Новый роман от автора супербестселлера «Княгиня Ольга» и трилогии о «Деве войны»! Продолжение приключений нашей современницы, провалившейся в жестокую эпоху Батыева нашествия. Она сделала свой выбор между прошлым и настоящим в пользу XIII века. Она обручена с этой войной и готова отдать жизнь за спасение Руси от Ига. Она изменила ход истории, обескровив Орду и заставив степняков повернуть обратно в Дикое Поле. Но теперь над Русской Землей нависла новая угроза – уже не с востока, а с запада. Католическая Европа готовит Крестовый поход против православных «схизматиков». Судьба Новгорода висит на волоске. Способна ли «попаданка» из будущего расстроить планы врагов и сорвать «Drang nach Osten»? Одолеет ли «псов-рыцарей» в тайной войне и беспощадной сече? Поможет ли юному князю Александру Ярославичу разгромить шведское войско и стать Александром Невским?
Литагент «Яуза»9382d88b-b5b7-102b-be5d-990e772e7ff5 Против «псов-рыцарей» Эксмо М. 2011 978-5-699-49166-7

Наталья Павлищева

Невеста войны. Против «псов-рыцарей»

Снова в тринадцатом веке

Тихо… Даже часы не тикают… Неужели встали? Стариков терпеть не мог эти часы именно за их тиканье, все требовал, чтобы заменила на нормальные, а мне нравилось…

Я замерла. Нет, пожалуй, дело не в часах, а в…

– Вятич…

В том, что лежу в объятиях Вятича, не сомневалась, но что-то не так. Тревоги не было, однако пространство вокруг неуловимо изменилось. Я опытный «попаданец» и что означает шуршащее в тюфяке под боком сено уже знала.

– Вятич…

– У…

– Мы где?

Шепотом и на ухо, мало ли что.

– В Москве. Спи.

– В какой Москве?! – На всякий случай я еще раз потрогала то, на чем мы лежали. Нет, на мою московскую постель это не походило ни в малейшей степени. – Ты посмотри, на чем мы лежим.

– Мы в Москове, которая Кучково… Спи, Настя, до утра еще далеко.

Я с трудом сдержала визг восторга. Вятич забрал меня обратно в тринадцатый век!

Спать, конечно, не получалось. Почувствовав это, Вятич принялся объяснять:

– Ты же просила тебя вернуть? Теперь терпи.

– А… а я теперь кто?

Предыдущий раз долго осознавала, куда это попала, и привыкала к своему более молодому, чем в Москве XXI века, телу пятнадцатилетней боярышни, живущей в XIII веке. Мало ли что теперь, боярышня-то погибла в неравной схватке с Батыем.

– Старуха лет семидесяти…

– Чего?!

– Не бойся, как и была – Настя, дочь воеводы Федора из Козельска.

– Но я же погибла? – Кажется, я чуть не заорала.

Вятич усмехнулся, приоткрыв один глаз:

– Ты? Не может быть! По мне, так живее всех живых. Между прочим, для всех ты вышла за меня замуж. Тут не полагается мотаться по городам и весям с посторонним мужиком.

Настроение поднялось донельзя. Какой сон, когда тут открываются такие перспективы?!

– А почему мы в Москве… ну, Москове?

– Едем в Новгород.

– Там Лушка…

– Угу, и Анея тоже.

– Они не знают, что я погибла?

– Настя, никто не знает и еще много веков ничего не узнает о Золотаревке, и о тебе тем более. Пользуйся моментом. Это же особый кайф – восстать из погибших. Представляешь, какой шок будет у Батыя? Он-то видел, как тебя убили.

Теперь я уже не только спать не могла, но и лежать вообще.

– Мы снова поедем убивать Батыя?! А почему тогда в Новгород?

– Батый пока в степи и пойдет на Европу южным путем.

– Вот именно, там Киев, Чернигов, там вся Южная Русь.

– А с севера вот-вот нападут крестоносцы. Югу все равно не устоять, нам нужно помочь князю Александру.

Я живо прокрутила в голове все, что за время болезни вычитала в Интернете о тринадцатом веке на Руси и окрестностях. Да, с севера готовятся напасть шведы с датчанами, а там и крестоносцы Ливонского ордена, если уже не напали…

– Вятич, а сейчас какой год?

– Тот же, что и раньше – 1239-й, осень. На следующий год летом приплывет Биргер.

Вятич, видно, понял, что проще мне все объяснить, потому что все равно не отстану.

– Угу. Невская битва.

– Ну надо же, грамотная стала…

– Значит, нам надо предупредить князя Александра Невского? – Я не замечала сарказма, не до того. Как боевой конь, заслышав звук полковой трубы, была готова ринуться в атаку не на Батыя, так хоть на Биргера, главное за Русь!

– Никого мы ни о чем предупреждать не будем, не имеем права. Ты уже предупреждала рязанцев, ничего не изменилось.

– И что, сидеть и ждать, пока он сам побьет шведов?

– Сидеть и ждать тоже нельзя, а вот что делать, будем думать на месте. Против нашего князя собирается слишком грозная компания.

Если честно, то меня меньше озаботили слова о компании.

– Где это на месте?

– В Новгороде. Приедем и вместе подумаем.

– С кем? – Я просто не верила своим ушам.

– С Анеей, ну, и твоей Лушкой, куда ж без нее?

– Они знают, кто я?

– Анея да, а Лушке придется сказать, если сама еще не догадалась.

Какое-то время я пыталась придумать, что бы этакое сотворить с Биргером, который незваным притащится с армадой шнеков в устье Невы.

Вот почему дома в Москве не сказать, что забирает меня обратно в тринадцатый век воевать теперь со шведами?! Прихватила бы с собой несколько ящиков динамита, заминировали устье Невы, и все о’кей.

Я так и заявила. Вятич только хмыкнул:

– Не умней Лушки… Потому и не сказал, чтобы ты не тащила под мышкой ракетную установку или подводную лодку. Вот связался…

Я почти обиделась. Ладно, пусть не подводную лодку или динамит, но акваланг и мины-то можно было бы.

Вятич снова открыл один глаз:

– Ты к чему их цеплять собралась? Шнеки деревянные.

Я не сдавалась:

– А я бы плавучие или придонные. Или вообще коловорот какой-нибудь, чтобы дырки в драккарах сверлить под водой.

Мысль о коловороте мне очень понравилась. Сделать из пары их кораблей решето ниже ватерлинии, остальные сами разбегутся.

– Ну что говоришь-то?

– А как мы будем воевать против Биргера?

– Не знаю. Думай, у тебя вместо военного арсенала голова есть. В Козельске же справились.

Да уж, в Козельске мы справились так, что у Батыя были все основания назвать Козельск Злым городом.

Я притихла, вспоминая наше боевое прошлое. Кажется, это было так давно, а ведь прошло всего два года. Или семьсот семьдесят три? Нет, я в тринадцатом веке, значит, надо здесь и считать.

Два года назад (по местным меркам) после аварии я вдруг очнулась вместо своей московской квартиры в теле пятнадцатилетней боярышни в Козельске в самый канун Батыева нашествия. Осознав это, отчаянно пыталась добиться, чтобы немедленно вернули обратно, но потом наплевала на все и отправилась в Рязань предупреждать о предстоящем нападении Батыя.

Моим предупреждениям никто не внял (боюсь, что русский пофигизм родился вместе с русскими), и невольно пришлось стать героиней защиты Рязани. Все последующее время я старалась не вспоминать те трое суток, что провела под горой трупов в сожженном городе.

А потом были храбры Евпатия Коловрата и рейд по Батыевым тылам в дружине князя Романа с выманиванием ордынцев к Козельску к определенному сроку. У нас все получилось как надо, ордынцам пришлось почти два месяца в половодье сидеть у Козельска по колено в воде и есть собственных лошадей за неимением другой пищи.

Из Козельска удалось уйти почти всем – моя тетка Анея с двоюродной сестрицей Лушкой вывели женщин на ладьях, конная дружина во главе со мной (чем я обоснованно гордилась) прорвалась из города, а в самом городе сотник Вятич с оставшимися двумя десятками защитников просто поджег греческим огнем ворвавшихся внутрь стен ордынцев и сумел выбраться. Это был восторг! Мы спаслись, а ордынцы сгорели.

Батый прозвал Козельск Злым городом и ушел в степи.

А потом мы выманили его с небольшой частью войска в мордовские леса, даже изловили и… поставили на память тавро в одном неприличном месте. По мне, так лучше убить, но пришлось этого гада обменять на пленных женщин.

Зато потом он мне отомстил – я, то есть боярышня Настя, погибла в бою у Сырни (Золотаревки). В 2010 году в Пензе мне даже предлагали посмотреть на собственные останки, раскопанные через 770 лет. И Батый эту гибель видел. Да уж, хану будет не слишком приятно узнать, что я снова жива, ведь у нас с ним противостояние не на жизнь, а на смерть.

Я не вытерпела:

– Вятич, давай еще раз отправим Батыю стрелу с куском голубого плаща?

– Зачем, чтобы он снова пошел на Новгород? Самое время, если вспомнить о шведах.

Вятич прав, пусть лучше идет куда-нибудь подальше, нам сейчас не до Батыя.

Я обратила внимание, что сотник в полутьме внимательно вглядывается мне в лицо.

– Не надейся, я не успокоилась и не успокоюсь, пока не убью Батыя, как и обещала. Но сейчас не до него.

– Наконец-то разумные мысли.

Спать больше не получалось, руки чесались показать кузькину мать теперь уже Биргеру. Причем я совершенно не сомневалась, что мы устроим незваным гостям такой «радушный» прием, что благовест русских летописей о Невской битве покажется скромным упоминанием.

– Когда они там приплывут?

Вятич вздохнул:

– Летом.

– Так… сейчас у нас осень… Успеем что-нибудь придумать почище Козельска.

– Чапай думу думает? Ну-ну…

Я снова уселась.

– Вятич, вот скажи мне, пожалуйста, ты что, часто бываешь в моем мире?

Он, не отвечая, просто смотрел.

– Ну, ты легко говоришь понятными мне выражениями и понимаешь мои словесные выверты. Для этого надо хотя бы время от времени бывать среди тех, кто разговаривает так же.

Сотник кивнул:

– Если ты дашь поспать до утра, я тебе что-то покажу.

И все, я увидела его спину. Это говорило о том, что спрашивать больше не стоит. Пришлось вздохнуть и тоже улечься, уткнувшись в эту спину носом. Вятич непробиваем, если не захочет говорить – даже под пытками не заставишь. А у меня ни горячего утюга под рукой, ни клещей, чтобы ногти рвать, ни иголок под них загонять… Ладно, пусть спит, утро вечера мудренее, утром я его дожму.

Сама я уснуть не могла долго, все пыталась придумать козни против будущего нападения Биргера с компанией. Заодно вспомнила и все то, что о нем прочитала, хваля себя за такую предусмотрительность.

Мысленно снова перенеслась в 1237 год, когда в Козельске двоюродная сестра Лушка обучала премудростям жизни, считая, что мне отшибло память после падения с лошади. Как-то они встретят меня теперь? Лушка вышла замуж за моего несостоявшегося жениха Андрея и должна бы родить от него. Лушка-мама это что-то недоступное моему пониманию, потому что более беспокойной и непредсказуемой особы я в жизни не встречала. Оптимистка, пофигистка и электровеник в одном флаконе.

Как заснула, конечно, не заметила. Но, открыв глаза, с ужасом обнаружила, что Вятича рядом нет. Хорошо, что при попытке повернуться, сено в тюфяке снова зашуршало, иначе решила бы, что сотник и мое возвращение в тринадцатый век только сон.

Вятич нашелся во дворе. Сам двор был странным. Во-первых, оказалось, что мы ночевали в обыкновенной землянке. Во-вторых, с трудом выбравшись наверх, я обнаружила вокруг едва заселенное пожарище. Может, подальше и были дома или побольше землянок, но возле нас никого не видно.

Сотник плескался, обнаженный до пояса. Вообще-то на улице совсем не жарко, и при одном виде капель воды на его голых плечах мне стало зябко. И все же я невольно залюбовалась.

Видно почувствовав взгляд, Вятич обернулся:

– Проснулась, воительница? Умываться будешь?

Я тоже любила холодную воду, но не раздеваться же прилюдно (хотя вокруг никого и не видно) по пояс? Кивнула и принялась тоже плескаться в бадейке с ледяной водой, стараясь не облить одежду. Вода удивительно вкусно пахла и была такой приятной… Теперь, снова побывав в Москве двадцать первого века, я все чувствовала острее – и немыслимо свежий воздух, и воду, и одежду на себе… Но в отличие от предыдущего раза меня вовсе не тянуло обратно в загазованную Москву.

Вытирая лицо, невольно усмехнулась.

– Чему?

– Так ведь и привыкнуть можно.

– Привыкай.

– А потом?

– Ты уж реши, где тебе лучше. Когда попала сюда – всех замучила, чтоб вернули, вернулась туда – принялась лить слезы и спиваться, просясь обратно, а теперь снова в Москву на двенадцатый этаж захотелось?

– Здесь лучше. – Я твердо глянула в глаза Вятича. Вообще-то, хотелось сказать иначе: «Вместе с тобой», но уточнять не стала, он-то здесь, значит, и я тоже.

Сотник только кивнул, натягивая рубаху.

– Ты обещал кое-что объяснить.

– Сейчас поедим и пойдем.

Еда была более чем скромной, но вкусной – холодная запеченная рыба, видно вчерашняя, и большой ломоть хлеба. И то хорошо, но я невольно вздохнула:

– Картошечки бы…

– Вот этого дать не могу, не привезли еще из Америки, – развел руками Вятич. Я не успела спросить, откуда он знает про Америку, сотник встал, махнув рукой: – Ну, пойдем?

Любопытство просто распирало, но спрашивать ничего не стала. Негоже выглядеть глупой девчонкой, это с Лушкой можно было болтать о чем угодно, а рядом с Вятичем, тем более теперь, я чувствовала себя словно обязанной чему-то соответствовать. Чему, неужели вместе со мной на сей раз в тринадцатый век переполз и мой московский статус успешной бизнес-леди? Это плохо, потому что в этой Москове я глупый щенок, какой бы боевой опыт за плечами ни имела.

Я шла за сотником и размышляла, как вообще теперь себя вести. Дело в том, что предыдущий раз «провалилась» без моего на то ведома, а уж согласия тем более. Долго соображала и требовала вернуть себя обратно, постепенно поняла, что мало чего стою в этом суровом, но прекрасном мире, потом доказала себе и Вятичу, что все же стою, и была отправлена обратно. В этот раз меня «перетащили» уже по моему собственному горячему желанию, потому и спрос куда выше. Но чего во мне сейчас больше – московской леди или «тутошней» барышни? Или вообще девчонки с отрезанной косой и мечом в руке? Вопрос, между прочим, важный, потому что прохлаждаться никак нельзя.

Вятич несколько раз подозрительно косился, видно недоумевая из-за моей сдержанности, но я делала вид, что так и надо, и стойко молчала.

Спустились к реке. Москва, что ли?

– Смотри, это Неглинная, а там Москва-река, – словно почувствовав мои сомнения, кивнул Вятич. Я вспомнила, что он, вообще-то, умеет читать мысли.

На берегу сотник (или он теперь не сотник?) отвязал довольно утлую лодчонку и жестом предложил в нее сесть. Осторожно покосившись на этот челн, со вздохом полезла в него, отказываться глупо, сама напросилась.

К моему удивлению, лодочка оказалась весьма устойчивой на воде, она не качалась, как легкие дюралевые конструкции, но и усилий требовала немалых. Сил у Вятича хватало, греб он быстро, в то время как я глазела по сторонам.

Лодка довольно быстро выбралась к повороту на реку пошире. Ясно, из Неглинной в Москву. Это было очень интересно – смотреть на хорошо знакомые по будущему места. Выходит, позади справа осталась будущая Кремлевская набережная?

Откуда-то из-за реки поплыл колокольный звон, не слишком громкий и явно не в несколько колоколов.

– Данилов монастырь…

– А…

Чтоб мне это хоть о чем-то сказало! Про сам монастырь я помнила, но вот где он, сообразить не смогла.

Ордынцы, видно, здорово разорили округу, а прошло не так много времени – полтора года, люди пока еще не вернулись, да и возвращаться оказалось почти некому.

По берегам – лес, огороды и пашни, правда, заросшие…

Я так задумалась, что не заметила, как берег, где мы садились в лодку, скрылся за поворотом. Интересно, куда мы плывем? Но Вятич не объяснял, молчала и я, пытаясь сообразить сама. Из Неглинной повернули направо, значит, справа то, что потом будет Пречистенской набережной? Вятич с интересом наблюдал за моими размышлениями.

Лодка пересекла саму Москву-реку, но приставать не стала, просто мы держались ближе к правому берегу, идя против течения. Но вот впереди уже явно показался поворот. У меня снова заработала соображалка: Москва так поворачивает у Лужников.

Вятич кивнул по ходу лодки, словно одобряя мои мысли:

– Там Воробьевы горы.

Немного погодя мы все же пристали к берегу, сотник привязал лодку покрепче и подал мне руку:

– Вперед.

Еще с полкилометра пробирались через лес вверх. Вдруг Вятич остановился, показывая мне на небольшую поляну:

– Настя, вон там будет твой дом…

Я не успела отреагировать, как услышала:

– А вот тут мой…

В голове мгновенно все прояснилось, словно свет включили в темной комнате.

– Ты… это я тебя однажды чуть не сбила машиной?!

– Да, было такое. Самоуверенная девица в дорогом автомобиле с визжащими от жесткого старта колесами…

– И поэтому ты притащил меня сюда?

– Хочешь обратно?

– Нет! Нет, обратно не хочу.

– И домой тоже?

– Куда домой?

– Ну, туда, – Вятич кивнул в сторону, откуда мы приплыли.

– Туда можно.

Обратно плыть было легче – помогало течение.

– Так почему ты все-таки два года назад притащил меня в Козельск?

Он усмехнулся:

– Когда появилась возможность переправить еще кого-то, сразу вспомнил о тебе. Хотелось показать, что ни на что не способна. А ты оказалась ничего, особенно когда калечила монгольских лошадей в дружине Коловрата.

– А… ты давно здесь?

Он только кивнул, и снова было ясно, что расспрашивать больше не стоит. Может, пока не стоит?

– А Анея?

– Твоя тетка? Нет, она здешняя. Но в Москве бывала.

Глаза Вятича смеялись, и я вдруг поняла, что Анея явно знает обо мне что-то такое…

Но на этом все обсуждение переходов «туда-сюда» из тринадцатого века в двадцать первый было закончено. Видно, не дозрела еще, чтобы мне все объяснять. Ладно, сама разберусь! Ты еще не знаешь, какая я упрямая.

Временами я задавала немыслимо дурацкие вопросы:

– Вятич, а ты кто теперь? Ну, раньше в Козельске был сотником, а теперь?

Он вздохнул:

– А теперь вот твой охранник…

– А деньги у нас откуда?

– Настя, вот ты о чем спрашиваешь? Откуда здесь ты сама?

– Я-то из Москвы. А ты что, доллары поменял в местном обменнике?

– Нет, сразу со счета снял вот такими монетами. – Он выразительно тряхнул большим кожаным кошелем. – Там еще были монгольские тугрики, но это уже для тебя, когда снова за Батыя возьмешься.

Через два дня, выбравшись утром наверх, я ахнула – вокруг было белым-бело. Красиво…

На наше счастье, зима встала быстро, и реки подмерзли основательно, и снег лег ровно, без оттепелей и грязи. Ехали верхом, так быстрее, да и легче. Больше всего меня потрясло имя моей новой кобылы: Слава. Это, конечно, не моя прежняя Слава, на которой воевала еще у Евпатия Коловрата, но похожа очень. На глаза даже навернулись слезы:

– Спасибо, Вятич.

– Да ладно…

Дорога с давних лет накатана и набита, но в последние годы поток, видно, снизился, и пока не встал хороший санный путь, проезжавших было мало.

Вятич застрял на самом краю деревни с каким-то мужиком. Ну сколько можно? Я помаялась-помаялась и тронула Славу:

– Поехали, лошадка, пусть догоняет.

Дорога к следующей деревне, где мы намеревались обедать, вела через лес, но кого мне бояться? Ордынцев здесь нет, волкам после прошлогодних событий я почти родственница, а медведи залегли в берлоги. Иначе Вятич будет еще два часа выяснять какую-нибудь ерунду. Нет, я понимаю, что для него очень важно, когда собирать остролист, но и обо мне подумать не мешало, холодно же просто стоять.

Сотник просто посмотрел мне вслед, даже не окликнув. Ах, ты так?! Вот возьму и даже в следующей деревне останавливаться не буду, в конце концов, не слишком оголодала!

Вообще-то я без Вятича никуда, но иногда так хотелось повыделываться…

Я настолько задумалась, что от звука человеческого голоса остановила Славу, даже не успев понять, что произошло.

– А ну стой! – Из кустов прямо передо мной появились трое крепких мужиков откровенно разбойничьего вида.

Опля! Только вас мне не хватало. И чего я полезла одна, могла же подождать Вятича. Пришлось остановиться.

– Стою.

– Чего? – почему-то растерялся от такой покорности старший. Его явно удивило, что малец (а как иначе меня воспринимать?) не только не испугался, но и с откровенным интересом разглядывал нападавших. Здоровенный парень бестолково топтался на снегу, вместо того чтобы меня грабить. – Ты эта… чего эта?..

Да уж, особым изяществом речь разбойника не отличалась. Я оглядела его внимательней, нет, и на Соловья-разбойника, несмотря на немалые габариты, он не тянул, так себе, мелкая шпана. Конечно, ростом и силушкой матушка-природа не обидела, пожалуй, мог на загривке не только меня унести, но и мою Славу. Мне сразу вспомнился мультяшный Алеша Попович, у которого шея начиналась на уровне лопаток, а плечи не помещались в экран, неужели художники срисовывали вот с этого? И дубина в руках вполне основательная, даже жаль дерево, которое этот придурок загубил для своего немудреного оружия, но пока он с такой развернется, я успею до Новгорода добежать, не то что напасть в ответ. Только нападать почему-то не хотелось совсем.

– Чего «эта»?

– Ну, ты чего на помощь не зовешь?

– Кого? – окончательно удивилась я. Сила есть, ум необязателен? У него в башке вообще ничего не осталось, кроме опилок, или принципиально отказывается воевать с одним пацаном?

Не лучше вели себя и остальные: вместо того чтобы окружить меня, эти двое почему-то топтались прямо возле кустов, из которых выскочили, словно готовясь драпануть. Ага, разбойники начинающие, а потому, встретив малейший отпор, наверняка дадут стрекача. Но и предводитель тоже растерялся, не встретив должного сопротивления или испуга.

– Деньги, – наконец сообразил горе-атаман.

Где это Вятич запропастился? То тут как тут, а сейчас не слышно. Может, эти вот не одни, а еще пара десятков уже наседают на сотника? Ведя странную задушевную беседу с разбойником, я прислушалась: нет, боя сзади не слышно, но и Вятича тоже. Ничего, справлюсь сама.

Рука легка на рукоять меча, прятавшегося под плащом.

– Деньги? Да ладно, я вас и так отпущу, пожалею.

– Чего это? – Но вопрос относился уже не к моим словам, а к блеску стали, обнаруженной прямо перед носом.

Нет, он точно придурок, потому что перебить мечом толстенную дубину, бывшую в его руках, я не смогла бы при всем желании. Ему достаточно просто сделать движение, и полетела бы в сторону вместе со своим оружием, либо меч был в кустах сам по себе, а я валялась на земле с вывихнутой рукой. Но детинушка не сообразил от моего клинка даже отмахнуться.

Двое других оказались куда шустрее, они уже ломились сквозь кусты, как два мамонта, хотя вряд ли мамонты бегали с такой скоростью. Сзади раздался насмешливый голос Вятича:

– Ну а ты чего стоишь, догоняй. Или платить будешь?

– Не… чего платить?

– Беги, говорю, да побыстрее! – Я не выдержала уморительно глупого вида бедолаги.

Вслед ему так хотелось заулюлюкать, но совесть не позволила. Я же прекрасно понимала, какая нужда заставила вот этого сильного парня взяться за дубину, чтобы грабить проезжающих.

Видно, об этом же подумал и Вятич, потому что тишину леса прорезал его голос:

– Эй, работа нужна?

Я прислушалась, кажется, сотника все же расслышали, треск кустов неожиданно стих. Мы переглянулись, ожидая.

– Ну, выходи, выходи, не бойся, не обидим.

На дорогу снова выполз тот самый детина, но уже без дубины.

– А чего же дубину-то не взял?

– Дык… зачем?

– Нас грабить.

– Не-е, – замотал большущей башкой несостоявшийся разбойник.

– Первый раз, что ли? – поинтересовался Вятич, спешиваясь.

– Ага. – Разбойника явно обрадовала сообразительность Вятича.

– Семья есть?

– Не, мамку татары пожгли.

– А к нам пойдешь?

– Куда это к вам?

– Нас охранять.

Парень недоверчиво покосился на меня:

– Чего вас охранять, ежели вон мальчонка и тот с мечом?

– Это не мальчонка, это моя жена.

– Ну да?

Я, смеясь, сняла шапку, освобожденная от головного убора коса легко скользнула змеей по спине. Тут же последовал недоверчивый взгляд разбойника:

– Жена, говоришь?

Под укоризненным взглядом Вятича быстро спрятала косу: негоже замужней женщине ходить с непокрытой головой.

– Тебя как зовут-то?

– Тишаня…

Самое то для крепкого, словно дуб, и здоровенного парня, от одного голоса которого по осени могла бы осыпаться листва с деревьев. Кто ж его так назвал?

Вятич тоже крякнул, но даже следа улыбки невозможно было заметить на его лице.

– Ну, чего, Тишаня, согласен нас охранять до Новгорода?

– А там чево?

Ишь ты какой! Сказал бы спасибо, что сейчас не убили.

– А там к кому другому наймешься, с твоей силищей привычку к оружию бы…

– Это я не люблю, с детства не задирался, потому и прозвали так…

Честно говоря, вести разговоры посреди леса надоело, и я выразительно хмыкнула, Вятич тоже засобирался:

– Так идешь или нет?

– Иду, только я пеший.

– Деревня далеко?

– Не, тута рядом.

– Ты там не наследил?

Конечно, последовало очередное «чево?».

– Там тебе бока не намнут за грехи?

– Не.

– Мы в деревне встанем, догонишь.

Оглянувшись немного погодя, я увидела, что горе-грабитель так и стоит посреди лесной дороги с растерянным видом. Да, долго нам его ждать придется.

Деревня оказалась небольшой, но в ней удалось купить лошадь, вполне годную для нашего будущего помощника. Он появился через пару часов, весь мокрый от быстрого шага, встрепанный и все еще сомневающийся. Как-то бочком сунулся в избу, где мы встали на обед, бухнул дверью и, мотнув большущей башкой, почти застенчиво объявил:

– Я эта… пришел я…

Мы сидели за большим столом, заставленным снедью. Чуть покосившись на Тишаню, Вятич кивнул:

– Вижу. Ну, чего стоишь, садись ешь.

Тишаня все так же бочком примостился на лавке с краешка. Я вполне понимала парня: принимать еду из рук тех, кого совсем недавно пытался ограбить, как-то не сподручно. Он осторожно взял краюху хлеба, а глаза меж тем голодно блеснули на большущий кусок мяса на блюде.

Сотник спокойно поднял на Тишаню глаза:

– Я не красная девка и ты тоже. Бери и ешь нормально.

– Я отработаю…

– Угу. Обязательно.

Аппетит у Тишани оказался сродни кулакам – основательный и какой-то вкусный. Он ел истово, не чавкая, не торопясь, уважительно разглядывая каждый кусок. Даже если бы сама не была голодна, с таким соседом за компанию непременно наелась. Вятич словно невзначай подталкивал ему куски покрупней.

Насытившись, Тишаня вытер рот рукавом и солидно пробасил:

– Благодарствуйте.

Вятич кивнул:

– Там во дворе кобыла покрепче, это для тебя. Зовут вроде Звездочкой. Иди посмотри, чтобы потом времени не терять.

– Ага…

Когда мы немного погодя вышли из избы, Тишаня уже обихаживал свою новую лошадь, уговаривая ее, точно ребенка. Что уж он там внушал, не слышала, но Звездочка кивала, видно, была с новым хозяином согласна. Я критически прикидывала, выдержит ли такого ездока бедная лошадка, но другой все равно не было, пусть терпит.

– Вот, на человека стал похож, – похвалил Вятич. – Шапка-то твоя где?

У Тишани и впрямь борода была приведена в порядок, кудри тоже, а вот шапки на голове не имелось. Парень сокрушенно развел руками:

– Нема…

К нам подскочил хозяин избы:

– Шапку надоть?

– Давай.

Для большущей головы Тишани хозяйская шапчонка оказалась маловата, он был бы согласен и на такую, но Вятич отрицательно покачал головой:

– Давай хорошую.

– Ага, ага…

Еще через минуту Тишаня восседал на своей гнедой, словно боярин в приличной шапке.

– Добро. – Кинув хозяину монету, Вятич взлетел в седло, я последовала его примеру, и кони понесли нас ближе к Ловати, чтобы там отправиться по реке к озеру Ильмень, где стоял славный город Новгород и где князем Александр Ярославич, будущий Невский. А еще Анея с Лушкой и… кто там у нее родился? Я уже знала, что Андрей погиб довольно нелепо, спасая кого-то из дружинников. Получалось, что моя сестрица – молодая вдова. Бедная Лушка…

Стоило въехать в лес, как Вятич скомандовал:

– Едем быстро, очень быстро, как только сможете!

Мне не привыкать, все же боевое прошлое так быстро не забывается, а вот как Тишаня с его Звездочкой? Беспокоилась зря, Звездочка хотя и не дружинная лошадь, но не подкачала, ее хозяин тоже.

Впереди был поворот, перед ним Вятич поднял руку, делая знак, что надо остановиться. Действительно, сразу за поворотом мы спешно свернули в лес. Тишаня вопросов не задавал, его лошадь, подражая хозяину, промолчала. И я не спрашивала, слишком уж заинтересованно блестели глаза у хозяина избы, где мы ели. Упустить таких постояльцев он не мог, недаром уговаривал заночевать… Эти тати, посерьезней Тишани с его товарищами, вооружены не дубинами.

Спрятались за кустами вовремя, почти сразу со стороны деревни послышался конский топот, нас догоняли деревенские. Вятич показал мне на лук, похлопал по шее свою лошадь и… шагнул на дорогу. Я осторожно вытянула две стрелы из тула, положила на налучье, взялась за тетиву, выбирая щель между кустами так, чтобы стрелять было удобней. Тишаня таращил глаза, словно увидел привидение с мотором, но стойко молчал.

Всадники выскочили из-за поворота и встали, как вкопанные, потому что посреди дороги их ждал Вятич. Стоял один, без лошади и даже без оружия в руках, спокойно глядя на преследователей.

– Кого догоняете, не меня ли?

Старший явно растерялся, но он не Тишаня, потому долго сомневаться не стал:

– Тебя… Недоплатил ты, мил человек.

– Ну, иди сюда, доплачу…

Мужик тихонько тронул свою лошадь, с усмешкой доставая из-за пояса топор.

– Какую ж ты плату с меня захотел?

Голос Вятича спокоен, словно это не на него наезжал с топором ражий детинушка. Может, детина и хотел что-то ответить, да не смог, потому что в следующее мгновение в его топор с силой ударилась стрела, заставив самого хозяина чуть не кувыркнуться с лошади. Еще через мгновение вторая стрела просвистела мимо головы другого догонявшего, совсем рядом с носом. Не зря я столько времени тренировала руки и глаз у эрзя, и скорострельность, и точность были выше всяких похвал! Я не собиралась никого убивать, а вот попугать – пожалуйста.

Удалось, ошалев, наши преследователи рванули обратно, только снежные комья полетели из-под копыт.

– Эй, а попрощаться?!

Нападавшим было не до вежливости. Что за народ в этих местах, ограбить и то толком не умеют.

Вятич сделал знак, чтобы выезжали, кивнул:

– Молодец, не разучилась.

Тишаня смотрел на меня действительно, как на привидение с мотором. На всякий случай я объяснила обалдевшему парню:

– Мне приходилось и Рязань защищать, и в дружине биться.

Несостоявшийся разбойник помотал головой:

– Вот мне бы так…

– Научу.

Мужика вдруг прорвало:

– Да я вам… да я за вас…

– Чего?

– Да я за вас жизнь отдам!

– Не надо! – взвыли мы с Вятичем в один голос.

– Ты лучше и впрямь научись и иди в дружину, твоими кулаками и без меча можно лошадей валить, а уж с мечом цены не будет.

– Ага. – Рот Тишани разъехался, показав щербину между зубов сбоку.

– Выбили, что ли?

– Не… вырвал. Болел, зараза, сильно. Чуть не всей деревней дергали, – засмеялся, видно вспоминая сие событие, Тишаня.

Я представила, как деревенские, уцепившись за канат, привязанный к Тишаниному зубу, тянут-потянут его, словно сказочные герои репку. Стало смешно.

Так у нас появился неожиданный, пока еще неумелый, но очень сильный помощник.

Дальше ехали уже без приключений, даже Тишаня быстро привык к двум удивительным для него вещам: к тому, что я опытный воин, а еще к нормальной еде. В его взгляде быстро появилась этакая сытость, он вставал из-за стола с довольным и умиротворенным видом. Его Звездочка тоже являла собой уже совсем не ту тощую клячу, которую Вятич приобрел недавно, она не только довольно резво передвигалась, она еще и быстро превращалась в красавицу, на которую, кажется, положил глаз конь Вятича. Однажды, заметив этакие конские амуры Быстрого по отношению к Звездочке (Слава-то его отшила давно), я выразительно сунула ему под нос кулак. Пусть только попробует Звездочку обрюхатить! Производство жеребят в наши планы не входило. Успокаивало разве то, что стояла зима, значит, не время миловаться лошадям, но кто ж его знает, вдруг он «неправильный»?

Увидев, как я грожу Быстрому плеткой, сотник поинтересовался:

– Ты чего?

– Есть угроза платить алименты за твоего Быстрого в пользу Звездочки.

Вятич расхохотался, а Тишаня весь напрягся, готовый встать на защиту своей любимицы.

– Не бойся, если такое случится, мы Звездочку на другую кобылу поменяем, с жеребенком ее возьмут с удовольствием.

Для Тишани, который успел привязаться к Звездочке всем сердцем (больше он ценил только Вятича), это был удар. Парень попытался заслонить собой кобылу:

– Чего это? Не-е… Я ему не дам.

– Ну, так береги ее сам.

Теперь, стоило нам остановиться, Тишаня непременно оказывался между Звездочкой и Быстрым, всем своим видом демонстрируя, что в обиду кобылу не даст. Смешно, потому что по ночам лошади все равно были рядом, конечно, привязанные, но все же.

Наконец мы прибыли на берег Ильменя. Там, на другом берегу, уже Новгород…

Но ехать дальше не получилось, все последние дни шел обильный снег, заносивший не только звериные следы, но и санный путь тоже.

Новгород

Перед нами лежала снежная равнина, кажется, скачи и скачи, но бывалые люди посоветовали ехать осторожно, уж очень норовистое озеро Ильмень, а еще лучше подождать, потому как назавтра непременно пурга будет. А уж если пурга, то и вовсе направление потерять можно и кружить, пока не погибнешь, на одном месте.

Гибнуть вовсе не хотелось, мы не настолько спешили, чтобы рисковать, а потому устроились на постоялом дворе и принялись отдыхать, то есть попросту бездельничать. Вятич честно признался, что я его жена, просто из необходимости одета в мужскую одежду, и нам отвели крохотную каморку под самой крышей.

Уже к вечеру и правда пошел снег. Меня всегда удивляло, что если посмотреть вверх на падающий снег, то он кажется серым, а сев, снежинка становится совсем белой.

К утру сугробами было укрыто все, снег спрятал и следы на льду тоже. Но теперь он не просто тихо падал с небес, ветер гнал его куда-то, забрасывал за шиворот, в рукава, швырял горстями в лицо и переметал, переметал, выравнивая, сглаживая все вокруг.

Какое же это мучение, когда тебе нечего делать! Дома я бы книгу почитала, телевизор посмотрела, куда-то сходила, кому-то позвонила, кто-то позвонил мне… Да нет, у меня и не было такого времени, чтобы я бездельничала, а тут одна маета.

Хотела отправиться на кухню помогать хозяйке, но выяснилось, что хозяйки нет, а есть суровый, раздражительный хозяин и несколько холопок, весьма неопрятных и дурно пахнущих. С ужасом подумав, что после такого приступа альтруизма с неделю не смогу вообще брать в рот пищу, я поспешила проветриться на улице.

Скорей бы уж метель прекратилась!

На постоялом дворе за столами с раннего утра до позднего вечера ели и пили, пили и ели. Там собралось уже немало народа, которому позарез нужно в Новгород, и народ этот весьма занятный, потому настоящим развлечением могли быть наблюдения за подвыпившими мужиками. Проблема одна – подвыпившими они оказывались исключительно с утра и в состоянии прямо-таки ломки с похмелья, а потому злые до озверения, и наблюдать за ними опасно. Да и неинтересно. В остальное время напивались до поросячьего визга. Странно, я всегда считала, что медами до крутого похмелья напиться невозможно, но Вятич хмуро объяснил:

– Да пьют что попало. В пиво вон дурман-корня добавляют, чтоб дурели.

Вот так, получалось, что и в древние времена Обществу потребителей работа нашлась бы. Только где оно, ау? Что в двадцать первом веке, что в тринадцатом торговцы ловчат, а управы на них никакой.

Я поняла, почему столы в общем зале, если можно так назвать большой сарай, изображавший из себя обеденное помещение, не просто дубовые, а безмерно прочные и тяжелые. Хозяин хорошо знал нравы мужиков, так же, как и я, маявшихся от безделья. Видно, непогода задерживала здесь многих и часто.

Столы на толстенных ножках со столешницами толщиной с мою ногу, лавки приколочены к полу, столбы, на которых держался потолок, тоже из целых деревьев. Я вдруг почему-то подумала, сколько же голов разбито об эту мебель.

Поболтавшись по дому, я все же выползла на улицу. Вятича нашла на берегу, тот разговаривал с каким-то купцом. Немного постояли, глядя в мутную серую пелену, за которой не то что самого озера, скоро и берегов не будет видно.

– Вятич, а почему это озеро считается опасным? Берега низкие, ни скал, ни подводных камней…

– Потому и опасное. Ильмень – озеро мелкое с низкими берегами, но проточное. В теплое время малейший ветерок поднимает нешуточные волны, которым просто негде останавливаться, плещутся от края до края. Местные говорят, что Озерный шутит. Хуже только Нево.

Да уж, про крутой нрав Нево, то есть Ладожского озера, мне можно не объяснять, единожды испытала на себе, два дня маялась после небольшого шторма.

– Скучно, скорей бы уж снег прекратился.

Я вдруг загадала: если завтра погода улучшится, значит, Озерному наши патриотические порывы по душе. А если нет? Если нет – он не прав.

Озерный положение осознал, с утра светило солнце. Выползавший из своих комнатух народ спешно опохмелялся и торопился отбыть. Постоялый двор стремительно пустел. Но я понимала, что уже к вечеру он снова будет полон тех, кто пересиживал непогоду по ту сторону озера и торопился в обратном направлении.

Мы тоже двинулись в путь. Отоспавшийся и отъевшийся Тишаня, кажется, заметно прибавил в габаритах, хотя куда уж больше. За три дня нормальной кормежки залоснилась и Звездочка. Вот что с людьми и животными сытость делает!

Но ни лошадь, ни хозяин не ленились, Тишаня по собственному почину вычистил наших коней и перегрузил большую часть поклажи на спину Звездочки, та ничего не проржала в ответ, видно, была согласна. Парень и его коняка честно отрабатывали достойную кормежку, ой, наверняка Тишаня приклеился к нам надолго, его теперь от Вятича не оторвешь и клещами и ни в какую дружину не переманишь.

Так и есть, парень поминутно заглядывал в лицо сотнику, словно интересуясь, не надо ли чего. Вятичу такое раболепное внимание надоело, и он рявкнул:

– Да перестань ты на меня таращиться, я же не девка!

Теперь Тишаня смотрел только искоса.

Сначала мы ехали в составе обоза, но потом поняли, что это слишком медленно, все же верхом можно быстрее, чем в санях, даже если запряжена птица-тройка, а здесь таких не заметно, все сани груженные с верхом. Когда стали обгонять, и Тишаня, и его кобыла смотрели на бедолаг-лошадей, тащивших эти горы товаров, с жалостью, кажется, даже Звездочка прониклась элитностью своего нынешнего положения.

Наконец вдали показались стены Новгорода. Я прикидывала: мы ехали от Ильменя, значит, справа Торговая сторона, слева – Софийская с детинцем. Интересно, как мы узнаем, где Анея с Лушкой?

Вятич хмыкнул:

– На Софийской. Анея с епископом Спиридоном в дружбе, она небось в епископских палатах.

Да, на тетку это похоже, где же жить «Ее Величеству» Анее Евсеевне, как не в царских хоромах? Я вспомнила Рязань и то, как тетке кланялись все, вплоть до князей, и согласно кивнула:

– Не иначе.

Вятич оказался прав, Анея с Лушкой жили пусть и в небольших хоромах, но на епископском дворе.

Я откровенно волновалась, ведь мы расстались два года назад в Козельске. Сколько всего произошло за это время!

На крыльцо метнулась рослая красивая девушка, вернее, молодая женщина, и застыла, вытаращив глаза:

– Нас… тя… Настя?! Настя!

Двор огласил откровенный визг, Лушка вмиг слетела с крыльца и вцепилась в меня.

– Лушка… какая ты стала… красавица.

Сестра махнула рукой:

– А, ерунда. А мы в Козельске когда были, я тебе там бересту оставила. Настя, столько рассказать надо, столько…

– Я знаю, читала бересту. Луша, Андрей погиб?

Глаза сестрицы остановились, улыбка стерлась с лица:

– Не только Андрей. Илларион с ним вместе, он нас догнал после Козельска. А еще мой сыночек тоже, всего денек и прожил.

– Ты моя бедненькая. – Я прижала Лушку к груди, и мы с ней попросту разревелись в два ручья.

От крыльца послышался голос тетки:

– Шли бы слезы лить в дом, застудитесь.

Я сообразила, что Лушка и впрямь раздета, укрыла ее распахнутым кафтаном и повела на крыльцо.

– Ну, здравствуй.

– Анея…

Как же я была рада видеть строгую тетку!

– Ишь, какая стала… И шрама нет…

Мы пошли в дом, обниматься там.

Немного погодя Тишаня сидел, тараща глаза, и слушал наши рассказы о событиях после Козельска. Кажется, больше всего в жизни он теперь жалел, что посмел даже подумать о том, чтобы ограбить столь заслуженную боевую подругу, как я, но этому же и был больше всего рад. Не вытерпев, он осторожно поинтересовался:

– А ты эта… Настя, и впрямь вот так мечом билась?

– Эта… и впрямь. Побывай в моей шкуре и не то делать научишься.

Одно осталось невыясненным: чем же закончился бой под Сырней и куда девались мы с Вятичем. Кажется, все поняла только Анея, они с Вятичем просто переглянулись, тот кивнул, и все. Но Лушке было все равно, она сидела, прижавшись ко мне, и только вздыхала.

– Вы вместе? – глаза Анеи перекинулись с меня на Вятича и обратно.

Я кивнула:

– Конечно, я без Вятича давно пропала бы.

Тетка рассмеялась, поднявшись с места, чтобы позвать слуг:

– Без него жила бы и жила себе спокойно…

– Ну нет! Я еще должна Батыя убить!

Тетка только знак сделала холопкам, те засуетились сами, а мне ответила с усмешкой:

– Батый в степи, а вы в Новгороде. Что еще удумали?

Вот проницательность, ничего от Анеи Евсеевны не скроешь. Вятич усмехнулся:

– Есть мысль одна…

– Ладно, потом поговорим.

На столе перед потрясенным Тишаней разворачивалась скатерть-самобранка, роль которой выполняли быстрые слуги. Он только успевал переводить взгляд с одного блюда на другое, не веря своим глазам. Мне стало смешно: так-то, дорогой, это тебе не постоялый двор на берегу Ильмень-озера, это застолье с дорогими гостями у боярыни Анеи Евсеевны. Тут было все: большущий поросенок, почти кабан, обложенный яблоками, рыбина, судя по морде – осетр, нарезанная тонкими пластами, видимо, дичина, и птица, и капустка, и грибочки, и каша, от блюда с которой шел пар, и пузатый сосуд, явно не с колодезной водицей…

Две бадейки с икрой… Я не удержалась:

– Икра черная… икра красная… икра заморская баклажанная…

Лушка тут же влезла:

– А что такое баклажан?

Меня понесло:

– Рыба такая. Икру мечет раз в три года, потому икра дорогая.

Вятич только головой покачал, стараясь сдержать улыбку.

– А ты пробовала?

– А как же! Каждый день по банке.

– По чему?

Вот блин, она же понятия не имеет про то, что такое банка.

– Ну, по вот такой бадейке.

– Вкусная?

– Кто?

– Икра вкусная?

Я поморщилась:

– Да так себе.

Лушка со мной категорически не согласилась:

– Ежели такая редкая, значит, вкусная. Ты просто не распробовала.

Под насмешливым взглядом Вятича я была вынуждена согласиться:

– Наверное.

– А где водится эта рыба баклажан?

Не знаю с чего я вдруг ляпнула:

– В Швеции.

Сказала и забыла, а вот Лушка нет. В ее памяти отложилось, что в Швеции водится такая странная рыба – баклажан, которая мечет икру всего раз в три года и, следовательно, является дорогой и малодоступной.

Теперь Тишаня и вовсе не знал, как себя вести, никогда в жизни не едал за таким столом. Вятич прикрикнул на нашего «защитника»:

– А ну садись и ешь, как все! С нами, значит, с нами. Других разносолов не будет, ешь эти.

– Дык… какие ж еще разносолы? – Глаза бедолаги разбегались от выставленного на стол.

– Тишаня, у Анеи Евсеевны всегда так, она у нас боярыня щедрая.

Лучше бы я про боярыню не говорила, потому что парень, кажется, вознамерился и вовсе бухнуться на колени. Остановили только два бешеных взгляда – Вятича и самой Анеи.

– Это что вы за детинушку робкого десятка привезли с собой? Меня, бабу, испугался.

– Да не робкого он, Анея, просто с боярами за столом небось никогда не сиживал. Да, Тишаня?

Тот быстро закивал своей большущей головой.

– Ты привыкай, теперь здесь жить будем, если Анея Евсеевна не погонит. А ты с нами.

Анея усмехнулась:

– А вы Батыя за собой не тащите?

– Нет, мы теперь кое-кем другим займемся. Садись, Тишаня, и ешь, не заставляй меня сердиться.

Конечно, парень привыкал с трудом, но было видно, что такая жизнь ему очень нравится. Не разбаловался бы.

Позже вечером, отправившись посмотреть, как там моя собственная лошадка, я нечаянно услышала, как Тишаня рассказывал Звездочке, что у него нынче не жизнь, а сказка, в которую и поверить трудно. А еще обещал:

– Ежели надо, дак я за них и впрямь жизнь свою отдам или кому горло перегрызу.

Очень хотелось сказать, что не кому, а лучше сразу Батыю, но, не желая выдавать себя, я осторожно скользнула прочь, потому ответа Звездочки не слышала. Наверняка кобыла была с хозяином согласна, потому как раньше овса попросту не видела, в лучшем случае сено, а теперь вон как раздалась на вольных кормах.

Моего спокойствия хватило на два дня. Ровно столько мы с Лушкой рассказывали друг дружке о произошедших за два года событиях. Дольше душа не вынесла, и так бездельничала столько времени, уже руки чесались с кем-нибудь повоевать. Я принялась сначала намекать, а потом и просто требовать от Вятича встретиться с князем Александром.

– Ты всерьез считаешь, что без нас со шведами не справятся?

– Конечно!

Как он может сомневаться, иначе для чего мы здесь?

– Откуда такая уверенность?

– Невский даже не знает пока, что они приплывут.

– Кто не знает?

Я сообразила, что поскольку битвы еще не было, то и прозвища у Невского тоже нет.

– Князь Александр.

– Ярославич. Учись называть князя, как все зовут. Александр Ярославич. А теперь задачка для второго класса: если новгородские купцы уже второй год видят сборы шведов, датчан, норвежцев и еще много кого, слышат разговоры о крестовом походе на язычников и помогающих им русских, то как могут не знать об этом в Новгороде?

Почему-то стало просто обидно, героизма и спасения Руси снова не получалось. В Рязани я чуть не на площади орала, что вот-вот придет Батый, а они не слушали и оказались почти не готовы. Неужели и здесь так же?

– Если знает, значит, готов?

– В какой-то степени да, у него дружина и ополчение тренированы хорошо, лучше козельских. Но если скандинавы соберутся все вместе, то даже такой дружине будет не устоять, слишком неравны силы. Надо другое придумать, загородить невский фарватер, что ли?

И снова: «Думай, Чапай, думай!» А пока не придумали, к Невскому нечего и ходить.

Самого князя мы увидели на Софийской площади, видно, зачем-то приезжал к епископу, а может, и в собор. Высокий, стройный, голубоглазый…

Какой же он красивый! И молодой. Совсем мальчишка, у которого недавно небось голос ломаться закончил. Теперь басовитый, богатырский.

Я глазела на Невского не хуже, чем когда-то на князя Романа Ингваревича, с той только разницей, что в Романа тогда влюбилась, а теперь у меня был Вятич и другого не нужно. А князя Александра невольно сравнивала с его киношными образами.

Черкасов в старом фильме, по сути, был похож, только староват, а те мальцы, что играли в постсоветских подделках, просто мелюзга по сравнению с настоящим князем. Вот черт его знает, не в одежде дело, не в людях вокруг, но почему-то сразу видно, что это князь, молодой, неопытный, горячий, но князь. И так хотелось ему помочь, что даже зубы заболели.

Вятич удивленно покосился на меня:

– Ты чего?

– Его в обиду дать нельзя!

– А кто собирается-то?

– Я Биргеру башку снесу раньше, чем он к Неве приплывет.

– О, еще одна жертва Настиной ненависти. Бедный Биргер, живет себе и не подозревает.

– Посмейся, посмейся. Если бы вы меня не остановили, Батый был бы давным-давно придушен.

– Ну, встал бы на его место Гуюк, а он куда жестче и хуже.

У меня даже дыхание перехватило от возмущения:

– А Батый, значит, лапочка, белый и пушистый?!

– Тихо-тихо.

Такие разговоры посреди улицы вести опасно, на нас стали поглядывать, это совсем ни к чему. Я благоразумно замолчала, правда ненадолго. То ли Настя (то есть я) все же похожа на Лушку характером, то ли я просто много набралась у сестрицы за время общения, но я тоже не могла молча переваривать какие-то вопросы.

– Вятич, но время-то идет. Может, просто предупредить князя, что летом приплывут шведы, чтобы уже готовился, а? И нам самим надо что-то придумать. Я хорошо помню, что даже в самые теплые годы Ладожское озеро подо льдом почти до конца марта, мы однажды в апреле дрожали от холода, когда по Неве из Ладоги лед шел. А корабли плавать начнут и того позже. Сколько нам времени останется? Пока доберемся до Швеции, пока поймем что к чему…

– Я и сам об этом думал, но как иначе? Нам придется добираться через Висбю. Но в одном ты права, надо на всякий случай осторожно предупредить князя Александра. Только вот как это сделать, вокруг него и вообще в Новгороде трется столько странного люда…

И все-таки мы нашли способ пообщаться с будущим Невским. Вернее, нашла Анея. Выслушав наши страдания по поводу невозможности нормально, без любопытных ушей поговорить с князем, она лишь коротко кивнула, чуть приоделась и отправилась к своему приятелю архиепископу Новгородскому Спиридону. О чем говорила, нам не рассказала, но объявила, чтобы были готовы назавтра поговорить.

– С кем, с епископом или с князем?

– Зачем тебе епископ? С князем, конечно.

– Что ты ему сказала?

– Что есть люди, которым стоит доверять и которых стоит послушать. Не обманите ожиданий.

– Ты только молчи, – наставлял Вятич, – я сам скажу все, что нужно.

– Не доверяешь?

– Нет, просто ты у нас девушка увлекающаяся.

Пришлось согласиться, есть такое.

Вятич действительно говорил сам. Он спокойно объяснил, что, вообще-то, мы из Козельска, того, который уничтожил Батый. Князь вздохнул:

– Да он много что уничтожил.

Из этого заявления я поняла, что не одна я понятия не имела, где находился, например, Вщиж, князь Александр, кажется, и Козельск плохо себе представлял. Ошиблась, оказалось, что даже бывал, и не единожды.

Вятич стал говорить о том, что крестовый поход на Русь может начаться совсем скоро.

– Да знаю, который год собираются.

– А в этом году придут. В середине лета в Неву, потом на Псков.

– Откуда знаешь?

Вятич уклончиво объяснил, что знаний много и получены они праведным путем. Внимательно приглядевшись к сотнику, князь, видно, что-то для себя понял, потому что махнул рукой:

– А, какая разница. Говори.

Объяснения про летний морской ледунг шведов, датчан, норвежцев и остальных слушал внимательно, покусывая небольшие пока усики. Голубые глаза чуть прищурились, видно, Вятич задевал больные струны.

– Уже который год торговать не дают, не все, конечно, но многие. И чем мы им помешали? Если морской поход объявили, значит, на Ладогу пойдут, а если всей армадой, то Ладогу не удержать. Возьмут Ладогу, Новгород будет отрезан от моря. И биться нашими ладьями против них тоже никак. У нас больше торговые, а у них боевые. Нет у нас столько ладей, чтоб против всех сканов биться!

Кулак князя грохнул по столешнице так, что звякнула стоявшая на ней посуда.

– Куда ни кинь – всюду клин. Ополчение на ладьях только переправляться куда-то может, к морскому бою не приучено, и быстро не выучишь. Выходить против них в море – заведомо людей губить. И в Ладоге ждать нельзя. Новгородцы биться на земле приучены, а тут против такой силищи в море… Если все сразу пойдут, как их папа зовет, то не сдюжим.

Моя душа не вынесла таких княжьих страданий, было до смерти жаль юного Невского:

– Да поссорить их надо!

– Кого?

– Шведов, норвежцев, датчан… Биргера с кем там, с Улафом Фаси… Чтобы действовали врозь и вообще не все в поход пошли.

Я смотрела не на князя, ошарашенного таким предложением, а на Вятича. Тот даже глаза сузил, видимо прикидывая возможность такого развития событий.

– Как же их можно поссорить, если они там, а мы здесь? – усмехнулся Невский.

– А это уж наше дело, князь. Готовь дружину к пешему бою и оставь дозор по берегу, чтобы загодя предупредили о подходе. Настасья права, мы чуть помозгуем и снова к тебе придем. Только пока никому говорить не стоит, в Новгороде лишних ушей ох как много.

– Твоя правда, даже в ложнице иной раз боишься что-то сказать, так и подслушивают.

– Ничего, справимся… и не только со шведами!

Князя я, может, таким бодреньким заявлением и обнадежила, а вот со стороны Вятича вызвала бешеный взгляд. Чего он, я же не собиралась заранее рассказывать ни о Невской битве, ни о Ледовом побоище. Я почти обиделась.

Так и есть, стоило остаться одним, Вятич принялся выговаривать, что не умею держать язык за зубами.

В хоромах Анеи разговор пошел немного другой.

– Как ты мыслишь поссорить шведов и датчан?

– Вотрусь в доверие к Биргеру или вообще королю, другого не дано…

– И ты думаешь, я отпущу тебя туда одну? Нет, опасно, это не по ордынским тылам мотаться.

– Конечно, – с места поднялась Анея, – поедем все втроем.

– Чего?! – Лушка не просто возмутилась, у нее даже дыхание перехватило.

