» это вовсе…

Признаюсь, вот тут я вздрогнул — я, ведь, действительно так подумал, и именно про «роллекс», все мы в плену стереотипов.

«Вот же сука!» — пронеслась в голове мысль.

— Сука тут не при чём, — укоризненно сказал старик и я снова вздрогнул — не слишком приятно, когда твои мысли, действительно, читают.

Я втянул носом воздух, выдохнул и сказал:

— Ладно, убедил! Говори, что хочешь.

Старика снова посмотрел на свои часы, и теперь я чётко заметил, что там располагалась какая-то странная система циферблатов и дисплеев, хотя сами часы были не слишком большие.

— Тут всё мелкое, поэтому и зрение они оставляют отличное до самого конца. Как обещали, так и осталось, — сказал старый пень.

— Кто это — они? — резко спросил я.

— Я тебе рассказываю, а ты не перебивай, — старик тоже перешёл на «ты». — Поскольку времени мало.

— Ну, ладно, слушаю. Зачем я тебе…э-э… вам понадобился?

Старик потёр друг об дружку сухие ладони, ещё раз посмотрел на свои странные часы и начал говорить. Говорил он быстро, иногда покашливая, а я слушал и недоумевал.

По словам странного старикашки выходило, что его ровно семьдесят лет назад наняла некая группа то ли инопланетян, то ли каких-то демонов, чтобы устроить Апокалипсис, как он сам пояснил ещё раз. Они наделили его необычайными способностями, точнее — дали некое устройство, которой я принял за часы, и которое позволяло ему быть неуязвимым, летать, находиться без специальных средств под водой, в космосе, мгновенно перемещаться в пространстве, улавливать самые тихие звуки, ощущать запахи лучше собаки. И всё это — просто по своей воле, одним словом, быть неким аналогом Супермена. Он мог даже менять внешность, правда, я не понял, как: то ли оказывать некое гипнотическое воздействие на окружающих, то ли действительно производить некую перестройку тканей организма. Василий Фёдорович Буравлёв, или тогда просто Вася, сын простого слесаря из города Липецка в тридцать первом году окончил всего лишь школу рабочей молодёжи и в таких тонкостях, естественно, не разбирался.

Устройство одевалось на руку и никто, кроме самого избранного, да и то только в определённое время через семьдесят лет не мог его снять даже со спящего. Одним словом, избранник становился практически всемогущим, но помимо своих способностей не обладал никакой технической мощью, кроме того, какую могла предложить земная цивилизация. Да, он сам был неуязвим, но для выполнения своего задания мог пользоваться только возможностями земной техники, политик и прочего. Но — не более. Никакого супер оружия у него не было.

Что же он должен был сделать? Основной задачей получившего такой Дар (это были слова самого Василия Фёдоровича) было устройство на земле Апокалипсиса. Не обязательно всего человечества, но, как минимум, столкновения и гибели ведущих мировых держав должны были иметь место. Ценилась масштабность и то, чтобы это было «красиво». Хотя, как он понял, если бы удалось устроить гибель всего человечества, то это бы тоже не возбранялось, но и не было непременным условием.

Вася, воспитанный на традициях пролетарского интернационализма решил устроить гибель проклятых буржуев, и все эти годы старательно шёл к своей цели, но не дошёл — время вышло. Неизвестные Игроки ввели ограничение: семьдесят лет, и ни минутой больше. Почему они сделал именно так, Василий Фёдорович не знал, да и не слишком задумывался.

Если бы Творец Апокалипсиса успел уложиться в отведённое время, то ему обещали оставить его Дар, присовокупив сюда и неограниченную продолжительность жизни. Если не успевал — то откидывал копыта, как простой смертный. Правда, если ему удавалось хотя бы найти продолжателя своего дела среди таких же землян, то он получал как бы утешительный приз: возможность воскреснуть после того, как приемник осуществит нечто грандиозное из задуманного.

— Слушайте, Василий Фёдорович, — спросил я, почесав в затылке, — а эти ваши, то ли инопланетяне, то ли демоны, они что же, сами не могли Землю уничтожить? Чего вас наняли? Они вас как хоть выбрали-то?

— Выбрали меня, как сами сказали, случайно, вроде как в лотерею разыграли. А сами… Сами они могли, наверное, и не то, что Землю уничтожить, коли такие штуки имеют. — Старик потряс рукой, на которой были одеты его чудесные часы. — Но у них это вроде как игра. Они так и говорили, что ставки на меня делают: успею, не успею красивое зрелище им устроить за установленный срок. Да и задачи всю Землю уничтожить не ставилось. Всю и не нужно было уничтожать, я же говорю. Можно было уничтожить какой-нибудь народ, экономически развитый, но не племя мумба-юмба, конечно. У них специальная комиссия это решал: красиво — не красиво.

— Вот даже как! И ты, Василий, продался каким-то инопланетянам-извращенцам? — снова переходя на «ты», сказал я. — Свою родную планету продал. Всё же ты — сука!

— Да не скука я! — почти с молодым задором воскликнул старик и тут же закашлялся. — Вот, видишь, как всё обстряпали, паразиты: тело старое стало всего за какие-то последние пару месяцев — а до этого-то я вообще молодцом был. Правда, так и обещали, сволочи! Глаза только всё ещё видят хорошо, поскольку тут всякие цифры мелкие на циферблатах этих. Я, как только вот так быстро стареть начал, понял, что проиграл, и даже на себя совсем перестал внимание обращать. Мне же замену нужно было найти. Попробуй, подгадай, чтобы парень нашёлся, которому именно в этот момент двадцать лет стукнуло. И всё в один день. Видишь, как пообносился? Ты, вот, думаешь, что я бомж, а у меня только в Лондонском банке почти десять миллионов фунтов стерлингов лежит.

— Вижу-вижу, большевик ты наш ненаглядный, — сказал я. — Вижу, что ты человечество в угоду мерзким тварям из космоса продал. Продался за обещание жизни вечной, как Иуда.

— Да нет же, говорю тебе! — Старик уже не кричал, но его жаркий и не слишком ароматный шепот веял прямо мне в ухо. — Я решил с мировым империализмом покончить — думал устроить гибель всего их дьявольского отродья.

— Подожди, так выходит…

— Ну, конечно! — радостно залопотал Василий Фёдорович. — Я и Вторую мировую зачал, и потом всякие штуки против них… Жалко не было меня с товарищем Лениным!

— Что-то ты плохо «против них» работал. Хотел уничтожать мировой империализм и буржуев, а сам войну развязал, говоришь, в которой двадцать миллионов наших людей полегло. И даже, говорят, тридцать!

Старик развёл руками:

— Ну, издержки, считай. Но я старался. Кто же знал, что Гитлер всё-таки на Россию попрёт, а не задушит эту паршивую Англию, после чего вместе с японцами Америку придавит? Но Пирл-Харбор я американцам всё же устроил!

— Про паршивую Англию — ты это точно, сказал я, вспоминая только что прочитанную статью про центр исламских экстремистов, пригретый правительством Великобритании. — Ладно, но на что ты рассчитывал? Допустим, взяли бы немцы с японцами, в конце концов, Штаты — что потом?

— Германия и Япония оказались бы ослабленные войной, а тут нас бы товарищи во Франции, Испании и Латинской Америке поддержали. СССР их бы смял тогда и немцев, и японцев! Я хотел такой вариант провернуть, чтобы польза для мировой революции была…

— Однако плохо ты постарался для пролетариев всех стран: этих пролетариев больше всего и покрошили в мясорубке, — с горькой усмешкой сказал я. — А что же ты делал после сорок пятого года? Когда уяснил, что хрен тебе, а не мировая революция?

Старик Буравлёв грустно покачал головой:

— Запил я, почти год пил. В магазин какой-нибудь перенесусь, минуя все замки, наберу водки и закуски — и пью неделю. Потом — снова.

— По-нашему оттягивался, в общем-то, по российски, — заметил я. — Ну, а потом?

— Пропился, понял, что нужно что-то делать. И решил, что империалистические державы должны свалить изнутри терpоризм и религиозный фанатизм в третьих странах…

— Вот козёл! — воскликнул я. — Так это ты всяких Ильичей Карлосов и Бен Ладенов выкормил?! Вот урод! Опять, кому хуже сделал? Своей Родине, прежде всего. Они сейчас небоскрёбы в Америке взорвали, а завтра так же Кремль грохнут! Как на сволоту всякую можно ставки делать?!

— Я уж понял! — горестно воскликнул старик. — Ну, не вышло у меня, хотел ведь как лучше…

— Ага, а получилось, как всегда! Говно, одним словом, получилось.

— Но эти, Игроки, говорили, что они за эти годы получили большое удовольствие, и поощрение я всё-таки заслуживаю. Если я в последний день своей жизни найду двадцатилетнего юношу, у которого идёт первый день его двадцатилетия, то смогу передать ему Дар с указаниями, как им пользоваться при условии, что юноша согласится продолжить моё дело. То есть устроить кому-нибудь Апокалипсис… Я тебя нашёл, Макс, умоляю согласись. Тогда у меня ещё будет шанс.

Я задумался. Если такое может быть… Правда, стать всемогущим убийцей и сталкивать народы и государства в кровавой бойне? Стоп, а если…

У меня в голове мелькнули какие-то очень интересные мысли. «Только не думать, только не думать», — лихорадочно повторял я себе. Но мой собеседник, увлечённый своими переживаниями, похоже, в данную минуту не концентрировался на чтении содержимого мой черепной коробки.

— Ты уверен, что они тебя не облапошат, как последнего лоха?

— Они обещали. Конечно, я не уверен, но у меня нет выбора. Так — хоть какая-то надежда.

— А почему именно такие условия: юноша в первый день двадцатилетия в твой последний день? Почему срок именно семьдесят лет? Почему, скажем, не пятьдесят или не сто?

— Да ну не знаю я, не знаю. Это их какие-то заморочки.

— Значит, всю Землю колбасить не обязательно?

— Нет, конечно. Локальный, но достаточно масштабный, так сказать, Апокалипсис им вполне подходит. Позволяет растянуть удовольствие. Ну а нам из этого нужно извлечь свою пользу, верно?

— Хм, верно-верно… — сказал я, энергично растирая ладонью подбородок и лихорадочно стараясь загнать свои мыслишки поглубже.

— Так ты согласен? Да, Максим?

— А ты меня, всё-таки, не дуришь? — поинтересовался я, чтобы проверить его окончательно.

— Дуришь? Ха-ха, дуришь! Ах ты, господи! Я тебе сейчас покажу…

Он нервно засуетился, посмотрел на свои часы, пробормотал «Времени ещё немного осталось..», после чего крепко схватил меня за руку и сказал:

— Приготовься!

— Это ещё к чему…? — начал, было, я, но не успел даже закончить фразу.

Вокруг ничего не мелькнуло, свет не мигнул, но мы уже не сидели на скамейке в парке моего города, а стояли на ледяном карнизе. Вокруг вздымались величественные горы и, видимо, мы находились очень высоко, поскольку воздух был явно разрежён.

У меня в прямом и переносном смысле захватило дух. Кроме того, в моей легкой летней ветровке я сразу почувствовал дикий холод — было градусов двадцать ниже нуля, если не ниже.

— Убедился? — несколько самодовольно изрёк старик. — Мы в Гималаях, в районе восхождения одной международной альпинисткой экспедиции. Вон, они как раз лезут.

Он кивнул куда-то за кромку ледяной стены, и я осторожно, чтобы не поскользнуться, подошёл к краю обрыва и посмотрел вниз. Действительно, метрах в пяти ниже карабкался первый альпинист в оранжевой куртке.

— Убедился? — повторил Василий Фёдорович.

— У-у-бедился, — ответил я, стуча зубами.

— Пятнадцать минут у меня осталось. Давай руку! — потребовал он.

Впрочем, Буравлёв мог этого и не требовать: мне совершенно не улыбалась перспектива остаться на этом пронизанном ветром уступе, и я схватил протянутую мне ладонь, как спасательный круг.

Мы вновь очутились на скамейке в парке. Было изумительно тепло, и я потёр уже слегка завядшие уши. Старик, казалось, и не замечал смены температур.

— Ты согласен принять мою эстафету? — несколько напыщенно спросил он.

— Так как же вы мне эту штуку передадите, если снять её с вас невозможно? — Я снова переключился на «Вы» — полёты сквозь пространство вызывали невольное уважение.

— Дурак, ты, Макс, — усмехнулся Василий Фёдорович. — Именно я и могу её снять с себя в эти свои последние минуты. Но после того как это устройство надето на другого, только тот новый обладатель сможет сделать это, когда придёт срок.

— Откуда эта штука энергию берёт? — спросил я.

— Да мне почём знать? — фыркнул Буравлёв. — Для тебя есть разница?

— По большому счёту, нет, — покачал я головой. — Так и куда она позволяет перемещаться?

— В любое место, в какое пожелаешь. Конечно, если точно не знаешь, куда, то получается очень приблизительно. Не бойся, никогда не случается так, чтобы ты попал внутрь скалы какой-то или стенки, например, пояснил но, предвидя мой вопрос: очевидно, в этот раз прочитал в моих мыслях, но того, чего я опасался, он там не заметил, поскольку меня действительно интересовал именно этот момент.

— Лучше, однако, если ты знаешь, куда попасть — фото там имеешь или ещё как. Одним словом, разберёшься быстро. По всей Земле можешь колесить — куда угодно! Вне Земли — желательно ориентир иметь чёткий.

— Так и вне Земли можно?!

— А то! К Игрокам иногда придётся наведываться — ну, отчитаться, там немного чего рассказать. О планах своих, туда-сюда. Они это любят.

— А… вот как, — сказал я, глотая слюну, — понял-понял. А они какие — зелёные, с рожками?

— Да почему?! Люди как люди, хотя, может, и демоны какие в человечьем обличии. Я с ним не слишком долго болтал. Ну, может с полчасика каждый раз, не больше.

— И…

— Да, сидят они на этой самой планете, на Марсе, там у них то ли база, то ли штаб какой. На Землю им по правилам Игры, как я понял, соваться часто не следует. Для того чтобы я мог точно к ним туда попадать, они мне камень дали оттуда: вроде как маяком для этой штуки служит. — Старик показал на свои «часы». — Прямо туда и доставит.

Одновременно посмотрев на циферблат, Василий Фёдорович всплеснул руками:

— Ну, всё, мне уже почти пора, Максим. Вот тебе подробное описание действия этого, как они его называют, Пространственного коммуникатора, вот номера счетов. — Он протянул совсем не затёртую маленькую книжечку типа паспорта к электронным часам и ещё какую-то бумажку, исписанную цифрами. — Давай я тебе его одену. На какую руку привычнее? Ну, вот, теперь ты — Творец Апокалипсиса…

Когда на моей левой руке защёлкнулся мягко обхвативший её браслет, я почувствовал какой-то лёгкий укол внутри. И сразу же стал слышать мысли старика Буравлёва.

«Слава тебе, господи!» — думал старик. — «Успел передать парнишке это дело! Может, чертовы Игроки меня не обманут, поживу ещё разик?»

Я невольно покачал головой — совсем его, выходит, угрызения совести не мучают, повторно пожить хочется! Зато я теперь мог думать совершенно свободно.

— Послушайте, — спросил я, давя на лице ехидную усмешку, — а по правилам игры имеет ли какое-то значение, против какого человечества устраивать Апокалипсис? Какие-то запреты есть?

— Что значит, против какого?!… - Он осёкся. — Но если ты думаешь, что…

— Да, именно я это и думаю, — сказал я, улыбаясь до ушей.

— Нет-нет, ты что… — Он зашатался, очевидно, силы уже покидали его, — так нельзя, верни мне Дар — лучше он не перейдёт ни кому…

— Чего захотел, поздно, дедушка Вася! Кто сказал, что нельзя?! Этого в правилах нет, как я могу у тебя в голове прочитать — ничего Игроки не говорили. Устрою я похохотать твоим нанимателям. Поиграть захотели получат Игру, по полной программе, с извращениями…

Я на всякий случай проверил действие своих новых способностей. Взял и перенёсся на ту же самую Гималайскую вершину. По несчастью первый альпинист как раз выбирался на карниз, где четверть часа тому назад стояли мы со стариком Буравлёвым.

Альпинист увидел меня в лёгкой курточке и вытаращил глаза. Возможно, вспомнил старый анекдот о том, как взобравшись по крутому склону, покоритель вершин нашёл там шашлычную. Парень забыл зафиксировать верёвку за только что вбитый костыль, рука его соскользнула, и альпинист оранжевым апельсином полетел куда-то вниз.

— Твою мать, твою мать, твою мать…. — Отразилось эхо от скал вибрацией чистейшего горного воздуха.

