Наружка — НН, негласное наружное наблюдение, Николаи Николаевичи, филеры, семерочники (7-е управление КГБ), топтуны. Одно из самых закрытых спецподразделений… «Наружка» (разг.) — негласное (скрытное) наружное наблюдение за кем-либо или чем-либо.

Николай Иванов

НАРУЖКА

Наружка — НН, негласное наружное наблюдение, Николаи Николаевичи, филеры, семерочники (7-е управление КГБ), топтуны. Одно из самых закрытых спецподразделений…

«Наружка» (разг.) — негласное (скрытное) наружное наблюдение за кем-либо или чем-либо.

Глава 1

Самый хитрый генерал служит на Каширке. — «Здесь золото не взять». — Детектив-колледж открывает спортзал. — «Мы поедем, мы помчимся за налогом утром ранним…» — Требуется «НН» — «Наружка», негласное наружное наблюдение. — Зачем нужны крыши в домах. — Спецприем «привет от майора Красикова».

1.

Изо дня в день — одно и то же.

Паспорт и пропуск — в руки контролеру. В этот момент он смотрит не на документы, а в глаза подателю — идет начальный «съем» информации, попытка уловить настроение посетителя.

Нервничает? Суетится? Спокоен?

То, что охрана из госбезопасности, знают все, но воспринимают как данность и не заостряют на этом внимание. Как и на том, что бумаги рассматриваются слишком долго. Это не из вредности гебешников или их желания показать свою значимость: начинается невидимая для непосвященных сверка документов.

Первым делом, когда только открывают книжицу, пальцами прощупывается бумага — проверяется ее фактура.

Толщина, плотность, глянец — норма.

Раскрытый паспорт словно ненароком поворачивается к свету — на контроле водяные знаки и защитная сетка.

Все на месте.

Листаются странички — их пересчитывают, одновременно рассматривают нумерацию и необходимые штампы о прописке, отношении к воинской службе, семейном положении. Заодно сверяются номер и серия, повторяющиеся на каждом листе.

Соответствуют.

Первый этап пройден: паспорт не фальшивый. Остальная процедура — проверка на предмет его подделки.

Возврат к первым страницам и подписям начальника отделения милиции и владельца.

Имеются.

Про милицию ничего не скажешь, а нот сверка личной подписи в паспорте и на сегодняшнем пропуске — не повредит.

Похожи.

Выжимная печать на фото.

Отчетливая.

Записи, да будет опять-таки известно непосвященным, делаются специальными чернилами, светящимися под фильтром. Пробуем.

«Провалов» от подчисток и дописок нет.

Теперь — то же самое с клеем, на котором держится фотография.

Светится ровно.

И вот только теперь, в самую последнюю очередь, — сверка фото с оригиналом.

Вроде похож.

Это молодежь торопится в первую очередь посмотреть именно на фотографию, невольно закладывая себе в подсознание ощущение надежности документа. А заменить снимок — самое простое дело.

Теперь пропуск.

Он — так называемого второго круга, обеспечивающий круглосуточный проход, кроме выходных и праздничных дней, через все КПП. В тетереве — символе пропуска — в хвосте дорисовано дополнительное перышко, похожее на цифру «7» — это значит, владелец имеет право проносить без досмотра вещи. Вообще цифра «7» классическая для всяких пропусков: на них помещается именно такое количество разных шифрованных знаков. Все, что сверх этого, память рассеивает. Не зря, видимо, и писатели что подметили, вводя в свои произведения не более семи зацепок и героев: «Семеро смелых», «Седьмая пуля» и т. п.

Пропуск в ледериновой обложке бледно-зеленого цвета. Бледные тона выбираются специально, их труднее подделать.

Соответствует.

Теперь два-три ничего не значащих вопроса: как погода на улице? не открылись ли еще магазины? Обязательно тихим голосом. На громкий, как показывает практика, у собеседника реакция быстрее и естественнее. А вот на тихий — почему-то замедленная. Ждет подвоха?

Нет, спокоен.

Спокоен и контролер. На этом этапе. Ибо следующий шаг — проход через магнитометр, вмонтированный в проем двери. Это раньше требовалось водить вдоль всего тела металлоискателем, где главная задача состояла в том, чтобы при проверке женщин в некоторых местах не сбиться с дыхания.

Сейчас компьютер запоминает уровень «железости» того, кто оказался в его луче — сюда входят ключи, кольца, часы, вставные зубы, металлические пуговицы и тому подобное. При выходе все должно сойтись снова, не дай бог на объекте оставлен, допустим, механизм из часов для взрывного устройства. Компьютер недоуменно замрет: не хватает трех граммов по сравнению с утренним замером.

Но пока все в порядке. Можно пройти на территорию. Однако в каждое здание — свой шифр, свой код, своя проверка.

Код необходимо набрать на двери. Сошлось. Можно войти.

В турникет просовывается электромагнитная карта-пропуск. На одной ее стороне вместо традиционных магнитных линий или дырочек легли набросом, как бог на душу послал, кусочки проволоки различного диаметра. Сыпанули, зафиксировали — второй раз точно так повторить невозможно. Претензий нет.

Теперь станьте, пожалуйста, под телевизионный опознаватель. Сверка идет в трех ракурсах — анфас, в профиль и сверху. Сверху — это на случай, если вдруг кто прячется за спиной. В памяти этого электронного контролера — десятки лиц того, чей код только что считала машина: при приеме на службу, когда начал отращивать усы, вот с припухшей правой щекой — болел зуб, — здесь снимки каждого дня.

Найден тот образец, который соответствует стоящему перед экраном. Пожалуйте дальше.

Дальше — система «Голос».

Вообще-то пора здесь сказать доброе слово в адрес одного Генерала, который сидит в скромном институте в Москве на Каширском шоссе и только и думает, как бы изобрести какой-нибудь новый опознаватель. Хороша вроде телевизионная метода, да есть ведь прекрасные гримеры, а руку не протянешь, коготком грим с экрана не поскребешь. «Голос», как и множество других «игрушек», — его детище, и работает безукоризненно. Голос человека может меняться по разным причинам — болезнь, стресс, испуг. По первым двум приговор однозначен: больным и нервным на работе делать нечего, а вот чего клиент боится — информация к размышлению для службы безопасности.

И не следует думать, что можно подобрать хорошего артиста и он любым голосом назовет пароль. Пароля-то как раз нет. Есть наговоренный на дискету текст с какой-то книги. Машина отыскивает его, но высвечивает абракадабру из каких-нибудь пяти слов, типа «Рама война блистательно вопрос иди». Все это горит две секунды, за которые и нужно повторить их. Любого величайшего актера и импровизатора заставь за две секунды подготовить голос для этой фразы — заслужишь бессмертие.

Но генерал с Каширки, наверное, не слыл бы столь искусным специалистом, если бы не подстраховался дальше. А всего-то и нужно — повернуться к столику и расписаться на бланке. Подпись каждого входящего сюда тоже давно в компьютере. Но опять же те, кто легкомысленно полагает, что подделать ее достаточно легко, забывают о научно-техническом прогрессе. А он позволяет фиксировать скорость написания, нажим на перо и угол наклона. Специальная, подсунутая вроде для удобства авторучка тут же выдает сопоставимость этих трех факторов.

Сходится? Приятной работы.

Но прежде еще несколько штрихов, уже для самых въедливых. Отпечатки пальчиков. Нет-нет, не одного, на указательном у вас порез. Двух. На каждом находится до ста индивидуальных, не повторяющихся линий. Можно содрать кожу с убитого? Давайте положим ладонь на специальное стекло. Не стоит спешить, лампочка еще не загорелась. Контуры и геометрия пальцев настолько специфичны, что тут рви не рви кожу с убитого, а ладонь не пришьешь. Или пришьешь?

Тогда, пожалуйста, взгляните в этот приборчик. Ничего не видно? А ничего и не нужно видеть, это у вас сверили сетчатку глаза и взяли показания о давлении кровеносных сосудов в глазном дне. Глаза уж точно невозможно переставить за одни сутки.

И вот теперь — с чистой совестью на свой объект. В цех, где выпаривается, очищается, превращается в знаменитый и знакомый всем брусок чистейшее золото. И спасибо товарищу генералу за его тщательность и объективность.

Но — стоп.

Еще не все?

Ах да, конечно же, надо раздеться догола. Цивильную одежку повесьте в шкафчик и мимо очередного наряда — к другим шкафчикам и рабочей одежде. Будете выходить после смены — все в обратной последовательности. Плюс проход через душ (смыть золотую пыльцу, ежели вдруг такая прилипнет к волосам или забьется под ногти). Воду затем опять на переработку, а вы — через магнитометр (забота о ближнем, вдруг проглотил чего) — к своей домашней одежде. Чистым и честным.

— Здесь золото взять невозможно, — чтобы убедительно произнести эту фразу, одному из работников Сибирского завода цветных металлов потребовалось около полугода работы на нем. — Его надо брать в другом месте, Константин Юзефович.

Тот, кому докладывалось, задумчиво покивал головой. Помассировал мочку уха.

Рабочий продолжил:

— Нужно прощупать всю цепочку — от прииска до госхрана. Где-то существует наиболее уязвимое звено.

— Что сумели сделать?

— Пока собрали досье на руководителей старательских артелей.

— Что-нибудь интересное?

— Если брать нашу сибирскую зону, восемьдесят пять процентов начальников — с нерусской фамилией: осетины, кабардинцы, грузины, чеченцы, абхазы. Так что добыча золота, можно утверждать смело, находится под контролем лиц кавказской национальности, как пишут наши газеты, — осторожно подбирая слова, пояснил гость из Сибири. Начальник — потомок ссыльных поляков, и затрагивать национальные вопросы следовало с оглядкой.

— А что русские? — спросил Константин Юзефович.

— Мужики крутые. Практически все сидели — при коммунистах добывать золото и что-то не нарушить было невозможно.

— А сейчас?

— Сейчас трудно найти не нарушителя. По крайней мере, даже в Росдрагмете невозможно узнать цифру, сколько добыто золота за день. А раз такой учет…

— Пойдем от приисков?

— Думаю, да. Хотя попасть в артель, если ты не хохол, очень сложно.

— Что так? Почему твоя кряжистая сибирская фамилия — Корягин — им не подходит?

— Сибиряков на работы не берут — могут сбежать на день-два к жене, на покос, на свадьбу и тому подобное. А хохлы на положении рабов: до дома далеко, сами спокойны. За ножи, как черные, не хватаются. Плюс бесправны, так как работают на территории другого государства, — продолжал информировать Корягин. Видимо, времени даром на заводе он не терял.

— А по блату?

— Блат еще никто не отменял.

— Надо найти тех, с кем сидели твои крутые мужики.

— Выясним.

— И побыстрее. Можешь взять мой «форд» для разъездов. Дело к осени, а с наступлением холодов, насколько я знаю, добычу золота прекращают.

— Да, как только замерзает вода. Все зависит от промывки.

— Команду в детектив-колледж заслали? Начальник колледжа ждет. Даже обещал выделить в наше распоряжение тренера.

— Уже приступили к занятиям. Через месяц лицензии на ношение оружия будут получены. Мне когда возвращаться?

— Отдохни недельку в столице. Обживи квартиру, она для того и покупалась, чтобы в ней хотя бы изредка жили.

— Спасибо. А сами в родные края когда думаете заглянуть? Скоро открывается охота. Дача отделана.

Константин Юзефович впервые за встречу улыбнулся. Но, как оказалось, не от воспоминаний об охоте.

— Вчера с внуком разговаривал. Спрашивает: «На охоту ходишь, дедуль?» Какая, говорю, охота на Арбате. «А на рыбалку?» Какая в Москве-реке рыбалка, одни мазутные пятна. «Одичаешь ты в Москве, дедуль», — вздыхает. Так что скоро приеду, не хочу дичать.

2.

— Бей! Смелее!

Занесенная для удара дубинка тем не менее замерла в воздухе. Не дождавшись, когда она опустится на спину упавшего курсанта, тренер с сожалением, но еще резче скомандовал:

— Назад!

Нападавший вышел из нарисованного посреди спортзала круга, виновато опустил голову: не могу.

— Забудьте про рыцарство кулачных боев, — тренер на этот раз обратил свой взор на курсантов, замерших за белой чертой круга. — Ударить человека кулаком — это хулиганство, встреча с прокурором вам гарантирована. А она вам нужна?

Никто не ответил, и тренер удовлетворенно подвел черту:

— Правильно, как демократам советская власть. Но зато у вас есть разрешенные законом спецсредства, которые в случае нападения на объект легко превращаются в оружие, — он прошелся по кругу, резко и грубо трогая навешанные на курсантов дубинки, каски, бронежилеты, наручники, газовые баллончики. — Ими можно уже на законных основаниях добивать противника хоть до полусмерти — и прокурор вынужден будет вам только улыбнуться. Потому как вы не нарушили никаких законов.

Тренер вновь указал поднявшемуся с пола курсанту на середину круга. И только тут стало ясно, почему случилась промашка: упавшим оказалась девушка. Ладно сбитая, упрятавшая в складках «камуфляжа» все свои округлости, а под шлемом — волосы, она тем не менее не стала от этого мужчиной.

Тренеру это было известно не хуже остальных, но он счел Необходимым подчеркнуть свою отрешенность от подобных физиологических условностей:

— Еще раз говорю: когда вы на охране объекта, груза или физического лица, забудьте о джентльменстве. Вы должны быть готовы ударить подростка, женщину, старика. Да-да, не делайте круглые глаза. Каждый из них может оказаться тем, кто вас самих отправит к черту на кулички. Вы — мобильная, профессиональная частная охрана, а не стрелки ВОХР. — Тренер якобы между делом поправлял на девушке амуницию, касаясь ее упругого тела. Но так как смотрел он в это время на остальных курсантов, то все получалось незаметно и ненавязчиво. — Запомните первое правило ЧО — частной охраны: вы не обслуга в фирме, а часть администрации. Подчиняясь лично директору и только ему, вы для всех остальных сами становитесь властью. А власть трогать нельзя. Кто тронет — тот должен потом глубоко раскаяться. Работаем!

Не глядя, он ткнул пальцем в сторону первого попавшегося курсанта, и тот, рисуя дубинкой восьмерки, медленно, по-рысьи вошел в круг. Девушка профессионально приняла стойку, закрыв личико большими боксерскими перчатками…

3

То, что фирма криминальна, было ясно и без доразведки. — И не просто криминальна: директор — сам бывший уголовник. В охране два телохранителя, тоже зеки, — торопился выложить последнюю информацию Дима Зеркальцев.

Дима был откровенно горд и ждал хоть какой-нибудь похвалы: молодость в каретах не ездит, она скачет верхом, да и живет тем, что звенит в карманах сегодня, а не набежит на Проценты завтра. Тем более, что напротив сидела девушка, на которую он настойчиво пялил глаза. Каждый опер должен иметь хобби, чтобы не поехала от работы крыша: ходить по грибы, чинить телевизоры, стирать носки. У Димы, судя по блеску в глазах, преобладал интерес к женскому полу.

Ни грома литавр, ни здравиц в адрес Зеркальцева не последовало. Впрочем, это его не особо и обидело: господи, да завтра приволоку новые сведения, все равно ведь ахнете, никуда не денетесь.

Пока же опергруппа никуда не могла деться из скрипящего нa поворотах, ахающего пылью на ухабах «рафика», выделенного начальником оперативного управления Моржаретовым. Сзади в поднятой пыли мыкал свою долю собрат-двойник «рафика», в узком и низком салоне которого исходила в духоте физзащита. Борис Соломатин мог рассказать, как и чем дышали в это время «физики». Но с сегодняшнего дня он — оперативник, а на его месте сидит Иван Черевач — Друг с учебы и суворовском и Рязанском десантном училищах, ставшим мужем его любимой девушки. Это в математике от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Сегодняшний выезд — первый в их новых ролях.

— Приближаемся к посту ГАИ, — обернувшись в салон предупредил водитель.

Местную милицию, а тем более ГАИ, решили предупредить об операции не ранее чем за полчаса до начала. Опыт ни учил: не успевают колеса машины пересечь границу района, и те, ради кого осуществлен выезд, уже сматывают удочки Утечка информации шла больше всего именно на милицейском уровне. Это была данность, с которой не спорили в налоговой полиции даже те, кто пришел из МВД и мог вроде по стоять за честь мундира.

— Обходим, — подтвердил предварительно оговоренный вариант Соломатин.

«Рафик» с крутой насыпи нырнул в жухло-золотистую тину леса. Вторая машина, словно участвуя в соревнованиях по синхронному плаванию, в точности повторила маневр.

Лесная дорога оказалась ровнее, и «рафик» уже не скрипел, а вальяжно покачивался своей синей тушкой под опущенными плечами выстроившегося вдоль дороги орешника Дима Зеркальцев, разведавший эту объездную дорогу, указы вал путь, остальные уткнулись в окна, не без грусти удивляясь подступившей к самым окнам осени.

Борис сидел рядом с Шурочкой Краевой, маленьким на хохлившимся русоволосым воробышком из юридического управления, перед которой и крутился гоголем Дима. Скорее всего, из-за своей физической малости сидела Шура настороженная, в постоянной готовности огрызнуться на обиду или насмешку. Когда же уставала от ожидания, сама напоминала о своей значимости.

— Необходимо сохранить взятую под арест продукцию, в который раз подчеркивала она юридическое обеспечение операции. — Склад опечатать нашей печатью.

— Ерунда все это, — перекрыл ее своим басом с заднего сиденья Сергей из московского отдела налоговых проверок. Шурочка мгновенно стала прямой, как гвоздь, Зеркальце и, забыв про дорогу, тоже напрягся. Но Серега, служивший и другом управлении, тонкостей в обращении не признавал и закончил все так же грубовато: — Товар нужно вывозить. Склад они ночью подпалят, и вся арестованная продукция вместе с нашей печатью превратится в пепел. Кто не верит, могу поспорить.

Краева вспыхнула, ерзнув на сиденье. Но сдержалась, промычала.

— Передвижение войск с целью создать выгодную группировку сил, шесть букв, вторая «а». — Серега вернулся к своему кроссворду. — Кто пораскинет мозгами? — Но сам же и нашел ответ: — «Маневр».

По большому счету, сегодняшний выезд тоже маневр. Двое телохранителей, бывших зеков, — это хотя и не десятки вооруженных охранников, разгуливающих по некоторым фирмам, но и не дед со свистком около ларька. Придется «физикам», как всегда, побродить по офису под видом посетителей, примечая точки расположения охраны, и уж потом вперед.

— Назад! — замахал руками начальник районного отделения полиции, встретив столичную подмогу на крыльце военкомата.

Если какие-то организации плакались, что им не на что Купить стулья для замены старых, то налоговая полиция, особенно в глубинке, от этой проблемы была избавлена: у нее не имелось даже своих помещений. Ютились, как примаки, где Придется — а когда на Руси почитали тех, кто не имеет собственного угла?

Борис на всякий случай махнул физзащите: посидите, не высовывайтесь. Повернулся к майору: в чем проблема?

— К ним сегодня прибыло пополнение. И кажется, с «железом».

Соломатин обернулся к Зеркальцеву, который должен был добыть все сведения о фирме — от номера счета в банке до адресов любовниц директора. Не говоря уже об оружии.

Дима, почуяв угрозу своей репутации, замер в нерешительности, соображая: спрятаться в окоп или лучше сразу броситься на амбразуру?

Борис оставил его, вновь обратившись к майору:

— Откуда сведения и насколько реальны?

— Пощупали дружков. Те и намекнули.

— Вот это новость! — огорчился Борис. Идти после такого сообщения на операцию? Еще неизвестно, чем такая ходка закончится. Первая, кстати, под его началом. Нет, это не майор выскочил на крыльцо, это ангел прилетел и закрыл группу споим крылом. — Ну, а теперь, Дима, подь сюды и молви слово.

— Да я их три дня водил, — не поверил тот в свой промах. — Никакого подкрепления и близко не было.

Следовало сказать Зеркальцеву что-то резкое хотя бы для [того, чтобы самим хорошенько обозлиться: так готовят к охоте гончих. Но, увидев гордо вздернутый носик Шурочки, — ну и что вы, мужики, после этого скажете! — промолчал. Дима, без сомнения, виноват, но подчеркивать его промах при Шурочке — сам потом станешь вместо него бегать в загоне: резьба срывается от излишнего закрута.

Майор терпеливо ждал решения. Хотя Соломатин и хорохорился, будто шла обычная для налоговой полиции проверка, особенности имелись. Сегодня не просто брали фирму — наступали на мозоль.

— Денег там нет, оборот всего тридцать миллионов, — подчеркнул при постановке задачи Моржаретов. — Но суть не в этом. Весь район знает, — он оглянулся на полицейского, приехавшего из Подмосковья за помощью, и тот утвердительно кивнул, — весь район знает, что фирма криминальна. И опять же весь район видит, что ни милиция, ни прокуратура тронуть ее не смеют. Давайте покажем, что хоть кто-то в нашей стране способен еще становиться на пути бандитов.

Это словечко перекочевало в налоговую полицию от милиционеров, помимо убийц и насильников, вобрав в себя хулиганье, ворье и всю остальную шушеру. Словом, все, кто против общества и страны, — бандиты. И нечего подбирать более гуманные эпитеты. Несмотря на повальные оправдательные приговоры судов. Там тоже люди сидят и без охраны. Как в одиночном окопе с пистолетом против танка.

Приехавший в Департамент полицейский был настроен решительно — давайте возьмем. Отчаянный парень.

Моржаретов поставил, видимо, первый диагноз, потому что вызванному Соломатину приказал:

— Прикрываем.

«Прикрытие» по-моржаретовски считалось пока самым надежным и, пожалуй, единственным способом, который позволял «отмазать» местного полицейского, после проверки остающегося один на один с мафией. Так создается цепочка оперативников: один из района, второй — из области, третий — из Москвы, четвертый — из центрального аппарата. В этом случае даже если у бандитов появится желание поговорить с полицейским, «нижнему» оперу можно было кивать на верхнее звено: ничего не знаю, прислала область, а тех — Москва. И даже Моржаретову разрешалось, если у потревоженных имелись выходы на большие власти, в случае уж очень настойчивых и «высоких» звонков закатить глаза кверху: надо мной еще есть Директор, коллегия, они и решают, кого проверять. Так что поди угадай в этом случае, когда действительно сама Москва решила проверить фирму, а когда идет «прикрытие».

Вроде нет особого достоинства в этих экивоках, но пока только так можно было обезопасить ребят, остающихся на месте со своими семьями после проведения операций.

Про подкрепление, да еще с оружием, можно было, впрочем, догадаться и самому. Сейчас какого коммерсанта ни ковырни — если не ракетную установку, то пару-тройку гранат под подушкой найдешь. Переход к капитализму есть всеобщий бардак плюс вооружение всей страны. Не замечают этого только те, кто не желает замечать. Сегодня население делится на четыре части: одна не может уклониться от охраны, вторая охраняет первую, третья ловит тех и других, а четвертой уже на все наплевать, потому как она никуда не успела или в силу возраста уже ничего не может.

— Предложения? — решил выслушать майора Соломатин: тот наверняка успел попереставлять горшки по полочкам.

— Перенести мероприятие на сутки. Вызвать «наружку» и через нее попробовать прояснить ситуацию.

Соломатин, подумав, согласился. Запрятав машины в военкоматовский гараж, вышел на связь с Департаментом: требуется «НН» — «Николай Николаевич», «наружка», негласное наружное наблюдение.

4.

— Матом ругаться умеете?

— Если Родина прикажет, слова учить не придется.

Майор, старший наряда, обернулся к пареньку, дерзнувшему так ответить. Щупленький, вихрастый, одетый в джин-совку, — раньше такие молчали, заглядывая в рот старшим.

«Тебе еще по дискотекам бегать, а не за объектом», — подумал майор и назидательно произнес, обращаясь ко всем:

— А вот это как раз забыть. Я понимаю, что это может быть и трудно, — он опять посмотрел на говорливого подчиненного, — но… на сегодняшнее мероприятие манеры и прононс — французские, одежда — от Кардена, за лук, чеснок и селедку не браться…

— Опять в ресторан, что ли? Обрыдло, — подал голос еще один, перебиравший в шкафу радиостанции.

По крайней мере стало ясно, что здесь никому палец в рот не клади. Что ж, тот, кто пробует нестандартно знакомиться с подчиненными, должен быть готовым к такому обороту.

— Да в ресторан-то ладно, после перестройки не очень мы туда захаживаем, можно вспомнить молодость, — не дав ответить начальнику, внесла свою лепту в разговор сидевшая за компьютером девушка. — Как бы не пришлось вместо этого на угол и под дождь.

Старший еще раз оглядел своих новых подчиненных: компашка, однако. А ведь с ней теперь и предстояло ему, майору Михаилу Лагуте, начинать службу. И не где-нибудь на задворках налоговой империи, а в самом засекреченном ее отряде — наружном наблюдении.

Создавая налоговую полицию, руководство, конечно же, не могло не положить глаз на бывших сотрудников Седьмого управления КГБ — старой доброй «наружки», как в обиходе величали работников негласного наружного наблюдения. И когда еще советские диссиденты язвили по поводу того, что, мол, СССР был впереди планеты всей лишь в области балета и космоса, они допускали промашку: наша «наружка» среди подобных структур считалась одной из лучших в мире. Если не самой лучшей. А коли в этом утверждении и была натяжка, то относили ее к милицейским «негласникам», которые работали с уголовниками и не особо церемонились со своими клиентами. Впрочем, как и те с ними.

А вот «семерочники», «наружка» из КГБ… Это балет! Эти порхали в пуантах под классическую музыку: их клиентура сплошь состояла из дипломатов и прочей подобной публики, требовавшей максимум интеллигентности.

Неделями, месяцами, а порой и годами Седьмое управление «водило» своих подопечных, выявляя их связи и адреса, перехватывая послания и телефонные переговоры. «Наружка» в один и тот же вечер могла танцевать на балу, а потом лежать на помойке. Она бродила по музеям, а затем ползала в канавах. Утром загорала на лазурных берегах одних стран, а вечером купалась в ледяных прорубях других, не менее экзотических. Часами сиживала за одной бутылкой пива в обрыганной забегаловке и не менее артистично растягивала в престижнейшем ресторане предусмотренную на кутеж сумму — аж восемь доперестроечных рублей. Негласник на транспорте — пассажир, в ресторане — посетитель, на улице — пешеход, в магазине — покупатель. И несчастен тот объект, который попробует обнаружить слежку. Хорошего «наружника» отыскать практически невозможно, и тогда станет мерещиться наблюдение отовсюду. Такой шарахающийся объект совершенно не страшен, единственно, придется в несколько раз больше побегать. Но ведь чего не сделаешь ради связей и адресов, которые необходимо отследить у объекта. Нам хлеба не надо — работу давай…

А сам объект становился ближе родственника, его повадки и пристрастия со временем бывали не то что прекрасно изученными, но порой перенимались и самими «семерочниками», действия прогнозировались на много ходов вперед. А уж высшим шиком считалось толкнуть его где-нибудь в толпе в спину: это тебе за помойки, а еще раз, уже растворяясь среди пешеходов, — за все будущее.

Единственное профессиональное табу — не смотреть в глаза объекту. Вроде бы сентиментальность, но на ней сгорали почему-то чаще всего. В особенности когда объект выходил за грань риска. Такой слежку за собой чувствует кожей и ловит именно взгляды. Поймал — все, однозначная расшифровка. Пойманный взгляд — это паспорт негласника. Отчего так, особо не копались. Может, и в самом деле душа человека — в его глазах, взгляде…

Исключения, конечно, допускались, но это уж если объект сам выходил на контакт и приглашал агентессу — а в каждом сменном наряде на экстренный случай имелась женщина, уважительно величаемая мужчинами «агентессой». Вот ей разрешалось делать томные глазки во время приглашений на танцы, дарения цветов и при прочих знаках внимания. Опытом всех разведок мира было проверено, что смерть шпиона находится не в конце иглы, которая в яйце, которое в утке, которая в рыбе, которая в море, а, как правило, воплощена в женском обличье. Это самый точный, косящий под корень и практически без промаха вид оружия. Все знают об этом, но с непостижимым упорством вновь и вновь бабочками летят на огонь…

«Наружка», «семерочники», «топтуны», филеры, «негласники», пехотинцы, «Николаи Николаевичи» — это люди редкого мужества и профессионализма, это черновая прелесть любой разведки. И если говорят, что хуже всего на свете — ждать и догонять, то они всю свою жизнь как раз только этим и занимаются. И их профессии гимн еще не спет.

Надо к тому же сказать, что за все время в рядах «семерочников» не оказалось ни одного предателя. Вроде бы самое святое и перепроверяемое Первое управление и иже с ним — но и оттуда продавались и уходили. А вот «наружка», несмотря на крестьянско-пролетарский состав, осталась в истории самой чистой, благородной и неподкупной.

Оказались — не могли не оказаться — «наружники» и в налоговой полиции. Да если бы еще кто знал, насколько в точку. Указ Президента о создании Департамента налоговой полиции России был подписан 18 марта 1992 года, что самым невероятным образом, день в день, ровно через 98 лет, совпало с днем рождения первой российской фидерной группы.

Конечно, не обошлось без доворотов: выходцы из интеллигентного КГБ приучались к бандитским повадкам уркаганов, вмиг ставших предпринимателями и уважаемыми людьми, а бывшие милиционеры плевались, но постигали изысканную манерность, которой в свою очередь спешно учились «новые русские».

Имелась еще одна особенность в «наружке» налоговой полиции: в ней практически не оказалось старичков. И не потому, что пренебрегли старыми кадрами и накопленным опытом, хотя и в этом имелся резон: через десять-пятнадцать лет сотрудник вырабатывается полностью, он перестает гибко мыслить, ощущать остроту ситуации.

Но на этот раз все оказалось серьезнее и проще. Некоторые сотоварищи по прежней службе в силу обстоятельств вынуждены были пойти в услужение криминальному бизнесу и потому даже не специально, а нечаянно могли дать расшифровку посланного по следу их фирмы «негласника». А уж после этого тот мог шлепать не по адресам, а в похоронное бюро заказывать себе венок: хапнутое у государства в бардаке перестройки считалось уже своим, а свое новые законы разрешали защищать всеми доступными способами.

С улицы народ в «наружку» старались не брать, присматривали в родственных структурах. Хотя некоторые начальники, наоборот, напрочь отринули бывших комитетчиков и милиционеров: легче научить новых, чем переделать старых.

Глаз положили на Вооруженные Силы, хотя и с ними на первых порах хлебали такого киселя, что глаза на лоб лезли. Армейцы — ребята заботливые и исполнительные и в одном из управлений, маскируясь под клуб гражданской обороны, взялись сами решить вопрос с пропитанием. Один из бывших саперов проник на соседний завод, дошел до директора: разрешите ходить в заводскую столовую.

— Без проблем, — ответил тот. — Составьте список, оставьте вахтеру — и приятного аппетита.

И полный список всей «наружки», за который криминальные структуры отдали бы баснословные барыши, список, который в таком виде не держал в руках даже начфин, — лег под стекло в проходной на глаза тысяч рабочих.

Хорошо, что начальник оказался лыс и не поседел, когда обрадованный за себя и товарищей сапер доложил об инициативе.

Перед майором Лагутой также расположились в меру наглые, гордые, готовые к бою, но — юнцы. По большому счету, им требовалась еще обкатка, но ни времени, ни возможности подменить их кем-то другим не было.

Тут могли помочь те немногие плюсы, которые имелись и в налоговой полиции. Клиентура здесь шла более управляемая и предсказуемая: до обеда, как правило, она зашивалась на работе в офисе и банках, а к вечеру для нее распахивались их любимые сауны, казино, рестораны и квартиры любовниц. Все это не так часто менялось, вычислить адреса не составляло труда, поэтому, потеряв клиента, можно было просчитать, где подхватить его по-новой. «Дешево и без напряга», — как наверняка бы сказал парень в джинсовке.

— Костя Моряшин, — представился он Лагуте, остановившемуся перед ним. Никто не тянул его за язык, но парень продолжил: — По жизни шел как Кот Матроскин, с тех пор и тельняшку ношу, — он отвернул Ворот рубашки.

Лагута хмыкнул: уж тельняшка-то настолько запоминающийся, а значит, демаскирующий признак, что ее лучше сразу отдать соседу.

Тот понял эту ухмылку без труда, проигрышно передернулся, признавая ошибку. Но все же последнее слово захотел оставить за собой:

— Я помню, что беременная женщина не является ориентиром: завтра родит — и примета исчезнет.

Сосед Моряшина, не желая повторять промашку, представился почти без комментариев:

— Самый красный офицер капитан Аркадий Белый.

Капитан — уже лучше, это, по крайней мере, возраст. А белый ты или красный — хоть в полосочку, лишь бы знал дело. Кажется, это тоже присутствует: взгляд нейтральный, ни на что вроде не реагирующий, замыленный — к подобному как раз приучает профессия. И никакого намека на ухарство, словно реплику вслед за Моряшиным в начале беседы бросил совершенно другой человек. Моментальная учеба. Похвально.

— Поэт, — снова влез Моряшин, взяв на себя роль гида по характеристикам напарников. — Вчера посвятил мне стих, который начал сочинять еще весной. Послушайте шедевр и гимн Департаменту:

Март. Полицейский, торжествуя,
Бежит в коммерческий ларек.
Но продавец, его почуя,
На двери вешает замок.

Белый никак не отреагировал — мол, что возьмешь с неразумного, — и майор перевел взгляд на девушку.

— Лейтенант Екатерина Васильевна Ракитина, Катя, — оторвавшись от компьютера, на котором она все это время втихаря разбрасывала пасьянс, выдала свои «реквизиты» девушка.

Короткая смоляная прическа, чуть раскосые татарские глаза. Губки-ниточки. Носик маленький. Словом, девушка как девушка, не такая, чтоб бежать за ней по улице, но и не расстроишься, когда окажешься рядом. Тоже отличное качество — быть как все, ничем не выделяясь в толпе. Даже загар прошедшего лета, золотисто и завлекательно высветливший волосики на оголенных руках, к месту.

Лагута невольно обернулся к Моряшину, ожидая от него характеристику Девушке. Катя, похоже, тоже была не прочь услышать что-то о себе, и Костя с удовольствием исполнил заказ:

— Моя тайная симпатия. Такую встретишь и…

— И… — в ожидании поторопила сама Катя.

— Бежишь под холодный душ, чтобы остыть.

Ракитина не засмущалась, принимая подобное признание как необходимый комплимент.

Сам Лагута десять лет оттопал не просто в «семерке», а в элитной группе «Д», работавшей по дипломатам. Затем три года «вышки» — Высшей школы госбезопасности, и вот после диплома юриста — сразу в бой, В сейфе лежали послужные карточки его новых подчиненных, но он решил и здесь пойти от обратного: сначала встреча, а уж затем — бумаги. Тогда можно и проверить, насколько совпадут личные впечатления и записи.

Аккурат в паузу, будто ждали за дверью своей очереди, вошли еще два парня. С ходу поняв ситуацию, не стали ни оправдываться за опоздание, ни демонстративно-озадаченно смотреть на часы. Представились:

— Евгений Некрылов.

Моряшин, приободренный молчаливым согласием начальства выслушивать его мнение, теперь уже почти официально пояснил:

— Мужчина-красавец, жаль, Некрыловым оказался. А так ничего. Ну, и последний боец нашего доблестного сообщества, основоположник теории проигрывания в нарды, советник по непонятным вопросам, борец за экологию…

— Юрий Аржанников, — прервал тот перечисление Моряшина.

Его лицо показалось майору знакомым, и когда Костя сказал про экологию, Лагута по этой детали и лысине вспомнил: точно, Юра Вентилятор, любитель чистоты и порядка. Он водил в КГБ русские объекты, а встречались, кажется, в поликлинике. Говорили, что Юра впивался в объект, как чирей в задницу, и готов был мотаться за ним, забывая про смену; Одним словом, трудоголик. Приятная неожиданность.

Тот тоже узнал Лагуту, сдержанно улыбнулся и на правах старого знакомого объяснил причину опоздания:

— Машины новые пришли. Принимали.

Ответ устроил майора, и он перешел к конкретной работе?

— Через два часа приступаем к мероприятию. Ориентировка по объекту: бывший уголовник, ныне хозяин посреднической фирмы в Подмосковье. Имеет широкие связи с местной администрацией, милицией, ГАИ, преступным миром. Ездит на «джипе», квартира приватизирована. Цель мероприятия: выявление охраны, связей, наличия оружия. Места притяжения — офис, квартира, сауна около больницы, местный ресторанчик. Сегодня к объекту прибыли новые охранники, поэтому не исключено посещение именно ресторана. Фото нет, но; до нашего приезда оперативники постараются подснять его на видео. В наряд нарисована наша смена. Как обзовем объект? Фамилия — Ушаков.

Клички придумывали обычно на первую букву фамилии. Быстро перебрали варианты — «Угрюмый», «Ушар», «Ухажер», «Упрямый», приплели даже «Ублюдка» и «Убийцу», но остановились на «Ушлом».

— Судя по его прошлому, кажется, к месту, — подвел черту Лагута. — И последнее: у кого какие документы прикрытия?

— Угро, — подняли руки Белый, Некрылов и Юра Вентилятор.

— Журналист, — высокомерно и пренебрежительно оглядел всех Моряшин, мгновенно входя в роль.

— Санэпидемстанция, — с сожалением оторвалась от экрана Катя, так и не сумевшая победить компьютер.

— Оперативник, давший задание, сейчас зачищает для нас место. По ходу дела познакомимся ближе и с ним, и друг с другом. Бона вэниа вэстра, — закончил он почти ругательно.

Моряшин выразил недоумение первым, и ему с важностью студента, только что сдавшего экзамен по латыни, Лагута пояснил:

— «С вашего позволения». Ну а теперь, кому надо, переодеться — и по коням.

5.

«Кони» стояли под навесом во дворе: две «вольво», серенький скромный «москвич» и отдельно, стайкой, «лады». Пока Юра и Некрылов примерялись, на каких выезжать, Лагута еще раз осмотрел смену. Группа обещала быть ходовой: неприметная, в меру собранная, знающая себе цену. Теперь все это бы — да на практике…

Юра, как борец за экологию, выбрал не только самую чистую «ладушку», он еще и принялся ее протирать. Это напомнило майору, как однажды он погорел именно из-за недостаточной чистоты машины. Как ни растворялся он со своей «волгой», объект по каким-то признакам вычислял его сразу среди скопища машин, стоявших в округе. Лишь через несколько месяцев Лагута понял, в чем дело, когда кто-то толковый из руководства посадил задержанных за листы бумаги и заставил написать, как они узнавали, что за ними ведется наблюдение.

Все оказалось более чем банально. На мойке, где наводился глянец на машины Седьмого управления, щетки не захватывали всю «волгу», оставляя на бампере непромытые полукружья. К тому же на заднем сиденье мозолили глаза словно специально закупленные стандартные аптечки. Плюс более глубокая посадка машины и одинаковые казенные чехлы на сиденьях. А уж торчащая антенна довершала картину: расступись, народ, «наружка» выехала на задание.

Так на мелочах и учились и выходили в мировые лидеры. Сейчас на машине антенн не наблюдалось, а в ответ на вопросительный взгляд майора Юра оглядел салон — спрятана; здесь. И еще штрих, незнакомый доселе, отметил Лагута: один край переднего номера держался на проволоке. Обычно сменные номера грешили тем, что у них, словно у растрепанных? тетрадей, загибались края, а как менять при проволоке?

Юра, по всей видимости, занимался не только экологией!! но и психоанализом. Ответил сразу, как будто его спросили вслух:

— Сменных номеров нет. Еще многого чего нет. Зато «девочка» — чудо, — он любовно погладил машину.

Но, наверное, он поторопился обозвать чудом железо на четырех колесах. Потому что в ту же минуту из здания вышла Катя — в шляпке, черном брючном костюме, подчеркивающем ее довольно-таки стройную фигуру. А как она шла, как! несла себя! Так долго не походишь, это должно быть мучением: походка от бедра, как при демонстрации моды, рука с тонкой сигаретой чуть отставлена в сторону, тонкие губки призывно приоткрылись.

Вот и не побежишь за такой! Потопаешь как миленький. Женщина — это всегда мина замедленного действия, не угадаешь, когда она рванет. И нет бы убивала сразу, а то ведь обязательно сначала контузия, когда язык прирастает к нёбу, мысли — всмятку, а в ногах — дрожь.

Удар выдержал один Юра. Более того, он даже поморщился, когда девушка, выстукивая каблуками идеально синхронный ритм, направилась в его сторону.

— Юрочка, я не стану курить в машине. Не ершись, пожалуйста.

Вентилятор, само собой, не поверил, но дверцу распахнул. Однако Катя не торопилась упрятывать себя в машину. Взглянула в зеркальце, взбила пальчиком выбившуюся из-под) шляпки челку, но все равно скорбно всплеснула руками:;

— Господи, ну как же я такая поеду!

Юра через плечо посмотрел на нее, чувствуя какой-то подвох. Однако раскусить его не смог и попытался, может быть; первый раз в жизни, поверить женщине. Кивком головы поинтересовался: что случилось?

— Ну куда я поеду такая красивая? — посмотрев на Юру, как на малое несуразное дитя, продолжила жалобным голоском Катя. — Сейчас же все мужики начнут пялиться и совершать аварии. Вот несчастье-то на их голову, — вздохнула она и, не обращая внимания на чертыхнувшегося водителя, полезла, наконец, в машину.

Вслед за ней юркнул и подсуетившийся Моряшин. Некрылов, тоже, скорее всего, желавший, чтобы девушка села в его машину, разочарованно хлопнул открытой для этой цели дверцей. Извиняясь за хозяина, подошедший Аркадий Белый погладил машину, вновь открыл и занял причитавшееся для Кати место. Пропел:

За налогами девушка
Провожала бойца…

Лагута занял место впереди, у прикрытой тряпьем и газетами рации.

— Трогаем. — Одновременно он проверил связь и отдал команду.

Подрезались, влились в бесконечный московский поток две «ладушки» и тут же стали вытаскиваться, вырываться из этого тесного ручья на загородный простор. Вообще-то машина «наружки» узнается по походке, и Юра не подкачал: вел машину мастерски, однако не так, чтобы все посты ГАИ на трассе выстроились на его перехват. Но выскочить впереди всех на светофоре, захватить кусочек встречной полосы ради обгона — в подобном Юра отказать себе не мог. На какое-то время исчезала из поля зрения, но неизменно появлялась вновь в дрожащем зеркальце заднего вида и сиреневая «девочка» Некрылова. Так что в Одинцово прибыли даже пораньше, чем рассчитывали.

