Некод Зингер

Неопубликованный рассказ Г.-К. Честертона

Трудно себе представить погоду более отвратительную, чем та, что царила в Святом городе на протяжении всей рождественской недели. Пронизывающий сырой ветер и потоки дождя, сопровождаемые чудовищными раскатами грома и вспышками молний, которые следовали одна за другой с пунктуальностью адской машины, не давали разойтись по домам, несмотря на поздний час, компании, собравшейся в доме Бенина на улице Пророков. Половину этого большого дома напротив новой англиканской школы, в котором при турках располагалась резиденция паши, снимал начальник городской полиции полковник Энтони Хилл. В небольшой гостиной на втором этаже семь джентльменов и юная леди в трауре сидели, греясь грогом, сигарами и неровным теплом арабской жаровни, установленной в середине комнаты. Кроме большой медной люстры на три дюжины свечей, свисавшей по центру высокого сводчатого потолка и как две капли воды похожей на висячих многоруких монстров сёфардской синагоги в Лондоне, и большого, по крайней мере в восемь футов высотой, зеркала в гостиной не было ничего примечательного. Когда вспышка молнии выхватывала из темноты погруженный в абсолютный мрак город, в правое окно гостиной можно было разглядеть сад и черепичные крыши школы, расположенной на другой стороне улицы Пророков, а из левого окна открывался вид на застроенную рядом низкорослых уродливых домов Яффскую дорогу, на которую выводил обширный двор, некогда бывший великолепным садом, а ныне превращенный молодым Бенином в мощенную булыжником площадку для автомобилей. Эти нелепые металлические чудища, любимые чада хозяина дома, покупаемые со страстью безумного коллекционера в Германии, Франции и даже в Америке, числом не менее дюжины, почивали тут же, в углу площадки, под огромным брезентовым навесом.

— Не в обиду вам будь сказано, господин Бенин, вы, евреи, ничего не понимаете в садово-парковом деле, — скрипучим голосом произнес директор англиканской школы, преподобный Джереми Уилсон. — Такой сад загубить! Нужно иметь каменное сердце, сэр.

Молодой хозяин дома нервно хихикнул и поднял к потолку свои большие миндалевидные глаза. С тех пор как скончался его отец, коммерсант из Адена, сделавший свое состояние на торговле слоновой костью, молодой Ханания Жак взял фамилию Бенин в память обогатившей семью африканской страны, переехал в Иерусалим и усердно вкладывал все свое несметное богатство в покупку «фордов» и «студебеккеров». Запах бензина был ему во сто крат милее благоухания цитрусовых деревьев.

Юная Дженифер вздрогнула. Одно упоминание евреев способно было довести ее до слез. Ее жених, лейтенант Томас Биллоу, исчез в канун Рождества, а вчера, спустя три дня после исчезновения, его обезображенный труп был найден в колодце одного из домов-каре на противоположной стороне Яффской дороги, в каких-нибудь двух сотнях ярдов отсюда. Блестящий молодой офицер, вместе с армией генерала Алленби освобождавший Иерусалим, Биллоу заканчивал этой зимой службу в Иерусалимском гарнизоне, и его невеста Дженифер Перри вместе с отцом, сэром Тимоти Перри, баронетом, специально приехала в Святую землю, мечтая совершить обряд венчания в Храме Спасителя, и остановилась в англиканской школе.

Старуха, жена портного, выйдя накануне утром набрать воды, обнаружила в поднятом из колодца ведре английскую военную фуражку. Полиции удалось извлечь тело лейтенанта Биллоу, и полицейский эксперт установил, что все раны нанесены большими ножницами и ими же обезображено лицо. Расследование, проведенное самим полковником Энтони Хиллом, было кратким. Старик портной Хаим Берл Швальб немедленно показал, что сионист, поэт и безбожник Велвл Кунц (по прозвищу Вовка), снимавший угол в их доме и подписывавший свои возмутительные стихи псевдонимом Баал Га-Лаатут, недавно взял у него большие портновские ножницы для неизвестных целей. Кунца немедленно арестовали, и при обыске у него были изъяты ножницы вместе с подстрекательскими стихами и чудовищными бунтарскими воззваниями на русском и древнееврейском языках. Он отпирался неистово и держал себя высокомерно, но его виновность не вызывала у полковника ни малейшего сомнения. Сегодня он сообщил сэру Тимоти и Дженифер, что злодей-убийца лейтенанта схвачен.