«Соотечественник, однако», — подумал я, поспешно выловил парня из провала, и пристегнул его карабин к вбитому крюку.

— Страховаться надо, — посоветовал я так, словно сам всю жизнь лазил по горам.

Вернувшись в парк, я застал уже теперь бывшего Творца Апокалипсиса лежащим на скамейке и ловящего воздух раскрытым как рыба ртом — отходил в мир иной, бедняга.

— Верни — верни Дар, — прохрипел он. — Коммуникатор верни…

Я сел рядом и подложил старику под голову его шляпу, упавшую на песок. Я читал его мысли: ему было страшно умирать и ещё очень обидно, что он сам не додумался до того, что сразу же пришло мне в голову. В течение семидесяти лет не додумался, глупый Игрокам попался старикашка. Впрочем, тогда он был ещё такой же молодой, как я сейчас, молодой и глупый, воспитанный, видимо, на Сталинских бреднях — смерть империализму, и всё такое. Потому и не сообразил, наверное.

— Vaya con Dios, amigo, — прошептал я, немного рисуясь сам перед собой, и добавил чуть громче: — No pasaran! Марс будет свободным!

Он дёрнулся и умер, видимо, опорожнив мочевой пузырь, поскольку под скамейку потекло, и, соответственно, запахло.

Вокруг по-прежнему было безлюдно. Впрочем, я и не беспокоился, что меня кто-то увидит: если и увидит, так кого мне теперь бояться?

Прикрыв глаза экс-слуге Апокалипсиса, я встал и потянулся. Значит, Марс, говоришь? Есть мне работа на ближайшие семьдесят лет. Ох, и поиграем, Игроки! И даже с одним земным оружием: Вася Буравлёв нашёл себе, надеюсь, хорошую замену…

Что-то там старик говорил про камень? Надо проверить, он же болтал, что носит камень оттуда для ориентира. По запаху их, блин, этих Игроков найду!

Я вывернул карманы своего предшественника и торжествующе усмехнулся, как будто после таких проверок ещё мог в чём-то сомневаться. Там оказался «джентльменский набор» человека, которому в этом мире, пусть и ограниченное время, но, действительно, принадлежало всё.

В его карманах я нашел горстку мелочи, грязный носовой платок, спички, мятую полупустую пачку «Золотой Явы» и бурый ноздреватый камень — кусок марсианского грунта.

КОНЕЦ

Максим Дубровин aka Avtolic

КОГДА КОЛЬЧУГИ ПРЕДКОВ ВЕЛИКИ

Место № 2

Два человека, слегка пошатываясь, кружили в страшном танце смерти. Их легкие с хрипом выталкивали обжигающий нёбо воздух, их сердца, горя ненавистью, бились в едином ритме, каждую секунду выталкивая из тела жидкую жизнь. Два сердца — два врага. Вот воин громадного роста, с залитым кровью лицом, выставив перед собой меч, бросился на противника. В какой-то момент его левая рука, сжимавшая кинжал, метнулась вперед, и смертельное оружие полетело прямо в лицо стоящего перед ним человека.

Его противник, в алой от крови рубахе, ловко увернулся от летящего кинжала и в то же мгновение понял, что его переиграли, но сделать уже ничего не успевал. Длинный меч с хрустом вошел в его грудь. Удар был нацелен в сердце, но последнее его движение и кровавая пелена на глазах врага спасли воина от мгновенной гибели. В то время как все его тело кричало от боли, руки продолжали свою работу. Легкий клинок, не встречая больше сопротивления, врубился в незащищенную шею гиганта. Голова отделилась от туловища и с глухим ударом упала на землю. Обезглавленное тело еще несколько секунд стояло рядом, крепко сжимая в руке бесполезный теперь меч, а затем медленно завалилось набок.

Глаза оставались открытыми и горели дикой ненавистью, жизнь как будто и не покидала их. С длинных усов непрерывно капала кровь…

* * *

Монитор погас, и сидящие в напряженных позах зрители облегченно перевели дух.

— Впечатля-а-а-ет, — задумчиво протянул Социолог. — И что, все они так?.. — Он пошевелил пальцами в воздухе, будто пытаясь поймать ускользнувшее слово.

— Все, — не выдержал Координатор. — Наши лучшие исполнители гибнут в первом же бою, не успев сделать даже малого. Этот безумный народ одержим войной, они рождаются и умирают с мечом в руке. Все попытки контакта или «неназойливой» коррекции закончились гибелью агентов. Не убивать же их!

— Да уж, с этим они прекрасно справляются сами. — Психиатр оторвал задумчивый взгляд от погасшего монитора.

— Еще бы, — Координатор начинал кипятиться, происходящее все больше раздражало его. — Война — это их жизнь. — Нелепость сказанного услышали все, но перебивать никто не спешил. — На обязательные для каждого воина сельхозработы они идут, как на каторгу, зато убивают — с удовольствием; в репродуктивный период женщины не находят себе места — стремятся вернуться в строй; раненые от отчаяния добивают себя сами — не могут перенести разлуки со своей «войнухой»…

— Эф девяносто один дробь два — социализированное расстройство поведения, — опять отозвался из своего угла Психиатр. — Они индуцируют друг друга. Изолировать пытались?

— Пробовали, — Координатор поморщился. — Показать запись? Таких изощренных самоубийств я и представить не мог. Один, представляете, сам себе шею свернул.

— Как это свернул? — изумился Инспектор.

— Руками, — буркнул Стажер.

Инспектор незаметно для других прикоснулся к воротнику.

— Позвольте мне, друзья, — Социолог поднялся из кресла и обвел собравшихся взглядом. — Мы говорим с вами ни о чем. Из пустого в порожнее переливаем. Вся эта информация давно известна каждому из нас. Прилетев сюда, мы имели достаточно времени, чтобы ознакомиться с ситуацией и сделать выводы. Уважаемый Психиатр уже изложил свои мысли, даже, скорее, диагноз. Теперь, я думаю, — моя очередь. Итак, как нам известно, данный конфликт длится уже двести пятьдесят три года — срок беспрецедентный в истории войн. За это время биогеоценоз планеты был практически разрушен, а экология пришла в плачевное состояние. Животный мир уничтожен, растения истреблены, за исключением специально культивируемых, население планеты сократилось в восемнадцать раз и продолжает уменьшаться в геометрической прогрессии, средний возраст неуклонно снижается — у них почти нет стариков, просто не доживают, рождаемость падает, технический прогресс отсутствует, скорее даже наблюдается обратная тенденция, искусство, религия и письменность забыты… Проанализировав и учтя эти и многие другие факторы, я счел возможным использовать для окончательных расчетов формулу Шьюбаша Суль-ве…

При этих словах собравшиеся в маленькой зале люди затаили дыхание. Сказанное означало, что надежд на спасение нет. Аборигены планеты обречены на самоуничтожение, и попытки спасти цивилизацию ни к чему не приведут. Дело лишь в сроке.

— И что?.. — первым не выдержал Стажер.

— Шестьдесят восемь лет… — Социолог сделал паузу, — через шестьдесят восемь лет наступит критический момент: они окончательно забросят сельское хозяйство, вырубят последние леса, прекратят репродукцию и… вымрут. Процесс необратим. Они обречены.

Тишина стала еще гуще. Социолог опустился в кресло и закрыл глаза. В ближайшее время программа будет свернута, специалисты отозваны, и жители единственного на планете континента предоставлены самим себе. На шестьдесят восемь лет. Останется только следящий спутник на орбите, который в установленный срок сообщит хозяевам о конце цивилизации.

— Ладно, — прервал молчание Инспектор, — собираем вещички. Сколько времени потребуется, чтобы свернуть станцию? — Он повернулся к Координатору.

Три дня.

Прекрасно, отлет в четверг. К концу недели будем дома, — за показной деловитостью прятались неуверенность и смятение.

— Я остаюсь. — Все изумленно повернулись к Стажеру. Только Социолог, грустно усмехнувшись, принялся разглядывать аккуратно подстриженные ногти.

— А знаете, молодой человек, вы предсказуемы. Впервые увидев вас, я понял, что этим закончится. Вы неверно истолковали трактат Суль-ве «О роли личности в истории». Ничего нельзя изменить, они обречены. Если бы раньше…

— Я остаюсь.

…Оставалось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время?.. Одному…

* * *

— А из-за чего они воюют-то? — спросил Инспектор у Координатора, когда они выходили из конференцзала.

— Судя по данным спутника, причиной послужил мелкий приграничный конфликт. Овраг какой-нибудь не поделили… или мосток.

— Как дети, — с грустью заметил Инспектор.

* * *

38 лет спустя.

Армия отступала. Уставшие, не спавшие уже третьи сутки регланцы валились с ног. Сегодняшний паек был съеден позавчера, и на завтра уже не осталось ничего. Как опытный тактик, Агерон понимал, если сегодня им не поможет чудо — завтрашнего вечера армия не увидит. Противник наступал на пятки, и ждать помощи уже неоткуда.

Невдалеке темнел лес, быть может, последний на этой оскудевшей и обезлюдевшей земле. Полуразрушенный древний замок появился из-за холмов неожиданно.

Воистину, это было великолепное зрелище. Генерал впервые в жизни видел подобное сооружение, и оно поражало его своей, почти осязаемой, силой, своим не иссякшим за века могуществом, своей абсолютной непохожестью ни на что виденное раньше. У высоких, каменных башен не было ничего общего с казавшимися теперь убогими походными шатрами; его, пусть и полуразвалившиеся, стены ничуть не походили на жалкие загоны, возводимые из глины для скота; огромный подъемный мост, перекинутый через пересохший ров и узкие бойницы не имели вообще никаких аналогий в привычном Агерону мире. Еще не понимая, что это такое, родившийся и выросший в полевом лагере регланцев Агерон неведомым чувством ощутил вот оно, спасены.

— Вагир, — громко кликнул он ординарца.

— Мой генерал, — тень помощника, невероятно длинная в лучах заходящего солнца, выросла рядом с тенью предводителя.

— Развалины, — кивнул предводитель вперед. — Там заночуем. Утром дадим бой. Пошли разведчиков, пускай проверят.

Коротко кивнув, Вагир исчез.

Когда солнце упало за горизонт, уступив место безразличным звездам, остатки армии втянулись в ворота замка. Командир разведотряда встретил Агерона на мосту.

— Там человек, — он оглянулся на темную громаду.

— Человек? — брови генерала удивленно поползли вверх. — Убить.

— Закрылся, никого не пускает. Требует самого старшего.

— Я с ним поговорю.

Агерон осмотрелся, ловя внимательным взглядом каждую деталь. Науку осадной войны приходилось постигать на ходу. Вон там можно поставить пращников, к этой прорехе подкатить вон тот валун, мост поднять, если цепи не проржавели. И еще…

В голове полководца внезапно выстроился четкий план завтрашнего сражения. Вагир, как всегда, оказался неподалеку.

— Где грезонцы, что говорят разведчики?

— Дышат в спину, — помощник успевал знать все. — Если решатся на ночной переход, к утру будут здесь.

Решатся. Значит, битва начнется после полудня. — Агерон на минуту задумался. — Вагир, возьмешь с собой людей, ВСЕХ ЛЮДЕЙ, со мной останется только «ветеранская» сотня, и спрячетесь вон в том лесочке. Когда противник полезет на стены — ударите в спину. Внезапно и молниеносно. Они будут думать, что мы все здесь, и к нападению с тыла подготовиться не успеют. Мы победим. Главное — не опоздайте…

— Генерал…

— Выполнять!

Вагир исчез, и в темноте послышались отрывистые выкрики приказов. Вскоре двор опустел, лишь несколько десятков ветеранов остались с полководцем. Им предстояла тяжелая ночь, нужно было подготовить замок к обороне.

Генерал сладко потянулся… Эх, поспать бы сейчас. И поесть. Но, нельзя.

Разведчик неслышно возник из темноты.

— Веди, — Агерон привычно отогнал малодушные мысли. Единственный вход в строение был наглухо закрыт обитой железом дверью. Генерал сильно бухнул в нее кулаком и крикнул:

— Открывай!

— Кто вы? — Раздался из-за двери хриплый голос.

— Генерал армии Реглана Агерон, — с достоинством ответил регланец. Открывай и умри, как воин.

— Я открою. И умру, если на то будет ваша воля. Но сначала вы должны пообещать, что выслушаете меня. А после… после — все равно, — в голосе говорившего прозвучало холодное безразличие.

— Слово.

— Проходите, — щелкнул засов, и дверь распахнулась.

В первое мгновение Агерону показалось, что обманчивая ночь подкинула ему призрак. Но это был человек, человек невероятно старый и смертельно уставший. Волосы его были абсолютно белыми от седины. Факел в левой руке мелко дрожал, но не от страха, как догадался Агерон, просто жизнь слишком надолго задержалась в дряхлом теле, не желая уступать его серой бесконечности смерти. Правой руки у хозяина замка не было.

— Кто ты? — вопрос прозвучал нелепо.

— Можете называть меня Стажер, — старик тяжело вздохнул, — разницы нет.

Регланец пожал плечами. Действительно, какая разница, как зовут человека, который через несколько минут умрет.

— Что ты хотел мне сказать? Поторопись, времени мало. — Агерон нетерпеливо оглянулся. Воины, ухватившись за толстенные цепи, пытались поднять мост.

— Ворот. Пусть используют ворот. Иначе не выйдет. — Стажер прищурился, глядя на их тщетные попытки справиться с тяжеленной плитой.

Генерал перевел недоуменный взгляд на старика.

— Ах, — хозяин замка с отчаяньем притопнул ногой, — накиньте цепи на те штуковины и крутите.

Агерон быстро отдал необходимые указания, а старик пробормотал под нос:

— Господи, они уже забыли, что такое рычаг…

Поднимаясь вслед за седым человеком по крутой каменной лестнице, Агерон подумал, что убивать его, пожалуй, рано. Может пригодиться.

Очутившись в маленькой комнатенке на вершине башни, Стажер тяжело опустился на грубый табурет, кивнув Генералу на место рядом с собой.

— Генерал, — старик заглянул присевшему Агерону в глаза, — генерал, вы помните свою Мать?

— Мать? — слово было незнакомым.

— Ну, женщину, которая вас родила?

— Откуда же я могу ее помнить, если она отправилась на войну, когда мне не было и года? — никак не мог понять, чего от него добиваются, Агерон.

— А потом найти ее не пытались? — не отставал старик.

— А зачем? — нелепая игра в вопросы начинала сильно раздражать. «Все-таки, придется убить», — подумал регланец устало.

— Ладно, — старик будто прочел мысли. — Хватит вопросов. Вы хотели услышать мою историю? Ну, так слушайте. Но прежде, вы должны понять: все, каждое сказанное слово в ней — ПРАВДА!!!

Генерал хмыкнул: — Правда, конечно. А что же еще? «Неправда»? — Смешное, непривычное слово развеселило. — «Не-прав-да», — покатал он на языке только что придуманное словечко.

Старик удивленно вскинулся на гостя, продолжил:

— Представьте себе, что далеко-далеко в небе, на одной из далеких звезд, живут люди. — Генерал честно попытался представить. Выходило плохо. Но если старик говорит — живут, значит, знает — живут. — Люди очень умные, очень могущественные, способные перемещаться от звезды к звезде. И вот однажды эти люди, назовем их «звездные люди», появились на этой звезде. Вашей звезде, Агерон. Прилетели, оглянулись и… ужаснулись. На их глазах происходило нечто невероятное: жители звезды, разделившись на два лагеря, уничтожают друг друга, как бешеные животные. Уже забыта причина войны; земли, посеявшие раздор, давно превратились в бесплодные пустоши; люди, развязавшие бойню, канули в века, и даже их имена не сохранила история. Да что имена, сама ИСТОРИЯ истлела… пала под напором войны. Исчезло все! Осталась ВОЙНА… И люди… маленькие люди один на один с войной… Умные «звездные люди» пытались помочь «глупеньким земным людям». Но тщетно. Они сами гибли в нелепой войне под чужим солнцем. И тогда самые умные из «звездных людей» сказали: «Уйдемте, пускай гибнут сами, мы не хотим умирать, это социализированное расстройство поведения, Шьюбашь и Суль-ве говорят — они обречены». Шьюбашь и Суль-ве… вот истинные палачи вашего мира, Агерон… а вы просто заигравшиеся в войну дети…

Старик закашлялся, будто шелестящие незнакомые имена застревали у него в горле.