Оперативник оказался около их машин сразу же, как только они остановились в условленном месте у железнодорожного вокзала. Сообщил последние новости: объект вошел с телохранителями в свою квартиру, удалось заснять кусочек на видео. Сев на место Вентилятора, который опять принялся: обтирать машину, протянул портативную камеру. Лагута заглянул в визир, включил на просмотр пленку.

Небольшого росточка, плотный, с глубокими залысинами мужчина в сопровождении теперь уже трех телохранителей входил в подъезд семнадцатиэтажки. Затем наезд камеры на табличку с названием улицы, номером дома, высвечивание времени — все аккуратненько, максимум из возможного.

— Сейчас дома? — поинтересовался Лагута, но, словно бы что-то вспомнив, протянул руку для знакомства: — Михаил.

— Борис Соломатин, — представился оперативник. — У меня там сидит парень.

— Сидят обычно сторожа, — начал было многозначительно Лагута, но вовремя спохватился: каждый копает свою картошку. — Пойдем прогуляемся.

Вдвоем прошлись вблизи семнадцатиэтажки с уже знакомым номером. Одного взгляда «наружнику» хватило, чтобы отыскать оставленного Соломатиным парня: тот сидел у дома напротив, держа под наблюдением подъезд. Сторож — он и есть сторож.

— Убери своего орла, — приказал майор.

Вообще-то старшим при подобных мероприятиях остается оперативник, но, почувствовав в Лагуте профессионала, Соломатин безропотно подчинился. Затем майор уже сам прогулял своих подчиненных по окрестностям, вернувшись без Кати, Моряшина и Белого.

— Ты со мной, — не то поинтересовался, не то вновь приказал Лагута.

— Мои потребуются? — уйдя встречным вопросом теперь уже от явной подчиненности, спросил Борис.

— До утра в любом случае нет.

— Дима, — подозвал Борис ожидавшего в сторонке Зеркальцева. — Передай начальнику райотдела, что мы остаемся, с гостиницей — по плану. Всем спать.

Однако Дима так счастливо улыбнулся за себя и, возможно, за Шурочку Краеву, что было ясно: ни он, ни она такой глупостью, как сон, заниматься не станут.

— Завтра чтобы как огурчик, — предупредил Соломатин.

И тем не менее скорее не сочувственно, а с определенной долей зависти проводили Борис и Лагута парня. Когда бегать не за кем — бегают на физзарядку. Или за объектом…

Юра Вентилятор к этому времени разложил на сиденье свои съестные припасы, покопавшись, кое-что вытащил из своей сумки и майор. Отнекивающегося Бориса чуть ли не силой запихнули в машину.

— Да я хоть за водой сбегаю, — чувствуя неловкость, попросился обратно Соломатин.

«Наружники» переглянулись, загадочно улыбаясь.

— На службе не пьем.

— Да я воды.

— Мы вообще не пьем.

До Бориса наконец дошло: им придется сидеть неизвестно где и сколько времени, а в туалеты не набегаешься. Дальновидно. Взял бутерброд.

Сидеть им с майором пришлось на крыше семнадцатиэтажки. На нее Лагута провел Бориса столь ловко и искусно, будто работал мастером по лифтам. Да и как не пройти, если запоры в дверях и люках, ведущих вверх, оказались или подпилены, или элегантно выкорчеваны его подчиненными.

Первое, что понял наверху Соломатин, — почему при об-; мене квартир просят не предлагать первые и последние этажи. Про первые — ясно, вору легко проникнуть с улицы, а еще шум. А вот про верхние полагал, будто жильцы боятся протекания крыши. Какое там! Самые уязвимые квартиры — именно верхних этажей. Зацепившись фалом за один из множества крючьев, торчащих на крыше, ничего не стоит переправиться на балкон. Что, судя по всему, и вознамерился сделать Лагута с наступлением темноты.

Пока же они сидели вдвоем на забытом строителями мотке проволоки и, спрятавшись в тень от торчащих лифтовых шахт, смотрели вниз. Людей становилось все меньше, лишь иногда, после прихода очередного автобуса, они задерживались около подъездов, но потом расходились по домам. Все реже разевали рты гаражи-«ракушки», поглощая набегавшиеся за день машины. В окнах домов зажигался свет, и, что опять подводило жителей последних этажей, — они почти не задвигали шторы, надеясь, что никому не видны. С земли — да, но ведь есть же еще и крыши!

Хочешь не хочешь, а Борису пришлось заглянуть в чужую жизнь, увидеть наряжающихся перед зеркалом девиц, делающих уроки ребятишек, бродящих по комнатам мужиков в трусах. На кухнях торопливо копошились женщины — скорее всего, их подгоняло приближение очередного телесериала про красивых, богатых, но несчастных мексиканок.

— Твои где-то здесь? — поинтересовался Борис, переводя взгляд с окон на грешную землю.

— Поищи, — предложил майор, явно гордясь растворившимися подчиненными.

Вначале Соломатину удалось отыскать машину, в которой они обедали. И то лишь потому, что узнал по лысине Юру, подсевшего к водителю полуразобранной машины у последнего гаража. После рассмотрел вихрастого парня. Тот где-то успел переодеться и теперь сидел в линялом спортивном костюме и тапочках на босу ногу, представляя вышедшего покурить на свежий воздух пацана. Рядом с ним приспосабливался, стараясь попасть на лавку, алкаш, горько и безысходно жалуясь:

— Беда. Прямо горе. Один закодировался, второй лечится, третий вообще бросил пить. Смех людской, да и только. Куда катимся? А вот ты меня уважил!

«Наружник» вошел в легенду дворового завсегдатая настолько, что не отказался от мелькнувшего белым боком одноразового стаканчика. Да, насчет сторожа майор был прав, его Дима в сравнении с «наружниками» разве что не имел таблички, за кем следит.

Девушку и еще одного парня, а также вторую машину Борис, как ни высматривал, не обнаружил.

— Законсервированы, — пояснил Лагута. — Сразу всем светиться резона нет.

— И сколько же нужно времени, чтобы научиться быть невидимым?

— Зависит от человека, от его способности врастать в любую обстановку. Объект ведь знает, куда идет, а мы — как в нору. Но лет через пять, если тебя не выщелкнули, становишься чистейшим профессионалом. Ведь практика каждый день.

— А девушки обязательны?

— Желательны. В женский туалет, женскую парикмахерскую ты же не зайдешь. Да и под влюбленную парочку легендироваться легче.

— Но ведь наверняка специфика такая, что…

— Семейным, домашним дамам, конечно, удержаться у нас трудно, условия редко располагают к уюту, изысканным манерам и рыцарству, — задумчиво, перебирая в памяти какие-то моменты из своей биографии, согласился Лагута. — Но есть и плюсы — зарплата, шаг за полтора.

— Не понял.

— Выслуга лет — год за полтора. Да и чувство патриотизма, между прочим, для женщины более емкое понятие, чем для нашего брата. Пробатум эст — проверено. Убедить женщину в необходимости выполнить то или иное дело гораздо легче, чем мужика. И мы, к сожалению, этим хоть и вынужденно, но бессовестно пользовались и пользуемся…

Лагута снова задумался, погружаясь в воспоминания. Скорее всего, они были не очень светлыми и радужными, потому что майор с удовольствием от них отвлекся:

— Погоди, мой Кот Матроскин работает на отмашке, — майор чуть подался вперед, всматриваясь в манипуляции со стаканом своего «алкоголика».

Борис ничего сверхъестественного не отметил в его пьяных движениях, но, видимо, ковырявшийся в машине Юра тоже подтвердил: внимание на подъезд. И точно: с тротуара сошли два знакомых телохранителя. Они закурили и, оглядевшись, не спеша пошли вокруг дома.

Однако более, чем Лагута, подался к краю крыши Соломатин: из-за соседнего дома вышли под ручку Дима Зеркальцев и Шурочка Краева. Но это бы еще полбеды. Оба они столь откровенно уставились на телохранителей, что теперь последнему дворовому псу было ясно, кто есть кто. Почему его люди оказались здесь, чем решили заняться, Борису было совершенно неведомо, и на недоуменный взгляд майора, мгновенно просчитавшего ситуацию, пожал плечами: понятия не имею.

— Вниз? — виновато спросил Соломатин.

— А ты уверен, что и второй раз зайдешь в подъезд, не привлекая ничьего внимания?

Борис думал о людях, а Лагута — о работе. Единственное, что сделал майор, — нащупал в кармане рубашки манипулятор радиостанции. Но на связь не вышел, опасаясь прослушивания и поэтому приберегая выход в эфир на самый крайний случай.

6.

— Аккуратненько смотри вот за этими двумя типами, — подсказал Дима Зеркальцев Шуре, когда телохранители вышли из подъезда.

— А может, не стоит? Вдруг ненароком вспугнем? — засомневалась девушка.

Зеркальцев пригладил ладонями волосы, что могло означать только решимость идти вперед. Скорее всего, он был уязвлен своим недавним проколом и вызванную на подмогу «наружку» воспринял как удар под дых. И теперь, когда негласники куда-то исчезли, а противник уходил, по крайней мере Шурочке он мог продемонстрировать свое мастерство разыскника и хоть как-то оправдаться.

— Ну что ты накапал один грамм? Я тебе что, синичка? — возмущался на весь двор пьяница на лавке, пытаясь отобрать у своего друга бутылку. — Лей больше, а то прямо смех людской… Во!.. Во!.. Молодец! Сказка жизни. За что выпьем?

Пока алкаши искали повод, телохранители зашли за угол дома, и Диме пришлось чуть ли не тащить девушку за собой, догоняя их.

— Начальство небось думало, что мы с тобой в кино направимся, а мы им утречком, к десерту, свежую информацию, — весь светился он. — Слушай, что ты забыла в своем юридическом отделе? Давай к нам, в оперативное. По крайней мере, интересно и на месте не сидишь. Тихо, не смотри.

Кажется, он предупредил вовремя. Один из телохранителей обернулся, внимательно и внаглую оглядел идущих следом людей. Дима потащил Шуру к столбу с объявлениями, начал отрывать телефончик, обещавший расселить коммунальную квартиру.

— Что делают? — поинтересовался он у девушки. Шура с усилием отвела взгляд от столба, со страхом посмотрела через плечо Зеркальцева.

— Прикурили. Бросили в кусты пустую пачку. Пошли дальше, — сиплым от волнения голосом выдавила та увиденное.

— Прекрасно, — успокаивая девушку, беззаботно проговорил Дима. — Расселение из коммунальной квартиры тебя не интересует?

Она от волнения даже не прочла объявление, которое они так внимательно рассматривали. Тихо ответила:

— У меня однокомнатная.

— А у меня вообще никакой. Значит, нам этот столб не подходит. Идем дальше.

Проходя мимо брошенной пачки, Дима быстро поднял ее, осмотрел:

— Таким образом могут оставить кому-нибудь информацию, — с увлечением раскрывал Зеркальцев девушке секреты ОРД. Повертев в руках пачку и не найдя на ней никаких знаков, отбросил в сторону. — А ты, если чего не знаешь, спрашивай, — снисходительно разрешил он.

Тем временем наблюдаемые, развернувшись, пошли обратно, и Шура вцепилась в руку оперативника. У нее начали заплетаться ноги, и он впервые испугался за свою самодеятельность: вдруг рухнет без чувств. А всего-то и делов, что знаешь: навстречу идут уголовники. Ну и пусть, мало ли их ходит совершенно открыто после перестройки.

— А кино все же оказалось ничего, зря на него поклеп наводили, — поравнявшись с телохранителями, сказал Дима. Они идут из кино и никого не трогают. Только бы выдержала Шура. Как все-таки это тяжело — сталкиваться лоб в лоб с тем, кого ведешь…

Однако еще труднее, чем не поднять взгляд перед врагом, оказалось сдержать себя и не оглянуться. Увидев лавочку около песочницы, Шура направилась к ней и обмякла, лишь коснувшись ее.

— Все нормально, они просто проверялись, — успокаивал девушку Зеркальцев. — Ну, не пойдешь к нам в оперативники? Ладно, не надо. Хотя все дело в опыте и привычке.

— Пойдем в гостиницу, — не слушая его, попросила Шура.

— Пошли, — тут же согласился Зеркальцев.

Чтобы не идти мимо дома и ненароком вновь не попасться на глаза телохранителям, Дима повел Шуру в проход за гаражами. Но не успели они сделать несколько шагов, как из щели между «ракушками» протиснулась девица в черном брючном костюме и шляпке. Завопив, с ходу вцепилась в кудряшки Шуры, начала трясти ее:

— Ах ты, сучка! Тебе своего мужика мало, другого подавай? Ну я тебе патлы повыдергиваю.

— Э-э, — придя в себя от неожиданного нападения, подался на защиту Дима. Но тут же получил со всего размаха пощечину.

— А ты, подлец, молчи. Сволочь. Сутенер несчастный. Я на него свои бабки трачу, а он с этой шалавой по кинам ходит. Ай, ай, какие мы культурные. Ну, что выпучился? Скажи еще, что видишь меня в первый раз.

Дима, наверное, это и хотел сказать, но ему не дали:

— Я тебя куда послала? Я тебя на базар послала, а не в кино, кобель вонючий.

Шурочка, закрыв голову руками, с ужасом смотрела на нее. Из-за гаражей на шум стали выглядывать водители.

— И вы все кобели, — обернулась к ним черная пантера. — Чего регочете? Интересно?

Диме показалось, что среди зевак мелькнули и знакомые телохранители. Но что за стерва на них налетела, с кем спутала?

— Давай, пили домой, я с тобой еще там поговорю, — замахнулась на него девица.

— Шура, я ее не знаю, совсем не знаю, — умоляюще глядел на Краеву оперативник. — Она меня с кем-то спутала.

— Подыгрывай, потом разберемся, — вдруг тихо прошипела пантера, а для всех продолжила визг: — А ты, мымра недоделанная, чеши отсюда, пока я уши твои на одно место не натянула. Кыш!

Она замахнулась и опять тихо прошептала:

— Иди к вокзалу, там потеряйся в толпе и жди. Схватив за рукав Зеркальцева, она потащила его мимо мусорки на другую улицу.

— Ничего не понимаю, — откровенно признался Дима, подчиняясь напору незнакомки и в то же время оглядываясь на все еще стоявшую в оцепенении Шуру.

— Поймешь, когда втык получишь от начальства, — грубо, но конкретно пообещала спутница. — Вы чего сюда притащились? Кто вас звал?

— А ты… вы кто такая?

— Кому надо, тот знает.

Дима уже больше не вырывался, но его мучила мысль: что подумает Шура. Он оглянулся. Шура почти бежала в сторону железнодорожной станции.

— Но что случилось? — Зеркальцев начал догадываться, что девушка как раз из той «наружки», которую он не увидел во дворе.

— Пока не знаю, — ответила «супружница». Поправила шляпку, из-под локтя оглянулась. — Моли бога, чтобы они поверили в мой визг.

— Кто? Вы думаете, что телохранители…

— А что тут думать! Вы их только что в спину не подталкивали. И они на первой же приманке вас взяли.

— Какой приманке?

— Пачку из-под сигарет поднимал? Это же детская проверка: запомнить, где и как легла, и через минуту-другую вернуться и проверить, искали ли в ней какие-нибудь олухи шпионское донесение.

Дима покраснел так, что выдернул, наконец, свою руку из захвата: как бы не вспыхнула от его жара «жена». И какое счастье, что ничего этого не слышит Шура!

— Они пошли за вами. А вы небось собрались возвращаться в гостиницу? А там записаны все ваши настоящие фамилии домашними адресами? Прекрасно. Тогда лучше бы уж сразу казали им, кто вы такие и чего хотите. И я бы не светилась и горло не драла.

— А… что теперь? — признавая полный свой провал, попросил совета Дима. — И как быть с Шурой?

— Ее подвезут, не беспокойся. Но из гостиницы ни шагу, Заходим.

Она втолкнула нашкодившего «супруга» в подъезд, оказавшийся проходным, бегом увлекла его на соседнюю улицу и какими-то задворками привела к гостинице. Видя, что оперативник совсем поник, неожиданно дружески посочувствовала:

— Ничего, бывает. Кстати, у твоей зазнобы есть что-нибудь из одежды? Я в своем одеянии засветилась, надо полагать, на все сто.

— Вряд ли. Ехали-то на один день.

— Да я тоже в ресторан вроде как бы собиралась.

— Извините, — не понял Зеркальцев.

Девушка направилась к притормозившей за углом машине. Оттуда вылезла Шура и, хотя соперница дружески ей кивнула, испуганно уступила дорогу.

— Что на посту? — первым делом спросила Катя, усаживаясь на переднем сиденье.

— Вроде пронесло. Но ты мегера в гневе. Класс, — оценил Женя Некрылов действия напарницы. — Не дай бог вот так же попасться самому.

— А ты не попадайся, — дала мудрый совет Ракитина. А когда подъехали в район семнадцатиэтажки, опустила спинку сиденья и блаженно потянулась: — Все, я в засветке, поэтому с удовольствием выпадаю в осадок и дремлю. При пожаре выносить в первую очередь.

Некрылов, желая спокойной ночи, хотел погладить ее, словно маленькую, по голове, но Катерина уже откинулась на сиденье. Тогда он дотронулся до ее колена. Не отнимая руки, посмотрел на зажегшийся для подсветки номер дома, у которого остановились, прибавил сто, отнял единицу и выдал в эфир свои координаты:

— Мы около сто третьего.

— Хорошо, — отозвался майор Лагута. Значит, он уже был в курсе событий.

Некрылов сжал ладонью колено Ракитиной, но та, не открывая глаз, произнесла:

— Руки.

— Да ладно тебе.

— Ру-ки! — по-прежнему не двигаясь, но требовательно произнесла Катя. — «Ладно тебе» можешь оставить жене.

— Тогда спи, — пожал плечами Некрылов и демонстративно отодвинулся, чтобы не касаться Ракитиной даже локтем.

Однако долго маяться без дела не позволила рация. Юра Вентилятор попросил подтянуться ближе, и когда Некрылов просунул мордашку своей «девятки» между домов, около подъезда семнадцатиэтажки увидели белый «форд». Телохранители его и поджидали: встретили хозяина «белоснежки» учтиво, в готовности поступить в полное его распоряжение. В их сопровождении он и прошел в подъезд. Теперь оставалось ждать команды Лагуты: брать и вести до адреса эту связь или ограничиться только «Ушлым». Темень сгущалась на глазах, и, несмотря на светлый тон машины, потерять ее ночью было легко. Ну ее к черту, связь. Одной больше, одной меньше.

Лагута тоже молчал, и можно было расслабиться. Или предпринять новую атаку на колено Ракитиной.

На этот раз она резко выпрямилась:

— Еще раз протянешь руки — мало не покажется. Некрылов, похоже, не очень испугался или огорчился:

— Какой комар тебя укусил?

— Мавританский.

— Ты там была?

Впервые Катя не нашлась, что ответить. Или не захотела. Достала сигарету, прикурила.

— Ох, сидел бы на моем месте наш борец за экологию…

— Тогда бы я не курила, а играла в нарды или спала.

— Это не гордость мужчины, когда он способен спокойно сидеть около спящей женщины.

— Послушай, Некрылов. Я уже поняла, что ты — горизонтальный мужчина. Но не до такой же степени цинично и откровенно.

— Я только размышляю о сущности природы.

— О постели ты размышляешь, Некрылов. И даже не о ней, у тебя нет ни времени, ни желания приготовить постель. Ты готов использовать машину, скамейку, кусты, но только чтобы это было сразу, под рукой. Ты ведь забываешь меня сейчас же, как только мы сдаем радиостанции: все, смена кончилась.

— Ну, ты не права, — натянуто улыбнулся водитель.

— Права, Женечка, права. Очень даже права. И ты об этом прекрасно знаешь. Хотя, как ни странно, я не жалею о наших встречах. Ты умеешь любить, ничего не скажешь, мне было хорошо с тобой, но больше… Больше — все! Теперь я хожу на смену не к тебе, а на службу. И давай впредь не касаться этой темы и… моих колен. Гуд бай, мальчик.

Специально задела, обозлила Некрылова, чтобы не оставлять надежд.

Женя вцепился в руль, крутнул его влево-вправо. Скорее из-за уязвленного самолюбия спросил, тут же, правда, пожалев об этом:

— И кому теперь это будет позволено? Моряшину или новому командиру? Катя прикусила губки-ниточки, но из машины вышла молча. И лишь перед тем, как захлопнуть дверцу, все же поинтересовалась:

— Слушай, Некрылов, тебе самому не противно?

— Противно, — неожиданно сразу согласился тот. — Извини.

Катя тихо, но не потому, что удовлетворилась ответом, а по привычке не шуметь и не привлекать внимания, закрыла Некрылова в машине.

7.

Из всей оперативной группы, видимо, откровенно нервничал и не находил себе места лишь Соломатин. Он то вскакивал с мотка проволоки и ходил по центру крыши, то, притулившись к лифтовой шахте, замирал. Выходка Зеркальцева выявила все прорехи в работе его группы.

Молчание Лагуты можно было воспринять лишь как снисхождение, скидку на мальчишество и непрофессионализм оперативников, которые могли бы здорово влететь, не подсуетись «наружники».

— Сочтемся, — в конце концов подал Соломатин руку майору в знак извинения.

Тот понял, хлопком по его ладони вернул все на старые места: нам ли делиться, сегодня — ты, завтра — я. Смотри лучше на небо: подходят тучи, сгущается ночь. Давай готовиться к работе.

В сумке майора оказалось метров десять тонкой парашютной стропы с нашитыми на нее петлями. Крюки, выпирающие из-под залитой гудроном крыши, с готовностью подставили свои прогнутые спинки под альпинистские скобы, опять-таки извлеченные из бездонной сумки Лагуты.

Медленно, давая сумеркам время для того, чтобы погуще насытиться последними остатками дня, майор облачался в подвесную систему. На Соломатина, десантника и дельтапланериста, все эти скалолазные перемычки, узлы и стропы впечатления не производили. Да и мысли были заняты Зеркальцевым. Какой же он еще пацан! Если налоговая полиция думает становиться на ноги таким образом, шишек набьется столько, что примочек в аптеках не хватит. В то же время какой еще существует способ, чтобы научиться не только ходить, но и бегать. Да еще через барьеры, да быстро, да на стайерские дистанции…

— Я, кажется, готов, — оглядел себя Лагута. Для полной гарантии и шика вжикнул замком куртки, пряча подвешенную на шею видеокамеру.

Кулем, грязно протирая одежду о шершавую стену, майор начал съезжать вниз. Добравшись до ложного балкона, предусмотренного на случай пожаров, поправил амуницию, сел на корточки и дальше начал опускаться головой вниз, оставив йогу в одной из петель. Каракатица каракатицей, но зато эта пусть и неприглядная позиция позволила, растворившись на фоне темной стены, заглянуть внутрь квартиры через щель между гардинами и карнизом.

Скорее всего, увидел он там что-то интересное, ибо спешно достал камеру, приник через глазок окуляра к чужой жизни. Подстраховывающий его сверху Соломатин на миг вообразил себе, что кто-то бы вот так же снимал и его. В первую очередь представилась уютная квартирка Людмилы со свечами у черкала. И она танцует перед ним с бокалами в руках. А в это время в щель между штор…

Впервые вместо восхищения и уважения подспудно зашевелилось червячком отторжение того, чем занимался сейчас Лагута. Да, он следил за уголовником, имеющим оружие. Да, но ради сведений для него, Соломатина. Да, майор сам рискует жизнью, повиснув на парашютной стропе на уровне семнадцатого этажа головой вниз. Все — так! Но…

Что означает это «но», какой другой способ можно предложить взамен — на том все и замирало. Это как давний спор о негуманности охотничьей добычи. Но мало кто в знак протеста отказался есть мясо. И даже те, что перешли в вегетарианцы, заботились прежде всего о своем здоровье, а не о бедной дичи, попадающей в прорезь прицела.

Неприятный осадок оставался. Распаляясь, Соломатин уже почти убедил себя в том, что, по его разумению и характеру, честнее сойтись в открытой схватке хоть с «Ушлым», хоть с любым другим уголовником. Под стволами, заточками — но по-офицерски гордо и честно. А филер — он и есть филер, как ми меняй название…

Лагута, изловчившись, подтянулся, вернул свою голову на то место, где она должна быть — выше рук-ног, а тем более мягкого места. Некоторое время приходил в себя, пережидая отток крови, затем, осторожно перебирая петлями, стал подниматься наверх. Борис подхватил сначала камеру, потом помог перевалиться через выступ и самому Михаилу.

— «Ушлый» — ерунда, связь, несомненно, интереснее, — но было первое, что сказал Лагута, присев на корточки и массируя затекшие ноги. Борис, только улавливающий жаргон наружки», на этот раз понял безошибочно: «связь» — это побои человек, соприкасающийся с объектом. — Наш подопечный перед ним на цырлах, так что, исходя из ситуации, я им на твоем месте просил руководство заняться именно связью. Она может быть результативней.

Борис не стал признаваться, что пока еще не знает, как делается и делается ли вообще переброс с одного задания на другое. Ехали наступать на мозоль, а придется расковыривать нарыв…

Не успел майор полностью освободиться от веревок, как грюкнула решетчатая дверь, ведущая на чердак. Но если Борис замер в ожидании, то майор среагировал прямо противоположно. Выхватив из висевшего на поясе чехла нож, ударом по стропе освободился от пут и одним прыжком очутился у выступа лифтовой шахты. Борис торопливо последовал за ним.

— Да кто здесь может быть? — послышался чей-то голос.

— Тебе шеф платит за свою безопасность? — вопросом на вопрос ответил другой. — Вот и шевелись.

Появление их на крыше означало одно: водитель «форда» подъехал к дому в сопровождении профессионалов. Они не проявились вместе с хозяином, не понадеялись на чужих телохранителей, а сами вычислили места, откуда их шефу могла исходить угроза, и занялись их перепроверкой.

Борис почувствовал на плече руку Лагуты: тот предлагал разделиться и занять оба угла выступа.

— Подозрительно, что все двери оказались открыты, — продолжал сомневаться старший.

— Бомжей море, — не хотел сдаваться второй. — На чердаках ночуют, у них тут как гостиница.

— Я на тот край, а ты обследуй здесь, — поставил точку более опытный охранник.

Майор, конечно, соображал быстрее. Опережая Бориса, он вновь показал на пальцах: если что, первым сматываюсь я, а ты берешь на себя прикрытие.

Это было что-то новое в офицерской биографии Бориса: напарник откровенно говорил о своем уходе первым. Ни на миг не засомневавшись, не предложив хотя бы ради приличия бросить очередность на пальцах. Откуда такое в налоговой полиции, куда вроде бы отбирали самых лучших?

Но дошло самостоятельно. Да-да, конечно, Лагуте полагается сматываться. Исчезать. Растворяться. Если «наружники» начнут по каждому поводу хвататься за грудки с объектом или его охраной, их можно будет посыпать двумя ведрами дуста и сдать в утиль как отработанный материал.

Борис кивнул на вопрошающий взгляд майора: «понимаю и соглашаюсь».

«Справишься?»

«Кто сомневается?»

«Удачи».

«А мы ее от себя не отпускали».

«Но лучше все без шума. Нам шум не нужен».

Лучше-то лучше, да где же таких заботливых найдешь, которые не беспокоят других. «Ленивый» пошел в их сторону как раз со стороны Соломатина, и по мере его приближения Лагута, а за ним и Борис стали ускользать за угол.

И все равно не успели. Двухподъездная высотка не требует много времени, чтобы осмотреть ее плешивую макушку. Пока «ленивый» плелся нога за ногу, «сомневающийся» обежал ной участок в момент. И, конечно же, наткнулся на остатки снаряжения Лагуты. Майор как раз проскальзывал в дверцу, открывающую вход в гостиницу бомжей, когда охранник издал легкий крик. Второй на этот раз удивительно быстро метнулся на зов, скорее просто боясь остаться в одиночестве. Чтобы не встретиться с ним, майору пришлось рыбкой, сшибая коленями и локтями железные ступени, улететь вниз. Борис отпрянул обратно за шахту.

Стропа! Охранник увидел обрывок стропы над окном Квартиры, в которую вошел хозяин! И бросился к люку.

Соломатин, не уверенный, что майор успел уйти, рванулся Навстречу охраннику: хотел встретиться с противником в открытом бою.

В жизни ему, как ни странно, драться приходилось очень Мало, кулаками намахался в Рязанском десантном училище на Всевозможных показных занятиях. Приезд любой комиссии, высокого гостя или телевизионщиков — а в Рязань, имеющую четыре военных училища, их тропа не зарастала никогда, — так обязательно их спорт-роту на плац или стадион. И пошла показуха! Подурачить народ, который ойкал при ударах и удушениях — святое дело десантника. А на самом деле все приемы оттачивались настолько, что не причиняли вреда. Бывало, конечно, входили в раж, забывались, шпыняя друг друга штык-ножами или ломая ключицы. Но то раж…

И все же тренировки пестовали готовность десантника идти на удар. Еще в курсантских городских разборках было замечено: голубые береты пусть и с отчаяния, безысходности, но — дерутся, а не закрывают голову руками.

Поэтому и сейчас он не просто предстал перед опешившими охранниками. Он влетел в них, и первый удар наобум, куда-то в шею, предназначался тому, который был главным.

Кажется, достал его: кулак вошел во что-то мягкое, податливое. И, не глядя больше на осевшего врага, ногой, тычком ударил в живот второго.

Однако «ленивый» оказался достаточно прытким. Борис не почувствовал ногой той упругости, какая бывает при ударе по телу. Скорее, получилось что-то из показушной серии, когда на вид удар грозен и беспощаден, а на самом деле противник на секунду раньше изгибается, гася удар.

Для следующего замаха уже потребовалось время, и его лучше использовал охранник. Он сумел отскочить и дать разрыв в расстоянии, Теперь Борису потребовалась целая вечность, Чтобы оглянуться на первого, уже встающего с колен, оценить, насколько он боеспособен, и вновь нацелиться на рывок к «ленивому».

— Стоять! — вдруг хрипло, но повелительно потребовал сзади «сомневающийся».

Так мог требовать человек, имеющий на это право. А право могло принадлежать лишь тому, кто владел оружием.

Не оборачиваясь, но уже всем своим видом, обмякшим телом давая понять, что повинуется, Борис замер. Единственное, что сделал якобы еще по инерции — это повернулся левым боком. Темнота темнотой, но на фоне неба с поминутно подглядывающей в рвань облаков любопытной луной их силуэты видны достаточно отчетливо. Оставалось сказать «Спасибо» Моржаретову, который велел взять оружие. Пистолет на ремне Справа, нужно только подтянуть руку. Охранникам, скорее всего, пальба не нужна, они постараются избежать ее, чтобы не привлекать внимания к шефу. Уж что-что, а белый «форд» в такой ситуации притянет обывателей сразу.

Кажется, он рассчитал верно. «Ленивый», мстя за свой испуг, подбежал сзади, схватил Бориса за волосы, намереваясь подвести его со вздернутой головой к старшему.

— Спасибо, — сквозь боль прошептал Борис, выворачиваясь и утыкая пистолет ему в живот.

«Ленивый» вначале ничего не сообразил, затем глаза его стали расширяться, пальцы, державшие волосы, разжались. Кажется, он готов был даже погладить Бориса по голове за причиненные неудобства. Но теперь уже Соломатин, не отступая ни на шаг, заставляя пятиться противника, под его прикрытием пошел на «сомневающегося».

— Я думаю, мы не карлсоны, и нам нечего устраивать фейерверки на крыше, — предложил он полюбовный выход.

— У нас своя работа… — начал осторожно старший.

— А у нас своя, — перебил, подтверждая правильное направление разговора, Борис. — К тому же мы наверняка где-то рядом служили, пока твой шеф хапал деньги, с которых и отстегивает ныне.

— Ты что, тоже из охранной фирмы?

— Вы приехали к нашему шефу, он платит нам за то, чтобы мы обеспечивали его безопасность, — охотно принял эту версию Соломатин. Частный охранник из конкурирующей фирмы — это лучше, чем налоговый полицейский.

— Тогда что мы, в самом деле, хватаемся за оружие.

— Вот и ладненько, — Соломатин дошел до люка, остановил свою жертву. — Значит, первым выхожу я, затем — вы.

— На чердаке темно, осторожнее.

Сама благодетель, а не громила с пистолетом.

— Спасибо. Я знаю.

С последними словами юркнул в дверь, захлопнув ее за собой. На чердаке, пригибаясь и оберегая голову, бросился к очередной двери, открывающей ход непосредственно на лестницу. За ней оказалась третья, та самая решетчатая, которая грюкнула и предупредила их несколько минут назад. Борису загремела вдогонку тоже, но он уже мчался по лестнице вниз. На одной из площадок спугнул обнимавшуюся парочку, хотел вбежать в коридор и вызвать лифт, но раздумал, надеясь только на свои ноги.

На парочку налетели и выбежавшие следом за Борисом охранники. Но, в отличие от него, перед этим препятствием замерли, сверху наблюдая за свидетелями, которых они оставят зa спиной: кто обжегся раз, дует и на холодное. Влюбленные, не замечая их, принялись целоваться взасос, а когда рука парня полезла в брюки к девушке, охранники побежали дальше. Дружески подмигнуть и дать совет они при всем желании не могли: им нужно было хотя бы отследить, в каком направлении или на какой машине скрылся убежавший.

Но было поздно, поезд ушел. Только около полураскуроченного спортгородка пьяницы решали экологические проблемы:

— Слушай, давай ты приедешь ко мне на дачу. Весной. На ландыши.

— Ландыши нельзя рвать. Это мой друг говорит.

— А мы будем ползать и нюхать.

8.

Около соседнего дома Бориса перехватил Лагута, толкнул в подъехавшую машину. Ни о чем не спросил, словно ожидал именно такого исхода, и Борис ничего тоже не стал рассказывать. На крыше хорошо прозвучало: каждый делает свое дело. А после его выполнения — по разным концам и краям. Лично он, наверное, не сможет после случившегося иметь с негласниками других дел, кроме служебных. Он все понимал: да, разумеется конспирация, тем не менее оставлять товарища одного…

— Твое решение? — промолвил, наконец, Лагута. Его интересовала только работа.

Борис вспомнил его настоятельные советы взять на контроль проявившуюся связь и дал команду:

— Ведите связь.

— Тогда к утру оформи задание на нее.

— Будет.

Лагута, кажется, только сейчас почувствовал состояние оперативника, пристально глянул через плечо с переднего сиденья. Но не стал касаться происшедшего, занимаясь исключительно настоящим. Вышел в эфир:

— Всем — по местам. Берем связь.

Первым появился около машины парень в спортивном костюме. Он зябко передергивал плечами, а в машине некоторое время, сжавшись в комок, согревался. Затем доложил:

— Назревала грандиозная пьянка. Предотвратить не смог. Пришлось возглавить. Потому еще и не превратился в ледяного человека.

— Привязался удачно, молодец, — отметил Лагута.

— Талант не пропьешь, — согласился и Моряшин.

Спустя какое-то время из темноты проявилась парочка, и при взгляде на них перед Борисом словно промелькнул кадр: он несется по лестнице, а в углу парень тискает девушку.

Это были они?

Он посмотрел на Лагуту, но тот никак не отреагировал, хотя и понял, подтверждение чему он хотел бы получить. Каждый делает свое дело…

— Посадка, — вдруг прозвучал доклад Белого, который оставался где-то на видимой связи с подъездом.

— По местам, — скомандовал Лагута. — Катя и Соломатин — остаетесь.

Для чего, почему — на разъяснения времени не осталось. Женя Некрылов нырнул к Моряшину, и «девятка» плавно взяла с места. По тротуару, через газончик вырулив на трассу, притормозила, чтобы там, в общем потоке, пристроиться за «фордом».

— Ну и смена, — вздохнула позади Бориса девушка. — Вы всегда даете такие задания?

Шляпка с ее головы куда-то исчезла, скорее всего, осталась к машине, а без нее Катя в темноте казалась совсем юной.

— Что так смотрите?

— Скажите, это… вы были на лестничной площадке?

Кате напоминание почему-то было неприятно, и, ничего не ответив, она медленно пошла по тротуару. И только когда Борис несмело догнал ее, ответила:

— Майор приказал прикрывать вас.

Все-таки прикрытие было! Было. И он, капитан Соломатин, дурак и профан, невежда, кретин, дает себе зарок отныне и навсегда: не судить о людях до тех пор, пока не будут расставлены все точки над «i». В налоговой полиции, а тем более в «наружке» совсем иные правила игры, чем у них в армии. И к этому необходимо привыкать. Не только привыкать, но и самому учиться.

— Спасибо, — чуть запоздало поблагодарил Борис.

— Не за что.

Капитан больше благодарил ее за сообщение о Лагуте. Иной раз легче перенести разочарование в женщине, чем в поступках мужчины. Хотя и Кате тоже спасибо…

Словно оправдываясь за невнимание к девушке, Борис припомнил и предыдущее:

— Вы сегодня еще и моего Зеркальцева вытягивали за уши.

— Дело привычное.

Понимая, что ему все равно не уловить всех оттенков и тонкостей наружного наблюдения, Борис поинтересовался:

— Мы здесь закрываемся?

— Вообще-то желательно немного посмотреть, как станет нести себя объект после отъезда «форда». Но я уже вся такая расшифрованная, что лучше пойти в гостиницу. Или в кино. Вы давно были в кино? Или в кафе?

— Когда-то в той, додемократической жизни.

— Давайте сходим в кафе! Я даже в той жизни просто так, без задания, не ходила туда. Заодно покажусь в этом вечернем туалете, — приглаживая костюм, она провела ладонями по своей фигуре. Не сдержалась, лукаво посмотрела из-под челки на Бориса: я ведь ничего, да?

Как мало нужно женщине! Глянуть на нее восхищенно — и она уже на небесах. Правда, мужчине требуется еще меньше — увидеть интересную женщину и восхититься…

— Только дойдем до гостиницы, я своих посмотрю, — соглашаясь на совместный вечер, попросил Соломатин. Катя должна была понять его положение, но он все же пояснил: — Я первый раз с ними на выезде, да и доля командира — думать сначала о подчиненных, а уж потом о себе…

Катя, конечно, не так красива, как Людмилами не заставляет трепетать его сердце, как Надя, жена Ивана Черевача, первая любовь его, но девушка она смелая, если не отчаянная. Не побоялась взять на себя инициативу с Зеркальцевым и пошла на прикрытие в подъезд. Катя заслужила вечер в кафе. Точнее, он будет польщен, если она поужинает с ним.

Ракитина восприняла его заботу о подопечных не как блажь, а как естественную обязанность военного человека. Она сама взяла его под руку и направилась к гостинице. Ей вспомнился Некрылов с его ехидством насчет того, кому сегодня будет разрешено дотрагиваться до ее колен — Моряшину или Лагуте. Не угадал Женя. Конечно, про оперативника говорить нечего, но вечер оказался за ним. Что-то встрепенулось в душе, когда на лестничной площадке Некрылов приник к ней, но… Все равно это делалось ради капитана-оперативника, сейчас смущенно идущего рядом.

На крыльце гостиницы их встретил Черевач. Узнав Бориса, уставился на Катю. Соломатину даже показалось, что в этом взгляде сквозило не любопытство, а, скорее, ревность: он оценивал, на кого променяли его жену.

— Иван Черевач, мой друг со времен суворовского училища. Ныне наша физзащита, — представил его Борис. — А это Катя.

Кто такая, откуда взялась — про то, насколько успел уловить Соломатин, в «наружке» не распространяются. И девушка, похоже, оценила его немногословность, легко пожав локоть.

— Здесь все нормально?

— Мои остались спать в военкомате, твои тут.

— Тогда порядок, — успокоился Соломатин.

И вдруг понял, что не знает, как поступить дальше: распрощаться с Иваном или пригласить с собой в кафе? И то, и другое несет в себе неловкость — если не перед ним, так перед Катей. Лучше, если бы Иван сам извинился и исчез в гостинице. Но он продолжал медлить.

Инициативу в свои маленькие руки взяла Катя.

— Все? — посмотрела она на Бориса. Помахала Ивану: — Мы почти на задании. Но вернемся. Едва отошли, поинтересовалась:

— Чего он так смотрел на меня, будто я не взяла с негр налог на прибыль?

— Его жена — моя первая любовь. Или теперь уже симпатия. Или, скорее всего, просто память о детстве, — не зная почему, признался Борис.

— И эта тайна всем троим известна?

— Само собой.

— Она не мешает вам дружить? — Соломатин лишь вздохнул. Первое время после прихода Черевача в налоговую полицию они виделись довольно часто, но потом стали не то что тяготиться друг другом, а испытывать определенные неудобства. Тут еще однажды в столовой столкнулись с Людмилой. Когда Черевач оформлялся в Департамент, она была в отпуске. Людмила ошалело взглянула на них.

— Иван Черевач, капитан налоговой полиции, — представился Иван.

Люда столь недоверчиво посмотрела, но не на него, а на Бориса, что тот улыбнулся: да, это так.

— Мы на диете или будем кушать? — вывела ее из оцепенения раздатчица.

Люда села за другой столик. Но несколько раз оглянулась словно не веря своим глазам.

Ни Борис, ни Иван не завели о ней разговор, выводя ее как бы за рамки своих отношений. Что ж, мужчины нередко предают женщин ради своих интересов.

Но, к сожалению, существовала еще и Надя, и хотя они старательно не касались и ее, легче и спокойнее оказалось ограничить свои встречи. На счастье, «физики» переехали в новое здание, осели там и почти исчезли из поля зрения Бориса.

Так что чем реже встречался теперь Борис с Иваном, тем, на удивление, более искренними становились их рукопожатия. И если отвечать на вопрос Кати — то нет, тайная явь не мешала их дружбе. Другое дело, что и дружба становилась все призрачнее, уступая место деловым, служебным отношениям, не лишенным в то же время юношеской романтичности.

Соломатин как-то набрался смелости и заикнулся Моржаретову насчет Людмилы — ее связь с криминальной структурой просчитывалась даже дилетантом. Но начопер резко оборвал — не твое, не лезь.