Анея спокойно кивнула:

– Ты третья.

– А… тогда ладно.

– Мало мне одной Насти, чтоб вас троих охранять! Все дома останетесь.

И тут я увидела такое, чему не сразу поверила. Анея просто скрутила кукиш и сунула его Вятичу под нос:

– Сами поплывем! То, что три бабы сделают, и сотне мужиков не сделать.

Мы сплотились и стояли плечом к плечу, словно готовые умереть друг за дружку. Наверное, так и было, но никто нападать не собирался. Несколько мгновений Вятич ошалело глядел на нас, а потом вдруг захохотал:

– Ну, Биргер, берегись!

– А что, мы ему покажем кузькину мать!

Лушка тут же принялась выдумывать, каким образом мы будем эту самую мать показывать. Бедный Биргер, если ему икалось от Лушкиных фантазий, то не завидую, потому как быть просто вздернутым на суку, причем обязательно за ноги, оказалось самым легким наказанием за одно только намерение плыть в сторону Руси.

– А давайте его в лесу раздетым к сосне привяжем и оставим на ночь, чтобы комары сожрали? А давайте вниз головой в кадушку? А давайте…

– Стоп! Биргер не Тишаня, как телок за нами в лес не пойдет и в кадушку головой добровольно не полезет. А давай без давай?

Лушка чуть похлопала на Вятича глазами и покорно согласилась. Ох, что-то мне не слишком верилось в послушание сестрицы… Вятичу, видимо, тоже. Он усмехнулся:

– Луша, и не выдумывай, наделаешь глупостей, не расхлебаем. Иначе оставим здесь.

– Нет!

Лушка с надеждой смотрела на мать, как-никак мы только что были солидарны против Вятича, но на сей раз Анея оказалась на стороне сотника. Да и я тоже. Бедолага со вздохом согласилась:

– Ладно, придумывайте сами…

– А мы здесь и придумывать не станем, там будет видно, как с ним бороться.

В словах Анеи был резон, но Вятич почему-то не согласился:

– Чего вы к Биргеру привязались? Одна жизни себе не мыслила, пока Батыя не убьет, теперь вы…

– А чего это ты в прошедшем времени говоришь? Я не забыла, что должна его уничтожить. И кто, спрашивается, виноват, что мне не дали Батыя придушить?

– Ладно, ладно, воительница. Надо же посмотреть, мы даже не знаем наверняка, был Биргер в походе или нет.

– Как это?! Ты что, не веришь, что его князь Александр копьем ранил? У него же действительно правая бровь рассечена!

– Бровь, Настя, можно рассечь и о дверной косяк, спьяну стукнувшись. Поживем – увидим.

Я не успокоилась:

– Таких совпадений не бывает.

– Бывает все, тебе ли об этом не знать. Сейчас надо думать, как нам вообще в Сигтуну попасть.

– А что тут такого? Весной поплывем, и все.

– Объясняю политическую ситуацию. Если ты думаешь, что нас встретят с букетами цветов и красной ковровой дорожкой, то ошибаешься.

Тут я увидела, как смотрит Лушка. Ее глаза буквально впились в лицо Вятича, понятно, мы были для сестрицы динозаврами или инопланетянами, не знаю, кем больше. Сотник чуть смутился:

– Папа римский… ну, это их самый главный поп…

– Как Илларион?

Чуть подумав, Вятич махнул рукой:

– Можно и так. Папа римский Григорий запретил торговать с Новгородом под угрозой отлучения от церкви. Конечно, не все подчинились, но новгородцев теперь в Сигтуне и вообще в Скандинавии не приветствуют. Появление такой компании, как наша, может вызвать большие подозрения.

– Скажем, что поссорились с князем и вынуждены были бежать.

Мы вытаращили глаза на тетку, ну надо же, как работает голова у Анеи! Пожалуй, политические беженцы приветствовались и в тринадцатом веке тоже.

– Ладно, там видно будет.

Но Вятич задумал еще одно дело. Он снова встретился с князем, и они куда-то уехали. Я забеспокоилась, Анея коротко объяснила:

– Отправились куда-то на берег реки к порогам. Видно, что-то замыслили.

Я промолчала, хотя уже поняла, что именно замыслил Вятич – показать будущему Невскому будущее место его битвы. Можно ли такое делать, но если Вятич делает, значит, можно.

Сотник вернулся через три дня, мои мысли подтвердил:

– Показал берег Ижоры, пусть подумает пока. Наше дело теперь быстро добраться и быстро крестоносцам все разладить. Тех, кто все же приплывет, Александр здесь добьет. Знаешь, мы с Пельгусием разговаривали. Толковый мужик, обещал крепко морской дозор держать. Думаю, справится.

Да уж, интересно встречаться с людьми, о которых знаешь по летописям и учебникам истории.

Мне только показалось, что зима будет тянуться долго, рядом с Лушкой время полетело очень быстро. Новгород зимой был оживленным не меньше, чем летом. Как только ударили морозы, горожане залили несколько горок, вернее, сделали снеговые желоба – ледяницы, ведущие прямо на лед Волхова. Там с утра до вечера стоял немолчный гвалт, визг, крики, потому что катались все от мала до велика, кто на чем – у кого-то бывали и санки, кто-то просто садился на рогожку, а некоторые за неимением оных или попросту от нежелания что-то тащить с собой, съезжали на собственных задах.

Разворотливые умельцы неподалеку продавали ледянки – нарочно сплетенные из лозы короба, у которых дно снаружи было промазано и проморожено, чтобы легче скользило. Изнутри их выстилали сеном и старым тряпьем, чтобы задам было приятней. Ежели днище протиралось, его просто меняли и ездили снова.

За время крещенских морозов горки прихватились так, что любо глядеть. А уж когда наступила Масленица… Мы с Лушкой усидеть дома, конечно, не могли, да и Анея с Вятичем тоже. Тишаня оказался еще и умельцем, он соорудил нам с сестрицей отменные санки, и радости было!..

Тишаня таскал наши санки на гору, съезжал следом на простой рогожке, чтобы не портить полученный от Анеи тулупчик, а потом снова поднимался, цепляя еще и нас самих. Мы веселились, точно две девчонки, хотя по всем позициям были уже взрослыми, ведь Лушка даже вдова, пусть и пятнадцати лет, а я так вообще семнадцатилетняя женка. Но ни я, ни Лушка не осознавали себя таковыми. Как можно удержаться, если парни цепляли ледянки между собой в огромный поезд, а потом эта здоровенная гусеница катилась вниз с диким визгом и криками, в конце концов, конечно, все переворачивалось, образовывалась куча-мала, из которой удавалось выбираться с трудом. Были и разбитые носы, и синяки с шишками, нас, правда, миновали сии радости, как-то обходилось, зато восторга… Умели на Руси-матушке веселиться.

Взрослые солидные люди наблюдали за молодежной вакханалией с усмешкой, но было видно, что и им хочется также лететь с горы вниз, крича от восторга, только положение не позволяет.

Однажды мы приметили и князя с княгиней. Молодая пара стояла, с завистью поглядывая на развеселый санный поезд, но Александра видно была в тяжести, не рискнула садиться в сани, князь без жены этого делать не стал.

Княгиня Александра стояла в окружении ближних боярынь, одетых из-за мороза во множество одежек и очень похожих на баб для чайников, с красными носами и щеками, неповоротливых и важных. Бедная, если вокруг нее все время вот такие тетки, как же скучно жить! Мы с Лушкой решили, что куда лучше, как мы – и не бедствуем, и свободны.

Особенно веселились на Масленой неделе. Ни тогда, ни через тысячу лет после крещения не удалось выкорчевать этот языческий, по сути, обряд проводов зимы. И в неверующей Москве, и в Новгороде тринадцатого века с одинаковым удовольствием пекли блины, потчевали ими друг дружку и готовились прощаться с Зимой-Зимерзлой.

Лушка примчалась откуда-то как угорелая, блестя глазами. Если бы не этот блеск, можно испугаться, а так ясно, что случилось что-то очень приятное.

– Пошли!

– Куда?

– Там крепость снежную строят!

На берег, куда к стенам детинца и впрямь начали свозить глыбы снега, старательно выпиленные подальше у озера, мы отправились все вместе. Лушка гарцевала, как боевой конь при звуках битвы, ей не терпелось тоже схватиться за постромки саней, на которых возили заготовки для будущей крепости.

Мне было интересно смотреть на Тишаню, тот тоже весь извелся от желания помочь. Вятич толкнул его в бок локтем:

– Ну, чего стоим, пойдем помогать.

– Ага!

– А мы?! – взвыли мы с Лушкой в два голоса.

– А что вы? Кто вам мешает?

Забыв о своем статусе – одна замужней дамы, вторая вдовы, – мы ринулись в общую кучу. Вообще, здесь никто ни о чем не думал, работали все, не чинясь родовитостью или богатством, а то и возрастом. Шутки, часто забористые и далеко не всегда приличные, смех, радость от общего дела, пусть и потешного, морозец, солнце… ну что еще нужно для счастья?

На берегу строительная артель распоряжалась укладкой свозимых глыб, кого-то распекала, кого-то хвалила, стены росли быстро, все же и работников тоже нашлось немало. Конечно, отличился Тишаня, не всякому удавалось тащить такие сани, какие вытягивал несостоявшийся разбойник. Его силушку быстро оценили, а потому заранее старались переманить Тишаню и будущие защитники крепости, и будущие нападающие.

Мы с Лушкой тоже лопатами вырубали снег, грузили на санки и тянули к берегу. Я залюбовалась сестрицей: раскрасневшиеся от мороза и физических усилий щеки, блестящие голубые глаза, черные росчерки бровей… Лушка была дивно хороша!

– Давай, помогу! – к моим санкам сунулся какой-то парень, явно пытавшийся заигрывать.

– Да я справлюсь.

– Давай, давай, вверх вытяну, а дальше легко пойдут.

Вытянуть санки со снегом по довольно крутому склону оврага и впрямь было нелегко, его склоны уже утоптало множество ног, было скользко, при попытке упереться ноги разъезжались, и мы с хохотом валились друг на дружку.

Через некоторое время я просто забыла о помощнике, настолько увлекла постройка крепости. Но он не забыл, все крутился рядом, то подталкивая мои сани, то помогая грузить блоки на них… Неизвестно, чем бы все кончилось, видно, пришлось бы вежливо, но твердо отказывать настойчивому ухажеру в помощи, но на берегу рядом оказался Вятич. Они с Тишаней уже поднимали блоки наверх, старательно выравнивая, чтобы стена не рухнула раньше времени, завалив собственных защитников.

– Принимай!

Вятич, хохоча, слетел вниз и сгреб меня в охапку. Это никого не удивляло, в общей толчее таких сцен бывало немало, многие пользовались возможностью помиловаться открыто. Потом мы вместе втаскивали эту глыбу вверх, а внизу меня встретил тот самый помощник:

– Твой, что ли?

– Муж, – кивнула я.

– А…

Парень напрочь потерял ко мне интерес, ухаживать за женой да еще и такого мужика, как Вятич, опасно для здоровья. А то, что мне по-прежнему тяжело вытаскивать из оврага снежные глыбы, его уже не беспокоило: есть муж, пусть он и помогает.

Но глыб было достаточно, городок получился отменный. На стыки между снеговыми кирпичами поплескали водой, чтобы за ночь схватились, но не оледенели совсем, и, весело галдя, разошлись по домам до утра. Завтра последний день Масленицы, завтра городок штурмовать и чучело Зимы-Зимерзлы жечь.

Анея стояла наверху, издали наблюдая за строительством. Я ничуть не сомневалась, что ей очень хотелось быть вместе со всеми, но положение обязывало находиться над. Мы же были совершенно мокрые и от пота, и от снега, попавшего за шиворот и в рукава, платки сбились, волосы подрастрепались. Но на такие мелочи никто не обращал внимания.

Оказалось, что Вятича выбрали тысяцким для завтрашнего штурма. Ему следовало нарядиться в нечто невообразимое, хотя наряжаться так не запрещалось и остальным. В поисках старых тулупов были перерыты все закоулки подворья, вытащено все мыслимое и немыслимое рванье.

Лушка маялась от желания вырядиться и самой. Мы с ней нашли старый плащ, порвали на лоскуты еще какую-то рубаху, валявшуюся в чулане, нашили на плащ полоски, потом Тишаня помог нам соорудить из небольшой корзины подобие шлема у крестоносцев с прорезями для глаз, по бокам которого тоже прикрепили полоски ткани, рассчитывая, что станут развеваться на ветру. Вообще-то выходило довольно жутко, не зная я, что за всем этим скрывается моя красавица-сестрица, приняла бы за нечисть.

Сама наряжаться я не стала, но Лушке обещала помочь. Мы решили не надевать этот костюм сразу, а обрядить сестрицу потом, уже когда начнется штурм городка, потому как оказались в команде защитников. Лушка потирала руки от предвкушения испуга нападающих. От Вятича все старательно скрывали – «чтоб не испугался раньше времени», как объяснила Луша.

Стягиваться на берег Волхова народ начал загодя, с самого утра, хотя штурм назначили на полдень. И верно, надо было заготовить побольше снежков, чтобы потом не тратить время на это.

Руки замерзли, погреть их дыханием и продолжать… Перед нами росла гора снежков, а на меня вдруг накатило такое… Вспомнилась другая стена и другой штурм – в Рязани, когда надежды выжить не было никакой. Мне стало настолько не по себе, что даже со стороны заметили.

– Ты что, Настя, худо?

– Ничего, просто Рязань вспомнила.

Лушка нашлась быстро:

– А ты лучше Козельск вспоминай! Как мы их по-татарски ругали. Как ты там орала-то?

Я была благодарна сестрице, ведь если бы основательно накатили воспоминания о Рязани или Сырне, то небо стало с овчинку. Лушка права, лучше думать о Козельске, но с первым апреля поздравлять не стоило, зато индейский клич я своим показала. Понравилось, а уж когда мы обрядили Лушку в черный плащ, увешанный рваными лоскутами, а на голову надели корзину с рогами, ахнули многие.

Лушку старательно прятали до самого штурма, чтобы разведка соперников не углядела раньше времени.

И вот дали знак, что все готово, по ту сторону тоже запаслись большим количеством снежков и теперь выкрикивали обещания взять нашу крепость раньше, чем петух курицу успеет потоптать. Я уже не дивилась попросту недопустимым в приличном обществе шуточкам, видно, бывали минуты, когда такое становилось нормальным. Защитники не обиделись, с не менее ядреными шуточками приглашая готовых к штурму испробовать крепость стен, а заодно и защитников.

И вот сигнал к началу. Полетели первые снежки в обе стороны, раздался крик воеводы нападавших, потом нашего, и все остальное потонуло в диком оре сотен голосов. Орали и те, кто пытался приблизиться к стенам, и те, кто их защищал, и зрители, облепившие берега. Множество спугнутых птиц добавили гвалта.

Наступил миг Лушкиного триумфа. Появление вот этакого черт-те чего на стене заставило наступавших даже замолчать, Лушка воспользовалась моментом и замахала руками, точно крыльями. Нашитые полоски ткани развевались на ветру, добавляя ужаса в ее облик.

Но нападавшие быстро опомнились, и в сестрицу полетел град снежков, пришлось быстро прятаться, мало того, в один из приделанных к корзине рогов попал снежок, сам рог сбил, а корзину развернул так, что сестрице не было ничего видно. Лушка сбросила корзину вниз на нападавших и тут же получила по лбу следующим снежком. Погрозив штурмующим кулаком, она скрылась за стеной, вызвав гомерический хохот по обе стороны.

Конечно, мы понимали, что должны сдать крепость, ведь она символизировала собой Зиму, а разрушение – победу весны над вьюгами и холодами, но сдаваться сразу неприлично, и мы отбивали атаку за атакой. Но постепенно снежки закончились, а нападавшие становились все настырней. Вот уже в одном месте они преодолели стену, потом в другом…

Снежный городок пал и был разрушен под вопли довольной толпы. Разнеся то, что только вчера старательно строили (вот еще одна загадка русской натуры – сначала с воодушевлением возводить, а потом с не меньшим разрушать собственное творение), народ разойтись просто так не мог, слишком еще бушевала внутри потребность либо намять бока, либо быть побитым самому, а скорее, и то и другое.

Выход находился всегда один – стенка на стенку.

Вытряхнув снег из-за шиворота и сапог, перемотав онучи и перепоясав тулупы, люд тут же на берегу подкрепился пирогами со сбитнем и был готов биться дальше.

Стенки собирались на льду Волхова. Можно бы и на мосту, но слишком много народа собралось, всем не поместиться, посадник все переживал, что снова ограждение сломают, да и сами доски сгоряча порушить могут, а потому решению выйти на крепкий лед только порадовался.

Зато на мосту расположились наблюдатели из тех, что побогаче. Зрелище интереснейшее. Вот бы киношникам там побывать! Никаких темных, мрачных тканей, все настолько яркое, что в глазах рябило. Шубы крыты бархатом всех мыслимых и немыслимых цветов и оттенков. Кто сказал, что у них не было ярких красителей? Видно, все, что дошло до наших дней, просто со временем выцвело.

У женщин на головах собольи шапочки и поверх них богатые цветастые шали с бахромой по краям. Дочери на выданье в белых расшитых полушубках и таких же цветастых шалях. На ногах яркие ладные сапожки, на руках вышитые рукавицы, лица раскраснелись на морозце, глаза блестят… Как тут не влюбиться какому-нибудь доброму (или не очень) молодцу?

Сами молодцы, вернее, те, кто постарше (молодежь ушла биться, негоже стоять, надо показать себя в деле), тоже нарядны донельзя. Сапоги у всех красные с позолоченными или серебряными застежками, кафтаны или плащи один другого ярче, шапки лихо заломлены на затылке…

К нам с Лушкой подскочили холопки с нарядными шубейками и сапожками, видно, Анея предусмотрительно распорядилась. Пришлось переодеваться, зато теперь и мы были достойны внимания…

Лушка рвалась поучаствовать и в стенке, но уж туда я ее не пустила. У сестрицы и так, кроме синяка на лбу, обнаружился второй под глазом. Пришлось уходить в ряды наблюдателей к Анее. Вятич с Тишаней, конечно, среди дерущихся. Они вообще показали свою удаль, одними из первых ворвавшись на стены снежного городка, а потому теперь были попросту раздираемы противоположными сторонами с требованием биться именно за них.

Торговая сторона шла на Софийскую, потому Вятичу и Тишане полагалось быть в рядах софийских, но сотник решил по справедливости:

– Я в одну сторону, ты в другую.

Тишане, похоже, все равно, лишь показать удаль молодецкую.

Я заметила, как Вятич что-то внушал парню, видно, вдалбливал правила стенки, чтобы ненароком никого не покалечил своей силищей.

Мы отошли к Анее, стоявшей рядом с епископом и большой группой бояр, рядом находился и князь со своей молодой княгиней. Александр Ярославич кивнул мне, как старой знакомой, что вызвало неподдельный интерес со стороны окружающих. А уж когда мы пробрались к Анее с епископом Спиридоном и тот благословил нас, ласково смеясь, здороваться стали и все остальные, причем так, словно мы были лучшими подругами каждой боярыне и давними знакомыми боярам.

Посадник посмеялся над Лушкой, прикладывающей к лицу снежок:

– Сие ранение зачтется, как боевое.

Я с ужасом ожидала, что сестрица что-нибудь ляпнет о моем боевом прошлом, но та только глазами стрельнула, промолчав.

Окружающие боярыни и боярышни придирчиво оглядывали нас, словно мы были им хоть в чем-то соперницами. Конечно, не были, но такова уж женская натура: если рядом оказывается женщина, но не подруга, обязательно надо оценить, хорошо, если доброжелательно. Судя по тому, что следом окидывался беглым взглядом и собственный наряд, и наряд подруги или сестры, Анея постаралась на славу, выглядели мы вполне прилично, вызывая зависть у соседок.

Но нам было наплевать, тем более с моста гаркнул во все горло какой-то священник:

– Люд православный, позабавимся-ка, благословясь! Помните об уговоре биться честно и без увечий.

Я всегда считала, что Масленица и вот такие игрища вызывают у церковников аллергию в лучшем случае, но в Новгороде, видно, так привыкли, что менять ничего даже в угоду новой вере не стали. Разумно, лучше пусть между собой воюют при штурме снежного городка или вот так – стенка на стенку, но без оружия, чем силушку друг против дружки применяют с кровопролитием. Хотя я подозревала, что и второе тоже бывает, слишком уж шумным показалось мне вече, прошедшее два дня назад. Орали так, что и снега на деревьях не осталось. Вятич потом объяснил, что это вовсе не шумно и вопросы решали почти мирно и без споров. А что же бывает, когда со спорами? Ой-ой…

От размышлений меня отвлек ор, который поднялся, когда стенка все же пошла на стенку. Бой начался с единым выдохом в полное горло: «Га!» Я почти с ужасом представила, каково это, когда сотни здоровенных мужиков сталкиваются на кулаках друг против дружки. Мой взгляд выцепил Тишаню, его было заметно даже среди немаленьких новгородцев. Наш приятель размахивал кулаками направо-налево, и явно нашлось немало пострадавших от его ручищ. Его, пожалуй, утихомирить можно только сообща.

Так и есть, Тишаню вознамерились вывести из боя сразу несколько человек, так, видимо, не полагалось, но уж очень мощен был боец. А дальше следовало то, что обычно описывают сказки или легенды. Когда навалившихся стало слишком много, чтобы он мог свободно размахивать кулаками, Тишаня просто распрямился, и несколько человек полетели в стороны, отброшенные его ручищами. Я услышала, как рассмеялся, показывая на нашего богатыря, князь:

– Ты посмотри, вот силач!

Да уж, Тишаня и в своей деревне был не хилым, а на хороших харчах вырос словно на дрожжах (может, так и было, он еще молодой совсем).

Епископ усмехнулся:

– Это вон Анеи Евсеевны холоп.

– Он не холоп, – возразила Анея, – он вольный. Приехал с Вятичем и Настей.

– Где взяли-то такого? – это уже ко мне.

– Он нас ограбить на лесной дороге пытался.

– Чего?! – уставилась на меня Анея, явно не ожидавшая столь неприличного поведения от Тишани.

– Да они в первый раз, видно, на разбой вышли, а тут мы ехали. А грабил-то как! Почти попросил отдать деньги, но стоило за оружие взяться, дал стрекача.

– Неужто труслив?

– Нет, но разбойник из него не получился, совести слишком много.

Похоже, Анея успокоилась, снова с усмешкой наблюдая, как расправляется с нападающими на него новгородцами Тишаня.

Сшибка шла во всю мощь, уже уползали первые пострадавшие, кто-то просто отплевывался, утирался снегом, кого-то пришлось уводить и даже уносить. Но жалоб не было и покалеченных тоже. Выбитые зубы и разбитые губы или брови в счет не шли, как без них в драке? Но немного погодя сшибка как-то сама по себе сошла на нет, и виновником стал Тишаня.

У противников, а может, и соратников богатыря появилась забава, они висли на Тишане гроздьями, а тот раскидывал приставших в разные стороны. Постепенно он оказался просто в круге любопытных, и интерес к выбиванию зубов друг у дружки народ потерял.

Видимо поняв, что парня просто надорвут, к Тишане пробрался Вятич:

– Ну, все, хватит.

Тот чуть смущенно пробасил:

– А чего они все сразу…

– Вот и я о том. Негоже всем против одного.

Здоровенный, не меньше самого Тишани, кузнец Никифор крякнул:

– Да мы не против, мы ж за него. – И неожиданно, видно даже для самого себя, предложил: – А давай один на один?

Теперь они сцепились вдвоем. Стенка была забыта, круг стал совсем плотным, нам и не видно, что там творилось, можно было только догадываться. Князь позвал к себе кого-то из дружинников, кивнул на собравшихся…

Крики, которые доносились из плотного кольца людей на льду реки, говорили, что схватка крепкая, соперники друг дружки стоили. Потом раздался единый вопль, свидетельствующий о победе одного из поединщиков, только вот кого?

Из толпы, работая локтями, выбрался дружинник, бросился к князю, крича на ходу:

– Этот новенький Никифора ка-ак поднял да ка-ак приложил наземь!

– Живой?

– Конечно, чего ему сделается?

– Анея Евсеевна, скажи, чтобы твой человек ко мне подошел.

Анея усмехнулась одними уголками губ:

– Он с нами.

– Да будет тебе, силен же детинушка просто так по земле ходить, пусть послужит Новгороду, – крякнул епископ. Анея в ответ притворно вздохнула:

– Я ему не указ, как сам решит.

Я подумала, что Тишаня решит, как Вятич скажет.

Тишаня действительно вопросительно смотрел на Вятича, сотник рассмеялся:

– Чего ты на меня глазеешь, князь тебя звал.

– А чего меня-то?

– А кто половину новгородцев по льду раскидал?

Тишаня явно перепугался, что за бой на льду Волхова придется отвечать.

– А чего я-то, все так бились. Ну, может, и приложил пару раз кого, нос набок свернул, так чего они под кулаки лезут? И все на одного… А Никифор тот сам предложил…

– Да не переживай, князь тебя не ругать за разбитые носы собирается, а к себе звать.

– Куда к себе?

Вот балда, кулаками махать горазд, а соображать быстро не получается.

– В дружину, небось.

– А как же вы?

Тут уже не выдержала я:

– Нет уж, в дружину мы с тобой не пойдем.

Тишаня явно расстроился.

– Но и тебя держать не станем. Иди к князю, раз звал, ты Новгороду нужнее.

Хотелось добавить, что мы сами скоро уплывем, но травить душу парню уже не стали.

Но это было на следующий день, а тогда мы еще и сжигали собранное из чего попало чучело Костромы, или, как ее еще назвали, Зимерзлы. И глядя на летевшие по ветру искры от большущего костра, и то, как горячее пламя пожирает страшную куклу, действительно верилось, что скоро уйдет зима надолго, что холода и метели сменятся теплом и зеленью. Человек должен верить в лучшее, иначе как жить?

Мы ждали тепла с особым нетерпением, ведь предстояло поторопиться в Сигтуну – портить жизнь зятю шведского короля Биргеру и ссорить его с остальными.

Александр Ярославич и правда взял Тишаню к себе в дружину, но тут возникла проблема, потому как ни одна кольчуга на богатыря попросту не лезла, пришлось спешно набирать новую. Тишаня ходил гордый и смущенный донельзя, его позвал князь, вокруг него суетилось столько людей…

Кольчугу нашему богатырю набирал все тот же Никифор, мало того, объявил, что такому бойцу сделает все бесплатно. Анея дала денег на остальное – оружие, новую сбрую для Звездочки (парень категорически отказался менять кобылу, хотя я подозревала, что Быстрый все же обрюхатил подругу), одежду для самого Тишани. Не стал менять парень и свое имя, хотя странновато было называть Тишаней громилу, который все прибавлял в росте и раздавался вширь. Даже князь посмеялся, мол, тебе не лошадь надо, а кого покрепче.

Видно, мы хорошо прогоняли зиму, потому что весна пришла ранняя, дружная, веселая. Как-то неожиданно звонко закапало с крыш, сосульки застывали за ночь прозрачными синеватыми столбиками, а днем весело роняли кристально чистые капли в просевший ноздреватый снег. Его уже вовсю размывали ручьи. Грязи пока не было, но мостовикам в Новгороде работы нашлось, они чистили канавки для стока воды, выбрасывая горы мусора, накопившегося за зиму, меняли дубовые плашки мостовых, вытоптанные горожанами и гостями Новгорода, чинили ступеньки и перила лестниц, ведущих к воде и мосту.

Торопились укрепить большой мост и мостники, потому как ледоход ожидался тоже дружный, как бы не снесло. Вообще-то сносило каждый год, сколько ни крепили, но у мостников все наготове, ежели снова ильменский лед поломает мост, то восстановят его быстро, город, расположившийся по обоим берегам Волхова, не должен быть разорванным даже в ледоход.

Сам ледоход начался, как обычно, ночью. Поднявшийся треск и грохот собрал на берега Волхова почти все население Новгорода. Казалось бы, ну что за радость смотреть, как река несет из одного озера в другое всякую дрянь, потерянную или выброшенную зимой и прикрытую снегом? Но приходили, часами мерзли на холодном ветру и смотрели.

Споров было великое множество.

– Во, глянь чего плывет!

– Где?

– Вон, вон! Никак мертвяк?

– Тьфу на тебя!

Самые осторожные глядели с берега да подальше, самые храбрые, вернее, глупые – с моста, словно демонстрируя свою удаль и безбашенность.

Вятич усмехнулся, кивая на мост:

– Глянь.

Как и следовало ожидать, там торчал Тишаня. Он теперь жил на Ярославовом дворище, постепенно привыкая к дружинному укладу. Сам князь был с основной частью дружины в Ракоме, так повелось издревле, но часть его дружины находилась в городе на дворище.

Чего Тишаню вынесло на мост, неизвестно, особой рассудительностью парень не отличался. Он стоял, перекинувшись через перила и что-то выглядывая внизу. Вдруг с берега донеслись крики, люди показывали друг дружке на льдину. Я пригляделась и ахнула: на льдине крутился человек, его несло, видно, из озера. С берега достать льдину невозможно, перепрыгнуть на другую тоже, льдины натыкались друг на дружку, вставали ребром, и человеку грозила гибель. Течение у Волхова не быстрое, льдины ползли и того медленней, но надежды у попавшего в беду не было никакой.

На берегу засуетились, видимо пытаясь срочно найти веревку, а секунды бежали, сокращая жизнь бедолаги. И тут Тишаня показал, что способен в случае необходимости соображать быстро. Он прикинул, в каком месте льдина достигнет моста, и принялся разваливать там перила. Мостники постарались на славу, дерево поддавалось мощным ударам с трудом. А льдина уже все ближе… И веревку принести даже бегом уже не успеют.

Наконец после особенно мощного удара ограждение рухнуло, Тишаня бросился ничком на мост и опустил руку вниз. Никто не успел и опомниться, как бедолага со льдины взлетел, подхваченный мощной лапищей Тишани, и оказался на мосту. Только тут все разглядели, что это женщина, правда, одетая в мужской тулуп. Несколько мгновений она лежала на мосту, приходя в себя, Тишаня поднялся и протянул ей руку:

– Вставай, не то замерзнешь.

Все произошло так быстро, не все сразу и сообразили, что наш герой умудрился вытащить женщину в последний момент, на берегах еще крутили головами, пытаясь понять, куда она девалась. И только те, кто был на мосту и видел происходившее воочию, принялись кричать и размахивать руками.

Тишаня во второй раз за последние месяцы стал героем Новгорода. Но у него нашелся и еще один повод для радости: вытащенная женщина оказалась молодой вдовой, причем весьма состоятельной, она позвала своего спасителя на благодарственный обед к себе в дом, где тот и остался насовсем.

Оказалось, что она решилась перейти Волхов довольно далеко от моста, уже понимая, что на Ильмене лед тронулся, но поскользнулась, упала и, видно, на время потеряла сознание. Когда очнулась, лед под ногами уже ходил ходуном и добраться до берега никакой возможности не было. Если бы не Тишаня, Илице не выжить. Как благородному спасителю Тишане самое время было жениться на спасенной им красавице, что он и сделал.

Анея хохотала:

– Мы все говорили, что тугодум, а он точно знал и кого грабить, и кого из реки вылавливать.

Получалось, что Тишаня действительно просто вылавливал свое счастье, неизвестно, что с ним было бы, не попытайся парень тогда остановить меня на лесной дороге, а теперь вот не стой он на мосту. Мостники претензий за разваленные перила к Тишане не предъявляли, хотя тот сам предложил починить.

В Швецию

Наконец, Ильмень очистился ото льда, опытные купцы говорили, что еще чуть – и можно идти по Нево. Мы стали собираться. Вятич снова ходил на беседу с князем Александром, повторил ему про необходимость готовиться к неприятностям в середине лета и держать морскую сторожу, а также дружину наготове. Он не объяснил, откуда все знает, но Александр и не спрашивал.

– Вятич, а ты назвал день?

– Нет, Настя, если назвать, то все изменится.

– Неправда, я называла рязанцам, ничего не изменилось.

Пришло время отправляться.

Наша ладья показалась мне настолько маленькой, что стало страшно.

– Вот в этой скорлупке мы должны выйти не только в Ладогу, но и в Балтику?! Ее же перевернет первая же волна!

– Не произноси этого вслух, обидишь хозяина, он ходил этим путем много раз, и именно на этой скорлупке, как ты выражаешься.

Я вздохнула, решив, что не мешало бы спасательные жилетики хотя бы, но они явно не были предусмотрены. Потом чуть подумала и вспомнила свое жуткое впечатление от лодчонки, на которой меня катал по Москве-реке Вятич, на вид она тоже выглядела игрушечной, а оказалась устойчивой. Ладно, поживем – увидим, только надо дожить, чтобы увидеть. Успокоила мысль, что сначала предстоит плыть по Волхову и уже тогда будет ясно, насколько устойчив сей океанский лайнер.

Ладья оказалась очень устойчивой, она не болталась из стороны в сторону, двигалась хоть и не с крейсерской скоростью, но вполне прилично, только места на ней было очень мало, все занимали либо гребцы, потому что надеяться только на ветер нельзя, либо товары. Спать пришлось на тюках со скорой, хотя мы против не были: мягко, как на перине.

И все же, когда вышли в Ладогу (Нево, как его называли новгородцы), я помянула добрым словом создателей океанских лайнеров и больших паромов. Пятиэтажные суда не подвержены болтанке, на них трудно заболеть морской болезнью, нужно очень постараться. Здесь же лично меня начало мутить почти сразу, а Лушку так и вовсе уложило на тюки, отбив аппетит надолго. Да уж, мы с сестрицей оказались никудышными мореплавателями, нам Америки не открыть ни с Эйриком Рыжим, ни даже с Колумбом. И никакого удовольствия, подобного тому, что было на финском пароме, я не получила.

Соломон прав, всему на свете, как хорошему, так и плохому, приходит конец, мучениям тоже.

Еремей кивнул на выраставшую на горизонте землю:

– Готланд.

Я впилась глазами в берега. До чего же интересно видеть то, что потом изменится до неузнаваемости!

– Ты бывала здесь?

Я оглянулась на Вятича:

– Да, в Висбю на фестивале. Красивый городок, маленький, действительно древний. И в Сигтуне бывала, и в Упсале… И в Стокгольме. Представляешь, как интересно сейчас?

– Только постарайся не ляпнуть какую-нибудь глупость. Кстати, Стокгольма еще нет, он появится лет через десять. И Ганзейского союза пока тоже нет.

– Как это, ведь Новгород же…

– Нет, договор заключат через год – в 1241 году, хотя сам союз уже сложился.

– А что есть?

– А есть шведы, датчане, норвежцы и иже с ними, которых мы должны между собой перессорить, как предлагал кое-кто. И я не представляю, как это сделать.

Я махнула рукой:

– На месте разберемся!

На палубу выползла бедолага Лушка, измученная морской болезнью, светло-зеленая, но решительная.

– Берег? Наконец-то! Где там эти крестоносцы? – Она рукава не закатывала, но впечатление было именно такое: сейчас пришвартуемся, и Лушка набьет морды всем противникам Руси сразу или по очереди, это смотря как под руку попадутся.

– Луш, ты хоть на причал сойди сначала.

– А крестоносцев в Висбю, Луша, нет. Морской ледунг собирается в Сигтуне.

Лушка вытаращила на Вятича глаза так, словно тот завез ее в Мухосранск, обещав тур в Париж.

– А чего мы тогда здесь делаем?!

– Найдем судно, которое поплывет в Сигтуну.

– Не проще заплатить этому, чтобы сразу туда и завез?

– Не проще. Наше появление в Сигтуне на новгородской ладье и без повода привлечет ненужное внимание.

Сестрица только фыркнула, что я поняла как сомнение, что внимание может быть ненужным. И вдруг Лушку осенило:

– Насть, а крестоносцы татарский знают?

– Нет, конечно, откуда?

– Тогда я буду ругать их по-татарски, как делала в Козельске.

Я уже поняла, о чем она, я тогда неосторожно ляпнула: «С первым апреля, товарищи! Чтоб вы сдохли!» и про первое апреля сказала, что это пожелание сдохнуть, только по-монгольски. Лушка поверила и запомнила. Немного посоображав, я все же решила, что про первое апреля вряд ли кто поймет, пусть ругается.

Еремей посетовал:

– Пристать бы к мысу Святого Олафа, сходить к купели, да боюсь, тогда на пристань вовремя не успеем, припозднились мы чуть.

Как и следовало ожидать, любопытная Лушка тут же сунула свой нос:

– А что за купель?

– Когда Святой Олаф плыл из Норвегии в Новгород, остановился на Готланде, он всегда здесь останавливался.

– Почему?

– Тут словно перепутье морских дорог. Так вот, когда он тут остановился, то решил крестить и готландцев. Сам ходил по острову и рассказывал гутам…

– Кому?

– Гуты – это жители Готланда. Рассказывал им о христианской вере. А потом они все крестились в маленьком озерке вон там… Его теперь зовут купелью Святого Олафа.

– Это где храм стоит?

– Да, сначала деревянная часовня, говорят, была, а после и каменный храм поставили.

– А чего он в Новгороде делал?

Я не успела остановить Лушку, та все же задала дурацкий для новгородца Еремея вопрос. Тот удивился:

– Не новгородская, что ли?

– Нет.

– А… Олаф Святой русскими князьями воспитан. Сначала его отец, тоже Олаф, а потом и сын. Их Владимир Красно Солнышко и Ярослав Владимирович воспитывали.

Теперь едва не задала дурацкий вопрос я. Вернее, чуть не уточнила: «Мудрый?», но вовремя сообразила, что это прозвище князь Ярослав получил позже. Так же, как князь Александр позже будет Невским. Опасно, однако, слишком много знать. Каково же Вятичу, когда он знает в тысячи раз больше меня?

Лушка уже забыла об Олафах, воспитанниках русских князей, она то и дело тыкала пальцем в прибрежные скалы, а потом и появившиеся вдали купола церквей:

– А это что? А это как называется?

Еремей терпеливо объяснял.

Мне показалось, что мы обходим остров с севера, во всяком случае, правили явно туда.

– А мы что, приставать не будем?

Честно говоря, морская болтанка изрядно надоела и мне тоже, очень хотелось бы почувствовать под ногами не ходившую ходуном палубу небольшой ладьи, а нормальную землю.

Лушка поддержала:

– На травку хочу.

Еремей кивнул:

– Скоро будет. Висбю с другой стороны, обогнем остров и пристанем. А это остров Форе.

Действительно, как я могла забыть, Висбю же на северо-западе, а мы плывем с востока.

И вот они башни города и шпили соборов. Не может быть, крепость все та же?! И стена крепостная тоже. Я смотрела на город, как на старого знакомого.

Ряды стоящих почти вплотную самых разных плавсредств от больших ладей до рыбацких лодочек, крепостные стены города… Все так и не так одновременно.

– Да тут места нет!

Но Еремей командовал уверенно, видно, точно знал, что место у причалов Висбю найдется всем. Нашлось, не просто приткнулись, а вполне комфортно пришвартовались, причем, если я верно поняла, вообще среди своих, новгородских. Так и оказалось, с нескольких ладей Еремею приветственно помахали.

Да, из нас с Лушкой морские волки получились никудышные, сойдя на причал, чуть не попа€дали и первые шаги делали явно нелепо, словно боясь, что палуба снова поплывет из-под ног. Но я хоть от морской болезни во время плавания не страдала, а бедолага Лушка вообще извелась.

Зато Анея как огурчик, вела себя так, словно всю жизнь бороздила морские просторы. Я украдкой вздохнула: да, нам до тетки далеко.

В городе Еремей уверенно повел нас на Новгородскую улицу. В своей нормальной жизни я на ней была – улочка метров 50, не больше. Она оказалась небольшой, но уж не такой крохотной. Конечно, в городе очень многое поменялось, сообразить где и что оказалось слишком сложно, немного поломав голову, я мысленно махнула рукой: какая разница, едва ли я буду когда-нибудь рассказывать, как все выглядело в тринадцатом веке. Все равно не поверят, да и рассказать не получится.

Остановились в гостевом доме, явно предназначенном именно для таких визитов. Нам отвели две комнаты: в одной, маленькой, разместились мужчины – Еремей, Вятич и Тишаня, в комнате побольше мы с двумя своими сенными девками. Ничего, в тесноте, да не в обиде. Нам устроили постели на лавках, а девкам на полу.

На ужин спустились все вместе вниз. Помещение, нечто вроде таверны на постоялом дворе (хотя я не представляю, как она должна выглядеть), было заполнено народом. Подумалось: дым коромыслом, но дыма как раз и не было, потому как вредную привычку курить даже трубки мира из-за моря-окияна пока не привезли. Хотя своеобразный смог все равно стоял, было довольно душно и при открытой двери.

Я оглянулась, от стола поближе к выходу нам махал рукой Вятич. Рядом с ним сидели два крепкого вида детины, но Еремея не видно. Анея, видно, тоже увидела сотника и направилась туда. Тетка все же королева по своему складу, она шла не оглядываясь, зато все сидевшие в зале сворачивали головы следом и замолкали, в таверне вдруг стало тихо. Почти тихо. Все же не каждый день сюда являлись вот такие женщины, которых даже в голову не придет хлопнуть по заду или отпустить им вслед сальную шуточку.

Подойдя к столу, Анея так же по-царски приветствовала собеседников Вятича милостивым кивком и села. Я чуть не хмыкнула, увидев, как эти двое даже приподнялись со своих мест, чтобы поздороваться с «Ее Величеством». Вот кому миром править! Мы пристроились рядом на лучших местах по праву родства с императрицей.

Лушка тоже вовсю старалась «держать марку», почти свысока оглядывая окружающих, но это ей плохо удавалось, мешало природное любопытство, взгляд то и дело лукаво поблескивал, да и ее привычка стрелять глазками солидности ну никак не добавляла.

– Твердислав Микулич только что из Сигтуны, в Новгород идет, – кивнул на старшего из сидевших Вятич.

Если честно, то мне пока о делах говорить не хотелось, вокруг собралась довольно занятная компания, и не оглядываться, как Лушке, мне было очень трудно. Хорошо, что Вятич оставил нам места, с которых видно весь зал. Я даже пропустила начало разговора, так интересно посмотреть на купцов и их подручных.

Это был другой мир, мир из книг о бывалых мореходах, грубых мужчинах, которых не пугали ни рев волн и вой ветра, ни тяжелая работа, ни холод, ни зной. Мир людей, презиравших опасности, кажется, саму смерть. Они разительно отличались от купцов, торговавших в лавках, например, Рязани, и даже Новгорода. Наверное, люди, каждый день рискующие жизнью в беспокойных водах морей, все же иначе смотрят на эту самую жизнь, чем те, кто рискует только прибылью.

И отношение друг к другу и к самим себе у них тоже иное, потому что от взаимной помощи зависит слишком многое и предательство одного может дорого обойтись остальным. Нужно быть уверенным в поддержке и помощи окружающих, а потому врагов на судне не бывает, и все друг другу поневоле братья, пусть не по крови, но по жизни.

За соседним столом расположился солидный, действительно купеческого вида мужик с короткой, но окладистой бородой, лежащей на груди, точно лопата. Он ел молча, старательно обгладывая кости и не обращая ни малейшего внимания на своего собеседника, желчного, нервного человека неопределенного возраста, который что-то торопливо втолковывал, видно соблазнял выгодой. Обглодав очередной мосол, купец, видно, решил выбить из него костный мозг. Он спокойно отодвинул собеседника здоровенной рукой и вдруг изо всех сил грохнул костью о стол. Несколько человек только обернулись в его сторону, а вот нервный чуть не кувыркнулся с лавки. На некоторое время он замолчал, ошарашенно наблюдая, как содержимое мосла, вытряхнутое купцом, исчезает во рту, но потом опомнился и принялся убеждать снова, привстав и перегнувшись через стол, чтобы собеседник расслышал сквозь общий шум.

Меня отвлекло то, что нам принесли ужин. Это было огромное блюдо с вареным мясом, второе с луком и хлебом, целый жбан с пивом и какие-то пироги. От мяса шел пар и умопомрачительно пахло. Я вдруг поняла, что тоже сильно проголодалась. Конечно, ни вилок, ни ножей не полагалось, древний Висбю этим гостей не баловал. Ладно, будем есть руками…

– Много чужих шнеков, недаром король объявил морской ледунг.

– Думаешь, пойдут?

– Да уж наверное… Иначе чего сидеть? Епископы все народ баламутят, мол, пора язычников в истинную веру крестить.

К столу подошел Торопила:

– Еремей Силыч сказывал…

Договорить не успел, сзади снова раздался грохот – купец решил разбить кость до конца. На него с тревогой оглядывался, видно, хозяин заведения, верно, если каждый будет вот так разбивать мослы о столешницу, то никакой дуб не выдержит. Я тоже оглянулась на купца, тот деловито высосал мозг из раздробленного мосла, отбросил его в сторону и потянулся за большой кружкой, видно с пивом, отрицательно мотая головой в ответ на приставания нервного собеседника. Почему-то очень захотелось узнать, о чем они говорят.

– Еремей Силыч сказывал, что через два дня в Любек пойдет. Коли решите туда, так милости просит, а коли нет, так скажите, он других возьмет.

– Нет, благодарствуем, нам в Сигтуну надо.

Торопила удалился, кивнув, а Твердило сокрушенно помотал головой:

– Не время в Сигтуну плыть. Там рыцарей полно, тех, что бороться с тавастами собрались.

– С кем? – Лушка не выдержала-таки.

– С тавастами, а заодно и с русскими.

И снова нас отвлек купец. Ему, видно, надоел собеседник, потому что мужик поднялся, перевалился через стол, улегшись для этого в миску с обглоданными мослами, сгреб приставучего болтуна за грудки и… попросту вышвырнул его в проход! После чего уселся и спокойно допил из своей кружки. К столу подскочил хозяин заведения, купец кинул ему монету, судя по тому, как в ответ изогнулся угодливой дугой хозяин, достаточно ценную. Обиженный купцом человек остался отлеживаться после невежливого обращения на полу, а его обидчик встал и направился к выходу, спокойно выбирая из бороды крошки и стряхивая прилипшее к одежде. Мы с Лушкой сидели, раскрыв рты и вытаращив глаза на столь невежливое выяснение отношений. Проходя мимо нашего стола, купец покосился в нашу сторону и вдруг озорно подмигнул.

Твердило сокрушенно покачал ему вслед головой:

– Ох, зря он с Овиндом так…

Опомнившись, Лушка пристала к Вятичу:

– Кто такие тавасты?

– Соседи русских, я тебе потом объясню.

Как заставить Лушку не задавать первые же пришедшие в голову вопросы? Вдруг я сообразила, что в Швеции Лушка просто не будет понимать окружающих, а значит, и вопросов задавать не станет. А как же мы? Мы все не будем ничего понимать?

Теперь вопрос едва не задала я. Господи, как же тяжело с нами Вятичу! Наверное, было легче даже в дружине Евпатия Коловрата, где я воевала под видом его племянника, зато не интересовалась, чем не надо.

Твердило еще долго объяснял нам, что в Сигтуне, конечно, как и в Висбю, далеко не все подчиняются буллам папы римского, но торговать стало трудно. На торге в любую минуту можно ожидать неприятностей, потому и перестали плавать туда целые караваны новгородских ладей.

– Ну и ладно, что, кроме них, торговать негде?

– Негде. Волгу татары перекрыли, по Днепру тоже не пройти, а здесь вон как повернуло.

Несколько мгновений я сидела, размышляя и представляя себе карту Европы. Верно, обложили, как медведя в берлоге, со всех сторон. Одного не учли – медведь животное сильное, если разозлится, берегись собачья свора!

А Твердило все вздыхал:

– Через эстов не пройдешь, там ливонцы засели прочно. Только и оставался вот этот путь да торги в Швеции и Норвегии, а теперь и туда никак.

– А почему в Норвегию никак?

– Мимо датчан идти, их король Вальдемар с папой дружен, ему подчиняется.

Он еще долго жаловался на судьбу и человеческую глупость, мол, ну к чему меж собой воевать, разве других дел мало?

Эх, дорогой, если бы ты знал, что и через семь сотен лет вопросы у человечества будут такие же! Я вдруг задумалась, поумнеет ли человечество вообще когда-нибудь? Вернее, успеет ли поумнеть, прежде чем вымрет?

– О чем Чапай думает?

– Вятич, а человечество когда-нибудь поумнеет?

– Ну ты и вопросы задаешь!

– Ты в будущее отправиться можешь?

– Нет. И перестань вспоминать о том, что я вообще что-то могу.

Разговор почти шепотом и на ухо, но он прав, я слишком часто вспоминаю, что сама не отсюда, и Вятич тоже, это опасно, так можно проговориться. Я только кивнула, твердо решив держать себя в руках, даже если для этого придется вообще не разговаривать. Но следующий вопрос все же задала:

– А мы как шведов понимать будем?

– Поймем. Ты же понимаешь, что говорят вон те два человека?

Я прислушалась, те два человека не говорили, а орали, но действительно не по-русски. А я понимала. Ясно, чья работа. Меня так и подмывало поинтересоваться, а нельзя ли и в московской жизни вот так же: щелчок пальцами – и любой иностранный язык в голове? Но спрашивать не стала, ясно, что ответит:

– Это не я, просто так надо.

Ладно, надо, значит, надо. Знание шведского, пусть и древнего, еще никому не мешало.

Через два дня нашлось судно, которое отправлялось в Сигтуну и могло взять нас на борт. Лушка, услышав такую новость, только вздохнула, снова лежать в лежку, конечно, тяжело, но выхода нет, вокруг Висбю море, никуда по суше не доберешься, разве что пешочком по дну. И снова вокруг были волны и ветер толкал парус нашего суденышка, с каждой минутой приближая… к чему, к успеху или поражению? И вообще, что нас там ждет?

Биргер

Зять короля Швеции Эрика Эриксона Биргер в который раз заводил со своим родственником один и тот же разговор, убеждая его, что пора выступать в новый поход. В действительности Швецией давным-давно правит Биргер, король Эрик слишком слаб и нерешителен, по любому поводу советуется с мужем своей сестры Ингеборги. Зять короля самый богатый землевладелец в Швеции, но ему все мало. Теперь Биргер нацелился на земли Гардарики и уже давно убеждает Эрика, что лучшего времени для выступления не найти. Поддавшись на его уговоры, король даже обещал объявить ледунг – общий сбор в поход. Это серьезное предприятие, нужно хорошо подготовиться. Ни для кого не секрет, что идут не столько на эстов, сколько на Гардарику. Но до самого последнего времени рыцари особой прыти почему-то не проявляли.

Сегодня Биргер сообщил королю о булле папы Григория, которой тот не просто позвал в новый крестовый поход на сей раз на севере, но главное – обещал прощение всех грехов тем, кто в походе будет участвовать.

Это большой подарок от папы, грехов у любого накопилось немало, найдется что прощать. И все равно их надо подгонять, чтобы тронулись с места. Епископ Томас вздыхал:

– Что за рыцари в Швеции и Норвегии?! Во Франции и звать не надо, сами рвутся.

Ему хмуро объясняли, что воевать в рыцарском облачении в болотах Гардарики не слишком удобно. Епископ снова всплескивал ручками:

– Не об удобстве думать надо, дети мои, а о Божьей воле!

Иногда глядя на толстенького, розовощекого епископа, Биргер задумывался, верит ли он сам в то, что твердит другим? Однажды заметив, как тот прячет подаренную золотую фабулу, понял, что не верит. Но все теплые места рядом с папой уже расхватали, сидеть в крошечном городке с маленьким приходом не хочется, вот и отправился англичанин за тридевять земель уговаривать шведов нести правильную веру далеким жителям Гардарики. А иногда Биргеру казалось, что верит. В такие минуты глаза епископа светились не сальным блеском, как при виде пухленькой красотки, а настоящим огнем, способным зажечь сердца слушателей. Но минута озарения проходила, и епископ снова следил взглядом за крутыми бедрами своей служанки или с вожделением облизывался, держа в руках огромный кусок зажаренного поросенка.

Но епископа Биргер готов был терпеть как неизбежное зло, правда, если тот не приставал к самому Биргеру. К чести Томаса, он быстро понял, что с зятем короля лучше не связываться, здоровее будешь, и при нем больше помалкивал. Сложнее с королем. Эрик не мог решиться сделать последний шаг, просто объявить дату начала похода.

Они сидели в покоях самого Биргера, тот не доверял окружению короля и старался вести серьезные разговоры у себя в замке. Для этого то и дело приглашал Эрика то на охоту, то просто на пирушку «по-семейному». Король слабоват во всем, у него даже детей нет, но в одном почему-то упорствует – не хочет воевать с Русью.

За окном то кружились, то вдруг куда-то летели под порывом ветра снежинки. Метель не утихала уже четвертый день. В такую погоду ни на охоту не выедешь, ни даже просто по окрестности. То есть сам Биргер поехал бы, его вьюга не остановит, но король не желает. Эрик сиднем сидит в замке. В другое время его зять давно вытащил бы брата жены куда-нибудь, но сейчас даже рад невольному затворничеству. Он решил наконец дожать и заставить Эрика сделать последний шаг – объявить начало похода на Гардарику.

Биргер пошевелил дрова в большом очаге, перед которым они сидели уже не первый час. Эрик много выпил, но был на удивление трезв. Биргера всегда поражала вот эта способность вялого, слабого здоровьем короля совершенно не пьянеть. Его даже вино и то не берет! Сам хозяин замка пил мало и только сильно разбавленное вино, которое шведы открыто называли пойлом. Сначала Биргер злился, потом перестал обращать на разговоры внимание. Просто жилистый и не жалующийся на здоровье Биргер напивался моментально, терял над собой контроль и после этого уже нес чепуху. Зная такую свою слабость, он не пил.

Эрик что-то пробурчал, потянувшись за большим сосудом с вином, уже почти пустым. Биргер поморщился:

– Может, хватит? Мы же не договорили…

Король помотал головой:

– Не хватит. А ты говори, я слушаю.

Биргер поднялся и зашагал по залу, Эрик следил за зятем, молча цедя очередную порцию кроваво-красного напитка. Все же хорошее вино у Биргера, а у кого покупает – не говорит. Старается напоить его у себя в замке. Пусть, все равно король делает то, что хочет муж его сестры. Ингеборга любимая сестра, она одна видит в Эрике брата, а остальные, и Биргер тоже, только короля. Эрику надоело быть королем, хочется покоя, чтобы не приставали с утра до вечера: «Подпиши… прикажи… дай…» Но еще больше ему надоел сам Биргер. Этот не просит, он приказывает, точно король Биргер, а не Эрик. Рвется в Гардарику? А пусть! – вдруг решил король. Пусть отправляется! Если вернется с победой, то, может, хоть на время отстанет от него и займется своей Гардарикой? А если нет?.. Тогда… тогда останется там навсегда, чем сильно облегчит жизнь бедному королю.

Пока Эрик раздумывал, что именно порадует его больше, Биргер пытался снова убедить его в своевременности начала похода:

– Эрик, пойми, Хольмгард сейчас один. Конунгу Александру некому прийти на помощь!

– Почему? – удивился король, он хорошо помнил, что у конунга Александра есть отец, тоже конунг, и много родственников, в том числе братьев.

– Да потому, что их страна сейчас разорвана на куски. С юга города захватили пришельцы из Степи, свое тянут и литовцы, и немцы, все, кому не лень. Ты хочешь упустить свой жирный кусок?

Эрик подумал, что свой жирный кусок боится упустить зять, но промолчал. А Биргер все продолжал:

– Войска монгольского хана Батыя не дошли до Новгорода только чуть, зато разорили многие другие города. Ливонский орден крестоносцев стоит на границе Гардарики. Нападать надо сегодня, завтра будет поздно.

Король попытался свести разговор к шутке:

– Сегодня? Пощади, сегодня уже поздно, вечер на дворе.

Биргер разозлился по-настоящему, навис над королем:

– Эрик, опомнись, ты король, а не тряпка на троне! Объяви начало похода, остальное мы сделаем без тебя.