— Только один человек сказал: «Я остаюсь, я помогу им выжить. Они малы и слабы, я должен им помочь». И ему сказали: «Ты глупец, ты погибнешь с ними». И он опять ответил: «Я остаюсь». И «звездные люди» улетели домой, и Война продолжалась. Каждый новый день приносил смерть и муки оставшимся. А человек, не пожелавший покинуть «земных людей», юный, неопытный стажер, пытался найти способ остановить бойню. Прошло много лет, но он ничего не придумал. В бою (конечно, он бывал и в боях), ему отрубили руку, и он оставил поле битвы. Пришлось пришельцу искать уединенное место, чтобы своим уродством не бросаться в глаза. И он нашел убежище в давно покинутом замке. «Земные люди» уже несколько веков не жили в городах. И он продолжал следить за ними при помощи… э-э-э…ну, скажем, колдовских глаз на небе. Он продолжал искать способ помочь им… Он знал, способ есть, нужно только напрячься и…понять. Но, Война продолжалась, и люди умирали. А однажды, в дверь постучали, и он понял, пришел и его черед умереть. Он смертельно устал от одиночества и безнадежности, он опустил руки и прекратил борьбу, он смалодушничал и переложил бремя ответственности за судьбу цивилизации на плечи аборигена, заглянувшего на огонек.

Стажер под конец заговорил шепотом, и грусть в его выцветших глазах затопила Агерона.

— Теперь это твоя Ноша. Думай, солдат. Выход есть.

— Сколько у нас времени? — Генерал, почему-то поверил каждому сказанному слову. Сердце бешено стучало в груди, силуэт старика расплылся, и щеку щекотало что-то мокрое, незнакомое. На губах явственно ощущался вкус соли.

— Если верить прогнозам «умников» — осталось лет тридцать. Много, ничтожно много.

* * *

Утро застало Агерона на крепостной стене. Стоя, на продуваемой ветром площадке, он смотрел на вражеский лагерь. «Слишком поздно, думал Генерал, — нас уже не остановить, мы будем убивать друг друга, пока не останется никого».

Штурм начался, как и было предсказано, сразу после полудня. Войско грезонцев медленно, словно нехотя поползло к замку. Для них такая война тоже была в новинку.

Звериным чутьем Агерон ощутил сзади чье-то присутствие. Оглянувшись, он увидел Стажера. Однорукий старик приблизился к регланцу и протянул свернутую в несколько раз кольчугу.

— Надень. Это кольчуга, может быть, она поможет тебе выжить сегодня.

Агерон с благоговением взял в руки серебрящийся наряд. О кольчугах он слышал. Еще несколько поколений назад, все воины носили эти стальные рубахи. Они предохраняли от стрел и скользящих ударов меча. К сожалению, секрет их изготовления был утерян. Натянув через голову доспех, состоящий из сотен маленьких колечек, Генерал тяжело вздохнул: Мельчаем, — подумалось ему. Кольчуга достигала коленей. — Выродившиеся потомки могучих воинов.

Тем временем, враги приблизились к стене, и, не теряя темпа, стали прыгать в пересохший ров. Им на голову посыпались, расшатанные загодя, валуны. Первые жертвы сражения умирали молча, тишину нарушал только скрежет металла.

Поняв, что с наскоку замок не взять, атакующие рассеялись по периметру в поисках слабого места. Восточная часть стены была практически разрушена в незапамятные времена. Именно туда направили грезонцы свой второй удар. Горстка защитников у бреши была уничтожена в мгновение ока.

«Почему мешкает Вагир? — С волнением думал Агерон, отдавая приказ об отступлении. — Пора. Пора! Скоро нас сметут, и тогда — конец».

Вот уже меньше половины бойцов его ударной сотни остались в строю. Отступая, они укрылись в замке, крепко закрыв на засов тяжелую дверь. В следующую секунду на преграду обрушились первые удары — сталь, прорубала дорогу к крови. Оставив пятерых бойцов в узком проходе, регланцы бросились вверх по лестнице. В следующем пролете Агерон поставил еще пятерых мечников, дав им в подмогу троих воинов с пращами.

Сзади с грохотом обрушилась дверь, и до отступающих донеслись звуки возобновившегося сражения.

Генерал быстро пересчитал бойцов: «Двадцать восемь. Где же Вагир?».

Взяв с собой пятерых самых сильных и умелых солдат, предводитель регланцев устремился на самый верх — в комнатку отшельника. Остальные получили приказ стоять насмерть до прихода помощи. Пришелец открыл дверь, как только услышал тяжелые шаги у порога. Увидев, что это Агерон он кивнул, приглашая войти. Сам старик опустился в кресло, и рука его безвольно свесилась к полу.

— Они скоро будут здесь! — Выдохнул Агерон.

— Ты должен это остановить, — устало промолвил Стажер.

— Но как? КАК? — Генерал почти кричал.

— Не знаю. — Шепот калеки не оставлял надежды.

И Верховный Генерал Великой Армии Реглана Агерон приготовился умирать.

…Враги ворвались в комнату через несколько минут. Вскрикнул и рухнул на каменный пол, не успев даже поднять меч, Дакир. Поразив в сердце нерасторопного грезонца, пал сам под ударом топора Кабрен. Коротко свистнула праща, и однорукий Стажер мертвой куклой осел в кресле…

Вокруг валились люди, а Генерал, без единой царапины, доигрывал в смертельном танце свой последний бой. Наконец он остался один против окруживших его врагов. Грезонцы замедлили движения, переводя дух. И вот, из их рядов вышел человек. Генерал Грезона Сардурак. Агерон несколько раз видел его в гуще сражения, но скрестить мечи им так и не довелось. Сегодня это упущение будет исправлено.

Плавно поводя клинками, противники начали сближаться. И за мгновение до того, как должен был раздаться первый звон стали, в голове Агерона вспыхнуло решение…

— Великое Небо, как легко… — прошептал он. — Как легко…Почему я не встретил тебя раньше, старик?…

Его меч, верный друг, испытанный в десятках сражений, высекая снопы искр из каменного пола, полетел в угол.

— Ты ведь не убьешь безоружного, Враг?!! — Вопрос Агерона прозвучал как утверждение. В глазах Сардурака мелькнуло замешательство. — Не убьешь. Значит, мы сможем поговорить. У меня есть что сказать тебе, Враг. У меня есть для тебя одна история…

Сардурак уже опускал меч, когда сзади раздался шум. В комнату, сметая с пути врагов, ворвался отряд регланцев во главе с заляпанным кровью Вагиром. Гнев исказил лицо Сардурака, и в следующее мгновение, с яростным криком, он кинулся на Агерона.

— Нет… — успел вскричать Генерал, и кольца кольчуги расступились, пропуская вражеский клинок к сердцу…

Вскоре все было кончено. Ударившие в спину врагу регланцы быстро расправились с опешившим противником, и теперь занимались сбором трофеев. А в маленькой комнатушке на вершине башни умирал от страшной раны их предводитель.

— Война… ошибка… — невнятный шепот долетал до склонившегося над командиром Вагира, — остановить… бойню… объяснить… они поверят… Мама…

С этими словами Агерон умер.

* * *

Через два дня войско покинуло древний замок. Генерал Агерон был похоронен с должными почестями. Его место по достоинству занял Вагир. Он был моложе своего предшественника всего на два года, и считался в войске уже зрелым воином. Трофейная кольчуга доставала ему до щиколоток и мешала при ходьбе. Будущей весной Вагиру исполнялось четырнадцать лет.

КОНЕЦ

Стегозавр

НЕССА

Место № 6

Я сидел в простом кресле, закинув ногу за ногу, спиной к окну.

Разговор грозил вылиться в вену — как уже сто раз происходило, когда дело приближалось к самому интересному.

— Мой ребенок будет иметь шанс — сказала Несса, закатывая себе очередную дозу.

— Какой шанс, о чем ты говоришь??? У вас же наркотики продаются чаще, чем хлеб!

— А кому он нужен, тот хлеб? Главное, что бы дурь была чистая! Хлеб, он ведь как, его и так можно съесть, и эдак… А вот кокаин только так можно, а морфий — только эдак. Или скажем джасон — его можно и так, и эдак, но результат разный. Слушай, пойдем в «Зев» — там сегодня Джексон выступает — он так прикольно ширяется — обоссышься!

— Мы о ребенке говорим, или о Джексоне?

— Ой, я уже не знаю… Я так давно не ширялась, мне доза уже зенки залила.

— Я же по глазам вижу — ты еще вменяема!

— Ты гонишь! Я всегда вменяема! Я покупаю только лицензионную дурь, никаких подделок! Так что с ребенком? Сухой, не писается, не орет… Чего тебе не нравится?

— Несса, послушай… Ты же сама понимаешь, стоит ребенку подрасти, и он так же привяжется к наркотикам, как и все прочие.

— Ну, да… С пяти лет — пожалуйста…

— Какой же он имеет шанс тогда?

Несса изящно повела плечиком и развалилась на подушках дивана.

— А Бог его знает! Слушай, не приставай, да? Я уже все. Будешь трахать — презервативы вон там. Все, у меня два часа нормальной жизни.

Ее глаза затуманились, взгляд уперся сквозь стену. Я вздохнул, поправил на ней халатик и отправился посмотреть на ребенка. Нормальный мальчуган. Кожа на руках и ногах чистенькая, ни одного пятнышка. Посапывает во сне. Ротик приоткрылся, и сопит в три дырки. И всей жизни ему отпущено 20–25 лет. До 25 доживают самые стойкие. Обычно — женщины, которые рожали больше одного раза. Обычно, если соблюдали график. График простой — три месяца принудительно-добровольного лечения, восемь месяцев беременности, месяц кормления грудью — и вперед! Снова на иглу. Как я понял, персонал больницы имел очень высокооплачиваемую работу: аркотики для них были самые качественные, а выдавали их чуть ли не в два раза больше. Поэтому за работу свою медсестры держались стойко. Кому охота кайфа дармового лишаться? И поэтому при пациентках они ходили трезвые в стельку, что бы, значит, не соблазнять. Никаких сигарет. Никаких выпивок. Но стероиды, мукополимеры, гормоны — и через три месяца организм женщины приходил в состояние, достаточное для вынашивания ребенка. Трахаться ты можешь хоть с рождения — это никого не волновало. Но принимать наркотики — только с пяти лет. За совращение малолетних грозила статья — три года на маковых полях. Я их понимаю — три года выращивать основу ширялова, и никак не имея возможности ею воспользоваться, каждый день наблюдая нормальных мужиков — охранников, как по часам принимающих кому что можно — это суровое наказание. Для них. Да и три года — это же почти треть нормальной жизни. Их. Мне бы три года на маковых полях — рай! Кормят по нашим меркам на убой натуральные продукты, которые сами же ЗЭКи и выращивали, пятичасовой рабочий день — больше они, бедные, не выдерживают, трахайся как хочешь и с кем хочешь — никого такие мелочи не волнуют… И по их меркам работал бы задарма — после «отсидки» мне бы и дурь не нужна была… А дитю, совращенному, еще хуже — в институты на опыты. Тут у них еще институты есть! Я вообще удивился, что они разговаривать выучиваются! Несса говорит — годам к двум вполне спокойно говорят. Внятно, разборчиво. Организм приспосабливается — живут меньше, развиваются быстрее. К пяти как раз заканчивают начальную школу — умеют читать, писать, считать. К десяти появляется половое влечение, рожать можно к 13. После родов тебе выдается наркотиков на год, по желанию — какие тело затребует. Но доза после годового воздержания маленькая — это учитывается, поэтому государству не накладно — годовая доза роженице это десятая доля обычного гражданина. Зато в начальной школе у них очень развита медицина и искусство — изучают виды кайфа, правила приема наркотиков и меры безопасности, отрабатываются групповые оргии и тонкости «ширяния» и «обкура». Я почитал — я половины не понял. Ни в методиках, ни в результатах, ни в оценках. А они ничего! Разбираются. Литературу любят не очень, да и то, что у них есть любить сложно. Музыку очень любят — она у них тяжелая, ритмическая, обязательно со световспышками. Улучшенный вариант цветомузыки нашей молодости. И ведь живут же! Правда, чего уж тут скрывать, к наследию относятся с уважением. Или, точнее, без ожидаемого вандализма — библиотеки бумажных книг есть, в них даже работают библиотекари. И работу свою, кстати, знают. Только книги у них — тоже как наркотик. Своеобразный, но… Надо будет у Нессы, как очнется, поинтересоваться — а как тут с видео дела обстоят? Им то видео не нужно — после дозы такое покажут, что ни один режиссер не придумает. Но вдруг где завалялись сотня-другая кассет? И аппаратура. А то я от скуки сам колоться начну.

Как я тут очутился, я связанно вспомнить не могу. История банальная осень, вечер, холодно до жути, я возвращаюсь вечером из гостей. Днем было тепло, я был в легкой курточке. Долго стоял на остановке, но автобусов не было. Потом плюнул на все, и что бы не замерзнуть, отправился к метро пешком. Как под порывами ветра перебирался через какую-то траншею, пытаясь разглядеть настил в полутьме — это я еще помню. Дальше — чистая медицинская палата. Я лежу, мне очень неудобно, но где — вспомнить не могу. По моему — везде. Долго лежал. Ни о чем не думаю, смотрю — потолок. Потом встал. Ни одной живой души. Одни киберы ездят. Я к ним отнесся как-то очень спокойно. Это я потом узнал, что меня держали на морфии. Почти неделю. Они, бедные, запрограммированы так, что без чего-нибудь подобного пациент, если он без сознания, и копыта может отбросить. Зато это помогло перенести мне шок от увиденного. Ну, на последствия ядерного взрыва это похоже все же не было. Но на последствия мамаевого нашествия — очень. Изменился сам дизайн города. Если вы помните Москву пятидесятых и сравните ее с Москвой восьмидесятых — вы меня поймете. Здесь изменения были еще больше — ведь прошло пятьдесят лет! От той цивилизации, которую я помнил ничего. Другие дома, другая планировка улиц, другие прохожие и проезжие, и вдруг — навстречу идет девушка. Наверное, у меня был ОЧЕНЬ обалделый вид. Но девушка в легком цветастом платьице, такая по-домашнему привычная вдруг прыснула в ладошку. Первая и единственная, кто всерьез обратила на меня внимание. И кто пригласил меня к себе домой, как только услышала растерянное «Дааа… До дому я сегодня не доберусь».

И началось мое путешествие в неведомое. Мир рушился и возрождался по пять-десять раз на дню. Я восклицал «Невозможно!», но реальность тыкала меня носом в свое г. Добилась только того, что я перестал восклицать вслух. Есть цивилизация. Люди разумные, говорят, на работу ходят, по магазинам, по бабам, даже в театры. И все — сплошь наркоманы. Все. Наркотики не введены в ранг культа, они просто есть, как воздух, колбаса и клопы с комарами. И эта цивилизация не имеет цели. Я не знаю, какую цель имела наша цивилизация, я задумался только сейчас, и уточнить не у кого. Но мы мечтали о покорении целины, полетах в космос и «длинном рубле». Эти ни о чем не мечтают, даже следующая доза им обеспеченна государством. Теперь о государстве. Оно номинально есть. В него даже проводятся выборы. Зачем — Несса не знает. Но на выборы ходит. Она искренне считает, что государство следит за исправностью киберов. И это при том, что всем абсолютно все равно, как ты живешь. Или как не живешь. И при этом есть общественные службы — больницы, детсады, службы по воспитанию (школа-ясли), морги, дворники и почтальоны. Я за месяц видел, как Несса трижды получала письма, и одно написала и отправила. Все письма — калька. «Дорогая, поздравляем тебя с самой дорогой шубой. Да хранит Ааллах ее белую шерсть. Твой Д.» Несса их внимательно читает, потом отправляет в мусор. Что очень логично. Телевизор — редкость, хотя и не дефицит. Просто не нужен. По нему (у знакомых видел!!!) передают новости, сводки погоды, художественные фильмы (очень редко, к сожалению) и даже мультики. Несса против телевизора — говорит «зараза, хуже героина». Все не настоящее. Игрушечное. И в то же время — реальность. Об дверь стукнешься — больно. На Нессу смотришь — приятно. Унитаз засорился — противно. Прочистили — нормально. Но часто хочется повеситься.

— Послушай, я тебе понимаю — Несса пеленает младенца, а я любуюсь ее стройной фигуркой — ты все-таки привык к своему образу жизни. Но что тебе с той жизни достается? Да, живешь ты втрое против нашего — это ты сколько поколений сможешь увидеть?

— Пять.

Я нормальный мужик, и я больше смотрю на нижнюю часть ее талии, чем на то, что она делает.

— Как пять? — Несса даже остановилась на секунду. — Это что, получается, что ты больше ста лет жить будешь?

— Нет, я то проживу, дай Господи, шестьдесят. Но поколений увижу пять.

— Так не бывает — Несса рассмеялась и вернулась к младенцу — я точно помню, шестьдесят делить на двадцать — будет три!