Не лезть так не лезть, это еще лучше. Он и спрашивал, чтобы не носить тяжкий груз на душе. Если бы еще не встречаться с ней. А то каждый раз, увидев ее, статную и царственную, начинал чувствовать сердце. Его-то не остановишь, ему не прикажешь.

Так что прогулка в кафе с Ракитиной — это и своеобразная самозащита. Пора разрывать паутину, которую он набросил на себя. Тридцать лет — та высота, с которой можно осмотреть горизонты не только впереди, но и оглянуться на проделанный путь.

Отбросив свои думы, Борис положил ладонь на затерявшуюся у него под локтем ручку Кати. Та подняла голову: что? Ничего. Вся высшая философия и смысл жизни — это, в конечном счете, женская рука в твоей ладони.

— Вы всегда такой… разный, часто меняющийся?

— Кажется, нет. Ваше присутствие навеяло и развеяло какие-то мысли. И слава богу.

— Рядом с женщиной нужно думать только о ней, — полушутя, полуназидательно дала мудрый совет Катя.

— Вот я и пришел к такому состоянию.

— Тогда говорите комплименты.

— Ой, тут сложнее, у меня, честно говоря, с этим напряженка.

— Ничего не желаю знать.

— Но только вы сразу не списывайте меня со счетов. Я готов учиться.

— А вот такой вы мне больше нравитесь. Ну что, как поет наш Аркадий Белый: «Мы поедем, мы помчимся за налогом утром ранним…» — она указала свободной рукой на открывшееся из-за угла кафе.

9.

Как увивались, как ластились здесь официанты, предупреждая любое желание! Мелькали тарелки, салфетки, огоньки услужливо вспыхивающих зажигалок. Полупоклоны и не исчезающие с лиц улыбки. Палец еще не успевал согнуться — «ко мне», а пред гостями вырастали добры молодцы в идеально подогнанных фраках. Свечи на столах, божественная музыка неизвестно откуда, черно-белый интерьер, подчеркивающий изящную строгость зала. Словом, все — ради дорогих посетителей.

К сожалению, Борис и Катя себя таковыми не почувствовали. Единственная услуга, оказанная им мимоходом, — то, что их усадили за проходной столик, с которого затем долго не убирали грязную посуду. За всем же великолепием и вышколенностью они могли довольно продолжительное время наблюдать лишь со стороны.

— Нас здесь явно не ждали, — не выдержала первой Ракитина. — Нас откровенно суют рылом в корыто, а мы, как всегда, молчим и лишь вытираемся.

Приметив спешащего к другим столикам официанта, резко выставила перед ним ногу. Тот недоуменно замер, и Катя взяла у него с подноса бутылку вина. Чувствуя, что они влезают в конфликт, Борис тем не менее следом снял оттуда и салаты.

— Мы еще заказывали лангет, — освобождая дорогу, напомнила Катя.

Официант, не зная, как среагировать на подобную наглость, оглянулся. В тот же миг около столика появились два «качка», стали за спинами непрошеных и чересчур ретивых гостей.

— Я сказала про лангет, — давая понять официанту, что он отпущен, спокойно произнесла Ракитина. Да еще взбила пальчиком челку.

Что говорить про обслугу — все кафе смотрело в их сторону. Лишь два милиционера, до этого скучавшие у крайнего столика, демонстративно вышли на улицу.

На очень крутых ни Борис, ни тем более Катя не смахивали. Те не являются своим ходом, без кавалькады автомобилей. Единственный вывод: ребята свалились с Луны и понятия не имеют, какие ныне порядки в России, кто правит бал и заказывает музыку. Из социализма парочка, когда можно было потребовать к себе внимания. Ох, зря, на свою голову они оттуда притопали…

— Вы, кажется, ошиблись адресом, зайдя сюда, — тем не менее почти дружелюбно начал тот, который стоял за Катей. Джентльмен!

Зато второй, хоть и с ехидной улыбкой, но выразился более конкретно:

— Попрошу вас вышвырнуться вон. И мухой. Иначе я вам помогу.

Борис ждал реакции Кати. Подняться первым или начать уговаривать ее последовать совету «качка» — это упасть не только в ее, но и в своих глазах. Значит, быть драке. И все из-зa того, что захотела она оправдать оперативный гардеробчик…

Сама Катя невозмутимо устраивала на коленях салфетку. И Борис, как и положено кавалеру, принял удар на себя:

— А у вас что, еще и мухи летают? Травить надо.

На круглом боку бутылки, словно в зеркале, увидел опускающуюся сверху руку. Впрочем, нужды смотреть на добытый Катей трофей не было: охрана действовала до примитивного однообразно, словно ей вместе с формой выдавалась и одна извилина на двоих. Точно такая же рука потянулась и к Ракитой, чтобы взять за шиворот и ее. В кафе наступила тишина. Лишь свечи потрескивали. Как говорят христиане, где трещат свечи, там много бесов…

— Стоп! — неожиданно хлопнула по столу ладонью Катя. От резкой команды «качки» замерли. — Вы, мразь паршивая, — глядя в стол, но совершенно ясно, к кому обращаясь, отчетливо и спокойно проговорила девушка. — Если хоть пальцем дотронетесь до нас, то с завтрашнего дня жалеть будете всю оставшуюся жизнь. И не гарантирую, что ее останется у вас много. Где хозяин кафе?

Действует и отрезвляет только спокойный и уверенный голос, и этим искусством Катерина овладела, видимо, сполна. Нa лицах сидящих прочиталась новая мысль: нет, такие свалились не с Луны. Кто остался в той темноте, откуда они пришли. Одиночки такими уверенными быть не могут. Так что нужно соображать.

Катя, завоевывая секунды, выстучала из пачки сигарету, ядом лежала зажигалка, но она примерилась к свече за соседним столиком. Якобы только ради этого встала, прошла туда.

— С вашего позволения, — попросила она. Прикурив, оглянулась на замерших в нерешительности охранников. Груда мышц, стриженые головы, в глазах только отблеск свечей. Насчет одной извилины на двоих, она, кажется, поторопилась. Про таких говорят, что голова им нужна, чтобы в нее есть.

В то же время если в такую машину заложена определенная информация, она в себе все шестеренки переломает, и хотя с опозданием, но опустит-таки занесенную руку.

Катя, благодаря сигарете отдалившаяся от противника, более зорко следила за тем, что творилось за спиной у Бориса. Сам Соломатин, прекрасно понимая, что любое его, после Ракитиной, движение приведет охрану в бешенство, сидел скромно и разглядывал бутылку. И все же удар пропустил. Наверное, потому, что это и не удар был вовсе — «качок» дернул из-под него стул.

Падая, капитан услышал облегченный смех зала, дождавшегося развязки и зрелища.

— Зря, — то ли сказал, то ли подумал Борис. Ноги его сегодня уже были в работе, и, помня промах на крыше, теперь уже не тычком, а широким замахом, словно собирался косить траву, подбил своего врага капитан. «Качок» зашатался, теряя равновесие, пошел задом, зацепился за стул и с грохотом упал на пол.

Бросившегося на помощь второго охранника достала в высоком прыжке Катя. Она не встречала его в лоб: легко выпрыгнув, ударила ногами в бок, по касательной. Огромная масса, уже нацеленная на удар по Борису, лишь чуть изменила направление и, не встречая преграды, пролетела мимо подхватившегося капитана.

Преградой оказался столик с гостями. Приняв на свои салаты, рюмки, свечи тушу охранника, он подломился, распростав ножки, как маленький теленочек. Грохот и треск заглушил визг отпрянувших от него, словно брызги, девиц.

Зато Катя… Что же это, оказывается, за прелесть — дерущаяся в кафе девушка. Умеющая это делать. Да еще в элегантном черном костюме. Не вцепляющаяся в волосы и глаза сопернице, а укладывающая на стол мужика. Да подбивающая после этого пальчиком челку. Нет, прелесть, прелесть! Таких женщин хочется носить на руках, оберегая от малейшего дуновения ветерка…

Да куда это понять тем, кто способен вызывать лишь бурю, тайфун, цунами. Опрокидывая, отшвыривая попадающиеся на пути стулья, уже одним этим вселенским грохотом вводя себя в неистовство, ломанулись охранники в новую атаку.

Почему-то не было подмоги. Наверное, подобного здесь еще не случалось, и увеличение штата охраны считалось просто излишним. Не появлялся хозяин, чтобы руководить действиями своих дебилов или же прекратить драку ради сохранения посуды и мебели.

И вновь вспорхнула Катя. Черными ножницами мелькнули ее ножки, доставая одним концом подбородок охранника.

Как хорошо, когда ножки элегантны! Плохо, что на них; туфли с каблуками.

Отбросил последнюю скромность и Борис. Залепил по морде нетронутой тарелкой с нарезанными помидорами второму «качку». Из строя не вывел, боли не причинил, а вот неудобств… Редко кому бывает безразлично, как он выглядит в глазах окружающих. Вот и охранник принялся судорожно стирать и размазывать по лицу майонез и томатный сок.

Не ожидая, когда на них нападут вновь, послал Борис своему противнику, похожему больше на краснощекую Маню, «привет от майора Красикова».

О-о, как заботились в суворовском училище о здоровье воспитанников! Преподаватель физо майор Красиков, выводя суворовцев на тренировки по рукопашному бою, умолял:

— Не бейте противника кулаком. Ведь у ваших пальчиков еще такие нежные косточки, их можно повредить. Смотрите, «то надо и как надо делать.

Он чуть приседал, и удар в противника шел тычком, тыльной стороной ладони.

— При этом вы бьете чуть снизу, чтобы зацепить и задрать вверх губы. А заодно и вбить вглубь, в переносицу, нос. Удар ничуть не слабее, зато кулачки ваши целехоньки…

Нет, не только бальным танцам учили в СВУ: «Товарищи суворовцы, взяли по табурету. Начинаем первое па». Не только физическим формулам и химическим реакциям: «Кто же это такой умный оказался и растворил ручку в физкабинете серной кислотой?» Учили готовности и умению вести бой и убивать, вступать в схватки и проламываться к победе. Эх, золотое время, жизнь без взрослой печали…

И как же вовремя вспомнился майор Красиков. Получивши его «привет» охранник зарычал, но в этом рыке была уже ярость, а боль. Катя, оказавшаяся превосходным знатоком восточных единоборств, сама не нападала, ждала реакции. Охранник не заставлял себя упрашивать, и только после этого мелькали ее то ноги, то руки. Выросла без майора Красикова, поди ж ты, тоже ничего оказалась.

Только после того, как подопечный Бориса из краснощеки Мани превратился в Кровавую Мэри, а Ракитина заставив очередной раз крутиться, сшибая столы, своего «качка», вспыхнул свет и появился хозяин. Вмиг все замерли, глядя на полного мужчину в изумрудном клубном пиджаке, делавшем его похожим на дорогую лягушку.

Пока он оценивал учиненный погром, Катя, стараясь успокоить дыхание, подошла к своему сохраненному столику — островку средь разрушенного былого благополучия.

— Что-то мне расхотелось этого лангета, — глядя на Соломатина, сказала она.

Тот, в упор не замечая подползшей лягушки, согласно кивнул:

— Деньги приятно оставлять в приличном кафе, а не в забегаловке.

Это был уже вызов всем присутствующим, облюбовавшим у точку и ставшим ее завсегдатаями. Но никто не возразил, возмутился: когда женские ножки служат для сокрушительных ударов в челюсть, а салаты идут не на закуску, а прямым «значением в лицо, лучше не встревать.

Взяв Катю под руку, бережно, как истинно хрупкое создание, Борис повел ее к выходу. На крыльце раскланялся с курившими милиционерами, а когда те попытались теперь уже официально, как стражи порядка, потребовать документы, показал им красную книжицу налогового полицейского. Те наверняка не успели ни прочесть, ни понять, кто все-таки перевернул вверх дном кафе, но спокойствие и уверенность незнакомцев в сочетании с красной книжицей благоразумно удержали их от дальнейших действий: значит, имеют право.

— Господи, какие мы все же дураки, — отойдя несколько метров, обвисла на руке капитана Ракитина.

Силы оставили ее, и то, что она столь мужественно держалась все это время, то, что она, по сути, и спровоцировала драку, казалось невероятным.

— Ладно, зато все соответствовало первоначальной легенде: за лук и чеснок не брались, костюм — не от Кардена, конечно, — Катя осмотрела себя, — но все же ничего. А что вместо французского прононса пришлось вспоминать восточное кэмпо — тоже не впервой, — подвела она итог неизвестного Борису расклада.

— А где овладевали восточной борьбой?

— Понравилось? — с гордостью и тайным удовлетворением спросила Катя.

—.Красиво.

— «Хочешь остаться живой — учись и этому», — так сказал однажды мой первый начальник, когда привел в секцию рукопашного боя. Послушалась. Не жалею. Хотя мальчики, в принципе, не виноваты, что из них сделали недоученных и недоразвитых вышибал, — вспомнила и пожалела она тех, кто хотел их самих вышвырнуть, как блохастых котят, на улицу.

— Перебьются. Они за это деньги получают. И, скорее всего, побольше нашего, — успокоил девушку капитан.

Хотя, конечно, можно было обойтись и без погрома. Но кто поймет женщину? Чего хочет женщина, того хочет бог.

— Ты сейчас в гостиницу?

— Да. А ты?

От «выканья» отошли не запнувшись и не заметив этого. Лишь на вопрос о ночлеге Катя пожала плечами:

— За меня не беспокойся. Впервой, что ли, оставаться одной посреди тундры.

Сказано больше, чем просто о работе и неизбежных ее коллизиях. Что-то душевное и одинокое прорвалось в словах Ракитиной. И именно эта грустная нотка насторожила Бориса, заставила прекратить расспросы: самая опасная женщина не та, которая бьет ногой в лицо, а у которой в глазах печаль. И если поддашься сочувствию, то взвалишь на себя такую ответственность, что тысячу раз проклянешь себя. Женщина — она и в самом деле слабее, ей обязательно нужно прислонить голову к чьему-то плечу. Вроде на минуту, ни на что серьезно не претендуя. Но только почему-то запах именно этого мужчины становится для нее наркотиком и без него делается еще тяжелее и невыносимее. Прислоняться хочется все чаще и чаще, и любое противление этому начинает восприниматься как кровная обида. Сильнее той, из-за которой когда-то было доставлено для успокоения плечо. И ничьей ни в чем вины…

С Борисом уже случалось подобное, когда нежность превращалась в обязанность и связывала его путами. Заведенный на два-три оборота быстрее, чем встречаемые на его пути женщины, он физически ощущал, как уходит время, он не успевал участвовать в каких-то событиях, перепрыгивать через новые барьеры. Он задыхался не от того, что слишком быстро бежал по жизни, а от топтания на месте.

К сожалению, женщинам казалось, что он убегает от них. Не убегал. Просто в таком ритме жил. И кто понимал его, к тем он возвращался. Кто капризничал — с теми рвал и уходил.

Впервые за вечер он ощутил начало чего-то подобного. И Катя почувствовала, как прекратился прилив тепла от понравившегося ей капитана. Безошибочно угадала причину, покивала головой грустно и разочарованно. Вырвала руку и махнула проносящейся мимо машине.

— Ты куда? — попытался оттащить ее от края тротуара Борис.

— Домой. Не в тундре же ночевать.

— Да сейчас все в гостинице уладим.

— Я люблю просыпаться в своей постели, когда расстояние позволяет добраться до нее.

— Но как ты в такое время!.. Нет, я тебя одну не отпущу.

— Отпустишь. У тебя своих подчиненных полно, а отвечать за кого-то дополнительно… — косвенно, но дала понять, что же на самом деле послужило причиной ее решения.

— Ты — не дополнительно. Ты — это ты! — вдруг неожиданно даже для себя проговорил Соломатин.

Катя повернула к нему голову. Верить или нет? Захотелось поверить…

Притормозила рядом и машина.

— Куда, уважаемые?

— В Москву, — попросил Борис.

— Солнцево, — дала более точные координаты Ракитина.

— Пожалуйста. Через Переделкино — и в один момент будете дома, — мгновенно сориентировался и подсчитал для себя выгоду «левак».

Катя осторожно, боясь оказаться в неудобном положении, если вдруг Борис все-таки скажет «до свидания» и захлопнет дверцу, подвинулась в глубь сиденья. Однако оперативник решительно нырнул следом, и она привычно, как сотни раз при машинном варианте наблюдения, требовавшем молниеносных посадок, освободила место.

— К ларькам подъезжать будем? — поинтересовался водитель, сразу, правда, и объяснив: — Обычно всегда чего-то не хватает, потом ищем.

— Да, тормозни, — согласился с дальновидностью «левака» Борис.

Катя хотела возразить, мол, ничего не нужно, но вновь поосторожничала: а вдруг Борис хочет купить что-то для себя, а тут она вылезет… Он ведь тоже хорош — сел рядом и ничего не говорит.

В такой чуткой настороженности и молчании пересекли переделкинский лесок, миновали дачи писателей и оказались в другой части Подмосковья. У железнодорожного переезда, закрытого перед электричкой, Борис выскочил к киоскам, позаглядывал в окошки, стал нагружать пакет. Электричка запаздывала, и он успел еще пробежаться вдоль фруктовых рядов. Сумку принес, удерживая на груди: ручки не выдержали веса, расползлись.

Открылся и переезд.

— Отлично, теперь без остановок, — обрадовался водитель. — Ваша улица? — безошибочно угадав в Кате хозяйку, обратился сразу к ней.

— Авиаторов. Борис усмехнулся.

— Чего? — тут же насторожилась Ракитина. Ей бы не в «наружке» работать, а «слухачом».

— Ассоциации. Авиаторы для десантников — это… Понимаешь, они все время нас сначала поднимали вверх, а затем открывали люки и выбрасывали.

— Но здесь-то вроде никто не собирается тебя выбрасывать, — пожала плечами девушка, ожидая, однако, ответной реакции.

— Хорошо. А то я уже давно не надевал парашют. Наверное, и навыки потерял.

10.

Около указанного дома водитель остановился, удовлетворился полученной мздой, но благоразумно постоял еще некоторое время: видимо, не раз приходилось после разговоров у подъезда забирать пассажиров обратно.

Сегодня хитрость не прошла. Традиционный разговор у подъезда состоялся, но за дверью скрылись оба седока.

— А у тебя ничего, уютно, — оглядевшись в квартире, Соломатин отдал должное хозяйственности Кати.

— Да какое там уютно, — махнула та рукой. — Извини, я сразу чайник поставлю.

— Не-ет, честно. После общаги такое кажется истинным раем…

— Общага есть общага, — согласилась хозяйка. — Зато мне после посещения некоторых квартир моя кажется собачьей будкой… Э-э, что говорить. Плюнула на все и живу по принципу: жалей не о том, чего бог не дал, а радуйся тому, что он не отнял. Будет по-иному, станешь сквалыгой и гипертоником. Мой руки.

Всего несколько недель назад Борис точно так же входил в квартиру княгини Людмилы. И почти с таких же слов начиналось то посещение. У Люды он еще напросился помогать на кухне, резал лук. Плакал. Вот житуха: тогда плакал, сейчас — улица Авиаторов. Как здесь не гадать, везет ему на женщин или нет…

Не желая повтора даже в мелочах, отбросил ненужные воспоминания и, не заглянув в кухню, прошел в комнату. Однако Катя спросила из кухни:

— Ты не хочешь мне помочь? Хочет.

— Но только если не резать лук.

— Плакать не любишь?

— Нет.

— А я люблю, — неожиданно созналась Катя и, дождавшись Бориса, повторила: — Люблю. И часто, к сожалению, этим мокрым делом занимаюсь.

Уместно было пожалеть, хотя бы дотронуться до плеча девушки. Но из-за того, что жест вновь мог напомнить о другой женщине, он отсек свое желание. Протиснулся к раковине, куда были свалены купленные им фрукты.

— Набрось фартук, а я переоденусь. Как-никак, почти норма. А компенсации не дают.

Что будет дальше, как станут развиваться события, по крайней мере вчерне можно было уже обрисовать: ужин, беседа, приближение… Катерину с ее одинокостью понять не ложно, да и его желание — не тайна за семью печатями. Так почему бы тогда, в самом деле, двум одиноким людям не потянуться друг к другу?

Иной вопрос — чтобы потом не наступило разочарование, чтобы не стали они в тягость один другому. Не требовали чего-то сверхъестественного и не выдвигали претензий. Занудность в отношениях способна затмить самые светлые тона.

Немного выпили, хорошо поели — день на бутербродах еще никого не делал сытым. Наступала ночь, Катя перехватила один из взглядов, брошенных ее гостем на часы, и сама предложила:

— На ночь остаешься у меня. Но спать будешь почти на полу, — она достала из шкафа свернутый матрац. Борис раскатал его у противоположной от дивана стены — иного места по длине не нашлось. — Если желаешь, иди в ванную, а я тем временем постелю.

«И зачем мне это нужно было?» — стоя под теплым душем, грустно размышлял Борис. Нет, он не был против того, чтобы оказаться рядом с такой приятной женщиной, как Катя. Он не аскет, ему претят моралисты, те, кто знают и указывают, кому и как жить.

Но в какие-то моменты, Катя права, лучше проснуться в своей постели. Это не усталость, не отторжение женщин. Скорее, та самая боязнь поступиться даже частью привычной свободы и независимости.

— Не одевайся, иди ложись, я на кухне, — постучала мимоходом в дверь хозяйка.

Облачаться после душа в тесные одежды в самом деле не хотелось, но он все равно оделся. Зачем-то захотел продемонстрировать это Кате и вместо комнаты зашел на кухню.

Девушка курила. Полы халатика, в который она переоделась, разъехались, открывая колени, и Борис невольно задержал взгляд. Да, он не аскет и не моралист, а нужно ли было ехать сюда, он поймет завтра. Все, кроме Кати, завтра!

— Покурить хочешь?

— Нет.

— А чай?

— Тоже нет.

— Музыку послушать? — хозяйка потянулась к приемничку, нашедшему себе скромное местечко на подоконнике среди цветочных горшков.

— Ничего не хочу.

— А меня?

Спросила в шутку, может быть, даже не раз ловила на нее мужчин, потому что удовлетворилась оторопью в глазах Бориса. И теперь уже серьезно порекомендовала, устало вдавив окурок в приспособленное под пепельницу кофейное блюдце:

— Пора ложиться.

Ложиться — это хорошо. А то ненароком заденешь не ту струну в настроении, и мелодия сорвется. А зачем? Пусть играет…

Как давно не касался Борис таких чистых, плотных, отглаженных — домашних — простыней. Он почувствовал их хрустящую холодность. В то же время чутко ловил все шорохи и звуки из кухни. Катя помыла блюдце, переставила чашки, вытерла стол. Зашла в ванную. Закрылась, словно постоялец мог набраться наглости и войти к ней, раздетой. Долго, бесконечно долго регулировала краны, подбирая температуру воды. Наконец стала под душ…

— Удобно? — первое, что спросила, войдя в комнату.

Борис в ответ лишь протянул руку. Катя секунду размышляла, потом все же подошла. Протянула в ответ свою. Капитан сделал вид, что или не заметил ее, или промахнулся. Коснулся ладонью колен. Катя, прикрыв глаза, в который раз вспомнила Некрылова с его вопросом, кому же будет сегодня разрешено касаться их. Оказалось, капитану, о существовании которого еще утром она и не подозревала.

— Спи, — отступая от его ложа, произнесла она. Рука Соломатина скользнула вниз, попыталась задержать исчезающую в темноте ногу, но девушка повторила:

— Спи-спи, завтра рано вставать.

— Встанем. Присядь ко мне.

— Нет, Боря. Тебе это не нужно.

— С чего ты взяла? — Борис сел сам.

— Я не хочу, чтобы ты утром о чем-то пожалел.

Катя сбросила халатик и быстро юркнула под свое одеяло, мелькнув незагорелой выпуклостью груди и трусиками. Борис невольно подался к этой белизне, но девушка остановила его:

— Если у нас сложатся добрые отношения, ты, может быть, когда-нибудь приедешь ко мне. Но приедешь сам и ко мне. А не из-за того, что негде переночевать, а тут вроде как бы и женщина под боком. Договорились?

Борис, совершенно не ожидавший такого поворота, промолчал. Ведь все шло к тому, что они будут вместе, уже самого себя убедил в искренности и неизбежности отношений, уже та фраза на кухне вызвала прилив крови, а в итоге — «ждите ответа».

Ответа ждала на самом деле Катя.

— Э-эй, о чем молчим?

— Да так.

— Все нормально, Боря. Вот увидишь. Ты мне понравился, я не скрываю, но… Спи.

— Уснешь тут.

— Уснешь. Когда мысли уходят — уснешь.

— Так мысли — они не зависят от нашего желания.

Катя не ответила. Это можно было расценить как угодно: она сомневается в правильности своих действий или наконец согласна соединить их постели и только стесняется сказать об этом, или, наоборот, молчанием прекращает ненужный разговор.

Какой из вариантов выбрать и при этом не ошибиться — такая задача для Бориса оказалась непосильной. Приподнявшись на локте, он долго смотрел в сторону дивана. Ракитина лежала без движений, он различал только ее руку, выпростанную из-под одеяла и свесившуюся к полу. Подойти, взять ее поцелуем…

— Спи, — в который раз за вечер проговорила Катя, но голос был уже отдаленный, из начинавшегося забытья.

11.

— Поспать бы, — мечтательно потянулся Костя Моряшин, когда «форд» в очередной раз остановился у ларьков и выпало несколько мгновений отдыха.

Но под голову попали нарды, а не подушка, и вместо сна Косте пришлось чесать ушибленный затылок. Белый по связи передал:

— Посадка.

Юра Вентилятор бессердечно бросил свою «девочку» под колеса и бамперы мужчин — «москвичей» и «мерседесов». Хорошо, что те блюли правила дорожного движения и ни щипать, ни гладить бока игривой «ладушки» желания не проявили. Им-то что, они ни от кого не убегают и сами ни за кем не гонятся, идя в общем потоке как стадо железных баранов. Неинтересно вообще-то жить в потоке…

— «Американец» собирает все красные, — предупредил Аркадий, пока в одиночку ведущий «форд».

Кличку клиенту еще не прорабатывали, но если человек ездит на американской машине, почему бы ему и в самом деле не побыть какое-то время американцем?

— Дальтоник хренов, — выругался Вентилятор.

То, что «Американец» не будет реагировать на светофоры, открытием не явилось. И Юра с молчаливого согласия Лагуты добавил скорости, пытаясь обогнать объект и под контролировать его спереди. Кажется, вовремя, потому что на следующем перекрестке Аркадий запросил поддержки:

— Не вижу.

— Во второй строчке, — дал корректировку полосы движения Лагута, не отрывающийся от зеркала заднего вида. — Между вами прокладка из автобуса.

— Понял. Мне не выйти в сторону.

— Принимаем на себя.

Юра притормозил, пропуская правый поток. «Форд» вальяжно прорезал трассу рядом. Добавил газу и Юра, держась на полкорпуса сзади в соседнем ряду. В сгущающихся сумерках одна отрада была — приметность машины объекта. Так что нет худа без добра, пусть и дальше клиенты выбирают себе машины поэкстравагантнее.

Мчались в сторону Москвы — обиталища чиновников, кинозвезд, художников, бизнесменов. Кто жаждет жить широко и вертеть дела по-крупному, столицу не минует. Ее не обойти, не облететь, не перепрыгнуть.

И вместе с этим Москва — болотный лабиринт. Пирамида, уходящая вниз. Она дает власть и тут же отнимает совесть. Приближает к кумирам и сильным мира сего и походя окунает лицом в зловония. Едешь в Москву — будь готов и сам подличать, и ждать того же от других. На белом коне ныне в Москву не въезжают. В белокаменную-смердящую можно протопать только собственными ножками. В столице вначале нужно сделаться своим, узнать, где, за что и какие секиры рубят высовывающиеся головы, а только потом, лавируя или подставляя головы других, идти в нужном направлении. Это раньше в Москву приглашали работать. Нынче — делать деньги. Или помогать делать деньги.

За ними, конечно же, рвался в столицу и «форд».

— Ты смотри-ка, что делает, — не уставал комментировать Вентилятор. — По-моему, включать повороты он считает слишком зазорным.

— Это у них машины на дармовщину, а нам свои бить смысла нет, — призвал к осторожности Лагута.

По себе знал: когда начинаются гонки, разум отстраняется. Но если раньше в КГБ за каждую аварию расплачивался Комитет, то в Департаменте лишних денег не было. Да и не такая серьезная нынешняя связь, ради которой есть смысл бить технику. Оборвется — ну и оборвется, сделают запись, что объект ушел без «НН» в сторону Москвы. Хотя и соваться пока никто не собирается…

— Замени, — попросил майор Белого, когда они промчались в непосредственной близости от объекта. В самом деле, шли рядом слишком долго. Объект, когда проверяется, сначала берет общую картину вокруг, потом только начинает запоминать отдельные детали. По ним и определяет, кто толчется рядом. Из общего потока машин вроде они ничем не выделились, но береженую «наружку» и объект уважает. Лагута даже прилепил на стекло пуделька на присоске: кивает себе головой и кивает, будто занимался этим уже черт знает сколько времени. Пусть он и запоминается. А потом уберется, и на стекло наклеется рекламная полоска «Курите сигареты «Мальборо». Ох, много машин в Москве, и все разные…

Чем ближе подъезжали к городу, тем внимательнее становились к объекту и дороге. Одно отрадно, что скорость поубавилась, и «Американец» стал притормаживать у перекрестков, явно уважая более крутых, которые не только за кольцевой, но и в столице чихать хотели на все три светофорных цвета сразу. Москва. Середина девяностых. Кураж наглости и денег.

— А машина, видать, не его, — предположил Лагута, когда водитель «форда» мягко утопил свою белую стрелу в темной духоте кирпичного гаража, а сам пешком направился в сторону метро «Краснопресненская». Торопясь, Лагута отдал распоряжение; — Юра, за нами. — Поднес к самым губам перебинтованный изолентой микрофончик, подключился к Аркадию Белому: — Оставляй «девочку».

Вести объект в городском транспорте, а тем более в метро — потная спина гарантирована. На ходу цепляя переносные рации, выскочили из машин. Стационарный микрофон, не попав в паз, стукнулся об автомобильный пол, и Вентилятор, даже не чертыхнувшись, привычно полез за изолентой.

Лагута, отпустив «Американца» подальше, последовал за ним вдоль Краснопресненского стадиона, где под покровом темноты строители сносили каменную стену с надписями времен октябрьских событий вокруг Белого дома в 93-м году. Здесь не наблюдалось, конечно же, восторгов и любви ни к правительству, ни к президенту. Вместо камня тут же возносилась железная решетчатая ограда — и бельмо смыто, и эстетично. А что под покровом ночи — ничего. Главное, сделать дело, а после него пусть будут любые призывы и возмущения.

Белый мелькал на другой стороне улицы. Моряшин, перепрыгнув через забор, помчался на параллельную улицу — взять под контроль перекресток.

«Американец» шел быстро и беспокойства не проявлял. Оглянулся только при входе в метро, но «наружка» уже привязалась к обстановке: Моряшин рассыпал комплименты толстой и старой продавщице цветов, Белый стоял в очереди за жетонами, а Лагута с видом запоздалого и усталого чиновника спешил в общей толпе к эскалатору. Но турникеты все четверо прошли одновременно: чем больше народа, тем плотнее нужно приклеиваться к объекту.

С эскалатора «Американец» свернул направо, остановился посредине платформы. Белый и Костя приготовились штурмовать соседние двери, и Лагута смог безбоязненно передать наверх для Юры сообщение о направлении движения.

При строительстве каждой станции в определенных местах устанавливался невидимый мощный ретранслятор, находясь под которым можно пробить толщу земли и передать наверх необходимую информацию.

Все эти точки были известны «семерочникам» и использовались исключительно госбезопасностью. Но, перейдя в налоговую полицию, в экстренных случаях бывшие контрразведчики влезали в чужую епархию, оправдываясь срочностью и важностью мероприятия. По крайней мере, Юра теперь будет ехать в нужном направлении, через определенные станции. А с госбезопасностью разделим славу и деньги из бюджета.

Перед «Белорусской» «Американец» тронул стоявшего впереди мужчину:

— Вы сойдете?

— Да.

«Наружка» напряглась: на самом деле выходит или пошла проверка? Как делается? Задается невинный вопрос: «Вы сойдете?» — «Да». Ну и до свидания, я же не говорил, что буду выходить тоже. А можно и выйти, пропустить всех и зайти снова. И отметить тех, кто так не сделает. И проследить за ними.

Нет, вышел честно. Объект уверен в себе и даже не допускает мысли, что за ним могут идти следом.

А вот из метро прошел не на улицу, а в вокзал. Он хотя и не менее многолюдный, но это уже семечки: здесь в отходящий поезд неожиданно не запрыгнешь. А потолкаться среди народа даже полезно, можно услышать и узнать о себе очень много интересного. Например, что глаза нужно разувать… Вентилятора поймали в связь, и теперь он пробивается сквозь заторы к вокзалу.

На ходу купив сосиску в тесте, «Американец» направился к окошку приема телеграмм. И не успел написать первые строчки, как ему сзади, через плечо, подал Аркаша Белый бланк телеграммы и подобранный где-то железнодорожный билет:

— Извините, вы не подскажете, а вот здесь индекс обязательно писать?

Ох, как неудобно выворачивать голову, когда к тому же сосредоточен на своей телеграмме, а тебе еще пальцем указывают место, куда смотреть. Один этот палец и можно увидеть и запомнить.

— Нет, для телеграмм индексы свои, оператор напишет сама.

— Спасибо.

Хотя одним «спасибо» тут трудно отделаться, надо бежать за бутылкой. В памяти зафиксировано главное — адрес в Красноярске и первая фраза: «Буду завтра…»

— Завтра… — задумчиво повторил Лагута, когда на стульчик в зале ожидания рядом с ним примостился перешнуровать туфли Белый. — Значит, сегодня он еще куда-то пойдет. Продолжаем работу.

Аркадий встал и отправился дальше, восстанавливая треугольник, в котором обязан вращаться объект. Моряшин дремал на другом ряду, и Лагута подивился: рядом сидела девушка, а Кот спокойно прикрыл глаза? Невероятно! Может, в самом деле спит?

Нет. Когда майор дотронулся до своего манипулятора под башкой и затем выразительно посмотрел на Моряшина, тот озабоченно оглядел и себя. И даже со стороны стало видно, как он сконфузился: в том месте, где Костя нажимал через рубашку на тумблер, на ее светлом фоне остались грязные следы. Скорее всего, Кот Матроскин запачкал лапы, когда перелезал через забор на «Краснопресненской», а вытереть не успел. Тут хоть знай про беременную женщину, не знай, а для опытного объекта такой «наружник» в полной расшифровке. Учись, салага. Это тебе не тельняшку напоказ выставлять.

Но все равно пока дело шло неплохо, и майор, не выдавая своего суеверия, тихонько побарабанил пальцами по лавке.

Глава 2

Нам не поставят в Москве памятников. — Как поджариваются триста миллионов. — Почему у гражданина спина белая, Если на дворе не первое апреля? — Греки, давшие название налоговой полиции. — Что нужно для уничтожения Красноярска.

1.

Рабочий день в Департаменте налоговой полиции начинается рано. Сразу после шести комендантская служба снимает замок с чугунной решетки, прикрывающей вход в здание. И хотя для проверки документов у входа выставляется пока лишь один прапорщик, да и тот от безделья может выглянуть на улицу и проверить погоду, все остальные в смене тем не менее чистят перышки в готовности принять новый день на свои плечи.

Уборщицы постепенно зажигают свет в тех кабинетах, куда им можно входить, не дожидаясь сотрудников. Пока еще свободно разгуливают по коридорам кошки. Оставшиеся от прежних хозяев, они, почуяв доброе расположение новых жильцов, может быть, первые в России прониклись любовью к налоговой полиции, а главное, необходимостью ее существования. И это несмотря на то, что имена им давались в зависимости от тех фирм, которые так или иначе попадали в поле зрения полицейских. Важно расхаживал толстый дымчатый «Мавроди», шнырял по углам «Хопер». Открещиваясь от своего выводка, брела в очередной загул «Чара», а ее серые «Акциз», «Авизо» и «Декларация» бездомно тыкались во все двери.

Приехать на службу непременно раньше начальства — такой чиновничьей дури, слава богу, в Департаменте не водилось, и рабочий день начинали ровно, без командирского рыка и беготни по коридорам. Кое-где в отделах, конечно, мягко стелили, но жестко спалось, однако это считалось внутренним делом и на общую атмосферу Департамента не накладывалось.

Начальник безопасности ДНП генерал Ермек Беркимбаев тем более приучал свое управление к спокойствию и осторожности. Задачи, которые лежали на его офицерах, не позволяли действовать иначе: мы всех обязаны видеть, а вот нас — не обязательно. На доклады же об отловленном взяточнике или засланном на службу в Налоговую полицию казачке из коммерческих структур резонно следовала не благодарность, а в лучшем случае недоумение: «Почему не предотвратили?»

Почему? Да он сам, генерал Беркимбаев, привел и порекомендовал своему другу в оперативное управление такого засланного казачка. В юбке. Хотя нет, первый раз, когда он увидел Людмилу, она была в брюках. Кремового цвета. Чуть расклешенных.

— Что, хороша? — толкнул его локтем заместитель госналогслужбы, к которому он приехал решать вопросы как раз об утечке информации через ГНС и инспекторов.

— Хороша, — не стал скрывать Ермек. — Эх, что за возраст: пенсию еще не платят, а девушки уже не любят.

— Прибедняйся, — подзадорил «гэнээсник». Только что Беркимбаев выложил такого и столько о его подопечных, что он непроизвольно захотел хоть через Людмилу сгладить впечатление начальника «безпеки» о своей службе. И тут же перешел К более решительным действиям, задержав девушку: — Людмила.

Та остановилась, «сват» задал ей кучу ничего не значащих вопросов, зато успел познакомить с генералом и расписать службу в налоговой полиции, где если не ордена получают за каждый шаг и вздох, то уж моральное удовлетворение точно.

— Но нас ведь туда не возьмут, — кокетливо произнесла Люда.

— Да вы еще не пробовали, — продолжал заместитель. — Уж чем-чем, а прелестными девушками мы богаты, — почти в открытую предложил он в залог своего инспектора.

— А пойдет? — вынужденный поддерживать разговор, который затеялся ради него, поинтересовался Ермек.

Пошла.

И теперь он, генерал Беркимбаев, первый и главный страж у ворот оперативной информации, выявитель падших перед золотым тельцом и зеленым баксом, сам оказался в ловушке. Было бы у него поменьше авторитета, глядишь, и построже подошли бы его подчиненные к проверке Людмилы. А так — генерал пригласил, чего копаться в белье?

Теперь, сгоряча предложив Директору Департамента через Людмилу включиться в игру с коммерсантами, гнать через нее дезинформацию, окончательно лишил себя покоя. С одной стороны, чисто профессионально он не имел права упускать подобный шанс, но в то же время вести игру со знакомым человеком…

А может, подступала старость с ее неизбежной спутницей — сентиментальностью? Да, какое-то время он будет использовать Людмилу для дезинформации, но ведь когда-то операция прекратится и она сядет на скамью подсудимых. И получит срок.

Генерал вздохнул, пригладил седой ежик. Не им замечено, что, когда опер начинает задумываться о судьбе своих клиентов, он обязан уходить с этой работы на другую — архивную, службу режима, музейную. А что, музейную — это было бы неплохо, центральный музей налоговой полиции только-только создается. Две девчушки, молоденькие и миленькие, собирают экспонаты — он бы подсказал, где и что взять…

— О чем мечтаем? — в кабинет, широко распахнув дверь, вошел Моржаретов.

Получивший на днях генеральское звание, начальник оперативного управления словно воспрял, обретя новый напор и решительность. Аккурат под Указ привезли и первые комплекты генеральской формы, и на узком обмыве звездочки Беркимбаев с Глебычем, «первой величиной МУРа по объему», но последним из их троицы полковником, заставили облачиться в нее. Глебыч тут же расщелкал всю пачку «Полароида», и пока фотографии проявлялись, подняли первый тост.

— За дружбу.

Мужчины имеют право провозглашать два тоста: за женщин и за дружбу. Остальное — пьянка.

В конце вечера Беркимбаев, обняв муровца, с непререкаемой гарантией пообещал:

— Ничего, ты в своем полковничестве долго не будешь. Глебыч махнул рукой: ребята, о чем речь? Конечно, не задержусь.

Сейчас, глянув на Серафима, возбужденного и на что-то, как всегда, нацеленного, Ермек неожиданно спрятал папку с документами, которые сам только что хотел показать Моржаретову.

— Ну, так о чем мечтаем? Что плохого в жизни? — Долгие годы дружбы позволили начоперу сразу уловить состояние Ермека. Спрятанную в стол папку тоже отметил, но заострять внимание не стал.

— Какой ты быстрый, — поддержал уходящий в сторону разговор Беркимбаев. — За информацию, как ты должен знать, нынче платят. Рынок.

Моржаретов скорчил мину: так в чем дело! Прошел к стенке. Достал из хозяйского секретера пачку печенья, положил ее на стол перед Беркимбаевым. Тот не отказался, вспорол пальцем обертку.

— Давай колись, — отковырнув слипшуюся печенюшку и себе, подсел к столу начопер.

Беркимбаев начал трудно, подыскивая слова:

— Понимаешь, то… ну, что мы наметили с твоей… то есть с Людмилой… Словом, с ней ничего не получится. Буду просить Директора прекратить всю проработку операции.

Чего-чего, а подобного Моржаретов от «безпеки» никак не ожидал:

— Но это же… Как только мы прекратим работу, на нее тут же надо заводить уголовное дело.

— А потом нет? — грустно усмехнулся Ермек и отвернулся к окну.

Моржаретов посмотрел на друга, вроде бы отстранение крошившего в пальцах печенье. Но нужно было знать уважение и внимание Ермека к Людмиле, помножить на его исключительную порядочность, чтобы понять, на какой шаг пошел Беркимбаев.

— Ладно, все это — после разговора с Директором, — закрыл тему Ермек. И перешел на самого Моржаретова: — А ты чего с утра такой решительный?

Начопер переключился на свои проблемы:

— Послал Соломатина за уголовкой, а он зацепил связь. Проверили клиента — вроде балуется золотишком и ювелирными изделиями.

— Так ты радуешься из-за связи или за своего протеже Соломатина?

— И то и другое. Хотя связь только зацепили. А начинается она в Сибири, как бы не соврать, на аффинажном заводе. Что это такое, ты, конечно, понятия не имеешь.