Скажи это кто-нибудь другой – и не сносить ему головы, но перед вот такими наскоками зятя Эрик просто пасовал. Он согласно кивнул:

– Хорошо, назначай срок, я объявлю.

Топая заплетающимися ногами в свои покои, он думал, что чем скорее Биргер отправится в свою Гардарику, тем будет лучше для всех. Ингеборгу тоже замучил. Бедная девочка, она давно стала разменной монетой своего мужа. Король махнул рукой: пусть отправляется! Может, свернет там себе шею? Хорошо бы…

Ингеборга родила мужу сына, крепкого мальчика, если все будет, как до сих пор, то Вальдемар сын Биргера станет наследником своего дяди – короля Эрика Картавого. Никто не сомневается, что править за него будет отец – Биргер, и этого вовсе не хочется Эрику. Думать о столь отдаленном будущем пока рано, но вот жена Эрика Катарина дочь Суне Фолькессона детей не рожает, хотя обвинить в этом женщину ни у кого не поворачивается язык, все понимают, что при другом муже потомство у нее могло бы быть.

Наша ладья плыла мимо скалистых берегов, от криков тысяч морских птиц даже закладывало уши, утесы казались белыми от множества сидевших у гнездах пернатых… Издали берег казался сплошным, но стоило подплыть ближе, как эта ровная линия оказывалась изрезанной выступающими скалами, распадался на немыслимое количество островов и островков. И как они разбираются в этом хитросплетении проливов, проходов между островами, здесь же можно погибнуть, как в лабиринте, так и не выбравшись на волю!

Но наш владелец судна командовал уверенно, видно, знал каждый берег и бережок «в лицо». Конечно, паруса опустили и шли на веслах. На спинах гребцов, взмокших от усилий, а потому обнаженных по пояс, тугими буграми перекатывались мышцы, когда ветерок чуть поворачивал в нашу сторону, в нос бил крепкий запах пота.

Ансвар у руля не сводил глаз с впившегося глазами в берега впереди Эльвида, готовый по малейшему знаку его руки повернуть. Также повиновались и гребцы, они то замирали, то гребли снова, когги при этом ловко шнырял между островами.

Глядя на тех, кто уверенно вел судно между островами, я вспомнила, что Эльвид означает «удачливый», а Ансвар – «ответственный». Что ж, лучших провожатых не найти, ведь прозвища просто так не даются.

И все же зачем нужно было Сигтуне забираться так далеко от берега, ведь живут же морем, почему сразу не построить крепость там, где Стокгольм? Сигтуна, насколько я помнила, на озере Меларен. Так и есть, мы еще долго пробирались между зеленых островков, а потом плыли по озеру, также почти на ощупь. И как они запоминают все эти островки? По мне, так все близнецы-братья, красиво, слов нет, но уж очень похоже, это как же надо хорошо знать каждую зеленую горушку, выраставшую из воды, чтобы не кружить на месте.

Вопреки всем запретам главы католиков и русских купцов оказалось немало, и даже церковь стояла православная – Святого Николая. Не замеченные в особом пристрастии к соблюдению обрядов, ведь даже епископа Спиридона Анея воспринимала больше как приятеля, чем как духовного наставника, мы в первый же день из принципа отправились в церковь торжественным маршем.

Демонстрации своих духовно-политических взглядов не вышло, никто не обратил внимания. Зато у нас состоялась интересная и судьбоносная встреча.

Торжища, наверное, во всех странах похожи. В Сигтуне такие же ряды с хлебом, оружием, изделиями из металла, кожами, лавки купцов, торгующих дорогими товарами – скорой (мехами), тонкими, тщательно выделанными тканями, благовониями, разными порошками, способными и вылечить, и убить, рабами…

И гвалт везде стоит тоже разноязычный, в момент торга купцы часто забывают и кричат по-своему либо просто перекрикиваются. Да и покупатели тоже из разных мест. Посмотреть было на что и на кого.

Люди во всем мире так похожи и одновременно такие разные… Это же можно сказать и о временах. Однажды Лушка осторожно спрашивала меня, какие люди в моем времени, вообще-то мы такие разговоры не вели, было запрещено, но на сей раз я ответила, раскрыв руки:

– Вот, посмотри.

– Но это же ты, Настя, моя двоюродная сестра, дочь дядьки Федора. А я про тебя тамошнюю спрашиваю.

– Такая же, Луш, правда, глаза не такие синие, косы нет, ну и ростом чуть повыше.

– А вы умнее и добрее?

– Не думаю. Люди всегда были и всегда будут разные: есть умные и глупые, добрые и сволочи…

– Как Батый?

Таким словам я могла порадоваться, Лушка определенно «наш человек».

– Смотри, какое лицо. – Лушка показала глазами на молодого действительно примечательного мужчину.

Я осторожно присмотрелась. Поразили большие, круглые чуть навыкате глаза, они одновременно вопрошали и гипнотизировали, боюсь, что, встретившись с таким взглядом, возьмешь под козырек и шагнешь с палубы прямо в море, не задумываясь, если только прикажет. Четко очерченные губы, разделенный пополам подбородок, чуть вскинутая, словно от удивления, правая бровь, выпуклый крупный лоб… Такое ощущение, что все черты лица шутница-природа собрала от разных людей, но смесь получилась атомная. С первого взгляда понятно, что запаса энергии в этом молодом человеке хватило бы на половину шведов и еще осталось.

Красив? Вовсе нет, но личность неординарная, а еще – хозяин. Хозяин всего – жизни, людских судеб, своей собственной судьбы. От таких и правда глаз не отвести.

Над ухом раздался чуть насмешливый голос Вятича:

– Биргер.

– Где? – Я оглянулась, ища глазами пожилого конунга.

– Тот, на кого вы с Лушкой глазеете.

Биргер?! Вот этот круглоголовый и есть Биргер?!

– Шутишь?

– Подойди спроси.

Я все равно не верила:

– Какой же это ярл?

– А он не ярл, будет таковым позже. И лет ему действительно немного, если ты об этом. Биргер Магнуссон ровесник короля Эрика, им чуть больше двадцати.

– А как же…

– Поход? Но ведь и князь Александр тоже не стар.

Я даже глаза прикрыла, вот это да! Я ожидала увидеть рослого, огромного конунга, от громового голоса которого трясутся доски причала и ходуном ходят на причальных канатах суда, пожилого, умудренного опытом, ведь где-то даже читала про седеющие волосы конунга… А тут молодой живчик с пронзительным взглядом круглых глаз и ямкой на подбородке.

Хотя… осторожно покосившись, я поняла, что этот может. Вот этот может прийти не только к Невским порогам, ему и Южный полюс по плечу. Они с князем Александром полная противоположность, но, пожалуй, равны друг дружке. Вот это будет дуэль!

Тут я обратила внимание на другое: этот самый Биргер и наша Лушка стояли, откровенно таращась друг на дружку! Дернув сестрицу за рукав, попыталась утащить ее подальше или хотя бы отвлечь от шведа, но не тут-то было, даже покорно шедшая уже не за мной, а за Анеей Луша все равно крутила головой в сторону Биргера, а тот так и не сводил с нее взгляда. И это был взгляд не что-то заподозрившего военачальника, а взор мужчины, увидевшего заинтересовавшую его женщину. Вот только такой сердечной привязанности нам и не хватало!

– Луша, очнись, это и есть Биргер. – Я постаралась, чтобы меня услышала только сестра.

Она услышала, только, по-моему, Лушке было все равно. Мы с Анеей и Вятичем переглянулись между собой. Любовь с первого взгляда, причем взаимная. Ну и влипли! Мы прибыли, чтобы испортить жизнь именно этому человеку, а моя сестрица, как дура, в него влюбилась. И это Лушка, называвшая свою рязанскую тетку Олену глупой из-за любви к простому кузнецу.

Нормально. И что теперь делать? Вятич тихонько проворчал сквозь зубы:

– Баба на корабле…

Теперь не хуже Биргеровой приподнялась моя бровь.

– Что?!

– Пошли, говорю, нас вон зовут.

Нас действительно звали.

– Луша, это Биргер. – Может, она не поняла с первого раза?

Сестрица кивнула, причем молча! Это было настолько неожиданно, что я внимательно вгляделась в ее лицо. Попыталась свести все к шутке:

– А кто грозил утопить его в бочке или отдать на съедение комарам?

Лушка снова кивнула, и снова молча. Неужели так серьезно зацепило? Хуже не придумать. Покосившись на тетку, я вдруг поняла, что в данном случае Анея на стороне дочери! Ну да, если вспомнить, от кого Лушка рождена… тетка знает толк в запретной любви.

Вечером я попыталась поговорить об этом с Вятичем. Тот только вздохнул:

– Вот больше всего жалею, что вообще заезжал в Новгород.

Анея, видно, поняла наши сомнения и объявила, твердо глядя в глаза Вятичу:

– Любовь делу не помеха. Все будет, как задумали.

Я хотела сказать, что мы ничего не задумывали, кроме как отравить жизнь Биргеру, но промолчала. Чего уж теперь…

Было ясно, что ловить Биргера и тащить его в лес на съедение комарам или болотным гадюкам мы не будем, Лушка такого не переживет, потому мы с Вятичем занялись своей частью работы. Вернее, занимался Вятич, а я просто болталась рядом. Сидеть дома, наблюдая страдальческую физиономию Лушки и не имея никакой возможности помочь, не хотелось.

Вятич продолжил то, что делал на Висбю – он просто подпаивал нужных людей и задушевно с ними беседовал. Впервые я увидела такую картину еще на острове. Если бы не знала, что Вятич вообще не пьянеет, даже когда действительно приходится пить, ни за что не поверила бы, что он трезвый! Вот артист…

Помню, на Висбю мне вдруг передали, чтобы забрала своего мужа из таверны «Гнилая кожа». Внутри взыграло, терпеть не могу пьяных, меня воротит от одного вида глупых рож и лезущих изнутри апломба и наглости. Вот почему нормальные в трезвом состоянии люди, напившись, в большинстве своем превращаются в идиотов? Действительно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

Очень не хотелось разочаровываться и в Вятиче, потому шла, как на Голгофу, буквально тащила себя в эту самую «Гнилую кожу». Так и есть, Вятич почти в обнимку с каким-то краснорожим типом, у которого глаза давно собраны в кучку. Орали так, что и прислушиваться не нужно, чтобы понять, о чем речь. А речь, между прочим, шла о силе Новгорода, о том, что вся река буквально утыкана секретными подводными гадостями, обычно уложенными на дно, но в случае необходимости поднимающимися и запирающими фарватер.

Мне бы и заикнуться о таком вслух не позволил, а сам орет. Я подошла, постучала Вятича по плечу:

– Эй, тебе не хватит на сегодня?

Сначала он просто отмахнулся, я готова была уже уйти и не связываться, но сотник вроде разглядел меня:

– О, жена явилась! Садись, щас допью, и пойдем. Выпей с нами…

– Вот еще!

Он почти грубо потянул меня на лавку рядом:

– Сядь.

Вроде собираясь поцеловать, Вятич приблизил свое лицо к моему, закрывая от остальных и… я не поверила себе – у него были совершенно трезвые глаза!

– Тихо, Настя, так надо. – И снова пьяный хохот: – Вот женка, никуда от нее не скроешься!

С тех пор я знала, что пьяный Вятич – это просто аттракцион, чтобы задурить головы остальным. Впечатление было абсолютным, он ничем не выделялся среди остальных, разве что в драки не вмешивался, как-то умудряясь их избегать.

Вот и теперь за несколько дней Вятич умудрился перезнакомиться с самыми разными «нужными» людьми и осторожно внушить, что первому, кто придет на Гардарику и сумеет пройти те самые пороги, достанутся, можно сказать, несметные богатства. Кажется, среди воинов пошло гулять убеждение, что самое страшное у Гардарики это пороги. Это нечто вроде их Локки, водопада в море, низвергавшегося в бездну неизвестно куда. На вопрос, почему же туда спокойно ходят торговые суда и даже по нескольку раз за сезон, следовал ответ:

– А… а… это хитрость! Ш-ш-ш… только тебе по секрету: место заколдовано, торговые корабли пропускает, а боевые застревают на порогах. Вот! Только никому, молчи как рыба!

Взгляд в кучку, речь почти бессвязная, внушается прямо в лицо собеседнику, но громовым голосом. Ясно, мужик напился и выбалтывает государственную тайну врагам, причем в принудительном порядке. Все твердо обещали молчать как рыбы, может, и молчали, но откровения новгородца слышало столько тех, кто был еще в состоянии что-то понимать, что никакой разведки не надо.

Но не всегда Вятич просиживал в кабаках, часто мы ходили по торгу и вообще по городу, интересно посмотреть, как живут люди в древней Швеции. Жили, в общем-то, так же, как и в Новгороде, продавали и покупали, смеялись и плакали, ссорились или братались, выпивали, трудились, радовались… люди везде и всегда люди, это в них неискоренимо.

Плохо то, что прошла почти неделя, а ничего путного придумать так и не удалось. То есть мы изрядно попугали викингов ужасами войны против новгородцев, но прекрасно понимали, что их этим не проймешь и поход не сорвешь. Нам нужен был кто-то серьезней и основательней. Но как попасть к королю или даже Биргеру? Прийти и объявить, что мы с душевной беседой о том, что такое хорошо и что такое плохо? Пошлют подальше в буквальном смысле слова.

Помог, как всегда, его величество Случай. На торге Вятич вдруг кивнул на стоящего чуть в стороне шведа:

– Смотри, Биргер.

Биргер один, трое ражих детин чуть поодаль, готовые в мгновение ока оказаться рядом и расплющить о землю любого, кто посягнет на драгоценную шкуру их хозяина. Я уже давно заметила, что, вообще-то, Биргер никого не боится, а эта троица бездельников явно лишь для престижа.

– Я хочу с ним поговорить.

– О чем?

– Попробую объяснить, что идти на Русь сродни самоубийству.

– Настя, он очень проницателен и многое способен понять и без твоих слов. Как бы не сделать хуже.

Я понимала, что это вполне возможно, но упорствовала:

– Вятич, я попробую рассказать ему о его будущем, а потом предостеречь от похода.

– Неужели ты думаешь, что опытный воин испугается страшилок женщины?

– Ты же сам говоришь, что он проницательный, значит, нутром поймет, что я не такая, как все вокруг.

– Слушай, не такая, а ты не боишься, что именно из-за этого твоя голова может слететь с плеч?

– Я осторожно…

Через пару минут Вятич окончательно убедился, что спорить с женщиной просто бесполезно, и махнул рукой:

– Я буду неподалеку. Очень не рискуй, если почуешь опасность, лучше прикинься дурочкой.

Вот уж спасибо, дельный совет. Радовало одно: если нужно прикидываться, то я, по мнению Вятича, все же не дурочка.

Человек с круглыми глазами стоял, разглядывая толпу на торге. Что он там себе прикидывал, не знаю, но было впечатление, что хозяин присматривает за рабами. Временами его раздвоенный подбородок дергался, в такие мгновения сам Биргер явно с трудом удерживался, чтобы не вмешаться в какое-то происшествие, там, видно, что-то было не по нему.

– Биргер…

Он уловил зов сквозь шум волн и людской гомон, голова повернулась в мою сторону.

– Биргер… мне нужно поговорить с тобой.

Круглые глаза уставились не мигая. Взглядом он мог выпытать больше, чем вопросами. Но я не пряталась, смотрела открыто, за время пребывания в Сигтуне Биргер стал мне симпатичен настолько, что вовсе не хотелось его гибели и даже серьезного ранения.

Этот человек окончательно соберет Швецию, установит в ней порядок, издаст немало мудрых законов. Пусть он будет королем без имени, потомки все равно запомнят Биргера больше, чем его сыновей, затеявших между собой войну. Да ему за один красавец Стокгольм многое можно простить, правда, не попытку вторжения на русские земли и мечты о захвате Новгорода.

Наверное, в моих глазах все же читалось доброжелательное отношение, потому что Биргер, чуть усмехнувшись, кивнул.

– Не здесь. Я хочу говорить наедине.

И снова пронизывающий взгляд. Как он может не мигать по полминуты? Ах, ты так? Я тоже могу! Я вдруг вспомнила детские игры вроде «кто кого пересмотрит». Ну, давай, поиграем в «гляделки».

Не знаю, сколько мы так таращились не мигая, но на нас стали обращать внимание. Возможно, это заставило Биргера прекратить состязание и жестом позвать меня за собой.

Он шел и шел, не оглядываясь, словно знал, что я иду следом, не спешил, чтобы мне не пришлось спешить тоже, но и не останавливался. Биргера приветствовали, он махал рукой или кивал в ответ, ему что-то кричали, он отвечал, но ни на мгновение не замедлил ровный, спокойный шаг.

Я не торопилась, не буду гоняться за ним, достаточно просто не терять из вида. Потом подумала, что если он вдруг резко свернет куда-нибудь, то окажусь в глупом положении, прибавила шаг. Тут возникла новая сложность: со стороны легко заметить, что какая-то женщина преследует Биргера, это может вызвать ненужные подозрения. Так тоже легко попасть в неприятное положение.

В конце концов, почему я должна за ним гоняться, этот разговор не менее важен для него, чем для меня. И такое положение дел он понял.

Разозлившись окончательно, я встала и даже принялась смотреть в другую сторону, не оглядываясь и не ища Биргера глазами. Пусть себе.

– Пойдем. – Он стоял совсем рядом, видно, вернулся, каким-то образом поняв, что я не семеню следом.

Теперь он шел рядом, время от времени указывая направление. Вот так-то лучше. Это была моя первая, нет, вторая победа, первую я выиграла, не сдавшись во время «гляделок».

Конечно, где же лучше беседовать, как не на берегу? Хотя Сигтуна и не морской город, нашелся утес, где вокруг только камни и деревья. Внизу водная гладь, а вдали остановившиеся по знаку Биргера трое ражих детин с мечами в ножнах, готовых метнуться и вцепиться мне в глотку раньше, чем я подниму руку, чтобы потянуться к горлу Биргера.

Зато сбросить меня вон туда вниз ничего не стоило…

Вятича тоже остановили в отдалении. Издали за нами наблюдали четыре пары напряженных глаз, но этого нужно не замечать, иначе толку не будет. Мне не было страшно и даже беспокойно, передо мной стоял человек, которого мне полагалось бы ненавидеть, но я больше хотела предупредить его и постараться избавить от будущей беды, прекрасно понимая, что не послушает.

– Я могу сказать, что ждет тебя впереди. – Мои глаза встретились с круглыми биргеровскими, но сила была на моей стороне, я знала, что его ждет, а он обо мне не знал ничего.

– Заглядывать в будущее вредно, я стараюсь жить сегодняшним днем.

– Нет, неправда. Иначе тебя не было бы рядом с королем.

– Ну, говори.

– Тебя прозовут королем без имени, потому что ты будешь править Швецией…

– Чем править?

– Швецией. Ты окончательно объединишь все три короны, и твои сыновья, сначала Вальдемар, а потом Магнус, будут королями, а ты при Вальдемаре регентом.

Это были немного странные слова, потому что у Биргера пока дочь и один совсем маленький сын, Магнуса еще нет.

Биргер хмыкнул, он уже отвел взгляд от меня и стоял, глядя вдаль на водную гладь. Вернее, гладью это назвать никак нельзя, волны привычно бились о берег, то наскакивая на него, словно норовя толкнуть подальше, то с шипением отбегали, правда, особой ярости в извечном противостоянии моря и суши сегодня не было.

– Еще ты поставишь город на острове Стадсхольмен, который на тысячелетия станет столицей Швеции.

Снова пронзительный взгляд. Я уже знала о том, что Биргер заложил укрепление на этом острове, но он не знал, что я знаю.

– Только одного не делай – не ходи на Гардарики.

– Ах, вот в чем дело! Ты можешь не продолжать и о моем великом будущем тоже.

– Зря не веришь. – На мгновение я притормозила, решая для себя, что стоит говорить, а чего нет, но потом мысленно махнула рукой. – Про твое будущее все правда, и про поход тоже. Он закончится ничем, а тебя в нем ранят, – я вспомнила шрам на реконструкции облика Биргера и кивнула, словно соглашаясь сама с собой, – в правую бровь.

– Ты женщина из Гардарики и потому думаешь, что рана может испугать мужчину. Я воин, и меня шрам только украсит.

– Этот нет, ты даже постараешься все скрыть, выдать за колдовство. А ранит тебя молодой князь Александр из Хольмгарда. Копьем в конном бою.

– Ха! Это значит, что доберусь до Хольмгарда. А город, где я побываю, да еще и на коне, будет принадлежать мне!

Я чуть не ляпнула, что не доберется, что бой будет в устье Невы у порогов, но вовремя сдержалась. Этого говорить нельзя, предупрежденный Биргер может не задержаться на месте будущей Невской битвы или к ней подготовиться.

– Ты можешь верить или не верить, но когда тебя ранит князь Александр, постарайся как можно скорее уйти, иначе… Я не стану тебе рассказывать, что может быть иначе, все равно сейчас не послушаешь, просто запомни мои слова.

Во шантажик! Пусть сам придумает всякие ужасы, от похода его все равно не отговорить, зато если Невский и правда его ранит, то уносить ноги Биргер будет быстро. Не ноги, а ласты… или весла? Какая разница, главное, чтобы не двинулся дальше порогов до нужного времени. Поэтому, уже повернувшись, чтобы уйти, я вдруг оглянулась и добавила:

– И еще. Будь осторожен на порогах в Неве. Их нельзя пройти без попутного ветра, у русских много хитростей приготовлено против незваных гостей, берегись. А лучше всего не ходи!

– Почему ты говоришь все это мне?

Мгновение решило все, я вспомнила Лушку и вдруг заявила:

– Потому что ты нравишься моей сестре.

Бред! Сказать такое мужику, причем такому, как Биргер, могла только женщина, но, видно, это и сработало.

– Почему-то я верю тебе…

Ну и верь, хорошо бы и вовсе в поход не ходить, если веришь. Но он стоял молча, и я отправилась обратно к Вятичу.

От почетного эскорта Биргера мы с сотником удалялись тоже молча, и только на достаточном отдалении Вятич поинтересовался:

– Ну?

– Попугала. Не знаю, что получится, но он поверил.

– Настя, это не остановит, он уже заварил такую кашу, что отказаться теперь не может.

– Вот и я о том же! Раньше надо было приезжать, пока они свой дурацкий ледунг не объявляли!

– Когда? Раньше ты за Батыем гонялась, тебе не до шведов и Биргера было.

Женщина из Хольмгарда ушла, а Биргер все смотрел задумчиво на волны. Он не придал значения ее угрозам по поводу ранения, настоящему мужчине ли бояться ран, даже в лицо? Нужно только запомнить об опасности прохождения порогов в устье реки. Неужели она думала, что сможет испугать Биргера настолько, чтобы отказался от похода? И дело не в том, что объявлен ледунг, а в том, что Биргера самого манили восточные земли.

Хольмгардские купцы привозили такие товары, что руки сами чесались отобрать все. Но Биргер прекрасно понимал, что, отобрав единожды, просто перекроет путь купцам и те повезут свои ценности дальше в Любек. Сигтуна, как когда-то Бирка, во многом держится на товарах с востока, этих купцов обижать нельзя.

Он распорядился, чтобы пришел Агнар. Лучше все услышать от своего человека, который не станет врать или пугать.

Агнар почти недоуменно смотрел на Биргера. С чего это зять короля так заинтересовался Хольмгардом и его молодым князем? Но рассказывал, постепенно втягиваясь и увлекаясь воспоминаниями.

Агнар («достойный воин») бывал в Хольмгарде трижды, а в Альдегьюборге и того больше, даже счет потерял сколько. Приходилось сопровождать купеческие когги. Купцы народ хитрый, они объединились вон в союз, договорились и все чаще ходили не отдельными судами, а целым караваном, нанимая драккары для защиты. Агнар так ходил дважды, когда впереди драккар Севара, за ним три больших когги, потом шел драккар самого Агнара, потом еще два купеческих судна, и замыкал драккар Раудкара.

Ох и досталось тогда рыжему! Нападавшие то ли поздно углядели караван, то ли нарочно взялись за последнего, но больше всех пострадал именно Раудкар. Пока остальные развернулись, пока подоспели, рыжему даже бороду пощипали. Но и нападавшие вольные пираты были биты не на шутку.

Но Биргера не интересовала пострадавшая рыжая борода и кудри Раудкара, он снова спросил о Хольмгарде и князе Александре. Агнар махнул рукой:

– Мальчишка! Борода начала ли расти? В Хольмгарде все решает не князь, а вече, нечто вроде нашего тинга, только туда допускаются все взрослые и свободные жители города. Орут так, что едва ли можно что-то понять, но решениям обязаны подчиниться все, даже князь. Представляешь, Биргер, они князя не выбирают, а нанимают! Вместе с дружиной нанимают, чтоб защищал.

– Какой смысл нанимать молодого князя? Если он совсем мальчишка, то как сможет защитить?

Агнар пожал плечами, он и сам этого не понимал, но никогда не задумывался. Этот хольмгардский князь не жил в самом городе, а потому попадался на глаза редко.

Биргер слушал рассказ Агнара о трудностях плавания в озере, через которое нужно проходить по пути до Хольмгарда, и думал, не об этих ли трудностях говорила женщина.

– А что ты знаешь о порогах, говорят, они тоже опасны.

– Да! И пороги опасны, и озеро. Дурное там все, хотя русы не боятся, умеют договариваться со своим Озерным.

– С кем?

– Они так зовут духа озера. Там осенью река вдруг начинает течь из моря обратно в сторону озера. И ветры хуже морских.

– Мы пойдем летом.

– Надо просто расспросить хольмгардских купцов, да и наших тоже. Они точно знают, когда и что.

Биргер решил для начала еще раз расспросить женщину, предрекавшую ему великое будущее, причем расспросить о князе Александре. Конечно, она будет привирать, чтобы испугать, но можно просто сделать скидку на это вранье.

На пару дней Биргера задержало радостное сообщение – Ингеборга родила сына. Второго сына, которого уже давно договорились назвать Магнусом. Все точно, как говорила та женщина из Гардарики. Она не могла знать об их с Ингеборгой уговоре, значит, действительно ведьма? Нет, у женщины синие чистые глаза, они не лгут, хотя и не говорят всего.

Зачем ей нужно отговорить его от похода? Биргер давно понял, что никакие не торговые дела привели этих четверых в Сигтуну, они пришли по его душу. Странная четверка. Мужчина явно главный, но держится в тени, старшая женщина тоже. О той, что украла его сердце, Биргер старался не думать. У него красивая жена, принесшая положение рядом с королем. Хотя владельцы Бьельбу и без такой женитьбы, по сути, правили страной, но только женитьба на сестре хилого короля дала возможность Биргеру диктовать свою волю бездетному, едва живому Эрику. Если на то пошло, именно его род вообще помог сначала отцу Эрика стать королем, без поддержки Бьельбу ничего бы не было, что в Восточном, что в Западном Гёталанде главная сила – родичи Биргера.

Конечно, Биргер не ярл, но это пока и потому что ярл его собственный двоюродный брат Улоф Фаси, тоже из рода Бьельбу. Воевать со своими последнее дело, потому Биргер ждал. Эта синеглазая женщина права, он будет править Швецией. Она сказала, что даже сможет окончательно объединить все три короны. Это, собственно, произошло, только пока нет законов, утвержденных для всех земель.

Эрик Картавый без силы Бьельбу ничто, он это прекрасно понимает, потому подчиняется воле зятя безоговорочно, а Улоф Фаси не мешает. Биргер вскинул голову: походу быть! Даже если его собственное лицо после этого окажется изуродованным. И вдруг стало почему-то чуть жалко, но не лица, а… второй синеглазой женщины. Она тоже из Хольмгарда, идти на ее соотечественников – значит наносить ей кровную обиду. Но Биргер прекрасно понимал, что у него с этой женщиной нет будущего вообще. Это раньше мужчина мог брать несколько жен, теперь нельзя, и ссориться с церковью ради женщины он не станет. И наложницей тоже не возьмешь, Ингеборга будет против, да и сама синеглазая не пойдет…

Что ж, жизнь не всегда такова, как хочется. И между властью и женщиной Биргер выбрал власть, хотя рана на сердце получалась сильнее той, которую предрекала ему пророчица на лице.

Биргер вздохнул: ладно, поживем – увидим. Ему бы радоваться рождению сына, а он думал о прибывших из Хольмгарда. Да, до отъезда в Бьельбу нужно непременно поговорить с той женщиной и завершить еще несколько дел.

На постоялый двор, где мы обретались, явился человек от королевского зятя. Хозяин двора Непей с изумлением выслушал вопрос, где можно видеть женщину из Хольмгарда.

– Да тута. Эй, Неждана, позови-ка кого из вятичских.

Неждане первой попалась я. Девка кивнула в сторону лестницы, ведущей вниз, почему-то старательно округлив глаза:

– Там за вами пришли…

Если честно, то сердце упало. Неужели, Биргер решил все же покарать за пророчества? Это плохо, потому что Вятича рядом не было, он где-то на конюшне, Анее с Лушкой я ничего рассказывать пока не стала.

– Неждана, быстро позови с конюшни Вятича.

– Ага, – все так же старательно тараща глаза, согласилась девка и шмыгнула впереди меня вниз.

И то ладно. Я быстро прикинула, стоит ли брать с собой меч, решила, что не стоит, потому что если меня решат взять, то против тех троих амбалов я все равно не устою, а покалечив хотя бы одного, вызову такое, что не только Анее с Лушкой, но и всему двору Непея не выжить.

Уже через несколько мгновений я едва не хохотала вслух, потому что никаких амбалов и вообще вооруженных людей не было, не считать же серьезным оружием привычный нож присланного слуги Биргера.

– Вятич, меня Биргер зовет.

– Зачем?

– Поговорить. А вдруг все же получится убедить его не ходить на Неву? Ведь точно неизвестно, был ли в походе Биргер.

– Ну что ты глупости говоришь, знаешь ведь, что пойдет и что битва будет!

– Главное, его запугать так, чтобы дальше устья Невы не сунулся и ждал Невского, сколько понадобится.

– Смотри, не перестарайся.

Вот это было трудно, у меня просто язык чесался напридумывать про всяких невских чудищ, пожирающих драккары вместе с мачтами и экипажем. Но Биргер слишком умен, чтобы верить глупостям, к тому же по этому пути столько раз плавали и купцы, и сами вояки, что обмануть будет невозможно. Решила просто рассказать о князе много хорошего, про его будущие победы, чтобы зять короля впечатлился заранее. Между прочим, тоже прием, запугать врага до сражения дорогого стоит.

На сей раз Биргер не стал мотать меня по округе, но мы снова разговаривали на берегу, а его охрана с Вятичем стояли чуть поодаль. Ладно, если он больше верит мне, то пусть слушает меня.

Биргер был вежлив, он даже постелил на камень свой плащ, чтобы я могла сесть, а сам уселся на соседний безо всякой подстилки. В ней не было необходимости, потому что солнце припекало основательно и камни были горячими, но мне приятно…

– Зачем вам нужно отговорить меня от похода, проще же убить?

– Убить? Нет, ты нужен шведам, ты многое сделаешь для своей страны и останешься в памяти потомков.

На мои благостные пророчества Биргер почти не обратил внимания, зато он вдруг поинтересовался в лоб:

– А ты не боишься быть казненной за свои пророчества как ведьма?

Круглые глаза вперились в мое лицо. Этот мгновенный переход от нормальной речи к угрозе произвел ужасное впечатление, я вдруг осознала, насколько рискованно заниматься вот такими душеспасительными беседами, по сути, с врагом. Главное, что мне удалось сделать, – не обернуться в поисках поддержки к Вятичу и не смотреть в круглые глаза Биргера.

Все это длилось мгновения, но мысль работала со скоростью приличного трехъядерного процессора. Не смотреть в глаза… а у него щеки словно отодвинуты вниз от глазниц, если бы Биргер был толстым, то походил бы на хомячка… нет, не смешно… а что смешно, то, что меня могут вздернуть как ведьму и Вятичу придется отправлять обратно в Москву? Еще раз он меня перетаскивать не станет. Вот дура-то, альтруистка чертова, Биргера, надежду Швеции, ей жалко стало! Да он пиратская акула не хуже всех остальных! Он-то тебя не пожалеет.

Неужели и правда может вздернуть? А я неуязвимая, самое худшее, что мне грозит в таком случае, – отправиться обратно в Москву. Конечно, про Москву я Биргеру говорить не стала, но в ответ все же усмехнулась:

– Я не ведьма и никогда ею не была. А про будущее узнала в Хольмгарде. Я тебя предупредила, дальше решай сам.

– Расскажи мне о князе Хольмгарда. Где будет наша с ним встреча?

Ага, сейчас, спешу и падаю! Прямо вот так изложу, как тебя должен обмануть Невский, как и где неожиданно нападет, как ранит в лицо… нарисую на карте, где произойдет сражение… Нашел дуру!

– Зачем, ты же все равно не веришь?

– Поход будет, чем бы он ни грозил. Объявлен ледунг, отменить его нельзя, и я не участвовать тоже не могу.

– Князь Александр хотя и молод, но толков и советников толковых у него много. А встреча состоится там, где будет назначено Господом.

– Не хочешь говорить?

Я вдруг подумала, что он может вздернуть меня вон на том дереве, неподалеку, с тремя рослыми воинами Вятичу все равно не справиться и возвращать в Москву меня будет просто некому. Но было уже все равно, я пожала плечами:

– Если я расскажу, то все произойдет немного иначе, только результат будет тот же – у тебя ранение, поход провален.

Я не стала больше искушать судьбу, ну его, не хочет слушать умных людей, пусть пеняет на себя.

Никто меня вешать не стал ни на ближнем дереве, ни подальше, я спокойно ушла и даже вернулась с Вятичем домой.

Там нас ждала неожиданность. Услышав отчет о проделанной идеологической работе и узнав, что Биргер, упрямый осел, никаких угроз не испугался и на шантаж не поддался, Лушка вдруг разразилась рыданиями. Вернее, рыдания вызвали мои последние слова, мол, вот пусть и ходит с изуродованной рожей!

– Ты чего?!

– Да-а… его ранит князь Александр…

– Биргера, что ли, жалко?

– Конечно…

– Луш, ну что мы еще можем поделать?

Почему-то молчала Анея, нам бы насторожиться, а мы не заметили. Если честно, то мне тоже было жаль Биргера, но одновременно брало зло на его ослиное упрямство. Вятич покачал головой:

– Ты не понимаешь. Он сам настоял на ледунге, заставил короля его объявить, всех взбаламутил, как теперь отказаться? А главное он узнал – для него лично все закончится ранением. Боевое ранение никогда в укор не поставят, вернется обратно, начнет собирать Швецию.

– Значит, будет все, как в летописях? А если…

– Без если, Настя. Мы уже добились главного – норвежцы идут малым числом, шведы ярла Фаси и Биргера врозь, датчане тоже морды своих драккаров воротят… Князь Александр знает. Хватит испытывать судьбу, пора возвращаться. Нужно сходить расспросить, кто из купцов в ближайшее время пойдет либо в Висбю, либо и вовсе в Хольмгард.

Я рассмеялась, Вятич тоже:

– Тьфу ты! В Новгород.

– Я с тобой.

– Пойдем.

Мне не хотелось оставаться и утешать Лушку, ну что мы могли еще поделать, если Биргер не желал прислушиваться ни к каким советам? Да и что Лушка, ей тоже пора уплывать, Биргер женат, причем на королевской сестре, недавно родившей ему второго сына, о нем надо забыть, и чем скорее, тем лучше. Для всех лучше, и для Биргера тоже, потому что он по-прежнему глазел на Лушку как голодный волк на добычу. Я вообще временами сомневалась, что они уже не согрешили. Жена у Биргера далеко, в его имении Бьельбу, он мужчина крепкий, а Лушка превратилась в красивую, очень красивую молодую женщину…

– Вятич, тебе не кажется, что Лушка готова к Биргеру пойти наложницей?

– Кажется, если уже не пошла. С нее станется.

– Ну ничего себе! Предательница.

– Настя, думай, что говоришь. Она никого ни в чем не предавала.

– Да-а?.. А кто втюрился в главного врага?

– Влюбиться – это предательство?

– У него жена!

– И что? Знаешь, он ведь тоже неравнодушен к нашей Луше.

– Вятич, это бред. Мне жаль Лушку, и Биргера тоже жаль, но это бред.

– Бред, и я не знаю, как быть. А Анея молчит.

Ладью мы нашли, правда, отправлялась она не скоро, время еще было, и я снова маялась от безделья и желания сотворить какую-нибудь гадость, но теперь уже не Биргеру, а тому же папе римскому, хотя прекрасно понимала, что он для меня недостижим, а я для него попросту никто.

На деле не получалось, но мысленно-то можно? И вдруг меня осенило:

– Вятич, я, кажется, знаю, что еще надо попытаться сделать. Только не говори сразу, что это невозможно, ладно?

– Ну, выкладывай, попробую сдержаться.

– Где тевтонцы?

– А черт их знает!

– Узнать можно?

– Наверное, они секрета из своего пребывания не делают.

– Отговорить их идти в поход нельзя, так?

– Конечно, они же его и задумали, во всяком случае, так считается.

– А если сделать так, чтобы они опоздали?

– Как это?

Я устроилась на постели, подогнув под себя ноги по-турецки, и начала рассуждать:

– Вот смотри, Биргер не слишком торопится обсуждать свои планы с тевтонцами, так? Ему выгодней, чтобы они вообще не шли, добычи больше достанется. Ну, это он так думает. Пусть думает. А тевтонцам можно сказать, что он нарочно отправляет их раньше, а сам вроде даже припозднится.

– Зачем? Почему рыцари должны в такое поверить?

– А! – Я основательно поерзала, устраиваясь поудобней. – В этом и вся фишка. В Неве осенью ветер дует в обратном направлении, ну, у Питера из-за этого вечные наводнения. Что, если вдолбить рыцарям, что осенью идти легче, потому как с попутным ветром пороги проскочить можно запросто, а летом так же запросто застрять?

– Так, подожди, я ничего не понял. Какие пороги, при чем здесь тевтонцы и Биргер.

– Еще раз для непонятливых. Биргер собрался идти летом, и мы знаем, что он застрянет у порогов. Странно, что ему об этом никто не сказал.

– Настя, просто в этом году довольно сухое лето и воды в Неве не слишком много, бывает и не так.

– Хорошо, согласна. Если сказать тевтонцам, что Биргер нарочно назначил поход на летнее время, чтобы остальные потоптались у порогов и повернули обратно, а сам пойдет позже, уже осенью при попутном ветре? Могут поверить?

– Знаешь, во что я не верю? В то, что Еву мог искусить змей, скорее, она сама кого хочешь искусила бы.

– Это можно считать за комплимент?

– Можно. Только я не думаю, что столь хитрый план осуществим. Во-первых, как бы ни относился к рыцарям Биргер, связь с ними он держит. Во-вторых…

Договорить Вятич не успел, потому как меня осенила очередная идея:

– Вятич! Ты «Кавказскую пленницу» помнишь?

– Чего?! Это-то тут при чем?

– Как говорил товарищ Саахов? Тот, кто нам мешает, нам и поможет! – Мой палец почти воткнулся в Вятича. – Давай эту же идею подбросим Биргеру, а еще лучше – сделаем, чтобы он нас отправил к рыцарям?

– Ты совсем с ума сошла? Мало Сигтуны, надо к рыцарям влезть, да еще и от имени Биргера. Настя, то, что ты двойная агентка, уже привычно, но хочешь стать тройной?

Я улеглась, глядя в потолок и пытаясь представить, как осуществить свою, согласна, почти бредовую идею. Ничего путного в голову не приходило, но отказываться от такого блестящего замысла так не хотелось. Заставить рыцарей опоздать… это же такая помощь Невскому. И тут меня снова осенило:

– Вятич, но ведь тевтонцев и правда не было в этом сражении! Значит, нам все удастся.

– Тебе? Не сомневаюсь, попробовал бы Биргер или магистр ордена воспротивиться твоему напору. Кстати, насколько я помню, их уже Ливонским орденом зовут, объединились.

– С кем?

– Вот те на! Знаток истории, Тевтонский орден принял к себе остатки разбитого ордена меченосцев.

– А кто разбил?

– Литовцы в битве при Сауле, но до этого основательно потрепал отец Невского князь Ярослав Всеволодович на Эмбахе. Не слышала о таком?

Я чуть смутилась:

– Да, что-то слышала…

– Вот именно, что-то. Занятная битва была, между прочим, не хуже Ледового побоища на том же Чудском озере, только в западной его части. Князь Ярослав также загнал рыцарей на тонкий лед, и те провалились.

– Ух ты! Вот в кого Невский! Отец небось сыну-то рассказал?

– Нет, зачем?

– Как зачем?!

Ну что за страна, папаша, основательно побив рыцарей, ни словом не обмолвился сыну, когда тому так бы пригодился его опыт чуть позже в похожей битве! Ну, дела… придется срочно исправлять ситуацию. Решено, вот тевтонских рыцарей с толку собьем, на Неве шведам мозги прочистим, обязательно расскажу Александру о подвиге его отца!

Я уже привыкла к тому, что Вятич читает все по моему лицу, потому не удивилась, когда он хмыкнул:

– Придумала, как будешь рассказывать князю Александру? Не стоит.

– Это почему? Ты же сказал, что отец ничего не говорил.

– Зачем говорить, Александр сам там был.

Наверное, вид у меня был довольно глупый.

– Как это был, когда?

– Ему было лет четырнадцать, в таком возрасте княжичи не сидят дома, когда отцы в походы ходят.

– Да?

Но сдаваться я не собиралась, знает князь Александр – и хорошо, сейчас речь не о нем.

– Не отвлекайся. С кем бы ни объединились эти тевтонцы, их все равно придется задержать. Слушай, так это они же приползут на Чудское озеро?!

– Нет, не они. Это шведские и датские рыцари, а на озере битва будет с ливонскими.

– Недалеко ушли…

– Далеко. Знаешь, думаю, можно попытаться действительно задержать, конечно, не Германа фон Зальца, и не так, как ты предлагаешь.

– Это еще кто?

– Могла бы догадаться, что глава ордена.

Меня просто подбросило:

– А ему никак башку не свернуть? Или отравить там… Ну, представляешь, у них траур по магистру… им не до походов…

– Все сказала?

– Вятич, миленький, придумай, как рыцарей обмануть. А может, датчан на них натравить?

– В июне 1238 года в Стенби был заключен договор между королем Дании Вальдемаром и Тевтонским орденом о совместном нападении на Новгород. Как ты понимаешь, натравить не получится, они заодно.

– Вот гады, а?!

Оказалось, что душить нужно не одного Батыя, а еще много кого, Вятич прав.

– Слушай, а как они поплывут со своими доспехами и конями на ладьях, это же так тяжело.

– Думаю, тевтонцы не должны плыть, вроде их задача – отправиться посуху одновременно с морским походом шведов и датчан. Подозреваю, что датчане и высадиться решили, не доходя до Невы, чтобы соединиться с тевтонцами.

– Как это?

– Ну, есть версия, что они пристали к берегу где-то в Эстонии, не дошли до устья Невы.

Я махнула рукой:

– Я знаю одно: нужно заставить всех выступить врозь, а уж тевтонцев с Биргером тем более. И поможет нам в этом Биргер. Попробуй объяснить ему о замыслах датчан и ордена, не дурак, поймет свою выгоду.

– Боюсь, что он и разговаривать не станет.

– И все-таки надо попробовать.

– Сам не пойду, но с кем поговорить, знаю.

У нас, похоже, начиналась большая политика, это вам не гадости со стен ордынцам орать, я понимала, что надо вести себя серьезней, чтобы не испортить все.

Биргер с усмешкой смотрел на норвежца Форкуда Трюггвассона:

– Ты думаешь, я не понимаю, кто тебя прислал? Тебя видели с этими людьми из Гардарики. Их задача – сбить меня с толку и заставить отказаться от похода. Женщина предрекала все, что угодно, только если я не пойду на их земли, даже грозила раной на лице. Когда и кого из настоящих воинов пугали такие мелочи? Они ничего не добьются, поход будет.

Форкуд уже жалел, что взялся за поручение Вятича, слишком легко раскусил его Биргер, разве от такого хитрого что-то скроется? Он вздохнул, хорошо, если обойдется без последствий для него самого…

Биргер смотрел на Форкуда и пытался понять, стоит ли ему поручать задуманное или все же привлечь людей из Гардарики. И вдруг решился:

– Я хочу еще раз поговорить с ними. Передай, пусть приедут в мое имение Бьельбу, там меньше лишних ушей. И сам молчи, не то даже я не сумею тебя сберечь от меча какого-нибудь крестоносца.

Форкуд кивнул, решив для себя, что нужно держаться подальше от всех хольмгардцев, шведов, датчан и рыцарей, вместе взятых, не его это дело вмешиваться в намерения королей или их зятьев, лучше заниматься своим собственным имением.

Норвежец ушел, а Биргер долго размышлял над услышанным. Не удалось испугать возможным ранением, так человек из Гардарики решил напугать угрозой со стороны ордена? Понятно, что пытаются поссорить Биргера с остальными, но зять короля не сомневался в своих силах и потому пренебрегал любыми страшилками. С теми силами, которые удается собрать, он и сам справится.

А вот по срокам в их словах есть резон. Идти одновременно с датчанами и тевтонцами нельзя. Но от датчан никуда не деться, значит, остается избавиться от тевтонцев. Орден хочет напасть по суше, захватить Хольмгард через Псков? Биргер уже почти свыкся с мыслью, что захватит Хольмгард, и поползновения тевтонцев казались почти кощунством, нападением на его собственные земли. Этого нельзя допустить.

Он сам разобьет этого мальчишку – новгородского князя, а потом сумеет откупиться от папы римского богатыми дарами, чтобы тот признал именно Биргера владетелем русских земель. Ишь, как все засуетились. Русские земли очень богаты, всего не взять, Биргер тоже намеревался прихватить только север, этого достаточно. На юге хозяйничали степные орды, об этом зять короля знал. Вот тевтонцы и торопятся.

Совсем не допустить их туда не получится, остается сделать так, чтобы явились к обглоданным костям. Этот русский хитрый, ох какой хитрый. Он прав, сделать такое можно, только назвав неверную дату похода, но если так поступит сам Биргер, то навлечет неприятности со стороны церкви, а этого делать нельзя. Биргер прекрасно понимал, что ссориться с церковью весьма опасно, напротив, нужно использовать их силу в своих целях. Для себя он давно решил, что так и станет делать.

Значит, надо как-то иначе. И вдруг зятя короля осенило: если русский рискнул отправить к нему Форкуда, значит, у него есть решение! Пусть оно не устроит Биргера, но может явиться основой собственной придумки. Хорошо, что позвал русского в Бьельбу.

Вятич, услышав такое приглашение, серьезно задумался. Что это, Биргер решился на сотрудничество или просто заманивает в ловушку надоедливых советчиков? С одной стороны, Бьельбу – место, где можно разговаривать, никого не опасаясь, с другой – в случае необходимости оттуда не выбраться.

– Я поеду один.

– Как это, а я?!

– Вы все трое останетесь в Сигтуне.

– Нет.

– Да.

– Нет.

И вдруг меня поддержала Анея, она не знала о нашей с Форкудом выдумке, но объявила:

– Мы все вместе. И Лушка тоже поедет.

Сестрица смотрела затравленным зверьком, я хотела сказать, что у Биргера там жена, совсем недавно родившая пацаненка, Лушке вовсе ни к чему видеть счастливую семейную пару, но она вдруг тоже уперлась рогом: поеду, и все тут!

Узнав, что Биргер отбыл, отправились в тот же день.

Биргер оказался прекрасным хозяином, а Бьельбу замечательным имением. Здесь был порядок, множество самых разных служб, все ухожено, разумно и, видимо, приносило неплохой доход.

Увидев нашу четверку, Биргер приветствовал, как старых знакомых, но удивленно поднял брови:

– Я думал, вы вместе просто потому, что все из Гардарики, а вы вообще вместе.

Меня так и подмывало сказать, что знал бы еще, как именно вместе!

Биргер старался не смотреть на Лушку, а мне заявил, чтобы больше с пророчествами не лезла. Я только плечами пожала:

– Да ради бога!

Жена у Биргера красивая. Высокая, светловолосая, сероглазая, она словно была выше мира, в котором жила, смотрела на всех почти свысока, одним словом, сестра короля. Я даже разозлилась, ну чего воображает, чем Лушка хуже, она сестра князя Александра. И еще неизвестно, что важнее. Вот врежет наш Александр ее Биргеру в лоб, будет знать!

К моему огромному изумлению, Ингеборга приняла Лушку весьма приветливо, хотя наверняка заметила заинтересованные взгляды своего супруга. Это что, тактика или стратегия такая? Ладно, мы здесь ненадолго, вот поговорят Биргер с Вятичем – и уедем.

Пока мужчины разговаривали, Ингеборга показывала нам усадьбу. Там было что посмотреть, но Анея тут же продемонстрировала свою хозяйскую хватку, сделав несколько очень толковых замечаний. Вернее, делать замечания было бы некрасиво, потому это звучало как заявление вроде: «у меня так, только чуть иначе». Ингеборга не дура, мотала на ус, хотя усов не имела.

Вернувшись после долгой прогулки, мужчины спокойно отправились вместе с нами обедать. Вятич успел шепнуть мне, что все получилось, разумный Биргер все понял, как надо. Я не могла поверить своим ушам, это что же, похода не будет? Вятич помотал головой, и было непонятно, к чему относилось это отрицание.

Разъяснил все Биргер, он некоторое время с усмешкой смотрел на меня (при этом был так похож на собственную восковую копию из музея, что я чуть не расхохоталась), потом вдруг хмыкнул:

– Вы убедили меня во всем, кроме одного. Я не боюсь ранения и завоюю вашу Гардарику. К тевтонцам вас проводят, только не перестарайтесь. А вот ты останешься в заложницах.

Последние слова относились уже к Лушке. Дальше следовала немая сцена секунд на пять, потому что никто не знал, как реагировать. Лушка безмолвно разевала рот, Ингеборга тоже, а мы с Вятичем переглядывались так, словно Биргер загнал нас в ловушку. Первой отреагировала, как ни странно, Анея:

– Тогда и я тоже.

– Хорошо, место найдется.

Получалось, что поедем мы с Вятичем? Я была не против, а вот Вятич да:

– Настя, ты тоже останешься.

С трудом сдержавшись, чтобы не скрутить кукиш, я помотала головой:

– Нет, я с тобой.

– Настя, со мной опасно.

– Я тебе уже однажды говорила: жизнь вообще опасная штука, еще никто не выдерживал, все умирают.

Разговор шел по-русски, потому Биргер только переводил взгляд своих круглых глаз с Вятича на меня и обратно. Вятичу было все равно, мне тоже.

– Я не шучу, рядом с тобой все время должен кто-то находиться.

– Находись, я же не против, как ты успел заметить.

Чтобы сотник не толок воду в ступе, я вдруг повернулась к Биргеру:

– Только договоримся: если ты вернешься из похода раненым, то отпустишь обеих женщин и поможешь им добраться до Хольмгарда.

Биргер усмехнулся:

– Я завоюю твою Гардарику, как бы ты меня ни пугала. А женщин… если захотят вернуться в Хольмгард, помогу. И здесь не обижу, не бойтесь, просто кто-то должен сидеть в залоге на случай, если вы вздумаете меня обмануть.

У меня глаза полезли на лоб:

– Как сидеть?! Ты будешь держать их взаперти в темнице?

– Я не варвар.

– В чем мы можем тебя обмануть?

– Вы действительно должны убедить рыцарей, что я отправлюсь позже.

Глядя в круглые глаза Биргера, я вдруг не выдержала:

– Тебе-то это зачем?! Ведь если не будет нападения с разных сторон, князю проще справиться с тобой.

Дом потряс хохот хозяина:

– Я не боюсь ни быть раненым, ни быть побитым! Я справлюсь с князем Хольмгарда один, мне не нужны рыцари, и остальные были бы не нужны, но от них не отвязаться. Зато и добыча будет вся моя, и дань тоже.

Да уж, яркий пример провала из-за самоуверенности. Биргер, как ни странно, поддержал мою мысль.

– Я даже отправлю князю Хольмгарда вызов, чтобы знал, что я иду его воевать.

Оставалось только пожать плечами.

– Знаете, чем отличаются настоящие викинги от всех остальных, даже хороших воинов? Мы не знаем слова нельзя, никого и ничего не боимся. Потому столько лет викинги держали в страхе Европу. И еще много лет будут держать.

Он поднялся со своего сиденья, словно давая понять, что обед и разговор окончен, пришлось вставать и нам.

– Когда сделаете то, зачем отправляетесь к тевтонцам, езжайте к князю Александру, я передам вызов.

Я не удержалась, чтобы не пробормотать «дурак». Все было ясно и без перевода, но Биргер сделал вид, что не заметил такого выпада.

На дворе Биргер показал Лушке с Анеей на небольшой домик чуть в стороне:

– Жить будете там. Там удобно.

Наши боевые подруги подчинились. Ой, что с людьми любовь-то делает… Нет, не со всеми, я вот не глупела до такой степени. Вообще, больше удивляла даже не Лушка, а Анея, тетка-то почему словно телок на веревочке выполняет все, что ни скажет Биргер? Вятич сжал мой локоть:

– Молчи, потом объясню.

А… здесь еще и тайный умысел? Тогда к чему меня за дуру держать, мне-то можно бы сказать?

Хотела обидеться на Вятича, но не смогла, вернее, надолго не смогла, потому что быстро выяснилась и другая крайне неприятная для меня вещь.

Сначала Вятич вдруг изъявил желание, чтобы я тоже осталась в Бьельбу.

– Чего?! Я, конечно, отношусь к Биргеру неплохо, даже пытаюсь спасти его рожу от копья Невского, но не до такой же степени, чтобы сидеть тут, когда там будет твориться черт-те что!

Вятич спокойно выслушал мою гневную тираду и снова настойчиво повторил:

– Тебе лучше остаться с Лушей и Анеей.

– Я даже обсуждать это не буду, пока ты не объяснишь толком.

– К рыцарям тебе нельзя.

– Это почему, интересно, ревнуешь?

Вятич рассмеялся:

– Вот глупая, да ты с ними и дня рядом не выдержишь. Знаешь, что такое рыцарь в латах да еще и летом?

– Ну?

– Латы надеваются не за пять минут и в них страшно жарко, потому мужик в них потный и вонючий, кроме того, мочится прямо в собственное облачение, ну и все остальное тоже, если приспичит…

– Чего?!

Врет ведь, чтобы я передумала.

– Ордынцы по вонючести недалеко ушли, но дело не в этом. Орден – это сугубо мужское объединение, и женщин туда не допустят, ни одетых, ни переодетых, ни даже раздетых.

– А как же турниры из-за прекрасных дам?

– Начиталась романов! Турниры бывают в мирное время и в определенных местах, а ехать придется в боевую часть, так сказать. Туда бабам хода нет. Все, это не обсуждается.

– Ну и что, зачем здесь-то оставаться?

– А куда ты денешься? Здесь ты хоть рядом с Анеей.

– Домой отправлюсь. – Сидеть в имении Биргера рядом с ошалевшей Лушкой и Ингеборгой я не могла, не выношу бабских страданий.

– Одна?

Мне бы задуматься сначала, но я тормозить не привыкла, тут же согласно кивнула:

– Одна.

– В Новгород?

– Ну, не в Козельск же.

Вятич внимательно пригляделся ко мне, он лучше меня понял, что я просто не представляю, о чем говорю. Потом у них был разговор с Анеей, «мозговали» долго, но решение приняли такое же, как и я сама: Вятич отправится к тевтонцам, а я в Новгород.

– Ладно, – махнул рукой сотник, – я тебя до Висбю провожу, а там пристрою к какому-нибудь купцу понадежней. Ну а в Новгороде не пропадешь, сразу к епископу и к князю.