— Да, но когда твой сын заведет ребенка, ему будет десять, одиннадцать лет. Его сын — тоже самое. Так что за 40 лет я увижу пять поколений.

Несса закончила упаковку младенца, и мы собираемся гулять.

— Мой сын не будет заводить ребенка! К счастью для него.

— То есть?

— Рожают женщины!

— Ну и что? Мужики им иногда помогают.

— Слушай, ты как маленький! Мужику все равно, в какую дырку совать, так что он к ребенку не имеет никакого отношения! Рожают женщины!

Мне совершенно не хочется читать ей лекцию о генетике и физиологии. Тем более, что это по большей части бесполезно. И я интересуюсь совсем другим.

— Несса, скажи, а кто тебе учил ухаживать за ребенком?

Несса смотрит на меня совершенно непонимающе.

— Ну, вот ты запеленала его, вы идете гулять, потом ты его раскрываешь, суешь вещи в машинку, кормишь, укладываешь спать… Кто тебя всему этому учил?

— А что, можно как-то иначе? — аж глаза загорелись. Для нее ребенок обуза. Долг обществу и государству, а никак не природе.

— Нет, наверное, нельзя — не хочу будить лихо, пока оно тихо — но ведь я не умею всего этого, а ты вон как ловко все делаешь.

— Ага, значит, и ты чего-то не умеешь — Несса почему то очень обрадовалась этому. Неужели все это время она искала, чего я не умею? Кем же я для нее выгляжу? Кибером? Святым? Пророком?

— Я погляжу, как это делаешь ты, и научусь. А ты?

— А я чего? Я вот… Нет, ну как можно ребенка не водить гулять? Он же закапризничается, прибегут, насучат по мозгам, да и вообще… А кормить… Подносишь к груди, он все сам делает. Чего тут учить?

— И что, все матери так знают?

— Ой, я про всех не знаю, но, наверное да. Ты же не учишься дышать, пользоваться иньектором…

Я смотрю на нее и смеюсь. Несса догадывается и присоединяется. Малыш начинает хныкать. Несса смотрит на меня укоризненно и начинает агукать и успокаивать малыша. А я смотрю на нее и раздумываю, как это природа уложила сложнейший ритуал ухаживания за младенцем в безусловные рефлексы? Ведь Несса все делает правильно, иначе люди бы все давно повымерли, но ни мгновенья не задумывается, что она делает! Или это всегда было в людях, и лишь столь странный образ существования разбудил древние инстинкты?

Несса увидела магазин. В нем выставлены тряпки и женская бижутерия. До сих пор не понимаю, зачем они всем этим пользуются? Сунула мне ребенка в руки, и — к витрине. Автоматически покачиваю мальчика, и слежу за выбором. Примерила шапочку — не понравилась. Примерила косынку — не то. Взяла какую-то деталь одежды, повертела в руках, бросила назад. Выбрала что-то типа жабо, прикрепила к вырезу платья, погляделась в зеркало, осталась довольна. Достала из сумочки пару ампул, бросила в приемное отверстие автомата возле витрины. Тот загудел, и выдал «сдачу» — два каких-то пакетика. Расплата наркотиками как деньгами — для меня тайна за семью печатями. А Несса прекрасно ориентируется в ценах и курсах «валюты». И вещи — лежат под «присмотром» автоматов. Подходи, бери, и уходи. Ан нет, платят. Интересно, бывают ли у них грабежи?

— Несса, а грабежи у вас бывают?

— Конечно!

* * *

Их трое. Странное число для всех людей — даже в мое время группы нападающих из двух или четырех человек были редкостью. Либо профессионалы, либо остатки. Обычно число нечетное. Вот и сейчас — трое. Глаз не вижу — достаточно темно. Поэтому угадать серьезность намерений не могу. И главное для меня — возраст. Уже третий месяц тут, а все никак не могу привыкнуть к тому, что возраст у них по другому считается парень пятнадцати лет для меня — сопляк. Для них — отец троих-четверых детей, почти старик.

— Эй, друг, дай закурить.

Честно отваливаю челюсть. Вот уж действительно — приверженность к традициям…

— Мужуки, вы чего, приняли меня за директора магазина?

— Не жмись, друг, вынимай кармансы, и будешь ласков.

Пока пытаюсь (опять же честно) въехать в современную «феню» парень слева вынимает руку, в руке что-то продолговатое и блестящее металлическим отблеском. Руки и ноги становятся ватными, вопль застревает в горле, от чего очень тяжело сделать следующий вдох, и изнутри раздается крик души «Жить!!!». И это при том, что нету у меня дури!! Ну, правда нету!!! Ведь убьют, гаденыши, и не докажешь…

Резко падаю на шаг к тому, у которого в руке пистолет. Бью ногой в сторону руки. Как ни странно — попадаю. Пистолет вылетает из пальцев и звенит по асфальту. Ставлю ногу, переношу на нее вес тела, второй ногой того, кто оказался сзади, бью в челюсть. И тоже попадаю. Краем глаза вижу падающее тело, падаю сам, переворачиваюсь на спину и изображаю брейк-данс на спине. По идее, это должна быть «мельница», но мой учитель карате еще тогда говорил мне, что каратеист из меня — как из него самого — ворона. Не будем оскорблять высокое искусство, удовольствуемся тем, что двое падают на меня. Ужом выбираюсь из-под тел, пока горе-вояки пытаются встать. Честное слово, глядя на три слабо шевелящихся тела после десяти секунд драки — чувствуешь себя эдаким Рембо. Один баюкает ушибленную руку, второй — отбитую ногу. Третий пытается нащупать руками хоть что-то — получается плохо… Мне стыдно. Честное слово — мне очень стыдно: надавать тумаков пацанам… А все почему? Очень испугался. Иду к «пистолету» — блин, да он газовый!!!! Вон, в свете фонаря видны перекрестья, заваренные в ствол. Ну что ж… Хорошая игрушка пригодится. Сую его в карман. Очень неудобно. Перекладываю за пояс. Железо холодит кожу сквозь рубашку. Неприятно, но терпеть можно. Вот теперь займемся нападающими.

* * *

Два часа спустя трое мужиков (а для меня — все та же молодежная компания) представляли меня местным крутым. Крутые, как и положено, все в наколках, хорошем прикиде, курят что-то такое, что даже меня торкает скептически внимают рассказам. Я с трудом пробираюсь в дебрях современной фени. То, что я понимаю, выглядит так: «А мы его — на! А он нас — бббух! И мы — в попе!». Я попиваю холодное пивко за счет компании (денег с собой не ношу принципиально) и думаю, что силой ребята не обижены. То есть попади они по мне хоть раз, или шмальни современными «нервно-паралитическими» — и мне была бы обеспечена крышка. И если не гроба — то клистира — точно. Но я сижу пью пиво, а мужики по-прежнему стараются беречь ушибленные места. Чем же я сильнее их? Не будем брать те три месяца, в течение которых я занимался каратэ. Что можно выучить за три месяца? В свое время мне постоянно попадало — и на улице, и в школе, и в армии. Может, не было вот этого вопля изнутри: «Жить!»? Да нет, был… А вот. А вот сейчас я надавал пацанам тумаков, и честно понимаю, что если вдруг в баре завяжется драка, если крутые спустят на меня своих «бритоголовых», я раскидаю эту толпу голыми руками или подручными средствами, перевяжу раненных, помолюсь за убитых и преспокойно уйду. То есть — даже не очень вспотею. Я смотрю в глаза самому «крутому», и вижу в них сожаление. И вдруг догадываюсь, о чем он сожалеет. Сейчас, прямо на его глазах рождается легенда. Сейчас из меня делают Брюса Ли современности. Еще пара-тройка показательных выступлений — и толпа будет узнавать меня на улице, девки будут заказывать драки с моим участием в своих наркотических грезах, а мужики — в своих эротических снах, и на эту лошадку можно было бы поставить, если бы… Нет, пипл, ну такой влом!!! И убить меня прямо сейчас ну никак низзя. Почему? Читай выше — я уйду да же не запыхавшись, а легенда обо мне, как о великом непобедимом бойце, чистом и великодушном — легенда побежит дальше. И этот подручный «большого босса», сам босс для многих — он мне завидует. Ну что ж, легенда — это хорошо. Легенду надо поддерживать.

— Ты, говоришь, ты крутой, да?

— Нет, молодой человек. Я этого не говорю.

На мгновенье — пауза. Обращение к боссу «молодой человек» — несколько шокирующе. Напрягаются «боксеры» — вдруг шеф сейчас даст команду на потеху. Напрягаются «шестерки» — они догадываются, что без них не обойдется, а получать дважды за вечер по морде им не очень. Напрягаются остальные посетители бара — гомон от центрального столика в норме, но тишина от него — это к грозе. Босс делает быстрое движение, левой рукой. Я автоматически ее перехватываю. Я уже готов делать броски, кувырки и прочую акробатику — ребятки, конечно, быстры, но для меня они движутся как в индийском кино. Плавно и замедленно. Однако мы застываем, словно скульптурная группа. Я держу правой рукой босса за кисть левой, а он смотрит на мою руку так же, как я смотрю на грудь Нессы. Медленно-медленно босс подносит к моему запястью палец, и касается кожи. Мне становится неудобно. Вот уж не ожидал, что такое простое движение может нести столько мужской ласки… Босс переводит на меня восхищенный взгляд, и сдвигает лацкан пиджака еще ниже. Я оглядываю окружающих и вижу толпу, которая любуется кистью моей руки. Босс возвращает взгляд на руку, я смотрю туда же, и не вижу ничего столь уж странного. Рука. Моя. Тыщу раз видел! Мне становится совсем неуютно. Я внутренне готов к драке, а тут из меня Венеру Милосскую делают! С руками… Я встаю и молча выхожу на улицу. Ни одна рожа не смеет мне препятствовать. Да что это с ними? И никто за мной не идет… Ничего не понимаю!

* * *

Дома рассказываю все это Нессе. Она смеется и обнимает меня. Меня сразу же бросает в жар и становится не до глупых недоумков в баре. Я так люблю, когда она обнимает меня вот так, просто, искренне, а не под кайфом.

— Ты очень красивый.

— Да? — я смущен — Ты можешь любоваться мной сколько угодно. Но всякие там мужики — это слишком для меня.

— Почему? Ты не любишь мужчин? Тогда тебе надо принимать — тут она начинает перечислять средства, под действием которых мужская любовь становится притягательной и восхитительной.

— Нет уж, спасибо — прерываю я ее — лучше, если мной будешь любоваться ты одна.

Несса неожиданно краснеет и прижимает голову к моей груди.

— Что случилась, малышка?

— Я и так безумно счастлива, что в моей жизни появился ты. У тебя совершенно гладкая кожа… И она не такая на ощупь. Ни одна тату не сравнится с чистой кожей младенца…

Выясняю, что, оказывается, следы от инъектора особые эстетические личности располагают в виде рисунков и знаков. Так вот что за «тату» были у крутых. И вдруг — моя девственно чистая кожа рук. Да… Бедные… Нет, хорошо, что я ушел вовремя — точно, быть бы мне изнасилованным!

Несса смеется над моими страхами. Я постепенно становлюсь национальным достоянием. Оказывается, в Нессе борются два очень сильных чувства. Одно — чувство собственницы. И второе — чувство раскаяния. Ее друзья и подруги считают, что она меня прячет, и пользуется мной единолично. В то время, как я по праву принадлежу и им тоже! Они тоже хотят сказочных ласк, так, что бы без наркоты — и приятно. Почему сказочных? Потому что так бывает только в сказках. Несса уверяет меня, что до знакомства со мной оно тоже не верила, будто это возможно. Собственно, они правы, за исключением того, что не Несса мной пользуется, а я ей. Впрочем, я не знал о такой популярности в народных массах. И к лучшему, кстати. Несса все опять видит по-своему. Она считает, что если я такой добрый, хороший, нежный, умный, опытный (вы понимаете, как действует такое количество эпитетов на мужчину? Правильно понимаете!), в общем, я же говорила! Так вот, мне надо срочно пообщаться с… Следует список. Я сомневаюсь. Несса берет себя в руки (как же это уморительно выглядит со стороны) и твердо говорит, что она безумно польщена, но она — не эгоистка, она тоже хорошая. И обязательно поделится своим счастьем с друзьями. Я осторожно намекаю, что не очень спешу делить саму Нессу с кем-то еще. На меня поднимаются чистые глаза, полные такого кристального удивления, что в них хочется раствориться! Несса не верит. Несса переспрашивает. Несса требует объяснений и доказательств. Наконец до нее доходит, что в мире может быть СЕМЬЯ. То есть — двое друг для друга. И весь остальной мир — для них двоих. Несса прижимается ко мне щекой и начинает тихонько перебирать возможности такого житья. А я в который раз понимаю, что глуп и ограничен, воспринимая окружающую действительность как просто мир наркоманов. Они люди. Иные, мне непонятные иногда, но — большей частью все же люди. И фантазия у Нессы развита, и понимание преимуществ семейной жизни… Никому ее не отдам! Пусть другие живут по хиповски, Несса — моя! Весь в мечтах я растворяюсь в сладкой истоме сна.

* * *

Прошло два года. Я до сих пор вспоминаю их как годы непрерывного счастья. Работа мне нашлась, сразу же, стоило о ней заикнуться. Правильно, я работал усатым нянем. Ибо кто лучше достоин этой работы, как не человек прошлого? Чистый, добрый (так считает общественность, а большинство всегда право), гарантированно не испортящий ребенка, плюс за мизерную плату. Совсем от наркоты я отказываться не стал — копил капитал. Часть (из самого лучшего) — отдавал Нессе. Она всегда с таким щенячьим восторгом встречала мою зарплату… Кормили нас без ограничений, жилье я выбирал сам. Я был знаменитостью, меня все уважали, библиотекари на меня молились, местные «спортсмены» приглашали меня открывать ежегодный турнир, «учителя» — поделиться новыми сказками или вспомнить пароль-другой для самых популярных компьютерных игр. А в школе-яслях дети встречали меня каждый день, и каждый день их становилось все больше. И это была одна бесконечная радость — я понимаю, что в это не верится, но все их проказы, шалости, эти ежедневные открытия этого мира, эти зачарованные глаза во время сказок о змей-горыныче или Летающем Крокодиле Коше — они никогда не надоедали мне. Дома меня встречала Несса, которая завела второго ребенка, очаровательная малышка, и даже после того, как прошел положенный по закону месяц кормления грудью без наркотиков, Несса еще два (два!!!) месяца была очаровательна. Но… Но природа берет свое. Несса стала полнеть, разболелись суставы… И все сошло в привычную уже колею. Я никогда не попрекал ее, я все понимал, видит Бог. Зачем? Ей было уже 18 лет, она была уже очень пожилая женщина, и скорее всего наша дочурка последний ее ребенок. Наверное, я мог бы вмешаться. Наверное я мог бы натворить высоких глупостей, попытаться изменить этот мир. Ведь при самом хорошем раскладе мне оставалось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время? Я попал в центр Мальстрима, неумолимая математика делала меня древним, как Моисей. Статистика, чтоб ей провалиться… Нет, я не буду прятать голову под крыло, как испуганный попугай. Они живут уже сейчас около 20 лет. Мои дети проживут лет 17. Их дети — Около 15. К упомянутому Нессой пятому поколению половая зрелость ребенка будет наступать годам к 6–7. Я — свидетель гибели цивилизации. Я же вижу, что внешне все остается пристойно. Они не скатятся до состояния зверей. Они развиваются все быстрее, но куда, как — мне не понятно. Я не успеваю за их скоростью! Я — из вымершего поколения динозавров, мне не понять этих макопитающих. Единственное, что я могу для них сделать, и делаю, и буду делать — это украсить их конец. И, наверное, еще я надеюсь на чудо. Ведь зачем-то я оказался здесь? Ведь зачем-то я живу, не умерев тогда осенней ночью в прошлом Москвы. Может, сработает поговорка «В семье не без урода», и родится тот, кому наркотические грезы будут неведомы? Кто не сможет колоться, курить, пить и другими способами употреблять дурь? И тут вот он я. Я скажу ему, что в этом мире можно жить иначе. И покажу — как. Может быть, он поймет. Может быть — я спасу его от одиночества.

Но это все только может быть. А сейчас я лежу на спине, вольно раскинув руки, и чувствую, как земля толкает меня в левое плечо, уходя из под правого. Слева и справа от меня звездное небо закрывают два столба непроницаемой тьмы, и со звездного прямоугольника под куртку закрадывается могильная сырость.

КОНЕЦ

Свенельд (Свенельд Железнов)

УБИТЬ ПРЕЗИДЕНТА

Пролог.

Поток замер, заполонив проспект. Ловкачи некоторое время пытались маневрировать между полос движения, но и они скоро встали. Будто железный, чешуйчатый мастодонт распластался по дороге. Автомобили плотно сомкнули ряды и остановились. Пути вперед не было никому.