— Абсолютно. Но если думаешь, что мне стыдно, то глубоко ошибаешься. Мне не обязательно знать все. Зато я, в отличие от некоторых, ведаю, где об этом можно спросить или прочесть.

Моржаретов поднял руки, изображая сдачу на милость победителя.

— Для твоего успокоения скажу, что мне самому об этом Рассказали только вчера вечером. Это не что иное, как заводы цветных металлов. Выплавка золота, платины, серебра — и далее по таблице Менделеева. Вот и хочу послать Соломатина собрать все, что можно, о заводе и добыче золота в крае.

— Ладно, Менделеев. От меня-то чего хочешь?

— Ничего. Чаю.

— Осторожнее, несу, — в тот же миг вошла с подносом Нина.

Зная подвижность Моржаретова, она посчитала за лучшее предупредить заранее, чем лавировать, спасая чашки, между мебелью и носящимся по кабинету начопером. Беркимбаев театрально простер руку: чай заказывали? Прошу.

— Ну так что? Будешь засылать своих орлов в Сибирь? Лично у меня это ассоциируется только со ссылкой декабристов. Да и ты, будем откровенны хоть перед самими собой, на что-то более гуманное не способен.

Уж тут-то Моржаретов категорически не согласился:

— Сибирь, брат ты мой, это не наша московская клоака. Пусть съездят, посмотрят на нормальных людей, увидят человеческие отношения. Это и для здоровья полезно.

— Как я понял, тебе памятника в Москве за такую любовь от благодарных жителей столицы не дождаться. Моржаретов поддержал однозначно:

— Не видать, Ермек, это уж точно. Если Россия — дом, то Москва — ее кухня. И, к сожалению, сварливая, грязная, и копоти, тараканах, запахах…

Серафим даже сам передернулся, высыпав горсть таких эпитетов. Поводил донышком чашки по краям блюдца. Обычно даже о серьезных вещах они с Ермеком вели разговор в шутливой манере, а вот про Москву — в лоб, без обиняков и приглаживаний. Может, из-за того, что в силу служебных обязанностей видели оборотную, неофициальную сторону встреч, презентаций, договоров и соглашений, неоновой роскоши, ночных казино, офисов, тусовок, баров, клубов, глянца, лоска и блеска, которыми столица пыталась загородиться от бездомных, нищих, пьяниц, проституток, просто умирающих на улицах и в подворотнях.

Москва первой безжалостно разрывала Россию на богатых и бедных, именно она сузила государственные интересы Отечества до размеров Садового кольца. Она плевала на окраины и откровенно презирала тех, кто работает и хоть что-то производит. Впервые за долгие-долгие годы о ней стали говорить лишь как о столице банкиров, бизнесменов, жулья, проходимцев и политиков. Рабочие, некогда гордость и слава столицы, оказались оплеванными вышедшим из ресторана «новым русским». Амбициозная Москва теперь любила только саму себя и тем заслужила презрение всей остальной России…

— Ладно, повидался, попил на халяву чай, просветил насчет аффинажных заводов — кто скажет, что день прожит зря? — Моржаретов встал. — Но ты подумай о гостинцах из Сибири: кедровых орешках там, пихтового масла. Серьезно.

У двери хотел еще что-то сказать или спросить, уже серьезное и, скорее всего, про Люду. Но Ермек, опережая его, хлопнул по плечу: собрался идти? Иди!

2.

В добыче золота Россия — дура. Уже весь мир перешел на его качество в 99,5 процента, а она за ту же цену продолжала тужиться, но гнать четыре девятки.

Правда, зато все знают: золотой брус с товарным знаком СССР — лучший в мире. Один из парадоксов времени: давно нет Советского Союза, а товарное клеймо с серпом, молотом и четырьмя некогда авторитетнейшими и весомыми буквами сталось, подтверждая «гудделивери» — высшее качество.

Однако на золото глаза горят у всех. При его упоминании политические пристрастия отступают на второй план: за золотой брусок, даже с ненавистными собственным крикливым демократам, Западу и Америке буквами «СССР», хватаются все. Так голодные мусульмане готовы срывать с банок тушенки наклейки со свиной головой и без зазрения совести уминать мясо. Так Запад и Штаты, ненавидя Россию за ее самобытность, готовы закрыть глаза на любые свои принципы, если дело касается выгоды и российского сырья.

И вместе с этим — новый парадокс, порожденный перестройкой. Если раньше в Сибирь на аффинажные заводы везли сырье более десяти тысяч поставщиков, то с началом Великих Демократических Перемен желающих иметь дело с Россией осталось менее пятисот. Страны СНГ, пусть себе в убыток, но в пику Кремлю, гнали сырье на переработку в Америку.

Оттуда же, особенно из таких авторитетнейших в добыче золота стран, как ЮАР и Бразилия, ради получения высшего качества сырье везли в Россию. Где-то в Атлантике грузы встречались и вместе с пароходными гудками расходились в разные стороны.

Смеяться или плакать?

Да здравствует национализм!

Бред.

А уж россияне давали качество — не придуманное и не пропагандистское. До двух тысяч операций проходит, прежде см засверкают те самые четыре буквы «СССР» на брусе. Россияне оставили в своем производстве много ручного труда, особенно на прессах. Но именно это позволяет избежать впадин, полостей и готовить не губку или порошок, а самый удобный для транспортировки и хранения известный всем рус в 13 килограммов. Специально ради качества все оборудование на заводах цветных металлов сделано из платины и титана. Хотя и слышали недоуменное:

— Дураки, зачем же заморозили такое количество драгоценного металла!

А потому и заморозили, что только титан и платина не несёт «заражения» золоту. Все на алтарь качества! На четыре девятки. На серп и молот. И никто пока не собирается их менять, подстраиваясь под политику: поди-ка пробейся с новым Клеймом на мировой рынок, куда Россию, несмотря на все заверения, сделанные перед развалом Союза, и близко не хотят подпускать.

От всей этой арифметики и политики лично начальнику артели старателей Егору Байкалову было ни холодно, ни жарко. Его задача — добыть само золото. Еще шлиховое, то есть не очищенное, в виде песка, пластин или даже самородков, но с вкраплениями других металлов. И отправить на завод для переработки и очистки.

Хотя прежде необходимо получить лицензию на то или иное месторождение. Обмануть всех, перехитрить, выбить с боем или по блату. Но в честном противостоянии, на конкурсной основе ему с русской фамилией можно рассчитывать только на ту точку на карте, где ни воды, ни дорог и один грамм золота в кубометре глины. Работайте, господин Байкалов, и не говорите, что к вам плохо относятся в Российском или краевом драгмете. Вы этого не можете утверждать, поскольку водочку мы вместе не пили, в Австралию или Южную Африку за счет вашей артели за обменом опытом не летали. Да, а вот с другими летали. И ничего в том зазорного нет.

Правда, вчера какой-то клерк из краевой власти проявил заботу и позвонил:

— Егор Никитович? Составлены лицензии на будущий год, можно краешком глаза взглянуть до общего обнародования.

Не безвозмездно, это ясно. За «спасибо» нынешняя власть не чихнет. Тем более что все почему-то думают: раз сидят на золоте, то им набиты карманы.

«Джип», на котором Байкалов приехал на свой ближайший прииск, застрял перед самым шлагбаумом, и к домику начальника участка пришлось шагать под дождем. На звук мотора никто не выглянул, скорее всего, его никто не услышал. Лишь свиньи, бродившие по лагерю наподобие собак в поисках пищи, перемещались поближе к кухне.

Вытерев о траву грязь с сапог, Байкалов поднялся на крыльцо. Стало слышно, как начальник участка Степаныч орет в трубку:

— Константин, Николай, Олег…

Байкалов недоверчиво посмотрел на часы: время доклада о суточном намыве — в половине пятого, сейчас же едва перевалило за три.

— Нет-нет, это вчерашнее: Константин, Николай, Олег! — словно разъясняя подслушивающему начальнику, а не диспетчеру в офисе, продолжал кричать Степаныч.

«370 граммов», — расшифровал вчерашний показатель добычи Байкалов. На имена-цифры перешли уже давно, как только возникла возможность радиоперехвата. Отчего для шифра использовались только мужские имена, пояснил предыдущий начальник Байкалова:

— Баб на прииске, сам понимаешь, должно быть или, много, то есть чтоб на всех хватало, или ни одной. А много баб — это, сам понимаешь, не работа, а базар и кутеж. Ихними именами тайфуны и цунами называют — то, что несет разрушения. А золото — это мужики. Или наоборот: мужики — это золото. Сам понимаешь.

Из другого времени, из прошлой жизни пришло то воспоминание. Тогда ценили не только золото, но и старателей. Это говорит он, Егор Байкалов, человек, отсидевший свой срок за то, на что сегодня даже не обратили бы внимания. Он мог страшно обидеться на власть и страну, а сегодня мстить и хапать. Но он — старатель до мозга костей, а определение «старатель» — от глагола «стараться»…

Вошел в сенцы. Степаныч с надетой на колено кепкой сидел перед рацией и вслушивался в эфирные хрипы. Но боковым зрением уловил тень, обернулся. Узнав руководителя артели, встал. Кепка упала, он сначала поднял ее, а только потом прошел навстречу: при всем уважении к начальству по-добострастия не выказывал, сохранял достоинство.

— С благополучным прибытием, Егор Никитович. Мне передали, что вы выехали. Но ждал не раньше вечера.

— Все в норме? — Байкалов опустился на освободившийся стул.

— У Степаныча всегда норма, — похвалил сам себя начальник участка, пытаясь железной расческой привести в божеский вид слипшиеся, грязные волосы. Посчитал, что достиг желаемого, и лишь после предложил: — Сначала в столовую: — Только найди кого-нибудь «джип» вытащить, — распорядился Байкалов. Сам повернулся к рации, пробился сквозь расстояние до офиса, сообщил о приезде.

— Вас из крайдрагмета искали, — сообщил диспетчер. Значит, идею познакомить его с лицензиями на следующий год не оставили. Но что же потребуют взамен? Ох бы знать! Ради этого можно было не ехать сегодня на прииск, но еще ни разу не нарушил Байкалов им же самим установленного правила: раз в квартал побывать на каждом из своих двадцати семи участках.

— Я буду завтра.

Зашел в комнату Степаныча. Вообще-то неправда, что на прииске отсутствуют женщины. На каждой стене — по десятку картинных див да в таких видах и позах, что и собственную жену не уговоришь так демонстрировать свои прелести.

На самом крупном и экстравагантном плакате улыбчивая красотка игриво и заманчиво отставила попу. Степаныч на это самое притягательно выставленное место прилепил кусок клеенки. Отхватил ножницами край в рулоне, и кнопками — в ягодицы. Или надоела, или чтобы не раздражала: уже полгода, как старатели оставили женщин за горами да тайгой.

Зато на подоконниках прибавилось всяких камешков, вымытых старателями. Байкалов перебрал их, отполированных временем и вырванных из природной тайны и безмолвия, бережно положил обратно. Машинально посчитал на полках пачки сигарет, уже разложенные по оставшимся до конца работы дням: тридцать две. Желанная цифра. Однако все даты зависят от морозов. Ударят раньше — свернуться придется тоже прежде времени, что не совсем удобно: крайние линии прииска пустые, выработка ведется уже в глубь карьера. Так что самый лучший вариант — добрать его к зиме, чтобы по весне начинать выработку с нового места. Тридцать две — вообще-то оптимально, Степаныч безукоризнен в подсчетах.

Вышел на крыльцо. Дождь продолжал сеять мелко, заштриховывая вдали сопки и тайгу. Отыскались и собаки. Одна встретила его перед Дверью, раболепно виляя хвостом, двое других лежали под лавкой и судорожно подрагивали, скорее всего, от чумки. Свиньи по-прежнему боялись отойти далеко от столовой. Это напомнило о собственном пустом желудке. К шлагбауму от карьера заворачивал перехваченный Степанычем «КамАЗ» — «джип» вытащат. Успокоившись, Егор Никитович пошел к столовой.

Внешне она ничем не отличалась от остальных домов поселка: срубы делались шаблонно, венцы одинаково помечались цифрами, чтобы при переездах удобнее было разбирать и собирать вновь.

Начальник участка все же, видимо, успел забежать и предупредить повара: тот танцевал у плиты, подогревая оставшееся с обеда и торопясь поджарить свежей картошки. Да еще подсвистывал певице, которая из магнитофона надрывно вопрошала: «А где ж твой дом, гуцулочка? — Карпаты…»

Не успел Байкалов усесться, как на длинном дощатом столе стали появляться тарелки и миски с разносолами: грибы, огурцы, борщ с возвышающимся наподобие пика Коммунизма куском мяса, рыба, моченая ягода. Сам повар почтительно замер на своей кухонной территории, готовый, однако, в любой момент ответить на благодарность или исправить какую оплошность. А может, просто было интересно посмотреть на свежего человека в их глухомани.

— Спасибо, вкусно, — оценил Байкалов старания бывшего преподавателя одного из львовских институтов, вынужденного искать пропитания для семьи не у себя в Карпатах, а в далекой Сибири. — Подойдет мой водитель, покормите и его.

Мог бы, конечно, и не говорить, но знал: любая просьба, да еще выполнимая, приятна людям.

Сам направился к карьеру. Степаныч, державший под своим оком всю территорию поселка, бросил надрывающиеся в грязи машины и быстро догнал начальника.

— Как в среднем? — Байкалов кивнул на выкарабкавшийся из котлована груженый «КамАЗ».

Грузовик поравнялся с ними, и, примерившись к наполненному кузову, Степаныч доложил:

— Здесь три-четыре грамма. — Прикинул и добавил: — На ковш в среднем выходит полграмма. Нормально.

Карьер был подготовлен к работе с редкой педантичностью. Лес спилен и вывезен, плодородный слой снят и аккуратно отвален в сторону: после разработок артель обязана вернуть его в котлован и на нем вновь высадить деревья. Осину, ель, а лучше — кедру. Да-да, кедру. У сибиряков немало причуд, и одна из них — называть кедр женским именем.

Прииску, на который приехал Байкалов, не повезло с самого начала: помимо малого процента золотоносного грунта, поблизости не оказалось ни одной речушки, где можно было бы поставить промывочный прибор. Пришлось строить насосную станцию, торить дорогу…

— Промприбор больше не барахлит? — поинтересовался Байкалов. Месяц назад, когда вдруг сломался насос подачи воды и остановился гидромонитор, водяная пушка, стала вся артель. Золото — это в первую очередь вода. Очень много воды.

— Глядим, как за девственницей перед свадьбой.

— Почти надежно, но не стопроцентно. Разведенные руки Степаныча могли означать только одно: сам бы спал с невестой в одной постели и не тронул ее, лишь бы это помогло сохранить промприбор.

Конечно же, не к приезду начальства, но он работал ровно и мощно. Из небольшой дощатой будки насосом управлял пожилой мужчина в высоких рыбацких сапогах и дождевике. Подошедшим только кивнул: работа на прииске, похоже, не закончилась бы и в том случае, если бы разразилось землетрясение.

А так цепочка вертелась, не переставая, по двенадцать часов в смену: карьер — экскаватор — «КамАЗ» — промприбор. Порода свозится на площадку, затем бульдозером подсыпается на железный дырчатый настил, под мощную струю воды. Размытая земля грязью уходит вниз, в драгу, похожую барабан для просушки зерна. А поскольку золото, если верить Менделееву и весам, в девятнадцать раз тяжелее воды, то оседает вместе с каменной крошкой и грязью в опломбированной драге.

На этом технологический прогресс и заканчивается. Спецподготовленный, заслуживающий полного доверия золота приступает к главному. Зачерпнув ведром месиво в драге, забирается в затишье будки. Там, вываливая порциями полученную грязь на деревянный лоток, начинает осторожненько, подергивая туда-сюда дедовское приспособление с углублением посредине, смывать водой излишки. Пятьсот, тысяча движений — и начинают поблескивать крупинки да пластинки. А иногда — и самородки.

Для сбора золота под рукой стоит специальная банка с водой. Пальчиками ухватил крупинку — и опустил в нее. Пальчики прополоскал, чтобы ненароком не прилипло чего. Хорошо, когда вода теплая. Но на приисках теплой воды не бывает. И золота в Сочи не бывает — все в тундре, Сибири, в горах…

— Заканчиваем, — доложил съемщик.

На прииске можно проработать и десять сезонов, а живого золота так и не увидеть. Касаются его лишь начальник участка, съемщики да охрана на приемке. Остальные возят породу, готовят обеды, качают воду. Соблазняться нечем. В декабре, после всех перерасчетов и вычетов, тебе перешлют заработанную за сезон сумму. Если она тебя устраивает и ты вновь готов полгода вкалывать по двенадцать часов в сутки — на следующий год пиши новое заявление и жди вызова.

Это в царские времена с каждым старателем, или, как в то время их называли, золотничником, заключался отдельный договор:

«Мы, нижеподписавшиеся, разного звания люди, заключили сие условие:

1. Подрядились мы, рабочие люди, на золотничные работы и беспрекословно выполнять те именно работы, какие будут назначены.

2. Работу я, нанявшийся, обязуюсь проводить ежедневно, несмотря ни на какую погоду и время года — с четырех часов утра и до восьми часов вечера, полагая на завтрак и на ужин по получаса, и на обед — полтора часа.

3. Работать должен я честно и старательно каждый день.

4. Если для пользы дела встретится надобность вести работы днем и ночью, то от работы ночью отказываться не имею права, работая по 12 часов в смену»…

После революции договора, как известно, сменили социалистические обязательства:

«Мы, бригада старателей, выполняя решения съезда партии, обязуемся…»

Зато сейчас никто никому ничего не должен, не обязан. И бумаг между собой не составляют. Лишь руководители артелей получают десятки, сотни указаний, которые не то что выполнять, а и читать не успевают: «Указ от 7 октября с.г. считать вступившим в силу с 1 мая с.г. Произвести необходимые расчеты и выплаты по возникшей в связи с этим задолженности…»

После подобных указаний, в открытую подозревающих старателей в корысти, Байкалову порой хотелось в отчаянии крикнуть:

— Неужели вы не понимаете, что мне хоть золото, хоть навоз — все едино? Я ассенизатор. Что там, что тут достаю из земли кусок дерьма, а за это получаю деньги. Зарплату. Не ловите нас на корысти. Мы не стоим над золотом, оно идет себе и пускай идет. Как уголь, древесина, хлопок. Мы равнодушны к нему!

Но кому кричать? Москва далеко, да и репутация у него самого вроде не кристальная. Сколько раз он видел брошенные в его сторону снисходительные взгляды: мол, кто бы говорил! Так что ничего он кричать не будет. Только бы не мешали работать.

Приехав на прииск, Байкалов не мог не взглянуть на приемку и охрану золота. Домик ЗПК — золотоприемной кассы, обнесенный колючей проволокой, как и положено, располагался в центре поселка. Тронул калитку — звонок. Вообще-то звонков четыре: на калитке, дверях дома, непосредственно в комнату хранения и на самом сейфе. Уже не говоря о двух-трех вооруженных охранниках, которые обязаны весь сезон неотлучно находиться внутри кассы. Сам дом изнутри обивается железом, так что крепость не крепость, но небольшой бастиончик. Хотя, как шутят сами старатели, — все это лишь честных людей.

Пока переговорил с охраной, подошли дрожащие от холода и сырости Степаныч и съемщик. Подсели к дышащей жаром электроплите — одновременно и высыпать из банки на противень для просушки намыв и погреться.

Золото легло на жесть мокрой горкой, съемщик отполированной палочкой аккуратно разворошил его. Запахло теплом подогреваемого песка.

— Миллионов двести семьдесят поджаривается, — прикинул вес Степаныч. — Егор Никитович, когда там Москва наконец поумнеет? Или это безнадежно?

Имелся в виду валютный коридор, границы которого определило правительство и Центробанк для спасения падающего рубля. Все вроде правильно, забота о стабильности государства. Если бы не один штрих: к доллару, остановленному таким Образом, была привязана цена на золото. Заморозив его, заморозили и стоимость конечного продукта в золотодобыче. Вперед рвались цены на бензин, соляру, запчасти, электроэнергию, продукты, каждое министерство плакалось, но имело от этого определенную выгоду. Все, кроме золотодобытчиков, у которых затраты на работу начали превышать цену добычи. Безумие: золото стало добывать невыгодно!

Так что, со старательской точки зрения, этот валютный коридор втягивал страну в еще большую дыру, и правительство, образно говоря, лишь подкрашивало заборы, у которых подгнили стояки. Золото нужно лелеять, золото, а на него краску для этого забора или сам забор купить-то можно будет.

Не дождавшись ответа, Степаныч сам махнул рукой: что с москвичей возьмешь! Спросил:

— Назад сегодня уже не поедете?

— Пока не знаю.

До дома — семь часов хорошей езды. Спасение, что «джип» приобрели, на «УАЗике» голова бы уже давно отлетела после здешних дорог. Может, и стоит рискнуть поехать обратно. Засветло на грунтовку если выбраться, то потом уже не страшно. Чего же хочет от него чиновник в крайдрагмете? Зачем звонил?

Мысли раз за разом возвращались к предстоящему разговору. Можно, конечно, послать сразу всех за Енисей, но жизнь уже научила: если известие есть, то самый оптимальный вариант — идти к нему и хоть как-то контролировать ситуацию. Да, ехать желательно сегодня…

— Через полчаса выезжаем обратно, — увидев выходившего из столовой водителя, Байкалов приказал ему готовиться в дорогу.

3.

Выпускные зачеты в детектив-колледже принимались два дня.

В первый день — теория: юридическая подготовка, действия при нападении на объект, сопровождение грузов. Следующий день начался с медицинской подготовки, затем стрельба и на закуску — физподготовка. Ей, похоже, уделялось повышенное внимание, так как в спортзал на сдачу зачета обещал подойти сам директор ДК.

Он появился за минуту до начала. Стал ногой на стул, облокотился на колено.

— Приготовились, — подал команду тренер.

При рукопашном бое, в отличие от экзаменов по теоретическим предметам, списать задание, подсмотреть у соседа ответ нельзя. Выходишь в круг и побеждаешь. Или проигрываешь. В зависимости от этого имеешь и количество синяков на теле. И роспись в зачетке.

Заметно стало даже по построению курсантов, что здесь, в спортзале, они времени даром не теряли. Стали в круг, выровняв носочки по белой линии. Ноги на ширине плеч, руки за спину — гимнастическая стойка, а не шаляй-валяй перед раздумьем с похмелья: самому бить морду или, если лень, подставить под чужой кулак свою. Маты были унесены и сложены стопкой у стены — спотыкаться никому не придется. А вот падать — как в реальной схватке, без подстилки.

Тренер указал на одного из слушателей, тот безропотно стал облачаться в доспехи: на голову шлем, на грудь поролоновый протектор, на промежность — пластмассовую раковину. Натянул боксерские перчатки, вошел в центр. Лишь принял стойку, как преподаватель начал бросать на него остальных курсантов:

— Минута боя каждому.

Кто ногами, кто тренировочными резиновыми нунчаками, кто пластмассовыми дубинками-яварами — без правил, учета весовых категорий, какого-то одного стиля борьбы завертелся бой-карусель. Бились злобно, отчаянно, словно итогом была не оценка в дипломе, а призовой фонд в «зелененьких». Однако стоило экзаменующемуся упасть или его выбивали из круга, как на его место вызывался следующий испытуемый. И вновь каждому давалась минута, и все повторялось сначала.

Скидки не сделали даже единственной в группе девушке. Больше того, именно у нее от удара нунчаком треснула сетка, огораживающая лицо. Стальные штыри, словно трезубец, выставились навстречу противнику, а за ними, в глубине шлема, блестели решительностью и готовностью продолжать бой девчоночьи глаза.

Тренер, хотя и зорко наблюдавший за схваткой, но практически не вмешивавшийся в ее ход, подал одну из немногих своих команд:

— Ямэ!

Курсанты тотчас освободили круг и замерли за белой чертой.

— Общий зачет, — не стал делать детального разбора преподаватель, посчитав возможным выделить лишь одного участника: — Особо следует, вы меня поддержите, отметить нашу Зою Глазко. И пожелать мужчинам не попадаться на ее пути.

— Ну вот, — польщенно и игриво надула губки девушка. — Так всех женихов можно распугать.

Тренер, принимая критику, поднял руки:

— Уточняю: пожелаем Зое Глазко встретить на своем пути как можно больше мужчин. Свободны.

Курсанты, прося друг у друга извинения за жесткость ударов во время зачетного боя, направились в раздевалку. Тренер же подошел к директору и молча замер; тот все видел, оценку давать ему. Хотя он сам, тренер, доволен тем уровнем подготовки, который приобрели ребята всего за полтора месяца.

— Неплохо, Сергей Леонидович. Неплохо, — согласился и директор. — После вручения дипломов первую пятерку — ко мне в кабинет.

— Есть, — по-военному четко, подчеркивая тем самым свою подчиненность, ответил преподаватель.

— Ты тоже готовься, прокатишься с ними.

— Что нас ждет и где нас ждут?

— Четыре часа лета — и енисейская тайга у ваших ног.

— Нет вопросов. Работаем по?..

— Автомобиль, катер, железная дорога, вертолет — пока не знаю. Но вы-то, как я увидел, готовы ко всему, — потрафил тренеру.

— Кое-что умеем, — не стал скромничать Сергей Леонидович.

— В Красноярске нужно помочь моему товарищу. Насколько я понял, у него есть желание взять под свой контроль десяток-другой золотых приисков. Или кого-нибудь из начальников артелей.

— Поможем.

4.

«Наружка» поверху не летает, она ходит по низам. Так на флоте: есть те, которые во время праздника застывают в парадном строю на палубе корабля вдоль борта, и их фотографируют, им машут флажками и платочками, шлют воздушные поцелуи. А есть трюмные, заслуживающие не меньшего внимания, но вынужденные оставаться внизу и обеспечивать успех и праздник другим.

Наивно и бесполезно выискивать вокруг себя «наружку». Даже если это захочется сделать самим налоговым полицейским. В лучшем случае можно узнать ее начальника, который сам в мероприятиях уже не участвует, но в здании Департамента изредка появляется, чтобы отчитаться, получить задание, разрешить всякие хозяйственно-финансовые вопросы.

Все остальные негласники сидят на «КК» — конспиративной квартире, «кукушке». Стоит где-нибудь в городском уголке здание с какой-нибудь вывеской (или без оной). Это может быть якобы конструкторское бюро, спортивный клуб, мастерская, диспетчерская, лифтовая, курсы гражданской обороны, офис посреднической фирмы, клуб филателистов. Впрочем, нет, под филателистов не «косят»: собиратели марок народ любознательный и одержимый, и кто-то из них, увидев вывеску, обязательно начнет рваться в двери.

Словом, «кукушка» придумывает себе вполне непривлекательную для района ее расположения легенду и несколько лет существует, не привлекая ничьего внимания. Чтобы однажды вновь куда-нибудь переехать. В детстве играли в прятки: из-за угла пропеть «ку-ку» и скрыться. Так что название соответствует.

Соломатин, получив задание вылететь в Сибирь, созвонился с Лагутой: летим вместе? Как брать билеты? Давай подъеду, обсудим командировку.

— Я подъеду сам, — ответил майор.

И не просто подъехал, а вызвал по внутреннему телефону Бориса на улицу, чтобы не светиться в здании. Соломатин, же знакомый со всякими конспиративными штучками «наружников», лишний раз убедился в их необходимости: у здания толпились со своими охранниками банкиры, приглашенные на «круглый стол» с руководством Департамента. Они внимательно осматривали каждого входящего и выходящего сотрудника, видимо стараясь получить представление о тех, кого наделили правом потребовать с них отчеты о Приобретенном капитале. Только «наружке» здесь не хватало нарисоваться.

Лагута поджидал Соломатина в «Кондитерском» напротив. После одного проведенного вместе вечера поздоровались как старые знакомые. Скорее по профессиональной привычке легендироваться в любом месте, где оказался, майор покупал наверняка ненужную ему коробку клубничного чая в пакетиках. Однако тут же нашел ему применение:

— Захватите с собой на сибирские морозы.

— Во-первых, там температура сейчас на десять градусов выше, чем в Москве, — озвучил утреннюю радиосводку погоды Соломатин. — А во-вторых, почему «захватите»? А ты?

— С тобой едут Катя и Моряшин. Под твоим началом, естественно. Будет трудно — позовете на помощь. Не очень трудно — подключите местных «пехотинцев». Хотя особенно на них не надейтесь. Их группа вылетела в Норильск, там у них работа краевого масштаба, кого-то пасут.

— Да уж лучше с вами, как-то сработался, — откровенно признался Борис.

— О, этих «сработок» у опера за жизнь пройдет столько, что всех «наружек» полиции, МВД и даже «Трех братьев» не хватит.

— Братьев? — удивился капитан. — Каких братьев?

Профессиональный сленг выходцев из госбезопасности удивлял его не столько образностью, сколько неиссякаемостью. И чтобы быстрее опериться, не выглядеть голым птенцом Средь нового своего окружения, капитан решил не стесняться и спрашивать.

Лагута отнесся с пониманием и даже провел небольшую экскурсию по аббревиатурам госбезопасности:

— Долгие годы, как ты знаешь, существовал КГБ — «комитет глубокого бурения». Подчеркиваю слово — «глубокого».

— То есть все последующие — шушера?

— Не совсем так, конечно, но доля истины есть. Ну, а потом пошли пертурбации: чекистов соединили с милицией — получили «чекментов», затем создали ФСК — «физкультурно-спортивный комплекс». Кстати, очень точное название — после очередных перестановок и перенацеливаний на новые задачи все плюнули на службу и если стали куда-то ходить регулярно, то как раз в спортзалы. А вот на сегодняшний день мы имеем «Трех братьев» — ФСБ: Федор, Степан и Борис. Наверное, тоже не последний вариант. Боюсь только как бы не стало поздно: из госбезопасности, по словам нынешних начальников, уже ушли самые честные и опытные. Остались самые преданные. Но это все-таки разница. Терциум нон… э-э… датур — третьего не дается.

Соломатин подумал о своей судьбе, об армии. То, что из нее уходят далеко не худшие офицеры, это, к сожалению тоже общеизвестно. Он сам мог перечислить многих и многих, чьими именами гордилось бы любое ведомство. Кто пришел на их место? Станут ли они хребтом Вооруженных сил? Война в Чечне показала, что солдатское геройство в армии осталось, но напрочь исчезла мудрость в ее руководстве. Да и откуда ей взяться, если чуть ли не высшим своим достоинством министр обороны считает умение разбить кулаком кирпич. Хорошо, что еще не головой…

Борис сам стукнул кулаком по стене дома, возле которого они проходили. Лагута искоса посмотрел на него, но не сказал ничего. Некоторое время шли молча, наверняка думая об одном и том же.

— Ладно, все это лирика, — прервал раздумья майор. — О чем хотел попросить — присмотри там за моими ребятами, особенно за Моряшиным.

— А за Катериной? — спросил Соломатин. Неожиданно захотелось, чтобы разговор зашел о ней, прозвучало ее имя.

— Ракитина умница, по работе она многих мужиков за пояс заткнет, — выполнил его тайное желание майор. — Я бы ее, конечно, не посылал, но у местной «наружки» вообще ни одной женщины нет. Так что ее береги как резерв Верховного Главнокомандования.

— Слушаюсь, товарищ Сталин.

— Поязви-поязви. Возьми лучше деньги на билеты и их удостоверения. И, как сочинил наш красный Белый, «Налоги — наш компас земной, а льготы — удача за смелость»…

Он замолчал, хотя палец, которым отдирижировал мелодию, не опускал. Посмотрел на оперативника: довериться или нет? Выхода все равно, видимо, не было, и Лагута попросил:

— Если честно, я задерживаюсь потому, что в субботу мне нужно быть в Питере. Из Сибири, сам понимаешь, намного сложнее выбраться. А в понедельник я у вас и с вами ин прориа пэрсона — собственной персоной. Так что, по возможности, не форсируй события, ладно?

— Приветус Питерусу, — вместо ответа произнес Борис почти на латыни.

За билетами явился разухабистый Моряшин. Все в том же Кондитерском» он кадрил одну из продавщиц, а увидев капитана, страдальчески состроил на лице фугасно-разрывную мину — забирают, а как не хочется. Еще бы чуть-чуть, и южно идти в загс.

Вышел вслед за Соломатиным на улицу. И сразу затараторил:

— Привет. Слушай, выручай: там Некрылов рвется вместо меня. Позвони нашему Латинусу Лагутесу, скажи, что со мной тебе будет намного интереснее.

— Так билет уже куплен на тебя, — успокоил парня капитан.

— Ты не знаешь Некрылова.

— А что говорит Катя? — без труда угадал причину соперничества негласников Соломатин.

— Я! Только чтоб я! — стукнул кулаком в грудь Моряшин. Однако сделал это столь поспешно, что можно было и засомневаться.

— Ладно, позвоню. Через два дня в аэропорту, надеюсь, встретимся.

А сам в переходе из основного здания Департамента в стеклянную башню, из которой наконец-то выехали последние арендаторы, встретил Люду. Похоже, она ждала его, читая объявления на бывшей Доске почета. Увидев Бориса, нервно Пригладила идеальные полукружья волос, блузку. Но устояла, не позвала. Соломатину тоже можно было поздороваться и «пройти мимо — мало ли какие у него срочные дела. Но ее удрученный, убитый вид остановил его. — Здравствуй. Что-то случилось?

Видимо, Люда крепилась из последних сил — даже такое дежурное соучастие вызвало у нее слезы. Они сорвались с ободков глаз и покатились по щекам сразу и крупно. С левой стороны их быстрый ручеек свернул к уголку губ, словно пытаясь смыть ту капельку-родинку, которая так прельстила Бориса в первый день знакомства.

— Что случилось? — теперь уже с искренней тревогой подался он к ней.

Ответить, может быть, и хотела, но не успела. Из кабинета напротив вышел, разминая в пальцах сигарету, кадровик. Прошел к окну, приоткрыл его. Выставил на подоконник бутылку из-под шампанского, наполовину заполненную окурками и пеплом. Чувствуя, что появился не совсем вовремя, отвернулся, стал рассматривать внутренний двор, где торговали с машин яблоками. Но не ушел. Хотя в ту же минуту стала известна и причина — на освещенный солнцем пятачок перехода подошла его жена. Молодожены, всего месяц назад справившие первую «полицейскую» свадьбу и пока еще даже в перекуры спешившие друг к другу, они имели полное право не видеть никого вокруг.

— Проводи меня до дома, — шепотом попросила Люда. Не требовала, не повелевала, не командовала — княгиня умоляла. И даже взяла Бориса под руку, чтобы обрести опору. Сильными женщинами восхищаются, слабых любят…

— Я только предупрежу начальство.

Впервые губы Людмилы тронуло подобие улыбки: спасибо.

— Я подожду тебя на улице, — предупредила она, с сожалением отпуская руку Бориса.

Но что для него теперь Люда? Красота ее и обаяние никуда не исчезли, стать не изменилась, однако он чувствовал, что может обходиться без якобы случайных встреч в двенадцать часов в столовой, в три — при отправке почты, в половине четвертого — в буфете на кофе. Княгиня становилась для него витринной игрушкой: любоваться можно, но потрогать и приобрести нельзя. Такие сами не замечают, что после тридцати тускнеют. Однажды, конечно, они оглянутся и с обидой обнаружат, что рядом никого нет: все идут пусть и не к таким безумно красивым, зато живым и соучастным.

Что поделать, значит, не сумели распорядиться своей красотой, превратить ее и для себя, и для других в счастье.

Люда нетерпеливо расхаживала у входа, не замечая, что мешает фотографу из пресс-службы заснять вывеску Департамента. Тот нервно поглядывал на часы, на выглянувшее к месту солнце, но подойти к ней с просьбой не мельтешить перед объективом не решался. Борис, задержавший этот нервный красивый маятник, получил, наверное, от него массу лестных слов.

— Поедем ко мне, — умоляюще попросила Люда вышедшего Бориса.

— Но что случилось?

Чувствовалось, что она готова рассказать, но не имеет сил начать разговор. Или стыдится. Но и оставаться одной было выше ее сил. Не боясь, что навстречу могут попасться знакомые и что-либо подумать, взяла Бориса под руку, оперлась на нее.

— Как же мне плохо! — прошептала она.

Наверно, следовало сказать что-то утешительное, но Борис не нашел слов, лишь погладил ее стиснутый в горечи и отчаянии кулачок. Но и за этот сочувственный жест Люда прильнула к нему с признательностью.

В переходе метро к ним, выделив из всей толпы, потянулась девочка со спрятанным под курточку котенком:

— Извините, вы не возьмете себе котеночка? Он хороший.

— А настоящий? — шутливо поинтересовался Борис, останавливаясь вслед за Людой, потянувшейся к симпатичной рыжей мордашке.

Девочка вначале растерялась, не зная, как воспринять шутку, но котенок сам жалобно пискнул: живой.

— Конечно, настоящий, — подтвердила девочка. — Возьмите. Я его приучила в туалет в коробочку ходить. Его Маркизом зовут, — она вытянула котенка из-за пазухи.

Люда взяла дрожащего котенка на руки, прижала к груди, Борис решился:

— Берем. Сколько с нас?

— Ой, нисколько. Я просто раздаю котят хорошим людям, вам спасибо. Только какую-нибудь денежку мне за него дайте, чтобы ему жилось хорошо. Так положено, — с грустью глядя на прижавшегося к новой хозяйке котенка, разъяснила она.

Борис достал кошелек. Девочка пальчиками погладила Маркиза, поцеловала его в лобик и быстро, сама пряча слезы, ушла с зажатыми в кулачке деньгами на улицу.

А Люда вместе с котенком словно обрела спокойствие. Борису даже показалось, что уйди он, затеряйся в давке перед вечно ремонтирующимся эскалатором «Китай-города», Люда не заметит.

Однако ошибся. Почувствовав, как людской водоворот втягивает их в подземную воронку, она вновь впилась в Бориса, И так, одной рукой прижимая испуганного котенка, а второй держась за него, ступила на эскалатор.

В метро, где вокруг чужие уши, она не стала заводить раз-Говор. Борису подумалось, что Люда даже рада отсрочке. Вероятно, она уже боялась и тяготилась тем, что придется рассказывать о своей беде.

В квартире мало что изменилось с его последнего посещения. Разве что на отрывном календаре осталось совсем мало листочков.

Люда в поисках молока первым делом бросилась к холодильнику, достала открытый пакет. Но, понюхав содержимое, отстранилась.

— Я сбегаю в магазин, — предложил Борис.

— У меня в банке концентрированное есть, — вспомнила она.

Маркиз долго принюхивался к молоку в блюдце, а Борис и Люда сидели над ним, поочередно поглаживая хрупкую и тонкую коричневую спинку. И только когда их пальцы соприкоснулись, замерли, а потом сцепились, Люду вновь прорвало: обхватив Бориса за шею, она зарыдала, наконец, в голос. Какое-то время он гладил ее, затем приподнял с колен и отвел на диван. Сам сел на пол у изголовья.

— Ну что у тебя? Говори.

— Меня… посадят.

— Что?

— Сегодня я уволена из Департамента. Против… против меня возбуждено уголовное дело.

Хорошо, что Борис сидел на полу. Ее связь с коммерсантами, по крайней мере для него, не являлась секретом, но чтобы повернулось таким образом…

— Это… кто сказал?

Люда не ответила, отвернулась к диванной спинке. В самом деле, какая разница, кто принес ей весть. Может, тот же кадровик, что курил у окна. Хотя увольнение — это куда ни шло, не трагедия. Но тюрьма… Чушь, невероятно.

— Надо было сразу сказать, я бы в Департаменте попробовал что-либо выяснить. — И тут же возмутился: — Да какое может быть уголовное дело! Какая тюрьма! Таких красивых туда не пускают. Эй, княгиня, — он попытался повернуть к себе голову хозяйки.

Та воспротивилась, и он лишь на секунду увидел заплаканные глаза, припухший красный нос. Нет, не княгиня…

— А с Моржаретовым говорила?

— Да.

Это совсем плохо. Если даже Моржаретов все подтвердил, то…

— Давай вот что. Я смотаюсь в Департамент, сам узнаю всю ситуацию…

Люда не дала закончить. Вцепилась в него, словно он уже исчезал. Конечно, она не останется одна. Никуда его не пустит. Может, этим самым оставляет себе мизерную надежду: сегодня сказали, а завтра, глядишь, извинились. А тут приедет и подтвердит: да, все верно. Посадят.

— Ляг со мной, — попросила совершенно о другом Люда. — Обними меня.

Чего хочет женщина — того хотел мужчина вчера.

Борис попытался улечься рядом, но диван оказался мал. Люда встала, дала возможность разложить обе половинки. Из шкафа выбросила постельные принадлежности, наскоро расстелила. Затем сжалась и вошла в объятия Соломатина.

— Только ты со мной ничего не делай, ладно? — безнадежно попросила она. — Мы только полежим, а ты согреешь меня. Она в самом деле начала дрожать, и Борис торопливо принялся расстегивать сердечки-пуговички на блузке. Машинально посчитал — десять. Десять сердечек раскрыли перед ним тело Люды, к которому он так стремился, которое жаждал видеть и ласкать. Но сейчас, когда оно стало доступным, он подумал о единственном настоящем сердечке, которое ему вряд ли когда-нибудь удастся отворить…

Оно — глубоко, его совсем не видно. К нему можно подойти лишь с лаской, вниманием.

Однако не удержался, приник губами к ямочке на плече Люды. Гладя ее мягкую податливую спину, лишь мизинцем тронув уходящую вниз округлость бедра, губами сдвинул вниз бретельку от лифчика.

— Лифтером работаешь?

Шутка вышла грубоватой, не к сегодняшнему дню. Но сегодня и сам день не к месту…

— Холодно.

Выскользнув из объятий, Люда исчезла под одеялом.

Неизвестно когда снятые ею юбка и блузка валялись на полу. Маркиз, словно маленький ребенок, любознательно подглядывал за ними из коридора, привыкая и к новой обстановке, и к людям, которые привезли его сюда. За окном, покрывая пепельной дымкой дома на горизонте, уже властвовал вечер.

Не терзаясь больше сомнениями, сбросив с себя одежду, Соломатин вначале сел, а затем, облокотившись, склонился над одеяльным бугорком. Приоткрыл краешек. Оттуда, дождавшись освобождения, протянулась рука, увлекая его в душную и трепетную темноту.