Легко сказать, а вот как сделать? Я из Бьельбу уезжала со слезами, словно оставляла Лушку с Анеей на растерзание диким зверям. Мы долго обнимались с сестрицей, но я подозревала, что в глубине души она даже рада возможности хоть чуть побыть со своей душевной привязанностью. И чем Биргер ее взял? Нет, я не спорила, он необычен во всем, мощная натура чувствовалась не только в пристальном взгляде круглых глаз, но и во всем остальном. Клянусь, мне было очень жаль губить Биргера, но я же его предупредила. К тому же шрам не слишком испортил его лицо, насколько я помню, и судьбу тоже. Мысленно махнув на Биргера рукой, я больше страдала из-за Лушки и Анеи, а они меня успокаивали.

До Висбю мы добрались без приключений, и даже не просто купца нашли, а того самого Еремея, что доставлял нас сюда. Это было большой удачей, я могла спокойно плыть в Новгород, а Вятич добираться в Ригу. Страдания начались позже. Договориться обо всем легко, но когда я вдруг представила, что через день окажусь просто одна, без поддержки и всегдашнего пригляда… Сказать, что это жутко, – значит солгать, я чуть не бросилась на шею к Вятичу с воплем вроде: «Не оставляй меня одну!»

Если бы сделала это, то и он никуда без меня не поплыл, добирались бы вместе в Новгород, но я вдруг представила, что своим малодушием могу испортить всю малину, сорвать столь сложную и изящную операцию по разделению нынешних союзников и тем самым обречь князя Александра даже непонятно на что… Нет, если моя трусость может привести к столь плачевным последствиям, то меня лучше придушить прямо на причале.

Вятич, услышав столь мазохистские рассуждения, хмыкнул:

– Я могу проще, можно отправить тебя обратно в Москву, не дожидаясь, пока сложишь буйну головушку.

– Нет, только не это!

– Настя, почему ты так не хочешь возвращаться?

– А ты вместе со мной вернешься? А… не вернешься. Тогда в чем вопрос? Ладно уж, доберусь я до Новгорода сама, так и быть.

– Только обещай в битву не лезть, просто посидеть рядом с княгиней…

Говорил и прекрасно понимал, что ничего этого не будет, что я обязательно полезу и в Невскую битву, и еще куда-нибудь.

Хорошо, что Еремей отплывал на следующее утро, долго страдать не пришлось, неизвестно, до чего я бы дострадалась. Одно дело – осуждать чужое малодушие и совсем другое – бороться с собственным. Собственное оказалось таким упорным… оно находило лазейку за лазейкой, норовя убедить меня не лезть на рожон, понадобились настоящие усилия, чтобы задавить сомнения, переубедить саму себя. Никогда не думала, что мне себя может быть жалко.

Как много человек может выяснить о самом себе, когда его, что называется, «припечет». Удивительно, но я, не побоявшаяся трупов в Рязани, ударов ордынских мечей в дружине Коловрата, стычки с ордынцами при прорыве из Козельска и даже встречи с нечистью в заколдованном лесу у Вуги, боялась остаться одна даже на время, точно Вятич был моим талисманом, моим оберегом, моей защитой. Наверное, так и было, но сколько можно ходить на поводке? Пора бы уже и своими ножками…

Так, все! Пересаживаемся с трехколесного велосипеда на двухколесный, и безо всякой поддержки. Так страшно бывает, когда человек впервые садится за руль сам да еще и на оживленной улице, но проходит время, и он привыкает же? Вот и я привыкну, большая уже девочка.

К чему, обходиться без Вятича? Но дело не в привычке, я просто не хотела этого.

– Вятич, а ты меня не бросишь насовсем?

– Как тебе такое могло прийти в голову? – На сей раз он не собирался отделываться шуточками, все было серьезно. Вятич уткнулся мне в ухо и зашептал: – Настя, роди мне сына.

– А можно?!

– А почему нет?

– Только если ты приедешь за мной в Новгород! На безотцовщину я не согласна.

– Договорились.

Вот и все, наше судно отвалило от причала, я помахала Вятичу рукой, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не разреветься.

Движения гребцов были слаженными в такт ударам во что-то там, вроде гонга, потому причал отодвигался все быстрее. Пока шли без парусов, но еще чуть – и Вятич вообще скроется с моих глаз. Как надолго? А вдруг навсегда?!

Меня охватила паника, она росла, как снежный ком или лавина в горах. Вдруг я больше вообще не увижу Вятича?! Я осталась одна, совсем одна в этом непохожем на привычный мне мире. Было мгновение, когда я едва не бросилась с ладьи в воду, чтобы плыть обратно. Как же я без Вятича?! Без Лушки, без Анеи? Одна-одинешенька!

Я вдруг начала понимать, что потеряла. Столько лет быть словно в сейфе банка под хорошей защитой и теперь вдруг эту защиту потерять.

Чтобы прекратить внутреннюю истерику, стала думать не о предстоящих трудностях, а о том, что нужно сделать. Прежде всего добраться до Новгорода и к князю Александру. В конце концов, выжила же я в Рязани, да еще как выжила. А здесь ни трупов вокруг, ни ордынцев за стеной… Конечно, может, трупов нет пока, а рыцари хуже ордынцев, но думать об этом не стоило вовсе. Если заранее бояться, то зачем и в лес ходить. Сидела бы себе в московской квартире, радовалась жизни и не лезла в средневековые разборки на Руси.

Так, прекращаем истерику и думаем о том, как не опозориться. Вот вернется Вятич, что я ему скажу? Чуть не получила инфаркт, потому что струсила? Ни фига! Нас такой мелочью, как плавание на ладье, не возьмешь, мы сожженную Рязань прошли. Как вообще может чего-то бояться та, которая водила конную дружину? Ну, ладно, не дружину – рать и с помощью Вятича, но ведь водила! Батыя не испугалась, а каких-то там мужиков с ведрами на башке боюсь?

Убеждать себя пришлось довольно долго, но получилось. Во-первых, никакие мужики с ведрами мне не угрожали, во-вторых, когда это еще будет, в-третьих… Да какая разница? Я, Настя Федорова, снова попала в средневековое приключение и свою задачу выполню с блеском. А предупреждению Вятича, чтобы не лезла в Невскую битву, внимать не собираюсь, он это хорошо понял. Неужели я, боевой командир партизанского соединения, именуемого «Настина рать», испугаюсь каких-то шведов? Ни-ни!

Биргер дурак, хотя и умный. Зря он не внял предупреждениям, если ему не врежет копьем в лоб князь Александр, то это сделаю лично я. Все, решено, будем бить Биргера. Вятич прав, пока Батый громит Европу, нам надо разобраться на северо-западе.

Паника постепенно отступила, мысли о предстоящих трудностях я постаралась давить на корню или гнать от себя. Будем решать проблемы по мере их поступления, в конце концов, меч у меня никто не отбирал, стрелять из лука я не разучилась, а проблем пока и вовсе не наблюдалось. Единственной могла быть морская болезнь, но ввиду моей твердой уверенности в будущем у организма хватило совести такой гадостью не страдать. Ну надо же, превращалась из сухопутного воеводы в морского волка. Где еще честной девушке набраться боевого опыта, как не в тринадцатом веке на Руси?

О Вятиче старалась не думать, он сумеет все сделать как надо.

Поход

Свежий летний ветер трепал светлые волосы Биргера. Швед, не отрываясь, глядел на далекий берег. Скоро, совсем скоро вся эта богатая земля будет принадлежать ему, что бы там ни говорила синеглазая женщина. Поистине шведский король Эрик Эриксон по прозвищу Картавый глуп донельзя. Объявляя ледунг и отправляя вместе со всеми своего зятя Биргера, этот слюнтяй, не выговаривающий не только «р», но и еще с дюжину звуков, отчего разобрать его речь могли только привыкшие люди, верил, что они плывут ради крещения местных племен! Нет, Биргер не возражал, пусть епископы, которые сидят почти на каждом шнеке, и обращают в истинную веру всех неправедных или некрещеных. Но лично он плывет не столько за этим, а если честно, то и совсем не за этим. Биргеру все равно, спасут ли свои души заблудшие ингерманландцы, гораздо важнее, кому они отдадут свои деньги. Зять короля предпочел бы, чтобы отдавали ему. Лично или через поставленных на то людей, но никак не новгородскому князю Александру. Потому он собирается не крестить тутошний народ, а воевать с ним, особенно с русичами. Воевать ради захвата сначала Альдегьюборга, которую те зовут по-своему Ладогой, а потом и Хольмгарда, по-местному Новгорода. Хорошо бы все сразу. Но русы не сдадутся добровольно, даже увидев такую армаду шнеков, станут сопротивляться, об этом Биргер уже наслышан. Что ж, значит, придется воевать. Чем тяжелее будет эта война, тем большую дань он назначит городам Гардарики.

Стоявший на носу своего шнека Биргер оглянулся. Его судно идет не первым, но даже не в середине. Так любит ходить богатейший землевладелец Швеции, зять короля и фактически правитель королевства Биргер. Он не так глуп, чтобы рваться вперед под возможные стрелы засады. Пусть этим занимаются другие, вон епископ Томас со своим огромным крестом на переднем шнеке. Хорошая мишень для засады. Епископ много сил положил, чтобы организовать этот поход, но даже объявление королем Швеции ледунга (в чем заслуга самого Биргера, а не епископа) не вдохновило шведов на ратные подвиги в водах Гардарики. И только обещание папы Григория простить участникам все грехи сильно подогрело интерес рыцарей к мероприятию. Самому Биргеру это очень пригодилось бы, за жизнь столько грехов накопил, что впору еще два-три таких похода организовывать.

За шнеком с епископом плывут норвежцы во главе с большим любителем бойни рыцарем Мельнирном. То, что они здесь, – почти чудо. Их конунг Хакон смертельный враг короля Эрика Картавого. Два правителя с удовольствием вцепились бы друг другу в глотки и при случае прихватили бы земли противника, считается, что непримиримых врагов объединили папская булла и стремление нести свет веры в Гардарику. Биргер усмехнулся, никакого чуда, просто Мельнирн так же падок до чужого добра, как и шведы. Надо смотреть в оба, как бы не пришлось потом воевать с этими головорезами.

Прямо перед Биргером шли шнеки датчан, которых вел Кнут. Швед пытался вспомнить хоть одно сражение, выигранное самим Кнутом, и не мог. Ясно, датский король Вольдемар отправил вместе со всеми абы кого, только чтобы считалось, что он тоже участвовал. Выходит, старый датчанин не верит в успех? Пусть, ему же будет хуже, когда станут делить добычу, Биргер постарается добиться, чтобы датчанам не перепало ничего путного.

Сам Биргер выставил войско, численностью превосходившее всех остальных. Больше только у объединенных сил всех остальных шведов под предводительством его двоюродного брата и давнего соперника ярла Улофа Фаси, который замыкает караван.

Между Биргером и Улофом Фаси еще идут финны с Або и готландцы. Этих подхватили буквально по пути. Тоже помощь, если, конечно, не станут претендовать на свою часть добычи.

Биргер попробовал посчитать шнеки, получалась сотня. Что ж, прекрасное число! А вооруженных людей получается больше шести тысяч, плюс гребцы, что тоже возьмут в руки оружие, когда дойдет до дела! Он очень надеялся, что большинство либо повернет домой после первых боев, либо останется в Альдегьюборге. Сам непременно пойдет дальше к Хольмгарду и сделает все, чтобы за ним не увязались головорезы Мельнирна.

То, что не подоспели вовремя рыцари тевтонцы, Биргеру было только на руку. Папа римский зря думал, что шведы поплывут в эти земли, чтобы крестить в христианскую веру тавастов, конечно, крещеные тавасты это хорошо, но еще лучше Гардарика, платящая дань. Захватив эти богатейшие земли, он сумеет купить благосклонность папы Григория, чтобы тот больше не препятствовал торговле хольмгардских купцов, только возить эти купцы должны его, Биргера, товары, вернее, платить ему дань с каждой проданной шкурки, с каждой горсти хлеба, с каждого изделия. Если так, то пусть торгуют.

И отдавать такие богатые земли тевтонцам или даже делиться с ними добычей Биргер не желал. Ему и датчане бы не нужны, но без большого ледунга своих собственных бондов не раскошелить на поход, приходилось терпеть.

Он не ярл? Ну и что? Недаром те, кто знает толк в людях, давно зовут его именно так, а что у Эрика не хватает духа пока назвать именно Биргера ярлом вместо Улофа Фаси, так это дело времени, вот вернутся из похода, и назовет.

Зятя короля Швеции отвлекло то, что первые шнеки уже стали втягиваться в устье Невы. Земли Гардарики хорошо расположены, чтобы попасть в тот же Альдегьюборг, надо из моря пройти рекой Невой в озеро, которое местные зовут тоже Нево, а там подняться по небольшой речке с мутной водой. Нева странная река, у нее сильно разветвленное устье. Река впадает в море несколькими рукавами, которые омывают большие острова, покрытые лесом. Кроме того, Нева не течет прямо, у нее множество довольно крутых изгибов, которые вода проложила среди низких заболоченных берегов. Мало того что здесь пороги, так еще и ветер дует сильный и непредсказуемый. То гонит воду, помогая течению, то, наоборот, поворачивает ее из моря обратно. Говорят, это страшное зрелище, когда вода вдруг начинает течь вспять! Но Биргер такого не боится, да и бывает сие чаще осенью. Тогда и озеро становится бурным, волны ходят хуже, чем на море. Сейчас лето, и вода течет как надо. Потому плыть по реке придется против течения, вот и заволновались на шнеках. Тут один парус не справится, придется брать в руки весла. Но для морских хозяев грести – дело привычное, руки этой работы не боятся, даже работой не считают, так, просто необходимость.

На шнеке Биргера хороший кормчий, давно распорядился, и в руках у гребцов уже весла. Сам он приналег на руль, устье Невы не такое широкое, идти надо осторожно, чтобы не налететь на те шнеки, на которых умудрятся сплоховать. Почему-то Биргер был уверен, что норвежцы обязательно что-нибудь не успеют или сделают не так. К его разочарованию, шнеки Мельнирна повернулись как надо, не задев не только чужие борта, но и свои тоже. А вот один из его шнеков сделать это умудрился. Биргер закричал, увидев, что судно не вписывается в поворот, но во-первых, слишком далеко, не услышали, а во-вторых, поздно. Шнек подставил свой борт следующему за ним, а те не успели отвернуть. Все обошлось, но с норвежского судна явно показывали на них пальцами, от души смеясь. Биргер решил, что провинившийся кормчий сегодня же возьмет в руки весло! Но подумав, понял, что не сделает этого: кормчий Рулоф был слишком опытным и заменить его будет некому. И как это он оплошал? Главное, так не вовремя!

В остальном все прошло без происшествий, во всяком случае, на шнеках Биргера, остальные его не интересовали. Но бороться со встречным течением полноводной реки оказалось довольно трудно. Проблем добавлял и встречный ветер. Вот уж не думал Биргер, что ходить по рекам Гардарики тяжело! Мешали и постоянные повороты Невы. Скоро гребцы основательно выдохлись. Со шнека Улофа Фаси, который командовал всем походом, подали сигнал поиска подходящего места для стоянки. Оно нашлось не сразу, ведь нужно было встать большому количеству шнеков. За очередным крутым поворотом в большую реку слева по ходу шнеков впадала меньшая, в свою очередь извиваясь между низких, покрытых лесом берегов. Пройдя эту речку, остановились на относительно ровном участке. Растягиваться на огромное расстояние по реке было просто опасно, потому применили давно испытанный прием – шнеки встали не в ряд вдоль берега, а бортами друг к дружке. Между ними сразу перекинули мостики, а с крайних на берег сбросили большие сходни. И все равно реку запрудили основательно, даже вода поднялась.

Улоф передал, что постоят, пока отдохнут гребцы, и отправятся дальше. Биргер перешел к нему на шнек и заявил, что то и дело перестраиваться то для стоянки, то в походный порядок ни к чему, надо встать здесь на дневку, а дальше двинуться завтра, высылая вперед разведку. Сзади раздался хохот проклятого норвежца:

– Биргер, скажи лучше, что твои люди попросту не умеют толком править…

В то мгновение Биргер был готов уничтожить и Мельнирна, и собственного кормчего Рулофа, задавив голыми руками! Но стерпел, даже огрызнулся, мол, что взять с Мельнирна, который дальше своего фьорда носа никогда не высовывал, откуда ему знать, что идущим по рекам надо устраивать стоянки. Норвежец в ответ вспылил, и Улофу с трудом удалось погасить ссору. Помог епископ Томас, который тоже перебрался на главный шнек. Его противный голос привычно затянул на одной ноте благодарение Богу за удачный переход. Послушать, так епископ сама кротость, но Биргер хорошо знал, что за ангельской улыбкой Томаса скрывается звериный оскал. Он вдруг подумал, что если протянуть руку, чтобы отнять у священника его еду, то не просто укусит, а оторвет по локоть. Уходя, он оглянулся и решил: не по локоть, а до самого плеча.

На первой стоянке пробыли действительно целый день. Отправившиеся на разведку на легком шнеке датчане сообщили, что река не сужается, но впереди действительно пороги, пройти которые при встречном ветре будет просто невозможно. Улоф чуть растерянно смотрел на разведчиков. Что же делать? Настоящий ветер с моря будет только осенью, а сейчас разгар лета, перенести, как русы, свои шнеки на катках они тоже не смогут, это равносильно гибели судов. Не ждать же осенней непогоды!

Улоф сам заторопился к Биргеру. Тот сидел на палубе, хмуро глядя вдаль. Ему первому датчане донесли об увиденном, и теперь швед тоже раздумывал, что делать. К моменту появления Улофа он уже решил, что надо идти до самых порогов, ветер может смениться в любую минуту, все же море рядом, морские ветры непостоянны. Ярл, услышав разумную речь, быстро закивал и снова отправил тех же датчан искать удобное для стоянки место. И его нашли недалеко от порогов, сразу за крутым поворотом реки. Там в Неву впадала какая-то речка, это удобно, с высокого берега хорошо видны и окрестности, и сама Нева до следующего поворота, и эта речка тоже. Незаметно не подойдешь. Разве что через лес, но на земле Гардарики и десяти шагов не сделаешь, чтобы не угодить в болото. Биргер довольно кивнул:

– Встанем там. Завтра и отправимся.

Сказал, точно это он стоял во главе ледунга, а не Улоф. Собственно, так и было.

Я добралась до Новгорода раньше, чем шведские шнеки отошли от своих причалов. Город встречал привычным гвалтом, криками «Поберегись!», людской суетой и самыми разными запахи. Но даже запахи плохо выделанных кож и навоза казались такими родными и вкусными… Верно говорят, что лучшее средство пробудить в человеке патриотизм – отправить его за границу. А я всегда была патриоткой, и никакие заграницы мне не нужны, Сигтуна тем более.

И золотые купола Святой Софии тоже были своими, и стены детинца обрадовали чуть не до слез. Где София, там и Новгород. Значит, я дома. Я-то дома, а где Вятич? Такие мысли от себя пришлось просто гнать. Мое дело добраться и предупредить князя Александра. Добралась, осталось второе.

Анеины хоромы оказались в порядке, ее холопы и сенные девки свое дело знали. Слуги очень подивились тому, что хозяйка осталась в Швеции, но возражать не посмели. Да и какой смысл?

Это было такое странное чувство – я одна. Настолько привыкла за последние годы, что все время находишься под присмотром и контролем, что теперь, оставшись в одиночестве, не считать же обществом пару сенных девок, которые только и знают, что соглашаться, чувствовала себя словно девчонка при уехавших в отпуск родителях, с той только разницей, что родители могут позвонить. Это не было ощущением свободы, и я ее не желала, скорее груз ответственности.

Как полагалось, вымылась в бане, привела себя в порядок, чтобы наутро отправиться сначала к епископу, а потом и к князю. В конце концов, у меня к князю даже биргеровское послание имелось. Я не знала, как буду объяснять, зачем мы ездили в Сигтуну и почему Анея там осталась, как и то, где сейчас Вятич, но очень рассчитывала, что Вятич давно рассказал князю Александру все, что нужно, и тот поймет все без объяснений.

Так и вышло, епископ Спиридон сказал, что князь в своем тереме в Ракоме, а сообщение о морском ледунге скандинавов воспринял с большой досадой.

– То папа римский их баламутит. Тошно, что мы под его руку вставать не хотим. Если бы ему дары посылали, так и не вспоминал о разнице в вере.

Если честно, у меня шевельнулась мысль, не проще ли посылать, чтобы не отбиваться вот так от всяких ледунгов. Но епископ тут же спустил меня на землю:

– Да ведь им только палец в рот положи, всей руки вмиг лишиться можно. Мы для них заслон от степняков, не больше.

Я чуть не ляпнула:

– И пушечное мясо.

Князь слушал внимательно, кивал, сказал, что морская сторожа на берегу Невы хорошая, не пропустит подхода, и дружина готова, а ополчение готовить заранее нельзя: в Новгороде слишком много чужих ушей и не одни мы в Сигтуну плаваем.

И все. Снова получалось, что я всех предупредила, а что дальше? Оставалось только ждать середины июля.

Князь Александр Ярославич не зря хвалил свою морскую сторожу, не пропустили подход шнеков, вовремя увидели и вовремя отправили весть в Новгород.

Пельгусий собрал самых сильных и умелых охоников, им предстоял нелегкий путь.

– Надо сообщить в Новгород князю о том, что свеи с войной пришли.

– Почему в Новгород? Надо в Ладогу, к ней первой подойдут.

Пельгусий покачал головой:

– Ладожанам с такой силой не справиться, а время потеряют. Нет, в Новгород тоже пойдете, – он повернулся к Самтею и Елифану, – князю Александру все обскажете. Там сам решит, что делать. А мы станем следить за свеями каждую минуту, куда поплывут.

– Да куда – ясно, только вряд ли они далеко уплывут, – усмехнулся бородатый крепкий Тарко.

– Это почему же? – подивились многие.

– А ветер им встречный, воду с Ладоги в море гонит. На наших ладьях у самого берега еще пройти можно, а им на тяжелых да не зная мелей порогов не пройти.

– А ведь он прав! – хохотнул Пельгусий. – Может, и правда встанут у порогов, а там и наши подоспеют. Поторопитесь, каждый час дорог.

Через несколько минут парни уже исчезли за ближним лесом, а Ижора стала перебираться на новое место. За собой старательно замели все следы, чтобы вражины не смогли обнаружить, что здесь недавно жили люди.

Удалось, потому как шведы действительно обшарили все побережье, перед тем как впервые бросить якорь возле берега, но людей не обнаружили. Затаившиеся стражи тоже.

Удалось и успеть отвести небольшие ладьи, стоявшие в устье Ижоры, чтобы их не было видно от Невы.

А кони уносили двух ижорцев все дальше в Великий Новгород к князю Александру с посланием от старейшины ижоры Пельгусия. Самтей и Елифан очень старались выполнить поручение как можно скорее, помня, что каждый час важен. Они забыли другую науку старейшины: все делать быстро, но с толком. Слишком торопились, чтобы не попасть в беду.

От Невских порогов до Новгорода по прямой не так уж далеко. Одна беда – болота. Если их не знать, то пропадешь совсем, а если знаешь, то идешь осторожно. Без дорог, по едва заметным тропинкам и только перед самым Новгородом можно будет пришпорить коня. Перед отъездом они не сообразили посоветоваться со старейшиной, как лучше ехать, и довольно скоро заспорили. Были два пути – до реки Тосно и вдоль нее до самого истока, а потом лесами пройти между несколькими огромными болотами к озеру Тигода и оттуда к Новгороду. Второй, более безопасный, но и более долгий – вдоль самой Невы до Волхова и по нему уже в Новгород. И ладожан предупредить, и они в помощь кого дадут… Парни, не сговариваясь, выбрали первый путь, спорили только о том, как проходить болота. Тосна река не столько глубокая, сколько извилистая, перебирать следом за ней все повороты слишком долго. Самтей требовал идти прямо, держась солнца, и до самого истока не доходить, спрямить путь. Отговорить друга Елифан не смог, и ижорцы пошли к Тигоде прямым путем.

Богата водой Новгородская земля, слишком много ее. Деваться некуда, оттого и стоит болотами, большими и малыми. Из болот вытекают реки и речушки, в болота же впадают. Считать, сколько их пройдено, – скоро собьешься, нет числа. Сбиться парни не боялись, потому как если и возьмут чуть в сторону, то все одно – к Волхову выйдут.

Ночи летом у Невы совсем светлые, но чем ближе к Новгороду, тем темнее. Вот и торопились пройти побольше, пока можно, двигаясь и по ночам. Как случилось, что недалеко от озера взяли влево, сами не смогли понять, только оказались вдруг в большущем болоте, ни обойти, ни объехать. Хоть назад возвращайся. Им бы вернуться, да понадеялись на свои силы. С пешими бы ничего не случилось, с кочки на кочку прыгать умели ловко, но коней прыгать так не заставишь. Конь Самтея ступил мимо и повалился в трясину, парень за ним. Елифан кричал другу, чтоб бросал повод и выбирался, но Самтей запутался ногами в конской упряжи, а вытащить и его, и лошадь Елифан не осилил. Что он только не кидал товарищу, как только не тащил! Увязший конь бился, чуя страшную смерть, и тянул за собой хозяина, не давая даже просто освободиться от пут. Захлебнулись быстро.

Елифан с трудом выбрался со своей лошадью обратно, долго сидел на берегу, трясясь от ужаса пережитого и горя. Погиб, глупо погиб его давний товарищ!

Но надо было продолжать путь, ведь от него сейчас зависели жизни многих людей. Старательно обойдя болото, Елифан все же вышел к озеру, а от него, сворачивая чуть левее солнышка, добрался и до речки Веряжи. Она впадает в Волхов, дальше уже и плутать не надо.

К Неревским воротам Новгорода подъехал на гнедой кобыле совершенно измученный парень. Стража даже пожалела:

– Ишь как вымотался-то сердечный… Откуда ты?

– От Ижоры, – махнул рукой Елифан.

– А чего ж лесом-то? – подивились новгородцы. – Там болотина на болотине, и увязнуть недолго.

Задели за живое, Елифан чуть не застонал от горя. Стража решила, что парень уж очень устал, посочувствовала:

– Ты скорей до двора-то добирайся. К кому идешь?

– К князю Александру.

– Чего?! – Это было уже неожиданно и потому опасно. Кто его знает, чего малый к князю рвется? – А ну стой! Зачем к князю?!

Елифан не знал, можно ли дружинникам говорить о свеях, потому сначала молчал. Но те не отставали:

– Отвечай, не то посадим под замок надолго, пока тысяцкий не разберется!

Пришлось сказать. Стражники ахнули, тут же взялись объяснять, что княжий двор на той стороне, как туда проехать, долго смотрели вслед, качая головами.

Больше до самого княжьего двора его не остановили, косились, но молчали. Елифан позже понял, почему косились. Он вылез из болота, где вытаскивал друга, но не стал хорошо мыться, не до того было, и теперь попахивал болотной тиной, а кое-где и был вымазан ею. Дружинники на дворе тоже приняли парня настороженно, но он так посмотрел, что провели к князю. Князя Александра в тереме не было, дружинник, что вел Елифана, усмехнулся:

– Да он к жене на ложе на ночь приходит ли? Все с дружиной. Вон, гляди!

На волховском берегу бились учебными мечами совсем молодые дружинники. Князь среди них выделялся не только своим корзно, но и ростом и статью. Высок, строен, издали видно, что главный. Выслушал дружинника, оглядел Елифана, махнул рукой:

– Отойдем в сторону.

Когда уселся на поваленное дерево, также махнул рукой, чтоб садился и Елифан. Но тот отказался:

– Я скажу, что велено, а потом уж…

– Как хочешь, – чуть устало пожал плечами Александр. – Ну, чего велено?

– Князь, в Неве свеи на многих ладьях. Боевых, с оружием.

Александр вскинул светлые глаза:

– Где? Откуда знаешь?

– Видели. Когда уходил, были почти у порогов. Верно, там и встанут пока.

– Откуда знаешь, что встанут? – Голубые глаза князя буравили, точно хотели пролезть внутрь, но Елифан не смутился. Толково объяснил:

– Там пороги, их при встречном ветре большим ладьям не пройти. Мыслим, станут ждать попутный ветер.

Князь задумался. Может, шведы уже прошли эти самые пороги, ведь ветер мог за два дня смениться. Елифан, видно, понял его сомнения, добавил:

– Ветер еще седмицу дуть так будет, потом может и поменяться, пора.

Князь вскинул на него глаза:

– Точно?

– Да кто ж поручиться может? Обычно все лето от Нево дует, а по осени точно от моря повернет.

– Ну, до осени еще далеко, – пробормотал Александр. – Иди отдыхай, я скажу сейчас.

Елифана и правда накормили, спать уложили в гриднице. Но сразу заснуть не удалось, гриди, видевшие, что князь долго о чем-то беседовал с парнем, постепенно вытянули из него все. Тоже задумались. Такая весть означала одно – войну со шведами. А где, у Новгорода ли или у Ладоги – как Бог даст.

Совет господ бы собрать срочно, но Александр решил сначала сам все обдумать, чтоб не получилось как в прошлый раз, когда стоял мальчишка мальчишкой перед мудрыми стариками. А те учили его, что с немецкими да свейскими купцами дружить надо больше, чем даже со своей Южной Русью. Тогда не смог сдержаться, накричал, потом чувствовал себя совсем несмышленышем. Нет, бояр надо убеждать готовыми словами.

Но он не мог сказать того, о чем твердили Вятич и Настя, этого говорить нельзя…

На военном совете молодой князь оглядел опытных тысяцких и лучших новгородских бояр. Весть о подходе таких сил по Неве обеспокоила всех донельзя. Первым высказался боярин Нездило:

– Новгородские стены зело крепить надо. Если к городу подойдут, будем биться до конца!

Его поддержал посадский Степан Твердиславич. Вокруг согласно зашумели. Александр едва не выкрикнул: «До какого конца?!» – но сдержался. Пока рано, пусть выскажутся. Услышал многое: что надо встретить врага на Волхове, перекрыть реку, подойти к самым порогам… спешно послать за подмогой к князю Ярославу… и многое другое.

Наконец Александру надоело слушать пусть и дельные, но не к месту советы, он встал. Еще совсем молодой, всего-то девятнадцать лет, князь был высок и строен. Точно тополь он возвышался сейчас над кряжистыми старыми дубами. И от этой тонкой, но крепкой фигуры на умудренных опытом новгородцев вдруг пахнуло такой уверенностью и силой, что вмиг затихли все. Будь у него сейчас меч в руке, оперся бы на меч, но оружия не было, не с врагами же встречался. И князь Александр вопреки обычаю вдруг зашагал по хоромине, в которой разговор вели. Слушая его, все поневоле поворачивали головы из стороны в сторону, но никто не возразил, не попросил сесть. Уж больно толково рассуждал молодой князь!

– Шведы пока стоят на Неве, но по всему видно, что пойдут сначала на Ладогу. Крепость у Ладоги каменная, только такую осаду все равно долго не выдержит. А если Биргер ее возьмет, мы его оттуда не выбьем. Надо успеть в Ладогу раньше шведов!

Боярин Колба поинтересовался:

– А верно ли, что шведы пока в Неве? Может, давно уж и Ладогу взяли?

Князь помотал головой, не глядя на спрашивавшего:

– Ветра с Варяжского моря ждут. Невские пороги проходить при встречном тяжело. А ветер тот не скоро будет, ижорцы так говорят. Им лучше знать. Пельгусий нам каждый день доносит, что делают. По Волхову пойдем ладьями и вдоль конями. Надо успеть раньше шведов! – повторил князь.

Было понятно, что не все сказал князь, но когда стали спрашивать, а как там собирается биться, уклончиво ответил, что там и будет видно. Кое-кто из бояр даже обиделся, что же не доверяет им Александр Ярославич? Услышав такие речи, князь поморщился:

– Да не в том дело! Как я могу знать, где застанем шведов? Одно дело, если там, где сейчас стоят, а если успеют дойти до Ладоги? Или хотя бы выйти в озеро Нево?

А я маялась, приближалась середина июля, совсем скоро появится Биргер со своими, если, конечно, не передумал. Вдруг стало страшно: а если Биргер нас перехитрил и нападение все же состоится с двух сторон, только по реке позже, чем по суше? Князь уведет дружину на Неву, а крестоносцы нападут на Псков? Почему мы не продумали такой вариант?!

Я готова была рвать на себе волосы, но что можно поделать? Оставалось ждать. Это самое трудное – ждать и догонять, особенно когда ты одна и даже посоветоваться не с кем, а неприятности так близки.

И вдруг: князь объявил поход, только как и куда идет – неизвестно. Я поймала князя у щитников, он просто кивнул и коротко пояснил:

– Все, как вы говорили. Пельгусий весть прислал.

Ну вот и началось…

– Только боярам знать об этом не стоит, могут предать.

Глаза князя засмеялись:

– А то я своих бояр не знаю! Кроме тебя и меня, не ведает никто, потому молчи.

– Молчу.

На сборы и дружине, и рати даны всего полдня. Те, кто всегда готов, могли бы собраться и быстро, но князю хотелось одновременно с конной дружиной отправить и пешее ополчение, чтобы не было разнобоя.

Новгородца Мишу знали не только кончанские, хорошо он известен в разных углах города. Толковый воевода, ему и доверили пеших вести. Миша тоже не стал полагаться на самих воинов, обходил каждого, проверял, как и князь, хорош ли меч, какова кольчуга, окантован щит… Нашлись те, кого завернул обратно:

– С таким оружием не на шведа идти, а только на охоту.

Новгородец возражал:

– Да я лучше с луком… сподручнее.

За него заступились:

– И верно, Митяй лучник первейший, в полтора перестрела навылет бьет! Не всем же мечом разить…

Миша задумался, а ведь верно, иногда от хорошего лучника толку больше, чем от всадника в броне.

– А стрел много? – поинтересовался скорее ради строгости, чем из любопытства. Чего и спрашивать было, у хорошего лучника всегда запас отличный. Но Митяй не обиделся, показал колчан:

– Во! Всякие есть, и срезни, и те, что против лат годятся.

– Ага, – кивнул воевода. Это хорошая придумка. Шведы в броне такой, какую не всякий меч осилит, иного рыцаря конь едва держит, столько на нем железа. Да и сами кони тоже в броне от ушей до хвоста. Тут опытный лучник, такой, чтоб стрелы мог под латы пускать, пригодится. Решил князю об этом при случае напомнить. Новгородцы охотники хорошие, если их специальными стрелами вооружить, то большой урон нанести смогут. Распорядился:

– Соберите все срезни да латные стрелы у кого есть, пригодятся против шведа.

Новгородцы согласно зашумели:

– Верно, только надо и другим концам про то сказать. И кузнецам работать, пока войско в поход не выступит.

Миша заторопился к князю, пересказать мысль новгородцев.

Александра он нашел легко, тот был среди людей, сам проверял, как готовятся. Князь выслушал Мишу внимательно, помнил, что этот сотник водил у отца ополчение против немцев, согласно кивнул. Миша не стал выдавать придумку за свою, рассказал про Митяя, честно сказал, что это его слова. Александр тут же распорядился про стрелы, а самого Мишу позвал за собой:

– Дело поручить хочу.

Новгородец торопился вслед за молодым князем, стараясь не отставать, тот решил говорить на ходу. Повел к берегу, где уже спешно собирались расшивы.

– Смотри, двумя рукавами пойдем, как предки наши на Царьград ходили, конями и по воде. Пешую рать, чтоб ногами долго не месить, на расшивах отправлю, сам с конными пойду до самой Ладоги. Мыслю, пеших ты поведешь, – вдруг повернулся к Мише князь. Светлые глаза смотрели строго, точно отец сыну что поручал. Миша даже выпрямился под княжьим взглядом. Ответно смотрел не отрываясь. Кивнул:

– Сделаю, княже.

Высокий, почти тонкий князь рядом с кряжистым, основательным Мишей смотрелся этаким молодым дубком, рвущимся к небу рядом со старым дубом. И тому очень хотелось закрыть собой от буйных ветров, от невзгод этот молодой дубок, но понимал, что нельзя дубу вырасти в тени другого. Все, кто видел эту пару, улыбались в усы: и впрямь князь точно молодой дубок, молодой да крепкий, такого не согнешь, не сломишь, твердо стоит на ногах. Полнились сердца новгородцев приязнью к своему князю.

Князь Александр вернулся на свой двор только совсем к вечеру и сразу велел позвать прибывшего с вестью ижорца.

– Отдохнул уж небось?

Гридь подивился такой заботе, гонец давно выспался после тяжкого пути и наелся от пуза. Только куда же поедет, вечер на дворе, темень уж скоро. Но приказ выполнил. Уже через минуту ижорец стоял перед князем.

Александр кивнул на лавку подле себя:

– Садись, разговор долгий будет.

Не привыкший к такому обращению парень не решился сесть рядом с князем. Александр недоуменно поглядел на него и снова велел:

– Да садись ты! Чего чинишься? Не до того.

Ижорец скромно приткнулся на самом краешке лавки. Князь больше приглашать не стал, принялся расспрашивать о том, зачем позвал:

– Хорошо ли места знаешь?

– Ижору? – подивился вопросу парень. – Дык… с детства… там родился…

Александр вдруг принялся чертить угольком прямо по столу.

– Глянь, если это Варяжское море… это Нева… это озеро Нево… тут Волхов, здесь Ладога… – Князь иногда поворачивал голову в сторону ижорца, следя, понимает ли тот, что начерчено. Парень понимал, когда князь ради проверки вдруг повел Тосну не там, ижорец помотал головой:

– Не, княже, не обессудь, Тосна чуть левее будет, а там Мга.

Александр протянул ему уголек:

– Дорисуй и покажи, где сейчас шведы стоят.

Тот почему-то перепугался:

– Где сейчас не знаю… я оттуда два дня назад ушел.

Князь кивнул:

– Где два дня назад были.

– А вот тут. Где Ижора к Неве никнет.

Он еще раз подробно пересказал князю то, что было велено старейшиной рода Пельгусием и что видел сам.

И снова выходило все по словам Вятича, и пришли свеи в середине лета, и встали там, где князь еще зимой с сотником бывал, берега осматривал… Значит, и биться там? Что ж, разумно, только как подобраться незаметно и вообще как пройти?

А ижорцы и помогут, они ловко по лесу ходят и места знают, словно собственную ладонь. Александр долго расспрашивал о том, какой лес вокруг да какие овраги рядом. Уже отпуская парня поздней ночью, вдруг спросил:

– Тебя зовут-то как?

– Елифа-ан… – протянул тот.

– Со мной пойдешь, Елифан? Мне может понадобиться хороший провожатый.

Ижорец обрадованно кивнул, растянув в улыбке щербатый рот:

– Пойду…

Ему и самому очень хотелось попроситься в дружину этого пусть молодого, но явно толкового князя. За день, проведенный на княжьем дворе, он успел понять, что Александра недаром слушаются все, распоряжается со смыслом.

На следующий день князь со своей дружиной в доспехах и всеоружии прибыл в Софийский собор. За ним подтянулось и новгородское ополчение. Получить благословение перед походом против грозного врага – непременное дело для любого русича. После молебна к Александру подошел тысяцкий Еремей:

– Князь, на площади, почитай, весь Новгород собрался. Говорить будешь?

Тот кивнул:

– Буду.

Площадь действительно запрудил новгородский люд. Кто провожал своих в ополчение, кто в поддержку, а кто и просто из любопытства. Тысяцкий подивился, молодого князя толпа не испугала, напротив, говорил страстно и очень твердо.

– Господин Великий Новгород! Свеи нарушили заповедь Господню: не вступай в чужие пределы. Не звали мы их и не чаяли их прихода. Пришли в силе великой, и нет у нас времени ждать подмоги. Пойдем с лучшими воинами на врага и одолеем его сами! Не в силе Бог, а в правде!

Последние слова князя потонули в криках поддержки:

– Веди, князь!

– На любую силу найдется своя силушка!

– Не побоимся, братья, свеев поганых!

– Пересилим вражин!

– Веди, князь!

Александр поднял руку:

– Поведу на битву трудную. Их много больше, чем нас. – Он жестом остановил новгородцев, готовых шапками закидать проклятого врага. – Верю, что осилим их, но всех с собой взять не смогу. Толку не будет. Пойдет от каждого конца по сотне конных и сотне пеших. Отберите лучших и самых сильных. Да чтоб оружие крепкое было. Вся пешая рать встанет под руку Миши, его слово главное. Выходим поутру все, отставших ждать не будем.

Мне даже в голову не пришло остаться в Новгороде, мало того, я не сомневалась, что буду в конной дружине князя Александра. Значит, следовало быстро и основательно подготовиться. Я сходила к кузнецу, запаслась стрелами, попросила поточить меч, кое-где поправить кольчугу. Никифор удивленно уставился на меня:

– А ты-то куда?

Чуть не ляпнула: «На Неву», но только пожала плечами:

– Я воин и дома сидеть не собираюсь.

– Не возьмет тебя князь.

– А это мы еще посмотрим.

Но Никифор вопросы задавал, только пока не увидел, с каким знанием дела я выбираю себе стрелы, и особенно когда взял в руки мой меч. Я все равно предпочитала меч сабле, хотя Вятич и достал мне хорошую. С трудом удержавшись, чтобы не продемонстрировать и без того потрясенному кузнецу умение владеть клинком (во как изменилась, стала серьезной… ну, почти серьезной…), я забрала оружие и с легкостью расплатилась звонкой монетой. Судя по реакции Никифора, плата была излишне большой, но от сдачи я гордо отказалась:

– Сделай кому-нибудь лишнюю стрелу за меня.

– Да тут не одна получится…

– Ну, значит, не одну.

Вот так, знай наших!

Слава была на днях перекована, все остальное в хорошем состоянии, я к походу готова.

Утро выхода выдалось солнечным и предвещало жаркий денек, какие бывают только в июле. На сей раз собирать меня просто некому, потому проверка оружия, конской и собственной амуниции была на моей совести, если что не так, спросить не с кого. Я в очередной раз оценила, как просто быть ведомой. Вятич уже давно критически оглядел бы все мои старания, над чем-то посмеялся, что-то поправил молча, что-то просто подсказал.

Но сейчас я сама себе хозяйка, а потому одна-одинешенька, даже Тишаня вон со своими дружинниками, обо мне и не вспоминает. Тоже мне, боевой товарищ, как грабить меня на лесной дороге, так пожалуйста, а поинтересоваться, мол, не нужно ли вам, Настасья Федоровна, чего-нибудь, так фиг тебе!

Ладно-ладно, вот совершу подвиг самостоятельно, будете знать. Последовал вздох и Анеино «Во дурища!». Но даже это не порадовало, мои друзья так далеко… О том, что Вятич далеко не просто друг, старалась не думать, потому что мысль о возможном соблазнении моего Вятича какой-нибудь упитанной немочкой была невыносимой.

И тосковать себе тоже не позволяла, голова должна быть ясной, а характер твердым. Я тоже чего-то стою, и даже куда больше этих домохозяек с пухлыми щечками. Хотя я знакома с тем, как из-за глазок и губок рушилось даже боевое братство. За примерами далеко ходить не надо, Тишаня, как выловил свою Илицу, о том, кто его учил уму-разуму и не вспоминал, наведывался изредка, и все. А Лушка? Она же просто променяла меня и наши благородные цели на круглые глаза своего Биргера. Если бы не захотела, шиш мою сестрицу даже Биргер заставил бы остаться у него. Предатели… вам бы все амуры, лямуры… а с врагами Руси я одна биться должна, что ли?! Я, между прочим, когда в князя Романа влюбилась, воевать не перестала, даже наоборот.

Решив, что являю собой пример остальным в плане выполнения гражданского долга, несколько успокоилась, хотя это спокойствие сильно отдавало мстительностью. И конечно, заботы со стороны не прибавило, все нужно делать самой, и убедить князя взять меня в дружину тоже. Александр Ярославич очень твердо определил, кого возьмет с собой, я в эту компанию входить не могла по определению, потому как относилась к дамской части Новгорода и была обязана служить молебны и лить слезы в ожидании возвращения дружины. А если я не хочу? Да кто меня спрашивать будет!

Пусть только попробует не взять! Я вам не тихая боярышня и даже не Лушка, я за себя и постоять могу.

Дружина изготовилась к выходу, потому нас со Славой встречало немало изумленных глаз и не меньше насмешек. На сей раз я не стала скрывать свою принадлежность к прекрасной половине человечества, пусть знают наших.

Как и ожидалось, князь тоже удивился:

– Не могу тебя взять с собой.

Нет, ты на него посмотри, а? А я тебя спрашивала, что ли? Сама поеду и подвиг какой-нибудь совершу.

– Мы не погулять идем, трудно будет, даже мужчин не всех беру, только опытных ратников.

Очень хотелось сказать, что многим ратникам до меня далеко, но решила лучше показать. Я спокойно достала стрелу из тула, наложила ее на налучье… Жаль, конечно, разбитого горшка, сушившегося на дальнем тыне, его осколки полетели в разные стороны брызгами.

Несколько мгновений было тихо, потом крякнул пожилой ратник рядом с князем, следом рассмеялся и сам Александр.

– А еще чего умеешь?

– Там покажу, поехали.

Наглость второе счастье, сказала и тронула поводья Славы так, словно это не князь, а я командовала ратью. А что, мне не привыкать, конечно, здесь дружина покрепче моей бывшей сборно-козельской, но ведь и я поумнела за два года.

Когда выбрались из Новгорода, князь Александр поехал рядом:

– Ты где так научилась-то?

– Я Рязань защищала, потом в дружине у Евпатия Коловрата билась…

– Это кто?

Вот те на! Не знать героев собственной страны – это для князя позор. Но тут же сообразила, что Новгород за лесами, может, и в остальной Руси не сразу о Евпатии узнают. Пришлось объяснять. Заодно и о нашей конной рати, которая досаждала Батыю. Я честно старалась не выпячивать нашу, и тем более свою, роль в истории, но все же получалось эффектно. Про тавро у Батыя почему-то промолчала, чутье подсказывало, что не стоит вот так открыто вещать всем (а слушал меня уже не только князь), тайна есть тайна, может, пригодится.

Теперь на меня смотрели, как на нечто запредельное, и ни у кого не возникло мысли отправить обратно. Я просила только об одном: не мешать и не рассказывать остальным.

– Почему, не хочешь быть героиней?

– Не хочу.

– А будущее откуда знаешь? – Князь спросил тихо, совсем тихо.

– Это не я, это Вятич.

– Где он?

– Я потом расскажу, он старается сбить с толку рыцарей, чтобы не двинулись к нам одновременно со шведами.

Князь только кивнул, разговаривать особенно оказалось некогда, мы очень торопились, кто знает, получилось у Вятича или нет (хотя я очень верила, что получилось), шведов нужно побить быстро и так же быстро вернуться в Новгород, чтобы быть готовыми к удару с запада от крестоносцев.

Пешая рать также спешно сплавлялась расшивами по Волхову, чтобы идти до Нево и потом по Тосне, пока будет возможно. А уж там все лесом, на цыпочках и шепотом, спугнуть шведов никак нельзя, в скорости и скрытности залог успеха. Пока все получалось.

Старейшина Пельгусий не спал уже которую ночь, все переживал, что стоит на минуту не приглядеть за свеями, как те уплывут. Что он тогда князю Александру скажет? Но все шло хорошо, свеи не замечали, что за ними следят. Ижора, знавшая каждую тропинку, каждое дерево в лесу, прекрасно умевшая неслышно двигаться и тихо сидеть в засадах, сумела не показаться шведам, не спуская с них глаз.

На небольшую поляну, где укрывались ижорцы, раздвинув кусты так, что даже любопытные сороки голоса не подали, вышел человек. Одет он странно – поверх вымазанной зеленым рубахи прицеплены ветки, на голове тоже куст. Подойдя к сидевшему в стороне Пельгусию, опустился на траву, знаком показав, что все в порядке. Они уже который день обходились без костров и разговаривали шепотом. Ни один запах или звук не должен выдать присутствие в лесу людей. Шведы не суются глубже в заросли, видно, боятся заблудиться, это на руку ижорцам, но все равно надо быть осторожными. Пельгусий кивком спросил подошедшего, как, мол? Тот спокойно кивнул в ответ: все в порядке, стоят. Возле самого старейшины сидел другой, только что прибывший ижорец. Он принес хорошую весть: новгородский князь спешит со своим войском уже от Ладоги сюда. Старейшина радовался: пора встречать.

На место пришедшего уже заступил новый доглядчик. И снова кусты не шелохнулись и птицы не забеспокоились. А внимательные глаза все примечали: и сколько человек на шнеках, и как коней выпасают днем, и когда обедать садятся. Это пригодится новгородскому князю, когда тот подойдет бить набежников.

Противостояние

Берег Невы занят шведскими шатрами. На большой поляне, где можно и коней выпасти, и самим расположиться, стояли шатры рыцарей. Больше других выделялся шитый золотом шатер, в котором ночевали Биргер и Улоф Фаси, ведущие шведское войско. Рядом поменьше шатер епископа Томаса. В остальных рыцари, оруженосцы и другие командиры. Шатры норвежцев стояли отдельно, Биргер и Мельнирн терпеть друг друга не могли, потому и старались держаться подальше. Датчане, напротив, встали ближе к шведам.

Из золоченого шатра вышел Биргер, остановился, щурясь на солнце, привычно огляделся, проверяя, все ли в порядке. Шнеки расположились ровными рядами по два: борт к борту, нос к носу. Между собой соединены мостиками, с крайних на берег перекинуты сходни, по которым удобно сводить коней да и самим ходить тоже. Это хорошо, в случае опасности шнеки смогут быстро отойти от берега, подняв якоря. Вперед до порогов выставлена дозорная охрана, если и покажутся на реке русские ладьи, то, пока пройдут пороги, шведы успеют не только коней на суда ввести, но и выстроиться в боевой порядок. Биргер подумал о том, что, пожалуй, в таком случае коней незачем тащить на суда, пусть себе пасутся вволю, пока он будет бить русичей.

У Биргера даже поднялось настроение, честно говоря, даже вдруг захотелось, чтобы неразумные русичи наконец появились на Неве, захотелось сражения, ради которого плыл сюда. Просто стоять вот так скучно. Отдых тоже хорош в меру. Он помнил пророчество синеглазой женщины из Гардарики, но не придавал ему значения. Женщина говорила, что Биргер будет ранен в конном поединке, значит, до встречи с князем Александром еще далеко, пока его ждали славные победы на воде, любимый конь мог отдохнуть.

Биргер еще полюбовался ровными рядами своих судов, отличной организацией стоянки и подумал, что пора двигаться даже без попутного ветра. Ему сказали, что ветер будет через несколько дней, уже довольно долго дует встречный, здесь направление ветра меняется с завидным постоянством. Это, конечно, хорошо, но если еще через пару дней смены не произойдет или хотя бы ослабнет встречный ветер, то надо поднимать якоря, не то новгородцы забеспокоятся уже из-за одного отсутствия торговых ладей у себя на Волхове, а для Биргера очень важна внезапность нападения. Ох как он любил эту самую растерянность противника, вдруг видевшего перед собой неприятеля! Такое стоило многого. Альдегьюборг, конечно, крепость непростая, там стены каменные и стоит хорошо, но такой силе воспротивиться не сможет. Хорошо бы, чтоб пропустила к Хольмгарду, не препятствуя. Но это вряд ли, очень любят эти славяне сопротивляться. Даже тогда, когда их сил явно меньше.

Легкая досада при воспоминании о предстоящем сопротивлении едва не испортила настроение Биргеру, но он не позволил такого. Принялся снова оглядывать окрестности. С двух сторон реки – полноводная Нева и впадающая в нее меньшая Ижора, вокруг большой поляны, точно специально предназначенной для вот таких стоянок, глухой лес. Заросли стоят сплошной стеной. Безлюдные места, за все время никого не встретили. Это и хорошо и плохо.

Не слишком доверяя такой тишине, он сначала приказывал прочесывать прибрежные леса, это сделали и прежде, чем бросить якоря. Но никого не обнаружили. Ни людей, ни дымов. Человек может спрятаться, но он будет разводить костер, чтобы приготовить пищу и отогнать хищников. У самих шведов костры горят ночью и днем, а вот в лесу они до сих пор ни разу дымка и близко не видели. Пустынно. Не хотел бы он владеть этими местами. С них и дани не возьмешь. Разве что заселить другим народом, чтоб поставлял скору, эти леса, должно быть, богаты скорой.

Вдруг Биргеру, разглядывавшему лесные заросли, показалось, что из темных кустов на него смотрят чьи-то глаза. Он даже головой затряс. Глянул снова – нет никого. Но неприятное ощущение осталось. Ярл прислушался, с той стороны не доносилось ни звука, вернее, звуки-то были, но не было беспокойства птиц. Биргер хотя и не любил лес, но хорошо помнил, что присутствие человека в нем выдают прежде всего птицы. И все равно подозвал к себе одного из дружинников, кивнул на кусты по краю поляны и велел проверить, нет ли там кого.

– Один не ходи, возьми с собой еще двоих.

Конечно, Иловец не стал ждать, когда шведы пойдут его искать. Он так же неслышно исчез в лесу, как и появился, решив сказать остальным, чтоб держались чуть подальше, не то можно попасться на глаза вражинам.

Шведы прочесали весь лес вокруг лагеря, но никого не нашли. Даже затаившегося в ветвях дерева Канюшу, заступившего в дозор вместо Иловца. Парень сидел в густой листве так, словно здесь и родился. Его укрытое ветками тело не шелохнулось даже тогда, когда шведы стояли прямо под деревом, что-то обсуждая. Наверное, кляли своего ярла, которому что-то почудилось от безделья, вот и заставляет бегать по лесу за призраками.

До вечера шведы были очень осторожны, но скоро это надоело даже самому Биргеру, тот решил, что там был взгляд зверя, и гонять в лес своих воинов перестал. А еще через день все просто забыли о людях, которые могут появиться из густых зарослей. Никого там нет и быть не может! Опасность снова ждали только с реки, где выставлена надежная охрана.

Я была права, говоря князю о предательстве бояр. Не все поддержали князя Александра, то есть никто против не выступил, но нашлись и такие, что давно встали на сторону врага. Среди них боярин Колба. Вообще-то он был Колберном, но, перебравшись в Новгород, имя ославянил, чтобы звучало привычней. Это он на прежнем совете убеждал всех лучше объединиться с заморскими купцами, чем вставать под Владимирскую Русь. Теперь, вернувшись с совета, крепко задумался. Шведы пришли на Русь и стоят уже у порогов? Князь Александр спешно послал гонцов в Ладогу и сам собирал рать навстречу врагу? Но победить он сможет, только если нападет внезапно, иначе ему шведов не одолеть, это понимает каждый. Ярославич надеется на внезапность, значит, надо его опередить, предупредить шведов о планах князя.

Боярин крикнул, чтоб позвали верного помощника Голяка. Тот вошел быстро, точно стоял где-то за дверью. Может, так и было? Весь Новгород знает о сборе рати, Голяк тоже начеку.

Колба был хмур донельзя. Голяк даже подивился: чего он боится? Шведы если и придут, то уж таких, как боярин, не тронут. Голяк на то и надеялся, притрется ближе к боярину и пересидит лихую годину, а чтобы от себя не гнал, готов что угодно делать, хоть сапоги лизать. Но Колба сапоги лизать не заставил, велел собираться в дальнюю дорогу, и как можно быстрее…

Пельгусий отправил своих не только в Новгород, еще двое поспешили к Ладоге, там тоже знать должны, что идет на них сила вражья. Ладожанам отбиваться не привыкать, уж очень удобно град стоит, оттого и крепость хорошую поставили. Но уж больно много вражин идет, если верить ижорцам. А им не верить нельзя, ладожский воевода хорошо знал, что Пельгусий с ижорцами крепко держит сторожи на море и на Неве. Верно решил князь, когда просил ижорцев следить за морем, без них и не узнали бы про находников, пока на Волхове не показались. Если их много, то не все под Ладогой встанут, будут и те, кто сразу к Новгороду отправится. Задумался воевода, хорошо, если посланные Пельгусием до князя Александра дошли, а если нет? В лесу всяко бывает, а там по пути еще и болотин немерено. Подумал и решил еще и своих по реке отправить, предупреждение, даже двойное, зряшным не будет. В Ладоге каждый человек на счету, если враг идет, но сейчас не жалко.