Не было дороги и, зажатой со всех сторон, потрепанной «Газели» с красными полосами и крестами. Напрасно она сверкала проблесковым маячком, мигала фарами — у водителей просто не было возможности освободить ей проезд. «Скорая помощь» застряла в «пробке».

— Он потерял сознание! Артериальное давление падает! Дыхание не стабильное! Тоны сердца резко ослаблены! — молоденькая сестричка в коротеньком белом халатике согнулась около больного.

Бледное как лист ватмана лицо пациента, говорило о серьезности положения не хуже её слов.

— Кислород! — дал команду доктор, невысокий мужчина с крупным носом и нескончаемой печалью в глазах.

— Леонид Леонидович, тромбоэндокардит? — со страхом в голосе спросила сестричка, прилаживая маску на лицо больного. — У него останавливается сердце.

— Делай массаж. Минут на десять должно хватить.

— А потом?

Доктор отвечать не стал, он приблизился к больному и, оттянув веки, посмотрел ему в зрачки.

— Григорий! Скоро сможем поехать?

— Кто ж знает, — ответил водитель. — Пробка. Говорят, Рублевку полностью перекрыли, президент, мать его, внезапно куда-то собрался. Небось, на дачку, самая шашлычная погода.

— Григорий, если мы через десять минут не будем в больнице, нашего пациента спасет только чудо.

— Не повезло мужику, — констатировал в ответ водитель.

Больному действительно не повезло. Кортеж президента задержался. «Пробка» рассосалась только через полтора часа.

* * *

Явление первое. Кладбище.

Ветер завывал между осин, нагоняя тоску. В сырую могилу медленно сползал гроб. Травя грязные лаги могильщики негромко матерились. У ограды замерли несколько женщин в черных косынках и пара молодых людей.

— Держись, Денис, — сказал один из парней другому.

Денис держался. Он не проронил и слезинки с тех самых пор, как ему сказали, что отец скоропостижно скончался. Поверить в потерю последнего родного человека Денис никак не мог. Судьба несправедлива. Отцу совсем недавно исполнилось пятьдесят. Можно сказать, на днях справили юбилей. Жизнь была полна планов на будущее… Внезапный приступ всё нарушил.

Но сколько виновата болезнь, а сколько люди? Этот вопрос мучил Дениса денно и нощно. Он узнал, что «Скорая помощь» везла отца в больницу в течении двух часов. Если бы она приехала хоть на полчаса раньше… Врачи сказали, тогда бы пациент выжил.

Водитель «Скорой», разысканный в гараже, не скрыл причины задержки. Ужасная автомобильная «пробка». Она случилась внезапно, непредсказуемо, её причиной был президент.

Капля горя переполнила чашу терпения. Денис стиснул зубы, сдерживая невольный стон. Власть отобрала у него родных, вырвала, походя, небрежно, как само собой разумеещеся. Когда пять лет назад нарки убили мать ради жалких ста рублей, а менты равнодушно развели руками, Денис уже испытывал подобные чувства. Наглые физиономии из-под серых фуражек вещали, что поделать тут ничего нельзя, а если родственники будут настаивать, то сами вскоре окажутся обвиняемыми. Тогда юношеский порыв парня сдержал отец. Теперь сдерживать Дениса было некому.

Месть. Это сладкое и одновременно тревожное слово всплыло в голове парня. Он должен отомстить. «Я тварь дрожащая или право имею?» вспомнил классику Денис и сжал кулаки.

Недавно Денис читал свежий роман одного известного фантаста. Там тоже речь шла о мести. Обиженные правительством мутанты хотели перестроить мир, так, чтобы негодяи получили по заслугам. Автор вовсю подчеркивал миролюбивость несчастных, мастерски рисуя эволюционную месть. Что-то они там мудрили с генами. Запомнилась фраза: «Осталось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время?» Программа правительства предусматривала истребление мутантов за семьдесят лет, опыты с генами должны были привести к положительным результатам за более короткий срок. Сочувствие автора оказалось на стороне обиженных, и они успели. Хэппи энд случился, как и требовал издатель. В жизни все сложнее. Семидесяти лет у Дениса не было. Сочувствия автора тоже.

— Пойдем, — взял под руку Дениса товарищ. Прощание с покойным закончилось. Скромный гранитный памятник занял место над свежим холмиком.

Кому то сыра земля, а кому то мягкие кожаные сиденья правительственных лимузинов. У Дениса защемило сердце. Если он хотя бы не попытается, то навсегда перестанет себя уважать. Обидчик должен умереть.

* * *

Явление второе. Квартира.

Недопитый кофе темнел на дне большой грязной кружки. Крошки от наспех сооруженного бутерброда, перекатывались между исписанными бумажками. Рука лежала на заляпанной микрософтовской «мышке», глаза рыскали по монитору. Денис взял отпуск и уже семь дней не выходил из-за компьютера. Он искал способ убить того, кого, казалось, и пальцем тронуть невозможно.

Прежде всего, Денис тщательно изучил все известные истории покушения на президентов. Начал с Соединенных Штатов, у которых по этой части немалый опыт. Абрахам Линкольн был застрелен в театре Джоном Бутом, которому удалось бежать. Джеймс Гарфилд был убит врачами, которые не смогли извлечь пулю, оставленную в теле президента незадачливым терpористом Чарльзом Гито. Джон Кеннеди пал жертвой снайперов, одним из которых был Освальд, в дальнейшем убитый Джеком Руби. Во всех случаях, в президентов стреляли. Смерть Гарфилда не случилась бы, если бы доктор Белл не ошибся с диагнозом. Выстрелы Чарльза Гито не повредили жизненно важных органов. Удачные покушения были организованы группой лиц. Бут не был одиночкой, Освальд тоже

Все покушения случились достаточно давно, тогда и охрана была другой и оружие иным. Для нынешней ситуации стрельба годилась, лишь для тех, у кого под рукой есть группа «Альфа». К президенту Дениса никто не подпустит, а снайпером парень не был. Да и шансов без должной тренировки смертельно ранить врага, не много.

Денис взялся за штудирование индийского опыта. Убийства Индиры и Раджива Ганди случились не так давно, рецепты «Тигров освобождения «Тамил илама» могли оказаться ценными. В Индии правили самоубийцы начиненные бомбами. Они приближались к президенту и взрывали себя. В принципе, вариант. Загвоздка только в том, что Денис не горел желанием умирать. Да, он пошел бы на смерть ради того, чтобы наказать обидчика, но не был готов методично готовить самоубийство.

Не оказался обойден вниманием и опыт русских терpористов конца 19-го, начала 20-го века. Денис заметил, что процент удачных покушений бомбистов был выше, чем тех, кто пользовался револьверами. Да, убивать лучше взрывом. Чем он мощнее, тем меньшая точность требуется.

Денис занялся проблемами изготовления взрывчатых веществ. В детстве он интересовался химией, набор «Юный Химик» до сих пор пылился на антресолях. Но дальше изготовления кристаллов трийодида аммония он не ходил. Сейчас предстояло синтезировать действительно опасное вещество. Рецепты Денис легко нашел в Интернете. Многочисленные «Настольные книги терpориста» и сайты посвященные взрывчатке дали обильную пищу для анализа.

Сначала Денис остановился на варианте с пластиковой взрывчаткой типа С-1. Способ изготовления на первый взгляд не таил сложностей. Смесь 88.3 % R.D.X, 11.1 % вязкого минерального масла и 0.6 % лецитина. Главной составляющей являлся R.D.X. или циклонит, синтезировать который предстояло из гексамина и 100 % азотной кислоты. Во всех пособиях писали, что самая сложная часть это добыть кислоту. Поэтому Денис начал свои опыты именно с неё. Ему потребовались нитрат калия, дистиллированная вода и концентрированная серная кислота. Первый реактив он выделил из удобрений, купленных на сельскохозяйственной ярмарке. Воду и кислоту приобрел в автомагазине. Опыты прошли успешно, вскоре в реторте плескалась алая влага азотной кислоты.

Проблемы начались, как только Денис попытался купить гексамин. Химикат должен был содержаться в таблетках для разжигания костров. Однако, обзвонив все доступные фирмы, Денис выяснил, что такого товара ни у кого нет. Вариант с С-1 оказался неосуществимым.

Парень не сдался. Он выбрал другое взрывчатое вещество, более простое в изготовлении. Термит. Вещество выделяющее при взрыве огромное количество тепловой энергии. Температура в эпицентре достигает 2200 градусов Цельсия. Эта взрывчатка во все времена была любимой теми, кто предпочитал не подбирать отмычки, а одним махом вскрывать двери самых неприступных крепостей.

Изготовление термита Денис начал с того, что поместил в банку с солоноватой водой пачку гвоздей и два электрода. К утру на дне банки образовался темно красный осадок. Гвозди исчезли. Это был оксид железа, или попросту ржавчина. Вторая компонента взрывчатки — алюминиевый порошок, была куплена в местном художественном магазине. Всё. Смесь 8 частей оксида железа к 3 частям алюминия дала термит.

Денис потянулся, расправляя плечи. Он очень устал, снова и снова обшаривая самые труднодоступные уголки Интернета. Главной проблемой оставалась задача доставки взрывчатки к цели. Бросок рукой Денис отсеял сразу. Слишком ненадежно и опасно. Гранатомет? Уйти от охраны в этом случае вряд ли возможно. Да, и выбор позиции для выстрела — огромная проблема. Ракета? Все материалы на эту тему говорили о том, что сделать управляемую ракету будет очень сложно. Что же тогда?

Взгляд Дениса упал на шкаф, заваленный картонными коробками с барахлом. Из дыры в одной из них торчало короткое крыло из стеклопластика. Когда-то Денис занимался авиамодельным спортом и радиоуправляемые самолеты были его хобби. Мысль о том, как он убьет президента пришла в тот же миг.

* * *

Явление третье. Сан-Хосе.

Окно приложения всплыло на экране ровным квадратом. Имя пользователя, пароль, выход в сеть… Установление контакта с управляемым объектом подтвердилось рядом индикаторов. Подрагивающая от волнения рука повела «мышку» к кнопке «Старт».

Первые дни в светлом офисе одной из известнейших в сфере высоких технологий компании были для Дениса серьёзным испытанием. После года суровой жизни, наполненной экспериментами и опасностями, чистые ковровые дорожки и улыбчивые лица коллег казались до ужаса неприятными. Здесь, в Силиконовой Долине, жили совсем другой жизнью. Эти люди никогда бы не поняли Дениса, каким бы красноречием он не обладал.

Впрочем, посвящать в свои планы парень никого не собирался. Закончив анализ перемещений президента по столице, он назначил дату проведения операции и уехал в Соединенные Штаты «на заработки». Уверенности перехватить кортеж именно в этот раз не было, но топлива заправленного в баки авиамодели, притаившейся на крыше шестнадцатиэтажки, должно было хватить на три вылета.

Через программу-менеджер Денис запустил двигатели самолета и подал питание на телекамеру. В небольшом окне появился вид города с высоты около сорока метров. Рядом открылась карта, на которой положение управляемого объекта указывалось с точностью до метра. Спасибо, GPS.

Устройство сконструированное Денисом получилось сложным и дорогостоящим. Основой системы управления стал сотовый телефон «Motorola New Edge» — последний писк моды в секторе портативных средств связи. Каких только функций в нем не было, но для Дениса самым главным являлось наличие IP-адреса и SNMP-агента. Первый был нужен, чтобы иметь доступ к авиамодели из любой точки планеты, второй, чтобы осуществлять управление подключенными к телефону устройствами. В мирной жизни MIB, содержащийся в телефоне, был сконфигурирован так, чтобы аппарат легко вписался в концепцию современного мобильного офиса, Денис перепрограммировал объекты так, чтобы через них можно было управлять самолетом и взрывать заряд.

Сотовый телефон был основой конструкции и самым больным местом плана. Хотя Денис и зарегистрировал аппарат на вымышленное имя, благо документов в компании-операторе не потребовали, он беспокоился, что попади авиамодель в руки ФСО, они обнаружат хозяина. Во-вторых, качество сотовой связи. За последние десятилетия мобильные коммуникации шагнули вперед во всех направлениях, в том числе, и в стабильности, но один маленький сбой мог погубить план на корню. И что тогда? Возвращаться в Россию и начинать всё заново? Денис боялся, что он не решится на это. Наконец, третье. Телефон питался от металгибридной батареи, она обладала огромной ёмкостью и могла обеспечивать работу аппарата достаточно продолжительный отрезок времени. Однако, всему приходит конец. Если за пару недель парень не осуществит задуманное, год напряженного труда пойдет прахом.

Управляемый через Интернет, самолет взмыл в воздух. Все системы работали нормально, вид с телекамеры исправно передавался в Калифорнию, на монитор Дениса. Натренированные пальцы успешно справлялись с контролем ситуации. Только бы ничего не случилось.

Президентский кортеж ехал со скоростью 120 километров в час там, где Денис и рассчитывал. Одним кликом, двигатели авиамодели были переведены в форсажный режим. Теперь главное не ошибиться машиной и не промахнуться. В этом месте план Дениса полностью полагался на удачу.

Самолет зашел в пике с высоты двадцать метров. Вероятно, охрана заметила странный объект, потому что президентский лимузин начал вилять. Но было уже поздно. Авиамодель стрелой врезалась в стойку задней двери автомобиля. Сработал ударный детонатор, сооруженный из обычного охотничьего капсюля. Термит ярким пламенем охватил лимузин.

Изображение на экране пропало. В статусной строке появилось сообщение: «Connection lost.» Денис, нервно дрожа всем телом, откинулся на спинку кресла. Неужели удалось?

Денис направился в комнату отдыха. Он задержался у кофеварки, наливая в бумажный стаканчик, то что здесь называлось кофе. В углу негромко бурчал телевизор. Оглядевшись по сторонам, и убедившись, что в комнате больше никого нет, Денис переключил канал на CNN.

Как там рассуждали мутанты у известного фантаста: «Осталось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время?» Парню хватило года, чтобы завершить дело, которое перевернуло мир. Ничтожное время для тех, кто мыслит эволюцией. Достаточный период, для тех, кто не боится трудностей.

КОНЕЦ

Аким (Алексей Евтушенко)

НИ ДНЯ БЕЗ СЕНСАЦИИ

— Итак, с глубочайшим сожалением мы вынуждены констатировать, что тираж нашей газеты за последние три месяца упал на двадцать процентов, и сия печальная тенденция продолжает иметь место быть, — произнеся эту витиевато-безграмотную фразу, редактор ежедневной областной газеты «Провинция» снял очки в дешевой пластмассовой оправе и обвел сотрудников усталым взглядом.

Сотрудники индифферентно молчали.

— Вы, разумеется, понимаете, — продолжил редактор, — что так дальше жить нельзя. Потеря тиража — это прямая потеря денег. Так что на повышение гонораров в ближайшее время можете не рассчитывать. Об окладах я уже молчу.

Собрание зашумело.

— Как же так…

— Вы же обещали!

— Чем семью кормить?

— Вы на цены кругом посмотрите!

— А инфляция?!

— Стараешься тут, работаешь как вол…

— Пусть отдел рекламы почешется!

Теперь молчал редактор. Он вертел в пальцах очки и терпеливо пережидал посеянную им бурю в стакане воды. Когда все давно известные в подобных случаях предложения, возмущенные выкрики, железные аргументы и просто междометия стали повторяться, редактор надел очки, хлопнул по столу ладонью и сказал:

— Тихо! Я еще не закончил. Все мы профессионалы, и я не собираюсь учить вас делать газету. Хотя, возможно, иногда и не мешало бы. Поступим следующим простым способом: пусть каждый займется своим делом. Но только займется, а не сделает вид! Ваше дело — писать. И писать так, чтобы вашу писанину хотелось прочесть всем. Понимаете? Хотелось! Вы можете писать все, что угодно, — хоть романы. Но мое дело — редактировать. И если я, как редактор, сочту ваши материалы скучными или просто не заслуживающими внимания, то не обессудьте — не страницах нашей газеты места для них не найдется. И еще. С сегодняшнего дня я лучше опубликую материал из другого издания или выйду с дырой в полосе чем поставлю в номер какую-нибудь очередную проходную, написанную левой задней лапой, серятину своего журналиста. За острые и, тем более, сенсационные статьи гарантирую повышенный гонорар и двойную премию. Последнее — в случае стабильности в поставках качественного материала. Судить о том, что хорошо, а что плохо, буду я. Ну и редколлегия. Иногда. При этом каждый творческий работник, как водится, может высказать свое мнение и внести любое предложение, могущее повысить тираж газеты. Особо будут отмечаться не просто идеи, а идеи, так сказать, осуществленные. В текстах, снимках, рисунках и макетах полос. Все, можете идти работать.