Сразу оба вытянулись как струны — так плотнее, ближе соприкасаешься, чувствуешь друг друга. Ощутилась упругая, от собранности в лифчике, грудь. Вот они, рядом, прежде недоступные живот, ноги. Но если раньше за одно это можно было пойти на плаху, то теперь и таких прикосновений показалось ничтожно мало. Что за детские просьбы не трогать и ничего не делать!

Оба дрожали уже от возбуждения, а не от холода, и потому им мешали даже остатки одежды. Торопливо, мешая и путаясь, но и боясь отстраниться и потерять один другого, прервать или даже ослабить хоть на миг энергию, рвавшуюся из их тел и душ, освободились от последнего. И когда вроде ничто больше не разъединяло их, она успела прошептать:

— Погоди.

Дрожащими пальцами вынула из ушей кольца-серьги. До туалетного столика тянуться не стала, бросила их на палас. И сама подалась к Борису:

— Возьми меня крепко, сильно, до боли.

Но ойкнула, когда Соломатин сдавил ее грудь. Причина, по которой они столь стремительно сблизились, уже не помнилась. Он только ненасытно целовал, тискал ее плотное загорелое тело, стараясь охватить его как можно больше.

— Только не спеши, не торопись, — умоляла Люда, в то же время сама отдавая себя для поцелуев.

Игры взрослых понравились и котенку. Он какое-то время наблюдал за хозяевами, затем начал примеряться к прыжку. Дождавшись, когда мелькнула чья-то нога, прыгнул на кровать. Тут же получил пинка, слетел обратно на пол. Жалобно и недоуменно пискнул: я к вам с добром и лаской, а вы… Но забыл обиду, увидев блестящие круглые игрушки на паласе. Переключился на них, начал лапами загонять их под диван. Задатки хоккеиста просматривались в нем превосходные, но все равно потребовалось немало обманных движений, чтобы обе блестящие шайбы исчезли в поддиванной темноте. Самому лезть туда показалось страшным, и Маркизу ничего не оставалось делать, как вновь уставиться на своих приемных родителей. Благо, они тоже наигрались и теперь только гладили друг друга.

— Тебе хорошо со мной?

— Безумно. Почему мы так долго шли друг другу навстречу! Не ответила, самой хотелось задавать вопросы:

— Ты вспоминал меня?

— Часто.

— Теперь не разочаровался во мне?

Ответить Борис не успел — раздался телефонный звонок. Он, суматошный, вернул Люду в реальность, где нависла угроза оказаться за решеткой, где она считалась безработной и не был известен даже завтрашний день.

Она вздрогнула, поджалась и, заглядывая в глаза Бориса, умоляюще попросила:

— Я не стану подходить?

— Нас нет, — прижал ее Соломатин, как маленькую погладив по голове.

— Ты не уйдешь сегодня?

— Я не хочу уходить. Так что если не прогонишь…

— Не прогоню. Не уходи. Не оставляй меня одну.

Вновь звонок, и снова замирает у Люды дыхание. Сколько же ей придется теперь вздрагивать и сжиматься? А если и вправду ей грозит камера? Нет-нет, такого не может быть, не могли Моржаретов, а тем более Беркимбаев вот так запросто оставить ее в беде. А тут еще у него эта сибирская командировка не вовремя…

Некстати вспомнилась и Катя. Бесспорно, менее красивая, но более уверенная в себе. Впрочем, разве Люда не слыла владычицей еще вчера?

Про себя усмехнулся: у Ракитиной вспоминал Люду, а сейчас — наоборот. Испытывать из-за этого угрызения совести? А перед кем из двух? Он — холостяк, никому ничего не должен.

Любит ли он Люду? Впрочем, понятия «любит — не любит» он отмел давно. Любил он один раз — Надю. Но она стала женой Черевача. Остальные просто нравились в большей или меньшей степени. Катя — в средней. Люда — в большей.

— О чем думаешь? — Люда боялась даже тишины.

— О тебе.

— А что? Только отвечай сразу.

— Какая ты хорошенькая, — Борис, если и слукавил, то чуть-чуть.

— Я, должно быть, сильно тебя обижала своим невниманием.

— Мужчин иногда необходимо встряхивать.

— Ты меня извини. Сейчас, когда случилось… вспомнился именно ты. Тебя захотелось видеть рядом. Ты будешь все эти дни со мной?

Чертова командировка.

— Только смотаюсь в Сибирь — и сразу обратно.

— Ты уезжаешь? — Люда резко приподнялась.

— Послезавтра. Билет уже в кармане. Но завтра…

— Нет-нет, ты не уедешь, — закрыла ладонью ему губы. — Нет и нет. У меня больше никого рядом. Ты обещал не оставлять меня одну. Я боюсь.

— Все образуется, — попытался успокоить Борис, лишь только ему дали возможность говорить.

К его опущенной руке подкатился котенок, Соломатин поднял его, уложил в ямочку между собой и Людой. По очереди принялись гладить его. Одновременно улыбнулись, вспомнив, что после такой же ласки сами оказались рядом. Люда находилась сейчас в том состоянии, когда малейший пустяк мог поменять настроение. Пока она нашла успокоение рядом с ним. Скорее всего, и в объятия бросилась потому, что сильные успокаивают, придают уверенности, останавливают ускользающую из-под ног землю. А сильнее Людмилы сегодня даже котенок…

— Ну что?

— Послал за Енисей.

— Ты сказал, что возможен и такой вариант, когда он сам лишится всех приисков?

— Сказал. Послал еще дальше, за Вилюй.

— Где это?

— Около Магадана.

— В самом деле далеко. Поедешь?

— Я уже там был.

— А он?

— Он южнее.

— По блату?

— Жара не всегда лучше холода.

Разговор шел в люксовом номере гостиницы — с двух спальной резной кроватью, шикарным буфетом с посудой, столом для шести, если судить по количеству стульев, персон.

Пока же собеседники сидели вдвоем, потягивая чешское бутылочное пиво.

— Тогда думать нечего. Делай ему закладку. И пусть отправляется сам в свой Вилюй, раз такой… грамотный, — отдал распоряжение гость, пощипывая мочку уха. — Все остальное беру на себя, благо подмога прибыла.

— Нет проблем. Сегодня «спутничек» будет пристыкован. Про «спутничек» так легко и к месту мог сказать только бывший комитетчик, занимавшийся технической разведкой. Именно у них фигурировали всякие подобные штучки: «ставь на службу Сережу» — телефон на прослушивании, «доверено Ольге» — ведется скрытая съемка, и тому подобное.

«Спутник» являл собой еще более сложное и ответственное мероприятие: в одежду объекта незаметно вшивался микрофончик, работающий на голос. Где происходила пристыковка и когда — каждый раз решалось по-разному. В химчистке это мог сделать мастер, на работе — заместитель или секретарша, в собственном доме — любовник жены, в парикмахерской — очередной клиент, в ресторане — гардеробщик. Да мало ли случаев, когда вещи хоть на миг, но остаются без присмотра.

Сам «спутник» — техника серьезная и сверхсекретная, и в этом случае «наружка» сбивалась с ног, боясь потерять не столько сам объект, сколько микрофон. Он ставился дня на два-три, когда ожидалась серьезная встреча и важно было знать ее результат. Чем ближе подходило время «Ч», тем, соответственно, нервознее делалось начальство. Да и то: к страху потерять технику прибавлялось опасение, как бы не пошел объект на встречу, например, в новом одеянии, оставив «спутник» дома.

Иной раз, конечно, интересно послушать, какими эпитетами жена награждала мужа после того, как за ним закрывалась дверь. Но к уголовному делу это ведь не пришьешь.

Вот тут-то и бьют копытами около дома клиента «семерочники» с наполненными разной несмываемой гадостью пузырьками и пульверизаторами. Как сказал бы Лагута, перикулюм эст ин мора — опасность в промедлении. Не успевает клиент ступить за порог, а сзади, по всей спине новенького пальто или костюма, подленько и незаметно, в полное удовольствие — вжик зеленкой, краской, йодом.

А потом уже другой товарищ, не обязательно, кстати, свой, мало ли сердобольных вокруг, через несколько шагов посочувствует:

— Гражданин, у вас спина белая.

Или зеленая. И главное, что не первое апреля на дворе. Просто нужно заставить этого неаккуратного гражданина вернуться домой и тем самым все-таки попытаться одеть его в то, что больше ему к лицу на данный день. По мнению компетентных товарищей.

Так что по-всякому работали. Но дело делали.

С развалом КГБ и исходом специалистов в коммерческие структуры все эти некогда свято оберегаемые тайны просочились как песок сквозь пальцы. По разговору теперь трудно бывает иногда определить, где находишься: то ли в здании сверхсекретной Лубянки, то ли в офисе фирмы с сомнительным прошлым и настоящим.

Хорошо, что клиентура налоговой полиции пешком практически не ходила, предпочитая колеса. С машиной же и «спутником» можно было проделывать всякие новые комбинации, еще не ставшие всеобщим достоянием. А что изменилось-то? Да единственное — приставка «Спутник-M». То ли «модернизированный», то ли «машинный». Но это проблема тех, кто вынужден оглядываться, а не самой «наружки». Ей хоть «М», хоть «Ж» — было бы разрешение на «Николая Николаевича».

Другое дело, что собрать-получить справки и разрешение на «НН» — это несчастный удел тех, кто сидит на государевой службе. В жизни, впрочем, всегда так: что-то клиенту, что-то себе. Как говорят мудрые и опытные, в одной руке все женские прелести не удержишь.

Однако этим оружием не менее искусно владеет и противоположная сторона. Там профессионалы, знающие про «спутники» и пристыковки. Сами мотавшие срок. Бывший же гебешник со сроком — это однозначно предатель, для него одно свято — деньги. И никакие правозащитники, готовые оправдать всех, кто боролся против государства, не докажут обратного.

Ночью в одной из машин, поставленной на платной автостоянке, приоткрылась дверца. Настороженный слух собаки, лежавшей на подстилке у ворот, успел уловить этот щелчок. Она вскинула с лап голову, уши сторожко, как сверхчуткие локаторы, повертелись по сторонам. Осторожный щелчок, словно специально для нее, повторился, и собака, повинуясь извечному долгу охранять хозяйское добро, залавировала между машин в его сторону.

Однако сильнее шорохов и чувства долга оказался запах свежего мяса. Оно лежало недалеко от темной горбатой «нивы», хуже всех других машин пахнущей бензином. Холод и голод сделали свое дело: пес набросился на еду. Еще несколько минут назад мяса здесь не было. Поэтому, утолив первый голод, пес на всякий случай решил утащить остатки угощения подальше, в угол забора.

Там успокоенно и уснул через несколько минут. И уже не слышал, как вновь открылась дверца «нивы» и две тени переместились от нее к стоявшему невдалеке серому «джипу». С дверцей возились недолго: или профессионально работали отмычкой, или ключ был подобран заранее.

В самом «джипе» тоже время не тянули. Правда, для чего-то им потребовалось надеть резиновые перчатки, которые затем упаковали в мешок и спрятали у себя в машине. За ее затененными стеклами и улеглись дожидаться утра.

С рассветом сначала «джип», а затем и «нива» покинули стоянку. Оба водителя поблагодарили охранников за приют и разъехались в разные стороны.

6.

В самолете места Бориса и Кати оказались рядом. А вот Моряшин с кислой миной потащился в первый салон. Сидеть должны были вроде вместе, но компьютерную систему по выдаче билетов Соломатин обманул небольшой паузой.

— До Красноярска, — он подал в стеклянный лабиринт кассового окошка только два удостоверения — свое и Кати. И когда машина заработала, невинно спохватился: — А вообще-то посмотрите еще один. Вдруг у вас план по продаже не выполнен.

Билетный зал был пуст, кассирша маялась бездельем и возмущаться не стала. Так что когда компьютер включился вновь, то высветил другие цифры. И вот Кот Матроскин, пытаясь сообразить, чистая случайность это или тончайшая проделка оперативника, затерялся среди пассажиров. Даже Ракитина пожалела его:

— Испереживается ведь.

— Влюблен? — откровенно спросил Борис.

— Это только ты твердокожий, — поддела агентесса.

— Твердокожие сидели бы тоже где-нибудь в другом месте, — не остался в долгу оперативник.

Ракитина искоса посмотрела на него, но Борис принялся укладывать вещи на полку.

Хотя насчет твердокожести в какой-то степени Ракитина права. Билеты покупались до того, как он встретил Люду и узнал о ее проблемах. Теперь же жалость к ней, проведенная «месте ночь растопили льды, и Люда стала для него княгиней вновь. Честнее было бы, конечно, поменяться билетами с Костей, но побоялся, пожалел Ракитину. Каково бы ей было узнать, что рядом с ней отказываются посидеть четыре часа. Тут уж приходится держать марку до конца. Хотя бы в благодарность за ту ее дальновидность, когда в квартире не позволила подойти к себе ночью. Теперь благодаря этому он может спокойно и с чистой совестью расправлять на полке куртки.

Откуда ни возьмись, легок на помине, рядом вырос Моряшин. Скорее всего, он намеревался с кем-нибудь поменяться местами, но, увидев тучную тетку, задом впихивающуюся к окошку на соседнее с Катей место, понял бесполезность затеи. С завистью и долей ревности посмотрел на оперативника. Не сдержался, съязвил, когда Соломатин тоже уселся на вое место:

— Удобно? И совесть не мучает?

Имел в виду, конечно, свое одиночество, но капитан неожиданно покраснел. Это не прошло незамеченным для Кати, и она чуть улыбнулась.

— Ладно. Перед посадкой не забудьте разбудить, если не хотите мучиться угрызениями совести и дальше, — распрощался Моряшин.

И промурлыкал, видимо, очередную песню Аркадия Белого:

Вставай, страна огромная,
Вставай, плати налог…

Когда взлетели и в первый раз заложило уши, Катя, возившаяся в поисках удобного положения, в конце концов положила голову на плечо Бориса. Тот тоже склонил голову к ней, благо так в самом деле сидеть удобнее: самое неприспособленное в самолетах — это спинки кресел, на которых невозможно удобно расположить голову.

— Угадай с трех раз, что сказал бы Моряшин, появись здесь сейчас. — Катя, не зная про ночь Бориса и Люды, пальчиком дотронулась до руки Соломатина.

Капитан сделал вид, будто поверил, что царапающий ноготок есть не что иное, как нормальная жестикуляция при разговоре.

— Это не сложно. Во-первых, отрубил бы наши головы, потому как они имеют дерзость быть рядом. Второе… Второе не знаю. А на третье пропел бы из своей коллекции очередную песенку про налоги. Например: «У природы нет плохих налогов…»

— О, он такой еще не знает, надо подсказать, — Катя приподняла голову, словно не желая подпадать под первый вариант предсказаний.

И вовремя. Вновь показался не выдерживающий одиночества Костя. Повод нашел весомый — принес по яблоку, чем вызвал откровенную зависть приоконной соседки. Несколько раз качнувшись, она перекинула центр тяжести вперед и добралась до стоявшей на полу сумки. Принялась копошиться в ней, выискивая бутерброды. Моряшин, ничего не сказав, пошел в хвост самолета, к туалетным кабинам.

— Он давно у вас? — поинтересовался капитан.

— Полгода. Все никак не мог привыкнуть к слову «полиция», говорил, что если уйдет от нас, то только из-за него. — Кстати, а почему «полиция»? Неужели ничего лучше не нашлось?

— Да какие-то заморочки были при подписании Закона о нас, я уж их не знаю. Словарь посмотрели — вроде логично, так и нужно.

— А что в словаре?

— Ну, ты прямо вот так, в самолете, хочешь овладеть всей полнотой информации. Словарик достать надо, покопаться самому…

— Да будет тебе.

— Шоколадка.

— Две.

— Милиция, от греческого «милития» — это вооруженные гражданские формирования. Наверное, ее появление во время гражданской войны вполне оправдано. А вот полиция — это «политая», управление делами государства.

— Ты хочешь сказать, что мы допущены к управлению государством?

— Я не хочу быть вооруженным формированием. У нас сейчас в Чечне бандитские вооруженные формирования. Я хотела бы цивилизованно работать. Наверное, не случайно все страны даже нашего бывшего блока перешли на «полицию».

— Не убедила, — откровенно признался Борис. — Но я подумаю.

— Было бы неплохо, — перешла на свой слегка ироничный тон Катя.

— Уважаемые пассажиры, — перебил их разговор голос по радио. — Если среди вас есть врач, просим его пройти в первый салон. Благодарю за внимание.

Судя по тому, что на объявление отреагировал один Костя, возвращающийся на свое место, врача в самолете не оказалось. Да и откуда? Не та зарплата у них, чтобы летать.

Однако через некоторое время объявление прозвучало вновь, с уже более тревожными нотами:

— Уважаемые пассажиры. Если среди вас есть медсестра или врач или у кого-то имеются сердечные лекарства, пройдите, пожалуйста, в первый салон. Плохо ребенку.

На этот раз пассажиры стали переглядываться, приподниматься с мест. Однако засуетившиеся стюардессы задернули шторки между салонами. Борис лишь успел увидеть, как снятую с кресла девочку положили прямо на пол и склонившийся над ней парень, скорее всего отец, принялся делать искусственное дыхание.

— Если кто-то знаком с медициной, пройдите, пожалуйста, в первый салон, — продолжали умолять по трансляции.

— Страшно, — теперь уже откровенно взяла за руку капитана девушка.

— Да как же самолету позволили взлететь без лекарств! — возмутилась и ее более практичная соседка. — Господи, куда мы катимся.

Возможно, она имела в виду всю ситуацию в стране, но по трансляции ей ответили тут же:

— Дамы и господа, уважаемые товарищи. В связи с тяжелым случаем на борту наш самолет произведет вынужденную посадку в аэропорту города Екатеринбурга. Просьба всем занять свои места, привести спинки кресла в исходное положение и пристегнуть привязные ремни.

Дублируя команду, вспыхнули световые табло с тем же текстом. Первый салон по-прежнему был отгорожен шторкой, но по радио время от времени передавали сообщения о происходящем:

— Уважаемые пассажиры. В Екатеринбурге девочке потребуется срочная операция. Понадобится кровь четвертой группы. Если у кого из вас четвертая группа, родители умоляют помочь их дочери.

— Костя. У Кости четвертая, — тут же встрепенулась Ракитина.

«Наружка», надо полагать, знала о себе достаточно много, а уж группу крови на экстренный случай помнили все. Катя даже подалась вперед, ожидая появления Моряшина.

И не ошиблась.

Почти как стюардесса недавно, закрывая за собой шторкой проход, появился Костя. Весь салон уставился на него, ожидая известий.

— Там собирают деньги для помощи родителям, поэтому если кто может… — объявил он и затем развел руками: не врач, не знаю. И направился к своим.

Самолет снижался, табло призывало пристегнуть ремни, и если Моряшин, несмотря на это, ходил по салону, значит…

— У меня четвертая группа, — наклонившись над попутчиками, сообщил он уже известное. — Я, наверное, сойду.

И уж совсем оправдываясь, словно в иной ситуации поступил бы непременно иначе, добавил:

— Больше ли у кого нет.

— Или больше никто не встал, — более конкретно выразилась Катя, что не мешало ей с откровенным восхищением глядеть на товарища. За такой взгляд и Борис готов был променять свою вторую группу на нужную врачам.

А тут еще именно к Косте со всех сторон стали стекаться денежные ручейки. Соседка Кати, продолжавшая возмущаться порядками в воздухе, тоже внесла посильный вклад — подала целлофановый пакетик, в который и затолкали собранные бумажки.

Подошла к нему и стюардесса:

— Это вы остаетесь?

— Да.

— Пройдите, пожалуйста, в кабину к командиру корабля. С вами хотят переговорить врачи на аэродроме.

И все равно, уже став героем, Костя позавидовал Борису: опять вы остаетесь вдвоем. Капитан, насколько мог успокоительно, поднял кулак: не волнуйся, здесь все нормально. Мы ждем тебя.

Парень согласился:

— Я следующим рейсом — за вами. Смотрите, без меня ничего не начинайте, а то завалите ненароком асе дело разгребай потом.

— Ждем. Удачи вам.

В аэропорту прямо к самолету подъехало несколько «скорых», в одной из которых Костя и скрылся. Девочку вынесли на носилках, медсестра держала над ней капельницу. За ними, вцепившись друг в друга, шли родители.

Соседка, имевшая возможность видеть в окошко происходящее, незаметно перекрестила закрывшуюся за носилками дверцу с красным крестом. За одно это Борис простил ей жадность при сборе денег.

— Хоть бы все обошлось, — прошептала и Катя. И боязливо, заранее извиняясь, что произносит вслух, тем не менее призналась: — А мне сон плохой накануне приснился. Неудачно как-то начинается командировка. Тебе не кажется?

— Ерунда, — постарался бодро ответить Борис. — Как говорит ваш Белый, «красные победят». Он что, в самом деле у вас не может жить без политики?

— Он просто имеет свое мнение по любому вопросу и не боится его высказывать. Вот и все. Но и на это, оказывается, надо иметь мужество. Лично я его за это очень уважаю.

— А меня? — И Борис поспешно добавил: — Про Костю не спрашиваю, он вне конкуренции.

На этот раз Ракитина не ответила. Хотела прильнуть к капитану, но пассажиров попросили пройти в здание аэровокзала и ждать дополнительной информации.

— Может, Костя успеет?

— Было бы неплохо, — согласился Борис. Решил: если Моряшин появится, он уступит ему место около Кати.

7.

Но Костя не успел.

Не появился он и на второй день. Борис безвылазно сидел в местном управлении налоговой полиции и собирал все, что могло иметь отношение к золоту и заводу цветных металлов. Катя прорабатывала свои вопросы.

«Американец», как и предполагалось, по замеченному на телеграмме адресу не сидел, и Катя рисовала сети, в одной из ячеек которых мог зацепиться объект. Паутина сплеталась на весь регион: все прииски, аффинажные заводы, ювелирные мастерские и магазины, их руководители, посредники. Здесь не то что одной Кате — всей команде Лагуты конца и края работы не просматривалось.

— Кольцо должен сузить ты, — ответила Катя, лишь только Борис заикнулся об этом. — Сиди, думай, на то ты и опер. Подкрепление подбросили?

— Еще какое.

Выделенный в помощь местный оперативник влетел к нему в кабинет так, словно это он прибыл из столицы и мог открывать ногой любую дверь в провинции. А просто он знал себе цену и помнил, что находится в собственных стенах и хозяин здесь — он.

— Здравствуйте. Марков моя фамилия. Чем помочь?

— Семьдесят девятым элементом в таблице Менделеева, — к этому времени Борис докопался и до такой школьной тонкости.

— Золото, золото. Всем нужно золото, — угадав номер, скороговоркой пробубнил красноярец.

Потер руки, предвкушая работу. Вырвал из тесного ряда около стены кресло. Но не сел, а стал на него коленом. Подвинул телефон, выстучал на кнопках местный номер:

— Алло, Нина?.. Алло-о… Я тебя нормально слышу. Марков моя фамилия. Тьфу, черт, опять происки. Кого? Ну конечно же проклятых империалистов, и служба собственной безопасности здесь ни при чем… Хорошо, я сейчас живьем прибегу. Я секундой, — предупредил Соломатина и исчез.

И вправду быстро возвратился. Вскоре перед Соломатиным лежали папки с делами, хоть каким-то образом касающиеся золота. Сибиряк не стал утруждать себя тем, чтобы передвигать уже приставленное кресло, оторвал из ряда еще одно и сел напротив:

— Начнем с того, что мы трезвые. Потому что именно по причине пьянки одного из старателей к нам попал вот этот первый документ, — красноярец погладил синюю накладную, несправедливо придавленную остальными, подшитыми в дело документами. Добытыми, надо полагать, сибиряками на трезвую голову.

— И кто его нашел на наше несчастье, это золото, — с тоской глядя на выросшие перед ним бумажные горы, проговорил Борис.

— Э-э, моего пра-прадеда желательно не трогать, — тут же выставил вперед ладонь оперативник. Соломатин ничего не понял, и тот снова представился: — Марков моя фамилия.

— Соломатин, — ответил ему Борис. Сибиряк пояснил:

— В 1745 году, если не врали календари и история, крестьянин Ерофей Марков искал на берегу уральской речушки Березовки хрусталь для Троицкой лавры. А наткнулся на золотое месторождение. Не оставлять же было его, правда? С тех пор и стали добывать золото на Руси.

— Так то на Урале, а здесь вроде Сибирь, — засомневался Борис насчет прапрадеда.

— И-и, куда нас, Марковых, только не бросало, — махнул рукой на такую мелочь оперативник. И все равно еще непонятно было, играет он на одинаковой фамилии или корни его на самом деле тянутся от удачливого, но забытого всеми крестьянина. — Один раз даже за Урал выезжали. В сорок первом. Спасать Москву. Время там еще не подошло снова полки собирать?

Борису показалось, что в голосе красноярца промелькнула нотка заносчивости и снисхождения ко всему, что за Уралом. Мол, мы, сибиряки, отнюдь не валенки!

Но кто спорит? Только ведь и в Москве не все лаптем щи хлебают.

— А начнем мы вот с этих очень даже интересных отчетов, — вернулся Марков к сегодняшним реалиям. — Крутим педали…

Тяжел оказался велосипед, да и дорога вела все в гору. Вечером в гостиницу Борис вернулся с опухшей головой. Поселившаяся в соседнем номере Катя, видимо, услышала его возню с ключом, постучала по стене, что, вероятно, означало: я дома, твои предложения?

Предложение стояло в дипломате — «Белый аист». Впервые Борис, покупая коньяк в коммерческой палатке, использовал свое удостоверение в личных целях.

— Добрый вечер. Как здесь встречают налоговую полицию?

Сидевшая — острые коленки к подбородку — девица первым делом принялась одергивать юбчонку, словно до того полицейские штрафовали именно за голые ноги. Затем подхватилась, хотя это было крайне неудобно — смотреть в окошко-амбразуру стоя, и принялась оправдываться:

— Я чеки всегда выбиваю.

— И правильно делаете. А «Белый аист» у вас настоящий?

— Да, конечно, — с некоторой задержкой закивала девушка. За бутылкой же полезла почему-то в самый дальний угол.

Значит, можно надеяться, что достала не подделку. Как там говорили в ВДВ? «Спиртное — это враг. А десантник врагов не боится. Он их уничтожает»…

Борис постучал в ответ: это я, я дома. В подтверждение набрал и номер по телефону:

— Привет. Соломатин моя фамилия. — Пообщавшись день с Марковым, невольно перенял его тон. — Небось лежишь под теплым одеялом и понятия не имеешь, что значит оперативная служба.

— Моряшин не объявился? — не поддержала этот разговор Катя. Но Борис не обиделся: когда в команде помнят друг о друге, то это в самом деле коллектив.

— Пока нет. Ты ужинала?

— А что предлагаешь?

— Через десять минут стол будет сервирован… Чего молчишь? — Борис даже стукнул по стене, ожидая ответа.

— Да вот думаю: побаловать тебя и надеть короткую юбку или сойду в спортивном костюме?

Катя не боялась показаться вульгарной, и если эти же слова в устах Люды могли прозвучать двусмысленно, то Ракитина вполне овладела тональностью в словесной эквилибристике.

«Язва», — почти любовно улыбнулся Соломатин.

— Так ты как хочешь? — неожиданно позволила выбрать одежду Катя.

— Хочу, чтобы ты пришла, — просто ответил Борис.

И признался себе: да, ему приятно быть в ее обществе. И если Катя переступит порог его номера, у него хватит благоразумия не переступить порог во взаимоотношениях. Поэтому он в самом деле желал бы видеть Катю рядом.

— Приходи ты, — однако еще более мудро рассудила девушка и положила трубку.

А это еще лучше. Приходя к женщине, имеешь больше возможностей для маневров, потому что не себя запер в собственных стенах…

Катя и в самом деле сидела на кровати в теплой кофте, укрывшись одеялом. Но, кажется, как без юбки, так и без спортивных брюк. Борис отметил это сразу, когда она машинально подоткнула с боков покрывало, чтобы ненароком не оголить ноги. Значит, чай в постель…

Ногой подвинув журнальный столик к кровати, Борис попытался выставить на него то, что принес в охапке. Катя потянулась, принялась помогать. Одеяло все-таки сбилось, и капитан удостоверился, что его предположения оказались верны: ни платья, ни спорткостюма. Мелькнувшее белое пятнышко должно было взволновать, но он, наоборот, успокоился, словно решил трудную задачу и тут же забыл ее. А от таких мелочей, как белые мелькания, пусть Костя Моряшин балдеет…

— Все золото переворошил? — раскладывая припасы, поинтересовалась Катя.

— Его переворошишь! По данным геологов, в земной коре его сто миллиардов тонн, еще около десяти растворено в морях и океанах, — поделился только что прочитанным и взбудоражившим его воображение. — Представляешь, один Амур ежегодно вымывает и выбрасывает в Тихий океан не менее восьми с половиной тонн. А? Силища!

— Тут бы одного «Американца» найти, — более практично помечтала агентесса.

— Извини. Что у тебя? — запоздало поинтересовался капитан.

Кавалер, едрена вошь. Ему с Марковым просчитать все возможные комбинации с сокрытием налогов — не раз плюнуть, конечно, но и не высушить Байкал. А Катя одна…

— Дождалась адресата. Девица лет двадцати. По тому, как одета, нетрудно предположить, что состоит на содержании. Подвезли на машине, номер взять не успела. Утром нужно будет ставить пост.

— Моя помощь?

— Пока только в открывании бутылки.

— Всего-навсего?

— А что-то можешь еще?

— А что-то нужно?

Обменялись любезностями. Но в уколах прошел и сладостный миг приближения. Все угадываемо и узнаваемо — не дети. И именно потому, что не дети, что могут как приблизиться, так и вновь отойти на безопасное расстояние, игру не прекращали.

Соломатин отметил: Катя прекрасно управляет своими эмоциями. А он прежде всего товарищ и сослуживец, который должен ценить ее за профессионализм. Женственность ее запрятана в самые потайные уголки души потому, что время!! проводила не на балах и презентациях. Работа в «наружке» учила, заставляла и, в конце концов, сделала Катю незаметной, ничем не выделяющейся — ни одеждой, ни макияжем, ни прической, ни поведением. С юности она сознательно стремилась в середнячки, хотя имела шансы подняться выше многих. Довершило все долгое общение в замкнутом пространстве с узким кругом мужчин, где вынужденно затушевывалось разделение полов.

Тут скорее нужно удивляться, как после стольких лет в «наружке» Катя умудрилась еще остаться привлекательной и интересной. Может, как раз время менять профессию? Хотя — «шаг за полтора»… Вообще-то люди глупы. Готовы идти на все, лишь бы приблизить пенсию. Зачем? Чтобы, сидя на печи, вспоминать и жалеть молодость?

Капитан перехватил руку девушки и молча поцеловал ее. За ту самую женственность, которой позволено будет проявиться только на пенсии. За самоотверженность. За то, что рядом…

— Ты чего? — немного растерявшись, тихо спросила Катя. Почувствовала, что это не дежурный поцелуй и не начало любовной атаки. — Что?

— Ничего.

— Жалко, — ей в самом деле хотелось услышать хоть какое-то объяснение столь неожиданному порыву.

Борис угадал ее мысли, разозлился на себя. Но как исправить досадную небрежность, сразу не нашелся. Повторного поглаживания руки явно оказалось недостаточно, и он, отстранившись от стола, утонул в кресле. Издали уставился на девушку.

— Что? — вновь переспросила она. Машинально, словно готовилась к поцелую, кусочком хлеба промокнула остатки помады на губах.

— Если честно, сравнил тебя с одной знакомой.

— И что? Гожусь только, чтоб руку поцеловали?

— Дурочка ты, — искренне улыбнулся Борис, хотя еще несколько минут назад и не думал вести разговоры на эту щекотливую тему. Лучше нарезать колбасу, чем ронять неосторожные слова.

— Ах, дурочка, — ухватилась Катя, ничуть, однако, не обидевшись. Выхватывала из-под ножа колбасные кружочки и раскладывала на «французской салфетке» — листе стандартной бумаги. — И что ж это вы, товарищ капитан, с дурами-то общаетесь? Небось, сам такой же?

— Небось, — охотно согласился Борис.

— Ну слава богу, — театрально вздохнула девушка. — Если бы ты знал, какие они зануды, эти умные. Жуть. Все о себе да о себе. Поэтому мы, глупые, просто обязаны хоть что-то говорить о других. Жду тоста.

— А можно не о тебе?

Катя заинтригованно замерла с поднятым стаканом.

— Хочу выпить за вас всех. За вашу «наружку», о которой еще несколько дней назад не имел абсолютно никакого понятия. За те отношения, которые царят в вашей смене. За заботу, которую вы проявляете о каждом. Мне приятно это видеть, и я рад нежданному знакомству.

— Все-таки о себе, — быстро, вдогон прокомментировала Катя. А затем уже серьезно, чокаясь с ним, поблагодарила: — Спасибо. От всех ребят спасибо. Не все просто и гладко и у нас во взаимоотношениях, но все равно я не променяю «наружку» ни на что другое.

Умело опрокинула коньяк. Опять напрашивалось сравнение с Людой, но на этот раз Борис отмел его. Тост был искренним. Да и одеяло чертово вновь сбилось. Как не хотела Люда его отпускать…

Но и Катя не думала подпускать его к себе.

— Сиди-сиди, тебе там удобнее, — остановила она, когда капитан хотел встать — вроде размяться, но затем подсесть на кровать. — Вы все, мужики, такие быстрые? Я ведь уже как-то сказала, когда ко мне можно.

Рано, поспешил. Но — тут как судьба. Может статься, что; теперь навсегда окажется поздно. Вжик — и комета пролетела:; ни тепла, ни света — одни магнитные колебания. А в общем, даже хорошо, что Катя так резко остановила его: не нужно разрываться между двумя женщинами. И чтобы все выглядело понятно и пристойно, разговор отныне — только о работе.

— Завтра Лагута подъедет, станет полегче. И повеселей. В ответ на его сухой тон она прислонилась к стене и вновь, вспомнила про одеяло.

— Будем допивать или оставим на завтра? — нарушив долгое молчание, поинтересовался Борис. И, презирая себя, тем; не менее подчеркнуто чуть-чуть приподнялся с кресла — только для того, чтобы услышать ответ:

— Лучше хватит.

— Помочь убрать?

— Я сама, спасибо.

— Прогуляться перед сном не думаешь?

— Я нагулялась. Завтра опять нагуляюсь. — И с вызовом: — Я звезда еще та, я с детства гульванила. Уставать стала. Не видно? А тебе хорошей прогулки. До свидания.

Направляясь к двери, он робко сказал:

— Станет скучно, стучи или звони.

— Станет скучно, стучи или звони, — эхом повторила Катя.

Все закономерно: мужчине непростительно вставать раньше, чем это будет позволено женщиной.

— До завтра, — уже как гость, обязанный из приличия раскланяться у порога, проговорил капитан.

Катя только кивнула, не тронувшись с места.

Но лишь щелкнул замок в осторожно закрываемой двери, отбросила одеяло, резко встала. Столик перегородил номер, ей достался пятачок у окна, и она распорядилась всем, что попало под руку — включила телевизор, открыла форточку, задернула штору. Следующим по кругу оказался столик, и она налила себе коньяка, залпом, не задумываясь, выпила. Круг замкнулся, и девушка упала на кровать. Теперь ни от кого не нужно прикрываться. Ни от кого отбиваться.

Тоненько, для себя, безысходно заплакала.

8.

Стук в дверь и телефонный звонок раздались одновременно. Борис, проворочавшийся в раздумьях и уснувший только под утро, спросонья не сразу и сообразил, что подбросило его в кровати. Но звонок и стук вновь прозвучали вместе, и он решил — Катя. «Стучи или звони».

Но как она может это делать одновременно?

— Сейчас, минуту! — крикнул он и поднял трубку: — Слушаю.

— Вивэ валеквэ — живи и будь здоров! Лагута!

— Секунду, — попросил Соломатин и подбежал к двери.

Некрылов.

— Привет. Спим? — он откровенно заглянул за спину Бориса, желая узнать, с кем провел ночь оперативник.

— Спим, — подтвердил Борис и, догадавшись, кого боялся застать здесь «наружник», добавил: — Я — тут, Катя — в соседнем номере.

Некрылов стушевался:

— А мы только прилетели. Дай, думаю, позабочусь о товарищах, поработаю будильником.

— Поработал. Спасибо за заботу. Извини, — не стал слушать дальнейшие оправдания Соломатин и вернулся к телефону.

— Тогда Екатерину будить не стану. — Женя затворил дверь.

— Привет. С приездом, — поздоровался в трубку Борис.

— Проверка приходила? — угадал причину перерыва в разговоре майор. — Я на всякий случай звякнул…

— Спасибо. Все нормально, — поблагодарил за мужскую солидарность капитан.

— А куда Моряшина спрятали? Мы что-то в списках его не нашли.

— Догоняет. В самолете ЧП случилось.

— С ним?

— Нет-нет, девочку в Свердловске, то бишь в Екатеринбурге снимали, кровь потребовалась. А кроме как у Моряшина, сам понимаешь…

— Я, к тебе поднимусь, мы этажом ниже.

— Давай.

Посмотрел на стену, за которой спала Катя. Не обязан был держать ответ перед «наружниками», тем более Некрыловым, сунувшим свой нос в его постель. Но, наверное, было бы неприятно, окажись они в этой ситуации с Катей. А она, значит, имела в виду Некрылова, когда говорила о сложностях во взаимоотношениях в смене. Тогда выходит, что вчерашняя размолвка случилась во благо? Дурость сошла за удачу? Ему-то что, он играет в чужой команде, а вот Катя…

— Привет, — еще раз поздоровался майор, входя в номер. — Часы уже перевели, поэтому начинаем жить по местному времени. Завтракаете где?

— Наверстываем на обеде.

— Отменяю. Язвы, гастриты — первые бутербродные спутники «наружки», поэтому если есть возможность перехватить горячего — лучше пораньше встать. Как Ракитина?

— Зацепилась за адрес. Хотела сегодня выставиться в пост.

— Отлично.

— Сам чего? Привет Питеру передал?

— Передал, — Лагута замер. Затем опустился в кресло. «Женщина», — просчитал Борис. А ради кого еще «семерочник» оставит объект?

Майору, несомненно, хотелось поделиться впечатлениями о поездке, и если перед своими раскрыться он постеснялся, то Борис оказался как нельзя кстати. Поэтому, хотя капитан и не настаивал на отчете, Лагута сам заговорил о командировке:

— Повод скорбный. Пятая годовщина смерти очень хорошего человека.

Встал, прошел к окну. Прислонился лбом к стеклу. Вначале холодное, оно постепенно нагрелось и уже не отрезвляло. А взгляд зацепился за Енисей, за привалившийся к пирсу после ночного кутежа катер-бар. Все это невольно оказалось значимым для майора, и он отвернулся.

— Я раньше в Питере служил, курировал порт и Пулково. Однажды удалось уговорить работать на нас одну портовую пугану. Как ни странно, не за деньги, нет. Она прекрасно понимала, чем занимается и зачем мне потребовались ее услуги. Два года была ценнейшим агентом. Собственно, на ее данных я и в Москву въехал.

— А… потом? — чувствуя, что замолчавшему майору трудно продолжать рассказ, подтолкнул его к дальнейшей исповеди Борис. В горе выговориться — и водку не надо пить.

— А потом? Потом я в Москву на учебу, а ее передал своему сменщику. Как вещь — по описи…

Воспоминания были более чем неприятные, и майор вновь замолчал, в одиночку переживая момент, который неизвестно пока каким образом оказался роковым для девушки.

— Я к ней всегда только на «вы» и только с просьбами. Никаких приказов, все на уважении. А тот… Тот сразу: «Будешь таскать мне То, что носила в подоле моему предшественнику». А Галя тихо так, я знаю, что тихо: «Со мной, пожалуйста, на «вы» и без пошлятины». Взрыв эмоций, конечно, презрение: «Да кто ты такая? Портовая проститутка! Что прикажу, то и станешь делать. С кем прикажу, с тем и переспишь. Или сам за борт выброшу». Награда за все. Он ушел, а она… она повесилась.

— Зачем? — непроизвольно вырвалось у Бориса.

— С тех пор ношу вину в душе, — закончил грустный рассказ майор. — И где бы ни был, в день смерти приезжаю на ее могилу. Такова истинная причина моей задержки. Ты уж извини.

— Какой разговор!

— Поэтому я и говорю, что мы, мужики, недооцениваем женщин. Ни в чем. Ни в патриотизме, ни в ранимости. Нам порой только тело интересно, а в нем ведь — душа.

Борис невольно посмотрел на стену. За ней кровать и — Катя…

— Надо Кате позвонить, сказать, что вы прилетели, — потянулся Борис к телефону. — Она очень ждала вас. Обрадуется.

Но Лагута задержал диск:

— Пусть поспит. Пока расселимся, приведем себя в порядок — ей лишние полчаса не помешают. А завтракать к нам в номер. Я позвоню.

— Идет.

Однако едва за майором закрылась дверь, вновь взялся за телефон. Лагута ездил за сотни километров на могилу той, перед кем считал себя виноватым, а тут живешь в соседнем номере…

— Катя? Доброе утро.

И сразу, не давая ей ничего ответить, покаялся:

— Я вчера вел себя некрасиво и недостойно. Прости. Ты… ты мне очень нравишься.

Катя молчала долго, очень долго. И все это время Борис сидел затаив дыхание.

— Я ждала твоего звонка. Но — вчера. Очень ждала.

И гудки. Не прощен.

Он дотянулся ладонью до стены, погладил ее. То ли послышалось, то ли потому, что хотелось услышать, но с той стороны раздался легонький стук. Торопливо стукнул в ответ, но повтора, как ни вслушивался, не дождался. Надо было звонить вчера. И плевать сегодня на Некрылова…

9.

Пост установили в заброшенном полуподвале. Из мутного, заляпанного чуть ли не конницей Колчака окошка кое-как просматривался подъезд, в котором вчера исчезла заинтересовавшая Катю девица. Причина достаточно веская, чтобы Ракитиной самой вести основное наблюдение.

Лагута, кое-что начинающий понимать во взаимоотношениях своих подчиненных, вместе с ней на пост определил Юру Вентилятора. Некрылов внешне никак не отреагировал на подобное распределение, а накупившему в аэропорту местных газет Белому вообще было безразлично, где их читать — с Ракитиной или в оперативной машине, уже выбитой Лагутой у местного руководства под мероприятие.