В легкую однодревку, на каких издревле русичи по рекам ходили, спешно прыгнули двое, помахали руками, показывая, что все запомнили и все передадут князю, как велено, и скрылись из глаз. Летом близь Нево ночи светлые, можно плыть и после заката. Воевода вздохнул, дойдут быстро, только бы князь успел подмогу прислать раньше вражин. В том, что пришлет, не сомневался.

А сейчас надо глядеть в оба, так всех и предупредил, чтоб мышь мимо не проскочила, не то что враг!

Враг проскочить на большом количестве шнеков, конечно, не смог, а вот странный человек в Ладоге вдруг объявился. Тоже на легкой однодревке, плыл сверху, от Ильменя. Его остановили сказать, чтоб возвращался, но не послушал. Дальше пустили, ни к чему смерть христианину самому искать, оставили ночевать в доме у Ипаша, но новгородец вдруг стал к чему-то коня просить, мне, мол, к ижоре срочно надо. Ипаш, не будь дураком, коня пообещал дать назавтра, а сам шасть к воеводе, так, мол, и так… Те ижорцев быстро кликнули: к вам человек. Те головами мотают:

– Не знаем такого, не наш. А вы его про нашего Пельгусия спросите, сразу поймете, врет или нет. Коли не врет, то с нами пойдет. А пока про нас ничего не рассказывайте.

Ипаш торопился в свою избу, гадая, не сбежал ли нежданный гость. Нет, в ночь уйти не решился, сидел на лавке, весь в раздумьях.

Хозяин поинтересовался:

– Ты чего невеселый? Пельгусия давно видел, нет?

– Кого? – вскинулся новгородец.

– Да старейшину ижорского, – сказал Ипаш и пожалел. Забегали у гостя глаза, засуетились. – К нему идешь или кто другой нужен? Чего тебе неймется по ночам-то? Ложись уж спать, утром дам я тебе коня. Только по тутошним болотам, считай, в погибель коня отправлю, да ладно, воротишься – отдашь. – И строго добавил: – А сгубишь – спрошу сторицей! В Новгороде достану, ежели не отдашь! Опозорю на весь свет!

Ипаш нарочно ярился, чтобы забыл новгородец о его вопросе. Тот и впрямь стал клясться, божиться, что коня вернет. Потом подумал и вообще отказался брать:

– И впрямь, куда мне с лошадью, я местных болотин не ведаю. А не отправишь ли ты со мной лучше сына или холопа какого, чтоб дорогу показали?

Ипаш не растерялся:

– Отчего ж не отправить, если человеку так надо? Только не за спасибо все же. Плату потребую, потому как людей от дела оторвешь. Пойдут с тобой два моих работника, тоже хотел к Пельгусию с товаром сходить, да самому до зимы не тронуться.

Новгородец снова отказался:

– Не, зачем двоих отрывать? Дай мальчонку какого шустрого, твои небось каждую кочку сызмальства знают.

Ипаш чуть рассердился:

– Ладно, спи, утром решим. А то перебирает тут: с тем не пойду, с тем тоже…

Поворчал-поворчал, да вроде и затих, чуть даже похрапывать стал. Потом вдруг поднялся, почесал спину, задрав рубаху, посопел и пошел во двор. Новгородец прислушался, нет, что-то делает хозяин во дворе, по голосу так собаку ругает и на кого-то ворчит. Немного погодя ладожанин вернулся, так же сонно позевал, поворчал и захрапел богатырским сном. Новгородец еще полежал, успокоился и тоже заснул. Завтра долго идти, негоже быть уставшим.

Утром первым поднялся хозяин, разбудил гостя:

– Вставай, идти-то собираешься?

Тот быстро сел, с трудом соображая, где находится, но увидел хозяина, сразу все вспомнил. От провожатых отказался наотрез:

– Я подумал, не стоит тебе людей отрывать. Сам дойду, только скажи, как лучше, берега ли держаться или можно напрямик?

Ипаш почесал затылок пятерней и развел руками:

– Да кто ж его знает? Берегом оно, конечно, проще, не заплутаешь. Но напрямки быстрее. Ты торопишься ли?

– Да, – кивнул гость.

– Тогда прямо иди.

Глядя вслед скрывшемуся за деревьями новгородцу, Ипаш проворчал:

– Хорошо, что ижорцы заранее вперед вышли… Только бы не упустили…

В Ладоге беспокойно, от князя Александра из Новгорода приплыл гонец, подтвердив плохую весть: в устье Невы вошли множество шведских шнеков. Пока стоят на Неве, дожидаясь попутного ветра, но в любую минуту могут двинуться на Ладогу! Новгородское войско подойдет на помощь скоро, но и самим надо обороняться, если враг нагрянет раньше. У Ладоги крепость каменная, деревянная, что еще Вещим Олегом выстроена, давно пришла в негодность, была сожжена. Каменную построили отменно – стоит она, нависая над Ладожкой, стены ровные, чтобы зацепиться нельзя снаружи, воду можно брать прямо со стены из Волхова. Если запрутся, то сидеть долго могут. Но шведов идет много, потому Ладога и остерегается. Для Новгорода захват Ладоги или даже просто запертый в этом месте Волхов – погибель. Это понимали все.

Ладожане с тревогой вглядывались в обе стороны. С какой раньше ладьи придут? Шведы ли с Нево нагрянут или князь по Волхову?

Князь успел раньше. Радости ладожан не было предела, хотя и понимали, что битва только предстоит, но под защитой такого воинства все же легче. Оказалось, что на расшивах князя нет, он шел берегом с конными. Но бояться было некогда, пока разобрали все, что привезли на расшивах, разместили по домам пеших, чтоб не сидели у костров, пока всех порасспросили… Хотя новгородцы знали только одно: идут свеи большим числом, новгородский князь ведет свою дружину на них спешно. Что будет дальше, куда ведет? Об этом не ведали.

Нашлись те, кто засомневался, почему князь не отправился прямым путем туда, где стоят свеи. Ему тут же возразил более сообразительный:

– А ежели бы они оттуда уже ушли, пока князь дойдет? Чего же за ними до самого Новгорода гоняться? Не-ет, прав князь, хотя и молод, а хитер, надо сначала в Ладоге заслон поставить, а уж потом о бое думать.

Конные прибыли через день, оставалось только подивиться их быстрому ходу.

Князя уже встречал новый ижорец, присланный Пельгусием. Умный старейшина отправил на всякий случай гонца и в Новгород, и в Ладогу, понимая, что князь может двинуться туда. Гонец принес хорошие вести – свеи все ждали погоды и попутного ветра. Александр поинтересовался у гонца:

– Как долго может такой, как сейчас, ветер держаться?

– Еще с неделю подует. А потом может либо стихнуть, либо вовсе смениться. Тогда под парусом пороги ловко пройти можно…

– А сейчас совсем нельзя?

– Можно, – вздохнул парень, – да только тяжело очень, они же груженые. По-над берегом можно и сейчас, да кто ж свеям объяснять станет, как это сделать?

Князь подумал, что очень хорошо, что никто не собирается этого делать, иначе встречать бы им свеев у самого Новгорода.

Решение князя было одно:

– Поспешим!

Он решил взять с собой из Ладоги еще полторы сотни воинов, какие годились больше для пешего боя, и уже на следующий день выступил со своим войском через лес к Неве. Новгородец Миша распоряжался пешей ратью, посаженной на расшивы, с толком, князь решил его особо приметить. Даст Бог, все обойдется, останется Миша жив-здоров, быть ему воеводой новгородским. Расшивы снова вырвались вперед, отправившись к острову Орешек, что на Неве, чтобы в случае необходимости заслонить путь свейским шнекам.

И снова дивились мудрости молодого князя бывалые воины – и об этом подумал. Верно, пока рать дойдет до берегов Невы, мало ли что может случиться, поднимется ветер попутный, и поплывут снова свейские ладьи. Маши потом руками вместо драки-то…

Ижорцы увидели новгородца почти сразу, как тот отошел от последней избы Ладоги. Двигался он споро, пожалуй, не предупреди Ипаш с вечера, могли бы и не догнать…

Голяк, получивший прозвище за почти полное отсутствие волос на голове еще смолоду, сначала шел без опаски. Он неплохо знал эти места, до своего появления в Новгороде много охотился здесь. Но ближе к Неве местность была менее знакомой, и Голяк стал осторожней. Сам хороший охотник, он все же проглядел, что за ним следят две пары внимательных глаз. До Ижоры оставалось совсем недалеко, когда под ногой Тукко неожиданно хрустнула ветка. Голяк резко обернулся, но ничего не увидел. Замер, прислушиваясь, долго стоял не дыша. Снова ничего. Ветка могла хрустнуть и под копытом животного, но Голяк уже нутром чуял опасность, потому стал втройне осторожным. И все же ижорцы шли за ним, не упуская из глаз. Они-то хорошо знали проходы по болоту, которое предстояло перейти, а вот незваный гость нет. Товарищ Тукко по дозору Рейно знаком показал ему, что пора гнать чужака на топь, мол, потом, если надо, вытащим. Это было верно, на болоте особо не спрячешься, увидит, что догоняют, сможет уйти, если, конечно, проходы знает. Если нет, то найдет свою погибель, но на такое надеяться не стоит.

Голяк был чуток, стоило шумнуть, как бросился прочь. Хорошо, что парни сделали это, когда незваный гость уже ступил в болото. Но новгородец быстро опомнился и схватился за лук. Тукко разозлился:

– Ты нас на нашей земле и бить собираешься!

Две стрелы, которые мгновенно выпустил Голяк в разные стороны по парням, показали, что встретился не простой охотник, а крепкий воин. В ответ ижорцы натянули свои луки, но бить стали не насмерть, хотелось поймать и потребовать ответ. Потому били по ногам. Стремясь уйти из-под обстрела, Голяк рванул почти напрямик к ближайшему островку, надеясь укрыться за небольшими деревцами и оттуда поразить противников. Тукко закричал вслед:

– Там топь!

Голяку бы прислушаться, ведь то, что издали выглядело островком, на самом деле было просто небольшими кочками, на каждую из которых наступать совсем не стоило, тем более на бегу. Уже осознав, что под ногами нет твердой земли и просто устойчивой кочки, Голяк еще раз рванулся, стремясь уцепиться хотя бы за березку, до которой было рукой подать. Даже дотянулся, но хилое деревце, едва державшееся корнями на небольшой кочке, не выдержало тяжести человека, обрушившейся на него в броске, подломилось, и новгородец полетел в болотную жижу. Уже осознав, что спасения нет, он все же хватался за тонкие ветки сломанной им березки, дико кричал, но трясина все быстрее поглощала его с каждым движением. Когда незваный гость погрузился уже по плечи, ижорцы вышли из леса. Завидев людей, новгородец снова забился, протягивая к ним руки. Рейно с презрением плюнул в его сторону:

– Как бьется! Даже если б хотели, не вытащим.

Они не стали смотреть, как голова Голяка будет скрываться в болотной жиже, повернулись и пошли прочь, не обращая внимания на его вопли. Пусть себе, не с добром пришел, по всему видно, чего его спасать?

И о нежданной встрече с чужаком тоже не сразу рассказали старейшине, да и забыли о ней, не до того. Только позже, когда наткнулись на краю болота на его брошенное оружие, вспомнили чужака недобрым словом. На оружии обнаружилась новгородская метка, говорящая, что лук принадлежит дружиннику боярина Колбы. Но и тогда жалеть о Голяке никто не стал, уже поняли, зачем тот шел к берегу Невы.

Новгородская дружина двигалась быстро, но осторожно, любой промах мог испортить все. Биргер считает, что князь ждет его в Новгороде или в лучшем случае в Ладоге, потому пока не очень осторожен, этим надо воспользоваться.

Потому, когда подошли поближе, князь распорядился встать и чуть подождать, но костров не разводить ни в коем случае и не шуметь. Мы пришли сюда за день, теперь можно и отдохнуть.

Из леса совершенно неожиданно появился человек. Даже опытный охранник Ерема головой мотнул, глазам своим не веря. Словно дерево или куст вдруг превратились в рослого парня. Тот прижал палец к губам и кивнул. Ерема в ответ тоже кивнул.

– Веди меня к князю. Я от Пельгусия.

Новгородец заторопился, все знали, что таких гонцов, когда бы ни появились, хоть среди ночи, к Александру Ярославичу доставлять, не медля ни минуты! Гонец явно торопился, но дыхание ровное, да и не бежал, видно, ноги не в росе – соображал Ерема, топая к княжьему месту. Князь Александр шатра не разбивал, только натягивали над головами рядно, чтоб сверху не капало, если дождь пойдет, и все. Поход – он и есть поход, и князь спал и ел как все остальные, себе лучшее не отбирал, себя не берег. И этим очень нравился воинству. Он и про полог ничего не говорил, сами так сделали, заботясь о молодом князе.

Александр, завидев приближающегося человека в сопровождении охранника, поднялся ему навстречу. Тот поясно поклонился, хотя был заметно старше самого князя.

– Я от Пельгусия, князь. Проведу вас тайными тропами.

Александр кивнул в ответ.

– Как там?

– Стоят пока.

– Расскажи, где стоят. Подробно, что за место. Можно ли подойти тайно, чтоб не заметили?

Посланник оглянулся вокруг:

– Подойти можно, если у тебя кони обучены не ржать, а воины не шуметь.

– Обучены, – гордо заявил князь. Ижорец с этим согласился, хотя и сам подошел тихо, но успел оценить то, как стоит новгородская рать. Если не знать, что они здесь, пока не подойдешь – не заметишь.

Князь с ижорцем долго сидели рядком и о чем-то говорили. Александр спрашивал, а пришедший отвечал. Потом были позваны тысяцкие, с ними князь тоже долго вел беседу. Тысяцкие разошлись к своим воинам, кликнули сотников, снова пошел разговор. И уже сотники что-то говорили самим дружинникам и ополчению. Все тихо и тайно, точно и у леса есть уши.

Елифан шел в пешем войске под предводительством новгородца Миши. Он плохо бился мечом, ни к чему такому учиться было охотнику-ижорцу, зато луком владел лучше некуда. Глаз точный, да и рука не слабая. Только чуть подучили боевыми бить и после не могли нахвалиться на ижорского помощника.

Когда встретились на берегу Тосны с конными князя Александра, Елифан отпросился у Миши сходить к князю.

– Зачем тебе? – подивился новгородец.

– Я же тутошний, места хорошо знаю, помогу тайными тропами пройти.

Воевода согласился:

– То дело. Иди.

Князь, завидев Елифана, кивнул ему как давнему знакомому:

– И ты здесь?

Ижорец подивился:

– А где ж мне быть? Князь, я могу проход показать.

– Покажешь, только от Пельгусия вестей дождемся, не ушли ли шведы. Не то и идти будет лишне, не пришлось бы догонять.

Елифана очень обрадовало появление Канюши, встретились точно после долгой разлуки. Канюша сразу поинтересовался:

– А где Самтей?

Елифан тяжело вздохнул:

– Нету Самтея… погиб он…

Но рассказать, как погиб, не успел, князь позвал обоих, долго обсуждал, как лучше незаметно подойти к самому берегу. Молодые ижорцы оказались очень толковыми, места вокруг знали отлично, каждый овражек, каждое болотце помнили наизусть, на бересте смогли нарисовать все осмысленно. Александр не мог нахвалиться на таких помощников.

Князь вспомнил, как ворчали на ижорцев бояре еще в Новгороде, мол, может, они договорились со шведами или ими же присланы. Заманят в болота и погубят. Сейчас, глядя на парней и слушая их речи, Александр думал о том, как разнятся дородные бояре, иногда готовые продать и сам Новгород, с вот такими простыми ижорцами, которые головы сложат за пусть далекую от них, но родную землю, за людей русских.

Елифан так и не рассказал Канюше о гибели Самтея, решил, что после скажет. Но после не пришлось.

Поутру войско так же тихо снялось с места и двинулось вслед за пришедшим вечером ижорцем. Шли след в след нехожеными тропами, стараясь не только не шуметь, но и вообще не издавать ни звука, точно были на охоте. Князь Александр усмехнулся: так и есть, они охотятся за врагом, пришедшим полонить их землю.

Теперь у меня не было подсказчика Вятича, приходилось думать самой, и я осторожно косилась на то, как делают все бывалые дружинники. Ничего, получалось, и Слава обихожена, и я жива. Устала, конечно, как собака, все же отвыкла от походной жизни на Анеиных харчах-то. Ничего, вот набьем морды шведам, тогда и отдохнем.

Если выживу, вернусь в Новгород, вымоюсь, наемся и залягу спать дня на два. Э-э, подруга, всего второй день на коне, а уже размечталась, помнится, во времена Батыя ты была куда выносливей. Ночами выла волком вместе с Вятичем, а днем потом еще и билась вместе с остальными. Сытая жизнь на всех плохо влияет, а потому, вернувшись в Новгород, я не стану ни отсыпаться, ни отлеживаться, ни даже отъедаться, а совсем наоборот, примусь снова и снова тренировать руки и глаза, потому что за время безделья меч стал тяжеловат…

Я корила сама себя, как могла, и вдруг стало страшно: если вернусь? А если нет? Ну и что, сама же твердила, что жизнь опасная штука, никто не выдерживает, все умирают. Но оказываться в числе этих всех в ближайшие дни совсем не хотелось. Да и годы тоже.

Мне стало не по себе, как бы такие дурные размышления не привели к тому, что стану осторожничать в бою. А это, во-первых, подло, во-вторых, бесполезно, потому что гибнут в первую очередь самые осторожные. Вывод: надо думать не о своей драгоценной шкуре, а о том, как бы не упустить Биргера. Решено: если князь Александр не сможет нанести ему рану, то это сделаю я. Жалко, конечно, Биргера и Лушку тоже, но допустить, чтобы он взял верх, я просто не могла. Менять историю можно, но не радикально, пусть ходит со шрамом, сам же говорил, что шрамы мужика только украшают. А не хотите ли, господин Биргер, украшеньице?

Шутить не получалось, но и страшно не было тоже. Хорошо это или плохо? Наверное, все же плохо. Я вдруг поняла, в чем разница. В Рязани я точно знала, что нам всем не выжить, и была готова просто отдать собственную жизнь подороже. Когда гонялись за Батыем, рядом был Вятич, за ним, как за каменной стеной, даже не каменной, а гранитной. А теперь я снова, как в Рязани, одна, знаю результат, но запросто могу погибнуть, несмотря на то что результат этот нам на руку. А страх показывать нельзя, меня сюда никто не звал, скорее наоборот. Нет, я должна показать всем, в том числе и Биргеру, и князю Александру, на что способна.

Меня вдруг озадачила мысль: что будет, если мы встретимся с Биргером лицом к лицу? Смогу ли я его убить? А он меня? Что за вопросы, только что собиралась разить Биргера копьем, если этого не сможет сделать князь Александр, а теперь сомневается, можно ли вообще его бить!

Я запуталась в своих чувствах окончательно и решила, что все встанет на свои места, когда снова раздастся звон металла, конское ржание и людские крики. Я опытный боец, и в сражении вопросы решатся сами собой.

С Пельгусием встретились на последнем привале. Людям было велено устроиться на ночлег все так же тихо и без костров. За лошадьми следить, чтоб не заржали. Но кони у дружины привычные, голоса зря не подадут. Князь позвал старейшину на совет.

Он смотрел на пожилого ижорца, принесшего такую пользу Новгороду, и думал, как и чем сможет его отблагодарить. Старейшина в свою очередь смотрел на молодого, едва материнское молоко на губах обсохло, князя и радовался, что у Новгорода такой молодой и такой разумный правитель. Пельгусий успел оценить и поступки князя, и обученность его людей. Хорошая дружина.

– Прости, не могу ничем тебя угостить, костров сам велел не разводить, – извинился князь перед Пельгусием. Тот в ответ усмехнулся:

– Ты, княже, я думаю, не в гости прибыл сюда, и не с подарками. Давай о деле, не то ветер сменится, опоздаем.

– Верно, пойдем говорить. – Александру очень понравился и сам Пельгусий, и его подход к делу. Себе ничего не просит, стоит, видно, за землю свою против вражин по зову души.

Снова долго расспрашивал о том, какова поляна, как стоят шнеки, с какой стороны лучше подойти… Мало того, Александр вдруг сам запросился сходить в лес к лагерю.

– Зачем тебе, княже? – подивился тысяцкий.

– Ушам доверяй, а глазами проверяй, знаешь такую поговорку? Сам хочу увидеть, что там и как. Я тоже могу осторожно.

Пришлось наряжать и князя в ветки и специально изготовленную обувь, такую, чтоб сухой сучок не хрустнул под ногой. Александр был в лесу недолго, только окинул взглядом берег, кивнул и отправился обратно. Ходивший с ним Канюша довольно качал головой:

– Князь, точно опытный охотник, ходит. Не хуже наших.

Новгородцы, что слышали эту похвалу, не сдержались:

– А наш князь во всем не хуже, что на мечах биться, что на коне сидеть, что охотиться…

И такая гордость звучала в их словах, что Пельгусий еще раз порадовался: любят новгородцы своего князя. Это хорошо, потому как за любым воеводой и на рать идти не страшно.

Ночь прошла беспокойно, но к рассвету и князь, и все остальные были на ногах. У Невы летом ночи почти и нет, вечерние сумерки не уходя вдруг переходят в неяркий рассвет. И хорошо, и плохо, не поймешь, еще вечер или уже утро. Но небо, и без того не очень темное, заметно светлело на востоке, показывая, что ночь кончилась.

Наступило утро 15 июля 1240 года, начавшее день, который прославил князя Александра Ярославича на вечные времена как гениального полководца и дал ему прозвище Невский.

Утро выдалось туманное, обещавшее яркое солнышко днем. Но князю Александру не до тумана или солнышка. Он разделил свое войско на три части, а ижорцев вообще отправил куда-то. Основную часть конников князь брал на себя, они пойдут по центру, целясь на шатры. Ладожане вместе с другой частью конной дружины атакуют правый угол, где шведы защищены рекой Ижорой, потому ниоткуда нападения не ждут. Наконец, третья часть, пешая, пойдет вдоль берега Невы по левой стороне.

– Вам надо отсечь рыцарей от их ладей, чтоб бежать не бросились спешно. – Князь объяснял задачу пеших их воеводе Мише. Этот новгородец уже давно понравился своей толковостью Александру. Он хорошо смог командовать всеми расшивами, на которых пешая рать пришла в Ладогу из Новгорода. Теперь князь надеялся на такую же толковость и в бою. Не ошибся.

– Не поздно выступаем? – побеспокоился Миша. – Солнце вот-вот взойдет.

– А мы и сейчас торопиться не станем. Выдвинемся только ближе к полудню тихо-тихо…

Этого решения не понимал никто. Лучше же нападать ночью, под утро всем спится крепко. Князь Александр отрицательно покачал головой:

– Ночью все осторожны. Да и нам ничего не видно. А мы ударим днем, когда они еду готовить начнут. Ваша задача сначала подойти незаметно, потом разом навалиться. Вы, – он повернулся к Мише, – оттесните их друг от друга. Вы, – обратился к ладожанам, – не давайте на коней сесть. Вы, – это уже к конным, – не пускайте к ладьям, чтоб не уплыли. Ну а мы будем бить по центру!

– А куда ижорцы ушли? – поинтересовался воевода.

Одновременно прозвучал и еще один вопрос:

– А как они в Ижору покидаются да на тот берег поплывут?

Александр довольно указал на спрашивающего:

– А вот туда ижора и ушла. В кустах сидеть станут, чтоб бить тех, кто поплывет!

Воеводы расходились, качая головами:

– Ай да князюшко! Точно не первая у него битва, а многие годы в походы ходит…

Такие мысли хорошо поддерживают боевой дух, скоро вся рать была уверена, что лучшего князя, чем Александр, нет и быть не может, что с таким воеводой им никакой швед не страшен, любого побьют и удалью, и хитростью.

Невская битва

Над ухом противно зудел комар. Но отогнать кровопийцу резким движением нельзя, могут заметить с той стороны поляны. Приходилось терпеть. Терпели все: и люди, и кони. Укусы проклятых насекомых, даже муравьев, ползающих по ногам и больно жалящих. Одно неосторожное движение вызовет птичий гам, тогда все пропало.

Князь оглядывал берег. Там царило полное спокойствие. Большой табун лошадей шведы, как и в предыдущие дни, пустили вольно пастись по лугу. Сами жгли костры, на кострах варили что-то для обеда. От поляны неслись запахи, весьма завидные сидевшим из осторожности уже несколько дней без варева новгородцам и ладожанам. Но о том сейчас не думалось. Все напряженно слушали, боясь пропустить условный звук, чтобы напасть совсем неожиданно. Князь не мог скомандовать рожком или как иначе, пришлось придумать птичий крик, чтоб все знали, что пора. Приказано было даже двигаться молча, пока не достигнут первых шведов.

Лето жаркое, кто бы мог подумать, что на Неве может так печь солнце? Но оно пекло и ближе к полудню все, кто мог, старались укрыться в шатрах. На солнцепеке оставались только костровые – готовить обед войску. Остальные нежились под пологами шатров, играя в кости или попросту отсыпаясь. Стоят долго, потому расслабились, да и кого бояться? На порогах хорошая охрана, если вдруг покажутся русичи, то, пока доберутся, можно сотню раз надеть доспехи. Потому оружие сложено отдельно, а броня отдельно. Хорошие воины, шведы готовы вмиг отразить любое нападение, но уверенные в себе рыцари все равно отложили боевое снаряжение подальше. Его тоже нельзя держать на солнце, нагреется так, что на себя не наденешь, обжечься можно. Только мечи и щиты всегда рядом, мало ли что…

Надолго запомнились князю Александру Ярославичу эти последние минуты перед сечей. Новгородские ратники изготовились к бою. С лиц исчезло благодушие, праведным гневом загорелись глаза, руки сжимали оружие.

Последний раз оглядев поляну, князь Александр перекрестился и поднял руку. Воевода напряженно вглядывался, держа наготове свою. Как только махнет Александр Ярославич, даст знак и Миша, следом крикнет совой готовый дружинник и молча, тихо, но быстро потекут на шведа новгородцы и ладожане, что пока замерли в кустах, не шевелясь.

Князь опустил руку. Тут же ухнула сова. Шведы и внимания на птичий голос не обратили. А из кустов по краю непролазного леса вдруг появились люди. Они не кричали, не призывали к бою, хотя все были с оружием, просто мчались к шатрам. Казалось, сами деревья попросту превратились в людей. У шведов, первыми увидевших внезапное появление русичей, отвисли челюсти, пропал голос и руки-ноги не пожелали двигаться. Этих нескольких мгновений растерянности новгородцам вполне хватило, чтобы одолеть первые ряды защиты.

Большой урон нанесли шведам и лучники, которые в первые же минуты издали побили много бездоспешных шведов, сидевших на поляне.

Олаф, сладко потягиваясь, вышел из своего шатра. Разбудил его все тот же запах жареного мяса. Скучно, конечно, сидеть вот так без дела, но с другой стороны, когда еще отдохнешь? Олаф с усилием расправил руки и вдруг… с ужасом увидел несущихся на него всадников! От неожиданности он икнул и полетел наземь с порубленной головой. А вокруг уже творилось что-то невероятное!

На все лады затрубили, заверещали шведские трубы и рожки, объявляя тревогу и часто срываясь, не закончив звука, потому как голова трубача попросту отделялась от тела, следуя воле славянского меча. Из шатров выскакивали сидевшие в них шведы, крутясь среди конников новгородского князя, они пытались отбиваться, чем могли. Но шведы воины опытные, их так просто не осилишь, быстро собрались вокруг Биргера и Ульфа Фаси, многие уже на конях. Со шнеков тут же спустили дополнительные сходни, готовясь принять своих с берега, если те решат отходить. Завязалась битва. Мечи, копья, секиры, латы, щиты, шеломы, все сталкивалось, звенело, гремело, точно несколько десятков кузнецов работали рядом. Ржали лошади, которых хозяева пытались голосом подозвать к себе, а ладожане не пропускали, все больше и больше оттесняя к лесу. Лошадям спешно набрасывали арканы, тащили к деревьям, привязывали. Это придумали ладожане. Лошадей жалко, их надо сохранить, пригодятся, а вот рыцарей беречь ни к чему.

Рыцарей и не берегли, наваливались с остервенением, хотя новгородцев и было много меньше, но казалось, что они всюду, даже на шнеки пытались пробраться. Но там охрана крепкая, не пропустила, била из арбалетов, не жалея стрел.

Пешцы нашли свой способ бороться со шнеками. Под прикрытием щита Никони Пестрим принялся рубить борт судна. Сначала бил над водой, потом Никоня закричал, чтоб лучше делал это пониже, сразу, мол, ко дну пойдут. Теперь во все стороны летели водяные брызги вместе со стрелами. Шнек трясся от мощных ударов огромной секиры новгородского кузнеца. Она была выкована под богатырский рост и силищу знатного молотобойца, потому сокрушить борт ему удалось быстро. Когда внутрь хлынула вода, новгородцы спешно отошли, чтобы приняться за второй шнек. С этого в невские воды, спасая свою жизнь, бросались воины. Никоня довольно хохотал:

– А, тати поганые, попробовали нашей водицы?!

Тех, кто прыгнул ближе к берегу, уже поджидали, били, не давая вылезти на сухое.

Но шведов просто так не возьмешь, новгородское ополчение хотя и было храбрым, а в умении вести бой хорошо обученным шведам проигрывало. Неудивительно, против рыцарей, проведших всю жизнь с мечом в руках, бились отличные кузнецы и бондари, плотники и медовары, усмошвецы и кожемяки, те, кто оружие в руках, кроме охоты, держал разве что вот так, когда жизнь заставит. Но все же бились и одолевали, потому как за свою землю стояли! Князь Александр уже заметил это неумение владеть мечами и для себя решил заняться обучением и ополчения, а не только дружины.

Шведы старались держаться как можно ближе друг к дружке, плотной стеной, но это никак не получалось. Если такая стенка образовывалась, то ее тут же попросту растаскивали, цепляя секирами, на отдельные островки и бились уже поодиночке. Больше всего досталось тем, кто успел облачиться в доспехи. Воевать в доспехах без коня и не по правилам попросту невозможно. Хотя среди рыцарей не было никого в полной броне, латы облегченные, в таких двигаться самому вполне возможно, но новгородцы и здесь нашли способ осилить. Русская смекалка помогла Антипу Ладожанину швырнуть в лицо наседавшему на него рыцарю головешку из костра, оказавшегося рядом. Рыцарь лишь на мгновение отпрянул, головешка упала, рассыпавшись, между ним и Антипом снова разгорелся бой. Ладожанину пришлось бы туго, швед даже рассек ему руку, но вдруг сам заорал диким голосом и метнулся к берегу, делая нелепые движения, словно пытаясь что-то вытряхнуть из своих лат. До самой воды он прыгал резвее молодого козла на лугу по весне. Антип, который сначала изумленно замер, вдруг сообразил, что произошло. Уголек попал под латы и теперь швед попросту горел в своей железяке, ему было не до боя. Выбраться из воды рыцарю не дали другие, а Антип схватил следующее поленце из костра и принялся гоняться за шведами, норовя закинуть им головешки в латы. Удалось еще троим. Потом самого Антипа здорово припечатали, заставив на время забыть и о головешках, и о рыцарях разом. Попал под ноги коню. Зато лежа на земле, оглушенный и мало что соображающий Антип вдруг увидел прямо перед собой конское брюхо. Оглянулся, убедился, что всадник швед, и полоснул по брюху изо всей силы большим засапожным ножом. Едва успел выкатиться в сторону от поднявшейся от боли на дыбы лошади и падающей сверху груды железа. Грохнувшийся наземь рыцарь лежал без памяти, отобрав у него меч, Антип бросился в бой. Некогда жалеть даже коня. Он очень любил лошадей, но жизнь дороже.

Швед вел себя как-то уж слишком спокойно. Он не нападал и даже не изготовился к отражению атаки, он ждал. Ждал спокойно и уверенно, как ждут наскока малого ребенка, ничуть не пугаясь и точно зная, что урона наскок не принесет. И это была не бравада, я вдруг в одно мгновение поняла, что он умеет что-то такое, чего не умеет Миша и что грозит Мише неминуемой гибелью.

Бывает, когда мгновения растягиваются в минуты, в тот момент для меня так и было. Миша даже не успел поднять меч, чтобы занести его для удара, я уже увидела главное – швед был леворуким. Понятно, в одиночку Мише с ним не справиться, но ополченец опасности не заметил, он уже поднял свое оружие, и тут вперед метнулась я.

Конечно, я для рыцаря с его силой препятствие не слишком приметное, так, досадная мелочь, но отвлечься пришлось. И не просто отвлечься, потому что в моих руках были два меча! Я мгновенно осознала, что ни захвата, чтобы выбить меч у него из рук, ни чего-то подобного сделать не смогу. Оставалось переть дуром, рассчитывая на неожиданность.

Получилось, одной рукой я его удары едва ли отбила бы, но у меня был свой коронный приемчик, он против всех возможных правил, и применять в нормальных учебных или показательных боях мне его никто не давал, это не восьмерки или девятки, но как ошеломляющий фактор вполне годилось. Я заносила два меча не по очереди, а оба сразу. Левый при этом встречался с мечом леворукого противника, а правый из вертикальной плоскости вдруг переходил в горизонтальную и…

Если бы в учебном бою довести дело до конца, противник точно остался инвалидом, потому что остановить оба меча в разное время очень сложно. Здесь останавливаться у меня необходимости не было, левая рука с трудом удержала удар вражеского клинка, пришлось даже чуть отступить назад, но правая успела со всей силы полоснуть его по руке на уровне локтя. На мое счастье, противник был без лат, только в кольчуге, потому моментально остался без руки.

– Добей! – это уже ошеломленному моей прытью Мише, и к новому противнику. Два меча, если ими уметь пользоваться, куда лучше, чем один. Леворукость это хорошо, а если еще и правая не бездельница…

Пригодились и умения, когда-то полученные у Евпатия Коловрата. А еще то, что меня, кажется, не воспринимали всерьез, слишком невелика птичка. Я вам сейчас покажу птичку! Вы у меня попляшете!

Вертушечку? Пожалуйста…

Во дурак, пока я изощрялась в восьмерке, меч из моих рук можно было выбить одним ударом, но противник как завороженный следил за движением сверкающего на солнце клинка, за что и поплатился. Внезапно меч в моей правой руке скользнул за спину, зато левая сделала выпад вперед со вторым клинком, и таращиться на мои фокусы стало некому.

Следующего вражину блеск стали не впечатлил, пришлось сделать вид, что испугалась и притворно отступить, вроде даже попав ногой в какую-то ямку. Эх, разиня, знать бы тебе, сколько мы с Вятичем отрабатывали такой ложный прием! Неловкий шаг назад, точно нога подвернулась, заметивший это противник немедленно бросается вперед добивать, а ты легко уходишь чуть в сторону и, когда ему уже не остановиться, подставляешь свой клинок снизу. Даже если не хватит сил пропороть кольчугу, он сам все доделает своим весом. Главное при этом не завалиться действительно, потому что опорная нога может согнуться чуть сильнее и тогда удержать свой вес и подставить меч будет тяжело.

Но у меня получилось. Вот так-то, граждане придурки! Евпатий Коловрат был прав, когда говорил, мол, нет сил взять силой – обмани. Эти бугаи были куда мощней меня, только и оставалось обманывать.

Между делом я успела врезать по крупу чьей-то кобыле, правда, сначала убедившись, что на ней действительно чужой. И когда только успел надеть латы? Груда железа грохнулась наземь так, что, не успей я отскочить, была бы погребена. Убедившись, что рыцарь оглушен падением, на всякий случай изо всех сил стукнула по его шлему рукоятью меча, чтоб лежал подольше.

В этот момент чуть не погибла сама, хорошо, успел прикрыть щитом какой-то новгородец. А ему самому пришлось отбиваться от наседавшего рыцаря. Рыцарь оказался ко мне спиной, не зная, что делать, я подхватила с земли чей-то щит и изо всех сил грохнула им по закованной в железо спине. Конечно, биться в железе пешим слишком тяжело, он упал вперед и остался лежать. Его пришлось еще раз приложить по голове щитом и выдернуть из ослабшей, видно, от беспамятства руки меч.

– Так-то лучше.

Я прикинула на вес, не лучше ли взять его меч, но решила, что слишком тяжел, не размахнешься. Нет, по мне, уж лучше два моих, их Вятич давно подогнал по руке.

Новгородский воевода Миша кричал князю:

– Конунг уйдет, князь, конунг вон там!

Александр и сам прекрасно видел, что вокруг Биргера мигом сплотилась его личная дружина, и сразу направил коня туда. Закованный в латы Биргер (и когда успел надеть?), казалось, поджидал молодого князя. Им никто не посмел помешать биться один на один. Лицо шведа скрыто под сплошной личиной с узким забралом, за ним мало что видно. На новгородце, напротив, шлем только со стальной полосой-наносницей. В таком глазам ничего не мешает, зато и поранить легче. Шея закрыта бармицей, кольчуга сидит ладно, в руках тяжелое копье, еще есть и меч, и даже засапожный нож… Князь хорошо владеет любым оружием, но в этот бой взял не все, нельзя себя отяжелять, ведь нападать пришлось быстро.

Со шведом сошлись копьями. Во многих странах так проходили рыцарские турниры. Биргер был рад, уж он-то на турнирах побеждал не раз. А сейчас против него, опытного рыцаря, бился мальчишка-новгородец! Что из того, что на нем княжий плащ, а на шеломе княжий флажок? Сейчас Биргер разделается с этим щенком, раз и навсегда заставив русичей понять, что против шведов выступать нельзя! Биргер пришпорил свою послушную лошадь, удобней перехватив длинное копье. Скольких соперников оно сбило с коня, ранило и даже лишило жизни!

Что там говорила та женщина из Гардарики? Что его, Биргера, ранит вот этот хольмгардский щенок? Пусть попробует. Скорее, наоборот, это Биргер мог ранить хольмгардского князя, ведь лицо шведа закрыто шлемом, а у новгородца почти открыто. И уж правая бровь Биргера надежно защищена.

Я вдруг увидела потрясающую картину, ту самую, запечатленную летописцами. Князь Александр сошелся с Биргером, оба метили копьями, словно на рыцарских турнирах. Вот оно! Я заорала, вовсе того не желая:

– Биргер!!!

Не знаю, как он расслышал в шуме боя, но расслышал, вопль заставил Биргера на мгновение, всего на мгновение, отвлечься, дернуться, Александру этого хватило, чтобы точно попасть в щель забрала шведа!

Александр видел все точно во сне. На него летел с копьем наперевес шведский конунг. Уже по посадке и владению оружием князь понял, что соперник попался очень сильный. Но произошло что-то странное. Звуков не стало слышно, а все вокруг словно куда-то исчезли, оставался только он сам и швед в латах на закованной в броню лошади. Черный всадник из его детского сна! Биргер и двигался словно в несколько раз медленней, чем сам Александр. Князь успел перехватить копье удобней, а тот еще только заносил для удара свое. Наконечник оружия Биргера медленно-медленно приближался к Александру, тот будто нехотя отмахнулся от него, удалось это легко, и выставил вперед свое. И тут увидел узкую щель забрала шведа. Чуть подправив, князь угодил наконечником копья точно в эту щель! В следующее мгновение в мир вернулись и крики, и стоны, и ругань сотен бьющихся насмерть людей. А еще Биргер, едва державшийся на коне, даже сквозь забрало которого было видно заливающую лицо кровь от удара княжьего копья. Александру бы добить, но он на мгновение растерялся от такого перехода к нормальной жизни. А оруженосцы Биргера не растерялись, они собой заслонили хозяина, отбили его и потащили на шнек.

По всему берегу пронесся крик:

– Убит конунг!

Хотя кричал кто-то из русичей, но шведы и сами поняли, что произошло.

Тут они доказали, что просто так хозяев северных морей не возьмешь! Бой продолжался, несмотря на ранение Биргера, просто каждый из рыцарей понимал, что пощады не будет, и старался отдать свою жизнь как можно дороже. Кроме того, их было много больше, чем русичей, на одного по пять-шесть. Несмотря на все старания русичей оттеснить шведских коней, несколько лошадей прорвались, повинуясь зову хозяев, и теперь носились по поляне, добавляя сумятицы в идущий бой.

Я что-то орала от восторга, ведь получалось по-нашему! Такая безалаберность едва не стоила мне жизни.

Я как-то отрешенно следила за приближавшимся к телу наконечником копья, прекрасно осознавая, что кольчуга не выдержит. Говорят, перед смертью люди вспоминают всю свою жизнь, я уже умирала однажды у Сырни, но ни тогда, ни сейчас ничего не вспоминала, было жаль только одного – не успела родить Вятичу сына. Вот и все, много еще чего не успела…

Откуда-то сбоку появился громадный меч, превративший копье в ломаное древко, и загромыхал голос Тишани:

– Осторожней!

– Обязательно! – заорала я, разнося мечом чей-то шлем вместе с головой. Слабоват шлем-то оказался… В стороны полетели ошметки чьих-то мозгов. Господи, какой кошмар! Это вам не танки гранатами забрасывать и не из пулемета расстреливать.

Тут же рядом с лицом чей-то меч со свистом рассек воздух, едва успела увернуться, тело само наклонилось в сторону, а рука в это время полоснула клинком по открытой шее противника. И снова кровь на руках и даже лице, но не до того…

Князю некогда оглядываться, он только услышал, как радостно завопили на берегу, видно, что-то удалось пешим под предводительством новгородца Миши. И впрямь воевода распорядился с толком. Вперед быстро выдвинулись опытные лучники, пригодилось умение Митяя и таких же, как он. Туча стрел, выпущенных сильными руками их отменных луков, сначала заставила попрятаться охрану шнеков, потом прикрыться щитами, забыв про бьющихся на берегу.

– Давай, родимые, не подведи! – орал Миша, призывая лучников. И те «давали». Новые тучи стрел, полетевшие в шведов, позволили новгородцам не просто подойти к шнекам, но и начать рубить сначала сходни, а затем сами суда. Охрана на них была быстро выбита. Теперь пригодились уже мощные секиры – боевые топоры русичей. Дерево шнека не крепче дуба, а в бою рука точно становится в несколько раз сильнее, чем просто в лесу. Очень скоро в трюмы трех шведских судов, стоявших крайними, хлынула вода, они стали крениться, оставшаяся охрана бросалась в невскую воду, спасая свои жизни. Это и вызвало радостный крик новгородцев, который услышали все.

Но Биргера спешно утаскивали на его шнек. Заметив это, следом за шведами на судно прямо на коне по корабельным сходням бросился дружинник Гаврила Олексич. Ошалевшие от неожиданности, шведы не смогли сразу помешать новгородцу ни копьями, ни мечами. Князь увидел, как крутится на палубе Гаврила, отбиваясь от шведов и разя своим мечом многих. Один конный дружинник смог нанести беспримерный урон целому отряду шведов на их же собственном шнеке! Им удалось спасти своего Биргера и еще какого-то знатного епископа, который тоже смог удрать из сечи на судно, а потом даже сбросить Гаврилу Олексича с палубы в воду, но вот убить его не смогли. Бог хранил русского богатыря, под многими стрелами шведов он сумел выбраться на берег и снова бросился в бой. Помогли ему русские лучники, воины Миши вовремя увидели отчаянный бой русского всадника с врагами и бросились ему на выручку. Стрелы, выпущенные в сторону охраны биргерского шнека, заставили шведов на время забыть о Гавриле, и тот благополучно выбрался из воды. Конь, конечно, куда-то запропастился, но было не до него, вокруг все еще кипел бой. Если в руках меч, то биться можно и пешим. Олексич тут же схватился со шведским воеводой Спиридонием. Новгородца не остановило то, что тот успел надеть латы и даже опустил забрало.

– Ах ты, чтоб тебя!.. – смачно выругался новгородец, поняв, что закованного в броню шведа просто так не порубишь. Требовалось придумать что-то другое. Тогда Гаврила со всей силы врезал мечом, но не прямо, а плашмя по той части шлема, где у шведа должно быть ухо. Удар на мгновение оглушил Спиридония, этого хватило, чтобы Олексич нанес второй удар со всей силы. Потом он жалел, что даже меч зазубрил от такого количества железа, какое было на шведе, но тогда об этом не думал. Всю немалую силушку вложил он в удар. Даже крепкие стальные латы не выдержали, меч новгородца оказался сильнее, Гаврила зарубил-таки воеводу. Падение рыцаря воодушевило русичей, бившихся вокруг.

Вообще пешее воинство отличилось в этой битве не меньше конного. В гуще сечи к золоченому шатру Биргера, в котором уже, конечно, никого не было, сумел пробиться молодой дружинник Савва. Его огромная секира сокрушила немало шведских щитов и голов, пока не добралась до столба, державшего шатер. Савва ворвался внутрь. В шатре обнаружился только один оруженосец, однако оказавший сопротивление. Дружинник поманил его к себе:

– Ну, иди сюда, иди…

Тот глядел насмешливо и с вызовом, видно забежал в шатер за оружием, какое не успели схватить в пылу боя. В руках шведа был большой двуручный меч против секиры русича. Савва взмахнул секирой, но швед успел увернуться, в свою очередь нанеся удар. Русич отпрыгнул в сторону, и клинок лишь задел кольчугу.

Помянув ругательством всех родичей шведа разом, Савва раскрутил секиру так, что противник даже приблизиться к нему не смог. Тут на глаза русичу попался столб, на котором держался шатер. Стало уже не до шведа, отмахнувшись от наседавшего оруженосца, как от надоедливой мухи, и даже не заметив, что тот уже лежит с порубленной шеей, Савва врезал по столбу со всей силой, на какую был способен. Шатер зашатался, но пока устоял. Следующий удар разнес столб в щепки. Глядя на рухнувший золоченый шатер и прорубающего себе огромной секирой из-под него дорогу Савву, князь довольно смеялся. Хотя все шведы и понимали, что в шатре давно никого нет, но само падение такого приметного знака власти вызвало в их рядах переполох и очень помогло русичам.

Мне на глаза попался Тишаня, то ли под ним убили лошадь, то ли еще что, но парень бился пешим. Не слишком умея владеть мечом, он, как и я в своем первом бою под Рязанью, применял собственные методы. Кажется, меч для богатыря даже был помехой, зато подхваченный чей-то обломок копья вполне пригодился. Я расхохоталась, увидев, как Тишаня схватил чью-то лошадь за ногу и дернул с такой силой, что лошадь рухнула, подминая под себя всадника. Но парню было уже не до них, для начала он, подобравшись сзади, вывернул рыцарю в латах руку с мечом так, что, видно, сломал сустав, а потом этого же рыцаря, поднатужившись, поднял и швырнул в толпу шведов. Снаряд получился хороший, лежать осталось немало.

Я вспомнила свои достижения в практике ведения боя, но калечить лошадей жаль, да и было их мало, а вот калечить шведов нам не мешал никто. Не сговариваясь, мы с Тишаней стали действовать на пару. Я принимала бой с каким-нибудь рыцарем, а мой собрат по оружию просто обрушивал удар на голову моего противника сзади. Выдержавших такое двойное нападение не нашлось. А уж когда в руки Тишани попал здоровенный топор кого-то из пострадавших новгородцев…

– Шнеки иди рубить, шнеки!

Парень кивнул, исчезая в круговерти боя. Проследить за ним удалось недалеко, отвлекли, но я успела заметить, как по пути к шнекам Тишаня легко снес башку кому-то из шведов и побежал дальше.

Каждый из новгородцев, ладожан и пришедших им на помощь бился, забыв о самом себе, сразу с несколькими. Рядом с князем орудовал своей секирой Сбыслав Якунович. Ох и многим врагам досталось от его боевого топора! Секира в бою против закованного в броню воинства оказалась в самый раз. Там, где с доспехами меч не справлялся, огромный боевой топор в сильных руках разбивал латы хотя и не с первого раза, но уверенно. Каждый порушенный швед вызывал крик радости у Сбыслава, он уже давно перестал вести счет сбитым с коней и оглушенным противникам. Те, кого недобил Сбыслав, попадали под удары пеших воинов. Новгородцы с удовольствием обрушивали на закованных в железо и не способных без посторонней помощи подняться рыцарей свои секиры, били их чем могли. И сами с успехом стаскивали шведов с коней, зацепив загнутыми концами секир, а потом добивали свалившихся уже на земле.

Александр огляделся: вокруг так и мелькали мечи, секиры, свистели пущенные и новгородцами, и шведами стрелы. Бой кипел страстный, никто не жалел ни себя, ни тем более врага. Княжий слуга Ратмир сражался пешим, потому как не очень твердо сидел на коне. Он яростно отбивался от многих наседавших крестоносцев. Ратмир всегда был при Александре, это был опытный воин. Большой секирой он вдруг сделал выпад в сторону противника. Тот отшатнулся и тут же рухнул на землю, потому что обратным движением Ратмир смог подцепить его под колено. Упавшего рыцаря добивать оказалось тоже тяжело. А вокруг наседали еще трое. Одному против нескольких, да еще бронных, не выдержать. Князь, крикнув: «Держись, Ратмир!» – бросился на выручку. Шведов от слуги отбил, но тот оказался уже слишком изранен, упал с мечом в руке. Александру помогал его ловчий Яков Полочанин, совсем недавно приехавший в Новгород вместе с молодой княгиней. Яков не пожелал остаться в Новгороде и отправился с новым князем. Его помощь очень пригодилась, еще вчера Александр оказался свидетелем, как опытный в бою, хорошо владевший мечом Полочанин обучал умению новгородцев. Эта наука сегодня помогла многим. Ловчий в одиночку наскочил на целый отряд шведов, оказавшихся чуть в стороне и могущих напасть на князя с тыла. Его владение мечом привело шведов сначала даже в замешательство. Когда те опомнились, на помощь Якову уже пришли и другие русские всадники, и участь рыцарей была решена.

Постепенно поле боя оставалось за нападающими. Часть шведов все же сумела пробиться на шнеки и, сбросив сходни, отойти от берега. Нашлись и те, кто, будучи без брони, бросались в воду Ижоры, надеясь спастись на другом берегу. Не удалось никому. Принимала река многих, но на другой стороне шведов поджидали стрелы ижорцев, летевшие из кустов. Немало набежников погубили родовичи Пельгусия. Часть шведов, осознавших, что на берегу засада, болталась посреди реки, не решаясь ни вернуться к крутому берегу, откуда сбежала, ни пристать к пологу под стрелы ижорцев. Всех их нашла смерть, князь приказал врагов не жалеть, чтоб неповадно было ходить в чужие земли!

Шнеки один за другим отходили от берега, правда, в полном беспорядке под прикрытием огромного количества стрел, выпускаемых из самострелов. Догнать бы, но русичи хорошо понимали, что, будь даже рядом их ладьи, в бой с очень опытными на воде шведами ввязываться не стоило. Хорошо, что их побили на суше.

У трех шнеков новгородцы не успели до конца пробить днища и теперь очень жалели. Но Пестрим, довольно утирая пот рукавом, усмехнулся:

– Пусть, потечет в море, там еще хуже будет. Здесь хоть до берега добраться можно…

Никоня засомневался:

– Думаешь, уйдут?

– А куда ж им? Смотри, как побили, едва ноги уносят!

– Эх, жаль, не отпускать бы их! И чего не сообразили сначала пониже на реке запруду поставить?

– Когда? Да и река слишком широка.

– Не, – запальчиво возразил Никоня, – если подтопить комель с привязанным острием так, чтоб днищем напоролись по ходу, то…

Пестрим остановил друга:

– Остынь! И так хорошо побили, больше не сунутся.

Отплыв на середину реки, куда не могли достать даже лучшие лучники, шведские шнеки остановились. Князь приказал не тратить стрелы без толку. Поле боя осталось за русичами, грозные шведы были биты, несмотря на большое численное превосходство! Ни на воде, ни в конном строю новгородскому ополчению было бы такое войско не осилить. Князь Александр нашел единственно возможный выход – бить шведов на берегу, но не в боевом порядке, а неожиданно!

Вокруг князя собрались воеводы и тысяцкие. Александр с тревогой вглядывался в шведскую кавалькаду, стоявшую посреди Невы.

– Рано успокаиваться. Пересчитайте своих да помогите раненым. И еще собрать коней и оружие. Быстро, пока они не надумали вернуться.

Кто-то довольно протянул:

– Не-е… не вернутся…

Александр снова твердо повторил:

– Рано радоваться. Пусть уйдут, тогда…

Убитых русичей оказалось немного для такого боя – двадцать человек, раненых гораздо больше. Но раны что, они заживут, а вот шведов проклятущих, хотя их и прибыло без числа, со своей земли погнали!

Поймали коней, не успевших убежать в лес, собрали богатые трофеи, которых оказалось много. Новгородцы смеялись:

– Одного железа столько, что кузнецам работы на год хватит!

И впрямь, только латные доспехи шведов, которые те либо просто не успели надеть, либо даже сбрасывали, чтоб не потонуть в реке, либо были сняты с убитых, потянули на многие пуды. Хорошая сбруя, содержимое шатров, сами шатры… Все спешно сносилось на середину поляны для будущего дележа. Кузнец Пестрим и еще несколько таких же разглядывали доспехи, цокая языками. Вот бы это все да им в ковню!

К Александру подошел воевода:

– Князь, наших погибло двадцать человек, ранено больше сотни. Но выживут, сами вон на ногах стоят.

Князь кивнул:

– Погибших вели везти домой, похороним с честью. Каждого звать по имени-отчеству, даже простой люд. Заслужили.

Как услышали те слова новгородцы и ладожане, неизвестно, но не успел еще воевода отойти от князя, а каждый знал, что повелел Александр уважительно именовать всех погибших за Русь, за Великий Новгород независимо от происхождения. И похоронить велел дома с почестями, чтоб каждый знал, какой почет защитнику родной земли, чтоб дети гордиться могли не просто памятью отцов, сложивших головы на поле брани, а и людским к ним уважением. После такой вести новгородцы готовы были плыть даже без ладей вдогонку шведам и голыми руками задушить закованных в броню рыцарей!

Но князь осадил горячие головы:

– Не след! Зачем? Вернутся – еще раз покажем, на что способны, а удерут – туда им и дорога. Пусть всем расскажут, что на Русь лучше не нападать!

– А что делать с их убитыми? – осторожно поинтересовался воевода.

– Шнеки целые остались?

– Есть немного…

– Они нам не нужны?

– Избави бог! – даже перекрестился тот.

– Собрать со шнеков все ценное, погрузить на них убитых шведов и пленных и пустить, чтоб догоняли своих.

Хмыкнув, воевода отправился распоряжаться, чтоб выполнили княжью волю. Тоже верно, убитых не стоит оставлять гнить на земле, пусть уйдут по своим обычаям в море.

До позднего вечера шведские шнеки стояли посередине Невы, а русичи разбирали добычу и грузили убитых врагов на их суда. Потом туда же со связанными руками посадили пленных. Когда оттолкнули три шнека с наваленными на них трупами, даже самим стало легче. Миша вздохнул вслед:

– Точно землю русскую от пакости какой освободили…

Вокруг послышался согласный шум, многие думали так же.

Когда все было кончено, к Александру снова подошел воевода:

– Князь, пора добычу делить. Посмотри, что себе возьмешь?

Александр покачал головой:

– Мне своего оружия хватит, свое милей. Раздай дружине все да новгородцам. Да, еще не забудь ижору, без них мы бы не справились.

Это было справедливое решение, ижора тоже должна получить свою долю за немалое участие в победе. Но воевода спросил еще одно:

– Там конь, такой, как ты любишь, вороной. Хорошей масти. Привести?

– Нет, своего коня надо самому и вырастить. А чужой в бою ненадежен.