Планерка фыркая и вздыхая расползлась из редакторского кабинета по рабочим местам. Настроение сотрудников менее всего соответствовало возрождению в редакции бодрого духа газетного творчества: народ был вял, апатичен и ворчлив, как и всегда в первые минуты после редакторского разноса.

Корреспондент отдела информации Михаил Бережной сидел за своим видавшие многие виды столом, пялился на экран потрепанного жизнью монитора, курил папиросу «Беломор» и размышлял о том, что жизнь, по-видимому, не удалась.

«Мне двадцать восемь лет, — думал Миша. — В этом возрасте люди пишут гениальные книги, становятся редакторами крупных газет и президентами богатых фирм. Или не становятся. Как я. Что у меня есть? Двухкомнатная квартира, жена, двое детей, вечное безденежье да сотня статей, которые давно всеми забыты… А Лермонтова в моем возрасте вообще уже убили! Эх, пойти коньячка выпить, что ли?»

В распивочной «У Томы», расположенном рядом с редакцией, было, как всегда, шумно и дымно. Он взял свои всегдашние семьдесят пять грамм и отошел за ближайший свободный столик. Коньяк не замедлил оказать свое благотворное действие на измученный бесплодными умственными терзаниями Мишин организм. И в тот момент, когда газетчик решил повторить для закрепления, так сказать, достигнутого тактического успеха, у его столика, чуть пошатываясь, возникла невысокая личность в потертом до белизны на сгибах кожаном реглане образца пятидесятых годов прошлого века и засаленной кепке. Из-под кепки в разные стороны торчали неопрятные космы желтых, с обильной проседью, волос.

— Привет, — хрипло поздоровалась личность.

Старательно глядя в сторону, Миша Бережной промолчал, по опыту зная, что агрессивно-пьяным и сумасшедшим в глаза лучше не смотреть, а уж разговаривать с ними…

— Проблемы, брат?

«О, господи, — тоскливо подумал Миша, — и здесь мне нет покоя. Придется…»

Он резко повернул голову и в упор глянул на приставалу. И внутренне осекся. Обладатель кожаного реглана хоть и являл собой чисто российский тип спившегося ангела, но глаза у него были ясные, чистого темно-синего цвета, и взгляд этих глаз, казалось, просвечивал насквозь и самого Мишу Бережного, и все его проблемы.

— Ну, чего надо? — выдавил из себя корреспондент.

— Мне — сто пятьдесят коньяка, — твердо вымолвил ангел, — а тебе удачи в делах. Для начала. Ты ведь газетчик?

— Г-газетчик, — ошеломленно подтвердил Михаил, но тут же прикинул, что в этой забегаловке его многие знают и взял себя в руки.

— Ставь сто пятьдесят, и будет тебе вечная удача, — весело пообещал незнакомец. — До самой, так сказать, смерти. Я сегодня добрый.

— А не обманешь? — насмешливо поинтересовался Михаил.

— Мы не в церкви, — сурово отрезал словами великого комбинатора собеседник.

И тут Миша Бережной, не старый, но битый газетный волк, сделал то, что неоднократно делал в своей, полной неожиданностей, репортерской жизни, — он подчинился инстинкту. А подчинившись, прошел к стойке и взял сто пятьдесят ясноглазому незнакомцу и пятьдесят себе.

— Молодец, — одобрил тот, принимая стакан, — чутье есть. Значит, удача будет.

И залпом выпил…

Вернувшись в редакцию, Миша вывел компьютер из спящего режима и задумался. О чем бы таком сенсационном написать? «Если новостей нет, их нужно выдумать», — вспомнил он древнюю журналистскую заповедь и бодро застучал по клавишам.

Будь Миша Бережной трезв, он в жизни бы не написал подобную ахинею и уж тем более не стал бы ее сдавать в номер. Но его распирали коньячные пары и чувство необъяснимой уверенности в то, что все обойдется и будет просто замечательно. Поэтому, сочинив заметку о гигантских — более 10 см. длиной — тараканах, терpоризирующих жителей некоего старого дома по ул. Победителей, Миша нахально сбросил ее ведущему редактору (начальник его отдела как раз пребывал в командировке и не смог остановить репортерского беспредела).

Звонок от ведущего раздался через десять минут.

— Сам придумал? — коротко спросил редактор.

— Еще чего! — возмутился Михаил. — Информация проверена.

— Ладно, я поставлю, — после короткого размышления сказал ведущий, но ежели что…

— Ежели что, я отвечу! — рявкнул Миша и положил трубку.

На следующий день он пришел на работу довольно поздно.

— Тут тебе уже два раза звонили, — недовольно сообщили ему коллеги. Где тебя носит?

— Кто звонил-то?

— Житель дома номер семь по улице Победителей. Информашка «Тараканы Кинг-Конги» в сегодняшнем номере твоя?

— Моя. А что? — насторожился Миша.

— Да ничего. Попросили автора статьи немедленно позвонить вот по этому телефону.

Миша повертел в руках листок бумаги с номером и, вздохнув, набрал номер.

— Как хорошо, что вы позвонили! — обрадовались на другом конце провода. — Понимаете, я даже не знаю как сказать….

— Да так прямо и говорите, — подбодрил корреспондент собеседника, которым, судя по голосу был пожилой мужчина.

— Да, конечно… Дело в том, что сегодня утром я вышел на кухню и, знаете ли, у меня чуть сердечный приступ не случился.

— Отчего?

— Тараканы! Огромные, знаете ли, тараканы. Сантиметров десять длиной, не меньше. И наглые, как… эсэсовцы! Я их попытался прогнать, но они меня не боятся. Это я их боюсь.

— Так что вы от меня-то хотите?

— Статья про них ваша в сегодняшнем номере?

— Моя.

— А статью я прочел уже после встречи с этими… чудовищами. Вот и подумал, если вы знали об их существовании, то, может и методы борьбы с ними вам ведомы.

— Вы не против, если я сейчас приеду на них посмотреть? С фотокорреспондентом?

— А вы… разве вы их не видели?

— Знаете, журналист не всегда пишет о том, что видел собственными глазами. Я пользовался иными источниками информации. Давайте номер квартиры.

Минут через сорок Миша Бережной вместе с фотокором Лешей Зайцем звонил в дверь нужной ему квартиры дома № 7 по улице Победителей. Им открыл пожилой мужчина в плотном темно-бордовом халате, очках и высоких резиновых сапогах.

— Вдруг укусят, — пояснил он, заметив удивленный Мишин взгляд и проводил газетчиков на кухню.

Тараканы действительно оказались огромными, и некоторое время Миша Бережной ошеломленно наблюдал, как две рыжие твари величиной с хороших мышей пожирали оставленное на столе в тарелке печенье.

То есть просто-напросто они откусывали с края, глотали и откусывали снова. Над тарелкой стоял отчетливый хруст.

— Вот это да! Вот это кадры! — в упоении щелкал своим «Никоном» Заяц. — Ну ты, Мишка, молодец, — такую сенсацию раскопал!

Еще несколько монстров тараканьего мира шуровали в мусорном ведре. Ведро заметно покачивалось.

Попросив у хозяина литровую стеклянную банку с крышкой, Михаил вооружился веником и предпринял смелую попытку поимки насекомого. Попытка блестяще удалась. Тараканы-монстры явно еще не были знакомы с человеческим коварством, и Мише удалось запихнуть одного в банку, предварительно прижав веником к полу…

Когда переполох в редакции несколько поулегся, а рыжий пленник был торжественно передан представители кафедры биологии местного университета, Михаил уселся за свой стол, закурил неизменный «Беломор» и крепко задумался. Ответственный секретарь уже заказал ему статью в завтрашний номер о тараканах-гигантах со снимками и комментариями ученых, но не это сейчас волновало бравого корреспондента отдела информации. Статья — пустяк. Он настучит ее за пару часов. Беспокоило другое. Уж кому-кому, а ему было прекрасно известно, что он придумал этих тараканов. От начала и до конца. Придумал, а они тут как тут. Хорошенькое совпадение! Или… Неужто вчерашний случайный собутыльник-алкаш не соврал?! Погоди, что он там говорил насчет удачи… Все, что ни напишу — сбудется. Так? Кажется так. И еще что-то насчет долгой жизни. Но это уже потом, когда он, Миша, размякнув от коньяка, взял ему еще сто грамм. Ладно, насчет долгой жизни потом подумаем, а пока…

После недолгих колебаний, Михаил, наконец, решился и быстро накатал заметку о том, что в районном центре Турьевске (кстати, его родном городе) во время рытья котлована под фундамент жилого дома был найден клад из 10 000 золотых монет царской чеканки. Клад передан правоохранительным органам.

Заметку Миша написал и сдал в номер, после чего сел за статью о тараканах, а ближе к вечеру позвонил в Турьевск.

В городском Управлении внутренних дел города Турьевска к звонку корреспондента уважаемой областной газеты отнеслись со вниманием и подтвердили, что буквально два часа назад экскаваторщиком Родионом Бурзиным при рытье котлована был найден старинный клад ровно из 10 000 золотых монет царской чеканки. Деньги, скорее всего, будут использованы на нужды города, за вычетом 25 процентов, которые причитаются лицу, нашедшему клад. Михаил поблагодарил родную милицию, вытер внезапно выступивший пот со лба и осторожно положил трубку.

Следующие три недели пронеслись, как волшебный сон.

Михаил придумывал все новые и новые сенсации, постепенно повышая их значимость в масштабах области, страны и мира. Он писал об ожидаемом в области небывалом урожае пшеницы (до 60 центнеров с гектара!), об удивительном одновременном выздоровлении всех раковых больных в местном онкологическом диспансере, о поимке лох-несского чудовища, о разоблачении крупных преступных сообществ в стране и за рубежом, о решении проблемы СПИДа и о многом другом. Он уже понял, что «спившийся ангел» (черт возьми, а вдруг это действительно был ангел?!)не соврал насчет удачи. И даже не просто удачи. Это был дар. И какой дар! От перспектив его применения голова шла кругом, и сердце превращалось в пламенный мотор. А раз «ангел» не соврал в первом, то вполне мог не соврать и во втором случае, когда говорил об его, Миши, долгой жизни на этом свете. Сколько он там ему напророчил? Ну да… Судя по его словам Бережному Мише оставалось еще почти семьдесят лет.

Но что можно сделать за такое ничтожное время?

Миша хоть и работал обычным корреспондентом в областной газете, но дураком отнюдь не был. Он прекрасно понимал, что нужно быть осторожным, по возможности не очень зарываться и вообще действовать последовательно и постепенно. Изменить мир за неполных семьдесят лет — это вам, знаете ли, не бросить курить! Но пресса есть пресса. В мире средств массовой информации трудно что либо утаить. А уж явный успех тем более.

Его заметки и статьи начала перепечатывать и цитировать не только центральная, но и мировая пресса, тираж газеты «Провинция» взлетел на невиданную прежде высоту, а полученного за месяц гонорара с премией хватило наконец не только на продукты питания и оплату квартиры, но и на покупку жене хороших итальянских зимних сапог.

Однако до поры Мише удавалось хранить происходящее в тайне от коллег, отшучиваясь и напуская на себя загадочный вид. Да и кто б ему поверил, расскажи он всю правду? Лучше слыть чудаком, чем сумасшедшим. Даже среди привыкших к любым формам сумасшествия товарищей-журналюг. Даже лучший друг Лешка Заяц не смог его расколоть.

— Погоди, — неизменно отвечал Бережной на все попытки фотокора докопаться до истины. — Я сам еще ни в чем не уверен. Со временем первым все узнаешь.

Однако в начале второго месяца его вызвал к себе главный редактор и настоятельно потребовал объяснений.

— Миша, — проникновенно сказал он, — мы с тобой старые газетные волки. Я с тобой семь лет работаю. Как у тебя это получается?

— Костя, — честно ответил корреспондент отдела информации, — я не знаю. Но у меня есть мысль.

— Излагай.

— Ведь мы и наша газета не очень богаты, верно?

— Да уж, — компетентно подтвердил редактор.

— Я хочу попробовать сделать газету богатой. А заодно и нас с тобой. И всех сотрудников. Причем быстро.

— Слушай, я понимаю, что у тебя есть источник информации нам не известный, но…

— Подожди, не перебивай. Скажи, ты опубликуешь заметку, в которой будет говориться о том, что американский газетный магнат Генри Паммер, восхищенный оперативностью и точностью подачи информации в русской газете «Провинциал», перечислил на ее счет в качестве безвозмездного дара, скажем… э-э… Сколько нам нужно для полного счастья?

— Миллион долларов, — быстро сказал редактор. — Чистыми.

— Нет, милиона мало. Мне самому надо, как минимум, полмиллиона. Допустим, десять миллионов. Десять миллионов долларов. Это чистыми, без налогов. А еще лучше двенадцать. Только учти, миллион из этих денег мой.

— А не многовато ли тебе? — приподнял бровь главный редактор.

— Тебе не совестно мне задавать такой вопрос?

Главный откинулся в кресле и уставился в потолок, шевеля губами и загибая пальцы. Пальцев явно не хватало.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Мы это опубликуем. Но, Миша, ты понимаешь, что начнется, если мы действительно получим эти деньги?!

— Опубликуй заметку, — сказал Бережной, подымаясь со стула, — а там поглядим.

Номер газеты с заметкой Михаила Бережного «Дар миллиардера» вышел в четверг, а уже в пятницу ведущие телеканалы разнесли ее по всей стране. А во второй половине дня в субботу корреспондента отдела информации областной ежедневной газеты «Провинциал» Михаила Александровича Бережного украли.

Все произошло быстро и просто.

Он вышел из дома за хлебом в тренировочных штанах, майке «Найк» и летних шлепанцах на босу ногу, но не успел преодолеть и половины расстояния до магазина, как рядом с ним притормозил невзрачный замурзаный «жигуленок», тут же, откуда ни возьмись, возникли две крепкие мужские фигуры; и Миша не успел даже «мяу» сказать, как оказался в пропахшем застарелым табачным дымом салоне машины. Двое стиснули его широкими плечами с боков, и «жигуль», пробуксовав покрышками по щербатому асфальту, рванул с места в карьер.

— Что вам надо? — просипел Миша, когда к нему вернулось некое подобие голоса.

— Не волнуйся, — ласково ответили ему. — Ничего плохого с тобой не случится. За нами не мафия, а государство.

— Вот этого я как раз и боюсь больше всего, — пробормотал корреспондент. — Куда вы меня везете?

— Пока на аэродром.

Аэродром оказался военным.

— Жене хоть сообщите, — попросил Миша, когда его облачили в летный костюм и засунули в кабину штурмовика на свободное место.

— Сообщим, сообщим, не волнуйтесь, — пообещали ему, и прозрачный фонарь бесшумно отгородил Михаила от привычного мира.

Сам полет Миша запомнил плохо — слишком был занят собственными ощущениями — и пришел в себя, когда снова почуял под ногами твердую землю. Это опять оказался военный аэродром, где его уже ждала черная «Волга».

Ехали не очень долго и минут через сорок въехали в мощные бронированные ворота. За воротами обнаружился прелестный особняк на ухоженной территории, а в особняке… Его провели в чисто убранную комнату с немногочисленной, но изящной обстановкой, среди которой наметанный взгляд корреспондента сразу выделил накрытый на двоих стол. Тут сзади послышались твердые шаги, Миша обернулся, дверь распахнулась, и он увидел… Президента!

— Ну, здравствуй, Михаил Александрович! — звучно сказал Президент и протянул свою большую крепкую руку.

— З-здравствуйте, — сумел промямлить Михаил, который от волнения забыл имя-отчество главы государства, но руку Президенту пожал и даже успел подумать, что жалко нет Зайца — запечатлеть историческую встречу на фотопленку.

— Ты уж меня, Михаил Александрович, извини за столь… э-э… неожиданное наше знакомство. Поверь, это в твоих же интересах. Ну, и в интересах России, разумеется.

— Я ничего не понимаю, господин Президент, — корреспондент, наконец, справился с волнением и твердо посмотрел в глаза главному человеку страны.

— Брось, брось, — усмехнулся Президент. — Не понимает он… Давай-ка лучше подкрепимся для начала. Не знаю, как ты, а я проголодался.

Ледяная водочка под черную и красную икру, маринованные — один в один — грибочки, селедочку с лучком и тающий во рту сервелат; изумительная солянка и свежежаренный дальневосточный хариус с молодой картошкой…

— Миша, — проникновенно начал Президент, когда перешли к кофе с настоящим армянским коньяком, — ничего, если я буду тебя звать по имени? У меня ведь сын твоих лет.

— Да ради бога, господин Президент! Кстати, у вас тут курить можно?