Вся картина преступления также была совершенно ясна. Напав на молодого офицера, мятежник заколол его портновскими ножницами, а затем постарался тем же отвратительным орудием изуродовать до неузнаваемости его лицо, после чего утопил труп в дворовом колодце, надеясь на полную безнаказанность своего злодеяния.

— Сознайтесь, святой отец, что не таким рисовался вам в воображении Иерусалим в рождественскую неделю. Вы у себя в мирном сельском приходе, вероятно, воображали это место в виде этакого безмятежного райского уголка, где все чинно, благопристойно, полно святости, и чистые возвышенные молитвы устремляются из человеческого сердца прямо к ясному звездному небу. Не правда ли, я угадал?

Сидевший прямо напротив зеркала толстенький католический священник с круглым бесцветным лицом, к которому была обращена эта тирада начальника полиции, виновато заморгал белесыми ресницами и каким-то нудным, невыразительным голосом робко возразил:

— Помилуйте, вы, право же, слишком лестного мнения о наших сельских приходах, полковник. Иногда нам приходится сталкиваться с очень, о-очень страшными преступлениями. А что касается Святого града, то у меня никогда не возникало сомнения, что здесь возможны злодейства, даже наиболее чудовищные злодейства.

— Да неужели? — изумился полковник Хилл.

— Вот именно, — продолжая нудить кругленький священник. — Описания некоторых из них, наиболее вопиющих, мне по роду службы постоянно приходится перечитывать в одной о-очень серьезной книге.

— В какой же книге, позвольте? — вновь изумился полковник.

— В Библии, сэр, — кратко ответил священник, и глаза его на миг утратили свое обычное сонное выражение.

Мустафа аль-Хаким, единственный мусульманин среди собравшихся, вежливо и сдержанно рассмеялся. Это был статный и благообразный араб лет пятидесяти, с умным, но, пожалуй, чрезмерно точеным лицом, что придавало ему сходство с бронзовой статуей. После поражения турок этот человек стал главным помощником иерусалимского муфтия по контактам с британскими властями. Его великолепный кембриджский английский заставил бы покраснеть многих из современных наших лекторов.

— Увы, господа, — заговорил он, — именно правительство Его Величества приняло решение способствовать затеям сионистов…

— Во всяком случае, любезный господин аль-Хаким, в мои обязанности входит охрана всеобщего порядка в этом городе, вне зависимости от каких бы то ни было политических веяний, — прервал его полковник. — Злодейское убийство лейтенанта Биллоу потрясло нас всех. Какие решения примет правительство Его Величества — мне неизвестно и нисколько меня не касается. Единственное, что я мог сделать, — сделано. Убийца арестован. Дальнейшее следствие установит, идет ли речь о некой преступной организации. Его же, безусловно, ждет виселица.

— В недобрый час ступили мы на эту землю! — в отчаянии воскликнул сэр Тимоти. — Прошу простить нас, господа, но я чувствую, что Дженифер давно пора отдохнуть. За эти дни она слишком много перенесла.

— В таком случае я провожу вас, — откликнулся преподобный Джереми Уилсон. — Прослежу, чтобы Паркер устроил все как следует, и, если увижу, что свет еще горит, вернусь к вам, полковник.

На некоторое время в гостиной воцарилась напряженная тишина. При вспышке молнии в правом окне осветились неестественно белым светом и снова погасли три фигуры, переходящие на другую сторону улицы. Тоненькая в черном Дженифер держала отца за руку, высокий тощий директор пытался прикрыть их большим зонтиком, рвавшимся на волю из его длинных рук.

— Бедняжка, — вздохнул полковник, — Как она держится!..