Себе брать князь ничего не стал, но за дележом трофеев следил строго, чтоб не было обиженных. Малая обида порождает большую, ни к чему раздоры среди своих. Железо без разбора велел отдать кузнецам, там сами решат, кому что и сколько:

– Им нужнее, в дело пустят. Мыслю, нам ни к чему такие латы? У ополченцев оруженосцев, какие помогают на коня влезать с помоста, нет. Люди в дело железо употребят.

Кто-то подивился:

– А зачем на коня с помоста влезать? Неужто такого маленького роста? Вроде нет…

Александр рассмеялся:

– Да на них столько тяжести, что самим не взобраться. Подводят коня к такому рыцарю, он и садится с помоста в седло сверху.

– А если упадет? Не подняться же?

Вокруг захохотали. Князь кивнул на Антипа, невдалеке деловито разглядывавшего хорошую сбрую:

– А вы вон у него спросите, как латников еще и головешками жечь можно!

– Чем?!

– Спросите, спросите. Как он угольки рыцарям под латы закидывал.

Антип, уже понявший, что говорят про него, сначала чуть смутился, потом приосанился. Через минуту Александр уже усмехался, слыша, как ладожанин красочно расписывает прыжки рыцаря с головешкой в латах. Хохот грянул такой, что поднял на крыло едва успокоившихся птиц.

В стороне новгородцы еще ловили трех мечущихся, совершенно одуревших лошадей, ласково уговаривая:

– Ну чего ты?.. Ну иди сюда, иди…

Неизвестно, видели ли шведы со своих шнеков, как русичи разбирают их оставшееся на берегу оружие, но они еще долго стояли посреди Невы. Только когда шнеки, груженные мертвыми шведами, подошли к оставшимся целыми, вся кавалькада двинулась в сторону моря. Целые ладьи тащили траурные. Верно, морские разбойники и свое последнее пристанище должны найти в море.

Вслед за шведскими судами по берегу, но теперь уже не скрываясь, двинулись русские сторожи. Пусть видят, что князь следит за ними, не даст снова сойти на берег!

А Канюша погиб. Был убит уже после боя.

Князь Александр стоял, разговаривая с Пельгусием и другими ижорцами, сердечно благодарил за помощь. Без них не справились бы, да и просто не узнали о приходе свеев до самого появления под стенами Новгорода. Канюша был в их числе. Вдруг наметанный взгляд молодого, но опытного охотника уловил едва заметное движение в кустах на краю поляны. Так опытный ловчий даже не глазами, а чутьем понимает, где находится дичь либо опасность. Канюша сделал небольшое движение, на миг опередив летящую в князя стрелу, и вдруг начал падать, пронзенный ею. Пельгусий, ахнув, подхватил сородича, а к кустам уже бежали дружинники. Канюша едва улыбнулся, прохрипев:

– Успел…

Оказалось, что один из выбравшихся из Ижоры шведов не смог пробиться к своим и засел в кустах. Его целью был князь, и только ижорец, заслонивший Александра собой, спас князю жизнь.

Александр велел:

– Везти в Новгород, похоронить с честью великой вместе со всеми!

Но Пельгусий вдруг попросил:

– Позволь, княже, мы его сами здесь похороним. Он наш сородич и наш герой.

Князь согласился:

– Будь по-вашему. У него есть семья?

– Да, жена и двое ребятишек.

– Под свою опеку беру, сколь править в Новгороде буду, столько платить стану. А коли меня в граде не будет, там и сам Новгород поможет! – Он оглянулся на воеводу, как бы проверяя, слышал ли тот. Миша согласно закивал, ижорец герой, много помог и князя собой заслонил от погибели.

– Семьи всех героев под свою защиту возьмем, княже. Город не пожалеет.

– Быть по сему!

Чуть позже князь обходил раненых, утешая и подбадривая. Были и совсем тяжелые, и легкораненые, которые все рвались в бой. Александр смеялся:

– Да ведь бой давно кончился. Одолели мы шведа! Так побили, что не скоро сунется!

Я попалась ему на глаза нечаянно, не хотелось лезть вперед, ведь о доблести некоей Насти Федоровой летописи ничего не писали…

– Все по-вашему вышло. Еще что знаешь?

– Знаю.

– Добро, встретимся у Спиридона, расскажешь. Где остальные-то?

– Там, – я махнула рукой в сторону моря.

Но пока и князю, и мне было не до разговоров. Невская битва состоялась и закончилась, как и писали летописи – разгромом шведов и ранением Биргера. А что в летописях нет ничего обо мне, так это неважно, я герой невидимого фронта.

Шнеки шли обратно в море, пока проходили острова в устье Невы, сильно опасались, чтобы русы еще и там не устроили какую засаду. Произошедшее казалось дурным сном, кошмаром наяву. Какие-то русы побили сильнейшее войско как младенцев! Биргер ранен их князем! Улоф Фаси метался, не зная, что теперь делать.

Со шнеков датчан прибыл человек от Кнута с заявлением, что те возвращаются домой. Явно тянули в сторону и суда с финнами. Оставались сами шведы и норвежцы. Как поступит Мельнирн?

Биргер лежал, скрипя зубами от сильной боли. Пробитая бровь все время кровоточила, если кровь не остановить, то Биргер может попросту умереть как самый глупый раб! Вокруг него хлопотал лекарь, без конца прикладывая измельченные травы. Немного помогало, но стоило кровотечению затихнуть, как Биргер открывал рот, чтобы что-то сказать, морщился, и все начиналось снова.

– Мой конунг, фы должен молчат!.. Кашдый фаш слов будет снова фызыфать кров! – Лекарь с перепугу, казалось, забыл нормальный язык. Он и так говорил по-шведски с сильным акцентом, а теперь коверкал слова неимоверно. Но все понимали, о чем идет речь. Биргер не давал ране побыть в спокойном состоянии.

Стоявшие рядом конунги мрачно переговаривались, обсуждая произошедшее и ранение Биргера. Все сходились в том, что попасть в узкую прорезь забрала без чародейства невозможно. Бедолага уже обрадовался такому решению, это оправдывало его нелепое ранение от князя русов, но все испортил тот же противный Мельнирн. И чего его принесло на шведский шнек? Биргер подозревал, что явился полюбоваться на мучения соперника. Услышав объяснение ранения не иначе как колдовством, норвежец злорадно усмехнулся:

– Или большим умением князя русов, против которого достойный Биргер не смог устоять!

Это тоже было правдой, уж очень ловко русский князь сначала отбил смертельный удар Биргера, который обычно не оставлял сопернику ни малейшего шанса на выживание. Биргер снова заскрипел зубами, а лекарь кинулся прикладывать очередную порцию снадобья:

– Фы должен молчать! Только молчать, прошу фас!

Он так замахал руками на присутствующих, что конунги поспешно убрались прочь. Надо сказать, с заметным облегчением. Мало кому хотелось стоять, глядя на мучавшегося Биргера, и выражать сочувствие человеку, которому обычно завидовали и которого попросту боялись. Немного погодя к Биргеру пришел Улоф Фаси, сел рядом, потом сокрушенно объявил:

– Уходим! Датчане ушли сами, Мельнирн заявил, что с нами больше не пойдет. Мол, мы сначала боимся каждого куста, а потом драпаем так, что ветер не догонит.

Это была неправда, с берега первыми постарались удрать на суда совсем не шведы, а тот же Мельнирн со своими. Они первыми же и отошли на середину реки. Кроме того, если бы прислушались к беспокойству Биргера, то такой беды не случилось. Но Биргер не привык жалеть о том, что произошло, сейчас его интересовало одно – не пойдет ли Мельнирн на Гардарику сам? Его беспокойство без слов понял Улоф, в ответ на вопросительный взгляд раненого, он отрицательно покачал головой:

– Норвежцы тоже уходят. Может, вернутся потом, но явно не сейчас. Уже поняли, что пороги запросто не пройти, до осени не сунутся.

Биргер все же потерял слишком много крови, он лежал бледный, едва дыша. Лекарь попросил Улофа:

– Дайте ему отдохнуть, пусть поспит…

Шнеки членов неудавшегося похода на земли Гардарики разворачивались, чтобы взять курс к своим берегам. Огромное войско под шведским флагом уносило ноги от русских берегов, будучи разбитым в прах совсем небольшой дружиной русского князя.

Биргер лежал с закрытыми глазами и размышлял. Все случилось, как предсказывала синеглазая женщина из Гардарики. Совершенно немыслимый поединок между ним и князем Хольмгарда. Ну кто мог ожидать появления конной дружины прямо из леса, в котором только вчера не было и следов людей? А само нападение в полдень, когда все были расслаблены, доспехи сняты, оружие сложено. Если бы не привычка викингов хвататься за меч, даже чтобы отмахнуться от мухи, и отражать атаки, не проснувшись, потерь было бы куда больше.

А как можно ожидать ранения в бровь опытному бойцу, лицо которого скрыто забралом?

Биргер вдруг отчетливо вспомнил, что именно за миг перед ранением слышал голос этой женщины. Да, да, это был ее голос! Но женщины не воюют наравне с мужчинами, тем более в конных дружинах, значит, она видела все сверху, значит, она валькирия?

Зять короля даже застонал от бессилия, почему же не послушал?! Лекарь метнулся с вопросом:

– Фам больно?

– Уйди.

Ту боль, которая просто поглотила Биргера, не вылечить ничем. Он казнил себя за непослушание, ведь предупреждали же, но казалось, они просто стараются не допустить похода на Гардарику. Вот и поплатился за недоверие.

Однако Биргер не привык сдаваться, он как кошка, падал на все четыре лапы. Хорошо, что о повороте обратно объявил не он, а Улоф Фаси. И то, что его собственное ранение столь странное, тоже хорошо, у кого повернется язык сказать, что здесь не было колдовства, не все же, как Мельнирн. Но, чуть подумав, Биргер решил, что лучше постараться, чтобы поход забыли вовсе, ни к чему помнить неудачи, даже если ты в них не виноват. Люди любят удачливых.

Теперь его мысли перешли к пророчеству синеглазой валькирии, вернее, ко второй его части. Женщина говорила о том, что он сумеет объединить все три короны и его сын Вальдемар, который пока совсем маленький, будет править Швецией, а потом королем станет второй сын Магнус. Что ж, пророчество хорошее, первая, плохая часть, уже сбылась, так стоит ли из-за нее волноваться? Лицо заживет, а вот судьба останется. Регент всей страны… Понятно, у Эрика детей не предвидится, почему бы не назвать наследником племянника, тем более у того столь сильный отец.

А еще она говорила о новой крепости и называла место как раз там, где он и сам уже заложил укрепление. Конечно, женщина могла просто знать об этом, но уж слишком много совпадений, Биргеру верилось в ее пророчество. Теперь верилось.

А если бы он поверил сразу и не пошел на Гардарику, не сбылась бы первая часть, как тогда со второй? Зять короля решил, что все происходит правильно, если рассеченная бровь – плата за будущую возможность править Швецией, то это совсем небольшая плата, глаз цел, и ничего страшного не произошло. Мысленно Биргер был уже далеко не только от берегов Гардарики или собственного шнека, но даже от короля Эрика. Женщина сказала, что он поставит город, который будет столицей Швеции на тысячелетие? Тогда это должен быть прекрасный город, с ровными улицами, разумной планировкой и сильной крепостью, обязательно сильной крепостью.

За бортом плескалась вода, скрипели доски, лениво переругивались бездельничавшие гребцы, попутный ветер быстро нес драккар к берегам родины. Их не ждал там восторженный прием или слава, но сейчас Биргеру было все равно. Вспомнились только синие глаза другой женщины, которую он поселил у себя вроде как заложницу, а в действительности просто потому, что очень хотел сделать наложницей. Она согласна, а это значило, что, вернувшись в Швецию, он постарается спрятать женщину от чужих глаз и наслаждаться ею, пока это будет возможно.

Шнеки шведского войска медленно втягивались в бухту. Их не встречали толпы восторженных соотечественников, не звонили колокола, не были слышны крики прославления… Шведское войско с позором возвращалось домой. Не все ушедшие шнеки были на плаву. Далеко не все ушедшие в поход теперь сошли на берег, а многие из сошедших были ранены.

Биргера вынесли на носилках и сразу же увезли в его замок. Улоф Фаси проследовал мимо любопытствующих, низко опустив голову.

Король Швеции Эрик тоже не вышел встречать своих воинов: побежденных короли не приветствуют.

Ингеборга уже знала о провале похода, раньше шведских шнеков примчался норвежский, высадив на берег несколько израненных рыцарей и их оруженосцев, норвежцы обругали неудачников и отплыли восвояси, сопровождаемые проклятиями тех, кого они привезли. Оказавшийся в это время на пристани народ живо поинтересовался, почему такие страсти и где все остальные? В ответ рыцари, не сговариваясь, живо описали предательство норвежцев, первыми удравших с места боя, ранение Биргера и полный провал всего похода. Эрику тут же доложили, он не сразу и поверил. Биргер мог провалиться? Не может быть! За стойкость своего зятя и его осторожность он мог поручиться хоть перед самим Господом Богом! Но рыцари клялись и божились. Их потрепанный вид подтверждал сказанное.

Сомневались всего лишь день, потом прибыли остальные и все стало понятно.

Эрик приехал в замок сразу, как только узнал о приходе шнеков. Ингеборга встретила брата со слезами на глазах:

– Эрик, он тяжело ранен! Не знаю, выживет ли?

Этого только не хватало! Русы не только разбили шведское воинство, но и смертельно ранили Биргера? Эрик Картавый почувствовал, что его тоже покидают силы. Совсем недавно он даже мечтал о том, что зять сложит голову в этом походе, а вот тот вернулся раненым, и король в панике? Эрик лукавил сам с собой, если бы Биргер погиб как герой, это было бы весьма кстати. Но он вернулся после полного провала и раненым. Теперь неважно, умрет он или останется калекой. Поражение спишут на него, а значит, и на короля, который доверил поход таким бестолковым людям – Улофу Фаси и Биргеру. Ну, Улофу не привыкать, его часто поносят по поводу и без, а что будет с заносчивым Биргером? Этот слова против себя не позволял сказать. Как теперь быть с его поражением?

Король взял себя в руки и отправился выражать сочувствие по поводу тяжелого ранения зятю. Биргер и впрямь лежал с полностью замотанной головой, а вокруг крутился все тот же лекарь, что уговаривал его молчать в первые часы после боя. Лекарь бросился навстречу Эрику:

– Ваше величество, вы не должен сейчас тревожь великий рыцарь! Он очень плохо… очень! Русский витязь ранить рыцарь… это… колдовство…

Сзади отозвалась Ингеборга:

– Конунг этих русов при помощи заклинания ранил Биргера в лицо.

– Какого заклинания? – поразился Эрик. Ни о каком заклинании прибывшие первыми не говорили. – Что за глупость?

Губы сестры обиженно поджались:

– Ты считаешь, что попасть в узкую щель забрала на полном скаку можно без помощи колдовства?

Король едва не повторил то, что несколькими днями раньше заявил ненавистный Биргеру Мельнирн:

– Или с помощью умения…

Он вовремя остановил себя, мгновенно осознав, что зять прав. Теперь можно списать поражение на колдовство, а беспомощность Биргера на его рану. Собственно, так и было. Шведы не учитывали только одно – князь русичей Александр очень хорошо владел не только копьем.

Позже король поговорил с зятем один на один, но Биргер стоял на своем: он ранен в первые минуты боя, потому возглавить разгром русов не смог, а Улоф оказался болваном. Норвежцы же вообще бежали, датчане простояли просто так… На вопрос Эрика, как получилось, что русы смогли напасть неожиданно, Биргер поморщился, несмотря на боль:

– Если бы эти самоуверенные идиоты послушали меня и были осторожны! Ты тоже виноват в поражении, Эрик!

– Я-то почему? – возмутился король.

– Надо было ставить во главе похода меня, а не этого болвана Улофа!

– Но ты фактически управлял всеми, они же слушались тебя, – попробовал робко возразить Эрик, отметая свою вину.

– Нет! Я командовал только своими людьми, а те же норвежцы подчинялись Улофу! И все были против меня, обвиняя в трусости из-за осторожности. Стоило послать людей в лес на разведку, и все тут же начинали кричать о том, что я боюсь.

Вот тут Биргер говорил правду, он действительно опасался возможного нападения, но несколько преувеличивал, ведь сумей он настоять, и Улоф Фаси сделал бы все по приказу зятя короля. Но для Биргера были важны две вещи: во-первых, убедить всех, что его ранение произошло из-за применения колдовства и привело к тому, что зять короля больше не мог руководить боем, а во-вторых, что все провалилось именно из-за того, что его не слушали.

Биргер очень постарался, чтобы шведы как можно скорее забыли этот провал, а если и помнили, то только его ранение и героическое поведение во время похода. И преуспел, он так и остался героем, а позже, после смерти бездетного Эрика Картавого, смог объявить королем своего сына и стать при нем регентом.

Шведы запросили у Великого Новгорода мир. В своем письме король Швеции клялся не приходить на Русь войной. Так князь Александр Невский победой на Неве надолго обеспечил мир хотя бы с одной страной.

С другими мир еще предстояло завоевывать, не все учатся на ошибках соседа, есть такие, что им только радуются. И бьют лбы теми же граблями.

Разлад

Все произошло, как описано в летописях, в чем я лично и не сомневалась. Александр ранил Биргера, шведы и остальные быстренько унесли ноги, можно праздновать. Я могла радоваться еще и тому, что сработало мое предупреждение, ведь говорила же когда-то Биргеру, что, если его ранят, нужно спешно удирать, не то будет такое… такое…

Но меня шведы не беспокоили вовсе, я переживала за оставшихся в Бьельбу Лушку и Анею. Что теперь будет с ними?

А где Вятич, от него ни слуху ни духу?

И чем заниматься самой – тоже неясно.

Долго размышлять не пришлось, жизнь внесла свои коррективы, причем далеко не радужные.

Я довольно быстро получила подтверждение, что русский человек не только пофигист в своей основе, но и обладает странной формой забывчивости: он плохо помнит тех, кому многим обязан. Это не обо мне, это о князе Александре и новгородцах. Я не могла поверить своим ушам, казалось, только вчера хоронили павших в Невской битве, радовались победе и дивились тому, как совсем молодой князь сумел обмануть опытных шведов и разбить их практически без потерь, ведь погибших было всего два десятка, имя князю новое дали – Невский, славили прилюдно, едва не молились на него…

Но это вчера, а сегодня уже начались претензии. Кого-то он там наказал без разрешения веча. Хотелось кричать:

– Вы что, сдурели, что ли?! Он вас спас, а вы ему в такой мелочи отказываете?

Или нужно было положить ровными рядками половину Новгорода, а потом одолеть шведов, может, тогда оценили бы?

А уж когда Невскому пожалели лесных угодий для ловов и охоты… я действительно едва не рванула на площадь позорить новгородцев.

На дворе боярина Колбы появился новый человек. Зачем пришел и о чем подолгу говорит с хозяином, никто не знал да и не спрашивали, опасно. По виду не новгородец и даже не русич, хотя сказал, что псковский. В Пскове вроде знал многих, только разговаривал как-то странно, словно слова вспоминал. Назвался Андреем, но на само имя не всегда откликался, а боярин его раз по-другому обозвал: Андреасом. Но через два дня незваный гость исчез, а еще через два его попросту забыли, потому как в Новгороде началась смута.

По городу стали ходить люди и мутить народ не слушать больно грозного князя. Новгородцы, еще не забывшие победы своего Невского, сначала гнали болтунов взашей, одного вообще притащили на двор к Александру Ярославичу. Случилось это так.

Мастер Олекса, живший на Плотницком конце, частенько хаживал к своему другу-свояку Михайле на Людин конец. Однажды возвращаясь после хорошей беседы, конечно, с медами от свояка, он увидел, как невзрачного вида мужичонка что-то тараторит, завлекая народ. По всему видно, не скоморох, не разносчик товара. О чем болтает? – заинтересовался Олекса. Довольно потрепанный мужичишка, страшно щербатый, не все и поймешь, что говорит, поносил ни много ни мало самого князя-героя! Твердил, что совсем городу воли вольной не стало от его самоуправства. Олекса рассвирепел:

– Ты что это князя поносишь, тать поганый?! А ну повтори, что сказал!

С десяток человек, что слушали болтуна, разом отхлынули в разные стороны, Олексу знали многие, и про силу его кулаков тоже наслышаны. Мужичонка испугался, но, будучи прижатым к тыну крепкой рукой Олексы, вынужден был отвечать.

– Я… да я ничего… говорю, мол, князюшко наш Александр Ярославич больно много власти себе взял, как бы беды не вышло.

– Тебе что с того? Ты чей?

Мужичок снова заюлил:

– Я не тутошний. Мы в веси живем, что за Волховом.

– Так чего же против нашего князя болтаешь?!

Почти разбежавшиеся новгородцы собрались вокруг снова. Видя такое, мужичок осмелел:

– Князь Александр стал в наших лесах охотиться, себе добычу брать.

– Ну и что? – не выдержал рябой Игнат, возле дома которого шел разговор. – Как же ему не охотиться, если бояре князю содержание урезали? Дружину, чай, кормить надо.

– А-а, – тянул мужичок, – нашу скору берет, наших зверей бьет, наши ловы пустеют…

Нельзя сказать, чтобы среди новгородцев не нашлось сочувствующих. Увидев такое, Олекса, который просто слышать не мог, если кто слово говорил против любимого князя, сгреб болтуна и потащил на княжий двор.

Князя в тот день дома не оказалось, зато его воевода разобрался быстро и круто – мужика за злые речи выпороли и обещали вообще повесить, если язык не прикусит.

На следующий день по городу разнесся слух, что князь Невский расправляется с неугодными по своей воле без совета с лучшими людьми города.

Кроме того, из-за разорения южных городов Руси подвоз хлеба в Новгород резко сократился. Это стало заметно сразу, опустели лавки, закрылись несколько складов, в которых держали зерно. Новгородцы поняли, что ожидается голод. Все, кто мог, бросились закупать остатки хлеба. Купцы запасы поспешили припрятать. В городе все чаще стали раздаваться недовольные речи, мол, вместо того, чтобы ссориться со шведами, их надо было замирить, тогда бы хоть оттуда привезли зерно. Единожды услышав такое, князь не смог сдержаться и велел попросту повесить смутьянов.

Снова загудел вечевой колокол, призывая горожан на площадь. Шли-торопились со всех пяти концов, гадая, что еще случилось.

Я тоже поторопилась, понимала, что не сдержусь и начну кричать и корить, но сидеть дома не могла. Площадь была запружена народом, бросились в глаза могучие детины, расставленные по площади словно в шахматном порядке. Наверное, следить за порядком, с высоты такого роста хорошо видно все, что творится вокруг, а громадными ручищами можно сгрести и угомонить любого нарушителя порядка. Разумно, ничего не скажешь, как и многое другое в Новгороде.

Довольно быстро я поняла, насколько ошиблась, не порядок стерегли эти ражие детинушки, а кричали то, за что им заплатили. Вот ведь гады, а! Тем более кричали против князя Александра. Что-то я их не видела на берегу Невы, где были эти громилы, когда их силушка могла послужить Новгороду и Руси вообще? По дворам своих бояр прятались, а теперь вот поорать вылезли?

Конечно, я не могла уничтожить этих рослых хмырей, но так буравила ближайшего к себе взглядом, что тот вызверился:

– Чего гляделки распахнула? Щас как врежу!

– Врежь.

– Чево?

Я знала, что они храбрые только с вида и когда все вместе, потому не боялась, но от конфликта отвлекло начало веча. Вятич обязательно обругал бы, потому что врага я себе нажила. А, черт с ним!

Когда площадь уже была полна народа, на помост вышел один из знатнейших бояр Онаний. Рослый, дородный старик навис над остальными и гаркнул своим зычным голосом:

– Великий Новгород! О князе нашем Александре Ярославиче речь держать хочу!

Кто-то из толпы добавил:

– Невском!

Боярин спокойно усмехнулся:

– Невском. Больно много воли князь в городе взял, стал судить и рядить без совета с боярством и лучшими людьми города!

Со стороны, где стоял Людин конец, снова донеслось:

– А чего с вами рядиться, вы все одно себе на пользу решите!

Вече согласно загудело. И впрямь совет господ всегда решал в свою пользу.

– Пошто князю содержание урезали?

– Забыли про его заслуги?

Голоса становились все громче, а вечевая толпа все решительней. Онаний понял, что пора говорить самому, не то не князя сейчас поносить будут, а бояр. Снова поднял руку, призывая к вниманию. С разных концов площади здоровые молодцы закричали согласно:

– Говори, боярин! Говори, не слушай болтунов.

Посадник Степан Твердиславич пристально оглядел стоявших, очень уж согласно кричали эти молодцы, точно обучены такому крику. Надо узнать, чьи они, верно, боярин своих поставил по разным углам, чтобы другие голоса перебить.

Орал и «мой» детина. Каюсь, вспомнила один не совсем честный приемчик, подобралась сзади и с силой ткнула в точку, отвечающую за почки. Поскольку народ не стоял спокойно, толкались все и во всех сторон, то детина сразу не сообразил, а через мгновение меня уже рядом не было. А его скрутило здорово, ничего, пусть помучается, так ему и надо, против нашего Невского кричать. Жаль, что нельзя и остальным устроить вот такую шокотерапию, чтобы также помучились.

– Князь всем хорош как воин, слава ему за победу! Да только и сидел бы себе с дружиной, пошто в городские дела лезет?! Загордился своей славой, «Правду Новгородскую» признавать перестал! – Голос боярина гремел над площадью праведным гневом. Большинство притихло, это были серьезные обвинения в сторону любимого князя, такого никому не прощалось. – Сам судить и рядить стал. Где такое видано, Господин Великий Новгород?! Скоро вече разгонит.

Видно было, что даже не все бояре поддерживают Онания, тысяцкий Якун возразил:

– Что говоришь-то?! Чем князь Александр Ярославич Новгород попирал? Если и повесил болтунов, так таких, каких и следовало повесить!

Боярин не растерялся, заорал в ответ:

– А его то право решать – вешать али миловать?! Вече на что? Это вечу решать!

Вот тут тысяцкий ничего возразить не мог, погорячился князь, хотя и вече точно решило бы смутьянов повесить, но собрать его князь должен был. Или хотя бы прийти в совет господ. Только Александр Ярославич терпеть не мог вот таких, как Онаний, потому и совет не признает. Ох, недолго осталось князю в своем Городище сидеть…

И все же за раз ничего не решили, сколько ни кричали, слишком любим был Невский новгородцами, а против вольного люда бояре пойти не рискнули, могли и сами погореть в отместку. Уходя с веча, Онаний вполголоса пообещал:

– Еще дождетесь! И князя вашего уберем, и вас на колени поставим!

Услышавший эти слова посадник даже ахнул:

– Ты что говоришь, Онаний Олексич?!

Тот шустро обернулся, несмотря на всю свою огромность, глаза прищурились:

– Что ты, Степан Твердиславич, что тебе помнилось? Я супротив веча никогда ничего не скажу, как решит, так и будет.

Степан почувствовал, как по спине потек противный холодный пот от недоброго взгляда боярина. Хоть и неробкого десятка, а Онания побаивался, этот перед вечем счеты сводить не станет, если ему не угодишь, то темными улицами не ходи, до дома не дойдешь. Сейчас посадник уже не сомневался, что те горластые молодцы были Онанием поставлены.

Что делать? Идти к князю с предупреждением? О чем? Он и сам хорошо понимает, что ссориться с городом нельзя – выгонят. Хорошо подумав, Степан Твердиславич отправился к епископу Спиридону. Тот встретил посадника ласково, пригласил за стол, поскольку к ужину близко. Спиридон только вернулся со службы, едва успел снять облачение и был в благодушном настроении.

– Владыко, сегодня поутру вече было.

Спиридон кивнул:

– Слышал, а как же… И что ничего не решили, знаю. И про слова Онания тоже.

Степан Твердиславич вздохнул:

– Не про все слова ты, владыко, знаешь.

Услышав о последних словах боярина, Спиридон долго размышлял, потом вздохнул:

– Был у меня недавно князь Александр, совета спрашивал. Я ему ответил, чтоб жил как живется. Укажет город на ворота – пусть идет.

Посадник смотрел на владыку во все глаза, неужели тот не понимает, что вокруг Новгорода сгущаются тучи, шведы не одни, кто хочет силой взять вольный город, а лучшего князя, чем Ярославич, им сейчас не найти! Но владыко спокойно продолжал:

– Новгород потому и зовется Великим, что ему волю, даже княжескую, навязать нельзя. Новгородцы должны сами понять, что им без Ярославича никуда. Сами погонят, сами и обратно попросят.

– А он обидится и не вернется!

– Вернется, – усмехнулся Спиридон. – Он к Новгороду душой прирос, да и нет ныне вольных городов на Руси, кроме нашего. Остальные под татарами уже стоят, только Новгород и остался.

Степан хотел сказать, что еще есть Псков, но вспомнил, что там уж слишком много предателей, что в сторону немцев раскрыв рот глядят, начиная с их собственного выгнанного князя Ярослава Владимировича. Один боярин Твердило чего стоит, еще хуже Онания. Но вслух засомневался:

– Не было бы поздно…

– А ты на что? Вот тебе и смотреть, чтоб не опоздал вернуть своего князя Господин Великий Новгород!

– Думаешь, выгонят? – с легкой тоской вздохнул посадник.

– Выгонят! – твердо пообещал епископ.

– Благослови, владыко.

– Останься у меня, поужинаешь, потом я тебе охрану дам.

– Мне охрану? С чего это, я ж посадник! – изумился Твердиславич.

– А что у посадника кровь в жилах не такая или кости дубины не боятся? Ты ходи осторожней, тем более теперь, когда у меня побывал. – Видя, что Степан Твердиславич не понял почему, добавил: – Зря думаешь, что за тобой догляда нет, давно уж есть. Поостерегись.

Тот отмахнулся:

– Да ну!

Тем паче что идти от хором епископа до его терема столько, что и в мороз без штанов не замерзнешь. Хотя ночь на дворе была уже темная, все же осень началась, оглядываться не стал, не поверил, что могут посадника тронуть.

А зря, потому как почти перед собственным теремом путь вдруг заступила рослая фигура, лицо скрыто чем-то темным, точно сажей намазано. Степан шаг влево – и тот влево, посадник вправо – и тать вправо. Закричать бы, да нелепо рядом с Детинцем орать точно в глухом лесу: «Помогите!» К тому же голос сразу сел, хотя посадник не из робких. Просто понял, как глупо не послушал Спиридона. А тать уже взял за грудки, еще миг – и нож пройдет сквозь ребра, прервав жизнь Степана Твердиславича. Но этого не случилось, нападавший вдруг стал оседать, ослабляя хватку. Тут посадник пришел в себя и рванул от одежды руки татя, еще не до конца осознав, почему тот падает. Просто позади верзилы стоял рослый парень, держа в руках увесистую дубину. Перекрестившись со словами: «Упокой, господи, душу раба твоего», он так же спокойно отодвинул упавшего и предложил посаднику:

– Проходи, Степан Твердиславич. И больше один по ночам не ходи, не всегда углядеть сможем…

Сказал и скрылся, точно его и не было. Посадник стоял, не зная, что теперь делать. Кричать? Звать на помощь? Как объяснит, кто укокошил верзилу? И вдруг решил ничего не делать, просто посмотреть, кто как себя поутру поведет.

А Тишаня, которого я попросила приглядеть за посадником, отправился докладывать, что едва не опоздал. Стало не по себе, в Новгороде назревало что-то такое нехорошее, а сделать ничего нельзя. Как они не поймут, ведь угроза с запада не исчезла, побили только часть шведов, и то тех, что на шнеках, а ливонские рыцари в Риге готовятся к нападению, и никакому Вятичу их не отговорить! Он, видно, смог задержать, но и только.

Обидят князя, уйдет он с дружиной из города, что будет? Во-первых, когда еще придет другой даже с крепкой дружиной, во-вторых, и главных, катить бочку на такого, как Невский, могут только круглые дураки. У меня болели зубы и настроение было хуже некуда. А от Вятича по-прежнему никаких известий, и где он – неясно.

Ничего выяснить Степану Твердиславичу не удалось, боярин Онаний, сказавшись больным, не показывался, а боярский совет все больше распалялся, поскольку князь решил увеличить свои владения вокруг Новгорода, чтоб не корили охотой в чужих лесах. Это был открытый вызов городу. Самим новгородцам до этих лесов дела мало, все одно им не принадлежат, но бояре возмутились. Сегодня лес отобрал, а завтра самих по миру пустит!

Онаний продержался всего день, явился, забыв о болезни, и сразу стал кричать, что при князе Александре (упорно не называл того Невским) новгородским вольностям придет конец.

– Не бывать этому!

Большинство бояр поддержало Онания. Посадник вздохнул, прав владыко, во всем прав.

– Чего вздыхаешь? – возмутился Онаний.

Степан Твердиславич покачал головой:

– Ох как бы не пришлось обратно звать!

– Кого?! – заорал Колба. – Князей не робкого десятка и без Александра хватит!

Что мог возразить посадник? Тем более что вспомнил рослого мужика с лицом, перемазанным сажей в темном переулке. Пожал плечами и отправился сообщать весть князю.

Княжий терем на Торговой стороне, только за городской стеной, так давным-давно решили новгородцы. Когда-то князь Ярослав Владимирович поставил свой двор совсем рядом с торгом, но потом, когда Новгород сначала всех князей повыгнал, а потом стал приглашать по договору, было решено и княжий двор поставить подальше, на месте бывшего Городища. Жили князья, получалось, на выселках. Для дружины это неплохо, и город чувствует, что князь только для защиты, а не суд судить. Для суда у них вече есть. На том стоит и стоять будет Господин Великий Новгород. Посадник ехал и думал, что в этом бояре правы. Если князь Александр начнет свой суд вершить да за город все сам решать, помимо дружинных дел, то чем тогда Новгород от остальных городов отличаться будет? А как скажешь об этом князю? Обидели его новгородцы, вернее, боярский совет, содержание урезали, земель не дают, где ему денег на дружину брать? Не идти же походом с грабежом?

На княжьем дворе порядок. Это еще с Ярослава Всеволодовича повелось – каждой вещи свое место, все при деле, никто не болтается. Сын в отца пошел, что разумом, что горячностью. Тоже скор на решения, сейчас фыркнет и поедет из города сам. А вернется ли, когда обратно позовут? Бог весть. Посадник после разговора с епископом был уверен, что позовут.

Так и вышло. Князь Александр спокойно выслушал речь посадника, хотя тот и постарался смягчить сообщение, и вдруг позвал княгиню, тихо сидевшую в дальнем углу:

– Послушай, Сашенька, все, как я говорил! Новгород не доволен своим князем!

– Князь, не горячись, бояре еще не весь Новгород, – попробовал его успокоить Степан Твердиславич.

– Что же мне ждать, пока силой не погонят? Или совсем на ворота не укажут? Не бывать тому! Слушай мой ответ, боярин. Передай остальным: отъезжаю из города!

«Не вернется!» – подумал посадник, глядя вслед удалявшемуся широким шагом князю. А с крыльца уже слышались его распоряжения о подготовке к отъезду.

В покои, где шел разговор, вошла княгиня Феодосия, глянула косо, недобро усмехнулась:

– Что, Твердиславич, опять князя из города гоните? Сколь раз так поступали, потом обратно зовете ведь! Новгороду ли сейчас героями перебирать, когда враг у ворот? От одних спас, другие налезают. Что без князя делать-то будете?

Посадник развел руками:

– То не мое решение, княгиня.

– А я и не тебе говорю, я к Новгороду сейчас обращаюсь. Или уже какого другого себе нашли? Не Ярослава ли Владимировича, что Псков предал? Чтоб он теперь и Новгород предал?

Молодая княгиня во все глаза смотрела на свекровь, никогда не слышала от нее таких резких слов, даже не подозревала, что так строго говорить может. Все знали княгиню Феодору как тихую и ласковую. А посадник и подавно рот раскрыл, неужто тихая и незаметная княгиня может такие разумные речи вести, так во всем разбирается? Вот тебе и княгиня! Неудивительно, что сын разумен, коли не только отец, но и мать так умна, рассуждает что твой боярин или даже сам князь!

Посадник уходил из княжьего терема с тяжелым сердцем, хорошо понимал, как обидел город своего князя-победителя, как обижена княгиня, у которой сначала мужа то выгоняли, то снова звали, теперь вот сына… И молодая княгиня тоже такого не простит, вон как глядела своими серыми глазищами!

На следующий день Господин Великий Новгород узнал новость: обидевшись на бояр, князь Александр Ярославич Невский с матерью княгиней Феодорой и женой Александрой и своей дружиной из города отъехал. Великий Новгород остался без князя!

Те новгородцы, кто видел возок князя и его самого с дружиной, удалявшихся по льду Ильмень-озера, только сокрушенно качали вслед головами, такого князя город потерял. В Новгороде зрело недовольство – бояре виноваты, что князя Александра Невского прогнали! До веча дело не дошло, но народ на площади собрался. Требовали к ответу посадника и бояр, чтоб сказали, за что указали на ворота князю Александру? Онаний быстро понял, что, если не успокоить горожан сейчас, позже могут выйти большим числом, будет только хуже. Бояре отправились на площадь.

Собравшиеся слушать Онания не стали, потребовали, чтобы сказал Степан Твердиславич:

– Тебе, боярин, не обессудь, веры нет! Пусть Степан Твердиславич речь держит!

Пришлось посаднику выходить вперед. Из толпы неслись выкрики:

– Отвечай, за что указали путь князю Александру Невскому?!

Степан покачал головой, попытался перекричать толпу:

– Не гнали князя! Сам отъехал!

Народ требовал:

– Побожись!

Посадник медленно, с чувством перекрестился:

– Вот вам крест! Клянусь, что сам отъехал!

Это на минуту остудило собравшихся, но тут же снова начали кричать, что довели бояре князя, что бросил он Новгород! Теперь вперед вышел уже снова Онаний:

– Тихо! Да тихо же, говорю! Слышали клятву посадника? Верно клянется, не гнали князя, только не позволили самому без веча суд судить да землями новгородскими распоряжаться! Господин Великий Новгород, – боярин обратился к собравшимся точно к вечу, – вольно ли тебе вече отменить?

Толпа взвыла:

– Нет!

– И мы князю также сказали, чтоб не судил и рядил сам без вас!

Новгородцы еще долго гудели, плохо верилось, что такой разумный и заботливый к людям князь, каким увидели за время похода Александра Ярославича, мог не согласиться с боярами и пойти против веча. Многие качали головами:

– Все так, да не так… Крутят что-то бояре…

Но шум улегся, удалось почти успокоить город. Помогло еще то, что в Новгороде так и не хватало хлеба и многого другого.

Боярский совет не рискнул собирать вече для приглашения нового князя, могло плохо кончиться, ведь за Невского горой стоял простой люд города. Решили пока повременить, пусть страсти улягутся.

А князь Александр Невский уезжал из негостеприимного Новгорода, не раз гнавшего и возвращавшего обратно его отца, а теперь вот и его самого. Князь тряхнул светлыми волосами, нет, его не прогнали, успел сам уйти.

Пред отъездом, когда уже ушел посадник, Александр вернулся в покои и, подойдя к сидевшим рядышком матери и жене, вдруг преклонил перед ними колено, низко опустил голову:

– Простите меня.

– За что? – изумились женщины в один голос.

– Я не смог удержать Новгород, не смог прокняжить здесь долго.

Княгиня Феодосия положила руку на голову сына:

– Ты все сделал верно, князь.

Сын поднял не нее глаза:

– Ты… здесь останешься или с нами?

– Поеду к отцу, – вздохнула княгиня.

Александр Ярославич не стал неволить дружинников, позвал с собой только тех, кто сам пожелал. Остались только трое, у них уже были семьи, остальные ушли из Новгорода с любимым князем.

Я не могла поверить своим ушам. Они что, вовсе с ума посходили?! Прогнать Невского… до такого в страшном сне не додуматься. Нет, Русь-матушка, тебя не только умом не понять, но и безумной башкой тоже. В поступке новгородцев не было не только логики, в нем не было ничего, кроме идиотизма. Я смотрела на шумевший торг, на сновавших по улицам людей, слушала крики купеческих зазывал и понимала, что начинаю просто ненавидеть этот город.

Мне тоже очень хотелось уехать, держало только одно: отсутствие Вятича. Вдруг он вернется, а меня нет?

А еще… я не сразу поверила в свои ощущения, но кажется… неужели… Вятич, ну где же ты?! У тебя, возможно, будет сын! У меня не было тестовых полосок, но это и не нужно, время шло, и становилось ясно, что это не ошибка.

В Москве я бы уже с ума сходила и бесилась от одного подозрения, что это возможно, в Москве мне было некогда рожать и растить детей, нужно работать. Здесь тоже некогда, все время в боях и походах… Хотя, нет, перерывчик образовался, новгородцы выгнали князя и воевать в ближайшее время не собирались. Может, родить между делом, а потом снова с поход. Когда там князь Невский на Чудское озеро пойдет? Через два года, успею ребенка даже научить ходить. Только вот где его папаша, хотела бы я знать.

То, что Вятичу удалась наша задумка, можно не сомневаться, рыцари действительно припозднились, наверное, дело не только в Вятиче, но он сыграл свою роль. Только вот почему не возвращается? Думать о том, что с ним могло случиться что-то плохое, я была не в состоянии. Нет, с моим Вятичем ничего плохого произойти не могло, он же такой сильный, такой умный, он волхв, в конце концов, хотя сам говорит, что нет.

Временами откровенно хотелось взвыть: где же ты, сильный и умный, почему бросил меня одну?! Мне плохо без тебя, Вятич, нет, не мне одной – нам с будущим сыном очень нужен его отец и защитник. Тем более в средневековом Новгороде.

Новая беда

Новгород еще праздновал победу над шведами, еще славил князя Александра, когда в Риге в самом начале августа собрались серьезные люди – епископы Рижский Николай, Дерптский – Герман фон Бекесговеде, Эзельский – Генрих. Они сидели в большом зале епископского дворца и, согласно кивая, слушали магистра Ливонского ордена Дитриха фон Грюнингена, сменившего на этом посту Германа фон Балка.

– Вам предстоит биться безжалостно с язычниками, кем бы они ни были, эстами, ливами, славянами, особенно с русскими еретиками – самым опасным и сильным нашим противником.

Упоминание о русских, только что разбивших сборное войско на берегах Невы, вызвало у епископов зубовный скрежет. Каждый из них готов был бы вздернуть князя Александра Новгородского собственными руками и с удовольствием полюбоваться его мучениями.

Орден не участвовал в нападении на новгородские земли одновременно с морским походом, потому что нашлись умники вроде Германа фон Балка, поверившие болтовне рыцарей в кабаках о том, что Биргер пытается обманным путем отправить первыми рыцарей, чтобы ослабить Новгород и воспользоваться этим, а сам нападет позже осенью. Глупость даже у руководителей наказуема, шведы были разбиты молодым князем, морская часть похода сорвалась, потому сейчас решалась его сухопутная судьба.

Собравшихся меньше всего волновали успехи или неуспехи Биргера, не смог, ну и хорошо, у них достаточно сил, чтобы пройтись огнем и мечом по землям Новгорода, богатейшим землям, кстати, и взять их безо всякой помощи шведов.

– Мы должны сокрушить оплот их сопротивления, то есть русские крепости, особенно Изборск и Псков. – Голос магистра, казалось, впечатывал каждое слово в сознание слушателей, он был металлическим, как латная перчатка, которую Дитрих не снимал, чтобы не показывать изуродованные какой-то болезнью ногти. – Мы должны шаг за шагом продвигаться по Новгородским землям, ставя там свои крепости. И ничто не остановит наши мечи. Действовать надо безо всякой пощады, чтобы никому из врагов даже в голову не пришло поднять оружие против рыцарского войска.

– Верно! – Вице-магистр Ливонского ордена Андреас фон Вельвен тоже был настроен весьма решительно. – Также надо собрать под свои знамена тех, кто уже крещен, бить русских руками русских же и их соседей. Покоренных язычников держите в вечном страхе, дабы они не смели уклоняться от боев.

– Русские крепости просто так не сдаются. Они будут сопротивляться.

Кулак в латной перчатке грохнул по подлокотнику кресла так, что вздрогнули все сидевшие:

– Уничтожать! Русских безжалостно уничтожать! Они не будут покорными, значит, не будут вообще никакими. Пустыню мы заселим другими народами, если нет возможности покорить эти. Не жалейте их.

Конечно, сами епископы не собирались лично биться с русскими, но они давали главное – нанятое войско и благословение тем, кто шел на разбой.

Первыми на себя удар приняли изборцы, город отчаянно сопротивлялся, но слишком неравны были силы, Изборск пал. Теперь был открыт путь на Псков.

В Новгород епископу принесли известие о сражении псковского ополчения с рыцарями и о предательстве псковских бояр во главе с посадником. Псков выставил ополчение – пять тысяч ратников, но что такое ополчение против закованных в латы рыцарей, псковичи были разбиты и рассеяны по лесам. Но и тогда город затворился и отбивал атаку за атакой.

Там, где нельзя взять силой или наскоком, берут либо долгой осадой, либо предательством. Долго осаждать тоже не стали, потому что рыцарям удалось захватить в плен много детей видных людей города. Как это удалось – загадка, но недельная осада Пскова закончилась сдачей города без боя, появления в нем трех рыцарских управителей – фогтов и большого немецкого гарнизона. А детей оставили в залог своей лояльности.

Я слышала, как кто-то из его ближних спросил епископа, что самое страшное в псковской трагедии. В ответ Спиридон только зубами заскрипел:

– Предательство…

– А у нас не будет ли так же?

– Молчи! Молчи! Только на господа и уповаю.

Эх, зря ты, владыка, уповаешь, надо бы вздернуть таких, как Онаний, под чью дудку вече поет, сразу полегчало бы. Невского выгнали из города, оставив Новгород незащищенным. Разве ополчение сумеет противостоять удару тяжелой рыцарской конницы? Сколько надо будет пролить крови, чтобы догадались вернуть князя-защитника?

Но сколько бы мы со Спиридоном каждый сам по себе ни скрипели зубами, положение менялось только к худшему.

В Новгороде начались неприятности.

В Загородные ворота за день проходила уже третья семья из Пскова. Стража насторожилась:

– И чего идете? Плохо там, что ли?

Псковитянин огрызнулся:

– А ты сам сходи и посмотри!

Если б не орущие детишки у него в санях, стражник, может, и разозлился бы, но, увидев заплаканное лицо женщины и три чумазые рожицы, вылезшие из-под полости, которой были укрыты, махнул рукой:

– Езжай уж! Есть к кому?

– А то, – вздохнул псковитянин.

Когда прибывших из Псковской земли стало слишком много, чтобы их не замечать, по городу пошли разговоры о страшном нашествии ливонских рыцарей, которые не жалеют никого и ничего на своем пути, и о скором нашествии на сам Новгород!

Вести приходили одна другой хуже. Ливонские рыцари захватили Водскую пятину! Рыцари уже не просто нападали на соседей, они вторглись на земли самого Новгорода, а отпор давать было некому! Обиженный боярами князь со своей дружиной был далеко, никого другого у города не имелось.

Прошло совсем немного времени, и при новом набеге рыцари захватили крепость Копорье. Согнав на работы местных жителей, они быстро возвели там отличный замок. Теперь этот замок словно нависал над всеми землями Новгородчины западней города. Торговые пути были перекрыты, это сразу почувствовали на торге. Бежавшие от рыцарства люди рассказывали страшные истории. Находники не жалели встретившихся им на пути, грабили и сжигали все, что только могли. Людей продавали в рабство. Теперь в Новгород бежали уже погорельцы из собственно новгородских вотчин.

Совсем недавно такое казалось невозможным, у них был князь, была защита, пусть молод, зато как умен, сумел от шведов отбиться, сумел бы и этих взять твердой рукой. Ан нет, выгнали князя, вот и приходилось бояться за свои шкуры. Правда, боялись не все, многие бояре были готовы к встрече ливонских рыцарей, им-то что, откупятся. А простой люд словно телки шли на заклание.

В городе неспокойно, страсти о рыцарях рассказывали такие, что хотелось не только из Новгорода, но и вообще с Руси бежать, в какой-то момент я даже подумала, что Лушка с Анеей, пожалуй, в большей безопасности, чем я сама. Если Невского не вернут, надо уходить и мне, сидеть и ждать, пока по улицам поскачут тяжеловооруженные тевтонцы, не стоит.

Только куда бежать, если вся Русь такова. На юге ордынцы, они же никуда не делись, погуляют по Европе и вернутся, со всех сторон зажали Русь-матушку, а эти придурки еще и умудряются князьями разбрасываться. Я вдруг поняла, куда надо ехать, – туда, где Александр Ярославич.

Снова гудел вечевой колокол. Что, неужели враг уже у ворот?! Вот вечно я так, из Рязани не ушла, здесь тоже застряла. Героиня несчастная, чего было сидеть? Вятич разыскал бы все равно…

Ругая себя на чем свет стоит, я торопилась на вечевую площадь.

Там уже собралась изрядная толпа, и новгородцы все прибывали. На сей раз ни шуточек, ни смеха не слышалось, видно, и правда беда у ворот. В толпе гуляли слухи один другого страшней и про зверства рыцарей, и про то, что они уже у ворот, шутка ли сказать, Копорье у них в руках! Крепость построили на горе, как теперь их оттуда выбить?

Ужасаетесь, господа новгородцы, а кто Невского гнал? Сейчас он бы и выбивал ливонцев из Копорья, а там стойте и дрожите от страха, так вам и надо! Я испытывала даже мстительную радость от того, что новгородцам плохо. Жаль, Вятича не было рядом, он бы сказал, кто я такая.

Вече ревело одним требованием: вернуть Ярославича! Онаний развел руками:

– Если вы требуете, вернем.

Толпа кричала:

– Требуем!

Пришлось боярам клятвенно заверять, что посланник к князю Ярославу Всеволодовичу во Владимир отбудет немедля.

Слушая продолжавшее шуметь за стеной палаты вече, боярин Онаний морщился. Вот уж чего ему совсем не хотелось, так это возвращения князя Александра. К нему бочком подошел Колба:

– А если позвать не старшего Ярославича, а меньшего Андрея? Придет с дружиной, без нее отец не пустит, но сам-то он моложе и тише.

Онаний обернулся к советчику:

– Сам придумал?

Тот только пожал плечами, мол, какая разница.

– Вот ты и поедешь!

Во Владимир спешно отправился не очень именитый боярин Колба, который вообще-то был Колберном и совсем не желал настоящего сопротивления ливонским рыцарям. Даже при появлении их в городе уж он-то найдет подход, вспомнит свое настоящее имя и окажется весьма полезным новым хозяевам города. Так думал Колба-Колберн, шагом поспешая во Владимир просить на княжение Ярославича.

Но как ни тяни, а к князю Ярославу Всеволодовичу доехал. Тот весьма подивился выбору новгородцев.

– Почему не Александра, а Андрея?

Колба покорно склонил голову, мол, я что, я только посланник…

– Хорошо, можешь мчаться в город, передать, я согласен. Завтра же отправится.

Конечно, никуда Колба мчаться не собирался, он даже хотел сказать, что и князь может не торопиться, но не рискнул.

Время к полуночи, а владимирский князь Ярослав Всеволодович не спит. На душе у великого князя муторно.

Зима уже доживает последние дни. По ночам еще держатся легкие морозы, но днем солнце выгревает так, что слышится звонкая капель. Дороги развезло, снег, перемешанный копытами лошадей и людскими ногами, превратился в сплошное месиво. Утром скользко, днем жарко, ночью холодно.

Но не погода и не дороги беспокоят князя. Новгородцы прислали странное посольство, точно нехотя просят себе князя. Ярослав Всеволодович был совершенно уверен, что они вернут Александра, лучшего же князя не найти, но попросили Андрея. К чему? Чтобы просто не сидеть без князя и дружины? Великий князь вздохнул, он никогда не понимал этих новгородцев. Часто делают себе во вред. Ну, господь им судья!

Ярослав Всеволодович позвал к себе сына Андрея. Хмуро смотрел на него, потом показал на лавку у окна:

– Садись, разговор будет долгий.

Андрей уже знал, что из Новгорода приехал гонец, отец хмур, значит, что-то случилось?

– Андрей, новгородцы просят на княжение тебя.

– Меня? – изумился княжич.

– Да, тебя. Это снова какая-то боярская игра. Не верю, чтоб народ не потребовал вернуть Александра, он там герой, а Новгороду очень трудно. Кому, как не ему, снова спасать город? Но просят тебя, поделать ничего не могу. Сразу хочу тебе сказать: долго не просидишь, в рать без толку не ввязывайся, потому пойдешь с малой дружиной. Ни к чему большую давать, да и нет у меня. У Александра есть, но она за тобой не пойдет, не обессудь, он ее создал, он ею и распоряжается. Ты, сын, в очень плохом положении оказываешься. Воевать нечем, зовут посидеть, а времени у Новгорода очень мало. Если сможешь, убеди новгородцев вернуть Александра. Я понимаю, тебе обидно, но так будет лучше для всех.

Он еще долго говорил с сыном и видел, что в душе у княжича зреет обида на новгородцев, позвавших его просто так, на отца, согласившегося на это, на брата, который такой замечательный, что без него Новгороду никак. Ярослав Всеволодович понимал, что это очень плохо, тяжелее всего изжить вот такую глубоко запрятанную, невольную обиду. Никто не знает, когда она даст о себе знать.

Но выхода не было, и княжич Андрей отправился в Великий Новгород на место, которое сначала занимал его отец, а потом брат. Александру пока ничего сообщать не стали.

Предатели

Князь Андрей уже добрался в Новгород, а боярин Колба еще нет. И не потому, что ехал медленнее. Как раз наоборот, поехал он быстро. Боярина вдруг осенила мысль, что мчаться можно не прямо в Новгород, а сначала как раз в те земли, которые уже захвачены ливонцами. Наладить нужные связи, кое о чем договориться, пообещать, а потом вернуться в город и спокойно ждать прихода рыцарей. А то ведь станут штурмовать Новгород, могут и его погубить заодно, пока там разберутся, что он тоже Колберн…

Вот почему сани боярина мчались туда, откуда люди русские бегом бежали.

Боярин Колба спешил не в Новгород, из которого уезжал, а во Псков, что уже скоро полгода как под немцами. Что нужно боярину в чужом городе? Об этом знал только он сам.

Псковская земля, как и Новгородская, покрыта непроходимыми лесами. Множество ручейков и рек протекает по ней, вытекая из болот или в них пропадая. На самой широкой и полноводной, которую и прозвали Великой, стоит Псков. Великая впадает в Псковское озеро, соединенное широкой протокой Узменью с Чудским. Города подобны людям. У каждого города своя судьба. Псков – пригород Новгорода, а значит, должен жить по его Правде, по его воле. Но это уже давно не так, псковичи живут по-своему, и ни к чему хорошему это не привело. У Пскова, как и у его старшего брата Новгорода, нет главного – единства, бояре меж собой поладить не могут. А если даже в семье разлад, то такую семью можно легко побить или разорить. Псковские бояре во главе с посадником Твердило Иванковичем тайно снеслись с беглым князем Ярославом Владимировичем, который ими же и был изгнан, бежал и теперь жил у ливонских рыцарей, во всем им потакая. Князь-изгой мечтал вернуться в город на белом коне и отблагодарить приютивших его орденских братьев за хлеб-соль. Ярослав Владимирович в порыве благодарности подарил Дерптскому епископу всю Псковщину. Посадник Твердило Иванкович тайно снесся с князем Ярославом Владимировичем и магистром Ливонского ордена и пообещал им открыть ворота города, когда те подойдут.

Еще когда князь Александр Ярославич только выслушивал славицы в свою честь после Невской битвы, в Риге магистр Ливонского ордена собрал совещание. Дитрих фон Грюнинген напутствовал предводителей Ливонского ордена и епископов Рижского, Дерптского, Эзельского, напоминая о безжалостности в отношении язычников – ливов, эстов и славян, особенно русских. А для этого сначала взять их крепости Изборск и Псков. Его поддержал Андреас фон Вельвен:

– Мы добьемся этого своим мечом. Действовать надо без пощады, чтобы никто не посмел поднять оружие против рыцарского воинства!