— Кури, — милостиво разрешил Президент. — И брось ты своего «господина Президента»! Заладил. Зови меня просто по имени-отчеству.

— Не могу, господин Президент.

— Почему?

— Не знаю. Язык как-то не поворачивается.

На Михаила вдруг нахлынула волна бесшабашности, свойственная русскому человеку в те минуты, когда терять уже нечего.

— А ты штучка… — протянул президент и налил Мише и себе коньяка. Ну ладно. Так что там происходит с твоей работой?

— С моей работой? Ничего. Работаем.

— Я имею в виду твои статьи.

— А что статьи? Пишу. Я, видите ли, журналист…

— Штукарь ты, а не журналист! — грохнул по столу кулаком господин Президент.

Пустая бутылка из-под иностранной водки «Абсолют» свалилась со стола на пол, но не разбилась — помешал мягкий ковер. В дверь испуганно сунулось мужественное лицо телохранителя.

— Пшел вон! — рявкнул глава государства.

Лицо поспешно исчезло.

— Я не понимаю, — сказал Миша, стараясь следить за дикцией. — Чего вы от меня хотите?

— Чего я хочу… Мне доложили невероятную вещь. Все, о чем ты пишешь в своих статьях, сбывается. Это так?

— Все, что я пишу в своих… Нет. Наоборот. Сначала событие, потом статья, — Миша выпил коньяк и закусил лимончиком.

Президент не отстал и сказал:

— Врешь. Мои аналитики не ошибаются. Сначала твоя статья, а потом событие. Любое. Миша, тебе известно, в каком положении страна? Цена на нефть падает, кредиторы одолевают, доморощенные капиталисты не хотят вкладывать деньги в производство, бегство капитала, терpоризм, тут еще эта долбанная глобализация с экологией…. Помоги, а? Ты же русский человек! А родина тебя не забудет.

— Ну, насчет того, что не забудет, не надо… Пусть лучше забудет. Я действительно не понимаю, чем и как я могу помочь. Поконкретнее можно?

— Очень просто. Нужно, чтобы ты написал серию статей. Ну там, что война в Чечне закончилась, и все боевики, как один, сложили оружие. Что цены на нефть поползли вверх. Что чиновники мои, сволочи, перестали брать взятки, а богатые люди стали вкладывать деньги в реальный сектор экономики… Тебе мои советники скажут, что конкретно надо написать. А за это… Проси что хочешь!

— Теперь вы, я вижу, не понимаете, — вздохнул Миша и налил коньяку собеседнику и себе. Думаете я не думал об этом? Думал и еще как! Даже если предположить, что я действительно обладаю той силой, о которой вы говорите, невозможно сделать нашу страну счастливой с помощью моих статей подобного рода. Не в этом дело.

— А в чем?

И Миша попытался объяснить.

К середине второй бутылки коньяка ему почти удалось убедить господина Президента в том, что народ может достичь благоденствия только собственным трудом, а вовсе не по щучьему велению и чьему бы то ни было хотению. И даже если его, Мишины, статьи подействуют, то чем, спрашивается, виноваты все иные многочисленные народы, населяющие нашу грешную Землю, которые пострадают в таком случае неизбежно?

— Да почему это они должны пострадать? — воскликнул Президент. — Ты что, чуму на них накличешь?

— Не чуму. Экономику. Это похлеще любой чумы будет. Потому что, где аукнется, там и откликнется. Знаете такой закон?

— Знаю, — тяжело вздохнул господин Президент и, подперев ладонью тяжелую голову, вдруг запел:

— Черный во-орон, что ты вьешься…

— Над моею головой! — с чувством подхватил Миша.

Они допели песню до конца и выпили еще по одной.

— Что же нам делать, Миша? — растерянно спросил Президент.

— Не знаю. Вот разве что…

— Что?

— Написать статью о втором пришествии Христа.

— Эт-то еще зачем? — испуганно спросил господин Президент и, зачем-то оглянувшись, быстро перекрестился.

— Затем. Пусть придет Спаситель и воздаст нам всем по грехам нашим. Всем. Всей планете. Сами мы все равно не разберемся. Воздаст, а потом…простит. И наступит золотой век.

— Думаешь наступит?

— Уверен. Если не Христос, то кто?

— Во, бля… Но если подумать… Миша…. Миша, пиши! Я приказываю! К такой-то матери все это! Надоело! Пиши Миша, пиши, родной мой! Пусть придет! Пусть воздаст! Так нам всем, гадам, и надо! А мы покаемся… Ты… ты только напиши, что Он простит. Так и напиши: «Из хорошо информир-рованных источников нам стало известно, что Господь наш Иисус Христос…»

По щекам Президента катились крупные скупые мужские слезы.

— Компьютер мне! — воскликнул, чувствуя прилив небывалого вдохновения Михаил, и, шатаясь, поднялся из-за стола. — Немедленно!

КОНЕЦ

Макс Олин

КРИТИЧЕСКАЯ ТОЧКА

Мне все едино теперь!
Я — словно бы в Нанива-море
Спасительный знак.
Пускай я в волнах погибну,
Но раньше я встречусь с тобою!

Мотоёси Синно. Из сборника классических танка «Сто стихотворений ста поэтов», составленного господином Фудзивара-но Тэйка в 1235 году.

Место № 3

Темнота. Шум ветра за окном. Тысячи безумных, суетящихся снежинок. Фиолетовый блеск, яркий и чертовски привлекательный. Такой снег идет только здесь, на Амиле Ангеле. На Земле снег давно уже другой…

Где-то за этой волшебной пеленой сияют огни домов, невысоких, похожих на рыцарские замки из старых фильмов, но гораздо меньше и прочнее. Их костяк — сталь и железобетон, их жилы — электроника и плазма. Но все равно они — безнадежно устарели. Наглядное следствие недостаточного финансирования.

Эти здания построили первые колонисты, полсотни лет назад.

Горстка дешевых романтиков.

Ветер за окном тяжело вздыхает. Вряд ли когда нибудь здесь появятся тысячеэтажные муравейники. Сколько миллионов световых лет между Солнцем и Бетой Орла? Может быть это и к лучшему.

Никто не знает.

Тонкий силуэт девушки медленно удаляется от окна в печальный полумрак комнаты. Растворяется в нем. Исчезает. А снег все продолжает сыпаться с небес, яркой цветной мишурой, звездным дождем. Сказкой, в которой хочется умереть с широко распахнутыми глазами.

Ветер воет, и превращается в метель, где-то там, на окраине города. Бушует в обманчивой пустоте, среди камней, засохших деревьев и невысоких скал.

Где-то там стоит человек. Он смотрит в небо и ловит снежинки ртом. Он устал от монотонного скрипа сугробов под ногами. Относительная тишина временное, но единственное благо, и он наслаждается ей. Снег тает на его непокрытой голове, падает на плечи. Фиолетовые отблески скользят по его влажным, внимательным глазам, в глубине которых — вечность.

* * *

Доктор психологии Кэролайн Кац оторвала взгляд от окна. Улицы города были завалены снегом, который уже успел потерять колдовскую привлекательность прошедшей ночи. Теперь он подтаял, и был грязным, истоптанным. Люди спешили на работу. Она посмотрела на стопку психологических тестов, формуляров и справок, лежащих на столе. Затем подцепила ногтем антигравитационную ручку, и стала беспорядочно перемещать ее по листу белой бумаги, постепенно создавая замысловатый узор. Этакую гипертрофированную снежинку.

Утро. Тишина и одиночество. Позже придут люди, и станут давить из себя по капле дурацкие признания, жаловаться, притворяться, смущенно кусать губы, заполнять глупые тесты и уходить с чувством выполненного долга. Наверняка появится Копченый Джек — работник вилиумоплавильного цеха, давно и безнадежно подозревающий собственную жену в связи с пришельцами, которых никто никогда не видел. За ним, несомненно, явится его жена. Будет извиняться за чокнутого благоверного, и упрашивать Кэролайн не упекать его в психушку. Может быть сегодня придет старик Бейзил, больной клаустрофобией. Когда полгода назад его отряд сняли с наземной линии по упаковке пищеблоков, и почти насильно попытались перебросить под землю, она выбила старику отводную. Он милый, и частенько заходит потрепаться за чашечкой кофе. Говорят, что он русский. Василий Антонович — вот его настоящее имя, но теперь никто не обращает внимания на подобные мелочи.

— Кэрpи? — дверь кабинета приоткрылась, затем раздался стук. Это Даг Меллин, чересчур подвижный и вечно небритый. Он всегда сначала делает какую-нибудь глупость, а уже потом думает, как ее исправить. Для Кэролайн всегда было загадкой, как с таким восхитительным состоянием собственной несобранности можно еще кого-то лечить. Даг терапевт, его кабинет располагается чуть дальше по коридору.

— Привет, Даг. — она ехидно прищурилась и запустила ручкой в угол комнаты. Та, недовольно шурша антигравитационным моторчиком, медленно вернулась, попутно зацепив из мусорной корзины огрызок бумаги с каракулями. Вчерашняя снежинка, как же без нее.

— Представляешь, какую картину я наблюдал по дороге сюда? — Даг упал в кресло, и стал теребить свое правое ухо, — Как раз напротив склада вилиумина. Бp-p-p! Ну и тварь!

— Очередной мутант? — Кэролайн изогнула бровь.

К мутантам на Амиле уже привыкли. Ученые до сих пор пытаются понять, что «не так» с этим миром. Первое время подозрения падали на местный воздух. Иначе откуда мог взяться такой чудесный фиолетовый снег? В результате формула кислорода действительно была признана странной, но не более того. Впрочем, Кэролайн знала ответ на этот вопрос. Все не так.

— Мутант? — доктор печально почесал затылок, — Может и мутант. Кто их знает, этих мутантов? После того дня, когда мы всем городом пытались поймать Двухголового Чаки, народ уже ничему не удивляется. До сих пор звучит в ушах его дурацкое кудахтанье…

— Яйца ведь так и не нашли, — улыбнулась Кэролайн.

— Да, яйца… — насупился Даг, — Он хорошо их припрятал, не сомневаюсь. Голый двухголовый мужчина, исполняющий обязанности курицы-несушки. Если его свежевылупившееся дутки окажутся такими же точно шустрыми и ушлыми, я откажусь участвовать в облаве.

Даг нервно хихикнул.

— А что он делал? — поинтересовалась Кэролайн, скучающе постукивая пальцами по столу.

— Кто? Сегодняшний мутант?

— Да.

— Ничего противозаконного, на мой взгляд. Ты бы лучше спросил, как он выглядел. Ух! Я шел метрах в двадцати, а он не то стоял, не то сидел в глубине проулка. Сначала я принял его за собаку, но потом решил, что собака не может быть настолько большой. Затем мне показалось, что это робот. Один из тех, старых исследовательских ботов. Почти абсолютно черный, лоснящийся, и я не понял, была ли это шерсть, кожа или какой-то редкий металл. Он наклонился над кучей мусора, и шумно вдыхал воздух, как пес, который что-то учуял. Я как раз притормозил, чтобы получше его разглядеть. И, представь себе, эта тварь засекла меня. Он выпрямился, резко повернулся в мою сторону, и вот он уже вроде как человек, только наряженный в совершенно дикую хламиду — смесь панциря и засаленного тряпья. А лицо — черное, как смоль, и глаза желтые, змеиные. Глянул на меня, и бежать! Ты бы видела, как он бежал! Он словно наизнанку вывернулся, все суставы наперекосяк. Пара секунд — и нет его. А я на работу рванул… до сих пор мурашки по коже.

— Патрульных вызвал? — Кэролайн поморщилась. Если по улицам разгуливает подобная гадость, ничего хорошего ждать не приходится.

— Первым делом, — Даг неожиданно подскочил на стуле, прямо «мистер стихийное бедствие», — Принести кофе?

— Валяй, — она снова запустила ручкой в угол, — Все равно первый кандидат на исповедь будет через час, не раньше.

Даг поперхнулся и быстро исчез за дверью. Первое время, когда он только появился в должности помощника терапевта, Кэролайн принимала подобные визиты за попытку ухаживания. Он был неплохим парнем, но чертовски суматошным. Когда выяснилось, что «Мистер стихийное бедствие» пытается выведать у нее, чем можно завоевать сердце одной из медсестер операционной, этажом выше, Кэролайн вздохнула с облегчением. Тем не менее, напоминание о тех временах всегда вгоняло Дага в краску…

День незаметно подходил к апогею. Копченый Джек так и не появился может быть его наконец-то похитили гипотетические пришельцы. У Бейзила сегодня была дежурная смена — Кэролайн вспомнила об этом только во второй половине дня, когда было выпито кофе и съеден более чем скромный обед. Остальные психи не спешили активизироваться. Не сезон, наверное. Она как раз потянулась за книжкой, чтобы убить остаток дня, когда в дверь скромно постучали.

— Да, входите! — бодрым тоном отреагировала Кэролайн, поправляя прическу. Сейчас она услышит очередное изложение банальной бытовой проблемы, и посоветует не менее банальный способ ее решения. Все как обычно. Все, как и за три прошедших года в этой должности. Практикующий психолог, который ни разу не появился перед пациентами с плохо уложенной прической. За такое должны давать грамоту и прибавку к жалованью.

Вошедший человек был одет в строгое серое пальто. Молодой темноглазый шатен. Фактически — ничего особенного. Кэролайн показались очень странными её глаза. Странными и… старыми, будто в них застыла вечность и глубокая душевная боль.

— Привет, — прошептал он немного смущенно, — Я… меня зовут… впрочем, неважно.

— Ну, почему же? — улыбнулась Кэролайн, и добавила про себя: «Псих», — Меня, к примеру, зовут доктор Кэролайн Кац. А вас? Кстати, вы записаны в книге приёма?

— Нет… я, — человек помотал головой, словно отгоняя наваждение, — Я просто шел мимо. По улице. И вдруг понял, что должен сюда зайти. Точнее, я понял, что шел именно сюда. И… вот я здесь.

Он нахмурил брови, явно не в восторге от собственного высказывания.

— Раз уж вы здесь, — натянуто улыбнулась Кэролайн, — То снимите пальто, повесьте его на вешалку, сядьте в кресло и скажите мне, как вас зовут.

Разумеется, человек проделал все вышеперечисленное с завидной последовательностью. Стянул пальто, причем как-то скованно, буквально заставляя себя проделывать каждое движение, отряхнул помятый темный пуловер, затем поежился, словно от холода, и опустился в кресло.

— Итак, вас зовут?

— Боже, что угодно, только не принимайте меня за психа, — улыбнулся незнакомец, и Кэролайн отметила, что его тон зазвучал на порядок увереннее, — Просто на моей памяти столько имен… Зовите меня Джейсоном. И…

Он перевел внимательный взгляд с Кэролайн на окно.

— …Закройте жалюзи. Небольшая предосторожность. Меня кое-кто преследует, и мне не хотелось бы встретиться с ним раньше, чем я вам все расскажу.

«Параноик», — мысленно хмыкнула Кэролайн, закрывая окно, а вслух дружелюбно заявила:

— Давайте. Только все по порядку.

— Ну, в начале было слово, — Джейсон улыбнулся, — Ладно-ладно. Я пошутил. Этот зачин вы явно уже слышали, да и после того, как ученые доказали существование души, вернее — энергоинформационной матрицы человека, он стал неоригинален. Вы верите в переселение душ? Реинкарнацию?

Кэролайн пожала плечами:

— Этого еще никто не доказал.

— Если я вам скажу, что помню свою прошлую жизнь? Что вы ответите?

— А вы готовы мне это рассказать?

— С удовольствием, — он откинулся в кресле, и устало прикрыл глаза, Первый раз я вспомнил себя, вернее ту жизнь, которую прожил, очень давно. Еще когда жил на земле. Было нелегкое время. Средневековье. Честно говоря, в тот раз я вел себя неразумно, и угодил под нож убийцы. Я помню все очень четко, до сих пор. Яркое солнце, булыжную мостовую людей. Торговые ряды. Я просто шел, и наслаждался хорошей погодой, как вдруг откуда-то из толпы вынырнул человек. Одним точным ударом он перечеркнул все, чем я был до тех пор. Нож под ребра — любимый прием наемников. Я помню, как земля перевернулась, как потемнело в глазах, и я лежал, чувствуя мокрое тепло под рубашкой. Нет… я не умер. Это произошло чуть позже. Дело в том, что меня подобрала какая-то женщина, перевязала рану и уложила на кровать. Я был очень благодарен ей, но природная мстительность взяла верх. Я подождал, пока она удалится, и встал, чтобы найти убийцу, и вырвать ему сердце. Рана открылась. Я никогда не забуду ее глаза — это было последним, что я видел в той жизни.

— И каким образом вы это вспомнили?