Вентилятор, чертыхаясь и призывая «Гринпис» начать борьбу за экологию с очистки подвалов, притащил откуда-то стол, водрузил на него колченогий табурет, смахнул пыль и пригласил на трон Катю:

— Ваше место, мадам.

На этом мужская галантность закончилась: сам бы сел, но девушку видела только ты, тебе и высматривать ее. Здесь как; повезет: можно прождать лишь утренние часы, если объект ходит на работу. А вдруг она из тех, кто выползает из дома только в сумерках?

— Наша служба и опасна, и трудна,
А за налогами как будто не видна,

Кате ничего не оставалось, как пропеть очередное творение Белого и занять причитающееся ей место.

— Я пока немного приберусь, — ввиду отсутствия нард Юра занялся вторым своим любимым занятием.

— Но то, что пыль поднимается вверх, ты, конечно, знаешь, — напомнила Катя о своем подпотолковом положении. Закурила.

— Куда, матушка, без нее, — отозвался Вентилятор. — Это наши сотоварищи ошалевают от свежего воздуха, а мы… Хорошо, что крыс нет. А то бы они от дыма и пыли задохнулись здесь. Не, в машине лучше…

Лагута, Некрылов, Белый и подоспевший прямо перед выездом бледный, обцелованный Катей и потому счастливый Моряшин убивали время в новенькой «ладе» через квартал от адреса.

— Ты отключись от всего и спи, — приказным тоном посоветовал Косте майор. — И вообще, топал бы в гостиницу. Тебе нужно элементарно восстановиться.

— Да подумаешь, на полтора литра похудел, — отмахнулся стоически тот, но совета послушался и прислонил голову к стеклу дверцы.

Несмотря на гоношистость, выглядел Костя утомленно: дважды сдать кровь — это здоровья и сил не прибавляет. Ему бы в самом деле отлежаться, но какой мог быть сон, если Катя радовалась его приезду столь искренне и бурно. Лагута, латинский пень с глазами, мог бы отправить в подземелье с Ракитиной его. Единственная отрада, что с ней лысый Вентилятор, а не лощеный Некрылов.

— Полсотни третий, — проверяя связь, ублажила слух Кости Ракитина.

— Нормально, — оценил качество майор.

Все, теперь следующие слова, если они прозвучат, будут «Выход» или «Посадка». Гуляют по эфиру, нарываясь на прослушивание, молодые «наружники», боящиеся потеряться и ощутить свое одиночество. Высший класс — молчащий эфир. А Катя высший класс и в работе, и…

Костя не нашел, как охарактеризовать девушку. Сегодняшние поцелуи, конечно, словно куча орденов на грудь. Но — дежурных, к празднику. А ему бы медальку, но за личную отвагу…

— Спи-спи, — сказал майор.

— Посадка! — отменила разрешение начальства Катя.

Прекрасно. Сон — к черту, на том свете отоспимся. Молодец девочка-объект, что не заставила маяться ожиданием. А остановившийся у адреса голубоватый «БМВ», значит, приехал за ней. Берем на крючок. Ловись, рыбка, большая и маленькая.

Прелесть провинциальных городов в их компактности. Повести здесь «наружку» — одно удовольствие, экскурсия по городу. Нарушили правила? Сами знаем, что со второго ряда могут поворачивать на этом светофоре только «чайники». Но бросившемуся под колеса бдительному гаишнику, жаждущему расправы, — мигнуть левыми фарой и подфарником. Сигнал есть такой специально для милиции: «Свой. Не трогать». Или прислонить к стеклу спецпропуск, красноватую такую корочку: «Не задерживать, не проверять, не досматривать». На крайний случай ретивый постовой может записать номер машины и потом предъявить претензии и выяснять отношения. А сейчас ни-ни, идет работа. Никто же не виноват, что Департамент пока еще нищий и на вторые спецмашины денег не может выделить. Потому и нарушения, так как одним тяжеловато крутиться незаметно. Вместо того чтобы подстраховывать их, Катя с Вентилятором своими ножками будут бесцельно бродить по улицам и переулкам, ожидая команд по рации.

Девушку в красном плаще из «БМВ» высадили около университета. Костя, заранее состроив рожу дебильного студента, выскочил из машины. Лагута и остальные помчались дальше. Вход в адрес — прием, наиболее тщательно отрабатываемый на тренировках. Первым делом — охватить все вывески и объявления на стенах здания и в коридоре. Узнать, кем нужно прикидываться — технарем или гуманитарием, производственником или чиновником, больным или студентом. Иметь набор наиболее часто посещаемых кабинетов. У «техников» — это производственные и отделы кадров, главного инженера, бухгалтерия. У «лириков» — ректорат, библиотека, учебный отдел. А универсальная легенда на все случаи жизни — страдальчески искать туалет.

Все это на тот случай, если вдруг кто-то, как часовой, окликнет: «Стой! Кто идет?» Но многажды доказано: наличие вертушки и проходных не означает, что на них останавливают и проверяют каждого. На Руси испокон веков: если есть забор, значит, ищи в нем и дыру.

Вахтер — неизменный старик с орденскими планками на застиранной армейской рубашке — мерил забытым строевым шагом вестибюль университета. Даже не удостоив его взглядом — надоел, каждый день встречаемся, — Костя по короткому маршевому пролету выскочил из цокольного на первый этаж — вслед за красным пятном. Успел ухватить кабинет; в котором оно исчезло. Фиксация номера и таблички: «Приемная часть». Время 9.15.

Если бы не имел на лице выражение пришибленного студента, мог бы поухаживать за объектом и помочь повесить плащ — настолько быстро вошел следом. Теперь же предстояло отыгрывать свою легенду, сочиненную на ходу:

— Здравствуйте. К кому можно обратиться?

Взгляд — на самую пожилую в кабинете женщину. Пожилые — они сердобольнее и внимательнее.

Угадал: та развела руками — раз ко мне, то прошу. На телефонном аппарате — написанный карандашом номер. Еще не запомнила? Будем надеяться, не от склероза, а потому что новенькая. Прекрасно. Наверняка станет показывать перед остальными свою нужность и значимость. Главное, когда уже привязался к окружающим, не допускать пауз:

— Извините, меня друг попросил зайти. Он хочет поступать в университет. Но сам живет в Риге. Как ему оформлять документы?

— Его фамилия? — Старушенция оказалась похлеще проницательной мисс Марпл из Агаты Кристи. Вот и отдавай предпочтение пожилым! Да их самих в «наружку» без всяких экзаменов…

У Кости мигом выстроилась в памяти неизменная русская троица — Иванов, Петров, Сидоров. К сожалению, никакого отношения к прибалтам не имеющая. Может, сделать их Ивановасом, Петровасом, Сидоровасом?

— Красаускас, — отыскалась в памяти фамилия то ли художника, то ли актера.

— А фамилия литовская, — отметила старушка. — Он кто по национальности — русский, латыш, литовец?

— Литовец, — удивился вопросу Костя. Если фамилия литовская — значит, литовец. — Я не знаю, принял ли он латвийское гражданство.

Девушка к этому времени разделась, подкрасилась, уселась за столик в углу. Самый удобный в кабинете. Значит, работает здесь давно.

— Если гражданство не российское, ему придется платить учебу, — вернула внимание к себе красноярская мисс Марпл.

— Много?

— Цены меняются. Он на следующий год думает поступать?

— Да. Его этим летом завалили и как раз на экзамене по латышскому языку. Представляете? — пригласил собеседницу Моряшин. возмутиться дикой несправедливостью.

— Тогда лучше вам подойти перед началом работы очередей приемной комиссии. Это где-то в мае.

— Хорошо. Спасибо. До свидания.

На выходе попрощался и с отставником-вахтером. Тот спешил от учтивости, глянул подозрительно: вежливых, как и сытых, студентов не бывает. Прокол. Даже воспитанностью незачем привлекать к себе внимание.

Благо, что Костя уже вышел на улицу. Для него открывалась самая приятная перспектива — отыскать Катю и вместе ждать команд от Лагуты.

— Не потеряются? — вспомнил об оставленных товарищах Белый, когда вслед за «БМВ» они вырвались за город и, отгораживаясь от него сопками, помчались вдоль Енисея в сторону Красноярской ГЭС.

Лагута скосил глаза вправо, на зажатую в скалах, небрежно Брошенную природой на дно ущелья реку. Вообще-то по воде сигнал идет дальше и отчетливее. В Питере, если требовалось передать напарнику что-то важное, по возможности всегда прижимались к Неве.

— Еще километров двадцать выдержим, — имея в виду связь, прикинул майор. И вновь приклеился взглядом к объекту, мчащемуся по длинному, словно тещин язык, спуску. — И куда его черт несет?

Нес, как поняли через некоторое время, на дачу. Прямо от дороги, вырубая тайгу, выставляли на пологий склон сопки дворцы-домики «новые русские». Около одного из самых шикарных, напоминающих детскую картинку в сказках, «БМВ» и остановилась. Водитель исчез за забором, за которым, как звери в вольерах, стояли в сетчатом гараже еще три спортивные машины. Верный признак, что здесь вращаются «молодые» деньги: именно их обладатели не знают удержу в количестве машин и обязательно иномарок. Их легко просчитать и по одежде — яркой, броской, со сногсшибательными галстуками, умопомрачительными заколками, золотыми пуговицами и прочими прибамбасами. «Молодые», только появившиеся деньги заставляют кричать о себе, выставляться напоказ. А главное — гнаться за новыми. И постепенно начинает стираться грань между «нельзя» и «хочется»…

Белый, проехав до следующего поворота, подогнал свою машину к самому Енисею. Втроем быстро разложили на капоте скатерть-самобранку из коммунистической «Правды» и демократических «Известий».

— Хоть здесь заставим служить общему делу, — нашел выход помирить заполитизированную страну Аркадий.

Вывалили на них что было: кто проехал мимо столь могучей реки и не поднял на ее берегу рюмку?

Но отдыхать особо не пришлось. Стоявший лицом к дачам Некрылов доложил:

— Выход.

Остатки еды — в общий газетный куль и в багажник.

— За руль садится другой, — усмотрел подмену водителей в «БМВ» Некрылов.

— Аркадий, копаешь грядки, — выставил Белого в пост майор. — Что здесь у нас имеется?

Оперативный гардероб для переодеваний под легенду оказался скуден: две куртки, дождевик, кепка, кошелка, ведро, лопата, удочки. А может, и не гардеробчик это был, а нормальный набор водителя машины.

— Лучше я рыбку половлю, — променял Белый лопату на удочку.

Лучше-то лучше, но при первом варианте хоть думать не нужно было — копай себе от Енисея и до возвращения Лагуты и в ус не дуй. А рыбалка, извините, искусство. Леску размотать Аркадий еще смог без осложнений, а вот дальше пошли уравнения со многими неизвестными: где ловить, на что ловить и вообще, ловится ли здесь рыба? И какая.

Поковырявшись в прибрежном крошеве, червей, естественно, не нашел. Переместился назад, чтобы заодно можно было искоса наблюдать за дачей. Вполглаза за дачей, вполглаза за поплавком — интересно, а за косоглазие инвалидность дают?

Червей не оказалось и на новом месте, и Аркадий поступил более благоразумно: подобрал кусок картона, написал на нем печатными буквами слово «червяк», наживил находку и забросил в реку. «У природы нет плохих налогов, здесь каждая рыбалка благодать»…

Благодать-то благодать, но не всегда сидение с удочкой лучше землеройных работ. Капитан это начал чувствовать кожей, когда из наблюдаемого адреса вышли двое парней, пощурились на нежарком солнце и прямым ходом направились к нему. Перспектива оказаться в осеннем Енисее восторга не вызывала, даже несмотря на то, что тот течет с юга. И в прямом, и переносном смысле сматывать удочки было поздно, и Белый принялся усиленно подергивать поплавок.

— На что ловим?

Это все равно, что ночью в подворотне попросить закурить.

— На блесну, — почти не обманул капитан: червячная картонка на крючке ближе всего подходила к истине. Но дуриком-дуриком, а попал в точку.

— Осенью на блесну, лучше всего клюет, — со знанием дела согласился один из подошедших. — А какая здесь у вас рыба водится?

«Здесь у вас». Значит, не местные?

Первая вспомнившаяся десятка — карп, карась, окунь и тому подобное — отсекаются сразу. В такие моменты клиента нужно брать чем-нибудь замысловатым.

Одиннадцатым и, скорее всего, последним в запасе — даже после кита и дельфина — вспомнился налим.

— Говорят, налима можно подцепить. Если повезет, — оставил себе путь к отступлению Аркадий: это не он утверждает, ему самому сказали.

— Да? — многозначительно протянул знаток. Обрадованно подсказал: — Подсекай, по-моему, клюет.

Сейчас. Клюнет тебе налим на картон. Если к тому же его здесь не водится.

— Не, я чувствую, — вцепился в удилище, оберегая своего «червя», Белый.

Вот влип. К счастью, те отвлеклись:

— Слушай, а женщины здесь есть? — задал новый вопрос тот же разговорчивый.

Вот это уже другое дело.

— Лучше и богаче выбора, чем в Красноярске, все равно нет, — вполне здраво рассудил капитан. — А вообще-то я больше по рыбке спец.

— Мы не против, конкурентов меньше, — впервые подал голос второй, и парочка направилась обратно за каменную стену.

Белый торопливо вытащил злополучную «блесну» и забросил в реку пустой крючок — для всех остальных налим уже сожрал наживку. Нет бы, подходили нормальные люди — о политике поговорить, а то ведь каждый корчит из себя рыбака-профессионала. И расшифровкой пахнуло, как перегаром в вытрезвителе. Так что с завтрашнего дня вместо газет — книги по пресноводным. Себя иногда нужно наказывать…

Часа через два появился Некрылов. К этому времени Аркадию настолько надоело дергать удилище, что он категорически отверг свою же установку на изучение рыбацкого искусства. И даже на дачу смотрел более дружелюбно, чем на поплавок.

— Собираемся, — отдал самую прекрасную за весь день команду Женя. — Не забудь захватить улов, вечером ушицей побалуемся.

Подколол и Лагута, дремавший в оставленной на кончике «тещиного языка» машине:

— А где уха?

— Отдал в адрес. Подходили нормальные и, в отличие от некоторых, не язвительные хлопцы. Они поплакались, и я пожалел: у них ведь ни ресторана, ни девочек, ни удочек — приезжие.

— Меняю уху на твоих хлопцев, — тут же ухватился за новость майор.

— Команди-и-ир, — Белый даже отстранился. — Тебя интересуют мальчики?

— Интересуют, интересуют. За девочкой, как ты знаешь, послан Моряшин. А после Кости ловить нечего.

— Как повезло Косте. Как не повезло командиру, — рекламно возвел глаза к небу Белый.

— Актум эст, илицет. Дело закончено, можно расходиться, — поставил своей обожаемой латынью точку Лагута.

Когда подобрали у драмтеатра Катю, а рыскающим в поисках пива Моряшину и Вентилятору в наказание за то, что оставили девушку одну, по рации передали команду собственной рысью мчаться в гостиницу, — там, в тесном номере майора сообща нарисовали контуры схемы, к которой прикоснулись.

Некто «X», замеченный в Москве, служит у «Z» в Красноярске. У «X» есть девица, но у кого их нет? Другое дело, что не все могут посылать за ними машины, но тут уж кто на каком суку сидит.

Большой интерес вызывают непонятные гости на даче у «Z». Откуда и зачем приехали? Наверняка не интересоваться у Белого рыбалкой. Несмотря на субботу, «Z» съездил в офис в Красноярск. И самое главное в сегодняшнем «НН» — установлена берлога хозяина. Завтра, в воскресенье, можно в свое удовольствие порыбачить около дачи — Аркадий, не дергайся, — а вот в понедельник придется выставлять пост у офиса.

10.

Чем Красноярск как две капли воды похож не только на Москву, но и на любой другой город России — это неистребимым желанием его строителей рыть траншеи сразу после того, как дорожники закатали асфальт.

В понедельник напротив офиса одной из посреднических фирм грузовик приволок строительную будку на спущенных колесах. Водитель вместе с дорожным мастером долго устанавливали эту колымагу, чтобы меньше мешала и пешеходам на тротуаре, и машинам на улице.

Раскачивались перед работой, как водится, еще дольше. Зато любой, кто пожелал бы заглянуть в домик, отметил бы очень существенную деталь: строители резались не в домино, а в нарды. Вот и верь после этого, что интеллектуальный уровень населения падает..

Мастер, как и положено, в выгоревшей красной спецовке сверял по схеме маршрут очередного вгрызания в землю. И даже сам снял первую пробу.

— На три штыка — семь метров, — указал он рукой направление чуть в стороне от тротуара, пожалев в конце концов и асфальт, и подчиненных.

Передал лопату рабочему, у которого из-под кепки чистым костяным полумесяцем светила лысина. Тот деловито примерился к нарезанному объему, поковырял в яме, сделанной бригадиром, не очень обрадовался каменистой почве:

— И почему именно копать? Можно же, к примеру, и заборы красить. Или рыбку половить, — он многозначительно глянул на подошедшего товарища.

— Покраска забора, дорогой Юра, очень существенно влияет на озоновый слой земли, — мгновенно отреагировал тот. — Да и рыбалка не может служить укреплению биологического равновесия в природе. А здесь — творческий процесс, работа интеллекта: как бы не углубиться на какой-нибудь лишний сантиметр.

— А вот этого никто от нас не дождется, — лысый поплевал на ладони.

— Как будто сто лет прокладывал кабель, — оценил наблюдавший издали Моряшин.

Он — наконец-то! — оказался наедине с Катей. И не в каком-нибудь зачуханном подвале, а в новенькой шикарной машине. Лагута на сей раз сотворил ту комбинацию, которая засветила Косте лучезарной звездой: всех отправил создавать фон, а их с Катей оставил вдвоем. Дело было за малым — все мечты, желания, молчаливые тайные обращения превратить в реальность.

— Что-то ты грустный сегодня, — совсем по-иному восприняла его состояние Катя.

Моряшин торопливо улыбнулся: о чем речь, какая грусть! Скорее, растерялся. Кто же знал, что так сложно остаться наедине с любимым человеком. Словно кто-то невидимый отключает в тебе звук, и хотя ты произносишь монологи, о чем-то спрашиваешь любимую и сам отвечаешь на массу вопросов, все это — внутренне, молча. Скажи вслух слово — обязательно какие-нибудь катаклизмы вызовешь.

— Привыкаю к тебе, — закрыв глаза, чтобы не видеть, как будут рушиться здания, взрываться машина, сверкать молнии, признался Костя.

— Только привыкаешь? А кто говорил про холодный душ? Она помнит!

— Про душ — правда. Я привыкаю находиться вдвоем.

— Ко-остя! — Земля все-таки задрожала, небо громыхнуло, воздух наэлектризовался. — Ты что, в самом деле влюблен в меня?

— Да.

Взрыв разнес машину вдребезги, город лег в руины и тут же смылся гигантской волной с рухнувшей Красноярской ГЭС: Катя усмехнулась.

— Да ты что, Костя! Я же старая, больная, с опухолями. За что меня любить-то?

Моряшин стиснул руль. Лучше бы молчал, и тогда не пришлось бы уничтожать такой прекрасный сибирский город!

— Ко-остя, милый Кот Матроскин, — положила остренький подбородок на его плечо Катя. Погладила белые суставы на сжатых кулаках. Но ведь для Кота Матроскина это, а не Моряшина… — Ты это серьезно?

— А ты думаешь, я не могу любить? — глядя в лобовое стекло и ничего не видя впереди, с горечью спросил Моряшин.

— Можешь, Костя, можешь, — Прошептала на ухо девушка. Но опять же не от нежности, а потому что подбородок на плече. Моряшина ли провести на мякине? — И мне очень приятно твое внимание.

Приятно — это даже меньше, чем мило.

Странно, но мозг Кости оказался способным только фиксировать слова, различать их тональность и давать им оценку. А сам Моряшин по-прежнему сидел в оцепенении, глядя перед собой. На вздыбленной земле самым надежным для него оказался руль, за который и держался. Выпустишь — уйдет последняя опора. Зря Лагута сегодня так распорядился, пусть продолжалось бы все, как прежде…

Катина рука дотронулась до его щеки, погладила. Сначала хотелось отстраниться, затем прильнуть к ней, но Моряшин остался сидеть как сидел. Выручил тот же Лагута:

— У нас посадка.

Ему из строительной будки дворик перед офисом как на ладони, а из машины пока ничего не видно.

— Давай я поведу, — предложила Ракитина, резонно опасаясь за состояние Моряшина.

Но тот лишь поджал губы и включил скорость. Выкатились ровно, легко вписались в поток — не Москва — и привязались к «бээмвешке». Она вытянула их на ремонтируемый мост через Енисей, повела по закоулкам и в конце концов удостоила чести быть принятыми во дворе клинической больницы. К «БМВ» тут же подскочили парень с девушкой, заглянули внутрь, что-то докладывая.

— Я на опережение, — первой просчитала ситуацию Катя и узким тротуарчиком средь золотистых лип перебежала к центральному входу.

Интуиция не подвела ее. Гость вышел из машины, в сопровождении парня направился туда же. Катя, к этому времени получившая в гардеробе халат, прихорашивалась перед зеркалом, когда вошедших остановили:

— Молодые люди, у нас вход строго в халатах, — подняла руку, как шлагбаум, бдительная гардеробщица. — Вы в какое отделение идете?

Когда об этом же спросили Катю, она из вывешенного поэтажного списка назвала хирургическое — к послеоперационным пускают всегда. Объект же назвал сразу палату, заодно и поинтересовался:

— К нему сегодня приезжали, не знаете?

— Нет, такого еще не посещали. День только начался, милок.

Посетительницы от санитарок и медсестер отличаются тем, что набрасывают халат на плечи. Катя надела его в рукава и вслед за мужчинами прошла в радиологическое отделение. Задержала бродившую по коридору девочку, наговорила ей всяческих комплиментов про прическу и тапочки, но дождалась, когда отойдет от своего поста дежурная медсестра. Вмиг оказалась около ее столика со списком больных: фамилия, номер палаты. Мысленно поблагодарила медсестру за разборчивый почерк — «Байкалов Егор Никитович». И — снова к скучающей девочке. Кате привязаться языком, создать вокруг себя толпу — несложный опыт, а больной — все разнообразие…

— Возьми в работу еще одну фамилию, — встретившись во время обеда, передал Лагута больного Соломатину.

— Смотрите, зашьетесь в связях, сам объект не увидите, — порекомендовал Борис.

Лагута даже опустил ложку в тарелку с борщом. Но про-, молчал. Простительно для первого раза. Он же не вываливает массу номеров машин, приезжавших в офис, адреса банков, которые посетил объект. Все это в анализе, а сейчас — конкретный человек в больнице. Кто он и почему оказался там — это работа опера и разыскников, а они — «наружка». Они дают связи и фиксируют все происходящее вокруг объекта. И не лезут в чужой огород, оберегая одновременно и свой от дилетантов.

— Его охраняют, — припас как приправу ко второму: блюду майор. Однако, приученный верить только фактам, сам же внес сомнение: — Или стерегут.

Поели второе, и Борис дождался, когда Лагута выдаст последние известия под компот:

— Он — руководитель артели по золотодобыче. Я заходил к главврачу. Есть подозрение, что Байкалов попал под какое-то мощное излучение. Или его облучили. Пришлось устроить Катю нянечкой в больнице, попробует что-нибудь узнать изнутри.

— Это… не опасно? — наивно высказал Соломатин первое, что пришло в голову. После того, как Катя положила в номере телефонную трубку, они практически не общались. Какое у нее настроение?

— Есть опасность даже замерзнуть в бане, — не выпуская ложку, развел руками Лагута. — Как твои дела?

— Ты знаешь, интересно. Если не утону в информации, открою много нового для себя.

— Определяйся быстрее по нам — что делать, кого вести. И, пожалуйста, не тони. Когда-нибудь на досуге просветишь по золотишку.

— Попробую. А… Катя там с ночевкой?

Лагута повертел пустой стакан. Когда дважды в течение минуты звучит одно и то же имя, присматривать нужно не только за своим сменным нарядом, но и ближайшим окружением.

Ответить не успел. Подошел с подносом местный оперативник.

— Приветствую. Уже поели? Марков моя фамилия, — представился он Лагуте.

— Фамилия Байкалов тебе о чем-нибудь говорит? — задерживаясь с уже собранной посудой, спросил Соломатин.

— Байкалов? Байкалов… Есть. Докладываю. Двадцать семь приисков, не самых худших. Крут, самолюбив, неподвластен начальству и кому бы то ни было. Волк, который охотится сам по себе. В то же время достаточно осторожен с законом. Одним словом, не любит опеку. Откуда фамилия?

— Добыли, — не стал распространяться о работе «наружки» Борис. — Я в кабинете.

— Считай, что я тебя уже догнал, — не снимая тарелки с подноса, Марков набросился на еду.

Чувствуя, что капитана больше волнует Ракитина, чем заболевший старатель, Лагута предложил:

— В восемнадцать тридцать поеду за ней. Могу захватить.

— Тогда я жду тебя в управлении, — не стал невинно отнекиваться Соломатин.

— Прекрасно, — констатировала Катя, повязав косынку и со шваброй представ перед зеркалом. Убрала ваткой остатки макияжа, теней. Санитарка — хозяйка швабры и помойного ведра, а не фотомодель на конкурсе. К тому же отмеренные коридорные гектары предстояло убирать не понарошку.

— О, у нас новенькие, — неизменным возгласом встречали ее в мужских палатах и начинали запахиваться, расчесываться, прибираться.

— Что ж вы лежите тут. Такая погода за окном. Пора выписываться, — орудуя тряпкой, поддерживала любой контакт Катя.

— Зачем теперь выписываться. Смысла не видим. Мы остаемся с вами.

Бедные мужики. Смысл они углядели. Когда здоровые бегали по улицам, и взгляда им некогда остановить. А вот отлучили на какое-то время от женщин — готовы отжимать тряпку и менять воду.

— А все-таки дома лучше, — усмиряя в себе ехидство, убеждала Катя.

В палате Байкалова оказались посетители — жена и дочь лет одиннадцати.

— Можно я вас немного побеспокою? — напросилась Катя. В больницах даже министры подчиняются белым халатам.

— Конечно, конечно, — разрешила жена.

— Оставайтесь, вы мне не мешаете, — остановила ее Ракитина, когда она хотела выйти из палаты. Авось какое слово услышится…

Бесполезно. Ни одного слова не произнесли, пока она не закрыла за собой дверь.

И вновь приятное для самолюбия, но ненужное ей:

— Какая симпатичная у нас новенькая.

Помечталось: сказал бы что-либо подобное Борис! У Моряшина и то больше слов нашлось. Неужели для притирки обязательно требуется шлифовка, да еще наждаком по обнаженной ране?

К концу уборки спина не разгибалась, и она с наслаждением опустилась на диванчик около дежурной. Та, молоденькая, как прыщичек, но уже видно, что вертихвостка, обрадовалась:

— Ой, посмотри здесь, я на миг исчезну.

И шмыгнула в палату, где, как припомнила Катя, лежал в окружении телевизора, сервизов и картин парень-бизнесмен. С подобными отдельными «генеральскими» палатами у нее уже складывались ситуации, когда к объекту под видом медсестер шастали девочки. Как положено, в халатиках, а вот под ними — ничего. Случилось это в Тбилиси, лет десять назад: Катя легендировалась под дежурную и даже получала от объекта шоколадки, когда предупреждала о появлении его жены. Тогда ее донесения пестрили сокращениями «п/а» — половой акт. То же самое писали ребята, наблюдавшие за женой, — парочка друг друга стоила.

Сегодня, во время уборки этого «генеральского» люкса, бизнесмен долго наблюдал за ней с кровати, но, наверное, она оказалась не в его вкусе: промолчал. За что получил самый небрежно вымытый пол и не протертый подоконник. Из принципа. Потому что ей даже признание в любви Моряшина как проходящая электричка: вроде была, но не увезла. Сиделось удобно, успокоительно, но пришлось встать, когда от Байкалова вышли жена и дочь, спустились вниз. Через несколько минут Катя увидела их в окно: девочка вела мать под руку, прильнув к ней. Но когда хотела вновь вернуться на диван, замерла: за ними последовала машина.

Первое желание — выбежать и посмотреть, как станут развиваться события за оградой, — она тут же приглушила. Ей поручен объект, все остальное ее не касается. А вот видит ли слежку за семьей сам Байкалов?

Проклиная грудастую дежурную — уж не по этим ли параметрам оценивает женщин бизнесмен? — торопливо зашла в интересующую палату. Байкалов стоял, облокотившись, о подоконник.

— Извините, я при гостях не стала протирать пыль…

Больной, скользнув взглядом, разрешил заниматься в палате чем угодно: он был далеко и от больницы, и, может быть, даже от семьи. Его уже коснулась печать безнадежности и отчаяния, и если при родных он еще старался скрыть это, то теперь ему не перед кем было прятать истинное состояние души. И сгорбленные плечи, и выгнутая спина, и опущенные, словно бы удлиненные руки делали из крепкого еще мужчины Зольного старика. Да, такие уже не борются, потому что чувствуют приближение конца.

— Может, вам что-нибудь нужно? — попробовала отвлечь старателя от тягостных мыслей Катя. — Вы говорите, не стеснитесь. Мне ничего не стоит.

Байкалов опять не ответил, и Катя, вспомнив про оставленный пост, тихо вышла. Успела сесть на диван, как в коридоре нарисовалась дежурная.

— Угощайся, — на ходу раскрыв коробку конфет, отработанным жестом загнала подарок в привычное место между настольным календарем и лотком с записями процедур.

В другой раз Катя побрезговала бы таким угощением, но задание обязывало использовать все, что позволяло оставаться коридоре и держать под наблюдением палату.

— А чего нянечкой пошла? — полюбопытствовала медсестра, бросая, словно семечки, шоколадные кругляшки в рот.

— Зацепиться, а там видно будет.

— Меня Ларисой зовут.

— Катя.

— У нас один очень крутой лежит, Игорек. Трясу помаленьку, — она кивнула на конфеты. — Посиди еще, я сбегаю на кухню, чайку принесу, — решила использовать новенькую всю катушку.

Но, правда, принесла, обжигаясь, два стакана. Как и Катя, блаженно откинулась на диване, выдавая усталость предыдущей ночи.

— Ой ноженьки, — пожалела она себя. — Когда ж вы набегаетесь?

«Никогда», — отметила про себя Катя. Такие не набегаются. Они и на свет появились для того, чтобы бегать. Мама говорила про таких: «Полная пазуха барахла, а остановиться поздороваться разума нет. Вертихвостка». Но становиться медсестре судьей она не добирается. Как никому не позволит потрошить свое белье.

Только допила чай, пришлось снова браться за швабру: к Байкалову прошли двое мужчин в развевающихся, словно юлы шинелей у солдат в семнадцатом году, халатах.

— Да успокойся ты, зеркалом все равно не сделаешь, а зарплату не повысят, — попыталась остановить ее трудовой порыв Лариса.

— Я немного подотру, ходят ведь.

— За каждым не подотрешь.

Из-за двери палаты слышались голоса, но не настолько отчетливо, чтобы распознавать слова. Кате пришлось даже взяться за работу, до нее, наверное, лет сто не выполняемую — оттирать захватанные руками, затертые спинами коридорные стены. Темнее всего пятна оказались около палаты Байкалова, но, когда она лишь дотронулась до них, дверь резко распахнулась и прямо перед Катей оказался один из гостей.

Ох, учили наставники: не встречайся взглядом с объектом! Да только куда деться, если расстояния между ними практически не оказалось.

Вроде как надо повела себя Катя в этот провальный момент: не стала растерянно говорить «здравствуйте», не отошла, не извинилась, а продолжала тереть и тереть пятно на стене. Но уже одно то, что она оказалась рядом с палатой старателя, должно было насторожить охранника.

— Наводим чистоту? — полюбопытствовал он.

И здесь, наверное, Катя допустила промах. Вместо обыденного ответа, мол, работа такая, она начала как бы оправдываться:

— Мне за это деньги платят.

Кто думает, что в охране «новых русских» только тупоголовые кретины с оловянными глазами, тот застрял в своем восприятии действительности где-то на уровне начала девяностых годов. Тогда деньги рвали в полном смысле из горла друг у друга, и требовался только кулак и тупое выполнение команд.

Сейчас по взгляду незнакомца Катя почувствовала, как у того в голове заработал компьютер. И если и был принят ответ уборщицы, то все равно замигала тревожная лампочка. И еще новое подметила девушка — охранник не вернулся в палату, где находился хозяин, не стал спрашивать совета и команд. Прошел мимо Кати к дежурной, навис над ней. Голову на отсечение: интересуется, что за чистюля такая и как давно работает в больнице.

Единственное, что предприняла в ответ, — расстегнула нижние пуговицы халата: если придется обороняться, то чтобы не мешали ногам. Вот для чего «наружнице» ножки нужны, дорогая Лариса. Хотя вряд ли дело до них дойдет: все-таки больница, а не ночной городской сквер.

Охранник вернулся обратно, остановился у нее за спиной. Катя обернулась. Он молча взял ее за подбородок, попытался приподнять голову. Вот тут уж Катя подняла тряпку: еще движение — и хлестану.

Скорее всего, именно такая чисто бабская защита посеяла в парне сомнения: может, в самом деле обыкновенная нянечка?

— Сейчас закричу, — подыграла под деревенскую тюхтю Катя.

— Иди отдохни, — отпуская подбородок, порекомендовал ей охранник.

— А кто зарплату мне будет платить? Вы?

— Заплатят, — успокоил парень и теперь уже откровенно отогнал от двери: — Иди погуляй, тебе сказали.

— Чего он к тебе привязался? — шепотом спросила Ларина, когда Катя вернулась на диван. — У меня спросил, когда ты здесь появилась.

— Наверное, тоже хочет чем-нибудь угостить, — беззаботно пожала та плечами. — У богатых свои причуды.

Тревога у дежурной сменилась откровенным любопытством: как, молодой и богатый прошел мимо нее и затронул другую?

— Так что ж ты себя ведешь, как девственница на съезде евнухов? — удивилась медсестра, ничуть не стыдясь своего пристрастия к мужскому полу. — Крутани на вечерок.

— Не в моем вкусе.

— Господи, о каком вкусе сейчас можно говорить! Пока тот, вкусный, отыщется, мы в доме престарелых окажемся. Хватай, иначе я закадрю.

— Отдаю.

— Ох, беда моя, что я честная до смерти и всех выручаю, — И не спуская глаз с богатенького приятного Буратино, Лариса встала.

Чуть потянулась, чтобы выставилось на обозрение в профиль главное достоинство. Затем заглянула в зеркальце, приставленное к ножке настольной лампы. Не удовлетворилась, раскрыла косметичку. Покопалась в глазах, как в карманах, удлиняя ресницы опущенной в тушь спичкой. Заодно поучила жизни и Катю:

— Любовь, любовь… Ее, к сожалению, на счет в швейцарский банк не положишь. — И уже как с давней, столетней подругой поделилась: — А я люблю мужиков. Целоваться люблю. Правда, без нижних операций. Черт, крем кончился. Придется идти на штурм полуфабрикатом.

Взяв первый попавшийся листок с анализами, сменив под столом тапочки на туфли, направилась по коридору в сторону охранника. Что-то спросила у него раз, второй, но объект ее вожделения столь откровенно смотрел на Катю, что даже она поняла: здесь ей не обломится.

Для проформы зашла в какую-то палату, а когда и на обратном пути осталась невостребованной, вернулась на пост. Вновь облачилась в тапки и, оправдывая откровенно неудачную попытку, сказала:

— Одному глазки построишь, второму — глядь, и смена прошла. Классно. Но все равно поднимем тост за мужчин, готовых постоять за себя и полежать за других, — она выпила остатки чая.

Катю же мучили иные мысли. Что станет делать охранник, когда беседа в палате закончится? Останется сторожить ее здесь? Перекроет выходы на улице? Через несколько минут за ней подъедет Лагута, вот его, кровь из носа, нужно предупредить о возможной слежке. Не дать расшифроваться еще и ему — это главнее. И не привести контрнаблюдение до гостиницы. Как же она дешево прокололась! Заманчиво, конечно, было услышать, о чем и как беседуют в палате, наверняка для Соломатина важно знать: друзья или враги собрались у Байкалова. Но бдительные оказались.

— Собирайся, рабочему дню каюк, — неожиданно подсказала выход медсестра.

Может, она надеялась еще раз привлечь внимание гостя уже без посторонних, но Катя ухватилась за возможность уйти раньше, чем закончится беседа. Охранник не оставит хозяина без присмотра, а она тем временем улизнет.

Каморка, где инструмент и ее куртка, рядом, и парень мог видеть ее сборы. Катя, поддерживая Ларисину любовную тему, погоревала:

— Осень. Ножки в сапожки — и показать нечего. Когда после ее ухода охранник вновь начнет расспрашивать дежурную, та сможет вспомнить только эти слова.

— До встречи. Приятно было познакомиться. Держи хвост пистолетом, — теперь уже на правах старшей по возрасту пожелала новой подруге бурной ночи.

— За нами не заржавеет, — успокоила та и вновь вздыбила грудь, с надеждой посмотрев в коридор.

Катя прошла мимо замершего у дверей парня, не удостоив его взглядом. Но в стекле пожарного гидранта, квадратом выступавшего на лестничной площадке, увидела, что Лариса вновь старалась и надеялась зря: парень пошел за ней. Нагло и откровенно. Значит, он не только охранник, раз принимает самостоятельно подобные решения, он еще и партнер того, кто остался у Байкалова.

— До свидания, — проходя мимо гардеробщицы, повернула голову Катя.

Идет.

Дверь тяжелая, пришлось снова повернуться, чтобы удержать ее.

Идет.

Сбежала с крыльца, ото шла ровно на столько, чтобы окончательно проявился и охранник: продолжает шагать следом или передаст ее кому-то другому. Оглянулась, помахала рукой пустому окну дежурной.

Охранник остался у двери.

Значит, ее передали. Надо спокойно вычислить. Смотреть справа налево.

Двое больных в беседке размышляют о мировых проблемах или своих болячках. Кто-то поймал на тропинке врача и насилует бедного вопросами. А вот и они, голубчики, милые контрагентики: на главной аллее — уже знакомая машина. В ней трое, одна — женщина. Прекрасно. Теперь передать их Лагуте, который по времени уже должен подъехать и стоять на противоположной стороне дороги. А самой — на автобусную остановку. «БМВ» тронется, как только она подойдет к больничным воротам…

— Наконец-то, — увидев выходившую из ворот больницы Катю, подался из машины встретить ее Соломатин.

— Подойдет, — остановил оперативника майор.

Лагута не сразу понял, что насторожило его в поведении подчиненной. Вышла — и не стала искать их взглядом, демонстративно заспешила на остановку. И только когда вслед за; ней выехала «БМВ» и, прижавшись к бордюру, замерла, все (Прояснилось.

— Посигналь, — продолжая оставаться в неведении от заморочек «наружников», предложил Борис. Вместо ответа Лагута кивнул на иномарку.

— Понятно, — начиная соображать, протянул капитан. — Слежка?

— Она, родимая. Давненько не приходилось на контрнаблюдении работать, — в голосе майора слышался скорее азарт, чем озабоченность.

Вот и доверь таким женщину! Да они ее вместо живца пустят впереди, лишь бы ощутить азарт погони и противоборства. Народ на остановке зашевелился: из-за поворота показался автобус. Майор, понаблюдав за Катей и убедившись, что она однозначно собирается ехать городским транспортом, тронулся навстречу желтому, натужно дымящему пассажирскому труженику. Под его прикрытием развернулся, резвым козленочком рванул вперед и мимо «БМВ», мимо Кати промчался к следующей остановке.

— Сядешь в автобус, — торопливо пояснил Борису его действия Лагута. — К Кате не подходи, вы незнакомы. Веди себя естественно. Выйдешь вместе с ней и дальше — в зависимости от ее поведения. Смотри, в автобус наверняка сядет кто-либо из «БМВ». Я следую за вами.

Катя словно не сомневалась, что на следующей остановке подсядет Борис. Скорее всего, это был один из наработанных приемов «наружки», потому что, скользнув по вошедшим взглядом, отвернулась к окну. И вдруг Борис сам уловил в себе азарт схватки — пока невидимой, но оттого еще более интригующей. Так в детстве играли в шпионов, когда все вроде понарошку, но страсти, обиды и радости перехлестывали через край.

И вот пахнуло из детства. Воспринимая ситуацию больше как игру — в родной стране ведь, вокруг не враги, а свой народ, да еще сибиряки! — Борис попытался самостоятельно определить, кто же из пассажиров следит за Ракитиной.

Вот юнец, весь в прыщах, но уже с кричащим из-под распахнутого плаща малиновым пиджаком — я из «новых». В кармане набор авторучек, небрежно выглядывает уголок визитки. С делом и без дела вытаскивает книжицу-калькулятор, делает умное озабоченное лицо и тычет пальцами в кнопки. Гордость России — будущий бизнесмен. Скорее, станут охранять его, чем он сам сподобится на слежку и погони.

Сразу за Катей сидит мужчина. Брюки обтянули угловатые колени, дальше провисли, образуя складки, и это выдает его худобу. Грызет ногти. Пальцы в ссадинах. — работяга.

В проходе стояла, предоставив сиденье сумкам, низенькая, лопушистенькая молодящаяся старуха в клетчатой кепке с тщательно убранными под нее волосами. Ей уже не побегать за другими, разве что состроить глазки какому-нибудь дедку в магазинной очереди. Зато из сумки, высунув мордочку, разведчиком и сыщиком высматривал окружающих котенок. Он напомнил Маркиза, Люду, и у Соломатина, перебивая нынешние заботы, острой болью пронеслось: как там в Москве? Сколько ни набирал ее домашний и даже служебный номера, Москва отвечала долгими безразличными гудками. Про то, что Люда уже может быть арестована, не хотелось и думать. Оставалось мечтать, чтобы быстрее заканчивалась командировка, тогда и самому все можно будет узнать.

Только с такими размахами и играми конца пока не видно. По крайней мере, пока он трясется в городском автобусе в центре Сибири и пытается по лицам определить, кто враг Кати. А значит, и его.