Епископ Дерптский Герман фон Бекесговеде с сомнением возразил:

– Псков не одинок, за ним всегда стоял Новгород, а там сейчас сильный князь Александр. Его не подкупишь, как псковского посадника, и не переманишь, как Ярослава Владимировича…

Вице-магистр усмехнулся:

– Про князя Александра мы не забыли. Но ни подкупать, ни переманивать его не собираемся. Новгород не раз уже прогонял князей, даже его отца князя Ярослава Всеволодовича, которого вы так боитесь. Выгонят и этого.

Епископ на упоминание Вельвеном страха перед Ярославом Всеволодовичем явно обиделся, но постарался вида не подать, спокойно возразил:

– Насколько позволяют мне судить мои знания о положении вещей, Новгороду очень мил этот князь, пришло сообщение, что ему только что, после того как прогнал шведов, дали прозвище Невский. Такого не выгонят.

– Выгонят! – твердо пообещал Вельвен. – У нас в Новгороде есть свои люди, помогут, как и в Пскове.

– Пора! Или их возьмут под себя Батыевы воины. Жаль будет потерять таких работоспособных язычников! – усмехнулся магистр.

Сразу после этого ливонцы напали на Изборск и уничтожили его. Разграбив все ценное, выведя из города лошадей и скот, ливонцы попросту подожгли город. Деревянный Изборск сгорел дотла, люди были убиты или угнаны в плен.

Псков содрогнулся от такого известия, вече требовало отправить помощь Изборску, хотя помогать уже было нечему. Но вече все же решило ополчение собрать. Пять тысяч псковских ратников возглавил воевода Гаврило Гориславич. Как ни старались бояре во главе с Твердило Иванковичем отговорить от неразумного шага, псковичи не слушали. Посадник только предупредил рыцарей об ополчении, передав о нем все, что смог.

Конечно, псковское ополчение, надеявшееся только на себя, ведь даже помощь из Новгорода не позвали, рыцарями было бито. Гаврило Гориславич убит, противостоять закованным в железо опытным воинам ополченцы не смогли. Восемьсот человек потеряли псковичи в той битве. Следом за Изборском ливонцы бросились к Пскову. Но даже неделя осады города, лишившегося многих своих защитников, ничего не дала рыцарям. Псков стоял. Рыцари разорили округу и добрались даже до Водской пятины. Снова и снова в Пскове собиралось вече, на котором бояре убеждали и убеждали горожан согласиться на предложения немцев. И пересилили, некому было встать против изменников. Псков открыл свои ворота врагу.

Вот в этот Псков ехал к своему другу-приятелю Твердило Иванковичу, который и присылал к нему в Новгород Андреаса, называвшего себя Андреем. Помог боярин Колба прогнать из Новгорода князя Александра Ярославича, а теперь помог еще и призвать обратно не того. Он понимал, что Новгород может долго не выдержать и вернет Невского. Потому торопился в Псков к Твердило Иванковичу и немецким наместникам фогтам, чтобы подтолкнуть рыцарей на Новгород, пока Александр туда не вернулся. Конечно, хотелось и получить награду за такую помощь тоже.

Колба предвкушал, сколько золотых монет зазвенят в его казне, а еще ждал и себе места посадника, только уже в Новгороде. О таком стоило поговорить тайно даже от Твердилы, тот завистлив. Ехал боярин и ломал голову, как такое сделать. Получалось, что нужно очень спешно побывать во Пскове и даже в Риге, чтобы заручиться поддержкой магистра ордена. Но успеть вернуться в Новгород до подхода ливонского войска, потому как, взяв город, рыцари не станут смотреть, чей двор, сожгут, и все тут. Предстояло уговорить магистра не разорять Новгород совсем, просто перекрыть ему торговые пути и подвоз хлеба. Вспомнят новгородцы страшные месяцы недавнего голода и послушают разумного боярина Колбу, откроют городские ворота по примеру псковичей. Но для этого нужно, чтобы рыцари разорили владения не все подряд, а самых строптивых бояр, встали на нужных дорогах, а главное, успели сделать это быстро.

Чтобы ничего не заподозрили в Новгороде, боярин отправил домой послание, что занедужил от тяжких дорог и отлежится до тепла у своего приятеля Сидория в дальней веси, а по подсохшим дорогам прибудет обратно. Теперь он трясся в возке по заснеженной земле Псковщины и мнил себя великим стратегом. Где уж тут Онанию с ним тягаться! Этот глупец только и умеет, что кричать на боярском совете, горлом свое берет. Конечно, у Онания владений не в пример больше, чем у Колбы, но это пока. И боярин еще и еще раз обдумывал каждое слово, которое скажет магистру, что попросит, в чем подскажет. Такого ценного человека как не поблагодарить?

Но жизнь повернула по-другому.

До Пскова он добрался просто, дорога знакома, езжена уже, от Волочка не пошел по Мсте, а направился в обход Ильменя через Яжелбицы и Руссу прямо к Шелони и на Псков. К городу подъехали под вечер, боялся даже, что не успеют до закрытия ворот, уговаривай потом, чтобы пустили, могли заставить платить за неурочный въезд, а Колба очень не любил зря платить. Но они успели, въехали едва ли не последними. Боярин оглядывался, пытаясь понять, что изменилось в городе с приходом немцев. Особо ничего не замечал, только вон этих самых рыцарей то и дело встречал на улицах.

Колба поспешил ко двору посадника. У ворот его остановил незнакомый дружинник:

– Стой! Куда прешь?!

Боярин разозлился, он так уже за дорогу прочувствовал себя желанным и долгожданным гостем, ценным человеком, что грубая реальность показалась просто оскорбительной.

– Это кто прет?! Я к боярину Твердиле Иванковичу еду!

– Нельзя! – совершенно не испугавшись, заслонил собой ворота дюжий охранник.

– А ну зови кого посурьезней! – потребовал Колба, решив, что пререкаться с каким-то рядовым воином не престало.

Тот глянул на боярина и вдруг повернулся к нему задом, даже не удостоив ответом. Ворота, вернее, калитка в них закрылись. Колба заколотил со всех сил:

– А ну открывай! Не то скажу боярину Твердиле, чтоб тебя посекли! Сегодня же в поруб пойдешь!

Наверное, он долго бы барабанил, но тут откуда-то приехал сам посадник. Увидев колотящего изо всех сил по воротам Колбу, он не сразу и признал новгородского помощника, закричал:

– Эй, кто тут мои ворота рушит?! Сейчас стражу позову!

Колба, узнав голос посадника, живо обернулся, очень жалея, что тот застал его за таким занятием. И Твердило уже узнал Колбу, ахнул:

– Ты откуда это, боярин?

Своему хозяину стража открыла беспрекословно, входя в ворота, Колба со злорадством глянул на давешнего охранника, но тот и глазом не повел. Спокойно закрыл ворота и снова встал рядом. Колба подумал, что выйди он сейчас наружу и попробуй тут же вернуться – не пропустит.

– Ох и псы-охранники у тебя! Хоть бы сказал тать, что тебя нет в дому, я что, колотил бы, что ли?

Посадник оглянулся:

– Да не меня они хранят, в тереме и ливонские соглядатаи живут, к ним ни за что не пустят. Мне и то придется объяснять, кого привел.

Так и оказалось, уже на пороге терема их встретил новый человек, заступил путь, потребовал:

– Кто? Куда? Зачем?

Говор явно не псковский, значит, немец. Отчего-то Колбе стало неуютно в доме посадника. Его верного холопа в дом не пустили, лошадям овса не дали, так и оставили во дворе стоять. Худо приняли новгородского боярина в псковском детинце.

Выслушав речь новгородца, посадник почему-то поморщился:

– Да это они и без тебя знают.

– Что? – подивился Колба.

– Да все, и про князя Александра, и про то, что Андрея звать поехал, и про то, что пора.

Колба почувствовал, что из-под ног уходит пол в покоях, где говорили. Значит, у ордена есть и без него свои люди в Новгороде? Кто? Неужто сам Онаний?! Это означало только одно – Колба магистру не слишком нужен и потому тугого кошеля с золотыми монетами не будет. А что будет? Он решил поговорить с посадником начистоту, попросить совета. Твердило усмехнулся, услышав о желании стать посадником от немцев в Новгороде. В Ригу ехать отсоветовал, мол, там тебя и слушать не будут, а в Новгород вернуться как можно скорее и, собрав пожитки, оттуда бежать.

– Чего?! – ошалел от таких речей Колба. – Я, наоборот, к магистру собираюсь.

Посадник уже пожалел, что не сдержался и посоветовал дурню от души, со своего опыта. Теперь разнесет рыцарям, что посадник сказал лучше ливонцам не доверять. Он забеспокоился за свою шкуру.

До утра новгородский боярин крутился на своем ложе, а псковский посадник на своем. Каждый думал о том, как теперь быть.

Утром отдохнувшие кони понесли боярина Колбу от стен Пскова по Великой, потом по льду Псковского озера, по Узмени в Чудское озеро, там до устья речки Эмбах и уж по ней до Юрьева, который немцы зовут Дерптом. Он уже знал, что сейчас магистр не в Риге, а именно там. Недалеко от протока Узмени, что соединяет два озера, возвышается остров Вороний. И впрямь столько одновременно взлетевших ворон Колба никогда не видел! Их карканье показалось предвестьем чего-то нехорошего, стало не по себе.

Уже весна, но санные пути еще не закрыты, следов много, а едущих мало. В такое время да еще в ледоход особо заметно присутствие человека – на снегу то тут, то там валялись какие-то обломки, видно саней, занесенная снегом шапка, ошметки сена, даже конская подкова… Дорога по весне грязная, разглядывать ее не хотелось, Колба закрыл глаза, продолжая раздумывать о предстоящей встрече с магистром, но теперь уже по-новому. Нет, он не даст оставить себя в стороне, если придется, даже о посаднике Твердиле Иванковиче расскажет, о его вчерашних словах… Колба сделал вид, что не все понял, но посадник больше ничего говорить не стал. «Опасается», – подумал новгородец и был прав.

Въехать на лед Эмбаха не успели, сзади раздался окрик:

– Стой!

Их догоняли дюжие молодцы на крепких конях, поверх доспехов накинуты белые плащи с огромными черными крестами, от таких и захочешь, не уйдешь. Но Колба уходить не собирался, вины ни в чем не чуя, хотя вокруг не было видно ни души. Его возница, наоборот, отчего-то забоялся:

– Боярин, как бы худым не обернулось…

Тот отмахнулся:

– Тьфу на тебя, накаркаешь!

– Да чего уж тут, – вздохнул возница, доставая из-под сена большой топор.

Его первым и убили, потому как обороняться одному от четверых вооруженных тяжело. Правда, и Ефим успел порубить одного, зато остальные живо вытрясли из саней боярина, раздели его, скинули в снег труп возницы и собрались было уезжать. Колба верещал как поросенок, которого режут. Один из нападавших повернулся к нему с досадой:

– Много кричать… мольчи… убить будем… – И уточнил: – Понять?

Чего уж тут не понять? Боярин прекратил кричать и попробовал доходчиво объяснить, что он едет к магистру, даже заявил, что по приглашению. Сначала рыцари замерли, но тут же расхохотались:

– Магистр, магистр… Я! Я! Будет ждет… ждат… Конеч… Я! Я!

И тут же показали, чтоб снял шубу и шапку.

– Как это? – изумился Колба. Они что, не поняли? Еще раз повторил о своей дружбе с посадником Твердилой Иванковичем и даже магистром. И тут он с ужасом понял, что не помнит его имени! Рыцарь с насмешкой смотрел на новгородца:

– Шуб снимать!.. Бистро! Шнель! Не то будет совсем плёх!

Вдали показались чьи-то сани, боярин обрадовался, показал на них татям, мол, смотрите, помощь идет. Зря он это сделал, потому как, завидев вдали силуэты рыцарей, ехавшие явно придержали коней, а вот сами нападавшие заторопились. Перестав уговаривать, рыцарь попросту долбанул Колбу по голове, снял с него богатую лисью шубу, сдернул шапку и припустил коня вслед за своими навстречу новым жертвам. Те спешно разворачивали сани обратно к Пскову.

Смогли ли удрать, боярин не знал. Сам он очухался не скоро, подобрали следующие ездоки. Ими оказались простые псковские мужики, бежавшие из своей разоренной веси подальше от разбоя псов-рыцарей. Они обнаружили едва живого боярина рядом с убитым возницей и брошенными санями, подобрали, пожалев, уложили на свои сани, укрыли не дорогой шубой, а немудреным тряпьем, и повезли через Чудское озеро подальше от испоганенной Псковской земли в сторону Копорья.

Псковский посадник ждал посланного вслед за новгородцем охранника с тревогой. Удалось ли догнать и сделать черное дело, прежде чем он рассказал ненужное магистру? Тот вернулся уже к полудню, но весть принес чудную: лишать жизни боярина не пришлось, за него сделали рыцари.

– Как так? – изумился Твердило Иванкович.

– Попались их сани рыцарям, я даже и подъехать не успел. Побили их с возницей, боярина раздели и оставили лежать в снегу.

Посадник чуть недоверчиво прищурил глаза, а вдруг новгородский боярин сумел подкупить стража и все же уехать?

– Побожись!

Страж побожился:

– Вот те крест, Твердило Иванкович! Как есть прибитый лежал в снегу и раздетый, без шубы.

– А чего ж не подобрал?

Глаза дружинника широко раскрылись:

– Зачем? Хотя и не так холодно, да ведь весь в крови был… Даже если и жив, то недолго протянет.

– Как жив?! – ахнул посадник. – Так ты не знаешь, убит он или нет?!

Тот растерянно замотал головой:

– Не… не посмотрел… Но кровищи вокруг много, весь снег залит… Нельзя было подъехать, боярин. Тогда уж точно пришлось бы везти обратно в город.

И то верно, остановись у боярина этот дружинник, и пришлось бы спасать. Но и так тоже плохо, теперь вот думай, жив или нет проклятый Колба. Твердило, вздохнув, махнул рукой:

– Иди… Позову…

Утром он все же отправил с ерундовым поручением дружинника в Дерпт, чтобы осторожно посмотрел, нет ли там Колбы. Три дня, которые прошли до его возвращения, для посадника Твердилы Иванковича были одними из самых тяжелых. Немало седых волос появилось на его голове, а спать он совсем не мог.

На Неве необычны летние ночи, князь Александр часто рассказывал жене, что там тьма совсем не наступает, вечерние сумерки, задержавшись, плавно переходят в утреннюю зарю. Княгиня дивилась, но тутошние зори ей нравились еще больше. Закаты над красивым Плещеевым озером почему-то розовые. Розовая вода, розовое небо и на нем чайки, тоже розовые. Чаек много потому, что много рыбы. Переславль славится своей рыбой. Целыми обозами развозят нежнейших снетков и светлую сельдь из города во все концы. И на княжий двор в стольный град Владимир тоже.

Но главное богатство Переславского княжества его земля. Недаром тут говорят: «Бросишь наземь оглоблю, к утру прорастет». Сторицей платит эта земля за заботу о ней. Щедро одаривает земледельца хлебушком для его стола да овсом для коней. Богатая земля и люди хорошие. Славен Переславль и князьями. Городом правили почти все предки князя Александра, ведь заложил его сам Юрий Долгорукий. Потом здесь строил Спасо-Преображенский собор Андрей Боголюбский, потом дед князя Александра Всеволод Большое Гнездо, сидел здесь и его отец князь Ярослав Всеволодович. Теперь настала очередь князя Александра Ярославича, которого новгородцы прозвали Невским.

Его любили в городе, и сам князь не чинился, не загордился своей воинской славой, вел себя так, точно Новгорода и в помине не было. Переславскими заботами жил молодой князь, а уж что у него на душе, не знал совсем никто, даже любимая жена княгиня Александра. Ни к чему ей беспокоиться, снова тяжела княгиня, пусть детей вынашивает да рожает, а уж с новгородцами князь сам справится.

Если бы спросили саму княгиню Александру, то она ответила, что ей город мил и никакого другого не хочет! Но непременно добавила:

– Но будет так, как решит муж.

Князь Александр воин, а врагов вокруг не перечесть, потому его дружина не почивает на лаврах, учится и учится. Она разрослась за то время, что Невский в городе. Его Невским здесь никто и не зовет, та слава больше для Новгорода, а в Переславле он Ярославич. И то слава богу! Александру город тоже пришелся по сердцу, и если б не болела душа за северные новгородские земли, то лучшей доли для себя не искал бы.

Все это «бы»… Оно никак не давало успокоиться князю Александру, от оставшихся в Новгороде верных людей знал, что плохи дела у соседей псковичей, что немцы уже не только их земли захватили, но и новгородские попирать начали. Услышав про Копорье, даже побелел лицом: вот оно! Это начало, если Господин Великий Новгород сейчас не опомнится, то потом устоять не сможет. К городу врагов подпускать нельзя, плох тот князь, что под своими стенами бьется, осаду выдерживая! Ты врага еще на подступах бей, тогда тебе слава будет, а не за гибель горожан на крепостных стенах. Но Новгород без князя, и вече пока молчит.

Хуже нет ждать да догонять, все кажется, что время ползком ползет, как улитка. Чтоб не считать дни, князь старался найти занятие с раннего утра до позднего вечера. Был всегда окружен людьми, озабочен. А ночью, когда оставались вдвоем с нежной молодой женой, старался думать только о ней и о детях, о Васеньке, который мирно посапывал в своей люльке, и том, что уже бьется ножками во чреве матери.

Каково же было его изумление и обида, когда узнал, что новгородцы прислали к отцу гонца просить на княжение, но не его, а брата Андрея! Казалось, Александра обманули в лучших надеждах. Измена дорогого ему города давалась тяжело. Сначала не мог поверить:

– Неужто и правда вече решило?!

Новгородец Осеня, привезший князю такую новость, только руками развел:

– Вече, княже, да только сдается мне, что бояре решение по-своему повернули. Вече требовало Ярославича, они и попросили князя Андрея Ярославича.

Помолчав немного, Осеня вдруг спросил-попросил:

– Что будет, княже? Поможешь брату, коли лихая година придет?

Не сразу ответил Александр, потом сокрушенно головой покачал:

– Лихая година уже пришла на Новгородчину. А брату помогу… Не его вина, что меня Новгород прогнал. Да и не только брату будет та помощь, а всем новгородцам, что со мной на Неву против шведов биться ходили. На них обиды не держу, хотя и не вступились перед боярами.

Осеня опустил голову ниже некуда, горько ему было за князя, стыдно за новгородцев. В город возвращался галопом, коня почти загнал. Как прибыл, сразу к воеводе Мише кинулся, потом к посаднику Степану Твердиславичу, которому вера у новгородцев была. И уж вместе они пошли к епископу Спиридону.

Самое, конечно, время детей вынашивать и рожать, когда на пороге страшный враг, а вокруг тебя просто никого, кроме собственных слуг. В Новгороде голод, потому что продовольствие везти неоткуда – все пути на запад перекрыты, а юг голодал сам. Конечно, на нашем дворе голода не было, Анея и Вятич оставили приличные запасы, не продуктов, а денег, покупать необходимое было на что. Но и мы экономили, ни к чему кичиться своими возможностями, когда остальным вокруг плохо.

Я все чаще склонялась к мысли, что надо удирать.

Одна радость – живот мой рос как на дрожжах. Во дела – оказаться в тринадцатом веке, чтобы там родить! Мало того, без мужа (кто знает, где он?) и безо всяких перспектив.

И снова Невский

Князь Андрей Ярославич прибыл на княжение в Новгород с малой дружиной. Великий князь точно говорил этим: «Вы меня дурачить вздумали? Вот вам!» Горожане недоумевали, почему Ярослав Всеволодович прислал не того сына? Снова зазвучал вечевой колокол. На сей раз не по боярской воле. Мало того, народ собрался не на вечевой площади, а сразу двинулся через Волхов в Детинец к стенам Софии и палатам владыки. Просто кто-то крикнул, что бояре, позвавшие не того князя, укрылись в покоях епископа Спиридона. Собравшаяся толпа была настроена решительно. К ответу потребовали не только совет господ, но и владыку, чего раньше никогда не было. Это было уже даже не вече, а попросту бунт.

Кричавший не ошибся, действительно, только что епископу Спиридону доложили, что в его покои пришли бояре, просят принять. Вздохнув, тот отправился к совету господ. Рослый даже при согбенной фигуре Спиридон из-за давней болезни спины всегда ходил, опираясь на большой посох. Многие знали, что при всей кротости мог этим самым посохом и огреть примерно, потому глаза ослушников всегда следили, не вскинется ли вдруг владычья рука? Он остановил начавших подходить к руке за благословением бояр окриком:

– После! Не время!

Все притихли. Новгород уже был достаточно накален, одна искра – и погорят боярские дворы, полетят боярские бороды. Это тот случай, когда вече правит, а не совет, его слушать придется и повернуть по-своему уже не получится.

– Что, сучьи дети, доигрались?!

Услышав ругательство из уст всегда сдержанного и следящего за своими словами Спиридона, бояре притихли, как набедокурившие мальчишки. Огрызнуться попробовал только Онаний:

– С кем говоришь, владыко? Мы боярский совет!

Но тот не глядя ткнул посохом в его сторону:

– Ты молчи! Ты свое уже сказал! Теперь вон готовы за стены Софии спрятаться, чтоб только бороды не порвали?! Зачем Андрея вместо Александра просили?

Боярин Лаврентий несмело возразил:

– Да то Колба, что во Владимир ездил, так неверно слова передал…

Вокруг закивали, хотя все прекрасно знали, что хитрость белыми нитками шита.

Владыко снова навис над советом:

– А вы так ли просили?! Не лгите!

Понял, что зря к совести взывает, те, кто стоял перед ним, почти все готовы совесть за деньги продать, купить и снова продать. Огляделся, ища нужные лица, потом ткнул посохом в некоторых, в том числе и посадника Степана Твердиславича, и велел:

– За мной идите! А вы, – обернулся к остальным, – здесь сидите точно мыши в погребе, когда кошка рядом. Иначе я ваши бороды и зады спасать не буду!

Сказать, что у боярства полегчало на душе, – значит не сказать ничего. Точно стопудовый камень свалился. Владыко Спиридон брал ответственность перед вече на себя. Боясь даже подойти к окнам, оставшиеся члены совета чутко прислушивались к тому, что происходит на площади перед Святой Софией.

Даже когда перед вечем появился сам епископ Спиридон, собравшихся успокоить удалось не сразу. Владыка смотрел на народ и понимал, что эти могут разнести не только палаты, но и крепостные стены, если будет надо. Поднял вверх руку с большим крестом, гаркнул так, что позакладывало уши у стоявших рядом:

– А ну молчать! Господин Великий Новгород, чего хочешь?

После мгновенного замешательства ответом ему было дружное:

– Невского!!!

Владыка спокойно выслушал единодушный рев тысяч глоток и согласно кивнул:

– Согласен. Сам поеду просить князя Александра Ярославича Невского вернуться на княжение. Довольны?

Ответный рев: «Да!» заставил вздрогнуть всех бояр, стоявших в ожидании епископа взаперти.

Владыка снова поднял свой крест:

– Новгородцы, клянусь, упрошу князя забыть обиды, какие ему нанесли. И вернуться в Новгород князем! Идите спокойно по домам.

Спиридон повернулся и направился в свои покои. Гудевшая как растревоженный улей толпа стояла в нерешительности. К вечу обратился посадник Степан Твердиславич:

– Расходитесь, чего столбами стоять?

В ответ раздались тревожные голоса:

– А пойдет ли Александр Невский к нам обратно?

Посадник развел руками:

– О том не ведаю.

– Нижайше кланяться надо ему…

– И впрямь, обидел его город…

– Вишь, землицы под ловы пожалели!

– И кому?! Невскому!

Я злорадствовала, что, опомнились?! Так вам, дурошлепы несчастные. Это надо же было такое придумать – выгнать собственного защитника, когда враг на пороге. Даже если бы князь Александр был последней сволочью, тянувшей все в свой карман, но защищал, и то терпеть надо бы. Но вольный город проявил свою волю и вот теперь готов умолять князя на коленях, чтобы за эту волю простил.

Вече орало все громче, а я размышляла о том, вернется ли Невский. Знала, что вернется, только как это сделать? За время своего общения с князем я успела понять, что он вовсе не похож на своего экранного двойника, никакой благости и ангельского нрава, строптив, обидчив и не всегда сдержан, скорее крут. Да, он прекрасный полководец, талантливый, если не сказать, гениальный, но он никудышный переговорщик или утешитель, скорее ударит в зубы, чем станет уговаривать. Пойдет ли такой князь навстречу Новгороду, пересилит ли воинское братство обиду строптивого князя на строптивых горожан? Ой ли…

А я вдруг поняла свое место в истории – я должна убедить князя Александра вернуться в Новгород! Да, да, именно я и должна. Почему? Потому, что я точно знаю – он вернется, и точно знаю, что еще не раз победит врагов. Вот так, решено, пора действовать. А немаленький уже животик… ну он потерпит, ему же рано появляться на свет. Мысленно я уговаривала сыночка (была абсолютно уверена, что это сын), что в Новгороде пока перспектив никаких, мы должны выполнить свою миссию и тогда станет безопасно не только нам с ним, но и всем остальным.

А вече бушевало, то сомневаясь, то веруя в возвращение князя, то решая просить его на коленях, то призывая вздернуть виноватых в его изгнании…

Степан Твердиславич почувствовал, что еще немного, и толпа отправится наказывать тех, кто обидел князя, а значит, тех бояр, что прячутся у владыки. Он постарался перекричать всех:

– Чего сейчас рядить-то? Вернется Ярославич!

Замирить удалось с трудом. Когда через несколько часов крика совершенно осипший посадник наконец зашел в палаты к владыке сам, тот встретил его смехом:

– Что, укатали они тебя? Надо было отдать боярские бороды на расправу!

Вдруг став серьезен, Спиридон спросил:

– Со мной в Переславль поедешь ли?

Степан Твердиславич и сам хотел бы, да вдруг подумал, что за это время мало ли что бояре натворить могут? Выслушав его заботу, Спиридон кивнул:

– Верно, хоть одна умная голова должна в этом клубке гадюк остаться. Найду, кого с собой взять. А ты постарайся, чтоб другой князь, Андрей Ярославич обиженным не остался. Это задача не легче.

– Да уж, – вздохнул посадник.

Учуяв, что епископ Спиридон собирается ехать в Переславль уговаривать Невского вернуться в Новгород, я рванула к нему:

– Я тоже поеду!

– Куда, зачем? Привезу я Ярославича, не оставит город без защиты.

– Нет, я должна ехать, я слово знаю, из-за которого вернется.

Но Спиридон оказался на редкость упрямым, он помотал головой:

– Нет, жди здесь, ни к чему с мужиками мотаться по дальним дорогам.

Ах ты ж! Где он мужиков нашел? Вокруг епископа были только те, кого я на Неве как раз не видела. Чего он боится, почему упрямится? Спиридон не стал дольше разговаривать, и я ушла, опустив голову. Как побитая собака.

А правда, почему он так против? И вдруг сообразила: боится, что я поеду в его возке, потому как остальные верхом? Взяло зло, наплевать, могу и сама добраться, дорогу найду.

Я помчалась на другой конец города. На мое счастье, Тишаня был дома. Не уехав с князем, потому что своим в дружине пока не стал, он маялся от безделья.

– Тишаня, собирайся, срочно едем.

– Куда это?! – уперла руки в бока Илица. – А то у него дел мало?

– Каких, ворон считать?

– Не пущу. – Жене плевать на логику.

– Поеду, раз Настя просит, – пробасил Тишаня, подхватывая с печи свой тулуп.

– Оружие возьми, мы в Переславль.

– С епископом? – почти обрадовалась Илица.

– Да, только впереди него, – я соврала, не моргнув глазом.

Усомниться Илица не успела, мы с Тишаней выбрались прочь.

– Как тебе с ней живется?

– А когда как. Бывает баба добрей не надо, а бывает ведьма ведьмой.

– Нам надо будет найти дорогу на Переславль.

– Ага. – Тишаня вдруг повернул Звездочку в другую сторону.

– Куда ты?

– Тут приятель мой живет, он в Переславле много раз бывал, щас его с собой возьмем.

Нормально, Настя, ты становишься человеком, проснулась, сказал бы Вятич. Уже через час кони несли нас в сторону Торжка.

Мне не привыкать, столько за последние годы изъездила, Стемид дивился моей выносливости, а я, честно говоря, побаивалась, как бы не навредить ребенку.

Мы значительно опередили епископский обоз, все же Спиридон ехал в возке, да то и дело останавливался то помолиться, то кого-то благословить. Кроме того, для него дорогу выбирали наезженную, с хорошими постоялыми дворами, а мы мчались и просто по лесным, и ночевали в деревенских избах, где невыносимо воняло карболкой (потом я узнала, что это запах печной сажи и именно он спас Русь от вымирания, когда людей косили эпидемии).

Сначала Стемид не мог взять в толк, куда это мы так спешим.

– К князю Александру Ярославичу.

– А чего же так быстро?

– Я должна успеть поговорить с князем до приезда епископа.

– Епископа? Так он позже нас выехал.

– Ну и что?

Стемид махнул рукой:

– Пока они доберутся, мы и домой вернуться успеем.

Не совсем так, но времени повстречаться с Александром Невским у меня было достаточно. Мы добрались на удивление без проблем.

Я уже давно перестала сравнивать города тринадцатого и двадцать первого века, не получалось, все настолько изменилось, что узнать что-то трудно. Нет, конечно, Святая София Новгородская узнаваема легко, да и соборы Владимира, думаю, тоже, а вот Переславль нет, слишком близко к озеру в моем времени шагнули городские постройки.

Княжий двор был в порядке, все ухожено, толково. Сам Александр Ярославич нашему появлению сильно удивился:

– Что с Новгородом?!

– Ничего… хорошего. Поговорить нужно, князь.

Мы так и не успели побеседовать после Невской битвы, а ведь хотели. Может, и к лучшему, теперь он все воспримет несколько иначе, а уж после визита епископа со знатными горожанами так и вовсе проникнется. Хотя, я бы не прониклась. Но это я, а он Невский.

Князь распорядился, чтобы обиходили коней и накормили моих спутников, нам еду принесли прямо в горницу, где сели разговор вести.

– Князь Александр Ярославич, помнишь ли, что мы раньше говорили?

Он только кивнул, к чему слова.

– Все сбылось. Я сказала, что еще многое знаю, рассказать не успела. Ныне скажу, а ты думай.

Я всю дорогу пыталась понять, правильно ли поступаю, имею ли право рассказывать Невскому о будущем и что именно можно говорить, если все же можно. Посоветоваться не с кем, Вятич у рыцарей, может, вообще в орден вступил? Ладно, сейчас не о том.

Для начала спросила, нет ли обиды на новгородцев. К моему изумлению, Александр сказал:

– Есть, как не быть. Кого не обидит, ежели вече препоны ставит на каждом шагу. То кричали, славили, а чуть время прошло, путь указали, а потом и вовсе брата взамен позвали.

– Про брата не вече решило, кричали Ярославича, а боярин Колба, которого к князю Ярославу Всеволодовичу отправили, Андрея Ярославича попросил.

Невский махнул рукой:

– Что о том речь вести.

Но в голосе слышалась простая человеческая обида. Я тоже за него обиделась и немало костерила новгородцев все эти дни. Почему-то именно обида мне очень понравилась, Александр оказался не образцовым святошей, а нормальным мужиком, способным на «неправильные» чувства. Это куда лучше, живые люди – они и есть живые. Пусть материт новгородцев, пусть злится на них, пусть сдерет семь шкур, они уже согласны и на это, только пусть защитит.

– Верно, ни к чему. Я про будущее скажу. Нынешний поход на новгородские земли не последний. Шведов на Неве побили, зато ливонцы Копорье взяли и крепко держат, а теперь вон Водскую пятину захватили…

Я говорила и осторожно косила взглядом на князя. Тот даже не хмыкнул, видно, все знал. Ладно, зайдем с другого бока.

– Так вот тебе, князь, предстоит еще одна крепкая битва, которую потомки навсегда запомнят – на Чудском озере.

– Чего я там забыл?

– Пока ничего, но придет время, довольно скоро придет, побьешь ты Ливонский орден, как мух в поварне.

С чего вдруг пришло такое сравнение, и сама не понимала, но Невский от своего блюда с рыбой оторвался и уставился на меня. Осетрина у князя, конечно, хороша, но и я отложила кусок.

– Побьешь, побьешь, не сомневайся. Только для этого надо в Новгород вернуться.

– Не пойду!

– И я бы не пошла.

Лучший способ выбить козыри в споре – согласиться. Хотя спорить он со мной не собирался, не тот уровень, разве вон с епископом поспорит, да и то вряд ли, обижен князь, явно обижен. Но хоть семена сомнения я заронить должна.

– Так чего же мне предлагаешь?

– Я бы не пошла, а ты пойдешь. Потому что я – это я, от меня только моя шкура и зависит, а от тебя тысячи жизней. – Я твердо глянула в голубые глаза князя Александра и продолжила: – Потому что ты не просто князь и не просто Александр Ярославич, ты Александр Невский, и будет время, когда твоим именем… – я чуть не ляпнула про «Имя Россия», – много что назовут. Но для этого ты должен победить рыцарей на льду Чудского озера, а сначала прогнать их из Копорья.

– Кто ты?

– Я Настя, дочь воеводы из Козельска, а будущее знаю от Вятича.

Решив, что с отсутствующего Вятича взятки гладки, я почти бравировала его способностью предугадывать будущее.

Некоторое время Невский молчал. Я снова подивилась тому, какой он молодой и красивый. И вдруг…

– А я ведь Биргеру про ранение говорила, предупреждала, не послушал и поплатился.

– Биргер знал о том, что его ранят?!

– Он даже знал кто и как.

– А чего же сидел у порогов, словно дожидаясь?

– Он не знал где и когда. А у порогов сидел, потому что напугали, их, мол, без попутного ветра пройти никак нельзя. Ну, ты мне веришь, князь Александр?

– Верю, но в Новгород не пойду. Там брат Андрей, не гнать же брата? И воеводой к нему идти ни к чему. Если позовет, на помощь приду, я уже в Новгород передавал.

– Не то говоришь. В Новгороде вече решило тебя просить, посольство большое едет с епископом во главе, мы их просто обогнали. От имени города кланяться станут, нижайше просить.

Князь смотрел недоверчиво.

– Александр Ярославич, будто ты новгородцев не знаешь, они же на вече могут такое решить, от чего на следующий день и сами за голову схватятся. А про князей и вспоминать нечего.

Хоть бы не стал расспрашивать про князей, я кроме него самого и его отца Ярослава Всеволодовича помню только Даниила Галицкого. Нет, помню, конечно, много кого, но когда правили…

Александру было не до князей.

– Пока княгине ничего не говори, она переживала сильно, захочет ли вернуться…

Мы еще долго разговаривали, но я больше не убеждала, понимая, что если уж появление епископа, которого князь очень уважал, не убедит, то мне и подавно не удастся. Хотя могла и не гадать, я же знала результат, Невский действительно вернется в Новгород и еще долго будет его князем.

Архиепископ Спиридон вздыхал, в его ли летах пускаться в столь дальний путь? Конечно, путешествовать зимой легче, чем летом, если зябко, укрылся волчьей или даже медвежьей полостью и сиди себе. Конным легче, но владыке верхом ездить не престало, да и не в силах уже.

От Новгорода завернули сначала в Юрьев монастырь помолиться на дорогу, хотя перед самым отъездом епископ долго стоял в самой Софии перед заступницей, прося помощи. Потом по льду Ильменя до Мсты, по ней до волоков на Торжок и по Волге до дороги на Переславль-Залесский. Архиепископ не один, сопровождали многие лучшие мужи Новгорода. Даже если и не позвал бы, все одно – поехали. Но Спиридон осторожно подбирал людей, не князь Александр Новгород просил, а город его, потому нужны те, кто князю не противен. Епископ в который раз шепотом обругал новгородцев, прогнавших Невского, и тут же перекрестился. Он не видел, что два дружинника, невольно услышавшие шепотом произнесенные ругательства и заметившие движения руки архиепископа после того, из озорства принялись считать, сколько еще раз Спиридон повторит такое. За поездку получилось много. Владыка и впрямь был очень рассержен на своих горожан.

Когда свернули с волжского льда на дорогу, ведущую в Переславль, нашлись те, кто засомневался, а не надо ли сначала к великому князю Ярославу Всеволодовичу съездить, у него испросить старшего сына на княжение? Архиепископ объяснил, что с князем уже снесся, тот ответил, мол, сами гнали, сами и зовите.

Потрясения начались в Торжке. Конечно, новгородцы слышали о страстях Батыева нашествия, но одно дело – слышать и совсем другое – увидеть воочию. Торжка будто и не было, татары разрушили городские бревенчатые стены, сожгли весь город, а жителей даже полонить не стали, перебили всех. Маленький Торжок, задержавший Батыеву рать и тем самым спасший Новгород, еще лежал в руинах. Люди не стремились его восстанавливать, решив, что на пепелище при новой рати не позарятся, а уходить в леса с малыми пожитками легче. Люди больше не верили в возможность чьего-либо заступничества. Новгородцам горько было сознавать, что они не помогли своему маленькому пригороду в тяжелую минуту. Теперь все понимали, почему так настойчиво просил князь Александр Ярославич отправить ополчение в помощь соседям.

Но не многим лучше было и далее. Города, в которых сильной княжеской властью поднялись новые крепостные стены, обживались быстрее, а вот такие маленькие, как Торжок и многочисленные веси, казалось, не восстановятся никогда. Но даже в испепеленной веси иногда встречалась вдруг избенка с дымившейся трубой, показывая, что не все жители погибли, нашлись и те, кто спасся, не бросил родную землю, дедовы могилы. Новгородцы, знавшие от псковичей о жестокости псов-рыцарей, убедились, что и на юге враг не лучше. Их сердца сжимались от боли и предчувствия возможной беды. Только бы князь Александр Невский не отказался вернуться и защищать город! Умные, сильные люди безгранично верили, что только Невский сможет спасти и Новгород от вот такого же разорения.

Переславлю новгородцы подивились – городок маленький и тихий, каково тут живется их беспокойному и горячему князю? Они уже звали Александра только своим.

Владыке Переславль понравился прежде всего заложенным Александровским монастырем. Значит, князь и здесь вдали от всех печется о своей, и не только о своей, душе. Порадовался архиепископ и за обновленные, заново освященные церкви.

Еще до того, как посольство добралось в Переславль, к князю примчался свой дружинник с сообщением:

– Княже, к тебе из Новгорода едут… Сам владыка с многими…

– Зачем? – прищурил глаза Александр.

Дружинник чуть пожал плечами, он успел поговорить с теми, кто сопровождал владыку и остальных.

– Просить вернуться в Новгород.

Александр хмыкнул, княгиня едва сдержалась, пока дружинник был в трапезной, но как только вышел, заявила:

– Не езди, Саня!

– Почему?

– Как же? Сами погнали, а теперь обратно просят?

– Новгород помощи просит, трудно им.

Княгиня даже пятнами пошла от возмущения:

– А ну как снова на вече тебя хулить, ругать станут? Снова погонят?

– На вече бояре хулили, а в Новгороде есть еще и те, кто со мной на Неве со шведом бился, и их жены и дети! Не один Новгород помощи просит, вся Русь.

– Что-то те герои за тебя стеной не встали перед боярами, не заступились. А Новгород не Русь! Всегда себя отдельно держали, помощи другим небось не давали, даже когда Торжок просил!

Это была правда и оттого очень обидная. Князь ответил уже раздраженно:

– Не об чем речь вести, никого еще нет.

Стараясь больше не спорить, он вышел вон.

А на княжий двор уже втягивались посольские сани, въезжали конные. Князь спустился с крыльца встречать. Владыка выбрался из своих саней последним, стараясь, чтобы остальные уже поприветствовали хозяина. Князь Александр стоял перед новгородцами в синем кафтане с атласным воротником и поручами, шитыми золотом, подвязан золотым поясом с четырьмя концами. Он был без корзно и без шапки, но зима уже заканчивалась, морозы отступили. Архиепископ Спиридон выбрался из своего возка, с трудом разминая затекшие от долгого сидения ноги, поправил одеяние, стараясь не глядеть в сторону князя, и только потом подошел к нему. Александр потянулся к руке за благословением, но владыка не дал, напротив, сам вдруг поклонился, несмотря на лета, поясно и объявил зычным голосом:

– Князь Александр Ярославич Невский, Господин Великий Новгород тебе челом бьет, просит вернуться на княжение!

Александр все же попросил:

– Благослови, владыко.

– Благословляю, сынок.

Князь пригласил в хоромы. Снаружи терем не слишком украшен, все же не так давно восстановлен, Переславль сгорел, как и остальные города Руси, но внутри владыке очень понравилось. Прежде всего иконы в хороших окладах с золотом, жемчугами и каменьями. Истово перекрестившись перед каждой, сели.

– Гости дорогие, сначала обедать, а потом разговоры.

Спиридон усмехнулся:

– Мы боялись, что ты, князь, нас и на двор не пустишь, а ты потчевать зовешь.

– Переславль никогда законов гостеприимства не забывал, – чуть обиделся Александр.

– Ты, Александр Ярославич, не серчай, что неладно пошутил. С устатку я.

Князь украдкой успел шепнуть жене:

– Распорядись в поварне.

Та поморщилась, совсем не хотелось потчевать людей, которые недавно хулили и гнали ее мужа. Передав распоряжение тиуну Лаврентию, она сказалась недужной и ушла к себе в ложницу. По княжескому двору и без напоминаний уже бегали приученные холопы. В дальнем углу ощипывали птицу, над кострами красовались на вертелах целые туши баранов, из поварни доносились дразнившие нос запахи пареного, жареного, хлебов, из кладовых и ледников приносились к столу запасы, в огромные ендовы наливали меды… А в стороне в огромных котлах булькала наваристая переславская уха. Кто же не знает снетков Плещеева озера? На всю Русь известны!

Владыка, несмотря не усталость и голод, возразил:

– Сначала о деле поговорим, князь Александр Ярославич.

Того немало смущало, что владыка в летах больших все зовет его по имени-отчеству.

– Слушаю, отче.

Архиепископ снова встал, поклонился поясно, с трудом выпрямившись, и произнес:

– Князь Александр Ярославич, вернись княжить в Великий Новгород. Челом бьем.

– О том спрашивать прежде великого князя Ярослава Всеволодовича, моего отца надо. Под ним хожу.

Спиридону очень понравилось, что Невский не забыл сыновний долг, улыбнулся:

– С князем прежде всего снеслись, ответил, что сами гнали, сами и просить должны.

Епископ сел, а князь все стоял, высокий, тонкий, глаза серо-голубые, строгие.

– В Новгород вернусь, только если город волю мою выполнит!

И сразу заметил, как напряглись новгородцы. Вот в этом они все – и прощенье просить готовы, но ни под чьей волей ходить не хотят. Так и сказал:

– Не хотите под моей волей ходить, а придется! – Не дожидаясь, пока в голос возмущаться начнут, добавил: – А воля такова: все раздоры и свары в городе прекратить! Ополчение собирать и вооружать, не чинясь и не споря. Под мою руку его отдать полностью, я решать буду, куда и когда вести, а не бояре!

Глядя на начавшие расплываться в улыбках лица своих боевых товарищей, князь вдруг усмехнулся:

– Вот немца из земли Новгородской погоним да побьем так, чтобы больше неповадно налезать было, тогда можете меня снова гнать!

Поопускали головы новгородские посланники, а владыка крякнул:

– Эк как ты нас! За дело, княже.

Но новгородцы были готовы выполнить все требования любимого князя.

После обеда, когда все разбрелись отдыхать, Спиридон позвал князя с собой:

– Ты посиди, а я говорить буду.

Александр присел рядом с полулежавшим архиепископом. Тот положил на руку князя свою сухую жилистую руку, покрытую желтоватой морщинистой кожей.

– Я тебя втрое старше, отцу твоему в отцы гожусь, потому, сынок, послушай меня. Не за Новгород сейчас прошу, за всю Русь. С юга Батыева рать налезает, а с запада немцы грозят. Псы-рыцари захватили псковские земли, уже и на Новгородчину долезли, Водскую пятину себе забрали. Следующий Новгород. Город только тебя в князья хочет, и звал обратно тебя. Это бояре переиначили, Андрея позвав. Как думаешь, что прежде делать?

Александр ответил совершенно уверенно:

– На Копорье идти, оттуда немцев выбить. Из Копорья они округу под собой держат.

Больше всего владыке понравилось даже не согласие князя вернуться, а то, что он слушал и отвечал так, точно все сказанное для него не было новостью, значит, знал и раньше, значит, есть у него связь с городом, значит, не бросил он мыслями Новгород.

Вечером, вернувшись в ложницу, Александр попрекнул жену:

– Чего ж не вышла к гостям?

Та фыркнула:

– Гости! Кто их звал?

– Ты что?

– Не ходи, Саша. Так ведь хорошо живем, спокойно, сынок вон растет, да еще будут…

Он попробовал объяснить, уже хорошо понимая, что бесполезно:

– Сашенька, я не просто князь, я воин, мое место с дружиной.

Княгиня поджала губки, раньше это действовало безотказно, но сейчас муж только вздохнул. Все же укладываясь, она чуть обиженно спросила:

– Неужто пойдешь, Саша?

– Пойду! – отрезал тот, отворачиваясь на бок.

– Гордости у тебя нету! – вспыхнула княгиня и дождалась, назвал-таки ее дурой!

От владыки не укрылось, что меж князьями разлад. Поинтересовался, Александр сначала ответил, что княгиня просто недужна, плохо беременность переносит, но потом честно рассказал, в чем размолвка. Спиридон вздохнул:

– Ты, княже, не серчай на нее. Ее удел детей рожать да пестовать, не всем для мужей помощницами быть.

Потом он показывал владыке, что успел сделать в Переславле. Подремонтировали, сколько смогли, церкви, освятили заново, чтоб духу в них поганого Батыева не осталось, стена крепостная новая выросла, куда крепче прежней, мост новый, пристань для лодок на Плещеевом озере, чтоб рыбакам не страдать… Это была, кроме монастыря и церквей, особая гордость Александра Ярославича. Он поспешил пристань не хуже новгородской сделать. Преуспел в том, леса вокруг столько, руби не вырубишь, потому не жалели. Богатая земля Переславльская, пожалуй, богаче Новгородской будет. Одно худо – стоит город вдали от дорог, закрылся, заслонился от остальных лесами. Князь вздыхал, не помогли те леса от Батыя заслониться, не спасут и от других набежников. Он твердо знал, что против охочих до чужих жизней и добра помогают только меч да умение биться.

Снова зашел у них разговор о том, чем грозит нападение немцев и чем они страшнее даже татар.

– Знаю, что Батыевы люди жгут и казнят почем зря всех, кто сопротивляется. Но они в веру свою не обращают. А для рыцарей все, кто не в их вере, поганые язычники, потому их или убить надо, или крестить по-своему.

Александр вздохнул:

– Знаю, что меня папа Григорий еретиком прозвал, велел первому голову рубить, если поймают. А хуже того, на костре жечь, как многих даже в Юрьеве и Копорье сжигали.

– Вот того и боюсь. Тяжел гнет насилия над телом, а над душой еще тяжелее. Душу погубить, с чем человек останется?

– Отче, позволь спросить?

– Говори, сын мой. – Спиридон с лаской смотрел на молодого князя. Очень уж ему нравился Александр, если бы новгородцы сами не решили его заново просить на княжение, вышел бы на вече к вольному городу, сказал свое слово в защиту умного, хотя и молодого князя.

– Новгород готов ополчение собрать, со шведами вон как со мной бился, а Псков что же? Неужто им немецкого кнута хочется? Что же они так под рыцарей выю гнут?

– Тут не все так просто. Псков от немцев крайний, у них Юрьев под боком, все время помнить об этом приходится. Чуть что, мы пока дойдем, а немцы тут как тут. Есть такие во Пскове, кто лучше миром с немчурой жить стремиться, чем рать держать. В том плохого нет, если бы на том и кончилось. Но не понимают глупые, что немец долго разговоры говорить не станет, немного погодя город под себя возьмет, тогда и взвоют.

– Так что же, Псков рыцарям отдавать?

Над куполами собора с карканьем кружили вороны. Недолюбливал князь ворон, и чего им просто не летается? Казалось, бесконечное карканье предвещает какую-то беду. Архиепископ тоже поморщился на галдящих птиц:

– Вот разорались! Псков рыцарям отдавать нельзя, следующим Новгород будет.

Александр успел вставить:

– Ну уж этого им не видать!

– Хорошо бы, – усмехнулся Спиридон. – Но начинать, ты прав, с Копорья нужно. Сначала Новгородские пятины освободить. Водскую волость вернешь, потом можно и за остальное браться.

Вороны угомонились, но стоило отойти, как разорались снова.

Долго засиживаться в Переславле не стали, так можно и в распутицу попасть. Тем более сначала отправились во Владимир-на-Клязьме. Вот Владимир оправился от беды быстрее, чем даже Переславль, понятно, здесь великий князь Ярослав Всеволодович живет.

Великий князь встретил строго, просьбе усмехнулся:

– Давно ли мне грамоту слали, чтоб не судил и судей не давал?

Архиепископ попросил примирительно:

– Не серчай, князь, на новгородцев. Виноваты, в том и каемся. Челом бьем, отправить княжить Александра Ярославича.

– Его гнали? Его и просите! А князя Андрея Ярославича прочь погоните? Он перед вами в чем провинился?

Трудный вопрос задал великий князь Владимирский, очень трудный. Хотят новгородцы Александра Ярославича, а княжит его брат.

– Князю Андрею Ярославичу мы уж сами объясним, он поймет. Не обидим князя.

Ярослав Всеволодович повел рукой:

– Александр, тебе решать.

Тот чуть задумался. Ждали новгородцы, несколько дней назад свою просьбу сказали князю, согласился, если отец не против, а теперь вдруг передумал. Вон как размышляет…

– В Новгороде князь Андрей Ярославич. Если ему будет нужна помощь, я помогу. А нет, так домой вернусь.

Ему совсем не нравилось, что придется отбирать власть у брата, хотелось только помочь Новгороду. Конечно, князь Андрей обиделся и на новгородцев, и на отца, и на брата, который такой замечательный, что его требуют на княжение.

Как ни старался отец, великий князь Ярослав Всеволодович, чтобы не было у одного сына обиды на другого, не вышло. Эта обида через много лет принесет беду Руси, приведя на нее Неврюеву рать.

– Жену с собой ли возьмешь, или у нас оставишь?

Не успел князь Александр ответить, как новгородцы вдруг вспомнили:

– Княже, мы для тебя терем Городищенский подновили! Вот ведь, за разговорами и забыли сказать!

Александр расхохотался:

– Ну, тогда поеду! В новый терем как не поехать?

Но не только молодая княгиня поехала вслед за мужем обратно в Новгород, и княгиня Феодосия тоже решила проведать могилу старшего сына.

Терем действительно подновили, хорошо сделали, стараясь для любимого Ярославича, но жить в нем князю было просто некогда. Радуясь, что вместе с ними приехала княгиня Феодосия, он оставил жену на попечении матери, а сам полностью окунулся в дружинные и ополченческие дела. Домой возвращался только поздно ночью, вставал и уходил с рассветом, как и привык. Александра видела мужа только спящим, не звал он ее ясынькой, не гладил подолгу светлые волосы, не расплетал перед сном косы своими сильными, ласковыми руками, не нес на ложе, а засыпал, едва голова касалась подушки. Тосковала Александра, ей стало казаться, что муж разлюбил, раз все время дружине отдает. Понимала, что так надо, но ведь и раньше ополчением занимался и для нее время находил?

А князь и впрямь не только жену, но и самого себя на время забыл. Когда после возвращения впервые стоял перед горожанами на вече, сразу потребовал беспрекословного подчинения всего Новгорода делам дружины, иначе ни к чему и затевать. Город преклонил колено перед своим любимым князем, прилюдно прощения попросили. Князь Александр поморщился:

– Да не об обидах речь веду, как не поймете?! Не хочу, чтоб под стенами Новгорода враг встал, тогда поздно будет. Не извинения мне ваши нужны, а воля ваша! Город крепить, дружину крепить, ополчение вооружать и учить!

Заговор

Мужик ругался, на чем свет стоит. Мне стало смешно:

– Чего ты так-то?

– Да к епископу хотел, а тут вот нет его…

– Чего тебе у епископа надо?

Мужик огляделся вокруг, словно собирался поведать нечто тайное, нерешительно потоптался, а потом махнул рукой:

– Тут такое дело… Заночевали мы по ту сторону стены, потому как не успели до темна. И этот вот с нами, – мужик кивнул в сторону большой телеги, с которой доносился богатырский храп с присвистом. – Только он врет, что в Новгород на наш конец шел, сам говорит, а сам у нас никого не знает. Мы и не поверили, напоили его и вон притащили. Только скоро проснется.

Из сбивчивой речи я поняла, что мужики заподозрили неладное, потому что человек, который шел вроде к знакомому на Неревский конец, никого там не знал, словно никогда и не бывал. Недолго думая, они подсыпали в пойло лгуну какой-то гадости, отчего тот проспал не только остаток ночи, но и половину дня. А мужики, все больше сомневаясь, с чего-то решили притащить подозрительную личность к епископу, но, на грех, Спиридона не оказалось в Новгороде. И вот теперь бдительные граждане не знали, что с этой личностью делать.

Заглянув под рогожку, которой была укрыта личность, я убедилась, что мне она нравится еще меньше, а уж когда прислушалась к тому, что во сне бормочет, решительно велела:

– А ну, везите его к князю!

– Чего это?

– Везите, говорю, князь на Ярославовом дворище. Я с вами холопов отправлю, все объяснят и помогут, если что.

Дело в том, что во сне подозрительный субъект бормотал… по-немецки!

Самой бы поехать, но я на сносях совсем уж, не хватало только родить на княжьем дворе. Ладно, обойдутся, у меня есть дела поважнее.

Пара толковых холопов помогла сомневавшемуся патриоту доставить нарушителя спокойствия прямехонько к Александру Ярославичу. Тот немало такой бдительности подивился, но патриота с Неревского конца отблагодарил.

Остальное я узнала уже позже из первых рук – от самого князя.

Узнав, что мужик бормочет по-немецки, а выдает себя за русского, Невский приказал:

– Тащи сюда!

Гриди помогли притащить совершенно пьяного и сонного человека. Тот ругался, требовал, чтоб оставили в покое, что ему надо к боярину Онанию, торопится по делу. Александр кивнул гридям:

– Окатите-ка водой, чтоб очухался скорее.

Хлюпая от обрушившейся на голову воды, незваный гость отплевывался, продолжая ругаться.

– Еще! – приказал князь.

Второй ушат привел его в себя почти полностью. Но раскрыв глаза, он тут же выпучил их от ужаса. И без объяснений было понятно, что испугался, увидев перед собой князя Александра Невского. Тот не стал терять времени даром, надо заставить говорить пока не очухался совсем.

– К кому шел?! От кого?! – Глаза князя вперились в глаза мужика. Тот попробовал отвести свои, но Невский не дал. – А ну смотри сюда!

В бок пришлого ткнулось острое железо, за волосы взялась жесткая рука дружинника. А перед лицом все так же было лицо князя с бешеным взглядом.

– Говори!

Не сумел отвертеться, сказал, что шел к боярину Колбе от псковского посадника по поручению. Князь оглянулся на подоспевшего воеводу. Тот удивленно пожал плечами:

– Да ведь Колбы нет в Новгороде…

– Ты о том ведал?

– Не-ет… – протянул псковский гонец.

– А что сказать должен был?