— Во сне, — хрипло прошептал он, — Это явилось мне во сне, лет в двадцать, а дальше все пошло, как по маслу. Я прожил еще одну жизнь, полную ошибок и лжи, и запомнил ее всю, до самой капли. Затем еще и еще. Целые века. Я пытался посвятить себя мести — найти того, кто убил меня в тот, первый раз, но в конце концов понял, что это бесполезно. Никто, кроме меня, не помнит подобных вещей. Потом…

Он замолчал. Доктор Кац насмешливо подняла взгляд, чтобы убедиться, что пациент не заснул. Больной с тяжелой формой шизофрении, удобно устроившийся на ночь в ее каьинете — милая картинка. Однако Джейсон не спал.

— Знаете, у вас самые прекрасные глаза во всем мире, — грустно прошептал он, — Хотите услышать продолжение?

Кэролайн машинально кивнула. Он печально улыбнулся в ответ, и покачал головой.

— Вот черт… Я не могу… Боже, какой бред!

— Нет, продолжайте. Все нормально.

— Ничего не нормально. Он преследует меня, а значит явится сюда. Будет допрашивать вас, выяснять, как я в этот раз выгляжу, в какую сторону пошел, что я вам рассказал… Я — дурак. Мне надо уйти. Поставить еще пару приманок. Я вернусь. Главное — попытайтесь поверить мне.

Джейсон встал, и быстрыми шагами направился к выходу, попутно напяливая пальто. Немного притормозил у двери, размышляя над чем-то своим, а затем шагнул через порог и исчез. Кэролайн тяжело вздохнула. Даже если этот псих явится снова, кто помешает ей вызвать бригаду медиков с парализатором? В нем было что-то странное… И доктор Кэролайн Кац с удивлением поняла, что очень хочет поверить ему.

* * *

Вечерело. Город вновь ожил, люди уходили с работы. Тихо шуршал плазменным генератором небольшой трамвайчик.

Прошел еще один тоскливый день. Прошел впустую, просто так, словно время решило остановиться. Впрочем, для старости в нем всегда находилось место — такое уж свойство у времени. Оно проходит, и люди умирают, чаще всего так и не осознав, для чего появились на свет.

Патрульные сегодня немного нервничали. Одна из их машин на стоянке превратилась в хлам, будто по ней пробежал мимоходом тысячефунтовый зверь. Несколько людей видело странного мутанта в старом районе, но поймать его не представлялось возможным. Тварь, судя по всему, быстро бегала и мастерски пряталась.

Впрочем, пока все было тихо и без жертв. Фонари на улицах светили ярко, почти жизнеутверждающе. Ночью опять обещали снег густо-чернильные небеса, нависшие над городом, не оставляли ни малейших сомнений в том, что снег будет. Кэролайн одела пальто, закрыла дверь кабинета, попрощалась с полусонным охранником и вышла через холл на улицу. Глоток морозного воздуха сдавил легкие, и вырвался из них невесомым облачком пара. Она глянула по сторонам, выискивая трамвайчик или зеленый огонек свободного грантопланера, но не заметила ни того, ни другого. Дом Кэролайн располагался в пяти кварталах отсюда. Пешком идти не хотелось.

— Привет, — раздался за спиной знакомый голос, — Я боялся опоздать, но и раньше никак не мог прийти.

— Извините, — она повернулась к Джейсону, чтобы недовольным тоном заявить, что на сегодня работа закончена, что доктор устала и больше не принимает пациентов, что не верит ни одному его слову, но… наткнулась на его взгляд, — Что?

— Я знаю один уютный ресторанчик рядом, — он улыбнулся, и пожал плечами, — Первый этаж, восхитительный вид из окна на джаггаритовый сад, спокойная музыка… Я накормлю вас ужином, а вы выслушаете мои бредни про реинкарнацию. Пойдем?

Кэролайн нехотя кивнула. Часы на башенке пробили восемь раз. Здесь, на Ангеле, до полуночи оставалось еще восемь часов. Трамвай прошелестел мимо, люди в вагончиках набились столь плотно, что, казалось, столь уважаемый народом вид общественного транспорта вот-вот разойдется по швам. Погода не располагала к умиротворенным прогулкам под Луной.

Спустя несколько минут они сидели за приятным круглым столиком, цвета желтого дерева, и не спеша лакомились незатейливым восточным салатом, запивая его сухим вином. Джейсон вкратце пытался пересказать все свои жизни, часто сбиваясь и перескакивая с одного на другое, постоянно вспоминая какие-то малозначительные подробности, забавные истории или просто шутки. Получалось совсем не смешно, и он то и дело втягивал голову в плечи, и взгляд его становился каким-то печальным, настороженным.

— Жизнь за жизнью, снова и снова, — негромко говорил Джейсон, — Каждый раз я рождался, рос и постепенно вспоминал их все, до единой, примерно в возрасте двадцати лет. Тяжелое ощущение. Там, на Земле, долго была в ходу поговорка, глупая, но я, как никто другой, понимал ее смысл: «Много будешь знать — скоро состаришься». Скажите, сколько бы вы дали мне лет? По виду?

Кэролайн задумалась:

— Лет двадцать пять — тридцать. Если не смотреть вам в глаза.

Он грустно улыбнулся и кивнул:

— Так и есть. Однажды я родился в семье потомственных жрецов вуду, и был черным, словно баклажан. Знаете, что я делал всю жизнь? Пытался узнать имя моего убийцы. Втыкал иглы в дурацкую куколку, вылепленную из кала зебу и жертвенной мартышки, выплясывал дурацкие танцы, но так ничего и не добился. Спорю, что их глупый бог, наряженный в смокинг и помятый цилиндр, просто решил не связываться со мной. «Странный придурок, — наверняка прошептал он, выглядывая из зарослей тростника, Ну его…» Свою следующую жизнь я провел отшельником в полуразрушенной индейской пещерке. Я думал. Долго думал. Ничего не ел и не пил. Я думал, пока не умер, но перед смертью понял, что ищу совсем не то, что должен.

— И что же вы должны были искать? — Кэролайн глотнула вина.

— Я… — Джейсон запнулся, — Впрочем нет, лучше обо всем по порядку. Вы же хотите знать, кто преследует меня?

— Несомненно, — она глотнула еще вина.

— Он — Охотник, — Джейсон поморщился, — Примерно десять жизней назад, а может больше, я обратился за помощью в некую частную клинику. Рассказал им все, что знал. Как долго я прожил, и сколько всяких вещей теснится в моей голове. Я ведь не просто жил. Я накапливал знания. Они пообещали помочь справится с этим. Что уж они решили — мне не надо понять, но эти люди сочли меня опасным для общества. Представляете, какой урон демократическому строю может нанести такой человек, как я? Знания сотен поколений, доказательства, факты, усердно исправленные историками. Чистая правда о многих вещах. Вьетнамская война, революция 1917 года в России, незаконные клонироваия людей, эксплуатация рабов на Луне, «марсианская чистка», уничтожение колоний на Уране… Нежелательный свидетель, от которого невозможно избавиться, просто его убив. Все это я. Одним словом, они сочли меня слишком могущественным, чтобы оставить спокойно жить, и создали Охотника. Его задача — догнать меня и убить, где бы я ни был, даже если для этого придется преодолеть миллионы световых лет. И, надо отдать ему должное, до сих пор он всегда качественно справлялся со своей задачей, ведь уничтожить его мне еще никогда не удавалось.

— Интересная у вас жизнь, — процедила Кэролайн. Она до сих пор не могла поверить в то, что человек способен так врать, да еще с такими чудовищно честными глазами. — Как он вас находит?

— Психическая связь, кусочек моей души, помещенные в безнадежно прочное андроидное тело, — Джейсон устало пожал плечами. — Мне надо радоваться, что эта тварь дает мне каждый раз дотянуть до двадцати. А потом — щелк! И его механизм включается, в унисон с моей памятью.

Официант принес десерт — несколько маленьких пирожных на ослепительно белом подносе и пару чашек ароматного кофе. Джейсон подвинул к себе одну, отхлебнул и обжег язык.

— Вы все еще не верите мне?

Кэролайн промолчала. Ветви хвойных джаггаритов, украшенные россыпью лазурных колокольчиков, тихо покачивались на ветру.

— Зачем вы пришли ко мне, — произнесла она через некоторое время, — Вряд ли я могу вам помочь.

— Вы… — Джейсон в очередной раз грустно улыбнулся, — Вы мне уже помогли.

— Тем, что выслушала? Всегда пожалуйста.

— Нет, — он покачал головой, — Вы не понимаете. В тот раз, перед смертью, я осознал, что все эти жизни должен был искать ту единственную, что попыталась меня спасти. В самый первый раз. Хотя бы затем, чтобы сказать ей спасибо. Я был уверен, что рано или поздно встречусь с ней.

— Интересный у вас способ знакомиться с девушками, — рассмеялась Кэролайн.

— Нет, — отрезал он, — Я узнал бы ее из сотни других, всего лишь раз внимательно посмотрев в глаза. Я…

Он крепко зажмурился, словно от боли, и обхватил голову руками. Затем расслабился, и четко, размеренно произнес:

— Потому что это ты.

«Ну еще бы! — хотела сказать Кэролайн, — Прямо-таки несомненно!» А может еще что-нибудь, вполне ехидное, но не слишком жестокое, ведь все сумасшедшие обычно очень ранимы. Может быть она просто рассмеялась бы, и обратила все в шутку, но не успела.

Потому что в этот момент огромная дверь ресторанчика взорвалась фонтаном стальных брызг, и огромная черная тень с горящими желтыми глазами пронеслась по полу, разбивая на куски мраморные плиты, подминая под себя столики, и тех, кто за ними сидел. Охотник был похож на человека, и на собаку, и на сотни других существ, гораздо более жутких. Его черная плоть сверкала, отражая блики дорогих свечей, он скрипел вывернутыми наизнанку суставами и пытался что-то произнести своим старым, изношенным ртом. В центре зала он остановился, и медленно повернул взгляд бесконечно злобных, змеиных глаз в сторону Джейсона.

— Беги, — услышала Кэролан его хриплый шепот, но была не в силах пошевелиться. Взгляд Охотника давил, уничтожал ее изнутри. И Кэролайн краем глаза заметила, как человек, которому она упорно отказывалась поверить, вынимает из-под полы плаща короткий меч….

— Беги! — уже прокричал Джейсон.

Охотник засмеялся, низким гортанным хохотом, а затем прыгнул. Боже, какой это был прыжок! Он оттолкнулся от пола, превратив в пыль дорогой мрамор, и взвился под потолок, сбивая дорогие люстры, разрушая все, что подвернулось по пути. Голодная пантера, комок темноты, черный ангел все это был он в то короткое мгновение. Джейсон уже бежал ему наперерез, оттолкнув девушку в сторону. Кэролайн немного пришла в себя, по крайней мере настолько, чтобы выцепить взглядом поток электрических импульсов, скользящих по диковинному лезвию клинка, и дикий азарт в глазах человека. Она вспомнила, как Джейсон сказал, что ничто не в силах уничтожить Охотника, вспомнила утренний разговор с Дагом, вспомнила сообщение о растоптанной патрульной машине… и поняла, что сегодня один из этих безумцев умрет.

Охотник приземлился в полуметре от человека, и заскользил по полу неохватными, похожими на чугунные трубы, конечностями. Он пытался подмять Джейсона под себя, подцепить его за одежду, рассечь что-нибудь наугад — и все это сразу, одновременно. Еще один столик разлетелся в воздухе фонтаном острых щепок, хрустальные бокалы превратилдись в прах и горстку застывших слез. Джейсон метнулся в сторону, перекатился и снова поднялся, выставив вперед меч. Никто не смог бы предугадать заранее, что скованном и странноватом человеке найдется такая прыть.

— Я снова нашел тебя, — пробасил Охотник, размренно и монотонно, — Ты снова умрешь, Хозяин…

— Я знаю, — Джейсон пожал плечами, не опуская меч, — Но перед этим я убью тебя. На всякий случай.

Он улыбнулся. Его улыбка была мягкой, и совсем не грустной.

— Я нашел то, что искал.

И Охотник заорал, завыл и зашипел, будто в несколько ртов, и кинулся на человека со всей своей возможной скоростью. Он зацепил еще одну люстру, и та обрушилась вниз дождем стеклянных осколков, раздавил пару стульев, оставив на полу две острые борозды от лезвий, на которые опирался, а затем подмял Джейсона под себя. По инерции они скатились дальше, к окну, разбили его вдребезги, вывалились на улицу, и неподвижно застыли.

По телу Охотника струились разряды, эбеновый панцирь пересекала острая трещина, из которой сочилась расплавленная пластмасса. Сюда пришелся удар меча. Джейсон попытался приподнялся, но его правая нога оказалась раздавленной. Боли он пока не ощущал.

— Прощай, — прошептал он.

Меч засвистел в воздухе, прищелкивая маленькими электрическими импульсами, оставляя за собой тусклый шлейф разряженного воздуха, а затем впился в монстра, вскрыл его вдоль и поперек, огласив невыносимым скрипом весь мир, а может и саму вечность. И умолк.

Человек привстал, опираясь на меч, утер ладонью кровь со скулы, и безуспешно попытался выдернуть одно из лезвий Охотника, накрепко засевшее в плече. Вдалеке загудели сирены патрульных машин.

— Кэролайн! — крикнул он, — Если ты еще здесь, Кэролайн…

Он замолчал, и опустил голову.

— Почему он назвал тебя Хозяином? — Кэролайн стояла прямо перед ним, — Что это значило?

Джейсон поморщился.

— Я сам создал его. Вот в чем дело, — он рассмеялся облегченно, а затем скривился от боли в плече.

— Зачем?

— Я прожил слишком много жизней впустую. Не двигаясь с места. Работа, дом, жена, дети. Я ничего не приобрел, никаких знаний, хотя ничего и не потерял. К тому времени все возможные теоретические науки были проштудированы, я знал семнадцать языков и еще много чего. В остальном же я был как все. И я ничего не делал, чтобы попытаться найти тебя.

Джейсон откашлялся, из носа потекла струйка крови.

— Однажды утром я проснулся и вспомнил все, в очередной раз. Мне оставалось почти семьдесят лет, больше или меньше, — он горько усмехнулся, — Но что можно сделать за такое ничтожное время? И я создал Охотника. Собственный кошмар, индикатор индивидуальной лени. Чтобы все время двигаться, все время искать, перемещаться по миру, который увеличивался с каждой моей жизнью. Чтобы не терять времени даром, раз уж получил его в рассрочку. Чтобы узнать как можно больше. И я сделал его почти неуязвимым, по крайней мере в то время, зная, что когда-нибудь смогу сделать и подходящее оружие. Чтобы никто не мог уничтожить вместо меня моего Охотника. Помоги мне подняться.

Он отбросил меч в сторону — тот упал в снег и зашипел.

— Найди какую-нибудь палку, чтобы я мог опереться на нее.

Кэролайн принесла ножку от стола. Он встал.

— Ты куда собрался?

— Мне надо пройтись, — его взгляд застыл. Вечность остановилась, И… спасибо, Кэролайн.

Патрульные машины приближались.

— Ты солгал мне! Из-за твоей твари погибли люди!

— Они вернутся, — прошептал Джейсон, — Все они вернутся, как возвращались сотни, тысячи раз, но никто не будет помнить об этом. И они снова начнут пожирать собственное время, заново всему учиться, тратить дни и ночи на бесконечную вражду, ежедневные мелочи, ложь, нервы… Постарайся запомнить это, Кэролайн. Или… забудь все сейчас же.

Он повернулся и ушел, тяжело опираясь на импровизированный костыль. А она стояла и смотрела ему вслед.

И когда спустя минуту приехали патрульные — они пытались задавать какие-то вопросы, которые она просто не слышала.

И когда большой, похожий на жука погрузчик увез Охотника.

И когда пошел фиолетовый снег.

* * *

Темнота. Ночь.

Ветер воет, улетая под самые небеса. Снег накрыл город беспросветной пеленой, искрящимся дождем.

Патрульная машина застыла посреди улицы.

— Слышал, что только что передали? — полицейский отхлебнул горячий чай из одноразового стаканчика, обращаясь к своему напарнику. — На пустыре труп нашли. Бездомный его видел. Говорит, этот отморозок стоял, ловил ртом снежинки и смотрел на небо. А потом упал. Никто не знает, отчего он умер, но ран на теле нашли предостаточно…

А снег все валил и валил, ярко-фиолетовой мишурой, звездным дождем, пытаясь закрыть волшебным покрывалом весь мир.

Говорят, что такой снег есть только на Амиле Ангеле, четвертой планете системы Бета Орла.

На Земле снег давно уже другой…

КОНЕЦ