На задней площадке хихикала и обжималась парочка, отодвигаясь от пьяного старика, что-то бубнившего себе под нос.

Соломатин вгляделся в остальных попутчиков. Люди как люди, но ведь кто-то же из них «ведет» Катю! А она сидит, беззаботно смотрит в окно. Выдержка!..

Через пару остановок Катя встала. Борис, опережая ее, спустился на ступеньку. Вместе с ними нацелились к выходу старушка в берете, парочка с задней площадки, еще двое парней..

Однако, выйдя, протолкнувшись сквозь устремившихся занять места новых пассажиров, Борис не увидел девушки, Понимая задним числом, что она таким образом высадила не только его, но и, возможно, своих преследователей, попытался найти всех, кто сошел. Клетчатая старушка сюсюкала с котенком, мужики спокойно ждали пересадки, а вот влюбленной парочки не оказалось.

Ну конечно же, влюбленные! Они, «ведут»! Не далее как две недели назад Катя с Некрыловым таким же приемом отмазывали его и Диму Зеркальцева. Он лопоухо выпрыгнул при первом движении Ракитиной. А те оказались умнее, остались. Машины с Лагутой не было видно, «леваки» в нужную сторону не ехали, и Борис, костеря себя, но больше не теряя ни секунды, помчался за увезшим Катю автобусом.

11.

После первой безрезультатной попытки оторваться от слежки у Кати в плюсе оказалось только то, что удалось вывести из игры Бориса. Она успела увидеть, как он недоуменно озирался на остановке, выискивая ее. Пока, Боренька. Присутствие мужчины не всегда придает уверенности. По крайней мере, на данный момент.

А вот парень и девушка, пересевшие из «БМВ», сумели удержаться и не вышли. Но справиться с ними — ее задача. Светить же оперативника — последнее дело для «наружки». При машинных вариантах их порой приходилось укладывать на пол автомобиля, чтобы не мелькали лишний раз пред очами объекта. Тебе, товарищ капитан, еще повезло — погуляешь на свежем воздухе.

Она знает, что Лагута рассуждает с точностью до наоборот. Он и сейчас послал Бориса, чтобы прикрыть ее. Но «наружка», как ни гордись своей профессией, — лишь подручное средство для оперов. Беречь их нужно, а они сохранят тебя…

Оставшись одна, Катя почувствовала себя более уверенно. Еще надо отмазать самого Лагуту, вернее, машину, в которой он следует за автобусом. Машина у красноярцев — единственная, и преподнести ее на блюдечке криминалу — все равно что сдать оперативника. Майор осторожен и не станет лезть на рожон, но в какой-то момент, не зная ее возможностей, захочет перекрыть слежку. Наверняка думает: раз женщина, нужно бросаться на помощь. Спасибо, конечно, но она зарплату получает не за красивые глазки. Вернее, не только за красивые глазки. Чем господь не обделил ее, то это ими, раскосыми и бесстыжими, как вздыхала мама. Что поделать, не она себе отца выбирала и не виновата, что он, раскосый, слыл бесстыжим. В детстве, насколько помнит, ее больше занимал маленький носик. Все просила подружек, чтобы они оттягивали его…

Народ в автобусе заметно убывал, что говорило о приближении к конечной остановке. В подтверждение за окном потянулись мусорные свалки, километровые заводские заборы Из плит. Если в Москве жители вечерами едут из центра на окраины, в так называемые спальные районы, то специфика промышленного центра наложила свой отпечаток и на здешнее перемещение людей. Пора было начинать высматривать себе остановку поприличнее, но, видимо, слишком поздно она спохватилась. Ничего не оставалось, как ехать до конца.

На окраине оторваться от слежки всегда сложнее, и Катя не стала даже выходить из салона. Автобус, судя по репликам, наполнили спустившиеся со знаменитых красноярских столбов экскурсанты. Пока они усаживались, водитель перекусил, сходил к заднему колесу и затем тронулись в обратный путь. Пассажиров стало побольше, и парочка вполне грамотно разделилась — каждому по двери. Могла теперь и Катя вблизи рассмотреть девушку — небольшого росточка, с черной, как и у нее, челкой. Кто ж ты и откуда такая? Кем нанята и сколько за это получаешь? Нравится так кататься?

Отвернувшись, Катя стала смотреть в окно. И сразу увидела Соломатина, бегущего из последних сил вдоль дороги. Самоотверженность капитана пролила бальзам на сердце, и пришлось кусать губы, чтобы сдержать улыбку. Если бы еще знать: бежит из-за того, что остался в дураках и исправляет ошибку, или тревожится за нее? Непонятный он, Борис. То приближается, и она чувствует его тепло и биение сердца, так резко, словно от ожога, отдергивает уже протянутую руку.

Чей он, капитан? Кому и чем обязан? Помолвлен, как говорили в старину? Но она ведь ему не безразлична, она почувствовала это в первый же день знакомства. Или зря не разрешила ему подойти, когда он привстал со своей постели у нее в квартире? Может, развивались бы отношения у них сейчас по-другому? По крайней мере, определеннее?

Не зная маршрута автобуса, Катя вновь принялась следить за остановками. Когда мелькнули горящие неоновые буквы ресторана гостиницы «Октябрьская», вспомнила про свои документы прикрытия и вышла. Парочка проследовала за ней. «БМВ» и Лагута где-то потерялись, скорее всего, переосторожничали друг с другом. И вот теперь всем привет и до свидания. Смотрите, как работает «наружка» налоговой полиции.

Вошла в полупустой ресторан. Он, как положено, имеет и второй выход — в саму гостиницу. Туда, по всей видимости, и бросится один из провожающих. Второй запрет выход на улицу.

Но здесь вступает в действие ее ксива. Кто она, Ракитина, для окружающего мира? Работник санэпидемстанции, которую заботят и интересуют кухни, подсобные помещения, люки, а особенно выходы во дворы, где отгружаются продукты.

Прямиком, не мелькая перед праздной публикой, прошла за кухонную перегородку. Мимо котлов и жаровен, разделочных столов — к тыльному выходу. Повара и официанты еще и дорогу уступают, приученные: раз человек идет, да еще уверенно, значит, имеет на это право. А таким лучше дать дорогу. Лабиринты и ступеньки безошибочно вывели ее в узкий коридор со служебками и подсобками по обе стороны. В самом углу виднелся начинающий тускнеть уличный свет. Там где громыхала тележка для развозки продуктов. То, что и требовалось отыскать.

И — отпрянула назад.

Не оценила, снисходительно отнеслась к противнику! А за воротами, покуривая, стоял знакомый по автобусу парень. Рассчитал все грамотно. Хотя ей следовало бы ожидать подобное после того, как не смогла высадить парочку на остановке, исключено, что они даже учились по одной методике и у одного инструктора, и здесь, в ресторанных подсобках, им предстоит помериться хитростью и ловкостью.

В запасе оставалось два варианта: выходить обратно на улицу, где наверняка дежурит девица, или проскальзывать в гостиницу. Про второе надо забыть, это — тупик. Запрут на этажах и останется проситься к кому-то в номер или лезть по водосточной трубе. Прекрасный лунный пейзаж: дама на водосточной трубе гостиницы.

Не дождетесь. Все будет прозаичнее. Выход — через девицу, все же родственная душа. И быстрее. Если парень ее увидел, то может по подсобкам настичь через минуту-другую. А оторваться, как она уже поняла, не так просто. С наступлением темноты ее зажмут в уголке, а дальше…

В обратный путь — сквозь пар, шкварчения, обалденные запахи. Предлагала же Лариса снять парня на вечерок — и в ресторанчик. Как в воду глядела.

На площадке перед рестораном крутились на мотоциклах рокеры. А у входа в гостиницу, как и положено, девица. Держит под наблюдением оба официальных выхода из ресторана. Хорошо, встречай. Она забегала к подруге, переговорила и вот на улице. Что станем делать, дорогая агентесса? Ты, видать, тоже из органов бывшая?

А как насчет прокатиться? — неожиданно загарцевал перед ней на заднем колесе один из рокерных джигитов.

— С удовольствием, — мгновенно согласилась Катя. — Но только за рулем — я.

— Да-а? И сможешь?

— Если не побоишься сесть сзади.

Молодость прекрасна и глупа своей бесшабашностью. И боязнью, что ее могут уличить в трусости. Это уже в зрелом возрасте трусость мужчин начинает подразделяться на подлость и трезвый расчет.

Парень поставил мотоцикл на два колеса, приподнял в шлеме полусферу, чтобы лучше рассмотреть ее. В отличие от бизнесмена в больнице, осмотром остался доволен:

— Ну садись.

Последний раз Катя держала руль мотоцикла перед уходом в налоговую полицию. В «семерке» водили все, что имеет колеса, поэтому километры свои накатала не на бумаге, Да и промчаться с ветерком и ревом вдоль Енисея — это не ползать по водосточной трубе каракатицей.

Что машина по сравнению с мотоциклом! Кресло-каталка, где можно вальяжно развалиться, но скорость лишь увидеть на стрелке спидометра, а не ощутить сквозь шум в ушах.

Проверила рукоятку газа — не люфтит, отзывается на малейшее движение. Дай бог ровной дороги под колесо.

Рванула с места резко, мощно. Парень за спиной, цепляясь, ухватился уж очень профессионально за грудь, и она, отбросив голову, ударила его шлемом по лбу. Рокер все понял, переместил руки вниз, на живот. Тоже запретная зона, но за что-то надо ведь браться. «Ява» тащила их вперед, кто-то из ринувшейся следом мотоциклетной компании попытался перехватить лидерство, но Катя уступила ему не больше чем полколеса, и то на мгновение. Перед перекрестком пальцы рокера вновь вдавились ей в живот, но это она сама мощным рывком послала машину в щель между разъезжающимися автобусами.

— Уважаю! — прокричал в гудящее ухо попутчик, когда она, лихо развернувшись, замерла в ожидании накатывающего вала из треска и сиреневого дыма.

Слез с сиденья, помог стать на землю и наезднице. Не отпуская руку, приложился к ней долгим поцелуем. Затем сильно прижал Катю к себе. Окружившие их мотоциклисты засигналили, поддерживая вожака. Она разрешила ему несколько раз ткнуться носом в ключицу — все же сообщник, помог вырваться из западни, — но едва тот полез руками за тем, что пришлось отпустить после щелчка по лбу, получил теперь уже по рукам.

— Ты чего? — недоуменно поднял брови рокер.

Потряс ушибленными руками. Навешанные на куртке цепи, булавки, заклепки пришли в движение. Друзья перестали сигналить, и эта относительная тишина средь моторного рева напомнила Кате, где и средь кого она вообще-то находится. Привыкла у мужчин-«семерочников» чувствовать свою власть и полную защищенность и думать забыла, что где-то существуют иные отношения.

— Я, между прочим, не люблю отказов.

— А я не люблю об одном и том же повторять дважды, — в ответ на поднятые брови подняла плечи Катя.

А сама зыркнула по сторонам, примеряясь, куда, если потребуется, отступить. Особо и некуда. Сама привезла себя к реке, а Енисей не перепрыгнешь и даже не переплывешь. На мотоцикле, видите ли, ей захотелось покататься! Сделать квадратными глаза у влюбленной парочки! А что ее попытаются, извините, пустить по кругу, и мысли не возникло.

Нет, она не боится этих кожано-заклепочно-булавочных хлюпиков. Но что, собственно, они могли подумать, когда вышедшая из ресторана девица сама села в седло?

— Все, ребята. Спасибо за прогулку, но — все! — как показалось Кате, довольно убедительно отсекла она все их поползновения.

Парень усмехнулся, оглядел образовавшийся круг приятелей. Те наблюдали заинтересованно и подбадривающе.

— Не получается «все», — с сожалением развел руками вожак, призывая вместе с ним признать безнадежность положения.

— Ой ли?

Семь ребятишек, гордых тем, что восседают на быстрых и ладных конях. Смелых оттого, что их много. От спорта, судя по всему, у них только ухарство. Да и не вешают спортсмены на себя дешевые побрякушки. Если и не хлюпики, то и не Шварценеггеры.

Нет, ребята, все!

Катя подобралась, постучала, словно застоявшийся конь, пяткой по прибрежной гальке. Повела плечами — прочувствовала тело. Готова. Кто хочет получить удовольствие — или все-таки каждый останется при своих интересах?

Вожак поднял руку, чтобы дотронуться до ее подбородка. Что за манера у мужиков — хвататься за лицо! Что охранник в больнице, что рокер… Отстранилась, все еще оттягивая потасовку.

В помощь предводителю, оставив мотоциклы, подошли еще двое. Когда и это не повергло незнакомку на колени и не вырвало у нее воплей пощады, разделились, вознамерившись схватить за руки.

— Ребята, только потом без обид, — намекнула на последствия Катя.

Всего два движения ногами — правой и левой, и оба помощника, нарвавшись на удары грудью, согнулись от потери дыхания.

Это, может, чуть и охладило пыл остальных, но отнюдь не остановило их в желании добиться своего. Взревели моторы, и железный обруч начал сужаться, запирая в центре Катю. Вот теперь, по разумению рокеров, все!

По их разумению. Это если вертеться внутри колеса, тем более пытаться его разорвать. А самое разумное — из него выпрыгнуть. Не ошибиться лишь, выбирая опору для толчка.

На эту роль глянулся самый упитанный, упирающийся в землю ногами мотоциклист. Сколько оставалось места, разбежалась, чтобы вспрыгнуть на «Яву» толстяка и, оттолкнувшись от нее, приземлиться за спинами рокеров.

Раз-два-три. От внезапного удара толстяк лежит на земле. Зато она — уже на каменном выступе, выпирающем из дорожной насыпи.

Всего несколько секунд ушло у рокеров на то, чтобы понять случившееся. За это же время поднялся толстяк и сели на машины пешие.

Словно пики со светящимися наконечниками понеслись они, слепя фарами, на выступ. Рикошетили, тупились, переламывались надвое, падали, проскакивали мимо, недотягивались до цели, но неизменно возвращались обратно и начинали новую атаку.

Катя танцевала среди пыли и летящей в нее из-под колес щебенки, пока ухитряясь увертываться. Но светящиеся наконечники подступали все ближе, заставляя думать о смене танцплощадки. Но на что?

На мотоцикл!

Идея родилась столь же спонтанно, как и ее первоначальное решение сесть за руль. Подобное может созреть лишь в сознании тех, кто постоянно сталкивается с безвыходными ситуациями и чей мозг нацелен на поиск нестандартных решений.

Черной молнией среди молний огненных сумела, не зацепившись за них, взбежать на насыпь и, отчаянно карабкаясь, выбраться на дорогу.

Сверху мотоциклы казались уже не ладными рысаками, а копошащимися железными лупоглазыми жуками, раз за разом срывающимися на дно воронки, в которую угодили. Катя, отдыхая, поджидала самого сильного и удачливого. Бежать по дороге к перекрестку, где есть люди и можно крикнуть «помогите» — это метров двести. Но кто даст гарантию, что успеет домчаться прежде, чем ее настигнут? С колесами соревноваться сложно: сбив с ног, переедут и еще Добавят газу.

— Ну давай же, давай, — чуть ли не протягивала она руку уже цепляющему передним колесом край асфальта мотоциклисту.

Но лишь он перевалил на трассу, ухватила рокера за рукав, пытаясь сдернуть с машины. С первого раза не удалось, мотоциклиста лишь развернуло. Вырываясь, он добавил газа, взметнув вверх переднее колесо. Но переборщил: когда оно опустилось, дороги под ним уже не оказалось — узенькие, экономные ленточки, не рассчитанные на железную корриду, прогрызают сибиряки в тайге и скалах. И загремел парень вниз, по пути сбивая кустарники и надрывающихся «жучков».

Со вторым вырвавшимся из котлована рокером Катя уже не церемонилась и за рукав не тянула. Выбила ногами из седла, подхватила захлебывающийся без движения мотоцикл, подняла ногой педаль скорости и умчалась к перекрестку.

12.

Ее ждали у гостиницы.

Лагута с Борисом сидели на лавочке около фонтана, Моряшин беспокойно метался перед стеклом в фойе, Некрылов курил у соседнего входа в кафе. Юра и Аркадий, надо думать, сидели на телефонах около дежурной и в номере. А где радио, телевидение? Или, на худой конец, «скорая» и пожарная?

Улыбнулась всем издали. Едва сдержала слезы: за нее волнуются! Черт возьми: тоже мужская компания, а не нужно напрягаться, отбиваться, вступать в схватку. Как приятно ощущать себя женщиной! Знать, что за тебя волнуются. Вспоминать, как бежал за автобусом Борис — он ведь бежал из-за нее, она уверена. А как замер истуканом только что державшийся Моряшин. Выглядывает в окно, чуть не вываливалась из него, голым лысым воробышком Юра — привет, я вижу. Обжегся об окурок Женя Некрылов — наглец, но все же никогда не переступающий черту, за которой мог бы последовать полный разрыв. Здравствуйте, ребята. Все в порядке, милые.

Чтобы не идти гурьбой за Ракитиной, еще неизвестно как вернувшейся — «чистой» ли, без «хвоста», Лагута сразу услал Бориса в гостиницу, а сам пошел на проверку, за спину девушки. Некрылов исчез в кафе, и только Моряшин, нарушая нее филерские инструкции, остался стоять на месте и ждать Катю. Если не дотронуться до нее, то ощутить дуновение ветерка, когда пройдет мимо. Увидеть глаза — он не объект, смотреть можно. А после уходить из «наружки», если подобное кому-то покажется должностным преступлением.

— Добрый вечер, Костя, — еще более явно пошла на нарушение не проверившаяся Катя.

— Мы волновались, — чтобы не говорить о себе, прикрылся группой Костя.

— Спасибо.

— Я рад тебя видеть, — наконец решился он. И не зажмурился. И Красноярск не колыхнулся даже от такого мощнейшего подземного толчка.

— Спасибо, милый.

Вспышка молнии все же ослепила Костю, подкосила ноги. Бережнее, внимательнее нужно подбирать слова для тех, кто верит в их первородный смысл. «Слово может убить, слово может спасти, слово может полки за собой повести»…

Да что слово, когда Катя и под руку взяла, и прижалась к плечу. Остальным только и оставалось: Некрылову — перегрызть железную цепочку, спаявшую стеклянную дверь между кафе и холлом гостиницы, Борису — в спираль скрутить перила лестницы, откуда он наблюдал за ними, а Лагуте — поскрести затылок, складывая всевозможные комбинации любовных отношений его группы с Катей.

— А не загудеть ли нам в ресторан? — предложил майор, когда «наружка» собралась в его начальственном номере.

Насколько поначалу охотно загорелись идеей, настолько быстро и охладели к ней: толком ресторан не накормит, а в кошельки заглянет без зазрения совести. Чувствуя, что по крайней мере сегодня она королева и хозяйка положения, Катя, ко всеобщему удовольствию, заявила:

— А давайте лучше здесь.

Сумки — на стол, холодильник — наизнанку. Костю, обласканного неожиданным вниманием Кати, не желающего ни на миг отрываться от нее, тем не менее как самого молодого — в буфет.

Молодой-молодой, а вино купил прекрасное — ясно, ради кого старался. Общий треп, тосты за внимание и заботу друг о друге. Но когда стали расходиться, проводить Катю встали сразу Моряшин, Некрылов и Соломатин.

В неловкой паузе инициативу взял на себя майор:

— Долг начальника не позволяет мне отпустить нашу прекрасную даму одну, поэтому я ее провожу, а вы подождите меня пару минут — нужно посоветоваться по некоторым вопросам.

Вернувшись, Лагута сразу приступил к распределению ролей на завтрашний день:

— С утра усиленно постережем мальчиков на даче. Скорее всего, это они вели Ракитину. Насчет Байкалова я связался с местной контрразведкой. И его самого, и семью они возьмут под свой контроль. Поэтому больницы больше не касаемся. Борис, ты завтра как планируешь свой день? Развеяться от бумаг не желаешь?

— С удовольствием, — к великому неудовольствию Моряшина и Некрылова, откликнулся Соломатин. — А то пробуду в Сибири, а ни города, ни природы не увижу.

— Тогда все. В шесть утра подъем и выезд.

Катя уже была в своем номере, и майор с легкой душой отпустил подчиненных.

И все равно в наиболее выгодном положении оказался Борис, которому предстояло подниматься наверх, в соседний с Катей номер. Но когда он, торопясь, подскочил к телефону и позвонил ей, услышал короткие гудки. Надеясь, что ошибся, перезвонил. Занято. С кем же она беседует? Кто опередил?

Зато у него оставалась еще стена. Несколько раз, негромко, словно опасаясь, что остальные услышат сигнал, постучал. Вот уж стена оказалась незанятой, и он тут же получил ответ.

Зазвонил телефон.

— Да, алло.

— Извини, это я, Некрылов. Хотел Кате пожелать спокойной ночи, а телефон занят и занят. Думал, ты разговариваешь.

— Нет, не я.

«Не я», — повторил про себя, глядя в непроницаемую стену. Откровенно беспардонный звонок Некрылова даже обрадовал: значит, не он пробился к Кате первым. Остается Костя. Но Моряшин — это не так страшно, хотя ему и перепало сегодня от душевных щедрот Кати.

Опять звонок. На этот раз в трубке ни звука: кто-то замер на другом конце провода, а затем бросил трубку. Кто мог быть на этот раз?

Подумал о Моряшине: он проверяет? Но тогда совсем непонятно, кто с Катей?

Когда звонок раздался в третий раз, он уже поднял трубку с улыбкой: кто следующий?

— Это я, — сказала Катя.

— Ты?.. Здравствуй, — опешил Борис.

— Не ждал?

— Я… я сам звонил тебе. Занято…

— С Лагутой разговаривала. Хочет завтра оставить меня отдыхать, отбрыкивалась.

— Лагута?

— Да. Ты чего такой удивленный?

— Больше радостный.

— Почему? — Но тут же сама догадалась: — Думал, с кем-то другим говорю?

— Да.

— Я говорю с тобой, пойми же ты это наконец! — тихо сказала Катя. И счастливо: — А я видела, как ты бежал за автобусом.

— Я сейчас к тебе…

— Нет! Приложи ладонь к стене.

— Приложил.

— Я глажу ее. Спокойной ночи.

— Я все равно…

— Умоляю тебя, не порти вечер.

— Жалко.

— Мне тоже. Давай спать. До завтра.

— Я тебя целую.

— Поставь на стенке крестик, чтобы не забыл.

— Два.

— Почему два?

— Два раза целую.

— Так мало?

— Катя!..

— Все, Боренька, спи, милый.

Глава 3

Узник № 1. — Почему кусает локти ВГИК. — В парфюмерном наборе десантников — Запах пота, ружейной смазки, пороха и женщин. — Пистолет в тайге — Это даже не рогатка. — Крестики без ноликов — Взрослая игра.

1.

Форт-Нокс — государственное хранилище золота в Америке — им было не взять.

Еще на дальних подступах оно ощетинилось самонаводящимися орудиями и пулеметами, радиоэлектронной системой наблюдения, фиксирующей любое перемещение, вплоть до пробежавшего зайца. Пять тысяч вольт, протекающие по ограждению из колючей проволоки, не дают возможности уже не то что зайцу, а и мыши прошмыгнуть к зданию.

Хранилище, также начиненное подсматривающей, подслушивающей, контролирующей аппаратурой, разделено на секторы, каждый из которых при опасности мгновенно может быть наполнен газом или затоплен.

Кстати, ничего более надежного для хранения золота, чем вода, не нашел в свое время царь острова Суматра, прятавший свои драгоценности в озере, кишащем крокодилами.

— Лучший выход, Константин Юзефович, — брать у себя. — Тот, кто рассказывал байки про хранение вечного узника и поднадзорного, налил в бокал боржоми. — И как можно скорее: на севере края выпал снег, прииски начинают закрываться.

Месяца два назад в московской гостинице шел разговор об аффинажных заводах. Тогда тоже прозвучало, что на заводе золота не взять. Но где? Хотелось много и сразу. Дело выгорало, если бы удалось взять под свой контроль прииски Байкалова, но тот оказался тверже, чем думали. За что и поплатился.

Но это не значило, что стоило отступать. И когда Байкалову показали снимки его жены и дочери — при выходе из больницы, у подъезда дома, около школы, а «Кодак» к тому же сразу на фото пропечатал дату и время съемки, — как только старателю намекнули, что завтра его семья может так же оказаться в больничной палате, прыть, достоинство и независимость испарились, как влага с жаровни во время просушки намыва. И осталось золото, а именно — рассказ про всю технологическую цепочку от добычи до отгрузки на завод.

Самым незащищенным звеном, конечно, является сам прииск, — отпил глоток боржоми докладчик. — Но нет никакой гарантии, что именно в нужный нам день там намоют достаточное количество песка или что накануне его не отправят в Красноярск. К тому же неизбежен шум, так как люди работают в три смены и в разных местах.

Хозяин дачи налил и себе воды, выпил залпом. Рассказчик почувствовал нетерпение начальника и приступил к главному:

— Выгоднее всего брать поезд.

— С проводницами? — внешне ничуть не удивившись, не подыграл Константин Юзефович.

— После этого все проводницы вместе со стюардессами приползут сами.

Докладчик развернул крупномасштабную карту, провел пальцем по черной линии железной дороги. Около одного изгиба замер, как бы не сумев вписаться в поворот.

— На всех предшествующих станциях золото с приисков Дается в спецвагон, а отсюда поезд шурует уже до завода без остановок. То есть люди Байкалова сами соберут нам золото всего региона, и остается только взять его. Копия пленки с его рассказом уже в крайдрагмете, при необходимости ляжет на стол следователя.

— А теперь все плюсы и минусы данного варианта, — потребовал Константин Юзефович.

— Плюсы: наименьшее количество людей и удаленность от мест, откуда может прибыть подкрепление. Минусы: необходимо знать точный график движения поезда и всякие манипуляции уже на «железке» — как притормозить поезд, расцепить вагоны и тому подобное. Я, с вашего позволения, с утра послал в депо Сергея Леонидовича. Должен уже подъехать.

— Подъехал, — сообщил хозяин, увидев в окно входящего. и калитку тренера из детектив-колледжа.

Встретил его у порога, проводил до кресла. Приготовился слушать.

— Кое-что есть, — сдержанно начал вошедший. — Литерный поезд, то есть поезд со спецгрузом, ушел из Красноярска сегодня в обед. Возвращение ожидается завтра к вечеру.

Не дожидаясь, когда поинтересуются, как добыты сведения, пояснил:

— Прикинулся старателем, вырвавшимся на пару дней к женщинам. Искал способ вернуться на прииск.

— Значит, завтра утром состав тронется обратно, — пощипал мочку уха хозяин. — Про охрану что-нибудь узнали?

— Конкретно касаться этого вопроса не стал, сами понимаете. Но под… — он оттопырил мизинец, изображая стопку, — …под это дело побывал на формировочной горке, где составляют поезда. Меня хвастливо учили, а я бестолково постигал науку расцепки вагонов.

— Я говорил, чтобы научился, — напомнил о своей роли в операции Корягин.

— Сложно? — не заметив реплики, продолжал интересоваться у Сергея Леонидовича хозяин.

— Нужно подловить пригорочек. Когда вагоны в натяг — очень трудно. А вот когда на горочке, когда пошли с нее, подталкивая друг друга, тогда нормально. Всего-то и надо дернуть три рычага.

— А машинист?

— Когда поезд в кривой, то есть на повороте, он обязан выглядывать в окно и осматривать весь состав. А вот на прямой хвост не увидишь. Да никто и не смотрит.

— Но на прямой и скорость больше.

— Состав можно притормозить. Для этого на рельсы кладется железный прут, он замыкает контактную сеть, которая идет как раз по рельсам, и светофоры дают красный. Потом все убирается. Но остановка уже обеспечена.

— А приборы у машиниста? Не может же быть так, что незаметно потерялось полсостава.

— Нет, конечно, все не так просто. Через все вагоны проходит шланг со сжатым воздухом. Его разрыв — это то же самое, что сорванный стоп-кран в электричке, когда происходит экстренное торможение состава вне зависимости от воли машиниста. Поэтому важна последовательность расцепки. Стрелка на манометре, конечно, качнется, но придется надеяться, что в это время бригада не будет смотреть на прибор.

— Последовательность знаешь?

— Знаю.

— Что представляет из себя вагон?

— Закамуфлирован под «ледник», то есть холодильник. Вместе с ним обычно пускаются два-три ложных вагона. Внутри, несомненно, охрана. Но не думаю, что мощная и готовая положить животы свои за чужое.

— Хорошо. Молодцы, — похвалил обоих хозяин. — Нам придется поспешить. Помимо того, что на Севере прииски начинают закрываться, вернулась с нехорошими вестями группа от Байкалова: в действие вмешалась какая-то третья сила. Медлить становится опасно. Отдыхайте. Утром всем быть наготове.

2.

Утро тихонько стягивало одеяло с ленивой и заспанной ночи. Что-то бормотал недовольный Енисей, разминая затекшие бока.

День, как и вся предыдущая неделя, обещал быть ясным, но пока «наружке» приходилось греться в машине. Один Юра вышел из нее на чистый воздух и бродил меж кустов.

— Будь здесь Костя или Аркадий, они бы песенку мне на сон спели, — помечтала, не открывая глаз, Катя.

Поджав ноги, она сидела у дверцы. Рядом на сиденье теснился Некрылов, вновь не постеснявшийся в открытую оттереть от девушки претендентов. Ради этого даже уступил Борису удобное, у второй дверцы, но и более дальнее от Кати место.

Переднее сиденье, как и положено, занимал Лагута, в отличие от остальных бодрый и спокойный.

На пожелание Ракитиной никто не откликнулся. Борис постеснялся, Некрылов посчитал ниже своего достоинства опускаться до пародиста Белого, не говоря уже о Моряшине, который еще молоко у мамки сосал, когда он, филер Некрылов, по крышам бегал. Лагута сделал вид, что рассматривает что-то за окном.

Впрочем, ответа Катя и не ждала: нет песен — сама себя убаюкаю.

А Белый и Моряшин сидели в это время около дачи, на приглянувшемся кончике «тещиного языка». Как легендировались, про то в машине не знали. Да мало ли чем могут заниматься два мужика в кустах на берегу. Надо — и голубых изобразят. Проблема, что ли? Аркадий вон — белый по фамилии и красный по убеждениям, Вентилятор не разлучается с зеленым «Гринписом». А чем провинился голубой цвет? Для «наружки» войти в роль — вгиковцы от зависти пальцы пусть себе сгрызут.

Появился Юра с хворостом, сложил его для костра — это если кому вдруг придется задымить глаза. Хотя не исключено, что просто очищал склон от сухостоя: кто их, почитателей «Гринписа», поймет.

Так и не уснув без колыбельной, потянулась Катя. Заранее поежившись, вылезла из машины, пошла за кустики. Нормально, естественно, просто. Борис, похоже, испытал за нее большее неудобство, но никто из «наружников» не обратил на уход Ракитиной ни малейшего внимания, и он облегченно перевел дух. Вспомнил свою службу в десантных войсках. Над чем всегда потешались мотострелки на учениях, так это когда вместе с техникой сбрасывались на парашютах сборно-щитовые туалеты. Группа по захвату площадки еще вела бой, а взвод обеспечения уже вколачивал гвозди в индивидуальный домик…

Вернувшаяся Катя присела озябшим галчонком перед хворостом. Юра издалека бросил ей коробок спичек. Она вначале прикурила, затем успела перебросить красный флажок спички внутрь хвороста. Легкий синий дымок легко просочился сквозь дырявую преграду, и Ракитина блаженно протянула к нему руки.

Не успел Борис приподнять пальцем защелку дверцы, как то же самое сделал и Некрылов. Не уступая друг другу, подсели к Кате с двух сторон. Та осмотрела их по очереди, вздохнула:

— Ох, стара я стала чужих мужчин ублажать.

Некрылов глубокомысленно задумался, обидеться ли ему, зато Борис, помня вчерашнее прощальное слово по телефону, тайно улыбнулся: ко мне не относится.

— А ведь когда-то была молодая, красивая и интересная. — Катя накрутила на пальчик завиток около щеки. — Молодость ушла, осталось лишь последнее. Женя, что в последнем?

— Ждешь комплиментов? — не выдержал Некрылов.

— Комплименты расточают гусары. А где ж их взять-то? — Она приложила ладонь, всматриваясь вдаль. — Нет гусар.

Некрылов встал, ушел обратно в машину. Катя зацепилась мизинцем за руку Бориса: это в самом деле к тебе не относится, оставайся. И хотя уже вспыхнул хворост, капитан, не отрывая рук от жара, ответно достал девушку своим мизинцем: спасибо.

Наблюдавший за ними Лагута вышел из машины, дал время Борису и Кате отдернуть руки и надеть маски безразличия. Подобрав уроненную Юрой хворостину, подошел к огню. И зачем только хорошеньких девушек внедряют в чисто мужские компании? Как щуку — чтобы карась не дремал? Бедняга Моряшин небось тоже все глаза проглядел со своего «тещиного языка». Быстрее бы Ракитина сама определялась и дала всем понять, кто ей более симпатичен. Оставшиеся если и станут вздыхать, то издали. А пока хоть себя назначай в женихи.

— Посадка! — сообщил из машины Некрылов.

Магическое для «наружки» слово. Больше, чем приказ. Там еще обдумывать можно, как лучше исполнить. При посадке объекта прыгай в машину, заводи мотор, а думать будешь по дороге.

Только что над костром грелись две слегка соприкасающиеся руки — и через мгновение уже две ноги ударили, вбили огонь в землю. Называется, отблагодарили за тепло. Но — посадка.

Словно из-под земли выросла приклеенным блюдцем лысина Вентилятора, нечаянно, но тоже вминающего ботинками только что рассматриваемые бледные осенние цветочки — посадка.

Некрылов — за руль, хотя можно было еще раз прижаться на заднем сиденье к Кате, положить случайно ладонь на колени при поворотах. Разборки и пристрастия кончились. «Наружка» взяла след и натянула поводок.

— Принимайте, — сквозь хрипы в эфире от проходящей рядом высоковольтки дал направление выезда Моряшин.

Значит, движутся в их сторону. В Красноярск.

Некрылов выехал на трассу, потелепал туда же. Но едва в зеркале появились две красные спортивные машины, примеченные в свое время в вольере за дачным забором, прибавил скорость. Когда есть возможность вести объект с опережением, «наружка» поступает именно так. Замечают слежку чаще сего оглядываясь. Жене пришлось изрядно попотеть, чтобы сначала не дать машинам обогнать его, а потом и уйти в отрыв. «Это тебе не Катю кадрить», — больше пожалел, чем съехидничал Лагута. Предполагать, что задумали «спортсмены», было бесполезно. Ответ мог дать Красноярск, но город проскочили, даже не притормозив. Несколько раз сбоку мелькнула железная дорога, и Лагута торопливо сориентировался по карте. Успокоенно откинулся на спинку сиденья: ответвлений с дороги предвиделось не много. Но зато маловато ехало и транспорта по трассе, что заставляло изощряться как только можно. Менялись с машиной Белого местами. Катя, как самая приметная, перескакивала с экипажа в экипаж. Моряшин, на зависть каскадерам, на ходу сначала укрепил на крыше багажник и выставил на него сумку, дал «девятке» помелькать впереди, а затем так же на скорости очистил верх. Борис выкладывал к заднему стеклу футбольный мяч, ложился валетом с Вентилятором на пол между сиденьями. Цирк. А куда деться, ежели на сибирских трактах машин поменьше, чем на улицах Москвы. В преследуемых машинах, как удалось рассмотреть, сидело по пять человек. Катя смогла узнать своих вчерашних провожатых, и, хотя тут же повязалась платочком и надела очки, наклоняться приходилось всякий раз, как только выходили на видимую связь.

А с центральной трассы все-таки свернули. Проскакивая на всякий случай мимо поворота, Лагута сверился с картой, озадаченно присвистнул:

— Квэсцио вэксата.

Это могло означать что-то типа «ни хрена себе»: вместе с дорогой в тайгу уходила не обозначенная на карте, но точно так же бросившая основную магистраль и железнодорожная ветка.

— Куда-нибудь к леспромхозам или приискам, — высказал предположение Соломатин, не зря коптевший над документами.

Если не за эту, то подобную дорогу в свое время сел на два года Байкалов, тогда еще начальник прииска. Сел вообще-то за дело: обязанный строить трассу, при составлении сметы указывал, что гравий для нее возит за пятьдесят километров. При подсчете же набежало еле-еле двадцать. Подушка под асфальт по проекту предполагалась полтора метра, а сыпали вполовину меньше. И хотя вырученные деньги пошли на закупку дополнительной техники, это оправданием не явилось и под белы ручки его сопроводили в места не столь отдаленные.

Хотя что может быть дальше Сибири?

Последние события в стране сделали из посаженных за хозяйственные преступления героев-мучеников, практически все они попали под амнистию. Вернулся раньше срока и Байкалов. И не просто вернулся, а возглавил артель в двадцать семь приисков. Казалось бы, радуйся и молись новой власти. Но при этой же власти его, оправданного, средь бела дня или темной ночи, но облучают изотопами и укладывают на больничную койку медленно умирать. Кому молиться теперь?

Через несколько километров асфальт сменился плитами, затем пошел гравий. Машин становилось все меньше, прятаться стало не за кого и оставалось только держать ровную с объектом скорость. «Спортсмены» поначалу не нервничали, но часа через полтора стали отрываться.

— Значит, скоро, — насторожился Лагута.

Что «скоро», он еще не представлял, но уводящая в тайгу дорога вряд ли сулила отдых в каком-нибудь укромном распадке. Один пистолет, взятый им на всякий случай, в сибирской тайге мог сойти разве что за рогатку. Однако и что-либо изменить было поздно.

Белый, почувствовав отрыв, выжал из дежурной «девятки» максимум возможного. Разбрызгивая гравий, пролетел мимо. Начал доставать «спортсменов», и те неожиданно уступили лидерство, охотно пропустили вперед.

— Если что, за рулем остается Ракитина, — нюхом чувствуя скорую развязку, приказал майор.

— Есть, — с явным неудовольствием отозвалась Катя.

Накрутили еще несколько километров — раскоряжистых, в рытвинах, выбоинах. Неожиданно встретили двух лошадей, понуро бредущих вдоль дороги. То ли заблудились, то ли плюнули на все и ушли от хозяев искать лучшую долю на стороне. Это было тем более удивительно, что никаких деревень, избушек уже давно не попадалось на глаза. Но раз существует дорога, значит, она что-то соединяет. Брели лошади, мчались машины…

Белый, слишком оторвавшийся, за какой-то сопкой развернулся и выскочил навстречу. На этот раз за рулем, в тельняшке, сидел Моряшин, на крыше вновь появился багажник, но уже не с сумкой, а с чем-то продолговатым, завернутым в одеяло. Поскольку Аркадия в салоне не увидели, то, скорее вceгo, он сам и лежал наверху.

— Поэтам полезно, — заметив долгий взгляд майора, проводившего до поворота машину, прокомментировал Некрылов. — Это ему не песенки мурлыкать про цветочки-лютики. Жизнь познается собственными косточками.

Идущие впереди машины совсем замедлили ход, явно примеряясь, где остановиться. Пришлось проехать мимо и оцепить предусмотрительность Белого с Маряшиным, переметнувшихся в хвост наблюдения.

За первым же поворотом пробились под сырую темень деревьев, замерли там. Майор, взвесив на ладони пистолет в кобуре, протянул его Кате. Та вначале отстранилась, но время уговоров и рассуждений закончилось, уступая место воле командира. Так же молча, одним взглядом, Лагута отправил через дорогу Юру и Некрылова. Соломатину приказал следовать за собой.

Борис оглянулся на остающуюся в одиночестве Катю. Она улыбнулась ему, соединила ладошки, подчеркивая, что они вместе. А под конец молчаливого сеанса связи на пальцах передала последнее сообщение: ты — меня — два — раза — поцеловать.

Замотал головой — не согласен! Выбросил, часто-часто разжимая кулаки, гроздь пальцев. И это вне зависимости от того, как у него сложатся отношения с Людой.

Катя, не зная про соперницу, счастливо улыбнулась.

Оставшись одна, Катя быстро обежала по кругу стоянку, исследуя подходы, выезды, укрытия. Перегнала машину под разлапистую лиственницу, набросала на капот и багажник валежника. Поблагодарила тех, кто подбирал для красноярской «наружки» машину такого грязноватого цвета: как будто специально для этого дня.

О маскировке подумала не зря: в истонченной сетке деревьев — там, где проходит, разреживая лес, дорога, мелькнула красная черта. Объект проехал дальше? Тотчас же в шум тайги со своей характерной хрипотцой вклинились звуки и шум эфира.

— Да, — подтвердила слышимость Катя.

— Возьми, — приказал Лагута.

— Хорошо.

Даже если кто и поймает их частоту, что-либо понять окажется сложно.

Машину — из только что оборудованного укрытия. Вроде зря старалась с маскировкой, но кто отделит в «наружке» нужное от лишнего?

Мчаться на скорости боялась: видимой связи с объектом нет, а вдруг он притормозил, перегородил дорогу, сам свернул в чащу? Кате приходилось заглядывать, насколько возможно, за повороты и одновременно смотреть на съезды. Километров двадцать она, конечно, проедет, но если машина не проявится, придется возвращаться: оставлять группу без колес и оружия да еще терять с ней связь — этих жертв объект не стоил.

И вновь подвел противника красный цвет, мелькнувший средь зелени лиственниц и голых сучьев выбежавших из бурелома на окраину берез. Выдал его и ручеек у трассы: на песке и гальке остался мокрый след.

Стараясь не газовать, не скрежетать и не трещать сучьями, метров через восемьдесят Катя осторожненько спустила вниз и свою машину. Замерла за первыми же деревьями.

В открытое окно угрюмо, но спокойно шумела тайга. Слух Кати не уловил ни одного постороннего звука. Возможно, приехавшие тоже замерли, вслушиваясь. Это не освобождало от того, чтобы идти навстречу противнику: наблюдение имеет смысл, когда видишь объект.

Подняла стекло, бесшумно закрыла дверцу. Повязала через плечо, под руку, кобуру. Приглушая звук, зажала меж колен пистолет, оттянула затвор. В металлических недрах оружия зашевелились пружины, выдавливая из магазина крутолобенький золотистый патрон. Возвращающаяся затворная рама подхватила его, задвинула в ствол: к стрельбе готов.