До сих пор молчавший директор Первого Палестинского банка, мистер Уолтер Снаут зажег новую сигару и, выпустив первую струйку дыма, задумчиво произнес:

— Удивительное все-таки стечение обстоятельств: лейтенант погиб в день их прибытия! Даже не успел встретить свою невесту. Они не виделись два года…

— Лейтенант отправился в армию генерала Алленби сразу после помолвки, — подтвердил полковник Хилл. — Два года — за это время можно было бы совершенно забыть человека, если, конечно, сама любовь не сохраняет его образ свежим и неизменившимся. Увы, увы…

— Да… — вздохнул директор банка. — Все мы прекрасно знали лейтенанта. Это был высокообразованный и в высшей степени благородный молодой офицер.

— Прекрасный знаток современной техники, — с энтузиазмом вставил молодой Бенин.

— Он был одним из немногих, кто искренне интересовался нашей культурой и в совершенстве знал арабский язык, — добавил Мустафа аль-Хаким. — Одним из немногих англичан, знавшим толк в таких сложных для постороннего вещах, как мусульманские орнаменты и арабская каллиграфия. К тому же он был нашим искренним другом. Следует быть твердыми в горе и не предаваться отчаянию. Слава Аллаху, что хотя бы непосредственный убийца находится в руках правосудия.

— Мне все время хотелось спросить вас, полковник Хилл, — раздался все такой же сонный, как и прежде, голос католического патера. — Неужели вы и вправду хоть на секунду поверили в виновность этого несчастного поэта?

Все изумленно воззрились на говорившего.

— Бог с вами, отец Браун! — воскликнул полковник. — Да это дело, по-моему, ясное как день. Все улики против него.

— Единственная улика, которая против него существует, — это ножницы, — возразил священник. — Но улика эта вызывает большие сомнения. Попробуйте-ка объяснить, каким образом щупленький человечек менее пяти футов ростом умудрился убить портновскими ножницами боевого офицера армии Его Величества?

— Помилуйте, да ведь он же фанатик, — возразил полковник Хилл. — Вы его видели. А знаете, какого рода поэзией он занимается? Мне перевели всё до последней строчки. Вот, извольте! — Полковник водрузил на нос очки, достал из палки, лежавшей тут же, несколько листков и каменным голосом прочел:

— «Англия — тюрьма!», «Один хищник проглотил другого!». Или вот, пожалуйста: «Все преходяще, сатрапы сгниют в земле, лишь ты, о мой народ, неистребим». Как вам это нравится? Или вот еще, бог мой, ужас-то какой! «И будут короли няньками твоими, и королевы их — кормилицами твоими, лицом до земли кланяться станут тебе и пыль с твоих ног будут лизать!» Что это, по-вашему, святой отец?

— Исайя, глава сорок девятая, — невозмутимо ответил отец Браун. — Не знаю, насколько хорошо вы изучили сионистов, дорогой полковник, но должен заметить, что поэтов и безбожников вы понимаете весьма поверхностно. Ваш Велвл Кунц примеряет на себя одеяние ветхозаветного пророка, он брызжет горючей серой и посылает страшные проклятия в минуты наивысшего вдохновения, но он, смею вас уверить, никогда никого не убьет. Неважно, талантлив он или бездарен, но он существует и действует в мире, весьма далеком от таких реальных вещей, как настоящая кровь или, скажем, настоящий труп, только что бывший настоящим живым человеком. Добавим к этому одну большую странность. Не правда ли, необъяснима логика убийцы, который, приложив столько усилий, чтобы обезобразить труп и сделать его неузнаваемым, не только не снимает с него и не уничтожает его мундир, но и оставляет ему фуражку предмет, который вообще не пойдет на дно колодца, а будет плавать на поверхности воды, где его, скорее всего, сразу же подцепят ведром? В то же время ножницы, которые немедленно утонули бы, он преспокойно забирает с собой. Не кажется ли вам, что некоторая загадка в этом деле все-таки существует?

Полковник судорожно пытался ухватить суть сказанного.

— Вы полагаете, отец Браун, что убийца намеренно наводил нас на след, в то же время… позвольте, но ведь это абсолютно нелогично!