– Да я только передать, что, мол, поручение выполнено, в Пскове для него лавка открыта, пусть товары шлет…

Александр долго смотрел на мужика, потом вдруг повелел отпустить его.

– Домой вернешься или здесь побудешь?

Тот чуть усмехнулся:

– Побуду, в себя же прийти надо. Не в обиду будь сказано, негоже гостей встречают в Новгороде…

– А ты гость ли? – усомнился Александр. – Ладно, зла не держи, вот тебе плата за обиду.

Подхватив кошель с монетами, брошенный князем, мужичок заторопился со двора. Остальные с удивлением смотрели на Александра, а тот повернулся к воеводе, показав глазами на выходившего в ворота псковитянина. Воевода чуть кивнул и тут же махнул, подзывая к себе дружинников.

Поздно ночью псковитянина притащили снова, но уже связанного и избитого. Воевода что-то долго говорил князю почти на ухо, кивая в сторону мужика. Александр кивал, потом подошел к псковитянину и вдруг резко ткнул в живот. Тот согнулся от боли пополам. Воевода почти вцепился в руку князя:

– Убьешь, Александр Ярославич!

Тот согласился:

– Убью!

Мужик разогнулся с трудом, рука у князя тяжелая, а глаза смотрят зло. Еще раз соврет – не жить. Но ведь не врал он, только не все сказал, князь же не спрашивал к кому, кроме Колбы, должен зайти. Псковитянин решил так и отвечать, если спросит. Но Александр спрашивать не стал, понимал, что снова соврет. Спросил воевода:

– Так к кому ты, кроме боярина Колбы, шел?

Пришлось отвечать.

– К боярину Онанию.

– Зачем?

– С посланием от наместника Твердило Иванковича.

– Передал?

Мужик виновато опустил голову:

– Не успел…

Теперь спросил уже князь:

– Где оно?

Гонец полез за пазуху, достал тонкий лист пергамента, свернутый в плотную трубочку, протянул князю. Тот развернул, проглядел, выражение его лица менялось от откровенно злого до насмешливо-злорадного. Александр не стал говорить что там, но аккуратно свернул пергамент и убрал себе в рукав.

– Жить хочешь?

Гонец быстро кивнул, на всякий случай косясь на княжий кулак.

– Понесешь свиток боярину, как велено. Только если ему хоть словом обмолвишься, что у нас был, – убью! Понял?

Мужик снова закивал.

Воевода смотрел на князя, совершенно не понимая, что тот задумал. Александр не стал говорить, что в грамотке, потому пока только он и понимал, что надо делать.

Поздно вечером в ворота боярина Онания постучали. Сначала тихо, потом посильнее. На стук сразу отозвались несколько громадных цепных псов, стерегущих боярский покой. Лаяли они довольно долго, пока за воротами не отозвался злой сонный голос:

– Кого по ночам носит?! Чего надо?

– К боярину по срочному делу.

– Чего?! – возмутился голос по ту сторону высоченного тына. – Какие дела среди ночи?

Человек с улицы проговорил почти в щель забора:

– Из Пскова…

На собак тут же цыкнули, и калитка ворот приоткрылась:

– Заходи. Никто тебя не видел?

Псковитянин помотал головой:

– Нет, кажись…

По двору мотался огромный злющий пес, но воле открывшего калитку подчинялся беспрекословно, отошел в сторону и смотрел, готовый броситься и разорвать в одну минуту. Терем стоял уже совсем темный, только в одном из окошек едва теплился огонек свечи. Впустивший псковитянина человек, видно, очень хорошо знал все закоулки дома, быстро повел ночного гостя по переходам, светя, правда, только себе под ноги единственной свечкой. Псковитянин в полутьме едва не упал на ступеньках и не сшиб лбом низкую притолоку горницы, в которую в конце концов вошли.

– Постой тут! – приказал человек и исчез за дверью, унеся свечу. Псковитянин остался один в полной темноте. Он уже давно пожалел, что поехал выполнять такое опасное поручение, больше не хотелось никаких денег, лишь бы живым вернуться. И чего этим боярам не хватает? Вон у этого какой двор, сколько всего настроено, хоромины такие, что полгорода поместится, а все мало… И их посадник Твердило Иванкович такой же. Жил бы себе и жил, так нет, с немцами связался, теперь дрожит за свою шкуру не только перед своими псковичами, но и перед рыцарями. Ни те ни другие его шкуру в случае чего беречь не будут.

Псковитянин так задумался, что не сразу услышал, что по переходу кто-то идет. Шли тихо, так же тихо распахнулась на обильно смазанных петлях дверь, в горницу шагнул высокий старик, следом за ним тот, что привел сюда гостя. Он поставил свечу в глиняную подставу, чтоб не капала куда попало, поклонился и вышел.

Старик прошел к стоявшей у небольшого окна лавке, сел, внимательно оглядел псковитянина и почти зло спросил:

– Ну?

Тот чуть замялся, потом ответил:

– Мне бы боярина Онания…

– Я боярин. Чего надо?

Видя, что псковитянин сомневается, он хмыкнул:

– Твердило, что ли, прислал? Давай сюда, что передал.

Все так же неохотно псковитянин вложил в большую жилистую руку свиток. Боярин развернул, поднес к свече, долго вглядывался. Псковитянин понял, что Онаний не слишком хорошо разбирается в грамоте, читает не споро. Глаза боярина вдруг блеснули из-под нависших бровей:

– Грамоту разумеешь?

Сам не зная почему, псковитянин вдруг отрицательно покачал головой. Почему-то ему не хотелось читать новгородцу написанное. Он никому не говорил, что грамотен, меньше знаешь, дольше живешь, так любил повторять его отец. Даже посаднику Твердиле Иванковичу не сказал, может, потому и отправил его посадник с таким поручением. Если бы знал, что грамотен, не рискнул бы.

Боярин снова уставился в написанное. И вдруг псковитянин заметил, что он не читает, а просто разглядывает, причем не грамоту, а его самого. Онаний сидел так, чтоб в тени не видно было его лица. «Проверяет», – усмехнулся гонец. Пусть себе, только бы уйти отсюда скорее, даже в ночь, только подальше от бешеных псов во дворе и от злых глаз их хозяина. Не выдержав, гонец спросил:

– Отвечать станешь, боярин? Или я пойду?

– Куда? – хмыкнул тот. – Ночь на дворе.

Псковитянин вдруг разозлился:

– Так что я до утра перед тобой столбом стоять буду?! Устал с дороги.

Колючие глаза снова принялись ощупывать его лицо:

– Где до самой ночи был? Небось давно в город пришел?

– Нет, едва успел, чтоб ворота не закрыли.

– Все одно, давно уже!

– А на твоем дворе что, написано, что он твой?! А хоть и писано было бы, я читать не умею.

– А как нашел?

– Во Пскове рассказали, чтоб не плутал. Только одно дело не плутать днем, а совсем другое – ночью. Боярин, я и правда пойду.

– У тебя есть кто в Новгороде?

Псковитянин помотал головой:

– Родных нет, а знакомый есть один. Может, найду… А нет, так где в другом месте переночую. Правда устал…

Наконец Онаний сжалился:

– У меня переночуешь, утром еще расскажешь про посадника и то, как шел.

– Кто шел? – насторожился псковитянин.

– Ты шел! – снова вперился в него взглядом Онаний.

«Ой-ой», – подумал гонец, но возражать не стал.

Утром не успели поговорить, как вдруг загудел вечевой колокол. Боярин вскинулся:

– С чего бы?

Но поспешил, без него вече не должно пройти, мало ли что князь новое придумает. Стоило Онанию уйти, немного погодя во двор вдруг влетел княжий дружинник, за спиной еще пятеро.

– Живо гостя, что ночью пришел за боярином!

Верный пес Гостята замотал головой – разве можно без ведома хозяина признавать, что был такой гость вчера:

– Какие гости, что ты?! Мы ночами спим, а не гостей принимаем.

Дружинник наступал грудью, оттесняя Гостяту к стене:

– А лгать княжьему человеку станешь, самого туда потащу! Говори, где тот гость!

– Ушел, вот те крест ушел! Да и был-то по ошибке, шел к боярину Колбе, а попал к нам. Переночевать пустили, не гнать же ночью со двора? Но утром сразу и ушел. У Колбы ищите. – Гостята был очень доволен придуманной ложью.

– Бога ты не боишься, тать поганый!

Чтобы отвлечь дружинника от опасной темы, Гостята сделал вид, что обиделся на татя. Но тут псковитянин сообразил, что теперь ему живым не уйти, если дружинники заберут его с собой, то, может, еще и спасется, а вот этот сморчок точно прикажет жизни лишить, чтоб не оставлять свидетеля. Осознав, что это его последняя возможность спастись, псковитянин крикнул в маленькое оконце клети, в которой просидел под замком всю ночь:

– Здесь я! Заперт только!

– Открывай! – показал на замок дружинник.

Гостята округлил сколько смог свои маленькие поросячьи глазки:

– Ах ты тать-душегуб! Его накормили, напоили, спать положили, а он еще и в клеть воровать полез?!

– Открывай, открывай, – поторопил его дружинник. – Князь сам разберется, что за воры у тебя запертыми сидят и что за гости по ночам ходят.

К вечевому помосту не спеша подходили бояре, несмотря на теплую погоду в богатых шубах, шапках, с посохами. Важные… Перед ними расступались, Новгород город хоть и вольный, но боярство почитает, все же у них власть повседневная, у них закрома новгородские. Конечно, чтят не так, как в других городах, в глаза не заглядывают и шапки не ломают, но и путь не заступают. Бояре идут!

А они шли нарочито медленно. В вечевой колокол зазвонили без их воли, по требованию князя. Хотя по уряду и князь может вече собрать, но мог бы хоть гонца прислать, сказать зачем. Так ведь нет, что о себе мыслит? Снова зазнался, воином мнит великим? Ничего, не впервой, обломают гордость-то.

На помост взошел боярин Онаний в большой зеленой шубе, подбитой по теплому времени собольком, даже такую же соболью шапку не снял, хотя по шее от волос уже струился пот, боярин почувствовал, что и на висках вот-вот потечет. Было жарко, Онаний мучился и оттого злился все сильнее. Следом за Онанием поднимались и другие – Никитий, Семен, меж ними посадник Степан Твердиславич, потом еще трое. Остальные не пошли, нечего князю потакать. Онаний тоже досадовал на себя, не надо было идти. Но ему вдруг захотелось примерно наказать строптивого князя, выставить виноватым в ненужной тревоге перед народом, мол, мальчишка, зазвонил в вечевой колокол, с умными людьми не посоветовавшись. Боярин решил все, о чем бы ни сказал Александр, объявить неважным, не стоящим их боярского внимания.

Потому, когда посадник объявил, что князь говорить станет, и сам Александр встал перед людьми, узкие губы боярина презрительно искривились.

– Господин Великий Новгород! Любишь ли ты предателей?

Вече замерло. О чем это князь? Кто ж предателей любит?

– Да или нет?!

– Нет! – гаркнули сотни глоток, дивясь княжьей причуде.

– А что делать с предателями?

Ответом ему были слова боярина Онания:

– Ты, княже, не во гнев будет сказано, для чего столько людей созвал? – Боярин повел посохом, показывая на полную вечевую площадь. – От дел оторвал, в беспокойство ввел? Вопросы ненужные задавать?

Усмехался как на дитя неразумное, показывал, что хотя и хороший воин Александр Ярославич, но молод пока, ненаучен вольный город уважать.

Но князь насмешке не смутился, спокойно ответил:

– Про то, нужные или ненужные вопросы задаю, потом решим. А предателей в Новгороде немало. Не знаешь ли таких?

Что-то кольнуло слева у боярина, стало чуть дурно, побледнел. Но, может, это от жары. Толпа уже с интересом следила за начинающейся перепалкой боярина и князя. Из людского моря раздались даже выкрики:

– Так его, князь!

– Потрепли-ка за бороду боярина!

Но выкрики быстро затихли, Онаний на таких даже глазом не повел, без него соглядатаи справились, взяли на заметку, потом посчитаются. Никому не дано боярина даже словом обижать.

А князь вдруг показал на Онания:

– Господин Великий Новгород, боярин Онаний не просто против города выступает, без конца ему вредя, но и с немцами снюхался вместе с псковским посадником Твердило Иванковичем!

– Что?! – возмутился боярин. Получилось хорошо, если б не знал твердо, что лжет, и не подумал бы. Но позади всех, так чтоб Онаний не видел, уже стояли дружинники, крепко держа псковского гостя со связанными руками. – Ты, князь, говори, да такими словами не бросайся! Пробросаешься.

Глаза Александра Ярославича стали совсем насмешливыми:

– Так твердишь, что никаких известий от Твердилы из Пскова не получал?

– Нет! – решительно отказался Онаний.

– И этой ночью тоже?

– Я сплю ночами. – Боярин решил отказываться от всего, даже если сюда приволокут гонца из Пскова, грамотка та уже сгорела, сжег сразу же, как прочитал, как докажут? А князю он припомнит, за клевету можно строго спросить, это не на смерда голос подавать, боярина оклеветать дорогого стоит даже князю.

Так и есть, перед загалдевшим вече поставили ночного гостя, боярин подумал о том, как накажет Гостяту, отпустившего псковитянина.

Князь Александр снова поднял руку, призывая вече к вниманию:

– Боярину Онанию сегодня ночью вот этот человек принес послание от псковского посадника-предателя Твердило Иванковича. Было такое?

Боярин вдруг подтвердил:

– Было! И что? Хоть он и предатель, а попросту попросил товару кой-какого.

Нашлись сомневающиеся, загалдели, что надо бы проверить. Князь кивнул:

– Хорошо, и где та грамотка, что тебе прислана?

– Какая грамотка? А-а где про товар просит? Не помню, запропастилась куда-то. Ни к чему мне.

Глаза боярина встретились с глазами князя, и он сразу понял, что Александр все знает. Но пусть докажет, грамотка сгорела, нет писаного, нет и доказательства! А гонец вроде и впрямь неграмотный. Да если и грамотный, и прочитал прежде чем принести, то все равно не докажут, сгорела грамотка. Но серые глаза Александра стали вдруг стальными, а с лица сошла полуулыбка, голос загремел на всю площадь:

– А не эту ли грамоту ты сжег, боярин?

Онаний метнулся к княжьей руке выхватить. Что за наваждение, он же сам жег?! Но князь ростом не мал, да и руку сумел отвести.

– Не спеши, чего распрыгался, немолод уже. Прочесть или сам прочтешь? – Александр усмехался, с удовольствием наблюдая, как лицо Онания становится все белее и белее. – Я сам прочту. Или кто грамотный тут есть?

Из вечевой толпы сразу же откликнулись двое. Одного князь отвадил сразу, это боярский прихвостень, а второй уважаемый всеми купец Трифон показался ему годным. Купец громко прочитал то, что было написано на пергаменте, толпа взвыла. Посадник предлагал боярину открыть ворота немцам, как сделали это псковитяне, оговаривал условия такой сделки и просил срочно обсудить сроки!

– Смерть предателю!

– Убить такого мало!

– Жги двор онаньевский!

– Казнить предателя!

Князь поднял руку:

– Тихо! Верна ли печать на грамоте?

Купец кивнул:

– Да посадника псковского.

Из толпы спросили:

– Откуда у тебя, князь, та грамота?

Александр довольно усмехнулся:

– Мне того гонца еще вчера вечером привели. Я грамотку подменил, боярин и не заметил. Ему другую написали, а эту у себя оставили. Для того и пришлось ночью человека к тебе отправлять, чтоб ты к печати не приглядывался.

Онаний хватал ртом воздух, не в состоянии вымолвить хоть слово. А толпа внизу довольно ревела:

– Ай да князь! Хитер, ничего не скажешь!

И снова:

– Смерть предателю!

Боярина казнили в тот же день, а его имение забрали городу. Сильно прибавила казна в одночасье. Александр смеялся:

– Всех бояр-предателей перевешаю, городу от того двойная польза будет.

А вечером пришел к владыке спрашивать, не ошибся ли. Спиридон долго смотрел на Александра, потом спросил:

– Ответь честно, ты его казнил, потому что предатель или счеты свел?

– Потому что предал. А счеты? Не он один гнал, если на всех обижаться да со всеми счеты сводить, так зачем сюда и возвращаться было…

– Рад за тебя, князь.

Мне – Федька, князю – Копорье

Я стояла вместе со всеми в вечевой толпе и среди всего этого ора тихо радовалась. Оказывается, можно быть полезной своему городу (я уже считала Новгород своим) даже в таком положении, как мое, главное, желать сделать это.

И вдруг… поясницу прорезала сильная боль, она как-то скрутила все внутри и медленно отпустила. Ну что ж, моему живулечке пора…

Я не задумывалась ни над тем, как буду рожать, ни над возможными осложнениями, ни над предстоящими страданиями, ни даже над тем, что рядом не будет никого. Главное верить, что все будет хорошо. На разговоры сенных девок (хотя девками они были так давно, что забыли об этом) о страданиях рожениц я отмахивалась:

– Есть женщины, рожающие без боли. Я буду так же.

Девки посмеивались, видно исходя из собственного опыта, мол, боярыня так говорит до первых схваток, а вот как помается с денек, узнает, каково это.

Я обманула их ожидания, зато не обманула свои собственные. Во-первых, родился сын, как и твердила, во-вторых, все произошло стремительно и легко, испугаться не успели. В-третьих, боли действительно почти не было.

Глядя на сморщенное красное личико своего чада, я напрочь забыла все новгородские проблемы, рыцарей с их амбициями, даже князя Александра, помнила только о Вятиче, мысленно укоряя его: обещал вернуться, чтобы сын не рос безотцовщиной…

За то время, пока жила одна, много раз бывали минуты, когда рыдала в подушку, хотелось эту самую подушку вообще зубами рвать от тоски и безысходности, но спасал как раз живчик внутри меня, ему хотелось жить, а вместе с ним и мне. Я даже свыклась с положением соломенной вдовы, стараясь не заглядывать в будущее дальше сегодняшнего дня. Даже получалось…

Крестил Федора сам епископ, крестным отцом стал князь Александр, во как! В тринадцатом веке родить сына, выбрав крестным отцом Александра Невского, кто, скажите, может таким похвастать? Зато я теперь знала одно – обратного пути в Москву мне просто нет, ребенка я здесь не оставлю. Хотелось бы знать только, где его папаша. Мать-одиночка в Новгороде времен Ледового побоища – это круто.

Мне было не до Новгорода, а Новгороду не до меня. Мы жили вместе, но какой-то параллельной жизнью.

Ополчение собралось быстро и много большее, чем князь водил против шведов. Призвались не только горожане, но и селяне, потому как хорошо поняли: придет немец, пока под городскими стенами стоять будет, округу так пограбит, что если потом и побьют, то селам урон не скоро восстановить. Но это ополчение учить надо, их против псов-рыцарей не выпустишь, либо погибнут, либо побегут. Вот и заставляли селян с утра до вечера не стрелы метать, а секирами махать да мечами биться. Дела с лихвой нашлось всем, Новгород выделил такие деньжищи на вооружение ополчения, что кузнецы и мечники, щитники, латники, лучники… не успевали их отрабатывать. Да и сами мастера тоже цены не задирали, не для торга князь оружие заказывал.

Конечно, нашлись те, кто донесли ливонцам об усилении Новгорода, о возвращении его славного князя. Вскоре пришло известие, что те не слишком обеспокоились, мол, сказали:

– Пойдем и победим Александра и возьмем его руками.

Князь, услышав про такое, усмехнулся и, перекрестившись на купола Софии, попросил:

– Боже, рассуди спор мой с этим высокомерным народом.

Настал час, когда пришла пора выступать. Шли на Копорье, только об этом не кричали. Снова встали на берегу расшивы, готовые принять пешую рать, туда же погрузили и все оружие конников, оставив только самое необходимое. На расшивы закатили и несколько порок, чтобы бить каменные стены крепостей. Дружинники шутили:

– Никак снова свеи на Неве стоят? А мы готовы их еще раз бить, больно драпают хорошо!

От Копорья до Новгорода не так далеко по прямой, но это если прямо через непроходимые леса и непролазные болота. Можно по наезженным дорогам, но опять же зимой. Ждать зимы некогда, немцы подготовятся, к Копорью подойдет помощь из Риги, тогда не взять. И князь решил идти в обход через Тосну, но так, чтоб никто не понял, куда идет.

Копорье немцы взяли в прошлом году, князя в Новгороде не было, да если б и был, все равно бояре шагу ступить не давали, сидел в Городище как на привязи, пока татары Торжок жгли. Ливонцы сначала одним броском захватили Водскую пятину Новгорода, потом через реку Нарову небольшое укрепленное Копорье. На очень хорошем месте стояло селение, близь залива, на перепутье важных дорог, и место высокое, выше всей округи. Немцы нашли самую высокую гору и, согнав местных жителей, быстро построили каменную крепость.

Оттуда сразу начали воевать округу. Скоро оказались захваченными даже Тесово и берега Луги. До Новгорода оставался один дневной конный переход. Потому, когда князь вдруг увел дружину и ополчение по Волхову, его замысла не понял никто. Не Ладогу же из пороков громить? А князь беспрепятственно провел свое войско по Волхову мимо Ладоги в Нево, оттуда Невой до Тосны. Дорога знакомая, год назад плавали. Но дальше к порогам не пошли, вдруг свернули по Тосне к верховьям и шли, сколько было можно. А потом снялись с расшив и направились лесом. Здесь болот уже почти не было, дорогу знали, потому под самое Копорье вышли быстро. Когда на дороге к крепости вдруг показались новгородские конные отряды, рыцари потеряли дар речи, но успели уйти и спрятаться за ее стенами.

По обе стороны выстроенной меньше года назад крепостной стены стояли люди и думали. Немцы внутри высчитывали, как скоро придет помощь от Риги, прикидывая, хватит ли провизии или надо экономить. А под стенами русичи думали, как сокрушить эту крепость.

Я не могла ходить в походы, не тащить же дите за спиной, потому постаралась наставить князя еще дома. Теперь он внимательно прислушивался к моим словам. К моему удивлению, оказалось, что я помню многое, в том числе и взятие Копорья. С чего бы, ведь точно знала, что дома таким не интересовалась. Штучки Вятича, но размышлять об этом не хотелось, у меня были дела поважнее – первый зуб, вернее, сразу четыре за одну ночь. Федька сутки горел огнем, но почти не плакал, а я рвала на себе волосы, решив, что застудила ребенка на сквозняке.

Зато когда утром мое чадо улыбнулось во весь рот, окружающие ахнули – две махонькие беленькие полосочки виднелись сверху и снизу красных воспаленных десен.

Вот в таком счастливом состоянии я и объясняла князю, что построенная совсем недавно крепость еще не выстояла положенное время, чтобы стены окрепли, если бить в одно место по кладке, то она поддастся быстрее, чем сами камни. Невский дивился причудам молодой матери, но кивал. Запомнил бы только…

– Настя, может, переедешь в наш терем, там просторно и защита лучше?

– Нет, благодарю, мне и здесь не тесно, а защита… Одолей рыцарей, князь, всех защитишь.

– Одолеем.

Я была спокойна, знала же, что одолеет.

Воевода Миша Новгородец смотрел на каменные стены и пытался понять, на что рассчитывает князь Александр Ярославич? Это не деревянный тын, какой пороки пробьют враз, крепость из камня. Пока они станут пробивать, за несколько дней из Риги придет помощь рыцарям, вот тогда будет тяжело! А у пороков уже возились новгородцы. Миша услышал, как наставляет их Невский:

– Пороки не сдвигать и на пядь, бить и бить в одно место. Чем лучше будете попадать, тем скорее все закончится.

– Княже, – не выдержал воевода, – да ведь стены каменные!

– Ну и что? Камень тот в прошлом году кладен, еще и года нет, не укрепилась крепость-то. Не связались камни меж собой. Потому, если бить в одно место, а еще лучше по скрепке каменной, то вывалится.

Князь перекрестился:

– Ну, с Богом! Давай!

Первый камень полетел в стену. Та как стояла, так и стоять осталась, только мелкие осколки полетели в стороны.

– Хорошо, – удовлетворенно кивнул князь Александр. – Вот так и бить без передыху. Одни устанут, пусть другие встают. Камня вокруг много, ровнять его не старайтесь, только не давать рыцарям покоя за стенами ни днем ни ночью!

В прошлые ночи из кустов, что за крепостной стеной, доносились соловьиные трели, а теперь совсем другое. Герман пытался заснуть и не мог. Решил, что надо вспомнить что-нибудь хорошее, иначе, промаявшись вот так всю ночь, к утру он будет не выспавшимся и злым. За неумение спать в любых условиях Германа часто ругали, он и ночевал не со всеми вместе. Видите ли, швед Ларсен храпит, а Ульрих стонет и зовет свою Матильду, чтоб почесала спину! Ну и пусть зовет, если мешает, то почеши, он перевернется на другой бок и заснет. Герман возражал, что Ульрих, может, и заснет, а вот он сам нет. Для хорошего сна нужно хорошее ложе и тишина.

– А женщина?! – утробно хохотал Ульрих. Он любую речь сводил на женщин. Но Герман сомневался, что этот боров получает хоть какое-то наслаждение даже от самого процесса, не говоря уже об ухаживании. Между ними однажды чуть не возникла большая ссора. Это из-за маленькой Бригитты, что разносила пиво в таверне Риги. Девочка была хороша, крепкая, как репка, с маленькими ножками и маленькой грудью. Ульрих, привыкший прибирать к рукам любую юбку, появившуюся рядом, тут же пустил в ход свои лапы. Девица споро увернулась и легонько стукнула его по голове пустым подносом. В другой руке у нее были целых четыре пустых кружки. То, как держала Бригитта кружки, не оставляло сомнений, что и они опустятся на голову приставалы. Но Ульрих был достаточно сообразительным, он попросту перехватил руку девчонки и тут же сцапал ее за талию. На помощь к дочери бросился отец, но сладить с огромным пьяным Ульрихом было не так легко. Хозяин таверны кликнул вышибал, дюжие молодцы показались из-за двери, ведущей во внутренние комнаты, закатывая по ходу рукава. Герман понял, что сейчас будут бить, причем не только Ульриха, но и его тоже, сам отцепил приятеля от девчонки и потащил к выходу, убеждая, что девушка этого не стоит. Тот сопротивлялся:

– Стоит! Я знаю, что стоит! Я люблю таких, крепких и сладких! Не мешай мне!

Их все-таки вышвырнули из таверны, но не слишком рьяно. А на следующий день Герман застал Бригитту вместе в Ульрихом прямо в его каморке! Здесь она совсем не сопротивлялась, даже мурлыкала от удовольствия. Ульрих махнул рукой, приглашая и Германа присоединиться. Того чуть не вывернуло: лезть к толстому, покрытому черной шерстью на груди и спине Ульриху было омерзительно. Когда он позже нелестно отозвался о Бригитте, мол, лезет в постель к кому попало, то едва не поплатился парой зубов. С тех пор Ульрих точно искал случай, чтобы попросту убить Германа.

Герман и Ульрих родственники и очень похожи своим положением. Они не последние в списке рыцарей ордена, но и даже не сотые, они предпоследние. На хорошие доспехи не было средств, но Герман умудрился скопить, отказывая себе во всем, а Ульриху повезло. Он пообещал жениться на дочери мясника из Риги, но только после того, как заслужит признание магистра ордена и захватит в бою большую добычу. Вряд ли мясник поверил пройдохе, но его дочь уж очень хотела быть женой видного рыцаря, и будущий тесть дал Ульриху денег на доспехи. Начинающий рыцарь больше занимался женщинами, чем боевой учебой, и ему грозило простое изгнание. Для себя Герман решил, что сделает все, чтобы стать настоящим рыцарем, добыть в бою славу и достаточные средства к существованию. Он даже завел себе оруженосца, рыжего бездельника и попрошайку, вечно заспанного и всклоченного, от которого толку не больше, чем от колоды в углу двора, оставшейся от предыдущего хозяина. Все равно они, конечно, проигрывают против многих, их даже отправили подальше с глаз магистра сюда в крепость, которую русы успешно разрушают.

Бух! Бух! Бух! И так весь вечер, и всю ночь. Эти русы не спят, что ли? У Германа уже трещала голова, а их, как они там зовут? пороки? все били, били и били, не давая не просто заснуть, но и подумать о чем-то спокойно. Герман ворочался, засовывал голову под большое количество всякой рухляди, но от ударов содрогалась не только стена, казалось, сама гора, на которой стоит крепость, и та ходуном ходила. Часть камней летела в ворота, если так пойдет, то к утру и от ворот ничего не останется. С другой стороны, камни точно попадали по одному и тому же месту, там уже появилась трещина. А помощь за день вряд ли прибудет. К рассвету в сердце Германа постепенно заползла тоска. И вдруг показалось, что больше не бьют, даже обрадовался, но, видно, рано. Русы камни подбирали, следующий попался очень большой, он так грохнул, что задрожала уже не только стена, но и все вокруг. Со стороны осаждающих раздались довольные крики. Герман только успел подумать:

– Ну вот и все!

И оказался прав. Следующий камень провалил не устоявшуюся до конца каменную кладку. Все, кто мог, выскочили из домов. В стене зияла огромная дыра, причем подходить к ней было опасно не только из-за летевших теперь уже чуть левее камней, а потому, что сверху продолжало обваливаться.

Русы в пролом не ринулись, как их ожидали, но и высунуться не дали, навстречу смельчакам полетели тучи стрел. Положение нелепое, в крепостной стене дыра, но враг не наступает, по воротам продолжают бить пороки, ни в пролом, ни даже просто на саму стену не поднимешься, тучами летят стрелы. Сидят рыцари в крепости, как крысы в клетке, ни сбежать, ни огрызнуться.

Князь Александр с вечера стоял, внимательно наблюдая за разрушениями, которые производились камнями из пороков. Медленно, но верно каменная стена поддавалась. Если так пойдет, то к утру рухнет. Он показал воеводе:

– Смотри, как только появится первая трещина, вели две пороки двинуть чуть левее, эти две пусть добьют здесь. А начнет рушиться, сразу перевозите пороки на ту сторону, и тут же начинайте бить. Поддадутся ворота, все пороки переместить в одно место.

Глядя на потных, уставших новгородцев, без устали таскавших здоровенные камни, он добавил:

– Людей замени, не то к утру тут и останутся, а мне все свежие нужны.

– Мыслишь, княже, что падет крепость до утра?

– Крепость нет, ее еще воевать надо, а вот стена да. Не успела устояться, слабо скрепили.

Так и произошло, к рассвету уже была огромная трещина, которая с первыми лучами солнца разбежалась в разные стороны, раздался грохот, и в крепостной стене, которой так гордились немцы, образовалась огромная дыра. Воевода едва успел закричать «Стой!» первым рванувшим к крепости. Новгородцы недоуменно оглянулись, почему бы не влететь в крепость с лету? Но Миша помнил приказ князя только не дать выйти наружу и малой части немцев. Возле пороков сразу же показался князь, он не любил спать долго, обычно поднимался до света. Потому и был на ногах. Оглядел разрушения и довольно кивнул:

– Хорошо. Немного погодя пойдем брать.

– А почему не сейчас?

Александр хитровато заблестел глазами:

– А сейчас они нас ждут, изготовились. А мы еще где порушим, пусть мечутся и думают, откуда мы пойдем.

Солнышко уже поднялось, а пороки все делали и делали новые дыры. Только когда проломов стало достаточно, князь скомандовал:

– Пора!

Конечно, рыцари, хотя и не были защищены самыми тяжелыми латами, как обычно на турнирах или в больших боях, но сопротивление оказали сильное. В разваленной крепости они старались отдать свои жизни дороже. Новгородцы штурмовали крепость яростно, но так же яростно защищались ливонцы.

Герман спокойно вернулся в дом, надел латные доспехи, не слишком сильные, но достаточно хорошо защищавшие, взял копье, меч и вернулся обратно. Одно плохо – в этих латах ни в коем случае нельзя падать, не поднимешься. Но Герман падать и не собирался. Оруженосец, помогавший облачаться, попробовал сказать, что не стоит надевать полную защиту, не на коня же рыцарю, и получил такой удар железным кулаком в скулу, что согнулся, поддерживая челюсть, и куда-то уполз. Больше рыцарь его не видел. Да и не жалко, парень из местных, если слуга позволяет себе что-то говорить хозяину, от него добра не жди. Герман хорошо помнил поговорку, что собаку, подавшую на хозяина голос, попросту убивают.

На дворе уже бились. Все так же не торопясь, он задвинул забрало шлема и сразу поднял его снова. С опущенным ничего не видно по бокам, да и с поднятым тоже не очень. Двигаться в полном облачении и впрямь было тяжело. Вдруг сзади его кто-то постучал по броне:

– Эй! Ку-ку!

Герман резко обернулся, но быстро двигаться в латах невозможно, в них можно только воевать, сидя на сильной лошади. Причем если уж упал, то будешь лежать, пока не поднимут. Здесь помогать некому, приходилось рассчитывать только на себя. Русич крутнулся еще быстрее и снова постучал об латы:

– Повернешься ты или нет? Биться будем?

Герман немало времени провел в русских городах, последние месяцы в Пскове, потому понимал, что говорят, и смог даже ответить. Он ответил: «Будем!» – и сделал, возможно, резкий поворот. И тут же полетел наземь, споткнувшись о подставленную ногу новгородца. Обливаясь потом и трясясь от злости, Герман барахтался как перевернутый на спину жук, не в силах подняться. Новгородец от хохота аж присел, но потом решил не тратить попусту времени, стукнул рыцаря со всей силы чем-то тяжелым по шлему, так, что забрало опустилось само, выдернул из его ослабевших рук меч и посоветовал:

– Лежи тихо, может, в живых останешься.

Убивать глупого беспомощного рыцаря, только что сучившего ногами в попытке приподняться с земли, было даже совестно. Хотя он Никоню не пожалел бы, встреться один на один. Новгородец решил обязательно рассказать всем, как легко можно одолеть тяжелого рыцаря, достаточно подставить ему подножку. Если упадет, то сам не встанет.

Следующий оказался умнее, он не стал крутиться и начал действовать мечом так, что Никоня понял – еще чуть, и последний миг ему обеспечен. На помощь пришел ладожанин Хотень. Подойдя к рыцарю сзади, он попросту тюкнул того по ведру на голове дубиной. Немец просел на негнущиеся от избытка железа ноги, опустился на колени, но дальше не упал. Осознав, что тот сейчас придет в себя, теперь уже Никоня опустил ему на голову здоровенный камень, видно выпавший из стены. Получилось громко и убедительно, больше немец не дергался, лег, как получилось, и затих.

– Спасибо, – поблагодарил Никоня Хотеня. Тот только кивнул:

– Вдвоем сподручнее, их по башке бить хорошо, один отвлекает, другой сзади лупит чем тяжелым.

Сговорившись, они свалили таким образом еще с десяток закованных в латы бедолаг.

При взятии крепости не так много рыцарей погибло, многие лежали, как и противники Никони и Хотеня, оглушенные и не способные подняться самостоятельно. Князь приказал вытащить всех прямо в латах на поляну перед бывшей крепостью. Глядя на груду железа, под которым все так же нелепо барахтались рыцари, он презрительно поморщился:

– Еще хотят нас взять! Железом распорядиться с толком не умеют! Столько перевели зря!

Потом была казнь предателей из числа чуди и води, их повесили на остатках ворот крепости. Трое кричали и просили помиловать, обещая князю служить, не щадя живота своего. Александр Ярославич поморщился:

– Если одних предали, то и других предадите!

Вытащенные из лат рыцари выглядели жалко, они стояли, прикрывшись сложенными руками и со страхом озираясь вокруг. Дело в том, что новгородцы пошалили. Велено было раздеть – раздели. Догола. Сняли не только латы, но и все остальное. Князь с воеводами сначала долго смеялись над такой шалостью взрослых людей, а потом Невский вдруг велел их везти в Новгород, чтоб там отпустить.

– Почему?! – возмутились все, кто слышал.

– У них в плену дети псковитян, взятые в залог. Погубим этих, побьют тех, а их же обменять можно будет. Пусть идут, железо мы им не отдадим, да, пожалуй, и одежду тоже.

Потом, немного остыв, велел какую одежонку все же дать.

– Чтоб не пугали окрестных девок своим видом.

А крепость снесли совсем, оставив только ворота с болтавшимися на них изменниками другим в назидание. Князь очень не любил предателей, просто ненавидел. Помощь из Риги так и не подошла, видно, узнав, что новгородцы уже разбили крепость, немцы решили не связываться.

На обратном пути выбили рыцарей из Тесова и побережья Луги. Для тамошних гарнизонов нападение тоже стало неожиданным. Уж если и ждали русских, то совсем не со стороны Копорья! Наблюдали за той стороной, в которой Новгород, а не за той, где крепость, которую немцы для себя построили!

Водская пятина была освобождена от немцев-рыцарей. Князь и дружина с победой возвращались домой.

Снова звучало «Слава Невскому!», а люди окончательно уверовали в том, что с их Ярославичем можно хоть весь свет идти воевать. Хитер, умен без меры и в рати удачлив. В походе снова почти не было погибших, да и раненых немного. Новгородцы качали головами:

– Вот тебе и Копорье… Крепость, какую никому взять невозможно! А наш Невский пришел и взял!

А я ехидно думала, насколько их хватит, не станут ли зимой снова гадости про князя говорить или из города гнать? От этих всего можно ожидать…

Федька вовсю ползал, смешно виляя толстенькой попкой. Никаких вам памперсов, у моего дитяти были нормальные мягкие пеленки, и кормила я его грудью, немало не заботясь тем, что она потеряет форму. Зато и диатеза не было, и капризов тоже. Здоровый, упитанный младенец, за которым ежеминутно нужен глаз да глаз, потому что племянник, кажется, удался в тетку Лушу: когда не спал и не ел, носился, как электровеник. А толпа восторженных сенных девок скакала за ним. Я ругалась, что избалуют мне ребенка своими потаканиями, запрещала давать сладкое и все время таскать на руках.

Бои со сладким завершились в мою пользу, а от рук Федька отучился сам, ему категорически не нравилось, когда тетешкают, при попытке прижать к себе со словами «ах ты, мой сладенький» раздавался рев сродни тому, которым я пугала татарских лошадей в дружине Евпатия Коловрата. Постепенно все привыкли к неприкосновенности моего ребенка и его прямо-таки ненормальной самостоятельности.

И все-таки как тяжело понимать, что не сможешь ответить ребенку, где его папа. Епископ вопросов не задавал, князь тоже, остальным я и отвечать не стала бы, но и они не спрашивали. Иногда возмущалась: получается, человек может вот так исчезнуть, и никого не побеспокоит, где он? Вот оно, отсутствие паспортного контроля и виз, а также мобильной связи, ничего хорошего.

Шел 1241 год, я уже больше года жила одна и несколько месяцев вполне успешно справлялась с ролью мамы.

Рыцарей из Водской пятины прогнали, в Новгороде на время воцарилось взаимопонимание, патриотический запал пока не угас, князь был при делах, всем не до меня.

И вдруг…

– Барыня, к тебе гость.

Гость? У меня отродясь гостей не бывало, если не считать тех, кто посещал мою скромную стодвадцатиметровую квартирку в Москве.

Гостем оказался купец, один из самых рисковых, кто отважился даже в такое неспокойное время проделать непростой путь по Балтике. Зато он привез… письмо от Лушки с Анеей! Я даже взвизгнула от радости. Оставив купца поглощать съестные запасы, что он делал с видимым удовольствием, я отправилась к себе прочитать. Хотелось хоть на минутку побыть одной, снова окунуться в мир, где есть Лушка, Анея и Вятич, вернее, были…

Я пробегала строчку за строчкой, ища прежде всего упоминания Вятича, но их не было, Лушка ничего не знала о моем пропавшем супруге. Она сообщала, что родила сына, но Биргер не позволит забрать малыша с собой, потому они с Анеей пока живут там. «А дальше видно будет…» Я не сомневалась, что это «видно» относится к похищению ребенка. Прикинула, получалось, что ее малыш ровесник моему Федьке.

В остальном жизнь вполне приличная. Их поселили отдельно, Анея навела невиданный порядок в усадьбе, теперь это почти образцово-выставочный комплекс, чему Биргер очень рад. Лушка упоминала Биргера осторожно, видно считая, что меня коробит при его имени. Вовсе нет, я была рада узнать, что рана хоть и болезненная, но не страшная, только бровь рассечена. Биргер заботливый отец, Лушка и ребенок ни в чем не знают отказа.

Биргер задумал многое, в том числе крепость на маленьком острове. Говорит, что там будет большой город – будущая столица.

Ах ты ж! Нет чтобы сразу умного человека послушать и не упорствовать. Вот человеческая натура, пока в лоб не получил, не осознал, что я права. Неужели даже такому умному человеку нужно заработать копьем по роже, чтобы признать правоту других?

Конечно, Лушка не могла расспрашивать меня о моей жизни, ведь не знала вообще, где я.

Купец старательно выскреб остатки каши из миски и принялся за поросенка. У меня не было таких разносолов, как у Анеи, все же и в Новгороде не слишком сытно, да и кому эти разносолы? Я в еде неприхотлива, Федьке пока нужна только моя грудь… Но доставивший драгоценное письмо был рад и тому, что нашлось, он, не чинясь, доел вчерашнего поросенка, умял большущий пирог с вязигой, наелся каши, похрустел луком и запил все клюквенным морсом.

Я не торопила, пусть отдохнет душой за русским столом, все же прекрасно помнила, каково это на чужбине.

– Тебя как зовут-то?

– Питирим.

– Обратно пойдешь?

– Не… я нет, а вот мой напарник, тот вскоре собирается.

– Я ответ передам, свезет ли?

– Свезет, чего ж не свезти?

Ответ писать оказалось довольно трудно, все время сбивалась на восторженные панегирики Федьке, его шустрости, его зубам, привычкам, большущим глазенкам и, безусловно, быстрому развитию. Прекрасно понимала, что для любой мамаши ее ребенок самый развитый, умный и, конечно, красивый. А потом подумала: почему бы не погордиться? Ведь зубы полезли раньше, чем обычно, да еще и четыре сразу. И ползать начал раньше, и вообще, вполне живой, прекрасный ребенок.

Представила себе восторг Лушки при известии о племяннике и невольно улыбнулась.

С другой стороны, было жаль, что нас жизнь вот так раскидала, где они и где я. И тут же поймала себя на том, что при этом «где» вспоминаю не Москву, а думаю о Новгороде. Неужели я так привыкла жить здесь, что не мыслю себе возвращение?

В тот вечер долго вспоминала свое житье-бытье в Москве, работу, встречи, привычки… И все время мысленно возвращалась в Новгород, словно домой. Неужели это все, я так и останусь с Федькой здесь? Если честно, то пока малышу и впрямь лучше здесь, здоровее, во всяком случае. А потом? От мыслей становилось тоскливо, и я оглядывалась на своего малыша, каково будет нам с ним в этом мире одним, без поддержки?

Держать мечи востры…

Наступило лето, просохли дороги, ярко светило солнышко, казалось, что нигде в мире нет ни войны, ни беды, ни разора…

Закончился поход, можно бы и отдохнуть, но князь отдыха новгородцам не дал. Снова собрал вече, снова говорил о том, что, пока Псков под немцами, угроза не исчезла. Копорье это не все, просто проба сил. А побороть немцев своей дружиной невозможно, слишком сильны.

Нашлись те, кто в ответ кричали:

– Видели мы, князь, этих железных жуков! На спину перевернешь, и будет лежать, пока кто не поднимет.

Александр нахмурился:

– Не то говорите! Мы с немцем еще и не встречались. Копорье не в счет, там настоящих рыцарей не было. Если рыцарь на коне да с оружием, его попробуй скинь! И конь тоже закован. Бить можно, но как в Копорье больше не получится.

– Почему?

– Потому как нас теперь всерьез принимать будут, а раньше и признавать не хотели.

Кто-то хмыкнул:

– Выходит, сами себе подгадили?

И тут новгородцы увидели, как князь умеет злиться. Александр Ярославич сгреб болтуна железной рукой, поднял над землей и, держа на весу, строго спросил:

– Ты там был?!

– Нет, – съежился под страшным княжьим взглядом мужик. – Прости, княже, сболтнул.

– Ах, ты сболтнул?! А побейте-ка его те, кто Копорье брал и с рыцарями бился. – Александр попросту швырнул болтуна в толпу.

Того просто затоптали, едва выжил. После стороной обходил не только вечевую площадь, но и всю Торговую сторону. Но большинство запомнили твердую руку князя, державшего столько времени на весу немаленького мужика. Друг другу передавали:

– И ведь рука не дрогнула, пока держал!

Невский готовился, и я понимала к чему: ливонцы так просто не отстанут, пока они в Пскове, покоя быть не может. Конечно, впереди Ледовое побоище, и я хорошо понимала, что не удержусь и обязательно отправлюсь воевать вместе с князем. Вот только на кого Федьку оставить на это время?

Кузнец Пестрим который день не выходил из своей кузницы, даже спал там же. Жена носила ему и подмастерьям обеды, стояла, жалостливо подперев щеку кулачком, качала головой и уходила обратно. Не до сна и отдыха было, все другие работы позабросили после того, как князь Александр Невский на вече сказал, чтоб к походу на псов-рыцарей готовились. У подручного Пестрима руки обожжены, молот держать не может, так чуть не локтями хоть меха раздувает, только бы в стороне не стоять. Давно такого единодушия в Новгороде не было. На вече о том, что Новгород пока миновало, рассказывали и те, кто в Низовские земли ездил, и те, кто от немцев на Псковщине едва спасся. По всему выходило, что враг со всех сторон у ворот. Одного прогнали, другие налезают. Верно решил Ярославич, бить надо так, чтобы вдругорядь неповадно было. Когда в доме пожар, то не до ссор. А кто против будет, того вече решило и впрямь казнить смертью лютой. Боярские прихвостни сначала не поверили, потом двоих болтунов повесили на воротах, долго их трупы болтались, пока самим горожанам не надоели, все ненужные разговоры сразу прекратились.

Между двумя домнами Пестрим вышел во двор чуть передохнуть, уж больно жарко. Только присел на большое бревно, тут как тут Никоня, давний его друг-соперник. После боя со шведами, когда один другого спасал, ближе братьев родных стали. Никоня присел, посмотрел на солнышко, потом наклонился к кузнецу:

– Слышь, Пестрим, я чего узнал?..

– Ну? – покосился на известного болтуна кузнец. Сейчас что ляпнет, не будешь знать, верить или нет. Так и вышло.

– Дружинники меж собой говорили, князь-то наш Александр Ярославич во Владимир уезжает…

– Ты что?! – выпятился на него Пестрим. – Быть того не может!

Никоня резво перекрестился:

– Вот те крест!

Подумал и перекрестился широким крестом, чтоб уж совсем без сомнений было:

– Клянусь, сам слышал! Едет завтра ли, сегодня ли во Владимир.

Кузнец почти вскочил:

– Снова бояре, собаки, дышло им в бок, напакостили! Ну никак не могут жить спокойно. – Заорал во все горло: – Чего ж мы сидим?!

– А что мы можем? – уже испугался своей осведомленности Никоня. Он просто услышал, как один дружинник прощался с женой, говоря, что уходит с князем Александром немедля во Владимир, а второй поддакивал, мол, идем.

– Народ поднимать надо! Пусть Ярославич сам скажет, если что не так, пусть виновных бояр назовет, мы им бороды-то повытаскаем, не посмотрим, что знатные, без штанов вдоль Волхова гулять будут!

На зычный голос Пестрима во дворе мигом собрался народ. Стали требовать вече собрать, но кузнец вдруг запротивился:

– Что вече? Пока его соберем, пока бояре речи держать станут, время упустим. Уйдет князь, как есть уйдет!

Нашлись такие, что тоже слышали о Владимире. Пестрим и остальные на них чуть не с кулаками:

– Почему молчали?!

Стали советоваться, что делать. Решение пришло вмиг:

– Идти в Городище, самим от народа просить Александра Ярославича не покидать Новгород. Не может Невский вот так город бросить! Нет, не может!

– Живым щитом на пути встанем не отпустим князя Александра Невского из Новгорода!

– Лучше бояр всех противных ему погоним!

– Пусть только скажет кого…

Хорошо, что никто из бояр да онаньевских прихвостней по пути не попался, не то не сносить бы им головы, забили.

К людям, шагавшим в сторону Городища, присоединялось все больше и больше горожан. К самому княжьему двору подошли уже такой толпой, что и веча не надо, все здесь. Только бояр не было, да их никто и не звал.

В трапезную, где заканчивала обед княжья семья, вошел встревоженный гридь. Князь поднял голову:

– Что?

– Там, княже, от Новгорода толпа ко двору подходит. Велишь запереть ворота?

– От Новгорода? Нет, впустите.

О господи! Что еще случилось? От этого города всего ожидать можно, вчера готовы были подчиняться княжьей власти, а сегодня и погнать могут, с них станется. Александр заторопился во двор.

В ворота и впрямь входили новгородцы, оттеснив стражу, не рискнувшую сопротивляться многому числу людей. Заполонили уже все пустое пространство, но еще шли и шли. Последние так и остались за воротами. Александр стоял на верхней ступеньке крыльца в темно-зеленом кафтане почти без шитья, ведь собирался в дорогу. Он был без корзно и шапки. Новгородцы остановились в шаге от крыльца, но не кричали, не требовали, наоборот, вдруг заломили шапки. Князь спросил первым:

– С чем пришли?

Передний рослый мужик, Александр вспомнил, что это кузнец со Словенской стороны Пестрим, попросил:

– Дозволь, княже, слово молвить?

– Говорите, – подивился такой обходительности Александр. Если и выгоняют, то странно, уж больно ласково. Слуга успел подойти, ловко накинул корзно и закрепил его на правом плече красивой золоченой фабулой, подал в руки шапку, отделанную соболем.

– Ты, княже, не в обиду будет сказано, из Новгорода ехать собираешься?

– Еду, – продолжал изумляться Невский.

– Княже, Александр Ярославич, не бросай Новгород! Ежели тебя бояре обидели, только скажи, мы их за бороды сюда притащим.

– Да не бросаю я!

Пестрим недоверчиво переспросил:

– Так ведь едешь из Новгорода?

И тут двор услышал раскатистый хохот новгородского князя:

– Еду! Только за помощью. Великий князь Ярослав Всеволодович обещал, вся Низовская земля поможет. И суздальские полки пойдут, и князь Андрей переславскую дружину приведет. Решил сам съездить посмотреть.

Пестрим снова попросил:

– Александр Ярославич, не бросай Новгород, не сироти, Христом Богом просим. Если повинен пред тобой кто будет, прямо народу скажи, любого на березе вздернем, если за дело. Челом бьем.

– А чего ж вы все пришли, могли кого одного-двоих прислать? – Невский просто не мог дольше молчать, а что сказать не знал.

– Да мы решили тебе заслон людской поставить, чтоб уехать не смог.

У Александра перехватило горло так, что и слова не вымолвить. Едва себя пересилил, чуть хрипло велел:

– Ступайте. Скажите в городе, по делу еду. Вернусь скоро.

Новгородцы передавали друг дружке:

– За помощью князь едет…

– Не оставляет Новгород…

– Не осиротеем…

Попятились, так и выходили со двора спинами, казалось кощунственным повернуться к любимому князю спиной. В нешироких воротах толпились довольно долго, но Александр ждать уже не стал. Обернулся. Сзади стояли мать, жена, тысяцкий и еще много кто. Княгиня Феодосия улыбалась, едва сдерживая слезы счастья.

– Саша, любит тебя Новгород.

Тот смущенно отмахнулся:

– Любят, пока нужен.

Но и его глаза тоже блестели от непрошеной влаги. По лицу жены невозможно было понять, о чем думает. Бледна, видно, снова мутит, только хотел спросить, как она, тут вмешался тысяцкий:

– Ехать, княже, пора.

Александр кивнул:

– И то верно, припозднились.

Круто развернувшись, молодая княгиня ушла к себе в ложницу. Со всеми говорил, только не с ней! Было до слез обидно, все его любят, всем он нужен, а про них с сынишкой да будущим ребенком словно забыл.

Нет, князь забежал попрощаться, подхватил на руки Васеньку, поцеловал в обе щеки, потом обнял Александру, тоже трижды поцеловал:

– Жди, не на рать иду, вернусь скоро. Не беспокойся и себя береги.

И убежал. А раньше все «ясынька, ясынька»… Княгиня уже ненавидела Новгород, забиравший у нее мужа, ненавидела его походы и дружину, его бесконечные дела.

Заметив покрасневшие глаза невестки, княгиня Феодосия поспешила поговорить с ней:

– Сашенька, тебе не простой муж достался. Он воин, его место в дружине, не кори, что подле тебя на лавке не сидит. Не всем дано спокойно жизнь прожить, есть такие, что и минуты не могут без дела. Тебя он любит, только улыбнись почаще, да приласкай, вот и будет вам радость. А то он далече уехал, а ты ровно и возвращения не ждешь. Вспомни, как на шведа в поход провожала, любо-дорого глядеть, все обзавидовались.

Молодая княгиня поморщилась, тогда и князь по-другому с ней разговаривал, а вчера вон дурой назвал. Постепенно свекровь вытянула из нее все. Услышав, ахнула:

– Да что ж это? Я ему попеняю! Такую разумную женку дурой звать?

Но себе подумала, что так и есть, к чему даже свекрови такое рассказывать? Лучше бы пыталась понять мужа.

– Доченька, князь Ярослав Всеволодович, бывало, по неделям и в ложницу не заходил, все недосуг было, засыпал, где сон застанет. И про то, что другая есть не помышляй даже! От такой вон красоты писаной к какой другой пойдешь? Да и Саша муж честный.

За окнами снег укрыл все вокруг. Вот еще одна зима без Вятича. А будет ли с ним?

Я несколько раз встречала в городе на торге человека, складом фигуры очень напоминавшего Вятича, но лицо разглядеть не удавалось, там всегда толчея и гомон, видела только, что бородатый.

На отца очень похож Федька, просто вылитый маленький Вятич. А еще он похож на Лушку, и не только характером, глазенки такие же лукавые.

Осенью по последней воде приплыл тот самый напарник Питирима, привез письмо от Лушки. Сестрица в восторге, Анея тоже. Обещали скоро быть, как ни хорошо в Швеции даже у Биргера под крылышком, а дома лучше. Держит только невозможность увезти ребенка.

Снег как-то сразу лег большими сугробами. Федька впервые в жизни видел такое великолепие, он еще не ходил, зато валялся в сугробах с удовольствием. Красные щеки, красный нос, блестящие синие глазенки – не ребенок, а чудо!

Я долго возила его на санках и потом оставила просто побарахтаться в снегу, пусть еще немного повозится, и заберу домой. Уже представляла, какой придется выдержать рев, но не торчать же весь день на улице?

Поднялась на крыльцо отдать Матрене шаль, потому что жарко, а когда обернулась, то увидела, что к Федьке, валявшемуся в снегу, подошел какой-то человек. Сердце ухнуло, я протянула руку с тихим вопросом «Эй?» и замерла, потому что поняла, кто это.

А еще через мгновение мы с Федькой уже были в объятиях Вятича! И мой, нет, наш строптивый сынуля, ненавидевший, когда его кто-то тискает, молча сносил колючую бороду своего блудного папаши.

Меня тоже пришлось подхватить, чтобы не рухнула в снег. Оказывается, легче воевать с ордынцами или рыцарями, чем вдруг обнаружить, что любимый человек, на возвращение которого уже и надежду потеряла, стоит рядом.

– Где ты был? Где ты столько времени был?!

Вятич блеснул глазами:

– В командировке.

– Мотался еще в какие-нибудь времена, когда ты так нужен нам здесь?!

– Ты ругать будешь или сначала целовать?

– Тебя убить мало…

– Я тебя люблю. Вас с Федькой.

Я удивилась тому, что он знает имя сына, но потом подумала, что Вятич всегда все про меня знал.

Над городом кружили птицы, светило яркое солнце, сверкал снег, а рядом стоял мой муж и держал на руках нашего сына.

И какая разница, в каком это было веке или городе?