«Не надо пока», — уняла прыть оружия Катя. Подняла пальцем ушко предохранителя, блокируя дальнейшие действия. Упрятала остренькую настырную мордочку пистолета в тесноту кобуры, перехватила рукоятку ремешком: сиди дворовой собачонкой в наморднике и молчи. Хозяин скажет, когда стать овчаркой.

Поглядела на купленные перед выездом в Красноярск кроссовки — сейчас обновит их. Заправила внутрь слишком длинные бантики шнурков. Осторожно тронулась в сторону мелькнувшего красного пятна: взгляд под ноги, шаг, взгляд вперед. Взгляд под ноги, шаг, взгляд вперед. Взгляд под ноги, шаг, взгляд вперед…

Перевела дыхание, лишь увидев на земле след от протектор ров. Тайга — не то место, где можно разгуливать на машине. Значит, она где-то совсем близко. Надо смотреть, очень внимательно смотреть.

Внимания особо не потребовалось: красной ли ягоде прятаться в пожухлой листве?

Спортивная машина точно так же, как и ее, оказалась забросана валежником. Несколько минут Катя пролежала в укрытии, наблюдая за схроном, но никаких подозрительных шевелений не обнаружила.

И тут вспомнила о железной дороге. И, не удержав эмоций, стукнула себя по лбу. Сразу соединились концы всех нитей, расставились все точки и запятые: объект пришел к «железке»! Она, только она может интересовать клиентов в той глуши.

Поняв смысл поездки и догадавшись, что теперь необходимо искать, смело взяла в сторону и намного быстрее пошла вперед. И вскоре почуяла запах железной дороги — ни с чем не сравнимый запах пропитанных шпал, все нынешнее жаркое лето пузырящихся черной смолой и настоявших воздух во всей округе.

— Чудненько, — прошептала Катя, высвобождая из ремневых пут оружие.

Чем же могла их завлечь железная дорога? Борис предположил, что она ведет к леспромхозам. Леспромхозы в Сибири — это зеки, колонии и поселения. Второй вариант — прииски. Если они, то на главные роли выходит золото. Байкалов — тоже золото…

Они хотят устроить диверсию или налет? На этот раз вниз отошел и язычок предохранителя. Рельсы открылись сразу. Положив свои длинные блестяще спины на черную, бесконечную лестницу из шпал, они загорали, зеркально отсвечивая, под скупым осенним солнцем.

Сверяя часы и карту, на этой же никогда не поднимавшей вверх лестнице стояли два парня и девушка. Да, это она, из автобуса, ошибки нет. Становилось даже забавным и неприличным: столько времени знакомы, ходят по пятам друг за другом, а кто, откуда, зачем — не знают. Интеллигентные люди так не поступают. Пора и познакомиться.

«Мы не против», — словно бы согласилась троица, двинувшись в ее сторону.

Кате, не готовой к беседе, пришлось отступить за деревья. Рука потянулась к вновь упрятанному в намордник пистолету. Парни с девушкой прошли мимо. Удобно, по спортивному одеты. В руках карта, две сумки и металлическая трость. Дойдя до светофора, равнодушно глядевшего на них зеленым глазом, положили трость на рельсы. Видать от удивления и возмущения светофор, тут же забыв о своем недавнем равнодушии, налился кровью.

Прогнать гостей, конечно, не прогнал, но попугал изрядно. Палка тут же убралась, и светофор, добрая душа, сразу простил их, открывая путь дальше. Но они не пошли. Посмотрев на часы, присели на рельсы. Повели неторопливую беседу. Светофор, годами одиноко стоящий средь тайги, похоже, не прочь был бы присесть с неожиданными гостями рядом, но, вкопанный единственной ногой в землю, вынужденно довольствовался лишь взглядом со стороны.

Не приглашалась к беседе и Катя, замершая средь деревьев. То, что эту троицу заинтересовал светофор и они таким неожиданно простым способом подчиняли его себе, раскрыло их карты окончательно: приехавших наверняка интересует поезд, который должен здесь пройти. Если из леспромхоза, то, может быть, готовится побег из зоны. Если с приисков, что более вероятно, то завязка, конечно же, на золото.

Но в первом случае здесь должны сидеть милиционеры, а во втором — Федор, Степан и Борис, три фээсбэшных брата, ФСБ. Где они?

Катя огляделась, будто в самом деле искала тех, кому надлежало передать наблюдение. Таковых не оказалось, зато, похлеще лупоглазого светофора, уставилась на Костю Моряшина. Тот, присев за кусты, дружески помахал ей рукой. Однако вместо радости пробежал озноб: а если бы шла подмога не к ней, а к троице? Они бы так помахали ей ручкой…

— Привет, — лучезарно улыбнулся Костя, подкатываясь под бочок.

— Ты откуда? Как меня нашел?

— Всевышний и Лагута направили мои стопы в этом направлении, а сердце указало конкретное место.

— Ко-остя! Как я рада!

— А про меня и не спрашивай.

— Да ну тебя. Что у вас?

— Сидят, чего-то ждут.

— Мои тоже; Но скорее всего, ждут поезда.

— Ковбои. Лошадей только не хватает.

— Зато у них металлический прут. Укладывают на рельсы и имитируют, как я поняла, подошедший поезд. Светофор, соответственно, включает красный.

Оказывается, хорошо, когда рядом враг. Нужно шептаться, касаясь губами уха, щекотать себе лицо завитком волос…

Не удержавшись, понимая, что второго случая оказаться с ней вдвоем Лагута может и не предоставить, Костя несмело уткнулся губами в щеку девушки. Та не отпрянула, не возмутилась, но, когда ободренный Моряшин попытался проделать это снова, Катя выставила навстречу пальчик. Причина оказалась уважительной: парни встали, подхватили сумки и быстро пошли по шпалам дальше, куда давно уже звал их светофор. Девушка, нервничая, смотрела вслед, постукивая прутом по шпалам.

— Я за ними, — обойдя преграду из пальчика, добрался-таки Костя до ушка Ракитиной.

— Возьми пистолет, — спохватилась та. Костя с улыбкой остановил ее руку.

— Возьми, — попросила Катя. — Их же двое.

Моряшин все с той же улыбкой отрицательно тряхнул кудрями — хоть сотня! Забрать оружие у любимой девушки, подвергая ее дополнительной опасности? Плохо знаете Кота Матроскина, господа. Самое сильное его оружие — любовь к Кате Ракитиной. А это уже не пистолет, это — гранатомет, ракетная установка «Град», дивизия спецназа…

— Я люблю тебя, — сказал об этом же вслух.

Тут же поняв, что в самом деле проговорился о сокровенном, покраснел до корней волос и исчез в лесу.

Где только не приходилось Кате слышать подобные признания — и на балах, и в ресторанах, и в домах отдыха, и в постели. Но средь тайги, перед непонятной заварушкой… Вспомнился Борис: как было бы здорово, скажи такое он! Но ведь молчит, как партизан! А Костя — мальчишка, ему свою невесту нужно искать в десятом классе…

Пока оставшаяся на насыпи девушка смотрела вслед уходящим друзьям, Катя без боязни подобралась к ней почти вплотную. Свой действия видела отчетливо: как только прут ляжет на рельсы, выскочить, забросить его подальше, всыпать девочке пару горячих и бежать на помощь Косте. Смешно, но при вербовке в налоговую полицию убеждали: даже мышей ловить не придется, работа на порядок спокойнее, чем в госбезопасности. Сюда бы того кадровика…

Предстоящая операция, несомненно, разрабатывалась по времени, потому что девица поминутно вскидывала руку с часами. Сотоварищи ее скрылись за поворотом, она тоже сделала несколько шагов вслед за ними, но посмотрела на светофор и закрутилась на месте.

Наконец, дождалась нужной минуты и положила прут на рельсы. Светофор перемигнул на верхний глаз, и Катя, сосредоточившаяся на прыжке, различила вдали и шум поезда.

Да, они замахнулись на поезд!

Достичь насыпи одним прыжком не получилось. А тут еще длиннющие шнурки кроссовок все же выбились наружу, и, наступив на них, Катя со всего размаха вместо девицы обняла каменистую насыпь. Обернувшаяся на шум противница могла и узнать ее, наверняка она проигрывала в уме нечто подобное. По крайней мере, среагировала сразу, прыгнув на упавшую Катю без размышлений и подготовки. Что, в свою очередь, выдало как раз отменную спортивную подготовленность.

Катя успела откатиться, и выбитые от удара соперницы камешки только брызнули ей в лицо. Увидев кобуру и понимая, что лишь непрерывное нападение не даст возможности достать пистолет, девушка бросилась в атаку вновь. Не успевшая встать Катя вышла в стойку на плечи, зарычала от усилия и острой боли от впившихся камней, но встретила ее ногами. Одновременно швырнула попавшийся под руки гравий. Отвоевав таким образом мгновение, со стойки, с плеч выпрыгнула на ноги. И уже ничего не успевала сделать, пропуская удар кулаком в грудь. Захлебнулась воздухом. И скорее интуитивно, предугадывая следующий прием, скрестила внизу руки.

Угадала. Успела. Нога соперницы, занесенная для удара в пах, влетела в подстроенную ловушку. Оставалось ухватить пятку, вывернуть ее вверх и толкнуть.

Теперь от боли вскрикнула соперница.

Не устояв на одной ноге, она повалилась на кустарник, запуталась в ветках. Однако вместо того, чтобы взять окончательный реванш, Катя оставила ее и бросилась к рельсам, остерегаясь при. этом мелькающего меж ног белой гадючкой шнурка. Сначала убрать прут, не дать остановиться поезду — ну, а девочки, а девочки потом.

Да только не захотела новоявленная железнодорожница уходить на вторые роли, стерегла свою палку, как собака кость. С намерением перегрызть глотку любому, кто посягнет на ее добычу.

Сзади послышался скрежет, и Катя, остерегаясь делать прыжки, когда из-за любого подвернувшегося камешка можно упасть и переломать кости, схватилась за пистолет. Точнее, за кобуру. Пустую. Где, в какой момент не выдержал ремень, державший рукоятку, гадать времени не оставалось. Рванулась навстречу настырной девице. Работать в жестких блоках — не ее стихия, но чего не сделаешь, коли противница так жаждет получить оплеуху.

Да только оказалась не только настырной, но и чертовски верткой. Какой-то одной школы борьбы не чувствовалось, всего понемногу, но этого оказалось достаточно, чтобы тянуть время. А ее задача сейчас именно такая.

Поняв это, Катя плюнула на свои ребра, да и на руки с ногами тоже. Выпрыгнула, сложилась в воздухе параллельно рельсам и грязными кроссовками с окончательно распустившимися шнурками встретила соперницу ударом в грудь и шею.

Упали обе. Катя удачно, руками на шпалу. Соперница же надломилась в собственную короткую тень.

Сбросив ненавистный прут, Катя подбежала к корчившей в муках девушке. У той в глазах, перебивая злость, застыла адская боль. Изо рта вытекала струйка крови.

— Тебя как зовут? — нашла первое, чем поинтересоваться, Катя.

Никогда прежде ей не приходилось вступать в поединки с девушками, а тем более возвращаться к противнику и видеть его муки. Сделала — и выяснилось, что ничего важнее имени для нее вроде бы и нет…

— Зоя, — послушно, хотя и еле слышно, назвалась та.

— Ох и дуры мы с тобой, — сначала сообщила Катя общеизвестный, по крайней мере мужчинам, факт, а только потом принялась оказывать помощь.

Правда, делала это своеобразно. Вместо того, чтобы положить Зою и дать ей покой, усадила на насыпь. Уперлась коленом в спину, несколько раз подала ее плечи на себя, словно выдавливая обратно удар, нанесенный минуту назад. После этого перебежала к ногам. Подняв левую, сбросила обувь и принялась методически постукивать ребром ладони под пятку.

Закончить сеанс не позволили гудки тепловоза. И Катя, и Зоя одновременно замерли, посмотрели на светофор. Тот давал зеленую улицу. Девушки переглянулись: хоть кто-то из них добился желаемого? Или правы мужчины насчет дур-то?

Зато Косте Моряшину времени на размышления не досталось нисколько. Парни бросились к притормаживающему поезду, да не к вагонам с углем, лесом, какой-то старой, в комьях застывшей грязи техникой, а к идущим в середине состава трем крытым рефрижераторам.

Машинист, не веря в красный свет, окончательно поезд не останавливал, и хотя и медленно, но тащил его под самый светофор. Ни по какому графику встречного состава не предполагалось, наверняка просто случилась какая-нибудь неисправность с сигнализацией. В этом случае ему разрешалось со скоростью десять-двадцать километров в час тянуться к следующему светофору, который, собственно, и перекинул на предыдущий сигнал опасности.

Сброшенной скорости как раз хватило, чтобы трое выбежавших из тайги людей сибирскими клещами впились в длинное, шарнирное тело поезда. Косте выпал вагон с лесом, что в конечном счете оказалось не худшим вариантом: достав до проволоки, скрутившей бревна, подтянулся и тяжеловато влез наверх. Его попутчики уже орудовали на крыше последнего рефрижератора. Один переносной электродрелью вертел в крыше дыры, второй заталкивал в них шланги, по которым из желтых баллончиков внутрь поступал, очевиднее всего, какой-то газ.

Вот тут Костя пожалел, что не взял у Кати пистолет. Расположился он среди бревен столь удобно, что всего два выстрела — и оба «химика» горошинами покатились бы под откос. А в том, что они пытаются отравить находящуюся внутри вагона охрану, сомневаться не приходилось. Не дезактивацию же с дегазацией они вздумали провести. Нет таких любителей природы — только Вентилятор у них в налоговой полиции да катерники у атолла Муруроа, борющиеся против французских ядерных испытаний.

Оставив три желтых баллончика на обработанном вагоне, парни перепрыгнули на следующий. Если на первом крыша была гладкой, то на этом имелся небольшой участок лесенки, расположенные прямо под ней крылышки и трубы для вентиляции. Работать с такими упорами намного удобнее, что успокоило и расслабило дегазаторов. Наступил, несомненно, самый подходящий момент, и Костя стал пробираться к ним. Дыхание после карабканья по проволоке оставалось прерывистым, во рту сушило: что-то такое он испытывал в Екатеринбурге, когда сдавал кровь для девочки. Как она там? Он обещал позвонить…

Удачно, что «химики» стояли к нему спиной и он мог почти открыто идти на сближение. Перепрыгнув на уже обработанный ими вагон, не спуская с них глаз, ногами попробовал вырвать из дыр шнуры. Получилось — и круглыми боками по круглой крыше желтые баллончики унеслись ветром под откос. Теперь оставалось самое опасное и трудное — протаранить, сбить с крыши ничего не подозревающих безбилетников.

А все-таки чувствовалось, что полтора литра крови ушло из тела. В следующий раз, и особенно перед заварушками, надо соглашаться на меньшее количество.

Между ног одного из парней проявился зеленый глаз светофора, около которого они расстались с Катей. Зеленый — это значит, у нее все в порядке. Пора начинать и ему. Если что, Катя закончит его работу. И по крайней мере, увидит, что произойдет сейчас на крыше…

Его успели заметить. Но уже в тот момент, когда он перелетал между вагонами. Инстинктивно отпрянули. Костя, нацеленный на удар сразу по обоим, увидел направленное на него сверло электродрели и, сам теряя равновесие, подался вбок. Весь тычок достался обладателю желтых баллончиков, испуганно, но поздно взмахнувшего ими.

Чем ударил — головой ли, плечом, руками и куда — в грудь, живот — не понял. Да и не важно — «химика» смело вниз. Но лесенка на вагоне, на которую Костя рассчитывал, оказалась коротка, перильца у нее — слишком низенькие, чтобы удержаться на всем этом после удара самому. В какой-то щели застряла нога, Костя вырвал ее, но оказалось, что она-то еще и удерживала его на крыше. Падая, успел ухватиться руками за перильца. Остальное тело ветром, инерцией бросило вниз, между вагонами. Замелькали шпалы, и, чтобы не видеть их лязгающую сцепку, Костя поднял голову.

— Гад! — орал сверху оставшийся на крыше налетчик.

Продолжавшую работать дрель начал приближать к Косте. Сверло охотно вошло в стиснувшую поручень руку, и последнее, что увидел Моряшин, — это летящие во все стороны кровавые стружки-ошметки. Боль, то ли закрывшая ему глаза, то ли затмившая небо, через руку вошла во все тело. Казалось, туда проникало само сверло, наматывая на себя внутренности.

Адскую работу прервал выстрел.

«Катя», — подумал Моряшин и, словно ждал только этого, не имея сил больше терпеть боль, как мог оттолкнулся от вагона и разжал пальцы. Сил оказалось мало, его слабо падающее тело догнал следующий вагон, поддел, перевернул в воздухе и отбросил в тайгу.

Выстрел услышал и Лагута. Хоть и был он скраденный расстоянием и сопкой, его тем не менее невозможно было спутать ни с чем человеку, каждую неделю выезжающему в тир на стрельбы.

— Катя, — напрягся и Соломатин.

— Стреляют — это лучше, чем молчат, — попытался успокоить и его, и себя майор.

Они лежали в канаве около железнодорожной колеи с проросшей сквозь щебенку травой, а значит, редко используемой. Метрах в двухстах расположилась, особо не прячась, семерка приезжих. Время от времени кто-то из них поднимался на насыпь и высматривал состав. Дальше, за ними, должны были сидеть в укрытии обогнувшие стойбище Юра Вентилятор, Белый и Некрылов.

А вот Катю и слабоватого еще для драк донора Моряшина майор специально отослал из самого опасного, как ему казалось, места. Стрельба же началась как раз у них. Бежать на помощь поздно, оставалось лишь молиться, чтобы она обернулась в их пользу. Успокаивало и то, что выстрел оказался единственным и, похоже, больше никем услышан не был.

— Всю группу не возьмем, — поглядывая в сторону противника, высказал Борис то, в чем боялся признаться себе Лагута.

Тот согласился:

— Не возьмем.

Признание двух начальников в одном и том же — приказ на отступление. Чтобы положить «наружку» под пулями бандитов, большого ума не надо. А слава на века обеспечена. И позор тоже. Да вот незадача: опускать руки перед явным бандитским разбоем не пристало. Были бы грибниками или охотниками, перешли бы на другую тропинку и с чистой совестью зашагали в обратную сторону. А тут с юности — погоны на плечах да слова про долг и честь офицера…

Выход подсказали сами бандиты. Они разделились и рассредоточились вдоль полотна, чтобы не мешать друг другу при посадке. Борис с Лагутой переглянулись, поняли, что думают об одном и том же.

— Ты — первого, я — второго, — распределил роли майор. Второй — это который ближе к центральной троице, оставшейся на месте. Это — опаснее, и Борис остановил Лагуту: второго — я. «Наружка», конечно, может завести объект в любой адрес, прикинуться кем угодно, но убирать часовых — оставьте десантнику-разведчику, который на этом деле себе плешь проел.

Майор, соглашаясь, кивнул. Борис начал забирать левее, в чащу, чтобы обойти доставшегося Лагуте противника. Подкрадываться придется не сзади, а чуть под углом — враг чисто психологически чаще станет смотреть в сторону ожидаемого поезда. Если в группе Вентилятора сообразят поступить таким же образом, то оставшаяся троица особой опасности уже не представит. Только бы все у них получилось.

Хочешь незаметно подойти к человеку — не спеши. Однажды зимой, еще в ВДВ, Борис поспорил, что незаметно подберется к часовому в открытом поле. Четыре часа рыл нору под снегом, но схватил постового за ногу.

Однако сейчас он лишен основного — времени. Больше глядя под ноги, чем вперед, бесшумным призраком Борис пронзил распадочек и вышел за спину противника. Тот стоял, как и ожидалось, глядя в сторону приближающегося поезда.

Надеясь, что Лагута к этому времени завершил свою часть работы, Борис примерился к прыжку. Шея у врага мощная, покатая, плечи развернуты — такого необходимо вырубать с первого удара, потому что второго может и не быть. Счастье, что под ногами мох. Он не дает толчка, проваливается, утопает, но зато даже не на классические пять — на три шага можно подойти.

Приблизился. Настолько, что стал слышен запах приятного одеколона. Опять-таки в десантных войсках по поводу мужской парфюмерии язвили: мужчина должен пахнуть потом, ружейной смазкой и порохом. Кто-то обязательно добавлял:

— И женщинами.

Как это — пахнуть женщинами, никто особо не представлял, но все утвердительно кивали: да-да, хоть и в четвертую очередь, но и ими тоже.

Хотя ерунда все это, лейтенантские игры и элементарное неумение ухаживать за собой. На войну всегда и слишком много списывается. Несмотря, конечно, на то, что она все-таки проверяет, на что мужчина способен.

Вновь добрым словом вспомнился майор Красиков из суворовского, заботившийся об их пальчиках так, будто они учились в консерватории:

— Если вам не нужен шум, душите противника. И не пальчиками — это оставьте киношным экзальтированным вьюношам. Изгибом локтя — на горло и резко вверх.

— А если…

— А если противник выше вас, прыгайте на спину и сдавливайте ногами его живот. А локоть на горле, на нем, милом.

Прием отработан, не раз использовался Борисом и выдумывать что-то новое не имело смысла. Ожидающий поезд парень казался одного с ним роста, но, чтобы не рисковать, капитан все-таки прыгнул на него.

Шея оказалась коротковата, под рукой дернулся кадык. Тогда, падая сам и увлекая за собой противника, Борис вытянулся, растягивая тело парня. Это заставило того задрать голову и расчистить под захват гладко выбритую крепкую шею. Парень сипел, цеплял пальцами мох, но Соломатин держал его до тех пор, пока тот не обмяк. Проверил: дышит. Быстро обшарил жертву и на поясе нашел самое, пожалуй, необходимое — «ПМ», пистолет Макарова. Поезд гудел уже совсем рядом, дальше заниматься противником времени не оставалось, и Борис выглянул на простор.

Натужно дымя, тепловоз тащил за собой разномастное вихляющееся тело. В какой-то момент Борису показалось, что оно не выдержало своей же тяжести, разорвалось пополам. Он даже протер глаза, чтобы видение исчезло.

Но разрыв произошел на самом деле! Хвост поезда, по инерции еще катившийся вперед, тем не менее терял скорость, первая же половина состава продолжала ее методично и уверенно набирать. И вот уже миновала светофор, его самого, застывшего от неожиданности.

И тут в него выстрелили.

Пуля прошла совсем рядом, он услышал, как прожигался ею воздух. Останься на месте, наверняка бы почувствовал и запах гари. Отпрыгивая в сторону, увидел и стрелявшего: он сидел на расцепленном замке вагона, придерживая поврежденную руку. Он наверняка ждал появления врага, выстрел Кати не только ранил его, но и сделал осторожным. Что и позволило первым открыть огонь. И давало возможность вторично ловить его в прорезь прицела. Игры в жмурки кончились.

Ответный выстрел прозвучал от Лагуты — он отвлекал огонь на себя, рассеивал внимание, создавал видимость широкого охвата. Зато на левом фланге молчали: группа Вентилятора, скорее всего, не догадалась или не сумела обезвредить одиночек и теперь могла наблюдать за боем лишь со стороны. Вообще-то, бандитам, попавшим в совершенно непонятную ситуацию со стрельбой и исчезновением людей, следовало рвать когти. Но уже останавливался состав с тремя вожделенными вагонами, до золота оставался последний прыжок, и троица пошла на риск.

Уже не пистолетными хлопушками — автоматным огнем поливая кусты, побежали к вагонам. Те остановились совсем, отцепивший их парень спрыгнул на землю и, придерживая раненую руку, переместился под мощное прикрытие друзей. Пистолетом указал точное направление на Бориса. Капитан, вместо того чтобы упасть под дерево, наоборот, подпрыгнул, ухватился за сук, сделал выход силой. С ветки прыгнул на следующую, пропуская под собой крушащие, калечащие все на своем пути автоматные очереди.

Лагута безнадежно вызывал огонь на себя, и если у Бориса обойма еще не расходовалась, то у майора в запасе оставалось не более двух-трех патронов.

Пока Борис обезьянничал на ветках, на железной дороге прогремел взрыв. Досталось первому рефрижератору, у которого на одной петле болталась дверь, а из дыры вырывался наружу черно-сизый дым. Заглянувший внутрь вагона бандит отрицательно замахал рукой: пустой, ничего нет, беремся за следующий.

Борис, поднявший на него пистолет, сдержался. Стрелять нужно наверняка: четыре пули — четыре цели. А собрать их всех вместе можно, когда они набросятся на золото. Оно ослепит глаза и разум противнику.

Понизу снова прошла очередь — скорее профилактическая, и почти сразу же прогремел второй взрыв. Нападавшие, пропустив средний вагон с огромной буквой «Т» на борту, подвергли атаке последний. И, наконец, удачно.

— Есть! — Крик радости услышал даже Борис.

Дверь вагона на этот раз оторвало полностью, в вагон юркнул один из бандитов. Но когда Борис подумал, что за ним последуют остальные и приготовился встречать их в проеме, тот выпрыгнул обратно и присел за колеcа. И в третий раз раздался грохот разрыва, сдавленный вагонным нутром. Из рт двери, опережая клуб дыма, полетели ошметки внутреннего убранства.

Но не это поразило капитана.

Из среднего вагона-компрессора, не тронутого взрывником, из-под его подкрылков, расположенных у самой крыши, вдруг вырвались без всякого взрыва клубы дыма. Послышался шум запускаемого мотора и… перекушенный, умирающий без головы хвост, будто в агонии, дернулся.

Это стало полной неожиданностью и для нападавших: первый, ложный, вагон — это ладно, оправданно и прогнозируемо. Но чтобы под рефрижератором была закамуфлирована силовая установка, способная самостоятельно утаскивать раненое тело с места побоища! И кто-то же сидит там внутри!

К нему, отчаянному, недотравленному газом, к двери, прикрывающей его, бросился подрывник. Взрывные устройства, приготовленные заранее, требовалось лишь укрепить в нужном месте.

Понимая, что убрать одного — это полная расшифровка, но не видя иного способа спасти золото, Борис торопливо поднял пистолет. Подрывник бежал быстро, уже протягивал сумку, чтобы зацепить ее за дверную скобу, и, больше не раздумывая и не особо целясь, Соломатин выстрелил.

Пуля звякнула по металлу, завизжала от рикошета. Подрывник от неожиданности споткнулся, сумка вылетела из рук. Хозяин слишком хорошо знал ее содержимое, он невероятно быстро подхватился и прыгнул в кусты, спасаясь от взрыва. Однако взрывная волна догнала его взметнувшееся тело. Приподняла еще раз, словно взвешивая на своей ладони, и, не удовлетворившись весом, сама швырнула туда, где он намеревался спрятаться.

Достала волна и Бориса. Оторвала от ствола и, ломая его телом сучья, стряхнула, как жука-короеда, вниз. Поискала средь деревьев еще кого-нибудь, но, пока загибала и огибала каждый листок, веточку, ствол, выдохлась.

Лагута, бегущий к месту взрыва, лицом тоже ощутил иссякающую горячечность тротилового выдоха. Зато навстречу, набирая темп, двигался обезглавленный труп поезда. На ходу заглянув в двери, Лагута замер. В последнем вагоне стояли приваренные к полу три сейфа. Центральный оказался взорван, в рваной дыре виднелись пошатнувшиеся ряды металлических колб. Никогда не видел, как перевозится золото, но тут сомнений не оставалось: оно. Открытое для любого, кто окажется рядом. Бери — не хочу!

С надеждой оглянулся на место последнего взрыва, но Бориса не увидел. Вспомнил про передатчик: опасаться перехвата после всего происшедшего не имело смысла. Второй у Юры: нищета в Департаменте заставляла экономить даже на таких мелочах. Кто там вопит в газетах, что налоговая полиция жирует? А не хотите ли поменяться местами? У Моряшина в документах прикрытия даже журналистское удостоверение есть…

— Кто слышит?

— Я, — отозвался Юра.

— Где?

— Вдвоем на «гусенице». Пробираемся в голову. Третий пошел стеречь «девочку».

— Возьмете под охрану груз.

— Будет сделано.

Несмотря на то, что Лагута всматривался в каждый проходящий мимо вагон, подчиненных не увидел. Наверняка, осторожничая, ползли по противоположной стороне вагонов. Разумно, что не ввязались в драку, приберегли себя для последнего резерва. Хуже, что затаились налетчики. Заняли круговую оборону или уходят, окончательно поняв свой промах? Кого Юра послал к машине — Белого или Некрылова? Впрочем, разницы нет.

Да только бы одни они. Еще Катя и Моряшин. Борис. И куча бандитов с автоматами. Вот влезли. Называется, половили налима у дачки.

Лагута вытащил магазин из коричневой, ребристой рукоятки «ПМ». Прижатый пружиной, сиротливо желтел одинокий патрон. Нет, не единственный, в стволе еще один. Хватит, чтобы принять бой. Правда, чтобы тут же и погибнуть…

Зато посланный к машине Женя Некрылов не имел даже перочинного ножа. Пришлось вспомнить про оружие шоферни — монтировку. Открыл багажник, стал рыться средь оперативного гардероба. Усы, борода, ведро, леска, шляпы…

Прерывая поиски, ожила рация.

— Вызываю на связь, — раздраженно, в отчаянии позвала Катя.

Забыв про тишину и осторожность, Некрылов бросился к дверце.

— Катя, это я, Некрылов! Слушаю! — прокричал на всю тайгу. И на его голос мгновенно отозвалась автоматная очередь.

— Иду по трассе. У меня Костя. Преследуют. Прикрой.

Конец игры не только в жмурки, но и в «неслышки».

Новая машина — прелесть. Завести двигатель — раз плюнуть. Ключ вправо — и она уже дрожит под тобой, умоляя разрешить сорваться с места. И не только оттого, что хочется скорости. Просто из леса все точнее автоматные очереди, а кому нравится получать в зад обойму?

И рванула «девочка» с этим самым непотребно поднятым задом. Некрылов только успевал вертеть руль, чтобы не дать ей слиться в поцелуе со стволом какого-нибудь ясеня. Открытый багажник громыхал задранным подолом, собирая-таки в себя кусачих металлических шмелей.

Только и дорога не стояла на месте. Желая помочь, заранее подставилась боком и приготовила желтую спину. Не подумала, правда, об удобном въезде на себя, но Некрылов, наверное, многого бы хотел, окажись здесь еще и асфальтовый склон. Громыхнув то ли багажной дверкой, то ли своими зубами, взобрался на трассу и сразу залил глотку двигателя предельным количеством горючего.

— Вышел навстречу, — сообщил Кате.

— Спасибо. Быстрее.

Быстрее — только самолетом.

Но что же с Катей? Или с Моряшиным? Если она уходит от преследования, боясь развернуться и самой зайти в хвост, что при ее мастерстве совсем несложно, то она бережет не машину, а Костю. Во что влип этот салажонок?

Об этом он узнал через пять километров, когда навстречу вырвались две машины. Первой неслась «девятка» Кати, ее настигала приземистая, грозная в своей решимости идти на таран красная иномарка. На классический вариант, когда можно развернуться, на тихой скорости подождать погоню и потом неожиданно столкнуть противника в кювет, — на такое стандартное и десятки раз отработанное на практике действо времени у Некрылова не оставалось.

— У меня Костя, — оправдываясь за свою инертность, повторила в эфир Катя.

Он помнит. Что ж, получай еще один подарок судьбы за чужой счет, Кот Матроскин.

Как голову в закрывающуюся дверь, бросил Некрылов «девятку» между опасно сошедшимися машинами. Умоляя ее о последнем рывке, вытягивая самого себя из-под красной стрелы, оставил той взамен хлюпающий дверцей зад. Ему сегодня все равно досталось…

Удар, скрежет — и, словно копейка в жестяной банке, загремел в одном клубке с иномаркой под откос. Хороша была машина у красноярской «наружки». Единственная…

Груда железа замерла в таком положении, будто хотела оказать водителю последнюю услугу: Некрылов выполз из-под развалин сам и до того, как подбежала Катя.

— Жив?

— Ты о каком-то гусаре? — Женя с усилием и неизвестно отчего вдруг вспыхнувшей обидой приложил руку к глазам, вгляделся вдаль. — Нет гусар. Их вообще-то ноги…

— Прошу, не надо, — едва не плача, сказала Катя.

— Не надо так не надо. Что с нашим преследователем? Вдвоем обогнули останки машин, присели и лишь после этого увидели наполовину вылетевшую в лобовое стекло девушку.

— Зоя! — как к подруге, полезла к ней Катя.

И тут тонко, отдаленно послышался еще один звук, не принадлежащий тайге. Сначала Некрылов, потом Ракитина подняли головы к небу: со стороны Красноярска, перелопачивая воздух и тучнея на глазах, неслись вертолеты, вызванные, надо полагать, увидевшим наконец нападение машинистом.

Вот теперь изрядно поджарившейся и подсветившейся «наружке» можно и отойти в сторону. Залезть в трюм. В парадную шеренгу вдоль борта становятся другие…

…Перед отлетом всей командой заехали в клинику к Моряшину.

Около палаты их встретила Катя — в нейлоновом белом халатике, миниатюрной элегантной шапочке-пилотке, небрежно удерживаемой на голове взбившейся прядкой волос.

— Сегодня просил кушать! — голосом, которым в старину извещали о рождении долгожданного наследника престола, сообщила она.

— Тогда по рублю и в магазин, — как само собой разумеющееся после такой радости предложил Белый.

Костя, перебинтованный и измазанный, словно индеец, зеленкой, встретил их одними глазами.

— Мы тут по рублю сбрасываемся, так что тебе, как самому молодому, бежать, — вместо приветствия сообщил Лагута. — Ниль мэдиум эст.

В последнее время он перестал давать перевод — вероятно, хотел таким педагогическим приемом подвигнуть их к самостоятельному изучению латыни.

Катя поспешно сообщила еще одну новость, которая могла бы успокоить гостей:

— Врач пообещал, что через неделю встанет на ноги.

Глядя на неподвижного Костю, к срокам отнеслись скептически. Но дружно захотели поверить.

— Я обещал… девочке в Ека… Ека… Свердловск позвонить… Узнать…

— Позвоним, — пообещал Лагута.

— Какие у нас гости! — раздалось сзади.

В палату, пышной грудью вперед, радуясь большому количеству мужчин, вошла медсестра.

«Вынюхала ведь», — подивилась Катя подруге, забыв, что сама с утра только и твердила о будущих посетителях.

— Лариса, наша дежурная медсестра, — Представила ее.

— Командир, я вот удивляюсь, почему при таких дамах… — Белый посмотрел на обеих, но взглядом задержался на Ларисе. — Почему Моряшин до сих пор лежит, а не стоит под душем?

— Холодным, — уточнил Некрылов.

Лариса ничего не поняла, но ей хватило и того, что на ней задержали внимание.

Видя, что дежурная не собирается их покидать, Катя словно продолжила начатый разговор:

— А насчет палат — так они освобождаются. Утром одного старателя увезли в Москву, в институт. После обеда еще одного коммерсанта выпишут. Да, Лариса?

— Выпишут, — легко и охотно подтвердила медсестра. — Одного выпишут, другого поселят. Беззаботные счастливы всегда.

— Ладно, девочки. С вами хорошо, но нам пора лететь, — развел руками Лагута. — Ну что, Костя. Если проблемы какие, вот наш местный товарищ поможет.

— Марков моя фамилия, — вышел вперед не знакомый ни Косте, ни Ракитиной мужчина. — Через час здесь будет телевизор, морозильник, пресса. Остальное — по списку и желанию.

— Спасибо, — поблагодарил красноярца майор. И скуповато пожелал выздоровления Косте: — Ты давай Катерину нашу долго около себя не задерживай.

Костя с усилием улыбнулся, хотел успокоить, что не задержит, но промолчал, уловив двойной смысл фразы. Майор дотронулся до его плеча и вышел первым из палаты. Остальные повторили жест начальника. Белый напел Моряшину свою новую импровизацию:

Ты уехала в знойные степи,
Я ушел от налогов в тайгу…

— Дарю, салага.

Лариса, подгадав к этому же моменту конец уборки около умывальной раковины, выскользнула следом за Аркадием. У кровати остались Борис и Катя. Девушка виновато искала взгляд Соломатина. Тот все прекрасно понимал и без этого немого извинения, но у Моряшина задержался дольше всех.

— Катя тут говорила, что ты горевал по порванной тельняшке: У меня есть в запасе. Правда, десантная, с голубыми полосами, но это не худший вариант. Считай, подарил.

— Спасибо.

— Удачи, — уже обоим пожелал Соломатин и вышел.

Подождав несколько минут, пока друзья спустятся вниз, Катя вышла в коридор. Глядя в окно, приподнималась от нетерпения на цыпочки Лариса.

— Слушай, классные мужики у тебя. Жаль, уезжают.

«Уезжают», — про себя грустно повторила Ракитина, увидев вышедшего первым на улицу Бориса.

О нем напомнила вечером и уборщица в гостинице, приводившая в порядок его номер.

— Вы только, милочка, гляньте, что сосед ваш учудил, — позвала она остановившуюся у двери Катю. Так и не перешагнула Катя через его порог…

Но что мог натворить Борис?

— То ль гадал тут, то ль пьяный…

Все обои на стене, через которую они перестукивались, были разрисованы крестиками…

— Наверное, гадал, — поддержала именно это предположение Катя.

— Вот в Москву ему счет послать, чтобы знал, как баловством заниматься, — грозилась старушка.

Впервые за весь вечер Катя улыбнулась. А войдя к себе в номер, сначала приложила ладонь к стене, а затем начала ставить точно такие же крестики со своей стороны.

В Москву прилетели вечером.

За «наружниками» прислали «рафик», и впервые Борис ехал с ними, никуда не торопясь и никого не преследуя. Садились во Внуково и, когда проезжали Солнцево, одновременно с Некрыловым повернули головы в сторону улицы Авиаторов.

— Мы на «кукушку», — не приглашая капитана к себе, сообщил Лагута.

— Я забегу в Департамент. Давайте у метро тормознем.

У памятника Героям Плевны, венчающего метро «Китай-город», толпились люди с красными и андреевскими флагами. У Белого загорелись глаза, и он вслед за Борисом намылился вылезти наружу.

— Посмотрю, чем народ дышит, — отпросился он у Лагуты.

— И охота тебе? — удивился тот. — Брось ты эту политику к черту, спокойнее спится.

— В 91-м мы ее уже однажды бросили, — неожиданно серьезно, в отличие от начальника, отреагировал Аркадий. — И ее тут же подобрали те, кто затем разрушил Союз.

— Хорошо. До завтра, — не стал вступать в полемику Лагута.

Народ у памятника митинговал в защиту сербов в Югославии. Борису это все же казалось чем-то далеким, его больше волновало сообщение о Людмиле, которое он мог получить уже через несколько минут в Департаменте.

Наскоро попрощавшись с Аркадием, он заспешил на Маросейку. В здании почти никого уже не осталось, по коридору гуляли прячущиеся где-то в дневное время кошки. В их выводке вдруг мелькнуло что-то знакомое, и, поскольку из всего кошачьего сословия в друзьях числился только Маркиз, Борис вгляделся в рыжего боязливого котенка.

— Маркиз? — Капитан присел перед ним, сжавшимся от страха.

Симпатичная мордочка, так тянувшаяся к Люде, белое пятнышко на конце ушка — конечно, Маркиз!

— Маркиз, — взял на руки котенка Борис. — Ты почему здесь? Что случилось?

Котенок прильнул к его груди, словно жалуясь на свою судьбу, и, гладя его, капитан бегом пересек переходы, торопясь в свой кабинет.

Он оказался открыт, за компьютером работал начальник отдела Костя Тарахтелюк. Радостно протянул через стол длинные руки:

— Заждались, заждались. Как съездил?

— Ездить надо. По крайней мере, узнаешь многое и быстрее. А что у нас?

— Без особых изменений. За исключением, конечно, нашего делопроизводителя. Но это закрутилось еще при тебе.

— И что с ней на сегодня? — не сумев скрыть безразличия, ожидании ответа замер Соломатин.

— Можно сказать, повезло. И очень даже. Уголовное дело прекращено — чуть ли не в последний день успело подпасть под амнистию. Правда, и Беркимбаев подал рапорт об увольнений. — Тарахтелюк интуитивно связал оба сообщения воедино.

— И где она?

— Кто ее знает. А что за котенок? Из Сибири, что ли, привез?

— Почти оттуда, — неопределенно ответил Борис. На столе под стеклом лежало приглашение, он вытащил его, развернул вложенную в него записку.

«Товарищ капитан. Лейтенант Зеркальцев со своей будущей супругой Александрой Краевой имеет честь пригласить вас на свою свадьбу. Обязательно ждем».

И приписка девичьим почерком:

«Вместе с Катей».

Катя, Катя… Катя осталась в Красноярске. Быстро набрал номер Людмилы. На удивление, трубку подняли сразу.

— Здравствуй. Это я.

Отвернулся от Тарахтелюка, но тот сам все понял и вышел.

— Здравствуй. С возвращением.

Голос холодный и равнодушный. Хотел спросить, можно ли приехать, но интонация насторожила. Спросил о нейтральном:

— Я тут вроде бы Маркиза встретил…

— Да, я принесла. У меня ему наверняка будет хуже.

Ни одной нотки радости, ни намека на приглашение. Приглашают только Дима и Шурочка Краева. Вместе с Катей…

Спросил напрямую:

— Я подъеду?

— Считаю, что не стоит. До свидания.

Гудки.

Что произошло с ней за эти дни? Кто вмешался в жизнь? Где искать ответы? Или он нужен был, пока не знал об амнистии?

Сегодня он ответов уже не получит.

Заглянул Тарахтелюк. Увидев, что разговор окончен, кое-что поняв по выражению лица подчиненного, неожиданно предложил:

— Слушай, что ты поедешь на ночь глядя в свое общежитие? Давай завалимся ко мне. Хоть отмоешься, поешь да поспишь.

Борис погладил успокоившегося, пригревшегося на груди котенка. Его младенческое тепло просочилось сквозь рубашку, и, поняв, что он теперь не сможет оторвать Маркиза от себя, ответил:

— Да нет, спасибо. У меня там три лотка яиц в холодильнике, авось не пропали. Да и сухпаек где-то валялся. А вдвоем скучно не будет.

Чувствуя подступающий от одиночества ком в горле, наклонился и поцеловал в лоб Маркиза…

P.S. После ликвидации Федеральной службы налоговой полиции «наружка» в полном составе перешла в Службу по контролю за оборотом наркотиков…