— Позвольте, господа, — взволнованно вмешался директор банка. — Я считаю необходимым в сложившейся ситуации сообщить об одном, скорее всего, новом для вас обстоятельстве. Я думаю, что вы будете несколько удивлены, узнав, что покойный… э-э-э… как бы это выразиться… играл. Да, господа, в отсутствие несчастной Дженифер Перри и ее отца я могу вам об этом сообщить. Считаю это своим печальным долгом, так как это, возможно, способно оказать какую-нибудь помощь расследованию…

— О чем вы, Снаут?! — вскричал изумленный полковник. — Какой бред!

— И однако лейтенант действительно играл, и играл по-крупному.

— Но откуда, Снаут, у вас такие странные сведения?

— Дело в том, что покойный сам мне признался в этом. Трижды за последний месяц он обращался в наш банк с просьбой перевести крупные суммы денег во Французский Левантийский банк в Бейруте на имя некоего Уоллида Иммота. В последний раз я спросил его, помнится, какие драгоценности он приобретает на столь крупные суммы, на что лейтенант, смутившись, ответил, что он проиграл эти деньги. За месяц он потерял девять десятых своего состояния. Увы, господа, но это так… вот копии бланков, заполненных его рукой, полковник.

Мистер Снаут развернул извлеченные из кармана бумаги и протянул их полковнику Хиллу через сидевшего между ними католического священника. Полковник задержался на несколько секунд, привставая с кресла. Взгляд толстенького священника скользнул по этим листкам, метнулся к зеркалу, ожил на краткое мгновение и снова потух.

Полковник изумленно рассматривал копии бланков.

— Дьявол, что еще за Уоллид Иммот? Вам известен этот человек; аль-Хаким?

Помощник муфтия спокойно склонил голову в знак согласия.

— Это достойнейший молодой коммерсант из Бейрута. Два дня назад он покинул Британскую Палестину, завершив все свои дела. Вы можете справиться в полицейском управлении в Яффо, в которое он, безусловно, обращался, покидая зону действия британского мандата.

— Дьявол! — снова выругался полковник. — Почему вы столько времени ждали, Снаут?

— Видите ли, полковник, я дал лейтенанту Биллоу честное слово джентльмена и считал своим долгом… Ведь обстоятельства убийства казались такими ясными. Но, видя, что дело, кажется, обстоит несколько сложнее…

— Я вижу, что у вас есть своя версия, отец Браун, — заметил полковник Хилл, в упор глядя на сельского патера.

— Быть может, — вяло пробормотал тот. — Скорее всего, это лишь некоторые догадки.

Он, покряхтывая, встал и подошел к окну.

— Дождь совсем перестал, — заметил он. — Это кстати. Вы оказали бы нам неоценимую услугу, господин директор банка, если бы смогли безотлагательно доставить сюда копии всех квитанций вашего отделения за последний месяц. Господин Бенин, не могли бы вы, кстати, подвезти господина Снаута на автомобиле? Вы чрезвычайно любезны!

Отец Браун медленно прошелся по комнате и, услышав, как внизу хлопнула дверь, заговорил снова:

— А теперь, господа, пока мы здесь втроем, нам надо спешить. Не знаю, какие решения вы, полковник, примете. Мне ясно лишь одно: невиновный ни в коем случае не должен пострадать. Если это условие будет соблюдено, все остальное меня не касается, я готов устраниться.

— Вы что-то хотите сообщить, отец Браун? — напряженно спросил начальник полиции. — Вы хотите сказать, что вам известен настоящий убийца?

— Мне известно, что никакого убийцы вообще не существует, — ответил священник. — Поскольку лейтенант Биллоу жив-здоров и, вероятно, счастлив, если может быть счастлив вероотступник.

— Как вас понимать, сэр? — Мустафа аль-Хаким впился глазами в маленькую круглую фигурку священника, готовый, кажется, испепелить его взглядом.

— Ваша беда, почтенный аль-Хаким, не в том, что вы помогаете человеку, пусть и не самому достойному, перейти в вашу веру. Ваша беда в том, что вы пользуетесь случаем, чтобы затеять опасную политическую интригу и оклеветать невинных людей, которых считаете своими врагами. И в этом администрация Его Величества, вероятно, вас не одобрит. Я почти уверен, что вам не удастся сохранить ваше нынешнее положение.

— Вы хотите сказать, святой отец, — воскликнул полковник, — что Томас Биллоу жив?

— Я хочу сказать, что Томми Биллоу стал Уоллидом Иммотом, достойнейшим ливанским коммерсантом мусульманского вероисповедания. Мне ничего не известно о человеке, чей изуродованный ножницами труп нарядили в мундир английского лейтенанта. Скорее всего, это был какой-нибудь умерший от голода бродяга или напившийся до смерти русский паломник, но на этот вопрос вам лучше ответит наш общий друг аль-Хаким.

— Но позвольте, я все-таки многого не понимаю! — воскликнул полковник.

— Что ж, — заметил отец Браун, — все существенное в этом деле можно объяснить в нескольких словах. Молодой британский офицер, более всего склонный к изучению восточных орнаментов и арабской каллиграфии, давно уже тяготится обстоятельствами и обязательствами своей внешней жизни. Он находится под влиянием Востока, увлекается исламом, и его новые друзья всячески способствуют этому его увлечению. Все же честь мундира не позволяет лейтенанту открыто перейти в ислам. В то же время готовящийся приезд невесты, к которой он уже давно охладел, и предстоящее венчание подталкивают его к решительным действиям. Приготовлены документы на имя Уоллида Иммота, он постепенно переводит деньги в Бейрут и скрывается вслед за своими деньгами. Но человек, помогавший британскому лейтенанту стать ливанским купцом, не останавливается на этом. Он находит подходящий по комплекции труп, а я уверен, что сам он никого не убивал, делает его неузнаваемым и, облачив в мундир исчезнувшего лейтенанта, подбрасывает его с таким расчетом, чтобы он был найден, признан трупом лейтенанта Биллоу и свидетельствовал бы против сиониста Велвла Кунца и, таким образом, против сионистов вообще. Я ни в чем не ошибся, почтенный аль-Хаким?

Помощник муфтия с каменным лицом смотрел в окно.

— И все-таки почему вам пришло в голову, что лейтенант Биллоу и этот… — полковник заглянул в банковский бланк, — Уоллид Иммот — одно и то же лицо?

— Окончательно убедило меня ваше зеркало, полковник, — ответил отец Браун, — случайный взгляд, упавший на отражение. Посмотрите, — священник поднес бланк к самому стеклу, — wollid ymmot — это tommy billow в зеркальном отображении. У лейтенанта хватило ума для отвода глаз оставить на счету в Первом Палестинском банке какую-то небольшую часть своих денег, но увлечение орнаментами сыграло свою роль. Он не мог стать просто Али Ибн-Махмудом, для полного удовлетворения ему потребовалась оптическая игра… Но вот что, джентльмены. Я все-таки считаю, что Дженифер и сэру Тимоти вовсе ни к чему знать все это.

— Так-то оно так, отец Браун, — задумчиво произнес полковник. — Я хотел бы решить возникшие проблемы наилучшим образом, но эта задача представляется мне весьма сложной. Ответьте мне лишь на один вопрос. Почему Велвл Кунц наотрез отказался объяснить, зачем ему понадобились ножницы? Ведь он не мог не понимать всей тяжести обвинений. Даже ногти он ими не стриг, сразу было видно, что ногти он обгрызает.

— Вы не обратили внимания на пять дюжин носовых платков, сэр, а ведь они указаны в протоколе обыска. Но поэт Баал Га-Лаатут не такой человек, чтобы даже под страхом смерти сознаться, что для того, чтобы заработать несколько грошей, он нанялся подрубать на дому носовые платочки. Должен вам заметить, полковник, что скоро, кажется, начнет светать, а бедняга до сих пор в тюрьме.

— Что ж, — заметил Мустафа аль-Хаким, устало проводя ладонью по глазам. — Моя партия проиграна. Я имел несчастье встретиться с вами, сэр. Надеюсь, что мы, по крайней мере, сможем прочесть по такому случаю новый рассказ господина Честертона?

— В этом я сомневаюсь, — промолвил отец Браун, медленно погружаясь в безмятежную дрему после тяжелой бессонной ночи. — Во всяком случае, в ближайшие лет восемьдесят этот рассказ вряд ли будет опубликован. Мистер Честертон, увы, не слишком жалует евреев.